Рядом с зоопарком [Юрий Григорьевич Бриль] (fb2) читать постранично, страница - 2

на него.

Он взял у меня башмак, надел его.

— Хотел узнать, разобьюсь или нет.

За Генкино любопытство нам крепко досталось от родителей. Если рассказывать, кому и как, получится скучная история. Поэтому расскажу лучше, как закончился день. Что ни говори, первый день каникул!

Наши дома стоят почти на самой окраине города. Надо пройти мимо кучи строительного хлама с торчащими в разные стороны бетонными балками и обломками панельных плит, мимо барака, мимо домишек-развалюх — и улица кончится. Дальше учебный аэродром. Его лучше обойти: ругаются, если увидят. Потом пересечь поле, там мы в прошлом году картошку сажали, — и окажешься у карьера. Нам повезло с карьером. Когда-то здесь добывали щебенку, а потом яму залило водой. Образовалось целое озеро. Многие здесь не купаются: говорят, грязно. Зря говорят. Не Байкал, конечно, но все-таки вода прозрачная, если никто не взмутит, на дне можно увидеть покрышку от трактора «Беларусь» и несколько бутылок-утопленниц. И самое главное, вода теплая, теплее нигде не найдешь.

Искупнулись, значит, и сидим, радуемся: каникулы! Наконец-то можно вздохнуть свободно. Хотим мы так вздохнуть — не особенно получается, потому что мешает, застряла в горле обида на школу. Мне, откровенно говоря, надоело быть троечником, даже твердым. Мог бы, конечно, хоть по литературе иметь четверку. Вадик немного не дотянул до отличника. Генка по поведению чуть было тройку не схлопотал, а это, говорит наша классная, может иметь очень дурные последствия.

Сидим. Смотрим — вдруг зашевелились кусты ивы. Они были еще почти прозрачными — легкие зеленоватые облачка на каждом, вот и все. Лошадь появилась неожиданно: не сломалась ни одна веточка, не треснул ни один сучок — просто выплыло еще одно облачко, только рыжее.

— Лошадь?! — удивился я.

— Ясно, не корова, — Вадик вроде не очень удивлялся.

Лошадь опустила голову, вытянула шею. Бархатистая шерсть лоснилась, глаза полуприкрыты. Словно здороваясь с нами, она опустила голову еще ниже. Черные блестящие ноздри дрогнули. Она втянула губами пучок жидких, только что пробившихся из земли травинок. Лошадь нисколько нас не боялась, потому что думала, наверное, только об этих травинках и ни о чем больше.

Передние ноги у нее были спутаны веревкой. Передвигаясь, она напряженно взбрыкивала ими. Генка сказал:

— Вот же гады, животных мучают! — и развязал веревку.

Лошадь помотала головой, и нам было непонятно, радовалась она освобождению или хотела сказать, что ей все равно.

Генка нарвал немного травы и подставил под мокрые лошадиные губы. Травинки исчезли с его ладони, а ладонь стала мокрой.

Генка у нас такой: никогда не знаешь, что вытворит в следующую минуту. Положил руку на высокую лошадиную шею и — можно было подумать, что сто раз это делал, — взлетел на лошадь. Она привстала на задние ноги, ржанула и сначала как бы нехотя, потом все быстрее и быстрее побежала по полю. Генка вцепился в черную длиннющую гриву, его подбрасывало, как в кузове грузовика, когда едешь по ухабистой дороге. Медленно, но верно он сползал с лошади. Через минуту-другую Генка должен был разжать пальцы и спикировать на землю. Мы бежали вслед за ним и кричали: «Держись!» Не проехав и ста метров, он мешком свалился на кучу прошлогодней картофельной ботвы. Конечно, об нее больно не ушибешься. Однако Генка сидел не шевелясь, в глазах у него стояли слезы.

— Что, больно, да? — спросил Вадик.

— Не-е, — протянул он. И вдруг вскочил и заорал: — Здорово! Братцы! Это черт знает что!

Генка сошел с ума. Генка хохотал во все горло. Плясал, набрасывался на нас с тумаками. Сначала мы стояли открыв рты, потом его сумасшествие передалось и нам. Орали, бросали вверх прошлогоднюю картофельную ботву и землю. А потом, обнявшись, запели:

Пока шли до дома, спели «Тачанку» пять или шесть раз, здорово спели, громко — песня что надо. Мы ее в четвертом классе разучивали.

Глава вторая

Каникулы! Почему-то был уверен — скучать не придется. И завтра и послезавтра будут такими же, как сегодня. Неудачи в школе забылись. Словно бы все плохое, что было за год, случилось не со мной, а с другим человеком. Такое бывает только тогда, когда почувствуешь свободу и вздохнешь полной грудью. Кажется, я почувствовал, кажется, вздохнул. Но я знаю по опыту: если жить интересно, то время бежит так, что не успеваешь его и замечать. И вечером, когда я сидел один в своей маленькой комнате, подумал: а что, если записывать события, которые происходят со мной? Не все, конечно, только самые интересные, чтобы впоследствии, когда каникулы кончатся, вспоминать о прошлом.

Анна Георгиевна как-то на уроке литературы рассказывала, что Толстой вел дневник шестьдесят три года и только благодаря этому стал великим писателем. В своих