Мыс Раманон [Анатолий Сергеевич Ткаченко] (fb2) читать постранично, страница - 3

строго оглядела класс и тихо спросила:

— Что это за старики? Камни — старики, волны — старики. Может быть, ты сам, Трушин, старик?

— Старик! — взвизгнул от радости кто-то на задней парте, и Петька вздрогнул от догадки: прозовут «Стариком»!

— Старик, старик, — захихикали девчонки.

— Кто назовет одушевленные и неодушевленные предметы? — спросила Стелла Ивановна.

Поднялось много рук, а робкие девочки на разные голоса шепотом выговаривали: «Я… я… и я…»

— Видишь, Трушин, все знают.

Стелла Ивановна взяла тетрадь Зиночки-Льдинки, полистала, слегка притопнула каблуком, чтобы наступила тишина.

«Летом я жила у бабушки. У бабушки есть огород, на огороде растут лук, морковка, огурцы и капуста. Я поливала грядки, помогала бабушке. Лук, морковка, огурцы и капуста выросли хорошие. Мы с бабушкой солили капусту. Потом ходили за грибами. В лесу пели птицы…»

Дальше Зиночка рассказала, как они с бабушкой мариновали грибы, варили брусничное варенье и вывязали к зиме Зиночке варежки и носки. Свое сочинение она кончила предложением: «Я поправилась на 1 кг».

Петьке сочинение понравилось. И всем понравилось — такое чистое, без ошибок, такое нежное, как сама Зиночка. Петькин сосед, Василь Степин, молчаливый и всегда какой-то немножко заспанный, не вытерпел, толкнул локтем:

— Учись, старик.

Петьке передали тетрадь, и пока она шла от парты к парте, все заглядывали в нее. Петька посмотрел двойку, большую, жирную, по ней несколько раз прошелся карандаш. Петька подумал: «Такую двойку ставят, наверное, когда очень сердятся».

Стелла Ивановна сказала:

— Ребята, а теперь попробуем написать о родителях: кто они, где работают, как вы им помогаете дома. Лучшие сочинения вывесим в классной стенной газете.

Она села, раскрыла книгу, взяла карандаш. Петька так долго смотрел на нее, что она почувствовала себя неловко, подняла голову и, хотя Петька уже опустил глаза, уверенно проговорила:

— Пиши, Трушин.

Петька перелистнул страницу, чтобы не видеть двойку, погладил рукой белую прохладную бумагу, подумал о Зиночкином сочинении и начал так:

«Летом я живу у отца и матери. У отца и матери есть огород. На огороде растут картошка и капуста. Огурцы не могут расти, их съедает туман. — Петька подумал и вычеркнул «съедает»: туман — неодушевленный предмет; написал: «Огурцы не могут расти от тумана». — Я поливаю капусту, а картошка сама вырастает. Ее только полоть надо и окучивать тоже. Отец не любит полоть. Он старый моряк-боцманюга и терпеть не может эти огороды. Все мамка тяпает да я немножко. Еще я рыбачить люблю. В речке ловлю форель, а в море — окуней. Если из окуней и форели сварить уху, адмиральская еда получается. Отец боцманом служил, он знает, чем питаются адмиралы. Лучше я про отца по порядку расскажу. Он давно, еще когда меня не было, боцманил на «Осколе» — такое судно, которое по маякам ходит, продукты развозит. И вот тогда давно пришел «Оскол» на Раманон. Это никакой не старик Раманон, а просто мыс так называется, говорят, такой мореплаватель был. Пришел «Оскол», и отец на маяк продукты повез на шлюпке, там мелко около берега. Привез и мамку мою увидел. Нет, не мамку тогда еще, а просто дочку хромого моториста Инокентьева. Она красивая была, такая вся… симпатичная. И глаза тоже приятные. Наверно, как вы, Стелла Ивановна. Потому что папка сразу влюбился в нее. Говорит, поедем на ту сторону Татарского пролива (который тем более не старик). Поедем, говорит, в город жить. А хромой Инокентьев отвечает: не может она поехать в город, мы потомственные маячные, на разных маяках служили, и тут нам хорошо. И мамка моя, тогда еще просто дочка Инокентьева, говорит: «Не брошу отца, он у меня последний родной». Боцман, значит, мой отец, уехал от злости. А на другой год опять приехал (это судно «Оскол» раз в год по маякам ходит), увидел еще раз мамку и совсем влюбился, как говорят мореманы, пошел ко дну. И вовсе не ко дну, а перетащил на Раманон свой чемодан и поженился на мамке. Тогда она была еще так, просто дочка хромого моториста Инокентьева. Свадьба была, отец мамке шелковый платок подарил и туфли лакировки. Когда приходят гости, мамка показывает платок и туфли, он сердится, а мамка не виновата же, что вещи новые. У нас некуда ходить на танцы. Потом я родился на свет. Это хорошо, что я родился, потому что без ребенка какая семья? И еще хорошо потому, что отец говорит: «Если б не Петька, махнул бы я на волю вольную», — и на Татарский пролив смотрит. Его еще капитан «Оскола» зовет. Теперь у капитана новая жена. Красивая, в голубых брючках ходит и курит.

А то тельняшку наденет, как юнга бегает. Она на вас, Стелла Ивановна, тоже похожа. Вот только брючки носить ей не надо. Все равно женщины штаны не умеют носить, даже стыдно на них смотреть. Из-за меня отец — маячный начальник. Да я бы его отпустил, пожалуйста. Я сам вырасту — и на волю вольную. Только мамка говорит: маячные тоже нужны. И жить на маяке можно, жалко, что кино редко бывает, а лекций