В городе без дождей [Андрей Кожухов] (fb2) читать постранично, страница - 6

она — медсестрой, мы бы с ней жили вместе.

— И тебя не волнует то, что люди могут исчезнуть из-за БВИ? Только потому, что тебе хочется быть любимым? Хочется счастья?

На эти вопросы я не хотел отвечать.

— А почему её назвали Варварой?

Уланский не ожидал вопроса, но ответил тотчас:

— Твою жену так звали. Она умерла, прости.

— Надеюсь, вы… мы в том не виноваты, и она умерла не по моему сценарию?

Наверное, это должно было означать шутку, но Лев не улыбнулся. Я вдруг вспомнил кое-что.

— Мои родители любили старину? И поэтому назвали меня таким именем? И я тоже любил старину, только совсем недавнюю. История же — это всего лишь мое хобби, да?

— Да, Трофим, так и есть. Прости, у нас действительно очень мало времени. Нужно много чего сравнить, опробовать, проанализировать, прежде чем мы получим препарат, который убьёт вирус водяного истощения. Хотя вирусом эту заразу называют чисто условно. Нужно сделать ещё один анализ, прежде чем ты поедешь в другую больницу, где к тебе вернется память.

Уланский достал прибор, похожий на большой напёрсток, и всунул мой указательный палец в него. Боли я не почувствовал.

— Всего несколько секунд. Это новинка, пока ещё опытный образец.

— Можно, я вернусь в свою палату?

— Да, конечно, — старик смотрел на экран. — Только ненадолго, извини.

Память начала ко мне постепенно возвращаться. Когда я был студентом, то любил гулять по ночной Москве. Однажды ко мне подошли два милиционера, что-то заподозрили, щёлкнули радужную оболочку глаза, сверили данные по мобильной сети, а в базе данных то ли произошла ошибка, то ли ещё что, но числился я как сбежавший насильник. Избили они меня крепко — оказал-де сопротивление при задержании. Так вот откуда у меня этот перелом рёбер!

Я уже закрывал за собой дверь, как услышал за спиной вскрик Льва:

— Не может быть! Это ошибка.

Я обернулся. Уланский был белее висящего на спинке кресла халата.

— Нужно сделать повторный анализ.

Дрожащей рукой он с трудом надел мне прибор на палец, потом снова вернулся к экрану. Я стоял и ждал, никак не реагируя и не пытаясь понять, что происходит. Правда всё это или заключительный этап моего же сценария, я не знал.

— Не может быть, — крутил головой старик. — Не может быть. Трофим, ты болен водяным истощением, — сказал он так, как говорят, что дважды два равняется пяти. — Ты же был здоров, мы специально целых семь дней проверяли, всё было идеально. Полчаса назад ты был здоров!

Да, был. Когда-то я был Трофимом, потом Евгением, а сейчас… Мне всё равно…

* * *

Из дневника Льва Уланского.

«Я был не прав. Никакой это не провал. Время есть, мы успеем спасти Трофима. Антивирус будет готов не раньше, чем через год, сколько же времени у него — неизвестно. То ли это новое заражение, то ли вирус оставался в латентном состоянии, а теперь проснулся — непонятно. Сценарий у нас есть, повторим всё точь-в-точь, только ничего не буду ему рассказывать, а сразу пусть всё вспоминает. И пусть разбирается с механизмом подсознательного лечения. Ему бы ещё в себе разобраться… Не знал мальчик, как сильно ему не хватает любви, простого человеческого счастья. Не думал, что так выйдет. Но оно даже лучше. У нас больше материала для обработки. Лекарство мы выделим раньше.

Всё, мне пора. Через два часа я должен сесть в аэробус и сыграть свою роль ещё раз. Актриса будет та же, Катерина. Поражает меня её безразличие, но так даже лучше. Вообще, странно, что Трофим выбрал именно её. Она совершенно не похожа на его покойную жену Варвару. У той была короткая стрижка и иссиня-черные волосы, а у этой — всё не так. Варвара умерла в двадцать три, а Катерине за тридцать. Черты лица разве что похожи, нос, губы, подбородок, глаза… Варя была, по словам Трофима, типичной пацанкой, но очень женственной и ласковой, а Катерина — форменная секси-вумен, блондинка со стажем. Ну да ладно, главное, что он в неё влюбится.

Надеюсь, вторая попытка будет успешной. И значит, последней».

* * *

Я лечу в аэробусе и, чтобы скоротать время, ненавязчиво разглядываю попутчиков. Вот вошёл странный старик в широкой шляпе, держит трость с львиноголовым наконечником. Оглядел всех так, будто знает каждого лично. А я никого и ничего не знаю. Или не помню, что вероятнее всего. Ведь увиденное из окна мне вполне знакомо. Непонятная амнезия, начавшаяся именно в аэробусе. Кто я, откуда, что здесь делаю?

Но я не паникую. Только во вред будет.

Бывали случаи, когда женщины рожали в транспортных средствах. И моя жизнь началась в аэробусе. Только мне-то под сорок, поздновато родился.

Уже третья остановка, а я не сдвинулся с места. Люди заходят, выходят, оглядываются. У них жизнь идёт, а моя — недвижна. Казалось бы, лечу в аэробусе, куда-то стремлюсь, направляюсь, а на самом деле — в застывшем состоянии. Может, когда аэробус прибудет на конечную остановку, что-то изменится? Остаётся сидеть и ждать. Таков мой выбор. У