Грозовой август [Алексей Яковлевич Котенев] (fb2) читать постранично, страница - 3

артистическое будущее, наказывал беречь себя, а пуще всего свой голос. Потом спросил:

— Скажи откровенно, доволен судьбой?

Иволгин помолчал, потом негромко ответил:

— А что ж, не мешало бы пройтись по маньчжурским сопкам. Да расквитаться за батьку с казачьим атаманом Семеновым...

— Желаю удачи.

К воротам подошел грузовик, нагруженный чемоданами. Иволгин бойко вскочил в кузов, махнул рукой. Шатров снял фуражку, что-то крикнул вслед. По черному дождливому небу полоснула молния, и весело, раскатисто пророкотал первый весенний гром, предвещая близкую грозу.

II

Поезд мчался на восток. С веселым грохотом проносился через маленькие станции и полустанки, глухо гудел на железнодорожных мостах, надсадно пыхтел на подъемах, а выбежав на простор, на предельной скорости залихватски устремлялся вперед, оставляя позади шлейф сизого дыма. И казалось, бежал он не по тяжелым рельсам, а по стальным струнам, натянутым через всю Россию.

По сторонам — вольный разлив трав и озер. А вверху — майская голубизна. Вот на перегоне навстречу поезду к самой насыпи высыпали стайкой березки, окутанные легкой, прозрачной зеленью — будто хотели остановить стремительный бег вагонов. Но паровоз пыхнул на них дымом и паром, прорвался сквозь зеленый заслон и помчался дальше, выстукивая колесами:

«Победа, победа, победа!»

Генерал Державин неподвижно, с потухшей трубкой, сидел у вагонного окна, посматривал из-под мохнатых бровей на ликовавшую природу и чувствовал, как отходит, оттаивает его загрубевшая на войне душа. Все радости сливались вместе, воедино, и ему порой казалось, что природа торжествует не потому, что пришла весна, а потому, что приближалась она, долгожданная, выстраданная победа. Как не растопиться снегам, как не поголубеть небесам, если сделано такое великое дело!

Поезд шел вне расписания, не имел даже номера. С чьей-то легкой руки его назвали «пятьсот веселым». Людно и шумно в переполненных вагонах. В проходах копошились женщины с узлами и узелками, старики и старухи с рваными мешками и сумками. А больше всего было раненых, ехавших из госпиталей домой, на отдых. Кто играл в карты, кто рассказывал фронтовые были и небылицы, кто стучал о чемоданные крышки костяшками домино. Когда начинал шуршать и хрипеть, точно простуженный на морозе, немецкий динамик, все бросались к нему, за новостями с фронтов.

— Славяне! — раздавался голос какого-нибудь добровольного комментатора событий. — Рокоссовский вышел на Балтику!

— Войска Конева жмут на Прагу!

Рядом с генеральским купе ехали четыре младших лейтенанта. Проходя мимо соседей, Державин на минуту задержался.

— Кто такие? Там Эльбу надо форсировать, а они в тылу прохлаждаются... — Вид у генерала неприступно суровый, правая рассеченная бровь поднялась кверху.

Молоденькие офицеры вытянулись в струнку, опустили руки по швам. Сероглазый с чубчиком раньше других понял генеральскую шутку, заговорщицки прошептал:

— Амур едем форсировать... — И несмело улыбнулся.

— Амур форсировать? И-и, братец мой, куда хватил! — протянул генерал, пряча в бровях насмешливые искорки.

На больших станциях раненые выходили из вагонов глотнуть свежего воздуха, погреться на теплом майском солнышке. Их тотчас обступали, расспрашивали, скоро ли придет «окончательный конец фрицу». Полагали, видно, что раненые едут из-под самого Берлина.

— Полный порядок, папаша! — ответит, подморгнув, какой-нибудь разбитной сержантик с медалями на груди и подвешенной на бинте рукой. И пойдет по кругу отплясывать чечетку.

Державин замечал, как изменились сибирские края, через которые два года назад он ехал из Забайкалья на фронт, на стажировку — за опытом. Теперь ночную темень сверлили огни электросварки, дымили трубы эвакуированных заводов. На стенах корпусов лозунги: «Все для фронта — все для победы!» Но с горечью видел он и обшарпанные стены станционных построек, сломанные заборы палисадников, поваленные плетни огородов.

Немало пришлось повидать ему разоренных городов и сел, но, пожалуй, только сейчас, перевалив за Урал, он почувствовал, насколько тяжелой была эта война.

Державин прибыл на фронт к началу Курской битвы. В сражении под Понырями он заменил погибшего командира дивизии да так и остался командовать ею. Перед концом войны, когда корпус Державина был отведен во второй эшелон, командующий фронтом маршал Малиновский напомнил: пора возвращаться в Забайкалье.

— Езжайте в свои восточные края, Георгий Ферапонтович. Здесь мы войну сами теперь доломаем. Можем и вам помочь. Дайте только знать.

По дороге в Читу Державин заезжал на родную Брянщину навестить семью младшего брата Антона. Семья брата за войну поубавилась наполовину. Два сына — Николай и Виктор — легли под Москвой, а сам Антон погиб уже в конце войны где-то в Карпатах. Остались стар да мал: отец Державина — дед Ферапонт, корень всего державинского рода, вдова Антона