За каменной стеной [Ирина Александровна Велембовская] (fb2) читать постранично, страница - 2

Пропылило по улице стадо, проскрипели воротца, пропуская скотину.

— Тебя еще здесь не хватало! — замахнулась тетка Агаша на чужую корову, когда та ткнулась мордой в ее калитку. И крикнула через улицу: — Домаша! Загоняй свой частный сектор! Снимай с печки доильный аппарат!

— Ладно смехи-то строить! — выходя с подойником, отозвалась соседка.

Маня вместе с подругой своей Валюшкой ушла на огород. Там вовсю фиолетовым цветом цвела картошка, уже два раза подбитая. Под прохладным листом желтел огуречный цвет, жестко топорщился лук, полз по палкам горох, развесив стручья. Маня с Валюшкой нарвали его полный фартук и, сидя в палисаднике, жевали прямо с сочной сладкой кожей.

У Валюшки круглое, каленое от солнца и ветра лицо. Она с завистью глядит на Маню, к которой загар как будто и не пристает: темные ресницы ложатся на бледноватые чистые щеки.

— Ты огуречную кожу, что ль, на ночь привязываешь?

— Больно нужно! Платком покрываюсь пониже, вот и все.

— Надо что-то делать, — озабоченно говорит Валюшка. — А то я за покос вовсе обгорю, как индеец…

— Егор Павлович в очки не разглядит.

— Возьми его себе, и с очками вместе!

У Валюшки старая дружба с Мишей-шофером. Тот, когда на работу в поле возит, только Валюшку в кабинку и сажает. Но с тех пор как появился в совхозе новый директор, многие девчата сами не свои сделались. Это же примечала Маня и за Валюшкой: стала таскать с собой на работу сумочку с зеркальцем, босая теперь никогда на улицу не выйдет, на ночь волосы мочит и на бумажки накручивает. А то еще выдумала в Москву ехать сводить веснушки.

— Гляди, доведешь ты Мишку, посадит он тебя в машину, завезет да в яргу какую-нибудь свалит, — предупреждающе сказала Маня Валюшке как-то при случае.

Проводив Валюшку, Маня забралась на прохладную постель в сарае и, как всегда, оставаясь одна, сквозь подступающую дремоту отдалась ласковой и тревожной мысли о своем «залеточке». Уже третий год Володька Гусев, Валюшкин брат, слал письма из Севастополя.

Начиналось каждое одними и теми же словами: «Добрый день, веселый час! Пишу письмо и жду от вас. Здравствуй, мой дорогой тюльпанчик Маня! Пламенный привет с Черного моря и тысяча наилучших пожеланий в вашей молодой, ярко цветущей жизни!»

А ведь было время, с этим Володькой дрались, бегая вместе в школу, а когда повзрослели, то делали вид, что не замечают друг друга. У Володьки уже усы стали расти, а повадки остались озорные, диковатые. Маню он дразнил «цыганкой» за темные волосы, за большие черные глаза и все норовил ущипнуть, пихнуть в порыве ухаживания.

Уходя в армию и прощаясь с Маней на мостике у пруда, Володька сказал:

— Гляди, цыганка! Будешь с другими завлекаться, приеду — утоплю вот в этом пруде!

А теперь откуда что берется: тюльпанчик, розочка!.. Небось у ребят каких-нибудь списывает. И все же Маня дала себе слово — ждать. Третий год ждет, ни с кем не прошлась, не постояла в сумерках. В кино, на танцы — только с Валюшкой. Когда глядела на подругу, иной раз тревожно было и чуть-чуть завидно: время-то идет… Если бы только захотела — и в кабине бы накаталась, и в легковом, и на мотороллере… Нет, вернется Володька, и никто во всей деревне ничего про нее сказать не сможет, пусть знает, что честно дожидалась.

Лежа в дремотной тишине сарая, где пахло сырой травой и березовыми вениками, Маня представляла, как вернется Володька… В морской форме, с якорями! Пройдет со знакомыми ребятами по Лугову, а потом явится в избу. Полы Маня намоет, как желток, постелет пахнущие влагой половички, наденет новое голубое платье и туфли-лодочки, которые брат прислал из Москвы в подарок. Маня знала, Володька к ним придет жить: у Гусевых в избе кроме него да Валюшки еще растут у отца с матерью две дочки да мальчишка. А они с матерью двое…

«Может, еще не захочет в совхозе-то работать, — не без тревоги думала Маня. — До службы все озорничал, с бригадирами ругался. Ну, теперь Егор Павлович ему воевать не даст! Стали бы вместе зимой на курсы ходить: вдвоем и ночью полем не страшно… Только бы пришел!»

Слышно было, как за плетеной стенкой сарая шуршала полынь; разбуженная легким ночным ветром, она сильно пахла и мешала уснуть.

3

Начался покос. Погода стояла — лучше не надо: знойно и с ветром. За день скошенное подсыхало и не ворошенное.

На вторую неделю июля приходился Петров день — престольный праздник в Лугове.

— Егор Павлович приехал. Индивидуально по дворам ходит, — сообщили тетке Агаше соседки. — Видно, боится, не загуляли бы мы.

— С вас станет! — отозвалась тетка Агаша. — В такую погоду сена не собрать — бить вас тогда мало.

— Слава богу, что не ты у нас директор. Тот ходит, уговаривает, а ты прямо бить!

На той же неделе в соседнем селе Воротове, где помещалась контора совхоза, давали аванс. Целый день у конторы и у магазина толкался народ. Набирали в ситцевые наволочки муку и бранили продавца за то, что нет дрожжей.

— Кому-то и на самогон хватает, а нам к