Смерть Тарзана [Йозеф Несвадба] (fb2) читать постранично, страница - 2

руководить своим музеем и зоологическим садом. А пока я всего лишь заместитель. Потом заместителем станете вы… — Он с таким восхищением посмотрел на меня, что я невольно застегнул пиджак, единственный приличный пиджак, — его дал мне в дорогу мой дядя, который за последнее время немного растолстел.

— Буду стараться… — начал я, заикаясь. Такой уж у меня недостаток. Всегда, когда ко мне обращается кто-нибудь из вышестоящих лиц, я начинаю заикаться: уж очень я почтительный. И у меня потеют руки, хотя я прекрасно понимаю, как все это глупо. По-видимому, мне не хватает мужества, но в конце концов я издавна интересовался главным образом антропологией, а не закаливанием собственного характера.

— Мы во всем должны помогать друг другу, — мечтательно заговорил мой шеф и добавил: — У меня много врагов, сынок… — и он задумался. Казалось, перед мысленным взором моего шефа проплывает бесконечная вереница грядущих дней, когда он в канцелярию и носа не покажет и когда всякими там заказами новых экспонатов, кормежкой имеющихся у нас животных придется заниматься мне и только мне одному. — Все это не так легко, — продолжал он, — господа не хотят считаться с тем, что для наших зверей требуется заморская пища, они не понимают, что необходимо привозить бананы и апельсины и что нельзя кормить знаменитую гумбольтову шерстистую обезьяну простыми помоями, как поросенка. Да они и львам готовы бросать дохлых мышей… — закончил он со вздохом.

Только львов у нас пока что не было, и весь этот зоологический сад существовал скорее в его воображении, а музей находился в очень запущенном состоянии. Вот я и начал как можно быстрее приводить в порядок наши коллекции.

Мой шеф меня нахваливал. Но, конечно, даже и не пытался чем-нибудь помочь. Однажды он привел ко мне свою дочь Гильду, костлявую угловатую девушку с голубыми глазами и пушком на подбородке. У нее были жирные волосы, которые она не умела укладывать и поэтому выглядела так неприглядно и неряшливо, что частенько вызывала всеобщую жалость. Я тоже жалел ее до тех пор, пока она не заговорила, потому что свои шумные разглагольствования она сопровождала весьма бесцеремонными жестами хватала меня за подбородок и била по спине, — и я уже стал бояться, что она, недолго думая, положит ноги на стол либо начнет говорить мне «ты» и называть по имени.

И я этого дождался. Именно сегодня, когда мой шеф отправил меня с ней на премьеру в цирк. Разумеется, прежде всего он хотел продемонстрировать меня городским сплетницам, которые в изобилии собрались здесь в этот вечер. И Гильда вела себя так, будто мы давно уже сыграли свадьбу. Я должен был держать ее шляпу, смахнуть пыль с кресла, раскрыть сумочку и спрятать в нее билеты, наконец, принести пальто из гардероба, потому что ей вдруг стало немного холодно, и оставить его у себя на коленях, так как ей уже было жарко, когда я вернулся из раздевалки.

И все же сегодня вечером я пришел в цирк не для того, чтоб выступать в роли жениха девицы Гильды. В таком качестве шеф не отважился бы меня послать. Ведь служебное подчинение тоже имеет свои границы. В сущности, он послал меня затем, чтобы я разузнал, не продает ли цирк каких-нибудь заморских зверей, необходимых нам для наших заведений. Кто сможет упрекнуть меня в том, что я, не извинившись, бросил дочь своего руководителя, когда передо мной возникла реальная возможность приобрести столь оригинальную обезьяну — скорее это даже человек или, вероятнее всего, какой-нибудь редкий экземпляр человеко-обезьяны, которая еще бог весть когда попадет к нам в Северную Чехию?

— Вам меня не убедить, — это не шимпанзе, — с раздражением заявил я Кноллю. — Я совершенно уверен — посмотрите на его подбородок, форму черепа, на надбровные дуги. И вообще это не обезьяна.

Кнолль не удивился.

— Знаю, — ответил он и потянулся, сидя в своем цирковом фургоне. На столике стояла бутылка рому. — Знаю, — повторил он. — А вам не приходит в голову, что не вы первый обращаетесь с этим ко мне. Но до сих пор никто ничего не доказал…

— И все же доказать нетрудно. Достаточно посмотреть на строение его ног, calcaneus и особенно на ступни.

— А как вы собираетесь на все это посмотреть? Я вас и близко к нему не подпущу. Когда профессор Пфермейер из Гейдельберга попытался к нему подойти, тот свернул ему нижнюю челюсть. Господину Райту из Манчестера он чуть ли не отгрыз все предплечье — вы бы видели его зубы! А господину Хаасе повредил позвоночник! Эта сволочь не любит людей. Но мне он нужен. Он спасает наш цирк от разорения. Сейчас кризис, мой друг, и я готов демонстрировать кого угодно — хоть безобразных уродов, хоть небесных ангелов, — мне все равно. Я своего Тарзана использую в коммерческих целях, и поэтому все законы на свете на моей стороне. Они будут охранять меня от любых придурковатых ученых! Если вам не нравится, я вас не задерживаю. Попытайтесь его сфотографировать; большой пользы это вам не принесет, потому что он хочет быть обезьяной, хочет быть