К несчастью, только ты... [Олег Аркадьевич Тарутин] (fb2) читать постранично, страница - 3

бордовые тонкокожие помидоры. Минут через пятнадцать все было вскрыто, нарезано и расставлено. Вот как надо, Стелла Викторовна! Он сглотнул голодную слюну, решив не прикасаться ни к чему в одиночку, и направился в комнату за парадным хрусталем.

Здесь Глаголеву бросилось в глаза то, на что он было не обратил внимания: левая дальняя стена, на всем пространстве между шкафом и стеллажом, была сплошь покрыта рисунками. В рамках под стеклом, прикнопленные к обоям, просто к ним приляпанные, разнокалиберные рисунки пятнали стену. А надо всем, полукругом по обоям, сделанная то ли углем, то ли еще чем-то сильно пачкающим, залихватски выгибалась надпись: «Грани мира Алмира». Внизу, у самого пола, по обратной дуге, симметрично верхнему изречению было выведено синим: «Алмир, ты завоюешь мир!» И подпись «Стив».

Алмир этот Глаголеву был знаком, как же, как же… Алмир расшифровывалось — Алик Миркин. То был псевдоним одного из новейших Стеллиных гениев — чернобородого бледнолицего малого, забавлявшего Глаголева своеобразной манерой обращения: с четко выверенной, варьирующей какой-то наглостью — смотря по человеку, наглостью на пределе безопасности.

«Ноги бы им повыдергать, ему и Стиву этому», — зло и огорченно подумал Глаголев, разглядывая выставку. Перед самым отъездом он делал ремонт. А это что, простите? Да никак это Стелла? Ну да, это самое: «Руки Пигмалиона» (все рисунки были снабжены машинописными этикетками с названиями). Пигмалион на рисунке был представлен одними руками-огромными и мощными. Одна из них охватывала стоящую на коленях Стеллу Викторовну, сжимая одновременно и бок ее, и грудь, вторую же Пигмалионову ручищу, ничего не сжимающую, охватывала сама Ванечкина супруга обеими своими ручками и притом еще и целовала ее.

Что на Алмировом шедевре была изображена именно Стелла Викторовна, не оставляло никаких сомнений, несмотря на некоторую абстрактность исполнения. Характерное было подчеркнуто: ее короткая стрижка, ее густые и широкие брови, ее уникальный кулон-кораблик, и прочее, и прочее… В «Щедрости», другом рисунке ниже, Стелла Викторовна порывисто протягивала кому-то, находящемуся вне рисунка, упомянутый кулон с болтающейся цепочкой, сорвав его с шеи. Ничего более щедрая Ванечкина супруга сорвать с себя не могла.

Глаголев озадаченно разглядывал рисунки.

«Что ж моя дурища, — подумал он, — позировала, что ли, этому бородатому дарованию?

Не-ет, трудно поверить. До такой степени Стелла Викторовна не одуреет. Что-то не то…»

Он аккуратно откнопил «Щедрость» и «Пигмалиона», провел растопыренными пальцами по стене, смахнув, сколько смахнулось, прочих шедевров Алмира, и оглядел комнату внимательно и недобро. Художественный беспорядок царил в комнате. На столе, на Стеллиной нотной папке — комья глины с воткнутыми в них спичками, всюду лоскутья бумаги, обрезки картона, на подоконнике позеленевшее латунное колесо и деревянная миска. Со стула свисают его, глаголевские, джинсы (почему?), а рядом на полу стоит подключенный к розетке любимый его магнитофон, его гордость «Голконда». В каком виде, бог ты мой! Ванечка опустился на стул, ткнул клавишу пуска.

Магнитофон заговорил: «Мармышев (пустив в лицо Алене сигаретный дым): „Я не собираюсь расплачиваться за чужие грехи, крысенок“. Алена: „Какой же ты подонок, Сашка!“ Мармышев…» Ванечка вырубил «Голконду».

Чуткий аппарат помимо фраз, прочитанных глухим голосом того самого дерганого драматурга, передал и присутствие большой компании слушателей: шорохи, скрип стульев, покашливание, позвякивание… Судя по всему, дарования, изгадившие его пленку, лакали что-то на очередном сборище.

«Нет, конец! Конец этим игрищам! Пусть только домой явится! — думал озлившийся Глаголев. — Устроили малину! Либо я, либо эта гоп-компания!»

Забыв о бокалах, со «Щедростью» и «Пигмалионовыми руками» в руках Глаголев вернулся на кухню, бросил шедевры на пол. Потягивая из чашки малагу, он задумчиво рассматривал этих голых теток, носком ботинка перемещая листы по скользкому линолеуму.

Он даже головы не поднял, когда в прихожей заскрежетал ключ, лязгнула дверь и зазвучали шаги жены-мимо кухни в ту, выставочную комнату. Скрипнула дверца шкафа, проехался по полу стул. Тишина. Вскрик. Падение чего-то. Стремительные шаги назад.

— Иван!

Глаголев повернул голову. На пороге кухни стояла полураздетая Стелла Викторовна. Лицо ее было бледно до синевы.

— Здравствуйте вам! — сказал Ванечка, вставая и кланяясь. — Как жилось, как ждалось?

Глаза супруги были устремлены не на него.

Стелла Викторовна с ужасом смотрела на поверженную Алмирову графику. Рот ее кривился и дергался.

— Зачем же, — проговорила она с трудом. зачем же так варварски, Иван? Ты можешь убить меня, но при чем же тут работы Алика? Которого ты и мизинца… Только посмей меня ударить, посмей только прикоснуться! — отчаянно закричала она, когда изумленный Глаголев шагнул к ней.

Спятила она, что ли? Да в жизни он ее и