«Гамлет» на одном провинциальном театре [Аполлон Александрович Григорьев] (fb2) читать постранично, страница - 5

всегда, пропустил мимо ушей, потому что ее всегда и везде играют нечеловечески. Разговор принца с Полонием, где Гамлет, вполне углубленный в чтение книги, должен только вскользь, только отрываясь от ее страниц и отрываясь от преобладающего впечатления, отвечать на вопросы Полония, – без чего слова его покажутся безумием, хотя он менее всего безумен, – возбуждал вообще смех достойной публики, ибо достойный ее любимец сам понимал вещи «курьезно». Мне наконец стало досадно за недостаток самолюбия в актере, который доволен тем, что возбуждает смех словами, которые должны быть слушаны, по крайней мере, в молчании. Сцена с Розенкранцем и Гильденштерном в особенности меня возмутила; я видел перед собою человека, которому вполне чужда святыня человеческой души, который нисколько не сочувствует грустному взгляду Гамлета на человека и мироздание… Слова «Какое величие являет собою человек» были опрофанированы неуместным, диким голосом. Но грустный, отчаянный, полный страдания монолог: «Бог с вами, я один теперь»… Зачем я его слышал!..

Третий акт. Настала минута – «быть или не быть», – я готов был бежать из театра… И вообще-то этот монолог внутренней драмы не может быть выполнен, но тем более был он смешон при этой пошлой, бесстрастной физиономии, при этом плачевном завывании, заменяющем с удобностию место чувства и страдания. Но что скажу я о сцене комедии? о натянутом ползанье змеею по сцене, о натянутом, резком, неприятном смехе, о пошлых фарсах. При слове «мышеловка» образованная публика хохотала!!

А сцена с матерью?… Сцены нежные в особенности противны в устах этого актера; его всхлипывания просто отвратительны. Слова: «Покойной ночи, королева», тихие, грустные, вовсе не злобные, были по обыкновению поняты и переданы «курьезно».

В четвертом акте я отдохнул только, слушая музыку песен Офелии, где композитор^[9] понял глубоко если не Офелию Шекспира, то, по крайней мере, момент безумия и судьбу бедной девушки! Лаэрт был отвратителен.

Но вот начался пятый акт. Боже! Как смешны и жалки казались мне эти намалеванные декорации, эта луна на проволоке, эти деревянные могилы, этот рисующийся Гамлет, не удостоивающий даже взять в руки черепа и поднимающий его на мече, этот смешно-плачевный тон восклицания «Бедный Йорик!». Как гадки мне были те люди, которые в силах смеяться глупым, животненным смехом над страшными, леденящими душу речами могильщиков, когда и эти речи, и появление на кладбище Гамлета с его вопросами о жизни и смерти, и погребение светлой, чистой Офелии, и вырвавшаяся наружу любовь к ней Гамлета – все наполняет сердце страданием невыносимым, после которого так понятно становится примирение смерти… И как сказаны были эти слова актером, о мой боже!

Мне стало слишком скверно… Я ушел и не дождался смерти Гамлета, а говорят, он славно дерется на рапирах.

На другой день утром я выехал из ***, соседки мои уехали прежде меня.

1845. Дек‹абря› 4.

Комментарии

Впервые: Репертуар и пантеон, 1846, № 1, с. 37–48, за подписью «А. Трисмегистов» (в тексте журнала опечатка: «А. Трисмечистов»); псевдоним намекает на связь с масонством: Гермес Трисмегист (по-гречески «Трижды великий») – мифический автор III в. н. э., создатель «герметических» книг философского содержания, оказавших большое влияние на средневековых мыслителей, а позднее – на масонов. Герой романа Жорж Санд «Графиня Рудольштадт» (1845) граф Альберт организует, по масонскому образцу, братство «Невидимых», выступая под именем «Трисмегист». Текст «Гамлета…» перепечатан: Григорьев Ап. Человек будущего. М., «Универсальная библиотека», 1916., с. 189–207.

Так как неизвестны никакие отлучки Г. из столицы в 1844–1845 гг. и так как многие признаки позволяют отнести описание постановки к Петербургу, т. е. к игре в роли Гамлета знаменитого В. А. Каратыгина («геркулесовские» черты актера, подчеркивание внешних эффектов и т. п.), то в целом очерк воспринимается как ироническая рецензия на спектакль (см.: Левин Ю. Д. Русский романтизм. – В кн.: Шекспир и русская культура. М.-Л., 1965, с. 299–300).

Следует учесть, что дата в конце очерка – 4 декабря 1845 г. – поставлена Г. не без умысла: в конце ноября 1845 г. из-за границы вернулся В. А. Каратыгин, и тут же, 29 ноября, он с успехом сыграл Гамлета (см.: Вольф А. И. Хроника петербургских театров с конца 1826 по начало 1855 года, ч. I. СПб., 1877, с. 113–114; Р. З‹отов›. Александрийский театр. – Северная пчела, 1845, № 276, 7 декабря, с. 1101). В этом спектакле роли исполняли: Офелия – Н. В. Самойлова, Гертруда – М. И. Валберхова, Полоний – И. И. Сосницкий, Лаэрт – А. П. Славин, Горацио – П. А. Каратыгин, Клавдий – П. И. Григорьев (1-й), Могильщик – А. Е. Мартынов, Розенкранц – А. М. Максимов, Гильденштерн – В. М. Самойлов.

В целом весьма положительно относясь к В. А. Каратыгину-актеру, ценя его пафосность, романтическую приподнятость (см.: ‹Забозлаева Т. Б.› А. А. Григорьев. – В кн.: Очерки истории русской театральной критики. Вторая половина XIX века. Л., 1976,