Проклятие [Евгений Александрович Фёдоров] (fb2) читать постранично, страница - 3

разгаданная загадка, феномен Сталина, гения власти, а Сталин кроме того, ей-ей, в этом вы не сомневайтесь, сильный марксист, раскусила много раньше других! ты ему — цитату, он тебе — ссылку!

Потом их вернули: полевел курс (левый курс партии вызвал брожение среди ссыльных троцкистов: Преображенский, Иоффе), громче музыка! за левый курс они и боролись, победа, их победа! Она даже успешно сотрудничала в “Правде”. Опять поволокло по кочкам, хитросплетения, превратности, ужимки сюжета лихой жизни, эх и ах, оказываются, кому-то врежут, врежут как следует, обречена головушка: ссылка.

3. Любовь

С Алексеем она познакомилась позже, уже в лагере. Вообще говоря, они встречались и раньше, он был ее студентом, но она его не помнила, не заметила этой открытой, солнечной улыбки; только в лагере они узнали друг друга. Он был нерешителен и дико труслив как мужчина, нелепо робок, нелепо застенчив, да и она до 38 лет никого не любила, оставалась девственницей. В те золотые времена лагерь цвел всеми цветами радуги: женщины не отделены от мужиков, на работе вообще все были вместе, весело упирались, вкалывали, в рабочей зоне поджениться ничего не стоило, да и само начальство смотрело на лагерную любовь сквозь пальцы, жестоко не карало, когда застукивало зэков в нежных позах, не преследовало сурово, как это случалось позже, после войны. Алексей был вторым помощником нарядчика, недурно устроился, грязной тачкой рук не пачкал, работа не пыльная, не бей лежачего, придурок, лагерная аристократия — так и дурак проживет, как говорилось в тех краях; она — в санчасти, фельдшер, курсы окончила, справка есть, неплохо, всё не общие, за зону не выходит, в тепле, слава Богу. Алексей жил не в общем бараке, а в отдельной, я те дам! кабинке (отнюдь не типично для лагеря), лафа, не нужно одеяло вешать между нар, когда баба заскакивает, все удобства. Кипятили чай, славно трапезничали, откровенно забыв обо всем на свете. Уж слишком он был робок, стеснителен, конфузлив, болезненно застенчив, недели две они сидели просто обнявшись, сладко замирало и таяло сердце в груди, потом у них, вернее у него, ничего не получилось, сначала загорелся и почему-то погас, вконец погас, безнадега, негодно вял, полный конфуз, нехудожественно провис, как плачевный парус без ветра, потерян, растерян, досадно; а она была малограмотной, даже просто безграмотной девственницей, хотя ей уж 38 даже с гаком; значит так вроде получается, рассудила она, ее тускнеющие, жухнущие прелести — ой, они абсолютно не волнуют его, не вдохновляют, выходит, куда денешься, она просто не возбуждает его как женщина, получается, что он гнушается ею и их отношения обречены на невыносимый, унижающий ее как женщину оскорбительный, омерзительный платонизм. Смятение чувств нарастало, увеличивалось, менялся настрой безумно испуганной души, она начинала белениться, обида больно язвила, поднималась, подпирала, пенилась злоба, ею питалась вздорность, и зрела, параллельно шмыгала, околачивалась, свербела, ожесточала сердце, через край хватая, вульгарная мысль, дикая догадка, не что иное, как стародевическая мнительность (эти подлые двойные, а то и тройные, мысли с гадкой подпалинкой, хорошо знакомы Достоевскому: неистребимы, чуть что — бросаются в разные стороны, как волки при опасности, за подлое существование упрямо борются, каждая живет своей упрямой жизнью, хочет жить, выжить), что ее избранник просто-напросто тривиальный жалкий импотент, машинка не работает: жидкая кость, несущая оплодотворяющее вещество, не возносится в торжествующую твердую кость, оно не возгоняется.

Она была большой дурой, неосведомлена, неопытна, тупа, бестолкова и прямо-таки патологически неграмотна как женщина, совсем невдомек ей, что у мужчин могут быть сложности, сбои, особенно у таких нежных, страстных, растерянных девственников (бабской прозорливости, интуиции, хухры-мухры, на которой весь свет стоит, ни на грош в ней не было — феноменальная, плотная глупость и темнота!). Лежала на нарах у себя в бараке, женском, уперлась глазами в бесконечный потолок, изводили тоска, досада, злилась, она вообще сильнее этих слабаков, во всех отношениях сильнее мужчин, интеллектуально мощнее Троцкого, Иоффе, много мощнее Алексея, не всхлипывала бабьи, не рыдала, глаза сами и чрезмерно размокропогодились, слезы беззвучно, незамеченные ею, несвойственные ей, горячими ручьями лились и лились (мысль, что этот мальчик импотент, обрела силу, удельность, суверенность, автономию, эта мысль гвоздила, жила и действовала независимо от ее желания и воли, полностью отделилась от ее сознания, как отделился и жил надменно, самостоятельно и автономно нос у гоголевского майора Ковалева).

Всё само, просто получилось, и она ничего не успела сообразить, внезапно увенчалось успехом, иррациональный могучий скачок, диалектика природы, новое дьявольское качество — даровитый, высокохудожественный, первоклассный, перманентно дышащий, дымящийся Везувий, физиологическая неудача далеко в