Путь в три версты [Рауль Мирсаидович Мир–Хайдаров] (fb2) читать постранично, страница - 2

которому, наверное, тогда так хотелось в компанию сверстников.

Конечно, каждый раз снилась ему и река. Здесь, на реке, под кручей, на долгих мелких перекатах с отчетливо просматривавшимся дном или у затонов, заросших у берега сочной осокой, с корягами, притаившимися в глубине, перед Камаловым возникали лица друзей и одноклассников: Хамзы Кадырова, Саши Варюты, Генки Лымаря, Ефима Беренштейна, Саши Бектемирова, Толика Чипигина, а то вдруг объявлялся кто-то, стоящий к нему спиной, вылавливающий из Илека одного подуса за другим. Между делом рыбак успевал переброситься с ним парой фраз, но вот жалость-то: никак лица не разглядеть и никогда уже не узнать, кто же это в тот день был таким счастливчиком.

На реке его взгляд тянулся к тому берегу. Нет, не из-за песчаных отмелей, где можно было, не рискуя загубить драгоценную леску и крючок, легко удить рыбу. И не потому, что там, на белых дюнах, загорали нагишом, нет. За рекой, сразу за дюнами, круто в гору поднимался лес.

Потом, уже взрослым, Камалов видел удивительные леса Беларуси и Закарпатья, любовался соснами Прибалтики, и все же лес за рекой был особенным, неповторимым…

Здесь в лесных озерах каждое лето он ловил карасей, и это было серьезным подспорьем. В зарослях тальника, обжигаясь о крапиву, собирал ежевику и вместе с друзьями носил ее к ташкентскому скорому. Чего–чего, а вот вкуса ежевики не помнит, жаль… Наверное, чаще, чем Камалов, вспоминают крупную, иссиня–черную ежевику в жестяных самодельных ведерках те постаревшие пассажиры, которые покупали тогда ягоды не торгуясь.

Во снах о заречном лесе, удил ли он на озерах, копал ли червей на болоте, собирал ли хмель в оврагах, ему всегда являлся седой дед Белей. Как и в далеком детстве, он приходил в самый неожиданный момент. Появлялся бесшумно: ветка не хрустнет, трава не зашуршит… Старик сначала долго стоял, незаметно наблюдая за мальчиком, потом, покашливая, неторопливо выходил из укрытия, словно шел мимо, и, стараясь быть строгим, хмуря заросли бровей, говорил:

— А, Дамирка! Смотри у меня, не балуй в лесу!

И так же бесшумно исчезал в кустах, откуда вдруг доносилось:

— Дамир, хмель нынче у Чертова озера больно хорош…

Или:

— А на Круглом озере Петька–Тарзан вчера ведро карасей натягал.

Лесничий, живший в соседнем квартале и в праздники щеголявший в зеленой фуражке с золотыми дубовыми листьями, отражавшимися в лаковом козырьке, круглый год проводил в лесу, но каким-то чудом знал всех ребят Мартука по именам. Это удивляло всех, но не Дамира: ему казалось, что дед Белей знает каждое дерево и каждый кустик в лесу…

Во снах о заснеженных улицах и ежевичных полянах Дамир вспоминал давно забытые запахи поздней отцветающей сирени и разворошенного стога в морозное утро, васильков за огородами и спелого шиповника в стылом лесу… О них, об этих запахах, он тоже редко вспоминал наяву, словно и не было в его жизни снежных зим и теплых летних дождей, а всегда только запах серы и аммиака с медно–обогатительного и других комбинатов, пропитавших город насквозь, и снег никогда не белел более получаса, как сейчас, потому что в нескольких километрах от города работал крупный цементный завод, которому некогда, увы, неточно рассчитали розу ветров. Изредка Камалов видел и еще один сон, не связанный с каким-то временем года и не такой праздный, как сны о зиме или о летней реке.

Ему снился ветреный, но не дождливый осенний день, а он в распахнутом ватнике и лихо заломленной кепчонке стоит среди выкопанной картошки. С делянок за пересохшим, с обвалившимися краями арыком тянется низом тонкий сладковатый дымок. На огородах жгут ботву. Через делянку, по соседству, мальчишки ладят свой костер. Как не отведать тут же, в поле, печеной в золе картошки! Мешки, какие только нашлись в доме и у соседей, в частых заплатах и все до одного перевязанные старыми чулками, стоят в ряд — мал мала меньше. Дамир почему-то стыдится и этих залатанных мешков, и чулок, которыми они перевязаны, и держится чуть поодаль. И где только мать их столько откопала! Они с матерью в поле одни. Его отчим, тяжело раненный под Сталинградом, приезжает только сажать. Радостное и легкое это дело по весне! А уж убирают они вдвоем…

Дожидаясь своей очереди на промкомбинатовскую полуторку, Дамир сгребает в кучи пожухлую ботву, перекладывает ее сухой травой, и вот уже от огорода Камаловых тянутся к реке прозрачные дымные шлейфы.

Наконец-то прямо по полю идет к ним костлявый, больной грудью Мирзагали. По глазам видно, что он уже навеселе.

— Марзия–апай,— обращается он еще издалека к матери,— ближе подъехать не могу, не выехать потом, арба такая же хилая, как и ее хозяин. Вот я и решил вам помочь.— И Мирзагали берется за самый большой и грязный мешок.

— Брось, дорогой, брось,— кидается к нему мать,— не дай господь, пойдет снова горлом кровь…

Весельчак Мирзагали хмурится, и с лица его сбегает улыбка.

В два шага Дамир оказывается у мешков.

— Мирзагали–абы, вы с