Зона глазами очевидца [Павел Андреевич Стовбчатый] (fb2) читать постранично, страница - 4

через стеночку года три на фунту, сам бы, как Ванга, гадал, ага! — добавил он уже для публики, имея в виду игру в карты через стенку, когда с той и другой стороны сидят свидетели и все верят друг другу. Так играли только в крытых тюрьмах и только честняги по жизни, когда другого выхода сойтись не было.

— Влёсь, влёсь зе! — снова не поверил Сучка.

— И врать тут нечего, постой да посмотри, коли сомнения гложут. Все равно без дела по зоне шатаешься, меньше людей в клетки загонишь, сам «колено» хватанешь, подумаешь маленько… — ответил Серый без тени страха и приниженности перед начальником, но и явно перебарщивая в дерзости.

Сучка зло фыркнул и немедленно изменил тон:

— Но-но, Селов, смотли у меня!.. Я визу, у тебя снова язык длинным стал, понимаесь… Клетки! Давно высел из ПКТ, снова захотел, да? Не сути, не сути мне! Кто ты такой, мы и так все знаем, понимаесь, оцков набилаесь тут, остлись!

Да куда уж больше, — засмеялся Серый, — надавал и так сполна… Я уже вышел из этого возраста, начальник… — он слегка сбавил обороты, не рискуя дразнить дракона.

— Ну холосо! — не унимался Сучка, будто преследуя некую цель. — А если не угадаесь, понимаесь, Селов, сто тогда, сто? Болтун, понимаесь, балаболка, по-васему, или как?

— Угадаю, не волнуйся, начальник. Ты лучше скажи, что будет, если угадаю, а? — ио-еврейски уклончиво, вопросом на вопрос, ответил Санька.

— А сто бы ты хотел от нацяльника колонии, понимаесь, Селов? По УДО освободисся, водки бутылку стоб принёс тебе или сто?

Тюкин явно издевался над Санькой, намекая на довольно примитивные запросы зека.

— Водки и УДО мне не надо, это пусть твоя дичь у тебя заслуживает, а вот в поселок дня на три запросто мог бы отпустить, а?.. Покуражиться! Одно слово — и все дела, ты — хозяин… Куда я побегу-то, куда? Год с лишним осталось, не двадцать… Погнали, я готов! — шутя ляпнул Серый, лишь бы что-то сказать.

Сучка, как ни странно, наоборот, воспринял его слова на полном серьёзе, и в этом не было никаких сомнений.

— Э-э, цего захотел, а! — протянул он медленно, но и не совсем иронично, как должен бы, а скорее с совершенно другим оттенком… — Услый ты, Селов, услый, знаю! Не полозено законвоилованных зеков выпускать на волю, понимаесь, не полозено… Знаесь сам, знаесь, плоси другого цего, не дома, — пояснил он как бы с пониманием и даже сожалением.

Серый только отмахнулся, намекая на прекращение разговора. Задерживать «мусоров» в бараке от нечего делать, так сказать, зря вообще-то не полагалось, и это знали буквально все. Задерживая их, ты так или иначе задерживаешь, продлеваешь чьи-то неприятности. Но и сказать «вали уже!» самому начальнику лагеря в то время, когда он настроен на «базар», тоже позволит себе только идиот или явно ищущий несчастья! Тем более от этого как раз-то и может быть хуже всем…

Серый, конечно, учитывал всё это.

— Водки и бабу я себе и так достану, — сказал он минуту спустя. — У тебя вон наши бесконвойники-фэзэушники все огороды в поселке перекопали, сараев понастроили, коров пасут! Скоро жрать готовить будут и роды принимать… Подумаешь, я где-нибудь у вдовы три дня перекантуюсь, делов куча! Тебе-то что? Отмажешься, не боись! Да и кто тебя сдаст из твоей бригады, кто?! Они в город по пропускам ездят, а управу обходят десятой стороной, ручные! Пишись, или я ухожу в секцию, начальник, нечего тут лясы точить и порожняки зря гонять!

Серый замолчал, видимо настраиваясь на уход.

Никто из нас, сидевших рядом и слышавших весь этот в общем-то небезопасный «базаревич», не мог предположить тогда и на йоту, что вся эта дурацкая болтовня, которую мог позволить себе только он один говаривавший когда-то с Высоцким и Мариной Влади, да еще те, кто уже давно сидел под замками, может закончиться так, как она закончилась впоследствии…

После резких и категоричных слов Саньки Ткжин выждал несколько секунд, о чем-то, видимо, размышляя про себя, и неожиданно твердо заявил:

— Холосо, Селов, сцитай, сто я выпуськаю тебя на эти тли дня, понимаесь, сцитай так. Но если ты не угадаесь хотя бы одно слово в тосности, тогда весь оставсийся слок, понимаесь, ты плосидись у меня в десятой камеле, уцти… Как? — лукаво сощурился Сучка, будучи на все сто уверенным в том, что Серый ни за что несогласится на подобные условия. — Идёт или не идёт, понимаесь? — повторил он свой вопрос, явно довольный произведенным эффектом.

В десятую камеру, или холодильник, как окрестили ее зеки, сажали только вдрызг пьяных да изредка бунтарей, чтобы в считанные часы сбить с них спесь и заставить «любить родину». Выдержать там сутки или двое мог только истинный морж либо самоубийца. Оттуда выволакивали в слезах или вообще без памяти. Кто хоть однажды испытал на себе силу холода, когда ты истощен да еще в наручниках, тот знает, о чём здесь речь…

После слов Сучки все как-то замерли и ждали, что ответит Серый. Такие слова от хозяина услышишь нечасто, к тому же от такого. Это было что-то!

Секунды бежали за секундами,