Башня вавилонская [Татьяна Апраксина] (fb2) читать постранично, страница - 4

образование у профессиональных спортсменов почти традиция. Терпение, готовность работать, методики, въевшиеся в кости, способность чувствовать пространство и партнера — бесценные качества для учителя, не так ли?

В двадцать три любовь ко всему таинственному привела Анаит в Радужный Клуб. В качестве украшения, конечно, ни на что большее она тогда не годилась. Эта роль будущему доктору не подошла, и политика осталась за бортом надолго. Так говорит личное дело.

Когда уважаемого функционера МСУ, сотрудницу Комитета по надзору за высшими учебными заведениями, средь бела дня, практически средь шумного бала, но совершенно неслучайно взяли под руки и повлекли на допрос по делам несколько более серьезным, чем давешнее членство в клубе антиглобалистов, ей было немного страшно — и страшно интересно, кто же сумел разглядеть отражения в отражениях, тени от теней. Одну структуру в другой. Оказалось — милейшие люди, любимый зоопарк Джона.

Впрочем, они довольно быстро отнесли ее к числу агнцев. Впрочем, им так и не удалось ее толком допросить. Под воздействием препаратов правды — да почти любых препаратов — Анаит ошеломляющим образом глупела. Странный побочный эффект, но стабильный, настоящий. Чего не бывает под небесами? — пожали плечами специалисты и дальше разговаривали с ней без всякой химии. Конечно, она не сказала им, что именно такой и прожила первые двадцать четыре года своей жизни. Следующие четыре она прожила… не самым лучшим образом. И радовалась потом, что это время ей не снится. Некоторой наглости это потребовало и глупости за пределами вообразимого — найти Сообщество Иисуса, прийти к ним и сказать: я Страшила, вложите мне в голову иголок — и эта голова будет принадлежать вам. Удивительно, но ей тогда сказали «да». Удивительно, но она не жалела.

Потрясающе красивая и такая же потрясающе глупая, но это уже совершенно не важно — тип «прелесть, что за дурочка». Именно так на нее смотрел господин полковник Моран. Неважно, что щебечет райская птица; и этот тон — покровительственный, всезнающий, «папочка знает лучше». Двадцать лет назад он довел бы Анаит до слез ярости и очередной истерики из-за собственной неполноценности. Теперь… теперь ей тоже было как-то не по себе. Но по другой причине.

Анаит поймала шаг и ритм очередного широкоплечего мальчика с аккуратной стрижкой и ни с того, ни с сего подумала, что сомнение в надежности окружающего, подозрение, что земля в любой момент может уйти из-под ног, а высокая башня шагнуть и раздавить, пропитало здесь все и вся.

И что глаз этой зазеркальной бури находится в том здании, из которого она только что вышла.

* * *

«Я его всегда чуть-чуть недолюбливала, — с легким удивлением осознает Джастина, стоя в дверном проеме и глядя на собственного супруга. — А Франческо порой хочется попросту убить. Из жалости. Пресечь страдания, позаботиться об окружающей среде — например, вот об этом несчастном Деметрио, на которого протекла приведенная в нерабочее состояние система. Хуже старого холодильника, право слово. Хотя несчастный получил по заслугам: сам заварил всю эту кашу; и только нашу тонкую загадочную душу Максима я не люблю, кажется, немного, самую малость, не-люб-лю…»

Ей, наверное, куда больше нравился Максим двухлетней давности, старательно играющий роль беспринципного вездесущего карьериста и решительного профессионала. Хоть это и был сущий ужас… а все-таки легче, проще и удобнее; пусть это бессмысленный эгоизм, в котором стыдно было бы признаться, но удавить же хочется. Опять же из жалости: тоже выискался — трепетный разбойник и стыдливый безопасник!.. Оксюморон ходячий.

Деметрио, свесив свой роскошный клюв, стоит и недоуменно слушает стон и плач тирана, оккупанта и самовластного правителя. Не привык — а в первые раз десять этот, как говорит Рауль, коллоид и вправду производит впечатление. Все плохо, жизнь не удалась, обидели маленького — оторвали от любимого дела, заставили дать любимому сотруднику целебных пинков quantum satis. «Встань и иди работай», универсальная формула корпорации. Дальше Лазарь сам разматывает бинты и идет превращать хлеб в рыбу, а рыбу в рыбий жир. А чудотворец растекается по первой подвернувшейся поверхности. Его-то пинать некому.

— Вы не понимаете, да? — в пятый раз повторяет Франческо. — Вы на моей шее и за моей спиной все сидите и ничего, конечно, не понимаете. Мы же хотели тихо. Мы без крови хотели, по-хорошему. Реформа образования, под новые веяния. Спокойно, постепенно распускаем этот гадюшник, приходят новые люди, старых — на пенсию… а не на фонарь. Ну кто бы им еще предложил больше? Мы же святые просто… а теперь мы будем великомученики. Вы такое слово «паранойя» знаете, да? Вот оно придет за нами и съест. И кретинов этих съест, но они же в это не верят… они думают, что если лето из календаря вычеркнуть, засуха не наступит. А все остальные смотрят и ждут, что я, я, я что-нибудь придумаю. А я не буду! Я не могу. Я биохимик и биофизик я. У меня