Рассказы советских писателей [Фазиль Абдулович Искандер] (fb2) читать постранично, страница - 264

Оскар.

Имя мальчишке дано было не случайно. Внука Екаба Кугениека звали Екабом — таков уж был уговор между друзьями, потому что у настоящего мужчины должна быть вечной не только фамилия, но и имя. Это обстоятельство являлось также причиной, из-за которой Бенедикт Веинь частенько бывал грустен, ведь только у него не было ни сына, ни внука, одни лишь дочери да внучки, и друзья никак не могли уговорить своих детей, чтоб назвали кого-нибудь из внуков Бенедиктом, а все оттого, что каждое приличное имя записано в календаре, в котором установлена дата именин Екаба, Оскара, Андриса и прочих, но Бенедикта в календаре не было. Не было — и все тут. Насчет этого дела Бенедикт Веинь написал жалобу в редакцию календаря, единственную за свою жизнь, и получил ответ, что-де «Бенедикт» устарело, что этим именем никто больше не хочет называть своих детей, к тому же оно невольно наталкивает на мысль о боге, о католиках, а также о ликере под названием «Бенедиктин». Какой современный человек даст такое имя своему сыну? Следовательно, Бенедикту нужно было смириться — хочешь не хочешь, оставаться ему последним Бенедиктом, потому что его дочери рожают только девочек, и он с завистью смотрел на внука Екаба Кугениека Оскара, который уже пытался разговаривать с дедом, как полагается настоящему мужчине:

— Дед, чего это вы расшумелись? Нам с Анитой потанцевать охота, а вы все поете да поете. Оркестр играет только для вас.

Бенедикт Веинь хотел было открыть рот и пообещать парню больше не петь, дескать, танцуйте себе на здоровье, к тому же Анита была его внучкой, глядишь, поженятся с Оскаром, правнука назовут Бенедиктом, может, доведется такое… Но Екаб Кугениек стукнул кулаком по столу, зазвенели рюмки:

— Ха! Я снова говорю — ха! Попридержи язык, молокосос! Попридержи! Не то не погляжу, что ты мой внук! Человек помер, а у них одни танцульки на уме!

А так как он почти кричал, то его услышала вся «банка», и все стали спрашивать:

— Кто? Кто помер?!

И Екаб Кугениек ответил.

— Кнабис помер.

В «банке» наступила тишина, перестали звенеть вилки и рюмки, перестали скрипеть стулья. Слышно было, как ветер колышет те самые новые занавеси с цветными кругами, которых так много, что почти у каждого из сидевших за столиками над головой висел круг, отчего все походили на святых, вроде тех, что на церковных фресках.

И совсем тихо, почти беззвучно за буфетной стойкой упала в обморок буфетчица Амалия Кнапиня.

В этой тишине вдруг раздался голос Кугениека. Екаб сказал, что хотя сегодня все пришли сюда повеселиться, однако не следовало бы позволять никаких шуток и озорства, а следовало бы помянуть добрым словом Кнабиса. А еще он сказал, что в связи с этим печальным событием нужно бы произнести речь и спеть те песни, которые Кнабис любил, но если кому-то сказать нечего, пусть просто помолчит и помянет покойного по своей совести и разумению.

И все находившиеся в «банке» поняли — произошло нечто страшное, непоправимое, нечто такое, чего не исправишь, как лодочный мотор, не заштопаешь, как чулок, не залечишь, как рану, которую стоит только тряпкой перевязать.

Саксофонист Робис Ритынь, он же начальник добровольной пожарной команды, собрался было встать и сказать несколько слов, но, взглянув на трех стариков, вдруг понял, что ничего искреннего сказать не сможет, потому что Кнабис всегда насмехался над ним, называл в глаза начальничком, который влезает другим начальничкам в неприличное место и уж вылезти оттуда не может оттого, что собственный его начальничек в свою очередь влезает в те же места другим начальничкам — и так до бесконечности, а в результате — одна великая вонь получается. Кнабис частенько говаривал, что Робису наплевать на пожары, он лишь опасается за свою должность. Переиначив слова песни «С робкой мольбою тихою ночью песня звучит», Кнабис пел в его присутствии «С робкой мольбою ползу на карачках средь бела дня», а дальше и вовсе шли такие непристойности, что язык не повернется произнести, и Робис Ритынь, не сказав ни слова, честно промолчал. По правде говоря, он даже обрадовался, что Кнабиса нет на открытии «банки», но, узнав, что Кнабис помер, огорчился, да, огорчился, потому что Кнабис и впрямь был добрый малый, не трус, говорил что думал, никогда не унывал. Это были как раз те качества, которых недоставало самому Робису Ритыню. Ему сделалось бесконечно грустно оттого, что он никогда таким не станет.

И аккордеонист Шкибелис тоже думал сказать пару слов, ведь Кнабиса он считал своим лучшим другом. У обоих прошлой весной было так паршиво с деньгами, что им пришлось чистить в интеллигентных домах уборные. За пару часов можно управиться с ямой и получить вполне приличные и чистые денежки. После работы они отправились к Шкибелису домой помыться и поделить заработок. Конечно, жена тут же налетела как дракон — отдавай деньга, детям, одежда нужна, детям есть нужно, мне самой пальто, снова все уйдет на алименты, и так далее и тому подобное,