Аристотель и античная литература [Аристотель] (pdf) читать онлайн

АРИСТОТЕЛЬ И АНТИЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА
!

АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ им. А. Μ. ГОРЬКОГО

аа

АРИСТОТЕЛЬ
И АНТИЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
МОСКВА 1978

Ответственны! редактор
И. Л. ГАСПАРОВ

д 70202—413
A 042 (02)—78 357-78

© Издательство «Наука», 1978 г.

ОТ РЕДАКЦИИ

В 1978 г. мировая культура отмечает знаменательный
юбилей — 2300 лет со дня смерти величайшего мыслителя
древности, Аристотеля из Стагиры (384—322 гг. до н. э.).
Йо широте своего влияния на философскую и научную
мысль древности, средневековья и Нового времени Ари­
стотель — фигура исключительного значения. Интересы
Аристотеля охватывали весь круг знаний античного ми­
ра — от «первой философии» («метафизики») и до зооло­
гии и метеорологии. Среди этих наук были и науки о
литературе — поэтика и риторика. Как и во многих дру­
гих областях, Аристотель был здесь если не первым, то
одним из первых систематизаторов и кодификаторов.
«Поэтика» Аристотеля стала истоком всей европейской
литературной теории. На нее опирались, от нее отталки­
вались, но мимо нее не могло пройти ни одно литератур­
ное течение. И в наши дни наиболее серьезные труды по
теории литературы не обходятся без ссылок на Аристотеля.
Его стихийно-материалистический подход к искусству, его
рационалистический пафос остается близок современной
передовой литературной мысли.
Но именно потому, что суждения Аристотеля остаются
живыми и актуальными, они, как это ни странно, с тру­
дом осмысливаются исторически. Отдельные мысли фило­
софа легко выделяются из контекста, входят в литератур­
ные теории Нового времени и получают в них совсем иное
и далеко отходящее от подлинного Аристотеля значение.
Этому способствует и сама форма, в которой дошли до нас
сочинения Аристотеля. Сжатые, эскизные, они для по­
верхностного взгляда рассыпаются на разрозненные вы­
сказывания, и от читателя ускользает взаимная связь их
внутри произведения, а тем более связь их с общим ходом
древнегреческой литературной мысли. Между тем именно
она ставила перед Аристотелем те вопросы, на которые он
давал свои ответы: не зная первых, нельзя понять вторых.
Поэтому не приходится удйвляться, что даже такие цен­
3

тральные понятия аристотелевского учения, как «подра­
жание» («мимесис»), «очищение» («катарсис»), «ошибка»
(«трагическая вина»), сплошь и рядом понимаются совре­
менными теоретиками модернизированно, т. е. искаженно.
Помочь исторически правильному пониманию лите­
ратурного учения Аристотеля — задача этой книги.
Основная часть книги — очерк «Аристотель и антич­
ная литературная теория». Первая глава его намечает
внешний контекст аристотелевской теории словесности,
вторая — внутренний. Первая прослеживает становле­
ние проблематики греческой литературной теории, скла­
дывание основных ее понятий, смену трех этапов ее разви­
тия — у софистов, у Платона, у Аристотеля. Вторая по­
казывает, каким образом элементы этой теории были
переосмыслены и систематизированы Аристотелем, как сло­
жились они в учение, объединявшее интерес Платона
к предмету искусства и акту творчества с интересом софи­
стов к адресату искусства и акту восприятия на единой
основе объективного рационалистического анализа.
Вторую часть книги составляют новые переводы двух
важнейших его работ о словесности: знаменитой «Поэтики»
и III книги «Риторики», посвященной проблемам стиля.
«Поэтика» переводится на русский язык в пятый раз,
«Риторика» — во второй. Целью новых переводов были более
продуманная передача терминов и исправление некоторых
ошибок прежних переводчиков, более тщательная переда­
ча связи фраз и мыслей, более четкое отделение в тексте
того, что принадлежит Аристотелю, от того, что неизбежно
привносится языком перевода и разумением переводчика.
Перевод сопровождается комментарием.
Разумеется, исчерпать тему «Аристотель и античная
литературная теория» в одной книге невозможно. Авторы
лишь самым беглым образом коснулись такой важной
проблемы, как место литературной теории в системе обще­
философской теории Аристотеля,' потому что эта тема
подробно освещена в недавно вышедшей книге А. Ф. Ло­
сева «История античной эстетики. Аристотель и поздняя
классика» (Μ., 1975). За пределами настоящего исследо­
вания осталась и судьба аристотелевской литературной
теории после Аристотеля — в поздней античности (неко­
торые аспекты этой темы затронуты в коллективном труде
«Древнегреческая литературная критика». Μ., 1975) и
тем более в средние века и в Новое время.

АРИСТОТЕЛЬ
И АНТИЧНАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ
ТЕОРИЯ

ва
ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ
ИЗУЧЕНИЯ «ПОЭТИКИ» АРИСТОТЕЛЯ
Исследователь, работающий с материалом древнегре­
ческой литературы, стоит перед лицом трудностей двоя­
кого рода. Тексты, которые ему доступны, удалены от
своих прототипов столетиями, а иногда и тысячелетиями.
И очень часто от произведений писателя сохранилась
лишь ничтожная доля *, что делает невозможной бесспор­
ную реконструкцию полной картины творчества отдельных
писателей и всей античной культуры в целом. Исследо­
ватель не может в этом случае пойти дальше правдоподоб­
ных гипотез. Это первое затруднение, с которым он стал­
кивается. Второе связано с тем, что ему приходится учи­
тывать и нередко преодолевать сложившуюся веками
традицию критериев и оценок при изучении наследия
того или иного писателя.
С этими объективными трудностями неминуемо сопря­
жен и анализ творчества Аристотеля. Из написанного
Аристотелем до нас дошло далеко не все, состояние же из­
вестных нам источников не позволяет решить окончатель­
но вопрос об аутентичности доступного нам текста 2. Не
сохранились те произведения философа, в основном диа­
логи, которые были изданы при его жизни и читались об­
разованной публикой в эпоху эллинизма и Римской им­
перии. Лицо «античного» Аристотеля, хорошо знакомое
Эпикуру, Цицерону, Лукиану, скрыто от нас так же, как
от греков и римлян в течение двухсот лет было почти пол­
ностью заслонено его второе лицо, знакомое нам 3.
Доступный современному читателю текст Аристоте­
ля — это, по всей видимости, упоминаемые Цицероном
«Комментарии» 4, т. е. записки лектора, излагающего свои
5

мысли ближайшим ученикам внутри школы. Хотя эти
записки не были вовсе неизвестны античности 6, их пол­
ное издание заставило себя ждать до I в. до н. э. Сохра­
нилось два несхожих рассказа о том, какая судьба постиг­
ла аристотелевские рукописи после смерти философа. Со­
гласно одному из них 6, ученик Феофраста Нелей продал
всю аристотелевскую библиотеку в александрийскую би­
блиотеку при Птолемее Филадельфе (286—245 гг. до н. э.).
По другой же версии 7, Нелей увез эти книги в Малую
Азию и оставил их своим наследникам, которые скрывали
их вплоть до начала I в. до н. э., когда они продали их
Апелликону, после же смерти Апелликона рукописи Ари­
стотеля были перевезены Суллой в Рим 8. Здесь с них были
сняты копии, одна из них и лежит, по словам Плутарха,
в основе издания, подготовленного и выпущенного в свет
Андроником Родосским. Именно с этого издания и начи­
нается история интерпретации аристотелевского текста.
Это был первый опыт систематизации разрозненных
записей основателя школы: близкие по содержанию трак­
таты объединялись здесь общим заголовком, а вся совокуп­
ность написанного распределялась по тематическим цик­
лам °. Эта классификация на много столетий вперед опре­
делила собой метод изучения аристотелевского наследия:
она помогала раскрывать проблемы, поставленные Аристо­
телем в разных областях знания, она же мешала видеть
в его трактатах эволюцию авторской мысли. От поздней
античности и до XVIII в. способ толкования и популяри­
зации аристотелевской философии оставался в сущности
одним и тем же: книги Аристотеля переводились на дру­
гие языки, комментировались, и содержание их входило
как органическая часть в культуру каждой эпохи. Форма
работы с текстом почти не менялась, но менялся состав
произведений, которые привлекали к себе наибольшее вни­
мание читателей в разные исторические периоды.
Средневековье, с его повышенным интересом к умо­
зрительной философии, «ухватилось» за логические трак­
таты Аристотеля как за источник первейших средств 10,
необходимых для ведения любого философского рассуж­
дения. Ученому Византии, средневекового латинского За­
пада и сирийско-арабского Востока Аристотель, насколь­
ко позволяют судить переводы и комментарии и, был зна­
ком главным образом как автор «Органона» (больше всего
толкований составлялось к «Категориям»), а также трак­

татов по физике и этике 12. Мало известна была его «По­
этика» и почти начисто игнорировалась «Политика», вы­
тесненная в это время из поля зрения читателей «Государ­
ством» Платона.
Эпоха Возрождения значительно увеличила по срав­
нению со средневековьем количество произведений антич­
ных авторов, в том числе и сочинений Аристотеля, доступ­
ных вниманию европейского читателя 18. Контакты ла­
тинского Запада с арабской культурой Испании (с конца
XI в.) и с византийской культурой периода крестовых по­
ходов (XIII в.) имели одним из своих последствий резкое
повышение интереса к собиранию рукописей античных
писателей. На Западе тогда впервые стали известны многие
сочинения Аристотеля, Галена, Евклида и др. Рукописи
древних авторов, хранившиеся где-то в безвестности, те­
перь разыскивались, переписывались, публиковались,
становились «общедоступными». Так были возвращены
к жизни комедии Плавта, трактат Цицерона «Брут» и его
«Письма к близким», а также некоторые его речи, трактат
Квинтилиана, «Аргонавтика» Валерия Флакка и многое
другое. В XIV—XVI вв. изучение античного наследия
заняло такое место в жизни Европы, которого оно не зани­
мало ни до, ни после этого времени. В университетское
образование входил античный цикл «свободных искусств»
(грамматика, риторика, история, поэзия, моральная фи­
лософия), которые изучались на античных текстах, клас­
сических для каждой области. И на студенческом жаргоне
итальянских университетов профессор, ведущий этот
цикл, получил кличку «гуманист» (по аналогии со словами
«юрист», «артист»). В XVI в. на латинском, французском,
английском, итальянском языках слово «гуманист» стало
общим наименованием человека, занятого гуманитарными
науками 14.
Кропотливый труд нескольких поколений гуманистов
выполнил свою историческую миссию: сосредоточив вни­
мание на художественной литературе, а не на теологии и
философии, эти ученые проложили путь литературе евро­
пейского классицизма, открыв своим современникам гре­
ческую и римскую классику и создав поэтическую тео­
рию 15, которая рационалистически обосновала для свет­
ской поэзии вымысла право на существование, утверждала
ее философскую и нравственную ценность и предлагала
правила для построения художественных произведений.
7

Гуманисты, работавшие в эпоху, когда складывались ев­
ропейские литературы на национальных языках 16, вер­
нули поэзии вымысла ее престиж. Доводы они черпали
у древних, делая опорой своих рассуждений «Послание к
Пизонам» («Поэтику») Горация и «Поэтику» Аристотеля 17.
Благодаря теоретическим исканиям гуманистов средне­
вековый облик Аристотеля-логика дополнился в эпоху
Возрождения новым обликом Аристотеля—защитника и
руководителя поэтов. Одним из самых читаемых, если не
самым читаемым, трактатов Аристотеля в XVI в. стала
его «Поэтика», совершенно неизвестная Западной Европе
вплоть до XIII в. 1в, когда Г. Алеманн перевел на ла­
тинский язык арабскую парафразу ее, составленную Авер­
роэсом (1126—1198). Греческий же текст «Поэтики» был
опубликован в издании Альда в Венеции в 1508 г.,
а в 1537 г. в Венеции же вышло издание греческого текста
с параллельным латинским переводом Александра Пацции 19, и с этого времени можно говорить о том, что ари­
стотелевская «Поэтика» стала неотъемлемой частью духов­
ной культуры Европы. Истолкованием «Поэтики» начали
заниматься в университетах, и уже в середине XVI в.
увидели свет два обширных комментария к ней: коммен­
тарий Робертелло (Флоренция, 1548) и комментарий Мад­
жи (Венеция, 1550) 20. Оба комментария служили фунда­
ментальной базой для создаваемой гуманистами теории
литературы 21. Критики XVI в. чтили Аристотеля как за­
конодателя эстетической нормы, и этот авторитет неру­
шимо поддерживался в течение двух столетий: в 1561 г.
И. Скалигер называл Аристотеля «нашим повелителем»
(imperator) и «вечным диктатором» (dictator perpetuus) 22,
а в 1768 г. Лессинг в «Гамбургской драматургии» (статьи
101—104) сравнивал «Поэтику» с «Началами» Евклида.
Популярность «Поэтики» была неразрывно связана
с переосмысливанием ее содержания. Подобно тому как
средневековые философы примиряли Аристотеля с Пла­
тоном и приспосабливали его логику для нужд христиан­
ской и исламской теологии, критики Возрождения «до­
полняли» Аристотеля мыслями, заимствованными у Гора­
ция и Платона, подчиняя «Поэтику» Аристотеля эстети­
ческим запросам своего времени. Ее модификация велась
по двум линиям: этической и эстетической. В аристотелев­
ские высказывания гуманисты вкладывали тот смысл,
который соответствовал их пониманию человека и худо­
8

жественным условностям современной им литературы.
Они останавливали свое внимание на темах, наиболее
важных для поэтического творчества. Это были: предмет
и сущность поэзии (учение о подражании, о природе и
искусстве), ее функция (учение о катарсисе), характеры
(учение о правдоподобии и соответствии), правила постро­
ения драмы 23.
Учение Аристотеля о «подражании» («мимесисе») как
отличительном признаке искусства получило теперь рас­
ширенную трактовку. Если у Платона «подражание»
толковалось как источник нравственной порчи, а для
Аристотеля оно несло в себе интеллектуальное наслажде­
ние, то гуманисты, принимая мысль Горация о двойной за­
даче поэзии (услаждать и приносить пользу), превращали
«подражание» (т. е. поэтический вымысел) в «инструмент»,
при помощи которого человек достигает своей высшей
нравственной цели: делается совершенным, добродетель­
ным, а потому и счастливым. В лекциях, читанных в
1553 г. во Флорентийской академии, Бенедетто Варки
(1503—1565) заявлял:
«Цель поэта — делать человеческую душу совершен­
ной и счастливой, и его дело — подражать, то есть прит­
воряться (fingere), и изображать (rappresentare) вещи,
которые делают людей хорошими и добродетельными, а сле­
довательно, и счастливыми... Поэтика — это наука (facoltà), которая учит, каким образом надо подражать дей­
ствиям, страстям и обычаям при помощи ритма, слова и
гармонии, взятых вместе или по отдельности, для того,
чтобы отклонять людей от пороков и побуждать к добро­
детели, дабы они достигли совершенства и счастья» 24.
Ту же мысль повторял Т. Тассо, когда писал в своих «Рас­
суждениях о героической поэме»: «Поэзия — это подра­
жание человеческим поступкам с целью дать урок жиз­
ни» 25.
Поставленное перед высшей нравственной целью, само
«подражание» приобретало особые черты: его понимали те­
перь как «идеализацию природы», как подражание луч­
шему образцу. У Фракасторо (ок. 1478—1553), например,
аристотелевская мысль о том, что поэзия подражает об­
щему, а не единичному («Поэтика», 1451Ь), толковалась
как подражание (воспроизведение) универсальному пред­
ставлению (идее) о прекрасном. В его «Навгериусе, или
Диалоге о поэтике» произносятся такие слова:
9

«Поэт похож на того, кто отказывается подражать вот
этому или вот этому, а созерцает сначала универсальную
прекраснейшую идею (ideam) художника и творит вещи,
какими им подобает быть. Все, у кого есть способность го­
ворить изящно, говорят хорошо и складно, насколько кому
приличествует. Однако различие между ними в том, что
никто, кроме поэта, просто так не говорит хорошо и склад­
но, а лишь в определенном роде речи и насколько это
имеет отношение к поставленной им перед собой цели,
когда один обучает, а другой убеждает... поэт же не знает
иной цели, кроме той, чтобы просто так говорить хорошо
о каждом предмете. Он не отказывается от того, что и ему
надлежит и учить, и убеждать, и о других вещах говорить,
но не в той мере, в какой это нужно для разъяснения дела.
Он создает себе другую идею, свободную и в целом (in
universum) прекрасную, он использует все украшения,
все красоты речи, которые могут быть приложены к этому
делу... Понтан правильно говорил, что цель поэта — го­
ворить складно, на удивление, но к его словам надо доба­
влять «говорить просто так и при помощи универсальной
идеи хорошего слога», чтобы было ясно, чем поэт отлича­
ется от всех других, кто говорит складно: они подражают
единичному, то есть голой вещи, как она есть, поэт же —
не этому, а просто идее, облеченной в свои красоты, что
Аристотель называет «общим» (universale)» 26.
Интерес к воспитывающей роли поэзии делал для тео­
ретиков классицизма особенно важной загадочную фразу
«Поэтики» о том, что «трагедия... путем сострадания и
страха производит очищение (катарсис) подобных аффек­
тов (1449Ь)». Аристотелевский «катарсис» получил в
XVI в. двенадцать различных толкований 27. В коммента­
рии Маджи «катарсис» объяснялся как очищение с по­
мощью страха и жалости человеческой души от смущаю­
щих ее аффектов 28. Спероне Сперони (1500—1588) же,
напротив, полагал, что страх и жалость порабощают дух
человека и поэтому от них надо избавиться 29. Робортелло, первый комментатор «Поэтики», утверждал, что страх,
которым вызывается катарсис,— это страх зрителя за се­
бя, боязнь, чтобы с ними не случилось то, что он видит
на сцене 30.
Эту мысль повторил Корнель, когда в «Трех рас­
суждениях о драматическом искусстве» защищал свое­
го «Сида», сопоставляя формулу Аристотеля и близкую
10

Робортелло трактовку ее с тем впечатлением, которое
оказывала на зрителей его собственная трагедия 31.
Условностями самой новоевропейской драмы были вызваны в это время такие «дополнения» к Аристотелю, как
учение о трех единствах и о социальных типах, изобра­
жаемых на сцене 32. Если Аристотель писал о том, что тра­
гедия выводит людей лучшими, чем они бывают в жизни,
а комедия — худшими («Поэтика», 1448а), то критики
XVI в. указывали, что в трагедии действуют короли и
знать, а в комедии — простые люди.
Примеры модификаций можно было бы умножить Они
говорят о том, что на протяжении XVI—XVIII вв. «Поэти­
ка» воспринималась критиками как произведение «совре­
менное» им, как живая соучастница художественного твор­
чества этой эпохи. Теоретикам этой эпохи важно было
прежде всего раскрыть у Аристотеля правила и принципы
поэтического искусства, применимые в литературе Нового
времени. Для этого они примиряли Аристотеля с Гораци­
ем, с одной стороны, и Платоном — с другой.
«Диктаторство» аристотелевских правил было отверг­
нуто романтиками. К началу XIX в. Аристотель сошел со
своего пьедестала в литературе, и именно в это время от­
крылись новые перспективы в изучении его наследия. То,
о чем писал Лессинг в «Гамбургской драматургии» (статья
75), требуя, чтобы Аристотеля изучали «из него самого»,
стало практически осуществляться молодой историко-фи­
лологической наукой, которая занималась реконструиро­
ванием «античного лица» древних авторов. Задача, взя­
тая на себя филологией, меняла ориентир исследований
текста Аристотеля, который был задан еще ранними гре­
ческими комментаторами и оставался действенным вплоть
до XVIII в. С первых веков н. э. у Аристотеля искали
преимущественно то, что сближает его с Платоном или
Горацием и соответствует собственным философским взгля­
дам комментатора. В XIX в. филологи впервые стали рас­
сматривать Стагирита с определенной дистанции, откры­
вая у него то, что принадлежит только ему и отличает его
как от Платона, так и от Горация. Это несходство главных
ориентиров не исключало, однако, научной преемствен­
ности: заложенная итальянскими гуманистами XVI в.
традиция не могла исчезнуть бесследно, не оказав своего
влияния на науку XIX в.
Филологическое изучение аристотелевской «Поэтики»
11

в XIX в. приняло троякую форму. Самым распространен­
ным типом исследования стал анализ смысла отдельных тер­
минов «Поэтики». И здесь очень сильно сказалась зависи­
мость новой науки от своей предшественницы — литера­
турной критики XVI в.: в поле зрения ученых XIX—XX вв.
попали прежде всего проблемы, волновавшие теоретиков
классицизма,— «катарсис», «мимесис», «природа» и «ис­
кусство». Однако само их толкование стало теперь иным
и по методу, и по получаемому результату. Доискиваясь до
подлинного смысла этих понятий, филологи поднимали
«целину» текстов, привлекая многочисленные параллели
из самого Аристотеля и других авторов и своими выводами
обосновывали новую трактовку терминов. Так, уже в сере­
дине XIX в. вышла в свет солидная работа Я. Бернайса 33, в которой отвергались известные толкования «катар­
сиса» как нравственного очищения и приводились доводы
в пользу медицинского понимания этого слова как «нерв­
ной разрядки», «облегчения». Смысл «катарсиса» Бернайс
раскрывал, ссылаясь на объяснение термина в «Политике»
Аристотеля (VIII, 7, 1342а), и в качестве подтверждаю­
щего довода приводил тексты Ямвлиха (De mysteriis, 1,11)
и Прокла (In Platonis Rem publicam ed. Bas., p.. 360—362).
После Бернайса несколько поколений ученых продол­
жают искать новые текстуальные параллели и предлагать
новые толкования «трагического очищения». Так, сравни­
тельно недавно на страницах журнала «Гермес» 34 высту­
пили В. Шадевальдт и Μ. Поленц с подробнейшим анали­
зом смысла и словоупотребления аристотелевских «стра­
ха» (φόβος) и «жалости» (έλεος) и с новыми вариантами
понимания «катарсиса» в «Поэтике» (VI, 1449b 26).
Шадевальдт предложил гипотезу, согласно которой
Аристотель в своем определении трагедии воспользовался
двумя ходовыми в его время понятиями «удовольствия».
Одно из них — это удовольствие, получаемое от словес­
ного искусства, которое заставляет слушателя пережи­
вать чувства (Шадевальдт называет их Elementar-affektej
испуга и растроганности (в статье подробно рассматрива­
ется значение слов φόβος и έλεος); второе — это удо­
вольствие, которое испытывает человеческий организм, ког­
да получает освобождение (катарсис) оттого, что его удру
чает, когда из состояния смятения приходит в равновесие“
в свое нормальное состояние. Соединив вместе эти два по»
нятия об удовольствии, Аристотель, утверждал Шаде’
12

вальдт, дал определение трагедии, которое было свободно
от того «волшебства», о котором говорили софисты, и од­
новременно низводило на нет платоновские нападки на
нее. Ведь удовольствие, вызываемое катарсисом, не мо­
жет портить нравов: оно безвредно и неопасно. Мало того,
оно вообще не имеет никакого отношения к этике. Под
словами «страх», «жалость» и «очищение» Шадевальдт,
следуя Дирльмееру 35, понимал первичные чувства и при­
ходил отсюда к выводу, что эффект трагедии для Аристо­
теля никак не обусловлен целью морального воспитания,
а сводится к трагическому «потрясению», которое связано
с действием этих первичных физических чувств.
В своем отклике на статью Шадевальдта Μ. Поленц
(«Furcht und Mitleid». Ein Nachwort, Hermes. 84, 1956,
S. 49—74), не пускаясь в полемику, приводил, однако,
большой фактический материал для доказательства, на­
сколько классической греческой культуре был свойствен
тот этический взгляд на поэзию, в котором Шадевальдт
отказывал Аристотелю.
Значение филологических работ рассмотренного типа
можно сравнить с моралью известной басни о крестьянине
и его сыновьях. Крестьянин, умирая, открыл своим детям,
что на его поле зарыт клад. После смерти отца сыновья
перекопали все поле, но клада не нашли, зато осенью
получили обильный урожай. Филологи перекопали огром­
ное поле греческих текстов, греческого языка и реалий,
доискиваясь до тончайших оттенков смысла того или ино­
го слова, раскрывая все возможные параллели и ассоциа­
ции. Их жатва — это чаще всего твердо установленный
объем понятий отдельных терминов, или исследование тех
камней, из которых построено здание греческой культу­
ры. Не понимая своеобразия этих «камней», нельзя со­
ставить себе представления о здании в целом. Однако
«камни» — это еще не само здание.
Обсуждение аристотелевского «катарсиса» филологами
XIX—XX вв.— один из ярких примеров и действенности
и ограниченности их метода. При всей тщательной работе,
проделанной ради изучения «катарсиса», дилемма меди­
цинского — морального толкования его до сих пор не
может считаться окончательно решенной. Так, уже в са­
мое последнее время этическая трактовка «катарсиса»
в противовес бернайсовской, на которую опирался Ша­
девальдт, получила еще одно обоснование в книге бол­
13

гарского ученого А. Ничева «Загадка трагического катар­
сиса у Аристотеля» (София, 1970)зв, в которой автор на­
ходит для себя новые источники аргументации в самой
греческой трагедии.
Формулу «катарсис подобных чувств» А. Ничев пони­
мает как содержащую родительный падеж объекта, т. е.
как освобождение от чего-то, «жалость» — как жалость
зрителя к невинно страдающему, «страх» — как страх пе­
ред тем, что может постичь героя пьесы, «великую ошиб­
ку»— как моральную вину героя, как нарушение им
справедливости, совершаемое по ходу действия драмы, а
не за сценой (так, например, вина Эдипа — это не убийст­
во Лаия, а его «гневливость» — όργιλότης, неправильное
отношение Эдипа к Креонту и Тиресию). Ключ к разгадке
«катарсиса» болгарский ученый находит в употребленном
в «Поэтике» выражении παρά δόξαν («по ложному мнению»)
и неизбежность очищения зрителей от страха и жалости
объясняет тем, что по ходу событий в пьесе меняется
представление зрителя о герое. Свою мысль А. Ничев ре­
зюмирует словами:
«Природа трагического катарсиса состоит в «очищении»
зрителя от жалости и страха, в изгнании этих чувств.
Почему зритель должен от них освобождаться? Потому
что они неуместны. Почему неуместны? Потому что они
опираются на ложные мнения (δόξαι) относительно неви­
новности героя и относительно божественного приговора,
который падает на героя. Почему возникают ложные мне­
ния? Потому что способность человека к умозаключениям
ограниченна и несовершенна, в результате чего человек
создает ложные силлогизмы, а из них возникают оши­
бочные мнения. Эти δόξαι, которые возникают в повсе­
дневной жизни на каждом шагу, могут касаться столь ве­
ликих вопросов, что эти вопросы заслуживают рассмотре­
ния в литературе. Таким образом, литература приобре­
тает ценность и значение, как средство, способное опро­
вергать ошибочные мнения, предварительно подвергнув
их критике. Однако она подвергает их критике после того,
как сначала вызывает к ним доверие как к мнениям допу­
стимым и несомненным. В действии драмы их допустимый
и несомненный характер подвергается сомнению и в конце
концов опровергается» (стр. 128).
Результат работ подобного рода, независимо от рас­
хождений во взглядах между филологами, сводится преж­
14

де всего к замене той трактовки «Поэтики» Аристотеля^
которую создал классицизм, новой ее трактовкой, основан­
ной на тщательном изучении античных текстов. Эту зада­
чу «демифологизации» Аристотеля, которую исследования
терминологического характера выполняют «по частям»,
в более широком плане ставят перед собой работы второго
типа, рассматривающие всю «Поэтику» в целом. Наиболее
последовательно противопоставление «старого» понима­
ния Аристотеля новому проведено в книге Бутчера «Ари­
стотелевская теория поэзии и изящных искусств», вышед­
шей в свет в 1894 г. и к середине XX в. выдержавшей пять
изданий. Содержание «Поэтики» противопоставлено Бут­
чером, с одной стороны, тому, как толковали ее новоевро­
пейские критики, с другой — самой литературе Нового
времени.
Твердо придерживаясь буквы аристотелевского тек­
ста, Бутчер опроверг в своей книге распространенные пе­
реосмысления «Поэтики», показывая ошибочность толко­
ваний, которые получала аристотелевская фраза «Искус­
ство подражает природе» («Физика», II, 2,2 194а21),
неправомочность приписывания Аристотелю учения о ди­
дактической функции поэзии, о трех единствах, о социаль­
ном ранге героев, особо подчеркивая отличие идеального
героя Аристотеля от героя новоевропейской драмы. Сни­
мая наслоения, которыми обросла «Поэтика», ссылаясь
на то, что о многих эстетических проблемах Аристотель
никогда не размышлял, хотя его не в меру усердные по­
клонники извлекали из его сочинений готовые ответы на
них 37, Бутчер реконструировал содержание «Поэтики»
и дал ей интерпретацию, которая до сих пор остается наи­
более полной в филологической науке. Основная методо­
логическая установка автора книги сводится к тому, что
«Поэтика» не может быть прочтена в отрыве от остальных
сочинений Аристотеля, а основная проблема, которую ис­
следователь стремится выяснить,— это вопрос о том, как
соотносит Аристотель искусство и эмпирическую ре­
альность.
В качестве отправной точки для истолкования «Поэти­
ки» Бутчером взято учение Аристотеля о двух видах ис­
кусства (мастерства — τέχνη) 38: искусстве, создающем
утилитарные предметы (προς τ’άναγκαϊα), и искусстве,
предназначенном для «препровождения времени» (προς
διαγωγήν), имеющем свою особую цель, отличную от ди­
15

дактики, морали, политики. И знаменитая фраза «Ис­
кусство подражает природе» (ή τέχνη μιμείται την φύσιν)
получила свое объяснение из того контекста, в котором она
употреблена Аристотелем: природа, которая означает
в этом месте не эмпирическую реальность, а творческую,
созидающую силу (от φύω — «расту»), имеет дело с
материей (ύλη) и формой (είδος) и соединяет их вместе, стре­
мясь при этом к определенной цели, искусство похоже на
природу, поскольку и оно имеет дело с материей и формой
и ставит перед собой определенную цель. При этом ис­
кусство «восполняет» природу, осуществляя ту цель, ко­
торой природа своими собственными силами бывает не
способна достичь 39.
Опираясь на эту общую концепцию искусства, Бутчер
истолковал аристотелевское «подражание» как идеализа­
цию природы, как воплощение той цели, которая бывает
недоступна в реальной жизни. В отличие от гуманистов
Возрождения английский филолог увидел идеализирую­
щую роль искусства не в изображении сверхъестествен­
ных красот природы или исключительных моральных
качеств, а в воспроизведении жестких необходимых ло­
гических связей между явлениями жизни, в изображении
причинного сцепления событий, каким оно должно быть.
«Произведение искусства,— писал Бутчер,— есть образ
(image) впечатлений или «вымышленные картины» само­
стоятельной реальности, отразившиеся в уме слушателя.
Реальность, отраженная таким образом,— это события
человеческой жизни и человеческая природа. К этому мы
должны сделать добавление, которое есть главная мысль
аристотелевской доктрины. Подражание в своей высшей
форме, а именно в поэзии, есть выражение универсального
элемента в человеческой жизни («Поэтика», IX, 3). Если
мы попытаемся раскрыть аристотелевскую идею в свете
его собственной системы, то скажем, что изящные искусст­
ва отбрасывают преходящее, частное и обнаруживают
постоянные и существенные черты оригинала. Они откры­
вают форму (είδος), к которой предмет стремится, тот ре­
зультат, к которому природа тянется, но достигает редко
или никогда. За индивидуальным искусство находит уни­
версальное. Оно проходит по ту сторону голой реальности,
данной в природе, и выражает очищенную форму реаль­
ности, освобожденную от случайностей, от условий, кото­
рые мешают одно неожиданно оказывается следствием другого (в самом деле, здесь будет боль­
ше удивительного, чем не­
чаянно и само собой — ведь и среди нечаянных
событий удивительнейшими кажутся те, которые
случились как бы нарочно: например, как в Аргосе
статуя Мития упала и убила виновника смерти
этого Мития, когда тот смотрел на нее; такие со­
бытия кажутся не случайными) — то и наилуч­
шими сказаниями необходимо будут именно та­
кие.
X. Сказания бы­
вают или простые (άπλοι) или сплетенные (πεπλεγμένοι), ибо и действия, подражания которым они
представляют, бывают именно таковы. Простым
действием я называю такое действие непрерывное
и единое (как сказано выше), при котором пере­
мена (судьбы> происходит без перелома и узна­
вания; а в сплетенном перемена происходит с уз­
наванием, с переломом или и с тем и с другим.
Все это должно возникать из самого склада сказа­
ния так, чтобы оно следовало из прежних событий
или по необходимости или по вероятности,— ибо
ведь большая разница, случится ли нечто
вследствие чего-либо или после чеголибо.
(Внутреннее членение трагедии: перелом, узнава­
ние, страсть.> XI. Перелом (περιπέτεια), как
сказано, есть перемена делаемого в (свою> проти­
воположность, и при этом, как мы только что
сказали, (перемена> вероятная или необходимая.
Так, в «Эдипе» (вестник>, пришедший объявить,
кто он был, и тем обрадовать его и избавить от
страха перед матерью, (на самом деле> достигает

а4 Митий Аргосский упоминается Демосфеном как владелец
колесницы; он мог быть награжден статуей как победитель на играх.
а14 «Сказано выше»—в гл. VII—VIII.
а22 «Как сказано» —51а13 (но без термина «перелом»); «только
что сказано» — 52а18.
а24 Сцена двойного узнавания в «Царе Эдипе» Софокла, ст,
911—1085,
128

а27 обратного; так и в «Линкее» одного ведут
на смерть, а другой, Данай, идет за ним, чтобы
убить его, но по событий выходит так, что
последний погиб, а первый спасся.
а29 Узнавание же (αναγνώρισή), как ясно из
названия, есть перемена от незнания к знанию,
или к дружбе или к вражде ,
а32 назначенных к счастью или к несчастью. Самое
лучшее узнавание — такое, когда с ним вмеаЗЗ сте происходит и перелом, как в «Эдипе». Бывают,
конечно, и другие узнавания: оно может, как
сказано, происходить и над вещами неодушевлен­
ными, даже случайными, а можно узнать и то,
а36 сделал ли кто что-либо или не сделал; но лучше
всего со сказанием и лучше всего с действием первоназванное ,— ибо такое узнавание с переломом бу­
дет производить или сострадание или страх, а
именно таким действиям, как предполагается,
подражает трагедия; и счастье с несчастьем тоже
будут сопутствовать таким .
52ЬЗ Так как узнавание есть узнавание кого-либо, то
иногда один
другого, а сам известен, иногда же узнавать
приходится обоим, — так, например,
Ифигения была узнана Орестом по переданному
письму, Оресту же перед Ифигенией потребова­
лось другое узнавание.
Ъ9 Вот к чему сводятся две части сказания,
перелом и узнавание. Третья ни чтобы достойные люди являлись перехо­
дящими от счастья к несчастью, так как это не
страшно и не жалко, а только возмутительно;
ни чтобы дурные люди переходили от несчастья
к счастью, ибо это уж всего более чуждо траге­
дии, так как не включает ничего, что нужно,—
ни человеколюбия (φιλανθρωπία), ни сострадания,
ни страха; (3> ни чтобы слишком дурной человек
переходил от счастья к несчастью, ибо такой
склад хоть и включал бы человеколюбие, но не
(включал бы> ни сострадания, ни страха, ибо со­
страдание бывает лишь к незаслуженно страдаю­
щему, а страх — за подобного себе, стало быть,
такое событие не вызовет ни сострадания, ни страха. Остается среднее между этими (крайностями>:
такой человек, который не отличается ни добро­
детелью, ни праведностью, и в несчастье попадает
не из-за порочности и подлости, а в силу какойто ошибки (άμαρτία), быв до этого в великой славе
и счастии, как Эдип, Фиест и другие видные мужи
из подобных родов.
Итак, необходимо, чтобы хорошо
составленное сказание было скорее простым, чем
(как утверждают некоторые) двойным и чтобы пе­
ремена в нем происходила не от несчастья к сча­
стью, а наоборот, от счастья к несчастью, и не изза порочности, а из-за большой ошибки (человека>
такого, как сказано, а (если не такого, то> скорее
лучшего, чем худшего. Доказательства тому оче­
видны: ведь раньше поэты перебирали первые по­
павшиеся сказания, теперь же лучшие трагедии
держатся в кругу немногочисленных родов — на-

здесь, считая аксиоматически ясным (ср. «Риторика», II, 13,
1390а19).
6337 «Ошибка», по Аристотелю,— оплошный поступок, совер­
шенный не с дурным намерением, а по неведению («Никомахова
этика», V, 10, 1135Ы2 и III, 2, 1110Ь31: так Эдип убил отца,
а Фиест ел мясо своих детей).
312 «Простое» сказание противополагается уже не «сплетенно­
му», а «двойному»—понятие, раскрываемое дальше, а31.— «Ско­
рее лучшего, чем худшего» — попытка примирить прежнее требо­
вание, чтобы характеры трагедии были «хорошие», с новым требо­
ванием, чтобы они были «подобными нам»,
5*

131

а22

а26

аЗО
аЗЗ
а35

53Ъ1

ЬЗ

Ь7

пример, об Алкмеоне, Эдипе, Оресте, Мелеагре,
Фиесте, Телефе и других, кому довелось претер­
петь или совершить ужасное.
Итак, с точки ярения искусства лучшая траге­
дия — это (трагедия> именно такого склада. По­
этому ошибаются те, кто винит Еврипида эа то,
что он так делает в своих трагедиях, и многие трагедии имеют у него худой конец. Это, как сказано,
правильно; а лучшее тому доказательство — в том,
что на сценах и в состязаниях именно такие тра­
гедии кажутся трагичнейшими, если правильно
выполнены, и Еврипид кажется трагичнейшим из
поэтов, даже если в остальном у него не все ладно.
А на втором месте находится тот склад (трагедии>,
который иные считают первым: двойной склад,
как в «Одиссее», и с противоположным исходом
для хороших и для дурных. Первою такая траге­
дия кажется лишь по слабодушию зрителей,—
ведь поэты (часто> следуют эа зрителями и поступают им в угоду. (В действительности же> удо­
вольствие такого рода свойственно не трагедии,
а скорее комедии: ведь это там даже элейшие вра­
ги по сказанию, как Орест и Эгисф, уходят под
конец (со сцены> друзьями, и никто ни от кого
не умирает.
(Как вызывать сострадание и страх·..> XIV. Ужас­
ное и жалостное может происходить от зрелища,
а может и от самого склада событий: это последнее
важнее и (свойственно> лучшему поэту. В самом
деле, сказание и без поглядения должно быть так
сложено, чтобы от одного слушания этих событий
можно было испытывать трепет и жалость о проис­
ходящем, как испытывает их тот, кто слушает
сказание об Эдипе. Достигать этого через зрели­
ще — не дело искусства, а скорее, (эабота> по-

а2в «Кажутся трагичнейшими», т. е. вызывают у зрителей осо­
бенно сильные сострадание и страх.— «Не все ладно» — с мифами
(53Ь8, 54Ы и 31), характерами (54а28, 61Ь20), хорами (56а27).
033 «Слабодушие» зрителей мешает им вынести несчастье тра­
гического героя, не смягченное чьим-то счастьем.
035 «Орест и Эгисф» — сюжет неизвестной «средней», мифоло­
гической комедии (Алексида?). Трагедии со счастливым концом—
например, «Алкестида» и «Елена» Еврипида,

132

Ь8 становщика. А достигать через зрелище даже не
ужасного, а только чудесного — это совсем не
имеет отношения к трагедии: ведь от трагедии нуж­
но ожидать не всякого удовольствия, а лишь
Ы1 свойственного ей. Так, в трагедии поэт должен до­
ставлять удовольствие от сострадания и страха
через подражание им, а это ясно (значит), что эти
(чувства) он должен воплощать в событиях.
Ь14 (а) между какими лицами...> Рассмотрим же, ка­
кое стечение действий кажется страшным и какое
Ы5 жалостным. Такие действия происходят непре­
менно или между друзьями, или между врагами,
Ы7 или между ни друзьями, ни врагами. Если (так
поступает) враг с врагом, то ни действие, ни на­
мерение не (содержат) ничего жалостного, кроме
страдания самого по себе. То же самое, , если хорошим (будет его выбор>. Это мо­
жет быть во всяком человеке: и женщина бывает
хорошая, и даже раб, хотя, быть может, первая
а22 и хуже (мужчины>, а второй и вовсе худ. (2> Вовторых, (характеры должны быть> сообразны
(άρμόττοντα): характер может быть мужественным,
но, например, женскому мужество и сила
а24 несообразны. (3> В-третьих, характеры (должны
быть> похожи (όμοιοι): это не то же самое, что де­
лать их хорошими и сообразными, как сказано
выше, а совсем другое. (4> В-четвертых, (харака26 теры должны быть> последовательны (ομαλοί):·
если даже лицо, представленное подражанием,
само непоследовательно, и такой характер лежит
под (его поступками>, то все же и непоследова­
тельным оно должно быть последовательно.
а28 (1> Пример низости характера, не вызванной
необходимостью,— Менелай в «Оресте»; (2> (при­
мер характера^ непристойного и несообразного —
плач Одиссея в «Скилле» и речь Меланиппы; (4>
(пример> непоследовательного — «Ифигения в Авлиде», так как умоляющая Ифигения совсем не
похожа на ту, какой она является вслед за тем.
аЗЗ (Замечание об их (4) последовательности.> В ха­
рактерах, как и в складе событий, всегда следует
искать или необходимого или вероятного — так,
чтобы такой-то говорил или делал такое-то по не­
обходимости или вероятности, и чтобы то-то про819 О неполноценности женщин и рабов Аристотель пишет
в «Политике», I, 5, 1254ЫЗ и 13, 1260а35.
а24 «Похожи» — на традиционный мифологический образ.
а2в «Непоследователен», например, Ахилл с его сменой на­
строений.
а28 «Орест» — драма Еврипида (ср. 61Ь20); «Скилла»—ди­
фирамб Тимофея (в котором Одиссей оплакивает пожранных
Скиллою товарищей); Меланиппа — героиня одноименной трагедии
Еврипида, произносящая речь против веры в чудеса, слишком
умную для женщины (по мнению Аристотеля); из «Ифигении
в Авлиде» Еврипида имеются в виду ст, 1211 сл. (мольбы о жизни)
и 1368 сл. (готовность на гибель),
135

исходило вслед за тем-то по необходимости или
а37 вероятности. Стало быть, очевидно, что и развязки
сказанийдолжны вытекать из самих сказаний,
а не с помощью машины, как в «Медее» или в (сце54Ъ2 не} отплытия в «Илиаде»; машиною же следует
пользоваться (лишь} для (событий} эа пределами
драмы — для всего, что случилось прежде и чего
человеку нельзя знать, или для всего, что слу­
чится позже и нуждается в предсказании и воз­
вещении (от богов}, ибо богам мы приписываем
Ь6 всевидение. Ибо в событиях (как и в характерах>
не должно быть ничего не логичного, в противном
же случае эа пределы
трагедии — как, например, в «Эдипе» Софокла.
Ь8 Орест
мог бы иметь (приметы> и на себе «сравни> «голос
ткацкого челнока» в «Терее» Софокла).
Ь37 (3> Третье заплакал,
увидев картину, а в «рассказе у Алкиноя» зары­
дал от воспоминаний, слушая кифариста, и через
это оба были узнаны.
Б5а4 (4> Четвертое (узнавание> — через умозаключе­
ние, как в «Хоэфорах»: «пришел кто-то похожий
(на меня> —· но похож (на меня> только Орест —
аб стало быть, это пришел Орест». То же самое у со­
фиста Полиида в связи с Ифигенией — (там>
Орест вполне естественно рассуждает, что как
сестра его была принесена в жертву, так и ему
а8 придется претерпеть то же; и в «Тидее» Феодекта
(герой рассуждает^, что пришел сюда отыскиа10 вать сына, и вот погибает сам; и в «Финеидах»
женщины, увидев местность, умозаключают о
своей судьбе — здесь они были высажены, здесь
им суждено и умереть.
а12 (5> Есть еще и сложное (узнавание> — через ложЬз5 «Голос ткацкого челнока» — ткань, на которой Филомела
изобразила, как Терей изнасиловал ее и вырезал ей язык, и послала
эту ткань Прокне, жене Терея.
b37 Дикеоген — поэт конца V — начала IV в.; может быть, это
Тевкр, изгнанный отцом с Кипра, возвращается после смерти отца
и плачет перед его изображением.— «Рассказ у Алкиноя» —
«Одиссея», VIII, 521—586 (Одиссей плачет, слушая Демодока).
б5а4 Эсхил, «Хоэфоры», 168—234.
а6 Неясно, имеется ли в виду какая-то речь или трактат на
мифологическую тему, или этот Полиид тождествен с поэтом-дифирамбографом первой половины IV в.
а8_1° Сюжеты «Тидея» Феодекта и «Финеидов» (под таким за’
главием был дифирамб у Тимофея) неясны.
а12 Перевод по чтению θατέρου вместо рукописного θεάτρου:
«через ложное умозаключение зрителей: герой говорит которого
он не видал, а зрители делают ложное умозаключение»..* и т. д.
Арабские переводы «Поэтики» позволяют предположить здесь ла­
куну: «один говорит, узнает лук» и т. д.
«Сложность» такого узнавания — в том, чтобы сделать правильный
138

а16

а19

а22

а26

а29

а32

ное умозаключение собеседника, как в «Одис­
сее — ложном вестнике»: один говорит, что узна­
ет лук пространности каждая
часть получает подобающий объем,— в драмах же
получается совсем не то, на что рассчитывает
(поэт/ Доказательство — то, что сколько поэтов
ни представляли «разрушение Илиона» целиком,
а не по частям, как Еврипид, или «Ниобу» (целиком>, а не так, как Эсхил,— все они провали­
вались или не выдерживали состязания: ведь изза одного этого провалился даже Агафон. Между
тем они отлично умели и переломами и простыми
событиями достигать того, чего добивались,—
трагизма и (хотя бы> человеколюбия (а это бы­
вает, когда человек умный, но с пороком, как Си­
зиф, оказывается обманут, или человек мужест­
венный, но несправедливый,— побежден: ведь ни
то, ни другое не противоречит вероятности, по
Агафонову слову — «вероятно и то, что много
происходит невероятного»).
не больше связаны со (своим > ска­
занием, чем с (любой > другой трагедией, потому
они и поют вставочные песни (εμβόλιμα,), а начало

в виду вся совокупность мифов о Троянской войне, а не сама поэма
Гомера, приводимая далее как раз в противоположность многофа­
бульным произведениям (59а30).
Эсхил, действительно, разработал миф о Ниобе «по частям»,
начав свою несохранившуюся трагедию уже после гибели детей
героини. Чьи трагедии о разрушении Илиона имеет в виду Ари­
стотель, неясно.
«Трагизм и человеколюбие» — смягченное обозначение тех
же двух главных задач трагедии, которые обычно Аристотель назы­
вает «сострадание и страх»; ср. 52Ь38. В скобках поясняются те
случаи, в которых «человеколюбие»'заступает место «сострадания». —
«Агафоново слово» (из’ несохранившейся трагедии) обсуждается
Аристотелем и в «Риторике», II, 24, 1402а 10.
а27 «Всгавочные песни» — сочиненные не для данной траге­
дии, а просто взятые из готового репертуара,
142

этому положил Агафон. А между тем, какая разаЗО ница, петь ли вставочные песни или пристраивать
из трагедии в трагедию целый монолог или даже
эпизод?
аЗЗ XIX. Итак, о всем прочем уже ска334 вано; осталось сказать о речи и о мысли. Однако
о том, что касается мысли, следует говорить
в риторике, так как это принадлежность ее учения.
а36 К (области> мысли относится все, что должно
быть достигнуто словом; части же этой (эадачи) —
доказывать и опровергать, возбуждать страсти
(такие, как сострадание, страх, гнев и тому по56Ь2 добные), а также возвеличивать и умалять. Разу­
меется, и при (изображении > событий, когда
нужно представить жалостное или страшное, ве­
ликое или обыкновенное, то следует исходить из
тех же понятий (Ιδέαι); разница, однако же, в том,
что (события > должны быть явны и без поучения
(διδασκαλία), а (мысли, содержащиеся> в речи,
должны представляться через говорящего и возЬ7 никать по ходу его речи. В самом деле, в чем была
бы задача говорящего, если бы и без его речей
(все> представлялось бы. как надо?
Ь8 (4. Речь.> В том, что касается речи, (также> есть
один вопрос, принадлежащий (не поэтике, а> ис­
кусству произнесения (υποκριτική) и знатокам его
строя. Это — обороты речи (σχήματα): что есть
приказание, мольба, рассказ, угроза, вопрос,
М3 ответ и тому подобное. Знание или незнание
таких вещей не навлекает на поэтическое искус­
ство никакого упрека, стоящего внимания. Дейцта8в Из трех эадач риторики (I, 2, 1356а1) — добиться распо­
ложения слушателей, воздействовать на их чувства и воздействовать
на их раэум — здесь имеются в виду лишь последние две.
Беьг J. θ. действие воздействует непосредственно на чувства,
а мысль в речах — на разум, и поэтому первое принадлежит поэти­
ке, второе — риторике.
b7 «Как надо» — перевод по чтению Фалена
δέοφ при
рукописном чтении (ήδέα) было бы «представлялось бы приятным»,
при конъектуре Элса (ή Ιδέα) — «представлялась бы идея»,
b8 Имеются в виду интонационные «обороты речи», впослед­
ствии же этот термин закрепился эа лексическими «оборотами» —
тропами и фигурами.
143

Ы5 вительно, можно ли счесть ошибкой то, в чем
Протагор упрекает (Гомера), будто в словах
«Гнев, богиня, воспой...» он хочет выразить
мольбу, а выражает приказание, ибо-де указы­
вать, что делать и чего не делать, есть приказание.
Ы8 Оставим же это рассмотрение в стороне как (от­
носящееся) не к поэтике, а к другой науке.
Ь20 (Элементы речи.) XX. Речь в целом имеет сле­
дующие части: букву, слог, связку, член, имя,
глагол, отклонение, высказывание.
Ь22 Буква (στοιχειον) есть неделимый звук, по не вся­
кий, а такой, из которого может явиться звук
осмысленный (φωνή συνετή): ведь и у животных есть
неделимые звуки, но ни одного из них я не называю
Ь25 буквою. Буквы делятся на гласные, полугласные
Ь26 и безгласные. Гласная — та, которая дает слыши­
мый звук без толчка (языком) (προσβολή); полуглас­
ная — та, которая дает слышимый звук при толч­
ке языком, как Σ и Р; безгласная — та, которая
(даже) при толчке сама звука не дает, но стано­
вится слышимой рядом с другими буквами, даюЬ31 щими звук, как Г и Δ. Все они различаются по
положению рта, по месту (образования), по гус­
тоте и легкости (придыхания), по долготе и крат­
кости, по острому, тяжелому и среднему (ударе­
нию); но подробности этого следует рассматри­
вать в метрике.
Ь34 Слог есть незначащий звук (φωνή άσημος), сложен­
ный из(букв) безгласной и имеющей слышимый
звук, (будь то гласная или полугласная): ибо
ГР и без А слог, и с А слог (а именно, ГР А). Впро­
чем, рассмотрение различий слогов тоже относит­
ся к метрике.
Ь38 Связка (σύνδεσμός) есть (1) незначащий звук, коЬ15 Если мольба и кажется приказанием, это вина не поэта,
а декламатора, взявшего неверную интонацию.
b26 προσβολή — слово многозначное, еще не терминологи зированное; возможен перевод «...без прибавления , как μέν, δη, τοί, δέ. Или это незна­
чащий звук, который из нескольких значащих
звуков может образовать один значащий звук,
(как άμφί, περί и т. п.>.
аб Член (άρθρον) есть незначащий эвук, показы­
вающий начало, конец или разделение высказы­
вания. Или это незначащий эвук, который не
мешает и не содействует (сложению^ единого
значащего звука из многих эвуков и может ста­
виться и на концах и в середине (высказывания^
аЮ Имя есть эвук (а> сложный, (б> эначащий, (в>
без (признака> времени, (г> части которого сами
по себе незначащи (в самом деле, (даже> в состав­
ных словах мы не пользуемся (частями их> как
самостоятельно значащими: в (имени> «Феодор»
(слово> «дор» (т. е. дар> значения не имеет).
а14 Глагол есть звук (а> сложный, (б> значащий, (в>
с (признаком^ времени, (г> части которого сами
по себе незначащи, как и в именах. Так, (слова>
«человек» или «белый» не означают времени, а
«идет» или «пришел» означают сверх всего настоя­
щее время или прошедшее.
а18 Отклонение (πτώσις) имени или глагола — это
своего первоначального анатомического значения. Весь параграф
Ь38—а 10 очень затемнен тем, что одно и то же выражение «значащий
звук» означает у Аристотеля и «слово» и «предложение». В сов­
ременной терминологии: «связка есть служебное слово, которое
(1) существует независимо от знаменательных слов и (2) связы­
вает их в предложения».— Слова «как άμφί ...» перенесены сюда из
57а7, где они бессмысленны.
67aö В позднейшей терминологии άρθρον значит «артикль», но
Аристотель явно имеет в виду союзы типа «если» (в начале предло­
жения), «или» (в «разделении») и т. п.
а1° «Имя» — существительное, прилагательное, местоимение;
перечисляются признаки, отличающие его от (а) буквы, (б) связки,
(в) глагола, (г) высказывания.— Имя «Феодор» («богоданный»)
составлено из двух корней, означающих «бог» и «дар».
318 В позднейшей терминологии πτώσις стало означать «па­
деж»; у Аристотеля это еще общее понятие для всех случаев слово­
изменения и даже словообразования,
145

а23

а28

а31

57Ы

когда они означают «кого? кому?» и т. п., или же
«один» или «много» (например, «люди» и «человек»),
или же (способ) произнесения (например, вопрос
или приказание: «пришел?» или «иди!» — будут
глагольными отклонениями именно такого рода).
Высказывание же (λόγος) есть эвук (а) сложный,
значащий, (в) части которого и сами по себе
значащи (ибо хотя не всякое высказывание со­
ставляется из глаголов и имен, но может быть и
без глаголов, как, например, определение чело­
века,— однако значащие части в нем будут всег­
да), например, в высказывании) «Клеон идет»
(слово) «Клеон». Высказывание едино, (но) в
двух различных смыслах: или как обозначение че­
го-то одного или как соединение многого,— так,
«Илиада» едина как соединение, а (определение)
человека как обозначение одного.
(Разновидности имен.) XXI. Имя бывает двух
видов, простое и сложное. Простым я называю то,
которое состоит из частей незначащих, например,
«земля»; сложное же состоит или из части знача­
щей и незначащей (т. е. имеющей и не имеющей
(самостоятельного) значения вне данного слова)
или из (нескольких) значащих (частей): частей
таких может быть и три и четыре и более, как во
многих величавых словах, (например) «Гермокаикоксанф»...
Всякое имя есть или общеупотребительное, или

а23 Замечание в скобках — против Платона, «Софист», 262а
(«предложение не может состоять из одних только имен подряд...»).
Определение человека — «живое существо, пешее, двуногое» или
«живое существо, способное к познанию» («Топика», I, 7, 103а27
и V, 2, 130Ь8).
а2а «λόγος» есть всякая значащая единица речи: и слово, и
предложение, и литературное произведение; отсюда необходимость
Оговорки.
а31 Простое слово, по Аристотелю, состоит только из корня,
д сложное или из приставки («незначащей» связки) и корня, или из
рескольких корней. «Гермокаикоксанф» — соединение названий
трех рек близ ионийской Фокеи, метрополии Массилии (Марселя);
поэтому вместо «величавых» некоторые толкователи читают «массилийских».
67bl Определение «украшательного» слова (κόσμος) далее
утрачено: по-видимому, здесь имеются в виду метонимии, антоно146

ЬЗ

Ь6

Ь9

Ы1

ЫЗ

Ы6

Ы9

редкое, или переносное, или украшательное,
или сочиненное, или удлиненное, или укороченное,
или измененное.
Общеупотребительным (κύριον) словом я называю
такое, которым пользуются все, редким (γλώττα) —
такое, которым не все; поэтому ясно, что одно и
то же слово может быть и общеупотребительным
и редким, но не у одних и тех же : так,
слово σίγυνον (дротик) для жителей Кипра обще­
употребительное, а для нас редкое.
Переносное слово (μεταφορά) — это несвойствен­
ное имя, перенесенное с рода на вид, или с вида
на род, или с вида на вид, или по аналогии.
G рода на вид — под этим я имею в виду (7> А иные (упреки> можно опровергать,
обращая внимание на особенности речи,— напри-

Ьз1 «Неподражательно» (άμιμήτως) — т. е. недостаточно живо.
Ошибку насчет лани античные критики приписывали Пиндару.
b35 Ксенофан в VI в. первый стал осуждать Гомера и Гесиода
за то, что они приписывали богам поступки жестокие и безнравст­
венные.
6Ш «Илиада», X, 152—153: в историческое время копья вты­
кались остриями.
а9 «Илиада», I, 50 (пер. Н. Гнедича); подразумевается упрек:
почему Аполлон, карая ахейцев мором, начал с мулов?
158

мер, на редкие слова: «В самом начале на месков
напал он...»,— ведь может быть, «мески» здесь не
а12 мулы, а стражи; или о Долоне: «видом своим че­
ловек непригожий...» — (может быть, имеется
в виду> не нескладное тело, а безобразное лицо,
как на Крите говорят «видный» (в значении}
а14 «красивый лицом»; или «крепче вина замешай...»
— не значит «неразбавленного вина», словно пья­
ницам, а значит «ловче замешай».
а16 (8> А иное сказано переносными словами, напри­
мер: «Все, и блаженные боги и коннодоспешные
мужи, Спали в ту ночь...» — и тотчас затем:
«Сколько он раз ни осматривал поле троян, удив­
лялся Звуку свирелей, цевниц...» — ибо здесь
«все» сказано в переносном смысле вместо «многие»,
так как «всё» есть частный случай «многого».
а20 Точно так же «И единый чуждается...» сказано в
переносном смысле, так как «самое известное» есть
случай «единственного».
а21 (А иное решается переменою> надстрочных
знаков, как Гиппий Фасосский поступил в словах
«δίδομεν δέ οί» и «τό μέν ου καταπύθεται δμβρω».
а23 (10> А иное — (переменой> знаков препинания,
как у Эмпедокла: «Смертным вдруг оказалось, что
прежде было бессмертным, Чистое; прежде сме­
шалось...»
а12 «Илиада», X, 316, «...но быстрый ногами»; упрек: может ли
плохо сложенный человек быть быстроногим?
а1в «Илиада», X, 1 (по ошибке контаминировано Аристотелем
с II, I) и 11—13; упрек: если «все» спали, то откуда быть шуму?
а20 «Илиада», XVIII, 489, «...мыться в волнах Океана» (имеется
в виду Арктос, созвездие Большой Медведицы); упрек: sa горизонт
не заходит не только Арктос, но и другие околополярные созвездия.
а21 «Илиада», II, 15, слова Зевса; «...дадим мы ему вожделен­
ную славу» (в каноническом тексте другое чтение),— заменив
δίδομεν на διδόμεν, «дать», Гиппий (ближе неизвестный) отвел от Зев­
са упрек в прямом обмане Агамемнона.— «Илиада», XXIII, 327
« под дождями отчасти гниющий» — перемена ου на ου (даю­
щая смысл «совсем не гниющий») вошла в канонический текст.
а23 У Эмпедокла (фр. 35, 14—15 в немного ином чтении) речь
о переходе от всеобщего разъединения в царстве ненависти к все­
общему слиянию в царстве любви; поэтому «чистое» не может отно­
ситься к стадии слияния, и следует читать: «чистое прежде; смеша­
лось..,»
159

а25 А иное — двусмысленностью эпоса. Последнее, говорят, рассчитано на
достойных зрителей, не нуждающихся в ужимках, трагедия же — на простолюдье.
А если она тяжеловесна, то ясно, что она хуже.
а5 Но, прежде всего, это упрек не поэтическому
искусству, а исполнительскому,—а делать лишние
движения может и рапсод (как делал Сосистрат),
может и певец (как Мнасифей Опунтский).
а8 Далее, и движение можно отвергать не всякое —
не пляску же, например,— а только дурным людям: так, и Каллиппида
упрекали и других теперь упрекают за то, что они
не умеют подражать (движениям^ порядочных
all женщин.
А потом, трагедия и без движений
делает свое дело не хуже, чем эпопея,— ведь и
а!3 при чтении бывает видно, какова она. Стало быть,
b2e Эпос выше трагедии ставил Платон, «Законы», II, 658d.
b27 «Решительно во всем», т. е. не только действию, но и о(>
становке, и жестам и пр. b29 О «Скилле» Тимофея см. 54а28.
Ьза Минниск — знаменитый актер эсхиловского поколения,
Каллиппид — еврипидовского; актер Пиндар ближе не известен.
в2аб Сосистрат, исполнитель эпоса, и Мнасифей, исполнитель
лирики, ближе не известны.
162

а14

а17

а18

62ЬЗ

Ь5

Ь7
МО
М2

Ы6

если (трагедия) лучше во всем остальном, то этот
(упрек) может ее миновать.
(А во всем остальном трагедия лучше), (1) пото­
му что в ней есть все то же, что в эпопее, даже
(эпическим) метром пользоваться в ее власти, но
сверх того немалую часть ее (составляют) зрели­
ще и музыка, благодаря которой удовольствие
особенно наглядно. (2) Далее, наглядностью она
обладает как при чтении, так и в действии. (3)
Потом, цели подражания она достигает при наи­
меньшем объеме,— а (все) сосредоточенное бы­
вает приятнее, чем растянутое на долгое время:
что, если бы кто-нибудь переложил Софоклова
«Эдипа» в эпос величиной с «Илиаду»? (4) И по­
том, в эпическом подражании меньше единства
(доказательство тому — что из всякого эпического
подражания получается несколько трагедий),
а поэтому, если «(эпические поэты) ограничатся
только одним сказанием, то оно или покажется
куцым из-за краткости изложения, или водяни­
стым из-за протяжности (эпического) метра,—
если же сказание у них будет сложено из нескольких действий, то «(случай будет) такой, как в
«Илиаде» с «Одиссеей», которые имеют много (от­
дельных) частей, каждая (из которых) сама по
себе достаточной величины (правда, эти две поэ­
мы сложены наилучшим достижимым образом и
подражают сколь возможно единому действию).
Итак, если «(трагедия) отличается всем вышеска­
занным и сверх того действием (своего) искусства,
ибо они (трагедия и эпос) должны доставлять не
какое придется наслаждение, но только описан­
ное нами, то ясно, что «(трагедия) лучше эпопеи,
так как более достигает своей цели.
(Заключение.) О трагедии и эпопее, о видах их
и частях,— сколько их и в чем их различие,— о
причинах их удачности и неудачности, об упре­
ках (поэзии) и возражениях на них ограничимся
сказанным...

а13 Или: «то этот для нее не неизбежен».
а14 Гексаметрические реплики есть в «Трахинянках» и «Филокгете» Софокла, в «Троянках» Еврипида.
62bi2 «Действие искусства» трагического и эпического — на­
слаждение, доставляемое посредством очищения страстей.

РИТОРИКА
КНИГА III

Глава I. Переход к слогу как новой теме, не затронутой
в предыдущих книгах (§§ 1—3).—Декламация (§§ 3—5).— Стоит
ли придавать внешней стороне значение, и если да, то какое именно?
(§§ 5—6).—Современное Аристотелю состояние вопроса о деклама­
ции (§§ 7—9).
Глава II. Требования к слогу — ясность и уместность
(§§ 1—7)·—Метафоры, их употребление, правила их отбора (§§ 7—
14).— Пользование уменьшительными формами (§ 15).
Глава III. Четыре причины вычурности: двукорневые сло­
ва (§ 1), необычные слова (§ 2), злоупотребление эпитетами (§ 3),
метафоры (§ 4).
Глава IV. Сравнения, их близость к метафорам (§§ 1—2),
правила их употребления (§ 2), примеры (§ 3), обратимость метафор
«от соответствия» (§ 4).
Глава V. Чистота речи (отождествляемая с ясностью) как
«начало» слога (§ 1).— Пять ее условий: правильное употребление
частиц и союзов (§ 2), употребление точных обозначений (§ 3), ис­
ключение двусмысленности (§ 4), соблюдение грамматического ро­
да (§ 5), соблюдение грамматического числа (§ 6).— Требование
удобочитаемости (§ 6).— Возможные неправильности и неясности
в построении речи (§ 7).
Глава VI. Шесть средств достижения торжественности сло­
га: описательные выражения (§§ 1—2), метафоры и эпитеты (§ 3),
замена единственного числа множественным (§ 4), повторение ар­
тикля при существительном и следующим sa ним согласованном
с ним прилагательном (§ 5), употребление союзов (§ 6), характерис­
тика через отрицания (§ 7).
Глава VII. Уместность слога как его соответствие страсти,
характеру (говорящего) и предмету (§ 1).— Возвышенные и низ­
менные предметы (§ 2).— Имитация страсти как ораторский при­
ем (§§ 3—5).— Имитация характера (§§ 6—7).— Имитация всеоб­
щего мнения (§ 7).— Опасность утрировки (§§ 8—10). —Имитация
исступления (§ 11).
Глава VIII. Ритм прозы как середина между стихотворным
метром и отсутствием всякой ритмической упорядоченности; вред
обеих крайностей (§§ 1—3).— Характеристика различных ритмов
(§§ 4—6). Подведение итогов (§ 7).
Глава IX. Два типа слога: слог «нанизывающий» и слог
«сплетенный» (§ 1).— Характеристика старомодного «нанизыва164

ющего» слога и ого недостатков (§ 2) Л—Определение периода и пре­
имущества «сплетенного» слога, образуемого периодической струк­
турой речи (§ 3).— Мысль должна завершаться вместе с периодом
(§ 4).— Период и колон как две единицы членения текста (§ 5),
их наилучший объем (§ 6).— Период разделительный и период
противоположительный (§ 7).— Интеллектуальное удовлетворение
от противоположительного периода (§ 8).— Звуковые приемы
оформления периода (§ 9).— Ложные противоположения (§ 10).
Глава X. Средства добиваться изящества и снискивать
одобрение (§ 1), в том числе метафора как выигрышная середина
между невразумительностью и тривиальностью, доставляющая ин­
теллектуальное удовлетворение (§ 2), причем удовлетворение это
больше, чем от сравнения (§ 3); в основе должна лежать энтимема,
не лежащая на поверхности, но и не слишком трудная для усвоения
(§ 4); внешнему блеску помогает антитеза (§ 5).— Будущее надо
представлять наглядно, как уже осуществившееся (§ 6).— Наибо­
лее действенна метафора, основанная на «соответствии» (§ 7).
Глава XI. Наглядностью обладает метафора, представ­
ляющая предмет в действии (§§ 1—4), для каковой цели полезно,
в частности, одушевлять неодушевленные предметы (§§ 3—4).—
Метафора должна обнаруживать скрытое сходство между несход­
ными вещами, открывая уму нечто новое (§ 5), так что эффект
остроумия создается именно неожиданностью метафоры, заключен­
ным в ней «обманом» ожидания (§§ 6—7), и таков же источник удо­
вольствия от загадок или игры слов (§§ 7—8).— Отчетливости
антитезы должна отвечать краткость высказывания (§ 9), одновре­
менно неожиданного и верного (§ 10).— То же самое относится к
сравнению (§§ И—13) и к пословице, заключающей в себе метафо­
ру (§ 14), а также к гиперболе, которая, впрочем, несет дополнитель­
ный оттенок «мальчишества» и страсти (§§ 15—16).
Глава XII. Есть разница между слогом письменным и
слогом изустного спора, а в последнем — между красноречием
совещательным и судебным (§ 1).— Слог письменной речи дает
больше места отделке, слог устного спора —актерской игре (§ 2),
наполняющей выражением простые повторы (§ 3) и бессоюзия
(4).— Для судебного рода красноречия нужна более тщательная
логическая отделка, чем для совещательного рода, обращающегося
к толпе (§ 5), а эпидейктический род больше всего подходит для
письменного сочинения (§ 6).— Дальнейшая классификация видов
слога излишня (§ 6).
Глава XIII. Композиционно речь делится прежде всего
на две части: высказывание спорного тезиса («предложение») и аргу­
ментация («доказательство»), между тем как прочие компоненты,
отмечаемые риторической теорией, на деле специфичны для одного
рода речей и чужды другому (§§ 1—5), хотя, однако, большинство
речей имеет также вступление и заключение (§§ 4—5).
Глава XIV. Во вступлении целесообразно заранее сумми­
ровать пункты последующей речи (§ 1).— Топика вступления в эпидейктическом роде (§§ 2—4).— Вступление к эпидейктической речи
аналогично зачину дифирамба, вступление к судебной речи —
прологу трагедии или комедии и зачину эпической поэмы, рацио­
нально вводящему в суть сюжета (§§ 5—6).— Более специфические

165

виды вступлений «от говорящего», «от слушателя», «от предмета»
и «от противника» (§§ 7—11).— Вступление в совещательном крас­
норечии (§ 12).
Глава XV. Как вступление может дать отпор попыткам
заранее скомпрометировать говорящего; приемы создания и разру­
шения «дурной славы» (§§ 1—11).
Глава XVI. Повествование в различных родах красноре­
чия: в эпидейктическом роде ему лучше не быть непрерывным, но
вводиться порциями в последовательности логических пунктов
(§§ 1—3) — следует отступление о вреде утрированной сжатости,
рекомендуемой некоторыми риторами (§ 4),— в судебном роде речь
ответчика обычно дает меньше места повествованию, чем речь истпа
(§ 6), причем повествование должно использоваться для непримет­
ного внушения слушателям желательного представления о харак­
тере говорящего (§ 5,7 —9), имитируя для правдоподобия страсть
(§ 10); наконец, в совещательном роде роль повествования сводится
к минимуму (§ 11).
Глава XVII. Доказательства могут относиться к одному из
четырех вопросов: «было или не было» само действие, заключен ли
в нем «вред», велик или маловажен этот «вред», нарушен ли закон
(§ 1).— Специфика первого вопроса, где один из двух возможных
ответов есть прямая ложь (§ 2).— В эпидейктическом роде первый
вопрос обычно не ставится (§ 3).— В совещательном роде речь
идет о будущих следствиях выбора, который предстоит сделать
сейчас (§ 4), почему он особенно труден (§ 10); к этому роду лучше
подходят примеры (доводы риторической индукции), к судебному
роду — энтимемы (доводы риторической дедукции) (§ 5).— Правила
употребления энтимемы (§§ 6—9), техника разнообразия (§§ 10—
12).— Опровергающие энтимемы производят больший эффект (§ 13).—
Как возражать на доводы противника (§§ 14—15).— Говорить о
себе полезнее от чужого лица (§ 16).— Энтимемы можно иногда
превращать в афоризмы (§ 17).
Глава XVIII. Вопрос к противнику как средство заставить
его противоречить самому себе (§§ 1—4).— На двусмысленный во­
прос противника надо отвечать обстоятельным логическим расчле­
нением (§§ 5—6), серьезность противника встречать шуткой, а
шутку — серьезностью (§ 7).
Глава XIX. Топика заключения речи состоит из восхва­
ления себя и порицания противника (§ 1), из «возвеличения» или
«умаления» обсуждаемых фактов (§ 2), из попыток разжечь в слу­
шателе желательные эмоции (§ 3), из суммирующего подведения
итогов (§§ 4—5).

1403Ы . I. Относительно речи (λόγος) сущест­
вуют три вещи, которые должны быть обсуждены:
во-первых, откуда берутся средства убеждения
(πίστεις), во-вторых, о слоге (λέξις), в-третьих, о
порядке, в котором надо располагать части
речи. О средствах убеждения уже сказано, и о
166

числе их источников, что всего (источников) три,
и почему не более; а именно, все бывают убеждены
либо собственным настроением при вынесении при­
говора, либо тем, за кого принимают говорящих,
либо доказательствами.
Сказано и об энтимемах, откуда их должно чер­
пать; а именно, среди них бывают частные (είδη)
энтимемы и общие места (τόποι).
2 Теперь следует сказать о слоге; ведь недостаточно
иметь, что говорить, но необходимо поздно
стало достоянием трагических актеров и рапсодов;
1’1 Суммируются темы двух первых книг и намечаются темы
дальнейшего изложения. Все предыдущее было посвящено тому,
что в античной риторической теории именуется «отысканием» аргу­
ментов и средств эмоционального воздействия. «Убеждать» можно,
как показывается в книге второй, либо действуя на эмоции, либо
создавая в умах слушателей (например, судей) благоприятное пред­
ставление о собственном характере, либо ведя логическую аргу­
ментацию. Энтимемы в терминологии Аристотеля — риторические
силлогизмы, т. е. «вероятные» умозаключения, лишенные логиче­
ской принудительности; иногда в них остается подразумеваемой
и не высказывается одна посылка, но этот признак — второстепен­
ный и не обязательный,
1,3 Термин «ύπόκρισις» означает, собственно, актерскую игру
и актерскую «читку» — исполнение некоего разученного текста.
Техника «читки» составляет третий раздел античной риторической
теории, следующий эа «нахождением» и «расположением»,— «ис­
полнение». Проблема ύπδκρισιζ действительно была общей для тео­
рии актерского ремесла или ремесла рапсодов (то и другое Аристо­
тель относит к «поэтике») и для теории красноречия. Поэты могли
сами разыгрывать свои трагедии в те начальные времена греческого
театра, когда структура трагедии предполагала единственного ак­
тера, обменивающегося репликами с хором; этим единственным ак­
тером и выступал поэт, самолично «разыгрывавший» трагическое
действо при помощи хора.— Главкой Теосский — по-видимому,
толкователь Гомера, упоминаемый в «Поэтике» (XXV, 23) и у Пла­
тона («Ион», 530D).
167

первоначально же поэты сами разыгрывали
(ύπεκρίναντο) свои трагедии. Ясно, что {вопрос)
относился не только к поэтике, но и к риторике;
применительно же к поэтике его разрабатывал,
в числе других, Главкон Теосский.
4 {Декламация·} Дело эдесь в голосе, как им поль­
зоваться для {выражения} любой страсти, то есть
когда — громким, когда — тихим, когда — сред­
ним; и высотой {голоса}, то есть, когда — высо­
кой, когда — низкой, когда — средней; и ритма­
ми — в соответствии с каждым {случаем}. Ведь
{всего} есть три вещи, на которые обращают вни­
мание, и это громогласность, мелодика и ритм.
Награды на состязаниях почти всегда достаются
таким, и подобно тому, как там {на сцене} актеры
значат больше, чем поэты, так же {обстоит дело}
и на политических состязаниях, по причине по­
рочного устройства государств (των πολιτειών).
5 Однако касающееся до того искусство еще не сло­
жилось — как, впрочем, и касающееся до слога
выступило поздно,— и притом оно представляется
непочтенным, если посмотреть как следует.
1404а {Стоит ли придавать внешней стороне значение,
и какое именно.} Поскольку все дело риторики
имеет в виду мнение, (о подобных вещах} надо
заботиться не как о должных, но как о необхо­
димых; ибо справедливо было бы не добиваться от
1,4 Аристотель с сомнением смотрит на успехи актерской вир­
туозности в театре и ораторской виртуозности на поприще «полити­
ческих состязаний»; необходимость говорить о столь «непочтенном»
предмете, как техника повышений и понижений голоса, заража­
ющих слушателя взвинченной эмоцией, смущает его. Он оценивает
порядки в греческих городах (прежде всего, в Афинах) как пороч­
ные, потому что они представляют слишком много места для «ак­
терства» при обсуждении серьезных дел в Народном собрании, в
суде и т. д.
г*6 Аристотель исходит из унаследованной от Платона анти­
тезы: «истина»—«мнение». Сказать, что риторика имеет в виду форми­
рование «мнения» — это все равно, что заявить о ее полном безраз­
личии к научной «истине», отыскиваемой на путях логического
доказательства. Если бы все люди были философами в аристотелев­
ском вкусе и полагались бы только на раэум, не поддаваясь эмо­
циональному воздействию, не доверяя своим настроениям, не ища
чувственного удовольствия от модуляций ораторской речи, ритори­
ка была бы не нужна. Поскольку это не так, риторику приходится
рассматривать как зло, но зло неизбежное168

речи ничего иного, кроме как того, чтобы она не
печалила и не услаждала. Справедливо опираться
в споре на сами факты (πράγματα), так, чтобы все
постороннее по отношению к доказательству было
излишним. Однако оно забрало большую силу,
как было сказано, вследствие развращенности
6 слушателя. Притом (внимание к> слогу в некото­
рой малой степени все же необходимо при любом
научении; когда нужно разъяснять, не все равно,
говорить так или этак — однако и не столь уж
важно, но все это одна мнимость и снисхождение
к слушателю, по каковой причине никто не при­
бегает к этому, преподавая геометрию.
7 Когда (искусство декламации в приложении к риторике> дойдет до нас, оно сделает то же самое, что
искусство актерской игры; некоторые слегка про­
бовали толковать о нем, как, например, Фрасимах
в своем сочинении «О способах разжалобить».
Актерская способность (τδ υποκριτικόν) есть дело
природы и более безыскусственна, между тем как
слог — дело искусства. Поэтому те, кто силен по
этой части, в свою очередь добиваются побед, как
и риторы, сильные по части декламации; ведь на­
писанные речи берут свое скорее слогом, чем
мыслью.
8 Поэты, как и естественно, начали первыми; ведь
имена суть подражания (именуемому>, но и голос
наш — подражательнейшая из наших способно­
стей. Отсюда образовалось искусство рапсодов,
1.7 Фрасимах Халкедонский — теоретик стиля, принадлежа­
щий к поколению софистов (V—IV вв.).
1.8 Учение об именах как подражаниях вещей развито у Пла­
тона в диалоге «Кратил»; Демокрит также называл имена «звуча­
щими изваяниями». О подражании как врожденной склонности
всех людей и общем истоке всех искусств речь идет в первых гла­
вах «Поэтики».
1.9 Оценка интеллектуального содержания древней поээии
как «простоватого» — общее место греческого философского про­
свещения, со времен Ксенофана Элейского и особенно в век софи­
стики развивавшегося в борьбе с синкретической «мудростью»
поэтов — мифотворцев и проповедников традиционной морали.
Платон находил возможным говорить об исконной вражде между
поэзией и философией.—О переходе от тетраметра к ямбу в практике
трагедии говорится и в «Поэтике» (IV, 49а21—22): «И метр из тро­
хеического тетраметра стал ямбическим ; как скоро развива-

169

9 искусство актеров и прочие. Поскольку же поэты,
говоря вещи простоватые, получили свою славу,
как казалось, за (красоты> слога, по этой причине
слог поначалу был поэтическим, как,
например, у Горгия. И до сих пор многие невежды
воображают, будто именно такие (ораторы> гово­
рят красивее всех. Но это не так, ибо один слог
(должен быть> в прозе, а другой — в поэзии.
Это ясно из происходящего ныне; уже и создатели
трагедий больше не прибегают к прежней манере
(τρόπος), но подобно тому, как они перешли от тет­
раметра к ямбу на том основании, что этот размер
ближе всего к прозе, так и в употреблении имен
они отбросили все, что противно обиходному
языку, но чем они прежде пользовались ради укра­
шения, да и теперь еще пользуются создатели гек­
саметров. Так что смешно подражать тем, кто и
сами уже не прибегают к прежней манере. Оче­
видно также, что мы не должны подробно разви10 вать все, что только может быть сказано о слоге,
но только то, что касается слога, о котором мы
ведем речь (то есть прозаического >. Об ином слоге
сказано в нашей «Поэтике».
1404Ы (Требования к слогу — ясность и уместность.>
II. Оставим те вещи, как уже рассмотренные, и
определим, что достоинство слога — быть ясным;
доказательство тому — если речь не доводит до
ясности, она не делает своего дела. И еще — не
низменным, не преувеличенным, но уместным;
скажем, поэтический (слог> хоть и не низменен,
однако для прозы неуместен. Ясным его делают
2 имена и глаголы, употребленные в собственном
смысле, а свободным от низменного и украшенным
— иные имена, о которых сказано в «Поэтике».
Удаленность (от привычного> заставляет (слог>
казаться торжественнее; ведь люди получают от
слога такое же впечатление, как от чужеземцев по
лась речевая часть, то сама природа отыскала свойственный ей
метр, так как ямб —* самый речевой из всех метров, а доказатель­
ство тому — в том, что в разговоре между собой мы очень часто
говорим ямбами, гексаметрами же редко, да и то выбиваясь из рече­
вой гармонии».
u’2 О частях речи и об употреблении имен см, «Поэтику»,
гл. XIX—КХП,
170

3 сравнению со своими. По этой причине сл дует
делать язык чуждым (ξένην): далекому изумляются,
а то, что изумляет, приятно. В стихах многое ока­
зывает такое действие и там отлично подходит;
ведь вещи и лица, о которых идет речь ,
уж очень далеко отстоят .
В прозе совершенство риторической
речи. Среди имен для софиста полезны омонимы,
при помощи которых он лукавит, а для поэта —
синонимы. Я говорю о общеупотреби1405а тельных и синонимических, каковы «идти» (το гсоρεύεσθαί) и «шагать» (το {3 может соединять все это
1410Ь и быть сразу противоположением, приравнивани­
ем и гомеотелевтом. (Возможные> начала периодов
примерно перечислены в «Феодектее». Бывают и
10 ложные противоположения, как в стихах Эпихарма:
То у них гостил, бывало, то, напротив, в доме их.

1 (Средства добиваться изящества и снискивать одобрение.> X. Выяснив предыдущее, следует ска­
зать и о том, откуда речь приобретает остроумие
и привлекательность. Добиваться этого — дело да­
ровитого или опытного (ритора>, а разъяснить,
в чем тут суть, дело нашего изыскания (μέθοδος).
2 Итак, назовем (приемы)> и перечислим их, а нач­
нем вот с чего: учиться легко — по природе приятно
всякому, а слова нечто означают, так что среди
слов приятнее всего те, которые дают нам чему-то
научиться. Но редкие слова невразумительны, а об­
щеупотребительные мы (и так> знаем, а потому
метафора в наибольшей степени достигает жела­
емого.
(Метафора.> Так, если поэт называет старость
«стеблем, остающимся после жатвы», то он учит
и сообщает знание при помощи родового понятия
(διά του γένους), ибо то и другое —(нечто> отцветХ’1 «Остроумие» — непереводимое греческое слово άστβΐος сов­
мещает в себе значения «изящный», «изысканный», «тонкий», «мет­
кий», «остроумный» (буквально «городской» — характеристика речи
развитого столичного жителя в противоположность речи отсталого
сельского жителя).
Х’ 2 Еще одно проявление интеллектуализма аристотелевской
эстетики. Прелесть метафоры (и сравнения как распространенной,
разъясненной, развернутой и постольку растянутой формы мета­
форы) состоит для Аристотеля в том, что она за кратчайшее время
и при наименьших затратах усилий со стороны слушателя или чи­
тателя сообщает ему максимум новых мыслей и представлений.—
«Поэт называет старость...»—в «Одиссее», XIV, 214—215:

Я лишь солома теперь, по соломе однако и прежний
Колос легко распознаешь ты...
(Пер. В. А. Жуковского)
Аристотель и античная литератур?

193

3 шее. То же самое (действие> производят сравнения
(у> поэтов, и потому если они хорошо (выбраны^,
то кажутся изящными. Сравнение, как было ска­
зано раньше, та же метафора, но отличающаяся
присоединением (вводящего слова>; поэтому она
не так приятна, ибо длиннее; и она не утверждает,
что «то есть это», и (наш> ум этого не ищет. Итак,
по необходимости будут изящны такой слог и та4 кие энтимемы, которые быстро сообщают нам зна­
ние. Потому поверхностные энтимемы не в чести —
мы называем «поверхностными» те (энтимемы^,
которые для всякого очевидны и в которых ничего
не надо исследовать,— но (не в чести> и такие эн­
тимемы, которые, быв высказаны, остаются не­
понятными; (нравятся^ те, высказывание которых
сопровождается появлением познания, даже ес­
ли (этого познания> прежде не было, и те, относи­
тельно которых мысль немного отстает. Ведь в по­
следних случаях как бы (приобретается^ познание,
а в первых — нет.
5 Итак, подобные энтимемы привлекательны ради
высказанной в них мысли; а ради слога и внешне­
го облика — те, в которых употребляются проти­
воположения, как то: «считая всеобщий мир всех
прочих войной, объявленной особо им». Проти6 вополагается «война» «миру». (Энтимема может
воздействовать^ и отдельными словами, если в ней
х< 3 «Как было сказано раньше» — см. выше главу IV, 1.— «Ум
этого не ищет» — не вполне ясное место; по-видимому, Аристотель
хочет сказать, что сравнение в противоположность метафоре дает
уму, так сказать, облениться, не подталкивая его к самостоятельным
поискам того сходства несходного и тождества нетождественного,
которое с неожиданной ясностью выявляет хорошая метафора.
х*4 Об энтимемах см. примечание I, 1.
х* 5 Несколько измененная цитата из Исократа, «Филипп», 73.
х· 6 «Осуществленность» (ενέργεια) — один из ключевых терми­
нов аристотелевской онтологии, противопоставляющей δύναμιζ —
«возможность», «потенциальность», открытую для реализации,
и ένέργεια — уже сбывшуюся «действительность», реализовавшую
себя до конца «актуальность» в средневековом смысле этого слова.
Здесь Аристотель хочет сказать, что оратору полезно представлять
рисуемое им будущее, которое относится к сфере возможности,
а потому еще не имеет выявленного облика, как состоявшееся, сбыв­
шееся настоящее, наделенное таким обликом. Эстетически дей­
ственное должно быть «осуществленным».
194

заключается метафора, и притом не слишком дале­
кая, ибо ее смысл трудно понять, ни слишком по­
верхностная, ибо она не производит впечатления;
также такая, которая представляет перед
нашими глазами; ибо должен видеть
совершающееся, а не предстоящее.
Итак, нужно стремиться к этим трем :
метафоре, противоположению, осуществленное™
(ενέργεια).
7 Из четырех родов метафор наиболее привлекатель­
ны основанные на соответствии (κατ’ αναλογίαν):
так, Перикл говорил, что молодежь, погибшая на
войне, исчезла из города подобно тому, как если
бы кто-нибудь изъял из годового круга весну;
и Лептин о лакедемонянах — что не допустит-де,
Х’7 О метафорах, основанных на соответствии, см. выше IV,
4.— «Перикл говорил...» — Аристотель цитирует это сравненио
в первой книге«Риторики»(УП, 34), указывая, что оно взято из «Над­
гробной речи»; в том пересказе Перикловой «Надгробной речи»,
который дается у Фукидида, такое сравнение отсутствует. — Леп­
тин — афинский политический деятель,современник и противник
Демосфена.— «Чтобы Эллада окривела на один глаз»—Спарта
(Лакедемон) и Афины, соперничавшие друг с другом за первенство
среди греческих городов-государств, уподоблены двум «глазам»
Эллады (метафора не раз использовалась в античной литературе
и позднее, вплоть до «Возвращенного Рая» Мильтона).— Харет —
начальник наемных войск в Олинфской войне (349 г. до н. э.).—
Кефисодот — см. выше примечание к IV, 3.— «Прихватив вместо
провианта Мильтиадову псефизму» — не вполне ясное место, вы­
зывающее текстологические сомнения; надо полагать, «Мильтиадова псефизма» — санкция установки на добывание провианта
грабежом местного населения (ибо на подготовку провианта перед
походом не остается времени).— Ификрат — см. выше приме­
чание к II, 10.— «Эпидавр» — слабый сосед, которого удобно было
бы грабить при военной необходимости, почему Ификрат, как пред­
ставитель военщины, и сожалеет, что Афины связали себя договор­
ными отношениями.— Пифолай — по-видимому, тот же, что в IX,
7.— Парала — быстрое государственное судно, посылаемое афин­
скими властями для ареста преступников и мятежников.— Сеет —
город на Геллеспонте, важный торговый пункт для закупки хлеба,
ввозимого из Черноморья.— «Бельмо на глазу Пирея» — это обозна­
чение Эгины приписывалось также Демаду (Афиней, III, 99D) и
часто цитировалось позднеантичными авторами.— Мэрокл — со­
временник Демосфена и деятель антимакедонекой партии, имел ре­
путацию жадного и расчетливого человека. Анаксандрид — пред­
ставитель Средней аттической комедии, поэт IV в. до н. э. Полиевкт — аттический оратор, современник и сподвижник Демосфе­
на.— «Недугом с пятью колодками» (буквально «с пятью отвередцями») — для ног, рук и головы,— «Ксефисодот называл триеры

7*

195

чтобы Эллада окривела на один глаз. Когда Харет
спешил сдать отчет по Олинфской войне, Кефисодот с возмущением сказал, что тот тщится сдать
отчет с ножом к горлу народа. И увещевая афинян
выступить на Эвбею, он сказал, что им нужно ид­
ти, прихватив вместо провианта Мильтиадову псефизму. Ификрат, осуждая договор Афин с Эпидавром и прибрежьем, приговаривал, что афиняне са­
ми отняли у себя провиант на случай войны. Пифолай «(называл) Паралу «палицей народа» и Сеет
«решетом Пирея». Перикл требовал убрать Эгину
как «бельмо на глазу Пирея». Мэрокл заявил, что
он ничуть не хуже названного им «(одного) из по­
рядочных граждан: тот-де подлец за тридцатитрех­
расписными мельницами» — по распространенному толкованию, как
орудие «перемалывания» афинских «союзников», превратившихся
в данников Афинской державы. — Пёс — знаменитый кинический
философ Диоген, прозванный «Псом» за свою неприхотливость, не­
устрашимость и шумную задиристость.— «Фидитии» — общие тра­
пезы полноправных граждан Спарты; контраст между архаической
ритуальностью этих обязательных трапез и вольной развязностью
афинянина в харчевне — это контраст между спартанской аристо­
кратической дисциплиной и обиходом аттической демократии, так
что перед нами метафора «по соответствию».— Эсион — афинский
оратор времен Демосфена.— «Государство выплеснули в Сици­
лию» — речь идет о неудачной военной экспедиции в Сицилию в
415—413 гг. до н. э., исчерпавшей силы афинского государ­
ства.— «У Исократа » — «Филипп»,
12.— «В «Надгробном слове» — Лисий, «Надгробное слово», 60
(речь идет о павших в битве при Эгоспотамах к концу Пелопоннес­
ской войны, так что упоминание «Саламинской битвы» — либо
ошибка памяти Аристотеля, либо, скорее всего, следствие порчи
текста.— «Как выразился Ификрат» — во время судебного про­
цесса, возбужденного против него в 355 г. до н. э. Аристофаном
и Харетом.—«Звать опасности...» — источник неизвестен.—Ликолеонт—афинский оратор IV в. до н. э^—Хабрий—знамени­
тый афинский полководец IV в. до п. э. В 366 г. до н. э. он был при­
влечен к суду, в связи с чем Ликолеонт и произнес цитируемую фра­
зу. Медная статуя Хабрия, поставленная при его жизни во славу
его прежних подвигов, изображала его припавшим в бою на одно
колено; она была видна из помещения суда, а ее поза, напоминав­
шая о военных заслугах подсудимого перед отечеством, одно­
временно могла быть истолкована как поза мольбы.— «Всеми спосо­
бами стараясь...» — Исократ, «Панегирик», 151.— «Зажгло внут­
ри души свет ума» — источник неизвестен.— «Мы не прекращаем
войны...» — Исократ, «Панегирик», 172.— «Мирный договор есть
трофей более прекрасный» — там же, 180.— «Государства платят
великую пеню.,.» — источник неизвестен; ср. Исократ, «О мире,
120»,

№

процентную прибыль, а он — за десятипроцент­
ную. То же — ямб Анаксандрида о дочерях, за­
паздывавших с замужеством:
Мои девицы брачный день просрочили,—

и Полиевкта о некоем паралитике Спевсиппе, что тот не может вести себя спокойно, хотя
судьба сковала его недугом с пятью колодками.
Кефисодот называл триеры расписными мельни­
цами, а Пёс харчевни — аттическими фидитиями.
Эсион , что государство выплеснули в
Сицилию: это метафора, и притом наглядная. «Так
что Эллада возопила»: и это в некотором роде мета­
фора, и тоже наглядная. И еще как Кефисодот уве­
щевал, как бы не происходило многих «стечений»
; у Исократа «(употреблено то же слово>
применительно к сходящимся на празднества. И
как в «Надгробном слове» , что Элладе
прилично было бы обрезать волосы в скорби по
жертвам Саламинской битвы, ибо вместе с их до­
блестью была погребена свобода. Если бы он сказал, что прилично плакать о погребенной
доблести, это метафора и притом наглядная, а в сло­
вах «вместе с доблестью — свобода» заключено
некое противоположение. И как выразился Ифи141 lb крат: «путь моих речей лежит посреди Харетовых
деяний»; метафора по соответствию, и «по­
среди» сообщает наглядность. И сказать :
«звать опасности на помощь противу опасностей»,—
наглядная метафора. И Ликолеонт в защиту Хабрия: «неужели вы не посовеститесь просящей за не­
го медной статуи?»— это метафора ко времени,
но не навсегда, хотя и наглядна: когда он в опас­
ности, за него просит статуя, (ставшее^) одушев­
ленным неодушевленное знаменование граждан­
ских подвигов. И еще «всеми способами стараясь
сделаться малодушнее»— ибо «заботиться» предпо­
лагает возрастание чего-либо. Или, что божество
«зажгло внутри души свет ума»: то и другое проясняет нечто. «Мы не прекра­
щаем войны, а откладываем их на будущее»: ведь
то и другое (лишь) на срок, и откладывание, и та­
кой мир. Или сказать* что мирный договор есть
197

трофей более прекрасный, нежели . Ведь то и другое — знаки
победы. И еще: «государства платят великую пе­
ню людскому порицанию»; ведь пеня — это не­
кий уроп, причиняемый по справедливости.
1 (Наглядность.> XI. О том, что остроумие со­
здается из метафоры по соответствию и из нагляд­
ности, мы, стало быть, сказали; теперь надо объяс­
нить, что значит «наглядность», и как она дости­
гается. Я утверждаю, что наглядны те (выраже2 ния>, которые означают (вещи> в действии (ένεργουντα). Так, назвать хорошего человека «четырех­
угольником»— метафора, ибо то и другое совершен­
но, однако (метафора эта> не означает действия
(ενέργειαν); а вот «он цветет своею силою» — дей­
ствие, и «тебя, пасущегося на просторе» — дейст­
вие, и (в словах^
Тут эллины взметнули ноги быстрые...—

3 «взметнули»— и действие, и метафора. И Гомер
часто пользовался метафорой, одушевляя неоду­
шевленное. Во всех (этих случаях> введение дей­
ствия имеет успех как в словах:
Вниз по горе на равнину катился обманчивый камень,—

и еще:
...И отпрянула быстро пернатая злая,—

Х1, 2 Термин «ενέργεια» и дериваты от него в контексте этой
главы означают «действие», «активность»; надо, однако, помнить то,
что сказано о месте этих терминов в философском языке Аристо­
теля по поводу X, 6.— «Назвать хорошего человека «четырехуголь­
ником» — метафора, столь же странная для нашего восприятия,
сколь убедительная для античного. Возможно, она восходит к пи­
фагорейцам, усматривавшим в четырехугольной фигуре и ее число­
вых соответствиях символ правильности, полноты, завершенной
целокупности; возможно также, что пифагорейцы сами заимство­
вали более древнюю символику. Уже у лирика Симонида (фр. 5)
шла речь о «добром человеке, четырехугольном и руками, и ногами,
и умом». У Аристотеля в «Никомаховой этике» есть характерная
формула: «он поистине хорош и безупречно четырехуголен» (I, И,
1100Ь21).— «Он цветет своею силою»—Исократ, «Филипп», 10.—
«Тебя, пасущегося на просторе» — там же, 127.— «Тут эллины
вэметнули ноги быстрые» — Еврипид, «Ифигения в А в лиде», 800
(питата расходится с дошедшим до нас текстом трагедии).
199

и еще:

...И прянула стрелка
Остроконечная, жадная в сонмы влететь сопротивных,—

и еще:
В землю вон8яся, стояли, насытиться алчные телом,—

1412а
и еще:
...Сквозь перси влетело бурное жало.

Во всех этих представлены в
действии через то, что они одушевлены: ведь быть
«обманчивым» или «влетать» и прочее — действие.
Он (то есть Гомер> ввел это метафорой по соответ­
ствию: каков камень по отношению к Сисифу, та­
ков обманщик по отношению к обманываемому.
4 Это он делает и в своих (всеми> одобряемых срав­
нениях относительно неодушевленных (вещей>:
Горы клокочущих волн по немолчношумящей пучине,
Грозно нависнувших, пенных, одни, а за ними другие...

Здесь он представляет все движущимся и живым,
а действие — это движение.
5 Метафоры нужно брать, как уже было сказано, от
(вещеи> сродных, но не явно похожих, как и в
философии (почитается проявлением^ проница­
тельности видеть сходство и в далеких друг от дру­
га (вещах>, вроде того так Архит сказал, что судья
и алтарь — одно и то же: и к тому и к другому
прибегает (все> терпящее обиду, так же можно
сказать, что якорь и кремафра — одно и то же:
они и впрямь в чем-то одно и то же, однако различХ1,3 Цитаты взяты соответственно из «Одиссеи», XI, 598, и из
«Илиады», XIII, 588; IV, 126; XI, 574; XV, 541. Мы пользовались
переводами В. А. Жуковского и Н. И. Гнедича.
Х1’4 «Горы грохочущих волн...»—«Илиада», XIII, 798—799;
пер. Н. И. Гнедича.
XI’6 «Как уже было сказано» — II, 12; X, 5; ср. ниже XI,
10.— Архит — знаменитый математик и философ-пифагореец IV в. до
н. э. из Тарента.— «Кремафра» — этот термин обычно означал
подвесную корзину, применявшуюся в театре; значение слова
в данном контексте сомнительно.— «Государства сравнялись меж­
ду собой» — ср. Исократ, «Филипп», 40.
109

ны в отношении «сверху» и «снизу»; (так) и (ска­
зать, что) «государства сравнялись между собой»,
(значит приравнять вещи), сильно различающи­
еся местоположением и могуществом.
6 Остроумие (τά άστεϊα) по большей части также до­
стигается через метафору и благодаря обману.
(Слушателю) заметнее, что он (чему-то) научился,
когда это противоположно (его ожиданиям), и его
ум (ή ψυχή) словно бы говорит: «Как это верно!
А я-то думал!..». Изречения тем и бывают остро­
умны: что говорят не то, что сказано,— таково из­
речение Стесихора, что цикады будут услаждать
себя песнями, сидя на земле. И хорошие загадки
обязаны своей приятностью тому же: это научение,
и это метафора. И то, что Феодор называет «новиз­
ной» речи — то же: она возникает, когда (мысль)
парадоксальна (παράδοξον) и сказанное не соответ­
ствует ожиданию (τήν έμπροσθεν δόξαν), а (относит­
ся к нему так), как в смехотворных (стихах) под­
мененные слова. Отсюда и действие шуток, основан­
ных на изменении одной буквы: они обманывают
ожидание. То же в стихах — не так, как ждал
слушатель.
Так, он ступал, и была под пятой опора нарывов,

— а он-то думал «сандалий»! Но такое должно
быть ясно тотчас, как сказано. (Шутки же с за­
меной одной) буквы достигают того, что (чело­
век) говорит не то, что он говорит, а то, куда по­
вернет его слово. Так в (остроте) Феодора про кифареда Никона: έθραττε^σε — он делает вид, будто
Х1, 6 Изречение Стесихора было процитировано во второй книге
«Риторики» (XXI, 8): стремясь устрашить локрийцев перспективой
разрушительной войны, он сказал, что цикадам в их краю придется
стрекотать, сидя на земле; подразумевается, что деревья будут вы­
рублены.— Феодор Византийский — ритор и софист конца V в.,
названный в «Федре» Платона «Дедалом речей».— «Так он сту­
пал...»— источник неизвестен.— «В Феодора про кифареда Никона» — игра слов не только непереводима, но и не вполне
ясна (комментаторы предполагают порчу текста). Θράττει σε зна­
чит «тебя страшит» или «тебя смущает»; невразумительное έθραττεισε
как то указывает на фракийское происхождение Никона, βούλει
αύτόν πέρσαι —так же не до конца ясная игра на созвучии форм от
глагола πέρθω («гублю», «уничтожаю», «разоряю») и существитель­
ного Πέρσαι («персы»).
200

говорит: Πράττει σε — и вводит в обман, потому
что говорит другое. (Но> это приятно (только^
для осведомленного, ибо кто не понимает, что
1412b (Никон> — фракиец, тот не найдет здесь ника­
кого остроумия. Тоже самое — и βούλες αύτόν πέρσαι.
7 Но то и другое надо употреблять уместно. Сю­
да же относятся и такие остроты, когда, например,
говорится, что «если под началом Афин было море,
это не стало для них началом бед», а выгодой; или,
(наоборот^, как Исократ сказал, что «начало» (над
морем> было для города «началом бед». В обоих
случаях сказанное неожиданно, но оказывается
верным. Невелика мудрость назвать «начало»—
«началом», однако оно молвится два раза не в од­
ном (смысле, но то так, то эдак>, да и в первом
8 случае отрицаемое — не то же самое («начало»^.
Во всех этих (случаях^ выходит хорошо, если
слово удобно для омонимии или метафоры. Напри­
мер, ’Ανάσχετος не άνάσχετος — (здесь> отрицается
омонимия, но (для шутки> это удобно, если (че­
ловек с таким именем действительно> неприятен.
И еще: (сказать —>
Не должно, чтобы странник слишком странен был.

«Слишком странен»— все равно, что (сказать>:
«страннику не во всем должно быть чужаком»,
ибо во втором случае «странный»— это «чуждый».
Сюда же относится снискавшее похвалы (изречение> Анаксандрида:
Прекрасно умереть, не заслуживши смерть.

Это все равно, что сказать: «достойно умереть,
не будучи достойным умереть», то есть не делая
дел, достойных смерти. Во всех этих случаях род
ХГ’7 «Когда, например, говорится» — игра со словом άρχή
(«начальство» и «начало»).— «Исократ сказал» — «Филипп», 61;
«Панегирик», 119; «О мире», 101.
Х1, 8 Άνάσχετος — имя собственное, άνάσχετος — «сносный».
Острота звучит, как «сносный несносен».— «Не должно, чтобы
странник...»—стих из неизвестной комедии; ξένος — «гость» и
«чужеземец» (и постольку «чужак», в лучшем случае диковинный,
забавный и бестактный, в худшем случае ненавистный).— Анаксандрид — см. выше примечание к X, 7.
8

Аристотель и античная литература

201

9 слога один и тот же; но чем короче сказанное и чем
(отчетливее^ противоположение, тем больше ус­
пех. Причина та, что от противоположения мы
учимся большему, а от краткости — быстрее.
10 При этом говоримое должно быть рассчитано на
слушателя и сказано правильно, то есть верно
и притом неожиданно. Это не всегда совпадает.
Например, «должно умереть, не сделав ничего
дурного»,— (верно>, но не остроумно. «Достой­
ному следует жениться на достойной»— тоже не
остроумно. (Остроумие возникает тогда>, когда
есть то и другое: «умереть достойно, не будучи дос­
тойным умереть». Чем больше этого, тем остроум­
нее покажется , например, если слова бу­
дут (употреблены как> метафоры, и (притом^ ме­
тафоры определенного рода, с противоположения­
ми, приравниваниями и такие, что показывают
действие.
11 Сравнения, имеющие успех,— некоторым образом
те же метафоры, как было сказано и выше. В самом
деле, они всегда слагаются из двух составных, как
и метафоры по соответствию. Так, мы скажем, что
щит — чаша Ареса, а лук — бесструнная форминга: это будет не простая (метафора^; а если ска12 зать, что лук — форминга, а щит — чаша, то прос­
тая. Точно так же строят и сравнения, например,
флейтиста — с обезьяной, или гаснущего светиль­
ника — с близоруким человеком (потому что оба
13 мигают>. Сравнение хорошо, когда оно — метафо­
ра; можно сравнить щит с чашей Ареса, и разваХ1, 9 Это место подытоживает длинные рассуждения Аристотеля
об интеллектуадиетических, познавательных корнях наслаждения
красноречием: остроумная фраза дает мгновенное и неожиданное
озарение—максимум нового знания при минимуме затраченного
времени.
Х1·11 «Щит — чаша Ареса» — ср. выше IV, 4.— Форминга —
струнный музыкальный инструмент.
Х1, 13 филоктет, согласно мифу, ставшему для афинян особенно
наглядным благодаря трагедии Софокла, получил незаживающую
рану от укуса змеи, после чего был брошен товарищами в полном
одиночестве на острове Лемносе, где и жил в убогом, запущенном
состоянии; гротескный вид оборванного и длинноволосого стра­
дальца со зловонной язвой вспомнился софисту Фрасимаху Халкеденскому (см. выше I, 7) при взгляде на траурный облик удру­
ченного рапсода Никерата.— «Как сельдерея стебли, кривы голе202

лины — с «лохмотьями дома», и назвать Никерата
«Филоктетом, который уязвлен укусом Пратиса»;
это сравнение придумал Фрасимах, видя Никерата,
запустившего волосы и одежду после поражения в
состязании рапсодов, где его соперником был Пратис. В таких вещах поэты терпят наибольший про­
вал, если нехорошо, а если хорошо,
то имеют наибольший успех. Например:
Как сельдерея стебли, кривы голени.
Как Филаммон, дерется со своим мешком.

Все это — сравнения; а про то, что сравнения —
это метафоры, говорилось неоднократно.
14 Пословицы тоже метафоры, «от вида к виду»; так,
если это введет к себе что-либо, ожидая себе добра,
но потерпит урон, он говорит: «как у карпафийца
с зайцем»,— потому что оба одинаково потерпели.
Итак, мы более или менее разъяснили причину,
откуда и почему возникает остроумная речь.
15 Пользующиеся успехом гиперболы — тоже мета­
форы, как про человека с подбитым глазом: «я
готов был принять его за корзину тутовых ягод»,—
ведь подбитый глаз багров, но количество преувеличено. Выражение вроде «это, как
то и то» разнится с гиперболой по словес­
ному выражению (τη λέξε^).
Как Филаммон, дерется со своим мешком.—

«ты подумал бы, что это Филаммон дерется со сво­
им мешком».
Как сельдерея стебли, кривы голени,—
ни»,— источник этой стихотворной цитаты, как и следующей, неизве­
стен. «Как Филаммон, дерется со своим мешком» — речь идет о ку­
лачном бойце, упражняющемся на досуге.
XI’14 «Как у карпафийца с зайцем» — жители острова Карпафа
(между Критом и Родосом) вошли в пословицу, ввезя на остров пару
зайцев, которые расплодились и принялись катастрофически опу­
стошать поля.
Х1,16 «Или хоть столько давал мне...» — «Илиада», IX, 385 и
388—390; пер. Н. И. Гнедича.— «Этим больше всего пользуются
аттические ораторы» — по-видимому, позднейшая интерполяция:
во-первых, фраза досадно перебивает ход рассуждения о «мальчи­
шеском» характере гиперболы, не подходящей поэтому к почтенному
возрасту; во-вторых, словосочетание «аттические ораторы» чуждо|
языку Аристотеля и скорее характерно для поздней античности
8*

203

«ты подумал бы, что у него не голени, а стебли сель­
дерея, так они кривы». В гиперболах есть нечто
16 мальчишеское; они выражают неистовство. Потому
и употребляют их больше всего люди во гневе:
Или хоть столько давал бы мне, сколько песку здесь и
праху...
Дщери супругой себе не возьму от Атреева сына,
Если красою она со 8латой Афродитою спорит,
Если искусством работ светлоокой Афине подобна...

1413Ь Этим больше всего пользуются аттические орато­
ры. По (названной^ причине, человеку преклон­
ных лет не пристало говорить такое.
1 (Основные виды слога.> XII. Не надо забывать,
что каждому роду соответствует
особый слог. Один слог для речи письменной,
другой для речи в споре, один для речи в собрании,
другой для речи в суде. Необходимо владеть обои­
ми. Знание второго означает (просто> умение чисто
говорить по-гречески; знание первого означает
свободу от опасности замолчать, когда нужно
изложить нечто другим, как это случается с тепривыкшей к эллинистическому канону «десяти аттических ора­
торов».
Х11,1 Здесь и ниже Аристотель обсуждает проблему различия
критериев, по которым оцениваются стилистические достоинства
устной и письменной речи. Это проблема, едва ли не впервые встав­
шая во всей отчетливости именно перед поколением Аристотеля.
Раньше красноречие было всегда устным красноречием, хотя бы
и плодом разучивания написанного текста; лирическая поэзия
жила в музыкальном исполнении, эпическая — в декламации рап­
содов, драматическая — в театре. Теперь появляется представ­
ление об особых, самоценных возможностях, связанных с бытованием
литературы как литературы для чтения. По преданию, Аристотель
получил от своего учителя Платона прозвище «читатель» (прони­
цательный разбор этого сообщения в широкой культурно-истори­
ческой перспективе дан А. И. Доватуром в статье «Платон об Ари­
стотеле» (Вопросы античной литературы и классической фило­
логии. Μ., 1966, с. 137—144). «Читатель» как бытовое явление был
новшеством; до самого конца античности будут говорить преиму­
щественно о «слушателе» и «слушании» речей и стихов, даже
тогда, когда на деле подразумевается читательское восприятие
литературы. Тем важнее инициатива Аристотеля, поставившего
проблему запросов читателя в их специфичности по отношению к
запросам слушателя.

204

2 ми, кто не умеет сочинять. Слог письменной ре­
чи — самый тщательный, слог речи в споре дает
больше всего места актерской игре (ύποκριτικωτάτη).
У последнего два вида; один передает характер,
другой — страсть (ή [ΐέν γάρ ηθική ή δέ παθητική).
Потому актеры охотятся за такими пьесами, а сочи­
нители — за такими актерами. С другой сто­
роны, , пишущие для чтения (αναγνωστικοί),
не сходят с рук у читателя, как Хэремон, который
тщателен, словно логограф, а из сочинителей ди­
фирамбов — Ликимний. Если сравнивать тех и дру­
гих, речи мастеров письменного слога (των γραφικών)
в устном споре кажутся сухими, а речи ораторов,
хорошие при произнесении, простоваты при чте­
нии, и причина этому та, что они приспособлены
3 для устного спора. Потому же на актерское произнесение (τά υποκριτικά),
без такого произнесения не оказывают действия
и кажутся глупыми. Так, бессоюзия (τά ασύνδετα)
и многократные повторы по справедливости от­
вергаются в письменном слоге, но в устном споре
прибегают ораторы, ибо
они дают место актерской игре. Повторяя одно
и то же, по необходимости приходится варьиро­
вать , а это открывает дорогу игре.
«Вот он перед вами, этот вор, вот он, этот обман­
щик, вот он, под конец замысливший предатель­
ство!» Так играл актер Филемон, произнося в «Бе­
зумии старцев» Анаксандрида «Радаманф
и Паламед!», а в прологе к «Благочестивцам»
«я». Ведь если кто в таком месте не будет
вести актерской игры, он будет бревно
4 волочить. То же с бессоюзиями: «пришел, встретил,
попросил». Необходимо разыгрывать , а не
произносить однообразно, с одним выражением
хп·2 Хэремон — афинский трагический поэт IV в. до н. э.
Аристотель сравнивает продуманность его трагедий с продуман­
ностью судебных речей, сочиняемых профессионалами-лого­
графами.— Ликимний — см. выше примечание к II, 13.
ХП’3 Анаксандрид — см. выше, примечание к X, 7.
Х11,4 Наиболее известный пример «бессоюзия», каким его
культивировала античная риторика,— слова Цезаря: «пришел,
увидел, победил». Пример — из «Илиады», II, 671-674.
205

(ή&ει) и одной интонацией (τόνφ). И еще одна осо­
бенность присуща бессоюзию: многое сказано как
бы сразу. Ведь союзы делают из многого единое, и
когда они устранены, ясно, что, напротив, из еди­
ного будет многое. Значит, несет
с собой усиление (αυξησιν). «Пришел, встретил,
попросил»5 слушателю кажется, что он обозре­
вает много (действий^. К тому же стремится и Го­
мер в стихах:
...Нирей устремлялся с тремя кораблями из Сима,
Юный Нирей, от... Аглаи рожденный,
Оный Нирей, прекраснейший всех...

Ведь о ком сказано многое, тот по необходимости
многократно упомянут; если же (кто упомянут>
многократно, кажется, что и (сказано о нем>
многое. Так посредством паралогизма
возвеличил (Нирея> и увековечил (его имя>,
нигде больше ни разу не упомянув его.
5 Слог, пригодный для речи перед народным собра­
нием, в точности похож на светотень в живописи:
чем больше толпа, тем отдаленнее точка зрения,
почему в том и другом случае тщательная отделка
излишня и даже воспринимается как недостаток.
Слог, пригодный для речи перед судом, более
тщателен, в особенности, (когда речь произносит­
ся перед> одним судьей; тут риторические (уловки> имеют меньше всего силы, и в наибольшей
степени видно, что относится к делу, а что нет,
и препирательства отсутствуют, так что суждение
чисто. Поэтому не все риторы с равным успехом
отличаются во всех этих (задачах^; где больше
места для актерства, там менее всего тщательнос­
ти, а так бывает всегда, когда (нужен> голос,
и особенно громкий голос.
6 Эпидейктический слог наилучше пригоден для
письменного сочинения (γραφικωτάτη), и предназна­
чается он для прочтения; за ним следует судеб­
ный.
Вводить дальнейшие разделения слога, что онде должен быть «сладостным» и «великолепным»,
излишне. А почему бы, например, не «воздержан­
ным», или «благородным», или какая там еще есть
206

нравственная добродетель? Что сладостным ему
помогут стать перечисленные выше ,
очевидно, если мы правильно определили достоин­
ство слога. Для чего же он должен быть ясени не
низменен, но пристоен? А если он болтлив или,
напротив, сжат, он неясен. Значит, уместна се­
редина. Сладостным его сделает хорошее смеше­
ние всего вышеназванного — привычного и чуж­
дого, и ритма, и убедительности,
из уместности. Итак, о слоге мы сказали, притом
как о всяком вообще, так и о каждом роде в от­
дельности. Осталось сказать о построении.
1 XIII. У речи две части: необходимо
сначала назвать суть спорного дела, а затем до­
казывать. Невозможно, в самом деле, заявить
и не доказывать, или доказывать, не сде­
лав предварительного заявления — ведь доказы­
вающий доказывает нечто, а делающий предвари­
тельное заявление делает его с оглядкой на доказательство. Первое называется
«предложение» (πρόθεσις), второе — «доказатель­
ство» (πίστις), подобно тому, как можно было бы
разделить диалектику на «задачу» (πρόβλημα)π «ре­
шение» (άπόδε^ς). А то принятое теперь деление
3 смехотворно. Ведь повествование свойственно толь­
ко судебной речи; как в эпидейктической
или произносимой в народном собрании может
быть то, что называется повествованием, или опро­
вержением противника, или заключение к доказахш, 2 Противопоставление πρόβλημα и άπόδενξις взято из
рабочей терминологии «диалектики» в античном смысле этого сло­
ва.
XIII, з «Принятое теперь деление» — по-видимому, Аристотель
имеет в виду риторическую теорию своего постоянного оппонен­
та — Исократа (см. вступительную статью). Эпидейктический род
красноречия — парадное красноречие «похвальных слов», «пори­
цаний», «панегириков» и т. п.— «Но не по·
стольку, поскольку речь относится к совещательному роду» —то
есть являют собой «акциденции», моменты, случайные относитель­
но сущности совещательного рода и не предполагаемые его поняти­
ем. Совещательный род красноречия — речи в народном собрании
и т. п., т. е. речи с практическим и конкретным, однако не судеб­
ным, а политическим содержанием, в которых говорящий «сове­
тует» органу власти принять одни меры или воздержаться от дру­
гих; сюда же относится неполитическое «увещание».
207

141b тельству? Вступление, противопоставление и крат­
кое повторение сказанного (επάνοδος) возникают
в речах перед народным собранием лишь тогда,
когда налицо оспаривание. Конечно, обвинение
и защита часты в (речи перед народным собрани­
ем)^ но (они присутствуют там> не постольку,
поскольку речь относится к совещательному роду.
Опять-таки заключение не обязательно даже для
судебной речи, если речь коротка или суть дела
хорошо запоминается. Ведь преимущество (заключения> — что оно сокращает протяженное.
4 Итак, необходимые части — это предложение и до­
казательство. Они присущи ,
а большинство (речей имеет следующее деление>:
вступление —предложение — доказательство — за­
ключение. Опровержение противника входит доказательств, а противопоставление — возве­
личение своих (доводов>, а потому часть доказа­
тельства; ведь тот, кто это производит, нечто дока5 зывает. Напротив, вступление и заключение напо­
минают. Если мы примем такое деление, (это будет
примерно то>, что делали ученики Феодора, (и у
нас будут разделы^: повествование, отличное от
него повествование (έπιδίήγησ^ς), предповествование,
а также опровержение и по-опровержение. Но
следует вводить новое обозначение только для
(особого> вида. В противном случае обозначение
получается пустым и вздорным, как делает Ликимний в своей «Риторике», вводя слова: «попутное
плавание», «отклонение», «разветвления».
1 (Вступление.^ XIV. Вступление — это начало ре­
чи, как пролог у стихов и прелюдия при игре на
флейте. То, и другое, и третье — начало, как бы
XIII, 5 фе0д0р — см. наше примечание к XI, 6.— Ликимний —
см. выше примечание к II, 13.
XIV, i «Как флейтисты наперед собирают в зачине» — суще­
ствует и другая, более сложная интерпретация этого места: «флей­
тисты сначала играют все, что могут хорошо сыграть, и затем
прикрепляют это к ключевой ноте темы».— «Елена» Исократа — эпидейктическая речь, представляющая собой декоративную, пара­
доксально-игровую разработку мифологической темы; во вступле­
нии к этой речи содержится полемика с «эристиками», под которыми
имеются в виду прежде всего сократики во главе с Платоном.
208

2

3
1415а
4

приуготовляющее путь последующему. Прелюдия
подобна вступлению в эпидейктическом велят
делать во вступлении, но дают неправильный
совет,— а именно, почаще повторять ради вразу­
мительности. Там (во вступлении> надо сообщать
суть, чтобы (слушатель^ не оставался в неведе­
нии, о чем спор; здесь же (в заключении> надо по
пунктам (κεφαλαιωδώς) перечислить основания для
5 приговора. Начать надо с того, что (оратор> вы­
полнил все, что обещал (во вступлении^; поэтому
надо отметить, что мы сказали, и почему. Возмож­
но также сравнение с противником: сравнивать
нужно либо то, что оба сказали о том же, либо не
так прямо. «Вот его рассказ об этом деле, вот
1420а мой, вот мои доводы». Или с иронией: «Он ведь
говорит вот что, а я вот что. Как вам кажется,
на что бы он решился, если бы доказал столько же,
а не вот столечко?» Можно с вопросом: «что же
остается доказать?» Или: «а что доказал он?»
6 Итак, (заключение должно основываться> либо
на сравнении (с противником>, либо на естест­
венной последовательности сказанного — сна­
чала нами, потом, если угодно, противником. Для
слога хороши бессоюзия, чтобы конец являл собой
(настоящее^ заключение, а не (просто> речь:
«я сказал, вы услышали, вы знаете; судите!»

СОДЕРЖАНИЕ

От редакции

3

АРИСТОТЕЛЬ И АНТИЧНАЯ ЛИТЕРАТУР­
НАЯ ТЕОРИЯ
Т. А. Миллер

Основные этапы изучения «Поэтики» Аристотеля
Доаристотелевские учения о словесном искусстве
1. Поэзия: Гомер и Пиндар
2. Риторика: софисты и Исократ
3. Философия: Платон
«Поэтика» Аристотеля
1. Подход к искусству: «технэ»
2. Природа искусства: «подражание»
3. Техника искусства: «вероятность» и «пра­
вдоподобие»
4. Цель и норма искусства: «правильность»
Примечания
* * #

5
24
24
30
43
65
65
68

77
89
93

107

АРИСТОТЕЛЬ
Предисловие к переводам

109

Μ. Л. Гаспарова

«ПОЭТИКА»
Перевод М. Л. Гаспарова

«РИТОРИКА»,

Ш

книга III

Перевод С. С. Аверинцева

164

АРИСТОТЕЛЬ
И АНТИЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА
*

Утверждено к печати
Институтом мировой литературы
им. А. Μ. Горького
Академии наук СССР
Редактор издательства

Л.М. Нечипоренко
Художник

B. А. Чернецов
Художественный редактор
C. А. Литвак

Технический редактор

Ф. Μ. Хенох
Корректоры
Л. С. Агапова, В. Г. Петрова

ИБ № 5053
Сдано в набор 30/VI 1977 г.
Подписано к печати 28/XI 1977 г.
Формат 84х1081/»г
Бумага типографская № 1
Усл. печ. л. 12,18. Уч.-изд. л. 12,3
Тираж 18 500. А-13384. Тип. зак. 2646
Цена в переплете 90 коп.
Цена в обложке 80 коп.

Издательство «Наука»
117485, Москва, В-485, Профсоюзная ул., 94-а
2-я типография издательства «Наука»
121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 10

80 коп.

Книга посвящена становлению науч­
ной теории поэзии и прозы. Важней­
шим этапом этого становления
явилась деятельность великого древ­
негреческого философа Аристотеля
(384—322 гг. до н. э.), которого Эн­
гельс назвал «самой универсальной
головой» среди мыслителей антично­
сти. Аристотель замыкает собой клас­
сическую эпоху древнегреческой
культуры, обобщая ее опыт, подводя
итоги, добиваясь невиданной прежде
дисциплины научного мышления.
В то же время его философская рабо­
та еще сохраняет много от здоровой
наивности классики, от непосредст­
венной связи с повседневным опы­
том; это отражается в его философ­
ском языке, очень простом и конк­
ретном. Аристотелевская теория поэ­
зии выражена в трактате «Поэтика»,
теория художественной прозы —
в трактате «Риторика». Оба трактата
оказали и продолжают оказывать
универсальное воздействие на разви­
тие теории литературы.
Что воспринял Аристотель от пред­
шествовавших мыслителей, как си­
стематизировал и переосмыслил их
мнения, что внес нового — все это
подробно анализируется в статье, со­
ставляющей основную часть книги.
В приложении даны новые коммен­
тированные русские переводы «По­
этики» и III книги «Риторики».

АРИСТОТЕЛЬ
И АНТИЧНАЯ
ЛИТЕРАТУРА

Издательство *Наука·