Августовские молнии [Хорхе Ибаргуэнгойтия] (fb2) читать постранично, страница - 32

обнялись.

— Лупе, — сказал он, — как я рад тебя видеть.

«В гробу», — добавил я про себя.

— Я сдаюсь, — заявил я ему, — только не расстреливай ребят.

— Еще чего! — отвечал он. — Обещаю тебе, с ними ничего не случится.

И правда, с ними ничего не случилось — отсидели каких-нибудь пять лет в военной тюрьме, и все.

Меня привезли в Сьюдад-Родригес.

— Тебя будут судить военным судом, — сообщил мне Чато, отдавая меня под стражу в Сан-Педро. Я знал это и без него.

В каталажке я встретил Анастасио и Орасио Флореса.

— Завтра нас расстреляют, — сообщил Анастасио, как только я вошел.

Я с волнением обнял его, ибо понял, что он потерял последний шанс бежать, чрезмерно поверив Орасио Флоресу, который, к счастью, заплатил за свой оптимизм тем же.

На рассвете следующего дня их расстреляли. А мне дали какой-то завтрак и под конвоем препроводили в городскую гостиницу. Суд заседал в обеденном зале.

Войдя, я сразу понял: дело мое проиграно и меня почитай уже расстреляли. Председателем суда был Сирило Бегония, прокурором — майор Арредондо, великий хитрец, а защитником капитан Куэто, слывший дураком.

Я попросил слова.

— Я отказываюсь от защиты капитана Куэто или кого-либо другого. Это не суд, а одна фикция. Говорите, что вам вздумается, а мне до всего этого нет дела.

Сказав это, я сел и замолк и ни разу не раскрыл рта за все три часа, пока разыгрывалась эта комедия.

А подготовились они вовсю. Свидетелями выступали Сенон Уртадо, Вардомиано Чавес, дон Вирхилио Росас, двое богатеев из Апапатаро, вдова одного из расстрелянных в Куэвано и многие другие. Меня обвиняли по всем статьям: в измене родине, нарушении Конституции, злоупотреблении доверием, полномочиями и властью, человекоубийстве, клятвопреступлении, мошенничестве, растлении малолетних, контрабанде, торговле белыми рабами и даже в католическом фанатизме и в принадлежности к кристерос.

— Прости меня, Лупе, — сказал Сирило Бегония, когда заседание кончилось, — но у меня был ясный приказ от президента Республики, чтобы все было так.

Больше года ждал Перес Г. своего часа, чтобы отомстить мне за случай на кладбище Скорбящей Богоматери, но уж отомстил он славно.

— Не огорчайся, Сирило, — отвечал я, — я знаю, что это такое. И не держу на тебя зла.

Я и вправду не держу.

Суд передал меня в распоряжение начальника гарнизона города — им оказался Маседонио Гальвес. Меня отвели под конвоем в Сан-Педро и опять поместили в ту же камеру.

Когда офицер охраны явился узнать мое последнее желание, я велел ему принести свежие газеты и бутылку коньяку «Мартель».

Некоторое время спустя, листая газеты, я сообразил, что величайший сукин сын Толстяк Артахо даже не двинулся из своего родного города и что «его патриотическая деятельность», как называли это газеты, «была одним из важнейших факторов умиротворения страны». Санчес и компания сделали ставку на Артахо — он был их главным козырем, как был им Эухенио Мартинес^[14] в истории с несчастным генералом Серрано. Заговорщик, который в день восстания исчезает, прихватив с собой армейский корпус. Я горько посетовал тогда на судьбу, поняв, что мы были игрушками в руках Видаля Санчеса. Нас, революционеров, было мало, как он говорил, но он хотел, чтобы было еще меньше.

Я прикончил бутылку «Мартеля» и уже собирался проспать последние часы своей жизни, когда дверь моей темницы отворилась и вошел не более и не менее как Маседонио Гальвес.

— Ты знаешь, что у меня приказ поставить тебя к стенке?

Он еще спрашивал! Как же, он чувствовал себя победителем.

А мне уже ни до чего не было дела.

— Только я не собираюсь его выполнять. Потому что, когда мне было так… — тут он произнес слово, которое я не решаюсь повторить, — ты пригласил меня пообедать и подарил мне свой пистолет, чтобы я мог его заложить.

Последнее, конечно, чистая ложь. Он попросту украл мой пистолет с перламутровой рукояткой, а я сделал все от меня зависящее, чтобы Маседонио поймали и поставили к стенке. Я очень благодарен Маседонио Гальвесу, что он не расстрелял меня в ту ночь, как ему повелевал долг; только пистолета я ему не дарил, он его украл.

Понятно, что в тот моменту меня не хватило духу возражать ему.

Эпилог

Труп, фотография которого появилась на следующее утро в газетах, принадлежал мяснику; говорят, последний был очень на меня похож.

Я соединился с Матильдой и детьми в Сан-Антонио, в Техасе, и провел там самые скучные восемь лет своей жизни. Когда выслали Видаля Санчеса и Переса Г., все мы, пережившие Революцию двадцать девятого года, — то есть Тренса, Хамелеон и я, — вернулись в Мексику героями. Тренса занялся сельским хозяйством, Хамелеон — политикой, а я — семьей и коммерцией. Дела у нас пошли неплохо.

Справка^[15] для тех, кто не знаком с историей Мексики

За тридцать лет своего проклятого правления Порфирио