Фельетоны (-) [Виктор Павлович Кин] (fb2) читать постранично, страница - 3

простирался даже до пишущей машинки, возбуждавшей жгучее любопытство у всего населения Кондратенкова. Всякий митинг или собеседование неизбежно кончалось общей просьбой попечатать немного на машинке, и Баневур добросовестно печатал на клочках курительной бумаги имена и фамилии желающих.

Настроение было боевое, про белых говорили обычно в прошедшем времени, несмотря на то что красные еще не пришли. А у Виталия Баневура было дело поважнее белых - приближался юбилей.

Четырехлетняя годовщина комсомола.

Машинка работала с полной нагрузкой. Баневур лихорадочно печатал, писал, рассылал. За пазухой, под стелькой сапога, в подкладке пиджака его письма и инструкции расходились по ячейкам района. В короткое время Шацкин и Рывкин стали в Никольско-Уссурийском районе популярнее генерала Дитерикса и атамана Семенова. Каждое письмо Баневур неизменно заканчивал:

"Четвертую годовщину комсомола мы будем праздновать в Красном Приморье".

И однажды, когда Баневур сидел за машинкой, в распахнутую дверь влетел мальчишка:

- Баневур!

- Ну? - неохотно отозвался Баневур, разыскивая на клавишах букву "щ". Эта буква постоянно терялась и доставляла ему немало хлопот.

- Белые! Беги! Скорей!

Баневур вскочил, спрятал в кожаную сумку канцелярию райбюро и выбежал. Через заборы, огороды - в лес, начинавшийся тут же, рядом с деревней. Но, перелезая последнюю изгородь, он внезапно ударил себя по лбу:

- А машинка?

Оставить белым гордость райбюро, великолепный "Ундервуд", побывавший под пулями Каппеля и японцев? "Ундервуд", честно выполнявший свои комсомольские обязанности, если не считать букву "щ"?

Баневур колебался. Затем быстро засыпал сумку землей, бегом вернулся в избу и схватил машинку с недописанным листом о комсомольской годовщине. Выбежать он уже не успел - в сенях его схватили дюжие руки и вместе с машинкой притащили обратно.

Что было дальше, об этом знает лишь забрызганный кровью "Ундервуд", да молодой, в колючих усах офицер. Позже из избы вывели шатавшегося Баневура и под конвоем увели...

На шоссе, вдали от деревни, они свалили Баневура и, разрезав грудь, вырвали еще вздрагивавшее сердце.

Потом остановились. Нерешительно пнули ногой курчавую голову.

Начальник конвоя придумывал, что бы еще сделать. Предложение написать на лбу химическим карандашом непристойное ругательство казалось ему недостаточно остроумным...

Наконец он придумал. К окровавленной груди прикололи смятое письмо с баневурским концом:

"Четвертую годовщину комсомола мы будем праздновать в Красном Приморье!"

29 октября во Владивостоке, на Светланке, в четвертую годовщину комсомола был открыт комсомольский клуб. На дверях висела кумачовая надпись:

"Клуб имени Виталия Баневура".

"Комсомольская правда", 29/Х-25

СЛУЧАЙ

Это были какие-то прямо невозможные брюки. Если вы не служили в 5-й роте N-ского полка и не видели их собственными своими глазами, то вы не можете себе представить, что это такое. Когда наша рота проходила через город или местечко, то Мотьку Зыкова ставили в середину рядов, чтобы его брюки не вызывали скопления любопытных на улице. Некоторые говорили, что это позор, и предлагали их перекрасить. Но красить их было нечем, а новых брюк не предвиделось, потому что каптенармус все вещевое довольствие полка носил в походной сумке через плечо.

Брюки были такого режущего глаз зеленого цвета, что командир роты, товарищ Пронин, говорил, что на них надо глядеть сквозь закопченное стекло, ибо для невооруженного глаза они невыносимы. По этим брюкам Мотьку Зыкова можно было безошибочно узнать среди целой дивизии, ибо других таких брюк не было не только в армии, но даже на всем свете. Из чего они были сделаны, непонятно; Мотька несколько раз хотел достать себе другие, но ему не везло, и он продолжал ходить в старых, зеленый, как гусеница.

Эти брюки отравляли ему жизнь потому, что над ним смеялся весь полк. И, хотя никаких проступков за Мотькой не замечалось, у нас его как-то невзлюбили. Говоря правду, остальные ребята тоже не блистали внешностью, и со всей нашей роты вряд ли набралось бы три полных дюжины пуговиц. Но все были похожи на настоящих солдат, тогда как Мотька Зыков был посмешищем всей роты.

Однажды вечером мы узнали, что ожидается наступление на деревню Дубовку, в которой засели бандиты. Это всех обрадовало, потому что нам надоело стоять около деревни под открытым небом, в поле, на котором не было ничего, кроме проклятых муравьев, заползавших за воротник.

Ночью, перед третьей сменой, пришел товарищ Пронин и стал ругаться. Он обложил всю роту самыми последними словами за распущенность, лень, нечистоплотность, и в заключение ни за что ни про что посадил татарина Махмутдинова под арест на три дня, а остальным ребятам надавал нарядов. Все сидели тихо, потому что когда он сердился, то лучше было молчать.

Назвав нас в последний раз бабами и неряхами, товарищ Пронин повернулся налево кругом и вышел.

А вечером пришел вестовой военкома и сказал:

- Ваш