Энрико Карузо: легенда одного голоса [Дороти Карузо] (fb2) читать постранично, страница - 2

пролет ос­танется цел. Может быть, хочешь выйти в сад?

Я представила, как разверзается земля, и ответила, что предпочитаю остаться в доме. Присутствие Энрико придавало мне сил. Мы отлично понимали друг друга без слов. Без них да­же лучше. После землетрясения прошел сильный ливень. Во Флоренции оказались разрушены целые кварталы домов, а на­ша вилла осталась целой, если не считать покосившихся окон и дверей. На следующее утро мы обнаружили, что земля в саду во­круг кипарисов усеяна трупами птиц, убитых градом.

Мы провели в Синье такое беспокойное лето, что я совер­шенно не жалела о нашем отъезде, хотя мне нравилась вилла «Беллосгуардо». Она была построена в пятнадцатом столетии на гребне холма посреди парка с прудом, садов в английском стиле, статуй и длинных кипарисовых аллей. Аллеи вели к бе­седкам, откуда открывались виды Тосканы. Из одной беседки была видна Флоренция и река, протекавшая в нескольких ми­лях, и это был лучший пейзаж, который я когда-либо видела. Поместье было так велико, что у нас не существовало близких соседей и внешний мир давал о себе знать лишь монотонным звоном монастырского колокола, находившегося в пяти милях от нас. Энрико оплачивал все издержки по поместью и, кроме того, отдавал арендаторам половину урожая за их труд. Уезжая из Синьи, он оставлял виллу на попечении Мартино, своего старого слуги, который служил ему в течение двадцати двух лет, а недавно был назначен мажордомом. Ничто в жизни не имело значения для Мартино, кроме счастья и благополучия его господина.

Все лето Энрико учил «Еврейку»^[2] и много новых песен. Его аккомпаниатор приезжал из Флоренции каждое утро, и они работали по три часа. Энрико развлекался в свободное время тем, что сооружал панораму, изображавшую сцену Рождества Христова, для чего купил за несколько лет перед тем на Па рижской выставке пятьсот или шестьсот фигурок. Они были сделаны более двухсот лет назад и одеты в платья, сшитые фрейлинами Неаполитанской королевы еще в то время, когда существовали Неаполитанское и два Сицилийских королевства. Для занятий Энрико построили в комнате около часовни площадку длиной в двадцать футов, возвышавшуюся над уровнем пола на два фута.

Я не могла долго находиться в этой комнате — мне станови­лось дурно, так как он прилаживал фигурки рыбьим клеем и, хотя окна и двери были настежь открыты, запах был очень силен. Я часто чувствовала себя одинокой, хотя никогда не оста­валась одна. Включая нас, в доме жили двадцать два человека Меньшую часть из них составляли гости, а большую — родственники. Сначала я не могла самостоятельно общаться с ними, потому что не говорила по-итальянски, а они — по-английски. С нами жили два сына Энрико, Фофо и Мимми, а также гувер­нантка Мимми мисс Сайер, которая обожала своего воспитанника, но настолько боялась Энрико, что не осмеливалась гово­рить с ним иначе, чем шепотом.

Я сразу же узнала брата Энрико — Джованни, потому что тот был карикатурной копией Энрико. Но в характерах у них не было ничего общего. Энрико был открытым и добрым, а Джо­ванни — злым и лицемерным. Он недолюбливал меня, но скрывал свои чувства в присутствии Энрико. Донна Мария, их мачеха, была очень религиозной женщиной семидесяти пяти лет с прекрасными седыми волосами. Она говорила только на сво­ем родном диалекте, так что даже Энрико с трудом понимал ее, Она преклонялась перед Энрико, никому не доверяла и терпеть не могла Джованни. Однажды, когда они с Джованни сильно поссорились, последний в ярости сорвал с головы свою соломенную шляпу и разорвал ее.

Старшему сыну Энрико — Фофо — было двадцать три года. Он служил в армии. Это был хилый невысокий блондин, носив­ший военную форму, но всегда готовый неожиданно распла­каться за обеденным столом. Мимми был крупным четырна­дцатилетним мальчиком, одетым в белый матросский китель и ни на шаг не отходившим от своей гувернантки. Ноги его до­вольно сильно заросли волосами, голос уже ломался и появи­лись усы. Он был живым ребенком, но ему не разрешали играть с другими детьми. Большую часть детства он провел в Англии с мисс Сайер. Гувернантка все еще надевала ему чулки и ботин­ки, а Энрико объяснял это тем, что хочет видеть своего сына оп­рятным. Я понимала, что Мимми слишком долго находился на попечении гувернантки, и предложила взять его в Америку, чтобы поместить в один из пансионов. Сначала Энрико отказы­вался, но когда я убедила его в том, что мальчик не будет испы­тывать никаких неудобств, он согласился, и больше мы не раз­говаривали об этом. Энрико никогда не сомневался в принятом решении. Он ждал результата.

В католической Италии родившийся вне брака ребенок считался законным, если отец публично признавал его. Вопрос о статусе детей Энрико и их матери, жившей в Южной Амери­ке, никогда не беспокоил меня. Самым убедительным доказа­тельством этого, в моем понимании, стала просьба Энрико вскоре после нашей свадьбы пойти в банк и послать его бывшей жене ежемесячно