Прощание славянки [Валерия Ильинична Новодворская] (fb2) читать постранично, страница - 182

Устремления Путина и Николая абсолютно идентичны. III отделение царя и чекисты президента. ЮКОС — это путинские декабристы, молчаливое восстание бизнеса против абсолютной власти государства. Подавлено, как в 1825 году. И даже более жестоко. Ведь Светлана Бахмина — скорее, декабристка, чем декабрист. Но она загремела на каторгу на семь лет. Николаю же и в голову не пришло арестовывать Трубецкую или Волконскую. Путинская цензура оказалась опять-таки хуже николаевской: он довел журналистов до самоцензуры. И разве не ведет Путин кавказскую войну, разве он не поссорил Россию с Западом, не заронил к нам недоверие на века? Как там у Нателлы Болтянской? «Он говорит полезные и нужные слова, закручивая гаечку за гаечкой».

Бог послал Николаю Пушкина в биографы; к Путину Бог приставил сразу двоих, Нателлу Болтянскую и Виктора Шендеровича, уже успевшего обозвать его и «крошкой Цахесом», и «желтым земляным червяком». Но я не считаю Путина ничтожеством. Он черный маг, Темный из «Дневного дозора». Он воззвал к силам Зла: к мощи государства, и произошла катастрофа, и вскрылись могилы, и мертвецы темных и зверских эпох поползли обратно с погостов.

В Истории они будут рядом, Путин и Николай I, оба бесплодные, как евангельская иссохшая смоковница. Им не будет памятников посмертно, когда Время смоет подхалимские портреты и статуэтки, потому что нечего будет вспомнить: они ничего не оставили на земле, кроме ужаса и стыда за державу. Ну что же, сон декабриста продолжается, по Мандельштаму: «Еще волнуются живые голоса о сладкой вольности гражданства!» История России циклична, и как николаевский, так и путинский звездный час самодержавия сменится временами, когда будет возможен выход из круга, в котором мы топчемся уже пятый век.

Валерия Новодворская

Не дождетесь Послесловие

Мой истертый калям, то есть шариковая ручка, дописала последние строчки моей последней книги. Я из тех несчастных славянок, которым суждено узнать, что бесполезно взывать в Путивле со стен: никто не придет. Стране не нужна свобода, и она не желает искупать свой позор. От конца одной оттепели до конца другой, от заморозков до заморозков, от введения войск в Чехословакию в августе 1968 года до введения войск в Грузию в августе 2008-го. От позора до позора. Сейчас, когда я дописываю эти прощальные слова, российские войска не только торчат в Абхазии и Южной Осетии (Самачабло), но и занимают Зугдиди, Сенаки и даже Поти — уже без всякого миротворческого мандата (до Самачабло там — 200 км, до Абхазии тоже никак не 25 км «буферной зоны»). Зачем империалистам мандат? Их мандат — в их безумии и в их танках. Россия никогда не спасет ни честь свою, ни славу (которых у нее нет с XV века), а худшие недруги Руси — ее власть и ее электорат. Моя душа неспокойна. Раньше у нас всегда была возможность пойти на площадь и в тюрьму (как «семерка» с Красной площади в августе 1968 года) и искупить кровью вину своей страны. А сейчас нам не дают искупать, через нас с презрением перешагивают умные чекисты, сообразившие, что народ за нами не пойдет и что нечего срамиться зря.

Нет ничего страшнее бессильной ненависти. Ходорковский, Алексанян, Бахмина, Лебедев, Сутягин, Грузия, Чечня. Они убивают у нас на глазах и не слушают наши проклятия. Как была права Наташа Горбаневская!

Дракон произвольно выбирает себе девушку. Сегодня — Ходорковский, завтра — Алексанян. А мы не можем защитить никого, наше Слово больше никого не волнует. И Визбор был тоже прав: приходит старость, режим окостенел, народ безмолвствует, абсолютное большинство хлюпает пойло из корыта, а на Грузию им наплевать. Интеллигенция — это мутация. Мы — выродки, экзоты. Но я никуда не уйду с дороги, по которой слепые правители ведут слепых подданных к очередной яме. И Визбор не советовал.

Но моя война, а значит, и война ДС продолжается.

В стране еще осталась горстка порядочных людей. И вот приходит в ДС юная девушка Василиса Винник с философского факультета МГУ, которая и советской-то власти не помнит, потому что родилась в 1988 году. Но в свои двадцать лет она прочла столько, сколько другие — к