«Бешеная тетка» [Мария Петровна Красавицкая] (fb2) читать постранично, страница - 2
- «Бешеная тетка» 158 Кб, 16с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Мария Петровна Красавицкая
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (6) »
вскинулись и глянули на тетку совершенно такими же глазами, как казак на фотографии, — чего-то от нее потребовали.
— Не надо, Даша! — не глядя на тетку, наверно, жалея ее, произнес папа.
Она метнула на него один только взгляд.
— Нет! Надо! — жестко сказала тетка и выпустила изо рта огромный клуб дыма, окуталась им.
А когда дым рассеялся, перед нами сидела совсем другая тетя Даша.
Она немножко откинулась на стуле, провела рукой по седеющим пышным волосам. Глаза ее смотрели в окно, на меркнущий закат. В них уже теплилась улыбка. И чем больше она расцветала — странная, отрешенная, — тем моложе становилось лицо тети Даши. Я не видел больше ни морщинок у глаз, ни угловатых складок, идущих от носа к уголкам губ.
— Он привез нам — бабушке, дедушке и мне — письмо от Коли. С фронта.
Стоило тетке произнести эти обыденные слова, как начало совершаться чудо.
Казак в черной косматой бурке, в кубанке с малиновым верхом подошел к дверям квартиры дедушки и бабушки. Я отчетливо слышал, как в такт его шагам позвякивали шпоры о каменные ступени. Не спеша и не волнуясь — с чего бы ему волноваться? — он нажал кнопку звонка. Я тысячу раз нажимал эту кнопку и слушал, как звонит за дверью звонок. Но тогда, наверно, звонок звонил совсем иначе. Он не мог тогда звонить обычно. Он слишком много означал, тот звонок.
И тетя Даша, высокая, тоненькая, с такими же, как вот сию минуту, легкими завитками на лбу, с такими же улыбающимися глазами, щелкнула задвижкой и настежь открыла дверь.
И началось то, что тетка насмешливо назвала «лихой кавалерийской атакой». Дядя Петя вошел в переднюю, не сводя с тети Даши светлых, совсем прозрачных, чего-то властно требующих от нее глаз. Она не могла от них оторваться и отступала, отступала перед «превосходящими силами противника».
Потом он сидел в их маленькой комнатке, всю ее загородив своей буркой.
— Как же он мог снять бурку?! — смеялся, вспоминая, голос тети Даши. — Ведь он был такой пижон!
— Но-но, мать! — с угрозой дружно отозвались близнецы.
— Пижон, что уж там! Правда, Коля? — ликовала тетя Даша. — Оба вы в него пошли — тоже пижоны.
Она любовалась ими, как, конечно, любовалась тогда казаком в бурке.
— И еще он был нахал. Ох, какой он был нахал!
Еще бы не нахал. Ведь в передней, прощаясь, он приказал тете Даше:
— Вот что. Вечером встретимся. В 20.00. У памятника Пушкину.
Наверно, он ничего больше в Москве не успел заметить, кроме памятника Пушкину. Иначе зачем бы ему заставлять тетю Дашу тащиться через весь город, от Тимирязевской академии?
«Нахал! — кивая согласно и покорно, думала тогда тетя Даша. — И не подумаю я приходить. Это я нарочно киваю, будто соглашаюсь. Пусть померзнет, нахал такой!»
«Нахал, нахал! —твердила тетя Даша, едучи в восьмом часу вечера в промерзшем, обындевелом трамвае от Тимирязевской академии к площади Пушкина. — И не подумаю я к нему подходить. Просто интересно посмотреть, как он мерзнет. И позлорадствовать. Посмотрю и поеду обратно».
Нет, нахал не мерз. Ему было тепло в бурке. А в сапогах у него, наверно, была накручена куча портянок. Нет, совсем он не мерз. И вид у него был очень самодовольный. Победительный был вид.
«Не подойду, вот и все!» — страшно рассердилась тетя Даша.
И тут же подошла. И дядя Петя схватил ее озябшие руки и спрятал их у себя под буркой, на груди. И ладонями она почувствовала, как взволнованно бьется у нахала сердце.
На следующий день он уезжал. С подножки тронувшегося уже вагона оглянулся на тетю Дашу — взгляд его был светел и требователен. Оглянулся и крикнул:
— Моя! Всегда, всю жизнь будешь моя! — И еще успел спросить:
— Ясно?
И тетя Даша, будто магнитом тянули ее за собой светлые, властные глаза, оскользаясь на нечищеном перроне, побежала за вагоном. И все согласно, покорно кивала, все твердила:
— Ясно! Ясно! Ясно!
Он не слышал, конечно, уже ее слов. Но она хотела, чтоб он по движениям губ понял слова.
Он понял. И стал слать ей письма-треугольнички, коряво, вкривь и вкось исписанные простым карандашом.
Случалось, по полгода и больше не было писем. Тетя Даша волновалась, бегала к маме. Мама тогда еще не была папиной женой, была просто его девушкой.
Близнецы давно уже были допущены к дяди-Петиным письмам, хотя мама и осуждала тетку за это:
— К чему детям читать всякие глупости? К тому же безграмотные.
Мама была и права и не права.
Не было глупостей в этих письмах. В них была любовь. И тоска. А вот орфографические ошибки были действительно. Если б я даже задался целью сочинить такие, — не сумел бы ни за что.
Как-то я был у тетки на каникулах. И читал пожелтевшие письма-треугольнички с полустершимся, выцветшим карандашом. И даже попробовал прокомментировать:
— Во дает!
Но близнецы так окрысились на меня за эти неосторожно сорвавшиеся слова, что я всерьез испугался за свои ребра.
Она любовалась ими, как, конечно, любовалась тогда казаком в бурке.
— И еще он был нахал. Ох, какой он был нахал!
Еще бы не нахал. Ведь в передней, прощаясь, он приказал тете Даше:
— Вот что. Вечером встретимся. В 20.00. У памятника Пушкину.
Наверно, он ничего больше в Москве не успел заметить, кроме памятника Пушкину. Иначе зачем бы ему заставлять тетю Дашу тащиться через весь город, от Тимирязевской академии?
«Нахал! — кивая согласно и покорно, думала тогда тетя Даша. — И не подумаю я приходить. Это я нарочно киваю, будто соглашаюсь. Пусть померзнет, нахал такой!»
«Нахал, нахал! —твердила тетя Даша, едучи в восьмом часу вечера в промерзшем, обындевелом трамвае от Тимирязевской академии к площади Пушкина. — И не подумаю я к нему подходить. Просто интересно посмотреть, как он мерзнет. И позлорадствовать. Посмотрю и поеду обратно».
Нет, нахал не мерз. Ему было тепло в бурке. А в сапогах у него, наверно, была накручена куча портянок. Нет, совсем он не мерз. И вид у него был очень самодовольный. Победительный был вид.
«Не подойду, вот и все!» — страшно рассердилась тетя Даша.
И тут же подошла. И дядя Петя схватил ее озябшие руки и спрятал их у себя под буркой, на груди. И ладонями она почувствовала, как взволнованно бьется у нахала сердце.
На следующий день он уезжал. С подножки тронувшегося уже вагона оглянулся на тетю Дашу — взгляд его был светел и требователен. Оглянулся и крикнул:
— Моя! Всегда, всю жизнь будешь моя! — И еще успел спросить:
— Ясно?
И тетя Даша, будто магнитом тянули ее за собой светлые, властные глаза, оскользаясь на нечищеном перроне, побежала за вагоном. И все согласно, покорно кивала, все твердила:
— Ясно! Ясно! Ясно!
Он не слышал, конечно, уже ее слов. Но она хотела, чтоб он по движениям губ понял слова.
Он понял. И стал слать ей письма-треугольнички, коряво, вкривь и вкось исписанные простым карандашом.
Случалось, по полгода и больше не было писем. Тетя Даша волновалась, бегала к маме. Мама тогда еще не была папиной женой, была просто его девушкой.
Близнецы давно уже были допущены к дяди-Петиным письмам, хотя мама и осуждала тетку за это:
— К чему детям читать всякие глупости? К тому же безграмотные.
Мама была и права и не права.
Не было глупостей в этих письмах. В них была любовь. И тоска. А вот орфографические ошибки были действительно. Если б я даже задался целью сочинить такие, — не сумел бы ни за что.
Как-то я был у тетки на каникулах. И читал пожелтевшие письма-треугольнички с полустершимся, выцветшим карандашом. И даже попробовал прокомментировать:
— Во дает!
Но близнецы так окрысились на меня за эти неосторожно сорвавшиеся слова, что я всерьез испугался за свои ребра.
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (6) »
Последние комментарии
1 день 3 часов назад
1 день 5 часов назад
1 день 20 часов назад
1 день 20 часов назад
2 дней 1 час назад
2 дней 5 часов назад