Лондонские сочинители [Питер Акройд] (fb2) читать постранично, страница - 2
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (75) »
Глава первая
— Ненавижу конскую вонь. Мэри Лэм подошла к окну и легонько провела пальцами по чуть пожелтевшей кружевной оторочке платья. Платье было старинное, но Мэри чувствовала себя в нем легко и непринужденно, будто ей было совершенно все равно, чем прикрывать наготу. — Не город, а огромный нужник. Кроме нее, в гостиной никого не было, и Мэри обратила к солнцу обезображенное лицо — шесть лет тому назад она перенесла оспу. Стоя под яркими лучами, она вообразила, что вместо лица у нее изрытая ямами и впадинами поверхность луны. В гостиную стремительно вошел Чарльз Лэм с тонким зеленым томиком в руке: — Все-таки я отыскал цитату, дорогая. И знаешь где? В «Конце».[3] Мэри с улыбкой повернулась к брату. Его бурная радость ее не смутила; мысли о луне тут же вылетели из головы. — А ты веришь, что это в самом деле так? — Что, милая? — Что конец — делу венец и все хорошо, что хорошо кончается? — Очень надеюсь, что да. Ворот его полотняной рубашки был расстегнут, мягкий галстук завязан небрежно. — Можно я тебе прочитаю? Чарльз опустился в кресло и быстрым точным движением скрестил ноги. Эта мгновенная перемена позы уже давно не удивляла Мэри. Держа томик в вытянутой руке, он продекламировал: — «А говорят, что время чудес миновало! У нас развелись философы, которые все сверхъестественное и загадочное объявляют простым и обыденным. А из этого проистекает, что мы отгораживаемся мнимым знанием от мира и потрясающие явления считаем пустяками, тогда как следовало бы испытывать священный ужас».[4] Это Лафё говорит Паролю. Точно та же мысль, что у Гоббса.[5] Мэри обыкновенно читала все, что читал брат, только медленнее, глубоко погружаясь в произведение. Сидя у окна — того самого, где минуту назад она подставляла лицо солнечным лучам, — она пыталась разобраться в чувствах, навеянных прочитанным. В такие минуты, признавалась она брату, ей чудится, что она часть мирового духа. Разговоры с Чарльзом были для Мэри большой отрадой, ради них она главным образом и читала книги. Беседовали они вечерами, если Чарльз возвращался из Ост-Индской компании трезвым. Видя в сияющих напротив глазах родную душу, они делились друг с другом самым сокровенным. — Как там сказано? «Мнимое знание»? Что за чудная дикция у тебя, Чарльз. Вот бы мне твои таланты. Она восхищалась братом ровно в той мере, в какой была недовольна собой. — Слова, слова, слова.[6] — А к нашим знакомым они тоже приложимы? — вдруг спросила Мэри. — Какие именно, дорогая? — Выражения «мнимое знание» и «священный ужас». — Поясни свою мысль. — Мне мнится, то есть кажется, что я знаю папу, но должна ли я испытывать перед ним священный ужас? В то воскресное утро их родители как раз возвращались из храма диссентеров,[7] что на углу Линкольнз-Инн-лейн и Спаниш-стрит. Мэри наблюдала в окно, как мать с отцом медленно бредут по переулкам. Отец уже начал заметно дряхлеть, но миссис Лэм крепко держала его под руку, не позволяя горбиться. До дома им оставалось пройти ярдов сто, не больше. — А возьмем Селвина Оньонза, — продолжала Мэри. Оньонз, тоже весьма просвещенный господин, работал вместе с Чарльзом в конторе на Леденхолл-стрит. — Положим, я знаю, до каких шуток и проказ он охотник, но должна ли я испытывать священный ужас перед его недоброжелательством к людям? — Оньонз недоброжелателен? Что ты, он славный малый. — Не спорю. — Очень уж ты, сестричка, глубоко вникаешь. Стояла поздняя осень, под лучами заходящего солнца кирпичные стены домов на противоположной стороне улицы окрасились в ярко-багровый цвет. Земля была усыпана апельсиновой кожурой, обрывками газет и опавшими листьями. На углу, вцепившись в ручку водоразборной колонки, стояла закутанная в огромную шаль старуха. — Что значит — очень уж глубоко? — спросила Мэри, задетая невзначай брошенным замечанием брата. Какая неделикатность!.. А ведь она всегда свято верила в его тонкую натуру, видя в ней опору своего собственного существования. — Видишь ли, Мэри, в некоторых предметах и людях глубины не бывает вообще. К таким принадлежит и Оньонз. Раздосадованный собственным вероломством по отношению к приятелю, Чарльз поспешил сменить тему: — Отчего мне по воскресеньям тошно? Это же выходной день. Но кругом так пусто и тоскливо. Я лишаюсь всяких жизненных сил. Голова не работает. Чарльз вскочил со стула и подошел к сидящей у окна сестре. — И оживает все только в сумерки, но тогда уже слишком поздно… А сейчас я пойду к себе и займусь Стерном.[8] Такой поворот не был для Мэри неожиданностью. Про себя она называла это «остаться без Чарльза», обозначая этим выражением заполнявшее ее ощущение утраты,- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (75) »
Последние комментарии
8 часов 50 минут назад
16 часов 49 минут назад
1 день 7 часов назад
1 день 11 часов назад
1 день 11 часов назад
1 день 11 часов назад