Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны [Люсьен Лаказ] (fb2) читать постранично, страница - 2

против мобилизации. Эта новость заставила меня плакать от ярости; тридцатилетняя мечта рушилась на моих глазах.

— Но, сударь, — сказал мне бухгалтер, — не лучше ли будет, если мы не станем воевать с Францией?

— Как же вы не видите, — ответил я ему, — что этим самым Франция потеряет единственную возможность вернуть Эльзас и Лотарингию!

Как раз в этот момент к нам подошел мой кузен Рауль, чтобы попрощаться и попросить меня подвести его в Мюлуз, где он должен был успеть на последний поезд, отправлявшийся в Бельфор вечером.

— Успокойся, — вставил он, — я приехал прямо из Парижа, я знаю, о чем там думают. Франция не будет объявлять войну, но если ей объявит войну хоть весь мир, то она будет действовать как один человек.

Мы вскоре двинулись в путь; мимо полей, городков, таких же мирных, как всегда, лишь Мюлуз показался немного непривычным. Он патрулировался пехотинцами, а поля и дороги были перекрыты крестьянскими телегами. В городе было много народу на улицах, люди вполголоса беседовали друг с другом, оживленно жестикулируя, оглядываясь то направо, то налево, очевидно, опасаясь не французов, а немецких патрулей и полицейских.

— Прощай, Рауль, удачи тебе, и возвращайся поскорей в военном мундире!

— Я вернусь даже раньше, чем ты думаешь!

Еще одно рукопожатие, и Рауль покинул меня, но в то время как кондуктор протянул ему его билет, он повернулся ко мне и улыбнулся. Это придало мне еще больше силы, и, зная, что в этом городе уже никто не осмеливается больше говорить по-французски, на виду у бородатых полицейских и важного генерала, окруженного офицерами, я крикнул со всех сил: — До свидания, всего хорошего, и возвращайся поскорей, ты знаешь как!

Одна элегантная и красивая жительница Мюлуза, стоявшая у дверей, недалеко от генерала, услышала меня, вздрогнула и посмотрела в мою сторону. Должен признаться — еще никогда ни одна такая красивая и молодая дама не бросала на меня такой восхищенный взгляд, полный любви, которую я с удивлением заметил в синих глазах этой незнакомой мне эльзаски, и благодарности за тот вызов угнетателям, что я так уверенно бросил своим возгласом!

Я понял то воодушевление, ту живую страсть по отношению к Франции всей элиты моей страны; я ощутил также, насколько важны для нации патриотизм и энтузиазм ее женщин.

Я воспользовался своей поездкой в Мюлуз, чтобы посетить старого друга, доктора Х., который поселился в этом городке и уже приобрел достаточно большую клиентуру.

— Что вы собираетесь делать? — спросил он.

— Если бы моя семья не жила в Эльзасе, я уехал бы любым путем, так как ни за что не хочу служить Германии. А вы?

— Я должен завтра явиться на призывной пункт резервистов, — сказал он. — Я пойду, из-за моих старых родителей, но будьте уверены, я воспользуюсь любой возможностью, чтобы послужить Франции… Почему мы не предусмотрели всего того, что случилось? Следовало бы подготовиться, но мы не подумали об этом, и вот, к сожалению, события застигли нас врасплох.

— Возможность, может быть, представится, — сказал я. — Самое главное, чтобы мы были готовы ею воспользоваться. Каждый раз, когда смогу, я буду сообщать вам новости, и, может быть, мы вскоре увидимся на французской стороне!

На второй день мобилизации нам приказано было пригнать в Иксхейм всех наших лошадей, из которых больше половины немедленно были реквизированы и оплачены звонкими золотыми монетами.

На четвертый день я уехал сам, стоически скрепя сердце, но с тайной надеждой в душе. Так как накануне один житель соседней деревни передал мне, что доктор Зюбэ советует мне постараться попасть на медосмотр именно к нему, в зал номер 21. С первого дня мобилизации Зюбэ должен был во Фрейбурге проводить осмотр резервистов из Иксхейма до 1 августа.

Мне тогда было тридцать восемь лет, и я как резервист должен был призван в Ландвер, в 14-й армейский корпус.

Мобилизация проходила методично и без шума. Не было никакого энтузиазма среди эльзасских немцев, что касается французов, то они уезжали, одни поодиночке, другие — отцы семейств, встревоженные за себя и за тех, кто остался, третьи — холостяки с бунтарским духом. Я частенько встречал на дорогах за предыдущие дни повозки, набитые молодыми людьми, во все горло распевавшими «Марсельезу».

Поезд, на который я сел в Иксхейме, был уже «милитаризован» и состоял только из вагонов третьего класса, переполненных эльзасскими резервистами. Никто не раскрывал рта, потому что каждый сомневался в своем соседе, и присутствия неизвестного было достаточно, чтобы самые смелые из них держали язык за зубами.

Как только поезд переехал Рейн, я еще больше убедился, что баденцы испытывают по отношению к войне не больше энтузиазма, чем мы. Я впервые за пять дней испытал большую радость. Стоя на перроне, начальник вокзала, очень старый капитан, в старом заштопанном и выцветшем мундире, как раз ознакомился с письмом, которое ему только что вручил курьер. Я занял в поезде место в углу у