Мечтатели [Иван Спиридонович Рахилло] (fb2) читать постранично, страница - 2

последней надеждой. С непреклонностью отчаяния боролась мать за мою будущность.

У нас в доме была конспиративная квартира, приезжали студенты из Москвы и Петербурга, рабочие-революционеры из Ростова и Таганрога. Они-то и заронили в сердце матери надежду — дать мне образование.

Мать! Её вечный образ, вдохновлявший художников всех времен и народов, всегда сиял в моём сердце.

Девушкой была она тонкой и светловолосой, с серо-голубыми, слегка приподнятыми к вискам, задумчивыми глазами. Самоучкой овладела грамотой. Высшим наслаждением для неё было чтение книг.

Она верила, что люди — это и есть боги. Люди своим трудом создали всё на земле. Поэтому каждый трудящийся человек достоин уважения.

Это мать воспитала в наших характерах любовь к труду и презрение к богатству. Мне всегда было чуждо желание иметь личную собственность — не хотел я ни земли, ни сада, ни дома… Жадные люди мне были непонятны. В душе я их всегда глубоко презирал…

Мы жили небогато, в полунужде, но нас всегда выручали стойкость и бесстрашие против любых житейских невзгод. С малых лет в нас воспитывались самостоятельность, независимость и насмешливое отношение к неудачам. Юмор был прекрасной защитой в жизни.

Уходя на работу, отец оставлял матери на расходы один рубль. На всю семью. На девять человек. На завтрак, обед и ужин, на молоко, дрова и керосин.

Запомнился один осенний вечер. На улице сечёт холодный дождь вперемешку с мокрым снегом. На кухне затопили печку. Мать сидит у печки на маленькой скамеечке и задумчиво глядит в золотое озеро доброго огня. Железным совком она насыпает в раструб, сделанный отцом из жести, сухую подсолнечную шелуху. Высохшая шелуха сразу схватывается жадным пламенем и горит с утробным гуденьем. Всё лето и осень, до самого снега, мы прогуляли босиком, и так хорошо теперь сидеть в этот ненастный предзимний вечер дома, у раскаленной плиты, и слушать, как в трубе отчаянно воет ветер и отвязанная ставня со звоном хлопает о тёмную раму окна. Там, за окном, — дождь, ветер, мрак, а здесь, на кухне, так хорошо и уютно у ног матери наслаждаться теплом. Я знаю, мать думает о моей дальнейшей судьбе.

Входит отец. Он смугл, широкоплеч, приземист. Целый день с утра до ночи стучит он молотком по оправке. На ладонях у него чёрствые бугры мозолей.

Он держит в ладонях квадрат новой спиртовой подошвы. Она вкусно пахнет свежей кожей, на её гладкой золотистой поверхности от печки отражаются отблески пламени. Отец выгибает подошву, влюблённо поглаживает её ладонью, оглядывая нас счастливыми глазами.

— Кому-то на сапоги будут добрые подмётки!

— А Костя в этом году всё же пойдет в школу, — твёрдо заявляет мать.

Но отец, увлечённый покупкой, не слышит её, не обращает на неё внимания.

Тогда мать молча берет из рук отца подошву, открывает докрасна раскалённую дверку печи и, не задумываясь, бросает её в огонь. Я едва успел выхватить её оттуда. А мать, закрыв печку, негромко говорит отцу:

— Не входи душою в вещи… это недостойно…

Глубокий и удивительный смысл этих слов я постиг, уже став взрослым.

Вот в какой атмосфере отношения к вещам и к собственности вообще прошло моё детство. И этим мы всецело были обязаны матери, малограмотной работнице, но человеку с доброй и мудрой поэтической душой.

Мы жили на окраине города, за монастырём, недалеко от скотобойни. Ходить на нашу улицу горожане опасались. И не зря.

На заросшем бурьяном пустыре возле бани стояло «заведение». Оттуда по вечерам слышались звуки гармошки и пьяные выкрики, а по утрам выходили погреться на солнышке полураздетые грудастые женщины. Их усталые, опухшие от сна и пьянства глаза жмурились на свету, они лениво потягивались, курили, переругивались.

Вот в этом здании, под одной крышей с «заведением», и открылась частная школа Елены Александровны Белозеровой. Принимались в неё ребята всех возрастов: переростки и второгодники, неуспевающие и исключённые из других школ. Занятия проводились круглый год — зимой и летом.

Воспитанница Петербургского института благородных девиц, дочь адмирала, Елена Александровна Белозерова неожиданно для всех вышла замуж за высланного из столицы студента Арсентия Кибальчича и уехала с ним на Кавказ.

Много мытарств пришлось перенести Елене Александровне, пока она открыла в нашем городке частную школу.

В школе мы проводили целый день, с утра до вечера, с двухчасовым перерывом на обед. Там же готовили уроки. Сами рубили дрова и топили печи, таскали из колодца воду, делали столы и парты. Занятия отвлекали ребят от улицы, и рабочий люд охотно отдавал детей в эту, на первый взгляд странную и необычную, а на самом деле замечательную трудовую школу.

Все четыре класса занимались в одной большой многооконной комнате. Преподавала у нас сама Белозерова, ещё довольно молодая женщина, ходившая в старинном, в талию, платье, в безукоризненно отглаженных кружевных воротничках. Мы уважали её. Перед самой революцией Елену Александровну