Вопрос [Всеволод Сергеевич Соловьев] (fb2) читать постранично, страница - 13

приближается.

Матвѣевъ сталъ говорить о Машѣ, только о Машѣ. Онъ передавалъ всѣ подробности ея дѣтской жизни, увлекался, глаза его горѣли, онъ видѣлъ передъ собою только ее, свою дорогую дѣвочку.

Лидочка слушала сначала внимательно; потомъ ей стало скучно; потомъ досадно и просто обидно. Она вспыхнула и у нея сорвалось:

— Enfin, mon cher Александръ Сергѣевичъ, c'est bien drôle: vous ne parlez que de la petite… vous ne pensez qu'а elle!

Онъ не вѣрилъ ушамъ своимъ и вдругъ поблѣднѣлъ.

— Vous dites, madame? — проговорилъ онъ такимъ тономъ, что Лидочка совсѣмъ разсердилась.

Но ему было все равно. Онъ зналъ теперь, что не женится. Лидочка стала очень любезной и скоро уѣхала.

Проводивъ ее, Матвѣевъ долго стоялъ передъ портретомъ жены и глядѣлъ на него не отрываясь. Давно забытая тягость, какъ семь лѣтъ тому назадъ, налегла на него и стала душить.

— Маша! Маша, — крикнулъ онъ:- гдѣ ты?

Маша вбѣжала.

— Что, папочка?.. А какъ жаль, что тетя Лида ужъ уѣхала… Сама обѣщала остаться, пока я спать пойду, а сама уѣхала…

Матвѣевъ взялъ дѣвочку на колѣни, прижалъ ея головку къ своей груди и, цѣлуя ее, шепталъ:

— Не надо намъ тети Лиды… намъ лучше такъ, вдвоемъ съ тобою… Развѣ тебѣ скучно съ папой?

— Нѣтъ, папочка, не скучно, — какъ-то вздохнула Маша и обвила шею отца ручонками, крѣико къ нему прижимаясь.

И въ ту-же минуту тягость отпустила, и онъ вздохнулъ свободно, полной грудью.

Лидочка уже не бывала больше «у Настасьи Петровны и Maши» — она уѣхала за границу. Настасья Петровна торжествовала, успокоилась, и съ тѣхъ поръ Матвѣевъ не возбуждалъ въ ней безпокойства.

Онъ вернулся къ своей прежней жизни и не испытывалъ никакихъ соблазновъ. Онъ жилъ только для Маши, отдавая ей все свое свободное время, уча ее самъ и слѣдя за ея уроками. Къ службѣ своей онъ былъ равнодушенъ и потому не сдѣлалъ карьеры. Все его честолюбіе заключалось въ Машѣ, всѣ его награды въ ея привязанности и ласкахъ. Всегда скромный и разсѣянный, онъ принималъ гордую осанку, когда шелъ подъ руку съ подроставшей хорошенькой дочкой или когда сидѣлъ за ея стуломъ въ ложѣ театра.

И вотъ прошли года. Маша выросла. Она хочетъ замужъ, она любитъ Бирюлева, и Бнрюлевъ проситъ ея руки.

XVII

Всѣ эти годы, унесшія молодость, быстро и ярко мелькали передъ Матвѣевымъ. Чувство горькой обиды, тяжкаго, никогда еще не испытаннаго имъ оскорбленія поднималось въ немъ. Вѣдь, во всѣхъ его воспоминаніяхъ, дняхъ и часахъ однообразной, никому не интересной жизни зауряднаго человѣка и нелюдима, — была одна только сущность, одинъ смыслъ — Маша. Ради нея отказался онъ отъ своего личнаго счастья и наслажденія, отъ всѣхъ удовольствій и успѣховъ.

И вотъ, когда зеркало сейчасъ показало ему, что приближается старость, — у него не остается ничего, ему грозитъ сердечная нищета, онъ совсѣмъ одинокъ, никому не нуженъ.

«Боже мой, какая жестокая неблагодарность!» — мучительно думалъ онъ, совсѣмъ забывая, что надо-же раздѣться, лечь въ постель, затушить свѣчу, что скоро ужъ утро.

Онъ снова опустился въ кресло.

«Боже мой, какая жестокая неблагодарность!» — мысленно повторилъ онъ. «Я отдалъ ей все, — и вотъ она предательски хочетъ меня покинуть! Явился молокососъ, который мѣсяцъ тому назадъ, можетъ быть, совсѣмъ о ней не думалъ, который, можетъ быть, и любить-то ее никогда не сумѣетъ — и она бѣжитъ отъ меня съ этимъ молокососомъ!.. Она его любитъ!.. любитъ!.. Да когда-жъ это она успѣла полюбить его? за что? что онъ для нея такое?.. Она его любитъ!.. а потому надо бросить отца, который жилъ, дышалъ ею… Да, вѣдь, я не могу жить безъ нея! вѣдь, я умру безъ нея.

И ему представлялось, что вотъ ея нѣтъ… онъ одинъ. Онъ возвращается со службы домой — и она не встрѣчаетъ его… Ея нѣтъ нигдѣ, ни въ гостиной, ни въ кабинетѣ, ни въ ея спальнѣ. Все пусто. Когда онъ такъ приходилъ домой, а она куда-нибудь уѣхала и еще не возвращалась, онъ всегда съ тревогой и нетерпѣніемъ бродилъ по комнатамъ, поминутно смотрѣла, на часы, начиналъ представлять себѣ всякія невозможности и ужасы.

Но, вѣдь, даже представляя себѣ эти невозможности и ужасы, онъ все-же зналъ, что она должна вернуться. Раздавался звонокъ, онъ спѣшилъ съ радостнымъ сердцемъ въ переднюю.

А тутъ онъ пріѣдетъ домой — ея нѣтъ, все пусто, и онъ будетъ знать, что нечего ждать, нечего смотрѣть на часы — сколько ни жди, она не вернется…

Онъ весь холодѣлъ; дрожь ужаса пробѣгала, по его членамъ.

Да нѣтъ-же, вѣдь, это безуміе! по какому праву этотъ чужой человѣкъ возьметъ ее, по какому праву она покинетъ отца?!.

„Я не отдамъ ее! — вдругъ рѣшилъ онъ. — Не отдамъ… я выгоню его вонъ, этого молокососа!.. Какая низость — я такъ ласкалъ его, принималъ какъ родного, старался быть ему полезнымъ… Я считалъ его за хорошаго малаго… и вотъ чѣмъ онъ отплатилъ мнѣ!.. Я выгоню его вонъ… Я не хочу отдавать ее за него замужъ… Я отецъ, имѣю права надъ нею… она еще совсѣмъ почти ребенокъ… ей рано замужъ, рано… да и просто: я не считаю его достаточно хорошей партіей… потомъ,