Чуча [Галина Николаевна Демыкина] (fb2) читать постранично, страница - 8
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Топы-топ-топ-шурх-шарх… — шли по темным сеням и что-то волочили тяжелое. Тяжелое было завернуто в мешковину. — Кхтоэто? — ахнул Чуча. Он заговорил, забыв, что в комнате брат, прыгнул из клетки прямо на пол. И остановился. — Кто это? — спросила и я. — Погляди. Я дернула мешковину, из нее выпростались две задние лапы, покрытые желтой шерстью. — Волк! — Хорош? — радовался брат. Это был его первый волк, и он ничего и никого вокруг не видел. А я видела. Я видела, как, нескладно переваливаясь на четырех лапах, подбежал к убитому зверю Чуча. Он забежал со стороны морды и стал тянуть, тянуть мешковину. Его розовые человечьи ручки работали быстро и отчаянно. И вид у него был взъерошенный, несчастный и решительный. Брат и лесничий рассказывали об охоте. — Молодой еще волк, не стреляный, — басил лесничий. — Доверчивый, — добавил брат. — Так и пошел сразу на мой голос. А Чуча в это время стянул мешковину с лобастой волчьей морды. Обнюхал, осторожно потрогал лапками уши, нос… — Я подманываю, — машет руками брат, — а темно… Этот верзила засел в ельнике. «Я, говорит, его на голос возьму. Дай ему спеть». Чуча пискнул и заработал быстрее. Вот огромная передняя лапа, левая, та, что сверху. Красавец был волк! Но что нужно Чуче? — А ему самому повыть охота, вашему брату! — смеется лесничий. — А что, плохо вою? — Где же плохо, я чуть в тебя не стрельнул вместо волка. Не различишь! Они рассмеялись. А Чуча уже стянул рогожу с другой волчьей лапы — такой же тяжелой и желтой. Он присел возле этой правой лапы и стал быстро-быстро перебирать когтистые волчьи пальцы — черные, крепкие их подушечки — раз, два, три, четыре, пять… — Ну вот, слышу я, кусты уже близко треснули. А тут ветер переменился, — опять заговорил брат. И вдруг: «чи-чу! чи-чу! чи-чу!» — прямо над нашими головами, как утреннее птичье «здрасьте!», как смех, как веселье! Чуча сидел не в клетке, а на ней, прямо на крыше, и пел, пел не переставая! Чего он так боялся минуту назад? Чему так радуется теперь: «чи-чу! чи-чу! чи-чу!»
…— Здравствуй, зверь, мохнатые рожки! — крикнул Чуча, забравшись на перекладину вольера. — Ты забыл, кто я? — грустно протянул Олень. — Я знаю, как называет тебя Большая Чуча. — Кто это? — Ну, помнишь, она приносила меня на плече. — А… — Она позволила мне приходить к тебе. Она зовет тебя Алеша. — Это совсем другое имя. — Олень печально и плавно повел головой: У меня есть олени и лани, — так говорит лес. И подлунные птицы луни, — говорит лес. — А! — Чуча сразу вспомнил: лесная тропа, пробитая узкими копытами, болотные запахи осоки и ольхи, поглоданные верхушки осин и сосенок, клочки рыжей шерсти на ветвях. И выдох волчонка: «Олени!» — А, — кивнул он, — знаю, знаю! Ты слышал ночью Волка? — Он подходил к вольеру, — ответил Олень. — Его убили. — Нет, убили другого. Здесь был хромой. Он ушел. — Хромой? — подскочил Чуча. — А он говорил с тобой? — Он рычал на меня. Он рычал, что я унижаюсь перед людьми и что другие даже забыли Песню Леса. — А кто другие? — Он не сказал. — Я не забыл! — крикнул Чуча. — Он не говорил про тебя. — Нет, это про меня. Он знает, что я живу у людей. Он знает, что я прихожу к тебе. Он все знает. Это про меня. И вдруг — «хоу! хоу!» — Чучу обдало горячим лесным и молочным духом, чуть не снесло с перекладины. Рядом стояла бурая рогатая гора на тонких, не по росту, ногах. Гора моргала круглыми глазами и дышала: хоу! хоу! — Не бойся, — засмеялся Олень. — Это Зубр. Бурый и рогатый помолчал около Чучи, подышал и шагнул к двум другим, что топтались неподалеку. — Зачем тебя посадили к ним? — слабым от страха голосом спросил Чуча. — Я сам перепрыгнул. Вон оттуда. — Олень кивнул в сторону, где важно прогуливались его собратья. — Зачем? — Они родились в неволе. Еда! Для них только еда! Они даже не слыхали о Правде Леса. — А зубры? Такими рогами легко убить. — Они никого не убивают. — Даже для еды? — Они едят траву. Знаешь, какая бывает трава! Ты не пробовал мышиный горошек? — Нет. — А лесной вейник? А перловник? — Я не ем травы, Олень. — Жаль. Ты принес бы мне. Да нет, надо щипать самому. Забрать губами снизу, от корня… — Глаза Оленя стали совсем лиловыми. И вдруг он поднял морду и тоненько простонал: — Я хочу на свободу-у! Я в мой лес листвяный уйду! — У-у-у! — лениво подхватил самый большой Зубр. — Там кусты! Там кусты! — захлебывался Олень. А Зубры забубнили свое: — Не вкусны, не вкусны… — Там кусты, и дубровы, и ветер, — пел Олень. — Не вкусны дубовые ветки, — тянули Зубры.
Последние комментарии
3 минут 37 секунд назад
23 часов 24 минут назад
23 часов 43 минут назад
23 часов 51 минут назад
23 часов 53 минут назад
23 часов 56 минут назад