Молодость Мазепы [Михаил Петрович Старицкий] (fb2) читать постранично, страница - 3

«гарнесенького», и я выкормила… Ах, какой он был славный да забавный, как знал меня, — ел с рук.

— И ты одним зайком «задовольнылась»?

— Как зайком? — подняла с удивлением глаза свои Галина. — А коровы, а телята, а куры, а гуси, а голуби? Разве с ними не весело? Гуси, как увидят, растопырят крыла и «загелготять» радостно, бегут, подлетают, а им наперегонки куры… и так рады, так рады… и я рада им, и мне весело: всякую птицу знаю, какая жадная, какая драчливая… и заступлюсь за смирную… Э, они меня знают и любят.

— Так тебе в курах да гусях утеха?

— Ну! — протянула Галина обиженно, — я ж тебе про людей говорила… А баба, а дид? С ними так хорошо мне, так любо! Баба такие сказки рассказывает, и страшные, и всякие, что целую ночь «жахаєшся», и все б слушала… Так это все представляется, будто сама была… так хорошо… А как дид начнет оповедать про лыцарство, про всякие «воювання»… так аж дух захватывает… и станет жалко, жалко! Сама бы лучше умерла, а чтоб их не мучили… А степь наша, — оживилась вдруг Галина, и глаза ее сверкнули детским восторгом, — то зеленая, то сизая, то червоная… волны шелковые стелются, а вдали марево играет: то святой Петро овцы гонит. Эх, легко так да просторно… вот как будто купаешься в ней и не накупаешься.

— Годи! Уж ты мне про степь и не говори! — раздражилась даже Орыся, — просто ненавижу… и на что тут смотреть! Куда оком не кинешь — ничего, хоть бы тебе «замаячыв» какой бес! Зелено, зелено, да и только! А зимою то, думаю, — пропала б, бей меня сила Божья, коли б не пропала! Вот у нас дело другое: кругом «гай», дубравы, левады, хутора, а вдали горы… а под ними Днепр течет, синий, синий да широкий… не то, что ваша Саксаганка, — вся в «кушыру», да в «лататти».

— Орысю! Не лай моей степи и моей речки, не «гудь» их, — заговорила огорченным голосом Галина, и личико ее приняло трогательное выражение. — Я так их люблю. Может быть, там и у тебя добре, а по мне, так я лучшего б, как здесь, и не хотела.

— Так бы, значит, и просидела б тут печерицей весь век?

— Бог с тобой, — насупилась Галина, опустив полные слез глаза.

— Не сердись, моя ягодко! — обняла ее горячо Орыся. — Я ведь обидеть тебя не хотела, а так «занудылась» здесь, стосковалась, за своими стосковалась, понимаешь, — так мне и досадно, может оттого и степь твоя надоскучила, — рассмеялась она и начала трясти за плечо Галину. — Ну, скажи по правде, разве тебя не тянет поехать куда, свет Божий увидеть, музыку послушать, с парубками поиграть, «пожартовать»?

— А как же меня может тянуть, коли я никогда того и не видела, — ответила просто Галина.

— Как так? — изумилась в свою очередь Орыся.

— А так: дид редко ездит по ту сторону за Днепр и меня с собой не берет.

— Что ж, он сам закопался, да и тебя от людей прячет?.. От того его, верно, и прозвали Сычом?

— Нет, не от того: дид говорил, что он и ночью мог высмотреть ворога добре… А сначала дид был звонарем.

— Значит, ты остаешься одна и не боишься?

— Ото б? На тот «час» к нам приезжает кто-нибудь из казаков с Сичи… А прежде был дядько Богун. Такой добрый, ласковый… Гостинцы мне возил… Только давно, давно уже не был, я еще «пидлитком» была, — вздохнула грустно Галина и задумалась.

— Может быть умер, или убит. Теперь ведь у нас, коли дожил до вечера, так и «дякуй» Бога. К смерти, как к тетке, привыкли.

— Что ты? — всплеснула руками Галина и остановила на подруге испуганные глаза.

— Эх, не страшись, — успокоила ее Орыся. — Дай-ка лучше вишен… Чего ты не ешь? — встряхнула она хусточку, в которой еще были пригоршни две-три светло-красных ягод.

— Кислые еще.

— А я кислое люблю, — сказала Орыся. — Как зажмуришь очи, так Киев увидишь. Ну, а ты давно живешь здесь?

— И не помню, когда мы приехали сюда из Чигирина…

— Отчего же вы покинули его и перебрались в дикую степь?

— Видишь ли, когда мой батько и матерь умерли, дид не захотел больше в городе жить, продал все, забрал меня, да и уехал от всех в дикую степь.

— А ты помнишь своего батька и матерь?

— Нет, — произнесла с легким вздохом Галина и какая-то прозрачная тень печали упала на ее прелестное личико.

Обе подруги замолчали.

— А знаешь, Орысю, — заговорила вдруг оживленно Галина, подымая на подругу свои загоревшиеся внутренним светом глаза, — знаешь, когда никого нет, и я остаюсь одна, мне кажется иногда, что я их вижу, как видела когда-то… Батько такой красивый, статный казак и меня «гойдает» на руках и мать будто обвила его руками за шею и сама смотрит так ласково, ласково и на него, и на меня. Только нет! — вздохнула она снова печально и опустила глаза, — это верно мне снится, дид говорит, что я не могу их помнить.

— Давно умерли?

— Я тогда еще совсем маленькая была.

Девушки замолчали.

— Твой батько был знаменитый казак, — произнесла после короткой паузы Орыся, — я слышала, как про него и бандуристы песни поют. Да и дед твой тоже. Батько мой часто рассказывает про то, как казаки при гетмане Богдане