Дом учителя [Георгий Сергеевич Березко] (fb2) читать постранично, страница - 2

каблуками, вытянулся и отчетливо, как при встрече со старшим по званию, выпрямленной кистью руки откозырял.

— Лейтенант Веретенников, — представился он. — Будем знакомы!

«Лейтенант» звучало, разумеется, лучше, чем «интендант». А рубиновые квадратики на воротнике гимнастерки по два в каждой петлице, полагавшиеся Веретенникову, так же как и строевику-лейтенанту, помогали ему в этой небольшой мистификации.

— Очень приятно, — ответила, улыбаясь, девушка. — А я Лена.

— Понятно, — серьезно проговорил он. — Извините за нескромность: проживаете здесь?

— Ну, конечно! — Девушку все забавляло в этом разговоре. — Проживаю конечно.

— Понятно, — сказал Веретенников.

Маленький, как подросток, но ладно, соразмерно сложенный, он пристально, словно внушая нечто важное, смотрел снизу черненькими, немигающими глазками. У Веретенникова была другая манера заводить знакомства с женщинами — он как бы гипнотизировал их.

— Собственно, я должна уже была быть в Москве, — сообщила доверительно девушка. — А теперь даже не знаю…

— Учитесь в Москве, так надо понимать? — продолжал, не отводя взгляда, Веретенников.

— Собиралась только поступать, все бумаги послала. И вдруг — эта война!

— Да, положение существенно изменилось, — подтвердил он.

— А вы прямо с фронта? — спросила она.

— Извините! — сказал Веретенников.

— Я что-то не так спросила? — Она искренно веселилась. — Я чересчур любопытная, да?..

— Кто, куда, откуда — в условиях военного времени покрыто мраком неизвестности, — сказал он.

— Понятно. — И она рассмеялась, словно вся засветилась смехом. — Мы с вами оба ужасно понятливые…

Веретенников, польщенный, склонил голову.

— Что же вы стоите? — сказала девушка. — Заводите машину во двор. Тетя сейчас во дворе. Вы — прямо к ней…

— Мы еще увидимся, надеюсь… — больше с утверждением, чем с вопросом, проговорил Веретенников.

— Конечно мы еще увидимся!

Она одарила всех троих поочередно улыбкой, отступила на тротуар — три истоптанные доски, и пошла, пряменько держась, чувствуя, что ее провожают взглядами. И правда, мужчины с задумчивым видом помолчали, глядя на ее стебельково-узенькую фигурку, на каштаново-смуглые ноги с удлиненными икрами, с хрупкими щиколотками, на выгоревшие до бледной желтизны волосы, схваченные белой ленточкой, свободно, всей массой откинутые на спину и равномерно поднимавшиеся в такт шагам.

— Здесь и остановимся. Заводите, Кулик, машину, — распорядился Веретенников.

Приметный дом на окраине города назывался, как вскоре выяснилось, районным Домом учителя; тут был местный учительский клуб и при нем — маленькая гостиница для педагогов, наезжавших из района. Словом, Веретенникову с его небольшой командой на этот раз особенно повезло. И когда в сопровождении заведующей, Ольги Александровны, они из темных сеней вошли в зальце, главную комнату Дома, даже Веретенников, напустивший на себя командирскую чопорность, высказал свое полное одобрение:

— Уютно, да! Вроде как оазис…

Истомин озирался с расслабленным, страдальческим выражением — ни на что подобное он уже не надеялся. Это наполненное солнцем и будто к празднику прибранное, обряженное в беленькие занавески, оклеенное наивно-голубыми обоями зальце можно было и вправду окрестить оазисом…

По стенам, в кадках и горшках, зеленел здесь целый живой сад — аккуратные лимонные деревца с их блестящей, как новые монеты, листвой, кожистые, лакированные фикусы, ветвистые рододендроны, обрызганные мелкими розоватыми цветками; в углу на тумбочке расцвела китайская роза, и на ее темно-зеленом, разросшемся кусте уселось как будто множество красных мотыльков. Да и пахло здесь, как в настоящем саду, нагретым деревом, свежей землей… В простенках между окон были повешены литографированные портреты, за стеклом, в позолоченном багете, — те же, что Истомин запомнил еще с детства, с первых школьных лет: Тургенев, седовласый, как новогодний Дед Мороз, задумчивый Пушкин, скрестивший на груди руки, Чехов в пенсне со шнурочком, Грибоедов в узких очках, в старомодном сюртуке; из-за куста роз проницательно глянул синеглазый, мужиковатый, богоподобный Лев Толстой — репродукция с портрета, писанного Крамским. «И, господи боже, — подумалось Виктору Константиновичу, эти великие тени точно спасались здесь, на этом зеленом островке, чудом уцелевшем среди крушения и ужаса».

В зальце имелось и много другого, могущего порадовать душу, как радуют игрушки: допотопный глобус, опоясанный по экватору металлическим кругом, какие-то хитроумные, с открытым механизмом, часы под стеклянным колпаком, старенькое красного дерева пианино. И все это поблескивало в разливе теплого предзакатного света, само, казалось, излучая тепло. По крашеному полу был положен, от входа и до дверей в другие комнаты, домотканый, в поперечную разноцветную полоску, половичок.

— Здесь наша гостиная. Тесновато, конечно… По вечерам трудно бывает