Ночная смена (ЛП) [Энни Краун] (fb2) читать онлайн

Перевод: @nonamehhe

Редактура и оформление: @aennaea

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я всегда любила библиотеки после наступления темноты.

В этой — единственной круглосуточной библиотеке Университета Клемента — может и нет мраморных полов и потолков, как в соборе, фотографий, украшающих доски в Pinterest и Instagram, но это все равно одно из моих любимых мест в кампусе.

И, несмотря на устаревшую мебель, сомнительные пятна на коврах, искусственные папоротники и стойкий запах горького кофе, есть что-то волшебное в том, как лунный свет заливает центральный атриум¹ сквозь стеклянный потолок над головой, заливая в основном пустые столики далеко внизу мягким голубым сиянием.

Нет другого места, где я предпочла бы находиться в десять часов вечера в пятницу.

Конечно, помогает и оплата того, чтобы я ничего не делала.

В начале смены я обошла второй и третий этажи, собирая разбросанные книги, что заняло всего пятнадцать минут. Теперь же закуталась в большой вязаный кардиган и сижу за кассой. Или стойкой регистрации, как люблю говорить.

Сейчас конец октября — как раз миновал обычный ажиотаж на промежуточных экзаменах, так что в зале осталось несколько человек, все еще сидящих за столиками в атриуме: пять или шесть студентов, которые, похоже, глубоко погружены в ноутбуки; группа девушек, в данный момент собирающих вещи, чтобы уйти, и паренёк, ходящий взад-вперед перед одним из компьютеров и старым принтером, который, похоже, никогда не печатает желаемое, особенно с первой попытки.

Скоро библиотека превратится в город-призрак, хотя снаружи кампус кишит студентами. Некоторые из них возвращаются в общежития с вечерних занятий, но большинство покидают тренировки или матчи в поисках вечеринок. Пьяный смех и крики эхом разносятся по двору и проникают сквозь стеклянные входные двери библиотеки. Я наблюдаю, как они, спотыкаясь, проходят мимо, заглядывая в окна, с отстранённым любопытством разглядывая меня за кассой, как будто я выставочный экспонат, животное в вольере.

Иногда и сама не могу понять, кто я — посетитель или животное в неволе.

Возможно, должна чувствовать себя одинокой во время долгих и тихих ночных смен, но это не так. Не тогда, когда я окружена книгами. И определенно не тогда, когда остальная часть моей жизни кажется такой громкой, яркой и неизбежно беспокойной.

Кроме того, я не совсем одинока. У меня есть Марджи, научный руководитель и постоянный ночной библиотекарь в Клементе, которая, как по команде, появляется рядом и бросает стопку увесистых фолиантов² на стол. Марджи, может, и на фут ниже меня и в три раза старше, но у нее сильные руки и серьезный настрой сержанта по строевой подготовке.

— Это было на полу возле ящика для сбора вещей, — говорит она. — Очевидно, складывать их обратно на полку слишком большая работа.

— Худшее качество в людях. Давай, я запишу их.

Стойка выдачи достаточно длинная, чтобы вместить пять станций для обработки чеков и возвратов. В течение дня достаточно студентов-работников, чтобы обслужить весь стол, но сегодня вечером здесь только я и Марджи.

Я загружаю компьютер, чтобы войти в систему ведения записей библиотеки, вздыхаю и подпираю подбородок ладонью, когда он выдает ужасный экран загрузки. Университет Клемента может располагать фондом в миллиард долларов, но беспроводная сеть заведомо ненадежна.

Девушки из атриума, наконец, проходят мимо стойки по пути к дверям, некоторые из них останавливаются рядом, чтобы выбросить пустые кофейные чашки в мусорное ведро. Я улавливаю обрывки их разговора.

— …Профессор хочет, чтобы мы прочитали всю книгу к понедельнику.

— Да ладно, ты всегда можешь пропустить занятие.

— Вот черт, телефон разрядился.

— Ребята, Джорджия только что написала. Говорит, дома у баскетбольной команды вечеринка. Пойдем туда? У них есть текила.

— Разве им можно устраивать вечеринки так близко к началу сезона?

— Ага, это типа, совершенно секретно. Только по приглашениям. У меня, возможно, еще есть немного чейзера³ в…

— Серьезно, могу я одолжить у кого-нибудь зарядку?

Дверь за девушками захлопывается, их приглушенные голоса затихают, пока снова не становится тихо. Взгляд скользит от экрана загрузки передо мной к телефону. Если баскетбольная команда устраивает тайную вечеринку, то именно там Харпер и Нина — мои соседки по комнате. А это, в свою очередь, означает, что я наверняка получу несколько пьяных сообщений в течение следующих нескольких часов.

Мы трое были неразлучны с тех пор, как поселились в трехместном номере в общежитии для первокурсников. Теперь, когда стали юниорами, научились уважать различия друг друга.

Харпер терпеть не может театральные постановки или обсуждения структуры из трех актов.

Нина терпеть не может все, что связано с одеждой для тренировок и противостоянием толпе потных тел в тренажерном зале Клемента.

А я терпеть не могу студенческие вечеринки — слишком много людей, чуть теплое пиво, дерьмовая музыка, играющая на разрывающей барабанные перепонки громкости. Итак, по пятницам, пока Харпер и Нина гуляют и напиваются, я работаю в ночную смену в библиотеке и получаю несколько часов тишины и покоя.

Идеально.

Как только я перехожу через экран загрузки в систему учета библиотеки, требуется всего пять минут, чтобы обработать стопку возвратов, которые дала Марджи. Поскольку на повестке дня больше ничего нет, я отодвигаю стул и тянусь за рюкзаком. В нем все то, что я обычно беру на ночную смену: полная фляжка с водой, ремешок с ключами от квартиры и копией ключа от входной двери библиотеки, пластиковый пакет с разнообразными закусками (на случай, если торговый автомат у лифтов снова выйдет из строя) и — самое главное — книга.

Бросив последний взгляд на атриум, чтобы убедиться, что никто не смотрит, я осторожно достаю «Принцессу мафии» из глубин рюкзака.

Обложка унизительна. Не знаю, кто принял решение размещать обнаженные мужские торсы в любовных романах, но есть тайное подозрение, что какой-то крупный специалист по маркетингу хотел пристыдить меня и заставить купить электронную читалку, чтобы меня не видели с этим в руках на публике.

Лицо вспыхивает, когда я открываю книгу на закладке, стараясь игнорировать обложку, и погружаюсь обратно в третью главу еще одной истории о девушке, увлекающейся книгами и задумчивом, умном альфа-самце, который ее обожает.

Соседи по комнате называют меня безнадежным романтиком. И я позволяю им это. Подобное приятнее, чем когда тебя называют одиноким отшельником.

— Кендалл, — я вздрагиваю и кладу книгу на колени, пряча ее под стол. Марджи стоит между мной и входными дверями, слишком занятая перебиранием связки ключей, чтобы заметить, как неуклюже выглядят мои руки и покраснело лицо. Позади нее стоит бедняга-парень, тот самый, что расхаживал перед компьютером и принтером. Судя по тому, как его волосы стоят дыбом и выражению полного поражения на лице, я бы предположила, что все идет не очень хорошо.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Принтер снова барахлит, — объясняет Марджи. — Я собираюсь отвести молодого человека в инженерную библиотеку, чтобы он мог воспользоваться одним из их принтеров. Вернусь через пятнадцать минут.

Марджи выводит страдающего старшекурсника через парадные двери. Как только они уходят, я достаю книгу и опускаюсь на стул, испытывая головокружение от предвкушения.

Не могу поверить, что появилась возможность на пятнадцать минут окунуться в непрерывное чтение в такую рань — обычно приходится ждать до полуночи, прежде чем я смогу расслабиться. «Принцесса мафии» — не новаторская литература, но это именно то, чего я хочу от любовного романа.

Героиня — сообразительный адвокат, не плаксива и не слишком глупа, а герой — бывший уличный боец и ренегат мафии, не настолько собственник, чтобы стать ходячим красным флагом. Они оба умны. Целеустремленны. Кроме того, несмотря на то, что это лишь третья глава, уже были две превосходно написанные сцены драк. Это хороший знак. Авторы, которые пишут блестящие сцены драк, как правило, хороши и в других физических сценах — и если подшучивание и горячие взгляды между персонажами являются каким-либо признаком, я быстро приближаюсь к тому, что может стать одной из самых горячих сексуальных сцен, которые когда-либо читала.

Я так поглощена чтением, что едва слышу, как один из турникетов у входной двери издает звуковой сигнал.

Может быть, одна из девушек, которая только что ушла, вернулась, чтобы забрать забытую бутылку с водой или зарядку для телефона. Или, возможно, это Марджи и парень, которым нужно было что-то распечатать. Я должна посмотреть наверх. Но адвокат и ее альфа одни в лифте, сексуальное напряжение между ними потрескивает, как электричество, дыхание тяжелое и…

На стол падает тень.

Я неохотно поднимаю глаза.

Парень, стоящий по другую сторону стола, высокий. Очень, очень высокий. Я запрокидываю голову, чтобы рассмотреть его как следует — и… о.

О.

Он в равной степени угрожающий и красивый. Темные волосы, коротко подстриженные на затылке и глаза цвета молотого кофе. Глаза, наблюдающие за мной взглядом, который могу описать лишь как враждебный.

Сердце замирает от узнавания, прежде чем провалиться в желудок.

Потому что я знаю его. Мы никогда не разговаривали, но я видела парня издалека в кампусе и, иногда, на экранах. Он — звезда баскетбольной команды Клемента.

Игрок, который, как предсказывают все спортивные вещатели и баскетбольные фанатики, будет выбран в первом раунде драфта. Тот, кого в прошлом году исключили из большого матча за то, что он сломал нос разыгрывающему соперника сильным апперкотом правой.

Винсент Найт.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я кутаюсь в безразмерный кардиган, половина светлых волос собрана в неряшливый пучок, а в руках любовный роман. Разумеется, я никоим образом не готова, ни морально, ни физически, встретиться лицом к лицу с самым известным членом любимой баскетбольной команды Университета Клемента.

Винсент Найт внушает страх. Он гораздо больше похож на героя из моего романа, бывшего мафиози, чем на спортсмена колледжа — за исключением, может быть, бинта, поддерживающей его левую руку и громоздкого бандажа, обернутого вокруг запястья.

— Здравствуйте, — выпаливаю я. — Чем я могу вам помочь?

Мускул на челюсти Винсента дергается. Его правая рука — та, что не перевязана — так крепко сжимает студенческий билет, что, должно быть, врезается в ладонь.

— Мне нужна британская поэзия девятнадцатого века.

Тембр его голоса, пониженный до библиотечного уровня, прорезает тишину и ударяет меня прямо в грудь. Я подавляю дрожь.

— Конечно. Можете найти их на втором этаже. Вам нужно будет воспользоваться лифтом и как только выйдете из него, просто последуйте по указателям, обратный путь будет через..

Винсент перебивает меня.

— Можешь просто дать какие-нибудь конкретные книги?

Это совершенно стандартная просьба. Оттенок раздражения, сквозящий в его словах, тоже не является чем-то новым. Это меркнет по сравнению с тем, что я вижу во время экзаменов, когда сочетание недосыпания и отчаяния выявляет худшие качества в человеке. На самом деле нет причин, по которым один задумчивый баскетболист должен заставлять чувствовать, что я таю от смущения, поскольку ему нужны лишь рекомендации.

Внезапно я вспоминаю о любовном романе, который держу в руках.

Лицо горит, когда я пододвигаю стул и, закрыв книгу, кладу ее обложкой вниз на колени и молюсь, чтобы Винсент Найт не мог читать вверх ногами.

— Ночного библиотекаря сейчас вообще-то нет, — говорю я самым вежливым голосом сотрудника службы поддержки клиентов. — Хотите подождать, пока она вернется, или…

— Ты недостаточно квалифицирована?

Рот закрывается от резкого тона. Винсент Найт, должно быть, привык получать то, что хочет, отпуская снисходительные замечания и стальной взгляд, который я видела только на корте. Признаю, что напугана его габаритами, весом того, кто он такой, и тем, что все в Клементе знают его имя, холодным умом, сверкающим в темных глазах, — но я не собираюсь позволять помыкать собой.

— Я учусь на программе английского с отличием. Если уж на то пошло, у меня завышенная квалификация.

— Отлично, — невозмутимо говорит Винсент. — Покажи дорогу.

— К сожалению, покидать этот стол, чтобы помочь капризным детям с домашним заданием, не входит в мои должностные обязанности.

Брови Винсента удивленно взлетают вверх. Он бросает взгляд на столики в атриуме, где двое или трое студентов, засидевшихся допоздна, оторвались от ноутбуков и уставились на звезду баскетбольной команды так, словно это последнее место в мире, где они ожидали увидеть его в пятницу вечером. Что заставляет задуматься, почему он именно здесь с одной перевязанной рукой и острой потребностью в британской поэзии. Особенно учитывая, что остальная часть команды, предположительно, устраивает запрещенную вечеринку.

Винсент снова поворачивается ко мне лицом и поджимает губы, пристыженный.

— Как думаешь, ты могла бы сделать исключение для парня, у которого только одна здоровая рука и действительно дерьмовая ночь?

Это небольшая уступка, он явно не привык просить о помощи или извиняться за свою неприветливость. Но Винсент на мгновение выглядит так, словно знает, что ведет себя как мудак, и хотел бы остановиться. Что-то в этом смягчает гнев.

Мы смотрим друг на друга. Я — та, кто ломается первой.

— Хорошо, — неохотно говорю я. — Думаю, я просто… тогда пойду с тобой.

Это займет всего пять минут жизни и не похоже, что мне есть чем заняться, кроме как читать о том, как Лоренцо прижимает Натали к стене лифта. Я положила «Принцессу мафии» лицевой стороны вниз на кассовый стол и перевернула маленькую табличку, сообщающую, что вернусь через пятнадцать минут.

Только встав со стула я понимаю, насколько Винсент огромен. В том, что он высокий, есть смысл — в конце концов, парень баскетболист первого дивизиона, но во мне почти пять футов одиннадцать дюймов⁴. Это сбивает с толку.

Я хватаю ремешок, в спешке звякнув ключами о бутылку с водой, и туго наматываю его на кулак, обходя стол и протискиваясь мимо Винсента. Я улавливаю запах стирального порошка и чего-то теплого и пряного, и абсолютно не думаю о том, как хорошо он пахнет, какой маленькой чувствую себя рядом с ним или как сильно мне это нравится.

Лестница находится на дальней стороне атриума, но, учитывая, что я всего несколько минут назад прочитала о страстном сексе в лифте, предпочла бы не загонять себя в ловушку с Винсентом.

Он идет следом, когда мы поднимаемся на второй этаж и ныряем в лабиринт книг, лавируя между стеллажами, как звери на охоте. Я всегда ходила очень быстро. Харпер и Нина жалуются и ноют, когда отстают, но Винсент — с его широкими шагами — нет.

Может, парень и мудак, но по крайней мере, не медлителен.

Британская литература «загнана» глубоко в угол. Одна из люминесцентных ламп над головой перегорела, отчего уголок библиотеки кажется тусклым и по-своему странно интимным. Если бы кто-нибудь отправился искать уединенное место в кампусе, чтобы поцеловаться, это стало бы лучшим местом.

Не то чтобы мы с Винсентом собирались целоваться.

Господи Иисусе… Возьми себя в руки.

Вот что влечёт за собой чтение непристойностей на работе.

— Ну вот, — фыркаю я. — Британская поэзия. Могу помочь выбрать что-нибудь из нужного вам века, если не знаете, как работать с гуглом.

Винсент закатывает глаза.

— Просто дай уже что-нибудь.

Я наклоняю голову и просматриваю корешки на полке, вполголоса читая названия и авторов. Британская поэзия девятнадцатого века довольно обширна, если судить по запросам. Понадобится еще немного специальной литературы, конкретные параметры, если мы собираемся поторопиться, чтобы я могла вернуться к книге.

— Для какого урока нужна эта литература?

— У меня контрольная по классической британской литературе, — говорит Винсент. — Мы должны проанализировать стихотворение к понедельнику. Профессор не уточнил, какое именно.

Итак, крайний срок не установлен, но он все еще здесь, а не на вечеринке с остальной частью команды. Почему не мог подождать до завтрашнего утра и просто прийти с похмелья, как любой другой старшекурсник в Клементе?

Я внимательно рассматриваю Винсента, взгляд скользит по его растрепанным волосам и легким теням под темными глазами. Выглядит так, словно ему не помешали бы восемь часов сна. Возможно, он больше беспокоится об этой статье, чем хочет показать. Или, вероятно, в кислом настроении виновны повязка на руке и предстоящее начало баскетбольного сезона. Будь у меня с собой телефон, могла бы отправить секретное сообщение Харпер и Нине, чтобы узнать, есть ли у них какая-нибудь информация.

Но телефон внизу, а Винсент, стоящий рядом, высокий, задумчивый и явно взволнованный, смотрит на окружающие нас книги.

Я подавляю вздох. По одной проблеме за раз.

— К чему ты готов? — я беру несколько книг с полки — Байрона, Вордсворта, Блейка — и складываю их на сгибе руки, чтобы тот одобрил. — Стихам старого белого мужчины или стихам старого белого мужчины?

Винсент не смеется над шуткой. Вместо этого снимает «Байрона» с верхней полки и переворачивает, чтобы внимательно рассмотреть заднюю обложку.

Взгляд падает на руку Винсента. Она почти в два раза больше моей и двигается с уверенностью и ловкостью, которые, к сожалению, очень привлекательны. Будь это любовный роман, Винсент Найт стал бы главным героем. Спору нет. Он высокий, широкоплечий, темноволосый и красив самым порочным образом. Мог быть наемным убийцей мафии, альфой стаи, головорезом-миллиардером с проблемами с папочкой, да и буквально способен подхватить меня здоровой рукой, прижать спиной к книжной полке в глубине стеллажей и заполнить… Он так же шептал бы мне непристойности. Не строчки из плохого порно, а поэзию.

Слова страсти.

Но это не любовный роман. И если то, как Винсент хмуро смотрит на собрание сочинений лорда Байрона, о чем-то говорит, не думаю, что следует ожидать от него поэзии.

Перестань думать о сексе, ты, жалкая маленькая засранка.

— Кстати, это была шутка, — говорю я, желая заполнить тишину. — Все знают, что лучшие поэты девятнадцатого века — женщины.

Винсент возвращает мне Байрона.

— Тут есть что-нибудь, — он колеблется, — попроще?

— Боюсь, Доктор Сью⁵ — американец двадцатого века.

Винсент бросает на меня раздраженный взгляд. Я вздергиваю подбородок, отказываясь извиняться.

— Послушай, — ворчит он. — Мне жаль, ладно? Запястье убивает, я плохо спал всю неделю, а ещё выхожу из зоны комфорта из-за этого… этого поэтического дерьма, — на его щеках появляется два розовых пятна, но, конечно, это всего лишь игра света. — Английский никогда не был моим любимым предметом.

Я ставлю три книги обратно на полку.

— Многие люди терпеть не могут английский⁶,— признаю я. — Особенно поэзию. Что, честно говоря, неудивительно, учитывая, как ее преподают.

Винсент горько фыркает.

— Я ненавидел английский в старших классах. Был плох в нем. Чуть не пришлось пропустить баскетбол, поскольку учитель собирался завалить меня за то, что я не запомнил стихотворение Шекспира, — он бросает на меня еще один косой взгляд. — Очевидно, с тех пор я повысил оценки. Был достаточно умен, чтобы окончить среднюю школу.

— То, что поэзия тебе никогда не нравилась, не значит, что ты глуп. Поэзия — это почти как другой язык. Неважно, можешь ли ты повторить каждое слово по памяти. Изучение большого количества словарного запаса не принесет никакой пользы, если не изучишь грамматику и культурный контекст.

Если Винсент находит мой монолог смущающе претенциозным, он ничего не говорит. Его взгляд терпелив. Сосредоточен. Внимательность придает уверенности продолжать. Я пробегаю глазами по рядам из книг, стоящих перед нами, затем беру с полки знакомый и очень толстый том — «Антология Энгмана», двенадцатое издание с расширенным прологом — и листаю его, пока не нахожу раздел об Элизабет Барретт Браунинг.

— Хорошо, вот это подойдёт, — говорю я, постукивая по странице кончиком пальца.

Винсент придвигается ближе, чтобы читать через мое плечо. Я держусь очень неподвижно, полная решимости не отпрянуть и не прижаться к теплу большого тела.

— Если ты должен любить меня, — читает он, обдавая теплым дыханием мою ключицу и тыльную сторону протянутой руки.

— Это сонет, — говорю я, сжимая руку в кулак. — Четырнадцать строчек, пятистопный ямб. Очень легко определить. Хитрость с сонетами обычно заключается в том, чтобы следить за поворотом ближе к концу. Иногда это происходит в последнем двустишии — последних двух строках — если остальная часть стихотворения разбита на три четверостишия…

— Четыре строки, верно?

Я поднимаю взгляд на Винсента.

О черт, это было ошибкой.

Парень так близко, что я вижу веснушки у него на переносице и маленький белый шрам прямо под правой бровью. Он смотрит не на стихотворение. Он смотрит на меня.

— Эм, да, — я прочищаю горло и снова заглядываю в книгу. — Четыре строки. Но смотри, это сонет Петрарки. Одна октава и сестет. Итак, очередь в сестете — эти последние шесть строк.

— Если ты должен любить меня, пусть это будет напрасно, — Винсент читает первую строчку.

— Только ради любви, — продолжаю я.

Воздух вокруг нас сгущается, а мир сужается до этого единственного уголка библиотеки. Я читаю остальную часть сонета вслух, спотыкаясь на нескольких словах по ходу, но Винсент не хихикает и не поправляет меня. Он молчит. Почтительно.

Почему-то кажется священным читать произведение женщины, давно умершей, в часовне, построенной в честь слов и их создателей.

— Но люби меня ради любви, чтобы ты мог любить вечно, в вечности любви.

Наступает минута молчания — общий вздох — после того как я читаю последнюю строчку.

Затем Винсент спрашивает:

— Что все это значит, профессор?

Я тихо смеюсь, выдыхая, благодарная, что именно он снял напряжение.

— Элизабет написала это для мужа. Ей не нравилась мысль о том, что он может полюбить ее за ум или красоту. Я люблю ее за улыбку, за взгляд, за ее манеру мягко говорить. Она этого не хотела. Эти вещи могут измениться. Она состарится. Может заболеть. Может просто… измениться. И не хотела, чтобы его любовь была обусловленной.

Винсент отступает, тепло его тела задерживается на мгновение, прежде чем снова становится холодно. Я закрываю антологию и поворачиваюсь к нему лицом.

— Черт, — говорит парень, и на его губах появляется искренне ошеломленная улыбка. — Ты молодец.

От этих слов по телу разливается жар. Кажется, между ног стало влажно. Это унизительно — что один маленький глупый комплимент может оказать на меня такое сильное воздействие. Одно доброе слово, сказанное в тихом уголке библиотеки, может заставить почувствовать, что я вся горю.

— Вот почему они платят большие деньги, — шучу я слабым голосом, когда сую книгу Винсенту. — Ну, вообще-то, я получаю минимальную зарплату. Хотя за ночную смену мы получаем дополнительный доллар в час, что довольно мило.

Винсент взвешивает антологию Энгмана в здоровой руке, как будто что-то обдумывает.

— До скольки ты работаешь?

Хоть убей, я не могу понять, почему он спрашивает.

— Эм, нужно уйти отсюда к пяти. Я имею в виду, если предположить, что тот, у кого утренняя смена, не полный придурок и действительно придет вовремя.

Винсент тихо присвистывает.

— Господи. Это грубо. Как часто тебе приходится работать по ночам?

— Обычно добровольно беру пятницы, — говорю я, пожимая плечами.

— Зачем тебе это? — его голос звучит почти оскорбленно. — Все знают, что лучшие вечеринки проходят по пятницам.

— Я не большой поклонник вечеринок. То есть, мне определенно нравится выпивать с друзьями, но я более сдержана. Толпа заставляет… не знаю, — меня передергивает при мысли об оглушительной музыке и темных комнатах, битком набитых незнакомцами. — Но у меня есть социальная жизнь. Я провожу вечеринки по-своему. Мы с соседками по комнате устраиваем вечера вина и кино по четвергам и бранчи с выпивкой по воскресеньям.

Уголок рта Винсента приподнимается в понимающей улыбке.

— Итак, — говорит он. — По четвергам и воскресеньям ты проводишь вечеринки.

— Ага.

— А по пятницам сидишь за стойкой администратора и читаешь порно.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Рот открывается от шока.

— Я не читаю… я не… это не порно!

Винсент поднимает руки ладонями вверх в знак капитуляции.

— Эй, нет ничего плохого в том, чтобы немного побаловать себя. Я не осуждаю. И обещаю, что также не буду отчитывать тебя за чтение на работе, если это то, о чем ты беспокоишься.

Он дразнит меня. Слепая паника сменяется раздражением. Я вздергиваю подбородок и смотрю на него с необузданной яростью, но вместо того чтобы выглядеть запуганным, Винсент просто сжимает губы, чтобы сдержать смех.

— Художественная литература, — рычу я, — это отличный способ развить воображение.

— Да ладно. Тебе не нужно воображение. Могла бы пойти на ближайшую домашнюю вечеринку и встретить очередь парней, готовых сделать все, что захочешь, — как только слова слетают с губ, Винсент морщит нос, словно те лучше звучали в его голове.

Я складываю руки на груди. Отсутствие у меня опыта в сексуальной близости — больное место, и он ткнул в это, как в свежий синяк.

— Я вполне способна переспать с кем-то, если бы захотела, — говорю я. — Но не делаю этого, поскольку парни из колледжа — незрелые маленькие гремлины, которые играют в видеоигры в грязных подвалах, несут женоненавистническую чушь ради смеха и не могут найти клитор. Мужчины в моих романах страстные, состоявшиеся и..

— Вымышленные.

При виде испепеляющего взгляда Винсент приподнимает бровь, провоцируя меня сказать, что он неправ.

Вместо этого я спрашиваю:

— Итак, ты признаешь, что парни из колледжа — отбросы?

Винсент смеется. Я отказываюсь гордиться собой за то, что извлекла из него звук, и вместо этого поворачиваюсь к одной из полок, глаза пробегают по корешкам, но на самом деле не улавливают ни имен авторов, ни названий.

Когда я решаюсь еще раз взглянуть на Винсента, он улыбается так, словно нашел последний кусочек сложной головоломки.

— Теперь я понял, — говорит он.

— Понял что? — требую я.

Винсент поднимает книгу в руке.

— Есть причина в том, почему тебе так нравится это стихотворение.

— И почему же?

— Потому что ты тоже боишься.

Я смеюсь, скорее с горечью, чем с юмором.

— Боюсь чего?

— Сегодня вечер пятницы. Ты молода и чертовски кра… умна, и так глубоко погрузилась с головой в этот любовный роман, что мне практически пришлось вытаскивать тебя. Итак, либо ты думаешь, что выше всего этого, либо боишься выставить себя напоказ. Не хочешь терять контроль, но также не стремишься что-то делать, не имея спойлера к концовке. Но люби меня ради любви? Книги не меняются. Люди меняются. Ты, — он указывает на меня антологией Энгмана, — Ты трусиха.

Ярость разливается по венам как лесной пожар, такая горячая и ужасная, что щиплет глаза.

— Ты ошибаешься.

— Уверена?

Нет, шепчет голос в голове.

— Абсолютно, блять, уверена.

Я пристально смотрю на него. Он смотрит в ответ. А потом, всего один раз — так быстро, что могла моргнуть и пропустить это, — самоуверенный взгляд Винсента скользит по моим губам.

— Докажи это.

Мир уходит из-под ног. Я внезапно становлюсь Алисой, спускающейся в кроличью нору, или Люси Певенси, пробирающейся сквозь гардероб, — девушкой, с головой погружающейся в фантазию.

Может быть, это вызов, сверкающий в темных глазах Винсента, или, вероятнее всего, это гнев делает меня такой храброй, решительной, заставляя показать, что он нихрена не знает. Потому что в один момент я пристально смотрю на него, грудь вздымается, а сердце бешено колотится, а в следующий — поднимаюсь на цыпочки, кладу руки ему на плечи и глубоко впиваюсь ногтями в хлопок черной футболки. Как будто хочу наказать парня за то, что тот был невыносим, невероятно самоуверен, что у него хватило наглости подвергать меня психоанализу в собственном священном пространстве.

Я целую его. Сильно.

Винсент стонет мне в рот, его губы приоткрываются, а в груди что-то вибрирует. На мгновение я горжусь собой, потому что думаю, словно удивила его, но затем чувствую, как липучка бинта цепляется за мою рубашку и понимаю, что раненая рука зажата между нами.

Я отлипаю от него и отступаю на шаг.

Я действительно только что это сделала?

— Вот черт, прости, — говорю я, задыхаясь. — Твоя рука..

Я даже не успеваю закончить вопрос.

Винсент роняет антологию Энгмана. В тот момент, когда книга с тяжелым стуком приземляется к ногам, его теперь уже незанятая рука обхватывает меня сзади за шею. Винсент, может и сложен как кирпичная стена, но в том, как рука удерживает меня, есть нежность. Это не требовательное прикосновение. Оно терпеливое, поддерживающее.

Он мягко сжимает мою шею, безмолвно прося встретиться с ним взглядом. И я делаю это. В них горит огонь, который соответствует моему собственному.

— Перестань извиняться, — говорит он очень серьезно. — И сделай это ещё раз.

Это дико.

Как он заставляет чувствовать, что я здесь главная? Словно являюсь той, кто командует? Потому что, очевидно, Винсент — тот, кто держит меня одной рукой, в то время как тело угрожает разлететься вдребезги.

— Я никогда никого не целовала, будучи трезвой, — признаю я, шею заливает румянец.

Лицо Винсента смягчается.

— Тогда потренируйся на мне, — предлагает он. — Я здесь. Весь твой.

Он не пытается давить на меня или уговаривать. Вместо этого держится спокойно и непоколебимо — как скала, за которую можно уцепиться в разбивающихся волнах тревог — и дает время, необходимое, чтобы собраться с мыслями.

Я хочу поцеловать его. Это само собой разумеющееся. И если Винсент не самый убедительный лжец в мире, он определенно не против того, чтобы поцеловать и меня тоже. Но взбудораженный мозг не может разобраться в этом уравнении. Нормальные люди не целуются в течение десяти минут после знакомства, если только они не пьяны в стельку — даже если эти десять минут включают в себя несколько горячих подшучиваний и чтение сонетов в темном углу практически пустой библиотеки.

Реальная жизнь никогда не бывает такой, как в романах.

В чем подвох?

Винсент неправильно истолковывает колебания.

— Если я тебе не нравлюсь, можешь вернуться к книге. Мое эго выдержит этот удар, обещаю. Но не отталкивай меня только потому, что боишься.

Огонь во мне разгорается снова.

— Я не…

Рука Винсента снова сжимает мою шею, более настойчиво.

— Тогда иди сюда, — бормочет он.

К черту все, говорю я себе. Да, волосы в беспорядке, а макияж нанесен несколько часов назад. Да, лампы дневного света и грязный ковер точно не создают настроения. Я бы хотела чувствовать себя более собранной, более готовой к тому, чтобы меня обнимали и прикасались.

Но Винсент, кажется, не возражает против того, что я не идеальна, и, возможно, это все, что имеет значение.

Жизнь слишком коротка, чтобы упустить шанс почувствовать себя героиней любовного романа.

Сделав глубокий вдох, чтобы набраться храбрости, я снова приподнимаю подбородок и подставляю Винсенту рот. Он держит меня, большим пальцем касаясь точки пульса, а остальными — волос, когда наклоняет голову, чтобы нежно поцеловать меня один раз, второй. Это быстрые, легкие, как перышко, прикосновения его губ к моим. Я издаю нетерпеливый звук, подозрительно похожий на хныканье. Винсент смеется.

А затем целует по-настоящему.

Я задыхаюсь, когда рот Винсента накрывает мой. Губы приоткрываются, а языки соприкасаются, сначала неуверенно, а затем более смелыми, исследовательскими движениями. Это не похоже на неуклюжие, пропитанные алкоголем поцелуи, которые у меня были раньше — это нечто совершенно другое. Целенаправленный поцелуй. Преднамеренный.

Вот каково это — целовать кого-то, когда единственное, что затуманивает голову — это отчаянная потребность узнать, каков он на вкус.

Язык Винсента следует по моей нижней губе, сопровождая нежным царапаньем зубов. Я задыхаюсь. Трудно что-либо расслышать из-за биения сердца, отдающегося в ушах. Когда он опускается ниже, чтобы провести поцелуями по линии моего подбородка, я вздрагиваю и протягиваю руку, чтобы запустить пальцы в его темные волосы. Они густые и гладкие как шелк.

Я мягко, даже скорее экспериментально, дергаю его за волосы. Винсент стонет в шею. Я чувствую это глубоко в костях, звук отдается эхом и ударяет прямо между ног. Я прижимаюсь к нему и резко вдыхаю, когда чувствую это — твердость под мягкими черными джоггерами. Не знаю, почему так шокирована. Из обширных литературных исследований я знаю, как все это работает. Но мысль о том, что Винсент щеголяет с эрекцией из-за меня, вызывает еще один прилив жара.

Мгновенно я начинаю злиться на его брюки и свои собственные леггинсы за то, что они мешают. Хочу, чтобы те исчезли. Нуждаюсь в том, чтобы Винсент прижимался ко мне, теплый, скользкий и уязвимый. Я скольжу руками по его бицепсам, сжимая твердые мышцы под натянутым хлопком, и использую их как рычаг, чтобы прижаться бедрами к его.

— Черт, — говорит Винсент. — Ты убиваешь меня, профессор.

И тут в голову приходит ужасная мысль: он даже не знает моего имени.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я откидываюсь назад и жадно вдыхаю воздух, пытаясь сориентироваться. Винсент пользуется открывшейся возможностью и наклоняет голову, покрывая поцелуями мою обнаженную ключицу.

Хорошо получается. Подозрительно хорошо.

— У тебя вошло в привычку соблазнять девушек в библиотеках или это в новинку? — я хочу, чтобы слова прозвучали как шутка, но уверена: он слышит тревогу, просачивающуюся сквозь голос.

Винсент в последний раз целует меня в основание шеи, прежде чем выпрямиться.

— Нет, — говорит он, затем исправляется: — То есть, я соблазнял девушек, но никогда в библиотеке. И происходящее сейчас — не какой-то план. Мне действительно необходимо сдать работу в понедельник, еще этот дурацкий гребаный бандаж, — он поднимает поврежденную руку и опускает ее. — Настоящий ад. Я растянул запястье во время летней тренировки. Это не просто просьба о сочувствии.

Я наблюдаю за ним прищуренными глазами.

— Просто растянул?

— Упал на нее.

— Хм. Повреждение кажется довольно серьёзным.

— Тренер, — напряженно говорит Винсент. — Возможно, слишком остро отреагировал. Он не хочет, чтобы я пропускал больше игр, чем необходимо.

Я поджимаю губы, вспоминая, как он грубо обращается с командой соперника на баскетбольной площадке. Слова вылетают изо рта прежде, чем я успеваю их обдумать:

— Уверен, что никого не ударил?

Винсент вздыхает и откидывает голову назад, поднимая глаза к потолку.

— Предполагаю, ты знаешь, кто я.

— Да, я не хожу на вечеринки, но это еще не значит, что полностью оторвана от всего происходящего в этой школе.

— Ты когда-нибудь была на моем баскетбольном матче?

— Нет, но смотрела видео, на котором ты сломал нос тому парню в прошлом году.

Винсент морщится.

— Не самая лучшая моя идея. Хотя мудак сам напросился.

— Что он сделал?

На мгновение он кажется удивленным — как будто ожидал, что я буду проповедовать о том, что насилие никогда не будет решением.

— Он сказал то, чего не должен был.

— Тебе?

— Нет. Моему товарищу по команде. Джабари.

— О, — я хмурюсь. — Ну, тогда ты облажался, Найт.

— Действительно?

— Ага. Стоило бы нанести еще как минимум три удара, прежде чем судьи удалили тебя с игры.

Винсент выдает слегка застенчивую улыбку, которая творит ужасные вещи с моими внутренностями. Его здоровая рука опускается мне на плечо. Интересно, знает ли он, что я чувствую электрические разряды удовольствия каждый раз, когда подушечка его большого пальца касается ключицы.

— Кажется несправедливым, что ты знаешь мое имя, а я твое нет, — бормочет он.

До сих пор я не осознавала, что анонимность была одеялом комфорта. Конечно, могла бы сказать Винсенту вымышленное имя, но нечто в том, что я лгу ему, заставляет желудок скручиваться от чувства вины.

— Кендалл, — тихо говорю я.

— Ну, Кендалл, — шепчет он. — Прижимание к полкам — не инструмент для пикапа, если это то, о чем ты беспокоишься.

Я сдерживаю улыбку.

— Я так и не думала. Это был бы своего рода неудачный трюк. Не знаю, как ты смог бы по-настоящему привлечь девушку у книжной полки, имея только одно хорошее…

Единственное предупреждение, которое я получаю, — это озорной огонек в темных глазах Винсента.

А потом он обхватывает меня здоровой рукой за талию, под кардиганом и поднимает. Я издаю унизительный визг удивления и обвиваю руками его шею, одной хватаясь за волосы, а другой крепко сжимая в кулаке рубашку. Я не маленькая. И сложена не так, как героини, которых швыряют в спальнях и называют милыми или дерзкими. Несмотря на ширину плеч Винсента и впечатляющий обхват его бицепсов, я немного боюсь, пытаясь ухватиться сильнее.

— Это была шутка. Я пошутила!

— А я нет.

Он ослабляет хватку. Я чувствую, как пальцы впиваются в бедро, достаточно сильно, чтобы причинить боль самым восхитительным образом. Может быть, даже появится синяк. Не знаю, почему мысль об этом приводит в трепет.

— Не урони меня, — предупреждаю я.

— Ты же в курсе, что я мог бы даже приседать, верно?

Упругий изгиб его задницы, прижатой к моим лодыжкам, является достаточным доказательством.

— Просто говорю.

Винсент смеется, обжигая кожу горячим дыханием.

— Просто дай мне минутку. По крайней мере, позволь попытаться вести себя спокойно. Обещаю, что не уроню тебя, Кендалл.

Мое имя в его устах снова вызывает желание. Винсент, должно быть, чувствует это, поскольку делает шаг вперед, пока я не чувствую что-то твердое позади — книжную полку. Та прикручена к стене, поэтому я знаю: мы, вероятно, не сможем ее опрокинуть, но все равно кажется ненадежным быть прижатой чему-то, когда под ногами нет ничего.

Все это очень опасно.

— Что ты там говорила, — бормочет он. — О том, что я мог бы приставать к тебе, прижав к книжной полке? Поскольку, думаю, я более чем способен сделать это.

Я наклоняю голову, позволяя губам коснуться его уха.

— Докажи это, — шепчу я.

Винсент не смеется, но в его груди раздается рокот — низкий и подозрительно похожий на рычание — прежде чем тот наклоняется вперед, чтобы снова поцеловать меня. На этот раз это не так нежно. Наши губы встречаются с голодом, от которого скручивает живот.

Он не может быть настоящим. Эта мысль крутится в голове, когда бедра Винсента прижимаются к моим. Откуда взялся этот парень? Потому что было бы так чертовски невероятно — устроить с ним небольшую словесную перепалку, почитать любимые стихи, а потом стать прижатой к стене, и я не могу поверить, что прожила почти двадцать один год своей жизни, не испытывая подобных чувств. Мозг затуманивается. Мой мир рухнул: крепкое и теплое тело Винсента, его руки, обнимающие меня, прижимающие ближе, в то время как рот…

Что-то с тяжелым стуком падает на пол слева от меня.

Я отшатываюсь от Винсента.

Я, должно быть, сбросила ее с полки. Придется выяснить, откуда она взялась, чтобы Марджи не пришлось..

О, черт.

Марджи.

Определенно, прошло уже пятнадцатьминут, а это значит, что есть очень реальный шанс того, что она поднимется сюда, чтобы переставить книги.

Я отчаянно хлопаю Винсента по руке.

— Опусти меня, пожалуйста.

Он немедленно это делает.

Как только ноги оказываются на полу, я обхожу парня и оставляю между нами расстояние в несколько футов. Его здоровая рука опускается. Отсутствие тепла тела Винсента напоминает о том, какой арктической становится атмосфера в этой библиотеке, но я сопротивляюсь желанию поплотнее закутаться в кардиган и зарыться. Я не буду прятаться. Не тогда, когда Винсент стоит передо мной с розовыми щеками, припухшими от поцелуев губами, растрепанными волосами и ошеломленным выражением лица.

Я сделала это, — говорю себе. — Я испортила его.

Соседки по комнате закричали бы, увидев меня сейчас. Харпер и Нина годами травили меня за то, что я домосед, разумный человек, мамочка в группе.

Но сегодня вечером? Я неузнаваема.

— Говорила же, — лепечу я со спокойствием, которого на самом деле не чувствую. — Я не боюсь.

Губы Винсента дергаются.

— Справедливо.

Его голос низкий и хриплый, из-за чего я чувствую себя неуверенно. Но нужно быть более прагматичной. Я на дежурстве. Скоро может прийти начальница. И что дальше? Потеря девственности с парнем, которого я только что встретила в темном уголке единственной круглосуточной библиотеки Клемента?

Логика и рассудок — жестокие суки.

Я разглаживаю перед рубашки и прочищаю горло.

— Мне действительно пора возвращаться к работе. Но если пройдёшь к стойке регистрации, могу помочь зарезервировать эту книгу.

Я делаю шаг назад. Винсент улыбается, но это немного похоже на гримасу.

— Встретимся внизу, — говорит он. В ответ на мой любопытный взгляд, парень указывает на промежность своих брюк. Освещение тусклое, его джоггеры черные, но я улавливаю очертания впечатляющей эрекции, проступающей сквозь ткань.

— Мне нужна минутка.

— Ой. О, точно.

Такое чувство, словно я должна сказать что-то еще, нечто, способное признать серьезность произошедшего — но в голове слишком много мыслей. Даже не знаю, с чего начать.

Я не оглядываюсь, покидая стеллажи, поскольку, если сделаю это, есть хороший шанс того, что побегу обратно, чтобы закончить начатое.

На верхней площадке лестницы я колеблюсь, прежде чем свернуть в коридор и броситься в женский туалет. Девушка, которая смотрит на меня в зеркале над рядом раковин, незнакомка — широко раскрытые глаза, розовые и припухшие губы. Сдавленный смех клокочет в горле. Должно быть, это сон. Я целовалась с Винсентом Найтом. В библиотеке. Во время смены. После какого-то (очевидно, очень эротичного) чтения Элизабет Барретт Браунинг.

Что теперь делать? Типа, я должна пригласить его потусить? Ходит ли Винсент Найт вообще с кем-нибудь на свидания? Или это станет обычным делом — его посещение библиотеки во время моих ночных смен и миллион разных способов осквернить каждый раздел? Возможно, слишком самонадеянно с моей стороны. Может быть, это было странное, одноразовое занятие. Момент страсти, над которым мы посмеемся, прежде чем разойтись.

Не знаю, что будет дальше. Я потеряла нить гребенного сюжета.

Руки дрожат, когда я протягиваю руку, чтобы открыть кран и промокнуть ледяной водой разгоряченные щеки. Проходят минуты — не знаю, сколько точно, поскольку у меня нет с собой телефона, — но тело, кажется, не хочет остывать.

Нужно встретиться с Винсентом у кассы.

Так почему же ноги не двигаются?

— Черт, — говорю я вслух. Слово эхом разносится по ряду пустых туалетных кабинок. Я снова встречаюсь взглядом со своим отражением в зеркале и с поразительной ясностью осознаю, что Винсент, возможно, был прав.

Может быть, я трусиха.

Собравшись, наконец, с силами, чтобы выйти из туалета, я спешу вниз по лестнице и направляюсь прямиком к кассовому аппарату, плечи сгорблены от стыда. Марджи вернулась, перекладывает книги на одной из маленьких тележек на колесиках, которые мы используем для перестановки.

Никаких признаков Винсента.

— Печать прошла нормально? — спрашиваю я.

Марджи кивает.

— У бедного парня с утра ярмарка вакансий, а он не мог придумать, как правильно заполнить поля в резюме.

Я сочувственно хмыкаю.

Марджи уходит с коробкой восточноазиатской литературы, которую хочет переставить на витрину на другой стороне атриума. Я осматриваю залитые лунным светом столики в поисках кареглазого баскетболиста, а затем осторожно открываю базу данных кассовых сборов библиотеки на компьютере.

В системе появилась одна новая запись: шесть минут назад Найт-запятая-Винсент ознакомился с антологией Энгмана.

Я откидываюсь на спинку стула, воздух из легких выходит с тяжелым свистом. Он ушел. Ушел, а я спряталась в ванной как трусиха.

Если бы хотел, — шепчет голос в голове, — он бы остался.

Но Найт этого не сделал.

На самом деле, наверное, это к лучшему. Было бы неловко встретиться при ярком свете флуоресцентных ламп и попытаться притвориться, словно мы не пытались сорвать одежду друг с друга. И было бы мучительно вести светскую беседу, когда обнаружили, что, как только исчезло волнение от пребывания наедине с представителем противоположного пола в тускло освещенном углу библиотеки, у нас двоих нет ничего общего. Я до сих пор ничего не знаю о Винсенте Найте — кроме того факта, что он неприлично высокий баскетболист, ненавидящий уроки английского и у которого рот создан для поцелуев.

Он, вероятно, не вспомнит моего имени к следующей пятнице. Я буду просто еще одной безумной историей, которую он расскажет товарищам по команде за партией в пив-понг или в раздевалке после тренировки. Потому что именно так и поступают мужчины, не имеющие отношения к литературе: разочаровывают.

Поэтому, на самом деле, я должна быть благодарна, что он ушел, не попрощавшись. Еще плотнее закутываясь в кардиган, я тянусь за «Принцессой мафии», все еще лежащей на столе. Обнаженный торс на обложке словно издевается надо мной. С тяжелым вздохом я наклоняюсь и убираю ее в рюкзак.

На сегодня с меня хватит романтики.

ГЛАВА ПЯТАЯ

На часах пять тридцать утра, когда заканчивается смена. Плечом я открываю двери библиотеки и выхожу в реальный мир. Небо все еще темное и усеянное звездами. В оранжевом свете фонарных столбов, расставленных по периметру двора, видна дымка от разбрызгивателей, находящихся в траве. Больше никого не видно. Но это типично — ни у кого больше нет веской причины быть в кампусе до восхода солнца в субботу. Уверена, бóльшая часть учеников Клемента все еще спит.

В голове мелькает нежеланный образ: Винсент Найт, свернувшийся калачиком в облаке из одеял, с растрепанными волосам, ресницами, похожими на темные перья и с ямочками на щеках.

— О, отвали, — ворчу я.

Прошло добрых семь часов с тех пор как он вошел в библиотеку и я разрываюсь между желанием, чтобы этого никогда не было и мыслями о том, чтобы не позволяла ему уйти. Моему единственному шансу увидеть, каково это — пережить свой собственный любовный роман.

Мне не нужен мужчина, — напоминаю себе. — Мужчины никому не нужны. Я в порядке. Со мной все будет в порядке.

Я отстегиваю велосипед от стоек перед зданием (с чуть большей силой, чем необходимо) и кручу педали в сторону дома, зубы стучат от прохладного калифорнийского осеннего воздуха.

Харпер, Нина и я снимаем квартиру в паре кварталов к северу от кампуса. Это старое здание из красного кирпича, расположенное под раскидистыми дубами, сбрасывающими листья на тротуар независимо от времени года. Они хрустят под кроссовками, когда я привязываю велосипед и поднимаюсь по ступенькам.

Почти каждое субботнее утро, возвращаясь домой, я веду себя настолько тихо, насколько это в человеческих силах, чтобы не разбудить соседок по комнате. Но сегодня нет необходимости беспокоиться — как только я поднимаюсь по лестничной клетке на второй этаж, то безошибочно слышу приглушенный стеной смех Харпер и Нины.

Я едва успеваю вставить ключи в замок, как дверь распахивается и появляется Харпер, ее завитые локоны собраны в свободный хвост, а на смуглых скулах рассыпаны мелкие блестки.

— Сюрприз! — кричит она. — Мы сделали тебе завтрак.

Через ее плечо я вижу Нину, стоящую у плиты с лопаткой в руке.

— Вы уже встали? — я замечаю размазанный макияж Харпер и спутанные каштановые локоны Нины. Они бы никогда не поднялись ни свет ни заря только ради того, чтобы угостить меня яйцами и тостами. — Боже, вы и не ложились.

— Неа, — говорит Харпер с легкомысленной улыбкой. — Вернулись домой где-то полчаса назад.

— Хочешь малинового джема? — спрашивает Нина, глядя на меня через плечо.

— Да, пожалуйста, — я снимаю кроссовки и усаживаюсь на один из табуретов у кухонного островка. — Значит, вечеринка прошла хорошо?

— Очень хорошо, — говорит Нина, засовывая ломтик хлеба в тостер. — Они наняли бармена, так что напитки были холодными и не совсем отвратительными. Я заказала «Май тай⁷». «Май тай», Кендалл. Я больше никогда не захочу пить «Джангл Джус⁸».

— Боже, не могу дождаться, когда нам всем исполнится двадцать один, — говорит Харпер. — Но до тех пор будем посещать домашние тусовки. Хотя баскетбольная команда знает, как устроить гребаную вечеринку.

На ее лице мягкое, мечтательное выражение. Харпер — блестящая пловчиха, дисциплинированный специалист по бизнесу и абсолютная мягкотелка, когда дело доходит до историй о выздоровлении, самопожертвовании и великодушии. У нас с Ниной не проходит и недели, чтобы она не прочитала что-нибудь из «Нью-Йорк Таймс» или вдохновляющую новость. Но этот образ? Что-то новенькое. Я поднимаю бровь, глядя на Нину, которая понимающе улыбается, подвигая тарелку с яйцами и тостами по стойке.

— Джабари Хендерсон держал ее за руку, — шепчет Нина.

Я задыхаюсь от возмущенного восторга и поворачиваюсь к Харпер, которая бросается на стул рядом со мной и закрывает лицо руками.

— О боже, — стонет она.

— Что случилось? Я требую, чтобы ты рассказала прямо сейчас!

— Выпив слишком много рома с колой, я стала смелой, отчего моя тупая задница решила спросить Джабари, что он пьет…

— А потом он повел ее в бар, чтобы угостить! — Нина смеётся и плачет одновременно. — И держал за руку…

— Там было полно народу!

— Это все еще флирт, глупая, — я откусываю кусочек тоста, наблюдая, как мои легкомысленные (и, возможно, все еще немного пьяные) соседки корчат друг другу рожи. — Я думала, у команды испытательный срок перед сезоном?

— О, так и есть, — говорит Нина. — Но что за гребаная шутка. Там была вся команда, и я почти уверена, что видела, как все новички вместе пили шоты.

— Кроме Найта, — поправляет Харпер.

Сердце замирает при звуке его имени.

Нина хмурится.

— Да, он пропал, что было странно. Обычно парень занимается подобным дерьмом.

Винсент ушел из библиотеки вчера около одиннадцати часов вечера. Я решила, что он пошел домой. Но почти уверена: все новички живут в доме за пределами кампуса, который арендует баскетбольная команда, так что это, видимо, не соответствует действительности. Непохоже, чтобы он прошел незамеченным через море пьяных людей и всех своих товарищей по команде лишь для того, чтобы закрыться в комнате с антологией Энгмана?

— Может быть, он пошел в бар? — предполагает Нина.

— Не думаю, что Найту двадцать один.

— Но он выпускник, верно? — спрашиваю я, прежде чем успеваю заткнуться. — Может быть, решил стать серьезным и сократить потребление алкоголя?

— Или, — говорит Нина, — может, у него есть девушка.

Харпер, спасительница моего рассудка, качает головой.

— У Найта никогда не было девушки. Вероятно, он пропустил вечеринку из-за запястья. Если принимает обезболивающие и ему запрещено употреблять алкоголь, сомневаюсь, что он хотел провести всю ночь в окружении пьяных людей.

Нина хмыкает в знак согласия, а затем зевает.

— Боже, я не могу дождаться, когда отключусь.

— О, да.

— Подожди, Кендалл, — говорит Нина. — Что нового в библиотеке? Есть какие-нибудь рекомендации книг для меня?

Я улыбаюсь, глядя на яичницу.

— Я дочитала первые несколько глав «Принцессы мафии». Думаю, тебе бы понравилось. Написано основательно, любовный интерес не навязчивый и не жуткий, и, предполагаю, это будет довольно пикантно. Оставлю книжку на твоем столе, когда закончу.

— Ой, так ты не дочитала? Тогда, должно быть, это не такая уж и хорошая история. Ты всегда заканчиваешь книги за один присест.

Я пожимаю плечами.

— Смена была довольно напряженной.

На мгновение я волнуюсь, что Нина будет давить и спрашивать, что произошло, из-за чего придется выбирать между ложью (что я ненавижу делать) и рассказом то том, что именно сделало эту смену такой особенной. Но потом Харпер обнаруживает блестки у себя на ладони и спрашивает, не размазаны ли тени, а Нина хихикает и сообщает ей, что те были в подобном состоянии большую часть ночи.

Я решаю не рассказывать о маленьком происшествии с Винсентом.

Если не расскажу о том, что произошло, значит, это мое. Мое, чтобы прокручивать в голове поздно ночью и анализировать. Я не хочу, чтобы мнение Харпер и Нины исказило ситуацию, особенно если кто-то из них скажет что-то, способное полностью стереть память — например, что Винсент Найт всегда бродит по кампусу в поисках тихих уголков, чтобы соблазнять наивных девушек, и что произошедшее между нами являлось для него не более чем обычным делом.

Вероятно, так оно и есть.

Но я не хочу знать. Предпочла бы не портить историю в голове.

* * *

Всю неделю я изо всех сил стараюсь забыть Винсента Найта — и всю неделю терплю неудачу.

Меня преследовали мысли о темных глазах и любовных сонетах. Спасения нет. Не тогда, когда я чищу зубы. Не тогда, когда сижу посреди переполненного лекционного зала и лихорадочно строчу заметки, прежде чем профессор перейдет к следующему слайду. Не тогда, когда листаю Instagram. Не тогда, когда ночью, уютно устроившись под одеялом, слушаю подкасты о медитации или настоящем преступлении. Даже не тогда, когда мы с Харпер и Ниной в продуктовом магазине, все трое в спортивных костюмах и шлепанцах, собираемся в отделе сладостей, чтобы выбрать закуски на вечер кино.

И уж точно не тогда, когда вместо запланированного фильма Харпер включает баскетбол.

— Эй! — протестую я. — Мы договорились о фильме с Томом Хэнксом.

— Да я просто хочу счет посмотреть, ты, большой ребенок.

Клемент играет свою первую игру в сезоне. Еще только конец первой четверти, но мы уже опережаем на двенадцать очков. Я смотрю, как игроки бегают взад-вперед по корту и говорю себе, что мне не нужны растрепанные темные волосы, дьявольски умные карие глаза и рот, который целовал меня до потери сознания. Но его там нет. Должно быть, все еще выздоравливает.

Да и я тоже. В конце концов, смогу излечиться от этого и не придется так сильно стараться не думать о том, что целовалась с парнем, даже не знающим моей фамилии.

Нина прочищает горло. На мгновение кажется, что меня раскусили, но потом она говорит:

— Джабари рядом с ней хорошо смотрится.

Харпер швыряет в нее одну из декоративных подушек. Нина хихикает, когда та попадает ей прямо в грудь и опрокидывает навзничь в кресле.

Я тоже смеюсь, но ракурс камеры меняется, и я чуть не давлюсь арахисовым M&M — потому что там Винсент Найт. На экране телевизора.

В квартире.

Где я живу.

Он стоит сразу за скамейкой Клемента в пиджаке и белоснежной рубашке с двумя расстегнутыми верхними пуговицами. Повязки больше нет, но на запястье все еще громоздкий черный бандаж.

Он выглядит как гребаный принц. Красивый, царственный и абсолютно неприкасаемый.

— Можем мы, пожалуйста, переключить канал? — огрызаюсь я, сердце бешено колотится.

Соседки слишком заняты тем, что швыряют подушки туда-сюда — Нина начала издавать чмокающие звуки; Харпер угрожает задушить ее голыми руками — так что именно мне приходится хвататься за пульт.

Я никогда не была такой сварливой во время просмотра фильма с Томом Хэнксом.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Я виню стресс в том, что просыпаюсь в пятницу утром вся в поту и с совершенно не дышащим носом.

Я сделала прививку от гриппа и никогда не болела — даже на первом курсе, когда по общежитию пронесся неприятный вирус стрептококка.

Итак, я принимаю душ, даже несмотря на то, что перед глазами появляются черные пятна, когда слишком быстро поворачиваю голову, а после него надеваю джинсы, не обращая внимания на то, что кости болят и я ничего так не хочу, кроме как свернуться калачиком в спортивных штанах, но заставляю себя сесть за ноутбук и дописать эссе по феминистской литературе пока в висках пульсирует, а глаза горят.

Город «Отрицания», население: один человек. Я.

Только когда мусорное ведро наполняется салфетками, а голова раскалывается на части, я, наконец, признаю, что ни за что не смогу прийти ни на одно из дневных занятий, не говоря уже о ночной смене в библиотеке. Я пишу Харпер и Нине, отправляю Марджи электронное письмо с извинениями, а затем перехожу на студенческий портал, чтобы найти замену.

Через несколько минут девушка предлагает подменить меня, если я сменю ее в среду утром. Никто больше не собирается жертвовать своим пятничным вечером ради больной девушки, поэтому у меня нет выбора, кроме как согласиться на замену.

Я сбрасываю джинсы — ужасные, неудобные, проклятые джинсы — и натягиваю спортивные штаны, о которых мечтала весь день, а затем тащу свою предательскую телесную оболочку в постель.

Голова словно наполнена гелием. У меня так першит в горле, как будто прополоскала его камнями.

— Но вчера вечером ты была в порядке, — говорит Харпер с порога, бросая мне бутылку Gatorade⁹, как смотритель зоопарка бросает рыбу морскому льву. — Сказала, что болит голова, но я не ожидала, что сегодня ты будешь, типа, на гребаном смертном одре.

— Я тоже, — хриплю в ответ. — О боже. У меня может быть передозировка Адвилом?

— Я приготовлю тебе куриный суп с лапшой! — кричит Нина из кухни.

Обе настаивают на том, чтобы остаться дома со мной, хотя я знаю, что новая рубашка для выхода в свет, которую Нина заказала две недели назад, наконец прибыла и она умирает от желания выгулять ее. Я приподнимаюсь на кровати и смотрю, как они переставляют мебель в гостиной, чтобы я могла видеть телевизор через открытую дверь.

— Вам еще не поздно бросить меня, — кричу я.

— Заткнись, — говорит Харпер. — Что хочешь посмотреть?

— Я просто собираюсь заснуть через полчаса.

Харпер ставит «Гордость и предубеждение», мой самый любимый фильм, и который она терпеть не может. Я уже собираюсь поблагодарить ее, когда та открывает рот.

— Я смотрю это дурацкое дерьмо только ради тебя, Кенни. Как только ты вырубишься, мы включим что-нибудь другое.

— Этот фильм — шедевр, — бормочет Нина.

— Как, черт возьми, я могу с вами дружить? — спрашивает Харпер, закатывая свои прекрасные глаза.

И ответ моментально приходит в голову.

Потому что мы любим друг друга. От этой мысли на глаза наворачиваются слезы. У меня не было этого ни в средней, ни в старшей школе. Я достаточно хорошо ладила с одноклассниками, но никогда не была чьей-то лучшей подругой — той, кого приглашают в кино и на вечеринку с ночевкой, к кому бегут со своими секретами, той, у кого просят совета. И это прекрасно. Я сама виновата в том, что была такой сдержанной, и, вероятно, избавила себя от целого мира стрессов и разбитых сердец из-за всей этой грязной политики школьной дружбы.

Но Нина и Харпер стоят всего беспорядка в мире.

Не знаю, как мне так повезло найти двух людей, которые все еще хотят проводить со мной время, когда все совсем худо. Глядя на Дарси Мэтью Макфейдьена, я обнаруживаю, что мечтаю о карих глазах Винсента Найта, и понимаю, что храню секрет от двух людей, которым больше всего хочу довериться.

— Я должна кое-что сказать, — кричу я. — Н-но вам не разрешается надо мной смеяться!

— О боже, тебя сейчас вырвет?

— Нет. Нет, это просто… это как-то неловко.

Голова Харпер высовывается из-за дверного косяка.

— Насколько неловко, если сравнить то, что я проспала экзамен по социологии, с тем, что Нину выгнали с вечеринки Боба Росса в арт-клубе?

Нина задыхается от возмущения.

— Это было всего один раз!

— Потом они забанили тебя пожизненно.

— Я не виновата, что единственным, что у них было — вино в коробке.

— Я целовалась с Винсентом Найтом, — выпаливаю я.

На мгновение воцаряется тишина. Тут же в дверях появляются обе мои соседки по комнате, перепрыгивая друг через друга в спешке, чтобы проверить, шучу ли я или от лихорадки начался бред.

— Прости, ты сделала что?

— Типа, с тем самым из баскетбольной команды Винсентом?

— Когда ты… и где… только что, что?

Я жду, пока они перестанут болтать, чтобы очень спокойно сказать:

— Он пришел в библиотеку во время моей смены в прошлую пятницу, ему нужна была помощь в поиске какой-нибудь поэзии. Мы поднялись на второй этаж, одно повлекло за собой другое, и мы поцеловались.

После подробного рассказа у Харпер и Нины, очевидно, возникли дополнительные вопросы.

«Насколько велики его руки? Он стонал, потому что это так сексуально, когда парни… Подожди, извини, он поднял тебя? Я думала, ты сказала, что у него только одна здоровая рука! У него был стояк? У него был стояк. О боже мой, Кендалл, ты соблазнила его!»

У них двоих кружится голова от открытия, что я чуть не переспала с одним из звездных баскетболистов Клемента. Они шагают по комнате и комментируют рассказ, пока я краснею от унижения и смеха. Медленно, но неуклонно я чувствую, как тяжесть с плеч спадает. Теперь это кажется реальным. Не похожим на какой-то странный лихорадочный сон. Мы с Винсентом целовались в темном углу библиотеки и это было безумно, спонтанно и, оглядываясь назад, отличной историей для будущих внуков.

Может быть, со мной все будет в порядке. Может быть, этой истории достаточно.

* * *

К среде у меня практически пропал голос и я все еще немного дрожу, но чувствую себя достаточно человеком, чтобы выползти из постели и забраться на велосипед на рассвете.

Я глубоко вдыхаю свежий утренний воздух, направляясь на велосипеде в кампус. Кажется странным идти в библиотеку в то же время, когда обычно заканчиваю смену — как будто мир перевернулся с ног на голову, или как будто я напилась и проспала экзамен по социологии, случайно сменив часовой пояс на телефоне.

Когда я закрепляю велосипед и направляюсь внутрь, в животе завязывается узел, но когда плечом открываю дверь, библиотека кажется совершенно неизменной.

Я не знаю, почему волновалась, что возвращение сюда будет похоже на возвращение на место преступления. Это по-прежнему мое счастливое место.

Парень с ночной смены — мальчик с усталыми глазами и неуклюжими наушниками на шее смотрит на меня так, словно я его спаситель, когда подхожу к кассовому аппарату и говорю, что пришла сменить его. Пока он собирает вещи, Марджи выходит из лифта с тележкой, доверху нагруженной огромными учебниками по естествознанию.

— Кендалл! — говорит она, заметив меня. — Как себя чувствуешь, детка?

— Лучше, — скорее хриплю, чем говорю я. — Очевидно, голос звучит ужасно, но студенческий медицинский центр говорит, что я не заразна.

Врач, к которому я там обратилась, согласился — стресс, а не вирусная инфекция, был наиболее вероятной причиной недомогания в выходные. Она видела сотни студентов Клемента с похожими симптомами, которые, как оказалось, были связаны с выпускными экзаменами, групповыми проектами и другими важными мероприятиями, крайний срок которых сокращался каждую минуту.

Марджи сочувственно кивает.

— В подсобном помещении есть свежая упаковка травяного чая и электрический чайник. Угощайся.

— Спасибо, — говорю я, тяжело выдыхая.

Я убираю рюкзак под стол, достаю пластиковый пакетик с леденцами от кашля и направляюсь к двери кабинета.

— О, пока я не забыла, — говорит Марджи, останавливая меня. — В пятницу приходил мальчик и спрашивал о тебе.

Все будто замирает, время перестаёт идти. Кажется, у меня даже звенит в ушах.

— Какой мальчик? — спрашиваю я, хотя думаю, что уже знаю ответ.

— Не помню его имени. Высокий сукин сын. Очень красивый. Он прочитал две разные книги стихов Элизабет Барретт Браунинг и автобиографию о каком-то знаменитом баскетбольном тренере колледжа.

Винсент. Он вернулся.

— Я объяснила ему, что ты заболела, — добавляет Марджи.

Я немного умираю внутри, хотя Винсент, возможно, и не подозревал, какой сопливой, потной и несчастной я была в эти выходные.

Блять.

Не могу поверить, что скучала по нему.

Он спрашивал о тебе.

Не уверена, как это истолковать. Возможно, он хотел проверить и выяснить, почему я исчезла после того, как мы поцеловались. Может быть, планировал повторение прошлой пятничной ночи. Или, может быть, просто хотел дать понять, что произошедшее между нами было одноразовым и что он предпочел бы не распространяться об этом.

— Он сказал, зачем искал меня? — это страшный вопрос, но я должна знать.

— Сказал, что ему нужен репетитор по английскому, но оставил для тебя записку. Подожди, я положила ее на стол в конце..

Марджи ныряет в кабинет и через мгновение появляется снова с небольшим клочком разорванной бумаги в руке. Первая мысль, когда она передает его, заключается в том, что почерк Винсента на удивление аккуратный — две маленькие строчки идеально ровных печатных букв.

Все еще отстой в поэзии. Пожалуйста, сжалься. VKNIGHT@CLEMENT.EDU.

Я переворачиваю клочок, надеясь получить больше информации, но обратная сторона пуста.

— Я должна была сказать ему отвалить? — спрашивает Марджи.

Я хрипло смеюсь.

— Нет, я разберусь. Спасибо, Марджи.

Засунув записку Винсента в задний карман джинсов, я приступаю к работе. Многое нужно сделать до того как соберется утренняя толпа, чтобы распечатать домашнее задание и эссе перед занятиями. С восходом солнца свет проникает в атриум подобно жидкому золоту и заливает всю библиотеку теплым сиянием. Я заполняю полки и обрабатываю возвраты, а также помогаю группе студентов-химиков воспользоваться системой оформления электронных книг, чтобы им не пришлось платить двести баксов за учебник.

И все это время клочок бумаги горит у меня в кармане.

Потому что это может означать только одно: история не закончена.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Харпер и Нина просят положить записку Винсента в центр кофейного столика, чтобы они могли склониться над ней, как два историка, изучающие драгоценный артефакт.

— Похоже, Найт хочет, чтобы она его обучала, — говорит Харпер.

— Но репетиторство может быть кодом для секса, — возражает Нина.

— Почему бы гребаному баскетболисту колледжа просто не сказать девушке, если она ему интересна? Гетеросексуальные мужчины, как известно, очень бестактны, когда пытаются трахнуться.

— Не похоже, что он мог просто дать библиотекарю записку, в которой говорилось: «Было весело целовать тебя у книжной полки на прошлой неделе, я бы очень хотел засунуть в тебя член». Что, если она прочитает это до того, как записка дойдет до Кендалл? Это, — она постукивает по записке, — определенно код.

Харпер не убеждена.

— Если бы он хотел четко обозначить свои желания в записке, мог бы пригласить ее на свидание или попросить прийти на вечеринку в дом баскетбольной команды. Но не сделал этого. Он определенно просто хочет, чтобы Кендалл помогла сдать экзамен. И знаешь что? Найт рассчитывает на то, что теперь она будет снисходительна и не предъявит обвинение.

— Он бы не стал… — начинает Нина, затем вздыхает. — Нет, беру слова обратно. Мужчины — мусор.

Я плюхаюсь на диван, жесткий, скрипучий и помятый, как обычно бывает с мебелью в студенческих общежитиях. Нина взывает к безнадежному романтику, но прагматизм Харпера больше соответствует моему внутреннему чутью. Винсент Найт мог написать в этой записке все что угодно. Но решил попросить помощи с поэзией.

Я не должна добавлять контекст, которого там нет. Не должна позволять себе проецировать черты всех любимых любовных увлечений из романов на мужчину из реальной жизни. Это верный путь к разочарованию.

Тем не менее не могу отделаться от мысли, что будь это любовный роман, репетиторство было бы сюжетным приемом, который возвращает нас с Винсентом на орбиту друг друга. Я — героиня, неохотно отказывающаяся от задания. Но второй акт неизбежен. Когда я думаю с такой точки зрения, это не так пугает.

И все же мне требуется несколько дней, чтобы набраться смелости и написать ему электронное письмо.

Я решаю говорить начистоту, чтобы избежать ужасного сценария, в котором, как мне кажется, Винсент делает предложение, и предполагаю, что ему действительно нужна помощь в сдаче английской литературы.

Кому: vknight@clement.edu

От: kholiday@clement.edu

Тема: Репетиторство

Привет, Винсент,

Библиотекарь передала твою записку. Я свободна по понедельникам и средам с 10:00 утра до 15:00 дня, а также по пятницам вечером перед сменой в библиотеке (10:00 вечера). Моя обычная стоимость репетиторства составляет 25 долларов в час, но могу подстроиться.

Всего наилучшего,

Кендалл.

Как только оно покидает почтовый ящик с легким свистом, я сомневаюсь в каждом слове.

Не могу сказать, слишком профессионально это или недостаточно, и, черт возьми, что, если Нина была права, и его записка была кодом и я просто каким-то образом предложила заняться проституцией?

«Я могу подстроиться» — внезапно кажется самой откровенно сексуальной фразой, которой я когда-либо заканчивала электронное письмо. Не прошло и пяти минут, как раздается предательский сигнал о поступлении нового сообщения. От маленькой красной точки рядом со значком почты подскакивает давление. Я выдыхаю через рот, напоминая себе, что это вполне может быть спам из магазина одежды или обновленное домашнее задание от профессора, и нажимаю «Открыть почтовый ящик».

Кому: kholiday@clement.edu

От: vknight@clement.edu

Тема: RE: Репетиторство

Кендалл,

понедельник подойдёт. 10 утра в главном «Старбаксе». Я принесу книгу. Картой или наличными?

У меня вспотели ладони, потому что, черт возьми, это завтра, и, черт возьми, он не дает ничего для работы. Часть меня хочет позвонить Харпер и Нине, чтобы узнать их мнение, но чем больше я перечитываю сообщение, тем больше понимаю, что хватаюсь за соломинку.

В его ответе нет ничего романтичного. Ничего даже отдаленно кокетливого. А это значит, что пора оторвать голову от облаков и твердо встать ногами на землю.

На следующее утро я просыпаюсь вся в поту. Сначала думаю, что меня снова тошнит, но потом проверяю приложение погоды на телефоне и понимаю, что сегодня будет абсурдно жарко для осени в Северной Калифорнии. Прекрасно.

Потому что вдобавок к беспокойству о том, что снова увижу Винсента, мне действительно нужно беспокоиться о пятнах от пота и солнечных ожогах.

Обычно я обращаюсь к Харпер, чтобы отговорить меня от катастрофических действий, но она в спортзале на утреннем заплыве.

Нина — единственная, кто помогает мне подготовиться.

— Надень мое зеленое платье, — говорит она. — То, что на тонких бретельках. Ты выглядишь так сексуально в нем. Подумай. Можешь надеть поверх него один из кардиганов своей бабушки, чтобы он ничего не заподозрил. Ты заходишь внутрь, и, о, что это? Здесь так тепло. Снимаешь кардиган, и бум. Он охвачен вожделением. Вы трахаетесь на полу Старбакса.

— Нина, держу в курсе, ты уволена с должности моего тренера по жизни.

Я ценю энтузиазм Нины и ее склонность к драматизму, но это не свидание. Я надеваю простую футболку и джинсовые шорты. Нина смотрит с разочарованием и отвращением на то, как я тянусь за потрепанными белыми кроссовками и зашнуровываю их.

— Я так разочарована, — ворчит она, провожая меня до двери.

— Знаю.

— Можешь хотя бы схватить его член под столом или что-нибудь в этом роде?

Я захлопываю дверь квартиры у нее перед носом.

Выйдя на улицу, я надеваю солнцезащитные очки и стараюсь держаться в тени, как гремлин, которым и являюсь, направляясь в кампус. В кампусе Клемента или рядом с ним есть три разных Старбакса. Главный находится на углу, прямо между инженерным факультетом и факультетом журналистики. Здесь всегда многолюдно, но сегодня народу немного для понедельника. Похоже, большая часть студентов наслаждается солнечными лучами и бездельничает на зеленой траве во дворе.

Я заказываю большой стакан холодного напитка и ищу хороший столик.

В дальнем углу есть свободный. Сбросив рюкзак, плюхаюсь в кожаное кресло, откуда хорошо видна входная дверь. Когда я проверяю телефон и понимаю, что пришла на целых двенадцать минут раньше, испытываю легкое смущение. Но все в порядке. Я в порядке. Никто в этой кофейне не знает, что происходит у меня в голове. Я просто девушка, пью кофе и просматриваю социальные сети. Кроме того, Винсента пока нет. Я всегда могу сказать, что пришла сюда на две минуты раньше него.

Итак, я устраиваюсь и жду. И жду. И жду.

Он опаздывает.

Опаздывает на пять минут. Потом на десять. Затем на пятнадцать.

Я снова просматриваю электронную почту, просто, чтобы убедиться, что случайно не перепутала время, дату или место встречи.

Думаю, меня обманывают.

Хорошо, что это не свидание, потому что, если бы меня пригласили и продинамили, это, вероятно, причинило бы боль.

И все же кофеин в желудке бурлит, как аккумуляторная кислота.

Знаете что?

Нет.

Не позволю испортить себе день. Я приложила усилия, чтобы притащить себя в кампус, нахожусь в кофейне, где играет мягкая эмбиент-музыка и у меня в руке чашка вкуснейшего холодного напитка. Все готово для того, чтобы было прекрасное гребаное утро. Ни секунды больше не думая и не поколебавшись, я тянусь к рюкзаку и достаю «Дизайн герцога», любовный роман эпохи регентства об упрямой девушке и герцоге, которому в довольно запутанной цепи событий нужно, чтобы она выдала себя за его невесту, чтобы все наследство не досталось его неисправимому младшему брату.

Симпатичная обложка с иллюстрациями пастельных тонов гораздо больше подходит для публичного чтения, чем бесстыдно обнаженная грудь «Принцессы мафии». Я не прикасалась к этой книге с той ночи в библиотеке — просто оставила ее на столе у Нины. Не могла даже смотреть на нее, не вспоминая вкус Винсента.

Это абсолютно не то, о чем следовало бы думать прямо сейчас.

Я делаю большой глоток кофе, такого холодного, что болит небо и начинаю читать.

«Дизайн герцога» настолько продуман и остроумен, что хочется прочитать списки покупок автора. Главная героиня, Клара, вероятно, слишком прогрессивна, чтобы быть правдоподобной белой девушкой из высшего класса Англии начала девятнадцатого века, но я всегда предпочитала современную чувствительность историческим фактам.

Винсент Найт улыбается мне сверху вниз.

— Как тебе книга, Холидей?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Я в полной заднице, потому что в реальности Винсент еще красивее, чем в моих воспоминаниях.

Несправедливо. Все это неправда. Ни темные растрепанные волосы. Ни теплые карие глаза. Ни ярко-белая футболка Clement Athletics, которая замечательно подчеркивает загорелую кожу и скульптурные руки. Он все еще носит ту черную повязку на левом запястье. Интересно, остались ли у него от нее следы загара. Эта мысль вызывает лавину совершенно неуместных размышлений о том, где еще у Винсента могут быть следы от загара и покажет ли он их, если вежливо попрошу.

О, у меня столько неприятностей.

— Ты опоздал, — выпаливаю я, злясь на себя и на него, а также на Вселенную за то, что она забросила меня на орбиту Винсента с любовным романом в руках во второй раз за столько недель.

— Занятие в лаборатории затянулось надольше, чем предполагалось.

Это все, что он говорит. Никаких извинений, никаких дальнейших объяснений. Это тот самый гордый ублюдок, который пришел в библиотеку две недели назад с палкой в заднице, так что я не знаю, почему ожидала, что теперь он будет вести себя лучше.

Я выгибаю бровь.

— Занятие в лаборатории?

— Могу показать свое расписание, если ты мне не веришь.

В его голосе слышатся дразнящие нотки, и это приводит в невыразимую ярость. Я сижу здесь почти час, потому что ему нужен репетитор по английскому и потому, что я идиотка, думающая, что сегодняшний день может пойти одним из двух путей: либо Винсент появится и разочарует меня, позволив списать все волшебство, произошедшее в библиотеке, на результат собственного одиночества и один очень непристойный роман, или появится Винсент и поймет, что хочет, чтобы я была чем-то большим, чем его репетитором.

Но вместо этого, похоже, произойдет наиболее реалистичный и разочаровывающий порядок событий. Он собирается заплатить мне за совершенно несексуальные услуги, а потом мы закроем на этом тему и разойдемся в разные стороны, потому что он баскетболист первого дивизиона, а я девушка, которая проводит тревожный процент бодрствующей жизни, уткнувшись в книги.

Я сажусь ровнее на своем месте, внезапно остро осознавая, какое у меня разгоряченное лицо и как далеко продвинулись джинсовые шорты, обхватывая бедра.

— Все в порядке, — говорю я, хотя это не так. — Мы можем начать?

Я указываю на пустой стул напротив, но Винсент не двигается с места. Между его бровями залегает небольшая морщинка, когда Найт наблюдает, как я запихиваю «Дизайн Герцога» в рюкзак и с негодующим вздохом одергиваю подол шорт. Он выглядит встревоженным.

— Что ты пьешь? — спрашивает он.

Я поднимаю чашку и встряхиваю ее, чтобы он услышал, как звякает лед.

— Холодный напиток.

— Хочешь еще?

Я, наверное, выпила достаточно кофеина, поскольку уже на взводе, но чувствую себя мелочной.

— Если ты предлагаешь, то конечно.

Винсент кивает головой один раз, как солдат, отдающий честь капитану, прежде чем бросить рюкзак на пол рядом со стулом напротив моего и подойти к стойке. Очереди нет. Здесь достаточно тихо, и я слышу, как он говорит бариста о своем заказе. Нашем заказе.

Прекрати, — говорю я себе. — Мы не единое целое.

Я отрываю взгляд от Винсента. Как оказалось, я не единственная в Старбаксе, кто наблюдает за ним: за столиком напротив кафе сидят две девушки, группа парней развалилась на скамейке у окна, одинокая пожилая женщина — вероятно, профессор — склонилась над ноутбуком. Они все смотрят. Даже другие бариста внимательно наклоняются вперед, на случай, если звездному баскетболисту Клемента срочно понадобится шоколадный круассан. И я не могу никого из них винить. Винсент потрясающе красив и держится с магнетической уверенностью. Трудно не пялиться.

Жаль, что он пригласил меня сюда не просто для того, чтобы снова увидеться. Не из-за того, что искренне хотел провести со мной время и узнать меня получше, а потому, что я была нужна ему из-за знаний в области английской литературы. И осознание этого причиняет боль, поэтому я подавляю ее и цепляюсь за свою мелочность как за спасательный плот.

Несколько пар глаз не отрываются от Винсента, когда он направляется обратно в мой угол кофейни, держа в каждой руке по огромному пластиковому стакану. Ставит один из них передо мной.

Определенно самый большой размер, который у них есть. Думаю, это его попытка извиниться. Я смотрю на Найта, разинув рот, когдатот устраивается в кресле напротив, его слишком длинные ноги прижимаются к моим под столом.

Он вздыхает.

— Что опять не так?

— Ты заказал слишком много кофе.

— Не обязательно пить все.

— Не думаю, что смогу. Я была бы не в себе, выпей столько кофе.

— Ты мне нравишься, когда находишься в беспорядке, — отвечает Винсент, и глазом не моргнув.

Грубое напоминание о том, что мы делали две недели назад, поражает как удар молнии в грудь.

Лицо становится ярко-красным. Вспышка удовлетворения в глазах Винсента говорит о том, что он рассчитывал на это. И, может быть, просто хочет поиграть для собственного удовольствия, но в его глазах есть очаровательный огонек, который заставляет чувствовать, что он хочет, чтобы я пошутила вместе с ним.

Я провела две недели, пытаясь убедить себя, что произошедшее между нами было пустяком, и что Винсенту нельзя доверять, о нем нельзя мечтать.

Но когда он здесь, передо мной, должна признать, Найт не совсем тот незнакомец или злодей, каким я его себе представляла. Он тот же самый мальчик, которого я встретила в библиотеке — сообразительный, слишком гордый, чтобы извиняться или просить о помощи, не будучи при этом умником и слишком веселым.

Только он привел меня сюда не за этим.

Так как, черт возьми, смеет флиртовать со мной?

Я делаю глоток своего (бесплатного) кофе со льдом и прочищаю горло.

— С чем тебе нужна помощь? Вот почему мы здесь, не так ли?

Бравада Винсента спадает. Я отказываюсь чувствовать себя виноватой из-за этого.

К счастью, оскорбление, кажется, щелкает в нем выключателем. Винсент прочищает горло и тянется к рюкзаку, внезапно становясь деловитым.

— На следующей неделе я должен написать в классе эссе об этом стихотворении о тигре, — его бицепсы напрягаются под рукавами, но я абсолютно не пялюсь. — Но честное слово, я заблудился. Говорил же, что я отстой в поэзии. И подумал, знаешь, ты же гениальна.

— Очевидно, — бормочу я в холодный напиток.

Его губы дергаются.

— И довольно скромная. Именно поэтому поможешь разобраться, что, черт возьми, пытался сказать этот Блейк.

Винсент достает книгу, открывает ее на загнутой странице и передает мне. Я ставлю кофе и вытираю влажные ладони о шорты, мне не терпится чем-нибудь заняться и отвлечься от парня, сидящего напротив. Похоже, тема на сегодня — стихотворение Уильяма Блейка, возможно, самое известное из его произведений.

— О, — говорю я. — Узнаю эти строчки. Проходила это примерно в четырех разных классах.

— Конечно, узнаешь.

— Это классика. Мне пришлось заучивать его наизусть на втором курсе средней школы. «Тигр, тигр, ярко горящий…»

Винсент ерзает на стуле. Кожа скрипит под ним. Я внезапно и яростно вспоминаю тот факт, что в последний раз, когда читала ему стихи вслух, мы завлекли друг друга.

— Ну и, знаешь, все остальное.

— Хорошо, — говорит он. — Объясняй, Холидей.

И вот снова — моя фамилия. Он использовал ее уже дважды, и не могу решить, нравится ли мне это или хочу схватить его за рубашку и потребовать, чтобы Винсент прекратил давать прозвища. Я заправляю волосы за уши и подаюсь вперед. Когда мое колено соприкасается с коленом Винсента, я немедленно отвожу ноги в сторону и притворяюсь, словно ничего не произошло.

— Итак, — начинаю я, прочищая горло. — Блейк опубликовал два сопутствующих сборника: «Песни невинности», а затем, несколько лет спустя, «Песни опыта». Вы анализировали какие-нибудь другие его работы в классе?

— Кажется, читали о детском труде.

Я фыркаю.

— Это называется «Трубочист». У стихотворения две части: одна в «Песнях невинности», а другая в «Песнях опыта». Блейка действительно интересовали дихотомии — добро и зло, рай и ад, — поэтому он написал множество сопутствующих произведений для двух сборников. У этого, — я нажимаю на страницу, — есть родственное стихотворение в «Песнях невинности» под названием «Ягненок».

Винсент кивает.

— Одно о насилии, а другое о мире?

— По сути, да. Но Блейк не просто противопоставляет их. Если посмотришь на то, как он формулирует предложения и как использует повторяющиеся вопросы, это нечто большее, чем просто установление дихотомии, — я открываю рот, чтобы начать читать, затем останавливаюсь и сжимаю губы. Вдруг начинаю стесняться собственного голоса — и не совсем уверена, что смогу дочитать стихотворение до конца, не воспламенившись. Итак, я сую книгу Винсенту и говорю. — Прочти первую строфу.

Выходит более резко и требовательно, чем я хотела, но он даже не вздрагивает. Винсент послушно берет книгу из моих рук, переворачивает ее и начинает читать стихотворение вслух.

И я тут же жалею, что попросила.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Звук голоса Винсента заставляет тело сжаться.

Мы сидим в несколько укромном уголке кофейни и нежная инди-музыка, играющая из динамиков, тихая, так что Винсенту не приходится сильно напрягаться. Он читает тихо и обдуманно. Голос низкий, рокочущий, интимный. Это напоминает о том, что в пятницу вечером, когда мы встретились, я все еще думала о сексуальной сцене в «Принцессе мафии» и была ошеломлена высоким и задумчивым незнакомцем, которому требовалась рекомендация к чтению. В тот момент я на мгновение представила, как Винсент читает стихи. Это показалось приятной фантазией. Теперь я понимаю, что была Икаром: абсолютной гребанной идиоткой, выпячивающей задницу к солнцу, совершенно не подозревая, что высоты, к которым стремилась, могут погубить меня.

И, о, это губит — то, как его рот выговаривает слова. То, как широкие ладони и длинные пальцы сжимают книгу. То, как выбившаяся прядь темных волос романтично спадает ему на лоб.

— Тигр, тигр, жгучий страх, ты горишь в ночных лесах. Чей бессмертный взор, любя, создал страшного тебя?

Винсент выжидающе поднимает глаза. Я пытаюсь смириться с тем фактом, что внутренности расплавились, а нижнее белье немного влажное.

— Продолжай читать. Я имею в виду, в голове, если… если ты хочешь, просто чтобы ускорить процесс.

Винсент, безжалостный человек, просто пожимает плечами.

— Я не против прочитать вслух.

Я сижу, дрожа от кофеина и желания, пока Винсент Найт читает стихотворение целиком. Он спотыкается на нескольких словах и неуклюжих, старомодных оборотах речи, но в этом есть что-то очаровательное. Все остальные в кофейне, вероятно, думают, что он настолько близок к божеству, насколько это возможно для студента колледжа, но я могу наблюдать, как он слегка самоуничижительно улыбается, оступаясь, могу слушать уверенную интонацию голоса, когда тот разбивает целую строфу на две части, не сбив дыхание.

Я позволяю векам затрепетать, закрываясь, принимая новый фетиш: мне нравится когда читают вслух.

Когда Винсент доходит до последней строчки, часть меня хочет сказать, чтобы он прочитал еще раз.

Винсент, вероятно, не стал бы спорить — в конце концов, я здесь эксперт.

Неохотно я открываю глаза и встречаюсь взглядом с Винсентом. Мгновение проходит в полной тишине. Затем он снова опускает взгляд на страницу.

— Тот же ль Он тебя создал, кто рожденье агнцу дал? — повторяет он с предпоследней строфы. — Итак, он говорит о Боге. Спрашивает, как Бог мог создать обоих этих животных.

Я прочищаю горло.

— Точно. Ты должен подумать о том, во что верил Блейк, и о том, что происходило вокруг него во время промышленной революции. Это сложно осмыслить. Он спрашивает себя, как Бог мог создать что-то настолько невинное, сельскохозяйственное и романтичное, как ягненок, а также создать тигра — зверя из далекой страны, которому нужно убить ягненка, чтобы прокормиться.

Винсент долго смотрит на страницу, его темные глаза бегают по строчкам.

— На самом деле чертовски круто, — говорит он.

Надеюсь, это не сарказм.

— Думаешь?

— Да. Я наконец-то понял, почему ты выбрала такую специальность. Помимо всех перспектив высокооплачиваемой работы, очевидно, — Винсент фыркает. — Ты определенно могла бы преподавать на уровне колледжа, если бы захотела. Возможно, это получится лучше, чем у моего профессора. Я был у него в рабочее время на прошлой неделе. Пустая трата времени.

— Дай угадаю, — говорю я. — Пожилой белый мужчина?

— Ричард Уилсон. Думаю, ему под шестьдесят.

— Так и знала, — я откидываюсь на спинку стула и закидываю одну ногу на другую. — Я ходила почти на все его занятия на первом курсе, но преподавание было ужасным. Честно говоря, ты мог бы получить ту же интерпретацию, которую я только что дала тебе из нескольких поисковых запросов в Google. Как и говорила в библиотеке… — я отвожу от него взгляд. Следующие несколько слов выходят слегка сдавленными. — Фишка большинства стихов в контексте. Это как разговор с человеком. Чем больше ты знаешь о том, откуда те берутся, тем легче их понять.

Винсент тоже откидывается на спинку стула и мгновение изучает меня.

— Ты всегда была большим любителем чтения?

— О, да. У меня было трудное начало, поставили диагноз дислексия¹⁰, когда училась в первом классе, поэтому потребовалось потратить немного больше времени на учебу, чем большинству детей в моем классе. Но тогда я была ненасытна. Родители водили меня в публичную библиотеку два раза в неделю, потому что каждые несколько дней я превышала лимит в школьной библиотеке.

— Черт.

Я чувствую, как горят щеки. Затем, поскольку я склонна к излишней откровенности, говорю:

— Легко так много читать, когда ты застенчивый ребенок. На самом деле, у меня не было друзей до окончания средней школы. И даже тогда в основном ими становились люди, с которыми я сидела рядом в классе. Книги всегда были важной частью моей личной и социальной жизни.

Винсент наклоняет голову.

— Не говори, что ты ещё и пишешь?

— Пытаюсь. У меня это получается не так хорошо, как хотелось бы. Но в этом семестре я записалась на мастер-класс по творческому письму, так что скрестим пальцы и будем молиться, что это поможет. Профессор замечательный. Он написал около двадцати пяти научно-фантастических романов, так что не слишком зациклен на жанровой фантастике, что я ценю. Иногда трудно быть увлеченным любовным романом в море академических кругов и укоренившегося женоненавистничества, которое наводит на мысль, что жанр каким-то образом менее важен и менее достоин похвалы, чем художественная литература.

Винсент кивает.

— Большинство преподавателей английского языка в этой школе — чопорные белые парни, вроде старого доброго Ричарда или здесь хорошее сочетание женщин и небелых преподавателей? Я мало что знаю о Клементе, кроме своей специальности.

— На самом деле, на кафедре много молодых женщин. И по крайней мере треть профессоров, которые у меня были, открытые ЛГБТК+.

Затем, вопреки здравому смыслу, я спрашиваю:

— А какая у тебя специальность?

— Биология человека.

Я морщу нос.

— Ой, фу.

— Я же говорил. Английский никогда не был моим коньком.

— Подожди минутку. Я думала, ты ненавидишь запоминание. Разве в биологии не все к нему сводится?

Он пожимает плечами.

— Это запоминается лучше, чем поэзия. Материал имеет больше смысла — может быть, потому, что я играю в баскетбол с семи или восьми лет, поэтому всегда много думал о человеческой анатомии и то, как устроены тела.

Я тоже много думаю о том, как устроены тела.

Я качаю головой.

— Ты ботаник.

Винсент запрокидывает голову и издает удивленный лающий смешок. Это звучит восхитительно.

— Что? Тебя не волнует митоз?

— Я бы лучше пошла на занятия к Ричарду, мать его, Уилсону.

Винсент снова смеется и я так горжусь собой за то, что вытянула из него этот звук, что приходится сжать губы, пытаясь сдержать самодовольную улыбку. Я ерзаю на стуле, сначала скрещивая, а затем сгибая ноги. Взгляд Винсента опускается и останавливается на моих обнаженных бедрах — на правом теперь красуется большой розовый овал, где оно было зажато под левым, — и смех застревает у Винсента в горле.

Когда его глаза снова встречаются с моими, в них горит любопытство и я чувствую, что тот может преодолеть дистанцию, установленную между нами.

— Может быть, я смогу как-нибудь поучить тебя, — предлагает он. — Знаешь, взамен.

Жар в его глазах говорит о том, что наши головы находятся в сточной канаве.

Это одновременно волнующее и пугающее осознание, что, возможно, я не совсем одинока в своей жажде. Потому что, держу пари, более опытная девушка поняла бы, что означают все эти дразнящие улыбки и намеки. Что, если Винсент флиртует со всеми: с баристами, профессорами, однокурсниками в лабораториях, а я просто девушка, все переосмысливающая и у которой тяжелый случай синдрома главной героини?

Улыбка сползает с лица. Я снова одергиваю подол шорт и заправляю волосы за уши. Винсент замечает, что я отстраняюсь. Между его бровями снова появляется эта маленькая морщинка.

— Есть еще какие-нибудь стихи, которые тебе нужно перечитать? — спрашиваю я. — Мне нужно много почитать перед уроком, так что, если мы закончили…

Винсент пристально смотрит на меня. Жар оценивающего взгляда заставляет поежиться, но затем шов джинсовых шорт натирает именно то место, где нужно, и я вспоминаю, что мне слишком понравилось его небольшое чтение стихов.

— Ну что? — требую я.

— Ничего, — затем, как будто это запоздалая мысль, он шепчет: — Ты хорошо выглядишь, Кендалл.

Из меня вырывается испуганный смешок.

— О, отвали.

— Нет, я серьезно, — говорит он. — Приятно видеть тебя средь бела дня.

Жаль, что мы не на людях. Жаль, что у меня не хватило смелости сказать ему в лоб, что что-то в чтении им стихов вызывает возбуждение и желание, как у сдерживаемой женщины эпохи регентства.

Вместо этого говорю:

— Ага.

Да, я тоже рада тебя видеть. Да, я тоже все еще думаю о тебе. Да, я позволю наклонить себя над этим стулом и..

— Кстати, ты так и не ответила на вопрос, — говорит Винсент.

Я хмурюсь.

— На какой?

Он кивает в сторону моего рюкзака.

— Как тебе книга?

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Верно. Я конечно же не думала, что это сойдет с руки.

Я борюсь с желанием подогнуть колени и загородить Винсенту вид на рюкзак. Парень, может, и чертовски проницателен, но не похоже, что может видеть сквозь холст и три слоя тетрадей. И все же я чувствую себя странно уязвимой.

Я рассматриваю лица рассеянных студентов, профессоров и бариста вокруг Starbucks, но все они полностью поглощены разговорами, ноутбуками и напитками с кофеином. На меня смотрят только глаза Винсента Найта.

— Книга хорошая, — говорю я. Затем, более честно, исправляюсь: — На самом деле, она немного глупая.

Винсент ждет. Хочет, чтобы я уточнила.

— Ладно, итак, — говорю я, делая глубокий вдох и поджимая одну. — Герцог просит девушку, которая его терпеть не может, выдать себя за невесту, потому что в завещании отца был пункт, согласно которому титул перейдет к его дерьмовому брату, если он не женится через год. А брат пристрастился к азартным играм и обрюхатил замужнюю женщину в Лондоне, так что ставки очень высоки. И, ну, все довольно беспорядочно. Там много балов, скандалов и поворотов сюжета. Это совсем не исторически точно, но весело. И глупо. Но в правильном ключе. Есть ли в этом смысл?

Если Винсент думает, что книга звучит как пустая трата времени, он этого не показывает. Не смеется. Не стыдит меня.

Но говорит:

— Итак, парни из колледжа — мусор, но герцог с семейным багажом — нормально?

Смех закипает в горле, отчасти это облегчение, потому что он не слишком осуждает мой выбор жанра, а отчасти потому, что он действительно помнит наш разговор в библиотеке. Интересно, прокручивал ли его в голове так же, как я.

— В свою защиту могу сказать, что герцогство — это наивысший возможный титул.

— Итак, он богат, — категорично заявляет Винсент. — В этом вся привлекательность.

— Это определенно помогает, — я подношу соломинку ко рту. — Но он также ответственный, образованный и, по-видимому, очень талантливый в верховой езде и других… физических нагрузках.

Я горжусь собой за то, что не запинаюсь на словах. Чувствую себя очень круто. Очень непринужденно.

Винсент выгибает бровь.

— Да-а-а?

Я киваю и делаю глоток.

Он лукаво улыбается.

— И как, я подхожу?

Я давлюсь своим холодным напитком, и теперь точно не крутая. Но в свою защиту скажу, что немного застигнута врасплох. Знай я, что мы собираемся это сделать — кокетливо подшучивать, — подобрала бы нижнее белье. Я бы подхватила идею Нины с необычным платьем и попросила освободить квартиру до конца дня на случай, если нам с Винсентом понадобится уединиться.

Я снова оглядываю Starbucks и встречаюсь взглядом с бариста. Нет. Здесь нет уединения.

— В каком смысле подходишь? — спрашиваю я. Кажется, это опасный вопрос, поэтому дополняю: — Насколько я помню, в последний раз у тебя не было земли в Англии.

— Но я хорошо целуюсь.

Мое сердце замирает.

— Ну, это самонадеянно с твоей стороны…

— Я играю в баскетбол в Клементе, поэтому дисциплинирован и понимаю ценность тяжелой работы. Также я был капитаном команды, так что могу взять на себя ответственность. Могу руководить. Все это хорошее дерьмо. И у меня средний балл 3.7, скорее всего, я не получу диплом с отличием, но определенно буду с высшим образованием…

— Есть причина, по которой ты даешь свое резюме? — перебиваю я.

— Я пытаюсь доказать свою точку зрения, Холидей, — Винсент пожимает плечами. — Похоже, у тебя довольно высокие ожидания от любовных увлечений. И ты явно не заинтересована ухаживаниях от кого-то, кто не является миллиардером, членом королевской семьи или каким-то сверхъестественным существом.

Этот удар слишком близок к цели, поэтому я прибегаю к своему обычному защитному механизму: язвлю.

— Ухаживал? Прости, мы в Викторианской Англии?

— Нет, мы в Starbucks.

Я была на шаг близка к тому, чтобы пнуть его. Действительно близка.

— Ты неисправим.

— А у тебя нереалистичные стандарты.

Его колено ударяется о внутреннюю сторону моего бедра, которое не подогнуто на стуле. Я вздрагиваю от прикосновения, но Винсент не двигается, чтобы разорвать его. Позволяет весу своей ноги и теплу кожи прижаться ко мне.

Я думаю о напутственных словах Нины, сказанных этим утром:

«Хотя бы схвати его член под столом»

В одном безудержном порыве воображения я вижу привлекательность. У меня длинные руки. Все, что потребуется — это несколько умелых, осторожных маневров и я могла бы засунуть руку ему под рубашку и прижаться к нежной коже чуть выше пояса. По крайней мере, я думаю, что она мягкая. Мозг довольно хорошо воспроизводит остальную часть сцены: маленькую дорожку волос ниже пупка, щекочущую подушечки пальцев. Натяжение резинки, когда я просовываю руку в шорты. Горячая кожа твердеет в ладони, в то время как темные глаза Винсента пригвождают меня к месту и безмолвно говорят все, что хочется услышать.

Я хочу тебя. Я тоже это чувствую.

«Чуть сильнее, Холидей, ты его не сломаешь»

Проблема в том, что я ни хрена не понимаю, что делаю. Я прочитала достаточно любовных романов, позволяющих оценить механику всего этого: позы, движения, диалоги, но читать о сексе — совсем не то же самое, что смотреть в глаза парню и знать, что ты хочешь его внутри себя.

Винсент — не пустая оболочка, на которую я могу спроецировать. Больше нет.

Прямо сейчас я не чувствую той наэлектризованной уверенности, которая присутствовала в темном уголке библиотеки. На самом деле, трудно быть уверенной в себе, если вспомнить, как Винсент ушел той ночью. Он не задержался, чтобы попрощаться, не позволил помочь ему ознакомиться с антологией Энгмана¹¹, не отговорил от приступа паники в женском туалете. Он никак не дал понять, что хочет видеть меня в своей жизни в качестве кого-то другого, кроме наставника. Итак, чего он хочет? Интрижку на одну ночь? Девушку? Маленькую дурочку, за которой будет волочиться месяцами, просто чтобы потом посмотреть, как далеко она за ним побежит?

— Поговори со мной, Холидей, — Винсент толкает меня коленом. — Ты выглядишь так, словно борешься с панической атакой.

Потому что так и есть.

Я фыркаю и выплескиваю кофе со льдом на стол, между нами.

— Чего ты от меня хочешь? — спрашиваю гораздо резче, чем предполагалось. — Из-за записки… Я просто… подумала, что это репетиторское занятие, а потом прихожу сюда, и ты…

Я неопределенно показываю на то, как он развалился в кресле напротив, широко раскинув руки и ноги, так что те могут легко обхватывать меня.

Выражение лица Винсента меняется. Он садится прямо, но ссутулив плечи. Это движение, которое я, как высокая девушка, хорошо узнаю. Он съеживается. Делает себя меньше.

— Мне действительно нужна была помощь со стихотворением, — говорит он. Затем, более мягко признается: — Но хотел увидеть тебя снова. Очевидно.

Сердце бешено колотится. Мне действительно не следовало пить так много кофе.

— Очевидно?

Винсент раздраженно вздыхает.

— Ты знаешь, почему я здесь, Кендалл.

Но я не знаю. Винсент наблюдает, как я моргаю, глядя на него с открытым ртом и слишком ошеломленная, чтобы что-то сказать, и наклоняется над столом, достаточно близко, чтобы я уловила запах стирального порошка и теплого пряного одеколона, аромат, по которому до сих пор не осознавала, что скучаю.

— Вопрос в другом, — говорит он, прищурив глаза, — почему ты здесь?

Потому что хотела знать. Потому что должна знать, ситуация две недели назад во время ночной смены была случайностью или я могла снова почувствовать то же самое. И теперь кажется, что сожалею об этом любопытстве, потому что, увидев Винсента снова, убедилась: что-то в нем заставляет меня чувствовать головокружение и заземленность одновременно.

Никогда раньше я не чувствовала себя такой уязвимой.

Итак, я говорю безопасную вещь:

— Потому что тебе нужен был репетитор.

Слова даются легко, даже если явно фальшивые, они приземляются, как шлепок животом в бассейн. Винсент откидывается на спинку стула, его лицо внезапно становится пустым. Темные глаза — такие притягательно красивые под густыми пушистыми ресницами — ничего не выдают. Я наблюдаю, как он вытирает ладони о спортивные шорты, взгляд задерживается на мускулистых бедрах, и тогда я понимаю, что облажалась сильнее, чем считала возможным.

— Отлично, — говорит он с улыбкой, в которую я не верю. — Рад, что мы это прояснили.

Нет, подожди.

Я чувствую, что потеряла контроль и забыла, как разговаривать на английском языке. Не знаю, какие слова вытащить из картотеки в голове, чтобы исправить это. Хотела бы я знать, как прервать сцену и перенести нас в какое-нибудь новое, уединенное место, полное правильного повествования и диалогов, которые приведут к тому, что губы Винсента снова окажутся на моих.

— Я имею в виду… — произношу я, затем вздрагиваю. — Я не…

Винсент качает головой, и это очень любезно, но как-то отстраненно, что жалит.

— Не волнуйся. Ты сказала, что оплата картой подойдет, верно?

Я сдуваюсь, как лопнувший воздушный шарик. Не хочу, чтобы это было просто сделкой. Но мое сердце застряло где-то в горле, а Винсент тянется к карману и достает телефон, и если он заплатит, да поможет бог, я потеряю его. Рука взлетает прежде, чем я полностью осознаю, что делаю. Она приземляется на запястье Винсента. То, на котором нет бандажа. Ощущение его обнаженной кожи на кончиках пальцев посылает дрожь вверх по руке. Когда Винсент замирает и смотрит мне в глаза, я чувствую это в двух местах: между ног и в ложбинке ноющей груди.

— Не надо, — говорю я с излишним волнением. Я прочищаю горло. — Не плати. Пожалуйста.

Винсент смотрит так, словно я говорю на латыни.

В этот момент я хотела бы быть больше писателем, чем читателем. Хотела бы знать, как управлять сюжетом и как заставить события происходить так, как я хочу. Читать весело, но я устала чувствовать, что все лучшие моменты жизни были прожиты в собственной голове.

Я встречаюсь взглядом с Винсентом и надеюсь, что он видит написанные на лице слова, которые я не в состоянии произнести.

«Я хочу тебя. Тоже это чувствую. Пожалуйста, не слушай ту хрень, которую я несу, когда мне страшно»

И затем, за его плечом, я замечаю размытое движение.

Там группа из шести необычайно высоких парней — некоторые в одинаковых белых футболках Клемент. Компания заходит в Starbucks. Сначала я узнаю Джабари Хендерсона. После этого достаточно легко опознать других баскетболистов, которые рядом с ним. Большинство — стартовая пятерка. Остальные — запасные игроки. Все они невероятно крупные.

Мы с Джабари встречаемся взглядами. Он тут же отворачивается и даже почти правдоподобно, словно мы просто два незнакомца в кофейне, которые случайно посмотрели друг на друга. Но мгновение спустя он поворачивается, чтобы сказать что-то парню рядом, прежде чем очень осторожно наклонить голову в нашу сторону. Все, что Джабари сказал, передается остальным членам группы и они быстро перебираются к столику на другой стороне Starbucks, прямо напротив того места, где сидим мы с Винсентом.

И какой бы невежественной себя сейчас не чувствовала, я достаточно умна, чтобы понять, что происходит.

За нами наблюдают.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Не знаю, как это могло стать еще более унизительным, но появление небольшой толпы баскетболистов, которые стали свидетелями всего этого, определенно не помогает.

Моя рука все еще обхватывает запястье Винсента, которое слишком велико, чтобы я могла дотронуться большим пальцем до среднего. С запозданием я понимаю, как это, должно быть, выглядит, поэтому пытаюсь изобразить, словно смахиваю воображаемую ворсинку, застрявшую в тонких, как пух, волосах на его руке. Это, к сожалению, означает, что в итоге я поглаживаю тыльную сторону его предплечья способом, который в сто раз более компрометирующий.

Винсент выгибает бровь.

Я сжимаю руки вместе и зажимаю их между бедер.

— У тебя было немного… неважно. Извини. Продолжай.

— Я определенно заплачу, — настаивает он, все еще настороженно наблюдая за мной. — Ты заработала эти деньги, Холидей. Ты хороша в том, что делаешь. И ждала полчаса, поэтому я заплачу за дополнительный час. Не спорь.

Я действительно надеюсь, что его друзья находятся вне пределов слышимости, потому что в сочетании с моим интимным прикосновением руки, все вышесказанное могло быть драматически неверно истолковано.

— Меня не волнуют деньги. Это была хорошая практика, — да, это определенно прояснит, о чем мы говорим. — Мне нравится преподавать поэзию, — добавляю я чуть громче, чем следовало. — И бесплатный кофе. И это было… весело.

Винсент смеется, больше от недоверия, чем от чего-либо еще.

— Знаешь, — говорит он, — иногда тебя труднее интерпретировать, чем Шекспира.

— Я чертовски ненавижу Шекспира, — признаюсь я.

Винсент улыбается.

— Знал, что есть причина, по которой ты мне нравишься.

Эти слова окутывают меня плотнее, как утяжеленное одеяло. На один прекрасный момент нет профессора, который через три стола перебирает бумаги. Нет девушки за стойкой, которая просила бы бариста убедиться, что ей нальют овсяное молоко, потому что непереносимость лактозы не простит такого проступка. Нет группы баскетболистов, следящих за каждым моим движением, чтобы потом проанализировать, как это делают трансляторы ESPN после игры.

Это только я, мое колотящееся сердце и мягкая, непринужденная улыбка Винсента.

Отдаленный смех разрушает иллюзию.

Это Джабари. Мы снова смотрим друг другу в глаза. Не в первый раз в жизни я чувствую себя животным в зоопарке — или, может быть, частью шутки, которую даже не слышала.

Похоже, товарищи Винсента по команде точно знали, где нас найти, что наводит на мысль, не сказал ли им Винсент прийти сюда и посмотреть… на что бы это ни было.

Прийти посмотреть, как играет с той, кто поцеловала его в библиотеке во время своей смены, когда в здании были люди. Прийти посмотреть, сделает ли это снова.

Джабари, сдерживая улыбку, подталкивает локтем парня рядом. Этот парень поднимает телефон и не так уж незаметно направляет его в нашу сторону — и это переломный момент, потому что теперь я знаю, что не просто слишком много надумываю.

Надо мной определенно смеются.

Глаза Винсента расширяются, когда я встаю со стула, врезаясь в стол между нами так, что ножки издают пронзительный скрежещущий звук по кафельному полу. Я одергиваю закатанные края джинсовых шорт, вытираю ладони о рубашку спереди, а затем наклоняюсь, чтобы собрать вещи — книги, рюкзак, первую пустую кофейную чашку, вторую еще полную кофейную чашку. Может быть, не выпей я так много холодного кофе, не была бы такой дрожащей и встревоженной.

Глаза предательски щиплет. Я не начну плакать в Starbucks. Это то самое дно, на которое не позволю себе опуститься.

— Мне пора идти, — говорю я, слова вылетают в спешке, когда набрасываю лямки рюкзака на плечи. — Хотя, серьезно. Мы квиты. Спасибо за кофе.

Я успеваю сделать два шага, прежде чем Винсент ловит меня за руку. Ему не нужно тянуть. Одного ощущения его кожи — кончиков пальцев на тыльной стороне моей ладони, большого пальца, вдавливающегося в ладонь, — достаточно, чтобы заставить меня остановиться. Я привязана к нему, разрываясь между отчаянным желанием убраться отсюда к чертовой матери и желанием остаться и погреться в тепле его внимания. Потому что он смотрит на меня из-под густых ресниц, изгиб губ такой розовый и нежный, и…

— Мой день рождения в четверг, — говорит Винсент.

Я моргаю, не зная, что делать с этим открытием.

— С наступающим?

— У нас дома вечеринка. Ты должна прийти. Можешь привести соседок по комнате.

— Я… мы… по четвергам…

— Вечер кино, — заканчивает за меня Винсент. — Я знаю. Но ты приглашена, если хочешь прийти.

Ненавижу, что он помнит то, о чем я мимоходом упомянула три пятницы назад. Ненавижу, что это пробуждает во мне глупую, упрямую надежду. Надеюсь, что он такой же сентиментальный, как и я. Что, возможно, он не может перестать думать о том, какая я на вкус или как я смеялась, и что я чувствовала, когда мы были прижаты к книжным полкам.

— Я не собираюсь снова целоваться с тобой, — выпаливаю я, страх подавляет здравомыслие.

Винсент отступает. В удивленном взгляде, который он бросает на меня, искренняя обида.

— Я не просил об этом, — говорит он.

— Извини, — добавляю я, голос срывается. — Я знаю, что это не то… очевидно, ты этого не делал… не знаю, почему я это сказала. Это не твоя вина. Просто… я не в своей тарелке. Не из-за репетиторства, а из-за всего остального. Флирта. Намеков. Я не сильна в этой игре, не знаю правил, и не думаю, что хочу играть.

Он отпускает мою руку. Я сразу же скучаю по его прикосновению.

— Это не игра, — настаивает Винсент, поворачиваясь на стуле так, чтобы смотреть мне прямо в глаза. — Послушай, я тоже не силен в этом. Ты не обязана приходить на вечеринку, если это доставляет неудобства, но я… я бы хотел, чтобы ты находилась там и соседкам по комнате было весело, а ещё там будет куча бесплатного алкоголя, и я уверен, мы могли бы устроить чтение стихов, как только все сыграют несколько партий в пиво-понг.

Мне хочется смеяться.

Вместо этого я говорю:

— Я подумаю.

Винсент открывает рот, как будто собирается возразить.

— Хорошо.

— Мне действительно нужно идти.

— Спасибо. За помощь со стихами. Я серьезно, Кендалл.

Я киваю, поворачиваюсь на каблуках и направляюсь к двери.

Но не могу удержаться, чтобы не добавить последнее замечание через плечо.

— Думаю, твои друзья здесь не ради тебя, не так ли?

В моем тоне достаточно горечи, чтобы была уверена: Винсент соединит точки между моим уходом и приходом его товарищей по команде. Но не задерживаюсь, чтобы послушать, как он пытается объяснить, почему половина баскетбольной команды сидит за столиком напротив.

На улице жарко и ярко. Я сразу чувствую себя несчастной. Всю дорогу домой щебечут птицы, сквозь деревья пробивается солнечный свет, а студенты смеются, проносясь мимо меня в сторону кампуса, и все это так весело и живописно, что хочется запрокинуть голову и закричать в безоблачное небо. Потому что, честно? Как смеют все проводить такой восхитительный день, в то время как я пытаюсь не думать о том, что говорят обо мне в командном чате?

Я получаю уведомление о поступлении, когда перехожу улицу перед зданием.

Винсент Найт перевёл вам 100$.

В теме письма — эмодзи с изображением одинокого тигра.

И, так или иначе, это последняя пощечина. Вишенка на торте с дерьмовым мороженым. Я благодарна, что уже поднимаюсь по ступенькам здания. Не нужно, чтобы кто-нибудь из проходящих мимо студентов видел, как я сдерживаю слезы.

* * *

Харпер растянулась на коврике для йоги на полу гостиной, ее босые ступни подняты в воздух, а ноги скручены вместе, как мягкий крендель. Она всегда занимается йогой после купания. Когда я плечом открываю парадную дверь квартиры и вхожу, ее голова высовывается, завитые локоны разлетаются во все стороны, выбиваясь из пучка на макушке.

— Она вернулась! — кричит Харпер.

Раздается отдаленный звук возни, а затем дверь спальни Нины распахивается.

— Уже? — она выходит в гостиную в очках для чтения. Это показывает, насколько она обеспокоена событиями утра — поскольку никогда не позволяет увидеть ее в очках для чтения. — Как все прошло? Вы перепихнулись в туалете?

— Это так чертовски антисанитарно, — говорит Харпер.

— Я не собираюсь комментировать это, — ворчу я.

Нина, в истинно эмпатической манере, хмурится.

— Что не так?

— Он заплатил сто баксов, — объявляю я со смехом, хотя это совсем не смешно. — За репетиторство. Я получила уведомление по пути сюда.

— Почему ты говоришь так, словно это плохо? — спрашивает Харпер.

Нина вздыхает.

— Потому что это не то, чего она хотела.

Я бросаю рюкзак, падаю на диван и рассказываю обо всем — о позднем приходе Винсента, о подаренном холодном кофе, которое совершенно не следовало пить, о поэтическом анализе, который каким-то образом превратился в то, что я могу описать только как прелюдию… и, наконец, о том, как все это рухнуло.

— Ты уверена, что они не просто взяли кофе? — спрашивает Нина.

— Они даже не подошли к стойке. И я видела, как один из парней достал телефон и направил его на нас, как будто делал снимок. Винсент определенно предупредил их.

Она вздыхает и проводит руками по лицу.

— Что он сказал, когда ты ушла?

— Он, черт возьми, — усмехаюсь я, потому что сейчас это кажется абсурдным, — пригласил меня на свой день рождение.

— Он что?!

— Я не поведусь. Как раз в тот момент, когда подумала, что понимаю мужчин.

— Он пригласил тебя на день рождения? — ошеломленно повторяет Нина.

— Ну, это в четверг. Так что, к сожалению, мы не придем, поскольку уже есть планы. Харпер, я почти уверена, что теперь твоя очередь выбирать фильм.

Но Нина не готова к нашему двухмесячному спору об объективном рейтинге фильмографии Сандры Буллок.

— Кенни, ты ведь не сказала, что не придешь?

— Сказала, что подумаю.

— Ты… — Нине приходится остановиться и взять себя в руки. — Кендалл, какого хера?

— Как только прибыла команда, от всего этого повеяло дурными предчувствиями. Я запаниковала и убралась оттуда, — откидываюсь назад по всей длине дивана, отчего он неприятно скрипит. Я стараюсь не принимать это близко к сердцу. Нина подходит, уперев руки в бока и нависает надо мной угрожающе по-матерински.

— Какой наш самый ненавистный прием?

Я хмурюсь.

— Наш что?

— Ответь на вопрос. Из-за чего мы всегда ругаемся в книгах?

— Стыдим шлюшек?

— Нет, точнее да, очевидно, но я говорю о тропе…

— Неожиданная беременность..?

— О боже… — в глазах Нины горит огонь, словно она готова разразиться тирадой. — Да, все верно, мы ненавидим многие тропы. Но я говорю о недопонимании, Кендалл. Мы обе ненавидим, когда два глупых персонажа могут решить все проблемы, сказав одну честную вещь. Итак, вместо того, чтобы утверждать, что ты и есть причина, почему группа баскетболистов пришла в Starbucks, вспомни, как вы с Харпер однажды надели толстовки и накладные усы, чтобы шпионить, когда у меня было свидание с той девушкой из Improv¹². Почему ты не спросила Винсента, почему его друзья находились там?

Надо признать, Нина очень хорошо подметила.

Так что, да. Я облажалась. Промахнулась. И провалила свой первый в жизни поход в Starbucks на не-свидание с парнем.

Но если я сравню все, что произошло между мной и Винсентом, находись мы в книге, кажется, что это может быть серединой: тем местом в истории, где все идет наперекосяк и необходим какой-то поворот сюжета, чтобы снова свести главных героев вместе, а те могли по-настоящему полюбить друг друга.

Может быть, вечеринка по случаю дня рождения Винсента — это сюжетный ход. Может быть, у меня еще есть надежда.

Во всяком случае, я знаю, что хочу поцеловать его снова. Даже если все закончится плохо. Я молода — как Винсент и сказал. Я могу вести непринужденный образ жизни. Могу веселиться. Могу смириться с мыслью о том, что «никогда больше не буду счастлива», если это означает, что у меня будет еще один шанс поцеловать Винсента. Потому что больше всего на свете я хочу последний шанс почувствовать это снова.

Итак, выбор ясен.

— Хорошо, — киваю я. — Что нам делать?

— Мы собираемся пойти на вечеринку по случаю его дня рождения, — говорит Нина. — И ты останешься с ним наедине, чтобы поговорить. Нужно сказать Винсенту в лицо, что отказываешься когда-либо снова заниматься репетиторством и что хочешь трахнуть его шестью способами до воскресенья. Хорошо? Потому что он заслуживает правды.

Я продолжаю кивать.

— Круто, круто, круто.

— Ты выглядишь чертовски бледной, — говорит Харпер.

— Да, кажется, меня сейчас стошнит, — хриплю я. — Но мы же проведем нашу вечеринку перед его, верно?

Нина хлопает меня по плечу.

— Вот это настрой, чемпион. Сохраняй энергию. Все лучшие истории о свиданиях начинаются с некоторого беспокойства и слишком большого количества текилы. У меня хорошее предчувствие.

Как ни странно, несмотря на узел в животе, у меня тоже.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В течение следующих двух дней я прочитала восемь различных современных романов, держа маркер в одной руке, чтобы подчеркнуть особенно удачные реплики в диалогах и делать пометки на полях.

— Знаешь, — говорит Нина, пока мы устраиваемся на противоположных концах дивана. — Вся эта история с вечеринкой по случаю дня рождения не требует обязательного чтения. Ты можешь просто напиться здесь и прийти уже готовенькой.

— Так же, как ты поступила с экзаменом по испанскому?

— Я носитель языка, а требования к иностранному языку в этом колледже — полная чушь.

Честно говоря, я действительно чувствую себя так, словно готовлюсь к экзамену, за исключением того, что это почему-то более напряженно, потому что такое чувство, словно я пропустила лекцию, на которой должна была научиться влюбляться, не позволяя этому поглощать меня телом и душой.

Я хочу веселиться. Хочу перестать слишком много думать об этом. У многих людей были романы в колледже. Конечно, я не настолько исключение, чтобы не делать то же самое. Я полна решимости попробовать. Даже если все пойдет ужасно — даже если волшебство, которое япочувствовала той ночью в библиотеке, исчезнет, даже если сделаю что-то постыдное, даже если Винсент постыдно откажет мне перед друзьями — неудача будет чертовски лучше, чем провести остаток жизни, жалея, что была слишком гордой и слишком напуганной, чтобы попытаться.

Я бы предпочла провести одну ночь с Винсентом, чем вообще ничего.

— Мне нужно подготовиться, — признаю я. — Я хочу знать, что сказать при встрече.

— Ну, это просто.

— Пожалуйста, не надо…

— Попроси его снять штаны и…

— Нина.

Я виню ее за то, что та посеяла семена разврата в голове. Потому что поздним вечером в среду, в момент, который могу охарактеризовать только как момент слабости, я просматриваю основные моменты последнего сезона баскетбольной команды на YouTube.

И ладно. Может быть, я ставлю видео на паузу больше, чем несколько раз, чтобы получить четкий снимок Винсента, его лица, блестящего от пота под яркими огнями корта. Может быть, я улыбаюсь про себя, как идиотка, когда он забивает победный мяч весом в три очка. И, возможно, уже на четыре минуты углубилась в одно из послематчевых интервью Винсента, когда заметила кое-что в колонке рекомендаций ниже.

Видео, на котором Винсента выгоняют с прошлогодней самой важной игры сезона.

Он длится всего три минуты. С замиранием сердца я нажимаю на старт.

Мяч у Джабари. Он ведет, обходит соперников и молниеносно отдаёт пас другому игроку Клемента, который реализует трехочковый бросок. Камера ненадолго фиксирует празднование. Но затем в углу экрана я ловлю взглядом, как разыгрывающего другой команды толкает Джабари плечом. Лицо незнакомого мне парня искажается в ужасном оскале. Его губы шевелятся, но я не могу разобрать, что тот говорит.

Однако выражение лица Джабари говорит все, что нужно знать.

В нескольких футах от них Винсент Найт разворачивается, делает два больших шага в сторону соперника и наносит один быстрый апперкот правой рукой, прежде чем парень осознает его приближение. Настолько Винсент был быстрым.

Болтун немедленно съеживается, зажимая и без того мокрый нос.

По общему признанию, я прочитала много любовных романов с сильными, местами жестокими «прикоснись к ней, и ты умрешь» тропами в книгах. Но это художественная литература. В реальной жизни меня никогда не привлекали агрессивные мужчины со вспыльчивым характером.

И принять тот факт, что мужчина может обратить свой гнев и силу ради людей, которых любит, сложно. Такого мужчину можно сравнить с быком, перед которым машут красной тряпкой.

Но Винсент не выглядит вышедшим из-под контроля, расстроенным или кровожадным. Это произошло намеренно. И шок на лице Джабари говорит о том, что для Винсента подобное поведение необычно.

Я пересматриваю видео в четвертый или пятый раз, когда понимаю, что держу телефон только одной рукой. Другая, которая, похоже, обрела собственный разум, находится в опасной близости от пояса нижнего белья.

— О боже, — шиплю я, снова высовывая руку из-под одеяла и шлепая себя по щеке. — Что с тобой не так?

Даже когда задаю вопрос, ответ приходит с поразительной ясностью.

Я всегда скептически относилась к мужчинам, не являющимся выдумкой. Они, как выразилась Нина, мусор. И я знаю, что это обобщение, но страшно быть гетеросексуальной девушкой, когда никогда не знаешь, может ли твой новый ухажер на самом деле оказаться скрытым расистом, серийным убийцей или энтузиастом криптовалюты.

Так что да.

То, что Винсент Найт избивает парня, действительно делает меня возбужденной не потому, что я люблю насилие и агрессию или образ белого рыцаря, а потому, что теперь знаю: у нас с Винсентом одни и те же ценности: мы защищаем друзей.

Он хороший человек.

Наверное.

Возможно, немного рано делать поспешные выводы, основываясь на трехминутном ролике на YouTube, но, возможно, я ослеплена красивыми карими глазами и воспоминанием о его губах на своих.

Кто-то должен положить конец моим страданиям.

Завтрашний день не может наступить быстрее, чем хотелось бы.

* * *

Когда вечером я возвращаюсь домой с семинара по литературе, на диване разбросана одежда, а на кухонном столе стоит бутылка розового лимонада. Из открытой двери Нины доносится рэп. Похоже, она снова поставила телефон в стаканчик, что значит, что ее портативная колонка, должно быть, снова разрядилась. Вся квартира пахнет духами, дезодорантом повышенной крепости, алкоголем и волосами, которые были пропущены через выпрямитель.

Это может означать только одно: соседки по комнате уже готовятся к вечеринке по случаю дня рождения Винсента Найта.

— Еще нет и семи! — кричу я на всю квартиру. — У вас, девочки, нет ни капли терпения.

Нина выскакивает из спальни в пушистом розовом халате, замирает в дверях, чтобы принять позу и, шлепая, входит в гостиную. На голове у нее детский бумажный колпачок для вечеринки. Он слишком маленький, и резинка, похоже, душит, но на ее лице радостная улыбка, а на щеках румянец, который говорит, что она уже слишком пьяна, чтобы беспокоиться о чем-то столь тривиальном, как дыхание.

— Да, никакого терпения, — говорит она. — Но текила помогла скрасить ожидание. Как прошел урок?

— Ярая феминистка, как обычно. Где ты взяла колпак?

— Мы купили несколько в винном магазине! — визжит Харпер за долю секунды до того, как выскакивает из комнаты в джинсах и бюстгальтере.

На Харпер также праздничный колпак, хотя обрезана тесьма, и тот удерживается на месте с помощью большого количества заколок. Ее от природы завитые локоны теперь тщательно выпрямлены, превратившись в одну длинную, шелковистую, черную как смоль завесу. Я так увлечена тем, как великолепно она выглядит, что не замечаю огромную бутылку текилы, которую та держит в руке, как новорожденного младенца, пока не ставит ее на кухонный островок. Я не совсем знаток вин и крепких спиртных напитков, но узнаю этот конкретный бренд как тот, который обычно хранится высоко на закрытой полке в местном продуктовом магазине.

— Черт возьми, — говорю я. — Почему вы, киски, купили такой дорогой алкоголь?

— Потому что сегодня день рождения твоего парня, — говорит Харпер, будто это слишком очевидно.

— Он не мой…

— И потому что твоя девственность заслуживает достойных проводов, — добавляет Нина.

Вместо того, чтобы спорить по двум этим пунктам, я направляю диалог в другое русло.

— Я никогда не была дома у баскетбольной команды. Это что-то вроде тусовки с вином и травкой или небольшая вечеринка на заднем дворе, или мне следует ожидать, например, пятьдесят человек?

— Пятьдесят? — Харпер повторяет со смехом. — Мило, Кенни. Но вот что я скажу: ты должна ожидать, что придет половина гребаного колледжа. Найту исполняется двадцать один. Люди становятся чертовски дикими, когда звездам баскетбола исполняется двадцать один. Баскетбольная команда потратила две тысячи на алкоголь на сегодняшний вечер и, уверена, там будут все ученики-спортсмены. Кроме того, я слышала, кто-то пригласил поэтический клуб Slam, а ты знаешь, как эти вычурные ребята сходят с ума.

Нина кивает.

— Верно. Мы язычники. М верим в здешних богов.

— Поэтический клуб Slam¹³?! — повторяю я, проводя кончиками пальцев по впадинке под ключицей.

Это не может быть совпадением, не так ли?

— Подожди, откуда ты все это знаешь? — спрашивает Нина, выгибая тонкую бровь.

Харпер пожимает плечами и ковыряет этикетку на бутылке текилы.

— Возможно, а, возможно, нет, Джабари Хендерсон ответил взаимностью в Bumble¹⁴.

Мы с Ниной обе ахаем.

— Что тут такого?! — тут же требует Харпер, мгновенно переходя в оборону.

— Разве не девушки должны сначала отправлять сообщения на Bumble? — спрашиваю я, пристально смотря на соседку.

Нина снова ахает, уже громче.

— Какой была вступительная фраза?

— Я отказываюсь говорить с тобой.

— О, мне это нравится. Держи его на крючке. Покажи, кто здесь главный.

— Я имела в виду тебя, сучка.

Харпер врывается обратно в комнату с громким заявлением, что снимает колпак, и лучше бы волосы не растрепались, потому что она не хочет снова утруждать себя разогревом утюжка. Я забираюсь на один из табуретов возле кухонного островка. Нина перебегает на другую сторону и хватает полотенце для рук с ручки духовки, перекидывая его через плечо, прежде чем потянуться к пластиковому пакету с красными стаканчиками у раковины.

— Чего хочешь, Кенни? — спрашивает она, подмигнув. — Я играю бармена.

— У вас все только самое вкусное, верно?

Мы включаем плейлист перед игрой, в котором есть любимая танцевальная музыка Харпер и любимый испанский рэп Нины, где та знает все слова, и каждый из нас выпивает по рюмочке, а затем еще по одной, прежде чем перенести вечеринку в комнату Нины.

Она позволяет позаимствовать удачную рубашку для выхода в свет — черное боди с длинными рукавами и глубоким V-образным вырезом, доходящим до груди, и Харпер дает мне полную свободу действий в отношении обширной коллекции косметики, за исключением тональных кремов и консилеров, поскольку они и близко не подходят к моему оттенку.

Я наношу подводку для глаз и красную помаду, словно это боевые доспехи, поскольку имела в виду именно то, что сказала Винсенту Найту в ночь первой встречи.

Я не трусиха.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Баскетбольная команда арендует старый викторианский дом на тихой, обсаженной деревьями улице, которая соединяет кампус Клемента с центром города.

Я проходила по этой улице по меньшей мере сотню раз. Направляясь в город — а это происходит, когда нужно купить одежду, которую заказывать онлайн слишком рискованно, или желая провести день в отделе романтики в старом книжном магазине — то это мой маршрут. Я знаю ее как свои пять пальцев — все университетские флаги и наклейки на окнах, складные стулья на крыльцах, всех местных кошек, которых технически не следует держать в студенческом общежитии.

Я знаю эту улицу. Но никогда не чувствовала, как тротуар под ногами дрожит в такт басам песни Post Malone, зловеще звучащей вдалеке.

Нина и Харпер передают друг другу бутылку с лимонадом и текилой, обсуждая стратегию:

— Сначала бар, пив-понг, потом…

— Нет, нет. Сначала бар, затем мы найдем парней, а потом пив-понг…

Я слушаю в пол уха, поскольку намного интереснее наблюдать, как студенты высыпаются из домов и переулков, а также из припаркованных на две стороны Uber, чтобы присоединиться к нашему паломничеству, поток людей растет и растет, пока, наконец, все не достигнем общего пункта назначения.

Дом искрится светом, звуком и студенческим хаосом, который выплескивается на темную улицу внизу. К перилам переднего крыльца привязаны воздушные шары, естественно, в цветах школы Клемента, а все окна на первом этаже затемнены чем-то подозрительно похожим на черные мешки для мусора, склеенные скотчем. Большинство окон второго и третьего этажей освещены и из них высовываются люди, чтобы перекричать друзей внизу, на переполненной лужайке перед домом.

Как только я замечаю, сколько здесь людей, инстинктивно прижимаю руки к груди.

Это боди было ужасной идеей. Что заставило меня прийти на вечеринку с наполовину обнаженной грудью? И кто разрешил носить ботильоны на трехдюймовом каблуке? Здесь большое количество парней, не спрятаться и не смешаться.

Я — один большой маяк из красной помады и декольте.

Только когда преодолеваю первоначальную панику, я понимаю, что это не просто толпа — это очередь, вьющаяся по лужайке и заканчивающаяся на крыльце. Двое долговязых ребят, оба первокурсники; я узнаю их лица по списку баскетбольной команды, стоят у входной двери с планшетами под мышками.

— Черт возьми, — хриплю я, когда мы останавливаемся на тротуаре. — Список гостей?

— Все в порядке, — говорит Нина, беря меня под руку и крепко сжимая. — У нас все в порядке. Не паникуй. Все будет происходить быстро и сейчас только начало десятого, поэтому достаточно времени, чтобы все обалдели от того, как классно мы выглядит, ради чего и пришли, кстати.

— Я пришла не ради этого, — объявляет Харпер, закатывая глаза.

— Но мы уже здесь! — протестует Нина. — И выглядим сексуально…

— Успокойся. Я же не ухожу.

И затем Харпер исполняет то, что я могу описать только как волшебный трюк.

Она достает телефон из заднего кармана джинсов, открывает сообщения и набирает сообщение длиной в одно слово, прежде чем отправить.

Не прошло и пятнадцати секунд, пуф.

На крыльце появляется Джабари Хендерсон с собственным телефоном в руке. Другой рукой он теребит пиджак и поправляет пуговицы очень модной рубашки с короткими рукавами, как будто отчаянно пытается убедиться, что выглядит презентабельно. Я наблюдаю, как он нервно прихорашивается, и понимаю, что Джабари, без тени сомнения, влюблен.

— Что, черт возьми, было твоей вступительной фразой в «Bumble»? — Нина шепчет-шипит.

Харпер старательно игнорирует вопрос и поднимает одну руку высоко в воздух, золотые браслеты сверкают в мягком свете фонарей на крыльце. Джабари замечает ее в толпе. Я улавливаю долю секунды детской радости на его лице, прежде чем парню удается взять себя в руки и изобразить невозмутимость. Он приподнимает подбородок, жестом приглашая ее подойти к началу очереди.

Откидывая темные волосы за плечо, Харпер марширует по траве. Нина трусит за ней с высоко поднятой головой, купаясь в ревнивых взглядах подростков, которые ждали здесь дольше, чем мы, чтобы доказать: их имя есть в списке. Я направляюсь следом, подавляя желание извиниться перед каждым из присутствующих.

Джабари тихо присвистывает, когда Харпер поднимается по ступенькам крыльца. Я настороженно морщу нос, но Харпер смеется.

— Веди себя прилично, мальчик. Веди себя прилично.

Джабари поджимает губы, сдерживая улыбку.

— Ты пришла.

— Так же, как и половина колледжа, — огрызается Харпер. — Я так понимаю, ваша задача на сегодня попасть в полицейский участок? Потому что соседи явно не привыкли к такому. Я думала, что эта вечеринка будет только по приглашениям?

Джабари пожимает плечами.

— Мы разослали много приглашений, — Харпер выгибает бровь. — Не смотри на меня так, девочка. Ты мой единственный плюс-один.

Харпер… хихикает.

Это что-то новенькое. Я никогда не видела, чтобы Харпер улыбалась так парню. На самом деле, никогда не видела, чтобы Харпер в принципе смотрела на парня с какими-либо эмоциями, кроме недоверия или откровенной враждебности. Так что теперь понимаю: между ними начинается что-то серьёзное.

Я все еще не уверена в этом парне на сто процентов. Не после Starbucks.

Но если то, как Джабари смотрит на Харпер, словно та луну на небо повесила, является каким-то признаком, так тому и быть. Бедный парень осознает, что такая девушка как Харпер оказывает честь поговорить с ним.

Итак, неохотно, но я соглашусь.

— Привет, Хендерсон, — говорит Нина.

Джабари вздрагивает, словно только что заметил, что Харпер не единственная девушка в мире.

— Нина, — говорит он, сердечно кивая. — Добро пожаловать, рад видеть снова. Я сообщу всем, что действующий чемпион по пив-понгу в здании.

Нина расцветает от комплимента.

— Не стоит. Люблю, когда меня недооценивают.

Прекрасно. Два очка в пользу Джабари.

Но затем он поворачивается, и я внезапно и яростно вспоминаю, что, во-первых, являюсь настоящим человеком, которого должны воспринимать другие, и во-вторых, три дня назад он и его товарищи по команде сидели по другую сторону Starbucks и смеялись. Нет времени прятаться. Все, что я могу делать, это стоять там, как будущий преступник в свете фар какого-нибудь грузовика.

Тут же лицо Джабари озаряется узнаванием, а затем — к моему ужасу — выражением крайнего восторга, которое обычно вижу только на лице Нины, когда та собирается сделать то, что я абсолютно не поддерживаю.

— Не думаю, что мы встречались, — говорит он, протягивая руку, как будто мы на ярмарке вакансий. — Я Джабари.

Хочу сказать, что он чертовски хорошо знает, кто я такая. Вместо этого беру протянутую руку, как я надеюсь, крепким пожатием и довольствуюсь монотонным:

— Кендалл.

— Кендалл, — повторяет Джабари, словно никогда в жизни не слышал этого имени. — Так приятно познакомиться с тобой, Кендалл.

Я чувствую, как дергается уголок рта.

Но не буду улыбаться. Еще нет.

Нет, пока не удостоверюсь, что могу доверять этому парню.

— Мы живем втроем, мы соседки, — говорит Харпер.

У Джабари отвисает челюсть.

— Ты шутишь?!

— Где именинник? — спрашивает Нина.

Я бросаю на нее взгляд, от которого может расплавиться пластик. Нина даже не морщится. Они с Джабари смотрят друг на друга, как два человека в переполненном лекционном зале, которые безмолвно согласились сотрудничать в проекте продолжительностью в семестр.

Мне не нравится такое развитие событий. Ни капельки.

— Он должен быть где-то здесь, — говорит Джабари, задумчиво хмуря брови. — Дамы, хотите чего-нибудь выпить? Я отведу вас в бар, если хотите.

— О, у нас определенно пересохло в горле, — отвечает Нина.

Джабари берет Харпер за руку, Харпер берет Нину за руку, а Нина ловит меня за запястье, прежде чем я успеваю вывернуться из хватки и убежать в ночь, чтобы меня больше никогда не видели.

Снаружи дома хаос.

Внутри? Почему-то еще хуже.

Темнота. Неоновые огни. Тела, тесно прижатые друг к другу, почти плечом к плечу, покачиваются в такт громкой музыке или носятся взад-вперед по коридорам и между комнатами. Красные стаканчики в руках. Острый запах алкоголя.

Это какофоническая перегрузка для моих органов чувств.

И все же все остальные выглядят так, словно наслаждаются лучшим моментом в своей гребаной жизни. Стайки девушек танцуют тесными кругами, покачивая бедрами, выкрикивая тексты песен друг другу в лицо с необузданной страстью старшеклассниц-театралов. Парни взрываются смехом и радостными возгласами, когда натыкаются на какого-то другого парня, которого громко объявляют «своим» всем, кто находится в пределах слышимости. Кажется, каждый знает друг друга — по классу, по спортивным командам, предыдущим встречам и благодаря общим знакомым.

Я никогда не хотела быть центром внимания или девушкой, у которой миллион знакомых. У меня небольшой тесный внутренний круг. Но, очевидно, что у Винсента совсем другие представления о социальной жизни, потому что эти красивые, шумные люди — его друзья. Это крошечная вселенная, в которой он солнце и все вращаются вокруг него.

Я чувствую себя пролетающим астероидом.

Мы несовместимы.

Я отбрасываю эту мысль. Неважно, что Винсент и я совсем разные. Я не собираюсь выходить замуж за этого парня — это смешно. Просто хочу залезть на него, как на дерево.

Я могу это сделать.

Я собираюсь, черт возьми, сделать это.

Джабари быстро обводит нас по столовой, где вокруг двух разных столов для пив-понга собралась толпа, а затем возвращается через холл в гостиную.

— Я думала, мы идем за напитками, — кричу я Нине.

Джабари определенно слышит меня.

— Бар в той стороне, — бросает он через плечо. — Как вы относитесь к Jungle juice¹⁵?

Не думаю, что он на самом деле ждет ответа.

Джабари вытягивает шею и осматривает гостиную, слегка пыхтя от разочарования. Такое чувство, что он привык видеть прямо поверх голов окружающих, но на этой вечеринке полно студентов-спортсменов, которые играют в баскетбол, волейбол, футбол и другие виды спорта, в которые обычно играют крупные люди. И, возможно, я немного благодарна за ненормально высокую толпу — так не чувствую себя совсем не в своей тарелке, но это все равно сборище пьяных незнакомцев, шатающихся в темноте под настолько громкую музыку. Ритм отдается в костях и я внезапно прихожу в ужас от необходимости скрыть подступающий приступ панической атаки, когда наконец замечаю…

— Дружище!

Голос Джабари перекрывает грохочущую музыку и ударяет меня прямо в грудь. Прежде чем я успеваю морально или эмоционально подготовиться, он проскальзывает сквозь толпу, увлекая остальных за собой в дальний угол гостиной.

А вот и Винсент.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Винсент сначала не замечает меня — толпа достаточно плотная, да и я наполовину скрыта за подругами. Но мне хорошо видно его.

Темные волосы сияют в неоновом свете голубых и пурпурных ламп, а лицо словно вырезано из греческой античности — резкие углы и романтические изгибы отражены светотенью. Даже в окружении разношерстных студентов-спортсменов Винсент впечатляюще высок и широкоплеч. Он выглядит более достойно, чем принц преступного мира. Опаснее, чем наемный убийца мафии на работе. Более властно, чем миллиардер в сшитом на заказ костюме. Что является совершенно глупым решением для моего мозга, поскольку на нем просто черная футболка, темные джинсы и потертые белые кроссовки — обычная одежда для вечеринок в колледже.

Бандажа, который находился на левой руке в течение нескольких недель, теперь нет. Вид обнаженного запястья, слегка веснушчатого и покрытого тонкими волосками, не должен быть таким эротичным, но, черт возьми, я таращусь, как викторианец, заметивший открытую лодыжку¹⁶.

Мой взгляд поднимается на несколько дюймов и останавливается на предплечье, где нарисованы две линии черным маркером.

Отметки для подсчета.

Я не настолько оторвана от университетской культуры, чтобы не знать о старой традиции празднования дня рождения в Клементе — выпивать за каждый прожитый год жизни, но немного трудно поверить, что звездный баскетболист выпил лишь два бокала почти в десять часов вечера в свой двадцать первый день рождения.

А потом я вижу лицо Винсента и понимаю, что он однозначно трезв.

Парень выглядит измученным.

Джабари хлопает его по спине — движение, которое кажется наполовину успокаивающим, наполовину насмешливым — и Винсент вздрагивает, затем устало вздыхает, когда узнает, чья рука перекинута через плечо.

— Винни, у меня хорошие новости!

— О, боже. Что ты уже сделал?

— А что я сделал?

— У тебя такой вид, словно что-то натворил. Я тебе не доверяю.

— Черт, ты не в настроении. Нужно еще выпить? Потому что я сам все принесу. Водку «Спрайт»? Ром с колой? Не знаю, что, черт возьми, в них входит, я сделаю все, что в моих силах.

Винсент выдавил улыбку — неохотно — и провел рукой по лицу.

— Мне не нужна выпивка. Здорово, будь в этом доме примерно на двести человек меньше. Нас закроют до того, как сюда прибудут все, кого на самом деле пригласили. Серьезно. Кто половина этих людей?

— Хорошо, хорошо, — уступает Джабари. — Я скажу Гриффину, чтобы он убавил музыку, и лично присмотрю за первокурсниками и прослежу, чтобы никто из них не отравился алкоголем. Но прежде, чем пойду и сделаю это…

— Сказал же, мне не нужны шоты, — ворчит Винсент, но Джабари продолжат свою речь, полностью игнорируя друга.

— Я приготовил подарок на день рождения.

Винсент морщится, как будто ожидает худшего, но затем Джабари отходит в сторону, представляя меня взмахом руки, словно он — одна из участниц шоу «Цена правильная», а я — новенький гидроцикл, за который какому-то бедолаге придется платить непомерные налоги.

Винсент, бедняга, разевает рот в шоке.

— Срань господня, — говорит он. — Кендалл!

Джабари запрокидывает голову и кричит:

— Сюрприз, малыш!

Это не совсем то, как я представляла наше воссоединение, в нем определенно нет того возвышенного романтического эффекта, когда мистер Дарси марширует по туманным вересковым пустошам, чтобы сказать Элизабет, что любит ее, но я пытаюсь преодолеть разочарование. Хорошо, что здесь слишком громко, чтобы слышать и слишком темно, чтобы видеть друг друга. А со всех сторон потные пьяные люди.

Прекрасно, что Джабари, Нина и Харпер наблюдают, как мы с Винсентом пялимся друг на друга, словно на экзаменах, к которым оба не готовились.

Я внезапно осознаю тот факт, что плечи сгорблены и я обхватываю себя руками. Я тут опускаю их по бокам и стараюсь высоко держать подбородок. Взгляд Винсента немедленно опускается к моей ключице, а затем вниз — до основания обнаженной груди. Я ощущаю жар его взгляда, как физическое прикосновение. Он снова поднимает на меня глаза и с трудом сглатывает.

— Ты пришла, — хрипит он. Во взгляде пляшут огоньки.

— Мне обещали чтение стихов, — я пожимаю плечами.

— Точно, — уголок рта Винсента дергается. — Приготовься к тому, что будешь чертовски поражена, Холидей. Я выучил кое-что из Шела Сильверстайна специально для тебя.

Я смеюсь, испытывая слишком большое облегчение, чтобы делать что-то еще. Что это? Подшучивание? Удобно, знакомо и так весело, что кружится голова.

Я могла бы заниматься этим дерьмом всю ночь.

— Вы действительно флиртуете так? — спрашивает Джабари.

Вопрос задан с удивительной нежностью, но Винсент все равно вздрагивает, словно только сейчас вспомнил, что его друг стоит рядом. Выражение его лица разглаживается, превращаясь в жесткую маску. Я вспоминаю парня, который пришел в библиотеку три недели назад: холодный, уверенный в себе, застрявший где-то на полпути между отчужденностью и мудачеством. В тот вечер он был смущен. Не в своей тарелке, не в духе и расстроен тем, что нуждается в помощи.

Эта задумчивость, которую он совершает — защитный механизм.

— Эй, Хендерсон, — говорит Винсент, — ты можешь свалить?

Джабари, похоже, ничуть не обиделся. Он отдает честь товарищу по команде, поворачивается к Харпер и говорит ей что-то, чего я не могу разобрать из-за музыки. Она кивает и делает жест Нине, затем хватает меня за рукав и притягивает к себе, чтобы прокричать в ухо:

— Я собираюсь подняться наверх и познакомиться с некоторыми товарищами по команде Джабари. Оставляю Нину за главную, потому что ты безнадёжна и я тебе не доверяю, так что делай, что она говорит, хорошо?

— Но…

— Нет. Парень хочет тебя, Кенни. Не облажайся.

Харпер мягко, но слегка снисходительно щиплет меня за щеку, а затем они с Джабари теряются в толпе. Я смотрю на Нину, которая складывает руки на груди и выпрямляется, как вышибала у входа в бар, прежде чем кивнуть.

— Он не доставил никаких хлопот, не так ли? — Винсент спрашивает так, словно это должно быть шуткой, но в голосе слышится беспокойство и раздражение, а брови сдвинуты.

— Он всегда такой, разве нет? Немного… — я подыскиваю подходящее слово. — Нападающий.

— Вообще-то, он атакующий защитник.

Я моргаю.

— Это баскетбольная шутка.

— А… Видишь ли, я не знаю всех позиций.

Винсент сдерживает смех. Мне требуется секунда, чтобы сообразить, но, когда делаю это, я складываю руки на груди и испепеляюще вздыхаю.

— Такая глупая, — ворчу я.

— Я могу научить тебя, Холидей. Просто попроси.

Я рада, что неоновое сияние скрывает румянец.

— Ладно, справедливо. Я попалась.

Настала очередь Винсента смеяться. Во мне что-то тает.

Слова Харпер эхом отдаются в голове: парень хочет тебя. И я хочу его. Но как, черт возьми, девушка может сказать парню посреди очень многолюдной и очень публичной вечеринки по случаю дня рождения, что она хочет заняться очень личными вещами?

Нина наклоняется к моему уху и говорит:

— Спроси его, где бар. Джабари обещал мне выпить.

Это похоже на то, как если бы она тайком давала мне ответы на экзамене.

— Эй, Винсент, где…

Песня, звучащая из динамиков, переключается и внезапно все, что я могу слышать — это знакомые вступительные такты альбома 2016 года, а также разрозненные вздохи и радостные возгласы людей, спешащих найти свободное место для танцев.

Брови Винсента хмурятся. Не думаю, что он меня услышал.

Я приподнимаюсь на цыпочки в тот самый момент, когда он наклоняется, поворачивая голову, чтобы подставить ухо. Я так удивлена настигнувшей близостью, что пошатываюсь и вынуждена вытянуть руку, пытаясь восстановить равновесие. Рука Винсента поднимается и обхватывает мой локоть. Это едва заметное прикосновение, но почему-то его достаточно, чтобы заставить все мое тело податься вперед, ища твердого тепла.

— Покажешь, где мы можем взять что-нибудь выпить? — спрашиваю я, голос внезапно охрип.

Винсент выпрямляется и кивает. Рука на моем локте опускается вниз, касаясь запястья. Я инстинктивно поворачиваю руку, чтобы поймать его. И затем наши ладони прижимаются друг к другу, пальцы переплетаются таким образом, который кажется слишком отработанным и знакомым для первого раза, и я совершенно уверена, что мне крышка.

Позади Нина смеется. Я вспоминаю, что она сказала о Джабари Хендерсоне, который держал Харпер за руку, чтобы отвести ее в бар.

«Это флирт, идиотка. Проверенный флирт.»

Рука Винсента в моей помогает, как якорь в шторм, когда мы проталкиваемся сквозь толпу на кухню. По меньшей мере десять разных людей выкрикивают поздравления с днем рождения. Несколько парней протягивают Винсенту руку, чтобы дать пять или похлопать по спине. Один настолько стремится вовлечь его в разговор, что закидывает руку Винсенту на плечо и идет вместе с нами, в то время как толпа расступается перед Винсентом и его повелительно широкими плечами.

Это совершенно новая сторона парня, которую я никогда не видела.

Я, конечно, понимала, что он был одной из крупных рыб в пруду кампуса, но совсем другое дело наблюдать за этим в окружении людей, которые его знают, любят и хотят заполучить частичку. Я мечтала о том, чтобы он стал моим, но это неправильно, потому что ну никак не могу им владеть. И вообще эти мысли неправильные. Никто не должен чувствовать себя собственником, нельзя владеть другим человеком.

Я критиковала слишком много любовных увлечений альфа-самцов и определённо не хочу стать одной из них. Но когда смотрю, как Винсент смешивается с толпой, я чувствую сильнейший укол тоски.

Импульсивно крепче сжимаю его руку.

Винсент бросает взгляд через плечо, озабоченно хмуря брови. Я улыбаюсь ему, должно быть, самой слабой улыбкой, которую кто-либо когда-либо видел на вечеринке.

Соберись, Холидей.

Сделай это ради сюжета собственной книги.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Музыка на кухне звучит чуть тише.

Все собираются вокруг бара, который на самом деле не столько бар, сколько длинный стол, сколоченный из фанеры, за которым сидят два очень высоких парня и темноволосая девушка с золотым колечком в носу. Половина зала держит в руках красные стаканчики, другая половина проталкивается вперед в надежде получить выпивку.

Я прижимаюсь к колышущейся толпе и крепче сжимаю руку Нины, чтобы не потерять ее и Винсента.

— А вот и именинник! — кричит девушка с кольцом в носу, когда мы подходим к бару.

Винсент смеется.

— Привет, Прия. Есть шанс, что у нас будет VIP-доступ?

Прия отодвигает в сторону несколько ящиков с пивом и пакеты с красными стаканчиками, открывая проход под частью бара. Винсент прижимает руку к моей пояснице, направляя вперед и тогда я пригибаюсь, чтобы забраться под фанеру. Следующая Нина.

— О, мне это нравится, — говорит она, когда оказывается рядом со мной с другой стороны. — Очень нравится.

Здесь, на открытом пространстве за импровизированным баром, действительно есть место для передышки. Мои плечи опускаются от облегчения. Затем Винсент ныряет под стойку, чтобы присоединиться к нам, и внезапно места становится меньше, но я не сержусь. Нисколько.

— Чего хочешь? — спрашивает он.

— Не знаю. Какие есть варианты?

— Пиво, вино, водка, текила, виски. Все, что захочешь. Просто… — Винсент морщится, затем протягивает руку, чтобы похлопать по боку огромной пластиковой бочки из-под «Гаторейда», стоящей на стойке бара. — Не трогай Jungle juice. В нем около шести разных сортов крепкого алкоголя. Ты отключишься прежде, чем допьешь первый стакан.

Нина безмолвно обходит нас, берет чашку из стопки и наливает себе стакан.

— Ты серьезно? — спрашиваю я, выгнув бровь.

Она делает глоток и причмокивает губами.

— Я никогда еще не была так серьёзна, — говорит Нина и делает щедрый глоток алкоголя. — О, вау. Это яд. Ага. Хорошо. Ты остаешься и делаешь свое дело, а я собираюсь поиграть в пив-понг, пока не напилась от половины стакана. Я заведу друзей и врагов, и если понадоблюсь, — она добавляет притворным шепотом, прикрываясь от Винсента одной рукой. — Я тебе не нужна.

Затем Нина выскальзывает из-под стойки и исчезает, оставляя меня с Винсентом.

Одна — и в то же время очень.

— Я выпью немного красного вина, — выпаливаю я.

Мне хочется пнуть себя. Кто просит красное вино на домашней вечеринке? Мой любимый напиток для уютных вечеров с соседями по комнате — катастрофа, ожидающая своего часа, когда вокруг летает так много локтей.

Но Винсент даже не моргает. Он подзывает Прию, которая занята раздачей банок пива половине команды по лакроссу и передает мой заказ. Она тянется за вином в коробке, но Винсент перенаправляет ее к неоткрытой бутылке, спрятанной в шкафчике с другой стороны бара. Прия приподнимает бровь и бросает на меня взгляд, который немного впечатляет и сильно заинтриговывает.

— Что за особый случай? — поддразнивает она.

— Мой день рождения, — говорит Винсент. Его тон скучающий, но на щеках появляется румянец. Я наблюдаю, как вынимается пробка и мое личное вино наливается в красный стаканчик.

— Держи, детка, — говорит Прия.

— Большое спасибо, — я прикладываюсь носом к краю и принюхиваюсь. — Черт. Это настоящее вино?

Винсент расплывается в улыбке.

— Конечно.

— Я знаю! Просто имела в виду, что оно вкусно пахнет. Не то, что в коробках, — целых три секунды я убеждена, что в глазах Винсента, честное слово, мерцают звездочки, прежде чем понимаю, что это всего лишь отражение гирлянд, прикрепленных к карнизу над кухонными шкафчиками.

Винсент такой высокий, что даже в ботинках на каблуках мне приходится задирать подбородок, чтобы взглянуть на него. В последний раз, когда мы виделись, он сидел. Теперь, когда оба стоим прямо, я вспоминаю, как хорошо наши тела соединяются. Он смог поднять меня только одной здоровой рукой. Интересно, что бы смог сделать двумя.

О боже. Может, красное вино — плохая идея?

— Как твое запястье? — выпаливаю я.

Более смелая девушка могла бы погладить его по тыльной стороне ладони или провести кончиком пальца по коже, но вместо этого я сжимаю пластиковый стаканчик с вином обеими руками так, что побелели костяшки пальцев, что полностью разрушает весь процесс соблазнения.

— Намного лучше, — говорит Винсент. — Физиотерапевт разрешил снова играть. Вчера на тренировке я действительно смог справиться с мячом, что стало облегчением.

«Хотелось бы, чтобы ты справился со мной…»

— Ты собираешься что-нибудь пить? — спрашиваю я, внезапно почувствовав, что пить в одиночестве не хочется.

Винсент качает головой.

— Я в порядке. Пытаюсь сохранить ясную голову.

— Для чтения стихов?

— Очевидно. Я уже пролетел с Блейком трезвым. Не могу снова выставить себя дураком.

— Ты отлично справился. Не будь так строг к себе.

Уголок рта Винсента приподнимается в полуулыбке, и это похоже на лучшую порцию крепкого алкоголя, которую я когда-либо пробовала. Нет, никакого ожога, просто медленная волна жара, разливающаяся глубоко в животе. Это почти чересчур.

Я опускаю взгляд на стакан с вином и чувствую, как Винсент прижимается своим бедром к моему.

— Я действительно рад, что ты здесь, Холидей, — говорит он. — Особенно после понедельника. Я знаю, что это было… — он замолкает и гримасничает, что почти подводит итог катастрофе, которой закончилось наше небольшое занятие.

— Я хотела поговорить об этом, на самом деле…

Слова вылетают прежде, чем я успеваю их остановить.

Дерьмо.

Все идет не по плану. Я должна быть легкой и веселой. Не стоило произносить громкую речь — не тогда, когда я почти уверена, что снова скажу что-то не то и все испорчу.

Но Винсент расправляет плечи, словно физически готовится к любому словесному адскому огню, который я могу обрушить, и внезапно мне кажется необходимым прояснить ситуацию. Даже если придется выкрикивать слова поверх песни Doja Cat¹⁷.

— Винсент, я…

— Дружище!

Вся храбрость мгновенно улетучивается.

По другую сторону барной стойки стоит баскетболист. Он такой же высокий, как и Винсент, около семи футов ростом, плюс-минус дюйм, но щеки кругленькие и лицо определенно мальчишеское. Думаю, он первокурсник. Хотя не совсем уверена, потому что больше была сосредоточена на Винсенте и парнях, которых видела в Starbucks.

Мускулы на челюсти Винсента дергаются — единственный признак того, что тот раздражен.

— В чем дело? — спрашивает он.

Резкий тон Винсента не переубедил парня.

— У тебя есть копия ключа от подвала? Джабари сказал, что внизу есть несколько бочонков, которые мы можем принести, — взгляд скользит мимо Винсента и останавливается на мне. — Привет, я Гриффин!

Он пытается протянуть руку через стойку для рукопожатия, но Винсент делает шаг вперед и создает человеческую стену между мной и товарищем по команде. Я мысленно радуюсь этому. Возможно, он усвоил урок.

— Ключ в моей комнате.

— Круто. Ты можешь отдать ключ от комнаты? Или сам пойдешь и заберешь его?

— Не помню, куда я его положил. Но не хочу, чтобы ты выворачивал мою спальню наизнанку. Зачем тебе вообще нужны бочонки? Здесь полно алкоголя.

— Но мы хотели устроить соревнование на бочонках, — печально говорит Гриффин.

Винсент вздыхает и поворачивается ко мне. Возникает странное чувство, что он вот-вот спросит разрешения и тут же я снова вспоминаю, что не могу владеть им.

— Иди, займись делами, — говорю я, ободряюще похлопывая его по плечу, но это оказывается просто предлогом, чтобы провести ладонью по изгибу мышцы. Я не могу вспомнить ее название, но, может, стоит пригласить его на урок анатомии.

Боже, мне действительно нужно отставить вино.

К счастью, здесь достаточно темно и Винсент не видит, как сильно я краснею.

— Ты же остаешься, верно? — спрашивает он, все еще выглядя встревоженным. — Мы еще поговорим?

— Нет, я сделала прическу и макияж, проделала весь этот путь пешком, только чтобы выпить бесплатно вина, — я бросаю на него многозначительный взгляд. — Конечно, я остаюсь. Кто-то должен убедиться, что Нина не нарушает международную этику игры в пив-понг.

Винсент не выглядит убежденным, но Гриффин позади него снова скулит.

— Я найду тебя позже, хорошо? — говорит он. Это звучит как обещание.

Однако, как только Винсент исчезает в толпе, я внезапно и с болью осознаю тот факт, что стою совершенно одна в доме, полном незнакомых людей. Глубоко вздохнув, я выхожу из-за стойки и ныряю в толпу, присоединяясь к потоку людей, направляющихся в столовую.

Я испытываю облегчение, когда нахожу Нину, расположившуюся по одну сторону стола для пив-понга.

Однако она не так рада меня видеть, как я ее.

— Где Винсент? — спрашивает она.

— Ему пришлось пойти уладить кое-какие дела.

Возможно, сегодняшний вечер был не очень-то идеальным для того, чтобы попытаться поговорить с Винсентом наедине. Люди пьяны, шумят и отчаянно хотят заполучить его частичку. Товарищи по команде, другие спортсмены, ребята из его класса, девочки, которые наблюдают из всех углов комнаты и ждут своего шанса — все они увлечены стратегической игрой, чтобы завоевать внимание Винсента хотя бы на несколько секунд. Поговорить хоть несколько минут до того, как кто-то другой ворвется, чтобы украсть именинника.

Тут начинает доходить, что я тожевыжидаю.

— Иди за ним, — приказывает Нина, читая мои мысли. — Прояви себя.

— Он сказал, что найдет меня сам, — как только произношу это, я понимаю, что Нина права. Ожидание только даст время все обдумать и убедить себя, что добром это не закончится. Или, что еще хуже, в результате я проведу весь вечер, так и не сумев толком поговорить с Винсентом.

— Ты не можешь говорить, что ненавидишь пассивных главных героинь, а потом быть пассивной, Кендалл.

— Знаю, — фыркаю я. — Дай мне минутку, хорошо?

Что нужно, так это мгновение в относительной тишине, чтобы собраться, привести в порядок волосы, промокнуть помаду и напомнить себе, что я плохая сучка, которая вполне способна соблазнить Винсента Найта, а потом не волноваться, если все закончится чем-то меньшим, чем поездкой в закат.

Нина издает радостный возглас, бросая еще один шарик для пив-понга в чашку на другом конце стола, где двое парней смотрят друг на друга так, словно поняли, что влипли по уши. Я бы осталась и насладилась ее триумфом, но у меня на сегодня другие планы.

— Нужно найти ванную, — объявляю я.

— Она наверху, в конце коридора. Хочешь, чтобы я пошла с тобой?

Я качаю головой. Это одиночная миссия.

— Я могу найти сама, — говорю я. — Оставайся здесь, хорошо? Я вернусь через пять минут.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Поход в туалет занимает больше обещанных пяти минут.

Очередь в ванную длиной около мили и занимает половину коридора наверху. Я встаю на место позади пары девушек, которые сразу замечают, что я не в духе и берут на себя смелость похвалить каждый дюйм моего наряда, затем макияж, а после и фигуру.

Теперь вспоминается единственное, что мне когда-либо нравилось в студенческих вечеринках — теплое чувство товарищества, возникающее между пьяными девушками, ожидающими очереди пописать.

Кто-то в очереди требует бальзам для губ.

Сразу четыре предложения.

Веселее, чем сама вечеринка и это именно та обстановка, которая мне нужна, чтобы сделать глубокий вдох и подумать. Не должно быть так сложно добиваться того, чего хочу. И это Винсент. Судя по взглядам, почти непрерывному потоку кокетливых шуток и двусмысленностей, он тоже меня хочет. Так почему же мой маленький беспокойный мозг все усложняет? Почему я так беспокоюсь о друзьях?

Кстати, я должна убедиться, что они справляются.

Я проверяю телефон на наличие сообщений от Нины или Харпер, когда чувствую это.

Знакомый невидимый толчок, который заставляет поднять голову.

Винсент идет по переполненному коридору в противоположном направлении. Он выглядит донельзя раздраженным. Не нужно быть гением, чтобы понять: он в нескольких шагах позади Гриффина, который размахивает шнурком с чем-то, что, должно быть, является ключом от подвала и насвистывает в такт грохочущей музыке, доносящейся из-под пола. Гриффин проносится мимо. На мгновение я думаю, что Винсент поступит так же.

Но наши взгляды встречаются, словно магниты притягиваются друг к другу, и он останавливается рядом. Складка между бровей пропадает.

— Привет, — выдыхает он, переминаясь с ноги на ногу. — Ты в порядке?

— В порядке, — говорю ему. — Просто жду очередь в туалет.

Винсент оглядывает ряд девушек от начала и до конца, как будто только что заметил, что мы все для чего-то выстроились в очередь. Трое парней пытаются проскользнуть мимо Винсента в переполненном зале, отчего тот шаркает вперед. Между мной и стеной достаточно места, чтобы, наверное, можно было сделать шаг назад, но я этого не делаю. Я подпускаю Винсента так близко, что чувствую тепло, исходящее от его груди.

От него божественно пахнет. Стиральный порошок и что-то тонкое, и пряное, что теперь кажется до боли знакомым. Приходится запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Хочешь воспользоваться моим? — предлагает Винсент.

Я морщу нос. Я не настолько пьяна, чтобы выносить вид писсуара.

— В комнате, — добавляет он. — У меня есть своя ванная. Клянусь, там чисто.

Краем глаза я замечаю, что девушки наблюдают за нами с открытыми ртами. Та, что повыше, бросает на меня многозначительный взгляд, который, очевидно, говорит «иди с ним, глупышка»

— Хорошо, — уступаю я. — Но если все, что находится в душе, это гель десять в одном, я надеру тебе задницу.

— Я и не ожидал меньшего, Холидей.

На долю секунды кажется, что он собирается снова подать мне руку, но в коридоре недостаточно народу, чтобы оправдать необходимость выстраиваться в живую цепочку. Я киваю двум пьяным девушкам, с которыми общалась, с застенчивой улыбкой по типу «вы можете поверить, что это происходит?» и они отвечают мне поднятием больших пальцев и некоторыми непристойными жестами, которые, как я понимаю, означают «Так держать, девочка», прежде чем я поворачиваюсь и следую за Винсентом обратно по коридору тем же путем, каким он пришел.

Он достает ключ из заднего кармана джинсов и отпирает дверь в конце коридора.

Его комната лучше, чем я ожидала.

По общему признанию, я пришла к выводу, что большинство парней студенческого возраста, которые не живут в общежитиях на территории кампуса, спят на надувных матрасах или поддонах, которые находят на обочине дороги и украшают их исключительно пустыми бутылками из-под водки и пивными банками.

Но комната Винсента больше похожа на съемочную площадку IKEA, чем на полуразрушенный дом студенческого братства. Кровать застелена. Письменный стол завален учебниками и разбросанными бумагами, как будто он делал домашнее задание, но ни одна из этих бумаг не скомкана и не разбросана по полу. Единственный настоящий беспорядок в комнате — это гора спортивного снаряжения на полу рядом с гардеробом — несколько спортивных сумок, тренировочных футболок и баскетбольные кроссовки, которые настолько велики, что я на мгновение перевожу взгляд на ноги Винсента.

Он прочищает горло и указывает на дверь слева.

— Ванная там.

— Ванная, точно! Верно. Спасибо.

Я закрываю за собой дверь. Как, черт возьми, только что это провернула? Я в его ванной. На самом деле мне даже не нужно было в туалет, я просто хотела побыть в тишине наедине с собой, а теперь мы с Винсентом находимся в самом тихом уголке дома. Раковина чистая, на зеркале нет брызг воды или пятен от зубной пасты. Полотенца на настенной вешалке темно-синие, без складок. Я медленно отдергиваю занавеску в душе, надеясь, что шуршание ткани и скольжение металлических колец по карнизу не слишком громкие.

Шампунь.

Средство для лица.

Средство для мытья тела.

Три отдельных флакона.

Молодец, Найт.

Завершив осмотр, я спускаю воду в туалете чисто для поддержания иллюзии, а затем наклоняюсь над раковиной, упираюсь ладонями в бортик и пристально смотрю на свое отражение.

— Ты сильная, независимая девушка, контролирующая собственную жизнь, — шепчу я. Затем бормочу себе под нос: — И твои сиськи выглядят феноменально.

Когда я выскальзываю из ванной, Винсент сидит на краю матраса с телефоном в руке. Он засовывает его обратно в карман джинсов и встает, как только замечает меня.

Наконец-то мы одни.

В его спальне.

Пол под ногами дрожит в такт басам испанской песни, и я знаю, что Нина и Харпер, должно быть, выкрикивают текст, где бы ни находились. Я могла бы спуститься вниз и присоединиться к ним. Могла бы улыбнуться, поблагодарить Винсента и пойти к двери. Она приоткрыта на несколько дюймов. Я слышу отдаленную болтовню и шаги людей по коридору. Винсент мог бы тоже дотянуться до двери и придержать ее открытой. Мог бы вздохнуть и сказать что-нибудь о возвращении на вечеринку.

Но он не двигается. И я тоже.

Мы стоим, как вкопанные, не сводя глаз друг с друга.

Он делает шаг вперед и черные отметины на предплечье вспыхивают на свету.

— Что это? — выпаливаю я, указывая на них, словно сама не знаю.

Винсент опускает глаза и моргает, как будто забыл, что там находились отметины.

— Выпивка. Я должен успеть выпить двадцать один напиток к полуночи.

— Ты немного отстаешь.

Он пожимает плечами.

— Сейчас только десять. У меня есть время.

— Имеешь в виду, если только тебя не арестуют за эту шумную вечеринку?

Винсент усмехается.

— На самом деле это не моя вечеринка.

— Это твой день рождения, не так ли?

— Я имел в виду, что вечеринка не для меня. Она для команды. В этом сезоне им пришлось приложить все усилия, так что да, я бы сделал все немного по-другому, возможно, пригласил бы на двести человек меньше, но команда усердно работала. Они заслуживают немного старого доброго хаоса.

— Говоришь как настоящий капитан.

Винсент пожимает плечами.

— Что я могу сказать? Они мои мальчики.

— Значит, ты папочка команды? — говорю я и тут же осознаю ошибку. — Командный папа, я имею в виду.

По его хитрющим глазам я понимаю, что попала. На лице Винсента появляется кривая ухмылка, а в глазах блестят озорные огоньки.

Он так просто меня не отпустит.

— Прости, не могла бы ты повторить первую часть?

— Нет.

— Ты сказала…

— Ты знаешь, что я имела в виду.

— Ты в полном беспорядке, Холидей. В полном беспорядке. Я никогда не видел тебя такой, совсем не в своей тарелке.

Я фыркаю и присаживаюсь на угол стола.

— Большие вечеринки подавляют. Иногда мне нравятся танцы, но в основном я просто испытываю клаустрофобию и застенчивость.

— Что насчет танцев? — спрашивает Винсент. — Я посещал факультатив по бальным танцам на первом курсе. И мог бы научить тебя нескольким движениям.

Кажется, ему слишком нравится перспектива поставить меня в неловкое положение.

— Я прекрасно танцую, большое спасибо.

Мой взгляд падает на стопку книг на столе, одна из которых знакома.

Я беру антологию Энгмана и выгибаю бровь.

Стихотворение Браунинга.

Мое лицо расплывается в улыбке.

— Ты добавил в книгу закладки? — спрашиваю я, поднимая книгу, чтобы он мог видеть.

Винсент уклончиво хмыкает.

— «Скажи еще раз, и еще раз, что любишь меня», — читаю я.

Снаружи, где-то дальше по коридору, кто-то кричит:

— Сара! Где Сара? Сучка, ты взяла мой телефон…

Винсент фыркает и направляется к двери.

— Можно я закрою? — спрашивает он, внезапно немного смущаясь.

Все мое тело покрывается жаром.

— Конечно. Определённо. Конечно.

Винсент захлопывает дверь и после секундного колебания поворачивает замок. Он бросает на меня еще один взгляд, чтобы проверить, есть ли какие-либо возражения. Я подавляю желание показать очень глупый большой палец. Вместо этого опускаю взгляд на антологию Энгмана и прочищаю горло.

Прежде чем я успеваю снова начать читать вслух, Винсент пересекает комнату тремя большими шагами и встает позади, так близко, что я чувствую жар его тела в дюйме воздуха между нами.

Приходится с трудом сглотнуть, чтобы по спине не пробежала горячая дрожь.

— «Скажи, что любишь меня, любишь меня, любишь меня — воздай должное серебру за все! Только помня, дорогой, любить меня в тишине своей души.»

Я читаю медленно. Тщательно. Эгоистично, потому что хочу стоять прямо здесь, пока не запомню каждую деталь этого момента. Тепло. Запах. Тихие звуки отдаленной музыки, приглушенный хаос в коридоре. Неописуемое чувство облегчения от того, что каким-то образом мы вернулись сюда. Снова друг к другу.

— Ну, профессор Холидей, — бормочет Винсент, когда я дохожу до конца сонета. — Что думаете?

— Это слишком просто, — хриплю я слабым, как и колени, голосом.

— В любом случае, расскажите свою интерпретацию.

Я снова просматриваю страницу.

— Она хочет услышать, что любима, но это должно быть правдой. Он должен это иметь в виду. Это должно быть нечто большее, чем просто пустые слова.

— Поступки говорят громче слов, — бормочет Винсент, больше для себя, чем для меня.

— Точно.

— Почти уверен, что благодаря тебе получу высший балл на уроке поэзии.

— Знаешь, технически, — говорю я, указывая кончиком пальца на его пол, — это репетиторство. Например, прямо сейчас. Так что, наверное, следует взять с тебя плату.

Он торжественно кивает.

— Я отплачу.

Я сжимаю губы и прикрываю нижнюю половину лица открытой книгой, чтобы удержаться от хихиканья. Винсент опускает глаза. Я на мгновение представляю, как он вырывает антологию у меня из рук, швыряет ее через всю комнату и целует меня прямо в губы.

Но он этого не делает. Винсент все еще стоит как истукан. Терпеливый. Ожидающий.

— Ты помнишь, как предлагал мне расплатиться? — спрашиваю я, медленно оборачиваясь.

Он кивает.

Я протягиваю руку и провожу кончиком пальца по изгибу его плеча.

— Что это за мышца?

Винсент тяжело выдыхает.

— Дельтовидная, — отвечает он, рвано выдыхая.

Я киваю и опускаю руку. Парень кажется слегка сбитым с толку.

— Это все, что ты хотела спросить?

— Да. Любопытство удовлетворено.

Я поворачиваюсь, чтобы положить антологию Энгмана обратно на стол, но Винсент движется следом — и на этот раз прижимается всем телом к моей спине. Я полностью перестаю дышать.

— Уверена, что не хочешь узнать, что это за мышца? — спрашивает он, проводя кончиком пальца по внешней стороне моего предплечья. Я вздрагиваю, когда костяшки пальцев скользят по нежной коже на сгибе моего локтя и продолжают подниматься вверх.

— Бицепс, — хриплю я. — Это все знают.

Мои волосы щекочут затылок, когда он отводит их в сторону. Единственное предупреждение, которое я получаю, — это горячее дыхание на коже, а затем его губы прижимаются к изгибу моего плеча так нежно, что сначала я задаюсь вопросом, не показалось ли это.

— А это?

Я не могу ясно мыслить.

— Эм… — голос звучит как тихое карканье. — Не говори. Я знаю ответ.

Его губы снова прижимаются к плечу и это на этот раз ошибки быть не может. Мой рот приоткрывается, пока тепло разливается внизу живота, когда Винсент прикусывает кожу.

— Трапециевидная мышца, — шепчет он.

Я поворачиваюсь к нему лицом и колени сразу же слабеют, когда понимаю, насколько близко мы стоим. Его рот в нескольких дюймах от моего. Я прижимаю руку к его груди, пытаясь сохранить драгоценный кусочек пространства между нами. Чувствую, что вот-вот наброшусь на него, но не могу браться за это вслепую, не тогда, когда недопонимание — худший вариант. Если мы сейчас поцелуемся, на этом все и закончится. Я забуду все, что беспокоило и все вопросы, на которые хотела услышать ответы. И я знаю, что пришла сюда ради одноразового секса, но, кажется, это стоит усилий. Стоит риска.

Я хочу сделать это правильно или не делать вообще.

— Кендалл, — бормочет Винсент. Это звучит как мольба.

— Подожди, — говорю я, с трудом сглатывая. — Хочу кое-что спросить.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Винсент не расстраивается. Не становится злым, отстраненным или странным. Даже если находит мою просьбу поговорить убийственной для настроения, размеренный шаг, который делает в ответ, не пассивно-агрессивен или жесток.

Он терпелив.

Винсент дает мне пространство, необходимое для того, чтобы выйти на середину комнаты и пройтись несколько кругов, глубоко вдыхая прохладный воздух и пытаясь прочистить голову, прежде чем снова повернуться к нему лицом.

Он прислоняется к столу и кивает, предоставляя мне слово.

— Итак, — прочищаю горло. — Я сбежала. В понедельник.

— Ага, знаю. Я был там.

Я фыркаю и бросаю на него предупреждающий взгляд.

— Наверное, у меня боязнь толпы. Не то чтобы до этого все было хорошо…

— Я подозревал, — язвит он с улыбкой, в которой больше доброты, чем поддразнивания. — Послушай, я не виню тебя за уход. И не знал, что ребята собирались шпионить. Мои друзья идиоты. Я приношу извинения от их имени.

— Пока не извиняйся, — огрызаюсь я. — Могу я хотя бы сказать замечания?

Винсент широко разводит руками.

— Окей, извинения отменяются. Вывали на меня все замечания.

Я делаю глубокий вдох и складываю руки на груди, чтобы успокоиться.

— Мне не нравится, что твои друзья знали, где нас найти. И я знаю, что не могу просить не говорить о подобных вещах, потому что, очевидно, я все рассказала Харпер и Нине и была бы лицемеркой, если бы злилась, но тот факт, что они пришли в Starbucks, сидели там и наблюдали за нами и, вероятно, делали фотографии, чтобы отправить в какой-нибудь общий чат, заставил почувствовать себя такой… такой… — я издаю сдавленный стон. — Такой уязвленной. Это чувство, когда над тобой смеются, наблюдают и преследуют.

Все время, пока я говорю, улыбка Винсента спадает.

Когда заканчиваю, он с трудом сглатывает и говорит:

— Прости, Кендалл. Это не входило в мои намерения — не было нашими намерением. Я клянусь. И тем не менее причинил тебе боль. Мне жаль.

Могу сказать, что это не от имени команды. Его извинение. Я сдерживаю порыв сказать, что все в порядке, но головой понимаю, что это не так.

Но я киваю — просто чтобы он знал — извинения приняты.

— Также я убежала, потому что была… сбита с толку.

— Из-за чего? Давай поговорим об этом.

Я выгибаю бровь.

— Правда?

— Конечно. Я не хочу, чтобы тебя что-то смущало.

Это совсем не то, чего я ожидала и так приятно, когда к тебе относятся так, будто сверхактивные эмоции не иррациональны и не вызывают раздражения.

— Я уже говорила, что не сильна в этой игре, — начинаю я.

Винсент открывает рот, но я поднимаю руку, требуя, чтобы он молчал.

— Я знаю, — обрываю его. — Знаю, ты сказал, что это не игра. Но это единственный способ, которым могу описать, на что это похоже. И такое чувство, что я пропустила книгу с правилами или просто не очень умная, но…

— Ты умная, — резко перебивает Винсент. — Спроси меня о том, что тебя беспокоит. О чем угодно.

Я прикусываю губу и ищу на его лице хоть какой-то намек на юмор. Но Винсент абсолютно серьезен.

— Когда ты оставил записку в библиотеке, — начинаю я, голос слегка дрожит, — это был код, означающий, что хочешь пойти на свидание за чашечкой кофе? Или переспать? Или это действительно просто для репетиторства? Или — не знаю. Я не хотела придавать этому слишком большого значения.

Я заламываю руки, желая, чтобы сердцебиение успокоилось и перестало вести себя так, словно я стою на краю крыши на высоте двадцати этажей над оживленной улицей. Так драматично.

Винсент хмурится.

— О какой записке мы говорим?

— О записке.

— Нет, я имею в виду — о первой или о второй?

Настала моя очередь хмуриться.

— Подожди. Что?

Винсент мгновение смотрит на меня так, словно не может понять, шучу я или нет, а потом делает то, чего меньше всего ожидала.

Смеется.

Я ошеломленно наблюдаю за ним, когда тот садится на край кровати и проводит руками по лицу.

— О боже, — стонет он, затем опускает руки на колени. — Я так и знал.

Я чувствую, что мозг отстает.

— Знал что? — спрашиваю я.

Винсент качает головой.

— Это моя вина — это была глупая идея. Все произошло в ту первую ночь, когда я пришел во время твоей смены и мы… — он наклоняет голову в молчаливом признании сеанса поцелуев. — Библиотекарь помогала мне ознакомиться с антологией, которую ты дала и я…

Винсент снова смеется, как будто ему неловко, и прикрывает лицо рукой.

— Я написал небольшую записку и свой номер телефона на листке бумаги. Поместил его в твою книгу.

— Какую книгу? — взволнованно спрашиваю я, а потом внезапно вспоминаю «Принцессу мафии».

Книгу, за чтением которой он застал меня. Книгу, которую оставила на столе для раздачи, когда мы поднялись наверх. Книгу, которую так и не дочитала до конца, потому что не могла смотреть на обложку, не думая о том, как сильно облажалась с Винсентом.

— Стоп. Ты шутишь?

Винсент прикусывает нижнюю губу, но отрицательно качает головой.

— Блять! — стону я, опуская голову на руки.

Все это время — три несчастные недели — у меня был его номер телефона в книге, которую не смогла заставить себя дочитать. Было твердое, осязаемое доказательство того, что Винсент Найт хотел меня, а я, дура, передала книжку Нине и сказала, что та может либо прочитать ее, либо выбросить в корзину для пожертвований.

Я закрываю лицо руками.

— Я не дочитала книгу, — стону в ладони. — Боже, я… я сказала Нине, что та может взять ее. Дерьмо. Вероятно, она пожертвовала ее.

Потому что, если бы она нашла записку от Винсента Найта, спрятанную в любовном романе, никогда бы не умолчала об этом.

— Неудивительно, что ты так разозлилась в Starbucks.

— Боже, я была в ярости. Думала, ты намеренно посылаешь противоречивые сигналы. То целуешь, а потом исчезаешь и я больше ничего о тебе не слышу, пока тебе вдруг резко не понадобился репетитор, типа, что я должна была думать?

— Думал, ты привиделась мне после той ночи. Так и не получил сообщения, и подумал, что, может быть, тебе это неинтересно, но должен был знать наверняка. Просить помощи со стихами было как «Радуйся, Мария, что я снова тебя вижу». А потом ты написала по электронной почте, и это был такой чопорный и официальный ответ, и я подумал…

— Что я не хотела тебя больше видеть, — заканчиваю я.

Он кивает.

— А ты думала, мне просто нужен репетитор.

То, что я наконец прояснила это, одновременно и радует, и приводит в бешенство.

В одном я определенно уверена: недопонимание — действительно самое худшее.

— Что ж, теперь все в порядке, — объявляю я.

Винсент смеется. Громко и непринужденно, и узел в груди развязывается.

— Я не очень хорош в том, чтобы получить желаемое, — признается он, щеки и кончики ушей окрашиваются розовым, когда тот ковыряет невидимую ворсинку на одеяле. Я никогда не видела его таким застенчивым. — Если я защищаю кого-то другого, это легко. Я просто капитан команды. Но если это только для меня, я… я не знаю. Чувствую себя чертовски неловко.

Идея о том, что Винсент — уверенный в себе, сообразительный, кокетливый, развратный Винсент — не любит отстаивать свои интересы, кажется, не укладывается в голове. Но кусочки головоломки встают на свои места.

Он никогда не умел просить о помощи, не так ли? Я думаю о том, как он поцеловал меня в библиотеке и о предложении позволить попрактиковаться. Каким был робким, когда попросил набраться терпения и позволить попробовать поднять меня одной рукой, для собственного удовольствия. То, как дразнил меня в Starbucks, все это время думая, что я пришла просто за деньгами, но втайне надеясь, что хочу его так же, как он хотел меня.

Винсент всегда оставлял дверь открытой. Даже когда я захлопывала дверь у него перед носом, он открывал ее снова. Но все это время он был слишком напуган, чтобы пригласить меня войти внутрь.

Этого достаточно, чтобы разбить сердце. Достаточно, чтобы мне захотелось крепко обнять его и осыпать поцелуями каждый дюйм лица, извиниться за то, что я трусиха и сделать ему выговор за то, что Винсент тоже трус.

— Хорошо, — говорю я. — Нам просто нужно почаще общаться, не так ли? Будем честны друг с другом. Четкие и прямолинейные.

Винсент сглатывает и садится прямее.

— Тогда хочу быть откровенным, — говорит он. — Я не могу перестать думать о тебе, Кендалл. И прочитал каждое чертово стихотворение, которое Элизабет Барретт Браунинг когда-либо писала. За три недели. Ради тебя.

Я издаю удивленный смешок и прижимаю ладони к разгоряченным щекам.

— Что ты со мной сделала?

Это похоже на небольшую жертву гордости ради честности, поэтому я возвращаю должок.

— Я посмотрела ролики с тобой на YouTube, — шепчу я.

Его глаза мерцают.

— Так…?

— Я все еще не знаю, почему оператору так нравится снимать только тебя, но в данный момент слишком смущена, чтобы спрашивать.

Винсент запрокидывает голову и снова смеется. Но не надо мной, потому что я тоже смеюсь над полной абсурдностью того, что все гребаное время мы были на одной волне, не осознавая этого.

Вот и все. Вот где я могла бы позаимствовать любое количество строк, которые запомнила из романов о заявленных чувствах и глубочайших желаниях. Но и Винсент, и Элизабет Барретт Браунинг высказали чертовски замечательную мысль: действия говорят громче слов.

И прямо сейчас я хочу быть громкой.

Итак, я пересекаю комнату и встаю там, где Винсент сидит на краю кровати. Кладу руки ему на плечи для равновесия, а затем — в едином порыве храбрости и решимости — прижимаю одно колено к матрасу, а другую ногу перекидываю через его колени.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Возможно, это было немного импульсивно.

Я сижу верхом на коленях Винсента, вцепившись руками в рубашку, чтобы не упасть и не приземлиться задницей на пол спальни. Немного неудобно и я полностью не опустилась на него, потому что не совсем готова перенести весь вес на его бедра.

Глаза Винсента на уровне моих ключиц.

Если он посмотрит вниз, то увидит глубокий вырез одолженного боди.

Если вверх — заметит двойной подбородок.

В этом нет ничего лестного или соблазнительного, но уже слишком поздно отступать, не слезая неловко с колен. Итак, придется просто смириться с этим.

Поскольку все определенно плохо получается, я откидываюсь назад — ровно настолько, чтобы посмотреть ему в глаза — и спрашиваю:

— Это не слишком прямолинейно?

Винсент фыркает и наклоняется вперед, чтобы спрятать улыбку в изгибе моей шеи. Его руки ненадолго обхватывают мои бедра, затем опускаются по бокам, как будто он не может решить, куда их деть.

— Пожалуйста, постарайся помочь мне сохранить хоть какое-то подобие достоинства, — ругаюсь я.

— Прости. Мне жаль. Я не смеюсь над тобой, клянусь, — горячее дыхание Винсента касается точки моего пульса. Я стараюсь не дрожать. — Я смеюсь, потому что, если не буду смеяться, взорвусь. У меня никогда так быстро не вставал.

Я чувствую, как щеки начинают гореть, а тепло разливается между ног.

Я опускаюсь к нему на колени, потому что, конечно же, Винсент просто шутит, но смех в горле немедленно превращается в пыль.

Он на самом деле твердый.

Винсент возбужден, прижат как раз в том месте, где мог бы проскользнуть в меня и жар его тела просачивается прямо сквозь джинсы, отчего я тут же становлюсь унизительно влажной.

Винсент стонет.

Я вздрагиваю и откидываюсь назад. Он снова стонет.

— Я ведь не делаю тебе больно, правда? — нервно задаю вопрос. — Я не такая уж маленькая.

— Идеальная, словно была создана именно для меня, — говорит Винсент. Его глаза опускаются вниз, следуя за вырезом боди, а затем снова встречаются с моими. Он прикусывает губу, пытаясь спрятать улыбку. — И твои сиськи выглядят феноменально.

На мгновение комплимент меня задевает, но затем я узнаю в этих словах собственные.

Я замираю.

— Ты слышал…

— Все в порядке. Каждый поддерживает себя перед зеркалом в ванной.

Долгий сдавленный стон унижения, который вырывается из моего рта, звучит как предсмертный вопль животного. Я отпускаю его плечи и прячу лицо в ладонях.

Если бы только кто-то мог просто пойти и убить меня прямо сейчас, то было бы здорово.

Винсент нежно берет меня за запястья и опускает руки между нами.

— Ты можешь, пожалуйста, положить конец этим страданиям и поцеловать меня? — ворчу я.

Винсент выдыхает смешок, улыбка душераздирающе нежна.

Сначала его губы касаются моей щеки. Он целует ее один раз, нежно, прежде чем переместиться на другую сторону моего лица, чтобы сделать то же самое со второй щечкой.

Я сижу очень тихо, глаза закрыты, а сердце застряло где-то в горле, пока он медленно прокладывает дорожку вверх к моему лбу, затем вниз по переносице, останавливаясь, чтобы запечатлеть нежные поцелуи бабочки на веках, прежде чем возобновить путь ко рту. В последний момент, когда я уверена, что он прекратит эту пытку и поцелует меня как следует, Винсент опускается ниже челюсти и прижимается твердым, влажным поцелуем к точке, где бьется пульс.

Я издаю отрывистый и довольно унизительный стон.

— Винсент, — умоляю я.

— Нетерпеливая, — вздыхает он.

Парень приподнимает подбородок и, наконец, я целую его — с открытым ртом и жадностью.

Божественно. Это музыка, и поэзия, и любая другая преувеличенная метафора, которую я когда-либо слышала о поцелуях. Губы Винсента так знакомы, что щемит сердце. Прикосновение языка к моему такое мягкое, нежное и одновременно голодное, что желудок скручивается от жара.

— Счастлива? — он шепчет мне в губы.

— Не беси, — шепчу я. Но ответный поцелуй говорит «да». Я осторожно провожу ногтями по его груди, раскрывая мягкий хлопок рубашки. Винсент вздрагивает под моими руками и крепче сжимает бедра, притягивая вперед, пока мой таз не прижимается к его животу.

Мне нравится, как он обращается со мной. То, как направляет меня, как ему нравится. Есть что-то захватывающее в его силе и непредсказуемости желания. Это не похоже на грязные грезы наяву перед сном и необходимость придумывать весь сюжет самостоятельно.

Я не одна. Он здесь. Настоящий.

Так приятно желать и быть желанной. Я могла бы утонуть в этом чувстве.

К сожалению, тело не уловило метафор, проносящихся в голове — в какой-то момент мне нужно вынырнуть, чтобы глотнуть воздуха. Когда отстраняюсь, чтобы перевести дыхание, меня поражает открывшееся зрелище: красная помада размазана по всему лицу Винсента, буквально от носа до подбородка.

Это так поразительно и грязно, так непристойно, что я давлюсь смехом.

— Что? — требует Винсент, чуть сильнее сжимая ладони.

— У тебя помада, — я обвожу рукой его рот.

Он выгибает бровь.

— У тебя тоже.

Я задыхаюсь, натягиваю рукав на руку и яростно тру. Винсент смеется.

— Заткнись, — умоляю я. — Двенадцать часов стойкости, ты никогда не отмоешься самостоятельно.

— Следует написать отрицательный отзыв.

Я усердно вытираю уголки его рта.

— Теперь лучше? — ворчит Винсент, сохраняя серьёзное лицо, пока я тру его губы.

— Да, намного лучше, — ворчу я. — Извини, я устроила беспорядок.

Винсент переносит вес тела обратно на руки и позволяет ухаживать за ним. Я кладу одну руку ему на затылок, удерживая на месте, пока вытираю рот рукавом.

— У тебя такие мягкие волосы, — снова ворчу, ощущая зависть. — Ты правда не пользуешься кондиционером?

— Ты заглядывала в мой душ?

— Конечно заглядывала. Я же предупреждала, что так и сделаю.

Если Винсент замечает, что я провожу большим пальцем по изгибам нижней губы больше необходимого, он не упоминает об этом. Но издает тихий, довольный вздох и закрывает глаза, когда моя другая рука — та, что лежит на глупо мягких волосах — начинает двигаться, пальцы сгибаются, так что ногти вырисовывают медленный ритм на его коже головы.

Винсенту требуется мгновение, чтобы снова приоткрыть веки, когда я отпускаю его.

— У меня все лицо в помаде? — хрипит он.

— Почти, — подтверждаю я. — Прости, я же говорила, что развела беспорядок.

Винсент издает низкий грудной стон.

— Скажи это еще раз.

— Что? Прости? — сознание поражает меня. — Или что я развела беспорядок?

Он проводит языком по зубами, отчего меня кружится голова.

— Ты, — я обвиняюще прижимаю палец к его груди, — грязный мальчишка.

— Это все ново, — говорит он, выставляя ладони в знак защиты. — Грязные разговоры никогда не действовали на меня так, но ты и проклятая поэзия…

— Тогда, может быть, стоит продолжить разговор, — говорю я, стараясь, чтобы это прозвучало страстно. Винсент фыркает.

— Учитывая наш послужной список в области общения? Да, думаю, это хорошая идея.

Смех клокочет у меня в горле. Винсент ловит его крепким поцелуем. И тогда я больше не смеюсь, потому что единственное, что существует в мире — это тепло его губ на моих. Пальцы снова зарываются в его волосы, и Винсент отвечает тем же жестом, поглаживая одной рукой вдоль моей спины, от плеча, трапециевидной мышцы, к изгибу задницы. Через долю секунды после того, как я думаю, что заплатила бы много денег за то, чтобы он сжал меня там, Винсент протягивает руку и делает это я так сильно, что я невольно издаю стон.

Он стал ещё тверже. Не думала, что это возможно.

И вдруг никаких сомнений не остается. Нет страха. Колебаний. Словно какое-то пугающе сложное алгебраическое уравнение внезапно упростилось и теперь ответ ясен как божий день.

Я снова откидываюсь назад и обхватываю его подбородок руками.

— Я хочу делать больше, чем просто целоваться.

Винсент кивает.

— Так же, как я прижимал тебя к книжному шкафу?

— Что-то похожее.

— Ну… — один уголок его рта приподнимается. — Если тебе это показалось впечатляющим, представь, что я могу сделать двумя руками.

— Покажи, — требую я.

— Показать что?

— Действительно нужно, чтобы я произнесла это вслух?

Он моргает, изображая притворную невинность.

Это битва.

Я смотрю на огромного темноглазого баскетболиста, чьи руки лежат на моих бедрах. Винсент благосклонно улыбается в ответ, ресницы трепещут.

— Давай, Холидей, — бормочет он. — Используй слова.

Это… что-то делает со мной.

— Перестань дразниться, — говорю я, затаив дыхание. — И, черт возьми, прикоснись ко мне.

Я хватаю запястье руки, которая все еще сжимает мою задницу и пытаюсь направить ее к себе спереди. Не могу поверить, что надела джинсы. Не могу поверить, что он тоже. Я ненавижу их. Хочу, чтобы джинсы исчезли, немедленно и я больше никогда не хочу их видеть.

— Один или два? — спрашивает Винсент грубым голосом.

— Что…?

Он медленно моргает.

— Подними руку.

Я понятия не имею, к чему он клонит, но следую приказу. Винсент поднимает руку и прижимает свою ладонь к моей, соединяя пальцы. Его рука, конечно, огромная. Мужчина может держать в ладони баскетбольный мяч. Но только когда пошевеливает указательным пальцем, привлекая внимание к тому факту, что его палец на дюйм длиннее и почти в два раза шире моего, я понимаю, о чем он.

Ох.

Ох.

Я дрожу совсем чуть-чуть, когда протягиваю ладонь и беру Винсента за руку. Он позволяет взять ее и перевернуть, изучая широкую ладонь и длинные пальцы, прежде чем я провожу большим пальцем по суставу его запястья. Винсент дрожит, тоже совсем чуть-чуть. Хотя, думаю, это могло бы стать воображением.

— Я спрашиваю, с чем ты можешь справиться, Холидей, — говорит он. — С одним пальцем или двумя.

— Двумя, — выпаливаю я. — Я могу справиться с двумя.

Надеюсь. Не уверена, что переживу эту ночь.

— Хорошо. Итак, я собираюсь ввести в тебя два пальца, — говорит Винсент, осторожно переворачивая руку. — А собираюсь согнуть их вот так и ты кончишь мне на руку.

От одних этих слов кажется, что я вся горю. Но затем Винсент сгибает пальцы, прикосновение к коже и сила, которой он обладает в одной глупо огромной руке, заставляет мышцы глубоко в животе сжаться.

— Хорошо, — говорю я с дрожащим смешком. — Давай не будем слишком уверены в своих способностях.

Винсент невинно моргает.

— Я просто пытаюсь доходчиво объяснить.

Он точно знает, что делает. И лучше не останавливаться.

Я откидываюсь на кровать, мягкий порыв воздуха вырывается из подушки. Пуховое одеяло гладкое и без крошек под руками. Это не что-то вроде неубранного, кишащего клопами беспорядка. Нина, Харпер и я всегда шутим по поводу того, что в комнатах у парней из колледжа. Винсент следит за чистотой и светом в своем пространстве. Не знаю, что говорит обо мне то, что это сильно заводит.

Винсент следует за мной, руки по обе стороны от головы. Он выглядит таким красивым. Темные волосы падают на темные глаза. Бицепсы напрягаются под рукавами футболки, которая задралась ровно настолько, чтобы обнажить полоску кожи над поясом джинсов.

Это происходит.

Я потратила так много часов, читая о том, как персонажи раздеваются. Опосредованно пережила тысячу различных ритуалов поцелуев, раздевания, обмена горячими словами и нежными признаниями. И теперь, когда я здесь, на самом деле переживаю это все, о чем могла только мечтать, я очень, очень надеюсь, что Винсент считает меня красивой. Это такая глупая мысль. Еще на первом курсе я поклялась себе, что перестану позволять мужскому взгляду влиять на мои решения. Но взгляд конкертно этого мужчины все испортил. Винсент, должно быть, уже достаточно хорошо меня знает, чтобы распознать страдальческое выражение лица, потому что толкает коленом мою ногу.

— Поговори со мной, Холидей.

Мои глаза снова фокусируются на Винсенте, который наблюдает с некоторым беспокойством.

— Полегче, ладно? — я пытаюсь обратить это в шутку, но голос дрожит.

Винсент ловит эту перемену. Его рука — та, что наконец освободилась от бандажа — находит мою и переплетает наши пальцы. Она такая мягкая.

Я немного ненавижу его за это, потому что в груди что-то сжимается так сильно, что почти невыносимо.

— Эй, — говорит он.

— Эй, — как попугай, повторяю я.

— Я сделаю все, что скажешь. Ты здесь главная.

Не могу определить, то ли комната необъяснимо стала меньше, то ли низкий и рокочущий ритм его голоса подобен тяжелому одеялу, накинутому на плечи, но мне внезапно становится на десять градусов теплее. Та странная дрожь, которую начало испытывать тело, проходит. Я замираю. Спокойно.

Ты главная.

— Я доверяю тебе, — выпаливаю я, хотя он и не спрашивал.

Винсент мгновение смотрит на меня, темные глаза сверкают в мягком свете, прежде чем опуститься на колени и нежно поцеловать меня в лоб. Этот момент слишком серьезен и сентиментален, чтобы соответствовать приглушенным звукам студенческого разврата, просачивающимся сквозь половицы.

— Я не подведу тебя, Холидей, — говорит Винсент. Затем, с той же серьезностью продолжает: — А теперь давай снимем с тебя эти штаны.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Винсент, как истинный джентльмен, расстегивает пуговицу и тянет молнию на джинсах вниз, стягивая их с бедер и икр, оставляя меня носках, которые выглядят совершенно глупо теперь, когда ноги обнажены. Но Винсент не смеется над дурацкими разнокалиберными носками, один в цветочках, другой с мультяшным черным котом.

Его взгляд прикован к тому месту, где одолженное боди застегивается у меня между ног.

— Это… — говорит он, просовывая палец под ткань на бедре, а затем позволяя ей вернуться к коже со шлепком. — Мне нравится эта штука. Чем бы это, черт возьми, ни было.

Я фыркаю.

— Это называется боди.

Винсент поджимает губы, словно пытаясь удержаться от того, чтобы что-то не сказать.

— Ну что? — требую я, не в силах вынести красивую ухмылку.

— Ладно, ты возненавидишь меня за это, но когда-нибудь видела тренировочные штаны, которые баскетболисты надевают перед играми? Те, что с застежками по бокам? А потом просто, блять, срывают их?

Смех срывается с моих губ.

— Винсент! Почему ты так говоришь?

— Это одна из тех ситуаций? — спрашивает он сквозь собственный смех.

— О, ни в коем случае, — говорю я, стараясь выглядеть суровой несмотря нато, что все еще улыбаюсь. — Это боди принадлежит моей соседке по комнате. Оно ее любимое и я просто позаимствовала, так что нужно, чтобы ты, пожалуйста, воздержался от того, чтобы резко срывать его.

Винсент поднимает руки в знак капитуляции.

— Ну, теперь я сам себе не доверяю. Не могла бы оказать мне честь?

Я притворно вздыхаю, как будто это доставляет огромное неудобство, и опускаю руку между ног. Глаза Винсента следят за каждым движением, пока я осторожно расстегиваю застежки боди. Требуется несколько попыток, потому что я дрожу, но в конце концов удается их расстегнуть. Теперь я рада, что надела хорошее нижнее белье — простое, безобидное, из черного хлопка.

Вполне уместно, что я надела черное, как, вероятно, выразилась бы Нина, на похороны девственности.

— Вот, — говорю я, складывая руки одну на другой на животе. — Пожалуйста, продолжай.

Глаза Винсента скользят вверх и вниз по моему телу, оставляя горячие следы везде, куда смотрит. Вниз по шее, в ложбинку между грудями, между бедренными костями.

— Боже, я в беде, — шепчет он. Винсент протягивает руку и проводит пальцами по хлопку нижнего белья там, где оно туго натянуто на киске — и это первый раз в жизни, когда я подумала именно так.

Киска.

Я встречала эту терминологию только в эротических романах, и, казалось, она никогда не вписывалась в повседневный словарный запас. Слишком грубое слово. Слишком резкое. Но нежное прикосновение кончиков пальцев Винсента заставляет думать о самых разных грубых словах.

Я тяжело выдыхаю.

— Давай и это снимем, — бормочет Винсент.

Я не жду, пока он поможет. Просто просовываю пальцы под пояс на бедрах, упираюсь пятками в кровать и приподнимаюсь на матрасе. Несколькими рывками и подтягивая колени к груди, я снимаю нижнее белье и держу его в одной руке. Я швыряю его без разбора через всю комнату и даже не смотрю, куда трусики падают.

И тогда все готово. Я впервые полуголая перед кем-то другим.

Винсент не перестает пялиться.

— Что? — огрызаюсь я из-за смущения.

— Ничего, — говорит он. Затем мягко: — Ты хорошо выглядишь в моей постели.

Сердце сжимается. Я пытаюсь отогнать это чувство, потому что оно слишком сильное.

— Ну, я чертовски старалась. На макияж ушло полчаса. Ты не представляешь, как трудно нанести подводку для глаз.

Губы Винсента дергаются.

— Ты права. Понятия не имею.

Он наклоняется, чтобы поцеловать меня. Я рада, что на мгновение отвлекла его от наблюдения. Все это кажется намного проще, когда глаза закрыты, а рот Винсента на моем — или скользит по челюсти, вниз по шее, в ложбинку между грудей.

Его взгляд останавливается на том месте, где боди Нины обтягивает изгиб правой груди. Вспышка тепла в выражении его лица заставляет запыхаться. Винсент выглядит так, словно внезапно задумался о сотне способов чтобы погубить меня. И я бы позволила этому случиться. Я хочу, чтобы он просунул руку под ткань и делал с моими феноменальными сиськами все, что, блять, заблагорассудится.

Мне очень хочется, чтобы он провел большим пальцем по соску, лёгким, как перышко и нежным касанием, пока я извиваюсь и хихикаю. Хочется, чтобы он взял в руку всю грудь целиком и сжал ее, как будто взбирается на скалу и ему нужно найти опору. Хочется, чтобы начал крутить и сосать сосок, пока я не начну кричать, рыдать и умолять делать со мной ужасные вещи.

Просто хочу посмотреть, что он хочет сделать.

Хочу, чтобы его желание было неожиданным.

Но затем Винсент тяжело вздыхает, как будто собирается с силами и снова опускается на колени между моих ног.

— Думаю, следует тебя разогреть, — говорит он.

— Разогреть? — хриплю я.

И мой разжиженный маленький мозг работает слишком медленно, чтобы уловить суть — потому что даже когда Винсент низко приседает и обхватывает руками бедра, я не понимаю, что он имеет в виду. Нет, до тех пор, пока не наклоняет голову и не облизывает мою сердцевину, задевая языком клитор. Его рот такой горячий и влажный, а вид темных волос у меня между ног и ресниц на щеках настолько невероятно эротичен, что я задыхаюсь от шока.

Когда Винсент поднимает голову, в его глазах горделивый блеск.

— Вот так.

У меня не хватает духу отпустить остроумный комментарий или запустить ракету самосознания по поводу того, как, должно быть, выгляжу под этим углом или какова я на вкус. Мир сузился до одной маленькой точки света. Все мое лицо горит. Даже шея и грудь.

— Это твой день рождения, — говорю я, делая слабую попытку пошутить. — Разве не я должна сделать подарок?

— Поверь, Холидей. Ты и есть мой подарок.

А потом он наклоняет голову и прижимается ко мне ртом. Я судорожно выдыхаю и хватаю в охапку одеяло. Другой рукой вцепляюсь в волосы Винсента, пока он двигает челюстью, словно целуя. Или как будто пытается проглотить меня. Трудно сказать. Язык проводит круги вверх и вниз, а затем щёлкает по нервному пучку, который заставляет дрожать колени.

Винсент двигает языком и просовывает один палец внутрь, и клянусь, он входит чертовски легко.

Но этого недостаточно — даже близко нет, поэтому я приподнимаю бедра, добиваясь большего трения, большего давления, чего угодно.

Винсент хмыкает и отстраняется, чтобы вставить никому ненужный комментарий.

— Такая жадная.

— Перестань дразниться, — требую я, резко дергая его за волосы.

Ответный стон Винсента щекочет внутреннюю сторону бедра.

— Я просто хотел убедиться, что не причиняю тебе боль.

— Заткнись на хрен!

Это делает свое дело.

Винсент вводит в меня второй палец. Растяжка великолепна — ровно настолько, чтобы я действительно почувствовала это, когда он раздвигает пальцы внутри, надавливая на противоположные стенки и растягивая мышцы.

Я стону и позволяю голове упасть назад, веки закрываются.

— Хорошо? — спрашивает Винсент.

— Мхм…

— Хорошая девочка.

Сдавленный смех вырывается из горла.

— Что не так? — говорит Винсент. — Думал, ты хотела, чтобы я продолжал говорить.

Я поджимаю губы и определенно не собираюсь признаваться, что эти два слова… что-то делают со мной.

Хотя Винсент знает.

Чувствует.

И я слышу по голосу, что он дразнится.

— Я имела в виду, вести хорошие разговоры. Не грязные. Грязные разговоры — это… — он вынимает пальцы почти до конца, затем засовывает их обратно под новым, лучшим углом, — слишком, — хриплю я, потеряв нить разговора.

— Так значит не хочешь, чтобы я сказал, какая ты горячая и влажная? — спрашивает Винсент, изображая невинность. — Не хочешь, чтобы сказал, что с тебя капает? Что не могу дождаться, когда ты испортишь простыни? И я определенно не должен говорить, как крепко ты сжимаешь мои костяшки пальцев и какая чертовски сладкая на вкус, верно?

Я открываю рот, полная решимости послать его.

Вместо этого вырывается низкий горловой стон.

— Молодец, Холидей.

Винсент двигает пальцем медленными, изнуряющими движениями и прижимается лицом к внутренней стороне моего бедра, целуя кожу и бормоча слова похвалы, которые я едва улавливаю из-за звука колотящегося сердца и влажного хлюпанья, доносящегося оттуда, где мы соединены. Я упираюсь пятками в матрас и сжимаюсь.

Винсент стонет, движения замедляются, прежде чем он переносит вес и начинает давить сильнее, быстрее, а потом впивается зубами в нежную кожу на внутренней стороне бедра.

Я издаю что-то вроде сдавленного полу-стона, полу-хрипа, потому что это просто несправедливо. В тех немногих случаях, когда я пробовала трогать себя пальцами, это было пустой тратой усилий. По итогу просто вспотела и была не в восторге, руку свело судорогой, а спина болела от того, что я извивалась в печальной попытке дотянуться до чего-то.

Чтобы почувствовать то, о чем рассказывали в любовных романах. Просто подумала, что я одна из многих женщин, которые предпочитают стимуляцию клитора проникновению.

Я думала, что знаю себя.

Но, похоже, ошибалась, потому что, когда пальцы Винсента снова сгибаются и задевают нежное местечко внутри вдоль передней стенки, я чуть не кончаю.

— Это, — выдыхаю я. — Сделай это еще раз…

Слова едва слетают с губ, как пальцы Винсента снова прижимаются к передней стенке. Но на этот раз его другая рука обхватывает бедро, прижимая меня к себе и тыльной стороной ладони он касается нежной кожи между лобковой костью и пупком. Надавливает.

Мои мышцы трепещут, пресс сокращается, а бедра выгибаются под руками Винсента. Но он держится стойко, как непоколебимая стена из мышц и костей.

Я прижата.

Некуда идти.

И веутри поднимается волна, угрожающая смыть меня прямо за край чего-то огромного и немного пугающего. Я хватаю Винсента за запястье, не уверенная, пытаюсь ли убрать его руку, чтобы сказать, что что-то назревает и что масштабы этого пугают, или пытаюсь прижать его ближе, потому что думаю, что действительно могу убить его, если Винсент прекратит то, что делает.

— Не сопротивляйся, — бормочет он.

— Винсент, — говорю я, и это предупреждение — или, может быть, мольба. Не могу сказать.

— Я рядом, Кендалл, — говорит он. — Кончай.

Он снова прижимается ртом к моему центру и сильно сосет.

Узел внутри затягивается и одним рывком развязывается.

Веки трепещут. Рот приоткрывается. Я впиваюсь ногтями в кожу и волосы Винсента, непроизвольно напрягаясь, хватая ртом воздух. И затем давление проходит сквозь меня, как волна во время шторма, оставляя после себя вялые мышцы и сверхчувствительные нервы. Я дрожу и всхлипываю под ним, но Винсент не унимается. Он продолжает давить, сжимать, посасывать, пока я не прижимаюсь к его голове и умоляю, в путанице слов, которые даже не могу разобрать, о пощаде.

Матрас прогибается и подпрыгивает, а затем Винсент снова оказывается надо мной и прижимается поцелуем к губам. Я слишком ошеломлена, чтобы делать что-либо, кроме как подражать. Язык неуклюж, а дыхание все еще учащенное. Когда Винсент отстраняется, чтобы посмотреть на меня, его глаза — самого теплого оттенка карего — сверкают чем-то вроде триумфа и удивления.

Я чувствую себя более чем красивой.

Чувствую себя гребаной главной героиней.

И теперь во мне растет новый голод, вызванный этим приливом уверенности.

— Моя очередь, — шепчу я, все еще отходя от сильнейшего оргазма.

Винсент разражается смехом.

— Только что была твоя очередь.

— Я не это имела в виду, — качаю головой. — Теперь я хочу прикоснуться к тебе.

Винсент приподнимается на одной руке, а другой убирает волосы с моего влажного от пота лба.

— Это не услуга за услугу, Холидей.

— Не уверена, что ты слушаешь, Найт, — протягиваю руку между нами и хватаюсь за пояс его джинсов. — Я. Хочу. Прикоснуться. К тебе.

Он с трудом сглатывает.

— Ну, раз уж ты просишь…

Я позволяю тыльной стороне ладони погладить его эрекцию через брюки, отчего самодовольная улыбка Винсента исчезает, а подбородок откидывается назад, низкий стон вырывается из горла. Мне доставляет глубокое удовлетворение знать, что я способна стереть эту ухмылку с его лица. Я тоже хочу заставить Винсента кончить.

— И кто теперь будет просить? — спрашиваю я, ухмыляясь и наблюдая за покрасневшими щеками Винса.

И сейчас немного кружится голова от власти, потому что я могу это сделать. Могу быть девушкой из любовного романа, только это реально, и я — это я, и все это не в голове.

— Снимай штаны, — приказным тоном рычу я. Не терпится прикоснуться к этому парню.

Винсент кивает и тянется к джинсам. Я рада, что парень может ориентироваться, потому что, если не увижу его член… хуй… пенис… Я не определилась. В ближайшие шесть секунд, то кажется, взорвусь.

Но едва я слышу мягкое металлическое шипение молнии, как вдруг снаружи в коридоре раздается громоподобное эхо шагов — словно стадо крупного рогатого скота бежит в панике — и громкий смех. Он становится все ближе и ближе, а затем раздается резкий звук, словно кто-то колотит в дверь.

В дверь Винсента.

— Найт! — голос, в котором я узнаю Джабари, слышится с другой стороны. — Пора в бар! Доставай удостоверение и поехали.

Дребезжит ручка — слава Богу, дверь все еще заперта — и я внезапно и с болью осознаю тот факт, что лежу наполовину обнаженная в постели Винсента Найта, под ним, с раскрасневшимся лицом, вздымающейся грудью, в отблесках, возможно, лучшего оргазма в жизни, пока мои руки протянуты к его джинсам, где все еще скрыт твердый член.

Если честно, баскетбольная команда может пойти нахер.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Возникает твое чувство, словно половина баскетбольной команды Клемента собралась за дверью, а я, черт возьми, нахожусь в постели Винсента, наши голые ноги переплетены.

Начнем с того, что я не любитель вечеринок, но это? Это кошмар.

Винсент, должно быть, видит панику, написанную на моем лице, потому что раздраженный изгиб его губ немедленно сменяется чем-то гораздо более серьезным.

— Все в порядке, — шепчет он. — Дверь заперта.

Но это не так. Его товарищи по команде стоят за дверью, а я ниже пояса голая, если не считать разных кошачьих носков. Я никогда не была так напугана — или разочарована. Кажется, на глаза наворачиваются слезы.

— Ты что, издеваешься? — хнычу я, слегка отталкивая парня.

Винсент поднимается на колени, решительно сдвинув брови.

— Я избавлюсь от них, — шепчет он.

— Я прячусь в ванной, — шепчу я в ответ, откатываясь от него. — И ты не обязан…

Я уже сползаю с кровати, наклоняюсь, чтобы поднять джинсы.

— Найт! — Джабари снова зовет и к его голосу вторят еще несколько, прежде чем кто-то вновь стучит в дверь. Это внезапно и необъяснимо приводит меня в ярость.

— Где, черт возьми, нижнее белье? — шиплю я. — Не хочу, чтобы твои друзья видели меня в таком виде!

Винсент корчит гримасу, затем бросает многозначительный взгляд вниз, на свою промежность, где расстегнутые джинсы туго натянуты на быстро слабеющей, но все еще впечатляющей эрекции.

Точно.

Уверена, Винсент тоже не очень-то хочет, чтобы друзья видели его.

Кажется, сейчас неподходящий момент указывать на то, что они разрушили счастливый конец во многих смыслах этой фразы.

Пока я ныряю в ванную, Винсент прижимается щекой к двери спальни. Он дважды прочищает горло, но голос непроизвольно низкий и рокочущий, когда тот говорит:

— Эй, Джабари?

— В чем дело? — ответ Джабари доносится приглушенно из-за дерева.

Винсент открывает рот и я почти на сто процентов уверена, что он хочет сказать «отвали», но выходит следующее:

— Можешь дать мне минут двадцать? Встретимся внизу.

— Не вешай мне лапшу на уши. Ты готов. Больше никаких отговорок.

— Хендерсон, — рычит Винсент. — Клянусь Богом. Десять минут. Черт, ладно, пять минут.

— Не, чувак. Давай. Мы на задании, чтобы…

— Отъебись.

Винсент поворачивается ко мне, выражение его лица прямо как из шекспировской трагедии. Не обменявшись ни единым словом, я знаю, что мы оба понимаем: товарищи по команде никуда не денутся, пока не получат то, чего хотят.

Винсент пересекает комнату несколькими сердитыми шагами и хватает бумажник с прикроватного столика, колеблется, затем направляется ко мне, вместо того чтобы направиться прямо к двери. Он прижимает руку к стене рядом с ванной и наклоняется, чтобы посмотреть на меня.

— Я отведу их в коридор и заставлю выпить еще по рюмочке или что-нибудь в этом роде, — шепчет он. — Можешь улизнуть, когда все прояснится, и я встречу тебя внизу. Или… или остаться здесь, пока я не вернусь…?

Даже когда он говорит это с искоркой надежды в глазах, я могу сказать, что Винсент понимает, снова ускользнуть от друзей будет невозможно.

Это нечестно. Я не готова к тому, что сегодняшний вечер закончится.

— Мне нужно спуститься вниз, — говорю я, двигаясь, чтобы закрыть дверь.

— Кендалл.

Я замираю и встречаюсь с ним взглядом.

— Прости, — говорит он.

— Я хочу ненавидеть твоих друзей, — отвечаю я.

— Нас таких двое.

Винсент поворачивается, чтобы уйти.

— Подожди, — говорю я. Он так и делает. Обхватив одной рукой его затылок, пальцы запутываются в тщательно взъерошенных волосах, я приподнимаюсь на цыпочки, чтобы поцеловать его.

Винсент отвечает на жест с таким же пылом, прижимаясь с подобным мне нетерпением, что приходится выгибать спину и сдвигать ноги, чтобы было удобнее. Наши губы разделяются с влажным чмоканьем.

— Поцелуйчик на дорожку, — шепчу я.

Винсент качает головой.

— Это не поможет справиться со стояком.

Он снова целует меня, на этот раз в лоб, а затем делает шаг назад и тяжело выдыхает. Долгое мгновение мы смотрим друг на друга. Я пытаюсь запомнить этот момент, впитать целиком, на случай, если это все, что я когда-либо получу.

Надеюсь, это конец, — шепчет обнадеживающая часть меня.

И ох.

О нет.

Я сказала себе, что могу отнестись к этому по-взрослому. Сказала, что у меня может быть одна ночь, чтобы перестать быть такой трусихой и немного повеселиться. Но вот я здесь, немедленно и безудержно привязываюсь к первому парню, к которому когда-либо испытывала подобные чувства. Я хочу, чтобы Винсент сделал что-то совершенно несоразмерное ситуации, например, ворвался вниз, вырубил динамики и отправил всех остальных по домам. Я бы хотела, чтобы он был романтическим героем, даже если это смешно.

Джабари Хендерсон снова колотит в дверь.

— Иди, — говорю я Винсенту, слегка подталкивая — последний повод прикоснуться к его груди.

Взгляд, который он бросает на меня через плечо, пересекая комнату, одновременно мучительный и извиняющийся. Я прячусь рядом с душем, вне поля зрения, и слушаю долгую тишину, прежде чем он отпирает дверь спальни и распахивает ее.

— Что-то ты долго, — кричит кто-то в коридоре.

— Прости, прости, — извиняющимся тоном говорит Винсент. Он на удивление хороший актер. — Не смог найти бумажник. Джабари, у тебя в комнате еще осталась текила?

Ответ таков:

— О, черт возьми, да.

Винсент проскальзывает в коридор, плотно закрывая за собой дверь. Я прислушиваюсь к характерному звуку удаляющихся шагов и веселью, когда он ведет товарищей по команде по коридору.

Я стою в ванной Винсента, прижавшись спиной к стене и смотрю на свое отражение в зеркале. Волосы растрепаны. Помада исчезла. Лицо раскраснелось, а на шее появились розовые пятна. Совсем немного засосов, но, возможно, они останутся до завтра. Надеюсь, так и будет, потому что мне нужны конкретные напоминания о том, что мы сделали. Я хочу сувениры, черт возьми.

Потому что иначе юне поверю, что это произошло.

Он довел меня до оргазма. Посреди вечеринки по случаю его собственного дня рождения.

На мгновение головокружение преодолевает беспокойство. Я улыбаюсь своему отражению. Но чем дольше смотрю, тем больше ошеломленная улыбка исчезает и тем сильнее сжимается желудок.

Идеально. Он был идеален. Это было похоже на что-то прямиком из лучшего любовного романа, где парень боготворит девушку и на самом деле обращает внимание на то, что заставляет ее чувствовать себя хорошо. Не было ни единого момента, когда бы мне не понравилось то, что делал Винсент — и я не возражаю, если у него было много практики, потому что не собираюсь никого позорить, но меня поражает, что вся встреча была довольно однобокой.

Черт возьми, он даже не кончил.

Отдавал и отдавал, и даже когда я лапала его штаны и потребовала показать член, Винсент казался нерешительным. И я знаю, что он хотел меня. Видела желание в его глазах, и не могу придумать другой причины, по которой парень мог бы так смотреть на девушку. Но теперь, когда я одна в ванной, руки трясутся, пока разглаживаю спереди помятое боди и задаюсь вопросом, сколько из этого было в моей собственной голове.

В горле образуется комок.

Я не могу это объяснить. Не могу понять, в чем дело.

Просто чувствую, что сделала что-то не так.

* * *

Несмотря на все усилия, я не могу найти нижнее белье. Знаю, что сняла трусики и бросила их куда-то в сторону стола, но тех нигде нет. Я сдаюсь после нескольких минут поисков и натягиваю джинсы обратно поверх разорванного боди, сильно краснея при воспоминании о лице Винсента, когда раздевалась.

«Это… Мне нравится эта штука.»

Я фыркаю и провожу руками по лицу. Я только что испытала лучший оргазм в жизни. Только что сделала все, чего когда-либо хотела. Не знаю, почему чувствую себя дискомфортно. Ноги все еще дрожат от оргазма, когда я открываю дверь Винсента и проверяю обе стороны, прежде чем выскользнуть в коридор незамеченной и, спотыкаясь, спускаюсь вниз.

Давка толпы не помогает беспокойству. Вокруг столов для игры в пив-понг нет никаких признаков Нины. Я обхожу кухню и уже собираюсь отважиться войти в гостиную, когда слышу, как Нина безошибочно зовет меня по имени.

Она в маленьком коридоре рядом с кухней, между раздвижной стеклянной дверью, ведущей на заднее крыльцо и маленькой дверью, которая, должно быть, является шкафом или кладовой. Отсюда я могу видеть весь вестибюль, где люди поднимаются и спускаются по лестнице, входят и выходят через парадную дверь.

— Харпер действительно не шутила насчет того, что придет половина колледжа, — бормочу я.

— Где ты была? — требовательно спрашивает Нина, но затем замечает меня, с растрепанными волосами и отсутствующей помадой, и ее глаза широко распахиваются. — Боже. Ты этого не сделала.

Я пытаюсь улыбнуться.

— Я это сделала.

Ухмылка, расплывающаяся по лицу Нины, исчезает, когда маленькая дверь позади нее щелкает и распахивается. Это прачечная. Я замечаю двойную стопку стиральных и сушильных машин, прежде чем взгляд падает на Харпер, у которой растеклась тушь, а глаза розовые и слезящиеся.

Она плакала.

Она никогда не плачет.

— Что случилось? — тут же спрашиваю я, подскакивая к подруге.

— Ничего, — огрызается Харпер, сильно шмыгая носом. — Я принесу немного Jungle juice.

— Харпер, подожди…

Но она уже проталкивается на кухню.

Как только оказывается вне пределов слышимости, Нина хватает меня за руку и наклоняется.

— Мы видели Джабари с другой девушкой, — шепчет она так тихо, как только можно шептать посреди многолюдной домашней вечеринки. — Они были наверху с Харпер и остальной командой, и ему пришло сообщение. Джабари сказал, что скоро вернется, но спустя пару минут Харпер последовала за ним и мы увидели их. Он держал ее за руку и вел в бар. Харпер вела себя спокойно, но потом мы подслушали — как один из его товарищей говорит о каком-то пари, чтобы с кем-то переспать и…

Нина резко замолкает, лицо морщится, когда замечает мои растрепанные волосы и отсутствие помады. Она подумала, что те говорили о Джабари. Но теперь, когда сказала это вслух — и теперь, увидев меня, думаю, она понимает, что вероятно, говорили о ком-то другом.

Об имениннике.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Я всегда ненавидела фразу — это было лишь пари.

Прямо сейчас я испытываю то же самое чувство тошноты, которое возникает, когда читаю книгу и кусочки пазла начинают вставать на свои места. Потому что, возможно, именно поэтому Джабари был так рад меня видеть. Я действительно была подарком Винсенту на день рождения — завернутым в аккуратный бант и доставленным вручную. А как насчет Гриффина, парня, который пришел и попросил у Винсента ключ от подвала? Это была попытка затащить меня наверх, в комнату Винсента? Была ли вся эта ночь одной большой, скоординированной командной попыткой снять с меня штаны?

Нижнее белье.

Может быть, оно все еще в комнате Винсента, куда бы ни приземлилось. Но, может быть — только может быть — у него в кармане, как трофей, которым можно похвастаться перед друзьями.

У мозга нет тормозов. Я просто пассажир, вцепляюсь в сиденье так, что побелели костяшки пальцев, пока мчусь навстречу наихудшему сценарию. Я не могу перестать прокручивать в голове события этой ночи, задаваясь вопросом, правильно ли все это истолковала. Что, если каким-то образом ошиблась?

— Я готова идти домой, — говорю я высоким и напряженным голосом.

— Эй, эй, эй, — отвечает Нина, хватая меня за руки. — Что случилось наверху? Вы, ребята, целовались?

Я слабо смеюсь.

— Немного больше, чем просто целовались.

— О, Боже. Ты… — она замолкает.

Может быть, баскетбольная команда сможет рассказать всем грязные подробности завтра.

И, черт возьми, теперь я жалею, что мы вообще пришли, потому что это больно. Та же часть воображения, которая так хорошо рисует все в романтических образах, превращает всю ночь в фильм ужасов.

Я прижимаю кончики пальцев к груди, нащупывая тугой комок там, где должно быть сердце. Кажется, меня сейчас вырвет. Может ли стресс убить тебя так быстро?

— Он сделал что-то, чего ты не хотела? — требует Нина.

— Нет. Нет, я… все было по обоюдному согласию, и…

У меня перехватывает горло. Я не могу закончить предложение.

Идеально. Это было идеально.

— Кенни, — мягко говорит Нина. Взгляд устремлен куда-то поверх моего плеча.

Я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы заметить спускающегося по лестнице Винсента. Он не один, его окружает небольшая толпа товарищей по команде. Джабари Хендерсон стоит прямо за ним, положив руки Винсенту на плечи и что-то говорит на ухо, как какой-нибудь рекламщик. Их небольшая группа быстро растет, поскольку другие завсегдатаи вечеринки оказываются на орбите вокруг именинника. Я наблюдаю, как Прия, девушка из-за кухонной стойки, симпатичная и милая, именно с такими девушками я бы хотела дружить, ерошит волосы Винсента, отчего приходится отвести взгляд.

Потому что я хочу его.

Несмотря на все предупреждающие сирены, ревущие в голове, все еще есть часть меня, которая доверяет ему. Которая видит его в толпе и думает: «Мой».

Всю ночь я влюблялась.

А для него все это было просто пари, чтобы потрахаться в свой день рождения.

— Кенни, послушай, — настаивает Нина. — Все будет…

— Холлидей!

Мне приходится сделать глубокий, успокаивающий вдох, прежде чем повернуться и услышать приближающиеся шаги. Когда наконец делаю это, надо мной возвышается Винсент, широкоплечий и широко улыбающийся. Он выглядит уверенным. Конечно, он уверен — друзья наблюдают с другого конца зала, у входной двери. Я чувствую, что застываю от чего-то подозрительно похожего на страх.

Он сказал им. Рассказал обо мне, о том, что мы делали в комнате, и теперь пришел, чтобы — что? Потребовать приз? Раскрыть весь обман, как какой-нибудь архетипический злодей?

Он бы этого не сделал.

Но что, если бы сделал? Что, если бы причинил мне боль и я попалась на это?

И даже когда в животе образуется узел холодного страха, при виде него что-то тает. Пурпурные и голубые огни с танцпола гостиной льются в холл, отражаясь в волосах Винсента и мерцая в глазах. Вид его лица не должен был вызвать столько фейерверков в груди.

«Думаю, ты можешь стать моей худшей ошибкой.»

— Что тебе нужно? — спрашиваю я, голос едва слышен из-за грохочущей музыки.

— Пойдем с нами в бар, — говорит Винсент, все еще улыбаясь и протягивает руку.

Теперь у него на предплечье третья отметина. Логическая часть моего мозга знает, что это, вероятно просто потому, что он выпил еще один шот.

Параноидальная часть мозга задается вопросом, не я ли нарисовала эту шаткую линию перманентным маркером. Может, я была просто третьей линией на его вечеринке?

Он действительно хочет, чтобы я пришла или просто пытается выставить меня напоказ как свою победу?

Будь я храброй, спросила бы прямо.

Сказала бы, что мне страшно и что не знаю, как это сделать.

Я не хожу на вечеринки.

Не сажусь верхом на парней и не прошу их прикоснуться ко мне.

Я в шоке. Он был так терпелив. Слушал. Я чувствовала, что могу сказать все что угодно. Но сейчас? Когда все его друзья в пределах слышимости? Я не буду так позориться.

Итак, я просто отступаю на шаг назад и говорю:

— Мне нет двадцати одного.

Уверенность Винсента немного пошатнулась. Я вижу, как уголки его губ опускаются вниз, прежде чем тот спохватывается.

— Может, завтра ты свободна? — спрашивает он. — Перед сменой? Или как-нибудь в эти выходные?

— Вообще-то я никогда не бываю свободна.

Нина толкает меня острым локтем в ребра, я ворчу, но не отступаю. Ее розоватый романтизм не растопит мою ледяную панику. Стены возведены. Подъемный мост закрыт, башни забаррикадированы, ров кишит крокодилами.

Винсент Найт и близко ко мне не подойдёт. Не сейчас. Не так.

Его рот приоткрывается, затем закрывается. Он смотрит на Нину, затем снова на меня, выглядя потерянным.

— Все в порядке? — спрашивает он, подходя на шаг ближе. Я чувствую тепло его тела и мне приходится сделать глубокий вдох. — Мы можем пойти куда-нибудь в тихое место. Если бар звучит слишком подавляюще или если просто хочешь поговорить…

Смутно я осознаю, что он предлагает выбрать меня вместо команды и их планов по празднованию дня рождения. Я чувствую, что пытаюсь ухватиться за это.

— Нет, — выпаливаю я, крепко скрещивая руки на груди. — Я не хочу никуда идти.

Я чувствую себя слишком уязвимой, слишком на виду, но знаю, что, если Винсент не оставит меня одну, я просто вернусь к тому странному чувству безопасности, которое заставляет совершать импульсивные и нелепые поступки, например, целовать его, просить прикоснуться ко мне и требовать, чтобы он снял штаны.

Но я не говорю всего этого. Просто смотрю на него с каплей недоверия, растущего в теле.

Мне не нравится этот взгляд. Такое чувство, что он видит меня насквозь — и как будто каким-то образом я причинила ему боль, а не наоборот.

Это нечестно.

И затем, какие бы эмоции ни были написаны на лице Винсента, они исчезают и заменяются тем холодным, уверенным, задумчивым выражением, которое он обычно надевает.

Маска.

Защитный механизм.

Или, может быть, это то, кем он является на самом деле.

Сколько злодеев начинают выглядеть как хорошие парни?

— Так вот оно что, — говорит он, усмехаясь слегка раздосадовано. — Ты придумала нам историю, но теперь все кончено?

Я вздрагиваю.

— Что это должно значить?

Винсент качает головой.

— Ничего. Просто… — он изучает мое лицо, и я улавливаю еще одну вспышку боли, прежде чем тот отводит взгляд и прерывисто вздыхает. — Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь. Правда. Где-то должен быть миллиардер с большим членом, которому нужен репетитор по английскому, который будет достоин тебя.

Думаю, было бы не так больно, дай он пощечину.

Винсент и раньше высмеивал меня за чтение любовных романов. На самом деле, не раз указывал, что, возможно, мои стандарты нереально высоки. Возникает внезапное и ужасное чувство, что он будет смеяться, если скажу, как мне страшно. Как многого хочу от него. Как быстро привязалась. Он подумает, что я глупая. Незрелая. Неопытная.

И был бы прав.

Я не знаю, что делаю. Не знаю, как быть влюбленной. Не по-настоящему.

— Думаю, тебе стоит пойти в бар, — говорю я дрожащим голосом.

На мгновение кажется, что Винсент собирается возразить, но затем его губы сжимаются в тонкую линию и он резко кивает, решая, что я не стою таких хлопот.

— Ты главная, Холидей, — говорит он.

Ты главная.

Слова, произнесенные полчаса назад при совершенно других обстоятельствах, совсем другим тоном. Такое чувство, словно я стою вне собственного тела, наблюдая, как нас несет навстречу друг другу, как машины на обледенелой автостраде, а я не в состоянии вмешаться, чтобы предотвратить катастрофическое столкновение.

Гнев взрывается, как подушка безопасности.

— Тогда развлекайся с друзьями, — огрызаюсь я. Несмотря на все усилия промолчать, я добавляю очень мягко и слегка саркастично: — С днем рождения.

Я разворачиваюсь на каблуках и иду на кухню, полная решимости оставить последнее слово за собой. В ту секунду, когда меня поглощает толпа и гулкие басы мрачной, угрюмой песни, я чувствую, как сердцебиение стучит в висках и о ребра. Люди смеются и танцуют, напитки выплескиваются из красных стаканчиков в их руках, а бедра покачиваются в такт музыке.

У каждого сегодня лучшая ночь в жизни.

А моя только что разрушилась.

Все произошло так быстро, что похоже на лихорадочный сон.

О боже. Что я наделала?

То, что нужно было сделать.

Я отказываюсь быть девушкой, которую застают врасплох. Я умнее этого. И, безусловно, достаточно умна, чтобы уловить намек, так что, честно говоря, разочарована в себе, что позволила этой ситуации зайти так далеко. Что позволила увидеть меня голой.

Я вздрагиваю.

Я позволила ему съесть себя.

Кончила ему на руку.

Я бросаюсь к уже опустевшему импровизированному бару и приподнимаюсь на цыпочки, внезапно радуясь своему росту и длинным рукам, когда перегибаюсь через стойку и роюсь в пустых красных стаканчиках и стеклянных бутылках.

Мне нужен алкоголь. Немедленно.

Нужно быть настолько пьяной, чтобы сегодняшний вечер стал той ночью, о которой всегда говорят Нина и Харпер. Ночью, которая заканчивается тем, что ты опускаешь голову в унитаз, но все равно это будет хорошей историей, как только похмелье останется далеко позади.

Мой разум резко напрягается. Подробности разговора с Винсентом уже становятся смесью гнева, страха и сомнений, но я отчетливо помню, как он говорил что-то в том же духе.

Ты придумала нам историю, но теперь все кончено.

Мурашки по коже от беспокойства.

Что, черт возьми, он имел в виду?

Я чувствую руку на своей спине и на долю секунды кажется, что Винсент последовал за мной, но, когда оборачиваюсь, там стоит Нина.

Я в ярости обнаруживаю, что разочарована.

— Он ушел? — снова огрызаюсь я.

Нина прикусывает нижнюю губу, и тогда я понимаю. Ага, он ушёл. Хорошо. Все в порядке. Я не хочу портить ему день рождения. Надеюсь, Винсент отлично проведет время в баре со всеми своими приятелями. Надеюсь, получит свой двадцать один шот любыми необходимыми средствами.

— Кендалл, — говорит Нина, и ее сочувствие ранит, как нож.

— Не надо, — хриплю я.

Я хватаю первую красную чашку, которую вижу на кухонном столе, осушаю ее и захлебываюсь кашлем. Это чистая водка. Как жидкий огонь, но я лучше прожгу остаток вечера дотла, чем буду думать о Винсенте.

— Если понадоблюсь, я буду пить Jungle juice с Харпер.

Я бы предпочла стать актером второго плана в ее жизни, чем главным героем в собственной.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

У меня никогда не было такого похмелья.

Пятничная ночная смена в библиотеке — то еще мучение. На самом деле, я едва выживаю.

Должно быть, это какое-то нарушение прав человека, заставлять студента-работника пялиться в яркий экран компьютера, таскать тележку с книгами со сломанным колесом, которое скрипит так громко, что похоже на удар ножом для колки льда по лобной кости и спорить с другими студентами о просроченных платежах. Я хожу едва живая, пытаясь бороться с тем, что, безусловно, является худшим похмельем в жизни.

— Ты опять заболела? — спрашивает Марджи, замечая, что я сгорбилась за стойкой регистрации, обхватив голову руками. — Потому что, если это так, просто иди домой. И не смей отключаться. Я скажу, что ты была здесь и они заплатят за полную смену.

Я почти принимаю предложение. Но слишком упряма, поэтому остаюсь. Вот почему. Никакой другой причины.

Не потому, что я продолжаю следить за входными дверями. Не потому, что продолжаю воображать, что слышу, как они со скрипом открываются, вижу отблеск света на стекле, улавливаю движение высокого темноволосого парня, входящего внутрь. Каждый раз грудь сжимает паника.

Потому что, если Винсент войдет в библиотеку, мне придется столкнуться с тем, что произошло прошлой ночью. А это значит встретиться лицом к лицу со всеми доказательствами, указывающими на то, что Винсент развлекался со мной ради друзей, нежели ради себя: публика в Starbucks, Джабари, преподносящий меня в качестве подарка на день рождения, парень в баре, пытающийся затащить нас наверх в комнату Винсента, неуравновешенное время наедине.

Кендалл — 1, Винсент — 0.

Не забудем и про пропавшие трусики, и, возможно, что еще хуже доказательств, за которые я цепляюсь, все это значило для него так же много, как и для меня.

Но, к счастью, мне не придется справляться со всем этим именно сегодня.

Винсента нигде нет.

Конечно, его нет, — шепчет пессимистичный голос в голове. — Он уже получил то, что хотел.

* * *

В субботу у Клемента выездная игра. Я знаю это только потому, что совершаю ошибку, открывая Твиттер в то время, когда должна читать Чосера¹⁸, и первое, что всплывает в ленте — это видео с Винсентом, триумфально забивающего трехочковый.

Я швыряю телефон лицевой стороной вниз на кухонный островок. Это не помогает.

Зажмуриваясь, я все еще вижу, как его обнаженные руки сгибаются, темные волосы падают на влажный от пота лоб, рот изгибается в дерзкой улыбке, когда размытая толпа на заднем плане вскакивает на ноги, чтобы подбодрить его.

Молодец.

Рада, что у него все хорошо.

Я хватаю маркер и вновь принимаюсь за изучение Чосера и его архаичного английского, который неожиданно кажется менее болезненным по сравнению с этим. Нина, которая проводит еженедельную мойку коллекционных стаканов и кружек для воды в раковине напротив, выгибает бровь.

— Ты в порядке?

— Абсолютно, блять, в порядке, — бормочу я.

— Я тут подумала, — говорит она. — Тебе следует написать Винсенту.

Я переворачиваю страницу книги слишком сильно, что та немного рвется внизу, прямо вдоль корешка.

— И зачем мне это делать?

Нина закрывает кран и ставит другой стакан на сушилку.

— Потому что твоя вечеринка жалости превратилась в сорока восьмичасовую ярость, и это, должно быть, становится утомительным. Ты сделала это. Побыла достаточно несчастна. Теперь, пожалуйста, не могла бы поговорить с ним, чтобы вы либо помирились, либо, типа, позволь изуродовать его машину в стиле Кэрри Андервуд¹⁹? Что угодно, только не это дерьмо с часом грустных девчонок.

— Мне не грустно.

— Точняк. Извини. Виновата. Ты гребанная трусиха.

— Извини?

Нина улыбается, совсем чуть-чуть, словно моя реакция лишь подтверждает это.

— Я не пытаюсь оскорбить тебя, поэтому объясню иначе. Ты все еще хочешь быть с Винсентом или нет?

Я с трудом сглатываю.

— Больше нет.

— Потому что его товарищи по команде узнают? И тебе невыносима мысль о том, что люди узнают, что ты, взрослая женщина, хочешь трахнуть другого взрослого по обоюдному согласию?

— Потому что я чувствовала себя объективированной, — поправляю я. — Ты была там, Нина. Я видела твое лицо. У тебя те же ощущения от ситуации. Джабари оставил Харпер наверху и пошел держать за руку другую девушку. Остальная команда пыталась оставить меня наедине с Винсентом. Что, если для них это была игра? Что, если они вели счет? Парни так делают. Я читала статьи о спортивных командах, в которых есть электронные таблицы.

Нина прищуривается, глядя на меня.

— Думаешь, товарищи Винсента пытались вас свести?

— Я уверена в этом.

— Значит, они сделали именно то, что делали мы сХарпер?

Я открываю рот, затем закрываю его, а потом пробую снова.

— Это другое. Ты знаешь, что это другое.

— Чем это отличается?

Почему кажется, что Нина не принимает мою сторону в этом вопросе?

— Они парни, Нина. И если перечислишь все улики, которые у меня есть с той ночи, это классическая схема — я поспорил на тебя.

Нина хлопает ладонью по стойке.

— Вот оно! Я так и знала! Ты делаешь повествование из всего. Смотри — да! Иногда искусство имитирует жизнь. Но ты всегда все упрощаешь, чтобы можно было подсунуть их в аккуратные коробочки. Это похоже на то, что ты проводишь литературный анализ собственной гребаной жизни, чтобы не проживать ее по-настоящему.

— Я так не делаю, — возражаю я.

О боже, делаю.

— Делаешь, — говорит Нина. — Это самосаботаж. Потому что, если ты сможешь убедить себя, что уже знаешь, чем это закончится, тогда сможешь уйти, не будучи на самом деле настоящим человеком и живя своей жизнью. Я понимаю, что ты не большой поклонник вечеринок и скопления людей, но иногда кажется, что считаешь себя совсем не такой, как другие девушки.

Такое ощущение, словно мне дали пощечину.

— Я такая же, как другие, — возражаю я. — И стараюсь не думать — лучше я других или нет, и ты это знаешь.

— Так почему же смогла по-настоящему растерзать Винсента, когда вы были только вдвоем, но нам с Харпер пришлось физически затащить в баскетбольный зал, чтобы заставить тебя трахнуться с ним? А? Что все это значит?

— Потому что я нервничала, — бормочу я. — Я не сильна в таких вещах, Нина. Я не такая…

— Как другие девушки?

— Я не это имела в виду!

Нина фыркает, поворачивается, чтобы поставить любимую кружку на полку, а затем захлопывает дверцу шкафа. Когда снова поворачивается ко мне, выражение ее лица такое материнское, что возникает ощущение, будто я снова в начальной школе и мама спрашивает меня, почему я не могу просто подойти и поздороваться с другими детьми, вместо того чтобы цепляться за ее ногу.

— Я люблю тебя, Кенни, — говорит Нина. — И это значит, что я должна сказать, когда ты неправа, прежде чем все будет испорчено.

Я думаю о лице Винсента, залитом пурпурным и голубым светом от гирлянд на вечеринке. Прерывистый вздох, который он изобразил пожатием плеч.

Я и так уже все испортила.

— Можешь, пожалуйста, перестать обращаться со мной как с ребенком, — умоляю я Нину. Меня подташнивает. — Только потому, что тебе нравятся вечеринки, это не значит, что и мне должны. И только потому, что ты ходишь на кучу свиданий и постоянно встречаешься с людьми…

— Значит, я лучшая подруга-шлюшка?

Я хмурюсь.

— Что?

— Я просто говорю, — Нина пожимает плечами. — Звучит так, словно ты бедная главная героиня — девственница, а я лучшая подруга — шлюшка, которая рядом только для того, чтобы подбодрить, пока ты бегаешь за парнем. Я персонаж второго плана. Сюжетный ход. Я одолжила свое самое модное боди, потащила тебя на вечеринку — потому что не дай Бог книжному червю пойти на вечеринку по собственной воле — а потом стратегически выскользнула из поля зрения, чтобы ты могла побыть с золотым мальчиком наедине, — она складывает влажное кухонное полотенце на столешнице и гордо похлопывает по нему. — Я лучшая подруга-шлюшка.

— Нет, это не так, — протестую я. — Ты не шлюха, Нина.

— И ты не ребенок. Так что перестань вести себя как один из них.

Я так ошеломлена и тело так дрожит, что все, о чем могу думать, это соскользнуть с кухонного табурета и умчаться в комнату.

Как ребенок.

* * *

Следующие несколько дней были ужасными.

Чосер надирает мне задницу. Потом узнаю, что вскоре начнется изучение Шекспира. Кто-то в здании вынимает мое белье из сушилки и кладет вместо него свое, крадет доллар и тратит впустую час моей жизни. Я спотыкаюсь о бордюр, переходя улицу в кампусе и встречаюсь взглядом с девушкой из класса женской литературы.

Я вообще не вижу Винсента, разве что в очень ярком ночном кошмаре.

«Мы в доме баскетбольной команды, за исключением того, что план этажа весь перепутан и шаткий, как это обычно бывает во сне. Я преследую Винсента и пытаюсь выкрикнуть его имя, но ничего не выходит, а он продолжает растворяться в толпе безликих незнакомцев»

Отвратительная неделя.

Не помогает и то, что мы с Ниной находимся в каком-то ужасном противостоянии в стиле Дикого Запада, а Харпер, которая ясно дала понять, что не выберет чью-либо сторону, разозлилась на нас за ссору и решила тоже отстраниться.

Мы не часто ссоримся. Никогда не слонялись по квартире в тишине, приходя и уходя, не сказав ни слова, иногда ожидая, пока на горизонте не будет чисто, чтобы воспользоваться общей ванной. Знаю, в эти выходные у меня будет перерыв в напряжении — группа импровизации Нины отправляется в ночную поездку на фестиваль, а Харпер собирается домой на выходные, чтобы отпраздновать сотый день рождения бабушки.

Не могу сказать, благодарна ли я за то, что у всех нас будет время побыть друг без друга или боюсь возможности того, что противостояние может затянуться на следующую неделю.

Меня тошнит. Я не могу есть.

Потому что теперь, когда могу признаться себе в самом тихом из внутренних монологов, я знаю, что у меня есть три человека, перед которыми должна извиниться.

В четверг вечером я сворачиваюсь калачиком на диване в гостиной с ужасной, скучной, переоцененной антологией сонетов Шекспира. Нина за кухонным столом с учебником истории. Харпер в комнате, дверь широко открыта, она собирает сумку в дорогу. Мы не разговариваем, но приняли решение быть в пространстве друг друга. Это немного пассивно-агрессивно. Также это явный признак, что мы отчаянно хотим заявить о себе, быть увиденным и услышанным, и уладить все.

Я знаю, что должна была извиниться первой.

Но Харпер, из всех нас, та, кто ломается первой.

— Девочки, — объявляет она с порога спальни, голос тихий, усталый и немного разъяренный. — Я правда устала.

И затем ее лицо морщится, а на глаза наворачиваются слезы.

Мы с Ниной замираем, затем начинаем действовать. Я вскакиваю с дивана, Шекспир падает на пол, где ему и место, и спешу через гостиную, в то время как Нина спрыгивает с табурета и обнимает дрожащие плечи Харпер.

— Я устала быть сильной черной женщиной, вот дерьмо, — хрипит она в подмышку Нины.

Может быть, я и превратила Нину в лучшую подругу-шлюшку, подыгрывая стереотипу сексуально раскрепощенной бисексуальной латиноамериканки, но с Харпер у меня получалось и похуже. Я сделала ее циничной, сильной, трудолюбивой подругой и проигнорировала тот факт, что на вечеринке у нее тоже все взорвалось перед носом.

— Черт, — говорю я, с удивлением обнаруживая, что тоже плачу. — Прости, о Боже, это слезы белой женщины.

Харпер смеется. Знаю, все из-за меня, потому что это ее худший смех. Тот, что наполовину хихикает, наполовину кричит. Он немного пропитан слезами и печалью, но звук все равно успокаивает. Нина отпускает Харпер, и я бросаюсь вперед, чтобы помочь вытереть ее лицо рукавом большого кардигана.

— Послушай, я плохая сучка, — говорит Харпер, шмыгая носом. — Мне нравится быть плохой сучкой. Но хотя бы раз я бы хотела, чтобы все были ко мне снисходительны.

Она садится на табурет, который освободила Нина, и немного облокачивается на стойку. Когда снова заговаривает, становится тихо.

— Вот почему мне нравился Джабари. Он был таким самоуверенным и таким тупым, и я смеюсь над простаками, но, черт возьми. Было приятно, когда к тебе так относились.

Нина морщится.

— Я была эгоисткой. Ты заслуживала поддержки, — она смотрит на меня и снова морщится. — Вы обе. Вам нужен был друг, а я подвела вас. Я сожалею о том, что сказала тебе, Кендалл. То есть, я все еще придерживаюсь кое-чего из этого….

— Прекрати, — перебиваю я, сильно морщась. — Пожалуйста, Нина. Ты не должна оправдываться, хорошо? Ты была права. Прости, что я так защищалась. И прости, что заставила тебя почувствовать себя распутной лучшей подругой…

— Лучшей подругой-шлюшкой. Пожалуйста, Кендалл. Уважай мой титул.

Настала моя очередь смеяться.

— Прости, что заставила тебя почувствовать себя персонажем второго плана. И ты тоже, Харпер. Прости, если я когда-либо заставляла тебя чувствовать себя архетипом.

— На самом деле я не знаю, что это такое, — говорит Харпер, — но извинения приняты.

Нина обхватывает мое лицо ладонями.

— Мне нравится, что ты мыслишь историями, Кендалл. Правда. Это красиво, романтично и довольно захватывающе. Но иногда, когда я отпускаю непристойную шутку, хочется, чтобы ты не вздыхала и не делала вид, что думаешь иначе. Потому что я читала некоторые из тех книг, которые читаешь ты, девочка. Они грязные.

Я смеюсь, но щеки горят.

Нина берет мое лицо в ладони и заставляет посмотреть ей в глаза.

— Тебе позволено быть возбужденной и чувствительной, нервной и такой, какая ты есть на самом деле. Не обязательно быть архетипом. Ты можешь измениться. Можешь быть такой, какой захочешь.

Я с трудом сглатываю. Над этим невозможно смеяться.

— Я просто не хочу чувствовать себя глупо, — признаюсь я.

Харпер прочищает горло.

— Ты знаешь, превыше всех других универсальных истин, я верю, что мужчины — мусор, — говорит она. — Уверена, мы с Ниной обе отнесемся с уважением, если ты скажешь, что не считаешь Винсента хорошим парнем. Если это так, то все кончено. Сделано. Никаких вопросов.

— О, на все сто процентов, — добавляет Нина. — Но, несмотря на всю любовь и поддержку в мире, я действительно не думаю, что Винсент здесь плохой парень. Я не улавливаю этих флюидов.

Я с трудом сглатываю.

— Ага, знаю.

— Кроме волос, может быть. Это очень сексуально-злодейски с его стороны. И раз уж мы заговорили о мальчиках-золотистых ретриверах с красивой шерстью… — Нина поворачивается к Харперу. — Джабари Хендерсон был без ума от тебя. Ты знаешь, я сказала, что мужчины — мусор, и придерживаюсь этого. Но я просто отказываюсь верить, что он мог так быстро переключиться.

Харпер скрещивает руки на груди.

— Я не собираюсь гоняться за парнем, — говорит она, всхлипывая.

Нина выглядит так, словно хочет возразить, но кивает.

— Отлично. Я принимаю это. Потому что работаю над тем, чтобы не вмешиваться и не раздвигать границы своих друзей. А как насчет тебя, Кенни? Что думаешь?

— Не имеет значение, чего я хочу, — признаю, и, произнеся это вслух, страх, который пыталась подавить всю неделю, захлестывает меня подобно цунами. — Даже если я была неправа во всем, и действительно ему нравилась, а друзья просто пытались поддержать его, — в этих словах столько смысла, что их физически больно слышать. — Я все равно сказала ему отвалить и оставить меня в покое. Ты видела его лицо, Нина. Он был… — я качаю головой. — Я действительно причинила ему боль. Не знаю, как мы оправимся от этого.

— Ты могла бы начать с извинений?

Я протираю глаза и стону.

— Я хочу знать, о чем он думает, не выставляя чувства напоказ. Это ужасно.

Нина протягивает руку, чтобы ущипнуть меня за щеку.

— Происходящее никогда не станет романом, если ты продолжишь искать отговорки, Кенни. Тебе просто нужно поговорить с ним и разобраться во всем. Это все, что ты можешь сделать. Постарайся на этот раз не переусердствовать, хорошо? Ты слишком много думаешь.

Я вздыхаю, затем резко фыркаю.

— И что этот фырк значит? — спрашивает Нина.

— Я очень стараюсь придумать хорошую шутку.

Она пожимает плечами.

— Это не так уж сложно, просто открой рот и скажи шутку.

— Черт. Как у тебя это так хорошо получается?

— Это навык. Очень похоже на…

— Ладно, ладно, — кричит Харпер. — Мы поняли!

* * *

Мы заканчиваем ночь лёжа на диване, переплетенные конечности используются в качестве импровизированных подушек, волосы на лицах друг друга, по телевизору идет «Гордость и предубеждение». На этот раз это просьба Харпер. Она считает, что нам не помешало бы немного комфортного, предсказуемого, приносящего удовлетворение романа. Утверждает, что просто хочет, чтобы ее что-нибудь усыпило, чтобы она хорошо отдохнула перед завтрашним полетом, но я замечаю, как на ее лице промелькнули горько-сладкие эмоции при первой встрече Элизабет и мистера Дарси.

Я позволяю векам дрогнуть и закрыться через некоторое время после катастрофического первого предложения, когда Элизабет остается одна в саду, мокрая от дождя и совершенно обезумевшая. Я слишком устала, чтобы бодрствовать и не нужно беспокоиться о том, чем все обернется.

У них счастливый конец.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Наша квартира похожа на благотворительный магазин, разграбленный влиятельными людьми. Одежда и туалетные принадлежности Нины, учебники и электроника разбросаны повсюду. Я стою на кухне, сжимая в руке чашку с кофе и наблюдаю, как она пытается запихнуть надувной костюм динозавра в ручную кладь, который, как меня заверили, предназначен для импровизированной вечеринки, а не для секса.

Харпер уехала рано утром. Она благополучно приземлилась и прислала селфи из спальни своего детства с розовыми занавесками, блестящими наклейками в виде бабочек, наклеенными прямо на стену, и выцветшим постером Гарри Стайлса в эпоху One Direction²⁰.

Это никогда не выйдет из моды — подписала она снимок.

— Можешь связаться со мной по FaceTime, если станет одиноко, — говорит Нина, сидя на чемодане и используя вес тела, пытаясь придавить содержимое, чтобы я могла застегнуть молнию. — Я отправила расписание фестиваля. Серьезно, ты можешь позвонить в любое время.

— Все будет в порядке, — ворчу я. — У меня сегодня смена в библиотеке. Возьму несколько новых книг, чтобы пережить выходные.

Нина спрыгивает с лопающегося чемодана и грустно улыбается.

— Я знаю, что должна уважать твой выбор и держаться подальше от этого…

— И ты будешь придерживаться своих слов.

Она качает головой.

— Ты должна поговорить с Винсентом ради себя. Ты рассказчица, Кендалл. Тебе нужно закончить.

Я заключаю ее в объятия — такие крепкие, что почти больно.

— Ненавижу, когда ты права, — бормочу ей в волосы.

Нина крепко сжимает меня.

— А теперь, как лучшая подруга-шлюшка, я приказываю пойти и получить свой счастливый конец.

* * *

Лекция о Шекспире длинная и оскорбительно сухая — до такой степени, что я перестаю слушать профессора и начинаю составлять в голове список основных моментов о том, почему этот курс — пустая трата денег за обучение и никто никогда больше не должен изучать Шекспира, чтобы получить степень бакалавра. Но в конце концов заканчиваются причины злиться на англоцентризм и андроцентризм, и я начинаю новый список в голове: способы извиниться перед Винсентом Найтом.

Когда урок заканчивается, я присоединяюсь к толпе уставших студентов, мигрирующих наружу. Теоретически, это должен быть золотой час. Небо над головой тяжелое и серое, и все тусклое, темное и угрюмое.

Я люблю это.

У меня есть целый плейлист на Spotify, посвященный такой погоде. Я включаю его на телефоне и протягиваю руку, чтобы достать наушники из рюкзака.

После нескольких неловких попыток нащупать внешний карман, я признаю, что наушники не там, где обычно.

Я останавливаюсь у скамейки вдоль дорожки и плюхаюсь на нее с тяжелым вздохом, злясь на себя, что позволила рюкзаку превратиться в такой беспорядок — прямо сейчас это кажется метафорой на всю оставшуюся жизнь. Если я их потеряла, придется либо раскошелиться на другую пару, либо присоединиться к Харпер, Нине и остальной части этой забытой богом страны в покупке AirPods, которые полностью выходят за рамки бюджета и которые я неизбежно потеряю в течение недели.

— Пошел ты, Стив Джобс, — бормочу я.

Деревянные доски подо мной скрипят и прогибаются. Я поднимаю голову и вижу Джабари Хендерсона, сидящего на другом конце скамьи.

— Привет, Кендалл.

Я немедленно настораживаюсь.

— Чем могу помочь?

Он тихо присвистывает.

— Боже, вы с Винсентом похожи.

Соль на рану. Я прищуриваюсь, глядя на Джабари, потому что смотреть на него гораздо круче, чем превращаться в лужицу слез, и дергаю молнии рюкзака, отказываясь от поиска наушников в пользу того, чтобы убраться отсюда как можно быстрее.

— Мне нужно быть… где-то. Извини. Придется сообщить Винсенту, что ты потерпел неудачу… что бы здесь ни пытался сделать.

В моем голосе звучит вызов.

«Признайся», — говорит он. — «Скажи, что все это план, или шутка, или пари. Скажи, что я не злодей в собственной истории.»

Но Джабари вздрагивает и эффектность его улыбки исчезает.

— Он не знает, что я здесь.

Я выгибаю бровь.

— Прости, — говорит он. — Просто, пожалуйста, выслушай. Я действительно облажался.

У Джабари карие глаза, как и у Винсента. Они широкие, честные и умоляющие. Это отрезвляет и, возможно, немного сбивает с толку, видеть, как кто-то, кто всегда смеется и улыбается, выглядит таким серьезным.

— Пять минут, — смягчаюсь я.

Джабари кивает и вытирает ладони о джинсы спереди, как будто готовится. Я готовлюсь к суровой правде, проверке на реальность и нескольким ударам по гордости.

Вместо этого Джабари говорит:

— У Винсента никогда не было девушки.

— Знаю, — мое лицо краснеет. — Я не ожидала, что он будет привязан или что-то в этом роде…

— Нет, нет. Не думаю, что ты понимаешь. Дело не в том, что он не хочет встречаться с тобой. Дело в том, что он, блять, понятия не имеет, как это делается.

— Но он же был с девушками? Верно?

Это глупый вопрос. Парень ни за что не смог бы понять, как соблазнить девушку без какого-либо предварительного опыта. Я вздрагиваю при этой мысли.

— Спать с кем-то — это не то же самое, что встречаться, — говорит Джабари.

— Тогда в чем проблема?

— Он… стесняется.

Я смеюсь ему в лицо.

— Отвали.

— Я серьезно, — говорит Джабари, тоже немного смеясь. — Он знает, как быть мудаком, когда нужно показать себя на корте, но послушай — я никогда не видел его таким. Пришлось уговаривать его утром, перед тем как он встретился с тобой в Starbucks. Парень чертовски нервничал. Не знаю, как он высидел урок. А потом позвонил мне, когда бежал по кампусу…

— Он опоздал.

— Знаю. Вот почему он позвонил. Винсент волновался, что все испортил. Хотел узнать, должен ли был подарить тебе цветы или нет, или это слишком рано.

Мысленный образ Винсента, несущегося через кампус, прижимая телефон к уху, пока лихорадочно советуется со своими друзьями о том, как ухаживать за девушкой — как ухаживать за мной — поражает, как удар в грудь. У меня перехватывает дыхание. Это разрушает.

— Значит, все дело в том, чтобы перепихнуться на день рождения? — спрашиваю я хриплым голосом. — Это было просто развлечением? Небольшим сплочением команды?

Джабари морщится.

— Это моя вина, — признается он, теребя эластичный браслет на запястье. — Я переживал за него. Винсент был таким несчастным в этом сезоне, с запястьем и всем прочим, и он всегда прикрывал нас… — Джабари делает паузу, и мы оба думаем о разыгрывающем, которого Винсент нокаутировал в середине игры. — Я подумал, что все мы должны хоть раз прикрыть его. Он всегда делает для нас всякое дерьмо. Я хотел отплатить тем же. Помочь хоть раз побыть эгоистом.

Я думаю о том, что сказал Винсент в спальне. Он плохо умеет просить о том, чего хочет.

— Заставив переспать с кем-то? — спрашиваю я.

— Подарив девушку.

— Девушку или девушек? — это говорит неуверенность. Слова на вкус кислые, но произносить их приятно, даже если Джабари будет думать обо мне хуже.

Он качает головой.

— Девушку, Кендалл. Ты была единственной.

Была. Прошедшее время.

— Он… — я с трудом сглатываю. — Он злится?

Я ненавижу, что эти слова действительно слетели с губ. Они такие незрелые. Как в средней школе. Но затем Джабари снова качает головой и самый тугой узел, который был в груди всю неделю, наконец-то развязывается. Я рада, что спросила. Общение — это жестоко, и, возможно, у меня получается хуже, чем думала, но, Боже, оно того стоит.

— Он зол из-за того, что произошло, — говорит Джабари. — Но… но не думаю, что на тебя. Пока это имеет смысл. Он рассказал, что ты ответила после приглашения пойти в бар. Во-первых, это жестоко. Но лично я думал, ты уловила тот факт, что мы все пытались оставить его с тобой наедине на всю ночь и это напугало. Но Винни воспринял это немного более близко к сердцу. Сказал что-то о том, что знал: он не будет достаточно хорош для тебя.

Все эти разговоры о любовных романах, герцогах и миллиардерах, и завышенных ожиданиях. Винсент дразнил меня не ради забавы, чтобы вывести из себя. Он был искренне обеспокоен тем, что не подходит мне.

— Это в буквальном смысле самая нелепая вещь, которую я когда-либо слышала, — говорю я.

Джабари кивает.

— Я же говорил. Он новичок в этом. И чувствительный маленький засранец.

Я стону и откидываюсь на спинку скамейки. Кампус становится все темнее и серее. Я чувствую, как крошечная холодная капля туманного дождя падает на щеку, но не делаю движения, чтобы смахнуть ее.

— Почему он думает, что недостаточно хорош? — спрашиваю я.

Потому что, вопреки тому, что сказала Нина, я знаю, что точно такая же, как другие девушки — просто на интровертном и тревожном конце спектра. Не то чтобы я экстраординарна.

Джабари пожимает плечами.

— Спроси лучше его. Вероятно, я мог бы сказать, что он, блять, не затыкался ни на секунду о тебе и чертовой поэзия, но ты, наверное, хочешь услышать все это от него. Кроме того, в мои обязанности не входит возвращать тебя. Это на совести Винсента. Я здесь только для того, чтобы сказать, что мне действительно нравишься ты и твои соседки по комнате, — он почти запинается на последнем слове, — и что я буду ненавидеть себя всю оставшуюся жизнь, если стану причиной того, что у вас, ребята, ничего не получилось. Я тебя напугал. Знаю, это так. Я был слишком взволнован и думал только о своем друге, и не дал тебе знать, в чем дело.

— Я понимаю, — говорю я очень тихо. — Мои подруги делали то же самое.

— Я все еще не могу смириться с тем, что облажался. Винсент — тот, кто обычно портит атмосферу. Не я. Я душа гребаной вечеринки, ясно?

Я хрипло смеюсь.

— Значит, он никого не подцепил в баре? — спрашиваю я, ковыряя заусенец и отказываясь встречаться взглядом с Джабари. — Я была единственным подарком, который он получил на день рождения?

Джабари на мгновение замолкает.

Когда я поднимаю взгляд, он смотрит широко раскрытыми глазами глаза.

— Так вы двое переспали?!

Удивление на его лице настолько неподдельное, что вынуждена признать, возможно — всего лишь возможно — я была неправа и Винсент никому не рассказывал о том, что произошло в спальне. Возможно, он сдержал обещание.

— Черт, — говорит Джабари, озвучивая в точности мои мысли, пока мы смотрим на парк. Затем громче: — Черт. Ну, это объясняет, почему он был таким гребаным неудачником после… Подожди, подожди. Приостановить. Когда мы поднялись за ним в комнату, ты была…

Я прочищаю горло и поджимаю губы.

— Черт. Неудивительно, что он был таким спокойным.

— Спокойным?

— Да. Я имею в виду, весь вечер он был как на иголках, а потом вдруг опрокидывает рюмку текилы и просто говорит: «Я собираюсь пригласить ее в бар». Без колебаний.

Я слабо смеюсь, потому что альтернатива — плакать в кампусе.

— Та вечеринка по случаю дня рождения действительно провалилась и испортила отношения со всеми, да? — спрашиваю я, хмыкая.

Джабари колеблется.

— Харпер…

— В порядке ли она? — заканчиваю за него, тон снова резкий. — Не совсем. Спасибо за это, кстати.

Он выглядит обиженным.

— Я не хочу, чтобы ты была посредником или что-то в этом роде, — говорит он, — но могу хотя бы получить подсказку? Она исчезла в четверг вечером. Не связалась со мной и заблокировала номер. Знаю, иногда я бываю несдержанным, но действительно думал, что все шло хорошо, так что можешь хотя бы помочь понять, что пошло не так? Она тебе что-нибудь сказала?

Я хочу разорвать его на части. Выпотрошить. Но вместо этого решаю проявить немного терпения в благодарность за то, что он рассказал о Винсенте.

— Сказала, что ты бросил ее ради другой девушки.

Джабари отступает.

— Что?

— Она видела, как ты тусовался с другой девушкой на вечеринке по случаю дня рождения Винсента.

— Моей кузиной? — я недоверчиво выгибаю бровь. — Семья отца чертовски белая, — говорит Джабари. — Макайла учится на последнем курсе Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, но была неделя отпуска, потому что они работают по квартальной системе. Она приехала в гости.

Я недоверчиво усмехаюсь.

— Я клянусь, смотри.

Джабари достает телефон из кармана, пока я наблюдаю, как несколько капель дождя падают на экран, когда он открывает фотографии, показывая групповой снимок, по крайней мере, двадцати человек. Он указывает на себя, мать, отца, а затем на сестру отца и ее высокую светловолосую дочь, которая соответствует описанию, данному Ниной, вплоть до смутного сходства с Тейлор Свифт эпохи Speak Now²¹.

Я вздыхаю, провожу рукой по лицу и стону.

— Гребаное недопонимание.

— Что?

— Послушай, — говорю я, поворачиваясь на скамейке лицом к Джабари. — Ты нравишься Харпер. Сильно. Но она никогда не будет бегать за парнем. Никогда не признает, что нежная натура, но я знаю: в глубине души она это отрицает. Итак, нужно показать ей это семейное фото, а затем сказать, что ты чувствуешь. И главное — сделать это с размахом. Цветы. Скрипка. Бриллианты, если есть такой бюджет. Но если ты к этому не готов, тогда, наверное, стоит отвалить и оставить ее в покое, потому что она и так тебе не по зубам.

— Я знаю.

— Хорошо.

Джабари качает головой.

— Вы с Винсентом действительно чертовски похожи, ты это знаешь?

— Ага, — ворчу я. — Начинаю замечать.

— Хорошо, — говорит Джабари, поднимая руки в знак капитуляции, когда встает. — Я сказал все, что хотел. Не говори Винсенту, что я с тобой разговаривал, ладно? Если все не пройдет хорошо.

Если все не пройдет хорошо.

Мое сердце трепещет. Он бы не сказал этого, если бы не было возможности. Верно?

— Харпер нет в городе, просто чтобы ты знал, — кричу я. — Она вернется в понедельник!

— Отлично. Дает немного времени, чтобы найти скрипача.

Я смотрю, как он поворачивается и убегает трусцой, натянув куртку на голову, чтобы защитить волосы от постоянно усиливающегося моросящего дождя, и понимаю, что, возможно, ошибалась насчет Джабари Хендерсона.

Потому что определенно ошибалась насчет Винсента.

Я потратила целую неделю, пытаясь отговорить себя. Пыталась убедить, что наше совместное времяпрепровождение на самом деле было просто пари, каким-то таким же грубым и женоненавистническим занятием или иным образом большим выступлением. Может быть, я занималась этой охотой за мусором еще дольше, потому что с того момента, как мы впервые поцеловались, кажется, я искала даже малейший признак того, что он не тот, кем кажется. Потому что, если Винсент настоящий, тогда он… он — это все.

Он умен, чертовски красив и сообразителен так, что иногда хочется придушить его, а иногда прыгнуть на шею. У него есть друзья и товарищи по команде, которые целиком и полностью преданы ему. Он мягкосердечный, под холодным и отчуждённым щитом, который воздвигает и всегда терпелив со мной. Всегда слушает. Всегда нежен, когда мне нужна помощь и тверд, когда необходимо преодолеть себя.

Я так волновалась, что между нами может что-то взорваться, что взорвала это сама, просто чтобы не быть застигнутой врасплох. Нина была права. Я сама создаю рассказы.

Но, возможно, в этом все еще есть какая-то сила, потому что в любовных романах всегда присутствует темная точка перед кульминацией. Разрыв. Непонимание. Фундаментальное столкновение ценностей или убеждений. И тогда персонаж, который облажался сильнее, должен взять себя в руки, противостоять героическому недостатку и загладить свою вину.

— Черт, — говорю я вслух.

Это я.

Я должна сделать широкий жест.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я бегом возвращаюсь в квартиру.

Это не мило и не достойно. Я тяжело дышу, лицо розовое, а рюкзак подпрыгивает и шуршит так громко, что люди оборачиваются, чтобы убедиться, что их не переедет какой-нибудь грузовик.

К тому времени, как я добираюсь до дома, льет как из ведра. Я соскребаю грязь и опавшие листья с коврика для приветствия, прежде чем войти в квартиру.

Поскольку Харпер и Нина уехали на выходные, это место странно напоминает пещеру и наполнено эхом.

Тихий, но настойчивый стук дождя по окнам напоминает о том, что если бы Джабари не поймал меня после урока, я, вероятно, пришла бы домой, сняла мокрую одежду, надела самые уродливые и удобные спортивные штаны и устроилась на несколько часов отдохнуть перед пятничной вечерней сменой в библиотеке. Кружка горячего чая. Ароматическая свеча. Пушистые носки. Немного пролистала бы телефон, чтобы выбрать еще любовных романов для добавления в список книг, которые хочу купить. Непринужденная атмосфера, без осуждения, заботы о себе.

Но теперь я не могу даже присесть на секундочку. Не смогу устроиться поудобнее. Не тогда, когда нужно разобраться в чем-то очень важном.

Я никогда раньше не совершала грандиозных поступков, но читала и смотрела тысячи фильмов с тех пор, как была маленькой девочкой. Сейчас они кажутся размытыми и спутанными в один большой клубок. Погони в аэропорту и поцелуи под проливным дождем, брошенные камни и бумбоксы, выставленные за окна, выскакивающие из тортов и подъезжающие верхом на великолепном белом коне, чтобы сделать предложение руки и сердца. Я могла бы построить ему дом в стиле «Записная книжка», только это немного непрактично, потому что у меня нет опыта строительства и определенно нет средств, чтобы инвестировать в недвижимость. Нужно что-то более практичное.

Может быть, стоит что-нибудь сделать на одном из баскетбольных матчей Винсента. Организовать флешмоб, подкупить кого-нибудь, чтобы он снял меня на камеру в перерыве, повесить какой-нибудь постыдный и самоуничтожительный плакат.

Я морщусь и провожу руками по мокрому от дождя лицу.

Ни одна из этих идей не кажется правильной. Ни одна из них не кажется честной, учитывая, что я натворила с Винсентом.

Я не знаю, как извиниться, театрально, публично. Это не про меня. Самое лучшее, что я могла бы сделать, это струсить и написать письмо.

Я продолжаю думаю.

Винсент написал записку в ту ночь, когда мы встретились и я до сих пор не знаю, что в ней было написано.

Дверь спальни Нины не заперта. Я врываюсь в ее комнату, спотыкаясь о небольшую стопку свитеров, которые не подошли для поездки на выходные и направляюсь к встроенным книжным полкам над столом. Мне нужно найти «Принцессу мафии». Я хочу прочитать первую заметку Винсента больше, чем что-либо, чего когда-либо хотела раньше. Но по мере того, как я продвигаюсь вдоль ряда книг, сердце замирает.

Ее здесь нет.

Я не хочу сводить Нину к лучшей подруге, которая существует только для того, чтобы подпитывать мою романтическую линию, потому что она гораздо больше, чем это. Но я все равно звоню ей.

— Только не говори, что тебе уже одиноко, — отвечает Нина после третьего гудка, ее голос хриплый сквозь телефон. На заднем плане раздается пение — что-то очень бодрое и отчетливо напоминающее «Мамма Миа». Дети театра такие предсказуемые.

— Куда ты дела «Принцессу мафии»? — требую я.

— Ту, которую ты не дочитала? Понятия не имею, я даже не начинала ее.

— Но помнишь, где она?

На заднем плане раздается взрыв звука — кто-то присоединяется с гитарой.

— Э-э, я почти уверена, что положила ее в ящик для пожертвований в книжном магазине в центре города, — кричит Нина, перекрывая акустическую резню ABBA.

Сердце проваливается в желудок. Я резко выпрямляюсь, прекращая поиски.

— Ты шутишь?!

— Я думала, ты сказала, что не собираешься ее дочитывать! — Нина едва ли не плачет. — Прости, Кенни. Я закажу тебе новую копию на Amazon прямо сейчас. У меня есть Prime! Она будет у тебя до того, как мы с Харпер вернемся домой, так что ты сможешь полностью насладиться временем, проведенным наедине…

— Нет, все в порядке, — говорю ей. — Все в порядке. Забудь.

— Ты уверена?

— Уверена, не переживай. Послушай, я перезвоню тебе вечером. Хочу услышать все о фестивале. Мне просто нужно… эм… кое о чем позаботиться.

Я вешаю трубку и снова выхожу в гостиную. Стеклянные двери, ведущие на крошечный балкон, заставленный растениями и складным креслом для бассейна, которое Харпер стащила из центра отдыха, залиты дождем. Сейчас льет как из ведра — по-настоящему штормит. А это значит, что у меня есть выбор. Я могу либо остаться сухой, но провести весь вечер, размышляя о том, что говорилось в первой записке Винсента и собирается ли кто-то еще заполучить «Принцессу Мафии» до того, как я смогу ее вернуть, или могу поступить так, как поступила бы главная героиня: пробежать под проливным дождем, чтобы найти то, что хотела.

— Черт возьми, — ворчу я.

Вот что я получаю за то, что ставлю стольким книгам три звезды на Goodreads за то, что в них недостаточно захватывающий третий акт. Кто-то всемогущий и всезнающий, может быть, Бог, может быть, Джефф Безос, определенно смеется прямо сейчас.

Вот твой грандиозный финал, Холидей.

Вот так и открывай сердце стеснительным мальчикам.

* * *

Я бегу мимо баскетбольного клуба по пути в центр, и определённо отказываюсь поднимать голову и обшаривать каждое окно в поисках признаков жизни, потому что последнее, что мне сейчас нужно — это встречаться взглядом с Винсентом, пока пробегаю трусцой мимо его дома под дождем.

К счастью, из-за плохой погоды, похоже, все в Университете Клемента исчезли. Я встречаю только двух других студентов на своем пути через сеть студенческих общежитий за пределами кампуса, которые в конечном итоге уступают место местным кварталам, а затем, наконец, причудливому маленькому центру города, усеянному множеством магазинов для мам и пап и любимыми студенческими товарами первой необходимости, такими как Chipotle и CVS. У магазина «Трейдер Джо» на углу перед входом стоят ведра с подсолнухами, каждый из которых ярко-желтый на фоне угрюмого серого цвета этого промокшего от дождя города.

Цветы. Я должна купить Винсенту цветы.

Только после того, как выхожу из магазина с букетом, завернутым в газету, зажатым под мышкой, мне приходит в голову, что подсолнухи — не самые романтичные из всех цветов. Розы были бы лучшим решением. И я не знаю, когда снова увижу Винсента — насколько мне известно, у баскетбольной команды может быть выездная игра где-нибудь за пределами штата, поскольку я старательно избегаю любых спортивных новостей в социальных сетях, так что есть очень реальная вероятность, что все эти лепестки засохнут и опадут прежде, чем я смогу их доставить.

Я бормочу ругательства себе под нос, преодолевая последний квартал до места назначения.

Книжный магазин расположен в старом, беспорядочно построенном викторианском двухэтажном здании с мансардой под карнизом. Возможно, это мое любимое здание в мире. Сегодня здесь, к счастью, тихо, если не считать хорошо одетой пары у раздела истории искусств и старика, сидящего в потертом кресле рядом с научной фантастикой. Уверена, на втором этаже тоже есть отставшие, но если подняться на карниз, то найти там можно только старые стихи и романы, которые никто никогда не покупает. Здесь немного темновато, если только вы не сидите прямо под окном, но мансарда, бесспорно, лучшее место в городе, где можно провести восемь часов подряд за чтением без перерыва особенно в такой день, как этот.

Женщина за стойкой приветствует меня сочувственной улыбкой. Не могу сказать, потому ли это, что я задыхаюсь и несу цветы или потому, что промокла насквозь. Мой любимый кардиган оверсайз не выдержал ливня, а джинсы прилипли к ногам. Не хочу знать, как выглядят волосы.

Но на тщеславие нет времени. Я на задании.

Я направляюсь прямиком в заднюю часть первого этажа. В углу стоит стол, а под ним и на нем сверху сложены шесть огромных картонных коробок, все они переполнены книгами. Табличка, висящая на стене над ними, гласит: «НЕЖНО ЛЮБИМЫЕ КНИГИ, НУЖДАЮЩИЕСЯ В ДОМЕ». По одному доллару за штуку.

Сердце колотится, когда я начинаю искать то, чего никогда раньше не искала в книжном магазине. В конце концов ставлю подсолнухи на стол, чтобы упасть на колени и обеими руками порыться в кажущейся бесконечной куче всего — от детских книжек с картинками до потрепанных фолиантов в жанре фэнтези толщиной с запястье.

В первой коробке, которую я просматриваю, нет никаких признаков «Принцессы мафии», поэтому перехожу к следующей. И затем к следующей. И к следующей, прежде чем встаю на негнущиеся колени, чтобы заняться теми, что на столе.

К тому времени, как я добираюсь до половины пятой коробки, желудок скручивается в узел.

Что, если она пропала? Что, если кто-то другой уже нашел ее и забрал домой? Что, если они нашли записку Винсента и приняли за квитанцию или дрянную закладку? Что, если они выбросили ее?

Я проглатываю эту мысль и продолжаю копать.

Может быть, я слишком сентиментальна. Может быть, слишком забочусь о повествованиях. Может быть, мне не следовало быть здесь, промокать насквозь и лихорадочно рыться в коробках с книгами, которые собирают пыль вместо того, чтобы более уверенно решать проблемы. Но мне нужно это. Нужен маленький кусочек смелости, маленький кусочек Винсента, маленький кусочек нашей истории. Мне нужна его записка.

Я лезу в последнюю коробку и распихиваю стопки разных книг в мягкой обложке по сторонам, позволяя им с тяжелым стуком вываливаться на пол.

И там, на самом дне, находится «Принцесса мафии». Я никогда не была так счастлива видеть обнаженный мужской торс на обложке.

Со вздохом облегчения и ликования я засовываю руку поглубже в предательскую яму с книгами и сжимаю пальцами уголок «Принцессы мафии». Требуется немало усилий, чтобы высвободить эту штуку, и когда это удается, я, спотыкаясь, отступаю на несколько шагов.

Маленький клочок чего-то — бледно-розовой линованной бумаги, которую я узнаю по блокноту, который Марджи хранит на столе для рассылки — отрывается от страниц и падает на пол. Лицевой стороной вверх. Я узнаю аккуратные печатные буквы с острым чувством нежности.

Это почерк Винсента.

Я НЕ ПОЭТИЧЕН

НО ПОЗВОНИ, ЧТОБЫ ПРИЯТНО ПРОВЕСТИ ВРЕМЯ

(ТЫ МНЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НРАВИШЬСЯ)

Под этими словами напечатан номер телефона. Его номер телефона.

Глаза пробегают по записке еще три раза, прежде чем до меня доходит. Три строчки. Пять, семь, пять слогов.

Он написал мне хайку.

Я с трудом сдерживаю смех, хотя на глаза наворачиваются слезы. Это самоуничижительно, иронично и так в высшей степени в его духе. Мысленный образ Винсента, склонившегося над кассой — возможно, все еще пытающегося скрыть стояк, или, может быть, прикрывающего этот клочок бумаги от любопытных глаз Марджи — и считающего слоги на пальцах — это гвоздь в крышку гроба. Я облажалась. Так сильно облажалась. Может быть, следовало бы разозлиться из-за жестокой иронии всего этого, из-за того, что глупая книжечка с голым мужчиной на обложке — наше чеховское ружье, но все, что я могу заставить себя сделать, это взять записку и перечитывать ее снова и снова, пока не покажется, что слова действительно могут быть выжжены в мозг навсегда.

А потом, держа в одной руке букет подсолнухов и непристойныйлюбовный роман, я тянусь за телефоном.

Я немного дрожу, потому что чертовски замерзла и накачалась адреналином, но мне удается включить клавиатуру, чтобы набрать номер на записке. Просто для проверки. Просто чтобы услышать его голос, независимо от того, получу ли я голосовую почту или он скажет простое «привет» и мне придётся повесить трубку, как законченному преследователю, потому что я чертовски глупая и смущенная. Чтобы не поддаваться сомнениями, я набираю номер и подношу телефон к уху.

Мгновение спустя слышу звонок — как у себя над ухом, так и где-то в магазине. И, конечно, это должно быть совпадением, что кому-то через несколько рядов прямо сейчас звонят. Конечно, реальная жизнь не может быть такой кинематографичной.

Это слишком удобно. Слишком надуманно. Мои преподаватели английского разорвали бы это на части. Но я хватаю подсолнухи и ноги сами несут меня за угол и вдоль рядов, пока не оказываюсь в конце прохода, который слишком хорошо знаком.

И черт бы меня побрал.

Винсент Найт стоит посреди всего этого с любовным романом в одной руке и звонящим телефоном в другой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Волосы Винсента растрепаны ветром, черная спортивная куртка Клемента забрызгана дождем, а нос немного порозовел от холода. Он совершенно и опустошающе красив. И на одно короткое, но волшебное мгновение, пока Винсент хмуро смотрит на звонящий телефон в руке, словно раздумывая, стоит ли рискнуть и принять звонок от неизвестного номера, я в полной мере осознаю, как сильно по нему скучала.

Затем он поднимает взгляд и темные глаза останавливаются на мне.

Я хочу убежать. Мне требуется все самообладание, чтобы побороть этот внутренний инстинкт, хотя я действительно не готова к этому. Я насквозь промокла, руки заняты, и я все еще не спланировала грандиозный жест. Но у меня совсем нет времени на мозговой штурм, потому что Винсент выпрямляет спину и поворачивается ко мне лицом. Выражение его лица в равной степени исполнено долга, как будто он вроде как предвидел, что это произойдет и боли, словно действительно предпочел бы, чтобы меня тут не было.

И его телефон все еще звонит.

— О черт, — выпаливаю я. — Прости. Вот.

Я вожусь с подсолнухами, запиской Винсента и «принцессой мафии», чуть не роняю все три в процессе, прежде чем удается нажать кнопку на экране, чтобы завершить звонок. Винсент переводит взгляд с меня на теперь молчащий телефон, как будто только сейчас соединяет точки.

— Привет, — говорю я, делая осторожный шаг в проход.

— Привет, — говорит он в ответ, и, черт возьми, я скучала по глубокому тембру его голоса.

Но, похоже, Винсент не в восторге от встречи. Не то чтобы я могла его винить. Когда мы виделись в последний раз, на вечеринке по случаю дня рождения, я сказала ему отвалить и оставить меня в покое.

— Привет, — черт, я уже это говорила. — Я, эм, пришла с миром.

Я одариваю его самой лучезарной улыбкой, на которую способна и надеюсь, что он не замечает, как я дрожу. Это хуже всего.

Я ненавижу быть храброй. Ненавижу, когда меня замечают. Больше всего я ненавижу это странное расстояние между нами. Не в буквальном смысле — мне потребовалось бы сделать еще пять или шесть шагов вперед, чтобы добраться до него, а в переносном. Винсент не улыбается в ответ. Я хочу увидеть его широкую улыбку, хочу, чтобы он пошутил насчет того, часто ли я сюда прихожу и хочу, чтобы он называл меня по фамилии и придавал двусмысленный смысл тому факту, что я насквозь промокла.

Хочу, чтобы между нами все стало как раньше.

Но я сломала его, так что теперь должна это исправить.

— Что ты здесь делаешь, Кендалл? — спрашивает Винсент с усталым вздохом. — Сегодня пятница. Ты должна быть в библиотеке.

Я не должна быть так тронута тем, что он помнит о моем рабочем графике.

Планка действительно слишком низкая для мужчин.

— Смена начинается только в десять, — говорю я. Затем, поскольку искренне озадачена. — Что ты здесь делаешь?

Винсент замирает, как будто внезапно вспомнил, что держит в руке любовный роман. Прежде чем успевает спрятать его за спину или швырнуть через стопки в следующий проход, я наклоняю голову набок, чтобы прочитать название на обложке.

— О, фу. Не понимаю этого. Это было опубликовано около десяти лет назад. Там тонны неконтролируемого сексизма и гомофобия, — я делаю паузу, а затем немного смущенно добавляю: — Главная героиня тоже хуже всех. Она всегда говорит не то, что надо, в неподходящее время. Это приводит в бешенство.

Я беспокоюсь, что выражаюсь слишком тонко.

Но затем Винсент приподнимает бровь, как бы указывая на иронию моей критики и это его выражение такое знакомое, что я готова расплакаться. Я с радостью приму его сарказм, пассивно-агрессивность, едкие комментарии по поводу завышенных ожиданий и одержимости любовными романами. С этим я справлюсь. С чем, думаю, я бы не справилась, так это с тем, что он будет относиться ко мне как к незнакомке. Но прежде чем успеваю ухватиться за маленькую искорку надежды, он ставит книгу обратно на ближайшую полку, засовывает обе руки в передние карманы джинс и устремляет взгляд куда-то поверх моего правого плеча.

Не нужно быть доктором психологических наук, чтобы понять замкнутый язык тела и рассеянный зрительный контакт. Он настороже.

— Я получила записку, — выпаливаю я, поднимая листок бумаги в качестве доказательства. — Нина пожертвовала дурацкую книгу о мафии, так что я должна была прийти сюда, чтобы найти ее. И я пришла. Очевидно. Наконец-то я… получила твою записку.

Не знаю, какой реакции я ожидала, но это определенно был не Винсент, сжимающий руки в кулаки по бокам и кусающий губы так сильно, что сводит челюсти. Сначала я думаю, что он разозлился, но потом замечаю, как румянец ползет вверх по его шее и окрашивает кончики ушей и понимаю, что он смущен. Этой запиской он выставил себя напоказ и теперь думает, что я вернулась, чтобы ткнуть его этим в лицо.

Блять. Как я так быстро все испортила?

— Это для тебя, — объявляю я, тыча букетом подсолнухов ему в грудь.

Винсент не вынимает рук из карманов.

— Что это?

— Подсолнухи.

— Я знаю, — фыркает он. — Я имел в виду, для чего они?

— Потому что я собиралась поискать розы, но думаю, что женские сообщества проводят набор персонала или что-то в этом роде, так что это все, что было у Trader Joe's, и я… да. Я купила их для тебя. Потому что ты заслуживаешь цветов.

Теперь Винсент краснеет по-настоящему, но глаза прищурены.

— Это еще одна тема для поэзии?

— Хмм?

Он смотрит вниз на букет, потом на меня, а потом снова на букет.

— «Любимая, ты принесла мне много цветов», — ворчит он. — Это стихотворение Элизабет Барретт Браунинг. Ты ведь знаешь его, верно?

— Я так не думаю, — признаю я. — Что за… о, подожди.

Я засовываю подсолнухи и любовный роман под мышку и большим пальцем открываю новую вкладку браузера на телефоне. Винсент дергается, как будто хочет шагнуть вперед и взять что-то из моих рук, прежде чем все это упадет на пол, но вместо этого крепко скрещивает руки на груди и наблюдает, как я изо всех сил пытаюсь ввести агрессивно длинное название в строку поиска. Стихотворение является общественным достоянием, поэтому легко найти. Я узнаю его по третьей линии. Я читала это раньше — мы обсуждали его на одном из уроков английской литературы на первом курсе.

Возлюбленный рассказчицы приносит ей цветы, и она ими дорожит, на самом деле, дорожит, но подарки, которые предпочитает дарить и получать, гораздо менее эфемерны.

«Так что, во имя нашей любви, забери обратно эти мысли, которые тоже развернулись здесь и которые в теплые и холодные дни я изгонял из глубины своего сердца».

Стихи.

Ее язык любви — стихи.

И тут до меня доходит, что нам с Винсентом не нужны громкие публичные проявления привязанности. Нам нужны слова одобрения, зрительный контакт и тихий момент, чтобы сбросить броню и посмотреть друг другу в лицо с честностью и уязвимостью — то, чего нам не могут позволить аэропорт или переполненный стадион.

Самое главное, прямо сейчас мне нужно говорить своими словами.

Я обязана Винсенту быть храброй. Обязана сделать это ради себя.

Я выключаю телефон, высоко поднимаю подбородок и спрашиваю так серьезно, как только могу.

— Ты взял мои трусики?

Винсент, понятно, сбит с толку.

— Я… что?

— Ответ «да» или «нет». В день рождения. После… всего. Я действительно не думаю, что ты это сделал, но должна спросить, даже если это полный идиотизм, потому что я пытаюсь что-то доказать самой себе. Итак. Ты взял мое нижнее белье?

Он медленно моргает, глядя на меня.

А потом спрашивает:

— Какого хрена я должен был брать твои трусики?

Вот оно. Простая абсурдность моего страха, изложенная простым английским языком. Я знаю, что ответ на вопрос может быть тактикой уклонения от ответа, но кажется, что это не такая ситуация. Винсент, блять, понятия не имеет, почему девушка, которая послала его в день рождения, стоит в книжном магазине, промокшая насквозь, с цветами в руках, и спрашивает, не украл ли он ее трусики.

Потому что это глупо.

Я глупая… И неправильно истолковала всю ситуацию.

— Ну, вот и ответ на этот вопрос, — говорю я со слабым смешком.

Винсент все еще хмурится.

— Подожди. Ты думала, я забрал твое нижнее белье?

Я снова смеюсь, потому что правда гораздо хуже.

— Я думала, это было пари, — признаю я.

— Что? Пари — украсть твое нижнее белье?

— Нет, типа, пари это я. Мы. Все это, — я взмахиваю подсолнухами. Газета, в которую они завернуты, сильно шуршит. — Когда я увидела, что все твои товарищи по команде наблюдали за нами, когда ты пригласил меня в бар, я предположила, что это была какая-то большая командная шутка о том, что мы переспим, а потом ты просто собирался выставить напоказ меня или пропавшее нижнее белье, как какой-то трофей. Итак, я снова сбежала.

— Ты думала… — лицо Винсента искажается, как будто я его ударила. — Это…

— Отвратительно! Знаю. Но я была напугана и предполагала самое худшее, а ты этого не заслуживал. Итак, это я пытаюсь сказать, что мне жаль.

Я снова протягиваю цветы. Но Винсент не двигается, чтобы принять их. Он смотрит на меня, на лице написано что-то похожее на ужас, а затем выражение лица меняется на нечто гораздо худшее. Ранимость. И когда он выдыхает с легкой насмешкой и качает головой, ощущаю, словно меня ударили в живот.

Он не смеется.

Я действительно хочу, чтобы Винсент рассмеялся. Потому что, если мы не сможем посмеяться над этим, если он не сможет простить меня за это, тогда не знаю, что делать.

— Но теперь я понимаю, что была неправа, — продолжаю я. — Потому что ты хороший человек, — горло сжимается, когда я смотрю на него. Я сглатываю и проталкиваю это через себя. — Ты такой хороший, Винсент.

Его лицо морщится.

— Но недостаточно хорош, да?

Он произносит это так, словно фраза должна быть какой-то колючей шуткой, но мы оба вздрагиваем, когда это звучит с неожиданной уязвимостью. В стенах Винсента появилась крошечная трещина и часть обиды сумела просочиться наружу.

— Ты ведь в это не веришь, не так ли? — тихо спрашиваю я.

Винсент переминается с ноги на ногу, явно испытывая дискомфорт от направления, которое принимает разговор. Я наблюдаю, как он ерзает. Винсент понимает, что я наблюдаю, и вытаскивает руки из карманов, чтобы встряхнуть ими и зачесать волосы назад, делая те еще более дикими и беспорядочными, чем раньше.

— Послушай, Кендалл, все хорошо, — говорит он, хотя это не так. — Не нужно лелеять мое уязвленное эго или что-то в этом роде. Я в порядке. Я большой мальчик. И могу пережить отказ.

Затем он улыбается, и в этом есть доля честности. Он говорит все это не из сочувствия. Винсент искренне убежден, что я здесь для того, чтобы как-то покончить с этим и готов это сделать.

Невероятно.

Он действительно не понимает.

— Ты… — я замолкаю, качая головой. — Ты такой чертовски красивый.

Винсент разражается смехом, наполовину испуганным, наполовину горьким. Я делаю еще один шаг к нему и продолжаю без тени юмора:

— И ты лучше разбираешься в поэзии, чем думаешь.

— Спасибо, Холидей, — холодно говорит он.

Еще один шаг.

— И играешь в баскетбол с начальной школы, так что ты дисциплинирован и знаешь цену тяжелой работе. Был капитаном команды, значит, у тебя хорошо с лидерством и ответственностью. И ты собираешься окончить школу с отличием.

Еще один шаг, отчего Винсент с трудом сглатывает.

Словно мое присутствие заставляет его нервничать.

Словно он наконец-то понимает.

— Есть причина, по которой ты даешь мое собственное резюме? — спрашивает он немного хрипловатым голосом.

Теперь Винсент достаточно близко, чтобы я могла протянуть руку и дотронуться до него. И, черт возьми, хочу ли я прикоснуться? Конечно, черт возьми!

Но схватить Винсента за рубашку и поцеловать не решит проблем. Итак, я просто крепко сжимаю цветы и отказываюсь разрывать зрительный контакт, надеясь, что слова значат для него так же много, как и для меня.

— Ты мне нравишься, — признаюсь я, лицо так горит, что это почти причиняет боль. — Очень. Мне нравится, что мы можем говорить о чем угодно и нравится, что у нас одинаковое чувство юмора, нравится, что ты понимаешь меня, когда я огрызаюсь, и мне… нравится, что ты ругаешь меня, когда я веду себя глупо.

Винсент фыркает. Я воспринимаю это как хороший знак.

— Хотя я ненавижу чувствовать себя глупой, — продолжаю я. — Это, наверное, самый большой страх. Может быть, из-за дислексии или того, что я интроверт, не знаю. Наверное, у меня огромное эго. Мы можем провести психоанализ позже.

Я не могу смотреть ему в глаза, поэтому пристально смотрю на спиралевидные семена одного из подсолнухов.

— Но на вечеринке по случаю твоего дня рождения я… я просто почувствовала, что если проигнорирую все тревожные и предупреждающие сигналы, то буду глупой и нарвусь прямо на неприятности. Так что, я попыталась прислушаться к интуиции и теперь чувствую себя ужасно из-за того, что слишком остро отреагировала и дала повод сомневаться. Я не знаю, как здесь победить. Не думаю, что смогу. Но так же не думаю, что меня это волнует, потому что я лучше буду глупой, чем снова причиню тебе боль. Потому что ты мне действительно нравишься.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Сначала Винсент ничего не говорит, поэтому мои слова тяжело оседают в тишине.

Я никогда никому раньше не признавалась в чувствах.

Это ужасно.

Словно я действительно отдала свое сердце — в буквальном смысле внутренний орган, необходимый для выживания, — и предоставила выбор: либо принять его, либо швырнуть через весь книжный магазин. Я не могу смотреть Винсента в глаза. Если сделаю это, то точно разрыдаюсь. Поэтому пытаюсь взять себя в руки и дать ему время, необходимое для того, чтобы переварить то, что я вывалила, но, черт возьми, как бы хотела, чтобы у меня были свободные руки — поправить волосы или поковырять ногти или сделать что-нибудь еще, кроме как стоять перед ним и держать эти глупые цветы, затаив дыхание, ожидая, что он швырнет в меня это жалкое, неряшливое, невысказанное оправдание грандиозного жеста в ближайший мусорный бак.

Вместо этого он говорит, очень мягко:

— Ты не глупая, Кендалл.

Я усмехаюсь.

— Ладно, немного глупая, — исправляется он с помощью едва заметного подергивания губ. — Но я мог бы справиться лучше. Ты сказала, что было некомфортно, когда в это были вовлечены все мои друзья и чувствовала, что у тебя есть аудитория, и я все равно пригласил тебя на свидание перед всеми ними. Я перешел одну из границ, и прошу прощения за это. За неуважение к тебе.

Требуется целых шесть секунд, чтобы осознать, что он тоже извиняется.

Он протягивает оливковую ветвь и подводит нас к компромиссу. Винсент тоже хочет восстановить то, что мы разрушили. Такое чувство, что солнце пробивается сквозь тучи после долгой недели мрачной, ледяной тьмы и я ничего так не хочу, как запрокинуть голову и погреться в тепле, которое приносят его слова — облегчение, но потом понимаю, что он делает это снова.

Дает именно то, что, по его мнению, я хочу.

— Боже, — говорю я. — Прекрати. Пожалуйста. Ты должен перестать быть таким… таким милым со мной.

Винсент издает испуганный смешок.

— О чем ты говоришь?

— Я испортила тебе день рождения! По сути, обвинила в том, что ты переспал со мной в рамках какого-то дерьмового женоненавистнического спора со своими друзьями. Я облажалась, так что я та, кто должен сделать широкий жест, пресмыкаться и унижаться публично или что-то в этом роде. Так что, может, перестанешь быть таким чертовски самоотверженным, минут на пять, и позволишь себе разозлиться? Почему это так трудно — в первую очередь подумать о себе? А? Ты говоришь, что я могу попрактиковаться на тебе и заучиваешь стихи, а потом съедаешь меня на свой гребаный день рождения, и я понятия не имею, чего ты хочешь. Что с тобой такое?

Я тычу его в грудь букетом подсолнухов для пущей убедительности.

Наконец-то я вижу в Винсенте первую настоящую искру гнева.

— Не знаешь, чего я хочу? — требует он низким и грубым голосом. — Серьезно?

Когда он оглядывает меня с ног до головы одним медленным движением, в глазах горят не просто негодование и фрустрация. Это откровенный, непримиримый голод. Зеркальное отражение моего желания, а под ним крошечная щепотка чего-то горько-сладкого, чего-то подозрительно похожего на тоску, что подсказывает, что эта неделя для него была такой же болезненной, как и для меня.

Я крепче сжимаю записку в руке и вспоминаю его хайку²².

— Ну, теперь я понимаю, — говорю я несчастно.

Винсент еще не закончил. Он делает шаг ко мне, так что мы оказываемся лицом к лицу, возвышается надо мной каждым дюймом своего абсурдного, ненужного, честно говоря, чрезмерного роста.

— Я поцеловал тебя, потому что хотел поцеловать, — говорит он. — Я выучил стихи, потому что хотел иметь возможность поговорить о том дерьме, которое тебе нравится, — он понижает голос. — И я съел тебя, потому что это был мой день рождения, и все, чего я хотел, это заставить тебя кончить. Это было для меня, Кендалл. Все это было ради меня. Я сделал это не просто из вежливости. Я сделал это, потому что ты мне нравишься.

У меня кружится голова.

В мозгу короткое замыкание. Все, что я могу делать, это стоять с открытым ртом, покачиваясь и цепляясь за подсолнухи, как за спасательный плот и смотреть в огромные карие глаза Винсента Найта. Потому что, ну, мозг явно пытается меня надуть. Но нет никаких доказательств того, что это шутка или ложь, или что я каким-то образом неправильно истолковала слова. Здесь нет права на ошибку. У меня нет возможности переосмыслить это.

«Ты мне нравишься»

— Но разве ты не злишься? — хриплю я.

Винсент широко разводит руки ладонями вверх.

— Конечно, я злюсь. Ты говоришь, что сбежала, так как решила, что я переспал с тобой только для того, чтобы произвести впечатление на друзей. Злюсь, что ты думала, что я могу так поступить. Злюсь, что не нашел времени познакомить тебя со всеми членами команды, чтобы ты не нервничала так сильно. Я поторопился с этим — с самого гребаного начала — и не знаю, как с тобой не торопиться, и это заставляет чувствовать себя глупым, эгоистичным и выжившим из ума. Так что да. Я чертовски зол, Холидей. Но ничто из этого не меняет моих чувств к тебе.

«Мне действительно нужно присесть», — оцепенело думаю я. Но мы в середине прохода, а ближайшие стулья стоят у входа в книжный магазин, возле журналов, и, боже, я, кажется, в шоке или что-то в этом роде?

— Предполагается, что я та, кто оказывает грандиозные жесты, — слабо возражаю я.

Винсент складывает руки на груди.

— Ты не будешь оказывать грандиозные жесты, Холидей.

Я поднимаю записку.

— Я буквально делаю это прямо сейчас.

— Ладно, прекрати. Может быть, я хочу хоть раз побыть героем, хоть отец и не миллиардер, и я не состою в гребаной мафии…

— Ладно, во-первых, — перебиваю я, — спортивный роман — это вещь. Ты баскетболист первого дивизиона с красивыми глазами и великолепными волосами. Ты достаточно популярен в этом жанре, — я бы остановилась, чтобы оценить, насколько это очаровательно, когда Винсент краснеет, но я в ударе. — А, во-вторых, хватит этих разговоров обо мне и стандартах. То, о чем я читаю в книгах, не обязательно то, что я хочу видеть в парне. И ты все равно никогда не был ничьим парнем, так что не знаю, почему думаешь, что не стал бы…

Настала очередь Винсента перебивать меня.

— Откуда ты знаешь, что я никогда ни с кем не встречался?

— Джабари. Он нашел меня сегодня в кампусе. Мы поговорили.

— Я сказал оставить тебя в покое.

— Что ж, он замолвил за тебя словечко.

— Я все равно собираюсь убить его.

Я закатываю глаза.

— Послушай, — говорю я, — все, что я пытаюсь сказать — я не ожидаю, что ты будешь персонажем прямо из любовного романа. Ты не вымышленный. Ты не идеален. Но я и не хочу, чтобы ты был таким, потому что тоже не идеальна, и было бы действительно паршиво, если бы я была единственной, кто когда-либо говорит глупости…

— Мы должны выучить язык друг друга, — выпаливает Винсент.

Я хмурюсь.

— Это как ты сказала о поэзии, — продолжает он. — Мы должны научиться говорить на языке друг друга. Узнать получше, чтобы могли уловить весь подтекст и прочее дерьмо.

— Я почти уверена, что никогда не использовала фразу «подтекст», черт возьми.

— Я перефразировал. Подай на меня в суд.

Но он все равно выдвигает убедительную точку зрения.

Мы не так давно знаем друг друга, хотя иногда кажется, что прошли десятилетия с тех пор, как впервые поцеловались в библиотеке во время моей ночной смены. Может быть, если мы с Винсентом начнем передавать друг другу кусочки головоломки, я перестану пытаться заполнить пробелы самостоятельно. И, возможно, нужно свыкнуться с мыслью, что нам потребуется время, чтобы достичь этого — того места, где будет полное представление друг о друге.

Наверное, следует начать получать удовольствие от процесса, вместо того чтобы позволять неизвестности мучить меня.

— Я хочу познакомиться со всеми твоими друзьями, — говорю ему.

Винсент немедленно кивает.

— Хорошо. Я хочу, чтобы ты это сделала.

— И мне бы очень хотелось услышать о твоей семье, и о том, каким ты был в средней школе, и чем хочешь заниматься после окончания школы, и… и я хочу, чтобы ты научил меня всему, что знаешь о баскетболе. Потому что ты не можешь цитировать Элизабет Барретт Браунинг, если я не могу поговорить с тобой о том, какого хрена Clippers²³ обменяли свой выбор в первом раунде драфта на Cavs²⁴ и позволил им заполучить Кайри Ирвинга²⁵.

— Оглядываясь назад, это была дерьмовая сделка, но они не могли знать… — начинает Винсент, затем прищуривает глаза. — Я думал, ты ничего не смыслишь в баскетболе.

Я тасую цветы, книгу и записку в руках, внезапно застеснявшись.

— Ну, раньше не смыслила. Но потом я встретила тебя и перестала перелистывать все попадающиеся статьи и видео про баскетбол в социальных сетях, и начала обращать внимание. Кроме того, я прочитала автобиографию тренера Картера²⁶, которую ты взял в библиотеке. На самом деле, наблюдать за игрой довольно забавно. Прости, я несу чушь, ладно? Теперь это меня волнует. Потому что я забочусь о тебе. Я хочу знать твоё мнение о командах, которые нравятся, и с кем из игроков ты хотел бы оказаться на корте.

Винсент выгибает бровь.

— Тебе действительно интересно?

— Конечно, интересно. Это часть тебя. И мне интересен весь ты, а не только то, насколько хорошо читаешь стихи и… — я резко останавливаюсь и краснею, — кое-что другое.

Винсент моргает, глядя на меня нелепо густыми ресницами, а затем на его лице медленно расплывается улыбка.

— Я хорош в других вещах, не так ли?

Вот и он.

Мой Винсент.

Я чувствую, как все тело расслабляется и обмякает от облегчения. Я хочу протянуть руку и как-нибудь прикоснуться к нему, но руки все еще заняты подсолнухами, любовным романом и запиской. Все, что я могу сделать, это улыбнуться, даже когда начинают щипать глаза, а накопившаяся за последнюю неделю тревога покидает тело и я чувствую себя совершенно измотанной.

— Прости, что испортила твой день рождения, — шепчу я.

Винсент проводит языком по зубам и качает головой.

— Ты испортила всю гребаную неделю, Холидей.

Снова он пытается обратить это в шутку.

Снова открытая книга.

— Винсент, — говорю я несчастно.

Он забирает подсолнухи и роман из моих рук и поворачивается, чтобы очень аккуратно разложить их на витрине полка эротических романов с гордой надписью «ПИКАНТНЫЕ КНИГИ», а затем поворачивается ко мне, кладет руку на плечи и притягивает к своей груди. Тепло его тела просачивается прямо сквозь мокрую от дождя одежду. Я утыкаюсь носом в воротник его свитера и заставляю себя не издавать никаких слышимых плачущих звуков, когда хватаюсь за его куртку. Но глуповато большая рука лежит у меня на спине, так что я знаю, что он чувствует это, когда перехватывает дыхание на вдохе.

— Я думаю, хватит пресмыкаться, — говорит он.

— Ты уверен? Думаю, я могу побегать еще.

Слова заглушаются грудью, но он, должно быть, слышит меня, потому что вздыхает и сжимает чуть крепче. Я пытаюсь дышать ровно и сосредоточиться на биении его сердца.

— Может быть, в другой раз, — говорит он. И затем бормочет мне в волосы, так тихо, что я почти пропускаю это: — Никто никогда раньше не дарил мне цветов.

Я отстраняюсь, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Я могу подарить больше, — говорю ему, забывая смущаться, когда слеза выкатывается и стекает по щеке. — Серьезно, я подарю тебе все чертово поле. Чего бы это ни стоило, чтобы ты понял, насколько мне на самом деле нравишься. Я просто — думаю, сейчас мне нужно, чтобы ты дал агрессивно прямолинейное заявление о намерениях. Иначе в голове будут ходить круги, пытаясь что-то интерпретировать.

Я полностью отступаю назад, чтобы незаметно провести кончиком пальца под глазами.

Винсент наблюдает за мной со странным выражением лица.

— Черт, — наконец произносит он, проводя рукой по лицу. — Наверное, я тоже трус. Хорошо. Эм, — он расправляет плечи движением, которое я узнаю: Врнсент настраивается, как перед баскетбольным матчем. — Я никогда ни с кем раньше не встречался. Я ходил на свидания, но на самом деле никогда не был в ситуации, когда мне хотелось продолжать встречаться с девушкой после того, как мы переспали раз или два. И это не значит, что я придурок — это всегда было взаимно. Я искренне думал, что просто предпочитаю, чтобы все было непринужденно. И тогда я встретил тебя, и ты… — он замолкает.

— Я что?

— Ты… пугаешь меня.

Взрыв потрясенного смеха прорывается сквозь слезы.

— О, отвали.

Винсент поднимает руку, чтобы провести пальцами по волосам. Его рука слегка дрожит, что говорит о серьезности намерений.

— Ты страшно умная, — говорит он, — и такая чертовски красивая, что иногда больно смотреть. Я просто… я в заднице. Я хочу писать тебе каждый раз, когда вижу что-то смешное и хочу выпить с тобой кофе между уроками, чтобы мы могли пожаловаться друг другу. И я хочу, чтобы ты знала всех моих друзей, а я хочу знать твоих, и не знаю, что я делаю и чувствую, что ты хочешь… что заслуживаешь большего, чем, не знаю, пить кофе в кампусе, тусоваться на домашних вечеринках и разъезжать на моей машине. Это так скучно по сравнению с тем дерьмом, которое ты читаешь.

— Ты даже не знаешь, что я читаю, — без энтузиазма протестую я.

Винсент качает головой.

— Я прочитал около десятка из них на этой неделе, — признается он, указывая на полку с любовными романами рядом с нами. — Я знаю, что наговорил много дерьма, но пытаюсь разобраться с этим, так что… Послушай, у меня все еще есть свои претензии. Но я понимаю. Понимаю, почему они тебе нравятся. И я был неправ, когда сказал, что твои ожидания слишком высоки. Это не так. Ты заслуживаешь этого.

Не знаю, поймет ли он когда-нибудь, как много значат для меня эти слова.

— Ну, ты ни с кем раньше не встречался, а я, — фыркаю я, — очевидно, в этом тоже не сильна. Так что, может, стоит просто разобраться с этим вместе.

Винсент кивает.

А потом берет мои руки в свои и подносит их к губам, по одной за раз, чтобы запечатлеть два нежных поцелуя на костяшках пальцев. Это так похоже на Джейн Остин, что я думаю, что сейчас расплачусь.

— Твои пальцы, — говорит он очень серьезно, — чертовски холодные.

— Идет дождь. Я пришла сюда пешком. Подай на меня в суд.

Винсент смеется слишком громко. Я могу сказать, что он нервничает — из-за того, что пытается справиться с этим ради меня, — поэтому я ободряюще сжимаю его руки.

— Я хочу тебя так сильно, что иногда это причиняет боль, — тихо признается он, небольшая морщинка залегает между бровями, когда он смотрит вниз на мои руки, обхватывающие его, одним из больших пальцев водит взад-вперед по костяшкам. — Не знаю, нравится ли мне это чувствовать. Не хочу быть одним из тех парней, которые ведут себя как пещерный человек с девушкой, которая ему нравится, но чувствую себя… жадным.

И вот оно. Мои собственные чувства его словами.

— Тогда будь жадным.

Винсент моргает, как будто не понимает.

Я пожимаю плечами.

— Если чувствуешь, что и я, тогда не понимаю, в чем проблема. Я была жадной. Ты тоже можешь быть жадным. Проси, что хочешь.

Он прочищает горло и говорит:

— Я хочу поцеловать тебя.

Сердце начинает биться быстрее.

Я шепчу:

— Докажи это.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

В первый раз, поцеловав Винсента, я действовала инстинктивно.

Это очень похоже на тот первый поцелуй.

И, возможно, дело в том, что мы уже знаем, как приятно прижиматься губами друг к другу или, может быть, просто испытываем слишком большое облегчение и слишком взволнованы, чтобы терпеть. Потому что в один момент Винсент держит мои руки в своих с нежным почтением, а в следующий прижимает к своей груди, обхватив одной рукой за талию. Я хватаю двумя руками его черную спортивную куртку Clement и приподнимаюсь на цыпочки, полная решимости пойти навстречу. Он возвращает должок, запуская руку во влажные от дождя волосы и дергая их слишком нежно, чтобы по-настоящему причинить боль, но достаточно сильно, чтобы я задохнулась, когда подбородок запрокидывается.

Он целует меня. Сильно.

Словно умирает с голоду.

Я целую его в ответ и надеюсь, что Винсент не возражает, что мои глаза снова на мокром месте.

Всю неделю я была взбудоражена, как шампанское. Теперь Винсент откупорил меня, и все чувства, которые я испытывала, вырываются на поверхность так быстро, что нет возможности остановить беспорядочный перелив.

Я действительно чертовски скучала по нему. Его улыбке. Его голосу. Жару его тела, такого большого и твердого. Мягкому прикосновению едва заметной щетины к коже. Тому, как он пахнет — стиральным порошком и тем знакомым запахом чего-то теплого и пряного, от которого кружится голова. Тому, как обхватывает мою голову и бедра, словно не успокоится, пока не почувствует каждый дюйм моего тела рядом со своим. Мы целуемся так, словно влюбленные, воссоединившиеся после того, как один из них вернулся с войны или что-то в этом роде, что, вероятно, излишне, учитывая, что мы всего лишь пара студентов, стоящих в отделе романтики местного книжного магазина университетского городка.

Но еще каких-то десять секунд назад я действительно думала, что все испортила и позволила этому парню ускользнуть.

Итак, я думаю, что заслуживаю немного драматизма. Только в этот раз.

Я настолько потерялась в Винсенте, что не замечаю приближающихся шагов.

Но слышу возмущенный вздох, за которым следует:

— Ой.

Наши рты раскрываются от удивления.

В конце прохода стоят две девушки, обе в толстовках Клемент и обе смотрят на нас широко раскрытыми глазами. Они держат телефоны в руках, что, как я понимаю, является фирменной позой заядлых читателей, которые всю неделю искали рекомендации и пришли в магазин вооруженными и готовыми к бою.

Верно. Потому что сегодня вечер пятницы.

А это книжный магазин.

И, судя по всему, мы не можем сделать гребаный перерыв.

— Мне так жаль, — заикается одна из девушек. — Нам просто нужно добраться до…

Она замолкает, прочищает горло и указывает на полку с надписью «ПИКАНТНЫЕ КНИГИ» позади нас, как будто ей невыносима мысль о том, чтобы произнести это вслух. Я чувствую непосредственное родство с этой девушкой. И это, наверное, единственная причина, по которой я не говорю ей и ее подруге, чтобы те, пожалуйста, отправились к чёрту.

— Да, нет, конечно, — писклю я, разжимая побелевшие костяшки пальцев на куртке Винсента и прочищаю горло. — Извините.

Винсент не двигается с места. Требуется несколько ободряющих похлопываний по плечу, прежде чем он смягчается и освобождается с мучительным стоном. Я приглаживаю волосы на затылке, которые основательно взъерошены, а затем разглаживаю складки на безразмерном кардигане. Винсент смотрит на меня с таким выражением, которого я не видела на его лице с тех пор, как Джабари Хендерсон прервал празднование дня рождения в спальне.

Я перевожу извиняющийся взгляд на Винсента, словно то, что нас прервали — моя вина.

Взгляд, которым он бросает в ответ, говорит: «Пожалуйста, прекрати мои страдания».

Винсент протягивает руку, чтобы взять с полки подсолнухи — и я рада напоминанию, потому что на мгновение забыла о существовании буквально всего, кроме Винсента. Я бы так расстроилась, если бы потеряла записку. Я хватаю бумажку с полки и прячу в самое надежное место бумажника, прямо между студенческим билетом, который не могу позволить себе потерять и подарочной картой в магазин спортивных товаров, к которой я не прикасалась с тех пор, как она появилась в мой семнадцатый день рождения.

Я также пытаюсь дотянуться до «Принцессы мафии», но колеблюсь, когда в голову приходит замечательная мысль.

Мне не понадобится любовный роман, чтобы пережить эти выходные.

Я поворачиваюсь к паре девушек в конце прохода.

— Вот, — говорю я, постукивая по голому животу на обложке, — эта действительно хорошая. Она юрист. Он бывший наемный убийца. В третьей главе есть сцена в лифте, где он… да. Я ее еще не закончила, но книга… на пять звезд.

Губы Винсента дергаются, когда я снова поворачиваюсь к нему лицом.

— Пойдем? — спрашивает он, предлагая руку.

Я обхватываю рукой его предплечье и сжимаю, когда мы начинаем позорную прогулку из отдела романтики. Позади нас, самым тихим шепотом, который я когда-либо слышала, одна из девушек говорит:

— Это самая дерьмовая обложка, которую я когда-либо видела.

— На наклейке написано, что книга стоит всего доллар, — указывает ее подруга.

— Да, потому что это мусор.

— Значит, ты ее не покупаешь?

— Конечно покупаю.

Изношенные старые деревянные полы скрипят под ногами, когда мы с Винсентом направляемся к выходу из магазина. Все точно так же, как было, когда я ворвалась сюда: хорошо одетая пара, просматривающая раздел истории искусств, все еще листает книги по архитектуре, а старик, расположившийся в кресле напротив научной фантастики, погружен в то, что выглядит как книга Толкина. Женщина за стойкой регистрации устраивает показ криминальных триллеров. Это странно. Все занимаются своими делами, как словно я только что не пережила событие, изменившее жизнь, через три прохода.

Мы с Винсентом медленно останавливаемся у двери. Дождь льет как из ведра, деревья вдоль улицы снаружи — сплошные темные пятна, раскачивающиеся на воющем ветру.

— Моя машина в нескольких кварталах отсюда, — говорит Винсент. — Хочешь подождать здесь, пока я заеду?

Его рыцарское предложение хоть и оценено по достоинству, но немного запоздало.

— Я уже мокрая, — замечаю я. Винсент позволяет своему взгляду скользнуть вниз по моему телу и вернуться обратно. Хочется рассмеяться, но я этого не делаю. Вместо этого покачиваюсь на пятках, шатаясь от того, насколько сильно мне нравится, когда он смотрит так, словно настолько же взволнован, насколько и я.

— Может, стоит побежать? — спрашивает он низким рокочущим голосом.

Я качаю головой и крепче сжимаю его руку.

У меня есть идея получше.

На лице Винсента появляется очаровательно смущенная гримаса, когда я веду его по отделу научной фантастики в дальний конец книжного магазина, где узкая лестница с перилами из кованого железа изгибается, поднимаясь этажом выше нас. Подниматься приходится гуськом, поэтому я отпускаю руку Винсента. Он издает тихий недовольный звук.

Я протягиваю руку назад и позволяю обхватить свой мизинец, пока мы поднимаемся на второй этаж.

Это бесплодный лабиринт научной литературы. Ни у кого в Клементе нет мотивации тащиться под проливным дождем только для того, чтобы просмотреть этот раздел магазина. Кулинарные книги, здоровье и фитнесс, философия, религия, путешествия — каждый проход, мимо которого мы проходим, пуст.

Винсент легонько тянет меня за руку, призывая остановиться.

Я тяну в ответ. Ещё нет.

Он фыркает, но следует за мной без жалоб. Мы пробираемся между стеллажами, пока не достигаем другой лестницы — более узкой и темной, спрятанной в дальнем углу. На самом верху находится чердак. Это моя любимая часть книжного магазина. Там есть маленькая скамеечка у окна, спрятанная под карнизом, где вас никто не побеспокоит; вы должны выбрать подходящее время, потому что без достаточного количества солнечного света слишком темно, чтобы читать без ущерба для зрения.

Я всегда думала об этом как о спокойном месте. Но сегодня, когда Винсент стоит позади, я не спокойна. Все тело гудит от предвкушения. Я чувствую себя наэлектризованной, как будто меня отделяет одна искра от возгорания.

— Иногда прихожу сюда почитать, — объясняю я, внезапно почувствовав смущение, когда останавливаюсь перед окном, обрамленным полками, забитыми старыми потрепанными книгами в мягкой обложке. Это была глупая идея. Это не роман и это не очень практично. Нам, наверное, было бы намного лучше в машине Винсента. — В академии немного пыльно и, типа, агрессивно темно, но я чувствую себя странно, сидя внизу, где меня могут видеть сотрудники. Мне всегда кажется, что они злятся за то, что я читаю часами, ничего не покупая. Что глупо, потому что здесь действительно хорошо. Но они никогда сюда не заходят. Никто не заходит. Так что это… личное.

Винсент не смеется надо мной или над странным маленьким чердаком, на котором я обитаю.

Вместо этого кладет подсолнухи на скамейку под окном и приближается, пока мои плечи не упираются в полку позади. Он втискивает меня внутрь, загораживая прохладный сквозняк из старого, залитого дождем окна и погружая нас обоих в мягкие тени.

— Пожалуйста, скажи, что ты привела меня сюда не для того, чтобы читать стихи, — говорит он.

Я притворно хмурюсь.

— А для чего еще?

Винсент берет мое лицо в ладони, но целует не сразу. Не так настойчиво, как нужно, чтобы меня поцеловали. Он держит меня так, что мы оказываемся нос к носу, теплое дыхание медленными ровными выдохами касается моего лица. И, да, все в порядке. Я полностью навлекла это на себя, выбрав неподходящий момент, чтобы подставить ему щеку. Но это просто жестоко.

— Такой подлый, — ною я.

— Думал, ты сказала, что я был слишком добр, — возражает Винсент. Затем, после минутного молчания, которое говорит о том, что он проигрывает наш разговор в голове, Винсент спрашивает: — Не могла бы ты снова потрогать мои волосы?

Я открываю рот, чтобы подразнить его, потому что уверена, что он дразнит меня, но затем замечаюлегкий отблеск смущения на его лице и вспоминаю, как провела руками по его волосам в день рождения.

Винсенту нравится, когда с его волосами играют.

Не нужно просить дважды, чтобы я побаловала его. Я протягиваю руку, запуская пальцы в мягкую гущу волос и провожу ногтями взад и вперед по голове, мягко дергая, а затем успокаивая нежными нажатиями кончиков пальцев.

Я завороженно наблюдаю, как его веки трепещут, а горло вздрагивает.

— Как тебе?

Вместо ответа он стонет, а затем тает, выдыхая долгий и тяжелый вздох, как будто наконец сбросил с плеч какой-то невыносимый груз. Видя его таким уязвимым и расслабленным, хочется сказать то, что, как мне кажется, я не совсем готова.

Итак, я приподнимаюсь на цыпочки и целую все, до чего могу дотянуться. Его подбородок. Его челюсть. Уголок его рта.

— Я скучала по тебе, — признаюсь я шепотом. И затем, поскольку совершенно не умею справляться со своими эмоциями: — Видишь, что происходит, когда ты вежливо просишь?

Винсент наклоняет голову и ловит мои губы своими.

И на этот раз это нехорошо. Нисколько.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Я не осознавала, что Винсент был нежен со мной ранее.

Но не сейчас.

Потому что нет ничего нежного в том, как он царапает зубами мою нижнюю губу или прижимает большой палец к челюсти, побуждая раскрыться шире. Внизу наш поцелуй был полон облегчения, восторга и нежной тоски. Я думала, это снимет напряжение. Но все, что мы сделали, это сломали печать и теперь, когда язык Винсента проникает в мой рот, это похоже на галлон бензина, брошенный прямо в костер.

Бум.

Мои руки взлетают вверх, чтобы обхватить широкие плечи Винсента, костяшки пальцев побелели, когда ногти впиваются в гладкую ткань пиджака. Его руки скользят под мой кардиган спереди и ненадолго обхватывают бедра. Такое ощущение, что мы на танцах в средней школе.

Я хихикаю. А потом он проводит ладонями вниз по изгибу задницы и сжимает меня через джинсы так крепко, что хихиканье переходит в стон, затрудняющий дыхание.

Возникает странное чувство, что Винсент думает о том, чтобы прижать меня к этой книжной полке, как сделал в ту ночь, когда мы впервые встретились. Я бы позволила ему. Определенно позволила бы. Я бы ничего так не хотела, как позволить бедрам раздвинуться, обхватить пятками его ноги сзади и заставить прижаться ко мне там, где болит сильнее всего. Но, похоже, у Винсента другие планы — планы, которые включают в себя то, что его руки скользят вверх под подол моей рубашки и прокладывают дорожку от ложбинки на спине к животу, а затем вверх по чувствительной к щекотке грудной клетке.

Теплое, грубоватое прикосновение к обнаженной коже вызывает трепет, мурашки по коже и прерывистое дыхание.

А затем кончики его пальцев касаются косточек лифчика, и я никогда в жизни так сильно не ненавидела этот предмет одежды. Хочу, чтобы этот долбанный лифчик исчез. Сгорел. Пропал. Прочь с дороги, так чтобы ничто не помешало Винсенту делать все, что он пожелает.

Всю неделю меня преследовал тот факт, что он не прикоснулся к моим сиськам в свой день рождения. Я увидела голод в его глазах, когда тот провел пальцем по вырезу одолженного боди. Я услышала дрожь в голосе, когда он похвалил мои сиськи, наполовину дразня, наполовину серьезно. Но Винсент слишком беспокоился о том, чтобы сделать все остальное правильно — разобраться с застежками на боди, убедиться, что мне удобно и ноги расслаблены, спросить, должен ли он растянуть меня одним пальцем или двумя, и бедной груди достался короткий конец палки.

Я выгибаюсь навстречу, слепо надеясь, что он поймет намек и не отступит, чтобы сделать какой-нибудь остроумный комментарий о жадности, потому что мы давно это прошли. Я в гребаном отчаянии.

Но он отступает.

Только вместо того, чтобы мучить, он оглядывает меня с ног до головы, как будто пытается запечатлеть открывшийся вид в памяти. Это слишком. Как прямой солнечный свет в глаза или музыка в наушниках, когда я забываю, что включила громкость на полную.

— Что? — застенчиво требую я.

Винсент сильно прижимается к моим ребрам.

— Я все еще так зол, — шепчет он, наклоняясь, чтобы поймать мои губы своими. — Не могу, черт возьми, поверить, что ты думала, будто я не хочу тебя.

Я запускаю пальцы в его волосы и притягиваю ближе, пытаясь поцеловать достаточно крепко, чтобы он понял, как мне жаль. Чтобы знал, что больше никогда не буду сомневаться. Я крепко обхватываю его руками за шею и отталкиваюсь от книжной полки позади себя, прижимаясь к нему так, что наши колени соприкасаются, а сиськи прижимаются к его твердой груди.

Винсент на мгновение напрягается от прикосновения, а затем — с низким, первобытным урчанием, где-то в глубине груди — опускает руки обратно на мою задницу и вдавливается бедрами.

О боже, он твердый.

Я на самом деле хнычу ему в рот.

Это, должно быть, пугает Винсента так же сильно, как и меня, потому что он отстраняется.

— Извини, — говорит он. Затем смеется тем задыхающимся, самоуничижительным смехом и наклоняет бедра в сторону тени, как будто мог бы спрятать палатку, которую разбил в своих джинсах. — Я увлекся. Мне слишком нравится целовать тебя. Мы можем притормозить. Просто дай секунду.

Не могу поверить, что он извиняется за возникшую эрекцию.

Я так по многому скучала в Винсенте — так много пришлось оплакивать, когда я думала, что никогда больше его не увижу, что как бы забыла, насколько близка была к тому, чтобы дотронуться до его члена во время вечеринки по случаю дня рождения. Думаю, мне все еще горько из-за этого, потому что первая мысль такова: я собираюсь помочь Винсенту совершить преднамеренное убийство.

Вторая мысль такова: я не упущу эту возможность дважды.

Несмотря на то, что Винсент только что галантно предложил нажать на тормоза, я решаю снизить скорость, протягивая руку между нами и обхватывая ладонью его твердую длину сквозь натянутую джинсовую ткань.

Глаза Винсента вспыхивают, и у него перехватывает дыхание.

— Я подумал о том, чего еще хочу, — хрипит он.

Боже, я надеюсь, мы думаем об одном и том же.

— Скажи.

Слова звучат так, словно я какая-нибудь кинозвезда 1950-х, которая сделала перерыв в сотой сигарете за день, чтобы вынудить своего возлюбленного признаться его чувства. На щеках Винсента проступают розовые пятна. Он моргает, как будто выходит из оцепенения и бросает взгляд вверх и вниз по проходу, проверяя, все ли чисто. Но даже подтверждение того, что мы здесь одни, не мешает ему прикусывать припухшую от поцелуя нижнюю губу.

— Я чувствую, что не должен этого говорить.

— О, да ладно. Не дразни меня.

— Забудь об этом, Кендалл, — говорит он со стоном, наклоняясь вперед и зарываясь лицом в мою шею, как будто хочет спрятаться. — Пожалуйста, забудь. Я просто хочу поцеловать тебя. Поцелуев более чем достаточно.

Он снова пытается поймать мой рот.

Я хватаю его за воротник куртки и наматываю на кулак.

— Винсент. Чего ты хочешь?

— Тебя. На коленях.

Это признание, произнесенное срывающимся голосом человека, борющегося за свою жизнь, посылает волну жара прямо между ног.

Делать парню минет всегда казалось чем-то таким, чему в конце концов придется научиться, например, что я в итоге пойду в DMV, чтобы получить водительские права, или в итоге отнесу грязную одежду в химчистку, или что мне придется платить федеральные налоги и налоги штата.

Обрядом посвящения. Рутинной работой.

Чем-то, что взрослые делали просто потому, что должны были. Но я бы солгала, если бы сказала, что не думала об этом с тех пор, как встретила Винсента. Не о налогах… Мне было интересно, каков он на вкус. Как будет ощущаться во рту. Как бы выглядел, стоя надо мной и попросил бы вежливо или схватил бы меня за волосы и взял то, что хотел.

Итак, да. Я думала об этом. В мельчайших подробностях.

И когда опускаю взгляд на эрекцию, напрягшуюся под ширинкой, я понимаю, что собираюсь сделать что-то, что заставит Нину и Харпер сойти с ума, когда они неизбежно спросят, как прошли выходные.

Потому что да. Я тоже хочу, чтобы меня поставили на колени.

Я просовываю пальцы в петли ремня Винсента и поворачиваю нас, пока он не оказывается спиной к книжным полкам.

— Холидей, — осторожно произносит он, — что ты…

Но он знает. Определенно знает, потому что, когда я протягиваю руку и начинаю собирать волосы, чтобы скрутить их в низкий пучок, он тяжело сглатывает и смотрит на меня так, словно неделями блуждал по пустыне, а я — оазис. Это одновременно и глубоко лестно, и невероятно неудобно, потому что я почти уверена, что то, как только что сжался живот, означает, что нижнее белье промокнет.

— Мы празднуем твой день рождения.

Он издает сдавленный смешок.

— Отвали.

— Это моя реплика. И говори потише.

Винсент с равной долей ужаса и удивления наблюдает, как я снимаю резинку для волос с запястья, а затем провожу ладонью по затылку, проверяя, не пропустила ли что-нибудь.

— Я не имел в виду прямо сейчас, Кендалл.

— Почему нет? — я бросаю вызов, ухмыляясь.

— Это книжный магазин. Люди приходят сюда читать.

Это ведро ледяной воды на раскаленное желание. Только потому, что я позволила съесть себя на вечеринке, не значит, что Винсент абсолютно спокойно относится к угрозе случайного эксгибиционизма. Он прав. Наш местный книжный магазин определенно не то место, где настолько переполняет похоть, что я бросаю здравый смысл на ветер. Нужно уважать его границы — и нежелание быть арестованным за непристойное поведение в общественном месте вполне разумно.

Я не приму это близко к сердцу, если Винсент откажет прямо сейчас.

— Ты хочешь, чтобы я остановилась? Или хочешь…

Я неопределенно показываю на его промежность.

— Да.

Грубо.

— Это абсолютно нормально! — я поднимаю ладони в знак согласия. — Совершенно понятно. Да, не переживай, я все понимаю. Прости, я просто немного увлеклась…

Винсент берет меня за подбородок большим и указательным пальцами.

— Холидей, — произносит он очень медленно. — Да, я не хочу, чтобы ты останавливалась.

Неприкрытого желания в глазах достаточно, чтобы покончить со мной — потому что он хочет этого, хочет, чтобы мои губы обхватили его член, — но что действительно заводит меня, так это когда Винсент торжественно добавляет:

— Но только если ты сама этого хочешь.

Я смеюсь ему в лицо.

А затем падаю на колени.

— Скажи, что делать.

Винсент смотрит на меня сверху вниз с таким озадаченным выражением, которое, почти уверена, было бы у него на лице, если бы я начала декламировать Чосера в оригинале на среднеанглийском. Я жду, когда он догонит меня, нетерпеливо теребя одну из пуговиц на кардигане, но он словно застрял, выжидая, уставившись на меня сверху вниз с полуоткрытым ртом и широко раскрытыми глазами. Я вздыхаю.

Похоже, здесь я сама по себе. Прекрасно. Я определенно могу расстегнуть его джинсы без руководства пользователя. После этого просто нужно будет делать это шаг за шагом.

Вид моей руки, приближающейся к промежности, кажется, возвращает Винсента к реальности.

Молниеносно он хватает меня за запястье.

— Подожди.

Я полностью убеждена, что он собирается поднять меня на ноги и сказать, что передумал, но затем Винсент отпускает руку и снимает пиджак. Я терпеливо жду, пока он подкладывает импровизированную подушку под мои колени. Они, вероятно, все равно будут в синяках. На самом деле мне все равно, но я тронута, что он это делает.

— Такой джентльмен.

Винсент качает головой, снова выпрямляясь в полный рост.

— Я сейчас мыслю не как джентльмен.

— Тогда скажи, о чем ты думаешь. Что тебе нравится? Что доставляет удовольствие?

Слабый смешок вырывается из его груди.

— Ты можешь буквально просто смотреть на меня своими красивыми глазками, и думаю, я кончу в штаны, Холидей.

Это заставляет его покраснеть и закатить глаза.

— Серьезно, — говорю я, принимая удобную позу на коленях, — дай несколько советов. Я хочу быть лучшей.

— Это… было бы нетрудно.

Я смотрю на него, вопросительно выгибая бровь. Он смотрит сверху вниз, полностью краснея.

— Я делал это только пьяным, — признается он. — Обычно не очень хорошо получалось.

— Ты имеешь в виду конкретно это? Минет?

Я горжусь собой за то, что произнесла это слово ровным голосом.

— Да, — говорит он. Затем, тише: — Но также… и все остальное.

Я продолжаю смотреть на него.

Винсент стонет и проводит руками по лицу, как будто не может поверить, что я заставляю его говорить это.

— У меня был секс только пьяным, Кендалл.

Невероятно. Большую часть месяца я мучилась из-за того факта, что сказала ему в ужасном приступе панической откровенности после того, как растерзала его в библиотеке, что никогда ни с кем не целовалась трезвой. Мне все еще приходится сдерживать дрожь во всем теле каждый раз, когда думаю о хриплом, нервном тоне своего голоса.

— И ты решаешь сказать это сейчас? — требую я, совершенно оскорбленная.

Губы Винсента дергаются.

— Ну, это кажется уместным.

— Некоторое время назад это было актуально!

Но даже когда говорю это, я понимаю, что не расстроена тем, что он не сказал об этом до сих пор. Не совсем.

— Эй, я был не совсем трезв в день рождения, — говорит Винсент, повторяя аргумент, который я уже привела в своей голове. — Я выпил две рюмки, прежде чем ты появилась. Может, я и не был пьян, но технически трезвым тоже не был, так что мне оставалось делать? Сказать, что я впервые ел киску, будучи слегка навеселе?

Я не буду смеяться.

И не буду отвлекаться на то, как слово «киска» из его уст вызывает делание делать невыразимые вещи.

— Ну, я же говорила, что никогда ни с кем не целовалась трезвой в течение примерно пятнадцати минут после знакомства с тобой.

Я не хочу показаться такой раздражительной. На самом деле нет. Но немного взбешена тем, что так долго корила себя за еще одну вещь, которая — сюрприз — была проблемой только в моей собственной голове. И снова мы с Винсентом похожи больше, чем я думала. И то, как он смотрит на меня сверху вниз, наполовину удивленно, наполовину нежно, заставляет чувствовать себя упрямо недовольной этим.

— Ты также поцеловала меня трезвой в течение пятнадцати минут после встречи, — указывает Винсент.

Я пытаюсь нахмуриться. Его губы дергаются. Мои следуют примеру. Теперь он ухмыляется во весь рот.

Прежде чем успеваю огрызнуться, я говорю:

— Отвали.

А затем тянусь к пуговице его джинсов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Невыразимо приятно наблюдать, как самодовольная улыбка исчезает с лица Винсента, но у меня есть всего мгновение, чтобы насладиться победой.

Потому что я расстегиваю его джинсы, провожу молнию по впечатляющему изгибу эрекции и стягиваю черные боксеры вниз, член Винсента высвобождается — и это одновременно самая восхитительная и самая пугающая вещь, которую когда-либо видела. Длиннее моей ладони, толщиной почти с запястье, розовый на кончике и темнее у основания, гордо стоящий по стойке смирно. Не знаю, почему я этого не предвидела. Почему не была морально и эмоционально подготовлена к тому факту, что, конечно, именно эта часть Винсента такая же большая и красивая, как и все остальное.

«Не говори этого, — проносится в голове. — Не говори этого, не говори...»

— У тебя очень красивый член, Винсент.

Он издает сдавленный звук, который, как мне кажется, должен означать насмешку.

— Заткнись, — говорит он. — Члены не бывают красивыми.

На самом деле это не так. Харпер зарегистрирована на Bumble с первого курса, так что прислала обширную коллекцию нежелательных фотографий члена в групповом чате. Думаю, ей просто нравится терроризировать нас. Она всегда отправляет их и ждёт реакцию, когда мы сидим в одной комнате, чтобы могла наблюдать, как наши лица искажаются от ужаса, а иногда и от смеха, потому что члены точно не являются одним из самых эстетичных творений природы.

Но у Винсента он и правда произведение искусства.

— Я беру слова обратно, — говорю ему. — Ты идеален. И твой член тоже.

На этот раз у Винсента нет ответа. Он просто хмыкает в той манере «да, ладно», которая говорит, что он думает, что я лгунья. Полагаю, он просто скромничает, но по шее ползет румянец, который заставляет задуматься, действительно ли он взволнован похвалой. Я знаю, сколько мужества нужно, чтобы позволить кому-то вот так прикоснуться к тебе губами. Я помню, как нервничала из-за того, что он собирался съесть меня, попробовать на вкус, понюхать, увидеть все вблизи. Несмотря на всю браваду и громкие речи, которые может вести Винсент, он тоже человек, и никогда не делал этого трезвым. Чтобы растопить лед, я спрашиваю:

— Это то, что ты имел в виду, сказав, что будешь учить меня анатомии человека? Потому что, если в конце этого будет викторина…

Винсент зажмуривается.

— Не смеши меня сейчас, Кендалл.

— …с одной из анатомических диаграмм…

— Я буду так зол на тебя.

— …и заполнить пробелы…

— Хорошо.

Винсент тянется к передней части джинсов, чтобы снова натянуть боксеры.

— Нет, подожди! — я хватаю его за запястья. — Прости, я остановлюсь. Обещаю.

Винсент, очевидно, достаточно силен, чтобы стряхнуть меня, но позволяет прижать его руки к бокам. Я одариваю его извиняющейся улыбкой. Затем, все еще сжимая запястья, я наклоняюсь и дарю мягкий, целомудренный поцелуй кончику прекрасного члена. Я не ожидаю особой реакции, но Винсент удивляет: у него перехватывает дыхание, сильные бедра напрягаются, а член дергается. У меня отвисает челюсть.

Когда я поднимаю взгляд на лицо Винсента, выражение смягчается, но он пытается разыграть это так, словно я только что не заставила содрогнуться все его тело одним легким прикосновением.

— Ты в порядке? — спрашиваю я так самодовольно, что вроде как ненавижу себя за это.

— В норме, — невозмутимо отвечает он.

Но когда я протягиваю руку и провожу подушечкой указательного пальца по головке члена, легко, как перышко, исследуя, Винсент сбрасывает маску хладнокровия и собранности, шипя так, словно обжегся.

— В тот раз я едва прикоснулась!

— Я прекрасно это понимаю, — говорит он сквозь стиснутые зубы. — Забудь о прелюдии, хорошо? Я уже настолько тверд, что это причиняет боль. Ты можешь просто…

Он многозначительно указывает на свою эрекцию.

Поскольку мне вроде как нравится наблюдать, как он корчится, я спрашиваю:

— Просто что?

Его глаза вспыхивают.

— Оближи его.

В этой команде есть некоторая резкость, намек на лопнувшее терпение, которая заставляет ни на что не обращать внимания. Но я не собираюсь показывать Винсенту, насколько мне это понравилось, потому что знаю: так и будет. Я пытаюсь усмирить его.

Итак, я наклоняюсь вперед и облизываю одну быструю, нежную полоску по всей длине, от основания до головки. Винсент издает тихое ворчание, но остается совершенно неподвижным. Я облизываю еще одну полоску, на этот раз чуть медленнее и с чуть большим нажимом, запоминая ощущение горячей кожи на языке и молясь, чтобы моя долговременная память сохранила это воспоминание в целости.

И затем, наконец, набираюсь смелости обхватить рукой член.

Я сразу же чувствую себя ребенком в детском зоопарке. Это совершенно абсурдная метафора, о которой я не буду сейчас думать, потому что последнее, что хочу сделать с этим милым мальчиком — это смеяться ему в промежность, пока держу член. Винсент накрывает мою руку своей. Я убеждена, что он прочитал мои мысли и решил, что время игр закончилось, но потом понимаю, что он не пытается остановить меня. Лишь показывает, насколько сильно хочет, чтобы я его обхватила.

Он просит сжать крепко. Действительно крепко. И когда использует мою руку, чтобы одним медленным движением двигать вверх-вниз по скользкому от слюны стволу, это грубее, чем я бы осмелилась. Я смотрю на него широко раскрытыми глазами.

— Разве не больно?

Его губы дергаются.

— Ты не сломаешь его, Холидей.

Он произносит мою фамилию так, словно это ласкательное слово, и там — на карнизе любимого книжного магазина, с членом Винсента Найта в руке — я получаю главное жизненное откровение.

Я больше не боюсь задавать глупые вопросы или выставлять себя глупой.

Я не позволю страху опозориться или заставить упустить то, что я действительно хочу сделать, например, напиться с Ниной и Харпер, или написать собственный любовный роман, или сделать минет парню, на котором полностью помешана. Это я даю волю нервам. Это я учусь откладывать гордость в сторону, ради нас обоих и напоминаю себе, что это Винсент. Он удручающе хорош в том, чтобы обличать меня в дерьме и нажимать на кнопки, но не собирается целенаправленно заставлять чувствовать стыд за то, что я делаю что-то странное или неправильное.

Итак, я крепко сжимаю его и один раз встряхиваю рукой, как он показывал.

В груди Винсента раздается одобрительный гул.

— Умничка.

Когда поднимаю взгляд, то обнаруживаю, что Винсент наблюдает за мной сквозь густые ресницы пьяными от желания глазами. Беззастенчивая признательность на его лице поражает, как рюмка текилы с верхней полки Нины, скользящая по горлу и разливающаяся внизу живота — сплошное тепло.

— Я много думала об этом, — признаюсь я шепотом. — О тебе.

— Я думаю о тебе все гребаное время, — говорит Винсент. — Вчера у меня был экзамен по химии, Кендалл. Я даже не занимался. Не мог. Я все думал о том, каким серьезным становится твой голос, когда читаешь стихи, и как морщится твой нос, когда злишься на меня, и какая ты на вкус.

Что-то сжимается в груди.

Это делает меня смелее. Я позволяю руке блуждать по твердым мышцам его бедер; по напряженным мышцам брюшного пресса; по нежной дорожке темных волос, которая начинается чуть ниже пупка и переходит в мягкую поросль у основания члена. Он резко вдыхает, когда костяшки пальцев касаются яиц. Я на мгновение испытываю стыд из-за того, что причинила ему боль — потому что все, что я знаю, насчет яичек, так это то, что ты не должен ходить вокруг да около и шлепать по ним, но Винсент протягивает руку, чтобы погладить меня по волосам.

— Ты в порядке, — говорит он. — Прости. Просто удивила.

В его глазах смутно читается мольба, которая заставляет снова поднять руку и очень осторожно обхватить яйца ладонью. Я немного перекатываю их, проверяя вес, отчего мышцы на бедрах и животе Винсента напрягаются.

Я и не подозревала, насколько отзывчивой может быть мужская анатомия. Это действительно тешит самолюбие.

— Так нормально? — спрашиваю я.

— Так чертовски нормально, — хрипло говорит Винсент. Думаю, он понимает, что я не шутила насчет того, что хотела получить какие-то указания. — Продолжай трогать их, или можешь… можешь прижаться к ним ртом…

— Вот так?

Я наклоняюсь и провожу языком по горячей коже.

Винсент резко втягивает воздух сквозь зубы.

— Ладно, это… это даже слишком хорошо.

Он обхватывает себя одной огромной рукой, полностью золотисто загорелой с проступающими венами, а другой рукой протягивает руку, чтобы поймать прядь волос, выбившуюся из моего пучка. Винсент надежно заправляет ее за ухо, задерживаясь кончиками пальцев на мгновение. Он просто… смотрит на меня.

— Что? — смущенно спрашиваю я, внезапно чувствуя, как горят щеки.

Он качает головой.

— Ты такая чертовски красивая.

Все мое тело наполняется чем-то, решительно отличным от вожделения. Я почти уверена, что выгляжу как помидор. Не знаю, что это говорит обо мне или о том, насколько сильно я привязана к Винсенту, что один комплимент способен превратить меня в лужицу чувств.

— Меньше сладких речей, больше действий, — ворчу я.

Винсент выгибает бровь, поглаживая себя одним медленным движением руки.

— Ты позволишь…?

Я бы позволила тебе абсолютно все — думается мне, но вместо этого отвечаю очень мягко:

— Да.

— Открой для меня ротик, Холидей, — шепчет Винсент.

Не нужно повторять дважды. Я упираюсь обеими ладонями в бедра Винсента и приподнимаю подбородок, чтобы он мог провести головкой члена между приоткрытых губ. Другой рукой парень обхватывает подбородок, как будто я сделана из стекла, когда двигает бедрами вперед, медленно и осторожно, пока не заполняет мой рот. Все это так нежно, так чертовски приятно, что делает меня дикой, нуждающейся и нетерпеливой. Я беру инициативу в свои руки и наклоняю голову вперед. Член скользит прямо по языку, такой же горячий и твердый, как в любовных романах о стали в бархатной обертке, но ничто не подготовит к тому, как быстро я чувствую, как его вес ударяется о заднюю стенку горла, или как резко мое тело содрогается от вторжения.

Я отдергиваюсь, член Винсента выскальзывает изо рта, и кашляю.

— Черт, — ругается он. — Не навреди себе.

Он произносит это скорее с беспокойством, чем с искренним упреком, но мое лицо все равно пылает.

— Не больно, — ворчу я.

Я прочищаю горло и подхожу ближе, полная решимости доказать, что способна на это. Способна быть героиней, которая падает на колени, такая распутная и соблазнительная, и заставляет мужчину молить об облегчении. Но Винсент кладет ладони мне на затылок и запускает пальцы в волосы, как будто готов оттащить меня назад, как только я снова сделаю какую-нибудь глупость, и тот факт, что прямо сейчас он все еще достаточно вменяем, чтобы беспокоиться обо мне, обжигает гораздо сильнее, чем рвотный рефлекс.

— Я могу это сделать, — огрызаюсь я. — Я могу. Просто дай попрактиковаться.

— Я не хочу причинять тебе боль, — огрызается Винсент в ответ.

— Ты этого не сделаешь.

Слова даются легко, потому что это правда. Я доверяю ему. Но когда Винсент качает головой, я замечаю постоянную дрожь его пресса и бисеринки пота на лбу. Он как туго натянутая резинка, готовая лопнуть — и предпочел бы лишить себя облегчения, если бы это означало убедиться, что мне комфортно.

— Я делаю это не для тебя, — выпаливаю я, возвращая ему слова, сказанные ранее.

— Кендалл…

— Я имела в виду то, что сказала. Я думала об этом. О том, чтобы заставить тебя кончить. Типа, много. Я хотела сделать это неделями. Так позволь мне. Пожалуйста.

Винсент с трудом сглатывает и ослабляет хватку на моих волосы.

— Ты главная, Холидей.

Мое сердце замирает.

— Я буду действовать медленно, обещаю.

На этот раз я стараюсь быть терпеливой и наслаждаться процессом. Я кладу одну руку на тыльную сторону колена Винсента, ощущая шероховатость джинсовой ткани на сверхчувствительных подушечках пальцев, и покрываю поцелуями его член по всей длине. Я пытаюсь мысленно отметить места, где у него перехватывает дыхание или подгибается колено.

Когда я провожу языком по кончику, Винсент издает тихий стон.

— Вот здесь, — говорит он.

Кажется естественным — на самом деле инстинктивным — засунуть большой палец в рот, прежде чем снова потянуться к нему и провести медленными влажными кругами по головке члена. Глаза Винсента закрываются, голова откидывается на полки позади. Мгновение я наблюдаю за его лицом, оценивая линию горла, острые углы челюсти, то, как его лицо морщится, переходя грань между экстазом и агония.

— Пожалуйста, — хрипит он.

Он умоляет.

Очевидно, это заводит. Сегодня я многое узнаю о себе.

К счастью для Винсента, я не собираюсь отказывать, когда он вежливо просит.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Я виню тот факт, что мы спрятаны в тени и окружены стопками книг, тишину нарушают только стук дождя и шуршание штанов Винсента. Да, это общественное место, но оно изолировано. Интимно. Тихо, уютно и волшебно. На самом деле нет другого объяснения тому, почему я так храбро зажимаю головку его члена между губами и посасываю.

Тело Винсента выгибается, веки трепещут, дыхание прерывается.

— Кендалл, — стонет он. Затем снова: — Пожалуйста.

Я отстраняюсь.

— Я хочу попробовать еще раз. Могу ли…?

Винсенту не нужны дальнейшие разъяснения или убеждения. Он немедленно прижимается спиной к книжной полке, собираясь с духом.

— Высунь язычок, Холидей, — говорит он. — Обхвати член одной рукой… Да, вот так… А остальное положи в рот, хорошо? Ты можешь принять это. Я знаю, что ты можешь. Покажи мне.

Я знаю, что с его стороны это может быть просто выдачей желаемого за действительное, но что-то в уверенности Винсента заставляет чувствовать, что у меня все получится. Это также заставляет мышцы внизу живота напрягаются и дрожат, но это моя проблема.

Я обхватываю основание ствола одной рукой, когда снова беру его в рот, прижимая язык к нижней губе. На этот раз я готова к размерам. Легкое скольжение, медленное растягивание челюсти, ощущение, что меня наполняют. Горло слегка сжимается, но я заставляю себя сохранять спокойствие и не шевелиться. Ждать, пока потребность в воздухе не перевесит удовлетворение, которое я испытываю, слушая звуки, которые Винсент пытается заглушить, позволяя делать все, что хочу.

Потому что, возможно, это я стою на коленях, но то, что сказал Винсент, остается правдой.

Я главная.

— Хорошая девочка, — шепчет Винсент. — Я знал, что ты сможешь это сделать. Срань господня.

Когда я вслепую протягиваю руку, чтобы схватить его за бедро, он послушно отвечает.

Сначала Винсент двигается мелкими, неуверенными толчками. Думаю, он все еще боится причинить боль и я беру примерно только половину его, пока не становиться слишком много, но мы находим ритм. Он сохраняет темп предсказуемым, а я слежу за своим дыханием. Винсент становится немного увереннее с каждым движением бедер, когда видит, что я могу взять то, что он дает. Я тоже становлюсь увереннее, потому что он никогда не дает больше того, с чем смогу справиться. Его пальцы снова вцепляются в мои волосы, но на этот раз не отталкивая. Этот парень крепко держит. Потеря контроля дает возможность скользнуть руками вверх по его ногам, по бедрам и под подол свитера. Я немного одержима тем, как напрягается и прогибается его живот под ладонями.

Я мычу, создавая вибрацию, просто чтобы проверить теорию, но член действительно сильно дергается.

— Сделай это еще раз, — хрипит он. — Черт, Кендалл. Именно так, да.

Похвала, произнесенная с таким грубым и придушенным почтением, причиняет боль. Я снова мычу и это как бы переходит в полуманиакальный смех, потому что, черт возьми, я и не подозревала, что это так понравится.

— Ты такая злая, — обвиняет Винсент, задыхаясь, но улыбаясь. Я отстраняюсь, ловя его член рукой, когда тот выскальзывает изо рта.

— Хочешь, чтобы я остановилась? — спрашиваю я, глядя на него глазами лани снизу вверх. Я вижу, как дёргается кадык Винсента, а кончики ушей снова краснеют.

— Не смей, черт возьми.

Глубоко вздохнув, я снова беру половину его члена в рот и стону. Бедра Винсента инстинктивно подаются навстречу, проталкивая еще один дюйм члена в глотку, и я думаю, что он пытается извиниться, но это череда неразборчивых слов определенно является равной смесью проклятий и похвал. Глаза безумно слезятся, но это того стоит.

К сожалению, мне все еще приходится дышать. Я дважды похлопываю Винсента по бедру, чтобы он знал. Постукивание — довольно универсальный знак, но эмоции все равно вспыхивают во мне, когда он немедленно отстраняется и дает пространство, необходимое для того, чтобы вдохнуть воздух. Я осыпаю его благодарными поцелуями и небрежными поглаживаниями по руке.

— Мы такая хорошая команда, — говорю я немного хрипловатым голосом.

Винсент слабо смеется.

— Думаю, ты начинающий игрок MVP²⁷.

— Ха! Самый ценный игрок. Видишь, я разбираюсь в спорте.

Винсент смеется.

Я снова беру его в рот, а смех переходит в стон.

У меня подкашиваются колени, и начинает болеть челюсть, но есть что-то притягательное в том, что я заставляю его терять самообладание. Теперь я понимаю, что, возможно, он не лгал, когда говорил, что съесть меня было подарком на день рождения. Потому что это? Это восхитительно — наблюдать, как раскрасневшееся лицо Винсента расплывается от удовольствия, несколько прядей растрепанных волос прилипают к влажному от пота лбу. Его тело дергается каждый раз, когда мой большой палец нажимает на ту точку на нижней стороне члена, которая заставляет его мышцы живота сжиматься. Одна рука Винсента все еще лежит на моем затылке совершенно неподвижно, но другая изо всех сил цепляется за книжную полку позади. Слышу, как у него перехватывает дыхание, когда я сглатываю или провожу языком по нежной головке члена.

— Холидей, — хрипит он. Это предупреждение.

Я принимаю твердое решение проигнорировать его.

Винсент сразу же догадывается о моих намерениях, что-то в нем меняется. Рука крепче сжимает волосы. Дыхание становится грубее. Толчки — небрежнее и жестче, ритм сбивается, и его труднее предсказать. Он становится немного эгоистичным.

Я собираюсь заставить Винсента кончить.

Осознание этого вызывает головокружение — и немного жадность.

Я втягиваю щеки и впиваюсь ногтями в мускулистый изгиб идеальной задницы. С низким и грубым стоном Винсент взрывается у меня во рту, горячий, соленый и скользкий на языке. Это, конечно, ново, но не неприятно. Определенно, не так отвратительно, как я всегда предполагала. Но, возможно, потому, что это Винсент, и удовлетворение от того, что я заставила его вот так раскрыться, полностью перевешивает любую брезгливость, которую испытываю к жидкостям организма.

Я проглатываю то, что он дал, сажусь на корточки и вытираю рот тыльной стороной ладони, прежде чем с триумфом смотрю на него.

— Я же говорила, что смогу это сделать, — говорю я.

Возможно, я тоже немного умею нравиться людям.

Винсент, все еще с красным лицом и тяжело дыша, недоверчиво качает головой.

— Как это было? — нажимаю я, нуждаясь в чертовой оценке способностей. — Десять из десяти?

— Подойдёт, если мы сыграем свадьбу в июне? — хрипло спрашивает он.

Я знаю, что он шутит. Я это точно знаю. Кроме того, я все еще не до конца убеждена, что патриархальная, капиталистическая афера, которой является гетеросексуальный брак, для меня. Но это не мешает глупому сердцу вспыхивать, как новогодний фейерверк.

— Придется написать родителям, — говорю я серьезнее, чем намереваюсь.

Винсент наклоняется, подхватывает меня руками под мышки и поднимает на ноги с непринужденной силой спортсмена первого дивизиона. Я рада за помощь. Обе ноги затекли. Винсент меняется со мной местами, так что я могу прислониться спиной к стене с книжными полками и разводит руки по обе стороны от меня, чтобы я могла обхватить его предплечья пока переношу вес с одной ноги на другую и пытаюсь восстановить кровообращение.

— Как коленки? — спрашивает он, оценивая меня на предмет повреждений.

— На удивление, не так уж и плохо. Куртка определенно помогла.

Он наклоняется и целует каждый дюйм моего лица. Лоб. Щеки. Подбородок. Когда его губы соприкасаются с уголком рта, я отворачиваюсь — потому что представляю, что он предпочел бы не пробовать себя, но Винсент издает низкий разочарованный стон, обхватывает рукой мою шею сзади и целует с открытым ртом настойчиво.

Конечно, он это делает.

— Спасибо, — шепчет Винсент мне в губы. — Это было… да. Черт возьми. Спасибо.

— Не за что, — фыркаю я. — И, эм, с прошедшим днем рождения.

Я улыбаюсь, и он улыбается в ответ, а затем я опускаю взгляд между нами.

— Наверное, теперь ты можешь убрать член, — добавляю я.

Винсент кивает.

— Хорошее решение.

Он отступает назад, чтобы заправить брюки. Затем наклоняется, чтобы поднять черную куртку, которая основательно помята и на ней отчетливо видны два отпечатка в форме колен. Приходится зажать рот рукой, чтобы не рассмеяться так громко, чтобы меня не услышали люди на первом этаже книжного магазина. Тем не менее, фырканье вырывается, и Винсент вскидывает голову.

— Не могу поверить, что я это сделала, — шепчу я.

— Я тоже не могу поверить, что ты это сделала, — шепчет он в ответ, уголок рта изгибается.

— На публике. Типа, прости, что? Кто я такая?

Винсент натягивает куртку.

— Моя девушка.

Он говорит так, словно это очевидно. Как будто нет другого приемлемого ответа.

— Твоя девушка? — повторяю я, прочищая горло, когда голос звучит на несколько октав выше, чем нужно. — Ты еще даже не пригласил меня на свидание. Что, если я опоздаю на три часа? Или буду жевать с открытым ртом? Или закажу самую дорогую вещь в меню и тебе придётся внести залог до того, как придет чек? Или я все время буду говорить о Майе Анжелу?

Винсент видит насквозь мои попытки увильнуть.

— Тогда я научусь ценить Майю Анжелу. Кроме того, мне нравится думать, что Starbucks был первым свиданием, так что мы уже предотвратили эту катастрофу.

— О, ни в коем случае, — говорю я. — Это не может быть первым свиданием.

— Почему нет? Потому что все прошло плохо?

— Ну, да. Но еще и потому, что это глубоко неромантично. Я должна рассказывать людям, что у нас было первое свидание в Starbucks? Извини, это так неловко.

— Ты бы предпочла рассказать людям, что на первом свидании напала на меня в библиотеке?

У меня отвисает челюсть.

Винсент сдерживает смех.

— О, теперь я была агрессором? — требую я. — Забавно, потому что я отчетливо помню, как кто-то подстрекал доказать это и говорил, что полностью мой, на нем можно практиковаться.

— И ты все равно каким-то образом пропустила намек на то, что мой язык был в твоем рту спустя пятнадцать минут знакомства. Разве это не неловко? — Винсент взмахивает рукой, проводя ею по волосам. По этим чертовым мягким волосам.

Мои щеки горят. Я устраиваю большое шоу, разворачиваясь и пыхтя, как будто покончила с этим дерьмом и твердо намерена оставить его здесь, на чердаке книжного магазина, пока член не размягчится. Винсент обнимает меня за плечи и притягивает к своей груди, чтобы я могла уткнуться носом в мягкий хлопок свитера и спрятаться как следует.

— Прости, — говорит он, и в голосе совсем нет сожаления.

— Придурок, — ворчу ему в грудь.

Я обхватываю его руками за талию. Впервые жар между нами — это не дикий пожар вожделения. Это немного по-другому. Более медленный и устойчивый вид тепла. Я едва ли не мурлычу от этого ощущения. Винсент сжимает меня немного крепче. Словно признает, что тоже это чувствует.

— Я бы пригласил тебя домой потусоваться, — говорит он хриплым голосом, который задевает за живое, — но вся команда придет посмотреть игру Lakers²⁸, и знаю, я сказал, что хочу представить тебя всем, поэтому так и сделаю, но предпочел бы, чтобы прямо сейчас ты была наедине со мной. Я просто… — он выдыхает. — Я действительно скучал по тебе.

Я точно знаю, что он имеет в виду.

Я хочу, чтобы ты принадлежала только мне.

И, по какому-то великому стечению обстоятельств, у меня есть такая возможность. Харпер и Нина не могли знать, что, если оставить меня одну на три дня, все закончится вот так. Они будут в шоке, когда вернутся в воскресенье днем, и я усажу их за презентацию в PowerPoint под названием — «Итак, вы оставили соседку по комнате без присмотра».

Слайд первый: «Я позаимствовала твою кружку, Харпер.»

Слайд второй: «Я отсосала Винсенту на публике (Упс?).»

Я прижимаюсь лицом к плечу Винсента, чтобы приглушить хихиканье, но он определенно слышит.

— Не хочешь поделиться, что такого смешного?

— Правда хочу, — признаюсь я. — Думаю, ты оценишь.

Он с вызовом приподнимает бровь.

— Удиви меня.

— Моих соседок по комнате на эти выходные нет в городе.

Лицо Винсента расплывается в улыбке.

— Ты серьезно?

Я прикусываю нижнюю губу и киваю. Я хватаю его за рубашку и целую до тех пор, пока не подкашиваются ноги и мы не оказываемся переплетенными на полу, полностью оскверняя книжный магазин, но я думаю, что сегодня нас достаточно сильно вытолкнули из зоны комфорта.

Вместо этого говорю:

— Отвези меня домой, Винсент.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Винсент припарковался в четырех кварталах от книжного магазина, что прискорбно, потому что, когда мы спускаемся на первый этаж, все еще идет сильный дождь.

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я подогнал машину? — спрашивает он, когда я следую за ним в переднюю часть магазина, старательно избегая зрительного контакта с женщиной за кассовым аппаратом, потому что, несмотря на то, что она никоим образом не слышала, чем мы занимались на чердаке, у меня ужасное предчувствие, что она увидит наши взъерошенные волосы и просто поймет все.

— Мы просто быстро пойдем, — говорю я.

Винсент напевает.

— Кое-кто очень нетерпелив.

Щеки горят, когда я бросаю на него предупреждающий взгляд. Винсент предлагает свою куртку, когда мы останавливаемся в дверях, чтобы собраться и теперь я краснею по-настоящему, потому что пять минут назад стояла на коленях на этой куртке и вытворяла невыразимые вещи.

— Со мной все будет в порядке, — настаиваю я. — Это просто небольшой дождь.

Мы делаем добрых десять шагов по тротуару, прежде чем с окна скатывается довольно крупная и увесистая капля и бьет меня прямо в глаз. Я задыхаюсь, ругаюсь, как матрос, а затем смиренно вздыхаю. Винсент воздерживается от того, чтобы сказать «я же говорил», протягивая подсолнухи, чтобы я их подержала, снимает куртку и притягивает меня ближе к себе, чтобы мог накинуть ее нам обоим на головы.

К тому времени, как добираемся до машины — простенького, но очень большого внедорожника — оба наполовину промокли и задыхаемся от смеха каждый раз, когда наши бедра соприкасаются.

Винсент придерживает пассажирскую дверь открытой, пока я не забираюсь внутрь и не убираю колени, чтобы он мог закрыть ее, затем аккуратно кладет букет подсолнухов на заднее сиденье. Пока он ждет, пока поток машин расступится, чтобы мог обогнуть машину и сесть за руль, я растираю замерзшие руки вверх и вниз по бедрам, пытаясь вернуть пальцам хоть какую-то чувствительность. Я осматриваю салон машины. Здесь уютно чисто, прямо как в комнате Винсента…

И теперь думаю о том, чем мы занимались в его постели, и внезапно мне больше не холодно.

Винсент садится в машину, заводит двигатель, нажимает на кнопку, чтобы включить обогрев сидений, и встречается со мной взглядом поверх центральной консоли.

— Не смотри на меня так, Холидей.

— Как? — невинно спрашиваю я.

— Как будто хочешь, чтобы я трахнул тебя на заднем сиденье.

Я давлюсь испуганным смехом.

— Я… это…

Именно об этом я и думала.

— Послушай, Холидей, ты же знаешь, что я подавлен, — говорит он, улыбка немного дерзкая. — Но сделай одолжение и позволь превратить твой первый раз во что-то более особенное, чем обычный трах на заднем сидении.

Я могла бы рассказать Винсенту о своей подростковой одержимости «Титаником» и о том, что была бы безумно счастлива, если он сыграет молодого Лео Ди Каприо для моей Кейт Уинслет и заставит стекла машины запотеть. Могла бы сказать, что воображение не может решить, хочу я оседлать его колени и использовать плечи в качестве рычага или хочу, чтобы он убрал подсолнухи, уложил меня по всей длине сидений и устроился между раздвинутых бедер, вдавливая весом тела.

Вместо того чтобы сказать что-либо из этого, я аккуратно складываю руки на коленях.

— Хорошо, — говорю я. — Я буду хорошо себя вести.

Винсент выглядит так, будто ни на секунду не верит, но он уступает, заводя машину и отъезжая от бордюра.

К сожалению, в третьем акте нет монтажа, который привел бы нас к долгожданной развязке так быстро, как хотелось. Сейчас семь часов, идет проливной дождь, поэтому движение в центре города затруднено. Это пытка. Но Винсент подключает телефон к колонкам и говорит открыть плейлист Spotify, который Джабари составил для него в шутку, и когда открываю приложение, то вижу, что это всего лишь сорок копий «Kiss the Girl» из «Русалочки» и одна песня Фрэнка Оушена. Внезапно я не возражаю, что мы не можем перейти сразу к кадру, где уже у меня дома.

Самое худшее в любовных романах — это то, что они всегда заканчиваются.

Там есть признание, поцелуй или сексуальная сцена, и, возможно, если повезет, эпилог, который автоматически не сводит главную героиню к домохозяйке, даже если она провела весь роман, преследуя другие цели. Прямо сейчас может показаться, что Винсент и я уезжаем навстречу закату, но титры не идут, да и занавес не закрывается.

У нас еще столько всего впереди.

Между нами будут не только важные моменты. Но и обыденные, вроде этого — мы вдвоем в машине, страстно обсуждаем, какой маршрут быстрее доставит нас в квартиру, в то время как на заднем плане звучит плейлист-шутка Джабари. И я хочу их. Все эти моменты. Все несущественные вещи внезапно кажутся такими важными.

— Какие у тебя родители? — выпаливаю я посреди откровенного пения Оушена.

Винсент бросает на меня быстрый взгляд, и внезапно приходит в голову, что он, вероятно, не ожидал увидеть меня сегодня, не говоря уже о том, чтобы столкнуться в дальнем углу книжного магазина и десять минут спустя отвечать на вопросы о своей семье.

Но затем он очень уверенно говорит:

— Они лучшие. Добрые. Поддерживающие. Просто, типа, до смешного хорошие люди. Папа занимается биомедицинской инженерией — хирургическими имплантатами, протезированием и подобными штуками, а мама раньше преподавала в пятом классе, но несколько лет назад открыла студию керамики с друзьями, так что теперь они все занимаются гончарным делом полный рабочий день. У них целый бизнес.

Что-то сжимается в груди от того, как загораются его глаза.

— Как они познакомились?

— Баскетбол.

Я выгибаю бровь.

— Они оба чертовски высокие, не так ли?

Винсент кивает.

— Очень. Они тебе понравятся. И моя мама полюбит тебя — я имею в виду не только потому, что ты высокая. Ты просто более артистична, чем мы с папой. Она оценит, что в ее команде есть кто-то еще, — его взгляд скользит по мне. — Вообще-то, они приедут сюда на следующую домашнюю игру. Ты можешь с ними познакомиться, — мгновение спустя он добавляет: — Если хочешь. Нам не обязательно так скоро устраивать семейную встречу…

Я вмешиваюсь, прежде чем он успевает хорошенько подумать:

— Хочу.

Потому что я действительно этого хочу. Даже несмотря на то, что буду нервничать и, вероятно, унижу себя, пытаясь произвести впечатление на замечательных людей, которые подарили Винсенту жизнь, я хочу встретиться с ними и сказать в лицо, какую хорошую работу они проделали, воспитывая сына.

Винсент улыбается и тянется через консоль, чтобы схватить меня за руку.

Он держит ее, пока мы стоим в мокром от дождя потоке машин, и пока целую вечность кружим по кварталу, ожидая, когда откроется уличная парковка, и когда я вставляю ключ в замок и веду его в темную квартиру. Только когда я спотыкаюсь о рюкзак, который все еще стоит там, где я сбросила его в прихожей, прежде чем выбежать и совершить грандиозный жест, Винсент отпускает мою руку, чтобы я могла включить свет.

И вот мы стоим вдвоем.

В квартире.

Где я живу.

Какая бы секс-богиня ни вселилась в меня в книжном магазине, ее сменил дух ученицы средней школы на первом совместном танце.

— Могу я взять твою куртку? — спрашиваю я, потому что это похоже на то, что сделал бы хороший хозяин. До тех пор, пока я не вспоминаю, что шкаф в прихожей туго набит женской верхней одеждой и огромной коллекцией костюмов Нины, которые она украла из театральных постановок. Я некоторое время хожу взад-вперед, прежде чем повесить куртку Винсента на спинку одного из кухонных стульев. Губы Винсента дергаются, но он воздерживается от комментариев по поводу моего гостеприимства.

— Хочешь провести экскурсию? — предлагает он, когда мы скидываем мокрую обувь.

— Конечно. Это, эм, кухня, — указываю на то, что, очевидно, является кухней. — А это гостиная. Извини за беспорядок. Нина собирала вещи для фестиваля импровизации. Эм. Это ее комната. А вот и комната Харпер. А моя… моя здесь.

— Показывай дорогу, — кивает Винсент.

Жаль, что я немного не прибралась перед тем, как бежать в книжный магазин. Кровать застелена, а пол пропылесосили несколько дней, но письменный стол — настоящая катастрофа. Вся поверхность завалена стопками блокнотов, ручками, ароматическими свечами, средствами по уходу за кожей, косметикой и одним тампоном в индивидуальной упаковке, которую я хочу забросить на орбиту. Книжная полка ИКЕА, втиснутая в угол рядом, переполнена нечестивой смесью старой английской литературы всех веков и жанров, и любовных романов разной степени пошлости. Даже пробковая доска, висящая на стене, завалена фотографиями, корешками билетов и визитными карточками.

Естественно, Винсент направляется прямо в бардак.

Сразу становится неловко, но это справедливо, что он будет разглядывать все в моей комнате. Я пользовалась его ванной, а также испытала оргазм в постели.

Стоит прикусить язык и позволить парню рыться в моих вещах.

Я снимаю промокший от дождя кардиган, чтобы положить его в корзину для белья, бросаюсь к кровати, взбиваю подушки и разглаживаю комки на одеяле, затем, переминаясь с ноги на ногу, осматриваю комнату в поисках чего-нибудь еще, чтобы занять руки. Взгляд останавливается на Винсенте. Его широкие плечи согнуты, а голова склонена набок, чтобы читать корешки книг на полке. Вид его — в моей комнате, в мокром после дождя свитере, джинсах и носках — настолько домашний, что сжимается сердце. Я хочу завернуть его в одеяло и держать здесь вечно.

Интересно, чувствовал ли он то же самое, когда я была у него в комнате?

— Хватит прыгать по всей комнате, присядь, Холидей, — говорит Винсент. — Ты вызываешь пассивное беспокойство.

Я фыркаю и опускаюсь в рабочее кресло, складывая руки под бедра, чтобы больше не ерзать. Винсент приподнимает бровь, как бы спрашивая «ты в порядке?»

— У меня никогда раньше не было парня в комнате, — признаюсь я. — Ну, Перри Янг приходи, но это был первый год в старшей школе, и мои родители были там все это время, так что на самом деле не считается.

Винсент фыркает.

— Они сопровождали тебя на свидании? Жестоко.

— Это было не свидание. Мы были партнерами по проекту для отличников английского языка. И я была на целых десять дюймов выше его, так что романтического интереса с обеих сторон не возникало. Там есть наша фотография на выпускном вечере — в верхнем левом углу, — я снова вскакиваю на ноги и указываю на фотографию на пробковой доске. — Мы не ходили туда вместе. Это была групповая фотография. Но, смотри, я даже не надела каблуки.

Винсент проводит кончиком пальца по носку моей балетки, выглядывающему из-под темно-синего платья, затем постукивает по фотографии с мальчиками.

— С кем из них ты встречалась? — спрашивает он.

Я ковыряю воображаемый заусенец на большом пальце.

— У меня никого не было в старших классах.

Это как потрогать старый синяк, который, как я была уверена, зажил. Девушка на фотографии, возможно, улыбается, но я знаю, какой несчастной она была в тот вечер. Знаю, что ее сутулые плечи, балетки, простое темно-синее платье — длиной в пол, без рукавов, без блесток — все это было сделано для того, чтобы не привлекать внимание. Чтобы стать меньше. И я знаю, что колледж изменил ситуацию к лучшему, но мне все еще больно, когда смотрю на фотографии этой девушки и задаюсь вопросом, сколько ее страха и боли все еще живет во мне. Иногда задаюсь вопросом, смогу ли когда-нибудь преодолеть потребность отойти на второй план.

— Жаль, что мы не ходили вместе в старшую школу, — внезапно говорит Винсент.

Не знаю, почему сжимается грудь и щиплет глаза. Я тоже так думаю. Но потом пытаюсь вызвать в воображении образ подростка Винсента, и все, что у меня получается, — это Трой Болтон²⁹, разгуливающий по коридорам Ист-Хай в хорошо поставленном музыкальном номере с баскетбольным мячом под мышкой.

— Бьюсь об заклад, ты бы издевался надо мной, — выпаливаю я. Винсент выглядит искренне обиженным, поэтому добавляю: — Не потому, что ты был тупоголовым спортсменом или что-то в этом роде. Я была невыносимым ботаником с двумя друзьями.

— Ты все еще такая, но я не издеваюсь из-за этого, не так ли?

Он уворачивается от моего удара в плечо.

— Ладно, ладно, — говорит он. — Держи. Сравняем счет.

Он лезет в карман джинсов и достает телефон. Немного прокрутки и несколько нажатий и вот он уже держит экран у меня перед носом. Это Винсент-подросток, у него волосы длиннее, а телосложение на тридцать фунтов стройнее. Смокинг тоже немного маловат. Но парень на фото определенно сердцеед.

— Отвали, — ворчу я. — От этого не легче.

— Что ты имеешь в виду? Посмотри на рукава, Холидей. Они даже не доходят до запястий.

Он прав. Это странно мило.

— Это с выпускного бала? — я спрашиваю.

— Вообще-то, я был второкурсником. Меня попросила сестра товарища по команде.

У девушки на фотографии рядом брекеты и завитые волосы, которые выглядят так, будто на них было слишком много лака для волос, но у нее уверенная осанка и красивая фигура девушки, которой, вероятно, нравилось учиться в старших классах. Я вроде как ненавижу ее за это. А потом мне становится плохо, потому что она в буквальном смысле ребенок. Несмотря на определенно позаимствованные у мамы туфли на шпильках, которые носит на фотографии, она едва достает Винсенту до подмышки.

— Какого ты был роста? — уточняю я, все еще разглядывая этого нелепого мальчишку на фото.

— На этой фотографии? Без понятия. Однако, на первом курсе колледжа был уже 6,4 фута³⁰. Отличный рост для баскетбольной карьеры и ужасный для одежды.

Я торжественно киваю.

— Найти подходящие штаны было кошмаром.

— Видишь? — говорит Винсент, убирая телефон. — Мы, вероятно, стали бы друзьями.

Я качаю головой.

— Ни за что. Эти волосы и щенячьи глазки? Ты бы разрушил мою жизнь, Винсент.

Мгновение он смотрит на меня, глаза мерцают, словно от желания что-то сказать, но Винсент просто качает головой и поворачивается обратно к книжной полке. Он берет с нее книгу в мягкой обложке. Это пьеса Оскара Уайльда. Если Винсент и заметил, что рядом стоит потрепанный экземпляр «Сумерек», то никак это не прокомментировал.

— Ты же не собираешься начинать читать это мне? — спрашиваю я, усмехаясь.

— Тебе бы это понравилось, не так ли? — бормочет Винсент. Он ставит книгу обратно на полку, прежде чем бросить на меня взгляд. — Я могу рассказать тебе Шел Сильверстайн, если это все еще интересно.

— Ты действительно выучил наизусть одно из его стихотворений?

— Нет.

— Оу.

— Я выучил три.

Из моего рта выходит шокировано-лающий, совсем не сексуальный, смешок.

— Зачем ты это сделал?

Он улыбается.

— Потому что я знал, что ты будешь смеяться именно так.

Я собираюсь сказать абсолютно нелепые вещи — слащавые, сентиментальные вещи, которые, вероятно, приведут его в ужас, поэтому вместо того, чтобы позволить себе открыть глупый рот, делаю шаг вперед и беру лицо Винсента в ладони. Он стоит неподвижно. Веки закрываются, когда я провожу большими пальцами вверх и вниз, прослеживая от подбородка к уголкам рта, к слегка веснушчатой коже на носу и скулах. На его челюсти немного темной щетины. Интересно, каково было бы ощутить это на внутренней стороне бедер.

Я опускаю руки по бокам. Винсент делает вдох, прежде чем открыть глаза.

— Моя смена в библиотеке начинается через три часа, — выпаливаю я.

Он выгибает бровь.

— Ты серьезно все еще думаешь о том, чтобы уйти?

— Нет. Я просто… — говорю я. — Пытаюсь придумать, что должна сказать начальнику.

— Что занята тем, что целуешься со мной, — говорит Винсент, как будто это очевидно.

— Да? И это все, что мы будем делать?

В глазах Винсента вспыхивает удивление, а затем он высовывает язык, чтобы облизать нижнюю губу.

Шаг, который он делает, уверенный. В глазах настоящий голод. Первобытный.

Я внезапно и яростно вспоминаю о том, как сильно мне нравилось держать его член у себя во рту.

— Думала, ты сказал, что хочешь не торопиться, — хриплю я.

Винсент улыбается и качает головой.

— Не могу двигаться медленно с тобой, Холидей. Но нам больше ничего не нужно делать сегодня вечером. Мы можем пойти домой, и ты сможешь познакомиться с моими товарищами по команде, если хочешь. Или могли бы пойти поужинать только вдвоем и поговорить о родителях, любимых песнях и обо всем остальном, о чем захотим.

Ну вот, он снова становится милым.

Но я не хочу двигаться медленно, не тогда, когда всю жизнь так и делала. Я знаю, что каждый бежит марафон, который является жизнью, в собственном темпе, и нет ничего плохого в том, что мне нужна была более длительная разминка, чем многим людям моего возраста… или в том, что собираюсь начать спринтерскую гонку, когда есть женщины на десять лет старше меня, которые все еще растягиваются. Это не гонка. Это просто круговая трасса, которую мы все разделяем. Я не пожалела, что прислушалась к интуиции и ждала, когда почувствую себя готовой.

Сейчас я готова. Возможно, даже слишком.

Я хватаюсь за подол рубашки и стягиваю ее через голову.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

В голове снятие рубашки было плавным и соблазнительным движением.

На практике воротник цепляется за нос, а правый локоть дергается и ударяется обо что-то очень твердое. Я резко чертыхаюсь, когда тупое покалывание пробегает вверх и вниз по руке, а Винсент хныкает, потому что твердый предмет, который я только что задела локтем, определенно был его подбородком.

— Прости! О… Боже, мне так жаль.

Винсент издает слегка болезненный смешок.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, все еще прячась за задранной рубашкой.

— В порядке. Хотя у тебя убийственный хук справа.

Это унизительно. Не думаю, что хочу снимать рубашку, потому что почти уверена, что не смогу смотреть Винсенту в глаза, но я также не хочу надевать ее обратно, потому что это означает, что мне придется признать, что я действительно отстой во всей этой романтической истории.

«Может быть, если повезет», — думаю я, — «я просто умру прямо сейчас»

Винсент вздыхает.

— Вылезай, Холидей.

Он хватает меня за рубашку и помогает ее стянуть. Волосы потрескивают от статического электричества и разлетаются во все стороны. Я зачесываю их на место, делаю глубокий вдох и, подняв глаза, обнаруживаю, что Винсент смотрит на мою грудь с тем же застывшим выражением, которое решила назвать «сдерживающим лицом». Не могу сказать, хорошо это или плохо. Бюстгальтер бежевый. Без кружев. Без глупостей. У меня также есть линии на животе, там, где джинсы врезались раньше, но я ни о чем из этого не беспокоюсь. Винсент не изменит своего мнения обо мне из-за какого-то скучного нижнего белья и странных вырезов от джинс.

И все же, я бы хотела, чтобы он перестал пялиться.

— Что? — огрызаюсь я, из-за неловкости.

— Твои сиськи выглядят чертовски феноменально.

— Ты никогда не позволишь забыть это, не так ли?

— Ни в коем случае.

— Хочешь осыпать меня еще какими-нибудь комплиментами, прежде чем я тебя выгоню?

Винсент задумчиво хмурится и протягивает руку, чтобы провести пальцами по моим спутанным волосам. Его ладонь ложится на шею сбоку. Это прикосновение посылает электрический разряд по телу, подобно удару по локтевому нерву, но более приятно.

— Ты прекрасна, — говорит Винсент. — У тебя самый лучший смех. Ты одна из самых умных людей, которых я когда-либо встречал. И так хорошо пахнешь. Почему от тебя всегда так хорошо пахнет?

— Это, наверное, гель для душа «три в одном».

— Заткнись, — все еще держа за шею, Винсент притягивает меня ближе и опускает улыбающиеся губы навстречу моим. Он медленно целует меня. Лениво. Как будто у нас есть все время в мире. И я ценю его нежность, правда ценю, но в ту секунду, когда пробую его на вкус, все, что я чувствовала на чердаке книжного магазина, возвращается и сбивает с ног, как волна высотой в пятнадцать футов.

Я отстраняюсь, чтобы с чувством сказать:

— Мне так жаль, что я ударила тебя локтем.

Винсент качает головой.

— Все в порядке.

— Ты уверен, что я не сломала тебе челюсть или что-то в этом роде?

— Я выгляжу как человек, у которого челюсть сломана? — он снова накрывает мой рот своим, и нет, это определенно не поцелуй раненного мужчины. Я издаю звук, который может быть стоном и прижимаюсь грудью к его. Свитер Винсента невероятно мягкий на голой коже живота, что только подтверждает, что мое пристрастие к мужчинам в свитерах все еще живо.

Я отстраняюсь и ошеломленно моргаю, глядя на него.

— Пожалуйста, — я даже не уверена, о чем прошу.

— Терпение, — Винсент целует кончик моего носа.

Возможно, он прав. Не стоит торопиться. Наверное, следует насладиться этим. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь насладиться медленным прикосновением его губ, скользящих по изгибу челюсти, вниз по шее и по ключице. Его руки скользят вверх по бокам моей грудной клетки, мозоли щекочут места, к которым никогда никто не прикасался, пока он не добирается до косточек дурацкого, неудобного лифчика. Прежде чем я успеваю предложить сжечь его, Винсент подцепляет двумя пальцами одну чашечку, опускает ее, оголяя грудь и наклоняет голову, чтобы взять сосок в рот.

— Да, — выдыхаю я. — Я определенно пропущу смену.

Винсент мурчит что-то типо «думаешь?» и от вибрации мурашки бегут вверх и вниз по рукам. Я смеюсь, немного беспорядочно, пока мозг, без подсказки, составляет черновик электронного письма, которое я могла бы отправить руководителю.

«Дорогая Марджи, я не смогу прийти на работу. Винсент Найт держит мой сосок во рту. Приношу искренние извинения! Всего наилучшего, Кендалл.»

— Что смешного? — спрашивает Винсент.

— Щекотно, когда ты это делаешь, — он снова мурчит, заставляя меня пронзительно взвизгнуть, затем выпрямляется с торжествующей улыбкой, от которой перехватывает дыхание.

— Можно я сниму это? — спрашивает он, дергая за бретельку лифчика.

— Не хочешь, чтобы я это делала? На этот раз я могла бы целиться в нос.

— Я пас, спасибо.

Я уступаю и опускаю руки по бокам. Винсент заводит руки мне за спину, расстегивает лифчик и позволяет ему упасть на пол между нами. Я обнажена выше пояса. Это странно. Все, что я могу сделать, это задержать дыхание и наблюдать, как темные глаза Винсента блуждают по моей обнаженной коже, словно пытаясь запомнить, как я выгляжу. В комнате внезапно становится слишком светло. И слишком холодно — соски, типа, агрессивно затвердели.

— Что не так? — спрашивает Винсент, когда замечает мое смущенное лицо.

— Это просто… — я глубоко вздыхаю и говорю: — Это просто страшно.

Его лицо смягчается.

— Кендалл.

— Что? — голос звучит смущённо, пока я складывая руки на груди, а затем опускаю их, когда глаза Винсента расширяются при виде приподнятых грудей. — Это так! Не то чтобы страшно, но… я не знаю. Это пугает, ясно? Никто никогда не видел моих сисек.

— Ну, большое упущение. Ты произведение искусства.

Я закатываю глаза.

— Холидей, — говорит Винсент тихим голосом. — Я имею в виду то, что говорю.

Элизабет Барретт Браунинг научила меня, что действия громче слов.

Когда широкие ладони Винсента гладят груди, обхватывая их и пробуя на вес, я думаю, что наконец соглашаюсь с ней, потому что Винсент прикасается ко мне так, словно это гребаная честь, и он готов сделать все, о чем я попрошу, за привилегию продолжать прикасаться. Я вздрагиваю, когда Винсент проводит большими пальцами по соскам, темные глаза поднимаются, чтобы посмотреть мне в лицо, когда он сжимает тугие пики — сначала нежно, а затем ровно настолько, чтобы с моих губ сорвался пронзительный стон.

— Слишком сильно? — спрашивает он.

Я лихорадочно качаю головой. Недостаточно.

Винсент танцует взад-вперед между осторожной нежностью, как будто я стеклянный артефакт, который он не может позволить себе разбить, и грубостью, словно немного зол на то, что вселенная так долго скрывала от него мои сиськи.

— Хорошо, — пищу я. — Это… это хорошо.

Винсент сжалился надо мной.

— Кровать?

— Да, пожалуйста.

Он хватает меня за бедра и поднимает, как будто я ничего не вешу, а потом аккуратно укладывает на край матраса. У меня одна из тех полутораспальных кроватей, на которые приходится запрыгивать, стандартная мебель для колледжа, но Винсент достаточно высок, чтобы, когда стоит между моими коленями, наши бедра идеально соприкасались. Я смотрю на него снизу вверх, приоткрыв рот, чтобы отметить, как хорошо мы всегда подходим друг другу, но он уже улыбается, как будто точно знает, о чем я думаю.

Мы идеально подходим друг другу.

— Я действительно, действительно хочу всего тебя, — шепчу я.

— Хорошо, — шепчет он в ответ. — Потому что я весь твой.

Я обожаю, когда мы на одной волне.

Руки Винсента ложатся на мои бедра и сжимают их.

— Ты главная, Холидей. Что дальше?

— Сними это, — говорю я, дергая его за ворот свитера.

Губы Винсента дергаются.

— Да, мэм.

Он заводит одну руку за спину, хватает горсть мягкого материала между лопатками и одним быстрым рывком стягивает через голову.

У меня нет времени размышлять о том, насколько это было сексуальнее, чем моя попытка раздеться, потому что вид его обнаженной груди сбивает ход мыслей с толку.

Я никогда раньше не видела его без рубашки. По крайней мере, лично. Есть видео, на котором Винсент снимает майку, чтобы сменить ее на другую, прямо перед одной из игр прошлого сезона, видео, которое я, возможно, сохранила, а возможно, и нет, в личном плейлисте YouTube, который унесу с собой в могилу.

Он был мокрый от пота и бледный в ярком свете арены, и, черт возьми, великолепен.

Это было ужасно. Почему-то хуже, ведь весь этот красиво вырезанный торс теперь стоит у меня между ног, пока я сижу на кровати и маленький перегруженный мозг не может решить, что он хочет сделать с ним в первую очередь.

Я довольствуюсь тем, что прижимаю ладони к его грудям.

Винсент вздрагивает.

— Извини, — выпаливаю я. — У меня холодные руки?

— Нет, с твоими руками все в порядке. Приятно чувствовать их на себе.

Это тихое признание заставляет наклониться вперед и прижаться губами к его груди. Знакомый запах пряностей, запах стирального порошка с дезодорантом, щекочут нос. Руки скользят вниз по его бедрам, чтобы притянуть немного ближе, так что я могу проложить дорожку поцелуев к ключицам и широким плечам.

«Трапециевидная», — думаю я, прижимаясь открытым ртом к изгибу его плеча и проводя языком по коже.

— Ты пытаешься сделать мне засосы, Холидей? — хрипит Винсент.

— Может быть, — бормочу я. — Хочешь один?

Он издает звук, который наполовину стон, наполовину смех.

— Я думал, ты сказала, что будешь хорошо себя вести.

— Да, но это действительно нечестно, разве нет? — откидываюсь назад, чтобы заглянуть в его глаза. — Ты повеселился с моими сиськами.

Он притворно сочувственно надувает губы.

— Бедняжка.

Единственное, что я могу сделать в ответ, это засунуть руку ему в джинсы и за пояс боксеров. Он уже тверд, но, когда я обхватываю его рукой, тот дергается и набухает в ладони.

— Ладно, шутки кончены, — хрипит Винсент. — Мне нужно быть внутри тебя.

— Спасибо. Чертовски вовремя.

Винсент отступает назад, чтобы стянуть джинсы и черные боксеры с бедер. Его телефон выпадает из кармана и приземляется на покрытый ковром пол с приглушенным стуком, за которым следует второй, более мягкий стук тонкого черного кожаного бумажника. Винсент вздыхает, наклоняется, чтобы поднять упавший телефон, и кладет его на прикроватный столик. Затем тянется за бумажником.

Его лицо внезапно вытягивается.

— Черт.

— Что такое?

Винсент качает головой в недоумении и опустошении.

— У меня нет презерватива. Пожалуйста, скажи, что где-нибудь в этой квартире он имеется, Кендалл, потому что я не могу в таком виде зайти в магазин. Конечно, я сделаю это, если придется, но… черт. Я действительно этого не ожидал. Я понятия не имел, что даже увижу тебя сегодня…

Позже я позволю себе посмеяться над мысленным образом Винсента Найта, демонстрирующего самую вопиюще очевидную эрекцию, которую когда-либо видели в магазине на углу кампуса, в то время как он бросает смертельные взгляды на всех остальных, используя стойку самообслуживание.

Но прямо сейчас мозг немного слишком занят осознанием того, что Нина — это лучшая подруга, о которой только может мечтать девушка.

— Книжная полка. Посмотри на книжной полке. На второй полке сверху есть книга в мягкой обложке. Черный корешок с красным курсивом. Нет, справа… вон та!

Винсент снимает книгу с полки и рассматривает обложку.

— «Переспать с секретаршей»? — он монотонно читает.

— Обойдемся без твоих комментариев.

Винсент переводит взгляд с меня на порно и обратно.

— Хочешь, чтобы я тебе это прочитал? — его улыбка дразнящая, но в глазах понимание, которое говорит, что он очень расстроен.

Я откладываю эту идею на потом.

— Просто брось ее мне, — говорю я, хлопая в ладоши перед собой.

Винсент незаметно бросает книгу. Она пролетает через спальню по самой мягкой и грациозной дуге, идеально направляясь в ждущие руки. Мне каким-то образом удается пропустить книгу сквозь пальцы, отчего та приземляется прямо на колено.

— Айй, Господи.

— Ты собираешься играть за команду по софтболу?

— Отвали, — ворчу я, хватая книгу в мягкой обложке за корешок и встряхивая ее поверх одеяла.

Вываливается «закладка», которую Нина подарила мне на день рождения в прошлом году: ряд презервативов в фольге с леопардовым принтом. Я поднимаю их и изучаю обратную сторону упаковок.

— Все хорошо, — объявляю я, поднимая их вверх, словно выигрышный лотерейный билет. — Все в порядке. Срок их действия истекает только через два года.

Винсент выхватывает их у меня из рук, отрывает одну с конца ряда и зубами разрывает уголок упаковки.

— Повезет, если этого хватит на два дня, — говорит он. — Хочешь, я надену его сам?

Это не столько вызов, сколько открытое приглашение. Я протягиваю руку и он передает открытую упаковку, а сам встает на колени передо мной, чтобы я могла продемонстрировать, как много помню из школьного курса сексуального воспитания. Презерватив неоново-розовый, потому что, конечно Нина подарила бы неоново-розовые презервативы в фольге с леопардовым принтом.

Я зажимаю кончик. Сворачиваю его. Абсолютно уверена, что ногти не проколют ультратонкий латекс.

— Та-да, — объявляю я с гордым видом.

— Отлично сделано, Холидей.

— Все эти занятия по анатомии человека действительно окупились.

Он закатывает глаза.

— Ложись на спину.

Моя голова с мягким свистом ударяется о стопку декоративных подушек. Растянувшись на пуховом одеяле, до меня доходит тот факт, что я обнажена выше пояса, а на Винсенте нет ничего, кроме неоново-розового презерватива.

Сердце сильно бьется о грудную клетку. Я ненадолго задумываюсь о том, как неловко было бы, если бы прямо сейчас у меня случилась остановка сердца.

— Итак, сейчас будет викторина? — спрашиваю я, конечно, в шутку, но голос выходит дрожащим и пронзительным. Винсент, должно быть, понимает, что я снова использую юмор в качестве защитного механизма, потому что серьезно качает головой.

— Никаких викторин. Никаких тестов. Никаких игр.

— Ой, — сглатываю я. — Хорошо.

Он похлопывает меня по бедру.

— Поднимись.

Я упираюсь коленями в матрас и становлюсь в полуприсед. Винсент стягивает джинсы с бедер. Я плюхаюсь обратно и позволяю вытащить одну лодыжку, а затем и другую из штанов. Я открываю рот, чтобы спросить, не забыл ли он про нижнее белье, но затем Винсент снова проводит руками по всей длине моих ног — ладони обводят каждый изгиб, веснушку, целлюлитное пятнышко, растяжку и место, которое я пропустила после бритья, — прежде чем зацепить пальцами пояс трусиков и снять их.

И вот, наконец, мы оба голые.

Это заняло достаточно много времени.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Винсент кладет нижнее белье на прикроватный столик, чтобы на этот раз мы его не потеряли, прежде чем забраться на матрас.

Шелест пухового одеяла, скрип каркаса кровати и стук дождя по окнам почти заглушают наше тяжелое дыхание. Почти. Я с трудом сглатываю, позволяя бедрам раздвинуться, чтобы Винсент мог устроиться между ними, его руки упираются в матрас по обе стороны от моих плеч. Кожа искрится электричеством везде, где наши тела соприкасаются. И когда я смотрю на Винсента, лица так близко, что могла бы сосчитать едва заметные веснушки у него на переносице, если бы хватило терпения. Серьезность ситуации тяжелым грузом ложится на мои плечи.

Девственность — это социальный конструкт.

Я знаю это. Знаю, что введенный в киску пенис, не изменит меня фундаментально как личность. На самом деле это не имеет большого значения. Но так оно и есть.

Я мягкая. Сентиментальная. Романтичная. И мне хочется возненавидеть себя за это, но потом вспоминаю, что сказала Нина: мне позволено чувствовать. Позволено дрожать от нервов и кружиться от волнения в равной мере, и позволено ощущать тяжесть этого момента всей своей грудью.

— Я на самом деле не знаю, что делаю, — предупреждаю я Винсента. — Поэтому, пожалуйста, не убивай меня, если сделаю что-то странное.

— Ничего не обещаю.

Я шлепаю его по бицепсу. Прекрасному, рельефному бицепсу.

Он выгибает бровь.

— Это самый сильный удар, который ты можешь нанести?

— Продолжай смеяться, и ты узнаешь, Найт.

Винсент прижимается губами к моему уху и шепчет:

— Шутка за тобой. Мне нравится, когда грубо.

Но он не груб. Он душераздирающе нежен, когда наклоняется вперед, мышцы на предплечьях изгибаются, как у живой скульптуры из греческой древности. Мой взгляд останавливается на его левом запястье — которое было в бандаже и перевязано в ту ночь, когда мы встретились — и сердце замирает. Вот оно.

Маленький момент наедине с собой прерывается, когда Винсент снова двигает руками, пытаясь найти опору получше на слишком мягком матрасе, и ставит руку прямо на прядь моих волос там, где они разметались вокруг головы.

— Ой, — шиплю я. — Волосы, волосы, волосы!

— Черт, извини.

Винсент быстро поднимает руку и вместо этого прижимает ее к стене за мной. Мы смотрим друг другу в глаза. Оба немного подавлены, но как только видим, что это взаимно, фыркаем и сдерживаем смех, как дети на задворках класса.

— Клянусь, я знаю, что делаю, — говорит Винсент.

— Конечно, конечно. Ты кажешься настоящим…

Он отрывает руку от стены, опускается между нами и погружает в меня два пальца.

— Блять, — выдыхаю я.

Думаю, Винсент пытается одарить меня той самодовольной улыбкой, которую всегда надевает, когда ему удается доказать, что я неправа, но его веки трепещут, когда тот проводит пальцами по напряженным мышцам, а затем медленно, ищущими движениями втягивает и разжимает их.

— Черт, Кендалл, — ругается он. — Почему ты такая мокрая?

— Теперь ты напрашиваешься на комплименты, — хрипло говорю я.

Винсент не сводит глаз с моего лица, убирая пальцы, оставляя меня внезапно и мучительно опустошенной. К счастью, он быстро обхватывает одной рукой эрекцию и приподнимает наши бедра. Я чувствую его нежный, но настойчивый толчок между ног. И затем это происходит: головка члена Винсента толкается прямо в меня.

Лицо морщится против моей воли.

— Говори со мной, Холидей.

Единственный ответ — очень серьезное «Уф».

Винсент морщится.

— Ты слишком тугая. Следовало сначала разогреть.

— Не думаю, что смогу разогреться еще больше, — признаюсь я со сдавленным смешком. — Правда. Обещаю. Это просто… это просто, типа, первоначальные нервы. Я переживу.

По крайней мере, так всегда бывает в любовных романах. Первоначальный ожог, который проходит. Боль, которая становится удовольствием. Боже, я действительно надеюсь, что это не просто еще один прием, неприменимый к реальной жизни.

— Можешь продолжать. Серьезно. Хочу знать, каково это, когда ты полностью погружен в меня.

Винсент не выглядит убежденным.

— Скажи, если будет слишком, хорошо?

— Ладно, большой мальчик, — говорю я, закатывая глаза. — Ты не такой уж и огромный.

Но он вроде как такой, и мое отношение быстро меняется, когда тот принимает брошенную перчатку и погружается в меня еще на два дюйма. Я шиплю сквозь зубы и слепо хватаюсь за простыни.

— Дыши, Кендалл.

Я встречаюсь с ним взглядом и делаю, как говорят. Два глубоких, медленных, размеренных вдоха. Вдох, выдох. И снова.

Он кивает.

— Хорошая девочка.

Винсент знает, что эта фраза со мной делает. Более того, чувствует, как сжимается живот, потому что его веки снова трепещут, а на лице появляется румянец. У него лихорадочный вид. Дикий. Я кладу руки ему на плечи и сжимаю их, побуждая двигаться дальше, и Винсент возобновляет медленные толчки внутри меня, наполняя до тех пор, пока я не убеждаюсь, что больше не могу.

Последним движением бедер Винсент погружается в меня по самые яйца. Мы оба стонем. Мышцы трепещут и сокращаются, пытаясь приспособиться.

Винсент издает отрывистый смешок.

— Не делай этого, — говорит он себе под нос. — Пожалуйста. Я долго не продержусь.

— Прости. Я не нарочно.

На самом деле нет. Я никогда не чувствовала себя такой наполненной. Это новое ощущение, но оно не болезненное. Не похоже на одну из тех сцен в историческом романе, где брачная ночь заканчивается слезами и окровавленными простынями. Я современная женщина, слава богу, и у меня были пальцы, собственные и Винсента, внутри. Но когда он двигается — всего один медленный, пробный толчок — возникает слишком сильное трение. Может быть, Винсент действительно слишком большой. Может быть, я напряжена. Какова бы ни была причина, там, где соединяются наши тела, возникает острая боль. Все мое тело напрягается от паники. Что, если я не смогу этого сделать? Что, если, несмотря на то, что мозг полностью готов, тело не получило напоминание? Что, если я каким-то образом все испортила?

— Подожди, — выдыхаю я. — Это… это слишком.

Винсент замирает. Я на мгновение прихожу в ужас от того, что он собирается сделать то же, что и в книжном магазине, вдруг захочет уйти после первых признаках даже малейшего дискомфорта с моей стороны, поэтому я впиваюсь ногтями в его плечи, пока кожа не белеет.

— Кендалл, — говорит он очень спокойно, — я никуда не уйду.

— Хорошо, — пищу я.

— Что тебе нужно?

— Хм?

— Что я могу сделать? Могу прикоснуться к тебе?

— Д-да, конечно.

— Я собираюсь потереть твой клитор, хорошо?

— Мм-хмм.

Винсент переносит вес тела на одну руку, а другую опускает между нами, чтобы провести двумя кончиками пальцев аккуратные круги, сначала медленные имягкие, а затем движениями становятся более быстрые и уверенные, когда я стону, давая понять, что он нашел идеальное место.

И, о, это здорово.

Я вздыхаю, конечности медленно расслабляются и удовлетворенный вздох покидает тело. Я зажмуриваю глаза, потому что иногда, когда пытаюсь отвлечься, это помогает сосредоточиться, но потом передумываю. Я хочу оставаться в настоящем. Хочу помнить, что делаю это не одна. Винсент лучше любой фантазии, которую я смогла бы вызвать в голове.

— Поговори со мной, — умоляю я.

Винсент приподнимает брови, и на мгновение я волнуюсь, что придется объясняться, но потом он говорит:

— Полагаю, сейчас неподходящее время, чтобы цитировать Шелла Сильверстайна?

Я ничего не могу с собой поделать. Я откидываю голову назад и смеюсь.

От этого движения мышцы сжимаются вокруг его члена и это все еще немного чересчур, но на этот раз не больно. Винсент ухмыляется, затем пользуется возможностью и целует линию от ключицы к подбородку и обратно вниз.

— На самом деле, не думаю, что смогу правильно вспомнить слова, — признается он, уткнувшись мне в плечо. — Я почти уверен, что теряю сознание. В тебе так чертовски хорошо, Кендалл. Мы можем потратить столько времени, сколько тебе нужно, хорошо? Не волнуйся. В любом случае, мне, вероятно, потребуется гораздо больше времени, чтобы кончить во второй раз, так что все, что имеет значение — это сделать так, чтобы тебе было хорошо.

От этих слов я таю.

И он имеет в виду именно их, потому что те произносятся не как какая-то большая рыцарская речь. Винсент дрожит, левая рука и пресс напрягаются от усилий оставаться неподвижными, в то время как правая рука равномерно массирует мой клитор. Выражение его лица — напряженное и целеустремленное. Как будто это самая важная задача в мире. Как будто величайшее — и, возможно, единственное — стремление в жизни — заставить меня кончить, чтобы я тоже могла наслаждаться этим.

Внизу живота что-то странно скручивается, и это не имеет никакого отношения к соединению наших тел. Я не совсем уверена, как к этому относиться, поэтому делаю кое-что немного глупое — приподнимаюсь с кровати ровно настолько, чтобы нежно поцеловать его в кончик носа.

— Ты отлично справляешься, — говорю ему.

Винсент наклоняет голову и смеется, как человек, которому больно.

От этого движения он прижимается ко мне. На этот раз мне не так больно. Думаю, это может понравиться. Думаю, что, возможно, захочу немного большего.

— Теперь можешь двигаться, — шепчу я.

Винсент поднимает голову и изучает мое лицо.

— Да?

— О, да.

Сначала он легонько покачивает мне бедрами. Я подбадривающе хмыкаю, но движения остаются неглубокими и неуверенными.

— Для тебя это нормально? — выпаливаю я.

Винсент немедленно сбивается с ритма.

— Что?

— Приятно? Для тебя, я имею в виду.

Только потому, что это я теряю девственность, не значит, что забыла, что Винсент сказал, что никогда не делал этого трезвым. Он тоже заслуживает того, чтобы его проверили.

— Как думаешь, каково мне? — спрашивает он.

Мои глаза сужаются.

— Это риторический вопрос?

Винсент выходит из меня почти полностью, головка члена поглаживает вход, прежде чем снова погрузиться.

Ага. Хорошо. Риторический вопрос.

Мы оба стонем. Винсент повторяет движение во второй раз, затем в третий. На четвертом толчке я поднимаю голову с подушек, чтобы посмотреть, как его член исчезает во мне и почти задыхаюсь от этого зрелища.

Я протягиваю руку, чтобы коснуться места, где мы соединяемся. Винсент тоже опускает взгляд и стонет. Не могу сказать, то ли это потому, что кончики моих пальцев касаются его члена, то ли он так же возбужден открывшимся видом, как и я. Все кажется горячим, набухшим и скользким. Сначала я думаю, что ярко-розовый презерватив Нины, должно быть, смазан или что-то в этом роде, но потом понимаю, что дело не в презервативе. Это я. Винсент не шутил: я насквозь мокрая. Это заставляет странно гордиться собой.

Мне просто нужно было расслабиться. Не торопиться. Мы с Винсентом разберемся с этим вместе, даже если придется спотыкаться и смеяться по пути.

При этой мысли я расслабляюсь.

Кажется, я понимаю, почему Винсент теперь изучает анатомию человека. Черт возьми, это круто.

— Немного жестче, — прошу я.

Винсент выгибает бровь и один раз грубо хлопает бедрами.

— О, — выдыхаю я. — Черт. Сделай так ещё раз!

Винсент утыкается головой в изгиб моей шеи и делает глубокий вдох, как будто пытается взять себя в руки. Затем начинает входить в меня, растягивая, пока я не наполняюсь. Так, что на глаза наворачиваются слезы. Когда ритм набирает скорость, все, что я могу сделать, это широко раздвинуть бедра и вцепиться в его плечи, талию, тупую мускулистую задницу и попытаться не закатить глаза.

— Еще, — настаиваю я, приподнимая бедра навстречу каждому толчку.

Я знаю, что ною. Ничего не могу с собой поделать.

— Господи Иисусе, Холидей, — стонет он. — Ты не в своем уме.

Мне удается рассмеяться.

— Я думала, тебе… понравилось… грубо.

Винсент подхватывает меня одной рукой под колено, обхватывает ногу вокруг своей талии и входит как мужчина, которому есть что сказать.

И это так хорошо. Так чертовски хорошо. Лучше, чем я думала, потому что фантазировала об этом. О Винсенте. Я провела целый месяц, представляя его и себя звездами всех любовных романов, которые только попадались в руки — нежными и сладкими, горячими и тяжелыми, темными и восхитительно развратными. Каждая динамика. Каждый троп. Каждая позиция. Но это другое. Это нечто большее. Воображение не могло составить целостную картину: жар его дыхания на лбу, теплое, скользкое скольжение наших бедер, знакомый гул голоса, ворчание и невнятные проклятия, отдающиеся эхом в костях и стягивающие мышцы живота все туже и туже.

О, у меня неприятности.

Я собираюсь говорить нелепые вещи.

Такие как «сильнее», «больше» или буквально «раздави меня», Винсент.

— Ты корчишь рожи, — говорит он. — Поговори со мной.

— Только если не будешь смеяться, — бормочу я.

— Не буду, — темп Винсента замедляется. — Обещаю. Расскажи мне.

Он переносит вес на одну руку. Новый ракурс заставляет зажмуриться. Это восхитительно. Настолько, что требуется секунда, чтобы ощутить его губы на своей щеке, носу, веках. Я вслепую поднимаю голову, и Винсент прижимается губами к моим, не дожидаясь просьбы. Это придает смелости.

— Ты такой большой, — стону ему в рот.

— Ты такая тёплая, — выпаливает он в ответ. — И такая чертовски мокрая.

— Мокрая для тебя. О Боже, прости. Это было так плохо.

— Ты плохая девочка, да?

Смех срывается с моих губ.

— Что это было?

Винсент тоже смеется, в глазах светятся самоуничижение и привязанность.

— Не знаю. Не очень поэтично с моей стороны, да? Может быть, нужно больше практиковаться.

— Не уверена, что смогу чем-то помочь. То есть, черт возьми, это я учусь на программе английского с отличием… предполагается, что я здесь самая красноречивая… И в десяти секундах от того, чтобы сказать: «О, Винсент, обними меня и заставь принять тебя.»

Винсент издает сдавленный звук.

— Видишь? Это бред. Люди на самом деле так не разговаривают во время секса, не так ли? Это только в плохой эротике.

Я шучу, конечно же.

Но затем рука Винсента опускается мне на плечо, большой палец сильно нажимает на ключицу и вдавливает в кровать, и это уже не шутка.

— Будь хорошей девочкой ради меня, Кендалл, — говорит он без капли юмора. — И прими мой член.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я пытаюсь рассмеяться.

На самом деле, именно это и собираюсь сделать. Но почему-то звук, который вырывается из горла, оказывается самым низким и громким стоном, который я когда-либо издавала. Винсент не дразнит меня. Его глаза не отрываются от моих, терпеливые и темные от голода, пока тот дает время справиться со смущением. Я обхватываю рукой его запястье — то, которым он прижимает меня к матрасу — и киваю.

Когда он снова двигается, это ни медленно, ни поверхностно, ни нежно.

— Посмотри на себя, — бормочет Винсент. — Так хорошо внутри тебя.

Может быть, если бы он не был погружен в меня по самые яйца и, может быть, если бы смеялся, у меня хватило бы сил напомнить, как дешево я ценю грязные разговоры. Но, должно быть, я не в своей тарелке, потому что все, что выходит из уст Винсента, начинает звучать как поэзия.

— Еще, — шепчу я как в бреду. — Скажи еще.

Винсент читает меня как открытую книгу.

— Грязная девочка, — говорит он. — Кто сделал тебя такой мокрой? Для кого это?

— Для тебя, — выдыхаю я.

— Чья это киска?

Я всхлипываю от смеха.

— Моя.

Рука Винсента покидает мое плечо, чтобы схватить за подбородок, сжимая щеки достаточно сильно, чтобы мои губы растянулись в улыбке.

В его глазах смех..

— Ты и твой гребаный умный рот, — он подчеркивает каждое слово движением бедер, от которого веки трепещут, а дыхание перехватывает. Затем наклоняет голову и целует меня так крепко, что я вижу звезды. — Я сам себя на это настраивал. Но сыграно неплохо.

— Спасибо, — пищу я. — Не мог бы ты, пожалуйста…

Мне не нужно заканчивать мысль.

Винсент снова переносит вес на одну руку и опускается между нами. Он прижимает ладонь чуть ниже мягкого изгиба нижней части моего живота и проводит подушечкой большого пальца по клитору. Я возвращаю должок, сжимая его так, что перехватило дыхание, и я вознаграждена коротким движением бедра, прежде чем он снова находит ритм.

Это слишком хорошо. Слишком. Давление невыносимо и восхитительно, и когда он проникает в меня, я чувствую, как каждый дюйм его идеального члена протискивается внутрь. Мои бедра напряжены и дрожат, пальцы ног скрючены, одной рукой я крепко сжимаю его запястье — очарованная ощущением, как работают мышцы и сухожилия под кожей, когда он играет с моим клитором, а другой отчаянно схватила бицепс, плечо, темные растрепанные волосы. Что угодно, чтобы удержаться, пока волна поднимается все выше и выше.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

— Давай, — говорит он. — Ты сможешь это сделать. Я держу тебя.

Моя спина выгибается. Пресс сокращается. Ногти впиваются в его кожу.

— Винсент! — выдыхаю я.

Все дело в зрительном контакте.

Его руки, член и ободряющие слова довели меня до точки невозврата, но я, как уже поняла, мягкая и сентиментальная сука. Итак, все дело в очаровательных карих глазах Винсента, которые засветились нежностью, смыкаясь с моими, что толкает меня через край.

Ноющее давление внизу живота сжимается, а затем, внезапно, взрывается.

Веки трепещут и грозят захлопнуться, но я заставляю их оставаться открытыми. Мне нужно увидеть Винсента. Нужно, чтобы он наблюдал, как я буду кончать. И Винсент — моя опора, якорь, парень, который всегда держит дверь открытой для меня и дает больше, чем, как когда-либо думала, я заслуживаю — держит меня, когда я распадаюсь на части и снова собираюсь воедино. Последствия оргазма оставляют меня вялой и задыхающейся.

Но он не прекращает толкаться.

Глупый, бескорыстный, угождающий людям ублюдок. Он собирается убить меня.

Я стону и поднимаю голову, чтобы сказать, что на самом деле нет необходимости быть таким усердным, но потом замечаю маленькую морщинку страдания между его бровями. Он продолжает поглядывать вниз, туда, где соединяются наши тела, как будто пытается что-то рассчитать, точно рассчитать время. Я ненавижу это. Ненавижу, что он занят чем-то другим, кроме наслаждения собой. Кроме того, я думаю, он планирует выйти из игры и к черту это.

— Не надо, — говорю я.

Винсент моргает, глядя на меня, ошеломленный, но решительный. Я хочу запомнить его таким навсегда.

— Я кончу, — говорит он. — Все в порядке. Я близко. Я кончу…

В его голосе слышится едва заметная нотка нежелания. Он пытается скрыть это, но я слышу.

Мило, что он пытается быть таким внимательным, но, если думает, что я собираюсь позволить пожертвовать этим, потому что он чувствует себя виноватым, прося о том, чего действительно хочет — я убью его. На нем презерватив. Нина и Харпер с радостью оплатят мой план «Б» из-за явной ненависти к неожиданной беременности. Мы с Винсентом ведем себя как ответственные взрослые, а ответственным взрослым нужно немного пожить. Итак, я протягиваю руку через широкую часть рельефной спины и сжимаю его плечи. Это движение заставляет Винсента наклониться, прижимая наши тела ближе и позволяя использовать его впечатляюще крепкую внутреннюю силу в качестве рычага, чтобы приподнять бедра. Я встречаю его следующий толчок с такой силой, что трещат кости.

— Не надо, — повторяю я.

В глазах Винсента вспыхивает понимание. Он прерывисто втягивает воздух.

— Холидей.

Это еще одно предупреждение. И снова я решаю проигнорировать это. Я скрещиваю лодыжки на задней стороне бедер Винсента, крепко обхватываю его за талию и смотрю прямо в глаза, напрягая уставшие мышцы со всей оставшейся силой.

— Внутрь меня. Войди в меня, Найт.

— Срань господня, — говорит он, задыхаясь и начинает толкаться. Он повторяет эти два слова снова и снова, как мантру, когда лоб прижимается к моему. И затем он целует меня — небрежные, рассеянные касания губ на моей влажной от пота коже, а затем голодное проникновение языка в задыхающийся рот — пока я провожу ногтями по его волосам с утешением, любовью и… чем-то, чему пока не могу дать названия.

— Это твое, — шепчу я. — Это твое, это твое.

Я твоя.

Винсент обхватывает рукой одно из моих бедер и прижимает его к своей талии. При следующем толчке я с болезненной ясностью осознаю, что давление нарастает снова. Сейчас все по-другому — менее остро, но глухо и глубоко, что немного пугает. Мне всегда требовалась целая вечность, чтобы достичь второго оргазма. Я почти всегда откладываю это на потом, потому что переход к следующему занятию требует слишком больших усилий и заканчивается в промокшей от пота пижаме и сведенными судорогой запястьями.

Но это другое. Думаю, новый оргазм действительно мог бы прийти снова.

Винсент, должно быть, видит это на моем лице, потому что его глаза загораются.

— Еще один, — говорит он, не сбавляя темпа. — Дай мне еще один, Холидей.

— Я не могу…

— Да, ты можешь.

Его слепая уверенность в своей способности довести меня до оргазма могла бы привести в бешенство, если бы это не было так чертовски горячо. Я протягиваю руку, чтобы ущипнуть его за сосок. Винсент легко ловит мою руку и опускает ее между нами, прижимая ладонь к низу живота, чтобы я могла чувствовать его внутри себя, пока он ласкает мой сверхчувствительный клитор подушечкой большого пальца.

Я не могу пошевелиться. Я придавлена потным, раскрасневшимся, тяжело дышащим парнем, который, очевидно, собирается завоевать золотую олимпийскую медаль, доведя меня до второго оргазма, и я не в силах остановить его.

Я действительно, действительно не хочу, чтобы он останавливался.

— Подожди, — всхлипываю я, выгибаясь под прикосновениями. — Винсент…

— Позволь этому случиться, — говорит он. — Я говорил тебе, Кендалл. Я люблю, когда ты в беспорядке.

— Отвали…

И тогда я кончаю. Снова. Точно так, как он и говорил.

Если первый был ударом молнии, то этот — раскат грома. Нет быстрого всплеска или внезапного ослабления. Накатывающее давление растет и растет, а затем, почти мягко, перетекает через некую не отмеченную переломную точку. Но возникающий в результате поток, который проходит рябью по телу, совсем не нежный. Он такой интенсивный и глубокий, что я на мгновение теряю всякий контроль над своим телом. Кажется, я всхлипываю. Кажется, между ног разливается тепло. Кажется, я так крепко сжимаюсь вокруг Винсента, что он выкрикивает мое имя, словно призыв. Покачивая бедрами и издавая низкий рык, он следует по краю, бедра прижимаются вплотную к моим, в то время как член пульсирует, прежде чем рухнуть на меня сверху.

Винсент дает всего мгновение, чтобы оценить всю тяжесть его веса, к тому же сокрушительного, прежде чем обхватывает одной рукой мою поясницу и переворачивает нас так, что я оказываюсь распростертой на влажной от пота груди. Я чувствую, как эхо собственного сердцебиения отдается между ног.

В течение очень долгого момента мы оба слишком измотаны, чтобы что-то делать, кроме как пытаться отдышаться.

А затем, медленно, мозг начинает перезагружаться.

Черт возьми.

Я пытаюсь сжать губы и молчать, потому что кажется невежливым начинать громко смеяться после секса, но Винсент, должно быть, чувствует, как я дрожу.

— Черт, — он пытается сесть. — Я сделал тебе больно?

Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на него, в равной степени раздраженный и восторженный.

— Боже мой, Винсент! Я в порядке. Черт возьми. Почему мы не сделали этого несколько недель назад?

Напряженная озабоченность на его лице немедленно исчезает.

— Так хорошо, да? — спрашивает он с самодовольной ухмылкой.

— Это было… — я замолкаю, недоверчиво качая головой. — Идеально. Это было идеально.

Я много думала о том, как потеряю девственность.

Я знала, что в худшем случае это может повлечь за собой либо полное отсутствие удовольствия, либо… ладно, это то, о чем я старалась не думать — отсутствие согласия. В лучшем случае я полагала, Гарри Стайлс заметит меня в конце одного из своих концертов и увезет в неуказанный европейский город, чтобы устроить восхитительно вычурное свидание, прежде чем мы в конце концов займемся любовью при свечах на ложе из лепестков роз.

Эй, у девушки могут быть свои мечты, и он был тем, по которому я пускала слюни со старшей школы и с годами постепенно добавляла все больше сюжетных моментов.

Но это?

Это было лучше.

Неуклюже, неистово, беспорядочно и идеально. Мы с Винсентом общались — даже когда это было скорее практично, чем провокационно — и смеялись — даже когда выставляли себя полными дураками — и оба кончили так сильно, что, думаю, потребуется добрых полчаса, чтобы вернуться к реальности, так что я записываю это на свой счет как крупную победу.

Все любовные романы, которые я читала, и самые смелые фантазии, которые лелеяла, могут поцеловать меня в задницу.

Они не соответствуют этому. Для меня и Винсента.

— Это было идеально, — соглашается он.

Я улыбаюсь.

И тогда говорю, очень тихо:

— Я действительно рада, что дождалась тебя.

Лицо Винсента морщится.

— Черт, Холидей. Не будь такой мягкой.

Его голос нежный, а глаза подозрительно блестят. Думаю, возможно, то, что я только что сказала, значит для него больше, чем он готов признать. Я обхватываю ладонями его лицо по обе стороны и приподнимаюсь, чтобы поцеловать, нежно, но достаточно крепко, чтобы, надеюсь, он почувствовал то, в чем я тоже не готова признаться. Когда мы отстраняемся и смотрим друг на друга, у меня непоколебимое чувство, что мы думаем об одном и том же: наполовину страшно, наполовину радостно осознавать, что ты влюбляешься в кого-то, но становится немного легче, когда знаешь, что ты не одинок.

— Это было действительно весело, — шепчу я.

Винсент кивает.

— Да, мы определенно сделаем это снова. Но придется дать мне немного времени, чтобы прийти в себя. Это было… сильно. Я действительно не планировал быть таким грубым.

Я приподнимаюсь на локтях.

— Эй, — говорю я, прижимая кончик пальца к его груди. — Я просила об этом.

Я ни за что не позволю ему избивать себя и изображать мученика за то, о чем очень недвусмысленно просила. Во всяком случае, это я собираюсь извиниться за то, что не предупредила заранее, что он открывает банку с сильно сдерживаемым сексуальным напряжением.

Но Винсент только фыркает.

— Я знаю, что это ты просила.

Я поджимаю губы и застенчиво прижимаюсь подбородком к его обнаженной груди. Оглядываясь назад, это, вероятно, была не самая лучшая идея — просить жестко и быстро, когда мое тело к этому не привыкло.

Винсент тоже выглядит немного потрепанным. Волосы потемнели от пота и торчат во все стороны. Крошечные розовые царапины и вмятины в виде полумесяцев усеивали его грудь и руки в тех местах, где я прижималась слишком сильно. Тело раскрасневшееся, влажное от пота и дрожащее. Он выглядит так, словно только что выиграл в овертайме матч чемпионата в жестокой борьбе.

— Возможно, я была немного чересчур амбициозна, — признаю я.

— Ни хрена себе, — говорит Винсент. — Мне нужно убрать с тебя беспорядок.

Мое лицо вспыхивает.

— Ты не обязан этого делать…

— Помолчи и позволь позаботиться о тебе, Холидей.

Я скатываюсь с Винсента, чтобы тот мог метнуться в ванную и снять презерватив. Он оставляет меня лежать на матрасе в одиночестве всего секунд на пятнадцать, прежде чем возвращается с одним из полотенец, немного влажным, чтобы оно не растеклось по всему полу. Одним сухим уголком он вытирает пот и немного тонального крема с моего лба, а затем протирает между ног несколькими нежными движениями влажной стороны полотенца. Он использовал теплую воду. Это мило.

Но Винсент всегда милый.

Хорошо.

Почти всегда.

Винсент бросает полотенце в наполовину заполненную корзину для белья, затем возвращается к кровати. Но вместо того, чтобы сесть на идеально свободный участок матраса рядом, он наваливается своим огромным телом прямо на меня, словно личное утяжеленное одеяло.

Воздух со свистом покидает легкие.

— Привет, — говорит он мне в шею.

— Привет, — ворчу я в ответ.

— Хочешь пойти поужинать или что-то в этом роде?

Я смеюсь, затаив дыхание.

— Прямо сейчас?

Он качает головой, уткнувшись в изгиб моего плеча.

— Нет. Пока мы просто собираемся сделать это, планируем, так что ты знаешь, на этот раз я никуда не уйду.

Мои глаза зажмуриваются и становятся влажными.

Долгое мгновение мы остаемся в таком положении. Прижатые друг к другу. Винсент удовлетворенно хмыкает, когда я провожу ногтями по его затылку сквозь влажные от пота волосы.

— Я немного проголодалась, — наконец бормочу я.

Винсент приподнимается на локтях.

— Наверное, сначала стоит одеться. И тебе следует выпить немного воды и принять Адвил или что-то в этом роде. Но я имел в виду то, что сказал о настоящем свидании. Летом в центре города открылся новый тайский ресторан. Я узнал о нем только через Postmates³¹, но онлайн он выглядит неплохо. Наверное, там хорошо и уютно. Посмотришь?

— Я определенно могла бы сходить поесть чего-нибудь тайского.

Винсент кивает, как будто все решено.

— Давай. Я приглашаю тебя куда-нибудь.

Он встает с кровати и двумя легкими шагами пересекает комнату, чтобы поднять с пола рубашку и джинсы. Винсент хмурится, когда оглядывается и понимает, что я не сдвинулась с места.

— Или можно заказать доставку, — предлагает он таким тоном, словно на самом деле предпочел бы остаться здесь, только вдвоем. Он упирается руками в матрас по обе стороны от моей талии и наклоняется, улыбаясь с такой искренней и раскрепощенной радостью, что на мгновение перехватывает дыхание. — Ты все еще могла бы успеть на смену, Холидей, если бы захотела. Я провожу тебя до библиотеки. Даже буду слоняться поблизости и приставать с просьбами о дополнительных рекомендациях по чтению, пока ты меня не выгонишь. Но я не хочу, чтобы ты чувствовала, что должна от чего-то отказываться. У меня будут тренировки, игры и все такое, а у тебя — время заняться своими делами. Ты все еще главная.

Мое сердце замирает.

Я больше не боюсь. Больше не прячусь от жизни. Мой список TBR никуда не денется, и я пропустила всего одну ночную смену в этом семестре. Марджи не слишком рассердится, если я снова прикинусь больной.

— Мы идем гулять, — объявляю я, спрыгивая с кровати. — И плачу я.

Винсент выгибает бровь.

— Угощаешь, да?

— Угу. Парень, который попросил урок репетиторства по поэзии, всучил мне сотню баксов за тридцатиминутный урок. Полный лох.

Он хватает меня за запястье и притягивает к себе.

— В защиту скажу, — говорит он, — он ещё и дерьмово флиртует.

Не думаю, что кто-то из нас полностью закончил исследовать этот новый и удивительный мир. Может быть, он не совсем устал играть с моими феноменальными сиськами, может быть, мне все еще немного любопытно, каково было бы ощущать щетину на бедрах. Но прямо сейчас поход куда-нибудь поужинать звучит как мечта. Держаться за руки на тротуаре, сидеть бок о бок в маленькой кабинке у окна, разговаривать, смеяться и обмениваться анекдотами, забавными фактами и секретами — по одному, смакуя каждый, — пока ресторан не закроется и нас не выгонят. А потом, если дождь прекратится, мы можем совершить долгую прогулку по залитому лунным светом кампусу, или вернуться прямо сюда, в мою постель и разговаривать до тех пор, пока не устанем бодрствовать. Нам не нужно выбирать прямо сейчас. У нас есть более нескольких сотен страниц с моментами, отобранными вручную. Спешить некуда. Нет последней страницы, к которой стоит вернуться.

У нас есть время.

Сколько угодно времени в мире.

ЭПИЛОГ

В библиотеке тихо.

Впрочем, по вечерам в пятницу здесь всегда тихо.

Лунный свет заливает атриум. Искусственные папоротники тихо шелестят в тепле, струящемся из вентиляционных отверстий. Где-то на другой стороне почти пустого первого этажа время от времени поскрипывают колеса книжной тележки Марджи, когда та снует вверх-вниз между стеллажами. Все это очень обыденно, за исключением одной незначительной детали: впервые с тех пор, как начала работать в библиотеке, я не сижу за кассой с любовным романом в руках.

Вместо этого держу ноутбук открытым, черновик первой главы первого романа смотрит на меня в полноэкранном режиме, чтобы помочь бороться с призывом «просто проверить» Твиттер.

Никто не предупреждал меня, насколько трудным будет писать.

Это жестоко и расстраивает, и полностью стоит той боли, которую я испытываю каждый раз, когда удается подобрать правильные слова, чтобы передать образ в голове или ощущение в костях. В творческих начинаниях есть что-то удовлетворяющее. Думаю, я наконец-то понимаю почему Шекспир написал все эти любовные сонеты, а Тейлор Свифт — песни. Теперь я понимаю — это необъяснимая и неизбежная потребность распутать сад чувств, растущий внутри, лист за листом и виноградную лозу за виноградной лозой, чтобы выразить их словами.

— Снова пишешь эротику обо мне?

Я резко поднимаю голову.

Винсент стоит надо мной с дразнящей улыбкой на лице и чашкой кофе в руке. Он ставит ее на стол для раздачи. Его имя напечатано сбоку вместе с крошечным рисунком подсолнуха перманентным маркером, в котором я узнаю работу Винсента.

— Думала, ты обещал не отвлекать меня во время смены, — говорю я, хватая чашку, чтобы сделать глоток.

Наша договоренность проста: каждую вторую пятницу я меняю ночную смену на дневную, чтобы по вечерам проводить время с Винсентом. На самом деле, теперь, когда я познакомилась с большинством парней в команде, это даже забавно. Мы тусуемся у Винсента или у меня. Ходим на двойные свидания с Джабари и Харпер. Даже иногда ходим на вечеринки, где я позволяю Винсенту сделать смешанный коктейль из всех видов алкоголя, если он пообещает потанцевать, потому что мне нравится, когда он навеселе и развязен, и произносит вопиюще неправильные тексты популярных песен, просто чтобы рассмешить меня.

В обмен на это небольшое изменение в расписании Винсент согласился предоставить мне ночные смены по пятницам в качестве времени, посвященного тишине, умиротворению и незавершенным работам.

Итак, я говорю ему:

— Тебе нельзя здесь находиться.

— О, я здесь не ради тебя, — говорит Винсент.

Я выгибаю бровь.

— Действительно?

— Не могу поверить, что ты могла так подумать. К сведению, я здесь как студент, оплачивающий обучение, а не твой парень. Кофе был просто милым жестом.

Я прижимаю теплую чашку к груди и наблюдаю за ним прищуренными глазами.

— Ты не собираешься меня отвлекать?

— Даже не мечтай.

Я поджимаю губы.

— Ты не взял рюкзак.

Не прерывая зрительного контакта, Винсент протягивает руку, чтобы взять последний номер студенческой газеты Университета Клемента с проволочной стойки рядом с отделом распространения. Он поднимает его, чтобы я могла прочитать заголовок на первой полосе «СЕКС, НАРКОТИКИ И РОК-Н-РОЛЛ: НАЦИОНАЛЬНЫЙ СТУДЕНЧЕСКИЙ ФЕСТИВАЛЬ ИМПРОВИЗАЦИИ, СОРВАННЫЙ МЕСТНЫМИ ПРАВООХРАНИТЕЛЬНЫМИ ОРГАНАМИ», засовывает его под мышку и поворачивается, чтобы пересечь атриум. Он садится за ближайший столик и устраивается поудобнее.

Никто не должен выглядеть так хорошо, читая газету.

Его волосы пушистые и взъерошенные, такими они становятся, когда тот ложится спать с мокрыми волосами, а баскетбольная рубашка Клемент с длинными рукавами туго натянута на груди. Его лицо — произведение искусства, каждой резкой линии и порочного изгиба профиля достаточно, чтобы я могла написать о нем целые эссе. Освещенный лунным светом, он великолепен. Я почти могу представить его наемным убийцей мафии на работе, безжалостным миллиардером в зале заседаний совета директоров или задумчивым герцогом, корпящим над важными письмами из парламента.

Не могу решить, хочу ли я написать о нем художественную литературу или пройти через библиотеку, повалить его на пол и изнасиловать.

Затем Винсент упирается локтями в стол, бицепсы напрягаясь и натягивая рукава рубашки и я без сомнения понимаю: он знает, я наблюдаю, и специально напрягается. Чтобы проверить меня.

Что ж, шутка за ним.

В эту игру могут играть двое.

Я снимаю толстовку с круглым вырезом от Клемент, которую украла у него в ту ночь, когда мы нашли пропавшие трусики, которые оказались на верхней полке гардероба, оказывается, я довольно сильно подбросила их в день рождения Винсента, так что карьеры софтболистки, возможно, еще есть надежда. Под толстовкой на мне только тонкая хлопковая рубашка, а в библиотеке сегодня прохладно, но отморозить себе нос — небольшая цена за победу.

Украдкой брошенный взгляд говорит, что я вырвалась вперед.

Винсент наблюдает за мной, глаза горят, мускул на сжатой челюсти подрагивает.

Я иду на убийство. Пряча самодовольную улыбку, я вытягиваю руки высоко над головой, выгибая спину на стуле и приоткрываю губы с тихим стоном, когда напряженные мышцы плеч напрягаются. Телефон вибрирует в заднем кармане джинсов.

Я почти ожидаю, что это сообщение от Винсента, в котором он просит перестать играть грязно, но это уведомление из группового чата соседей по комнате. Нина, которая была вне себя от радости и глубоко тронута, когда я сообщила, что презервативы на день рождения, которые она подарила мне в прошлом году в шутку, на самом деле спасли положение «Боже мой, Кендалл, я не могу поверить, что я была там с тобой душой!» прислала еще одну свою фотографию. На этот раз она примеряет любимые джинсы после стирки и нежный розовый свитер, который, уверена, она нашла в шкафу Харпер.

Ее последующее сообщение гласит:

Нина: Подойдет?????

У нее сегодня свидание. И хотя Нина никогда в этом не признается, но постоянно растущая коллекция зеркальных селфи в чате говорит о том, что она немного нервничает.

Я: Иу. Недостаточно горячо. Надень зеленое платье на тонких бретельках.

Нина: Я не могу это надеть.

Нина: На улице чертовски холодно.

Харпер: Тренч. Пальто.

Нина: Хм??? Я буду выглядеть как проститутка???

Я: И?

Примерно на тридцать секунд наступает молчание, а затем Нина отправляет еще одно фото. Зеленое платье. Плащ цвета верблюжьей шерсти. Сумка через плечо, которую ей не пришлось просить взаймы, потому что она уже знает, что я разрешу ей пользоваться ею в любое время, когда та понадобится. Она похожа на роковую женщину из французского фильма нуар 1950-х годов. Мы с Харпер немедленно отправляем ряд за рядом эмодзи — сердечки, танцоры фламенко, огненные шары, падающие звезды, на которые Нина отвечает одним эмодзи со средним пальцем, за которым неохотно следует последнее сообщение:

Нина: Спасибо.

Я улыбаюсь экрану, прежде чем убрать телефон.

Забавно взять на себя роль лучшей подруги-шлюшки на ночь.

Словно по зову, на меня падает тень.

Парень, стоящий по другую сторону кассы, высокий — очень, очень высокий — и красивый, но совсем не угрожающий. Не сейчас, когда я знаю его так хорошо. Он звезда баскетбольной команды Клемента. Тот, кого все спортивные телекомпании и фанатики НБА предсказывают, будет выбран в первом раунде драфта. Тот, кого выгнали из прошлогодней большой игры за то, что он сломал нос парню, который этого полностью заслуживал. Тот, кто читает мне стихи, просто чтобы заставить смеяться и краснеть.

— Могу я вам помочь? — спрашиваю я, глядя на него сквозь ресницы.

Винсент недовольно хмурится.

— Я ищу книгу, — ворчит он.

— Ты знаешь название и имя автора? — спрашиваю я, пододвигая клавиатуру ближе, как будто на самом деле готова посмотреть списки.

— «Дерево дарения» Шел Сильверстайн.

Я с трудом сдерживаю испуганный смех.

— Хорошо, — говорю я, как ни в чем не бывало. — Это сложно. Очень трудно найти.

Винсент кивает.

— Тогда лучше показать дорогу.

Я закрываю ноутбук, надежно прячу его под стол и прикрепляю маленькую бумажную табличку, которая сообщает людям, что я вернусь через пятнадцать минут, что на самом деле откровенная ложь.

Винсент не отступает в сторону, когда я обхожу стол и проскальзываю мимо него. Он позволяет нашим рукам соприкоснуться. Но я никто, если не профессионал. Я держу подбородок высоко, шагаю быстрым, но небрежным шагом, скользя по атриуму, лавируя между столиками так тихо, что никто из горстки зевающих студентов, разбросанных по полу, даже не поднимает глаз.

Винсент следует за мной так близко, что я почти ожидаю, что он протянет руку, притянет к себе и заставит заплатить за то, что я дразню его. Но он держит руки при себе. Идеальный джентльмен.

Это делает меня чертовски дикой.

Я останавливаюсь у лифтов и нажимаю кнопку вызова.

— Не хочешь подняться по лестнице? — спрашивает Винсент, тыча большим пальцем в направлении лестницы, которая находится буквально в пяти шагах слева от нас.

— Лестница не работает.

Винсент хмыкает. Я не могу смотреть ему в глаза.

Лифт подъезжает с радостным звоном. Я проскакиваю в открытые двери. Винсент следует за мной внутрь, нажимает кнопку второго этажа, а затем медленно приближается. Он загоняет меня в угол с такими темными глазами, что я вижу в них свое отражение.

— Ты, — говорит он, понизив голос, эхом отражающийся от стен, — дерьмовая актриса.

— Прекрати болтать.

Он злобно улыбается.

— Заставь меня.

Я жду, пока двери закроются, прежде чем схватить его за лицо и притянуть к себе, чтобы поцеловать. Он встречает меня на полпути, как всегда. Мы целовались уже сотни раз, но каким-то образом все еще соединяемся с первобытной силой двух волн, разбивающихся друг о друга. Мне это никогда не надоест.

Отдаленно я осознаю, что лифт останавливается. Двери открываются, наверное, потому, что Винсент ведет меня задом наперед, и я слышу звук ковра под нашими ногами. Наши движения неуклюжие и медленные, поскольку мы хватаем друг друга за рубашки и, затаив дыхание, хихикаем, стараясь держать рот на замке. Только когда Винсент кладет руки мне на плечи и удерживает на расстоянии вытянутой руки, я понимаю, в какую секцию он меня завел.

Британская литература.

— Ты сентиментальный маленький засранец, — обвиняю я. А затем, уже мягче, говорю: — Я действительно рада, что ты взял этот дерьмовый курс поэзии.

— Я рад, что не бросил этот дерьмовый курс поэзии.

— Это выстрелы в профессора Ричарда Уилсона? Я думала, вы лучшие друзья.

Винсент стонет, услышав его имя.

— Я все еще ненавижу этого ублюдка, — бормочет он. — Он был таким придурком из-за того первого эссе. Я пытался сказать, что у меня повреждено запястье и нуждаюсь в отдыхе, но он меня отшил. Я был чертовски несчастен. Все, что хотел сделать, это поспать, но команда устраивала вечеринку, так что мне некуда было идти, и я решил, что просто продержусь. Это была почти худшая неделя в жизни.

— Почти?

— Ну, да. Это отстой. Но это того стоило, потому что я встретил тебя.

Я протягиваю руку — без раздумий, просто по чистой мышечной памяти — и запускаю пальцы в его мягкие волосы. Плечи Винсента опускаются, как всегда, когда я играю с его волосами, а затем он наклоняется, чтобы поцеловать меня.

— Подними меня, — требую я.

Винсент прикусывает мою нижнюю губу.

— Попроси по-хорошему.

— Я подпрыгиваю. Раз, два, три…

Он ловит мой вздох, одновременно раздраженный и нежный. Широкие, сильные руки скользят под бедра, поддерживая вес и прижимая меня ближе к нему так, что я чувствую твердую стенку его брюшного пресса в колыбели бедер. Я на мгновение забываю, где мы находимся и издаю удовлетворенный стон.

Винсент крепко сжимает мою задницу. Не настолько, чтобы причинить боль, но достаточно, чтобы я взвизгнула.

— Жадная девочка, — ругает он низким и грубым голосом.

— Говорит мужчина, положивший руки мне на задницу.

— Мне нужно, чтобы ты молчала, — шепчет Винсент в мои приоткрытые губы. — Потому что, если нас поймают, я понятия не имею, как, черт возьми, должен перестать целовать тебя.

Возможность побыть умником слишком привлекательна.

— Не хочешь, чтобы я читала стихи?

— Кендалл, богом клянусь…

— Если ты должна любить меня, пусть это будет напрасно…

Винсент рычит, но добавляет следующую строчку:

— Кроме любви. Пожалуйста, не цитируй Элизабет Барретт Браунинг прямо сейчас. Ты знаешь, что это со мной делает.

Я утыкаюсь лицом в изгиб его шеи, чтобы заглушить смех. Когда я снова откидываюсь назад, глаза немного влажные, а щеки болят от улыбки, Винсент наблюдает за мной с мягким выражением лица.

— Да, кстати, — говорит он. — Просто на случай, если это было не очевидно.

— Что именно? — спрашиваю я, хотя сердце понимающе подпрыгивает.

Винсент улыбается.

— Люблю тебя.

Это первый раз, когда он произносит слова о любви вслух, но я ощущаю их всем. В том, как он держит меня за руку. В том, как он пишет, когда читает книгу, которая, по его мнению, мне понравится. В том, как ходит со мной на соревнования по плаванию Харпер и на импровизационные шоу Нины, но настаивает на том, чтобы не приходить по четвергам, чтобы мы могли продолжить священный ритуал соседей по комнате — вечера кино. В том, как подарил одну из своих старых баскетбольных футболок, чтобы я надевала ее на игры. В том, как познакомил меня со своими очень высокими и очень милыми родителями примерно через две недели как мы впервые занялись сексом, я была дрожащей, лепечущей неразберихой, когда его мать-ангел пригласила меня посетить мастерскую керамики на следующих школьных каникулах. В том, как оставляет мне записки, покрытые каракулями с изображением маленьких подсолнухов.

— Я тоже тебя люблю, — говорю ему.

Улыбка Винсента не удивляет. Я тоже не особо деликатничала.

Но все равно приятно сказать это вслух.

class="book">Столько всего о наших маленьких признаниях в любви никогда не вошло бы в любовный роман. Дребезжание кондиционера. Ковры в пятнах. Слабая влажность между бедер напоминает о том, что мне предстоит чертовски долго приводить себя в порядок в женском туалете, за чем последует очень долгая и мучительная смена, прежде чем я смогу притащиться домой и, наконец, забраться в постель к Винсенту, чтобы насладиться этими восхитительно ленивыми часами после того, как закончу с работой, и он закончит свою субботнюю утреннюю тренировку.

Дело в том, что я читаю любовные романы не ради реализма. Я читаю их, потому что те заставляют чувствовать, что меня видят и слышат, как девушку. Они позволяют исследовать свои желания — и те, которыми я горжусь, и те, которые удаляю из своей истории поиска — и они научили меня тому, кто я такая и я хочу.

Я всегда буду читателем. И всегда буду романтиком.

Хотя у нас с Винсентом, возможно, и нет кинематографической истории любви с высокими ставками, мы всего лишь двое студентов колледжа, развлекающихся в круглосуточной библиотеке, я предпочитаю видеть в нас фантастическое.

На одно прекрасное, чудесное мгновение мир перестает вращаться, и звезды подмигивают нам через окно. Сердцебиение Винсента совпадает с моим. Его руки крепкие и теплые, обнимающие меня, и смех срывается с наших губ, когда мы целуемся. Книги тихие, как неодушевленные предметы, но я чувствую, что они вокруг нас — полны волшебства, полны возможностей.

Я всегда любила библиотеки после наступления темноты.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 — В современной архитектуре атриумом называется центральное, как правило, многосветное распределительное пространство общественного здания, освещаемое через зенитный световой фонарь или проём в перекрытии. Подобное пространство может быть организовано на крупных круизных судах.

2 — Традиционно фолиантом называют старинные большие книги. Высота таких книг в толстом твердом переплете обычно 40–45 сантиметров, а вес доходит до семи килограммов. Термин «фолиант» произошел от латинского слова folium, которое означает «лист».

3 — Напиток, которым запивают порцию неразбавленного спиртного (шот). Например, Бойлермейкером называется комбинация, где рюмка виски (шот) запивается пивом (чейзер).

4 — 5,11 футов примерно 180 см.

5 — Доктор Сью — автор детских сказок, таких как «Как Гринч украл Рождество», «Лоракс» тд.

6 — В Америке английский — это тоже самое, что у нас литература.

7 — напиток, наполненный летом в любое время года. Вкус коктейля мягкий, с легкими карамельными нотками, дополненными цитрусовой свежестью и миндальным послевкусием.

8 — это импровизированная смесь спиртных напитков, которую обычно подают для группового употребления.

9 — напиток, поддерживающий водно-солевой баланс во время занятия спортом, длительных занятий или легкого недомогания.

10 — специфическая неспособность к обучению, имеющая нейрологическое происхождение. Характеризуется трудностями с точным или беглым распознаванием слов и недостаточными способностями в чтении и письме. Эти затруднения связаны с неполноценностью фонологических компонентов языка.

11 — Антология Энгмана (Engman’s Anthology) — Джон Энгман (1949–1996) был американским поэтом из Миннеаполиса, Миннесота. Пять его стихотворений вошли в антологию «Новые американские поэты 90-х» (1991): «Грибные облака», «Атлантида», «Другое слово для синего», «Персонал» и «Одна минута ночного неба».

12 — Improv — это спонтанный ансамбль-театр. Вид искусства, где исполнители составляют театр, обычно комедия на месте.

13 — Slam — творческое соревнование, во время которого выступающие поэты декламируют тексты собственного сочинения (например, версус-батл).

14 — Bumble — приложение для знакомств.

15 — Jungle juice — это импровизированная смесь спиртных напитков, которую обычно подают для группового употребления.

16 — Викторианец смотрит на лодыжку — этап в истории развития европейских стран, когда лодыжка была самой красивой частью тела.

17 — Doja Cat — американская рэперша, певица, автор песен, продюсер.

18 — Джефри Чосер — средневековый английский поэт, «отец английской поэзии».

19 — Кэрри Андервуд — американская певица в стиле кантри. В песне «Before He Cheats» описывает как портит машину парню.

20 — One Direction — англо-ирландский бой-бэнд, основанный в Лондоне в 2010 году, в состав которого входят: Гарри Стайлз, Луи Томлинсон, Найл Хоран и Лиам Пейн.

21 — Тейлор Свифт эпохи Speak Now — третий перезаписанный альбом американской певицы Тейлор Свифт, вышедший 7 июля 2023 года, на лейбле Republic Records.

22 — Хайку — жанр традиционной японской лирической поэзии вака, известный с XIV века.

23 — Clippers — профессиональный баскетбольный клуб, выступающий в Тихоокеанском дивизионе Западной конференции Национальной баскетбольной ассоциации.

24 — Cavs — профессиональный баскетбольный клуб, выступающий в Национальной баскетбольной ассоциации в Центральном дивизионе Восточной конференции.

25 — Кайри Ирвинга — австралийский и американский профессиональный баскетболист, выступающий за команду НБА «Даллас Маверикс».

26 — Тренер Картер — Кенни Рэй Картер, американский предприниматель, активист в области образования и бывший тренер по баскетболу в средней школе.

27 — MVP (Most Valuable Player) — награда, которой награждается самый полезный игрок команды, лиги, конкретного соревнования или серии соревнований.

28 — Lakers — американский профессиональный баскетбольный клуб из Лос-Анджелеса.

29 — Трой Болтон — главный герой фильма «Классный мюзикл» (High school musical), капитан баскетбольной команды «Дикие коты» школы «Ист Хай».

30 — Фут — единица измерения длины в английской системе мер. 1 фут = 30,48 сантиметров.

31 — Postmates — это служба доставки еды, основанная в 2011 году и приобретенная Uber в 2020 году.

НОЧНАЯ СМЕНА

Название: Ночная смена

Автор: Энни Краун

Серия: —

Перевод выполнен для группы Wombooks (t.me/+8Y0po5gZxCU2NWRi)

Перевод: @nonamehhe

Редактура и оформление: @aennaea

Внимание! Текст предназначен только для ознакомительного чтения. Любая публикация данного материала без ссылки на группу-переводчика строго запрещена. Любое коммерческое и иное использование материала, кроме предварительного чтения, запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды.

Notes

[

←1

]

^{В современной архитектуре атриумом называется центральное, как правило, многосветное распределительное пространство общественного здания, освещаемое через зенитный световой фонарь или проём в перекрытии. Подобное пространство может быть организовано на крупных круизных судах.}

[

←2

]

^{Традиционно фолиантом называют старинные большие книги. Высота таких книг в толстом твердом переплете обычно 40–45 сантиметров, а вес доходит до семи килограммов. Термин «фолиант» произошел от латинского слова folium, которое означает «лист».}

[

←3

]

^{Напиток, которым запивают порцию неразбавленного спиртного (шот). Например, Бойлермейкером называется комбинация, где рюмка виски (шот) запивается пивом (чейзер).}

[

←4

]

^{5,11 футов примерно 180 см.}

[

←5

]

^{Доктор Сью — автор детских сказок, таких как «Как Гринч украл Рождество», «Лоракс» тд.}

[

←6

]

^{В Америке английский — это тоже самое, что у нас литература.}

[

←7

]

^{напиток, наполненный летом в любое время года. Вкус коктейля мягкий, с легкими карамельными нотками, дополненными цитрусовой свежестью и миндальным послевкусием.}

[

←8

]

^{это импровизированная смесь спиртных напитков, которую обычно подают для группового употребления.}

[

←9

]

^{напиток, поддерживающий водно-солевой баланс во время занятия спортом, длительных занятий или легкого недомогания.}

[

←10

]

специфическая неспособность к обучению, имеющая нейрологическое происхождение. Характеризуется трудностями с точным или беглым распознаванием слов и недостаточными способностями в чтении и письме. Эти затруднения связаны с неполноценностью фонологических компонентов языка.

[

←11

]

^{Антология Энгмана (Engman’s Anthology) — Джон Энгман (1949–1996) был американским поэтом из Миннеаполиса, Миннесота. Пять его стихотворений вошли в антологию «Новые американские поэты 90-х» (1991): «Грибные облака», «Атлантида», «Другое слово для синего», «Персонал» и «Одна минута ночного неба».}

[

←12

]

^{Improv — это спонтанный ансамбль-театр. Вид искусства, где исполнители составляют театр, обычно комедия на месте.}

[

←13

]

^{Slam — творческое соревнование, во время которого выступающие поэты декламируют тексты собственного сочинения (например, версус-батл).}

[

←14

]

^{Bumble — приложение для знакомств.}

[

←15

]

^{Jungle juice — это импровизированная смесь спиртных напитков, которую обычно подают для группового употребления.}

[

←16

]

^{Викторианец смотрит на лодыжку — этап в истории развития европейских стран, когда лодыжка была самой красивой частью тела.}

[

←17

]

^{Doja Cat — американская рэперша, певица, автор песен, продюсер.}

[

←18

]

^{Джефри Чосер — средневековый английский поэт, «отец английской поэзии».}

[

←19

]

^{Кэрри Андервуд — американская певица в стиле кантри. В песне «Before He Cheats» описывает как портит машину парню.}

[

←20

]

^{One Direction — англо-ирландский бой-бэнд, основанный в Лондоне в 2010 году, в состав которого входят: Гарри Стайлз, Луи Томлинсон, Найл Хоран и Лиам Пейн.}

[

←21

]

^{Тейлор Свифт эпохи Speak Now — третий перезаписанный альбом американской певицы Тейлор Свифт, вышедший 7 июля 2023 года, на лейбле Republic Records.}

[

←22

]

^{Хайку — жанр традиционной японской лирической поэзии вака, известный с XIV века.}

[

←23

]

^{Clippers — профессиональный баскетбольный клуб, выступающий в Тихоокеанском дивизионе Западной конференции Национальной баскетбольной ассоциации.}

[

←24

]

^{Cavs — профессиональный баскетбольный клуб, выступающий в Национальной баскетбольной ассоциации в Центральном дивизионе Восточной конференции.}

[

←25

]

^{Кайри Ирвинга — австралийский и американский профессиональный баскетболист, выступающий за команду НБА «Даллас Маверикс».}

[

←26

]

^{Тренер Картер — Кенни Рэй Картер, американский предприниматель, активист в области образования и бывший тренер по баскетболу в средней школе.}

[

←27

]

^{MVP (Most Valuable Player) — награда, которой награждается самый полезный игрок команды, лиги, конкретного соревнования или серии соревнований.}

[

←28

]

^{Lakers — американский профессиональный баскетбольный клуб из Лос-Анджелеса.}

[

←29

]

^{Трой Болтон — главный герой фильма «Классный мюзикл» (High school musical), капитан баскетбольной команды «Дикие коты» школы «Ист Хай».}

[

←30

]

^{Фут — единица измерения длины в английской системе мер. 1 фут = 30,48 сантиметров.}

[

←31

]

^{Postmates — это служба доставки еды, основанная в 2011 году и приобретенная Uber в 2020 году.}