Жизнь поэта [Кобо Абэ] (fb2) читать постранично, страница - 3

мечами, некоторые — нагромождением семи видов планктона, иные — кристаллами самого прекрасного обыкновенного снега, увосьмеренными, будто на них смотрели в калейдоскоп.

Снег был холоднее сжиженного воздуха — бывало, наблюдали, как упавшая в него снежинка плавилась, испустив дымок. Снег был необыкновенно твердым. Если бы он кристаллизовался в виде лезвия, им, несомненно, можно было бы бриться.

Когда по снегу ехала машина, он не только не таял, а наоборот, следуя принципу повторного смерзания, с резким визгом резал покрышки. Почти все сущее, что можно было назвать сущим, до того как пыталось разбить эти кристаллы, само резалось на мелкие кусочки, до того как пыталось растопить эти кристаллы, само превращалось в лед.

Какой пример следует привести, чтобы рассказать об этом холоде? О снеге, падавшем на разгоряченные лица следующих Верлену влюбленных в обледенелом парке, прижавшихся друг к другу щеками? Двое застыли в неподвижности, подобно раскрашенным фигурам Дали. Или о снежинке, упавшей на лоб издающего предсмертные стоны больного, мечущегося в страшном жару? Этот больной, находясь между жизнью и смертью, не отправился ни в ту, ни в другую сторону. А может быть, о снежинке, упавшей сквозь пролом в стене на едва горевшую керосиновую печурку нищего? Пламя застыло в неподвижности, будто сделанное из стекла.

Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год... непрерывно падал и падал снег, будто это был конвейер фордовского завода. Падал беспрерывно, глухо, словно кто-то щелкал по листу олова.

На ветви росших вдоль улицы деревьев.

На почтовые ящики.

На опустевшие гнезда ласточек.

На крыши.

На дороги.

На водосточные канавы.

На крыши люков.

На речушки.

На стальные мосты.

На входы в туннели.

На поля.

На курятники.

На лачуги угольщиков.

И еще на ломбарды, в которых хранились свитеры.

На выпавший снег валил и валил новый, улицы были покрыты образующим мягкие линии снегом; через несколько дней, а может быть, и через несколько часов снегопада весь город замер в неподвижности, будто неожиданно заели зубчатые колесики кинопроектора. Из пространства Минковского^[1] исчезла ось времени, и двигалось лишь противящееся снегу пространство в виде ровной доски.

Рабочий с коробочкой завтрака, висевшей на поясе, высунувшись наполовину из двери, взглянул на небо и застыл в неподвижности. Мяч, подброшенный вверх игравшим на площадке ребенком, повис в воздухе, будто пойманный в невидимую паутину. Прохожий, пытавшийся прикурить сигарету, склонив голову, заледенел, держа в руке спичку, пламя которой оставалось неподвижным, будто стеклянное. Клубы дыма, вылетающего из огромных заводских труб, как резвящиеся бесенята, завернувшиеся в черные простыни, висели неподвижно, словно застывший в воде желатин. Воробьишко, не успев замерзнуть шариком в воздухе, упал на землю и раскололся на мелкие кусочки, как электрическая лампочка.

И все это снова засыпало снегом. Ртутный столбик опускался все ниже, в итоге и шкала кончилась, а сам градусник укоротился настолько, чтобы показывать почти постоянную температуру.

Временами улицы вдоль и поперек покрывались трещинами, вздымая клубы снега. Но и их мгновенно заносило.

Однако вначале некоторым семьям удалось избежать оледенения. Это были семьи, носившие заграничные свитеры. В самих заграничных свитерах не было ничего, что способствовало бы этому, просто из-за того, что эти семьи не были бедными, крыши их домов не заваливало снегом, они имели горевшие ярким пламенем печи. Но и они в конце концов не могли не заметить, что пустота полок, где хранились продукты, становится угрожающей. Сидя вокруг попыхивающей печки, члены семьи стали наблюдать друг за другом, сколько кто ест. Потом стало не хватать угля, от диванов перешли к деревянным стульям, от деревянных стульев — к ящикам из-под мандаринов, от ящиков из-под мандаринов — к полу и стали осторожно отдирать с него доску за доской. Электрические лампы сменились керосиновыми, керосиновые — свечами, а затем и полной тьмой. Дамы в шелковистых мехах превратились в тощих лисиц, благородные господа, чистившие охотничьи ружья, думая о банковских счетах, превратились в облезлых, страдающих ревматизмом собак, их сыновья-студенты, зачитывавшиеся детективными романами, превратились в настоящих гангстеров, вооружающихся пистолетами и похищавших спрятанные в спальне матери консервы. Из-за темных окон вместо доносившихся оттуда в прошлом строгих выговоров служанкам и утонченного, приятного смеха, вызванного карточным выигрышем, теперь слышались ругань, крики, звук падения тяжелых предметов, рвущихся тканей, предсмертные вопли.

Главы семей по радиотелефонам, работавшим от домашних электростанций, непрерывно вели истерические совещания и в результате пришли к заключению о необходимости просить иностранной помощи.

Ответ на их радиограмму был такой: «Купите еще пять тысяч свитеров нового рисунка в идейную черно-белую полоску. А