Рыцарь теней и призраков [Гарднер Дозуа] (fb2) читать постранично, страница - 16

кружева. Звезды повсюду, миллионы звезд, пылающие ледяным пламенем, безразличные, величественные, далекие.

И тогда он понял, что если смотреть в ночное небо слишком долго чувствуя, как прохладный соленый ветер доносится с недремлющего океана, прислушиваясь к гулкому реву волн, разбивающихся о подножья скал, то стужа звезд начинает просачиваться в тебя, и становится не по себе при мысли о том, как безбрежна Вселенная и как мал человек по сравнению с ней. От таких мыслей лучше отрешиться, пока эта стужа не проникнет в тебя чересчур глубоко. Следует оторваться, отмахнуться от них, попытаться вновь погрузиться в свою крошечную человеческую жизнь, сделать все возможное, чтобы вновь проникнуться убеждением, что гигантское колесо Вселенной вращается вокруг тебя, и не только Вселенная, но вообще все и вся: горы, бескрайний, мерно рокочущий океан, само небо, все они, ставшие подручными, копьеносцами или просто театральными задниками в единственной в своем роде драме твоей жизни, крайне важной драме, непохожей на все, что ставились прежде…

Но, оказавшись лицом к лицу с истинными просторами Вселенной, ощутив этот лед внутри, оставшись один под звездами, с трудом заставляешь себя стряхнуть тревожное чувство, что ты всего лишь мельчайшая частичка материи, существующая в ошеломляюще коротком периоде времени, не измеряемом даже мгновениями геологического времени, отмечающего рождение и умирание гор и морей, не говоря уже о бесконечно больших часах, отбивающих поворот гигантского пылающего колеса галактики вокруг себя или оборот одной галактики вокруг другой. Это едва видное мигание космического Глаза все же способно занять целые эры: чересчур долго, чтобы вообще заметить твою жизнь.

И что значит понятие «бессмертия» — все равно, человека или машины — против необозримости, беспредельности подобного рода? С этой точки зрения, миллион лет или один день — все равно.

В виске запульсировала кровь. Головная боль, вызванная напряжением? Или удар? До чего жестоко пошутит судьба, если в мозгу взорвется сосуд и убьет его, прежде чем он успеет что-то решить!

Так или иначе, времени почти не осталось. Сегодня закончится либо его телесная жизнь, либо земная. В любом случае, сюда он не вернется.

Цудак медленно оглядел комнату, изучая каждую деталь. Вещи пробыли здесь так долго, что почти слились со стенами, и он больше не замечал их, хоть и смотрел на них каждый день: бронзовые колокольчики, висевшие над задней дверью, купленные им вместе с Эллен, резной стеклянный шар в связанной из ниток паутине, большая коричневая с кремовым ваза из захламленной сувенирной лавчонки в Сиэттле, керамическое солнце, привезенное из Альбукерке, заводная игрушечная карусель, игравшая вальс. Знакомые кружки, чашки и миски, за эти годы совсем истершиеся. Забранный в рамку постер, пожелтевший от времени. Одна из мягких игрушек Сэма, плюшевый тигр с полуоторванным ухом, засунутый на полку высокого кухонного шкафа и так и прижившийся там с незапамятных пор.

Невероятно, что избавившись от фото Эллен, стараясь ни в коем случае не натыкаться на него, не говоря уже о том, чтобы снова выставить напоказ, он сохранил остальные вещи, свидетельства прожитых вместе лет, словно подсознательно ожидал ее возвращения. Верил, что она придет. Вновь окажется в его жизни так же легко, как ушла из нее, и новый отсчет начнется с этой минуты. Но этому не суждено было случиться. Если им и предназначено быть вместе, то очень далеко отсюда и в невообразимо странных условиях. Найдется ли у него мужество осознать это? Возьмутся ли у него силы начать новую жизнь? Или его душа слишком состарилась, слишком устала, слишком потускнела и уже не возродится, какие бы трюки ни проделывали с его физическим телом?

Джозеф снова яростно размахивал руками над головой. Он вывел камердинера из ограниченного режима, и тот немедленно появился перед кухонным столом, каким-то образом ухитряясь выглядеть взволнованным.

— У меня послание Высшей Очередности для вас, сэр, хотя не знаю, откуда оно пришло и каким образом было введено в мою систему. Всего три слова: «Времени осталось мало», и…

— Знаю, Джозеф, — перебил Цудак. — Но это неважно. Я только хотел сказать тебе…

Цудак помедлил, неожиданно растеряв остатки самообладания.

— Я только хотел сказать: что бы ни случилось, ты был мне хорошим другом, и я это ценю.

Джозеф как-то непонятно на него посмотрел.

— Разумеется, сэр, — обронил он. Смог ли он понять, в чем дело? Подобные речи были далеко за пределами параметров его программы, даже при наличии адаптируемых обучающих алгоритмов. Но послание…

Цудак произнес привычное заклинание, и камердинер исчез. Раз — и все. Испарился. Пропал. А если его больше никогда не задействуют? Имеет ли это для Джозефа какое-то значение? Даже знай он наперед, что никогда не понадобится, что с этого момента для него не будет ничего, кроме пустоты, тьмы, небытия, ему все это безразлично…

Цудак встал.

И