Через тернии [Сборник] (pdf) читать онлайн

ПЕРЕСТРОЙКА:

гласность
демократия
социализм

л.
в.
ю.
А.
Л.

И.
Г.
Л.

Д.
м.

в.
з.

и.
Б.

м.
А.
A.
B.
Н.
Г.
Б.
В.
В.
А.
Г.
А.
Ю.
Н.
А.
А.

Баткин
Библер
Буртин
Бутенко
Васильев
Виноградов
Водолазов
Г ордон
Гранин
Завельский
Киселев
Клопов
Клямкин
Курашвили
Лемешев
Нуйкин
Оболенский
Попов
Попов
Ракитская
РакитсКий
Селюнин
Сироткин
Собчак
Старовойтова
Ципко
Черниченко
Шмелев
Эльянов
Яблоков

ПЕРЕСТРОЙКА:
гласность
демократия
социализм

ТЕРНИИ
Пролог
Что дальше?

Москва
Прогресс

1990

ББТС 66.3(2)
Ч 46
!Редактор-составитель: А. А. ПРОТАЩИК
Редакторы: А. Н. ЗАВЬЯЛОВА, Н. К. САЗАНОВИЧ

Ч 46

Через тернии / Сост. А. А. Протащик. —М.: Прогресс, 1990. —
792 с.

Прошло два года после выхода получившего широкую известность
сборника "Иного не дано", открывший серию "Перестройка: гласность,
демократия, социализм". Бурные события общественной жизни в стране
заставляют многое пересмотреть, переоценить. В новой книге этой серии
авторы возвращаются к проблемам, о которых они писали раньше, пы­
таются выявить и рассмотреть новые, возникшие за последнее время.
Читатель познакомится с точкой зрения ученых: Васильева Л., Бутен­
ко А., Водолазова Г., Ципко А., Курашвили Б. и др.; писателей и публи­
цистов Гранина Д., Нуйкина А., Виноградова И., а также народных депута­
тов Старовойтовой Г., Собчака А., Оболенского А., Черниченко Ю., Шмеле­
ва Н. и др.
На каком этапе перестройки мы находимся? Перестройка, сыграв ог­
ромную роль политического пролога, переходит в новое качество и только
сейчас начинаются подлинные структурные реформы, мирная социальная
и политическая революция.
Книга вызовет большой интерес у всех, кто серьезно озабочен судь­
бой нашей страны.
0201000000-357
без объявления
ББК 66.3(2)
006 (0 1 )-9 0

13ВЫ 5-01-003301-1

Р едакция литературы по э к о н о м и к е и уп р а вле н и ю

© Издательство "Прогресс" 1990

От

издательства

Перестройка оказалась гораздо более трудным, тяжелым, полным
драматических противоречий делом, чем можно было предположить
вначале. Вскрылись старые раны, обнаружились болезни общества, о
которых мы не подозревали. Оказалось, что мы очень мало знаем о
себе, о своем доме, о нашем прошлом и будущем. Эмоции, спешка ча­
сто не дают возможности задуматься, проникнуть в суть событий, ос­
мыслить пройденное, хоть чуть-чуть заглянуть в будущее.
Прошло ровно два года после выхода в свет книги «Иного не да­
но», положившей начало серии «Перестройка: гласность, демократия,
социализм». За эти два года вышло девять книг из этой серии, посвя­
щенных самому главному, самому важному, а часто и больному в на­
шей жизни. В десятом сборнике читатель вновь встретится со многи­
ми авторами, выступавшими в первой книге. Что изменилось, что до­
стигнуто за истекшее время, что упущено — на эти вопросы они
пытаются дать ответ.
Позиция издательства оправдала себя. Только откровенный, сме­
лый и прямой разговор, продуманные доводы, четкая аргументация единственный путь движения вперед. С авторами нового сборника по
многим вопросам можно спорить. Но научимся прислушиваться ко
мнению других, понимать их точку зрения, вместе искать выход.
Только тогда мы пройдем через тернии.

Пролог

JI. Васильев
Кризис социализма

Наша страна находится в состоянии глубокого кризиса. Это кри­
зис системы, кризис социализма. Но что такое социализм? И вообще,
был ли он у нас?
Отвечают на эти непростые вопросы по-разному. Большинство,
включая многих официальных идеологов, склонно считать, что наша
страна и при Сталине, и при Брежневе строила социализм, хотя дело
не обошлось без извращений и недостатков. Есть альтернативная точ­
ка зрения: то, что у нас было, особенно при Сталине, считать социа­
лизмом ни в коем случае нельзя, это было бы кощунством по отноше­
нию к тем, кто шел во имя социализма на баррикады. Продолжая ло­
гику этой позиции, ее можно было бы сформулировать примерно так:
социализм — идеал, светлая мечта, великое будущее, а раз ничего
подобного не было и нет, то все, выдававшееся ранее за социализм, к
социализму никакого отношения не имело, не имеет и не должно
иметь.
На мой взгляд, первая точка зрения ближе к истине, но не истин­
на. Она была бы истинной, если бы не содержала ничем не оправдан­
ных оговорок в том смысле, что социализм — это лишь хорошее из
того, что было сделано в нашей стране за последние десятилетия, тог­
да как все страшное, все извращения — это не социализм, а лишь из­
держки его, которые столь легко и даже выигрышно отнести на счет
Сталина. Здесь крайности обеих точек зрения сошлись: социализм —
нечто светлое, а все скверное — не социализм. Только одни видят это
скверное как издержки хорошего пути, другие — как основную суть
пути, нами пройденного. Отсюда и различие в выводах.
Так что же такое социализм? Светлый идеал или жестокая реаль­
ность? После семи десятков лет строительства и моря крови, проли­
той во имя этого, он мог и был именно реальностью. Потому-то и кри­
зис наш сегодня — кризис социализма, причем так называемого на­
учного социализма.

О доктрине социализма
Дело в том, что не всякий социализм претендует на научность, во
всяком случае в принятом у нас значении. Наукой у нас считают
только марксистский социализм. Параметры, провозглашенные им в
9

качестве нормы, общеизвестны: это бесклассовое общество, приходя­
щее на смену классово-антагонистическому капитализму. Большую
часть своей жизни Маркс посвятил анализу капитала и капитализма с
характерными для этого общества развитым рыночным хозяйством,
со свободной конкуренцией частных собственников, концентрацией
собственности в руках класса имущих с эксплуатацией в силу всего
этого одних (неимущих) другими (собственниками) и с возникающи­
ми на этой основе непримиримыми антагонистическими классовыми
противоречиями. Логика исследования привела Маркса к идее о неиз­
бежной гибели запутавшегося в своих внутренних противоречиях к а­
питализма. В качестве могильщика исчерпавшего свои потенции ка­
питализма должен был, по Марксу, выступить пролетариат, которому
нечего терять, кроме своих цепей, и который в решающей схватке
расправит свои могучие крылья и завоюет победу. При этом стара­
тельно подчеркивалось, что победа может быть достигнута только в
результате насильственной социальной революции, мощнейшим и
едва ли не основным орудием которой должна стать диктатура. Дик­
татура пролетариата рассматривалась Марксом как жестокое, но не­
обходимое для подавления сопротивления буржуазии орудие. Форма
этой диктатуры — революционное государство переходного периода.
Выполнив свои функции, т. е. силой подавив сопротивление частных
собственников, диктатура затем, как предполагалось, отомрет, усту­
пив место царству свободы, обществу без государства, обществу без
классов.
Сторонники Маркса, марксисты, были покорены строгой логикой
анализа и горячо восприняли главный вывод теории: «Пролетарии
всех стран, соединяйтесь!». Имелось в виду объединение усилий про­
летариата прежде всего промышленно развитых стран Европы, где
капитализм считался уже созревшим и стоявшим накануне краха, с
тем, чтобы соединенными усилиями в огне некоей перманентно раз­
вивающейся социальной революции, охватывающей одну развитую
страну за другой, захватить власть и установить насильственную дик­
татуру, целью которой было беспощадное подавление сопротивления
собственников. Научность же построений Маркса его сторонники ви­
дели как в убедительности анализа язв капитализма, так и в том, что
теория предсказывала неизбежность революций, которые действи­
тельно вскоре последовали в Западной Европе, — вспомним о Париж­
ской коммуне. И хотя Парижская коммуна была быстро разгромлена,
это не обескуражило революционеров. Вооруженные научной, как им
представлялось, теорией, они не допускали и тени сомнения в том,
что мир идет путем, указанным Марксом, и что рано или поздно, но
все, предсказанное теорией, будет осуществлено на практике.
Практика действительно не только великий, но практически
единственный критерий истинности любой теории. Историческая
практика в промышленно развитых странах Европы — которые и
имел в виду Маркс, разрабатывая свою теорию, — шла, однако, враз­
рез с предсказаниями его теории, причем чем дальше, тем более оче­
10

видно. Тезис достаточно серьезный, чтобы остановиться на нем под­
робнее.
Анализ Маркса предсказывал, что запутавшийся в противоречиях
капитализм исчерпал себя, во всяком случае в развитых странах Ев­
ропы. Его теория не предусмотрела возможности для капитализма ,
найти выход из состояния кризиса и в обновленных своих модификацих преодолеть внутренние противоречия, создать новые формы, бо­
лее соответствующие общественному характеру производства. Между
тем именно это стало реальным фактом XX века. Больше того, науч­
но-техническая революция обеспечила не только невиданные прежде
темпы роста производства и развития мирового хозяйства в целом, но
также и резкое повышение уровня жизни, особенно во второй полови­
не века. Пролетариат практически исчез, а его место занял так назы­
ваемый «средний класс», состоящий преимущественно из работников
наемного труда, обладающих достатком и в результате длительной
профсоюзной борьбы нашедших приемлемый для них модус сосуще­
ствования с видеоизменившимся капиталом, частично принимающих
участие в капиталистическом предпринимательстве. И хотя капита­
листическое общество и сегодня отнюдь не является бесконфликт­
ным, оно обрело солидную внутреннюю устойчивость и имеет непло- *
хие потенции для успешного развития в будущем. Развитые капита- ;
диетические страны уже не чреваты социальной революцией, причем \
это настолько очевидно, что даже компартии соответствующих стран ]
вполне осознают это.
Итак, социальной революции в развитых капиталистических
странах не произошло и в резко изменившихся за столетие условиях
не произойдет. Значит, историческая практика нанесла серьезный
удар по теории в ее самом чувствительном месте, в ее сердцевине.
Значит, говорить о безусловной научности теории не приходится —
нужны по меньшей мере серьезные оговорки. Но это далеко не все.
Стоит обратить внимание еще на один важный аспект теории — на]
проблему свободы, правового государства, гражданского общества.
I
Всеми этими терминами Маркс пользовался часто и охотно. Но
что имелось в виду? Гражданское общество и правовое государство J
обычно воспринимались как неотъемлемые атрибуты ненавистного >
Марксу капитализма. Соответственно он не очень-то ценил их, при­
давал им сравнительно мало значения и с готовностью приносил их в
теории в жертву насильственной революции с ее жесткой безжалост­
ной диктатурой. Парадокс, но дело обстояло именно так! Сам Маркс
дышал воздухом свободы, воздухом правового государства, защищав­
шего, помимо прочего, права меньшинства, гарантировавшего право
на мысль и независимое мнение, свободу слова и печати, да и многое
другое — словом, те самые права и свободы, которые были столь жиз­
ненно необходимы ему как мыслителю, привыкшему спорить с усто­
явшимися взглядами и все подвергать сомнению. Маркс в своей жиз­
ни пользовался всеми благами правового государства и гражданского
общества. Пользовался — но не ценил... Не ценил потому, что считал
11

их хотя и свободой, но неполной свободой, капиталистической свобо­
дой с ее хитроумными уловками в виде парламентских и иных демок­
ратических процедур, дающих возможность буржуазии прикрыть не­
приглядную наготу ее эксплуатации неимущих. Государство, демок­
ратия, право — все поставлено на службу господствующему классу
капиталистов и поэтому все это следовало уничтожить вместе с этим
классом насильственным путем и до основания, с выкорчевыванием
корней. Уничтожить во имя полной свободы, воспринимавшейся
* Марксом преимущественно в ее социально-экономическом аспекте —
уничтожение частной собственности, освобождение труда, ликвида­
ция эксплуатации и т. п. А коль скоро такое осуществится, вовсе не
будет нужды ни в государстве с его институтами, ни в праве, ни в про­
чих элементах капиталистического гражданского общества. Итак,
полная свобода — там, за пределами капитализма. Там и тогда толь­
ко начнется подлинная история человечества (до того — лишь пред­
ыстория). Как именно будущее будет выглядеть, увидят те, кто унич­
тожит капитализм.
Теперь мы знаем, как в реальности выглядит обновленное по
Марксу общество. Виновата ли в этом теория? Грех сваливать на нее
все те злодеяния, что связаны с деятельностью Сталина. Но не мень­
ший грех делать вид, что Сталин — изверг, а теория ни при чем. Тем
• более что Сталин практически всегда следовал букве теории, трактуя
ее, естественно, по-своему. Что здесь имеется в виду?
Когда Маркс опубликовал основы своей теории, его оппоненты,
прежде всего из лагеря анархистов, которые, как известно, не слиш­
ком высоко ценили государство как институт (имеются в виду прежде
всего Бакунин, Прудон), выступили с критикой идеи диктатуры про­
летариата, предостерегая по поводу того, что на практике все может
получиться иначе, чем в теории. Поводом для подобного рода предо­
стережений были уроки Великой французской революции, где дикта­
тура революционеров выродилась в кровавый всепожирающий тер­
рор. Но Маркс твердо стоял на своем. Он верил в истинность и науч­
ность своей теории. Верило в это вместе с ним и первое поколение
марксистов, именовавшее себя социал-демократами. Однако такого
рода святая вера длилась не слишком долго. На рубеже XIX—XX вв. в
стане марксистов произошло размежевание. Подавляющее большин­
ство западноевропейских социал-демократов (вместе с ними были и
русские меньшевики, хотя здесь нужны оговорки) во главе с Бернш­
тейном и Каутским предприняли ревизию революционного марксиз­
ма. Попросту говоря, они, учитывая реальные общественные процес­
сы в развитых странах Европы и уже ощущая, что история идет не
вполне так, как то следовало по теории, начали отказываться от идеи
насильственной социальной революции и диктатуры пролетариата,
предпочтя тому и другому медленную, неустанную парламентскую,
профсоюзную и иную борьбу за улучшение прав рабочих в буржуаз­
ном обществе и государстве. Со временем именно эта борьба и ее
ощутимые результаты внесли свой вклад в то самое изменение ка­
12

питализма в Европе, о котором уже упоминалось. Социал-демократы
стали весомой частью политической структуры современного еврокапиталистического мира. Но они вместе с тем перестали быть маркси­
стами.
Конечно, что-то от марксизма в современной социал-демократии
осталось. Но немного. И с этой точки зрения вполне правы те орто­
доксальные марксисты, которые вслед за Лениным резко критикова­
ли социал-демократов за отступничество от марксизма. Другой воп­
рос, следовало ли их за это критиковать, особенно если исходить из
конечных результатов. Но критика как таковая была вполне обосно­
ванной: социал-демократы отошли от ортодоксального марксизма в
сторону буржуазной демократии с ее правовым государством и граж­
данским обществом. Отошли, тем самым одновременно признав за
капитализмом как системой право на самоусовершенствование (более
того, проявив готовность активно этому содействовать) в условиях
свободного рынка с открытой конкуренцией частных собственников.
Иначе поступили те, кто остался верен букве марксизма. Эти
марксисты волею судеб оказались вне развитых стран Европы — на
периферии Европы, в России (вне ее их было немного и реальной си­
лы они не представляли). Почему так получилось? Что этому содей­
ствовало? В чем тут «воля судеб»?
Обратим сначала внимание еще на одну сторону теории Маркса,
которая, мягко говоря, вошла в противоречие с исторической практи­
кой. Маркс в свое время исходил из того, что социальная революция,
начавшись в одной из развитых стран Европы, быстро станет всеоб­
щей (откуда и лозунг с призывом к пролетариям всех стран). Но при
этом он и думать не мог, что революция не произойдет одновременно
во всех этих странах, (а этот вариант теория, претендующая на науч­
ность, вполне могла и даже обязана была предусмотреть). Не думал,
что она вообще может произойти не там, где предполагалось, т. е. не в
развитой капиталистической стране, где капитализм с его парламен­
тарной демократией и привившимися нормами гражданских свобод
давно уже был нормой, а там, где господствовали совсем другие по­
рядки. Быть может, Маркс не сознавал разницы? Или не знал, что в
мире бывает и кое-что похуже буржуазной демократии еврокапиталистического образца? Отнюдь. Маркс не только знал, но и блестяще!
описал, глубоко проанализировал структуру принципиально иного по
сравнению с капитализмом общества. Я имею в виду его разработки
> на тему об особом «азиатском» способе производства.
Разрабатывая эту идею на примере известных ему восточных об­
ществ, как древних, так и современных, Маркс сконструировал очень
близкую к реальности модель, характеризующуюся абсолютным гос­
подством государства. Зафиксированное им отсутствие на Востоке ча­
стной собственности, сравнимой с европейской (в этом он видел
«ключ к восточному небу» ', обусловило всесилие этого государства,
бывшего единственным и всевластным собственником совокупного
достояния коллектива. Выступая в качестве высшего субъекта власти
13

и собственности и одновременно исполняя функции верховного вла­
дельца средств производства и всех ресурсов, государство на Востоке
было, по Марксу, основным элементом и субъектом производствен­
ных отношений, экономическим выражением чего были рента-налог
и повинности. Экономическая мощь и политическое всевластие госу­
дарства, олицетворенные аппаратом администрации, противостояли
находившимся в бесправном и приниженном положении подданным.
Систему в целом Маркс уподоблял ситуации «поголовного рабства»,
имея в виду как реальное бесправие нижестоящих перед вышестоя­
щими, так и социо-психологический стереотип архаического созна­
ния объединенного в социальные корпорации населения, в массе
своей незнакомого со статусом вычлененного из коллектива индиви­
да, тем более со статусом гражданина и собственника.
Хотя «азиатский» способ производства в схеме формаций Маркса
был стадиально наиболее ранней ступенью и, в частности, предшест­
вовал античному (что бесспорно), стоит напомнить, что структуры,
соответствующие этой модели, не только существовали, но абсолютно
преобладали в неевропейском мире и в XIX в., во времена Маркса.
Больше того, он уделил им немало внимания в своих работах, делая
при этом особый акцент на процессах, протекавших в странах Восто­
ка под воздействием колониализма. Степень воздействия колониаль­
ного капитала на современные ему страны Востока Маркс
как и
многие в его время — переоценивал, полагая, что это воздействие до­
статочно быстро приведет к трансформации восточного государства в
I буржуазное: «Когда наши европейские реакционеры в предстоящем
• • им близком будущем бегстве в Азию доберутся, наконец, до Китай­
ской стены, к вратам, которые ведут к архиреакционной и архиконсервативной твердыне, как знать, не прочтут ли они там надпись
Republique Chinoise. Liberté, égalité, fraternité» 2.
Быть может, не следует принимать приведенную цитату за твер­
дое убеждение. Но одно несомненно: Маркс, хорошо зная природу Во­
стока, явно не опасался того, что кто-либо, опираясь на стереотипы
восточной структуры и всесилие восточного деспотизма, сможет к а­
ким-то образом использовать предлагавшуюся им идею о социальной
революции и диктатуре пролетариата, а также о революционном на­
силии на классовой основе в целях и интересах, не имеющих ничего
общего со свободой никем не эксплуатируемого индивида. Между тем
ирония истории в том, что случилось как раз это. Там, где использо­
вали теорию Маркса о насильственной революции и радикальных со­
циальных преобразованиях под эгидой диктатуры передового класса,
она привела к неслыханным злодеяниям всесильного тоталитарного
государства во главе с тираном, оставившим позади всех восточных
деспотов. И что характерно: тиран всерьез и основательно опирался
на теорию, дававшую ему для этого достаточно простора. Как тут не
вспомнить предостережения анархистов!?
Так следует ли, можно ли считать научной теорию, которая на
практике не привела к предсказанному результату там, где его следо14

вало по букве теории ожидать, но зато привела к непредсказанному
результату там, где теория вообще не должна была бы — опять-таки
по букве ее — сработать? Оставляю вопрос открытым, хотя ответ на
него мне кажется само собой разумеющимся.
Обратимся теперь к России и попытаемся ответить на вопрос, по­
чему же именно на нее пришлась страшная доля основного экспери­
ментального поля для проверки истинности теории.
Россия и социализм
Причин много. Начать с того, что древняя Русь как государство
полностью соответствовала типичным для «азиатских» структур па­
раметрам. Здесь не было характерных для античного мира прав, при­
вилегий и гарантий гражданина и частного собственника — при всем
том, что после крещения Руси влияние Византии и православия стало
очень ощутимым . Насколько это известно из истории, князь и его
дружина, а затем также и созданный ими аппарат власти абсолютно
господствовали над бесправными подданными и исполняли привыч­
ные для традиционных восточных структур функции господствующе­
го класса, социально-экономической основой которого были власть —■
собственность ("верховная собственность" по Марксу) и право на ре- ^
дистрибуцию ренты-налога, т. е. изымавшегося у населения вначале
в форме дани, а позже в виде фиксированных поборов избыточного
продукта. Производители содержали правителей и выступали по от­
ношению к ним в виде безликой массы бесправных подданных
(вспомним феномен «поголовного рабства»).
Нашествие монголов явно усилило значимость «азиатского» мо­
мента на Руси, а после монголов древняя Русь стала превращаться в
Россию, мощь которой усиливалась по мере укрепления значимости
государства с его аппаратом безусловной власти и бесконтрольного
насилия, что нашло свое наиболее полное выражение в ХУ1 в. при
Иване Грозном. Новгородские права и вольности, формировавшиеся
на северо-востоке, видимо, не без влияния ганзейских и иных евро­
пейских частнособственнических стандартов, были решительно унич­
тожены Грозным, а вся частная торговля — как и вообще вся не за­
щищенная законами, гарантиями и привилегиями частная собствен­
ность неевропейского типа — хотя и признавалась де-факто, но была
поставлена под строгий контроль властей. И именно это стало в Рос­
сии с тех пор нормой. Когда Петр Великий стремился к развитию
торговли с Европой, он добивался этого не за счет реформы структуры
с установлением соответствующих частно-индивидуальных прав и
льгот, но за счет поощрений сверху по отношению к избранным им
лицам либо компаниям. Иными словами, всем по-прежнему управля­
ло государство, все зависело от него.
XVIII и особенно XIX века многое изменили в России. Появился
влиятельный слой купцов и предпринимателей. Помещики с их пра­
вом продажи земель и людей стали превращаться де-факто в частных
15

собственников. После освобождения и правовые нормы России стали
ориентироваться на западноевропейский стандарт. Начался энергич­
ный дрейф России в сторону Европы, основы которого были заложены
еще Петром. Казалось, еще немного усилий, еще немного времени —
и «азиатская» Россия станет европейской. И это ощущалось в про­
шлом веке многими. Именно этот путь страны был в центре споров
передовой части мыслителей страны. Именно европеизация и демок­
ратизация России были главной задачей тех, кто стремился к ради­
кальному ее преобразованию, начиная с декабристов.
Итак, Россия — как, впрочем, и почти весь неевропейский мир,
трансформировавшийся под воздействием колониального капита­
ла, — шла к капитализму. Многие полагали, что путь такого рода бу­
дет не слишком долгим и трудным, что важно лишь начать. В спорах
о судьбах России, однако, русские мыслители, начиная с Чаадаева и
Герцена, расходились во мнениях. Одни были склонны считать, что
спасение России в ее скорейшем сближении с западными стандарта­
ми; другие, их оппоненты, предпочитали делать акцент на самобыт­
ность. Дискуссии такого рода были типичны для всех трансформиро­
вавшихся в XIX в. неевропейских обществ, метавшихся в поисках вы­
хода между сопротивлением и приспособлением к меняющимся
обстоятельствам. Россия не была исключением. Но отличием России
от других восточных структур, включая и наполовину европейскую
Турцию, было то, что она в цивилизационно-религиозном плане
ощутимо тяготела к Европе. Можно сказать, что из всего неевропей» ского мира Россия в силу ряда причин была наиболее европейским об­
ществом. Оттого и казалось, что еще немного — и она станет вровень
с Европой. Однако это «немногое» было на деле достаточно многим,
ибо корнями уходило в восточного типа азиатско-государственную
структуру.
С этим вынуждены были считаться и первые русские марксисты,
начиная с Плеханова, хорошо видевшего «азиатскую» сущность Рос­
сии. Тяготея к Западу и ставя конечной своей целью крушение капи­
тализма и замену его желанным социализмом, они, порой неосознан­
но, как бы торопили, пытались ускорить реально протекавшие в стра­
не процессы, ставя своей целью несколько приукрасить феномен
развития капитализма в России. Конечно, капитализм развивался, на
• что делал сильный акцент в своих трудах Ленин. Но едва ли стоило
выдавать желаемое за действительное. Развивался он тяжело и весь­
ма замедленными темпами, порой в очень своеобразных формах. А
когда кто-либо из умных представителей верхов пытался активно со­
действовать процессу капиталистического развития, его попытки
встречали, если и не сопротивление, то во всяком случае равнодушие
и непонимание (в том числе и со стороны марксистов). Это хорошо
видно на примере реформ Столыпина, заглохших после его убийства
в 1911 г.
Медленное и тяжелое, трудное развитие капитализма было опятьтаки типичным для всего неевропейского мира, причем это касается
16

не только экономической трансформации, но и идейно-институцио­
нальных перемен, этого неотвратимого спутника буржуазного разви­
тия. Россия после Освобождения была реформирована — появились
новые формы самоуправления (земство), суд присяжных, стали вес­
тись активные разговоры о конституции, введение которой в немалой
степени было замедлено пытавшимися ускорить процесс демократи­
зации страны революционерами народнического типа с их террори­
стическими актами. Но, как бы то ни было, постепенный процесс
внутренней трансформации все же шел. И в начале нашего века ре­
зультаты его были уже заметны, особенно после кризиса 1905 г. Но
была ли Россия даже после введения конституционной монархии и
начальных шагов парламентаризма (Дума) при многопартийной ев­
ропейского типа политической системе уже капиталистической стра­
ной со сколько-нибудь развитым рыночным частнособственническим
производством, осознавшим свои возможности гражданским обще­
ством и стоящим на страже прав и свобод гражданина правовым госу­
дарством? Разумеется, нет. Все перечисленное было еще в зародыше,
а господствовало в стране традиционное и во многом крестьянско-ар­
хаическое сознание: подавляющее большинство народа, включая и
правящие верхи во главе с царем, по-прежнему мыслило в привыч­
ных категориях единой и неделимой православной державы во главе с
царем-батюшкой, который призван думать за всех и управлять все­
ми.
Феномен «пробуждения Азии», который мы порой привычно
склонны воспринимать как свидетельство готовности трудящихся
масс колониального неевропейского мира (а точнее — зависимого ми­
ра, ибо этот феномен проявил себя в основном не в колониях) к рево­
люционным преобразованиям, был на деле в значительно большей
степени реакцией консервативного крестьянства Востока на навязы­
ваемые извне преобразования. Народ действительно пробуждался и
весомо заявлял о себе, что подчас вело к радикальным политическим
преобразованиям, к ликвидации одряхлевших монархий. Но значило
ли это, что приход к власти республиканских режимов адекватно от­
ражал готовность той или иной страны к переменам? История XX в.
показывает, что это было не так. И Турция, и Китай, и тем более
Иран (страны, где «пробуждение» было в начале века наиболее за­
метным) свидетельствуют о том, сколь трудным путем шли к успехам
в развитии соответствующие страны, сколь мало готовы они были к
революционным преобразованиям, как трудно шла на Востоке транс­
формация внутренней структуры. То, что произошло с Россией в на­
чале XX в., стоит рассматривать и оценивать сквозь призму такого
рода «пробуждения» — хотя и с учетом необходимых коэффициентов,
связанных, в частности, с религиозно-цивилизационным фундамен­
том, который существенно отличал Россию от Востока.
Видели ли все это русские марксисты? Адекватно ли оценивали?
Русские марксисты во главе с Плехановым и Лениным хорошо созна­
вали в начале нашего века, что империя идет к кризису. Кризис этот
2-262

17

вызывался многими причинами, но не в последней степени теми же,
что вызывали кризис в других силовым образом трансформировав­
шихся странах неевропейского мира. Оценивая кризис, русские соци­
ал-демократы в 1903 г. раскололись на две противостоящие группы.
Меньшевики во главе с Плехановым делали акцент на неподготов­
ленность России к социализму и социалистической революции. Они
резонно полагали, что Россия еще весьма далека даже от капитализ­
ма, что подавляющее большинство народа — крестьянство — нахо­
дится на весьма примитивном уровне бытия и сознания и что потому
русским социал-демократам не следует вести дело к насильственной
социалистической революции. Надо дать возможность русской бур­
жуазии форсировать развитие капитализма — только после этого
можно будет ставить вопрос о социализме.
Большевики во главе с Лениным, как известно, считали иначе.
Они полагали, что Россия в принципе может считаться, особенно в
условиях надвигающегося кризиса, созревшей для социалистической
революции. Конечно, она отстала по структуре, но зато имеет актив­
ный, пусть даже немногочисленный, пролетариат. Важно лишь пра­
вильно организовать его боевой авангард — партию нового типа, — и
вести целенаправленный курс на революцию. При этом большевики
уповали на помощь более развитых стран Европы.
Немногочисленная, но внутренне крепкая и умело использовав­
шая в своей борьбе за власть радикальные лозунги (власть — Сове­
там, землю — крестьянам, конец войне, грабь награбленное и т. п.), а
то и просто демагогию, партия большевиков в условиях острого и усу­
губленного мировой войной социального и политического кризиса
возглавила недовольство народа и в октябре 1917 совершила почти
бескровный переворот, отобрав власть у нерешительного Временного
правительства, готовившегося после свержения самодержавия в фев­
рале того же года передать решение вопроса о будущем России на рас­
смотрение созванного специально для этого Учредительного собрания
(доля большевиков среди депутатов которого была сравнительно не­
значительной). Октябрьский переворот вызвал в поверженной кризи­
сом и недовольной затяжной войной России нечто вроде шока, кото­
рый, впрочем, вскоре сменился гражданской войной. Результаты этой
войны известны: политически раздробленное и в большей своей части
реакционно настроенное белое движение не сумело противостоять от­
мобилизованной большевиками Красной Армии во главе с талантли­
выми ее полководцами. Народ поверил большевикам и пошел в массе
своей за ними, что и предрешило исход войны. Ведомая большевика­
ми Россия в нелегкой борьбе отстояла право на социалистический
эксперимент, т. е. на строительство в обществе с неразвитым капита­
лизмом и с восходящими к «азиатской» структуре нормами отноше­
ний, традиционными поведенческими стереотипами и архаическим
массовым сознанием общества принципиально нового типа, отрицаю­
щего частную собственность и эксплуатацию человека человеком,
ликвидирующего членение людей на богатых и бедных.
18

Но как было в условиях послевоенной и пореволюционной России
строить такое общество? Особенно если принять во внимание, что
поддержки с Запада не последовало (революция 1918 г. в потерпевшей
поражение в мировой войне Германии была быстро подавлена, а на­
дежд на какой-либо иной новый революционный взрыв уже не было).
Строить социализм пришлось в одиночку, что сразу же резко изменя­
ло предполагавшуюся теорией ситуацию. Нужно было разрабатывать
существенные коррективы для теории, что и выпало на долю больше­
виков, прежде всего Ленина и Сталина.
Все лидеры большевизма во главе с Лениным и Троцким едино­
душно исходили из теоретического постулата Маркса о мировой соци­
алистической революции. Это была их стратегическая цель. Что же
касается тактики, включавшей в себя как жесткий экстремизм крас­
ного террора, так и беззастенчивую демагогию, сопровождавшуюся
принуждением по отношению к большинству населения страны, то
смысл ее — в полном соответствии со стратегической линией — сво­
дился к стремлению революционными событями в России разжечь
мировой пожар социалистической революции (на долю России при
этом выпадала роль фитиля: пусть фитиль сгорит, лишь бы от него за­
жегся огонь революции там, где по теории марксизма должна была
начаться революция, т. е. в развитых капиталистических странах Ев­
ропы) .
Эта тактика не скрывалась — напротив, афишировалась (и на уровне теории, и на уровне лозунгов). Естественно, что в соответст­
вии с ней не щадились ни Россия, ни ее отставший в развитии и пото­
му не подходивший на роль авангарда мировой революции народ, от
которого объективно требовалось одно: помочь большевикам удер­
жать власть и тем содействовать мировой революции.
Фортуна, как известно, благоприятствовала большевикам: они f
одолели на фронтах своих противников, причем сумели сделать это,
не поступившись принципами. Собственность экспроприировалась,
все «социально чуждые» (а это — большая часть населения) пресле­
довались и принуждались к повиновению силой. Наиболее заметно то
и другое проявилось по отношению к имущему (пусть даже весьма
мало имущему) крестьянству, от которого требовалось безвозмездно
и безропотно отдать весь свой хлеб государству. Но не прошла власть
и мимо дворянства, духовенства, да и тех самых русских интеллиген­
тов, которые столь жаждали революции, так активно действовали ра­
ди нее, но, тем не менее, оказались в конечном счете не большевика­
ми и более того, вздумали осуждать их цели и методы, пусть даже и
не вслух. Как хорошо известно было в нашей стране каждому, кто не
с нами, тот против нас.
Гигантская работа, выпавшая на долю партии и ее органов, от ар­
мии до ЧК, способствовала победе большевиков, но истощила страну,
и без того измученную многолетними войнами, до предела. Мировая
революция, как то выяснилось к концу гражданской войны, после
провала польской кампании, от русского фитиля не зажглась (не­
19

большие ее сполохи в Германии и Венгрии были быстро и легко пога­
шены). В самой же России ситуация быстрыми темпами вела к ката­
строфе: кавалерийская атака на капитал и насильственные реквизи­
ции хлеба сделали свое дело, недовольство становилось едва ли не
всеобщим. Кронштадский мятеж балтийских моряков, до того исправ­
но поставлявших революции ее боевые и едва ли не наиболее надеж­
ные кадры, сигнализировал именно об этом. Нужно было что-то де­
лать, что-то решать в кардинально изменившейся обстановке. Нужно
было менять стратегические цели, менять тактику, ставить перед исс­
традавшейся голодной страной посильные для нее задачи. Словом,
нужно было отступление. Отступление во имя спасения власти боль­
шевиков.
Ленин выдвинул концепцию новой экономической политики.
Нэп — не великое изобретение Ленина, как о том порой пишут.
Это отход на старые хорошо известные позиции, вынужденный комп­
ромисс в условиях, когда рухнула великая цель и было совершенно
неясно, что же теперь захватившим и удержавшим столь дорогой це­
ной власть большевикам следовало делать. Марксизм на сей счет ре­
цептов не имел. Нужно было создавать новые теоретические разра­
ботки, а для этого требовалось время. В большевистской России на­
чался период ожесточенных споров и дискуссий. Сначала в них
принимал участие и Ленин, по позже из-за болезни он был вынужден
от них отстраниться. Впрочем, это едва ли сыграло решающую роль:
. Ленин, как о том свидетельствуют последние его публикации, не был
Vготов дать четкий ответ на вызов новой эпохи. Если говорить жестче,
он просто не знал, как теперь быть с социализмом. Не знал потому,
что новый социалистический строй слишком уж ассоциировался в
рамках его теории с мировой революцией и соответствующими посту­
латами марксизма на этот счет и никак не ассоциировался с реалиями
нищей разоренной войной и во многом еще «азиатской» России, к то­
му же оставшейся один на один с враждебным ей несоциалистиче­
ским миром. В отличие от него такого рода «теоретическим» комплек­
сом совсем не страдал прибиравший в начале 20-х гг. к своим рукам
власть в партии и стране Сталин.
Сталин и советский (марксистский) социализм
Сталин не был выдающимся теоретиком марксизма и на фоне та­
ких мыслителей, как Ленин и Троцкий, он отходил на задний план.
Но преимуществом Сталина была практическая сметка и цепкая ад­
министративная хватка, не говоря уже о задатках тирана типа клас­
сического восточного деспота. Словом, именно Сталин или, во всяком
случае, прежде всего и легче других он мог дать адекватный ответ на
вызов новой эпохи — тот самый вызов, к ответу на который оказались
не готовы ни Ленин, ни Троцкий, ни другие лидеры русской револю­
ции. Ответ же Сталина был до предела прост: на смену слабой цар­
ской империи должна прийти новая социалистическая сильная. При
20

этом отбрасывалась за ненадобностью вчера еще абсолютно господст­
вующая в умах большевиков идея мировой революции, а взамен как
бы само собой выдвигался на передний план тезис о том, что центром
мировой революции теперь является Россия и что именно успехи Рос­
сии в укреплении ее экономической, политической и военной мощи
станут со временем залогом успехов социализма и коммунизма во
всем мире. Отсюда следовал логичный вывод: все силы на укрепление
мощи страны; все средства хороши для достижения этой великой це­
ли.
Логика Сталина казалась неотразимой, а слабость и неубедитель­
ность альтернативных концепций лишь укрепляли людей в необходи­
мости поверить Сталину и следовать за ним. К тому же линия Стали­
на всегда выдавалась за линию Ленина, линию партии. И, к слову,
это было не столь далеко от истины, как ныне многие считают. В са­
мом деле, насколько по-марксистски, по-ленински ответил Сталин на
вызов эпохи и насколько он извратил чистые идеи марксизма-лени­
низма? На этом вопросе стоит остановиться специально.
О Сталине сегодня пишут много и чаще всего безжалостно. Нет
слов, он того заслужил. На его совести несколько десятков миллионов
загубленных жизней и несколько сотен миллионов, целое поколение,
если даже не два, людей изуродованных, сломленных страхом, ли­
шенных своего «я».
Конечно, Сталин был тираном. Но он не упал с неба. Напротив,
оказался весьма к месту и ко времени, легко и даже гармонично впи­
сался в структуру, которая сложилась в России после революции. По­
чему же? Разве к этому стремились революционеры, большинство ко­
торых было субъективно честными людьми, далеко не всегда с легким
сердцем уничтожавшими своих врагов, руководствуясь при этом не
судебным решением, а классовым сознанием или железной логикой
насилия, диктатуры?
Из истории хорошо известно, что субъективные цели и объектив­
ные результаты, к которым действия во имя этих целей приводят,
обычно не только не совпадают, но и весьма драматически расходят­
ся. Как правило, революционеров это не смущало и не смущает: они
верят в свои идеи и не очень-то внемлют урокам истории, даже если
те, что называется, перед глазами (как это было в случае с Марксом и
Французской революцией). Всегда легко объяснить, особенно самому .
себе и своим сторонникам, что твой случай — особенный и общему
правилу не подчиняется. Когда же выясняется, что это не так, насту- <
пает своего рода идейный кризис. И суть кризиса отнюдь не сводится
только к тому, что идеал оказался недостижимым, а результаты со­
всем не те, к которым стремились преобразователи. Он глубже. Это
своего рода личная трагедия идеологов с одной стороны и великая
драма для страны, где произошла революция, — с другой.
Трагедия марксизма и марксистов в случае с русской революцией
была в том, что социалистическая революция свершилась не в ре­
зультате кризиса зашедшего в тупик в своих непримиримых противо21

речиях капитализма, а в совершенно иных исторических обстоятель­
ствах. Трагедия большевиков во главе с Лениным — в том, что загу­
бив миллионы во имя великой цели, они в итоге остались, что назы­
вается, у разбитого корыта. Но самой страшной оказалась трагедия
России, где в результате революции были с корнем вырваны слабые
ростки и без того уродливого русского капитализма,уничтожены
культурные традиции (под лозунгом «до основанья, а затем...»),
включая религиозно-нравственные основы народного бытия, а взамен
было предложено восстановление до невиданных размеров «азиатско­
го» имперско-деспотического прошлого, впрочем, несколько приукра­
шенного (усиленного!) элементами двадцатого века (современная
« экономика, индоктринация с использованием средств массовых ком­
муникаций и, едва ли не самое главное, своего рода усовершенство­
ванная опричнина в виде созданной еще Лениным, но кардинально
усовершенствованной Сталиным партии нового типа и тесно связан­
ных с нею репрессивных органов).
Партия сыграла — наряду со Сталиным — роковую роль в судь­
бах России. Для нее всегда было характерно требование единомыслия
в духе строго ортодоксального марксизма, подчинения меньшинства
большинству с обязанностью официально пропагандировать установ­
ки большинства, подчинения низовых организаций руководству, а
всех вместе — признанному лидеру партии, имевшему в своем распо­
ряжении немало способов заставить других принять его точку зрения.
Такая партия логично выросла из основного требования марксиз­
ма — идеи насильственного преобразования общества с помощью же­
сткой диктатуры революционного меньшинства при безусловном по­
давлении сопротивляющейся оппозиции, да и всех вообще инакомыс­
лящих. Выполняя все эти задачи, партия сразу же после революции
создала находившиеся под влиянием ее руководства репрессивные ор­
ганы, действовавшие в соответствии с требованиями классовой борь­
бы и революционной целесообразности. Именно поэтому партия с ее
репрессивными органами и стала той силой, перед которой блекнет
любая опричнина.
. И вот результат, своего рода парадокс истории: партия, созданная
для борьбы с тиранией и во имя свободы, очень легко и даже как бы
естественно, само собой, превратилась в неколебимое орудие импер­
ской тоталитарной тирании, подавления любой свободы, любого ина­
комыслия, в орудие широкомасштабного беззастенчивого террора,
классовой ярости и псевдореволюционной целесообразности. Она ста­
ла гильотиной, нож которой (репрессивные органы) безжалостно об­
рушивался на всех, правых и виноватых, включая (а порой и в пер­
вую очередь) членов самой партии.
Иногда пытаются говорить о перерождении партии. Да, физи­
чески, с точки зрения личного состава при Сталине это была со­
всем не та партия, что делала революцию. Но структурно, по сво­
им генеральным параметрам и тем более по конечным целям, зада­
чам, средствам достижения цели она продолжала оставаться все
22

той же партией нового типа, партией диктатуры пролетариата,
логично принимавшей формы диктатуры правящего слоя партии,
аппарата революционной власти.
Так был ли Сталин марксистом? Извратил ли он идеи и методы
Ленина, не говоря уже о Марксе? Или напротив, действовал в духе
марксизма-ленинизма, умело используя этот самый дух (и букву)
доктрины в собственных целях, которые в конечном счете имели мало
общего с первоначальными замыслами и идеями революционного
марксизма ? На все эти вопросы обстоятельно ответит со времением
история, когда исследователи взвесят все «pro» и «contra». Однако не­
сомненно: марксизм и ленинизм предоставили в распоряжение Ста­
лина все то, чем он пользовался.
'
В том, что именно Сталин встал во главе партии и превратил при
этом партию в орудие своей неслыханной по мощи и жестокости вла­
сти, нет ничего удивительного и тем более необъяснимого. Именно
Сталин — точнее личность типа Сталина, — и должен был раньше и
лучше других реализовать те потенции, что таил марксистский соци­
ализм при попытке воплощения его в жизнь в России и в любой иной
неевропейской стране. Ведь если страна не знакома или почти не зна­
кома с традициями гражданского общества и правового государства,
то сколь гармонично и естественно ложится на соответствующую
структуру идея о необходимости слома буржуазной государственной
машины (обремененной элементами гражданского общества и право­
вого государства, прав и свобод граждан, включая право на инако­
мыслие) и замены правовых норм классовым чутьем. Если страна ед­
ва знакома с частнособственническим предпринимательством в усло­
виях
свободного
капиталистического рынка
без жесткого
государственного контроля, то что может быть проще того, чтобы
ликвидировать частную собственность вместе с рынком под благовид­
ным революционным предлогом уничтожения эксплуатации челове­
ка человеком и вернуть структуру в целом к привычным для нее нор­
мам государственного ("азиатского" по Марксу) способу производства
с тяжелой, но опять-таки не непривычной эксплуатацией человека
государством? И если этот естественный поворот от начавшего было
развиваться капитализма к докапиталистическим формам экономи­
ческих, социальных, политических и социо-психологических связей
и стереотипов был в создавшихся условиях едва ли не оптимальным
выходом для страны, объявившей о строительстве социализма, но не
имевшей для этого необходимых возможностей, то кому как не тира­
ну типа Сталина ("восточный деспот" по Марксу) наиболее сподручно
возглавить страну, вынужденную идти именно по такому пути (не
бросать же начатое революцей дело, не отказываться же от самого
главного — от идеи радикального преобразования общества на антисобственнической и антиэксплуататорской основе?).
Речь не о том, что силой обстоятельств вместо Сталина не мог
оказаться кто-либо иной. История многовариантна. Но в любом слу­
чае лидер, оказавшийся на месте Сталина, был бы похож на Сталина,
23

даже если крови и насилия при этом было бы меньше. Ниже на при­
мере Китая об этом еще будет идти речь. Пока же речь о Сталине и
его модели социализма, которую есть все основания считать не столь­
ко чудовищным извращением, сколько логическим воплощением
идей марксова социализма в условиях, принципиально отличных от
европейских. А так как Маркс — и об этом упоминалось — не огово­
рил строго самой невозможности строить социализм в любых иных
условиях, кроме как при единовременной всеобщей победе социаль­
ной революции в развитых капиталистических странах (при всем
том, что в его работах можно найти, к примеру, критику «казармен­
ного» и иных форм ублюдочного социализма), то не может быть и
серьезных претензий к Сталину в этом смысле. Он делал то, что мог и
считал нужным для реализации завещанной ему Марксом и Лениным
идеи. А во что это обошлось стране и народу и к чему в конечном сче­
те привело — это уж другой вопрос. И претензии в этом случае следу­
ет адресовать не только и быть может даже не столько к исполните­
лю, сколь бы плох он ни был, сколько к теории, которую он со свойст­
венной ему энергией и бесчеловечной жестокостью пытался во что бы
то ни стало воплотить в жизнь. В этом смысле хорошо известный
сформулированный А. Барбюсом лозунг 30-х годов «Сталин — это
Ленин сегодня» не слишком противоречит истине.
Так что же сделал Сталин, в чем суть его модели социализма —
единственной известной истории модели реального воплощения в
жизнь марксистского социализма?
Сначала он решил основной вопрос любой революции — вопрос о
власти, что удалось ему на удивление легко (по едва ли не общему
мнению это произошло потому, что его никто из реальных соперни­
ков в борьбе за власть не принимал всерьез, поэтому все легко шли к
нему в союзники для борьбы с более серьезными, как им казалось, со­
перниками). Затем, будучи поддержан одними из соратников Лени­
на, преодолев колебания других и оттеснив от руководства третьих,
продолжая сложное лавирование и интриги, бывшие его стихией,
Сталин ликвидировал нэп и возвратился к практиковавшимся в эпо­
ху военного коммунизма жестким методам преследования собствен­
ников и имущих. Справедливости ради существенно заметить, что
нэп был ликвидирован Сталиным прежде всего потому, что рыночная
стихия препятствовала жесткому волюнтаристскому курсу на энер­
гичную индустриализацию страны. Этот курс был совместим лишь с
командно-административными методами тоталитарного государства.
Больше того, используя в качестве основного метода классический
лозунг «разделяй и властвуй!» и усилив этот лозунг марксистским те­
зисом о классовом антагонизме, Сталин сумел натравить деревен­
скую бедноту на имущих, изгнал из деревни богатых крестьян и
«справных», как их тогда называли, мужиков, а всех оставшихся объ­
единил в колхозы, отдав колхозам и колхозникам конфискованное
при раскулачивании имущество. Несмотря на отдельные проявления
недовольства, даже восстания, которые были решительно подавлены,
24

несмотря на страшный голод, приведший к гибели миллионов в пер­
вые годы после коллективизации, ему вполне удалось осуществить
задуманное.
Сталинская индустриализация как социальный феномен еще
ждет своего исследователя. Воспользовавшись благоприятнейшими
внешними условиями (мировой кризис, в годы которого фирмы гото­
вы были с радостью и почти за бесценок, лишь бы продать и не обанк­
ротиться, снабдить любого заказчика тем, что он пожелает — а ста­
линская индустрия была заказчиком мирового класса, во всяком слу­
чае по масштабам) и накопив первоначальный капитал (для чего,
собственно, и была проведена коллективизация, а все уцелевшие кре­
стьяне посажены на голодный паек, не считая миллионов лишенных
и этого пайка, уморенных голодом), Сталин пустил в ход всю силу
индоктринации и под мощные фанфары лозунгов и призывов к свет­
лому будущему, под все более ощутимые угрозы в адрес сомневаю­
щихся и мешающих взял курс на индустриализацию. Созданное им
тоталитарное государство с невиданным прежде по силе, разветвленности, рвению и эффективности аппаратом насилия обеспечило неиз­
вестный прежде режим крайнего перенапряжения. Под страхом жес­
токой кары за малейшее неповиновение или отступление от режима и
опираясь на не исчезнувшие еще у переживших революцию людей
пламенную веру и созидательный порыв, готовность к самопожертво­
ванию и энтузиазм, Сталин добивался и добился своего: он создал но­
вый по сравнению с капитализмом строй. Этот строй во многом похо­
дил на восточную деспотию и генетически был родственен именно ей,
но в то же время он по ряду основных параметров (отсутствие частной
собственности, свободного рынка и частной эксплуатации, жесткая
диктатура победившего революционного класса и т. п.) напоминал то,
что имела в виду теория марксизма. Этот строй и был после индуст­
риализации во второй половине 30-х гг. торжественно наименован со­
циализмом. И право же, у нас нет серьезных фактических оснований
сомневаться в резонности такого названия. Сталин создал то, что хо­
тел создать. В России было построено то, что можно было при задан­
ных параметрах построить. А коль скоро все это строилось по опреде­
ленному теоретическому эскизу с постояной ориентацией на теорию,
то трудно согласиться с теми, кто и сегодня еще старается не видеть
того, что именно построенное Сталиным и было социализмом. Что
иным социализм марксистского типа в условиях неевропейского об­
щества и быть не мог.
Это было государство тоталитарного типа со всеобъемлющей ма­
шиной подавления и с огромным бюрократическим аппаратом адми­
нистрации. Государство, целиком подчинившее себе не только от­
дельного человека, но и общество в целом, со всеми его социальными
группами и корпорациями, чего не могло добиться ни одно восточное
традиционное государство типа деспотии. В этом смысле было достиг­
нуто новое качество, было создано такое государство, которое вдохно­
вило Замятина и Оруэлла на создание ими их мрачных антиутопий. Я
25

бы сказал, что свершившееся следует воспринимать как торжество
величайшего парадокса истории: силой обстоятельств общественный
строй, в теории принципиально противостоявший государству как
орудию власти и инструменту насилия, рассматривавшийся как ска­
чок к абсолютной свободе человека, на практике стал основой тотали­
тарного государства, равного которому не знала история. От имени
абсолютной свободы теоретического будущего человек в этом госу­
дарстве был низведен до уровня запуганного и молчащего, на все со­
глашающегося и не смеющего перечить властям, отчужденного от
производства и лишенного имущества подневольного труженика.
Но, как бы то ни было, строй был создан. И нормально функциоФнировать он мог лишь в условиях экстремального режима, что Ста­
лин сознавал очень хорошо. Он далеко не случайно все время держал
общество не просто в состоянии производственного перенапряжения,
но и в состоянии страха, искал и находил врагов, уничтожал то од­
них, то других, не исключая никого, в том числе и ближайших своих
помощников. Война на время ослабила этот его кровавый импульс —
крови и перенапряжения было достаточно и без искусственного на­
гнетания. Но стоило войне благополучно завершиться, а победивше­
му и надеявшемуся на лучшее послевоенное будущее народу несколь­
ко расслабиться, как сразу же последовали новые репрессии, стали
выискиваться и наказываться все новые враги.
Почему нужна была ситуация стресса? Дело объясняется доста­
точно просто. То, что ныне обычно именуют командно-администра­
тивной системой и что на деле генетически восходит к классическому
государственному ("азиатскому") способу производства, испокон ве­
ков господствовавшему в неевропейских обществах, есть особая фор­
ма управления хозяйством, гарантирующая простое воспроизводство
при некоторых обязательных условиях. Одним из таких условий было
существование рынка и умеренно развитой частной собственности,
лишенной прав и гарантий, подконтрольной государству и аппарату
администрации, но все же реально существующей. Это не была част­
ная собственность европейского антично-капиталистического типа
или типа той, что была характерной для средневековых европейских
городов. Это была урезанная, ублюдочная, кастрированная частная
собственность, но все же именно частная собственность, игравшая в
экономике сколько-нибудь развитого неевропейского докапиталисти­
ческого общества важную, даже жизненно важную роль, которую
можно уподобить роли кровеносной системы для живого организма.
Пусть эта система слабо функционирует и недостаточна для экономи­
ческого процветания, для расширенного воспроизводства. Но она га­
рантирует жизнеспособность организма. Только нормальную жизне­
способность, простое воспроизводство, не более того! Сталину же бы­
ло нужно расширенное воспроизводство, причем осуществляемое
максимально быстрыми темпами, пусть даже ценой жизни поколения
или двух. Для этого структура такого рода не подходила. Нужна была
иная, тоталитарная по своей сути. Ее-то Сталин и создал. Однако,
26

ликвидировав рынок даже в его ублюдочной (неповской) форме, Ста­
лин нарушил жизнеспособность социального организма, который без
рынка довольно быстро должен был задохнуться в конвульсиях.
Единственное лекарство, которое может в этом случае помочь (не вы­
лечить, но компенсировать процесс) — это сверхперенапряжение, ко­
торое одно только способно побудить общество ценой отчаянных уси­
лий существовать в аномальном режиме. Вот такого рода аномальный
режим и создается в рамках сталинской модели социализма.
Но аномальный режим, как всякая аномалия, не может существо­
вать долго. Для страны срок его существования обычно не превышает
срока жизни, точнее — власти того, кто создал этот режим и является
его символом. Но что дальше? Обратимся к судьбам России, или вер­
нее, СССР после Сталина.
Сталинская модель социализма после Сталина
Разжигая дух ненависти, прежде всего классовой, апеллируя к аг­
рессивным инстинктам умело подогретой и индоктринированной им
толпы, Сталин добивался того самого сплочения и «морально-полити­
ческого единства», которое одно только и могло помочь ему поддер­
живать ситуацию сверхперенапряжения и своего рода религиозного
экстаза, фанатичной веры в возможность быстрого достижения обе­
щанного теорией светлого будущего. Неслыханная власть Сталина
держалась на двух основах — на доктрине, т. е. преданности индокт­
ринированной массы идеям марксистского социализма, и на аппарате
насилия и страха. Доктрина, которая на массовом своем уровне (да и
не только на массовом, впрочем) выступала в функции религии, без­
оглядной фанатичной веры, во имя которой следовало безжалостно
уничтожать противников и сомневающихся, создавала идейную осно­
ву его власти: репрессивный аппарат — институциональную. Обе эти
основы обеспечивали сверхперенапряжение и, как упоминалось, вы­
ступали в функции своего рода искусственного кровообращения, не
дававшего структуре задохнуться в конвульсиях. Вот почему ценой
жизни не жалевшего себя и работавшего на износ поколения Сталин
сумел форсировать в общем и целом желательные для страны переме­
ны. Я имею в виду индустриализацию, развитие городов и городской
культуры, включая современную систему образования и науки.
Отстраняясь от дискуссий на тему, можно ли было бы добиться
всего этого без сталинизма (мировая практика убедительно подтвер­
ждает подобную возможность), стоит все же признать, что при Ста­
лине все это было сделано достаточно быстро. Другое дело, какого ка­
чества и какой ценой. И совсем иной, в некотором смысле новый воп­
рос, — насколько прочным оказалось построенное на крови десятков
миллионов здание нового общества. И почему это здание оказалось
непрочным. Вот здесь мы и подходим к роковой не только для сталин­
ской модели, но и теории в целом проблеме оптимальных вариантов и
вообще возможных режимов существования структуры, созданной в
27

соответствии с чертежами теории, исходным пунктом которой было
пусть временное, но лишение людей свободы, пусть временное и во
имя благих целей, но навязывание обществу насильственной дикта­
туры и кровавого террора. Какова плата за такой путь? Стоит ли ов­
чинка выделки?
Сначала снова обратимся к экономике. Успехи страны при Стали­
не выглядели в этом плане впечатляюще. Соединенные воедино, индоктринация и страх сделали свое дело. Одни безоглядно верили в
идею и с энтузиазмом фанатиков отдавали всего себя на алтарь строи­
тельства нового общества, вынужденно, а то и почти охотно довольст­
вуясь при этом нищенской зарплатой, примитивным жильем и скуд­
ным стандартом повседневного потребления. Другие становились
жертвами репрессий и насилия (это касается не только заключенных,
но и практически всей деревни) и работали из-под палки, но при этом
тоже что-то производили. И как ни непродуктивен труд раба, он —
если раба не жалеть и высасывать из него сразу как можно больше —
тоже, оказывается, способен быть рентабельным. Отсюда и результа­
ты, о которых уже шла речь. Нельзя, однако, забывать, что в основе
этих результатов было сверхперенапряжение. Была работа поколения
на износ. Была, наконец, святая вера в светлое будущее, была надеж­
да на скорую отдачу — недаром повсюду висели лозунги о коммуниз­
ме.
После Сталина все стало меняться. Во-первых, люди узнали прав­
ду. Пусть далеко не всю, но все же страшную. И хотя процесс деста­
линизации был вскоре приостановлен именно из-за опасений прича­
стных к злодеяниям режима верхов, резонно видевших угрозу своей
власти и всей структуре от того, что миру станет известна цена ста­
линских достижений, он все же сделал свое дело. Поколение первых
строителей социализма приостановилось и задумалось. Новое поколе­
ние стало быстро терять веру в идеалы отцов. И хотя в противовес
этому еще при Хрущеве и с большей силой при Брежневе возобнови­
лись, пусть во много более слабой форме, и репрессии против недо­
вольных (людей уже не убивали, лишь изолировали от общества, по­
рой весьма надолго), восстановить сталинскую модель в ее первона­
чальной форме было уже невозможно. Процесс распада сталинизма
можно было задержать, что и делалось всеми силами, но остановить
было невозможно просто потому, что ослабли основы, на которых
зиждилось всесилие Сталина. Ослабла вера. Ушел в прошлое фана­
тизм, который вынужден был столкнуться с правдой (символом ее
стали рассказы очевидцев лагерного мира, высшей точкой — литера­
турные и публицистические труды Солженицына) и не выдержал
этой очной ставки. Индоктринация стремилась как-то залатать ды­
ры — но при этом возникал феномен тришкина кафтана, не более то­
го. Нового создать было невозможно. В стране медленно, но неуклон­
но формировалась обстановка духовного вакуума, а вслед за ней —
бездуховности, неверия, упадка нравственности, духовной деграда­
ции. И как противодействие этому — движение социального проте28

ста, духовного возрождения под новыми, противостоящими доктрине
лозунгами свободы,прав человека, горделивого противодействия все-,
сильной власти.
■
Во-вторых, в тесной связи с только что описанным процессом,
стал исчезать страх. Перестало выполнять свою привычную функцию
насилие. Конечно, сформировавшийся при Сталине аппарат власти
продолжал функционировать — но как бы в несколько ином режиме.
Никто всерьез не внимал его настоятельным призывам улучшить, ус­
корить, добиться, выполнить. Напротив, возникали и годами отраба­
тывались различного рода бюрократические увертки, позволявшие не
выполнять, не добиваться, не переутруждаться, но все же считаться
как бы выполнившими, сделавшими дело. Перестав бояться за свою
жизнь, — что при Сталине было для нее едва ли не решающим стиму­
лом к активным и результативным действиям, — мощная и все уве­
личивавшаяся численно административная бюрократия стала неуп­
равляемым аппаратом неэффективной власти, действовавшим уже по
новым, отличным от сталинских времен законам. Началась стагна­
ция. Вначале экономика по инерции продолжала эффективно функ­
ционировать, даже перестраиваться в соответствии с требованиями
времени и достигать определенных успехов, особенно в военной сфе­
ре. Однако упадок сталинских основ быстро делал свое дело. Креп­
чавшая и уверенная в собственной безнаказанности бюрократия быс­
тро усваивала столь выгодные для нее нормы коллективной безответ­
ственности и переносила новые правила игры на страну в целом.
Экономика стала буксовать и отставать. Многократные попытки от­
ремонтировать ее успеха не имели. Стало вполне очевидным, что
нормально функционировать построенная на принуждении и насилии
экономика может лишь недолгое время, когда абсолютно господству­
ют принуждение и насилие. Коль скоро сверхперенапряжение ухо­
дит, созданная для этого режима экономика оказывается не просто
неэффективной, но структурно несостоятельной.
И добро бы речь шла только об экономике, хотя важность ее в со­
временном мире вне сомнения. В аналогичном , а в некотором смысле
в еще худшем состоянии оказались и все остальные сферы жизни об­
щества, будь то социальная политика, культура, здравоохранение,
просвещение, социальное обеспечение, жилищное строительство и
т. д. и т. п. Всюду стали действовать одни и те же закономерности. Ог­
ромный бюрократический аппарат мешает нормальным связям меж­
ду людьми и становится гигантским паразитом, высасывающим все
жизненные соки из общества и жиреющим за его счет. Неэффектив­
ность труда на устаревающих предприятиях в условиях неразумно
организованного хозяйства, незнакомого с действием экономических
стимулов, но страдающего от безответственного регулирования свер­
ху, ведет к упадку его производительности и соответственно к сниже­
нию реального заработка. Снижение заработков, даже если оно воз­
мещается с помощью эмиссии денег, ведет к дезорганизации хозяйст­
ва и к последующему нежеланию хорошо трудиться на устарелом
29

оборудовании за гроши, на которые к тому же нечего купить, ибо в
стране быстро создается обстановка дефицита. Дефицит рождается не
столько из-за отсутствия хороших товаров и ориентации на вал (хотя
это и играет большую роль), сколько из-за общего дисбаланса в эко­
номических связях и, главное, из-за внутренних пороков системы,
которые со временем становятся все обнаженней и очевиднее.
На основе дефицита возникает черный рынок. Теневая экономика
становится не только экономически обусловленной, но и жизненно
необходимой для социализма. Без нее как без кровеносной системы
он уже не может существовать, ибо больше нет альтернативы, позво­
лявшей это при Сталине. Но теневая экономика — это не рынок, ско­
рей своего рода антирынок. Любой рынок от капиталистического до
ублюдочного традиционного восточного был бы неоценимым благом
по сравнению с тем, что стала представлять собой теневая экономика
j в нашей стране. Она не просто изуродовала все ценности, сделав веI щи главным в жизни большинства населения. Она не только привела
к моральному упадку, породив погоню за дефицитом и готовность
продаваться во имя этого. Она сделала возникшую в связи со всем
этим коррупцию едва ли не основной формой взаимоотношений меж­
ду людьми. Рухнули не только идеалы времен сталинизма. Рухнули
вообще все человеческие духовные ценности. Все можно достать — но
заплати за это. Всего можно добиться — но дай соответствующий эк­
вивалент. Дух продажного и к тому же официально запрещенного, но
фактически абсолютно везде господствующего торгашества (вспом­
ним оруэлловское двоемыслие!) охватил всю страну. Стало прода­
ваться практически все, вплоть до самых высокопоставленных деяте­
лей. Произошло естественное сращивание быстро разбухшего в под­
ходящей для этого среде организованного преступного мира с
административным аппаратом. Возник неслыханный феномен полубандитской структуры, захватившей в сферу своего полного господ­
ства не только целые республики и отрасли хозяйства или сферы дея­
тельности, но фактически все, включая и аппарат охраны порядка.
Страна быстрыми шагами шла к катастрофе. Нужны были радикаль­
ные меры. Нужны были решительные перемены. Но что нужно было
менять? И как? К чему стремиться?
Еще недавно ответ на это был весьма бодрым: больше демократии,
больше социализма! Что касается демократии, все понятно. Это как
раз та самая свобода, те самые права человека, то самое народовла­
стие, которых и духу не было при Сталине.
Но как насчет социализма? Одно дело — немарксистский социа­
лизм европейской социал-демократии. Он вполне гармонично сочета­
ется с капитализмом и, делая акцент на защиту социальных прав лю­
дей, на социальные гарантии малоимущим и тем более неимущим,
добивается посредством различного рода легальных мер (в частности,
системы налогов, государственных выплат и гарантий, дотаций и
т. п.) немалых успехов, что можно видеть, в частности, на примере
Швеции и Австрии, где социал-демократы стоят у власти вот уже
30

много десятилетий. Такой социализм не только совместим с демокра­
тией, гражданским обществом и правовым государством (не говоря
уже еще раз о свободном рынке и частной собственности), но и явля­
ется их интегральной частью. Он вписывается в капитализм и именно
потому его столь люто ненавидел Сталин, который был готов в 1933 г.
предпочесть союзу немецких коммунистов с социал-демократами
приход к власти Гитлера. И совсем другое — наш марксистско-ле­
нинский, а в общем-то сталинский социализм, который пытаются
лишь очистить от некоторых сталинских пятен. Есть ли что-нибудь
третье? Что говорит историческая практика по этому поводу?
«Реальный» социализм вне СССР
Слово «реальный» я употребил для того, чтобы не спутать социа­
листические структуры, о которых теперь пойдет речь, с теми вписы­
вающимися в капитализм (и потому в некотором смысле не вполне
«реальными») социал-демократическими государствами, о которых
выше упоминалось. Как легко догадаться, речь теперь пойдет о стра­
нах социализма, возникших в послевоенном мире, частично уже по­
сле смерти Сталина, практически во всех странах света, вплоть до
Африки и Америки. При этом стоит заведомо оставить в стороне стра­
ны Восточной Европы, где послевоенный социализм сталинского типа
был результатом не добровольного выбора, а стечения обстоятельств.
Иное дело — группа стран Азии, в которых нашей армии не было, а
также африканские страны, строящие социализм, или Куба. Здесь,
если и не всегда можно вести речь о свободном выборе пути развития
и политической ориентации (те, кто ныне строит или пытается стро­
ить социализм, приходили к власти обычно в результате насильствен­
ных действия, будь то народное движение, партизанские войны или
военные перевороты), то во всяком случае нет оснований говорить о
заметном давлении извне. Из этой группы стран, в общем-то стран
одной категории — слаборазвитых и экономически отсталых — целе­
сообразно выделить одну, а именно Китай. Китай в послевоенное вре­
мя в наиболее чистом виде повторил русский социалистический экс­
перимент. Опираясь на ту же марксистскую социалистическую тео­
рию, компартия Китая использовала кризисную ситуацию в стране и
нацелила возглавленную ею массу недовольных на революционный
переворот. Успешное осуществление задуманного привело коммуни­
стов к власти хотя и не без помощи СССР, но все же и без чьего-либо
заметного внешнего вмешательства или хотя бы давления.
Итак, несколько слов о Китае. В отличие от России, чей историче­
ский путь лежал как бы посредине между Востоком и Западном, Ки­
тай издревле был классическим эталоном «азиатского», т. е. государ­
ственного способа производства.
В XIX в. после открытия Китая для европейской колониальной
экспансии в результате так называемых «опиумных войн», империя
шла к упадку. Упадок власти, совпавший с эпохой «пробуждения
31

Азии», привел к реформам и революциям, в огне которых Китай стал
сильно изменяться. Рухнула империя с веками отлаженной системой
власти. Стали прививаться элементы европейского политического по­
рядка и цивилизационной культуры. Казалось, вот она, наконец,
предсказанная Марксом Republique Chinoise. Но все было много
сложней. Европейские институты вызвали сопротивление традиции,
проявлявшееся в разных формах, от восстания ориентировавшихся на
л • мистические заклинания ихэтуаней в начале XX в. до мощного на­
родного движения в середине века, на гребне которого, собственно, и
пришла к власти китайская компартия.
Перед КПК встала нелегкая проблема выбора не столько даже пу­
ти (он был предопределен доктриной), сколько способов и методов до­
стижения желаемого. Как оказалось, проблема могла быть решена
удивительно просто: то, что создавалось тысячелетиями, удивительно
гармонично вписалось в рамки сталинской модели социализма, на па­
раметры которой вынужденно — но и охотно, с внутренней готовно­
стью — ориентировались как на единственно возможный реально су­
ществующий вариант осуществления марксистского социализма все
страны, избравшие социалистический путь, в том числе и Китай. Ме­
сто конфуцианства занял маоизм, вариант сталинизма. Реализовыва­
ли марксистские социалистические идеи в их маоистской интерпрета­
ции партийные функционеры-ганьбу, место и роль которых в системе
все того же исстари существовавшего в Китае государственного спосо­
ба производства были функционально аналогичны тому, что прежде
занимали чиновники и шэныпи. Естественно, что в новой структуре
управители-ганьбу быстро превратились в нечто вроде господствую­
щего класса. Но было и нечто новое: Мао в строгом соответствии с ду­
хом и буквой доктрины, упразднил частную собственность и связан­
ные с нею рыночные отношения. Собственно, именно в этом он резон­
но, — как и Сталин, — видел квинтэссенцию марксизма. И, кроме
того, именно это позволяло взять курс на активизацию командно-ад­
министративной системы, доведение ее до уровня тоталитаризма с
тем, чтобы обеспечить расширенное воспроизводство, ускоренное ин­
дустриальное развите страны за счет все того же апробированного
Сталиным сверхперенапряжения предназначенного на износ поколе­
ния. Это коснулось прежде всего сотен миллионов крестьян, которые
были лишены своей земли и объединены в гигантские коммуны, со­
зданные по образу сталинских колхозов. Сразу же после этого в
1958 г. в стране исчезли рынки, все стало централизованно распреде­
ляться, чем Китай начал напоминать, особенно в годы культурной ре­
волюции (после 1966 г.), Россию времен военного коммунизма.
Результаты сказались достаточно быстро. Те же приемы (конфи­
скация имущества, ликвидация враждебных классов, закрытие рын­
ка) , та же ситуация сверхперенапряжения («три года тяжелого гру­
да — десять тысяч лет счастья» — главный лозунг времен «большого
скачка» 1958 г.) и тот же результат: катастрофа. Никто не считал,
сколько миллионов жизней унесли грандиозные социальные экспери32

менты Мао. Но счет шел, как и во времена Сталина, именно на мил­
лионы, если даже не на десятки миллионов. Если прибавить к этому
массовые репрессии времен культурной революции и бесчинство хунвэйбинов, то картина станет до предела знакомой: крайнее перенап­
ряжение и массовые репрессии с непрекращающейся индоктринацией
во имя великой цели, светлого будущего.
Откуда, за счет чего столь поразительное сходство? Мао, как и
Сталин, был марксистским социалистом, т. е. убежденно верил в же­
лезную необходимость насильственной диктатуры, кровавого террора
во имя светлых целей, полного и безжалостного подавления имущих
классов, а вместе с ними — и частной собственности, связанного с
нею рыночного хозяйства еврокапиталистического и даже староки­
тайского типа, да и вообще материального интереса, который должен
был быть вытеснен преданностью доктрине, идейным убеждением,
революционным фанатизмом. Колоссальным перенапряжением он,
как и Сталин, сумел добиться некоторых успехов: заложил, с по­
мощью СССР, основы индустриализации, резко усилил государствен­
ный сектор хозяйства. Но все это он делал еще более последователь­
но, чем Сталин. Точнее, дисциплинированность веками воспитанного
в духе покорности власти китайского социума была выше той, с кото- »
рой имел дело Сталин. Это привело к тому, что Мао шел в тупик бо­
лее быстрыми темпами, нежели то было у нас. Лишенный рынка соц­
иум задыхался к конвульсиях — Мао гасил их кровопусканиями и
очередным экспериментом с перенапряжением. Он даже официально
заявлял, что кровопускания типа большого скачка или культурной
революции полезны и что их надлежит осуществлять регулярно раз в
6—8 лет.
Если рассматривать маоистский Китай как своего рода гигантский
контрольный эксперимент, осуществленный историей, то следует
признать убедительность результатов. Они в принципе те же, что и в
первом случае, а в некотором смысле еще более наглядны и показа­
тельны. В сходных обстоятельствах (великая революция и грандиоз­
ная революционная война с официально декларированными целями
радикального социального переустройства) на аналогичной структур­
ной основе достигаются не только вполне сопоставимые, но порой
сходные до мелочей результаты. И это при всем том, что цивилизационно Россия и Китай весьма несхожи, как различны и их историче­
ские судьбы, генеральные ценностные и иные ориентации населения,
да и многое другое. Стало быть, речь идет о некоей закономерности.
Возьмем и еще один аспект проблемы, в свете нашего анализа весьма
немаловажный. Речь о личности вождя.
Мао взял за основу сталинскую модель социализма — у него не
было выбора. Он соответственно и стал как бы вторым Сталиным, хо­
тя и оставался при этом Мао, т. е. человеком по характеру отнюдь не .
жестоким и коварным, а напротив, даже немного лириком, писавшим
стихи в классическом китайском стиле. Но социологически, с точки
зрения поставленных перед ним доктриной исторических задач, он
3 — 262

33

оказался двойником Сталина. Жизнь требовала от него жестокости —
и он становился жестоким, без колебаний жертвовавшим миллиона­
ми во имя светлого будущего. Правда, он не уничтожил физически
близких к нему людей, соратников и соперников, — хотя кое-что сде­
лал и в этом смысле. Но от этих деталей суть не изменяется. Мао, как
и Сталин, не мог не создавать врагов и не бороться с ними, ибо имен­
но этого требовали от него как теория, так и санкционированные ею
методы достижения цели. Врагами же у него, как и у Сталина, были
все несогласные и сомневающиеся, все не вполне надежные.
Итак, сталинская модель марксова социализма — не случайность
истории. Скорей закономерность. Если мы вспомним, что кроме
СССР и КНР в мире были и есть еще несколько стран, шедших ана­
логичным путем и имевших, даже имеющих аналогичных Сталину и
Мао лидеров, пусть в силу обстоятельств несколько меньших масшта­
бов, но при этом не меньших реальных возможностей, во всяком слу­
чае в пределах своих стран, структура которых, как правило, анало­
гична тому, что было типичным для всех неевропейских обществ,
включая Россию и Китай, — то вывод станет еще более обоснован­
ным. Перед нами не просто досадные искажения великой идеи или
злоупотребления причастных к власти недобросовестных людей. Пе­
ред нами четкие закономерности определенной системы — системы
социализма. Того самого марксова социализма, доктринальные пара­
метры которого, столь гармонично наложившись на традиционную
командно-административную структуру обществ неевропейского ти­
па, привели к результатам, прямо противоположным тому, о чем
мечтал в свое время формулировавший эти параметры и не внимав­
ший предостережениям в связи с этим Маркс.
Очень показательна в этом смысле оценка социалистического
прошлого Чехословакии ее новым президентом В. Гавелом весной
1990 г. «Даже удивительно, что удалось столько натворить всего за
42 года. Нашим воздухом нельзя дышать, нашу воду нельзя пить.
Рождаются больные дети, так как родители вместо кислорода ды­
шат серой, вместо воды пьют нефть с хлором. Мы разрушили или
запустили прекрасные города и села. Покрыли страну крольчатни• коми, в которых нельзя жить, можно только спать и смотреть
телевизор. Умирают наши леса. Десятки тысяч людей работают
ради того, чтобы жить все хуже. Крупнейшие машиностроитель­
ные заводы зарабатывают не деньги, а долги. Через несколько де­
сятков лет наша земля перестанет родить. Наша экономика во
главе таблицы тех, кто зря расходует энергию. Наши деньги — не
деньги, за них ничего не купить в двух километрах за Шумавой.
Большинство больниц не выполняет своей миссии, а тысячи врачей
половину времени заполняю т бумаги, которые после них никто не
читает. М иллионы людей делают бессмысленную работу. Наши
студенты не ездят летом по Европе, не знают языков, не узнали,
кто такой Шекспир, потому что должны были изучать, что ком­
мунизм являет ся вершиной истории мира» (см. «Известия», 1990,
34

N 104 от 13.4). Не правда ли, все очень знакомо? И если бы наш пре­
зидент не был коммунистом, он имел бы все основания сказать сло­
во в слово то же самое, кроме разве что третьестепенных деталей.
Это не единственный случай такого рода в истории. Благими на­
мерениями, как недаром говорится, вымощена дорога в ад. Но наш
случай особый, ибо дело здесь не ограничилось благими пожелания­
ми. Последователи доктрины, объявив ее научной истиной, не только
сделали на этом основании вывод о чуть ли не провиденциально обус­
ловленной обязательности для всего человечества идти по пути соци­
ализма марксова типа, но сочли своим святым долгом, своим благоде­
янием по отношению к непросвещенному или не желающему идти по
пути социализма человечеству навязать ему этот путь. И сделать это
как можно скорей, при первом же удобном случае, не останавливаясь
перед такими частностями, как скажем, отсталость страны. Больше
того, именно этот фактор — вопреки настояниям самого Маркса —
стал со временем чем-то вроде благоприятствующего обстоятельства:
легче сломать хребет капиталистическому рынку и свободной част­
ной собственности, когда они еще очень слабы, а то и вообще едва
развиты. А что при этом таким же является пролетариат — не беда.
Слабость пролетариата может быть, как показал пример России, ком­
пенсирована силой партии нового типа с ее аппаратом насилия и
мощной индоктринацией.
Логический вывод такого рода сыграл свою роль в судьбах нема­
лого количества стран неевропейского мира, которые во второй
половине нашего века в ходе деколонизации и поиска путей быстро­
го развития обратили внимание на страны социализма и попыта­
лись было следовать их примеру. Легче всего было установить одно­
партийный режим с репрессивной властью и огосударствить эконо­
мику. Но как только это происходило, темпы развития, как
правило, не убыстрялись, а замедлялись. Неудачи вели к тому, что
некоторые из стран, о которых идет речь, сравнительно быстро
сменили путь развития. Другие увеличили собой количество стран,
создавших сталинскую модель социализма или ориентировавшихся
на нее.
Словом, очевидно, что речь в анализе идет и должна идти о систе­
ме социализма в целом. О том, насколько она жизнеспособна, на­
сколько пригодна в качестве альтернативы капитализму и, коль скоро
есть весомые основания говорить о несостоятельности этой обанкро­
тившейся системы, то к чему сводятся органические ее пороки.
Органические пороки системы социализма
Истории известны две основные структуры, характерные для су­
ществования и самовоспроизводства постпервобытных цивилизован­
ных обществ. Одна из них, исторически первая и более примитивная,
возникла из недр первобытности в конкретной форме того самого
3:

35

«азитатского» способа производства, который лучше других был опи­
сан Марксом и суть которогосводится к тому, что производственные и
все иные общественные отношения редуцируются к отношениям ко­
мандного управления и административного подчинения. В общем это
и есть административно-командная система, т. е. типичный способ
организации господства привилегированного меньшинства над гиган­
тским нерассуждающим большинством, обретающим чаще всего об­
лик приниженных бесправных подданных. Структура такого типа ог­
раниченно жизнеспособна. Ограниченность сводится к тому, что она,
во-первых, неспособна к регулярному расширенному воспроизводст­
ву (в лучшем случае — к спорадическому, связанному с импульсив­
ными скачками, вызванными разными причинами либо совокупно­
стью и х), а во-вторых, вообще может существовать лишь при условии
наличия в ней товарных связей и рынка. Пусть эти связи не основаны
на частной собственности в антично-капиталистическом смысле этого
слова (т.е. свободной и неограниченной, огражденной правами и при­
вилегиями) и тем более на рынке свободно конкурирующих товаро­
производителей, но они есть и должны быть.
Вторая структура, антично-капиталистическая, основанная не
просто на развитой частной собственности и неконтролируемом сво­
бодном рынке, а на абсолютном приоритете и тенденции к господству
того и другого, сложилась несколько позже, в эпоху античности, и, в
отличие от командно-административной, характерна была вначале
лишь для ограниченной группы европейских обществ. Только с эпохи
колониальной экспансии эти территориальные рамки изменились как
за счет освоения европейцами новых земель (США, Австралия, Кана­
да и т. п.), так и за счет постепенной трансформации стран неевро­
пейского мира, в которых до того абсолютно господствовала система
командно-административная.
Европейское феодальное средневековье с этой точки зрения было
ареной борьбы между обеими структурами (наследие античности и
• привнесенные германскими племенами «азиатского» типа связи), за­
вершившейся победой второй из них после эпохи Возрождения и осо­
бенно Великих географических открытий. Неевропейское средневе­
ковье, включая русское, о котором уже шла речь, развивалось под
знаком абсолютного преобладания первой, командно-административ­
ной. И хотя в период колониализма она уже трещала под натиском
привнесенной еврепейской рыночно-частнокапиталистической, осно­
ва продолжала сохраняться вплоть до XX в. И на эту основу лег марк­
систский социализм в его сталинской модели, создав тем самым но­
вую систему, которая в принципе отрицала все, что было квинтэссен­
цией европейской антично-капиталистической. Если принять, что
именно свободный рынок и частная собственность были упомянутой
квинтэссенцией, то едва ли будут основания для сомнений в том, что
институциональная, органическая основа новой системы — социали­
стической — могла быть, при всех ее претензиях на новизну и науч­
ность, лишь вариантом старой «азиатской», камандно-администра36

тивной. Именно этим вариантом она и стала, причем вариантом наи­
более жестким, не считающимся с требованиями жизни и потому
внутренне порочным, но тем еще более страшным — особенно для
тех, на ком ставился эксперимент. Больше того, в некоторых отноше­
ниях новая система, наложившись на «азиатскую» командно-админи­
стративную, как бы усугубила, довела до предела, до абсурда ее
принципы. Отсюда и появление в ней органических пороков, которые
быстро сделали ее нежизнеспособной. О каких пороках идет речь?
I.
Отрицая в принципе частную собственность и свободный рынок
с конкуренцией товаропроизводителей (в лучшем случае соглашаясь
смотреть как бы сквозь пальцы на мелкую базарную торговлю), сис­
тема реального социализма заменила то и другое государственной
собственностью с монополией соответствующих ведомств и всесилием
бюрократов-администраторов, материально не связанных напрямую
с результатами их труда, а также привычной для всего традиционного
Востока централизованной редистрибуцией. При этом в отличие от
обычной традиционной «азиатской» структуры здесь огосударствлено
практически все, включая землю и иные средства производства, в
связи с чем и централизованной редистрибуции здесь подлежит не
один лишь избыточный продукт, как то всегда бывало на Востоке, а
все произведенное — за исключением жалких крох типа натуральных
выдач колхозникам и продукта с их мизерного приусадебного участ­
ка. Подобного рода тотальное обобществление, — как то наглядней
всего проявилось в Китае в ходе так называемого «большого скачка» в
1958—59 гг., — оказывается тем более органически порочным для
социума, чем последовательней и полнее оно проводится в жизнь.
Дело в том, что продиктованное стремлением избежать эксплуа­
тации человека человеком (экономическая несвобода по Марксу —
главный вид несвободы) отчуждение человека от собственности с по­
следующим тотальным огосударствлением ведет к отчуждению про­
изводителей и управляющих ими администраторов и от конечных ре­
зультатов их труда. Работникам важно лишь произвести положенное
количество продукции согласно плану — ни в итоговом качестве, ни в
конкурентоспособности произведенного продукта они не заинтересо­
ваны, ибо продукт идет не на рынок, а на государственные склады,
откуда он затем и поставляется потребителю на основе централизо­
ванной редистрибуции и по условным ценам, не имеющим ничего об­
щего ни с ценами свободного рынка, ни с подлинными затратами тру­
да на производство этого продукта. Результат всем хорошо известен:
незаинтересованность способствует снижению качества продукции, а
громоздкая система редистрибуции с ее складами, конторами по снаб­
жению, сбыту и т. п. влечет за собой гигантские потери в виде брака,
порчи, хищений, накопления избыточных неликвидов там, где они не
нужны, и нехватка их там,где без них нельзя обойтись, и т. д. и т. п.
Словом, труд производителя обесценивается, становится непроизво­
дительным. А ведь за счет этого труда необходимо содержать гигант­
ски разбухший аппарат власти, аппарат принуждения и насилия,
37

включая самую большую в мире армию, многочисленные репрессив­
ные органы, бюрократические ведомства и многое-многое другое,
вплоть до бедных стран, избравших социалистический путь и логично
надеющихся на помощь. Мало того, за счет непроизводительного тру­
да работников необходимо сооружать все новые и все более непроиз­
водительные производства, призванные брать количеством, а не ка­
чеством и слабо заинтересованные во внедрении новой и новейшей
технологии, так как это требует огромных затрат и усилий, но эконо­
мически никак не окупается по все тем же уже названным причинам.
Отсюда накопление производств и предприятий, оснащенных уста­
ревшей технологией, производящих второ- и третьесортную продук­
цию и управляемых все увеличивающимися в числе и активно умно­
жающимися дроблением ведомствами.
Неэффективность экономики и несоразмерные затраты на капи­
тальное строительство и содержание постоянно возрастающих непро­
изводительных слоев общества определяют и уровень заработка в
стране социализма. Нищенская средняя зарплата здесь становится
особенно очевидной при сравнении с зарплатой труженика в разви­
тых странах (в среднем эта разница примерно 1:10; но если сопостав­
лять размеры доли национального дохода на душу населения, то по­
рой, как в случае с КНР и Тайванем, она может быть еще в полторадва раза больше). Используя привычные термины и категории
марксистской политэкономии, можно сделать общий вывод, что жи­
вущий при социализме неэксплуатируемый труженик существует в
среднем на уровне на порядок ниже эксплуатируемого в развитой
стране. Иными словами, оказывается, что капиталистическая или
просто рыночно-частнособственническая эксплуатация человека че­
ловеком, все еще являющаяся неким мистическим пугалом для соот­
ветственно воспитанных и индоктринированных людей в странах со­
циализма, экономически намного выгодней и для общества, и для
экономики, и для человека,для самого эксплуатируемого труженика.
Ситуация абсурдна, — но — увы! — реальна. Абсурдность эту видят
ныне все (в кооперативах у нас средний заработок вдвое-втрое выше,
чем на государственных предприятиях), но понять ее могут далеко не
все: мешает социо-психологическая установка (кооперативы — пло­
хо, эксплуатация — плохо, а социализм — это хорошо). Факт экс­
плуатации человека государством, эксплуатации предельно жестокой
и столь же бездарной, с гигантскими потерями, при этом в расчет
обычно не принимается, что опять-таки связано с привычными социо-психологическими стереотипами: государственное — это общее,
это наше, как же можно эксплуатировать самих себя?!
2.
Имманентным органическим пороком системы является то, что
она основана на принуждении и насилии, причем насилии повседнев­
ном, повсеместном, насилии тотальном. Здесь дело не только в том,
что призыв к насилию заложен в фундамент доктрины и считается
своего рода священным и неприкосновенным ее атрибутом. Гораздо
существеннее то, что без насилия эта система действительно не мо-

жет существовать. В этом смысле можно опять-таки говорить о ее
преемственности по отношению к традиционной «азиатской»: коман­
дно-административная структура в принципе не может быть иной,
кроме как основанной на принуждении и насилии. Но столь же хоро­
шо видна и разница, сводящаяся не столько даже к тотальности наси­
лия (в обществах «поголовного рабства» принуждение тоже было «то­
тальным», хотя и несколько иного рода), сколько к формам, средст­
вам и методам, устрашающе-бесчеловечным по характеру.
Поясню свою мысль. В традиционных обществах Востока даже
при наиболее деспотических режимах власть никогда не относилась к
народу в целом как к средству достижения каких-то более высоких
целей. Свою задачу управители видели в том, чтобы наладить и наве­
ки обеспечить стабильное существование, при котором низы исправ­
но бы трудились и за счет своего труда безропотно содержали управи­
телей, не претендуя при этом ни на что сверх им положенного. Разу­
меется, случались чрезвычайные обстоятельства, — кризисы, войны
и др., — когда труженикам приходилось подтягивать пояса, а то и
массами гибнуть от голода или под ударами завоевателей. Но это бы­
ли экстремальные ситуации. Социализм отличается от обычной ко­
мандно-административной системы традционного общества тем, что
здесь экстремальность возведена в норму. Люди все время должны
приносить себя в жертву и быть готовыми отдать все, включая и свою
жизнь, во имя интересов государства. К этому, собственно, сводится
то самое сверхперенапряжение, о котором уже шла речь.
Но как было его достичь? В общем то, как оказалось, это дело не­
хитрое. Мировая мысль еще в древности устами знаменитого древне­
китайского реформатора Шан Яна сформулировала задачу так: «Сла- *
бый народ — сильное государство». Ослабить народ — значит усилить
власть и в конечном счете достичь поставленной власть имущими це­
ли. Едва ли Сталин слышал что-либо о Шан Яне. Но он, как и Ленин,
без Шан Яна вполне уловил суть идеи, которая напрашивалась сама
собой: сверхзадача, конечная цель доктрины марксизма — главное;
народ же российский — средство достижения этой великой цели. Но
народ может не понять этого. Он может сопротивляться. Стало быть,
главная тактическая задача — сломить его сопротивление и заставить
следовать по предложенному властями и освященному доктриной ве­
ликому пути.
Итак, необходимо ослабить народ. Что имеется в виду? Отчужде­
ние людей от собственности и от результатов их труда было первым и
главным шагом на пути к их ослаблению. Но этого было мало. Нужно
было ослабить их организационно и духовно, т. е. лишить опоры в об­
ществе, в среде других: соседей, близких, сослуживцев, а также в
идеях, вере, устремлениях, жизненных ценностях, целях и установ­
ках.
«Азиатские» общества организационно держались на сравнитель­
но ограниченном аппарате управления (большего они экономически
бы не вынесли), но зато этот аппарат опирался на многочисленные
39

самоуправляющиеся социальные корпорации (семья, клан, секта, ка­
ста, цех, землячество, община и т. п.), веками почти неизменно су­
ществовавшие в исторически сложившейся форме в соответствии с
господствовавшими религиозно-культурными цивилизационными
традициями. Власти обычно не только не вмешивались в эти формы и
традиции, но ревниво сохраняли то и другое, резонно видя в этом
опору стабильности режима и социума в целом. Вождям социалисти­
ческого государства нужно было иное. Они не могли допустить тради­
ционного господства отсталых и чуждых марксизму идей и традиций
и вовсе не желали сохранения независимых и неподконтрольных вла­
сти социальных организаций. Как и в сфере экономики, в этом — в
сфере социально-административной и интеллектуально-духовной,
культурно-ценностной — они пошли дальше, вразрез с веками освя­
щенной привычной «азиатской» нормой существования командно-ад­
министративной системы.
Как хорошо известно, все неподконтрольные властям социальные
корпорации, вплоть до семьи, были либо разрушены и уничтожены,
либо основательно подорваны изнутри. В пропаганде и художествен­
ной литературе активно поощрялось доносительство и предательство
своих, близких, во имя блага системы, государства. Символом этой
цели стал незабвенный и хорошо знакомый старшему поколению
Павлик Морозов, чье имя до наших дней носят еще некоторые улицы
и детские учреждения нашей страны. Я уж не говорю о том, что в слу­
чае активных преследований, арестов и последующих репрессий от
«врага народа» принуждали отказываться его родных и близких, а
«недоносительство» (ты должен был знать, что рядом с тобой «враг»
или «шпион») каралось по всей строгости жестокого бесчеловечного
закона. Социально-административное принуждение при этом тесно
увязывалось с доктринально-духовным, культурно-ценностным. Ги­
гантский и до мелочей отработанный аппарат пропаганды не только
оглушал людей каждодневной целенаправленной индоктринацией,
но и опустошал их мозги, лишал возможности самостоятельно ду­
мать, разрушал в их сознании привычные социо-культурные ценно­
сти, ломал устоявшиеся традиции, представлял в извращенном свете
веками незыблемые институты, как например церковь, — словом, ак­
тивно перевоспитывал человека, превращал его в нечто новое, в «гомо советикус», как это не без ехидства именовалось в специальных
исследованиях зарубежных советологов.
И люди, хотя и не без сильного внутреннего сопротивления, изме­
нялись. Вынуждены были изменяться, ибо были поставлены в соот­
ветствующие условия существования. Среди них были и активно ве­
рующие (я имею в виду веру в идеи марксизма, коммунизма), кото­
рые жестче других влияли на остальных, принуждая их или действуя
личным примером. Но таких в любом обществе и всегда менынинст' во, по некоторым подсчетам — около 15 % . Остальные приспосаблива­
лись к ситуации, причем приспосабливавшиеся энергичнее других и
проявлявшие при этом большую беспринципность и безнравствен­
40

ность поощрялись и вознаграждались, делали карьеру и вливались в
ряды разбухавшего аппарата власти. Тем самым открывался широкий
простор для вливания в социально-административные верхи бесприн­
ципной посредственности, которая достаточно быстро стала там абсо­
лютно господствовать, вначале потеснив, а позже, после репрессий
30-х гг., и вовсе вытеснив бывшую интеллектуальную элиту марксиз­
ма и большевизма. И что поразительно! Партия этого как бы и не за­
метила, а власти были даже довольны: с послушными и нерассуждаю­
щими посредственностями в качестве подчиненных любому высокому
начальнику было легче работать. В свою очередь и послушный аппа­
рат охотно и умело приспосабливался к потребностям высокого на­
чальства и подавал факты так, чтобы это было приятно начальствую­
щему уху и глазу.
Эта далеко не безобидная махинация, ставшая у нас повседнев­
ной нормой, тоже является одним из неискоренимых органических
пороков институционализировавшейся системы. Желаемое выдается
за действительное, неприглядная действительность искусно подгоня­
ется под желаемый и долженствующий быть по духу доктрины эта­
лон. Власти привыкают видеть в жизни то, что должно было бы в ней
быть, и в упор не замечать того, чего в ней быть не должно. И не толь­
ко привыкают сами, но и заставляют посредством мощной повседнев­
ной целенаправленной идеологической индоктринации поверить в
это же всех остальных. Создается ситуация кривых зеркал или вол­
шебных искажающих реальность очков, которые принудительно дол­
жны были носить все. Здесь, в этом пункте, от принуждения и наси­
лия как внутренней сути системы и от бесчеловечности, умелого ос­
лабления народа, оболванивания его целенаправленной идеоло­
гической индоктринацией, от поощрения усердствующей бесприн­
ципной посредственности как форм и следствий абсолютного господ­
ства тотального насилия мы вплотную подходим к еще одному, треть­
ему, по нашему счету, важнейшему органическому пороку систе­
мы — к ее безнравственности, «двоемыслию».
3.
Система вынуждает каждого быть безнравственным, бессовест­
ным. Нравственно то, что служит делу пролетариата и, как следст­
вие, олицетворяющей это дело политике государства. А так как пол­
итика имеет неотъемлемое от нее свойство время от времени изме­
няться, вместе с ней обязаны изменяться и нравственные установки.
Нет нравственности вообще — есть классовая нравственность. Нет со­
вести вообще — она тоже может быть лишь классовой. И если во имя
интересов класса — как их сегодня формулируют власти — нужно
вполне сознательно уничтожать слой за слоем, группу за группой не­
винных и безоружных людей (бывших дворян, духовенство, офице­
ров, казаков, зажиточных крестьян или просто случайно задержан­
ных ЧК, ОГПУ, НКВД, КГБ людей, выдаваемых за «врагов» и «шпи­
онов») — их, не колеблясь, уничтожает. Больше того, втягивают в
этот безжалостный процесс уничтожения невинных, включая жен­
щин, стариков и детей, буквально всех, опять-таки под страхом стро­
41

гого наказания (кто захочет завтра оказаться «врагом народа»?). От
этого липкого и далеко не безосновательного всеобщего страха — пре­
дательство, доносы, потеря человеком чести и достоинства (если они
у него были и осознавались им ), а вместе с ними потеря нравственно­
го ориентира, потеря совести, потеря самого себя.
Разумеется, система энергично стремилась возместить эти потери
очередной порцией идеологической индоктринации, новой ценност­
ной ориентацией. Создавая «гомо советикус», она имела в виду пре­
вратить всех в активных борцов за новый строй и мистическое свет­
лое будущее. Не имея альтернативы и будучи припертыми к стенке,
люди вынуждены были соглашаться на предлагаемые им новые цен­
ности, сознательно и громко исповедовать их, учить им с малолетства
своих детей (впрочем, об этом более всего заботилась официальная
система воспитания подрастающего поколения и ее институты, начи­
ная со школы и организаций типа октябрят, пионеров, комсомола).
Подрастающее поколение, воспитанное с детства в новом духе, обыч­
но стопроцентно и вполне искренне верило всему тому, чему их учи­
ли и что им внушали. Но подрастая и начиная осмысливать жизнь са­
мостоятельно, молодые — во всяком случае многие из них — видели
несоответствие реальности лозунгам, суровой истины жизни лживым
тезисам официальной пропаганды. Видели и порой готовы были про­
тестовать. Но тут-то и выходили на передний план жесткие механиз­
мы принуждения, запугивания, подкупа успешной карьерой и по­
вседневной индоктринации в духе упомянутого уже ^двоемыслия». И
все эти механизмы в целом до поры до времени достаточно успешно
срабатывали, хотя и со все уменьшающейся результативностью.
Как конкретно работали эти механизмы? Что касается запугива­
ния принуждения, подкупа — об этом частично уже было сказано.
Можно добавить к сказанному, что если человек недовольный, сомне­
вающийся и тем более бунтующий просто уничтожался системой,
изолировался ею от общества в застенках ГУЛАГа (куда, к слову, по­
падали и многие ни в чем неповинные, даже ревностные сторонники
системы — через ГУЛАГ, как известно, прошло несколько десятков
миллионов репрессированных граждан страны), то обычный и не
склонный очень-то задумываться над устройством общества гражда­
нин, точнее подданный государства ставился этими механизмами в
жесткую и весьма однозначную позицию. Государство дает ему рабо­
ту и платит за это столько, сколько считает нужным. Дает жилпло­
щадь (термин, на другие языки непереводимый) и перспективу, дале­
ко не обязательно реализуемую на практике, получить когда-либо
скромную квартиру в качестве награды за хорошую службу, за вы­
слугу. Каждый ради этой милости служит государству в меру своих
сил и возможностей, причем ради увеличения размеров подачки го­
тов унижаться перед представителем власти, от которого реально все
зависит. Характерно, что благосостояние человека и его семьи зави­
сит не от труда, его количества, качества, производительности (за не­
большими исключениями, касающимися тарифной квалификации
42

или образовательного ценза, специализации, такого рода зависимость
блокируется экономическим механизмом, о чем шла речь выше, в
пункте первом), но прежде всего от его поведения. И не только от сте­
пени лояльности или оппозиционности по отношению к власти (об
этом нет и речи, это все идет уже как бы по другому ведомству и при­
водит в конечном счете ко все тому же всемогущему и вездесущему
ГУЛАГу), но от степени беспринципности, аморальности, угодливо­
сти и старательности в соблюдении принятых и навязанных всем сис­
темой правил игры. Каждый не принадлежит сам себе и не должен
стремиться стать и быть самым собой. Каждый должен делать то, чего
от него ждет система, — если он, разумеется, хочет чего-то добиться,
что-то иметь в жизни. Или, в конечном счете, человек — не индиви­
дуум, не личность, не гражданин. Он подданный, если угодно — раб,
во всяком случае винтик системы. И именно в этом безнравствен­
ность системы, один из основных и неисправимых органических поро­
'W
u .t
'л к
ков ее.
Превращение человека — даже если социальный генотип и в про- \
шлом содержал больше черт подданного, нежели гражданина, как то J
имеет место в случае с Россией, — в гомо советикус привело к потере
им многого из того, что должно быть присуще человеку. Последствия
дегуманизации, девальвации нравственности, переключения нравст­
венного долга и социальных обязательств в сторону интересов систе­
мы, государства сыграли решающую роль в разрушении нашего об­
щества и человека как члена этого общества. Отчужденный от собст­
венности, от хозяйства, от забот о завтрашнем дне, ограниченный в
возможностях заработать и вынужденный довольствоваться мизерны­
ми пайковыми выдачами (будь то зарплата, продовольственное и про­
мтоварное снабжение или жилье), человек поневоле опускается, пе­
рестает заботиться о себе и о своих ближних, не говоря уже об осталь­
ных, о дальних. Никто не задумывается о судьбах стариков,? ’
одиноких, страдающих, падших. Никому нет дела до безнадзорных^ .
детей, обитающих при заливающих бессмысленность своего сущест-i -1
вования алкоголем родителях. Растет преступность, особенно среди
малолетних. Страшно умирают в домах для престарелых обобранные
всеми старики. Гибнет загаженная вредными выбросами и равнодуш­
ными людьми природа. Сделать что-либо для исправления создавше­
гося положения система как таковая не в состоянии — это естествен­
ный результат органических ее пороков. Единственное, что она мо­
жет, — это не замечать своих пороков и их социально-нравственных
последствий. И до поры до времени все усилия системы были направ­
лены именно на это, что привело к неслыханному расцвету двоемыс­
лия. Вот несколько достаточно ярких примеров.
— Свобода — едва ли не наивысшая из социальных и нравствен­
ных ценностей цивилизации. Под лозунгом свободы происходили все
великие революции, изменившие облик мира за последние два с лиш­
ним века. Но что такое свобода с точки зрения нашей официальной
пропаганды? Чтобы не быть голословным, сошлюсь на убийственный
43

факт, говорящий сам за себя. Всем известен расхожий термин нашей
публицистики — «Остров свободы». Речь о Кубе, где со свободой об­
стоит дело примерно так же, как обстояло у нас. Так о какой же сво­
боде может идти речь в стране, где никто не смеет пикнуть иначе, чем
то представляется правильным Ф. Кастро? Вот тут-то и вся загвоздка.
Речь не вообще о свободе в общепризнанном смысле этого слова. Речь
о нашей свободе, о том, как она должна восприниматься и прослав­
ляться у нас, в мире победившего и успешно побеждающего социа­
лизма. И вовсе не беда, что в нашей системе нет места для свободы —
ни экономической, столь полюбившейся Марксу, ни какой-либо дру­
гой, что у нас абсолютно господствовала до недавнего времени как раз
полная несвобода (что соответствует классической формуле двоемыс­
лия по Оруэллу: «свобода — это рабство»). Это никогда не мешало
громко внушать нам, что мы — самые свободные в мире люди, что по
сравнению с нами весь остальной мир несвободен (Сталин назида­
тельно говорил о «ярме капиталистического рабства»). Отсюда и ве­
дет свое происхождение очень показательная формула «Остров свобо­
ды» — ведь этот остров сравнивается ни больше и ни меньше, как со
всем американским континентом, континентом «несвободы», как дол­
жен понимать каждый. И люди верили, а многие, видимо, и до сих
пор верят, что свобода — именно на Кубе, а вся прочая Америка и
особенно Соединенные Штаты являются символом несвободы, «капи­
талистического рабства». Вот уж поистине, рабство — это свобода, а
свобода — это рабство.
— Демократия, народовластие. В нашей стране вот уже много
десятилетий всем было хорошо известно, что наша демократия — са­
мая лучшая, самая подлинная, самая народная. Еще бы, в наших со­
ветах и прежде всего в Верховном, в парламенте страны, всегда засе­
дали не кто-нибудь, не капиталисты и их ученые лакеи и прихвостни,
а самые что ни на есть рабочие и крестьяне. Именно у нас всем управ­
ляет передовой класс. Правда, от его имени обычно говорила партия
нового типа, формально и фактически народу и вообще никому не
подотчетная, никем не избиравшаяся и никому не подчинявшаяся, а
от имени этой жестко централизованной партии — ее администра­
тивная элита, номенклатура во главе с практически несменяемым по­
жизненно властвующим вождем. Но при этом всем всегда четко разъ­
яснялось, что у партии нет иных интересов, кроме интересов народа,
что партия и народ едины. А коль скоро так, то есть ли основания со­
мневаться в том, что масса послушно голосующих за все разработки и
указания партаппарата депутатов как раз и олицетворяет собой луч­
шую в мире демократию, квинтэссенцию подлинного — а не, скажем,
буржуазного — народовластия? Народ высказывает весьма четко и
предельно единодушно свое мнение (вспомним, каковы всегда бывали
у нас результаты выборов: за, как теперь говорят,безальтернативного
кандидата — 99,99% голосов!), а кто с этим не согласен — в лучшем
случае отщепенцы, если не просто враги. Итог подвести несложно: де­
44

мократия — это диктатура, а диктатура — демократия, опять-таки
почти по Оруэллу.
— Уважение к труду и людям труда, плата «по труду». Это оче­
редной миф, который многие из нас привыкли считать за правду.
Сколько сил, времени, энергии потратила наша пропаганда, чтобы
убедить нас в том, что именно здесь, в странах социализма — а не «у
них» — уважают труд и людей труда. И люди верили, при всем том,
что едва ли не каждый на своем рабочем месте видел, как обезличи­
вается, официально усредняется и, как правило, никем не уважается
его труд — труд в силу условий малопроизводительный, чаще всего
неэффективный, а порой и бессмысленный (мало ли производств и
учреждений, где вся работа — заведомый общепризнанный брак?!).
Ведь до предела ясно, что за хороший результативный труд нужно хо­
рошо платить, а коль скоро у нас платят всем мало, то нет стимула
хорошо трудиться. И если так, то откуда взяться уважению? Плата за
результаты труда — момент едва ли не решающий. Только она сти­
мулирует качество труда, как это видно на примере развитых стран,
где хороший труд хорошо оплачивается, а хорошего труженика — не­
зависимо от его общественно-политических убеждений — уважают и
ценят. Работа — деньги — жизненные блага являют собой естествен­
ную логически связанную цепочку реальных взаимозависимостей
I «там».
Конечно, в мире капитала и частных собственников отнюдь не все
«по труду». Там есть богатые, не очень-то много работающие (хотя
справедливости ради стоит заметить, что обычно много работают поч­
ти все, включая миллиардеров). Но что характерно: «там» получают
если не всегда «по труду», то всегда за результаты труда. И — ника\ ких никому привилегий, если не считать за привилегии помощь неи­
мущим, больным, слабым, одиноким и т. п. Не то у нас, где далеко не
все можно купить даже за честно заработанные деньги, где и шага
нельзя ступить без каких-либо льгот и привилегий и где откровенно
уважают лишь тех, кто привилегирован и имеет то, чего не имеет
большинство. И это норма в гордящемся своим социальным равенст­
вом обществе социализма, причем далеко не только у нас — достаточ­
но напомнить, что едва ли не главным лозунгом студентов, задавлен­
ных танками на площади Тяньаньмэнь в 1989 г., было требование
пресечь коррупцию правящих партийно-административных верхов,
отнять у этих верхов столь привычные для них привилегии. Стоит на­
помнить в этой связи и о семье Чаушеску.
— Социальное обеспечение и социальные гарантии. Вообще-то
именно это — едва ли не самое главное в настоящем, идеальном соци­
ализме. Немало сделали в этом плане социал-демократические пар­
тии стран развитого мира. Но много ли в реальности сделано у нас? У
нас бесплатное лечение, бесплатное образование — и долгие десяти­
летия все это выдавалось за великие достижения, коренным образом
отличающие наш строй от «тамошнего», где за лечение и учение надо
платить, причем порой немало. Начнем с того, что бесплатного ниче­
45

го в мире не бывает, как в природе не бывает пустоты. Все что-либо
стоит, кому-то принадлежит, за все кто-то платит. Каждый из нас
платит и за учение, и за лечение, и за все остальные будто бы «бес­
платные» социальные блага, включая ничтожно малую квартплату
(за очень скверное жилье) и т. п. Платит столько, сколько в состоя­
нии заплатить. Точнее даже не платит — просто выдающее ему зарп­
лату государство заранее вычитает из заработка ту долю, которая по­
том ассигнуется через систему централизованной редистрибуции на
нужды просвещения, образования, коммунального хозяйства, обеспе­
чения стариков и инвалидов и т. п. Поэтому все это не бесплатное. Но
зато бесплатность пользования приносит огромный вред.
Во-первых, влечет за собой низкий уровень зарплаты врачей и
учителей и, как следствие, низкое качество их труда, катастрофиче­
ское состояние систем обучения и здравоохранения, коммунального
хозяйства и социального обеспечения. Во-вторых, питает неравенст­
во — те самые привилегии, о которых уже шла речь. В системе про­
свещения они наименьшие, в системе здравоохранения — очень за­
метные (одних лечат хорошие врачи в оборудованных кабинетах и
благоустроенных больницах и санаториях, а другие, большинство,
стоят в огромной очереди к замученному огромной нагрузкой участ­
ковому врачу, лечатся в переполненных поликлиниках и лежат в
больницах, где на питание и обслуживание больного ассигнуются
жалкие гроши), а в системе коммунального хозяйства — прямо-таки
огромные (у одних роскошные особняки и дачи, великолепные много­
комнатные квартиры с изысканной внутренней планировкой, пре­
красным сантехническим оборудованием в хорошем тихом месте го­
рода, тогда как у большинства — тесные небольшие квартирки, а то и
просто комнаты в общежитии или коммунальной квартире, если даже
не в деревянном бараке; некоторые, как известно, вообще никакого
жилья не имеют, причем таких не так уж мало. Что же касается сирот
и инвалидов, безнадзорных детей и одиноких стариков, то по отноше­
нию к ним наша система социального обеспечения — злая мачеха.
Мачеха, которая благоволит только к своим родным, к персональным
пенсионерам, к ветеранам КПСС.
— Национальный вопрос. Как и многие империи, Россия на про­
тяжении ряда веков была страной не просто многонациональной, но
состоявшей из рада завоеванных ею и присоединенных к Руси госу­
дарств. Пропаганда после образования СССР в конце 1922 г. неустан­
но твердила о том, что, если царская Россия была тюрьмой народов,
то СССР — воплощение подлинно социалистического решения наци­
онального вопроса. У нас господствуют интернационализм и дружба
народов, нет и не может быть никаких межнациональных конфлик­
тов, вражды и вообще проблем. И их действительно не было, во вся­
ком случае серьезных. Все они были силой загнаны внутрь, люди не
смели поднять головы и подумать о себе. А в это время исчезали с ли­
ца земли или деградировали малые народы Сибири и севера страны,
подвергались преследованиям и переселялись с места на место, теряя
46

по дороге и в новых непривычных условиях добрую четверть своего
состава, объявленные без суда виновными другие народы, дискрими­
нировались при приеме в вузы или на работу третьи.
Говоря о двоемыслии, стоит обратить внимание на один общий и
очень существенный для нашей жизни аспект, который я назвал бы
лингвистическо-терминологическим. Практика двоемыслия вырабо­
тала в пропаганде и, как следствие, у каждого из нас не только чет­
кую систему мифов, но и едва ли не более четкую и жесткую систему
символов и знаков (вспомним оруэлловский новояз), причем знаков в
рамках полярной черно-белой шкалы ценностей. Каждый с детства
хорошо знал и знает, что наше и что чужое, какие слова следует ис­
пользовать для обозначения всего нашего, хорошего, и какие — для
обозначения всего того, заведомо плохого, что имеется и творится
«там». И эти устойчивые стереотипы сознания формируют социо-психологические установки — те самые, что так долго позволяли и до сих
пор по меньшей мере по отношению к значительной части населения
позволяют представлять все вещи в искаженном свете. Простые при­
меры: частная собственность — зло (при всем том, что всем видно, к
чему привело отчуждение людей от собственности, от результатов их
труда и заинтересованности в этих результатах); эксплуатация —
«там» (при всем том, что людей безжалостно эксплуатирует наше го­
сударство) , прогрессивные — мы и все те, кто с нами; передовая соци­
ально-экономическая система — наша, а капитализм — худшее из
зол (при всем том, что буквально все видят, что во много раз лучше
обстоят дела и лучше живут люди именно «там). Казалось бы, чего
проще: снимите очки, протрите глаза, постарайтесь увидеть то, что
есть на самом деле! Но все не так просто! Трудно снять очки, привыч­
но направленные розовой стороной к нам и черной — туда, ибо они за
годы жизни как бы приросли к носу. Еще трудней — во всяком случае
для человека, не привыкшего много рассуждать и тем более сомне­
ваться, — протереть глаза, ибо на них слишком густая пелена много­
летней каждодневной индоктринации. Вот почему, хотя внешне про­
блема, о которой идет речь, выглядит лингвистическо-терминологической, на деле она мировоззренческо-социопсихологическая.
Двоемыслие, если к нему приучать и им каждодневно пользоваться с
детства, превращается в весьма устройчивый стереотип, сломить вли­
яние которого, даже чуть ли не насильно открывая людям глаза, весь­
ма не просто.
Коллапс и грядущее крушение системы
Все тесно связанные между собой органические пороки системы,
от ее экономической неэффективности до многогранного патологиче­
ского двоемыслия, неизбежно вели и не могли не вести к внутреннему
ее ослаблению, к кризису. В отличие от классических «азиатских» об­
ществ с аналогичной командно-административной структурой скон­
струированные по сталинской модели социалистические могли суще­
47

ствовать лишь в искусственно создаваемых экстремальных условиях.
Стоит чуть отпустить вожжи — и система оказывается нежизнеспо­
собной, разваливается на глазах. Отсюда вечный поиск «врагов», че­
редующиеся кампании репрессий, жесткий каждодневный прессинг
идеологического оболванивания. Но при всем очевидном стремлении
власть имущих сохранить статус-кво наступает рано или поздно мо­
мент, когда социум более не в состоянии функционировать во взнуз­
данном состоянии: нужна релаксация. В нашей стране этот момент
настал после смерти тирана.
На смену режима личной диктатуры пришла власть несменяемой
и уверовавшей в свою безнаказанность номенклатуры.
Переход от высшей власти диктатора к будничному произволу но­
менклатуры сильно изменил ситуацию. Бюрократия, — согласно пол­
ушутливому, но точно сформулированному закону Паркинсона, —
имеет явственно выраженную тенденцию к дроблению и количест­
венному росту, что влечет за собой появление новых ведомств, кон­
тор и инстанций. А это, как легко понять, сильно затрудняет работу
административного аппарата в целом: там, где раньше было достаточ­
но негромкого слова вождя (все мгновенно мобилизовывались и друж­
но исполняли приказ), теперь появляется длительный путь коллек­
тивных согласований и иерархической лестницы инстанций, что не­
редко превращает первоначальный замысел в ничто, а то и в его
прямую противоположность. Все при деле, а дело не идет. Грандиозно
возросшая и продолжающая нерационально расти машина государст­
венных предприятий и учреждений начинает во все большем масшта­
бе работать вхолостую либо на обслуживание собственных нужд, на
саму себя. Это, естественно, не может не сказаться на структуре в це­
лом, постепенно входящей в состояние коллапса.
Но это еще полбеды. Гораздо хуже, что в качестве компенсации
нерационального управления со стороны раздувшегося аппарата вла­
сти появляется принципиально новый механизм, берущий на себя ту
долю централизованной редистрибуции, с которой явно не справляет­
ся администрация.
Речь о рынке — но не свободном и даже не об официально разре­
шенном и контролируемом властями, а о нелегальном черном рынке,
о теневой экономике, начинающей именно в этих условиях чудовищ­
но расти. Напрашивается вывод: теряя жизнеспособность в условиях
относительной релаксации, система структурно трансформируется,
принимая все более уродливые формы. Не имея более возможности
опираться на веру и страх, на сверхэнтузиазм и сверхперенапряже­
ние, она вынуждена опереться на разбухающую и по мере роста ста­
новящуюся все более неработоспособной бюрократическую номенк­
латуру и на компенсирующий эти слабости анти-рынок, официально
не признанную теневую экономику, по мере дальнейшего коллапса
режима все очевидней сращивающуюся с представителями власти.
На определенном этапе процесса трансформации наступает кри­
зис, а затем и состояние коллапса, которое наша страна переживает
48

сейчас. Кризис следует считать закономерным результатом логиче­
ского саморазвития тоталитарной системы подобного рода — об этом
свидетельствуют аналогичные ситуации в иных странах, начиная с
Китая и кончая Кампучией.
Кампучийский вариант — при всей его карикатурности ( с точ­
ки зрения теории, но не судеб социума, пережившего трагедию!) —
страшен именно тем, что здесь в миниатюре отчетливо видны,
как на испытательном стенде, институциональные и иные пороки
системы как таковой.
Кризис общий, глобальный, свидетельствующий о том, что социа­
лизм как система обанкротился. Люди хотя и привыкли к окружав­
шей их с детства убогой жизни и даже сохраняют наивно-святую веру
в магические слова-термины, в цели режима больше не верят и вы­
кладываться ради них не станут. Каков же выход?
Собственно, все сводится к тому, чтобы решить вопрос, что следу­
ет изменить и как именно это нужно менять. Внутренние имманент­
ные системе пороки очевидны ныне для всех. Известна и альтернати­
ва — рыночное хозяйство, основанное на свободной конкуренции за­
интересованных в результатах своего труда производителей,
работников, менеджеров, предприятий и фирм. Но ведь страны, раз­
богатевшие на основе рыночного хозяйства — это государства, при­
вычно воспринимаемые нами как капиталистические, при всем их
национальном своеобразии, от Японии до Финляндии. А капита­
лизм — это тот самый строй, для уничтожения которого свершалась
революция и ради гибели которого в одной только нашей стране за­
гублены десятки миллионов жизней. Перед нашей перестройкой, а
точнее — перед возглавившей ее партией встает непростая дилемма:
либо открыто признать, что капитализм как строй совершеннее соци­
ализма, либо попытаться кое-что подлатать (перестроить), сохранив
социализм как знамя и привычную социо-психологическую ориента­
цию на образ жизни, совместимый с социальной индифферентностью,
иждивенчеством, полунищенским уравнительным потреблением. Как
решить дилемму, что предпочесть?
На мой взгляд — да и на взгляд многих — совершенно очевидно,
что поиски выхода из кризиса практически могут вестись только в од­
ном направлении — в направлении сближения с мировой реально­
стью, причем не просто с мировой (в мире преобладают развивающи­
еся страны, многие из которых находятся тоже в кризисномсостоянии
и примерно по тем же причинам, что и наша, о чем уже упоминалось
в связи с проблематикой «азиатского» способа производства), а с ев­
ропейской, еврокапиталистической, основанной на принципах ры­
ночного хозяйства, свободы и демократии, на закрепленных правовы­
ми нормами гарантиях для меньшинства, вплоть до независимо мыс­
лящего индивида.
*Но, коль скоро так, то вся экономика должна не перестроиться, а
коренным образом измениться в соответствии с нормами свободного
капиталистического рынка. И не следует этого бояться. Не нужно
4 — 262

49

поддаваться магии слова. Капитализм ныне совсем не тот, что был во
времена Маркса. Он во многом сблизился с тем стандартом обобщест­
вленного производства, о котором мечтал Маркс и путь к которому он
видел лишь в насильственной революции. На современном капитали­
стическом рынке все большую роль играют акционерные предприя­
тия и фирмы, в качестве владельцев-пайщиков которых нередко вы­
ступают сами рабочие этих предприятий, не говоря уже об огромном
развитии объединений кооперативного типа. Заправляют рынком не
столько хищники-стяжатели, являвшие собой типичную фигуру ка­
питалиста времен Маркса, сколько опытные профессионалы-менед­
жеры, функционально ничем не отличающиеся от наших директоров
и министров, но зато несравнимые с ними с точки зрения условий и
результатов их деятельности. Что же касается заработной платы и
уровня жизни в развитых капиталистических странах, то об этом уже
шла речь. Мало того: те, кто по какой-либо уважительной причине не
работает или не может устроиться в жизни, тоже обеспечены, для че­
го существует огромная и в деталях расписанная программа социаль­
ного обеспечения, характерная не только для стран, руководимых со­
циал-демократическими правительствами (хотя для них в первую
очередь и в наилучшем виде). Конечно, есть и безработные и бездом­
ные (вопрос, сколько их на каждого из наших бездомных и бродяг,
так называемых бомжей, а теперь уже также и наших безработных),
причем именно о них охотней всего всегда писала наша пресса. Но
кто говорит, что в странах капитала нет язв? Другое дело — нам ли
скорбеть об их язвах? Не лучше ли сопоставить их со своими и сде­
лать разумный вывод?
Надо сказать, что вывод такого рода не только напрашивается сам
собой, но уже и делается. За последний год в странах Восточной Евро­
пы не столько начали перестраивать социализм, сколько молниенос­
но от этой идеи отошли, предпочтя ей безо всяких колебаний апроби­
рованный западноевропейский стандарт. Разумеется, у нас дело об­
стоит и не может не обстоять много сложней: ни в одной из
небольших стран социализма восточноевропейского региона нет та­
кой нищеты, столь тотального огосударствления, нет столь жгучих
национальных проблем, восходящих к имперскому великодержавию,
нет, наконец, сколько-нибудь сопоставимого военно-промышленного
комплекса, ежегодно пожирающего не менее полутораста-двухсот
миллиардов и не желающего существенно умерить свои аппетиты.
Все это весомые препятствия на пути радикальной ломки существую­
щего строя. Но есть и иные. Выше уже говорилось о силе индоктрина­
ции и магии слов, окутывающих сознание людей свыше 70 лет. Стоит
напомнить и о социо-психологических стереотипах, выработанных
условиями жизни и индоктринацией и вошедших в плоть и кровь на­
ших людей. Дело в том, что для большинства социализм с его пусть
полунищенским, но гарантированным пайковым потреблением восп­
ринимается как синица в руках. Люди привыкли к системе раздач и
многие из них разучились трудиться. Они психологически не готовы к
50

жизни в условиях риска, рыночной конкуренции — не говоря уже о
том, что по меньшей мере два-три поколения наших современников
воспитаны в духе ненависти к свободному предпринимательству и
рыночно-частнособственнической стихии. К тому же первые попытки
перехода к рыночной экономике за последние годы почти целиком
вылились в эксперимент с кооперативами. Эксперимент этот пока что
принес негативных результатов едва ли не более, чем позитивных. Не
давая простора подлинному рынку и стремясь привычно командовать
экономикой, административная власть создала для кооперативов та­
кие условия, что те не только не заботятся о будущем их дела, о рас­
ширении оборота и т. п., но напротив, все усилия прилагают для того,
чтобы получить максимальную выгоду как можно скорее, сейчас, по­
ка власти вовсе не прикрыли их дело. Если прибавить к этому все­
сильный рэкет, уголовный и административный, то вывод опять-таки
однозначен: для нормального рынка мы еще не готовы, а попытки со­
здать его прежде всего приводят к легализации и усилению черного
рынка, все углубляющейся язвы нашего строя.
Эксперимент с независимым крестьянином-фермером непозволи­
тельно затянулся и практически не реализован даже на шестом год\
перестройки, хотя разговоров на эту тему много. Причины тоже оче­
видны: люди не вполне еще готовы взять землю и хозяйство на пол­
ную свою ответственность, а власти еще меньше готовы отдать жела­
ющим пригодные для хозяйствования земли и средства производства,
которыми пока что монопольно и неэффективно владеют колхозы и
совхозы. Для всего этого тоже нужны реформы, связанные с функци­
онированием свободного рынка, а рынок пока не создан и создать его
не просто.
В тисках государственной экономики задыхается ориентирован­
ная на план и вал промышленность, умирает научно-техническая
мысль, влачат жалкое существование все прочие отрасли хозяйства,
вся сфера обслуживания и т. д. и т. п. Все завязано единым тугим уз­
лом. Казалось бы, чего проще — разрубить узел единым взмахом ме­
ча решительной реформы, снять все взаимные обязательства (планы,
фонды, поставки и т. п.) и создать вместо этого свободный рынок с от­
крытой конкуренцией фирм и товаров. Но как разрубить, если страна
к этому не готова? Не готова потому, что слишком долго жила при со­
циализме.
Мы традиционно привыкли считать наш социализм нашим безус­
ловным преимуществом. Увы, на деле это вовсе не так. Это наш тя­
желый крест, который мы уже не в состоянии нести на себе. Оттого и
спотыкаемся все чаще, оттого и ноги у нас подгибаются, и движение
резко замедляется... Конечно, этот крест наш, мы сроднились с ним,
привыкли гордиться им, видеть именно в нем наше принципиальное
отличие от других, лишенных его и потому в чем-то существенном
ущербных. Дорог крест еще и потому, что слишком уж много за него
заплачено. Эта плата — плата преимущественно кровью, миллиона­
ми жизней, — встала невидимой, но плотной стеной между нами и
51

реальностью. Мы видим реальность только сквозь призму, как бы не­
видящими адекватно глазами. Но не пора ли открыть глаза и отре­
шиться от застлавшей их пелены? Не пора ли адекватно осознать ре­
альность и вслух сказать — сказать самим себе прежде всего, — что
нашему лучшему будущему мешают прежде всего не махровые бю­
рократы, цепляющиеся за власть, не ведомственность и неэффектив­
ность экономики как таковой, а наш социализм. Конечно, именно это
обычно имеют в виду, когда говорят об административно-командной
системе, об устаревших принципах бестоварного хозяйства распреде­
лительного социализма и т. п. Но все эти формулы лишь эвфемизмы.
А использование эвфемизмов — подчас вынужденное — лишает воз­
можности четко вскрыть причины, дойти до самой сути. Суть же в
том, что силы, саботирующие перестройку или мечтающие свести ее
до уровня латания наиболее заметных дыр — это есть силы нашего
социализма, твердо стоящие на почве генеральных принципов той са­
мой сформулированной еще Марксом, воплощенной в жизнь в России
Лениным и доведенной до абсурда Сталиным (и Мао, не говоря уже о
других) системы, к которой мы столь привыкли и которую теперь вы­
нуждены заменить на что-то иное. Я подчеркиваю — вынуждены, ибо
далеко не все хотят этого, смирились с этим.
Силы, саботирующие перестройку, твердо стоят на основе при­
вычных принципов и справедливо — стоит это подчеркнуть — счита­
ют именно их социалистическими, марксистско-ленинскими. И
именно поэтому позиции этих сил очень весомы. Если представить
себе, что они возьмут у нас верх, — а это никак не исключено — то
именно генеральные принципы нашего социализма, последовательно
реализуемые этими силами (даже если существующий строй будет
чуть подлатан и обогащен приемлемыми для номенклатуры измене­
ниями), обусловят и в дальнейшем прогрессирующее наше отстава­
ние от стандартов развитого капиталистического мира.
В рамках предлагаемой мною постановки проблемы вопрос в ко­
нечном счете сводится к одному: как же все-таки с социализмом, труп
он уже или от нашей системы может и должно что-то остаться? И ес­
ли да, то что именно? Дабы раз и навсегда снять этот вопрос вопросов,
сразу же и отвечу на него: все то, что реально дает и может дать лю­
дям социализм как светлая идея (социальная справедливость и соци­
альные гарантии, социальная помощь нуждающимся и обездолен­
ным, равенство перед законом и гуманистическо-демократические
формы организации жизни, да и многое-многое другое, тесно со всем
упомянутым связанное и близкое к нему), уже реализовано в боль­
шей или меньшей мере в странах развитого мира, причем не только в
социал-демократических, но и в таких.стопроцентно-капиталистических, как США или Япония. Но если так, то это может означать лишь
ойно: пора перестать спекулировать на насыщенном двоемыслием и
насквозь ложном противопоставлении системы социализма системе
капитализма в том смысле, как мы к этому привыкли (у нас хорошо,
«там» — плохо). Пора открыто признать, что хорошо именно «там», а
52

плохо — у нас. Признать и сделать соответствующие выводы. Собст­
венно, эти выводы уже делаются в наши дни и на наших глазах. Про­
сто не все это адекватно осознано. Речь о феномене антисоциалисти­
ческих революций, под знаком которых прошел конец 1989 и идет
1990 г. Что имеется в виду?
Революция против системы социализма
Как известно, именно 1989 г. стал кульминацией процесса, под­
спудно давно назревавшего и спорадически проявлявшегося в странах
социалистической системы в достаточно заметной форме (я имею в
виду выступления против новых порядков в ГДР в 1953, в Венгрии в
1956, в Чехословакии в 1968, в Польше в 80-х). В том, что эти выступ­
ления были особенно заметными в странах Восточной Европы, нет
ничего удивительного: именно там был минимум веры и энтузиазма,
а режим держался только на принуждении, что в немалой степени
было связано с тем, что в этом регионе, где уже сравнительно давно
упрочились нормы еврокапитализма, социализм как командно-адми­
нистративная структура был чем-то генетически чуждым, чего не
скажешь о России и странах вне Европы. Обычно любые выступления
против системы социализма объявлялись происками внутренней и
внешней контрреволюции и на этом основании жестоко подавлялись.
Здесь была своя логика: коль скоро социализм как система — порож­
дение революционной ломки социума, как то считалось и во многом
было на самом деле, то сопротивление этой радикальной перемене
можно было считать контрреволюцией.
Но во-первых, в Восточной Европе социализм как система был
навязан грубой силой, а не явился результатом спонтанной револю­
ции, а во-вторых, где тот предел, за которым революция, как то оче­
видно на примере нашей страны, превращается в свою противопо­
ложность и порождает объективную потребность в низвержении на­
вязанного ею социуму режима? Для Восточной Европы этого предела
вообще не было — с самого начала режим был навязан и должен был
вызывать сопротивление. Для нас пределом следует считать двадца­
тые годы, когда лозунги мировой революции исчерпали себя, а строи­
тельство социализма превратилось в восстановление имперской мо­
щи, в создание тоталитарного государства; тридцатые-сороковые го­
ды с этой точки зрения были периодом шока, пятиде­
сятые-шестидесятые — кризиса веры, а семидесятые-восьмидеся­
тые — периодом прозрения и активной революционной борьбы, кото- v
рая была начата лучшими из наших сограждан во главе с Сахаровым
и Солженицыным. И эта борьба, которая властями клеймилась как
контрреволюция (как то было и в годы активных выступлений в стра­
нах Восточной Европы), имела самое прямое отношение к феномену
антисоциалистических революций, о котором теперь идет речь. Ибо [
целью борьбы было выступление против устаревших, мешающих раз- '
витию страны и расцвету социума порядков, а ведь именно такая си53

туация всеми, — включая и едва ли не в первую очередь марксистов,
активнее других разрабатывающих тему и проблемы революции, —
г является основным критерием, определяющим правомочность и оп\ равданность именно революции (а не контрреволюции!).
Антисоциалистические революции в Восточной Европе — как
только был ослаблен силовой импульс извне, с нашей стороны, — по­
бедили на удивление легко и быстро, о чем уже упоминалось. Социа­
листический режим здесь был быстро отторгнут как нечто чуждое,
наносное, неорганичное, после чего был взят энергичный курс на
сближение с привычными для европейцев нормами еврокапитализма.
Не то у нас, где в результате революционной борьбы инакомысля­
щих, расшатавшей устои структуры, и под давлением острого эконо­
мического и социального кризиса была начата революция сверху. Ес­
тественно, что революция эта была иной, что она приняла затяжные
формы, она официально иначе именуется (сначала это было просто
некое «ускорение», потом более серьезное — перестройка) и даже
внешне ставит перед собой иные цели (усовершенствовать все тот же
обанкротившийся социализм как систему). Но как бы то ни было,
именно она, эта революция сверху, начатая по инициативе Горбачева
и, насколько можно судить, задуманная как продолжение Октябрь­
ской революции, ка самом деле рано или поздно, но неизбежно долж­
на сыграть в нашей стране примерно ту же роль, что сыграли антисо­
циалистические революции в Восточной Европе.
Дело в том, что Октябрьский переворот ставил своей целью унич­
тожить частную собственность и капиталистический рынок, ликвиди­
ровать все непролетарские классы, включая крестьянство как класс
собственников. Считалось, что это и будет вкладом России в мировую
революцию. После же провала расчетов на мировую революцию и
принятия сталинского плана создания мощной тоталитарной империи
стало очевидно, что новый режим отличается от докапиталистическо­
го российского лишь доведением до абсурда элементов той структуры,
с которой имели дело Иван Грозный и Петр Великий, естественно, с
поправкой на современность (индустриализация и т. п.). Еще позже
оказалось, что основанный на насилии режим, лишивший социум
рынка, института частной собственности и официально признавае­
мых собственников, нежизнеспособен и что ради выхода из тяжелей­
шего и охватившего все стороны жизни страны и народа кризиса сле­
дует вернуться именно к этим сознательно уничтоженным институ­
там. Как оказалось, именно без них современный социум не в
состоянии нормально существовать и развиваться. А это, как ясно
любому, прямо противоположно целям, задачам, лозунгам и конк­
ретным результатам деятельности социалистической революции.
Стало быть, революционная ломка сегодняшнего дня и у нас — не
только в Восточной Европе — является ничем иным, как антисоциа­
листической революцией, если не по лозунгам, то, что гораздо суще­
ственней, по целям, задачам, конкретной целенаправленной деятель­
ности.
54

Необычность и сложность в том, что эта революция начата сверху
и что поэтому у власти стоят те самые люди, тот самый аппарат адми­
нистрации, которые довели страну до состояния тяжелейшего кризи­
са и ответственны за это. И это не просто бюрократическая структу­
ра, хотя и от нее в случае нужды избавиться весьма нелегко. Это со­
зданная еще Лениным мощная централизованная партийно­
административная корпорация, монополизировавшая власть, ибо
власть у нас — синоним принадлежности к высшим слоям партаппа­
рата. Вплоть до недавнего времени, до альтернативных выборов 1989
и 1990 гг., представителями народа во всех органах управления были
отобранные партаппаратом и обязанные своим местом именно пар­
тийным боссам — а не народу — администраторы.
И хотя за последние годы многое изменилось, эта особенность
власти не просто дает о себе знать, но едва ли не определяет развитие
событий. Ведь тормозят перестройку, не выпуская рычагов власти,
именно те, кто принадлежит к аппарату власти и привык зависеть от
вышестоящего партийного руководства, но никак не от давления сни­
зу, тем более от выбора простых людей. И отказ в такого рода выборе,
в доверии масс, а еще более практические следствия такого отказа ре­
зонно воспринимаются ими как крушение привычного порядка.
Обеспокоенный аппарат давит на руководство партии, требуя га­
рантий, восстановления статус-кво. И руководство, включая прежде
всего генерального секретаря партии, не может не реагировать на это
давление, откуда и половинчатость многих его реформ, непоследова­
тельность в решении важнейших, принципиальнейших задач пере­
стройки. Конечно, в партийном аппарате власти есть не только кос­
ные силы. Но в том-то и сложность, даже в некотором смысле безвы­
ходность, тупиковость ситуации, что различные социальные силы в
одной и той же структуре власти, в партаппарате, тянут в разные сто­
роны. И более того, те, кто последователен в стремлении к перестрой­
ке, явно не в большинстве (состав политбюро ЦК партии в этом смыс­
ле в принципе достаточно адекватно отражает соотношение сил в
партии и даже в стране в целом). Это-то и вынуждает руководство ла­
вировать, избирать осторожные и половинчатые меры, не форсиро­
вать радикальные преобразования. Но, следуя такому курсу, оно все
более ведет в тупик, ибо именно в результате непоследовательности и
половинчатости мер положение в стране ухудшается: скованные ого­
ворками и запретами вчерашнего дня новые реформы не работают, а
разрушаемые нововведениями старые принципы управления дают все
больше сбоев. Идти же на радикальные меры не дает тормозящий их
аппарат власти, не считаться с которым руководство не может. И хотя
время от времени предпринимаются меры для ослабления позиций
ретроградов в высшем эшелоне власти, это не очень-то помогает: за­
нявшие места вытесненных новые люди функционально оказываются
в том же положении, что и их предшественники, и потому ведут себя
примерно таким же образом. Вот поэтому-то и необходимо было из­
менить привычную структуру власти.
55

Сначала стране были предложены альтернативные выборы — шо­
кирующее социум новшество, которое люди далеко не сразу сумели
осознать и тем более реализовать в своих интересах. Тем не менее,
выборы прошли весьма успешно в том смысле, что хотя в депутаты
прошло свыше 80% членов КПСС (казалось бы, вслед за генсеком
торжествует возглавляемая им все та же исстари управлявшая и, как
выясняется, не лишившаяся доверия избирателей партия), на деле
все эти люди, в основном добившиеся своих мандатов в нелегкой
борьбе с соперниками, стали отчетливо противостоять всесильному
партаппарату. В парламенте страны партаппарат перестал задавать
тон, а многие кандидаты из числа его представителей на выборах с
треском провалились. И что занятно: провалившиеся кандидаты пар­
таппарата отчетливо и вполне справедливо ощущали, что они прова­
лились именно потому, что принадлежат к аппарату власти, что на­
род не доверяет партии и готов идти против нее, но формально пре­
тензий быть не могло: их удачливые противники тоже в массе своей
были членами КПСС, а кто сказал, что партию олицетворяет аппа­
рат, а не рядовые члены!?
Как бы то ни было, но выборы помогли расставить акценты и мно­
гое увидеть. Парламент начал работать и вполне доказал свою само­
стоятельность, независимость от партаппарата. Это был первый серь­
езный удар по монополии партии (ее аппарата) на власть. И аппарат
лучше других понял, что это был удар по нашей привычной системе
социализма. Он стал делать все, что в его силах, чтобы оправиться от
удара. Уроки выборов 1989 г. были учтены на выборах 1990 г. и не­
сколько выправили позиции партаппарата, особенно на местах, вдали
от больших городов. Но и выборы 1990 г. в конечном счете лишний
раз показали, что монополии правящей партии на власть приходит
конец. Как это ни неприятно было сознавать КПСС, но ей пришлось
потесниться и формально: отмена 6-ой статьи конституции означала,
что открывается путь к многопартийности. Весна 1990 г. оказалась
временем оформления множества новых партий, представляющих
широкий спектр политических и идеологических позиций, от анархи­
стов до монархистов. Взгляды представителей этих партий стали из­
лагаться в многочисленных полулегальных изданиях, которые вотвот легализуются новым законом о печати.
Так что же, вопрос о власти решен? Далеко нет. Мелкие разроз­
ненные партии пока не в состоянии даже в сумме своей сколько-ни­
будь заметно противостоять КПСС. У них нет — в отличие от анало­
гичных партий и групп в Восточной Европе, где они удивительно лег­
ко конституировались и быстро приобрели голоса избирателей и
мандаты в парламентах, — ни серьезных политических позиций, ни
опыта, ни солидной социальной базы, ни денег, ни своих газет, ни
перспективы завоевать мандаты. Все выборы в нашей стране уже про­
шли и принесли, как упоминалось, свыше 80% (и в 1989, и в 1990 г.)
мандатов членам КПСС. Практически это означает, что на протяже­
нии ближайших лет за большинство в выборных органах власти могут
56

бороться только сегодняшние члены КПСС друг с другом. Именно это
и происходит. Другими словами, в нашей революции — в отличие от
восточноевропейских — борьба за власть идет не между партиями, а
внутри по-прежнему еще правящей партии. Но где же тогда антисо­
циалистическая революция? Как это ни странно, но именно здесь,
причем судьба ее решается в ходе борьбы за власть внутри КПСС —
борьбы, которая идет непрестанно, состоит из ряда непрерывных эта­
пов и, видимо, далека еще от конца.
Первый этап этой острой борьбы будет завершен летом 1990 г. на
XXVIII партийном съезде, который может закончиться либо расколом
партии, либо легализацией в ней фракций, что на деле рано или позд­
но приведет к тому же расколу. Раскол неизбежен: слишком уж раз­
ные силы собрались в рядах недавно еще единственной и к тому же
правящей партии. Не вдаваясь в детали расхождений и попыток их
сглаживания, важно констатировать сам факт: уже к концу 1990 г. у
нас, скорей всего, будут две сильные массовые партии, не считая мно­
жества заново создаваемых, о которых уже упоминалось. Быть мо­
жет, таких партий будет и больше. И даже если представить себе, что
партия умеренных сохранит свое имя (КПСС) и основную массу сво­
их членов, а выйдет из нее (или составит фракции) лишь меньшинст­
во, это все равно будет означать начало принципиально нового этапа
в борьбе за власть — этапа, который будет означать, что не только деюре (в результате отмены 6 статьи), но и де-факто у КПСС появится
сильная оппозиция, с которой она не сможет не считаться.
Я далек от того, чтобы считать эту оппозицию политически одно­
родной. Напротив, в ней будут и правые, и левые. Но во-первых, вре­
менами те и другие все же в принципе смогут блокироваться для про­
тивостояния правящему большинству, а во-вторых, численность де­
мократически настроенной оппозиции будет неуклонно расти за счет
хотя бы поддержки молодежи, не говоря уже о давлении внешней сре­
ды. Это значит, что власть будет постепенно перетекать в сторону ра­
дикально, революционно настроенной демократии, а именно с ней, с
усилением ее позиций только и можно связывать конечный успех ан­
тисоциалистической революции.
Вопрос о власти — основной, но далеко не единственный. Многое
в судьбах нашей страны зависит еще от двух жизненно важных узлов
проблем, от решения вопроса об экономической реформе и нацио­
нального вопроса. Первый из них — основа основ для жизни страны.
Решить его можно, как о том уже много говорилось, лишь на путях
перехода к рынку. И вести народ к рынку должна КПСС — еще один
из многих парадоксов, коими столь богата отечественная история
XX в. Другими словами, коммунисты своими руками обязаны — и к
тому же быстро, время не ждет, и радикально, ибо иначе уже невоз­
можно, — изменить систему социализма, резко приблизив ее к евро­
капитализму. Сколько ни говорить в этой связи об общечеловеческих
проблемах и надклассовом единстве, суть дела не меняется: уходя от
классовых марксистских социалистических установок, КПСС уходит
57

от самой себя. Она вынужденно возглавляет революцию, о которой
идет речь. А не делать этого она не может: без революции страна быс­
трыми темпами идет к экономической катастрофе, к развалу и ги­
бели.
Второй вопрос, национальный, не менее остр и жизненно важен
для страны. КПСС, привыкшая к имперским традициям времен Ста­
лина, никак не может успеть за бурно развивающимися событиями и
адекватно оценить разумные пределы уступок закономерным нацио­
нальным притязаниям республик, не говоря уже об униженных или
уничтожавшихся Сталиным народах. Там, где события разумными
уступками следовало упредить, партаппарат запаздывал, а запозда­
лые решения уже не давали желанного результата. Национальный
вопрос в итоге подошел к критической точке как в плане чуть ли не
гражданской войны между враждующими народами (армяне и азер­
байджанцы), так и в плане законных требований независимости со
стороны насильственно присоединенных к СССР республик (пробле­
ма Прибалтики). Словом, национальный вопрос стоит примерно так:
что делать с гибнущей империей, последней в своем роде в революци­
онном XX в.? На мой взглад, теперь уже можно вести речь только о
конфедерации, а если и с этим запоздать, останется — хорошо, если
, все-таки останется! — лишь вариант аморфного содружества наций.
И это тоже будет революция, которая в любом случае сведется к кру­
шению привычной для нас системы социализма.
Итак, ситуация складывается таким образом, что правящая пар­
тия, оказавшись слишком сильной и не успев отдать власть оппози­
ции, вынуждена и будет вынуждена впредь своими руками делать то,
что в Восточной Европе взяла на себя несоциалистическая и антисо­
циалистическая оппозиция, т. е. вести страну по пути антисоциали­
стической революции, а точнее — по пути уничтожения нашей при­
вычной системы и замены ее новой, скроенной на еврокапиталистический лад. На тот случай, если партия не выдержит этого
противоречия и рухнет под его тяжестью, приняты разумные полити­
ческие меры — я имею в виду избрание генсека президентом страны.
Инициатор нового курса в любом случае сможет его продолжить,
опираясь на изменяющуюся социальную базу. А не продолжать курс
перестройки уже невозможно: альтернативы нет.
Не то чтобы ее вовсе не было. Я далек от наивной уверенности в
провиденциализме истории, к которому нас столь энергично приучал
марксизм, особенно в его вульгаризованной истматовской форме. Все
может случиться, включая катастрофическое развитие событий и ре­
цидивы силовой модели социализма. Одно здесь бесспорно: такого ро­
да повороты истории к расцвету нашу страну уже никогда не приве­
дут — скорей приведут к упадку и развалу. Народ устал и обещаниям
не поверит. Без сильных экономических стимулов хорошо работать
люди не станут ни при каком режиме, ни под каким видом. Именно
это и значит, что альтернативы у нас нет. Антисоциалистическая ре­
волюция, идущая сверху, медленно и тяжело, может быть сорвана,
58

может быть затянута, но может и иметь успех. И только в этом по­
следнем случае страна еще способна найти свой шанс и начать рас-|
цветать после длительного упадка, после тяжелой обморочной ночи. 1
Сознаю, что многим мой вывод не понравится. Многие не согла­
сятся со мной в том, что социалистические лозунги мертвы, а осно­
ванный на их реализации строй надолго, если не навсегда себя диск­
редитировал. Людям свойственно ценить идеалы вопреки реальности
и в упор не видеть того, что видеть неприятно и непривычно. В част­
ности, преимущества иного, чуждого и даже всегда бывшего враждеб­
ным нашему строя. Они готовы слепо держаться за приятный для их
сознания миф. Что ж, об этом я уже говорил. Это социо-психологический стереотип, с которым бороться нелегко. Здесь могут помочь
только время и очевидные факты. Могут не помочь и они — тогда на­
дежда только на следующее поколение, глаза которого, как это впол­
не очевидно, смотрят уже иначе. Но в любом случае следует апелли­
ровать к разуму людей.
Примечания
1 К. Маркс и Ф . Энгельс. Соч. т. 28, с. 215, 221.
2 Там же, т. 7, с. 234.

А. Ципко

Противоречия учения Карла Маркса

В работах Карла Маркса можно найти подкрепление для любого
экономического и политического решения. Если вы будете опираться
на «Экономические рукописи 1857— 1859 годов», то с блеском дока­
жете, что Маркс предполагал отмирание товарно-денежных отноше­
ний на очень высоком уровне развития производительных сил. Когда
экономика перестает зависеть от количества простого живого труда
как основного богатства общества, когда отпадает необходимость в
физическом труде рабочих как процессе расходования их мускульной
энергии, сама собой отомрет необходимость в меновой стоимости как
условии и механизме дисциплинирования, пришпоривания труда
Ссылаясь на тексты этой рукописи, Вы с полным основанием докаже­
те, что все большевики были полными, неизлечимыми «головотяпа­
ми», ибо в России 1917 г., не было даже намека на отмирание товар­
ных механизмов контроля за дисциплиной и качеством труда, т.с. да­
же намека на естественное, автоматическое отмирание частной
собственности. Дополнительным аргументом, позволяющим уличить
большевиков и Сталина в головотяпстве, является и мысль Маркса о
необходимости воспитания у рабочих привычки работать сверх того,
что необходимо для поддержания их жизни. По его прогнозам для за­
рождения этого «всеобщего трудолюбия рабочих» необходима целая
цепь сменяющих друг друга поколений. У Маркса речь шла не о деся­
тилетиях, а о веках капиталистической дрессировки рабочих 2.
Но если Вы будете, к примеру, руководствоваться идеями «Кри­
тики Готской программы» Карла Маркса, то с не меньшим блеском
докажете прямо противоположное утверждение, докажете, что Маркс
допускал возможность отмены товарно-денежных отношений даже на
том уровне развития производительных сил, каким обладала капита­
листическая Франция в 1871 г. В этой работе Карл Маркс говорит об
ассоциации производителей, которые обменивают простой труд, про­
стую мускульную энергию рабочих, обменивают шесть часов работы
на поле на шесть часов работы за токарным станком подобно тому,
как они обменивали изделия своего труда на рабочих базарах 3.
Сверяя действия и решения большевиков России по текстам
«Критики Готской программы» или «Гражданской войны во Фран­
ции», Вы убедитесь в том, что они были нормальными марксиста­
60

ми и мыслили так, как было положено мыслить марксйстам-революционерам.
Если Вы захотите, то, опираясь на тексты Маркса и Энгельса,
сможете даже доказать, что они были противниками классового под­
хода, настаивали на защите универсальных норм и ценностей буржу­
азного, гражданского общества. Они действительно были поборника­
ми универсальных ценностей, универсальной нравственности, в том
случае, когда вели теоретическую и политическую борьбу с анархи­
стами, пытались дискредитировать их, уличить в аморализме. В своей
статье «Альянс и Международное Товарищество Рабочих» Маркс и
Энгельс резко критикуют «всеразрушительных анархистов, которые
хотят все привести в состояние аморфности, чтобы установить анар­
хию в области нравственности» 4- Основатели научного социализма в
этой статье протестуют против призыва Нечаева и Бакунина «разо­
рвать всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным
миром, со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями
и нравственностью этого мира» 5.
Единственное, что бы я посоветовал, так это помнить, что сущест­
вует другой марксизм, учивший коммунистов совсем другому, тому
же, что и Бакунин, тому, что революционер не имеет права зарекать­
ся от каких-либо средств достижения своих целей. Наиболее харак­
терно в этом отношении письмо Фридриха Энгельса Герсону Триру от
18 декабря 1889 г. В нем он писал: «Для меня как революционера
пригодно всякое средство, ведущее к цели, как самое насильственное,
так и то, которое кажется самым мирным» 6Не следует забывать, что Маркс и Энгельс первыми в истории об­
щественной мысли попытались доказать условность, исторически
преходящий характер нравственных норм, на которых держался со­
временный им гражданский порядок, попытались дискредитировать в
глазах рабочих правила и нормы общечеловеческой морали как вы­
думку буржуазии.
Да это и понятно. Идея насильственного ниспровержения сущест­
вующего строя, экспроприации экспроприаторов, всем своим содер­
жанием отрицала устои, нормы гражданского общества. Авторитет
оружия, революционного насилия никак нельзя было совместить с ав­
торитетом нравственной нормы, христианских заповедей.
Идея слома государства была направлена не только против права
частной собственности, но и против неприкосновенности жилища,
идеи достоинства, суверенитета и независимости каждой личности,
права на выбор своего образа жизни.
Маркс не скрывал, что пролетарская революция порывает цели­
ком со всеми старыми «законами», отрицает их 7- Логика революци­
онной борьбы с неизбежностью вела к решительному отклонению
всяких попыток навязать им (Марксу и Энгельсу) какую-нибудь мо­
ральную догму 8.
В этой ситуации как раз и было необходимо учение о преходя­
щем, классовом характере нравственных и правовых норм, позволяю61

! щее приглушить криминальный характер их учения о революции и
диктатуре пролетариата. Не случайно всю жизнь Маркс и Энгельс с
поразительной настойчивостью доказывали относительность морали,
нравственных догм, акцентировали свое внимание прежде всего на
прерывности нравственного прогресса. Они стремились доказать бес­
силие категорического императива Канта, доказать, что он скроен
для всех времен, для всех народов, для всех обстоятельств и именно
поэтому не применим нигде и никогда.
Конечно, было бы чудом, если бы в стране, где на протяжении се­
мидесяти лет ежедневно и ежечасно внушалась мысль о божествен­
ной мудрости и проницательности Карла Маркса, где жертвовали
жизнью миллионов людей, благосостоянием народа, судьбой целых
классов во имя того, чтобы засвидетельствовать верность учению о
коммунизме, так сразу преодолели бы слепое преклонение перед ав­
торитетом его создателя, научились бы цивилизованно с чувством
собственного достоинства относиться к автору «Капитала», трезво, не
теряя ум, мыслить о его идеях, аргументах, о всем, что связано с
«марксизмом».
Даже наша гуманитарная интеллигенция в массе надолго утрати­
ла вкус к самостоятельному мышлению. Она привыкла согласовывать
свои выводы с выводами Карла Маркса. Некоторые ее представители
и до сих пор и мысли не могут допустить, что в этом мире может воз­
никнуть нечто такое, что не было бы предусмотрено его прогнозом. А
потому пытаются задним числом втиснуть в научный социализм и
любовь к рынку и к фермерскому труду, и современное понимание
цивилизаторских функций частной собственности. Эти люди и мысли
не могут допустить, что Маркс был человек как человек, ученый как
ученый, что ему, как и всем смертным, не было дано объять необъят­
ное, превысить меру разумного, которой природа наделяет людей.
Возможно этот инстинкт, побуждающий теоретически легализиро­
вать новые факты и приводит к подсознательному стихийному рас­
ширению первоначального смысла марксизма.
Понятно также, что наиболее трудно расстаться с верой в научное
всесилие учения Маркса малообразованному «активисту» во всех его
ипостасях, который до сих пор вершит судьбы людей в провинции и
даже в центре. Им руководит не столько любовь к Марксу, сколько
страх потерять право понукать людьми, освященное авторитетом
пролетарской, марксистской революции, им руководит подозритель­
ное отношение к тем, кто пытается самостоятельно мыслить о мире,
кто настолько осмелел, что рискнул посягнуть на авторитет самого
Карла Маркса.
Наверное, людям, которые на протяжении многих десятилетий
были лишены подавляющей части принадлежащих им интеллекту­
альных богатств, христианской культуры, выдающихся достижений
отечественной общественной мысли, выдающихся достижений совре­
менной немарксистской мысли, действительно трудно расстаться с
62

тем, что у них было, с верой в то, что в томах «Капитала» сокрыта вся
основная мудрость человечества.
Понятно, что если бы у нас не было «Капитала» Карла Маркса,
нам совсем было бы худо в тюрьме сталинизма. Но все же не могу
найти объяснения тому, что в дело созидания нового марксистского
фундаментализма, в тотальную апологетику марксизма со всеми его
выводами включились наиболее талантливые публицисты, проявив­
шие во всех других случаях много здравого смысла, включились те,
кто в годы застоя боролся за свободу суждений и мысли, кого отнюдь
нельзя было в прошлом назвать ретроградом и консерватором.
Почему в условиях, когда были созданы все идеологические и
политические условия для свободного, открытого, научного анализа
марксизма, для освобождения нашего сознания и нашей практики от
очевидных иллюзий, заблуждений социализма XIX в., именно демок­
ратически настроенная часть нашей интеллигенции, активные участ­
ники свободных трибун и свободных семинаров воспротивились де­
мократизации наших представлений о Марксе? Почему гонимые пре­
вратились в гонителей и начали преследовать тех, кто позволил себе
сегодня свободно судить о Марксе.
Из-за этой бездумной веры в то, что все в мире будет происходить
по сценарию, написанному Карлом Марксом, мы нарочито портили
отношения со всем цивилизованным миром, проглядели несколько
витков в движении научно-технической революции, сознательно вог­
нали себя в автаркический тупик, утратили надолго способность гля­
деть на себя со стороны, понимать и других и себя. И только сейчас
после того, как было утрачено множество возможностей для сотруд­
ничества и взаимодействия с другими народами, после массы отягча­
ющих нам жизнь конфликтов, когда мы обнаружили себя слабо раз­
витой страной, мы прозрели и увидели то, что можно было увидеть по
крайней мере несколько десятилетий назад, увидели, что механизмы
рыночной, предпринимательской экономики поразительно живучи,
что они до сих пор в Состоянии творить чудеса, типа японского, тай­
ваньского, сингапурского и др., что с ними надо считаться как с завое­
ваниями человеческой цивилизации, как с выбором значительной ча­
сти человечества.
Кто докажет, что мы были с самого начала обречены кожей, ежи- .
ганием миллионов человеческих жизней в топке истории, познавать
то, что нормальные люди познали умом, движением мысли, до наших
романтических экспериментов?
Ведь мы сегодня в своем искреннем, критическом познавательном
порыве не сумели открыть ничего, что не было бы известно оппонен­
там Маркса задолго до Октября, задолго до наших и не наших попы­
ток воплотить его учение в жизнь.
К примеру, о нашем главном открытии о том, что нетоварное, то
есть социалистическое монопольное производство, ни к чему, кроме
как к бедности и к казарме не ведет, было известно очень давно.
63

То, что не понял и не видел Маркс, поняли и видели многие его
оппоненты. Разве не предупреждал Прудон в своих письмах к Марк­
су, что его экономическая доктрина, предполагающая монопольное,
исключающее конкуренцию производство, с неизбежностью ведет к
деспотизму, к всевластию центральных органов коммуны над жизнью
ее членов? Конечно, предупреждал. Об этом же, о том, что монопо­
лия, присущая плановому нетоварному производству типа оуэновской коммунии, ведет к страшному деспотизму, писали Бакунин,
Кропоткин.
Не знаю, что будет дальше. Но пока что к нашему стыду и сожа­
лению, более прозорливыми оказались те, кого мы в упор не видели,
не знали, а тем более слушать не хотели.
Трудно согласиться с тем, что истины социализма давно открыты
и чертежи его нарисованы, что, мол, нет необходимости «изобретать
велосипед» и остановка только за тем, чтобы честно и добросовестно
построить задуманное классиками. Глубоко убежден, что в этой пози­
ции нет даже элементарной верности марксизму, не говоря уже о на­
учном, ответственном отношении к будущему нашей страны.
Прежняя убежденность в том, что все написанное Марксом явля­
ется истиной в последней инстанции, вряд ли будет полезной сегодня.
Представьте себе, во что превратится наша страна, если мы предпри­
мем еще одну, теперь уже третью, после «военного коммунизма» и
сталинского наступления на рынок, попытку построить нашу эконо­
мику по модели Маркса, то есть на основе прямого продуктообмена и
абсолютного директивного планирования сверху.
Вера, за которую держишься, когда нет твердой почвы, когда зем­
ля под ногами колышится, сегодня является признаком инфантильно­
сти, духовной и интеллектуальной неразвитости. Конечно, верить,
мечтать, ненавидеть проще, чем рассуждать, сомневаться, анализи­
ровать. И не так трудно расстаться с догматической иллюзией, сколь­
ко со стилем мышления, который из нее вырос. Я уже не говорю о дог­
мах, с которыми люди связаны своей политической судьбой или жиз­
ненными благами.
Все это говорит онастоятельной необходимости серьезной, глас­
ной проверки учения Маркса об экономических основах будущего
общества, о соотнесении теоретического прогноза с реальными ре­
зультатами его воплощения в действительности. Это важно не толь­
ко для того, чтобы освободиться от всех представлений о социализ­
ме, которые длительное время сдерживали наше развитие, но и что­
бы оздоровить духовную ситуацию в партии, в обществе, пробудить
у людей активное отношение к теории, освободиться от лозунгового
марксизма, пробудить интерес к самостоятельному мышлению. Вы­
ясненная правда о Сталине должна одновременно пробудить у нас
интерес и к самим себе. Ведь если исходные структуры мышления у
нас такие же, как у него, восходят к одним и тем же азбучным ис­
тинам, то, следовательно, мы не застрахованы от того срыва в без64

дну насилия и преступлений, который случился с революционеромподполыциком Кобой.
Сегодня мы как общество стоим перед важным выбором. Или мы
скажем себе правду, смело, решительно откажемся от догм марксиз­
ма, которые способствовали зарождению сталинизма, сковывают на­
ше экономическое и духовное развитие, заставляют нас ходить по
миру с протянутой рукой, или мы будем продолжать лукавить, выра­
жать вслед на нашими новыми фундаменталистами наигранный оп­
тимизм по поводу всесилия и мощи учения Карла Маркса. Мне дума­
ется, что мы обязаны выбрать первое, ибо альтернатива, предлагае­
мая нашему обществу новыми фундаменталистами является слишком
зыбкой почвой для строительства новой жизни.
Где же правда?
Обращает прежде всего на себя внимание, что перестроечный
марксистский фундаментализм в том виде, в каком он заявил о себе в
последних статьях Г. Лисичкина, О. Лациса, Г. Водолазова, И. Клям- »
кина грешит всеми болезнями старого консервативного догматизма.
Он не мыслит свободно о марксизме. Он призывает читателя исходить
из цитат, из того, что сами Маркс и Энгельс мыслили о себе и о своем
учении. Перестроечный, публицистический фундаментализм как и
старый догматический, изначально отбрасывает сомнение в том, о
чем писали основатели научного социализма.
Наши уважаемые авторы настолько увлеклись делом спасения ав­
торитета Карла Маркса, сохранения прежней всеобщей веры в его на­
учную непогрешимость, что потеряли всякий самоконтроль над обра­
зом своих мыслей и способом формирования своих аргументов. В ре­
зультате чего воспроизвели в своих текстах все слабости и все
логические ошибки, так характерные для сталинского или застойного
обществоведения. Суть их в ложном убеждении, что высказывание
Маркса по тому или иному поводу во всех случаях является исчерпы­
вающим аргументом в предметном споре.
Разве имеем мы право судить об отношении Маркса к свободам
личности, судить о демократизме Маркса только потому, что он писал
о всесторонне и гармонично развитой личности, о свободе свободной
индивидуальности? Конечно же нет. Да, и Г.Г. Водолазов, O.P. Л а­
цис, А.П. Бутенко абсолютно правы, когда утверждают, что для клас­
сиков марксизма суть, смысл, главные цели социализма как раз были
связаны с тем, чтобы человек перестал быть безмолвным и беспомощ­
ным винтиком экономической и политической машины и превратил­
ся в суверенное, свободное, универсально и всесторонне развитое су­
щество. Социализм по их представлениям, — это результат творчест­
ва, исторической самодеятельности масс и каждого человека.
Да, Маркс и Энгельс никогда не были сознательными сторонника­
ми казарменного коммунизма. Да, о их верности идеалу свободной
личности можно, как пишет Г.Г. Водолазов, прочитать едва ли не на
каждой странице их сочинений. Но ведь нас, если мы хотим мыслить
как ученые, а не как пропагандисты прошлого, должны, повторяю,
5

—

262

65

интересовать не декларации, а сама возможность сохранения свободы
личности в том обществе, к которому стремился Маркс в своей эконо­
мической теории, на практике, в обществе, где в соответствии с уче­
нием об ассоциации будет полностью преодолен частный, то есть не
координируемый планом, центром труд, где будут вытеснены малей­
шие проявления экономической и социальной самостоятельности,
стихии, где «преодолена»свобода выбора в труде, формах быта, обес­
печения семьи.
Не ведет ли учение Маркса о нетоварном производстве, о непос­
редственном обобществлении труда, вопреки его декларации о свобо­
де личности к казарме, к новой форме закрепощения людей? Можно
ли было сохранить права и свободы личности в обществе, где изна­
чально отрицается возможность экономического и социального выбо­
ра, где все жестко детерминировано истиной, законом?
Сегодня стала общепринятой критика деформированного, казар­
менного, уравнительного социализма, построенного в тридцатые го­
ды. Но эта критика старательно обходит эти структурные причины
нашей казарменности. И уходит от центрального вопроса — возмож­
но ли построить неказарменный, демократический социализм на не­
товарном, безрыночном фундаменте?
Это действительно центральный, главный вопрос. И для тех, кто
думает о будущем, и для тех, кто хочет понять прошлое. Почему во
всех без исключения случаях, во всех странах, включая Иран Хомейни, где велась борьба с рынком, с товарно-денежными отношениями,
она всегда вела к авторитаризму, к ущемлению прав и достоинства
личности, к всесилию администрации, бюрократического аппарата?
Почему даже террор оказывался бессильным в борьбе с торговлей, по­
чему все известные в истории человечества, включая наши попытки
искоренить свободный обмен, хозяйственную самостоятельность про­
изводителя оканчивались поражением, побуждающим в конце кон­
цов отступить.
Маркс не видел этого трудного для себя вопроса, ибо для его
постановки не было соответствующего исторического опыта. По
этой причине, он, кстати, никогда не вникал во внутренние проти­
воречия предлагаемых им методов лечения болезней капитализма.
Эту проблему нащупал Ленин в конце жизни, исследуя причины
неудач хозяйственной стратегии «военного коммунизма». Почему
же мы не хотим мыслить в этом направлении? Почему мы тратим
сегодня весь запас своей энергии на проблемы важные, но частные,
к примеру, на бичевание бюрократии, ее привилегий и, по сути
дела, отворачиваемся от вопроса, связанного с самими основами
построения социализма, его исходными принципами? Ведь мы в
этом отношении, в осмыслении собственного исторического опыта
отстаем по крайней мере на полвека.
Например, сейчас, в свете всего нашего, и не только нашего, опы­
та социалистических аграрных преобразований представляется, что
ддя исправления ситуации недостаточно вернуться к тому, что писал

66

о коллективном сельском хозяйстве Энгельс и начать действовать в
строгом соответствии с его рецептами.
Суть вопроса, двигающего нас сегодня к истине, к правде жизни,
совсем в другом: а надо ли стремиться во все* случаях к производст­
венной кооперации в аграрном секторе? Действительно ли превраще­
ние крестьянина в рабочего, работающего по плану на одной большой
национальной фабрике, является величайшим прогрессом?
Действительно ли крестьянская организация труда, объединяю­
щая в единое целое быт, производство и семейный очаг, была анахро­
низмом? Насколько был научно обоснован план организации сельско­
хозяйственного производства в национальном масштабе? Действи­
тельно ли национализация земли является во всех случаях
необходимостью?
Помимо проблем коллективизации существуют и десятки других
«трудных вопросов», возникающих в ходе осмысления сталинской
эпохи, но не имеющих прямого отношения к нему как личности.
Да, если судить о марксизме на основании того, что мыслил о себе
и своем социальном учении сам Карл Маркс, то двойственная, неод­
нозначная оценка научного социализма недопустима. Сам Маркс на­
верное, полагал, что в его системе все едино, все согласовано. Но ведь
это не так.
Маркс не сводит концы с концами не только в частностях, к при­
меру, в понимании предпосылок отмирания товарно-денежных отно­
шений, но и в главном, в понимании истории и механизмов ее разви­
тия. Материалистические и идеалистические истоки его учения так и
не смогли соединиться в нечто целостное в его мировоззрении, так и
противостоят, борясь друг с другом.
С одной стороны, Маркса можно рассматривать как материали­
ста в понимании истории, противника волюнтаризма, внешнего во­
левого воздействия на естественный ход событий. Он понимает,что
плод истории необходимо срывать только тогда, когда он созреет,
что зеленое, неспелое яблоко никому радости не принесет. В этом
смысле Маркса можно считать сторонником эволюционной точки
зрения. Он действительно много раз подчеркивал, что старое имеет
право жить до тех пор, пока оно живет, пока оно не исчерпает
свое жизненное предназначение и что соответственно новое должно
быть естественным следствием естественного развития старого об­
щества. Новое, с этой точки зрения, должно вырасти из самого
процесса жизни, доказать свое право на существование своей соб­
ственной полноценной жизнью. «Я смотрю на развитие экономиче­
ской общественной формации как на естественноисторический про­
цесс», 9 — заявлял Карл Маркс. А потому, с его точки зрения, оно
«не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни
отменить последние декретами» 10.
Вожди второго, реформистского Интернационала, делавшие став­
ку на естественный ход событий, на самопревращение капитализма в
5*

67

социализм, как известно, подкрепляли свою позицию Марксом. И де­
лали это с полным основанием.
Ведь Маркс и Энгельс не один раз писали о том, что они смотрят
на самоотрицание, саморазрушение капитализма как на автоматиче­
ский процесс. Они декларировали этот взгляд на историю в самом на­
чале своей теоретической деятельности. «... Частная собствен­
ность, — утверждали Маркс и Энгельс
в первой совместной работе
«Святое семейство» — в своем экономическом движении сама толкает
себя к своему собственному упразднению... она делает это только пу­
тем не зависящего от нее, бессознательного, против ее воли происхо­
дящего и природой самого объекта обусловленного развития» 11.
В конце концов, можно было черпать аргументы для реформист­
ской тактики и в знаменитом «Предисловии» Карла Маркса «К кри­
тике политической экономии», в его утверждении, что «ни одна об­
щественная формация не погибает раньше, чем разовьются все про­
изводительные силы, для которых она дает достаточно простора, и
новые более высокие производственные отношения никогда не появ­
ляются раньше, чем созреют материальные условия их существова­
ния в недрах самого старого общества» 12.
Но, с другой стороны, в марксизме, в его понимании жизни и ис­
тории очень много от немецкого трансцендентального идеализма, от
убеждения, что самосознание «Я » творит и созидает мир. И это не моя
выдумка. Еще Маркс и Энгельс в своей «Немецкой идеологии»обратили внимание на эту исходную, органическую связь между фихтсвским учением о «Я », о «толчке» и учением о коммунизме. Они обви­
няют Макса Штирнера в том, что он не видит того, что «коммунисты
намерены взять под свой контроль это^ «толчок», который (если не
ограничиться пустой фразой) становится, правда, крайне сложным и
многообразно определенным «толчком».
Фихтевский толчок, его учение о творящем самосознании превра­
щается у коммунистов Маркса и Энгельса в идею революции, в мысль
о конструктивности насилия, творящего новый мир.
В том и дело, что Маркс первым среди мыслителей нового време­
ни призвал философов творить новый мир, вмешаться в естественный
ход событий. Его философское кредо известно: «Философы лишь раз­
личным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы
изм ен и ть его» ,3. Изменить не с помощью слов, воздействия на умы
людей, а с помощью оружия, насильно принуждая часть общества к
тому, с чем она не согласна, что воспринимает как противоестествен­
ное, навязанное. Речь идет не много ни мало о смене оружия. Вместо
того, чтобы использовать критику в качестве оружия, Маркс призы­
вает критиковать старый мир с помощью оружия ' 4.
Идея толчка, коммунистической революции по своей социальной,
политической и философской сути в корне противоположна идее а в ­
томатического саморазвития общественных форм. Изменение мира
предполагает внесение в него того, чего в нем сейчас в данный мо­
мент нет. Речь идет о сознательном творчестве нового, того, что к
68

данному моменту не существует в жизни. Маркс прямо говорит о про­
летарских революциях как о процессе созидания новой истории. Ни­
что так не раскрывает это деятельностное, фихтевское начало миро­
воззрения Карла Маркса как его известное письмо Людвигу Кугельману от 17 апреля 1871 г., в котором он подчеркивает
исключительную роль волевого, субъективного начала в исто­
рии.«Творить мировую историю , — п и ш ет он — было бы, конечно,
очень удобно, (курсив А .К .), если бы борьба предпринималась только
под условием непогрешимо-благоприятных шансов. С другой сторо­
ны, история носила бы очень мистический характер, если бы «случай­
ности» не играли никакой ро ли .... Но ускорение и замедление в силь­
ной степени зависят от этих «случайностей», среди которых фигури­
рует такж е и такой «случай», как характер людей, стоящих вначале
во главе движения» 15.
Именно эта вера Карла Маркса, что воля и сознание пролетар­
ских революционеров в состоянии изменить естественный ход со­
бытий, ускорить движение истории, давала Ленину полное право
считать себя марксистом, поступающем строго в соответствии с
учением Карла Маркса. Когда меньшевики говорили ему, что он
спешит с пролетарской, социалистической революцией в России,
что наш капитализм не дозрел, что его стратегия и тактика расхо­
дятся с учением о необходимости самоисчерпания капитализма, он,
отстаивая свою правоту, призывал на помощь Маркса, учившего,
что революции являются «локомотивами истории» 16. И по-свое­
му Ленин был прав, по-своему он тоже был самым настоящим ор­
тодоксом. Если с помощью революции мы имеем право и возмож­
ность ускорять ход событий, то почему бы не попытаться, обладая
силой возмущения масс, ускорить переход России от ненавистного
капитализма к желанному социализму.
Работа Ленина «Две тактики социал-демократии в демократиче­
ской революции», в которой он переходит на позиции революцион­
ных народников, не желающих ждать зрелости капиталистической
России, где он делает ставку на силу, как на основной фактор исто­
рии 17, вся буквально напичкана цитатами из произведений Маркса и
Энгельса, их призывами не бояться насилия, не бояться революции,
изменять этот мир. Д аже свои призывы к якобинским, плебейским
методам расправы с царизмом, Ленин подкрепляет цитатами из тек­
стов Маркса. «Удастся решительная победа революции, — тогда, —
писал В.И. Ленин, — мы разделаемся с царизмом по-якобински или,
если хотите, по-плебейски. «Весь французский терроризм, — писал
Маркс в знаменитой «Новой Рейнской Газете» в 1848 г., — был не чем
иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с
абсолютизмом, феодализмом и мещанством»... Думали ли когда-ни­
будь о значении этих слов Маркса те люди, которые пугают социалдемократических русских рабочих пугалом «якобинизма» в эпоху де­
мократической революции?» 18. Так с помощью Карла Маркса заго­
69

нял большевик Ленин в угол и легального марксиста Струве, и марк­
систских ортодоксов меньшевиков.
Поразительно. Но Маркс так и не почувствовал внутреннее про­
тиворечие между этими двумя исходными посылками своего мировоз­
зрения, не почувствовал, что его вера в то, что революционеры могут
и имеют право «сократить и смягчить муки родов» спорит с его убеж­
дением в том, что общество «не может ни перескочить через естест­
венные фазы развития, ни отменить последние декретами» 19.
Идея природного автоматического развития общества предполага­
ет изначальную заданность всех без исключения фаз его развития.
Автомат действует только тогда, когда ничто не мешает осуществле­
нию заданной программы, вплоть до деталей, мелочей. Ведь до тех
пор, пока программа не реализована, невозможно узнать какая де­
таль в развитии существенна, а какая носит второстепенный харак­
тер, а потому ее можно пропустить.
До тех пор, пока капитализм не начал разрушаться, не обнару­
жил свое экономическое бессилие, невозможно обнаружить исчерпал
он или не исчерпал свои возможности.
Принцип естественного развития объекта несовместим с идеей усI корения истории. Это все равно, что толчками извне, ударами по
крышке ускорять работу стиральной машины-автомата. Подобная по­
мощь может привести только к порче машины-автомата, к тому, что
Вы будете спать в грязной постели и носить грязное белье.
Идея сокращения сроков зарождения социализма предполагает
насильственное сокращение сроков жизни капитализма, то есть нару­
шение естественной логики саморазвития буржуазной цивилизации.
Сама по себе идея революции, предполагающая возможность
принуждения с помощью оружия значительной части общества к
новой жизни 20, находилась в вопиющем противоречии с идеей ес­
тественного созревания новых общественных форм. По самой своей
сути идея революции предполагает волюнтаризм, то есть насильст­
венное принуждение значительной, подавляющей части общества к
тому, к чему она не приспособлена, насильственное с помощью
диктатуры пролетариата внедрение в жизнь того, чего в ней никог­
да раньше не было.
Г. Лисичкин вводит своих читателей в заблуждение, убеждая их в
том, что в теории Маркса идея насилия играет второстепенную, не­
значительную роль, что насилие у него ограничивается функцией по­
вивальной бабки, освобождающей от пуповины созревший плод 21.
Нет и еще раз нет. Насилие у Маркса и Энгельса выступает в роли
творца новой жизни.
С помощью насилия, штыков диктатуры пролетариата мыслился
переход к всеобщей трудовой повинности 22. Вряд ли можно доказать,
что она, всеобщая трудовая повинность, является естественным ре­
зультатом буржуазной цивилизации. Скорее можно доказать прямо
; , противоположное, что свобода выбора образа жизни является ее крае­
угольным камнем.
70

Диктатура пролетариата предполагала отмену права наследова­
ния, отмену частного, обособленного быта, обязанность родителей со­
держать и воспитывать детей 23. И вряд ли можно доказать, что объ­
ективная логика развития буржуазной цивилизации сама, в силу
внутренней необходимости вела к отмиранию веками складывающе­
гося семейного образа жизни. Очевидно, что и в этом случае без наси­
лия ничего бы не получилось, что новый коммунистический образ
жизни, отменяющий право наследования, право собирать сокровища,
пришлось бы конструировать при помощи декретов.
Еще более трудно доказать, что естественное развитие капита­
лизма, буржуазной цивилизации вело к отмиранию у крестьянина
многовековой привычки работать обособленно, на своем поле, силами
своей семьи. Впрочем, то, что крестьянин-частник никак не был готов
к коллективному труду, на коллективном поле, прекрасно понимал
Энгельс. Не случайно, он рекомендовал после пролетарской револю­
ции дать крестьянину-единоличнику время на раздумья, не гнать его
сразу в коллективные хозяйства 24. Правда, не ясно как бы поступил
Энгельс после истечения срока для размышления крестьянина на
своей парцелле, если бы он продолжал упорствовать.
Идея революции, сокращения мук рождения общества вольно или
невольно провоцировала волюнтаризм, соблазн побыстрее начать
принуждение к новой, ассоциативной жизни. Ведь строго говоря точ­
но, научно определить момент самоисчерпания капитализма невоз­
можно. Это понятно только задним числом, когда гибель его наступи­
ла. Но до тех пор, т.е. пока он существует, развивается, трудно не
ошибиться при оценке состояния его здоровья. Наблюдаемый Вами
кризис перепроизводства может быть и свидетельством его стремле­
ния перейти на более высокий, совершенный уровень развития и сви­
детельством наступающей гибели. Маркс и Энгельс в силу своего ре­
волюционного нетерпения, желания сократить муки рождения нового
общества всегда, начиная с революции 1848 г., склонялись к уничто­
жающей оценке и всегда ошибались 25. Впрочем, как и после их смер­
ти, в оценке состояния капитализма постоянно ошибались русские
наследники их революционного учения.
Да, Маркс и Энгельс настаивали на том, что переход к социа­
лизму возможен только тогда, когда капитализм себя исчерпает.
Но проблема состоит в том, что основатели научного социализма
не оставили нам критериев, по которым мы могли бы определить
меру его зрелости.
Данное противоречие между материалистическими и идеалисти­
ческими, трансцендентальными компонентами учения Карла Маркса
пронизывает все без исключения стороны его учения.
Когда Маркс и Энгельс описывают то, что есть, то, что сложилось,
развивается, то они твердо и последовательно стоят на позициях м а­
териализма, опираются на опыт, материалистический критерий
практики. Эволюционный взгляд на мир у них имеет мощное научное
подкрепление.
71

Но как только основатели научного социализма покидают твер­
дую почву настоящего и начинают думать о будущем, о том, что с их
точки зрения должно быть, то они становятся другими людьми, начи­
нают говорить языком заклинаний, предположений, надежд.
Учение Маркса и Энгельса о коммунизме даже нельзя назвать на­
учной гипотезой. В его основе лежит посылка, которая ничем не под­
креплена, ни экономическим анализом перспектив развития совре­
менного им производства, ни анализом возможных демографических
сдвигов, ни анализом динамики и тенденции развития основных по­
требностей человека.
Здесь, в этой части, все построено на вере в то, что «теперь благо­
даря развитию крупной промышленности... созданы капиталы и про­
изводительные силы в размерах, ранее неслыханных, и имеются
средства для того, чтобы в короткий срок до бесконечности увеличить
эти производительные силы» 26. С этой верой в то, что будущий строй
в состоянии «до бесконечности увеличить эти производительные си­
лы» Энгельс рождается как коммунист-революционер. С ней он и
умирает. В своей самой крупной работе «Анти-Дюринг», он тоже обе­
щает будущим поколениям, что только при коммунистических отно­
шениях уже достигнутые технологические истины могут быть осуще­
ствлены на практике, что переход к ассоциированному производству
избавит людей от многих «трудностей и препятствий», характерных
для классового общества, обещает небывалый научный, технический
и общественный прогресс 21.
Учение Энгельса не удовлетворяет самым элементарным требова­
ниям достоверности. Оно вообще не знает вопросов «На каком осно­
вании?». «Почему?». Не ясно, что дает ему основание предполагать,
что высокие темпы развития техники, производства, вызванные к
жизни капиталистической конкуренцией, стремлением к прибыли,
сохранятся и в условиях ассоциированного общества, где не будет ни
первого, ни второго, где коренным образом изменятся условия жизни
людей. Складывается впечатление, что Энгельс вообще об этом не з а ­
думывается, не видит этой проблемы условий и стимулов эффектив­
ного, качественного труда.
Впрочем, и у Маркса мы не найдем ответа на этот вопрос «П оче­
му?». Он в «Критике Готской программы» рисует величественную
картину перерастания низшей фазы коммунизма в высшую, описыва­
ет кульминацию исторического развития, «когда труд перестанет
быть только средством для ж и зн и ,... когда вместе с всесторонним раз­
витием индивидов вырастут и производительные силы и все источни­
ки общественного богатства польются полным потоком» 28. Но опятьтаки Маркс ничего не говорит о предпосылках, условиях, механизмах
желанного чуда.
Он предлагает своему читателю поверить в то, что в будущем
природа человека изменится и он уже не будет нуждаться в конку­
ренции, рынке, в экономическом принуждении к труду. Он ссылается
на то, что конкуренция, связанная с реальным развитием людей
72

XYIII в. рано или поздно отомрет, что рано или поздно природа людей
изменится, ибо «вся история есть не что иное, как беспрерывное из­
менение человеческой природы» 29. Но понятно, что вера в то, что ра­
но или поздно природа человека изменится, слишком зыбкое основа­
ние для учения, претендующего на то, чтобы изменить мир, изменить
судьбу миллионов, сотен миллионов людей. А как быть, если природа
человека не изменится так быстро, как надеялись Маркс и Энгельс,
если она проявит упорство и надолго сохранит потребность в состяза­
тельности, соревновательности? Что будет в этом случае питать ком­
мунистический прогресс?
Складывается впечатление, что основатели социализма, который
по традиции мы называем научным, никогда всерьез не задумывались
над этими самоочевидными проблемами. Даже мощный диалектиче­
ский ум Карла Маркса, работающий как мотор, когда речь шла о про­
тиворечиях, антагонизмах ненавистной ему частно-собственнической
цивилизации (чего стоит только его блестящий анализ товарного фе­
тишизма в «Капитале») становится слабым и хилым, когда он судит о будущем ассоциированном обществе. Поразительно. Но он не видит
очевидные структурные противоречия обобществления средств про­
изводства в национальном масштабе, очевидные негативные послед­
ствия его тотального централизма. Маркс отмахивается от Бакунина
с его критикой грядущего марксистского деспотизма как от назойли­
вой мухи 30.
Маркс, в сущности, никогда и не мыслил о будущем ассоцииро­
ванном обществе предметно, никогда не доходил в своих суждениях о коммунистической формации до деталей, конкретного живого чело­
века. Он, к примеру, настаивал на преодолении рынка, частного быта
и частного обеспечения семьи. Но не чувствовал, что тем самым ли­
шает людей первичных условий свободы, возможности выбирать
предметы потребления. Маркс не чувствовал, что забирая у людей
рынок, частную торговлю, он тем самым делает их, стоящих внизу, у
основания общественной пирамиды заложниками тех, кто распреде­
ляет общественные богатства, кто решает, что они должны потреб­
лять, носить, в каких количествах и в какое время.
Какова гарантия, что люди, назначенные или избранные руково­
дить национальным производством, будут действительно руководст­
воваться интересами большинства? Как противостоять возможному
произволу? Как противостоять попыткам подменить общественные
интересы, общественные ожидания личными интересами и фантазия­
ми управляющих? Эти вопросы перед собой Маркс не ставил, а пото­
му не искал на них ответа. Он, по-видимому, не видел, что жизнь со­
стоит из деталей, что игнорируя мелочи, детали, он игнорирует
жизнь, законы экономики.
Маркс не чувствовал, не видел, что опосредованная, так называе­
мая «вещная связь» между людьми, куда больше оставляет человеку
свободы, гарантии социальной защищенности, чем так называемая
«прозрачная», «непосредственно-коммунистическая».
73

В первом случае товаропроизводитель, включая собственника
своей рабочей силы, то есть большинство общества, сохраняет право
владения на свои товары, каждый вправе ими сам распоряжаться, ис­
кать наиболее выгодные условия обмена. Во втором, в условиях ком­
мунистической ассоциации и продукт труда, и рабочая сила сразу без
каких-либо условий отчуждаются от личности, ибо они с самого нача­
ла воспринимаются как достояние всего общества, как необходимый
элемент совокупного богатства, совокупных условий труда. В ассоци­
ированном обществе человек сразу теряет такую опору в жизни как
право распоряжаться и своим трудом и его результатами.
В первом случае, в товарном, так называемом капиталистическом
обществе, производитель, трудящийся с самого начала знает на что
он может рассчитывать, во имя чего он трудится, какие блага этот
труд ему может принести. В этом случае, когда связь между людьми
опосредована вещами, тем не менее сохраняется очевидная, прозрач­
ная, непосредственная связь между трудом и его результатами. Тут
каждый человек, кто имеет работу, то есть подавляющее большинст­
во свободно, то есть само творит материальные условия своей жизни,
является хозяином своей судьбы. В первом случае, заработав деньги,
получив все сполна Вы, к примеру, сами себе покупаете квартиру. Но
во втором случае, когда не получаете сполна, Вы перепоручаете об­
ществу заботиться о Вашем благосостоянии, и целиком зависите от
действий центральных органов, от выделенных фондов на строитель­
ство, от темпов возведения зданий, от качества планируемых квар­
тир, от воли тех, кто их распределяет.
Непосредственная же связь между людьми, изначальная привя­
занность конкретного труда к общественным целям, на деле оборачи­
вается несвободой, привязанностью человека к органам, которые ре­
гулируют и контролируют общественное производство. Во втором
случае, в ассоциированном, коммунистическом обществе, к которому
стремился Карл Маркс, по логике вещей, связь между трудом и его
результатами усложнилась, в нее вклиниваются многие, по сути па­
разитические, промежуточные звенья. Сначала Ваш труд становится
общественным достоянием, отчуждается от Вас. Затем центральная,
координирующая власть, определяет, в каком объеме и в какой форме
возвратить Вам ваш труд. И везде сотни людей с их пристрастиями,
личными интересами. И всех надо контролировать. И нет никаких га­
рантий, что эти сотни, тысячи людей, распоряжающихся вашим бла­
госостоянием, только и думают о том, чтобы Вам жилось лучше и лег­
че. Вопреки прогнозу Карла Маркса, социализм не только не устра* нил личные пристрастия из хозяйственного процесса, сделал его
нейтральным и объективным, а напротив, превратил экономику в
царство своеволия. Борьба с рынком по сути обернулась борьбой с
объективными экономическими критериями, которые делали эконо­
мику экономикой, борьбой с объективными, не зависящими от людей
законами саморазвития и саморегуляции народного хозяйства стра­
ны.
74

Маркс, призывавший идти до конца в познании истины, тем не
менее никогда не размышлял всерьез, по крайней мере вслух, о самом
главном — о человеке, его душе, страстях, скрытых, затаенных мыс­
лях. Он не видел, скорее не хотел видеть, что каждый поглощен со­
бой, в чем-то лукавит, является рабом своего честолюбия, жажды вы­
играть в вечном соревновании с другими, что человеку, даже самому
честному, совестливому трудно противостоять своему природному
эгоизму, зависти, лести, соблазнам славы, власти, богатства.
К человеку, его тайным причудам Маркс никогда не проявлял ин- *
тереса. И это странно. Ибо какая может быть наука об обществе, о
производстве, пока мы не знаем ничего о человеке. Достаточно эле­
ментарной наблюдательности, элементарного внимания к той жизни,
какая есть и к тому человеку, какой жил всегда, и во времена Марк­
са, и сегодня, чтобы обнаружить десятки, сотни неразгаданных зага­
док нашего человеческого бытия. Почему природа так несправедлива,
почему одним она даст многое: и красоту, и талант, а другим оставля­
ет только муки и страдания? Почему среди неравных людей все же
утвердилась христианская идея духовного равенства всех людей? По­
чему рождаются «добрые» и «злые» мальчики? Почему такая громад­
ная, непреодолимая пропасть между совестливым человеком, пол­
учившим от рождения или от бога, способность к доброте, сострада­
нию и тем, кто с детства мучается от своей злобы, агрессивности, кто
не в состоянии преодолеть свой недобрый взгляд на мир? Почему одни
рождаются ленивыми, вялыми, а другими с детства движет энергия
самореализации, самоутверждения? Как все это сказывается на жиз­
ни общества? Что тут можно изменить? С чем надо примириться?
Тайна на каждом шагу. Происхождение совести, сострадания,
доброты. Тайна родственного чувства, тайна раскаяния, мук сове­
сти. Тайна и красота общения матери и ребенка. Неужели все это
можно объяснить существующими в обществе экономическими от­
ношениями?
Маркс сам страдал. Страдал как эмигрант, как отец, вынужден­
ный хоронить детей, бедняк, живущий на содержании друга, как ев­
рей, порвавший с законами и верой предков. Но эти страдания не вы­
секали в его душе ни одной искры духовного прозрения. В его трудах
Вы ничего не найдете о духовной жизни человека, о страхе перед
смертью, о духовной благодати. Он — незаурядный, гениальный мыс­
литель, не хотел или не мог думать о духовном. Он как бы отклады­
вал в сторону все тс трагические проблемы человеческого бытия, ко­
торые бы помешали ему оставаться революционером, думать как ре­
волюционеру, настаивать на насильственном разрушении буржуаз­
ного общества. Подобное же самоограничение в духовном будет ха­
рактерно для всех его последователей и учеников и прежде всего для
Ленина. Наверное, нельзя быть марксистом и одновременно всерьез !
думать о трагических, неразрешимых проблемах человеческого бы- '
тия.
75

Как философ, учивший, что идея каждый раз посрамляла себя,
как только отрывалась от интересов людей, Маркс сам в исследовании
капитализма и будущего коммунистического общества мало считался
с тем, насколько мощно корысть движет этим грешным миром.
Всю жизнь, во всех основных работах, включая «Капитал», Маркс
доказывал, что капиталист, цель которого — получение меновой сто­
имости, по природе своей не заинтересован в производстве добротных
вещей и только в ассоциации, с самого начала нацеленной на произ­
водство потребительной стоимости, потребности человека будут по­
ставлены во главу угла, тем самым экономика будет служить челове­
ку. Но в жизни, как мы теперь знаем, все обстоит прямо противопо­
ложным образом, то есть так, как говорил и Адам Смит, и
современники Маркса, критики «Капитала», стоявшие на точке зре­
ния здравого смысла. Именно предприниматели, пекущиеся о прибы­
ли, приносящие достаток и благосостояние значительной части обще­
ства, дали развитым странам благоденствие и стабильность.
Т ак как капиталист не может получить прибыль, не продав вещь
на рынке, то он по логике вещей в условиях конкуренции прилагает
все возможные усилия, чтобы повысить качество производимой про­
дукции. Сами условия производства, конкуренции заставляют его де­
нно и нощно думать о совершенствовании своих изделий. В то же вре­
мя монопольный социалистический производитель, освобожденный
от контроля со стороны рынка, по той же логике слабо или совсем не
заинтересован в совершенствовании производимой продукции.
Когда читаешь Маркса и Энгельса, складывается впечатление,
что авторы никак не могут прорваться через опутавшую их сознание
сетку «сущностных» понятий, включая учение о родовой сущности
человека, не могут откликнуться своим незаурядным умом на оче­
видные проблемы. Ни один из социалистов, начиная с Платона, не
обошел вниманием проблему стимулов к труду, а значит и замены,
компенсации тех стимулов, которые дает частная собственность. Д а­
же Гегель, который в примечаниях всегда оставался твердым матери­
алистом и реалистом, не забывал о психологии человека, о его духов­
ной конституции и доказывал, что демократия и частная собствен­
ность неразрывно связаны, что «свободная воля» человека
невозможна без свободного отношения к «внешним вещам», к собст­
венности.
Но для Маркса и Энгельса всех этих проблем как будто не су­
ществовало. Они почему-то полагали, что инженеру будет стыдно
просить лишнюю тарелку супа за добавочный труд. Как будто не
было печального опыта коммун Оуэна, где все оказались охочи до
* сочинения стихов, но так и не нашлось желающих работать в по­
ле. В «Манифесте Коммунистической партии» Маркс и Энгельс от­
крыто иронизируют над теми, кто напоминал в полемике с социа­
листами о существовании проблемы стимулов к труду, кто «выдви­
гал возражение, будто с уничтожением частной собственности
прекратится всякая деятельность и воцарится всеобщая ленность».
76

Если бы это действительно было так, считали Маркс и Энгельс, «в
таком случае буржуазное общество должно было бы давно погиб­
нуть от лености, ибо здесь тот, кто трудится,ничего не приобрета­
ет, и тот, кто приобретает, не трудится» 31.
Марксу и Энгельсу казалось, что этим замечанием они опрокиды­
вают самый важный аргумент противников обобществления собствен­
ности. Но здесь им явно не хватает эмпирической, человеческой до­
стоверности анализа.Одно дело относительное обнищание рабочего
класса, то есть политико-экономический аспект проблемы, и совсем
другое — система объективных жизненных условий, побуждающих
всех членов капиталистического общества к интенсивному труду. К а­
питализм потому и не погибнет от лености, что изобрел такое эф ф ск-j |
тивное средство борьбы с праздностью, как угроза голода, страх без- *
работицы. Вопреки тому, что писали авторы «Манифеста», никогда
не было спокойной жизни у обладателей капитала и тем более у про­
мышленников.
■>
В сущности, весь прогноз Маркса, все его учение о свободной ас­
социации производителей, сформулированное на сущностном уровне,
на уровне закона, не было проработано до конкретно-психологиче­
ского уровня. Это касается не только проблемы мотивации, но и по­
следствий предложенной Марксом вертикальной системы управления
производством.
Речь, в принципе, идет о возможности сохранения духовного здо­
ровья личности, свободы выбора в рамках плановой, жестко детерми­
нированной организации производства, исключающей свободу труда,
хозяйственную самостоятельность, экономическую стихию. По край­
ней мере, очевидно, что переход от рыночной экономики к директив­
ной резко сокращал возможности индивидуального выбора в жизни,
как коренного условия психологического комфорта европейской лич­
ности. Вместе с уничтожением рынка и конкуренции она лишалась
возможности выбора предметов потребления, возможности личного
непосредственного участия в контроле за качеством производимых
изделий. Вместе с введением плановой организации производства
резко сокращались возможности хозяйственной инициативы снизу,
начисто исключалась такая важная форма самореализации личности,
как индивидуальная и групповая предприимчивость. Введение закона
о перемене труда в рамках всего общества, на чем настаивали Маркс
и Энгельс, предусматривало обязательное сочетание различных форм
труда, независимо от вашего личного отношения к ним,что в целом
должно было снизить эффективность общественного производства.
Маркс платит очень большую цену за свое стремление вывести
за скобки создаваемой им социальной науки душу человека, его
современника. Зависают в воздухе, в эфире философские понятия
не только его учения о саморазвитии капитализма, но и его «ре­
альный гуманизм».
Несомненно, по своим исходным побуждениям, в своем стремле­
нии облегчить судьбу отверженных, сделать всех счастливыми, со77

здать все условия для всестороннего и свободного развития каждой
личности, и Маркс и Энгельс были гуманистами. Их учение о целях
коммунистического преобразования общественной жизни выдержит
самую строгую гуманистическую проверку. Речь в нем идет о «перс­
пективе всестороннего образования, счастливого существования» .
Более того, в некоторых случаях, особенно тогда, когда они изо­
бличали своих противников в недостатке гуманизма, в аморализме,
пытались дискредитировать их в глазах общественного мнения, они
выглядели вполне благопристойными кантианцами. В этих случаях
они активно выступали против кредо всех революционеров «цель оп­
равдывает средства», настаивали на том, что только гуманные средст­
ва могут привести к гуманным целям. На этой последовательно гума­
нистической позиции они стояли, когда изобличали в аморализме
анархистов, а еще раньше коммуниста Криге, призывающего каждого
покончить с «собственной подлой личностью» 33.
Я бы даже не согласился с очень распространенным среди крити­
ков марксизма начала XX в. мнением, что Марксу в силу конститу­
ции его души, в принципе, не было дано увидеть внутренний мир че­
ловека, таким каким он есть, не было дано понять, что такое подлин­
ный гуманизм 34. Чужую душу, а тем более душу своего идейного
противника, Маркс видит прекрасно, проявляя при этом самоощуще­
ние гуманиста, противящегося насилию над личностью.
Маркс критиковал грубый, вульгарный коммунизм с позиции по­
следовательного гуманизма. В своих «Экономичсско-философских
рукописях 1844 года» он видит, понимает опасность приобщения
люмпена к процессу изменения мира, опасность вырождения комму­
нистической революции рабочих в разграбление старого мира, в пере­
дел чужого богатства. Он понимает, что подлинное упразднение част­
ной собственности имеет смысл только тогда, когда оно будет совер­
шаться духовно развитыми людьми, которые переболели жаждой
богатства, обладания, которым доступно чувство совести, прекрасно­
го. Нет ничего омерзительнее, пишет Карл Маркс, как желание люм­
пена обладать тем, чем обладают другие, расправиться с тем, с чем на
началах частной собственности, не могут обладать все, расправиться
с талантом 35.
Но, как мы уже имели возможность убедиться, Маркс теряет этот
дар гуманистического самоощущения человека и истории, когда ока­
зывается во власти своей теории революции и диктатуры пролетариа­
та. Тут он поступает и мыслит вопреки тому, что писал о своем ком­
мунизме как реальном гуманизме в «Экономическо-философских ру­
кописях 1844 года».
Маркс, учивший гуманизму, недоверию к люмпену, в конце кон­
цов связывает и судьбы пролетарской революции, и судьбы истории
именно с ним, с этой социальной прослойкой, с тем, чтоон называл
продуктом разложения буржуазного общества.
Казалось бы из продукта разложения и распада буржуазного об­
щества никак нельзя построить новое, более совершенное общество.
78

Казалось бы со всех точек зрения Марксу было бы лучше связать пе­
реход к коммунизму со зрелым, цивилизованным пролетариатом, ко­
торому уже доступно чувство прекрасного. Не случайно, ортодоксы
нынешней перестройки в России, как и ортодоксы II Интернациона­
ла, в своей заботе о благопристойности своей веры прибегают к подо­
бной цивилизованной трактовке марксистского учения о пролетар­
ской революции.
Но эта интерпретация учения Карла Маркса о предпосылках со­
циалистической революции не имеет ничего общего с оригиналом.
Она является не более, чем очередным мифом, связанным с именем
Карла Маркса.
Еще Эдуард Бернштейн обратил внимание на то, что Карл Маркс,
вопреки своему учению о положительном упразднении частной соб­
ственности, связывает коммунистическую революцию с вырождаю­
щимся рабочим классом. Он критиковал первосвященника II Интер­
национала Карла Каутского за его утверждение будто бы «теория
Маркса и Энгельса... выводит необходимость грядущего краха капи­
тализма из роста пролетариата и его силы и зрелости...» 3 . В «Капи­
тале», — писал Э. Бернштейн, — «... Маркс излагает теорию перево­
рота, в которой говорится не о растущей силе и зрелости пролетариа­
та, а о его «вырождении» и рабстве» 37.
И первый ревизионист был прав на все сто процентов. В своем ос­
новном, опубликованном при его жизни труде, в первом томе «Капи­
тала» Карл Маркс действительно связывал грядущий революционный
взрыв с пауперизацией большинства рабочего класса, с его абсолют­
ным обнищанием. Здесь, в первом томе «Капитала», он ни на йоту не
отступил от исходного тезиса «Манифеста коммунистической пар­
тии», гласящего: «Крепостной в крепостном состоянии выбился до по­
ложения члена коммуны так же, как мелкий буржуа под ярмом фео­
дального абсолютизма выбился до положения буржуа.
Наоборот, современный рабочий с прогрессом промышленности
не поднимается, а все более опускается ниже условий существования
своего собственного класса. Рабочий становится паупером, и паупе­
ризм растет еще быстрее, чем население и богатство. Это ясно пока­
зывает, что буржуазия неспособна оставаться долее господствующим
классом общества и навязывать всему обществу условия существова­
ния своего класса в качестве регулирующего закона.
Она неспособна господствовать, потому что неспособна обеспе­
чить своему рабу даже рабского уровня существования, потому что
вынуждена дать ему опуститься до такого положения, когда она сама
должна его кормить, вместо того чтобы кормиться за его счет. Обще­
ство не может более жить под ее властью, т.е. ее жизнь несовместима
более с обществом» 38.
Позжге, уже в России на это фундаментальное противоречие меж­
ду учением Карла Маркса о социализме как царстве красоты и талан­
та и его учением о субъекте пролетарской революции обратил внима­
ние П.Б. Струве. «Свое эмпирическое основание «теория круше­
79

ний», — писал он, — нашла у Маркса в учении о естественно необхо­
димом обнищании народных масс с течением капиталистического
развития.
Этого учения Маркс никогда не оставлял, но оно отвергнуто ф ак­
тами и почти совершенно отброшено марксистами. И если бы это уче­
ние было правильно, его правильность была бы только доказательст­
вом против возможности социализма, самоосвобождения пролетариа­
та и прогресса культуры, таким образом, против возможности
марксистского социализма» 39.
Конечно, было бы интересно узнать, почему Карл Маркс так и не
заметил этого противоречия в своем учении, не задумался о неизбеж­
ных негативных последствиях приобщения обнищавшего, вырождаю­
щегося рабочего класса к революционному переустройству мира.
Ведь и для него было очевидно, что обнищавший человек обоз­
лен, жаждет мести, что как только он получит оружие в руки, он
с одобрения учения об относительности моральных норм начнет
расправляться с ненавистными ему буржуями, и вместо созидания
красоты и мысли начнет созидать виселицы для своих притесните­
лей. По логике обстоятельств революционного взрыва, которые
Маркс и Энгельс описывали в своем «Манифесте Коммунистиче­
ской партии», должно было произойти то, что потом произошло в
России после Октября — расправа обнищавших рабочих и кресть­
ян над всеми, кто жил лучше их.
Но об этом, о человеческих последствиях революционного взры­
ва, о тех страданиях, с которыми сопряжено революционное насилие,
они, по-видимому, никогда всерьез не задумывались. Более того, они,
как это хорошо известно, питали неприязнь к социалистам, задумы­
вающимся о цене пролетарской революции, предупреждающих о гря­
дущих уж асах гражданской войны. Энгельс, как видно из его письма
к Марксу от 25—26 октября 1847 г., с пренебрежением говорит о их
соратнике по «Союзу коммунистов» Мозесе Гессе, который, как он
пишет «беспрестанно помещает в газете свои фантазии о последстви­
ях пролетарской революции» 40.
Возможно Маркс и Энгельс рассчитывали на то, что вырождаю­
щийся обнищавший пролетариат, вовлеченный в процесс обновления
мира сам обновится, очистится от грязи зависти и ненависти? Воз­
можно они, основатели научного социализма, увлеченные конструи­
рованием диалектических законов саморазрушения капитализма во­
обще теряли ощущение человеческого, эмпирического смысла описы­
ваемых процессов?
Существует много объективных причин этой поразительной не­
вменяемости, загипнотизированности Карла Маркса и Фридриха Эн­
гельса, когда они излагали свое учение о пролетарской революции.
Но все же главная причина поразительного спокойствия их души и
совести, когда они рассуждают о революционном взрыве, наверное,
состоит в исходной иерархии их ценностей.
80

Для них главной и нравственной, и культурной, и исторической
ценностью был сам факт пролетарской революции, факт движения
истории, перехода ее в новое состояние. Именно к этому желанному
для них событию и были направлены все их помыслы, душевные по­
рывы. Ими, наверное, прежде всего двигала неистребимая страсть вы­
хода за известное, привычное, ими двигал все тот же трансценден -1
тальный порыв в новое, неиспробованное.
Все это еще раз говорит о том, что гуманизм Маркса и Энгельса
был специфическим. Да, они ценили человека, считали его центром
мироздания. Но ценили они выше всего не того человека, который
есть и живет сегодня, а того, который возникнет завтра, в результате
прорыва пролетариата в новую историю, новое состояние.
Определяющее все мировоззрение, все учение Маркса противо­
поставление человека будущего, так называемого «родового суще­
ства» человек настоящему, т.е. «неподлинному существу», испор­
ченному, как он полагал, всей организацией капиталистического
общества 41, было изначально противоречиво по своей нравствен­
ной направленности.
Оно могло быть источником духовного прогресса, ибо призывало
человека стать лучше, чем он есть, совершенствовать свои знания,
развивать свои способности.
Но одновременно, оно могло служить оправданию самых
страшных преступлений против личности, общества. Деление лю­
дей на подлинных и неподлинных личностей, стремление Маркса
лишить повседневного, «испорченного» человека суверенности, не­
вольно вело к новому, теперь уже классовому расизму.
Оно вело прежде всего к пренебрежительному отношению к
«неподлинным»личностям и классам.
Если согласиться с Марксом, что только пролетариат обладает
«умом» и «сердцем», что только он в состоянии познать смысл и цели
общества, то надо признать, что все остальные люди и классы явля­
ются в социальном отношении неполноценными, что им не дано ни
познать свои интересы, ни отстаивать их.
Характерное для Маркса человекобожие, его искренняя вера в
то, что каждый смертный, единичный человек в состоянии под­
няться до родового человека, воплотить в своем конкретном суще­
ствовании идеальную сущность человечества, преодолеть противо­
положность между сущностью и существованием, несло в себе не
только заряд оптимизма, но и революционной нетерпимости, само
по себе провоцировало насилие над тем человеком и той жизнью,
которые есть сегодня.
Взобравшись на высоты родовой сущности человека, Карл Маркс
уже ничем не мог помочь тем, кто остался внизу, тем «неистинным»,
«случайным» людям, которые нуждались в его советах.
А если он и опускается на землю, берет на себя смелость указы ­
вать людям как им быть, начинает говорить от имени того, что было и
6 — 262

81

что есть, становится трезвым реалистом, го тотчас же вступает в про­
тиворечие с тем Марксом, который остался на вершине идеала.
Примечания
1 Н о как только ж и пой труд теряет это свое качество «к ак только... рабочее время
п ерестает и долж но п ерестать, — добавляет М аркс, быть мерой богатства, и поэтому
мен овая стоим ость п ерестает быть мерой потребительной стои м ости», то «тем сам ы м
руш и тся производство, основанное на меновой стоимости» (С м .: М а р к с
К. и
Э н г е л ь с Ф . С оч ., т. 4 6 , ч. И, с. 2 14).
2 С м .: М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С оч ., т. 46, ч. 1, с. 280.
3 С м .: М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т. 19, с. 18— 19.
4 М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т. 18, с. 415.
5 Т а м ж е , с. 416.
б М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т. 3 7, с. 275.
7 Т а м ж е , г. 6, с. 256.
8 Т а м ж е , т. 20, с. 95.
9 С м .: М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С оч., т. 23, с. 10.
10 Т ам ж е.
П М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т. 2, с. 39.
1 2 М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С оч .,т. 13, с. 7
1 3 С м . : М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С оч ., т. 3, с. 4.
14 С м .: М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . С оч ., т. 1, с. 422.
15М а р к е К. и Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т. 33, с. 175.
1 6 С м . : М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф ., С о ч ., т. 7, с. 86.
17 «В ели к и е вопросы политической свободы и классовой борьбы р еш ает, в послед­
нем счете, только си л а, и мы долж ны заботи ться о подготовке, органи заци и этой силы
и об акти вн ом , не только оборонительном, но и наступательн ом употреблении её»
( Л е н и н В. И. П оли. собр. соч., т. 11, с. 18).
18 Л е н и н В .И . П оли. собр. соч., т. 11, с. 47.
19 С м .: М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф ., С о ч ., т. 2 3, с. 10.
2 0 «Р ево л ю ц и я есть а к т, — писал Э нгельс, — в котором часть населения н ав я зы ­
вает свою волю другой части посредством р у ж ей , ш ты ков и п уш ек, то есть средств
ч р езвы ч ай н о автори тар н ы х» ( М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . С оч., т. 18, с. 3 0 5 ).
21 С м .: Л и с и ч к и н Г. М ифы и реальность,-«Н овы й м и р», № 11 с. 172.
2 2 С м . : М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т. 4, с. 447.
23 С м .: М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т. 2 0, с. 331.
24 С м .: М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . , С о ч . , т . 22, с. 520.
25 «И стори я п о к а за л а , — писал во «В ведении к «К л ассовой борьбе во Ф р ан ц и и »
Э нгельс, — что и мы и все мы сли вш и е подобно нам были неправы . О на ясно п о к азал а,
что состояние эконом ического разви ти я европейского континента в то время далеко
ещ е не бы ло настолько зрел ы м , чтобы у стран и ть капи тали стически й способ производ­
ст ва » ( М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф ., С о ч ., т. 22, с. 5 3 5 ).
2 6 М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф ., С оч ., т. 4, с. 331.
27 М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С оч., т. 20, с. 118.
28 С м .: М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т. 19, с. 20.
29 С м .: М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф ., С о ч ., т. 4, с. 162.
3 0 М а р к с К. К онспект книги Бакун и на «Государствен ность иан ар хи я».
М а р к с К. , Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т. 18, с. 57 9 -6 2 4 .
31 М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . С оч ., т. 4, с. 440.
3 2 С м .: М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С оч ., т. 42, с. 358.
33 С м .: М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф ., С оч., т. 4, с. 14-15.
3 4 «... Ч то к асается личной психологии М аркса и его личны х чувств — писал, к
прим еру, С .Н . Б улгак ов, — мне к аж ется довольно сомнительны м, чтобы так и е ч увства.

82

как л ю бовь, непосредственное сострадани е, вообщ е теплая си м пати я к человеческим
страдан и ям , играли так у ю , действительно, п ервен ствую щ ую роль в его душ евной ж и з ­
ни. Н едаром д аж е отец его в студенческие годы М аркса обронил к ак-то в письме к нему
ф р а зу : «С оответствует ли твое сердце, твоей голове, твоим д ар о ван и ям ?» Б у л г а к о в
С . Н . М аркс как религиозны й тип. М., 1902, с. 8.
3 5 С м .: М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т 42, с. 114.
3 6 Б е р н ш т е й н Э . О черки и з истории теории соц и али зм а. С . -П етербург, 1902,
с. 281.
37 «В м есте с постоянно у м ен ьш аю щ и м ся числом м агнатов к ап и тал а, которые
у зурпи рую т и мон ополи зи рую т все выгоды этого процесса п ревращ ен и я, возрастает
м асса ни щ еты , угнетения, рабства, вы рож дени я, эксп л уатац и и , но вместе с тем растет
и возм ущ ен ие рабочего к ласса, которы й постоянно у величи вается по своей численно­
сти , которы й обучается, объединяется и органи зуется м ехан и зм ом сам ого процесса к а­
п италистического производства» ( М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . С оч., т. 2 3, с. 7 7 2 ).
38 М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . С оч ., т. 4, с. 435.
3 9 С т р у в е II. М арксова теория социального разви ти я. К и ев, 1905, с. 47.
4 0 С м . : М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т. 2 7, с. 97.
41 С м .: М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . С оч ., т. 1, с. 397.

А. Нуйкин

«Новое мышление» и старая совесть

Легче ли возводить новое здание на «чистой площадке»?
«Перестройка»... Какое неизящное, неблагозвучное слово! И оз­
начает что-то техническое, строительно-монтажное... Да и обращено
оно не столько вперед — к сияющим вдали высотам, сколько назад —
к чему-то один раз уже не очень удачно сделанному. В былые-то вре­
мена от наших лозунгов дух захватывало, кровь закипала.
Все — впервые в истории, все — вновь, все — без оглядки, все —
только во всемирном масштабе. Как призывал, находя восторженный
отклик у читателей, Маяковский:
Довольно ж и т ь законом,
данным Адамом и Евой.
Клячу истории загоним...
Г л аз ли померкнет орлий?
В с т а р о е ль с тан ем пялиться?
Крепи
у мира на горле
п р о л е та р и ата пальцы!
Нет, ничего мы тогда не хотели ни достраи вать, ни П ЕРЕстраявать. Мы возводили хрустальное здание коммунизма на полностью
очищенной от какого бы то ни было старья площадке социальной
жизни! Сама мысль о возможности использования в этом священно­
действии старых, бывших в употреблении стройматериалов представ­
лялась кощунственной. Как отметил Гавриил Попов: «Строить новое
легче на чистой площадке. И чем сложнее строительство, тем сильнее
тяга к «чистой» площадке. А чем меньше новое здание стыкуется со
старым, тем сильнее соблазн не возиться со старым: легче снести и
начинать сначала. Для слома и начала новой стройки требуется мень­
шая квалификация, чем при попытке что-то использовать из старого.
Недаром реставратор — более сложная профессия, чем строитель» *.
«Более сложная», и тем не менее строить у нас несравненно
престижнее, чем перестраивать, доделывать за кого-то! Так-то оно
так, только ведь, говоря о «перестройке», мы сейчас не о добавле­
нии шестого этаж а к блочной пятиэтажке толкуем, а о «радикаль­
ной перестройке» всей нашей жизни! Дел нам история к сегодняш­
84

нему дню припасла — невпроворот. Да каких! Разработать и опро­
бовать экономические методы управления народным хозяйством,
возродить рынок; восстановить в правах и освоить на практике де­
мократию, законность, гласность; поставить науку на службу обще­
ству, очистив от забивших все ее поры приспособленцев и бездарей;
сравняться хотя бы и не с самыми развитыми странами по произво­
дительности труда и качеству продукции; поднять благосостояние и
бытовую культуру до уровня, за который хотя бы было не стыдно;
очистить от толстой корки наслоений и сделать их привлекательны­
ми хотя бы для самих себя наши социальные идеалы; разработать и
внедрить систему образования, воспитания и профессиональной
подготовки, соответствующую новым условиям жизни и задачам,
стоящим перед страной; найти способы остановить стремительное
скатывание к экологической катастрофе; добиться перелома в меж­
дународных отношениях — перейти от бесплодной конфронтации к
конструктивному (хотя бы на уровне сосуществования) сотрудниче­
ству в разрешении мировых политических, экономических, эколо­
гических, гуманитарных проблем... И все это задачи не абстрактно­
го будущего, а сегодняшние, неотложные, ни на кого не переложимые... Перед всем миром нам за них ответ держать!
Один из крупных итальянских деятелей, приехав в Москву, имел
основания заявить: «Если ваш а перестройка не удастся, мир может
погибнуть» 2. Вот так стоит вопрос.
Нет, не случайно это скромное «строительно-монтажное» слово
употребляется у нас как синоним к слову «революция». И смелости,
радикальности, размаха, сотворения принципиально нового, небыва­
лого оно отнюдь не исключает. Наоборот — радикально изменившая­
ся историческая ситуация требует, может быть, слишком резкого из­
менения многих наших представлений, понятий, реакций. Даже Рас­
сел с Эйнштейном, призывая в 1955 г. политиков учиться «мыслить
по-новому», не представляли, похоже, насколько радикальным дол­
жен получиться предлагаемый ими переворот сознания, чтобы чело­
вечеству удалось выжить.
«...Тысячелетние традиции сейчас надо безжалостно ломать, от
них надо напрочь отказываться. Иначе проблема выживания челове­
чества может оказаться неразрешимой, — сказал М .С. Горбачев, от­
вечая на вопросы «Ю маните». — В ядерный век нельзя жить — во
всяком случае долго жить — с психологией, привычками и правилами
века каменного».
Насколько проще и приятнее было бы решать эту эпохальную за ­
дачу, если бы речь шла только о явно «дурных» традициях, только об
откровенно «ущербной» психологии, только об осужденных передо­
вым общественным мнением привычках и правилах поведения! Но в
гом-то и заковыка, что поворота жизнь потребовала куда более кру­
того. Ломки! То есть отказа и от того, что до сих пор казалось незыб­
лемым, правильным и даже высоким.
85

О масштабах намечающегося переворота в умах говорят такие хо­
тя бы штрихи. В соответствии с «новым мышлением» каждая из про­
тивоборствующих в международной политике сторон должна быть ис­
кренне озабочена, чтобы не обрести военное превосходство. Мало то­
го, — развитым странам надо идти на жертвы ради экономического
здоровья стран, которые могут потом стать их конкурентами. И это
нужно для экономического здоровья собственной страны — мир един
i и не делим! А признание общечеловеческих интересов выше классо­
вых и региональных?
Даже в столь деликатных вопросах, как понятие героизма, нацио­
нальной гордости, патриотизма, мы явно подошли к рубежу, когда от
многих убеждений и «правил поведения» нам жизненно необходимо
избавиться. В уже цитированной беседе с Г. Поповым высказывалась
такая вот «неожиданная» для традиционной историографии мысль:
«Народы, населяющие нашу страну, на протяжении длительного ис­
торического периода не только жили бок о бок, не только помогали
друг другу, но не раз и воевали между собой... Возникает ситуация,
которую я описал бы вопросом: что делать, когда память одного наро­
да сталкивается с памятью другого народа? Когда одно и то же собы­
тие требует различных интерпретаций?
Битва при Калке была трагедией для Руси эпохи раннего феода­
лизма: в результате было положено начало татаро-монгольскому игу.
Но, с другой стороны, битва при Калке была, видимо, событием про­
тивоположного свойства для завоевателей: не исключено, что именно
благодаря этой победе они сохранили себя в истории. Проиграй они
тогда эту битву, их полчища, возможно, откатились бы в степи и па­
мять о них исчезла бы так же, как исчезла память о печенегах и по­
ловцах. Поэтому иная «П амять» (имеется в виду организация, кото­
рую вправе создать потомки Чингисхана. — А. Н.) могла бы поста­
вить на месте битвы знак в честь победы над русскими. Логично? Но
тут возникает вопрос: а как отнесутся нынешние жители тех мест к
попытке поставить такой памятник?.. 3
Задержите на этом месте, дорогой читатель, свою мысль, не спе­
ша соглашаться или отвергать. За высказанным просматривается, как
мне кажется, еще одна крупная «драма идей» конца XX в. Жаль, что
Г. Попов не захотел углубляться в нее, как она того заслуживает, и
предложил в результате несколько облегченное решение задачи. Что
именно имею я в виду? Давайте порассуждаем. Я сам давно с непри­
язнью воспринимаю современные сочинения на исторические темы,
где, допустим, при описании татаро-монгольского нашествия не древ­
ние русичи (что было бы естественным и объяснимым), а нынешний
автор воспринимает завоевателей как каких-то полуживотных, ту­
пых садистов. Да и над картиной Сурикова «Покорение Сибири Ер­
маком» я не раз задумывался: а что если на изображенную битву
взглянуть глазами не Ермака, а тех, кто с луками и копьями бес­
страшно пробуют заслонить родную землю от вооруженных пушками
и ружьями завоевателей?
86

Проявление «нового мышления» с моей стороны? Помилуйте. Это
же слабый отсвет старых, как мир, гуманизма и чувства справедливо­
сти, куда более яркие проявления которых мы можем встретить у
весьма отдаленных наших предков. В стремлении же быть справедли­
вым не на старый манер, а совсем иначе, в соответствии с нормами
XXI в., уважаемый автор оказывается в странной (в данном случае)
позиции. Он признает право за потомками Батыя гордиться битвой
при Калке, но почему-то негодует по поводу аналогичной гордости
потомков генерала Скобелева и М уравьева-вешателя. Ну, а вдруг бы
Российская империя, потеряй она Польшу и не присоедини Среднюю
Азию, утратила свою мощь, свое величие, и, не дай Бог, подобно по­
ловцам и печенегам, оказалась бы забытой потомками? Вот ведь что
получается, когда в стремлении быть по-новому благородными, спра­
ведливыми и «широкими», мы отбрасываем (как устаревшие) мерки,
по которым наши предки определяли эти самые благородство и спра­
ведливость. Хотели осудить великодержавный русский имперский
«патриотизм», а в итоге оправдали его, уравняв в праве на гордость
собой и поработителя и его жертву.
Стоя на пороге радикальнейших перемен в мышлении и системе
ценностей, через которые человечество с неизбежностью должно бу­
дет пройти за весьма короткий отрезок времени (иначе оно действи­
тельно рискует исчезнуть и даже куда более непоправимо, чем это
произошло с половцами и печенегами), мы должны, с одной стороны,
быть смелыми, раскованными от навязанных нам в прошлом предрас­
судков и предубеждений, а с другой — предельно осторожными, от­
ветственными. Чему-чему, а уж недоверию к быстрым, легким реше­
ниям сложных социальных проблем история нас должна была, вроде,
научить. И к ломке старого, отречению от опыта предков.
«Строить новое легче на чистой площадке»... Строить, может
быть, и легче, а вот построить труднее. Почему-то все время получа­
ется не то, что нарисовано в проекте.
Со строительством социализма мы, подбадриваемые и запугивае­
мые поклонниками казарменного коммунизма, тоже очень спешили.
И что же получилось?
«Не было создано общество, которое по всем признакам могло бы
стать примером, образцом для подражания, стимулом в борьбе за со­
циалистическое преобразование мира», — очень деликатно отвечает
на этот вопрос известный журналист-международник А. Бовин 4. Как
это понимать? Или социализм может быть в принципе малопривлека­
тельным, отпугивающим трудящихся развитых стран (что А. Бовин
далее раскрывает на примерах), или все же «та форма социализма»,
которая была создана у нас в 30-е гг. по чертежам одного из самых
кровавых тиранов за всю историю человечества, совсем не социа­
лизм? А в связи с осточертевшим оправдыванием сотворенного тем,
что настоящий социализм нам некогда было строить, ибо обстановка
в мире была сложная, невольно вспоминается юмореска 16-й полосы
«Литературной газеты». Помните? Завод, борясь за высокую произво­
87

дительность труда и за выполнение своих социалистических обяза­
тельств, досрочно выполняет заказ. И тут руководство завода начина­
ет мучить любопытство: а что именно их коллектив героически (на
два месяца раньше, чем на продукцию появились чертежи) сотворил?
Спрашивает об этом директор у главного инженера, а тот не знает.
«Слишком быстро делали, — говорит, — не успели понять, что имен­
но». «Надо разобрать, — предлагает директор. — Посмотреть...»
«Нельзя разобрать, — отвечает главный инженер — Сильно быстро
делали. Никто не помнит, как собирали». Решили использовать метод
аналогии, вспомнить, что завод вообще выпускает, и сравнить пара­
метры.
- Может быть, это скрепка?
- Нет. Бумагу она не держит.
- Ну и что? У нас все скрепки бумагу не держат.
- И потом она для скрепки великовата — 26 метров в длину и 42 в
высоту.
На застежку для лифчика продукция тоже не походила, и на ш а­
гающий экскаватор, и на картофелечистку (номенклатура завода)...
Не помог метод аналогии. Решили призвать на помощь заказчика.
Очень обрадовался тот досрочному выполнению заказа, но... что
именно их предприятие заказало сказать не мог.
- В конце года заказывали, торопились очень заказать (чтобы ос­
тавшиеся деньги успеть израсходовать).
Так и осталось невыясненным, что завод сделал досрочно. А это
нечто, между прочим, работало — гудело, иногда шипело. Больше,
правда, ничего не умело.
Похожая ситуация возникла у нас и со строительством социализ­
ма. Что-то мы за 70 лет построили. Большое. Ни на что не похожее, а
что именно — весь мир понять не может. Тоже «сильно быстро» мы
свой социализм делали.
Особенно коварны стремление расчистить до основания стройпло­
щадку от всякого «старья», торопливость, игнорирование накоплен­
ных человечеством в прошлые эпохи ценностей и истин в сфере ду­
ховной культуры. Здесь «революционный отказ» от старых норм, ста­
рых правил поведения, старых принципов (под флагом ли борьбы за
«новое мышление», под флагом ли выработки «истинно научных кри­
териев красоты и совести») очень просто может обернуться аннигиля­
цией духовности как таковой. Это тем более опасно, что происходит
незаметно. Нехватка колбасы или мебели сразу всем становится оче­
видной, кризис же совести или вкуса в том и проявляется, что их от­
сутствие перестает восприниматься и поэтому совсем не удручает.
Тем паче, что многие трубадуры научно-технического прогресса не
устают твердить, что в эпоху НТР логика и разум могут и должны за­
менить все ветхозаветные механизмы нашего сознания. Совесть — в
том числе.
Тут мы, думается, подошли к главной опасности, которую надо
иметь в виду и обязательно избежать в борьба за «новое мышление».
88

Дело в том, что, приступая к «перестройке» всей нашей жизни, к ее
тотальному «оздоровлению» и с неизбежностью прибегая при этом к
самым революционным, радикальным мерам, мы все еще не отдаем
себе отчета в чрезвычайной специфичности духовно-нравственной'
сферы, в преступности (да, да, не просто в бесплодности, а в преступ­
ности) попыток «рационализировать» ее с позиций методов и крите­
риев сциентистского, технократического мышления. А именно оно за­
хватило (и не собирается их отдавать) командные высоты современ­
ной цивилизации.
Д уш а и синхрофазотроны
Ведя глубокомысленный разговор об устаревших традициях, «пе­
щерной» психологии, привычках, которые надо безжалостно ломать,
мы обычно относим все это, чего греха таить, не к себе и не к своим
близким, а к каким-то волосатым немытым существам, говорящим
«чаво» и сморкающимся в кулак. Такую «пещерность» одолели бы и
эстрадные куплетисты. В том-то и трудность, что та «пещерность», о
преодолении которой мы ведем речь, держится чуть ли не на «три ш а­
га впереди самого прогресса». И одолевать ее требуется не только на
мировой арене, но и внутри каждого из нас.
И если окинуть освобожденным от шор взглядом все виды воздей­
ствия на человеческое сознание, при помощи которых педагоги, идео­
логи и политики вырабатывают отношение к научно-техническому
прогрессу, то с болью приходится признать: немало мы все приложи­
ли сил и весьма преуспели в том, чтобы внедрить в души многих уже
поколений эту самую прогрессистскую «пещерность», которая осуще­
ствляет себя прежде всего в разного вида проявлениях сциентизма и
технократизма.
Особое коварство данных феноменов в том, что они создают ил­
люзию своей «инструментальности», «вспомогательное™» и, вроде
бы, совершенно не претендуют на то, чтобы как-то подменить, вытес­
нить старые гуманитарные (идеологические, культурные, моральные,
философские) ценности. Они как бы «только» объясняют их научно,
позволяя избавиться от мифов и заблуждений, от ценностей ложных,
преходящих... Опасное недомыслие! Технократизм, как угарный
газ, — он тоже «без цвета и запаха». Дышишь им и не понимаешь,
что этим самым накапливаешь яд в своей крови, что, чем активнее и
глубже ты будешь дышать, тем быстрее твоя кровь станет непригод­
ной для жизни.
Сциентизм в науке и технократизм в мировоззрении проявляются;
в убеждении, что все проблемы человеческого бытия, все социальные
конфликты могут быть, должны быть и будут разрешены в результате/
научно-технического прогресса и только благодаря ему. При этом!
«научность» отождествляется исключительно методами точных и ес­
тественных наук. Чем это опасно? Тем, что под флагом такой «науч­
89

ности» дезавуируются методы и принципы нравственного, эстетиче­
ского, идеологического познания, профанируются социальные науки,
вульгаризируются жизненно важные для человека представления.
«Человеческий фактор», о котором сегодня говорится как о важней­
шем социальном векторе и без учета которого нельзя всерьез решить
ни одну глобальную общественную проблему, для сторонника тех­
нократических представлений — досадная помеха, «ш ум», как гово­
рят кибернетики.
Какие «плоды» дает сциентистский подход, когда его (из самых
добрых побуждений, разумеется) переносят из области математики,
физики, химии, биологии, техники в сферу человеческой духовности
и социальности, можно увидеть на таком вот конкретном примере.
В свое время, выступая на Стокгольмском симпозиуме «Челове­
ческие ценности в мире фактов», академик В. Энгельгардт дал клас­
сически сциентистскую трактовку понятия «свобода».
«...Свобода — одна из величайших человеческих ценностей, —
рассуждал наш видный ученый-биолог, — но несколько противоречи­
вая. Как только условия общественного существования улучшаются,
личная свобода каждого слегка сокращается. Причем сокращается
« ровно настолько, насколько с необходимостью увеличивается услож­
ненность жизни». Не всем это нравится. Недостаточное осознание не­
обходимости ограничения свободы в связи с усложнением обществен­
ных отношений «является причиной многих брожений и беспорядков
нашего века, особенно среди более молодого поколения». Энтропия —
это стремление к беспорядку. Усложнение же организации материи
(особенно живой материи) противостоит ей. И чем выше уровень ор­
ганизации, тем больше степеней зависимости, тем меньше свободы.
«Появление элементов социального порядка приносит с собой ограни­
чения, которым подвергается член любого общества, и свобода начи­
нает уменьшаться — точно так же, как энтропия уменьшается с появ­
лением порядка в форме биологической организации...» «Полная сво­
бода, когда «все дозволено», есть не что иное, как произвол, как
анархия со всеми ее разрушительными последствиями».
Если не вдумываться, то тут все, вроде бы, убедительно: чем боль­
ше связей у молекулы, тем больше зависимостей, а значит — подчи­
нения. «Все дозволено» — это очень нехорошо... Ну, а если все же
вдуматься? Если подойти к понятию «свобода» с позиций человека, а
не молекулы? Получается ведь, что рабовладельческий строй должен
предоставлять индивиду несравненно большую свободу, чем все по­
следующие все усложняющиеся и обогащающиеся связями обще­
ственные формации!
, •
Поучительно, сколь новый смысл обретают старые формулы, по­
падая в сциентистский контекст! Вспомнив слова Энгельса о том, что
свобода есть осознанная необходимость, ученый говорил: «Из этого
великолепного определения следует, что свободу приходится ограни­
чивать, приходится жертвовать ею до такой степени, как этого требу­
ет необходимость». Однако, при философском прочтении энгельсов90

ских слов (а философия, в отличие от естественных наук, вбирает, по
крайней мере, должна вбирать гумманистический подход к явлени­
ям), «осознанная необходимость» — это такая необходимость, кото­
рую сам человек внутренне принял, преодолел, которая уже не меш а­
ет ему, не угнетает его, не оскорбляет его... Иначе преступник, осоз­
навший, что посадили его в тюрьму в общем-то по заслугам, должен
был бы ощущать себя вполне свободным человеком.
Но как разграничить эти тонкие психологические, ценностные,
духовные квалификации, подходя к ним с позиций атомов и моле­
кул? Трудновато! Вот и приходится трактовать хулиганский принцип
«все дозволено» как идеал свободы, а на молодежь, замешанную в
«брожениях и беспорядках нашего века», смотреть с недоумением и
укором, точно на атомы, отказавшиеся вдруг ни с того ни с сего со­
блюдать таблицу валентностей...
Весьма знаменательно, что выступление, о котором идет речь,
было опубликовано у нас под рубрикой «Мышление XX века». И са­
мое печальное, что эта публикация ни у кого ни разу не вызвала не­
согласия, протеста, желания возразить. Мы уже привыкли отождеств­
лять научность с естественнонаучностью, а технократический «ради­
кализм» в пересмотре незыблемых еще недавно гуманистических
принципов и методик — с «мышлением XX века».
Думается, среди самых печальных последствий этого на первое
место без колебаний мы вправе поставить серьезную эрозию нравст­
венности. Разумеется, в эрозии этой повинен не только сциентизм, но
свою весомую лепту в процесс деградации духовной культуры он,
бесспорно, внес. Смею уверить, обвинение это — не плод луддистских
настроений.
Ситуация усугубляется во сто крат тем прискорбным фактом, что
наука в условиях господства массовой культуры сама во многом явля­
ется ее продуктом и фундаментом одновременно. Гениальный прови­
дец такого рода процессов Ф . Достоевский еще более ста лет тому на­
зад с величайшей тревогой писал об этих зависимостях: «Никогда ра­
зум не в силах был определить зло и добро или даже отделить зло от
добра, хотя бы приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко
смешивал; наука же давала разрешения кулачные. В особенности
этим отличалась полунаука, самый страшный бич человечества, ху­
же мора, голода и войны, неизвестный до настоящего столетия. По­
лунаука — это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда.
Деспот, имеющий своих жрецов и рабов, деспот, пред которым все
преклонилось с любовью и с суеверием, до сих пор немыслимым,
пред которым трепещет сама наука и постыдно потакает ему» .
t
Но мы очень упростили бы диалектику взаимоотношений научно­
го прогресса и нравственности, если бы увязывали указанные процес­
сы только с «полунаукой». Я не сомневаюсь в принципиальной дости­
жимости гармонии между научным знанием и духовной высотой (гар­
мония предполагает ведь единство разного!). Но о том и речь, что для
этого сама наука должна преодолеть нынешний свой во многом еще
91

вульгарный уровень. Для этого, в частности, требуется и выработка
точного понимания пределов компетенции точного и естественного
знания, а также — осознание специфичности знания гуманитарного
(не путать гуманитарное знание с гуманитарной наукой!) и особых
механизмов его выработки, сохранения, передачи. Пока же...
Макса Борна трудно заподозрить в неуважении к науке, тем паче
в луддизме, но вот какие выводы сделал он к концу жизни: «Хотя я
влюблен в науку, меня не покидает чувство, что методология естест­
венных наук настолько противоречит всей истории и традициям че­
ловечества, что наша цивилизация просто не в состоянии сжиться с
этой научной методологией. Ужасы современной политики и милита­
ризма, полный распад этики — всему этому я сам был свидетелем за
свою жизнь. Эти ужасы можно объяснить не как симптом эфемерной
социальной слабости, а как необходимое следствие роста науки, кото­
рая сама по себе есть одно из высших интеллектуальных достижений
^ человека... Наука и техника разрушают этический фундамент циви­
л и зац и и , причем это разрушение, возможно, уже непоправимо... Н а­
стоящие ученые составляют, как всегда, ничтожное меньшинство; од­
нако внушительные успехи техники поставили их на ключевые пози­
ции в обществе. Они прекрасно сознают явное преимущество своего
образа мышления, но плохо видят его принципиальную ограничен­
ность. Их политические и этические суждения поэтому зачастую
примитивны и опасны»... 6
Такого рода тревоги с каждым годом обретают все большую остро­
ту. Технократ же становится все более опасным. Вспомним хотя бы
про идею СОИ. И опасен он, разумеется, не только возле кнопок тер­
моядерного оружия. Смертельно опасны сами его представления о
сущности прогресса. Американское общество «Мир будущего» высту­
пило однажды с прогнозами дальнейшего развития человечества. Что
и говорить, просто голова кружится от восторга, когда мы заглядыва­
ем вперед на десятилетия. Объем научной информации обещает каж ­
дый год возрастать на целых 13%! В 1990 г. в СШ А будет уже 35 тыс.
роботов! Для удобства водителей дороги вот-вот покроются датчика­
ми микрокомпьютеров... При этом умалчивается, что по пути к этому
машинному раю в ближайшие 15 лет ежегодно с лица земли будет ис­
чезать 10 тысяч растений и животных (каждый час по виду). Такова
плата за «прогресс», понимаемый как торжество нового над старым.
Чем больше нового и меньше старого, тем больше прогресса!
На одном из Московских кинофестивалей туманный Альбион был
представлен фильмом с весьма задиристым названием — «Музыку не
остановить!» Кому адресован вызов, заключенный в этом названии,
кто и зачем пытается остановить музыку — в этом не разобраться, не
уяснив, о какой именно музыке идет речь. А идет она не о музыке во­
обще, не о всякой музыке, но только о «современной», только о лег­
кой, о гремящей и ритмической. О музыке конца XX в., то есть, как
не раз навязчиво подчеркивают герои фильма — «простые парни и
девушки», которые, случайно встретившись, играючи, создают сног­
92

сшибательный ансамбль и победно шествуют с ним по миру, потрясая
слушателей бодрыми ритмами и непринужденностью исполнитель­
ских манер. Ясно, что «остановить» эту музыку, музыку будущего,
норовят ретрограды и консерваторы, закостеневшие в своем развитии
на уровне допотопных мелодий Бетховена и Шостаковича. Не вый­
дет! Современная музыка — не какая-нибудь жалкая оспа, которую
«остановить» оказалось возможным. К чему еще обязывает наш бур­
ный век, может объяснить такой вот эпизод фильма. Главный герой
его — «простой», разумееется, парень спортивно-жеребцового экс­
терьера, встретив главную героиню (тоже очень интеллектуальную)
не стал томить зрителей излишними проволочками, уложил ее на
кровать и погасил свет. Прошло несколько мгновений и из темноты
раздался ликующе-удивленный возглас героини: «Ой, что это ты де­
лаеш ь!..»Ты еще не то испробуешь, — последовал самодовольный от­
вет жеребца. — Ведь это любовь восьмидесятых годов!..»
Но то далекий Альбион, а вот снимок московского корреспонден­
та. На нем — «смазанная» бешеным порывом танца пара. Парень с
женской прической и со сползшим на сторону галстуком, девушка с
разинутой, простите, пастью. Друг на друга не смотрят, руки у того и
у другого глубоко в карманах. Подпись: «Современные ритмы».
J”
Припадочные люди, думается, встречались и в Древней Греции.
Почему, спрашивается, их ритмы ближе нашему веку, чем ритмы
ироничных сократовских бесед, в ходе которых философ учил жить и
умирать без суеты, с достоинством? Увы, ритмы сократовской мысли
«не резонируют» с «духовным и общественным сознанием» достаточ­
но многих наших современников. Так мы расплачиваемся за «про­
гресс» деградацией нравов, утратой чувства достоинства. Но приве­
денные примеры характеризуют это с точки зрения внешних, зримых
форм поведения. Большим самообольщением было бы думать, что за
антиэстетизмом внешним все же прячутся тщательно маскируемые
россыпи внутренних духовных богатств.
Когда студент (!) Сергей В. заявил со страниц «Литературной га­
зеты», что со столь «нафталинным» занятием, как чтение книг, пора
кончать, ибо и без того его мозг перенасыщен информацией, получае­
мой в дискотеках, кафе и барах, то поразил не сам по себе этот мемо­
рандум (мало ли недоразвитых людей было всегда на белом свете!), а
то оживление, с которым и союзники и противники «концепции Сер­
гея» приступили к обсуждению «поднятых им проблем». Нужно ли
мыть шею в век космических полетов? Того и гляди, и в этом вопросе
наиболее современно мыслящие юноши обнаружат тайну, неожидан­
ный, «свежий» поворот в разговоре о небывалых рубежах, достигну­
тых цивилизацией.
«Многие произведения классики никак не резонируют с духовным
и общественным самосознанием человека начала эпохи космической,
ядерной. Вздохи, чье-то там дыханье, трели соловья.... А эквивалент­
ного заменителя, отвечающего духу нашего времени — нет. Все это
инстинктивно уловил Сергей В...». Данный текст сочинен не школь­
93

ником и не студентом, а старшим научным сотрудником, работаю­
щим не где-нибудь, а в университете. Бедный космический век!
«Правосудие должно свершиться, хотя бы погиб мир», — говори­
ли древние римляне. Красиво говорили, благородно! И все же такие
звонкие афоризмы позволительно было брать в качестве руководства
к действию лишь до тех пор, пока гибель мира оставалась только ал­
легорией. «Ничто не может остановить прогресса науки!» — твердят
наукопоклонники. Если «ничто», то и говорить об этом нечего, тем не
менее ведь твердят, заклинают. И, думается, именно потому, что
ощущают преступность творимого от лица прогресса надпланетой и
человеком, чувствуют необходимость оправдать конкретные действия
некоторых ученых и целых научных направлений, вызывающие со­
мнения, а порой — негодование.
Тут прогрессопоклонники наверняка улыбнутся снисходитель­
но — это, мол, для нас, отдельных индивидов с нашей коротенькой
жизнишкой и жаждой душевного комфорта, столь важна нравствен­
ная оценка деятельности выдающихся ученых. Для теории же ва­
жен только конечный результат, история — дама весьма иронич­
ная. Все мы на нее работаем, хотя убеждены, что на себя да на сво­
его внука Митю. А она, история, научилась даже из суммы мелких
зол и пакостей творить одно большое Добро и в итоге неотвратимо
приближать торжество Абсолютного Духа. Но фатализм романти­
чен, пока у пистолета, приставленного к гусарскому виску, проис­
ходят осечки. А когда он срабатывает?.. Столь ли уже красивы моз­
ги, размазанные по потолку? А ведь сейчас игруны-фаталисты при­
ставили револьвер (небрежно крутанув барабан) не к собственному
лбу, а к виску человечества.
Твердя об общем благостном апогее научно-технического про­
гресса, который наступит непременно и облагодетельствует букваль­
но всех людей, «прогрессисты» не обходят порой вниманием высказы­
вания классиков марксизма, которые тоже-де считали мораль «бесси­
лием в действии», а все надежды возлагали на объективные законы
развития, на прогресс науки и техники.
Начав в ходе перестройки следствие по делу сталинщины, обще­
ственная мысль последовательно добирается до идеологических и тео­
ретических корней этого преступного явления и с неотвратимостью
приближается к комплексу проблем, до сих пор исследовавшихся
очень неквалифицированно (как мне кажется), узко и предвзято.
Речь идет о таких вопросах, как политика и мораль, классовое и об­
щечеловеческое, насилие и нравственность...
Революция и совесть
Принцип приоритета общечеловеческих ценностей над ценностя­
ми классовыми, партийными, групповыми, региональными, нацио­
нальными, если он завоюет реальное признание в нашем обществе,
94

станет одним из важнейших завоеваний «нового мышления». И дело
даже не в том, что без такого признания, без основанных на нем ком­
промиссов мир, напичканный десятками видов и типов смертоносного
оружия, мир, доведенный до края экологической пропасти, долго не
просуществует.
Новое мышление призвано спасти не только природу от человека,
но и человека в человеке. Тем паче, что ни та, ни другая задача по от­
дельности не решается. Но если в первом случае мы знаем, в общемто, что спасать, не зная, как спасать, во втором — мы весьма смутно
представляем пока, что именно надо спасать, чтобы спасти в человеке
человека.
Говорят, что тот, кто утратил в душе святыни, высокие цели, иде­
алы, за которые он готов отдать жизнь, уже не Человек. Наверное,
верно говорят. Но иранские фанатики за свои святыни готовы без ко­
лебаний и сами умирать и других убивать. Они что — эталон чело­
вечности? Этому сектантству идеалов, религиозной, региональной,
национальной, классовой ограниченности идеалов сейчас все громче
противопоставляются общечеловеческие ценности. Абсолютно хоро­
шие, противостоящие всякому групповому эгоизму, вечные... Какие
именно? Тут-то и возникает некоторая настороженность. Что-то
слишком уж узким оказывается набор такого рода добродетелей. Ми­
лосердие, доброта, терпимость, способность к покаянию... Складыва­
ем эти добродетели и получается что-то очень хорошее, но... как бы
это помягче выразить... постное какое-то, благостное и, извините, ис­
кусственное, нежизнеспособное.
Очень узкий сектор мы оставили, как мне кажется, для поисков
общечеловеческого. И одна из причин этого — игнорирование непре­
менной диалектической противоречивости всех полнокровных явле­
ний жизни, в том числе и качеств души.
Мне представляются, в частности, не только неверными, но и
вредными попытки довольно большой уже (и все увеличивающейся)
группы обществоведов и публицистов отделить общечеловеческие
ценности от ценностей революционных. Не стоит, думается, пусть
даже и справедливые обиды на конкретные следствия конкретной на­
шей революции распространять на великие (хотя почти всегда с неиз­
бежностью и трагичные) законы исторической диалектики!
'
Свобода, равенство, братство, демократия, всеобщая правовая за­
щищенность, веротерпимость... Все это для нас величайшие общече­
ловеческие ценности и блага. Но стоит ли забывать, что таковыми
они были не всегда, что формировались они в ходе жестоких (увы!)
европейских революционных бурь? Буржуазно-демократических?
Конечно. Однако, в том, что буржуазно-демократические револю­
ции — это не только шаг вперед в экономическом развитии общества,
но и очень важный этап в общечеловеческом духовном развитии, то­
же забывать не стоит.
Связь революционного с общечеловеческим двоякая. Революци­
онное творит новые общечеловеческие качества и ценности — это с
95

одной стороны. А с другой — оно само испытывается, проверяется на
«истинность» критерием старых общечеловеческих нравственных
мер. Ведь «общечеловеческое» — это, собственно говоря, есть не что
иное, как просто человеческое. Приоритет общечеловеческого, стало
быть, есть приоритет человеческого в Человеке. Только и всего. И ус­
матривать в признании такого приоритета (как это сделал В. Сайкин
на апрельском (1989 г.) Пленуме ЦК КПСС) «бездумное перенесение
на нашу социалистическую почву вредных семян чуждой идеологии»,
значит становиться безнадежно старомодным. И уж по крайней мере,
такую бдительность нам пора перестать воспринимать как безуслов­
ную примету верности революции.
Способность обретать качество общечеловечности, соответствие
уже сформированным нормам общечеловечности — главное отличие
той революционности, которая созидает, которая выводит общество
на новый уровень культуры, от той «революционности», которая раз­
рушает, отбрасывает назад, ведет к деградации экономической и ду­
ховной. Следует оговориться, что оба типа революционности могут
сочетаться в одном человеке, переходить друг в друга и т.д. Из чего,
однако, не следует, что мы не должны их различать, опознавать, оце­
нивать раздельно. Давно ведь установлено: и добро может становить­
ся злом, и зло может служить добру. Но это не дает нам права их
отождествлять и смешивать.
С этих позиций мы, думается, и должны начинать поиск глубин­
ных идеологических корней сталинизма. Поиск, ведущий (и уже при­
ведший) нас к взыскательному критическому исследованию и лени­
низма, и марксизма, и революционности как таковой. В этом отноше­
нии не вижу никакого криминала в стремлении ревизовать итогами
нашей революции верность и человечность целого ряда взглядов и те­
орий прошлых поколений революционеров. Тех, прежде всего, разу­
меется, за которыми просматриваются попытки отречься от общече­
ловеческих норм нравственности как досадных пут и помех в деле
скорейшего революционного преобразования мира. В этом с А. Ципко
трудно не согласиться. Можем ли мы предъявить это обвинение осно­
воположникам марксизма? Маркс и Энгельс бесспорно были револю­
ционерами по убеждениям. Стало быть, если и не поэтизировали на­
силие как средство разрешения социальных конфликтов, то во всяком
случае, признавали его неизбежность и историческую продуктив­
ность. В качестве характерного можно привести хотя бы ответ Эн­
гельса на вопрос: «Возможно ли уничтожение частной собственности
мирным путем?». «Можно было бы пожелать, чтобы это было так, —
ответил он, — и коммунисты, конечно, были бы последними, кто стал
бы против этого возражать. Коммунисты очень хорошо знают, что
всякие заговоры не только бесполезны, но даже вредны. Они очень
хорошо знают, что революции нельзя делать предумышленно и по
произволу и что революции всегда и везде являлись необходимым
следствием обстоятельств, которые совершенно не зависели от воли и
руководства отдельных партий и целых классов. Но, вместе с тем, они
96

видят, что развитие пролетариата почти во всех цивилизованных
странах насильственно подавляется и что тем самым противники
коммунистов изо всех сил работают на революцию» 7.
Я не собираюсь делать из классиков марксизма благостных веге­
тарианцев. Стоит перечитать хотя бы «Уроки Коммуны», чтобы по­
нять, учение их предполагает: коль скоро революция стала фактом, в
силу вступают законы войны, отступать от которых — Значит обречь
свой лагерь на поражение. Я не комментирую, я констатирую.
Война всегда сама по себе зло и пакость, но из этого не следует,
что каждый втянутый в ее жернова должен становиться злодеем и па­
костником. Маркс и Энгельс, во всяком случае, не призывали во имя
торжества социализма отрекаться от совести, порядочности, милосер­
дия и прочих «устаревших буржуазных и нравственных канонов».
Говоря о будущем, Маркс избегал всякой экзотики,' он вел речь об
очень простых и понятных любому изменениях жизни, — например,
об утверждении «власти объединившихся индивидов». Он не только
не ставил под сомнение как «устаревшее» понятие совести, но и видел
в его утверждении чуть ли не главную цель всей революционной и об­
щественной деятельности. Призывая в одном из своих произведений
всех честных современников объединиться против правительств, ве­
дущих аморальную политику, для разоблачения их деятельности, он
так вот сформулировал конечную цель: «Добиваться того, чтобы про­
стые законы нравственности и справедливости, которыми должны ру­
ководствоваться в своих взаимоотношениях частные лица, стали
высшими законами и в отношениях между народами» 8.
Общие теоретические рассуждения, в которых редко кто не вы­
глядит нравственным и красивым? Давайте обратимся к конкретной
практике. Журналистка Е. Лосото с большой иронией относится к тем
хлипким интеллигентам, которые больше ста лет неизменно вздраги­
ваю т при имен» Нечаева: «Нескольких студентиков превращают в
пугало для обывателя. То ли нас предостерегают Нечаевым, то ли нас
высмеивают» 9.
Воздадим должное неустрашимости представительницы слабого
пола, ибо «студентик» этот в свое время очень напугал и продолжает
пугать многих отнюдь не трусливых, вроде бы, мужчин. Ф.Достоевского, например, который предостерегал об опасности нечаевщины во
многих статьях и речах. Даже целый роман этой опасности посвятил
и назвал его весьма пугливо — «Бесы»...
Т ак вот Маркс и Энгельс видели в линии, связанной с именем
«студентика» Нечаева, одну из главных опасностей для Интернацио­
нала и всего революционного рабочего движения,
В чем состояла эта опасность?
«Ещ е до Базельского конгресса, когда Нечаев приехал в Женеву,
Бакунин связался с ним и основал в России тайное общество среди
студентов, — говорилось в циркуляре Генерального Совета Междуна­
родного Товарищества рабочих, написанном Марксом и Энгельсом в
1872 г. — Постоянно скрывая свою собственную персону под именем
7 — 262

97

всяких «революционных комитетов», он добивался неограниченной
власти, опирающейся на всевозможные обманы и мистификации вре­
мен Калиостро» 10.
Вождизм, сектантство, раскольничество, провокации, интригантство — вот что пугало основоположников марксизма в «студентике»
Нечаеве. Но за этими «милыми» слабостями проглядывало нечто еще
более отвратительное и опасное. Что? «Нечаев же либо русский
агент-провокатор, либо, во всяком случае, действовал как тако­
вой» 11, — пишет в этом же году Энгельс. Может ли быть что-то еще
более опасное, чем работа подпольщика на охранку? Оказывается,
может. «Ещ е раз прошу Вас быть осторожным со всеми лицами, кото­
рые связаны с Бакуниным... Одним из его главных принципов являет­
ся утверждение, что верность своему слову и тому подобные вещи —
просто буржуазные предрассудки, которыми истинный революционер
в интересах дела должен всегда пренебрегать» 12Вот в чем, оказывается, причина самых больших страхов Маркса
и Энгельса. Нечаевщина — это попытка «освободить» революцию от
нравственности, революционера — от совести, чести, порядочности и
прочих «буржуазных предрассудков», как иронизирует Энгельс. Суть
издевки в том и состоит, что нравственные ценности, качества и кри­
терии — общечеловеческое обретение и достояние! Освобождаться от
их «пут» под грохот ультрареволюционных выкриков — значит осво­
бождаться от человеческого в себе, профанировать те высшие и благо­
родные цели, ради скорейшего достижения которых якобы и следует
пренебрегать велениями совести и порядочности.
А посмотрите, как «красиво» поэтизировалось нечаевцами осво­
бождение от морали в «Катехизисе революционера»: «Революцио­
нер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни
чувств, ни привязанностей... ни даже имени. Все в нем поглащено
единым, исключительным интересом, единой мыслью, единой стра­
стью... Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все
нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодар­
ности должны быть задавлены в нем единою холодною страстью рево­
люционного дела... Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели,
он должен быть готов и сам погибнуть, и погубить своими руками все,
что мешает ее достижению».
Согласитесь, это сочинено не бездарно, как не бездарна идея «бе­
локурой бестии» у Ницше. Подобная поэтизация надморальности
способна засосать экзальтированную благородную душу, как засасы­
вает ласковая болотная жижа. Иначе нечаевщина и не представляла
бы особой опасности. Нравственное растление революционного дви­
жения — что может быть для него пагубнее? Как мы видели, Маркс и
Энгельс это хорошо понимали и пытались бороться с нечаевщиной
изо всех сил. Одолели ли? — это уже другой вопрос. Марксизм ведь —
это не только Маркс с Энгельсом. А сталинщина — это победа нечаевщины при первой крупной попытке реализовать марксистские идеи
на практике.
98

Но отвергать на этом основании революционность как таковую,
отрицать за угнетенными право противопоставлять силу произволу и
насилию — значит встать на сторону именно насилия. Не в самом по
себе признании насилия — семя сталинизма. Русская революция за­
блудилась на каком-то этапе из-за потери компаса нравственности,
чем нечаевцы умело и воспользовались.
Главная слабость марксистского учения в неразработанности фи­
лософии духа. Причины этого понять не трудно. Первоочередной за­
дачей марксистской теории в период ее возникновения было обосно­
вание неизбежности и продуктивности революционных скачков в ис­
торическом развитии, доказательство их объективной (прежде
всего — экономической) предопределенности. Отсюда почти полная
сосредоточеннность на исследовании объективных процессов обще­
ственного развития, отсюда культ Гегеля и невнимание к Канту, от- *
сюда постоянная непроизвольная дискредитация любого проявления
любой субъективности, в том числе и специфики эстетических и
нравственных явлений. Я уверенно пишу «непроизвольная», ибо мы
без труда можем найти в трудах Маркса и Энгельса массу высказыва­
ний и оговорок, из которых со всей очевидностью следует, что они в
общем-то понимали сложность, многофакторность, многоступенча­
тость (а зачастую — алогизм) общественного процесса, недопусти­
мость прямого вывода из принадлежности к классу или формации,
тем паче, из средств производства «духовных или идеологических их
эквивалентов». Да и сам исторический процесс они понимали как об­
щий итог столкновения отдельных человеческих воль, стремлений,
желаний, интересов и т. д.
Увы, отдельные высказывания и оговорки философской системы
не образуют. Марксистская философия духа до сих пор не создана. И
думать, что это не отразилось на революционной практике, осуществ­
лявшейся под знаменем марксизма, было бы наивно.
Особо трагично это воздействовало на идеологию революционно­
сти именно через отрицание общечеловеческих критериев нравствен­
ности. Нет, не об эпатирующем, экстремистском отрицании (типа не­
чаевского) в данном случае идет речь, а о серьезных исканиях и з а ­
блуждениях людей, чей собственный высокий нравственный уровень
для меня несомненен. Вычленим для иллюстрации два высказывания
как две вехи в русле классического марксизма.
«Каждый из трех классов современного общества, — пишет
Ф . Энгельс в «Анти-Дюринге», — феодальная аристократия, буржуа­
зия и пролетариат, имеет свою особую мораль»...13
Свою. Особую! Это высказывание перекликается с известной
мыслью Маркса о том, что «у республиканца иная совесть, чем у роя­
листа, у имущего — иная, чем у неимущего, у мыслящего — иная,
чем у того, кто неспособен мыслить»... 14
За этими высказываниями просматривается характерный для XIX
в. всеобщий взлет естественнонаучного знания, отринувший религи­
озные представления о божественном происхождении и неземной «аб7*

99

солютной» сущности духовных явлений. Наука с воодушевлением
фиксировала многообразие национальных представлений о красивом
и безобразном, добре и зле, сущем и должном. Много интересного от­
крывала наука X IX в., устанавливая факты исторической изменчиво­
сти взглядов и критериев в духовной сфере. Накапливался богатей­
ший эмпирический материал, из которого еще только предстояло и з­
влечь философские истины. И на этом нелегком пути следовало
избежать Сциллы идеализма и Харибды вульгарно-материалистиче­
ских трактовок. Предстояло!
Маркса и Энгельса вряд ли стоит упрекать в проповеди нравствен­
ного релятивизма. В практическом оперировании нравственными ка­
тегориями релятивистами они явно не были. Беда в том, что до мате­
риалистического серьезного исследования природы и критериев нрав­
ственности (вообще — духовности) у них просто «руки не дошли».
Тем не менее в разговорах об «особой» совести у разных классов и со­
словий сквозь правильную саму по себе констатацию обусловленно­
сти частных нравственных норм условиями жизни и особыми интере­
сами людей, увы, просматривается опасная недосказанность, особый
акцент, позволяющие релятивистски размыть общечеловеческий ин­
вариант нравственных норм, позволяющие, опираясь вроде бы на «ос­
новополагающие установки» Маркса и Энгельса, вульгарно материа­
листически трактовать сущность духовных явлений. А отсюда — один
шаг до пошлого прагматизма, корыстного манипулирования понятия­
ми морали. Но я никогда бы не рискнул все эти следствия неразрабо­
танности приписывать основоположникам марксизма как чуть ли не
свидетельство идеологической диверсии с их стороны.
«Идеи, . .. которые овладевают нашей мыслью, подчиняют себе на­
ши убеждения и к которым разум приковывает нашу совесть, — это
узы, из которых нельзя вырваться, не разорвав своего сердца...» 15, —
так вот молодой Маркс писал о совести, ключевой этической катего­
рии. Но это все же пока только предощущение невозможности разо­
рвать во имя чего бы то ни было узы совести, их неподвластности гру­
бому прагматизму. В чем критерий нравственности при этом? Как со­
весть формируется, чем измеряется (если не практическими
результатами поступков)? На такого рода вопросы на первичном эта­
пе своего развития марксизм убедительных философских (с позиций
оптологии, генезиса и гносеологии) ответов не дал. И даже не пытал­
ся всерьез их ставить.
И это была очень опасная недоработка, во многом предопределив­
шая удручающую легкость, с которой сталинизм растлил на волне ре­
волюционного энтузиазма огромное число убежденных, самоотвер­
женных революционеров.
Идеи особости моралей, пренебрежение к любым попыткам найти
общие и вечные нормы нравственности в революционных кругах ло­
жились как нигде на плодотворную почву. Революционное насилие,
будучи неизбежным, требовало оправдания, освящения теорией, за­
щиты со стороны укоров нравственного характера. С другой сторо100

ны — неразработанность природы нравственного знания вводила в со­
блазн выдвигать практически выгодные, удобные, соответствующие
задачам дня критерии нравственности.
Было это и у В.Ленина, не раз пробовавшего дать сугубо классо­
вую трактовку критериев нравственности: «... Наша нравственность
подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша
нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролета­
риата». 16
Мысль эта, увы, проверки жизнью не выдержала. Горький, но по­
учительный штрих — незадолго до смерти Ленин саму возможность
создания республики, достойной называться советской и социалисти­
ческой, напрямую связал с тем, удастся ли бюрократический государ­
ственный аппарат власти поставить под контроль вновь придуманно­
го органа, в котором большинство бы составляли «элементы действи­
тельно просвещенные, за которых можно ручаться, что они ни слова
не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести»... 17 Вот тебе
и фатализм, рассудочность, упование на объективные законы эконо­
мики! Веления сердца, совесть, смелость, порядочность объявляются
решающей (чуть ли не единственной!) гарантией социализма. Не ме­
ра нравственной высоты выводится из меры полезности для дела ре­
волюции. А полезность для дела революции ставится в прямую зави­
симость от нравственной высоты людей. По-разному можно назвать
этот поворот на 180 0 — можно капитуляцией, а можно прозрением.
Но если учесть, что самые значительные свои открытия (вспомним
нэп) Ленин совершил именно в последние годы жизни, то, видимо, *
все-таки и здесь мы имеем дело с прозрением, а значит, и с еще одним
завещанием относительно жизненной важности соединения политики
с нравственностью, без чего о народовластии могут говорить, пожа­
луй, только циники и пройдохи.
Подлинная демократия (не говоря уж о народовластии) начинает­
ся, думается, только там, где зарождается осознанное социальное
творчество народных масс, строительство жизни «по правде», «по со­
вести». Старомодные наивные слова, как видите, оказываются вполне
совместимыми с суровыми реальностями X X века. Вернее сказать —
«могут оказаться». Смогут ли — это уже другой, очень нелегкий воп­
рос. Ответить на него, похоже, история поручила нашей перестройке.
П ер е стр о й к а — это оч и щ ен и е!

/

Думается, пора нам уже перестать жить представлениями X IX в.,
когда еще можно было при желании уйти от политики, спрятаться в
«личную жизнь», раствориться в глубинке и при этом сохранять за
собой право считаться порядочным человеком. С вязка «политика —
нравственность», хотим мы того или нет, стала ключевой в личност­
ной структуре любого человека. Применительно к писателям, очень
любившим в прошлом прятаться в башню из слоновой кости, хорошо
101

об этом сказал Альбер Камю: «До сих пор, худо ли хорошо ли, всегда
можно было уклониться от участия в истории. Тот, кто не одобрял,
мог молчать или говорить о другом. Ныне все изменилось, и само
молчание приобрело страшный смысл. С того момента как само укло­
нение стало рассматриваться как выбор и за него стали вознаграждать
или наказывать как за выбор, художник, хочет он того или нет, ока­
зался взятым на борт. «Взятый на борт» здесь мне кажется более под­
ходящим выражением, чем «принятый на службу». Ведь в самом де­
ле, здесь нет речи о том, чтобы художник добровольно поступил на
службу, скорее это обязательная воинская повинность. Ныне каждый
художник взят на борт галеры своего времени. Ему приходится с этим
примириться, даже если он чувствует, что галера пахнет селедкой, и
считает, что стража на ней слишком многочисленная и, кроме того,
неправильно взят курс. Мы в открытом море. Подобно другим, ху­
дожник должен грести, не умирая, если у него хватит сил, т.е. про­
должать жить и творить» 18.
2 декабря 1986 г. драматург М.Шатров записал в блокноте-днев­
нике: «Соседка, студентка, принесла из института план семинарских
занятий по теме: «XXVII съезд КПСС». Вполне современные темы:
«X X V II съезд и развитие демократии», «XXVII съезд и борьба за
мир», знакомые и понятные слова. Но что-то не так. Смотрю внима­
тельнее. Оказывается, в ротапринтно изданном плане напечатано
XXVI, а затем аккуратненько, ручкой исправлено на XXVII. Вот и
вся перестройка в преподавании общественных дисциплин в одном из
ведущих институтов страны» 19.
Наверное, вся наша перестройка и все наше «новое мышление»
будут выглядеть в глазах потомков приблизительно так же, если мы
не реализуем мощный нравственный потенциал перестройки. В по­
тенциале этом заключено ведь «божественное триединство»: цель,
средство и гарантии необратимости.
Маркс отмечал когда-то, что буржуазная пресса стремится вну* шить читателям «отвращение к политике» 20, увести их в болото обы­
вательщины. Политика всегда охотно помогала прессе в этом, давая
достаточно оснований к отвращению. Вот и получалось, что широкие
массы трудящихся, народы как таковые не только искусственно изо­
лировались государством от политики, но и сами сторонились ее, как
чумы. Политикам такая брезгливость создавала большие удобства
для того, чтобы за спинами народов превращать свое ремесло во все
более отвратительное и циничное. Но одно дело — заниматься нече­
стной политической игрой и манипулировать сознанием людей в ус­
ловиях, когда это ведет «только» к их ограблению, и совсем другое —
сейчас, когда выдача политики на откуп прожженным профессиона­
лам ведет к безответственному жонглированию жизнью всего челове­
чества. Сама ситуация вынуждает и, думается, вынудит всех людей,
все народы стать субъектами исторического процесса, политиками.
Но, сделав политику своим делом, «объединившиеся индивиды» и на­
роды уже никогда не захотят всецело и бесконтрольно доверять свои
102

судьбы, судьбы своих детей, судьбы планеты особым аппаратам уп­
равления, особым государственным органам.
Перестройку нашу не случайно связывают иногда с понятием
«очищение». Причем речь идет прежде всего именно о восстановле­
нии в общественной атмосфере нравственных ценностей, резком по­
вышении роли общественного мнения. Процесс этот, если он не будет
прерван, без сомнения, окажет влияние на развитие событий отнюдь
не только у нас в стране. Влияние норм нравственности на межгосу­
дарственные отношения?... Право слово, такая постановка вопроса у
людей искушенных в политике до сих пор могла вызвать разве что
ироническую улыбку.
Ф.Энгельс восхищался смелостью мышления Гегеля, который не
побоялся говорить о зле как о форме, в которой проявляется движу­
щая сила исторического развития. Оправдание, поэтизация зла? Нет,
диалектический анализ противоречивого характера прогресса в опре­
деленных исторических условиях. Энгельс тут же и раскрывает, в ка­
ких именно: «С тех пор как возникла противоположность классов,
рычагами исторического развития сделались дурные страсти людей:
жадность и властолюбие. Непрерывным доказательством этого слу­
жит, например, история феодализма и буржуазии» 21. «Непрерыв­
ным»... В том-то и суть, что диалектика общественного развития под­
вела человечество к той черте, за которой, если оно и дальше в своем
движении вперед вздумает опираться на жадность и властолюбие,
цепь примеров продуктивности зла в истории рискует «прерваться»
самым трагическим образом, увы.
Зло служит прогрессу! Признание такого единства знаменует тор­
жество гегелевской диалектики... Но диалектика учит и другому: ис­
тина всегда конкретна. Еще недавно зло и прогресс в историческом
процессе выступали как «единство противоположностей». Ну, а когда
«прогресс», основанный на служении злу, начинает с неотвратимо­
стью подводить к мировой катастрофе? Такой «прогресс» перестает
быть противоположностью зла, и их единство уже не дает диалекти­
ческого развития! Стало быть, надо искать иные единства, которые
обеспечивали бы прогресс в новых условиях. Например, единство со­
вести и политики, эгоизма и заботы о других. Даже заботы о против­
нике! Мы не хотим обладать большей мерой безопасности, чем СШ А,
это нам невыгодно, это опасно, ибо возбуждает недоверие! — так вот
неожиданно для многих было провозглашено новое продуктивное
именно для сегодняшнего дня «единство противоположностей», ибо
«высшая мудрость не в том, чтобы заботиться исключительно о себе,
а тем более в ущерб другой стороне».
Можно сказать, что человечеству приходится сейчас пересматри­
вать привычные отношения между силой и совестью. До победных ре­
ляций нам еще, конечно, очень далеко, тем не менее, можно приве­
сти немало примеров, когда действие в соответствии с велениями со­
вести неожиданно оказалось выгоднее в политическом отношении,
чем демонстрация силы.
103

Еще неожиданнее начинают складываться взаимоотношения со­
вести с экономикой. Из мировых экономических тупиков просто уже,
похоже, не выбраться без радикального пересмотра межгосударствен­
ных экономических принципов. Идея новой мировой экономической
политики в отношении развивающихся стран все явственнее проявля­
ет свою неотвратимость. А ведь в основе ее, можно сказать, лежит то­
же понятие совести по отношению к целым народам.
Экологической катастрофы народам мира тоже явно не избежать,
если оставаться на позициях чистого прагматизма. Только введение
нравственных координат в сферу отношения человека к природе ос­
тавляет еще пока надежду на хотя бы относительный успех.
Интересно, что уйдя от Гегеля с его служащими прогрессу жадно­
стью и властолюбием, мы неожиданно вернулись к Канту с его знаме­
нитым категорическим императивом: поступай так, чтобы правило
твоего личного поведения могло стать правилом поведения для всех,
никогда не относись к другому как к средству для достижения своих
целей, но всегда как к цели в себе! Только императив этот из надлич­
ностного закона, регулирующего отношения отдельных индивидов,
превращается в универсальный закон, призванный регулировать от­
ношения и отдельных людей, и целых государств 22. А это уже что-то
новое, небывалое. И как не гордиться тем, что первыми осознали и
необходимость, и неизбежность такой «диалектики» в нашей много­
страдальной стране. Случайность тут проявилась? Отнюдь.
В нашей жизни и борьбе последних лет отчетливо просматрива­
ются две стойкие тенденции: нацеленность на развитие демократиче­
ских начал и четко обозначившаяся ориентированность на нравствен­
ные критерии. Тенденции эти не просто взаимосвязаны, они взаимно
обусловлены. Роль субъективного, личностного или, как стало сейчас
принято говорить, «человеческого» фактора в условиях зарождающе­
гося народовластия возрастает настолько, что он из «сопутствующе­
го», «способствующего» (или мешающего) момента социального бы­
тия превращается в один из его решающих, системообразующих мо­
ментов. Демократизм, гуманизм, коллективизм — это не внешнее
украшение, даже не «дизайн» в условиях народовластия, это его
внутренние «несущие конструкции» и «рабочие органы». Это его сущ­
ностные черты.
Выступая в Калуге, А .Н. Яковлев призвал добиваться, чтобы
«жить и работать по совести стало незыблемым правилом, а не лозун­
говой рутиной», ибо «революционных преобразований в обществе не
может быть без глубоких нравственных сдвигов» 23.
Возврат к старым просветительским лозунгам? Совесть ни выйти
из «моды», ни «устареть» не может. Чем больше и чем дальше вглубь
веков и народной жизни уходят корни нашей нравственности, тем мы
современнее. Так что возврат наш к вечным, старым, как мир, нор­
мам народной нравственности рождает оптимизм. К тому же это ведь
не платонический призыв жить по совести каждому в отдельности, а
104

призыв сообща создать в стране глубого нравственную атмосферу, в
которой такая жизнь стала бы законом.
Примечания
1 «З н а м я », 1988, № 1, с. 188.
2 «Л и тератур н ая газе та», 3 0 .0 9 .1 9 8 7 .
3 «З н а м я », 1988, № 1, с. 190.
4 «И звести я », 1987, № 192.
5 Д о с т о е в с к и й Ф . М. Поли. собр. соч. в 30-ти т. Т. 10. Л . «Н а у к а », 1974,
с. 199.
6 Б о р н М. Р азм ы ш л ен и я. — «Л и тературн ая газе та», 11.03.1970,
7 М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С оч ., т. 4, с. 331.
8 М а р к с К . и Э н г е л ь с Ф . С оч ., r. 16, с. 11.
9 «К ом сом ольская п р авд а», 2 6 .0 9 .1 9 8 6 .
10 М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т. 18, с. 13.
11 Т ам ж е , т. 3 3 , с. 332. (Т ак ти ка «п одталки ван и я» револю ци он н ою п роцесса у
Н еч аева, как известно, со стояла в том, что он вы д авал н ач и н аю щ и х револю ционеров
охр ан к е , чтобы они у вязли в револю ции и не могли «уй ти в сторон у».)
12 Т ам ж е , с. 333.
1 3 М а р к с К к и Э н г е л ь с Ф . С о ч ., т. 20, с. 95.
14 Т а м ж е , т. 6, с. 140.
1 5 М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . С оч ., т. 1, с. 118.
1 6 Л е н и н В. И. П оли. собр. соч., т. 41, с. 309.
17 Т а м ж е, т, 4 5 , с. 391.
18 Теори я литер атуры . М ., 1965, с. 493.
19 «О гон ек», 1987, № 4, с. 4.
20 М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . С оч ., т. 1, с. 93.
21 М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . С оч., т. 21, с. 296.
22 Не случай н о д ум ается, все-таки именно кантовская ф и л ософ и я подвела к вы во­
ду о необходимости заклю чени я всеобщ его соглаш ения о мире на зем ле (к идее «веч н о­
го м и р а »), гегелевская ж е ди ал ек ти ка у беж д ал а в неизбеж ности и д аж е полезности
войн.
23 «П р а в д а », 16 .0 7 .1 9 8 7 .

Д. Гранин

Н аш дорогой Роман Авдеевич

Предлагается описание некоторых деяний и любопытных казусов
из жизни одного прочно забытого ныне государственного мужа второй
половины X X в. Начинал он свое восхождение в нашем городе, и а в ­
тор имел возможность собрать и записать те истории, которые во мно­
жестве ходили среди обывателей. Зачем это автору понадобилось?
Неизвестно, может быть, потому, что записи такие не поощрялись.
Не принято было записывать, вот он и записывал. Предавать эти ис­
тории огласке запрещалось, их постоянно энергично опровергали и
посему они прочно сохранялись в памяти горожан. Изустная, так ска­
зать, история. Без документов и фотографий. Порой некоторые про­
исшествия смахивают на анекдоты. Однако, они происходили. Автор
ни в коем случае не хотел бы обличать свой город или свою эпоху.
Наоборот, будучи патриотом и того и другого, автор изо всех сил пы­
тается понять действительно ли мы заслужили Романа Авдеевича.
Утверждение, что каждый народ заслуживает того правителя, кото­
рого имеет, вызывает некоторые сомнения.
Роль выдающейся личности, как известно, велика. Был ли герой
этих записей выдающейся личностью — сомнительно, однако роль
его в истории нашего города велика. Автор вообще пришел к странно­
му выводу, что не обязательно быть выдающейся личностью, чтобы
играть в истории большую роль.
В прежние времена отцы нашего города не могли играть боль­
шой роли потому, что у них не было особо большой власти. Но в
последней половине нашего века власть так увеличилась, что наш
Роман Авдеевич обладал властью ничуть не меньшей, чем какойнибудь монарх. То есть не какого-нибудь, настоящего самодержца.
С той разницей, что монарх передает свою власть детям и, следова­
тельно, заботится о том, чтобы не развалить свою страну и не дове­
сти подданных до бунта.
Про королей, царей, императоров собирали анекдоты, изречения,
затем печатали их. Про наших правителей не собирают и не издают
ни в коем случае. Между тем, особенно в глубинке, можно услышать
такие истории, такие чудеса там творят местные начальники, какие
ни одному самодержцу и не снились. Если у нас что и известно, то
только про Москву. Хотя из-за кремлевских стен многое не уви­
106

дишь.В нашем же городе укрыться труднее, свои стены, конечно,
имеются, но они пониже и пожиже.
По мере того как записи пополнялись, оказывалось, что Роман
Авдеевич, хотя фигура и достоверная, зафиксированная во всех доку­
ментах, но в то же время как бы и химера, ибо никаких государствен­
ных следов его пребывания не осталось — все стерто, замазано, за­
шпаклевано так, словно его никогда и не было. Но с другой стороны,
ничего исключительного тут нет: у нас любого правителя стоит толь­
ко сменить, и сразу выясняется, что заслуги его преувеличены, вла­
стью он злоупотреблял, подданных, а также природу довел до бедст­
венного состояния. Имя его вычеркивают из словарей, энциклопедий,
мемориальные доски снимают и вскоре считается, что такого деятеля
не было, никаких следов его существования найти нельзя.
Одно время автор хотел создать галерею правителей нашего горо­
да. Идея эта воодушевила краеведов. После долгих хлопот им отдали
бывший музей отца народов, который так и не успели открыть. Были
собраны портреты, бюсты, фотографии, а также некоторые личные
вещи персеков, их ордена, грамоты и газетные вырезки. Однако в по­
следний момент власти спохватились, увидев в этой галерее сатири­
ческий умысел. Оказалось, что все они были замешаны, уличены,
причастны... Вывеску «Галерея персеков» так и не успели повесить.
«Персек» — так называют у нас сокращенно первых секретарей, ибо
они-то и являются нашими правителями. Первым «персеком» окре­
стили у нас одного пышущего здоровьем и любовью к себе Достойней­
шему. Щеки его были покрыты нежным пушком и смуглым румян­
цем, так что сравнение с персиком напрашивалось само собой. Следу­
ющий за ним нежного румянца не имел, но был достаточно упитан и
сочен, так что название «персик» подошло и к нему. Слово «персек»
произносится как среднее между «персеком», то есть первым секрета­
рем, и «персиком», то есть фруктом. Термин укрепился и вошел в
словарь народных говоров нашего региона.
Галерея персеков, по мысли автора, должна была служить нагляд­
ным пособием для изучения истории города. Был персек, который
приказал сносить ограды, заборы для «развития духа коллективиз­
ма». Прежде всего, снесли художественные, фигурные решетки, те,
которые были занесены в альбомы. Это он успел. Следующий выстро­
ил новые будки для регулировщиков в виде эмалированных подста­
канников. Третий персек остался в памяти населения тем, что зави­
вался, делал маникюр и клал румяна. Портреты его выставлялись в
витринах, украшенные хвойными ветками... Автор ни в коей мере не
собирается соперничать с бесподобной щедринской «Историей города
Глупова». Наш город носит совсем другое название и, хотя располо­
жен неподалеку от Глупова, однако находится полностью в иной эпо­
хе. Кроме того, автор поставил себе куда более скромную задачу, —
рассказать всего лишь об одной персоне, о «нашем дорогом Романе
Авдеевиче», как величали его много лет все выступавшие.
107

Появился Роман Авдеевич на своем посту внезапно. Собственно
все они появлялись непредвиденно, спускались вдруг сверху как па­
рашютисты. Как всякий новый начальник, он вел себя ровно, возм у­
щался прежними порядками. Неважно, что до своего появления он,
оказывается, пребывал в аппарате предыдущего персека. Пребывал в
безвестности. Безвестность имела свои преимущества. Роман Авдее­
вич ждал своего часа. Но делал вид, что ничего не ждет. Не следовало
засветиться раньше времени. А так как он не числился претендентом,
то на него не обращали внимания. Борьба шла между вторым и треть­
им лицами. Они держали друг друга мертвой хваткой. Т ут и возник
Роман Авдеевич. Он стоял в стороне, руки по ш вам, ожидая команды,
свободный от групповщины, невыполненных обещаний и взгляд Цен­
тра успокоенно остановился на его свежем лице.
Впоследствии выяснилось — произошло все это не так уж случай­
но. Роман Авдеевич давно был помечен крестиком. За что? За акку­
ратность. Очень хорошо он составлял списки, или регламент для ве­
дения собрания.
Еще в школе он знал, что далеко пойдет, недаром он уверял своих
одноклассников, что пароходы и колхозы будут носить его имя. Т а ­
кую он поставил себе задачу и не разбрасывался. Он не был мечтате­
лем. Ум его отличался практичностью, он не засорял свою голову бел­
летристикой, стихами или математикой, химией. Он знал цитаты, да­
ты, штаты, а также имена-отчества. Доперсековый период его жизни
несколько противоречив и невнятен. Иногда Роман Авдеевич приво­
дил примеры из своей жизни станочника, иногда — из трудовых буд­
ней на колхозной ферме.
Став персеком, он округлился, разгладился, уплотнился, то есть
приобрел больший удельный вес и законченность. Круглое лицо его,
снабженное острыми ушками, имело нечто кошачье и в то же время
обрело свойственное новой должности румяно-загорелое персиковое
обличье. Своеобразие Роману Авдеевичу придавали два признака —
правильные черты его облика никогда не менялись, они отличались
законченной неподвижностью, ругался ли он, грозил, хвалил, — все в
нем сохраняло то же выражение железной непреклонности, отлитое
раз и навсегда. Вторым отличием его был малый рост. Не так уж что­
бы очень, но некоторое несоответствие возникало. Об этом Роман Ав­
деевич втайне досадовал. Он носил туфли на высоком каблуке, де­
ржался пряменько, даже несколько вытягиваясь. Впрочем, известно,
что многие великие люди отличались небольшим ростом, — напри­
мер, Наполеон, Нерон, Гитлер, Чаушеску, а также Сталин, которому
на трибуне Мавзолея ставили скамеечку, чтобы он смотрелся вровень
со своими соратниками. Кроме того, — Пушкин, Павлов, Лев Тол­
стой. Рост, то есть высота великих людей, чрезвычайно интерсовала
Романа Авдеевича. Набиралось довольно много великих людей, кото­
рые имели росточек ниже среднего. Тем не менее, Роман Авдеевич
испытывал из-за этого некоторый дискомфорт.
108

Внутренняя жизнь города с появлением Романа Авдеевича
сильно оживилась. Вновь, как в былые времена, население призва­
ли к борьбе. Врагов народа уже не стало, космополитов и абстрак­
ционистов извели в предыдущих кампаниях, диссидентов же для
массовой борьбы явно не хватало, диссиденты размножались глав­
ным образом в Москве. Борьба с инакомыслием кое-какая велась,
но не ожесточенно, потому что инакомыслящие быстро отказы ва­
лись и переставали мыслить. Надо было найти что-то свое, мест­
ное, необыкновенное. Необыкновенное это значит новое, а новое
это значит хорошо забытое старое. Пытливый ум РоманаАвдееви­
ча отыскал среди старых заброшенных кампаний одну незавершен­
ную и политически неиспользованную. То была кампания против
собак в городе. Казалось бы, при чем тут персек, достойно ли ему
заниматься подобными мелочами? И кампанией это не назовешь,
скорее — мероприятие на районном уровне. А у Романа Авдеевича
сознание было не обыденное. Унего была психилогия истинного
борца. От одной борьбы он шел к другой. «И вся-то наша жизнь
есть борьба», — строку эту он пел с особым чувством. Массы дол­
жны иметь конкретных противников, с которыми можно бороть­
ся, — учил он, — еще лучше иметь врагов. Надо таких врагов на­
ходить. Готовить их надо и поставлять. Хороший враг тот, кого
можно побороть, это дает народу чувство удовлетворения. Всеоб­
щая борьба шла в это время за продовольственную программу. Как
победить в такой борьбе никто не знал. Картошка, к примеру,
сгнила, — где тут враг? Роман Авдеевич нашел другой подход. Он
взял ведущий дефицит продовольствия — мясомолочный продукт.
Допустим, не хватает мяса. А почему? Кто, кроме трудящихся, по­
требляет мясо? Присмотритесь. Мясом кормят, оказывается, собак,
ну еще кошек. Улавливаете? Не бродячие, не бездомные, а именно
домашние собаки пожирают мясопродукт. Трудовой человек стоит
в очереди за мясом, ему не хватает мяса. Почему? Потому что мя­
со уходит на собак. Предложили подсчитать количество собак в
каждом районе. Считали не стеснялись. Затем умножили на днев­
ной рацион, на колбасу, баранину и прочее, умножили на количе­
ство районов, — и перед потрясенным обывателем предстал глав­
ный виновник нехватки мяса. Спрашивается, — что надо делать?
Поднять гнев людей на тех, кто позволяет себе держать собак и
кошек в такой период народной жизни, гнев на этих собачников,
на хозяев этих овчарок, мурок, такс, бульдогов... Благодаря Рома­
ну Авдеевичу был открыт огромный источник мяса. Уничтожив со­
бак, мы решим один из основных пунктов продовольственной про­
граммы! Роман Авдеевич показал, что мелких вопросов в политике
нет, важно найти новый подход, повернуть проблему, открыть в
ней политический смысл. Гений — это ведь человек, который уме­
ет видеть мир несколько иначе, чем остальные люди.
Борьба с собаками развернулась по всем направлениям.Запретили
выгул их, уничтожили собачьи площадки, ввели налоги, увеличили
109

штрафы, организовали прессу, радио, появились активисты кампа­
нии, ибо у каждой кампании есть свои энтузиасты и передовики. Рас­
ширили движение за счет кошек. Роман Авдеевич не любил и кошек,
он не любил никаких бесполезных, ничего не производящих живо­
тных, он признавал только те существа, которые годились в пищу ра­
бочему классу. Нельзя сказать, чтобы собако-кошко-владельцы сда­
лись, они тоже боролись, писали, обращались куда только могли: в
редакции, в профсоюзы, министерства, разные отделы Ц К, Совмина,
Верховного Совета, творческие союзы... Сопротивление в такой борь­
бе воодушевляет. Жалобщики вынудили Романа Авдеевича сделать
следующий ш аг — были опрысканы химическими составами собачьи
площадки города. Собаки стали слепнуть, их приходилось усыплять.
Знаменитая эта кампания была, как видите, не мелким ведомствен­
ным делом, Роман Авдеевич поднял ее на высоту, на уровень реше­
ния экономической проблемы. Ж аль, что остальные регионы страны
не подхватили его начинания.
Собак в городе не стало видно, мяса тоже. Оно все реже появля­
лось в магазинах. Но к этому времени Роман Авдеевич уже развернул
другую борьбу.
Кроме кошек и собак, Роман Авдеевич не любил творческую ин­
теллигенцию. Откровенно говоря, он всякую интеллигенцию не лю ­
бил, но творческую особенно. Вначале он не любил ее инстинктивно,
не зная про нее ничего. Поют, играют, картинки рисуют, — что это за
работа, это же не продукция, в план-отчет не входит. Познакомился
он с творческой лабораторией на памятнике Отечественной войне.
Надо было рассмотреть проекты памятника. Специалисты год рас­
сматривали их и отбирали. Но одно дело искусствоведы, художники,
архитекторы, другое первый секретарь. Спрос с него. Он отвечает,
ему доверено, оттого, что он лучше понимает, что нужно городу. Сле­
довательно, он лучше знает что хорошо и красиво. Вот скульптор по­
местил в центре композиции золотого мальчика. Партизаны, солда­
ты, все они смотрят на маленького золотого мальчика. Однако на воп­
рос, что эта фигура означает, скульптор точного ответа не дал: скорее
всего мальчик выражает Надежду, Победу, Веру, Будущее... Много
красивых слов и никакой окончательной формулировки. Неясно. Ро­
ман Авдеевич смотрел на скульптора неподвижно, понимал, что та­
кой вопрос могут задать ему самому. И что он ответит? И вообще что
это за памятник, если он вызывает вопросы?
Всем известно, что Победа должна изображаться в виде женщи­
ны. При чем тут мальчик? «Победа» — она женского рода, Победа
должна быть солидной, роскошной женщиной с мечом или венком
или еще с каким-то символом. Удалить придется мальчика. З ам е­
нить! В прежнее время Роман Авдеевич велел бы поставить на этом
месте, в центре, если не женщину, то генсека, разумеется, нынешне­
го, поскольку он участвовал, но увы... Подумав, предложил заменить
мальчика фигурой матроса, флот тоже участвовал, а представителя
флота не видно, и остальных надо проверить, чтобы все виды оружия
110

были налицо. Скульптор что-то возражал, но недолго. Указания Ро­
мана Авдеевича были выполнены, и получилось неплохо, во всяком
случае у членов ПэБэ, которые приезжали, памятник не вызывал
вопросов, выглядел он богато, красный гранит блестел, свежие венки
всегда лежали, памятник был представлен на премию. Показывая
его, Роман Авдеевич чувствовал себя участником творческого кол­
лектива: и его доля труда была воплощена в бронзу. С тех пор он сме­
ло поправлял и по линии кино, живописи и других искусств. Будучи в
мастерской скульптора, Роман Авдеевич обратил внимание, что рабо­
тает скульптор один, в отдельной мастерской. Обстоятельство это
удивило нашего Первого. Расспросив, он узнал, что и другие скульп­
торы работают в одиночку, кто где. И художники таким же образом
заточены, каждый в своей мастерской, писатели и композиторы соот­
ветственно работают на дому. Когда хотят, тогда и начинают работу,
когда хотят заканчивают. Ни учета, ни отчета. Никто их не проверя­
ет. Могут шататься в рабочее время по улицам, могут неделями ниче­
го не делать. Пробовали ему осторожно напомнить насчет вдохнове­
ния, особенностей творчества, он слушал холодно, потом спросил:
— А почему это вы за них хлопочете?
Примолкли. Тогда он сказал:
— Думаете я не знаю про труд художника? Все известно. Совет­
ский художник не кустарь-одиночка. Архитекторы — кто по-вашему?
Тоже художники. А являются на работу во-время, уходят со звонком,
работают в коллективе у всех на виду. И обеспечивают нужды города.
В заключение предложил подработать положение о переводе всех
отрядов творческой интеллигенции на коллективную работу. Создать
студии, мастерские, распределить по жанрам, по темам — марини­
сты, лирики и т. п. Чтобы все являлись во-время и усаживались за
свои партитуры и рукописи на весь рабочий день. Обеспечить пишу­
щими машинками, мольбертами.
Идею высоко оценили наверху, но исполнение посоветовали де­
лать постепенно, поэтапно, чтобы не будоражить мировое обществен­
ное мнение, поскольку вступили в период, когда приходится с ним
считаться.
Что это такое «общественное мнение» и почему надо «с ним счи­
таться» этого Роман Авдеевич никогда не понимал. Он ездил в Европу
с делегациями, и мог сравнить. Не твердая там была власть. Все вре­
мя менялась. С какой стати они оглядывались на газеты, на избирате­
лей, на телевидение? Общественное мнение он лично мог бы за неде­
лю привести в порядок, к общему, как говорится знаменателю. Ре­
альностью для Романа Авдеевича было мнение начальства, прежде
всего генсека, а значит его помощников, его консультантов. Далее —
заведующих отделами, всех кто докладывал Главному, общался с
ним. Вот чьи мнения решали, их мнения следовало знать, их мнения
были дороги. Что касается городского населения, то какое значение
имели их мнения, на кого они выходили? Т е мнения, о которых ему
докладывали, были, как правило, благоприятные. Находились, ко­
111

нечно, критиканы, с ними проводили работу. Предупреждали. По-хо­
рошему. Роман Авдеевич предпочитал не вступать в контакты с таки­
ми людьми. Полностью избавиться от них он не мог, персеку полага­
лось принимать граждан. Они, эти граждане, с их бессчетными, ни­
чтожными проблемами — прописками, жильем, ремонтом, и их
жалобами на других начальников, каким-то образом проникали
сквозь любые щели, несмотря на бюро пропусков, охрану одну, вто­
рую, лезли как мошкара, совали в руки свои заявления, письма, пла­
кали, кричали, грозили...
Однажды утром, одеваясь, Роман Авдеевич обнаружил, что брю­
ки его стали несколько длиннее. Сперва он подумал, что похудел, по­
пробовал подтянуть их, однако они не подтягивались. Выходило, что
штанины стали длиннее. Взял переодел другой костюм. И там было то
же самое, там тоже брюки складками пошли, вроде как спадают. И
третий костюм так же. Призадумался Роман Авдеевич. Какое-то тя­
желое неприятное раздумье охватило его. Пришлось даже на работу
позвонить, предупредить, что задерживается. Долго он сидел, пыта­
ясь вникнуть, что бы это значило. Перемерил еще несколько брюк, у
него их было много, на все случаи, и всюду получалось одно и то же.
Причем те костюмы, которые были сшиты год с лишним назад, у тех
брюки еще больше спадали, морщились мелкими морщинами книзу.
Не могли же все брюки враз стать длиннее. Каким образом? И что во­
обще сие могло означать? Весь день он пребывал в мрачной задумчи­
вости, вечером же, придя домой, заперся в своем кабинете, стал у
дверной коробки и, как в детстве, карандашом на уровне макушки
провел черточку, незаметную тонкую линию-отметку. Кроме того,
заказал себе туфли с каблуком чуть повыше.
Вскоре после этого Роману Авдеевичу удалось радикально ре­
шить проблему с посетителями. Решил по-своему свежо, смело, так
как никто до него не решал. Автор не собирается приукрашивать
деяний своего героя, как это обычно делают биографы, но и не хо­
чет превращать свою летопись в памфлет. В идеале следовало бы
придерживаться фактов, то есть излагать те анекдоты и истории,
какие ходили по городу. Однако, объективности при этом достиг­
нуть невозможно, приходится всегда делать отбор, слишком их бы­
ло много, слухов, среди них самые фантастичные. Автор на своем
примере убеждается, что история не может быть объективной. Тем
более наша история последнего полувека. Там не то чтобы объек­
тивной, так и субъективной не сыщешь, так, чтобы историк взял и
высказал то, что он на самом деле думает. «Только не поймите ме­
ня правильно» — вот что его беспокоит.
Теперь-то, конечно, легко выставлять всех персеков дураками,
да кто знал как все кончится. Обыватель наш, — а между прочим и
автор тоже был рядовым обывателем, — не зря отдавал должное
Роману Авдеевичу, не то чтобы гордился им, но и не стыдился пе­
ред другими городами, и отмечал даже некоторое умственное пре­
восходство нашего персека. Некоторые утверждают, что Роману Ав112

деевичу подсказал один ученый решение проблемы посетителей, —
может профессор, — но ряд данных говорит за то, что Роман Авде­
евич мог самостоятельно разработать эту конструкцию, ибо имел
диплом инженера. Автор тут полностью на стороне героя. Нужда —
великая придумщица. Роман Авдеевич искал выход из положения и
нашел. Очень уж у него сложилась критическая ситуация. Это по­
том выяснилось. Точная дата его открытия неизвестна. В городе у з­
нали о нем после скандала, который разразился в приемной Романа
Авдеевича. В один прекрасный день к зданию Обкома явилась деле­
гация одного завода и потребовала, чтобы их принял Первый. Этот
так говорится, что одного завода, завод был исторический, извест­
ный на всю страну. Делегация настроена была в соответствии с ре­
волюционными традициями и ни к кому другому, кроме Первого,
идти не желала. Им говорят: «он на совещании». Делегаты, видать,
к этому были готовы, знали, что первая отговорка у всех начальни­
ков — совещание. Ничего нового придумать не могут. На это деле­
гаты заявляю т, что подождут и будут ждать хоть до утра.
Дело у них было вот какое: заводские садовые участки собирались
у них отобрать. Территория понадобилась для какого-то объекта.
Сколько ни хлопотали, куда ни обращались, ничего не добились. Все
указывали пальцем на потолок, оттуда, мол, идет, сверху. На самом
деле, как потом выяснилось, Роман Авдеевич инициатором хотя и не
был, но не препятствовал такому решению, поддерживал. Не имел он
расположения к садовым участкам. Считал, что участки эти отвлека­
ют людей от основной работы, рождают частнособственнические инс­
тинкты. А как инстинкт родится, так человек звереет. Копается в
земле все свободное время, мысль его работает на урожай, на ягоды,
на морковку и соответственно теряет интерес к политической ж из­
ни... Было еще обстоятельство, о котором Роман Авдеевич не говорил.
Директора заводов жаловались ему, да и он сам замечал, что, постро­
ив домик, разведя огороды, человек менялся, возражать начинал,
спорить, некоторая независимость у него появлялась, страх убывал...
Делегация стояла на своем, в переговоры не вступала, мудро рас­
судив, что никогда не следует вникать в обстоятельства начальства.
Далее вестибюля их не пустили. Офицеры в зеленых погонах стояли в
дверях, как на государственной границе. Когда им пропуск предъяв­
ляли, рассматривали его недовольно, будь их воля, они бы вообще ни­
кого не пускали.
Делегаты расположились в вестибюле основательно. Сперва ду­
мали,что персек не знает. Незадолго до этого он приезжал на завод,
выступал про его величество рабочий класс, требовал заботиться о его
нуждах, проявлять внимание к каждому человеку. По-видимому, не
допускали к нему аппаратчики, боялись, что он узнает правду и наго­
рит им. Т ак они думали первый час. На второй час стали думать, что
расчет как раз идет на то, чтобы думали, что он ничего не знает. Чем
дольше начальство ждешь, тем умнее становишься. В конце третьего
часа захотели перекусить, в столовую не пускают. Туда тоже пропу­
8 — 262

113

ска нужны. Дед, — был такой в составе делегации, — говорит:"Вот и
хорошо, заодно голодовку объявляем". Плакат написали, выставили.
Т ут все волшебно изменилось, пришло в движение. Помощник ох­
нул, побежал докладывать шефу, и вскоре делегацию пригласили на­
верх. Все же рабочему человеку у нас идут навстречу. Завели делега­
цию в небольшой зал, усадили в мягкие кресла. Вспыхнули лампы.
Телевизор в углу мерцает. Помощник предупреждает: «Сейчас, това­
рищи, перед вами появится Роман Авдеевич». Словно бы конферан­
сье. Странно прозвучало это «появится», но через минуту действи­
тельно Роман Авдеевич появился собственной персоной, только на
экране. В цвете — сам розовый, костюм темносиний, галстук в жел­
тую полоску. Все крупным планом, в подробностях, сидит, бумаги чи­
тает. Некоторые подумали, что это телефильм. А на кой нам фильм?
Помощник приставил палец к губам, предупредил, что Роман Авдее­
вич сейчас слушать будет: будет включен микрофон, телевизионная
камера, так что он будет видеть делегатов на своем телевизоре. Деле­
гаты — его, он — делегатов. Культурно и современно.
— Зачем это? — спросил дед Ульян, ничего не поняв. — Где он
сам-то?
— У себя в кабинете, — сказал помощник.
— Кабинет-то где его?
— В конце коридора.
— Этого что ли? Так чего ж он там спрятался?
В это время Роман Авдеевич поднял голову, посмотрел на делега­
тов, сказал:
— Здравствуйте, товарищи, слушаю вас.
Делегаты переглянулись. Дед Ульян сказал восхищенно:
— Вот это техника! Хорошо устроился.
— Это он чтобы за руки не здороваться. Заразы боится,- предпо­
ложил кто-то. Может, он нас заразить боится, у него забота о рабочем
человеке на первом месте.
— Прогресс! Со всеми можно через трубку общаться.
— Что ж он и с женой через трубку?
— Как чай раньше пили, вприглядку.
— Зато экономия времени большая. Голова на экране доклад про­
износит, а сам в это время в гальюне сидит. Тулова-то не видно.
Зубоскалят хитрованы, словно бы между собой, словно передачу
обсуждают.
— Вы его сами живым, наощупь, когда-нибудь видите? — спра­
шивают у помощника. — Может, его вообще в натуре нет, одно изо­
бражение записано.
Помощник, бедняга, сигналит им, что шеф все слышит, угомони­
тесь.
Они как бы не понимают, знай себе травят.
— Или кто играет его? Наняли артиста подходящего.
Обсуждают без стеснения: щеки его налитые, то ли гримом разри­
сованные, то ли настоящие, надо ли разговор вести с таким лицом,
114

может лучше в Москву обратиться. Кто-то матюшка пустил, вспоми­
ная как Роман Авдеевич выставлял себя защитником рабочего чело­
века, в грудь себя бил. Вдруг дед Ульян сказал:
— Чего навалились, наверняка радикулит у него. Может, конеч­
но, и другая причина медицинская имеется, всякое бывает.
От этих слов Роман Авдеевич на экране свекольно налился, чтото выкрикнул, кулаком стукнул, затем щелкнул выключателем, и
экран погас. Помощник за голову схватился, мужики заахали: мы,
мол, не разобрались, да если б знали, что нас слышат... Дед Ульян оп­
равдывался: «Я по себе рассуждал, меня бывает так радикулит схва­
тит, не разогнуться».
Трудно объяснить было почему именно на его сочуствие вспылил
Роман Авдеевич, казалось бы, пожалел его дед... Какая-то была тут
несообразность, только позднее разобрались.
Можно считать, что рабочий класс не поддержал нововведения,
зато чиновный аппарат по достоинству оценил инициативу Первого.
При обычном порядке проситель как войдет в кабинет, как усядется в
кресло, так его оттуда клещами не вытащить. Хлопотал, добивался
приема, так что теперь уж он пока не выговорится не уйдет, у него
все заготовлено, он и заспорит, и будет канючить и в слезы пустится.
Никак от него не отделаться. А телевизионная техника — она позво­
ляет: «Извините, ничем больше помочь не могу», тумблером кляцнул
и конец, связь оборвана, стороны хочешь не хочешь — расстались.
Аппаратный народ поддержал всей душой новую систему, внедрил ее.
Телеприемные оборудовали себе заведующие отделами, добились
этого и замы. Им сделали боксы поменьше, с черно-белыми экрана­
ми. Пропускная способность увеличилась втрое. Начинание Романа
Авдеевича было подхвачено, вошло в жизнь.
Скандал, который произошел с делегацией, в городе обсуждался
бурно. Интеллектуалы доказывали, что Роман Авдеевич просчитал­
ся, допустил оплошку. Пропагандисты не знали что возразить, у всех
появилось недоумение, трудно даже понять в чем оно состояло. Никто
тогда не представлял подспудной причины. Во всем этом деле имелось
одно обстоятельство, никому в ту пору неизвестное, настолько ин­
тимное, почти неприличное, что нельзя было чтобы о нем знали.
Дело в том, что Роман Авдеевич понял, что уменьшается в росте.
Тщательно измеряя себя по отметинам на дверном косяке, он обнару­
жил, что укорачивается. Укорот происходил рывками: то месяц-полтора ничего, то вдруг отметочка снижается, вчера еще было нормаль­
но, а сегодня хлоп и на какой-нибудь зазорчик снизился, съехал вниз.
Вроде бы незаметно, но Роман Авдеевич навострился различать каж ­
дое сокращение, ничтожный милиметр. Потеря этого милиметра при­
водила его в отчаяние. Никому не заметно, а он-то знал. Отчего про­
исходила эта потеря непонятно. Измучившись, он решил обратиться
к врачу. Но к какому? Не к хирургу же. Не только в специальности
было дело, врач требовался такой, чтобы довериться можно было. От
8:

115

своих домашних и то таиться приходилось. Ведь если б узнали, если б
просочилось, — считай все, конец карьеры.
Лег Роман Авдеевич на очередное обследование, — это регулярно
полагалось особо ценным людям, — и когда дошла очередь до невро­
патолога, со смешком пожаловался, что видит сон дурацкий про укорот... Врач осмотрел, расспросил, нашел организм вполне здоровым,
однако что-то его поразило в нервной системе или в какой-то другой
системе, потому что Роман Авдеевич слышал как врач, не удержав­
шись, выразился про систему, чем-то она его не устраивала. Однако,
никаких лекарств не прописал, сказал, что следовало бы «скоррели­
ровать». Для этого требуется наблюдать и наблюдать. На это Роман
Авдеевич согласия не дал. Ясно было, что ничего такого явного с ним
не происходило, если медицина обнаружить не сумела, то окружаю­
щие тем паче, и в то же время нечто скрытое происходило. А наблю­
дать за собой будет он самолично.
В обращении с подчиненными, аппаратом и всеми другими под­
разделениями наш дорогой Роман Авдеевич применял собственную
методику. Прежде всего, он по-хозяйски использовал богатейшие за ­
пасы страха, что были накоплены в каждом подчиненном еще в гроз­
ные культовые времена. Не пропадать же им. Разумными порциями
он стал пускать их в дело. Сажать к тому времени было уже не приня­
то. Однако, если намекнуть туманно, то срабатывало. Впрочем, Рома­
ну Авдеевичу и не приходилось угрожать. Он внушал свой собствен­
ный персональный страх. Более того — трепет. Фронтовики, бывалые
люди приходили в оробелое состояние без видимой причины, слово
поперек ему сказать не решались. Спорить с ним никто не спорил.
Поначалу было вскидывались и наталкивались на неподвижный
взгляд холодных голубых глаз — давай, давай, выкладывай, посмот­
рим что ты за штучка. Ничего не возражал, слушал, молчал пока
спорщик не запинался, постепенно угасая. Замораживал он любого. У
него был на это талант. Без всякого крика, без замечаний. Природа
наделила его специальным даром холода и тьмы. Он не скрывал своих
убеждений: без страха управлять нашим народом нельзя. Он твердо
верил в могущество страха. Сам народ хочет страха, — так он считал,
и имел теорию о том, как страх цементирует общество, способствует
сплочению, порождает, если угодно, энтузиазм. Сознательность в ка­
ком-то смысле — дитя страха, человек стремится оправдать свой
страх, хочет показать, что он поддерживает идиотскую идею началь­
ника не из-за страха, а потому, что эта идея имеет глубокий смысл.
Не беспокойтесь, смысл этот он придумает, найдет. Откуда система
наша получала своих теоретиков, защитников.
Многие начальники страх любят употреблять, да не знают где его
нынче взять, из чего сделать. Роман же Авдеевич разработал само­
бытную систему. Берет, например, и без всякой причины человека с
должности, допустим, секретаря горсовета, посылает директором сов­
хоза в глубинку. На укрепление. Секретаря райкома на киностудию
ставит. За что, почему — без объяснения. Все гадают, что сие значит,
116

чем не угодили, — неизвестно. В этом-то и заключался прием. Если
бы из-за служебного промаха, всем ясно на чем погорел. Кто исправ­
но работает, тому, значит, нечего бояться. Ничего подобного, бояться
все обязаны. На любом месте. Неизвестно чего бояться. Чтобы трепе­
тали даже в исправном состоянии. Не от работы чтобы страх шел, а от
самого Романа Авдеевича, гнева его, происходящего по таинственной
причине; покарать гнев может любого, в любое время.
Чем больше страха, тем преданности больше. Пусть стараются, но
как бы ни старались, все равно надо, чтобы тайна оставалась. Его, на­
пример, в коридоре завидят и скорее сворачивают, стараясь куда-ни­
будь юркнуть, не попасть на глаза, откуда несло стужей казематов,
взглянет — лес вянет. Он шествовал по красной ковровой дорожке
вдоль строя трехметровых дубовых дверей, как будто принимал па­
рад. Каждый шаг его был значим.
Торжественное заседание предстоит. Сообщают, допустим, изве­
стному ученому, что ему в президиуме надо сидеть. Он готовится, —
как-никак почет и уважение. Приходит. И тут ему администратор
объявляет: «Извините, отмена произошла, не будете вы в президиу­
ме». — «Как так, почему?». В ответ администратор выразительно за­
катывает глаза к потолку. И человек сник, сражен. С некоторыми
сердечные приступы происходили. Когда Роман Авдеевич устроился
поплотнее в кресле, освоился, огляделся, увидел он, что сия высота
еще ничего не означает. Подобных бугорков на просторах нашего оте­
чества сотни. Персеки на них появляются и исчезают, не оставляя
впечатления в памяти высшего начальства. Хочешь пробиться, —
умей отличиться! Легко сказать, но как именно? Многие поколения
чиновников решали этот проклятый вопрос — как им выделиться?
Выделиться, значит понравиться. Понравиться, значит заслужить
внимание, не подчиненных разумеется, не горожан, от которых ниче­
го не зависит, а начальства, лучше всего наивысшего, чем-то им за­
помниться. Что касается нижестоящей публики, населения, то им на­
до обещать, обещать; назначать сроки, приводить цифры планов, ас­
сигнований, выставлять нарисованные проекты, показывать как
растут уловы рыбы, изготовление холодильников, выпуск сыров. На­
чальство этим не привлечь, тут нужен ход необычный, потому что все
хожено-перехожено, перепробовано, какие только ключи и отмычки
не подбирали, тысячный, можно сказать, конкурс идет из века в век.
Толкаются, карабкаются со всех сторон, все в дело пускают. Роман
же Авдеевич не спешил. Не дергался попусту. Смотрел. Ждал. И вот
однажды он обратил внимание на некую самую что ни на есть обы­
денную процедуру. Примелькавшуюся, формальную которую никто
не замечал, вроде наглядной агитации. Висит и висит. Так и тут —
издавна повелось, что каждый праздник посылают открытки. Поздра­
вительные. Стандартные. Ну, членам правительства улучшенного
качества. И вся недолга. А собственно почему такое безразличие? Не­
ужели они не заслужили особого внимания? Наш Роман Авдеевич на­
брался духу и круто изменил порядок. Каждому члену ПэБэ он при­
117

казал готовить индивидуальную открытку. Допустим, новогоднюю.
Уже в ноябре затребовал эскизы. Задачу поставил нешуточную. Со­
здать рисунок такой, чтобы: 1) соответствовал деятельности, 2) учи­
тывал проблемы, поставленные на сегодняшний период, соблюдая
при этом меру (не рисовать же химические удобрения или подшипни­
ки!) Требовалась художественная фантазия, выдумка. Чтобы легким
намеком повеяло, «как запахом хвои» — его слова! — и в то же вре­
мя, чтобы красиво. При этом текст — тоже индивидуальный. Без ка­
зенщины, без вольностей, соблюдая почтение. Вариант за вариантом
отвергал, добиваясь наивысшего качества. Наконец дал добро. Печа­
тают. В одном экземпляре! Кроме общих праздников еще стали созда­
вать ко дню рождения. Ответственная работа была, печать проверя­
лась тщательно, чтобы ни малейшего брачка. Лучших печатников
ставили. Замысел Романа Авдеевича состоял в том, чтобы открытка
эта, была не просто почтовым отправлением. Если к ней приложить
внимание, все чувства свои, то заметят. Обязательно обратят внима­
ние. Через такую мелочь легче оценить. Потому что сравнить можно,
выявить из потока прочих поздравлений. Конечно, сил и времени эта
работа отнимала много. Надпись — кому золотом, кому серебром, ко­
му выпуклую, кому вязью под старину... Сколько тонкостей было! Не
хватало, например, прилагательных. Члснов-то одиннадцать, плюс
кандидаты. Кандидатам следовало чуть поменьше размером, а уж Ге­
неральному — и обрез золотой и конверт особенный. Роман Авдеевич
психологию своего Олимпа изучал досконально, личное внимание
значило больше, чем освоение какой-нибудь новой технологии или
досрочный пуск. Новая технология может подождать, а «день ваших
именин» ждать не будет. Уже тогда его прозвали «анализатором». От
слова «лизать», то самое, анальное...
Ни от кого члены ПэБэ не получали таких роскошных открыток,
как от нашего Романа Авдеевича. Кто-нибудь скажет — мелочь, и
ошибется, потому что мелочей в деле внимания к человеку не бывает.
Это были произведения искусства, ими можно было хвалиться, и спу­
стя годы, уйдя в отставку, показывать их как свидетельство народной
любви. Любой знак внимания, если в него вкладывать душу, дает ре­
зультат. И результаты стали появляться.
Отметка на дверном косяке снизилась на два миллиметра. Разом.
Величина для Романа Авдеевича была ощутимо болезненной. И про­
изошло это вскоре после того, как ему передали от Самого благодар­
ность за превосходную открытку, Роман Авдеевич смотрел на новую
нижнюю черточку на белом глянце косяка и ликующее его настрое­
ние испортилось. Одна за другой черточки, еле заметные, спадали.
Когда-то в детстве, они лесенкой поднимались. Мать отмечала на та­
ком же, только некрашенном косяке, и они бодрой лесенкой тянулись
вверх. Теперь же, когда он стал ступенька за ступенькой поднимать­
ся, метки пошли вниз, чуть-чуть, но неукоснительно вниз и вниз. От­
чего-то это зависело. «Корреляция», как сказал врач. В словаре ино­
странных слов «корреляция» означала «связь между явлениями», то
118

есть одно явление вызывает другое. Странная, неприятная догадка
мелькнула у Романа Авдеевича, настолько она показалась дикой, что
он отогнал ее. Тем не менее, она упорно возвращалась, она не могла
не вернуться, ничего другого не было, чем-то надо было заполнить
недоумение. Нашего дорогого Романа Авдеевича заметили. Его стали
приглашать наверх. Допускали и присматривались. Никто его не
учил, не предупреждал, он сам, своим чутьем, своим умом должен
был ориентироваться в чащобах власти. Надо было следить за каж­
дым своим словом, как ты его произносишь, какой жест при этом де­
лаешь. Например, если главный «хекал», то и другие начинали «хекать», и Роман Авдеевич перешел на «хекание». Малейшее не то, — и
пропал, перетолкуют, преподнесут в самом скверном виде и все мно­
голетние усилия насмарку. Там, точно охотник в лесу, хрустнуть вет­
кой нельзя, вспугнешь свою добычу. С тех пор как нашего Романа
Авдеевича стали приглашать на заседания в Москву, почти на самый
верх, помощники его, готовя материал, ломали головы. Фактически
это должен быть не материал, а полный текст выступления. Тема бы­
ла известна, но вот «за» или «против», отклонить или поддержать —
неизвестно. Предположим, вопрос об абортах: запретить? разрешить?
воззвать к сознательности? Какие факты подбирать — не поймешь.
Мнение самого Романа Авдеевича выяснить невозможно. Не говорит.
Произносит слова о защите интересов женщин, об укреплении семьи,
толкуй как хочешь: хочешь в пользу абортов, хочешь — наоборот.
Помощники никак договориться не могут, Роман Авдеевич, похоже,
одобряет и тех и других. В результате одни готовят ему выступле­
ние — за, другие — против, соревнуются — кто убедительней. И
представьте, — он берет оба текста. Одно выступление кладет в один
карман пиджака, другое — в другой. А там уж, смотря куда склоня­
ются прения, вынимает то или другое выступление и читает. Важно
не перепутать. Такая избрана была альтернатива. Помощники, когда
раскусили в чем тут нюанс, обрадовались, большое облегчение почув­
ствовали, никто не увидел в этом ничего предосудительного. Наобо­
рот, поняли, что искусство руководителя, видимо, в том и состоит,
чтобы не идти против обстоятельств, а умело использовать их — вот
задача! Престиж руководителя поднимает престиж города. Зря неко­
торые намекали, что Роман Авдеевич подлаживался, ловчил, не имел
своего мнения. Критиковать легко, а попробуйте точно угадать мо­
мент, когда взять слово, если мнения расходятся то туда, то сюда, ко­
леблются, и на чьей стороне Сам, не определить. Тут нужна тончай­
шая наблюдательность. Сверхчувствительность нужна. Нельзя ока­
заться в противоречии, нельзя и запоздать. Если мнение Самого
выяснилось, тогда уж нечего высовываться. По каким-то ему одному
ведомым приемам Роман Авдеевич первый определял единственную
решающую минуту, поднимал руку, делал ею движение, обозначаю­
щее — «Ладно, рискну!» и доставал из нужного кармана бумагу. По­
степенно, раз за разом, Роман Авдеевич наращивал репутацию чело­
века решительного, прозорливого. Надо было видеть, как, достав бу­
119

магу, он зачитывал свое мнение, с выкладками, цифрами, цитатами
из первоисточников. Волновался, голос его дрожал, как будто Роман
Авдеевич набрался духу и осмелился изложить наболевшее. Видно,
что человек давно обдумывал проблему, имеет твердое суждение, ос­
нованное на фактах.
Со временем, аппарат его, — вышколенные ребята, вежливые,
чисто выбритые, с непроницаемо-зеркальными глазами, — стал нахо­
дить нормальным, что настоящий крупный руководитель имеет не од­
но мнение. Такова диалектика роста и закона нового мышления.
Иначе нельзя. Найдутся, особенно в наше время, молодые, которые
возразят: ради чего, собственно, следовало так угодничать? так те­
рять свою личность? И будут при этом брезгливо кривиться. Но чело­
вечно ли презирать игрока, проигрывающего последнюю рубашку?
Влюбленного, готового терпеть унижения? Разве они вольны в том
чувстве, что безраздельно властвует над ними? Так и с Романом Авдеевичем. Одна, но пламенная страсть владела всеми его помыслами,
определяла все его действия. Каждый его поступок так или иначе был
связан с великой целью, поставленной им. Автору не всегда удавалось
найти эту связь, случались у Романа Авдеевича и отступления, жизнь
самого целеустремленного человека не выглядит как прямая линия.
Но, несмотря на путаницу зигзагов, обходов и уклонений, можно
проследить неукоснительное движение Романа Авдеевича вперед и
вверх. Только вперед, только вверх. На четверть века раньше, гденибудь в 1937-38гг. движение его происходило бы куда быстрее. То
были, хотя и опасные, но дивные времена головокружительных взле­
тов. Буквально за несколько месяцев люди делали блестящие карье­
ры. Быстрее чем на войне. Ныне же приходилось прорубать свой тон­
нель сантиметр за сантиметром. Мускулы души Романа Авдеевича
крепли в этой каждодневной работе, воля росла, ум изощрялся, стал
гибким, находчивым. Автору кажется: если бы его герой имел другую
цель, .человечество приобрело бы крупного изобретателя, получило
бы средство от ураганов, новый пятновыводитель, словом, что-то для
всеобщей пользы.
Боже ты мой, если бы удалось придумать устройство переводить
страсть властолюбия в иную, такую же могучую, все одолевающую
энергию, допустим, милосердия, или мастерства. Какую добавку пол­
учило бы человечество, сколько выдумки, живительных сил приобре­
ли бы наши чахлые добродетели!
Увы, нет такого средства, и замечательные умы, подобные Ро­
ману Авдеевичу, вынуждены рваться к чинам, к возможности вла­
деть судьбами населения, править, приказывать, ибо, если не они,
то кто же?
Вопрос отнюдь не риторический. Роман Авдеевич считал себя до­
стойным высоких постов. Наивысших. Впрочем, и пост и долж­
ность — не те понятия, они из словаря карьериста. Автора, к сожале­
нию, все время сносит на какие-то привычные ему типы, тех же карь­
еристов, которые наше время плодит в несметных количествах.
120

Роман же Авдеевич нечто иное, автор даже затрудняется его опреде­
лить, потому что надо войти в такую психологию, которую и вообра­
зить не хватает духу. Сам Роман Авдеевич не решался себе сформу­
лировать. Карьеристу нужно иметь под собой все больше учрежде­
ний, предприятий, людей. У нашего Романа Авдеевича мысль шла
другим путем, в качественно ином направлении, отнюдь не безопас­
ном: он хотел стать вождем. Руководить народом. Не обязательно
всем народом, но какой-то частью народа, например, республикой.
Формально у него для этого имелись все данные: читал он доклады
отчетливо, имел неплохую дикцию, имел диплом, поскольку кончил
какой-то технический институт, имел хорошую анкету. Всего у него
было в меру, тут тоже надо избегать перебора. Один из конкурентов
Романа Авдеевича имел ученую степень, кандидат, может, доктор.
На этом и спекся. Чересчур ученый. Равняться надо было наверх, а
там — один с грехом пополам кончил железнодорожный техникум,
другой заочно педагогический институт, и то когда заведовал отделом
в республике, так что преподаватели приезжали к нему принимать
экзамены. У третьего числилось: «учился в пищевом техникуме».
Кончил или нет, — это перестало иметь значение с тех пор, как чело­
век достиг. Раз достиг, то значит дело не в образовании, может, пото­
му и достиг, что «мы университетов не кончали». Некоторые утверж­
дали, что все они, мол, были недоучки — инженеры были никудыш­
ные, учителя плохие, специалистов из них не получалось, вот и
устремились в общественную работу. И к нашему Роману Авдсевичу
тожу пытались приложить эту теорию. Всякие мудрецы — схоласты.
Не понимали, что, может, тупыми инженерами-обалдуями они были
потому, что призвание имели другое: знамя нести хотели, взвалить
на себя бремя государственных забот. Что если бы они попали в тех­
никум, где готовят вождей, они были бы там отличниками. Так ведь
нет такого училища.
В любой конторе, от министерства до жакта, на вокзалах и в боль­
ницах, в домах отдыха и на пароходах висели плакаты с портретами
членов ПэБэ и кандидатов. Этакая галерейка олигархов. Все в одина­
ково черных костюмах, черных галстуках, одинаково суровые, они
испытующе взирали на Романа Авдеевича, начиная с его детских лет,
а затем — в школьные и студенческие годы. Можно сказать, он вырос
под их присмотром. Они были почти бессмертные, а уж непогреши­
мые — это тачно, как боги.
Однажды, будучи еще аппаратным чиновником, находился он в
столичной командировке и там попался на глаза тогдашнему нашему
псрсеку. То ли у того приболел помощник, то ли еще почему, но взял
он с собою Романа Авдеевича на охоту. Да не просто на охоту, а с уча­
стием Самого. Был тогда наш псрсск на «взлете», пригласили его, а он
взял нашего героя, ибо полагалось иметь при себе помощника. После
охоты расположились на пикник по-русски, то есть выпивон. Когда
олигархи хорошо «приняли», пошли байки-потешки и двое прибли­
женных олигархов повздорили. Из-за чего Роман Авдеевич не слы­
121

шал, ибо стоял поодаль, с прочими помощниками. Слово за слово и
сцепились. Задрались. Самым простейшим образом: матерясь, лупи­
ли друг друга кулаками, ногами, таскали за седые волосы... Никто их
не разнимал. Сам хохотал, остальные подзуживали. Роман Авдеевич
взирал зачарованно, — это были те самые боги, бессмертные, чьи ли­
ки словно на иконостасах сияли перед ним все эти годы. Вот тут и по­
сетила впервые его дерзкая мысль, крамольнейшая, которая никому
из окружающих не пришла в голову, а ему пришла: а чем он хуже?
Несмотря на весь его трепет выходило не хуже. Он из их рода.
С того дня все определилось, выстроилось. На примере Романа
Авдеевича можно показать, как человек, который все силы ума и во­
ли сосредоточит на поставленной цели, может пойти ох как далеко.
Ж елание, оно и есть способность. А если желание страстное, все себе
подчиняющее, то это вообще как талант. Роман Авдеевич ведь не ж е­
лал стать поэтом, музыкантом. Он желал стать вождем, в виде члена
ПэБэ. Значит у него именно к этому был талант.
Ряд историков доказывает, что Роману Авдеевичу способствовали
случайности, историки прослеживают как одна случайность за другой
выталкивали его на поверхность. Получается, что личных заслуг у
Романа Авдеевича не имелось, вместо него мог быть и другой. Однако
почему-то этого не произошло, хотя в соседних краях появились та­
кие выжиги, такие начальники, про которых и вспоминать неприят­
но, лишь руками разведешь, каких прохиндеев земля рожает. Уж они
бы никакой случайности не упустили. Нет, наш Роман Авдеевич обя­
зан своему возвышению не легкомысленной игре случаев, не слепой
безответственной фортуне, только самому себе он обязан, своей целе­
устремленности.
Однажды Роману Авдеевичу во сне явился поэт Попонов, которо­
го он велел выслать как тунеядца за его эпиграммы. Поэт во сне раз­
давал прохожим открытки, где были кошечки с бантиками и поздра­
вительным текстом для начальства. Все читали, смеялись и показы­
вали пальцем на Романа Авдеевича. Он хотел утаиться, побежал. За
ним погнались собаки, кошки. Он влетел в какой-то дом. Там сидел
высоченный человек. Роман Авдеевич закричал ему: «Спасите, спа­
сите!». Человек наклонился к нему и Роман Авдеевич увидел над со­
бой академика Сергучева. Лицо академика было в синяках. Криво
улыбаясь, он двумя пальцами поднял за шиворот Романа Авдеевич и
стал измерять его штангенциркулем. И все сдвигал и сдвигал губки
циркуля. А вокруг сидели собаки, оскалив морды, и кошки с горящи­
ми лунными глазами. Роман Авдеевич проснулся весь в поту. Страш­
ная догадка проникала в него из этой ночной тьмы и ее никак было не
отогнать. Под утро он тихо встал, прошел к себе в кабинет. Отметки
на косяке были помечены датами и теперь перед Романом Авдеевичем ясно предстала страшная зависимость: как только он предприни­
мал что-то для своего продвижения, — он уменьшался. Стоило под­
няться на ступеньку лестницы, ведущей туда, и он становился ниже.
122

Смутное подозрение и раньше мелькало у него, теперь же все обозна­
чилось явственно и безвыходно.
На следующий день Роман Авдеевич как бы невзначай осведо­
мился у заведующего отделом науки, — был такой, поскольку надо
было, чтобы кто-то ведал наукой, — как там дела у Сергучева. Ока­
залось, что академик не посчитался с фактом избиения его и продол­
жает выступать в прежнем духе. Этого академика Роман Авдеевич
недавно вызывал, предупреждал по хорошему.
— Зачем же вы так, мы же вас академиком сделали, Ленинскую
премию дали, — говорил он укоризненно.
— Вы? — спросил академик совершенно недопустимым тоном.
Он спокойно перенес замораживающий взгляд Романа Авдеевича,
от которого другие теряли дар речи, попрощался и ушел, первым за­
кончив разговор. Возомнил о себе. Конечно, он был известный на всю
страну академик, один такой в нашем городе, но для РоманаАвдееви­
ча от него происходили только хлопоты, а пользы никакой. В его по­
ведении усматривалась даже некоторая надменность, чуть ли не пре­
восходство. Биография же у него была подмоченная. Сидел в молодо­
сти в Соловках. Следовало вроде вести себя поскромнее. Вскоре после
визита Сергучева перестали пускать за границу на всякие симпозиу­
мы.. Настырным иностранцам сообщали, что он болен, потому и не
приезжает. Он же наперекор сообщал им, что здоров, но ему не до­
зволяют. Пошел на открытую конфронтацию и нанес ущерб автори­
тету власти. Вскоре его и побили в парадной. Били не очень, учиты­
вая, наверное, хрупкость его старого организма, однако чувствитель­
но, так что академик слег. Когда Роман Авдеевич увидел его во сне,
академик что-то бормотал. На следующий день он приснился опять и
сказал уже явственно: «Лопнет чашка терпения!». Смысл был неясен,
но неприятен.
С этого времени начался новый период жизни Романа Авдееви­
ча, — период трагических противоречий. Движение наверх требовало
поступков новаторских, заметных, на которые могли обратить внима­
ние. Например, хотелось запретить итальянский фильм, не пускать
его в прокат. По всей стране он шел, а в нашем городе, чтобы не да­
вать. Шум, крик — почему? В Москву напишут. Из Москвы позво­
нят, спросят — в чем дело? А в том, что мы блюдем. Идеологию блю­
дем и не допустим. У вас в Москве иностранцы, дипломаты, вам де­
ваться некуда, а мы чистоту держим, здоровье идеологическое
сохраняем. И концерты рокеров... Ну, конечно, докладывают на­
верх — вот, мол, что позволяют себе. А там на это вполне благопри­
ятно замечают: молодец, твердый мужик, линию хранит, ничего не
боится. И, явственно представив себе все это, Роман Авдеевич не мог
удержаться, — запрещал.
Бояться ему было нечего, устройство нашего механизма он изу­
чил: чем правее, тем вернее; запрещай, не ошибешься; тот отвечает,
кто разрешает, — все это были азбучные истины. Мучило другое: вся­
кий раз, принимая решение, он прикидывал во что оно может обой­
123

тись, теперь-то цена была известна. Но ведь иначе не выкарабкаешь­
ся. Чтобы приблизиться, надо что-то совершить. А уменьшаясь в рос­
те, можно до того дойти, что нельзя будет его взять туда, наверх, на
самый верх — неприлично станет, потому что есть предел. Правда,
там, на самом верху, там пределов нет, там и совершать такого, что­
бы уменьшало, не обязательно, там можно, наоборот, и ослабить,
страху поубавить.
В понятии «самый верх» не было ничего отвлеченного. Роман Авдесвич имел на сей пост образ зримый, до малейших подробностей.
Полыхали знамена, медно гремели духовые оркестры, и он, Роман
Авдеевич, в цепочке нескольких человек поднимался по гранитным
ступенькам на трибуну мавзолея. На самую верхнюю трибуну страны
и занимал предназначенное ему место в коротком ряду людей, распо­
ложенных по обе стороны от Хозяина. Лицо каждого, здесь стоящего,
было известно стране, их портреты плыли, колыхались над колонна­
ми демонстрантов. Все глаза были устремлены наверх, к ним подни­
мали детей, чтобы тс видели. И он, Роман Авдеевич, приветственно
поднимает руку, отвечая их радости. И тогда внизу по площади пере­
катывается мощное ура-а!, по всем прилегающим улицам, по всей
стране. На боковых крыльях уступами стоят десятки, затем сотни из­
бранных, и они тоже поглядывают не столько на идущих по площади,
сколько наверх, на них, посвященных.
В праздники, с утра, он должен был выстаивать на нашей город­
ской досчатой крашенной трибуне. Столицу он мог увидеть только по
телевизору вечером. Вперялся, не отрываясь, ревнивым взглядом от­
мечая кто где стоит, кто как выглядит, кто с кем перекинулся, и так
вглядывался, что начинал различать там себя: он стоял среди них, то­
же в шляпе, третьим от Хозяина, росточком всего чуть пониже дру­
гих. На вершине, на такой высоте, что личный рост не имел значе­
ния. То был апофеоз, сладостный финал, ради которого стоило тер­
петь! Финиш, победа!
Судя по этому видению, он успевал добраться, но если факти­
чески, то страхи и сомнения раздирали его на части всякий раз,
когда он принимал решение. Порой и можно было удержаться, а
не мог. Терзался, понимал вред, какой наносил своему телу, и
опасения грызли, и кошмарные картины возникали — лилипут,
карлик выходит к трибуне и не видно его, мальчик с пальчик, уро­
дец, над которым потешаются, — видел все это, ужасался и все
равно остановить себя был не в силах.
Все исторические события происходили в Москве, там проводили
исторические пленумы, принимали исторические решения, произно­
сили исторические речи. В нашем городе ничего исторического не
получалось, потому что исторические события происходят в присут­
ствии исторических лиц. Исторические же лица к нам не приезжали.
Но Роману Авдеевичу удалось добиться согласия одного члена ПэБэ
баллотироваться на выборах от нашего города. Ныне мало кто помнит
124

Михаила Андреевича, а в те времена он являлся фигурой весьма вну­
шающей и влияющей.
История она любит прежде всего первых лиц. Она привыкла со
времен самодержавия располагаться по царям. Монарх такой-то сме­
няет монарха такого-то, у каждого царя свой раздел, своя эпоха, свой
портрет. Удобно и никакой путаницы. Вторые и третьи лица, великие
князья и претенденты — не в зачет. На самом-то деле Роман Авдее­
вич прекрасно понимал кто готовит решение, от кого зависит назна­
чение. Такой человек как Михаил Андреевич благополучно переме­
щался из одной эпохи в другую и всегда оставался нужным. Он ведал
идейным снаряжением, обеспечивал идеологией, снабжал лозунгами,
командовал борьбой с чуждыми взглядами, вкусами. Он один доско­
нально знал это таинственное идейное хозяйство, в чем состоит наше
превосходство и почему гибнет капиталистическая система.
Встречали его на вокзале. Самолетов он не признавал, как чело­
век старого склада, как его Учитель. Встречу Роман Авдеевич органи­
зовал по высшим правилам преданности. Перрон мылом вымыли, ми­
лиции новенькую форму выдали, в буфете салфетки вставили в ста­
канчики не нарезанные на крохотные треугольнички. Михаил
Андреевич вышел из вагона, обнялся с Романом Авдеевичем, — целоватьсицв то время еще не полагалось, да и Роман Авдеевич еще «не до­
стиг». Шествовали они по перрону в некотором сопоставлении — Ми­
хаил Андреевич высокий, тощий, старомодный плащ из серого габар­
дина болтался на его костлявой фигуре как на вешалке, вид
нездорово-желтый, засушенный. Рядом — наш Роман Авдеевич, хоть
и маленький, зато румяненький, крепенький, как наливное яблочко,
одет модно, с иголочки, Михаил Андреевич как бы олицетворял ми­
нувшую культовую эпоху, последний сталинист. Наш же олицетво­
рял довольную собой, пирующую эпоху, которую затем окрестили
«застойной», хотя с большим успехом ее можно назвать «застольной».
Контраст был эффектный. Позади — свита, длинный хвост, особенно
женская часть — вся в заграничных плащах, импортных перчатках
(тогда импортное только им доступно было). Правда, некоторая оди­
наковость имела место: сапожки у всех серые австрийские, шарфики
у всех японские зеленые, и улыбки у всех тоже одного размера.
Шли они по начищенному перрону и помощник Романа Авдееви­
ча осведомляется у помощника Михаила Андреевича насчет обеден­
ного меню Шефа. Тот помощник предупреждает этого помощника,
что шеф его строго соблюдает диету, ему прописаны на сегодня рыб­
ные блюда. Какую именно рыбу, — допытывается наш помощник.
Тот помощник уточняет, какую именно — судак или форель, или еще
что. В точности, впрочем, неизвестно как появилась в разговоре фо­
рель, действительно ли данная порода была согласована с самим Ми­
хаилом Андреевичем, в каком контексте, может, Михаил Андреевич
сказал безразлично — «любую, лишь бы не жирную», может, помощ­
ник сказал «можно форель», или «годится форель». Может, он, по­
мощник, сам любил форель. Как бы там ни было, форель была назва­
125

на и без всяких вариантов. Наш помощник заверил его помощника,
что все будет в порядке. Пока Михаила Андреевича горячо принимал
трудовой коллектив, а он принимал цветы, обходил цеха, затребова­
ли форель и вдруг выяснилось, что форели в городе не имеется. Такой
произошел провал. Нету и все, ни одной рыбины типа форели на дан­
ный момент нигде — ни в спецсадках, ни в ресторанах Интуриста —
нету, полный абзац, как говорится. Положение для города постыдное.
Начальнику, который отвечал за обед, пришлось доложить на­
чальнику отдела, начальник отдела явился, опустив голову, к по­
мощнику Романа Авдеевича. Это на вид мелкий вопрос, а попро­
буй такое сообщить! Вызвали хозяйственников, те пораскинули
своими тертыми мозгами и рекомендовали связаться с Ереваном,
где должна иметься севанская форель. Связались по ВЧ. Форель в
наличии имелась, хоть вагон отгрузят. Вагон ни к чему, у нас все
горит — нужно успеть к обеду. Единственное средство — самоле­
том. Простым рейсовым, поспеет к вечеру. Придется спецрейсом,
военным самолетом. Через командующих договорились: на радио­
связи сидела группа, которая обеспечивала ход операции. Загрузи­
ли чан с живой форелью. У нас в аэропорту самолет ждала маши­
на. Милицейскую с мигалкой пустили впереди для скорости. Пова­
ру чан был доставлен с опозданием на двадцать минут, но
повар-молодец, справился. Обед был подан во-время. Обедал Ми­
хаил Андреевич без аппетита, похлебал немного овощного супчи­
ка, форели съел один кусочек, ложечку пюре картофельного, боль­
ше ничего не зохотел. Откушал и спросил, сколько с него причита­
ется. Наши молодцы руками замахали — «да что Вы, разве
можно, да вы же ничего не ели, да вы в гостях!». Но Михаил Ан­
дреевич был строг: «Я этого не люблю. У меня правило: как вы,
так и я. Как положено любому гражданину, никаких привилегий».
Категорически пресек. Считали считали, согласно меню и расклад­
ке: суп и рыбное второе — тридцать четыре копейки. Михаил Ан­
дреевич достал потертый кошелек, аккуратно отсчитал мелочь, ди­
ректор столовой принял растроганно, как дар городу, и все кругом
кивали и умилялись счастливые свидетели скромности великого
гражданина. Глаза Романа Авдеевича увлажнились. Чувство любви
и гордости за кандидата переполняли его. Сам Роман Авдеевич то­
же был скромен в быту. Квартиру имел в три или четыре комнаты,
в точности неизвестно, никто у него не бывал. Жил в обыкновен­
ном доме среди общего безмолвного населения. Ни машины своей,
ни стереосистемы, ни собственных ковров или люстр драгоценных.
Все, что и было из обстановки, — было не его, а государственным.
И белый рояль и картины. На всем имелись между прочим инвен­
тарные номерки. Ах, да, одежа, обувка. Это он, конечно, приобре­
тал, и за свой счет, как все прочие. И это было, откровенно гово­
ря, даже как-то странно Роману Авдеевичу, потому что он считал
себя человеком государственным, а это означало, что говорил он от
имени государства и партии. Если имел мнение, то мнение было
126

не его, а мнение власти. Решения, замечания, требования, — все
было государственное, как будто он был лишь репродуктором, ве­
щателем. И сам он давно и твердо уверился, что все, что он дела­
ет, произносит, принадлежит не ему, а государству. Поэтому он
все совершал с такой уверенностью. Лично он мог бы ошибиться,
но государство и партия, от имени которых он действовал, никогда
не ошибались.
Подойдет он к проклятому дверному косяку своего кабинета и не­
подвижное лицо его дрогнет, исказится. Что делать, как быть? Надо
бы закрутить гайку еще на оборот, припугнуть очередного критика­
на, или этого шумливого фрезеровщика — героя, который сор из избы
тащит, надо бы, а получишь очередной укорот. Господи, дело-то ка­
кое получается, принципиальным-то за свой счет приходится быть.
Если бы за счет кого чужого, если бы кого выслать, исключить, поса­
дить, да ради бога, и сомнения бы не было, но тут за свой собственный
счет расплачиваться приходилось, своими миллиметрами, своим и без
того недостаточным ростом. И остановиться, отказаться невозможно.
Пробовал, но жизнь сразу теряла смысл, если не продвигаться к меч­
те своей, то зачем жить, спрашивается, взойти, подняться туда, поло­
жить руки на прохладный полированный гранит мавзолея, или в пре­
зидиум главного зала войти из бокового входа вместе с посвященны­
ми, под гром аплодисментов, чтобы зал поднялся, приветствуя, и
скупо улыбнуться, слегка кивая на долгие несмолкающие. Стоя, мяг­
ко хлопать.
Власть — понятие неограниченное в том смысле, что власть не
имеет пределов, она постоянно стремится все к большему. Ведь почти
у каждого человека есть какой-то росточек власти. Власть над деть­
ми, над несколькими подчиненными, над покупателями или больны­
ми. Казалось бы, Роман Авдеевич обладал властью немалой — над
тысячами и тысячами людей. Мог дать квартиру, осчастливить орде­
ном, назначением, мог прославить, упомянуть, послать в загранко­
мандировку. Ему льстили, старались угодить, о нем писали, его боя­
лись. Но власть была неполной. Стоило ему выехать за пределы обла­
сти и она кончалась. Приезжал он в Москву и стоял в очереди в буфет
наряду с другими персеками и даже вторсеками. Появлялась обыкно­
венность, пропадала единственность. С точки зрения обывателя, за­
нятого добыванием сарделек, обоев, колготок, мяса, ваты, жизнь Ро­
мана Авдеевича была завидно-роскошной: никаких очередей, живи
на всем готовом. Оно вроде и так. Больше того, этот обыватель, он не
знал некоторых подробностей, потому что не соприкасался. И с ним
Роман Авдеевич не соприкасался. И если бы хотел, то все равно не
мог бы соприкоснуться. Никоим образом. Так было все устроено, что
соприкоснуться их жизни не могли. Лечился Роман Авдеевич и его
домочадцы в спецполиклинике, а в этой спецполиклинике был от­
дельный вход, то есть подъезд для персека и вторсека. Питались они в
особой столовой, где была еще особая комната. В магазины он не хо­
дил, ни в какие магазины, даже в радиомагазины, даже в посудные.
127

Взять, например, книги. Ему приносили списки вышедших книг, и он
ставил птички против тех книг, которые ему нужны. То есть нужны
не для прочтения, — книг он не читал, — а нужны потому что надо
иметь. Кроме того, он их расставлял. Это он любил. Разглядывать.
Знакомиться. Память у него была хорошая, так что он запоминал и
автора, и название, и обложку. Или — взять транспорт. Тоже ника­
кого соприкосновения. Ездил он в отдельном купе. Позже — в отдель­
ном салон-вагоне и спецсамолете. Отдыхал в спецсанатории. Там все
было огорожено, даже пляж. И кусок моря. Товарищи на лодках де­
журили, следили, чтобы посторонние купальщики не подплывали
близко.
Одна знакомая автора, будучи в Крыму, ходила по горам, потом
спустилась вниз к морю по какой-то козьей тропке. Вышла на пляж.
Пустой. Разделась, легла на лежак. Подходит к ней сестра в белом
халате — чего желаете, боржом, нарзан или сок какой? она гово­
рит — боржомчику. Принесли. Выпила. Спрашивает — сколько с ме­
ня. Вопрос этот и погубил все. Поднялся переполох. Появился мили­
ционер и ее под белы рученьки выпроводили с пляжа, да еще прото­
кол составили...
Колбаса, ветчина, которыми питался Роман Авдеевич, достав­
лялись из особого цеха мясокомбината. Костюмы ему шили в спе­
цателье. Вход в здание Обкома был у него отдельный, он имел
свой лифт. Никто и никогда не видел Романа Авдеевича в трамвае,
а также в кинотеатре или, допустим, в бане. Невозможно даже
представить его в метро на эскалаторе, в потоке прочих пассажи­
ров. Невольно перебираешь — где и как мог обыкновенный горо­
жанин соприкоснуться с бытием своего персека. Нет, конечно, об­
щее было. Например, электричесво или телевидение общее; вода
одна и та же, что в чайнике автора, что у Романа Авдеевича в
ванной. Так что какие-то вещи нас соединяли. Сам Роман Авдее­
вич порой жаловался на отъединение от народа. Однако, как он го­
ворил, порядок этот был заведен не им, он являлся всего лишь
жертвой установленных и утвержденных правил, которые лишали
его простых человеческих радостей. Выпить с прежними дружками
не мог. С бабами гулять не полагалось...
Тем временем в Хозяине происходили заметные перемены. Пер­
выми это заметили аппаратные люди, гаврики высшего эшелона. По­
явилась путанность в мыслях. Но это было еще ничего, темную мысль
можно перетолковать по-нужному. Хуже, что в речах сбивчивость
появилась. Забывать стал. Мог в речи одну и ту же страницу дважды
зачитать. Верные люди посоветовали Роману Авдеевичу не медлить.
Шутка ли, столько сил ухлопано на расположение, первый кандидат,
чтобы забраться в тележку... Другие кандидаты ведь тоже не дрема­
ли. Наговаривали, устроили, например, подвох в момент награжде­
ния. Среди прочих нашему Роману Авдеевичу должны были орден
вручать. Церемонию передавали по телевидению на всю страну. Ген­
сек называл фамилии и давал ордена маршалам, генералам, затем
128

очередь дошла до его сына, который кем-то работал скорее всего за
границей (дети начальства большей частью работали за границей).
Зачитав собственную фамилию, Генеральный несколько удивился и
впал в задумчивость. Довольно долго он пребывал в отключке, пока
до него дошло, что это не его будут награждать. Вручил орден своему
сыну. Камера нацелилась на Романа Авдеевича, чья очередь подо­
шла. Персек наш засиял и устремился к своему Генсеку. Весь замше­
во-нежный, такой любящий, каким мы никогда его у себя в городе не
видели. Приблизился он к Персеку всех персеков, подскользил как по
льду, что-то произнес, а сам переливается перламутром и губы приго­
товил для поцелуя. Перед этим кто-то из маршалов удостоился поце­
луя, ну и наш Роман Авдеевич тоже всем своим коротким корпусом
устремился к поцелую, губы его стали вытягиваться все длиннее,
длиннее, образуя хоботок, как у муравьеда. Хоботок этот дотянулся
почти до самого лица первого лица, но тот оставался в неподвижно­
сти, не сделал никаких ответных перемещений. Возможно он опять
отключился, а возможно интрига сработала. Тяжкая это была минута
для Романа Авдеевича. Областной же народишко ликовал. И что поу­
чительно, — в других регионах зрители также получили удовольст­
вие, о чем есть свидетельства в письмах и телефонных переговорах,
что свидетельствует об ожесточении нравов и накопленных чувствах
к руководителю.
Сорвался всесоюзный поцелуй. Можно считать, — на всю страну
произошел конфуз. Автор боялся, что Романа Авдеевича хватит сер­
дечный удар. Но в который раз автор убедился, что герой его великий
человек, не предусмотренный никакими правилами. Нервное устрой­
ство его не имело ничего общего с устройством обыкновенного чело­
века. Хоботок Романа Авдеевича повисел в пустоте, втянулся, а вот
лицо стало еще более любящим и счастливым. Прямо-таки обожаю­
щим. Как будто он удостоился самой наивысшей милости. Тут нече­
ловеческая сила духа требуется. Или же полное его отсутствие — ду­
ха то есть.
Вскоре после награждения выяснилось, что завод, о котором Ро­
ман Авдеевич рапортовал, вовсе не построен и продукции не дает,
только строительная площадка огорожена глухим забором. Радиопе­
редачу даже об этом протолкнули. Роман Авдеевич огорчился, но не
за себя, за Хозяина, в какое, мол, его положение ставят, некрасиво
это, не человечно. На активе одна работница выступила, спросила:
правда ли, что содержат специальную корову, которая обеспечивает
молоком персека и его семью. На что Роман Авдеевич расхохотал­
ся, — до чего дезинформация доходит, как клеветники распоясались,
надо же как партию атакуют! Ни в одном глазу смущения не было.
Обладал прямо-таки потрясающей неуязвимостью. Автор полагал,
что, может, это от сознания безнаказанной своей власти. Но и после
катастрофы Роман Авдеевич ни в чем не усомнился. Что касается несостоявшегося поцелуя, то всему окружению было заявлено, что это
происки одного южного персека, козни нерусской группы. Южные
129

люди, опекавшие Старшего на курортах, они раньше других обнару­
жили маразмирование и захватывают позиции, оттесняя...
К сожалению, автор плохо знает историю других персеков. Внеш­
не они выглядели одинаково, произносили одни и те же речи, одина­
ково «хекали», ездили в одинаково длинных черных машинах, имели
неразличимую охрану. Поэтому, когда персеков перемещали из одно­
го города в другой, обывателю лучше не становилось.
Кто-то из самых ветхих членов Верхатуры «ушел в стену», как
выражались гаврики, место в «тележке» освободилось и толкотня вок­
руг нее усилилась. Все старались пробиться, успеть что-то получить,
захватить, утвердить. Метались, подсовывали бумаги, упрашивали,
умоляли, чтобы вырвать последние блага. Отпихивали друг друга,
ставили подножки, нашептывали, обещали, везли подарки, заключа­
ли соглашения, мелькали рога и хвосты, пахло серой, бесовская кару­
сель вертелась все быстрее.
«Патриарху» пора было на покой, но его крепко держали гаврики
всех мастей: и персеки, и министры, и помощники, и референты, и
советники — вся великая рать начальников не желала отпускать его.
Их не смущало, что он уже плохо соображал, плохо двигался, они бо­
ялись перемен и готовы были без конца поддерживать полужизнь
Вождя. По-своему они любили это мычащее, с трудом ходящее тело.
Им нужно было, чтобы оно продолжало существовать. Пока он был
кое-как жив — они жили, дивно жили, полнокровно жили...
Южные и восточные персеки наперебой зазывали Патриарха к се­
бе. Каждый рассчитывал, что если удастся заполучить, то во время
визита, в размягченном состоянии можно будет договориться.
Для визита нужен был предлог. Нечто основательное, непрелож­
ное, требующее приезда Самого, именно в наш город. Мобилизовали
местных краеведов, ученых всех направлений, чтобы дрались, круг­
лую дату, открытие, что-нибудь этакое мирового замаха. Давно, ока­
зывается, искали. Роман Авдеевич имел ум дальнозоркий, вообще
мозг его работал непрерывно. И вот однажды находит среди старых
проектов царских времен возведение Великой Защитной Стены, дол­
жной заслонить город от постоянных северных ветров. По расчетам
такая стена обеспечивала городу постоянный теплый климат. Эконо­
мия только на топливе давала бы десятки миллионов рублей. Проект
Александром Третьим был отдан на экспертизу известному академи­
ку Куиерману, затем петербургскому Фокину и забракован как бе­
зумный. Рукою его величества было начертано «Curieus!», что Рома­
ну Авдеевичу перевели как «любопытно-с!». Роман Авдеевич велел
подсчитать, прикинуть. Строительство получалось грандиозное. Ни­
чего подобного в Европе не было. Это могло стать почище всех вели­
ких строек коммунизма. Выгоду тоже при умелом подсчете удалось
увеличить. Эшелоны угля, плюс окон не надо заклеивать, шубы не
нужны, насморк и гриппы исчезнут, следовательно, выход на работу
возрастет. Уборка снега отпадает. Сохранность крыш. Травмы зим­
ние долой... Неисчислимый эффект получался! Защитное сооружение
130

окупало себя за какие-нибудь три-четыре года, а дальше наступал
сплошной доход и благополучие. Призваны были все средства инфор­
мации. По телевидению показывали страшные действия северных
ветров, обморожение, заносы. Нашлись скептики, которые уверяли,
что город обходился триста лет без Стены и обойдется. Что лучше
строить больницы, жилье, дома престарелых, библиотеки, овощехра­
нилища, гостиницы. Всерьез нельзя было принимать такие рассужде­
ния. Не пригласишь же на закладку дома престарелых Первого чело­
века. Не гот повод. Да и какая в этом слава городу. Другое дело Сте­
на, сооружение уникальное, единственное. Хуже было, что мешали
специалисты, они доказывали, что ветры нужны, без них город зады­
хаться будет от городских выбросов. Сколько их ни уговаривали, как
ни взывали к патриотизму, они твердили свое, форменные фанатики.
До того дошли, что отправились в Москву протестовать. Их, конечно,
вернули назад, кое-кого в психбольницу, со всеми ихними таблицами
и диаграммами. Кто признал свои ошибки, тех вскоре отпустили,
других пришлось лечить. Инстанции удалось уломать одну за другой,
получить деньги, фонды, механизмы, штаты. Великая цель рождает
великую энергию. Заслуга Романа Авдеевича тут бесспорна. Если бы
не его настойчивость, остался бы город без Стены. Ему удалось до­
биться утверждения у Самого и город обрел Великую Стену.

В. Селюнин

Рынок: химеры и реальности

Как известно, научные вопросы не решаются голосованием. Они
решаются на митингах. Доказательство тому — события вокруг не­
давней научно-практической конференции по вопросам экономиче­
ской реформы. У Колонного зала, где проходила конференция, вы­
строились пикеты, организованные Объединенным Фронтом Трудя­
щихся. Многие из нас успели прочесть с экранов телевизоров
лозунги, поднятые пикетчиками: «Прекратить абалканизацию стра­
ны!», «Семь раз отмерь, но Шмелеву не верь!», «Социализм и частная
собственность несовместимы!», «Экономисты-западники! Россия —
не полигон для ваших испытаний!», «Нет распродаже Родины!» 1
И это еще не главные лозунги. Летописец ОФТ Анатолий Салуцкий (он прославился еще и тем, что нашел истинную причину гибели
российской деревни — оказывается, погубила ее социолог Т. И. З а­
славская) повествует: «Но главное требование пикетчиков состояло в
том, чтобы трибуну конференции предоставили профессору Сергее­
ву — ведущему экономисту реальной школы» Что же это за школа?
А. Салуцкий объясняет: ’’Ныне в экономической науке оформились
два мощных течения... Одно течение можно назвать академическим,
поскольку в него входят прежде всего специалисты из академических
институтов и оно консолидируется вокруг академического журнала
«Вопросы экономики». Другое течение представлено экономистами
так называемой реальной школы, в основном вузовской, универси­
тетской наукой. «Реалисты» сплотились вокруг научно-теоретическо­
го журнала «Экономические науки». ...Если академическое направле­
ние парит где-то близ вершин власти, оказывая сильнейшее влияние
на формирование экономической политики перестройки, то их оппо­
ненты не имеют доступа к главным источникам гласности, изолиро­
ваны от круга экономических советников правительства”.
Сторонников первого направления автор называет поименно:
Л. Абалкин, Г. Попов, П. Бунич, А. Аганбегян, Н. Шмелев, Т. З а­
славская, Г. Лисичкин, Н. Петраков. Что ж, имена почтенные, репу­
тации устоявшиеся. Сколь ни различны экономические воззрения
этих людей, все они выступают за глубокие экономические реформы.
Собственно, не просто выступают — они готовили эти реформы за­
долго до перестройки. Альтернативное направление представленно в

публикации одним именем: заведующий кафедрой политэкономии
Высшей школы профдвижения Алексей Алексеевич Сергеев — тот са­
мый, за кого сражались пикетчики. Впрочем, из рассказа Салуцкого
можно понять, что особой нужды в заступничестве митингующих не
было: профессора Сергеева и без того пригласили на конференцию,
но как-то не так пригласили, недостаточно почтительно.
Дальш е события развивались следующим образом: «...профессору
Сергееву удалось пробиться — именно пробиться! — на трибуну Ко­
лонного зала. И его выступление завершилось долгой овацией»,
«...впервые за годы перестройки официально, с высокой трибуны про­
звучал голос экономиста альтернативной школы!», «...если бы не бле­
стящ ее вступление профессора Сергеева, устроители конференции
просто-напросто утаили бы и от общественности, и от политического
руководства наличие альтернативных точек зрения, создали бы види­
мость показного единодушия», «...заканчивая свое триумфальное вы­
ступление в Колонном зале, профессор Сергеев обратился к предста­
вителям академической школы с просьбой хотя бы на полстула по­
двинуться на экранах телевизоров, в средствах массовой ин­
формации, чтобы общественность могла познакомиться с альтернати­
вой». Увы, средства массовой информации, «испугавшись триумфаль­
ного выхода Сергеева на высокую трибуну, принялись срочно наклеи­
вать на его концепцию замудрые ярлыки, свидетельствующие об од­
ном — о теоретическом бессилии самих «наклейщиков».
Что же такого сообщил высокому собранию изгой науки, про­
стой профессор, самый обыкновенный, на первый взгляд, доктор
экономических наук, вроде бы непритязательный завкафедрой по­
литэкономии?
Пожалуем на пир мысли.
Выступление профессора и впрямь сильно отличалось от речей
других участников конференции. Иные-прочие «замудро» ломали го­
лову над тем, как приостановить распад потребительского рынка.
События идут пока в неблагоприятную сторону. Есть у экономистов
такое понятие: горячие деньги. Это те сбережения, которые жгут ру­
ки, — дай товар, и люди вмиг истратят накопленное. К началу 1989 г.
сумма «горячих денег» оценивалась в 70— 100 млрд. руб., к нынешне­
му январю их стало никак не меньше 165 млрд. Общие сбережения —
около 500 млрд., что примерно равно годовым денежным доходам на­
селения, — среднестатистическая душа может год не работать, деньги
на прожитье есть. И вся эта астрономическая сумма горячеет, нака­
ляется: когда товары дорожают, исчезают из продажи, мы с вами го­
товы покупать что попало — иначе как бы не пришлось потом оклеи­
вать купюрами стены. В таких условиях возрастет ли выпуск товаров
внутри страны, приобретут ли ширпотреб за границей — все провали­
вается в ажиотажный спрос, как в черную дыру. Дело идет к тому,
что все 500 млрд. сбережений хлынут на потребительский рынок.
Тогда катастрофа — придется закрыть магазины за ненадобностью. А
куда станем девать получку, чем жить?
133

Д ля профессора Сергеева тут проблемы нет: надо просто отнять
деньги у богатых. Предлагается и механизм экспроприации: денеж­
ная реформа. До 10 тыс. руб. на душу старые деньги беспрепятствен­
но обмениваются на новые рубль за рубль, а сверх этой суммы —
только если докажешь честное происхождение накоплений. По сло­
вам профессора, «совбуры» (советские буржуи), подпольные миллио­
неры располагают капиталом минимум в 500 млрд. Происхождение
этой цифры неизвестно. Впрочем, один расчет профессор обнародо­
вал: всего лиш ь 3% вкладчиков сконцентрировали в своих руках 80%
суммы вкладов в Сбербанке, средняя величина их вкладов 25—30
тыс. руб. Этот расчет теперь то и дело оглашают на митингах, на него
неоднократно ссылался один их вдохновителей Ленинградского Объе­
диненного Ф ронта Трудящихся Б. Гидаспов. Но ведь цифры нетрудно
проверить. Статистика определенно указывает: на вклады величиной
свыше 25 тыс.руб. падает лиш ь 0.6, а не 80% сбережений. Объявлен­
ная А. Сергеевым цифра подпольных капиталов (500 млрд.) подозри­
тельно точно совпадает с общими сбережениями населения, которые,
как уже сказано, «горячеют» и дезорганизуют рынок. Намек ясен: пошерстим миллионеров — и ситуация в торговле сразу стабилизирует­
ся. Ш ариковский лозунг «Грабь награбленное» на крутых поворотах
истории действует безотказно, это мы проходили.
Строго говоря, чрезвычайной нужды в обмене денег нет — денеж­
ная реформа уже происходит, только не так, как учит нас профессор,
а ползучим способом. З а два последних года номинальные доходы на­
селения выросли на 105 млрд. или примерно по 100 руб. на семью из
трех человек, товаров же практически не прибавилось, кроме разве
что водки. А в оборот поступают новые мешки купюр — Гознак вдвое
сократил производство орденов, сильно уменьшил выпуск партбиле­
тов и переключил мощности на печатание денег. Если и дальше дело
пойдет так, нынешние, да и будущие сбережения обратятся в тру­
ху — это уже бывало в истории. Тогда отмена старых денег и введе­
ние новых станет чисто формальным безболезненным актом.
И вот при денежном половодье профессор предложил... что бы
вы думали? Не повышать в ближайш ие годы норм выработки и не
снижать расценок на предприятиях. Иными словами, быстро и по­
стоянно увеличивать зарплату всему рабочему классу без какоголибо прироста продукции в расчете на рубль заработка. Что же это
будут за выплаты, что на них купишь? Ведь цены на товары неиз­
бежно начнут галопировать. Нет, этого профессор не желает. Он
вносит предложение снижать цены, для чего, по его мнению, до­
статочно доводить до предприятий-товаропроизводителей строжай­
шие задания на сей счет.
По поводу этой «наработки» ОФТ известный экономист В. Гуре­
вич рассудительно заметил в печати: если бы в нормальной стране
кто-то сказал, будто ему известен механизм снижения цен в условиях
всеобщего дефицита, то из вежливости его попросили бы приоткрыть
великую тайну; а услышав, что надо, мол, спускать предприятиям
134

вместо показателя прибыли показатель снижения цен, при всем их
плюрализме такого мыслителя лишили бы слова навсегда. Ибо стой,
не стой в пикетах —никаких показателей в тех странах предприяти­
ям спускать не станут. Триумфальное, блестящее и какое там еще
выступление А. Сергеева по честной оценке есть эклектический на­
бор нереальных, бессмысленных, но весьма привлекательных и пото­
му беспроигрышно популярных мер. А уж что из них выйдет, не его
забота — за последствия пусть отвечают те, кто «парит где-то близ
вершин власти».
Конечно, выступление на конференции — еще не научный труд,
многое поневоле приходится излагать тезисно. Однако я не поленился
прочесть объемистые статьи А. Сергеева в журнале «Экономические
науки» и его беседу с тем же восторженным поклонником А. Салуцким, напечатанную в журнале «Наш современник» (1989, № 10).
Хоть поверьте, хоть проверьте — чего-либо нового сравнительно с
речью в Колонном зале там не содержится, кроме разве что обычных
ныне нападок на кооператоров да экспрессивных призывов к восста­
новлению нейтралистского управления хозяйством (автор проекти­
рует создание целого «стратегического эшелона», функционирующе­
го в особом планово-централизованном режиме; эшелон расписывал
бы, кто и что должен производить, делил бы ресурсы, контролировал
бы через сеть информаторов исполнение директив центра).
Профессор не одинок в подобных суждениях и рекомендациях.
Действительно, в последнее время сложилась целая школа экономи­
стов и обществоведов, по всем значимым пунктам противостоящая
перестройке народного хозяйства, переменам в обществе. Салуцкий
назвал ее реальной в отличие от академической. Пусть будет так, де­
ло не в названии. Однако совершенно неосновательно сетовать, будто
«реалисты» не имеют доступа к главным источникам гласности. По­
мимо журнала «Экономические науки» в их полном распоряжении
такие массовые издания, как «Литературная Россия», «Советская
Россия», «Наш современник», «Молодая гвардия». «Реалистов» не
спутаешь ни с кем — они узнаются уже по манере письма: крайняя
агрессивность, нетерпимость к инакомыслящим, предельная простота
и решительность в подходе к проблемам жизни.
Как мне представляется, руководящую экономическую концеп­
цию этой школы четче и последовательнее других изложил эконо­
мист Владимир Якушев в статье «Нужна ли ВЧК перестройке?»
(«Молодая гвардия», 1989, № 7). Вникнем в ход его рассуждений —
они тош заслуживают.
Развитие экономики, по мысли автора, во все времена и в любом
обществе проходит один и тот же ряд последовательных этапов: нату­
ральное хозяйство — простое товарное производство — капиталисти­
ческое товарное производство — товарное производство периода им­
периализма, когда свободный рынок уже не действует, — и, наконец,
непосредственно общественное, то есть социалистическое производ­
ство. Если отбросить первый этап (натуральное хозяйство, которого
135

давно нет), то получается однонаправленный исторический процесс:
движение от товарных отношений к нетоварным, когда хозяйство ре­
гулируется уже не рынком, а планом.
Автор рассматривает этот процесс как безусловно положитель­
ный, открывающий простор для развития производительных сил.
Но тогда встает каверзный вопрос: судьей теории служит практика,
а она вроде бы не подтвердила особых достоинств нетоварной, пла­
новой модели. В. Якушев не уходит от ответа: «Действительно, су­
ществующая хозяйственная система работает плохо. Причины это­
му может быть две: либо она имеет изначальные пороки в конст­
рукции, делающие ее непригодной, либо она по каким-то
причинам испортилась, скажем засорилась чем-то». «Компас марк­
систско-ленинской теории указывал на необходимость двигаться в
направлении уменьшения роли товарно-денежных отношений. До
1958 г. этот курс выдерживался. Шаг за шагом были вытеснены из
экономики такие системные признаки товарного производства, как
рынок, конкуренция, свободное ценообразование, торговля средст­
вами производства, ориентация производителей на прибыль». Слу­
чались, правда, и ошибки вроде нэпа, но с этим чужеродным явле­
нием в ту пору «сравнительно быстро разобрались».
Итак, все хорошо.
Тогда почему все плохо?
В послесталинский период, как рыжий в цирке, выскочили эконо­
мисты-товарники и начали крушить замечательную конструкцию.
Они подготовили реформу 1965 г., с которой и начались все беды: де­
фицит товаров, рост цен, растранжиривание труда, торможение на­
учно-технического прогресса, ведомственность, ухудшение планиро­
вания. «Все эти ’’цветы“ произрастают из одного корня — из реше­
ния усилить роль товарно-денежных отношений в то время, когда
материальные основы для них уже исчезли.
Поставив во главу угла стоимостные показатели, реформа тем са­
мым создала ложные ориентиры в деятельности предприятий. Эти по­
казатели, собственно, и явились теми ’’чужеродными телами“ , кото­
рые как клин были вбиты в основание системы централизованного
управления экономикой. Система не смогла их полностью отторг­
нуть, и они создали п о с т о я н н о д е й с т в у ю щ и й ф а к т о р
д е з о р г а н и з а ц и и экономики».
Что всего вреднее — уже в наши дни рыночники задают тон науке
и практике (В.Якушев называет ту же обойму имен). Они пролезли в
печать, на радио, телевидение со своими предложениями. «Суть их
сводится к тому, чтобы клин из ’’чужеродных тел“ , уже вбитый в
централизованную систему управления, пробить до конца, ’’рассы­
пать“ систему и построить отношения между ’’атомизированными“ ,
экономически самостоятельными предприятиями на рыночной осно­
ве».
Ладно, чего не надо делать, теперь ясно. А что надо? Ну как
вы не понимаете — вернуться к старой доброй системе, вытравив
136

из нее присутствовавшие прежде стоимостные показатели, чтоб не
смущали душу. Предприятиям следует задавать планы прямо в на­
туре — в парах обуви, тоннах металла, метрах ткани и т. д. Учет
произведенного пойдет уже не в рублях, а сразу в часах рабочего
времени. За свой труд люди поимеют расписки, квитанции, по ко­
торым и получат от общества все, что надобно для жизни. Лишь
по традиции эти расписки будут называться деньгами. Распреде­
лять квитанции («трудовые деньги») автор предлагает так: одна
часть оплаты труда гарантирована, другая, большая, зависит от ус­
пехов в социалистическом соревновании.
Вот, собственно, и все. Остается лишь добавить, что в своих логи­
ческих построениях и рекомендациях автор ни на миллиметр не от­
клонился от экономической теории основоположников «единственно
верного учения». Если бы на сей счет понадобилось зачем-то еще и
мое подтверждение, охотно свидетельствую: концепция классиков
объяснена абсолютно верно, цитаты из них, оснастившие статью, точ­
ны и уместны. Кто сомневается, пусть прочтет хотя бы несколько ра­
бот основоположников — особенно идут к делу «Анти-Дюринг», «Ни­
щета философии», «Маркс и Родбертус», «Критика Готской програм- '
мы». Один к одному со статьей В. Якушева! В этом смысле наш
теоретик-реалист выгодно отличается от многих экономистов-перестройщиков, которые желают как-то так усовершенствовать, осовре- v
менить идейных учителей, чтобы те благословили из могил сегодняш­
ние поиски путей в будущее. Пустая затея!
В спор с современными утопистами нечего и ввязываться — вы
никогда не уличите их в логических противоречиях, подобно тому
как самый искусный патентовед, случается, не в силах найти изъяны
в хитроумном проекте вечного двигателя (а заявки на такие изобре­
тения до сих пор поступают десятками). К несчастью для страны,
лучший из всех мыслимых проектов, так сказать, вечного двигателя '
экономики был принят у нас к исполнению, утопия пришла к власти
и растрачивает силы одного поколения за другим на построение меха­
низма, призванного облагодетельствовать человечество. Сколько б ни
случилось неудач, объяснение наготове: мы не так строили, отклонились от чертежей (или, напротив того, слишком буквально поняли
проект, тогда как в нем содержалось иносказание). Вот тот же В. Яку­
шев в согласии с классиками предлагает планировать производство в
натуре, в так называемых потребительских стоимостях. Спроси его,
откуда планировщики загодя узнают, сколько людям понадобится ру­
бах в синий горошек, колготок с обезьянами, садовых тракторов,
оконных блоков и еще 25 млн. видов продукции, — теоретик научно
ответит: «Переход к показателям учета и оценке результатов труда
на основе потребительской стоимости рассматривается в теории марк­
сизма в качестве одного из основных условий социалистического пре­
образования общества».
Не возразишь — и впрямь рассматривается. Но даже если допу­
стить на минутку, что технически это возможно, то сколько же пла137

новиков и контролеров за планами понадобится? А сколько надо,
столько и будет: «Это те люди, которые, что называется, ’’крутят ко­
леса“ , и перестань они делать свое дело — машина встанет». Пусть
гак, но на Западе вручную административные колеса не крутят, а
вроде бы живут — не тужат? Как же, много вы понимаете: «Рыноч­
ный механизм может эффективно обслуживать только слаборазвитые
производительные силы...На первый взгляд это утверждение опро­
вергается опытом развитых капиталистических стран. Но... там по­
всеместно идет замена рыночной координации административной, и
она, по оценкам западных специалистов, является многократно более
эффективной, чем рыночная. Вот так! В то время как мы пытаемся из
административной системы сделать рыночную, в развитых капитали­
стических странах поступают наоборот». А что? Не постеснялся же
известный писатель заявить, будто настоящий социализм построен не
у нас, а как раз на Западе. Теперь мы знаем, как они там исхитрились
свершить такое: всего-навсего буквально следовали Карлу Марксу и
Владимиру Якушеву. Вот-вот начнут планировать из Белого дома вы­
пуск виски, автомобилей и прочего добра, распределять все эго среди
бестолковых американцев и американок по талончикам, квитанциям,
в крайнем случае по «трудовым деньгам» (там их будут называть,
очевидно,трудодолларами).
Но пошутили — и будет. Если дискутировать с «реалистами»
; можно не раньше, чем скушавши пуд гороху, если бесполезно тыкать
им в нею цифры, факты, доказывающие, что плановая система никог­
да, ни в одной стране не была эффективной (они не услышат вас, на
всю оставшуюся жизнь верные ортодоксальной теории), то отнюдь не
бесполезно выявить, где оппоненты действительно правы, в чем их
критика академической школы и верна, и глубока.
В той борьбе, которая сотрясает наше общество до глубинных ос­
нов, зачинщики перестройки сознательно занимают центристскую
позицию. Сам М. С. Горбачев при каждом очередном конфликте ста­
рательно дистанцируется как от консервативных сил, так и от ради­
кальных. Позиция удобная и, в общем-то, практичная. Во всяком
случае, она позволяла великому мастеру компромисса М. С. Горбаче­
ву владеть событиями, упреждать открытые схватки противоборству­
ющих сил с непредсказуемыми последствиями. А что такое вообще
политика, как не искусство компромисса? Однако еще мудрый Гете
предупреждал: «Говорят, что посредине между двумя противополож­
ными мнениями лежит истина. Никоим образом! Между ними лежит
проблема...» И она, эта проблема, сегодня в том, что общество стре­
мительно поляризируется, происходит размежевание масс, которые
вчера еще были всего лишь объектом истории.
В самом деле, чем силен Горбачев? Наступали правые — он сме­
щался влево, поддерживал своим огромным авторитетом теснимых
радикалов. И наоборот. Всякий раз восстанавливалось некоторое
хрупкое равновесие, относительное спокойствие, желательное для
138

проведения неспешных реформ. Социальной базой центристов слу­
жат слабо политизированные слои населения — их умелый политик
может повести за собой и туда, и сюда. С поляризацией общества
сжимается, скукоживается пространство для маневра. Нам толкуют:
все мы в одной лодке, и не надо ее раскачивать. Но смахивает на то,
что нет у нас больше никакой лодки, а есть доска, поставленная на
ребро. На ней долго не побалансируешь, центристам нужно спешно
определяться — иначе они станут получать удары справа и слева, как
оно и бывает в драке. Девиз кота Леопольда: «Ребята, давайте жить
дружно» — больше не проходит.
Бесплодность центризма проявилась в экономических преобразо­
ваниях, пожалуй, раньше, нежели в иных сферах бытия. Перестрой­
ку начинали люди не с улицы, а из высших эшелонов власти. За деся­
тилетия практики они лучше других постигли, сколь неэффективна
планово-административная система. Однако им была еще более чуж­
да западная рыночная модель... да что там темнить, назовем вещи
своими именами: современная капиталистическая организация про­
изводства, в основе которой лежит рынок, хотя бы и регулируемый
государством. Вот и был сконструирован умозрительный кентавр,
именуемый социалистическим рынком. В принципе он устраивал
всех. Одни считали: раз рынок, значит, прогресс. Другие подчеркива­
ли слово «социалистический» — не надо, мол, паниковать, потрясе­
ния основ не предвидится.
Все дело в том, возможен ли такой кентавр, не является ли он
лишь химерным уродцем блудливой мысли? Короче, совместимы ли
план и рынок? Единственное (но немалое!) достижение «реальной
школы» я вижу в том, что она поставила эти вопросы и выдала вер­
ный ответ. Послушаем В. Якушева: «...в теории утвердилась и про­
должает доминировать точка зрения, что планомерность и товарность
не противостоят друг другу, как полагали классики, а дополняют. Эта
точка зрения импонировала здравому смыслу, склонному искать ис­
тину посредине, и большинство теоретиков поспешило устроиться в
’’золотой середине“ , где удобно себя чувствуют и поныне». Другой
«реалист» чеканит: «Непосредственно общественные отношения и от­
ношения, опосредованные рынком, деньгами, противоположны, не­
совместимы, отрицают друг друга. Всякие попытки их как-то соеди­
нить, сочетать, дополнить одну другой есть эклектизм в теории, бес­
принципное шараханье в практике» 2.
Раз одно с другим несовместимо, надо делать выбор. Свой вы­
бор «реалисты» объявили: никакого рынка, только возрождение и
усиление плановой командно-административной системы. Иначе
говоря, эти экономисты заняли позицию справа от центра. Они —
противники перестройки в принципе и в таком качестве обслужи­
вают консервативный, ретроградный стан, набирающий силу бук­
вально на глазах.
Однако фантом социалистического рынка можно отвергать и
слева, с позиций последовательно рыночных. Так поступают ради­
139

калы, или, по более выразительной терминологии, «экстремисты».
Они известны мне и лично, и по печатным трудам, но называть
имена, пожалуй, не стоит: гласность гласностью, а при случае ша­
рахнут такого йачальнической цитатой по голове — не вдруг очу­
хается. Приведу поэтому мнения людей, недоступных карающей
деснице. Венгерский реформатор М. Пуллаи назвал попытки изо­
брести особый «социалистический рынок» детской болезнью. В его
стране пришли к выводу: надобно сменить и экономическую мо­
дель, и политическую систему. А вот заявление председателя пра­
вительства ЧСФР Мариана Чалфы: «Долгосрочной экономической
целью правительства национального согласия является подготовка
перехода к рыночной экономике, потому что только она способна
создать рациональное народное хозяйство, повысить жизненный
уровень народа и разумно использовать природные ресурсы. Мы не
можем позволить себе экспериментировать с какой-то до сих пор
никем не проверенной экономической моделью, основанной на
комбинации принципов, сама совместимость которых нигде не бы­
ла доказана. Рыночную экономику мы должны принимать со всеми
ее достоинствами и недостатками» 3. Вот это мужской разговор.
Раньше, чем сделать выбор, давайте наконец разберемся, вокруг
чего ломаются копья, что это за штука такая — рынок, отчего одни на
дух его не принимают, а другие и склонны бы допустить, но в особой,
нашенской форме. На первый взгляд дело проще пареной репы: про­
изводители материальных благ — частники, кооператоры, государст­
венные предприятия — работают не на план, не по директиве сверху,
а сами, на свой страх и риск, определяют, какую продукцию изготов­
лять. Естественно, ту, в которой нуждается покупатель и которую
можно продать подороже. Между продавцами возникает конкурен­
ция, борьба за покупателя, богатеет и процветает тот, кто предложил
товар дефицитный, лучшего качества и по доступной цене.
Так что же тут дурного? Нам, покупателям, того и надо. И что за
злыдни эти «реалисты», как они смеют препятствовать очевидным на­
шим выгодам? Однако не все так просто. Под собирательным поняти­
ем «рынок» действует не один, а разом три рынка: рынок товаров (мы
его только что описали), рынок капитала и рынок труда. Подобно бо­
жественной троице, они единосущны, то есть поодиночке невозмож­
ны. Глубокое теоретическое заблуждение облеченных властью эконо­
мистов академической школы заключается, на мой взгляд, как раз в
том, что, по их определенно выраженному мнению, мыслимо выхва­
тить из этой троицы одну, самую привлекательную ипостась, а имен­
но товарный рынок, который через конкуренцию производителей на­
сытит торговлю, удовлетворит нужды и капризы потребителей. В дей­
ствительности этот рынок есть лишь заключительный этап товарного
производства. Он, так сказать, оборудует ту витрину западного спосо­
ба производства, перед которой любят стоять разинув рты наши тури­
сты. Но блеску витрин супермаркетов предшествует будничная,
140

внешне неприметная работа, исполняемая двумя другими рынка­
ми — капитала и труда. Глянем на них.
В недавней поездке по ФРГ я побывал на фондовой бирже в
Штутгарте. Это и есть рынок капитала. Голосистые маклеры, распо­
ложившись на кафедрах, выкрикивают, по какой цене они готовы ку­
пить или продать те или иные акции. Если партнер сыскался, оба
идут в кабинку за трибунами и оформляют сделку. Но, боюсь, чита­
тель мало что понял из этого описания. Привычные на Западе слова
«маклер», «акция», «дивиденд» у нас прочно забыты за ненадобно­
стью, так что давайте-ка с самого начала и попроще. Допустим, у вас
есть свободные деньги. Можно хранить их в чулке, если происходит
инфляция, то есть обесценивание денег. Разумнее положить деньги в
банк, где на них будут начислять процент. Велик ли процент? А это
смотря в каком банке, там их в каждом крупном городе десятки, а мо­
жет, и сотни. Есть государственные, есть частные с вековой историей
и, значит, с солидной репутацией. Такие обычно не платят вкладчи­
кам рекордного процента, но зато вы можете быть уверены в сохран­
ности вклада. Где процент выше, там и риску больше.
Само собой, банкиры собирают деньги не для того, чтобы, подобно
скупому рыцарю, любоваться ими на досуге («Хочу сегодня пир себе
устроить: Зажгу свечу пред каждым сундуком. И все их отопру, и ста­
ну сам Средь них глядеть на блещущие груды. Я царствую... Какой
волшебный блеск!»). Нет, банки пускают чужие деньги в оборот. На­
пример, финансируют такие производства, которые принесут боль­
ший доход, нежели плата вкладчикам по процентам. Как остроумно
выразился крупный американский финансист, банк есть предприя­
тие, которое производит особую продукцию — деньги. Механика про­
ста: банк покупает через посредников (маклеров) акции — ценные
бумаги, удостоверяющие, что их владелец приобрел пай в стоимости
данного предприятия. Теперь он вправе получать доход (дивиденд) с
каждой акции. Любой вкладчик может поручить банку купить на его
имя акции определенного предприятия.
На бирже в Штутгарте мне подарили курсовый бюллетень, в ко­
тором указана стоимость акций тысяч и тысяч предприятий. Цена
различается многократно. Отчего так? Вот тут-то и заключена дви­
жущая пружина рыночного хозяйства. Допустим, мы с вами купили
по одинаковой цене (по сто немецких марок) акции двух разных
фирм. Через год моя принесла обычный средний доход, скажем 10%
(10 марок), а ваша — вдвое больше, то есть 20 марок. Мне и вам по­
надобились живые деньги, и мы решили продать наши ценные бума­
ги. За мою мне вернули ту же сотню марок, что я уплатил год назад, а
вы получили двести марок. Несправедливо? Но ведь покупателю все
равно, приобрести ли две такие акции, как моя, или одну вашу — в
том и другом случае, при прочих равных условиях, он получит одина­
ковый «припек» — 20 марок.
Оговорюсь, впрочем: цена акций зависит не только от сегодняш­
них дивидендов. Будучи недавно в американском городе Балтиморе, я

опять-таки отправился на местную биржу. Известный финансист
Майкл Инграм объяснил мне правила операций и предложил поиг­
рать, так сказать, насухую — определить по биржевым бюллетеням,
какие акции я купил бы, будь у меня деньги. Конечно же, я наделал
ошибок и едва остался «при своих».
— Вот вы не пожелали, — объяснял наставник, — приобрести ак­
ции фирмы «Адаптек» (она делает детали компьютеров). Формально
вы правы: месяц назад одна акция стоила 20 долларов, две недели
спустя — 18,8, а сегодня — чуть больше 17 долларов. Казалось бы,
надо скорее продавать такие акции, пусть даже с убытком для себя.
Однако наш исследовательский отдел изучил эту фирму, и теперь мы
почти уверены, что через полгода ее акции поднимутся в цене до 30,
долларов за штуку. Вы упустили шанс крупно заработать...
А может ли мистер Инграм, раз уж он такой умный, играть на
бирже за меня? Да, эту услугу они оказывают. Гарантии? Никаких, и
клиенты, доверившие свои деньги, это знают. Но ясно и другое: если
маклерская фирма пустит по ветру чужие денежки, она и сама прого­
рит — впредь ей никто не вверит и цента. В прошлом году биржевая
корпорация «Алекс Браун и сыновья», где служит Майкл, обеспечила
клиентам приращение денег в среднем на 25% — мощный исследова­
тельский отдел почти безошибочно угадывал, куда выгоднее поме­
щать чужие доллары.
На первый взгляд тут происходят чисто спекулятивные операции:
вот паразиты — не работают, а богатеют. Что же, можно рассуждать
I и так, рыночная модель обеспечивает не справедливость, а всего лишь
^эффективность экономики. Фирмы, чьи акции дорожают, непрерыв­
но подпитываются капиталом. Они имеют возможность быстрее дру­
гих обновлять и расширять производство у себя, приобретать чужие
предприятия, чтобы организовать там дело по-современному. Проис­
ходит как бы естественный отбор наиболее жизнеспособных фирм.
Это решающий стимул технического и организационного прогресса:
I отстал — разорился. И не надо горевать о неудачниках — видно, не за
\ свое дело взялись.
Сейчас вот, например, теснит конкурентов японский капитал.
Ученый-экономист, у которого я жил под Кельном, купил японскую
автомашину. Как он рассказал, соседи пристыдили его: не патриот,
мол, раз не поддерживаешь немецких промышленников. Патрио­
тизм — дело хорошее, но больно уж велик соблазн. Японцы первыми
оснастили новые модели машин катализаторами — устройствами для
поглощения выхлопных газов. По законам ФРГ владельцы таких ма­
шин на пять лет освобождаются от экологического налога, а это
шестьсот марок в год (средняя недельная зарплата!). Кроме того,
японские фирмы первыми ввели бесплатное техобслуживание машин
в течение двух лег.
Теперь, надеюсь, понятно взаимодействие рынка капитала и рын­
ка товаров. Товарный рынок, как сверхчувствительный прибор, от­
слеживает, вынюхивает неутоленный спрос и посылает сигналы рын142

ку капитала, то есть фондовым биржам: дефицит там-то и там-то, на
покрытии его можно хорошо заработать. Товарный рынок угадывает
едва обозначившиеся, а то еще и вовсе неведомые потребности поку­
пателя — в видеомагнитофонах, переносных телефонах без проводов,
автоматических фотоаппаратах, автомобилях с бортовым компьюте­
ром, думающих роботах, а фондовые биржи воспринимают импуль­
сы, поступающие из торговли, весьма наглядно: в виде повышения
курса акций тех предприятий, которые готовы заполнить бреши де­
фицита, или, напротив, падения цен акций, если каким-либо товаром
рынок перенасыщен. Перемещение, перелив капитала из одних от­
раслей и производств в другие — вот движитель саморазвития, само­
настройки рыночной экономики.
И нам бы так. Да вот беда: капитал не бывает ничьим. Поку­
пая акцию, человек приобретает не просто красивую бумагу с во­
дяными знаками, а часть предприятия. Он становится собственни­
ком этой доли и вправе распорядиться ею, как того пожелает, —
продать, подарить, передать по наследству. Иначе говоря, на рын­
ке товаров могут конкурировать только собственники средств про­
изводства. Да, на поверхности явлений рынок есть постоянный и
добровольный обмен между собственником денег и собственником
товара. Однако в последнем счете, в крайнем звене цепочки обме­
нов собственником товара выступает собственник средств производ­
ства, на которых этот товар изготовлен. И если мы желаем в ка­
кой-то перспективе иметь по-западному насыщенный рынок жиз­
ненных благ, нам безнадежно мало объявленной ныне свободной
конкуренции товаропроизводителей — требуется приватизация
средств производства. Товарный рынок существует там, тогда и по­
стольку, где, когда и поскольку действует рынок капитала, на ко­
тором собственность переходит из рук в руки.
Вот здесь-то все мы, сверху донизу, и повязаны идеологическими
догмами. Как сказано в «Коммунистическом Манифесте», «...комму­
нисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение
частной собственности» 4. Экономика императивно требует утвержде­
ния частной собственности, идеология — ее уничтожения. Часто го­
ворят: страна на краю пропасти. Продолжим этот образ: на узком мо­
стике над пропастью сошлись экономика и идеология, уперлись лоб в
лоб, той и другой обратного ходу нет — не развернешься. Кому-то ле­
теть в бездну. Компромисс исключен, он означал бы просто бездейст­
вие — авось, мол, противостояние как-то само собой разрешится.
Этого не будет.
Уже сегодня фантом особого, социалистического рынка мало кого
вдохновляет. В сущности, это попытка совместить привлекательный
товарный рынок с государственной собственностью на средства произ­
водства. «Далеко не всегда, — утверждает ненавистный «реалистам»
академик JI. Абалкин, — для того, чтобы быть хозяином, надо быть
собственником, хотя такое понимание довольно широко сегодня уко­
ренилось и распространилось в общественном мнении. Совершенно
143

ясно, что за государствЪм остается практически исключительное по­
ложение в формировании производственной и социальной инфра­
структуры, обеспечивающей целостность народного хозяйства...» Но
что такое в этом тексте «исключительное положение» государства,
как не исключение самой мысли о рынке капитала, недопущение да­
же намека на неподконтрольный аппарату перелив средств в произ­
водство нужных рынку товаров?
Раз рыночный регулятор отвергнут, государство и впредь остав­
ляет за собою обязанность перемещения, переброски капиталов из
отрасли в отрасль, из одного производства в другое. Делается это
через так называемые приоритеты: производства, объявленные
предпочтительными, получают льготы в финансировании расши­
ренного воспроизводства, в обеспечении ресурсами, на их продук­
цию назначаются выгодные цены, работникам — повышенная зар­
плата и т. п. Вспомним приоритет тяжелой промышленности, пя­
тилетку
химии,
пятилетку
машиностроения,
теперешние
приоритеты сельскою хозяйства и потребительского сектора эконо­
мики. Но предпочтение одним — это всегда, если можно так выра
зиться, нсдопочтенис другим. Покамест государство стягивает ре­
сурсы в приоритетные отрасли, другие приходят в упадок, их в
свой черед приходится объявлять ударными. Мы получили в итоге
неизбывные дефициты, скособоченную экономику, работающую на
самое себя и не способную обслуживать человека.
Теперь нам сулят: отныне станем планировать правильно, выбе
рем приоритеты истинные, распределим капиталы по-научному. Как
nö-научному? Этот секрет раскрыл нам министр финансов В. Павлов
Оказывается, прежние планы никуда не годились нотой причине, что
составляли их в неверных ценах. На одни товары назначали такие
цены, что изготовители без особых усилий получали сверхприбыль,
тогда как другие не вылезали из убытков, хоть пупок порви от усер­
дия. Государство вынуждено было выравнивать условия посредством
повышенных нормативов отчислений в бюджет от прибыли предприятий-счастливчиков и дотаций неудачникам. Индивидуальные норма­
тивы — это чистый произвол. Стало быть, нужен единый норматив. А
он возможен, по мнению министра, если действует правило «равная
прибыль на равный капитал». С этим расчетом и следует установить
цены, а уже тогда, при научных ценах, легко будет сверстать пра­
вильную, научную пятилетку (и, добавим от себя, провалить ее по
всем правилам в тринадцатый раз).
Таково последнее слово реформаторов из академической школы,
теоретиков социалистического рынка. Читатель, даже не сведущий в
тонкостях экономики, давно, полагаю, сообразил: нормальная эконо­
мика, вся без остатка, держится кок раз на том, что производители
получают разную прибыль на равный капитал. Разную, а не равну ю.
Деньги, вложенные в перспективное, хорошо поставленное дело, при­
носят и повышенный дивиденд. В противном случае собственникам
денег было бы совершенно безразлично, какие акции покупать — пю144

бая приносит один и тот же доход. Тогда переливов, перетоков капи­
тала не происходило бы, на равных финансировались бы предприятия
как закрывающие дефицит, так и выпускающие ненужную продук­
цию. А это — летаргия, затем — смерть экономики.
Между прочим, теория рыночного социализма нисколько не нова.
Еще в тридцатые годы ее выдвинул известный экономист Оскар Лан­
ге, причем его модель предусматривала в точности то же, что предла­
гает нам сегодня академическая школа: некое центральное плановое
бюро устанавливает правильные цены, которые предопределяют пра­
вильное поведение предприятий. Обсуждение этого проекта светила­
ми мировой экономической мысли получило тогда название Великой
Дискуссии. Теоретики показали несостоятельность проекта, а много
позже практика реформ в социалистических странах убедила, что ни­
чего, кроме бюрократизации экономики, из этой затеи не выходит.
Всемирно известный венгерский ученый Я. Корнай ехидно заметил:
«Модель Ланге базируется на ошибочных допущениях, касающихся
природы ’’плановиков“. Служащие его Центрального планового бюро
являют живое воплощение Платоновых философов, олицетворение
единства, бескорыстия и мудрости... Такое не от мира сего чиновни­
чество никогда не существовало и существовать не будет».
А главное, у чиновников нет управленческого инструментария,
сравнимого с рыночными регуляторами. Достоинство рынка капитала
заключается еще и в том, что он настраивает производство с изуми­
тельной точностью — нужны не просто легковые автомобили, а с ка­
тализаторами, особо прибыльно изготовление не всяких телевизоров,
а с повышенной четкостью изображения и с дистанционным управле­
нием без проводов. Плановая настройка хозяйства много грубее ис­
ходно, в принципе. В самом деле, к чему толкает экономику баланс,
справедливо считающийся сегодня самым важным, — между денеж­
ными доходами населения и их товарным покрытием? Единственно к
насыщению платежеспособного спроса в валовке, в стоимостном вы­
ражении. Если цифры доходов и товарного вала сошлись, то вроде бы
все в порядке. Но чем, каким товаром наполнены рубли валовки?
Ведь нехватку мыла не покроешь изобилием ковров, электродрели не
заменяют мяса. Последующие плановые расшифровки общего зада­
ния на товарные группы (столько-то пар обуви, столько-то магнито­
фонов) не спасают положения — на душу населения можно нашле­
пать обуви больше всех в мире, а на ноги... сами знаете. Ситуация
сродни той, что описал Чехов в «Жалобной книге»: «Проезжая через
станцию и будучи голоден в рассуждении чего бы покушать я не мог
найти постной пищи. Дьякон Духов». «Лопай, что дают».
Лопаем, куда денешься. И это еще не худший из вариантов. За
четыре года пятилетки выпуск потребительских товаров возрос на 68
млрд. рублей, а ныне запланировали прибавить 66 млрд. — почти
столько, сколько за весь предыдущий период. Можно не сомневаться:
будет произведена увеличенная цифра, не более того. Предприятия
станут еще нахальнее вздувать цены, чтобы исполнить неподъемные
10 — 262

145

планы, а государство в очередной раз закроет глаза на эти маленькие
хитрости. Других способов сколько-то соблюсти баланс доходов и рас­
ходов населения все равно нет. Независимо от намерений начальства
планирование год за годом, десятилетие за десятилетием демонстри­
рует полную неспособность рационализировать структуру отраслей,
заставить экономику работать на человека. Эту задачу способен ре­
шить только раскрепощенный, выпущенный на волю капитал. Разли­
чия в норме прибыли безошибочно указывают, куда он должен пере­
меститься в интересах покупателей и общества в целом.
Прокламированный ныне товарный рынок без рынка капитала со­
здает конкуренцию особого рода: предприятия и отрасли улещают не
покупателя, но государство, казну, соревнуясь, кто больше оттяпает
лимитов, дотаций, денег в долг без отдачи, инвестиций, кто излов­
чится выцыганить план поменее, льгот поболее, цены пожирнее. Ре­
форматоры подменили право собственности на средства производства
I вздорным понятием самостоятельности трудовых коллективов. Это
, поистине безумие: сохранить средства производства за государством и
в то же время дать людям самостоятельность в их использовании —
как хочешь, так и распоряжайся чужим добром.
Результаты не заставили себя ждать. Даже официальная стати­
стика сигнализирует о затухании прироста производственного потен­
циала страны. В 1970 г. ввод основных производственных фондов со­
ставил 10,5% от их наличия, выбытие — 2,3% . Разница между этими
величинами (8,2%) характеризует чистую прибавку фондов. В
1985 г. эта прибавка снизилась до 5,4, в 1988 — до 4% . Из анализа
плана на 1990 г. видно, что средства, расходуемые на расширенное
воспроизводство, абсолютно сократятся в 1,2 раза сравнительно с
1988 г.
Это по официальным данным. В действительности положение го­
раздо хуже. По нашим расчетам, стоимость строительства возрастает
как минимум на 30% каждую пятилетку, а в последние два года цены
на инвестиционные товары будто с цепи сорвались. Между тем новые
фонды засчитываются в баланс по их номинальной стоимости и при­
плюсовываются к действующим фондам, оцененным в свое время
другими, более весомыми рублями. Если пересчитать все добро в со­
поставимые рубли (в так называемую восстановительную стоимость)
да сверх того учесть скрытое выбытие (фонды еще не списаны, но ус­
тарели и не приносят должной отдачи), то станет очевидно: вводы
фондов далеко не покрывают их выбытия, мы проматываем главное
материальное богатство страны — ведем себя как перед концом света.
Казенное, бесхозное — да кто же его станет беречь и приумно­
жать? Урвать побольше заработка с казенного завода, урвать немед­
ля, пока хозяин не застукал, — вот это славно, это по-нашенски, полюмпенски, однова живем. Сейчас государство-собственник спохва­
тилось и отменило выборность директоров — их снова будут
назначать. Станет ли лучше? Навряд ли. Нам все не впрок, пока соб­
ственность казенная. Действительно, за рубежом на акционерных
146

предприятиях работники руководителей не выбирают. Наблюдатель­
ный совет подбирает, нанимает таких директоров, которые не приве­
дут производство к упадку — иначе акции быстренько обратятся в
макулатуру.
Но вот я вспоминаю прелестный рассказ Бориса Шергина «Ни­
чтожный срок». Дело было в старину, на артельной верфи в арханге­
логородском Поморье. Корабельные мастера и работные люди от пяти
берегов Двинской губы собрались выслушать отчет своих выборных.
Один доложил: «Я удоволил анбары дорогим припасом, красным ле­
сом. Хватит на два года при большом расходе». Службу эту он управил за десять месяцев. Собрание поблагодарило его — и только. Дру­
гой за этот же срок обеспечил верфь инструментом. И ему сказали:
«Что ж, ты исполнил свою должность. Но ничего восхитительного тут
нет». Третий начал с вопроса: «Известен ли вам художественный мас­
тер и мореходец Маркел Ушаков?» Собрание отвечает: «Ты бы еще
спросил, известны ли нам отцы наши и матери! Мореходные и судо­
строительные чертежи Маркела Ушакова друг у друга отымаем». Тог­
да докладчик объявил: «Я уговорил Маркела Ушакова принять в свое
смотрительное руководство нашу Лисестровскую верфь. Придет сюда
на постоянное житье. Но, чтобы расположить Маркела, мне понадо­
бился долгий срок». «Сколь долгий?» — спрашивает собрание. «Де­
вять лет...» Триста человек, как один, всплеснули руками, встали, за­
кричали: «Мало, совсем мало времени потратил ты, Панкрат Падиногин! Для столь полезного успеха десять лет — ничтожный срок».
Так вот как это назвать — выборы, назначение, приглашение? В
том ли суть? Можно поступать так и эдак, смотря по обстоятельствам.
Важно, кто назначает или выбирает — собственники или поденщики,
хозяева или временщики. Ладно, отныне у нас директоров станут на­
значать. И что? Назначенцы будут смотреть в рот вышестоящим, слу­
жить партийно-государственному аппарату, а он так и не доказал за
семьдесят лет своих способностей сносно распорядиться казенным
имуществом.
Нет уж, без приватизации средств производства, как ни крути, не
наладить нам здорового хозяйства. Такая перспектива для «реали­
стов» невыносима. «Мы перестанем быть сами собой, если поступимся
нашими социалистическими ценностями, позволим яростным псевдо­
демократам дурачить людей сладенькими сказками о «народном ка­
питализме», безграничной демократии и беспартийной гласности», —
дает установку руководитель ленинградских коммунистов Б. Гидас­
пов 5. «В ослеплении мы не видим, что уже на крючке. Еще движе­
ние — и мы окажемся на раскаленной сковородке: наши заводы и
земли, банки, школы, лечебные учреждения и прочее станут добычей
грабителей-толстосумов», — бьет в жестяные литавры ответственный
партработник из Белоруссии Э. Скобелев 6. «Наши «товарники-экс­
тремисты» рвут и мечут, доказывая необходимость всеобъемлющего
рынка, хотя осуществление их рекомендаций грозит полным разва­
10*

147

лом советской экономики», — доносит М. Антонов и по законам жан­
ра называет главного экстремиста — академика JI. Абалкина ?
Да будет шуметь-то по пустякам! Спешу успокоить тех, кто
держал перед Колонным залом плакатик «Прекратить абалканизацию страны!». Академик сто раз клялся, что у него и в мыслях нет
приватизировать сколько-то значимые средства производства, допу­
стить рынок капитала. А без этого, как уже сказано, и товарный ры­
нок невозможен. Стало быть, все останется по-старому, по-вашему.
Согласие скандальных «реалистов» с умеренными и аккуратными
реформистами царит и в вопросе о рынке рабочей силы. Понимающий
газетчик спросил JI. Абалкина: «Значит, не может быть речи о наем­
ном труде?» «Наемный труд, — отрезал академик, — не расхожий
термин, а строго научное понятие, парное понятию капитала. Поэто­
му считаю, что наемный труд и социализм несовместимы». Как види­
те, и с этой стороны угроз нашему строю не предвидится. Вопреки
мнению радикально настроенных законодателей и как раз по настоя­
нию JI. Абалкина в первую же статью нового Закона о собственности
в СССР включена такая запись: «Использование любой формы собст­
венности должно исключать... эксплуатацию человека человеком».
Разберемся, что тут к чему. В чеканной формулировке закона ис­
ключена, заметьте, не вообще эксплуатация человека, а только дру­
гим человеком. Государством — это пожалуйста, в том греха нет.
Эксплуатация означает, все равно — на Западе или у нас, безвозмез­
дное присвоение кем-то части продукта, созданного работником. Ост­
роумна, но теоретически несостоятельна притча о том, как побеседо­
вали японец и наш, советский. «Я работаю шесть часов, — объявил
первый. — Два часа на себя, два часа на хозяина и два часа на Япо­
нию». Собеседник ответил: «А я работаю два часа, и только на себя.
Хозяина у меня нет, а зачем мне работать на Японию?» Будь так, за
счет чего страна содержала бы армию, милицию, школы, больницы?
На какие шиши мы строили бы жилье и заводы? В этом смысле экс­
плуатация работника — обязательное условие жизнеспособности об­
щества. Но чем ниже продуктивность труда, чем расточительнее ве­
дется хозяйство, тем большую долю продукта приходится отнимать у
производителя, чтобы насытить потребности общества. Тем выше,
стало быть, степень эксплуатации. В рыночных экономиках от 60 до
80% времени человек трудится на себя и только 20 — 40% рабочего
дня — на общество. У нас пропорция обратная: примерно две трети
созданного чистого продукта непосредственно производителю не оп­
лачивается и поступает в распоряжение государства.
Тамошний работник находится в предпочтительном положении
не потому, что хозяева предприятий добры и сострадательны. Рабо­
чая сила там такой же товар, как и всякий другой. Она имеет свою
цену, которая в развитых странах, по нашим понятиям, баснословно
высока (что выгодно, между прочим, и сообществу предпринимате­
лей — иначе кому бы они продавали автомобили, квартиры, бытовую
технику?). Человек имеет возможность продавать на рынке труда
148

свою рабочую силу, будучи ее собственником. Дарованная природой
и умноженная обучением рабочая сила — важнейший вид собствен­
ности. Это главная производительная сила, создающая богатства об­
щества.
Однако едва государство забирает в свои руки средства производ­
ства, как оно фактически экспроприирует и собственников рабочей
силы, то есть все трудоспособное население. Человек теперь не может
прокормиться, иначе как пойдя в наем к государству. Оно становится
монопольным покупателем рабочей силы и, как всякий монополист,
произвольно назначает на этот важнейший товар цену, какую поже­
лает (через оклады, тарифные ставки, расценки, нормативы и т. п.).
Рынок труда упраздняется, торговаться о цене товара больше не с
кем — монополист скупает всю рабочую силу.
Теперь представьте себе, что рядом с единственным покупателем
появляется конкурент и начинает набивать цену на этот товар. В про­
шлом году среднемесячная зарплата в народном хозяйстве составила
240 руб., а в кооперативах — 500 руб. Предлагая двойную цену, коо­
ператоры перехватывают у государства работников. Зарождается ры­
нок труда. Потерпит ли государство, привыкшее распоряжаться по
своему усмотрению всеми ресурсами труда, рядом с собою конкурен­
та, пусть пока и слабенького, но такого настырного? Ответ каждо­
дневно дает жизнь — кооператоров только что в ступе не толкут.
Такова суть дела. Она затуманена, затушевана словесами об экс­
плуатации. Действительно, эксплуатация человека человеком звучит
некрасиво. Выразим то же самое спокойнее, как это сделал академик
JI. Абалкин в упомянутом интервью: речь идет о запрещении наемно­
го труда, и ни о чем больше. Наконец, определим смысл понятия
третьим способом: государство запрещает нам, естественным собст­
венникам своей рабочей силы, продавать ее кому бы то ни было, кро­
ме как ему, государству. Вот теперь сказано, как надо.
В этих условиях рыночная экономика снова невозможна. Есть та­
кая восточная легенда. Падишах велел архитектору построить дво­
рец. Зная порядки в том царстве, зодчий попросил письменный указ и
с фирманом под мышкой пошел покупать стройматериалы. Стража
схватила его: нарушаешь, мол. Тот показывает шахскую бумагу —
нет, не годится, тебе велено строить — вот и строй, а про кирпич и
мрамор ничего не сказано. Ладно, выправил мастер еще бумагу, ку­
пил, что надо, и стал нанимать строителей. А стража опять тут как
тут: пройдемте, гражданин. Зодчий опять к шаху: мол, ваше благоро­
дие, напиши ты мне такой фирман, чтобы я в своей работе был пол­
ный шах. Повелитель подумал и отказал: бог с ним, с дворцом, — ес­
ли каждый в своем деле будет шахом, тогда зачем я, шах?
Правда, хорошо? Мы толковали уже о движущей пружине рыноч­
ной экономики — о перемещении капиталов из одних производств в
другие, более полезные и выгодные. Но рынок капитала гроша лома­
ного не стоит, если нельзя свободно купить рабочую силу для расту­
149

щих и процветающих производств, если вся она монополизирована
шахом или, в нашем случае, государством.
Возмож ность товарного ры нка без рынков капит ала и труда —
в лучш ем случае теоретическое заблуждение, а в худшем — созна­
т ельны й обман ради успокоения общества, выпускания пара и з кло ­
кочущего котла.
Прав Л. Абалкин: существующий у нас строй и наемный труд не­
совместимы. По ведь то же самое пишут и «реалисты». Идеолог реаль­
ной школы В. Якушев с предельной точностью называет условия, при
которых только и может действовать рыночная модель: «Это наличие
обособленных частных товаропроизводителей, ориентированных на
прибыль, конкуренции, свободного ценообразования,... рынка труда
и безработ ицы». Эти условия «реалисты» считают для нас неприемле­
мыми столь же определенно, как и реформист № 1 академик Л. Абал­
кин, как его школа экономистов. Общий знаменатель той и другой
ип^олы — сохранение и укрепление существующей системы хозяйст­
ва. Разногласия лишь в частностях. Сегодня модно призывать к граж­
данскому миру. Ш ироко известный «реалист» Александр Проханов
рркомендуст даж е «устроить братание и великое целование» ®. Вот и
подходящий случай для такого лобызания. Конечно, академическая
школа не едина; В обойму имен, составленную се противниками, до­
вольно-таки произвольно включены мыслители, весьма различные по
взглядам. Но даж е тех, с кем я решительно не согласен, как-то не хо­
чется ставить на одну доску с их оппонентами хотя бы уже потому,
что одни — широко образованные интеллигенты, другие компенсиру­
ют нехватку знаний агрессивностью в полемике. Однако, как говари­
вали в старину: Платон мне друг, но истина дороже.

Примечания
1 «Литературная Россия», 1989, № 49.
2 «Экономические науки», 1987, № 8, с. 51.
3 «Правда», 12.01.1990.
4 М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф . Соч., т. 4, с. 438.
5 «Ленинградская правда», 8. 12.1989.
6 «Л итературная Россия», 1989, № 45.
7 «Паш современник», 1989, № 8.
8 «Л итературная Россия», 1990, № 1, с. 5.

Ю. Черниченко
Земля и воля

Майская ночь, или Так говорит Стародубцев
Ожидали печатных бюллетеней — проголосовать за Горбачева и
Верховный Совет — и бродили по пустым стогнам майского Кремля.
Конечно, и купола мерцали старым золотом, и кущи сиреней у Ивана
Великого источали свежесть, напоминая о калитках-накидках; на
променаде, известном миллионам по живописному полотну «Сталин
и Ворошилов в Кремле», угадывались тени забытых предков. Но бы­
ло, однако же, поздно, томила неприкаянность, вокзальная твоя не­
нужность, а подлых бюллетеней — как Германна! — все не было. И
почему начальство никак нельзя выбирать с утра пораньше на све­
жую голову, а непременно надо ночной порой,
Когда все доброе ложится,
А все недоброе встает.
(A.C. Пушкин)
Шла, таким образом, первая ночь Первого Съезда, все переворо­
тилось и не спешило укладываться. Озонный хмель выборов еще шу­
мел в головах, лев на одной поляне шутил с агнцем. Страна трезвенно
праздновала приход неведомой демократии и виновато озиралась,
словно турист-кулундинец в парижской «Галери Лафайет».
Ко мне подошел Стародубцев, председатель председательского
корпуса России, и стал неспешно, еще по-свойски, наставлять. Как
старший товарищ, неглупый и чуткий. Зачем связался с Кузьмиче­
вым? Авантюрист, политическая пустышка, ни черта из его аренды
не выйдет и выйти не может. Надо укреплять крупные хозяйства,
снабжать их по-настоящему, только тут путь к решению проблем!
Нужно сплотиться всем депутатам-аграриям, создать парламентскую
группу — и требовать, теперь уже требовать равноправия. И жалко,
что такой серьезный человек (значит, мне давался шанс!) заблудился
в трех соснах.
Мысленно я прикидывал: три прыжка — и за Царь-пушкой,
так — короткими перебежками до Царь-колокола... Но статья 6 еще
не отменялась, в стране правила истина в конечной инстанции — и
побег просто не имел смысла.
Кузьмичев, директор племзавода «Зыбино», был из тульских ере­
тиков — и тем конфузил туляка же Стародубцева. Роздал всё имение
151

свое «делателям» (точно по евангельской притче), а потом от аренда­
торов же и потерпел. Доярки на внутренних деньгах-чеках прогора­
ли, классово обижались на слово «банкрот» — и старались и в буднях
аренды заботливо отнести баллон молока или сумку с дертью от яко­
бы своего по аренде поголовья в несомненно свое, хотя и подсобное,
хозяйство. Родной госплемзавод лежал просторным китом, от него
весь коллектив муравьиными тропами трудолюбиво тянул, нёс и вёз
что мог и как умел. А директору, вообще активу, надлежало тропы
пересекать, муравьев устыжать-обезвреживать, кита охранять и воз­
буждать его жизнедеятельность. Поскольку в ношах муравьиных
троп читалась природа собственности, Кузьмичев заключил: «из это­
го роя не выйдет» крупных сдвигов — хотя именно арендную органи­
зацию труда благословили ему специальным посещением члены По­
литбюро Е.К. Лигачев и В.П. Никонов. И затеял еретик кооператив­
ное движение. Внутри племзавода. Чтобы всем на фермах работать, а
директору, наряду со всеми, кредиты в банке брать на свой ответ, мо­
локом и прочей продукцией те долги погашать — и не транспортиро­
вать, значит, под полой и в ночи материальные ценности от одного
общественного уклада к иному. Замыслом было выкупить племзавод
у государства — и вести дело кооперативом.
У лафета Царь-пушки мне было сообщено, что Кузьмичев —
сквернавец. И даже укокошил кого-то! Чему дивиться? Наш способ
стабилен: «Нету студента без диамата — нет оппонента без компро­
мата». Нужно победить — добудь компромат. Нету — сделай.
Увы, мне тоже совсем недолго оставалось прыгать по лужайке при
белозубых улыбках рослых зверей. На скате 1989 года именно
тов. Стародубцев В.А., председатель Всероссийского совета колхозов,
отправит фирменный донос в ЦК КПСС в хорошей стилистике 1937
года: журналист Черниченко Ю.Д. порочит колхозный строй, кресть­
янство, руководителей колхозов и совхозов, поэтому «просить
ЦК КПСС, Комитет Верховного Совета по аграрным вопросам и про­
довольствию оказать через соответствующие органы (какие имен­
но — КГБ? МВД? Прокурора Сухарева? говорили бы прямо... —
Ю.Ч.) свое воздействие на средства массовой информации», а оного
Черниченко из обращения изъять. На сленге посвященных это звуча­
ло изящно: «просить председателя Государственного Комитета СССР
по телевидению и радиовещанию т. Ненашева М.Ф. рассмотретьвоп­
рос о целесообразности использования журналиста т. Черничен­
ко Ю.Д. как комментатора по вопросам сельского хозяйства на Цент­
ральном телевидении». Свежачок! А то все откапываете истлевшие
доносы на Лубянку и качаете головами... Не нами заведено: без стука
не входить. Даже в новое время.
Но той ночью в фольклорной тени Царь-пушки, мне предлагалось
определиться — с кем, собственно, я?
У Иммануила Канта — пять, кажется, доказательств бытия божия? Доказательств необходимости колхозов — шесть, и в основном,
они строятся от противного: если «не», то как же? Всю следующую зи­
152

му, зиму единственной, пожалуй, на нашем веку взаправдашной дис­
куссии на серьезную тему, эти аргументы кочевали из статьи в
статью, а потом — от «Взгляда» к «Пятому колесу», к словесным по­
жарам в комитетах Верховного Совета. Но только двое на целом свете
знали, что это все лишь повтор произнесенного у колеса Царь-пушки
сиреневой ночью в Московском Кремле...
Замечательно, что о ненужности колхозов никто публично и не
заикался — откуда ж вроде взяться доказательствам нужности? Зна­
чит, шапки и вправду подчас вспыхивают сами собой. «Правда» зи­
мою полемически отстаивала полезность нашего аграрного устрое­
ния. Вредность же словно сама собой разумелась и ни в каких под­
тверждениях не нуждалась! Да и что темнить: предкарточное
состояние социального пропитания на 45-м мирном году (и то только
потому «пред-», что достойные карточки уже отоварить нечем), гулпальба за кусок лаваша, хлеба, пури, паляницы — в буквальном или
обобщенном смысле — навели широчайшие массы на мысль, что у
нас... голод. Не такой, какой случается, наступает — и с новым уро­
жаем уходит, оставляя в летописях или статистике жуткие цены на
хлеб, а голод как стабильная норма естества, как постоянное много­
летнее недоедание, при котором страна отличается от держав сосед­
них тем, в ней не так, не столько, не то едят люди. И сопредельные —
финны, скажем, или, напротив, турки, — вовсе не зависят от того,
подвезем ли мы чего-нибудь или нет, мы же стали жить как на поляр­
ной станции: не подвезут с Большой Земли — каюк, белое безмол­
вие...
Замечательно также и то, что давний и кадровый представитель
строя, председатель двузвездный с его простым лозунгом — «приез­
жай ко мне, увидишь!», стал со скоростью свободного падения терять
социальную функцию Надежды, миссию внушения — «ничего, скоро
наедимся». По-человечески говоря, тут даже печаль, потому что на­
род все больше бравый: я вообще не видал двузвездного в каком-ни­
будь унылом, бракованном олицетворении. Наоборот — здоровый дух
ищет и находит себе для земного бытия как правило решительное те­
ло. Естественно, что в большинстве своем именно такой контингент,
зовущий подражать уже физической своей завидности, и был послан
аграрным народонаселением представлять свои беды и несовершенст­
ва в парламент.
Падение же... Отчасти сказался эффект медуновых-рашидовых,
которые, увы, заставили широкие слои буквально воспринять вопрос
поэта: «Если звезды зажигают — значит, это кому-нибудь нужно?»
Конечно, наметился и тип хозяйственного диссидента, передовиканеслуха, который копил выговоры, инфаркты и к публике вышел в
единоборстве с прежним начальством. То, прежнее, сметено могучей
волною обновления, временем социальных реформ — и знаком но­
визны нового начальства оказалось прежде всего награждение (или
признание, выдвижение) прежнего баламута и экономического озор­
ника. Но в традиционном сознании масс всегда сидело — «богатому и
153

черт люльку качает!» Постоянное появление двузвездного на TV, его
простецкие-мужицкие беседы через экран с народом в майках или ха­
латиках, узнаваемость пуще космонавтской привели к неожиданно­
му: э, да ему, богатому, не просто везет, в судьбе его принимает дея­
тельное участи некий черт, и качание люльки — самый невинный из
видов чертовой службы. «Чорта, чорта подавай на TV, пущай все вы­
ложит!» — суммарное требование политизированного зрителя. И пе­
ребор с телепропагандой привел еще и... Перестали носить ордена!
Поначалу странен был вид без золотой брони на груди. Что-то дис­
комфортное, стыдливое чувствовалось в поблекшей внешности... Не­
комплект! Однако — притерпелись, научились узнавать друг друга.
Разве что принятие двузвездного за норму, за аграрный стандарт, за
состоявшегося человека — и, следовательно, понимание долгов, запустений, возвращений серого волка на пажити немые как аномалии,
случайности на правильном и победном пути — так, увы, и не верну­
лось.
Стародубцев сказал:
— Разрушать — не строить! Ну, растащите колхозы, а кто страну
кормить будет?
Под растаскиванием, вы догадались, первое доказательство разу­
меет покушение на монополию колхозно-совхозной системы (практи­
ческая разница между колхозом и совхозом мала). Уже сама мысль,
что надо еще доказать в соревновании, какой бегун быстрее, а зна­
чит — запустить на дистанцию не одного, принимается за покушение
на строй. «Только враги народа и контрреволюционеры могут ставить
вопрос о ненужности колхозов и совхозов», — понятно учит товарищ
Сталин (т. 13, стр. 194). Но используется и память нации о Великом
переломе. Разрушили 25 миллионов хозяйств, растащили нэповский
механизм, согнали в 200 тысяч сталинских колхозов (теперь 26 ты­
сяч, но больших), подлинных крестьян — и следом массовый голод, а
скотий мор такой, что до сих пор поголовья рабочего и продуктивного
скота не восстановили. Страшно? Еще бы. Значит, наш с вами статускво — против Великого перелома (пусть и наоборот), а Кузьмичев и
иже с ним норовят вызвать голод.
И вновь Стародубцев сказал:
— Колхоз еще и не жил как следует — донором был, им и остает­
ся. Вы до конца его вооружите — он завалит вас зерном-мясом! Со­
зреть не дали — «демонта-аж»!..
Из донора никогда чемпиона не будет, факт. Но и то верно, что
донорство, или — иначе взглянуть — кровопийство, ввинчены в ме­
ханику системы Агрогулага изначально: всегдашняя рука на кранике,
партгосуправление подачей кислорода и откачкой крови есть главный
блок механизма. «Говорят, что колхозы и совхозы не вполне рента­
бельны, что они поглощают уйму средств, что целесообразней было
бы распустить их, оставив только рентабельные из них. Но так могут
говорить лишь люди, которые ничего не смыслят в вопросах народно­
го хозяйства, в вопросах экономики», — и на этот счет сказал това­
154

рищ Сталин. Он учил, что рентабельность колхозов — дело нажив­
ное. Прошло почти 60 лет, шланг с кислородом утолщился, местами
налицо просто кислородное дутье, по рублю с двугривенным за литр
молока! Но обширные части организма страны в смысле донорства те­
перь — полный амбец. Не отсосешь, кончай реанимацию. Грабящий
обречен бывать милосердным, и постоянные списания долгов, проще­
ние сотен миллиардов — такая же, оказалось, норма бытия, как при
Сталине — нерентабельность.
И посещает тебя дикая мысль: может, не колхозы бедны — страна
бедна для такой системы? Может, только нашей, отдельно взятой
стране такой обогнавший время уклад не по карману? А государства с
высоким доходом на душу населения, цивилизованные, как теперь го­
ворят, смогли бы у себя сделать все колхозы богатыми, а колхозни­
ков — зажиточными? Но нет: Сталин (см. VI конгресс Коминтерна)
наотрез отказал «капиталистически развитым странам» — Америке,
Германии, Англии —в национализации всей земли «в первый же день
пролетарской революции», а значит — и колхозы им не обломились!
«...чем развитее капиталистическая страна, тем труднее провести на­
ционализацию всей земли, ибо тем сильнее там традиции частной
собственности на землю и тем труднее, стало быть, бороться с этими
традициями». А жа-аль...
Насчет же довооружения колхозов... Тут софизм. Ахиллес и чере­
паха. До чего, до какого уровня? Чтобы кто, собственно, сказал —
«будя»? Исходная мерка — фермер Запада, его оснастка — недосягае­
ма не потому, что у нас денег мало (а их мало), а потому, что бежать
по прямой нельзя. Зигзаги удачи! Там — рынок, а рынок склонен к
измене и перемене, как ветер мая. Фермеру — т.е. купцу-земледельцу — далеко не всегда нужно больше железок и кирпичей (основных
производственных фондов). Для него могут быть важней и доходней
вложения в землю (прикупить 100—200 акров!) или... в информати­
ку. Компьютер — машина, которая ликвидирует земледельцу-купцу
его отдаленность от мира (отрезанности не было никогда, отдален­
ность оставалась). Он перестает быть деревенщиной-засельщиной.
ЭВМ держит фермера в курсе сиюминутных цен всей планеты, учит
сегодняшнему выращиванию тюльпанов или скрещиванию свиней, и
выбирает ему из веера решений наименее рисковое в этой точке и в
данный час. Конечно, компьютер как средство смычки города с дерев­
ней гож лишь тогда, когда подключен к сети. А для этого должна
быть эта самая сеть — сеть государства, континента, мира. Никто
здравый не поставит же себе на хуторе телефонный аппарат, если
проводок не протянут хотя бы к центральной усадьбе... Словом, фер­
меру теперь уже полезно вместо машины механической («мы с же­
лезным конем...») купить машину электронную. И символом времени
стала ЭВМ.
Колхозу компьютер не нужен. На дух — и по ряду моментов. Це­
ны утверждаются враз и надолго, а план, что бы там ни болтали, спу­
скается сверху. Вариантов не бывает — есть указания. Информация,
155

какая положена сверху, опустится почтой, а снизу поднимется свод­
кой. Как случать-выращивать, специалист должен помнить сам, а пе­
ред случной кампанией ему напомнит «цэу». Сети нет — есть систе­
ма. Она состоит из людей и их кормит. В АПК число кормимых — три
миллиона.
Недавно Егор Кузьмич Лигачев до слез насмешил — нарочно, а
может и нечаянно — сопоставлением колхозного оснащения (основ­
ными производственными фондами) и американского фермерского.
Дескать, она, вооруженность, у них сейчас вчетверо выше нашей, а
урожайность обогнала нашу вроде только вдвое. Зато когда у них
фондов было столько, как у нас сейчас, так они, срамцы, и нашего не
снимали! Империализм в очередной раз получил мордой об стол —
или тут прием Задорнова—Жванецкого...
Что такое «фонды»? Сколько тракторов «Беларусь» содержится в
компьютере «Тошиба»? Скольким тугим боевым лукам эквивалентен
один автомат Калашникова? Некорректно? Срамцы всегда снимали в
принципе столько, сколько можно было продать. Возник совершенно
новый рынок растительного белка (сои), и сбор соевых бобов в США
поднялся за четверть века на 400 процентов; узнал потребитель
смысл в бройлерах — и цыпленок жареный как товар от практическо­
го ноля взлетел до четырех миллиардов штук в год. Итальянский кре­
стьянин, от Ромула и Рема преданный винограду и оливам, в две пя­
тилетки достиг мирового первенства по киви (экзотический фрукт та­
кой, из Новой Зеландии). Основные фонды остались практически
прежними, валовка в тоннах тоже, но килограмм киви дает впятеро
больше лир, чем кило прозрачного золотистого винограда «Италия»
(хрустящая мякоть, приторности нет, косточку легко отделить)...
Так что тут сопоставлять?
Колхозно-совхозная система бедна, это так. Но девиз «довоору­
жения» способен будоражить только раннефеодальное мышление.
И еще Стародубцев сказал:
— Фермер нам просто дорог! Знаешь, во что обойдется оснастка
фермерских хозяйств, если пойти этим путем? Можно на эти деньги
обстроить все колхозы до уровня передовых.
Он прав в том, как дорог настоящий фермер. И именно нам, на­
логоплательщикам, морально-политическому советскому единству.
Речь не о переяславско-смоленском фермере, каковой пока не явля­
ется экономической силой, но об атиериканско-канадском и общеевро­
пейском, которым послушно платим дань едва ли не половину кол­
хозного времени: 27 лет из шестидесяти. Страна за железным занаве­
сом, оборвавшая все научные, кооперативные, технические и прочие
связи с обыкновенным миром, втайне от своих людей вернулась через
10 лет после смерти Сталина к контактам с мировыми капитализмом
(а с кем же? не с компартиями же?), но — на конфузном, националь­
но унизительном пути зернового импорта. Те 70 миллиардов зеленых
долларов, что заготовками нашармака отняты у своего народа, давно
выплачиваются... классовому врагу. Нет? А кому же? Пролетарию
156

прерий? Батраку Рейна и Прованса? За проявление коминтерновской
солидарности, за МОПР — и помощь рабочей Москве? Давайте без
лапши на уши: выплачиваются международному империализму за
то, что тот поддерживает своими поставками неработающий агроук­
лад. И тем на четверть века оттянул время кардинальных перемен —
и еще, Бог даст, оттянет... Неохота взмывать здесь до высот с масона­
ми и «памятливым» бредом о заговорах и врагах, но что импортные
истоки лежат, конечно же, в диктатуре над союзником империализ­
ма тамбовским мужиком, в продразверстке, бронепоездах Тухачев­
ского, продармиях Троцкого, заложниках Кагановича, лозунге «пуля
в лоб» Зиновьева, во всеобщем «мы грабим награбленное» — факт
безусловный, хоть и мучительный.
Эти тридцать, подчас сорок миллионов тонн годового привоза —
будто найденные, и простые души Агрогулага свыклись с ними, как
человек привыкает к прогрессивке, премии, к тринадцатой... Я ста­
рался пробить в обращении аграриев к Съезду абзац о проклятом им­
порте, а Стародубцев: «Зачем? Терять тридцать миллионов тонн?!..»
С трибуны, правда, я выложил давнее свое соображение: объем заку­
пок съестного за рубежом пропорционален неверию верхнего гори­
зонта власти в живучесть колхозно-совхозной системы. Кому верят,
тому дают деньги. Верили бы в колхозы — им бы и платили.
Ну, а дороговизна внутреннего фермерства... Того рязанско-ка­
занского, кооперативного или нет, это уж его дело, но того, какое го­
тово само платить за покупаемое (основные фонды) и само продавать
изделия рук своих... Рождению такого обязательно предшествует раз­
дел: это твое, а это, извини, мое. И не твоя печаль чужих детей ка­
чать. И его долги ни в косм случае Стародубцева (в понятийном
смысле) не обременяют, как товарища Сталина не заботили истин­
ные заботы алтайских мужиков во время знаменитого путешествия...
Естественно, такое фермерство — тоже проблема правового государ­
ства (налоги, учетные ставки, контрактации и т.д.), но как идут дела
у них, мы, увы, будем узнавать через цены — как сейчас узнаем о по­
длинных делах системы по дальности перевозок мокрой колбасы и
объемах импорта.
Вообще же говорить о дороговизне пропитания... Ну, давайте со­
всем не есть! Да, прокормиться в нашей державе накладно: горожа­
нин тратит на харчи 32, колхозник — 35 процентов совокупного до­
хода, а едят — как ни веселит статистика — средне. Средне между
«отвратительно» и «социально опасно». Почему и жизненный срок со­
ветского мужика на 10 лет короче, чем у японца, и на 9 — чем у шве­
да, швейцарца... И поднять двух-трех «спиногрызов» тоже безумно
дорого, проще воспитать не детей, а ребенка. Но как экономия на де­
тях ведет к вымиранию нации, так и колхозно-совхозная дешевизна
прокорма ведет в некий «четвертый мир». В самих каляканьях, что
стране дорого, а что дешево, так дышит сталинское планетарное со­
знание, такая инерция решать за «массы», что человек с внутренним
чувством времени и не калякал бы. Не подставлялся.
157

И снова сказал Стародубцев:
— Какой крестьянин, откуда вы его взяли? Где вы его видели —
умелого, обученного, желающего рисковать? Кто вернется на хутор?
Бросьте смешить.
И мощный хор — с Абалкиным, авторами «Правды», дискантами
творческого шовинизма — рванул припев: «Где вы видали крестьяни­
на, где вы видали его...»
Развяжите руки. Дайте размять запястья, опухли — и поговорим.
Вот тогда поговорим!
Чего больше в том рефрене: мании величия, опасения, скорби, на­
дежды, страха? Или ощущения, что Серп окончательно убежал за
Молот, спрятавшись в индустриальной тени? В виду имеют, конечно,
сельскую Россию, дупло дуба, про окружность спора нет. Что запад
Украины, Закавказье, Молдавия, среднеазиатский скученный реги­
он, не говоря уже о балтийских республиках, суть крестьянские края,
то ли из-за сравнительно краткого царства колхозов, то ли по нацио­
нальной психике, и живо готовы реагировать на землю и волю, со­
мнений не слышно. И голодуха там — развяжи только руки — мигом
отступит, ясно. А вот дупло впрямь великовато: и Урал, и обе Сиби­
ри, и Север — окромя Нечерноземки...
Но за самим Стародубцевым, как тень, как мальчик из историче­
ской драмы о царе, ходит Ваня Билюк. Он молдаванин, из Рышкан,
выдержал конкурс на фермера (900 человек на 11 мест), поселился в
деревне Новая Новомосковского района под Тулой, за 70 тысяч кре­
дита купил у совхоза «Путь к коммунизму» 1200 ненужных (совхозу)
овец, зазвал из Рышкан пять семей земляков (осваивать дупло, так
сказать), а РАПО, т.е. опять-таки и лично Стародубцев, не дало тому
Ване Билюку ни клочка земли, а отару в избу не спрячешь, ей паст­
бище нужно, только выгнал — вот тебе, фермер, акт за потраву, 20
тысяч рублей штрафа. Перспектив никаких, скот дойный купить не
дали — помаялись братья-молдаване и попылили назад. Легко пред­
ставить, какое мнение о лидерах российских колхозов распространя­
ют они теперь за Днестром и как выражают (молдавский язык тоже
богат) нравственные оных качества... Но Ване, Ивану Михайловичу
Билюку, отступать только в тюрягу, 414 голов уже сволок на мясо­
комбинат, а земли все нет, а кредиты висят... Стародубцев на съезд
крестьян России — Ваня за ним туда, Стародубцев должен быть в де­
путатском клубе — Ваня в Москву, на Калининский. Да не просит ис­
кательно (у фермеров уже вырабатывается улыбка достойного нище­
го), а режет промеж глаз! В район едешь — Стародубцев, в совет кол­
хозов — Стародубцев, в Верховный Совет — все тот же Стародубцев,
так что, вешаться? У него черная «Волга» — у меня электричка, ему
самолетом эмбрионы из Канады — я за хлебом грязь меси, он законы
творит о земле — я ночи не сплю, спасаю овечек, это вы сделали рав­
ные возможности всем укладкам?!
Ваня, тут классовая борьба. Ты рождаешь капитализм и буржуа­
зию постепенно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масш­
158

табе — и Стародубцев ведет диктатуру. Поэтому тебя нет. Крестья­
нина, который согласен на хутор, давно нет!
Знал бы Иван Михайлович русский язык в совершенстве — спро­
сил бы:
— Повылазило?
Вам повылазило, что не видите крестьян России, получающих со
своих парцелл, куда они оттеснены Великим переломом, в 10—13 раз
больше дохода (удельно), чем дает оказёненная земля? Не видите
растящих картошку в мерзлом болоте Сургута и помидоры в Мурман­
ске, клубнику у высохшего Карабогаза и персики на шифере у Кер­
чи? При свете факелов Тюмени можно еще сомневаться, есть ли в
России нефтяники, но что гениальные мастаки агробиологии там в
изобилии, в избытке — двух мнений нет! На неполных трёх процен­
тах пашни (да какой! хорошая ведь нужна колхозу), колхозник и его
двоюродный или кум с достославными городскими сотками «дачи»,
эти чужеземцы в своей стране, производят орудиями Екатерины Вто­
рой по одному продукту четверть, по другому — треть, по иному —
больше половины союзного «вала», и ведь это такой харч, какой и бу­
дут есть по возвращении народа: петрушка из-под снега, персиковая
слива, где-то спаржа (давняя гордость Лужников), где-то цикорий
(форс Ростова Великого), и картошка, картоха, картовь, второй хлеб
России, к которому она пристрастила за годы беды и тюркоязычных,
и финно-угорскую группу. Если это вам не крестьяне, так какого...
черта, именно черта вам еще нужно? Примените к ним девиз Абалки­
на — «Не мешайте!», дайте хотя бы сталинские пайки земли (чет­
верть гектара на желающий выжить двор) — и даже 10 процентов ча­
стной пашни еще в 1990 году кардинально изменили бы тонус в стра­
не!
И сказал Стародубцев пятое:
— Вы, друзья, начали — договаривайте: а что со строем? Как его
прикажете называть? Если вам, допустим, удастся восстановить част­
ное хозяйство в СССР?
На кардинальный этот вопрос давно ответил гимназист из анекдо­
та: «Мне бы ваши заботы, господин учитель...» Если нечего дать —
дай маленько свободы. Нечего продать — отпусти ему землю. Нечем
наставить — склони человека к труду.
И напоследок сказал Стародубцев... Тут, собственно, мировая,
знак поры компромиссов и уступок:
— Нет, если земля опустынена, негодная, списана — отчего не
отдать? Пусть и частник постарается. Пустыню — можно. А хороших
колхозные земли раздавать никто, это понятно, не будет.
А откуда пустыня в Европе? В Азии — ладно: Хива стоит в пусты­
не, Бухара. Европа же — единственная часть света без барханных пу­
стынь! Значит, не обломится?
Хозяин знает, что говорит. (Говорит это методично, положим,
член Комитета по аграрным делам К.Д. Моторный, но мне хочется
поднять Стародубцева до понятия.) Есть пустыня и в Европе! Песча159

ная калмыцкая пустыня на месте «Черных земель» растет на 5 гекта­
ров в час и уже охватывает 1,2 миллиона га. В пашне СССР 20 мил­
лионов га составляют больше не пригодные к обработке земли — за­
соленные, смытые, выдутые, заболоченные, искалеченные иным об­
разом есть разгуляться где на воле! И кооператору, и фермеру!
Вообще-то в конце XX века все почвы, с которых при хорошем кли­
мате и уже изобретенном тракторе снимают по 10—12 центнеров зер­
на, по 70 — картошки, вполне сойдут за агропустыню. Или — скажем
воспитанно — земли запаса. Затоплено 6,5 миллиона га пойменных
лугов и пастбищ, иные пригодны к осушению и рекультивации. Если
не о площадях только, а и о плодородии, то вынос почв составляет те­
перь в год 1,6 миллиарда тонн — это равноценно 38 миллионам мине­
ральных туков, в кормовых единицах это 40 миллионов тонн овса,
т.е. еще один раз столько, сколько завозим по импорту. Еще раз —
потому, что потеря только 20 % зернового урожая, теперь уже обще­
признанная и составляющая (20% от 200 млн.т) тоже 40 миллионов,
проходит как первая потеря. Техногенное загрязнение (выбросами
металлов — или серой, фтором, мышьяком) на Урале, в Кузбассе, в
Казахстане охватило 31,4 миллиона га — лакомые сельхозпродукты
получились бы у фермера!
Значит, можно и сразу просить — можно и подождать, пока нара­
ботают. Кто? Ну, колхозы, совхозы... Стойте, так они у вас что, пус­
тыню производят? Почему «у вас»? У нас, у всех, общество едино.
Производятся продукты питания, почему вы до сих пор и живы, но
попутно — как, скажем, газ в Тюмени — производятся — да! — отча­
сти пустыни.
Час пробил, бюллетени привезли, в Георгиевском зале началось
такое, чего он не видел вовек... И я со своим единственным вопросом
Стародубцеву остался не у дел. А вопросец-то был вроде оськиного
насчет кита и слона: кто, мол, кого поборет?
— Всё хорошо. Но за сколько дней растащат ваш колхоз? Если ох­
рану снять — и без притворства, никого не привлекать: за сколько?
За два, за полтора?.. Но чтоб до кирпичиков, до голых стен — всё по
сигналу «можно»?
«Мы грабим награбленное»
«В начале жизни школу помню я...»
Состояла она в том, как быстро растащили колхозы, когда (в но­
ябре 1941-го) в степной Крым ворвались немцы. Сильней, чем желто­
головые мсссершмитты, катастрофу жизни обозначила муравьиная
беготня моего же рабоче-крестьянского сообщества с мешками на
спинах. Наверно, кто-то зарывал и «фордзон», и бюст Сталина, было
всякое, но большинство бегало. И — идейно! «Идут же... не оставлять
же?» Лет пять я читал в клубе перед сеансом: «Лица, покушающиеся
на социалистическую собственность, являются врагами народа». В
160

два дня безвластия врагом народа был — поголовно — он сам. Поку­
шался — да как...
С той же энергией («уходят — не составлять же?») снова все рас­
тащили по дворам в апреле 1944-го, когда наши, теперь в погонах,
гнали немцев к Севастополю. Что растаскивали после немцев? А то­
же... общину. Так оно называлось в оккупацию: «община». Вместо
колхоза, но опять-таки — и план, и бригадиры, и носить молоко на
молоханку, и — воровство. Повсеместное, всеобщее. Правда, когда
растаскивали колхоз (а он прежде был немецкий, хозяев выселили в
августе), то диапазон был широк: и кони, и сбруя, и лаврушка со
склада, и сепараторы, веялки, фляги, подковы, вожжи... Расхват «об­
щины» ассортиментом был уже, да и чувствовалось: ненадолго, сно­
сить придется. Безвластие безвластием, но у людей, даже беззащит­
ных, и нитки, конечно, не пропало.
Нас у матери осталось трое, мы были беженцы — илоты степного
полиса. На нашу долю остался проросший ячмень на току, нсдорытый
картофель и стебли хлопчатника: топить (Сталин указал сеять в
Крыму хлопок). Впрочем, на раскуроченном хлопкозаводе я обнару­
жил локомобиль, но утилизовать его не мог.
«Вон он где научился... отношеньицу!» Что делать. Лет тридцать
писал в анкетах: «находился на территории...» Нас были десятки мил­
лионов. Никто нас не спрашивал, когда оставлял под немцем. Да, в
тысячах и тысячах «общин» Юга пацанов гоняли и пахать буккерами,
и молотить на токах. Но мы не бросали дивизии морской пехоты на
пирсах Севастополя. Не красили кровью Черное море и Азов. Не ос­
тавляли умирать партизан на Яйле. То — другие, с чудными анкета­
ми.
А учиться — это всегда.
— Чего это твоя Иванова на ток не ходит? — учила жить соседка
по алтайской Благовещенке Нюра Чспурнова. — Я вон и курям нано­
сила, и кабану запасаю. А вы, целинщики, народ, гляжу, лени-иивый...
Носила Нюра кило по десять в день, хлеб убирали с половины ав­
густа до Октябрьской, хватало. Народ, кулундинцы, был честней­
ший — если честностью считать уважение личной собственности.
Белье могло висеть на морозе неделями. Все девятые и десятые клас­
сы знали, как сдергивается замок с нашей двери. Раз у целинников в
«Первомайском» крутили хорошее кино «Жюльетта», а я искал ко­
менданта — и обошел тридцать незапертых квартир... Впрочем, оста­
вить на дороге (в снегу или грязи) грузовик было уже смертельно: че­
рез сутки найдешь скелет. Стащить аккумулятор, фары, ремни с но­
чующего в поле комбайна тоже считается нормой, хотя «Нива»
наполовину только колхозная, а наполовину как бы «людская».
За 37 лет ученья и практики (а это больше половины существова­
ния колхозного строя вообще) я не усвоил зыбкой грани между впол­
не колхозным и несомненно уже «людским», но зазубрил ряд четких,
как боевой устав, позиций.
I I

262

161

Колхоз есть охраняемое коллективное хозяйство. Охраняется от
коллектива. Организует охрану руководство (председатель) колхоза,
опираясь на парторганизацию (на сознательный коллектив). Охрана
ведется от замыслов и покушений несознательной части коллектива,
которая обыкновенно составляет большинство. Все, в сущности, зна­
ют, сколько кто взял, чего именно и откуда. Задача воспитательной
работы: «Пусть земля горит под ногами расхитителя колхозного до­
бра!» И горит. Прежде не знаю, а за свои 37 лет ручаюсь. Моя мама до
войны распевала: «Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь
в огне...» Наверное, про это самое...
Охрана колхозного имущества организуется тремя способами.
Они следующие.
Фортификация, или создание искусственных препятствий и соо­
ружений, делающих акт присвоения колхозной (совхозной) собствен­
ности затрудненным или вовсе невозможным. Среди препятствий —
заборы, решетки, стены, канавы, прожекторы, шлагбаумы, проход­
ные и т.д. Колхозно-совхозный строй создает глубоко эшелонирован­
ную оборону. Сложность в том, что надо пускать людей на работу, но
надо и выпускать... Это делает наш пейзаж средневековым: хоздво­
ры — как замки феодалов, пункты заготзерна — провинциальные
кремли, склады скрыты обычно за бетонными оградами плюс колюч­
ка. Иностранцы думают — военное, секретное. А оно вполне мирное,
просто население у нас еще не такое, какое нужно народу. Велики ли
расходы па оборону? Ограды отнимают подчас четверть или даже
треть стройматериалов. Бывает, что на сам объект уже на остается —
фонды кончаются. Но с этим не считаемся. У нас без забора — неэсте­
тично! Закладывать титульный объект по заграничному методу — на
юру, без ограды, без охраны — не станет и душевнобольной. Да и
иностранцы (турки, финны), если строят у нас что, теперь начинают
с глухого забора.
Постоянный надзор за кадрами, т.е. внушение отсталому боль­
шинству, что руководство вездесуще, скрыться от него — утопия, а
утаить что-либо и думать смешно. С.Ф. Меду нов внедрял по всему
краю особые фальшвышки у границ кукурузных массивов: для посе­
ления вечной тревоги. (А хрен его знает — вдруг, гад, влезет и заме­
тит.) У Чаушеску такие же вышки по углам были с начинкой: сам ви­
дел «попок» над кукурузой в дельте реки Дунай. Опытный руководи­
тель в секунду, окинув усадьбу колхозника, опознает, откуда сено в
копне, где взяты кукурузные бодылья или топливные запасы, чьими
кровельным материалами (шифер, жесть, очерет?) ремонтирована
крыша. Никаких меченых атомов не нужно — на то и выдвигают лю­
дей... Есть председатели, которые, увидев в окно кабинета одного из
Акимочкиных, в 98 случаях из ста точно назовут, куда тот идет, что у
него на уме, когда выпьет — и на чьи именно.
Конечно, ценней всего профилактика хищений, заблаговремен­
ное принятие мер, делающих приемы и навыки отсталого большинст­
ва никчемными. В селе Стригуны (Белгородская область) заблаговре­
162

менно вырывали схроны на путях ночного несения женщинами зна­
менитого лука (особенно семян, чернушки). Председатель сельсове­
та, восстав из тьмы с полной внезапностью для колхозниц, достигал
столбняка и массового шока. Но наблюдал я сюжеты и с обратным ис­
ходом. Директор совхоза «Победитель» (Омская область), ответствен­
ный за успехи героини Тани Перешивко (2000 свиней за год!), при­
нимал меры против стабильных хищений зерна у особо отпетого по­
селка. Скосив созревшие хлеба в валки, он не стал ждать положенных
пяти-шести дней, а послал бригаду комбайнов (ипатовский метод!)
уже через сутки. Каков же был у нас с ним стресс, когда, прибыв во
главе колонны, мы застали полностью и тщательно обмолоченное по­
ле, хоть не пропускай сквозь барабан! Тут было близко к вере в кол­
довство уже руководство.
«Затеи сельской остроты», как называл их Пушкин, всегда обус­
ловлены нравами и, значит, зависят от местности. Многие не велят в
огородах сажать сахарную свеклу, если рядом колхозная, или сеют те
сорта кукурузы и других пропашных, каких еще не может быть у час­
тного большинства. Население же старается возможно скорей слиться
с общественным сектором воедино. Бдительность, однако же, может
быть потеряна и сознательно: для толчка в научно-техническом про­
грессе. Памятен иностранный опыт Антуана Пармантье, ботаникалюбителя: тот уговорил короля Франции сажать под Версалем карто­
фель, днем охранять гвардией, а на ночь стражу снимать. Картофель
в королевстве распространился быстро и без жертв. Заместитель ака­
демика Ремесло по Институту пшениц полтавчанин Сайко рассказал,
что именно таким путем в индивидуальный сектор были продвинуты
амфидиплоиды. Без имитации ротозейства селяне не польстились бы
на длинноусый тритикале (гибрид ржи и пшеницы). Я знал затейни­
ка, который высаживал саженцы роз перед доской почета до тех пор,
пока все село не завело в палисадах розарии.
Метод утомительный, требующий от актива ночных бдений и развсдческих данных, прямой надзор нашел отражение и в фольклоре.
По анекдоту, американский шпион был спущен ночью в потаенное
место — в кукурузу, а тут как раз дежурил предколхоза... Но специа­
лизация берет власть и здесь. Наряду с комбайнерами, тракториста­
ми, жендслегатками в колхозное село вошла и профессия сторожа.
Прежде сторожа держали только в имении (вспомните дедушку Вань­
ки Жукова, Константина Макарыча), одного, с колотушкой — нынче
служба охраны задействована внутри села, приближена к колхозни­
кам и рабочим совхоза, она в полях, у складов, у многолетних насаж­
дений, сторож — одна из распространенных, если не массовых про­
фессий. Народ посмеивается и над своей охраной. «Чего ты пришел
хлеба просить, — говорит председатель бедолаге-колхознику, — я ж
тебя два раза посылал ток сторожить!..»
Вцрочем, тогда следует отметить и прежнюю (давнюю) единич­
ность вора. Правдивый повествователь А.Н. Энгельгардт даст понять:
вор в его время был в деревнях столь же профессионален и отличим,
163

как, скажем, коновал или кузнец. Если украли кожи, то нужно ис­
кать известного всей округе Костика — пока не пропил выручку. Ны­
не же массовость и регулярность: где работаешь, то в принципе и не­
сешь. Колхозница из-под Миргорода требовала протянуть в «Сель­
ском часе» нового «голову колгоспу»: не дает, собака такый, принести
мешок «кавунов» с бахчи, совсем обнаглели, «райкомовськы сторо­
жа»... Отстаивала старинное ленное право!
Не того лес боится, кто много возит, а — кто часто ездит. Отсюда
и взгляд на транспорт. Велосипед — безнаказанно, но нерентабельно.
Стариковское дело — подгрызать посев люцерны, держать кроли­
ков... Автомобиль (даже «каблучок», «пирожок») — хорошо, но нака­
зуемо: «машиной заехали!..» Золотая середина — мотоцикл с люль­
кой: и отчасти легально, и уже эффективно: бычки, кабаны, стадо
птицы. И когда, зажатый сзади могучими коленями подруги жизни,
владелец «Урала» в пластиковом шлеме вылетает на дело, взоры за­
висти и любования провожают его: поехал... Колхоз, понятно, позво­
ляет покупать транспорт (постановкой на очередь) с учетом этого ра­
курса — равно как и на грузовики сажает со строгим разбором. Коле­
со — залог левых доходов.
Охрана путем дозировки и управляемости хищений есть путь
третий, он выражает чувство нового и стремление превратить расхват
(это странно звучит, но — потерпите) в организующий рычаг отча­
сти даже в двигатель хозрасчета. Давайте же глядеть в лицо фактам!
Ну, внедрял тот же Медунов так называемые контрольные обмолоты:
прошел комбайн с представителем первый круг, вышло по сорок —
так и со всего поля, канальи, гоните по сорок! А меньше — разворова­
ли! Либо потери, что гоже, по-сталински глядя, надо принимать за
хищение социалистической собственности. А что народ? Ответил.
Стали контрольный обмолот исчислять после подбора валков... Мо­
жет, хватит изматывать друг друга? А вместо взаимного изнурения
прийти к консенсусу? К паллиативам? Может, и не охранять то, что
нам не нужно? При Ф.Т. Моргуне в Полтавской области было указа­
ние ГАИ вообще не задерживать на переездах возы с соломой и куку­
рузными стеблями: раз мужик везет, значит ему надо.
И демократизировать, переложить на низы! Внедряется, скажем,
штраф в конце года за прегрешения во всем сезоне, причем малый
коллектив заинтересован быть строгим, ибо удержанное делится
между непойманными. В сущности, семейный подряд и аренда имеют
целью (не одной целью, но среди других) достижение идеального со­
стояния: хозяйства, при котором нет смысла красть. Но об идеалах
чуть позже.
Позволять много воровать — нельзя, разрешать не воровать вов­
се — опасно: человек выходит из-под контроля, становится белой во­
роной. Из этой-то среды и возникают «писатели», обрекающие себя и
руководство на вечные комиссии, проверки, шпионаж, контрразведку
и ненависть. Нет, ты утащи на рубль — отработаешь на десять. По­
пользуйся десяткой — промолчишь на сто рублей. Консенсус!
164

Подчас доза разрешаемого может быть и больше того, что посту­
пает в казну. В семидесятых годах, работая в «Правде», я заинтересо­
вался: отчего это в Узбекистане, на орошении, пшеница дает раз в
пять, а то и в десять меньше, чем хлопчатник? Надо ж, хлопка берут
по 35 центнеров, пшеницы — где пять, где и четыре... Проник в Буха­
ру, напечатал в ЦО статью «Семена показухи». Собкор по Ташкенту
Мукимов звонит: «Шараф Рашидович сказал — мы такую критику не
примем». Что — клевета? Нет, но это на руку обывателям. Ага-а,
значит, и Рашидов в курсе, значит — с его согласия растаскивается
пшеница, дающая, какого уж черта, никак не меньше хлопчатника.
Так, а зачем Шараф Рашидович поощряет этот народный хапок? А
чтоб и провинциальный Вабкснт как-то участвовал во всем том слож­
ном, многогранном, что — термина еще не было, возник потом, назо­
вётся «хлопковым делом». Тогда удалось припугнуть комиссией из
ЦК, через день из Ташкента пришла телеграмма: факты имеют мес­
то, исправляем и т.д. Тем и кончилось — до самого всесоюзного слу­
шания по делу... уже не Рашидова—Усманходжаева, но Гдляна и
Иванова. Нет, астрономические дани Рашидову—Медунову—Алиеву
и пр. — вовсе не сложение муравьиных нош народонаселения. Но
пшеница Бухары туда входит как накладной расход! Как трата на со­
здание общей криминогенной атмосферы, без коей никакие хищения
с девятью нулями возможны бы не были.
Смешно думать, будто хапок в колхозе-совхозе — юдоль или мас­
совых профессий (механизаторов, животноводов, сторожей), или
очень уж большого руководства (Каримов, краснодарский секретарь
Тарада, «не промахи» из Одессы, Чернигова и т.д.). Будто диплом, аг­
роспециальность, опыт, свой шофер и седина на висках начисто отда­
ляют от соблазна... Какое! То-то и замечательно, что вот ведь какие
рыцари технологии, а воруют за милую душу и без зазрения совести.
Могу назвать главного зоотехника из знаменитого на севере Одесщины колхоза: украл с фермы двух коров — как ковбой или цыган до со­
циализма! Сдал на мясо, уличен, судим — снова племработа, тот же
штат под началом, осеменение, планерки, разве что не совсем уже
главный... А есть испытательный институт на Северном Кавказе, весь
белый свет там бывает, и главный агроном его хозяйства законтачил с
бахчевиками (они приезжают из Харькова со своими овчарками, дро­
бовиками, сами охраняют, сбывают — только справку им дай, поза­
рез нужна справка!). Что-то он им подписал, а стопку денег положил
себе в сейф, арестовали, растрезвонили на всю степь... Вернулся. Ру­
ководит. Разгоны даст, стружку снимает. В свою среду не то что при­
нят, а и не исключался. Никого же не ограбил? Агроном золотой. С
гуся вода, с гуся вода.
— Что он опять городит? Да я жизнь проработал — и ни былинки
чужой не взял! — с дрожью губ и бешенством стучит сейчас кулаком
по столу некий читатель. И я верю, верю ему — не из страха перед
скандалом, но потому, что еще в том присивашском поселке, где ле­
том 1943-го у самого коменданта сперли доски, запасенные на новый
165

чистый клозет и тот носился с криками «шиссен, шиссен», то есть гро­
зя расстрелять, — в том учебном моем поселке знал дядьку-пастуха,
который просто не умел плохо работать. Такое увечье было у челове­
ка: копать пошлют — пашет в полный штык, сторожить на ток — не
спит до света, идет домой пустым. Он бы, наверно, умер, но пастухов
хозяйки поочередно кормят... Наша страна разнообразна, а села
впрямь не стоят без праведников, и до войны их, инерционно-чест­
ных, даже призывали на нравственную, что ли, службу: «инспектор
по качеству». Чтоб не подсовывали колхозу вместо работы — туфту!
Самый массовый вид грабежа, самый разорительный, о каком мы по­
чему-то здесь не говорим, увлекшись одними хищениями. Словом,
это тип Терентия Мальцева, но без книг и диспутов, в хуторском ва­
рианте, его использовали сторожем при работе. Наличие пяти, пят­
надцати, даже пятидесяти процентов таких — «отсохни рука, если
возьму» — вовсе не устраняет и не убавляет экономического веса того
фактора, что колхоз (совхоз) — не жилец без непрерывной, зоркой,
как Карацупа, охраны, и все равно воруют!
Председатель колхоза, самый изначальный, стандартный — он
что делает? Уличает во лжи и не дает украсть. Семен Давыдов тут
классический герой: пострадал в бабий бунт, когда те хотели вернуть
свои семена — и изнурял себя на пахоте, вскрывая заговор саботаж­
ников из Татарского... Но откуда столько лжецов и грабителей?
Мы судим-рядим о колхозно-совхозной системе воспитанно, не
допуская непристойных речей о всеобщем воровстве. Чем колхозы
выгодны, а чем, не скажи, все-таки слабоваты. Не конкретно, а как
уклад, как всемирно-историческое завоевание, как разрушение само­
го первоисточника, рождающего капитализм ежедневно, ежечасно,
повсеместно и в массовом размере... А что воруют и повсеместно и
ежечасно — об этом, поймите, нель-зя! Даже при гласности — невоз­
можно. Дискредитация!
— Да почему же Горбачев не накормит Россию! — вдруг завопит
сочувствующий, только что учивший тебя уважать и беречь Горбаче­
ва — но потерявший в толчее воды терпение. Взорвется — и испустит
вопль!
И ты снова говоришь ему — Стиву, Марку, Джерри — о традици­
онности коллективизма, общности владения землей... А что вору­
ют — ни-ни. Оскорбительно!
«Мы грабим награбленное»... На Третьем съезде Советов в январе
1918 года участник казачьего съезда в станице Каменской изложил
случай, пересказанный В.И. Лениным в феврале того же года так:
«Прав был старик-большевик, объяснивший казаку, в чем боль­
шевизм.
На вопрос казака: а правда ли, что вы, большевики, грабите? —
старик ответил: да, мы грабим награбленное». (ПСС, т. 35, стр. 327.)
Суть налицо — вопрос в детали: что считать награбленным в дан­
ный момент? К Великому перелому таковым было сочтено крестьян­
ское имущество СССР вообще: 25 миллионов крестьянских хозяйств,
166

118 миллионов га посева, т.е. 105 процентов от дореволюционного
уровня, 34 миллиона лошадей, 68 миллионов коров (крупного рогато­
го скота вообще), 147 миллионов овец и коз, 20,9 миллиона свиней.
Сбор зерновых в 1930 году составил 83,5 миллиона тонн — на 3,4
миллиона больше предреволюционного.
В итоге переворота, основой которого, как и при всяком полити­
ческом перевороте, были перемены во власти и в собственности, воз­
никло двести двадцать тысяч колхозов, поглотивших 15 миллионов
крестьянских хозяйств. Лошадей уцелело менее половины, крупного
рогатого скота — 57 процентов, овец и коз — одна треть, свиней — 60
процентов. Ничего даже близкого по размерам катастрофы страна ни­
когда не переживала. Размер падежа смутил дажеСталина: он при­
вел цифры потерь в докладе XVII съезду. Сбор зерна в 1932 году упал
на 13,6 миллиона тонн и был на 10,2 миллиона тонн меньше дорево­
люционного. Повальный, чудовищный, массовый голод зимою 1932 и
весной 1933 годов унес на Украине, Дону, Кубани, в Поволжье и в
Казахстане многие миллионы жизней. По числу потерь, людских и
материальных, это была гражданская война, не уступающая офици­
альной гражданской 1918— 1920 годов.
Война за что? Ясное дело — за власть. Безусловно — за собствен­
ность.
Сталин вовсе не объявлял себя автором идеи колхозов-совхозов.
Наоборот — методически отсылает к Ленину, к «военному коммуниз­
му». «Если речь идет о том, чтобы предвидеть необходимость колхо­
зов и совхозов, то это дело мы начали еще во время Октябрьского пе­
реворота. Что партия предвидела необходимость колхозов и совхозов
еще тогда, в период Октябрьского переворота, — в этом не может
быть никакого сомнения. Можно, наконец, взять нашу программу,
принятую на VIII съезде партии (март 1919 г.). Необходимость колхо­
зов и совхозов учтена там со всей ясностью» (т. 12, стр. 64).
Если в период самой коллективизации категория власти и собст­
венности маскируется фразеологией о тракторах, машинном труде и
т.д., а также о крупности хозяйства (приверженность гигантским
размерам госхозов казалась бы маниакальной, если бы не служила
просто камуфляжем раскрестьянивания: мужик должен был стать
песчинкой против совхоза «Гигант»), то уже летом 1932 года колхоз­
нику заявлено со всей ясностью и лютостью, на какие было способно
сталинское ядро:
— Всё на этой земле больше не твоё. Твоего тут нет! за посяга­
тельство—расстрел. Умирать с голоду будешь — и то расстреляем. Не
подчинишься — выселим, лишим и дома, и поля, и языка, и могил
родных.
Фантастическое по ненависти к земледельцу постановление ЦИК
и СНК СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государст­
венных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении обще­
ственной (социалистической) собственности» передает размер пре­
167

ступления, совершенного властью над крестьянством, как тень пере­
дает величину предмета.
«1. Приравнять по своему значению имущество колхозов и коопе­
ративов (урожай на полях, общественный запасы, кооперативные
склады и магазины и т.п.) к имуществу государственному и всемерно
усилить охрану этого имущества от расхищения.
2. Применять в качестве меры судебной репрессии за хищение
(воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру
социальной защиты —- расстрел с конфискацией всего имущества и с
заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок
не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества.
3. Не применять амнистии к преступникам, осужденным по делам
о хищении колхозного и кооперативного имущества».
Подписано председателем ЦИК М. Калининым, председателем
СНК В. Молотовым, секретарем ЦИК А. Енукидзе.
Геноцидным «законом о пяти колосках» Сталин — не автор кол­
хозов! — спас колхозы от бездумной растащиловки со стороны кре­
стьян, вскоре понявших, что произошло, и поэтому Вождь и Учи­
тель — полноправный отец колхозов. Порабощение недавно еще сво­
бодных людей осуществлено, казалось, навсегда. Особым приказом
пригрозили судьям: не валяйте дурака, сажать повсеместно! После
первых пятидесяти тысяч «дел» по «закону от седьмого восьмого» го­
лод в самой плодоносной, изобильной части Европы можно было счи­
тать гарантированным и вполне истребительным.
Председатель колхоза имени Кирова в станице Прочноокопской
на Кубани Г.В. Кизяков мне не раз, таясь, рассказывал, что у них на
хуторе Лямине один мужик, уже колхозник, отпросился в Армавир
что-то обменять на базаре, был слаб и опоздал вернуться на один
день. Его расстреляли на глазах у хутора. Дед Григория Власовича,
верующий, укладывал мертвых «шарами» (слоями) и сам засыпал эти
курганы. Воровать или бежать люди боялись: уполномоченный рай­
кома расстреливал без суда. В декабре 1932 года ЦК ВКП(б) и СНК
СССР принимают даже для того жестокого времени драконовское,
людоедское постановление: искоренять «контрреволюционные эле­
менты», «не останавливаясь перед всеми видами репрессий (арест,
концлагерь, высшая мера)». Предлагалось «выселить в кратчайший
срок в северные области СССР из станицы Полтавской (Северный
Кавказ) как наиболее контрреволюционной всех жителей...» СевероКавказский крайком, где выездную диктатуру осуществлял тогда Ка­
ганович, решил выселить и другие занесенные на «черную доску» ка­
зачьи станицы — Медведковскую, Урупскую, Уманскую. И переиме­
новать их! «Нет «черных станиц» Полтавской, Урупской, — писала
краевая газета. — Есть «цветущая станица Красноармейская, рево­
люционная станица Советская». К половине января 1933-го в крас
было отнято у голодающих 1,8 миллиона тонн хлеба — ровно 1,8
миллиона тонн было экспортировано в том году из черноморских пор­
тов! Насчет цветущих станиц рассказывают донесения политотделов
168

МТС, совершенно секретные: в зоне Чсрносрковской МТС — «пого­
ловное полное опухание, ежедневные смерти до 150 человек в одной
станице и больше»; в Ейском МТС — «состояние людей в январе 1933
года было жутким... Итого по 4 колхозам умерло свыше 1000 человек,
был ряд случаев трупоедства и людоедства своих близких и родных»;
в Пластуновской МТС «весной 1933 года 1300 человек умерло...
Большей частью мужчины и старики».
Было это — или не было?!
Я вот к чему. Дважды на протяжении трех съездов совсем уже но­
вого парламента мы с Иваром Райгом, народным депутатом от Эсто­
нии и секретарем Комитета по аграрным вопросам Верховного Сове­
та, доводили до трибуны сдержанно, на наш взгляд, написанную де­
кларацию о признании сталинской коллективизации преступлением
перед человечностью — и торжественным заверением, что больше
эти злодеяния над крестьянином ни-ког-да не повторятся. Отречение,
так сказать. Отряхание преступного праха с ног. Раз выселения наро­
дов признаны злодейством и формула «никогда больше» произнесена,
то как не оценить с ясностью и прямотой бандитизм и расправу над
всеми народами, только в крестьянской их части?
Не пойму механики, как наша декларация — извинения за кол­
лективизацию, что ли, — так и не прошла. Мне удалось с трибуны
Верховного Совета сказать, что 70 процентов сельских жителей верят
в возможность нового раскулачивания и больше трети партгосаппарата «на местах» не сомневаются в повторении мер 30-х годов. А это
значит, что люди считают людоедские приемы вождей ВКП(б) гене­
тически, наследственно присущими режиму — и необходимо, значит,
или громогласно отречься, или...
— «Преступление против человечности,» — предупреждающе по­
качал головой один очень большой чиновник. — А ты знаешь, что это
подходит под определение геноцида? Партия — и геноцид?! Ты поду­
май...
Я одно хочу знать: было — или не было?..
Люди председательского корпуса — сами теперь иронически на­
зывающие себя то «феодалы», то «помещики» — в Верховном Совете
держатся несколько зыбкой позиции: дескать, да, отчасти оно и было,
но муссировать и тем более акцентировать нельзя и вредно, потому
что теперь совсем не те колхозы, от сталинской принудиловки сохра­
нилось одно название, а жить с головой, повернутой назад, может или
калека, или, напротив, враг, который не хочет разрешения проблем и
выполнения Продовольственной программы.
Вот! На вопрос «было или не было?» тебе все-таки врежут:
«Враг»!
В месяц, когда смерть косила в станицах, в украинских селах, в
казахских зимовьях миллионы людей, Сталин выступает с речью «О
работе в деревне» (11 января 1933 года), где со всей прямотой (или
цинизмом, как угодно) объявляет, что власть в колхозе уже принад­
лежит не колхозникам, не их собранию, не ими выбранным, но —
169

«партии», т.е. послушному аппарату. Наверно, по первости это оше­
ломляло:
«Пока в деревне преобладал единоличный хозяин... единоличник
сам должен был заботиться о своем хозяйстве... Колхоз не есть едино­
личное хозяйство. Колхозники так и говорят теперь: «Колхоз мой и
не мой... колхоз общий».
...центр тяжести ответственности за ведение хозяйства переме­
стился теперь от отдельных крестьян на руководство колхоза, на ру­
ководящее ядро колхоза...
...партия уже не может теперь ограничиваться отдельными акта­
ми вмешательства в процесс сельскохозяйственного развития. Она
должна теперь взять в свои руки руководство колхозами...
... коммунисты обычно взваливают ответственность на крестьян,
утверждая, что во всем виноваты крестьяне... Крестьяне тут ни при
чем... Мы стоим у власти, жизнь располагает средствами государства,
мы призваны руководить колхозами и мы должны нести всю полноту
ответственности за работу в деревне».
Так выглядел манифест о порабощении вольных российских зем­
лепашцев, просуществовавших как реальность неполных десять лет.
Думается, эта же речь определяет точку, когда Сталин повернул
свою партию (точней — аппарат, «орден меченосцев») в то аграрное
ущелье, из которого ВКП(б) — КПСС — в прежнем состоянии, моно­
польной, не делящей власти ни с кем — выйти так и не смогла. И не
по ошибке того или другого вожатого, а потому, что совмещение по­
литического диктата с хозяйственным тоталитаризмом, гибрид агро­
нома с прокурором, скрещение бургомистра с агентом охранки, смыч­
ка полной вседозволенности и безответственности с реальной и всетаки точной суммой тонн, нужных на прокорм городов и армии, были
гибельны, «ловушечны», «капканны» с самого начала. «Военный ком­
мунизм» только отнимал хлеб, предоставляя крестьянину свободу пахать-сеять на переделенной земле, поэтому в период гражданской
войны урожайность практически не упала. Семен же Давыдов сразу
стал учить пахать — и это уже, да, генетика: иначе аппарат не мо­
жет, Никита Сергеевич попробовал передать команду вновь изобре­
тенной опричнине — «территориальным управлениям», и что? Не­
сколько месяцев безалаберщины вернули всё на круги своя. Серединности, половинчатости система не терпит. Тут уж воистину: «Или —
или»...
Мог ли Сталин поступить иначе — ну, скажем, по планам Буха­
рина? Пойти на закупки хлеба за границей, истратив 100 миллионов
валюты (просто плевая сумма по нынешним импортным тратам)? И
могла ли его клика (хунта? банда? как мы еще называли соединения
злодеев?) сделать иные колхозы, без расстрелов, выселений, голода?
Нет и нет. Так что же — обреченность? Напротив — диалектика. И
«поделом вору мука».
Полагая, что именно аграрное ущелье поглотило всемогущество
«ордена меченосцев», что ни фантасмагория в промышленности, ни
170

серпантин идеологии так не подорвали «статью 6», как колхозно-сов­
хозный тлеющий кризис, я ожидаю разносов, отлупов — и выведения
меня на чистую воду...
А к этой поре мне никак уже не приходилось рассчитывать на рас­
положение кардинальной силы в системе Госагропрома: на Капусти­
на. Я неосторожно напечатал, что Капустин и есть главный, хоть и
скрытый за глухой занавеской, двигатель фигур кукольного театра.
Иван Ксенофонтович Капустин для меня большую часть журналист­
ской жизни выражает и суммирует руководящую роль Сельхозотдела
ЦК. Мне не дано знать, каков мыслительный, эстетический, нравст­
венный потенциал Ивана Ксенофонтовича. Верю только, что он вез­
десущ — и имелся всегда. С хрущевских времен мои газетные, жур­
нальные, киношные, даже театральные (и такой грех был!) опусы
уходили «к Капустину» — и процентов на 80 в корчах там же и гибли.
Единственной радостью для меня было: получая в пакете что-либо
мое, Капустин отвлекался и уже не мог пронзать и гвоздить самое
производство. «Века проходили, всё к счастью стремилось», менялись
названия наружной части управления, закатился Месяц — взошел
сельский учитель Мураховский, а за ним встал укрупненным колхо­
зом Департамент надежд и упований — Госагропром. Один Капустин
знал, какая это всё туфта, как прочна, логична и действенна на деле
сцепка марионеток и кукловодов. Но наивный обыватель-избиратель,
упрямо веря в подлинность происходящего, о кукловоде и слышать не
хотел, а все возлагал надежды: «Ну что Мураховский — накормит
Россию?»
Как бы оно ни обернулось потом, поразительное социальное изо­
бретение И.В. Сталина — негласный партаппарат, всем командую­
щий, но ни за что не отвечающий, — непременно войдет в социаль­
ную историю людей. Конечно, приходится терпеть бсзымянность —
как искупление, подоходный налог и при жизни, и тем более потом.
Мария Илларионовна Твардовская, взыскательный редактор, издала
переписку Александа Трифоновича с Овечкиным и в комментарии
насчет часто мелькающего имени пишет: «Мыларщиков. Личность
установить не удалось».
С ума сойти, вы слышите, шестидесятники? Всероссийский эмис­
сар Никиты Сергеевича, его правая агрорука, целые области остав­
лявший без семян, седой и брызжущий чертовским желанием рабо­
тать, рубивший направо и налево, автор вполне свифтовской пере­
делки прицельного комбайна в самоходный — и забыт-позаброшен,
хоть четверти века не прошло! Так, того и гляди, канет в лету и веч­
ное имя «Капустин»... Лично я, ни разу за 30 лет отказов и запреще­
ний во плоти Ивана Ксенофонтовича не видев, склонен придавать
этой силе скорей мистическое значение. Допускали меня «за получе­
нием» лишь до кабинета инструктора, и я, стыдно вспомнить, вечно
являлся некстати: инструктор по телефону «устраивал шапку».
Сколько ему нужно было этих шапок? Или это и было его призвани­
171

ем? Или — отдыхом, хобби? Не знаю, но теперь он — редактор про­
грессивного агрожурнала...
Перестроечный Капустян тоже задаст работу Щедриным-Свиф­
там! Иссечение виноградников как месть «зеленому змию», причем
змий реабилитирован и здоров, а лозы сожжены и отдымились, как
после Тимура... Шаловливая затея с госзаказом, когда до области он
доводится, а ниже — как знаешь, сам должен понимать, и восхищен­
ный перестройкой мир рукоплещет отмене диктата, а районный капу­
стян, тягловая сила аппарата, испытанно перемещает давление с вер­
хних слоев на нижние, ибо — материалист и не допускает мысли, что
госзаказ, как неопознанный летающий объект, может висеть в возду­
хе без опоры «на места».
Годная в книгу рекордов Гиннеса мера по стимулированию раз­
орительно работающих путем дотаций и разнящихся цен: колхозудоходяге за кило его говядины казна (мы с вами) платит по семь руб­
лей в живом весе, то есть по четырнадцать в нормальном, убойном за­
чете, а колхоз расторопный, старательный получит вполовину
меньше... Так, исполнено и экономически закреплено пророчество
классиков ИМЭЛ о соревновании в лености, и мечтой мускулистого
хозяина становится сползти в число дистрофиков.
На оживление отстающих уходит — путем дифференцированных
надбавок — 33 миллиарда рублей в год, или половина планируемого
на 1990 год бюджетного дефицита. Но боярин, бросающий с тесового
крыльца милостыню, охватывает далеко не всех своих холопов, лишь
ограниченную их часть. Надо помнить, что одна треть идущих хо­
зяйств (в отличие от «лежачих») в большинстве своем приплат не
получает, но дает около 80 процентов товарной продукции сельского
хозяйства, и 33 миллиарда достаются на оплату только одной пятой
получаемых харчей. Понять эту методику человеку обычной житей­
ской логики нельзя: да признайте вы экономическую смерть тех «ле­
жачих», все равно они только волокут сапоги по дороге, тормозят дви­
жение — пусть дотацию усвоит живой и крепкий! Легко сказать...
А как вы тогда расцените долларовое хозяйствование Ивана Ксе­
нофонтовича? Ему нынче — с возникновением парламента — реко­
мендовано и наказано платить валютой за хлеб не только чужим (тем
он двадцать седьмой год платит), а и своим. Чтоб получали КубаниКазани настоящие деньги — и румянела дистрофичная доходность.
Гуманное указание, куда с добром! Прошел год — и сколько, вы ду­
маете, отстегнул Иван Ксенофонтович отеческим пашням? Думаете,
сразу третью часть? Или четверть? Нет, это может избаловать. День­
ги — они развращают. Приемами кабинетного каратэ достигнуто: в
1989 году из 3.200 миллионов инвалютных рублей, израсходованных
на зерно, колхозам-совхозам досталось 15,7 миллиона. Меньше полупроцента. За кордоном купили 32 миллионов тонн — и заплатили,
значит, так, что фермер остался доволен; у себя же смогли уломать
капризный люд только на 318 тысяч тонн — не хотят, канальские,
172

сдавать за валюту, на долларе не проведешь, давай им «деревянные»
рубли!
Не решаюсь гадать, какая доля в утверждении этих затейливых
мер принадлежит персонально тов. Капустяну И.К., но уверен, что
без него нигде вода не освятится и чего хочет, того добьется.
Что Капустян как агроявление возник именно 11 января 1933 года
в речи товарища Сталина «О работе в деревне» («Партия уже не мо­
жет теперь ограничиваться отдельными актами вмешательства в про­
цесс сельскохозяйственного развития. Она должна взять в свои руки
руководство колхозами...»), мы помним твердо. А вот уйдет ли Иван
Ксенофонтович от контактов с политизированным едоком без огла­
шения заслуг и достижений — как по скромности, украшающей боль­
шевика, так и по ненужности связывать большое дело с отдельными
лицами — остается пока загадкой.
Словом, скромное открытие — «Мураховский уходит, Капустян
остается!» — никак не пошло мне на пользу. А факт, что суммарно
потери от умственных движений обобщенного Ивана Ксенофонтови­
ча на несколько порядков выше регулярных хищений 12 миллионов
оставшихся колхозников, лучше было б вообще не выражать.
Заметьте: ни слова пока о багажнике председателя. Ни звука про
яства и пития, ранние овощи и белую черешню, про ящики с виногра­
дом «Кардинал», фиолетовым, как мантия ватиканца, и просто про
шашлык над старым прудом, давно зовомым среди селян «председа­
тельским». Я должен был за треть века узнать что-то из этой энцик­
лопедии русской жизни, и узнал, и мог бы добавить строку-другую,
но этого делать не стану. По идейным мотивам. Ибо полагаю смазку
подшипников абсолютно вынужденной мерой при наличии трения ка­
чения, то есть систему подношений и взяток хотел бы считать выра­
жением реальной собственности на производительные силы. Как
только набежала тень на багажники и банкетные залы, встал вопрос
об удвоении зарплаты. Встал — и, удовлетворенный, сник. Багажник
как фактор выхода в ведущие-передовые не исчезнет, разве что видо­
изменится, но...
Но фактически ущерб от развозимого председательской «Волгой»,
фургоном главного инженера, старым уазиком зоотехника и т.д. не
входит в сравнение с ущербом от гримас и деформаций экономики,
которую можно бы выразить понятием «борьба за...» С кем аппарат
организует эту борьбу'! Борьбу за хлеб, за ипатовский метод, за рас­
корчевку виноградников («Коммунисты, на корчевку!» — звали газе­
ты в Молдавии), за аренду и подряд?.. Да с председателем в первую
голову. «Ломать рога враз и навсегда» — формула можаевского Мотякова действует и в последние пятилетки. И выгоднее было бы (страш­
но и сказать такое!) откупаться и возить багажниками сколько надо,
но зато уже не «бороться за»...
В сущности, партгосаппарат старается отрегулировать температу­
ру у искусственного человека до того состояния, чтобы тот и в жару
не метался, и не холодел, синея. И показатели уже хорошие: по от­
173

дельным позициям бывает 37,2, по другим получается 35,4. Однако
председатель все недоволен, старается температуру регулировать
сам — и строит, сооружает, а это значит — ищет, кому бы отвезти...
(Разумеется, я упрощаю, когда свожу все к транспортировке съе­
добного. Жизнь не схема. Иной сочинит валюту в виде приморского
профилактория для ревматизма доярок — и весь мертвый сезон с мая
по бархатный сентябрь расселяет полезных тещ и взрослых дочурок,
чтобы в пик сельского отдыха, в ноябре—феврале быть неуступчивым
и селить своих в номер по трое-четверо. Зачем такому багажник?.. А
фантазия, выдумка, разве они ничего не значат? Мастер контактов,
юморист, балагур, один из знатных прсдов устроил в скрытой комна­
те с камином и белым мрамором музыкальную машину и вращающу­
юся люстру. В точно угаданный миг он прикасается к мраморной до­
сочке, хитрость включается, невидимые струны играют «Так будьте
здоровы, живите богато», люстра в огнях пускает весь мир ходуном —
и не остается больших руководов, возвращаются сельские парубки,
пораженные в самое сплетение... Вопрос решен.)
— То, что нужно председателю, то нельзя, а что льзя — то вред­
но, на этой стандартной ситуации возникла целая литература (у ис­
тока ее — и «Районные будни», и «Вокруг до около»), я же микросю­
жетами попробую истолковать вынужденные решения как воровство,
то есть похищение ценности у законного владельца.
...Завтра на поле красных помидоров загонят овечьи отары, валу­
хи и ярки от пуза наедятся, затопчут, подавят — и следом пойдут от­
валы: запахать! Стой, Григорий Власович, а почему не свезти, ска­
жем, в Москву? Нанять трейлеры — и... Или отдать Армавиру! Про­
сто так: вы, мол, уберете, насолите, томату наварите — потом,
глядишь, сквитаемся... Нельзя, отвечает Григорий Власович, тот са­
мый, что пацаном едва не помер от голода на хуторе JIямине и бук­
вально убежал из колхоза поймой Кубани, тогда малярийными зарос­
лями — он до сих пор об этом вспоминает таясь и шепотом. Нельзя!
Завод не берет — ему хватит. Городу отдать — от народного контро­
ля, ОБХСС, прокуратуры потом не отбрешешься. Москве везти — са­
моубийство: и обдерут как липку, и засудят потом... Единственный
выход — овцы и плуг! Конечно, за один день пропадет столько, что
воруй пред (а он не воровал) всю жизнь — не дотянуться.
...В том же колхозе, при другом председателе. Побило градом
пшеницу, теперь, пожалуй, едва половину собрать. Но стояло под 60,
значит — осталось 30? Да, не меньше. Приказ бригадиру: немедленно
запахать, завтра посеем кукурузу. Еще успеет, кочан будет сырой, но
закладывать в силос можно. Юрий Александрович, стоит ли менять
шило на мыло — еще и тратясь на работы? Увертывается, не гово­
рит — калач тертый. Дело же вот в чем. Пшеницу заберут в заготов­
ку — кукуруза останется скоту. Пшеница — материя казенная, забо­
та райкома, скот — хвороба председателя, кукушкино насилие над
малиновкой: навязали, воспитывай, корми... И Юрий Александрович
наверняка бы оставил пшеницу дозреть, не запахал бы беременные
174

колосья, если б был хозяином, а не лукавым невольником. Одно его
слово определит судьбу пятисот-шестисот тонн озимой пшеницы —
все дани, скажем, газовикам за подключение станицы к газопроводу в
сопоставлении с этим лилипутны.
«Где ж тут воровство? В лучшем случае — только бесхозяйствен­
ность...»
Понимаете, исчезнувшее ночью глухою в личном подсобном хо­
зяйстве имеет для нас хотя бы то утешение, что — экономически не
умрет, объявится хотя бы через рынок. Потери Григория Власовича,
Юрия Александровича, Павла Яковлевича и ещё десятков тысяч пер­
сон абсолютны. Они сродни тем, что возмущали меня в пионерском
возрасте: капитализм сжигает в паровозах зерна кофе, выливает на­
земь цистерны молока... Проклятые, люди рядом голодают, отдайте!
Не могут — строй такой...
«Хорошо, а там, где кофе сжигали, по-вашему — не воруют? Ду­
маете, у фермеров — без хищений? Эхе-хе, ни фига вы не видели и не
знаете...»
Знать я знаю, естественно, мало, но довольно, чтобы сделать из
личного опыта заключение, что — да! — тяжба, взаимное обжуливание между крестьянином и правительством есть вещь, наверное, по­
всеместная, на то и щука в море, чтобы карась не дремал, а что до во­
ровства, то оно перестает (перестало?) быть натуральным, вещным,
так сказать, — и сосредоточивается все больше вокруг товара това­
ров. Мне думается, Интерпол давно не получал заявлений на розыск,
скажем, трейлера с яблоками или свежими томатами, вышедшего из
области Эмилия-Романья (Италия) и исчезнувшего где-то в Норве­
гии. Стража при продовольственных базах — да — бодрствует, хотя
не думаю, что целые кварталы, переулки (на манер Краснодара) по­
купают мясо у комбинатских несунов. Касательно же натуральных
краж...
...Джо Вайсхаар, у которого четыреста бычков на откорме, за ко­
лючкой, ограждающей — по айовским правилам — поля и пастбища,
заметил на пустыре у ближнего спортклуба трех приблудных бычков.
Бычок килограммов на пятьсот — это живая тысяча долларов. Фунт
живого веса мы с Джо («мы пахали»...) сбыли в Де-Мойн по доллару
одиннадцать центов, отсюда считайте. Звонит шериф Крестона, это
ближний городок Вайсхаара: твои бычки? Нет, отвечает Джо, бычки
не мои, я их видел, надо оповестить... Через день шериф звонит сно­
ва — олл райт, хозяин бычков нашелся, гонит свой скотовоз...
Я живу у Джо, разоренного фермера, объявившего о своем банк­
ротстве; что могу наблюдаю — и достаточно уже опытен, чтобы не са­
моразоблачиться вопросом: «Джо, почему было не сказать, что бы­
ки — наши?» Во-первых, если бы их даже зарезать, — куда денешь
мясо? Супермаркеты забиты, протиснуться на мясной рынок практи­
чески невозможно. Самому есть? Но Джин, супруга Джо и видный
деятель демократической партии в фермерском штате Айова, в жизни
не жарила собственной убоины и очень удивилась бы, решись я на со175

вст. Главное же — Джо принадлежит уже к третьему поколению Вайсхааров, живущему близ Крестона, а сын его — к четвертому, их зна­
ют как порядочных людей и настоящих фермеров, и когда с Джо слу­
чилось несчастье, когда он сломал позвоночник, работая на стогоме­
тателе, то вся фермерская округа сложилась, добавила две тысячи к
страховке, в позвоночный столб Вайсхаара вставили два штыря из не­
ржавейки — и он теперь вкалывает как молодой, разве что кособо­
чится, когда вылезает из тракторной кабины. Его достоинство, его
слово здесь, в Крестонс — уже страховка. Ему не пристало объявлять
трех бычков у гольф-клуба своими еще и потому, что пострадает ка­
кой-то фермер, не очень далекий сосед.
Но что касается перетягивания каната между Джо и банками,
службами департамента земледелия, штатными инспекциями и т.д. и
т.п., то тут Вайсхаар — истый Федор Кузькин, изворотливый донель­
зя и непредсказуемый в фантазиях плут и жох, точный «Живой» аг­
рарного штата Айова. На нем 470 тысяч кредитов, но банки и постав­
щики, видимо, всерьез сомневаются, удастся ли выдавить из этого
жулика хоть треть, хоть пятую часть. Дом, в котором живет Джо, не
есть его дом, но снимается им у дяди, хотя у самого Джо есть и дом
собственный, но он его сдаст, как, впрочем, сдает дома еще трех хуто­
ров, ему принадлежащих... Главная же хитрость, мне абсолютно не
понятная, состоит в том, что трос взрослых детей четы Вайсхаар, сын
и две дочери, создали якобы собственную корпорацию и, поскольку
на них ни гроша долгу нет, берут на себя кредиты, а отец на те займы
приобретает уже седьмой земельный участок... Банкрот! Голь-босота!
Тот разоренный фермер американской глубинки, что стоит — щеки
впали — в комбинезоне у забора, а сзади, если верить рисункам
«Правды» — его измученная «вайф» с тощим ребенком на руках и
классовой мукой во взоре. Младшая дочка, Джин, студентка штатно­
го университета Айовы, отцовское банкротство использует до дна: от
бесплатных учебников, полагающихся ей как неимущей, до дешевой
квартиры, снятой для нее партией ее мамы. Впрочем, девочка и жи­
вет, и машину содержит на свои: она три дня в неделю служит в мага­
зине кожаных пальто и курток... Жульничество? Доят федеральный
бюджет? Наверно... У Джо есть своей «лойер», адвокат, поводырь в
лабиринтах законности, но и лойеру Джо задолжал пять тысяч, за­
платит ли еще... «Они хотят дешево лопать за счет фермера и не по­
могать ему!» — вот идейный мотив уверток и ловкостей. Но кто имен­
но эти «они» — банки, страховые кампании, чиновники, просто сы­
тый «мидлкласс» — не уточняется.
Что есть, то есть. Но — чужие бычки? Вы Джо Вайсаара с кем-то
спутали.
Еще раз, чтоб не быть ложно истолкованным: воровство люд­
ское — только индикатор «неладности в государстве датском», а вовсе
не разоритель. Разоритель подлинный — монополия Стародубцевых,
176

деятельность Капустянов, а активность муравьиных троп от Левиафона — показатель, датчик, лакмус, не более того.
Надо, чтобы из колхоза не воровали. Только и всего!
Но это все равно, что сказать врачу: сделайте, чтобы столбик рту­
ти у тяжело больного показывал тридцать шесть с половиной граду­
сов. Достичь этого можно или стряхиванием-натиранием термометра
(в чем партократия большая мастерица), или более сложным путем,
для которого нужны свежий воздух, куриный бульон, ласковый уход,
окно в сад, хорошие лекарства, стерильность всего, в том числе и «ут­
ки», знающие и оснащенные супсртехникой врачи и т.д. Колхоз, из
которого не тащат, где не «грабят награбленное», есть — по В.А. Ти­
хонову — сумма добровольно сложенных владений и имений кресть­
ян, где каждый может по своему желанию унести сразу все свое. Вый­
ти, одним словом, получить свой пай в полное распоряжение. Именно
эта формула, звучавшая никак не меньше десятка раз в баталиях
вокруг Закона о земле и, конечно, «забоданная» гневным председа­
тельским большинством, гарантирует нс-воровство, ибо тащить ста­
новится незачем.
...А Кузьмичева из «Зыбина» выставили — срочно и оперативно!
Райком Ясногорский, бросив все на свете, налег всем аппаратом, оза­
дачил кадры, не брезговал ничем, а тут и «Правда» подсобила («Се­
годня сотни Кузьмичевых рвутся к власти!»). Недовольных доярок
возили на черных «волгах» столько, что, казалось, демократия уже
воцарилась и в тульских палсстинах. «Кузьмичев раздаст совхоз! Ни­
какой дисциплины, надой упал — кругом одни кооператоры»... Ди­
ректора не выбрали: 119 — за, 121 — против. Конец еще одной изве­
стности.
Рвение Кузьмичева к власти состояло в том, что он отдавал ее —
до конца и не играя. Раз все отрасли, подразделения хозяйства в коо­
перативах, то командовать некем — должен быть внутренний банк.
Сняли табличку «директор», повесили — «председатель правления
ассоциации кооператоров и директор банка (внутрихозяйственного)».
Заставлять некого, стружку снимать — смешно, раза три в неделю
(без нарядов, без вмешательств) — арбитражные совещания, снять
нелады и замыкания...
Из РАНО Кузьмичев вышел — за что и лишен дотаций, молоко­
мясо оплачивают вдвое ниже, чем соседям. А райком? Что прикажете
делать при такой системе райкому? Как обеспечить свою нужность,
важность, платность? Одним способом: свергнуть еретика. Положе­
ние, конечно, деликатное. Недавно, посетив «Зыбино», Егор Кузьмич
Лигачев сделал заявление для ТАСС: «Тут для ленивых, для неради­
вых просто места нет. Сама система и та атмосфера, которая утверди­
лась в коллективе, выталкивают таких людей либо вынуждают их за­
сучив рукава трудиться... Так сильно переплетаются здесь личный и
общественный интерес... здесь дается широкая возможность рас­
крыться способностям человека. Если он раньше был преимуществен­
но исполнителем, то теперь становится созидателем... здесь социаль­
12 - 2 h 2

177

ная справедливость по-настоящему торжествует. Социализм — это
разнообразие. И на примере этой маленькой первичной ячейки наше­
го общества, каким является коллектив «Зыбино», мы видим, каким
широким может быть разнообразие форм организации и стимулиро­
вания труда». Славно-то как, а? Кузьмичева избрали на XIX парт­
конференцию, он дважды был у Генсека, съездил в Штаты (что и счи­
тает причиной жизненной аварии: стал иначе смотреть на достигну­
тое!), был выдвинут кандидатом в народные депутаты России... И вот:
«События, которые разворачиваются сегодня в маленьком сельском
районе в центре России — фотография всей нашей страны... Поэтому
мы и обращаемся ко всем честным людям, ко всем избирателям: не
будьте наивны, будьте бдительны!» Это — «Правда», конец февраля
1990 года.
И в доказательство кристальной честности свергших Кузьмиче­
ва... Доярка Клименко Н.С., лидер народного контроля в племзаводе
и трибун-обличитель реформ, унесла ночью с фермы 20 кило комби­
корма, была задержана и уже не избрана на райпартконференцию.
Все путем, всем есть дело. Кажется, будет суд, коллектив заступится
и т.д.
Совхозные активисты отменили «зону трезвости» — теперь водка
поступит и в «Зыбино». Служилый люд вернулся в контору (а то «Из­
вестия» порадовались вместе с Кузьмичевым статьей «Прощай, кон­
тора!») — и она снова стала местом надзора, догляда, правежа, разда­
чи наказаний и наград, комендатурой совхозных буден... Райкому
снова есть дело на территории «Зыбина», еще одна атака на власть от­
бита. Давно ли ясногорский «первый» Трушин Г.В. буквально убегал,
скрывался от камеры «Сельского часа», отсиживаясь то в музыкаль­
ной школе, то еще где-то, боясь интервью как СПИДа: черт его знает,
этого Кузьмичева, подведет под монастырь... Теперь же — пожалуй­
ста: «за Егора Кузьмича, конечно, нам обидно, не тот человеческий
материал попался, зазнался, оторвался от парторганизации, а дояр­
ка — что ж, надо и актив воспитывать... В конце концов, не для того
же она сбрасывала Кузьмичева, чтоб унести пуд дерти?!» Десять про­
тив одного, что говорит теперь именно так!
Провал интересного опыта... Причина? Должна же быть причина,
если партаппарат попер и против всесоюзной известности, и против
поддержки в Политбюро? Мне судить трудно: я был целиком на сто­
роне сорокалетнего директора-бунтаря. И все же...
Кузьмичев выказал политический романтизм. Как бы обличал
данный народ, упрекал в лени, вороватости, нерадивости — как буд­
то в запасе у него был еще какой-то честный и вышколенный. Де­
тская болезнь еще библейских пророков! Не приспосабливался к мас­
сам, заманивая их и приучая исподволь к иной, не совхозной манере
поведения, а не умеющего плавать бросал подальше в пруд.
Недоучел силы райкома как организма смертного боя за власть на
всех уровнях, не прощающего ни малейшего покушения на свою мо­
нополию. Был слишком брезглив, что ли, не хотел прибегать, подобно
178

оппонентам, к любым средствам и способам, отстаивая свои взгляды.
Мог бы встать и уйти, когда состряпали ему внезапные перевыбо­
ры, — и тем распустить собрание, пустить на дно всю акцию... Нет!
Он у нас гордый, Кузьмичев, политика для него — стерильное дело. А
белые одежды сильно демаскируют на черноземе.
Не хотел признавать расстояния — гигантского! — между межре­
гиональной Москвой и сельской люмпенизированной глубинкой. Сто
тридцать километров становятся громадной дистанцией, если учесть
шестьдесят лет «приписного состояния», как называет статус совет­
ского крестьянина В.Л. Тихонов. Что за предвыборная программа?
«Человек должен выйти из спячки! Крестьянин, кормящий нацию,
должен сбросить иго эксплуатации, должен обрести собственность (не
частную, а просто, ибо никакой иной и не бывает), у него должна
быть высокая зарплата, достойная (растущая при инфляции) пен­
сия — и богатый магазин в селе! Посмотрите на ваши жилища, на ва­
шу одежду, на ваш быт — разве достойно все это современного чело­
века?» И тому подобная патетика. Слишком много социал-демокра­
тии — и мало политической тренировки, школы уступок, нажимов,
угроз, прощений, подкупов, мало учета психологии приладившегося
к Агрогулагу туляка.
— У нас не воруют! Ко мне приезжай, — говорит Магомед. — Мы
людей освободили от найма. Они что вырастят — продают. У нас лю­
ди уже шесть лет свободны, они — собственники, они — люди чести,
как они воровать будут?
Магомед Чертаев — из-под Махачкалы, председатель колхоза
имени Орджоникидзе. Приехал в аграрный комитет Верховного Сове­
та с обидой российского изобретателя паровоза, которого вот-вот об­
скачет Стефенсон, требует должного внимания, потому что... — на­
сколько плохо — все знают! Беда, что мы не знаем, как хорошо. Наш
колхоз — уже настоящий банк, а все мы акционеры, человек имеет
свой пай, получает дивиденты от прибыли этого года, а что его дедом
было вложено или заработано, тоже учтено, сумма собственности —
за ним, всегда может свой пай взять, но кто еще ему выплатит такие
проценты?! Если я не обеспечу пять процентов годовых, я должен бу­
ду колхозникам выплатить из своего кармана! Условие такое, мы за­
местителя председателя наказали на восемьдесят четыре тысячи —
выплачивает... Какие сторожа, от кого! Нечего растаскивать! Мы
свой социализм строили чужими руками, отсюда сторожа, жандармы,
а при нашей системе нет воровства, приезжай, увидишь.
Придется ехать. В России не соскучишься.
Родословная Стародубцева
Итак, пять лет перестройки. Кузьмичева — по боку, правит бал
все еще Стародубцев. А откуда он? Нет, я серьезно.
Откуда взялся на нашу голову Стародубцев? Если, как говорит
фермер Ваня Молдован, он — всюду, и в колхозе, и в районе, и в рос­
12*

179

сийском Совете колхозов, теперь даже в Крестьянском союзе, и в
Верховном Совете, надежде масс, то имею я право знать генезис та­
кой многоликости? Когда-то все-таки заделался же он умницей, заботником, кормильцем, когда-то же научился говорить — «народ
ждет от нас», приучился минутно кручиниться — «в стране труд­
но с...»?
Не изначален же он, как материя?
Короче, доездился до простейшего, как задача средневековой кре­
стьянской Европы: «Когда Адам пахал, а Ева пряла — кто был тогда
дворянином?»
На дорогу выводил Сережа. Он молодой ученый. К возрасту эта
специализация не всегда и отношение имеет. К погонам Академии
наук — мэнээс ты или завлаб — тем более. Просто носит человек оч­
ки и портфель, табу не празднует, а когда говорит — люди приходят
из курилок. «Выйдет» ли что из Сережи, мне уже неинтересно: не я
увижу его в могучий поздний возраст (дай Бог, чтоб в него Сережа
вошел).
Так вот, откуда Стародубцев — хозяин земли русской?
Сережа улыбнулся сквозь очки и опустил веки. Слыхал я такие
фамилии: Зиновьев, Бухарин, Каменев, снова Зиновьев, Каганович,
Ларин, Крицман, еще Зиновьев, Преображенский, ну и конечно —
Ленин, Мартов, Столыпин, Сталин, Троцкий?
Я отвечал настороженно, хоть утвердительно.
Тогда надо взять их, поименованных, откровенные записки, рас­
пахнутые разговоры среди своих, в товарищеском кругу, размышле­
ния и обмен опытом — и, имея под руками элементы, составлять
цельный образ. Но самое тут главное (Сережа акцентировал протира­
нием стекол) — брать подлинные книжки. Не переиздания, а досто­
верные. Они будут в синих штампах НКВД («как говядина на база­
ре», — пошутил Сергей). В первых изданиях суть остается, а из по­
следующих выветривается.
Стойте, но разве такие откровения есть? Ну, Столыпин или кто
там — ладно, а исповедь Кагановича? Неужто оставался авторский
след? Сознавались?
Как же не сознаваться, если надо было создавать школу, делать,
скажем по-вашему, Стародубцева?
Сережа предупредил, что искать можно, только держась стержня.
А стержень не в земле или в чем-то еще, он в принципе, что хорошо
то, что выгодно, а можно все, что нужно, порядочно же именно то,
что служит нашей пользе. Завтра могут быть уже другие «хорошо» и
«нужно», и мы скажем — «даже слепые видят, что...» и будем посту­
пать противоположно, зато цельность натуры сохранится.
Как же не откровенничать, удивлялся Сережа, если надо было
снять внутренние оковы с тысяч и тысяч людей, подтолкнуть их, ос­
вободить их от привычек, изначальных норм, внутринародных свя­
зей? Ведь брался в обработку взрослый человек, чей-то сын, кому-то
отец, он еще соглашался, может быть, распевать за гармошкой:
180

Л с попом и кулаком
Та же беседа —
В брюхо толстое штыком
Мироеда!
Но действовать так по своей инициативе... Питерский слесарь?
Ивановский ткач? Чабан от Фальцфсйнов? Извините... Нужна шко­
ла. Речь-то, не забывайте, велась перед обреченными! До мирового
пожара оставалось — сколько? Ну, месяцы. Все должно было сгореть,
никаких следов пугаться было нечего, да и боязни не могло быть, по­
тому что идея последующего суда начисто отметалась. Боязнь могла
быть одна — боязнь боязни, осторожности, сомнений. Сережа сослал­
ся на пример, как будто фактический: если у бабы-мужички вместо
грудного младенца оказался запеленут оклунок с солью, на которую
объявлена монополия, то бояться следовало промедления с ее, бабы,
расстрелом. Рассуждения бояться —«что-то ее до этого довело, от до­
бра одна, среди солдатни, в теплушке не поедешь, используют и хоро­
шо если с насыпи не скатят, а соль она все равно провезла, пускай и
под видом ребенка, дети-то и настоящие от нее еще пойдут, не один
пяток напечатает, все прирост народу в Расее, так что давайте, брат­
ва, пужансм се до детской болезни левизны и отпустим, пули для
классовой борьбы нужны...»
Я тотчас догадался: Бабель. То есть беллетристика, вымысел.
— Нет, не вымысел, — строго возразил Сережа. — Все так и бы­
ло!
И когда я первым из стопы пожелтевших книжек взял Каганови­
ча, то ойкнул: было не только так, а и похлеще. Приезжали с оружи­
ем из города — и расстрелять грозились прямо уже местную Совет­
скую власть! Не свезут ваши хлеб — расстреляем. Так кто это был:
иноземцы, супостаты, захватчики?
Честно сказать, в рассказ Бабеля с солью я никогда не верил. Ост­
ро, рвет душу, но... двое-трое еще могли бы пойти на такое, а взвод
солдат в теплушке, со всегдашним отношением оторванных от жилья,
от семей мужиков к живой бабьей юбке, с обычной жеребятиной, ка­
кая жестокой не может быть просто по исходным мотивам своим, с
шутовским желанием какого-нибудь инициатора то ли помочь, то ли
«подержаться» — нет, взвод солдат женщину с ношей никогда не убь­
ет. Выдумка политотдельца. И слава Богу.
Книжка товарища Кагановича (без JI. и М.) называлась «Как до­
стается хлеб». Вон оно как по-человечески, а ты еще внутренне со­
мневался, сможет ли Каганович писать... Есть люди, которым это за­
нятие — писание книжек — как бы невместно. Был у нас в «Правде»
один сотрудник, бывший помощник Кагановича, так он, после XXII
съезда и разоблачений хозяина, свидетельствовал, какЛазарь Моисе­
евич однажды в кабинете ударил его ногою в зад. Мы сразу поверили
товарищу (он показал, как было дело), выразили ему сочувствие: Ка­
181

ганович все мог. Но мысль о книжном искусстве... нет, не приходила в
голову.
«Издательский отдел Народного комиссариата по продовольст­
вию. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Как достается хлеб. Доклад уполномоченного ВЦИК по реализа­
ции урожая 1919 года в Самарской губернии тов. Кагановича. Моск­
ва — 1920». На обложке — плуг и молот на пятиконечной звезде
(серп и молот был введен приказом Реввоенсовета в апреле 1922 года)
и фиолетовый кубик: «Ордена Ленина Библиотека им. В.И. Ленина —
отдел спецхранение».
... Прямо наше занятие, «деревенская» деловая проза: хлеб, обмен
опытом трудяги, который сумел в тяжких обстоятельствах извернуть­
ся, преодолел — и все получилось куда с добром. В губернии, где —
как думали — хлеба уже нет или почти нет, реализовано (замеча­
тельное слово нашлось!) из назначенных к разверстке 11 млн. пудов
9 миллионов, т. е. к 1 мая 1920 года план был выполнен на 82 процен­
та. Реализована на большой дороге и прорва скота — по тысяче и
больше голов с села.
Через год именно эта, Самарская, губерния — в ряду с Поволжь­
ем вообще — поразит мир масштабами повального голода, который
причиной будет иметь, разумеется, стихию, жестокую засуху.
От череды «деревенщиков» автор резко отличается описанием со­
противления крестьян. Потом могло быть или недоумение, или неу­
мение колхозников (и хотели бы делать, как им велят, ан ума не хва­
тает — или материального обеспечения йок). При обожествленном
Сталине сопротивление выглядело бы богохульством, при Хрущеве и
позже — подкопом под идеальную форму, колхоз. А Каганович —
простец, без туману: вот территория, тут и противник, гни в бараний
рог — врет, сломается!
«К концу июля прибыло 247 отрядов с 5700 отрядниками. Мною
дана им следующая инструкция...
Собирается сельский сход, на котором отряд объявляет цель свое­
го прибытия... Отряд ведет работы, производя подворный учет всего
запаса хлеба и оставляя населению по Р /2 пуда на едока и 3 пуда на
лошадь».
Полтора пуда — это 24 кило зерна. А дело в августе, уже все об­
молочено, как жить зиму, весну? Никак. Весной надлежит умирать.
Без угрозы немедленной смерти от пули никто бы на такую ссыпку не
пошел.
Далее — жалобы на трудности ремесла, подробности работы, они
всегда читаются сочувственно, вы на стороне повествователя:
«Можно было бы прибегнуть к методу подворного учета, но, вопервых, это самый длительный и трудный метод и, применяя его, не­
чего было и думать о быстрой реализации урожая, а во-вторых, какой
смысл делать подворные обыски, лазить по амбарам, подволокам,
ямам, погребам и многим другим местам, в которых крестьянин пря­
чет хлеб... Произвести поголовные обыски на территории 43490 кв.
182

верст в 1983 селениях и 308.743 дворах нелегко, да вообще едва ли до­
стижимо. Отказавшись от этого метода работы, я применил метод
разверстки».
Значит, смена методов, творческий подход. Я ж говорю: сельский
очерк! В чем же особинка смелого метода на третьем году Советской
власти?
«Председателями наиболее кулацких советов обычно бывали ста­
рики, выжившие из ума (с. Ключищи), или полуидиоты (Солдатская
Ташла), которых сейчас же приходилось сменять...
Когда же такие предписания не действовали, то принимались ре­
шительные меры вплоть до ареста Советов. Любопытно отметить, что
на арест своих Советов селения сейчас же отвечали ссыпкой хлеба,
спешили выполнить всю разверстку и по ссыпке сейчас же являлись
депутации с просьбой освободить Совет».
Любопытно отметить этнографический интерес, с каким ли­
хой уполномоченный ВЦИК вглядывался в нравы. Сам он, судя по
удивлению, свой хлеб за «идиотов» и «выживших из ума» отдавать бы
не стал. Эти же «сейчас же отвечали ссыпкой», такие чудаки. Еще и
«депутации с просьбой»... Аборигены. Полуидиоты.
Живо и сочно изображена батальная сцена (как хотелось бы се­
годня повидать те места!):
«Заняв на рассвете большое (1160 дворов) село Ключищи, запре­
тили въезд и выезд в село и приступили к повальному обыску; то же
было проделано в другом большом (1300 дворов) селении — Солдат­
ская Ташла. Обыском было обнаружено и задержано до 300 дезерти­
ров и арестовано до 30 явных контрреволюционеров и кулаков (так
передано число заложников. — Ю .Ч.)... В три дня хлеб был ссыпан и
сдано свыше 1000 голов скота. Другие селения, видя, что повезли
ключищенские и тетюшскис (так в тексте. — Ю.Ч.), тронулись сле­
дом, и по истечении пяти дней экспедиция вернулась». Боевое донесе­
ние, ничего не скажешь: хлеб достается трудно. Через двенадцать лет
этот же метод военных экспедиций уполномоченный тов. Каганович
применит на казачьей Кубани с таким успехом, что целые станицы
полягут костьми...
Он практик, Каганович, рядовой генерал продразверстки. Зиновь­
ев — бесшабашный советник, если вспомнить Щедрина, он скорее те­
оретик, проектировщик хлебного разбоя. До мирового пожара, каким
позже — как глава Коминтерна — занимался, он уже с середины 1918
года раздувал пожар всероссийский, создавал для крестьян равенст­
во — что дома с голоду помереть, что от продотряда погибнуть. Зи­
новьев — как раз тот человек без последствий (выправлять придут
другие...) — плодовит был необычайно: кроме 400-страничной «Исто­
рии РКП (б)», до двадцати названий его книжек рекламировали одно­
временно издательства Петрограда и Москвы.
«О хлебе насущном», Г. Зиновьев. Издательство Петроградского
совдепа, 1918 год». Шрифт еще с ерами-ятями, марка издательства —
в черном квадрате земной шар восточным боком, на нем рука с пером
183

выводит — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», росчерк как бы
сшил Азию и Африку, застыла черта где-то у мыса Доброй Надежды.
Объявляется, что источником голода для рабочих и беднейшего
крестьянства являются «способы распределения продуктов»: «Это так
называемая «свободная торговля», произвол в ценах, «частная ини­
циатива» в деле снабжения». Устанавливается монополия на хлеб,
мясо, жиры, впервые спускаются твердые цены, одинаковые во всей
России (что делает их сразу же фиктивными, перечеркивает деньги
вообще, возвращая меняльную торговлю, как у кривичей или на ост­
ровах Фиджи). Крестьянство порабощается такой формулой: «Весь
хлеб и картофель нынешнего урожая и прошлых лет за вычетом необ­
ходимого количества для потребления того, кто обработал землю, его
семьи и скота, по одинаковым нормам для всей России, переходит в
руки комиссариата продовольствия...
Всякий идущий против продовольственной политики, выработан­
ной Совнаркомом и Съездом Советов, — вольный или невольный враг
народа».
Значит, судьбоносная для страны норма —враг народа — оформ­
лена вовсе не в 37-м, не в 32-м даже, при «законе о пяти колосках», а
на первом году переворота... «Крестьянин» и «народ» от века счита­
лись синонимами. Если крестьянин — враг народа, кто же тогда на­
род?
А народа единого больше нет, он расколот, разрезан по имущест­
венному признаку: много имеющий хлеба — враг, кулак; сидящий
без хлеба, хотя теперь и при земле — друг, бедняк. Вот как бы инст­
рукция, сценарий образцового поведения, изложенный Зиновьевым
перед Петроградским советом. За пример взят набег на Сарапульский
уезд Вятской губернии:
«Приехал отряд, человек 900, несколько десятков пришлось вы­
кинуть, потому что оказались швалью, осталось 800 с небольшим...
На волость оказалось 5—6 человек, являются они в волость, заводят
знакомство с крестьянами, с бедняками, батраками, которые расска­
зывают, где находится хлеб... Кулаки стоят здесь же и щелкают зуба­
ми, но не решаются ничего предпринять, потому что винтовки-то у
наших есть... После этого рабочий-коммунист держит краткую речь:
— Меня послали питерские рабочие, меня послала Советская
власть, хлеба у нас нет, а у вас есть, и у вас его держат кулаки. Мы
явились, чтобы организовать комитеты деревенской бедноты, чтобы
собрать хлеб, часть его оставить вам, часть двинуть в города, за это
мы привезли вам ситец, подковы, гвозди, которые вы можете полу­
чить через ваши комитеты бедноты, а не по бешеным ценам от кулаков-лавочников. Кто хочет дать мирно — ладно, кто не хочет — пуля
в лоб.
...Вот как действуют наши коммунисты на местах (аплодисмен­
ты)».
И зная хорошо, как оно вскоре Зиновьеву аукнулось, читать «аг­
рарные» откровения его без страха не можешь. У Ленина — все-таки
184

чувство вины, хоть черточкой, но все-таки обозначенная грань зако­
на («все руководители отвечают перед Советской властью за закон­
ность действия отряда», «уличенные в нарушении требований зако­
на... передаются в распоряжение ближайшей Чрезвычайной комис­
сии...»), есть хотя бы ощущение несправедливости и желание
умерить, ограничить, извиниться безвыходностью, что ли. Зиновьев
же всегда энтузиаст, всегда на данный момент прав, воодушевленность его — пошлая безмерно, воистину — политическая трескотня, и
когда, спустя семь лет, в книжке «Лицом к деревне» ты встречаешь
слащавые зиновьсвские славословия Ленину и ленинизму, то мсти­
тельно, почти доносительски вспоминаешь ту «пулю в лоб».
Однако рьяно навалившись на Григория Зиновьева, всегда вто­
ричного, никакого пороха не выдумавшего, мы отвлекаемся от пред­
мета нашего исследования. От зарождения административно-команд­
ной системы в советской деревне. От возникновения, обобщенно гово­
ря, Стародубцева.
Нам не сдвинуться без инвентаризации тех аксиом, с какими про­
жита жизнь. Итак...
До Октября земля была у помещиков, а у крестьян ее не было.
Верно? Ну-ну — пускай.
Большевики были единственной партией, которая повела кресть­
ян на борьбу с помещиками — за землю и волю. Были в России и дру­
гие партии, но они защищали помещиков. А крестьянам не было спа­
сения без РСДРП —РКП (б). Поэтому крестьяне послушались боль­
шевиков — что надо скорей отнять помещичьи имения и разделить
между собой поровну. Так или нет?
Если не учитывать известного опрощения — так.
Ленин написал знаменитый декрет о земле — и Октябрьская ре­
волюция быстро и повсеместно победила. Земля стала принадлежать
народу. В плату за землю и волю крестьяне стали снабжать города и
Красную Армию хлебом. Потому что помещики хотели свои имения
вернуть и наняли Колчака и Антанту. Годится?
Отдает плакатами РОСТа. Или «Кратким курсом». Но в целом —
похоже.
Крестьянин понимал, что мелким хозяйством из нужды не выйти,
и стремился в коммуны и совхозы. Кулак его удерживал, а у Совет­
ской власти еще не было ста тысяч тракторов, чтобы мужик сказал —
«я за коммунию». Когда кулаков удалось ликвидировать как класс и
дать деревне МТС, пришло торжество ленинского кооперативного
плана. Оно длится по сей день.
Таков идейный багаж...
А теперь, удалив слабонервных и пристегнув ремни, произнесем:
большевики вовсе не собирались раздавать помещичьи имения в еди­
ноличное владение крестьянам! Партия еще летом 1917 года звала,
чтобы пролетарии деревни «добивались образования из каждого по­
мещичьего имения достаточно крупного образцового хозяйства, кото­
рое бы велось за общественный счет Советами депутатов от ссльско-

185

хозяйственных рабочих». Значит, вместо помещичьих — советские
имения, будущие совхозы. 22 мая (4 июня) 1917 года на I Всероссий­
ском съезде крестьянских депутатов Ленин иронически оценивает ло­
зунг «вольный труд на вольной земле», слово «народ» ставит в кавыч­
ки и отличает его от слова «трудящиеся»: «мы хотим отстаивать инте­
ресы наемных рабочих и беднейших крестьян. Это считает своей
задачей наша партия российских социал-демократов большевиков...
Землю есть нельзя, а чтобы хозяйничать, нужно иметь орудия, скот,
приспособления, деньги; без денег, без орудий хозяйничать нельзя.
Поэтому, когда вы установите такой порядок, что будет вольный труд
на вольной земле, никакого помещичьего землевладения, никаких
разрядов на земле не будет, а будет только общенародная собствен­
ность и свободные арендаторы у всего государства... Это не есть пере­
ход земли ко всем трудящимся, это означает только то, что каждый
хозяин будет распоряжаться землей свободно; кто захочет, тот возь­
мет свободно общегосударственную землю...
...Это не есть шаг к охране интересов трудящихся... План этот не
может дать сколько-нибудь заметного облегчения в положении наем­
ных рабочих и беднейших крестьян... План этот не помогает нам най­
ти верную дорогу для перехода из капитализма в социализм» (ПСС,
т. 32, с. 182—183).
Вот и разберись, за что они! Вроде за отъем земель у помещиков,
и немедленный, и без всякого выкупа, а вместе с тем народ как це­
лое — в кавычках, он должен быть расчленен на хозяев, которым со­
чувствовать нельзя, и на неимущих, которым план этот (вольный
труд на вольной земле) не помогает.
И дело-то, получается, вовсе не в земле и не в русском крестьян­
стве, не в его вековой тяге к общинному уравнительному землевладе­
нию, выраженному всеми народническими вождями от Герцена до
Кропоткина и ближних эсеров, но исключительно в классовой борьбе
и переходе к социализму.
Тому летнему съезду еще неизвестна служебность как таковая.
Служебность земельного вопроса — завоеванию крестьянства. Вер­
ней — «отвоеванию» его у эсеров. Служебность крестьянства — про­
летариату, пролетариата — партии, партии — Коминтерну, мировой
пролетарской революции с установлением на всех континентах дик­
татуры пролетариата. Когда киношный Василий Иванович на каверз­
ный вопрос мужиков (он за большевиков аль за коммунистов?) отве­
чает — «я за Интернационал», то тут не такая и увертка, напрасно
ухмыляется Фурманов: Чапай просто отметает срединности и говорит
про финал.
Земли в России (по Бухарину и Преображенскому) было: 138
миллионов десятин крестьянской, столько же казенной (под лесом
или неудобьями), а 118 миллионов десятин — частных лиц и учреж­
дений, в том числе: помещичьих — 102 миллиона, удельных (цар­
ских) — 7,8 миллиона, войсковых казачьих — 3,46 миллиона, цер­
ковных, монастырских и городских — около четырех с половиной
186

миллионов. Вот из-за этих ста пятнадцати (без казачьих) миллионов
десятин и шла политическая борьба между всеми шестнадцатью пар­
тиями России, ибо их было зарегистрировано после манифеста 17 ок­
тября 1905 года ровно 16, и не было ни одной — от эсдеков на левом
фланге до Русского Собрания на правом — без аграрной платформы,
без своего отношения к проблеме «земля — крестьянам». Сказать ра­
ди интереса, относительно удельных, кабинетских, монастырских,
церковных земель царило практическое единодушие — изъять без
выкупа; насчет же частновладельческих (помещичьих) ста миллио­
нов революционным подходом было — изъять и ликвидировать част­
ную собственность на землю вообще, оппозиционным ему был выкуп
в той или иной форме и частное владение.
Эсеровская партия базировала свою программу на социализации
земли, культивируя «вообще трудовые воззрения, традиции и формы
жизни русского крестьянства, и в особенности взгляд на землю как
на общее достояние всех трудящихся». Эта социализация, в пустой
след сказать, вышла России боком, потому что общинный смысл, за­
ложенный в иностранное слово, уже через год-два после Октября был
быстро и незаметно подменен национализацией, то есть земля стала
«собственностью нации в лице государства». Практически в двух­
трех не заметных в грохоте гражданской войны бумагах вся герценская романтика и праведность «черного передела» были похоронены,
воцарилось наркоматское удельное владычество... но об этом позже.
Социалисты-революционеры, стоит заметить, национализации
побаивались как базы тоталитаризма и в программе своей оговарива­
ли, что национализировать ничего нельзя без «гарантий против уве­
личения таким путем зависимости рабочего класса от правящей бю­
рократии». Как и мои сверстники, я боязливо отношусь к самому сло­
ву «эсер», но когда в документе 1906 года, когда и отцу моему шел
только седьмой год, ты читаешь :
«Вообще же партия социалистов-революционсров предостерегает
рабочий класс против «государственного социализма», который явля­
ется отчасти системой полумер для усыпления рабочего класса, отча­
сти же — своеобразным государственным капитализмом, сосредото­
чивая различные отрасли производства и торговли в руках правящей
бюрократии, ради ее фискальных и политических целей» — то дума­
ешь: ну да, понятно, они — злейшие враги, негодяи и все такое про­
чее, но вот дураками или близорукими их никак не назвать. Год-то —
1906! Впереди еще и «столыпинские галстуки», и его, премьера,
смерть, и большевистское подполье, и Туруханск, Лонжюмо, Азеф и
Малиновский, броневик Финляндского вокзала, убийство Мирбаха,
потопление флота в Цемесской бухте, расказачивание, бслочехи,
разгром белого движения, Перекоп, Махно и Антонов, а гибельность
именно от бюрократии с фольклорной прозорливостью уже предрече­
на!
Крестьянский наказ о земле (242 местных наказа, суммирован­
ных в «Известиях Всероссийского Совета Крестьянских Депутатов»)
187

публикуется 19 августа 1917 года — за 68 дней до большевистского
переворота. У этого документа — да, эсеровского, да, народнического
по духу и букве — такой авторитет в стране, что Ленин повторяет его
в «Декрете о земле». Объявляет всё в наказе изложенное (отмену ча­
стной собственности на землю, обращение земли во всенародное до­
стояние, право на общественную поддержку у тех, кто лишается зем­
ли — даже отсутствие слов национализация, огосударствление, а
вместо них расплывчатый и туманный «общенародный земельный
фонд»!) временным законом — «впредь до Учредительного собрания».
(ПСС, т. 35, с. 26.) А дальше небывалое, почти невообразимое: Ленин
признает и чужое авторство, и свое несогласие с документом, и как
бы вынужденность пойти на идейные уступки темным отсталым мас­
сам — ради чего?
«Здесь раздаются голоса, что сам декрет и наказ составлен социалистами-революционсрами. Пусть так. Не все ли равно, кем он со­
ставлен, но, как демократическое правительство, мы не можем обой­
ти постановление народных низов, хотя бы мы с ним были несоглас­
ны... И если даже крестьяне пойдут и дальше за социалистами-революционерами, и если они даже этой партии дадут на Учреди­
тельном собрании большинство, то и тут мы скажем: пусть так.
Жизнь — лучший учитель, а она укажет, кто прав... Мы должны сле­
довать за жизнью, мы должны предоставить полную свободу творче­
ства народным массам... Россия велика, и местные условия в ней раз­
личны; мы верим, что крестьянство само лучше нас сумеет правиль­
но, так, как надо, разрешить вопрос. В духе ли нашем, в духе ли
эсеровской программы, — не в этом суть». (ПСС, т. 35, с.27.)
Можно не поверить — да Ленин ли это? Удивиться можно — где
же знаменитое большевистское лидерство в крестьянской проблеме?
Но необходимо — ради понимания цены всему — сперва выслушать
ближних. Находившихся рядом. Фофанову Маргариту Васильевну,
например, хозяйку квартиры, где скрывался Ленин:
«Нет, вы только посмотрите, чего хотят мужички: конфискации
всей помещичьей земли с живым и мертвым инвентарем без выкупа!
А мы вот что сделаем: положим их наказ в основу декрета о земле и
посмотрим тогда, как левые эсеры посмеют отказаться!» (Ленин —
при чтении «Наказа» в «Известиях».)
Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич:
« — А если будут смеяться какие-нибудь дурачки, — пускай сме­
ются. Монополию на крестьян мы эсерам никогда не собирались да­
вать. Мы — главная правительственная партия, и вслед за диктату­
рой пролетариата крестьянский вопрос — самый важный вопрос».
Среди смеявшихся дурачков оказались теоретик партии эсеров,
министр земледелия Временного правительства Виктор Михайлович
Чернов и немец Карл Каутский, тот самый — «ренегат», он выдвинул
идею ультраимпериализма и ненужности пролетарских революций...
Конечно, это апокрифы, и мы не уверены, так ли точно Ленин гово­
рил, зато как он делал — знаем в деталях.
188

«...чтобы доказать крестьянам, что пролетарии хотят не... коман­
довать ими, а помогать им и быть друзьями их, победившие больше­
вики ни слова своего не вставили в «декрет о земле», а списали его,
слово в слово, с тех крестьянских наказов.., которые были опублико­
ваны эсерами в эсеровской газете» (ПСС, т. 40, стр. 13— 14) — сие
есть слово.
Через 2 месяца и 15 дней после революции, на Третьем всерос­
сийском съезде Советов, Ленин заявил, что «партия, выражающая ис­
тинные стремления и интересы крестьянства, — есть партия левых
эсеров... Тот союз, который мы заключили с левыми социалистамиреволюционерами, создан на прочной базе и крепнет не по дням, а по
часам». (ПСС, т. 35, стр. 263-264.) Одновременно со съездом редакти­
ровался «Основной закон о социализации земли» (утвержден 9 фев­
раля), где эсеровское общинное землевладение подменено государст­
венным, а точнее — наркоматским, ведомственным. Еще через год,
14 февраля 1919 года, в постановлении ВЦИК «О социалистическом
землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледе­
лию» от декрета о земле вообще оставлены рожки да ножки, и тс — в
измененном состоянии: реальное российское крестьянство, толькотолько победившее в революции и обретшее землю, объявлено «пре­
ходящим» и «отживающим». Именно так: «Крупные советские хозяй­
ства, коммуны, общественная обработка земли и другие виды товари­
щеского землепользования являются наилучшими средствами для
достижения этой цели, поэтому на все виды единоличного землеполь­
зования следует смотреть как на преходящие и отживающие»
(статья 3).
«Эта цель» — расшифровывается как окончательное уничтоже­
ние всякой эксплуатации человека человеком, организация сельского
хозяйства на основах социализма, воспитание трудящихся масс в ду­
хе социализма, а также объединение пролетариата и деревенской бед­
ноты в их борьбе с капиталом. То есть — та же идеологизация земель­
ного вопроса, какая была летом 17-го и ни следа от постулата «дело
ваше, выбирайте путь сами». Таково дело.
Грех утаить, что «черный передел» и получение крестьянином
барской земли партийная мысль воспринимает вплоть до нэпа траур­
но, скорее как ущерб идее мирового коммунизма, чем как дело ему на
пользу. «После октябрьского переворота, после ликвидации поме­
щичьего землевладения наше сельское хозяйство сделалось почти ис­
ключительно крестьянским и почти исключительно мелким хозяйст­
вом. При таких условиях коммунистической партии приходилось
преодолевать совершенно невероятные трудности в деле борьбы за
крупное коллективное хозяйство», — читаем в знаменитой «Азбуке
коммунизма» Н. Бухарина и Е. Преображенского. И далее там же:
«Кулацкое землевладение выравнено со средне-крестьянским».
«Землепользование бедноты и самого малоземельного крестьянст­
ва, нажившего к тому же скот и инвентарь от кулачества и от разгро­
ма имений, увеличилось до средней нормы душевого надела...
189

Помещичьи земли запаханы. Советской власти удалось сохранить
в своих руках лишь около 2 млн. десятин земли советских хозяйств...
Вообще в распоряжение крестьянства перешло около 40 млн. десятин
частновладельческой земли».
Странная скорбь, если наказ о земле впрямь принят желанно!
Крестьянство России вместе с самостоятельностью приобрело
словно какую-то новизну и неузнаваемость: его настороженно изуча­
ет и публицистика РКП, и народническая мысль (в эмиграции). И к
выводам приходят почти одинаковым!
В «Азбуке коммунизма» у Бухарина—Преображенского:
«Крестьянин не любит слова «коммуна» и боится его употреблять
даже тогда, когда вынужден коммуну строить на практике». (К осени
1919 г. в Советской России была 1901 коммуна.)
H.H. Зворыкин «К предстоящему земельному переустройству
России», Париж, 1920 г.:
«Коммунизм и диктатура пролетариата для русского крестьянина
непонятны; он смотрит на вещи спроста, прямо в корень: дадут ему
землю или нет? Когда его уверили, что ему землю дадут, если он оп­
рокинет и разобьет все затрудняющие это препятствия, — он все оп­
рокинул и разрушил. Но когда, вместо ожидаемого вечного и потом­
ственного владения землею, ему предложили коммунизм, то он сразу
понял, что его обманули и в настоящее время смотрит на советское
правительство и на большевиков как на своих злейших врагов...»
Мы помним схему Зиновьева — интродукцию к формуле «пуля в
лоб»: в деревне беднота целиком на стороне пролетариата, середняк
нейтрализован (или должен быть нейтрализован), но хлеб у кулака, а
кулак — классовый враг, щелкает зубами, не испытывает чувства
благодарности за землю и волю — и не крепит диктатуры пролетари­
ата.
Тут сами собой возникают к первоучителям российского комму­
низма три вопроса. Кто таков кулак, если передел земли всех урав­
нял — раз. Откуда беднота, если пашни дали всем поровну, скот по­
делен тоже? Если середняк, основная часть главной массы населения,
сделал революцию легкой («поднять перышко»), то что значит нейт­
рализовать его? Сделать ни тем, ни другим, вычленить из активных
сил, из пользователей плодами Октябрьского переворота? Как объяс­
нили эти три загадки до шестого января 1923 года, когда продиктова­
ны так утешающие нас сегодня слова — «мы вынуждены признать ко­
ренную перемену всей точки зрения нашей на социализм»? (ПСС,
т. 45, с. 376). И что — по «Азбуке коммунизма» — надлежало делать
в пору зарождения и стабилизации сельского советского уполномо­
ченного — тогда в кавалерийской шинели и островерхом шлеме или,
штатский вариант, в крагах, френче, с портфелем?
О кулаке. Н. Бухарин — автор 1919 года — никак не дает запо­
дозрить себя в «правом уклоне», скорей здесь исправнейший стали­
низм: он уже формулирует ликвидацию кулачества как класса и
190

предсказывает экспроприацию, даже мобилизацию на принудработы — словно видя мысленным взором Беломорканал:
«В борьбе с помещичьим землевладением городской пролетариат
имел за собой всё крестьянство поголовно, не исключая и кулачество.
Этим объясняется быстрый успех октябрьского переворота... Но уже
проведение в жизнь закона о т. наз. социализации земли ( — замеча­
тельно тут это ироничное «т. наз.» со стороны члена Политбюро и
секретаря ЦК РКП (б)! — Ю.Ч.) с уравнительным разделом земель
отбросило кулачество в лагерь контрреволюции. Кулачество потеря­
ло часть покупной земли, которую имело до революции, потеряло
землю, которой пользовалось, арендуя наделы бедноты. Оно потеряло
всё, что успело захватить при разгроме помещичьих имений... Этот
класс является претендентом на то, чтобы двинуть развитие нашего
сельского хозяйства по типу фермерского хозяйства Дании и Амери­
ки. Если бы не пролетарская власть и се социалистическая политика,
то на расчищенной от помещика почве в России с чрезвычайной быст­
ротой развилось бы среднее буржуазно-фермерское хозяйство с наём­
ным трудом, улучшенными способами обработки земли... Кулак всту­
пил в революцию, окрыленный самыми розовыми надеждами и пред­
чувствиями, а вышел из нее ощипанным даже на ту часть своей
собственности, которой он располагал до революции. Кулачество до
своей полной ликвидации неизбежно должно выступать в качестве
непримиримого врага пролетарского государства... Не исключена воз­
можность того, что Советской власти придется проводить планомер­
ную экспроприацию кулачества, мобилизуя его на общественные ра­
боты и прежде всего на работы по мелиорации крестьянских и госу­
дарственных земель».
Провидец геноцида тридцатых годов и он же (впоследствии) автор
лозунга «Обогащайтесь!», Н.И. Бухарин не объясняет элементарного:
да откуда же он, проклятый, берется?! Ощипали, уравняли, под одну
гребенку остригли, а он — на тебе! — снова жив и вредит мировому
пожару. Что за наказание такое коммунистической экономике?
Не наказание, нет. Пока нет колхоза, кулака не быть не может.
Кулак вовсе не ликвидируется уравниванием земельного надела, де­
лежом барского скота — или отъемом полей у него самого. У Шолохо­
ва Яков Лукич Островное прежде всего грамотен, умен и дальнови­
ден. Людей делит разное желание и умение трудиться, эта-то «дифрента-П» (от ума и от мозолей) будет питать классовое негодование
голи перекатной до самого крестьянского конца: Великого перелома.
Кулак, далее, это тот, кто живет лучше; а ведь как ни малорослы
призывники, скажем, Приаралья, кто-то выйдет в правофланговые и
у них. Вот пример такой классовой «теории относительности».
Эстонский крестьянин, «новый нечистый из пекла», по грустной
шутке Антона Таммсааре, воитель с валунами и болотом, вряд ли был
заметен в Европе начала века. Но вот в России его выдвигают в весь­
ма зажиточные! Ленин — на Третьем съезде Советов, самое начало
18-го: «Понятно, что переход к социализму в Эстляндии, в этой ма191

лснькой, поголовно грамотной стране, состоящей из крупных сель­
ских хозяйств, не может походить на переход к социализму в стране
по преимуществу мелкобуржуазной, какой является Россия». (ПСС,
т. 35, с. 264.). А ведь рядом со швейцарским, бретонским, шотланд­
ским фермером Юхан с лопатой сошел бы — по грамоте и достатку —
как раз за комбедовца! Каждому, значит, свое...
Наверное, Л.Б. Каменев был первым, кто прямо сказал (позже, в
дни нэпа), что кулака плодит и выдвигает сама послереволюционная
экономика. «Можно ли считать кулаком крестьянина, который, поль­
зуясь Советской властью, пользуясь советским кредитом... повышает
свое хозяйство, повышает техническую обработку земли, создаст ус­
ловия для накопления в своем хозяйстве? Конечно, нет. Мы были бы
безумцами... Мы подрубили бы тот сук, на котором мы сидим...
Марксизм говорит, что совершенно безумна та политика, которая
прет против развития производительных сил или тщится задерживать
развитие производительных сил. Если бы мы с вами повели бы свою
политику так, что она на деле препятствовала бы развитию произво­
дительных сил в деревне, то это означало бы крушение нашей по­
литики: на этом сломался бы союз рабочих и крестьян...».
И сломался — за исчезновением крестьян. Колхозник — неправо­
мочный, какие-либо союзы с ним просто недействительны.
Бедноты же, «голи и дармоедов», сельского люмпенства тоже не
должно было быть. Земля, скот, инвентарь поделены по едокам. Од­
нако она, беднота, нужна как классовая, властная категория! «Имен­
но эта часть деревни продолжает оставаться наиболее последователь­
ной основой в пролетарской диктатуре», — считает «Азбука комму­
низма» (с. 271). «Главная задача коммунистической партии по
отношению к деревенской бедноте заключается в том, чтобы вывести
ее»... в богатые? Или в зажиточные, достаточные, в исправные хотя
бы? Да нет, вопрос «Азбукой коммунизма» ставится совсем не в той
плоскости! Вывести надо вовсе не из бедности (это властное, классо­
во-командное состояние), а «из того распыленного состояния, в кото­
ром она очутилась с роспуском комитетов бедноты». Вот, оказывает­
ся, в чем беда-недоработка!
«Крестьянин-бедняк от сохи» становится как бы кормящим ремес­
лом, новой профессией Советской России: с 11 июня 1918 года, когда
вышел отредактированный Лениным декрет СНК «Об организации и
снабжении деревенской бедноты» комбеды делаются второй, парал­
лельной сельским Советам, властью, насквозь политизированной и не
имеющей за собой даже формальных выборов. Их в 33 губерниях Рос­
сии и Белоруссии было 122 тысячи. С них и повелось, что работой в
деревне может называться объем и дележ чужого. Всезнающие и за­
интересованные материально, ибо получали от четверти до половины
изъятого, комбеды сделали возможной и плодотворной продразверст­
ку как способ сперва изыскания, а потом уже изымания хлеба. Коми­
теты бедноты (комитеты незаможних на Украине, кошчи в Туркеста­
не) и следует считать кадровым зародышем административно-коман­
192

дной системы, ибо они а) постоянны (не приходящи, временны, как
продотряды), б) вживлены в деревенскую структуру (Каганович оста­
ется чужаком, нужен свой брат мужик) и в) независимы как от вы­
борной сельской власти, так от населения в целом. Просуществовав
почти до нзпа, изъяв у кулаков, кроме миллионов пудов продразвер­
стки, около 50 миллионов десятин земли (тридцать миллионов деся­
тин мироедам было оставлено), комбеды были потом возрождены в
Великий перелом и, преобразованные в актив, аппарат, администра­
цию всех отростков и ветвей агропрома, составляют сейчас кадровую
сокровищницу колхозно-совхозной мощи, насчитывая в сумме три
миллиона человек.
А середняк — известное дело, «собственник и спекулянт» (Буха­
рин), субъект с двумя душами. Труженика и собственника. Как тру­
женик — он материал для мировой революции, классово совместим с
диктатурой пролетариата; как собственник — зверь. Уже без молодо­
го ученого Сережи я обнаружил (во втором, современно сказать, чте­
нии), какими же хищниками, зверьми, дикарями были наши земледсльцы-дсды. Литература социалистического реализма при самом
рождении с таким классовым азартом пестует ненависть к мужику,
так даровито подаст образ врага в армяке, хищника в нагольном ту­
лупе, что самые крайние авторы из дворян и разночинцев со всеми их
«Подлиповцами», злыми чеховскими «Мужиками», не говоря уже о
тульских говночистах графа Л. Толстого, кажутся палешанами-богомазами.
Лидия Сейфуллина, «Перегной» (в пятом номере «Сибирских ог­
ней» за 1922 год) :
«Здесь у людей крепок хребет, густ в жилах настой звериной кро­
ви... Оттого туго открываются двери его души, и звериной хитростью
оберегает он... Высыпали на улицу из домов своих, приспособленных,
как у зверя, только для зимней спячки...»
На одной книжной страничке — четыре «звсриности», и все о му­
жике, да не ради красного словца — для дела. Когда в прежнем селе
Тамбовско-Небесновском, а ныне Интернационаловке предволисполкома Софрон силой штыков провозглашает коммуну («кто в Коммуну
не желает, пущай на печи лежит, ни хлебу, ни сена не дадим!..») —
многоголосый сельский зверь мятется, и боится, и угрожает:
« — Это грабежу подобно! Небесновцы миром землю покупали...
У господ отбирать ладно. А мы как трудящие? Над трудящими изга­
ляетесь? Свово брата-мужика зорите? Небесновцы допрежь вас ком­
муной жили! Сообча землю покупали... Грабители вы, а не устроите­
ли! Слово брата-мужика!
Закричал многоголосый зверь:
— Верно говорит!
— Не дадим!
— Потом, кровью наживали!
Разобрать слов уже нельзя было. Все слилось в одно грозное: а-аа-а! Но торжествующий крик Софрона все услышали:
13 — 262

193

— Силой отберем!
Если б не революционная охрана, разорвали бы Софрона. Двину­
лись небесновцы и стали, а парни ружья наизготовку...»
Юрий Либединский, «Неделя», помечено — «Апрель 1921 — ап­
рель 1924». Прямая иллюстрация к деловому отчету Кагановича:
продотряды зерно увезли, а в уездном городке остались чекисты — не
допустить мятежа. Врага пришлого (белочеха или офицера-колчаковца) в помине нет, бояться надо сельского, бородатого, пашущего,
всегда заговорщика, всегда страшного.
Вырубили на дрова монастырский сад и городские аллеи, мобили­
зованных мужиков гонят везти дрова к станции: «С утра медленный
обоз везет дрова в город. Крестьяне и сопровождающие обоз красно­
армейцы ведут разговор о посеве, о том, что время пахать, а антихри­
сты-большевики заставляют в распутицу везти дрова, что нету семян
для посева, что обманщики-коммунисты обещали взамен хлеба дать
товаров, а прислали в деревню не гвоздей, не железа, не посуды и
ситцу, а крахмальных воротничков, пудры и губной помады...
— Тьфу, антихристы, — говорит мужик.
— Это кто-то там нарочно тормозит, — отвечает пунцовый от
смущения красноармеец, — об это беспременно нужно в Чека...
Безнадежно машет рукой крестьянин:
— Не поможет Чека. И тут, и там коммунисты. Они друг друга
держат».
И наконец, Алексей Максимович Горький. «О русском крестьян­
стве». Сразу после отъезда за рубеж — 1922 г., издательство И.П. Jlaдыжникова, Берлин. Воистину обнаружение какого-то нового зооло­
гического типа, неведомого, случайно настигнутого — словно 150
миллионов Лыковых вдруг вышли на свет, жмурятся и подвергаются
первым обмерам...
«Атмосфера бесправия, в которой издревле привык жить народ,
убеждает его в законности бесправия, в зоологической естественности
анархизма. Это особенно плотно приложимо к массе русского кресть­
янства, испытавшего более грубый и длительный гнет рабства, чем
другие народы Европы. Русский крестьянин сотни лет мечтает о ка­
ком-то государстве без права влияния на свободу личности, на свобо­
ду ее действий»...
Чудны дела твои, соцреализм! Только-только русский крестьянин
неимоверной стойкостью двух антоновских армий против бронепоез­
дов Тухачевского, против кавалеристов Котовского (награжденного
за доблесть против мужиков Почетным революционным оружием),
пушками мятежного Кронштадта и тысячами малых восстаний заста­
вил уважать право даже тех, кого не смутили ни Колчак, ни Антанта,
только-только повернул историю в другое русло — и вот награда! Да
если б хоть меж собою поношение, а то вселенское сопоставление — и
все к ущербу и конфузу русского дикаря!
«Я думаю, что русскому народу исключительно — так же исклю­
чительно, как англичанину чувство юмора — свойственно чувство
194

особенной жестокости, хладнокровной и как бы испытывающей пре­
делы человеческого терпения к боли»...
Горький приводит рассказ краскома о том, как тому было жалко
воевать (громить бауэров) в Пруссии: «Какое величественное хозяй­
ство разоряли мы по неизвестной причине. Тошнота!» «Я вам, това­
рищи, скажу: русского бить легче. Народу у нас много, хозяйство у
нас плохое; ну, сожгут деревню, — чего она стоит! Она и сама сгорела
бы в свой срок. И вообще это наше внутреннее дело, вроде маневров,
для науки, так сказать».
Вон как. Ну и — под финал: о жертвах, вождях и конюшнях:
«Жестокость форм революции я объясняю исключительной жес­
токостью русского народа.
Когда в «зверстве» обвиняют вождей революции — группу наибо­
лее активной интеллигенции, — я рассматриваю эти обвинения как
ложь и клевету... Не отрицаю, что политики наиболее грешные люди
из всех окаянных грешников земли, но — это потому, что характер
деятельности неуклонно обязывает их руководствоваться иезуитским
принципом «цель оправдывает средства»...
Тех, кто взял на себя каторжную, геркулесову работу очистки Ав­
гиевых конюшен русской жизни, я не могу считать «мучителями на­
рода», — с моей точки зрения, они скорее жертвы».
Что ж, совсем скоро подопечный Чехова и знакомец Толстого,
близкий коллега Барбюса, Роллана и Герберта Уэллса увидит россий­
ского интеллигента на Соловках, русского жестокого крестьянина —
на Беломорско-Балтийском канале, а главную жертву чистки Авгие­
вых конюшен — у себя, т.е. в особняке Рябушинского близ Никит­
ских ворот, напротив церкви, где венчался Пушкин. Ему будет сказа­
но, что его ранняя поэма посильнее, чем «Фауст» Гёте, а он скажет —
именно о крестьянах, о жестоком и хитром русском землепашце, что,
если враг не сдается, его уничтожают.
Мы — не о последующих грехах. Мы — о предварительных
страшных словах и оценках, мостивших дорогу к главному злодейст­
ву века: Агрогулагу СССР. Или — что само по себе достаточно страш­
но — не преграждавших этим намерениям путь. Хотел бы ошибиться,
но, возможно, ни в каком больше народе духовные учители его не
разделяли так город, «вторую натуру» — и звериное (хотя и кормя­
щее) село, как это делали основатели советской — многими сторона­
ми замечательной — литературы.
Хорошо, а наш повсеместный Стародубцев — кем он был тогда?
Председателем — чего? Нет, наверно все-таки — управляющим! Уп­
равлял советским хозяйством — так тогда называлось. Полностью
еще... После захвата помещичьих земель большинство культурных
имений было разгромлено: можно с достаточной вероятностью гово­
рить, что уцелело одно из десяти. Это те, как пишется в «Азбуке ком­
мунизма», «охрану которых вовремя догадались взять на себя советы.
Эти имения получили название советских хозяйств.
13

195

Советские хозяйства — это единственно возможный источник со­
здания крупного образцового хозяйства со всеми его преимущества­
ми». К осени 1919-го насчитывалось 3536 совхозов. Иные «преврати­
лись в монастыри для помещиков и занимаются лишь самоснабжени­
ем», — укоризненно замечают Бухарин—Преображенский, произ­
водственное значение их ничтожно, но тем не менее:
«Задача коммунистической партии состоит в том, чтобы, где толь­
ко возможно, увеличить число совхозов и размер их земельной пло­
щади».
И тут — едва ли не первый экскурс в технологию! Попытка «с ка­
рандашом» доказать, почему все-таки совхоз лучше, чем крестьян­
ское хозяйство. Доказать умозрительно, потому что практика пока
говорит иное, и вместе с тем теоретически же выйти на оптимальные
параметры. Потом целых 70лет будут длиться такие вот теоретиче­
ские экзерсисы, и нам не следует иронизировать над смелостью ново­
испеченных аграриев Бухарина и Преображенского в пору, когда у
России есть мировые имена — Прянишников, Тулайков, Чаянов, Ва­
вилов и т.д. Совсем не важно, была ли сельская эрудиция авторов
«Азбуки коммунизма» на уровне поэта Маяковского («Сидят папаши.
Каждый хитр») или за ними стояла вся европейская наука. «Дело,
братцы, о другом!» Не о технологии, экономии труда, подлинных
сравнимых величинах, а о властных функциях, о все тех же пробле­
мах власти и собственности, какие заставляют считать независимое
от политической администрации хозяйство — отсталым, а подчинен­
ное, включенное в одну вссросссийскую «фабрику зерна» — передо­
вым. Основное — диктатура! А уж как доказать, как обосновать ее
необходимость — дело, как говорят, десятое.
«Коммунистическое хозяйство выгоднее, производительнее капи­
талистического, тем более выгоднее оно мелкогокрестьянского», —
это символ веры авторов «Азбуки», и доказательство тому приводит­
ся, скажем так, весомое: «Если фунт тяжелее золотника, тем более
пуд тяжелее золотника».
«Только в крупном хозяйстве применимо электричество. Далее,
вместо 100 плохоньких стойл — одни большие стойла и конюшни,
вместо 100 плохоньких кухонь — одна большая и т.д.». Не говорим
здесь о подгонке размеров хозяйства к талантам некоего руковода:
«потянет — можно укрупнять». Иные доукрупнялись до пятидесяти
деревень в хозяйстве — княжество! И, естественно, наш сегодняшний
подход: размеры хозяйству задает не человек, а техника. Производи­
тельность машины — вот объективная мерка, к какой надо подгонять
остальное. Пожалуйста: конный плуг полностью используется при 27
десятинах пашни, а паровой плуг — при 900 десятинах! «А между тем
одно только применение парового плуга и трактора повышает уро­
жайность почвы при прочих равных условиях на одну треть». Зна­
чит — что? — размер совхоза должен соответствовать паровому плу­
гу: давай 900 десятин!
196

Авторы «Азбуки» не замечают, как выдают себя: берется реальная
техника фермерских хозяйств США (паровой плуг был колесным ло­
комобилем с плугом, одним из тупиковых вариантов «эры бегемо­
тов»), и этот-то тип механизации, целиком рыночный, товарный,
крестьянский, только далекий и Казаням-Рязаням неведомый, выда­
стся за горизонт бестоварного коммунизма. То же с плановой коман­
дой, что где сеять (предельно актуальная ситуация!). «При социали­
стическом сельском хозяйстве вся земля Республики должна быть
разграничена так, чтобы в каждом районе, округе, поле и т.д., смотря
по качеству и свойствам земли, засевались те зерновые хлеба, овощи,
травы, технические растения.., которые здесь выгоднее сеять... При
нашем же крестьянском хозяйстве часто делается наоборот: сеют хлеб
и получают плохой урожай там, где мог бы прекрасно родиться лен, и
сеют рожь, где может родиться пшеница»... Опять-таки: не в мелочах
дело (лен не родится там, где не вырастает хлеб, рожь вовсе не хуже
пшеницы и пр.), а в сути. Что выгоднее сеять, заведомо знают некие
особые, специальные люди, ведомства, горизонты, в которых и возни­
кает нужда при превращении России в единую «фабрику зерна». Вы­
годнее — значит больше. В основе всей коммунистической гармонии
лежит валовка, вес; главное — «сколько», а не «чего» и «когда». Что в
псковском Обозерьс выгоднее выращивать раннюю клубнику и сбы­
вать ее в Петрограде, может выявить только рынок. Его нет — клуб­
ника отменяется. А коммунистический подход продиктует рожь и
картофель! В таком устройстве господствует феодализм: в виде вало­
вого подхода (больше, тяжелее — значит успешней, лучше) и в пони­
мании крупного как обширного. Постфсодальные критерии успеха
(отдача на вложенную единицу средств, производительность рабочего
часа) делают диковатыми, архсологичными чингисхановы системы
мер: ведь не всегда ж, помилуйте, крупнее то, что трудней объехать!
Для удельного княжества это так, но для сферы биотехнологии...
Мерки окупаемости денежных вложений и затрат мастерства «ма­
лую» форму Голландии (через луковицы тюльпана «Королева ночи»
или пересадку зародышей от коровы с 13 тоннами надоя) делают в де­
сятки раз «крупнее» нашего совхоза в 40 тысяч гектаров, а вся «ма­
лая» Голландия именно благодаря «мелким» своим фермам по объе­
мам экспорта вполне состязается с сырьевой распродажей супердер­
жавы СССР.
Знатьс наверху, что выгоднее сеять, привело к гигантскому,
двойному перепроизводству пшеницы в стране и к скармливанию се
животным — при острой нехватке зерна для выпечки хлеба и мето­
дичной закупке его зам, где «мелкие» хозяйства. Валовка рождает
туфту ежедневно, ежечасно и в массовом масштабе. Но это побочный
эффект, ибо главная, властная цель идеологизированного, возврат­
ного феодализма повсеместно в Союзе Советов достигнута. «Все, что
было загадано, то исполнится в срок»: чем больше совхоз «Гигант»,
тем микроскопичнсй рядовой рабочий, ни земли у него, ни кола, ни
двора, потерять впрямь может только цепи. Открывать больше нечс197

го, история прекратила течение свое, надо лишь распространять трак­
тора-электричество, заимствуя технологии у того, что позже будет
названо Западом. Полная исключенность человека с его желанием
или отвращением трудиться на таких-то условиях, с согласием на су­
ществование вроде как приписного при демидовских заводах — или
ненавистью к новому рабству, с абсолютным убеждением, что теория,
умозрительное — все, а реальность, мужицкая практика — ничто. И
каста правящих, скорбящих за народ, несущих бремя мудрости и вез­
десущия. В нэп они всё перечеркнули? Всё изложили иначе? Да, так.
Но почему же одолела все-таки «Азбука»?
Запредельное желание — узнать: каково жилось тогда хорошему,
умному и честному русскому крестьянину? Не горьковскому карли­
ку, не Софрону — «силой отберем», не повстанцу даже несчастному,
выгнанному продармией в леса, а грамотному, разбуженному войной
и революцией праведному трудяге? Взглянуть бы ему в лицо, речей
его послушать...
А знаете — можно. Отчасти, конечно, с оговорками-поправками,
но в принципе и это можно!
...Миронов глядит вам в глаза страдающе, щеки ввалились, чер­
ная борода придает ему болезненный вид, худ, хотя сложения креп­
кого, офицерская папаха, выцветшая гимнастерка... Просто истаял в
ожидании приговора — и говорит горячо, со сведенными бровями,
только не слышно — что... Все-таки прошло семьдесят лет. И синхро­
нов тогда не знали.
Филипп Миронов, тот самый, его присуждают к расстрелу в горо­
де Балашове, а он тебе говорит, внушает, толкует... Фильм! Уцелел
документальный кинофильм Дзиги Вертова «Процесс Миронова»,
снятый в октябре 1919 года — снятый по заказу, ибо Троцкий указал
обвинителю на суде И. Смилге — «хорошо поставленное дело Миро­
нова послужит ликвидации донской учредиловщины, левой эсеров­
щины». А вот по чьему недосмотру лента о командире Второй конной,
о совести расстрелянного Тихого Дона уцелела? Из разряда чудес.
Немыслимо. Запредел.
Казак станицы Усть-Мсдведицкой, на два года младше Ленина,
Филипп Миронов, окончив два класса гимназии, был отчислен за не­
уплату, но на юнкерские курсы приняли. Храбрец, воин лихой и ум­
ный, участник и японской, и германской, он к 1916 году стал войско­
вым старшиной (подполковником), у него все мыслимые для казака
ордена, отказ использовать казачьи шашки против рабочих в
905-м — главное же, у этого самоучки такой возвышенный строй ре­
чи, такой вдохновенный дар проповедника, что Филипп Миронов
равно чтим и красным казаком, и белым. Кристальная честность,
благородство, бесстрашие, одна правда-матка плюс орден Красного
Знамени № 3 — заступник Дона, станичный рыцарь революции.
Киноленту о Миронове откопали замечательные документалисты
А. Иванкин и Л. Рошаль — и сделали на золотой основе кинокартину
«Площадь революции». Лента Дзиги Вертова озвучена обращением
198

Миронова к Ленину, его манифестом к красным казакам, письмом
после смертного приговора, это словно объясняет, что же тебе говорит
чернобородый мученик сквозь толщу лет.
Осуждение казачества на поголовное уничтожение было одной из
первых мер Оргбюро ЦК РКП(б): 16 января 1919 г. образовано — 29
января секретный циркуляр о расказачивании. Вел Оргбюро (целью
его был созыв очередного съезда) Я.М. Свердлов.
«... Признать единственно правильным самую беспощадную борь­
бу со всеми пороками казачества, путем поголовного их истребления.
Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их
поголовно, провести беспощадный массовый террор по отношению ко
всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное уча­
стие в борьбе с Советской властью...
Конфисковать хлеб и заставлять ссыпать все излишки в указан­
ные пункты, это относится и к хлебу, так и ко всем сельскохозяйст­
венным продуктам...
Провести полное разоружение, расстреливать каждого, у кого бу­
дет обнаружено оружие...
Вооруженные отряды оставлять в казачьих станицах впредь до ус­
тановления полного порядка.
Всем комиссарам, назначенным в те или иные казачьи поселения,
предлагается проявить максимальную твердость и неуклонно прово­
дить настоящие указания.
Центральный Комитет постановляет провести через соответству­
ющие советские учреждения обязательство Наркомзему разработать
в спешном порядке фактические меры по массовому переселению
бедноты на казачьи земли».
На германскую войну Область Войска Донского выставила 60
конных полков, в 6 пеших батальонов, 126 отдельных конных сотен,
37 батарей... У казачества было 12 миллионов десятин земли, душе­
вой надел составлял до 11 десятин — бедноты в великороссом смысле
среди 1,5 миллионов донских казаков не было! Секретный циркуляр
29 января подписывал смертный приговор целому народу — геноцид
чистых кровей.
Фильм А. Иванкина и JI. Рошаля старается передать ураган смер­
ти во всех десяти округах Области: массовые расстрелы, убийство ста­
риков и больных, измывательство над женщинами, грабежи, полуто­
рамесячную пляску смерти...
В ночь на 11 марта вспыхнуло Вёшенское восстание 1919 года.
Оно снова привело к переходу всего Дона к белым. 16 марта ЦК при­
остановил применение директивы Оргбюро, так как она «мешала про­
водить политику расслоения». Я.М. Свердлов не присутствовал: 16
марта он умер от простуды.
Организатор красного казачества, командир корпуса Филипп Ми­
ронов, разделяя ответственность за злодейства, 24 июля 1919 года со
станции Анна подает шифрограмму Ленину:
199

— Я стоял и стою не за келейное строительство социальной жиз­
ни, а за строительство гласное, в котором народ принимал бы живое
участие. При личном свидании с Вами я заявил Вам о сквозящем ко
мне недоверии, ибо агенты советской власти, совершающие противо­
законные дела, знают, что я человек решительный и злых действий
их не одобряю, как не должна одобрять их и власть, если эта власть
не смотрит на народ как на материал для опыта при проведении своих
утопий, хотя бы и отдающих раем. Я полагаю, что коммунистический
строй — процесс долгого и терпеливого строительства, любовного, а
не насильного... Зачем же такая жестокость и к казакам, и к русскому
крестьянству, истребляющих друг друга в своей слепоте?.. Я сторон­
ник того, чтобы, не трогая крестьянина с его бытовым и религиозным
укладом..., увести его к лучшей жизни не громкими трескучими фра­
зами доморощенных коммунистов, на губах которых еще молоко не
обсохло... Я беспартийный. Буду идти до конца с партией большеви­
ков, если она будет вести полемику, которая не будет расходиться на
словах и на деле, как шло до сих пор. Требую именем революции и от
лица измученного казачества прекратить политику его истребления...
Я отказываюсь принимать участие в таком строительстве, когда весь
народ и все им нажитое растрачивается для целей отдаленного буду­
щего. А разве современное человечество не цель? Разве оно не хочет
жить? Разве оно настолько лишено органов чувств, что ценой его
страданий мы хотим построить счастье какому-то отдаленному чело­
вечеству?! Почти двухгодовой опыт народных страданий должен был
убедить, что отрицание личности и человека есть безумие... почему
же все те люди, которые стараются указать на зло, преследуются
вплоть до расстрела? Возможно, что после этого письма и меня ждет
та же участь, но смею заверить Вас, что в лице моем подвергнется
преследованиям не мой индивидуальный протест против разлившего­
ся по лицу республики зла, а протест коллективный, протест сотен
тысяч и миллионов людей. Я не могу быть в силу своих давних рево­
люционных убеждений ни сторонником Деникина, ни Колчака..., но
с одинаковым отвращением смотрю на насилия лжекоммунистов...
Искренне уважающий Вас и преданный Вашим идеям комдонкор
Миронов».
Если бы только это, одно это — и то... Не сохрани скорбная лето­
пись земли и воли ни единого слова и деяния, кроме этой неровной,
местами малограмотной проповеди, русское крестьянство было бы
спасено и оправдано.
Троцкий вынужден дать Миронову на формирование новый кор­
пус, но дело не идет, мучат затяжки, казачьему вожаку не доверяют,
препятствуют, вредят — и он принимает отчаянное решение: на свой
риск, не достроив корпус, отправляется против Деникина на фронт.
Сжигая корабли, обращается к Дону с манифестом:
«...Замерло по всей Руси свободное слово. Смертная казнь восста­
новлена в таких размерах, каких не видело правительство свергнуто­
го царя. Надежды трудового крестьянства на землю и волю в той ме­
200

ре, на какую оно имеет право, не оправдались... Мы не видим, чтобы
задача коммунистов, захвативших всю власть в свои руки, была ясна
и определенна.
Непонятна эта дерзкая монополия над властью народа кучки лю­
дей, вообразивших себя в своем фанатизме строителями социальной
жизни по невиданному до сих пор способу — огнем и мечом.
Земельная политика выразилась в искусственном насаждении
коммун и советских хозяйств. Эта политика ведет к созданию нового
класса советских батраков и государственно-обязанных крестьян...
Коммунисты парализуют возможность дальнейшего прогресса сель­
ского хозяйства, которое является основой всей народнохозяйствен­
ной деятельности страны. Братства — нет. Равенства — нет. Прав­
ды — нет...
Под прикрытием социалистических фраз и слов коммунисты ве­
дут политику узкопартийных интересов.
О деревне заботятся постольку, поскольку из нее необходимо вы­
качать всеми мерами и средствами скот, деньги и людей. Перед рус­
ским народом стоит огромная задача — что делать? Необходимо не­
медленное восстановление в центре и на местах доподлинной власти
Советов... Упразднение бюрократической власти...
Предоставление Советам широких полномочий на местах... Уп­
разднение смертной казни. Коммунисты кричали, что Керенский па­
лач, сами же теперь применяют ее на каждом шагу... В целях борьбы
с голодом: упразднение системы реквизиций, восстановившей дерев­
ню против города. Осуществление продуктообмена внутри советской
республики через потребительско-трудовую крестьянскую и рабочую
кооперацию».
Это нэп за полтора года до Кронштадта. Сколько сотен тысяч
жизней не получила бы смерть, если бы... Впрочем, слишком много
этих «если»... Миронова не убивают в Балашове. Правильнее — его
убивают не в Балашове (там затевает кошки-мышки Троцкий, обе­
щая помиловать «при его обязательстве направиться в тыл Дона и
поднять там восстание»), а в Москве. После взятия Перекопа. После
награждения Почетным революционным оружием и орденом Красно­
го Знамени.
В Бутырской тюрьме Москвы, где он был убит 2 апреля 1921 года.
В марте, с восьмого по шестнадцатое, шел Десятый съезд. Высту­
пали знакомые лица: Е. Преображенский — об агитпроп работе,
И. Сталин — о нацвопросе, Н. Бухарин — партстроительство,
Л. Троцкий — реорганизация армии, Г. Зиновьев — профсоюзы и их
роль... О замене продразверстки продналогом — доклад тов. Ленина.
Пятого марта была послана такая записка: «Секретно. Товарищ
Склянский! Где Миронов теперь? Как дело стоит теперь? Ленин».
Эфроим Моисеевич Склянский, зам. председателя Реввоенсовета
Республики, был избран на X съезд. Ответ его неизвестен...
Боже отцов моих, помяни праведника воина Филиппа — и мил­
лионы остальных, имена же их ты, Господи, веси...
201

*

*

*

— Не томи душу: мы будем жить как люди?
— А сейчас что делаем?
— Да ты толком скажи: выйдем из пике? Земля-то все ближе, а?
Помнишь про русский бунт — бессмысленный и беспощадный?
— Футурология? Не выйдет. Эссе не получишь. Хочешь — скажу,
что знаю. Чего уже не может не быть. Эксперимент закончен. Еще
десятилетия почва будет изрыгать его апологетов, но опыту — амба,
каюк. Человечество, конечно, тем похоже на отдельного человека,
что не делает выводов из ошибок других. Но такому эксперименту,
возможно, сделают исключение... Выход, как ц весной 21-го, будет
только политический — и тоже с покаянием: «мы ошиблись»... Это,
впрочем, нэповского эффекта не даст. Нужны собственность на зем­
лю (не частная, а просто, другой нет), независимая крестьянская пар­
тия, влияющая на правительство даже сильней, чем нынешнее По­
литбюро на решения Госагропрома (да-да, он ныне только в Федера­
ции). Рынок, законы против монополий, акции — и яростная
конкуренция между фермером и госхозом...
Всё есть — всё безумно дорого, не знаем и половины того, что
продается, но пенсионеру, инженеру, честному человеку, многодет­
ной семье — не подступиться. В «Елисееве» — три-четыре тысячи ви­
дов и сортов съестного товара, на Васильевском острове — филиал
«Максима», в Касимове откуда-то стерлядь, а в Ленинграде — сиг.
Среди подмосковных крестьян — миллионеры, но бои за землю тяже­
лые, позиционные: Стародубцевы стоят насмерть! Тысяч десять-пятнадцать госхозов уйдут с дороги сразу — будет просто признана их
экономическая смерть. Хочешь — не хочешь, на Валдае и у Селигера
японская империя «Сони» приобретет сперва 5, потом 50, затем
500 га земли — или у Байкала, у Арала, но своего не упустит. Техни­
ка всего мира — зеленые «Джон Диры», синие «Форды», красные
«Массей-Ферпоссон».. Медленное строительство дорог — но гладких,
настоящих, не таких, как сейчас Садовое кольцо.
— И это твоя «земля и воля»?! Провались в тартарары, лучше на
макаронах будем сидеть и на картохе...
— Не будешь. Уже не позволят. Сам — пожалуйста, страна — нини. Через поколение дико представить будет, как жили.
— Очумел? «Поколение»! Это ж двадцать лет?!
— Промелькнут — не увидишь. Пяток лет в Италии или Греции
батраком на ферме отмантулишь, если повезет, пяток лет будешь на­
копленное превращать в основные фонды под Чердынью или Нюксеницей, а там уже и отдача пойдет, вовсе ждать легче.
— Я?! В Грецию? Батрачить? Умру — ни ногой! И «Сони» на Вол­
ге увижу — петуха пущу. Погибну, но не сдамся!
— И не погибнешь, и не сдашься — кто в плен-то возьмет? Кор­
мить тебя... Полмиллиарда гектаров земли. В основном — плохой,
бедной, холодной, но — полмиллиарда. К концу века тихонечко про­
202

лезем на зерновые рынки: сильная пшеница, дурум. Сперва — ерун­
да, миллионов десять. Потом двадцать пять, сорок, выше пятидесяти
миллионов тонн не осилить. Сахара для начала четверть миллиона
тонн — сколько прежняя России вывозила, но лиха беда начало... Вообще-то за всякой идеологией забылось, что мы — картошкина импе­
рия (сталинизм научил) — и родина винограда: А что? Окультурен в
наших границах, почти десятая часть плантаций мира! Будем сухие
вина в Европу на «экю» поставлять, не возражаешь?
— Скажи, а можно и тебя расстрелять, если?..
— Конечно, милок, какой разговор. Но я до того ускользну к деду.
Замечательный был, говорили, садовод, Максим Васильевич. Умер
зимой тридцать третьего в колхозе. Голод, если помнишь.
М ай 1990

В. Киселев

Социализм:
катастрофа или возрождение?

«Да и что такое общественный идеал, как пони­
мать это слово? Конечно, суть его в стремлении
людей отыскать себе формулу общественного ус­
тройства, по возможности безошибочную и всех
удовлетворяющую — ведь так? Но формулы этой
люди не знают, люди ищут ее все шесть тысяч
лет своего исторического периода и не могут най­
ти».
(Ф . М. Достоевский)

Когда я, как многие советские люди, наблюдал по телевидению
работу I, да и II Съезда народных депутатов СССР, у меня возник та­
кой образ.Представьте себе больницу, где давно, может быть не­
сколько лет, не было врачей и больные были заброшены. И вот од­
нажды в палату с тяжелобольными заходит человек в белом халате.
Все обращаются к нему с мольбами: доктор, у меня болит печень,
доктор, я не могу ходить, доктор, у меня рак... Но доктор пожимает
плечами — у него нет лекарств. Через некоторое время выясняется,
что вошедший вообще не доктор, а всего лишь вахтер, который, наки­
нув халат, зашел в палату.
Насколько правомерно такое сравнение? Не уверен в его коррект­
ности, но убежден, что пока наша власть (партийная, советская, хо­
зяйственная) не смогла или не захотела поставить точный диагноз тажело больному обществу, определить способ лечения и начать его.
Правда, наконец-то, официально заявлено, что речь идет не о недо­
могании, а о глубокой болезни общества: от стыдливой и маловразу­
мительной формулы «предкризисное состояние» отказались, открыто
признав кризис. Ну, а дальше? Какие меры предложены, какие пути
намечены для оздоровления общественного организма?
Конечно, было бы постыдно несправедливым не видеть и целого
ряда серьезных перемен в СССР: гласности, сокращения мини­
стерств, принятия законов о кооперации, аренде, социалистическом
предприятии, земле, собственности, политической реформы, начатой
204

образованием новой структуры власти — Съезда народных депутатов
СССР, выбранного частично на альтернативной основе, Верховного
Совета СССР с зарождающейся парламентской культурой, появле­
ние в этих органах легальной оппозиции, отмену ст. 6 Конституции
СССР, признание многопартийности...
Достаточно сравнить только два официальных документа, что­
бы понять, какую дистанцию мы прошли: доклад М. С. Горбачева
на Пленуме ЦК КПСС 23 апреля 1985 г. и его же теоретическую
статью «Социалистическая идея и революционная перестройка»
(Правда, 26.XI.I989). В докладе, насыщенном лексикой застойного
периода («совершенствование развитого социализма», «страна до­
стигла больших успехов во всех областях общественной жизни»,
«восхождение к вершинам экономического и политического про­
гресса», «впервые в истории человек труда стал хозяином страны,
творцом своей судьбы», «политическая стабильность, социальный
оптимизм и уверенность в будущем...»), поставлена задача ускоре­
ния социально-экономического прогресса. Основой такой постанов­
ки ^вопроса был вполне стереотипный подход к существующему со­
стоянию дел в стране: отмечалось, что наряду с достигнутыми ус­
пехами в развитии страны в последние годы усилились небла­
гоприятные тенденции, возникли трудности. Когда же не было в
официальных документах констатации успехов и признания опре­
деленных трудностей? Когда не шла речь о неисчерпаемых воз­
можностях социализма и живом творчестве и энергии масс, о един­
стве слова и дела, об авангардной роли коммунистов,о дисциплине
и порядке, о необходимости преодоления формализма и назида­
тельности в идейно-воспитательной работе...? Следует также заме­
тить, что термин «перестройка» употреблен был в докладе только в
контексте улучшения управления хозяйственным механизмом. Ни­
каких революционных перемен в общественном строе (за исключе­
нием высказанной потребности в революционных сдвигах в области
научно-технического прогресса) не намечалось, правда, наряду с
сохранением преемственности стратегического курса, говорилось о
необходимости достижения «нового качественного состояния обще­
ства, причем в самом широком смысле слова». Однако достичь это­
го намечалось теми же традиционными и уже неоднократно заяв­
ленными средствами: интенсификацией экономики и ускорением
научно-технического прогресса, перестройкой управления и плани­
рования, структурной и инвестиционной политикой, повышением
организованности и дисциплины, улучшением стиля деятельности.
Обо всем этом советские люди слышали уже многие десятилетия,
как и о «дальнейшем усилении партийного руководства Советами,
профсоюзами, комсомолом и другими звеньями нашей политиче­
ской системы».
Однако через 4,5 года после апрельских решений руководитель
КПСС вынужден был признать: «Если на первых порах полагали, что
речь идет в основном лишь о выправлении отдельных деформаций об­
205

щественного организма, совершенствовании той, в целом устоявшей­
ся системы, сложившейся за предыдущие десятилетия, то теперь го­
ворим о необходимости радикальной переделки всего нашего обще­
ственного здания — от экономического фундамента до надстройки» .
Более того, впервые в программной статье М. С. Горбачева откры­
то был провозглашен прагматический, а не идсологизированй курс на
развитие, объявлен отказ от готовых, абстрактных проектов обще­
ственного устройства, для осуществления которых можно использо­
вать любые, в том числе насильственные, средства. Перестройка ста­
ла пониматься как решительное избавление от авторитарно-бюрократической-системы во имя демократического, гуманного социализма.
Кроме того, в данной статье М. С. Горбачева есть и ряд других,
принципиально новых для руководства СССР подходов к современ­
ной цивилизации и роли социализма в ней. Назову основные из них:
1) понимание социализма как мирового процесса; 2) признание мно­
говариантности социалистического развития; 3) особое внимание к
опыту социал-демократии; 4) стремление к преодолению конфрон­
тации социализма и капитализма на основе использования общих ме­
ханизмов единой человеческой цивилизации. Эти идеи вошли и в
Платформу ЦК КПСС к XXVIII съезду партии, где наконец-то чита­
ем о том, что мы прежде всего порываем с авторитарно-бюрократиче­
ской системой, несовместимой с социалистическими принципами, и
что наш идеал — гуманный, демократический социализм.
Для инициаторов перестройки и ее сторонников все более очевид­
ным становится, что перестройка — открытый, длительный, к тому
же глубоко противоречивый процесс, далеко не запрограммирован­
ный на успех. Драматизм перестройки объясняется задачей перехода
от одного типа развития к другому (от регламентированного, директивно-направляемого, непрерывно планируемого к более спонтанно­
му, самоуправляемому), решение которой чрезвычайно сложно как в
теории, так и на практике. К тому же следует учитывать противобор­
ство социальных сил, стоящих за разные варианты нашего будущего.
В ходе самой перестройки приходится преодолевать сопротивле­
ние не только ее противников, но и некоторых сторонников, которые
далеко не всегда готовы принять ее масштабы, методы и даже цели.
Движение к свободе — это движение народов, индивидов к самим се­
бе, это возвращение утраченной культурной, политической, идейной
самобытности, возвращение к тяжкому бремени свободы выбора,
инициативы, ответственности, и такое возвращение возможно не
столько на основе изменения прежних этатистских, бюрократизиро­
ванных структур собственности, власти, но прежде всего благодаря
избавлению от утопического, мифологического видения.
Успех перестройки во многом зависит от мужества самооценки,
самокритики ее субъектов, от способности инициаторов перестройки
не только использовать творческий потенциал народа,но добиться
собственной радикальной эволюции в пользу дальнейших, глубинных
перемен. Конечно, от заблуждений, просчетов, ошибок никто не за206

страхован. Но не стоит забывать, что политические и духовные ре­
сурсы тех, кто начал перестройку не беспредельны и во многом зави­
сят от широты мировоззрения, от степени радикальности сознания, от
воли к решительным переменам, от чувства сострадания к народу.
Думаю, растущая тревога за судьбу начатых преобразований не
случайна. За пять лет перестройки экономическая, во многом и пол­
итическая ситуация в СССР резко ухудшились. Критическое состоя­
ние нашей страны и задачу скорейшего выхода из него, на мой
взгляд, удачно выразил народный депутат СССР К. А. Антанавичус.
Критикуя полумеры вместо коренных изменений в области отноше­
ний собственности, он сказал, выступая на II съезде народных депу­
татов СССР: «Предрассудки, догмы, а может быть, и попытка сохра­
нить монополистические преференции власть имущих, все еще до­
влеют над высшими экономическими и политическим проблемами...
Экономическая реформа растягивается на многие годы, а, по сущест­
ву, административно-командная экономика несовместима с рыноч­
ной экономикой. Поэтому время переходного периода необходимо со­
кратить до минимума. Образно, нам необходимо пробежать коридор,
охваченный огнем, если не успеем — погибнем».
И все же, несмотря на полыхающий пожар, спастись можно, если
знаешь, куда бежать. Куда же мы «бежим»? Что происходит в нашей
стране (как и у наших друзей): обновление прежнего строя или раз­
вал, подтверждающий в великом историческом споре XIX-XX вв.
окончательную победу буржуазного экономического и политического
либерализма? Думаю, что правы те участники дискуссий, которые го­
ворят не столько о кризисе прежней «сталинистской» модели социа­
лизма, сколько об экономическом, политическом и нравственном
крахе или распаде коммунистического строя.
Примером этой точки зрения могут служить рассуждения тех по­
литологов, которые считают (например, венгерский политолог М. Бихари) , что в настоящее время существует и отмершая система комму­
нистических философских взглядов и безжизненный в историческом
плане социализм, такой социализм, который подтвердил, что как
идея он не может объяснить происходящие общественные процессы, а
как практика является историческим тупиком.
Об этом же говорит, например, и Фрэнсис Фукуяма, заместитель
директора Бюро политического планирования государственного де­
партамента США, который полагает, что поворот в коммунистиче­
ском мире означает приближение к конечной точке идеологической
эволюции человечества и к торжеству западной либеральной демок­
ратии в качестве победителя. Одновременно победа либеральной де­
мократии изображается как бы финалом истории, постепейным пере­
ходом ее к началу XXI в. в скучное, одномерное состояние всеобщего
довольства, лишенного межсистемного антагонизма. Соглашаясь с
прогнозом об отмирании антагонизма, думаю, что вряд ли подобный
взгляд точно отражает революционные надежды, вспыхнувшие в
СССР и в странах Восточной Европы в конце ушедшего года. Наобо207

' I рот, уверен, что радикальные перемены означают драматическое воз! рождение исторической самодеятельности народных масс. А разве са­
модеятельность, творчество скучны? Скучна как раз казарма, потому
и происходит отказ от тоталитарных систем и лежащего в их основе
насилия. От того насилия, которое, по мнению одного из лидеров ны­
нешнего реформаторского процесса в Чехословакии, ее президента
Вацлава Гавела, навело бюрократический «порядок» в живом беспо­
рядке истории, в результате чего история была забальзамирована, а
управительство национализировало время, ставшее исчезать, как и
национализированная собственность.
В этой связи вспоминаются горькие слова А. Ахматовой, однажды
оброненные ею по поводу положения народа в СССР: «У нас отняли
все. У нас отняли время и пространство». Действительно, многовеко­
вая история России в советское время была спрессована почти до по­
слеоктябрьских десятилетий, низведена до социально-классовых
битв, якобы с неумолимой неизбежностью подводивших к Великому
Октябрю. А послеоктябрьская история оказалась вообще сфальсифи­
цированной. Благодаря усилиям официальных идеологов и пропаган­
дистов большинство народа быстро стало превращаться в рабов-манкуртов, насильственно лишенных памяти и, следовательно, покорных
и безопасных. Для сохранивших же потребность исторического само­
сознания была создана суррогатная версия исторического процесса,
основанная на искаженных или оскопленных событиях ушедшего
времени. От подхода к истории как к политике, опрокинутой в про■ шлое (М.Покровский), — до управления прошлым, как непрерывной
цепи побед над собственнойпамятью в результате ежеминутной под­
гонки прошлого под настоящее (Дж.Оруэлл) — таков диапазон воз­
можностей контроля над временем, продемонстрированный тотали­
тарными режимами периода торжества казарменного социализма.
Сузилось и реальное пространство человеческого общения, све­
денное к паспортно-прописочному, колхозному, а то и концлагерно­
му измерению. Советский Союз для большинства своих граждан на
многие десятилетия превратился в подобие города Градова, созданно­
го творчеством гениального писателя А. Платонова: несмотря на то,
что этот пункт был связан рельсами со всем миром — с Афинами и
Апеннинским полуостровом, а также с берегом Тихого Океана, жите­
ли его туда не ездили: не было надобности. А если б кто и поехал, то
запутался бы в маршруте: народ тут жил бестолковый.
Возвращение в историю, обретение планетарного пространства и
исторического времени, отказ от социального насилия во имя абсту^рактных, хилиастичсских грез о всеобщем осчастл и вливании челове­
чества — таково главное позитивное следствие «антикоммунистиче­
ских революций» конца XX в., плода исторического поражения ради­
кально-коммунистического социализма.
Но означают ли эти «антикоммунистические революции» проща­
ние человечества с социалистическим идеалом вообще? Попробуем
поразмышлять об этом.
208

Социалистический идеал бессмертен. Он не является выдумкой
кабинетных ученых, их доктринной забавой. Мечта о социальной
справедливости и защите, равенстве возможностей, об уничтожении
эксплуатации, свободе от угнетения, сопровождает человечество на
протяжении всего периода его классового развития. Уже в экономиче­
ском идеале христианства — «каждому по труду его» — была выраже­
на норма долженствования, ставшая частью основного принципа со­
циализма, позже сформулированного А. Сен-Симоном «от каждого
по способностям, каждой способности по ее делам». Необходимо отли­
чать идеалы социализма как цели от доктрины общественного уст­
ройства, которое способно реализовать эти цели. Многие века эти
доктрины были утопическими, умозрительными, так как не основы­
вались на реальных тенденциях общественного развития: от идеаль­
ного государства Платона до футурологических прозрений современ­
ных утопистов.
Но объединяемые социалистическим идеалом (хотя есть различия
и в понимании его содержания) все течения общественной мысли раз­
личались между собой предлагаемыми средствами приближения иде­
ала, теми механизмами, которые бы служили одновременно и нравст­
венными императивами и источником реальных изменений обще­
ственных отношений. В зависимости от предлагаемых средств
выделялись и различные типы социализма. Наиболее ранний из них,
христианский, в основе которого этический постулат о приоритете
нравственного самоусовершенствования людей относительно измене­
ния общественных структур.
Известно, что христианство в противовес рабовладельческой
идеологии совершило духовную революцию, выразившуюся в урав­
нении (расовом и социальном) всех перед Богом, в новом экономи­
ческом воззрении, в центре которого достоинство труда, до того,
презираемого свободными людьми, как удела рабов и, наконец, в
возникновении начал социальной защиты — системы борьбы с бед-ностью. Для носителей христианского мировосприятия социалисти­
ческие идеалы — не самоцель, а лишь средство утверждения чело­
веческой солидарности и взаимопонимания. Исторический процесс
в таком понимании предстает прежде всего процессом нравственно­
го самоосущсствления человека. Евангельская заповедь любви и
помощи ближнему требует не только социальной активности в тру­
де, но и заботы о слабых и угнетенных.
Выступая против социальной неправды, христианство все же де­
лает акцент на преодолении социально-психологического и нравст­
венного чувства собственности — привязанности к ней, жадности,
стяжательства, эгоизма, обладания и т. д. В этом смысле для христиа­
нина социализация средств производства не может быть достигнута
устройством социалистического хозяйства. «Надо принципиально от­
вергнуть этот соблазн, — писал русский философ С. Н. Булгаков, — и
признать, что непосредственного разрешения практических задач в
виде «общения имуществ» христианство не сулит и что какого-либо
14
26 2
2 09
—

специфическою христианского и церковно-общинного социализма не
существует и существовать не должно» *.
Поэтому в центре христианского социального движения находят­
ся не материальные, ограниченно-классовые интересы, не погоня за
эвдсмоническим идеалом прогресса, а выработка в каждом человеке
потребности самоуглубления, накопления духовных, творческих,
культурных сил, развития в нем идеальной стороны. Полемизируя с
социализмом атеистического толка, Ф. М. Достоевский писал: «Соци­
алисты хотят переродить человека, освободить его, представить без
Бога и без- семейства. Они заключают, что, изменив насильно эконо­
мический быт его, цели достигнут. Но человек изменится не от внеш­
них причин, а не иначе, как от перемены нравственной» 2. Исходным
пунктом такого жизненного взгляда для христиан является самоот­
верженная готовность Иисуса Христа к отказу от выгод и преиму­
ществ в качестве решающего критерия духовной жизни. «Нагорная
проповедь (Матф. 5-7), — пишет советский ученый С. С. Аверин­
цев, — начинается восклицанием: блаженны нищие духом (или ни­
щие по велению духа...). С неожиданной суровостью осуждена забота
о завтрашнем дне. чоля к обеспеченному, обставленному гарантиями
благополучию (Матф. 6, 24-34)3 Это, конечно, не означает для хри­
стиан отказа от роста материальных потребностей и их удовлетворе­
ния, но последнее для них ценно лишь в непосредственной и прямой
свя: и с духовным подъемом, с ростом культуры. Об этом серьезно и
глубоко размышляли многие русские писатели и философы —
А. И. Герцен, Ф. М. Достоевский, JI. Н. Толстой, В. С. Соловьев,
Н. А. Бердяев... «Счастье, — утверждал С. Н. Булгаков, — есть есте1ствсннос стремление человека, но нравственным является лишь то
счастье, которое является попутным и не преднамеренным спутником
! нравственной деятельности, служения добру».
Не мирясь с общественным строем, связанным с насилием и
классовой ненавистью, современное христианство стремится к этизации общества, его преобразованию на основе принципов христи­
анского гуманизма, милосердия. Упор на идеи истины, добра и кра­
соты как целей, по отношению к которым социальные движения
лишь средства, — в этом суть христианского социализма. Для него
свобода человека — результат добровольного выбора, внутреннего
самоопределения личности, ее творчества, ибо она (свобода), по
словам Н. А. Бердяева, «не может быть приказана и заказана».
Приближение к ней всегда эволюционно и имманентно. Христиан­
ский социализм опирается на роль и значение личности в преобра­
зовании общественных отношений, на необходимость нравственной
победы над чувством собственности.
Не рассматривая специально всех теоретических посылок христи­
анского социального идеала, тесно связанного с мечтой человечества
об уничтожении эксплуатации, отмечу, что игнорирование, пренеб­
режение им и даже часто репрессии к носителям подобного мировозз­
рения дорого обошлись нашему обществу. Духовный мир был оскор210

битсльно сведен к политическому просвещению, которое десятилети­
ями охватывало все население СССР — от детей, воспитывающихся в
дошкольных учреждениях, до пенсионеров. Крах подобной идеологи­
ческой системы был неизбежен, ибо, как и предсказывали многие фи­
лософы, у марксистского социализма (коммунизма), восторжество­
вавшего в начале XX в. в России, в качестве главного, чуть ли не
единственного средства строительства нового общества, оставалось
только государство — внешняя принудительная организация. Строи­
тельство такого общежития неизбежно должно было породить и поро­
дило социальное одиночество, разобщенность, утрату духовной свя­
зи, нравственное одичание. .
Другой тип социализма — социал-демократический, отрицаю­
щий неизбежность, скорее неотвратимость революции и сделавший
ставку на эволюционно-реформистский путь. «Дедушкой» его был не­
мецкий философ Ф. Лассаль с идеями мирного врастания капитализ­
ма в социализм с помощью избирательного права и надклассового ха­
рактера государства, постепенно превращающегося в народное.
Отцом же реформизма правомерно считается Э. Бернштейн,
впервые обосновавший концепцию демократического социализма.
Являясь учеником Маркса и признавая классовую борьбу как объек­
тивное явление истории, Бернштейн одновременно призвал социалдемократов сосредоточить основное внимание на реформах как глав­
ном средстве перехода к социализму. Его идеи были определены орто­
доксальными марксистами (в том числе Лениным) как ревизионизм,
или, по выражению Н. И. Бухарина, «убогий, искривленный и в то же
время припомаженный обрубок великого пролетарского учения» 4.
Реформаторская широта, открытость социал-демократии на осно­
ве отказа от узкодогматического, доктринального подхода к концеп­
ции социализма до последнего времени воспринималась в марксист­
ской среде как аморфность, соглашательство, теоретическое и прак­
тическое бессилие, бесхребетность и т. д. Достаточно привести
высказывание теоретического органа СДПГ об идейных истоках со­
циал-демократии, которое в советском издании «эпохи застоя» цити­
руется сугубо в негативном контексте: «Христианское учение об обра­
зе человека и его этические требования, права человека, провозгла­
шенные французской революцией, этика и просветительские идеи
Канта, гегелевская диалектика, философия истории, марксова крити­
ка капитализма, критический марксизм Бернштейна, теория стихий­
ности Розы Люксембург и критика большевизма, свободный социа­
лизм Шумахера, новейшие высказывания Эрнста Блоха, Хоркхаймера и Адорно, Хабермаса, Лешека Колаковского, Милована Джиласа и
других — все это, так сказать, следующие друг за другом и взаимо­
действующие акты сознания демократического социализма, которые
сводятся к одному этическому мотиву» 5.
Казалось бы, что плохого в стремлении опереться в поисках гума­
нистических ценностей на максимально широкое интеллектуальное
богатство и результаты этических поисков человечества? Однакосо
14
211
*

стороны марксистских схоластов XX в. следовали обвинения в эклек­
тике, научной несостоятельности, в порочности методологии, нару­
шении некоей идейной чистоты. Главной причиной такой нетерпимо­
сти, даже ненависти к социал-демократии было ее стремление найти
третий — не капиталистический и не коммунистический — путь.
Путь своеобразного симбиоза с капитализмом, хотя и обновленным,
реформируемым, в противном случае народ ждут неизбежные катак­
лизмы, революционные трагедии. Традиции презрительного отноше­
ния к такой «ревизионистской» соглашательской политике ("лакейст­
ву перед буржуазией") идут от Ленина. Эти традиции отражали
прежде всего своеобразие условий России, нашу национальную пси­
хологию, неизбежно влекущую за собой метафизические противопо­
ложности — либо многовековую покорность и смирение, либо «пуга­
чевский бунт» и немедленное строительство земного рая. «Ход рус­
ской истории, характеризующийся прогрессивными стремлениями
общества и упорной реакционностью власти, — писал задолго до Ок­
тября 1917 г. Н. А. Бердяев, — воспитал нас в духе крайностей. Нам
все кажется, что либо пан, либо пропал, либо все, либо ничего, либо
самодержавие и высочайшая степень экономического гнета, либо ре­
спублика и социализм. В стихии революции потерялась всякая исто­
рическая перспектива. Вкуса к правам, к благам свободы у нас не вы­
работалось. Привычка к угнетению была так велика, что созидание,
социальное творчество отступили на задний план, и казалось, доста­
точно уничтожить эксплуататоров, чтобы стать богатыми и чтобы во­
царилась социальная справедливость. Думали достигнуть большего,
чем в Западной Европе...» 6.
Страсть к радикализму ("красный цвет есть лишь отражение си­
них мундиров") затмила в России позитивное качество социал-демок­
ратии — способность к компромиссам, к соединению политики с мо­
ралью. Отказ от использования любых средств во имя окончательного
разрешения социального вопроса исторически оказалась не слабой, а
сильной стороной демократического социализма. И следует честно
признать, что в современные достижения стран развитого капитализ­
ма социал-демократы, не лишенные пороков и ошибок, внесли свой,
достойный вклад.
Социалисты в течение века совершили серьезную эволюцию в
сторону от классического марксизма, осуществив три объективно не­
обходимых крупных изменения курса.
Первый из них состоял в предпочтении реформ перед револю­
цией: конец XIX — начало XX в.
Второй — в отказе от директивного планирования и признании
рыночной системы хозяйствования. Например, СДПГ в ноябре 1959 г.
в Бад-Годесберге объявила себя народной партией, отказавшись от
узкоклассовых позиций, и признала рыночный механизм. Одновре­
менно она заявила о полном признании политического строя в ФРГ.
Третий сдвиг — установление пределов государственного вмеша­
тельства в общественную жизнь. Так, в новом программном докумен212

те СДГ1Г, принятом в декабре 1989 г. в Западном Берлине, говорится
о том, что государство, проводя в жизнь демократию и социальную
справедливость в обществе и экономике, не может решать все обще­
ственные проблемы. Кто предъявляет к нему слишком высокие требо­
вания, тот способствует бурному расцвету бюрократии, которая рабо­
тает все менее эффективно и которую трудно контролировать и фи­
нансировать. Немецкие социал-демократы решительно выступают
против огосударствления общества.
Несколько иную позицию занимают ныне французские социали­
сты, которые так же, как и немецкие, отрицают возможность с по­
мощью революций преобразовать капиталистическое общество в со­
циалистическое. Считая, что сейчас нет ни одного реального социа­
листического общества,
они выдвигают цель образования
«солидарного общества» на основе «развития в духе социализма»: по­
степенного создания новых равновесий в обществе, организации бо­
лее гуманных отношений между индивидуумом и государством, меж­
ду индивидуальными свободами и коллективными институтами, меж­
ду частной инициативой и общественным вмешательством. Сохраняя
оценку государства как гаранта и основы солидарного общества и вы­
двигая концепцию смешанной экономики (сочетания плана и рынка),
французские социалисты главное место в регулировании экономики
отводят планированию. Тем не менее они сейчас не имеют програм­
мы национализации, рассматривая ее масштабы в зависимости от
экономических потребностей. Одновременно осознается необходи­
мость сужения функций государства, которое не может и не должно
делать все, претендуя на изменения жизни граждан сверху.
Как видим, у западноевропейских социалистов различных моди­
фикаций существуют и разные акценты по поводу национализации, а
также решения проблем соотношения плана и рынка с конкуренцией.
В принципе это старый спор о возможности планирования в условиях
свободного образования цен, то есть рынка. Многие старые социали­
сты (например, К. Каутский) считали невозможным планирование в
условиях капитализма, ибо в этом случае для проведения плана в
жизнь государству не оставалось бы иного выхода, как создать наряду
с производственным аппаратом огромный полицейский аппарат для
надзора за первым.
Сегодня очевидно, что попытки ввести централизованное плани­
рование, то есть разрушить саморегулирование экономики, правила
рыночной игры неизбежно приводят к административно-бюрократи­
ческой болезни всего общественного организма даже в условиях час­
тичной национализации средств производства. Уже при капитализме,
с его господством рынка чрезмерное усиление роли государства в
жизни общества ведет к нестабильности, росту бюрократии, ослабле­
нию стимулов к труду, деморализации бизнесменов, к замедлению
темпов экономического роста, социальйому иждивенчеству. В обще­
стве, где перераспределяются все сто процентов ВНГ1, основным спо­
собом повышения личного благосостояния станет жульничество в сис­
213

теме перераспределения — справедливо утверждает советский эконо­
мист Б. Пинскср в яркой статье «Бюрократическая химера». «В новом
обществе, -* пишет он, — социальные и политические, в конечном
счете административно-бюрократические механизмы смогут, пожа­
луй, устранить социальное неравенство между управляемыми, обес­
печить сплоченность вокруг общественных кормушек. Но одного ре­
шительно нельзя себе представить — чтобы общество это оказалось
способным к динамичному экономическому развитию. Построить по­
ражающие воображение пирамиды или грандиозную стену, мону­
мент, плоту ну — да, но обеспечить хотя бы частичное, пусть с отста­
ванием, удовлетворение растущих человеческих потребностей — ни в
коем случае. В этом убеждают не только древняя и новая история, но
и здравый смысл» 7.
Такое общество неизбежно будет обществом «перераспределения
нищеты» и оно давно существует (у нас по крайней мере более 70
лет). Если в развитых капиталистических странах с бюрократизмом
борются с помощью рыночных механизмов, то у нас его полное, все­
охватное торжество. Нельзя не согласиться с мнением экономиста
В.Селюнина, что в сущности бюрократическая система, командно-ад­
министративная система, плановая система, реальный социализм —
синонимы. И дело тут не в каком-то искажении гуманистической су­
ти нового общества, не во «временных» бюрократических извращени­
ях, с коими мы сражаемся (в основном резолюциями) все годы совет­
ской власти, а в самой природе планово-директивного, псрераспределснческого социализма. В основе идеологического обоснования такого
социализма лежит предположение о том, что перераспределение
обеспечивается на основе принципа социальной справедливости. Но
каковы гарантии того, что при перераспределении этот принцип бу­
дет соблюдаться теми, кто стоит у общественной кормушки? Естест­
венно, что для перераспределения понадобится огромный аппарат, за
которым нужен особый контроль. Да и чем измерить, скажем, по­
требности, затраты труда и соотнести их с результатами? Подобный
проект централизованного коллективизма не был придуман Марксом
или его последователями. Одним из первых авторов социализации
производительных сил, финансов, когда единственным крупным соб­
ственником будет государство, а предпринимателями явятся рабочие
ассоциации, был французский экономист Пеккср, выдвинувший эту
идею в 1842 г. Но наиболее развернутую систему представлений о но­
вом обществе на основе идеи национальной централизации средств
производства, которая была положена и в основу марксистских взгля­
дов, мы находим у учеников Сен-Симона Базара и Анфантена 8. Ее
суть в следующем:
1.
Все средства производства сосредоточены в руках государства,
имеющего признаки и религиозной общины, ибо их государство одно­
временно и церковь. Распоряжение этими средствами производства
осуществляет централизованное государственное учреждение, с кото­
рым связаны учреждения областные и более мелкие территориально.
214

2. От местных организаций будут поступать сведения о величине
и характере национального спроса. Центральная организация будет
распределять средства производства между местными организациями
на основе ежегодного национального бюджета. Отсюда стройная орга­
низация всего национального хозяйства, полное единство плана и
подчиненность частей, соответствие между национальным производ­
ством и национальным потреблением.
3. Во главе социального организма стоят руководящие лица, обя­
занность которых должна состоять в том, чтобы каждому указывать
именно то место, которое ему больше всего соответствует и в его лич­
ных интересах и в интересах других. Совокупность работников обра­
зует иерархию, в которой будут высшие и низшие, начальники и под­
чиненные. Принцип распределения — «от каждого по способностям,
каждой способности по ее делам».
Чем не идеал, воплощенный в структуре, скажем, советского об­
щества? Стройная система государственной машины, состоящей из
правительства, ведомств, все регулирующего Госплана с госбюдже­
том и т. д. Но почему-то при воплощении этот идеал не только не воп­
лотил мечты Сен-Симона и его учеников — обеспечить всем людям
наиболее свободное развитие их способностей — но, наоборот, привел
к созданию тоталитарного общества, где были растоптаны свободы че­
ловека. Просчет был в главном — в незнании природы человека, ее
идеализации, ибо зиждется такая умозрительная система на автори­
тете, добровольном подчинении людей низших умственных и нравст­
венных способностей людям высшего таланта и высшего нравственно­
го сознания. Отсюда никаких привилегий, только полная оплата за
личные заслуги. Но кто будет классифицировать людей по сортам —
низшие и высшие? Кто, в свою очередь, сможет определить нравст­
венную высоту самих классификаторов? Да и каковы вообще нравст­
венные основания для воплощения в жизнь такой системы обще­
ственной жизни, с неизбежностью порождающей политическое да и
идеологическое насилие над человеком?
Вряд ли мы найдем принципиальные отличия в сути марксового
видения будущего общества от описанного выше проекта Сен-Симона
и его учеников. «Национальная централизация средств производ­
ства станет национальной основой общества, состоящего из объеди­
нения свободных и равных производителей, занимающихся обще­
ственным трудом по общему и рацональному плану» 9, — писал
Маркс. Различия были лишь в способах перехода к такому обще­
ственному организму, в более глубоком осознании авторами теории
научного социализма системного и естественно-исторического разви­
тия общества, в строгом формационном разграничении исторического
процесса, в указании на пролетариат, как на ту социальную силу, ко­
торая явится субъектом окончательного устроения человечества. Од­
нако марксизм явился законным преемником рационализма и так же,
как и его предшественники-утописты, стремился к созданию закон­
ченной и стройной картины будущей общественной организации, хо­
215

тя и отказывался от сс детализации. Общее было в претензиях не
только на роль учителей человечества, но и на роль радикальных ре­
форматоров самих основ общественной жизни. Правда, марксизм был
противоречив: признавая закономерности общественного развития,
невозможность для любого народа «перескочить» объективные, есте­
ственные фазы, он считал возможным с помощью революции «по­
мочь» переходу от одной формации к другой. Утопические идеи Мар­
кса и Энгельса о нетоварном и самоуправляемом коммунизме объек­
тивно вели к обществу с внеэкономическим принуждением. Видимо,
опасаясь этого, они из своей доктрины будущего общества исключали
и государство, обосновывая его отмирание.
Маркс и Энгельс пренебрегли цивилизующей ролью частной соб­
ственности, необходимостью саморегуляции в общественном разви­
тии и преувеличили значение рационального, планомерного регули­
рования на основе национальной централизации средств производст­
ва. Политическая тенденциозность вождей рабочего класса привела
их и к иллюзии о готовности классического капитализма для перехо­
да к новому типу общественного развития, исчерпании им источни­
ков прогресса.
Тогда (в XIX в.) казалось, что для устранения эксплуатации до­
статочно революционной экспроприации средств производства, ут­
верждения государственной собственности.
Будет день.
Пожар всехсветный,
чистящий и чадный.
Выворачивая богачей палаты,
будьте так же,
так же беспощадны
в этот час расплаты!
(Маяковский)

Очень важно помнить о двух обстоятельствах подобной надежды
на окончательное освобождение. Во-первых, Маркс и Энгельс оши­
бочно полагали, как и большинство тогдашних экономистов, что уп* равленческий труд — труд непроизводительный. Следовательно, уст­
ранение частной собственности создаст основу для ликвидации преж­
него социального разделения труда, при котором происходит
монополизация материальных и интеллектуальных плодов обще­
ственного развития теми общественными слоями, которые управля­
ют. В этом причина взаимосвязи их идей о самоуправлении и бесто­
варном производстве. Во-вторых, они никогда не считали огосударст­
вление или «национальную централизацию средств производства»
окончательным идеалом, своего рода финальным актом обобществле­
ния. Наоборот, поскольку самоуправление должно было сменить го­
сударство-паразита, то и вначале государственная собственность дол­
жна была стать общественно-индивидуальной. Приведу цитату из ра216

боты Маркса, на которую сейчас многие ссылаются в полемике. «Ка­
питалистический способ присвоения, — писал он, — вытекающий из
капиталистического способа производства, а следовательно, и капи­
талистическая частная собственность, есть первое отрицание индиви­
дуальной частной собственности, основанной на собственном труде.
Но капиталистическое производство порождает с необходимостью ес­
тественного процесса свое собственное отрицание. Это — отрицание
отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность, а инди­
видуальную собственность на основе достижений капиталистической
эры: на основе кооперации и общего владения землей и произведен­
ными самим трудом средствами производства» 10. Но каковы должны
быть механизмы реализации такой индивидуально-общественной
собственности? Об этом мы не найдем ни слова в работах основопо­
ложников теории нового строя. Поиски механизма создания такой
собственности возлагались на поколения, которые начнут непосредст­
венный переход к новому обществу.
Сегодня нельзя пройти мимо многообразия путей к социализ­
му, существующих в современной цивилизации. Марксизм, давший
ряд ответов на запросы человечества, не может претендовать на
окончательный вердикт судьбе человечества, на законченную ее
картину.
Наряду с плодотворными положениями, подтвердившимися на
практике, марксизм имел и исторически ограниченные, а то и утопи­
ческие идеи. Он недооценил возможностей капитализма к реформи­
стскому движению к социализму, хотя когда-то и высказал мысль о
том, что буржуазия не может существовать, не вызывая постоянно
переворотов в орудиях производства, не революционизируя, следова­
тельно, производственных отношений, а стало быть, и всей совокуп­
ности общественных отношений. Марксизм абсолютизировал роль
классовой борьбы и диктатуры пролетариата, проявил нигилизм по
отношению к буржуазной демократии как плоду завоеваний трудя­
щихся, оставил на периферии своего внимания социально-психологи­
ческие и нравственные аспекты развития общества. Конечно, нельзя
последующую вульгаризацию марксистского наследия, нетворческое,
догматическое отношение к нему списывать на классиков, но надо
признать, что сейчас терпит крах как раз коммунистическая версия
социализма, первым симптомом которого была трагедия «военного
коммунизма».
Опробовав марксову модель во время «военного коммунизма»,
Ленин начал се ревизию, которая не была им завершена. Во-пер­
вых, этому помешала смерть вождя революции. Во-вторых, Ленин
до конца жизни полагал, что предпринятое им отступление от не­
посредственного распределения продуктов на основе коммунистиче­
ских принципов к товарно-денежным отношениям вызвано специ­
фическими условиями России, где многомиллионная масса мелких
товаропроизводителей нуждалась в рынке. «Если бы мы, — писал
он, — имели государство, в котором преобладает крупная промыш217

лснность, или же, скажем даже, не преобладает, но очень сильно
развита, и очень развито крупное производство в земледелии, тог­
да прямой переход к коммунизму возможен» " . Ленин открыто и
прямо говорил в связи с новой экономической политикой о возвра­
щении к капиталистическим (хотя и регулируемым пролетарским
государством) отношениям.
В-третьих, поставленная Лениным проблема противоречия между
сложившейся командно-административной системой периода военно­
го коммунизма и рождающимися новыми экономическими механиз­
мами так и.не была разрешена.
В-четвертых, реалистической (не утопической) законченной
модели общественного устройства вообще быть не может. Любая
общественная система открыта (в большей или меньшей степени)
для влияния извне и для внутренней эволюции. Претензии на за­
вершенность проекта «окончательного устроения» человечества
всегда метафизичны и чрезвычайно опасны для народа в случае
попыток его воплощения в жизнь. Эти попытки неизбежно обора­
чиваются идеологическим и политическим насилием над человеком
и обречены на поражение, на национальную катастрофу. Может
быть, именно непонимание этого и привело большевиков к истори­
ческому поражению. Монополизация ими истины, романтическая
жажда рационализации социальной жизни обернулись ее милита­
ризацией, использованием полного набора неэффективных, да и
безнравственных средств. Несмотря на признание неудачи и даже
ошибочности политики военного коммунизма, на возвращение к
здравому смыслу, у Ленина и его соратников осталась главная чер­
та большевизма — воля к абсолютной власти, которая стала
самодовлеющей и определяющей их поведение. Вера в свое изна­
чальное право на господство над народом, право на бесконечные
социальные эксперименты, подкрепляемая идеей коммунистическо­
го мессианства, была характерна для всех большевиков без исклю­
чения. Оправдание тоталитарного зла, военно-политической дикта­
туры обеспечивалось иррационально-утопической идеей переделки
человечества, лежащей в основе коммунистической доктрины. Эта,
по сути преступная, идея отрицала внутреннюю свободу человека,
его нравственные начала и нуждалась для своего воплощения в
диктатуре, в государственной тирании. Новая система эксплуата­
ции, новые формы классового угнетения, даже более жестокие, чем
прежние, были неизбежны, хотя, подчас, и неожиданны для рсволюционеров-романгиков. Отсюда искренняя борьба с бюрократией,
с якобы извращениями пролетарской природы власти. Это была
бесплодная и непрерывная борьба с фундаментальным свойством
утверждаю!цегося строя, выдаваемым за его деформации. И пер­
вым борцом с вызванным собственными усилиями врагом — бю­
рократизмом — был Ленин, осознавший лучше многих своих саратников грозную опасность новой беды: вместо государства вооруженныхр рабочих, самоуправленческой ассоциации возникло госу218

дарство чиновников. Произошло обратное тому, о чем он писал до
Октября.
Произошло то, что предрек поэт М. Волошин:
Они пройдут — расплавленные годы
Народных бурь и мятежей;
Вчерашний раб, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
Построит вновь казармы и остроги,
Воздвигнет сломанный престол,
А сам уйдет молчать в свои берлоги,
Работать на полях, как во л
Таким образом, марксисты были правы, когда утверждали, что
отрыв производителя от средств производства создает отчуждение,
является основой для эксплуатации, стихии и т. д. Но оказалось, что
формальное обобществление (национализация) средств производства
придает отчуждению еще большие масштабы, так как неизбежно уси­
ливает бюрократизацию как форму общественных связей, заменяю­
щую рынок. Одним из первых понял это М. Вебер, отмечавший, что
социалистическое общество неизбежно приобретет черты государст­
венно-монополистического капитализма, т.е. доведет до логического
конца извращение целей и средств, начатое в условиях позднекапи­
талистического общества. Внешние блага этого мира приобретут все­
возрастающую и в конце концов неотвратимую власть над людьми.
Произойдет окончательная «аппаратизация культуры», общество
оцепенеет в «механизированной окаменелости», а объектом манипу­
ляции станет человеческая мысль и поведение. По М.Веберу, социа­
листическое общество — несвободное общество, «потому что всякая
борьба с государственной бюрократией бесперспективна и потому что
нельзя призвать на помощь ни одной принципиально выступающей
против нее и ее власти инстанции... Государственная бюрократия, ес­
ли бы исключить частный капитализм, господствовала бы одна, дей­
ствующие в настоящее время наряду друг с другом и в меру своих воз­
можностей друг прол ив друга, слсдовательноч постоянно держащие
друг друга под угрозой частные и общественные бюрократии слились
бы тогда в единую иерархию. Подобно тому, как это было в Египте
или в древние времена, только в несравнимо более рациональной и
потому неизбежной форме» 12.
Наученные горьким опытом многих десятилетий, сейчас мы бы
добавили: и в жестокой до бессмысленности форме. Кроме того, в от­
личие от М. Вебера, хочется надеяться на перспективу преодоления
государственной бюрократии, ибо, во-первых, сила, выступающая
против нее, — не отдельные инстанции, а большинство народа, без­
мерно уставшего от нищеты, произвола и насилия, во-вторых, можно
опереться на возрождение экономической многоукладное™, вытека­
ющей из реставрации многообразия форм и субъектов собственности.
219

Правы, абсолютно правы экономисты, утверждающие, что при социа­
лизме «анархию рынка» (так изруганную марксистами) государст­
венная монополия заменила анархией управления, а народ снова ока­
зался ни с чем. Поскольку социализм не поддается реформам без лом­
ки жесткого тоталитарного каркаса, в основе которого принцип
насильственной ликвидации права частной собственности на сред­
ства производства, пишет советский экономист И. А. Нслипа, по­
скольку он в тупике: потерял способность развиваться, двигаться, ды­
шать и с ослаблением насилия начал разваливаться. И совершенно
резонно делает вывод — у тупика есть только один выход — э т о
в х о д ! 13. Иначе говоря, надо прежде всего вернуться к многообразию
форм собственности: частной, государственной, коллективной (акци­
онерной и кооперативной), национальной и интернациональной.
Однако экономическая свобода, основанная на плюрализме собст­
венности, неприемлема для тех, кто отождествил себя с прежними со­
циально-экономическими и политическими структурами. Зачем, ска­
жите, нужны будут раздутые райкомы и обкомы партии, обюрокра­
ченные профсоюзы, гигантское число министерств арендаторам,
фермерам, индивидуальным предпринимателям, хозяевам акционер­
ных предприятий? Не потому ли с таким трудом пробивают себе до­
рогу новые формы собственности, что чиновники им оказывают со­
противление не на жизнь, а на смерть? В недавней публикации
«И.А.Бенедиктов: о Сталине и Хрущеве» ее автор В.Литов от имени
одного из бывших крупных функционеров говорит: «Главный источ­
ник наших бед — резкое снижение уровня партийно-государственно­
го руководства, забвение гениальных заветов Ленина о подборе кад­
ров и проверке исполнения как основном, решающем инструменте
партийного влияния». Даже Берия под пером ретивого журналиста
вырастает во вполне достойного представителя большевистского сти­
ля управления со свойственными ему железной дисциплиной, посто­
янным контролем, максимальным напряжением сил... Берию, пишет
Литов, хотя порой и опускавшего дубинку на головы честных людей,
ошибавшегося (с кем не бывает?), Сталин использовал с пользой для
социализма — «из руководителей всех рангов выбивалось разгиль­
дяйство, ротозейство, беспечность и другие наши болячки, которые
Ленин весьма точно окрестил «русской обломовщиной» ,4.
Современный французский предприниматель Алекс Москович
долго задавал себе вопрос, когда впервые приехал в СССР в 1966 г.:
• как этот бардак мог победить немецкую организацию? И нашел от­
вет — может быть, причина в том, что в каждом звене советской ар­
мейской структуры были люди, наделенные правом расстрела? Ду­
маю, Москович несколько ограничивает масштабы подобного пра­
ва — оно способствовало и «успехам» в области индустриализации и
коллективизации. Долго еще страх перед властью (несмотря на осоз­
нание многими мысли русского поэта О. Мандельштама: «власть от­
вратительна, как руки брадобрея») будет движущей силой трудовых
подвигов советского народа. Но было бы антиисторическим вывертом
220

полагать, что только страх двигал народом. Кроме искреннего жела­
ния могущества родины, существовала и существует у некоторых его
представителей и психология холопов, мечтающих о плетке хозяина.
Ностальгия по расстрелам, как и по военно-казарменному типу труда
и жизни, сохранилась до сегодняшнего дня у тех, кто, как и многие
авторы «Молодой гвардии», считает, что ориентация на прибыль, то­
варно-денежные отношения, возрождение рынка в наших условиях
крайне вредна и опасна. Что толку им доказывать, что нынешняя ни­
щета нашего народа (41 млн. человек — 14,5% имеют доход ниже
прожиточного минимума), разоренные деревни, пустые прилавки ма­
газинов, убогое социальное обеспечение и здравоохранение, драма­
тизм с жильем и прочие наши «исторические преимущества» перма­
нентны и есть главные плоды прежней, безрыночной экономики? Не­
смотря на десятки миллионов расстрелянных и заключенных в
концлагеря, на то, что в 30-40-е годы советские люди ели менее сыт­
но, чем в 20-е годы (нужно ли упоминать о питании миллионов зеков,
о голоде в начале 30-х гг. и послевоенном?), несмотря на жилищный
кризис (в 1940 г. на каждого городского жителя было почти в 1,5 раза
меньше полезной площади жилья, чем в середине 20-х годов) ' 5, на
утрату свободы и права на жизнь, такого рода мыслители утвержда­
ют: В своей основной массе советские люди были довольны жизнью и
с оптимизмом смотрели в будущее, верили своим руководителям 1б. И
вот эту идиллию нарушили: вначале Хрущев с его реформами, затем
Горбачев с радикальной перестройкой.
Единственное, с чем можно согласиться в утверждениях неоста­
линистов, — не надо валить все грехи и беды на Сталина и его компа­
нию. Как бы ни были масштабны их злодеяния, они оказались воз­
можны лишь в условиях тоталитарной системы.
В конце XX в. становится все более очевидным, что система
распределительного социализма неэффективна, нуждается в огром­
ном полицейском аппарате как для принуждения к труду, так и
для (во многом показного) контроля над теми, кто распределяет
общенациональный пирог. Все оказываются в рабской зависимости
от барского расположения последних. Любая подобная модель не­
избежно порождает диктатуру «сталинского» типа, культ вождя,
абсолютный произвол власти, бесправие личности, низкий жизнен­
ный уровень трудящихся, карточное распределение всех ресурсов,
нивелирование интересов, закрытость, непрерывную аппеляцию к
идеологическим стимулам к труду, стагнацию развития, нереформируемость его в условиях сохранения прежнего политического ре­
жима и руководства, неспособность к достойному включению в
процессы мировой экономики и культуры. Такими были режимы
Мао Цзедуна, Чаушсску, Цеденбала, Живкова, такими остаются
режимы Ким Ир Сена, Алии, Кастро. Близки им, несмотря на бо­
лее высокий жизненный уровень, были режимы Хонеккера, Тито,
Гусака, Кадара и Терека.
221

Выход из этой системы в деэтатизации, в последовательном де­
монтаже всех ее структур. Этот демонтаж потребует времени, по­
исков адекватной стратегии и тактики и, конечно, цены. Предстоит
трудный период в нашей истории — смена парадигм развития.
Трудность эта усугубляется тем, что по существу задача перехо­
да к рыночному хозяйству возложена на бюрократические круги, не
желающие рубить административно-директивный сук, на котором
они сидят. Они объективно заинтересованы в крахе перестройки, ее
дискредитации. Народ, измученный инфляцией, нехватками даже
обычньус, повседневных товаров, стремительно разочаровывающий­
ся в перестройке из-за отсутствия материальных результатов стоит
сейчас перед выбором — требовать либо возвращения к прежней,
административно-командной системе, либо углубления и ускорения
происходящих перемен. Сложившуюся ситуацию в СССР можно
образно представить так: хирург начал операцию, сделал надрез,
посмотрел на больные органы, затем пошел перекурить, пообедать,
надолго забыв о больном. Поскольку в любом случае операция уже
начата, так как альтернативы хирургическому вмешательству не
было и быть не могло, операцию надо завершать. Необходимы бо­
лее решительные шаги по пути рыночной экономики. Однако, мне
кажется, препятствием к этому является не столько кризис и невоз­
можность в его условиях перейти к свободному образованию цен, к
немедленному введению конкуренции (с чем, конечно, надо счи. таться), сколько желание найти третий путь — взять все лучшее
у рыночной (читай, капиталистической) экономики и пересадить в
нашу директивно регулируемую систему. Отсюда непрерывные
клятвы в приверженности социализму, идеалам Октября 1917 г.
При этом почему-то право на выбор (на суверснигстский) за ны­
нешним поколением отрицается, как будто бы Октябрь 1917 г. не
потерпел поражения, оставив только иллюзию социалистического
облика нашего общества. Одновременно никто из клянущихся
принципами социализма не уточняет — в чем же суть идей Октяб­
ря? Что подразумевается под «социалистическим выбором»? Плани­
руемая нищета и директивно регулируемая катастрофа?
Да, на уровне лозунгов все в порядке: власть — Советам, фабри­
ки — рабочим, земля — крестьянам, мир — народам, свободное само­
определение — нациям. И, конечно, социальные права — на труд, об­
разование, здравоохранение... Правда, отсюда неясно, почему эти ло­
зунги сохраняют свою актуальность и через семь десятилетий,
являясь, с одной стороны, «опорными пунктами перестроечного мыш­
ления и морали», как это обозначено, в Платформе ЦК КПСС к
ХХУШ съезду, а, с другой стороны, представляют «реальный вклад
партии и народа в прогресс собственной страны и всего человечества».
Могут ли выдвигаемые цели, за которые еще надо бороться, одновре­
менно быть уже воплощенными?
Но, главное, можно ли провозглашать многообразие форм собст­
венности как экономической основы свободы граждан, реального вы222

бора работником форм и способов приложения своих способностей,
гарантий интересов и прав потребителя, начисто исключая частную
собственность с наймом работников, всегда являющуюся самым мощ­
ным стимулом человеческого прогресса? Видимо нам недостаточно
оказалось сравнительного опыта ГДР и ФРГ, Южной Кореи и КНДР,
ЧССР и Австрии, Прибалтики и Финляндии, Болгарии и Греции, Ки­
тая и Тайваня, Вьетнама и Таиланда. Да и неужели собственная бес­
помощность в решении лавины проблем ничему не научила? И что
это за странный гибрид «планово-рыночная экономика», попытки со­
здания которой мы наблюдаем сегодня в СССР? Вновь сверху утвер­
ждается, что современное производство невозможно без централизо­
ванного планового воздействия на его развитие. Правда, на сей раз
это воздействие связано с новыми для нас методами (через цены, на­
логи, проценты, кредит, платежи и т. п.) и иными границами (реше­
нием лишь стратегических задач — крупных научно-технических
структурных программ, инфраструктуры, экологии, налоговой пол­
итики, вопросов социальной защиты и т. п.).
Все это, конечно, можно только приветствовать, если это будет
сопровождаться отказом от тотального, директивного планирования и
заменой его прогнозированием. Пока же, как известно, продолжается
подготовка проекта XIII пятилетнего плана, на которую затрачива­
ются большие средства (интересно было узнать цену подобного пла­
нирования). «Нежелание отказаться от концепции пятилстнсго пла­
нирования вызвано, видимо, привычкой, а также необходимостью за­
нять огромную армию чиновников-плановиков, — справедливо
пишет экономист из г. Горького В. Тарасов. — Планирование в СССР
несет и чисто идеологические функции. Принятие планов, всевоз­
можных программ, шумиха по их поводу позволяют снимать на ка­
кое-то время социальную напряженность. Когда же эйфория, связан­
ная с принятием очередного плана, спадает, принимаются новые пла­
ны. Все это напоминает поведение алкоголика, который, чтобы снять
тяжесть после попойки, затевает новую. Пора, стиснув зубы, пере­
жить период похмелья и окончательно протрезветь» 17.
Авторы Платформы ЦК КПСС боятся таких крамольных мыс­
лей и указывают нам на использование планирования в других
странах, в том числе в капиталистических. Но вот что говорит госу­
дарственный секретарь по вопросам планирования при премьер-ми­
нистре Франции, страны, осуществляющей уже X план, Л. Столерю, отвечая на вопрос, в чем различие планирования в СССР и в
его стране: «Разница — в характере двух систем, а не только в объ­
еме частной или государственной собственности. Есть целый взаи­
мозависимый комплекс, который определяет: либо это рынок, либо
это планируемая экономика. Такой комплекс включает прежде все­
го систему ценообразования, она-то является той самой границей,
которая отделяет одно от другого. Есть и другие различия: право
собственности, денежный рынок, процентные ставки, открытость по
отношению к внешним капиталовложениям и т. д. Одним словом,
223

имеются две совершенно различные системы, образующие каждая
единое целое, и поэтому вы находитесь либо в одной, либо в дру­
гой, но никоим образом сразу в двух» 18.
Рынок, допуская индикативное планирование, не совместим с ди­
рективным, указующим перстом некомпетентного бюрократа — он
эффективен лишь в соответствующей экономической системе, где
свободно конкурируют разные формы собственности, хотя и действу­
ет антимонопольное законодательство.
Эту системность экономических отношений, определяемую гос­
подствующей формой собственности, выделяет и советский эконо­
мист С. Родин. В статье «Несколько аксиом», посвященной критике
проекта Закона о собственности по поводу допускаемого ее плюра­
лизма, он убеждает читателей «Советской России» (17 янв. 1990 г.),
что при сохранении государственной собственности всего лишь на
уровне 30% , о чем говорил Н. И. Рыжков, частная собственность не­
избежно перерастет в частнокапиталистическую, а последняя в госу­
дарственно-монополистическую, как во Франции, Швеции и в любой
другой буржуазной стране. Странно нас стращать тем, что давно су­
ществует в СССР: государственно-монополистической собственно­
стью. Правда, у нас она носит почти абсолютный характер в отличие
от Запада, где она — элемент системы конкуренции, и не даст тех
преимуществ, с которыми связывают там определенные социальные
гарантии или социальные амортизаторы, предполагающие перерасп­
ределение части национального дохода с целью ослабления негатив­
ного воздействия на общественные отношения экономической диффе­
ренциации общества. Курс на развитие системы социальных аморти­
заторов особенно интенсивно проводился в 60-е и первой половине
70-х гг. К 70-м гг. практически во всех странах развитого капитализ­
ма сложились эффективные системы пенсионного обеспечения, стра­
хования по безработице, охраны здоровья, основанные на долевом
финансировании за счет взносов застрахованных предпринимателей
и государства. Разумеется, это не означает, что в странах развитого
капитализма нет социальных проблем. Но они решаются более ус­
пешно, чем в странах нового строя, чем и объясняется, например, не­
прерывная эмиграция в страны «эксплуататорского» строя и желание
большинства населения ГДР избрать систему ФРГ.
С. Родин прав, говоря о том, что,допуская плюрализм собственно­
сти и рынок, мы утрачиваем свое кардинальное отличие от капита­
лизма. Но зачем же пугать нас, что из-за этого мы получим рыноч­
ную экономику, а вместе с ней и то, о чем он знает из пропагандист­
ских книжек 50-х годов: массовую безработицу, пособия, бесплатную
тарелку супа, бесплатные (за счет благотворительных фондов коопе­
ративов и частников) ночлежки и совсем бесплатную возможность
для бездомного провести ночь на скамейке сквера или городского пар­
ка. «Типичная картина буржуазного рая, — пишет он, — стала осяза­
емой перспективой перед страной, совершившей гигантский скачок
от отсталости благодаря народнохозяйственному планированию —
224

величайшему достижению человеческой цивилизации. И доброволь­
но отказывающейся от него с принятием закона о собственности!»
Можно только поражаться тому, как ухитрился зав.кафедрой эко­
номической теории Высших экономических курсов при Госплане
СССР (!!) не заметить открываемые в последнее время ночлежки в
СССР, благотворительные столовые с бесплатной чашкой супа, мно­
гомиллионную безработицу, милостыни в виде инвалидных колясок,
лекарств, продовольствия, что шлют нам из стран Запада. Да только
ли это обеспечил богатейшей по ресурсам стране мира «гигантский
скачок от отсталости» (автор, почему-то не пишет к чему скачок?)
благодаря планированию — гордости наших экспериментаторов над
«человеческим материалом». Несмотря на разоренную, нищую стра­
ну, до сих пор идет борьба между теми, кто осознает полную несосто­
ятельность прежней социально-экономической и политической систе­
мы, то есть общественного строя, и теми, кто все еще (искренне или
лицемерно) утверждает, что строй-то хорош, да строители подвели.
Надо, мол, всего лишь избавиться от деформаций и все будет в поряд­
ке. Вместо того, чтобы честно признать непригодность избранного
проекта общественного устройства, нивелляторы-политики типа
«хождения в струне», «бараньего рога» в купе с нивелляторами-учеными, на протяжении десятилетий разорявшие страну и рассуждав­
шие о непрерывном росте благосостояния масс, продолжают балабо­
лить о преемственности развития, о приверженности выбору и идеям
Октября. Они ведут себя как изображенный сатириком помпадур, ко­
торый приказывал сечь на станциях ямщиков, объясняя своему спутнику-иностранцу, что это наш способ давать на чай.
Думаю, что честнее и мужественнее многих остепененных эконо­
мистов выразил Свое отношение к нашей системе В. Селюнин, зая­
вивший: «Если мы чему-то способны учиться у жизни, то важнейший
урок прожитых нами четырех лет перестройки в следующем — пла­
новая система управления изжила себя. Она не в силах обеспечивать
даже количественный рост производства, а ведь это относительно
простая задача. По объему валового национального продукта мы за­
нимаем в лучшем случае седьмое место в мире — впереди нас США,
Япония, ФРГ, Франция, Англия и Италия, за спиной дышат Испания
и Канада. Вот так — в 1913 г. были на пятом месте в мире, теперь от­
катились на седьмое, отдав на заклание столько жертв. По уровню
жизни (по так называемой потребительской корзине) мы скатились к
сорок пятому — пятидесятому месту в мире. Тем менее плановая сис­
тема может обеспечивать структурные подвижки в народном хозяйст­
ве, переход к интенсивным способам развития, товарно-денежную
сбалансированность, достойный уровень жизни. Планируем одни
пропорции, на деле получаем другие. Сбываются лишь те планы, ко­
торые ратифицируют, одобряют самопроизвольные экономические
процессы, развивающиеся, как правило, в гибельном направлении.
Это иллюзия управления — события и без плана шли бы туда же» ,9.

Вновь и вновь распространяются иллюзии по поводу каких-то
особых социалистических товарных отношениях, каком-то невидан­
ном доселе социалистическом (плановом) рынке, в условиях кото­
рого не будет минусов капитализма. До сих пор широко распростра­
нен у большой части населения страх перед наемным трудом, экс­
плуатацией, страх перед частной собственностью. А доводы по
поводу того, что все эти явления в принципе неустранимы из чело­
веческой жизни, что можно говорить лишь о мерс их развития,
смягчении, ограничении, введении социальных амортизаторов, как
во всех цивилизованных странах, медленно воздействуют на ско­
ванное догмами общественноесознание и то лишь благодаря посте­
пенному осознанию, что надо что-то делать, надо выходить из кри­
зиса. К счастью, сегодня можно сказать, что это общественное со­
знание уже далеко не однородно. Многие начинают понимать, что
там, где эффективнее экономика, где растет благосостояние, там и
происходит подлинная, а не мнимая социализация. Постепенно ут­
верждается мысль, что движение человеческого общества к социа­
лизму не есть захват власти и строительство нового общества по оп­
ределенной, искусственно созданной схеме. Это движение представ­
ляет собой мировой процесс трансформации цивилизации на
гуманистических началах, в котором развитые капиталистические
страны по ряду показателей ближе к «зрелому социализму», чем
так называемые социалистические общества.
В случае (не так уж невозможного) поражения перестройки со­
хранится неэффективная, громоздкая централизованно-директивная
модель нового общества, слегка скорректированная псевдорыночными механизмами. Трудное, если не драматическое становление коо­
перативного движения, отказ от признания частной собственности,
равноправной с коллективной, нежелание понять необходимость
торгового капитала как самостоятельного звена рынка могут, к сожа­
лению, превратить перестройку в вариант косметического ремонта
прежней системы, зашедшей в тупик. Основным препятствием соци­
ально-психологического свойства в деэтатизации общественной сис­
темы сталинистского типа является консерватизм части народа, про­
истекающий из псевдосоциалистических иллюзий, замешанных на
сочетании традиций России, связанных с азиатским способом произ­
водства и коллективистских догм марксистской доктрины, к тому же
вульгаризированно истолкованных. Но можно ли бросать упреки на­
роду в консерватизме, если только сейчас он начинает получать прав­
дивую информацию о том, как живет цивилизованное человечество и
к какой катастрофе подвела нашу страну власть? «С консерватизмом
народа бороться труднее, чем с консерватизмом трона и амвона... —
писал русский мыслитель XIX в. А.И.Герцен, — народ — консерватор
по инстинкту, и потому, что он не знает ничего другого, у него нет
идеалов вне существующих условий... Он держится за удручающий
его быт, за тесные рамы, в которые он включен — он верит в их проч­
ность и обеспечснье. Не понимая, что эту прочность он-то им и дает.
226

Чем народ держится дальше от движения истории, тем он упорнее де­
ржится за усвоенное, за знакомое. Он даже новое понимает только в
старых одеждах» 20
Но, надо признать, что так бывает не всегда, ибо народ таит в себе
способность к творчеству нового, оказывается принужден обстоятель­
ствами к радикальным переменам, к сбрасыванию сковывающей его
силы оболочке. И перемены эти всегда начинаются с борьбы за
власть, различные проявления которой мы видим сегодня в бурном
политическом половодье.
*

*

*

Наш путь к демократическому, гуманному обществу был отяго­
щен историческим выбором маргинального пути, навязанного боль­
шевиками России, се социальным одиночеством и войнами, ошибка­
ми и заблуждениями, идеологическим самодовольством и политиче­
скими преступлениями. Но реформаторы общества в СССР надеются
на то, что тоталитаризм и социалистическая лжерелигия, с которыми
они решительно размежевываются, не закрыли для советских людей
возможности движения к мировой цивилизации. Однако ренессанс
общечеловеческих идеалов (в том числе религиозных) будет победо­
носным при условии использования полноты международного опыта,
при условии нашего отказа от своей избранности и мессианства.
Вновь на политической арене у нас появились кадеты и либералы,
христианское движение, монархисты и социал-демократы...
Естественно, что последние привлекают особое внимание. Есть ли
у них шансы вернуть социалистической идее привлекательность и
плодоносность? Не знаю.
Трудно прогнозировать даже ближайшее будущее возрождаемой
социал-демократической России. Общественная усталость от больше­
вистской узурпации власти, земли, свобод, оправдываемая лжемесси­
анским мировоззрением, бросает тень и на эту попытку стать само­
стоятельным знаком общественного пробуждения. Социал-демокра­
тия неизбежно будет нести шлейф чужих преступлений, ибо со
словом социализм навсегда связана самая страшная страница челове­
ческой истории. Либерализм одержал блиЬтательную победу над
идеей социализма — это правда. Даже если помнить, что поражение
потерпела лишь коммунистическая версия социализма, одна из форм
социальной чумы, которой прежде всего переболела наша Россия.
Но ненависть к коммунистическому прошлому не может служить
мостом к будущему. Победа есть плод любви — утверждал А. СентЭкзюпери. Вспомним и слова великого Эд. Бернштейна о том, что со­
циализм по своему духовному содержанию не только преемник либе­
рализма, но и его законный наследник. Болес того, можно утверж­
дать, что подлинный социализм — это конструктивный, регули­
руемый либерализм. Либералы и будут естественным союзником со­
циал-демократии в борьбе за гуманизацию общества, как и другие ре­

лигиозные и демократические партии. Силой социал-демократии
должна стать не самодовлеющая воля к власти, а солидарность в борь­
бе за интересы народа, способность к компромиссам, не узкокорыст­
ные кастовые или классово-групповые мотивы, а общечеловеческое
стремление к этизации общества.
Стать связующим центром между массами с их жаждой социаль­
ной защиты, растоптанной властью, лишенной какой-либо морали, и
либерализмом, выражающим стремление человечества к свободам —
миссия социал-демократов. Эту политическую нишу никто кроме них
не займет. Будем оптимистами — вслед за Гегелем воспримем комму­
нистическое рабство как шаг к свободе. Однако не забудем, что этот
шаг еще не завершен, ибо многие (и наверху, и внизу) все еще живут
просроченнымии векселями коммунизма. Поэтому призыв к компро­
миссам означает не отказ от борьбы за возвращение свободы, а прида­
ние ей цивилизованных форм.
Примечания
I Б у л г а к о в С. Н. Д ва года. Исследования о природе общественных идеалов.
М., 1911, т. I , с. 231— 232.
2 Д о с т о е в с к и й Ф . М. Поли. собр. соч. в 30-ти т. Г. 20. Л ., «Наука», 1980,
с. 171.
3 Мифы народов мира в 2-х т. Т. 1. М., 1980, с. 493.
4 Б у х а р и п 11. И. Борьба за кадры. М., 1926, с. 3.
5 Что такое «демократический социализм»? М., Политиздат, 1979, с. 17— 18.
6 Бердяев Н. Опыты философские, сочинительные и литературные. 1900-1906 гг.
С .-П ., 1907, с. 388.
7 «Знамя», 1989, № 11, с. 187.
8 См. об этом: Туган-Барановский М. Общественно-экономические идеалы. С.II., 1913, с. 65-66.
9 Маркс К., Энгельс Ф . Соч., т.1 8, с.57.
10 Маркс К., Энгельс Ф . Соч., т. 23, с. 773.
II Ленин В. И. Поли.собр.соч., т. 43, с. 79.
12 W eber М. Gesammelte politischce Schriften, München, 1921, s. 151.
13 См.: Н елина H.A. П ерестройка или начало конца? — Даугава, 1989, N 11, с.
86 .

14
15
16
17
18
19
20

См. «Молодая гвардия», 1989, № 4.
См.: Гордон Л. A., Клопов Э. В. «Что это было?». М., 1989, с. 98-116.
«Молодая гвардия», 1939, N 4, с. 14.
Известия, 1990, 8 фев.
Там ж е, 15 фев.
Селюнин В. Черные дыры экономики. Новый мир, 1989, с. 165.
Герцен А. И. Собр. соч. в 8 т.. М., 1975, т. 8, с. 339.

М. Завельский

Теневая экономика: враг, друг...?

«Нам вехой — наша тень.
Чтобы с пути не сбиться"
(Б. JI. П астернак)

Петроград. 1919. Март. Голод и холод революции. Митинги, ми­
тинги, митинги. На трибуне Максим Горький: «Когда русскому чело­
веку особенно плохо живется, он обвиняет в этом жену, сестру, пого­
ду, бога — всех, кроме себя. Такова русская натура» *. Образ врага.
Сколько изощренной выдумки, бессонных ночей, потерянного здо­
ровья — и все, чтобы десятки лет он маячил перед народом. Не рас­
слабляться, не задумываться, шаг вправо — шаг влево... Враг не
дремлет! Где там понять себя?! И вот — ветер перемен. Казалось бы
теперь на этом поставлен крест. Ан, нет — дружными усилиями по­
литиков, юристов, экономистов изваяли нового истукана — теневую
экономику. Вот от кого все ваши беды! Ату ее, ату!
Как не понять политиков, что взвалили на себя отеческие заботы
о перестройке? Оправдать бы неудачи ее первых неверных шажков,
унять нетерпенье тех, кто заждался кормильцев. Ведь младенец еще,
а они: Почему опустел прилавок? Где обещанное жилье? Кто съел
мой кусок пирога?... Вопросы, вопросы, вопросы. Поди ответь на все.
Можно догадаться и что движет оппонентами этих политиков: ведь
одной кашей кормлены, одним молоком поены. И почему в том Иван
с Петром за одним столом, хоть в чем другом стул друг из-под друга
так и норовят выдернуть, — не секрет. Хочешь признания масс — лей
бальзам, расточай сезам.
А что же юрист, ему-то какой резон? — спросите вы. Ну, от юри­
ста до политика — один шаг. Это мы видели. Профессионал же дело
свое числит главным для спасения отечества и задачи ищет достойные
этого: нас украшают враги наши. А тут такой монстр — теневая эко­
номика! Что там теорема Ферма против задачи Гурова! И вот уже на­
ши новые думцы, подогретые сенсационными разоблачениями прыт­
ких журналистов, соревнуются, кто громче проклянет ее. Однако,
когда экономисты присоединяют свой голос к этому хору, к призывам
ликвидировать теневую экономику, преодолеть ее, к требованиям,
чтобы этим занялись правоведы как одной из ближайших задач, —
тут уж остается только диву даваться.
Воистину, «каждый принимает конец своего кругозора за конец
света» 2.
229

С птичьего полета
Что же это за зверь такой — теневая экономика? Т. И. Заслав­
ская, а ей одной из первых удалось употребить в прессе эти прежде
непечатные слова, разъяснила кратко, но почти в точку: «между ва­
лунами устаревших инструкций все равно неизменно пробивают до­
рогу потоки неконтролируемой деятельности» 3. Почти, ибо все же не
ясно, почему теневая? Вопрос — вовсе не праздный. Правильный от­
вет на него позволяет понять — тот ли это чужак, от которого все на­
ши беды, чужак ли вообще и беды ли он несет.
Наши исследователи как правило относят к теневой экономике
незарегистрированную хозяйственную деятельность с использовани­
ем государственных производственных ресурсов, технологические,
финансовые, экологические нарушения официальных норм в целях
личного и группового обогащения, взяточничество, искажения отчет­
ной информации в интересах предприятий и ведомств, «криминаль­
ную экономику» (наркобизнес, проституция, спекуляция, ростовщи­
чество, торговля краденым и т. п.), наконец, личное подсобное хозяй­
ство 4. Они полагают, что эти процессы извлечения «нетрудовых
доходов» возможны, главным образом, по двум причинам. Одна —
это несовершенство действующего в стране хозяйственного механиз­
ма, правового регулирования хозяйственной деятельности, оставляю­
щего массу лазеек для такого рода действий и провоцирующего на
них. Другая — товарный дефицит, который является следствием этих
несовершенств и вызывает соответствующую реакцию оборотистых
людей.
Получается в таком случае, что эта экономика — тень, отбрасы­
ваемая официальным хозяйством, нечто несамостоятельное по отно­
шению к нему и устранимое вместе с ликвидацией его недостатков
или, по крайней мерс, с высвечиванием и взятием под жесткий конт­
роль правоохранительной системой, ибо только под покровом темно­
ты и может совершаться все это в нашем хозяйстве. Совсем по
Б. JI. Пастернаку 5:
По мере смены освещенья
И лес меняет колорит:
То весь горит, то черной тенью
Насевшей копоти покрыт.
Вот если б управиться с солнцем — остановить его в зените, то
и тень исчезла бы навсегда. Дело, оказывается, за малым й безот­
лагательно, потому что «теневая экономика есть совокупность аль­
тернативных социализму экономических структур. Речь идет об
объективно не соответствующих экономической природе социализ­
ма явлениях» 6.
Здесь-то, кажется, недалеко и до момента истины. Помните, как у
А. Платонова председатель Чевенгурского ревкома Чепурный ком­
230

ментирует стихию высшего ума, исходившую из директивы губернии:
«Видишь, товарищ, они хотят, чтоб умнейшие выдумали течение
жизни раз навсегда и навеки и до того, пока под землю каждый ля­
жет, а прочим не выходить из плавности и терпеть внутри излиш­
ки...» 7. Лишь «высшему уму» доступно знание того, что объективно
есть социализм, ибо оно диктуется мыслями как самостоятельными
сущностями, которые обладают независимым развитием и подчиня­
ются только своим собственным законам. Энгельс назвал это «идеоло­
гическим» подходом к действительности, все переворачивающим с
ног на голову 8. Именно такой подход и возобладал у нас и сохраняет­
ся. А ведь предупреждал же Ленин (иногда, правда, сам об этом забы­
вая) , что марксисты знают лишь направление движения к социализ­
му, который не создается по указам сверху, а живой, творческий, есть
создание самих народных масс 9. Потому-то разъяснение Чепурного и
натыкается на вопрос старика — члена ревкома: «А для кого ж в этом
нужда?» и на прибаутки его коллег: «Писец плотнику хату не поста­
вит. .. Пастух сам знает, когда ему молоко пить... пока человека не
кончишь, он живет дуром» 10.
Называя умозрительный социализм «алхимией прежде химии,
астрологией прежде астрономии» п , великий провидец Ф. М. Досто­
евский писал: «Ни одна в мире национальность, ни одно сколько-ни­
будь прочное государственное общество еще никогда не составлялись
доселе по предварительно рекомендованной и заимствованной отку­
да-нибудь извне программе. Все живое составлялось само собой и жи­
ло в самом деле, заправду» 12. Не стали исключением и мы, попытав­
шись сломать старое общество и построить новое по заранее предна­
чертанной программе. Десятки миллионов «кончили», иных обратили
в рабов, но многие продолжали жить «дуром», ибо «человек тебе не
гладкий матерьял... Из железа я тебе что хочешь сделаю, а из челове­
ка коммуниста — никак!» 13
Социально-экономическая динамика в сущности всегда была и
остается результатом борьбы двух никогда не реализуемых крайно­
стей. Как подспорье для научной мысли отображением одной из них
служит абстрактная категория, так сказать, «чистой» частной собст­
венности. Это — спонтанная деятельность каждого человека или кол­
лектива согласно лишь собственному мнению о ее целесообразности.
Таким же отображением другой крайности является безупречная об­
щественная собственность. Это — строгое следование всех, кто хозяй­
ствует, действиям, предписываемым им извне в качестве единственно
верных, т. е. запрограммированное поведение. В ходе этой борьбы
люди, рассматриваемые только как объект управления со стороны
других — «высшего ума», — самоопределившихся в роли его субъек­
та, своей повседневной деятельностью так ассимилируют законы об­
щества, чтобы превратить его из условного расчленения правом на
субъект и объект управления в их взаимопроникновение, в согласова­
ние их интересов и знаний. Об этом заметил еще о. Сергий Булгаков в
своей «Философии хозяйства» 14.
231

Общественное производство, в котором это совершается, всегда
шире и глубже его рафинированного образа, воспринимаемого че­
рез действующую правовую систему. Имея в виду пренебрежение
этим различием, Маркс подчеркивал: вульгарная экономическая
наука тем и отличается, что толчется лишь в области внешних,
кажущихся зависимостей 15. В действительном хозяйстве невоз­
можно разобраться без учета «неформальных», незарегулированных законом отношений, реализующих творческую инициативу и
понимание справедливости, которые не укладываются в рамки та­
кой системы. В наших условиях это — отношения подобного рода
государственных и огосударствленных предприятий друг с другом,
с хозяйственными учреждениями, возникающими самопроизвольно,
тех между собой и всех, вместе взятых, с населением. Если не вда­
ваться в детали, то именно они в совокупности и образуют тене­
вую экономику как результат движения, которое в качестве необ­
ходимого в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь беско­
нечное множество случайностей.
Такое экономическое движение испытывает на себе обратное дей­
ствие движения политического, которое само создало и которое обла­
дает относительной самостоятельностью в стремлении вывести некий
интерес как «идею» или «представление» далеко за его действитель­
ные границы, когда он легко смешивает себя с человеческим интере­
сом вообще. Но это стремление преодолевается экономическим дви­
жением, втягивающим в противоречия и взламывающим установив­
шуюся правовую систему, которой внутренняя гармония дается лишь
искаженным отображением реальных экономических отношений.
Здесь нельзя отказать Энгельсу в правоте 16. Теневая экономика и
воплощает эту ломку юридических норм, препятствующих хозяйст­
венному прогрессу, однако, используя их недостатки для совершения
своей созидательной работы — ассимиляции обществу его законов, —
вовсе не является чем-то вторичным, производным от них.
Формы такой ассимиляции в зависимости от конкретных условий
места и времени различны. Но происходит она непременно, проявляя
творчество народа и реализуя объективную тенденцию общественно­
го производства сохранять соответствие разнообразия его имущест­
венных отношений множеству человеческих интересов как побуди­
тельных мотивов хозяйственных действий. И в определенных услови­
ях из спонтанности и запрограммированности в отрицание
существующей формы собственности в качестве исторически прехо­
дящей реальности нарождается новая, которая по-иному интегрирует
различные способы отношения людей к средствам производства по
поводу владения и распоряжения ими, их использования — отлично­
го до государственного, — приноравливая такие способы к себе, как к
экономическому отношению между людьми по поводу присвоения ре­
зультатов этого.
Именно так — через именуемое сегодня теневой экономикой —
произрастал и капиталистический способ производства в последнюю
232

треть XV и первые десятилетия XVI века. Помните описанный Марк­
сом процесс экспроприации земли у сельского населения? Он проис­
ходил вопреки испуганному этим переворотом законодательству, ко­
торое еще не стояло на той высоте цивилизации, когда созидание ка­
питала и беспощадная эксплуатация и пауперизация народной массы
считается пределом всякой государственной мудрости 17. Сохраняет­
ся такая экономика в капиталистических странах и теперь. Одни
стремятся в ней к личному обогащению, другие — избежать безрабо­
тицы и подправить свое материальное положение, но в конце концов,
все — к перераспределению национального дохода.
Почему же это происходит? Прислушаемся к гетевскому Фаусту:
Твоя земля таит без пользы тьму
Сокровищ, не известных никому.
М ысль самого высокого полета
Не может охватить богатств без счета.
Восторженный мечтатель и фантаст
П онятья никогда о них не даст,
Но дальновидный риска не боится
И в безграничность верит без границы 18.
А теперь к платоновскому Дванову: «... ведь не механизм ле­
жит, здесь люди живут, их не наладишь, пока они сами не устро­
ятся» 19. Вот это устроительство людей с верой в безграничность
своих возможностей и заставляет их преодолевать границы право­
вой системы, которая всегда инерционна, отражает и закрепляет
лишь уже осмысленное.
Лицом к лицу
Однако при сходстве зарубежной теневой экономики с нашей в
том, что обе они нелегальны, есть и существенное качественное раз­
личие между ними. Оно даст отголосок и на их более частные свойст­
ва, и на их масштабы. Одна — воплощение экономического движе­
ния, противоборствующего с правовой системой, отражающей его
собственную предшествующую естественной фазу. Другая в колли­
зии с системой, которая не является таким отображением, а сама по­
родила в 30-е годы вымышленное хозяйственное устройство, в ключе­
вых моментах все еще сохраняющееся. Вот основные черты этого уст­
ройства. О них необходимо напомнить, чтобы разобраться в сущности
нашей теневой экономики.
В итоге печально известных событий, обозначивших отречение
общества от всякой собственной воли и его подчинение чужой воле,
авторитету, граждане страны утратили возможность на законных ос­
нованиях относиться как к своей собственности не только к продук­
там своего труда, но и к своим способностям. Они были вынуждены
233

предоставить право постоянно.распоряжаться этими способностями, а
потому «потреблять» самих себя, отделенной от них строго регулиру­
ющей власти в форме безоговорочной реализации декретируемого ею
поведения. А в обмен получили обязательства этой власти об их столь
же постоянном трудоустройстве в государственном хозяйстве и обес­
печении средствами на жизнь, объективно достаточными для ее восп­
роизводства.
Первоначально подчинение людей дисциплине такого «обще­
ственного договора» носило формальный характер, т. е. обеспечива­
лось всей карательной мощью государства, употребляемой в массовых
масштабах. Однако становление нового способа производства на соб­
ственные ноги явилось вместе с тем процессом сбрасывания homo
sapiens формы, хотя и подневольного, но все еще традиционного «эко­
номического человека» и обретения формы нового биосоциального
вида. Противостоявший мещанину — носителю потребительской пси­
хологии как конституирующего его признака — человек, который
«утратил все человеческое», так что на исходе коллективизации и ин­
дустриализации ему уже воистину терять было нечего, породил соб­
ственное отрицание. С ростом и «нормализацией» этого способа про­
изводства, имя которому теперь лихорадочно подыскивается, стал
развиваться «homo soveticus», по своему воспитанию, традициям,
привычкам признающий условия «общественного договора» как сами
собой разумеющиеся естественные законы.
Такого человека, являющего собой синтез пролетарского обесчеловеченья (на это авторы «Коммунистического манифеста» особо на­
пирали как на основу ведущей роли, которую единственно он и спосо­
бен сыграть в революционном переустройстве мира 20) с уже не ре­
флексивным, а идейным потребительством, не нужно принуждать
насилием соблюдать «общественный договор». Он становится безраз­
личным к тому, закреплен ли этот договор законодательно или нет, и
его можно, овладев хозяйственным механизмом реализации собст­
венных целей, представить власти этого механизма, т. е. той зависи­
мости от целеполагающей силы общества, которая создается самими
условиями жизни. И поэтому сегодня, когда отменяются последние
юридические уложения этого договора (а с такими, как трудовые за­
коны 1939-1941 гг., указ «о колосках» и т. п., это произошло раньше),
для многих наших соотечественников он сохраняет актуальность, о
чем свидетельствует их реакция уже на первые шаги нынешней эко­
номической реформы.
Непосредственные производители, отделенные от всякой собст­
венности, стали безличными, дали ничем не ограниченную волю
собственности, не подвластной никому из них, признали ее высшей
ценностью, а существование этой воли — высшим нравственным
существованием партийно-государственной бюрократии, персони­
фицирующей их всех. В итоге производственные отношения приоб­
рели форму отчужденных не только от людей, но и от реальных
вещей, идеальных отношений символов жизненных средств, в том
234

числе и самого человека как одного из них, в планах хозяйствен­
ных действий, разрабатываемых этой бюрократией ,в отрыве от са­
мосознания исполнителей и ориентируемых на как можно боль­
шую «общественную полезность». Применительно к отдельным
продуктам и ресурсам это — их соотносительная важность для до­
стижения конечной цели государства, находящая выражение в цен­
трализованно устанавливаемых ценах и тарифах. А такой целью
бюрократия, как всегда и везде, считает самое себя, свое сохране­
ние и воспроизводство в качестве групповой индивидуальности,
«душа» которой — идеология, т. е. плод того самого подхода к дей­
ствительности, когда она оказывается вывернутой наизнанку, по­
ставленной с ног на голову. Ведь «коммунизм, — как объяснил
всем платоновский Чепурный, — дело нешуточное, он же свето­
преставление!» 21.
Разные люди способны выполнять одну и ту же работу с различ­
ной интенсивностью, неодинаковым оказывается и качество того, что
они создают. Однако такая нацеленность хозяйства в пределе делает
неизбежным отождествление «общественной полезности» каждого из
них как ресурса для этой деятельности (человеческого фактора) с на­
именьшим или «замыкающим» вкладом кого-то из них в конечный
результат общественного производства. Это строго доказано пионера­
ми оптимального планирования JI. В. Канторовичем и В. В. Новожи­
ловым 22. Что же это за вклад? А либо работников, чей труд, пусть
малопроизводительный, еще необходим для того, чтобы сбалансиро­
вать хозяйство на максимуме «общественной полезности», достижи­
мом при других доступных ресурсах (сырьевых, земельных и пр.).
Либо тех, чей «труд» символизирует выполнение самой властью обя­
зательства по «общественному договору» обеспечить всех работой на
государственных предприятиях. Но в действительности вклад всех
исполнителей данной работы больше суммы их «общественной полез­
ности», измеряемой так, на величину ренты. Ее источник — выявлен­
ные в самой этой деятельности более высокие, превалирующие спо­
собности к ней других людей, остальных участников работы.
Желаемый материальный состав конечного результата обще­
ственного производства при этом лишь обуславливает различия «об­
щественной полезности» работников по видам деятельности. Также и
целый ряд других обстоятельств (от неспособности бюрократии овла­
деть механизмом реализации собственных целей и определения «за­
мыкающего» вклада стоимостью средств, необходимых для физиче­
ского воспроизводства жизни, до отношения отдельных людей к
структуре власти) лишь искажает оценку этой полезности. Но и одно,
и другое совсем не влияют на то, как возникает приращение этого ре­
зультата. Это происходит только если обладатели превалирующих
способностей к какому-то занятию находят средства, которые требу­
ются для выявления их задатков и реализации в соответствующем де­
ле, и лишь там, где оно совершается. А удается это постольку, по­
скольку трудовой доход каждого носителя таких способностей, сооб­
235

разный его «общественной полезности» как ресурса для данной рабо­
ты, и его вклад в конечный результат общественного производства —
две различные величины.
Вот почему «уравниловка» трудовых доходов в окрестности «об­
щественной полезности» людей с «замыкающими» способностями
увеличивает здесь приращение конечного результата и является за­
кономерной, а оплата по труду действует наоборот, и люди с превали­
рующими способностями, особенно самые трудолюбивые и творчески
активные, оказываются объектом самой жестокой эксплуатации. Ее
зачатки в связи с монополизацией производства были подмечены дав­
но. Но полновесным это экономическое насилие становится тогда,
когда в лице государства объявляется единый и единственный распо­
рядитель всего общественного капитала, не удерживаемый более чемлибо от нарушений эквивалентности товарообмена. Расчеты на осно­
вании официальной статистики показывают, что только за период
1913-1956 гг. в России норма эксплуатации труда возросла в среднем
не менее, чем в 1,7 раза (а значит для людей с превалирующими спо­
собностями гораздо больше) и превысила уровень, которого она до­
стигла бы при экстраполяции дореволюционной тенденции. В даль­
нейшем этот процесс сначала притормозился, и на коротком отрезке
(60-е годы) даже попятился, но затем снова стал развиваться в том же
направлении нарастающими темпами.
Можно ли при этом ожидать сколь-либо полной отдачи от таких
людей на государственных предприятиях? Конечно, нет. Им выгоднее
скрывать свои истинные знания и умения, чтобы ослабить кабалу, а
сбереженные силы направить на деятельность, оцениваемую иначе —
по законам рынка, — либо на то, чтобы потеснить стройные ряды бю­
рократии. И потому у ее ристалища образуется свалка.
Но и это еще не все. Погоня за максимальным приращением «об­
щественной полезности» заставляет бюрократию уповать на расши­
рение деятельности тех, кто уже обнаружил превалирующие способ­
ности, пренебрегая выявлением, быть может, превосходящих их за­
датков других людей, поскольку оно требует дополнительных затрат.
Хотя совсем отрешиться от такой заботы она не может: подобное рас­
ширение имеет физические пределы и надо выполнять обязательства
по «общественному договору» перед молодежью, вступающей в тру­
доспособный возраст. Становится рациональной как можно большая
экономия на образовании и профессиональной подготовке трудящих­
ся. Делается выгодным привитие им новых культурных и хозяйствен­
ных навыков и выявление способностей на уровне «замыкающих» в
каждом виде деятельности посредством первоначального обучения
азам профессии с дальнейшим саморазвитием навыков в раз-навсегда
«избранном» занятии. В итоге налаживается массовое производство
человека с как можно менее богатыми свойствами и связями. При
должной постановке трудовой дисциплины затраты на это достаточно
быстро возмещаются текущими результатами производства, но затем
из-за вынужденного увеличения числа контролеров (в таком случае
236

требуемая дисциплина не может поддерживаться сознательно), раз­
бухания слоя работников с посредственными способностями и выбы­
тия по естественным причинам остальных производительность труда
стагнирует и начинает падать. В СССР это было отмечено непредвзя­
тыми исследованиями уже в конце 60-х годов.
Иное дело — выявление способностей, которые будучи приведе­
ны в действие, становятся превалирующими, повышая общее каче­
ство труда. Это, однако, сопряжено с осуществлением мероприятий,
требующих значительно больших затрат на образование и культу­
ру, а к тому же удлиняющих время производства, т. е. период, в
течение которого подобные затраты не приносят потребительской
отдачи. Отсюда иллюзия, что выгоднее концентрировать ресурсы на
расширении масштабов деятельности самых благополучных звеньев
хозяйства (у которых время производства, строительства, освоения,
обучения и т. п. короче, а доля сравнительно совершенных средств
в производственном аппарате выше, чем у других), отдавая пред­
почтение людям и коллективам, населению регионов, способности
которых превалируют именно в данный момент. Это позволяет им
сохранять свой статус по инерции, без конкурентного отбора (более
того, уменьшает возможность такого состязания в будущем), и вле­
чет консервацию свойств остальных трудящихся, ущербное выявле­
ние задатков тех, кто еще только вступает в самостоятельную
жизнь. А результат? Единицы «передовых» предприятий монополи­
зируют выпуск многих изделий и формирование представлений о
том, что такое хорошо касательно их качества, техники, техноло­
гии, организации производства. Относительные, по самооценке, ус­
пехи этих предприятий тонут в провалах остальных, смирившихся с
судьбой пожизненно «отстающих».
Так сам способ производства расширенно воссоздает отделение
потенциально превалирующих способностей от условий их реализа­
ции. И тогда только случайность может позволить человеку не просто
С выдающимися задатками к определенному делу, но сознающему их
как зов души, на законных основаниях преодолеть силу инерции хо­
зяйственного механизма и занять в обществе подобающее место. В
итоге рабочая сила государственного хозяйства поляризуется: в про­
тивовес естественным образом оскудевающей популяции профессио­
налов средней руки, никак не склонных допустить, чтобы такая слу­
чайность поставила под сомнение их право на привычную деятель­
ность, и готовых ради этого на все, на другом полюсе накапливается
масса апатичных людей, то ли не имеющих задатков к работе, за­
крепленной за ними на основе «социалистического выбора», то ли не
желающих их обнаруживать и не испытывающих никакого удовлет­
ворения от нее самой. Вот почему самовозрастание «общественной
полезности» — этот основной экономический закон утвердившегося у
нас и теперь разлагающегося строя жизни, как его ни называй, —
есть в то же самое время закон деградации психообщественной инф­
раструктуры — совокупности таких закрепившихся в стереотипе мас­
237

сового поведения нравственных установок, культурных навыков и их
отношений, которые повседневно проявляются в поведении большин­
ства населения, определяя свойства его образа жизни или способа де­
ятельности (качество труда и его результатов, интенсивность и дис­
циплина работы, способность к взаимодействию и восприятию ново­
го, терпимость к устаревшему и т. д). А следовательно, это — закон
обнищания, и не каких-либо социальных слоев, не того или иного
класса, но всего общества в целом, — обнищания, противостоять ко­
торому можно лишь отказываясь «терпеть излишки внутри».
Показать на цифрах разложение психообщественной инфраст­
руктуры довольно сложно. Никакая статистика не отражает, напри­
мер, того общеизвестного факта, очевидного для всякого серьезного
наблюдателя, что у нас рост численности охваченных различными
видами образования и культурного обслуживания (сознательно упот­
ребляю эти наши кондовые термины) сопровождался (и так происхо­
дит до сих пор) выхолащиванием их содержания, непрерывным ухуд­
шением качества. В какой-то степени прямой характеристикой этого
служат сведения о потерях рабочего времени из-за снижения трудо­
вой дисциплины. Если в 1913 г. на одного рабочего промышленности
России они составляли 19 дней, то в 1923 г. — уже 43,3 дня (прогулы
за это время увеличились в 3,5 раза), в конце же 80-х годов — около
40 дней (это если верить официальной статистике целодневных про­
стоев, а она вызывает недоумение, особенно учитывая развитие заба­
стовочного движения).
В известной мере такой характеристикой являются и показатели
изменения качества продукции по числу принятых ' претензий по­
требителей. Отсутствие институтов защиты их интересов и в этом
случае ставит под сомнение открытые данные, а возможность сопо­
ставления с 1913 г. отсутствует. Но все же: с 1980 по 1986 г. коли­
чество таких претензий возросло по радиоприемным устройствам в
6,6 раза, по телевизорам в 5,1 раза, по магнитофонам в 3,6 раза, цо
стиральным машинам в 2,2 раза, по электропылесосам в 2,5 раза,
по швейным изделиям в 1,6 раза, по трикотажным изделиям в 1,9
раза, по обуви в 1,2 раза.
Вместе с тем, помимо эксплуатации превалирующих способно­
стей людей, конечный результат общественного производства лрирастает здесь и другим — рентой, извлекаемой благодаря использова­
нию наиболее качественных, благоприятно расположенных и залега­
ющих природных ресурсов. Поэтому, особенно в условиях
оскудевания первого источника, второй задействуется бюрократией
все активнее и хищнически. Под лозунгом «не надо ждать милостей
от природы, взять их — наша задача» нарастает внешнее размежева­
ние человека и геобиосферы, которые внутренне взаимозависимы,
дополняют друг друга. Природная среда жизнедеятельности человека
оскудевает, и он сам утрачивает ощущение бескрайности своих задат­
ков, которое дается видением ее бесконечных возможностей, и пото­
238

му сужается поле проявления его способностей, его жизнь обедняется
и смертельная угроза нависает над ней.
Такие изменения не могли не сказаться пагубно на благосостоя­
нии народа. К 1955 г. реальные доходы рабочих промышленности
страны снизились относительно 1913 г. на 13-17% (с учетом заклю­
ченных, работавших в этой отрасли хозяйства), крестьян, рриписанных к совхозам, — более, чем на 30%, а о колхозниках и говорить не­
чего. При этом если в 1913 г. у рабочих промышленности они достига­
ли 85% , а у крестьян 25% реальных доходов американских братьев
по классу, то к 1956 г. понизились, соответственно, до порядка 30 и 7
процентов. К тому же только около 60% взятого в стоимостном ис­
числении фонда потребления жителей страны (кроме бюрократии и
военнослужащих) имело натуральное покрытие из контролируемых
государством источников (включая колхозный рынок). В дальнейшем
по сравнению с 1913 г. положение несколько улучшилось, но отстава­
ние от США не сокращалось, а кое в чем даже нарастало. Прав ока­
зался Ф. М. Достоевский: «Сытое брюхо может быть достойным про­
дуктом всех жизненных сил, а не предварительным и преднамерен­
ным параличом всех остальных способностей человека».
Однако, пожалуй, наиболее общее представление о том, что слу­
чилось, можно получить, сопоставив следующие два показателя. В
1913 г. отставание страны от США по производству промышленной
продукции на душу населения составляло 43 года (т. е. мы были на
уровне американцев 1870 г., а к 1955 г. достигло 56 лет (причем ос­
новной прирост — 10 лет — пал на 1937 г.; это говорит о несостоя­
тельности примелькавшихся ссылок на последствия Великой Отече­
ственной войны). За тот же период наше отставание от США по отно­
шению занятых в промышленности к численности населения
сократилось с 60 до 18 лет. Теперь вспомним, что частное от деления
объема производства на количество работников характеризует произ­
водительность труда. Стало быть, наш общественный строй не смог
обеспечить ее динамику, даже напоминавшую прогресс в американ­
ской промышленности на аналогичном историческом этапе хозяйст­
венного развития. И дело здесь не в худшем техническом наследстве,
на что обычно кивают: в американской промышленности 1869 г. на
одного рабочего приходилось 1,16, а в российской 1916 г. — 1,23 ло­
шадиных сил мощности первичных двигателей. После 1955 г. не­
сколько сократившись к 1960 г., это отставание нарастало.
Следуя своему основному экономическому закону, не сформули­
рованной «гением всех времен и народов», а уже упомянутому, кото­
рому реально подчинялось и из цепких когтей которого до сих пор не
вырвалось, наше общество рано или поздно должно было упереться в
«потолок» «благополучных» звеньев хозяйства, когда дальнейшее
расширение масштабов их деятельности требует интенсивнейшего и
безотлагательного осуществления проектов чрезвычайной капитало­
емкости. Они направлены на то, чтобы либо поднять этот «потолок»
(коренное техническое перевооружение на основе революционных
239

технологий), либо подтянуть остальные звенья — их техническую ба­
зу, квалификацию кадров, условия труда — до уровня «благополуч­
ных» (таковы нынешние проекты Подъема аграрного сектора, промышленнбети предметов потребления, а на очереди уже общие усло­
вия производства, образование, да практически все отрасли, за
исключением разве ряда работающих на «оборону»). Сам хозяйствен­
ный механизм сложившегося строя препятствовал своевременному
переходу к этому, а если момент для него упущен, то позже нужны
уже меры чем дальше, тем более дорогостоящие и непосильные обще­
ству, и они низводятся к тому, что имеющийся экономический потен­
циал позволяет осуществить, но чего недостаточно, чтобы сдвинут!)
дело с мертвой точки.
.
Именно это Сегодня и стало очевидным, хотя профессионалыаналитики, умеющие извлечь из официальной статистики то, что
не для чужих глаз, начали бить в колокола 10-15 лет назад. Тогда
же власти, не признавая стагнацию, а уж тем более нарастающее
свертывание воспроизводства (до сего дня руководство страны убаю­
кивается некоторыми экономистами якобы имевшим место в предпсрсстросчныс годы одно-, двух-, трехпроцентным среднегодовым
увеличением национального дохода), стали предпринимать отчаян­
ные попытки найти выход из положения. Было решено усилить
дифференциацию оплаты труда в зависимости от его качества и
двинуть вперед научно-технический прогресс. Однако внедрение в
практику его достижений предполагает работника с возможно более
богатыми свойствами и связями — такого, какого капитализм со­
здал прежде, чем в ходе промышленного переворота одолел уста­
ревшие способы производства. Научно-технический прогресс требу­
ет не только полной отдачи уже известных способностей людей, но
и выявление у них новых задатков, более совершенных, и приведе­
ние их в действие. А чтобы добиться этого," нужны расходы, по­
крыть которые через оплату труда, выполняемого людьми в данный
момент или период, нельзя без нарушения ее соответствия мере
«общественной полезности» такой работы и, следовательно, без под­
рыва стимулирующей роли вознаграждения за нее.
Получается, мало того, что сама оплата по труду противопоказа­
на механизму «общественной полезности» и потому ломает его: бю­
рократия вынуждена поступаться частью приращеция конечного ре­
зультата общественного производства (и это-то для нее как нож к
горлу — достаточно сравнить время поисков средств на дифференци­
ацию оплаты труда в производстве и размеры ее повышения инжене­
рам, конструкторам, технологам с тем, которое понадобилось недав­
но, чтобы удвоить заработки партийно-государственного аппарата).
Но и чем более четко соблюдается такой принцип, тем сильнее внеш­
нее обособление внутренне несамостоятельных, дополняющих друг
друга актов: взять от каждого по способностям, воздать каждому по
его делам, — проявляющее противоречие между производством и
распределением как коллизию текущего и отдаленного эффектов раз-

240

вития хозяйства в целом, его имманентное противоречие, независи­
мое от общественной формы.
Оплата по труду может стимулировать полную отдачу лишь от
уже выявленных задатков людей. Плохо, если этого нет: унаследо­
ванная или созданная материальная база производства обрекается на
бездействие. Не случайно в 60-е годы использование производствен­
ной мощности оборудования в советском машиностроении (поотно­
шению к фонду рабочего времени) едва превышало 27% . А в 70-х по
выборочной оценке около 60% промышленных предприятий страны
выпускали продукцию в объемах, значительно меньших, чем было
запроектировано при их сооружении. Ничего не изменилось и позже.
Но еще хуже, когда эти свои вымученные жертвы бюрократия прино­
сит на алтарь максимальной интенсификации труда отдельных работ­
ников или коллективов в конкретной закрепленной за каждым из них
хозяйственной деятельности, и разделение труда консервируется.
Тогда не только резко усиливается эксплуатация природных ресур­
сов, чтобы рентой от них возместить такие жертвы, и вместо револю­
ционного обновления производственного аппарата выжимаются по­
следние соки из устаревших технологий, что дает повышение произ­
водительности труда, не оправдывающее затраты на это. Но к тому
же внешняя обособленность разделения труда, с одной стороны, и
распределения его результатов, с другой, человека и среды его обита­
ния доводится до такого предела, когда внутреннее единство этих
«противоположностей» в обоих случаях обнаруживается насильствен­
но — в форме кризиса. Такие кризисы — личностный и экологиче­
ский — совмещаются, вызывая применительно к обществу явление
своего рода парамагнитного резонанса.
Характеризовать это явление подробно с цифровыми выкладками
нет необходимости: оно у всех на виду, да и много уже о нем сказано
и написано. Культура и деловые навыки подавляющего большинства
работников перестают соответствовать требованиям прогрессивного
развития и эффективного использования материально-технической
базы производства, отношения между его участниками расстраивают­
ся, условия добычи и качество природных ресурсов прогрессивно
ухудшается, возможности экологически допустимого размещения хо­
зяйства все быстрее и существеннее уменьшаются в ущерб экономи­
ческой рациональности, хозяйство сначала как бы зависает, потом
входит в штопор — стремительно нарастает свертывание производст­
ва, дефицит товаров становится столь же хроническим, как избыток
платежных средств, и столь же резко обостряется, как недостаток све­
жего воздуха и чистой воды, деньги галопом обесцениваются и благо­
состояние народа неудержимо катится вниз.
В условиях обнищания общества естественно усиливается его со­
циальное расслоение в зависимости от отношения тех или иных групп
населения к государственной власти. Методом косвенной оценки по
данным официальной статистики удается установить, что уже в
1955 г. в СССР на долю «образованного» слоя общества (кроме воен­
16 — 262

241

нослужащих) приходилось порядка 19% фонда личного потребления.
Из них до 8% шло на содержание элиты, составлявшей (вместе с
семьями) не более 2% населения страны (при весьма существенной
внутренней дифференциации), а «общественные фонды потребле­
ния» превратились в кормушку для нее, возможно, даже в более весо­
мый источник ее содержания. Для сравнения заметим, что 5% наибо­
лее богатых граждан США получали от 17% в 1947 до 14% в 1970 г.
всех личных доходов американского населения, причем выплаты из
социальных фондов достигали 43% доходов беднейших семей против
1% у самых состоятельных.
Этот процесс поляризации советского общества по условиям жиз­
ни продолжался в 60-80 годы и все еще углубляется с прогрессирую­
щим вымыванием из привилегированной потребительской верхушки
большей части интеллигенции, которая вполне закономерно превра­
тилась в самый эксплуатируемый слой. И экономическое насилие над
ним, пока сохраняется прежний способ производства, ужесточается
тем более, чем значительнее становится роль научно-технического и
культурно-образовательного прогресса в увеличении общественного
богатства. Так, из самого существа строя с «железной» необходимо­
стью естественно-природного процесса вытекает утрата государством
не намерения, но способности выполнять обязательства по «обще­
ственному договору»:
Большая дерзость — притязать па то.
Чтоб что-то значить, превратясь в ничто
(И. В. Гете) 24

Его возрастающее бессилие размывает веру в возможности зако­
нопослушного поведения. Именно потому стремительно набирает
мощь теневая экономика, открывающая перед людьми пути спасения
от обнищания собственными силами и реализации их невостребован­
ных способностей в качестве средства достижения этого. И первыми
здесь оказываются люди, осознающие свои задатки как нечто принад­
лежащее лично им и никому более, ибо нельзя «сделать работника и
раба из человека, который по самому существу своей природы не мо­
жет существовать иначе, как с сознанием, что он «сам хозяин» (Г. Ус­
пенский. «Власть земли») 25.

Взгляд изнутри
Общественная полезность как оценка продуктов и услуг с точки
зрения достижения конечной цели государства отрицает пользу конк­
ретных благ для конкретных людей с их спёцифическими интереса­
ми, вкусами, склонностями. В этом первоисточник дефицита потре­
бительских товаров. Так что частная торговля изделиями государст­
венных предприятий возникла не раньше, но и не позже, чем явились
242

на свет они, никогда не исчезала, а будучи запрещена законом, под
кличкой «спекуляция» перешла в подполье. Осуществляемая как
торгово-посредническая деятельность в экономически оправданных
объемах, она уже требует противозаконного соучастия, с одной сторо­
ны, поставщика товара, с другой — его покупателя. Вот почему, как
только эта хромосома рыночных процессов в новых условиях начала
самовоспроизводиться, тут же объявилась и коррупция. Ведь без под­
купа работников государственного предприятия, имеющих доступ к
соответствующей продукции, достать ее нельзя (неважно, как этот в
сущности дележ доходом от спекуляции назвать — взяткой или опла­
той похищенного).
Покупатель спекулятивного товара первоначально был из той са­
мой среды, что и поставщик. В подавляющем же большинстве граж­
дане с крайне неразвитыми потребностями, постоянно ощущавшие
над собой дамоклов меч карательных органов, оставались законопос­
лушными. Это существенно ограничивало масштабы спекуляции. Од­
нако затем возникли обстоятельства, развеявшие мировоззренческие
иллюзии широкого потребителя и заставившие его овладеть навыка­
ми нелегального самоснабжения. Это, прежде всего, война с последу­
ющей разрухой и восстановительным периодом, когда карательному
аппарату стало не до спекулянтов, а население, сплошь и рядом пре­
доставленное само себе в деле жизнеобеспечения, не имело никакой
иной возможности добиться успеха, кроме общения с ними. Потом
сюда добавилось познание опытным путем — в магазинах, на произ­
водстве, в очередях к градоначальникам, при серьезном заболевании,
поступлении на работу или учебу и т. д. — истинной природы обще­
ства. В условиях нараставшего кризиса и связанного с ним пониже­
ния жизненного уровня не устояли перед соблазнами коррупции и ра­
ботники правоохранительных органов. В итоге правовые нормы, ко­
торые прежде широкий потребитель вынужденно соблюдал,
лишились полноценной защиты. Он получил возможность во все
большей степени безнаказанно осуществлять помыслы, диктуемые
собственными желаниями, и его законопослушание дало трещину.
Резкий рост спроса на спекулятивные товары послужил импуль­
сом для организации их нелегальных производств с использованием
государственного имущества. Сначала (40-60-е годы) они создавались
подпольными предпринимателями ("цеховиками") главным образом
на самих государственных предприятиях и изготовляли ту же самую
продукцию на их оборудовании из сэкономленных материалов и от­
ходов, иначе уходивших в «отвалы». Это требовало немалой конст­
рукторской, технологической, организационной, экономической изо­
бретательности, бережного отношения к предметам труда, увеличе­
ния против контролируемой сменности работы оборудования, заботы
о его исправном состоянии, и не могло самым положительным обра­
зом не сказаться на.шсударственном производстве, способствуя улуч­
шению использования его основных фондов и оборотных средств, ра­
бочей силы, мощностей. Сокращались удельные расходы сырья, мате­
16 *

243

риалов, топлива и ускорялась оборачиваемость денежных средств,
интенсифицировался труд, рождались чудеса научно-технической
мысли, находки которой немедленно шли в дело 16.
Возникновению таких участков и цехов на государственных пред­
приятиях во многом благоприятствовала и сама организация их дея­
тельности (фондированное материально-техническое снабжение, по­
рядок разработки планов, отсутствие договорной ответственности и
т. п.). Это заставляло их впрок запасаться различными товарно-мате­
риальными ценностями, исходить при планировании не из объектив­
ных производственных возможностей, а из достигнутого в прошлом,
вступать в такие непосредственные, толкаческие отношения со смеж­
никами, вышестоящими хозяйственными и управленческими органа­
ми, банковскими учреждениями, которые требовали постоянного на­
личия неподконтрольного государству товарного эквивалента (денег
или «дефицита»). Иначе предприятие не могло нормально функцио­
нировать, а тем более совершенствовать свою работу. Отсюда частое
превращение самого его директора в инициатора создания нелегаль­
ного производства, поиска нужных для этого специалистов, обеспече­
ния их деятельности и сбыта их продукции, попервоначалу, как пра­
вило, без какого-либо стремления к личной наживе. И нередко такое
бескорыстие сохранялось в дальнейшем. Это теперь уже удостоверено
в судебном порядке реабилитацией не одного известного всей стране
предприимчивого организатора производства.
Чаще однако происходило другое. Необходимость быстрой реали­
зации изделий таких производств принуждала этих людей находить
посредников из спекулятивной среды (откуда же еще?) и вступать с
ними в хозяйственные связи, но сам воздух такого сотрудничества
пропитан корыстью — и не хочешь, да получишь, без этого какое же
тебе доверие. Если на первых порах и удавалось воздерживаться от
подобных контактов, прилаживая к делу ленечек из собственных
снабженцев, то позже с ростом масштабов левого производства же­
лезная логика экономики все равно выводила на них. То же самое и с
обслуживающей эти производства нелегальной торгово-посредниче­
ской деятельностью: по достижении объемов, с которыми кустарный
промысел такого рода уже не мог совладать, он внедрялся в государст­
венную торговую, снабженческо-сбытовую, заготовительную сеть,
получая доступ к ее техническому оснащению, производственным
площадям и персоналу, организации работы и связям с правоохрани­
тельной системой на почве взаимных любезностей, обеспечивающих
лояльное отношение слуг закона к шалостям этой сети.
Так, поддерживая друг друга, торговый и производственный биз­
нес становились на ноги и мужали. Один все более выступал как на­
правленная на самовозрастание дохода регулярная спекулятивная де­
ятельность крупного масштаба в области розничных продаж и снаб­
женческо-сбытового обслуживания незаконных производств, мелкого
частного хозяйства, государственных предприятий. Постепенно он
стал монополизироваться частными лицами (контролирующие «чер­
244

ный рынок» тех или иных товаров в определенной местности пере­
купщики соответствующих изделий у их нелегальных изготовителей,
владельцев личных подсобных хозяйств, колхозов и совхозов, куста­
рей и жуликов-одиночек, «розничных спекулянтов»), а затем прини­
мать форму государственно-капиталистической монополии. Это —
постоянное взаимодействие таких «купцов» с коррумпированными
должностными лицами государственных предприятий и учреждений,
торговых организаций, которые становятся оптовыми поставщиками
товаров на «черный рынок», а также сырья, материалов, полуфабри­
катов, оборудования непосредственно подпольным производствам.
Эти производства со временем тоже делаются столь массовыми и
достигают таких масштабов, что для дальнейшего эффективного фун­
кционирования неизбежно должны обрести независимые от родного
лона помещения, площади, станки, источники материально-техниче­
ского снабжения, персонал, территориальную и организационную са­
мостоятельность. Гнездо на государственном предприятии обычно ос­
тается, но превращается по сути в один из филиалов. Такое производ­
ство, иногда с помощью различных уловок получающее даже статус
юридического лица (свой счет в Госбанке, печать и прочие аксессуа­
ры) налаживает кооперацию с себе подобными и со временем выра­
стает в крупную фирму. Она пополняет свой парк оборудования и до­
бывает сырье, материалы, топливо, энергию путем подкупа государ­
ственных чиновников, занятых их распределением,
через
государственные снабженческо-сбытовые учреждения или родствен­
ные по профилю предприятия и подпитывается взаимовыгодным об­
меном с ними, все чаще испытывающими острую нужду в разного ро­
да комплектующих изделиях и услугах.
Вступает фирма в подобные отношения и с мелким частным хо­
зяйством, деятельность которого, базируясь на использовании прорех
в законодательстве, регламентирующем личную собственность, раз­
рывов и несоответствий между его отдельными уложениями, прини­
мает непредвиденные масштабы. Свидетельство тому — озабочен­
ность бюрократии. Не отсюда ли постоянная шумиха в прессе 70-80-х
годов по поводу размеров доходов этих хозяйств? Иногда дело доходи­
ло до истерии местного начальства, обеспокоенного тем, что скоро
ему некем будет управлять: такие доходы в ряде районов и областей
начали превышать выручку государственного сектора экономики.
Аналогичный характер носит мелкое частное предпринимательст­
во, которое начинает развиваться как извоз, жилищный и гостинич­
ный промысел, в здравоохранении (на основе символичности бес­
платного медицинского обслуживания и низкого качества массового
врачевания), в уходе за больными, престарелыми, малолетними деть­
ми, в просвещении (репетиторство, обучение иностранным языкам,
музыке, художествам, навыкам профессионального мастерства по до­
машним специальностям — вязание, пошив и т. п.), коммунально­
бытовом обслуживании, организации досуга (спорт, культура) и дру­
гих сферах.
245

На войне — как на войне! Развитие такого предпринимательства
имеет свои закономерности, хорошо изученные наукой. Поэтому нет
ничего особенного в том, что при описанном развороте событий воз­
никает и набирает силу нелегальный строительный, транспортный и
финансовый капитал. Один начинается как «халтура» одиночек-калымщиков (ремонт жилья), переходит в артельный отхожий промы­
сел (шабашничество), постепенно осваивает промышленное, транс­
портное, дорожное строительство и концентрируется под крылом
крупных мастеров своего дела (организация портфеля заказов, снаб­
жения и т. п., борьба за рынок). Другой, паразитируя на недоразвито­
сти или деградации инфраструктуры отдельных, особенно удаленных
и перенапряженных с точки зрения транспортных потоков районов
страны, узурпирует здесь пассажирские и мелкогрузовые перевозки,
а затем все более растет и расширяет сферу своей деятельности за
счет обслуживания дальними грузовыми перевозками крупного торг­
ово-производственного и строительного капитала. Для этого исполь­
зуются доверенные коррумпированные должностные лица и транс­
портные средства государственных учреждений, причем дело не огра­
ничивается такими традиционными видами этих средств, как
автомобиль и железная дорога.
Подпольный финансовый капитал зарождается на почве отсутст­
вия нецелевого, неограниченного в размерах, постоянного государст­
венного и общественного денежного кредитования населения, свобод­
ного обращения конвертируемой валюты, ее суррогатов и их обеспе­
чения. Он функционирует сначала лишь как регулярная нелегальная
ссудная деятельность, а также спекуляция ценными металлами и
камнями, ювелирными изделиями, деньгами и подобными им бумага­
ми (боны, чеки, непогашенные выигрыши всевозможных лотерей и
т. п.). Но по мере роста торгово-производственного, транспортного,
строительного капиталов принимает на себя функции их финансово­
кредитного и страхового обслуживания, становится основой образова­
ния нелегальных концернов и главным связующим звеном с коррум­
пированными элементами высших эшелонов государственной власти.
Однако дополняет нашу теневую экономику и то, что науке мало.
известно, с чем ей почти не приходилось иметь дело из-за отсутствия
при любом ином общественном строе условий, необходимых для ф ун­
кционирования таких капиталов. Крайняя бюрократизация всей об­
щественной жизни, когда место самих знаний, самого интеллекта, са­
мой правозащиты и т. п. занимают их канцелярские символы, обрета­
ющие потребительскую полезность, которая отчуждена от существа
ценности обозначаемого ими, провоцирует частное предпринима­
тельство в делах обеспечения людей атрибутами желаемого социаль­
ного статуса (официальные подтверждения образования, квалифика­
ции, заслуг перед отечеством) и реализации конституционных гаран­
тий их гражданских прав (на жизнь, труд и т. п.).
Такая деятельность, основанная на злоупотреблениях служебным
положением, вознаграждается путем прямых и косвенных взяток по
246

ценам, регулируемым самими предпринимателями. Она состоит в ор­
ганизации внеконкурсного поступления в учебные заведения и доку­
ментальных свидетельств об их окончании, присвоения ученых сте­
пеней и званий, правительственных наград, в положительно пристра­
стном или просто благожелательном отправлении исполнительных
функций государственных и общественных учреждений (особенно в
области правосудия, распределения жилья, наиболее дефицитных ра­
бочих мест и должностей). Сюда же следует отнести злоупотребления
в медицинском обслуживании (психиатрия) и оказании ритуальных
услуг. И эти, чистой воды паразитарные занятия, как средства иск­
лючительно личного обогащения быстро монополизируются.
Подпольная хозяйственная деятельность во всех сферах лишена
общественного правоконтроля и государственной правозащиты (хотя
на нее распространяются внутренние кодексы «чести», суровые и без­
жалостные). Ей противопоказаны излишние посреднические связи.
Поэтому здесь не только хозяйствуют бережливей, но и обычные ддя
правовой частнопредпринимательской экономики процессы сращива­
ния различных капиталов и сил базируются на более радикальных
методах (вовсе не всегда экономического принуждения), а подстеги­
ваемые специфическими обстоятельствами функционирования про­
текают намного интенсивнее. Они приводят к образованию концер­
нов, которые подчиняют нелегальную хозяйственную деятельность
разной специализации и осуществляемую в разных регионах страны
финансовому контролю и руководству господствующей группы круп­
нейших держателей подпольного капитала.
Организующую роль в этом играет своеобразный «налог на капи­
тал», в значительной степени поглощаемый коррумпированными го­
сударственными должностными лицами (прежде всего контрольно­
ревизионных, правоохранительных, исполнительно-репрессивных и
хозяйственно-распорядительных служб), которые обеспечивают
снабжение и безопасность, гарантируемые другим участникам кон­
церна господствующей в нем группой (подобие легко угадывается в
мафиозных структурах Запада). Эти средства, израсходованные на
личное потребление и накопление сокровищ, выбывают из экономи­
ческого оборота. И хотя на эффективности и самой теневой экономи­
ки, и всего хозяйства страны это сказывается отрицательно, чинов­
ный люд оберегает и холит автономную, не зависящую от его руко­
водства экономическую базу.
Формирование такой базы позволяет служащим партийно-госу­
дарственного аппарата благоденствовать среди всеобщего обнищания,
даже когда они лишаются привилегий, ранее полагавшихся по долж­
ности или месту работы в официальной структуре. Тем самым реаль­
ная власть постепенно отделяется от функции ее представительства,
которую становится все сложнее подкреплять соответствующим по­
требительским статусом. Желание сохранить его сообщает импульс к
сращиванию с частным капиталом деятелям все более высоких уров­
ней этого аппарата, давая метастазы в святая святых, где питатель­
247

ной средой для этого оказывается главным образом необходимость со­
держания «своих команд» в условиях ужесточающейся борьбы за
власть. Десять лет назад лишь думалось, что известные в СССР дела
грузинского руководства, управляющих рыбной промышленностью и
т. п. — макушка айсберга. Сегодня догадки подтвердились.
Количественные характеристики этой беспримерной экономики,
вообще говоря, не поддаются распознаванию извне, претендующему
на точность. Нелегальность ее функционирования, соответствующая
законспирированность, иносказательность, разноречивость и приглу­
шенность сведений о ней в уголовной хронике препятствует этому.
Так что довольно сомнительны появившиеся в советской печати, а
еще ранее в зарубежной, многочисленные оценки масштабов этой
экономики. Наши исследователи обычно исходят из попыток прямого
поэлементного счета, опуская многие сферы ее распространения. Это
безнадежное занятие характерно и для некоторых зарубежных авто­
ров, к тому же почему-то допускающих, что оборонная промышлен­
ность и вооруженные силы страны закрыты для вторжения теневой
экономики. Это впечатляюще опровергли последние события — от за­
гадочной истории АНТа до повсеместного обнаружения кладов ору­
жия, которые раскопать, конечно, легче, чем особняки и дачи из
строительных материалов для воинских нужд.
Полагаю, ближе всего к действительности может быть оценка,
полученная с помощью такого макроподхода к явлению. Поверим на­
шему Госплану (десяток лет назад на одном из совещаний его руково­
дитель это высказал), что теневая экономика «съедает» порядка 1 0 %
материально-технических ресурсов страны. Мог бы он назвать цифру
большую, назвал бы, ибо «жулики» вне сферы его ответственности, а
вот продуктивность использования этих ресурсов — иное дело. Допу­
стим, что в теневой экономике она не ниже, чем в личных подсобных
хозяйствах, т. е. как минимум в 3-4 раза превышает этот показатель
в контролируемом государством производстве. Здесь нет преувеличе­
ния, имея в виду, что, согласно официальным данным, такие хозяйст­
ва, располагая 2,5% земель, дают до 30% общего объема «снимае­
мой» с них продукции. Значит, производство в теневой экономике до­
стигает 30-40% национального дохода страны или применительно к
1988 г. 190-250 млрд. рублей (в государственных ценах и при очень
благожелательном отношении к способности государственного хозяй­
ства конкурировать с ней по части эффективности).
Однако не это — главное. И даже не обоснованность мнения, что
сегодня известная поэтическая гипербола «Спер бы блюминг, да не­
кому продать» — явно устарела. Для иллюстрации — на выбор два
объявления. Одно — из газеты «Кубанская неделя» за май 1978 г.:
«Утеряна муфта (в виде круглой болванки весом 240 кг из цветного
металла) по ул. Новороссийской», ну, и далее, как обычно, — нашед­
шего прошу сообщить туда-то тому-то по такому-то телефону или ад­
ресу. Или: «Баня меняет трактор «Кировец» на автомашину» (Вечер­
ний Новосибирск» от 10 мая 1978 г.). Социологические эксперимен­
248

ты, проведенные в ряде городов СССР, показали, что «теневая эконо­
мика» успешно реализует возможности перераспределения ресурсов
на различных стадиях их технологического передела. Поэтому если
сам блюминг тяжел на подъем, то его продукция вполне транспорта­
бельна за пределы государственного предприятия.
Главное же состоит в том, что, пронизывая практически все наше
«народное хозяйство», эта экономика претворяет в жизнь некие отно­
шения собственности, которые вытесняют из общественного процесса
производства сложившиеся в 30-е годы и все еще опутывающие нас.
Что же это за отношения? Прежде чем ответить на такой вопрос, об­
ратим внимание вот на что. Есть в теневой экономике акулы подполь­
ного бизнеса, которые купаются в роскоши и все более прибирают к
рукам государственный аппарат, погрязший в коррупции и фактиче­
ски молчаливо признающий их деятельность допустимой по праву
«вора в законе». К чему стремятся они, какими экономическими и
политическими интересами руководствуются, что за отношения
вживляют в ткань общественного производства — понятно. Это — от­
ношения корпоративной частной собственности.
Есть там и другие люди — мелкие калымщики, влачащие жалкое
существование, нередко в пьяном бреду, то и дело преследуемые вла­
стями, и если не элементарные воришки да мошенники, то кустариодиночки, ничего не желающие, кроме как избавить от голода и холо­
да свою ребятню и самих себя. Только-то и осталось у нас «простых
товарных отношений»: я им свой бесплатный труд, но и у них что-то
да унесу. Однако есть, наконец, и труженики, вовлеченные в теневую
экономику в качестве наемных работников, предприниматели — ор­
ганизаторы их хозяйственной деятельности и ее непосредственные
участники, активность которых государство также стремится пре­
сечь, дабы избежать дальнейших уступок и дележа власти. По опуб­
ликованным оценкам всего их 40-50 млн 27. А они-то что здесь поте­
ряли? Давайте, разберемся.
Осмысление
Общество в любой данный период по причине недостатка матери­
альных ресурсов, или технологических возможностей их воспроиз­
водства, или времени на это (а что у нас не в дефиците?), не может
удовлетворить притязания всех жаждущих воспользоваться какимито из них (особенно наиболее эффективными). Стало быть, не в со­
стоянии оно и одобрить все предпочтения касательно хозяйственной
деятельности, а следовательно, образа жизни. Кто-то добивается сво­
его, то ли благодаря большим способностям на фоне всех пока выяв­
ленных, то ли еще почему (почему и как при нашем строе увидели
мы раньше). А кто-то вынужден уступать и терпит урон, ибо ему ос­
тается дело менее привлекательное и, грубо говоря, хуже оплачивае­
249

мое (это затрагивает и отдельного человека, и трудовой коллектив
предприятия, и население региона).
Если отвлечься от случаев патологических по нравственной и ми­
ровоззренческой меркам (уголовщина, коррупция, паразитарный ка­
питал), то вот эти-то утраты люди и стремятся возместить участием в
теневой экономике с произвольным изъятием через нее ренты, кото­
рую в официальном хозяйстве иные их соотечественники получают
не за счет собственных способностей, но благодаря лучшим внешним
условиям деятельности, самому ее характеру. Трудовой ли это доход?
Нет. И что же с того — он противен социализму? Тоже нет. Ведь
это — доход на собственность. Без него никто не может чувствовать
себя хозяином нашего общего дома. Это — доход от владения и распо­
ряжения каждым гражданином нашей страны всеми ее средствами
производства по праву общественной собственности. Если последнюю
не отождествлять с государственной, а социализм с вымыслами «вы­
сшего ума» ее распорядителей, легко понять, что такие средства явля­
ются достоянием всякого данного человека и коллектива, населения
каждого региона, так же как любого другого.
Сумма, с одной стороны, оплаты труда отдельного человека, или
трудового коллектива, или населения региона (неважно где — в офи­
циальной ли, теневой экономике или там и там) и, с другой стороны,
получаемой им (опять же, безразлично где) компенсации в счет упо­
мянутых утрат, которая при должном использовании достаточна,
чтобы привести его конкурентоспособность в общественном разделе­
нии труда в согласие с заинтересованностью в определенном социаль­
но безопасном занятии (в какой-то структуре хозяйственной деятель­
ности) и в соответствующем образе жизни, составляет интегральный
доход такого хозяйственного агента. Этот доход характеризует всеоб­
щую ценность его образа жизни для всех нас. Потому и называю это
дальше всеобщей ценностью индивидуального образа жизни.
Должное использование такой компенсации предполагает ее рас­
ход не на личное потребление непосредственно, но на все то (общее
образование, профессиональная подготовка, техническое оснащение
и т. п.), что со временем может превратить притязания на конкрет­
ную деятельность, адекватный ей образ жизни и нужные для этого
средства со стороны хозяйственных агентов, пока неконкурентоспо­
собных, в экономически состоятельные, а разделение труда в обще­
стве — в процесс, подлинно состязательный. Допустим, такое разде­
ление ориентировано на максимальную эффективность не в смысле
«общественной полезности», а для всех людей с позиций удовлетворе­
ния их интересов. Тогда, побеждая в этом состязании конкурентов,
люди вместе с общественным признанием их притязаний на желан­
ные занятия смогут содействовать ее росту и добиваться повышения
своего благосостояния 28.
В таком случае на смену прежнему экономическому основанию
обмена приходит новая его эквивалентность, соответствующая все­
общей ценности индивидуального образа жизни как главному ори­
250

ентиру развития общественного производства. Это — тождество из­
менений интегральных доходов его участников. Равновеликие с та­
кой точки зрения количества разных бЛаг, взятые в любых иных
измерителях, как правило, отличаются друг от друга. Благодаря
этому обеспечиваются вложения, которые необходимы, чтобы выя­
вить и привести в действие задатки людей, превосходящие их изве­
стные и используемые в народном хозяйстве способности. Тем са­
мым разрешается чреватое кризисом противоречие между разделе­
нием труда и распределением его результатов. Затем оно опять
проявится, на следующем витке нашей жизни, и снова будет разре­
шено, обнаружится опять и т. д.
Чтобы это происходило в нашем подзаконном хозяйстве, выбивая
социальную базу из-под коррупции и организованной преступности,
оседлавших теневую экономику, мало декларировать отказ бюрокра­
тии от обладания истиной в последней инстанции, в том числе и по
поводу того, что общественно полезно, а что — нет. На эти-то вопро­
сы в конечном счете лишь рынок товаров, труда, капитала, на кото­
ром государство — равноправный с другими партнер — и может отве­
тить безошибочно. Нужны еще в таком хозяйстве и каналы, обеспе­
чивающие упомянутую компенсацию с ее должным использованием.
А вот они-то и отсутствуют. Ведь подачки из центра отдельным, сла­
боразвитым регионам детишкам на молочишко, (или на строительство
собственных Тадж-Махалов) либо из министерств плохо работающим
предприятиям, чтобы срам прикрыть (оплатить потребительскую бес­
полезность их продукции) — не на то и не оттуда.
Такие подачки лишь усиливают территориальную дифференциа­
цию экономических условий хозяйствования, при которой ни одно
производство, желаемое населением этих регионов, чтобы повысить
свое благосостояние собственным трудом, размещаться там так и не
станет. Наращивают они и различия предприятий по технической ос­
нащенности, качеству кадров, условиям труда. Составят ли так ког­
да-нибудь отстающие предприятия конкуренцию передовикам? И что
же те, если у них вовсе не ренту, а их кровные забираются на пропи­
тание нахлебников, которые так никогда им в затылок и не задышат,
ужель станут совершенствовать свое производство? Конечно, нет. И
стоит ли тогда удивляться напору теневой экономики, таких безобра­
зий не допускающей, потому, в частности, что она как раз и является
тем самым каналом, которого лишено официальное хозяйство. И надо
ли в связи с этим тыкать пальцем в регионы, жителям которых такая
его ущербность особенно осложняет реализацию в нем творческих за­
датков и подъем уровня жизни в опоре на них? Или у этих людей,
кроме страсти к размножению, ничего «лишнего» внутри нет?
Любопйтно вот что: этот канал как нельзя лучше сопрягается с
правилами эффективности хозяйства при рыночном механизме рас­
пределения средств, так сказать, текущего пользования, когда наи­
лучшие из них попадают преимущественно тем, кто по их уже выяв­
ленным способностям может применить эти средства с наибольшей
251

отдачей для общества. Говорят, правда, что такой механизм требует
частной собственности, ибо собственность общественная оскопляет
рынок. Приводят тьму примеров из жизни. С ней не поспоришь. Но
вот только общественную собственность отождествляют с государст­
венной, не утруждая себя доказательствами. Оглянуться бы им по
сторонам: откуда шквал аплодисментов-то валит, и что за люди все
встают? Иные же знатоки нашего хозяйства, услышав, что нет — это
не одно и то же, требуют объясниться, дать тогда пощупать собствен­
ность общественную.
Восприятие собственности исключительно как явления физиче­
ского, отношения имущественного и только — вот в чем здесь все де­
ло. Рискуя навлечь на себя гнев и сарказм членов Клуба таких знато­
ков, утверждаю: те, кто проговариваются, будто накоротке знакомы с
частной собственностью, а общественную в глаза не видели, по пово­
ду одного бахвалятся сами и вводят в заблуждение других, а по пово­
ду иного — остается развести руками, уж больно выбор причин неве­
лик. И частную, и общественную собственность «чистую как кри­
сталл», пощупать нельзя: это — не более, чем абстракция, что легко
уяснить, взглянув на собственность как на явление и отношение эко­
номическое.
Частная ли собственность то, чем вы владеете и распоряжаетесь,
что вы используете и даже можете продать, если вместе с тем вам
приходится платить за это налог — делиться с другими частью извле­
каемых доходов, размер которой определяется не вами? Разумеется,
нет, хотя имущество-то это — ваше. А может ли относиться к нему
как к своей собственности кто-то иной, с кем вы делитесь этими дохо­
дами в размере, прямо зависящем от его хозяйственного поведения, и
кто, благодаря такому прибытку, способен и купить у вас это имуще­
ство на выгодных для вас условиях или сделать так, чтобы его распо­
рядителю, если это — не вы, стало прибыльным доверить использова­
ние соответствующих вещей именно ему? Тут ответ другой. И не
имеет значения, сог ласно закону или в обход его, в каких формах и
по каким мотивам происходит этот дележ. Вот мера его — иное дело.
Из-за нее собственность может оказываться ближе к частной или к
общественной. Важно, насколько полно возмещаются потерпевшим
их утраты при разделении труда и размещении хозяйства, лишает ли
такой дележ и в какой степени других доставленного их способностя­
ми или сохраняет за ними ренту, в основе которой лучшие внешние
условия деятельности, сам ее характер. Общественная собственность
имеет место, когда потери в оплате по труду любого производителя
как звена в системе разделения труда из-за уступок другим предпо­
читаемого вида деятельности и реального пользования нужными для
нее ресурсами возмещаются ему в качестве их собственника через до­
ход от имущества за счет ренты, которую извлекают эти другие люди
как его действительные пользователи. При частной собственности ни­
чего подобного нет.
252

Так что же претворяют в действительность отношения всеобщей
ценности индивидуального образа жизни, которые реализуются мил­
лионами наших тружеников, вовлеченных в теневую экономику?
Ведь через компенсацию в ней утрат от официального положения та­
кие люди получают действительный доступ к тому, что теряют, усту­
пая другим реальное пользование в легальном хозяйстве какими-то
из общественных средств производства. А эти другие при изъятии у
них таким образом ренты отдают то, что приобретают благодаря ре­
альному распоряжению такими средствами не в силу своих способно­
стей, но за счет лучших внешних условий, самого характера их конт­
ролируемой государством деятельности. Значит, экономически (а подругому этого и не может быть) индивидуальная собственность
воспроизводится в качестве общественной на основе кооперации, как
и предвидел Маркс 24, хотя он, конечно, не мог, предполагать, что та­
кая кооперация в стране, именующей себя социалистической, будет
понуждаться через теневую экономику.
Когда толкование собственности как имущественного отношения
абсолютизируется, возникает версия о множественности ее форм, ко­
торые смешиваются с разными способами владения и распоряжения
вещами, пользования ими, встречающимися в любом обществе.
Это — личный, кооперативный, групповой, коммунальный, корпора­
тивный, государственный и другие способы. Каждый из них при том
или ином хозяйственном механизме, препятствующем или потворст­
вующем реализации отношений всеобщей ценности индивидуального
образа жизни, может принимать форму собственности, более или ме­
нее близкую к частной или к общественной. Но известен только
один — государственный, которому самому по себе подобное прибли­
жение не дано, ибо государство само с собою в налоги не играет. Обре­
ти этот способ где-то монопольное положение в хозяйстве, и «щупай»
себе частную собственность высшей пробы сколько заблагорассудит­
ся. Такое едва и не произошло у нас, если бы не теневая экономика. В
отсутствие или бессилье других его оппонентов этот всегда набирает
силу 30. Иначе общественное производство совсем утратило бы дви­
житель прогресса, который в единстве и борьбе противоположностей.
Теневая экономика — упразднимый лишь ценой гибели самого обще­
ства, неотъемлемый от него механизм обратной связи, который сиг­
нализирует о дивергенции целей государственной власти и интересов
населения страны.
Сегодня не счесть государств, где при наличии и успешном функ­
ционировании товарного рынка, фондовой и трудовой биржи обыч­
ные явления — дифференциация налогов и процента, тарифов опла­
ты и субсидий на образование, участие трудящихся в распределении
прибылей и акционерном капитале, льготы развитию хозяйства в де­
прессивных регионах и т. п. Все это — каналы, через которые истори­
чески сложившиеся там способы имущественных отношений вполне
легально экономически приближаются к общественной собственно­
сти. У нас же этот процесс протекает в основном подпольно, в формах
253

'конспиративных, на которые обречена теневая экономика, а потому
тормозится, размывается и искажается деформациями нравственных
устоев миллионов труженников — его участников и осаждающими их
силами паразитарного капитала, коррупции, организованной уголов­
щины.
Однако, прежде чем отдавать теневую экономику на откуп кри­
миналистам, следовало бы вспомнить слова отцов марксизма: «понят­
но, насколько трехлетний режим жандарма, освященный режимом
попа, должен был деморализовать незрелые массы» в Великую фран­
цузскую революцию 31. На долю же наших тружеников пришлись де­
сятилетия этого и потом «период застоя», когда, в полном соответст­
вии с высказыванием П. Я. Чаадаева, пусть и адресованным иному
времени, «каким же образом, скажите, могли зародиться хотя бы са­
мые элементарные понятия справедливости, права, какой-либо за­
конности под управлением власти, которая со дня на день могла пре­
вратить в рабов целое население свободных людей?» 32. И не стоит от­
делять себя от этих людей, а то получается совсем по Есенину 33:
Я взбешен, разъярен,
И лет ит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...
А х ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И разбитое зеркало...
А вот отделить от них и ликвидировать паразитарный капитал,
коррупцию, организованную преступность нужно и можно. Но как?
Эти силы прежде всего приковывают внимание «реалистов», кото­
рые надеются избавлением от самой теневой экономики в качестве их
носителя решить наши многотрудные хозяйственные проблемы.
Ф. М. Достоевский и здесь не оплошал: «Реализм, — писал он, — есть
ум толпы, большинства, не видящий дальше носу, но хитрый и про­
ницательный, совершенно достаточный для настоящей минуты» 34. А
минет эта минута, что тогда? С одной стороны, это выход, очень ори­
гинальный, еще никем не опробованный: если приспичило слить воду
из корыта с ребенком — переворачивай корыто. Вот западные Специ­
алисты по нелегальной экономике думали-думали, а такого эффек­
тивного лекарства для своего хозяйства не нашли. С другой стороны,
тут и выхода-то вовсе нет, и не потому отнюдь, что попытки уничто­
жить теневую экономику карательными акциями напоминают в луч­
шем случае борьбу с ветряными мельницами.
254 '

Самим своим способом производства созданный нами обществен­
ный строй неотвратимо восстанавливает развороченное правоохрани­
тельными органами. Меняются лишь декорации и лица, на место од­
них заступают другие, обогащенные опытом предшественников и бо­
лее сноровистые в мимикрии. Усердие этих органов, расширяемых,
модернизируемых для таких акций и отвлекающих от хозяйственных
дел все больше физически самых здоровых людей (это при наших-то
технологиях), лишь обескровливает хозяйство в целом. А пока проис­
ходит восстановительный процесс, потребитель не только не испыты­
вает облегчения — напротив, его тяготы ужесточаются. При нынеш­
них наших пустых прилавках это особенно ощутимо. Процесс окон­
чательного замещения теневой экономикой государственного
производства можно затормозить репрессивными мерами против всех
ее участников без разбора, но нельзя прекратить, пока он сам не до­
стигнет своего логического завершения в полном исчезновении хо­
зяйственных форм, унаследованных нами от прошлого. Но в таком
случае наш строй будет становиться все более похожим на тот, кото­
рый утвердился удругих «гладким способом», однако во всех отноше­
ниях перевернутый с ног на голову и лишенный каких-либо противо­
весов попыткам паразитарного капитала в союзе с организованной
преступностью легализовать свое господство, установив над обще­
ством диктатуру фашистского толка.
Допустить такое вряд ли в интересах самой бюрократии в целом
как пока еще властвующей элиты. Но чем значительней, целенаправ­
ленней и действенней ее усилия затормозить этот естественный про­
цесс становления отношений всеобщей ценности индивидуального об­
раза жизни, который ни прекратить, ни перескочить нельзя, тем ин­
тенсивней эрозирует общество, выделяя, с одной стороны,
рафинированный биологический фермент человека — уголовщину, а
с другой — его столь же рафинированный идеологический фермент
(чтобы не наносить обид, не буду уточнять, кому нынче наиболее
присущ фанатизм как его отличительный признак). Это ведет к на­
родной трагедии — тем самым опять создаются условия для исчезно­
вения человека в таком синтезе безыдейности и духовной опустошен­
ности с физической отчужденностью, который грозит самоуничтоже­
нием общества.
Что делать?
Надвигающийся катаклизм еще можно предотвратить, но лишь
распространив «новое мышление» на сферу внутренних отношений и
предприняв, пока не поздно и поляризация общества не достигла кри­
тической точки, практические шаги, способные замедлить этот про­
цесс, приостановить его и консолидировать общество в новой форме ор­
ганизации. Ею может быть форма, которая бы узаконила животворные
силы — хозяйственное предпринимательство, реализующее отноше­
255

ния всеобщей ценности индивидуального образа жизни, и неформаль­
ные демократические движения, выражающие «теневое общественное
мнение», — связав их в единство, органично антитоталитарное и невос­
приимчивое к коррупции. Как говорится, «жизнь или кошелек», и ни­
чего иного история не предлагает тем, от кого это пока зависит.
Решая такую задачу с расчетом на успех предприятия, полезно
иметь в виду, что «прогресс человеческого разума состоит не в том,
чтобы налагать на мир законы собственного изобретения, а в том,
чтобы непрестанно приближаться к более совершенному познанию
тех законов, которые миром управляют» (П. Я. Чаадаев) 35. А подо­
бные законы применительно к миру человека проявляются на множе­
стве инициатив, индуцируемых индивидуальным самосознанием.
Именно таковы отношения всеобщей ценности индивидуального об­
раза жизни, выросшие из традиционных рыночных и отрицающие те­
перь их так же, как отношения государственной собственности. Это и
есть основа для легализации теневой экономики с одновременным
обезоруживанием коррупции, а наилучшая форма такой легализа­
ции — всеобщий хозрасчет, предполагающий право каждого на дохо­
ды не только от своего труда, но и от своей собственности, и необхо­
димость самому окупать не одни лишь затраты на свою деятельность,
но также и занятие ею.
Такой хозрасчет должен охватывать не единственно «основное
звено» общественного производства (предприятия), но и государст­
венные хозяйственные органы, и заменяющие иные из них государст­
венные концерны. Затрону далее лишь суть его организации именно в
приложении к этим органам, перевод которых на хозрасчет обычно
вызывает опасения, связанные с их монополистическими поползнове­
ниями в нынешнем положении. Источник таких опасений — упорное
нежелание признать регулирующую хозяйственную власть этих уч­
реждений общественным ресурсом, который способен доставлять эко­
номический эффект или вызывать его утрату и потому заслуживает
экономической ответственности. Отсюда отождествление хозрасчета
министерств, ведомств, региональных и местных органов управления
экономикой с хозрасчетом предприятий как якобы единственно воз­
можное. Такой опыт у нас был и подтвердил рост злоупотреблений со
стороны этих органов в распоряжении материальными ресурсами, це­
нообразовании и т. д. На этом основании в дополнение к теневой эко­
номике изобретается еще один ложный «образ врага», теперь уже то­
го, что призвано легализовать ее, избавив от пороков, что особенно
актуально в наших условиях, когда ответственность нравственная,
имеющая своим коррелятивом тысячелетнюю культурную традицию,
порушена, а ответственность политическая, по скудости резерва осве­
домленных и компетентных специалистов, малоприменима.
На уровне отраслевых, региональных, центральных экономиче­
ских органов хозрасчет, настроенный на узаконенные отношения все­
общей ценности индивидуального образа жизни тех, кого они представ­
ляют, может иметь объектом не саму производственную деятельность,
256

а лишь управление ею. И устанавливать ответственность он может не
за ее продукцию, а за использование регулирующей хозяйственной
власти, особенно в народохозяйственном планировании, превращая его
в своего рода рыночный механизм согласования различных интересов.
Каждое хозяйственное министерство имеет у нас централизован­
ный фонд средств, которым распоряжается. Пусть он формируется в
основном из отчислений фиксированной доли рентных платежей,
причитающихся за использование общественных ресурсов от пред­
приятий по профилю отрасли. Расходоваться же такой фонд должен
главным образом на отчисления этим предприятиям за согласие при­
нять заказы на изготовление той или иной продукции в предпочитае­
мых министерством (концерном) объемах и республикам за их согла­
сие размещать у себя различные производства отрасли тоже в предпо­
читаемых им масштабах. Каждая республика имеет свой бюджет.
Пусть его доходы в основе формируются из таких отчислёний от ми­
нистерств (концернов), а расходы представляют собой отчисления в
бюджеты автономий (краев, областей, районов) за согласие каждой
развивать у себя различные виды хозяйственной деятельности в пред­
почитаемых республикой масштабах и отчисления в фонды развития
производств предприятий, подобные отраслевым.
Теперь, чтобы хозрасчет заработал на реализацию отношений
всеобщей ценности индивидуального образа жизни, исключая их осу­
ществление через теневую экономику, необходимо, прежде всего, ус­
тановить четкую зависимость размеров доходов и расходов всякого
такого фонда или бюджета от качества плановых решений его распо­
рядителя. Допустим, в результате решений министерства конкурен­
тоспособность отрасли (или из-за решений правления концерна — его
конкурентоспособность) в состязании за доступ к наиболее ценным,
эффективным общественным ресурсам понижается. Или плохо согла­
совано размещение заказов с интересами предприятий и республик.
Значит, станут уменьшаться доходы и увеличиваться расходы ведом­
ственного фонда. Медленнее улучшается удовлетворение потребно­
стей населения республики, слабо согласовано развитие ее хозяйства
и участие в межрегиональном обмене материальными ресурсами с
интересами жителей ее внутренних образований, других территорий,
отраслей и предприятий — то же самое будет происходить с доходами
и расходами республиканского бюджета. Аналогично — на уровне
центральных хозяйственных ведомств, ответственных за удовлетво­
рение общегосударственных интересов.
Такой механизм «рыночного планирования», представляя собой
узаконенные коммерческие отношения между всеми государственны­
ми органами управления экономикой, преобразует план из несущей
конструкции административно-командной системы в научную основу
экономических регуляторов, призванных обеспечить изъятие у одних
трудовых коллективов, отраслей, регионов ренты, которую они по­
лучают благодаря лучшим внешним условиям и самому характеру
деятельности или структуре хозяйства, и компенсацию другим урона,
17 — 262

257

наносимого общественным разделением труда. Но он не может заме­
нить ни фондовой, ни трудовой биржи, ни товарного рынка и должен
взаимодействовать с ними, черпая там информацию о действитель­
ных предпочтениях непосредственных производителей и потребите­
лей, и в свою очередь, оказывая на них влияние посредством рыноч­
ных заказов государственных хозяйственных органов, нормативов
рентных изъятий и указанных компенсаций (отчислений), в переход­
ный же период и через иные каналы 36.
Другое непременное условие работоспособности такого механиз­
ма, основанного на взаимодействии «рыночного планирования» с «на­
туральным рынком» — назначение общих размеров оплаты труда ап­
парата каждого государственного органа экономического управления
в фиксированном проценте от разницы доходов и расходов соответст­
вующего ведомственного фонда или регионального бюджета. При
этом всякие ограничения на численность и состав аппарата следует
упразднить, но сам план рассматривать не как директиву, спускае­
мую «нижестоящим», а в качестве обязательств его разработчиков пе­
ред трудящимися и населением со всеми вытекающими отсюда по­
следствиями. Нарушил — плати штрафы, пени, возмещай убытки по­
терпевшим из фонда или бюджета, распорядителем которого
являешься, но и сам получай все это от других в случаях невыполне­
ния договорных обязательств ими.
Кому и куда платить? Если что-то не додано населению, напри­
мер, сорван план республики по вводу в действие жилья, то — в ее
финансовый резерв, который можно использовать на что угодно, кро­
ме оплаты труда республиканского аппарата управления (и привлечь
на время строителей от соседей, и ссудить им под дополнительные по­
ставки в республику строительных материалов и т. п.). А если против
плана что-то не додано предприятиям, допустим, электроэнергии?
Тогда плати штрафы их коллективам, а сам получи в региональный
бюджет от непосредственных виновников таких нарушений. А вот
удастся извернуться и при их грехах план выполнить, то получить-то
от них все это получишь, а платить не придется. Следовательно, воз­
растет материальное вознаграждение аппарата управления.
Возможность таких ситуаций требует наделить каждый государст­
венный хозяйственный орган правом предпринимать под его экономи­
ческую ответственность (за счет средств соответствующего фонда или
бюджета) любые меры для выполнения его обязательств по разработан­
ному плану: кого угодно стимулировать и поддерживать, создавать лю­
бые предприятия и участвовать в любых начинаниях, разумеется, кро­
ме подпольных.
И следует освобождать их от экономических санкций по плану, ес­
ли срывающие его выполнение недоработки государственных предпри­
ятий возмещаются продукцией тех из них, которые передаются данным
органом в аренду, или изделиями кооперативных и индивидуальных
промыслов, инициируемых и поддерживаемых им.
258

Вот тогда из саботажника прогрессивных форм хозяйствования ап­
парат этих органов превратится в лучшего союзника и партнера арен­
даторов, кооператоров, индивидуалов, цивилизуясь сам и цивилизуя
их деятельность. Нужно только не забыть поставить их с государствен­
ными предприятиями в совершенно одинаковые хозяйственные усло­
вия и исключить создание на таких предприятиях или при них коопера­
тивов и т. [1.
Иначе не устранить соблазна наращивания этой деятельности це­
ною постоянного ухудшения качества продукции и свертывания ее
производства на государственных предприятиях.
Разница между доходами и расходами всякого ведомственного фон­
да или регионального бюджета при организованном так хозрасчете
сможет не только заметно возрастать, но и катастрофически умень­
шаться в зависимости от качества собственной работы каждого государ­
ственного хозяйственного орг ана. Л сообразно этому поведет себя и раз­
мер оплаты труда его аппарата. И подобной оценке нечего противопо­
ставить ни его политическим покровителям, ни тем, кто озабочен его
коррумпированием.
При плохом отправлении функций, доверенных этому органу, ни
ордена, ни «левые деньги» не скроют факта его банкротства, влекущего
утрату его служащими должностного положения, а стало быть, воз­
можностей, единственно притягательных для подкупа. Поэтому пара­
зитарному подпольному капиталу останется лишь один путь воспроиз­
водства — откровенная уголовщина.
Именно так, преобразованием нашего государства в части его хо­
зяйственных функций из политического в экономическое, только и
представляется реальным покончить с коррупцией, не разбазаривая
значительных средств в ущерб и экономике страны, и фронту борьбы
с организованной преступностью, которая заслуживает всего внима­
ния и всех усилий правоохранительной системы.
- И его демократизация без такого преобразования с надеждами
лишь на многопартийный парламентаризм останется пустым звуком,
рождающим не народовластие, а галлюцинации, избавиться от кото­
рых ничуть не легче, чем от последствий пережитой нами интоксика­
ции.
«Сущая истина, — писал П. Я. Чаадаев, — что народы, точно так
же, как иотдсльнысличности, не могут ни на шаг продвинуться на пути
прогресса или предназначенного им развития без глубокого чувства
своей индивидуальности, без сознания, того, что они такое»34.
Так давайте же поймем, что наша «теневая экономика» — не что-то
чужеродное, противостоящее нам в качестве очередного врага, от коего
все наши невзгоды, а явление, органичное нам таким, какими нас, нашеобщсство, сформировала наша история.
Давайте осознаем, что в сущности это — концентрат всего достиг­
нутого всенародными поисками выхода из тупика, куда мы забрели, —
веха, чтобы с пути не сбиться, выбираясь из него. И не забудем: «Муд­
рые наследуют славу, а глупые — бесславие» 35.
и*

259

Примечания

1 Речь Максима Горькою в Петрограде. Петроградский Совет рабочих и красноар­
мейских депутатов. 1919, с. 3.
2 А. Шопенгауэр. Афоризмы и максимы. Т.II.С.-Петербург. Изд. А.С. Суворина,
1902, с. 48.
3 Т. Заславская. Человеческий фактор развития экономики и социальная справед­
ливость. — «Коммунист», 1986, № 13, с. 63.
4 С.А. Нлишкин. Пять этажей подпольной экономики. — О К О »,
1989,№11;
О.В. Осипенко, К).Г. Козлов. Что отбрасывает тень. — О К О », 1989,№
2; Райг И.Х.
Нелегальная экономика не знает границ. — Там же.
5 Б. Пастернак. Стихотворения и поэмы. М., «Художественная литература», 1961,
с 246.
6 О.В. Осипенко, К).Г. Козлов. Указ. соч., с. 48.
7 А. Платонов. Чевенгур. М., «Художественная литература», 1988, с.
296.
8 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, с. 313.
9 В.И. Ленин. ИСС, т. 35, с. 57.
10 А. Платонов. Указ. соч., с. 297.
11 Ф.М. Достоевский. Поли. собр. соч. в 30-ти т. Т. 18, с. 162.
12 Ф.М. Достоевский. Указ. соч., т. 20, с. 218.
13 А. Платонов. Указ. соч., с. 244.
14 С. Булгаков. Философия хозяйства. Т. 1, М., «Путь», 1912.
15 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,
т. 23,
с. 91.
16 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,
т. 37,
с. 416—418.
17 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,
т. 23,
с. 730, 731, 735, 765.
18 И. Гете. БВЛ,с. 257.
19 А. Платонов. Указ. соч., с. 339.
20 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, с. 40.
21 А. Платонов. Указ. соч., с. 275.
22 Л.В. Канторович. Экономический расчет наилучшего использования ресурсов.
М.-Л., АН СССР 1959; В.В. Новожилов. Проблемы измерения затрат и результатов при
оптимальном планировании. М., «Экономика», 1967.
23 Ф.М. Достоевский. Указ соч., т. 20, с. 239.
24 И. Гете. БВЛ, с. 285.
25 Г.И. Успенский. Собр. соч. Л., «Художественная литература», 1956, т. 5, с. 101.
26 Известно немало случаев, когда люди без профессионального образования
опытным путем находили очень близкие к оптимальным решения задач, которые явля­
ются предметом специальных математических разработок (задачи о раскрое, о смеши­
вании, различные комбинаторные и т.н.).
27 Однако думаю, эксперты поскромничали. Ведь государственный рабочий, пол­
учающий зарплату из заводской кассы в положенное время только благодаря тому, что
левое производство своими доходами выручило его предприятия — помогло к сроку
укомплектовать, надлежащим образом оформить, доставить заказчикам и акцептовать
его продукцию, — тоже становится участником теневой экономики. А много ли най­
дется среди нас избежавших этого в качесте покупателей?
28 В связи V этим профессиональному экономисту понятно, что составляющие ин­
тегрального дохода должны соизмеряться во времени, ибо одна представляет собой ис­
точник текущего, а другая как бы отложенною личного потребления.
29 К. Мар кс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, с. 733.
30 Не случайно наиболее велика доля нелегальной экономики (до 17%) в валовом
национальном продукте тех западных стран (Швеция, Норвегия и т.п.), где сильна
имущественная национализация, и существенно понизилась в Англии при правлении
кабинета М. Тэтчер с ею политикой приватизации.
31 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 8, с. 159.
3 2 II.Я. Чаадаев. Статьи и письма. М., «Современник», 1989, с. 202.

260

33 С. Есенин. М., «Московский рабочий», 1989, с. 202.
33 С. Есенин. М., «Московский рабочий», 1958, с. 294.
34 Ф.М. Достоевский. Указ. соч., т. 20, с. 182.
35 11.Я. Чаадаев.Указ. соч., с. 198.
36 Ими при остром товарном дефиците и расстройстве денежной системы могут
быть устанавливаемые в плане для совокупности предприятий каждой республики та­
кие квоты ввоза в нее и вывоза за ее пределы материальных ресурсов, которые вместе
со всем содержанием плана подлежат коррекции в зависимости от рыночной информа­
ции о действительных предпочтениях непосредстенных производителей и потребите­
лей и в рамках которых возможно развертывание их конкурентной борьбы за место под
солнцем.
3]7 II.Я. Чаадаев. Указ. соч., с. 205.

Б. Ракитский

Основы теории переходного периода

Еще совсем недавно понятие «переходный период» ассоциирова­
лось у каждого из нас с заботами народа, отвоевавшего власть у поме­
щиков и капиталистов и приступившего к строительству социализма.
Нэп, национализация земли, банков, налаживание соревнования,
вопрос «кто-кого», коллективизация и индустриализация — все это
из содержательных характеристик того, послереволюционного пере­
ходного периода. Я не из тех, кто огульно отвергает Великий Октябрь
и последовавший за ним переходный период. Это было время боль­
ших борений, искренних поисков, трагедий и прорывов в будущее. Я
не судья нашим дедам и прадедам. И я смеюсь над теми, кто годен се­
годня лишь на то, чтобы открыть консультационный пункт по про­
блеме, как надо было правильно действовать в начале нашего века.
История состоялась, и ее действующие лица не нуждаются в консуль­
тациях, не приемлют упреков и не могут учесть чьи-либо советы.
Очередь за нами — творить нашу часть истории. И лучше сосредото­
читься на этом.
О переходном периоде вновь заговорили в обстановке перестрой­
ки. При этом не все. Три идеологии перестройки несет в себе совре­
менное советское общество:
1) неосталинистскую, то есть идеологию консервации и реставра­
ции тоталитарного режима,
2) революционно-демократическую, то есть идеологию живого
исторического творчества народа, свержения тоталитаризма методом
антиказарменной народной революции и поворота общественного
развития в демократическое русло, не исключающее при благоприят­
ных условиях и социалистический выбор,
3) либерально-прагматическую, то есть идеологию реформ сверху
(революции сверху), при которых масса действует не как инициатор,
не как творец, а как исполнитель замысла реформатора.
Не стану развивать теорию консервации и реставрации тотали­
тарного режима, дабы не помочь своему политическому противнику.
Не стану также излагать здесь стратегию и тактику социальных рево­
люций в обществах современного советского типа. Эта часть работы
сделана своевременно, еще в 1987 г., хотя опубликовать ее удалось
лишь попозже, в 1988— 1990 гг. *.
262

Займусь теорией переходного периода — так называют либера­
лы-реформаторы свои проблемы, связанные со стратегией и тактикой
«революции сверху». Еще точнее было бы назвать нужную им теорию
теорией переводного периода. Ведь и в самом деле задача реформиро­
вания общества представляется либералам-реформаторам как пере­
вод хозяйства и всего общества из одного состояния в другое. И при­
том перевод по составленному наверху плану.
Задача этой статьи — осмыслить либерально-прагматический
взгляд на осуществление перестройки. Ведь цели «революции сверху»
могут быть весьма далеко идущими и радикальными. Трудность в не­
радикальном характере средств. Идеология антитоталитарной рево­
люции снизу рассчитана на сочетание радикальных целей с ради­
кальными средствами их достижения. Либерально-прагматический
вариант преобразований живо интересует сторонников революции. В
каждый данный момент революционно настроенные силы могут «да­
вить снизу» на реформаторов, заставляя их действовать более ради­
кально. А кроме того, при варианте мирной революции народные си­
лы становятся доминирующими в обществе и подчиняют себе дейст­
вия реформаторов, трансформируют программу реформ сверху в
созидательную программу революции снизу.
Осмысливая либерально-прагматические представления о пере­
ходном периоде под углом зрения, во-первых, задач революции свер­
ху, во-вторых, задач революции снизу, придется рассматривать одни
и те же явления и процессы с двух точек зрения. Это не беда, это спо­
собствует объемному видению мира. Классовый, то есть политиче­
ский подход не изжил себя. И в наши дни это единственно плодотвор­
ный подход. Бедный марксизм! Он так устарел, что мы скоро откроем
его заново.

Переходный период и составные части его теории
Переходным периодом принято называть время, в течение кото­
рого преодолевается дистанция от исходного качественного состояния
общества к его новому качественному состоянию. Переход к новому
качеству может быть эволюционным и революционным — все дело в
характере разрешаемых противоречий. Именно по этому вопросу ко­
ренным образом и различаются либерально-прагматический и рево­
люционный подходы к характеру и задачам перестройки. Что же ка­
сается состава решаемых задач, то здесь различия, как нам кажется,
несущественны. Но по вопросу очередности их практической поста­
новки и решения, а также по вопросу о движущих силах перехода
расхождения опять-таки весьма и весьма существенные.
Теория переходного периода должна охватить следующий необхо­
димый и достаточный круг содержательных вопросов:
1) характер исходного состояния общества,
263

2) достигнутая степень вызревания внутренних противоречий и
оценка кризисности ситуации,
3) направление движения (характер возможного нового состояния
общества),
4) соотношение и взаимодействие социальных сил, заинтересо­
ванных в переходе и противодействующих переходу,
5) стратегическая программа перехода,
6) реальная последовательность действий и возможные варианты
продвижения к цели.

Исходное состояние. Общество, в котором мы живем
Вульгарно материалистическое (экономически детерминистское)
представление об обществе подсказывает обыденному сознанию: ка­
ково на самом деле общество, таково и его представление о самом се­
бе. Отсюда простой и ясный вывод: наше общество называется социа­
листическим, значит оно социалистическое.
«Чувство социализма» привито нам с детства. Но значит ли это,
что действительность соответствует такому чувству? Научных дока­
зательств социалистичности современного советского общества нет.
Ученые-обществоведы разделились на три группы.
Первую из них составили (закономерный парадокс!) воинствую­
щие сталинисты и оголтелые антикоммунисты. Их общая платформа
в том, что в СССР и в странах современного советского типа построен
именно социализм. Правда, в остальном у сталинистов и антикомму­
нистов диаметрально противоположные суждения. Первые напрочь
отвергают очевидное — антинародность, антигуманность сложившей­
ся общественной системы. Вторые — упирают на это очевидное и счи­
тают антигуманизм, тоталитаризм сущностью социализма.
Две другие группы обществоведов свободны от оголтелости и спо­
собны рассуждать здраво, соотнося действительный смысл слов с жиз­
нью. Социализм — это реальный (реализующийся) гуманизм. Таково
его самое общее и краткое сущностное определение. Если в советской
действительности мы не обнаруживаем приоритета гуманистического
начала, то приходится решительно отказать этой действительности в
принадлежности к социализму (говоря словами В.И.Ленина, такая
действительность не заслуживает названия социалистической). Рево­
люционное видение перестройки начинается именно с констатации
несоциалистичности нашего современного общества в силу его анти­
народности, негуманистичности.
В отличие от революционеров, либералы видят ту же самую дей­
ствительность в более успокоительном, примирительном ключе. Да,
мы живем в обществе, где народ отчужден от власти, где нет социаль­
ной защищенности и социальной справедливости. Но ведь нет таких
сил, которые были бы против социализма, защищенности и справед­
ливости (тут точка перелома, перегиба, перехода в иное измерение
264

рассуждений). Поэтому будем считать, что у нас ранний социализм,
при котором сущностные черты социализма еще отсутствуют, хотя не
отрицаются. Гуманизм, демократия — это все появляется, де, не сра­
зу, а через 100—200 лет от начала социалистического строительства.
Общество, в котором мы живем, действительно, еще не обладает чер­
тами социализма, оно раннесоциалистическое, досоциалистическое,
подготовительное для социализма, оно способно развиться в социали­
стическое, обрести черты и гуманизма, и демократии. Оно может
стать демократическим социализмом.
Строго говоря, такая идеология — обман и самообман. Привер­
женность общества социалистическому выбору здесь просто деклари­
руется. Нужно еще доказать, что массовому сознанию присуще хотя <
бы «чувство социализма». Но даже если оно присуще массовому со­
знанию, требуется еще научно точно определить, не обманчиво ли
это чувство, соответствует ли оно общественной реальности.
Состояние общества может быть по-разному интерпретировано,
особенно если его оценивать не статически, а динамически, и притом
находясь не вне этого общества, а внутри него.
Так оно и происходит, отчего и имеют место существенные рас­
хождения оценок. Из мира фактов спор переносится в мир тенден­
ций, а сравнительная сила тенденций, вероятный исход их историче­
ского противоборства рассматриваются сквозь призму субъективного
тяготения к тому или иному реально возможному варианту будущего.
Все по-своему правы, а обществоведческая истина остается, как и
прежде, плюралистической. А нас-то уверяли новые мудрецы, что
классовый подход мертв!
Значит, у нас есть основания констатировать бесспорные факты,
характеристики и тенденции современного советского общества. И
уже на этой основе установить размежевание интерпретаций состоя­
ния нашего общества. Похоже, что другого выхода в рамках «куль­
турной дискуссии» нет.
Примемся за констатации. Постараемся охватить ими основные
стороны жизни общества.
Первая сторона — политическая система. Фундаментальный
факт, признаваемый теперь всеми, — отчуждение народа от власти,
монополия на власть правящей касты. Решающим является то обсто­
ятельство, что государство, его органы и институты противостоят на­
роду. Их функции носят командно-карательный характер по отноше­
нию к собственному народу, а не защитительно-гарантирующий.
Весь режим власти тоталитарный по своему характеру, антиде­
мократический. Отсутствует равноправие по той причине, что госу­
дарство неправовое, что нет закона, правосудия и правопорядка. Пра­
воподобное регулирование жизни общества на самом деле есть систе­
ма произвола, разрешения и запрета по усмотрению управляющего.
Вторая сторона — идеология. Отчуждение народа от власти,
узурпация власти господствующим аппаратом предполагает (требует
для своего воспроизведения) как минимум политическую дезактива265

цию народа, а как оптимум — экстатического всрноподданичсства.
Вот почему страх (запугивание) и спекуляция на популярной идее —
взаимодополняющие компоненты идеологии для массового сознания
(для господствующей касты требуется и существует иная идеология).
Не допускается не только плюрализм организаций и общественных
действий, но даже разнообразие мнений. Тотальное единообразие
идеологии и политической практики поддерживается репрессиями,
изоляцией от внешнего мира и демагогией. Сила репрессий при тота­
литарном режиме современного советского типа прямо пропорцио­
нальна влиянию на умы социалистических или хотя бы просто обще­
демократических идей. Тоталитарный строй в СССР возник как ре­
зультат контрреволюции под лозунгами социализма. Социалис­
тическая фразеология маскировала подмену и идеологии, и практики
социалистического строительства. Большие репрессии 30-х гг. прс• следовали задачу подавить размах массового социалистического со­
знания, вызванный революцией. Каждый подъем активности народа
вызывал со стороны тоталитарного режима соответствующий контр­
удар." Вспомним патриотизм и героизм времен войны и репрессии
40—50 гг., оттепель и андроповско-сусловскис психушки, борьбу с
инакомыслием в 70—80-е годы. Перестройка всколыхнула сознание
масс, подняла активность. Великие репрессии потребовались бы тота­
литарному режиму для восстановления себя самого. Он может их про­
вести, если мы дрогнем. До сих пор ему удавалось. Но должно же хоть
раз удасться и нам! Не вечен же этот распроклятый сталинизм!
Третья сторона жизни советского общества — экономика. При­
вычное для нас изображение экономического строя СССР включает
следующие ключевые идеи: 1) собственность у нас общенародная (го­
сударственная), то есть социалистическая; 2) уровень обобществле­
ния производства очень высок, реально сложился единый народнохо­
зяйственный комплекс; 3) имеет место демократический централизм
как тип управления хозяйством; 4) планомерное управление хозяйст­
вом в целом дополняется широкой оперативно-хозяйственной само­
стоятельностью трудовых коллективов и трудящихся. И так далее.
При внимательном же рассмотрении оказывается, что все это — лишь
псевдосоциалистический словесный камуфляж откровенно тотали­
тарного, антинародного режима хозяйствования.
Первая ложь в отношении советской экономики — это приписы­
вание собственности общенародного, социалистического характера.
На чем основана эта ложь? На неправомерном знаке тождества меж­
ду государством и народом. Даже если бы отношения собственности
сводились к имущественным отношениям, то и в этом случае нельзя
было бы ставить знак тождества между общенародным и государст­
венным. Требовалось бы доказать, что государственное управление
имуществом ведется в интересах народа. Доказать такое примени­
тельно к советской действительности невозможно. В подобное доказа­
тельство не вписываются ни милитаризация хозяйства, ни подчине­
ние его задачам военной и экономической экспансии, ни игнорирова­
266

ние экологических и социальных ограничений при хозяйствовании
(то самое «хищническое использование» природы и человека), ни
многое-многое другое.
Но нельзя забывать, что отношения собственности не сводятся к
имущественным. Собственность — власть в хозяйстве, социальнополитический тип хозяйствования. Как в обществе, так и в хозяйстве
народы СССР отчуждены от власти. Государство в СССР — не народ­
ное, чуждое народу. Государственная собственность в связи с этим
также не имеет ничего общего с общенародной. Общенародность соб­
ственности означает прежде всего защищенность каждого хозяйству­
ющего субъекта народом в целом через народную государственную
власть. Современный советский строй являет нечто прямо противопо­
ложное: посредством государства народ отчуждается от власти, каж­
дый хозяйствующий субъект посредством государства лишается воз­
можности получить защиту народа. Хозяйствующие субъекты не ас­
социируются имеющейся в СССР хозяйственной властью, а
разъединяются, диссоциируются.
Вторая ложь о современной советской экономике касается степе­
ни ее обобществления. В обычном политико-экономическом смысле
обобществление понимается как степень органической связанности,
спаянности воедино различных хозяйственных явлений и процессов.
Эта связанность, спаянность должна быть внутренним свойством хо­
зяйства, подобно тому как в живом организме специализация систем
и органов вызвана потребностями целостности. Советское хозяйство,
конечно же, содержит в себе немало моментов действительного един­
ства. Но немало в нем и такого, что идет от командования, от скон­
центрированности власти наверху. Вот эту сконцентрированность
власти, степень централизации управления чаще всего и принимают
(или выдают) за степень обобществления хозяйства. Глубокое за­
блуждение. Сконцентрированность функций управления далеко не
всегда оправдана внутренними потребностями функционирования
хозяйства, а очень часто представляет собою разрушение возможного
обобществления. Достаточно назвать проблемы рынка и любых дру­
гих горизонтальных хозяйственных связей. Их либо нет, либо они ос­
лаблены до дистрофии. Прибалтийские республики, к примеру, не­
сколько десятилетий не имели прямых межреспубликанских связей,
а устанавливали их кружным путем, через «сильный центр». Единый
диспетчерский пункт советского хозяйства нам все время изображают
как единый народнохозяйственный комплекс. Но комплекс — не под­
ведомственность, а реальная связь. Реально же связь внутри эконо­
мики порвана, подменена административно-командной связью. Вот в
чем дело.
Подобным же образом обстоит дело и с демократическим центра­
лизмом. О том, существует ли централизм в СССР, можно спорить.
Централизм как субординированность, как органическое единство
системы, устроенной иерархически, относится в СССР разве что к си­
стеме командования обществом. Но хозяйству внутренне не присущ
267

централизм, нет экономической субординированносги, нет единства,
достигаемого через самостоятельность действий органически увязан­
ных звеньев хозяйства. Централизм придан хозяйству как некий
внешний для него объединитель, не дополняющий, а заменяющий со­
бой экономические субординированные связи. Не централизм, а ко­
мандование — вот что есть в советской экономике. Вопрос о демокра­
тизме отпадает при этом сам собою. В неправовом государстве, да еще
при отчуждении народа от власти нет и не может быть демократиче­
ского управления. Тип управления, свойственный хозяйству
СССР, — командно-карательное управление.
Четвертая ложь о советском хозяйстве — будто оно ведется пла­
номерно, а планомерные решения, касающиеся хозяйства в целом,
дополняются хозяйственной самостоятельностью и инициативами
снизу. В принципиальном плане основные возражения на это связаны
с приведенным выше раскрытием характера централизма. Тоталита­
ризму свойствен мертвящий централизм, когда движущее начало вы­
несено за пределы движущегося. Становясь внешним по отношению к
хозяйству, управление приобретает вид командования, то есть пол­
ной противоположности самоуправлению, демократии, добровольно­
му сознательному централизму. Планомерность как сознательная це­
лесообразность вырождается при этом для хозяйства и для каждого
хозяйствующего субъекта во внешний (спускаемый сверху) план, в
жесткое предписание конкретных действий. Управляющий при этом
действует планомерно, а управляемый — слепо, бессознательно, по­
винуясь указанию извне, по чужому плану. Хозяйствующие субъек­
ты, люди, работники отчуждаются от планомерной деятельности. Их
иницатива не имеет своим предметом их интересы, а своей целью —
саморазвит ие той хозяйственной среды (формы), в которой они нахо­
дятся. Это инициатива исполнителя приказа. Правда, исполнение
приказа в тоталитарной системе однозначно отождествляется с вы­
полнением долга. Даже долг и совесть становятся критериями пригод­
ности для исполнения только чужой воли, которую рекомендуется
воспринять как волю собственную.
Словом, советская экономика, как ее ни оценивай, не подходит
под критерии социалистичности. То, что выдастся обычно за се соци­
алистические якобы свойства, — не является социалистическим, а
только называется «социалистическими» словами.
Четвертая сторона жизни советского общества — культура. В
отличие от социалистической революции, призванной продолжить
историческую традицию гуманизма и приумножить гуманистические
накопления, тоталитаризм задерживает прогрессивное развитие, пы­
тается повернуть его вспять, осуществить антигуманистическую (фа­
шистскую) альтернативу в истории. Таким целям и действиям тота­
литаризма адекватно враждебное отношение к культуре, к накопле­
ниям цивилизованности. От презумпции неблагонадежности до
истребления культуры — таков спектр «отношения» тоталитарных
268

режимов к культуре. Сталинщина и брежневщина типичны в этом от­
ношении.
Гуманизм, социализм, коммунизм (если рассматривать их как
идейные течения и идеологии практических движений и обществ) на­
целены на свободу развертывания своеобразия и разнообразия как на
приоритетную социальную ценность. Разнообразие, своеобразие вос­
принимается как реальное богатство общества, как реализация его
созидательных потенций, как активная культура в ее конкретно-ис­
торическом виде. Напротив, для тоталитаризма разнообразие, свое­
образие — признак слабости общества, его немонолитности, отсутст­
вия единства. Рассматривая единство общества как фактор своей си­
лы, тоталитаризм
понимает единство исключительно как
единообразие, как монолитное единство, а не единство разнообраз­
ного.
Тоталитаризм метафизичен как всякое субъективное насилие.
Народ для него — объект окультуривания, пользователь одобренного
вождями набора культурных благ и форм жизнедеятельности, но, ко­
нечно же, не творец новых форм и новых благ, тем более — не сво­
бодный их творец, не носитель и не верховный их ценитель.
Не буду развертывать этот тезис применительно к советской исто­
рии. Сегодня говорят страшные слова, оценивая итоги культурной
политики сталинизма: бездуховность, отчуждение от культуры, раз­
рушение культурных традиций и т.п. Думаю, все это — не издержки
полемики, а предварительные оценки. Вся полнота разрушения пока
еще нам не видна.
Так что и с этой стороны современное советское общество никак
не выходит на социалистические критерии.
Резюмирую. Характер исходного состояния общества — не социа­
лизм и не «ранний социализм», а казарменный псевдосоциализм, то­
талитаризм.
Четкое обозначение сущностной противоположности социализ­
ма и действительного состояния советского общества, которое являет­
ся исходным для перестройки («доперестроечным»), невозможно пе­
реоценить. Вся концепция переходного периода (состояния), то есть
вся концепция стратегии и тактики перестройки как социальной ре­
волюции несет на себе глубочайший отпечаток того, какой вывод де­
лается из сопоставления по существу социализма и «доперестроечно­
го» состояния советского общества.
Если «доперестроечное» — это тоже социализм, то социальная ос­
нова (общества признается доброкачественной и ее надо совершенст­
вовать, обновлять, притом можно делать это и радикально. Так скла­
дывается концепция перестройки как переходного периода (и в фор-'
муле этой уже погашен политический накал, уже игнорирован
антагонизм и уже слышатся сладкие мелодии «революции сверху»).
Если же «доперестроечное» — не социализм, а тоталитаризм, то сама
сложившаяся основа общества не может быть признана доброкачест­
венной, и се надо ломать, заменять принципиально инрй — гумани­
269

стической, демократической. Так складывается концепция пере­
стройки как социальной революции (и в формуле этой высок полити­
ческий накал, пульс антагонизма бьется как сердце общества, слы­
шатся позывные революции снизу — мощные, благородные, полные
надежд на очищение).
Неправильная оценка исходного состояния, а также запаздыва­
ние с правильной его оценкой пагубно сказались на развертывании
советской перестройки. Утверждение, что в СССР построен именно
социализм (пусть с недоделками и с извращениями), в период массо­
вой политической активизаци (1988—1990 гг.) оттолкнуло очень мно* гих от социалистического выбора, погасило «чувство социализма».
Это чувство было иллюзией социализма, но люди ею дорожили, а
значит, — она могла стать фактором социалистического выбора в пе­
рестройке.
Теперь положение осложнилось. Люди все больше переключают­
ся на поиск выхода не на путях социализма, ибо для массы социализм
стал синонимом сталинизма, тоталитаризма. Пошел массовый про­
цесс внутреннего отказа людей от социалистического выбора. Воз­
можно, это поветрие, неустойчивая тенденция, мода. Но тогда надо
действовать, чтобы процесс стал обратимым. К сожалению, необходи­
мых действий пока нет.
Известно, что ЦК КПСС назвал свою платформу «К гуманному,
демократическому социализму». В проекте платформы дан абрис со­
циалистического выбора, хотя проглядывают черты непоследователь­
ности, во-первых, при отмежевании от прошлого, во-вторых, при оп­
ределении способов перехода на социалистический путь развития. Не
улавливая глубочайшей пропасти, несовместимости сложившегося
тоталитарного строя и социализма, платформа ЦК КПСС упрощает и
искажает реальное положение дел и реальную сложность историче­
ского выбора. Позволю себе образное сравнение, чтобы резче обозна­
чить суть обсуждаемой проблемы. В платформе ЦК КПСС рассужде­
ние ведется по схеме «нам нужен не любой социализм, а гуманный,
демократический, очищенный от извращений, деформаций».
Это похоже на то, как если бы кто-то объяснял: «Наша задача—
достигнуть на шкале отметки 10, а сейчас мы находимся на отметке 6.
Отсюда — масштаб задач». При этом упускался бы из виду «пустяк»:
нам нужна отметка «плюс 10», а мы находимся на отметке «минус 6».
Понятно, что это уже иная ситуация и иной масштаб. Рассуждая о
социалистическом выборе, наша партийная идеология сплошь и ря­
дом упускает это различие между минусом и плюсом, преподносит
построенный у нас казарменный псевдосоциализм как социализм,
как доброкачественную основу социалистического выбора. В этом —
огромное заблуждение. И притом опасное для судеб социалистическо­
го выбора.
Ведь взяв за основу тоталитарный псевдосоциализм, нельзя по( строить социализм, а можно на демократический лад модернизиро­
вать тоталитаризм.
270

Кризис: причины, стадии, степени остроты
Долгое время решающие причины неблагополучия в нашем обще­
стве (падение темпов развития, эффективности, неповоротливость
воспроизводственной структуры, невосприимчивость производства к
научно-техническому прогрессу и т.п.) видели в экономике. Было
стереотипное объяснение: а) гигантски выросли производительные
силы, усложнились хозяйственные связи, а формы и методы хозяйст­
вования остались практически неизменными; б) эти формы и методы
(как и весь строй производственных отношений) когда-то были эф ­
фективными и передовыми, а ныне устарели и стали тормозом разви­
тия производительных сил; в) нужно изменить формы и методы, про­
изводственные отношения, чтобы дать простор развитию производи­
тельных сил.
С такими представлениями о причинах «негативных явлений» и
путях их преодоления мы вышли к экономической реформе 60-х го­
дов. Судьба реформы показала, что причины кризисных явлений мы
вскрывали тогда недостаточно глубоко. Были упущены из виду при­
чины причин. Экономическая реформа была свернута не случайно.
Она шла вразрез с корнями социально-политической системы.
Не надо думать, что в 50 и 60-е годы никто не догадывался, что
экономическая реформа будет воспринята в штыки правящими орга­
нами. Но в том-то и дело, что, предвидя такое сопротивление, сторон­
ники реформы не сомневались, что это сопротивление будет сломле­
но. Во-первых, потому, что перемены в экономике — перемены в ос­
нове общества, так что надстройка должна будет «придти в
соответствие». Во-вторых, сопротивление может исходить, считали
мы тогда, от людей и органов, отступивших от социалистического ха­
рактера системы. Ожидали, что в ходе реформы эти отступления бу­
дут устранены, наша социалистическая система возьмет верх. Жизнь
заставила нас извлечь уроки из опыта реформы 60-х годов, переме­
нить и расширить представления о причинах и характере кризиса.
Обратите внимание, что система предлагаемых направлений и мер
экономической реформы в 80-х годах принципиально близка к за­
мыслам реформы 60-х годов. Но общественный контекст реформы по­
нимается сегодня принципиально иначе.
Начать хотя бы с того, что нужда в экономической реформе про­
истекает, как теперь стало ясно, не потому, что произошло мощное
развитие производительных сил, а потому, что осуществилось и про­
должает осуществляться экстенсивное наращивание мощностей и
производства, не отвечающих современным научно-техническим воз­
можностям. В результате — некомплексность, диспропорции, консер­
вативность техники, технологии и организации производства.
Привычным стало утверждение, что в предвоенные годы нынеш­
ние принципы и формы хозяйствования были эффективны, позволи­
ли достигнуть поставленных целей. Но теперь, когда мы стали смот­
реть на прошлое трезвее и критичнее, напрашивается вопрос: а дейст­
271

вительно ли в довоенные годы ставились и достигались народные, со­
циалистические цели?
Сегодня причина экономической реформы видится, следователь­
но, иначе: надо переменить экономическую систему, сложившуюся в
«сталинскую эпоху». Эта система ни тогда, ни позже не позволяла ор­
ганизовать хозяйство на основах всемерного развития инициативы
масс, утилизации новейших достижений науки и техники. Этот вы­
вод принципиален: не обновить и усовершенствовать, не развить
дальше сложившуюся систему организационно-экономических отно­
шений, а признать ее недоброкачественной основой и заменить прин­
ципиально новой системой.
Вторая крупная перемена в понимании существа экономической
реформы связана с уяснением действительной роли политики в осу­
ществлении хозяйственных преобразований. В 60-е годы многие из
нас сокрушались, что на проведение экономической реформы не вы­
делялось даже минимально необходимых (стартовых) ресурсов. Ре­
форма наша, острили мы, бесприданница. Некоторые, впрочем, до­
бавляли: и беспризорница, имея в виду пассивность высшего партий­
ного и хозяйственного руководства в деле проведения реформы.
Насчет пассивности мы были, как теперь стало понятно, совершенно
не правы. Пассивность и была активной формой действия против ре­
формы. Неудача реформы 60-х годов прояснила теснейшую связь
экономики и политики, опрокинула эконом-материалистические
(эконом-детсрминистские) иллюзии насчет того, что экономическая
реформа мало-помалу активизирует и улучшит политическую систе­
му. Оказалось иначе: экономическая реформа может подводить более
прочную основу под политическую власть, но не может качественно
«перестраивать» политическую систему. Если власть не работает на
реформу, реформе не бывать. В 60-е годы политическая система не
работала на реформу, отчасти работала даже против реформы (в иде­
ологии это проявилось как организованная травля так называемого
«рыночного социализма» и третирование товарно-денежных отноше­
ний как несоциалистических, антисоциалистических).
Стало быть, сейчас мы не делаем прежней оплошности и не упу­
скаем из виду, что экономическую реформу (тем более радикальную)
можно сделать только при условии активного действия в пользу ре­
формы всей властной структуры в обществе и в хозяйстве. Но тут воз­
никает самый острый вопрос: примет ли и поддержит ли сложившаяся
политическая система радикальную экономическую реформу?
Почему она не поддержала реформу такого типа в 60-е годы? И
изменилась ли с тех пор политическая система?
Политическая система с тех пор в принципе не изменилась. И ра­
дикальную экономическую реформу эта система не поддержит, по­
старается опрокинуть по тем же причинам, что и в 60-е годы. Дело в
том, что экономическая реформа строится на принципах демократи­
зации хозяйствования, а имеющаяся (созданная сталинизмом) пол­
272

итическая система не только не является демократической, но и пред­
ставляет собою антипод демократии. Она — тоталитарная система.
В 60-е годы многие из нас исходили из того, что в принципе в на­
шей стране и в нашем хозяйстве имеет место демократический цент­
рализм, вот только под влиянием особых обстоятельств приходилось
делать «перекос» в сторону централизма, а теперь надо как бы подба­
вить демократии. Не все заметили тогда явную фальшь конструкции
«централизм сверху плюс демократизм снизу». В том-то и дело, что
такой слоеный демократический централизм оставляет верх без де­
мократии, а низ — без доступа к проблемам, решаемым в центре.
Мне приходилось в 60—70-е годы критиковать такое понимание де­
мократического централизма (но не думаю, что эта критика была ус­
лышана даже коллегами). Лишь к концу 70-х годов стало ясно, что
критика должна идти дальше. Тоталитарная система создает такой
централизм, который принципиально не приемлет демократических
методов ни вверху, ни внизу. Адекватные ему методы — командно­
карательные. Демократизация же остается лишь на словах, как ми­
раж для отвода глаз массам. Любые мероприятия по демократизации,
приемлемые для тоталитаризма, — это хоровод вокруг командно-ка­
рательной власти, это «воспитание чувства демократии» при отсутст­
вии самой демократии.
Тоталитаризм и есть коренная причина кризиса советского обще­
ства и его экономической системы. Не в экономике, а в политической
системе коренится причина всех наших бед.
Отсюда следуют по крайней мере два вывода:
1) поскольку причины кризиса имеют явно выраженный полити­
ческий характер, постольку и преодоление кризиса зависит в решаю­
щей мере не от экономических, а от политических действий;
2) стадии развития кризиса и степени его остроты отражают глав­
ным образом политическое состояние тоталитарного общества, а эко­
номика при всей ее важности — фактор не первого, а второго ряда.
В соответствии с теорией деформаций и перерождений социализ­
ма 2, деформация строя является кризисным, неустойчивым состоя­
нием общества, когда противоборствуют тенденции к выходу (или
возврату) на траекторию, ведущую к первоначальной цели общества,
и к окончательному перерождению строя. Движущей силой выхода из
деформации является та массовая сила, в сознании которой первона­
чальные цели движения остаются приоритетными.
Казарменный «социализм» — это такая деформация общества,
при которой тоталитарная политическая система отчуждает народ от
власти в обществе и в хозяйстве,руководит обществом и хозяйством
командно-карательными методами, прикрывает свои подлинные цели
и средства (в том числе эксплуатацию и угнетение человека и народа)
социалистической фразеологией, в то время как трудовой народ в сво
ем большинстве предан идеалам социализма как идеалам свободы,
добра, гуманизма, справедливости и мира.
18— 262

273

Представление о казарменном псевдосоциализме как о перманен­
тно кризисном состоянии общества позволяет рассматривать стадии
развития казарменного строя как стадии кризиса. По-видимому, ис­
тория советского варианта тоталитаризма позволяет выдвинуть в ка­
честве гипотезы следующие стадии:
— становление тоталитаризма (от контрреволюции до достиже­
ния монолитного единства). Самоназвание этой стадии в СССР —
сталинская эпоха;
— поддержание тоталитаризма в устойчивом состоянии (эпоха
организуемого застоя). Самоназвание этой стадии в СССР — реаль­
ный социализм;
— разложение и ослабление тоталитаризма, попытки его оживле­
ния, модернизации. Самоназвание этой стадии в СССР — перестрой­
ка, или переходный период.
Возможна, как показал опыт Румынии, стадия агонии тоталита­
ризма.
Степени остроты кризиса могут быть определены по степени обо­
стрения антагонизмов. Исходным является политическая активиза­
ция масс. В зависимости от благоразумия тоталитарной власти сте­
пень и формы ее противостояния народу могут быть разными. Край­
няя по остроте степень кризиса — открытое столкновение властей и
народа, например, в форме восстания (Венгрия 1956 г., Румыния
1989 г.). Самая мягкая степень — инакомыслие как заметное соци­
альное явление.
В СССР к весне 1990 г. наблюдается средняя степень остроты кри­
зиса. Ее характерные приметы: народ не доверяет руководству; вла­
сти перестают изображать из себя защитников интересов народа, вы­
двигают идею «сильной власти», «сильного центра» и т.п.; возникают
первые акции массового неповиновения, массового протеста, массово­
го вызова тоталитарным властям.

Возможные варианты преодоления кризиса
Из трех идеологий перестройки (неосталинистская, революцион­
но-демократическая и либерально-прагматическая) одна явно не дает
надежд на преодоление кризиса. Это неосталинизм. Он рекомендует
возврат к старым, сталинским порядкам в модернизированном виде,
то есть консервирует причины кризиса, насильно подавляя его прояв­
ления. Две других идеологии отражают программу действий по пре­
одолению кризиса. Стало быть, два варианта выхода из кризиса су­
ществуют сейчас как основные.
Если говорить броско, то варианты эти таковы: реформы («рево­
люция сверху») и революция (революция снизу). Фактически силы
общества распределяются между этими вариантами. И эти силы не
обязательно должны конфронтировать. Более того, на первом этапе
разрешения общественного антагонизма силам этим по пути — от то274

талитаризма к демократии. Но заметьте — по пути им лишь в пол­
итической области. Тоталитаризм — главный враг, антинародная си­
ла. Его антипод — демократия, власть народа. Однако народ не един,
имеет структуру. По этой причине демократия оказывается понятием
с разными смыслами для разных социальных групп.
О нашем советском тоталитарном обществе мы приучены рассуж­
дать по сталинской схемке: это общество, где народ состоит из классов
рабочих и колхозников и прослойки — интеллигенции. На самом де­
ле социальная структура тоталитарного общества не может быть опи­
сана в терминах классовой структуры. Тоталитарное общество — кас- *
товое. Мы живем сейчас в обстановке перехода от кастового, тотали­
тарного к классовому, правовому обществу. Эта особенность
переживаемого нами перехода и объясняет, почему понятие «демок­
ратия» имеет разный смысл для разных социальных групп, а лучше
сказать — для разных людей, ориентированных на разные социаль­
ные интересы. Ибо будущие социальные группы еще не сформирова­
лись на деле, а существуют пока что в идеале, в сфере субъективных
устремлений людей, принадлежащих к той или иной касте тотали­
тарного режима.
Так вот: одни тянутся к абстрактной демократии, которой не мо­
жет быть в действительности; другие — к буржуазной демократии,
третьи — к народной, революционной демократии. По мере продви­
жения от тоталитаризма к правовому обществу вариантов остается
два: буржуазная и народно-революционная демократия. Это вариан­
ты политического результата преодоления кризиса (ухода от тотали­
таризма) .
Что же касается экономических процессов, то и здесь складыва­
ются два возможных варианта:
1) переход от эксплуататорской системы тоталитарного государст­
ва к более цивилизованным формам капиталистической эксплуата­
ции, становление частно-предпринимательской экономики;
2) переход от эксплуататорской системы тоталитарного государст­
ва к системе хозяйствования под руководством народного государст­
ва.
В соответствии с этими вариантами формируются и ключевые ло­
зунги. Один из них — разгосударствление, другой — самоуправле­
ние. Поскольку в реальном перестроечном процессе складывается
большая «сумятица в мозгах» (хорошо выразился М.С.Горбачев!),
многим кажется, что разгосударствление, самоуправление (вдобавок
к этому переход к рыночной экономике) — все это одно и то же. Но
это совсем не одно и то же. Тенденций складывается две: I) к буржу­
азной демократии и частно-предпринимательской организации хо­
зяйства, что закрывает перспективу социалистического выбора, и 2) к
народно-революционной демократии, когда государственная власть
переходит в руки трудящегося народа и меняет характер собственно­
сти, оставляя возможность двигаться к обществу без эксплуатации
трудящихся.
18 *

275

Основные соцальные силы перехода
В кастовом обществе большая часть людей лишена возможности
влиять на структуру и перспективы развития общества. В условиях
антитоталитарных перемен, разложения и падения тоталитаризма
возможность такого влияния оказывается реальной. При этом новые
структуры общества не обязательно должны образовываться как ком­
бинация прежних каст в их полном составе. Этим объясняется, в час­
тности, что среди консерваторов-неосталинистов встретишь ныне и
рабочих, и крупных писателей, и ученых, и крестьян. А среди либералов-реформаторов могут оказаться представители высшего руко­
водства КПСС, генералы, опять-таки рабочие, ученые и др. Даже в
революционно настроенных силах возможны представители разных
каст, притом не в единичных количествах, а во множестве. Социаль­
ная структура делается мобильной. Переход к новому общественному
состоянию совершает не только общество в целом, но и отдельные
группы, группки, формирования и лица.
И все же можно выделить основные социальные силы, активно
участвующие в переходе от тоталитаризма к демократии. Взаимодей­
ствие этих сил формирует облик переходных процессов. Что же это за
силы?
Первая — инициаторы перестройки. В условиях тоталитарного
строя идея перестройки, демократизации систематически подавляет­
ся, а носители и выразители этой идеи приобретают статус диссиден­
тов. Эпоха брежневщины — андроповщины породила новые жестокие
и изощренные формы борьбы с инакомыслием и политической актив­
ностью (карательная психиатрия, преследования по политическим
мотивам, лишение гражданства, остракизм, всенародное осуждение и
др.). Подавление идей демократизации входит в механизм организа­
ции так называемого застоя. Суть этого механизма — вытравить саму
возможность появления политических инициатив и методично пропа­
лывать редкие ростки и свободомыслия, и даже просто инакомыслия.
Тоталитаризм осуществляет геноцид инициативы снизу, какой-либо
самостоятельности в общественных сферах деятельности.
По указанной причине инициаторы перестройки как социально
значимая сила могут возникнуть в тоталитарных условиях либо как
диссидентская общность, либо как часть правящей касты, решившей
по тем или иным причинам модернизировать режим. Несмотря на со­
вершенно разные конечные цели, обе категории инициаторов пере­
мен добиваются устранения старых форм и методов господства в об­
ществе. Начинается критика сложившейся реальности. Направлен­
ность и границы этой критики «реформаторы сверху» пытаются
установить в пределах понимаемых ими задач государственной без­
опасности. На этой стадии идет в ход идеология примата общечелове­
ческих ценностей, выживания, идеи типа «все мы по одну сторону
баррикад» или «все мы в одной лодке».
276

Политика ограниченной (дозированной) критики устаревших ан­
тинародных порядков получила название политики гласности. Это
большая заслуга «реформаторов сверху». Она часто недооценивается,
но только потому, что современники — не историки, они сравнивают»
перемены не столько с тем, что было только что, сколько с потребно­
стями общества. А потребности эти значительно превосходят дозы
гласности. Вот почему она разными путями расширяется за рекомен­
дуемые сверху пределы, охватывая постепенно как весь круг обще­
ственных явлений, так и мало-помалу существо сложившегося строя.
Инициаторы перестройки оказываются при этом в массе своей от­
стающими от реальных процессов. Все чаще и чаще имеющим власть
инициаторам («новой номенклатуре») кажется недопустимой и нару­
шающей элементарные порядки в обществе инициатива «неформа­
лов». Появляется целая череда «несанкционированных» инициатив.
«Реформаторы сверху» становятся в позу охраняющих перестройку
от экстремистов, сепаратистов, авангардистов, безответственных эле­
ментов. Инициаторы — диссиденты также далеко не всегда способны
догнать реальные процессы, но они не могут существенно повредить
им.
Вторая сила — «несанкционированные». Их правомерно рассмат­
ривать всех вместе, невзирая на подчас противоположные воззрения
и несовместимые способы действия. Появление «несанкционирован­
ных» в более или менее заметных масштабах — свидетельство новой
стадии перехода, когда значительная (заметная) часть общества со­
знательно противопоставляется сложившимся порядкам, в том числе
и установленным сверху порядкам проявления инициативы. Появле­
ние «несанкционированных» расслаивает «реформаторов сверху» на
тех, кто продолжает быть за перестройку, и тех, кто начинает блоки­
роваться с консерваторами.
Третья сила — активные консерваторы. Они консолидируются на
платформе защиты прежних порядков как якобы социалистических.
Их непосредственное влияние в обществе убывает, их не слушают »
вовсе или воспринимают как экзотику тоталитаризма. Однако они
сплочены, в этом их сила и способность к реваншу в случае какой-ли­
бо конкретной возможности. Их реваншистские вылазки возбуждают
антитоталитаристские силы, помогают им сплотиться, увидеть свою
подлинную значимость (яркий пример — демонстрации и митинги в
Москве 4 и 25 февраля 1990 г.) . Но вылазки и вся деятельность кон­
серваторов углубляют ошибку отождествления тоталитаризма с соци-.
ализмом. В итоге социалистический идеал (тем более идеология мар­
ксизма-ленинизма) утрачивают свои былые позиции в общественном
сознании. Деятельность консерваторов, рекламирующих себя как по­
борников социализма и марксизма-ленинизма, постепенно сводит на
нет шансы подтверждения народом социалистического выбора.
Четвертая сила — народная масса. Она не расчленена в политиче­
ском отношении, нет устойчивых оформившихся ориентиров в пол­
итической перспективе. Сейчас это, к сожалению, часто «толпа», на277

строением которой можно воспользоваться как в добрых, так и в злых
целях. Такое состояние народной массы крайне опасно, чревато ката­
строфами. В ходе вызревания революции вовсе не обязательно состо­
яние, когда народная масса начинена по преимуществу настроениями
отрицания и разрушения. В условиях советской перестройки такая
ситуация создалась потому, что «реформаторы сверху» очень сильно
запаздывали, отставали от реальности, слишком сильно блокирова­
лись с консерваторами и тем самым способствовали сосредоточению
усилий здоровых сил почти исключительно на прорывах сквозь за­
преты и разного рода препоны и рогатки.
Так сложились в СССР (конкретно — в России) основные дейст­
вующие политические силы к весне 1990 г. Это: инициаторы пере­
стройки, считающие перестройку чем-то вроде своей собственности;
те, кто «рвется к власти» (так о них пишут официальные газеты), то
есть «несанкционированные»; консерваторы, то есть те, кто цепляет­
ся за власть; и, наконец, «народ, которому все надоело и который ус­
тал ждать».
Само собою понятно, что это ситуативная характеристика пол­
итических сил, их моментно зафиксированная диспозиция. Социаль­
ный, то есть устойчивый разрез отличается от ситуативного. В общем
плане этот разрез ясен. Это антагонизм командно-карательной вла­
сти и народа. Появление «несанкционированных» и слабо структури­
рованной народной массы (по существу «толпы») стало обозначать
этот антагонизм, однако в крайне опасном ракурсе. Дело продвигает­
ся у нас (если давать оценку на март 1990 г.) пока что в сторону обо­
стренных форм противостояния властей и народа. А в интересах наро­
да — не восстание, не румынский вариант революции, а ее мирное
развитие.
Хотелось бы со всей определенностью подчеркнуть, можно ска­
зать, абсолютное расхождение взглядов «реформаторов сверху» и сто­
ронников революции снизу на вопрос о возможности и способах обес­
печения мирного характера перехода. Либералы (сторонники исклю­
чительно «реформирования сверху») уверены, что мирный переход
можно обеспечить путем разработки руководством программ и сцена­
риев перехода с тем, чтобы народ активно включался в исполнение
таких программ и сценариев. То есть трудовая масса должна ждать
% решений сверху и быть инициативной в их исполнении. Либералы пу­
тают ситуацию революции с ситуацией обычного, так сказать, по­
вседневного эволюционного обновления. В условиях революции мир­
ный переход совершается совсем не так. Мирный характер гарантиру­
ется подъемом массы до самых вершин власти, полной доступностью
власти для массы. Другими словами, мирной революции не может
быть без развертывания двоевластия. Вот где корень, вся сущность
решения о мирном характере перехода в обстановке общедемократи­
ческой революции.
Опыт ряда стран, в том числе и СССР в 1988— 1990 гг. подтверж­
дает это. Ведь совсем не случайно все нити политической активности
278

сошлись в СССР в 1989 г. на отмене статьи 6 Конституции, то есть на
вопросе о единовластии КПСС в обществе.
Если устранение конституционного оформления монополии
КПСС на государственную власть получит развитие в реальной де­
мократизации политической жизни, путь к мирному развитию пере­
стройки будет открыт. Сейчас требуется создание массовых полити­
ческих партий и движений, способных представить и отстаивать ин­
тересы формирующихся классов общества. Крайне желательно также
создание параллельных властных структур, способных подготавли- ,
вать опыт народа в управлении делами общества. Надо помнить, что
мирная революция всегда проходит стадию двоевластия.
Сейчас можно лишь гипотетически обозначить основные социаль­
ные силы дальнейшего перехода от тоталитаризма к демократическо­
му обществу. Отметим среди них:
а) рабочее демократическое движение. Это большая сила, актив­
ность которой является гарантом мирного хода перестройки;
б) народно-освободительные движения. При мирном, то есть до­
статочно благоприятном развитии революции такие движения стано­
вятся ее мощным фактором. Напротив, блокирование мирного разви­
тия революции усиливает националистические моменты в народноосвободительных движениях;
в) общедемократическое народное движение на базе ясно осоз­
нанных интересов и политической организованности разных социаль­
ных групп;
г) реакционное движение сил, защищающих имперский характер
Союза ССР, тоталитаризм, монополию на власть одной партии.
Повторяю, мы живем в кастовом обществе, а переходим к классо­
вому. Разграничить социальные силы переходного периода как по
прежним кастам, так и по будущим классам невозможно. Переход­
ный характер общества и его структуры заставляет мыслить о соци­
альных силах общества не категориями «каста» или «класс», а катего­
рией «движение». Как только революция развернется и достигнет ис­
торического перевала, станут различимыми и более или менее
устойчивыми будущие классовые деления.

Стратегическая программа перехода
и последовательность действий
Самые большие сложности перехода от тоталитаризма к демокра­
тическому обществу возникли и возникают в СССР потому, что ко­
мандно-карательная система власти не желает освобождать историче­
скую сцену, затрудняет нарождение нового, мимикрирует под новое.
Главный вопрос — расчистка пути новому в экономике, культуре,
нравственности посредством кардинального изменения типа власти,
посредством перехода власти к народу.
279

Пока не возникнет народовластие, будет вновь и вновь повторить­
ся провал одной экономической программы за другой. Только прави­
тельство, пользующееся доверием народа, способно осуществить дей­
ственные меры по выходу страны из кризиса, в том числе и экономи­
ческого.
Такая принципиальная констатация не исключает возможности
готовить и обсуждать экономические программы оздоровления. Если
не ошибаюсь, весной 1990 г. правительство в срочном порядке при­
ступило к разработке программы форсированного введения рыночной
экономики. До этого была программа, утвержденная II Съездом на­
родных депутатов СССР, а еще раньше — программа, созданная в
1987—1988 гг., начиная от закона о предприятии и кончая законами о
кооперации, об индивидуальной трудовой деятельности и рядом дру­
гих.
Вопрос об общей концепции реформы — один из наиболее слож­
ных и актуальных. Нередко высказываются сомнения насчет того,
есть ли у нас вообще общая концепция радикальных преобразований.
По-видимому, такие сомнения вызваны мнением, что концепция
представляет собой некий писаный и утвержденный проект, а то и с
приложениями сетевого графика мер, с проектным заданием для каж­
дой меры и т.д. Но новое состояние механизма хозяйствования нельзя
спроектировать наподобие обычного механизма. Метафорическое
(через термин «механизм») изображение системы организационно­
экономических отношений не должно вводить в заблуждение.
Мне думается, что неправильно требовать и сколько-нибудь дета­
лизированного описания будущего состояния этих отношений. Не на­
до забывать, что новое состояние общественных отношений (в том
числе их составной части — организационно-экономических отноше­
ний, или же хозяйственного механизма) складывается как результат
живого творчества народа. Заранее этот результат невозможно спро­
ектировать, в особенности детально. Но направления перемен можно
и предвидеть, и обосновать как цель. В этом случае концепция пере­
мен (особенно если это радикальные перемены) приобретает вид со­
вокупности взаимоувязанных сдвигов, дающих в итоге новое качест­
во. Само это новое качество может быть строго определено не деталь­
ными, а сущностными характеристиками. Помимо этого концепция
радикальных преобразований предполагает и определение социаль­
ных сил, призванных и способных осуществить такие преобразова­
ния.
К 1987— 1988 гг. сложилась достаточно убедительная и полная си­
стема представлений о направлениях и принципиальных мерах ради­
кальных реформ экономической и политической систем. Осенью
1989 г. правительство выдвинуло концепцию «углубления реформы»
и мер по оздоровлению экономики. Преемственность новой концеп­
ции с первоначальной не очевидна, требуется экспертиза на предмет
их взаимосоответствия. Есть основание предположить существенное
280

несоответствие новых подходов тем, которые были провозглашены в
1987— 1988 гг.
Полагаю, что концепция 1987— 1988 гг. не требует пересмотра по »
существу, что се развитие должно происходить без отступления от ос­
новных принципов. В этой концепции (хотя и она не без недостатков)
определено новое качество, которого требуется достичь в итоге пере­
стройки. Это слом командно-карательной системы управления, заме­
на ее демократическим централизмом 3.
Этот общий стержень преобразований объединяет кардинальные
перемены по важнейшим сферам и функциям хозяйственного руко­
водства. Среди них перераспределение функций между уровнями уп­
равления; укрепление единого государственного руководства в обла­
сти целеполагания, прогнозирования, перспективного планирования
и комплексного целевого программирования; расширение хозяйст­
венной самостоятельности и крута компетенций каждого из уровней и
звеньев управления; развертывание социалистического рынка, более
полное использование регулирующих потенций товарно-денежных
отношений, развертывание эффективного разнообразия форм хозяй­
ствования; реформа финансовых взаимоотношений хозяйственных
звеньев с государством (с обществом); усиление экономического сти­
мулирования и т.д. Органическая увязка реформ экономической и
политической систем происходит в виде всесторонней и последова­
тельной демократизации как хозяйственной жизни, так и всего обще­
ства.
К сожалению, промедление с демонтажом сталинистской систе­
мы, с демократизацией обусловило ряд принципиальных ошибок и
факторов, сразу же блокировавших экономически грамотную про­
грамму 1987— 1988 гг. Уже в момент разработки программы была вы­
двинута концепция — « начать с предприятия», или, другими слова­
ми, концепция предприятия как основного звена, за которое надо все­
ми силами ухватиться на начальном этапе экономической реформы,
чтобы успешно осуществить всю реформу. Я пришел к выводу, что
эта концепция ошибочна, не способствует успеху реформы, неверно
определяет приоритетность задач в перестройке хозяйственного ме­
ханизма.
Лозунг «начать с предприятия» очень выигрышен в социально­
психологическом плане. Действительно, сразу создастся впечатле­
ние, что взяли быка за рога, что дело делается в самом эпицентре
столкновения всех интересов — в конкретных трудовых коллективах,
в производящих звеньях. Однако очень скоро неизбежно выяснястс'я,
что предоставленные предприятию права и свободы в законе записа­
ны, а в жизни нсрсализусмы, что новые правила хозяйствования вы­
глядят маниловщиной перед десятилетиями отлаженной, почти моно­
литной привычной практической системой. Закон СССР «О государ­
ственном предприятии (объединении)» был введен в действие с
1988 г. и почти сразу же обнаружилось, что действовать в хозяйстве
по этому закону практически невозможно. Оказалась неготовой сис281

тема организационных отношений, органов управления и институтов
общества.
Хозяйствующее звено — то общественное пространство, на кото­
ром основной массив организационно-экономических отношений вы­
ходит наружу в максимально конкретных формах, в сложнейших и
притом весьма изменчивых комбинациях. Здесь разнообразие макси­
мально, здесь поверхность экономической жизни. Однако было при­
нято решение зарегулировать в первую очередь это пространство, это
звено. Сказались, видимо, добрые намерения создать целостную мо­
дель хозяйственного механизма. Сказалось и то, что для центральных
органов управления самым привычным делом было решение конкрет­
ных вопросов работы предприятий (то, что называют еще мелочной
опекой).
Однако смоделировать конкретное можно, лишь уйдя от конкрет­
ности, упростив представления до сущности, оперируя содержатель­
ными абстракциями. Так выходит, что смоделировать работу пред­
приятия, это значит разложить эту работу на функции и на устойчи­
вые комбинации функций, типизировать их, найти формы
реализации в масштабах народного хозяйства. Но это значит, если
вдуматься, выработать структуру функций управления народным хо­
зяйством и организационную схему распределения (комбинации)
функций по уровням управления, типам хозяйствующих звеньев.
Но составители закона о предприятии пошли иным, испытанным
путем — составили свод деклараций о правах предприятий, соединив
с инструктивным материалом. Предполагалось, что начав действо­
вать по этому закону, предприятие даст мощный импульс переменам
по всей надстройке над собою. Так бы, может быть, и случилось если
бы по закону 1987 г. предприятие могло начать полноценно действо­
вать. Увы, даже те импульсы, которые пошли от предприятий, не бы­
ли восприняты всей системой органов управления. Дело приостанови­
лось в положении, очень близком к исходному.
Почему же так получилось? Потому что закон о предприятии
1987 г. — образец доперестроечного мышления (в смысле подходов,
методологии разработки). В самом деле, как шла мысль? Наверное
так (и примеры тому можно найти в публикациях): 1) экономика —
решающий фактор, перестроим экономику — перестроим и все обще­
ство; 2) предприятие — основное звено хозяйства; 3) производитель­
ные силы, производство имеют примат в обществе, развитие произ­
водства вызывает цепную реакцию прогрессивных изменений; давай­
те начнем с перестройки на производстве — и всем придется
подравнивать свой шаг под перестроившееся производство; 4) демок­
ратия — хорошо, но прежде чем заниматься политикой, человек дол­
жен есть, пить и одеваться, производить, распределять, обменивать,
потреблять. Давайте наладим экономику — и тогда демократия при­
мет не форму разглагольствований на митингах, а форму полезной
активности на производстве прежде всего, а кроме того и в обществе;
5) пока человек не станет хозяином в своем цехе, на своем заводе,
282

как он может стать хозяином страны? Не надо громких слов о демок­
ратии вообще, начните с хозяйственного отношения к своему рабоче­
му месту, с бригадного хозрасчета, подряда, с самоуправления в сво­
ем коллективе, с выборности своего руководителя. И так далее.
Есть разные формулировки, определяющие суть такого хода мыс­
ли, подобной методологии. По-житейски просто сказал Ф.Энгельс:
иногда придают «больше значения экономической стороне, чем это
следует» 4. Грубо-прямолинейная наука вешает ярлыки «экономиче­
ского материализма», «экономического детерминизма». Будем избе­
гать ярлыков — они обижают. Обратим лучше внимание на то, что в
приведенном способе рассуждений политика всегда оказывается след­
ствием, а экономика причиной. В жизни так не бывает: они взаимо­
действуют и определяют друг друга, притом не только в порядке об­
ратного, но и в порядке прямого влияния. В этом-то вся суть диалек­
тического и исторического материализма. Ж аль, что мы практически
утратили эту методологию.
Концепция «начать с предприятия» породила узаконенную мо­
дель государственного предприятия. Разнообразие форм свелось к
двум моделям хозрасчета. Почти сразу выявилось, что это ничтожно
узкий выбор, а главное, — все нарождающиеся инициативные формы
хозяйствования оказались обреченными появляться не иначе, как не­
законорожденными. Хорошенькая оказалась гарантия для инициати­
вы! Впрочем, инициатива инициативе рознь. Одна инициатива (зако­
нопослушная) либо заглохла, либо пошла на поклон в парторганы (за
поддержкой), в хозяйственные и советские органы (за разрешением).
Тем самым инициатива не ломала старые порядки, а закрепляла их.
Другого рода инициатива воспользовалась неурегулированностью тех
или иных отношений и откровенно приступила к экономическому
разбою, самоуправству. Тут уж власти стали прибегать к пресечению
не по закону, а по своему усмотрению.
Вывод: приоритетная задача (основное звено цепи) оказалась вы­
брана неверно. Сосредоточение основного внимания на предприятии
увело из поля зрения кардинальные проблемы преобразования обще­
ства в целом, без чего существенно изменить условия деятельности
любого звена и их совокупности просто невозможно, нереально.
Предприятие было поставлено в условия, когда оно должно было
впредь до осуществления политической реформы бороться со всей
старой по существу системой управления, да еще и поддерживаемой
прежней недемократической политической системой. Это парализо­
вало ход экономической реформы в самом начале. Была повторена
ошибка реформы 1966— 1968 гг., когда также начали с предприятий
(воссоздание министерств — не в счет, это была воссоздана антиреформенная сила). В итоге дальше предприятий и не двинулись. Тогда,
правда, здорово выручил энтузиазм заводчан. Сейчас реформа сколь­
ко-нибудь широкого энтузиазма не вызвала.
Таковы мои доводы в пользу утверждения, что главная причина
неудач хозяйственного реформирования остается той же, что и 25 лет
283

назад: разъединенность экономики и политики, неумение видеть их
взаимоувязанноеть, неумение и нежелание наладить эффективное
политическое сопровождение хозяйственной реформы — последова­
тельную и уверенную десталинизацию, демократизацию на деле, пе­
реход к народовластию.
«Начать с предприятия » — концепция неверная. Верная — «на­
чать с государства». Мысль проста. Чтобы охватить все самое важное
и не увязнуть в подробностях, не поставить ненужных ограничений,
нужно принять решения о развитии и преобразовании хозяйства как
целого. При этом, само собой разумеется, не забыть, что хозяйство —
это лишь система средств для достижения целей общества. Поэтому
цели и характер обновления общества должны быть взяты в расчет
при реформировании хозяйства в целом. То есть начинать надо не со
звена хозяйства, не это считать исходным пунктом реформы, а с из­
менения целообщественного масштаба. Наилучшим образом мы уч­
тем это требование и со стороны задач экономической реформы, и со
стороны ее связи с необходимыми политическими преобразованиями,
если приоритетным делом будем считать реформу государства, на­
чнем с государства.
Напомню, что характер государства воплощает в себе главное
противоречие общества. В нашем обществе — это антагонистическая
отчужденность народа от власти, а властей — от народа. Такая от­
чужденность пронизывает все сферы, экономику в том числе. Начи­
ная с решения проблемы взаимного отчуждения народа и властей, мы
начинаем с коренной проблемы предстоящей революции (перестрой­
ки) — оздоровление общего климата в обществе. Начиная с государ­
ства, с его переделывания, мы волей и неволей ставим в центр внима­
ния стратегические вопросы и обсуждаем их в ракурсе социальных
сил, реально способных изменить положение дел в обществе.
Определим круг ключевых проблем, которые нужно рассмотреть,
если начинать от государства.
1. Становление народовластия. Существо власти. Собственность
как власть в хозяйстве. Народ и человек как хозяева.
2. Общее направление выхода из кризиса. Реальность социали­
стического выбора. Целесообразна ли и возможна ли конвергенция
нашего общества с капитализмом? Общенародное™ или многоукладность? Многоукладность или разнообразие форм ведения социалисти­
ческого хозяйства?
3. Социальная защищенность и социальная справедливость. Про­
блема доверия народа государству и правительству.
4. Реформа Союза ССР и новые принципы организации народного
хозяйства.
5. Нормализация обращения (цены, снабжение, рынок).
6. Социальная защищенность трудящегося (трудовые права и сво­
боды, формирование и реализация трудового дохода).
7. Нормализация денежного обращения.
8. Реформа общественных фондов потребления.
284

Есть и другие проблемы, но мы ограничимся рассмотрением неко­
торых из перечисленных, ибо их совокупность достаточно полно от­
ражает взаимосвязь социальных и экономических аспектов созида­
тельных дел революционной перестройки.
Ключевые проблемы перехода
Рассмотрим в самом конспективном виде решающие проблемы
выхода страны из кризиса.
Власть, собственность, хозяин. Власть есть объединяющее дейст­
вие (сила). В обществе с отчуждением и в обществе без отчуждения
власть имеет разный характер и разные формы. При отчуждении
власть принудительна, в справедливом обществе власть опирается на
поддержку управляемых, на добровольность их действий, на понима­
ние справедливости требований со стороны власти. Вот это отношение
к власти как к справедливо действующей объединительной обще­
ственной функции — суть демократии. Нам предстоит перейти от об­
щества, в котором власть основана на принуждении, к обществу, в
котором власть основана на добровольном, осознанном принятии за­
конов и установлений как нормжизни в обществе. Принуждение —
формальная власть, непрочное объединение, способное ослабевать и
распадаться. Как ни велика принуждающая сила, народ всегда силь­
нее ее. Но он сильнее в потенции. Главная задача принудительной
власти — не дать потенции стать реальностью, не дать народу акти­
визироваться. Всякая активизация ведет к осознанию народом своей
силы, своего первородного права на власть. Даже простейшая форма
активизации — высказывание собственного мнения — необратимый
удар по принуждению.
Собственность неправомерно сводится у нас к имущественным от­
ношениям, тогда как собственность — это и власть в хозяйстве. В
этой связи хозяин представляется не как собственник имущества, а
как собственник процесса воспроизводства, суверенный субъект хо­
зяйствования.
Крайне важно, чтобы была глубоко понята взаимосвязь народа и
человека как хозяев, собственников, субъектов ведения хозяйства.
Разные типы этой взаимосвязи лежат в основе разных типов обществ,
разных типов хозяйственного устройства (способов производства или
хозяйственных укладов). Когда трудящийся народ осуществляет вер­
ховную власть в обществе и в хозяйстве (в строгом смысле слова это и
есть социализм), тогда положение каждого труженика и трудового
коллектива как реальных хозяев (суверенных субъектов хозяйствова­
ния, собственников) обеспечивается их функцией представителей
всего народа в сфере их хозяйственной деятельности и реальной до­
ступностью для них пользоваться демократическим общенародным
государством как политическим выразителем и проводником их инте­
ресов. В этой связи общенародная собственность — не глупость и не
285

способ отчуждения трудящихся от производства. Тоталитаризм пом­
пезно (но без всяких оснований) называет свою антинародную эконо­
мическую систему государственной собственностью, общенародной
собственностью, социалистической собственностью. На самом деле в
государственной собственности тоталитарного (сталинистского) ре­
жима нет ни грана ни общенародности, ни социалистичности. В усло­
виях же действительного народовластия, в условиях социализма об­
щенародный характер собственности есть критериальный признак со­
циалистичности экономической системы, способа производства. Это
вывод фундаментального характера. Прошу обратить на него особое
внимание.
Магистральное направление и варианты выхода из кризиса.
Магистраль преодоления кризиса предопределена тем, что корен­
ная причина кризиса — тоталитаризм, командно-карательная систе­
ма власти как в обществе, так и в хозяйстве. Все, что направлено на
демократизацию общества и хозяйства, лежит на магистральном на­
правлении преодоления кризиса, прогрессивно. Это не исключает
разнообразия действий, вариантов оздоровления общества и хозяйст­
ва. Находясь в целом в русле преодоления кризиса, разные варианты
в разной мере эффективны, отражают разные интересы и разные
представления о желаемом будущем. С этим нельзя не считаться. На
этом должен быть основан сдержанный, демократический подход к
оценке разных концепций и доктрин экономического развития.
Мною исследован ряд идеологически острых вопросов, касающих­
ся вариантов дальнейшего развития советского хозяйства. Например,
такие: сохранит ли наше хозяйство социалистический характер? На­
сколько реален для будущего социалистический выбор? Целесообраз­
на ли и возможна ли конвергенция нашего общества и нашего хозяй­
ства с капитализмом? Суть выводов следующая. Вопрос о сохранении
социалистического характера нашим хозяйством исходит из того, что
наше хозяйство — социалистическое. Наука не подтверждает этой
оценки. Правильно ставить вопрос так: может ли советское хозяйство
стать социалистическим? По моему мнению, может до тех пор, пока
казарменная деформация не привела к окончательному перерожде­
нию. Условием социалистического выбора становится теперь антито­
талитарная революция снизу, то есть наиболее радикальный вариант
перестройки.
Преобладание «революции сверху» приведет страну скорее всего к
модели конвергенции тоталитаризма с капитализмом, к тоталитариз­
му с цивилизованным лицом. Много и верно написано о невозможно­
сти конвергенции капитализма и социализма. Все тут остается в силе.
Но этот вывод не закрывает путь конвергенции с капитализмом ка­
зарменному псевдосоциализму. Если казарменный псевдосоциализм
пытается выйти из своего кризиса путем ослабления эксплуатации
трудящихся, отказа от крайних форм угнетения, попрания прав чело­
века и народов, то почему бы ему не взять на вооружение опыт бур­
жуазной демократии? Либерализация советского хозяйства в форме
286

конвергенции с капитализмом способна принести облегчение эксплу­
атации, улучшение организации воспроизводства, вхождение не
только в мировую торговлю, но и в мировое хозяйство и т.п. Это было
бы реальным улучшением во многих отношениях. Это надо призна­
вать. Но не надо самим думать и других обманывать, что конверген­
ция советского хозяйства с капитализмом была бы шагом на пути к
социализму.
В свете сказанного рассмотрим вопрос о так называемом многооб­
разии форм собственности. Надо различать многообразие форм собст­
венности (многоукладность) и многообразие форм реализации того
или иного типа собственности (многообразие форм ведения хозяйст­
ва). Конвергенция советского хозяйства с капиталистическим пред­
полагает многоукладность экономики. Именно поэтому программы
либерально-демократических и отчасти социал-демократических
движений в СССР включают положения о многоукладное™. У трудя­
щихся мысль о частной капиталистической собственности непопуляр­
на. Социалистический выбор может допустить многоукладность как
тактическую меру, но в принципе основан на общенародной собст­
венности при самом широком разнообразии форм ее реализации
(форм ведения хозяйства). Разделительная граница тут — допущение
или недопущение эксплуатации чужого труда, сохранение или пол­
ное устранение отчуждения труженика от функций собственника, хо­
зяина.
Социальная защищенность и социальная справедливость. Дове­
рие народа властям. Общенародный характер собственности вполне
адекватно проявляется в форме социальной защищенности хозяйст­
венной деятельности и в форме социальной справедливости ее орга­
низации. Социальная защищенность и социальная справедливость —
две высших ценности как демократии вообще, так и особенно социа­
листической демократии. Социальная защищенность — такое поло­
жение труженика и трудового коллектива в обществе, когда их права,
свободы и обязанности в сфере хозяйствования определены народом
(народной властью), закреплены законами и гарантированы всем об­
щественным правопорядком. Социальная справедливость — восприя­
тие установленных и осуществляемых в обществе порядков хозяйст­
вования как приемлемых, верно отражающих интересы человека, на­
рода, трудового коллектива, общества, словом всех субъектов и
участников хозяйственной жизни.
Кризис доверия народа к властям отражает недостаточную соци­
альную защищенность и недостаточную социальную справедливость.

Реформа Союза ССР и новые принципы организации народного
хозяйства. Воспроизвожу основные положения специальной научной
разработки, выполненной в 1989 г. 5. Смысл реформы Союза ССР ви­
жу в отходе от имперских отношений и в утверждении союза суверен­
ных республик.
Экономическая система союза должна быть основана на следую­
щих принципах.
287

Верховными субъектами, организующими хозяйство общества,
являются народы, объединяющиеся в Союз ССР. Обладая политиче­
ским суверенитетом, каждая из союзных республик имеет право на
экономический суверенитет, то есть на верховенство в организации
всей хозяйственной деятельности на территории республики.
Суверенитет союзных республик (народов) не может быть урезан
действиями Союза ССР. Хозяйственные полномочия Союза ССР воз­
никают на основе добровольного делегирования республиками части
своих суверенных прав Союзу. Хозяйственная деятельность Союза
ССР организуется союзным государством и союзным правительством
без нарушения суверенитета союзных республик.
Народное богатство Союза ССР состоит из совместного имущест­
ва союзных республик и народных богатств союзных республик. Со­
вместное имущество (ресурсы) создается союзными республиками по
совместному решению (на основе консенсуса) для ведения совмест­
ной (союзной) хозяйственной деятельности или другого совместного
общественно полезного использования. Вклад каждой республики в
совместные (союзные) ресурсы, а также часть эффекта от совместной
(союзной) деятельности остаются собственностью республики.
Союзные республики и Союз ССР договариваются о единых
принципах организации хозяйственной деятельности и об определен­
ных формах ее регулирования. По кругу договоренностей (на основе
консенсуса) государство и правительство СССР вправе издавать зако­
ны, постановления и другие правовые и нормативные акты. Все союз­
ные законы и другие нормативные акты, касающиеся хозяйственной
деятельности, вступают в силу на территории союзной республики
после их регистрации республиканским органом соответствующей
компетенции.
Союз ССР осуществляет долгосрочное и среднесрочное планиро­
вание народного хозяйства СССР, а также в полном объеме управле­
ние совместной (союзной) хозяйственной деятельностью. Финансовая
и кредитная системы Союза ССР строятся на основах защищенности
экономического суверенитета союзных республик. В соответствии с
этим денежная система может быть как единой для Союза ССР, так и
состоящей из нескольких денежных систем, вплоть до самостоятель­
ной денежной системы каждой союзной республики.
Использование союзной республикой своего права на самоопреде­
ление (суверенитет) в экономической деятельности не должно вызы­
вать ни со стороны других союзных республик, ни со стороны Союза
ССР каких-либо противодействий.
Нормализация обращения (цены, снабжение, рынок). Политика
инфляции, проводимая начиная с середины 60-х годов, привела к су­
щественному обесцениванию денежной массы (хотя и к неравномер­
ному). Панические оценки современного состояния хозяйства (грозя­
щая катастрофа, хаос, крах и т.п.) основаны вовсе не на скачкообраз­
ном ухудшении положения. Они отражают осознание властями своей
неспособности переломить тенденции, вызванные экономической
288

политикой периода застоя. Лозунг оздоровления правилен. Но упор
на чрезвычайность мер оздоровления вызывает тревогу, ибо команд­
но-карательная система власти может воспользоваться ширмой чрез­
вычайности для восстановления и укрепления антидемократических
порядков. Здесь требуется особая бдительность масс и немедленное
реагирование на любые попытки властей ущемить права и свободы
граждан и народов, демократических общественных движений и орга­
низаций.
Оздоровление (нормализация) сферы обращения должна проис­
ходить при последовательном и неуклонном возрастании социальной
защищенности и социальной справедливости.
В основу процесса оздоровления обращения целесообразно поло­
жить сегментирование рынка. Эта мера включает в себя: выделение
республиканских рынков как защищенных от дезорганизующей экс­
пансии и разделение рынка на социально защищенный и коммерче­
ский.
Республиканский рынок, защищенный от дезорганизующих
внешних воздействий самостоятельной денежной системой, представ­
ляется непременной составной частью экономического суверенитета
в современных условиях. Потребность в сегментировании союзного
рынка на республиканские вызывается фактически сложившейся не­
равномерностью хода перестройки в разных частях СССР. Защищен­
ность республиканских интересов отзовется повышением ответствен­
ности республик, ощущением социальной защищенности и социаль­
ной справедливости, а в конечном счете созидательной активизацией
народных сил.
Что касается республиканского рынка, то и он в свою очередь мо­
жет быть сегментирован в целях быстрейшего оздоровления. Для это­
го нужно будет выделить социально защищенный рынок, а весь ос­
тальной рынок перевести на коммерческие основы. Социально защи­
щенным рынком должна стать та часть потребительского рынка,
которая доставляет семьям близкий к среднему уровню объем и со­
став потребления. Право на гарантированное снабжение на среднем
уровне защищается карточной системой. Отоваривание по карточкам
ведется по твердым государственным ценам (как вариант возможна
индексация цен, связанная с ростом средней зарплаты). Когда у насе­
ления произойдет твердое осознание социальной защищенности сред­
него уровня потребления, можно будет постепенно (по группам това­
ров) и обязательно гласно и под контролем народа осуществлять ре­
форму розничных цен с использованием полной компенсации (то есть
такое изменение цен, при котором государство не получает в свою
пользу ни копейки).
Коммерческий рынок (весь рынок средств производства и часть
потребительского рынка) оздоровляется путем введения равновесных
цен. С использования цен равновесия начинается оздоровление. Це­
лесообразно в течение 10 лет осуществлять компенсационное госу­
дарственное регулирование, задача которого — изъятие части превы19 — 262

289

шсния равновесной ценой государственной цены и передача этих
сумм в форме дотации покупателям. Если равновесная цена ниже го­
сударственной, то покупатель доплатит государству, а государство
передаст продавцу эту доплату. В первый год компенсационные пла­
тежи и дотации могут составлять 90% разницы между равновесной и
государственной ценой, во второй — 80% , в пятый — 50% , в деся­
тый — 0% .
Поддерживаю предложения о введении твердого рубля и о прода­
же конвертируемой валюты на внутреннем рынке. Что касается ак­
ций и других форм вовлечения личных средств в производственные
вложения, то это направление оцениваю как фактор усиления инф­
ляции, снижения социальной защищенности трудового дохода. По
моему мнению, правда, большого притока личных средств в произ­
водственную сферу на добровольных началах произойти не должно,
так как отсутствует необходимое для этого доверие народа властям.
Это относится также к перспективам добровольного участия в новых
5-процентных государственных займах. Попытки силового распрост­
ранения акций и облигаций, предоставление владельцам акций и об­
лигаций преимуществ на потребительском рынке вызовут ощущение
социальной несправедливости.
Оздоровление сферы обращения возможно без обид со стороны
населения. Но эта возможность на все сто процентов связана с темпа­
ми демократизации жизни общества и хозяйства. Если же чрезвычай­
ность будет понята как неизбежная непопулярность, возникнут пред­
сказуемые последствия — массовые недовольства и разрушительные
формы протеста.
*

*

*

Лето 1989 г. ознаменовалось выходом на общественную арену ра­
бочего движения. Это кладет конец этапу, когда правительственные
программы могли существовать как прикрытие оттяжек кардиналь­
ных реформ. В «Декларации основных принципов Конфедерации
Труда», принятой в г.Новокузнецке 1 мая 1990 г. формулируется тот
облик переходного периода, который устраивает рабочее движение:
«Конфедерация Труда выступает за экономическую самостоя­
тельность предприятий, за развитие регулируемых рыночных отно­
шений по мерс осуществления широких социальных программ защиты и улучшения жизни трудящихся. Руководство государственными и
; коллективными предприятиями должны осуществлять органы и лю­
ди, избранные самими рабочими, трудовыми коллективами. Права
трудовых коллективов и граждан на хозяйственную самостоятель­
ность, на выбор вида собственности, форм организации производства
и труда должны защищаться всей силой демократической государст­
венной власти».
По-моему, очень взвешенный взгляд на вещи. Он вселяет опти­
мизм.
290

Примечания
1 Г.Я .Ракитская, Б.В .Ракитский. Размыш ления о перестройке как о социальной
революции. — «ЭКО», ] 988, № 5; их же. Действую щ ие лица десталинизации. — «Вес­
тник A ll СССР» 1989, № 9; Б.В .Ракитский. Ренолюционый характер идеологии пере­
стройки. — «Вопросы экономики», 1988, № 10 ; Социальные ориентиры обновления:
общество и человек. М., П олитиздат, 1990; Б.В .Ракитский, Г .Я .Ракитская. П олитиче­
ские предпосылки перестройки общественных отношений. — В кн.: Постижение. М.,
«Прогресс», 1989, с. 341—3 56.
2 Первые публикации об этом см. в кн.: Очерки политической экономии социа­
лизма. М., «Наука», 1988, с. 5 7 —65; В.В.Ракитский. Политическая экономия социа­
лизма сегодня. М., «Наука», 1989, с. 88— 105.
3 Термин «централизм» всегда пугает наших современников. «У нас, — писал
В.И.Ленин ещ е в 1913 г., — смешивают постоянно централизм с произволом и бюрок­
ратизмом. История России, естественно, должна была породить такое смеш ение, но
оно остается все же безусловно непозволительным для марксиста» (Поли. собр. соч., т.
24, с. 144). С тех пор произвол сталинистского типа усилил тягу к отождествлению
централизма с тоталитаризмом. Сталинистский централизм назы вал себя демократи­
ческим централизмом. Как же трудно теперь пользоваться категорией «демократиче­
ский централизм» в ее подлинном смысле!
4 М аркс К. и Энгельс Ф . Соч., т. 37, с. 396.
5 Ракитский Б.В. Проблематика республиканского хозрасчета в контексте пере­
стройки национально-политических отношений в СССР. (Теоретические аспекты ).
П редпринт доклада на Всесоюзной научной конференции. Таллинн. 1989.

В. Сироткин

Номенклатура в историческом разрезе

В России горе от ума
И гибель от чиновников.
Опять пустые закрома
И не найдешь виновников.
(М ихаил Дудин. Грешные рифмы .)

Социализм теоретический
После XIX партконференции КПСС, съездов Советов и сессий
Верховного Совета термины перестройки и гласности — «командноадминистративная» (М.С. Горбачев), «командно-приказная» (Э.А.
Шеварднадзе) системы и даже «бюрократический бандитизм»
(В.А. Медведев) — начали наполняться конкретным содержанием.
«Правда» пишет о «расслоении партии на «генералов» и «рядо­
вых»: одни решали, другие обязаны были исполнять» Г В «Дискусси­
онном листке» № 5 публикуется страстный манифест беспартийной
Натальи Морозовой (едва ли не антитеза пресловутым ниноандреевским «не могу поступиться принципами»), где, пожалуй, впервые со
времен борьбы «троцкистов» и «сталинистов» фигурирует тезис о
«двух партиях» — «партии у власти» (номенклатура — «руководящие
кадры райкомов, горкомов, обкомов, ЦК и Политбюро, короче, про­
фессиональные партийцы...») и всей остальной массой «нижних чи­
нов» — рядовых партийцев 2.
«Партия у власти» (номенклатура), по мнению Н. Морозовой,
«называющая себя ленинской, на деле давно (!) отошла от лениниз­
ма..; ни одной заповеди Ленина партия не выполнила» и в чем эта но­
менклатура преуспела, так это только лишь, по выражению Ленина,
в умении «защищать своих мерзавцев» 3..
Если бы я не знал, что выпускавшийся в 1929— 1940 гг. в Париже
сыном Троцкого «Бюллетень оппозиции» (большевиков-ленинцев)»
хранится за семью печатями в библиотеках НМЛ и Центрального
партийного архива при ЦК КПСС, куда по сию пору допускаются в
строго отфильтрованном виде, я бы подумал, что автор статьи слово в
слово все списала из этого бюллетеня. Впрочем, аналогичные мысли о
партбюрократии, порвавшей с ленинизмом, можно в эпоху гласности
найти не только в «Правде».
«Неделя» (1988, № 43) опубликовала сокращенный вариант обра­
щения (1928 г.) ссыльного «троцкиста № 2» — выдающегося деятеля
292

болгарского, румынского, российского и международного рабочего
движения Х.Г. Раковского «О причинах перерождения партии и го­
саппарата» к большевикам-ленинцам против сталинского бюрокра­
тизма 4.
После острой критики командно-административной системы на
XIX партийной конференции в июне-июле 1988 г. (где, как известно,
была даже создана специальная комиссия для подготовки проекта ре­
золюции «О борьбе с бюрократизмом» во главе с секретарем ЦК
КПСС Е.К. Лигачевым число статей, разящих бюрократизм и его вы­
сший эшелон — номенклатуру, — не уменьшается, а все растет.
Среди публикаций есть очень аналитические и глубокие, скажем
стать народного депутата СССР В. Ярошенко «Партии интересов»,
который убедительно доказал, что известная присказка застойных
времен — «система у нас однопартийная, но многоподъездная» — от­
нюдь не анекдот, а реальность: «у нас очень много партий ведомст­
венных интересов — машиностроительная, военно-промышленная,
военная, сельскохозяйственная, мелиоративная. Не забудем энерге­
тическую, газовую, нефтяную, химическую, строительную, торговую
(и внешнеторговую), издательскую, медицинскую... Иные из этих
партий интересов достаточно многочисленны и влиятельны, они —
реальность, за каждой их них миллионы людей» 5.
Стоило бы лишь добавить, что проблема раскола единой «моно­
литной» единолично правящей ВКП(б) — КПСС на «партии-ведом­
ства» возникла не сегодня и не после смерти Сталина — она возникла
еще в период нэпа. Вот как об этом за 52 года до В. Ярошенко говорил
будущий верный сталинец, секретарь Исполкома Коминтерна
Д.З. Мануильский на VI конгрессе Коминтерна 22 августа 1928 г.:
«Мы вынуждены дробить единую партию на группы, со своими особы­
ми «корпоративными» и «ведомственными» интересами... Пролетар­
ская диктатура, выражающаяся в единстве руководства партии, была
бы распылена, у нас бы образовались своеобразные «партии» с узкими
корпоративными интересами, беспрерывно сталкивающиеся между
собой» 6.
Сталин, как известно, по-своему решил эти «партийные сталки­
вания», надолго отбив у «ведомственных лидеров» охоту отстаивать
«корпоративные интересы». Но и он не мог, сам создавая номенклату­
ру партгосаппарата, устранить первопричину этого объективного яв­
ления. При Хрущеве «ведомственные партии» расцвели вновь, став в
наши дни главным тормозом перестройки.
Троцкий и его сторонники были первыми, кто вскоре после смер­
ти Ильича обратил внимание партии на первопричину этого явле­
ния — угрозу «советского термидора»; на отказ от марксовой доктри­
ны мировой пролетарской революции, невозможность построить со­
циализм в одной стране без перерождения партгосбюрократии в
«новое дворянство», в «партийных генералов». Тезис Г.Е. Зиновьева
середины 20-х годов — диктатура пролетариата или диктатура пар­
293

тии, диктатура партии или диктатура ее вождей? 7 — сегодня, в ходе
дискуссии об обновлении партии приобретает как бы второе дыхание.
Впрочем, проблема «термидора» и «нового дворянства», увы, удел
не одной только нашей революции. Применительно к Французской о
ней много писали К. Маркс и Ф. Энгельс. Об угрозе появления номен­
клатуры, («партийных генералов») предупреждал В.И. Ленина в на­
чале века выдающийся марксист Г.В. Плеханов: «Съезд (партии —
авт.), составленный из креатур ЦК, дружно кричит ему «Ура!», одоб­
ряет все его удачные и неудачные действия и рукоплещет всем его
планам и начинаниям. Тогда у нас, действительно, не будет в партии
ни большинства, ни меньшинства, потому что тогда у нас осущест­
вится идеал персидского шаха.» 8.
Многое из того, с чем мы сегодня столкнулись, предвидел другой
выдающийся русский ум — теоретик анархизма, «антигосударствен­
ник», неистовый революционер князь Петр Кропоткин. «Каждый ре­
волюционер, — писал он в начале нашего века, — мечтает о диктату­
ре, будет ли эго «диктатура пролетариата», т.е. его вождей, как гово­
рил Маркс, или диктатура революционного штаба, как утверждают
бланкисты...». Ничего из этого не выйдет, пророчески предсказывал
«красный князь», ибо все эти революционеры «мечтают о завоевании
власти», а власть эта будет осуществляться путем «создания всесиль­
ного, всемогущего, всеведующего государства, обращающегося с на­
родом как с подданным и подвластным, управляя им при помощи ты­
сяч и миллионов разного рода чиновников... И если... на другой день
после революции, народным массам будет дана возможность выска­
зать свою волю, то это сделается лишь для того, чтобы народ избрал
своих вождей, которые и будут думать за него и составлять законы от
его имени... Вот тайная мечта 99% из тех, кто называет себя револю­
ционерами.» 9.
Впрочем, в международном рабочем движении вся эта полемика
не нова. Она восходит к 60—70-м годам XIX в., Ко времени критики
М.А. Бакуниным с «идеологии государственного социализма г-на
Маркса». Бакунин первым в своей работе «Государственность и анар­
хия» подсказал перерождение носителей идеи диктатуры пролетариа­
та в «новый класс», в номенклатуру: «По Марксу, народ не только не
должен его (государство — авт.) разрушить, напротив, должен укреп­
лять и усилить и в этом виде передать в полное распоряжение своих
благодетелей и учителей — начальников коммунистической партии,
словом, г. Марксу и его друзьям, которые начнут освобождать его посвоему. Они сосредоточат бразды правления в сильной руке, потому
что невежественный народ требует весьма сильного попечения: созда­
дут единый государственный банк, сосредоточивший все торгово-про­
мышленное, земледельческое и даже научное производство, а массу
народа разделят на две армии: промышленную и земледельческую,
под непосредственной командой государственных чиновников, кото­
рые составляют новое привилегированное сословие» 10.
294

Так оценивали идеалы коммунистов-большевиков задолго до Ок­
тября их оппоненты «слева». Не менее критично были настроены и
оппоненты «справа». Видный идеолог кадетов, колчаковский министр
и будущий теоретик «сменовеховства» в период нэпа профессор
Н. Устрялов писал накануне штурма Зимнего дворца: у большевиков
«и замашки-то все старые — привычные, истинно-русские. Разве вот
только вывеска другая: прежде — «православие, самодержавие», ну, а
теперь — «пролетарии всех стран». А сущность все та же: заставить,
арестовать, сослать, казнить... Большевики и прочие «углубители ре­
волюции» — родные братья царя Николая, как бы они к нему не от­
носились. Их ненависть к нему есть жгучая ненависть соперников,
борющихся равными средствами и обладающих одинаковым кругозо­
ром.» 11
Почти в одни и тс же дни, когда Устрялов публиковал свои сен­
тенции в газете «Утро России», Ленин вместе с Зиновьевым в шалаше
в Разливе писал свой ответ — «Государство и революция» — и «ле­
вым», и «правым» оппонентам.
Он писал, что, действительно, никакого социализма и никакой
свободы при наличии государства не будет. Поэтому старое государ­
ство с его аппаратом принуждения (армия, полиция, тюрьмы), с его
финансово-экономической надстройкой (министерства, банки и т.д.)
большевики сломают и заменят прямым самоуправлением народа по
типу Парижской Коммуны в форме диктатуры пролетариата, кото­
рая, однако, будет лишь временной диктатурой абсолютного боль­
шинства трудящихся над свергнутым эксплуататорским меньшинст­
вом. Основой этого самоуправления станет «общественная собствен­
ность», которая повсеместно заменит «капиталистическую частную
собственность», а на этой базе социалистической собственности бла­
годаря прогрессу капитализма «громадное большинство функций ста­
рой «государственной власти» так упростилось и может быть сведено
к таким простейшим операциям регистрации, записи, проверки, что
эти функции (прежней бюрократии — авт.) станут вполне доступны
всем грамотным людям, что эти функции вполне можно будет выпол­
нять за обычную «заработную плату рабочего», что можно (и должно)
отнять у этих функций всякую тень чего-либо привилегированного, «начальственного»12.
Конечно, проще всего объявить все эти ленинские прогнозы «хи­
мерой», «утопией», «бредом», как в 1918 г. это сделал Г. Плеханов, в
1922 г. — П. Сорокин, в 1924 г. — Н. Бердяев, а уже в наши дни
В. Гроссман (повесть «Все течет»), А. Солженицин («Архипелаг Гу­
лаг»), наши соотечественники-историки эмигранты М. Восленский
(«Номенклатура»), А. Некрич и М. Геллер («Утопия у власти»). Го­
раздо труднее понять — почему за этой «утопией» пошли миллионы
российских рабочих, солдат и крестьян и почему «реалисты» из Вре­
менного правительства столь быстро и так катастрофически потеряли
контроль и власть над огромной империей?
295

Широким народным движениям — религиозным и атеистиче­
ским — вообще свойственен идеал-утопия, вытекающий из самой
природы людей, в массе своей верящих в добро. На вере в утопии де­
ржались и держатся все религии мира и мы сегодня уже отказались от
прежних вульгаризованных трактовок вроде «религия — опиум для
народа». «Социализм — это идея, — говорил за «круглым столом»
«Современное видение социализма» в «Правде» известный советский
специалист по коллективной психологии масс проф. Г. Дилигенский. — Это мечта, которую надо рассматривать не только в рамках
марксизма»13
Миллионы телезрителей в СССР совсем недавно, на исходе XX
века, века космоса и ЭВМ, затаив дыхание сидели у экранов и ловили
каждое слово новоявленных «утопистов» — гипнотизеров А. Кашпи­
ровского и А. Чумака.
«Это есть наш последний...», «весь мир насилья мы разрушим...»,
«наш паровоз вперед лети, в коммуне — остановка...» — не только
слова из песен, это была «молитва» миллионов трудящихся, и не
только в СССР. А лозунги великих французских революционеров
конца XVIII в. (например, о «мире хижинам — войне дворцам»),
вновь прозвучавшие недавно на 200-летнем юбилее революции в Па­
риже — их тоже надо объявить «утопией» и вычеркнуть из истории?
А призыв «отцов-основателей» США к установлению свободы на всем
земном шаре, символом которой стала статуя Свободы в нью-йорк­
ской гавани? Ведь это, если судить о современном мире, тоже уто­
пия — везде ли на земном шаре сегодня свобода «по-американски»?
Нет, критерий утопизма для объяснения истории революций явно
не годится. Задним числом объявить революции «ни необходимыми,
ни закономерными» все равно, что объявлять землетрясения случай­
ными, «утопичными», происками злой воли отдельных фанатиков.
Но был один аспект ленинской «утопии» в 1917 г., о котором мало
пишут даже самые ревностные борцы перестройки с идеологическим
наследием сталинщины. Речь идет о марксовой доктрине мировой
пролетарской революции, полностью разделявшейся Лениным и
большевиками накануне Великого Октября.
«...Мы и начали наше дело (штурм Зимнего дворца.-авт.), — го­
ворил Ленин в третью годовщину Октября 6 ноября 1920 г. в Моск­
ве, — исключительно в расчете на мировую революцию» 14. Именно
этот «расчет» оттолкнул от большевиков правых эсеров, меньшевиков
и другие просоциалистические группировки — они верили в револю­
цию в России, но не верили в мировую пролетарскую (их партии да­
же не имели таких программных установок).
Более того, Ленин до введения нэпа вообще не мыслил реализа­
цию «утопических» построений из «Государства и революции» об от­
мирании государства в рамках национальной державы — «...в одной
стране совершить такое дело, как социалистическая революция,
нельзя» ,5. Эта фраза из его речи 6 ноября 1920 г. содержалась во всех
трех первых собраниях сочинений, а вот в четвертом и «полном» пя­
296

том она исчезла и не случайно. На XVI (1930 г.) а, затем на XVII
(1934 г.) съездах Сталин был провозглашен равным Марксу, Энгель­
су и Ленину теоретиком за главное свое «открытие» — возможности
построения социализма в одной стране.
Ни у кого — ни у Маркса и Энгельса, ни у Ленина вы не найдете
этого, по ироническому замечанию К. Радека, «социализма на одной
улице», «в одной комнате».
В свое время Троцкий в эмигрантских трудах подробно разобрал
эту сталинскую школу фальсификаций важнейшего теоретического
постулата марксизма, который сегодня очень многое объясняет нам в
истории возникновения «бюрократического бандитизма» 16. Скажем,
начавшуюся на другой день после Октября «социализацию» и «коммунизацию» не только экономической, но общественной и личной
жизни в Советской России.
Конечно, условия гражданской войны и интервенции наложили
свой отпечаток. Но главное было в другом — в немедленной реализа­
ции теории строго по Марксу (из «Критики Готской программы») и по
Энгельсу (из «Анти-Дюринга»), Гражданская война здесь была ско­
рее подспорьем для теории. «Каждая фабрика, каждый банк, каждая
контора, лавка, приемная адвоката, — теоретически обосновал Троц­
кий этот «социалистический идеал», — были крепостью против нас.
Они давали воинствующей контрреволюции материальную базу...
Нужно было разгромить врага, отнять у него источники питания не­
зависимо от того, в какой мере поспевала за этим организационная
хозяйственная работа. Поголовная экспроприация не только крупной
и средней, но и мелкой буржуазии города и деревни была мерой не
экономической целесообразности, а политической необходимости.» 17
В чем же была срочность этой «политической необходимости»? В
создании первого плацдарма для «перманентной пролетарской рево­
люции.» Это показал тогда другой теоретик большевиков, Бухарин,
который в своих теоретических работах призывал к полному разрыву
с прошлым, отмене денег («финансовое хозяйство отомрет»), «прину­
дительному объединению населения в потребительские коммуны»,
отмене торговли и замене ее «распределением продуктов», «замене
домашнего хозяйства общественным... (например, путем общего пол­
учения продуктов, общей варки пищи, устройства крупных и образ­
цовых столовых)».
И все это — в мировом масштабе: «Здесь путь ясен. Это есть путь
всемирной поддержки международной революции... Свержение им­
периалистических правительств путем вооруженного восстания и ор­
ганизация международной республики Советов — таков путь к меж­
дународной диктатуре рабочего класса.» 18
Впоследствии сталинские фальсификаторы попытались отделить
Троцкого и Бухарина от Ленина и тем самым только на них взвалить
этот марксистский «утопизм». Однако они не смогли убрать из ленин­
ского теоретического наследия ключевую мысль — «дело всемирной
297

пролетарской революции (есть) дело создания всемирной Советской
республики» 19.
И именно поэтому СССР создавался не как национальный, а как
интернациональный союз первых четырех (РСФСР, УССР, БССР и
ЗСФСР) пролетарских государств, который «открыт всем социали­
стическим советским республикам, как существующим, так и имею­
щим возникнуть в будущем...»), а само создание СССР явится «но­
вым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех
стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику» 20.
Именно в этом «мировом» СССР видел Ленин конечную субстан­
цию реализации идей Маркса и Энгельса, развитых им в «Государст­
ве и революции».
Идеологически доктрина мировой пролетарской революции и
концепция строительства в скором будущем «мирового» СССР оста­
валась на вооружении партии до середины 30-х годов. В 1936 г. в «ста­
линской» конституции (а затем — в «Кратком курсе» 1938 г.) оба по­
нятия вдруг исчезли, вместе с исчезновением и всей старой ленин­
ской большевистской гвардии. Однако, в наших символах
(«Пролетарии всех стран соединяйтесь!», гербе «мирового» СССР, пя­
тиконечной звезде, объединяющей пять континентов в единое проле­
тарское государство) доктрина мировой революции осталась по сей
день.
И даже сегодня наши историко-партийные публицисты как бы не
замечают этого парадокса, подменяя марксистский постулат о безус­
ловной необходимости мировой пролетарской революции как необхо­
димого условия построения бесклассового (и «безноменклатурного»)
социалистического общества (причем, не в одной, а в целом ряде
стран одновременно) придуманной сталинистами «троцкистской»тео~
рией «перманентной революции» 21.
А между тем, в 1927 г. на ноябрьской демонстрации и сторонники
«генеральной линии», и «троцкисты» из параллельных колонн в Мос­
кве и Ленинграде еще несли общий лозунг: «Да здравствует Мировой
Октябрь, которых превратит весь мир в Международный Союз Совет­
ских Социалистических Республик.» 22.
До 1930 г., когда после исключения из партии «левых» («троцки­
стов»), Сталин и его партаппаратная группа разгромили и «правых»
(«бухаринцев»), между Троцким и Бухариным не было никаких тео­
ретических разногласий по вопросу о мировой пролетарской револю­
ции. В 1926 г. на VII расширенном Пленуме ИККИ, где резко столк­
нулись «левые» и «правые» течения в ВКП(б) и Коминтерн, Бухарин
говорил: «...все мы без исключения признаем международный харак­
тер русской революции, которая является составной частью револю­
ции мировой, это никем в нашей партии не оспаривается... Мы при­
знаем и другую аксиому, гласящую, что окончательная практическая
победа социализма в нашей стране без помощи других стран и миро­
вой революции невозможна. Коренное противоречие между СССР и
капиталистическими странами может быть разрешено только миро­
298

вой революцией... В этом вопросе никаких разногласий между нашей
партией и оппозицией нет» 23.
Полгода спустя аналогичную бухаринскую программу «дотягива­
ния» СССР до мировой революции почти в тех же словах изложил
Троцкий в речи на заседании президиума ЦКК ВКП(б) в июне
1927 г., незадолго до своего исключения из партии: «Мы можем побе­
дить только как составная часть мировой революции. Нам необходи­
мо дотянуть до международной революции, даже если бы она отодви­
нулась на ряд лет... Правильным революционным курсом мы укрепим
себя на ряд лет, укрепим Коминтерн, продвинемся по социалистиче­
скому пути вперед и достигнем того, что нас возьмет на большой ис­
торический буксир международная революция» 24.
Движение к социализму практическому
Однако мировая пролетарская революция не происходит ни в
1918, ни 1920 г.
В 1921 — 1923 гг. В.И. Ленин производит мучительную переоцен­
ку «всей точки зрения нашей на социализм» 23. Чьей «точки зрения?»
К. Маркса, Ф. Энгельса и самого Ленина, изложенной им в «Государ­
стве и революции».
Вызвавший сегодня большие споры тезис о «двух Ленинах», наи­
более четко выраженный Ю. Буртиным («Ленин эпохи «военного
коммунизма» и Ленин своих последних работ — это во многом два
разных человека...» 26, находит, однако, подтверждение в свидетель­
ствах таких разных по своим политическим симпатиям современни­
ков Ильича, как большевик Г.Я. Сокольников, меньшевик-«невозвращенец» Н.В. Валентинов (Вольский) или известный американский
миллиардер Арман Хаммер.
Краеугольным камнем ортодоксального марксизмы было учение о
ликвидации частной собственности и как следствие этого — эксплуа­
тации человека человеком как экономической основы мирового капи­
тализма, т.к. после пролетарской социалистической революции, пи­
сал накануне Октября Ленин, «нельзя захватить средства производст­
ва, фабрики, машины, землю и прочее в частную собственность.» 27
Основоположники марксизма настолько были уверены в классо­
вой сознательности и энтузиазме трудящихся после того, как они все
станут коллективными собственниками средств производства, что не
увидели опасности ни появления «новой», «пролетарской» бюрокра­
тии («красных директоров» и «советских чиновников»), ни воровства
трудящихся у них самих («несуны»), ни угрозы «теневой экономики».
Экономический детерминизм заслонил вековой человеческий
психологический фактор — «не мое, значит ничье, казенное...»
Конечно, сегодня без улыбки нельзя читать старые сентенции Эн­
гельса, что пролетарий, свергнув иго капитала и став хозяином своего
труда, одновременно поработает у станков, затем с ружьем вместо ар­
мии и полиции («дружинник») поохраняет свое пролетарское отчест­
299

во, где уже, по Ленину (вспомним — государственная власть «так уп­
ростилась», что «каждая кухарка может управлять государством»),
пролетарии вскоре построят коммунизм.
Важно отметить, что в начале нашего века подавляющее боль­
шинство ортодоксальных марксистов (исключая, может быть, одного
Э. Бернштейна, что хорошо показал Ю. Буртин в «Ахиллесовой пяте
исторической теории Маркса» 28 разделяли эти иллюзии государст­
венных способностей «каждой кухарки». Даже такой борец за социа­
лизм «с человеческим лицом», как гуманист и антимилитарист Жан
Жорес, погибший накануне начала Первой мировой войны от рук шо­
виниста, воспел панегирик сознательной «кухарке»: «По мнению
Маркса, мы еще находимся в предысторическом периоде. История че­
ловечества начнется действительно только тогда, когда человек изба­
вившись, наконец, от тирании бессознательных сил, будет разумом
своим и волей своей управлять самим производством.» 2^
Оказалось, однако, что на практике одних «разума и воли» для
управления производством даже сознательным пролетариям — кол­
лективным владельцам экспроприированной у «частника» собствен­
ности — явно недостаточно: великие материалисты человечества ока­
зались плохими знатоками «идеализма» — души человека, его веко­
вой психологии и навыков, наконец, разных уровней компетенции и
интеллектуальных способностей «разума».
Бытующая у нас до сих пор концепция, что «военный комму­
низм» (т.е. полный паралич экономической, социальной и духовной
жизни в 1918— 1920 гг.) был вызван исключительно гражданской
войной и иностранной интервенцией, уже много десятилетий призва­
на прикрыть главную ошибку Маркса: в эксплуатации человека чело­
веком виновата не частная собственность, а неумение социальных,
национальных, религиозных групп в XVII—XX вв. найти мирный
консенсус. Иначе почему на основе частной собственности США и
Япония достигли таких высот, а СССР скатился за тот же период до
уровня третьезразрядной развивающейся страны, «Верхней Вольтыс
ракетами»?
После Великого Октября Ленин и большевики поступили «строго
по Марксу», хотя при этом марксистское доктринерство (отмена де­
кретом Совнаркома уже в ноябре 1917 г. любых форм частной собст­
венности) сопровождалось вполне понятными для любой пришедшей
к власти партии мерами «не экономической целесообразности», а
«политической необходимости», о чем писал Троцкий.
К последним «мерам», например, относилось введение осенью
1918 г. продразверстки и посылка в деревню продотрядов, которые
вскоре выросли до целой Продармии со своими штабами, связью, бро­
невиками, карательными органами (отдельными от ВЧК) и т.д. Пер­
выми «продотряды» ввели, однако, не большевики, а... царское пра­
вительство. Осенью 1915 г. в ряд губерний были направлены воинские
команды для реквизиции или принудительной скупки хлеба у поме­
щиков и кулаков, взвинтивших цены из-за войны в 2-3 раза. Однако
300

щрская «продразверстка» провалилась — насильственное изъятие
.леба требовало отвлечения с фронта больших сил (это-то и учли
юльшевики, создав многотысячную продармию из рабочих). В итоге
>того провала в городах начались перебои с продовольствием, «голо­
дные бунты»; недостаток в хлебе (поставлялось к 1917 г. лишь 40%
гребуемого продовольствия) испытывала даже действующая армия 30.
Но настоящую «продовольственную диктатуру» ввело отнюдь не
оциалистическое, а Временное буржуазное правительство (декрет 25
марта 1917 г. о государственной монополии на хлеб), сутью которой,
как писал тогда один из авторов проекта этого декрета, крупный аг­
рарник и будущий строитель нэпа профессор A.B. Чаянов, стало
«уничтожение всей торговли хлебом и передача товарооборота хлебов
в руки государственной власти.» 31 Для исполнения этого декрета Ке­
ренский летом 1917 г., после подавления корниловского мятежа, на­
правил в деревню десятки вооруженных продотрядов, правда, повы­
сив предварительно в августе закупочные цены на хлеб вдвое. Этот
«военный коммунизм» Керенского, хотя и позволил, судя по выска­
зываниям второго теоретика этой «продовольственной диктатуры» и
будущего «архитектора» нэпа — экономиста профессора Н.Д. Конд­
ратьева 32 временно наладить заготовку продовольствия для города (в
1917 г. хлеба было запасено больше, чем в 1916 г.), но «продразверст­
ка» Керенского имела для его режима катастрофические последствия:
в сентябре 1917 г. против «социалистических продотрядчиков» вос­
стала вся деревня, начинались погромы помещичьих усадьб и владе­
ний крупной бюрократии, массовый «исход» их владельцев в Москву,
Петроград, другие губернские города, а также заграницу. Недоволь­
ство крестьян перекинулось в армию, началось массовое дезертирство
и бегство с оружием на помощь родной деревне от грабежа «штабс-ка­
питанов из мастеровых», словом, анархия и полный развал государст­
венной власти. Тем более, что еще с февраля 1917 г. в стране сложи­
лось двоевластие — власть Временного правительства и власть Сове­
тов.
Фактически уже к сентябрю 1917 г. Керенский и его «команда»
потеряли всякий контроль над страной.
О положении в российской глубинке осенью 1917 г. — весной
1918 г. лучше всего свидетельствуют переписка и воспоминания «ле­
вых» меньшевиков, ЦК РСДРП которых занял в годы гражданской
войны позицию нейтралитета между красными и белыми.
Один из них, Д. Далин, высланный в 1922 г. из Советской России
вмес+е с большой группой лидеров других небольшевистских партий
и течений, 40 лет спустя в эмиграции в США вспоминал те жуткие
дни всеобщей анархии в провинции: «Во многих местах долгое время
не было реальной местной власти. Откуда-то появлялись новые люди,
многие из них с подозрительным прошлым, часто во главе «красных
отрядов»: пулеметы решали все; были случаи когда умалишенные де­
лались начальством. Расстрелы — редко по суду, большей частью по
воле местного начальства — приобрели зловещие размеры.» 33
301

Однако из очень серьезных и малоизученных проблем — почему
этой стихийной крестьянской анархии, поголовному разгрому и со­
жжению осенью 1917 — весной 1918 гт. дворянских усадьб вместе с
их картинами, скульптурами, библиотеками не смогла воспротивить­
ся земская интеллигенция (врачи, учителя, агрономы, зоотехники и
т.д.), имевшая свою местную структуру власти (она просуществовала
до конца 1918 г., и была ликвидирована большевиками), а также (до
Окрябрьского переворота 7—8 ноября 1917 г.) — местное сельское ду­
ховенство?
Если, как утверждают сегодня многие наши «почвенники», рус­
ский крестьянин испокон веку был нравственен, религиозен и мухи
не обидел, то почему такой разгром дворянской культуры Герцена,
Некрасова, Тургенева, Толстого? Ведь даже имение А. Блока, поэта
революции, спалили дотла, а белый беккеровский рояль перед этим с
криком и улюлюканием хряснули из мезонина о землю...
Эта страшная стихия и животное озверение того самого тургенев­
ского кроткого Герасима из «Муму» и толстовского Платона Каратае­
ва из «Войны и мира» безумно напугали либерально-земскую, да и
монархическую российскую интеллигенцию, столько лет поклоняв­
шуюся народу и лишь отдаленно слышавшую, что делали пугачевца с
дворянами и их детьми в конце XVIII в. сжигали усадьбы, отрезали
половые органы, вспарывали животы, набивая их зерном и т.п.).
Может быть, чересчур умильным был взгляд на русского мужичка
сквозь окна дворянских усадеб в Спасо-Лутовинове, Карабахе или
Ясной Поляне? И, возможно, напрасно не услышала российская ин­
теллигенция отрезвляющий призыв авторов сборника «Вехи», не со­
ветовавших к топору звать Русь и предостерегавших от крутых ломок
сложившихся традиций России 34,
Веховцы не были одиноки в этом вещем прогнозе. «Наука и
жизнь» (1989, № 10) опубликовала стенограмму последней публич­
ной речи 21 февраля 1922 г. профессора Петроградского университета
Питирима Сорокина в советской России (несколько месяцев спустя
его вместе с Бердяевым, в числе других выдающихся русских интел­
лигентов вышлют за границу). «...Хорошо и прочно строится лишь
то, — говорил Питирим Сорокин, — что строится исподволь и посте­
пенно, а не «по щучьему велению», не путем конвульсивных и сме­
лых разрушений старого дочиста».
Потребовался кровавый катаклизм первой мировой войны и пер­
вых месяцев Февральской и Октябрьской революций, чтобы и «буре­
вестник революции» Максим Горький, тот самый Горький, что в ро­
мане «Мать» призывал народ не ждать прав, а брать их, в своей газете
«Новая жизнь» 18 мая 1918 г. солидаризировался с веховцами. «Вот и
грабят усердно..., грабят, ибо очень твердо запомнили неглупую пого­
ворку, созданную цинизмом хищников и тупым отчаянием неудачни­
ков: «От трудов праведных не наживешь палат каменных». Каторж­
ный мужицкий труд, целиком зависимый от благорасположения сти­
хии и руководимый древними навыками, а не новейшими успехами
302

знания, не способен развить вкус к «праведному», упорному и честно­
му труду, а ход истории экономического развития России даже и кре­
тина способен убедить в том, что поистине «собственность — есть
кража» (выражение Прудона из его «Философии нищеты» — авт.).
И вот — грабят, воруют, поощряемые свыше премудрой властью,
возгласившей городу и миру якобы новейший лозунг социального
благоустройства: «Сарынь на кичку!» — что в переводе на язык теку­
щего дня и значит: «Грабь награбленное!» 35
«Прогрессивный националист» монархист В. Шульгин, один из
тех, кто принимал отречение царя Николая II, позднее в своих мему­
арах писал: «Зверь вышел из клетки, но, увы, этот зверь был Его Ве­
личество русский народ.» 36
Почти аналогичную идею в декабре 1917 г. (большевики еще не
успели создать даже ВЧК) в своем письме П.Б. Аксельроду, соратни­
ку Плеханова и Веры Засулич по группе «Освобождение труда», вы­
сказывает непримиримый идейный противник Шульгина «левый»
меньшевик Мартов, в 1917—1920 гг. временный союзник большеви­
ков и поборник мировой пролетарской революции: «Дело не только в
глубокой моей уверенности, что пытаться насаждать социализм в
экономически и культурно отсталой стране — бессмысленная утопия,
но и в органической неспособности моей примириться с тем аракчеев­
ским пониманием социализма и пугачевским понимание классовой
борьбы, которые порождаются, конечно, самим тем фактом, что евро­
пейский идеал пытаются насадить на азиатской почве... Для меня со­
циализм всегда был не отрицанием индивидуальной свободы и инди­
видуальности, а, наоборот, высшим их воплощением... Здесь же рас­
цветает такой «окопно-казарменный» квази-социализм, основанный
на всестороннем «опрощении» всей жизни, на культе даже не «мозо­
листого кулака», а просто кулака, что чувствуешь себя как будто бы fi
виноватым перед всяким культурным буржуа» 37.
'1
Вопреки тому, что много лет писали наши историки во главе с
академиком Минцем, никакого «триумфального шествия Советской
власти» в российской глубинке не было, ибо не было никаких Советов
как дееспособных органов власти ни в конце 1917 г., ни позднее. Все
те же «левые» меньшевики, вместе с «левыми» эсерами до июля
1918 г. сотрудничавшие с большевиками в Советах, сообщали Марто­
ву с мест: «Если бы вы знали, что за атмосфера жгучей ненависти все­
го населения окружает Советы, и не столько в центрах, сколько в
провинции..; ненависть бушует среди обывателей, среди мещанства,
среди мелкой городской буржуазии, среди доведенного до отчаяния
крестьянства и среди рабочих..; наступила пора общей апатии и раз­
очарования: «ну нас всех, и большевиков, и меньшевиков, к черту со
всей вашей политикой..» 38.
Мартов и сам видел, что сконструированная марксистами многих
поколений схема власти народа по типу Парижской Коммуны в виде
Советов при соприкосновении с реальной жизнью разваливается на
глазах. 22 апреля 1918 г. он писал в органе ЦК РСДРП «левых» мень303

шевиков газете «Новая заря»: «...власть Советов превратилась в без­
ответственную, бесконтрольную, несправедливую, тираническую и
дорогостоящую власть комиссаров, комитетов, штабов и вооружен­
ных банд.»
Впрочем, в марте 1919 г. в «Правде» о том же самом (о «револю­
ционном идиотизме» примазавшихся к партии мещан, засевших в
Советах на местах) писал и большевик Г.Я. Сокольников 39.
В этой обстановке все нараставшей анархии и безвластия, в усло­
виях начавшейся весной 1918 г. (после Брестского мира) иностранной
интервенции Антанты «советские партии» на время отбросили теории
«по Марксу, Лаврову и Кропоткину» и начали лихорадочно практи­
чески экпериментировать: «левые» меньшевики — создавать в горо­
дах «собрания» фабрично-заводских рабочих; «левые» эсеры — реа­
нимировать земства; большевики с июня 1918 г. — создавать вместо
Советов комбеды.
В последнем случае прагматический интерес переплетался с докт­
ринальным. Все историки «военного коммунизма» (исключение —
работа 1990 г. С.А. Николького «Власть и земля») тщательно избега­
ли упоминания законодательного оформления большевиками в
1917—1920 гг. «прыжка в коммунию», особенно, их отмену знамени­
того «Декрета о земле» II съезда Советов (передаче в аренду бесплат­
но в бессрочное пользование при «свободных формах» землепользова­
ния — «подводная (единоличная), хуторская («столыпинская»), об­
щинная, артельная, как решено будет в отдельных селениях и
поселках») и замену его на декрет ВЦИК «О социализации земли» от
19 февраля 1918 г. По сути, именно этот «социалистический» декрет
(дополненный постановлением ВЦИК от 14 февраля 1919 г. «О соци­
алистическом землеустройстве и методах перехода к социалистиче­
скому земледелию») дал "белому движению» ту «пехоту», без кото­
рой бывшие помещики и офицеры ничего бы не сделали с «красными
большевиками.»
Превращение росчерком пера огромного многоукладного россий­
ского земледелия в единую «аграрную фабрику», где главной формой
провозглашались совхозы и коммуна (т.е. вновь «строго по Марксу» и
вопреки предостережению Бакунина), запрет рабочим совхозов
иметь приусадебный участок, живность, птиц, даже собак (при ком­
мунизме общенародную собственность сохранять не от кого!) — все
это было вопиющим насилием над реальной жизнью.
И это в деревне, где 70% населения было неграмотным, где порт­
рет «Карлы Марлы» и Ленина вешали рядом с божницей, у икон, где,
вспоминает моя мать — сельская учительница, во Владимирской гу­
бернии даже в годы нэпа девки на зимних посиделках распевали та­
кую частушку:
«Ленин Троцкому сказал
Пойдем, сходим на базар.
Купим сивку карию
И накормим пролетарию.’"
304

Так в деревне понимали тогда большевистский коммунизм. Не
лучше было и в армии. Вспомним Чапаева — за кого он: «за больше­
виков, аль за коммунистов?»
И тем не менее в РККА до 1923 г. изучали... не русский язык, а
эсперанто, «язык мировой революции». Подумать только — красно­
армейцы не владели даже русской грамотой (кириллицей), а их за­
ставляли учить «латиницу» — латинский алфавит и совершенно не­
знакомый, «марксистский» язык фанатиков мировой революции.
Да что там деревенские девки или легендарный самородок Чапай!
На XIII съезде РКП (б) в 1924 г. сам Сталин признает: «Плохо обстоит
дело с политграмотностью членов партии (60% политнеграмотных).
Ленинский призыв увеличивает процент неграмотности» 40.
А ведь «ленинских призывов», когда по образному выражению
беспартийного рабочего Ноздрина, первого председателя первого Со­
вета в Иваново-Вознесенске в 1905 г., репресированного в 1938 г.,
принимали «людишек... от биллиарда, а не от станка», было целых
три (1924, 1925, 1930), да еще один дополнительный «октябьский»
(1927 г.). Если пользоваться сталинской методикой исчисления «полит-неграмотных» (т.е. смутно представляющих, за кого они — «за
большевиков, аль за коммунистов»?), то в 1924 г. вскоре после смерти
Ильича на 472 тыс. членов партии «политнеграмотных»было 280 тыс.,
а к моменту победы Сталина в аппарате партии и Коминтерна в
1930 г. их 1 млн. 675 тыс. членов — более 900 тыс. 41 Вот вам и от­
вет — откуда взялся культ личности «политнеграмотного», недоучив­
шегося семинариста.
Именно из этих же «политнеграмотных», пришедших «от билли­
арда, а не от станка» берет свои истоки и сталинская бюрократия, и ее
верхушка — номенклатура.
Но вернемся к «социализации» 1917— 1920 гг. Еще раньше она
началась в промышленности. «Строго по Марксу» сразу после Октяб­
ря была проведена национализация банков, морского транспорта, в
ходе осуществления политики «военного коммунизма» запрещена
всякая торговля, национализированы средние предприятия, а мелкие
кустари и ремесленники обязаны были работать, «по нарядам» ВСНХ
и всю продукцию сдавать в его главк. Вершиной тотального обобщест­
вления и насильственного внедрения «коммунизма сверху» стали ре­
шения IX съезда РКП (б) в марте-апреле 1920 г., полностью поддер­
жанные Лениным: всеобщая «милитаризация» партии и страны, все­
общая трудовая повинность, трудармии в РККА, фактическая отмена
денег и переход на продуктопаск («трудодень») при одновременной
отмене квартплаты, платы за коммунальные услуги, общественный
транспорт, лекарства.
Как справедливо писал в «Новом мире» народный депутат СССР
В. Ярошенко, на этот «прыжок в коммунию» еще больше, чем Маркс,
оказал влияние немецкий профессор Карл Баллод, опубликовавший
еще в 1898 г. в Германии под псевдонимом «Атлантикус» книжкуутопию «Государство будущего, или производство и потребление в со­
20

-262

305

циалистическом государстве» (в 1920 г. Баллод был восторженно
встречен в Советской России как «отец» военного коммунизма).
В.И. Ленин, вообще считавший государственную модель экономики
Германии образцом хозяйствования, увидел в 1917— 1920 гг. в про­
жектах немецкого профессора научный план социалистической пере­
стройки народного хозяйства 42.
Но и Баллод (хотя многие из его идей вошли в декабре 1920 г. в
план ГОЭЛРО) не помог — экономика страны окончательно развали­
лась: к началу нэпа страна производила всего 2% довоеного (1913 г.)
чугуна, 3% сахара, 5—6% хлопчатобумажный тканей и т.д. 43. Все
это никак ье укладывалось в схему ортодоксального марксизма — за­
воды и фабрики принадлежат рабочим, они хозяева, а продукции
нет... Более того, в 1918— 1920 гг. свыше 50% и без того немногочис­
ленного класса «хозясв-пролетариев», побросав «свои» заводы и фаб­
рики, сбежзли в деревню, где хотя бы как-то, с огорода, от леса и ры­
балки, можно еще было прожить с семьей.
Почему же пролетарий не хотел работать на «своем» заводе? Это
явно антимарксистское явление (частной-то собственности нет!) по­
ставило в тупик и Ленина, и Мартова. Почти одновременно (апрель
1918 г. — ленинские «Очередные задачи Советской власти», март
1919 г. — мартовское «Что делать?») они пытаются понять феномен
катастрофического развала экономики страны и роста бюрократии
даже по сравнению с достаточно бюрократизованным хозяйственным
управлением в царской России (по подсчетам академика Струмилина
в 1913 г. на 15 рабочих приходился один «конторщик», а в рабочекрестьянской советской республике в 1920 г. — уже один на семь про­
летариев, т.е. за семь лет число «конторщиков» выросло в два раза).
Бывший соратник Мартова по меньшевистскому ЦК РСДРП, пе­
решедший с 1922 г. в партию большевиков, A.C. Мыртынов-Пикер,
вспоминая «внедрение коммунизма» в 1918—1920 гг. на сахарном за­
воде на Украине, недоумевал: «В то время, как заводская труба пере­
стала дымиться, как работа в заводских корпусах и мастерских зами­
рала, работа в заводской конторе, напротив, все больше и больше
оживлялась и увеличивалась. Старые заводские служащие говорили,
что никогда еще заводские бухгалтера и конторщики так много не по­
тели над бумагами... как в последние годы, когда производство на за­
воде прекратилось. Что же они писали? Они заполняли бесчисленные
анкеты для учета по требованиям разных центров — Подолсахар,
Главсахар, Райсахар и т.д.» 44.
Почти слово в слово бывшему меньшевику Мартынову вторит
старая большевичка Елизавета Драбкина в своих мемуарах «Зимний
перевал» (1988 г.), обобщая короткий негативный опыт «военного
коммунизма» со сталинской системой многолетнего всеобщего гулага:
доктрина явно преобладала над реальной человеческой жизнью,
«промышленность унаследовала от времен «военного коммунизма»
бюрократическую систему управления, в которой — совсем как в
учении общие понятия — «универсалии», а индивидуальные, конк306

рстныс вещи являлись не более как их «атрибутами», или «акциден­
циями»: вместо рыбы царила лишенная субстанции Главрыба, вместо
соли — Главсоль, вместо стекла и спичек — Главстекло и Главспич­
ка. В заработной плате преобладала натуральная часть, в учете —
цифровая тьма, хозяйственого расчета не существовало, хозяйствен­
ные нули числились хозяйственными единицами» 45.
Отличие Ленина и тех большевиков — его сторонников — от
французских якобинцев (Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона и др.), ко­
торые так и погибли, не увидев разницу между добродетелью и гильо­
тиной, с помощью которой они несли своему народу счастье, состояло
в том, что «пролетарские якобинцы», к счастью, увидели главную
ошибку Маркса. Дело не в частной или общественной собственности,
не в рынке, деньгах и торговле, директивная отмена которых автома­
тически ведет к коммунизму, — все это суть формы, инструменты
(как, скажем, железные дороги при капитализме или при социализ­
ме). Главное — управление любой собственностью и распределение
полученной от ее эксплуатации прибыли (продукта). И, самое глав­
ное кто управляет и распределяет: класс капиталистов или узкая
группа номенклатуры, или среди этих «управляющих» широко пред­
ставлены сами труженики — рабочие, крестьяне, служащие?
Идея эта, кстати, после Первой мировой войны, опрокинувшей
еще одну ортодоксальную марксистскую догму — «у пролетариев нет ,
отечества», поэтому они не будут воевать друг с другом за интересы
капиталистов — уже витала в воздухе. Как Ленин, вводя нэп, отка- *
зался от догмата частной собственности, якобы несовместимой с дви- , ?
жением к социализму, так и «капитаны капитализма» в 20-х — 30-х ^
годах (Вудро Вильсон, Ф.-Д. Рузвельт — в США, Д. Ллойд-Джордж,
Макдональд — в Великобритании, Эд. Эррио, Л. Барту — во Фран­
ции отказались от догматов старого капитализма времен Рикардо и '
Адама Смита и во многом учли опыт военно-революционных катак- J
лизмов 1914— 1918 гг., пошли на существенные уступки трудящимся,
по сути приближаясь со своего конца к «нэпу»(государственному ка­
питализму). .
■■
0
Сегодня это участие трудящихся в управлении и распределении
прибыли зримо представлено в акционерных обществах, в комитетах
управлениях и наблюдательных советах, в участии профсоюзов в уп­
равлении экономической и социальной жизнью своих стран (скажем,
в Экономической и Социальном Совете при правительстве Франции).
Ленин, а за ним и Бухарин (см. материалы об «Организованном
капитализме», изданные в 1930 г. по итогам очень интересной дискус­
сии в Институте красной профессуры в Москве) заметили эту тенден­
цию к «социальному миру» в странах Антанты (см. последнюю
статью из ленинского завещания «Лучше меньше, да лучше») 46, хотя
вряд ли можно, как это делает сегодня академик В.Н. Кудрявцев, мо­
дернизировать «коренную перемену» точки зрения Ленина на социа­
лизм в 1921— 1923 гг., утверждая, что ленинский нэп заложил «осно20

307

вы правового государства» на том основании, что лично Ильичем «на­
писаны все первые декреты и кодексы» по гражданскому и уголовно­
му праву 47. Достаточно прочитать письмо Ленина Д.И. Курскому «О
задачах наркомюста в условиях новой экономической политики» от
20 февраля 1922 г., где, в частности, был такие слова: «усиление ре­
прессий против политических врагов Соввласти и агентов буржуазии
(в особенности меньшевиков и эсеров); проведение этой репрессии
ревтребуналами и нарсудами в наиболее быстром и революционно­
целесообразном порядке; обязательная постановка ряда образцовых
(по быстроте и силе респрессий; по разъяснению народным массам,
через суд и через печать, значение их) процессов в Москве, Питере,
Харькове и нескольких других важнейших центрах; воздействие на
нарсудей и членов ревтрибуналов через партию в смысле улучшения
деятельности судов и усиления репрессий; — все это должно вестись
систематически, упорно, настойчиво...» 48, чтобы убедиться, что на­
ши современные и ленинские нэповские представления о правовом
государстве, вопреки утверждениям академика-юриста, кардинально
расходятся.
Да, Ленин кардинально отошел от марксовой доктрины в вопросе
частной собственности, роли рынка, торговли и денег при социализ­
ме, убедился в утопичности прямого распределения. В статье «К че­
тырехлетней годовщине Октябрьской революции», опубликованной в
«Правде» 18 октября 1921 г., он писал: «Мы рассчитывали, поднятые
волной энтузиазма, разбудившие народный энтузиазм сначала обще­
политический,потом военный, мы рассчитывали осуществить непос­
редственно на этом энтузиазме столь же великие (как и общеполити­
ческие, как и военные) экономические задачи. Мы рассчитывали —
или, может быть, вернее будет сказать: мы предполагали без доста­
точного расчета — непосредственными велениями пролетарского го­
сударства наладить государственное производство и государственное
распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской
стране. Ж изнь показала нашу ошибку» 49.
Да, два года спустя, после этой статьи, судя по мемуарам бывшего
секретаря Сталина и протоколиста Политбюро Б. Бажанова, Ленин
говорил: «Конечно, мы провалились. Мы думали осуществить новое
коммунистическое по щучьему велению (вспомним «щучье веление»
Питирима Сорокина! — авт.). Между тем, это вопрос десятилетий и
поколений... Для себя мы должны ясно видеть, что попытка не уда­
лась, что так вдруг переменить психологию людей, навыки их веко­
вой жизни, нельзя. Можно попробовать загнать население в новый
строй силой, но вопрос еще, сохранили бы мы власть в этой всерос­
сийской мясорубке» . Но в отношении политико-правовой надстрой­
ки Ленин своих взглядов не изменил, и в этом Троцкий в своих эмиг­
рантских трудах, безусловно, прав, как прав в своей пьесе «Троцкий
в изгнании»(1969 г.) и известный немецкий писатель-антифашист
Петер Вайс сцене «Смерть Ленина» тяжело больной Ильич якобы го­
ворит «демону революции»: «Ты должен быть неприклонен, неуступ­
308

чив. Когда-нибудь признают твою правоту. Наша революция захлеб­
нется, если не станет мировой революцией» 51.
Иными словами, у Ленина и в конце жизни не было сомнений в
конечной цели Великой Октябрьской социалистической револю­
ции — в коммунизме. Но он с 1921 г. уже считал, что путь к нему бу­
дет неизмеримо более долгий и трудный, нежели думали Маркс и Эн­
гельс, ибо отныне «потребовался ряд переходных ступеней: государст­
венный капитализм и социализм, чтобы подготовить — работой
долгого ряда лет подготовить — переход к коммунизму. Не на энту­
зиазме непосредственно, а при помощи энтузиазма.., на личном ин­
тересе, на личной заинтересованности, на хозяйственном расчете по­
трудитесь построить сначала прочные мостки, ведущие в мелкокре­
стьянской стране через государственный капитализм к социализму,
иначе вы не подведете десятки и десятки миллионов людей к комму­
низму... так сказала нам жизнь. Так сказал нам объективный ход раз­
вития революции» 57
Не подлежит сомнению, что Ленин в 1921 —1923 гг. стремился
сконструировать новую модель «движения к социализму» через госу­
дарственный капитализм — нэп, причем понятную не только для сво­
их соратников, но и для всего международного коммунистического
движения. Об этом лучше всего свидетельствуют материалы IV («нэ­
повского») Всемирного конгресса Коминтерна в ноябре 1922 г., по
странному стечению обстоятельств единственного, стенографический отчет которого, так и не вышел на русском языке (опубликован был
только его немецкий перевод). Но даже из сборника «Избранных до­
кладов, речей и резолюций» (М.-Пг., 1923), до 1988 г. хранившимся
за семью печатями в шкафах «дмитровской библиотеки» бывшего
секретаря ЦК КПСС Б.Н. Пономарева, а ныне находящегося в музее
В.И. Ленина, видно, какое принципиальное значение для «коренной
перемены всей точки зрения нашей на социализм» имел этот конг­
ресс. К сожалению, Ленин был уже очень болен и не смог развернуть
свои тезисы в обширный доклад — он выступил лишь с короткой
речью «Пять лет российской революции и перспективы мировой рево­
люции», но и в ней призывал всех коммунистов мира учиться нэпу, и
«притом сначала» 53. По сути, это был призыв учиться уже не марк­
сизму, а ленинизму, ибо по моему глубокому убеждению, ленинизм *
(вопреки схемам Зиновьева, Троцкого и Сталина) начинается по-на­
стоящему с нэпа. Характерно, что в этом своем последнем публичном
выступлении на международном форуме коммунистов Ленин (в отли­
чие от его выступлений 1918— 1920 гг.) ни слова не сказал о сроках
мйровой революции 54.
Ленинские идеи «движения к социализму» через нэп были более
подробно развиты на конгрессе его соратниками, особенно Троцким и
Бухариным. «Нэповский» Троцкий наверняка вызовет недоумение у
читателя: столько лет официальная историко-партийная литература
твердила, что не было в партии более злейшего врага Ленина, чем
Троцкий и «троцкисты» (правда, в период перестройки к Троцкому
309

приравняли и Сталина, который, оказывается, осуществлял «троцки­
стскую программу сверхиндустриализации» и «сплошной коллекти­
визации») .
Здесь нет возможности подробно освещать действительную про­
грамму Троцкого — отмечу лишь, что в своих принципиальных осно­
вах она не отличалась от ленинской и бухаринской, а разногласия
«правых» (Бухарин, Рыков, Томский и др.) и «левых» (Троцкий, Зи­
новьев, Каменев и др.) в значительной степени были вызваны внача­
ле (1923—1924 гг.) личным соперничеством в борьбе против партогратии Сталина, которого, увы, неосмотрительно поддержали тогда
«правые» Бухарин и Рыков. 55
Во всяком случае попытки принизить роль Троцкого, еще в фев­
рале 1920 г. подавшего в ЦК записку о необходимости отказа от пол­
итики «военного коммунизма» и срочного поиска какой-то новой пол­
итики 56, (Ленин и большинство ЦК с порога отвергли эти разумные
предложения), кажутся нам малоубедительными. Ведь Ленин потом,
после катастрофы под Варшавой в августе 1920 г., кронштадского мя­
тежа и антоновщины признал свою неправоту 57. Более того, на III
(июнь-июль 1921 г.) и IV (ноябрь 1922 гг.) конгрессах именно Троц­
кий выступал от имени ЦК РКП (б) и его делегации в ИККИ с основ­
ными докладами «Мировой хозяйственный кризис и новые задачи Ко­
минтерна» и «Новая экономическая политика Советской России и
перспективы мировой революции». Троцкий и Бухарин выступили и
на III конгрессе Коминтерна в защиту ленинской модели «движения к
социализму» — нэпа, против А.М. Коллонтай, от имени уже разбитой
на IX партконференции (сентябрь 1920 г.) и на X съезде РКП (б)
(март 1921 г.) «рабочей оппозиции», обрушившей на Ленина обвине­
ние в «оппортунизме», «отходе от марксизма», в «предательстве инте­
ресов рабочего класса» и т.д., Клара Цеткин, прослушав доклад о нэ­
пе, назвала Троцкого «истинным учеником Маркса» 58.
На IV «нэповском» конгрессе все соратники Ленина были едино­
душны. Троцкий говорил: «Нужно, чтобы каждая государственная
фабрика, ее технический директор, ее коммерческий директор под­
вергались контролю не только сверху — со стороны госорганов, но и
снизу — со стороны рынка, который в течении еще длительного пери­
ода останется регулятором государственного хозяйства.» Более того,
именно в этом докладе Троцкого на IV конгрессе впервые прозвучала
мысль о внутренней способности капитализма к выживанию: «Мы,
марксисты, не раз говорили, что буржуазия исчерпала свою истори­
ческую миссию. Между тем, она сохраняет в своих руках власть до
сегодняшнего дня. Это значит, что взаимоотношение между экономи­
ческим базисом и политической надстройкой вовсе не так прямоли­
нейно»
Даже председатель Коминтерна Зиновьев, чье отношение к нэпу
было противоречивым, на IV конгрессе, вслед за Лениным, Троцким
и Бухариным, говорил об универсальном значении нэпа, через этап
которого «пройдет, вероятно, целый ряд стран с подавляющим боль­
310

шинством промышленного пролетариата, и который удастся мино­
вать в виде исключения лишь некоторым странам» 60.
В свете недавних событий в Восточной Европе и в Прибалтике по
иному звучит и такая сентенция Зиновьева: «Мы знаем прекрасно,
что не пройдет и несколько лет, как ряд партий обгонит нас, как ряд
более промышленных стран, совершив свою пролетарскую револю­
цию, займет первенствующее место в коммунистическом Интернаци­
онале, и мы, как сказал тов. Ленин, превратимся в отсталую совет­
скую страну среди других более передовых советских стран» 61.
Зиновьеву в этом «хвостизме» вторил Бухарин, сделавший доклад
о будущей новой программе Коминтерна (но ее примет только VI
конгресс в 1928 г., когда Сталин уже будет готовиться послать нэп «к
черту») : «Мы можем совершенно открыто сказать, что русский социа­
лизм, по сравнению с другими, будет выглядеть по-азиатски.» 62
Бухарин, пожалуй, больше чем другие, пытался теоретически ос­
мыслить нэп как принципиально новую («рыночную») модель движе­
ния к социализму, модель, которую каждый раз заново осмыслива­
ли — в 1948 г. югославы, чехи в 1968 г., поляки в 1980— 1990 гг. «Лю­
бимцу партии» принадлежит и явно отличное от марксового открытие
на IV конгрессе «национальных типов социализма».
Главное же, именно Бухарин в ноябре 1922 г. сформулировал ос­
новные признаки командно-административной системы: «Пролетари­
ат не в состоянии единым взмахом организовать все... Беря на себя
слишком много, он вынужден создавать колоссальный администра­
тивный аппарат. Для выполнения экономических функций мелких
производителей, мелких крестьян и т.д. ему потребуется слишком
много служащих и администраторов. Попытки заменить всех этих
мелких деятелей государственными чиновниками... породит такой
колоссальный аппарат, что расходы по его содержанию окажутся не­
сравненно значительнее непроизводительных издержек.., в результа­
те вся эта форма управления, весь экономический аппарат пролетар­
ского государства не облегчит, но лишь затруднит развитие произво­
дительных сил. В действительности он выльется в прямую
противоположность тому, чем должен был быть, а потому железная
необходимость заставляет сломать его.
Явится ли это результатом контрреволюции, активного вмеша­
тельства мелкой буржуазии, или же аппарат будет сокращен и реор­
ганизован самой партией, но это произойдет. Если это не сделает сам
пролетариат, то другие силы свергнут его» 63.
Как известно, тогда, в 1922—1924 гг., «пролетариат» (партия) на­
шли в себе силы сократить «конторских барышень», составлявших не
одну тысячу в тех 750 тыс. первых безработных нэпа и реорганизо­
вать (ликвидировать) все до одного главки, подчинив региональные
тресты и синдикаты напрямую ВСНХ.
Результаты той первой, нэповской «перестройки» ныне хорошо
известны. Вчера еще нищая, голодная и разоренная страна к 1924 г.
накормила народ, ввела конвертируемый «золотой» рубль («черво­
311

нец» на мировых финансовых биржах равнялся 5 долларам 14,5 цен­
тов США, выше, чем английский фунт стерлинга), вывезла заграни­
цу 180 млн. пудов зерна, накопила на продаже сельхозпродуктов
100 млн. инвалюты (а США в это время спасали Германию по «плану
Дауэса», одалживая голодным и безработным немцам 200 млн. долла­
ров), достигли 27,4% выпуска промтоваров (1913—37,2% ), в три ра­
за подняли производительность труда рабочего по сравнению с анар­
хией «военного коммунизма» (62,6% довоенной), не сумев только
обуздать безработицу и обеспечить безработным сносные социальные
пособия, особенно в деревне.
Какой же трагический путь должна была пройти наша страна и
наш народ, чтобы через 66 лет придти к той же «америке», открытой
Лениным и его интеллектуальными соратниками в ноябре 1922 г.
«Государство рационально торговать не может по той причине,
что оно всегда живет за счет общества, — говорил в декабре 1988 г. на
активе Пермского обкома член Политбюро, секретарь ЦК КПСС
А.Н. Яковлев, — Государство может вместе с тем стать цивилизован­
ным прокурором торговли, регулировщиком финансовых потоков,
контролером оплаты по труду. Само же государство оплату по труду
вести не может, это чистой воды утопия. Сделать это сможет только
развитый социалистический рынок. Без этого над нами будут власт­
вовать и впредь лимиты, дефициты, ограничения, запреты, циркуля­
ры, на которых, собственно, и держится машина торможения» "4.
Вскоре после своего последнего публичного выступления Ленин,
отстаивая монополию внешней торговли и полемизируя с Бухари­
ным, ратовал за «систему смешанных обществ» (по-нашему, сегод­
ня — совместные с иностранным капиталом предприятия), к которым
мы вновь вернулись в эпоху перестройки. Символично, что свое пись­
мо «О монополии внешней торговли» для Пленума ЦК он адресовал
Сталину, вновь доказывая, что большевикам не грешно поучиться
торговать у заграничных купцов именно в системе «смешанных обще­
ств»: «Если мы не сумеем даже при таких условиях подучиться и нау­
читься и вполне научиться, тогда наш народ совершенно безнадежно
народ дураков» 65.
Сталин пороха не выдумал...
Если, наконец, прекратить наводить тень на плетень, чем 50 лет
занималась сталинско-сусловская пропаганда, и назвать вещи своими
именами, то в самом главном — сомнении, что марксистам-большевикам удастся навсегда сломать государственный аппарат и устано­
вить самоуправление народа — М. Бакунин, П. Кропоткин, В. Шуль­
гин, Н. Устрялов — оказались пророками.
Действительно, все вернулось на круги своя, и этот факт надо
признать как исходную точку для объективного научного анализа фе­
номена нашей номенклатуры. Тем более, что не только отечествен­
ные политики, но и духовные властители российской интеллигенции
предупреждали: «Коммунизм — это русское самодержавие наоборот»
312

(А. Герцен, 1850 г.); «если бы даже случилось то, что предсказывает|
Маркс, то случилось бы только то, что деспотизм переместился бы. То
властвовали капиталисты, а то будут властвовать распорядители ра- )
бочих» (JI.H. Толстой, 1989 г. — вспомним Бакунина и Кропотки­
на. — авт.).
Проблема номенклатуры как верхушки нового «правящего клас
са» — отнюдь не привилегия социализма, хотя в нашей критической
литературе сегодня встречаются утверждения обратного свойства:
«На первый взгляд обычная чиновничья табель о рангах, заведенная
еще Петром Великим, — пишет JI. Радзиховский в статье «Внутрен­
няя партия» — Ничего общего! Петр-то создавал явную, прямую, че­
стную номенклатуру, подотчетную закону. Сталин — учтя опыт са­
модержавия — создал систему куда более жесткую и всеохватную,
но — самое главное — систему закрытую, систему с двойным дном,
создал номенклатуру, которой подотчетен закон... Сила системы — в
се изначальной незаконности» 66.
Здесь со многим можно согласиться («закрытая», «с двойным
дном», «всеохватная»), но со многим следует поспорить.
Во-первых, я бы не стал столь уж четко отделять петровскую «та­
бель о рангах» от сталинско-брежневской номенклатуры, да еще пу­
тем моральных оценок — «честная, «нечестная», «незаконная» и т.п.
Обе они выросли на одной российской почве и, скажем, были бы не­
возможны ни в XVIII веке в Англии, ни в XX веке во Франции или
Австралии, ибо в основе обеих «табелей» лежали не только субъек­
тивная воля их создателей, а и объективные исторические условия.
Кстати, как Петр I «пороха не выдумал», а лишь взял готовые «табе­
ли» в Швеции, Дании и, частично, Пруссии, так не выдумал его и
Сталин — номенклатурные положения по партгосаппарату списали
его порученцы со старых российских установлений — «Устава служ­
бы правительственной», «устав» министерств и ведомств, из «Общей
росписи начальствующих и прочих должностных лиц по всем управ­
лениям в Российской империи» (по годам) и т.п.
Во-вторых, и Петр, и Сталин лишь оформляли статус уже скла­
дывавшегося «служилого человека» (военного, бюрократа), но если
при Петре это были лишь истоки будущей могучей российской реки
чиновничества, то при Сталине ее мощное русло лишь наполнилось
новой, «советской челядью».
Чтобы лучше понять механизм действия административно-ко­
мандной системы, следует сравнить ее предшественницу — царскую
бюрократию, с западноевропейским чиновничеством, взяв за модель
Францию.
Говорят, что Наполеон Бонапарт однажды воскликнул: «Моя ис­
тинная слава не в том, что я выиграл сто сражений, а в том, что будет
жить вечно — мой Гражданский кодекс.» (1804 г.).
Вряд ли Петр I, введя свою «Табель» в 1722 г., за три года до смер­
ти, смог также похвастаться своим детищем. Дело в том, что Наполе­
он создавал и создал не только для Франции, но и для всей континен­
313

тальной Европы (имея в виду, что почти вся она входила при Наполе­
оне в его империю) цивилизованную бюрократию. «Кодекс чиновни­
ка» со времен Наполеона рассматривал бюрократа как «агента госу­
дарства». С самого начала был определен порядок поступления на
публичную службу (образовательный ценз, периодическая сдача эк­
заменов на «классность»), взаимоотношения начальника-подчиненного (право не выполнять «аморальные приказы»), право на админи­
стративную (суды) и социальную (пенсия до 80% последнего оклада)
защиту. Со времен Наполеона и по сей день французский чиновник
защищен от самодурства начальника — все чиновники находятся в
двойном подчинении — собственного министра и генерального дирек­
тората публичной службы при премьер-министре. Мало того, при
премьер-министре есть общественный Высший совет публичной
службы, своеобразный «парламент» чиновников. Оба учреждения не
дают разгуляться министерской «номенклатуре», следят за соблюде­
нием социальных и моральных прав французских «акакиев акакиевичей».
Да, и во Франции, от Наполеона и до Миттерана, сохраняется
своя «табель о рангах», правда, не 14, а всего 4 класса (А, Б, С и Д),
причем единая для всех министерств и ведомств. Все без исключения
должности сегодня заполняются по открытому конкурсу (как у нас в
вузах или НИИ) и с обязательным вступительным «экзаменом (собе­
седованием) на чин» при наличии диплома о среднем или высшем об­
разовании.
В России еще в начале XIX в. чиновничество саботировало этот
«экзамен», а его инициатора государственного секретаря из попови­
чей М.М. Сперанского объявила «французским шпионом» и в марте
1812 г. отправило в почетную ссылку на Урал. С тех пор и по сию по­
ру набор у нас ведут кадры по анкете или по «звонку».
Конечно, и во Франции есть своя «номенклатура» — чиновники
класса А (примерно 20% от общего числа), но у них нет ни «пайков»,
ни госдач, ни «кремлевки», ни даже «вертушки», совсем как у наших
народных депутатов. Аналогичная система существует и в других
развитых странах Запада 67. Главное же отличие наполеоновской «та­
бели» от «петровско-сталинский» — набор в чиновники там всегда
шел «по уму» и уровню компетентности, у нас — по анкете и по прин­
ципу — как более угодливо сказать: «Чего изволите-с, Ваше Превос­
ходительство?»
Дав чиновникам еще в начале XIX в. немалые властные функции
и социальную защиту, закон строжайше карал их за должностные
преступления, особенно, за взятки. И сегодня взятка — наиболее уго­
ловно наказуемое деяние для чиновников — до 5 лет тюрьмы в ФРГ и
США, до 10 — во Франции, до 7 лет — в Японии 68.
В российском же чиновничьем законодательстве со времен Пет­
ра I такая форма наказания вообще отсутствовала, поскольку цент­
ральные власти всегда сквозь пальцы смотрели на «кормление» своих
чиновников за счет подданных, относя взятку скорее к разряду «до­
314

брохотных подаяний» или «даров» верующихсвоим церквям (вспом­
ним персонажи их бессмертного гоголевского «Ревизора»).
Все дело в том, что вводя «табель о рангах», Петр I искренне хо­
тел России добра — создать корпус «беспородных», но умелых «уп­
равляющих» от имени царя, но он не учел одного — социальной
структуры России. Это мы сегодня привычно режем историю Отечест­
ва марксистко-ленинским ножом «классового подхода» на классы и
партии. В юридической и бытовой практике Российской империи до
февраля 1917 г. не было ни классов, ни национальностей. Их заменя­
ли сословия (состояния) и вероисповедания: не 100 наций и народно­
стей, как сейчас, а всего лишь шесть вероисповеданий — православ­
ный, католик, протестант, мусульманин, иудей, буддист а также
«инородец»-язычник.
Больше было сословий — дворяне, мещане, крестьяне (крепост­
ные и вольные), духовенство (белое и монастырское — черное), каза­
ки, военное офицерство, купечество. Каждое сословие имело свой
«устав» («в чужой монастырь...»), свои права и обычаи (например,
купцы 3-й гильдии имели легальное право на... запой, который счи­
тался «болезнью души»), свои учебные заведения (духовенство — се­
минарии для юношей и епархиальные училища — для девушек), свои
«суды чести» (дворянские, военные, купеческие), свои тюрьмы (гауп­
твахта — для дворян, «яма» — за долги у купцов) и т.д.
Петр I создал «табель», но не учел одного — очень быстро его «го­
сударевы служащие» самоорганизовывались в еще одно сословие со
своими нравами, чинопочитанием, иерархией ценностей, при кото­
рых их основная функция — служба царю и государству — осталась
как бы на последнем месте. Русская литература XIX в. оставила нам
классические образы российского чиновничества — от гоголевского
маленького Акакия Акакиевича из «Шинели» через городничего и су­
дей типа Тяпкина-Ляпкина в «Ревизоре» и «номенклатурного» Каре­
нина из толстовской «Анны Карениной» до чеховских «Толстого и
тонкого». Практически в этой богатой литературе (в отличие от фран­
цузской или немецкой) мы не встретим почти ни одного положитель­
ного персонажа из чиновников. Да и за что было воспевать российско­
го чиновника? За то, что он высиживал чин за чином и при 6 классе
(полковник) получал до 1845 г. (без необходимого образования, куль­
туры и даже компетентности) потомственного дворянина (позднее
класс повысили и до 1917 г. «потомственного» давали лишь с 4 клас­
са — генерал-майор). 9 класс (штабс-капитаны) получали личное
(жены и дети оставались «быдлом») дворянство, а мелкие клерки 14го (низшего класса) удостаивались титула «почетного гражданина».
Если Наполеон сразу обеспечил социальную и моральную защиту
своим чиновникам, то Петр I, кроме жалования (в начале часть его
выдавалась даже «пайком» — хлебом), ничего не предусмотрел. Поэ­
тому за два века российское чиновничество в «доении» госказны весь­
ма преуспело. Сначала, помимо жалования, оно добилось «столовых»
прибавок (у нас — «авоська» или столовая IV Главного управления),
315

затем — «квартирных» («номенклатуре» 1—4 классов — генералмаршал — «казенная квартира с дровами», горничной, кухарской и
кухонным мужиком «за счет казны»), затем — «прогонных» (транс­
портных) или «казенный выезд с кучером за счет казны» ( у нас чер­
ные «волги» или «чайки» с казенным «кучером»).
Как и во всяком феодальном сословии, «табель о рангах» в России
был проникнут патернализмом старшего над младшим, которых пер­
вые обязаны «удерживать от безбожного житья (аморалка), пьянства,
лжи и обмана» (из текста указа Петра о введении «табели»).
Если во Франции любой чиновник имеет юридическое право не
исполнять «аморальный приказ», то в России сначала надлежало
«объявить о том начальнику тайно» (вы дурак, начальник!), и лишь
после отказа непосредственного начальника признать это, «донести о
том высшему начальству», а в крайнем случае — «до Высочайшего
сведения» 69.
Были, правда, в уставах российского чиновничества и хорошие
статьи, которые Сталин, очевидно, сознательно проигнорировал.
На одном из «круглых столов» в «Правде» («Перестройка и
чласть») один из участников сетовал на отсутствие у нас закона, каэающего «бездействие должностного лица» 7(\ Так вот дореволюци­
онное «Уложение о наказаниях» содержало специальные статьи о
лревышении полномочий или «противозаконном бездействии вла­
сти», что каралось не только «отрешением от должности», но в особо
тяжелых случаях (например, как в Баку в декабре 1989 г.) — «лише­
нием всех особенных прав и преимуществ со ссылкой на житье в Си­
бирь».
Создав свою «корпорацию»-сословие, российское чиновничество
очень неохотно допускало в свою среду «чужаков» со стороны. Конеч­
но, с «номенклатурщиками» I—IV рангов оно ничего поделать не мог­
ло — их назначал сам царь.
А вот в «среднем классе» (10—6, поручик-полковник) — тут они
творили, что хотели. Очень скоро, как и в армии, негласно утвердил» ся принцип «старшинства» — никто не мог занять следующую сту­
пеньку раньше того, кто дольше всех служил. Поэтому для человека
«со стороны», будь он семи пядей во лбу, доступ на «чин» был наглухо
закрыт. Словом, карьеру определяли не ум и компетенция, а выслу­
га, благо никакого конкурса «на чин» все 200 лет существования «та­
бели» не было.
Как в средневековой Европе или Азии, человек был приписан к
сословию (у Сталина это средневековье возродилось в виде паспорт­
ной «прописки», от которой зависело все — жилье, работа, медобслуживание, а сегодня — и продажа продуктов).
При этом всякий имел свой «чин»: писарь — почетного граждани­
на, купец — гильдию, чиновник — ранг и т.д. Попадавший в про­
странство между этой жесткой структурой становился «разночин­
цем», именно они и дали такое уникальное явление, как «русская ин­
теллигенция». Чаще всего в разночинцы попадали дети духовенства,
316

не пожелавшие избрать стезю своих отцов. Пополнялась эта интелли­
генция I их мелкопоместного недослужилого дворянства (В. Белин­
ский), I из детей мещан (М. Горький), и даже из крепостных
(Т. Шев 1енко). Общим для такой интеллигенции было одно — отсут- I
ствие «ч 1на». А без «чина» даже образованному и талантливому ин­
теллигенту в государственную службу путь был закрыт. В XVIII веке
«разночинцы» Вольтер (сын нотариуса без «чина») и Руссо (сын часовщика-«мещанина») гремели на всю Европу, но в России отечествен­
ные Вольтеры и руссо не могли даже приблизиться к служению Оте­
честву.
После щедрой раздачи Петром I княжеских и графских титулов
беспородным, но талантливым простолюдинам (Меньшиков, Шафиров, Ягужинский и др.), а Екатериной II — своим многочисленным,
но не всегда талантливым фаворитам, до Александра I ни один «раз­
ночинец» не пробивался на самый «верх». При «властителе слабом и
лукавом» таким впервые стал сын попа М.М. Сперанский, получив­
ший, впрочем, титул графа.
Хорошо знакомая по литературе критического реализма фигура
«лишнего человека» — продукт «табельной» российской действитель­
ности.
Люди далеко не левых взглядов, консерваторы и даже монархи­
сты в XIX в. сознавали очевидные пороки царской командно-админи­
стративной системы. Один из предков будущего наркоминдела, про­
фессор Московского университета, избранный московским городским
головой (мэром) Б.Н. Чичерин писал в своих воспоминаниях: «Ныне
Россия управляется отребьем русского народа...» 71 Другой консерва­
тивный публицист и идеолог монархизма В.В. Розанов критиковал
царскую «номенклатуру» за другое: в любом цивилизованном госу­
дарстве Н.Г. Чернышевского за его ум, честолюбие и энергию давно
бы призвали в министры, а власти сослали в Сибирь — не «по чину»
умный...
«Диссиденство» 60-х — 70-х годов — не продукт социализма. В
царской России оно существовало со времен Радищева. Помните грибоедовское — «в мои лета не должно сметь свои суждения иметь.»
Это — в поэзии. А в прозе жизни, согласно «Уставу о службе по опре­
делению от Правительства» (1910 г.), статья 727 гласила: «служащим
чиновникам запрещается издавать в свет сочинения, заключающие в
себе что-либо, касающееся до внешних и внутренних сношений Российдкого государства, без дозволения своих начальств.»
И у нас до недавнего времени сотрудники крупных министерств
не публиковались «без дозволения» начальства, а если писали (ска­
жем, в МИДе), то под глупейшими псевдонимами типа «Катин», «На­
дин», «Танин» — по имени своих жен.
Даже после первой российской революции определением Прави­
тельственного Сената от 30 апреля 1908 г. запрещалось «принадле­
жать к противоправительственным и крайним правым партиям», что
на практике трактовалось как запрет на вступление в любые партии и
317

даже присутствие на их митингах. Во Франции с 80-х г. XIX в. любой
чиновник после работы мог участвовать в деятельности любой пар­
тии. А у нас и сегодня провинциальное «начальство» косо смотрит, ес­
ли подчиненные — коммунисты и комсомольцы — «без дозволения»
ходят на митинги «неформалов».
Однако самым опасным для судеб России после «самоорганиза­
ции» чиновничества в особое сословие стало образование из его вер­
хушки (I—IV ранги) непотопляемой «номенклатуры», которая реаль­
но, тесно окружая трон, и вершила внутренюю и внешнюю политику
страны.
Крупнейший специалист по царской «номенклатуре» 72 извест­
ный публицист и библиофил Н. Рубакин (в Ленинке и сегодня хра­
нятся книги «библиотеки Рубакина») насчитал в 1920 г. на 140 млн.
населения 576 тыс. государственных чиновников, 4528 чинов первых
четырех классов «табели о рангах» по гражданским ведомствам ци­
вильных генералов и маршалов. (У нас сегодня на почти 300 млн. на­
селения официально в «управленцах» ходит 18 млн. человек. Извест­
ный американский профессор Дж. Гэлбрейт насчитывает в бюрокра­
тическом аппарате СССР «около 30 млн. человек» 7-*. К ним Рубакин
прибавлял — по военном ведомству 1673 генерала и 75 адмиралов, по
духовному ведомству (также имели гражданский «табельный
чин») — 67. Итого получалось 6 тыс. 343 человек «номенклатуры», в
руках которой и находилась реальная власть.
Эта верхушка «генералов» резко отличалась не только от канце­
лярской «голытьбы», но и от «капитанов» и «полковников».
Прежде всего — жалованием. Ни в одной цивилизованной стране
мира не было такого разрыва в жаловании между «номенклатурой» и
остальной массой чиновников, как в России. В 1906 г. 90% чиновни­
ков получали от 1 до 5 тыс. жалования в год (из них 53,5% — не бо­
лее 1 тыс.), тогда как 9% — от 10 до 20 тыс. руб., а 1 % — до 50 тыс. и
выше (т.е. те самые 6 тыс. 343 «номенклатурщика»).
Мелкий чиновник получал в середине XIX в. от 7 до 16 руб. в ме­
сяц, а один действительный тайный советник (2-й ранг, ганерал или
адмирал) — 43 руб.78 коп. в день при «казенной квартире с дровами»,
экипаж «с кучером», кухаркой и горничной за казенный счет.
Ни в одной стране в мире до 1914 г. содержание государственного
аппарата не обходилось так дорого, как в России — 13% годового
бюджета.
Важной особенностью царской «номенклатуры» к началу XX в.
стало ее уравнение в правах с родовитой аристократией. Это с
XVIII в. подтверждалось земельными пожалованиями, орденами, а
после отмены крепостного права — скупкой высшей бюрократией зе­
мель разоряющихся помещиков.
При сталинской бюрократии эта собственность их предшествен­
ников трансформировалась в госдачи, дома отдыха, санатории, охот­
ничьи хозяйства и т.д. Отличие состоит лишь в том, что эта собствен­
318

ность состоит не в частной, а в «коллективной» собственности нынеш­
ней номенклатуры.
З а «круглый стол», к национальному консенсусу
Пять лет перестройки и гласности в СССР вновь высветили две
застрелые проблемы российской общественной жизни.
Во-первых, продолжающийся и на шестом году перестройки соци­
альный и политический разрыв между «номенклатурой» и обществен­
ностью (в XIX в. говорили «публикой»), когда даже в условиях при­
знаваемого в партии кризиса доверия части народа (что, в частности,
нашло отражение в лозунгах ряда манифестантов на первомайской
демонстрации-маевке 1990 г. в Москве некоторые высшие «номенкла­
турщики» предлагают решить эту реальную проблему прежним, ста­
линским путем-«вычистить» из КПСС всех смутьянов-инакомыслящих...
Во-вторых, февральско-мартовский Пленум ЦК КПСС 1990 г. от­
четливо показал продолжающееся размежевание внутри «номенкла­
туры» на реформаторов и консерваторов, что также имело место в
российской номенклатуре, скажем, в период великих внутренних ре­
форм 60-х — 70-х годов XIX в.
Размежевание зашло столь далеко, что один из крупных партап­
паратчиков — консультант отдела оргпартработы ЦК КПСС доктор
наук Г. Хаценков, будучи принципиально несогласным с известным
письмом ЦК «За консолидацию на принципиальной основе» — подал
заявление об увольнении из центрального аппарата и выходе из
КПСС 74.
Удивительно, как мало за сто с лишним лет изменилось мышле­
ние и набор стереотипов в «идеологическом пугале» царской монар­
хической высшей бюрократии времен Александра II и нынешней кон­
сервативной коммунистической номенклатуры.
Тогда «нечистой силой» провозглашались «конституция» и «пар­
ламент». Уже упоминавшегося, вполне благонамеренного к властям
профессора Московского университета Б.Н. Чичерина в 80-х годах
XIX в. выгнали с поста мэра (городского головы) только за то, что
«аппаратчики» царского министерства внутренних дел усмотрели в
его верноподданической речи перед Александром III намек на то, что
сей голова якобы «требовал конституции».
Великий сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин писал о том, чего хотят
такие «управители» России" — то ли конституции, то ли севрюжатены с хреном...
Даже такой, несомненно, талантливый администратор, каким
был П.А. Столыпин, усиленно вводивший в деревне частную собст­
венность (в противовес нерентабельному общинно-арендному земле­
пользованию), и тот восклицал: «Слава богу, у нас в России парла­
ментов нет!» (Государственная дума, как и нынешние съезды Сове­
тов, конечно, мало походили на европейские цивилизованные
парламенты).
319

И хотя «частная» (часть общегосударственной) собственность у
нас сохранилась со времен Сталина (этикетки типа «личная», «инди­
видуальная», «трудовая» ничего по сути не меняют), многие ораторы
на Пленуме были «решительно против», чтобы проект платформы ЦК
КПСС «открывал даже щели для внедрения в социалистическое об­
щество частной собственность. Это не игра, товарища, в термины.
Речь идет о частнособственнической форме присвоения чужого наем­
ного труда.» 75. Что в эту «щель» уже давно въехал на «Жигулях» или
«Москвиче» частный таксист с патентом на основе закона об индиви­
дуальной трудовой деятельности, оратор предпочел умолчать. Как и о
том, что эксплуатация труженика и при обобществлении средств про­
изводства, судя по-нашему 50-летнему опыту, может быть в 2—2,5
раза большей, чем при капитализме.
Что сам К. Маркс в «Капитале», как это по первоисточнику на­
помнил председатель комиссии по этике Верховного Совета СССР на­
родный депутат профессор А. Денисов, вовсе не отрицал частную соб­
ственность как экономическую основу индивидуальной свободы чело­
века, об этом оратор на Пленуме предпочел скромно умолчать.
Тот же А. Денисов публично признался в «Пятом колесе», что он,
как и все советские владельцы сберкнижек, «эксплуататор» — пол­
учает по 2—3% прибыли за ссудный капитал, основу любого капита­
ла со времен Маркса. Скажут — что там 2—3%? Но ведь для принци­
па «частнособственнической формы присвоения чужого наемного
труда» совершенно неважно — сколько процентов прибыли или
сколько человек эксплуатируется — 10 (это социализм, как в ГДР,
Польше или Венгрии) или 100 (это капитализм, как в США, Индии и
Т .Д .).

Вот уж, воистину, то ли конституция, то ли ссврюжинки с хре­
ном?
Тайные мысли борцов за «идейную чистоту» не дать народу то, во
имя чего совершалась Октябрьская революция предельно ясно обна­
жил на Пленуме народный депутат, известный хирург С.Н. Федоров:
«Вспомним четкость идей партии в 1917 году: земля — крестьянам,
власть — Советам, фабрики — рабочим. Почему бы не выполнить эти
лозунги нам сегодня? Они ведь также актуальны с небольшой только
разницей — собственность надо брать у нашей административно-пар­
тийно-бюрократической команды и передавать народу, людям, лич­
ностям.» ' 6.
Этот «лобовой» вопрос хирурга-менеджера, на практике осущест­
вившего ленинскую идею о «строе цивилизованных кооператоров » —
собственников, многие защитники руководящей роли «номенклату­
ры» в партии пытались обойти при помощи туманных намеков на ре­
ставрацию капитализма (о которой они сегодня, как и 50—20 лет на­
зад, судят по «Манифесту Коммунистической партии», изучавшемуся
как библия в ВПШ), на опасность переноса зарубежного опыта на на­
циональную почву. И уж, конечно, дежурные ссылки на «народ», ко­
торый «обеспокоен тем, куда мы идем.» .
320

Между прочим, этот самый «народ», судя по опросу социологиче­
ского центра при ВЦСПС и Госкомтруде, и о чем публично объявили
на третьей сессии Верховного Совета СССР, на 70% за... частную
собственность. При «проклятом царизме» только 1/4 крестьян согла­
сились взять землю в частную собственность; остальные 3 /4 предпоч­
ли остаться в общине (дореволюционном «колхозе»), и в этом корени­
лась главная причина провала аграрной политики Столыпина.
«Развал», «хаос», «у последней черты» — так номенклатурные
консерваторы в госаппарате характеризуют «заваренную Горбачевым
кашу». Просто поразительно, как 130 лет тому назад, накануне отме­
ны крепостного права в России, их предшественники из «номенклату­
ры» уже почившего в бозе Николая I, точно также пугали «царя-освободителя» и его соратников: «Неужели вы думаете, что мы вам дадим
кончить это дело? — вопрошал граф Бобринский инициатора пере­
стройки армии на современный лад военного министра Д. Милюти­
на. — ...Не пройдет и месяца, как вы все в трубу вылетите, а мы ся­
дем на ваше место.» Шеф корпуса жандармов князь В. Долгорукий
нашептывал в 1860 г. на ушко Александру II: народ недоволен, он не
гарантирует «общественного спокойствия.» Потом, правда, выясни­
лось, что в своих секретных доносах под «народом» Долгорукий имел
в виду... помещиков. «Нельзя не изумляться, — писал Милютин поз­
днее в своих мемуарах, — редкой твердости государя, который один
обуздывает настояющую реакцию и силу инерции» 7°.
Нагретание психоза «погромов», приезда «боевиков» из Закав­
казья в Москву, телевизионные уговоры министра культуры СССР, а
также высшего иерарха Православной церкви не выходить на улицу в
великий пост (слукавил батюшка — 25 февраля был последний день
Масленицы — «прощенное воскресенье»), заманчивая лотерея по ТВ
Москвы от 10 до 18 — нет ли здесь аналогий с тактикой князя Долго­
рукого?
Волею случая я оказался 25 февраля 1990 г. в Ярославле и, судя
по плакатам («Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голо­
дных и рабов!«, «Смело мы в бой пойдем, за власть Советов!») страхи
местных «долгоруких» рабочий класс, служащих и студентов (плакат
«Мы с Вами, Михаил Сергеевич!») не испугали. А вот доверия к мест­
ным и центральным средствам массовой информации (областной «Се­
верный рабочий» опубликовал накануне подборку писем обкомовских-ручных ветеранов партии, в которой народные депутаты
Ю. Афанасьев, Г. Попов, Т. Гдлян и другие разве что не зачислялись
во «враги народа», рвущиеся к власти, как будто парламент страны —
это не высшая законодательная власть) существенно поубавилось.
«Даже если в следующий раз, на митинге 25 марта, объявят по теле­
визору, что пошлют против нас танки, как в Баку, — говорил при мне
один из участников манифестации лидеру Ярославского народного
фронта И. Шамшину, — мы Ненашеву не поверим».
А ведь после 1861 г. народ не восстал, он принял «иноземную» си­
стему личной свободы с радостью, да так рванул, что с 1861 по 1914 г.
2 1 — 262

321

население России увеличилось втрое, а по темпам промышленного
развития в 70-х — 90-х гг. прошлого века обгоняла все остальные
страны мира.
Когда «запас прочности» освободительной реформы 1861 г. иссяк
и в 1905 г. — 1907 гг. разразилась революция, умные монархисты
(помещик В. Шульгин, фабрикант А. Гучков) предлагали Николаю II
повторить опыт «революции сверху». В ноябре 1916 г. в IV Государст­
венной думе «прогрессивный националист» Шульгин заклинал — на­
род выйдет на улицы, 50% власти уже в руках рабочих на заводах,
опомнитесь, выйдите из войны, дайте землю хотя бы части крестьян,
не давите «мастеровых» 79. Куда там — дисциплина производства
превыше всего, «неформалов» — в кутузку, а казачкам (как сегодня
партгосаппарату) срочно повысили жалование, даже пенсии родне (в
случае «убийства при подавлении беспорядков») назначили.
Русский флибустьер, фабрикант и «миллионщик» А.И. Гучков,
видя паралич верховной власти накануне Февральской революции
(которой умные монархисты не хотели, опасаясь «бунта толпы» и
развала державы, что и произошло), говорил: «Историческая драма...
заключается в том, что вынуждены отстаивать монархию против мо­
нарха, церковь против церковной иерархии, армию против се вож­
дей, авторитет правительственной власти против носителей этой вла­
сти» 80.
Начиная с А. Радищева, вся политическая история России — это
борьба бюрократии и интеллигенции за власть как парламентскими
методами (земства в провинции, Государственная дума в столице),
так и методами террора (народовольцы и боевики — эсеры).
Поразительна была реакция тогдашней царской «номенклатуры».
Что она не искала встречи с представителями «улицы», как это сегод­
ня предложил и осуществил первый секретарь ЦК компартии Молда­
вии П.К. Лучинский (идея «круглого стола» с «неформалами», по об­
разцу стран Восточной Европы) 81), это в общем понятно. Но царская
камарилья отвергла и умеренных кадетов (П.Н. Милюков и К0) и да­
же своего собрата-монархиста (Шульгин, Гучков) — ни одному из
них даже не было предложено войти в правительство «национального
единения». А французская буржуазия, когда у нес в ноябре 1917 г.
возник аналогичный кризис, пошла на крутую ломку стереотипов
«номенклатуры» («казус Клемансо»): выгнала политиков-ретроградов, включила в правительство социалистов-«оборонцев», сменило
бездарных генералов и выиграла войну.
Российская бюрократическая номенклатура на «перестройку» и
«революцию сверху» оказалась накануне 1917 г. неспособной — в са­
модержавном государстве для этого общенациональным лидером мог
стать только царь (Петр I, Александр II), но последний «лидер» мо­
нархизма только стрелял ворон.
Сбылось пророчество министра просвещения 60-х годов XIX в.
при Александре II A.B. Головина — реформы «сверху» надо повторять
не реже одного раза в 40 лет, но этого «власть придержащая» не пони322

мала и «правительство много брало у народа и дало ему очень мало.
Это несправедливо. А так как каждая несправедливость всегда нака­
зывается, то я уверен, что наказание не заставит себя ждать... Это
может случиться в царствование внука настоящего государя». Внуком
этим стал Николай II. 82
Не последнюю роль в кризисе и крахе самодержавия в 1917 г. сыг­
рал обыкновенный человеческий фактор — возраст. Реальные центры
власти — правительство, Сенат, Государственный Совет, Священный
Синод — все они оказались до краев заполнены пенсионерами. По­
смотрите в Русском музее в Ленинграде известную картину И. Репи­
на «Заседание Государственного Совета» (играл тогда роль нынешне­
го «цска»): ни одного молодого лица, одни седовласые старцы в рас­
шитых золотом сановных мундирах.
А сегодня? Секретарь парткома объединения «Нижневартовскнефтегаз» Ю.А. Ганьковский привел на февральском (1990 г.) Плену­
ме такие данные: половина нынешнего состава ЦК старше 60 лет. В
апреле 1989 года «омолодили» состав — большая группа ветеранов
добровольно подала в отставку. И года не прошло — глядь, снова 38
членов «подросли» до пенсии 83. Сотрудник журнала «Диалог» В. Са­
зонов в «Аргументах и фактах» и в «Московском комсомольце» (жур­
нал «Коммунист» эти данные из «Справочника партработника» опуб­
ликовать побоялся) накануне Пленума уточнил — 2 /3 «обновленно­
го» на XXVII съезде КПСС ЦК — люди пенсионного и
предпенсионного возраста. Впечатление такое, что некоторые лишь
для того и стремились в ЦК, чтобы затем оформить «цековскую» пен­
сию: сразу после XXVII съезда в 1986 г. с «казенной» дачей и «казен­
ной» машиной по вызову оформилось на пенсию семь человек, на сле­
дующий год — уже 13, а в 1988 г. — аж целых 31.
Далеко ли ушел от царского Государственного Совета, куда царь
назначал пожизненно, наш ЦК, если некоторые его члены просидели
в нем и рядом с ним от 34 (Б.Н. Пономарев, М.В. Зимянин) до 25
(М.С. Соломенцев, A.A. Громыко, H.A. Тихоново и др.) лет. Чтобы не
упрекали в сановности и номенклатурности, рядом сажали рабочегостроителя В.А. Затворницкого (18 лет и продолжает сидеть), колхоз­
ника М.И. Клепикова (23 года), горняка А.Я. Колесникова (18 лет) и
т.д. Пусть кто-нибудь скажет, что наш ЦК — не рабоче-крестьян­
ский?
А ведь «производственный» состав нынешнего ЦК как две капли
воды похож на последний царский Государственный Совет (за мину­
сом скульптурных рабочих и колхозников). «Номенклатура» запол­
няла кресла и того, и другого. Сегодня в нашем «госсовете» 94 граж­
данских министра и замминистра, в их составе мощный «военный
взвод» Минобороны почти в полном составе своей «коллегии» (ми­
нистр и его 14 замов). Вместе с представителями КГБ и МВД военные „
образуют 2 /3 состава всего ЦК 84. Так где же здесь «партийный конт­
роль», «политическое руководство», «ведущая роль» по недавно отме­
21

323

ненной 6 статье Конституции? И кто кого куда ведет и кто кого конт­
ролирует?
Не оттого ли в 1904 г. Государственный Совет одобрил заранее
проигранную войну с Японией (некоторые престарелые члены Совета
смутно уже помнили — где она, эта Япония?), а в 1979 г. такой же
милитаризованный ЦК разве мог возражать против войны в Афгани­
стане?
И после всего этого наша райкомовская партийная «номенклату­
ра» еще обижается, что «у многих складывается впечатление, будто
это какая-то каста малограмотных самодуров, узурпировавших право
и власть в обществе» 85. Но ведь на той же газетной полосе в том же
номере напечатано и письмо беспартийной Н. Морозовой о том, что и
«каста» есть, и «комчванства» — хоть отбавляй, и «партийных мер­
завцев» — достаточно (почитайте в той же «Правде» материал об
«алиевщине»).
Да и на самом февральско-мартовском Пленуме хватало критики
по адресу «отдельных партийных и советских вельмож», «мерзавцев с
партийными билетами» . Конечно, отдельным «вельможам» это не
нравится, для них эта критика «не та демократия, не та гласность» 87,
а какая «та» — что при Брежневе — Суслове? Но такому «плакаль­
щику» по «той» демократии на Пленуме не в бровь, а в глаз ответил
приглашенный шахтер-забастовщик К.Г. Фесенко: «Вот сейчас мы
слышали выступление товарища Месяца. О чем говорит! Шельмова­
ние партаппарата. Ну, шельмование — так вы же, товарищ Месяц,
занимались сельским хозяйство. И что у нас — полные прилавки сей­
час? А теперь кто-то вас шельмует?» 88 Но что можно ожидать от та­
кого «вождя» из сталинско-хрущевской «номенклатуры», которой
вчера руководил комсомолом, сегодня - радио и телевидением, за­
втра — сельским хозяйством, будучи одинаково некомпетентными во
всем!
не нравится московскому секретарю райкома определение «каста
малограмотных самодуров». А бывший первый секретарь Волгоград­
ского обкома КПСС Калашников, приказавший снести помидорные
теплицы пенсионеров, это кто — царицынский Вольтер? А «юнакомыслие» бывшего первого секретаря Тульского обкома Ивана Юнака,
кричавшего прямо на партактиве области областному прокурору, ты­
ча пальцем в очередную жертву: «Копейко, взять его!» И брали, на­
пример, будущего народного депутата СССР Д. Стародубцева 89.
Прав шахтер Фесенко — партаппарат на местах наловчился со­
здавать «потемкинские деревни» отчетного благополучия, даже Гене­
рального секретаря за нос водили — «мол, все хорошо, перестройка
идет...»
Лично видел в мае 1989 г. в Иркутстке, как тамошний обком соо­
ружал к проезду Генерального секретаря из Москвы в Пекин такую
«потемкинскую деревню». Дым коромыслом стоял на улице Карла
Маркса — срочно заливали асфальтом многолетние выбоины, краси­
ли фасады (а не все стены) зданий, на горком водрузили два огром­
324

ных портрета Ленина и Горбачева, инструктировали «представителей
трудящихся» — кому что спрашивать, что отвечать, как цветы да­
рить. Чуть лекцию у меня не отменили — студенты университета,
снятые с занятий, мели улицы к приезду высокого гостя. Да вышел
конфуз — пообщался Михаил Сергеевич с небольшой группой на
аэродроме, да и поехал за город, а утром продолжал путь на Пекин.
И все это — на фоне зажима гласности, когда студентам и акаде­
мической молодежи не дают проводить политические дискуссии об
ответственности обкома за провалы в снабжении продовольствием, в
культуре, в экологии Байкала. Ребята всерьез мне говорили, что по­
дадут на первого секретаря обкома В. Потапова (о нем уже не раз пи­
сали «Известия») 90) — в... Международный суд ООН в Гааге. Жаль
ребят — суд такой иск не примет: в международном праве нет такого
субъекта ответственности, как секретарь обкома. Там партийный
функционер в партийном качестве хозяйственным регионом не руко­
водит: он либо мэр, либо освобожденный партработник, занимаю­
щийся исключительно делами своей общественной организации.
Впрочем, к весне 1990 г., похоже, дело обходится и без междуна­
родного Гаагского суда, своими силами. Как сообщил мне в апреле в
Москве мой бывший ученик заведующий кафедрой международных
отношений и новейшей истории Иркутсткого госуниверситета проф.
Г.Н. Новиков партийная организация единодушно потребовала ухода
в отставку не только первого — Потапова и его подпевал из бюро, но
и весь ранее выбранный обком. Решение общего партийного собрания
университета опубликовал орган Иркутского обкома и облисполко­
ма — газета «Восточно-Сибирская правда», оно было поддержано
также коммунистами Иркутского УГКБ. И то же? «Удельный при­
байкальский князь» пригрозил... исключить начальника областного
У КГБ из партии! «Кто не с нами (консерваторами), тот — против
нас». Похоже, однако, что времена не те и «потемкинские деревни»
прежней партноменклатуры уже не проходят...
Грустно, но и здесь просматривается преемственность «номенкла­
турного самодурства». За 135 лет до В. Потапова сидел на «хозяйстве»
в Иркутске генерал-губернатор В.Я. Руперт. Так тот за 73 года до
введения в Советской России подразверстки и «военного коммуниз­
ма» единолично запретил свободную торговлю хлебом и ввел запрет
на гонку самогона (монополии на водку тогда не было.). Куда только
иркутяне не обращались — губернатор держал оборону семь лет, по­
ка, наконец, не приехал из Петербурга ревизор — сенатор Т.Н. Тол­
стой. Он обнаружил «многия случаи нарушения закона и злоупотреб­
лений» (лицензии на хлебную торговлю и выгон самогона все же вы­
давались, но... за взятки). Мало того, Руперт, пользуясь отдалейностью от столицы, (царский курьер скакал из Петербурга в Ир­
кутск два месяца), ввел собственные «иркутские» налоги, и обирал
местное население от Байкала до Чукотки (все это было тогда Восточ­
но-Сибирское генерал-губернаторство). Сенатская ревизия 1845 г.
полностью изобличила Руперта в лихоимстве. И что же — два года
325

это «дело» разбирал Комитет министров, но так и не отдал под суд
взяточника и самодура на том основании, что Сенат якобы забыл «ис­
требовать с него объяснительную», хотя жулика и «отрешили от дол­
жности» 91.
Контроль за самодурством и лихоимством местных начальников в
такой огромной стране, как Россия, где по полгода (весной и осенью)
в отдельные районы было ни пройти, ни проехать, всегда представля­
ла проблему для центральной власти. Жалобы на самодурство мест­
ной «номенклатуры» начали звучать при Екатерине II на первом
«съезде» выборных депутатов (т.н. Уложенной комиссии по подготов­
ке законов) в московском Кремле еще за 20 лет до Французской рево­
люции и с тех пор не замолкали.
Чего только не делали цари! Николай I поручил контроль за гене­
рал-губернаторами «голубым мундирам» — жандармскому корпусу.
Из них рекрутировалось и большинство губернаторов, например, сын
известного дворянского революционера, отставной жандармский ге­
нерал-майор A.A. Радищев, назначенный губернатором Ковенской
(Каунасской) губернии.
Проверка III собственной его императорского величества канце­
лярии (жандармский корпус) в 1840-х годах установила, что их 46 гу­
бернаторов лишь трое не берут взяток. Среди этих троих — сын рево­
люционера Радищев. И что же начертал Николай I на рапорте шефа
жандармов графа Бенкендорфа по этому исключительному случаю?
«...Если не берет Радищев, значит он чересчур уже честен». И при­
шлось сыну революционера подавать в отставку 92.
Известному французскому путешественнику барону де Кюстину
Николай I мрачно заметил: «Вы думаете, я управляю Россией? З а ­
блуждаетесь, барон — управляет 50 моих губернаторов.»
Реформаторы уже после отмены крепостного права решались на
отчаянные шаги — публиковали сведения о произволе местной «но­
менклатуры» за рубежом, в «тамиздате». Так, в 1867 г. они выпусти­
ли в Берлине сборник, где поместили секретный доклад министра
внутренних дел H.A. Милютина царю Александру II: «Можно утвер­
дительно и по строгой совести сказать, что в числе 45 губернаторов...
24 должны быть заменены без малейшего замедления, из них 12 как
всем известные мошенники, а 12 по сомнительной честности. Из ос­
тальных 21-го десять могут быть терпимы по необходимости, девять
довольно хороши и только два могут быть названы образцовыми: са­
марский Грот и калужский Арцимович» 93.
Не следует упрощать проблему «реформаторов» и «консервато­
ров» и в прошлом, и в настоящем: за теми и за другими, как справед­
ливо отметил народный депутат В. Ярошенко, стоят многомиллион­
ные «партии», а не только их лидеры, у которых велик соблазн к вер­
хушечному «номенклатурному» компромиссу среди «своих».
Со времен Петра I в Российской империи стали складываться две
политические культуры. Первая, традиционная, питалась истоками
общинного самоуправления и сельской демократии: сход (мир), выбо­
326

ры старосты, социальное призрение сирот и престарелых (содержание
на «кошт общины»), уравнительный общинный «социализм» (дележ
земли по едокам), выплата налогов государству «скопом», от общины,
а не индивидуально, как на Западе.
Эта сельская демократия не имела ни бюллетеней, ни урн для го­
лосования, ни плакатов с избирательными платформами хотя бы по­
тому, что даже в канун Октября подавляющее большинство населе­
ния было неграмотным.
Но это обстоятельство вовсе не значило, что в деревне не было де­
мократии (народоправства). Да, это демократия кардинально отлича­
лась от западной. В свое время на это формальное различие двух ти­
пов демократий обратили внимание славянофилы, а их последовате­
ли народники (и здесь их поддержал К. Маркс) даже попытались
через русскую сельскую общину сразу шагнуть к социализму.
Наоборот, поборники второй «городской» политической культуры
видели модель на Западе, в парламентских формах правового госу­
дарства, и от декабристов до Плеханова и Ленина предсказывали раз­
витие России по западному капиталистическому пути.
В плане экономическом, «базисном», так оно и случилось: здесь
исторический спор народников и социал-демократов решился в поль­
зу последних.
Но гораздо более сложным оказалось решение этого спора в «над­
стройке», в коллективном сознании народа, столетиями сохранявшем
общинную психологию совместной борьбы и с природой, и с властями
предержащими, ничего не дававшими, а только бравшими (налога,
рекрутов, повинности). Но при этом винили «государево нижнее на­
чальство» (городового, исправника, губернатора), а не царя. «Вот
приедет барин — барин нас рассудит», — метко отразил поэт эту ца­
ристскую психологи русской крестьянки.
Общинно-коллективная психология социальной уравнительности
и подчинения личности «обчеству» («миру») пережила и столыпин­
скую реформу, и сталинскую коллективизацию, и хрущевский при­
зыв 1961 г. «прыгнуть» через 20 лет в коммунизм. Откуда, скажите,
это изумляющее иностранцев хождение наших жен в партком и мест­
ком с жалобами-заявлениями вернуть им мужей, ушедших к другим
женщинам? От сельской крестьянской общины-«мира», который судил-рядил семейные ссоры и раздоры, чаще всего, впрочем, наказы­
вая неверных жен.
Почему сегодня, несмотря на все благоприятные законы, никак не
могут встать на ноги кооператоры и арендаторы на селе? Да потому
что и при Столыпине «мирское начальство» (хотя и демократическим
образом выбранные на сходе — староста, стотский-дружинник, каз­
начей общины и др.) ревниво охраняло свою пусть и мизерную, но
власть — хочу, пошлю на дорожную и ямскую повинность, хочу —
нет, хочу — дам «отпускную» в города на отхожий промысел, хочу не
дам... И за все эти «хочу — не хочу» надо было ставить магарыч, зо­
лотить ручку, отработать бесплатно на подворье старосты (что дела­
327

ют и сегодня многие подчиненные на дачах у наших многочисленных
мелких начальников).
В условиях командно-административной системы это «хочу-нехочу» приобрело самодсвлеющее значение, поскольку нормальные эко­
номические рычаги (рынок, конвертируемый рубль, финансовая бир­
жа и биржа труда и т.д.) давным давно были упразнены Сталиным.
Выросло, оформилось и продолжает учиться в ВПШ (и сегодня прием
более 7 тыс. человек в год) не одно поколение «Чингиз ханов с теле­
фонами», которые никакой «рыночной» экономики, кроме «команд­
ной», не признают. Дремучая некомпетентность партгосноменклатуры в вопросах рыночной экономики стала настолько очевидной, что
тревогу забила даже «Правда» 94 «Известия» проиллюстрировали в
том же месяце этот командный стиль конкретным примером, когда
Вологодский обком КПСС попрежнему спускал кооператорам с фаб­
рики игрушек «оброки» на чистку улиц, на картошку и т.д., причем,
как оказалось, за поставку «негров» в разваливающиеся колхозы и
совхозы аппаратчики обкома и облисполкома исправно получали от
областного агропрома «дань» за «активное участие в проведении ра­
бот по заготовке и уборке сельхозпродукции» (от 90 до 120 руб., в за­
висимости от руководящего кресла) 95.
Ну чем не замаскированный «магарыч» дореволюционному об­
щинному старосте, когда тот требовал крестьянских подвод для пере­
возки, скажем, арестантов, а крестьянин хотел уклониться?
Видимо неслучайно, что после такого многолетнего «чингизханского» руководства первому секретарю обкома В. Купцову все же
пришлось уйти со своего поста.
Но у поборников антирыночной экономики — мощная поддержка
снизу. Как когда-то подавляющее большинство столыпинских кресть­
ян, колхозники не хотят покидать «общину», где голодно, холодно,
удобств — никаких, но зато каждому гарантирован кусок хлеба с
жидким чаем. А всяких там «Жигулей», видиомагнитофонов, поездок
за границу, иностранных шмуток им и на-дух не надо.
Программу этих люмпенов четко изложил в «Дискуссионном лис­
тке» народный депутатов СССР таксист Л.И. Сухов, имеющий за
плечами вечернюю школу рабочей молодежи «да плюс пятьдесят лет
жесткой жизни» 96
И вот уже единомышленники Сухова собирают в Ленинграде 21 —
22 апреля 1990 г. инициативную конференцию политических пред­
ставителей таких люмпенов, приглашают в зал небезызвестную Ни­
ну Андрееву и провозглашают намерение учредить чисто пролетар­
скую Российскую коммунистическую партию в составе КПСС.
Таксист Сухов лишь принципиально не согласен с горбачевским
тезисом о приоритете общечеловеческих ценностей сегодня («и не на­
до меня убаюкивать разглагольствованиями об общечеловеческих
ценностях!»), а инициаторы пролетарской РКП на пресс-конферен­
ции уже предлагают... исключить за это из КПСС как ренегатов ком­
328

мунизма М.С. Горбачева, А.Н. Яковлева и Э.А. Шеварднадзе, а таже
«всех других, кто с ними заодно» 97.
Спустя неделю «Московские новости» сообщают о другой фор­
мальной антикоммунистической, антипролетарской, но по духу близ­
кой к РКП пресс-конференции — различных течений национально­
патриотического движения «Память». У них Ленин — «кровавый
вампир», вскормивший сионистскую мафию и погубивший якобы ис­
тинно-православный русский народ (весь набор аргументов списан из
мракобесного сочинения черносотенца начала века Н.Е. Маркова —
2-го 98, но видны и уши: «Помимо церкви и армии, мы считаем —
оказывать содействие здоровым (?!) силам КГБ, МВД в их борьбе за
сохранение общественной и государственной стабильности» " .
«Здоровые силы» в российской номенклатуре в начале нашего ве­
ка уже осуществили через «Союз русского народа» такую «стабиль­
ность» — под флагом борьбы с иудо-масонами и еврейских погромов
убили в период Первой русской революции 1905— 1907 гг. большеви­
ка Николая Баумана, двух депутатов Государственной думы, не­
сколько десятков врачей, учителей, инженеров, никакого отношения
ни к евреям, ни к сионистам не имевших. Лозунг «бей жидов, спасай
Россию!» на практике означал расправу руками люмпенов-черносотенцев, натравленных царской охранительной номенклатурой, и над
демократической интеллигенцией и реформаторами в самих «верхах»
(три покушения на графа С.Ю. Витте, убийство в 1911 г. премьера
П.А. Столыпина) 10°.
Не хочет ли нынешняя консервативная номенклатура повторить
этот опыт удушения первой отечественной перестройки нашего века?
Стоит, наконец, прислушаться к серьезным аналитикам феноме­
на номенклатуры и среди отечественных, и среди зарубежных проро­
ков. Выдающийся российский и мировой ум — Николай Бердяев —
писал еще в1937 г.: Ленин не сумел предвидеть лишь одного — «клас­
совое угнетение может принять совершенно новые формы, не похо­
жие на капиталистические...; новая советская бюрократия, более
сильная, чем бюрократия царская, есть новый привилегированный
класс, который может жестко эксплуатировать народные массы» 101 •
Пятьдесят лет спустя бывшему «легальному марксисту» вторил
бывший «революционный коммунист» югослав Милован Джилас:
«Бюрократическая и догматическая теория о том, что только комму­
нисты — сознательная сила социализма («люди особой закалки», по
Сталину), служит основой для их отделения от общества... Она скры­
вает реальную тенденцию к сознанию особого привилегированного
слоя по принципу политической и «идейной» принадлежности, а не
на основе способностей и профессионализма. Такая практика может
превратить коммунистов в попов и жандармов социализма...» 102.
Очень важно , чтобы не только рядовые неформальные демократы
СССР, но и многие реформаторы-руководители КПСС и государства
осознали, наконец, этот главный исторический порок командно-ад­
министративной «номенклатурной» системы, и сели, наконец, за
329

«круглый сгол» переговоров в целях срочного достижения общенаци­
онального консенсуса и создания коалиционного правительства наци­
онального доверия всех здоровых демократических перестроечных
сил общества.
Примечания
1 «Правда?, 25 января 1990.
2 «Правда», 31 января 1990.
3 Гам же.
- 4 Полный текст обращ ения X Г. Таковского см. «Дипломатический ежегодник,
1989.» М., 1990.
5 «Новый мир», 1990, № 2, с. 114.
6 Стенографический отчет. VI конгресс Коминтерна, вып. 5. М.-Л., 1929, с. 84.
7 Н А . Васецкий. Г С. Зиновьев: страницы ж изни и политической деятельности. -«Новая и новейшая история», 1989, N? 4, с. 124.
8 Г.В. Плеханов. Соч., т. 13, с. 90.
9 Цит. по: «11еделя», I 990, N? 2, с. 6.
10 Цит. по: «Apiy менты и факты», 1990, № 12, с. 6.
11 Осмысливая культ Сталина. М., «Прогресс», 1989, с. 563--564.
12 В.И. Л енин. П СС, т. 33, с. 44.
13 «Правда», 22 января 1990.
14 В.И. Л енин. П СС, т. 42, с. 1.
15 В.И. Л енин. Соч., 3-е изд., т. XXV, М., 1936, с. 474.
16 Л .Д . Троцкий. Что такое СССР и куда он идет? (Ф аксимильное издание набор­
ной рукописи). П ариж , б /г, гл. 5, 9.
17 Цит. по: Энциклопедический словарь «Гранат», т. 41, М.. 1927, с. 141.
1811.И. Бухарин. Протрамма коммунистов (большевиков) М., 1918, с. 60.
19 В.И. Л енин. ПСС, т. 41, с. 215.
20 Основной Закон (Конституция) СССР (1924). Кжегодник НКИ Д на 1925 г.
(справочник для иностранных дипломатов). М., 1925, с. 6.
21 См., например,: II.Л. Васецкий. Л иквидация: Сталин, Троцкий, Зиновьев. М.,
1989, с. 6 0 - 6 1 .
22 Призывы ЦК ВКП(б) к 10-й годовщине начала Пролетарской Революции. —
«Известия ЦК BK1I(б)», 1927, № 4 0 , с. 1.
23 Пути мировой революции. VII расш иренный Пленум ИККИ, 22 ноября — 16
декабря 1926, т. 2, М .-Л., 1927, с. 111.
24 «Вопросы истории», 1989, № 12, с. 99.
25 В.И. Л енин. I ICC, т. 45, с. 376.
26 «Октябрь», 1989, № 12, с. 37.
27 В.И. Л енин. I ICC, т. 33, с. 93.
28 «Октябрь», 1989, № 12, с. 34—46.
29 Ж . Ж орес. С оциалистическая история французской революции, т. 1, М., 1976,
кн. 1, с. 3 8 - 3 9 .
30 См.: С.Л. Никольский. Власть и земля. М., «Агропромиздат», 1990.
31 A.B. Чаянов. Продовольственные вопросы. М., 1917, с. 34.
32 Н.Д. Кондратьев. По пути к городу. -- «Большевики у власти». Сб. статей. П етроград-М., 1918.
33 М еньшевики. Сб. воспоминаний. Состав. Ю Г. Ф ельш тинский. Vermont, 1988,
с. 162.
34 Подробней см. мою статью «Вехи». -- «Учительская газета», 25 ноября 1989.
35 Своевременные мысли, или пророки в своем Отечестве (из мыслей В. Королен­
ко, И. Бунина, М. Горького, М. Булгакова, И. Павлова, В. Вернадского и др.). Л ., 1989,
с. 66.
36 В.В. Ш ульгин. 1920 год. Л ., 1927, с. 283.
37 IO. Мартов и его близкие. Нью -Й орк, 1959, с. 48—49.
38 Там ж е, с. 62—63.
39 См. «Известия», 9 марта 1989.
40 XIII съезд РКП (б). С геноф аф и чсский отчет. М.-Л. 1924, с. 132.

330

41 Статистические сведения о ВКП(б). — В кн. Л. Бубнов, ВКП(б). М., 1930,
с. 533—534.
42 См.: «11овый мир», 1990, № 2, с. 121.
43 «Диалог», 1990, N? 2, с. 9, 11.
44 Л.С. Мартыноп. Мни украинские впечатления и размышления. М., 1923, с. 48—
49. «Правда», 15 июня, 1988.
45 «Правда», 15 июля, 1988.
46 В.И. Ленин. ПСС, т. 45, с. 402.
47 «Правда», 1 февраля 1990.
48 В.И. Л енин, т. 44, с. 3 9 6 -3 9 7 .
49 В.И. Л енин. ПСС, т. 44, с. 151.
50 См. «Известия», 9 марта 1989.
51 См.: «Московские новости», 29 апреля, 1990.
52 В.И. Л енин. ПСС, т. 44, с. 151.
53 Гам ж е, т. 45, с. 293.
54 См.: там же, с. 293--294.
55 Подробней о том, как в интересах личного соперничества в 1924—1925 гг. со­
здавался «троцкизм» и какую роль здесь сьмрало игнорирование воли Ильича (сокры­
тое от делегатов XIII съезда партии ленинского «Письма к съезду») см. в моей статье
«Кто же они, троцкисты? — «Учительская газета», 17 октября, 1989. См. такж е:
Л.Д . Троцкий. П аш и разногласия (ноябрь 1924 г.) — «Новая и новейшая история»,
1990, № 2.
56 «Или: суть, опыт, уроки» -- «Правда», 15 июля 1988.
57 Подробнее см. в моей статье «Риж ский мир». — «М еждународная жизнь», 1988,
№ 8.
58 См.: Ill Всемирный конгресс Коминтерна. Стенографический отчет. Петроград,
1922, с. 58.
59 IV Всемирный конгресс Коминтерна. Избранные доклады, речи и резолюции.
М,, Петроград, 1923, с. 103.
60 Гам же, с. 10.
61 Гам ж е, с. 12.
62 Гам же, с. 191.
63 Гам ж е, с. 192. См. такж е «Диалог», 1990, № 2, с. 17.
64 «Звезда», 17 декабря 1988 г. (орг ан Пермского обкома К П С С ); «Диалог-», 1990,
№ 2 , с. 19.
65 В.И. Л енин. ПСС, т. 45, с. 336.
66 «Московские новост и», 28 яггваря 1990.
67 См., например: Д. Ш альнев. Привилегии американского чиновника. — «Изве­
стия», I марта 1990.
68 «Аргументы и факты», 1990, № 14.
69 Свод законов Российской империи, r. И, ч. I, С.-Петербург, 1906, ст. 76.
70 «Правда», 31 января 1990.
71 См.: 11. Эйдельман. «Революция сверху» в России. М., 1989, с. 155.
72 II. Р у б а к и н. Много ли в России чиновников? -- «Вестник Кароны», 1910,
№ 1; О н ж с. Наш а правящ ая бюрократия в-цифрах (статистика тайных и действи­
тельных тайных сонегников). -- «Сын Отечества», 20 апреля 1905; О н ж е. Военная
бюрократия в цифрах (статистика генералов и адмиралов). — «Русская мысль», 1907,
№1 , 2 , 3 ,5 .
73 «Известия», 31 яггваря 1990.
74«Московские новости», 6 мая 1990.
75 «Правда», 7 февраля 1990, (из выступления К.К. Л игачева).
76 «11раида», 8 февраля 1990.
77 «Правда», 6 февраля 1990, (из выступления первого секретаря МГК Ю.А. П ро­
кофьева) .
78 II. Эйдельман. Ук. соч., с. 125.
79 Стенографический отчет IV Государственной думы, 1 ноября 1961, — 14 ф евра­
ля 1917. Сессия 5-я. 11етроград, 1917, с. 69—71.
80 «Неделя», 1990, № 1, с. 14.
81 «Правда». 17 февраля 1990.
82 И. Эйдельман. Ук. соч., с. 158.
83 «Правда», 7 февраля 1990.
84 «Аргументы и факты», 1990, № 5, с. 6.

331

85 «Правда», 31 января 1990. (из статьи первого секретаря Свердловского РК
КПСС г. Москвы Н .Е. Кисловой).
86 «Правда», 8 февраля 1990, (из выступления главного редактора «Советской
культуры» Л.Л. Беляева).
87 «Правда», 6 ф евраля 1990 (из выступление первого секретаря МК КПСС
В.К. М есяца).
88 Там же.
89 «Московские новости», 11 февраля 1990.
90 См., например: корреспонденцию спецкора Р. Лынева. — «Известия», 11 декаб­
ря 1989.
91 «Вопросы истории», 1975, № 9, с. 37.
92 Там же, с. 40.
93 Гам ж е, с. 43.
94 См. стагыо второго секретаря Красноярского крайкома КПСС проф. В. Соколо­
ва «Кризис компетентности» в «Дискуссионном листке № 20». — «Правда», 4 апреля
1990.
95 «Извест ия», 22 апреля 1990.
96 «Правда», 28 апреля 1990.
97 «Советская культура», 28 апреля 1990, с. 8.
98См.: Н Е. Марков. Войны темных сил, т. 1--2. П ариж , 1928.
99 «Московские новости», 6 мая 1990, с. 6.
100 См.: «Союз Русского народа». Сб. документов по материалам чрезвычайной
следственной комиссии Временного правительства 1917-го года. М.-Л., 1929.
101 Н. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма (отрывки.) — «Юность»,
1989, № 11, с. 87.
102 «Огонек», 1990, № 9, с. 26.

Что
дальше?

В. Библер

О гражданском обществе и общественном договоре
( Размышления после пяти перестроечных лет )

В этих размышлениях я сознательно отвлекаюсь от злобы дня, но
отвлекаюсь также от далеких философских и культурологических
прогнозов.
Все начинается рискованным предположением: мы будем сущест­
вовать, дышать, работать, жить своей жизнью не только сегодня и за­
втра, но и — послезавтра, через три года, через десять лет. Предполо­
жим, далее, что мы не занимаемся «перестройкой» (все — разом),
но — просто живем, общаемся — экономически, политически, духов­
но — в нормальном (?) современном обществе.
И вот тут возникает вопрос: что это значит, жить — к началу XXI
века — в нормальном (не идеальном) обществе?
Нельзя все время суетиться, ужасаться, надо выдохнуть комок в
горле, и — спокойно подумать.
В этих заметках я, признаюсь, с трудом, исхожу не из ужаса пе­
ред надвигающейся катастрофой, рассуждаю не по схеме, «грозящая
катастрофа и как с ней бороться ...», а рассуждаю «от нормы»: в совре­
менной промышленной цивилизации есть (может быть определе­
но ...) некое оптимальное социальное состояние, в котором наша по­
вседневная экономическая, политическая, культурная, личная жизнь
может протекать наиболее свободно, ответственно, продуктивно.
Причем, эта современная жизнь осмысливается мной не в ее корне­
вых глубинах и не в ее творческих высотах, но в ее «золотой середи­
не», в срезе гражданского общества.
О том, как я понимаю это словосочетание, скажу дальше.
Сейчас только замечу: на вопрос — «в каком обществе может нор­
мально жить человек современной промышленной цивилизации?»
(коль скоро она есть) я бы не отвечал в альтернативе «капитализм» —
«социализм», — поскольку эти формационные понятия несут в се­
бе — в любом случае — печать экономического детерминизма. Я бы
сказал так: современный человек может нормально жить, сознатель­
но, свободно, ответственно производить и общаться (... и — преодоле­
вать экономический детерминизм) только в гражданском обществе 1.
335

Вот об этом и будут мои заметки.
Но, конечно, из своей шкуры не выпрыгнешь, я буду рассуждать о
гражданском обществе из того зияния, где этого общества нет, где оно
насущно.
Конкретно, это означает, что — на мой взгляд — любая спаси­
тельная реформа, осуществляемая в нашей стране, — экономическая
(самый радикальный закон о земле и собственности), или — полити­
ческая (формирование правовой демократии) — может быть успешна
и необратима только в атмосфере гражданского общества. Вне этой
ауры все наши самые великолепные новации снова уйдут в песок пат­
риархальщины и тоталитаризма. В конечном счете мы окажемся у то­
го же самого (разбитого) корыта.
Нет спора, — здесь действует и обратная связь. Но сейчас разго­
вор идет о прямой ...
* * *
Чтобы дальнейший текст возможно было представить более цело­
стно, как некий «конспект ненаписанной книги», сформулирую мыс­
ли преувеличенно тезисно и расчлененно (за исключением отступле­
ний-гипотез):
I

Исходные тезисы
Для начала повторю сказанное выше. Необратимость всех совре­
менных социально-экономических и социально-политических преоб­
разований в нашей стране определяется одним — мерой и глубиной
укорнения основ гражданского общества.
Это — исходный и основной тезис.
Вне развитого гражданского общества нормальное демократиче­
ское государство — иллюзия, самообман и просто обман власть пре­
держащих. Демократическое правовое государство — всегда верхуш­
ка айсберга — глубинного, все формы человеческого общения и дея­
тельности пронизывающего, — гражданского общества. Но и
«обратно» — все социальные — экономические — культурные... связи
и отношения оборачиваются связями гражданского общества в той
мере, в какой они спроецированы «на» политическую плоскость, ори­
ентированы в сферу формирования демократического правового госу­
дарства.
Что же здесь понимается под «гражданским обществом»?
Гражданское общество — форма общения работников и просто
жителей современной промышленной цивилизации, — как граж­
дан, — как отдельных самостоятельных (юридических) субъектов и
участников экономической, общественной, политической жизни.
Здесь остановимся и вдумаемся.
336

*

*

*

Первое отступление
Чтобы мое исходное определение стало более ответственным и ос­
мысленным, поразмышляем всерьез.
Прежде всего продумаем различие понятий «цивилизация» и
«культура». Не входя в детальный анализ их исторического развития
(соотношение которых столь значимо в общественной мысли XX ве­
ка), я намечу лишь тот план понятия цивилизации, который сущест­
венен для темы моей статьи и который несколько отличен от обычно­
го словоупотребления.
Я исхожу из того, что человек живет, действует, мыслит — в оп­
ределенной цивилизации (античной, средневековой, нововрсмснной
и т. д.) — одновременно в двух сферах, в двух, принципиально отлич­
ных формах детерминации. В формах детерминации причинной (ср.
марксова «формационная» детерминация — от «базиса» — к «над­
стройке») и в формах детерминации смысловой, — действенной в
формах культуры, в сфере самодстсрминации, преодолевающей при­
чинные связи и обреченности. В произведениях культуры «человек
растет корнями вверх», разумно трансформируя исходные детерми­
нанты своею бытия и сознания.
Но между этими двумя сферами, двумя формами детерминации
всегда существует некая промежуточная связующая «прокладка». В
такой «прокладке» связи причинные преобразуются в связи смысло­
вые и — обратно — смысловая детерминация «снимается» в детерми­
нации причинной. Именно такая «прокладка», такая призма преобра­
зования разных форм детерминации и определяет основные характе­
ристики каждой данной целостной цивилизации, — в отличие от
«формационных» строений и в отличие от основных утонченностей
«социума культуры». Как правило, такой «прокладкой» служит та
или иная, наиболее массовая и исходная, форма деятельности и обще­
ния в «режиме» свободного времени. Во всех предшествующих наше­
му времени цивилизациях, это, прежде всего, сфера политических
отношений ("Полития", — если говорить вместе с Аристотелем).
В древней Греции — Полис. В Средневековье — Сословность. В
Новое время, в промышленной цивилизации — Г р а ж д а н с к о е
общество.
В этих странных «прокладках» коренится цивилизованность,
здравый смысл, формальные нравы воспитанности, характерные для
той или иной цивилизации. Это есть именно значимая форма циви­
лизации определенной исторической эпохи. Это цивилизация в узком
смысле слова.
Культура, порожденная в этой форме, отщепляется от нес и оста­
ется на века, актуализируя свой смысл во все новых и новых культур­
ных диалогах. Формация проходит... Цивилизация в своей чистой
форме существует на грани времени и вечности.
22-

262

337

Теперь, чтобы основательнее вдуматься в идею гражданского об­
щества, сделаем еще одно уточнение: следует, хотя бы вкратце, ос­
мыслить понятие промышленной цивилизации, этой необходимой по­
досновы современного развитого гражданского общества. Это — начи­
ная с XVII века, — цивилизация, в которой средоточием деятель­
ности оказывается машинизированная промышленность (Maschinepie).
Для промышленной цивилизации характерны следующие исход­
ные определения:
1) развитая индустрия;
2) четкое разделение и социальное общение таких основных форм
деятельности, как промышленный труд, — сельскохозяйственная
деятельность (трудовое общение с землей, планетой), — творче­
ский ( всеобщий) труд в сфере культуры;
3) суверенная роль свободного работника, деятеля (см. сущест­
венные, но идеологически усеченные, соображения Маркса в «Капи­
тале») ;
4) динамика необходимого и прибавочного времени в непосредст­
венном процессе труда, динамика свободного и рабочего времени в
целостном процессе производства, — как два основных импульса в
развитии экономики, в росте общественной производительности тру­
да;
5) свободный рынок как основная форма экономического общения
(спрос-предложение), — то есть производство, ориентированное на
удовлетворение, развитие, изменение потребностей. Этот пятый мо­
мент смыкается с моментом первым и раскрывает целостный замысел
индустриального производства. Вряд ли стоит оговаривать, но — все
же, — любое «регулирование» рынка имеет смысл, если он свободный
и если он — изначален.
Все эти моменты необходимы для каждого «модуса» промышлен­
ной цивилизации ( и «капитализма» и «социализма»). Вообще, я
предполагаю, что наиболее глубоким определением современной эко­
номики является не определение по формам собственности (частная
или коллективная), но определение по тому основному экономиче­
скому закону, который насущен в конкретном типе производства. Та­
ким основным экономическим законом, необходимым для нормаль­
ного функционирования современного (еще не пост-индустриального)
производства выступает соотношение необходимого и
прибавочного времени, но также — времени рабочего (совместный
труд) и — времени свободного (труд всеобщий) 2. С учетом свободно­
го времени смысл этой формулы коренным образом изменяется. Еще
резче изменяется этот смысл, если учесть — в отличие от Маркса, —
что рынок, игра спроса и предложения развивает исходные потребно­
сти и способности индивида, работника, не только «реализует» сто­
имость, но решающе участвует в ее формировании. Тогда иначе будет
выглядеть вся «прогнозная» часть марксова анализа, — тогда оказы­
вается что «политэкономия капитализма» — это единая «политэко­
338

номия» промышленной цивилизации — в любом ее модусе — от XYII
века — до начала века ХХ1-го. Гражданское общество — нормальная
форма всех превращений этой цивилизации, вплоть до перехода ее в
«пост-индустриальный» «социум культуры» (см. ниже). В этом плане,
повторяю, — «строй цивилизованных кооператоров» (если он станет
реальностью) и современный «капитализм» относятся к одной — про­
мышленной — цивилизации и даже к одному типу экономики (дейст­
вует закон стоимости и прибавочной стоимости...)
Вот те определения, на основе которых формируется и становится
социально-экономически необходимым ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩ Е­
СТВО. Это означает, что в промышленной цивилизации (в отличие
от Античности и Средних веков) динамика свободного и рабочего вре­
мени, жизнь Политии оказывается в эпицентре проблем экономиче­
ских, постоянно их трансформируя и преобразуя. Поэтому граждан­
ское общество — в тех определениях, которые будут намечены даль­
ше — характеризует не «надстройку», но самую суть современного
производства (в тех структурах Общественного договора, о которых
речь также пойдет в заключение статьи).
Здесь не место детально развивать только что сформулированные
теоретические предположения. Но все же я решился их определенно
высказать, поскольку читатель должен ощутить тот контекст, в кото­
ром только и могут иметь смысл все мои рассуждения о гражданском
обществе. Этот теоретический контекст я не обосновывал детально;
скорее он играет в моем тексте роль некоего авторского самосознания.
Хотя все же, предполагаю, что современная социально-политическая
обстановка и современные теоретические споры помогут вниматель­
ному читателю уловить основной смысл введенных здесь предполо­
жений.
И еще одно: эти предположения существенны, чтобы сразу же на­
метить еще один ключевой момент моих размышлений — само поня­
тие «гражданского общества» развивается в этом контексте в его от­
ношении к идеям к у л ь т у р ы , как в «вертикальном» плане (граж­
данское
общество
как
«протокультура»
промышленной
цивилизации), так и в плане «горизонтальном» ("гражданское обще­
ство" как органическая форма перехода к тому всеобщему «социуму
культуры», что назревает к началу XXI века) (см., в частности мою
статью — «Культура. Диалог культур» — «Вопросы философии» № 6,
1989).
II
Основы гражданского общества
Однако, вернусь к основной линии моих рассуждений, к феноме­
нологической характеристике гражданского общества.
Начиная с XVII в., общение работников как граждан (см. исход­
ное определение) отделяется от собственно-экономического «базиса»
339

и начинает развиваться самостоятельно, в сфере гражданских прав и
свобод, в сфере правоотношений. Вкратце сформулирую основные
особенности гражданского общества. Сначала — в первом приближе­
нии.
Для гражданского общества характерны — четкая расчленен­
ность, разветвление общественных связей и интересов, динамичная
структурализация социальной жизни, с выходом на ясное сознание
социально-политических интересов и устремлений различных соци­
альных групп, классов, идейных программ, форм деятельности и т. д.
В этом плане — гражданское общество — есть форма общения «клас­
сов в себе» как «классов для себя» (если говорить вместе с Марксом).
В таком общении лакуны, разрывы между классами, группами, обще­
ственными организациями увеличиваются; «пустоты» расширяются,
осмысливаются как политические и правовые проблемы; заполняют­
ся эти лакуны и пустоты отношениями политическими, связями пол­
итической борьбы, согласия, компромисса.
Однако (если говорить уже не с Марксом), состояние «класса для
себя» или, шире — социальной группы «для себя», закругленной на
себя, означает, далее актуализацию жизни «индивидов для себя»,
фиксацию и закрепление и преображение социальных интересов в
мильоннократно повторяемую «робинзонаду» личных прав и свобод.
Прав и свобод, принципиально формальных, лишенных какого-то
особенного содержания, но закрепляющих свободу быть особенным и
независимым от жестких (или мягких) социальных сцеплений и
«слеплений». В гражданском обществе общение «классов для себя»
оборачивается общением «индивидов для себя». Вне такого общения
гражданское общество не может быть развито и политически артику­
лировано. Не может быть свободно формализовано. Здесь всегда дей­
ствует двойной вектор: от социальных и экономических структур — к
свободным, отдельным, самостоятельным индивидам; от атомизированных индивидов — к политически оформленным политическим
структурам (собственно политический вектор гражданского обще­
ства) . В этом плане социум, возникший стихийно и исторически, за­
ново возникает — в гражданском обществе — сознательно и свободно
(в схематизме «общественного договора»)3.
Так, «железная» детерминация историей и экономикой преобра­
жается в самодетерминации гражданского общества. Причем, такое
обращение присуще самому экономическому своеобразию промыш­
ленной цивилизации.
В контексте гражданского общества формационная революция от­
ныне исключается из нормального (!) «арсенала» общественного раз­
вития.
Дело в том, что в своем втором векторе — векторе общественного
договора (необходимом в современном индустриальном обществе, в
любом его модусе) особое значение имеет один момент, почти совсем
выпадающий в марксовом схематизме. Речь идет о том, что атомизированные субъекты гражданского общества (атомизированные в
340

структурах рынка, — рынка капиталов и рабочей силы, в первую го­
лову; в отсеках свободного времени; в отстранении правовых, дого­
ворных отношений в деятельности потребительской, творческой, «чи­
тательской» и т. д.) «второй раз» свободно соединяются — по своей
воле (образуя социальные «молекулы» и «многомолскулярные» свя­
зи, — при всей условности этого сравнения) уже не только и даже не
столько по линии «классов для себя», сколько по линии идейных и
творческих программ и склонностей, идущих зачастую поперек соб­
ственно социальных интересов. Впрочем, переплетение и «дополне­
ние» этих форм общения: форм социально-производственных, дикту­
емых условиями и связями рабочего времени и — форм, диктуемых
силами времени свободного (творческого, — потребительского, —
«читательского», в широком смысле слова), — само это отделение и
сопряжение, лежащее в основе структур «гражданского общества» —
есть уже глубинный феномен современного индустриального Соц­
иума.
В своей экономической подпочве жизнь гражданского общества
подразумевает наличие реальных суверенных индивидуальных субъ­
ектов политической жизни и гражданской самостоятельности. Но та­
кими суверенными субъектами могут быть лишь различные субъекты
собственности (в пределе — суверенный индивид). Только субъект
собственности (прежде всего — индивидуальный собственник своей
рабочей силы, своей творческой потенции) обладает реальной воз­
можностью быть гражданином. Вспомните излюбленный аргумент
В. И. Ленина: бумага, типографии, земля, деньги на издание газет
и т. д. — все эго необходимо, чтобы гражданские права не были обма­
ном и самообманом; правда, эти слова, направленные против буржу­
азной демократии, с особой силой звучат, отнесенные к всевластию
государственной собственности. В этом плане рынок — товаров, ка­
питалов, рабочей силы — условие формирования и жизни граждан­
ского общества (конечно, таким индивидуальным субъектом собст­
венности может быть и совладелец кооперативного предприятия, но
именно как совладелец, то есть с четкой фиксацией его индивидуаль­
ной, отдельной доли участия в формировании кооперативной собст­
венности и его частной, частичной доли в получаемом доходе).
Далее реальное функционирование гражданского общества под­
разумевает также развитую политическую динамику — особую
структуру формирования государственных институтов. Такая струк­
тура характеризуется:4
— Динамикой свободного, «плавающего» формирования и сведе­
ния на-нст партийных организаций и органов, — без всякой мистики
«исторического выбора»
— Постоянной и постоянно обновляемой связкой: партии (именно
как «партии», то есть, как особенные, внс-государствснныс части
гражданского общества) — партийные избирательные программы —
выборы — сформирование правительства победившей партией (или

341

коалицией), — с последующим отпадением партийного аппарата от
государственных органов, от системы производственного управления,
от всякой самостоятельной «руководящей роли»... После выборов и
формирования правительства функции партии вновь ссыхаются —
вплоть до следующих выборов — к функциям презираемого нами
«дискуссионного клуба», избирательного механизма и парламентской
фракции.
— Актуализацией всех политических отношений в форме борьбы,
конкуренции, соглашений различных партий и организаций, претен­
дующих на парламентское большинство, соответственно — государ­
ственное правление. Партийно-политическая дифференциация есть
фиксированная форма дифференциации и структурализации граж­
данского общества.
— Особой ролью меньшинства, свободного от правительственной
ответственности и могущего «безответственно» — то есть, наиболее
радикально и теоретически отчетливо — формировать программы со­
циального и общегосударственного развития. Меньшинство (многие
«меньшинства»...) — это — своего рода «десанты в будущее», вне ко­
торых и без которых гражданское общество лишается своей сущест­
венной временной координаты и начинает существовать только «в
пространстве» наличных отношений. Радикальное, «безответствен­
ное», опозиционное «забегание вперед» или — «вбок» — не менее
важная черта гражданской вертикали, чем выборное формирование
«правительства большинства». Оппозиционное Слово без немедлен­
ного дела (так сказать — впрок) — важнейшая особенность полити­
ческих структур гражданского общества, как самостоятельного цело­
го, не сводящегося к обслуживанию структур государственных. Пол­
итическая демократия выражает и воспроизводит реальную
структуру всего гражданского общества в необходимом сопряжении
победившей на выборах правительственной политики и — реальной,
действенной о п п о з и ц и и , не отвечающей з а власть, но отвечаю­
щей н а действия властей.
— Существенным бродилом гражданского общества выступает де­
мократия самодеятельных митингов, демонстраций, протестов,
уличного карнавала. Это — рискованная и раскованная стихия граж­
данского общества, вне которой не могут происходить живые процес­
сы его трансформаций, превращение меньшинства — в большинство
и т . д.
, Добавлю только, что очерченная выше структура гражданского
общества еще не выявлена мной в тех своих особенностях, что специ­
фичны для демократических форм нашего времени, для конца XX ве­
ка; пока я выделил лишь те черты этой структуры, которые носят
предельно обобщенный характер и, скорее, типичны для XIX века, до
которого, впрочем, нам еще добираться надо... Ниже я специально ос­
тановлюсь на этой специфике гражданского общества к концу XX ве­
342

ка, вычеркнуть которую мы все равно не в состоянии, несмотря на
всю нашу отсталость.
Сейчас подытожу эту краткую характеристику культурного
смысла классического гражданского общества.
Тонкая и — как-будто — легко проницаемая «пленка», может
быть точнее — «мембрана» гражданского общества оказывается той
промежуточной средой, в которой встречаются векторы, идущие от
«чисто» экономических структур и — от структур государственно­
правовых. В этой «мембране» и те и другие структуры приобретают —
в промышленной цивилизации — реально работающий смысл. Думаю
даже, что вне «посредничающей» преобразующей призмы граждан­
ского общества в современном промышленном социуме (особенно в
связи с теми процессами, что происходят в этом социуме в конце на­
шего века) не могут нормально функционировать ни отношения соб­
ственности, ни отношения государственно-политические. Это та
пленка, та мембрана, та призма, что обращает те или иные «форма­
ционные» связи (сравни — Маркс) в связи, действующие внутри «ци­
вилизации» и внутри «культуры» (в этом контексте возможно «циви­
лизацию» и «культуру» перечислить «через запятую»). Объективностихийные отношения
обретают
здесь характер свободно
формируемых и свободно образуемых связей.
Такой подход существен еще в одном отношении. Сейчас много
говорят о правовом обществе и — особенно — о правовом государстве.
Но все же, как ни поверни, большей частью получается, что государ­
ство д а р у е т гражданам определенные права и затем охраняет их —
законом, правоохранительными и карательными органами, «руково­
дящей ролью» и другими столь необходимыми институтами и кодек­
сами (как, впрочем, и произвольными изменениями этих кодексов, —
конечно же, ради спасения правового государства). Но в большинстве
статей и рассуждений исчезает нечто основное. В гражданском обще­
стве исходное право (и — смысл всех остальных прав — свободы, сло­
ва, собраний, митингов, передвижения...) — это право суверенного
индивида — в общественном договоре с другими, столь же суверенны­
ми индивидами — ф о р м и р о в а т ь , образовывать ... общество, эко­
номику, государство. Извечно и демократично только то современное
общество, которое сохраняет в своих корнях демократическое право
своих граждан з а н о в о , исходно, изначально порождать и договорно закреплять свои собственные правовые структуры. Только тогда
оказывается ненужным путь революции. Договор, а не свержение;
делегирование (добровольное) своих прав, но не получение их в
д а р , — вот корни правового государства, постоянно сохраняемые и
оживляемые в гражданском обществе.
Современная экономика, — основанная на договорном праве, —
соответствующая современному производству, может нормально
функционировать, только преодолевая — в структурах гражданского
общества — экономический, производственный и ...государственнический детерминизм. Только погружаясь в живую воду вне-экономи343

ческих, гражданских форм общения. Глубинная суть всех этих
форм — «связки» «общественного договора». Я уже произносил это
слово несколько раз. Но специально об этой сути — в последних тези­
сах работы. Такой странный порядок изложения определяется стрем­
лением понять смысл идеи ОБЩЕСТВЕННОГО ДОГОВОРА в реали­
ях и напряжениях нашей современной жизни.
III

Что мы утратили...
Все, что я сказал о «гражданском обществе» как н о р м е совре­
менной жизни — введение к тому, чтобы сказать: дефицит граждан­
ского общества — это один из самых страшных наших дефицитов,
лежащий, обобщенно говоря, — в основе даже дефицита мыла и саха­
ра, хлеба и (культурных) зрелищ.
Разрушение всех форм гражданского общества — наиболее сум­
марный, интегральный итог социальной жизни последних семидесяти
лет. Означает это следующее.
Полностью разрушена нормальная социальная структура, соот­
ветствующая современному производству, но — в этом суть! — от­
страненная от него и самостоятельно на него воздействующая. Разру­
шена структура принципиально различных и ясно осознаваемых со­
циально-экономических интересов и устремлений, столкновение
которых может быть нормализовано только в формах динамического
гражданского консенсуса.
Второе отступление
Говоря об этой социальной структуре, я имею в виду, прежде все­
го, некую глубинную «арматуру», формирующую основные «ипоста­
си» того субъекта деятельности, что — именно в своей гетерогенно­
сти — присущ современной промышленной цивилизации (все еще н е
цивилизации пост-индустриальной).
Это, во-первых, субъект промышленной, «фабричной» деятельно­
сти, полуфабрикатной и совместной: «совокупный работник» индуст­
риального производства, составленный из многих точек единой про­
изводственной траектории (рабочие — инженеры — менеджеры —
предприниматели, — во всей сложности и конфликтности их взаимо­
отношений). Наиболее явным и жестким выражением этого «сово­
купного работника» является — в XIX веке особенно определенно —
рабочий класс.
Это, во-вторых, — субъект труда крестьянского, земледельческо­
го, в принципе исключающего полуфабрикатность, мануфактурность, «общую крышу» над головой. В идеализации это — одинокий
(семейный) работник, странно связанный и разъединенный с землей,
планетой, космосом, как целостным и неделимым процессом. Раньше
344

и отчетливее всего, это — самостоятельный фермер, обычно вступаю­
щий в кооперативные связи для переработки и сбыта продукции. Ма­
шина здесь не углубляет полуфабрикатность, но наоборот, — увели­
чивает возможности о д и н о к о г о труда.
Это, в-третьих, — субъект труда всеобщего, или, если определять
точнее, — индивидуально-всеобщего, — в сфере культуры. Субъект
труда научного, художественного, с совершенно особыми формами
сообщества — через века и границы — несводимыми ни к фабрично­
му совокупному труду, ни к фермерскому единоборству с планетой,
сотрудничеству с землей. Короче, — это интеллигент, пусть, в евро­
пейском смысле слова. Здесь самоизменение, но не изменение пред­
метов является стержнем всех форм деятельности.
Вот то тройственное общение, что образует реальную подпочву
всех сложнейших соотношений, конфликтов и компромиссов граж­
данского общества. И каждая ипостась производительной деятельно­
сти, каждая коренная форма труда всеобща (в индустриальной циви­
лизации) по-своему, несводимо и не-подводимо не под какую общую
шапку, или, тем более, — под идею «гегемонии» одной из таких ко­
ренных социальных сил.
Может быть, основным историософским заблуждением Маркса
(впрочем, в угаре промышленной экспансии XIX века, вполне объяс­
нимым) было как раз утверждение совокупного, совместного (обоб­
ществленного) труда и исторической роли рабочего класса, как един­
ственно определяющего и формообразующего исторического субъек­
та промышленной цивилизации. Отсюда, — а также из
представлений Маркса о перспективах слияния отдельных «малых»
предприятий в единый промышленный «мега-полис», — вытекает
предвидение назревающей, «единственно-прогрессивной» тоталитар­
но-общественной формы собственности 5, а также и все другие, доста­
точно роковые моменты, о которых сейчас говорить наспех и мимохо­
дом — бесполезно и безответственно, но только замечу, что без серь­
езной и углубленной критики исторической теории Маркса мы ничего
не поймем в основах и возможностях гражданского общества 6.
Это тем более существенно, поскольку (упущенное Марксом) ре­
шающее значение тройственной диалогичности исторического субъ­
екта промышленной цивилизации стало особенно ясным и напряжен­
но значимым именно к концу XX века, в канун нового пост-индустриального общества.
Но вернусь к основным (достаточно феноменологическим) замет­
кам этой статьи.
♦ *

*

... Итак, я утверждал, что разрушение тройственной арматуры
гражданского общества (раскрестьянивание, — деклассирование ра­
бочего класса, — изничтожение интеллигенции) было самым роко­
вым истоком всех наших семидесятилетних бед и тупиков.
345

Думаю, что можно говорить именно о разрушении реальных
структур гражданского общества в нашей стране. Дело в том, что в
начале XX века в России уже существовала (относительно развитая)
промышленная цивилизация — и хотя с трудом — складывалась со­
ответствующая форма гражданского общества, все более разветвлен­
ная и самостоятельная, но все еще очень тонкая и густо замешанная
на патриархальщине и деспотизме. Именно эта активная форма и
подверглась полному разрушению. Индустрия в советское время су­
дорожно росла, но органически необходимая для нее структура граж­
данского общества беспощадно сводилась на-нет. Возникал странный
монстр.
То, что мы — в радостном экстазе — называли «ликвидацией
классов» было страшным делом де-структуализации общества, при­
чем, в первую очередь, — уничтожением именно его гражданских
структур, форм социального бытия «для себя», форм социальной со­
средоточенности и осознанности. Пассивные формы социального бы­
тия «... в себе» разрушиться до конца, конечно, не могли. Просто по
той причине, что неизбежно продолжали существовать и возрождать­
ся сами производственно-социальные функции. — Функции сельско­
хозяйственного труда (вновь и вновь происходило самораспадание
всех искусственных сельскохозяйственных «гигантов», вновь и вновь
спасали сельское хозяйство естественные формы «подсобного труда»).
Функции труда промышленного (с ослабленными, но не могущими до
конца исчезнуть формами кооперации и разделения труда на отдель­
ных предприятиях).
Функции труда духовного, с особой ролью свободного времени, с
«кооперацией» всеобщих знаний и обещаний в Уме и Сердце одино­
кого, отъединенного индивида.
Но только дело в том, что без процессов сосредоточения классов и
социальных групп «для себя...», без социально-политической и куль­
турной рефлексии, без необходимых форм самоорганизации (реаль­
ные профсоюзы для городских работников; крестьянские союзы и жи­
вые кооперативы — потребительского и сбытового характера — в де­
ревне; творческие группы и объединения с их всеобще значимыми
манифестами и устремлениями), без всех этих процессов диффузность и амебоподобость вселенской «смази» побеждала и пожирала
реальные структуры и кристаллы гражданского общества. Социаль­
но-экономические формы общения, не закрепленные в «связках»
гражданского общества (индивид — коллектив — государство), теря­
ли и свой реальный экономический характер, могли функциониро­
вать только по партийно-государственной приказной вертикали, то
есть — не могли функционировать вообще. Вне кристализации граж­
данского общества (вектор, идущий от индивида...) современные про­
мышленные, сельскохозяйственные, рыночные связи расползаются и
лишаются всякого органического смысла.
Но это означает и другое.
346

Когда в таком обществе происходит серьезный социальный сдвиг
и сбиваются колодки принудительного труда (а нормальных граждан­
ских кристаллических структур не существует), тогда наружу сразу
вырывается плазма до-цивилизованных стихий, — в националь­
ной, — социальной, — политической сферах.
Дело в том, что разрушение (или — полное небытие) социально­
гражданских структур вовсе не означает какой-то реальной индиви­
дуализации. Наоборот. Вне социально-гражданских отношений, вне
правовых ячеек и матриц индивид в современном обществе не может
самоопределиться и отделиться, его индивидуальность не может
сбыться, легко поглощаемая теми же вертикальными структурами
господства и подчинения.
Разрушение гражданскою общества было, одновременно, разру­
шением тех «лунок», в которых индивид может свободно остановить­
ся и вступить в свободные отношения с другими — столь же юридиче­
ски равными и отдельными, — индивидами. Так был перекрыт шлаг­
баум для второго вектора, о котором я вкратце говорил выше: от
гражданского индивида — к гражданским кристаллам — к государст­
венным институтам (в схематизме свободных «общественных догово­
ров»), Там, где нет форм гражданского общества, там общение людей
перестает быть общением самостоятельных субъектов, — субъектов
собственности, права, творчества, рынка — и оказывается «общени­
ем» варварских — только индивидуально, психологически окрашен­
ных — диффузных стихий (и винтиков одновременно).
Вспомним первое отступление. Когда разрушена «мембрана»
гражданского общества (эта Полития современной цивилизации),
тогда оказывается смятой и разрушенной обратная связь причинноследственной экономической детерминации и — детерминации смыс­
ловой, внутрикультурной.
Между тем, только в такой обратной связи индивид обретает сво­
боду самостоятельно перерешать исходные начала собственного бы­
тия. Если такая мембрана разрушена, — исчезает тайная внутренняя
свобода человеческих поступков. От мелких бытовых решений — до
тюремных противостояний все мы оказываемся рабами обстоя­
тельств. Точнее, гнет обстоятельств настолько подавляющ, что мы не
решаемся осознать свою тайную свободу, объясняя исключения —
случайностью (случай Осипа Мандельштама, или Мартемьяна Рютина).
Вернусь к основной линии размышлений.
Но свято место пусто не бывает. В зияниях разрушенного граж­
данского общества партийная структура КПСС оказалась единствен­
ным заменителем всех реальных общественных связей, стала «квази­
обществом» нашей страны. Такая ситуация дополнительно консерви­
ровала все очерченные выше процессы.
Наряду с реальным обществом и — взначительной мере — вза­
мен реального общества существовала эта квази и псевдо-общественная структура, причем — в полном «наборе». Такое параллельное
347

квазиобщество «приводных ремней» (сверху—вниз) непрерывно вые­
дало, поглощало все, — с трудом возрождающиеся (как же иначе), —
общественные связи и сцепления, сообщая особую, небывалую силу
всем бюрократическим институтам.
В наших условиях (когда функции гражданского общества брала
на себя структура: «партия — приводные ремни»...), бюрократы (вообще-то необходимые в современном государстве) действовали уже
не в — пусть узко понимаемых — интересах дела, но исключительно
в интересах «правильной политики».
Тем самым, были вышиблены из государственных механизмов все
«шестеренки», соединяющие общество и аппарат; бюрократы сущест­
вовали и действовали вне системы обратных связей, только в режиме
«сверху — вниз», да и тут в схемах партократического «квазиобщест­
ва»... Напомню только, что сам этот мистический «Верх» находился,
к тому же, вне реальной жизни вообще, — в заоблачных сферах же­
лаемого, диктуемого, лишь в будущем возможного, строящегося «по
плану», идеального общества.
Очень странно, что, когда сегодня говорят о всевластии бюрокра­
тов, начисто забывают об этих его «чисто политических», вне-общественных корешках... Основа «всевластия» бюрократов — подчине­
ние бюрократии партийному диктату.
Не буду сейчас детально говорить о собственно экономических
(«базисных») деструктивных процессах в сфере производства, разру­
шивших глубинную подоснову гражданского общества. Это — особен­
ный отдельный разговор, требующий серьезных теоретических идеа­
лизаций.
Во всяком случае, повторю еще раз — успешно ли развивалось
наше производство, или нет (в основном — катастрофически) один
итог наших семидесяти лет «строительства социализма» совершенно
ясен: полное разрушение того гражданского общества, без которого
невозможна ни жизнь современного производства—распределения—
обмена, ни жизнь современной демократии, ни жизнь личности в
сфере культуры (сейчас я уже говорю именно о культуре).
[Все труднее рассуждать «от нормы». До гражданского ли обще­
ства здесь, когда речь идет о разрушении самых основ человеческого
бытия. Сталинские преступления; десятки миллионов жертв; сотни
тысяч идейных палачей, льющих кровь, или требующих крови; иско­
ренение крестьянского труда.
Это, наверное, самые страшные события страшного XX в. Да еще
извиняемого облегченной ссылкой на высокие принципы: «несмотря
на все это...»
И все же я буду твердо держаться жанра размышлений (еще не
исследований). Все наше невыносимые ужасы — феномен чисто соци­
альных сдвигов — разрушения структур гражданского общества. Гра­
нитные платформы сдвинулись, — начинается землетрясение. Ру­
шатся дома, гибнут тысячи людей, каждая смерть — смерть вселен­
ной. Но я упрямо говорю о сдвиге платформ. ]
348

IV

Мировой контекст
Вот та ситуация, в которой мы реально находимся в конце ХХ-го
века, но прежде чем непосредственно сформулировать исходные сообт
ражения об основных направлениях деятельности, способствующей
восстановлению (или впервые — появлению) живого гражданского
общества, — немного о мировом контексте наших внутренних соци­
ально-производственных и политических процессов. Это — тот кон­
текст, в который мы должны — хотим, или не хотим — вписаться.
Точнее — это тот контекст, в котором мы уже существуем, уже вжив­
лены всеми нашими кровеносными сосудами и костными сцепления­
ми. К счастью — уже вживлены.
Это также специальная тема, поэтому — действительно — совсем
кратко.
Сейчас в Европе, Японии, Америке происходит переход к постпромышленной цивилизации, или говоря чуть конкретнее, — разви­
ваются процессы автоматизации производства; возрастает роль сво­
бодного времени; ускоряется компьютерная революция. В итоге об­
щественное производство смещается в сферу «вссобще-индивидуального» труда, — общения, — собственности, и, соответственно —
возрастает социально-производственная роль малых, динамичных,
экспериментальных формирований (как внутри предприятий, так и
на грани различных производств); ускоряется сдвиг основной массы
работников в сферу услуг и распределения. Предполагаю, что все эти
процессы (впрочем, требующие углубленного исследования) уже сей­
час приводят и к новому качественному развитию (изменению форм
демократии, структуры гражданского общества).
Эти новые назревающие моменты гражданской жизни могут быть
сформулированы в таких определениях:
A. Развитие производственной демократии, участия трудящихся в
управлении производством, в распределении собственности ("рево­
люция собственности" в Англии, развитие различных форм коопера­
ции, акционерного капитала, ослабление монополий). Смещение к
демократии «свободного времени».
Б. Движение к демократии «меньшинств», малых групп, не домо­
гающихся стать большинством, но стремящихся отстаивать и пред­
ставлять свои особенные, уникальные интересы и стремления (срав­
нить хотя бы движение «Зеленых», или — на другом полюсе — «Пенклубов» и т. д.)
B. В процессах социально-экономической интеграции возникает и
углубляется демократия межгосударственных институтов (Европар­
ламент, ООН и т. д.), не ведущих непосредственно к формированию
государственного аппарата, но остающихся на стадиях собственно
гражданских форм общественной жизни.
349

В этом контексте возникает возможность более органичного раз­
вития демократии в наших условиях, не прибегая к плоскому заимст­
вованию демократических форм гражданской жизни XIX века.
Или, если все же сказать более обобщенно и предположительно:
накануне XXI века гражданское общество это — наиболее органичная
форма естественного перехода отнюдь не к «социализму», или «ком­
мунизму», но к социуму совершенно нового типа, — к социуму
к у л ь т у р ы (см. мои философские работы), с его основными осо­
бенностями: динамичными «малыми группами»; общением через века
и границы (общением в производстве не столько «орудий», или «про­
дуктов», сколько — произведений) ; особым смыслом свободного вре­
мени; всеобще-индивидуальным трудом и всеобще-индивидуальной
собственностью. Теперь сведу воедино два определения: Гражданское
общество нашего времени это не только призма преображения связей
экономического детерминизма в связи самодетерминации (в «верти­
кали» промышленной цивилизации), но это, вместе с тем, — форма
«горизонтального» перехода к всеобщему социуму культуры 7. Но де­
тальнее говорить об этом переходе здесь не место.
V
Общественный договор
Намечу теперь самые основные, хотя, наверное, несколько стран­
ные и необычные свои предположения.
Итак — условия задачи таковы. Гражданское общество у нас пол­
ностью разрушено. Без его формирования невозможны ни социальноэкономическая здоровая жизнь, ни политическая правовая демокра­
тия. Где же выход?
Предполагаю, что нам необходимо ab ovo, ускоренно, в какой-то
мере искусственно, формировать те исходные начала гражданского
общества, которые в других странах возникали постепенно, замед­
ленно, естественно-историческим путем. И — вот тут-то начинается
самое главное. Чтобы это главное (и — практически — наиболее дей­
ственное) понять, необходимо обратить все только-что осмысленные
определения гражданского общества. Необходимо понять структуры
гражданского общества как — структуры ОБЩЕСТВЕННОГО ДО­
ГОВОРА. Да, того самого общественного договора, что был когда-то в
преувеличенной гротекскной форме воображен в трактатах Гоббса,
Монтескье и особенно — Руссо, — того общественного договора, что
реально образует реальный, глубинный остов всех современных эко­
номических, политических и правовых институтов.
Но для целей этой статьи стоит вспомнить именно о преувеличен­
ной форме социальных трактатов. Это гротескное преувеличение по­
зволит угадать в вопросе — «что это такое?» (гражданское общество)
наш излюбленный вопрос — «что делать?» (чтобы восстановить нор­
му).
350

Третье отступление
Идея общественного договора, столь многократно и — иногда —
остроумно осмеянная в истории общественной мысли, сводится — в
очень сгущенной форме — к следующим трем положениям (в основ­
ном подразумевается вариант Руссо) :
— Предполагается некое изначальное, «первобытное» состояние
людей, полностью отдельных и одиноких, полностью и абсолютно —
свободных
— В целях безопасности и спасения от произвола других — столь
же самостийных и свободных индивидов, — люди объединяются в
разные сообщества, — добровольно делегируя часть своих прав и сво­
бод — неким надиндивидуальным институтам, — политическим, в
первую голову, — заключая о б щ е с т в е н н ы й д о г о в о р...
— Этот договор должен всегда сохраняться, как книга за семью
печатями, в подпочве любого общественного института. Что означа­
ет: каждое нарушение условий договора — несоблюдение гарантий
безопасности и порядка — о с в о б о ж д а е т исконную волю одино­
кого и — по природе (или — по божественному промыслу) абсолютно
с а м о с т о я т е л ь н о г о — вспомним пушкинское «самостоянье че­
ловека», — а б с р л ю т н о с в о б о д н о г о индивида.
Повторю: общественный договор не только изначален во времени,
но он сохраняет смысл постоянного, каждый момент значимого
memento шоп — по отношению к любому государственному или со­
циальному насилию.
Все остроумие критиков Руссо сводилось к обычным трюизмам. —
В истории, дескать, никогда не было такого абсолютно одинокого и
абсолютно свободного состояния. Человек исходно общителен, неот­
делим от общин, или от пуповины племени, или от других неотменяе­
мых форм общения. Человек всегда ограничен в своих правах и свобо­
дах, — по своему в каждой исторической эпохе.
Общественное состояние отнюдь не результат сознательного и це­
леустремленного д о г о в о р а , но нечто стихийно, объективно и ис­
торически неизбежное. Вот, пожалуй, и все. Дальше начинались ню­
ансы, в зависимости от той или другой исторической теории...
Но во всей этой критике не хватает щепотки методологической
иронии, великолепного Кантовского «als ob...» ("как если бы...").
Впрочем, такого «как если бы...» не хватало и в самих теориях Гоббса,
или Руссо, но зато вполне хватило в реальной истории и экономике
Нового времени. Речь идет вот о чем... Конечно, никогда не было в
истории, в начале истории такой руссоистской точки полного одино­
чества, не было исходной робинзонады, не было изначального реше­
ния торжественно заключить некое подобие Общественного Догово­
ра. Но было и есть нечто иное.
Современная промышленная ("буржуазная") цивилизация, — на­
чиная с XYII века и вплоть до настоящего времени — держится и раз­
вивается в реальной практике общественных договоров.
351

В такой цивилизации общество, экономика, государство, когда-то
возникшие исторически стихийно и необходимо, д о л ж н ы , — чтобы
нормально функционировать — предположить некую таинственную
точку, в которой все возникает впервые, сознательно и ответственно,
предположить точку, или состояние, в которой предполагается (пред­
полагает себя...) одинокий и ответственный индивид, свободно (!)
вступающий в договорные отношения с другими столь же одинокими,
самостийными, ответственными, свободными индивидами. Так сраба­
тывает «als ob...» буржуазной цивилизации. Это договорное предпо­
ложение, этот откат к точке робинзонадного начала необходим и в от­
ношениях н а й м а рабочей силы и в законах свободного рынка, и в
структурах политической демократии. Здесь и осуществляется та
экономически детерминированная свобода от экономического детер­
минизма, о которой я несколько раз говорил, и которая характерна
для рыночных отношений. Но этот удивительный перевертыш объяс­
няет также и возможность свободного (не насильственного) преобра­
жения цивилизации промышленной в цивилизацию пост-индустриальную, в социум культуры. Об этом коротко я уже писал, а деталь­
нее надо размышлять в какой-то другой статье.
Не буду сейчас углубляться в критику и контраргументацию идей
общественного договора. Задумаемся только над одним из поворотов
такой дискуссии. Над поворотом, существенным для нашей страны в
конце XX века.
Речь идет о марксовом понимании (и отвержении) идей граждан­
ского общества, как идей ограниченно буржуазных (еще раз подчерк­
ну — именно ограниченно, узко, своекорыстно буржуазных...).
В одной из ранних (очень существенных) статей Маркс писал:
«...права человека суть не что иное, как права члена гражданского об­
щества, то есть эгоистического человека, отделенного от человече­
ской сущности и общности... Речь идет о свободе человека, как изоли­
рованной, замкнувшейся в себе монады... право человека на свободу
основывается не на соединении человека с человеком, а наоборот, на
обособлении человека от человека... Практическое применение права
человека на свободу есть право человека на частную собственность.
Эта индивидуальная свобода, как и это использование ее образует ос­
нову гражданского общества. Она ставит всякого человека в такое по­
ложение, при котором он рассматривает другого человека не как осу­
ществление своей свободы, а наоборот, как ее предел.
Следовательно ни одно из так называемых прав человека не вы­
ходит за пределы эгоистического человека, человека как члена граж­
данского общества, т. е. как индивида, замкнувшегося в себя, в свой
частный интерес и частный произвол и обособившегося от обществен­
ного целого.
...citoyen объявляется слугой эгоистического homme".
Конституирование политического государства и разложение
гражданского общества на независимых индивидов, — взаимоотноше352

[

ние которых выражается в праве, подобно тому как взаимоотношение
людей сословного и цехового строя выражалось в привилегии...»
(К. Маркс. К еврейскому вопросу. Соч., т. 1, сс. 400—405).
Вдумаемся в суть этих марксовых обвиняющих «то есть...» (член
гражданского общества, то есть эгоистический человек...).
В гражданском (буржуазном?) обществе право человека на свобо­
ду основывается по мысли Маркса, не на соединении человека с чело­
веком, а «наоборот» (!?) на обособлении человека от человека.
... Но разве могут соединяться люди, н е разъединенные и обособ­
ленные, не самостоятельные? Ведь иначе это будет н е соединение,
но просто-напросто существование слитной вне-индивидуальной
плазмы.
Очевидно надо сказать иное: в гражданском обществе люди (рабо­
чие, крестьяне, писатели) свободно соединяются как свободные, неза­
висимые (эгоистические?) граждане.
Но тогда договорность гражданского общества есть лишь вариант
(и — поворот) идеи свободы воли...
... Дальше. В гражданском обществе, говорит Маркс (мысленно
соотнося эту ситуацию с коммунистическими ценностями), человек
рассматривает другого человека не как осуществление, но (опять-таки, — «наоборот») как предел своей свободы. Но что означает видеть
в другом человеке вожделенное «Осуществление своей свободы»? Не
есть ли именно такое состояние (или — стремление) — полнейший
эгоизм? Другой человек — некий «сосуд», или «воск», в котором я
осуществляю свою свободу, — свободу формовать этот воск, эту гли­
ну по своему, — или по общественному — разумению. Конечно, в
размышлениях Маркса есть и другой, — может быть для него самый
существенный-оттенок: чем более свободен другой человек, тем более
его жизнь и его свободное общение со мной, есть осуществление (и —
смысл, суть!) моей свободы.
Но все дело в том, что такое понимание предполагает, что, преж­
де всего, необходимо признать в другом человеке некую тайну, гра­
ницу, предел моей свободы: стоп, дальше нельзя, дальше иной мир,
иная вселенная, иной самостоятельный, отдельный (эгоистический?)
индивид! Мое общение с этим иным индивидом (даже само осуществ­
ление моей свободы) есть — обязательно — свободное
д о г о в о р н о е общение, то есть общение по схеме: его свобода —
граница, предел моей свободы.
Это есть всеобщая, и незыблемая форма (содержание — за семью
печатями) личностных отношений.
... Еще один момент. В гражданском обществе, говорит Маркс, ча­
стный интерес и частный произвол позволяет индивиду обособиться
от общественного целого, — и в этом заключена — по Марксу — ог­
раниченность (буржуазная ограниченность!) гражданского общества.
Но, может быть, само обособление индивида от всевластного обще­
ственного целого (от единой цели, от общего идеала, от интересов са­
мого хорошего коллектива, — семьи, нации, народа...) и характери­
23

—

262

353

зует новое, особенное, небывалое «общественное целое» — ... граж­
данское общество, в котором общественная связь как раз сильна и
глубока своей договорностью, своей рискованной — из индивида из­
лучающейся—связью.
А там уже будет общая цель и общий интерес...
Вот и итог Маркса: Гражданин есть (в гражданском обществе) —
слуга эгоистического человека. Эта с л у ж б а находит свое наиболее
полное и завершенное выражение в п р а в е . Гражданин есть всеоб­
щность б у р ж у а .
Да, здесь надо согласиться с Марксом. Идея свободного одинокого
индивида, свободно вступающего в общественный договор с другими,
столь же свободными гражданами, ч т о б ы заключить некое подобие
общественного договора — это идея человека как буржуа. Но именно в
таком согласии и скрыто наибольшее расхождение с марксовым выво­
дом.
Я предполагаю, что определение человека как б у р ж у а ,
б ю р г е р а , собственника своей рабочей (глубже — творческой) си­
лы, как одинокого суверенного субъекта договорных общественно­
экономических отношений, — это есть одно из всеобщих определений
человека и общества. Не более, но и не менее всеобщее (и необходи­
мое), чем определение человека, как трагедийного г е р о я (Антич­
ность) , как христианского с т р а с т о т е р п ц а , соединяющего время
и вечность...
Что касается гражданского общества, основанного на идее обще­
ственного договора, то в том-то и состоит изобретение «человека-буржуа», что отныне самостотийное возвращение к началу позволяет на­
иболее безболезненно осуществлять самые решительные социальные
и культурные превращения. Повторяю: «Буржуа», в этом смысле,
есть не формационное определение, но одно из всеобщих определе­
ний непреходящего субъекта культуры.
Впрочем, об этом определении сам Маркс сказал точно: «Какоенибудь существо является в своих глазах самостоятельным лишь тог­
да, когда оно стоит на своих собственных ногах, а на своих собствен­
ных ногах оно стоит лишь тогда, когда оно обязано своим существо­
ванием самому себе» (Маркс и Энгельс. Экономически-философские
рукописи 1844 года. Соч., т. 42, с. 125).
Теперь самое время вернуться к основному сюжету этой статьи.
Хотя, по правде говоря, думаю, что для современного читателя,
все эти, казалось бы исторические и философские материи имеют ак­
туально насущный, почти публицистический смысл в конфликтах на­
чала 90-х годов XX века.
И смысл этот, повторяю, на мой взгляд, заключается в следую­
щем: после семидесятилетнего «выпада» и зияния — ускоренное, со­
знательное формирование основных структур «общественного догово­
ра» — в его наиболее острых, прямо из руссоистских трактатов выско­
чивших формах, — есть, наверное, единственный путь, на котором
возможно укоренить основные начала гражданского общества.
354

VI

Возвращение к норме
Думаю, что в такой кристаллизации отношений общественного
договора актуальны сейчас (в нашей стране) три основные сферы: со­
циально-экономическая; непосредственно-политическая; националь­
но-государственная.
Это, во-первых, — общественный договор, точнее — разветвлен­
ная система общественных договоров, регулирующих и скрепляющих
правовое образование основных, объективно необходимых форм соб­
ственности. Исходным субъектом собственности, во всех ее формах,
насущных промышленной цивилизации, является отдельный суве­
ренный индивид, с определением формы (права) и доли его участия в
деятельности, собственности и прибыли коллективной, того или дру­
гого характера. Конституирование основных объединенных форм соб­
ственности (на средства производста) достигается договором о формах
участия индивидов, собственников своей рабочей силы, своих творче­
ских и менеджерских потенций, земли, своих денег, — в формирова­
нии объединений, в получении и распределении доходов (кооператив;
акционерное предприятие; акционерное участие в общенародной соб­
ственности, — на транспортную, энергетическую, телеграфную сис­
темы, которые не могут быть разделены на отдельные «куски», кото­
рые необходимы всем общественным подсистемам). Короче, — все
«укрупненные» (общественные) формы собственности создаются за­
ново, снизу — вверх, на основах общественного договора (закреп­
ленного в правовых документах). На этой основе труд может стать
истоком оплаты только через рынок, только с учетом общественно­
необходимого труда и социально-необходимого (законы спроса и
предложения) продукта, — в ходе рыночной реализации. То есть, —
через процессы получения прибыли, в которых сейчас все большее
значение приобретает труд, идущий впрок, то есть, — свободная, на­
учно-изобретательская, вообще — творческая деятельность (деятель­
ность свободного времени). Таким же договорным правом определя­
ется заказ государства и «наем» предприятием «ведомственных», пла­
новых, посреднических, научно-консультативных органов и оплата
труда их сотрудников.
[В скобках — одно существенное уточнение. Конечно, вне эконо­
мических и вне правовых отношений, человек — не собственник
своей рабочей силы, он — просто личность, индивид, все силы и спо­
собности которого — лишь одно из определений его неотчуждаемой
индивидуальности. Таков человек как субъект культуры. Но как
только индивид вступает в наличную систему экономических и пра­
вовых отношений — собственности и распределения, — этот индивид
сразу же выступает как собственник своей рабочей силы, как субъект,
свободный распоряжаться своей силой, используя ее как средство за23*

355

работка, денежного дохода, как исходную форму образования этих
отношений. Теперь вернусь к основной теме ].
В контексте системы общественных договоров, регулирующих от­
ношения собственности, можно выделить три наиболее характерных
варианта, в соответствии с тремя, в настоящее время наиболее фунда­
ментальными формами деятельности и кооперации труда.
Напомню: эти три формы деятельности и общения определяют­
ся — работой на земле; работой в промышленности; работой в куль­
туре.
В XX веке выяснилось, что эти формы деятельности и общения
несводимы друг к другу, что только в их сопряжении формируется но­
вый исторический субъект, гетерогенный исторический субъект, на­
сущный социальному развитию в XXI веке. Сопряжение этих основ­
ных форм деятельности есть самая глубокая основа структуры граж­
данского общества в конце XX века.
Итак:
1) С е л ь с к о е х о з я й с т в о . В этом деятельном общении с
планетой, с землей существует основная производственно-экономи­
ческая тенденция: «семейный труд», — рост и оптимизация техни­
ки, — все бльшие пространства земли, все блыпие стада животных
н а о д н о г о человека. Здесь мануфактурное разделение и коопера­
ция труда (в марксовом смысле) неприменимы. Здесь — основа — се­
мейная форма частной собственности на землю, на основные, приспо­
собленные к индивидуальному труду, машины (фермерское хозяйст­
во). Кооперативы возникают на границах хозяйств в процессах
переработки, сбыта, обмена продуктами. И, что для нашей темы са­
мое существенное, объединение хозяйств в самодеятельные коопера­
тивы производственного толка может здесь осуществляться, или (за­
ново) фиксироваться — на основе д о г о в о р н о г о права, добро­
вольных соглашений индивидуальных независимых субъектов
собственности. Не обязательно реальный, но обязательно — мыслен­
ный (правовой) отсыл к н а ч а л у доброй воли индивида — основа
энергии, активности, живой жизни всех — неизбежно возникаю­
щих — форм коллективности. Я говорю, конечно, об источнике, а не
бесконечных возможностях его замутить, исказить, перекрыть.
2) П р о м ы ш л е н о с т ь . Очевидно, здесь — в связи с современ­
ными тенденциями производства и нашим историческим наследи­
ем — основной формой общественного договора будет кооперативное
и акционерное право, с возрастанием непосредственно частной собст­
венности в сфере обслуживания и мелких предприятий. И — возра­
станием масштабов общественной собственности в транспорте, энер­
гетике и т. д. — но на основе все тех же структур общественного до­
говора между суверенными субъектами-индивидами (и, далее,
самостоятельными предприятиями), дёлегирующими часть своих
прав кооперативным и акционерным образованиям. В любой, самой
социализированной (общенародной) собственности исходным субъек­
том договора может быть только свободный индивид. Если вду­
356

маться, сказанное есть уже подход к теоретическому определению,
соотнесенному с понятиями «социализм» или «капитализм». Но я эту
границу переходить не буду. Не буду сейчас полностью переходить в
сферу теории. Это уже особая статья.
3 ) Т р у д в с ф е р е к у л ь т у р ы , с особенными, свободными
формами общественного договора, — образованием школ, творческих
объединений, вольных академий и институтов, журналов, газет, ком­
пьютерных центров, радиостанций, — с полным отделением инфор­
мации от государства. Это предполагает право собственности таких
объединений на научный инструментарий, бумагу, типографии; нор­
мальное издательское и авторское право, и т. д.
Возможно предположить, как я это сделал выше, что в ближай­
шие десятилетия этот труд и общение в малых группах социума куль­
туры (всеобщего труда) будут постепенно нарастать, охватывая... Но
сразу же остановлюсь, ведь я здесь отказался от всяких культуроло­
гических прогнозов. Далее идея общественного договора означает:
Общественный договор о делегировании части суверенных прав
личности (соотв. — предприятий, общественных организаций) — го­
сударственным органам, — государству в собственном смысле слова.
Необходимо заново — из недр гражданского общества — сформиро­
вать государство. Собственно, это и есть глубинный смысл системы
демократических выборов. Без такого — «руссоистского» договора
гражданское общество — в связке — «государство—общество» — не­
возможно. Это — самая трудная тема, но — чтобы не зайти в дебри
подробностей, — я определил ее совсем кратко. И еще одно.
Только на основе общественного договора (нового Союзного до­
говора), — когда субъектами объединения являются отдельные суве­
ренные Республики и Регионы, — происходит, — может происхо­
дить — формирование Союза Государств, в федеративной, или кон­
федеративной форме, с добровольным делегированием части
суверенных республиканских прав союзным органам и институтам 8.
Очевидно, наиболее естественным (но страшно трудным) процессом
будет полный распад Империи, с последующей возможной (если по­
надобится) интеграцией отдельных суверенных государств, — в эко­
номической, политической и других сферах.
Так, в разветвленных связках общественного договора формиру­
ется реальная, глубинная структура гражданского общества. Собст­
венно, — гражданское общество и общественный договор — это две
стороны одного понятия, одного феномена.
В системе общественного договора государство «съеживается» —
как это ему и надлежит — до узкой, ограниченной части единого
гражданского общества.
Конечно, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним
ходить...». По ним ходить..., то есть, все эти договора необходимо ре­
ально заключать и узаконивать. Пока что, повторно скажу одно: все
наши правовые институты и реформы имеют смысл только в той ме­
357

ре, в какой они устремлены к этой подпочве, — к формированию
структур общественного договора.
VII
Что делать...
Сведем все воедино. Если необратимость наших общественных
преобразований действительно определяется глубиной укоренения
основ гражданского общества, и если само это укоренение может наи­
более остро и осознанно происходить в формах развитого обществен­
ного договора, то можно понять, что основная деятельность наших об­
щественных организаций должна быть направлена не столько
«вверх», на то, чтобы исправлять и направлять правительственные
программы, сколько «окрест нас», — в микроструктуры общества, —
укрепляя и развивая независимость общества о т государства. При­
чем, это «вверх» и это «окрест» именно в формах и установлениях
о б щ е с т в е н н о г о д о г о в о р а бьют наиболее «в точку», встреча­
ются наиболее естественно и насущно.
Сама система наших общественных и политических организаций
должна стать сейчас своего рода «ДНК», «зародышевой плазмой»
(или, попроще — моделью) будущих развитых форм гражданского
общества.
Думаю, что в современных предельных условиях н е классиче­
ские партии (с их главной целью — формировать — на выборах —
правящее большинство), но своего рода постоянно действующий
«гражданский парламент», «гражданский форум», или «гражданский
диалог» может стать наиболее серьезным катализатором этого про­
цесса основой целостного Движения за гражданское общество.
Такое движение предполагает две основные структуры.
П е р в о е . «Форум (диалог) общественных сил»: крестьянских
союзов, — профсоюзов, — рабочих советов, — кооперативных сою­
зов, — творческих объединений, — союзов интеллигенции, — госу­
дарственных сил. Здесь происходит, с одной стороны, ускоренная
кристаллизация действительных особых социальных интересов, а с
другой — выработка консенсуса, временных и более постоянных со­
глашений, общих предложений и т. д.
В т о р о е . «Форум (или — диалог) гражданских программных
клубов», разрабатывающих свои социально-политические и культур­
ные программы и инициативы. Такой постоянный диалог мог бы стать
основой формирования «демократии меньшинств», инициативных
ядер, которые были бы средоточиями будущей гражданской структу­
ры, основой избирательных программ и т. д. Думаю, что многие со­
временные народные фронты, партии, ассоциации, неформальные
движения могли бы войти в такой Парламент, стать участниками та­
кого Диалога.
358

И не надо говорить о слабости, малочисленности, или «амбициоз­
ности» таких организаций. Во-первых, сама клубность, программная
завязанность таких новых групп — это симптом времени, это отно­
сится к особенностям современной демократии. А, во-вторых, как бы
эти группы ни были малочисленны, они несут в себе необходимые яд­
ра, всеобщие определения самого феномена «гражданское общество».
Вот для пояснения несколько таких определений:
— Государство — всегда насилие над обществом (может быть не­
обходимое, но насилие), поэтому только самостийное общество, неза­
висимое от государства может быть основой современной демократии
(анархо-синдикализм) ;
— Демократия в современном обществе поднимается на новую
высоту в формах демократии социальной, — демократическое акцио­
нерное право, участие в управлении производством и т. д. Только со­
четание политической и социальной демократии соответствует граж­
данскому обществу накануне XXI века (социал-демократия) ;
— Основа всей демократической жизни — главенство конститу­
ционного права, стоящего над властью и над отдельными политиче­
скими устремлениями. Не социальная демократия, но конституцион­
ное закрепление личной свободы — смысл демократического обще­
ства (либерализм; конституционные демократы) ;
Предполагаю, что все такие средоточия и определения — каждое
в своем стремлении к всеобщности — и образует реальный необходи­
мый многогранник (смысл) современной демократии.
Я назвал, естественно, только несколько таких средоточий. Мож­
но было бы сказать о «Клубах избирателей», о «Народных фронтах»,
о «Мемориале» и т. д. Особого и очень серьезного внимания заслужи­
вают рабочие стачкомы, независимые профсоюзы и другие формы де­
мократической самоорганизации рабочих. Но мне было существенно
подчеркнуть, что все эти партии и движения — не случайные капри­
зы политической моды, но необходимые (насущно — каждое!) опре­
деления гражданского общества в конце XX века. Думаю, кстати, что
и Коммунистическая партия — как одно из многих средоточий этого
политического спектра — может войти в реальное многопартийное
определение современной демократической жизни.
Конечно, неотвратимое сворачивание «руководящей силы» КПСС
в один (или несколько) из таких программных клубов-партий — это
основное условие и непременная составляющая всего очерченного
процесса. А что произойдет затем — на выборах — это, уже как гово­
риться, — дело народа. Но разговор об этом непременном условии —
отдельный и особый. Сейчас речь идет о н о р м а л ь н о й жизни.
*

*

*

В своем единстве и диалоге два этих форума — социальных сил и
программных клубов — могли бы стать основой постоянно действую­
щего Гражданского Парламента, реально и ускоренно катализирую­
359

щего жизнь — еще не рожденного — гражданского общества, вне ко­
торого невозможны ни социально-экономическая, ни государственно­
политическая жизнь.
Первоначальной задачей единого Гражданского Форума может
стать разработка и принятие Конституций Общественного Договора
(на основе проекта А. Д. Сахарова) и координация действительно
свободных выборов в парламент обычного типа.
На всякий случай уточню. Главное в моем последнем тезисе —
это не «конкретные практические предложения». Просто в форме
«должного» мне было легче анализировать сущее. «Два форума» — не
столько то, что должно быть, но то, что е с т ь , реально существует,
правда, недостаточно явно, развито и осознано. Иными словами, та­
ков, мне кажется, перспективный нормальный смысл нашей совре­
менной общественной жизни. Но сейчас все это сформулировано
впрок, как некий гипотетический образ. Думаю, что без такой цело­
стной перспективы, осмысленной в модальности — «что означает —
сегодня — жить в нормальном современном обществе?» — невозмож­
но реальное поступательное движение.
Это — не «забегание вперед», но особое время — пред-полагаемое
настоящее. А что касается пресловутого «забегания», то те, кто его
боятся, — боятся не только теории, но просто-напросто —
м ы ш л е н и я (там, «нового» или «старого», сие не столь существен­
но).
Примечания
1П равда, в условиях индустриальной цивилизации только рыночная экономика
детерминирует... преодоление собственного детерминизма... Но это уж е отдельная те­
ма, хотя кое-что я ещ е скаж у об этом в своих размышлениях.
2 В концепции Маркса источником прибавочной стоимости, прибыли, — капитала
и — соответственно — основным стимулом производительности труда оказывается иск­
лю чительно рост времени прибавочного по отношению к времени необходимому (экс­
плуатация рабочего класса). Между тем, существенную роль в этом процессе играет —
уж е в истоках промышленной цивилизации — диалектика времени рабочего и — вре­
мени свободного; труда совместного и — труда всеобщего, определяющего рост самого
прибавочного времени. Суть этой диалектики намечена Марксом (III том К апитала),
но — странным образом — «отвлечена» от процесса производства прибавочной стоимо­
сти. Реш аю щ ий источник роста производительности труда (во всей истории промыш­
ленной цивилизации) — воздействие на диалектику рабочего времени (необходимое и
прибавочное время) — коренной динамики времени свободного. — Это деятельность
(и — досуг) человека, работника в н е н е п о с р е д с т в е н н о г о производства — в
сфере «дьявольски серьезной» научной работы; в художественном общении; в техноло­
гических новациях; в сфере вне-производственного потребления (когда изменяется с а ­
ма производительная сила работника). По если учитывать этот момент, коренным об­
разом изменяется вся анатомия социальных отношений промышленного производства.
В ходе общественного развития момент всеобщего труда (деятельность в сфере свобод­
ного времени) приобретает все большее значение в получении прибавочной стоимости,
в приращ ении капитала, в формуле Д — Т — Д 1 .
3 О смысле этого понятия — см. ниже.
4 Здесь я сформулирую , надо признаться с наслаждением несколько простых ис­
тин, политических банальностей, от которых наше сознание совершенно отучено (соб­
ственно, и не при вы кало).

360

5 Этому предвидению Маркса жестко противоречит его ж е прогноз перехода от
Maschinerie к автоматике, предполагающ ей объединение людей — вне производствен­
ных структур — в малые, динамичные группы индивидуально-всеобщего груда, с ре­
ш аю щ ей ролью свободного времени. Однако, сделать все необходимые выводы из это­
го — очень точного — прогноза помешала идеологическая предвзятость. Впрочем, это,
оиять-таки, сюжет для отдельного разговора.
6 Серьезный опыт такой критики действительного, а не упрощенного Маркса дан в
книге В. М. Вильчака
V"
■'
Ч -'" '
После первого Съезда народных депутатов С С СР думалось, что
совместная работа прибалтийских и других депутатов — впереди.
Ведь для этого нужно было, чтобы демократические движения других
регионов СССР дотянулись, доросли по своим практическим целям до
прибалтийских, чтобы депутаты от других регионов говорили с при­
балтийскими на языке одних и тех же проблем революционной тео­
рии и практики народных масс. Действительно, в течение 1989 г. по­
зиции депутатов от Прибалтики и демократически ориентированных
депутатов от других регионов существенно сблизились. Однако, к со­
жалению, в целом органы союзной власти все больше отставали от за­
дач и проблем, выдвигаемых народами Литвы, Эстонии и Латвии. Ни
Съезд, ни Верховный Совет не сумели стать на уровень власти, адек­
ватно обслуживающей потребности демократических национальноосвободительных революций. Естественной реакцией на такое отста­
вание (а по сути — противостояние) стала внутренняя отстранен­
ность прибалтийских депутатов от работы Съезда и Верховного
Совета СС С Р. Они перешли на позицию фактического неучастия, на­
блюдателей при обсуждении и принятии таких законопроектов, кото­
рые не учитывали стремление прибалтийских народов к обретению
суверенитета, противоречили новым республиканским законам.
Ситуация противостояния союзной власти и депутатов, выражаю­
щих волю прибалтийских народов, привела в конце концов к решени­
ям республик объявить о восстановлении своей государственной неза­
висимости. Эта развязка свидетельствует о том, что союзная власть в
нынешнем ее состоянии не соответствует задачам демократического
переустройства С С С Р. Именно поэтому демократические движения
697

всех республик вели весеннюю предвыборную кампанию, исходя из
того, что достижение суверенитета республик и добровольное их объ­
единение в Союз возможны лишь в условиях наличия демократиче­
ского большинства в республиканских органах власти. Случись та­
кое — и можно считать, что Съезд народных депутатов и Верховный
Совет СССР исчерпали свои функции в истории перестройки, так и
не выполнив их в должном объеме. Это было бы подведением итого­
вой черты под вариантом перестройки как «революций сверху», уси­
лиями сильного центра.
Демократическое меньшинство. Активизация масс.
На первом Съезде народ увидел плеяду демократически ориенти­
рованных депутатов из республик и регионов страны, в которых антиказарменные народные движения только начинались. На стадии за­
рождения движений, когда практические задачи еще не потребовали
выработки целостных конструктивных программ, интеллектуальный
потенциал обращается главным образом на критическое осмысление
действительности. Вот почему, как нам представляется, на Съезде са­
мой сильной стороной была аналитическая, критическая. Депутаты,
за которыми прочно закрепилось название «демократическое мень­
шинство», были едины в своем негативном отношении к прошлому
страны, к ходу перестройки и к аппаратному сценарию, по которому
руководство старалось вести Съезд. Характерной чертой демократи­
ческого меньшинства была изначально тесная связь с избирателями, с
народом. Она поддерживалась во время первого Съезда транслирова­
нием его заседаний. Ежедневные многотысячные митинги в Лужни­
ках, в других районах Москвы, встречи с избирателями на предприя­
тиях были существенным фактором, формирующим у демократиче­
ских депутатов чувство ответственности перед народом и одновре­
менно опоры на народ.
На волне противопоставления консервативному и неосталинист­
скому большинству на первом Съезде сразу же стала складываться
оппозиционная фракция, хотя прямого заявления об этом в июне мы
так и не услышали. Но оформилась и начала функционировать меж­
региональная депутатская группа, провозгласившая своей задачей
разработку конструктивных альтернативных программ и законопро­
ектов.
Следует констатировать, что реальное стремление межрегиональ­
ной группы депутатов стать весомой парламентской оппозицией так и
не удалось реализовать в полном объеме. Здесь, на наш взгляд, глав­
ными были две причины. Во-первых, межрегиональная группа, как
выяснилось позже, вобрала в себя людей с существенно разными
представлениями о целях самой перестройки и методах политической
борьбы. Во-вторых (что важнее), межрегиональная группа как целое
не сумела подняться до уровня представителя, выразителя интересов
народных движений. Депутаты позволили втянуть себя в бесплодные
698

дискуссии по законопроектам, какправило, отстающим от реальных
потребностей, не соответствующим задачам радикальных преобразо­
ваний. Лишь малая часть членов межрегиональной депутатской груп­
пы не утеряла и даже укрепила свою связь с народом, но не благодаря
своей деятельности в рамках парламента, а в результате непосредст­
венного участия в работе и массовых акциях независимых демократи­
ческих организаций.
На Съездах народных депутатов и сессиях Верховного Совета
С С С Р основные линии демократического революционного процес­
са — национально-освободительного и рабочего движений — были
представлены очень слабо, отдельными голосами и эпизодами. Работа
органов союзной власти шла параллельно с развитием народных дви­
жений, как бы не замечая их, игнорируя их проблемы и требования.
О том, что Съезд и Верховный Совет СССР не отражают потребно­
стей демократических народных движений, говорит тот факт, что ни
революционные республики, ни рабочее движение не приняли адре­
сованные непосредственно им законы и постановления. А это значит,
что союзная власть все еще не является народной властью. С другой
стороны, и революция «снизу» не набрала еще достаточной силы для
того, чтобы серьезно повлиять на содержание решений союзной вла­
сти.
Игнорируя живые (демократические) ветви народных движений,
союзная власть подталкивает их к противостоянию — либо к восста­
нию, либо к созданию параллельных структур власти, к двоевластию.
Прогрессирующее отставание Съезда и Верховного Совета СССР от
потребностей радикального преобразования общества, от ожиданий и
требований народа — специфическая черта эволюции союзной вла­
сти, понижающая шансы дальнейшего мирного развития революции.
Особенно опасные следствия имела, по нашему убеждению, затяж ка
с отменой ст.6 Конституции СССР. В результате этой оттяжки народ
внутренне противопоставился не только аппарату, но уже КПСС в
целом. В предвыборной кампании 1990 г. лозунг «Советы без комму­
нистов» уже не звучал как экстремистский, был одним из ходовых. В
то же время народ оказался на выборах политически почти неоргани­
зованным, без выразителей своих разнообразных интересов. Наспех
созданные (по крайней мере в России) демократические блоки дейст­
вовали далеко не всегда цивилизованно, зачастую по принципу ватаг
футбольних болельщиков. Население, противопоставившись КП СС,
впало в иллюзию, что оно тем самым противопоставляется социали­
стическим идеям, «Чувство» социализма у массы растрачено впустую.
Существенно понизилась из-за этого вероятность перехода общества
в такое русло социального прогресса, в котором власть в государстве и
в хозяйстве действительно перейдет в руки трудящихся. ;
Сейчас на очереди дня формирование массовых политических
партий и организаций, то есть переход от политически неорганизо­
ванной массы к ее самоорганизации. Процесс этот уже идет. Но вот
примета времени: союзная власть опять отстает, политическая само­
699

организация народа происходит в полном смысле слова вне закона,
так как не существует законов о партиях, общественных организаци­
ях, о свободе печати и др. Очередной шаг политической активизации
народа вновь не защищен государственной властью. Противостояние
народа и властей продолжается и углубляс^я. Оно способно разре­
шиться как мирным, так и немирным путем. Весь ход событий за по­
следние месяцы убеждает, что ответственность за опасность немирно­
го продолжения перестройки лежит на союзной власти. Будем наде­
яться, что тяга народа к мирной революции перевесит.
Примечания
1 К он цеп ци я была сущ ественн о дополнена, конкрети зи рован а в докладе П ред се­
д ателя С овета М инистров С С С Р И. И. Р ы ж к о ва «О программе предстоящ ей деятельн о­
сти п рави тел ьства С С С Р » , а так ж е на сессии В ерховного С овета С С С Р 28 июня в речи
д еп утата Л. И. А балкина. Ряд депутатов первого С ъезда, в том числе и и з тех, кого н а­
род причислил к дем ократи ческом у мен ьш и нству, в свои х вы ступлениях сознательно
или невольно п оддерж али и уточнили эту концепцию .
2 П оп равки были приняты с первого чтения, без предварительного обсуж дения в
н аучны х к ругах, в п еч ати ; были проигнорированы при этом явно засл у ж и ваю щ и е вни­
м ания и ан а л и за сом нения и зам еч ан и я ряда депутатов.
3 Д окл ад на первом С ъезде народны х депутатов С С С Р .
4 Э ф ф екти вн ость, консолидация, р еф орм а — путь к здоровой экономике. Д оклад
Н . И. Р ы ж к о ва на втором С ъезде народных депутатов С С С Р . — «П р ав д а» 14 декабря
1989.
5 «И звести я », 14 м арта 1990 (вы ступление В. И. Гольданского).
6 «М осковская п р авд а», 13 ап реля 1990.
7 С м . «И звести я », 2 ию ня 1989 (вы ступление 1». 11. Е л ь ц и н а).
8 С м . «И звести я », 14 м ар та 1990 (вы ступления 11. II. Ш м ел ева и А. С. Е л и с е е в а ),
9 С м . «И звести я », 10 июня 1989.
10 С м . «М олодеж ь Э стон и и », 27 июня 1989.
1 1 С м . «И звести я », 3 июня 1989 (вы ступление В. В. Л ан дсберги са).
12 С м . «П р а в д а», 6 a e iy c r a 1989.
13 С м. «И звести я », 2 ию ня 1989 (вы ступление И. X . Т о о м с); «И звести я », 9 июня
1989 (вы ступление К. Д . И рунскен е).
14 С м . «И звести я », 3 июня 1989 (вы ступление В. В. Л ан дсберги са).

И . Клям кин

Логика власти и логика оппозиции
Почему Горбачев согласился на президентскую систему?

До лета 1989 г., а точнее — до I Съезда народных депутатов —
вопрос о содержании и целях проводимых в Советском Союзе реформ
большинству либерально настроенных интеллектуалов казался (в те­
оретическом плане) довольно простым. Его, этот вопрос, понимали в
том смысле, что стране предстоит осуществить переход к рыночной
экономике и политической демократии, что одно без другого невоз­
можно, а потому то и другое нужно внедрять одновременно. Если же
рыночные отношения и демократия внедряются медленно, то это,
мол, результат нерешительности инициаторов перестройки, а не
следствие каких-то сложных проблем, требующих углубленного тео­
ретического исследования. При этом оппозиционно ориентированные
слои общества (за исключением небольших групп вроде членов «Де­
мократического союза») исходили в то время из того, что разногласия
между ними и группой Горбачева одних только темпов преобразова­
ний и касаются.
Такое представление жило довольно долго: его высказывал Ель­
цин в Америке, оно доминировало и в выступлениях членов межреги­
ональной группы на II Съезде народных депутатов, где «левые ради­
калы» упрекали Горбачева в недостаточной решительности, в том,
что слишком робко и медленно двигается он по пути реформ.
Однако уже на I Съезде наметилось другое, гораздо более глубо­
кое расхождение позиций, которое долго не осознавалось как принци­
пиальное и оставалось на периферии ведущихся в стране политиче­
ских дискуссий. Я имею в виду резко негативную реакцию Сахарова
и некоторых других депутатов на совмещение высших постов в пар­
тии и государстве — Генерального секретаря ЦК КПСС и Председа­
теля Верховного Совета СССР. Сахаров говорил, что это совмещение,
п сочетании с бюрократической, безальтернативной процедурой вы­
боров Председателя Верховного Совета несовместимо с провозгла­
шенным курсом на демократизацию, что это ведет к сосредоточению
огромной власти в руках одного лица с непредсказуемыми последст­
виями. Сахаров предлагал тогда президентскую систему с прямыми и
альтернативными выборами.
Но это разногласие впоследствии отошло на второй план, ис­
чезло с поверхности политической жизни. Причина заключается в
701

том, что совмещение двух ключевых постов не выглядело исход­
ным пунктом движения к установлению личной диктатуры. Более
того, после событий в Тбилиси и всплеска негодования, которое
они вызвали в обществе, центральная власть стала чрезвычайно
осторожно относиться к применению насилия. Она пыталась по­
литическими средствами урегулировать не только конфликт с заба­
стовавшими шахтерами (что либеральная часть общества приветст­
вовала), но и ликвидировать блокаду Армении и конфликт на со­
ветско-иранской границе (что вызвало со стороны многих либе­
ралов упреки в нерешительности — на этот раз нерешительности
не в проведении реформ, а в наведении порядка).
Вместе с тем начали раздаваться голоса, что у Горбачева, несмот­
ря на совмещение высших постов, власти не много, а наоборот, мало,
так как у него нет возможности контролировать выполнение прини­
маемых законов и полномочий для принятия чрезвычайных мер в
кризисных ситуациях. Это соображение было высказано, в частности,
осенью прошлого года в «Литературной газете» народным депутатом
С. Алексеевым, который через некоторое время станет председателем
Комитета конституционного надзора. Вновь выплыла на поверхность
идея президентской системы, но не в том контексте, в каком она зву­
чала у Сахарова на I Съезде: не как способ демократизации тотали­
тарно-партийных структур посредством прямых и альтернативных
выборов президента и ликвидации практики совмещения постов, а
как способ усиления власти первого лица после того, как совмещение
высших постов стало фактом, но оказалось недостаточным с точки
зрения исполнительских полномочий для того, чтобы оперативно
вмешиваться в ситуацию. Существенную роль в возникновении пред­
ставлений о том, что Горбачеву не хватает власти, сыграло то, что в
условиях растущей нелегитимности партии и провозглашенного кур­
са на разделение функций между партией и государством реальное
вмешательство в конфликтные ситуации по линии партаппаратных
структур стало весьма затруднительным и малоэффективным. А дру­
гих властных институтов, кроме партийных, в распоряжении Предсе­
дателя Верховного Совета и Генерального Секретаря ЦК КПСС по
сути дела не было.
Поначалу, однако, Горбачев идею президентского правления в
нескольких публичных выступлениях категорически отверг. Он от­
верг ее, очевидно, потому, что идея сильной личной власти была
крайне непопулярной. С одной стороны, она была непопулярна среди
большинства либеральной интеллигенции и широких слоев населе­
ния (о чем свидетельствует, в частности, дискуссия в «Литературной
газете» о «железной руке», начатая публикацией 16 августа прошлого
года нашего с А. Миграняном диалога по вопросам перехода от тота­
литаризма к демократии). С другой стороны, к ней настороженно от­
носились и в высших эшелонах партийно-государственного руковод­
ства, о чем можно судить по выступлениям в центральной печати
членов Политбюро Е. Лигачева и В. Медведева или, скажем, по тем
702

возражениям, которые вызвали осенью прошлого года на второй сес­
сии Верховного Совета предложения о введении президентской систе­
мы у Председателя Президиума Верховного Совета РСФ С Р В. Ворот­
никова (тоже члена Политбюро).
Возможно, именно эти соображения казались Горбачеву наиболее
существенными. Ведь если бы он не принимал идею президентской
системы в первую очередь потому, что опасался негативной реакции
общества, которое могло воспринять линию на усиление его власти
как откат назад, как разрыв с курсом на демократизацию, то при пря­
мых и альтернативных выборах все эти сомнения были бы сняты. Но
идти на прямые выборы как раз и означало вступить в конфликт с
партийным аппаратом, который не был заинтересован в появлении
неподконтрольной ему исполнительной власти, источником легитим­
ности которой является непосредственно народ. Кроме того, не было,
очевидно, полной уверенности в победе на таких выборах, так как в
последнее время популярность Горбачева явно упала. Оставались вы­
боры президента Съездом народных депутатов, большинство которого
послушно руководству. Но и этот вариант довольно долго отвергался.
И не только потому, наверное, что он тоже не мог не смущать пред­
ставителей высших партаппаратных структур, опасающихся даже
малейшего увеличения степени независимости от них их лидера и
смещения центра власти от партийных структур к государственным.
Дело еще и в том, очевидно, что сам Горбачев опасался принять на се­
бя исполнительную власть, так как это означало бы персонификацию
всей полноты ответственности в весьма неблагоприятной и непред­
сказуемой ситуации при отсутствии четкой и законодательно оформ­
ленной программы выхода из кризиса.
Принять идею президентской системы заставили события, кото­
рые, как стало очевидно после трагедии в Баку, приобретают все бо­
лее неуправляемый характер. Незадолго до февральского Пленума
ЦК КП СС, 31 января 1990 г., «Правда» опубликовала беседу поли­
тологов за «круглым столом», некоторые участники которой высказа­
лись за усиление личной власти инициатора перестройки, а редакция
газеты впервые поддержала такую точку зрения. В одном из следую­
щих номеров была опубликована подборка писем читателей, в кото­
рых они целиком и полностью солидаризировались с этой идеей. Ра­
зумеется, такие публикации — очень плохое и крайне неточное зер­
кало реальных политических настроений населения (напомню, что
подавляющее большинство читателей, приславших свои отклики в
ходе упомянутой дискуссии в «Литературную газету», мысль об уси­
лении власти руководителя страны безоговорочно отвергли). Но по­
добные публикации — важное свидетельство эволюции настроений в
окружении Горбачева и его самого.
Еще через несколько дней эта идея от имени Политбюро была
предложена февральскому Пленуму Ц К, и он ее принял. Тем самым
было признано, что кризис в обществе и в партии настолько глубок,
что интересы самосохранения самого партаппарата требуют увеличе­
703

ния полномочий первого лица партаппаратной иерархии, определен­
ного перемещения центра власти от партийных структур к государст­
венным. Показательна в этом смысле эволюция Воротникова, кото­
рый на Пленуме публично признал свое отрицательное отношение к
президентской системе ошибочным (см. «Правда», 7 февраля 1990 г.).
Разумеется, речь шла о выборах президента управляемым Съездом
народных депутатов, а не неуправляемыми избирателями.
Этот ш аг в сторону усиления личной власти очень важен для по­
нимания хода и основных тенденций перестройки. Его недемократичность (не прямые, а косвенные выборы на недостаточно представи­
тельном съезде) позволяет предвидеть, что в перспективе он может
способствовать не смягчению, а углублению противоречий, а сама его
направленность в сторону усиления личной власти позволяет более
определенно высказываться об основных тенденциях и объективной
логике развертывания политического процесса в Советском Союзе.

От тоталитаризма к авторитаризму
Когда я в «Московских новостях» (2 июля 1989 г.), а затем в «Ли­
тературной газете» в ходе уже упоминавшейся беседы с А. Миграняном высказал предположение, что переход к рыночной экономике в
стране будет осуществляться в рамках авторитарного, а не демокра­
тического режима, и что линию на совмещение высших постов можно
рассматривать как первый шаг в данном направлении, то это вызвало
целый поток возражений в советской печати (Л. Баткин, Г. Дилигенский и др.), а также в западной эмигрантской (например, со стороны
А. Некрича).
При этом критики главное внимание уделяли абстрактному, с их
точки зрения, характеру моей аргументации, произвольному исполь­
зованию исторических аналогий. Действительно, я исходил из того,
что существует мировой опыт перехода к современной рыночной эко­
номике, которая обычно называется капиталистической, и этот опыт
может служить определенным теоретическим ориентиром при анали­
зе и прогнозировании хода событий в Советском Союзе. Естественно,
ориентиром самым общим, приблизительным, не подменяющим кон­
кретное исследование происходящих в стране оригинальных и даже
уникальных процессов, а способным стать той точкой отсчета, тем ис­
торическим фоном, на котором эта оригинальность проступает более
ярко, отчетливо, рельефно. Такой подход к реальности (действитель­
но, весьма абстрактный) был тем более оправдан, что политический
процесс в Советском Союзе только начинался, его внутренняя логика
на поверхности общественной жизни сколько-нибудь отчетливо не
проступала, и потому тем более важно было иметь исторический ори­
ентир, который позволял бы совмещать и интерпретировать разроз­
ненные факты формирующейся, но еще совершенно не понятной но­
вой реальности.
704

О чем же свидетельствует мировой опыт перехода к современной
рыночной экономике? Если ограничиться самым абстрактным уров­
нем анализа (а это в нашем случае вполне оправданно), то он свиде­
тельствует о том, что такой переход осуществлялся, как правило, в
рамках не демократических, а авторитарных политических режимов.
Скажем, в западноевропейском регионе это были сначала абсолюти­
стские, а затем — после революций — бонапартистские режимы, в
Латинской Америке XX века — военные диктатуры. Такого рода ре­
жимы не всегда были жесткими и кровавыми, они не всегда опира­
лись непосредственно на силу. Бывали случаи, когда процесс эконо­
мической модернизации происходил относительно мягко, когда, опи­
раясь на не утратившие своей интегрирующей роли традиции
монархического правления и присоединенные к нему элементы со­
временной демократии, а также благодаря экономической поддержке
развитых стран Запада, удавалось избежать резкой поляризации и
конфронтации интересов. Так было в некоторых странах Северной
Европы. Но и эти факты не опровергают тезис о том, что современные
рыночные отношения начинают обычно формироваться в рамках ав­
торитарных режимов. Такого рода факты свидетельствуют лишь о
том, что иногда бывает достаточно традиционных авторитарно-мо­
нархических механизмов, которые оказываются способными посте­
пенно и органично соединяться с элементами демократии, а в других
случаях это не получается (как, например, во Франции XVIII или в
России X IX — начала XX вв.), конфронтации интересов избежать не
удается, а из конфронтации вырастают более жесткие авторитарные
структуры. Бывает и так, что на первых порах это получается (Гер­
мания при Бисмарке), а потом выясняется неорганичность такого ро­
да развития для данной страны, что ведет к тупиковым вариантам ти­
па нацистского тоталитаризма.
Эта общая логика проявлялась и в коммунистических государст­
вах в те периоды, когда там пытались открыть простор рыночным от­
ношениям. В Советской России периода нэпа развитие товарного про­
изводства и рынка вовсе не сопровождалось демократизацией полити­
ческого режима. Наоборот, после перехода к нэпу Ленин был занят не
столько демократизацией (после разгрома «рабочей оппозиции» он о
ней вообще не говорит), сколько укреплением государственного аппа­
рата и созданием механизмов, способных обеспечить единство в вы­
сших эшелонах партийного руководства.
В рамках авторитарных режимов начинался и переход к рыноч­
ным отношениям в странах Восточной Европы (режим Тито в Югос­
лавии, Кадара в Венгрии, Ярузельского в Польше). То же самое в Ки­
тае (реформы Дэн Сяопина). Опыт этих стран свидетельствует о том,
что переход к рыночным отношениям в условиях коммунистического
тоталитаризма сопровождается эволюцией этого тоталитаризма в
коммунистический же, т. е. продолжающий опираться на партийную
монополию, авторитаризм. Примерно в такой же логике рассматрива­
ет, кстати, эволюцию данной группы стран Збигнев Бжезинский в
4 5 —26 2

70 5

своей книге «Большой провал», хотя в 1988 г., когда вышла его рабо­
та, еще было слишком мало материала, чтобы наполнить эту схему
конкретным содержанием.
Особенность СССР в том, что он стал первой страной с тоталитар­
ным режимом, где реформы начались не с создания рыночных секто­
ров экономики при сохранении прежних структур власти, а с демок­
ратизации политической системы. Это и вызвало у многих иллюзии,
что переход к рынку будет осуществляться сразу через демократию,
минуя авторитаризм. Эти иллюзии укреплялись по мере того, как в
Восточной Европе реформаторские коммунистические авторитарные
режимы начали сменяться плюралистическими многопартийными си­
стемами, а избегавшие реформ режимы в ГДР, Чехословакии и Ру­
мынии рухнули в результате народных революций, которые действи­
тельно сразу, действительно минуя коммунистический авторитаризм
открыли дорогу многопартийности, в условиях которой этим странам
и предстоит теперь осуществить переход к рыночной экономике.
Но если все же учесть, что такой переход там еще не осуществлен
и как он будет происходить, неясно, если все же посмотреть на проис­
ходящие в Советском Союзе процессы сквозь призму не будущего, а
прошлого опыта движения к современным рыночным отношениям, то
при всей абстрактности этой схемы она позволяет увидеть нечто весь­
ма существенное. Она позволяет увидеть, что начавшаяся в СССР де­
мократизация — это не альтернатива авторитаризму, а специфиче­
ская форма движения именно к авторитаризму, являющаяся произ­
водной от некоторых важных особенностей исторического развития
страны. Именно это обстоятельство прошло мимо внимания моих со­
ветских и зарубежных критиков. Они усмотрели в моих рассуждени­
ях лишь отвлеченные исторические аналогии, а в результате — не
смогли, как мне кажется, обрести исторический угол зрения на реаль­
ные политические процессы и оказались в плену иллюзий. В резуль­
тате вызвавший всеобщее недовольство либерально настроенной пуб­
лики факт совмещения двух высших постов был вскоре забыт; никто
даже не пытался интерпретировать его теоретически, подвергнуть по­
литологическому анализу. Такие попытки появились лишь в самое
последнее время, да и то лишь в «самиздатовской» прессе.
Но после того как был взят курс на усиление власти Горбачева по­
средством создания президентской системы (без прямых выборов),
объективная логика движения в сторону авторитаризма вряд ли мо­
жет вызвать сомнения. Вместе с тем этот факт проливает свет и на
целый ряд предшествующих событий, позволяет лучше рассмотреть
их внутреннюю связь.

Апрель 1985 — февраль 1990
Мы не всегда отдаем себе отчет в том, что перестройка, включая
сам ф акт прихода Горбачева к власти, началась не потому, что быв­
шие руководители страны устыдились однажды всего содеянного ими
706

и решили, наконец, позаботиться не только о себе, но и о своем наро­
де. Нет, «партия начала перестройку» (любимая фраза сторонников
сохранения партийной монополии) вовсе не потому, что вспомнила о
народе, а потому, что высшее партийное руководство вынуждено бы­
ло пойти на это ради сохранения своих позиций у власти.
В конце 70-х — начале 80-х гг. стало ясно, что советская хозяйст­
венная система, бывшая конкурентоспособной по отношению к Запа­
ду в одной-единственной области (в области производства вооруже­
ний), при современной смене типа технологии становится неконку­
рентоспособной и в этой сфере. Стало ясно, что для поддержания
конкурентоспособности (а именно она была основой внутренней ста­
бильности режима и поддерживала субъективную уверенность нахо­
дящегося у власти слоя в его праве руководить страной), нужны ка­
кие-то новые, более решительные меры и нестандартные действия.
Это вызвало потребность в новом лидере с реформаторскими потен­
циями. Так произошло выдвижение Горбачева. Он был выдвинут
партаппаратом потому, что в высших эшелонах этого аппарата стала
ощущаться невозможность удерживать власть прежними средствами.
Но после того, как на Горбачева была возложена миссия спасите­
ля режима, он довольно быстро должен был почувствовать, что не
сможет эту миссию выполнить, не вступая в противоречие с интере­
сами выдвинувшего его правящего слоя. Он не мог не почувствовать,
что не сможет ничего сделать, если будет оставаться только ставлен­
ником аппарата и не попытается стать выразителем общенациональ­
ного, а точнее — межнационального, т. е. общегосударственного ин­
тереса, рупором назревших потребностей общественного развития,
которые с корпоративным интересом аппарата не совпадали. Но для
того, чтобы стать выразителем интересов, не совпадающих с интере­
сами правящего слоя, нужно было получить определенную свободу
действий по отношению к этому слою. Нужно было, говоря иначе, по­
пробовать увеличить свои властные полномочия.
Думаю, что именно это противоречивое положение привело к то­
му, что он попытался подключить к политической борьбе внутри ап ­
парата внешнюю силу — общество. Для этого его нужно было разбу­
дить от долгой спячки, что и было начато решениями январского Пле­
нума ЦК КПСС 1987 г., провозгласившего политику гласности.
Вскоре после этого в официальный политический обиход начало вхо­
дить слово «плюрализм» (разумеется, еще не политический, а «плю­
рализм мнений», но так как и мнения допускались не все, то сущест­
вительное «плюрализм» неизменно сопровождалось прилагательным
«социалистический»).
Однако довольно быстро выяснилось, что общество, которому раз­
решено лишь высказывать свое мнение, не может реально влиять на
деятельность политических институтов, живущих по своим законам и
обществу реально не подконтрольных. Ведь вполне очевидно, что ин­
ституты эти только потому и могли, скрепя сердце, согласиться на
гласность, что она затрагивала лишь принадлежащую им духовную
45*

707

монополию, не затрагивая политических механизмов их власти. Они
могли согласиться на гласность только потому, что полагали, будто
общество, получив от них глоток свободы, станет более управляемым
и активным в выполнении их директив и в знак благодарности созна­
тельно переложит на себя часть ответственности с плеч аппарата, не
требуя взамен ни капли власти. Когда же обнаружилось, что осво­
бождающееся от аппаратной опеки общественное мнение не только
не испытывает благодарности, но начинает покушаться на существу­
ющие механизмы власти, то представители партаппаратных структур
не только не бросились «перестраиваться» в соответствии с пожелани­
ями осмелевшей прессы, но стали целеустремленно и резко высказы­
вать недовольство политикой гласности, дискредитирующей их в гла­
зах населения.
Это новое противоречие привело к тому, что был взят курс на
подключение общества и к формированию политических институтов,
сохраняя вместе с тем нетронутой гегемонию партийного аппарата.
Компромисс между ним и обществом, которому был открыт некото­
рый доступ к формированию Советов посредством более свободных
выборов, был зафиксирован в решении XIX партконференции о со­
вмещении постов первых секретарей партийных комитетов и предсе­
дателей Советов. Наверное, аппарат отступил еще на один шаг толь­
ко потому, что надеялся, сохранив зависимый и управляемый харак­
тер Советов, сделать их более дееспособными и одновременно
перенести на них растущее общественное недовольство, провозгла­
сив, что вся власть отныне принадлежит только им.
Здесь, в этой точке перестройки, Горбачев впервые столкнулся с
открытым сопротивлением той генерации интеллектуалов, которая
была ему обязана своим выдвижением (см., например, выступление
на конференции академика JI. Абалкина). Генсеку пришлось выслу­
ш ать упреки в том, что совмещение постов лишь усилит всевластие
партаппарата, легализуя это всевластие, что такое решение вопроса
придает пародийный характер провозглашенному курсу на разделе­
ние функций партии и государства. Горбачев пытался раскрыть своим
оппонентам глаза на демократическое зерно предлагавшейся меры,
которая, по его мнению, позволит не только партии осуществлять
контроль над Советами, но и Советам над партией (секретарь пар­
тийного комитета, не избранный председателем Совета, лишался воз­
можности оставаться секретарем). Однако это объяснение убедило не
многих. Большинство полагало, что реальное полновластие партап­
парата позволит ему контролировать в своих интересах любую изби­
рательную процедуру.
В итоге же произошло то, чего не предвидел никто. До совмеще­
ния постов дело вообще не дошло. Горбачеву пришлось (в нарушение
решений конференции) объявлять совмещение не обязательным
именно в интересах партийного аппарата, а не вопреки им. Потому
что выборы в марте 1989 г. обнаружили полную несовместимость вла­
сти этого аппарата с демократизацией, даже частичной. Выборы по­
708

казали, что он силен только как главный элемент, как ведущее звено
тоталитарного режима, опирающегося на ложь и насилие, а в обста­
новке гласности и даже ограниченной избирательной свободы он об­
наруживает полную свою нелегитимность. С этого момента на пол­
итической сцене появилась новая сила в лице широких слоев полит­
изирующегося населения. Это был, без сомнения, один из ключевых
моментов перестройки. С одной стороны, он оказался серьезным,
причем никем не запланированным, продвижением по пути демокра­
тизации, что вызвало настоящую эйфорию в обществе. С другой сто­
роны, он углубил старые и вызвал к жизни новые противоречия.
Во-первых, резко обострилось противоречие между партаппара­
том (особенно местным, который в первую очередь и пострадал на вы­
борах, в то время как все московские члены Политбюро прошли без
борьбы по партийному списку) и реформаторской группой Горбачева,
что отчетливо проявилось на апрельском Пленуме ЦК КПСС 1989 г.
Руководители партийных органов впервые, может быть, отчетливо
осознали, что под угрозой уже не просто их репутация, а их власть.
Им стало ясно, что они проиграют и местные выборы, а значит, поте­
ряют и свои посты. Стремясь уладить этот конфликт со структурами,
из которых он сам вышел и на которые продолжал опираться (други­
ми он по-прежнему не располагал), Горбачев пошел на определенные
уступки: тогда-то и было отменено решение о совмещении постов, а
сроки выборов в местные Советы были отодвинуты на полгода (чтобы
партийные органы «могли подготовиться»). Существенно, однако, что
Горбачев пошел на отмену решения о совмещении постов лишь после
того, как сам он приобрел второй пост на 1 Съезде народных депута­
тов. От этого он отказаться не мог, так как это составляло, как мне
представляется, ключевое звено в его политической стратегии, на­
правленной на расширение зоны самостоятельности по отношению к
партийным структурам.
Во-вторых, в среде либеральной интеллигенции стали вскоре
раздаваться голоса, ставившие под сомнение сам курс на демокра­
тизацию, как несвоевременный. Эти люди считали, что в услови­
ях, когда отсутствуют даже зародыши рыночной экономики, когда
нет гражданского общества и не существует никаких реальных
властных структур, кроме партийных, демократизация ни к чему,
кроме дестабилизации, не ведет и привести не может; она делегитимизирует, разрушает старые институты власти, не заменяя их
новыми, порождая тем самым вакуум власти. Ф акты, свидетельст­
вовавшие в пользу таких выводов, у всех были перед глазами: де­
стабилизация после мартовских выборов прошлого года действи­
тельно усилилась, конфликты на социальной и межнациональной
почве становились печальной повседневностью. К тому же все от­
четливее становилось видно, что демократизация ведет не к рынку
и изобилию, а к пустым прилавкам. Интеллектуалы, рассуждав­
шие подобным образом, исходили из того, что нужно было начи­
нать реформы так, как делали это Кадар и Дэн Сяопин, т. е. с со­
709

здания секторов рыночной экономики, используя не демократию,
которая без рынка не имеет почвы, а рычаги авторитарной власти,
опирающейся на существующие аппаратные структуры и постепен­
но преобразовывающей их посредством демократизации не всего
общества сразу, а поначалу только партии, вводя прямые выборы
первых секретарей райкомов, горкомов, а затем и обкомов. П рав­
да, в Венгрии, а тем более в Китае ничего похожего на такое самореформирование партии не происходило, но критики советской
демократизации считали, что такое вполне возможно. Эта точка
зрения наиболее отчетливое и развернутое выражение получила у
А. Миграняна, разрабатывающего концепцию последовательного
реформистского перехода от тоталитаризма к демократии через ав­
торитаризм (см. «Новый мир», 1989, № 7).
Мне представляется однако, что такая стратегия в Советском Со­
юзе не могла быть осуществлена в силу его принципиальных отличий
и от Венгрии, и от Китая, и от всех других стран с тоталитарными ре­
жимами. То, что реформистский переход от коммунистического тота­
литаризма к рынку и демократии трудно представить себе без автори­
тарного этапа, на протяжении которого сохраняется партийная моно­
полия на власть, — это сомнений не вызывает, хотя и в данном
отношении Советский Союз не совсем повторяет опыт других стран, о
чем я еще скажу подробнее. Правда, теперь мы знаем, что возможен
и иной, революционный путь освобождения от тоталитаризма, когда
партийная монополия ликвидируется сразу и окончательно (ГДР,
Чехословакия, Румыния). Но Советский Союз идет реформистским
путем, при котором тенденция к авторитаризму отчетливо просмат­
ривается, хотя и в особой, оригинальной форме. Однако, эта тенден­
ция не могла реализоваться иначе, чем через демократизацию.
Дело в том, что в СССР тоталитаризм, если можно так выразить­
ся, наиболее тотален, он не только проник во все сферы и поры обще­
ства, но и успел за семьдесят с лишним лет коренным образом преоб­
разовать их, всецело приспособить к себе. Скажем, ни в Венгрии, ни в
Китае, ни в большинстве других стран такого типа не было уничтоже­
но крестьянство: те же китайские коммуны не успели стать такой
прочной, органически сросшейся с партийно-государственной тотали­
тарной системой управления ячейкой хозяйствования, как советские
колхозы. Поэтому в Китае освобождение крестьян от тоталитарной
опеки и создание рыночного аграрного сектора высшее руководство
могло начать, не вступая в серьезный конфликт с партаппаратными
институтами власти и не затрагивая их коренных интересов. К тому
же китайский крестьянин не успел, социально и психологически, ин­
тегрироваться в противоестественные коммуны, он сохранил соци­
альную память и трудовую мораль. Поэтому властям не нужно было
думать о том, как вернуть крестьянину желание свободно хозяйство­
вать на земле; крестьянин потребовал этого сам, власти лишь пошли
ему навстречу.
710

Совсем иное дело у нас, где колхозы стали важным и органичным
звеном тоталитарной истсмы. Поэтому здесь любые попытки поста­
вить под сомнение устои колхозного строя затрагивают интересы ши­
роких аппаратных слоев, выбивают у них из-под ног почву. К тому
же они могут в своей борьбе против попыток подорвать колхозную
монополию апеллировать к настроениям широких слоев деревенского
населения, у которых социальная память и трудовая мораль в значи­
тельной степени уничтожены, в сознании и поведении которых доми­
нируют уравнительные и перераспределительные мотивы и где нет
места идеям предприимчивости и частной инициативы.
Отсюда — такое отчаянное сопротивление, которое долго вызыва­
ли все предложения о том, чтобы уравнять в правах колхозы с кресть­
янами, желающими хозяйствовать свободно и независимо, поставить
их в одинаковое экономико-юридическое положение с точки зрения
права собственности и тем самым способствовать развитию между ни­
ми конкурентных отношений. В такой ситуации никакой реформатор
не смог бы начать развязывание конкурентно-рыночных отношений в
аграрном секторе, опираясь на существующие политические структу­
ры. В такой ситуации все объективно толкало его к тому, чтобы по­
пробовать приобрести определенную независимость от существующе­
го аппарата и одновременно начать формирование новых структур
власти. Иначе, чем через пробуждение и подключение общества, т. е.
иначе, чем через демократизацию, сделать это было невозможно. В
этом — мое несогласие с теми, кто полагает, что перестройка пошла
ошибочным путем и что можно было начинать формирование товар­
но-рыночного уклада по венгерскому или китайскому образцу. Но в
этом же — и мое несогласие с очень многими либерально ориентиро­
ванными интеллектуалами, которые не видят, что демократизация с
самого начала являлась в первую очередь лишь той формой, посред­
ством которой пробивает себе дорогу тенденция усиления личной
власти реформатора.
Думаю, что одним из мотивов введения такого института, как
Съезд народных депутатов, как раз и было стремление Горбачева
получить дополнительный источник власти (наряду с аппаратом и ре­
прессивными органами) в виде собрания народных представителей.
Это должно было, по замыслу, придать власти лидера и недостаю­
щую ему легитимность. Компромисс на этом этапе между группой
Горбачева и партаппаратом оказался возможным потому, что тезис о
политической монополии партии Горбачевым тогда не только не под­
вергался сомнению, но категорически отстаивался, а это означало,
что вся реальная власть и впредь должна принадлежать не Съезду де­
путатов, а Политбюро и ЦК, которые сохраняли контроль над Пред­
седателем Верховного Совета. Вместе с тем в глазах представителей
высших эшелонов партийной иерархии такая «демократизация» тоже
могла выглядеть выгодной, так как она позволяла поделиться полити­
ческой ответственностью с новыми структурами, не делясь с ними
властью. Похоже, однако, что борьба между конссрва- тивным кры711

тивным крылом партаппарата и группой Горбачева завершилась в
итоге усилением позиций Горбачева. Почти сразу же после I Съезда
народных депутатов, в сентябре 1989 г., он, получив новый источник
власти, произвел выгодные для себя перемещения в Политбюро, од­
новременно обновив его. Начавшийся затем цикл борьбы, когда напу­
ганные предстоящими выборами партийные функционеры на местах
попытались перейти в контрнаступление (митинг Гидаспова в Ленин­
граде) , когда не только на местах, но и в центре начали упрекать Гор­
бачева в отказе от социализма и в том, что именно демократизация
повинна в дестабилизации, распаде партии и государства и всех про­
чих неудачах перестройки, инициатор перестройки решился на еще
один ш аг влево.
С одной стороны, Горбачев пошел на углубление процесса демок­
ратизации, прежде всего в партии. В борьбу с окостеневшими и непо­
пулярными партаппаратными структурами были вовлечены рядовые
коммунисты, что привело к отставке руководителей целого ряда
крупных обкомов. В этой ситуации, усугубившейся трагедией в Баку,
даже самые отъявленные консерваторы не рисковали уже настаивать
на сохранении партийной монополии на власть. Вместе с тем Горба­
чев использовал углубление демократизации и растущую политиче­
скую активность населения не только для ослабления партаппарата,
создавая тем самым предпосылки для перемещения власти от партии
к государству. Дело в том, что такое ослабление, как и общий рост не­
стабильности, вызванные демократизацией, Горбачев сумел исполь­
зовать и для усиления своих собственных позиций, так как по мере
нарастания неуправляемых явлений у него появились реальные осно­
вания для увеличения своей власти, для введения президентской сис­
темы.
И обессиленные, не имеющие никакой альтернативы, абсолютно
нелегитимные партаппаратные структуры уже не могли этому проти­
востоять. Так в феврале нынешнего года советская демократизация
выявила, наконец, свою не совсем явную логику, выявила заложен­
ную в ней тенденцию создания предпосылок для авторитарности. Я
вовсе не то хочу сказать, что введение института президентства озна­
чает абсолютное увеличение власти Горбачева. Я хочу сказать лишь
то, что власть эта становится более личной, перестает быть раство­
ренной в «коллективном руководстве», т. е. зависимой от Политбюро
и Ц К. Это даже не столько реальное усиление власти, сколько ее вы­
свобождение из-под партаппаратной опеки при удержании традици­
онной опоры на сохраняющие управляемость армию и органы без­
опасности.
Перспективы
После февральского Пленума ЦК уже не вызывает никаких со­
мнений то, что С С С Р, встав на путь перестройки, подтвердил з а ­
кономерность, отчетливо проявившуюся в ходе реформ в восточно­
европейских странах (прежде всего в Денгрии и Польше). Законо­
712

мерность эта заключается в том, что монопольно правящая партия
может лишь начать реформы, но завершить их она не в состоянии,
так как по мере ослабления механизмов тоталитарного контроля
над обществом (а без такою ослабления нельзя даже начать преоб­
разования) обнаруживается нелсгитимность партаппаратных струк­
тур и невозможность при отсутствии легитимности осуществлять
функции власти. В такой ситуации допущение к власти других
политических сил (партий или движений) и эволюция в сторону
многопартийной системы неизбежны. Хочу еще раз подчеркнуть,
что такое отступление совершается не из любви к демократии, а в
силу того, что добровольный переход к многопартийности является
для компартий единственным способом самосохранения себя в ка­
честве реальной политической силы, способной конкурировать с
другими силами, хотя и без гарантий на лидерство и даже более
того — без надежд на сколько-нибудь серьезный успех.
Конечно, в Советском Союзе в начале февраля сделан только шаг
в этом направлении. Но уже возникли и продолжают возникать но­
вые партии, и руководство КПСС через подконтрольные ему средства
информации демонстрирует по отношению к ним свою лояльность и
всячески поощряет их, но делает оно это, похоже, потому, что конку­
ренции с их стороны в ближайшее время не опасается, зато побаива­
ется конкурентов в своей собственной партии в лице сторонников и —
особенно — лидеров «Демократической платформы», пытается поэто­
му освободиться от них еще до XXVIII съезда или, по крайней мере,
не допустить их на съезд, чем и было вызвано нашумевшее открытое
письмо ЦК КПСС ккоммунистам страны. Это значит, что определен­
ные силы в руководстве партии стремятся, используя существующую
в многомиллионной КПСС огромную силу политической и организа­
ционной инерции, обеспечить ее формальное единство на правоцент­
ристской основе, заблокировать ее дальнейшую демократизацию и
благодаря этому сохранить монополию в условиях многопартийности.
Что-то подобное сделать, конечно, можно. Но если Президент страны
надолго свяжет свою судьбу с партией политической инерции, то его
авторитет будет продолжать падать, а вместе с авторитетом будут ис­
сякать и его реформаторские возможности.
Если же Горбачев будет продолжать линию на демократизацию
КП СС, отказавшись от сложившейся во времени монополии концеп­
ции «партии — авангарда», за которой (концепцией) стоит всего-на­
всего стремление сохранить высокооплачиваемый партийный аппа­
рат, то не исключено, что Советский Союз, развиваясь в русле общих
закономерностей перехода от тоталитаризма к демократии, и в даль­
нейшем обнаружит в этом развитии некоторые оригинальные черты.
Возможно, что отказ Горбачева от партийной монополии на власть и
одновременный курс на усиление своей личной власти путем введе­
ния президентской системы позволит не повторять логику политиче­
ского развития Югославии, Венгрии, Польши, Китая, т. с. не прохо­
дить в ходе реформ через особый этап коммунистического авторита­
713

ризма. Президентское правление может получить (по крайней мере
на некоторое время) определенную легитимизацию именно потому,
что режим сильной личной власти будет складываться не на основе
партийной монополии, а в результате отказа от нее. Но для этого Гор­
бачеву придется пойти на союз с демократическими силами в партии,
попытаться возглавить их, решительно отказавшись от всех без иск­
лючения принципов, которые соответствовали сущности и функциям
партии-монолита и которые совершенно несовместимы с деятельно­
стью партий демократических.
Пока нет оснований надеяться на то, что это произойдет. Но если
это все же произойдет, то Горбачев может сохранить гораздо более
сильные позиции, чем, например, Ярузельский, который, несмотря
на президентский пост, отодвинут на второй план правительством
Мазовецкого. Дело в том, что у Горбачева нет такого мощного, поль­
зующегося народной поддержкой политического конкурента в масш­
табе страны, каковой для Ярузельского стала «Солидарность». Совет­
ские оппозиционные силы, попытавшиеся объединиться для того,
чтобы потребовать от властей проведения переговоров за «круглым
столом», довольно быстро убедились в том, что у них нет сил заста­
вить правительство начать с ними переговоры не только потому, что
они не могут выработать единую программу для ведения таких пере­
говоров, но и потому, что у них нет прочной опоры среди широких
слоев населения.
Кроме того, в глазах поляков Ярузельский все же олицетворяет
военный переворот и военную диктатуру. Горбачеву мешает только
то, что он является порождением старых, утративших кредит доверия
структур власти и не решается порвать с ними окончательно. Можно
предположить, что его сдерживало в этом отношении отсутствие но­
вых институтов власти на местах, где советские органы прочно срос­
лись с партийными, доверием населения не пользовались и потому
политической опорой перестройки служить не могли. Насколько
можно судить уже сейчас, выборы в местные советы в ряде регионов
создали основу для того, чтобы такие демократические институты со
временем сформировались, а это в свою очередь, может способство­
вать тому, что и Горбачев завершит перемещение центра своей вла­
сти от партийных структур к государственным, так как такое переме­
щение осуществится во всей политической системе.
Но если так действительно произойдет (что, разумеется, вовсе не
гарантировано), то это вовсе не значит, что все проблемы и опасные
повороты у Горбачева будут позади. Наоборот, тогда они снова ока­
жутся впереди. При этом трудности, которые его ждут, несоизмери­
мы с теми, с которыми он уже столкнулся. Ведь создать новые струк­
туры власти, желающие, в отличие от партаппаратных, действитель­
но осуществлять реформы, — это важно, но это лишь часть задачи,
причем, не главная, в глазах основной массы населения даже второ­
степенная, несущественная. Главное в том, сумеет ли эта власть дей­
ствительно осуществить реформы.
714

Сегодня можно уже с достаточной степенью определенности ут
верждать, что процесс преобразования тоталитарных структур прохо­
дит в своем развитии два этапа. Первый этап — ликвидация (снизу!
или самоликвидация (сверху) монопартийной системы. На этом эта­
пе (при реформах сверху) могут начаться и преобразования в эконо­
мике, отдельные секторы ее могут быть переведены на рыночные ос­
новы, но завершить переход к рынку монопартийная система не в со­
стоянии, так как это противоречит ее природе. Второй этап —
переход к созданию рыночной экономики в рамках преобразованных
политических институтов, на базе плюралистической многопартий­
ной системы.
История еще не дала ответа на вопрос, является ли этот этап по­
следним или, что точнее, может ли он быть последним. История еще
не сказала сколько-нибудь определенно, возможен ли консенсус от­
носительно основных целей и принципов реформ в обществе, только
что вышедшем из коммунистического тоталитаризма, или реформы в
экономике будут сопровождаться поляризацией и конфронтацией ин­
тересов, что всегда являлось предпосылкой возникновения авторита­
ризма. Иными словами, пока еще не ясно, возможен ли в современ­
ную эпоху переход к рынку на основе демократии или формирование
рыночных отношений и сегодня, как в прежние времена, возможно
только в рамках авторитарных режимов. Пример демократического
восстановления послевоенной Западной Германии дает в этом отно­
шении некоторые основания для оптимизма, но все же данный при­
мер слишком специфичен для того, чтобы делать на его основании да­
леко идущие выводы.
Как бы то ни было, перед нашей страной эти вопросы пока реаль­
но не стоят, так как она еще только выходит из первого этапа. При­
чем, в отличие от ряда других стран, на первом этапе рыночные отно­
шения не сформировались даже частично, переход к ним еще не на­
чинался. Но, как показывает пример Венгрии, Польши, других стран,
переход этот неизбежно сопровождается болезненными социальными
последствиями, так как сталкивается не только с укоренившимися
уравнительно-перераспределительными установками и низкой куль­
турой труда, но и с проблемой перестройки устаревшей отраслевой
структуры, что опять-таки связано с тяжелыми социальными послед­
ствиями. Если учесть, что в СССР господство тоталитарного режима
было наиболее длительным, а его укорененность в сознании миллио­
нов людей наиболее глубокой; если учесть, что он здесь является все­
проникающим, охватывающим не только национализированный сек­
тор тяжелой промышленности, но и сельское хозяйство и связанные с
ним отрасли; если учесть, наконец, гигантский спектр национальных
культур и традиций, в том числе и колоссальные перепады в уровне
хозяйственной культуры между разными регионами, то можно пред­
ставить себе (а точнее, трудно даже представить), насколько сложные
проблемы встанут в стране перед любой властью, как только она
всерьез вознамерится осуществлять переход к рыночной экономике.
715

А у Президента Горбачева тут будут еще и дополнительные труд­
ности, обусловленные тем, что проблему легитимности своей власти
ему даже ценой ликвидации партийной монополии если и удастся ре­
шить, то не надолго. Его положение в этом плане будет усугубляться
тем, что президентские полномочия он получил недемократическим
путем. Между тем непопулярные меры, неизбежные при переходе к
рыночной экономике, может позволить себе осуществлять, не рискуя
потерять поддержку населения, только легитимная власть. Это —
главная политическая проблема при переходе ко второму этапу ре­
форм, о чем наиболее красноречиво свидетельствует опыт Польши,
где миллионы людей при Мазовецком согласились взвалить на себя
тяготы, на которые ни при каком из бывших до сих пор правительств
они бы не пошли ни при каких обстоятельствах (два-три года назад
они не соглашались и на меньшие жертвы).
Многие советские политические деятели либерального толка явно
идеализируют перспективы перехода к рыночной экономике в СССР
и отношение к этой экономике широких слоев населения. В своих оп­
тимистических прогнозах они опираются обычно на данные социоло­
гических опросов, согласно которым 50 и более процентов людей вы­
ступают за частную собственность. Но мне представляется, что дан­
ные эти интерпретируются неверно. Дело в том, что по другим
опросам примерно такой же процент населения высказывается про­
тив реформ, так как они не ведут к повышению жизненного уровня, а
способствуют его снижению. Мне кажется, что эти данные не проти­
воречат друг другу, так как и любовь к частной собственности, и не­
любовь к реформам имеют своим источником один и тот же факт —
нелегитимность власти. Это и приводит к тому, что если власть осу­
ществляет реформы, то люди высказываются против, а если она про­
тив частной собственности, то люди голосуют «за».
Не исключено, что трудности перехода к рыночной экономике бу­
дут связываться именно с политикой и личностью Горбачева, так как
возглавляемое им руководство уже пять лет, обещая перемены к луч­
шему, не может удержать страну от углубляющегося кризиса. И по
мере нарастания этих трудностей как раз и может сказаться прежняя
принадлежность Горбачева к тоталитарным структурам. В таких си­
туациях политическое прошлое играет весьма существенную роль, о
чем свидетельствует, в частности, пример Румынии, где новым руко­
водителям не могут простить то, что они в той или иной степени были
связаны с режимом Чаушеску, хотя именно они возглавили движение
против диктатуры и казнили диктатора.
Но как бы то ни было, непопулярная центральная власть вынуж­
дена будет в ближайшее время пойти на непопулярные меры ради уг­
лубления реформы, промедление с которой тоже подобно смерти.
Факты свидетельствуют о том, что, с одной стороны, Горбачев хочет
использовать свои президентские полномочия, чтобы ускорить дви­
жение в сторону рыночных отношений, а с другой — что он опасается
отторжения этого курса обществом. Во всяком случае, реформа, как
716

известно, вновь отложена до тех пор, пока не будет разработана про­
грамма социальной защиты населения от наступления рынка. Такая
программа, разумеется, необходима, но как бы хорошо и умно ее ни
составили, переход к рыночной экономике все равно будет болезнен­
ным. Т ут никаких иллюзий быть не должно: впереди у нас рост соци­
альной напряженности, а не ее притупление.
Я вижу два возможных сценария дальнейшего развития событий.
Первый: нелегитимная власть начинает реформы, рассчитывая,
что сохранение управляемой армии и глубоких корней «оборонного
сознания» позволит удержать руль и, если понадобится, силой пода­
вить недовольство. Это будет означать последний и решающий шаг в
сторону авторитаризма, его окончательное становление с непредска­
зуемыми последствиями для всех, в том числе и для судьбы самой ны­
нешней центральной власти.
Второй сценарий: Горбачев использует свою усилившуюся лич­
ную власть прежде всего для того, чтобы передать значительную
часть власти из центра в республики. Суть этого сценария: сначала —
союзный договор и политическая независимость республик (в том
числе, разумеется, и России), и лишь затем — рывок к рыночной эко­
номике. Его преимущество перед первым сценарием: политический
суверенитет сопровождается национальным подъемом и возникнове­
нием в республиках пользующихся народным доверием прави­
тельств, способных взять на себя значительную долю ответственности
за трудности, неизбежные при переходе к рынку. Могут сказать,
правда, что такая стратегия равнозначна искусственному торможе­
нию реформ в экономике. Но это не так. События в Прибалтике пока­
зывают, что движение республик к политической независимости все
равно начинается и набирает силы до складывания рыночных отно­
шений, но все это происходит как реакция на промедление с заключе­
нием договора и сопровождается стихийным распадом страны.
Конечно, и второй сценарий нельзя считать заведомо безупреч­
ным, устраняющим все возможные конфликты и предупреждающим
все предсказуемые и непредсказуемые неприятные последствия. Но
он обладает достоинством большей демократичности и несет в себе
больше гарантий от применения насилия. Вот почему, мне кажется,
только этот сценарий может быть ориентиром для демократических
сил.
Разумеется, демократическая оппозиция в любом случае — в си­
лу самой логики политической борьбы — будет выступать против лю­
бых авторитарных тенденций в развитии политического режима. Но
сегодня, мне кажется, этого мало, а главное — это не главное. Глав­
ное — способствовать демократической самоорганизации общества
снизу, которая до сих пор очень слаба, а ее слабость — в сочетании с
разобщенностью и конфронтацией зарождающихся политических
сил — и дает силу авторитарным тенденциям.
Отсюда следует, что демократам, во-первых, предстоит осознать,
что им приходится действовать в исторических рамках особой разно­
717

видности зарождающегося и пока еще окончательно не утвердивше­
гося авторитаризма, сам факт существования которого есть результат
слабости демократической самоорганизации общества. Во-вторых, им
предстоит осознать, что их деятельность в этих рамках должна за­
ключаться не только в том, чтобы критиковать авторитаризм с пози­
ций демократии, но и в том, чтобы заставить его совершить максимум
исторической работы, т. е. двигаться в сторону рыночной экономики,
создавая тем самым экономические предпосылки демократии, причем
двигаться наиболее демократическим — из всех возможных — путем.
И, наконец, в-третьих, им предстоит осознать, что на их плечи ло­
жится задача формирования и консолидации в масштабах страны та­
ких массовых сил, которые могли бы стать реальной альтернативой
К П СС, остающейся пока единственной организацией, действующей
во всех регионах. Это, в свою очередь, является одним из главных ус­
ловий успешного противостояния нынешним и будущим авторитар­
ным тенденциям.
Однако, ход III Съезда народных депутатов ССС Р, на котором
был избран наш первый Президент, ясно показал, что оппозиция чув­
ствует себя пока крайне неуверенно. Дело не в ее слабости. Дело в
том, что, в отличие от власти, которая вела себя на Съезде именно
как власть и была в этом отношении последовательной и логичной,
оппозиция вела себя не как оппозиция, а как критический придаток и
советчик власти.
Власть не скрывала, что она не может управлять по-старому, не
может решать вставшие перед страной проблемы, что ей нужны для
этого новые полномочия, что демократическим способом она их при­
обрести не рассчитывает и потому хочет получить их недемократиче­
ски. Власть отдавала себе отчет в том, что это не увеличит доверие к
ней, но, идя на такой шаг, она давала понять, что для нее это сейчас
не главное. Она давала понять, что недоверие ее не страшит, так как
сила на ее стороне, а сила эта — в бессилии ее конкурентов.
И вот в такой ситуации представитель оппозиции посчитал, что
важнее всего поделиться с Горбачевым соображениями о том, что ав­
торитета Генсеку его недемократически приобретенное Президентст­
во не прибавит. Иными словами, оппозиция решила критиковать
власть, встав на позиции этой власти и не дав себе труда выяснить их
(позиций власти) подлинное содержание.
Но ведь в том-то и дело, что оппозиция только тогда и оппозиция,
когда она действует по иной логике, чем логика власти. На III Съезде
этого не произошло. Во всяком случае, оппозиция проявила себя
здесь оппозицией не больше, чем на одну треть.
Перед ней, насколько я понимаю, стояли три задачи.
Во-первых, ей нужно было заявить (и это она сделала), что выбо­
ры президента проводятся недемократически, и она выступает поэто­
му против таких выборов, рассчитывая тем самым способствовать
развитию демократического сознания народа.
718

Во-вторых, ей нужно было прямо сказать (и это она не сдела­
л а), что сс силы слабы, что она в заведомом меньшинстве в парла­
ментских учреждениях и в то же время не располагает организо­
ванной силой за стенами парламента, способной решающим обра­
зом повлиять на процедуру выборов, и что в этой ситуации ответ­
ственность за решение назревших в обществе проблем может взять
на себя лишь существующая власть и решать их теми средствами,
какие ей доступны. Тем самым миллионам людей за стенами пар­
ламента было бы объяснено, что дефицит демократии есть не что
иное, как следствие слабости их собственной демократической ор­
ганизации и самоорганизации.
В-третьих, нужно было, как мне кажется, заявить (и это тоже
сделано не было), что оппозиция, воспринимая президентскую систе­
му как заранее предрешенный факт, вытекающий из реального соот­
ношения сил, видит впредь свою миссию в том, чтобы подталкивать
Президента к решению главной задачи — демонтажу империи, ибо
без этого не могут быть проведены глубокие реформы в экономике,
немыслимые без национального подъема в республиках, без возник­
новения в них легитимной, пользующейся доверием и поддержкой
населения власти, что, в свою очередь, немыслимо без экономической
и политической самостоятельности республик. Оппозиция должна
была заявить, что постарается, насколько это возможно, заставить
служить нсдсмократичсски избранную президентскую власть интере­
сам демократии и призывает поддержать се снизу. Если же оппози­
ция не воспользовалась съездовской трибуной даже для того, чтобы
высказать свое отношение к событиям в Литве, то это свидетельству­
ет о том, что она не поспевает за жизнью, что по-прежнему обрекает
себя на роль комментатора решений и оценок, исходящих от власти.
Похоже, что неопределенность поведения нашей парламентской
оппозиции, помимо прочего, связана и с тем, что в сознании либе­
рально настроенной публики до сих пор не произошло принципиаль­
ного разграничения логики д еятел ьн ости в л асти и логики деятель­
н ости оппозиции. Похоже, что над умами до сих пор господствует то­
талитарная логика «монолитного единства советского общества».
Если это так, то эту логику предстоит побыстрее преодолеть. Потому
что в наших общих интересах, чтобы каждая политическая сила,
каждое течение ясно осознавали и выражали свои цели и задачи.
Только в этом случае мы будем иметь перед глазами ясную картину
политической жизни общества, только в этом случае сознание милли­
онов людей действительно начнет освобождаться от старой мифоло­
гии «монолитного единства».

Г. Водолазов

Формулы консолидации

Две платформы
Наше общество топчется на месте, потому что имеющиеся в нем
социальные и политические силы тянут его в разные стороны. Проис­
ходит не сложение, а взаимное вычитание сил. Все неуступчиво вою­
ют со всеми, никто ни о чем, ни с кем не может договориться. Про­
ржавевшие, исторически скомпрометированные старые структуры
власти утрачивают привычные механизмы управления, новые еще не
сложились. И это не двоевластие, это — безвластие. Сколько-нибудь
нормальная работа в этих условиях просто невозможна; никто не
чувствует себя хотя бы элементарно защищенным — ни социально,
ни политически, ни юридически — ни у кого нет уверенности в за­
втрашнем дне и даже в сегодняшнем вечере. В условиях подобной
политической смуты, экономического распада и правового кризиса
обычно начинают складываться элементы, структурные образования
будущей диктатуры, которая, в случае победы, и окажется ответом на
общественную потребность навести хоть какой-то порядок. И не бу­
дет ничего удивительного в том, что она, по крайней мере, на первых
порах, получит поддержку значительной части народа, уставшего от
неразберихи и утрачивающего веру в красиво говорящих, но не спо­
собных на эффективные практические действия «перестроечников»
различных мастей и оттенков. Для многих любой порядок лучше пер­
манентного хаоса. В такие периоды социального распада, на волне
этих настроений и приходят всевозможные Сталины, гитлеры, Пино­
четы. Конечно, диктаторский «порядок», замешанный на насилии и
крови людей,— это всего лишь политический наркотик, он дает
только временное, и во многом иллюзорное облегчение и обусловли­
вает мучительное пробуждение в будущем — когда выяснится, что
после периода такого «порядка» людская боль, общественный хаос и
всеобщий развал не только не уменьшились, но возросли многократ­
но. Увы, не все хорошо знают прошлое и потому не все способны за­
глянуть в будущее... Т ак постараемся же — пока еще есть время —
совместно извлечь уроки из поучительных примеров истории. Прило­
жим усилия, чтобы не Диктатура, а Демократия явилась ответом на
объективную потребность в общественной консолидации и обеспече­
нии единства политической воли общества.
720

Как же идти к этой Демократической консолидации? В каких
формах, на какой основе? Выяснению этих вопросов и посвящается
данная статья. В се основу положен анализ двух важнейших полити­
ческих документов последнего времени: «Платформы ЦК КПСС к
XXVIII съезду партии» и «Демократической платформы», представ­
ляющих собой попытку указать пути выхода из той ситуации, в какой
оказалось наше общество, пути консолидации сил, способных, по
мнению авторов, перестроить страну. Сопоставление этих двух доку­
ментов, в силу противоположности их подходов и оценок, будет неиз­
бежно иметь остроконфликтный характер. А о степени остроты конф­
ликта дает некоторое представление напечатанное 11 апреля 1990 г. в
«Правде» «Открытое письмо Центрального Комитета КПСС комму­
нистам страны». В нем авторы, члены ЦК партии, дают сугубо нега- ~
тивную характеристику «Демократической платформы» и весьма лес­
тно отзываются о своем собственном произведении — «Платформе
ЦК». Назначение письма, по замыслу авторов, — способствовать
«консолидации на принципиальной основе».
Анализ этого документа и послужит нам своеобразным введением
к теоретическому сопоставлению двух Платформ.
Его основной мотив: разоблачение и осуждение «раскольников»
из «Демократической платформы» и призыв ко «всем коммуни­
стам» консолидироваться на принципиальной (что означает — цековской) основе.
Документ этот, скажем сразу, вызывает много вопросов.
Во-первых, характеристика того узла проблем вокруг которого,
по мнению ЦК, вращается сегодня теоретическая дискуссия, обуслов­
ливая разделение политических сил.
Так, в письме приводятся «положения проекта Платформы ЦК
КПСС, выражающие смысл перестройки» и являющиеся «добротной
базой для сплочения партии и народа». Это — «решительный разрыв с
авторитарно-бюрократической системой, ориентация на гуманный,
демократический социализм, эффективную планово-рыночную эко­
номику, правовое государство, на обновление советской федерации,
на создание народу достойных условий жизни...». И вот по отноше­
нию к этой «добротной основе» идет поляризация сил: «Одни отверга­
ют перестройку, видя в ней «либерально-буржуазное перерождение»
общества и партии», «другие... призывают к реставрации капитализ­
ма».
Итак, вот расстановка сил и ось дискуссии: одни — за «перестрой­
ку», другие — против (с правых и левацких позиций), отсюда призыв
к консолидации тех, кто за «перестройку», за «разрыв с авторитарно­
бюрократической системой».
Не очень убедительно. Это, пожалуй, в 1985-86 гт. вопрос за «пе­
рестройку» или против был главным вопросом. Сегодня для абсолют­
ного большинства нашего народа тут вопроса нет: люди — за «пере­
стройку» и за «разрыв с авторитарной системой». Сегодня главный
вопрос и ось дискуссии — в другом: что нужно практически сделать,
46— 262

721

каковы конструктивны е п у т и «перестройки», чтобы вышеупомяну­
тый «разрыв» не оставался только словом, только благим призывом
(как в общем-то было все пять последних л ет), а чтобы он стал реаль­
ностью. Здесь, а не в вопросе принимать или не принимать «пере­
стройку», сегодня, думается, главное разногласие.
Из этого первого спорного тезиса «Открытого письма» проистека­
ет и другой. Поскольку опорные позиции Платформы ЦК формули­
руются в «письме» столь широко и абстрактно, что не выявляют отли­
чия Платформы ЦК от Демократической платформы, то перед его ав­
торами встает задача объяснить, почему же в таком случае
высказывается такое острое неприятие позиции авторов «Демократи­
ческой платформы». Оказывается, вот почему: вокруг «так назы вае­
мой» «Демократической платформы» развернула свою деятельность
группа лиц, произносящих громкие фразы и легковесные обещания,
«за которыми нет ничего, кроме личных политических амбиций»,
или, как намекалось на февральском (1990 г.) Пленуме Ц К ,— группа
лиц, «рвущихся к власти».
Письмо, таким образом, переключает внимание «коммунистов
страны» с анализа и сопоставления т е к с т о в опубликованных плат­
форм, дающих возможность вести дискуссию со ссылкой на точные
цитаты и публично сформулированные позиции, на размышления о
деятельности каких-то «лиц», которые вынашивают «замыслы» «раз­
валить партию», «устранить ее с политической арены» и самим про­
рваться к власти. И ни конкретных лиц, ни фактов, ни доказа­
тельств — трудно тут вести конструктивную полемику. Конечно, все
примерно догадываются, на кого довольно прозрачно намекают авто­
ры письма. Но именно эта прозрачность намека вызывает у читателя
чувство какой-то особенной неловкости. Во-первых, те, на кого наме­
кают в письме, не имеют нормальной печатной, радио- и телетрибу­
ны для пропаганды, изложения и защиты своих взглядов и действий;
о взглядах и действиях этих «лиц» общественность узнает урывками,
из отдельных номеров каких-то многотиражек, издаваемых то в од­
ном, то в другом институте, из отрывочных цитат, скупо и подчас
тенденциозно приводимых в критических статьях изданий, абсолют­
ное большинство которых жестко контролируется офицальным пар­
тийным аппаратом. Такой тип обвинений с помощью прозрачного на­
мека на «лица», но без называния фамилий, лишающихся по этой
причине'возможности защищ ать себя, — своего рода анонимка, к ко­
торым в нашем обществе, слава богу, сложилось уже вполне опреде­
ленное отношение...
Да, и насчет этого укора в «политических амбициях», в том, что
кто-то «рвется к власти». Опять — неловкость. Разве можно упрекать
политических деятелей, политические группы, что они — во имя осу­
ществления своих идей — стремятся быть ближе к рычагам управле­
ния, к рычагам власти. К тому же на не очень тактичную формули­
ровку упрека можно получить, ведь, и не очень вежливый ответ, ко­
торый, кстати, уже звучал в письмах, опубликованных на страницах
722

газет: «А чем эти «лица» хуже вас, «дорвавшихся до власти»? Откуда
такая нескромность, такое самодовольство? Почему вы так уверены,
что ваше властвование — лучшее из всех возможных. Откуда горды­
ня-то такая — ведь посмотрите, как сегодня страна живет, каковы
итоги последних пяти лет вашего правления... и т. д». Действитель­
но, пока экономическая, политическая и социальная ситуация в стра­
не такова, что для особого высокомерия по отношению к политиче­
ским оппонентам — ну просто нет никаких оснований. И кроме того:
если даже отдельные «лица», заявляющие о своей приверженности
«Демократической платформе», выступают с какими-то сомнитель­
ными заявлениями, то давайте все-таки не отождествлять позиции
отдельных «лиц» с позиций платформы.
Далее. Есть в «Открытом письме» характеристика не только
анонимных «лиц», но и содержания самой «Демократической плат­
формы». По утверждению его авторов, «замысел» «Демократиче­
ской платформы» направлен на «развал» партии, «на устранение ее
с политической арены». Ну, здесь, располагая напечатанным тек­
стом платформы, можно уже с точными цитатами в руках сравни­
вать, насколько эта характеристика соответствует действительно­
сти. Думается, весь пафос, весь смысл платформы: спасти — в
максимальной степени — тот демократический потенциал партии,
который еще можно спасти (сделать то, что не успели сделать, по
вине «принципиального» руководства, в партиях стран Восточной
Европы), остановить «дальнейшее углубление идейного кризиса в
КП С С », «ослабление идейно-политического влияния партии в мас­
сах». И это все не наша интерпретация, это — точные цитаты. Па­
фос платформы — предложение форм и способов сосуществования
в рамках единой п артии имеющихся в ней течений, в целях более
плавного, более управляемого перехода общества от тоталитарной
к демократической политической системе. Пафос «Демократиче­
ской платформы» — как раз не конфронтация, а консолидация.
Правда, эту консолидацию, ее создание и основы Демплатформа
представляет иначе, чем авторы «Открытого письма». И об этих
двух типах консолидации, двух путях к ней, изложенных в «П лат­
форме Ц К» и Демократической платформе, мы еще подробно бу­
дем говорить в этой статье. Но уже сейчас хотели бы заметить, что
успех любого типа консолидации связан, в частности, с верным,
уважительно точным изложением позиции оппонентов.
Еще один штрих. Авторы «Открытого письма», в отличие от осуж­
даемых ими инициаторов «раскола»,— «за консолидацию партийных
рядов», «за прочное единство». К этой симпатичной декларации име­
ются весьма любопытные дополнения. Так, подчеркивается, что кон­
солидация возможна только на ... «принципиальной основе» (то есть
на основе платформы авторов письма). Все другие «основы», таким
образом, зачисляются в непринципиальные, не годящиеся для «кон­
солидации». И потому с теми, кто их предлагает, «необходимо раз^-

браться» — «разве могут такие лица оставаться в рядах КП СС?». До­
вольно оригинальная идея: раскол как метод борьбы против раскола.
И наконец, бросим общий взгляд на сам тип, «на весь облик» «От­
крытого письма». Задумаемся, каков был бы политический результат
этого документа, появись он 5—6 лет тому назад.
Нет сомнения, события развивались бы по хорошо известным и
тщательно отработанным образцам. По всей стране прокатилась бы
волна партийных собраний и митингов трудящихся, где специально
подобранные ораторы от имени «его величества рабочего класса»,
«колхозного крестьянства», «трудовой интеллигенции», «советской
молодежи», «всех народов великой многонациональной страны» зачи­
тали бы по бумажке набор фраз, взятых непосредственно из докумен­
та — о «развале», «расколе», «устранении», «скрытых замыслах»,
«политических амбициях», «антисоциалистической направленности»,
и т. д. Заканчивались бы эти речи едиными призывами: «необходимо
разобраться», «разве могут такие лица оставаться в рядах КП С С?»
Что было бы дальше с этими «лицами» — тоже нетрудно предста­
вить, практика отношения к инакомыслящим еще, ведь, не стерлась в
нашей памяти.
Конечно, ничего этого сегодня не будет,— ни тех митингов, ни
тех репрессий. Но это уже по причинам, не зависящим от большинст­
ва авторов «Открытого письма». Сейчас общество уже не то и люди не
те, что были десяток лет назад. А вот манера изъяснения и манера
мышления авторов письма — увы, т е , те самые.
Но не будем чересчур драматизировать историю с «Открытым
письмом». Мы не знаем, как оно готовилось, кем писалось, кем при­
нималось — и единогласно ли. Может быть, какую-то сверхактив­
ность и сверхэмоциональность проявили люди старого закала из ЦК,
а другие пошли, что называется, на поводу. А может временное раз­
дражение какими-нибудь высказываниями отдельных лиц из «Де­
мократической платформы» (которые, ведь, не склонны гладить «по
шерстке» нынешнее руководство и у которых личностный момент в
критике занимает большое — иногда непомерно большое — место)
сыграли роль своеобразного детонатора для появления письма? Но
как бы там ни было, оно получилось в общем и целом не консолидационным, а резко конфронтационным. И это, я не сомневаюсь, со
временем будет определено как «ошибка», даже с точки зрения инте­
ресов тех политических сил, которые готовили это письмо, и тех со­
циальных сил, что стоят за ними.
Ибо сейчас, действительно, общая задача, от которой зависит вы­
ход страны из кризиса,— это консолидация. И, добавим, консолида­
ция не на «принципиальной» основе (ибо такой подход ведет не к
консолидации, а к подавлению, поглощению одних сил другими), а
на компромиссной основе, когда учитывались бы и уважались взгля­
ды, позиции, интересы всех основных социальных и политических
сил общества. И программа этого консолидационного единства долж724

на быть программой, более или менее приемлемой для всех, то есть
программой Демократического Компромисса.
А чтобы этот компромисс состоялся, нужно прежде всего хорошо
знать взгляды и позиции друг друга,— без искажения и иллюзий.
Только тогда можно отыскать точки возможной общности.
Чтобы вывести наше общество из тупика, надо хорошо знать
сущность и интересы составляющих его социальных сил и слоев,
надо ясно зафиксировать его основные проблемы и противоречия.
Потому что если мы, как прежде, будем плодить иллюзии, объяв­
ляя, что общество наше социально однородное, что в нем нет про­
тивоположных интересов, и т. п., то мы не сможем выписать вер­
ных рецептов лечения.
В начале 80-х годов Ю. В. Андропов очень верно заметил: «Мы
плохо знаем общество, в котором живем». Не скажу, что самому ему
удалось обогатить наше знание о современном обществе (в главном он
все-таки мало чем отличался от других деятелей прошлого), но то,
что он ситуацию зафиксировал верно — признать следует. И главное,
что пока нами по-настоящему не понято, не оценено, не проанализи­
ровано (и не это, конечно, имел в виду Андропов), так это то, что об­
щество наше, в качестве основного социального противоречия, содер­
жит в себе противоречие между обладающим всей полнотой экономи­
ческой и политической власти государственно-управленческим слоем
и трудящимися, которые, по сути, отчуждены от средств производст­
ва, политики и управления.
Суметь разрешить противоречие (а то и антагонизм) этих двух
социальных образований не посредством кровавой схватки, а цивили­
зованным, эволюционным, мирным путем,— выработав политиче­
ское соглашение, демократический компромисс,— такова общая
формула современной консолидации.Нахождению путей к этому
компромиссу и будет способствовать сравнительный анализ двух на­
званных платформ, в которых очень наглядно проявилось различие
интересов, подходов и оценок, присущих различным социальным и
политическим силам нашего общества. Каким именно силам, как это
конкретно проявилось, что может дать знание этого для осуществле­
ния Демократического компромисса — таковы главные сюжетные ли­
нии нашей статьи.
Знакомясь с указанными выше платформами, мы, естественно,
обращаем внимание в первую очередь на то, как в них оценивается
нынешняя ситуация, в чем видятся причины того, почему она сложи­
лась так, а не иначе, и какие предлагаются пути в будущее. Эти оцен­
ки настоящего, прошлого и будущего и составляют главную содержа­
тельную ось обеих платформ.

Оценка современной ситуации
Коренное расхождение платформ начинается с самого начала.
«Демократическая платформа» сразу же констатирует то, что оче­
725

видно едва ли не для всех: общество находится у «опасной черты» в
«глубоком кризисе».
Платформа ЦК ведет свой разговор совсем в другой тональности.
Тут нет и намека на какой-либо «кризис». «Трудности», «пробле­
мы» — да, имеются. По с чем они связаны? Да главным образом, с тем
что «масштабы необходимых преобразований оказались намного
большими, чем можно было предположить вначале».
Видите как. «Демократическая платформа» с самого начала про­
сто в набат бьет: «реформы повисают в воздухе», «растет инфляция»,
«ухудшается продовольственное снабжение населения», «нарастает
напряженность в межнациональных отношениях», «во многих регио­
нах страны сложилась бедственная экологическая обстановка», «рас­
тет преступность, особенно организованная», «крайне непоследова­
тельно проводятся политическая и правовая реформы, передача ре­
альной власти из рук партийного аппарата Советам, создание
правовых гарантий гласности и социалистических ценностей» — вни­
мание, граждане, Отечество — у кризисной черты.
Платформа же ЦК начинается бодрыми заверениями о достиже­
ниях — о том, что «главный итог переходного периода — духовное и
политическое раскрепощение общества», что «в атмосфере свободы,
демократизации и гласности (это при монополии-то одной партии на
средства массовой информации? — Г. В.) люди обрели гражданское и
национальное достоинство (это при событиях-то в Закавказье и При­
балтике, при тысячах и тысячах беженцев? — Г. В .), берут в свои ру­
ки дела государства (это при монополии-то аппарата на власть? —
Г. В .)». После этой-то бодрой запевки и следует тот самый диагноз
трудностей: масштабы проблем оказались большими, чем предпола­
галось. Да, конечно, это не какая-то политическая «чернуха» «Де­
мократической платформы» с ее акцентами на «кризисах», «опасной
черте» и т. п., это — полная оптимизма установка: шли хорошо, ши­
роко, высоко (ну, не без некоторых «ошибок и просчетов», разумеет­
ся,— где их не бывает?) — и вот вышли к новым, еще более высоким,
еще более масштабным рубежам. И просто надо, с удовлетворением
оглядываясь на сделанное и черпая в этом энергию, напрячь силы и
еще более «решительно и энергично» двинуться дальше. «Сейчас кар­
динальный вопрос — темпы начатых преобразований...»
Это каких «преобразований»? Тех, что сопровождаются пустыми
полками, снижением производства, инфляцией, ростом преступно­
сти, национальными столкновениями? Увеличить «темпы» всего это­
го? Может быть, сегодня есть смысл все-таки более основательно за­
думаться не о те м п а х «начатых преобразований», а — об их содержа­
нии, о том, какой конкретно вид принимают они в реальной
действительности. И может быть не наращивать темпы «начатого», а
критически его переосмыслить и найти другие, более эффективные
пути «перестройки»? Не э т о ли кардинальный вопрос сегодня?
726

Но что же значит все это? Ошиблись немного авторы анализируе­
мой платформы в оценке нынешней ситуации и следует попытаться
указать им на эту ошибку, дабы она была бы исправлена?
Нет, никакой «ошибки», в обычном смысле этого слова, здесь нет.
И вот это-то и есть главное, что в интересах будущего возможного
компромисса следует понять. Дело в том, что в рассматриваемой
Платформе точно и безошибочно отражена политическая позиция и
социальный интерес административно-управленческих слоев. Имен­
но так, как записано в Платформе, видится ситуация из кремлевских,
обкомовских и министерских окон. Да, конечно, призматические
стекла в этих окнах деформируют образ объективной реальности, и в
этом смысле дают несколько искаженный, ошибочный се облик. Но
само это преломление света, сама деформация есть тоже объектив­
ность, и определенная часть людей, находящихся з а этими стенами,
отнюдь не какие-то сознательные и намеренные обманщики. Они мо­
гут быть по-своему искренни и честны, не исключено, что им дейст­
вительно «чертовски хочется поработать» на «перестройку» (так, как
они ее понимают) по 14 и 16 часов в сутки. Наряду, так сказать, с
«честными консерваторами» (искренне думающими, что живут одной
жизнью с «народом» и одними думами с ним), есть среди сторонников
этой Платформы и группы, не заблуждающиеся относительно своей
наднародности, и идущие на сознательное искажение действительно­
сти,— под влиянием узкогруппового эгоизма. Они отдают себе ясный
отчет в том, что скажи они правду, а именно — что пять последних
лет (как, впрочем, и многие предшествующие годы) их руководящей
деятельности привели страну к глубочайшему кризису; назови они
далее те его черты, о которых так безжалостно прямо говорит «Де­
мократическая платформа»,— то совершенно ясно, что отнюдь не ап­
лодисментами встретит эти признания руководимый ими трехсотмил­
лионный народ. «Вы продемонстрировали свои возможности, — ска­
жет он. — Довольно. Займитесь лучше какими-нибудь другими
делами».
Не «ошибаются » и либеральные реформаторы из аппарата, вме­
сте с «честными» и «нечестными» консерваторами разделяющие при­
веденное выше описание сегодняшней ситуации в стране. Логика «ап­
парата», законы его функционирования накрепко привязывают их к
консервативной его части. Во все решающие, переломные моменты,
как свидетельствует опыт истории, они протягивают руку не револю­
ционному народу и его демократическим представителям, а консер­
ваторам,— как того и требует интерес привилегированной социаль­
ной группы (единичные исключения из этого правила на индивиду­
альном уровне — не отменяют общего принципа).
Короче говоря, не надо питать иллюзий, не надо думать, что мож­
но чисто теоретически, чисто логически, опираясь на цифры и факты,
переубедить эти социально-политические группы людей, чисто про­
светительской деятельностью перетянуть их на свою сторону, консо­
лидироваться с частью из них на своей программной основе.
727

Сегодня крепко ругают марксизм (ругают, кому только не лень, и
кто знает о нем разве что по краткому философскому словарю). Но
именно март 1зм сделал очень важный и весьма поучительный для
сегодняшней ситуации вывод:привилегированные группы, слои,
классы просто так, без сильного политического давления на них, с
властью и привилегиями не расстаются. Именно марксистская мате­
риалистическая методология приводит к важному заключению: не со­
знание людей из этих групп надо стремиться, в первую очередь, из­
менить, а их общественное бытие — поселить в нормальные квартиры
с нормальными стеклами в окнах, заставить их ходить в нормальные
магазины, ездить на нормальном общественном транспорте (в метро
и на автобусах)... И все!!! И будет у всех полное взаимопонимание. И
тогда никто из них в период, когда страна разваливается, не будет го­
ворить о встающих «новых масштабах» задач, или, когда общество
заведено в тупик,— о необходимости наращивания «темпов» (даль­
нейшего движения по тупиковой ветке).
Но пока нет сил и возможностей у народа изменить коренным об­
разом их бытие, и тем самым — тип всего общественного бытия, пока
важные рычаги управления страной находятся в их руках, следует
попытаться на основе компромисса, взаимной договоренности, огра­
ничить их возможности, их власть и привилегии — на столько, на
сколько позволяет нынешнее соотношение социальных и политиче­
ских сил. А успешность такого диалога зависит и от хорошего знания
позиций и претензий договаривающихся сторон, дабы народ, демок­
ратическая общественность страны имели бы возможность сопостав­
лять, оценивать и выбирать ту или другую программу, ту или другую
форму компромисса,— с полным знанием дела.
Оценки нынешней ситуации в двух рассматриваемых Платфор­
мах мы уже привели. Теперь о причинах, приведших к этой ситуации
(оценка прошлого), и планах на будущее.
К ак мы дошли до жизни такой?
( об и сто к ах нынешних проблем)
Снова нужно констатировать, что при ответе и на этот, вынесен­
ный в заголовок, вопрос, мысль авторов «Демократической платфор­
мы» развивается естественно и логично. Они ничего не стремятся вуа­
лировать, избегают двусмысленностей и витсватости, хотят быть од­
нозначно понятыми (даже теми, кто не согласен с ними) — и потому
стремятся к четкости, ясности, определенности, лаконичности. Всеоб­
щий, глубокий кризис нашего общества и КПСС, подчеркивается в
«Демократической платформе», обусловлен, во-первых, кризисом
коммунистической идеологии, во-вторых, связанным с ним полити­
ческим кризисом всей нашей системы (в том числе и партии), втрстьих и в-четвертых, организационным и моральным кризисами
партии. Ну, и разве не так? Разве не была идеология, навязывавш ая­
ся идеологическими отделами всех уровней (в полном единстве и в
728

тесной дружбе с К ГБ), разве не была она — объективно (а нередко —
и субъективно) — средством оглупления и затемнения (а не просве­
щения) людей, разве не превращалась она нередко в средство ман­
куртизации (употребляя ставшее уже общепринятым айтматовское
понятие) населения? И разве не превратился наш политический ре­
жим в тоталитарный, антидемократический (лукаво возвещавший
миру о 99-% поддержке советским народом брежневых, Гришиных,
Романовых, Кунаевых, медуновых и иже с ними)? И разве секрет, что
значительная доля руководящего слоя брежневских времен оказа­
лась, по сути, частью могучей и разветвленной преступной мафии,
разворовывавшей и распродававшей народное богатство страны?..
Отношение Платформы ЦК к прошлому чуждо «односторонним»
и «прямолинейным» оценкам «Демократической платформы»., кото­
рая зовет к «многосторонности», к «диалектике» и «считает принци­
пиально важным четко различать в нашем прошлом то, что является
порождением сталинщины, следствием попрания социалистических
принципов и то, что представляет реальный вклад партии и народа в
прогресс собственной страны и всего человечества». И далее: «Одина­
ково опасны как идеализация прошлого, нежелание знать полную и
суровую правду о трагических сторонах нашей истории, так и попыт­
ки перечеркнуть все по-настоящему великое и ценное в нашем исто­
рическом наследии. Нельзя обрывать преемственную связь труда и
борьбы советских людей».
Кажется, верно: и в самом деле, было плохое, но было, ведь вроде
и хорошее: по нефти, углю ведь на первые места в мире вышли, и во­
дородное оружие создали, а Днепрогэс, а Волго-Дон, а Беломорканал,
а Алексей Стаханов, а Паша Ангелина, а ..., а..., да мало ли...
О, это одна из наиболее распространенных интеллектуальных ло­
вушек. Ведь, в чем нехитрый смысл этой хитроумной «диалектики»?
Вам говорят: «Тезис первый: согласны Вы, что в нашей истории было
и хорошее и плохое?» Естественно Вы согласны, ибо не было в исто­
рии любой страны таких периодов, когда было то л ьк о плохое (даже
во времена фашизма, гитлеризма, — разве немецкий народ только и
занимался тем, что слушал и слушался Г итлера и Геббельса, разве он
бросил трудиться — ведь, он и уголь добывал, и сталь варил, и пше­
ницу выращивал — и в целом не хуже наших стахановцев, да и анти­
фашисты существовали и борьбу вели — и в подполье, и в лагерях).
И так, было, было хорошее, соглашаетесь Вы, ну, и что дальше? А
дальше вот что: осудим, говорят Вам, плохое ("сталинщину") и возь­
мем хорошее — например, то богатство, что было создано народом.
Наверное, можно согласиться и с этим (чего же от созданных народом
производительных сил отказываться!), но на одну неувязочку тут
указать обязательно надо. А именно: «сталинщина» — это и есть одна
из разновидностей (наихудшая) административно-командной, авто­
ритарно-бюрократической системы. Вот мы и спрашиваем: в ней, в
это й си стем е было ли наряду с плохим, что-либо хорошее, что сле­
довало бы сохранить. Ведь главный вопрос сегодня — как оценить ив129

гпоритарно-бюрократическую систему, как поступить с ней. А его
хотят (кто — сознательно, кто — бессознательно) подменить другим
вопросом: как отнестись ко всему, что было сделано в истории народ­
ными массами. Это все равно, как если бы на вопрос: нужно ли устра­
нять фаш изм, нам бы ответили: знаете что, осторожней — не забы­
вайте, что в истории немецкого народа в 1933— 1945 г. было и хоро­
шее. Но, ведь, мы фаш изм, а не историю немецкого народа, хотим
устранить. Ведь, мы у себя-то сталинизм, авторитарно-бюрократиче­
скую систему, а не историю нашего народа хотим осудить и устра­
нить. Поэтому от авторов Платформы ЦК хотелось бы получить яс­
ный и прямой ответ, готовы ли, согласны ли они ставить вопрос о лик­
видации авторитарно-бюрократической социальной и политической
системы — целиком и без о с т а т к а х или им видится в ней н еч то хо­
рошее, что хотелось бы сохранить? От такой прямой постановки воп­
роса авторы указанной платформы уклоняются. Многим из админист­
ративно-управленческой элиты просто не х о ч ется понимать этого
вопроса. Ведь, понять его и ответить на него таким образом: да, нуж­
на полная ликвидация этого социально-политического режима — оз­
начает для них ликвидацию их до сих пор существующей монополии
на власть — на власть партийную и государственную. А вот к этомуто они пока еще не готовы, точнее их к этому еще не подготовили де­
мократические силы.
Диалектика (простите за напоминание банальных истин!) — это
вовсе не простое перечисление различных свойств предмета («с одной
стороны», «с другой стороны»), диалектика — это открытие и описа­
ние главного, вссогтрсделяющего звена системы («клеточки», как го­
ворят философы) и раскрытие того, как с этим главным звеном связа­
ны все другие, определяемые им, звенья.
Если вы хотите дать научную характеристику прежней системы
социальных отношений в нашей стране, вам придется быть «односто­
ронним» и признать, что таким ведущим, системообразующим при­
знаком социальной системы были авторитаризм, бюрократизм, адми­
нистративно-командный тип общественных отношений, который
формировал и до неузнаваемости искажал даже то потенциально «хо­
рошее», что не может не возникать в любой коллективной трудовой
деятельности людей. И чтобы очистить и сохранить это «хорошее»,
нужно будет коренным образом изменить деформировавшую его сис­
тему, и построить новую; с помощью механизмов этой новой системы
только и можно «взять» это «хорошее». И тогда мы увидим, что «хо­
рошее» в «плохой» системе может быть только потенциально хоро­
шим, «взять» его — не значит просто «перенести», просто «присво­
ить», а значит — преобразовать. Попытки же просто «переносить» хо­
рошее, пытаться брать его в исторически сложившемся виде —
абсолютно бесплодны. И это ясно демонстрируют два основных тезиса
платформы Ц К, в которых дается попытка раскрыть — какого же ти­
па «хорошее» ее авторы советуют воспринять. «Для нас, — говорится
там, — остается незыблемой приверженность социалистическому вы730

бору и идеям Октября:.-власть — Советам, фабрики — рабочим, зем­
ля — крестьянам, мир — народам, свободное самоопределение — на­
циям». Прекрасно! Но ведь сие, почти слово в слово, писалось и в
«Вопросах ленинизма» Сталиным и в «Ленинским курсом» Брежне­
вым и в решениях всех съездов, начиная со съезда расстрелянных —
XVII — и вплоть до XXVI — съезда песнопений «развитому социализ­
му». Ну, как же можно после 1937 г., после двадцати лет правления
брежневского коррумпированного руководства, без конца повторяв­
шего весь этот джентльменский набор слов — как же можно выходить
с простым повторением подобных деклараций. Ведь сегодня люди
ждут разъяснений: почему, несмотря на все вышеприведенные пре­
красные лозунги, фабрики так и не перешли к рабочим, земля — к
крестьянам, а власть — к Советам; и что нужно сделать, чтобы эти
лозунги — стали правдой. Только подробным и убедительным отве­
том на э т и вопросы авторы и могли отделить себя от сталинско-бреж­
невской бюрократии. А так — ведь им могут с полным основанием
сказать: вы что же, дорогие товарищи, т а к же привержены «социали­
стическому выбору», т а к же отдадите землю — крестьянам, фабри­
ки — рабочим и власть — Советам, как ваши предшественники? В та­
ком случае — извините, нам не по пути. А если не так — то как же?
Платформа бсзмолствует...
И совсем уж каким-то невероятным анахронизмом выглядит пе­
речисление позитивных завоеваний прежних времен: «право на труд,
на пенсионное обеспечение, бесплатное образование и здравоохране­
ние». «Забыть об этом — значило бы допустить неуважение к исти­
не...» — торжественно звучит голос авторов Платформы. Ну, уж этито вопросы современная публицистика выяснила и оценку этим «за ­
воеваниям» дала (сравнив к тому же с тем, что имеется на Зап ад е),—
и что за пенсии у нас (помереть, имея их, может и не помрешь, но и
жить по-человечески невозможно), и какие у нас «медицина» с «обра­
зованием». Инерция традиционных перечислений «завоеваний» —
сегодня, увы, не срабатывает.
Путь в будущее
Типичный упрек в адрес «Демократической платформы», прозву­
чавший, кстати, и в «Открытом письме»: там нст-де экономической и
социальной программ. Что же это в таком случае за платформа — не
основательная и не серьезная какая-то! То ли дело в Платформе
ЦК — и подробная концепция социального развития ("в центре пол­
итики партии — человек" — так возвышенно называется один из раз­
делов платформы), программные разработки по вопросам экономики,
политической системы, межнациональных отношений. Всеохватно и
основательно! В общем, государственные люди — против любителей.
А между тем, не более ли правильно поступили авторы «Демокра­
тической платформы»? Они взялись за решение вопроса, от которого
зависят все остальные. Они поставили в центр проблему ликвидации
731

политической системы, обеспечивавшей монопольное господство уп­
равленческой «элиты». Вы требуете от авторов «Демократической
платформы» развернутой программы экономических преобразова­
ний? Но на Ваши требования они отреагируют законным вопросом:
«Применительно к каким политическим условиям желаете вы пол­
учить такую программу?» Ведь, дело в том, что не может быть конст­
руктивной, «хорошей» экономической программы «вообще», а толь­
ко — применительно к определенным политическим условиям и в
связи с ними. Хотите убедиться? Возьмите, к примеру, перечисление
опорных пунктов экономических преобразований платформы ЦК:
аренда, полный хозрасчет, подряд, акционерные общества, коопера­
тивы и т. д. Слова, названия эти — в общем неплохие. Ну, и что из
этого? Ну и почему все это не идет, почему все это остается бумажны­
ми программами? Да потому, что там, где есть монополия одной пар­
тии (а точнее — аппарата) на власть, где «правят бал» партийно-го­
сударственные чиновники с помощью своих обкомов, министерств и
ведомств, там экономику будут душить госзаказом, директивными
распоряжениями, разорительными налогами, денежной инфляцией и
т. п. При таком политическом режиме рыночная, хозрасчетная эко­
номика просто невозможна; незачем и предлагать се введение —
только хаос возникнет, да прилавки совсем опустеют. Пока бюрокра­
тия у власти — какой уж там хозрасчет, какой рынок,— только хуже
от этого, уж лучше карточки (понемногу, но зато — каждому, хоть с
голоду никто не помрет). Это как раз то, что, судя по всему, не пони­
мают критики «Дсмплатформы»: экономическая реформа не пойдет
без настоящей, подлинной политической революции — просите хоть
пятнадцать, хоть сто пятьдесят месяцев для экономических преобра­
зований.
Авторы же «Демократической платформы» отдают себе в этом яс­
ный отчет и потому не считают целесообразным разрабатывать эко­
номические меры применительно к системе существующего полити­
ческого монополизма. Они предлагают прежде всего и немедленно
разрушить саму эту систему, заменив се демократической. Вся их
платформа, все их предложения — об этом. Удастся осуществить это,
тогда будут уместны и развернутые экономические программы, исхо­
дящие из достигнутого уровня высоты политической демократии. Но
расписывать сейчас в деталях и подробностях картину экономической
деятельности, не привязанной к определенной системе политических
отношений — значит заниматься бессмысленным и бессодержатель­
ным прожектерством, схоластическими упражнениями.
При этом следует отдавать себе ясный отчет и в том, что в обще­
стве того типа, что сложился у нас, преобразование политических от­
ношений есть одновременно и изменение экономических, производ­
ственных отношений. Ибо когда административно-управленческий
слой лишается монопольной политической власти, он тем самым ли­
шается и монопольного экономического господства; а установление
широкой демократии, с помощью инструментов которой трудящийся
732

человек получает возможность реально влиять на экономику пред­
приятия, района, города, распоряжаться плодами хозяйственной дея­
тельности, превращает прежнего отчужденного, по сути — наемного,
работника в подлинного хозяина. В наших условиях революционная
политическая программа является одновременно и экономической
(вернее, первой и самой важной ее ступенью).
Поэтому полностью оправдан подход «Демократической платфор­
мы», которая сосредотачивается на решении главной задачи — выяс­
нении условий и путей перехода от авторитарно-бюрократической
политической системы к демократической. А внутри этой главной об­
щей задачи выделяется и еще более глубокий се пласт: как покончить
с монополией партии в политической системе общества и одновре­
менно — с монополией аппарата внутри партии.
И опять-таки: хочет кто этого или нет, понимает это кто или нет,
но существует, по-видимому, объективный закон, сформулирован­
ный кстати, еще одним классиком марксизма, тоже активно критику­
емым сегодня, В. И. Лениным, — о первенстве политики над эконо­
микой в революционные эпохи. «Демократическая платформа» и со­
ставлена с учетом именно этого закона.
Но посмотрим теперь более конкретно, какие реформы в партий­
но-политической области предлагаются обеими платформами.
Главные темы здесь две: изменение места и роли партии в пол­
итической системе общества и реформа самой партии.
П артия и процесс демократизации общ ества. Изменение места и
роли партии в политической системе общества — как подчеркивается
в «Демократической платформе», это, не один из вопросов демокра­
тизации общества, существующий наряду с другими, а — вопрос
главный и решающий. Собственно, изменение роли партии в нашей
политической системе — и есть главное, вссопрсдсляющее направле­
ние демократизации общества. И далее — четкое, ясное, определен­
ное и, как всегда, в этой Платформе лаконичное решение этой зада­
чи: необходим «пересмотр Конституции СССР (отмена ст. 6) и при­
нятие Закона об общественных организациях (или Закона о
политических партиях), в котором должна быть гарантирована свобо­
да создания политических партий и их равноправие, определен их
политический статус». Здесь, действительно, зерно всех политиче­
ских преобразований: многопартийность, равноправие партий.
А как же ставятся и решаются вопросы политической демократи­
зации в Платформе ЦК? Здесь тема развития «политического плюра­
лизма» (то есть — многопартийности) буквально тонет где-то в сере­
дине перечислений двенадцати (!) направлений движения «к развер­
нутой социалистической демократии». Здесь все — с размахом, все —
солидно, авторы хотят обо всем сказать, ничего не упустить: об «из­
бирательной системе», о «Советах», о «государственной власти», о
«правосудии», о «военной реформе», о «правовом государстве» и т. д.
Но это — пссвдополнота. Во-первых, потому, что характеристика
всех этих направлений состоит, как правило, из общих мест, вроде
733

того, что мы за то, чтобы «выборы были полем честного соревнования
представителей всех слоев общества, личностей и идей», «чтобы Со­
веты стали действительно полновластными органами», что «нужны
неотложные меры по укреплению законности и правопорядка», что
«аппарат» должен быть «под контролем» общественности и чаще об­
новляться и т. д. Набор общих формулировок, которые, в силу их абс­
трактности и малой содержательности, могли бы быть записанными в
программах едва ли не любого из течений в нашей партии — от кон­
серваторов до радикалов. Многоплановость здесь подменяется много­
словием. Нет здесь никаких попыток выделить из всех этих направ­
лений главное, указать на связь его со всеми другими.
Ну, и все-таки — о чем же идет речь в этой одной двенадцатой
данного раздела — в главке «Демократия и политический плюра­
лизм», а такж е, что говорится в Платформе ЦК о статье 6?
О статье 6. После рассуждений о том, что «роль» партии — «быть
демократически признанным лидером», действуя через коммунистов
в органах власти, однако «не претендуя на преимущество и закрепле­
ние своего особого положения в Конституции СССР», и следует «шаг
по пути прогресса»: «В связи с этим партия считает необходимым в
порядке законодательной инициативы внести на Съезд народных де­
путатов СССР соответствующее предложение по статье 6 Основного
Закона страны».
Сравните, пожалуйста, прямое и ясное — «отменить» (как в «Де­
мократической платформе») и оставляющее поле для возможного ма­
невра, замысловатое «внести соответствующее предложение». И та ­
кая некоторая неопределенность — свойство не столько литературно­
го стиля авторов указанной платформы, сколько — их мышления и
действия. Эта витиеватость — вещь не случайная. Она — свидетель­
ство того, что «прогрессивный шаг» делается нехотя, без желания,
как уступка давлению демократических сил. Вспомним, каким гне­
вом участники одного недавнего Пленума встретили информацию о
том, что Ельцин посмел в интервью заметить, что сегодня есть резон
поразмышлять, среди прочего, и над вопросом о многопартийности.
Повторяю: п ор азм ы ш лять только. Так, вот, создали же партийную
комиссию, чтобы «изучить» эти высказывания тов. Ельцина — на
предмет того, как с ним поступить дальше. Слушайте, а может ко­
миссия-то эта (о результатах работы которой ничего неизвестно), мо­
жет она-то, «изучив» высказывания Ельцина, вдруг и осознала его
правоту и внесла указанные выше «соответствующие предложения».
Но если всерьез, то ясно — эти формулировки платформы ЦК по
ст. 6 — вынужденно уступленная после отчаянных боев позиция. И
потому уступка эта имеет вид такой неопределенной формулировки.
И потому в других местах Платформы постоянно прорываются и вы­
плескиваются формулировки несколько иного типа. Так, написав,
что «К П СС не претендует на монополию», что она «не берет на себя
государственные властные полномочия», авторы Платформы тут же
вещ ают в категорической форме: «Порядок их (политических пар­
734

тий — Г. В.) образования будет определен законом и соответственно
отражен в Конституции СССР». (Ну, зачем же за Съезд народных де­
путатов решать? А вдруг — не «будет», вдруг народные депутаты ка­
кую-то иную форму решения этого вопроса найдут?). И дальше: «При
этом в законодательном порядке должны быть запрещены создание и
деятельность организаций и движений, которые проповедуют наси­
лие, межнациональную рознь, преследуют экстремистские, антикон­
ституционные цели». Обратим внимание здесь на нетерпящую возра­
жений директиву «должны быть» и требование запретить партии,
преследующие «экстремистские, антиконституционные цели». «О
чем речь идет, товарищи авторы Платформы? — могут спросить
вас. — Ведь «экстремистами» многие из вас называли людей, которые
сегодня стоят во главе «Демократической платформы». Значит — за­
претить их деятельность? А что это такое «антиконституционные це­
ли»? Не вы ли в своей платформе хотя и туманно, но ставите вопрос
об изменениии важной шестой статьи Конституции, более того — не
вы ли в специальном параграфе «О новой Констиитуции С С С Р» вы­
двигаете задачу даже «создания нового Основного Закона Советского
государства». Очевидно, прежняя Конституция вас не устраивает и
вы, можно сказать, выступаете против нес. Согласитесь, в этом смыс­
ле «антиконституционный» момент тут налицо. Не собираетесь ли вы
уж сами себя «запретить»?
Такие вот «неудобные» (но законные) вопросы возникают в связи
с вашим пониманием демократии, товарищи.
И кроме того: давайте задумаемся вместе — а не является ли вы­
двинутая в Платформе ЦК (и уже проведенная в жизнь) идея прези­
дентского правления некоторой компенсацией за утрату статьи 6...
Ну, и последнее — реформа КП СС
Авторы «Открытого письма», как мы помним, определили основ­
ное содержание «Демократической платформы» как «курс на раскол
КПСС изнутри». Сами же они — «против раскола» и за «консолида­
цию партийных рядов» на «принципиальной основе». Т ак ли это?
Вначале — о позиции «Демократической платформы». Она от­
нюдь не держит курс на раскол. Ее установки имеют прямо противо­
положную направленность. Она исходит из того, что в настоящий
момент партия фактически расколота на несколько течений: «консер­
вативно-сталинское», «умеренно-реформистское» и «радикально-ре­
формистское». Течений — с основательно разработанными концепци­
ями, достаточно богатой пропагандистско-политической литерату­
рой, со сложившимися группами уже известных всей стране лидеров,
с зачатками организационных структур, налаженными связями со
«своими» социальными слоями и т. д. и т. п. Иначе говоря, размеже­
вание, согласно «Демократической платформе», — это не цель, к ко­
торой следует во что бы то ни стало стремиться, а — реальный, объек­
тивно существующий факт, из которого следует исходить, и факт
735

этот отнюдь не доставляет радости «демократам», для них он — пока­
затель кризиса партии, из которого надо найти выход. Но выход дей­
ствительный, а не иллюзорный. «Сокрытие существующих принци­
пиальных разногласий, — намекают «демократы» на позицию своих
оппонентов, — подавление инакомыслия в партии организационны­
ми мерами, стремление сохранить мифическое единство любой ценой
ведут к дальнейшему углублению идейного кризиса в КП СС, ослаб­
лению идей — политического влияния партии в массах». Сторонники
«Демократической платформы» хотят путем коренной реформы уст­
ранить кризис партии, а их упрекают в стремлении «устранить пар­
тию».
Авторы же Платформы ЦК ни о каком принципиальном размеже­
вании в партии, и соответственно ни о каком ее кризисе не говорят ни
слова. Они связывают необходимость «реформирования партии» с
«масштабностью и новизной вставших задач». Снова знакомые опти­
мистические мотивы. А чего стоит следующее утверждение: КПСС
«сумела преодолеть инерцию сталинщины и застоя, возглавила рево­
люционный поворот и тем самым вновь доказала свою способность
выполнять авангардную роль». И дело тут даже не только в возрожде­
нии слегка уже подзабытой манеры победных (и, увы, малоправдопо­
добных) реляций. Т ут просто исчезает логика, концы с концами не
сходятся: если партия все «преодолела», все «доказала», так чего же
еще ее реформировать, зачем подвергать ее «глубокой перестройке».
«Демократическая платформа» исходит из действительности —
такой, какова она есть, а не такой, какой нам хотелось бы ее видеть.
Отсюда — реализм ее антикризисных идей и планов.
Т ак, отмечая объективное существование различных течений в
партии, она не стремится сеять иллюзий на тот счет, что-де различия
эти легко преодолимы, стоит только немного захотеть. Нет, по ее
мнению, и мы думаем — так оно и есть в действительности, разли­
чия, противоречия эти столь серьезны, что примирить или устранить
их не удастся. И в перспективе эти течения неизбежно превратятся в
самостоятельные политические образования. (Не эта ли бесспорная
констатация интерпретируется подчас как «курс на раскол»? Но как
можно держать курс на то, что фактически уже существует?)
Но вся специфика, весь взвешенный реализм «Демократической
платформы» состоит в том, чтобы не ускорять этот процесс неизбеж­
ного официального раскола, а наоборот — чтобы несколько попридер­
ж ать его. В э т о м вся соль позиции Д емплатформы . Она справедливо
при этом исходит из того, что в настоящих условиях (так уж распоря­
дилась история!) КПСС — действительно, единственная более или
менее организованная в общесоюзном масштабе сила, которая худобедно, но держит в своих руках общие и главные рычаги движения
нашего общества, нашей коллективной деятельности. И пока дробить
эту силу нельзя. Политический развод сегодня нецелесообразен — ни
с точки зрения интересов всех групп и течений, имеющихся в партии,
ни, что особенно важно, с точки зрения интересов всего общества, на­
736

рода, перспектив демократических преобразований. Знаете, так бы­
вает в семейной жизни — когда ставшие друг другу чужими супруги
договариваются: во имя детей (до их совершеннолетия) жить вместе,
сохраняя корректные отношения и определенные взаимные обяза­
тельства.
Нечто подобное предлагается в «Демократической платформе».
Нет, ее авторы решительно против того, чтобы закрывать глаза на
объективный факт: партия разделена на устойчивые течения, кото­
рые все яснее осознают, что различие их позиций нарастает, что ло­
гика событий сделает со временем невозможным их существование в
рамках одной партии. И нет никакого смысла скрывать имеющиеся
различия, расстворять их в каком-то абстрактном, мифическом един­
стве. Напротив, следует помогать их выявлению и фиксированию,
предоставлять разным течениям возможность вести открытую дис­
куссию друг с другом. Это поможет выработке более основательных,
подвергнутых придирчивому и разностороннему обсуждению, про­
граммных установок. Это нужно и для того, чтобы рядовые члены
партии и все трудящиеся могли сопоставлять разные подходы, срав­
нивать их друг с другом и... выбирать — кто с кем, кто за кого. Со
всем этим затягивать нельзя. Здесь «медлительность, чрезмерная ос­
торожность грозят обернуться реставрацией тоталитаризма и крахом
перестройки».
Иначе говоря, Демократическая платформа против администра­
тивной унификации партии, против замораживания ее внутренней
жизни. А с другой стороны, она против быстрого, мгновенного разде­
ления КПСС на самостоятельные партии. «Поспешность в проведе­
нии реформы может привести к хаосу и анархии, потере управляемо­
сти обществом.»
Т ак что нет никаких оснований представлять ее авторов какимито экстремистами, леваками, не желающими считаться с реально­
стью, собирающимися прыгать через этапы и т. п. Они смотрят дейст­
вительности в глаза и принимают взвешенные и реалистические ре­
шения.
На этой основе и рождается их в высшей степени плодтворная
концепция двух э тап о в в реформировании КПСС.
Основная цель всей реформы партии, согласно «Демократической
платформе», — «преобразование КПСС в парламентскую партию,
действующую в условиях многопартийной системы, правового, пар­
ламентского государства». (Просим, между прочим, обратить внима­
ние: речь идет, как вы видите, не о «развале» КПСС, не об «устране­
нии» ее, а о «преобразовании».)
Понятно, люди старого закала с трудом воспринимают подобные
идеи, и потому какой-то острый конфликт (и, повидимому,— раз­
рыв) в будущем неизбежен. Но это в будущем. А сегодня его надо из­
бежать. И в этих установках нет никакой хитрости, никакого «скры­
того замысла», в чем подчас упрекают авторов Демократической
платформы. Они пишут обо всем открыто, прямо — что называется
47 —262

737

черным по белому. И подоплека их рассуждений, логика их подходов
тоже предельно ясны, более того — поучительны: мы, как правящая
партия, ответственны за тяжелую кризисную ситуацию в стране; и с
точки зрения нормального, демократического мышления, мы должны
подать в отставку, уступить свое место у рычагов власти другим. В
наших же, не слишком нормальных и не очень демократических, ус­
ловиях уступать просто некому.
Можно о том сожалеть, можно возмущаться, но история распоря­
дилась таким образом, что КПСС сегодня — действительно пока
единственная общесоюзная сила, держащая в своих руках все обще­
ственные связи. В мгновение ока оставить все рычаги управления,
бросить на произвол сложившиеся связи, сцепляющие нашу коллек­
тивную жизнь механизмы (хорошие, плохие — не в том сейчас воп­
рос) — означает в наших условиях не демократический шаг, а — де­
зертирство, которое непременно ввергнет страну в еще больший хаос.
Задача партии сегодня вовсе не в том, чтобы немедлено исчезнуть с
авансцены политической жизни, и в порыве покаяния удариться
оземь, превратившись в массу каких-то других политических образо­
ваний — это, повторяю, приведет не к обузданию, а к умножению ха­
оса. Принять на себя ответственность — не значит только покаяться
перед народом за прошлое, но — постараться выйти из тупиковой си­
туации организованно, согласованно, достойно. Партия завела в ту ­
пик, партия не имеет права уклониться от обязанностей активного
участия в выходе из тупика.
Из всего этого и возникает в «Демократической платформе» идея
«Первого этапа» реформы КПСС. Да, политические, и идеологиче­
ские течения, имеющиеся в партии, трудно (или практически не-) со­
вместимы, и в перспективе они не смогут быть в рамках одной пол­
итической организации. Но давайте на ближайший период постара­
емся ужиться — ужиться, оставаясь самими собой, не изменяя самим
себе, не пытаясь обеспечить традиционное «единство» (которое в ны­
нешних условиях может быть только «мифическим» единством), «мо­
нолитность» партийных рядов.
И еще одна цель «Демократической платформы»: через реформу
КП СС консолидировать не только партию, но и общество в целом. В
ней выдвигаются идеи, которые смогут разделить и поддержать де­
мократические силы не только внутри партии, но и за ее пределами.
Демплатформа — это и платформа союза коммунистов-демократов с
демократами-некоммунистами.
Да, конечно, это несколько размывает четкость границ партии.
Но это и хорошо. Мы, ведь, привыкли к такому жесткому разделе­
нию: член партии — одно, не член — совершенно другое, — люди как
бы разных сортов. Подлинно же народные партии должны, по-види­
мому, не рвами и крепостными стенами отделяться от народа, а быть
в отношении к нему партиями «без берегов», широко открытыми для
контроля со стороны всех трудящихся. Забота о «неразмывании» гра­
ниц — это забота о закреплении своей избранности по отношению к
738

основной массе людей. Демплатформа и выступает за сближение, за
консолидацию партийных и непартийных масс нашего народа.
Таким образом на нынешнем («первом») этапе «Демократическая
платформа» прямо выступает против «раскола» и за «консолида­
цию»— как партии, так и всего народа. Но не на какой-то там «прин­
ципиальной основе» (под которой обычно понимаются «принципы»
находящегося у власти руководства), а на...компромиссной. Но, как
предвидят авторы «Демократической платформы», на первом этапе
будут возникать «различные идейные течения», «платформы»,
«фракции», которые впоследствии (на втором этапе) «могут стать ос­
новой для возникновения нескольких политических партий, предла­
гающих различные модели социализма и пути их достижения».
Слово «фракция», которое с такой легкостью и естественностью
выговаривает «Демократическая платформа», бросает людей старого
организационного мышления буквально в дрожь: «Фракции? Да как
можно? Ведь их сам Ленин запретил!». Ну, что касается Ленина, то в
один период (в начале 20-х годов) он их «запретил», а в другой (после
первой русской революции) — «разрешил». Так что Лениным тут не
заслонишься. Да, и вообще сами классики марксизма, думая о нас,
людях будущих поколений, рассчитывали больше не на то, что мы
будем искать ответы на наши вопросы в цитатах из их произведений,
а на то, что у нас на плечах будут собственные головы и что мы этот
«инструмент» сможем использовать по его прямому назначению.
Фракции в партии, как устойчивая, постоянная форма, — бес­
смыслица. Если ваши различия имеют устойчивый и постоянный ха­
рактер, зачем вам общая политическая крыша, создавайте собствен­
ные партии. Фракция — это законная организационная и политиче­
ская форма в некоторые переходные периоды. Она допустима и
оправдана, например в периоды создания новых партий и политиче­
ских образований — когда объединяются уже сложившиеся полити­
ческие группы, кружки и т. п. Может понадобиться время — чтобы
группы эти, так сказать, притерлись друг к другу, лучше поняли по­
зиции и возможности друг друга.
«Ф ракция» оправдана и в период начинающегося внутреннего
размежевания, разделения в партии, — когда, с одной стороны, суще­
ствуют еще общие для всех членов партии задачи и общая ответст­
венность, а с другой стороны — когда политическая совместимость
отдельных течений в партии становится все более трудной задачей.
Сейчас именно такое время. Вот почему, учитывая все это, и предла­
гает на ближайшее время «Демократическая платформа» фракцион­
ную структуру партии.
«Но это же и есть раскол, — взволнованно говорят сторонники
«демократического централизма» (господствовавшего у нас в его ста­
линской интерпретации),— и в этом случае уже никакой единой пар­
тии не существует». Это, конечно, не так, и я, чтобы не доказывать
слишком долго, приведу слова человека, весьма искушенного в пол­
итической жизни: «Партия, — писал Ленин о ситуации 1906 г., когда

в одной партии существовали фракции большевиков и меньшеви­
ков, — тогда была едина, не было раскола, но была фракцион­
ность...»1. Иначе говоря, фракционность — это еще не «раскол»,
фракционность — еще не означает отказ от «единой» партии. Но всетаки — зачем? Зачем в «единой» партии, скажет читатель, нужны
еще фракции, то есть устойчивые политические образования, имею­
щие свои специфические программные установки, свою организаци­
онную структуру и групповую дисциплину? Если есть различия во
мнениях между членами партии, почему не обсуждать их публично,
открыто — не через посредство фракций, а перед лицом всей партии,
и пусть все ее члены принимают в этом участие, зачем еще это про­
межуточное звено — «фракция»?
А — затем, ответим мы, что в определенные исторические момен­
ты появляются различия не просто во мнениях отдельны х людей, но
в установках и интересах формирующихся социальных слоев, соци­
альных групп. И когда дело касается этого типа различий, то встает
вопрос не о взаимоотношении отдельны х людей с их специфически­
ми взглядами в рамках принципиально единой социальной и полити­
ческой общности (осуществление чего возможно и даже необходимо
без фракций), а о взаимодействии различных социальных слоев и их
политических представителей. В этом, последнем, случае размышля­
ют не просто индивиды — как им лучше защитить общие для них ин­
тересы, а — политические представители различных социальных сло­
ев — как этим слоям найти верный баланс отношений. И слои эти
должны быть представлены достаточно сильными мозговыми и пол­
итическими центрами. Одно политическое решение будет принято,
когда с особым мнением выступает, скажем, один человек против од­
носторонней позиции исторически сложившегося партийного руко­
водства, а другое — когда это делает сильная и авторитетная группа.
Вспомним, что происходило на первых заседаниях Съезда народ­
ных депутатов, — бесследно, как вода в песок, уходили особые мне­
ния выступавших тогда разрозненно радикальных ораторов. Предсе­
дательствующие, демонстрируя свою терпимость к инакомыслящим и
журя излишне агрессивных консерваторов, давали высказаться ради­
калам, продлевали им порой регламент, идя на конфликты с залом. А
потом, тоже очень «демократично», так это мягко, по-дружески, поч­
ти по-семейному, объявляли: «Н у что, товарищи, все высказались?
Будем определяться, голосовать? Кто «за»?». И заведомо известное
большинство вскидывало руки за заведомо известное решение. И го­
лосования были самые разнообразные — и открытые, и тайные, и по­
именные — ну просто пиршество «демократии».
Мне только не припоминается ни одного случая, когда бы предсе­
дательствующий заявил: «Товарищи, конечно, с тем, что говорили
здесь Сахаров, Ельцин, Попов, Станкевич и т. е., мы не согласны, и,
конечно, если я просто поставлю на голосование их предложения, они
не пройдут. Но поскольку за ними определенная часть депутатов и
миллионы избирателей, может, не будем пускать в ход машину голо­
740

сования, а попробуем учесть какие-то идеи меньшинства, попробуем
найти компромиссное решение?...» Я не помню такого случая. Но по­
мню, как после создания межрегионалной депутатской группы, этой
фракции на Съезде, с каждым выступлением ее представителей
приходилось уже основательно считаться. Фракция — форма защиты
позиций меньшинства внутри той или иной политической организа­
ции — что важно не просто для самого этого меньшинства, но и для
общества в целом. Ибо через сопоставление, через согласование пози­
ций политических «большинства» и «меньшинства» осуществляется
согласование позиций действий социальных слоев. В результате ито­
говое политическое решение будет более точно отражать реальное со­
отношение общественных сил и исторических возможностей развития
общества.
Пугают иногда фракционной дисциплиной, будто бы делающей
невозможной дисциплину общепартийную. Напрасно пугают. И при
фракциях возможна и даже необходима общепартийная дисциплина
(иначе какая же это единая партия?). И эта общепартийная дисцип­
лина должна, разумеется, преобладать над фракционной. Но речь
идет не о той тотальной «дисциплине», которая была характерна для
К П СС, не о дисциплине, которая целиком — во в всех проявлени­
ях — подчиняет личность политической общности (когда даже сугубо
личная жизнь человека, его художественные вкусы, все его мысли и
наклонности находились под жестким и даже жестоким контролем).
Речь идет о дисциплине, диктуемой общностью задач, которые опре­
делены всей партией, каждым ее членом. Речь идет об обязательном
единстве действий в строго определенной и коллективно согласован­
ной сфере. Что за се пределами — вольная воля каждого. Фракцион­
ная дисциплина не отменяет, таким образом, общепартийную, а вво­
дит ее в строгие, заранее обговоренные рамки. Еще раз: фракцион­
ность в современных условиях — законная и мы бы добавили,
необходимая и наиболее безболезненная форма, способная обеспе­
чить более плавный, эволюционный, цивилизованный переход от однопартийности к многопартийности. Фракционность сегодня — это
форма сохранения единства в условиях возникновения принципиаль­
но различных течений внутри партии. Ф ракционность в рамках еди­
ной п арти и — о т о и е с т ь формула современной консолидации, пред­
лагаем ая «Демократической платф орм ой ». Формула же «консоли­
дации», предлагаемая их оппонентами, — консолидация на базе
только и исключительно принципов, предлагаемых Центральным Ко­
митетом (то есть по сути, одним из течений, одной из «фракций» пар­
ти и ),— это формула, по сути, отсекает инакомыслящих, она не умеет
соединить многообразие в единство.
Вместо заключения
XXVIII съезд КПСС — момент решающий. Нет, не в том смысле,
что на нем ожидается принятие каких-то определяющих всю нашу
741

жизнь «исторических решений». Это при нынешнем состоянии обще­
ства и партии абсолютно исключено. Он — решающий, потому что в
ходе его и сразу после него — независимо от чьих-либо желаний —
коренным и необратимым образом изменится политический климат,
политическое лицо, вся дальнейшая судьба нашего народа.
То, что когда-то было скрыто от глаз, сегодня становится откры­
той для всех явью: Коммунистическая партия Советского Союза, на­
чиная с середины 20-х годов, — никогда не была «союзом единомыш­
ленников». «Единая» партия была, по сути, противоестественным
(но, впрочем,исторически объяснимым) соединением двух прямо
противоположных образований — партийно-государственной бюрок­
ратии (этой новой, получившей в 30-е годы абсолютную власть, гос­
подствующей элиты) и партийной массы, политически эксплуатируе­
мой руководством, но стремившейся тем не менее выражать и отстаи­
вать интересы трудящихся.
Партия не только состояла из этих двух «партий», но имела и две,
исключающие друг друга программы: одну — письменную, состоя­
щую из высоких, благородных и прекрасных принципов, привлекав­
шую массу простых людей, и другую — устную, которой на практике
следовало руководство. В самом деле, не поленитесь перечитать, на­
пример, Программу КПСС, принятую в 1961 г. и действовавшую в
период брежневщины, и сопоставьте то, что было в реальной жизни и
то, что содержалось в торжественно провозглашенных принципах.
Ведь, нет же в Программе ни слова о том, что секретари обкомов, как
это было в жизни, — полновластные и безраздельные хозяева вверен­
ных им областей и судеб людей, в них проживающих, напротив, —
там говорится о стремлении видеть народные и партийные массы,
трудящихся действительными хозяевами своей страны; нет там даже
и намека на то, что инакомыслящих следует запихивать в психушки,
лагеря, выталкивать за пределы государства, напротив, провозглаша­
ются задачи «всестороннего развертывания и совершенствования со­
циалистической демократии», «прав и свобод советских граждан»; нет
ничего и о том, что правящая элита во главе с Генеральным секрета­
рем будет бессменно, в течение десятилетий, сидеть в руководящих
креслах, напротив — обещается «систематическое обновление руко­
водящих кадров»; не найдете вы и уверений в том, что партия — это
стоящая над народом организация, лидерам которой позволяется в
узком кругу решать, утюжить ли танками улицы Праги, заполнять
ли смертоносными ракетами небо Кабула, напротив подчеркивается,
что «партия существует для народа, в служении ему видит смысл
своей деятельности», «считает своим долгом постоянно советоваться с
трудящимися по всем вопросам внутренней и внешней политики, вы­
носить эти вопросы на всенародное обсуждение» и т. д. и т. п. Я ду­
маю, многие и многие люди не по расчету, а следуя голосу совести и
сегодня согласились бы вступить в партию перечисленных выше
принципов и одновременно не желали бы иметь что-либо общее с пар­
ти ей указанных выше политических действий. Беда лишь в том, что
742

это была одна и т а же п ар т и я , которая декларировала одно, а делала
(в лице основной массы своего руководящего слоя) — иное. И поэто­
му объективным смыслом вступления в столь необычную партию для
многих людей и было: опираясь на декларированные высокие прин­
ципы, на гуманистические, демократические традиции марксизма,
используя те организационные формы и возможности, которые пусть
и в минимальной степени, но все же существовали внутри партии —
разоблачить узурпаторов демократии, выявить эту противополож­
ность между высокими словами и низкими делами, способствовать
развитию антибюрократического сознания и подготовки условий для
победы демократических сил — в партии и обществе. Так вот и шло
формирование двух противостоящих друг другу партий в рамках
«единой партии».
К сожалению, исторические условия сложились таким образом,
что в 30—’70-е годы демократические силы партии, как и весь народ,
не имели серьезных реальных возможностей влиять на деятельность
командных верхов (монопольно распоряжавшихся всеми средствами
массовой информации, которые играли роль средств интеллектуаль­
ного террора, всеми политическими и военно-репрессивными меха­
низмами). Попытки отдельных представителей или групп демократи­
ческих сил партии раскрыть людям глаза на происходящее, призвать
их к борьбе за то, чтобы декларированное стало действительным, а
обещанное — правдой, подавлялись господствующим слоем реши­
тельно и беспощадно. Сталинская бюрократия Уничтожала всех, кто
стремился сам и призывал других быть коммунистом не на словах, а
на деле (to есть — демократом, отстаивающим коренные интересы
трудящихся). Бюрократия брежневских времен не была столь крово­
жадной, но в беспощадности и готовности на все ради защиты сохра­
нения своего безраздельного господства ей также не откажешь.
Но все эти коллизии, эти схватки двух политических течений в
партии (а точнее не столько «схватки», сколько удушение демократи­
ческих сил) происходили не заметно для глаз общественности, где-то
за кулисами залитой фальшивым, якобы — солнечным, светом сце­
ны. Противостояние партийных (и социальных) сил не становилось
фокусом всей общественной жизни, фактом всеобщего внимания и
теоретического анализа.
И вот тайное стало явным. Противостояние, несовпадение, несов­
местимость — налицо: две диаметрально противоположные платфор­
мы к съезду. Как это ни грустно признавать, но доминирующие пол­
итические мотивы Платформы Ц К — увы, консервативно-бюрокра­
тические, «Демократическая платформа» (при некоторых ее
недостатках, которые легко могут быть изжиты практикой разверты­
вающегося на ее основе движения) — это действительно демократи­
ческая платформа.
Противопоставить их так резко, и определенно важно потому, что
официальная версия основной массы пропагандистов Платформы ЦК
сводится к тому, что «Демократическая платформа», хотя и несрав743

нснно беднее псковской (нет там-де развернутых экономических и
социальных программ), но по основным своим теоретическим пози­
циям мало чем от нее отличается. И потому-дс мы имеем дело не с те­
оретическим противостоянием, а всего лишь с амбициями людей,
стремящимися расколоть партию и приобрести на этом некоторый
политический капитал. «Мне кажется, — заявляет, например, на
«Круглом столе» редактор «Правды» по отделу партийной жизни
А. Ильин, — оба документа исходят в главном из одних позиций —
демократизации партии», и их «главное различие не столько в теоре­
тических оценках, сколько в размежевании организационном»
(«Правда», от 3 марта 1990 г.).
И при поверхностном чтении так и может показаться. Ну, как же:
обе платформы за «перестройку», против «возврата к административ­
нокомандной системе», за демократизацию и гласность, за политиче­
ский плюрализм, расширение рыночной экономики, за «гуманный и
демократический социализм» и т. д. и т. п. Эту иллюзию определен­
ной общности двух документов поддерживает, увы, и один из извест­
ных пропагандистов «Демократической платформы» В. Лысенко. В
своем — вслед за А. Ильиным — выступлении на «Круглом столе» он,
перечислив ряд «общих моментов» в общих документах, отмечает да­
же, что это «делает возможным диалог» между Центральным Коми­
тетом и представителями Демократической платформы. Заметим, что
«возможность» подобного диалога была вскоре продемонстрирована
участниками Пленума ЦК: они решительно проголосовали против то­
го, чтобы предоставить на Пленуме слово напрашивавшемуся на «ди­
алог» товарищу Лысенко.
Не надо иллюзий! Внимательное и вдумчивое чтение обеих плат­
форм ясно показывает: две части партии четко осознают свое проти­
востояние, они представили принципиально разные политические
программы, выражают интересы разных общественных сил.
Эту цель — показать принципиальные различия платформ, опре­
делить состав социальных сил, стоящих за каждой из них, наметить
логику дальнейшего развития событий — такую задачу мы и ставили
перед собой в этой статье.
Но прежде чем поставить точку, сделаем — в интересах ясно­
сти — еще одно замечание. Читатель, сторонник перестройки, озна­
комившись с нашей оценкой платформы Ц К, как консервативно-бю­
рократической, возможно спросит: «Т ак что же, и М. С. Горбачева Вы
так же оцениваете (поскольку, ведь, и он голосовал за эту платфор­
му)? Стало быть, Вы против Горбачева? Но сейчас это, ведь, опасно,
ибо только он способен быть лидером блока, противостоящего реак­
ционным силам — как о том убедительно пишет, например, А. Нуйкин в «И звестиях» от 13 марта сего года».
Ну, прежде всего, отвечу я, многие выступления и статьи Горба­
чева (и среди них его главная теоретическая работа «Социалистиче­
ская идея и революционная перестройка») значительно — и в луч­
шую сторону — отличаются от псковской платформы. И как знать,
744

был ли на тот момент у Горбачева иной политический выбор, как со­
гласиться — под давлением консервативного ЦК — на эту платфор­
му, имея в виду, с одной стороны, что, будучи в яином меньшинстве,
восставать против нес, — безрассудно, и осознавая — с другой, что у
этой платформы и большинства се авторов нет никакого будущего.
Как знать? Хотя, может, я и ошибаюсь, и вся эта ситуация на самом
деле выглядит иначе...
Но главное даже не в том. Я вообще решительно против излишней
персонифицирования политики: «за» Горбачева или «против», «за»
Ельцина или «против», «за» Лигачева, Гидаспова, Иванова, Петрова,
Сидорова или «против». Ведь, тот или иной политический деятель мо­
жет менять свои позиции, проявлять непоследовательность, колеба­
ния, делать небольшие и крупные ошибки. Поэтому, наверное, лучше
все-таки определить себе не кумира, не фюрера, за которым бы «в
огонь и в воду», а — систему политических ориентиров, наиболее, по
Вашему мнению, справедливых, и уже через ее призму и определять
свое отношение к тем или другим деятелям.
Вот почему оценка цсковской платформы — это отнюдь не то же
самое, что оценка позиции Горбачева. А то, что он голосовал за нее ..,
так ведь за нее и Вровиков (прямой антипод Горбачева) голосовал.
Грешным делом, мне кажется, что вообще платформа ЦК выравнива­
лась, так сказать, по Бровиковым...
Однако, повторим: мы оставляли в стороне все личностные мо­
менты, и вели разговор не о лицах, а о принципах и программах.
*

*

*

И в заключение, может быть, — самое главное.
Я бы ни в косм случае не рассматривал Демплатформу как про­
грамму какой-то конкретной будущей партии, или даже одной какойто строго определенной фракции. Нет, мне думается, у нее — объек­
тивно — иной смысл и иная задача: сформулировать ближайшие тре­
бования, способные объединить всех демократически настроенных
людей — независимо от типа и оттенка их демократизма. Сегодня
главная линия борьбы: монополизм (авангардизм, гегемонизм и т. п.)
какой-то одной политической организации или политической плюра­
лизм, многопартийность; административно-бюрократическое или де­
мократическое общественное устройство. Сегодня важно и актуально
только одно политическое деление: консервативно-бюрократическая
позиция или демократическая.
Сегодня не время выдвигать на первый план, делать злобой дня,
предметом развернутых дискуссий различия среди демократов, раз­
личия, которые могут стать актуальными и первостепенными завтра.
Но сегодня главная задача — одна-единствснная: создание общих ус­
ловий для нормальной демократической жизни, осуществляемое в ос­
трой (но мирной, цивилизованной, не пренебрегающей компромисса­
ми) борьбе с консервативно-бюрократическими силами. В нынешних
745

обстоятельствах демократам крайне необходимо избежать дробления
сил, разбегапия по разным платформам.
В связи с этим — два слова о «Марксистской платформе КПСС»,
появившейся значительно позже двух других. Все основные подходы
и оценки этой платформы вполне умещаются в рамках широкого бло­
ка демократических сил. Я не думаю, что самый горячий сторонник
«Марксистской платформы» (пусть с некоторыми, несущественными
на сегодня оговорками) не смог бы присоединиться к основным пози­
циям Демплатформы (поскольку они формулируются, как правило,
достаточно широко). В самом деле, вот, ведь, центральная идея «М ар­
ксистской платформы»: «Исходным пунктом выхода из кризиса долж­
ны стать политические (!) преобразования». (Это, как мы помним, и
есть главная методологическая линия Демплатформы). И дальше — о
ядре этих преобразований: «Н а основе широкого массового движения
обеспечить постепенный мирный переход власти из рук бюрократии к
блоку демократических сил социалистического выбора при гарантиях
конституционных прав общественных и политических движений
иной направленности»... и т. д.
Здесь, конечно, есть оттенок отличия от Демплатформы. Послед­
няя не ставит акцент на переходе власти к «силам социалистического
выбора». Не потому, что се сторонники обязательно против него.
Просто она формулирует ближайшую цель более широко: установле­
ние демократии, а какой «выбор» предпочтет народ и какое конкрет­
ное содержание получит этот выбор (ведь и понятие «социалистиче­
ский» многие трактуют по-разному!) — это будет предметом з а ­
втраш н ей дискуссии.
У вас, товарищи «марксисты», есть и ряд других специфических,
характерных только для вас установок, касающихся дальних, страте­
гических целей развития. Мы, разумеется, не против того, чтобы и
сегодня рассматривались подобные вопросы, появлялись программ­
ные наметки на отдаленное будущее. Ло при одном условии: при пол­
ном понимании того, что они — дело завтрашнего, а не сегодняшнего
дня,— дабы из-за завтрашних возможных расхождений не разру­
шить сегодняшнюю принципиальную общность — к радости и удо­
вольствию консервативных сил.
В частности, надо ли сегодня, как делаете вы, друзья-«марксисты», столь жестко и однозначно определять позицию по вопросу о
будущих формах собственности — за «социалистическую», против
«частной» и т. п. Ведь пока у нас, по сути, не было ни той, ни другой,
была — государственно-бюрократическая. Устранить се, а потом, в
условиях, когда будет возможно действительно свободное обсуждение
проблем о подлинно демократический выбор — будем обсуждать и
проверять на практике, какие типы собственности, какое их сочета­
ние обеспечат наиболее эффективное развитие — в интересах обще­
ства в целом и каждого из его членов.
Еще раз: «демократы» всех оттенков, консолидируйтесь, объеди­
няйтесь, независимо от того, кем вы будете завтра: социал-демокра746

ми, левыми социалистами, марксистами, демократическими ленинистами, гуманистическими коммунистами, «зелеными» и т. д. Не надо
плодить платформ! Сегодня определились две, главные, рассмотрен­
ные здесь нами. Пусть кто-то считает (а мы именно так считаем), что
«Демократическая платформа» могла бы быть написана глубже, ярче,
основательнее и т. д. и т. п. Это сегодня все несущественные детали.
Сплотиться на основе общедемократических принципов, изложенных
в ней, потеснить бюрократические силы! Все остальное — потом...

Примечания
1 В .И . Л енин. П С С , т. 2 5, с. 186.

JI.Гордон, Э.Клопов

Перестройка
и новое рабочее движение

В грозном развороте социальных и политических перемен, охва­
тывающих нашу страну, все большее значение приобретает рост но­
вого рабочего движения, самостоятельного и независимого от офици­
альных структур. После забастовки шахтеров в июне 1989 г., это дви­
жение стало мощным фактором общественной жизни, без учета
которого невозможно ни постижение смысла текущих событий, ни
сколько-нибудь обоснованное суждение о будущих перспективах. Его
характеристика приобретает в этой ситуации особую актуальность
даже при том условии, что она пока еще неизбежно будет лишь при­
мерной, начальной, скорее подходом к проблеме, чем се всесторон­
ним анализом.
1.
Характеристика рабочего движения и его роли в современном со­
ветском обществе неотделимы от понимания природы перестроечных
процессов вообще и их нынешнего этапа в особенности. Решающее
значение в данной связи имеет отчетливое осознание того обстоятель­
ства, что вопреки буквальному значению слова перестройка пред­
ставляет собой не планомерную реконструкцию, а коренное револю­
ционное преобразование. В сущности у нас происходит не перестрой­
ка, а революция, к счастью осуществляемая пока в мирных формах.
Это своего рода революционная реформа, суть которой — разрушение
монопольно-государственного устройства общества с преимуществен­
но безрыночной, административно-командной экономикой, автори­
тарной политической системой и догматической идеологией и замена
его плюралистическими, рыночными и демократическими обще­
ственными порядками.
Признание радикально-революционного содержания перестрой­
ки — не просто фраза. Отсюда следует, что ход перестройки, как и
всякой революции, меняющей у^тои общественной жизни, отличает­
ся некоторыми объективно неустранимыми, неизбежными чертами,
вытекающими из закономерностей самой этой формы социального
748

развития. Одна из них обусловлена тем, что революция — мирная
или немирная, неважно — рано или поздно достигает этапа, на кото­
ром привычные, сложившиеся ранее формы и методы управления пе­
рестают работать, становятся физически неосуществимыми.
Применительно к перестройке советского общества это означает,
что на определенном ее этапе невозможным оказывается обычное ди­
рективное управление, прямое руководство, когда центр принимает
решение и затем это решение более или менее неукоснительно испол­
няется. И дело здесь не в том, чтобы обеспечить демократическое об­
суждение и правильность решения, а в том, что на определенных эта­
пах революционного процесса прежние органы власти неизбежно те­
ряют свой прошлый безраздельный авторитет. Утрачивается всеоб­
щее и почти автоматическое признание законности, легитимности их
руководящего положения. Прежде, чем сложится новая легитим­
ность, новое всеобщее признание подавляющим большинством бес­
спорного авторитета власти, необходимо пережить период вакуума
или по крайней мере недостатка легитимности правящих структур.
В подобный период народные массы, составляющие их нации, со­
циальные группы и классы, общественные движения, выражающие
интересы этих наций и групп, действуют самостоятельно, зачастую
не до конца подчиняясь законным (с формальной точки зрения) тре­
бованиям власти. Процесс управления в этот период не может быть
просто принятием решений и их последующим исполнением. В нем
резко усиливается роль элементов, которые в обычных, нереволюци­
онных условиях занимают второстепенное место, например, действий
масс, подчас спонтанных, а иногда направляемых общественными ор­
ганами, не входящими в структуру власти. Управление в это время во
многом приобретает характер большего или меньшего взаимодейст­
вия законных органов власти с самодеятельными общественными
движениями, со стихийными социальными силами. С этими силами
на данном этапе им приходится считаться, причем в гораздо большей
степени, чем раньше.
Совершенно избежать подобного этапа падения авторитета власти
в революции нельзя. Иногда возможно подавить самодеятельность
масс и силой восстановить традиционную легитимность. Но тогда
происходит контрреволюция, прекращение самого процесса преобра­
зований. Понятно, что коль скоро речь идет о действительно назрев­
ших преобразованиях, их насильственное прекращение ведет к рево­
люции и загниванию общества, а впоследствии нередко и к еще более
мощному взрыву социальной стихии.
Разумеется, закономерный характер ослабления авторитета вла­
сти на определенных стадиях революционного процесса не означает,
что степень, характер такого ослабления всегда одинаковы или что
эта степень безразлична обществу. Чрезмерно глубокий вакуум авто­
ритета, чрезмерный размах неуправляемой социальной стихии со­
ставляет едва ли меньшую общественную угрозу, чем прямая контр­
революция. К тому же чем сильнее разгул стихии на промежуточных „
749

этапах революции, тем жестче формы восстановления власти на по­
следующих стадиях, тем вероятнее установление (или восстановле­
ние) авторитарно-диктаторской политической системы для поддержа­
ния новых социально-экономических порядков и (или) новых правя­
щих групп, появляющихся в итоге революционных преобразований.
В этом одна из причин укрепления и развития авторитарных форм со­
ветской власти после гражданской войны. Силы, осуществляющие ре­
волюцию, особенно если она имеет характер революционной рефор­
мы, заинтересованы в сведении неизбежных элементов стихии к ми­
нимуму, в том, чтобы необходимые преобразования осуществлялись
посредством ненасильственных процессов. Но именно поэтому важно
понимать, что на определенном этапе необходимо сократить приме­
нение директивных, идущих сверху форм управления, и резко увели­
чить роль регулятивных мер, построенных на компромиссах, на ис­
пользовании самодеятельных, нерегулярных структур, органов, дви­
жений. В какой мерс и как именно сочетать прямые, законнодирективные и косвенные, компромиссно-регулятивные приемы уп­
равления — вопрос политического искусства. Но саму необходимость
отказа на определенное время от обычных пропорций в ряду методов
управления можно считать объективным социальным законом рево­
люции, предпосылкой и следствием се развития, подтверждаемым
научным обобщением исторического опыта. В этом смысле периоды
сочетания официальных и неофициальных, самодеятельных власт­
ных структур, т.е. периоды своего рода двоевластия образуют нор­
мальные этапы течения революционных событий.
С ослаблением легитимности власти переплетается еще одна объ­
ективно неустранимая социальная сложность революции, как особой
формы общественного развития. Коренное преобразование обще­
ственного строя всегда и неизбежно связано с временным понижением
эф ф ек ти вн ости общ ественного производства. Спору нет, в конце
концов — а по большому счету даже в исторически быстрые сроки, —
такое преобразование способствует как раз подъему экономики. Но
на какой-то период эффективность народного хозяйства в процессе
его перестройки падает. В этом смысле все революции переживают
периоды экономического беспорядка, хозяйственных диспро- порций,
а то и разрухи и потому всегда ведут на каком-то этапе к ухудшению
материального положения больших групп населения. (Другой вопрос,
что их социальное и политическое положение может в это же время
улучшаться, отчасти компенсируя материальные тяготы).

II.
Особенно трудная ситуация складывается в тех нередких случа­
ях, когда период ослабления авторитета власти и период ухудшения
экономической конъюнктуры совпадают. К сожалению, именно так
получилось в ходе наших революционных преобразований, начатых в
1985 г. На первом этапе (1985-1986 гг.) в обществе еще полностью со750

хранился авторитет власти и признание ее легитимности. Практиче­
ски политика перестройки осуществлялась тогда почти исключитель­
но с помощью традиционных директив сверху при сочувствии доволь­
но широких кругов интеллигенции и более или менее благоже- лательном равнодушии или нейтралитете остальных слоев народа. В
определенном смысле, это был период наиболее благоприятный для
проведения решительных экономических преобразований: все еще
очень сильное в массовом сознании признание права центра прини­
мать решения и привычка подчиняться ему могли бы облегчить про­
хождение стадии экономического спада. Однако крутизна апрельско­
го поворота обусловила отсутствие согласованных концепций в цент­
рах власти, заставила потратить основное время на защиту исходных
идейных предпосылок перестройки и политическую борьбу за укреп­
ление позиций реформаторского ядра в политическом руководстве.
Крупнейшими достижениями этого периода были решительные пере­
мены в сферах внешней политики и утверждения гласности.
Второй период (приблизительно 1987-1988 гг.) связан с началом
политической демократизации и попытками перейти от преимущест­
венно технико-экономических мер (ускорение) к социально-эконо­
мическим преобразованиям (глубокие реформы и демократизация).
Авторитет власти стал падать, но пока еще главным образом в глазах
интеллигенции. Создаваемые независимые общественные движения
и часть прессы перешли к самостоятельным политическим действиям
в пользу расширения демократии. Одновременно стали проявляться
первые признаки самостоятельной активности консервативных эле­
ментов. Начали разворачиваться мощные национальные и нацио­
нально-демократические движения. Однако, если иметь в виду основ­
ные регионы страны, сила групп и движений, пытавшихся действо­
вать самостоятельно, оставалась в то время несравнимой с силой
традиционной власти и традиционных политических центров.
Реальная политическая жизнь большей части Советского Союза
все еще определялась тогда в основном решениями политического
центра, в которых, правда частично, учитывалась самостоятельная
позиция некоторых групп интеллигенции, консерваторов, отдельных
органов печати. Большинство трудящихся, сохраняя убеждение в за­
конном праве власти принимать главные решения, перешло вместе с
тем от благожелательного безразличия к отчетливому сочувствию
идеям и символам перестройки. Лишь в некоторых союзных респуб­
ликах активность независимых общественных движений достигла
уровня, при котором можно говорить о начале той стадии революци­
онного развития, где прежнее, традиционное управление оказывается
невозможным. Увы, давление консервативных элементов, сила при­
вычки, возможно, недостаток ясности и решимости не позволили и в
это время осуществить экономические реформы и ослабить следую­
щее за ними неизбежное снижение хозяйственной эффективности с
помощью еще сохраняющегося авторитета власти.
751

Избирательная кампания 1989 г. обозначила начало перехода по
всей стране к тому этапу революционного развития, с которым связан
кризис л еги ти м н ости прежних форм вл асти и ак ти вн ая п ол и ти за­
ция больш инства общ ественных групп. Шахтерские забастовки ле­
том 1989 г. показали, что уже не отдельные республики, а страна в
целом вступила в этот самый трудный период революционной рефор­
мы. События 1990 г., в частности весенние выборы, выступления про­
тив ряда областных партийных комитетов, массовые протесты, свя­
занные с попыткой осуществить призыв резервистов после введения
чрезвычайного положения в Баку, реакция на то, что произошло в
Литве, — все это свидетельствует, что народные массы, в первую го­
лову промышленный рабочий класс и промышленная интеллигенция
России, Украины, Белоруссии, перестали безоговорочно принимать
решения центра. Они все чаще начинают действовать самостоятель­
но, проявляя политическую активность и образуя свободные, не зави­
сящие от традиционных органов власти общественные движения и ор­
ганизации. Характер, направленность, формы активности подобных
движений могут и будут меняться, подчас очень быстро и круто. Сама
же их самостоятельность, отказ безоговорочно принимать и испол­
нять директивы центра будут сохраняться на протяжении всего вре­
мени, пока не утвердится сознание новой легитимности, покуда боль­
шинство народа не признает законность новой политической системы
(которая еще только создастся в процессе политических реформ).
Можно радоваться политизации рабочего класса и массовой ин­
теллигенции, можно сожалеть об этом, но, так или иначе, самостоя­
тельная политическая активность масс и общественно-политических
образований отныне — непреложный факт нашей общественной ж из­
ни. Массы не хотят жить по-старому, не хотят подчиняться старой си­
стеме власти, и потому управлять по-старому — особенно, если стре­
миться к продолжению революционных преобразований — больше
нельзя. Более того, на нынешнем этапе вообще невозможно управ­
лять одними лишь «нормальными» методами, просто принимая реше­
ния, сколь угодно законные и демократические, и, требуя затем их
исполнения. То есть, конечно, выступая таким образом, можно де­
лать вид, что общество управляется по-прежнему. Но реального уп­
равленческого эффекта подобная система теперь и в ближайшем бу­
дущем не даст. Реальным, эффективным будет на нынешней стадии
только революционная организация общественной жизни, в которой
обычные приемы управления сочетаются с самостоятельной активно­
стью массовых движений, с признанием неизбежности социальных
конфликтов и необходимости компромисса в качестве средства их
разрешения, с проведением политики взаимодействия органов власти
с самодеятельными общественными организациями, принятием мно­
гих их требований, использованием их социального потенциала и т.п.
Делать это сейчас очень трудно, ибо подобные компромиссы прихо­
дится достигать в чрезвычайно тяжелой экономической ситуации, в
условиях развала потребительского рынка и финансовой системы. Но
752

избежать этого нельзя. Можно лишь попытаться ослабить давление
экономических тягот какими-либо экстраординарными средствами,
например, получением временной и чрезвычайной помощи извне.
Так или иначе, к добру или к худу, прежнего могущества центра нет
и в обозримом будущем не будет. Наступает как раз один из тех пери­
одов революционного развития, когда элементы двоевластия оказы­
ваются необходимостью и фактором мирного течения событий. Тот,
кто стремится достичь конечных целей перестройки — коренного
усиления рыночных начал в экономике, демократии в политике,
плюрализма и творческой свободы в культуре — должен считаться с
этим объективным обстоятельством.
Будем откровенны. Переход к революционным формам управле­
ния сопряжен с огромными сложностями, с усугублением угрозы
анархии и хаоса. Однако попытки сохранить или усилить традицион­
ные системы управления несравнимо опаснее. Обо отказ от традици­
онных форм и утверждение чего-то вроде двоевластия, дают если и не
гарантию, то все же некоторый шанс, надежду на успех мирных рево­
люционных преобразований. В то же время продолжение использова­
ния обычных методов на нынешнем этапе делает перспективу всеоб­
щей катастрофы абсолютно неизбежной.
Трезвая оценка стадии революционного процесса, на котором на­
ходится ныне советское общество, подводит к мысли, что возможно­
с т и продолжения медленных, полностью контролируемых и на­
правляемых сверху реформ практически исчерпаны. Не стоит шара­
хаться в противоположную крайность и бросать все рычаги
нормального государственного управления, целиком отдаваясь на во­
лю стихии. Особенно в тех случаях, когда стихия выливается в наси­
лие. Однако понять неизбежность большей, чем раньше, самодея­
тельности масс, большей подвижности, изменчивости, большей опо­
ры на спонтанное народное творчество, большей, как ни страшно
выговорить, стихии — все это признать надо.
Отсюда, кстати, ясно ограниченное значение срочной разработки
многих детализированных законов, призванных надолго определить
функционирование социально-экономической и политической систе­
мы. В период, когда революция достигла вакуума легитимности, ког­
да авторитет прежних устоев ослаб или исчез, а представления о но­
вых порядках еще не выработаны, не получили массового признания,
создание долговременных актов подобного рода маловероятно. Стре­
мительное развитие общества все равно их опрокинет и заставит при­
нимать новые. Судя по опыту прошлых революций, с принятием де­
тализированных основополагающих законов на данном этапе лучше
не спешить. Если уж заниматься ими сегодня, важно тщательно и
фундаментально обсуждать их основные идеи и формулировки. Что
же касается действительно срочных аспектов законотворческой дея­
тельности в настоящее время, стоит обратить внимание на два момен­
та.
48 —26 2

753

Во-первых, всюду, где это позволяют ресурсы, надо быстро при­
нимать относительно небольшие акты, удовлетворяющие те или иные
конкретные требования трудящихся и позволяющие «расшить», если
эго возможно, узкие места экономики, облегчить переход к рыночно­
му строению хозяйства, соблюдение порядка в условиях демократи­
зации и т.п. Причем, речь тут идет именно о конкретных а к т а х , ре­
шающих проблему не на века, но здесь и сейчас, на текущий период.
Во-вторых, огромное значение могло бы иметь принятие высшими
органами власти своего рода принципиальных законов-деклараций,
определяющих, например, не детали отношений собственности, но
общие направления р азви ти я . Самый мудрый законодатель не может
создать общественные отношения, он может лишь способствовать их
формированию, а затем зафиксировать их реальное существование.
Вообще же на этом этапе революционных преобразований, когда
прежние порядки уже перестают работать, а новые еще не сложи­
лись, решающую роль приобретает поиск ростков нового, поддержка
общественной самостоятельности, общественного творчества в пол­
итике, экономике, социальных отношениях. Снова и снова вспомним
о значении меры, об опасности увлечения крайностями, столь часто
проявлявшейся в нашей истории. Поиск нового сопряжен с вероятной
ошибкой, с возможностью принять нечто редкостное, быстро прехо­
дящее или, наоборот, пригодное в очень отдаленном будущем, за ре­
альность сегодняшнего дня (как, скажем, получилось с оценкой суб­
ботников в 1919 г.) Мудрое признание неизбежности элементов сти ­
хии, если теряется мера, может вылиться в действия, ведущие к
полному распаду общественных связей. Но историческое творчество
всегда сложно. Из п^роятности неудач отнюдь не следует, что от по­
пыток поиска живых и перспективных ростков нового надо отказы­
ваться в принципе.

III.
В свете общих тенденций нынешнего этапа перестройки становит­
ся понятным растущее значение независимого рабочего движения.
Сразу же оговоримся, что слово «рабочее» употребляется здесь, в его
широком, современном истолковании, при котором в понятие «рабо­
чий класс» включается вся совокупность рядовых наемных работни­
ков, чей труд имеет коллективный и индустриально организованный
характер, независимо от того, заняты они преимущественно физиче­
ской или умственной деятельностью. Соответственно рабочее движе­
ние в нашей стране выражает социальные интересы всех людей наем­
ного труда и в первую очередь рабочих, служащих, специалистов
крупных промышленных, строительных, транспортных, научных
предприятий. Особое значение имеют в данном случае те интересы
или, вернее, те стороны интересов рядовых тружеников, которые от­
деляют их от ведомственного и хозяйственно-политического аппара­
та, вырастающего над предприятиями и трудовыми коллективами.
754

С вязь с социальными интересами рабочей массы важно подчерк­
нуть, ибо форму рабочего движения в современных условиях нередко
принимают за движения национальные. Несмотря на сходство форм и
некоторых приемов борьбы (забастовки и т.п.), по содержанию это
очень различные общественные явления. То, что далее говорится о
рабочем движении в собственном смысле, отнюдь не всегда относится
к рабочим формам выражения национальных столкновений или об­
щедемократических движений.
Наиболее яркий и характерный пример свободного самостоятель­
ного рабочего движения в современном советском обществе (насколь­
ко об этом можно судить по событиям второй половины 1989 г. и на­
чала 1990 г.) дает движение шахтеров и примыкающих к ним групп
трудящихся. Как известно, в летних забастовках 1989 г. участвовало
около 0,5 млн.шахтеров. Впоследствии в городских, областных, реги­
ональных рабочих комитетах, образованных на базе стачкомов, а
также в формирующихся по инициативе этих комитетов Сою зах тру­
дящихся (прежде всего в Союзе трудящихся Кузбасса) объединились
делегаты ш ахт и предприятий других отраслей, представляющие по
крайней мере 1,5-2 млн. рабочих и служащих.
В 1990 г. региональные комитеты стали проявлять энергичные
усилия, чтобы объединиться друг с другом, а также с иными незави­
симыми рабочими движениями и организациями. Созванный ими
съезд более чем сорока независимых рабочих движений (Новокуз­
нецк, 30 апр. — 2 мая 1990 г.) провозгласил создание Конфедерации
Труда. Можно надеяться, что Конфедерация Труда станет началом
общесоюзной организации свободного рабочего движения.
Так или иначе, прошлогоднее шахтерское движение явилось при­
знаком окончания летаргического сна советского рабочего класса. Р а­
бочий класс вышел на арену социально-политической борьбы. В
обозримом будущем он отсюда не уйдет — разве что весь ход револю­
ционных преобразований будет насильственно прерван. Отныне рабо­
чий класс и рабочее движение составляют новый мощный фактор об­
щественной жизни, без которого невозможен никакой ее теоретиче­
ский анализ и никакое практически политическое регулирование.
Именно так воспринимается положение с массовым народным созна­
нием. Опросы, проведенные Центром по изучению общественного
мнения осенью 1989 г., показали, что две трети населения (67 %)
считают право на забастовку таким же естественным, как право на
труд, свободу собраний и т.п. 1
Несколько месяцев свободного рабочего движения показали, что
оно содержит как деструктивный, так и конструктивный потенциалы.
Поэтому, с одной стороны, его развитие открывает громадные новые
возможности, особенно значимые в период ослабления авторитета и
легитимности обычных органов власти. А с другой, это развитие, в
частности неуправляемый рост забастовок, создает новые опасности,
усугубляющие и без того напряженную хозяйственно-политическую
ситуацию в стране.
48*

755

Правда, если исходить из опубликованных до сих пор материалов,
сама постановка вопроса о позитивном воздействии рабочего движе­
ния и забастовок может показаться парадоксом. Обычно обсуждение
этой проблемы ведется в плоскости спора о гам, больший или мень­
ший урон наносит рабочее движение обществу, имеются ли нравст­
венно-политические оправдания этого урона и т.п. Между тем, по на­
шему убеждению, рабочее движение, по крайней мере, как оно раз­
вивалось у нас до сих пор, несет не только вред, но и пользу. И
реалистическое определение его социального значения требует соот­
несения всех последствий — как отрицательных, так и положитель­
ных.
Поскольку о негативных сторонах рабочего движения и забасто­
вок в нашей стране писалось немало (и зачастую преувеличенно), на­
чнем с характеристики его позитивных, конструктивных возможно­
стей.
В долговременной социально-экономической перспективе поло­
жительное значение свободного рабочего движения состоит в том, что
оно образует важнейший элем ент цивилизованных трудовых о т н о ­
шений в х о зя й с т в а х рыночного ти п а . Всемирный опыт вообще и в
особенности опыт тоталитарного монопольно-государственного соци­
ализма (семидесятилетний у нас, сорокалетний в других странах) по­
казал иллюзорность попыток определять оптимальные социальноэкономические пропорции на основе решений единого центра, стре­
мящегося научно-обоснованно учесть все общественные потребности.
Определение таких пропорций представляет собой не чисто раци­
ональный, но социальный процесс, в котором неизбежно сталкивают­
ся различные интересы. В сложных современных обществах там и
тогда, где и когда основные социально-экономические пропорции
(норма накопления, оплата труда, соотношение I и П подразделения)
складываются в результате гласного, демократического выявления
интересов и открытого столкновения, диспута, взаимодействия сил,
представляющих разные социальные сферы и институты (производ­
ство, труд, оборона, просвещение и т.п .), они оказываются гораздо
ближе к общественному оптимуму, чем в тех случаях, где эти про­
порции задаются заранее, на основе якобы научных соображений.
В последнем случае столкновение социальных интересов не исче­
зает, но искажается, приобретает недемократический скрытый харак­
тер, превращается в интриги и т.п. В практике нашего общества отказ
от открытого столкновения приводил по большей части к тому, что
влияние непосредственных интересов труда, просвещения, здравоох­
ранения и т.п. оказывалось чрезвычайно слабым, а влияние текущих
и субъективно понимаемых интересов производства и военно-про­
мышленного комплекса — чрезмерно сильным. В подобной ситуации
«ведомственное усердие», не сдерживаемое противодействием иных
сил, превращается в ведомственный эгоизм и губительную ведомст­
венную монополию, ведет к остаточному принципу распределения и
т.п.
756

В этом одна из причин «самоедского» строения нашего хозяйства,
его гигантских непроизводительных запасов, чрезмерных капвложе­
ний, одностороннего роста I подразделения, обеспечивающего глав­
ным образом самого себя, и т.п. Здесь корни непомерно низкого фонда
потребления в нашем национальном доходе. На протяжении многих
десятилетий — вплоть до конца 80-х годов — этот фонд составлял 7075% национального дохода по официальным данным и 60-65% по
аналитическим расчетам с поправкой на структуру цен. Отсюда же и
ничтожная доля оплаты труда в стоимости валового продукта (354 0 % ). Эти показатели у нас гораздо ниже, чем в других промышлен­
но развитых странах, где фонд потребления обычно достигает 75-80%
национального Дохода, а доля оплаты труда 60% стоимости валового
продукта. Пониженный уровень жизни и все, что с ним связано, —
закономерное следствие подобного положения.
Самостоятельное рабочее движение во всем мире является важ ­
нейшим фактором, обеспечивающим приближение основных обще­
ственно-экономических пропорций к оптимуму. Оно гораздо чаще
помогает экономике, чем вредит ей. Так должно быть и у нас. Но для
этого необходимо не осуждение независимого рабочего движения, не
стремление сохранить порядки, при которых оно полностью подчине­
но государству, но, наоборот, создание условий, благоп ри ятству ю ­
щих с ам о с т о я т е л ь н о с ти рабочих организаций и стимулирующих
их демократизацию и цивилизованность.
Движение трудящихся и рабочеедвижение будут давать наиболь­
ший социальный эффект, если через них будут ясно и четко выра­
жаться именно представляемые ими общественные нужды и интере­
сы. Поэтому рабочие организации должны быть свободными и само­
стоятельными, т.е. руководствоваться, в первую очередь, интересами
групп, которые они представляют, подчиняться в своих действиях
прежде всего органам, созданным этими группами, и в случае необхо­
димости иметь возможность действовать вопреки указаниям любых
других органов (за исключением подчинения законам и законным
властям в пределах их компетенции). Причем идейное влияние в
этом случае не должно смешиваться с организационным подчинени­
ем.
IV.
Впрочем, в той острой ситуации, в какой находится страна, еще
более важно, что независимое рабочее движение при определенных
условиях м о ж е т сп о со б ство вать решению основных задач пере­
стройки на современном э тап е .
Едва ли не наиболее глубокие противоречия перестройки обус­
ловлены самой природой революционных реформ. В таких преобразо­
ваниях нужно перестроить основы общества, его корневые структу­
ры, видоизменить аппарат власти и правящие элиты, но сделать все
это в сравнительно мирных формах, без насилия и тем более без кро757

вопролития (чем, собственно, и отличается революционная реформа
от революционных взрывов). Притом, осуществлять все это прихо­
дится в значительной мере руками тех самых групп, чья власть и по­
ложение ущемляются в итоге реформ. Соответственно, проведение
реформ требует поиска того уникального сочетания социальных сил,
которые способны разрешить это противоречие в данное время и в
данной стране.
На начальных этапах перестройки главными силами, позволяю­
щими преодолевать органические сложности реформистской револю­
ции, явились возглавляемые М.С.Горбачевым группы инициаторов
перестройки в высших эшелонах власти, многие органы печати и те­
левидения, значительные слои интеллигенции и возникшие в этой
среде самодеятельные общественные организации, а также демокра­
тическая часть национальных движений. Оказалось, однако, что этих
сил достаточно, чтобы н а ч а т ь перестройку, но их мало, чтобы р а з­
вернуть ее во всю глубину и довести до конца.
В структурах власти усиливается дифференциация, многие се
элементы оказываются неспособными проводить преобразования с
необходимой радикальностью. Более того, выступления ряда партий­
ных и государственных деятелей на съездах народных депутатов и
пленумах ЦК в 1989-1990 гг. свидетельствуют, что они вообще не хо­
тят продолжения демократизации и рыночных реформ, считают не­
обходимым вернуться к жесткому административному регулирова­
нию. Преобразования, осуществляемые властью, одна часть которой
склоняется к продолжению их, а другая по сути дела сопротивляется
новому, приобретают половинчатый, нерешительный характер. При­
чем, половинчатость эта неизбежно проявляется не в том, что все
процессы происходят медленно, а в том, что разрушение старых по­
рядков идет быстро, а создание новых не происходит вообще. Поло­
винчатость, нерешительность оборачиваются острым кризисом пере­
стройки.
Следствием этого общего кризиса является то, что мы выше назы­
вали кризисом легитимности — быстрое падение авторитета вла­
сти,снижение народного доверия к ней. Продолжение реформ в преж­
них формах — в виде своего рода революции «сверху» — оказывается
невозможным. Огромное значение приобретает соединение тех эле­
ментов власти, которые готовы идти на решительную радикализацию
преобразований с массовыми демократическими движениями. Если
подобное соединение произойдет, откроется возможность продолже­
ния и успеха мирной революции, начатой инициаторами перестрой­
ки. Иначе развитие может легко приобрести немирный, насильствен­
ный характер. Недаром в Декларации основных принципов Конфеде­
рации Труда, учрежденной, как упоминалось выше, Съездом неза­
висимых рабочих движенй в мае 1990 г., говорится о том, что время
преобразований «сверху» проходит. Власть теряет доверие народа.
Пассивное недовольство в этих условиях может легко превратиться в
стихийные и разрушительные действия, ведущие к катострофиче758

ским последствиям. Направить общественный протест в русло орга­
низованного политического действия — единственная возможность
предотвратить разгул стихии, добиться мирного развития революциооного процесса.
Демократическое рабочее движение такого типа, каким явилось
движение шахтеров и вырастающее из него движение союзов трудя­
щихся, другие организации, объединившиеся в Конфедерации Труда,
как раз и могут стать одной из главнейших новых сил, необходимых
для успеха революционных реформ. Как отмечается в Декларации
основных принципов Конфедерации «переход к обществу, где утвер­
ждена политическая свобода и где регулируемые рыночные отноше­
ния сочетаются с эффективными механизмами социальной защиты,
возможен только тогда, когда стратегические решения и тактика ре­
форм формируются с учетом волеизъявления широких демократиче­
ских движений и организаций. Рабочим движениям, трудовым кол­
лективам принадлежит важная роль в этом процессе. Именно они,
как показали действия рабочих и стачечных комитетов и Союза тру­
дящихся Кузбасса, способны стать силой, которая может сломить со­
противление бюрократии, обеспечить мирный ход общественных пре­
образований».
Независимое рабочее движение может сыграть особую роль в осу­
ществлении революционных реформ прежде всего потому, что дви­
жение это обладает чрезвычайной мощью. Сила его, как показал
опыт, далеко превосходит возможности интеллигенции, печати, от­
дельных политических деятелей, даже если они занимают самые
ключевые посты в государстве. Опыт двухлетнего фактического бло­
кирования пакета решений 1987 г. и их искажения в ведомственных
инструкциях свидетельствует, что ни те, ни другие, ни третьи сами
по себе не могут справиться с противодействием реформам. В то же
время выступление шахтеров летом 1989 г. показало, что у рабочего
класса хватает социальной мощи, чтобы заставить сознательных и
бессознательных противников реформы подчиняться политической
воле сторонников перестройки. (Разумеется, если рабочее движение
сохраняет демократический характер и действует в защиту пере­
стройки, а не против нее). При всех случайностях субъективных на­
мерений и связей простое сопоставление подготовки актов, придаю­
щих экономическим реформам радикальный характер, до и после
июльских забастовок 1989 г. говорит об этом с полной очевидностью.
(Внесение поправок в закон о предприятиях, изменение проектов
плана и бюджета, обнародование новой стратегии реформ и т.п.). Ту
же способность преодолевать сопротивление и, что еще важнее, сти­
хийную косность бюрократии показывает борьба шахтеров за реаль­
ное выполнение летних протоколов 1989 г. в последующие месяцы. С
рабочими не проходит привычка волокитить дело, подменять дейст­
вие решениями, указаниями, намерениями. Воркута начинает второй
тур забастовок и скрипучая аппаратная колымага снова пускается в
путь.
759

Понятно, что сила рабочего движения проявляется не обязатель­
но в забастовках. Представление самих требований рабочих, под­
крепляемых организацией и угрозой забастовки, зачастую оказыва­
ется не менее эффективным. Этому, кстати, учит рабочих опыт их
собственной борьбы.
Летом 1989 г. в Кузбассе и Донбассе около четверти бастующих, а
среди молодежи — до трети, признавали стачку хорошим средством
разрешения конфликтов.
Осенью, при всей решительности воркутинских забастовщиков
такую позицию занимали лишь менее 15% шахтеров; подавляющее
большинство — почти 80% — оценивали забастовку как крайнее
средство, оправданное только чрезвычайными обстоятельствами. Су­
дя по международному опыту, чем дальше будет развиваться демок­
ратизация, чем чаще рабочее движение будет обнаруживать свою
мощь в борьбе за реформы, тем яснее станет трудящимся, что против­
ников перестройки можно заставить идти на уступки и компромиссы
посредством организованного давления, не прибегая к реальным за­
бастовкам.
Далее, обладая громадной социальной мощью, самостоятельное
рабочее движение одновременно отличается чрезвычайной способно­
с т ь ю к организации. Это значит, что сила рабочего движения может
проявляться в мирных, организованных формах, без уничтожения
базовых социальных связей и общего порядка. Организация, порядок
отличают рабочее движение (во всяком случае демократческое и ци­
вилизованное рабочее движение) от бунта, по пушкинскому выраже­
нию, «бессмысленного и беспощадного». Общеизвестно, что даже в
самые острые периоды развития движения шахтеров — во время за­
бастовок — в нем не было ни грана бунта, хаоса и анархии, оно всегда
стремилось поддерживать общественный порядок, действовать всюду,
где это возможно, совместно с властью, а не против нее. Знаменатель­
но, что организованные группы забастовщиков вместе с милицией
предотвратили попытки спаивания людей, сознательно предприни­
мавшиеся кем-то, кто пока еще не известен общественности.
В угольных бассейнах рабочее движение с лета 1989 г. и до сих пор
оказывается главной опорой порядка. Фактически оно стало там со­
ставной частью власти, или вернее самодеятельной общественной
властью, в одних случаях сотрудничающей, а в других противостоя­
щей власти официальной.
Причем, такой общественной властью, которая пользуется ува­
жением у населения и которой население готово добровольно подчи­
няться.
В условиях ослабления авторитета традиционных партийно-госу­
дарственных органов это обстоятельство приобретает особую важ ­
ность. Опираясь на авторитет рабочих комитетов и их лидеров, орга­
нически включая их в партийно-государственные структуры, можно
ускорить столь необходимый ныне процесс формирования новой, по­
слереволюционной легитимности власти.
760

V.

Наконец, очень существенно, что мощное и организованное само­
стоятельное рабочее движение — вопреки расхожим представлени­
ям — вполне может быть направлено именно на защиту радикальных
социально-экономических реформ, а не против них. Собственно,
именно такую позицию занимает (по крайней мере, занимала до сих
пор) наиболее значительная ветвь свободного рабочего движения в
нашей стране: движение шахтеров, примкнувших к ним трудящихся
многих предприятий Кузбасса, Донбасса, Воркуты, Караганды, или
рабочие клубы, первые независимые профсоюзы и другие организа­
ции, провозгласившие в мае 1990 г. создание советской Конфедерации
Труда.
Принципиальная поддержка демократизации и экономических
реформ со стороны независимого рабочего движения проявилась уже
на самых первых этапах его развития. Чтобы убедиться в этом, доста­
точно взглянуть на стандартные протоколы, заключенные в июле
1989 г. стачкомами основных угольных бассейнов с представителями
ЦК К П С С , Совета Министров СССР и ВЦ СПС. (Последний в этих
документах, увы, оказался не вместе с рабочими, а, выражаясь язы­
ком протокола, «с другой стороны»; знаменательно также, что упомя­
нутые протоколы были опубликованы только в местной печати и по­
тому плохо известны населению страны.).
Из документов видно, что главные требования рабочих имели по
преимуществу не иждивенческий и не узкогрупповой характер. На
первых местах в протоколах стоят требования самостоятельности
ш ахт и других предприятий, предоставления возможности эффектив­
но, на рыночных основаниях распоряжаться частью добытого ими уг­
ля, ограничения всевластия министерского и вообще административ­
но-хозяйственного аппарата.
В последующие месяцы общедемократические требования уско­
рить радикальные экономические реформы заняли еще более видное
место в документах рабочего движения. В договоре представителей
Воркутинского городского рабочего (стачечного) комитета и Союза
объединенных кооперативов СС С Р, подписанного в октябре 1989 г.,
говорится, что рабочие стремятся всеми доступными средствами вести
«борьбу за ликвидацию монополии бюрократчсского администаративного аппарата», за право «людей свободно трудиться и самостоя­
тельно распределять результаты своего труда, добиваться социальной
справедливости во всех сферах жизни». В начавшейся вскоре после
этого забастовке с полной ясностью проявилось стремление воркутин­
ских шахтеров добиваться не только экономических благ, но и расши­
рения социально-политических прав рабочих. В ноябрьском обраще­
нии Воркутинского городского рабочего комитета, наряду с экономи­
ческими требованиями, идет речь о необходимости «утвердить статус
рабочих комитетов, как постоянно действующих органов социальной
защиты, включая право на издание собственной печатной продук­
761

ции», о кардинальной реформе профсоюзов и подобных вопросах. Од­
новременно в Обращении подчеркнута готовность бастующих поддер­
жать «перестроечное крыло КПСС».
Тогда же, в ноябре 1989 г., произошло второе по важности (после
июльских забастовок) событие в процессе возрождения независимого
рабочего движения — создание по инициативе рабочих комитетов
Союза трудящихся Кузбасса. В Уставе Союза говорится, что эта об­
щественно-политическая организация, объединяющая рабочих, кре­
стьян, служащих, всех трудящихся, органически связана с рабочим
движением, что Союз представляет собой форму самоорганизации ра­
бочего класса, «импульс которому дали июльские забастовки 1989 г.».
Тем важнее, что в Программном заявлении Союза трудящихся К уз­
басса демократические, экономические и политические устремления
рабочего движения выражены в развернутом и трезво сбалансирован­
ном виде. Союз, говорится в этом документе, «своей фундаменталь­
ной задачей считает ликвидацию командно-бюрократической систе­
мы в экономике, передачу права распоряжаться богатством тем, кто
его создает. Признается равноправное существование всех возмож­
ных при социализме форм собственности: общенародной, государст­
венной, республканской, коллективной, кооперативной, частно-тру­
довой, акционерной, смешанной, личной и других».
Союз трудящихся Кузбасса совершенно недвусмысленно провозг­
лаш ает, что он стоит за переход от директивного планирования к пла­
нированию с использованем рыночных механизмов. «Рыночные отно­
шения, — отмечается в Программном заявлении, — это бесценный
опыт человеческой цивилизации, и отсутствие рынка наносит совет­
ской экономике ущерб. Рынок в сочетании с изобретением X X в. —
планированием должен превратиться в основную форму взаимоотно­
шений предприятий друг с другом и потребителями». На отношение
Союза трудящихся Кузбасса к рынку хотелось бы обратить особое
внимание еще и потому, что рабочим нередко приписываются огуль­
ные антирыночные и примитивно уравнительные настроения. Д ума­
ется, однако, что документ действительно массовой и действительно
пользующейся рабочим доверием организации передает реальные на­
строения рабочего класса не хуже, чем заявления некоторых профсо­
юзных деятелей и избранных профсоюзными органами депутатов.
Столь же определенно выражает демократическую ориентацию
Союза трудящихся Кузбасса и его политическая программа. «Н а ны­
нешнем этапе развития общества, — отмечается в ней, — наиболее
актуальной является задача передачи всей полноты власти Советам,
изъятие ее у других политических структур и лиц. Советы должны
стать органами подлинного народовластия». И далее: «Союз трудя­
щихся Кузбасса отчетливо отдает себе отчет в том, что дальнейшая
демократизация общества невозможна без радикальной реформы
политической системы. Среди возможных мер могут быть следующие:
предоставление гражданам СССР права свободно создавать обще­
ственно-политические, общественные, профессиональные и молодеж762

ные организации, действующие в рамках законов С С С Р; возмож­
ность проведения референдумов по важным проблемам общественной
жизни; свободный доступ граждан к любой информации, не являю­
щейся государственной тайной, право всевозможных организаций из­
давать газеты и журналы; прекращение навязывания стандартов в
культурной жизни».
Быть может, яснее всего осознанная и последовательная привер­
женность Союза трудящихся Кузбасса идеалам демократии (равно
как и трезвость его позиций) выявляется в отношении к вопросу о по­
ложении Коммунистической партии в обществе. «К П СС , — говорит­
ся в Программном заявлении, — имеет за своими плечами долгий,
полный героических и трагических событий путь. Она может претен­
довать на роль авангарда, однако эту роль необходимо завоевывать
своим авторитетом, а не навязывать обществу законодательными ак ­
тами». Напомним, что Программное заявление Союза трудящихся
Кузбасса было принято в ноябре 1989 г. Рабочие, таким образом, ока­
зались в числе первых, кто открыто поддержал требование отменить
закрепление особого положения КПСС.
Вместе с тем в принципиальном плане Союз выступает за всемер­
ное развитие политического плюрализма. «Длительное существова­
ние одной партии причинило нашему обществу большой вред, по­
скольку это породило монополию на выработку стратегии и тактики в
экономическом и политическом развитии. Всякая монополия ведет к
застою. Союз солидаризируется с существующим мнением о возмож­
ности и целесообразности многопартийной системы в СССР».
В последующие месяцы главнейшие программные установки Со­
юза трудящихся Кузбасса были приняты и развиты многими другими
рабочими организациями. Во всяком случае, в Декларации основных
принципов Конфедерации Труда, принятой на Съезде независимых
рабочих движений (30 апр.-2 мая 1990 г.), где участвовали предста­
вители почти всей страны, демократические идеи выражены столь же
ясно, а местами даже в более четкой и определенной форме. В декла­
рации говорится, что Конференция «выступает за экономическую са­
мостоятельность предприятий, за развитие регулируемых рыночных
отношений». В ней признается возможность существования государ­
ственных, акционерных, кооперативных, частных предприятий (а не
только частно-трудовых, как в Программном заявлении Сою за тру­
дящихся К узбасса). Вместе с тем, в Декларации отмечается, что эко­
номические реформы рыночного типа должны проводиться лишь «по
мере осуществления широких социальных программ защиты и улуч­
шения жизни трудящихся».
Еще важнее, что в Декларации подчеркивается ключевая роль
политических преобразований и зависимость от их успеха положения
трудящихся. В ней указывается, например, что кардинальное изме­
нение социально-экономического положения рабочих, ликвидация
нищеты, бесправия, жестокой эксплуатации народа государством,
технократией и другими силами, справедливое распределение дохо­
763

дов и материальных благ — все это станет возможным и надежным
лишь после перехода к демократической политической системе.
Рабочие движения, объединившиеся в Конфедерации труда, вы­
ступают не только за демократические цели, но, что не менее важно,
за демократические средства их достижения. «Мы заявляем, — запи­
сал Съезд независимых рабочих движений в своей Декларации, — о
приверженности мирным, ненасильственным методам. Мы не делаем
ставку ни на стихийный бунт, ни на вооруженные восстания. Конфе­
дерация труда — за выдвижение реалистических радикальных требо­
ваний, за тактику их мирного отстаивания, за согласование интере­
сов. Вместе с тем мы признаем возможность использования в случае
необходимости методов организованного коллективного протеста и
давления».

VI.
Как видно, главное, чего добивается та ветвь рабочего движения,
которая выросла из летних забастовок 1989 г. и начала в 1990 г. со­
здание общесоюзной независимой рабочей организации — Конфеде­
рация Труда, — это разверты вание демократических преобразова­
ний в экономике и политике, создание условий, в которы х рабочие
см огут ж и т ь свободно и р а б о т а т ь эффективно, обеспечивая своим
трудом собственное благополучие, а с ним и благополучие обще­
с т в а . В общеисторической и общесоциальной перспективе все осталь­
ные требования имеют второстепенное значение.
Конечно, эти «остальные» требования — от повышения зарплаты
за вечерние и ночные смены до регулярного снабжения мылом и спе­
цодеждой — для шахтеров и других рабочих вовсе не безразличны;
борьба за их удовлетворение поддерживала боевой тонус значитель­
ной части забастовщиков. Именно соединение этих, так сказать, бли­
жайших требований с требованиями, которые имеют, в конечном сче­
те, общеполитический характер, способствовало сплочению рабочих,
их стойкости в борьбе за свои интересы, высокому социальному по­
тенциалу рабочего движения.
К сожалению, как правило, именно эта сторона остается вне поля
зрения общественности, а подчеркивается, якобы объективно антиреформенная направленность борьбы шахтеров, их враждебность ин­
теллигенции и кооператорам. Такого рода утверждения отражают
тенденции, характерные как раз для иных элементов рабочего движе­
ния. Подобные взгляды высказывали, например, деятели Объедииненного фронта трудящихся и некоторые представители ВЦ СПС, но
они не нахОдят никакого подтверждения в документах независимых
организаций, объединяющих шахтеров, других рабочих и специали­
стов угольных бассейнов, вообще всех тех, кто создаст Конфедерацию
Труда. Наоборот, в документах Съезда независимых рабочих движе­
ний говорится; «без связи с демократической интеллигенцией у рабо­
чего движения нет будущего. Мы поборем казарменно-бюрократиче­
764

скую систему, обеспечим глубину и реалистичность выдвигаемых за­
дач, избежим экстремизма в методах, если будем действовать в союзе
с профессионально грамотной и граждански ответственной интелли­
генцией».
Противоречие между действительным настроением демократиче­
ского рабочего движения и тем, что ему зачастую приписывается на­
столько разительно, что в тех случаях, когда поддержка реформ рабо­
чими организациями вообще игнорируется, трудно полностью отбро­
сить мысль о сознательном и корыстном искажении ситуации.
Иное дело, когда подчеркивается неполное соответствие иерархии
требований, содержащихся в документах демократических рабочих
организаций и в индивидуальных высказываниях рабочих. Прямой
опрос последних иной раз действительно свидетельствует о том, что в
индивидуальных беседах и анкетах рабочие, выражая свои нужды,
склонны говорить о надбавках к зарплате и пенсиях, чаще, чем о де­
мократии и рыночных реформах. Точно так же в этих беседах доста­
точно четко проявляется массовое недовольство кооператорами, эга­
литарные устремления и т.п. Однако это положение лишний раз под­
черкивает потенциал рабочей организованности, то обстоятельство,
что именно способность рабочего класса к организации делает его
столь значительной общественной силой.
В организации выделяются наиболее сознательные, активные, яс­
но представляющие себе ситуацию люди. В этой связи важно отме­
тить, что наши личные наблюдения за работой представителей стач­
комов свидетельствуют о стремлении рабочих руководителей к комп­
ромиссу, к поиску взаимоприемлемых решений. В демократической
рабочей организации понимание общественных интересов выступает
яснее и глубже, чем в индивидуальных высказываниях. В первом слу­
чае чаще выявляется рассудок рабочего класса, во втором — рассудок
этот нередко смешивается с предрассудком. По старой марксистской
терминологии — это одно из проявлений диалектики превращения
класса в себе в класс для себя. (Понятно, могут существовать и неде­
мократические, отсталые рабочие организации, документы которых
будут показывать в концентрированном виде как раз консервативные
или даже реакционные представления рабочих, не рассудок, а пред­
рассудок рабочей среды).
Кстати, в действиях организации отчетливее, чем у отдельных
рабочих, проявляется не только рассудок, но и сердце рабочего клас­
са, его способность к своего рода социальному великодушию. Рабочие
организации отнюдь не склонны думать только о нуждах своих собст­
венных членов. Солидарность, тяготение к которой вырабатывается у
большинства рабочих самими условиями их труда, распространяется
на всех тружеников. Вот, например, о чем рассказал на втором Съез­
де народный депутат от Коми АССР А. Филиппов. Одно из важных
требований осенней забастовки 1989 г. в Воркуте было связано с тем,
что при порядках, существовавших до стачки, работники при перехо­
де с одного предприятия на другое теряли так называемые «северные
765

надбавки». Надбавки эти составляют значительную часть заработка,
что ставит рабочих в зависимость от администрации — подобную той,
в какой находились бесправные колхозники в сталинские времена
(когда они могли покинуть деревню только «по справке» из колхоза
или сельсовета). В итоге месячной забастовки горняки добились права
менять работу по собственному желанию с сохранением надбавок. Но
у государства в настоящее время нет возможности предоставить это
право всем трудящимся Воркуты. И рабочие комитеты ш ахт по собст­
венному почину решили отложить введение нового порядка до тех
времен, когда этой льготой смогут воспользоваться все.
Точно так же рабочие комитеты Кузбасса, рассматривая в январе
1990 г. полугодовые итоги выполнения протоколов, заключенных в
результате летних забастовок, поставили перед правительственной
комиссией проблемы, касающиеся отнюдь не только шахтеров. Они
потребовали обеспечения социальной справедливости в отношении
деревни, в частности такого формирования цен на аграрную продук­
цию, при котором в расчет принималось бы удорожание машин и
энергоносителей, поставляемых сельскому хозяйству. Представляет­
ся, что в этом требовании реальной помощи и реального сочувствия
крестьянству куда больше, чем в десятках пространных выступлений
радетелей отечественной «почвы» о долге города, необходимости спа­
сения деревни, трагедии российского мужика и т.п.
Кроме того, что независимое рабочее движение может стать — и
фактически становится — мощной организованной силой, обеспечи­
вающей мирный ход революционных реформ, образуя органы, кото­
рым добровольно готово подчиняться население, помогает преодолеть
кризис легитимности, оно способно смягчить еще одно противоречие
современной ситуации.
Как уже говорилось, перестройка неизбежно сопряжена с перио­
дом трудностей и ухудшением экономического положения масс. При
разумной политике можно уменьшить тяготы переходного периода,
но их нельзя избежать полностью. Тем важнее, что в области соци­
ально-политической перестройка может дать плоды горазно быстрее.
Гласность и свобода творчества уже вошли в жизнь. Но их влияние
прежде всего ощ ущ ает интеллигенция, с трудом которой эти факторы
связаны напрямую. Рабочее и общественно-политическое движение
трудящихся могут дать почувствовать немедленные социально-пол­
итические плоды перестройки широким слоям рабочего класса, осо­
бенно его наиболее образованным и сознательным группам: молоде­
жи, рабочим-интеллигентам. Т ак что в определенном смысле свобод­
ное рабочее движение, способствующее преодолению отчуждения
трудящихся от власти, представляет ценность само по себе, независи­
мо от других результатов. К тому же, сам фактор существования де­
мократического рабочего движения становится средством предотвра­
щения чрезмерного увеличения тягот перестройки. Оно может сыг­
рать решающую роль в поддержании социальной справедливости и
766

предотвращения попыток переложить слишком большую часть издер­
жек перестройки на плечи трудящихся.

VII.
Снова повторим, что свободному рабочему движению присущи не
только конструктивный, но и деструктивный, разруш ительный по­
тенц и ал. С ним связаны экономические издержки, особенно когда
рабочие прибегают к стачкам. Однако хозяйственный ущерб — не са­
мая серьезная опасность рабочего движения.
Во-первых, массовое распространение забастовок совсем не обяза­
тельно должно привести к росту рабочего движения в дальнейшем,
особенно, если политическая власть будет искать не конфронтации, а
компромисса с рабочими, уважая при этом рабочую самостоятель­
ность.
Во-вторых, негативные экономические последствия забастовок
зачастую преувеличиваются. Во всяком случае, они не идут ни в ка­
кое сравнение с убытками, ежедневно и ежечасно возникающими изза пороков нашей хозяйственно-политической системы. Во всех заба­
стовках 1989 г. (включая те, которые связаны с национальными тре­
бованиями и не имеют непосредственного отношения к рабочему
движению в собственном смысле) потеряно около 7 млн. человеко­
дней. Вследствие общей бесхозяйственности за этот же период, по
официальным данным, только в промышленности и строительстве по­
теряно 40 млн. человеко-дней, а по оценкам групп народных депута­
тов, изучающих проблему, на простои, прогулы, перекуры уходит 2030% рабочего времени, или в тысячу раз больше, чем в ходе стачек.
Забастовки стоили стране примерно 0,8 млрд. руб. Но, убытки и поте­
ри, неизбежные при нашей системе, достигают ежегодно 450
млрд.руб. — чуть не половины стоимости всей промышленной про­
дукции.
Разумеется, громадный размах системных убытков делает ущерб
забастовок чувствительным. Но дело в том, что забастовки не просто
менее накладны, чем «нормальная» бесхозяйственность нашей эконо­
мики. Массовые трудовые конфликты зачастую оказываются средст­
вом, заставляющим устранить завалы на путях, обеспечивающих
принятие хозяйственных и технических мер, способствующих эконо­
мическому прогрессу, не говоря уже о прогрессе социальном и пол­
итическом. Итог забастовки, в отличие от результатов бессмысленной
и столь привычной нам бесхозяйственности, не чистая потеря, а ба­
ланс потерь и достижений. В конечном счете организованная борьба
рабочих заставляет менять разоряющую нас хозяйственно-политиче­
скую систему. Так что, говоря о связанном со стачками непосредст­
венном ущербе, надо иметь в виду и долговременные приобретения,
которые дает рабочее движение.
Забастовки и другие формы прекращения работы станут действи­
тельным началом катастрофы лишь тогда, когда они приобретут не­
767

управляемый, стихийно-хаотический и цепной характер. Этому ва­
рианту развития больше всего способствует конфронтация с самосто­
ятельными рабочими организациями, так или иначе противостоящи­
ми стихии. Само по себе организованное рабочее движение не повы­
ш ает, а понижает вероятность стихийного разгула забастовок.
Серьезная опасность организованного, самостоятельного рабочего
движения в другом — в возможности того, что мощь рабочей органи­
зации может быть направлена против демократизации и обновления
советского общества и стать тормозом перестройки, тормозом тем бо­
лее страшным, что такое реакционное рабочее движение способно
легко соединиться с другими консервативными силами. Деятельность
Объединенного фронта трудящихся и его поддержка некоторыми
профсоюзными и партийными руководителями показывает реаль­
ность такой угрозы. Ведь О Ф Т не скрывает своих целей. В резолюции
его учредительного съезда прямо записано: «Замысел радикальной
экономической реформы не выдерживает проверки практикой», «ны­
нешняя реформа... превратила застой в кризис», «сохранение нынеш­
него курса на углубление рыночных отношений привело бы страну к
экономическому и социальному краху».
О том, к чему может повести соединение рабочего движения с на­
циональной рознью, страшно и подумать. Между тем в печати уже
появлялись не слишком обдуманные заявления, в которых делались
попытки установить такую связь. Фактическая сторона подобных з а ­
явлений (например, утверждения, что шахтерские забастовки 1989 г.
есть по преимуществу национальное движение русских и украинских
рабочих) совершенно не соответствует действительности: простой пе­
речень фамилий, упоминаемых в документах, связанных со стачками
и деятельностью рабочих комитетов, показывает как раз глубоко ин­
тернациональный состав участников. Однако несоответствие фактам
не делает эти заявления менее опасными. К несчастью, пламя нацио­
нальных распрей вспыхивает независимо от фактов, и любое неосто­
рожное высказывание может явиться здесь роковой искрой.
Пока что реакционная струя в нашем рабочем движении слабее
течения, объективно выступающего за продолжение реформы. Но
опасность существует и она достаточна серьезна.

VIII.
В целом возможная роль самостоятельного рабочего движения оп­
ределяется количественным соотношением различных форм борьбы
рабочего класса и качественной направленностью развития рабочих
организаций, степенью демократизации и цивилизованности их дей­
ствий. Неограниченный разгул забастовочной стихии, безответствен­
ная эскалация невыполнимых требований могут превратить пере­
стройку в неуправляемый хаос. Но и полное прекращение свободного
рабочего движения, отказ от независимых требований (для поддерж­
ки которых иногда необходимо прибегать к забастовкам) сулят не
768

лучшую перспективу. Перестройка в этом случае заглохнет, завязнет
в болоте сопротивления консервативных сил. Чтобы этого не про­
изошло, нужно демократическое и самостоятельное рабочее движе­
ние, решительное в своих действиях, но умеющее соразмерять их по­
зитивные и негативные результаты, радикальное и вместе с тем от­
ветственное, готовое и к борьбе, и к компромиссу.
Такое движение не создается по заказу, оно складывается (или не
складывается) в органическом процессе своего свободного и отнюдь
не до конца предсказуемого развития. Однако иной возможности на
нынешнем этапе революционного процесса, в обстановке ослабления
и легитимности власти просто нет. Управлять прямо и директивно
сейчас нельзя. Можно и нужно действовать косвенно. Не пытаться да­
вить рабочие организации, а всячески поддерживать демократиче­
ские тенденции в них, понимая, что ни у кого нет изначальной моно­
полии истины, что рабочие в своих требованиях о к азы ваю тся правы
ничуть не реже, чем хозяйственны й ап п а р а т и центральные орга­
ны вл асти .
И последнее. Демократическое (как и реакционное) рабочее дви­
жение развивается не в одиночку, оно взаимодействует с другими со­
циальными силами. От того, на союз с какими группами и организа­
циями ориентировано рабочее движение, во многом будет зависеть
его дальнейшая судьба. Очень обнадеживающим выглядит с этой точ­
ки зрения тесное сотрудничество рабочих комитетов с представителя­
ми демократической интеллигенции в Союзе трудящихся Кузбасса, в
особенности при подготовке его документов, равно как и попытка ус­
тановления взаимосвязей рабочих комитетов Воркуты с кооператора­
ми. Они говорят о реальной возможности объединения сил, объектив­
но заинтересованных в демократии и планово-рыночной экономике.
Если это взаимодействие выйдет за региональные рамки и если его
дополнит союз самостоятельных рабочих организаций с общесоюзны­
ми движениями интеллигенции, демократическими силами в партии
и в руководстве страны, преобразование советского общества станет
необратимым.
Но будем помнить и о другой возможности. О Ф Т также строится
на союзе рабочего движения с определенными группами интеллиген­
ции и аппарата. Люди, чья жизнь профессионально связана с идеоло­
гией деформированного социализма и которые объединены в так на­
зываемых обществах и ассоциациях научного коммунизма, играют
ведущую роль в О ФТ. Не исключено, что они сумеют привлечь нео­
пытное рабочее движение на свою сторону, превратить его в ударную
силу антиперестройки.
Надо признать, что до сих пор представители антиперестроечных
групп интеллигенции действовали в рабочем движении активнее де­
мократической общественности. Будущее страны во многом зависит
от того, изменится ли это положение. От того, поймут ли демократи­
ческие круги общественности и демократические элементы власти,
что дискуссии в интеллигентской и аппаратной среде — при всей их
40-262

769

важности — имеют сегодня все же вторичное значение по сравнению
с ходом народного движения. А народ в современном обществе — это
прежде всего рабочий класс, рабочее большинство трудящихся.

Примечания
1 См. «Общественное мнение в цифрах». Вып. № 5. М., 1989, с. 6.

Н. Попов

Народ и власть

Маятник оценок ситуации в стране, настроений в народе качнул­
ся, сделал полный мах — от «всенародного одобрения курса» пять лет
назад до предсказаний «революции снизу», взрыва недовольства,
причем в ближайший год. Все говорят от имени народа: «народ за»,
«народ против», в народе нетерпение, брожение. Что же происходит в
сознании народа на самом деле?
Прежде всего несколько общих замечаний.
По поводу массового сознания существует немало устойчивых ми­
фов, десятилетиями насаждавшихся пропагандой, которые и до сих
пор мешают правильно оценивать отношение людей к важным про­
блемам и событиям. Пожалуй, о трех из них следует сказать особо: о
«морально-политическом сдиш вс советских людей», о «новой исто­
рической общности людей — советском народе» и о «моральном ко­
дексе молодых строителей коммунизма». Нет ни того, ни другого, ни
третьего.
Общество давно не монолитно, оно поляризовано, состоит из мно­
гих социальных слоев и групп с разными, часто противоположными
интересами. Догматический подход к теории классов затмил реаль­
ность: за двумя дружественными классами и прослойкой между ними
скрылись бюрократия с се верхушкой — номенклатурой, квалифици­
рованные рабочие и техники, работники торговли, люмпен-пролета­
рии и бездомные, специалисты с высшим образованием технического
и гуманитарного профиля, колхозники, кооператоры и многие другие
слои со своими интересами и взглядами. Заклинания о том, что их
роднит отсутствие частной собственности, не могли скрыть от людей
неравенство в доходах и уровне жизни, а официальная идеология с
обещаниями скорого наступления коммунизма лишь усиливала неве­
рие в лозунги и чувство отчуждения. Вместо одной идеологии форми­
ровались системы взглядов у каждого слоя, своя жизненная филосо­
фия и моральные нормы.
Неожиданностью для многих стали национальные столкновения,
национальная непрязнь или вообще разговоры о необходимости наци­
онального возрождения здесь и там. Казалось бы, вопрос давно ре­
шен — расцветает традиционная дружба, национальные различия
стираются, советский народ создан. Не получилось этого. Чем больше
4