Княжна [Екатерина Павловна Леткова] (fb2) читать постранично, страница - 2

же зарисовать эту фигурку съ ея позой и выраженіемъ лица. Откуда она? Кто ея родители? — подумала она.

— Домашка! У тебя есть мать?

— Е! — отвѣтила дѣвочка такимъ тономъ, точно и сомнѣнія не могло быть, — Е! Только старая.

— Ты ее любишь?

— Кады люблю, кады нѣтъ…

— А отецъ?

— Отца нѣту… Вдовая она…

Дѣвочка говорила почти совсѣмъ ясно, только не выговаривала ж и ш. Она разсказала, что Парамониха зимой извозничаетъ, возитъ лѣсъ на станцію и уѣзжаетъ изъ дому «когда на день, когда на два»…

— А тебя съ кѣмъ же оставляетъ?

— Меня-то? Да одну… запретъ избу и ладно…

— И не ѣшь ничего?

— Зачѣмъ? — воскликнула дѣвочка и махнула рукой на барышню. — Хлѣба и каши оставитъ мнѣ вволю…

— И тебѣ не страшно?

— Чего страшно?

— Одной не страшно?

— Я не одна… У меня на полкѣ боженька живетъ…

Въ это время изъ-за оврага вылѣзла старшая дѣвочка. Она тяжело тащила ведро съ водою, и ея тоненькое тѣльце все перекривилось въ правую сторону, чтобы лѣвая рука могла нести ведро, не зацѣпляя имъ за землю.

— Князна идетъ! — весело объявила Домашка, и на ея серьезномъ лицѣ впервые скользнула радостная улыбка.

Ольга Дмитріевна невольно бросилась помочь дѣвочкѣ дотащить ведро, та не допустила этого, но благодарно и ласково заговорила съ ней.

Вечеръ сдѣлался уже весь сѣрый, и Ольга Дмитріевна встала, чтобы идти домой. Княжна удержала ее.

— Посиди, барышня, еще немного… Сейчасъ, наши придутъ…

— А кто тутъ ваши?..

— Отецъ, мать и наша сноха… да Парамониха съ сыномъ… Изъ Москвы къ ней сынъ на сѣнокосъ пришелъ съ фабрики…

Ольгу Дмитріевну поражало, что «княжна» говоритъ съ ней какъ большая; даже щеку она подпирала правымъ кулакомъ такъ, какъ это дѣлаютъ бабы.

— А тебѣ хорошо жить у твоихъ Картошкиныхъ? — спросила ее Ольга Дмитріевна.

— Мнѣ-то? Мнѣ хорошо! Домашкѣ, той плохо… Сильно Парамониха дуетъ ее…

— Какъ дуетъ?

— Вѣникомъ… А то и веревкой… Чѣмъ придется…

Ольга Дмитріевна прижала къ себѣ дѣвчоночку и чуть не со слезами на глазахъ проговорила:

— Какой ужасъ!..

— Да нельзя и не дуть-то, — серьезно продолжала княжна.

— За что же? За что бить такую маленькую?

— Намедни хлѣба каравай упёрла… А-агромный!

— Я не себѣ, я Затѣйкѣ,- оправдывалась Домашка.

— Ну и попало! Здорово попало…

— Здорово! — согласилась маленькая.

— Да гдѣ же ея мать? — горячо воскликнула Ольга Дмитріевна.

Ей хотѣлось сейчасъ же побѣжать къ ней, сказать ей, чтобы она спасла своего ребенка отъ побоевъ, отъ муки.

— Мать-то? Парамониха?

— Нѣтъ, настоящая мать, родная.

— Не знаю… Домна, вдругъ обратилась она къ маленькой, точно баба, — ты не знаешь, гдѣ твоя мамка родная?

— Не знаю, — равнодушно отвѣтила Домашка.

— А ты про свою знаешь?

— Въ Москвѣ моя… Говорятъ — княжна… Я не знаю…

— И не любишь ее?

— А за что мнѣ ее любить-то? — изумленно сказала княжна и сейчасъ же прибавила:

— Никакъ наши идутъ?

Ея привычное ухо уловило раньше, чѣмъ городской слухъ Ольги Дмитріевны, далекіе голоса. Скоро на лугу блеснули косы на плечахъ у косцовъ, и черезъ нѣсколько минутъ всѣ они собрались у телѣги: два мужика и три бабы. Сейчасъ же пошли разспросы: чья? откуда? Всѣ приняли участіе въ барышнѣ и главное въ велосипедѣ, и въ концѣ концовъ попросили Ольгу Дмитріевну поужинать съ ними.

Ужиномъ завѣдывали бабы. Парамониха — женщина лѣтъ пятидесяти, вся изрытая глубокими коричневыми морщинами и сгорбленная — достала изъ-подъ телѣги жбанъ, укутанный тряпкой. Въ немъ оказался квасъ. Двѣ другія бабы помоложе вынули изъ телѣги хлѣбъ, лукъ и печеныя яйца. Онѣ, не переставая разспрашивать барышню, все раскладывали на пригоркѣ для ужина. Старшій мужикъ, съ плутоватыми глазами, взялся за котелъ. Онъ, съ помощью княжны, налилъ въ него воды и сталъ подвѣшивать надъ кучкой хвороста, да повернулся какъ-то неловко, котелъ выпалъ и пролился. Мужикъ добродушно выругался и сказалъ:

— Княжна, бѣги живѣе, тащи воды.

Дѣвочка схватила ведро и побѣжала внизъ, за пригорокъ.

Ольга Дмитріевна почти съ умиленіемъ глядѣла на всѣхъ этихъ бодрыхъ загорѣлыхъ людей, проработавшихъ весь день и теперь такъ дружно и весело принимающихся за свой скромный ужинъ.

— Какая милая дѣвочка, — сказала она, кивая головой въ ту сторону, куда ушла княжна. — Чья она?

— Наша, — съ гордостью отвѣтила одна изъ бабъ, рыжая, вся въ веснушкахъ, съ красивыми глазами и ярко-бѣлыми зубами. — Наша!.. Шпитонка она, изъ московскаго воспиталя…

— У насъ вся деревня шпитатами займается, — добавила третья женщина съ птичьими глазами и острымъ носомъ.

— И у тебя есть?

— Зачѣмъ? Мы въ одномъ дворѣ…

— Это сноха наша… Дарья… Была у насъ еще одна шпитонка… Да умерла… Больную ужъ и намъ-то дали… Чутъ слѣпленную… Теперь одна княжна осталась.

— А какъ же ее зовутъ? — спросила барышня.

— Зовутъ то? Ее Лидіей звать… А у насъ всѣ ее княжной величаютъ.

— Почему