Орлий клёкот: Роман в двух томах. Том второй [Геннадий Андреевич Ананьев] (fb2) читать постранично, страница - 2

правильно; сказал предельно четко, а это очень важно для генералов и полковников, ибо убеждать их не обязательно, они привыкли повиноваться приказам, язык которых лаконичен; он ждал, что сейчас один за другим станут подниматься начальники войск округов, начальники политотделов и станут называть даты, когда будут утверждены комиссии по увольнению офицеров и когда начнется само увольнение; но совещание молчало, словно никого не было в этом краснокожаном конференц-зале, будто пустовали вовсе мягкие вместительные стулья — хоть бы вздохнул кто, либо кашлянул. Нет, ни жестом, ни видом не хотели показать свое отношение к услышанному генералы и полковники, словно велось совещание не в конце пятидесятых, когда уже за вольное слово не стучались в ночные квартиры, резко требуя: «НКВД! Откройте!» — а в тридцатые или, ну на худой конец, в сороковые.

Ничего, однако, не попишешь, если путаная ворона куста боится. Долго-долго боится. По прежней, годами выработанной привычке помалкивали генералы и полковники, тем более что представитель инстанций вел себя самоуверенно, как и представители инстанций очень еще памятного сталинского времени. Все тогда еще ждали, не прекратится ли разговор о демократии так же сразу, как начался, потому приберегли свое мнение про себя, не очень разбрасываясь им в кругу друзей и близких. А тем более на вот таком неожиданном совещании. Лучше промолчать. Переждать лучше.

Представитель инстанций, тем временем, буравил взглядом ряды склоненных голов, в большинстве седых, и искренне удивлялся неожиданно длинной паузе. Решил поправить дело:

— Прошу высказаться. Думаю, я вполне ясно задачу поставил.

Краснокожаный зал помалкивает.

— Все, о чем сообщил вам, — недовольным тоном заговорил представитель инстанций, не поднимаясь с мягкого красной кожи стула, а лишь пододвигая его поближе к столу, — завтра опубликуют все центральные газеты. Решение инстанций твердое и партия проведет это решение в жизнь неукоснительно. Прошу, поэтому, высказываться.

Подействовало. Правда, не на всех. Добрая половина так и не подняла стыдливо опущенных голов, остальные стали перешептываться, и в зал будто ворвался рой осенних мух, голодных, но все же не очень прытких. Подниматься же на трибуну никто не спешил. И тогда представитель инстанций шепнул генералу Костюкову, сидевшему по левую руку:

«— Возьмите слово».

«— Послушаем товарищей с мест потом, — ответил Костюков. — Так будет лучше…»

Он знал о миссии представителя инстанций еще за несколько дней до совещания, он уже пережил и возмущение, и стыд за тех, кто наделен правом решать, но не наделен проницательностью и государственной мудростью; Костюкову это третье по счету сокращение представлялось полной нелепицей, к тому же вредоносной, ибо те волны, которые всколыхнет оно, не только не утихнут со временем, поломав сотни и даже тысячи судеб, а станут с годами даже ощутимей и масштабней, перекинутся с офицерских судеб на судьбу всей армии; и если первое сокращение Костюков приветствовал, ибо оно как бы пропололо пограничные войска (а он считал, что подобное произошло и во всей армии) от всего сорного, позволило омолодить границу; если в необходимости второго сокращения он очень сомневался, то третье, непонятное по масштабам и по срокам, какие на него отводились, он совершенно не принимал — одно его утешало в долгие бессонные ночи, что найдутся в армии силы, которые постараются вразумить Хрущева. Надеялся он, что и на предстоящем совещании, на которое вызывалось командование всех округов, возникнет откровенное противодействие нелепице, и вот теперь, глядя в зал и видя по жестам, по выражениям лиц, по пожатиям плеч явное недоумение и несогласие собравшихся, ждал, кто же поднимется первым. Время вольное. Сибирь очищается от концлагерей. Чего опасаться?

«Начните, а я свое слово скажу. Да так скажу!..»

Никто, однако, не просил слова. Большая половина зала понуро помалкивала, меньшая — продолжала перешептываться. А время шло.

«— Задайте тон, — вновь шепнул представитель инстанций Костюкову. — Я понимаю, ситуация необычная. И все же…»

«— Хорошо, — кивнул Костюков и прошел к трибуне. Оглядел еще раз зал, который перестал перешептываться и клонить головы долу, разгладил седые, но такие же колосистые, как и в молодости, усы, и спросил представителя инстанций, хотя головы в его сторону не повернул: — Скажите, отчего Империя Российская щедро одаривала казаков землею, не жалела иных наград, а казаков тех не ограничивала числом? Войско Донское. Войско Кубанское. Войска Семиреченское, Сибирское, Забайкальское. Да-да, войска. И это при условии, что общинный крестьянин имел тогда мизерный надел. А потому не жалела для казаков ничего, что о границах своих заботилась Империя… Или возьмем содержание городами князей с дружинами…»

Представитель инстанций поднял перст вверх и вопросил недовольно:

«— Минуточку! Я что-то не пойму, о чем вы?!»

«— Я вас тоже не