Наказание [Роберт Силверберг] (fb2) читать постранично, страница - 2

на проезжую часть улицы. Я немало слыхал о парнях, которые забавлялись, сбивая Невидимок. И опять никакой помощи и никакого наказания. Мне открывались некоторые опасности моего положения.

Я шел по улице, наблюдая, как расступается толпа при моем появлении. Я врезался в них, как врезается в клетки микротом. Но они умели держать себя. В полдень я увидел своего первого коллегу-Невидимку. Это был рослый мужчина средних лет с развернутыми плечами и гордой осанкой, на высоком лбу которого стояла печать позора. Наши глаза на секунду встретились. Он прошел мимо. Невидимка, конечно, не может видеть другого Невидимку.

Я позабавился, вот и все. Новизна моего положения еще привлекала меня. А обиды не задевали пока что.

Вечером я набрел на бани, где за небольшую плату мылись заводские девушки. Я злобно усмехнулся и поднялся по ступеням. Стоявший в дверях привратник бросил на меня предостерегающий взгляд - это был мой маленький триумф, - но остановить не посмел.

Во мне появились смешанные чувства: с одной стороны, нездоровое торжество - я проник, никем не задержанный, в эту святая святых, а с другой стороны - другое чувство - печаль? Скука? Перемена настроения?

Не было сил разобраться. Но у меня было такое чувство, словно ледяная рука впилась в мое горло. Я бежал. Запах мыльной пены еще долго преследовал меня. Я ел один в автомате. Я чувствовал, что новизна наказания понемногу стирается.

Через три недели я заболел. Болезнь началась с сильной лихорадки, потом появились рези в животе, рвота и другие ужасные симптомы. Ночью я понял, что умираю. Боли были невыносимы, а когда я пытался добраться до туалета, я увидел мельком свое отражение в зеркале - изможденное зеленое лицо, покрытое каплями пота. Клеймо, подобно маяку, светилось на моем бледном лбу.

Я распластался на плитках пола, упиваясь его прохладой. Потом я подумал: а вдруг это аппендицит? Этот идиотский, ненужный, доисторический пережиток? Нагноение, готовое прорваться?

Мне был необходим врач.

Телефон покрылся пылью. Мне даже не стали отключать его - все равно я никому не звонил, и никто не решался позвонить мне. Сознательный звонок Невидимке карается невидимостью. Среди моих друзей не осмелился нарушить запрет никто.

Я схватил трубку и набрал номер. Экран засветился, и робот-справочник спросил: "С кем вас соединить, сэр?"

- Врача, - прошептал я.

- Сейчас, сэр. - Корректный, механически учтивый голос! Робот волен говорить со мной - никто не превратит его в невидимку.

Экран вспыхнул. "Что случилось, сэр?" - раздался голос врача.

- Рези в животе. Наверное, аппендицит.

- Мы пошлем к вам чело... - Он замолк.

Я просчитался, повернув к нему свое горящее от жара лицо. Его взгляд остановился на моем лбу. Экран отключился с такой скоростью, словно к врачу тянулся прокаженный.

- Доктор, - простонал я.

Он исчез. Я обхватил лицо руками. Это уже слишком, думал я. Разве Гиппократова клятва допускает подобные вещи? Разве врач может отвергнуть молящего о помощи?

Гиппократ ничего не знал о Невидимках. Врач не должен отказывать Невидимкам в помощи.

Для общества я не существовал вовсе. Поставить диагноз не существующему пациенту невозможно.

Я был оставлен на произвол судьбы.

Вот она, одна из отрицательных сторон невидимости. Вы, если вздумается, можете зайти в женские бани - никто не помешает вам, но вам точно так же никто не помешает корчиться от боли в постели. Все держатся друг за друга, и если ваш аппендикс прорвался, что же, это послужит хорошим уроком тем, кто способен переступить черту закона!

Мой аппендикс не прорвался. Я выжил, хотя едва таскал ноги. Можно прожить годы, не общаясь с другими людьми. Можно ездить на машинах-автоматах и есть в автоматах. Но врачей-автоматов нет. Впервые я по-настоящему ощутил свою изолированность. К заболевшему в тюрьме заключенному приходит врач. Мое преступление не зашло так далеко, чтобы отправлять меня за решетку, но, когда я заболел, врач отказался помочь мне. Несправедливость. Я сыпал проклятия на голову человека, выдумавшего мое наказание. Здесь, в самом сердце двенадцатимиллионного города, я, подобно Крузо на его острове, каждый день одиноко встречал хмурый рассвет.

Как описать подъемы и спады моего настроения, его изменения, когда бегущие месяцы, словно ветер, несли бесконечные перемены?

Иногда невидимость становилась радостью, наслаждением, сокровищем. В эти безумные минуты я упивался своей свободой от законов, подчиняющих себе обычных людей.

Я воровал. Я забредал в мелкие лавки и хватал чеки, а струхнувший продавец не смел ничего сделать - боялся показать, что видит меня. Если бы я знал, что государство возмещает все убытки, я бы так не радовался.

Я бесчинствовал. Бани больше не привлекали меня, но я находил для надругательства другие святыни. Я врывался в гостиницы и прогуливался по коридору, наугад открывая двери. Большинство номеров были пусты. В некоторых находились люди.

Подобно Богу, я познал все. Я делал, что хотел. Моя заносчивость