Государственное Дитя [Вячеслав Алексеевич Пьецух] (fb2) читать постранично, страница - 2

только посол Сибирского ханства толстый татарин Руслан Гирин. Во время завтрака, длившегося часа два, завязался приличный спор: судили-рядили, какая форма монархии предпочтительней в рассуждении государственного благоустройства, наследственная или ламаистского образца, когда будущий властелин вычисляется в результате длительного наблюдения за ходом ночных светил. Сибирский посол согласился из политеса, что последняя будет лучше, ибо природа часто дает осечку, а небо не может врать. Но в конечном итоге спорщики пришли к неожиданному заключению, говорившему не в пользу хомо сапиенс как именно что разумного существа, — дескать, сколько воды утечет, сколько берез обдерут на веники, прежде чем люди придут к тому, от чего ушли: баба не человек, простонародью воли давать нельзя, монархия — идеал государственного устройства.

После обеда государь Александр Петрович беседовал с отроком Аркадием в присутствии ближних бояр, мамки Елизаветы и пестуна Ласточкина, наставника Государственного Дитя.

— Ты зачем своим котятам глаза выколол, сукин сын?!

Отрок Аркадий внимательно посмотрел вбок, точно это дело его не касалось, точно он глазами искал того, к кому обращен вопрос.

— Какой же ты будешь отец своим подданным, если у тебя такие зверские замашки с младых ногтей?!

Отрок Аркадий молчал, по-прежнему глядя вбок.

Мамка Елизавета пожаловалась государю:

— Их высочество и к моим котятам подбирался, да я моих спрятала под замок.

— Час от часу не легче!

— И еще кусаться они горазды.

— Хорошо, ну а кусаешься ты зачем?

Отрок Аркадий смотрел исподлобья, угрюмо молчал, и государь Александр Петрович скоро остыл к беседе. В четвертом часу дня он отправился вздремнуть в верхние комнаты, а Государственное Дитя послали гулять в сопровождении малолетних жильцов и мамки Елизаветы. Некоторое время молодежь носилась по стенам Кремля, вогнав в испарину бедную женщину, а потом забралась на Спасскую башню полюбопытствовать, нельзя ли сломать куранты. Пока жильцы пытались оторвать языки у колоколов, настроенных на первые такты «Богатырской симфонии», отрок Аркадий подкрался к мамке Елизавете, сказал с недетской злостью:

— Так ты ябедничать, гадюка! — И укусил ее за правую грудь, опять же с недетской силой.

Елизавета взвизгнула и что было мочи отпихнула от себя Государственное Дитя. В результате этого толчка случилось непоправимое: сила его была велика настолько, что мальчик перекинулся через каменный парапет и упал на кремлевскую брусчатку примерно с высоты десятого этажа, произведя при падении нехороший, тряпичный звук.

Первым оповестил народ о трагедии пономарь Архангельского собора, который шел к службе читать часы. На звук набатного колокола тотчас сбежались кремлевские обитатели да прорвались через Спасские ворота десятка три москвичей, сметя караул Семеновского полка. Наследник всероссийского престола лежал, скрючившись, на брусчатке и уже был бел той отталкивающей белизной, какой не бывает в живой природе. Кто-то завел ручную сирену, наполнив воздух тревожно-противным воем, и тем самым, надо полагать, вверг в исступление собравшуюся толпу. Минуты не прошло, как начался свирепый народный суд: пестун Ласточкин, пьянствовавший накануне, с двумя своими братьями, Михаилом и Константином, набросились на мамку Елизавету и, несмотря на то, что она пребывала в обмороке, избили ее поясными ремнями в кровь; в свою очередь, пестуна Ласточкина, насчет которого почему-то моментально распространилась молва, будто именно он погубил Государственное Дитя, насмерть забили прикладами семеновцы, очумевшие от страха и озлобления, а заодно прикончили и его братьев, Михаила и Константина, — этих уже в порядочном отдалении от места действия, за кремлевскими стенами, в подземном общественном туалете, где братья спрятались от ярости народной, то есть от семеновцев и толпы; по неясному подозрению были убиты также помощник главного хранителя государственных бумаг архивариус Клюев, один младший чин Палаты звездочетов и тот самый пономарь Архангельского собора, который первым оповестил народ о гибели Государственного Дитя; всего в тот день так или иначе умертвили четырнадцать человек, в большинстве своем не только не причастных к трагическому событию, но пребывавших в том заблуждении, что кремлевский набат оповещает население о пожаре.

Между тем останки отрока Аркадия перенесли в дворцовый покой, обмыли, обрядили в государственные одежды и положили на большой обеденный стол головой к иконе Николая Угодника, перед которой задумчиво теплилась рубиновая лампадка. Первый день с усопшим наследником всероссийского престола прощалась семья государя Александра Петровича, придворные чины и служилый кремлевский люд, а затем трупик перенесли в Успенский собор и дозволили проститься с покойником всей Москве. Странное дело: день лежало тело отрока Аркадия в Успенском соборе, два лежало, неделю, другую, — и ничего, тлен не