Прощай, Рузовка! [Юрий Николаевич Пахомов] (fb2) читать постранично, страница - 3
- Прощай, Рузовка! (и.с. Журнал «Наш современник», 2012 № 05) 190 Кб, 52с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Юрий Николаевич Пахомов
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (20) »
остановился в «Октябрьской», завтра в Москву, нужно поговорить с кадровиком Советовым. Может, что предложит.
— Незачем тебе в Москву ехать.
— Не понял.
— В ложе Мариинки сегодня будет Игорь Константинович Советов. Мы с ним вместе возвращаемся в Москву. Вот и поговоришь в непринужденной обстановке. Выпьем в поезде, перед отходом. Бутылка коньяка у меня в портфеле.
Мариинка, балет, коньяк, беседа в курилке — через три месяца Саша в Советской Гавани в роли начмеда базы, а еще через два года — заместитель начальника медицинской службы Тихоокеанского флота. Служба пошла.
По высвеченному солнцем больничному парку летали серебристые паутинки, в виварии лаяли собаки. Неподалеку от вивария в тенистом углу разместился морг. В нём, в начале века, лежало тело поэта Иннокентия Анненского, умершего на ступеньках Царскосельского вокзала, а по дорожке, ведущей к главному зданию Обуховской больницы, некогда прохаживался со свитой принц Ольденбургский, а на лестничной площадке больницы, перед тем как броситься в пролёт лестницы, страдал от тоски и безысходности гениальный и безумный писатель Всеволод Гаршин. История переплелась с реальностью… От КПП к памятнику Пирогову шли, точнее, плыли по воздуху старшины рот: высокий, сутуловатый, со сросшимися у переносицы бровями Николай Ермилов и всеобщий любимец Константин Артарчук, с трудом удерживающий на лице суровое выражение. Ермилов поднял руку и крикнул: — Всё, дробь! Отпускную расслабленность отставить. Всем следовать в Рузовскую казарму. Вопросы? — Строем пехать или можно индивидуально? — спросил Филипцев. — Индивидуально, причём осторожно переходя проезжую часть улицы. Филипцев — московский хулиган с Якиманки. Только тройка по поведению помешала ему получить золотую медаль в престижной школе, где учились сынки дипломатов, крупных партийных работников и министров. За шесть лет учёбы я ни разу не видел Славку с учебником в руке, зато лекции он слушал внимательно, перед экзаменами ему достаточно было полистать чужой конспект. Поступки его чаще всего были неординарны, а уж шуточки всегда на грани фола. Казарменный гальюн с унитазами типа «генуя» — священное для курсантов место (пусть не морщатся чистоплюи, никогда не служившие в армии), здесь можно укрыться от старшинского гнева, обсудить последние новости, перекурить. Одним словом, клуб по интересам. И вот сидим мы в позиции «орла», беседуем, и тут приоткрывается дверь и кто-то командует: — Встать, смирно! И этот «кто-то», несомненно, старшина роты. Голос не спутаешь. Мы вскакиваем как есть. У дневального Руслана Годинова срывается с ремня штык от карабина и исчезает в глубинах фановой системы. — Вольно, ребятки, проверка боеготовности, — в проёме сияет улыбающаяся рожа Филипцева. — Сволочь ты, Славка, — горестно говорит Володя Тюленев. — Я же только чехол выстирал. Его белая бескозырка лежит посреди лужи. Недавно была приборка. — Заметь, Вова, бескозырка всегда падает белым чехлом вниз. Закон термодинамики. — Да пошёл ты… Руслан чуть не плачет: — Идиот, как же я теперь достану штык? За утрату оружия знаешь, что бывает? — Минимум — штрафбат, максимум — вышка. Ничего, прорвёмся. — Славка начинает раздеваться. Оставшись в одних трусах, ухмыляется: — Слабонервных прошу покинуть служебное помещение. Филипцев бесстрашно засовывает длинную обезьянью руку в зев унитаза и через минуту извлекает оружие. — А теперь, братцы, мыться. Тащите воду из титана. Намыливают Филипцева вчетвером. Голова, грудь, живот. Серые хлопья пены шлепаются на кафель. Неожиданно Славка вырывается, выскакивает в коридор. Перепуганный дежурный офицер спрашивает: — Что такое? Что с вами? — Не знаю, товарищ капитан, — мычит Филипцев, — сутра знобило, а потом пена пошла… Видимо, холера. Славка увлекался странноватыми «исследованиями». Во время морской практики, когда мы стояли на рейде Таллина и никто не знал, будет ли увольнение на берег, Славка проделал такой эксперимент: на корме он запускал слух, что увольнение будет, но только для отличников боевой и политической подготовки, бежал с секундомером в нос учебного корабля и засекал время. Таким образом он узнавал, с какой скоростью на «Комсомольце» распространяются слухи. Как-то во время большой приборки он высыпал в носовом гальюне целый барабан хлорки. Его интересовало, кто и как выругается, оказавшись в отравленной атмосфере. Я храню мятый пожелтевший листок со статистическими изысканиями Филипцева. Приведу его полностью: «За три курсантских года было получено 671 письмо, написано 329, изношено 6 пар ботинок, в нарядах и караулах потеряно 2704 часа, от Рузовской казармы до камбуза пройдено 1314 километров, по лестницам в аудитории мы поднялись на высоту 27 километров, исписано 4 литра чернил, выкурено 13140 сигарет, трехгодовой диурез равен 1643 литрам, 2200 раз сказано слово „есть“, один раз — „больше не буду“, на
По высвеченному солнцем больничному парку летали серебристые паутинки, в виварии лаяли собаки. Неподалеку от вивария в тенистом углу разместился морг. В нём, в начале века, лежало тело поэта Иннокентия Анненского, умершего на ступеньках Царскосельского вокзала, а по дорожке, ведущей к главному зданию Обуховской больницы, некогда прохаживался со свитой принц Ольденбургский, а на лестничной площадке больницы, перед тем как броситься в пролёт лестницы, страдал от тоски и безысходности гениальный и безумный писатель Всеволод Гаршин. История переплелась с реальностью… От КПП к памятнику Пирогову шли, точнее, плыли по воздуху старшины рот: высокий, сутуловатый, со сросшимися у переносицы бровями Николай Ермилов и всеобщий любимец Константин Артарчук, с трудом удерживающий на лице суровое выражение. Ермилов поднял руку и крикнул: — Всё, дробь! Отпускную расслабленность отставить. Всем следовать в Рузовскую казарму. Вопросы? — Строем пехать или можно индивидуально? — спросил Филипцев. — Индивидуально, причём осторожно переходя проезжую часть улицы. Филипцев — московский хулиган с Якиманки. Только тройка по поведению помешала ему получить золотую медаль в престижной школе, где учились сынки дипломатов, крупных партийных работников и министров. За шесть лет учёбы я ни разу не видел Славку с учебником в руке, зато лекции он слушал внимательно, перед экзаменами ему достаточно было полистать чужой конспект. Поступки его чаще всего были неординарны, а уж шуточки всегда на грани фола. Казарменный гальюн с унитазами типа «генуя» — священное для курсантов место (пусть не морщатся чистоплюи, никогда не служившие в армии), здесь можно укрыться от старшинского гнева, обсудить последние новости, перекурить. Одним словом, клуб по интересам. И вот сидим мы в позиции «орла», беседуем, и тут приоткрывается дверь и кто-то командует: — Встать, смирно! И этот «кто-то», несомненно, старшина роты. Голос не спутаешь. Мы вскакиваем как есть. У дневального Руслана Годинова срывается с ремня штык от карабина и исчезает в глубинах фановой системы. — Вольно, ребятки, проверка боеготовности, — в проёме сияет улыбающаяся рожа Филипцева. — Сволочь ты, Славка, — горестно говорит Володя Тюленев. — Я же только чехол выстирал. Его белая бескозырка лежит посреди лужи. Недавно была приборка. — Заметь, Вова, бескозырка всегда падает белым чехлом вниз. Закон термодинамики. — Да пошёл ты… Руслан чуть не плачет: — Идиот, как же я теперь достану штык? За утрату оружия знаешь, что бывает? — Минимум — штрафбат, максимум — вышка. Ничего, прорвёмся. — Славка начинает раздеваться. Оставшись в одних трусах, ухмыляется: — Слабонервных прошу покинуть служебное помещение. Филипцев бесстрашно засовывает длинную обезьянью руку в зев унитаза и через минуту извлекает оружие. — А теперь, братцы, мыться. Тащите воду из титана. Намыливают Филипцева вчетвером. Голова, грудь, живот. Серые хлопья пены шлепаются на кафель. Неожиданно Славка вырывается, выскакивает в коридор. Перепуганный дежурный офицер спрашивает: — Что такое? Что с вами? — Не знаю, товарищ капитан, — мычит Филипцев, — сутра знобило, а потом пена пошла… Видимо, холера. Славка увлекался странноватыми «исследованиями». Во время морской практики, когда мы стояли на рейде Таллина и никто не знал, будет ли увольнение на берег, Славка проделал такой эксперимент: на корме он запускал слух, что увольнение будет, но только для отличников боевой и политической подготовки, бежал с секундомером в нос учебного корабля и засекал время. Таким образом он узнавал, с какой скоростью на «Комсомольце» распространяются слухи. Как-то во время большой приборки он высыпал в носовом гальюне целый барабан хлорки. Его интересовало, кто и как выругается, оказавшись в отравленной атмосфере. Я храню мятый пожелтевший листок со статистическими изысканиями Филипцева. Приведу его полностью: «За три курсантских года было получено 671 письмо, написано 329, изношено 6 пар ботинок, в нарядах и караулах потеряно 2704 часа, от Рузовской казармы до камбуза пройдено 1314 километров, по лестницам в аудитории мы поднялись на высоту 27 километров, исписано 4 литра чернил, выкурено 13140 сигарет, трехгодовой диурез равен 1643 литрам, 2200 раз сказано слово „есть“, один раз — „больше не буду“, на
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (20) »
Последние комментарии
13 часов 5 минут назад
18 часов 9 минут назад
1 день 1 час назад
1 день 4 часов назад
1 день 4 часов назад
2 дней 15 часов назад