Очень! очень приличная "боярка"! Прочёл все семь книг "запоем". Не уступает качеством сюжета ни Демченко Антону, ни Плотников Сергею, ни Ильину Владимиру. Lena Stol - респект за "открытие" талантливого автора!!!
Написано на уровне детсада. Великий перерожденец и врун. По мановению руки сотня людей поднимается в воздух, а может и тысячи. В кучу собран казачий уклад вольных и реестровых казаков, княжества и рабы. 16 летний князь командует атаманами казачьего войска. Отпускает за откуп врагов, убивших его родителей. ГГ у меня вызывает чувство гадливости. Автор с ГГ развлекает нас текстами казачьих песен. Одновременно обвиняя казаков
подробнее ...
обворовывание своего князя. Читать о всемогущем колдуне и его глупых выходках и рассуждениях просто не интересно.
распространяться об этом, когда тут все ясно, как день! Тут, мама, одно из двух: или нам умирать, тогда помогайте оставаться в живых неизвестным, быть может, кретинам; или нам жить, тогда не замечайте других, умирающих от голода! Третьего выхода у нас нет! Поняла?
– Понять-то я поняла,– упорно защищалась старушка с глазами, красными от волнения.– Но и ты, Петя, тоже пойми меня, что я свою порцию хлеба отдала, свою, свою, не вашу! И что я буду сегодня весь день без хлеба сидеть, я, я, а не вы! Вы же от этого ничем не пострадаете, ничем!
– О! – восклицал Петр с досадой, что его опять и опять не понимают.– Как это мы ничем не пострадаем? А лечить тебя, когда ты свалишься от истощения, разве это нам не страдание?
– А вы не лечите.
– А видеть, как ты, наша мать, таешь на наших глазах, разве это нам, детям твоим, не страдание? Ведь мы семья, и когда ты подаешь свою порцию хлеба, ты подрываешь устойчивость всей нашей семьи! Поняла?
– У, какой ты, Петя, стал скупой! – простодушно вставляла свое слово Ольга.– Из-за кусочка хлеба, поданного женщине, умирающей от голода, ты поднимаешь целую бурю! И что это с тобой сделалось? Раньше ты не был таким скупым!
– Скупой?! – приходил в окончательное исступление Петр, начинал метаться по комнате, и лицо его искажалось при этом так, что на него неприятно было смотреть.– Это я-то скупой, я! – возглашал он с трагическим смехом безумца: – Ха-ха-ха! Я! Я, который когда-то, по молодости и глупости, ради счастья других, неизвестных, кретинов, пожертвовал собственным счастьем, сидел в тюрьмах, таскался по ссылкам, заграницам! И теперь, в зрелые годы, бросил свое призвание, свою карьеру, свою личную жизнь, и все только для того, чтобы выручать вас, потому что, к моему великому изумлению, чувство кровного родства ко всем вам и любовь к матери в конечном счете оказались во мне сильнее всех других чувств! Вернее, никаких других чувств, кроме этих, родственных, во мне, как и во всех людях нашего времени, совершенно не оказалось! Я "скупой", а вы "щедрые": вы тайно от меня подкармливаете собак и кошек со всего двора, а как день-два приходится чай без сахару пить, так опускаете носы и начинаете скулить: как зиму будем жить, если власть не переменится? Как будущий год будем жить? Как через сто лет будем жить? Для вас же хлопочу! Из-за вас же убиваюсь! Об вас забочусь, как бы подольше вам продержаться! А вы: "скупой", "скупой"…
Петр вскрикивал, хватался за сердце, падал в постель, принимал валерьяновые капли, клал на сердце холодный компресс, просил закрыть в комнате ставни, лежал, стонал… И домашние мучались не меньше, чем он, они каялись, что довели его до сердечного припадка, давали себе слово впредь этого не повторять, говорили шепотом, ходили на цыпочках, гостей еще от калитки отправляли обратно, ничего не могли делать, с раскрытыми от страха ртами то и дело заглядывали в дверную щелочку, не умирает ли по их вине Петр.
II
– Мама! – раздался однажды по-детски умиленный крик Ольги из первой комнаты, в то время, когда ее дети и мать сидели в столовой за ужином, а Петр, больной сыпным тифом, лежал там же в постели.– Мама! К нам тетя Надя из Москвы приехала!
И Ольга, обезумевшая от радости и неожиданности, с высоко поднятыми бровями, с откачнувшейся назад, как от ветра, высокой прической, пронеслась мимо всех через столовую в садик, чтобы отпереть приезжей калитку.
– Подошла к самому окну, не узнала меня и спрашивает: "Петриченковы здесь живут?" – провизжала она на бегу восхищенно.
В столовой поднялась суета.
– Дети! – захлопотала Марфа Игнатьевна.– Вытирайте скорее глаза, щеки, а то тетя Надя увидит, какие вы плаксы!
– Бабуля, а Васька слюнями моет лицо! – пожаловалась щекастая, остриженная под мужичка Нюня.– Надо водой, под умывальником, как я!
– Лишь бы было чисто,– огрызнулся длинноногий остроголовый Вася, старательно вытирая рукавом блузы щеку.– И это не твое дело, ябеда! Ты лучше за собой смотри!
– Тихо! – присев от злости, зашипела на них мать, неизвестно зачем вдруг ворвавшаяся в столовую и тотчас же выбежавшая оттуда.– И это вы при гостях! При гостях! И еще при каких гостях!
Было слышно, как надрывался на улице Пупс, очевидно принимая важную гостью за обыкновенную голодающую.
– От нее прятать со стола ничего не нужно? – суровым голосом спросил у бабушки Вася и такими глазами посмотрел на хлебницу, на сахарницу, словно тоже, как Пупс, готовился их защищать до последней капли крови.
– О! – воскликнула бабушка с упоением.– Она сама нам даст, а не то что у нас возьмет! Она-то не нуждается, она-то нет, она богатая!
Лай Пупса между тем приближался. Вот он с улицы перебросился в садик.
– Жан, сюда, сюда! Вноси чемоданы сюда! – послышался затем в стеклянной галерее новый приятный женский голос.
Давно не слыхала семья Петриченковых такого голоса, такого выговора! Не здешний, не южный, не крымский, а северный, великорусский, чисто московский был характер речи у тетки. И другим миром сразу повеяло от
Последние комментарии
8 часов 52 минут назад
8 часов 53 минут назад
20 часов 16 минут назад
20 часов 16 минут назад
22 часов 18 минут назад
22 часов 20 минут назад