Герасим Кривуша [Владимир Александрович Кораблинов] (fb2) читать постранично, страница - 3

разок вздохнул, откричался… Василья Барабанщика, по рукам, по ногам связав, кинули в телегу, да еще какие на крыльце шумели, туда же в телегу покидали, повезли в тюрьму. Илюшка Глухой не дался: он четверых стрельцов сокрушил, ушел. А прочие разбежались кто куда. И так сделалась тишина, лишь ильинский пономарь, ошалев, видно, от страха, все бил и бил в набатный колокол, да галки, черной тучей кружась над городом, кричали, да потревоженные в курятниках куры громко перекликались между собой.

10. «Эх, Ждан Васильич, – говорит воевода, – что бы тебе не дражнить голытьбу-то… Ведь они б тебя порешили, кабы не стрельцы. Да, вишь, и мне какую учинили тесноту». – «Ты, боярин, меня не учи, – высокомерно сказал Кондырев, – я сам с усам, у меня его царского величества указ». – «Да указ-то указ, а как заутра опять зачнут воровать, так гляди, мол, как бы худа не вышло. Стрельцы-то больно ненадежны, ну как пристанут к бражникам? Ведь им, сердешным, за полгода жалованье не плачено. Опасаюсь, сударь».

11. Вечером того же дня поскакал в Москву гонец, повез великому государю бумагу. Отписывал воевода, что тут нынче в Воронеже учинилось, слезно просил прислать стрельцово жалованье, чтоб и его, подобно Кондыреву Ждану, не притеснили. Но это сколько времени – гонцу доскакать до Москвы, да там все справить, да назад обернуться! Ден десять, самое малое. А меж тем в Воронеже опять в кабаках шум, пьянство, дерзкие речи. Правда, уже нету с бражниками Васьки Барабанщика: его тем часом в губной избе Пронка Рябец терзает страшным своим кнутом, губной староста Сережка Лихобритов пристает, чтоб сказал, кто научил делать гиль. И уже, почитай, забили Василия, посинел, бедный, а молчит.

12. Еще среди шумных бражников Илюшки Глухого не видать. Сказывали, будто, отбившись, ушел он с воеводского двора через Ильинские ворота в посад, но кто знает – верно ли? Да то-то и беда, что верно. Там на посаде жила распутная женка Любашка, она тайно вино курила. Илюшка к ной прибежал, спросил вина, ветчины, наелся, напился и лег на огороде под грушей спать. Он мыслил, что ушел, а его Сережка Лихобритов искал: может, и не нашел бы, да Любашка указала, поганка. Вот его сонного, голубчика, и связали, да в губную – к Пронке к Рябцу: «Кто-де научал гиль делать?» Так связанного и били, ироды.

13. Гонец все скачет, уже Даньшино-село миновал, донская вода блеснула; на воеводском дворе плотники стучат топорами, чинят разбитые ворота; Петр Толмачев, стрелецкий голова, собрав стрельцов, сулится скоро жалованье отдать – гонец-де скачет в Москву за казной; дворянин Ждан Кондырев, отомкнув шкатулку, считает деньги, велит писарю заутра же заплатить охочим людям новобранцам по пяти алтын на брата да струги готовить, чтоб скорой рукой сплыть с охотниками на Дон к князю Семену Пожарскому… Ночь идет, горят костры, пляшут, шумят по кабакам бражники: у них новый вожак объявился – бар Борских убеглый мужик Ивашка. Он кричит, что-де недоделанного дела кидать не мочно, а что-де надобно идти, и не то что Кондырева-дворянина ай воеводу, а всех бояр и подьячих побить, да и посадских кое-кого туда же. «Они, – кричит, – дюже салом заплыли, нам от них одна разоренье!» И многие бражники кричали вместе с Ивашкой: «Верно! Побить их, да и все!» И сошлись на том, чтоб заутра, как заблаговестят к обедне, так всем бы собираться на торгу и идти по боярским дворам грабить. Сойдясь на этом, поснули бражники кто где.

14. А пока они кричали да сговаривались, лихобритовские ярыжки^[6] тоже не зевали. Они сидели по кабакам, наряженные – кто побирушкой, кто монахом, кто мужиком проезжим. И они все слушали, замечали, какие дюжей глотку дерут. Так что не успел Ивашка, бар Борских убеглый мужик, за угол от кабака завернуть, как человек с пять навалились на него, сшибли с ног, поволокли. Так же и с другими крикунами стало. И в ту ночь набили тюрьму полнехоньку.

15. Утром пошли Ждановы люди по избам, зачали кричать новобранцам, чтобы шли на воеводский двор за жалованьем. Те стали, сомневаясь, меж собой переговариваться: «Вот-де чудно́! Не лукавство ль? Вечор с воеводского двора втычки, а нонче, глянь, – жалованье!» Тут к обедне заблаговестили. Бражники по уговору бунтовать побежали, слышат: бар Борских Ивана будто в тюрьму кинули. Да и других много туда ж покидали ночью. Смутились: что делать? Не ведают – бунтовать, не ведают – смиряться. Тогда пришел один охотник с воеводского двора, трясет кисетом, гремит алтынами, молвит: «Чего, дураки, сумлеваетесь? Верно, дворянин по пяти алтын на брата жалует». И друг за дружкой все, какие поверстались в охотники, пошли на воеводский двор и получили по пяти алтын. И всем было приказано заутрешний день идти к пристани по стругам.

16. Так и вышло. Попы молебен отпели на берегу, дали крест целовать. Всех новобранных посадили на струги, и поплыли они по реке Воронежу на тихий Дон воевать турка. Как они его воевали – речь особая, мы об том сей час не будем сказывать. Одно лишь: многие там за пять алтын головы свои