Не дыши! [Диана Найяд] (fb2) читать онлайн

Диана Найяд Не дыши!

Diana Nyad

FIND A WAY: THE INSPIRING STORY OF ONE WOMAN'S PURSUIT OF A LIFELONG DREAM

© 2015 by Diana Nyad

© Стулова Е., перевод на русский язык, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Глава 1 Кризис

Монотонный гул перерастал в неистовое скандирование. Оглушив пристань Хемингуэя, звук разносился по улицам старой Гаваны, отскакивая от каждого булыжника, долетая, казалось, до границы с Соединенными Штатами.

Мы – лучшая команда на свете. К 35 годам каждый из нас стал победителем. У нас одна душа, один разум и одно тело. Ближе всех ко мне сидит Бонни. За ней – Кэндис и Марк. Эти люди – моя жизнь.

Я начинаю, а другие голоса подхватывают:

– ОТКУДА мы плывем?

Остальные отвечают:

– С КУБЫ.

Я повышаю голос:

– А КУДА мы плывем?

Ребята неистовствуют:

– ВО ФЛОРИДУ!

Сейчас нам принадлежит целый мир. Мы, пребывающие в молитвенном экстазе, властелины судеб. Каждый из нас рожден под счастливой звездой. Никогда человек не желал чего-то настолько сильно. Жажда действия почти нечеловеческая. Наша песня прорывается сквозь вязкую атмосферу позднего кубинского вечера – последствие знойного изматывающего дня. На календаре – сентябрь, 23-е число, 2011 год. Мы верим.

Команда садится в лодки. Я возвращаюсь в гостиничный номер. Они пройдут таможню и будут ждать меня в гавани Марина Хемингуэй спустя два часа.

Я приступаю к выполнению обычных ритуалов: йога, дыхательная гимнастика, питье, медитация для спокойствия и концентрации. Я разговариваю с собой очень медленно, чеканя каждый слог. Первый слог – вдох. На втором – выдох. Это наполняет меня энергией, дает мне силы.

Каждая минута важна. Проживи ее. Не пытайся одурачить море. Принимай все, что произойдет с тобой, как данность. Уважай море. Требуй от себя невозможного. Взывай к своей храбрости, к мужеству. Когда тело устанет, не позволяй отчаянию победить тебя. Гони прочь негативные мысли. Не открывай ящик Пандоры. Сомнения уничтожат тебя, как только ты позволишь им проникнуть в твое усталое ослабленное сознание. Следуй за мечтой. Пойми, чего ты хочешь. И тогда ничто не остановит тебя.

Я мысленно представляю, как надеваю титановый шлем, перед тем как прыгнуть в воду. Шлем – это моя воля. Нельзя преуменьшать силу подсознания. После двух неудачных попыток сейчас мы можем предугадать все, что будет препятствовать нашему успеху. И все же та местность остается неисследованной дикой территорией. Эверест в мировом открытом плавании. Никто не делал ничего подобного. Сильнейшие атлеты мира пытаются с 1950 года. Никто не смог дойти до конца.

«Ты можешь. Ты сделаешь это». Я продолжаю повторять мантру почти по буквам, прикасаясь к пальцам ноги, вращая плечами. По телу растекается тепло. Ум расслаблен. Я достигаю необходимого сейчас отрешенного состояния.

Бонни и я сидим в аскетично обставленной комнате коммунистического отеля Acuario, обсуждая то, что нам предстоит сегодня. Одеяло свалено на пол. Я вращаю плечами, кистями и шеей, делаю несколько глотков воды. Моя одежда готова, в одном кармане толстовки – шапка, в другом – защитные очки. И все же, нервничая, я проверяю еще раз. Гидрокостюм висит на крючке рядом с толстовкой. Я начинаю ощущать нереальность происходящего. Молекулы кислорода, каждая из них движется к солнечному сплетению, превращаясь в углекислый газ на выдохе. На спине толстовки надпись «Бесстрашная Найяд» состоит из миллионов стежков, выполненных хлопковыми и шерстяными нитями, я не замечала этого раньше. Прохладная вода течет по моему горлу. Твердый голос Бонни звучит каждые несколько минут. Никаких сложных предложений сейчас, только обрывочные фразы. Все сказано. Мы готовы.

Кэндис приходит ко мне, чтобы в последний раз произнести воодушевляющие слова. Я – счастливица, у меня есть двое самых преданных мне друзей. Это дружба на всю жизнь. Прикосновения Кэндис действуют, как таблетка успокоительного. Она кладет руки мне на плечи, затем массирует шею. Кэндис делает глубокие вдохи и медленно выдыхает, я дышу в ее ритме. Нервы – спокойны. Кэндис уходит к своей лодке, заверив меня, что она все время будет рядом.

Ровно в 16.45 к дому подъезжает гольф-кар, чтобы отвезти нас на пристань. Бонни и я сидим близко друг к другу и не произносим ни слова. Мы давно знакомы с Хорхе, нашим водителем. Он – большой любитель поговорить. Сейчас он, кажется, понимает важность момента, поэтому молчит. Повернув за угол, мы видим полоску океана. Я чувствую прилив надежды, мы переглядываемся. Море сегодня зеркально ровное, облака отражаются на поверхности до самого горизонта. Мы абсолютно уверены: нам предстоят 60 часов совершенства, или 20, или даже 10. Возможно, всего лишь пару часов. Но вид морского зеркала действует на нас магически, обещая долгие часы спокойного плавания к поставленной цели.

Мой «большой медведь», близкий друг коммодор Хосе Мигель Эскрич^[1] и дорогая сердцу подруга, прибывшая из Мексики специально для меня, Кэти Лоретта – Шеф чрезвычайной группы нашей Xtreme Dream Team^[2] на Кубе – ждут нас на скалах. Все начнется прямо там, Марине Хемингуэй, где писатель ловил рыбу, пил, рассказывая местным истории своих кутежей. Именно здесь клан Кеннеди, Крысиная стая Синатры^[3] и американские мафиози веселились на роскошных яхтах до самой Революции 1953–1959 годов. Тысячи историй, связанных с этим местом, придают ему очарование, вызывают интерес. Скалы, защищавшие Кубу от нашествий пиратов и варваров, в настоящее время являются непреодолимой стеной, разделяющей кубинцев и их соседей.

Названия мест интереса, имена людей, связанные с Экспедицией, на протяжении всей книги я пишу с заглавной буквы. Так я выражаю уважение моим коллегам, посвятившим себя Мечте.

Это крайне драматично для меня, проплыть от кубинского берега до Флориды, пройти через то, что испытали огромное число кубинцев, покинувшие родной берег ночью на самодельных плотах, оставляя все, что у них было. Эта драма, написанная могущественной Матерью-природой, перед чьей силой я преклоняюсь, и мной, аполитичной спортсменкой, основана на реальных событиях.

Воды данного отрезка в океане, кишащие опасными хищниками, с беснующимся Гольфстримом, порывистыми ветрами не похожи ни на одни другие. Рассматривая все навигационные схемы и карты экваториальных вод, будет непросто найти более сложную для пересечения сотню миль. Природа здесь – не то чтобы враг, но она явно не на стороне пловца. Мы все, американцы и кубинцы, осознаем важность происходящего. Океан создает земную историю.

Кубинская пресс-служба ровной линией выстроилась вдоль скал, журналисты навели объективы камер. Большой красивый кубинский флаг с ярко-синими полосами гордо развевается на стартовой площадке. Напротив скал, словно часовые, застыли пять наших и множество кубинских лодок, которые сопроводят нас к международным водам, в 12 милях от берега.

Я иду к подножию скал, меня оглушают крики Команды: «Вперед! К победе! До конца!» Бонни и я трясем сжатыми кулаками.

Бонни мажет меня жиром, пока я достаю очки и шапку. Одновременно я общаюсь с журналистами, отвечаю на несколько вежливых вопросов, ранее заданных мне на большой пресс-конференции: «Как вы себя чувствуете? Прибавляет ли вам сейчас уверенности вид спокойного моря? Какова вероятность, что неудача прошлого раза повторится?»

Справедливости ради сегодняшняя попытка – третья. Все получится! Хотя предыдущие два раза я говорила то же самое.

Подавляющее осознание того, что ожидает нас в этой местности, на минуту отключает меня от реальности. Мне исполнилось 62 года, и дерзость 28-летней спортсменки (не так хорошо подготовленной, как сейчас), стоящей на этом самом месте много лет назад, исчезла во мне. Я слишком много знаю о том, что нас ждет впереди.

Я смотрю на далекий горизонт, и моя после долгих лет еще живая Мечта овладевает мной вместе с воспоминаниями о крайне тяжелых тренировках, бесконечных исследованиях и преданных своему делу профессионалах, с которыми мне выпала честь поработать. Этот заплыв много значит для всех нас. Мы прошли этот путь вместе: две прошлые неудачи, первая из которых случилась 33 года назад, а вторая – за шесть недель до сегодняшнего дня. Все же мы гордимся собой, нашей храбростью и профессионализмом. В данную минуту я физически ощущаю масштаб сделанного. У меня захватывает дух от того, что я вижу. Я готова оттолкнуться от острых скал и улететь. Без сомнений, Куба – это не вызов себе, не испытание на выносливость. Достичь противоположного берега, делая гребок за гребком, станет моим восхождением на океанский «Эверест». Организация Экспедиции, тренировки, вера в собственные силы и уникальность Мечты определяют человека, которым я хочу быть. Человеком, которым я смогу восхищаться. В конце концов, у меня впереди много времени для раздумий и внутренних монологов. Сейчас я должна сделать первый гребок, взять ритм и начать работать.

Все видели футболистов, стоящих под трибуной в ожидании матча за Суперкубок; теннисистов, ожидающих объявления имен, чтобы затем выйти на корт Уимблдона, и застывших в стартовых позициях бегунов на Олимпийских играх. В эти моменты каждый по-своему пытается успокоить свои струной натянутые нервы. Они ставят виртуальные шоры, чтобы не видеть мир вокруг себя, чтобы ничто не помешало сделать первый бросок, ударить по мячу, сорваться с места. Осуществить то, что они умеют лучше всего. Их мудрость заключается в том, чтобы в такие моменты спрятать мечты о будущем на задворках своего разума. Я возвращаюсь к реальности. Я – снова на этих камнях. Бонни реальна. Мне хочется сделать свой первый гребок.

Я приветствую Команду. В ответ – молчание. В эту минуту сдержанность – наш Modus Operandi. Бонни и я обнимаемся и шепчем друг другу: «Сделай это». Она кивает мне. Я совершаю прыжок. Настоящий прыжок. Символичный. В воздухе я тихо шепчу с французским акцентом: «Стойкость». После долгих изнуряющих недель, тяжелейших тренировок, тяжелой работы над собой, после сводящего с ума ожидания хороших погодных условий в Ки-Уэст остается только первый прыжок. Это неописуемое облегчение.

Я беру курс на Voyager, пришвартованную правее. Эта лодка будет сопровождать меня. Она не только помогала мне на Ки-Уэсте, Voyager — мой маяк, призванный направлять меня в моих попытках. Я всем существом сейчас люблю этот 11-метровый катамаран, являющийся для меня путеводителем и защитником. Это больше, чем просто судно. У нее есть душа. Мы – одно целое. Voyager – морское судно, с кормовой части которого Бонни и Помощники следят за мной. Штурвал установлен справа по борту, а не в центре, как раньше. Так Ди Бреди и его люди смогут четко следовать курсу, заданному нашим гениальным штурманом Джоном Бартлеттом. Они должны двигаться в соответствии с пожеланиями Джона. Главное, чтобы Voyager не обгонял меня и не отставал даже на минуту. Человеку за штурвалом необходимо быть всегда сконцентрированным. Он и его люди должны все время следить, чтобы Бонни с лодки всегда могла меня видеть. Никто не разговаривает с ними за исключением Бартлетта, Бонни и Марка. Если я оторвусь от Voyager, то возможность проплыть кратчайшим путем от Гаваны до Флориды будет утрачена. Добавочные ярды, которые я проплыву в поисках Voyager, могут превратиться в мили, и моя почти не реализуемая цель станет абсолютно невыполнимой.

Каюта Джона находится на корме, над нижним наблюдательным пунктом. Я поглядываю на него время от времени, когда поворачиваю голову налево и делаю вдох. Бартлетт перепроверяет карты, роется в груде инструментов, переговаривается с Бонни и остальными через окно каюты. Внезапно наши взгляды сталкиваются. Они выражают общее стремление и братство. Джон сможет говорить с Бонни и Командой прямо через окно его навигационной кабины. Также он сможет спрыгнуть на палубу и перемолвиться словом с Марком Соллинджером – шефом нашей чрезвычайной Команды, или с другими членами экипажа, которые будут там находиться. Последние уверены, что предугадают появление акул поблизости. Днем в местах, где проходит Гольфстрим, видимость позволяет различать силуэты и движение на полмили в глубину. Но ночью все по-другому. Мы не используем осветительные приборы в темноте. Они могут привлечь медуз и акул, то есть свет сделает меня настоящей приманкой для хищников. Без лунного света сегодня ночью мы не увидим дальше собственной руки. А ее, между прочим, тоже разглядеть весьма непросто. Мои Помощники уверены, что я все еще возле Voyager, на расстоянии 21 фута. Об этом им сообщает звук хлопков по воде.

В темноте, черной как смола, только двое дежурных байдарочников видят меня. «Акулий щит»^[4] прикреплен ко дну каждой из байдарок. Гребец справа ведет каяк так, чтобы датчик находился на близком расстоянии, не более трех футов от меня. Прямо за моей спиной находится второй байдарочник, с еще одним электрическим щитом. Он готов остановиться практически одновременно со мной, если я прекращу движение. Эти двое идут параллельно Voyager, прикрывая меня, пока остальные четверо переводят дух на своих лодках, чтобы затем сменяться по двое на протяжении Экспедиции.

Бонни уже переместилась на Voyager и заняла свое место. Я прикладываю все больше усилий, чтобы не предаваться фантазиям о красоте моря и его спокойствии. Силы мне пригодятся для совершенно иных целей. Не стоит делать резких неуверенных движений. Я пытаюсь просто «скользить по воде». Обычно уже предвкушение первых секунд марафона позволяет мне чувствовать себя на миллион долларов. Так что, пока у меня есть возможность свободно продвигаться вперед, я делаю это. Первый гребок, за ним еще и еще. Следует найти ритм, подходящий для столь долгого заплыва. Пока мы на отмели, надо, чтобы кто-нибудь вычерпал из лодок всю воду, потому что мы не сможем сделать этого в дальнейшем. Бонни показывает жестами: «Успокойся! Сбавь скорость!» В 20 лет я работала, как настоящий секундомер, делая ровно 60 гребков в минуту. В любое время, в любом месте! Я отсчитывала шесть часов, разбивая их на блоки по 60 гребков. Час я считаю по-английски, час – на немецком языке, час – на испанском, час – на французском, затем полчаса английского отсчета, полчаса – немецкого. Предпоследние полчаса я считала по-испански, а последние – по-французски. Выходило заветных 6 часов. Не 5 часов 58 минут и не 6 часов и одна минута… Ровно шесть. Теперь я плаваю вольным стилем, моя средняя частота равна 52–54 гребкам в минуту. Бонни командует ускориться до 58 и плыть так, сколько возможно.

Сумерки сгущаются. Я прикладываю все свои усилия, чтобы не думать о том, что скоро наступит ночь, не воображать, насколько долгой она будет. На то нет никаких причин, но я счастлива. Я пою. Закат тает, как кусок сливочного масла, стекает по левой стороне горизонта – я делаю вдох, когда поворачиваю голову налево. Все окутано золотисто-оранжевой дымкой, вышитой апельсиновыми нитями. Очертания Гаваны медленно превращаются в контуры, чтобы затем утонуть в темноте, до последней капли утратив свою четкость. Я все еще вижу Voyager и команду. Все на своих местах. Я вижу границу электронных сетей, каяки идут почти вплотную ко мне. Мы идеально синхронизировали этот процесс и медленно, но верно движемся к горизонту. Я вспоминаю крики в самом начале и про себя сто раз пою нашу песню.

Левая рука, правая рука: откуда мы плывем?

Левая рука, правая рука: С КУБЫ!

Левая рука, правая рука: куда мы плывем?

Левая рука, правая рука: во ФЛОРИДУ!

Ночь приближается. Каждые несколько минут становится все темнее и темнее. Я готовлюсь к новому отсчету, размышляя над песнями, которые смогут воодушевить меня этой ночью. Лучше всего было бы думать о каждой минуте марафона. Или, на худой конец, о перерывах для приема пищи через каждые 90 минут. Но заплыв представляется мне иначе. Я разделяю его на два дня и две ночи. Необходимо войти в привычный темп и спокойно дождаться приближения рассвета. Эта ночь начнется с песни Боба Дилана. Теперь только звуки его голоса, мелодии кантри и 2000 гребков с каждой песней на четырех языках. Понеслась!

Я довольна. Вода теплая. Я плыву на поверхности океана, гребу напряженно, очки и шапочка не съехали и не мешают мне. Вперед, в эту ночь! Не могу дождаться, когда оглянусь назад и не увижу огней Гаваны. Мы плывем уже два часа. И на протяжении всего времени я, Бонни, Марк, Джон и Ди радуются, как дети, потрясающе простым условиям, в которых пока проходит заплыв. Все время мы лишь делаем то, что необходимо, то, для чего мы здесь. Это успех! И он имеет свой ритм!

«ААААААААУУУУ! АААААААААА! УУУУАААА! Как горячо! Раз, два, три, четыре, пять, шесть. Я горю, горю! Кто-нибудь, помогите… Бонни, ПОМОГИ МНЕ!»

Я знаю боль, которая наступает после укола жала португальского военного кораблика^[6]. Всепроникающая боль – такая, что легкие отказываются качать кислород. От нее может вырвать. Но это не кораблик. Мои ощущения нельзя описать словами. Это что-то из рода научной фантастики. Мое тело словно плавится в раскаленном масле. Я ГОРЮ. Я плыву близко к лодке. И не сдамся.

Заплетающимся языком я тщетно пытаюсь объяснить Бонни, что у меня паралич. Мою спину, грудную клетку сковывает боль. Я не могу поднять руки из воды. Кажется, спинной мозг отказал. У меня удушье. Что это? Сколько это продлится?

Джон Роуз, наш врач «Скорой помощи», прыгает в воду. Сейчас может помочь только он. Джон – важный человек для команды дайверов, он знаком с поведением множества морских животных. Однако с подобным он столкнулся впервые. Джон протирает мою руку сухой губкой. У него на голове фонарь, и он замечает, что повсюду в воде плавают медузы. Подняв голову, Джон сообщает нам, что в воде тысячи медуз темно-голубого цвета размером с кубик сахара. Этот вид неизвестен никому из нас. Находясь в воде без закрытого гидрокостюма, Джон рискует быть ужаленным, что и происходит. Он уже чувствует удушье, тошноту, паралич спины и из последних сил взгромождается на Voyager. Бонни понимает, что у нас большие проблемы.

Ростом Джон примерно 6,3 фута, а я – 5,6. Он явно должен чувствовать себя не так паршиво, как сейчас. Но этот рослый мужчина в агонии корчится на палубе.

У него приступ, за минуту у него получается сделать всего три вдоха и три выдоха. Его мучает удушье. Бонни умоляет его любыми способами позаботиться о себе, а ей нужно быть рядом с пловцом. Джон сам себе дважды вводит инъекции адреналина. Медиков не будет с нами еще несколько часов, они не имеют права находиться на судах до нашего выхода в нейтральные воды.

Официальный наблюдатель, Стив Мунэтоунс, не возражает против моего короткого отдыха на палубе Voyager, учитывая неизвестное происхождение ужалившей меня медузы. Неужели все закончится именно так? Я не желаю останавливаться, я хочу продолжить. Это же Мечта… Если я сейчас «отдохну» на корабле, этот марафон назовут инсценировкой (по правилам марафонского плавания, инсценировкой считается ситуация, когда пловец выходит из воды, преодолевает кризисный момент на сопровождающих лодках и затем возвращается в воду в том же самом месте, где вышел, и продолжает заплыв). Куба-11 не будет называться инсценировкой! Мы не заслужили этого! Черт возьми, мы слишком много работали!

Я все еще в море. Бонни бросает мне кофту не из неопрена, а из хлопка^[7]. Плыть нелегко. Бонни надеется на лучшее, по меньшей мере на то, что получится избежать дальнейших укусов. Ночью боль в теле утихает, однако опасность паралича позвоночника и повторного удушья сохраняется до следующего дня. Джон долго не может прийти в себя. (На пресс-конференции, которая состоится три дня спустя, он расскажет журналистам, что до сих пор чувствует тяжесть в легких и ему трудно дышать.) Я слышу, как он говорит: «Она нереальная. Я чуть не умер. А она до сих пор плывет. Невероятно!»

Еще до захода солнца специалисты Медицинского университета Майами присоединились к нашей флотилии. Они задали Роузу несколько вопросов о наших с ним симптомах и о внешнем облике медузы. Затем они расспросили всех членов Команды. Выяснилось, что они слышали у себя на побережье, как я кричала, и на самом деле боялись за мою жизнь. Открытая вода в разы увеличивает проходимость звука.

Теперь команда медиков готова оказать нам любую реальную и нереальную помощь. Эти ребята справятся практически в любой экстремальной ситуации, но они никогда не слышали про темно-синих мелких ядовитых медуз. Они и с медузами-то не работают. Поэтому в сложившейся ситуации было решено действовать интуитивно. Первое, самое важное – открыть мои дыхательные пути. Медики подплывают ко мне, достают ингаляторы, шприцы с адреналином и преднизоном, кислородную маску, а также аэрозоли. Все, что они используют, действительно работает. Каждые 90 минут я принимаю пищу. По условиям соревнований спортсмену позволено пить и есть, не касаясь лодки или каких-либо объектов в море. Весь марафон пловец опирается только на свои силы. После прибытия медиков, еще до рассвета (с 2.00 до 3.00), мое дыхание стабилизировалось, я начала грести увереннее и быстрее. Подплыв к лодке, чтобы поесть, я слышу разговор Бонни и Марка о том, что они наблюдают прогресс, но этого не достаточно. Согласно их подсчетам, я не укладываюсь в отведенное мне время, не выполняя план каждого часа на 40 %. Мне не хватает скорости и сил повернуть на север, чтобы преодолеть восточный Гольфстрим. Я не подозреваю, что мы меняем курс и движемся восточнее, прямо на Багамы.

Во второй половине дня пища и ингаляции нужны мне все реже. Я гребу не в полную силу. Мое тело почти истощено, я утомлена. Под водой мои руки не способны вытолкнуть тело на поверхность. Я не могу побороть сопротивление воды, ослабеваю и почти полностью отдаюсь течению. Блестяще развитые за годы тренировок легкие подводят меня. Еще одним проклятьем стали яд медузы и передозировка адреналина. Я стараюсь плыть изо всех сил. Но, как бы то ни было, первая ночь позади. И это свершившийся факт. Впереди – следующая.

Я понимаю, что мои силы на исходе, однако я не трачу ни единой секунды и тем более бесценной энергии на жалость к себе или гнев. Такие испытания и невзгоды приходят к тому, кто еще способен чему-либо научиться. Обычно говорят: мы планируем свою жизнь по сценарию А, но из-за непредвиденных обстоятельств вспоминаем сценарий Б. А если мы достаточно умны, то про запас создаем еще и маловероятный сценарий В. Тем не менее жизнь развивается по совершенно неизвестному сценарию Д. И вот тогда мы собираем всю свою волю в кулак, вооружившись, кроме того, остроумием, юмором и хитростью.

Пару лет назад, после семинара в Техасе, я обедала с очень милыми людьми, которые пришли в тот день послушать меня. Я сидела за столом с улыбчивой и открытой парой. Они рассказали мне свою историю. Их первенец, мальчик, страдал от нехватки кислорода в утробе матери, и как следствие – от повреждений головного мозга. Он умер, когда ему исполнилось 14 лет. Их второй малыш родился без отклонений. А третья девочка страдала тем же недугом, опять из-за нехватки кислорода во время беременности ее матери. Интересно, что вы почувствуете, когда люди с ясными улыбающимися глазами расскажут вам, как они потеряли свое дитя и как они борются, чтобы дать здоровому ребенку лучшую жизнь… Я расплакалась. Но мужчина твердил, что у них все хорошо. Они радуются всему, что у них есть, а не жалеют о том, что они потеряли. Эти двое были бесконечно благодарны судьбе за каждый день своей жизни.

Я вспоминаю этих людей здесь, посреди океана. Я вижу их вдохновленные смелостью лица. Они были полны решимости. Двое единомышленников, храбро смотрящих в лицо необъяснимой трагедии. Они пытаются прожить свою жизнь наилучшим образом. А я здесь. Я сомневаюсь. Силы уходят безвозвратно. Но никто из Команды не посмел даже намекнуть о неудаче. МЫ здесь. Мы идем к цели. Слова песни будто заставляют меня совершать гребок за гребком: «Куда мы плывем? Во Флориду».

Я думаю о сценарии Д. Произошло ужасное. С такой скоростью мы не доберемся до Флориды. Я чувствую себя из-за этого еще более несчастной, чем я предполагала. Однако Путь продолжается, и самое худшее позади. Осталось немного… Мы приближаемся к отметке в 24 часа!

Я смотрю на заходящее солнце. Желтый диск отражается в зеркальной поверхности океана. Впервые почти за сутки я чувствую себя счастливой. Нежный тембр Джеймса Тейлора у меня в голове помогает преодолеть боль. Я пою Rock-a-Bye sweet baby James. Кризис кончился. Я осталась жива. Я пробую возвратиться к потерянному ритму. Предыдущие 20 часов испытывали меня на прочность, крадя мою энергию. Я уговаривала тело не сдаваться. Я умоляла руки двигаться быстрее. Я просила легкие просто дышать. Казалось, это продлится бесконечно. Но самообладание вернулось к нам.

Но никто из команды не посмел даже намекнуть о неудаче. Мы здесь. Мы идем к цели.

Сейчас у меня есть роскошная возможность переключиться. Я больше не думаю о том, выживу ли я или нет. Я замечаю, как величественно течет лазурный Гольфстрим. Вижу, как с каждым из моих 50 гребков солнечный диск опускается все ниже и ниже. Мне вспомнилась одна картина из моего прошлого. Я без умолку тараторила о своей Кубинской Мечте, и когда мне было 28 лет, я организовала первую экспедицию. Кажется, что именно тот 1978 год – и есть начало всех моих странствий. Но я думаю, что желание переплыть океан возникло у меня в 9 лет. Утро на пляже в Форт-Лодердейл, южная Флорида. На Кубе только что произошла революция, и тысячи изгнанных со своей родной земли кубинцев за одну ночь сбежали в мой родной город. Я подружилась со многими. Мы ели кубинскую еду на их кухнях, танцевали сальсу в их гостиных, они рассказывали об этой замечательной стране. Смею полагать, что, как и миллионы американцев, множество людей во всем мире были очарованы Кубой, попав в сети ее мистического обаяния. Фотографии этой страны были обворожительны. Здания в колониальном стиле, их стены горчичных, бледно-зеленых и небесно-голубых оттенков. Европейские окна от пола до потолка, откуда выглядывают кубинские мужчины, играющие на саксофонах. Пары, танцующие сальсу прямо на аллее, рядом с El Floritida – баром, прославленным Хемингуэем. Невероятно стильные, ставшие легендами, ретроавтомобили, стремительно проносящиеся по улицам Гаваны и выбрасывающие выхлопные газы на набережную Малекон. В такие моменты я почти не осознаю реальность. Где-то между двумя этими планетами, между реальностью и трансом, я вижу маленькую девочку, стоящую на берегу пляжа Форт-Лодердейла, которая спрашивает у своей мамы: «Мама, где Куба, где же она?» Мама берет ее на руки и показывает на далекую полосу горизонта и отвечает: «Куба прямо там. Ты не видишь, но Куба так близко. Ты сможешь доплыть туда!»

Глава 2 Ящик Пандоры

Последний свет исчез. Ночь захватила море.

Я вспоминаю мелодии, которые буду петь сегодня ночью. Все усилия, направленные на создание плей-листа, бесполезны. Я не могу думать о песнях и их порядке, поскольку в голове неустанно вращается один-единственный вопрос: если медузы напали на меня прошлой ночью, повторится ли весь этот ужас сегодня? Страх быть атакованной нарастает, он становится моим худшим врагом.

События прошлой ночи стали настоящим ударом в спину. Все обрушилось на нас, сея замешательство и беспорядок. И все же мы с Бонни не сломались. Вся Команда сосредоточена. Тихо. Мы полностью контролируем происходящее, мы не позволим себе провалиться… Не позволим себе потерпеть поражение.

Мы решили найти способ защиты. Эти существа, должно быть, появились на мелководье, около кубинского берега. Возможно ли, что сегодня все пройдет хорошо? Ведь мы отошли далеко от Кубы, и глубина здешних вод огромна. Медики из Майами созвонились по спутниковой связи с отделом морской биологии и описали внешний вид медузы, а также симптомы после укуса, рассказанные Роузом.

Морские биологи не смогли дать точного ответа. Они пришли в замешательство. Они предположили, что это были жала кубомедузы, но без исследования всех последствий укуса этой твари они не берутся что-либо утверждать. Яд кубомедузы смертелен. Число жертв укусов кубомедуз соизмеримо числу несчастных, съеденных акулами. На конце каждого щупальца этого эфемерного синеватого создания – тысячи стрекальных клеток, похожие на гарпуны. Щупальца обвивают добычу, скручивают ее, пока «гарпуны» впиваются в кожу, запуская смертельно опасный яд в организм жертвы. Никто не знает, как от них укрыться и есть ли противоядие.

С наступлением темноты Бонни предлагает мне надеть рашгард^[8]. Я сняла его утром, еще на рассвете. Он был слишком просторный, и это замедляло скольжение. Но из-за того, что вся верхняя часть моего туловища пострадала от медуз, рашгард пришлось надеть снова. Биологи рассказали, что чем чаще человек подвергается воздействию яда, тем сильнее становится его иммунитет к различным ядам. Серпентологи специально подвергают себя нападениям и укусам своих «подопечных», чтобы выработать крепкий иммунитет против смертельных ядов. Вы становитесь неуязвимее при увеличении количества нападений. То же относится к кубомедузе и ее яду.

Основное правило для всех членов Команды перед началом экспедиции: учитывать любую опасность, будь то акулы или погодные условия. Этим занимаются мои товарищи. Я же остаюсь в стороне и не вдаюсь в детали. Моя задача – продолжать плыть и выдержать испытания. Я – босс, стоящий во главе процесса, но не вникающий в подробности. Перед началом экспедиции я изучаю все тонкости, но когда я уже в воде, я – просто пловец. Даже Бонни с Марком называют меня в этот момент именно так.

Но в этот день, во время остановок, которые я делала чаще, чем позволяли правила, и держала голову над поверхностью гораздо выше, чем на то способен плывущий брассом человек, я слышала о том, что нашей Команде удалось узнать относительно ситуации с кубомедузами. После видеозвонка биологам мы все еще не представляли, чем полученные укусы обернутся для меня и Джона, мы не знали основные характеристики и особенности поведения кубомедуз. Однако, по аналогии со многими другими видами медуз, мы можем быть уверенными: с сумерками наступает их час. Они выходят из укрытия и начинают жалить. Мы надеемся, что сегодня ночью кубомедузы не повредят нам.

Одного представления о том, что я буду плыть в темноте, окруженная мелкими, опасными убийцами, чьи щупальца наполнены смертельным ядом, достаточно, чтобы мой разум сверлила ужасающая в своей неотвратимости паранойя. С акулами все по-другому. Почувствовав их приближение, дайверы спешат разделаться с ними еще до того, как я узнаю об этом. Я даже не думаю о них. Не стоит беспокоиться о ситуации, в которой ты будешь беспомощен. Защитные очки немного затуманены, ровно 52 раза в минуту я достаю голову из воды, чтобы сделать вдох. При этом я почти ничего не вижу. После каждого учебного заплыва на острове Сен-Мартен, команда рассказывала мне истории об играющих рядом с нами в пути дельфинах или огромных медлительных морских черепахах, дрейфующих недалеко от меня. Однажды возле нас кружил великолепный французский парусник. Я все пропустила! Я всегда вижу только Марка, Бонни и правый борт Voyager. Еще я не очень хорошо слышу из-за натянутой на уши шапочки. Мне нельзя снять ее или поднять повыше, потому что иначе я не смогу сохранить тепло. Я не знаю другого вида спорта, где бы спортсмен находился в большем вакууме. Например, альпинист бросает вызов высоте, бегун и велосипедист – усталости. А марафонец, выключенный из реальности, должен удерживать контакт с окружающим миром, когда он порой и сам не понимает, где он находится.

Я не могу следить за передвижениями акул. Это просто глупо. Каждое облако, которое бросает тень на поверхности, нижний гребень волны – усталым глазам все напоминает акулий плавник. Я должна довериться дайверам, нашей Противоакульей Команде. Что ж, это несложно. Ими руководит всемирно известный дайвер из Австралии – Люк Типпл. Этот человек ежедневно тренируется с акулами, он понимает и чувствует их настроение. Я прямо взглянула на него во время последнего разговора с Командой и спросила, есть ли гарантия, что акулы не причинят мне вреда. Он посмотрел мне в глаза и прямо ответил, что в океане такой вещи, как гарантия, не существует. Океан – чужая территория. Все, что мы можем, это просто попросить, чтобы нам позволили ненадолго проникнуть в другой мир. Люк не врал, когда говорил, что он и его Команда заметят любое, самое малейшее движение: как мое, так и океанских хищников.

Кроме того, он добавил, что акула, как и любой хищник, не захочет рисковать собственным существованием, связываясь с чем-то незнакомым для них. Следовательно, им нет резона метаться среди наших лодок и байдарок, ощущая неприятное воздействие электрического поля. Люк защищает природу, акула не является его добычей. Океан – их естественная среда обитания, Люк делает все, чтобы акулам наносили меньше вреда. В год браконьеры и охотники лишают жизни более чем 170 млн акул, в основном отрезая бедным животным плавники, чтобы они, беспомощные, опускались на дно и умирали. Чем больше уничтожается крупных хищников, тем больший дисбаланс мы получаем во всей экосистеме. И в результате мы имеем неконтролируемое распространение кубомедуз в океане. Люк не желает смерти ни одной акуле, все же он и его ребята вооружатся своего рода зондами, чтобы задеть чувствительные зоны на мордах этих хищников. Люк не обещает, что голодная акула не попытается сожрать нас. Но дайверы отлично знают акульи повадки и смогут «отговорить» ее нас атаковать. В общем, мы попали в руки к профессионалам.

О работе дайверов осведомлен только Марк. Он следит за общей обстановкой, за тем, как они сменяют друг друга и сколько людей находится в воде на данный момент. Обычно в воде четыре дайвера, а двое – на пересменке. Когда моторы заведены, дайверы отдыхают на палубах своих лодок. Им нужна тишина. Главное – чтобы я не знала ни о каких передвижениях на глубине. И, как правило, я о них не догадываюсь.

Приближается вторая ночь. Я слишком много знаю: я в курсе о существовании кубомедуз. Или лучше сказать, что я не знаю ничего. Это пугает. Все члены Команды, опытные морские волки, ранее никогда не сталкивались с тем, что случилось с нами вчера. Я помню ощущение этой боли. Посттравматический стресс не прошел. Мой ум не воспринимает мелодии и цифры. Мне трудно сконцентрироваться, голова не работает.

Прошло 26 часов с того момента, когда я сделала первый гребок, и 24 часа с тех пор, как меня ужалили.

Вокруг кромешная темнота. И с точностью секундомера…

ААААААААААА! ААААААА! ААААААААА!

Я снова чувствую еще не забытую боль…

Тот же приступ безумной боли в спине. По телу пробегает озноб, переходящий в огненный жар. Дыхательные пути мгновенно сковывает спазм. Я слабее, чем в первый раз. Прошло 24 часа с момента первого укуса и последующей передозировки медикаментов. Рашгард оказался бесполезен. Стив Мунетоунс, как и в прошлую ночь, предлагает перетерпеть боль на Voyager. Я понимаю, что это вопрос жизни и смерти. Меня вытаскивают.

Следующие два часа я помню смутно. Кадры из фильма «Другой берег» показывают, что медики действовали быстро, а Бонни поддерживала мою голову и выражала мне сочувствие. Но ее голос оставался твердым: «Дыши, Диана, дыши!» Я видела силуэты Марка, Кэндис и врачей. Перед глазами все плыло…

Остановка длится больше, чем несколько минут. Все это время я нахожусь на «суше». Категория инсценировки неизбежна. Пусть так. Мы продвинулись слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Нам не нравится действовать по сценарию Д. Но у нас нет выбора.

Джон Бартлетт хмурится, когда Марк просит его вернуться непосредственно в ту точку, где меня вытащили из воды. Бартлетт направляется к главному врачу – Клиффу Пейджу, чтобы поговорить с ним об этом вопиющем случае. Моя жизнь на волоске. Мы не можем продолжать экспедицию. Доктор Пейдж никогда не видел подобного. Я прошу Бонни опустить меня обратно на воду.

Десять человек проверяют лодку, Команду и меня. Они говорят тихими голосами. Надо быть уверенными, что все готово. В воздухе повисло тяжелое сосредоточенное молчание. Сможет ли хоть один человек на Земле плыть сутки после укусов, вызывающих такую непереносимую боль? Как можно прыгнуть обратно в воду, к этим ядовитым морским хищникам, будучи уже дважды атакованным ими? Ответа нет. Только решимость. Наблюдая, как смерть приближается к их подруге, Бонни и Кэндис остаются невозмутимыми. Их челюсти сжаты, взгляды, обращенные на меня, спокойны и уверенны. Здравый смысл подсказывает остальным членам Команды, что мы готовы и ничто не заставит нас изменить решение. Команда медиков, видя обстоятельства, которые неуклонно преследуют нас, хорошо понимают, что необходимо добраться хотя бы до больницы на другом берегу. Они знают, что за цель поставлена с самого начала. Цель – победить. Но они не могут поверить в то, насколько далеко человек способен обуздать свои страхи, до какой степени он может переломить себя. Бонни и я, плечом к плечу. Я не могу отступить. Моя установка «до победы» сильнее моей слабости.

Дайверы потрудились, изготовив для меня защитную маску из хлопковой толстовки с капюшоном.

Она не идеальна: просто кусок хлопчатобумажной ткани с прорезями для глаз и рта, чтобы я могла дышать. Бонни осторожно надевает мне лайкровые носки и перчатки. И рашгард! Все, что нагромождено на меня, вызовет огромное сопротивление. Нагрузка на плечи возрастает в геометрической прогрессии. Но ни один из элементов этой кустарной защиты не противоречит правилам, и она необходима мне, чтобы выжить. Безусловно, мы просто цепляемся за последнюю соломинку. Мы уже знаем, что рашгард не остановит ядовитые щупальца, которые будут искать мою кожу.

Джон объявляет, что мы достигли точной широты и долготы, откуда меня отбуксировали. Флотилия застыла в положении «начало движения». Сердечные аплодисменты, слышимые с каждой лодки, отзываются эхом в этом, наполненном чернеющей темнотой уголке земного шара. Мы снова заодно.

Я выскальзываю в море, оглушаемая гудками на лодках и криками поддержки моих товарищей. Они даже не представляют, насколько нужны мне сейчас. Мы официально в категории инсценировок, и это меня крайне не радует. Я бы даже назвала произошедшее позором, но назад все равно не поверну.

Сердечные аплодисменты, слышимые с каждой лодки, отзываются эхом в этом, наполненном чернеющей темнотой уголке земного шара.

Я гребу слишком медленно. Мне трудно вдыхать полной грудью. Легкие работают вполсилы. Мое тело истощено, но желание сильнее слабости. В моей голове, левой и правой руках, во всем теле громом раздаются слова, сказанные Черчиллем: «Никогда не сдавайтесь… Никогда, никогда, никогда, никогда…»

Я почти ничего не помню из событий второй ночи. Долгие часы в темноте я плыву вслепую, потеряв контроль над происходящим. Без сомнений, вторая ночь стала решающей в моей схватке с опасностью. Периодически я плыву брассом – так легче отдышаться после сотни гребков в свободном стиле. Когда мои мышцы истощаются окончательно из-за нехватки в них кислорода, я переворачиваюсь на спину, задыхаясь и сдерживая грудь руками, словно умоляя легкие восстановить подачу кислорода и успокоить пульс.

Каждый новый час приносит все больше страданий. Но мы продолжаем. Мне вспомнились 70-е, когда я была большой фанаткой ночного плавания. Рассекание волн под усыпанным звездами ночным небом казалось мне магическим действом. Солнце не светило мне в глаза, я всегда ощущала приятную прохладу… А сейчас ночь превратилась в настоящий кошмар. Бонни умоляет меня продержаться до рассвета.

Лето закончилось, в сентябре день становится короче, а ночь заметно возрастает. Я практически собираю остатки сил для каждого следующего гребка, приближающего заодно и восход солнца. Тогда я сниму всю одежду, останусь в купальнике, на мне не будет ни носков, ни перчаток. Странно, но мне очень тяжело двигать руками в легчайших перчатках из лайкры. Каждое большое усилие наталкивается на гигантское сопротивление, и каждый гребок требует пристального внимания. Хорошая новость в том, что меня не ужалили снова. Интересно, может, вся эта «роба» не бесполезна? Или медузы атакуют только в сумерках?

Я увеличила время вздоха, теперь мне приходится гораздо выше поднимать голову из воды, чтобы увидеть, как исчезают звезды. Из иссиня-черного небо стало ультрамариновым. Я приостанавливаюсь и спрашиваю Бонни, можно ли теперь снять маску и кофту. Она просит подождать еще час, до того, как взойдет солнце. Через час, я уже не могу сдерживаться и начинаю петь «И восходит солнце» (Here Comes the Sun) The Beatles:

Прошло приблизительно 36 часов, и, не считая двух из них, когда мы только-только отходили от Гаваны, все это время мы тратили на преодоление кризиса. Как же много я песен хотела спеть, сколько числовых прогрессий просчитать… А теперь мне это не нужно.

Джон Бартлетт, главный штурман, не питает на наш счет больших надежд. Ему следует творчески подойти к процессу и вывести нас на северо-запад, толкая в тиски несущегося на восток Гольфстрима. Пока он ужасно недоволен всем, что произошло за последние 36 часов.

Мне никто ничего не рассказывает про наше местоположение. Правило Бонни, не поддающееся обсуждению: ответом на вопрос Дианы «Где мы?» должно быть молчание. Кто-то, посмотрев на GPS, может небрежно бросить: «55 миль от Гаваны», ни к кому конкретно не обращаясь. Это разжигает в нас азарт.

Но неизвестно, как долго продолжится прогресс. Все очень непредсказуемо и зависит от погоды, ветра, подводных течений, опыта общения с океанскими обитателями. Успех в первой половине поездки не означает, что и вторая завершится удачно. Я не выискиваю взглядом пальмы днем и огни городов ночью. Все, что я вижу, – это горизонт с его угнетающей своей продолжительностью линией. В такие моменты я сразу перестраиваюсь, перестаю жаловаться и продолжаю работу. Моя голова, словно она принадлежит роботу, ровно 52 раза поворачивается в сторону Voyager. Я никогда не позволяю себе интересоваться нашим местоположением и уровнем достигнутого прогресса. Да мне никто и не отвечает никогда. Это же главное правило!

План такой: Джон, Марк и Бонни сообщат мне, где мы находимся, когда до Флориды останется 10 часов. Не важно, насколько довольны они будут происходящим до этого момента, как не важно и полное отсутствие прогресса. Я не ведаю, где мы, до десятичасовой отметки на навигаторе Бартлетта. И в этот день, 25 сентября 2011 года, моя Команда очень обеспокоена, пока я остаюсь в полномневедении.

Я знаю, что возвращение к медленному брассу после каждой сотни гребков вольным стилем не способствует моему прогрессу. В нормальных условиях я делаю без остановки около тысячи гребков, не меняя темп и стили. Я запрещаю себе ныть и жаловаться. Ворчание – плохой попутчик. С другой стороны, мне нельзя остановиться на минуту, чтобы перевести дух и сказать себе парочку мотивирующих фраз. Я больше не могу просить себя быть сильной. Это отнимает время. Минута на то, чтобы расслабиться, еще минута – чтобы размять ноги. В результате лишние минуты растут как снежный ком, и вы уже не замечаете, как подобные остановки занимают уже пять или десять минут. Это путь в никуда.

То, что мы делаем, похоже на игру в вышибалы: если хочешь победить, играй до конца. Прервать меня может только Бонни и ее сигнал о времени приема пищи.

Однако после коротких периодов брасса я начинаю останавливаться. Мое тело корчится в судорогах. Бонни как можно заботливее и ласковее просит меня уделять каждый час больше времени вольному стилю. Это важно. Я действительно понимаю, что она имеет в виду. Если я не увеличу скорость, то мы просто не пройдем запланированное расстояние. У меня не получится добраться до Флориды самостоятельно. Я пытаюсь изменить ситуацию. Но с моими мышцами явно что-то не так, они ослабели из-за нехватки кислорода. Я опять плыву брассом, а потом вообще ложусь на спину, чтобы отдохнуть и глотнуть побольше воздуха. (Позже в документах я обнаружу, что тот список медикаментов, напечатанный на двух листах с единичным интервалом между пунктами, воздействовал на мое тело если не больше, то по крайней мере не меньше, чем сам яд медузы.)

Когда солнце стояло в зените, я увидела Бонни и Марка, стоящих возле станции. Что-то должно случиться. Также по прошествии некоторого времени я узнаю, что это был их последний разговор с начала рассвета, ознаменовавшего наступление 25 сентября. Бартлетт детально изучал свои диаграммы, произвел подсчеты. Это конец. Я слишком сильно пострадала, чтобы плыть дальше на север.

Бонни зовет меня. Марк, Джон, Кэндис и Джон Роуз собираются на станции. Остальные товарищи по Команде стоят чуть выше. Бартлетт произносит это вслух. Время в воде – 44 часа и 36 минут. На данном этапе потребуется еще как минимум 70 часов, чтобы достичь берега Флориды. Нам придется высадиться на Багамах.

Все плачут. Бартлетт говорит мне, что это самый худший момент в его жизни и он никогда и никому не сообщал таких ужасных новостей. Он хочет доказать мне, что представляет, через какие испытания я прошла, что мне пришлось преодолеть. Для Джона настоящей честью было стать свидетелем нашего общего подвига Геракла. Они приближаются ко мне, жмут мне руку, гладят по голове. Я не хочу слез. Я почти отпрыгиваю от Voyager, и разражаюсь тирадой: «Это не то, ради чего я столько работала! Чертова медуза, неужели она все испортила? Это не благородный Путь марафонца! Даже не спорт! Чертова медуза отравила мое существование!»

Правда в том, что жизнь не всегда становится тем, что мы представляем.

Я подплываю в самый центр нашей флотилии, чтобы поприветствовать людей на остальных четырех лодках. Я слишком ослабла после двух укусов. Нет никакой надежды, что мы достигнем Флориды.

Наблюдатель Стив Мунэтоунс заявляет нашей Команде, что за его долгий опыт наблюдений за подобными заплывами он никогда не видел, чтобы пловец оставался в воде еще 42 часа после укуса кубомедузы.

Я понимаю, что никакие цитаты и самостоятельные просьбы сейчас не сделают мои мышцы сильнее и не успокоят сердцебиение. Бонни и Марку я говорю о своем решении оставаться в воде хотя бы до наступления сумерек. Я думаю о нашей Команде. Надо собрать последние силы и волю в кулак. Проплываю полминуты и на 20-м гребке даю Бонни знать, что не могу двигаться.

Это не то, ради чего я столько работала! Чертова медуза, неужели она все испортила? Это не благородный Путь марафонца! Даже не спорт! Чертова медуза отравила мое существование!

Меня поднимают на маленькую надувную шлюпку, а затем отвозят к одной из быстроходных лодок. Впервые я вижу следы укусов: ссадины покрывают мои плечи, спину, шею и бедра. Медики вводят инъекции. Несомненно, это провал. Но сам по себе он ничто по сравнению с подступающим отчаянием. Когда вы всем сердцем чего-то желаете, вы не рассчитываете на поражение. В этом случае, даже когда каждая клетка вашего тела дрожит перед надвигающейся опасностью, вы не задумываясь радостно и с большим наслаждением двигаетесь к своей цели. Мысли о поражении недопустимы, ведь, думая о проигрыше, вы ничего не добьетесь. Однако, когда все кончено, вы, побежденная и изможденная, лежите на палубе быстроходки, которая увозит вас еще дальше от недостижимого берега. Труднее всего осознавать, что вы почти дошли до цели, о чем говорят числа на навигаторе (мы покрыли 81,7 мили за 44 часа 36 минут, а расстояние от Гаваны до Ки-Уэста составляет 103). Это убивает. 81, 7 мили кажутся прекрасным результатом, если путь от Гаваны до Ки-Уэста по прямой составляет 103 мили, но наши 81,7 мили были проплыты в основном на восток к Багамам. Мы далеко от Флориды. Организм восстанавливается долго, но дух еще дольше. Возвращаясь назад в Ки-Уэст, в эти мучительные часы я и думать не смею о следующей попытке и начале нового тренировочного цикла. Однако, как только мы добираемся до места, меня охватывает уверенность, что я попробую снова. Моя Мечта осталась жива.

Глава 3 Арис

Это случилось в мой пятый день рождения. Арис, мой отец, позвал меня в свой маленький, уютно обставленный кабинет. Он был очень загадочен и сосредоточен, словно актер перед выходом на сцену. Арис всегда был довольно эксцентричной персоной. В тот вечер он, облокотившись на письменный стол, держал ладони на открытой странице огромного словаря. Он начал плакать. Я испугалась, что он разрыдается как ребенок. В этом не было ничего необычного. Для моего отца, Ариса Занит Найяда, каждый день становился поводом испытать неизмеримую гамму эмоций и по возможности заставить прочувствовать ее тех, кто рядом.

Он мог разбудить всю семью в три часа ночи со словами: «Скорее! Поднимайтесь все! Одевайтесь! Я только что с океана, луна блестит. Картина будто написана самим Рембрандтом. Вы такого больше в жизни никогда не увидите! Быстрее!»

Всхлипывая, мы пытались отделаться от этой затеи. «Папочка, нам завтра в школу. Нам нужно выспаться! Мы не можем идти на пляж ночью!»

«Сон для слабаков, крошки! Просто верьте в то, что я сейчас скажу. Это незабываемо. Я сказал, одевайтесь!»

Спустя 20 минут вся семья стояла на берегу океана недалеко от нашего дома в Форт-Лодердейле. Лунный свет освещал наши лица, выписывая дорожку прямо в небо по зеркальной глади океана. Краски были невероятными. Отец, как всегда, был прав. Цвета, мягкие очертания – будто и в действительности нарисовано Рембрандтом. Я никогда не забуду эту ночь. На берег нас отвел тот обаятельный Арис, который видел жизнь, всю ее красоту и заставлял видеть ее других.

Арис был очень красивым. Помню, когда мы входили в ресторан, женщины удивленно открывали рты, а через секунду приходили в себя и начинали флиртовать с ним. Для торжественных случаев у Ариса имелся идеально скроенный по его фигуре белоснежный костюм. Он напоминал Омара Шарифа в его лучшие годы. Даже красивее.

Отец был аферистом и зарабатывал на жизнь мошенничеством. Позже мы узнали, что он гениально врал и воровал как в мелких, так и в крупных масштабах. Арис великолепно умел рассказывать. Его интонации, мимика, красивые жесты удерживали слушателей рядом с ним часами. В детстве мне казалось, что он владеет всеми языками мира. Арис бегло говорил на английском, испанском, итальянском, арабском, португальском, французском и греческом языках. Сам он с уверенностью заявлял, что знает 17 языков! Среди них – почти все европейские, в азиатских он не был силен. Арис вырос в Греции, его мать была француженкой. Став юношей, он с легкостью оставил родину и перебрался в Египет. В городе Александрии Арис посещал Французскую школу театрального мастерства. Мы никогда до конца не верили в то, что он говорит. Истории были захватывающими, а их правдоподобность довольно сомнительной. Авантюристов, чья жизнь зависит от фортуны, очень сложно уличить во лжи. Арис также слыл отличным собеседником. С ним никто не подбирал темы для разговора, общение складывалось само собой.

В тот день, когда мне исполнилось пять, Арис был возбужден еще больше обычного. Я чувствовала: он собирается рассказать мне нечто чрезвычайно важное. Арис выглядел так, словно если он не сообщит мне информацию прямо сейчас, то произойдет катастрофа. Все мое внимание сосредоточилось на его словах. А моего отца распирали эмоции. Его акцент стал настолько сильным, что я с трудом могла его понять: «Дорогая, подойди сюда. Я ужасно долго ждал этого дня. Тебе исполнилось пять лет. Сегодня именно тот день, когда ты готова понять, о чем говорят слова в этой величайшей книге Земли. Подойди ко мне, посмотри на нее, это словарь, милая. Черно-белые буквы в нем сложили твое имя, имя моей семьи, дочка. Все, кто носит нашу с тобой фамилию, – мои люди». Он вдохновенно поднял глаза к небу.

«И еще кое-что, дорогуша. Завтра ты, как обычно, пойдешь в подготовительный класс, там ты спросишь своих маленьких друзей: «Есть ли ваши фамилии в словарях?» Естественно, они ответят, что нет. Ты – особенная. Ты – единственная, кто удостоился такой чести. Подойди ближе, милая. Взгляни! Ты внимательно слушаешь? Твоя фамилия – Найяд».

Он остановился, перевел дух, снова поднял глаза к небу. Голос Ариса дрожал.

«Найяды в греческой мифологии – нимфы озер, рек, морей и океанов, хранительницы воды для античных богов. Слушай меня внимательно, навостри ушки, милая. Я скажу самое главное».

Ты – особенная. Ты – единственная, кто удостоился такой чести. Подойди ближе, милая. Взгляни! Ты внимательно слушаешь? Твоя фамилия – Найяд.

Все-таки отец был настоящим актером. Следующую фразу он произнес по слогам с придыханием и многозначительными паузами.

«Современное значение слова «наяда» – «женщина или девушка, чемпионка по плаванию». Боже мой! Дорогая, это твоя судьба…»

Я не понимала смысл слов «женщина», «девушка», «пловчиха», мне было пять лет. Я услышала единственное – «чемпионка».

В тот день моя походка изменилась из-за того, что мои маленькие плечи были расправлены несколько более, чем обычно.

Мой отец любил жизнь. А она воздавала ему за это: Арис словно искрился изнутри. Его гениальная актерская игра и манера заклинателя змей в общении не оставляли равнодушным даже самого замкнутого человека. Однако все вышесказанное составляло лишь одну часть его натуры. Дело в том, что мой отец мог мгновенно превратиться в настоящего тирана. Мы боялись его. Он был человеком без моральных принципов и чести.

Любое, неудачно сказанное слово могло вывести Ариса из себя. Он моментально вскипал от нахлынувшей на него ярости. Затем следовала ужасная арабская брань, перемежавшаяся воплями и угрозами на греческом. Он возводил руки к небу, словно пытаясь унять свой гнев, но на самом деле, чтобы дотянуться до ремня или же до жесткой щетки для волос. Ими он нередко расправлялся с нашей матерью, в то время как мы – Билл, Лиза и я – плакали абсолютно беспомощные и напуганные. Я никогда не забуду ту ночь, когда Арис ударил мать, и она упала на кухонный пол. Ее щека была в крови. Мы боялись, что он сломал ей скулу. Мама потом еще долго чувствовала боль в лице, выдумывая для друзей какие-то небылицы. Она говорила, что с ней все в порядке. Но то, что он с ней сделал, вместе с его приступами неконтролируемой агрессии остались одними из самых болезненных воспоминаний моего детства.

В другой раз мы ехали куда-то, а маленькая Лиза всю дорогу ныла и жаловалась на тошноту. Ей было три года, она на пять лет младше меня (мой брат, Билл, являлся средним ребенком в семье). Арис в тот день был капризен и деспотичен. Он приказал Лизе заткнуться, заявив, что не собирается останавливаться из-за нее. Мама понимала, что еще чуть-чуть, и Лизу вырвет прямо в машине, но боялась перечить Арису. Когда Лизу стошнило, отец начал кричать. Автомобиль визгливо лязгнул тормозами, и мы оказались на обочине. Арис выскочил из машины, вышвырнул оттуда маленькую Лизу и ударил ее по лицу. Я хорошо это помню, меня душили слезы. Билли оторопел и не произнес ни слова. Ему было стыдно. Я видела, что мама расстроена, но она продолжала сидеть в машине и не пыталась защитить мою сестру.

Мы с Биллом слишком хорошо знали, какие следы на теле оставляет ремень отца. Однажды вернувшись из очередной «деловой поездки», Арис отстегнул нам немного «заработанных» денег. Мы спрятали те бумажки в тайник над обогревателем. Как-то раз, когда он работал целый день, случился пожар. Приехали пожарные. Они потушили огонь, дом почти не пострадал, но все выглядело ужасно. Мебель была обуглена, сгорели занавески, ковры, скатерть на столе. Втроем, сидя на полу в гостиной, мы слушали очередную, хорошо знакомую нам, ложь Ариса: «Не переживайте, я не зол, а вы не наказаны. Но это же очень серьезно! Все, что произошло, ужасающе серьезно, дети. Просто расскажите мне, вашему папочке, как это случилось. И подобное больше не повторится».

Мы с Биллом лепетали, мямлили и все же сознались, где именно мы хранили деньги, которые он отдал нам. Секунда, и мы видим, как Арис замахивается, еще секунда – и мы лежим на животах. В следующее мгновение мы слышим свистящий звук взлетающего ремня. Он сильно отлупил нас. В гневе Арис никогда не знал промедления. В таком состоянии он был неконтролируем.

Это были настоящие американские горки: резкие перекаты между бесконечными авантюрами и отцовской яростью составляли основную особенность жизни семьи Найяд. Но однажды к побоям добавилась новая беда. Арис начал домогаться меня. Все случилось во время нашего семейного отдыха на пляже. Мама с Биллом забирали машину, а мы с Арисом мылись в душе, недалеко от парковки. Мне кажется, в тот год мне исполнилось 10 лет. Обычно мы снимали одежду, заходили на минуту в душ и быстро заворачивались в полотенца. Я была совершенно раздета, как и всегда до этого дня. Постояв под струями воды, я быстро подбежала к Арису, чтобы он завернул меня в большое полотенце. А Арис ощупал все, что было у меня между ног.

Моя реакция на происходящее не заставила себя ждать. Я оцепенела, меня бил озноб. Мой язык не поворачивался, я молчала. Дыхание остановилось. Он смотрел в мои глаза, по-гаргульи усмехаясь на то, что мне стыдно и страшно.

Много лет спустя, когда моя мама навещала меня в Лос-Анджелесе, она сказала, что жалеет о том, что не верила мне и не пыталась услышать. Возможно, она страдала от чувства вины на протяжении всей жизни. Это признание мама объяснила своим желанием помочь мне с психотерапией, которую я проходила в тот момент.

Я помню, как первый раз, когда Арис домогался меня в душе, так и многое из того, что он вытворял дома. Но я не помню случай, про который мне рассказала Люси. Мне было пять лет. В ту ночь Арис вернулся домой совсем пьяный. Он заявил маме, что будет ночевать в моей комнате. Она ответила: «Нет, не будешь. Иди в спальню». Он избил ее и все же ввалился в мою комнату. Мама ушла к себе. Утром, когда она открыла мою дверь, она увидела, как Арис без штанов лежит на моей постели и его эрекцию. Здесь ее рассказ обрывался. Я попыталась выведать, где я была в ту ночь? Забилась под кровать или шаталась по улицам?

До моих 12 лет мы меняли место жительства примерно раз в год. Арис скрывался. Он постоянно находился в бегах, его преследовали. Воспоминания обо всех домах, садиках, задних дворах почти испарились из моей памяти. Но я четко помню в каждом доме маршрут, ведущий из двери моей спальни на кухню. Я четко помню, как тихонько шла по нему, чтобы отец не заметил меня. Но я не могу вспомнить, как выглядели все мои комнаты, множество гостиных, череда летних кухонек, телевизоров, площадок для барбекю, газонов, подъездных дорожек. Вообще ничего конкретного. Только расплывчатые силуэты.

Думаю, подобное восприятие распространено среди детей, подвергающихся жестокому обращению. Ребенок не способен защитить себя, убежать из дома. И ему остается только убежать от реальности. Такие дети долго рассматривают картины на стенах, представляя себе безопасный выдуманный мир. Он может быть каким угодно, только не настоящим.

Единственное, что я могу вспомнить, это жалюзи, через которые я подглядывала за тем, как Арис уезжает, а мама зовет нас поцеловать его на прощание. Мой брат с сестрой обнимались с ним на обочине. Мама старалась докричаться до меня. Я была одна в комнате, в полной тишине и не двигалась с места. Мысленно я повторяла: «Надеюсь, самолет разобьется, и он исчезнет из нашей жизни».

Когда мне было 14 лет, мои родители развелись. Это был один из самых счастливых дней моего детства. Годы, проведенные в постоянном страхе, подошли к концу. Арис приехал к нам, чтобы забрать кое-какие вещи и попрощаться. Он посмотрел на мою грудь, злобно усмехнулся и проворковал: «Ты стала совсем большой». Когда Арис подошел, чтобы обнять меня, я убежала в свою комнату, захлопнула дверь и оставалась там, пока не услышала, как умчался его автомобиль. Тогда я выбежала на дорогу, чтобы еще раз убедиться – там никого нет и Арис навсегда ушел из моей жизни.

Вскоре нам стало известно, что он спешит покинуть страну. Арис задолжал кому-то большие деньги. По ночам к нам приходили бандиты и обыскивали дом. Мы клялись, что понятия не имеем, где он.

Через несколько лет в книжном магазине Чикаго мне встретился один человек, который представился и рассказал, что в Гондурасе его жена, прогуливаясь по отмели, наступила на морского ежа. Очевидно, что мужчина, который прибежал к ним на помощь, неся в руках пару ботинок для дайвинга, был Арисом. Он сказал, что на время пребывания в Гондурасе они могут оставить обувь себе. Я притихла, мне очень хотелось побольше узнать о тайной жизни Ариса Найяда.

Этот мужчина поведал мне, что спустя несколько дней они ужинали у Ариса в доме. Он жил с молодой латиноамериканкой. Я даже не удивилась. На стенах в доме висели вырезки из газет и журналов со времен моего заплыва в 70-м. Арис рассказывал, что безумно мной гордится и ждет, когда я навещу его. Странно, но я не получила от него ни одного сообщения с тех пор, когда он подарил мне открытку, когда мне было 14 лет.

Несколько лет спустя после встречи с тем незнакомцем я в свои 34 года жила с моей партнершей Ниной на Манхэттене. Однажды мы собрались устроить торжественный ужин для наших 12 самых близких друзей. Нина взяла выходной. В тот день мы решили нежиться в постели до полудня. Ни одна из нас в жизни не приготовила даже самой простой яичницы. Поднявшись из постели, мы намеревались отправиться за покупками. Нам нужны были не только еда, но и цветы для украшения наших роскошных апартаментов на Верхнем Вест-Сайде.

Однако тем утром, еще до рассвета, в нижнюю дверь настойчиво позвонили. Прошло 20 лет с момента, когда я последний раз слышала этот голос. Его звучание и характерный акцент никогда не сотрутся из моей памяти. Я не могла ошибаться. Это был Арис. Со своим фамильярным грассированием он сказал: «Доченька, это твой папа. Я соскучился по тебе!» И я нажала кнопку.

Арис не изменился. Только его волосы цвета черного перца будто посыпали солью. А его зубы оставались такими же ослепительно-белыми. Он притащил самое дорогое шампанское, букет необыкновенных цветов и свежие круассаны. Подтянутый и загорелый, Арис пребывал в отличной форме. Когда я предупредила его о том, что Нина еще спит, он нелепо взволновался от того факта, что его дочь живет с девушкой. Арис воскликнул, что это лучший день в его жизни и что он никогда не видел двух лесбиянок вместе.

Люди не меняются. Это был мой отец. Все тот же не вызывающий доверия шут!

Когда Нина проснулась, мы втроем отправились за покупками. Вернувшись домой, Арис принялся запекать лосося под лимонным соусом с каперсами. Затем он вернулся к себе в отель, чтобы надеть свой легендарный кристально белый пиджак, который всегда был на нем во время званых обедов и прочих торжественных случаев. Этот человек всю жизнь представлял собой украшение для любой вечеринки. И ужин в моем доме не стал исключением. Арис умудрился потанцевать со всеми присутствующими девушками, а в оживленной беседе с каждым гостем не забывал демонстрировать свои навыки владения множеством иностранных языков. В результате никто и не заметил, что вообще-то к полуночи любая, даже очень хорошая, вечеринка обычно завершается. Арис удерживал наше внимание до рассвета, травил свои почти нереальные и жутко интересные байки. На следующий день практически все гости звонили нам и восхищались как его остроумием и стилем поведения, так и Арисом в целом. Подобные слова о моем отце я слышала все мое детство: «Твой отец самый располагающий и обаятельный человек на Земле». Или: «Он слишком харизматичен, чтобы работать в ООН, представляю, какой он имел там успех, свободно изъясняясь на стольких языках». Кто-то говорил, что понимает: Арис не мог открыто распространяться о своей службе в ФБР, но по намекам, которые он дал, можно судить о роде его деятельности, и, должно быть, он ведет невероятно интересную жизнь.

Единственная, кто не попала тем вечером под обаяние моего отца, была моя подруга Кэндис. Она серьезно увлекалась хиромантией, и до того момента, когда ей довелось увидеть его ладонь, она прочла по меньшей мере сотню рук. Линии на ладони Ариса указывали на полное отсутствие в его характере совести и чести.

В тот год я видела Ариса в последний раз. Возвращаясь к себе в Гондурас или туда, где он скрывался на тот момент, Арис заглянул в дом моей мамы в Форт-Лодердейле. Она позволила ему остаться на ночь в гостевой спальне. Люси рассказала, что они славно поужинали, затем мило поговорили на французском, comme toujours^[9]. Следующим утром Арис должен был отправиться в аэропорт на такси. Мама ушла раньше него, пожелав ему счастливого пути. Она добавила, что вечер был прекрасен, и попросила его просто захлопнуть входную дверь – замок сработает автоматически. Вернувшись домой, она обнаружила, что все серебро и ее драгоценности исчезли.

Я часто разочаровывалась в поступках моей мамы, когда она не заступалась за нас перед отцом. То, что она ни разу не смогла защитить от него даже саму себя, объясняется только ее безграничной любовью к Арису. Между ними была страсть. Мама развелась с ним только ради нас, а не себя. В течение долгих лет я обвиняла ее в том, что она знала о домогательствах ее мужа к ее дочери и при этом бездействовала. И тем не менее в итоге она поступила правильно. Мама развелась с ним, оставшись одинокой до конца своей жизни.

Люди, не жившие в атмосфере домашнего насилия, не могут понять, отчего жены не выставляют за дверь морально уродливых мужей, а дети любят растливших их родителей. Любовь и привязанность – чувства неоднозначные и сложные. Мир не делится на черное и белое.

Мне 65 лет, и я считаю, что сейчас у меня началась новая жизнь в том числе и потому, что я научилась находить хорошее практически во всем, что мне довелось испытать, включая Ариса. О, я всегда завидовала своим друзьям с теплыми, любящими родителями. Картина того, как Герберт, папа Бонни, настоящий «дровосек», по-медвежьи стискивает дочь в объятиях и говорит, что любит ее, завораживала меня. Я не представляла, что должна ощущать Бонни, зная, что ее папа так сильно любит ее. Каково это, чувствовать безоговорочное доверие к себе и доверять кому-то самой?

Люди, не жившие в атмосфере домашнего насилия, не могут понять, отчего жены не выставляют за дверь морально уродливых мужей, а дети любят растливших их родителей.

Я не догадывалась о том, что все эти переживания делали мою защитную стальную броню еще тверже, что они закалили мой характер. Теперь, «отделив зерна от плевел» и научившись даже в плохом находить что-то хорошее, я смело оглядываюсь назад. Я вижу перед собой этого бесчестного, обезоруживающе харизматичного ублюдка, каким и был Арис до конца своих дней.

Наши несчастья заставляют нас расти, духовно развиваться. У нас есть прекрасная возможность пересмотреть заново историю своей жизни и понять, что все, омрачавшее наши дни, наполнявшее их тупым страхом, постоянной тревогой и ощущением полной безнадежности, заставляло нас становиться лучше. И, переступая через весь ужас, идти вперед.

Уже не важно, через что мне пришлось пройти, что творилось у меня в душе. Я видела себя только чемпионкой, и никем больше. Именно в тот вечер, в мой пятый день рождения, когда отец зачитывал мне значение фамилии Найяд, этот белый лист с черными символами на нем и слова Ариса сделали меня той, кто я есть. За это и еще за то, что Арис доказал мне – важность восьмичасового сна преувеличена, я говорю ему: «Спасибо!»

Глава 4 Люси

Когда я была ребенком, мама всегда останавливалась в дверях моей комнаты, желая мне спокойной ночи. Мне так хотелось, чтобы она подошла ко мне, присела на мою кровать, обняла и почитала сказку на ночь. Но мама постоянно сохраняла эту дистанцию, созданную еще в моем далеком детстве. Я вспоминаю фотографию, на которой стоит маленькая девочка и застенчиво смотрит в объектив. Каждый вечер она ворковала мне мелодичным нежным голосом: Dors bien, chérie^[10]. И каждый раз я отвечала ей: Dors bien, Maman.

Моя мама покинула этот мир в 2007 году. Сейчас у меня не осталось никаких чувств к ней, кроме безграничной нежности. Искусно выполненная маленькая урна с надписью Dors bien, Maman, в которой хранится прах Люси, стоит на моем рабочем столе. Сожаления о том, что мама никогда не входила ко мне в комнату, не падала со смехом ко мне на подушку, давно прошли. Я помню только ласковую, достучавшуюся до самой глубины моего сердца мелодию ее голоса. Нет больше ни холодного страха, ни печали. Только мамин голос и его французская поэтичность.

А еще те моменты теплоты и чувство безопасности рядом с ней. Мы садились с ней вместе в большое кресло в пляжном клубе, она закутывала меня в полотенце, прижимала к сердцу и читала на французском истории о маленьком слоненке Бабаре. По сей день, когда я вижу картинки, изображающие слоненка Бабара, мое сердце наполняется нежностью и любовью.

В юности мы желаем, чтобы наши отец и мать были другими, не такими, какие они есть на самом деле. Мудрость, понимание жизни, которые приходят с годами, помогают нам осознать, как сильно нас любили наши родители и как много они сделали для нас. Повзрослев, я утонула от нежности, которую почувствовала к Люси. Наконец по-человечески я смогла понять ее. Я приехала к ней, чтобы попросить прощения и простить ее. Я простила ее мелкие недостатки, ее бездействие и ее неспособность защитить меня от сексуального насилия.

Сожаления о том, что мама никогда не входила ко мне в комнату, не падала со смехом ко мне на подушку, давно прошли.

Люси Уинслоу Кертис родилась в Нью-Йорке в 1925 году, в семье богатого, образованного представителя высшего общества. Ее отец, 71-летний Джордж Варрингтон Кертис, был бизнесменом, художником и преподавателем. А ее матерью была 22-летняя Жанет, молодая танцовщица и содержанка. Семья Кертиса принадлежала к знатному нью-йоркскому клану. Его основательницей являлась Люси Уинслоу, в то время одна из немногих женщин-врачей на Манхэттене. (Мою мать назвали в ее честь, как и у нее, у меня, в свою очередь, второе имя Уинслоу.) Родоначальница клана Кертис изобрела успокоительный сироп для младенцев, задолго до того, как подобные препараты получили широкое распространение. Сироп содержал в себе успокаивающие компоненты. Для того времени это был настоящий прорыв на рынке. Пасынок доктора Уинслоу, Джереми Кертис, направил свои усилия на продвижение инновационного сиропа, который позже произвел эффект разорвавшейся бомбы.

Бродвейские афиши кричали о чудодейственном успокаивающем сиропе Миссис Уинслоу. Рекламные плакаты появились на каждой остановке для экипажей.

Повзрослев, я стала с интересом изучать увлекательную и необычную историю этой семьи. Воспоминаний моей матери было недостаточно, а мне требовалось знать о моих предках все. Кэндис обнаружила плакат с рекламой чудо-сиропа Dr. Winslow’s на Ebay и красиво выполненную голубоватую бутылку из тонкого стекла, найденную в 1862 году при раскопках в Новом Орлеане. Эта бутылка стоит на моем столе сразу за урной с прахом моей Люси.

Это типичная американская история успеха о том, как блестящая маркетинговая компания XIX века смогла сделать из сиропа мегахит, который принес семье Кертиса большое богатство. «Ваш ребенок не дает вам спать по ночам? Успокойте его сиропом Миссис Уинслоу и отправляйтесь с мужем на танцы!»

В начале XX века клан Кертис владел четырехэтажным домом на углу Пятой авеню и 52-й улицы Манхэттена, а также конюшнями на западной стороне Пятой авеню. Сегодня эта недвижимость стоит миллионы. Если я когда-нибудь решу изучить генеалогическое древо Кертис, то первая вещь, которую я хотела бы узнать: какой идиот их продал?!

Кроме того, у Кертисов имелся фешенебельный особняк в предместье Саутгемптона, по соседству с легендарным поместьем семьи Жаклин Бувье Кеннеди, «Серыми Садами». Я видела фото этого дома Кертисов. Он выглядел ослепительно.

Сведения о жизни родителей Люси довольно скудны. Известно, что в 1925 году одна молодая танцовщица по имени Джанет родила ребенка. У ее ног в тот момент были ее муж – стареющий богатый джентльмен и весь Манхэттен. Ходили слухи, что зимой, когда мой дед Джордж страдал от пневмонии, окна в его комнате зачем-то оставляли открытыми настежь. Как бы то ни было, отец Люси умер, когда она была еще младенцем.

Чернила на бумаге завещания еще не высохли, когда маленькую Люси отослали во Францию, на воспитание к младшему брату Джорджа – Атертону, которому на тот момент было 60 лет.

Атертон эмигрировал в Париж и счастливо жил с датчанкой по имени Ингеборг. Они поженились только для того, чтобы удочерить маленькую Люси.

У меня есть дневник Атертона тех дней. Он являлся коллекционером главным образом египетских экспонатов. Вся его коллекция была в итоге пожертвована Лувру. Я часто видела имя Атертона под стеклом в витринах музея. И всегда жалела, что лично не знала его. Атертон и Ингеборг вели богемный образ жизни и жили по соседству с Гертрудой Стайн и Элисом Токласом в доме на Rue Notre Dame des Champs. На веселые вечеринки, чтобы выпить шампанского и развлечься светской беседой, к ним заглядывали Ф. Скотт Фицджеральд с женой Зелдой, Гоген и Матисс.

В своем дневнике Атертон никогда не описывал эмоции и переживания. Но есть одна запись, читая которую я поняла, что почувствовали пожилые бездетные супруги, когда у них появилась Люси. «Я зашел в комнату и увидел, как малышка Люси, цепляясь за деревянные прутья своей кроватки, делала свои первые шаги! Какая радость!»

Мама всегда с любовью говорила про Атертона и Ингеборг. Ей нравилось, какое влияние на ее внутренний мир оказала французская литература, музыка и культура в целом. Но ее родная мать бросила ее. Она сделала это, когда Люси была совсем ребенком. Малышка не могла ничего помнить, но ощущение покинутости постоянно преследовало ее. Она переносила это стоически, ее поколение прекрасно знало, что такое невзгоды и тяжесть утраты. Но случившееся оставило неизгладимый след в ее душе.

Из записей Атертона также стало известно о том, что с пяти до семнадцати лет Люси каждый месяц, как по расписанию, отправляла письма в Нью-Йорк.

Сначала официальные, старательно написанные письма Джанет отсылала обратно в нераспечатанных конвертах, с пометкой Атертону и просьбами больше не писать и не беспокоить ее. Затем родная мама Люси перестала отвечать вовсе.

Нацистская оккупация потрясла Париж, когда маме исполнилось 17 лет. Атертон и Ингеборг были слишком старыми (им было почти по 80 лет), чтобы уехать из Франции, но, беспокоясь о Люси, они отослали ее назад, в Америку. Здесь она оказалась абсолютно одна, без родителей, без возможности связаться с матерью. Вместе с группой французских, американских, испанских беженцев она покидала Францию, чтобы через Пиренеи и Испанию добраться до Португалии, а затем сесть на корабль до Нью-Йорка.

Люси поселилась у дальних родственников, которые были очень добры к ней. И она нашла свою мать.

Квартира Джанет располагалась в Ист-Сайде, на Манхэттене. Когда Люси постучала и объявила о себе, ее мать даже не приоткрыла дверь. Моя мама сказала, что ей не нужны ни деньги, ни крыша над головой. Она просто хотела, чтобы Джанет познакомила ее с новым городом, подсказала, как вести себя здесь, начиная новую жизнь. Ее мать через дверь холодно ответила, что бросила ее давным-давно, и, проигнорировав все без исключения ее письма, она надеялась, что ясно дала понять: она не хочет иметь к Люси никакого отношения.

После случившегося мама попыталась навсегда забыть о своем происхождении. Мы росли, фактически ничего не зная о ее родителях или о бабушке и дедушке. В 25 лет я совершила заплыв вокруг Манхэттена, и по этому случаю была организована фотосессия со мной в бассейне Колумбийского университета. Фотограф опаздывал, и я гуляла вокруг бассейна, смотря на фонтаны, бьющие из каждого угла точно в центр, и разглядывая фотографии известных пловцов университета начала XX века. Поднимаясь вверх по лестнице, я застыла, увидев фотографию на стене, прямо над чашей бассейна, облицованной старинной мозаикой.

В то время мужчины носили купальные костюмы в виде трико, разделяли волосы на пробор и застывали на фотографиях в позе с сильными скрещенными руками на физически развитой груди. Я разглядывала надписи к фото. Перед третьей фотографией я застыла, мое сердце на миг остановилось. На ней был изображен потрясающе эффектный мужчина по имени Джордж Варрингтон Кертис. Так звали отца моей мамы. Неужели это правда? Надпись гласила, что Джордж был капитаном команд по плаванию и легкой атлетике в Колумбийском университете. Он стал первым, кто пересек пролив Лонг-Айленд. Получается, отец Люси был выдающимся пловцом, гениальным спортсменом! Для человека, ничего не знающего об истории своей семьи, лишенного связи с корнями и проводящего Дни благодарения исключительно вместе с матерью, братом и сестрой, это было сногсшибательное открытие. Я увидела родного дедушку. И поняла, что любовь к марафонскому плаванию заложена у меня в генах.

В те первые месяцы в Нью-Йорке, не видя дядю и тетю, которых она так любила и которые заботились о ней, Люси отчаянно нуждалась в безопасности и спасении от одиночества. Это заставило ее выйти замуж за первого встречного – Уильяма Лента Снида. Персонажа скорее отрицательного, чем положительного. Наградив маму первенцем, он забыл про день родов. В больнице Люси осталась совершенно одна. Никто не навещал ее. Через несколько дней, а может, и недель Уильям ворвался в квартиру, достал меня, маленькую, из кроватки, посмотрел и воскликнул: «Черт возьми! У нее что, карие глаза?»

Через три года, перед появлением на свет моего брата Билла, Уильям снова ушел в алкогольно-морфийный загул, и его долгожданное возвращение в семью знаменовало собой начало конца. Он взял на руки моего брата. Теперь реакция была еще хуже: «Кареглазый сынок! Нет, это уж слишком!»

Очевидно, Снид был негодяем, плохим мужем и еще более худшим отцом. Люси хотелось, чтобы он ушел навсегда и по-хорошему. Она дала ему полчаса, чтобы упаковать вещи, выйти вон и никогда больше не напоминать о себе. После случившегося первым делом Люси законным путем сменила нашу фамилию, что выяснилось много лет спустя, когда мы повзрослели. И стоит ли говорить, что для нас это уже не имело никакого значения.

Перевернув эту страницу, мы переехали в Палм-Бич, Флорида. Мама начинала новую жизнь. В тот день мы сидели на пляже: я, Люси и маленький Билл. Внезапно мужчина, с темными волнистыми волосами и смуглой кожей, походивший на голливудскую звезду, обратился к маме c потрясающим воркующим акцентом. Он рассказывал о путешествиях. Вскоре они продолжили диалог на французском. У Аристотеля Зенита Найяда было много общего с Люси. Французский, любовь к танцам, потребность в легкой, свободной от рутины, богемной жизни, высокие помыслы… В течение следующих двух лет мы покинули Флориду, вернулись в Нью-Йорк и проводили летние месяцы в потрясающем доме у озера в Нью-Гэмпшире. Мне исполнилось пять лет, когда во время летних каникул Арис и Люси принесли домой маленькую Лизу.

В детстве я даже не думала, что Арис, возможно, мне не родной. Примерно до 20 лет я не сомневалась, что именно он мой биологический отец, как и Лизин, моей сестры. Биографы, журналисты в своих историях обо мне называют Ариса моим приемным отцом. Лично я его так не назову. Он – мой отец, и точка.

Я детально помню два самых важных и серьезных разговора с моей мамой. Оба состоялись, когда я приезжала из колледжа домой на каникулы.

Сначала был мой каминг-аут^[11]. Мы отправились в наш любимый французский ресторан. Весь вечер напролет болтали по-французски. Прежде чем решиться сказать то, что я задумала, мне стоило доесть, сделать глоток воды и успокоиться. В тот вечер я призналась, что я – лесбиянка и у меня есть подруга. Мама была невозмутима. Она гордилась своим умением легко реагировать на подобные вещи. Гордилась тем, что ее воспитал шумный, легкомысленный, свободный от стереотипов буржуазный Париж. Ей не нравились пуританство и излишняя строгость нравов Нью-Йорка. Люси развлекала меня своими воспоминаниями о беседах с Гертрудой Стайн и Алисой Токлас. Мы просидели в ресторане почти до закрытия. Когда мы ехали домой на такси, мы смеялись, как настоящие добрые друзья.

На следующий день моя подружка приехала за мной. Меня нисколько не волновало, как Люси отреагирует на ее появление в нашем доме. Я мечтала, чтобы моя девушка и моя мама поладили. Принимая душ, я услышала крики. Моя подруга стояла в дверях, а лицо Люси, обращенное к ней, исказилось в злобной гримасе: «Это ты сделала мою дочь такой! Грязная извращенка!»

Моя девушка выбежала из парадного и понеслась вниз по улице, забыв, что она приехала к нам на арендованной машине.

Мое признание относительно моей ориентации было воспринято не столь гладко, как рассчитывала после первого разговора с мамой. И тем не менее она медленно, но верно свыкалась с мыслью о том, что мне нравятся женщины. Я возлагала большие надежды на французскую сторону натуры Люси. Я всем сердцем желала, чтобы ее больше волновало то, насколько стильно я выгляжу и не стоит ли мне сменить цвет помады, а не моя ориентация. Люси всегда одевалась очень элегантно: она носила костюмы самых последних тенденций высокой моды, а также перчатки и элегантные шляпы. Она считала непростительным выйти из дома в кедах и джинсах.

Моя подруга стояла в дверях, а лицо Люси, обращенное к ней, исказилось в злобной гримасе: «Это ты сделала мою дочь такой! Грязная извращенка!»

Что касается меня, то я не переживала из-за своих сексуальных предпочтений. Я не пыталась бороться с тем, кто я есть. Гораздо большее беспокойство вызывали у меня мысли о признании близким. Когда мне исполнился 21 год, я окончательно приняла тот факт, что мальчики мне не нравятся. Я не считала, что должна заявить об этом официально. Я жила в гармонии с собой. Со временем мои коллеги на канале ABC Sports начали убеждать меня, что карьера телеведущей сложится гораздо успешнее, если я буду придерживаться традиционной ориентации. Меня это не волновало. Забыв, кто я есть, я бы стала несчастной. Из второго серьезного разговора с мамой я наконец узнала, что у нее было два мужа и Арис не является моим биологическим отцом. Тем вечером мы смотрели тысячу раз знакомый эпизод сериала «Перри Мейсон»^[12]. Мы сидели в пижамах, каждая на своем месте, на диване. Наше сердцебиение учащалось, когда на черно-белом экране мелькали виды Лос-Анджелеса и слышались звуки колес автомобиля, летевшего по посыпанной гравием дороге. Мы во все глаза смотрели на Пола Дрейка в его идеально подогнанных пиджаках. Нас интересовала каждая деталь каждой интриги, проворачиваемой Перри в зале суда. Именно в тот момент мама открыла правду, которую так долго скрывала от меня.

Я родилась Дианой Уинслоу Снид. Можете представить? Арис, конечно, был мерзким лгуном, жуликом и подлецом, но он наградил меня по-настоящему крутой фамилией! (В любых списках людей-феноменов, чьи имена и фамилии полностью описывают образ их жизни, всегда можно встретить Диану Найяд. Такие говорящие фамилии называются аптонимами.)

Фамилия Nyad – наяда, нимфа воды, чемпионка по плаванию – не была моей с рождения. Но эта по-настоящему прекрасная фамилия все-таки принадлежит мне.

Но забудем обо мне и представим, при каких обстоятельствах происходили последние встречи Люси с каждым из ее мужей. Один из них быстро собрал вещи и был выставлен вон. Другой, уходя, прихватил с собой все серебро и драгоценности.

Получается, что ни один из моих отцов не стал ни достойным мужем для моей мамы, ни чемпионом в родительской любви. При этом Люси была настоящим сокровищем. Шикарная, интеллектуально развитая, воспитанная, женственная, искренняя. Она могла выслушать и поддержать. Люси невероятно тонко чувствовала окружающий мир. Она ни минуты не сидела на месте, всегда хотела узнавать новое. Безразличие и лень были ей чужды.

В старости Люси настиг стремительно прогрессирующий синдром Альцгеймера. На наших глазах она превращалась в маленького ребенка. Видеть это было невыносимо. Последние восемь лет мама прожила в нашем доме в Калифорнии. Мы с Лизой помогали ей и поддерживали ее. За этот период мы с сестрой забыли все обиды, упреки и еле сдерживаемый гнев. Мы по-настоящему полюбили друг друга. Стали родными людьми.

В последние годы жизни, в моменты просветления от приобретенного слабоумия, Люси часто спрашивала нас: «Правда ли, что я была худшей матерью на свете?» На что получала всегда один и тот же ответ: «Нет, ты была самой лучшей в мире, мамочка!» Мы понимали, почему она спрашивала нас снова и снова. Ее постепенно исчезающий рассудок возвращался в то время, когда ее дети находились в опасности, а она бездействовала. Люси много говорила о себе, своей жизни и проблемах с Джанет. Узнав ее историю, что ей пришлось пережить ребенком, мне стало легче простить ее. Я отпустила обиду.

Глава 5 Жажда свершений

Прошло не так много времени с момента, когда Арис открыл мне значение нашей фамилии в словаре. В начальной школе наш учитель географии, в прошлом член Олимпийской сборной, пообещал всем, кто пойдет в секцию плавания, поставить пятерку. На следующий день мы пришли в бассейн. Учитель сказал нам просто проплыть по дорожке туда и обратно, чтобы онсмог понять, с чем он имеет дело. Подплыв к бортику, я подняла голову и обнаружила его стоящим прямо у моей дорожки.

– Привет, малышка! Как ты говоришь тебя зовут?

– НАЙЯД! – прокричала я.

– Найяд, ты станешь сильнейшим пловцом в мире!

Своей эмоциональностью и воодушевлением тренер напоминал мне Ариса. Это, пожалуй, был второй после моего отца человек, обладавший такой харизмой и силой гипнотического влияния. Вряд ли в тот момент он разглядел во мне уникальный талант. Но он почувствовал, что маленький человек, которым я являлась, готов к борьбе и жаждет сражений. С самого первого дня в бассейне до окончания средней школы у меня в комнате на двери висел плакат с надписью: «Бриллианты – это всего лишь кусочки угля, которые хорошо поработали над собой». Превыше всего я всю жизнь ценила настойчивость.

В десять лет я впервые почувствовала, как тикают часы, отсчитывая отпущенное мне время жизни. В школе мы написали эссе на тему «Кем я буду, когда вырасту». Спустя годы, когда я начала становиться знаменитой как пловец на дальние дистанции, миссис Фарр, наша учительница, прислала мне мое детское сочинение, которое она бережно хранила все это время. В большей степени я описывала свои переживания по поводу того, как мало нам суждено прожить. Я упорно доказывала это в своем эссе, приводя в пример своих бабушку и дедушку, которые не дожили до 80 лет. Я в отчаянии рассуждала о том, что мне в лучшем случае отведено 70 лет, а в худшем – 60 лет жизни. А ведь большинство десятилетних ребят не могут вообразить себе, что им скоро исполнится 11! Я была полностью поглощена ощущением того, что время движется с невероятной скоростью. И это время – мое. Я требовала от себя больших достижений, стремилась показать, кто я есть, и уложиться в отпущенный мне временной отрезок. Подозреваю, что меланхоличные нервные рассуждения о скоротечности жизни в возрасте десяти лет обусловлены моими предрассветными тренировками в бассейне. Каждое утро я просыпалась, когда остальной мир еще крепко спал. Я тренировалась, как фанатик. Никаких праздников, выходных и поблажек. 365 дней в году я просыпалась в 4.30 утра. Без будильника. Моя зарядка включала в себя тысячу приседаний, тысячу подтягиваний. Не 999 и не 49. Ровно тысяча. С таким подходом мне не потребовалось много времени, чтобы стать лучшим пловцом (среди юниоров) в штате Флорида. Я стала принимать участие в национальных соревнованиях. Если честно, я не обладала какими-то невероятными способностями, особенно в скоростном плавании на короткие дистанции. Только к 20 годам я пойму, что действительно принесет мне успех, сделает меня чемпионкой. Умение плавать на дальние дистанции было заложено в моих генах. Я всегда представляла, как с улыбкой склоняю голову, на которую вешают золотую медаль на Олимпийских играх. Принести «золото» команде Соединенных Штатов было моей главной целью. Это помогало мне расти над собой, подниматься над проблемами, в которых прошли мое трудное детство и переходный возраст.

Бассейн стал моим убежищем. Я покидала дом на рассвете, тренировалась четыре часа, затем шла на занятия, и после следовали еще четыре часа тренировок в бассейне и в спортзале… Дома я всегда появлялась, опаздывая к ужину ровно на час. Я не жаловалась. В бассейне я была в безопасности.

Тренер… Он был мне вторым отцом. Он интересовался моей жизнью, приятно и заботливо улыбаясь мне. Он тратил свое время, обсуждая мою успеваемость, узнавал, какие предметы мне интересны. Каждый месяц в школе нам отдавали табель наших оценок. В этот день мы садились на тренерскую трибуну и говорили о моих школьных делах. Тренер уверял, что у меня получится абсолютно все, чего бы я ни задумала. Но особенно он подчеркивал мои неординарные лидерские качества. Ни одному взрослому я не доверяла так же, как тренеру.

12 лет. Вернувшись домой, я застаю Ариса нервно расхаживающим по комнате взад-вперед. Никогда не видела его таким взвинченным.

– Ты сходишь с ума! Мама кладет тебе лед на веки каждую ночь. Ты забыла своих брата и сестру! Ты не посещаешь церковь! Не ужинаешь дома! Приходишь с тренировки, запираешься в комнате и опять тренируешься несколько часов! У тебя мышцы, как у футболиста! Рождественским утром ты тоже вскочишь в полпятого и помчишься на плавание! Дорогая, ТВОИ ВОЛОСЫ ЗЕЛЕНЫЕ!

– Да, папочка. Я сошла с ума. Это сумасшествие – все, что у меня есть. Я буду чемпионом мира! Именно такой работой я смогу достичь этого! Я рада, что мы разговариваем. Хотя я не думаю, что ты поймешь меня. В 20.30, когда я иду в кровать, заставляю ли я вас засыпать в это время? Должна ли вся семья идти в кровать? Ты понял меня, папа?

– Я? Я… прекрасно понял тебя. Хорошо, милая. Просто я и твоя мама… мы очень беспокоимся за тебя. Но вот что я сделаю. Я дам тебе ключ от входной двери и пожелаю удачи, потому что мы больше не можем этого терпеть!!

Только представьте! Тиран и деспот, который держал меня в страхе все это время, волнуется из-за меня!

Моя Люси восхищалась тем, что я делаю. Ее вдохновляла моя дисциплина. Но она не была из тех мамаш-наседок, которые паркуют свои автомобили прямо перед бассейном в ожидании своих чад. Если хотите, плавание было моей частной собственностью.

В десять лет я впервые почувствовала, как тикают часы, отсчитывая отпущенное мне время жизни.

14 лет. Летом в нашем бассейне проходили серьезные соревнования. Я стояла возле дома тренера, намереваясь провести там ночь перед стартом. Мы были частью его семьи. Мы нянчили его детей, играли с ними в пляжный футбол, устраивали покер в его доме по выходным.

Но со мной снова обошлись жестоко. Я была шокирована. Меня оскорбили.

Он зашел ко мне в спальню. Набросился на меня, сорвал купальник. Его голос был глухим. Он часто дышал. Омерзительно! Он с ожесточением облапал меня! Этот подонок попытался проникнуть туда. Я оцепенела так, что мои мышцы напоминали стальные пруты. Он просил раздвинуть ноги. Я не двигалась. Мое дыхание прервалось. Он эякулировал на мой живот и вышел из комнаты. Меня вырвало, голова раскалывалась. На следующее утро я должна была ехать с ним в одной машине на соревнования. Я сидела на заднем сиденье, тупо уставившись в окно. Мне кажется, я ни разу не моргнула! Тренер, обычно болтливый, веселый человек, хмуро смотрел куда-то под ноги. Ни одной мысли в моей голове. Я чувствовала опустошенность.

Той ночью я проиграла. Мы взяли Кубок Штата. Но я не была победителем. Я была лузером. Ребята из команды думали, что я заболела гриппом. После соревнований все, как обычно, одевались и собирались поесть пиццы. Я почти всегда была заводилой, но сейчас меня словно подменили. Нырнув на глубину бассейна, не сдерживая слез, я кричала во всю мощь своего горла: «Я НЕ СЛОМАЮСЬ!»

О том, что случилось, не знал никто. Я хранила молчание. Надо мной навис груз стыда. Я не смогла поговорить даже с мамой! Я понимала, что она не сможет помочь мне. Как не сделала этого, когда Арис домогался меня. Дни с добрым милым тренером были сочтены. В моем подростковом мире царил хаос.

Умерла восходящая звездочка Найяд. Мне стало казаться, что я не человек, а интимное место. Я боялась тренера. Боялась остаться с ним наедине. Это превращалось в паранойю. Товарищи по команде замечали, что со мной творится что-то неладное. Работа над собой, самодисциплина, самоотдача на тренировках – все мысли о чемпионстве улетучились. Я постоянно держала в сознании только одну мысль: «Поможет мне, если я отрежу свою грудь и она не будет такой большой?» Я замкнулась в себе, заперлась в воображаемом мире.

Вспоминая свои 14 лет, я понимаю единственную вещь. Тот год превратил меня в маленького солдата. Я спрятала свои слабые места. Я закалила характер.

В первый раз дома у тренера все произошло очень быстро. Я чувствовала отвращение. Сразу после того инцидента он начал тайно домогаться меня. Я понимала, что это не первый случай, когда тренеры растлили своего воспитанника. Физически развитые, одаренные юные спортсмены не имеют другого выхода, кроме как подчиниться своим наставникам. Этого не удается избежать даже юным звездам, будущим чемпионам. Мне никогда не было так страшно, как в те дни. Я чувствовала, что меня терроризируют. Сердце выпрыгивало из груди, когда я представляла встречу с ним после тренировки. Однажды он признался, что сильно любил меня, но «у него были потребности, как у всех взрослых мужчин». По его словам, я пойму это позже. Тренер клялся, что между нами происходит нечто уникальное. У нас была общая тайна. Если люди узнают, то я никогда не стану чемпионом. Меня с позором выгонят из школы. Для нас этот секрет был особенным. Так считал тренер.

Физически развитые, одаренные юные спортсмены не имеют другого выхода, кроме как подчиниться своим наставникам.

Весной лучшие спортсмены нашей команды готовились к национальным соревнованиям в Оклахоме. Наша тренировочная база позволяла подготовить атлетов высочайшего класса. Многие из нас показывали результаты, достойные национального уровня. Вечерняя тренировка не была особенно серьезной. Мы разминались, забыв об изнурительных километрах в воде. Сейчас нам требовалось приготовиться к самому главному рывку в спортивной карьере. Те, кто принимал участие в соревнованиях, по одному заходили в тренерскую для 15-минутной беседы-наставления. Настал мой черед. Я не была готова к очередным домогательствам. Обычно он делал это за пределами кампуса, я садилась в его машину, и мы ехали в ближайший отель в конце улицы. Тренерская располагалась рядом с душевыми и раздевалками. Я смело шагнула внутрь. Я думала, выслушаю его инструкции для меня насчет рациона питания и программы тренировок непосредственно перед стартом. Лелея мысли о собственной значимости, я нежила свое эго. Я – пловец национального уровня, элита нашей команды. Я приготовилась выпить шот B12 и услышать, что я буду есть сегодня на ужин. Эта беседа была важной для меня, она касалась моей дальнейшей жизни.

Я спокойно села на стул прямо напротив него. Я уверяла, что я чувствую себя отлично, мне не нужен отдых. И не договорила. Его голос стал хриплым. Дыхание участилось. Я знала этот голос. Я не могла пошевелиться. Он в один миг выпрыгнул из-за стола и оказался позади стула. Стягивая мой купальник, он шептал, как это глупо говорить о национальных соревнованиях со мной. Единственно важный предмет – моя грудь. Срывающимся голосом он говорил мне прямо в ухо: «Ты никогда не станешь чемпионом, девочка. Твоя огромная грудь не позволит тебе стать чемпионом». Меня парализовало, я не произносила ни слова. Быстрым нервным движением он перетащил меня в маленькую офисную душевую. Я увидела матрас, стоящий за дверью. Я никогда не замечала его здесь, не думала, для чего тренер хранит его в душевой. Этот матрас стоял возле задней стены. Он толкнул меня к нему. Скомкал мой купальник и попытался войти в меня. На автомате я намертво сдвинула ноги. Я стояла, как солдат: прямо, руки по швам. Он умолял меня раздвинуть ноги. Я молчала, началось удушье. Я просто ждала, когда он кончит мне на живот. Спустя две или три минуты тренер вернулся в офис и позвал следующего спортсмена. В трансе я собрала свои вещи и тихо вышла на дорогу ждать маму, которая обещала заехать за мной. Я помню все, о чем думала в тот момент. Я ненавидела себя, ненавидела свою жизнь, не хотела быть собой, вообще не хотела быть женщиной. Мне хотелось быть ничего не значащим пустым местом. Это было отчаяние.

Во время тренировки по увеличению объема легких один мальчик из нашей команды утонул. Он опустил голову в воду, задержал дыхание и захлебнулся. На похороны пришли все. Тренер был безутешен, он рыдал громче, чем мама нашего товарища по команде. Все, кто присутствовал в этот день в синагоге, чувствовали неловкость. Я и еще пара девочек пришли на службу вместе. Через какое-то время ко мне подошел наш тренер и, не скрывая слез, начал кричать, что сейчас я действительно нужна ему. Мои друзья исчезли. Я вспоминаю, как смотрела на их спины, когда они в недоумении уходили от нас прочь. Я больше не была обычным подростком. Я превратилась в его заложницу. Как всегда, мы поехали на квартиру его друга. Как всегда, от страха я не могла пошевелиться. Как всегда, он не смог проникнуть в мое тяжелое окаменевшее тело. Как всегда, я хотела провалиться сквозь землю от стыда. Я ничего никому не сказала. Как всегда, я переживала этот позор в одиночестве.

Я ненавидела себя, ненавидела свою жизнь, не хотела быть собой, вообще не хотела быть женщиной.

Я всегда боролась со слезами. Весь подростковый период, постоянно подвергающаяся насилию со стороны взрослого, я пыталась сдержать слезы гнева внутри себя. Я не позволяла себе плакать от горя из-за того, что именно так рассталась с девственностью.

Травма от перенесенного в юном возрасте насилия не забывается. С этим сложно жить. Будучи взрослой, я часто спрашивала себя: почему я, непоколебимая в своих намерениях, не желающая мириться с обстоятельствами, не подчиняющаяся ничьим правилам бунтарка, не смогла защитить себя? Почему я не отшвырнула мерзавца и не рассказала про этот ужас родителям или даже школьному директору? Надев на глаза шоры, маленький солдат просто двигался дальше. Осмелюсь предположить, что в детстве я могла испытывать неосознанное чувство вины по отношению к детям из бедных семей. Я стеснялась сознаться, что посещаю частную школу, детям из муниципальных школ города. Я видела Крис Эверт, которая тренировалась на общественном теннисном корте. Я восхищалась ее пролетарским происхождением. И даже огорчалась, что мои родители не были простыми рабочими. Меня впечатлила поэма Desiderata^[13], основной мыслью которой стало равенство людей во всем и опасность сравнения своих и чужих радостей и печалей. Я знала, что многие прошли через гораздо более тяжелые и худшие испытания, чем я. И полагала, что не могу жаловаться на судьбу. Мне казалось, что жаловаться – стыдно.

В старших классах мне поставили диагноз эндокардит, начались проблемы с сердцем. Три месяца я должна была соблюдать строгий постельный режим. Моя сестра Лиза, связь с которой за время нашей учебы в школе почти оборвалась, помогала мне больше всех. Каждую свободную минуту она сидела у моей постели. А я вела себя как помешанная. Считала, сколько тренировок пропустила, и каждый раз после этого приходила в ярость. Лиза смогла меня оправдать. В моих планах было углубленное изучение трех предметов каждый месяц. Лиза надолго прописалась в школьной библиотеке, таская мне оттуда горы книг и учебников. Больше всего меня интересовал космос. Лиза составила систему карточек, на которых я записывала все невероятнейшие факты, делала множество заметок на каждую тему. Сестра скрашивала мое одиночество даже во время ужина. Она входила ко мне в комнату с двумя тарелками – своей и моей. Мы ели, много разговаривали и смеялись. Лиза показала мне, как важно уметь сострадать близким, научила меня, что такое забота и участие. Думаю, она была главным учителем и для нашей мамы. Моя болезнь укрепила наши отношения на следующие 50 лет.

Оставшееся время старшей школы я строго придерживалась установленных правил. Предрассветная рутина: подъем в 4.30 утра – тренировка – школа – тренировка – сон, в детстве давала мне возможность как можно меньше бывать дома. Дома был Арис. Да и в школьной жизни я не хотела участвовать, не являлась активисткой. Мне удалось избежать всего, что я так не любила. О своей сексуальной ориентации я даже не задумывалась. Мальчики меня не интересовали, я не ходила на свидания, не посещала вечеринки, оправдывая это психологической травмой из-за нездоровой связи с тренером. Строгая дисциплина спасала меня от депрессии. Внутри я чувствовала себя сломленной, но для всех остальных я была сильным и волевым лидером. Теперь даже в самых смелых мечтах я не позволяла себе грезить об участии в Олимпийских играх. Ах да… Олимпиада в Мехико. Теперь она казалась недостижимой. И дело было не только в проблемах с сердцем.

Почему я, непоколебимая в своих намерениях, не желающая мириться с обстоятельствами, не подчиняющаяся ничьим правилам бунтарка, не смогла защитить себя?

На спортивную карьеру сильное влияние оказывает то, что происходит с атлетом в период полового созревания. Время между 16 и 17 годами показало, что я была пловцом второго уровня, а для участия в серьезных соревнованиях необходимо оставаться лучшей из лучших пловцов первого. Я и не подозревала, что скоро найду свою личную область превосходства – океан. Словно цепляясь за спасательный круг во время шторма, я продолжала существовать по режиму.

Предел настал, когда моя карьера в скоростном плавании и учеба в школе подходили к концу. Мой отец, несмотря на его харизму и шарм, был подонком. Мама (сейчас я испытываю к ней только нежные чувства) не смогла спасти меня. Из-за ее бездействия в тот период, неспособности смотреть правде в глаза я затаила на нее злобу и обиду. Тренер, которому я доверила свою жизнь, предал меня. Грядущей осенью я решила поступать в колледж. Я не знала, зачем мне это, чего я хочу на самом деле. В колледже не предусматривались стипендии для спортсменок, там не было приличной тренировочной базы. Однако я вела себя так, что со стороны казалось, будто я отвечаю за свои поступки и опять бросаю вызов обстоятельствам. На самом деле в моей голове творился полнейший бардак.

В августе начались отборочные на Олимпиаду в Мехико. О марафонском плавании я пока не думала, но все же заканчивать спортивную карьеру мне не хотелось. Я смирилась с тем, что никогда не смогу участвовать в Олимпиаде. Даже мечтать о ней стало бессмысленным. Все эти психически травмирующие годы только моя целеустремленность на тренировках придавала мне силы и утешала меня. Я хотела участвовать в отборочных.

Это была последняя тысяча метров, которую я проплыву на спине, и мое последнее «ура» как лучшей спортсменке. Трое победителей должны продолжить борьбу за место в сборной. Пятеро проигравших вернутся в обычную жизнь.

Спускаясь с трибуны прямо к бассейну, чтобы оказаться перед важнейшей сотней метров в моей жизни, я чувствовала, как мои плечи словно сгибались под тяжестью неподъемного груза. В каком-то оцепенении, словно идя на эшафот, я приближалась к дорожке. Неужели мои дни в спорте сочтены и не стоит требовать от себя невозможного? Кто я, если не пловчиха? Я вспоминаю, как вставала в 4.30 утра, ежедневно, в течение восьми лет. Мне было безразлично, о чем мечтают мои брат и сестра, потому что мои собственные мечты являлись самыми важными на свете.

Мои родители. Тренер. Приседания, подтягивания. Забывая про нормальную жизнь, я неумолимо посвящала все свое время плаванию. Я никогда не курила травку на парковке в средней школе. Жертвы были ощутимыми.

В тот вечер я сделала себе строгий выговор, я вспоминала все, что случилось за 17 лет. Я пыталась понять, кто я на самом деле, мой девиз. Мне было интересно, как люди выстраивают свою систему ценностей, особенно если началом для этого послужили слова мудреца или наставление от понимающей бабушки. Именно в этот момент мне как никогда требовалось, чтобы кто-то выдернул меня из оцепенения и вернул к реальности. Этим человеком стала моя подруга Лиз.

– Диана, ты в тумане, что ли? Это самая главная гонка в твоей жизни, а ты вообще не собрана! Что за чертовщина с тобой происходит?

Я затянула: «Родители, братья и сестры, тренировки, жертвы, и так далее, и так далее, и так далее».

Лиз: – Прекрати! Остановись! Еще месяц назад мы всей командой замерли на трибуне, когда ты произнесла ту невероятно вдохновляющую речь. Ты говорила о том, как нужно стремиться достичь невозможного! Ты говорила, что нужно один раз представить почти недостижимую цель, а затем забыть про нее и начать действовать. Что необходимо выложиться ради своей мечты – дисциплинировать себя на минуту, час, неделю, месяцы! Только так ты сможешь дотронуться до счастливой звезды или станешь легкой настолько, что почувствуешь совершенство, паря в разреженном воздухе! Диана, ты повторяла все это снова и снова!

Сейчас же очнись! У тебя нет времени на размышления! Помнишь тот документальный фильм про Билли Джин Кинг^[14]? (Прим. Те кадры, где она готовится к матчу на Уимблдоне и даже не смотрит на турнирную таблицу!) Когда ей сообщают, кто будет ее соперницей, она усмехается и произносит: «Ах да, если я встречаюсь с ней в четвертьфинале, значит, она улучшила вторую подачу».

Нет, когда Билли Джин выходит на корт, она включает инстинкт гепарда. Она забывает, кто судья на вышке, каков прогноз. Первой сопернице она не дала шанса опередить себя даже на мяч, не то что на сет. Она завладела кортом. Подавая мяч, Билли Джин заносила ракетку и обрушивала на противника мощнейшую чистую подачу слева. А если мяч возвращался к ней с той стороны корта, она взлетала в прыжке, отражая удар в воздухе. Две недели спустя Билли Джин держала в руках Уимблдонский трофей. (Джин сенсационно одерживала победу на Уимблдоне рекордные 20 раз!)

Посмотри. Это не столь поэтично, как парящий в воздухе теннисный мяч… Но ты видишь лунку в форме полумесяца на мизинце? Почему я говорю именно о ней? Именно столько тебе осталось до победы или поражения.

Я очень нуждалась в ней на тот момент. Слова Лиз подействовали и на те соревнования, и на всю мою жизнь.

Толпа затихает, мы перенеслись в другую реальность. Вдвоем стоим у бортика, расставив перед собой руки, пристально, словно в трансе, разглядывая наши мизинцы.

Я: – Я все вижу…

Лиз: – О’кей, сколько тебе нужно времени, чтобы проплыть длину этой лунки на твоем мизинце в стометровом заплыве на спине?

Секунду подумав, я отвечаю: – Даже не знаю, может, одна тысячная секунды?

Лиз непреклонна: – Нет, слишком долго. Тебе потребуется гораздо меньше. Рассчитай точно.

– Хорошо, хорошо. Скажем, это займет тысячную тысячной секунды.

– Вот именно! Почему бы тебе просто не сделать этого? Оттолкнись всем телом, подключи сильные плечи, которые ты натренировала за последние восемь лет. Осознай сердцем, что ты можешь! Используй весь свой потенциал в этой гонке на 100 %! И когда ты коснешься бортика, не поднимай головы, чтобы увидеть результаты. Закрыв глаза, сжав кулаки, скажи себе: «У меня получится даже лучше, чем я задумала». И я гарантирую: ты будешь довольна, несмотря на то, что произойдет. Ты не станешь сожалеть о содеянном.

Я и не подозревала, что скоро найду свою личную область превосходства – океан.

Две минуты спустя я была на дорожке. Я стартовала сердцем, плечами, всем существом. Это самая прекрасная гонка в моей жизни. Я дотрагиваюсь до стены, закрываю глаза, сжимаю кулаки и говорю, вслух, со страстью: «У меня получилось лучше, чем я задумала!»

Я держу глаза закрытыми, делаю глубокий вдох и затем все же смотрю на таблицу. Я – шестая. Уходя в раздевалку, я жму руки трем девочкам, которые продолжат соревнования. Я была уверена, что в раздевалке слезы польются градом из моих глаз и на меня нахлынут воспоминания о восьми годах в спорте. Но вместо этого я, вытянутая по струнке, стою в душе, под каскадом струй горячей воды, стекающих по моим развитым, рельефным плечам.

Речь шла не просто о гонке, я отдала ей всю себя. С каждым всплеском воды я оживала.

В результате я так и не стала олимпийцем. И я перенесла действительно жесткую психологическую травму в детстве. Но зато, начиная с подросткового возраста, у меня был ясный взгляд на жизнь. Выйдя из той раздевалки, я почувствовала в себе решимость просто жить дальше, пройти свой путь, проживая каждый день «лучше, чем я задумывала». И ни о чем не жалеть.

Глава 6 Нью-Йорк

Первый год обучения я провела в Университете Эмори в Атланте.

Прекрасный колледж, великолепный город, но в моей жизни это было временем застоя. Красотки-первокурсницы вступали в женские сообщества, а я была нетрадиционной ориентации, но не подозревала об этом Я стала замкнутой несчастной одиночкой. Чтобы привлечь к себе внимание, я спрыгнула с парашютом с четвертого этажа главного здания и чудом не пострадала. Любое аэродиниманическое исследование покажет, что для безопасного прыжка расстояние до земли должно быть намного больше. Мне настоятельно рекомендовали покинуть Эмори на следующий же день.

И теперь представьте: в прошлом восходящая звезда спорта шатается по улицам своего родного города! Больше всего мне нравилось уходить из дома еще на рассвете. На протяжении всего дня я слонялась между пляжем и городом. Потом меняла маршрут и направлялась к западной части Эверглейдс, а затем, немного южнее, в сторону Майами.

Моя мама убедила меня найти работу, накопить немного денег и уехать учиться во Францию по программе обмена студентами. Я стала официанткой в Howard Johnson's^[15]. Каждую ночь в гостиной я вываливала на ковер все чаевые, полученные за смену. Сидя на корточках, мы с мамой сидя разбирали все четвертаки и складывали из них столбики. Каждый раз Люси волновалась так, будто это была самая важная ночь в нашей жизни.

Программу по обучению за рубежом мне предложил колледж Лейк-Форест, недалеко от Чикаго. Так я оказалась во Франции. Идеальный вариант. Я снова начала открываться людям, стала счастливее. При этом я сильно переживала, смогу ли я долго находиться в чужой стране. Наши преподаватели оказались замечательными – всегда готовыми помочь, профессионалами. Теперь я благодарила судьбу, что та подарила мне полгода во Франции.

Занятия проходили в Дижоне. Но при каждой возможности я покупала билет на поезд до Парижа. Я брала велосипед и уезжала в лес. Днем я любовалась сельскими пейзажами, которые писал Моне, вечер посвящала произведениям Сартра, а ночью описывала свой день в дневнике.

Сартр часто читал лекции в Сорбонне, и мне удавалось их послушать. Тысяча французских студентов, беспрерывно курящих Gauloises, и маэстро, прохаживающийся по аудитории с зажатой большим и указательным пальцами сигаретой. Глубоко задумавшись, он какое-то время смотрел в никуда, не говоря ни слова. Мы ждали в благоговении. И наконец он произносил:

«Ах да, жизнь – это странно».

Затем шла история о том, что утром Сартра, перед тем как ему прийти сюда, чуть не сбил автобус. Но он спрашивал себя, не был ли этот несчастный случай вызван его собственным жизненным выбором. Неплохой вывод.

День моего отъезда на Манхэттен в лаймово-зеленом жуке Volkswagen (я собиралась поступать в аспирантуру университета Нью-Йорка, на кафедру сравнительного литературоведения) стал днем, когда мое одиночное существование наконец закончилось. В Нью-Йорке я почувствовала, что заняла предназначенное мне место. Я родилась здесь. В этом городе прошли мои детские годы. Я принадлежала Нью-Йорку. Стало не важно, насколько я далека от океана, от солнечных пляжей Флориды, я не скучала. Нью-Йорк тек по моим венам. В первую минуту там я почувствовала, что пробудилась от затянувшегося сна. Я стояла на углу Вашингтон-сквер-парка и во все горло вопила: «Я не могу найти место для парковки!» Через пять минут я продала своего «жука» за 500 баксов. Затем я сняла себе комнату размером с почтовую марку в известном фешенебельном районе Гринвич-Виллидж. Я постоянно встречала здесь Боба Дилана, Джоан Баэз. Бетт Мидлер полутанцевала, полушла мимо меня на своих высоких каблуках с собаками на поводке, в то время как я совершала утреннюю пробежку. Каждый раз я слышала неизменное: «Доброе утро, супердевушка!»

Чтение и последующий за ним анализ творчества Тургенева и Флобера позволяли мне, двадцатилетней, окунуться в атмосферу России и Франции XIX века. Моя юность на Манхэттене была очаровательна.

Именно в то время я частенько наведывалась в Детройт. Там мы встречались с Лизой, последовательницей философии «сделай лучше, чем задумала», моей подружкой из команды плавания средней школы. В приподнятом настроении мы отправлялись на концерт Лоры Ниро. Мы просто обожали ее песни. Вместе с группой самых преданных фанатов Лиз и я перемещались с концерта на концерт, время от времени устраивая двухдневные ЛСД-загулы вместе с друзьями нашего кумира.

Но позвольте… спортсмен, употребляющий ЛСД? Да. Я полностью поддерживала призывы моего поколения. Протесты против войны во Вьетнаме, Dylan-мания, расширение сознания. Во время одного трипа мы построили полномасштабный Volkswagen из снега и льда. Точные интерьеры, одометр, рычаг переключения передач, прекрасный контур сидений. Работы на 30 часов и своего рода предмет искусства.

Но вернемся к концерту. Мы идем за напитками, и Лиз явно полна решимости: она напоминает мне, как я раньше постоянно говорила, что отчаянно хочу с нею чем-то поделиться, но просто не могу. Так джинн был выпущен из бутылки, и я рассказала ей все до деталей. Я плачу. Это первый раз, когда я открыла свою гнусную, ненормальную историю.

Лиз обнимает меня. Какое-то время мы просто стоим, обнявшись, и плачем. Затем она говорит: «Приготовься, это шокирует тебя. Наши истории очень похожи».

Мой разум на секунду затуманивается. Затем с моей стороны посыпались вопросы: «О чем она? Что случилось? Она тоже страдала от сексуальных домогательств?» Я вспоминаю ее отца. И тут же с негодованием отбрасываю эту мысль. Фред, отец Лиз, был самым добрым и порядочным человеком на Земле!

Подруга переводит дыхание и начинает рассказ своей истории ужасов, невероятно похожей на мою. Тот же тренер домогался Лиз. Те же слова, тот же матрас в душевой, в той же самой тренерской каморке! Этот страх, оцепенение, чувство стыда, униженное достоинство, одинаковое молчание. Ни одна из нас не устроила ублюдку сцену разоблачения!

Лиз и я быстро узнали, что и другие девочки пострадали от гнусностей этого человека. Я не хочу называть преступника почетным словом «тренер». Настоящий тренер – не просто человек, подсказывающий спортсмену, как надо тренироваться. Он является наставником, создающим характер воспитанника. А этот мерзкий шарлатан сломил меня, Лиз и многих других.

Моя история – это типичная история эпидемии насилия. У «тренера» были связи в городе. Как и многие извращенцы, он был харизматичен, водил старую покерную дружбу с чиновниками. В дальнейшем мы с Лиз десятилетиями добивались для него наказания. Его уволили из школы сразу же после того, как мы рассказали директору, что он сделал. В тот день адвокаты смогли подтвердить наши с Лиз показания, обнаружилось множество совпадений, открылись новые факты. Руководство школы приказало подонку выметаться из его офиса. А директор рассказал, что учителя и родители неоднократно говорили о случаях сексуальных домогательств к ученикам. Он старался не придавать этому огласки и пробовал поймать преступника с поличным, но потерпел неудачу.

Директор средней школы действительно вышвырнул гада, но, как часто бывает, не обнародовал детали и причины инцидента. Более того, в университете, куда позже устроился этот извращенец, ничего не знали о его преступлениях. Оттуда его также уволили после нескольких лет бесконечных обвинений в домогательствах. В 1976 году он стал тренером Олимпийской сборной по плаванию, в конце концов получив должность в Зале славы мирового плавания. Со всеми своими почестями мерзавец продолжал домогаться молодых невинных девушек. Спустя 40 лет, в 2004 году, меня вызвали в полицию Форт-Лодердейла по делу обвинения этого человека в домогательствах по отношению к знакомым мне девушкам. В участке попытались устроить очную ставку Лиз и этого типа. Все усилия были напрасны. Стало ясно, что ни я, ни Лиз, и никто из нас, кого домогался этот подонок, не обладали достаточной властью, чтобы наказать его.

Он умер в прошлом году и не принес извинений, не раскаялся в совершенной им мерзости. В 2004 году на моем награждении в Зале славы мирового плавания минимум 400 человек на протяжении вечера задавали мне вопрос о работе по делу этого парня. После Олимпиады в 1976 году главный редактор Sports Illustrated сообщил мне, что в мире спортивного плавания давно известно о его преступлениях сексуального характера, и многие только головами качали, недоумевая, почему преступления этого человека так долго сходили ему с рук. Однако в основном те же недоумевающие люди пытались всячески не придавать огласке случаи, подобные истории с нашим «тренером». На данный момент некоторые спортсмены, пострадавшие от сексуального насилия, все же добились справедливости и обвиняемые были привлечены к ответственности.

Люди кричали от негодования, срывали голоса, осуждая подонка Сандаски – тренера футбольной команды Университета штата Пенсильвания^[16]. Как такое могло случиться в старинном университете, где всегда чтили традиции и дисциплину? Что позволяло этому монстру так долго делать подобные гадости? Какая причина у столь долгого существования подобной мерзости в стенах данного заведения? Почему все были потрясены открывшимся?

Педофилия, сексуальные домогательства по отношению к молодым спортсменам, совершаемые их наставниками, – катастрофа и болезнь нашей страны. Число случаев растет, они повсеместны. Я обнаруживаю их доказательства в каждом районе, в каждом городе США. На сегодняшний день статистика говорит о критическом количестве случаев сексуальных домогательств по отношению к подросткам. Речь идет об эпидемии, приобретающей пугающие масштабы. В нашей стране каждая четвертая девочка и каждый шестой мальчик до 18 лет подвергаются сексуальным домогательствам.

В то время первым шагом для моего личностного восстановления оказалось рождение моего замечательного племянника, Тима. В свои 35 лет он станет главным продюсером и режиссером документального фильма о моей экспедиции на Кубу под названием «Другой берег». Я никогда не забуду, как держала его на руках, когда он был крошечным младенцем. Мое сердце таяло от нежности. Именно тогда я постепенно начала осознавать, что, судя по всему, не все мужчины негодяи. Энергия маленького Тима всегда била через край. Я помню, с какими искренними восторгом и радостью он встречал меня. Не медля ни минуты, мы начинали нашу игру: бесились, боролись, бесконечно смеялись. Раз за разом я постигала простую истину: мальчикам можно доверять. Наша любимая игра называлась «Съешь диван». Правила такие: как можно быстрее убегать друг от друга, пока один из нас (обычно малыш Тим) все же не попадался. Я прижимала лицо племянника к диванной подушке и держала так некоторое время, оглашая на всю гостиную: «Ешь диван! Смотрите все: этот парень ест диван!» Когда Тим стал подростком, титул чемпиона в «Съешь диван» перешел к нему. Он превратился в крепкого парня. Тим занимает отдельное место в моем сердце еще с детства, с тех времен, когда мы, захлебываясь от восторга, просто бесились вместе. Наши теплые чувства друг другу сохранялись все эти годы, в течение которых Тим мужал, превращаясь в сильного и великодушного мужчину, уважающего женщин. Моим вторым шагом на пути к психологическому восстановлению, хотя я и не признавалась в этом даже самой себе, стало возвращение плавания в мою жизнь.

Мне удалось удивить даже саму себя. Я снова вошла в воду, только теперь это произошло не в бассейне, а в открытой воде. Надо сказать, что плавать я перестала еще в старших классах. Но я увлекалась бегом, причем наматывать круги на стадионе мне было скучно и во время пробежки я прекрасно комбинировала фитнес и разведку местности. Ежедневно я бежала по мосту Джорджа Вашингтона, пересекая историческую реку Гудзон. Или пробегала в воскресенье утром через пустынный Уолл-стрит, а иногда по Бруклинскому мосту и дальше до колеса обозрения на Кони-Айленде.

Один друг рассказал мне о марафонском плавании, которое является отдельным видом спорта. Мне сделалось любопытно. Планета на 3/4 состоит из воды, и эти люди, чьи ступни касались множества берегов, со стартовым выстрелом вбегали в воду и плыли, чтобы встретиться уже на противоположной стороне.

Мой друг увлек меня, сказав так: «Этот спорт означает долгие часы, проведенные, скорее всего, в ледяной воде. А еще бушующие волны, морские штормы. Здесь требуется немного мазохизма. Вот почему, Диана, я думаю, тебе это подходит».

Я стояла на берегу очень холодного канадского озера, вымазанная в десяти фунтах ланолина, и получала уникальный опыт. Слой жира спасал от холода примерно в течение первого часа, пока не растворялся без остатка в воде. Я знала, что марафонское плавание – редчайший вид спорта, где женщины и мужчины соревнуются друг с другом. В том заплыве я наблюдала, как слева меня резво обгоняли египтяне, а справа преследовали как струна вытянутые аргентинцы. Складывалось ощущение, что это будет настоящий морской бой.

Лучшая женщина-марафонец, Жюдит де Ниж из Голландии, пожелала познакомиться со мной до начала заплыва. Мне она представлялась более чем крепким пловцом. Рост Жюдит составлял около шести футов, а вес – 185 фунтов. С важным видом она приближалась ко мне. Конечно же, земля не содрогалась от каждого ее шага, но мне казалось обратное. Тыча мне в грудь указательным пальцем, Жюдит подчеркивала каждое произнесенное слово. Я стушевалась, просто стояла перед ней и смотрела на нее во все глаза. Затем целый месяц у меня на груди не проходил синяк размером с четвертак. «Я слышала, что вы – очень хороший пловец, – сказала она, – что ж, у вас не получится обойти меня!» И когда она уходила, скажу честно, пляж и вправду дрожал от глухого стука ее ног.

Я подошла к моему тренеру и сказала: «Эти люди – дикари. Я не участвую». Следом раздался стартовый выстрел, и я побежала к воде, ругаясь на арабском вместе с египтянами. Так началась моя карьера в плавании на открытой воде.

Зарабатывала я немного, но на жизнь мне хватало. Кроме того, мне очень нравилось плавать в прекрасных разнообразных озерах, реках, океанах по всей планете – все они были по-своему прекрасны и удивительны. Расстояние заплыва колебалось от десяти до двадцати пяти миль. Весной группа, состоящая из физически очень развитых марафонцев и меня, выглядящей по сравнению с ними очень тощей, совершила заплыв от острова Капри через Неаполитанский залив. А когда в феврале в Аргентине наступило лето, мы проплыли в теплой воде вдоль побережья города Мар-дель-Плата. В июле мы рассекали волны ледяного озера Квебека. Марафонцы-одиночки создают историю спортивных рекордов, и моим первым стал заплыв в ледяной воде озера Онтарио в 1974 году. 18 часов 20 минут. Я не хотела делать этого, но я сделала.

Готовясь к заплыву на озере Онтарио, мне посчастливилось на протяжении нескольких недель оттачивать свое мастерство в лагере, расположенном к северу от Торонто, где я занималась с известнейшим Джимом Коунсильманом – главным тренером сборной по плаванию Университета Индианы, наставником суперзвезды Марка Cпитца. Коунсильман был уверен, что я просто создана для плавания на открытой воде. Он считал, что техника моего гребка идеально подходит для быстрого скольжения в подобных условиях. Это было моей главной особенностью. Я действительно поверила ему и полюбила фристайл. По сетке маленьких канадских озер я проплывала свободным стилем десять миль, рядом в каноэ сидел мой друг. Мы делали остановку, чтобы поесть и напиться воды, а затем возвращались в кампус. Вдвоем мы были частью этого восхитительного пейзажа. На протяжении всех этих часов одиночества я обожала вести внутренний диалог. Мир останавливался. Только шум веток прибрежных осин или размышление о рыбацких домиках, находившихся прямо на водяной глади озера, на секунду выводили меня из состояния транса. Я была загипнотизирована звуками удара руки по воде, а также собственных вдохов и выдохов. Мне стало интересно, как работает мой мозг. Левое полушарие отвечает за рациональное мышление, а правое, «творческое», насколько оно активно у меня? Еще я размышляла о мире в целом и много думала о своей жизни. Мое воображение ткало гобелен из невероятно красочных, волшебных образов.

Единственный случай, когда моя жизнь действительно оказалась в опасности, произошел на озере Онтарио. Целью той тренировки был дневной заплыв на несколько часов, чтобы размяться перед участием в европейских соревнованиях. Я не обратила внимания на то, как сильно всю ночь с берега дул ветер. Утром я прыгнула в воду с обрыва. На этот раз со мной не было сопровождения. Я почувствовала шок, все мое тело свело. До берега было где-то 40 метров. Когда я поняла, что не могу двигать руками, меня охватила паника. Я попыталась пошевелить ногой. Тело не слушалось. Я погибала. Моя голова была над водой, и я увидела, как на утесе стоит человек, который размахивал руками и кричал, что скоро подоспеет помощь и меня спасут. Когда лодка подплыла, рыбак свесился через борт и помог мне забраться в нее. При этом его руки схватили меня за предплечья, и их тепло обожгло мою оледеневшую кожу. Я увидела на плечах полоски шрамов, исчезнувших спустя 20 лет. Я не забуду день, когда смерть была ко мне настолько близко.

Спустя несколько лет, когда я проплывала все озеро Онтарио, от Торонто до Ниагары-он-зе-Лейк (Niagara-on-the-Lake), холод стал моей главной проблемой. После 18 часов нахождения в ледяной воде температура моего тела была критически низкой. Я оказалась в канадской больнице. Те, кто приехал со мной, отправились оформлять документы. Завернутая в майларовое одеяло^[17], я сидела в комнате для пациентов, нуждающихся в оказании скорой помощи. Рядом корчился от боли какой-то парень в каталке. Он страдал, с ним никого не было. Подъехав в своей коляске ко мне на метр, он приблизил свое лицо. Мы смотрели друг на друга. Видимо, чтобы как-то забыться, он спросил меня, почему я здесь. И я рассказала, что получила переохлаждение, когда переплывала озеро Онтарио. Казалось, мой собеседник на минуту забыл о своей боли. Он удивленно уставился на меня и произнес: «Какого черта вы это делали?»

Мы болтали. Выяснилось, что этот парень получил травмы во время гонки на катерах, которая проходила в тот же день. У него были сломаны таз, ключица и челюсть. Кроме того, он страдал от множественных повреждений внутренних органов. Я задала ему аналогичный вопрос. Нам было интересно общаться. За то короткое время в комнате скорой помощи я впервые рассказывала кому-то, что привлекло меня в таком плавании – самом опасном и включающем обязательный элемент мазохизма.

Парень начал сбивчиво объяснять, что наслаждается адреналином на гонках. Ему нравилось думать о возможных последствиях гонки на такой скорости, и приводила в восторг мысль о недопустимости ошибки. Это давало ему силы жить и ценить жизнь. А еще быть на гребне успеха. Он безумно жалел, что не сможет получить такие ощущения нигде, кроме спорта.

Я рассказала ему, что когда ты выбираешь спорт, где твоя собранная в кулак воля необходима тебе каждую секунду, это начинает представлять собой отдельный мир, микрокосмос, подобныйсамой жизни, со всеми ее взлетами и падениями. Совершая гребок за гребком на открытой воде, несколько часов подряд, я испытываю всю гамму эмоций, какие только бывают в мире. В начале заплыва спортсмен силен и бодр. Он рассекает воду, не думая об опасности. Затем наступает момент кризиса. Пловец истощен. Он плывет дальше, совершает над собой усилие. Этот маленький шаг влечет за собой следующий. И вот спортсмен преодолел себя и продолжает плыть. Абсолютное одиночество в воде, строгий запрет прикасаться и даже думать о сопровождающей лодке. И все же команда всегда рядом. Эти люди готовы помочь, подхватить, не дать погибнуть в любой момент. Точно так же, как в обычной жизни. Когда другой берег достигнут, сердце пловца наполняется гордостью, потому что он не сдался и сделал все возможное.

Я видела сдавшихся спортсменов. Они сидели в лодках, закутанные в одеяла. Я думала в те моменты: «Неплохо было бы оказаться на их месте». Но, скрипя зубами, я продолжала грести. Пару раз я сама признавала, что не смогу доплыть до конца, и возвращалась обратно. Это чувство холода внизу живота, стыда гораздо хуже, чем все, что я испытывала, часами находившись в холодной воде, ломая себя и заставляя свое тело плыть дальше. Это чувство отвращения, недовольства собой не сможет заставить вас двигаться вперед. И, напротив, осознание того, что вы сделали все от себя зависящее и доплыли до конца, способно привести вас куда угодно.

Моего собеседника готовили к операции. Меня отправили в тепловую камеру. С собой у каждого из нас были только наши ценности, касающиеся не только спорта, но и нашего жизненного мировоззрения в целом. Этот парень повсюду искал адреналин и не мог жить иначе. Я стремилась стать той, кто никогда не сдается.

Глава 7 Манхэттенский марафон

В середине 1975 года у меня за плечами были пять лет соревнований в марафонском плавании.

Осенью, вернувшись в Нью-Йорк, я продолжала заниматься литературным анализом. Мой друг спросил меня, почему я все это время скиталась по миру в поисках острова для заплыва, когда самый главный остров – здесь. Манхэттен.

Я собрала информацию о группе мужчин, которые совершили заплыв вокруг острова в начале 1900-х. Но с 1927 года никто не мог повторить их достижение. Все выходили из воды и возвращались на берег. Это привело меня в настоящий восторг. Береговая охрана помогла мне проанализировать схему приливов.

Они советовали начинать в Ист-Ривер, напротив резиденции мэра, где течение слабое. Дальше лучше было двигаться на север к реке Гарлем, после на запад в широкий Гудзон, на юг прямо к статуе Свободы, за угол Уолл-стрит и вернуться к отправной точке – Ист-Ривер. Получилось 28 миль.

Мне была необходима сопровождающая лодка. Таким образом, одним солнечным воскресным утром я спустилась на пристань для яхт на Западной 79-й улице. Шикарные яхты были пришвартованы в одну линию. Владельцы из высшего общества потягивали мартини в легких светлых слаксах, когда девушка 25 лет нахально кричала им во все горло: «Привет! Меня зовут Диана Найяд. Я собираюсь плыть вокруг всего Манхэттена в следующую среду! Кто хочет сопровождать меня на своей лодке?» Один за другим, каждый из богачей позвал капитана и приказал ему вышвырнуть эту сумасшедшую с частной территории. Только последний мужчина, стоявший в конце причала, чья лодка, с именем Эд на корме, была ржавой и наполовину разломанной, был, кажется, согласен. С явным нью-йоркским акцентом он произнес: «Хмм, это может быть интересным. Ты говоришь, в среду… Во сколько мы закончим? Мне надо отвести собаку к ветеринару в пять». Его собака была настолько худой, что я видела ее ребра.

Я понятия не имела, во сколько закончится мой заплыв. Но я пообещала Эду, что они обязательно попадут к ветеринару. Весь следующий день мы внимательно изучали схемы приливов. Затем я познакомила Эда с парой моих единомышленников. Они купили еду и лекарства для его собаки.

24 сентября выдалось немного ветреным, но реальной проблемой была серия штормов, которые только что прошли по Мексиканскому заливу вблизи Луизианы. Открытое плавание показывает, насколько мала наша планета. Мы вынуждены учитывать погоду и водные условия в радиусе тысячи миль. Из-за этого волны на восточном побережье были выше обычного. Так продолжалось еще несколько дней после того, как буря в заливе стихла.

Мы удачно стартовали в Ист-Ривер, от Gracie Mansion^[18]. Я помню лица моей команды в лодке и как они в отвращении отводили глаза, когда мы плыли по реке Гарлем. Я не хотела знать и не спрашивала, что они тогда видели. Гудзон был неспокоен, но мы успешно шли вниз по течению. Примерно на половине дистанции я заметила вертолеты, кружащиеся над нами. Несколько лодок присоединились к нам, люди вышли на палубы и начали смотреть. Во время еды я подняла глаза на Эда и спросила, волнуется ли он о времени приема у ветеринара. Он посмотрел на меня дикими глазами: «Забудьте о ветеринаре! Я отлично провожу время! Sport Illustrated взяли у меня интервью! Мне не важно, сколько времени вам потребуется, хоть несколько дней. Это великий день в моей жизни!»

Когда мы приблизились к Бэттери-Парк^[19], отливное течение усилилось в разы по сравнению с нашим прогнозом. Все понимали, что в ближайшие несколько часов оно станет непреодолимым. Ни один из пловцов не сможет совладать с ним. Немного подумав, я дала команду возвращаться. Если бы я решила идти дальше, мы бы дрейфовали на месте долгое время. Лучшим вариантом стало возвратиться в другой день.

6 октября. В воздухе чувствовалась осенняя прохлада, температура воды понизилась. Мы снова начали от Gracie Mansion, на этот раз вода в Гарлеме была не такой противной. Я никогда не забуду вид открывающегося передо мной широкого пространства Гудзона. Пролеты моста Джорджа Вашингтона, вид легендарной реки, залитой солнечным светом осеннего дня, – все играло световыми бликами.

Частью очарования открытого плавания является его география. Все началось, когда в 1875 году первый марафонец попытался переплыть Ла-Манш. Тогда схватка человека и природы закончилась вничью. Даже сейчас Ла-Манш остается одним из главных марафонских объектов для пловцов во всем мире. Этот пролив объединяет многовековую историю всей Европы и Британских островов. Плавая вокруг Манхэттена, я чувствовала то же самое. Двигаясь вниз по Гудзону, я услышала карикатурные баритоны буксирных гудков. В этот момент перед моими глазами вспыхнули картины, изображающие плывущих на этом самом месте каноэ с индейцами, а затем образы огромных лайнеров, прибывающих в порт острова Эллис с тысячами евреев, спасающихся от невыразимого ужаса Холокоста. Все эти люди с надеждой смотрели на победно поднятый факел в руке у статуи Свободы. Queen Mary, прибывающая сюда с туристами из Европы, взволнованными от возможности увидеть огромнейший город мира.

Манхэттенский заплыв являлся моим личным делом. Здесь началась история моей семьи, здесь были корни моей Люси. Я испытывала сильные эмоции и в Неаполе, и в других уголках земного шара. Но тогда, 6 октября, я в первый раз сердцем проживала весь марафон от начала до конца. Я делала вдох слева, и все, что я видела на протяжении дня, – был потрясающий вид на Манхэттен. Каждый раз, когда я оглядывалась на остров, меня охватывали нежность и любовь к этому уникальному месту, которое миллионы людей называли домом.

С тех пор каждый раз, когда мой самолет подлетает к Нью-Йорку и пилот начинает снижение прямо над Гудзоном, чтобы затем приземлиться в аэропорту Кеннеди, я мысленно переношусь в тот холодный, полный волнений день, 6 октября.

Мы не рассчитывали, что общественность сразу же отреагирует на мой заплыв. Это было нашим общим частным событием. Но толпа начала волноваться, когда я уже была на Вест-Сайде. Они громко желали мне удачи, размахивали руками, раскачивались. На финише я увидела толпу журналистов и зевак. Я стала первой женщиной, проплывшей вокруг острова. Мой рекорд среди женщин и мужчин: 7 часов 57 минут.

Это было настоящей сенсацией. Уже на следующий день мое имя красовалось на первой полосе The New York Times, меня пригласили в The Tonight Show^[20]. Если честно, то было весьма забавно наблюдать за интересом к нашему предприятию со стороны СМИ и общественности, но я понимала, что не это меня мотивирует. Спортсмены борются за рекорды и медали не для того, чтобы после заключить многомиллионные контракты или купить ценные бумаги на полученные гонорары. Мы противостоим собственному характеру. Мы сражаемся за нашу честь. Только это заставляет нас становиться чемпионами.

Все перечисленное заставляло меня двигаться вперед. Но я не могла не порадоваться своим 15 минутам славы в городе, который никогда не спит. Наслаждаясь статусом суперзвезды, я прогуливалась с Джеки Онассис, свела знакомство с Энди Уорхолом, обедала с Вуди Алленом. Мэр Абэ Бим вручил мне ключи от города и попросил проплыть рядом с огромной яхтой для сбора средств на муниципальные нужды. Я сразу вспомнила дрессированных тюленей в дельфинарии и отказалась. Думаю, что это и есть та роскошная жизнь, к которой многие стремятся. Я приехала сюда, будучи совершенно одинокой, а теперь мое лицо было знакомо каждому ньюйоркцу. Таксисты приветствовали меня каждый раз, когда я шла по улице.

Меня включили в список женщин-спортсменок, достигших выдающихся результатов своего времени. Активистка Билли Джин Кинг боролась за одинаковые призовые для мужчин и женщин в большом теннисе. Джанет Гатри стала первой женщиной во всей мировой истории, участвовавшей в соревнованиях «500 миль Индианаполиса»^[21]. Катрин Швитцер спрятала волосы под кепкой и разгромила соперников на Бостонском марафоне, который тогда проводился «только для мужчин». На открытой воде я совершила то, что было неподвластно ни одному представителю «сильной половины человечества». Сейчас историю спорта создавали женщины. И мне тоже выпала честь стать ее частью.

Я была своего рода светской новостью, и моя жизнь заиграла яркими красками. К тому же мне встретился человек, с кем я могла разделить ее. Нам было по 25 лет, и это была любовь с первого взгляда.

В журнале WomenSports, главным редактором которого была Билли-Джин Кинг, написали статью обо мне. После этого меня пригласили на теннисный матч между Крисом Эверт и Ивонн Гулагонг в Мэдисон-сквер-гарден. Был вечер пятницы, весна, и я смотрела на сотни счастливых людей, спускающихся в метро и заходящих в автобусы. Я стояла на противоположной стороне улицы от главного офиса журнала, когда мое сердце замерло. На светофоре стояла молодая Элизабет Тейлор. Меня оглушило. Я протиснулась сквозь толпу, подошла, представилась и пригласила ее на матч.

Наша любовь оказалась очень незрелой, подростковой и даже какой-то щенячьей. Поэтому она была исключительно особенной для нас. Нью-Йорк превратился в огромную площадку для наших развлечений и приключений.

Мы играли в волейбол в Центральном парке в сияющий на солнце летний день, когда увидели погоню. Один парень преследовал другого, грозился, звал на помощь. Тот, за кем он гнался, обокрал его.

Я сказала Кэндис: «Бежим!»

И мы неслись за ним до Западного Центрального парка.

Пострадавший выбился из сил, и я одна продолжала погоню. Я крикнула Кэндис, чтобы она вызвала полицию.

Преступник продолжал озадаченно оглядываться на меня. Я его нагоняла и уже начинала задаваться вопросом, что я буду делать, когда доберусь до него. Он бросил что-то блестящее в стену парковой ограды. Я отметила про себя, где это произошло. Через три или четыре минуты я услышала звуки сирен. Полицейская машина с визгом притормозила прямо перед преступником. Двое полицейских вместе с Кэндис выскочили из машины и толкнули этого парня прямо на стену. Я с ними. Мы кричали вместе с полицейскими: «Ноги на ширине плеч! Руки на стену!»

И никак не умолкали: «Да! Ноги шире! Шевелись!»

Выяснилось, что этот человек грабил отдыхающих целый день по всей территории Центрального парка. Мы с Кэндис появились на шестой странице в The New York Post под заголовком: «Шерлок и Ватсон поймали грабителя!» В Нью-Йорке никогда не знаешь, что произойдет завтра.

Однажды я засветилась в Saturday Night Live. Нас с Кэндис пригласили на Рождественскую вечеринку. Разговоры были очень светскими: мы всю ночь болтали с Гилдой Раднер, Чеви Чейзом, Джоном Белуши. Фрэнк Заппа был музыкальным гостем. Он приблизился, смерил меня оценивающим взглядом и сказал: «Сиськи и мышцы. Просто блестящая комбинация! Уникально!» Кэндис решила, что я ему врежу. Но вместо этого мы нашли укромный уголок и там до четырех утра обсуждали религию и философию.

Манхэттенский заплыв кардинально изменил мою жизнь. Люди просто подходили ко мне, чтобы сказать: они не пошли на работу в этот день с целью прийти и подбодрить меня. Эта дата – 6 октября 1975 года – полностью изменила мою жизнь. Я помню каждого, кто был там. Помню ослепительный пейзаж реки Хадсон. Я держу в памяти каждый миг того заплыва, делавшего меня частью истории Большого Яблока. Мои эмоции зашкаливали.

Я задумывалась о карьере на телевидении. Как раз в тот момент меня пригласили в программу Wide World of Sports^[22] на канале ABC. Мое поколение выросло на этой передаче, и я мечтала поведать в эфире о «трепете победы и агонии поражения». Я решила, что повешу купальник на гвоздь в 35 лет. Это станет вторым финалом моей спортивной карьеры. А пока я подумывала совершить то, чего никому в мире не удавалось даже частично. Я не представляла, где и как я сделаю это, почти невозможное, но я поставила перед собой цель – проплыть в открытой воде, не останавливаясь, 100 миль. Моя физическая форма позволяла мне попытаться осуществить задуманное.

Тренировки в океане были главными в моей спортивной программе. Живя в Нью-Йорке, мы делали следующее: в начале выходных Кэндис и я садились в случайный поезд и выходили на любой остановке в Куинсе. Оказавшись, например, в Фар-Рокавее, мы самонадеянно выбирали прибрежный особняк из красноватого песчаника и, не стесняясь, звонили в дверь. Нахально я произносила: «Добрый день! Меня зовут Диана Найяд. Я – единственная, кто смог проплыть вокруг Манхэттена. Сейчас я готовлюсь к следующему марафону. Не будете ли вы так добры, чтобы приютить меня и моего тренера Кэндис в своем доме на выходные?» Это всегда срабатывало. Милые люди, словно по щелчку пальцев, с радостью открывали двери своего дома. Невероятно легкое время.

Но настала пора становиться серьезнее. В нашей квартире в Верхнем Ист-Сайде я и Кэндис прямо на полу составляли схемы всех океанов Земли. Целый год мы жили среди коробок и всякого хлама. Настоящим сюрпризом стало то, что однажды рядом с кухней мы обнаружили еще одну туалетную комнату, о которой даже не подозревали. Что касается заплыва, то мы отсеяли неподходящие варианты вроде Северного полярного круга. Для заплыва протяженностью один или два дня требовались теплые воды. Мы исследовали экваториальные воды. В наших океанах было множество вариантов для заплыва на 100 миль. Но в то время нам требовался участок, начало и конец которого располагались непосредственно на суше. Сейчас подобные условия не обязательны. Современная навигация, GPS-спутники отныне позволяют пловцу преодолевать любые расстояния, не касаясь и сантиметра земли. Несмотря на это, я по-прежнему верна старой школе плавания на открытой воде. Классическое путешествие, начиная еще с древних греков, всегда предполагало движение от одного берега к другому.

Я помню, будто это случилось вчера. Мои глаза впились в карту. Я увидела ее. Куба. Земля моих детских фантазий, о которой грезили миллионы людей во всем мире. Мы, американцы, уже давно очарованы этим крошечным бедным островом: колониальной архитектурой старой Гаваны; красочными американскими ретроавтомобилями; опьяняющими, на грани гипноза ритмами Buena Vista Social Club^[23], передовой медициной, бесплатным образованием, непобедимыми атлетами – чемпионами во множестве видов спорта. Мои родители часто танцевали сальсу в фешенебельном отеле Nacional, оазисе увеселений для Кеннеди и Джеки, Синатры и Авы Гарднер, Хемингуэя и его виски..

Мы пережили залив Свиней, Карибский кризис, почти 20 лет эмбарго. В американских учебниках Фиделя описывают как героя, который захватил власть, чтобы избавить кубинский народ от тирании коррумпированной элиты, разделившей население на очень богатых и отчаянно бедных. Также Фидель представлял собой настоящую угрозу безопасности США, являясь хорошим другом Советов.

По многим причинам (одной из которых было эпическое путешествие от одной страны к другой – той, которая являлась моей родиной) я была одержима Кубинским марафоном. Он значил для меня гораздо больше, чем просто спортивный рекорд. Данный заплыв покажет, насколько я вынослива, на что я способна. Это стало частью меня. Мое достижение могло бы стать важным эпизодом в мировой истории спорта. Я была воодушевлена и предприняла свою первую попытку летом 1978 года.

Глава 8 Первая экспедиция

Кубинский марафон, в отличие от всех остальных заплывов, – это совершенно другой жизненный опыт. Я уважаю всех, кто отважился вплавь обогнуть остров Манхэттен или остров Каталина или пересечь Ла-Манш, но я нутром чувствовала, что заплыв Куба – Флорида – совершенно иная, еще не покоренная вершина для всего мирового открытого плавания. Я говорю именно вершина, будто бы речь идет о восхождении в горы. Куба – Флорида – это Эверест океанского плавания.

С 1950 года, кажется, уже совершались попытки покорить его. Бесстрашные спортсмены находятся и до сих пор. Масштаб данного предприятия ошеломляющий. Проплыть от одной нации к другой, а особенно между двумя странами, танцующими друг с другом свой причудливый танец дружбы и отчуждения. Тысячи людей совершали заплывы на длительные расстояния год за годом. Но только несколько самовлюбленных, нахальных смельчаков решились проплыть этот противоречивый марафон. И дело не только в титанических усилиях, необходимых для того, чтобы коснуться другого берега. Природа в той местности опасна и не изучена. Эта сотня миль – самая агрессивная на планете. Как будто сама Мать-природа сидит здесь на стероидах. Насколько опасно подобное испытание, я обнаружила лишь спустя годы, в свои 60. А тогда, в 1978 году, когда мне стукнуло 28 лет, Кубинский марафон казался мне не более чем очень-очень долгим путем.

Цифры на бумаге говорили о 55–60 часах в воде. Обычно меня спрашивают, сплю ли я. Нет, никогда. Правила таковы, что пока вы остаетесь в воде, никто не вправе помочь вам. Спортсмен может остановиться, чтобы принять пищу или размять спину, которая становится тверже камня от постоянного напряжения и фристайла. Спортсмена может стошнить от переизбытка соли внутри, он может испражниться. Дозволяется также плыть на спине, одновременно галлюцинируя о разверзающейся перед вашими глазами Вселенной. Я стараюсь концентрироваться только на деле. Все перечисленное отнимает ценные минуты, драгоценную энергию. Растратив время впустую, вы никогда не сможете вернуть его. Движение вперед – самое главное.

Лаборатория исследования сна в Нью-Джерси предложила мне участвовать в эксперименте. Их интересовало, что заставляет тело бодрствовать в условиях тяжелой физической нагрузки. Первое, что я поняла, у меня никогда не получится выспаться впрок. Я подумывала о неделе сна каждый день по 12 часов, чтобы создать своеобразный резерв из 60 часов во время марафона. Но это невозможно. Меня поместили в камеру и в течение суток наблюдали, как ведет себя мозг после столь долгого бодрствования. Выяснилось, что, во‑первых, камера не заменит уровень физической нагрузки при открытом заплыве. А во‑вторых, мозг в подобных ситуациях частично отключает чувства при внешних воздействиях. Это называется состоянием сенсорной депривации. Марафонец в течение двух суток подвергается ему так часто, как никто другой. Мне понравилось участвовать в эксперименте, и ученые были шокированы еще и тем, что нашелся человек, посчитавший сутки плавания в закрытой камере отличным «способом провести время».

Они также выяснили, что мои левое и правое полушария мозга на самом деле полностью функционировали во время испытания.

Я сказала им, что у меня возникло ощущение, будто я погрузилась в сон и видела сновидения. Хотя на самом деле я лишь визуализировала свои мечты и подсознательные образы. Ученые подтвердили, что с научной точки зрения это возможно.

Ваши уши крепко прижаты эластичной тканью шапки, которая плотно облегает голову для максимального сохранения тепла. Из-за этого вы фактически ничего не слышите. Зрение затуманивают защитные очки. Голова, поворачивающаяся приблизительно 55 раз в минуту, не способна сосредоточиться на чем-либо, кроме световых сигналов на сопровождающей лодке. А сознание перестает функционировать после первых 12 часов.

Чтобы хотя бы немного сохранять концентрацию или оставаться в реальности, я еще в 1970-e разработала собственный плей-лист, которому не изменяла вплоть до того момента, когда мне стукнуло 60 лет. Великие хиты моего поколения хиппи. Дилан, Джоплин, Нил Янг, Битлз. Их песни создают определенный образ мышления, помогающий не поддаваться изоляции и монотонности физических действий. Я пою The Beatles Ticket to Ride 210 раз от первого до последнего аккорда, отключаясь от происходящего. В последний, 210-й раз я отмечаю про себя, что прошло семь часов. Так я никогда не сбиваюсь. Это мой личный метод мышления.

Чтобы действительно объяснить, как все происходит, мне стоит поведать о переохлаждении и обезвоживании, которые превратятся для меня в настоящую океанскую катастрофу. В летний период во Флоридском проливе курсируют тропические течения. Температура возле береговых линий обычно не превышает 84–85 градусов по Фаренгейту. Далее я проплыву в самом эпицентре Гольфстрима, который соединяется с огромным количеством остальных течений, идущих на восток через северный вектор. Там температура воды будет равна 85–87 градусам. В результате я пройду от Гаваны до самого близкого к кубинской столице американского города – Ки-Уэст, Флорида.

Вначале, под воздействием адреналина, 85 градусов Фаренгейта покажутся приемлемыми. Мои Помощники настроены в первые 6–8 часов прилежно поить меня водой, избежав таким образом гипертермии. Перегрев опасен для жизни не меньше, чем охлаждение, а может, даже и больше. Но мы все равно выбираем для нашей Экспедиции летний сезон. Ведь когда я начну терять вес, электролиты и энергию (в данный момент наступает риск получить переохлаждение), только высокая температура поможет мне выжить.

Вы спросите, как можно получить переохлаждение в воде с температурой 85 градусов^[24]? Это же вполне себе такая хорошая расслабляющая ванна. Возможно, но в реальности все не столь просто. Представьте: вы приготовили себе ванну, при этом вы не истощены и ничего не делаете. Сидя в ванне, вы разгадываете кроссворд и, скорее всего, повышаете температуру примерно до 102 градусов, как в джакузи. Вы продолжаете нежиться в теплой воде еще 10 минут, пока она не охладится до 98 градусов. Разница всего в 4–5 градусов. Но вам становится неприятно от холода, окутывающего ваше тело. Вы отбрасываете кроссворд и беретесь за кран, собираясь добавить еще тепла. В противном случае, если вы не пустите горячую воду, вы будете мерзнуть, пока не дойдете до крайности и не начнете дрожать. Чтобы вы чувствовали себя комфортно, даже бездельничая в ванне, температура воды должна превышать температуру вашего тела.

А теперь представьте, каково находиться в такой воде на протяжении двух суток. Спустя 30 часов ваш мозг отключится полностью, а тело израсходует больше, чем вы сможете восполнить. Поверьте мне, даже при 85 градусах вы превратитесь в ледышку.

Я обнаружила, что больше всего замерзаю и теряю вес во время остановок. То есть во время активного плавания скорость метаболизма спасает меня от переохлаждения. Мы думаем, как сделать перерывы максимально короткими.

Во время тренировок 1978 года мы делали основной акцент на сохранении тепла и сокращении вынужденных остановок. Каждую ночь мне давали горячий шоколадный напиток, насыщенный электролитами. При непрерывном движении становится легче избежать переохлаждения. И когда внутри всего организма теплеет, все выглядит гораздо терпимее.

В воде ниже температуры тела я нахожусь практически без одежды. Спортивные правила не позволяют носить костюм из неопрена или других согревающих материалов. Неопрен, на самом деле, – большой помощник для пловца. Мое тело постоянно находится в горизонтальном положении, и это затрудняет поступление питательных веществ в кровоток, которое должно напитать мои мышцы. Организм так и не получает энергии: она рассасывается вне пищеварительной системы. Так мне было нужно около 700 калорий в час, при условии, что в организм попадет только половина от этого количества. После консультаций с диетологами NASA нам предоставили некоторые из их высококалорийных брикетированных пищевых продуктов. До того момента, как откроют рецепт полезной высококалорийной спортивной пищи, пройдут десятилетия. Мы же тогда придерживались общих знаний об энергетически полезных продуктах, таких как арахисовое масло, йогурт, бананы и мед. И мне требовалось много жидкости. После фруктовых напитков я чувствовала себя неважно. А горячий шоколадный напиток усмирял мой желудок. И вода, вода, вода…

Я проглочу какое-то количество соленой воды не по собственной воле. Если поднимутся волны, в худшем случае я буду глотать ее литрами. Мало того, я буду чувствовать истощение от постоянной волновой качки, сопротивляясь ей. Совсем же невыносимым заплыв делают движения потоков и течений.

До Кубинской экспедиции моим самым продолжительным заплывом являлось пересечение озера Онтарио в 1974 году: 18 часов 20 минут.

Как оказалось, это ничто по сравнению с кубинским испытанием на выносливость. Кроме того, те воды гораздо опаснее, чем пресное озеро, свободное от угрожающих человеческой жизни хищников.

Волны на большом озере быстренько могут сделать из вас отбивную. Но океан, по сравнению с ними, – это нечто иное, ведь там присутствуют не только волны, но и затягивающие вас на глубину водовороты.

В 1977-м, за год до Кубинского заплыва, я тренировалась восемь часов в день в нью-йоркских бассейнах. Затем я провела несколько месяцев на тренировках с элитной командой пловцов в Южной Калифорнии, выкладываясь на 100 %, чтобы оставаться на плаву и не засыпать в воде.

Зимой 1978-го я переехала в Майами с целью тренироваться в водах, где будет проходить мой марафон. Я проводила долгие часы, оттачивая свою способность к концентрации и укрепляя организм. В отеле Майами-Бич мне и моей помощнице Марджи великодушно позволили занять несколько комнат пентхауса под наш тренировочный лагерь. Кэндис при первой возможности прилетала к нам из Нью-Йорка. Тем не менее основное время мы с Марджи были вдвоем. Я думала, что нахожусь в отличной форме после восьми лет спринтерства и довольно трудных открытых заплывов. Но я также очень ясно понимала, что это плавание потребует от меня гораздо больших усилий.

С Марджи мы познакомились, когда я единственный раз в жизни согласилась побыть тренером по плаванию. Весной перед заплывом вокруг Манхэттена я несколько раз плавала в Колумбийском университете. Там ко мне подошел тренер мужской команды и спросил: «Эй, Найяд, не хочешь заработать тысячу баксов?» Хах, хочу. Но когда я узнала, что мне предстоит тренировать женскую команду Барнард-колледжа, я глубоко призадумалась. Я представляла, сколько времени это отнимет. Видя, что я сомневаюсь, мой собеседник добавил: «Речь не о серьезных спортсменах. Что-то типа школьной секции. Ты будешь тренировать их максимум пару раз в неделю. В общем, работенка несложная».

И вот, после Манхэттенского марафона я пришла в бассейн Барнард. Там собралась целая толпа девушек. Они кричали и толкались. Им понравилась идея, что их тренером будет суперзвезда. Многие пришли в первый раз. Я запомнила одну из них. Во-первых, на ней была старомодная плавательная шапочка с ремешком под подбородком. Во-вторых, она курила, курила прямо рядом с чашей бассейна! Я рявкнула: «Эй, какого черта? Быстро выброси эту дрянь! Прыгаем в бассейн и плаваем без остановки 20 минут. Я хочу посмотреть, с чем имею дело!» Девушка вытащила сигарету изо рта и грубо заметила: «Двадцать минут? Мы к Олимпиаде готовимся или что?» Она отлично бы справилась с ролью в «Вестсайдской истории».

Это была Марджи Керолл, трудный ребенок, прямо из Бронкса. Но главное, она оказалась отличной ученицей и самой целеустремленной девушкой в команде. После двух лет моей тренерской работы (мои подопечные тренировались два раза в день в колледже, а также во время весенних каникул во Флориде, и это самые трудные $2000 в моей жизни) Марджи была самой преданной ученицей, самой способной пловчихой и моей хорошей подругой. Когда мы стали готовиться к Кубе, я попросила ее присоединиться к нам с Кэндис в Майами.

Вернувшись к тренировкам, мы рассчитывали полностью подготовиться к началу июля. Может показаться странным, что все, кто пытается покорить Кубу, предпочитают сделать это летом – в сезон ураганов, когда шторма очень непредсказуемы, а спокойные дни на море выдаются нечасто или вообще никогда. Воды нагреваются до максимального уровня приблизительно в День независимости США и затем начинают остывать.

Аналогично сезону восхождений на Эверест (обычно это май, перед началом движения муссонов в ледниках и ущельях), у Кубинско-флоридского заплыва тоже есть свой наиболее благоприятный период. Пережить те долгие часы в воде проще всего в середине лета.

Сейчас я практикую совершенно другой подход к тренировкам. В молодости я редко отдыхала от тренировок. Марджи со всем оборудованием сопровождала меня на надувной лодке до самого берега. Ежедневно мы выходили в море на восемь, девять или десять часов. Раз в неделю я плавала от Майами до Форт-Лодердейла. Это занимало примерно 11 часов, в зависимости от волн и подводных течений. Я проплывала 31 милю. (Расстояние заплыва через холодный Ла-Манш равно 21 мили.) Мама встречала нас, мы выкачивали воду из лодки, бросали ее в багажник и возвращались в Майами.

Итак, каждый месяц мы наращивали часы. В спорте мне нравится одна вещь: за секунду до старта вы вспоминаете всю проделанную работу, связанную с тренировками вашего тела. Уже в мае мои плечи, спина, трицепсы и бицепсы представляли собой неоспоримое доказательство бесчисленных часов, проведенных в океане.

Я продолжала тренироваться зимой и весной, параллельно организовывая остальную часть Экспедиции. Первой задачей на повестке дня было найти компетентного, любящего свое дело Штурмана.

У меня даже в мыслях нет оспаривать серьезность проблем с навигацией. Могущественный Гольфстрим движется с востока, прорывается через Юкатанский пролив между Мексикой и Кубой, и его самая первая петля охватывает Мексиканский залив. Одно из главенствующих океанских течений Земли омывает все Атлантическое побережье Соединенных Штатов, проходит на восток, через северный Атлантический океан и разделяется: часть его уходит на север, в Великобританию, некоторые ответвления движутся вниз, на запад Европы в Португалию, и затем, замкнув круг на западе, течение возвращается во Флориду. Морские суда используют Гольфстрим, чтобы увеличить свою скорость и сэкономить топливо. В целом это своего рода пропускной пункт, где природа беснуется и безгранично властвует над пловцом, рискнувшим пересечь данную местность.

Посмотрите на карту или глобус. Вы видите, что моя цель при отплытии из Гаваны – Ки-Уэст – находится прямо на севере. Теперь представьте здесь широкую «реку», если можно так выразиться. Иногда ее ширина так огромна, около 80 миль, что она занимает почти все пространство между этими двумя пунктами. Между Гаваной и Ки-Уэстом эта река идет на восток со скоростью от 3,5 до 5,5 мили в час. Для больших заплывов вроде этого я рассчитываю держать скорость, близкую 1,7 мили в час. Фактически я плаваю со скоростью, равной 2 милям. Но я уверена: за двое суток марафона, учитывая кризисные ситуации, а также остановки на еду и питье, моя средняя скорость будет равна 1,7 мили в час. Конечно, есть те, кто плавает гораздо быстрее меня. Но ни один из них не выстоит против Гольфстрима и несколько часов. Штурман обычно меняет курс каждые 15 минут, учитывая скорость Гольфстрима, идущего на восток, и мою, гораздо меньшую, когда мне надо двигаться на север. Иногда течение дает пловцу отдохнуть, меняя направление с восточного на северо-восточное. Это реальный шанс. Очень редко бывает так, что вы обнаруживаете слабый виток, идущий четко на север. Но такие дни – настоящая причуда природы. В основном все происходит следующим образом: Гольфстрим на огромной скорости устремляется на восток, затягивая вас в водоворот, пока вы грезите об удачном северном векторе. Все становится еще хуже из-за географии островов в архипелаге Флорида-Кис. Острова расположены восточнее Ки-Уэста, но некоторые из них находятся чуть севернее к материку. Если у вас не получается приблизиться к Ки-Уэсту, то вам следует плыть по течению на восток. Так сохраняется хоть какая-то возможность рано или поздно прибиться к берегу. Самые точные подсчеты расстояния от Гаваны до Ки-Уэста называют цифру в 103 мили.

Между прочим, меня дико раздражает нахально установленная в Ки-Уэсте цементная модель буйка, где по сей день гордо красуется надпись: «До Кубы 90 миль». Это, конечно же, сделали, чтобы облегчить путь до Кубы морским судам. Нигде больше на планете не измеряют расстояние милями, только на воде. Даже мы используем статутные мили или километры на худой конец. «От Кубы до Ки-Уэста ровно 103 мили!» – то же самое я провозгласила в мэрии Ки-Уэста. Я решила припугнуть их и заявила, что если они не вмешаются, я темной ночью сама напишу правильную цифру. Мне сказали, что расстояние в 90 миль – результат официального соглашения.

Если течение отнесет вас к востоку, то потенциальным пунктом Б становятся расположенные севернее Биг-Пайн-Ки, Марафон или Ки-Ларго. Расстояние, которое вы должны покрыть, становится все длиннее и длиннее. А если вы слишком далеко уйдете на восток, то стоит забыть про Флориду, потому что Багамы теперь становятся вашей единственной реальной возможностью выйти на берег.

Кроме Гольфстрима, в океане есть сеть хитрых противотоков и водоворотов, намного более опасных для пловца, чем мне представлялось в 1978-м. У нас был квалифицированный штурман Кубка Америки, который знал международные воды. Но ему не хватало опыта плавания во Флоридском проливе, он никогда прежде не бывал в этой местности и плохо знал движение потоков. Никакие схемы и спутниковые карты не сообщат вам о противотоках и о сильно циркулирующих водоворотах на границах Гольфстрима, непредсказуемого и опасного для жизни пловца, оказавшегося в его вихрях.

Наш Штурман был, кроме того, незнаком с моей техникой плавания. Два этих недочета – сугубо моя вина. На Кубе или во Флориде можно с легкостью отыскать два десятка матросов или рыбаков, которые знают океан как свои пять пальцев. Но их опыт окажется бесполезен, и они потеряют меня. Все потому, что надо знать технику плавания и скорость определенного пловца, а также его поведение во время шторма.

Сейчас я спокойно говорю об этом, обвиняя свою непредусмотрительность и впечатлительность. Тогда мне казалось, что известнейший штурман Кубка Америки – мой самый лучший выбор.

К Команде присоединились также четыре моих приятеля по сквошу в Нью-Йорке: Джон и Дебора Хеннеси, Венди Лоуренс и Стив Джерменски. Мы отлично ладили. Все четверо были настоящими авантюристами.

Помощники – это моя единственная возможность выжить морально и физически во время заплыва. Представьте себе секундантов боксера на ринге. Перед поединком эти парни готовят борца. Во время поединка они чувствуют на себе каждый удар в живот, в челюсть. Они лучше, чем сам боксер, осознают тот момент, когда их подопечный берет на себя слишком много и продолжение боя окажется провалом. Вот почему именно секундант обмахивает боксера белым полотенцем. К тому же он знает, какое слово вернет боксеру его храбрость и отправит с первым звонком на ринг.

Мои Помощники отвечают за мою безопасность, мой комфорт, мою пищу, за мою физическую возможность продолжать марафон и за ясность рассудка. После долгой работы в Майами Кэндис и Марджи знали меня как никто другой. Остальные члены Команды в течение весны навещали нас, чтобы узнать меня, мой темп и мои возможности. Все же они ждали главного заплыва на Кубе, когда им придется стать моими глазами и ушами, дежуря рядом со мной в незнакомых условиях.

Для акул воды Атлантики – настоящая площадка для развлечений. Сюда заглядывают даже большие белые акулы-людоеды. Мы уважаем и трепещем перед каждым хищником из каждого отряда: безопасной в океане рифовой акулой, агрессивной бычьей акулой, морским языком и тигрововой акулой. Во Флориде и на Багамах я настойчиво расспрашивала специалистов по акулам об акульих повадках. Я умоляла помочь мне составить правила поведения с акулами в океане.

Первый и самый кардинальный пункт в нашем протоколе: «Мы не убиваем акул». Являясь всего лишь чужаками в их диком мире, мы всей душой хотим проплыть наши 100 миль, не мешая хозяевам океана. За все время пути ни одно животное не должно пострадать. Дайверы, тренирующиеся уже сотни часов, установят гидролокатор на борту своих лодок, чтобы выслеживать подкрадывающиеся ко мне из глубин черные силуэты. Их план заключался в том, чтобы вовремя успеть нырнуть в воду и вызвать у акул спазмы в чувствительных пазухах носа, тыча им в морды трубками из ПВХ. Все это имело смысл для дневного марафона. Но я очень боялась двух предстоящих ночей.

Все семеро экспертов долго спорили об открытых нами способах акульего устрашения и воздействия на их обоняние. Однако каждый эксперт напутствовал меня фразой: «Имейте в виду, они – очень непредсказуемые существа. Они понимают, что вы все – непривычная добыча. Но мы слишком мало знаем о том, что захочет сделать акула с пловцом на расстоянии 50 миль от берега. Вы будете на их территории, не представляя, где они и в какой момент решат напасть. А они всегда знают, как достать вас».

Пловец на поверхности создает соблазнительные для акул низкочастотные колебания. Акулы чувствуют эти сигналы за две мили. Что, если рифовая акула голодает уже несколько недель, в месте, где нет ни рифов, ни потенциальной добычи? Движения пловца могут сойти за агонию раненой рыбы или, как сказал один эксперт: «Вы – очень настойчивый и привлекательный звонок к началу обеда». Мы понимали, как высок риск особенно в темную как смоль ночь (а нам надо преодолеть две таких ночи), и впадали в панику. Мы договорились не использовать светодиоды в ночное время, это может привлечь рыбу-наживку. Акулы всегда в предвкушении выслеживают тунец или макрель, к примеру.

В том году на экраны вышел фильм «Челюсти 2», а мы как раз узнали, что поведение акул кардинально отличается от киношного. Они не кружат около жертвы, подготавливая ее к нападению, не выписывают поблизости вежливых восьмерок, обнажив в воде спинные плавники, не выделывают кульбитов. Акулы совершают единственный точный прыжок из глубины прямо на поверхность. Акульи челюсти устроены так, что открывается только нижняя. Ей-то акула и поддевает жертву, кусает из-под воды.

Я понимала, что клетка поставит наш марафон в другую категорию, в которой пловцу помогает поступательная скорость из-за ее движения. Рядом с названием Экспедиции-78 будет несложно увидеть маленькую звездочку и пометку внизу. Несмотря на это, клетку все же построили.

Она была сделана из двух катамаранных поплавков, скрепленных параллельно друг другу тонкой сеткой из проволоки. Длина клетки составляет примерно 20 футов. Сетка образует четыре стены и пол, ниже понтонов, чтобы плавая между ними, меня было не достать. Для скользящей между отверстиями медузы я не была неуязвимой. Но акул такая конструкция настораживает и пугает. Как бы то ни было, ничто не защищает от акул так, как стальная клетка.

Общественность не понимает, почему плавание без клетки для акул имеет для марафонца особенное значение. Люди часто думают, что такой человек бесшабашен, храбр и глуп. Но в мире плавания на открытой воде это означает то, что вы движетесь вперед, в течение долгого времени, не отталкиваясь от стальной клетки. Сама конструкция движется на мизерной скорости около двух миль в час, но из-за ее движения образуются маленькие, беспрерывно циркулирующие водовороты по краям понтонов. Они уходят к задней части клетки, давая ей ощутимый толчок. С клеткой моя обычная скорость увеличивается в два, а то и три раза. В 1997 году австралийская пловчиха Сьюзи Мэрони блестяще проплыла от Кубы до Флориды в клетке. Я немного завидую ее успеху. Я прекрасно осознавала преимущества и безопасность, которые она гарантирует. В 1978-м я тоже хотела так сделать. В тот момент мне показалось очень неблагоразумным совершить заплыв как-то иначе.

Мы понимали, насколько опасен самый широко распространенный и ядовитый вид медузы, встречающийся в этих водах, – португальский военный кораблик. Над поверхностью воды можно разглядеть только эфемерный, наполненный газом фиолетово-синий пузырь. Возможно, кто-то из вас видел прозрачный смятый «мундир» на пляже. Но в глубину уходят десятки хищных и цепких щупалец, которые, ритмично сокращаясь и расслабляясь, захватывают добычу, плавающую на глубине 100 футов. На Карибах и в Атлантике эти потрясающе привлекательные и смертельно опасные кораблики вырастают до нереальных размеров. Их огромные ядовитые жала могут убить ребенка…

Укус жала от самых крупных щупальцев заставит корчиться вас в приступе удушья и накатывающей волнами тошноты. Дайверы и Помощники смогут быть достаточно внимательными, чтобы выследить эту эфемерную штуку, если она окажется близко, и вовремя изменить направление. Но что произойдет ночью? Отрезанные щупальца кораблика продолжают невыносимо жалить в течение следующих 72 часов. Лезвия от мотора или тяжелые морские водоросли могут разорвать это хрупкое, еле заметное, студенистое щупальце, но еще три дня оно будет жалить. Получается, что отследить момент риска почти невозможно.

Мы начали исследовать медуз в 1970 году. На опасных пляжах до сих пор висят таблички с инструкцией помочиться или протереть аммиаком раны от жала медузы. За восемь лет мы не открыли ничего нового, не смогли изменить дилетантскую процедуру. Помощники подумывали о мясном размягчителе, растворенном в воде вокруг меня, чтобы ослабить жала. У доктора были огромные запасыинъекций адреналина, чтобы вовремя открыть дыхательные пути во время аллергической реакции и удушья.

В 70-х мы даже не подозревали о существовании смертельно опасных кубомедуз. Но три десятилетия спустя, после их нападения на меня в океане, мы выяснили, что еще в XIX веке были зафиксированы случаи атак кубомедузы на человека.

Кроме исследования всевозможных способов защиты от медуз, мы проделывали всю утомительную рутинную работу с официальными разрешениями для экспедиции на Кубу. С точки зрения Гаваны наши несколько лодок с электроникой на борту – это по меньшей мере армада, и для захода в кубинскую гавань требуется куча разрешений от чиновников.

Американские санкции тоже работали во всю свою мощь. Нам надлежало получить разрешение от Управления по контролю за иностранными активами казначейства США (OFAC), лицензию от Департамента казначейства, а также лицензию из Министерства торговли.

В течение целого лета только три дня подходят для того, чтобы совершить Экспедицию. Все время ветер не поднимается больше чем на 10 узлов и дует как надо (ни с севера, ни, самое главное, с востока). Мы просто не можем позволить себе пропустить такое ценное погодное окно, в панике ожидая эти лицензии.

В середине мая нам сказали, что в правительстве нашим вопросом займутся в январе. И мы все еще нервно ждали.

Для кубинской стороны разрешения не были проблемой, но сложнее всего было установить с ними контакт. Мы не могли просто позвонить министру спорта. Коммуникация с любым чиновником была настоящим лабиринтом. Мы думали передать сообщение рыбакам, а те через знакомых и друзей могли бы связаться с правительством. Или попросить друзей из Вашингтона пообедать с людьми из кубинского представительства. Учитывая интерес СМИ к нашей Экспедиции, можно с легкостью утверждать, что кубинцы отлично знали, что мы пытаемся связаться с ними и получить разрешения. Но они дали понять, что будут действовать на своих условиях, в собственном ритме.

Неизвестность давила на меня сильнее, чем вся предыдущая тяжелейшая тренировочная работа. Мы решили прерваться на несколько дней: никому не звонить и никого не умолять вспомнить старые связи. Наконец, в конце мая, кубинский министр по вопросам спорта послал телеграмму в Вашингтон о том, что мы были проверены, а в начале июня американское правительство выдало нам лицензию OFAC.

Сбор средств для Экспедиции завершился на десятиминутной встрече. В журнале The New York Times я прочитала статью о генеральном директоре Benihana – Рокки Аоки и узнала, что он очень любил океан. Я позвонила и пригласила его встретиться. Мы раскланялись, а затем г-н Аоки вызвал переводчика, чтобы выслушать мою речь: «Г-н Аоки, этот заплыв от Кубы до Флориды миллионы людей будут считать одним из самых эпичных и знаковых событий в мировой истории». Он прервал меня и спросил, сколько денег потребуется. Я произнесла: «Триста тысяч долларов». Аоки вызвал одного из своих бухгалтеров, а тот пришел с чековой книжкой. Затем было несколько фраз на японском, и я покинула офис г-на Аоки с заветной суммой. С того дня мы с Марджи каждый вечер ужинали в его ресторанах совершенно бесплатно.

В начале июля вся Команда была в полной готовности и ждала нужной погоды. Я была в лучшей форме. Все складывалось отлично.

Глава 9 Гавана

Я стою на пляже Ortegosa, примерно в шести милях на запад от известной всему миру набережной Малекон в Старой Гаване. На календаре 13 августа 1978 года. Я и шесть членов моей Команды с подозрением и опаской вглядываемся в бушующие океанские волны. Остальные участники экспедиции ждут в маленьких быстроходных лодках с противоакульей клеткой.

В течение четырех дней мы оставались на Кубе. Штурману требовалось изучить потоки ветра, течения и дать сигнал к выходу.

Пока те, кто сопровождал меня, наслаждались знакомством с городом, я уединилась в гостиничном номере и ела до отвала (тренировки закончились), приготавливая свой организм к истощению. Кроме того, я готовила себя морально. Я представляла себе все сложности, с которыми мне, возможно, придется столкнуться в воде, и перебирала в уме самые худшие варианты развития событий. Я пыталась мысленно прожить и проплыть все двое суток (день – ночь, день – ночь). Я должна плыть, и я буду плыть, пока не увижу флоридские пальмы. Президент Кастро послал мне телеграмму с пожеланиями удачи.

Закончив изучение Гольфстрима, Штурман был сосредоточен только на ветре и погоде. Мы считали, что нам нужен прогноз минимум на три дня со скоростью ветра меньше 10 узлов. Прогноза о внезапно приходящем и почти по-английски исчезающем летнем шквале было недостаточно. Идеально подходили ветры с юга или с юго-запада. Юго-восточный ветер являлся терпимым при скорости меньше чем в 10 узлов. Северный ветер был недопустим. Западный плох. О восточном ветре не могло быть и речи. Когда Гольфстрим движется на восток, то встречный восточный ветер сталкивается с течением и поднимает неприятные волны. Преобладающие во Флоридском проливе пассаты приходят с востока. Мы терпеливо ждали момента, когда сможем внести изменения на диаграмме. Есть прогнозы потенциального окна, слабых ветров с юго-юго-востока. Поэтому мы сидели в Гаване, веря, что погодное окно случится.

Пока я пряталась ото всех, подготавливая свой организм к предстоящей огромной потере калорий, а вместе с этим и к усталости, моя Команда исследовала Гавану. В это время Штурман находился в постоянном контакте с Национальным центром ураганов в Майами. Еще он собрал все мыслимые и немыслимые данные о погоде от местных жителей. В конце концов Штурман сам несколько раз в день выходил в море, чтобы вживую увидеть, какие здесь ветра и волны. В своих «прогулках» он не мог удаляться от берега больше чем на 12 миль. Ни один участник экспедиции не мог выходить в нейтральные воды, так как после этого нужно было бы снова оформлять документы для посещения Кубы.

И вот, после невыносимо долгих месяцев тренировок, бесконечных исследований, организации Команды, выбивания правительственных разрешений, панического ожидания метеорологического окна, настал наш час. Семеро из нас стояли на пляже. Мы не нервничаем, но немного беспокоимся. Я сажусь с рацией на навигационный катер. «Эй, что здесь происходит?! Мы же не собираемся начинать сейчас? Море бушует. Я смотрю на белые барашки и предчувствую провал! Скоро начнется буря! А это уже другая история. Выходит, напролом пойдем?»

Все слышат вкрадчивый, срывающийся на бормотание голос. Это – прибрежный ветер, типичный для кубинского лета, идущий с востока приблизительно со скоростью от трех до четырех миль в час. Как только мы удалимся от берега, возможно, ветер резко поменяет направление с восточного на юго-восточный или юго-юго-восточный. Звучит обнадеживающе. Штурман уверяет, что проверял прогнозы каждый день. Он просит нас не нервничать, а просто сосредоточиться. Первые несколько миль я должна только немного постараться в нашем противостоянии с ветром. Наш разговор больше напоминает спор.

Весь процесс затормаживается на несколько часов. Мне надо узнать прогноз из Майами. Штурман убеждает меня, что эксперты ураганного центра говорят то же самое. Их прогнозы на сегодняшний день одинаковы.

Раннее утро незаметно превращается в просто утро. А мы продолжаем переливать из пустого в порожнее.

В итоге семеро из нас, стоящих сейчас на пляже, пристально смотрят друг на друга. Мы косимся на воду. Все беспокоятся и сомневаются. Наши плечи опущены, брови насуплены.

К принятию решения нас подгоняет еще один, возможно, важнейший фактор. Все происходит в преддверии дня рождения вождя кубинского народа – Кастро. В лучшем случае нас вежливо выдворят из страны перед началом парадов, празднований и гуляний. Все государственные чиновники будут заняты. У них не найдется времени на разговоры с группой каких-то сумасшедших американцев. Самое большее, они с радостью помогут нам, предоставив полную свободу в выборе способа отъезда с Кубы. Надо начинать!

Кэндис и Марджи смазывают ланолином мою шею, внутреннюю сторону рук, чтобы отсрочить раздражение кожи. Натертости – настоящее испытание для всех вымотанных спортсменов. Бегуны, путешественники и альпинисты упорно добиваются получения подходящих носков и обуви. Они тщательно смазывают верхнюю часть бедер, те места, которые особенно потеют, что усугубляет силу трения. У меня перед глазами стоит картина, как великий боксер Флойд Паттерсон, финишируя на Нью-Йоркском марафоне, снимает свою багрово-красную майку. Она вся в крови, поскольку материал белой вначале майки, пропитавшийся потом и солью, натирал кожу все 26 миль.

Пловцы-марафонцы часто получают кожные ожоги третьей степени. Я видела на плечах, шеях, подбородках спортсменов глубокие кровоточащие раны. Особенно у мужчин: постепенно отрастающая в воде щетина, покрываясь солью, просто раздирает кожу на плечах. В 1978 году моя жировая смазка смылась в первые несколько часов. И двое главных Помощников постоянно свешивались с кормы сопровождающего катера, чтобы снова чуть-чуть смазать израненные места на моем теле. Кожа должна быть сухой, чтобы жир «приклеился» к ней. По правилам меня нельзя поддерживать и хватать даже за запястья, чтобы моя рука висела над поверхностью воды. Мы долго отрабатывали упражнение, когда я должна была беспрерывно работать ногами, высунув из воды верхнюю часть туловища, чтобы кожа обсохла и жир смог закрепиться на ней. В конце каждого плавания вдоль моих плеч и вокруг купальника оставались длинные ожоги и порезы.

В молодости я была нахальной и дерзкой спортсменкой. Но в тот момент, когда я сделала первые несколько шагов в прибое, посмотрела вдаль и увидела большие волны, вся моя бравада исчезла. Последний взгляд на Кэндис, Марджи и Дебору сказал мне больше, чем нужно. В их глазах не было ни огня, ни надежды. Зато там затаился страх. На расстоянии нескольких футов от берега волны высотой в три фута начали делать из меня отбивную.

Через восемь часов волны увеличились на пять футов (высота от самой низкой до самой высокой точки волны). Меня бросало на волнах размером с одноэтажное здание! Ветер, что и требовалось доказать, дул с востока. Это была просто катастрофа, даже нет, нечто гораздо худшее. Это черная метка поражения.

Я вспоминаю о клетке. С самого начала каждый час меня тошнит. Те, кто на борту, подбадривают меня. Я сыплю площадными словечками на каждом гребке. Кэндис и Марджи подзывают меня для откровенного разговора. «Это наша Куба-78. Сейчас мы ненавидим себя за наше безрассудство. Однако мы не можем возвратиться и ждать хорошей погоды. Надо все сделать здесь и сейчас. Ты вообще собираешься сосредоточиться на хороших мыслях и пойти за своей Мечтой? Отдать ей всю себя?» Остальную часть пути я не произнесла ни одного грубого слова.

В двенадцатом часу катер NBC оставляет нас, люди и оборудование с него перемещаются на наши суда. Целый день и ночь мы боремся со стихией, волны швыряют нас из стороны в сторону. Меня информируют о каждой проблеме. В сумерках мы опасаемся атаки медуз. Меня кусают, боль незначительная, но мое тело знобит. Я взвизгиваю при каждом прикосновении щупальцев к моему телу, но продолжаю грести. Все надеются, что после того, как солнце окончательно опустится за горизонт, ветер ослабеет. Это – тяжелая ночь для нас. На восходе я спрашиваю, каковы прогнозы. Мне сообщают: «Ветер восточный, скорость ветра увеличится на несколько узлов в течение дня».

На второй день, рано утром, мою шею обвивают щупальца. Ничего себе! Мне встретился португальский кораблик. Без сомнений. Мой доктор, Брюс Хэнделмен, немедленно делает мне инъекцию адреналина: быстрота его реакции достойна восхищения. Реакция организма такая же обнадеживающая. Каждые несколько минут боль уменьшается на 10 %. Мои мучения продолжаются всего 20 минут. Я действительно страдаю от легкой астмы и тошноты. Но через полчаса после ожога я снова с легкостью рассекаю волны.

Я абсолютно не представляю, как далеко от Кубы мы находимся, и очень стараюсь не думать о том, как мало я проплыла из-за этих тяжелых волн. Я настраиваю себя по-другому: «Мне плевать, сколько времени понадобится, чтобы оказаться на другом берегу. Мы доберемся туда».

Весь второй день борьба продолжается, ночью меня несколько раз жалят. В темноте меня пробирает дрожь. Я потеряла намного больше веса, чем мы ожидали, мой живот корчится в спазмах с каждой новой волной. Из-за этого после каждого куска пищи или глотка жидкости я чувствую себя скверно. Помощники протягивают мне горячий напиток, но даже с ним я не смогу восполнить потерянную энергию. Всю ночь до восхода солнца от провала меня отделяет совсем немного.

Штурман ничего не говорит Помощникам, но он осознает, что мы сбились с курса. С самого начала мы шли точно на северо-запад, мимо Флориды, прямо в Мексиканский залив. Мы не догадывались о том, что неподалеку от побережья Кубы попали в гигантский водоворот, движущийся против часовой стрелки. Нас отнесло на много миль к западу.

Когда мы наконец выбрались из этого течения, мы оказались к северу от Гольфстрима. Подстегиваемая западным ветром, я плыла на север, напрягая последние силы, пока Штурман, на расстоянии 79 миль от Гаваны, не счел для нас невозможным достичь берега. Никому ничего не говоря, он с самого начала боролся с нашим запутанным курсом.

Позже выяснилось, что на самом деле он никогда не выходил на разведку ветров и течений в Гаване.

С первых минут нашей экспедиции дул сильный восточный ветер, и мои силы были истощены. Вместо того чтобы скользить по воде, я ударялась о нескончаемые бушующие волны. Всю нашу Экспедицию Штурман прятал голову в диаграммах и схемах. Не важно, с какой скоростью и в каком направлении дует ветер. Это не сможет спасти пловца от идущего на восток Гольфстрима. Ветер течению не соперник. И какого же черта мы плыли на восток? А потому что никто из нас даже не предполагал, что меня затянуло в водоворот и мы застрянем на волнах на севере течения практически на побережье Кубы!

Мощный поток Гольфстрима – предмет нашего основного беспокойства вначале перестал быть главной причиной того, что наше движение к цели остановилось.

41 час 45 минут. Марджи и Кэндис зовут меня. На этот раз они могут сообщить хорошие новости. Мы на расстоянии 79 миль от Кубы. Но есть еще и плохие… Мы попали в Мексиканский залив. Мы не достигнем суши. Я плачу, и они плачут вместе со мной. Я молю отыскать альтернативу. Флорида по-прежнему остается нашей Мечтой. Но после двухдневного самоистязания, повторяющихся ночных кошмаров, страданий от жгучей боли, вызванной жалами медуз, любая прибрежная полоса становится Землей Надежды. «Как тебе Драй-Тортугас? Этот заплыв посчитают самым длинным за всю историю, заплывом на дальние дистанции, от одного берега к другому. По крайней мере, это возможно». Марджи сообщает, что мы направляемся в Браунсвилл (Техас), который находится за 800 миль от нас. Итак, мы с треском провалились.

Рывками меня поднимают на одну из моторок. Тело болит. Дорога до Ки-Уэста кажется бесконечной. Огромные волны яростно раскачивают нашу лодку почти 18 часов. Перед тем как поставить мне капельницу, в больнице измеряют мой вес. За два дня я потеряла 29 фунтов.

А мой дух сломлен. Экспедиция была утомительной и тяжелой, она забрала все мои силы. Куба-78 реальностью не стала. Тем не менее в каком-то удаленном уголке моего наполовину функционирующего на тот момент мозга возникает мысль о Кубе-79. Я считаю, что у меня есть все, чтобы исполнить задуманное, и я понимаю, что нахожусь в отличной форме. В этот раз нас сбили с толку неправильная навигация и погодные условия. Очень скоро настал 1979 год. Зимой я тренировалась изо всех сил. Кроме того, мы нашли Штурмана, который всю жизнь провел в заливах Флориды и был готов тратить свое время, сидя в лодке в течение моих тренировочных заплывов. Я внесла изменения в график подготовки, добавив еще несколько часов открытого плавания.

Также я отказалась от защитной клетки, потому что ее отметка на навигационном мониторе могла сбить нас с правильного курса.

Причиной отказа от клетки в тот год стала эта звездочка рядом с названием нашей Экспедиции в спортивных журналах. Это был не тот путь, которым я хотела следовать за своей Мечтой. Мы предпочли гидролокаторы, с помощью которых дайверы могли отследить все, что происходит в радиусе 50 футов от меня. Если бы они увидели темный силуэт, они бы мгновенно оказались в воде рядом со мной. Чаще всего нам попадался морской окунь или другая безобидная рыбина. Если же это была акула, дайверы встали бы у нее на пути, защищая меня и тыча поливинилхлоридными трубками в чувствительные акульи носы. В таком случае все тело акулы сводит судорога, и она в ярости уплывает прочь.

Все участники новой экспедиции были готовы. С прошлого раза мы немало поняли и многое изменили. Однако проблемы с местным правительством остались прежними. Первого июня еще ничего не было ясно. Весь процесс отнимал огромное количество сил и энергии, а это очень тяжело. К тому же нет никаких гарантий, что нам пойдут навстречу еще раз, и от подобных мыслей нам становится труднее вдвойне.

В конце июня мы получили просто ужасные новости. Нам отказали в разрешении на въезд в страну. Нам никто не поможет, и альтернативных вариантов у нас нет. Это стало настоящим ударом. Кубинский заплыв, несмотря на рекордное истощение после первой попытки, стоял на первом месте в моем списке дел, которые я хотела бы осуществить в жизни.

Куба для меня не являлась просто очередным спортивным трофеем. Она связана с моими жизненными поисками. Это – символ того, как я хочу жить своей жизнью, веря, что можно коснуться волшебства, если Мечта достойна и если ради нее вы сможете отдать все, что угодно.

Получив отказ, мы тем не менее не можем позволить всем нашим усилиям и всем приобретенным навыкам за время тренировок сойти на нет. Мы долго обдумываем возможные варианты. Понимая, что такой же по сложности отрезок, как Куба – Флорида, у нас не получится, мы рассматриваем маршрут Багамы – Флорида (также около 100 миль). В этом месте Гольфстрим идет на север. Вы движетесь на запад, и не имеет значения, как далеко вас снесет к северу, пока у вас есть силы плыть. Как только вы окажетесь по другую сторону от Гольфстрима, длинное побережье Флориды будет открыто для вас.

20 августа, остров Бимини. Я погружаюсь в воду. Я проплыву от одного берега до другого. Такого никто никогда прежде не делал.

В середине второго дня я и Марджи немного повздорили. Я приняла пищу и продолжала плыть. Спустя несколько минут меня охватила ярость, когда я увидела, как она показывает мне палец. Простите?! Я не уверена, что заслуживаю такого отношения после суток, проведенных в воде. Чтобы наказать ее, проигнорировать, мне остается лишь какое-то время делать вдох, поворачивая голову направо. Выше маячит большая яхта с журналистами и фотографами. Я понимаю, что это неразумно, но мне просто необходимо убедиться… Все те люди тоже показывают мне палец. Я выхожу из себя, выкрикиваю кое-что, за что позже извинюсь, и продолжаю плыть.

Затем я слышу полицейский свисток и замираю на месте. Возможно, это акулы. Не стоит привлекать их внимание и плескаться в воде. Я оглядываюсь. Марджи жестами показывает мне снять шапку. Я освобождаю уши и слышу, как Марджи, все люди на лодках тычут указательным пальцем вверх и скандируют: «Одна миля. Только одна миля. Еще одна миля!» Насколько могу, я поднимаю голову над водной поверхностью и вижу берег. Пальмы. Долгожданный оазис! Аллилуйя!

После 27 часов и 38 минут мы выходим на пляже в Джупитере, Флорида. В тот день мне исполнилось 30 лет. С нами ревущая толпа, журналисты со всего мира, строчащие сообщения о нашем успехе, и я, конечно, горда и счастлива. Проплытый путь, от точки А до точки Б, равен 102,5 мили, при том, что прямое расстояние от Бимини до Майами составляет 60 миль. В этот раз мне удалось поладить с Гольфстримом, и он прибавил мне рекордные мили.

Мы достигли настоящего Командного успеха, произвели фурор и поставили мировой рекорд. Моя карьера завершена, по крайней мере в глазах общественности и чиновников от спорта. Кубинский заплыв, к сожалению, – не для меня. Мне рассказывают, как сложно будет добиться разрешений от Кубы в следующем году. Обычно в 30 лет или около того большинство марафонцев начинают жить обычной жизнью. Пора образумиться и попрощаться с плаванием.

Люди из телешоу Wide World of Sports позвонили мне и сделали выгодное предложение. Настала пора покинуть спортивную арену и войти в мир телевидения.

Я не хочу этого, но моя мечта о Кубинском заплыве постепенно растворяется, превращаясь в ненавязчивое желание, глубоко, возможно на годы, засевшее в подсознании. Тихий шепот внутреннего голоса редко напоминает мне о незавершенном деле.

Тогда я не предполагала, что смогу когда-то все же погасить этот долг перед собой.

Глава 10 У спортсмена кризис личности!

Настоящая трагедия для спортсмена – уйти из спорта, будучи еще молодым. Тяжело осознавать, что, скорее всего, тебе уже никогда не удастся показать свой талант и насладиться чувством безумного спортивного азарта, а также успехом. Так, мне было 30 лет, и я ушла в отставку. Я покинула мир марафонского плавания, мир, где я получила признание. Я не чувствовала всепоглощающего одиночества, депрессия обошла меня. Труднее мне было расстаться со своей личностью спортсмена, когда ум и тело объединены для одной цели. Каждый день я шла на тренировку и выкладывалась полностью. Мою самооценку определяли мои спортивные результаты. Жить так гораздо легче, дни становятся черно-белыми. Вы ставите четкую цель и идете к ней. Вы ощущаете либо успех, либо поражение. Третьего просто не дано. А теперь моя жизнь окрасилась тоскливыми серыми красками. Я, мягко говоря, хандрила. Мои друзья твердили, что огонь жизни разжигал во мне не спорт, что это всегда было частью меня. Они советовали просто перенаправить свою энергию в другое русло. В 30 лет, работая комментатором на телевидении, на мировых чемпионатах по настольному теннису и водным лыжам, я всей душой хотела снова быть спортсменкой.

Моим новым увлечением стал сквош, хотя я и прежде немного им баловалась. Родом из теннисной мекки США – Форт-Лодердейла, я просто не могла не стать фанаткой состязаний с ракеткой. Сквош считался игрой интеллектуалов, что было очень заманчиво. Я начала приходить в теннисный клуб Гарварда поздно ночью (днем там тренировались одни мужчины). Я оттачивала свои удары справа и слева каждый день с полуночи до четырех утра. Из-за долгих лет, посвященных плаванию, когда мои ноги практически висели в воде, нижняя часть тела теперь явно не справлялась, и моя скорость оставляла желать лучшего. Но мои реакция и удар были довольно сносными. Я серьезно планировала выступать за сборную на чемпионате мира в Англии.

Я радовалась, что могу вернуться к тренировкам, хотя и понимала, что, несмотря ни на что, сквош не станет для меня вторым плаванием. Но зато я впервые занималась спортом, предполагавшим контакт с другим человеком. Я и вправду наслаждалась тем, как после поражения жму сопернику руку и мы подтруниваем друг над другом. Этот спорт не предполагал никакого мазохизма, и я тренировалась интенсивно.

Каждый раз, разражаясь ругательствами, я понимала, что просто не способна сделать сотню приличных угловых ударов подряд. Я действительно была недовольна собой. Если получались 92 удара из 100, я отшвыривала ракетку в сторону и занималась самобичеванием, а после снова начинала отсчет, но с нуля. Я перестала корить себя за неудачи только на шестом десятке. Это довольно распространенное поведение человека, подвергшегося сексуальному насилию в детстве. Моя психология была изувечена, личность с синдромом жертвы продолжает искать поводы, чтобы обвинить и отругать себя, ведь она с детства полагает, будто не заслуживает ничего лучшего.

Человеческое существование в любом случае подразумевает определенную долю страданий и трудностей. У половины населения в мире нет основных предметов первой необходимости. Это вызывает отчаяние. У других людей есть выбор. Но мы все же продолжаем страдать. Я говорю правду, потому что прожила жизнь, полную возможностей и привилегий. Тем не менее преступления, совершенные против меня моим отцом и затем моим тренером, разрушили мой внутренний мир. В самом раннем возрасте мне причинили боль. Душевная рана не заживала еще долгие годы, мой внутренний ребенок был искалечен. По сей день я боюсь ежегодной встречи с гинекологом. Уже в приемной я начинаю впадать в ступор, затем дрожу и кричу во время приема. И это лишь малая часть моих мучений.

До 50 лет только гнев и вызов самой себе творили мой внутренний мир. Я предполагаю, что если ребенка сексуально домогаются, он перестает уважать себя. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что отдала слишком много времени злобе и обидам, представляя саму себя как жертву и сексуальный объект, а не как женщину. Мне просто необходимо было сделать именно сотню ударов. На веревке для белья в моей ванной были подвешены фотографии с подбадривающими словами, потому что я не могла находиться там в одиночестве, пока не польется горячая вода. В молодости мне было важно лишь то, сколько я значу для остальных. Я становилась старше, и ничего не менялось, но я хотя бы поняла, что моя жизнь может быть полноценной.

Я часто сердилась на себя, даже когда находилась в воде. До 30 лет, во время марафона, меня просто корчило от гнева. Я грубо вела себя на улицах Нью-Йорка. Если кто-то смотрел на меня искоса, я тут же принималась подталкивать его к обочине тротуара. Но иногда я могла быть милой и очаровательной. Люди – очень сложные существа, в жизни есть место для каждой эмоции. Я могу поспорить, что большинство моих знакомых, кроме Кэндис, которая знала меня настоящую, не подозревали о темной стороне моей натуры.

В 1980-е годы стала популярна такая игра, как ракетбол. Турниры проходили по всей стране, и мой друг уговорил меня участвовать. У меня имелся кое-какой талант к сквошу, но в грубом и скоростном ракетболе я не преуспела. Свой первый матч я проиграла, мы с моим противником были насквозь мокрыми от пота. Я чувствовала себя раздавленной. Один знакомый посоветовал мне сразиться с одним игроком из Айдахо – очень привлекательной девушкой, которая, по слухам, была настоящей шаровой молнией на корте.

После матча, где я отделалась ничьей, моя соперница из Айдахо оказалась на первом месте в турнирной таблице. Приблизившись к трибунам, на которых за матчем наблюдала охрипшая от криков толпа, я смотрела, как эта девушка ведет себя на корте, заносит ракетку, бьет по мячу, и как напряжено ее тело.

Она не давала пощады своей сопернице, ее глаза были влажными. Она была очень харизматичной, эта девушка из Айдахо… Я указала на нее парню, стоящему рядом, и попросила напомнить мне ее имя. «С чего вы взяли, что она из Айдахо? Это Бонни Столл, она из Коннектикута»

1 апреля 1980 года началась наша с Бонни дружба, наша связь крепла из-за постоянных общих авантюр, в которых мы полностью полагались друг на друга. Мы вместе преодолели многое. Какое-то время мы были парой, но прекрасно понимали, что мы созданы для того, чтобы стать большими друзьями. Бонни включила меня в свою команду по теннису, а я стала ее фитнес-тренером. Бонни являлась пятой ракеткой в мире, и мы встретились спустя несколько недель, когда я закончила свою спортивную карьеру. За месяц до того, как мы познакомились, Бонни видела меня в The Tonight Show с Джонни Карсоном и сказала, что сразу почувствовала: мы подружимся.

Лично я не верю в судьбу. И тем не менее я убеждена, что именно она нагло сводит вас с людьми, которых вы даже не предполагаете встретить в жизни. Ракетбол был моим самым безрассудным шагом в жизни. Но, по крайней мере, я не боялась показаться дурой и попытаться. Мне очень нравится, как сказал по этому поводу Гете: «На что бы ты ни был способен, о чем бы ты ни мечтал, начни осуществлять это. Смелость придает человеку силу и даже магическую власть».

Покинув открытое плавание, я попала в еще более неизведанные и, как я думала, совершенно не подходящие для меня сферы деятельности. Я ходила на прослушивания в Saturday Night Life. Мы с Кэндис написали сценарии для нескольких серий одного ситкома. Я вела политические дискуссии в шоу «Внутри политического круга» на телевидении округа Колумбия. Я была ведущей ночного развлекательного шоу. Я многое попробовала, а еще больше ошибалась. Но меня не заботило, то, как я выгляжу со стороны, что обо мне подумают. Я не бездействовала, никогда не ленилась. Возможно, когда я вышла из воды, мои первые шаги на суше были смешны. Но что бы я ни делала, я проявляла трудолюбие. Я была готова бороться за свое место на земле. Это и было моей магией.

После Манхэттенского заплыва, в возрасте 30 лет, я написала свою первую книгу. Сейчас, осознавая тот факт, что в 30 лет я написала свою автобиографию, я невольно поеживаюсь. Но тогда это казалось мне чем-то новым и интересным. Я настояла, чтобы мне выделили отдельный письменный стол в Нью-Йоркской публичной библиотеке, прямо в Комнате Фредерика Льюиса Аллена. Там стояли 12 отдельных столов из красного дерева, на каждом из них возвышался секретер, куда можно было сложить ручки, бумагу и бюргерского вида зеленоватые антикварные лампы. Это было настоящим превращением спортсмена в «нечто другое». Каждый день я поднималась по мраморным ступеням, заходила в эту комнату, проскальзывала к своему месту, опускалась на стул из приятной потертой кожи. Нэнси Митфорд^[25] работала за столом напротив. Каждый день во время обеденного перерыва мы делали зарядку на роскошном персидском ковре.

С Бонни мы работали словно одержимые, а с Кэндис – расслабленно прогуливались по городским улицам. Однажды ночью выпал снег и покрыл все вокруг воздушным перистым одеялом. Мы слонялись по Парк-авеню. Кэндис мурлыкала Singin’ in the Rain, плавно скользя на своих ботинках и пританцовывая возле фонарных столбов. Люди, которые видели ее тогда, тоже начинали напевать эту песню. Так мы отдали дань уважения ее исполнителю – Джину Келли.

Нью-Йорк, а точнее, его жители всегда приводили меня в какое-то туповатое восхищение. Однажды я пристала к одной женщине в метро, выспрашивая, какой поезд идет до спальных районов. Она передернулась, глубоко вздохнула и с густым местным акцентом процедила: «Я что, смахиваю на долбаного начальника станции?» Я начала неудержимо хохотать и сквозь смех смогла лишь вымолвить: «О, жители Нью-Йорка, я вас оооочень люблю!» Как это обычно и происходит в этом городе, мы вместе рассмеялись, женщина подошла к карте и дала мне подробную информацию о поездах на интересующей меня ветке. Подобных случаев были сотни. Жители Большого Яблока очень эксцентричны.

В Нью-Йорке меня навестил и маленький Тим. В то время десятилетние дети могли самостоятельно летать на самолетах. Мы много гуляли вместе и заново подружились. Он был в шоке от того, что я не умею готовить. (В первый раз, когда Бонни оказалась у меня в квартире, она посмотрела на содержимое холодильника и спросила, что там делает открытая коробка пищевой соды. Я ответила, что молекулы соды помогают сохранять продукты свежими. На что она возразила, что в таком случае в холодильнике должно быть хоть что-нибудь из «этих продуктов».) Мой десятилетний племянник водил меня в магазин, мы покупали что-нибудь из еды, а когда возвращались, он готовил нам потрясающее блюдо на ужин. Тим всегда был очень чувствительным к бедам других людей. Я действительно верю, что его способность к состраданию развивалась в том числе и в Нью-Йорке, когда мы посещали приюты для бездомных и помогали бедным. Позже мой племянник объездил с благотворительными миссиями полмира. У меня не было детей, и с этим я никогда не смирюсь. Маленький Тим вызывал во мне материнскую нежность.

Итак, у меня впервые появилось то, что обычные люди называют «настоящей работой». Конечно, трудновато отнести бесконечные путешествия вместе с телешоу Wide World of Sports к разряду обыкновенной рутины. Скорее, к развлечениям. Диктор на телевидении, ведущий программ – это одна из самых желанных должностей во все времена! В своей передаче я всегда освещала события в прямом эфире. Я посетила Нью-Йоркский марафон, «Тур де Франс», зимние и летние Олимпийские игры. Но львиную долю того десятилетия я потратила на репортаж о не особенно известных маломасштабных состязаниях в мире спорта, проходивших в разных уголках земного шара. Это стало прекрасной возможностью, увидеть своими глазами, на что способен человек, когда у него есть цель.

После Wide World я вела множество самых разных передач на разных каналах. Например, документальную передачу об экзотической природе в особо отдаленных местах нашей планеты на Outdoor Life Network, программу о путешествиях The Savvy Traveler, The Crusaders — социальное реалити-шоу о жизни горожан, America’s Vital Signs – передачу о медицине, Day’s End – ночные новости. Еще я была в определенном роде детективом на Fox Sport, рассказывая истории 60-минутного формата. Три года я потратила на расследование истории с допингом на «Тур де Франс». (Я до сих пор считаю, что Лэнс Армстронг^[26] – настоящий победитель и заслуженно забрал все свои медали. Это была равная игра, и он, безусловно, превосходил остальных.)

Еще одну свою работу я бы согласилась делать даже бесплатно. Речь идет об интервью у спортсменов на Открытом чемпионате США по теннису. В то время мы приглашали спортсмена после сыгранных матчей в студию. Там уже начинался длинный, обстоятельный, очень интересный разговор. Один из таких я помню с Борисом Беккером. Для начала мы обсудили результаты его игры в теннис. А затем он принялся говорить о падении Берлинской стены и о том, что это значило для Германии. Каждый раз, покинув кресло ведущего, я оказывалась на трибунах в первых рядах, видела живых спортивных легенд своими глазами, чувствовала дух большого тенниса. Находясь в самом центре событий, я наблюдала за игрой таких великих мастеров, как Кристина Эверт, Навратилова, Макинрой, Коннор Смит и Агасси.

Я была настоящим кошмаром для своего агента, потому что всегда стремилась работать в портретных интервью с включением автобиографии и видеосюжетов из жизни собеседника – рейтинг в таком случае был настолько низким, что было даже сложно понять, каков процент моей постоянной аудитории. В первое появление CNBC я вела еженедельное получасовое шоу «Один на один с Дианой Найяд». Это было жалкой попыткой подражания шоу Барбары Уолтерс.

Я приглашала к себе на передачу всех, и ко мне приходили не только спортсмены. Первые 20 минут со мной беседовали люди, которые были настоящими примерами для подражания, жили интересной активной жизнью. Следующие полчаса я показывала видеоролики и фотографии, связанные с дорогими им воспоминаниями.

Однажды в очереди за вином я, как истинный фанат, атаковала Джулию Чайлд. Я выклянчила ее обещание стать героем моего следующего сюжета. Ранним утром, открыв дверь ее таунхауса, я увидела Джулию, большими шагами сбегающую с лестницы. Она казалась гораздо выше своих шести фунтов. Джулия была готова заплакать. У ее мужа прогрессировал Альцгеймер, в то утро он первый раз не узнал жену.

Я предложила перенести съемки на другой день. Но Джулия убедила меня, что завтрак с телевизионщиками приободрит ее. Мы сидели на ее кухне, она сделала омлет и бекон «от шеф-повара», мы пили восхитительный кофе. Джулия рассказывала мне невероятные истории о своей жизни во Франции, Азии, о высокой кухне. Мне понравился такой формат передачи. Мы сделали то же самое с Эдом Бредли и другими людьми, которыми я восхищалась.

На Национальном общественном радио я вела собственную программу. Таким образом я полностью раскрылась как профессионал и как личность. Программа называлась «Счет», но в своих репортажах я никогда не упоминала о рекордах, таблицах результатов, наградах. В течение 22 лет каждую неделю я просто выступала по радио, делясь с аудиторией своим мнением на любые темы. Национальное радио стало для меня площадкой для творчества. Меня не волновало, что моя недельная зарплата равнялась $150. Поэзия, социология, искусство, нестандартные истории спортивного мира – я старалась затронуть как можно большее количество тем. Эта работа действительно приносила удовольствие. Я нашла свою нишу – рассказывать короткие истории из жизни (завязка-кульминация-финал), незамеченные прежде истории успеха, которые, возможно, просто растворились бы во времени.

Гостем моей передачи был Джек Келли, отец великой Грейс, строитель и один из величайших гребцов двадцатых. Он не был допущен к участию в одном из самых престижных турниров по гребле того времени – Королевской регате Хенли в Англии. Золотые мальчики из Оксфорда посчитали непрестижным соревноваться с каменщиком, простым рабочим, с грубыми от бесконечного труда руками. Они решили, что выходец из рабочего класса, скорее всего, не поддается обучению, и отказались тренироваться с ним. Келли, выросший в Филадельфии, был любимцем города. На тренировках он никогда не снимал зеленую плавательную шапку. И каждый житель, который видел эту шапку, плавно колеблющуюся на воде в утреннем тумане, сразу понимал – Келли тренируется. Он никогда не стирал ее, шапка была его талисманом. Выиграв «золото» на Олимпиаде в Антверпене (1920), Келли отправил эту довольно потрепанную вещицу королю Англии Георгу, вложив в конверт записку с приветствием от каменщика.

Таким образом, мою жизнь от 30 до 40 лет наполняли работа, вдохновение и дружба с Бонни и Кэндис. Я смогла вернуться в спорт и поняла, что такое любовь.

Глава 11 Депрессия

В 35 лет я была завсегдатаем одного ресторанчика в нашем районе. Он назывался «the Popover Café». Однажды ко мне за столик подсела девушка. Я посмотрела на нее и замерла. Ее звали Нина Ледерман. Она только что окончила колледж Маунт-Холиок и теперь работала на телевидении. Я влюбилась в нее с первого взгляда. С Кэндис наша любовь была детской и романтичной. Бонни стала мне настоящим другом. А Нина… Она просто украла мое сердце. Нас тянуло друг к другу. Все развивалось очень быстро. Мы были вместе и днем и ночью. Она выросла на Карибах, на том самом острове, который я позже назову своим вторым домом – острове Сен-Мартена. Она была потрясающе талантливой танцовщицей, великолепно исполняла сальсу, невероятно грациозно двигалась под любые ритмы и мелодии, как все, кто родился в тех местах. Мы боролись за права лесбиянок, и нас считали настоящими героинями. А еще мы часами болтали на французском и называли друг друга doudou – птичка. Это было восхитительное время, а наш роман – просто незабываемым.

В 1984 году мы переехали в Лос-Анджелес. Планируя семью, мы поселились в большом доме и мечтали о тихих вечерах с камином. Нина была в восторге от всего этого, хотя она была намного меня моложе. Ее карьера телепродюсера в Лос-Анджелесе набирала обороты. Я в то время почти всегда была занята в телевизионных поездках и экспедициях. Мы много ссорились из-за этого. Но в итоге все равно приходили к выводу, что моя деятельность открывает передо мной немало возможностей и приносит неплохие деньги, так что я не могла от нее отказаться.

Думаю, мне очень повезло, что я в течение всей своей жизни могла знакомиться с другими культурами. Воспитание моих родителей, открытые марафоны в самых разных точках планеты, работа на телевидении помогли мне познавать мир во всем его многообразии. Нет лучшей энциклопедии, чем дорога. Выходец из племени Масаи, у которого есть только самодельное копье и набедренная повязка, не отличается от брокера с Уолл-стрит в начищенных ботинках и с зарплатой $3000 в неделю. Каждый мечтает быть любимым, любить, быть счастливым, приносить пользу людям и мечтать.

Во время съемок документального фильма о войне во Вьетнаме я проехала на велосипеде через всю страну. Побывала в Ханое и Сайгоне. Меня сопровождали 50 ветеранов из Америки и 50 ветеранов Вьетконга. Мы проезжали рисовые поля, маленькие деревушки, где женщины облачаются в яркие одежды и носят на голове тяжелые корзины. Видя такие картины, наши мужественные офицеры в смущении опускали головы. Им было стыдно от понимания того, сколько мирных жителей они не смогли спасти в этой страшной войне. Им было стыдно за каждого убитого и раненого. Мне довелось видеть своими глазами те страшные страницы истории. Я всегда выступаю против войны. Я не одобряю футбольных комментаторов, для которых матч – это схватка, а игроки – солдаты. Не понимаю воинственных призывов перед началом соревнований. Я сама посмотрела на то, что война делает с людьми, их силой и духом.

Когда мы поднимались на Килиманджаро, мне открывался не только потрясающий вид. Я осознавала, как физически отстают американцы от всего мира. Нам навстречу шла маленькая, сгорбленная почти параллельно земле старушка. Она склонялась под тяжестью даже на вид неподъемного груза, состоящего из коры и веток деревьев, торчащих далеко позади и впереди нее. Когда они с гидом разговаривали на суахили, я жестами попросила ее снять груз с плеч и дать мне попробовать поднять его. Мне хотелось понять, как она могла тащить эту тяжесть на ту самую гору, куда я, женщина вдвое моложе ее, взбиралась в сопровождении гида, который нес все мои вещи. Старушка улыбнулась и ловко скинула свою ношу со спины. Я пыхтела, ворчала, чертыхалась, толкала его руками, ногами, всем телом. Он не сдвинулся и на дюйм. Она так легко поднимала его в ту же самую гору, на которую я шла с большими усилиями и с остановками. Эта женщина подмигнула мне, присев на своих миниатюрных ножках. Затем она подцепила лямки, забросила груз на плечо и быстро засеменила дальше. Позже я узнала, что ее наняли таскать строительные материалы для хижин в Танзании. Правительство ее страны платило ей 5 центов в день.

Самый физически активный и развитый житель Америки – настоящий слабак по сравнению с пожилой африканской женщиной, поднимающей непосильную ношу на высочайшую гору несколько раз в неделю!

Что касается меня, то моя жизнь к 40 годам выглядела отлично. Работа, путешествия, хороший доход, солидные друзья, маленькая, но любящая семья. Все те вещи, которые я видела в бесчисленных экспедициях от Антарктики до Барнео, научили меня одному: все люди в мире достойны быть любимыми и все заслуживают счастья.

Но у жизни в дороге есть свои плюсы и минусы. Сам по себе ты не переставая развиваешься как личность, познаешь новое. Но у тебя не остается времени для создания семьи, личных отношений. Моя личная жизнь сильно страдала из-за моей работы, практически полностью отнимающей меня у тех, кто был мне дорог.

Все начиналось с тех ссор в нашем доме в Лос-Анджелесе. Наши отношения усложнились. Расставанию всегда предшествуют серьезные проблемы, внутренниесомнения. Но в данном случае началом конца стало мое отсутствие. Я не могла позаботиться о ней, если она болела. Она не всегда интересовалась моими делами. В те редкие часы свиданий, когда я возвращалась из экспедиций, мы больше смотрели на часы, чем друг на друга. Сколько времени осталось до моего отъезда? Телефон никогда не заменит прикосновения и взгляды.

Преодолеть это было невозможно. Мы сами, и все, кто нас знал, понимали, что скоро мы расстанемся. Конец наших отношений оказался очень тяжелым. Мое сердце было разбито.

Уход Нины – самое трудное испытание в моей жизни. Почему я раньше не понимала, что отношения – это большая ответственность? Я всегда требовала от себя стопроцентной отдачи в любом занятии, а сейчас не смогла правильно расставить приоритеты. Потеря любимой ранила меня в самое сердце. Сейчас мне уже легче. Но я очень тосковала в течение 20 лет с тех пор, как Нина покинула наш дом. Я поняла, какие вещи важны для меня, а какие можно отодвинуть на второй план. И мне пришлось дорого заплатить за свое открытие.

У французов есть поговорка: Si jeunesse savait, si vieillesse pouvait. Если бы молодость знала, если бы старость могла…

На кону, с одной стороны, была немногочисленная аудитория телевизионного шоу, а с другой – моя семья. Действительно, если бы я только знала тогда.

В последующие годы я словно сбилась с курса. Продолжала путешествовать и страдать. Мне казалось, что та рана в душе никогда не затянется. Я была разбита, и в каждом разговоре, даже с незнакомыми людьми, я пыталась найти какой-то смысл.

Однажды некий человек в Уганде, после моего вопроса о том, каким он видит мое будущее, провел по моему лицу ладонью. Затем он поднял руки к небу и произнес: «Мое будущее мне не принадлежит». В тот момент мне была необходима встряска, я проводила много времени, вспоминая трагические «вчера» и боясь мифических «завтра». Нам и вправду принадлежит только «сегодня», а значит, нужно научиться жить настоящим.

В Таиланде школьница рассказала мне одну притчу:

«У старого мясника спросили, как он режет мясную тушу таким маленьким ножом, который тем не менее разрезает все сухожилия, словно масло. Старик ответил: этот нож помогает моей семье резать мясо на протяжении сотен лет. Как и все члены моей семьи, он идет путем наименьшего сопротивления». Я до сих пор стремлюсь к познанию такого пути. Во время новогоднего делового обеда я сидела рядом с индийцем, возглавляющим офис американской компании в Мумбаи. Он не представился мне и даже не похвалил великолепную кухню в том ресторане. Однако его лицо с огромными темными глазами почти вплотную приблизилось к моему. Он прошептал: «Вы знаете, после того как Сиддхартха ушел в лес, каждый день в течение семи лет он ел только одно рисовое зернышко. Он был настолько просветленным, что мог приказать своему организму извлечь всю пользу от пищи и воды из одного рисового зерна». Слова этого человека пробудили во мне интерес к теме воздействия силы ума на наш телесный потенциал. В пещерах Белиза, во время преследования неуловимого ягуара, исполняющего главную роль в документальном фильме «Великие Кошки Мира», я слегла с малярией. В джунглях стоит забыть о квалифицированной медицинской помощи. Тогда девушка из племени Майя принесла мне в палатку измельченные листья и сварила с ними чай, успокаивающий лихорадку. В середине ночи она вернулась, чтобы осмотреть меня, и увидела мои слезы. Девушка все поняла. Разведя какую-то целебную грязь, она начала втирать мне ее в грудь, где находилось мое страдающее сердце. Моя целительница плакала вместе со мной.

Много общаясь с людьми разных национальностей и социальных групп, я осознала, сколько мудрости хранит весь наш человеческий род. И что от жизненного опыта во многом зависит умение сострадать.

Мне доводилось слушать многих учителей, меня окружала любовь моих близких и друзей. Я чувствовала, что расту, мое сердце уже не болело, как прежде. Нина больше не моя партнерша и не моя возлюбленная. Сейчас я – крестная мама ее замечательных детей, а она – моя хорошая подруга.

Глава 12 Стань такой, какой тебя видит твой пес!

За 30 лет работы на телевидении я ни разу не пожаловалась. Я зарабатывала на жизнь постоянными разъездами, телевизионными репортажами, интервью. Со временем я начинала чувствовать, что становлюсь лишь зрителем. Люди, у которых я брала интервью, рассказывали невероятные истории из своей жизни. А я даже не жила своей собственной. Я видела, как другие исполняют свои мечты, и не вспоминала о своей. Я вообще перестала мечтать и больше не писала сценарий своей жизни. Я перестала быть деятельной, и мне требовалось снова начинать жить на полную катушку.

Скажу честно, я встречала бесчисленное множество незаурядных людей, сильных и смелых. Но самым ярким примером несгибаемости для меня навсегда останется Кристофер Рив. Я познакомилась с ним, когда мне казалось, что тоска истончила даже мою кожу. У меня не осталось ориентиров, стремлений, планов. Во время съемок этот актер, исполнитель роли Стального человека, неудачно упал с лошади. Данное падение означало конец его карьере и всей его прошлой жизни. Рив оказался парализован. Это была его последняя роль в кино. Он признался, что даже исследования стволовых клеток, которыми он занимался впоследствии, не смогли заглушить чувство одиночества. Рив превратился в прозябающего за пределами настоящей жизни паралитика. Он обожал спорт и интересовался историями спортсменов «в отставке», которые перенаправили свою энергию и страсть в другие аспекты своей жизни. Как-то раз мы встретились за кулисами одного спортивного события и обсудили нескольких ушедших на покой спортсменов. Затем Рив попросил меня рассказать свою историю. Я поведала о плавании в старшей школе, упомянула о заплыве «сделай лучше, чем задумала». Крис не говорил ни слова. Ему понравилось. Он взглянул мне в глаза тем холодным грустным взглядом Стального человека. Для меня он был Суперчеловеком.

– Вы сказали, что в тот день, выйдя из раздевалки, вы пообещали себе жить каждый следующий день «лучше, чем вы задумывали», без сожалений. Все эти годы вы выполняете данное себе обещание?

Теперь настала моя очередь взять значительную паузу. Я затруднялась в выборе слов. Крис по-настоящему и без сожалений проживал каждый день, и я хотела ответить ему серьезно. Я спросила, смогу ли я сделать это позже. У нас не получилось вернуться к тому разговору. Крис скончался.

Именно мой разговор с Кристофером Ривом подтолкнул меня к началу переоценки своих ценностей и к критическому анализу моей личности, которые вернули меня обратно в мою настоящую жизнь.

На пятом десятке я пробудилась. Броня, созданная мной после детской травмы, исчезала. Мне казалось теперь глупым и ненужным производить впечатление, следуя придуманному образу. Я перестала дотошно оценивать себя, как я делала раньше даже при общении с незнакомцами, которых никогда больше не увижу. И я почувствовала, что давление, которое заставляло меня что-то себе доказывать, исчезает.

Моя удовлетворенность жизнью даже в какой-то степени вводила меня в ступор. Я выходила из кинотеатра и, пока другие обсуждали картину, просто продолжала представлять себе кадры из фильма. Я стала жить в полную силу. Подумать только, чего я могла бы достичь за все потерянные в жалости к самой себе годы, если бы имела ясный разум. Почему подобное не случилось со мной раньше? Но, скорее всего, для внутреннего развития человека это нормально. Сейчас я представляю, как посмотрю на себя в тот момент, когда мне будет 90. Я буду сожалеть обо всем, что упустила. Мне вспоминается выражение: «Знал бы, где упасть, – соломки бы подстелил». Кажется, что вектор развития будет опережать человека в любой момент его жизни.

Я размышляла о том парне – гонщике на катерах, которого я встретила в больнице Торонто после заплыва на озере Онтарио. Даже в агонии в его глазах появились искорки, стоило ему начать разговор о том, что заставляло его чувствовать себя живым. Все мы знаем, как легко можно избежать испытаний. Страх, переедание, алкоголь, наркотики, депрессия – все это способы, помогающие избежать реальности. Это своеобразный синдром желания побега из настоящего. И большинству из нас крайне сложно научиться жить, не растрачивая годы на все, кроме настоящего и живого, требующего внимания здесь и сейчас.

Друзья уверяют меня, что мне не о чем жалеть, я всегда занята, всегда в игре. Но чувство потраченного впустую времени и недовольство собой настигли меня на пятом десятке. Я набралась решимости разобраться с теми проблемами, которые мешали мне жить в настоящем.

Один мой близкий друг, ребенком пострадавший от домогательств со стороны взрослого, посоветовал мне обратиться к психоаналитику из Тель-Авива. Они проводили сеансы по телефону. Я все еще мучилась от дурной привычки самобичевания. Даже то, как долго я искала ключи от собственного дома, выводило меня из себя. Я просто зверела и не могла контролировать гнев. Мои проблемы сжигали меня изнутри.

Я решила дать израильскому психологу шанс. Со всем должным уважением к традиционной психотерапии, я не смогла бы снова рассказать свою историю. Умом я прекрасно понимала, что в случившемся не было моей вины. Но эмоции существуют на клеточном уровне. Насилие оставляет глубокий след в душе, часто – на всю жизнь.

Рекомендованный мне психотерапевт работала с прошлыми жизнями. Она знала, что лично я не верила ни в какую жизнь, кроме текущей, и уверила меня, что мой атеизм не повлияет на терапию. Психолог попросила, чтобы я повременила со своим скептицизмом.

Я согласилась, и она начала работу. Психолог сказала, что чувствует во мне молодого человека – жителя средневековой деревни, у которого было много друзей-женщин. Между нами не происходило никаких физических контактов, мы просто доверяли друг другу. И вот на нашу деревню напали враги. Они разрушили все, убив мирных жителей, включая детей, – окровавленные тела их жертв лежали на земле. Меня же связали и заставили смотреть, как эти звери жестоко насиловали моих подруг. Я сидела в позе лотоса, на диване в своем доме в Калифорнии, слушала голос израильского психоаналитика и на самом деле чувствовала мучения описываемого мне человека.

Вторжение прекратилось, деревня начала восстанавливаться. Доктор спросила меня: «Что вы сделали? Вы набросились на своих подруг, обзывая их шлюхами, говоря, что вы никогда не сможете взглянуть на них без отвращения? Вы обвиняли и наказывали их? Нет, вы нежно обнимали каждую из них, говорили, что они стали невинными жертвами злодеев. Вы повторяли бы им, что всегда будете уважать их и поможете им справиться с болью от страданий, причиненных им этими дикарями.

А почему, Диана, вы не можете дать маленькой девочке внутри себя передохнуть? Почему мерзость, которая произошла с ней, все еще считается ее ошибкой? Неужели вы не способны обнять и полюбить ее, начать уважать вместо того, чтобы унижать и клеймить ее позором?»

И правда, ни один телефонный разговор не сотрет ужасных воспоминаний. Но это просто поразительно, сколько мы можем услышать и осознать, когда мы готовы. Я была готова.

Итак, в 50 лет началась моя личная переоценка ценностей. Заправляя постель утром, я на минуту отвлекалась, читая слова на вязанной крючком подушке: «Я стремлюсь стать таким человеком, каким являюсь для моей собаки». Понимаю, звучит глуповато, но в то же время я вижу в этих словах определенный смысл. Моя собака ни за что не усомнится в том, что я – прекрасный человек, самый лучший хозяин на Земле, самый добрый и самый достойный любви человек. Неужели это я? Все началось с Кристофера Рива и его вопроса о том, КАК я проживаю каждый свой день на Земле? Я окончательно поняла все 28 октября 2007 года в 20 часов 8 минут. В ту минуту моя мама сделала свой последний глоток воздуха.

Глава 13 Dors bien, Maman

В 1999 году мне позвонили из полиции. Автомобиль моей мамы ехал по встречной полосе во Флориде, на трассе I95. Полицейские решили, что водитель пьян. За рулем была моя мама. Она была дезориентирована.

В первую очередь Лиз, я, Кэнди и Бонни поехали в наш дом в Форт-Лодердейле, чтобы собрать мамины вещи и посмотреть, как она жила одна. Дом, в котором прошло мое детство с седьмого класса до старшей школы, стоял опустевший, с заколоченными противоураганными ставнями. Мне стало стыдно от того, что я не знала, как живет моя мама. Она всегда навещала нас в Нью-Йорке. А мы последний раз приезжали в родной дом несколько лет назад. Сейчас он выглядел заброшенным. На кухне вообще не было еды. Вся почта, ранее заботливо раскладываемая мамой, все письма на роскошной канцелярской бумаге лежали огромной смятой кучей в ящике стола. На самом столе валялся возвращенный чек с пожертвованием пожарной лиге. Каждый год мама отправляла пожарным-волонтерам $100. Сейчас она по рассеянности отправила чек на $10 000 000. Ребята были очень добры и вернули чек, понимая, что это ошибка.

В заключении невролога говорилось, что у мамы Альцгеймер. На рентгеновском снимке ее мозга было заметно, что сосуды начинают сжиматься и жидкость не полностью поступает в клетки.

Миллионы людей, чьи родители столкнулись с данной проблемой, утверждают, что не так-то просто отличить симптомы прогрессирующего Альцгеймера от маразма. Нейротерапевты даже сейчас утверждают, что только вскрытие способно диагностировать Альцгеймер с наибольшей точностью. Сейчас я вспоминаю, что были некоторые случаи, когда я замечала, что мама немного помутилась рассудком. Мне было 30 лет, а возраст мамы приближался к 60. Мы ехали по Вест-Сайдскому шоссе в Нью-Йорке. Она увидела гигантский билборд с Уитни Хьюстон и спросила, нельзя ли достать билеты на это бродвейское шоу Джуди Гарленд. Я рассердилась, развернула машину прямо напротив щита и, указав на Хьюстон рукой, строго спросила: «Мама, это кто? Джуди Гарленд? Она что, все еще жива?» Сейчас, когда Люси была полностью потеряна, я и Лиза относились к ней как заботливые родители к маленькому ребенку.

Самое удивительное, что пока Лиз продавала дом, машину, вещи, в том числе и уже ненужные костюмы от Сен Лорана, мама продолжала посещать кружок бальных танцев и даже выезжала на соревнования. Ее преподаватель рассказал нам, что в последние несколько месяцев Люси действительно с трудом держала равновесие, ей было трудно сосредоточиться. Я понимала, что эти занятия танцами помогали маме не потерять себя. Она чувствовала радость, а не апатию в месте, позволявшем ей все еще оставаться самой собой.

Думаю, когда мама пошла на бальные танцы и увлеклась ими, она впервые поняла меня и мою любовь к спорту. Для нее танцы стали тем, чем для меня всегда было плавание – жизнью. Тогда мы почувствовали друг друга. Моя крайне утонченная мама никогда не понимала, зачем я раскачиваю свои мышцы и остервенело бьюсь за спортивные награды. Танцы в зрелые годы дисциплинировали маму, она была ответственной спортсменкой. Танцуя по несколько часов, Люси готовилась к соревнованиям на территории всех Соединенных Штатов. У нее был мягкий шаг. В вальсе она словно парила над паркетом. Ее фокстрот покорял изяществом. Мама тонко чувствовала ритмы латиноамериканских танцев: сальсы, румбы, ча-ча-ча. Раньше я время от времени смотрела ее соревнования инкогнито. Посмотрев всю программу, я объявлялась перед мамой в конце вечера, когда у нее в руках уже был огромный приз. Она жила на танцполе. Все свое время Люси посвящала танцам. Если она не тренировалась, то она всегда пересматривала видео своих выступлений, стремясь понять свои слабые места и найти то, что следует улучшить. Мама смотрела выступления популярных танцоров. Я уверена, если бы она была с нами сейчас, ей бы больше понравилось следить за мной в «Танцах со звездами», нежели наблюдать за моими рекордами.

С момента, как она выехала на встречную полосу на шоссе во Флориде, и до дня ее смерти прошло восемь лет. Могу сказать лишь одно: это была не та старость, которую я желала для своей матери. Любовь, танцы и независимость – все исчезло в одну секунду. Как всегда, Люси очень деликатно дала понять, что готова уйти из жизни. Весь тот период, когда мы каждый день были вместе – я, Лиз и мама, – мы испытывали самые теплые чувства в жизни. А осознавая, что теперь кто-то из нас, я или Лиз, находится рядом с ней каждый день, а не приезжаем раз в год, как раньше, мама чувствовала заботу о ней больше, чем когда-либо в жизни. Ей было важно, чтобы мы не забывали друг о друге. В те годы наши сердца словно слились в одно целое, и мы любили друг друга как настоящая семья. Как никогда раньше.

Наши развлечения были простыми. К примеру, целый день мы занимались земляникой. Мама копалась в аккуратных грядках, постоянно смеясь, потому что мой Бойскаут шнырял из стороны в сторону и щекотал ее своим хвостом. Мы часто говорили именно о любви к собакам. Практически каждый из нас знает, что такое любовь родителей, близких, друзей. Но безотчетная преданность собаки – совсем другая история. В нашем доме всегда жили собаки. Когда Лиз и я перевезли своих питомцев в наш семейный дом в Калифорнии, это приободрило маму больше, чем все таблетки, которые она принимала на тот момент.

Мы любили бродить вокруг лужайки для гольфа в доме для престарелых. Здесь придумали гениальную штуку: в центре каждой чашки и стакана был помещен магнит. Таким образом, наливая чай, мама всегда попадала в чашку. Застенчиво улыбаясь, она говорила: «Попадание точно в цель – мой конек, Диана».

Мы весело проводили время, несмотря на прогрессирующую болезнь Люси. Лиза и я на удивление отлично экономили деньги. У нас всегда была припасена коробка любимого маминого шоколада, обертки от которого она всегда оставляла в кровати. Мы безропотно раз за разом смотрели вместе с ней Перри Мейсона. Иногда с постели маму могла поднять только пинта мороженого с шоколадной крошкой. Услышав, как одна из нас говорит «прогулка с мороженым», мама вскакивала с кровати, быстро надевала обувь и шла к двери, в каком бы состоянии она ни находилась. И Бонни… Все, что нужно знать о Бонни-друге, это то, что она навещала мою мать шесть дней в неделю, восемь лет подряд.

Я стала понимать, почему мама всегда сохраняла дистанцию и не показывала свою любовь к нам. Она боялась чувствовать или что-то вроде того. Впервые Люси рассказала мне, как ее мать дважды предала ее: первый раз – в раннем детстве и второй раз, когда она переехала в Нью-Йорк и оказалась совершенно одна в чужом городе. Я смогла понять Люси. Ту боль, которую она испытала, все ее недостатки. Она не была примерной матерью, которая постоянно стоит у плиты и обнимает своих детей, когда они приходят из школы. Но она любила меня по-своему. 22 августа 1949 года она впервые взяла меня на руки. 28 августа 2007 года Лиза и я держали на руках в последний раз ее. В 1949 году мама впервые одарила меня своей нежностью. В 2007 году мы в последний раз отдавали ей всю нашу безграничную любовь.

В эти последние дни Люси была очень храброй. За неделю до ее смерти у нас состоялся разговор. Ничего особенного, никаких высоких слов и наставлений. Мама просто сказала, что ничего не желает сейчас – только видеть наши лица и слышать наши голоса. Она не могла больше самостоятельно передвигаться, носила подгузник. Ей во всем требовалась помощь. Мама доживала свои дни. Ее отказ от еды был осознанным. Кто-то из нас подносил ей ложку ко рту, она молча отворачивалась. Все это происходило примерно за шесть дней до ее смерти. Люси была готова оставить нас.

Я до сих пор слышу, как она говорит мне, стоя в дверях: Dors bien, chérie. А я отвечаю: Dors bien, Maman.

Глава 14 Шестьдесят лет: экзистенциальная тревога

Через два года после смерти Люси мне исполнилось 60 лет. Могу сказать точно: до этого момента я не волновалась о своем возрасте. Я не переживала по поводу морщин, тусклого цвета лица, изменений моего тела. Проще говоря, и в 60 лет я не думала о старости. Возраст не был моей проблемой. Первой истиной, которую я попыталась принять тогда, стала правда о том, что жизнь – это путешествие в один конец. Я снова прочла свое эссе из пятого класса. На протяжении всей жизни, каждый раз, это эссе учащало мой пульс. В 60 лет у меня остановилось дыхание.

Подведем жизненные итоги. Диана Найяд получает высочайшую оценку за свое умение ладить с людьми. Я не смогла сохранить любовь всей жизни, но я всем сердцем люблю моих близких. И я нахожусь в гармонии с миром из-за нежности, которую я испытываю к этим людям. Любовь к ним – мой источник жизни. Моей эпитафией вполне может стать фраза: «Самый лучший друг на Земле».

Одна моя подруга работает медсестрой в хосписе. На протяжении 30 лет она провожает людей в последний путь. Обычно это пожилые, одинокие старики. Но бывают и молодые люди… Подруга говорит, что не важно, насколько человек стал успешным, сколько денег заработал, какие награды получил. Перед тем как уйти, все до единого говорят о человеческих отношениях и своих близких.

Мою семью нельзя назвать многочисленной, но я не желала никакой другой. С моей сестрой Лиз мы никогда еще не были так близки. А племянник Тим вообще стал центром моего существования. На их с Карен свадьбе мне посчастливилось танцевать с ним танец мамы и жениха. Карен, его жена – женщина, наделенная мудростью, красотой и вдохновением, стала мне близким человеком. Я безумно рада этому. С сестрой Тима, Дженнифер Джулией, мы не очень-то ладили, когда она была ребенком. Джулия росла замкнутой, скрытной девочкой. Нам было неловко вместе. А если сравнить, насколько легко мы ладили с ее братом… Но она так же, как я, долго шла к пониманию единственно важной истины. Семья и есть наша сила. Когда это случилось, мы смогли больше открыться друг другу. Весной 2013 года, на свадьбе Тима и Карен, все были растроганы и счастливы. В конце церемонии, когда слезы радости нескончаемым потоком лились из моих глаз, я еле-еле смогла произнести речь для моей племянницы. Захлебываясь от волнения, я просила ее простить меня, ее отвратительную тетю. Я говорила, что это я – тот взрослый, который должен был показать пример заботы и терпимости десятилетней девочке. Она близко подошла ко мне и, ласково взглянув, произнесла: «Диана, может, стоит начать делать это прямо сейчас?» Дети побеждают взрослых гораздо чаще, чем кажется.

Дружба, которая определила всю мою жизнь, началась в мои 20 лет, когда я познакомилась с Кэндис. В 30 лет судьба свела меня с Бонни и Ниной. В последние минуты жизни я уверена, что буду вспоминать моих подруг.

В отношениях с людьми я преуспела. Но что стало с «лучше, чем задумывала»? Дело было не в том, что я хотела поставить еще одну галочку в моем списке достижений. Все гораздо глубже. Я спрашивала себя: стала ли я человеком, которым я могу восхищаться? Я чуть не задохнулась от накрывшего меня чувства экзистенциальной тревоги.

В августе 2009 года мне только исполнилось 60 лет. Я и Мэри Оливер ехали вдвоем по шоссе, и она задала на первый взгляд несерьезный вопрос: «Что ты собираешься делать со своей драгоценной жизнью?»

Пару раз она уже задавала мне этот вопрос, и я каждый раз отшучивалась. Но сейчас ее слова задели меня за живое. Я остановила машину. Я застыла, не обращая внимания на гудящую улицу Лос-Анджелеса и оказавшись лицом к лицу с самой собой. Я жаждала, просто отчаянно нуждалась в том, чтобы выполнить некогда взятое на себя обязательство. Мне нужны были звезды в небе, вода. Я хотела преодолеть себя.

Если верить генетике, то раз моя мама ушла из жизни в 82 года, мне осталось всего каких-то 22 года, чтобы вновь внутренне загореться, испытать себя и суметь пройти через все трудности. Меня словно громом поразило: Куба – моя мечта, несбыточная мечта всей жизни, Кубинская мечта. Это не спортивный интерес. Дело было не в том, чтобы установить небывалый спортивный рекорд, речь шла об эпическом вызове, при мысли о котором у меня перехватывало дыхание. Несбывшаяся Куба словно стиснула пальцы на моей шее, перекрывала воздух. С того момента, когда мама показывала мне, где находится эта мифическая земля, до неудачной попытки 1978 года, Куба управляла моим существованием, делая его осознанным и полноценным.

От адреналина стучало в висках, пульс участился, глаза открылись. Я выпрямила спину. В хорошей ли я форме? Выдержит ли организм? Хватит ли желания и сил для новой экспедиции?

Все 30 лет без плавания я поддерживала физическую форму. Я уже не была спортсменом мирового уровня, как раньше, но я тренировалась каждый день. И делаю это до сих пор. Я твердо уверена – мозг, душа, разум работают лучше, только если ты находишься в хорошей физической форме. Мое кредо: в здоровом теле – здоровый дух. Работая на телевидении, постоянно находясь в разъездах, я скорее отказалась бы от ужина и сна, чем от вечерней пробежки. Я отлично справлялась с длинными дистанциями. Но в 48 лет мои колени начало сводить, мне пришлось перестать бегать. Теперь я каждую пятницу катаюсь на велосипеде, это дает мне силы. С Бонни мы создали фитнес-программу Brava.com, я начала увлекаться йогой, и в результате моя жизнь изменилась. Я долго пыталась «успокоиться», сейчас я понимаю, что просто стремилась стать равнодушной ко всему. Йога помогла мне обрести силы и перестать бояться. Со мной было мое внутреннее, настоящее «я».

Странно, но интересуясь практически любым спортом на планете, я, отставной пловец, не замечала, как развивалось плавание в открытой воде. Я оставила без внимания тот факт, что в океане появляется все больше пригодных для покорения расстояний. Однако я никогда не сводила глаз с Кубы. Мне нравится считать себя спортивным человеком, но, признаюсь, всякий раз, когда какой-нибудь пловец покушался на расстояние Куба – Флорида и терпел неудачу, в глубине души я немного радовалась. Моя мечта была жива, но я не занималась плаванием уже 30 лет!

Глава 15 Мечта. Перезагрузка

В тайне я начала тренироваться в бассейне загородного клуба, владельцем которого был мой друг. Шел август 2009-го. В первые же дни тренировок мои иллюзии развеялись. Фитнес, йога, бег, велосипед – все, чем я занималась 30 лет, сохраняло меня в отличной форме, но этого было недостаточно для открытого заплыва. Молодые, безукоризненно натренированные спортсмены рассекали волны без видимых усилий. Я упорно тренировалась, но мои движения теперь были медленными, а частота гребка низкой. Я начинала с коротких 20-минутных дистанций, плавая свободным стилем и в ластах, чтобы ослабить давление на спину и плечи. Через месяц, в середине сентября, я уже плавала два часа без остановки, все еще в ластах, хотя спина, трицепсы и плечи работали лучше, стали сильнее. Мое тело вспомнило свой старый стиль – мощные гребки почти над самой поверхностью воды. Теперь я смогла тренироваться уже в 50-метровом бассейне олимпийского стандарта и навсегда забыла про ласты. В октябре я оставалась в воде 4–5 часов. Мое тело явно было не так довольно, как я. Бонни заметила у меня темные круги под глазами – настоящий «макияж енота». Кэндис просто говорила, что в последнее время я стала другой. Я легкомысленно отвечала, что просто добавила в свою фитнес-рутину немного тренировок в воде. В ноябре я плавала по семь часов не останавливаясь. Выйдя из бассейна, я еле добиралась до своей машины и несколько раз падала в обморок. Чтобы собраться с мыслями и уехать с парковки, мне требовалось время. Тело вопило о чрезмерной нагрузке и истощении. Мой взгляд стал горящим, как у сумасшедших. У меня была цель. Я не представляла, сколько физических усилий мне придется приложить. Но я была настойчива и морально несгибаема.

В декабре, чтобы отпраздновать день рождения Нины, мы отправились в круиз. Первый раз я смогла понять, как я буду чувствовать себя в океане. От мексиканского порта Масатлан я доплыла сначала до побережья курортного отеля поблизости, а затем стала плавать от острова к острову. Расстояние между островами не было гигантским, я не выматывала свой организм. Сдвинув очки на дюйм повыше, я смогла видеть этот пейзаж, очертания пальм, золотистый песок. Я ликовала. Руки были сильными, как всегда. В 20 лет, во время заплыва, я не могла позволить себе отвлекаться на окружающую меня картину. Сейчас я стала внеземным гедонистом, чьим домом был океан. Я плавала на протяжении четырех часов. Кубинская мечта все еще являлась моей тайной. Только начало серьезных тренировок, когда я обрету уверенность в себе и в своих возможностях, позволит мне ее открыть.

В начале января 2010 года я уехала в Мексику, чтобы осуществить два коротких заплыва. Я остановилась у хороших знакомых в Тодос-Сантосе, к северу от Кабо-Сан-Лукаса на южном мысе Калифорния. Один местный рыбак по просьбе моих друзей согласился сопровождать меня на своей лодке. Прибрежный ветер в тот день взбивал воздух, словно сливки, и в атмосфере стояла приятная прохлада, торопившая нас приступить к делу. Температура воздуха – около 60 по Фаренгейту, воды – 68. Мой рыбак ждал отплытия с таким видом, будто происходящее его совсем не волнует. Так на самом деле и было. Он просто хотел убедиться, что ему возместят ущерб за этот день, когда он не выходил за уловом. На рыбаке была толстая водолазка из флиса. А тем временем весь город обсуждал нашу экспедицию.

Море вскипало. Волны резко поднялись на 4–5 футов над поверхностью. Каждый час я подплывала к лодке, чтобы утолить жажду глотком воды, а голод – кусочком банана. Мой сопровождающий стал менее равнодушен и начал сопереживать мне. Знаками рыбак объяснял, что мы меняем курс с целью выбраться из этих волн. Каждый раз, когда складывалось впечатление, что я отлично справляюсь со стихией и бойко начинаю грести, он кричал: «Браво!»

В 6.22 я сказала, что на сегодня хватит. О берег ударялись волны высотой в 10 футов. Мой спутник согласился и направил лодку в безопасное место на побережье, где мы могли спокойно выйти на берег.

Желание закончить марафон было всепоглощающим, я выгадала момент затишья между волнами, опустила голову в воду и сделала последнее усилие. Я пыталась стоять по пояс в воде, но подводное течение было настолько свирепым, что пришлось ползком под водой добираться до берега. Рыбак с распростертыми объятьями бежал в мою сторону. В глазах этого равнодушного, совершенно невпечатлительного человека стояли слезы. Он стиснул меня медвежьей хваткой. Меня била дрожь, тепло его тела согревало меня. Прижимая меня, рыбак кричал: Corazуn!^[27] Подруга Линда затащила меня в дом и заставила опуститься в горячую ванну, от которой шел пар. Ава, ее четырехлетняя дочь, уселась на край и пристально разглядывала меня. Малышка понимала, что мне неловко, но она не пошевелилась и не сказала ни слова. Через 40 минут, когда мое тело больше не билось в ознобе, она положила маленькую ладошку на мою щеку, пристально взглянула темными глазами и спросила: «Зачем?»

Ребенок задает вполне себе уместный в моей ситуации вопрос. И очень справедливый. Я знала, что люди из реального мира не понимали меня. Но мой мир, где главными были поиск вдохновения, честь, обещания самой себе, заслонял меня от недоумения и непонимания окружающих. Я не буду хвастаться этим шестичасовым заплывом. Но на обратном пути в Лос-Анджелес я осознала, что у меня нет выбора. Теперь я буду двигаться только вперед.

Серьезные тренировки в ходе подготовки к Кубе-2010 должны были начаться уже в январе. За полгода до экспедиции. Пришло время посвятить в свои планы единомышленников.

Первой я рассказала Бонни. Она спокойно выслушала мою речь. Затем сказала, что ей надо время, чтобы все обдумать. Это был радикальный поворот событий. Для начала Бонни требовалось хотя бы научиться плавать. Моя сестра Лиза и племянник Тим, а вместе с ними и Нина прыгали от счастья. Кэндис отреагировала по-другому, встретив эту новость молчанием. Она была единственной, кто от начала и до конца видел, что мне пришлось пережить во время последнего Кубинского заплыва. Когда я откровенно говорила с ней о возрождении моей Мечты, Кэндис явно не была в таком же восторге, как я:

«Ты была там и попыталась. Зачем ворошить прошлое? Это не твой путь. Ты – единственная, кто вел нас только вперед. Ты – наш лидер. Твоя мечта слишком устарела. Ты талантлива. Почему ты не делаешь шоу, о котором рассказывала, твое шоу? Зачем тебе все это? Я не понимаю».

Однако, как только началась серьезная подготовка, Кэндис, кажется, начала понимать. Она вошла в состав Команды. Воспарив духом, я каждый день требовала от себя большего, чем вчера. Я льстила себя надеждой, что и Бонни, моя правая рука, наконец вдохновится происходящим. Организация Экспедиции, мои физические и эмоциональные перегрузки – раньше она была в ответе за все. Но я не давила на нее. Бонни нужно было оставить в покое. Она сделает правильный выбор.

Что до Тима, он недавно блестяще окончил школу журналистов Беркли, и я предложила ему быть оператором Экспедиции. Не то чтобы мы воображали себе огромный общественный отклик и восторг. Просто было бы глупо не запечатлеть мой марафон на пленку. Все мои тренировки, сам заплыв – это неплохой материал для передачи потомкам.

Никто из нас не смел и подумать, что мой марафон произведет сенсацию. Давно прошли те времена, когда я, совершая длинные заплывы в открытой воде, считалась какой-то особенной. Все изменилось, XX век позади. Сейчас, бегая на дорожке в фитнес-клубе, вы можете на минуту прерваться для разговора с рядом бегущей соседкой и неожиданно узнать, что она готовится к восхождению на Аннапурну или собирается пересечь Антарктику на одних снегоступах. Во всем мире люди увлеченно испытывают свои возможности, отправляясь в пустыню Калахари или переплывая Тихий океан.

Меня не беспокоило, как отреагируют СМИ на мою вторую попытку реализовать мою главную Мечту. Меня заботило то, когда мы найдем спонсоров. Бюджет такой Экспедиции был огромным. Мне требовалась команда профессионалов. Навигация, защита от акул, сопровождение – все стоит больших денег. Придется постараться. Но главное, что в моем сердце горело желание. Я могла гарантировать, что у меня есть будущее. В конце января я вернулась в Тодос-Сантос. Вода в этом месте была слишком холодная. Так что данное место не являлось идеальным тренировочным лагерем. Но я хотела совершить еще один пробный заплыв. Тим согласился снимать меня. Бонни приготовилась попробовать себя в роли главного Помощника.

Все складывалось явно не в пользу рисковых энтузиастов. Мало того, что температура воды опустилась на несколько градусов, именно сейчас стаи гигантского кальмара начали эмигрировать на юг, вниз Калифорнийского побережья. Я увиделась со своим мексиканским штурманом, который рассказал мне, как вчера его напарник «подарил» свою руку одному из таких кальмаров. Я не собиралась плыть здесь. Нам посоветовали отправляться на Море Кортеса^[28], расположенное на восточной стороне полуострова. Волны пенились, море бушевало, но мы не потратили время впустую.

Море Кортеса удивительно. Голубые посеребренные волны, танцуя, искрятся так далеко, насколько хватает глаз. Береговую линию составляют мягкие изгибы материковых холмов. Вместе с Тимом мы арендовали маленькую лодку панги – уменьшенный вариант металлической моторной шлюпки. Двое молодых ребят вышли с нами в открытые воды. Первый день я снова плыла около шести часов. На второй – я преодолела расстояние до острова и вернулась в исходную точку. Время в воде – восемь часов и несколько минут. Я продрогла до костей. В буквальном смысле вывалившись на берег, где люди наслаждались живой музыкой, я увидела бегущего ко мне великана, который нес полотенце размером с государственный флаг. Я сидела на песке, меня била дрожь так, что зуб на зуб не попадал, когда группа мексиканцев подошла ближе. У них в глазах стояли слезы. Все, кто был тогда рядом, жалели меня. Выяснилось, что никто и никогда не плавал до того острова, а тем более не возвращался назад, чтобы потом снова приплыть сюда. «Es mi honor^[29], — говорили они. – Это большая честь познакомиться с вами». Они решили, что именно этот заплыв являлся моей главной целью. А почему бы нет? Складывалось впечатление, что для меня это было испытанием на прочность.

Той ночью я уткнулась головой в колени и отчаянно плакала. Я пыталась понять, что происходит у меня на душе. Следующие шесть месяцев готовились превратиться в настоящий ад. Может быть, лучше, чтобы только самые близкие, моя Команда и еще несколько волонтеров, знали о Кубинском заплыве. Мне бы хватило, если бы только эти люди встречали меня на противоположном берегу Флориды.

Валяясь в построенной руками местных жителей палапе^[30], я размышляла обо всем. Не имело абсолютно никакого значения, откликнется ли общественность или нет. Мечта о Кубе бередила мне душу. Это плавание формировало мой характер. Сегодня моим лучшим спутником являлось лишь мое горячее желание. Было сложно. Предстоящая Экспедиция будет еще хуже. Но я больше не позволю ничему сломить мою веру. Я заключила сама с собой пари, что сделаю это. Мысленно разговаривая с Мэри Оливер, я решила, что хочу прожить эту дико прекрасную жизнь на полную катушку. Мысленно я выжала педаль газа. Я в игре.

Глава 16 2010. Начало

Чтобы выбрать место для зимних тренировок, потребовалось время. Нужно было найти море, с достаточно теплой температурой воды и расположенное не слишком далеко: полет к нему из Лос-Анджелеса, где находится мой дом, не должен отнимать слишком много времени. Я живу на побережье Тихого океана, и вода здесь слишком холодная, чтобы плыть в ней два дня подряд. Я штудировала свои контакты на Гавайях, в Мексике, Флориде. В январе, феврале и в марте температура воды там вряд ли поднимется выше 70 градусов, что подходит для заплывов на 7–8 часов. Я же собиралась увеличить время пребывания в океане до 10 часов в день. Марафоны в холодной воде – не мой конек. Но даже самые лучшие пловцы, которым любые условия нипочем, не смогли бы плыть на протяжении 50–60 часов иначе, как при температуре тропических вод.

Я вспомнила, что моя подруга курирует рыболовецкие суда к югу от Канкуна. Ее звали Кэти Лоретта, и она являлась своего рода последовательницей Барбары Уолтерс^[31] на мексиканском радио. Проработав на радио 30 лет и взяв интервью у каждого высокопоставленного лица, хоть раз посещавшего Мексику, она почти отошла от дел. В милом очаровательном местечке под названием Пуэрто-Морелос (побережье Юкатана) Кэти наслаждалась каждым днем и с радостью согласилась помочь мне связаться с ее знакомыми рыбаками из тех мест. Но она предупредила, что в это время вода вряд ли нагреется выше, чем на пять градусов. И такая ситуация продолжится до апреля. Мы решили связаться снова, когда наступит апрельское потепление.

Нина, чье детство прошло на острове Сен-Мартен в Карибском архипелаге, вспомнила, что ее подруга вышла замуж за одного капитана, и предложила позвонить им. Этот Карибский участок отлично подходил для моих занятий. Температура воды не опускалась ниже 75 градусов по Фаренгейту, никаких опасных акул и медуз. А еще там было гладкое, песчаное, абсолютно чистое от рифов дно.

Последнюю неделю января я провела на острове Сен-Мартен с Майей и Дэвидом Маршенами. Они помогали мне пережить тяжелейший зимне-весенний период, в течение которого я совершала свои первые за несколько десятилетий долгие заплывы. Это была потрясающая пара, которая всю жизнь вместе бороздила океан. Их дети знали и любили море: они путешествовали с родителями от одного порта к другому. Был очень ветреный день, и я не могла представить, сколько мой организм выдержит в таких условиях. Дэвид многие мили шел с нами на своей яхте, чтобы просто показать мне примерную точку моего 15-часового заплыва в такую погоду. В следующие 15 часов, по его прогнозам, я уже коснусь берега. Эта семья по-настоящему заботилась обо мне. Им передавалось мое волнение.

Дэвид – англичанин, выросший на Багамах. У него были светлые волнистые волосы: когда морской ветер трепал его прическу, он приходил в восторг. Дэвид являлся опытным матросом, настоящим морским волком. Кроме того, этот человек любил хорошие истории и еду. Дэвид стоял на корме нашей лодки, и из воды мне казалось, будто он обдумывает невероятно важные философские вопросы. Однажды, после приема пищи, я спросила: о чем ты так серьезно раздумываешь? Дэвид ответил: «Я представлял бутерброд с тунцом и соусом песто, политым лимонным соком».

Дэвид провел многие часы, исследуя Флоридский пролив. В это время штурвал передавался Майе – опытному капитану, с невероятной способностью концентрироваться. Она старалась держать меня на уровне середины судна по правому борту, чтобы мы могли видеть друг друга, а она могла бы наблюдать каждое мое движение. У нее все еще был легкий голландский акцент, и выглядела она как настоящая островитянка: высокая, гибкая босая блондинка. Я ценила ее умение слушать. Ей были интересны все детали путешествия. Майя спрашивала, как я себя чувствую, находясь столько часов в воде. Очень часто по вечерам меня бил озноб, я замерзала – сказывались последствия морской болезни и качки. Майя в такие моменты сразу же готовила для меня горячую ванну и напиток. От пристани она провожала меня к дому, где я приходила в чувство. Дэвид и Майя здорово помогли мне в те три дня, когда я совершала самый долгий заплыв после возрождения Кубинской мечты. В следующей поездке на остров меня сопровождала Бонни, которая хотела посмотреть, сможет ли она взять на себя роль главного Помощника.

С самого первого дня именно Бонни могла понять, что по-настоящему происходит с моим организмом. Она предугадывала незапланированные приемы пищи. Чувствовала приближение обезвоживания, еще до того момента как оно наступало. Бонни видела, когда мои плечи не справлялись с нагрузкой, и в итоге это она решала, буду ли я плыть в этот день 9 часов или лучше сократить до 6. Она знала, сколько мне следует работать и отдыхать, чтобы в воде я не теряла сосредоточенности и настроя.

Наш распорядок предполагал, что восемь дней я провожу с Дэвидом и Майей, совершая три заплыва. Тогда я бы возвратилась в Лос-Анджелес, чтобы снова набрать вес, потренироваться в бассейне и проработать детали Экспедиции. Я была генеральным директором предприятия, которое требовало собрать приблизительно $400 000. Часть этой суммы и необходимых вещей мы получили в дар.

Кроме того, я должна была руководить 50 нашими Помощниками, заниматься вопросами снабжения и оформления разрешения на въезд в страну, не горящей желанием принять у себя группу американцев с огромными лодками и множеством сложной электроники.

Многие друзья убедили меня найти людей, которые бы занимались организационными вопросами, и я, к счастью, не была обделена помощью. Однако, на самом деле, занимаясь организацией лично, я таким образом снимала стрессот тренировок. Или не исключено, что я просто любитель командовать, полагающий, что обязан наблюдать за каждой деталью того, что действительно важно для меня.

Где-то на десятый день мы снова вернулись на остров. В первую поездку я совершала три заплыва по восемь часов каждый. В следующие разы – 10–9–8. Весь май я тренировалась, стремясь продлить свое время в воде до 18 часов. Главной целью стало преодоление барьера в 15 часов, которые должны были даваться мне относительно легко. Расстояние от Кубы до Флориды – 103 мили. Заплыв должен длиться примерно 60 часов. По предварительным строгим подсчетам (если ничего не произойдет), я преодолею данное расстояние за двое суток, разделив его на отрезки по 15 часов. Вот почему главной целью стало превратить эти 15 часов в легкую для моего тела и ума дистанцию. Ну, 15 часов в море никогда не бывают простыми. Большинство марафонских пловцов в жизни так долго не плавали, а я собиралась проходить это расстояние несколько раз в неделю. Пусть они и нелегки, но по мере того, как я тренируюсь, они становятся все менее скверными.

В апреле мы немного изменили курс и приехали в Пуэрто-Морелос. Там мы встретились с Кэти Лореттой. Я хотела совершить заплыв в Юкатанском проливе. Это было своего рода сменой обстановки. Хотя пейзажи на острове Сен-Мартен, сияющие переливы местных волн ни с чем не сравнимы. Немалую роль здесь играли акулы. Дело в том, что на открытой воде вы находитесь полностью в их власти. Обычно они охотятся именно в водах пролива и у кромки рифа. Из Австралии к нам был доставлен «Акулий щит» – устройство размером с ладонь взрослого человека. Оно привязано к нашей лодке, его четырехфутовая антенна прокладывает путь под водой, генерируя электрическое поле, которое воздействует на электросенсорную систему акул – ампулы Лоренцини. CNN прислали нам видеозапись, показывающую, как работает данное устройство. Она запечатлела открытый заплыв на Багамских островах. Акулы настойчиво преследовали пловца, хотели окружить его, но, только лишь попав в зону действия щита, они выгибали свои спины, будто в них вонзилось жало, и отплывали обратно. Это внушало доверие. Эксперты, с которыми мы обсуждали проблему акул, не могли дать 100 %-ной гарантии защиты. Однако они признали «Акулий щит» самым лучшим способом для их устрашения. В Мексике это устройство всегда было рядом со мной.

В целом же я стала ассоциировать Мексику и мексиканские заплывы именно с Кэти Лореттой. Не важно, как поздно мы закончим и какая погода будет на побережье: буря, шторм или проливной тропический дождь, не дающий никаких шансов укрыться. Эта крошечная женщина, не выше пяти футов роста, с ее распущенными прямыми волосами, будет ждать меня на берегу со спасительным полотенцем, которое укутает меня сразу, как только я выберусь на берег. В Мексиканских марафонах последнюю четверть мили я плыла, подняв голову, чтобы увидеть там маленький маячок и его свет – Кэти Лоретту.

Удивительно, но мое тело отлично воспринимало первый за 30 лет серьезный заплыв. На протяжении зимы и весны того же 2010 года мое тело крепло, и я превратилась в настоящую гору мышц. Однако моя пищеварительная система была не в восторге. Например, заплыв длился в целом 12 часов. Строго от рассвета до заката. С 6.00 до 18.00. Бонни будила меня в два ночи, чтобы я успела подготовиться к нему. Речь не идет о каких-то мантрах, диалогах, энергетических практиках. Бонни просто пичкала меня сваренными вкрутую яйцами, белковыми батончиками и бананами. Я не большой фанат завтраков, и мне было крайне тяжело одолеть такую кучу еды. Кроме того, добренькая Бонни вливала в меня целую кварту клюквенного сока, чтобы во время заплыва у меня не началось обезвоживание. В перерывах между обжорством я проскальзывала под одеяло. И не потому, что я сильно хотела спать. Просто мне нравилось нежиться, укутываясь в теплые одеяла и утопая на взбитых подушках. До последнего момента мне хотелось оставаться в мягкой безопасной постели. Но я знала, что меня ожидает совсем скоро. Я поглядывала на часы и прикидывала сколько я еще смогу просто валяться в кровати. 20 минут. 17 минут. Я дотрагивалась до гладких чистых простыней, осторожно шелестела пуховым одеялом, как будто обладала сенсорными суперспособностями.

Физическая форма пловца на самом деле не имеет решающего значения. Открытый заплыв – вопрос дисциплины и выдержки. Не важно, насколько тренированным стало мое тело, не важно, как быстро теперь я могла плыть. Перед каждым, даже коротким учебным заплывом я проводила мысленную подготовку. В 5.30 утра я и Бонни стоим на пристани, ожидая Майю и Дэвида. Мы настороженны и сосредоточенны. Никакой болтовни. Я быстро надеваю очки и шапочку, но до последнего не снимаю кофту. Не сказать, что мне холодно, просто я хочу максимально оттянуть тот момент, когда я буду раздета и мне будет некомфортно. Бонни мажет меня мазью. Раньше она использовала вазелин, но сейчас – «Аквафор». Он держится на коже дольше. И мы все еще продолжаем искать вещество, позволяющее остановить образование натертостей от воздействия купальника и соленой воды. После каждого заплыва мне растирали эти кровавые полосы соком алоэ, стараясь хотя бы частично вылечить их перед следующим заплывом. Это, конечно, не помешает мне совершить Кубинский заплыв. Но боль была ужасной.

Дэвид оглашает отчет о ветре. Не очень-то хорошие новости. Однако он уверяет, что в течение дня мы будем менять маршрут, согласно изменениям в направлении ветра. Мы пытались охватить именно ту часть побережья, где дули самые слабые ветры, ведь встреча с их сильными собратьями была нам ни к чему. Нам требовались самые спокойные воды Кубы. Тем не менее учебные заплывы из-за непогоды не отменялись. Что бы там ни было: шторм, внезапные ветра, паводок – в 6.30 утра, если это планировалось, мы всегда сходили с пристани и я делала первый гребок.

В то время Бонни также разрабатывала программу питания. Она пробовала различные смеси и гели, содержащие электролиты, чтобы добавить их затем в наши емкости с водой. Мне было легче взять в руки трубку от гидратационной системы Camelbak, перевернуться на спину и просто пить воду без всякого труда, а не пытаться удержать чашку и свой вес над водой, стараясь, чтобы соленая вода не попала в напиток. Не стану скрывать: моему желудку в эти дни приходилось несладко. Во время качки меня тошнило по нескольку раз в день. В этом случае Бонни давала мне выпить немного Coca-Cola – мой проверенный эликсир для желудка.

Многие ультраспортсмены утверждают, что их пищеварение в полном порядке. Всем известно: мышцы будут стальными, если для начала сделать стальным рассудок. Но что касается желудка… Чаще всего именно он становится причиной неудачи. На экстремальной высоте, в воде, в пустыне – везде человек после определенного количества времени становится неспособным просто поглощать пищу. Бонни давала мне есть, всегда надеясь, что меня потом не стошнит.

Кроме программы питания, она обдумывала и другие вещи. Например, как организовать сигнальную систему. Днем – команды руками, в темноте – свист. Правильно сказанные слова – в переломные моменты. Я не покоряюсь грубому обращению. Обычно Бонни просто говорит мне, что рядом опасность. И она, если нужно, не раня моих чувств, помогает мне воспрять духом, совершая гребок за гребком и усилие за усилием.

А время, однако, идет: в начале мая я уже не так слаба, как в тот день, когда я потеряла сознание после 12-часового февральского заплыва. Эти первые попытки были моим маленьким адом. Теперь настали более счастливые времена. Мое тело слушалось меня, а я продумывала свою систему отсчета и плей-лист, включавший 85 песен. Моя подруга Эмили Сэльерс из Indigo Girls подсказала, что тактовый размер каждой подобранной мной песни 4/4. Не подозревая ни о чем подобном, я просто выбрала их, потому что они подходили к ритму моих гребков.

Итак, я слышу голос Боба Дилана, каждый его вздох. Я слышу его губную гармошку, улавливаю ритм. На мне нет наушников. Эта песня играет в моей голове. Я взмахиваю левой рукой, делаю гребок, а затем настает очередь правой руки.

(Левая рука, правая рука, левая, правая)

(Левая рука, правая рука, левая, правая)

Второй куплет. И последний. Это помогает мне не только сохранять свой ритм, но и поразительно точно определить, сколько прошло времени. Почему-то некоторые песни словно вводят в транс. Песни Боба Дилана гипнотизируют меня во время марафонов. Мне нужны мелодия и темп, которые смогут проникнуть в мое подсознание и оставаться там несколько часов. Такие песни, причем не обязательно лиричные, околдовывают меня.

Я люблю петь Daniel Элтона Джона в темной, гонящей по моим жилам страх, океанской ночи:

Многое из Beatles. Revolver. Abbey Road. Короткие серии, просто чтобы закончить момент приема пищи, я пою по сто раз:

Затем акустическая гитара, голос Пола Маккартни и моя вдохновленная душа вместе плывем до самого последнего такта.

Хорошие короткие песенки, которые делали меня счастливее в течение многих часов. Norwegian Wood. Polythene Pam. Eleanor Rigby. Get Back. Let It Be. Day Tripper. Иногда я пыталась спеть столько песен ливерпульской четверки, сколько могла вспомнить. Думаю, что к концу заплыва это число приближалось к 160.

А еще Джо Кокер. Я полагалась на The Letter, когда становилось холодно и надо было взбодриться. На закате я пела Дженис Джоплин Me and Bobby McGee. Тяжелые времена требуют отчаянных мер. Три утра, никаких намеков на восход солнца – в такие моменты в моей голове звучал Нил Янг. Люди смеялись надо мной, говоря, что сейчас было бы лучше спеть Hallelujah^[37], а не песню про героиноманию в Нью-Йорке. Я переключалась, пела несколько строк, затем Джеймс Тейлор, Грейс Слик и the Everly Brothers и Литл Ива. Но когда я чувствовала, что могу сломаться, а в душе была пустота, обезоруживающий фальцет Нила погружал меня в транс и я успокаивалась.

Особенно на меня действовала песня The Needle and the Damage Done^[38]. Это неоднократно спасало меня, когда тело было близко к истощению. В самые критические моменты я переходила к Damage Done. Бывают моменты, когда вы впадаете в детство. Мозг просто не может больше сосредоточиться на каких-то проникновенных лирических песнях типа She loves you… yeah, yeah… Сама того не желая, я возвращаюсь к самым легким, незамысловатым, похожим на военные, песням (I don’t know but I’ve been told…), продолжая скандировать When the streets are paved with gold…), в конце концов я пою песни для детей. The Itsy Bitsy Spider «Крохотный паучок Итси». И Alouette, где я перечисляю все части тела (от головы до кончиков пальцев на ногах). Сначала на французском, затем на испанском языках.

Я пела Old MacDonald на испанском языке и затем на французском. Не то чтобы я была большой поклонницей этой частушки, но так я могла отвлечься и перечислить стольких животных, сколько знаю.

Если латиноамериканцы читают сейчас это, уверена они смеются до слез. Опять французский.

В тот трудный 10-часовой Мексиканский заплыв в 2010 году со мной были Бонни, Тим и его невеста Карен, которая помогала ему со съемкой. Море тогда не на шутку разбушевалось. Вода будто закипала. Судно моталось из стороны в сторону. Мы постоянно рисковали врезаться в рифы. Я мысленно пыталась заставить себя не бояться. В конце концов закат принес нам облегчение. Море живет по своим законам. Когда солнце садилось, мы смогли выдохнуть. Я по-настоящему наслаждалась тем, как золотистый свет разливается по всей водной поверхности. Карен за весь день не сказала ни слова, это был ее первый выезд с нами, и она не хотела вмешиваться. Но почти в самом конце Карен, видя, что я нахожусь в хорошем расположении духа, во время приема пищи задала очень провокационный вопрос:

– Как часто, находясь в воде в полном одиночестве, ты думаешь о смысле жизни и обо всем таком?

– Довольно часто, – ответила я, но в тот конкретный момент я была поглощена пением музыкальной темы из фильма «Деревенщина в Беверли-Хиллз»:

Come and listen to a story ’bout a man named Jed A poor mountaineer, barely kept his family fed^[39]

И на отмели, и в океане все эти мелодии были моими компаньонами. Я на них рассчитывала. Час за часом я пела одну и ту же песню, двигаясь в одном и том же ритме. Теперь каждый раз, услышав Me and Bobby McGee или Stayin’ Alive Bee Gees, If You Could Read My Mind или Bridge over Troubled Water Simon and Garfunkel или Scarborough Fair, я моментально переношусь в прошлое.

Числа и цифры также являются прекрасным способом убить время, если ты находишься у него в ловушке и к тому же совершенно одна. Сейчас меня это поражает, но я на самом деле никогда не сбивалась со счета, не начинала отсчет заново и ухитрялась чередовать языки, на которых я вела отсчет. Была ли цель тысяча гребков левой рукой или двенадцать серий по сотне гребков с песней в промежутках – порядок смены языков не менялся. Это всегда было так: первый – английский, второй – немецкий, третий – испанский и, наконец, – французский язык. Последний ассоциировался у меня с надеждой, он означал: мы приближаемся к концу. Часы мучений позади.

Иногда спорт похож на чистой воды мазохизм: он наполнен физической болью и страданием. Кроме того, он требует постоянной работы ума. Чтобы не забывать об этом, достаточно прочитать об очередной экспедиции в горы. Боязнь высоты, тяжесть груза за спиной в горах, которая увеличивалась в разы, кислородный голод, боль при каждом новом шаге.

Альпинист Эд Вистурс, чье имя запомнили многие вершины Эвереста, шел к ним без кислородных баллонов – он говорит, что кислород на высоте 26 тысяч футов слишком ценен. И ему не хочется останавливаться на каждом шагу, чтобы сделать 25 глубоких вздохов.

Я не хочу хвастаться, но я остаюсь одной из немногих, кто знает, что может случиться с вами в воде, и могу рассказать детали: непрекращающиеся приступы рвоты из-за морской болезни, галлюцинации, переохлаждение, обезвоживание, боли в теле; мозг, который пытается сконцентрироваться сквозь туман сенсорной депривации.

Со стороны может показаться, что единственная радость для безбашенных экстремалов – коснуться некоего берега или достичь вершины. Это не так: абсолютно вся экспедиция, весь процесс доставляет счастье. Фотографии Эда Вистурса на Большом кулуаре Эвереста, его слова о том, что творится в мыслях человека, когда он видит луну в горах, горные тропинки, животных, реки… Мало кто сможет такое понять. Это – поэзия Природы.

Я тоже испытываю благоговейный трепет перед нашей планетой. Мне удалось ощутить его в эти последние годы погони за Кубинской мечтой. В 60 лет ты начинаешь замечать то, о чем и не думала, когда тебе было 20. Эго остепенилось, и распушенные павлиньи перья больше не заставляют тебя ходить с видом золотопромышленника. В молодости я почти все время заплыва пребывала в неконтролируемом гневе и не обращала внимания на красоту природы вокруг меня, теперь же я начала любить нашу голубую планету.

Осознание моей физической силы, технического превосходства кружило мне голову. Когда я понимала, как сильны мои плечи и какими мощными стали мои руки, меня распирало от радости. Я делала взмах левой рукой, сгибая ее в локте, чтобы передать эстафету своим вращающимся плечам. Так меня буквально выбрасывало к берегам острова Сен-Мартена. Чувствовать, насколько ты сильна, упиваться этим исключительным состоянием, было просто потрясающе.

На одном весеннем учебном плавании я чувствовала эйфорию. Это был редкий день спокойной воды. Мой мозг метался от одной случайной мысли к другой. Я не могла поверить, что можно столько думать во время заплыва. Проблем с руками и туловищем не возникало. Я спокойно размышляла о том, как все эти годы ребяческого гнева смогли привести меня к состоянию абсолютного блаженства.

Плывя со сверхскоростью от Сен-Мартена до Ангильи и назад, предположительно чувствуя то же волнение, что и Эд Вистурс на Эвересте, я подумала: возможно, сегодня самый лучший день в моей жизни.

В тот же период мне предстояло выступить с речью в Нью-Мексико, где я кратко упомянула свою историю сексуального насилия. Я могу говорить о нем публично, ничего не скрывая и утверждая, что такое испытание не должно помешать человеку становиться сильным и счастливым. Это пусть и маленький, но очень важный шаг на пути борьбы с эпидемией насилия.

Затем мы ужинали в очень шумном ресторане, где я села рядом с одной пожилой дамой. Очевидно, она была душой компании, ее глаза излучали тепло, которое действовало на весь наш стол. Звяканье столового серебра о тарелки, гвалт других посетителей и плохая акустика комнаты не давали возможности говорить с кем-либо. Но два человека, сидящих рядом в такой вечер, в любом случае становятся сообщниками.

Она потянулась к своему стакану, и рукав ее блузки обнажил ее запястье. На нем виднелся порядковый номер. Я произнесла: «Вы выжили». Дама кивнула. Я спросила, если это не слишком, может ли она рассказать мне свою историю в таком не подходящем для этого месте. В течение следующего получаса, слушая ее голос, я цепенела.

Пожилая женщина была полькой, в ее городе начали преследовать евреев. Ее отец сказал, что если хоть кто-нибудь из нацистов придет к ним в дом, они могут застрелить его. Нацисты пришли. Всей семье – этой женщине (ей тогда было три года), ее шестилетней сестре, матери и отцу дали 15 минут на сборы. Отец отказался, его убили.

В бесконечной поездке, проходившей в душном вагоне поезда, где ее толкали десятки людей, вынужденных испражняться на пол, они приехали в Дахау. Они спустились с платформы, мама держала ее и сестру за руки. После их отхода от поезда мать и сестру увели направо, а малышку – в левую сторону. Они никогда больше не виделись.

В тот день и в течение следующих двух с половиной лет, до прихода Союзных войск, этот невинный ребенок был сексуальной рабыней. Она стала маленькой любовницей офицеров СС. Оральный секс, анальный секс, общение. В три года она была вынуждена совершать эти отвратительные действия по множеству раз в день.

Я расплакалась и сказала ей, что мне стыдно теперь за то, что я поведала свою «трагическую» историю со сцены в тот вечер. Она взяла меня за руки, притянула к себе и решительно сказала: «Мы никогда не должны сравнивать нашу боль с чужой. Вы имеете полное право чувствовать гнев и горе за то, что преступники лишили вас детства. Это ваша жизнь, и вы должны любым способом обрести покой в душе». Тогда я спросила ее, как она смогла начать жить нормальной жизнью и улыбаться восходу солнца после всего случившегося с ней в детстве?

Парижская семья удочерила ее. В первый же день с ними приемная мама увела девочку в сад, взяла на руки и осторожно сказала, что все пройдет и будет легче, если она расскажет о случившемся. Она и понятия не имела, что услышит через мгновение. Эта маленькая девочка рассказала все в подробностях. Тогда приемная мать ответила ей следующее:

«Ты не сможешь забыть все это. Никогда. Я не смогу заменить тебе маму. Не смогу. Но поверь, наш мир прекрасен. Люди в основном добрые и любящие. Ты проживешь замечательную жизнь. Возьми эти воспоминания и похорони их в укромных уголках твоей души. Завтра ты впервые проснешься в твоем новом доме, здесь, с нами. Завтра утром проснется не маленькая, беззащитная, подвергшаяся пыткам девочка. Завтра утром проснется настоящий человек мира, которого ждет прекрасная счастливая жизнь».

Тем вечером в шумном ресторане эта нежная женщина и ее непостижимая история вдохновили меня на новое важное открытие. И теперь я скольжу по лазурным волнам Карибского моря, взлетая от радости, наполняясь благодарностью за свою драгоценную жизнь. Меня переполняет сила этой женщины и сила человеческого духа в целом. Я больше не озлобленна, незрела и не живу ужасными воспоминаниями. Я в прямом смысле купаюсь в счастье, плавая в океане.

Все верно. В 60 лет я отпустила гнев, и в этом мне помог спорт. Моя жизнь начиналась заново.

И в конце мая стартовал отсчет готовности. Шесть длинных заплывов: три в Мексике и три на Сен-Мартене. Аналогия с обратным отсчетом применима в каждом длительном заплыве. Если вы должны плыть 17 часов, вы не позволяете себе воображать, что будет, когда наступит 15-й час, особенно если вы плывете всего несколько часов. Вы должны сознательно помешать себе заглядывать в будущее. У вас есть только этот час, единственный час. На полпути, через восемь с половиной часов, только дурак будет праздновать свой успех. Нет никакой гарантии, что вторая половина пути будет похожа на первую. Но когда конец близок, остались последние часы, вы чувствуете легкость и гордитесь собой, тем, что выдержали. Только теперь можно позволить усталому сознанию испытать эмоции.

Так же контролировать себя приходится весь период тренировок. В первые месяцы вы должны подойти к ним серьезно, просто делать свое дело, не отвлекаться и не жаловаться. Главное: не думать, что вас ждет. Пройдя половину пути в марте или в апреле, ничего не предполагайте. Только в конце мая позвольте себе немного гордиться тем, что вы совершили. Вы сделали это, не обращая внимания на боль, и не отступили. Какое облегчение.

Если я вижу, как плачут спортсмены, победившие в Суперкубке американского футбола, как еле сдерживают слезы золотые олимпийцы, то я понимаю, что причина не в том, что им достались очередной кубок или медаль. Они прошли весь путь, от начала до конца, и не могут сдержать эмоций. Вынести все часы простуды, боли от незаживающих ран – значит наполнить свою жизнь великим смыслом.

В начале июня состоялся мой последний тренировочный заплыв на острове. Я проглотила последнюю нелюбимую овсянку, затем, поеживаясь, разделась на пристани. Мне предстояли 15 часов непрерывного плавания, после которых у меня должны были остаться силы на воображаемые 45 часов. Они стали реальностью, я сделала это. Я вспомнила все 10 месяцев безостановочной работы. Мечта снова овладела мной после всех этих лет сожалений о том, что пришлось оставить ее.

Совсем недавно я падала в обморок после нескольких часов в бассейне. Я думала об этих замечательных людях – Бонни, Тиме, Майе, Дэвиде, Кэти Лоретте, – обо всем, что они сделали для меня. На последней остановке для принятия пищи, в девять вечера, мы обнаружили рядом с нами пришвартованное парусное судно и разговорились с капитаном. Он сказал, как видел еще одну женщину, вплавь покидавшую гавань на рассвете. Затем он поинтересовался, соревновалась ли я с ней? Когда Дэвид ответил, что той женщиной была я, сутки плавающая вокруг острова, он воскликнул: «Не может такого быть!»

На палубе Бонни засвистела и замахала обеими руками. Сделано! Мой небольшой отряд выкрикивал поздравления, а я перевернулась на спину и зарыдала.

Глава 17 Первое лето в Ки-Уэсте

Обычно участники экспедиции изолируют себя в каком-нибудь небольшом городе на время организации и ожидания идеальных условий. Например, альпинисты Эвереста отсиживаются в Катманду, Непал. Для нас таким местом был Ки-Уэст, и я не могу вообразить более красочного и очаровательного уголка на земном шаре, пригодного, чтобы провести там несколько недель ожидания. Это наша собственная версия непальской деревушки.

Схождение с самолета на небольшое гудронированное шоссе Ки-Уэста вместе с Бонни, готовой уладить любые проблемы с нашим тренировочным лагерем, объединить Команду Экспедиции и получить кубинские и американские лицензии. На моих плечах лежала тяжесть этого сложного года, испытывавшего меня. Идя по этому кое-где потрескавшемуся асфальту, я чувствовала так, словно я прохожу сквозь кирпичную стену.

В июне 2010 года, как только мы прибыли в Ки-Уэст, в городе уже начали обсуждать наш заплыв. Многие жители выразили готовность оказать нам любую помощь. Номера в отелях для нас были бесплатными. Капитаны многих судов и кораблей вызывались помочь с навигацией и оборудованием. Нам давали скидки на продукты. Ки-Уэст – такое место, где все друг друга знают и помощь знакомому считается обязательной.

Однажды Бонни и я стояли у прилавка нашей любимой закусочной, рассуждая о том, что пора уже собрать команду байдарок. Парень, чинивший кофемашину, поднял голову, чтобы сказать: «Я – Буко, гребец! Я прочитал о том, что вы задумали, и я знаю команду людей, которая вам подойдет». Подобное могло произойти только на Ки-Уэсте. Буко Пэнтелис с того дня стал центральным и ценным членом Команды. Он организовал байдарочников: нашел шесть парней, которые будут сопровождать меня на двухместных лодках, к чьим днищам будут прикреплены акульи щиты. Буко выходил со мной в море по ночам, чтобы защитить меня от опасности.

Также к нам мгновенно присоединилась Команда дайверов, возглавляемая всемирно известным экспертом Люком Типплом. Он сказал нам, что мы поплывем по опасной территории и, следовательно, не сможем использовать ночью белые огни, поскольку они привлекают медуз и рыбу, на которую охотятся акулы.

Красные светодиоды подойдут больше, поскольку не привлекут акул, даже если они будут плавать вокруг меня на поверхности. Я решила поместить один из красных светодиодов на свой затылок, чтобы меня было хорошо видно из любой точки. В воде дайверы тоже собирались пользоваться только красный светом. Их было шестеро, по трое на одну смену. Двое будут находиться со мной в воде, а третий – на корме сопровождающей меня лодки, отслеживая время.

Остальные будут ждать на их главном корабле. Люк повторил мне то, что и другие исследователи: люди не являются акульей едой. Животное должно быть очень голодным, ничем не питавшимся как минимум в течение недели, чтобы напасть на меня в центре лодочной флотилии, окруженной акульими щитами. Однако Люк не хотел нас слишком обнадеживать и добавил, что в воде может произойти все, что угодно. Акулы очень непредсказуемы, особенно рифовые длиннокрылые.

Люк является защитником природы и ни за что не убьет животное. Как и в нашей Экспедиции-78, у дайверов не будет смертельного оружия. Они нырнут с трубками из ПВХ, снабженными теннисным мячом на концах, готовые щелкнуть злоумышленников по носу.

Также нам предложил помощь эксперт по акулам, доктор Патрик Райс. Он изобрел устройство под названием «Акулий отражатель» размером с банку крема для бритья. Если его встряхнуть, произойдет маленький взрыв и распространится запах, который отпугнет акулу, насколько это возможно. Мои дайверы будут первым оборонительным рубежом. Щиты служат второй линией, а отражатели будут под рукой, приготовленные для чрезвычайной ситуации. Хотя я уверена, что в темноте это будет бесполезно. Мои ребята забудут на время о себе и будут плавать между мной и люминесцентными парами зрачков в глубине.

По ночам мы уплывали от Ки-Уэста вместе с дайверами Люка, байдарочниками Буко, Дэвидом, изучающим Гольфстрим, и Бонни – главной по кризисным ситуациям.

Мы выбрали дату, 10 июля, чтобы выйти со всей Командой на суточную тренировку. Так мы хотели узнать максимальный предел моих возможностей. Данное решение устраивало меня гораздо больше, чем короткие заплывы, перемежающиеся постоянным ожиданием хорошей погоды. Это стало нашей генеральной репетицией. Дэвид составил курс, который должен был привести нас в точку, лежащую, по его расчетам, на половине пути от Кубы, примерно в 50 милях от Ки-Уэста. Так ему было легче понять, какие проблемы могут возникнуть из-за Гольфстрима. Во время этого заплыва рулевые на сопровождающих лодках научились бы следовать за Дэвидом, сохраняя нужное расстояние от меня и привыкая к моей скорости. Дайверы же получали возможность потренироваться во время ночных часов. Байдарочники сменяли друг друга по двое, задействуя «Акульи щиты». Они вернули бы меня к сопровождающей лодке, если мне это потребуется. Единственной проблемой, над которой мы бесконечно работали, представлял собой байдарочник, идущий справа от меня. У него никак не получалось подстроиться под мою технику, и он боялся задеть меня веслом. При моей минимальной скорости 2 мили в час я высоко поднимала руку из воды, и весло могло сломать мои кости.

Бонни и ее Команда помощников контролировали мои приемы пищи, рассудок, приступы морской болезни. Бонни была главной. И она пригласила в свою Команду не только Кэндис, но Джошуа и Дебору Хеннеси – главных Помощников в Экспедиции-78. Мне было очень приятно увидеть их вновь. Моя сестра Лиза и мой хороший друг Хайди Хорнес тоже присоединились к Команде Бонни.

Что касается медуз, то мы ожидали, что самой большой опасностью в океане для нас будет португальский кораблик. Байдарочники и дайверы высматривали синие плавающие пузыри даже в дневное время. В случае ночных атак у нашего доктора имелись адреналин, преднизон и баллоны с кислородом, чтобы остановить удушье, а также куча обезболивающих.

В субботу утром, 10 июля, Команда встретилась на пристани и отправилась на моторных лодках, к вычисленной Дэвидом стартовой точке, лежащей за 50 миль от нас. Мы не сразу поняли иронии того, что случилось спустя сутки. Нас одолели хандра и уныние. Море было ровное настолько, что на его водной глади можно было с легкостью сервировать обед. Ветра не было. Забавно, но такого спокойного моря мы больше никогда не видели. И мы растратили это совершенство на учебный заплыв. Стало ясно, что нужно без разрешения проникнуть в Гавану и прямо сейчас начать Экспедицию. Но на самом деле нам оставалось только мечтать о том, что такая погода повторится.

Сутки прошли просто превосходно. После сложных первых утренних часов и до заката я держалась отлично. Некоторое время я блуждала, металась в потоках ошеломляющего Гольфстрима. Рискну заметить, что на всей планете невозможно найти чего-то более синего.

Как-то раз в фитнес-зале на Манхэттене Аль Пачино подошел ко мне и со своим неподражаемым акцентом спросил, какой океан самый красивый из тех, что я видела. Я плавала в каждом. Бледно-голубой океан, омывающий Танзанию, темные воды Тихого океана на Багамах, сине-зеленое Эгейское море, серо-синие воды Патагонии. Однако нигде на Земле мое чувство красоты не было так затронуто, как в ультрамариновых водах Гольфстрима.

Я сохраняла спокойствие на протяжении всего плавания, за исключением одного случая гипертермии. Эти воды были намного теплее, чем в районе Сен-Мартена, учитывая то, что чуть больше месяца назад я совершала здесь короткий заплыв. Сейчас же под палящим солнцем меня настигло обезвоживание. Бонни увеличила мое потребление воды и сделала пометку в своем журнале о том, какое количество смеси водного электролита потребуется мне на Кубе.

Ночь прошла хорошо, и в 9 утра, в воскресенье, Бонни свистом дала понять об окончании заплыва. Все зааплодировали. Кэндис плакала. Они гордились мной. Думаю, что я переоценила свои силы в самом конце. Меня рвало в течение нескольких часов, и я нуждалась во внутривенном питании. Но я доказала, что была готова к 24 часам марафона.

Вся Команда многому научилась, и днем мы собрались, чтобы поговорить.

Команде дайверов, отвечающих за безопасность, не нравилось отсутствие видимости ночью. Их раздражало, что любое безопасное освещение не поможет им разглядеть происходящее на глубине.

Люк разработал новую схему использования подводного белого света и расширения его радиуса действия. Требовалось минимум 50 освещенных ярдов. Используя белые огни, мы рискуем, но у Люка не осталось иного выхода.

Сопровождающая лодка в воде шла от меня слишком близко. Чтобы видеть Бонни и Команду, мне приходилось чересчур высоко поднимать голову, из-за чего я рисковала получить проблемы с дыханием. Лодка не могла идти параллельно со мной, на моей скорости: мощный мотор не давал ей двигаться слишком медленно. В панике я постоянно искала силуэт лодки перед собой. Дэвид объявил охоту на новую лодку-эскорт в масштабах почти всего штата. Он вернулся не только с потрясающей 38-футовой лодкой Voyager, но и с двумя «знающими свое дело людьми», которые тут же включились в работу.

Ди Брейди была хозяйкой Voyager и моей ровесницей, настоящей хиппи. В прошлом жительница Нью-Йорка, которая ежедневно от корки до корки читала «Таймс», она объездила на Voyager весь мир и всегда была готова к новым приключениям. Ди может находиться дома на вилле в Тоскане, руководить экспедицией на Багамах или прозябать в небольших мексиканских рыбацких деревушках зимой. Ее чемодан, вне зависимости от того, насколько долгой будет дорога, не превышал размера коробки для яиц. Я до сих пор точно не знаю, какого цвета у Ди глаза. Она никогда не снимает солнечных очков с темными линзами цвета ночного беззвездного неба. Ди сохраняла спокойствие с самого первого дня. Она стала главным Рулевым на Voyager, ценным членом Команды. Она не нарушает тишину, слушает внимательно. Без эмоций. Ди спокойна.

Джон Бартлетт. Этот парень, мой ровесник, оказался просто гениальным проектировщиком. И он был очень красив. Джон вел себя сдержанно и скромно. Даже чересчур скромно. Но он жил в своем мире, который любил. Джон прекрасно поддерживал разговор на любую тему, начиная от искусства и заканчивая физикой. Он будто размышлял вслух, а его пальцы в это время двигались, словно пальцы пианиста, играющего регтайм. В нашем тренировочном лагере мы по вечерам частенько играли в нечто вроде фантов. Так вот, только Джон мог угадать человека – не женщину, – жившего в XVII веке композитора. Здорово звучит? Но затем он угадывал имя ученого, который разработал систему хранения чая для космонавтов. Возможности его ума были неисчерпаемы.

Наша цель очаровала его. Джон знал Флоридский пролив как свои пять пальцев. Он долго разговаривал с Дэвидом, обнаруживая хорошее знание Гольфстрима, прибрежного течения и проблем, которые могут возникнуть при заплыве.

Я быстро влюбилась не только в двух наших новых товарищей по команде, Ди и Бартлетта, но и в свою новую сопровождающую лодку. У Voyager имелась площадка, расположенная на моем уровне. Находясь на ней, Бонни и ее люди могли наблюдать за мной. Я тоже могла видеть их, когда делала вдох, не прикладывая усилий и не поднимая головы из воды.

Все, что требовалось: установка более медленных двигателей и реконфигурация руля. Voyager был нашей лодкой. Ди была нашим Капитаном Команды рулевых. Бартлетт был нашим новым всесторонним консультантом. Эти ребята стали для нас настоящим кладом.

Когда мы посмотрели по GPS на пройденный нами, за последние 24 часа, путь, мы увидели, что я сделала две полных петли ночью, проплыла дважды по кругу. Все мы предположили, что те петли были результатом моего плавания, так как я уплывала слишком далеко вправо, не замечая этого и не слыша сигналов вернуться назад. Нам было необходимо понять, как сделать так, чтобы удержать меня параллельно сопровождающей лодке. Минимальная протяженность заплыва составляла 103 мили, и каждые пятьдесят ярдов в сторону и пятьдесят ярдов назад нужно прибавлять к этой цифре. И я не могла долго концентрироваться на движении лодки и сохранять расстояние до нее. Мне было сложно держаться возле лодки при свете дня, и я постоянно уплывала вправо ночью. Такая ситуация продолжилась в течение всех тренировок. Днем Бонни проводила большую часть времени, держа оранжевый спасательный жилет высоко в воздухе, чтобы подавать мне сигнал о возвращении к лодке сразу же, как я начну плыть в сторону. В ночное время ее свист почти не умолкал.

Трудно представить, насколько трудно долгое время концентрироваться, имея лишь один ориентир. Почти нереально. Вы начинаете отрываться, в ваших мыслях нарастает хаос. Это ужасно для всей Команды. Байдарочники вынуждены каждую минуту кричать на меня, чтобы я возвращалась к реальности.

Уплывая вправо, я иногда отбивалась от своих на 100 ярдов. В такой ситуации, при нападении медузы или акулы, дайверы бессильны, они должны оставаться рядом с Voyager.

У Дэвида Бартлетта и одного из байдарочников, Стюарта Нэггса, с острова Сен-Мартена было решение. Они сделали своего рода рейку, длиной в 20 футов и установили ее на носу лодки так, что она смотрела вправо. С конца этого шеста в воду, на глубину в 10 футов, спускалась цепочка с небольшим резиновым треугольником на конце. От этого треугольника отходила лента шириной 4 сантиметра, сделанная из белой парусины. Когда лодка двигалась, лента вытягивалась параллельно ей, в 20 футах от борта. Теперь под водой у меня была своя дорожка, как в бассейне. Даже уходя направо, я видела, как Бонни достает оранжевый спасательный жилет – сигнал вернуться на место, сразу замечала белую ленту и возвращалась. Ночью Бартлетт прикрепил на резиновый треугольник ряд красных светодиодов, которые привел в действие от бортового генератора. Эти красные огоньки стали настоящим успокоением в ночи для меня и всей Команды. Мы также решили, после первых 24 часов, прикрепить один красный светодиод на ремешок моих защитных очков. В безлунную ночь Бонни не могла разглядеть меня на расстоянии 20 футов. Она полагалась только на звук моих плещущихся в воде рук, а красный свет помогал ей точно определить, где я.

В середине июля, осваиваясь с нашими нововведениями, мы продолжали ждать лицензии из Департамента казначейства США, чтобы попасть на Кубу, а также кубинские разрешения для нашей Команды и флота. Мы были ужасно расстроены, не получив ответа ни от одной стороны.

28 июля на Ки-Уэсте должен был быть короткий учебный день. Очень рано зазвонил телефон. Друг моего брата из Бостона сбивчиво сообщил, что Шариф задохнулся ночью. Ему было только 57 лет. Я оставила Команду и улетела в Бостон.

Глава 18 Шариф

Мой брат Шариф стал называть себя так, когда ему исполнилось 20, хотя при рождении он был наречен Уильямом. В 50-е и 60-е годы мы считали его просто необщительным, суперумным книжным червем. Он имел обширную коллекцию древесных улиток и даже, когда ему было всего лишь 11 лет, написал о них книгу под названием «Драгоценности Эверглейдс». Со всего города преподаватели естественных наук приводили своих учеников в наш дом, где Билл читал им лекции о животных. Порой мне казалось, что он знает свое дело лучше, чем любой учитель.

Вентиляция в нашем доме соединяла мою комнату с комнатой брата. Я всю ночь слушала, как он разговаривает с воображаемыми персонажами. Утром Билл вместе с нами отправлялся в школу. Мы не считали, что нужно бить тревогу. Я тоже проводила много часов со своими воображаемыми друзьями, сидя в ванной и испытывая страх перед отцом.

Билл поступил в Бостонский колледж и уехал из дома. Первые несколько лет мы принимали его психическое расстройство за хиппи-манию. Он иногда приезжал ко мне в Нью-Йорк, подолгу сидел в позе лотоса в гостиной, с головой укутавшись в одеяло, не ел и не пил сутками. Билл нес какую-то тарабарщину, а я была уверена, что он перебарщивает с травкой.

Пару раз в год я приезжала к брату в Бостон. Я отправлялась в Кенмор-сквер, его обычное место обитания, и начинала опрашивать бездомных, видели ли они Гамельнского крысолова. Его знали все. Они называли его так^[40], потому что он помогал бездомным решать практически любые проблемы: медицинские, юридические, личные. Каждый день Билл доставал из мусорных баков на вокзале или брал в отелях Washington Post и The New York Times и читал их от первой до последней страницы. Брат был невероятно сообразительным, он мог обсудить и поспорить на любую тему, включая область экспертных знаний собеседника. Но что касалось его собственной жизни, то здесь Билл не мог понять элементарных вещей. Он сказал мне, будто играл на саксофоне для Boston Pops, Гарвард опубликовал его медицинские исследования, и что к тому же он был резервным квотербеком в «Питтсбург Стилерз», что приводило его в бешенство, так как он не хотел без конца мотаться в Питтсбург.

Я много раз предлагала занять ему денег на аренду небольшой квартиры. Он отказывался. Ему нравилась его жизнь, его друзья. Я пыталась вручить ему комок наличных денег каждый раз, когда мы виделись. Брат отказывался, повторяя, что восхищается таким благородным жестом.

Во время своих визитов я познакомилась с его компанией. Они были похожи на Шарифа: поразительно умные и уникальные, но неспособные выполнять обычную работу, сопряженную с рутинными обязанностями. Я приглашала его на ужин с омарами в хороший ресторан, но он предпочел бесплатную столовую, потому что хотел представить меня приятелям.

Я знала все про его залоги. У него в кармане скомканной кучей лежали копии расписок. Но Билл всегда помнил, куда заложил свой альтовый саксофон. Мы иногда проводили весь день, таскаясь от ломбарда к ломбарду, возвращая его вещи: гитару, губную гармошку…

У него был ребенок от уличной наркоманки. Билл перестал употреблять в тот день, когда родилась Шони. Кейт тоже пришла в норму, как только она стала матерью. Я узнала Кейт и Шони поближе. Они показались мне очень любящими светлыми людьми.

Жизнь на улице очень сильно выматывает. Брат был высоким мужчиной, ростом 6,2 фута, но уже в 50 лет он начал сутулиться и его походка стала дерганой и виляющей. Он ходил, опустив голову и смотря себе под ноги. Билл умер в небольшой квартире, которую Лиза и я нашли для него за год до смерти, одно из его немногих реальных мест жительства, которое ненадолго оградило его от улицы. В ту ночь с ним случилось несколько припадков эпилепсии. Он лежал на своей подушке лицом вниз. Хотя Биллу было 57 лет, он выглядел намного старше. Когда мне позвонили, я не могу сказать, что удивилась. Но мое сердце сжимается от осознания того, какой тяжелой жизнью он жил, и от того, что его выдающиеся способности пропали даром. Последний раз, когда мы увиделись, я поняла, что он не рассчитывает жить долго. Брат понимал, что в старости ему придется тяжелее, чем всем остальным. Он представлял бы собой очень печальное зрелище, с трудом передвигаясь по улицам без единого доллара в кармане, особенно в холодные дни бостонской зимы. И все же он не нарушал поставленных самому себе условий. Он создал свою собственную семью. Он рассчитывал на них. И они рассчитывали на него.

Лиза, я, Тим и невеста Тима, Карен, организовывали похороны. Мы прошлись по приютам, бесплатным столовым и ломбардам, чтобы найти его друзей. Собраласьдовольно большая толпа. В крошечном арендованном автомобиле мы остановились, чтобы подвезти слепого, с которым Шариф обедал в столовой для бедных в течение 12 лет. Еще там была женщина, которой он помогал, и парень, с которым они играли на саксофонах в метро.

В похоронном бюро мы встретились со священником. Друзья брата сказали нам, что ему бы понравилось, если бы тот произнес несколько слов. Священник попросил описать Шарифа тремя словами. Мы обсудили их с Кейт и Шони:

Добрый. Самоотверженный. Лидер.

Моя речь была краткой, в основном я предупреждала остальных, что они могут сказать о Шарифе все, что хотят, в любой момент. У нас не было очереди, мы организовывали все быстро.

Позже мы пили кофе и ели пирог, многие повторяли, что все образуется.

Слово взял священник и, опираясь на данное нами описание Билла, произнес речь. А затем он добавил, что Шариф напомнил ему Иисуса Христа. Лиза и я обменялись взглядами.

В этот момент парень с взъерошенной копной волос вскочил со стула. Его охрипший голос дрожал: «Эй, минуточку! Это я собирался сказать так про Билла! Я тот, кто всегда называл Шарифа нашим личным Иисусом Христом! Мы много раз философствовали на пляже, а затем он рассказывал мне про очередного придурка в беде, которому он должен помочь!»

Другой скорбящий заорал на него:

– Заткнись и прояви уважение! Мы слушаем проповедника!

Но парень с охрипшим голосом не сдавался:

– Это ты заткнись! Эта леди сказала, что мы можем выговориться, когда захотим.

Уходя в тот день с похорон, я была до странности безмятежна. По пути в Бостон я почему-то чувствовала, что мы проведем это время, не скорбя о смерти Билла, но вспоминая его жизнь. Его игры с разумом не смогли раскрыть весь его потенциал. Он никогда не выезжал из Бостона. Я однажды спросила брата, не хочет ли он взять Шони и съездить на озера Нью-Гэмпшира и Вермонта. Билл очень долго смеялся. Я уверена, что он даже никогда не нежился в горячей ванне. Мне было жаль, что Билл так бедно живет. Но в тот день я приехала в Бостон, чтобы вдохновиться его примером. Друзья Шарифа любили его и были преданы ему до конца. Я встречала много самоотверженных людей. Но мой брат – единственный из них, кто приносил слепому ужин в течение целых 12 лет.

Покойся с миром, мой брат.

Это был первый раз, когда я прервала свои тренировки на Ки-Уэсте. На обратном пути, все четыре часа полета, я думала о своем брате. Билл стал трезвенником, сразу как только родилась его дочь. Он забыл, что такое наркотики. Любой найденный на улице доллар Билл отдавал Шони или его уличной семье. Даже когда брат понимал, что у него проблемы с психикой, он не пытался сбежать от реальности. Меня по жизни ведет за собой почти несбыточная Мечта, но это не главное. Шариф умел находить вдохновение, был смелым. Меня всегда восхищало, как люди падают и поднимаются снова. Мой брат никогда не сдавался. И это важнее, чем преследование Мечты. Застойная жизнь – это просто существование. Шариф 40 лет держал удар на улицах Бостона. Какой бы трудной ни была его жизнь, он искал в ней что-то хорошее.

Глава 19 Обратно в Kи-Уэст

Шасси касаются грунта взлетной полосы в Ки-Уэсте.

В автомобиле из аэропорта я внимательно отслеживаю прибой, смотрю на горизонт, флаги, раздувающиеся в восточную сторону. Бонни убеждает меня сделать небольшой заплыв сегодня, чтобы очистить мой ум.

Заветный час приближается. Осознание этого сильно давит на меня. Мы плаваем целыми сутками. Джон Бартлетт рассказал нам однажды ночью всю 30-летнюю историю летних ветров во Флоридских водах. В среднем получалось два дня в июне, два в июле, весь август и начало сентября. Только в это время пловец мог преодолеть такое расстояние. Июнь и июль остались позади. Уже август. Бартлетт пытается спрогнозировать, когда Гольфстрим пойдет на север, и мне надо будет постараться, чтобы не уплыть на восток и достичь берегов Флориды. Мы с Бонни близки к истерике.

Вместе с плаванием и силовыми тренировками я всеми силами пытаюсь уладить дело с нашими разрешениями на поездку. Все тянется настолько медленно, что мы всерьез обсуждаем возможность нелегально пересечь границу Кубы, отплыть из Гаваны и вернуться в США. Но наказание обещает быть серьезным, вплоть до тюремного заключения и штрафа в несколько сотен тысяч долларов. Даже если для кого-то из нас это всего лишь спортивное приключение, капитаны наших судов не хотят потерять свои лодки.

Разрешения с кубинской стороны приводят нас в еще большее уныние. Мы неспособны выйти на прямой контакт с представителями Кубы. Сотрудники Секции кубинских интересов в Вашингтоне, округ Колумбия, уверяли нас, что министр спорта в Гаване знал, как отчаянно мы ждали его, пока, как выяснилось, он был на семейном отдыхе. Расстояние от семейного гнездышка министра до его рабочего стола было слишком большим, чтобы он смог рассмотреть наш случай.

В бездну отчаяния не дает опуститься лишь одно. У нас есть главный спонсор, Secret – твердо отстаивающий свои и наши интересы. Я не должна продвигать этот бренд, а лишь участвовать в онлайн-кампании под названием «Бесстрашный». Это будет подборка видеоинтервью с женщинами, которые борются за свою мечту и за свое место. Современный спортивный центр «Шпиль» в Женеве, штат Огайо, также поддерживает меня. С помощью Интернета многие люди откликнулись и перечисляют нам деньги. Спасибо CNN, который снимает каждый мой шаг и все действия моей Команды.

Конечно же, 8 августа – кошмар, которого все мы боимся, – становится реальностью. Еле уловимое метеорологическое окно появляется и исчезает. Но у нас пока нет разрешений правительства. Наш метеоролог, Дейн Кларк, звонит нам и предсказывает, что спокойное море с 11 по 14 августа.

Жена Дейна, Дженифер Кларк, эксперт по течениям по прозвищу Королева Гольфстрима, говорит, что ось течения находится в довольно хорошем положении. И погода и само течение на нашей стороне, а мы, сильно раздраженные, сидим в Ки-Уэсте и наблюдаем, что четыре прекрасных и удачных дня впустую проходят на наших глазах. Я буквально чувствую, как в моем желудке открывается язва.

В отчаянии я решаюсь на крайние меры. Моя знакомая, Хилари Розен, имеет отношение к политике непосредственно в округе Колумбия. Ее коллега, Хиллари Клинтон, – госсекретарь США. Наш вопрос находится в юрисдикции Госдепартамента. Хиллари Клинтон обещает помочь нам. Лицензия готова через 24 часа.

Как же сложно сдержать негодование по поводу того, что мы упустили ту великолепную погоду. Но только вперед! Девиз нашей Команды: «Мы идем только вперед!» Я снова приступаю к ежедневным тренировкам. Снова продолжается работа штурманов и техников. Снова мы ищем любые пути связи с кубинцами. Снова и все еще мы в буквальном смысле ждем у моря погоды. Снова. Все еще…

Поскольку конец августа приближается, мое беспокойство продолжает расти. Люди всегда думают, что именно тренировка – самая нелегкая часть работы для спортсмена. Возможно. Но, по крайней мере, во время нее вы контролируете все, что происходит. Вам известно, что от вас требуется. Зная, что делать, я в таких случаях просто опускаю голову и совершаю первый гребок. А ожидание… ничего нет хуже. Ты не можешь вмешаться, от тебя ничего не зависит. Я тренируюсь на острове по 15 часов. Все мои друзья шлют мне фразы о достоинстве и силе терпения.

Таким образом, я перенервничала еще в июле. И теперь День труда – отпразднован. Температура воды начинает снижаться, чтобы достичь той отметки, при которой мои способности – ничто и я бессильна. Беспокойство нарастает. Каждую ночь мы с Бонни тащимся в офис Ванессы Линсли – морского штурмана мирового класса в отставке. Она представляет нам десятки созданных ею компьютерных моделей. Ванесса – реинкарнация путеводной звезды, она капитан Xtreme Dream Fleet. Ванесса командует лодками, штурманами, всеми. Основные суда – те, которые мы называем главными кораблями или носителями. Их командиры будут следить за главными членами Экспедиции. Это те люди, которые будут обеспечивать смену экипажа на Voyager. Каждую ночь Бонни и я толпимся возле компьютера Ванессы, в то время как она показывает нам Североатлантическую Спираль и объясняет, как ее положение повлияет на скорость и направление ветра. Она повсеместно анализирует потоки ветра в Карибском море. От островов Виргинии до Кубы, а затем к Юкатану.

Мы смотрим на Мексиканский залив: в то место, где горные хребты находятся к северу от нас. На погоду в проливах оказывают влияние множество факторов. И вот почему это настолько сложно, предсказать ее там. Когда тесно изучаешь погоду в одной небольшой области, начинаешь рассматривать мир как одну связанную экосистему.

Как-то ночью Ванесса вытаскивает меня и Бонни на пристань. Сейчас восточный ветер движется именно так, как он должен двигаться в этом месяце. Ванесса приказывает нам высунуть языки. И что же? Мы чувствуем, как маленькие кусочки соли оседают у нас во рту. Я смело предполагаю, что так происходит из-за сильного ветряного потока. Но нет. Этот хруст у нас на зубах вызван перенесенными сюда из пустыни маленькими песчинками – пылью Сахары. Африканские ветры беспрепятственно приносят песок прямо в Флоридские воды.

Когда волны слишком огромны, а порывы ветра едва ли не разрушительны, я и Бонни наведываемся в лагуну, что находится сразу за студенческой коммуной. Бонни сидит на причале с книгой и водой для меня. А я делаю небольшую пробежку, в половину мили.

Я не смогу забыть наш первый визит в эту самую лагуну! Мы пытались припарковаться. Резко перед нашей машиной прошмыгнула огромных размеров, ужасная доисторическая ящерица! Следом ее приятель, словно сбежавший из парка Юрского периода, откуда-то сверху спрыгнул на наш капот. Мы визжали как сумасшедшие. Даже заблокировали двери изнутри, не надеясь, что когда-нибудь выберемся из машины. Хамские ящерицы, честное слово, презрительно посмотрели на наши перепуганные лица, а затем вальяжно прошлись по асфальту и очень грациозно ускакали в траву. Я представляла себя Индианой Джонсом, а Бонни – моей верной попутчицей. Да. «Индиана Джонс: искатели пещер». Одна из ящериц остервенело бьет своим огромным тяжелым хвостом о наш капот, стекла разлетаются вдребезги. Нам грозит опасность.

Мы не успокаивались. Я позвонила в общество контроля за дикими животными. С дрожью в голосе я бормотала: «Сэр, мы находимся прямо на парковке возле студенческого общества. Двери нашей машины заблокированы. Нашим жизням грозит опасность. Рядом – две огромные страшные ящерицы». И слышу добродушный смех на другом конце провода. Кажется, позвали коллег: «Джеф, послушай-ка. Надо услышать собственными ушами. А то ты не поверишь». Пауза. Раскаты смеха. «Отвратительные ящерицы до смерти напугали эту женщину». Мои поздравления. Очень смешно. Весь Ки-Уэст не упускал случая напомнить нам об этой истории. Люди потом еще долго дразнили нас.

Проклятый восточный ветер! Я выучила все флаги на яхтенной пристани, на пирсах. Эти кусочки разукрашенной ткани постоянно колеблются. Изо дня в день мы истязаем себя раздумьями, бессмысленным беспокойством. Нельзя допустить, чтобы восточные ветры «сдули» Кубу. Мы все еще надеемся, что ветряные потоки развернутся где-нибудь в Атлантике, и продолжаем подготовку.

Каждую ночь мы идем в офис Ванессы, словно ягнята на скотобойню. Мы заложники новых и новых сценариев. Однако когда она представляет нам очередную модель ветрового движения, мы все еще надеемся услышать что-нибудь многообещающее. Каждое новое сообщение о возможном шторме из Африки – и мы в стране наших фантазий.

Каждые три или четыре дня Дейв сообщает о возможности нового погодного окна. Однако через несколько дней он с болью в голосе сообщает об обратном. Такие американские горки изрядно потрепали мне нервы.

Метеоневроз затуманил нам головы до такой степени, что мы и думать забыли о разрешении на Экспедицию из Гаваны. И все же пакет с важнейшими документами из Секции кубинских интересов в Вашингтоне, округ Колумбия, был доставлен 10 сентября. Мы сделали это!

Тренировки становятся по-настоящему интенсивными. Бонни, Ди, Дэвид, Майя и Бартлетт стараются не показывать, насколько им тяжело. Главное событие приближается. Кажется, у нас пропало чувство юмора. Конец сентября близок. Начало последнего, самого серьезного 24-часового заплыва состоялось 10 июля. Он благополучно завершился 11-го. Сейчас этот факт меня нисколько не радует. А огорчает вот что: время между последним заплывом и до настоящего момента – более чем 10 недель. Весь этот период я тренировалась на открытой воде по 5–6 часов. Этого явно недостаточно для предстоящего 60-часового марафона. Я теряю форму. И страшно рисковать, начиная заплыв на 24 часа в тот момент, когда мы с надеждой ждем погодного окна. А новости об «окне» то хорошие, то плохие. В зависимости от них наше настроение меняется, мы поочередно переживаем решимость, затем страх, затем решимость и снова страх. Как только я начинаю верить, что мы вот-вот отправимся в Гавану, я начинаю считать часы. В моих венах бурлит адреналин. Затем звучит отбой, и я раздавлена. Сумки с моими купальными принадлежностями уже два месяца стоят у двери.

Ночами становится холодно. Даже в Ки-Уэсте заметно, что настала осень. Никто не говорит этого вслух, но кажется, мы понимаем, что скорее всего ничего не выйдет. Местные наперебой рассказывают о том, что мы и желаем услышать: какое теплое и спокойное море в октябре. Они уверяют нас, что именно в октябре так прекрасно сидеть на побережье и смотреть на водную гладь без единого барашка (как никогда больше в году). Мы придираемся к каждому слову.

Бонни уже больше месяца тренирует личность с немного расшатанными нервами. Я имею в виду себя. Мне не давали сдаваться ее самообладание и дисциплина. Но в последнее время мои нервы совсем расшатались. Я плохо сплю. Друзья напоминают мне одно изречение: «Вы никогда не поймете, насколько вы сильны, пока у вас не останется выбора». Я повторяю эту фразу словно мантру на протяжении всего дня, ежедневно. Наверное, так сходят с ума. Все оказалось гораздо сложнее, чем я думала. Сейчас я могу действительно говорить, что столкнулась с трудностями.

Сегодня 1 октября 2010 года. Мы выходим в море. Я проведу в воде четыре часа. Пирс охвачен колышущимися на ветру флагами. Освежающий бриз дует с востока. Как всегда, я прыгаю в воду прямо с Главной лодки. Шестое чувство подсказывает мне, что это не просто тренировка. Я немедленно погружаюсь в воду и делаю первый гребок. Через какое-то время я переворачиваюсь на спину. Подняв взгляд на Voyager, я вижу, как наша Команда – Дэвид, Ди, Майя и Бартлетт – перевесились через перила и сочувствующими взглядами следят за каждым моим движением. Бонни оставляет главный наблюдательный пункт. Подбоченившись, подходит ближе. Я слева направо провожу ладонью по горлу, словно перерезаю его. Ночью температура воды понизилась как минимум на несколько градусов. Все кончено. Это слишком горькая пилюля, чтобы стойко ее проглотить. Готовить экспедицию целый год, а потом просто оказаться неспособной плыть.

Ди, Бонни, Дэвид, Майя и я тщательно собираем оборудование, проверяем всю технику. Приближаясь к пристани, мы с Ванессой укрываем все бесценные механизмы от дождя. Сейчас лучше нас рассказать о том, что мы чувствуем, может только этот противный, бесконечный и неотвратимый проливной дождь.

Когда мы с Бонни уже собираемся уезжать, чтобы посмотреть расписание авиарейсов, способных доставить нас домой, Ди просит нас вернуться в лодку. Возле Voyager забавно резвится пара ламантинов. Мы гладим и обнимаем их. Они похожи на двух огромных милых морских щенков. Мы вдруг решаем, что это хороший знак. И счастье не за горами. У нас просто нет выбора: либо простая радость, либо едкий привкус поражения.

Глава 20 2011. Архив

Вернувшись в Калифорнию, я постоянно смотрю на мои вещи, предназначенные для экспедиции и без конца напоминающие мне о моем незаконченном деле. Эти сумки болтаются без дела так же, как и я, уже довольно долго. Десятки пар защитных очков, множество купальников, тубы с мазями, канистры протеиновой смеси, огромные полотенца с надписью «Мексика», красные светодиодные огни, каждый раз цепляющие мой взгляд. Все это «барахло», аккуратно сложенное, явно ждет своего часа. Даже мои резиновые шлепанцы. Можно смело предположить, что в моей истории пара обуви будет иметь явно только символическое значение. Я всегда поднималась на пирс, затем скидывала их на лодке перед прыжком. Единственную пару белых резиновых шлепанцев. Сейчас они стоят у меня в доме, возле входной двери. Каждый раз, когда я прохожу мимо них, в моем мозгу словно что-то щелкает: «Если ты все-таки хочешь сделать это, то пора встряхнуться».

Год назад я задавала себе те же вопросы. Способно ли выдержать мое тело? Достаточно ли я сильна? Пройду ли я весь путь тренировок, организации, бумажной рутины до конца? Сейчас, осенью 2010 года, ситуация в корне изменилась. До последней попытки я не представляла возможности моих тела и мозга. Я не плавала 30 лет. Теперь я знаю, что меня ждет.

Ровно месяц мне понадобилось на то, чтобы собраться с мыслями и снова приступить к тренировкам и прочей подготовке. Особенно важны тренировки. Весь год только Мечта заставляла меня стараться изо всех сил, показывая 200 % результата. Мы приближались к Мечте на небывалой скорости. Плевать, насколько трудно нам приходилось. Мы были несгибаемы.

С пунктом A все было решено. Однако мы серьезно обсуждали именно пункт B. Конечный пункт – важнее всего. Название этого места витает в воздухе, становится почти осязаемым. Именно пункт B заставляет спортсмена и всю Команду работать 24 часа в сутки ради достижения поставленной цели. Даже в переломный момент, находясь в воде, вы представляете себе конечную точку и продолжаете. Если я скажу, что больше задумывалась над тем, нужно ли мне все это и стоит ли мне тратить свое драгоценное время, – я солгу. Никто не пошел бы на такое испытание, если бы конечная цель не была бы для него важной. Никто не прилагал бы стольких усилий, если бы подсознание не писало ему огромными буквами название этой цели, словно самолет, который в небе создает узоры из воздуха. Жаль, но мне нельзя витать в облаках. Самым главным для меня является именно путь, по которому я иду к своей Мечте. Это работа – утомительная, тяжелая, непрекращающаяся. Опыт досадных поражений, преодоление себя. Когда шаг за шагом ты переступаешь через все препятствия. А затем – маленький заключительный рывок. Я ни за что не пожалею о времени, проведенном в Нью-Йоркской библиотеке, где я читала письма гениев XIX столетия. Не могу сказать, что я зря старалась только из-за того, что так и не получила докторскую степень. Или наш брак с Ниной. Он оказался катастрофой, но я не скажу ничего дурного о совместных прекрасных часах, проведенных с ней вместе.

Дома в Лос-Анджелесе я искренне пыталась найти какие-то плюсы в этом пройденном, но так и не завершенном этапе. Я вспоминала все положительные моменты, случившиеся за время организации Кубинской мечты. На тот момент это было нужно не только мне, но и всей Команде. Они имели право гордиться собой. Гордиться тем, что они сделали.

И тем не менее я просто человек. Как бы я ни старалась, мне было сложно убедить себя, будто Экспедиция, ее подготовка были для меня самыми важными. В том октябре я едва находила силы, чтобы не скатиться в депрессию. Я понимала, что провалилась. Прыгая с вышки в воду, спортсмен представляет себе, как он подходит к трамплину. Каждый шаг. Затем его взгляд зависает в воздухе. И тогда он уже мысленно видит, как именно он прыгнет, как будет двигаться. Точно так же я пыталась представлять себе лишь череду гребков и вздохов на открытой воде. Я убеждала себя, что кадры моих тренировок, разговоры о моих техниках плавания, кадры нашей Экспедиции пригодятся потомкам. Я смотрела на фотографии нашей Команды на пляже перед стартом. Мне казалось, что я смогу, оглядываясь назад, улыбнуться. И понять, что тот год был самым ценным временем моей жизни. На самом деле, я была уверена, что так произойдет только в том случае, если моя погоня за Мечтой приведет меня к ее осуществлению.

Я дала себе передышку. Ровно месяц. Мне хотелось увидеться с семьей, друзьями. Я переехала в Итальянский особняк 1924 года. Распаковала вещи. И решила какое-то время побыть дома. Со мной были мои собаки. Прогулки с ними стали моим способом медитации. Они бежали рядом, а я размышляла.

В первой прогулке по побережью Тихого океана было что-то неземное. Я смотрела на восход солнца и погружалась в воспоминания.

Я отчетливо помнила тот июльский день на острове Сен-Мартена, когда я перевернулась на спину и зарыдала. Больше в своей жизни мне не придется плыть 15 часов подряд (я наивно полагала, что не будет 24-часового заплыва немного позднее и усиленных тренировок на Ки-Уэсте). Разум приказывал мне двигаться дальше, но сердце все еще жило теми воспоминаниями. Я не могла отпустить их так быстро. Воспоминания приведут меня к освобождению.

На девятый или восьмой день прогулок, на рассвете, я почувствовала просветление. Я помню этот момент. Тедди и Бойскаут бежали впереди меня. Я оттолкнулась от земли и побежала за ними. Мое тело ликовало. Я начинала видеть хорошее.

Возможно, это прозвучит очень уж самоуверенно, но в 61 год я была в наилучшей форме в своей жизни. Вместо того чтобы зацикливаться на тяжести тренировок и думать об этом снова и снова, я позволила чувству восторга от происходящего заполнить свое сознание. Вспоминая свои ощущения во время заплыва, я даже иногда испытывала счастье. Я чувствовала, что способна на все. В тот день, когда море утихает, я рассекаю водную гладь гребок за гребком. Так человек проплывает расстояние, которое раньше могли осилить только лодки.

Я улыбнусь под водой, когда увижу застывшую на корме Бонни. Она загорела настолько, что ее кожа отливает медью. На ней огромные солнечные очки. Иногда она ни разу не садилась за все 12 часов моего плавания, ее взгляд был прикован ко мне. Бонни – боец, с глазами, приносящими успокоение и радость. С ней я чувствую эмоциональную и физическую защищенность.

Наша Экспедиция подразумевает самую разностороннюю подготовку к ней. Наша Команда была очень сплоченной, мы верили в себя. Я неплохо справлялась с ролью лидера.

Безусловно, наша ситуация была до крайности уникальной. 61-летний спортсмен, с которым работают близкие ему люди, никогда не знавшие его именно как пловца. Конечно, это мало напоминает соревнования мирового уровня. Но я пыталась осуществить то, что мне не удалось в мои 20 лет. Самые дорогие мне люди впервые помогали мне достичь главной цели. Даже Нина, появившаяся в моей жизни после того, как я завершила карьеру в спорте, присоединится к нам на лодке моих друзей.

Однажды на Открытом чемпионате по теннису в Америке Джимми Коннорс (титулованный спортсмен, в то время отошедший от дел) электризовал толпу во время своего матча-возвращения. Он надолго покинул спорт. Его 11-летний сын Бретт догадывался, что его отец – звезда мирового спорта, чемпион Уимблдона. Но его победы пришлись на те времена, когда Бретт был совсем ребенком. В тот вечер Джимми буквально разгромил соперника – Арона Крикштайна. Люди на стадионе сходили с ума, они встали со своих мест. Стадион превратился в орущее чудовище. Джимми пытался отделаться от журналистов, поднимал руки к небу, кричал. Он возродился несгибаемым чемпионом. Бретт в этот момент стоял рядом с кортом. Он видел своего отца во всей славе. Джимми, не большой любитель слез, качал своего сына на руках и плакал. Если бы не тот матч, то Бретт продолжил бы видеть в отце только героя устаревших спортивных хроник и газет.

Мой племянник Тим родился в сентябре 1978 года, спустя месяц после моей первой Кубинской попытки. Он рассказывал своим друзьям, что его тетя была великолепной пловчихой, однако подробностей он не знает. Будучи в Мексике, он приехал, чтобы взять у меня интервью. Тим не особенно чувствительный человек, но когда он вспоминал наши детские игры, на его глазах выступили слезы. Затем Тим расплакался и сказал, что просто не верит, будто видит перед своими глазами чемпиона.

Бонни, с которой мы познакомились через несколько месяцев после завершения моей карьеры, стала главным человеком в нашей Команде. Она очень стойкая. Но однажды, находясь в воде, я заметила, что она плачет. Я приостановилась и спросила, все ли в порядке. Сквозь слезы Бонни прокричала, что это просто замечательно видеть, как людей объединяет общая цель.

Итак, ответственная Бонни, Тим, без которого Экспедиция невозможна, Кэндис и наша история, Лиза и Нина. Это было невероятное время для всех нас.

На прогулках с собаками я многое поняла. Отчаяние трансформировалось в надежду. Это и было моей целью. Чтобы дотронуться до Мечты, я год тренировалась, не останавливаясь ни на секунду. Вот она, цель Экспедиция, даже если мы не дошли до конца. Но мы обязательно это сделаем.

Я была счастлива. Перед началом новых тренировок я слетала в Гавану. Со мной вместе были Ди, Кэти Лоретта, Карен и Тим. Мы подружились с коммодором Эскричем – звездой клуба Nautico в Марине Хемингуэй. Это, если честно, были долгие нудные встречи с бюрократическими диалогами. Но у нас появился союзник. Эскрич стал важным, прямым контактом с министром спорта, который смог бы в течение 48 часов получить от нашего имени разрешения и зеленый свет для Экспедиции. В этот раз не должно было возникнуть никаких проблем. Должна признать, что та поездка отнюдь не походила на отпуск. Но прибывая на остров, мы всегда были очарованы Кубой так, словно видели ее впервые. С 1978 года я посетила Кубу не меньше дюжины раз, часть из них – с Бонни, по делам спорта. Я преподавала плавание, она – ракетбол. Вспоминаю этот железобетонный корт. Кубинский Олимпийский учебный центр поражает вас тем, каких успешных спортсменов он выпускает. Легкая атлетика, волейбол, бокс. Это при том, что на тренировочной базе имелся один-единственный велотренажер с одной педалью (которая, как ни жми, оставалась совершенно неподвижной). На месте второй была прикреплена обыкновенная железяка. Тренировки проходили в стиле Рокки: спортсмены перекидывались мешками с гравием, бегая по огромным кучам мусора.

Я всегда сочувствовала кубинским американцам. Это пришло ко мне из детства. Я слышала много историй о ночи революции, когда множество из них брали документы, опустошали свои банковские счета и бежали в соседние страны. Но многое говорит и в пользу режима Фиделя. Он немало сделал для Кубы. Из страны третьего мира за одну ночь она стала страной мира № 2. Исчезли бездомные, безработица. Появились бесплатное образование, отличная медицина. Моя любовь к Кубе аполитична. Я ничего не знаю о социалистах. Я просто люблю эту страну и ее жителей. Даже свое плавание я представляю как микромост между двумя отвернувшимися друг от друга странами, которые смогут соединиться в далеком или близком будущем.

Однажды в Гаване мы делали передачу для Национально-Общественного радио. Я просто гуляла по улицам, записывая звуки города на диктофон. Приблизившись к стильно одетому мужчине, я спросила: «Что вы знаете об американских автомобилях?» Он ответил: «Я – кубинец. Я знаю об автомобилях все».

Он забрал мой микрофон, начиная шестиминутный увлекательнейший монолог: «Мимо нас проносится Ford Fairlane. Это модель 56-го года, эмблема на капоте говорит о том, что автомобиль выпущен в конце 56-го года. Любовь всех кубинцев – Cadillac Sevilla. Видя ее, мы теряем дар речи. Можете представить себе салон, обитый белоснежной кожей, а глянцевую приборную панель – черной как ночь. Оболочка не уступает начинке».

Этот прохожий описал еще примерно 15 великолепных машин. Синие «Олдсмобили», вишнево-красные «Шевроле», «Бьюики» цвета морской волны… Он закончил свою речь очень красиво, исполнив мечту любого редактора: «Теперь вы понимаете, что, стоя на углу улицы в Гаване, одновременно вы посещаете галерею автомобилей. Наслаждайтесь!»

Весь мир считает Кубу особенной страной. Не буду спорить. За свою жизнь я объездила весь мир, видела самые дальние, затаенные его уголки. И по-прежнему моя любовь к Кубе не ослабевает. Кубинский марафон станет моим заявлением всему миру, что торговое эмбарго затянулось. Пора это остановить.

Но во время этого марафона не было никаких сомнений, что я хожу по краю. Прошел целый год, а я приехала на Кубу не для того, чтобы танцевать сальсу. Наши лицензии, разрешающие нам привести экспедицию летом 2011 года, теперь стали свершившимся фактом. Настало время вернуться в Лос-Анджелес и сосредоточиться на подготовке.

Глава 21 Смелость и результат

Когда ты отдаешься чему-то полностью, в твоей душе не остается места для сожалений. Получая второй шанс, ты понимаешь, что способен на большее. Я давно осознала, что дедушки и бабушки гораздо лучше осведомлены в процессах воспитания, чем их дети, которые растят их внуков. Любая экспедиция в не контролируемых человеком условиях, по правилам Матери-природы, – это возможность понять свои ошибки. Если ты побывал на пороге смерти или в другой серьезной передряге, то впоследствии ты начинаешь анализировать свои слабые места.

Мы живем сегодняшним днем. Октябрь близится к концу. В ноябре нас ждут новые тренировки и серьезная подготовка. Чтобы летом попытаться снова. Team Xtreme Dream будет изучать нашу цель с разных сторон. Мы опять будем осваивать технологии навигации, технические механизмы, способы питания на воде. Это наполняет нас решимостью.

Я внесла изменения в программу своих тренировок на суше. В прошлом году, в любой день, когда я не плавала, я занималась йогой, укрепляла верхнюю часть тела упражнениями по два часа в день. Сейчас я хочу увеличить нагрузку до двух с половиной часов. И Бонни поможет мне в этом. Теперь я работаю с более экстремальными весами. В прошлом году я плавала с нагрузкой в 136 фунтов. Сегодня Бонни настаивает на 145. Небольшое количество длинных заплывов не принесли результатов. А результаты нужны высокие.

Бассейн по сути не многим отличается от спокойного океана. Так в ноябре я стала тренироваться в бассейне «Роуз Боула», в Пасадене. Он стал моей тренировочной базой. Руководство даже выделило мне отдельную дорожку, на которой я могла плавать по 10 часов и меня никто не беспокоил. Бонни находилась рядом на своем шезлонге и свистела мне время от времени, подавая сигнал приема пищи. Арахисовое масло, несколько огромных глотков напитка, кусок банана – и так до следующего свиста. В бассейне мой желудок не беспокоил меня так часто, как в море. Еда не представлялась мне омерзительной и нежеланной. Бонни – жадный читатель, могла прочесть роман от первой до последней страницы за день такой тренировки, пока я бесконечно отталкивалась то от одного бортика, то от другого. Я же предпочитала аудиоиздания. Слушать биографию Стива Джобса за 10 часов тренировки было восхитительно. В океане я, не раздумывая, откажусь от наушников, плеера, музыки из колонок. Кроме того, из-за океанских волн я вряд ли смогу что-то услышать. Мне не хочется пропускать фрагменты текста. Согласна, не особенно раздражает, если вы не услышите, например, начальные строчки песни Simon and Garfunkel. Но я уверена: вы просто выйдете из себя, если после слов «феномен черных дыр» автор примется бормотать и шептать нечто нечленораздельное. А в конце торжественно продекламирует: «Это и называется главным секретом Вселенной».

10 часов в бассейне – звучит устрашающе. Но на парковке, перед тем как войти в здание бассейна, я ставила перед собой цель. Никакой болтовни. Быстро дойти до раздевалки, быстро раздеться, душ, солнцезащитный крем, купальник. Я неслась, чтобы как можно скорее оказаться в воде. Со мной тренировались настоящие звезды мирового спорта. Они меня понимали. Никто не отвлекал меня разговорами о погоде и не спрашивал о том, как проходит мой день. В конце каждой 10-часовой тренировки мои ноги становились настолько тяжелыми и твердыми, что я едва могла согнуть их и сделать хотя бы несколько шагов, чтобы покинуть помещение. Но, как и в океане, я не давала себе и минуты форы. Если моей целью были 10 часов – это были реальные 10 часов. Решив, что было бы неплохо встретиться с другими пловцами-звездами мирового марафонского плавания и пообщаться с ними, я посетила Международную конференцию плавания на открытой воде. Это было просто превосходно, говорить с такими же сумасшедшими, как и я, рисковыми людьми, у которых горели глаза. Мартин Стрел проплыл вдоль всей Амазонки. Он демонстрировал укусы пираний на своей спине, как настоящие боевые шрамы. Джейми Патрик удержал удар и дважды пересек ледяной Лейк-Тахо. Шелли Тейлор-Смит, по моему мнению, является величайшим пловцом в истории. Она опередила всех соперников-мужчин, устанавливая непреодолимые рекорды один за другим в последнее десятилетие XX века. Я прекрасно проводила время, слушая рассказы Шелли и остальных. Но даже такие профессионалы сомневаются, что возможно провести 60 часов без сна в океане. Особенно там.

В конце декабря 2010 года я была абсолютно довольна собой и силами своего организма. Наши усилия окупались. Всего несколько недель прошло с начала океанских тренировок, и мои результаты уже превосходили прошлогодние показатели того же периода. Сообщения CNN опять помогли собрать нам нужную сумму. Американские разрешения и бумаги будут получены беспрепятственно (у нас остались связи с прошлого года).

Моим единственным беспокойством стала ноющая боль в левом плече. С самого начала нагрузка на мои плечи, находившиеся в состоянии полного покоя последние 30 лет, была слишком высокой. Лед – то, что нужно. Моя машина превратилась в лабораторию криогеники. Мой дом тоже. Глыбы льда всевозможных размеров и форм находились в пределах моей досягаемости. Я путешествовала с ящиками льда. Каждую ночь я клала лед на свои плечи, ела еду со льдом, пила все со льдом. Однажды, когда я дремала в своей машине после длиннющей тренировки в «Роуз Боулс», куски льда, лежащие на моих плечах, покатились вниз, толкая меня вперед. Я проснулась от автомобильного гудка, кнопку которого я нажимала носом. Наблюдавшая за этой сценой капитан команды аэробики спросила, не футболист ли я? Я сказала, что да, именно футболист, полузащитница Окленд Рэйдерс.

В начале января 2011 года мне было не до шуток. Из легкого покалывания в плече с каждым новым гребком боль превращалась в горящий болевой очаг.

Первый осмотревший мое плечо ортопед заключил, что без хирургического вмешательства я могу забыть о плавании. Он сказал, что плечевые сухожилия буквально искромсаны, особенно двуглавая мышца. Он уверял, что ни физиотерапия, ни внутримышечные инъекции не смогут восстановить и остановить разрывы мышечной ткани. Чем дальше, тем невыносимее будет боль. Только не в январе. У меня не было времени на восстановление после операции на плече. Я не смогла бы вернуться в форму. И я сделала то, что делал каждый спортсмен: я просто пошла к другому доктору, который должен поставить мне иной диагноз.

Однако заключение другого ортопеда тоже не было утешительным. Он подтвердил мнение своего коллеги. Со мной была Бонни, и доктор рассказал нам, что практически у всех пловцов такая проблема. Ни один из спортсменов не смог продолжить свою карьеру без операции. Учитывая интенсивность моих тренировок, операция была необходима сейчас же. Мне не очень-то нравилось, что говорил нам этот парень. Бонни сказала, что он просто не представляет, на что я способна как спортсменка.

Третьим доктором стал наш общий с Бонни знакомый – Джо Хэннефин, специалист из Больницы специальной хирургии Нью-Йорка. Посмотрев мою МРТ, он сказал, что ситуация не такая уж и безвыходная. Разрыв небольшой. Три недели без плавания, но с облегченными физическими нагрузками, чтобы не травмировать сухожилие, и инъекция кортизона подготовят мой организм к возобновлению тренировок по установленному плану. Он был прав. Джо порекомендовал мне двух своих знакомых – специалистов из Лос-Анджелеса. Это были ортопед Нил Элеттрейч – настоящая «рок-звезда» медицины и кумир всех физиотерапевтов Карен Жубер.

Усама Меллули – первый пловец, ставший олимпийским чемпионом как в бассейне, так и на открытой воде, раскрыл мне свой драгоценный секрет. У него точно таким же образом было порвано сухожилие. Врачи говорили то же, что и те первые двое сказали мне. Операция обязательна. У Усамы не было времени, чтобы прийти в форму перед Олимпийскими играми 2012 года в Лондоне. В итоге он придумал способ, как избежать боли без операций. Надо просто поменять технику гребка. Меллули показывал мне свое открытие. Вместо того чтобы высоко поднимать локти в первой фазе гребка, как в классическом вольном стиле, нужно держать руку близко к голове, оставляя плечо опущенным в воду. Получается, что только рука движется под водой, а плечо остается в покое. Я стала учиться плавать по-другому. Не так, как я привыкла за все эти годы. Но Усама вместе с моей Командой вернул меня к длительным безболезненным тренировкам.

Конец января мы провели на острове Сен-Мартен. Или, как мы теперь называли его: Лагерь SXM^[41]. Дэвид и Майя были в полной готовности. Даже с травмой плеча мои результаты теперь превосходили прошлогодние показатели. Я увеличила время в воде. Мы добились результата рывком, вместо того чтобы медленно прогрессировать.

Майя представила меня одному парню – который станет нашим тайным оружием – Марку Золлингеру. С самых первых минут мы стали говорить на одном языке, понимая друг друга с полуслова. Он являлся фанатом марафонов и боевых искусств, в особенности бандо. Его спортивные нагрузки были нечеловеческими. Уже 25 лет Марк был инструктором водных видов спорта в отеле La Samanna, на острове. Впоследствии этот отель будет финансировать мою экспедицию. Мы встретили друг друга в тот момент, когда Марк раздумывал, на что еще потратить свой неисчерпаемый энергетический запас. Он восхищал меня. Я просто обожаю людей, которые живут на полную катушку. Ростом 6 футов и 3 дюйма, с характерной для людей, живущих около моря, короткой стрижкой, Марк, его жена Энджи, настоящая фанатка приключений, и их восьмилетняя дочка Сэм открыли двери своего дома для меня и моей Команды, которые прибыли на остров для подготовки в Лагере SXM.

Дэвид по-прежнему оставался главным Штурманом. Майя была тем, кто отвечает за движение лодок – капитаном. Марк и Энджи с готовностью приступили к тренировкам наравне с остальными. Не стоит говорить, как сложно пересилить себя и, несмотря на постоянные приступы тошноты, подплыть в три часа ночи к лодке и принять пищу. Только так я могу набраться сил, чтобы просто грести дальше. И я заставляю себя. Вернее, моя Мечта заставляет меня сделать это. Но смотреть, как Бонни в три ночи проверяет каждый механизм наших лодок, как следит за нашим курсом, не отвлекаясь на протяжении всего времени… Понимать, что это Энджи положила мне под голову подушку, когда после тренировки я вырубилась прямо в душевой кабине… Эти люди заботились обо мне. Подобный комфорт я не заслуживала. Они болели за меня всем сердцем, не получив за все время даже десяти центов! Мы стали единым целым. Я ни за что не забуду их преданность. Порой, в воде, когда я была на пределе, Марк и Энджи свешивались через перила лодки и пели на два голоса:

Энджи пела эти слова с чистейшим акцентом западной Виргинии. Наши глаза загорались. Бонни указывала нам на Французский мост, находящийся в паре метров от меня. Мы воображали, что это не маленький «сувенирный» мостик, а огромный, сродни Джордж Вашингтон Бридж, мостище. Мы дурачились словно дети. Каждый раз, проплывая рядом с этим мостом, я серьезно и торжественно восклицала: «Добрый день, le Pont Francais!» Эти милые привычки делали нас настоящим братством.

Во время перерывов на еду мы вели долгие разговоры обо всем на свете. Мы обсуждали тренировки, Вселенную, движение звезд на небе. Марк и я отвечали за эти «разговорчики в ночи». Через девять часов, через одиннадцать часов…

«Марк, что ты скажешь о том, что недавно я прочитала в «Кратчайшей истории времени» Стивена Хокинга? Он говорит, что началом Вселенной послужил Большой взрыв в космосе. А до этого все космическое пространство занимало площадь, равную одной миллионной пенни. Представь только: одна миллионная размера пенни. У тебя не сносит крышу от этого?»

Марк и его приятель Фред отшучивались в стиле большого Арни: «Хах, а у этой девочки огромные бицепсы. Она, должно быть, большая задира». По причине того, что зима на райском острове Сен-Мартен близилась к концу, мы снова вернулись в Мексику, к Кэти Лоретте. Бухты и островная береговая линия спасали нас от огромных волн и штормов. Но побережье Юкатана таило большую опасность для всех нас. При больших волнах лучше было плыть ближе к берегу, но нас могло отнести к параллельным береговой линии рифовым скалам. Если волны у берега были выше и больше, чем обычно, то вся Команда целый день была настороже, не позволяя мне врезаться в острые кораллы или захлебнуться песком, носимым морем. В этот раз главным на корабле вместо Бонни был Тим. Вообще-то он снимал свой документальный фильм об Экспедиции. Но когда он был нужен мне, он сразу же забрасывал свою камеру. Эти 15 часов стали настоящим испытанием. Голос Тима, охрипший от криков об опасности, был едва слышен.

На следующий день в Мексике мы плавали за пределами рифа, очень осторожно, чтобы не повредить «Акулий щит». Ветер дул на юг. Обычно мы плывем в одном направлении, согласно рассчитанному времени, а затем возвращаемся назад: нам не хочется заканчивать заплыв далеко от дома. Для этого нужно учесть скорость ветра и подводные течения. Место для разворота мы в каждом марафоне можем определить безошибочно. Последнее, в чем я нуждаюсь по окончании заплыва, это долгое время находиться на небольшой лодке, плохо чувствуя себя все время, пока мы возвращаемся обратно. Сегодня у меня нет никаких шансов продвинуться на север. Мы решаем пойти на юг, в надежде, что позже ветер стихнет. Но он дует на протяжении всего дня, и нас относит далеко к югу. На одной из остановок Бонни сообщает мне, что пейзаж береговой линии со всеми своими отелями, городками и джунглями остался далеко позади. По окончании этих 12 часов меня перетаскивают на маленькую алюминиевую лодку. И мы бесконечно долго, в сильнейший ураган, возвращаемся домой. Мы сидим с Бонни, плечом к плечу, наши головы неудобно замотаны влажными полотенцами. Дощечка – скамья очень холодная, без спинки. Волны хлещут прямо нам в лица, мы сидим с закрытыми глазами. Позже ночью я плакала на пляже, глядя на Кэти с полотенцем в руке. В том же заплыве я почувствовала в своем желудке нечто странное. Это был громкий щелчок. Раньше такогоникогда не было и в дальнейшем не повторялось. Я остановилась и заорала Бонни, что мой желудок сделал полное сальто и продолжает оставаться перевернутым. Она уговорила меня по-собачьи доплыть до лодки. Свесившись вниз, Бонни спросила, испытываю ли я боль. Нет, больно мне не было. Я надавила пальцами на грудь. Затем я услышала щелчок, возвещающий о том, что мой желудок принял прежнее положение. Бонни и я переглянулись. Мы понятия не имели, что это было и угрожает ли случившееся моей жизни. Я продолжала плыть как ни в чем не бывало. Вот как чертовски оригинальны экстремальные виды спорта!

Бонни и я решили, что в этом году суточный заплыв необязателен. Все же мы вернулись на остров, чтобы я проплыла 18 часов. В тот день море словно взбесилось.

В конце тренировочного сезона, когда я пыталась придумать новый плей-лист песен для марафона, мой мозг впадал в ступор. Когда я шагнула в воду в лагуне Сен-Мартена, где я буду разогреваться в течение 45 минут, а затем выйду в открытый океан, я заставила себя переключить внимание на что-то другое. Я планировала плыть от города к городу. Так я могла бы представлять себе их как точки на карте мира, напевая веселую армейскую песенку:

Я начну с Южной Америки, чтобы посмотреть, сколько часов у меня займет перечислить всю Землю: «облетев» Африку, Азию, Европу, добраться до Северной Америки. Если, конечно, успею за 18 часов.

Колумбия: Богота. Картахена. Кали. Медельи`н. Перейра. Я представлю каждый город на карте побережья. Возле Венесуэлы меня захватывают воспоминания. Я часто шучу, говоря, что каждый марафон – это шесть месяцев на диване в кабинете психолога. Сознание захлестывают эмоции, в мыслях абсолютный хаос. И все из-за одной случайно увиденной картины или звука голоса.

В Каракасе я, конечно же, унеслась воспоминаниями в день нашей с Ниной свадьбы. Это было нелегально и несерьезно. Простая частная церемония. Мы обменивались клятвами на балконе отеля. Между собой мы довольно бегло общались по-французски. Будучи абсолютно уверенными, что испанский язык слишком легкий, и все, кто на нем говорит, не смогут понять другие европейские наречия. Мы настолько далеко зашли с нашим шовинизмом, что, бегло взглянув на разговорник в самолете из Лос-Анджелеса, мы пребывали в абсолютной уверенности, что уже прекрасно умеем общаться на испанском. Мы дерзко направляемся в лавку ювелира, чтобы купить обручальные кольца для церемонии. Приземистый господин поднимает голову из-за прилавка. Мы болтаем, путая всевозможные слова. Наперебой рассказываем о том, что мечтаем об изумрудах и бриллиантах размером с морской канал! И еще нам нужны эти кольца точно к пятнице. Ювелир посмотрел на нас, переводя взгляд с одной на другую. Вздохнул, стараясь успокоиться. И с чистейшим нью-йоркским акцентом произнес: «Дамы, надеюсь, вы поняли, что я – занятой человек. Почему бы вам просто не сказать мне конкретно, чего вы хотите, и я выполню ваши пожелания, хорошо?» В этот момент, когда я плыву, мой рот растягивается в улыбке. Я вспоминаю глупости, которые мы вытворяли тогда и нашу скромную трогательную свадьбу.

Эти воспоминания убаюкивают меня. Я ничего не соображаю. Я прослушала, когда Бонни свистела мне к приему пищи. После нескольких ложек арахисового масла, сэндвича с женьшенем Бонни настаивает, чтобы я попробовала что-то новое, например, маленькие кубики желе под названием Shot Bloks. Они в замедленном темпе поставляют в организм нужное количество электролитов, когда вы рассасываете их. Еще Нина получила сообщения от фридайверов из Ямайки. Они рассказали, что ежедневно проводят в воде много времени, пока чистят в воде днища судов. После этого во рту возникают язвы, и уберечься от ран на слизистой им помогает сушеная папайя, которую следует перекатывать во рту на протяжении всего дня. Очевидно, что папайя оказывает противовоспалительное действие.

У сухофруктов слишком острые края. Звучит странно, но мне будет сложно держать их долгое время во рту. Тогда Бонни предлагает попробовать желейные кубики, просто чтобы между моими зубами и щекой находилась своего рода подушка, препятствующая проникновению солей из морской воды. Сработало. Бонни помещает один Shot Bloks мне в рот после каждого приема пищи. Ссадины во рту беспокоят меня все меньше.

Во рту болтался кусок сэндвича и кубик Shot Bloks, который твердо укрепился за моими зубами. Я вернулась к обычному ритму и армейской песенке: пройдя Перу, Бразилию, Чили, я приезжаю в «Аргентину». А там недалеко до Патагонии и одного из самых значимых эпизодов моей жизни. В течение следующего получаса или больше я снова резвлюсь с гигантскими китами.

Меня послали в Патагонию для съемок документального фильма. Нам пришлось, в числе прочего, плавать и снимать ниже Южного полярного круга. Мне разрешили взять с собой Кэндис. Главными героями были киты, которых называли «правильными», потому что они передвигались гораздо медленнее всех остальных видов, являясь таким образом отличным охотничьим трофеем.

Температура воздуха – около тридцати градусов, температура воды чуть выше нуля. На нас надеты очень толстые гидрокостюмы. Каждое утро Кэндис нужно около пары часов, чтобы впихнуть меня в этот толстенный кусок резины. Наш гид по плаванию с китами – аргентинский плейбой Армадо. Его волосы, длиной до плеч, обесцвечены, а по рукам и ногам его кричаще розового гидрокостюма скачут кони из страз.

Мы патрулируем воды Патагонии ранним утром, на маленьких скоростных лодках – Зодиаках, которые подпрыгивают каждый раз, когда киты игриво бьют огромными хвостами по воде. Промокшие с головы до ног, мы проскальзываем на другую сторону лодки. Я вижу пару китов – маму и ее малютку. Мама-кит преспокойно лежит на спине после игр со своим малышом. А маленький китенок спокойно плещется в нескольких метрах от нее. Армадо дает мне знак приготовиться. Мой пульс взлетает до 200 ударов/мин. Я словно сошла с ума. Несколько секунд – и мы на животе огромного 120-тонного кита. Мама-китиха даже не открывает глаз, она лишь очень-очень громко вздыхает. Армадо показывает мне жестом: ни звука.

Мы лежим на животе у кита шесть, семь, восемь минут. Это что-то нереальное: находиться на животе у млекопитающего размером с танкер! Я никогда не забуду этот месяц в Патагонии. Для меня и Кэндис данная поездка стала, возможно, самым ярким впечатлением в жизни.

Единственная проблема, что я стала говорить в камеру на ломаном английском языке, точно как инструктор Армадо. Я бессознательно полагаю, что люди, с которыми мы работаем над фильмом, будут лучше понимать меня, если мы будем говорить одинаково. Режиссер вопит мне:

– Диана, что происходит? Говорите нормально! Что с вами случилось? Остановитесь!

– А как я говорю? – легкомысленно спрашиваю я.

Он показывает мне отснятые кадры, и я в ужасе слышу следующее: «Арррмадо, пачиму мы большэ ни видим здэз кетов?»

Я плыву, возможно, уже десять часов. Я по-прежнему улыбаюсь под водой, но уже скорее автоматически. Мне наплевать на огромнейшие волны. Я продолжаю петь армейскую песню, перечисляя город за городом, континент за континентом. Я неплохо знаю Африку. А вот мои знания Азии оставляют желать если не лучшего, то хотя бы чего-то приличного. Зато по части Европы я эксперт. Эта игра отвлекает меня от восемнадцатичасового кошмара.

Сейчас – середина июня. До момента нашего триумфа пройдет еще много времени. В прошлом году, после последнего тренировочного заплыва, я выплакала все глаза, услышав финальный свисток. Мы готовы переместиться на Ки-Уэст.

Глава 22 Красная тревога

Сейчас мы в Ки-Уэсте. Здесь все знакомы друг с другом. После ужина мы с Бонни гуляем по красивым райончикам города, болтаем с нашими словоохотливыми соседями, слушаем петухов, которые кукарекают целый день, и рассматриваем городскую архитектуру, смешавшую в себе багамский и викторианский стили. Мы знаем каждого продавца, знаем всех в спортзале нашего отеля. Так становится очень легко заполучить свежую утреннюю газету. Каждую тренировку Бонни очень нервничает, как турист, который установил себе порядок на отдыхе и хочет уехать домой, чтобы там продолжать в том же духе. Наш район в основном гаитянский, и теперь даже при встрече, например, с незнакомой женщиной я говорю так: «А, добрый день, мадам. Tute munde c’est мем bagail, n’est-cen’est-ce pas?^[44]» Мадам добродушно смеется и изображает своей рукой плавательный жест. Мы знаем почти каждую собаку в городе и подкармливаем их время от времени. Ритм жизни на острове – расслабленный, никто никуда не спешит. Как только Ди Брейди и Джон Бартлетт возвращают нам Voyager, мы возобновляем тренировки. Джон спроектировал и довел до совершенства своего рода «разделительную полосу», при задействовании которой я всегда буду плыть параллельно лодке. Сейчас я провожу 6–7 часов на открытой воде. Меньше – когда я тренируюсь в спортзале. Основные обсуждения проходят раз в неделю обычно во время барбекю в нашем тренировочном лагере. Голубые глаза Бартлетта блестят, пальцы стучат по клавишам воображаемого пианино. Марк, Ди, Дэвид и Майя проверяют лодки и оборудование перед каждым выходом на открытую воду. Изучают направление ветра, заправляют суда топливом. И мы отчаливаем от пристани с военной точностью. Бонни не двигается со своего наблюдательного пункта. Ее спина напряжена. Руки вцепились в края лодки. Мы совершаем несколько ночных заплывов, чтобы дайверы смогли войти в свой ритм. Неожиданно быстро в этот раз мы получаем все лицензии и разрешения. Все, что нам нужно – погодное окно.

Июль закончился так же неожиданно, как и начался – это раздражает. С одной стороны, до конца лета остается совсем чуть-чуть. С другой – меня почти физически травмирует то факт, что в прошлом году восточные ветры мгновенно и неожиданно стихли. 1 августа мне звонит Дейв. Ему нравится то, что он видит. Из-за высокого атмосферного давления водораздел движется в южные широты Флориды. Еще немного, и это станет настоящим предвестником слабых ветров в проливе.

У нас выработалась система. Как только Дейв дает сигнал «возможно, через пять дней», Команда переходит на желтый уровень готовности. Все должны быть собраны. Паспорта, личные вещи, техника уложены и ждут своего часа. Большинство из 35 членов нашей Команды сейчас в Ки-Уэсте. Вся Команда SXM здесь. Марк, Энджи, Дэвид, Майя, двое из наших байдарочников. Некоторые участники Экспедиции находятся сейчас во Флориде. Они смогут добраться до Ки-Уэста за 12 часов после нашего сигнала. Люк Типпл, Лиза и немногие другие сейчас в Калифорнии, несколько помощников приедут из Вермонта и Колорадо. Еще с нами Тим и его Команда. Лодки смогут управиться с пересечением Кубинской границы ровно за сутки.

С прогнозом Дейва был объявлен тот самый желтый уровень готовности. Дейв контролирует каждый момент и изменения с помощью своих информационных источников. Чтобы подстраховаться, мы сверяем всю информацию с другими источниками. Три потенциальных погодных окна. Дейв уверен, что окно продержится. Дженнифер Кларк, эксперт по Гольфстриму, явно сейчас не в восторге от предмета своего изучения. Гольфстрим движется четко на восток, а наш идеальный вариант – северо-восток. Все согласны, что с течением я справлюсь. Ведь погода на нашей стороне. Конечно, нас не особенно вдохновляет восточный Гольфстрим и то, каким образом я смогу добраться до Флоридского архипелага вместе с ним. Но ничего не получится без слабого ветра в южном направлении. Мы приходим в боевую готовность. Это красный уровень. Второпях все мобилизуются на Ки-Уэст.

Я не хочу страдать от приступов морской болезни после и во время 18-часовой поездки на Кубу в лодке. Мы с Бонни вылетаем чартером из Майами. Наша мексиканская подруга Кэти Лоретта, действуя как наш кубинский представитель в экстренных ситуациях, за несколько дней забронировала нам комнаты в отеле Acuario. Она дипломатично уладила последние вопросы с кубинской таможней. А еще Кэти составила временной график специально для начальника пристани. Так мы сможем выйти в море, минуя бюрократическую рутину. Просто немыслимо, но наши суда задержали на границе на восемь часов. Грубые люди намекают на невозможность въезда без взятки. Кэти сказала, что пришлось «бесконечно давать им на лапу». Это Кубинский путь.

Перед тем как мы вылетели из Майами, Дейв прислал нам новый прогноз: четыре дня ветры с юго-юго-востока будут дуть со скоростью около 0,1 мили в час. Потом они подуют с востока со скоростью около 15 миль в час. Мы не паникуем, осознавая, что в Гаване у нас не будет времени на промедления. Мы просто не сможем двигаться при восточном ветре. Следующие новости: лодки подойдут завтра, 6 августа, и пересекут границу в сумерках. Состоится последний разговор со всей Командой. Мы обсудим все с Бонни, Марком, Дэвидом и Джоном, расставим главные приоритеты с Кэндис. После этого Команда разделится для исследования Гаваны. В сумраке 7 августа надо быть собранными и готовыми к старту.

Я делаю последние приготовления перед марафоном. Мы относим все мои защитные очки в номер отеля, осматриваем их на предмет поломки, рисуем на каждой паре номер в зависимости от очередности использования в океане. Мы дважды опустошаем мои плавательные сумки и придирчиво перепроверяем содержимое. Бонни ответственна за каждый пункт в наших с ней сборах. Затем она посвящает в каждую деталь свою Команду.

Мне не по себе. Или я просто боюсь. Я больше чем уверена, что тренировки сделали свое дело, а Команда была крайне дотошна в области подготовки и исследований. Но в глубине души я осознаю, что это будут самые длинные и тяжелые дни в моей жизни. Долгое ожидание измотало нервы всем нам. Надо начинать.

Начальник пристани дает пресс-конференцию. Началась забастовка. В течение 60 лет кубинцы видели, как известные чемпионы покидают родину и сбегают в Штаты таким же способом. Люди знают, что ожидало их в открытом море. Акулы, нехватка сил, обезвоживание. Всех кубинцев, без исключения, затрагивает эта проблема. Тысячи их соотечественников именно с этого самого берега бежали из своей страны. А для нас это просто точка А – стартовая площадка. Местные называют Флоридский пролив кубинским кладбищем, поскольку множество кубинцев не пережили переправу на самодельных плотах посреди ночи.

Когда мы впервые увиделись с коммодором Хосе Мигелем Эскричем, он показался мне большим гуманистом и ярым сторонником возрождения дружественных взаимоотношений между Америкой и Кубой. Он был уверен, что гораздо легче будет устроить это плавание, если его конечным пунктом станет не Флорида, а Гавана. В таком случае мы не будем напоминать кубинцам о тех трагических событиях и людях, которые сбежали или попытались сбежать. Мало того, что течение Гольфстрима сделает подобный заплыв невозможным. Я хотела завершить марафон на родной земле. И несмотря на то что наши желания не совпадали с желаниями кубинцев, Хосе стал для нас настоящим союзником, человеком, который вежливо помогал нам с каждой проблемой, включая пересечение границы нашими лодками.

В ночь перед полетом мне не спалось и я пошла купить жвачку в круглосуточную аптеку Ки-Уэста. Передо мной стоял еще один покупатель. Обернувшись, он проникновенно и очень по-кубински заглянул мне в глаза: «Даже не представляю, что вы планируете. По-видимому, для вас прямо сейчас это многое значит». Он понял меня. Надежда и страх – все, что было у меня на душе. Этот человек открыл кошелек и бережно достал из него аккуратно сложенную двухдолларовую банкноту. Его лицо находилось совсем близко. Он смотрел прямо на меня. «В ту ночь мы бежали с Кубы на самодельном плоту. Вся семья. Моя бабушка, крепко обняв меня, сказала, что не поедет. Мы рыдали от того, что больше никогда не увидим друг друга. Тогда она дала мне эти два доллара. И рассказала, как эту купюру один американец подарил ей как талисман, приносящий удачу. Бабушка наказала мне держать его у самого сердца. Чтобы я остался жив и дотронулся до другого берега. Затем бабушка сказала, что, когда я встречу человека, которому не помешает немного моей удачи, я должен подарить эту банкноту ему. Брат моего отца умер той ночью. Я никогда больше не видел свою бабушку. Но сейчас я знаю, что правильным будет отдать эти два доллара вам. Найдите свой путь, как я. И однажды точно так же передайте кому-нибудь мой талисман». Мы помолчали. Затем расплакались. И даже не спросили друг у друга имен. Но с той ночи в моем кошельке хранится эта сложенная двухдолларовая бумажка, ожидая, когда я передам ее другому нуждающемуся в удаче. А кубинские люди… Смотрите сами, человек встречает незнакомца и с легкостью расстается со своим талисманом ради него… Кубинцы невероятно отзывчивы и импульсивны. Такой же наш Командор. Все кубинцы, которых я знала, такие. Этот жест стал предзнаменованием того, что когда-нибудь мы сможем свободно и без ограничений путешествовать от одного берега к другому, наслаждаясь обществом и изучая культуру наших соседей.

7 августа, около полудня, закончилась наша пресс-конференция. Через шесть часов Бонни побежит к Кэти Лоретти и даст ей немного денег «для прохождения таможни». Еще необходимо, чтобы никто не трогал мой лед, валяющийся там огромной глыбой, похожей на айсберг. Мы будем колоть его сами, как 500 лет назад. Кроме того, необходимо также топливо. Я готовлюсь.

Кэндис успокаивает меня в течение часа, помогая мне превратить море моего бушующего адреналина в тихую гавань. Она – настоящий целитель. Ее душа – источник мудрости. Я видела, как она лечила людей, просто дотрагиваясь до определенных мест на их теле, где, по ее словам, проходят энергетические каналы. Боль страдающих утихала. То же у Кэндис выходило и с животными. Думаю, что она живет на совершенно другой ступени осознанности. Я не слышала, чтобы она сплетничала, говорила глупости или гадости. Кэндис не общалась с мрачными озлобленными людьми. Сейчас она рядом, как тогда, в 1978 году. Моя подруга искренне хочет помочь мне. Рядом с ней я успокаиваюсь. Ее руки теплые и сильные. Кэндис говорит мне сделать вдох, а сама надавливает мне на шейный позвонок, переходя к моей спине. Это медитативная техника. Прежде чем оставить меня, она поет песню, которую, как она уверена, мы будем петь на другом берегу. Ее голос совершенен.

Слова песни «Загадай желание» (Wish Upon a Star) дают мне силы. Я понимаю ее так: как только ты дотронешься до звезды, придет время и твоя мечта станет реальностью.

В два часа я ем последний раз перед стартом. Как обычно: яйца вкрутую, овсянка. Литры и литры питья. В первые секунды волнения я буду мучиться от жажды. Первая миля – самая сложная. Так же как и последние несколько часов или минут. Ты начинаешь воспринимать мир немного сюрреалистично, когда приближаешься к заветной цели.

В четыре часа наши лодки пересекли границу и сейчас ожидают нас пришвартованные у пристани. Несколько кубинских лодок будут курировать наш выход в международные воды. Расстояние до нейтральных вод – 12 миль. В пять тридцать местный житель, которому мы помогали все это время, Хорхе, забирает нас на своем гольф-каре. Бонни, я и Кэти Лоретта едем в абсолютном молчании. Я чувствую биение моего пульса на запястьях. Мы обращаемся к горизонту. Там – спокойные сумерки. У нас есть надежда.

Кубинские репортеры чинно ждут своего часа на нашей стартовой площадке. В отличие от голодной до сенсаций американской прессы, эти корреспонденты вежливы. Они не орут, а скромно поглядывают на нас и ждут, когда я сниму всю одежду и останусь в купальнике. Этот процесс отнимает много времени. Бонни мажет меня жиром, я надеваю шапочку и защитные очки. Только после этого я могу ответить на немногочисленные вопросы репортеров. Что до них, то они явно растроганы. Я обнимаюсь с Кэти, Командором. И оглушаю пристань своим криком: Reveille! Что означает: «Пора! Начинаем!» Из всех лодок разносится ответ: ВПЕРЕД!

Итак, пора приниматься за дело. Я – профессионал. Мне надо успокоиться и просто плыть. Время бороться за то, для чего я так усердно работала. Мы обнимаемся с Бонни. Она шепчет мне на ухо: «Вперед!» Тим снимает меня на камеру, его свободный от объектива глаз ободряюще подмигивает. Я высматриваю Кэндис на другом конце лодки, она подняла руки в приветственном жесте. Лиза машет и улыбается, как и вся остальная Команда (Джон, Дебора и Хайди помогали мне еще в заплыве 1978 года, Джесси – новичок). Марк на корме кричит мне: «Вперед! Сделай это!» Ди показывает мне поднятый вверх большой палец. Дэвид и Джон раскачиваются рядом со мной. Люк находится на крыше Voyager и уже готов отслеживать акул.

«Французская версия храбрости!» – мои последние слова перед стартом. С этого момента мы отключаемся от реальности. Я прыгаю и плыву навстречу Voyager. Ди машет, чтобы я плыла ближе к лодке. Джон и Марк опускают белую ленту. Вода настолько прозрачная, что я вижу кусок белой материи на глубине. Я устремляюсь к нему. Пора начать считать гребки. Бонни и Тим спрыгивают в небольшие резиновые лодки прямо со скал, чтобы сопровождать наш выход. Мы не осознаем полностью, что сейчас происходит. Но мое первое движение вдохновляет нас на то, чтобы победить.

Глава 23 Неготовность к неожиданному

Море окончательно стихло. Я вижу все, будто кто-то подарил мне суперзрение. Бонни, подбоченившись, находится на своем месте. Ди – за штурвалом. Дэвид – у своей навигационной станции. Люк с высоты высматривает опасность.

Синева подо мной восхитительна. Я раздумываю, какого она цвета? Лазурь? Нежно-голубой? Ультрамарин? Не важно, как называется этот цвет у художников и колористов. Его глубина кружит мне голову. Время от времени я смотрю назад, на стремительно удаляющийся силуэт Гаваны.

Что это такое? Что, черт возьми, это? Не прошло двух часов, как острая боль пронзает мое правое плечо. Пока я не хочу беспокоить Бонни. В течение получаса я пытаюсь приноровиться, что-то придумать. Я меняю положение своих рук во время гребка. Не помогает? Что же произошло? Как это могло случиться? У меня страдало только левое плечо, никаких болевых ощущений справа не было. Никогда. Но боль не прекращается. Я должна сказать Бонни. Разбитая, я плыву к лодке. Во время марафона у вас нет роскоши обращать внимание на незначительную боль. Другими словами, не нойте. Но сейчас я не представляю, с чем имею дело. А главное, во что это выльется… Я рассказываю все Бонни, она посоветуется со своими помощниками. И если необходимо – с доктором.

Подход Бонни ко мне никогда не подразумевал излишней нежности. Она понимает, я не стану жаловаться без причины. Бонни заставляет меня пошевелить плечом прямо в воде и заключает, что я просто слишком быстро плыла. Надо замедлиться, ослабить силу своих гребков в течение 90 минут. Все 90 минут я чертыхаюсь и ворчу, боль не ослабевает. Я зверею. Что я сделала не так? Неужели я переборщила с разминкой перед стартом? Нет, я все сделала по давно установленному порядку. Как после сотен чертовых часов в воде и плавания на большой скорости глупое плечо может беспокоить меня именно теперь?! Я великолепно физически развита. Я полностью здорова. Но почему это происходит?

Как только вы решаете, что все идет отлично… Бам! Удар в спину приходит с самой неожиданной стороны. Вы к нему не готовы. Я ною и жалуюсь. Бонни вызывает меня для откровенного разговора.

– Посмотри! Что с тобой? Позор! Да, мы не были готовы. Но ты же не собираешься оставить наше дело сейчас? Ты должна быть выше боли. Своими жалобами ты лишаешь себя последних сил. Я могу дать тебе обезболивающее. Надеюсь, таблетка поможет. Надеюсь, ты справишься. Думай о том, что ты способна преодолеть это!

Бонни, я обещаю тебе. Я буду сильной. Я найду способ.

Бонни в панике переворачивает наши сумки. Там нет моего лекарства – тайленола. Я настолько внимательно упаковывала свои вещи, что не могла забыть его. Какая-то ерунда! У меня тяжелая аллергия на все остальные препараты. Из-за аспирина у меня начинается астма, то же с Алив и многими другими. Бонни и бортовой доктор спрашивают тайленол на других лодках. Нигде нет. У врача есть инъекции обезболивающего. Но он опасается приступа астмы.

Настала темная ночь. Не видно ни зги. Но море спокойно. Мне не слишком легко, но ничего катастрофического со мной не происходит. Даже с правым плечом – я держу хороший темп. Команда настроена оптимистично. Мы делаем успехи. Иногда меня мучает вопрос: оторвется ли мое плечо прямо сейчас? Бонни уверяет, что точно не здесь и не сейчас. Сухожилия очень крепкие, так что и оно должно быть сильным, как плечо буйвола. Надо просто пережить этот момент.

Всю ночь вместо песен я веду отсчет. Именно так я отвлекаюсь от мыслей о боли. Шесть тысяч гребков по-английски. Столько же по-немецки. Затем по-испански. Последний отсчет – по-французски. Бонни рекомендует мне досчитать до круглого числа и лишь затем подплывать к еде. Например, если я слышу ее свист на 4689, то я даю ей знак «одна минута». И только на 4750 плыву принимать пищу.

На каждой остановке я отвечаю на ее вопросы о моем плече. Это все, что мне нужно знать, когда я плыву: Бонни в курсе моих проблем. И даже если ничего изменить нельзя, то сострадание само по себе уже много значит.

Днем со мной говорит доктор. Он не желает начинать лечение прямо здесь. Особенно уколы. Ему нужны МРТ, снимки сухожилий и мышц. Его беспокоит моя аллергия. Но он обнаружил, что у одного из наших членов Команды с острова Сен-Мартена есть бутылка с жидкостью, по составу напоминающей тайленол. Правда, написано все по-французски. Я делаю два глотка. 20 минут, и у меня удушье. Такова реакция астматика и аллергика.

Врач начинает впрыскивания вентолина. Практически каждый час я подплываю к Бонни, где врач установил аэрозоль. В воде проделывать подобные манипуляции тяжеловато. Доктор держит маску над морской поверхностью, а затем прикладывает ее к моему рту. Я делаю несколько глубоких вздохов. Пауза. Снова несколько вздохов. Кроме того, примерно каждый час я вдыхаю чистый кислород из баллонов. Во второй половине дня дыхательные пути действительно успокаиваются. Но большое количество вентолина нещадно ускорило мое сердцебиение. Я все еще не контролирую дыхание. Я страдаю от нехватки воздуха, сделав менее чем 100 гребков. Я ослабеваю. Мне нужен воздух. Перевернувшись на спину, я дышу так глубоко, насколько это теперь возможно. Вольный стиль слишком истощает мои силы, я переключаюсь на брасс. Затем баттерфляй. Дышится легче, но движение замедляется. Хотя я и увеличила время между впрыскиваниями на 10 минут.

Я знаю, мы доберемся до другого берега. Просто на это понадобится немного больше времени. Марк, Энджи, Дэвид, Майя, Ди и Бонни думают точно так же. Кэндис и Тим подходят к Бонни и оглядывают меня заботливо и участливо. «Вы добьетесь гораздо больше, чем вы думаете», – говорят они. Я понимаю язык тела Дэвида. Он поспешно перепроверяет свои диаграммы, затем вбегает на палубу и мотает головой, когда разговаривает с Бонни и Марком. Нам нужно плыть на восток гораздо дольше. Расстояние огромное. Я ни о чем не спрашиваю. Это не самый хороший план: интересоваться последними новостями, находясь в воде. Я лишь отдаю все свои силы, всю себя тому, что я делаю.

Закат. К ноющей боли прибавляются атаки медуз. На глубине я замечаю огромные стаи лунных медуз. Каждая – маленький, красивый, мутный диск, формой напоминающий хоккейную шайбу, только объемнее. Здесь они кажутся гораздо больше, чем когда смотришь на них возле берега. Диаметр каждой превышает два фута. Медузы словно слиплись все вместе. Настоящее морское желе. Сейчас они гораздо ближе. С каждым гребком моя рука врезается в липкую массу. Я колочу этих созданий каждым движением руки. Ну хоть Луна не такая студенистая на ощупь, как другие ее «родичи». Она тяжелая и твердая, почти как стейк. Мне сложно всматриваться в глубину, но я замечаю полчища лунных медуз, плавающих глубже и слипшихся, словно белое одеяло. Возможно, при других обстоятельствах эта картина показалась бы мне ошеломляющей. Но сейчас она воспринимается как еще одно осложнение. Марк высылает наше небольшое надувное «такси», которое обычно курсирует от лодки до лодки, узнать величину лунной армии. Медузы распространились слишком широко. Они наводнили все пространство с каждой стороны минимум на несколько миль. Надо пробиться сквозь них.

Я чувствую, как напрягается эта белесая масса, когда я задеваю ее рукой. Но я не причиняю вреда морским обитателям. С каждым гребком их все больше и больше остается позади меня. Слабо, но все же я начинаю чувствовать покалывание. Я подозреваю, что раню их. Позже я прочту, что, выпуская свои жала, они защищаются.

Единственный укус такой медузы вытерпеть можно. Но их много, и боль заставляет мои зубы скрежетать, я визжу. Я чувствую уколы по всему телу. Они жалят мне лицо. Я издаю вопль. Бонни со своей племянницей Джесси видят, что они повсюду. Неостанавливаемые жала.

Темной ночью медузы уходят под воду еще глубже. Я хриплю от дыхательных спазмов. И не стоит забывать про бешено стучащий пульс от передозировки вентолина.

Чудо-плечо перестает болеть так же резко, как и начинало. Боль стихла на вторые сутки. И все равно мне придется забыть о вольном стиле: мне не хватает кислорода. Теперь мой прогресс зависит от того, как я покажу себя в брассе и баттерфляе. Дэвид говорит, что мне нужно еще немного ускориться, чтобы не начать плыть восточнее, прямо в сторону Багам. Бонни напоминает мне об этом во время остановок. Я пытаюсь плыть фристайлом, но через двенадцать гребков ослабеваю и снова плыву брассом. Это продолжается довольно долго.

С вечера и до глубокой ночи каждый раз, когда я поднимаю голову из воды, я слышу голос Бонни. 50 раз в минуту. С семи вечера до часа ночи. Она замолкает только, когда я ем, пью воду или использую кислородную маску. Остальное время Бонни кричит, словно ее режут. Без перерывов. Я на всю жизнь запомнила ее голос. За долю секунды до того, как я опять опущу голову в воду, моя подруга орет: «Еще! Сильнее! Моя девочка! Ты делаешь это! Это успех! Потрясающе! Диана, ты – боец! 50 раз в минуту, 6 часов подряд. 18 000 раз».

Где-то в час ночи я подплываю к Бонни, желающей говорить со мной тет-а-тет. Вокруг настолько темно, что я едва различаю ее силуэт и лицо, которые находятся от меня на расстоянии фута. Я говорю, что продолжаю надеяться на нормализацию дыхания. С момента легочного спазма прошло примерно 18 часов. Бонни точно не говорит, насколько далеко мы уплыли от Гаваны и сколько еще нам осталось до Флориды. Бонни считает, что скоро я снова смогу плыть фристайлом, без медицинского вмешательства. Чтобы попасть во Флориду, нам нужно преодолеть очень большое расстояние. Мы слишком долго двигались на восток.

Я пытаюсь совмещать брасс и фристайл. Но мне кажется, что я лишь трачу свои время и силы. После нескольких часов корявого брасса, который полностью истощил меня, я возвращаюсь к Бонни. Она зовет Дэвида, Марка и Джона – они должны узнать последние новости. Из-за невозможности взять курс на север мы далеко ушли в восточном направлении. Я говорю Бонни, что если бы побережье Флориды было бы от меня в нескольких милях, я бы смогла напрячься и плыть вольным стилем, напрочь позабыв об этом брассе. Чертовски интересно, нельзя ли проплыть остаток пути по-собачьи? Но это займет как минимум еще парочку дней. О’кей. Не здесь и не сейчас.

Наступает переломный момент. Я согласна с Бонни, гонка закончена. Медленный брасс, мои травмы, остановки… Так мы никогда не коснемся берегов Флориды.

Обсуждение нашей ситуации было недолгим. Все согласны. Бонни вытаскивает меня на палубу. В течение нескольких минут мы сидим там все вместе, абсолютно ошеломленные.

Никаких слез. Никаких слов. Меня быстро помещают в надувную лодку, идущую к большой лодке до Ки-Уэста. Доктор Майкл Бродер ставит мне капельницу с питательными веществами. Я лежу на носилках очень долго, целую вечность. Товарищи по Команде подходят, берут меня за руку, мы обмениваемся взглядами. Кэндис находится рядом со мной, а Бонни приобнимает меня. Мы плачем. Это слезы настоящего поражения после тяжелейшей борьбы и бесконечных попыток. Фотография, запечатлевшая то, как мы обнимались тогда, вызывает у меня слезы всякий раз, когда я смотрю на нее. Это было объятие солидарности, единства. Мы тренировались вместе. Мы все делали вместе. И, после всего, разочаровались мы также вместе.

Заплыв завершился 8 августа 2011 года. 58 миль. 28 часов 42 минуты.

Прибытие в пристань Ки-Уэста было сродни посещению собственных похорон. Мои друзья со всей страны планировали сопровождать нас в последние несколько часов Кубинской мечты на своих лодках, катерах и яхтах. Я поднимаюсь на корму Voyager, которому еще не разрешили пересечь границу. Друзья, пресса, CNN и съемочная группа Тима приветствуют меня и нашу Команду. Они понимают, какие усилия пропали даром. Я чувствую себя неудачницей. Перекидываюсь парой фраз с журналистами. В моих интонациях слышится гнев, осознание несправедливости и горя. Последними моими словами в тот день были: «Моей Кубинской мечте не суждено сбыться!»

В подобных случаях обычно говорят: «Что ж, это всего лишь жизнь. В ней много промахов и разочарований». Бывает, что ради задуманного мы готовы вывернуться наизнанку, мы стремимся добиться своего и достигнуть самой высокой звезды на небосклоне. Мы надеемся, что нас ожидает успех. Не останавливаясь, не замечая трудностей, мы идем к своей цели. И после того, как наша цель становится недостижимой, мы ощущаем свое поражение кожей. Многие советуют меньше копаться в себе, заниматься анализом своих достижений и неудач. Но тогда, на пристани, я не нуждалась ни в каких советах: отчаяние поглотило меня. Я не взывала к здравому смыслу. Моя мечта жила со мной 30 лет. Первую попытку я совершила в мои 20. Теперь мне больше 60. Я попыталась дважды. И оба раза провалилась. Спустя сутки, в той лодке, увозящей нас на Ки-Уэст, мой мозг полностью отключился. Внутри меня поселилась пустота. Мне было физически больно, я съеживалась так, чтобы мои ноги не касались воды. Я больше не хотела находиться в море. Хотя могла бы быть там еще в течение запланированных 36 часов. Для еще одной минуты марафона вы готовы приложить нечеловеческие усилия. Вы не можете повернуть назад. Но иногда реальность сильнее вас. Ненавижу.

Я не знаю, откуда в человеке берется настойчивость? Передается по наследству? Развивается в детские годы? Слушая истории успеха, в том числе людей, которые поднялись из самых низов, сорвали большой куш и победили адские обстоятельства, можно выделить следующее. Многие утверждают, что жизненный успех зависит от удачи, талантов, правильно выбранного момента. И тем не менее все как один соглашаются, что главный компонент – это ваша настойчивость.

Целые сутки после последнего усилия на воде я нахожусь в состоянии хаоса. Но спустя 30 часов я собираюсь с силами.

На следующий вечер мы устроили вечеринку для всей Команды. Мы гордимся собой. Мы чувствуем радость и счастье.

И дело не в том, что мы захмелели от алкоголя. Мы искренне поддерживаем друг друга. Мы достигли многого. И многое изучили. Я обращаюсь к каждому члену нашей Команды со словами похвалы. Я благодарю всех и рассказываю парочку забавных историй из нашей Экспедиции. Мы занимались этим не ради денег. И у нас получилась великолепная поездка. Мои товарищи дарили мне свое время, силы, эмоции. Мы должны гордиться тем, что мы совершили, через что смогли пройти. Этот урок – жизненно важен и необходим. Да, у нас были моменты отчаяния, особенно в те 24 часа. Но все же мы одержали победу.

В ту ночь никто из нас не сомкнул глаз, хотя как никогда мы нуждались во сне. Но эмоции переполняют душу каждого. Вместе с Бонни мы приходим к океану. И целый час вспоминаем моменты тренировок, посольства, лицензии. Марк прогуливается по Гаване в полном одиночестве. Мы встречаем его и слоняемся втроем еще полчаса. Кэндис мы видим на рассвете возле отеля. И начинаем говорить о новой попытке. Но сразу, не на следующий год. В начале августа… Мне нужен месяц, чтобы прийти в себя. Может быть, рискнуть до первых заморозков? Может быть, не стоит возобновлять изматывающие тренировки? Если настойчивость – обязательное условие успеха, то я и моя Команда отказываемся сдаваться.

Глава 24 Шепот надежды

Я вернулась в Лос-Анджелес и начала работать над организацией следующего марафона. Дейв по-прежнему отслеживал любые погодные изменения, хотя мне требовалось минимум несколько недель на восстановление. На мое состояние повлияли не только долгие часы в воде. Борьба с приступами астмы истощила силы моего организма. Я потеряла около 15 фунтов^[45] веса. Мышечная ткань истончилась. Требовалось время, чтобы вернуть мое тело в прежнюю, «докубинскую» форму.

Я понемногу начала плавать и облегчила свои сухопутные тренировки. Бонни подсказывала мне, что можно улучшить. За последние два года мы обсудили бессчетное количество тем. Мы не уверены, знали ли биологи о лунных медузах. Об их распространенности на многие мили вокруг в тех водах. И еще. Как я могла забыть обезболивающее? Просто ерунда какая-то!

И как можно было отправиться в 60-часовое плавание, прихватив с собой единственного медика? Майкл сделал для меня все возможное и даже больше. Но мы понимаем, что в такой экспедиции на борту должна находиться команда «Скорой помощи» и спортивные врачи. К сожалению, в реальности ни одна группа врачей не способна предугадать абсолютно все, что может произойти со спортсменом. Мы обсуждали вопрос моего питания с настоящими звездами: академиками и докторами спортивной медицины. Никто из них не нашел научных данных, которые смогли хотя бы немного описать то, что произойдет со спортсменом в подобных условиях. Также никто не смог подсказать нам, как решить проблему с медузами.

Но что-то же мы сделали правильно! Бонни посчитала: для поддержания гидробаланса в моем организме необходимо жидкости из расчета 20 унций на полтора часа. Многие ученые, изучающие проблему обезвоживания и истощения в тяжелых условиях, согласны с ней. Доктор Тимоти Ноукес, спортивный ученый из Кейптаунского университета, сказал, что голод на открытой воде не представляет большой опасности. Но обезвоживание в соленой воде способно привести к смерти.

Еще один вопрос оставался нерешенным. Я была главной в воде. Бонни руководила всей Экспедицией. Но она была слишком занята, наблюдая за мной. Нам требовался диспетчер, начальник штаба. И выбор в этой ситуации очевиден – Марк Золлингер. Он был осведомлен обо всех деталях Экспедиции. И всегда заканчивал телефонные разговоры фразой: «Делай, как я сказал».

Также мы решили сменить штурманов. Ни в коем случае не хочу усомниться в профессионализме Дэвида Маршена. Он нечеловечески компетентен. Но Джон провел 30 лет, исследуя Флоридские воды. И он в большей степени исследователь. А Дэвид, скорее, морской волк. Джон постоянно придумывает новые варианты курса, анализирует разные направления. Многие члены Экспедиции не прочь поменяться ролями. Я прошу Дэвида оставить пост главного штурмана. Он настолько великодушен, что соглашается ввести Джона в курс дела и помогать ему во время плавания. Бартлетт принимает эстафету.

Бонни приходит в ярость, когда видит мои кровавые мозоли от купальника и соленой воды. Я не обращаю внимания. У меня полно других проблем. Я уже давно свыклась с мыслью об этом вечном дискомфорте. Мы перепробовали все средства, чтобы улучшить ситуацию. Вводили мазь «Аквафор» прямо в швы купальника. Она вытекла. И было слишком сложно на воде проделывать все снова. Моя знакомая пришила мне силиконовые подушечки вокруг лямок. Это смягчало трение. Но добавляло нагрузку при движении.

Бонни полна решимости избавить меня от этих страданий. Она просит помочь Стива Мунэтоунса – основателя Всемирной ассоциации плавания на открытой воде. Он говорит, что все спортсмены сейчас пользуются австралийским бараньим жиром. Мы испытываем его во время тренировок. После стольких лет кровавых ран, сжатых от боли челюстей в соленой воде, у нас появляется волшебное средство. Дни страданий сочтены. Аллилуйя.

Ирония в том, что после последней неудачной попытки я нахожусь в большей решимости дойти до конца, чем после заплыва 24 июля. Именно 30 часов, проведенных на открытой воде, смогут подготовить вас к таким же 60 часам. Мы возвращаемся в Ки-Уэст сразу после Дня труда. Начинается новая глава. Мы готовим наши лодки, оборудование, документы.

Мы не хотим оттягивать момент старта. Дейв сообщает, что во время моего восстановления мы пропустили несколько спокойных дней во Флоридском проливе. Следующий раз он звонит 19 сентября. Новости настолько замечательные, что Дейв приказывает пропустить желтый уровень готовности и сейчас же переключиться на красный. Сейчас вся Команда – это хорошо отлаженный механизм. Кэти, как обычно, уезжает в Гавану, на ней таможня, заправка и лед. Ванесса обеспечивает готовность капитанов на пристани. Команда прибывает на Ки-Уэст. Мы с Бонни продумываем основной план Экспедиции. Мы снова в Марине Хемингуэй. Пресс-конференция. Предстартовые ритуалы. Команда медиков присоединится к нам только в международных водах. В эти несколько часов, до выхода в международные воды, нас будут сопровождать врачи «Скорой помощи». Джон Роуз, Акулий дайвер, собрал все медицинские предписания на случай приступа астмы, он знает, какую скорость мне держать в этом случае и как двигаться. Никакие из предыдущих ошибок не повторятся. Тайленол лежит отдельно в специальном месте.

Мы поем все громче и громче:

КУДА мы плывем? ВО ФЛОРИДУ!

23 сентября 2011. 18.05.

Старт, погружение. Адские кубомедузы жалят только первые два часа. Всю ночь я пытаюсь оправиться. А днем показываю не слишком-то обнадеживающие результаты. Я пытаюсь восстановиться после смертельно опасного яда. Следующей ночью происходит второй укус. Я не смогу продолжать. Команда медиков затаскивает меня на борт.

Время в воде – 44 часа 30 минут. Я ухожу в параллельную реальность.

Два героических заплыва за шесть недель. Конец сентября становится концом нашей Экспедиции 2011 года. Мы собираемся поговорить со всей Командой на берегу. Бонни и Кэндис, Марк и Джон слишком хорошо понимают, что происходит в моей голове.

Любой, кто когда-либо рискнул и потерпел неудачу, будет надеяться, пока он жив. Если Природа против меня, то я дождусь правильного момента, когда она будет благосклоннее. «Неудача теперь означает лишь больший успех в будущем», – нашептывает мне мой внутренний голос.

Мы понимаем, что кубомедузы больше не опасны для меня. Я просто сломалась из-за нехватки сил. Если мы сможем обплыть этих медуз, у меня все получится. Да, сегодня я снова потерпела неудачу. Но мы не закончили.

class='book'>Глава 25 Последнее «Ура» Я не устану повторять: намного лучше попробовать и потерпеть неудачу, чем никогда не попробовать вообще. Такой взгляд на вещи воспитал во мне октябрь-2011. После двух неудачных попыток мне живется гораздо легче, чем после полнейшего октябрьского краха в 2010 году. Тогда мы даже близко не подошли к Кубе.

Я стала доверять себе. Больше не хандрю и не жалуюсь. Я нашла свой путь. А что до других? Я прочла много историй про длительные заплывы разных спортсменов. После нескольких неудачных попыток редкая команда остается вместе со своим лидером. До этого момента моя удача была со мной. Команда верит мне.

Марк и его семья готовы снова устроить тренировочную базу SXM. В январе я и Бонни опять живем в их доме, доставляя этим замечательным людям беспокойство. Особенно в дни тяжелейшей работы. Но Марк спокоен. И его жена Энджи тоже. Все складывается неплохо.

Еще у них есть дочка, Сэм – замечательная девочка. Немного сорванец, но у нее доброе сердце. Однажды после трудной ночной тренировки на открытой воде я еле доплелась до душа и рухнула в кровать. В какой-то момент я открываю глаза и вижу, как Сэм сидит на моей постели, по-турецки сложив ноги. Она держит ручку и тетрадь.

С рекламной интонацией девочка произносит: «Доброго утра, Диана! В школе мы собираем пожертвования на помощь пострадавшим от цунами в Японии. Мама внесла свои 25 долларов. Папа дал 30. На что я могу рассчитывать с вами?»

Сэм захотела представить меня своим одноклассникам. Она ведет дела гораздо лучше знакомых мне менеджеров. Присутствовал не один ее класс, а вся начальная школа. Один третьеклассник как заведенный махал мне своей рукой. Когда я добралась до него, последовал вопрос: «Почему вы не натренируете наживку плыть рядом с вами? При встрече медуза заглотит ее и уплывет восвояси, не причинив вам вред. Конечно, остальным рыбам будет печально видеть, какой путь избрали для себя их собратья. Но они решат, что они ушли в армию. Будут считать таких рыб настоящими героями. И когда останется только одна рыба, она доплывет с вами до вашей цели.

Я: О. Таким образом, все что мне нужно, это отряд рыб-самоубийц!

Мальчик: Точно так. Это то, что нужно».

Действительно, самая гениальная идея за все время. Джон Бартлетт приехал на Сен-Мартен, где он, Марк, Бонни, и я встретились, чтобы обсудить аспекты экспедиции, требующие улучшений. Одной из проблем были медузы. Мы перепробовали около дюжины различных тонких, как бумажный лист, гидрокостюмов. Они почти полностью состоят из сплошной мембраны. Такой вид защиты разрешен в спорте. Эти костюмы не обеспечивают дополнительный источник тепла и не увеличивают силу скольжения. Во время одного заплыва я была в подобном гидрокостюме – тоньше бумажного листа. В районе рук его ткань порвалась после первых же гребков. Мне натирало в этих местах. Я понимала, что будет дальше. Но я решила потерпеть. После восьми часов в воде Марк и Бонни снимали с меня этот костюм. Волдыри, похожие на ожоги третьей степени, покрывали мои руки. От соленой воды разъело кожу. В Лос-Анджелесе мой врач Карен Жубер лечила меня светотерапией. После этого я больше недели не могла тренироваться в воде.

Бонни, моя опора, серьезно нервничает. Не найдя решения, способного отпугнуть кубомедуз, мы снова обрекаем меня на ночи страданий. Она, без преувеличений, назвала все это «наблюдениями за смертью своего друга». Бонни чувствовала себя беспомощной, ни на что не способной. Такое состояние не слишком подходит альфа-лидеру.

И вот настает момент, когда в нашей истории возникает Энджел Янагихара. Она посвятила свою карьеру изучению кубомедуз. Сейчас ее называют первым в мире экспертом. Когда мы пришли к ней на консультацию, мы даже не представляли, с человеком какого живого и цепкого ума нам суждено познакомиться. В нашем же первом разговоре Энджи не раздумывая согласилась присоединиться к экспедиции. В целом она постоянно курсирует между четырьмя океанами, стараясь отследить как можно больше кубомедуз. Мы собираемся на Ки-Уэсте, чтобы продумать детали Кубы-2012. Энджел очаровывает всех с первых минут. Она была настоящим профессионалом своего дела.

Энджи Янагихара:

«Кубомедуза принадлежит к типу стрекающих, одному из самых древних на планете. Имеет необычное прямоугольное строение купола. Они появились около шестисот миллионов лет назад, еще до распада единого континента Гондваны на шесть существующих по сей день материков. Атмосфера на Земле состояла главным образом из метана и углекислого газа. Известно более 30 разновидностей кубомедуз. Яд кубомедузы содержит мощные, сильно и быстро действующие токсины. Среди медуз только у них имеются глаза, схожие по строению с человеческими (сетчатка, линза, радужка). Количество глаз – 24. Угол обзора – 360 градусов».

Мы точно уверены: в 2011 году я и Джон Роуз были ужалены именно кубомедузой. Мы смотрели картинки с этими полупрозрачными синими существами размером с кусок сахара, длиной три фута и с маленькими щупальцами. Одно короткое щупальце, коснувшись человеческого тела, выпускает 300 000 крошечных гарпунов с ядом. Этот яд вызывает паралич всего тела в течение 30 минут. Выйдя на берег, я видела отметины, похожие на тысячи мелких следов от булавок, по всему телу: вокруг обоих бицепсов, правого предплечья, задней части шеи, всей спины и бедер.

Из-за глобального потепления и нефтяных разливов большинство известных самых опасных хищников исчезают с океанской карты. Энджел утверждает, что чем меньше в воде будет черепах и рыбы, тем больше будет медуз. Кубомедузы увеличивают свои популяции в геометрической прогрессии по всему миру. Долгое время они представляли огромную опасность только для обитателей Авcтралии. После того как новость о том, что во время заплыва меня ужалила кубомедуза, распространилась, мне прислали видео с Ютуба. Женщина-репортер стоит по колено в воде, с микрофоном в руках. Она начинает говорить, и вдруг судорога проходит по всему ее телу. Женщина падает, бьется в конвульсиях. Оператор перестает снимать. Подбегает к ней. Вызывает «Скорую помощь». Женщина кричит от боли. Она умерла. От укуса кубомедузы. Часто укус этой твари приводит к летальному исходу.

Выяснилось, что медузы наводняют пространство океана особенно сильно в полнолуние. Мы не можем ждать столь долго. Мы не можем пропустить погодное окно. А еще существуют 29 разновидностей кубомедуз. И неизвестно, когда они выходят на охоту.

Энджел официально в нашей Команде. Ей нравятся приключения. Еще она восхищается тем, как я бросаю вызов своим возможностям. Доктор хочет сделать сенсационное заявление обо мне. Я становлюсь ее подопытным объектом. Множество раз она работала со спецназом, морским флотом, в специальных операциях. Военные дайверы превратились в ходячие антидоты для яда кубомедуз.

Энджел рассказала нам, что адреналин в большинстве кризисных ситуаций является правильным решением. Но не в случае с кубомедузой. Он только ускоряет парализующее вещество. Энджел становится самым ценным специалистом среди медиков на борту. Она знает, как бороться с тошнотой, головокружением, и может помочь любому из нас. Если кто-нибудь рассечет голову, Энджел тоже сделает все необходимое для него. Но главное, что она – эксперт по медузам.

Энджел дала мне зеленый гель, на химическом уровне дающий сигнал медузе: «Не жалить!» Если укус произойдет, то гель поможет дезактивировать ядовитое вещество. Есть доказательства, что это работает. Энджел назвала свое изобретение «Жалостопом». Доктор испытала его на себе. В своей лаборатории она помещала медузу на свое предплечье. За четыре минуты можно было увидеть, как медуза сцепляет свои порозовевшие щупальца вокруг ее руки. Щипцами Энджи передвигает медузу вдоль предплечья. Ничего не происходит.

Чтобы действительно доказать гениальность своего продукта, Энджи жертвует собой. Другая рука ничем не намазана. Она кладет на нее вторую медузу. Та без промедления кусает Энджел. В течение 90 секунд она оценивает степень боли от 1 до 10. Только десятки. Затем Энджел смазывает место укуса «Жалостопом». Боль снижается до двух баллов из десяти.

Само собой, мы на 100 % доверились Энджел. Однако совместное использование ланолина и «Жалостопа» на каждом сантиметре моего тела вызывает вопросы. Я боюсь, что зеленый гель растворится вместе с ланолином в первые же часы.

Мы набрасываем план. Энджел будет на борту вместе с Бонни. Наготове, с чудо-средством. Однако нам необходима настоящая броня от медузьих укусов. Энджел занимается разработкой такого способа нанесения геля, чтобы защитный слой не растворялся в течение нескольких часов. Но она не успеет закончить исследования до нашего старта. Ассоциация плавания на открытой воде разрешает использовать во время заплыва «Жалостоп». Гидрокостюмы из неопрена и подобных ему материалов запрещены. Каждый гидрокостюм Энджел проверяет на Гавайях, исследуя его непроницаемость в природных условиях.

Я перепробовала множество пар защитных перчаток. И ни одна меня не устроила. Они утяжеляют ход моих рук. Чтобы приноровиться к защитным перчаткам, мне требуется минимум шесть месяцев плавать в них на открытой воде. Мы решили остановиться на латексе – самое безобидное из доступного нам.

Что касается моих ног, то их будут защищать лайкровые носки для ласт. Они и перчатки станут своего рода клейкой лентой, не пропуская ни одного сантиметра моей кожи вокруг лодыжек и запястий. Правила запрещают любую помощь движению и отдыху в воде. Однако Стив Мунэтоунс делится с нами секретом, что во время кризисных ситуаций правила могут быть изменены. Помощнику разрешат заклеить мои запястья и лодыжки клейкой лентой, поскольку я не смогу сделать это самостоятельно. Однако мне запрещено залезать на лодку и, кроме того, нельзя меня поддерживать. С этим я обязана справиться сама.

Чтобы осуществить вышеупомянутую операцию, мне потребуется 45 минут. Если постараться, то можно успеть за 17. В любом случае это ужасно утомительно. Надеть костюм и лайкровые носки – такие действия отнимают силы. Чтобы надеть на руку перчатку, мне приходится поднимать руку над водой и натягивать перчатку по миллиметру, помогая при этом другой рукой. После этого рукой в перчатке занимается мой Помощник, который заматывает мое запястье клейкой лентой. Все время я держу эту руку поднятой над водой. Это так раздражает, что мне в такие моменты не терпится продолжить плыть. С ногами еще сложнее. Держать ногу на весу, тянуть мысок. Могу поспорить, я могла бы выступить с таким номером в Cirque du Soleil.

Нужны месяцы, чтобы научиться быстро надевать всю экипировку, держась на воде. А после этого еще и тренироваться с руками и ногами, обмотанными лентой (которая почти как скотч), в самые сложные для плавания ночные часы. Когда я поняла, что не смогу больше плавать, не будучи обремененной этой тяжелой неудобной экипировкой, то почувствовала самое настоящее горе. Но в спорте свои правила: либо да, либо нет. Или жизнь, или смерть.

Отдельную проблему представляло мое лицо, точнее, рот. В прошлый заплыв, сразу после атаки в первую ночь, я надела толстовку с капюшоном из хлопка. Ткань была настолько плотной, что моя голова, при постоянных погружениях в воду, раздувалась до размеров шара для боулинга. Все лицо было покрыто тканью. Но рот был свободным и уязвимым. В этом году мы хотим использовать маску из лайкры, а область вокруг рта намазать гелем Энджел. Так как последний постепенно растворяется в воде, каждые 90 минут, после приема пищи, мне снова будут намазывать рот.

Команда помогает осуществлять любые планы Энджел. Дайверы настаивают, что красные светодиоды более-менее отпугивают кубомедуз. Возможно, красный свет погружает их в сон. Но я, если честно, не видела в этом никакой логики. В моменты возможного нападения мне надо ускориться. Этого будет достаточно.

За все три года только пару раз травмы останавливали мой тренировочный процесс. Позже, весной 2012-го, в Мексике, я почувствую напряжение в левом бицепсе. Я скажу о проблеме своим помощникам на лодке, но в данном случае Бонни будет бессильна. Моя рука посинеет и опухнет до конца дня. Результаты МРТ будут ужасны. Похожими на то же, что произошло с левой рукой. Меня охватывает паника. Но я быстро возьму себя в руки. И чудесным образом после двухнедельного перерыва рука восстановится.

Я стала гораздо быстрее и выносливее, чем в 20 лет. Мои конечности гораздо мощнее и натренированнее. В юности я была скорее чистокровным скакуном. А в 60 превратилась в лошадь-тяжеловоза. Я быстро прихожу в норму после утомительной тренировки. Мне не страшны растяжения, раны и мозоли. Теперь я не настолько чувствительна. Я могу многое перенести. Я стала более рациональной. Мне кажется, это поможет мне не отвлекаться во время Экспедиции.

Кроме того, я научилась сдерживать гнев. Раньше при какой-либо поломке, проблеме, когда я сбивалась с курса, я нецензурными словами ругала и себя, и всю Команду. Если мне давали пить, не сняв крышку с чашки, и мне приходилось, держась на плаву, делать это самой, я приходила в бешенство. Теперь такие моменты стали для меня незначительными. Я – зрелая личность, и, следовательно, я стала лучше как спортсмен.

В начале июня 2012 года мы собирались организовать 24-часовой заплыв перед тем, как уехать в Ки-Уэст. Мы не хотим собираться всей Командой. Со мной остаются Марк, Энджи, их помощники, Бонни и Элисон Милград. Мы стартуем на острове 7 июня 2012 года.

Все идет не так гладко, как хотелось бы. Меня мучает морская болезнь. Мы пытаемся сопоставить полученные результаты с Кубинскими. Но те 24 часа не были такими трудными.

Наступают сумерки. Меня атакуют медузы. Они жалят меня. Тяжелые волны заставляют работать больше, чем в полную силу. Меня много раз тошнило. Я потеряла много калорий и электролитов. Бонни и Элисон просят меня предупредить, когда нужно будет послать за имбирным пивом – единственным средством, которое может подлечить мой желудок и восстановить хоть каплю сил. Полночи Энджи объезжает на лодке весь остров в поисках имбирного пива. И находит его.

Приблизительно в три ночи меня тошнит. Я ничего не соображаю. По моим подсчетам, мы должны были закончить в 9 утра. Но далеко не сейчас. Я вижу Бонни совсем близко. Она просит смотреть ей в глаза и навсегда забыть о числе 24. Все, что ей нужно от меня, чтобы я перевернулась на спину и не захлебнулась. Я слишком слаба. Фоном я слышу полицейский свисток. Бонни объявляет об окончании заплыва. Она по-матерински заботливо шепчет мне:

– Диана, я знаю, что ты страдаешь. Это просто тренировочное плавание. Ты плывешь уже 18 часов. Но ты же не хочешь останавливаться? Я знаю, что не хочешь. Посмотри на меня. Ты слышишь меня?

Я киваю.

– Хорошо, сделай пять гребков. Еще пять гребков и все. Если ты не сделаешь их, мы закончим. Ты сможешь?

– Смогу.

– Мне надо это увидеть. Я собираюсь считать. Начинай. Один…

Я не собираюсь «заканчивать». Я опускаю голову в воду. Левая, правая. Пять гребков. Я смогла сделать эти пять гребков. Затем я сразу останавливаюсь, переворачиваюсь на спину и засыпаю. Меня будит свист.

Бонни: – Давай еще пять. Продолжай. Еще пять. Один, два, три, четыре, пять.

Умница! Я знаю, что ты не сдашься сейчас. Еще пять. Это победа. В том же духе.

На этот раз я горжусь собой. Ко мне возвращается мой ритм. Я начинаю отсчет до ста только левой руки. Я останавливаюсь и смотрю на Бонни. Я ожидаю оваций. Она просила сделать пять. А я сделала 100.

«Диана, возвращайся. Послушай, до рассвета осталось совсем чуть-чуть. С первыми лучами солнца мы закончим. Как ты на это смотришь?»

Я не уверена, что мое тело согласно, но киваю.

Бонни сделала все, чтобы я могла собой гордиться. Это придало мне сил. И она знает, о чем говорит, когда просит меня плыть до рассвета. Каждый раз, делая вздох на левой стороне, я оборачиваюсь и смотрю на черное как смоль небо, с тысячами звезд. Не представляю, где восток, но, вдыхая воздух справа, я пытаюсь заметить первые признаки восходящего солнца. Я увеличиваю счет до 200. И умудряюсь развлечь себя. 200 англичан. 200 немцев. Все еще темно. 200 французов. 200 испанцев. Время остановилось? Где это проклятое солнце?

Я начинаю отсчет заново. После двухсот по-испански я оборачиваюсь и смотрю на небо. Может, это мое воображение, конечно. Но звезд наверху поубавилось. Все еще темно. Но звезды начали исчезать. Французские 200. Снова взглянув на небо, я замечаю, как темно-голубой разбавляет черный. Теперь по сто. 100 по-французски, четвертый раз. Я вижу первый свет. Мое сердце наполняет счастье.

Восход кажется нам магическим. В детстве я обожала плавать на рассвете. Поговаривают, что рассвет отмывает Землю от ночной черноты. Я чувствую себя обновленной. Бонни знала, что делает. Выдержав плавание до восхода солнца, с его наступлением вы будете способны на все. Остается еще несколько длинных часов. Но до девяти утра я продержусь.

Мы с Бонни улетели в Лос-Анджелес почти сразу после этого заплыва. У нас есть подготовленная Команда, созданная на Ки-Уэсте. Бартлетт останется там решать навигационные проблемы. Ди приготовилась сама и приготовила Voyager. У меня есть фанаты: владельцы потрясающего английского паба на побережье Флоридского залива – Полин и Джон, которого мы зовем Джон Берри, стали мне хорошими друзьями. Полин – медсестра. Что ж: «Добро пожаловать на борт!» Она по-настоящему включается в игру. Джон Берри – самый невозмутимый человек из всех людей на планете. Он лысый и огромный. Настоящий медведь. Он без конца проверяет, как сыграли Orioles, и не выпускает из рук мобильник. Джон говорит, что настоящий янки просто обязан быть в курсе результатов Orioles. Мы проводим вместе все лето. Марк и Энджи нагрянут к нам перед самым стартом.

В Лос-Анджелесе до нас дошла новость про австралийскую пловчиху. Чемпионка Пенни Пэлфри в данный момент находилась в Гаване и готовится пересечь воды пролива. Мы с Бонни подлетаем к компьютеру для видеосвязи с Командой на Ки-Уэсте и Марком на острове Сен-Мартена.

Пенни одна из лидирующих спортсменок в мировом плавании на открытой воде. Она известна зверской выносливостью и ультраскоростью. Я нервничаю. Хотя нет, я просто в бешенстве. Я понимаю, это – ребячество. Но зачем же гнаться за чужой мечтой? Если рассуждать логически, то у океана нет хозяев. Но не страну скрывать: ни в коем случае не желая Пенни зла, мы надеемся на ее неудачу.

На сайте Пенни каждые 20 минут будет обновляться информация о ее местоположении во время заплыва. Она поплывет ночью. Я представляю себе, как она с легкостью двигается при встречном ветре. Ей нипочем полчища медуз. Около полуночи мы ложимся спать. Я видела, как Пенни, не отвлекаясь от курса, плывет на север и северо-восток. На следующее утро мы улетаем в Ки-Уэст. Интернет не работает, и я не могу следить за Пенни и ее Фортуной.

В девять вечера мы приклеиваемся к компьютерным мониторам. Пенни исчезла с радаров GPS. Ее путь отслеживает CNN. «Чемпионка из Австралии приближается к побережью Флориды!» В одиннадцать мы с Бонни отправляемся в кровать, так и не узнав, что спустя несколько часов Пенни вытащат из воды. Что-то пошло не так с навигацией. Она уплыла в почти противоположном от Флориды направлении. Мы понимаем, что сбило ее с правильного курса. Это был водоворот, повернувший ее против часовой стрелки на юго-восток. Позже в океане ее ужалили. Когда все остальные узнали об этом, они мне ничего не сказали. Не хотели тревожить мой сон. В шесть мы с Бонни просыпаемся. Ничего не подозревая, я открываю сайт CNN, который не обновлялся с момента, когда «чемпионка из Австралии приближалась к побережью Флориды!». Я представляю, насколько близко она от заветной цели. Наши сердца бьются в одном ритме, в одном бешеном ритме. Мы кидаемся к нашей Команде. И узнаем последние новости.

Навигационная команда Пенни сообщает, что они были сбиты с толку круговым течением и невозможностью выйти из воронки на юго-востоке. Бартлетт бьет чечетку. Это станет его звездным часом. На сверхскоростном катере Пенни увезли в самый ближайший госпиталь. Она пострадала от укусов. Я сочувствовала ей. Мне стало легче. Сжав зубы, я следила за тем, как Пенни пересекала расстояние от Кубы до Флориды. Но я смогла бы искренне порадоваться за нее в случае победы. В нашем виде спорта мы слишком хорошо понимаем, что заставляет пловца ставить такие масштабные цели. Почему я должна не уважать человека, который бросил себе вызов и победил? Это же и вправду океанский Эверест. Возможно, ее успех стал бы для меня ударом. Но я бы не прекратила свои собственные попытки. Я держу данное слово. Я бы не остановилась, почти дойдя до цели. Не буду врать, мой живот скручивало, когда я видела, как быстро она плывет, как не сбивается с курса. Но я бы отдала ей всю дань своего уважения после. Я говорю, что восхищаюсь Пенни здесь и сейчас. За ее героический поступок.

Моя очередь.

Бесспорно, морские твари готовы наброситься на любой незащищенный сантиметр моего тела. Бонни раздумывала, как еще больше можно защитить мой рот и нос, чтобы я могла дышать.

Глава 26 In Medias Res

Атмосфера накаляется. Четвертая попытка. За нами следит весь мир. Кажется, что за последние три года – это первый день, когда я полностью сломлена. Терпение вызывает уважение. Я сейчас его вряд ли достойна. На календаре – август. Спустя два месяца после попытки Пенни я все еще в депрессии. Моя Команда все понимает. Они дают мне выплакаться. Все до одного: Бонни, Ди, Полин, Джон Берри. Они видели, что я исполняла все указания. Отдала всю себя. Полин подставляет мне свое плечо, которое я заливаю слезами. Приносят какао.

Я усиленно работала на протяжении двух месяцев. У нас была такая схема тренировок, при которой мы в любой момент могли перейти на желтый уровень готовности. Мы с искренней радостью тащимся на пристань с яхтами, где начинается короткий бесконечный заплыв. Никто не произносит ни звука. Ди нагревает двигатели. Джон Берри настраивает ветроуказатель. Бонни и Полин поят меня холодной водой и мажут мое тело жиром. Я приветствую всех собравшихся, пока ребята прорабатывают сегодняшний маршрут.

Капитан Ванесса свешивается через перила, объясняя наш маршрут. Сильные бури во второй половине дня. Мы сможем преодолеть все расстояние, если не будет грозы. Ванесса сообщает, что справа от пристани заметила белую акулу. Она затаилась и не движется уже целые сутки. Сегодня все решается просто. Мы перехитрим ее. Мы выйдем на открытую воду с другой стороны отмели. Я проплыву под мостом, по которому ездят поезда.

Мы приехали в Ки-Уэст не устраивать вечеринки. Никакого обеда. Главное – наша Экспедиция, и к приемам пищи мы подходим с прагматизмом. У нас пятеро метеорологов, именно они определяют настроение сегодня. Мы превратились в метеоневротиков, группой кучкующихся возле компьютеров, затаив дыхание следящих за каждым микроизменением от Карибского моря до Мексиканского залива.

Я очень не хочу, чтобы паника высосала из меня оставшиеся силы. Если вы посмотрите на меня в конце августа, перед вами будет стоять утомленная Диана, анализирующая метеопрогнозы один за другим. Я веду себя непрофессионально. На всем восточном побережье мы замечаем первые признаки наступления осени. Мнения метеорологов разделились. Двое из них говорят, что нужно начинать прямо сейчас. Остальные твердят, что нужно переждать. Они волнуются из-за вероятности сильнейших ураганов в конце сентября.

Короткое, а сейчас вообще возникшее некстати, погодное окно в конце августа станет единственным в этом году. Скорее всего, мне не хватит его, чтобы совершить маневр. Можно рассчитывать на три, не таких, как бы мне хотелось, но приемлемых дня. Остальные четыре дня будут дуть ветры против моего хода на воде. Такие мрачные мысли наводняют и изматывают мое сознание. Я думаю о погоде до конца сентября. И не могу сдержать беспокойство. Я в панике.

Итак. Красный уровень готовности. Наша Команда пытается добраться до пристани в Гаване как можно быстрее. Почти все прибыли на лодках. Мы с Бонни прилетели из Лос-Анджелеса. Все собрались вместе за 24 часа.

Сейчас невозможно переоценить мастерство Ванессы. Voyager и главные люди в Команде ждали этого момента на Кубе все лето. Но четыре корабля-эскорта прибывают непосредственно в момент X. Капитаны лодок промышляют рыболовством и экскурсиями вдоль побережья. Они не могут сидеть и ждать погоды, как мы. В поиске нужных людей Ванесса носилась по всему побережью каждый раз, когда мы объявляли желтый уровень готовности. Плюс таможня Америки. Когда нам стоит поторопиться, пограничники отказываются нас понимать. Не слушают разговоры про «какие-то окна». Полученные лицензии из округа Колумбии и Гаваны позволяют нам беспрепятственно пересечь кубинскую границу. Но местные власти в Гаване не пропустят нас без списка членов экипажа и списка судов. Красная готовность. Ванесса пытается сплотить людей нашей флотилии по пути на Кубу.

Мы быстро даем пресс-конференцию. Поверхностно обсуждаем предстоящее с Командой.

Марк напоминает, что это не первая наша попытка. «Просто делайте свою работу. Покажите лучший результат. Каждый из нас – настоящий профессионал своего дела. Не берите на себя чужих обязанностей».

Бонни говорит, что сейчас не время быть наивными. Не стоит зацикливаться на том, как далеко мы продвинемся сейчас. Мы можем испытывать щенячий восторг, смотря на показатель GPS. Но мы в полной власти Матери-природы. Только она решает, как далеко мы зайдем на этот раз. Поднимите головы от навигационных систем. Смотрите прямо. Оставьте Бартлетта в покое.

Я обращаюсь к своей Команде:

– Мы готовы. Я горжусь вами. И я завишу от вас. Мы не сломались после первой неудачи. Каждый из вас изучил свою область как самый прилежный зубрила. Я благодарю вас за терпение. Многие забыли о себе, о семьях, о собственных мечтах, чтобы попасть в историю. Я обещаю всем вам, что не подведу вас. Меня переполняют желание действовать, смелость, настойчивость. Я готова отдать вам все, что у меня есть. Следующие два дня я хочу получить такую же отдачу и от вас. Каждый из вас важен мне. Каждый незаменим. Как сказал Марк, занимайтесь своим делом. Вы умны. Будьте сосредоточенны. Мне необходимы 200 % каждого из вас. Я сделаю все, на что способна и даже больше. ВПЕРЕД!

Команда рявкает в ответ:

– Только вперед!

Тогда я еще не знала, что Бартлетт на протяжении всего пути был недоволен течениями. Гольфстрим отказывается сотрудничать с нами. Он движется на восток, устремляясь юго-восточнее. Самое ужасное для нас. В дополнение к этому Гольфстрим не создает противоток на западе. Очевидно, что столкновение с восточными течениями неизбежно, и на протяжении всего заплыва я буду плыть противоходом. Идея изменения курса в сторону севера отвергнута Штурманом. Он совещается с Бонни, Марком и Ди. Я наблюдаю за ними из окна своего номера. По их сгорбленным спинам и заговорщицкому виду я понимаю, что у нас проблемы.

Бартлетт чувствует себя никчемным. Он понимает, что если расскажет мне, я все равно поплыву. Я не смогу дождаться следующего погодного окна. В Гаване собрались все. Мы просто должны. Вернуться во Флориду означает заново начинать выколачивать разрешения и лицензии. Я не хочу говорить об этом. Я не должна ничего знать. Время отплытия – завтра, после восхода солнца. Бартлетт доходит до точки кипения.

Время окна уменьшается. Мне сообщают новый прогноз: штормы не на четвертый день, а на третий. Целый день. Планы меняются. Никто не собирается гадать на кофейной гуще. Мы выходим сегодня. 17 августа 2012 года, 15.43. Я прыгаю со скалы в воду.

Конечно же, течения возле кубинского берега моментально относят меня на запад. 15 часов я плыву на запад, без возможности сопротивления и любого движения хотя бы на север. Меня охватывает уныние. Каждый прием пищи я оглядываюсь на Гавану и понимаю, что мы вообще не отдаляемся от кубинской пристани. В первые ночные часы ненавистные мне в данный момент огни столицы все еще рядом. Как будто мы сели на мель.

Я надеваю противомедузную экипировку. Костюм, перчатки, носки, толстовка с капюшоном, клейкая лента. Энджел просит Бонни смазать мой рот гелем. Он – единственное мое слабое место сейчас. Неприятно, когда чужая рука касается моего рта, затем защитных очков. Я ничего не могу с этим сделать. Натягиваю свою шапку ниже ушей. Липкие руки делают ее тоже липкой, скользкой, омерзительной. Кепка соскальзывает, оставляя мой затылок голым.

Через несколько часов я чувствую боль от укуса на правой лодыжке. НИЧЕГО СЕБЕ! Просто поразительно. Большое упущение. Я стискиваю зубы, сдерживаю боль. Для этого пришлось остановиться. Я вижу, как Бонни отчитывает Энджел. Я поднимаю правую ногу на воздух. Чтобы они увидели – там отклеилась лента. Видна полоска кожи. Энджел подзывает меня к себе, умоляя минуту подержать ногу на весу. Я балансирую с помощью рук. Я абсолютно утомлена. Мне трудно дышать. Она втирает «Жалостоп» в место укуса. Они заклеивают мне ногу заново.

Ясно одно. Энджел спасает меня от передозировки адреналина, паралича, легочного спазма, возможно, смерти. Меня укусила кубомедуза. Но теперь мы идеально подготовлены. Я не воспринимаю случившееся как катастрофу. Энджел замечает других медуз: уже не кубомедуз, а какие-то неизученные виды. Я плыву к ним навстречу. Она говорит, что никогда не видела столько медуз в одном месте. Самых крупных я отбрасываю от себя гребками. Я ничего не чувствую. Гидрокостюм стал спасением для нас. Мы выбрали правильную тактику. И зеленый гель оказался хорошим решением.

Хор громовых раскатов оглушает нас. Я вижу молнии. И оборачиваюсь на 360 градусов. Вокруг нет ни одного направления, где море было бы спокойным. Ветер усиливается. Voyager бросает по волнам. Я слышу голоса по радио: «Штормовое предупреждение».

Мы ожидали этого. Я знаю, как плыть, чтобы меня не раздавила ни одна из наших лодок. Дайверы достают экстренные «сумки», которые светятся под водой. И которые помогут найти нас в случае, если мы оторвемся от Экспедиции. Гребцы переустанавливают «Акулий щит». По компасу мы сверяем наш курс с курсом Бартлетта. Мы не собираемся увеличивать скорость. Сейчас важно безопасно пройти через это, пока мы снова не встретимся с нашими лодками. Если механизмы перестанут работать, светодиоды на экстренных «сумках» погаснут, мы просто не сможем найти друг друга. Многие из нас знают, что делать. Мы обсуждали такие моменты. Но не все. Условия совершенно отличаются от тех, что мы ожидали. В любой момент все может превратиться в хаос.

Voyager начинает тонуть. Быстро. Один из катамаранов заполнен водой. Бартлетт выходит из каюты. Его музыкальные пальцы нервно постукивают по перилам. Он говорит: «Марк, у нас здесь ситуация».

Двое гребцов, двое наблюдателей за акулами и пара дайверов остаются со мной в воде. Я не могу разглядеть, что происходит, но вижу, как с Voyager снимают людей и увозят их на шлюпках. Официальный наблюдатель Стив Мунэтоунс объявляет ситуацию чрезвычайной и временно приказывает остановить заплыв. Молния сверкает совсем близко. Она огромна. Стив согласен не называть мой заплыв постановочным из-за происходящего. Ради безопасности моей жизни меня поднимают на один из кораблей-эскортов.

Мы все словно видели один и тот же кошмарный сон. Марк и Бартлетт устранили течь на Voyager. Главный корабль не погрузится на дно. Хорошие новости! Беда в том, что, репетируя штормовое предупреждение, мы не оказывались в таких тяжелых условиях. Шторм охватил все пространство до горизонта. Хлещут молнии. Порывистый ветер. Я нахожусь вместе со Стивом и Кэндис на их сопровождающем корабле. Мы разговариваем о том, что у Природы всегда свои планы на все. Нет никакого шанса на спасение для того, кто, например, упадет за борт. Пловец – центральная фигура всей Экспедиции. Но сейчас стоит заботиться о безопасности каждого из нас. Стив, бороздящий морские воды на протяжении всей жизни, в эту ночь реально напуган.

Выглядит, словно я эгоистичная скотина, но меня не особенно волнует безопасность других пассажиров. Я должна продолжать плыть. Бонни держит в руке мои очки. По нашим взглядам ясно, что мы отсчитываем время. Я сижу на палубе. В голове непрестанно крутится фраза in medias res, что с латинского можно перевести как «в центре событий». Я на лодке и я в центре. Меня захватывает то, как мы оказались в этом свирепом шторме, посреди бушующего океана. Наконец, после бесконечных 5 часов, мы можем вернуться туда, где закончили. Худшее позади. Бартлетт направляет Экспедицию точно в место остановки.

На палубе я надеваю противомедузный костюм. И прыгаю в воду с сопровождающего корабля. Voyager раскачивается на волнах. Мы вернулись в нормальное состояние. Джон устанавливает дальнейший курс.

В оставшееся ночное время ничего не происходит. Каждый час становится светлее и светлее. Восточные ветры появляются задолго до своих прогнозов. Это не ветряные скачки. Они дуют долгими сессиями. Тяжело плыть. Я опускаюсь на глубину. Бонни не может разглядеть меня. И я никого не вижу. В течение нескольких часов я поднимаю голову лишь однажды, чтобы поправить очки. У байдарочников есть время наладить свои механизмы. Дайверы выключили светодиоды. Видимость в лазурном Гольфстриме просто отличная. Но из-за грязных волн сложно понять, что происходит на поверхности.

Все идет неплохо. Но я не перестаю думать о том, сколько времени мы потеряли в шторме. Мое плавание назовут постановочным. Я даже не сомневаюсь. Если никто не додумается это сделать, тогда это сделаю я. Прошло слишком много времени. Я не хочу нервничать. Я стараюсь как могу. После восхода солнца, примерно в семь вечера, я снова надену противомедузный костюм. Помощники очень осторожно мажут мне место укуса. В сумраке я чувствую, будто к моим губам прилип пучок волос. Я поднимаю руку. На ней перчатка из латекса. Я ничего не чувствую. Но я пытаюсь убрать эти волосы со своих губ. Не выходит. Я останавливаюсь. Ощупываю рот. Это кубомедуза. У меня возникают все симптомы укуса. По всему телу пробегает озноб. Я страдаю от одышки. Мои бедра парализует. Я зову Бонни, а она вызывает Энджел. Последняя подтверждает, что щупальца медузы настолько тонкие, что по ощущениям напоминают человеческие волосы.

Энджел снова инструктирует Бонни на случай новых атак. Кажется, что я переживу этот укол не так болезненно, как всегда.

Бонни заклеивает мой рот и нос клейкой лентой. Она оставляет место для дыхания. Меня охватывает паранойя. Я боюсь этих гадов. Я все больше плаваю на спине. Так я ничего не вижу. И волны постоянно прибивают меня к корпусу Voyager. Бонни со своими Помощниками уже просто визжат. Один гребок, и я дотронусь до лодки. Волны закипают возле моей головы. Я слышу бурление. Но брызги соленой воды не долетают до моего лица. Так я могу не бояться, что кубомедуза попадет мне в рот. Я слышала про случай с австралийским пловцом, проглотившим кубомедузу. Это существо ужалило спортсмена во внутреннюю стенку пищевода, и его органы разъедал яд. Он погиб. Я боюсь, что волна нахлынет на меня и медуза ужалит мой рот.

Уже час я плаваю на спине. Становится тяжело. Я останавливаюсь. Меня рвет, по личным подсчетам – примерно дважды за час. В таком шторме мне сложно доплывать до лодки, чтобы попить. Болит живот. Но даже так мы преодолеваем этот кризис.

И вот мы снова слышим гром. Похоже на выстрел, потому что звук разносится по воде. Еще. Начинается шоу молний. Они стреляют во все стороны. Ветер стих примерно до 15 миль в час. Теперь он ускоряется до 55. Марк снова объявляет шторм.

Люк Типпл, капитан дайверов, крайне недоволен происходящим. Бонни поднимается на верхнюю палубу, чтобы успокоить его, а также Марка и Бартлетта. Я без энтузиазма смотрю на ситуацию. У меня уже меньше сил, чем при первом шторме. Почему бы мне просто не проплыть с дайверами и их светодиодами какое-то время?

Еще одна Помощница, Элисон Милград, остается со мной. Она хочет отвлечь меня. Вокруг очень темно, но я плыву на ее голос и вскоре вижу Элисон перед собой.

– Диана, давай разработаем легкие вместе?

– Хорошо.

– Отлично. Начинаем. Медленно одинаково дышим и считаем. Пошевели ногами. Попробуй сделать шаг. Тело разогрето. Отлично. Я считаю. Раз.

Я не знала, что лучше всего ваше тело в воде могут согреть именно глубокие толчки ногами. Это ускоряет обменные процессы, немного повышает пульс, разгоняет кровь.

Элисон склоняется надо мной. Она – высокая блондинка и с такого ракурса кажется мне скандинавской богиней. Я скованна. Я не помню ни о каких штормах и ураганах. Все заняты. До меня доносится какая-то болтовня, звуки раций, голоса людей, садящихся в лодку к гребцам. Но мы с Элисон сейчас пребываем в своем собственном мире, недоступном никому другому. Мы дышим вместе. Вдох-выдох, вдох-выдох. Она немного приподнимается, мой взгляд застывает на ней.

«Глубоко вдохните и выдохните. 65. Мы продолжим до 120. Теперь 400. Мы должны».

Я не боюсь воды при ветре со скоростью 45 миль в час. Но в истории спорта только три пловца могли плавать в открытом море без остановки более 50 часов. Двое из них плавали параллельно береговой линии. Один плыл в заливе. Не так уж и рискованно. Некоторые члены нашей Команды боятся, что погибнут и не увидят свои семьи. Лодки швыряет на волнах так, что можно выпасть за борт. Есть вероятность, что мы утонем и нас унесет в море. Сложившаяся ситуация опасна для жизни. Особенно в эту черную как смола ночь.

У Люка плохие предчувствия. Он не может допустить, чтобы его дайверы, включая его самого, в такой ветер спускались в воду, рискуя, что их унесет от лодок. Он непреклонен. Не может быть даже никакой речи об этом. Мы снова прекращаем заплыв. В этот раз меня поднимают на Voyager. Бонни, Ди, Элисон и я сидим в небольшой каюте, цепляясь друг за друга. Потому что лодка бешено качается на волнах. Мы видим удары и молнии. Справа и через секунду слева. Гремит гром. По всем признакам мы находимся в эпицентре шторма.

На полу каюты мы замечаем пояс для строительных инструментов. Бонни расспрашивает Ди, видела ли она поблизости маленьких строителей-волшебников. Я не особенно вникаю в разговор и если честно, сомневаюсь, что он происходит в реальности. В этом ремне лежат отвертки, молотки, болты. Ди не понимает, о чем ее спрашивает Бонни. Бонни показывает на пол. Ди осознает, что у нее галлюцинации. Бонни думает, что инструменты – это маленькие мужички-строители. Я впервые думаю о том, что Бонни лишена сна так же, как и я. Позже мы обнаруживаем, что как-то видели одинаковую галлюцинацию во время кубинских попыток.

Мы думали, что видели гигантские сосны в небе. Сосны были настолько огромными, что их кроны занимали небосклон от одной стороны горизонта до противоположной. Я так отчетливо видела их. Исполинские ветви, заслоняющие все небо надо мной и оставляющие меня в тени. Бонни видела то же самое.

Но мы сейчас не на воде! Бонни забавляется видом маленьких строителей. Я же раскачиваюсь из стороны в сторону, пытаясь сохранить температуру тела и свой рассудок до конца бури. Плавание точно назовут инсценировкой. Я вершу свою судьбу в сухой каюте. Полная катастрофа. К нам приезжают Марк и Бартлетт рассказать о том, что происходит за пределами Страны чудес.

Я находилась в воде ровно 51 час 5 минут. Не считая первой штормовой остановки. Мы прошли только 55,4 мили. Первые 15 часов мы двигались на запад. Следующие 15 часов мы двигались на восток и иногда на юго-восток, приближаясь к нашей цели на севере с суммарной скоростью чуть больше 1 мили в час. По оценкам Бартлетта, в этих условиях нам понадобится еще минимум 50 часов, чтобы достичь берега Флориды. Все против нас.

Бонни и я просматриваем каждое морское направление. Волны пенятся. Прибой сильнейший. Я даже не хочу думать об этом. Признаю Кубу-2012 своим поражением.

Мы возвращаемся в Ки-Уэст на до боли знакомой мне лодке. Почти физической боли. Я не сплю. Еще бы. Четыре – это слишком много. Четыре попытки, четыре неудачи. Мы победили лишь в схватке с медузами. Спасибо Энджел. Главной мыслью было то, что этот марафон посчитают инсценировкой. И я соглашусь. Я никогда не хотела быть пловцом, чей высочайший результат – пять часов отсидки в каюте корабля. Я должна быть верной себе. И требовать от себя большего.

Долгие девять часов во время грозы мы ползем к берегу. Прибытие на пристань Ки-Уэста разбивает мое сердце. Я не хочу говорить со своими друзьями, а тем более с журналистами. Схожу на пристань, понурив голову, вместо того чтобы вернуться сюда победителем.

На этот раз еще труднее избавиться от радости и гордости за то, что мы сделали. Мы осознаем, что приложили титанические усилия. Мы – умная, обученная, настоящая Команда. Все же неудачная попытка сплотила нас еще больше. Мы не опечалены. Мы безумны.

Я особенно зла на себя за то, что подталкивала остальных двинуться в путь перед надвигающимся штормом. Это моя ответственность. Годы обучения и ожидания, а также предыдущие неудачные попытки доконали меня. Я поторопилась. Утратила рассудок. И повела себя как ребенок.

Я не хочу возвращаться в Лос-Анджелес. Отчаяние и депрессия идут за мной по пятам. Я думаю о том, что сезон еще не закончен. Мне нужно набрать вес. Я сожгла за 51 час примерно 18 фунтов. Команда больше не поддерживает меня, как раньше. Три важных единомышленника – Бонни, Марк и Бартлетт, – кажется, сыты по горло. Бартлетт и Стив Мунэтоунс вызывают меня на откровенный разговор. Они подсчитали коэффициенты силы и скорости всех пловцов на дальние дистанции и пришли к выводу, что даже сильнейшие из них не смогут осилить кубинский отрезок за трое суток. Бартлетт и Стив вычислили вероятность того, что попытка будет удачной. Эта вероятность равна 2 %. Очень воодушевленная речь Бартлетта означает для меня невозможность исполнения Мечты моей жизни.

Я сама не позволила бы никому делать ставку на то, что у меня получится. Например, где-нибудь в Вегасе. Я или упрямая дура, или одержимая мечтой Дон Кихота эгоистка. А может, все-таки я – отважный воин, чей дух не будет сломлен.

Я все еще в Ки-Уэсте. Мы созваниваемся с Бонни, которая вернулась в Лос-Анджелес, по шесть раз в день. Марк на острове Сен-Мартена. Мы поддерживаем связь. Он готов попробовать еще раз. Но нужно учесть все. Бартлетт, конечно, не отказывается, но по его голосу я понимаю, что он хотел бы избавиться от меня.

Ди, Полин, Джонбэрри – все мы выходим в пролив для нескольких коротких заплывов. Уже заметно, что лето заканчивается. 17 октября – моя точка невозврата. Я перестала разговаривать. Мои надежды умерли. Я пишу электронное письмо Джону Бартлетту, который на тот момент находился в своем доме на побережье Залива Флориды:

17 октября 2012

Дорогой Джон,

Мне так много хочется сказать. Если вкратце, то игра окончена.

В воскресенье, на рассвете, скорость ветра будет равна 18 узлам в час. А в конце дня – 25.

Максимальная высота волн – 4 м.

Куба останется моей Мечтой. Красивой Мечтой.

Откровенно говоря, я не хочу тренироваться ещеодин год. Я готова взять свой трофей прямо сейчас. Но у меня нет желания за него бороться.

Спасибо за твои знания, мудрость, терпение. Спасибо за все, что ты сделал для нас. Я не забуду тебя.

Я заканчиваю пытаться в 2012 году. Но я достаточно смелая, чтобы сказать: для меня ничего не закончено. Как всегда, ВПЕРЕД!

Диана

Глава 27 Желание беспредельно

Я все больше времени провожу в одиночестве. Все, чем я живу, перестало интересовать кого-то, кроме меня.

Вернувшись в Лос-Анджелес, Тим завершает монтаж фильма. Он посвятил мне три года, и у него больше нет времени и ресурсов, которые он может потратить ради осуществления моей Мечты. Ему нужно заключительное интервью. Я продолжаю верить, что дойду до конца. Но мой племянник в первую очередь режиссер-документалист. Он должен доделать монтаж. Скучным голосом он спрашивает меня: «Сколько лет твоей жизни ты хочешь отдать всему этому?»

Ответ Бартлетта: «Мое сердце разбито от того, что я оставил вас в одиночестве. Я прекрасно понимаю, вы не остановитесь. Но шансы против вас слишком велики. Я испытал самые острые ощущения. Но я обязан жить своей жизнью».

Моя сестра Лиза: «Твои стремления становятся эгоистичными. Мы все хотим двигаться дальше».

Нина: «Тут простая математика. Мы весь день проводим на лодке друзей, идя со скоростью, превышающей твою в 4–5 раз, пытаясь присоединиться к тебе и твоей флотилии. Ты проходишь только половину пути, а чтобы вернуться на лодках обратно во Флориду, нам требуется 9–12 часов. Диана, не складывается».

Бонни: «Это – то, что причиняет боль. Они могут сбросить тебя со счетов, оставить тебя. Я не сержусь. Я не хочу ничего объяснять им. Я просто не понимаю, почему они сомневаются в тебе. Их капитуляция заставляет меня испытывать лишь сожаление от того, что мы перестали быть одной Командой. Но это не повлияет на вещи, в которые я верю всем сердцем».

Бонни знает, что я за человек. Из какого теста я сделана. Я не смогу и не захочу пытаться что-то сделать без нее.

И далее: «Диана, пойми, если кто и смог бы совершить подобное плавание, то это ты. Просто такого никогда не случится. Его не совершишь ни ты, ни какой-либо другой пловец».

Как ни странно, Кэндис, которая изначально проявляла стойкость, теперь была не против того, чтобы я просто отпустила ситуацию. Она, как я теперь понимаю, с самого начала не особенно верила в успех нашей экспедиции. Но она верила в меня. Кэндис уважает мое упорство. Она дарит мне номерной знак, который она нашла на улице. Он старый, буквы почти стерлись, но там можно прочесть «FAR^[46]». И я оставляю его себе. Этот номер будет всегда напоминать мне о Кубе. А Кэндис говорит, что он станет напоминанием о том, как далеко мы зашли в последний раз.

Вместе со знаком Кэндис отдала мне записку. В ней говорилось: «Никто не смеет упрекнуть тебя в непоследовательности. Первый раз, когда мы встретились, 40 лет назад, твоим девизом было: «Способен ли ты преодолеть собственные возможности?» Понимаешь, множество причин указывают на то, что данное плавание не может быть закончено. И все же, если ты веришь в себя, то мне этого достаточно. Ты веришь, что оно реально, и я восхищаюсь тобой. Я не могла оставить тебя в одиночестве. Я тебя люблю. К тому же мне было чертовски приятно стать частью всего этого».

Кажется, CNN за эти три года наша история порядком поднадоела. Они говорят, что если я когда-нибудь решусь на новую попытку, то съемочная группа будет ждать нас уже во Флориде.

Мне приходят письма от океанологов, биологов, спортивных исследователей, других марафонцев и огромного количества поклонников. Весь мир пытается убедить меня, что моя задача невыполнима.

Ну специалисты, наблюдатели, члены Команды, близкие друзья и незнакомцы, безусловно, могут давать оценку огромному списку препятствий, которые, по их мнению, невозможно преодолеть. Но они все забывают об одном ключевом факторе, который превосходит все остальные. Я говорю о силе человеческого духа.

Я достаю скрученный в рулон плакат с цитатой Тедди Рузвельта. Этот плакат долгое время висел на стене моего офиса. Вообще, Рузвельт говорит со своей аудиторией несколько презрительно. Он словно предлагает откинуться на спинку удобного кресла и понаблюдать за парнем на ринге. Его бьют, он весь в грязи и крови. Он падает, поднимается и терпит неудачу снова и снова. Рузвельт говорит, что предпочитает быть парнем на ринге, «посвятил себя достойному делу». И далее – продолжение: «Если ты потерпишь неудачу, знай, что это лучше, чем жить впустую, не познав ни поражения, ни победы».

Когда я говорю Бонни, что попытаюсь снова, она расценивает это не как мою слабость. Она видит в этом здравый смысл. Куба пробудила меня к жизни, я вспомнила, кто я есть. Предстоящий марафон – не просто заплыв от пункта А к пункту Б. Я отказываюсь жить пустой жизнью.

Я доказываю Бонни, что это не мой эгоизм и слепота. Я – профессионал, а не сумасшедшая. Я бы не пробовала пятый раз, если бы не верила, что дойду до конца. Мы действительно провели серьезное исследование. Но я думаю о том, во что превратится мое существование без завершенного дела. Я буду сидеть у себя дома, смотреть кадры экспедиции и гордиться тем, как много мы изучили об океане, ветрах, Кубе за это время? Я не хочу просто так оставлять все это.

Бонни и Кэндис всерьез побаиваются за мой рассудок. Я понимаю, что Природа может показать, что она всемогуща, в самый ненужный момент. Но я верю, что у человека, осмелившегося предпринять пятую попытку, больше шансов победить, чем у того, кто сдался после первого раза. Я вижу другой берег. Я физически ощущаю его.

Бонни молчит. Я не стану давить на нее. Она говорит, что может помочь мне тренироваться, но я должна забыть о Кубе. С точки зрения логики она права. Но я тешу себя надеждой, что в ближайшие месяцы, во время тренировок, Бонни захочет попытаться вместе со мной еще раз.

Правильно это или неправильно? Мне все равно. Возможно, мне просто нравится совершать ошибки. Я не обращаю внимания на возражения и разумные доводы. Мой менталитет «не такая, как все» проявил себя слишком рано. Я возвращаюсь в детство, смотрю на моего эксцентричного папашу, на кроткую, элегантную Люси. Еще тогда я поняла, что мой путь будет не похож на другие. Еще в те времена я начала создавать свои собственные правила игры.

Когда Стив Джобс покинул этот мир, мы с Бонни смотрели 60-минутный фильм, посвященный этому гению. Кто-то рассказывал про него: «Стив просто отказался играть на чужих условиях. Он отделял себя от остальных». Его коллеги, разработчики его компании, просто за голову хватались, когда босс приказывал, например, закончить платформу или создать программу в дико короткие сроки. Но все же своими сумасшедшими, жесткими методами Джобс создал Империю. А программы и платформы всегда создавались в установленный им срок.

Когда в фильме рассказывали о неподчинении Джобса принятым правилам, Бонни поглядывала на меня. Все правильно. Еще в доме своих родителей маленькая девочка решила, что она особенная. И общепринятые стандарты – не для нее. Перед одним из заплывов какая-то женщина, думаю, моя ровесница, задала мне вопрос: «Как вы справляетесь с возрастными болями, особенно когда плывете на такие большие дистанции?» Я ответила: «Я вообще не ощущаю болей. Возраст – это стереотип. Если вы чувствуете себя больной, что ж, это ваше право. Но что до меня… увольте». Признаю, возможно, я была груба и обидела ее. Понимаете, я никогда не жду зеленого света на перекрестке в 4 часа утра. Я просто не хочу ждать эти пару минут. Работая на телевидении, во время совещаний с начальством, я всегда настаивала на том, что мы сможем сделать еще лучше, еще интереснее. Я много критиковала. Еще Шекспир говорил о значимости понимания глубинного смысла происходящего. Мне все равно на тех, кто считает Кубу навсегда проигранной игрой. Я сама отвечу за все свои попытки, за свое сумасшедшее желание. И только мой ответ будет правильным. Только мой ответ важен.

Заработав травму сухожилия в 2011 году и выслушав ужасные диагнозы, я просто обратилась к другому врачу, который сказал мне то, что я хотела услышать. Мое выздоровление было частично связано с тем, что я просто не поверила в серьезность произошедшего. Не могу сказать, что расплываюсь при мысли о том, с какими профессионалами я работаю. До сих пор в самых напряженных моментах меня вытаскивала только Бонни. Главная идея Экспедиции – работа в Команде. Кэндис, Тим, Марк, Джонбэрри – мои люди. Знания Джона Бартлетта впечатляли. От того, как знает свое дело Энджел, просто сносит крышу. Я испытываю трепет уважения перед этими умнейшими экстраординарными людьми.

Я не хочу рассуждать о пределах человеческих возможностей. Не каждому известно, как может быть силен человеческий дух.

Многие ученые говорят о влиянии генетики. Мартин Полус, доктор психиатрии Калифорнийского университета в Сан-Диего, проводил исследования вместе с нейробиологами из Гарварда. Они выяснили, что в условиях серьезной опасности мозг посылает сигналы телу, и некоторые люди подсознательно такие сигналы блокируют. То есть инстинкт самосохранения у них довольно слабый. Они бегут навстречу опасности, даже не осознавая, что могут пострадать или даже погибнуть.

Большая часть исследования Полуса основана на результатах МРТ головного мозга. Если вам когда-нибудь делали МРТ, вы помните те чувства, которые вы испытывали, лежа в закрытой дребезжащей камере. Ну, немного другое. Вам просто показывают, например, изображение двух бородатых мужчин, а к большим пальцам ваших рук прикрепляются датчики. Затем первая картинка исчезает со вспышкой света, и вы видите перед собой совершенно другого человека с бородой. Суть теста заключается в том, чтобы как можно быстрее нажать на кнопку, определив, на кого из первой картинки более походит третий персонаж. Таким образом, вы словно соревнуетесь с остальными участниками испытаний.

Периодически вам сокращают подачу кислорода. Вы вдыхаете воздух через трубку, напоминающую мундштук, и не знаете, когда вам могут перекрыть воздух. Если это случается, вы напрягаетесь всем телом и пытаетесь высосать последние остатки из отключившейся трубки.

Конечно, вы понимаете, что в любой момент можно нажать на кнопку тревоги и прервать тест. Перед началом вам было доказано, что здесь нет никакого риска для здоровья. Вам не нравится ограничение подачи кислорода. Может начаться приступ клаустрофобии. Хотя нахождение в камере МРТ подразумевает ее нескончаемый приступ. Вот это самое ограничение кислорода, а также напряженное ожидание его отключения делают вас менее способным к соображению и анализу. В этом главная суть. Ученые смотрят на то, как реагируют люди в условиях дискомфорта и нервного стресса.

Я принимала участие в медицинских испытаниях. Полус показал мне результаты. Передо мной диаграмма, где зафиксированы способности 1000 волонтеров из разных штатов. Большинство из них попало в группу людей, которые не могут функционировать – и разумом и телом – в условиях кислородного голода. Результаты группы, состоящей из морских пехотинцев, гораздо выше. Следующая группа, которая лидирует с большим отрывом, это «Морские котики».

Затем доктор тянется мышкой в самый верхний угол монитора, в этом месте на диаграмме зафиксированы самые высокие способности действовать в опасных ситуациях одного участника. Он говорит, что это я. То есть мой инстинкт самосохранения и способность «собраться» в представляющих опасность для жизни ситуациях выше, чем у военных.

Звучит, конечно, здóрово. Я допускаю, что это передается генетически. В моей юности доктор из Нью-Джерси проверил объем моих легких. Он оказался больше, чем у членов одной очень известной в Нью-Йорке футбольной команды – New York Jets. Итак, мои легкие гораздо сильнее, чем то, что находится в раскачанной грудной клетке этих гигантов. У меня были определенные преимущества: годы плавания на открытой воде, моя наследственность. Мое сердце – настоящая машина. И тогда, и сейчас моему организму свойственна высокая эффективность дыхательных функций.

Но за ЖЕЛАНИЕ, я уверена, не отвечает никакой ген. Не думаю, что мне достался дар, с которым я не чувствую боли. Я всегда предупреждаю стоматолога об анестезии и не позволяю начать работу до того, как вся моя челюсть превратится в ледяной замороженный кусок. У меня нет гена бесстрашия. Когда я еду на лошади, в компании друзей, которые скачут галопом и успевают наслаждаться окружающим пейзажем, я сижу в седле, вцепившись в поводья и сжав зубы. Я почти не дышу.

Не уверена, что генетика помогла перетерпеть ту отвратительную боль от укусов и паралич конечностей. Я боялась новых атак кубомедуз, но дело в том, что я изначально дала себе установку, отрицающую боль. Боль медузьих жал и любую другую, поджидающую меня на моем пути.

Не уверена, что способность сопротивления нечеловеческим страданиям передается по наследству и сподвигает преодолевать все мыслимые барьеры выносливости и возможностей. Другими словами, я не считаю характер и упорство наследственными признаками. Это осознанный выбор.

Любой успех достигается с помощью четырех факторов.

Первый: Физическая подготовка. Тренировки. Это единственное, что зависит от вас напрямую. Никаких подводных камней.

Второй: Нужно знать все о возможных опасностях и проблемах. Знание – сила.

Третий: Окружайте себя настоящими профессионалами, близкими вам по духу.

Четвертый: Непоколебимая вера. Не соглашайтесь плыть по течению. Если вы считаете, что можете коснуться звезд – пытайтесь. Вы никогда не добьетесь своей цели, если не попробуете.

Как говорил Томас Эдисон: «Наша самая большая слабость заключается в том, что мы слишком быстро сдаемся. Самый верный путь к успеху – это всегда пробовать еще один раз». Попытка номер пять неизбежна.

Глава 28 Тупик. 2013

Осенью 2012 года я вернулась в Лос-Анджелес. Я не могла больше заниматься самоанализом, самобичеванием, поиском себя. Надо действовать. Моя Команда демотивирована. Это меня чрезвычайно тревожит.

Я действительно не представляю, кто согласится помочь мне. Об отсутствии навигации не может быть и речи. Не так давно Бартлетта чрезвычайно занимала мысль о составлении идеального курса для меня, который учел бы и Гольфстрим и движение ветра. Для него это – главное во всей экспедиции. И все же после неудачи 2012-го он покидает команду и перестает верить в наш успех. Он больше не рассчитывает на те кубинские три дня прекрасных погодных условий, идеальный Гольфстрим и тихие ветры. Все, что он может предложить теперь – консультации по телефону до и во время плавания.

Марк и Бонни остаются моими единомышленниками. Мы можем начать тренироваться снова. Он всегда рад видеть нас на базе SXM. Но он не поплывет на Кубу. Правда? Хорошо, я собираюсь включить Марка в тренировочный процесс. Я не слушаю его объяснения. И надеюсь, что летом его вера в удачу, сможет растопить лед нежелания.

Бонни, Бартлетт и много кто еще предлагают рассмотреть другие дистанции. Такую же сотню миль можно найти на карте экваториальных вод. Мы смотрим на участки с подходящей температурой воды, ветровыми условиями и подводными токами. Естественно, мой взгляд приковывает Куба. Я хочу заставить себя загореться желанием плыть другие дистанции. Может быть, Мальдивы? Звучит интригующе. Канадские воды – с наступлением глобального потепления, этот вариант не подходит. Мы смотрим на Гуам. И Сиамский залив. Сердце не чувствует эти места. Только Куба. Куба-2013. Новая попытка.

С декабря по ноябрь 2012 года я с трудом осознаю факт того, что тренировки в бассейне не кажутся мне нудными и изнурительными. Я полагала, что после 4 лет 10 часов в бассейне «Роуз Боула» станут для меня настоящей пыткой. Но я справляюсь. Даже больше – я наслаждаюсь. С первых минут я веду отсчет. 90 кругов – по-английски, и еще три по 90 на остальных языках. Затем 60 кругов каждого. Затем 40, 30 и т. д. Десять часов пролетают незаметно. Я ликую.

Антропологи утверждают, что люди выстраивают свой собственный ритм крайне долго. Даже если посмотреть, как много веков назад люди шли пешком из Европы в Азию. Но человек может преодолеть свои возможности, задав себе правильный темп. В течение долгих часов в воде мой пульс не поднимается выше 130 уд/мин. За два дня я убедилась, что с таким пульсом мне не грозит переутомление. Есть много людей, способных выдержать тяжелые физические нагрузки и напряжение. Но одиночество и рутину… Навряд ли. Я не скрываю, что горжусь своим умением концентрироваться час за часом, год за годом. Горжусь тем, что превзойду любого по части невозмутимости.

Я тренируюсь как сумасшедшая, параллельно обдумывая варианты полной защиты от медуз. Я не могу предугадать погоду, подводные токи, водовороты. Здесь мне понадобятся детальный анализ и удача. Может быть, после хамского возвращения в пятый раз Природа сжалится надо мной. Что касается мелких мерзких кубомедуз, явно существует средство более эффективное, чем толстовка с капюшоном и лайкровые носки. Зеленый гель – гениальное изобретение Энджел. Но я не соглашусь вымазаться им полностью. Как минимум мне нужен мой рот, который и был ужален в прошлый раз. Мне нужно предусмотреть все. Вдруг клейкая лента не поможет? Вдруг она отклеится? Тогда тысячи мелких гарпунов вопьются в мою кожу, запуская туда смертельный яд?

Осенью 2012 года я встречаю Криса Нагеля – дантиста – изобретателя спортивных кап. Он делает несколько моделей из силикона и других материалов. Но ни один из них мне не подходил. Практически все занимали весь рот и натирали щеки. Крис представил меня специалисту по протезированию – Стефану Кнауссу. Последний делает прекрасные, словно живые, руки и ноги, а также маски для медицинских целей. Он загорелся моей идеей. В течение восьми месяцев он работал и работал, пока наконец не достиг совершенства.

Я обожала свою силиконовую маску. Я держала ее в руках так, как если бы она была хрустальной. Выглядела эта маска крайне чудно. Доктор Кнаусс даже проделал в ней отверстия для защитных очков. Но маска не позволяла свободно дышать носом. Мало того, соленая вода попадала ко мне в нос, горло и рот. Мы сделали специальные затычки для ноздрей, и я всегда вставляла их в нос, когда использовала маску. Было очень непривычно плавать, дыша только через рот. Это ограничивало подачу кислорода.

Дурацкий рот. Мы не могли покрыть его гелем так, чтобы я смогла нормально дышать. Я смотрела на фотографии Пенни Палфри и на ее головной убор, напоминающий шляпу пчеловода. Вся голова Пенни была обмотана сеткой, оставляя лишь небольшое место, чтобы дышать. Естественно, это ее выматывало. Просто какой-то абсурд: пытаться повернуть голову, чтобы сделать вдох с такой конструкцией. В 2012 году Пенни отказалась от своей шляпы. Первой же ночью ее лицо, от лба до подбородка, было ужалено.

Силикон идеально прилегал к моему носу и глазам. Маска даже повторяла очертания моих скул. Затылок и всю заднюю часть шеи облегал кусок еще более тонкого силикона. Мы решали задачу со ртом.

В январе я уехала из дома, чтобы потренироваться в теплой воде. В это время Стефан создавал все новые и новые варианты масок, учитывая проблему рта. Я собиралась испытать каждую модель после своего возвращения в Калифорнию. Стефан понимал, что нужно придумать такую маску, чтобы я могла делать вдох. В предыдущих моделях мне было сложно разжать челюсти. Через какое-то время Стефан нашел решение. Доктор Нагель, с которым мы работали до него, сделал предварительный слепок моих верхних и нижних зубов. Стефан уже пользовался такими слепками, когда придавал маске форму. Мы испытали много образцов из разных материалов. Требовалось сделать их тяжелыми настолько, чтобы они держались на моих зубах, но не натирали десны и щеки. Силикон был слишком твердым. Это могло вызвать ужасные натертости не только в морской, но и в пресной воде. Слепки из другого материала слетали с моих зубов, болтаясь затем во рту. Однако решение было найдено. Акриловая зубная эмаль. Еще несколько недель кропотливой работы, сглаживания каждого острого края. И моя гениально выполненная экстраоригинальная маска была готова.

Первые два часа испытаний в Роуз Боуле дались мне непросто. Я не могла вздохнуть и боялась представить, что произойдет в океане. Но я проявила настойчивость. Приноровившись, я плавала без особых усилий все дольше и дольше. Плавание в океане отличается от плавания в «водах» бассейна раз в 50. В бассейне мне нужно выше задирать голову. Океанские волны не позволяют вытащить голову из воды даже наполовину. Я не чувствовала хлорированную воду на своем лице. В океане иногда стоит пропустить вздох, если волны слишком сильные. В соленой воде из-за маски могла развиться морская болезнь.

Бонни была поражена тем, как упорно мы трудились над созданием силиконовой маски. Но она понимала, что я не смогу использовать ее не то что на протяжении трех дней, но хотя бы одного дня.

Если бы задумалась об этом тогда, я бы сошла с ума. Но я просто гордилась и хвасталась гениальностью Стефана. Все, что я могла делать в тот момент.

Меня вдохновляет совершенно другое. Мое тело находится в самой лучшей форме за последнее время. Плечи обладают почти неограниченной силой. Я великолепно сложенный атлет.

А еще меня вдохновляет то, что творится в моей голове. Меня поражает собственная стойкость. Я сохраняю самообладание на протяжении долгих одиноких часов в воде. Я не позволяю себе расслабляться. Я не устаю от всевозможных числовых прогрессий, песен, которые помогают мне удержаться на плаву. Ни в одном заплыве я не повторяла одну и ту же песню дважды.

За один 14-часовой заплыв я отсчитывала 4 раза по сто гребкой одной рукой. На каждом из четырех языков. В перерыве я начинала петь. Country Road, Suwannee River, Carolina in My Mind, и The Beatles Mean Mr. Mustard. На обратном пути точно так же, только другой плей-лист. The Fine Young Cannibal She Driveas Me Crazy, Grace Slick White Rabbit, Elton John Daniel и The Bangles Manic Monday.

Опять и опять. Я не могу позволить отупляющему чувству одиночества влиять на меня. Это мой способ борьбы с однообразием, пока я наконец не дотронусь до другого берега. Однако схватка со скукой усложняется, когда ты не представляешь, доплывешь ли ты до другого берега или нет. Зимой 2013 года я научилась не оглядываться назад. В перерыве между предыдущими неудачными попытками я плакала каждый день. На протяжении каждого кубинского марафона я думала, что каждый мой гребок станет последним. Я сама строила эти ловушки в подсознании. И я не хочу угодить в них снова.

Итак, тело и разум подготовлены отлично. Но меня охватило чувство одиночества. Мы с Бонни в тупике. Я полна решимости, но неуверенность Бонни сбивает меня с толку. Предостерегая меня от очередного провала, она, сама того не желая, разбивает мне сердце. Бонни согласилась сопровождать меня на острове и в Мексике. Она все еще помогает мне с питанием и поддерживает как может. Мы весь год тренируемся вместе. Но я догадываюсь, что она не поплывет. Я не злюсь на нее. Мы уважаем друг друга. Мы обе тверды в своих решениях. Она принимает мой выбор, а я – ее.

В этом году место Бонни займет Полин Берри. После Бонни, она – лучшая. Я знаю, Полин хорошо позаботится о нас. И все же. Никто не знает меня так, как Бонни. Ее голос навсегда останется тем самым, который я ожидаю услышать, поднимая голову из воды. Я все еще надеюсь, что она согласится. Безо всяких на то оснований.

На острове у Марка проблемы с бизнесом. Ему грозит банкротство. Я могла бы предвидеть подобное и найти другую тренировочную базу. За такое-то время. Но я не подумала об этом заранее. Марк устал, ему некогда заниматься мной. Он делает все возможное для своей семьи. Но он не хочет подводить меня. В середине апреля он сдается. Лагеря SXM больше не существует.

Марк и я через многое прошли вместе. Наша дружба лишь окрепнет после всего, что случилось. Но на данный момент Марк вне игры.

Такие экспедиции – достойная проверка на прочность. Взаимоотношения в Команде очень хрупкие. Эмоции зашкаливают. Многие из тех, кто хочет принять участие, ждут окончательного моего решения. Это не вопрос денег. Здесь нужен азарт. Жажда приключений. Недавно я подсчитала, сколько было потрачено на все заплывы. Один миллион долларов. И это только расходы на оборудование, лодки, мое снаряжение. Зарплаты членов экипажа в этих условиях немыслимы. Но все участники смогут попасть на страницы истории мирового спорта. Я спрашиваю одного байдарочника, Буко, хотел бы он участвовать в Экспедиции в этом году. Он отвечает: «Диана, сейчас я ремонтирую кондиционеры. Но я хочу стать частью чего-то большего, чего-то великого. Путешествие с вами – это самое лучшее, что произошло в моей жизни».

С Марком мы не касались денежного вопроса. Он отказывался брать деньги за наше проживание у него в доме. Но весной 2013 года все изменилось. Я не понимала тогда, что с ним происходило. Во время нашего последнего заплыва он уже знал, что обанкротился. У него и его семьи ничего не осталось. Обычно добродушный, вечно иронизирующий Марк теперь часто молча смотрел в одну точку на горизонте. Часами он не произносил ни слова. Я пыталась приободрить его. Видеть, как он страдает, было невыносимо.

На следующее утро нам пришлось покинуть дом Марка. Мы обнялись с ним на прощанье, но напряженность чувствовалась. Его жена растерянно смотрела на нас. Даже Сэм заподозрила неладное. Мое сердце разрывалось. Мы больше не одна Команда. Ребята сейчас настолько заняты, что просто не смогут ходить в море вместе с мной. У них нет свободного времени. Это было сложно, но нам пришлось расстаться.

После всего, что Марк сделал для нас, это был настоящий шок. У нас имелась общая мечта, которой Марк отдавал всего себя. Он навсегда займет место в моем сердце. Я не забуду его и желаю ему счастья.

Каждый человек, который служит главной цели, навсегда становится участником Команды. Не все, конечно, способны дойти до конца. Но тех, кто остался, ведет желание победы. А помогает нам в этом опыт всего, через что мы прошли.

Уход Марка стал настоящим ударом для меня. Но как только я покинула его дом, признаюсь честно, мои мысли стали более циничными. Я была обеспокоена. Времени осталось совсем немного. Сейчас апрель. А в мае я уеду в Мексику. До этого мне нужно сделать три длинных заплыва. Успею ли я? Где взять недостающее время? Паника нарастала.

Глава 29 Трепет атеиста

Внимание! Уроки жизни от Дианы Найяд!

Итак, когда твоя обыкновенная рутина разрушена, а твой путь превратился в сплошной зигзаг, просто успокойся. Кто знает, быть может, за углом на дороге, которую ты хочешь видеть прямой, скрывается то, что подойдет тебе гораздо больше.

Спустя несколько часов после расставания с Марком, в самолете, летящем в Лос-Анджелес, я принимаю решение совершить три заплыва по 24 часа в Тихом океане. Когда мы приземляемся, звонит мой телефон. Мне предлагают произнести речь на Сент-Томасе, Виргинские острова. В 2009 году, начав готовиться к марафону, я решила навсегда попрощаться с телевидением, радио и любыми выступлениями перед аудиторией. Но заказчик, выяснив, что я тренируюсь на острове Сен-Мартена, решил, что не против «прогуляться» на соседний остров. Это займет всего один день. Почему нет… Не прерывая тренировок, можно и подзаработать.

Я знаю, к кому обращаться: ее зовут Ди Брэди. Она – профессиональный организатор. Ди 30 лет работала главным логистом в международной компании. А теперь она начинает планировать нашу поездку. Нам нужны: транспорт, разрешения на въезд, информация о местных водах, капитаны и навигационные схемы. Готово! Бонни не поедет с нами из-за работы. Ди звонит Полин и Джонбэрри. Эти двое как будто только и ждут случая оставить свой паб помощникам. Ди набирает Ванессу, которая знает всех лодочников на островах Карибского бассейна. Я ищу дом для нас четверых.

Не секрет, как сильно бодрит смена обстановки. Нам открывается чудесный вид: лазурное небо над островом, впечатляющая перспектива океана. Сент-Томас расположен между США и Британскими Виргинскими островами. Нам навстречу тянется бесчисленное количество лодок, катеров, чего-то покрупнее. Мы обходим остров. Я смотрю во все глаза. Я вижу маленькие домики, пришвартованные у пристани лодки.

Дом, в котором мы остановимся, невероятно хорош. При этом нам легко ужиться вместе еще со времен Ки-Уэста. Джон Берри следит за футбольными новостями, Ди разворачивает аккуратно сложенный кроссворд, Полин раскладывает в холодильнике нашу еду. В общем, действуем по давно отработанной в бесчисленных марафонах схеме. Я делаю растяжку, медитирую. Перед тем как выйти на улицу, приступ усталости сваливает меня с ног. Я даже есть не могу. Как только мы возвращаемся, я засыпаю. Если вспомнить все время, которое мы провели вместе, можно понять, что большую его часть мы находились в стрессе и панике.

Новая среда действует на меня освежающе. Мы успешно справляемся со всеми тремя заплывами на острове.

На Facebook Ди получает сообщение от нашей соседки. Она видела, как мы готовимся к марафону, и спрашивает, может ли она присоединиться. Ди уходит и возвращается вместе с ней. Она рассказывает, что мы будем делать и куда мы плывем. Как только Джонбэрри замечает эту женщину на борту, он подходит ко мне и говорит, что она выглядит как-то странно. Она одета в мешковатую одежду, голова замотана платком. Джо беспокоится. Через два часа мы выясняем, что она пережила рак и до сих пор проходит курс химиотерапии. Она носит закрытую одежду из-за того, что ей нельзя находиться на солнце. Мы немного беседуем. Женщина хочет остаться с нами подольше. Вдруг она признается, что давно следит за мной и я ее вдохновляю. Наша новая знакомая оказалась первым человеком, кто проплыл вдоль всего Пуэрто-Рико на доске для SUP-серфинга! Она даже просит моих Помощников сопровождать ее в следующей экспедиции после выздоровления.

Перед тем как женщина уходит, я спрашиваю, что дало ей силы победить рак. И получаю ответ: что это был Бог. Кроме того, она знает, что Бог помог мне прожить такую смелую жизнь. Женщина окидывает меня взглядом и с улыбкой спрашивает: «Диана, неужели ты не чувствуешь, что Он везде? Посмотри, какая красота вокруг нас».

Я всегда готова поговорить о религии. Но не сейчас, не в такой ситуации. Я прощаюсь с ней и готовлюсь к старту.

Многие думают, что, находясь в открытом океане, я разговариваю с Богом, благодарю Его и молюсь. Однако в воде я привыкла уповать только на собственные силы. Тем не менее я замечаю знаки. Луна притягивает меня, я чувствую, когда начнется прилив. Однажды на всем пути меня сопровождал забавный морской лев. Он близко подплывал ко мне, и я щекотала его морду. Или мне встречались огромные стаи синих рыб, плавающие прямо подо мной. Я видела, как блестит их чешуя. Это поражает. Я приходила в восторг. Но вот в чем дело. Я привыкла считать, что чувство восторга охватывает меня не по Его воле. Для меня Бог – это Божий страх.

Я никогда не осуждаю чужие мировоззрения, взгляды, религиозные традиции. Скорее я склонна считать, что люди появляются на свет и уходят с этой Земли, так и не поняв, откуда они взялись, кто их сюда привел. Возможно, это главная тайна нашей жизни – ее начало.

На мое личное мировоззрение, как ни странно, повлиял мой склонный к саморазрушению отец. Именно он впервые объяснил мне значение нашей фамилии. Это момент выбора жизненного пути, модели поведения, если угодно. За свою жизнь я поняла, что каждый человек создает себя сам. От его выбора зависит все: случайности, счастливый случай – цепь событий, которая, как ты позже понимаешь, должна была произойти. А что, если судьба человека целиком предначертана ему с рождения? Откуда тогда взять силы, чтобы стать лучше, чем ты есть? Где взять вдохновение? Неужели ты не можешь повлиять на свою жизнь?

Из всего хаоса событий, происходящих со мной, мне сложно понять, какие из них являются частью главного плана. Случайности происходят с нами ежедневно. То, что случилось со мной в детстве, лишь заставило меня желать лучшую жизнь и работать ради нее.

Судьба соткана из случайностей. Несколько лет назад в поездке на Амазонку я остановилась в доме у немолодой пары. Эти люди не могли сдержать слезы: на тот момент прошло пять дней с тех пор, как потерялся их щенок. Он убежал в амазонские дебри. Мой пес остался дома, с Бонни и ее девушкой. Перед тем как я уезжала, у него начался приступ. Я хотела отменить поездку, но не могла. Мы далеко ушли от нашего амазонского дома. А когда я вернулась, мой хозяин сказал, что уже несколько часов ждет меня, чтобы передать – мне нужно позвонить Бонни. Когда я дозвонилась (связь была спутниковой), я услышала, как Бонни плачет в трубку: «Диана, он мертв. Моисей мертв». Я почувствовала себя беспомощной. Мне следовало быть со своей собакой в ее последние часы.

В ту ночь мне не спалось, и я сидела под звездами, записывая в дневник мои воспоминания о Моисее. Вдруг, возникнув словно из ниоткуда, на мои колени вскочил маленький потрепанный щенок. Я разбудила хозяев. Они плакали от счастья. Я уверена, что так Вселенная дала мне знак о том, что Моисей рядом. Это был один из самых печальных моментов моей жизни, но он сопровождался счастливой случайностью. Кругом творится настоящий бардак: радость жизни чередуется с горем утраты без какой-либо закономерности. Они просто являются частью нашей жизни. А не чем-то большим. Полагаю, мой атеизм зародился во мне, когда мне было лет восемь или около того. Мой папа ходил в православную греческую церковь. И однажды он привел меня в Воскресную школу при ней. Когда Арис вернулся, чтобы забрать меня, он застал меня плачущей на парковке и спросил, что случилось. А я ответила, что не хочу возвращаться сюда снова. А когда он спросил почему, я сказала, что здесь говорят неправду.

– Папа, нам рассказали смешную историю. Бог создал океаны, моря, реки, и всю оставшуюся неделю он создавал остальную часть Земли. После этого он устал и отдыхал все воскресенье. Вот почему мы теперь ходим в церковь и молимся по воскресеньям. Я просто не могу притворяться, что верю в эту ерунду.

Со своим шипящим акцентом Арис произнес: «Хоррошо, Диана. Ты можешь больше не ходить туда. Но не смей потешаться над тем, во что многие люди верят веками. Вера – это слишком личное. И ты сама найдешь путь к своей личной вере».

Все, с чем я столкнулась в жизни – моя работа, наука, – все больше и больше укрепляли меня в моем неверии. Но я никогда не стану задавать каверзные вопросы буддисту, христианину или мусульманину про их религиозные традиции. И не буду интересоваться у верующего человека, почему некоторые религии все еще конфликтуют друг с другом.

В средней школе, во время трех месяцев постельного режима из-за болезни сердца, я постоянно читала книги, которые Лиза приносила мне из библиотеки. Однажды я наткнулась на историю про одного парня, который участвовал в археологических раскопках в Иордании. Он был там вроде чернорабочего. Поначалу они много копали, но не находили ничего интересного. Но вскоре они обнаружили погребенный заживо древний город. Этот юноша сидел на вершине холма и наблюдал оттуда, как специалисты осматривают найденные останки. Они указывали на какие-то дорожные сооружения, полагая, что здесь ездили колесницы, а рядом прогуливались люди. Парень на холме разрыдался. Он представил себе, как много людей погибло в один момент. А затем его рыдания стали еще сильнее, когда он осознал, что люди живут всего каких-то 60, 70, 80 лет. А затем оставляют этот мир и про них забывают.

Я думала обо всех забытых душах еще долгие годы. Я не религиозна, но все же. Мировой порядок устанавливается не нами – мы можем лишь подчиниться. Без вариантов. У нас есть только прошлое, настоящее и будущее.

Вопрос веры очень деликатный. Нельзя указывать людям, во что верить и как жить. Мы должны понять, что главные ценности для всего человечества – свобода, равенство и сострадание. Религиозная традиция – лишь приложение. Каждый выбирает свою правду. Но главная правда для всего человечества – это любовь.

Я стояла на краю ущелья Олдувай (Танзания) и чувствовала, как доисторический ветер дует мне в лицо. А наблюдая за гориллами в Руанде, я поверила в эволюцию. Ко мне пришло понимание, что человеческий род – это нечто единое, вообще вся планета – это единый организм. Моя мама умерла в 2007 году. Я не особенно верю, что она наблюдает за мной с Небес. Но я чувствую в себе ее мягкость, жизнелюбие. Уверена, что все, начиная от наших доисторических предков и заканчивая современным прямоходящим человеком, хотели оставить после себя след. Мы носим частицу себя в наших ДНК. И я убеждена, что тяга к доброте и гармонии передана нам по наследству.

Плыть через всю планету в новую для мирового спорта эпоху – то же самое, что купаться в доброте и гармонии. Это настоящее счастье в моем возрасте: наплевать на любые ограничения и просто идти к своей мечте. Я всем сердцем желаю дотронуться до своей мечты. Но моего желания недостаточно. Я не управляю Вселенной.

Меня часто спрашивают, как я могу оставаться атеисткой, если на протяжении всей жизни каждый день я видела, как красива наша планета. Люди очень часто недооценивают атеистов. Мы представляемся им ненавистниками всего живого, не уважающими никого, кроме себя, мрачными безнадежными пессимистами. Но это же неправда. Я могу плечом к плечу встать рядом с верующими людьми и вместе с ними восхищаться нашей планетой, чувствовать любовь к человечеству, говорить «спасибо» просто за то, что мы живы. Каждая минута каждого из нас на этой Планете должна учить нас быть скромнее. На Земле проживает семь миллиардов человек. Я – одна из них. Это значит, что мне выпало счастье разделить свои минуты на нашей Земле со всем человечеством. И я не лучше и не хуже остальных. Мы все достойны жить здесь.

И вот, когда наша знакомая спрашивает меня, ощущаю ли я дыхание Бога, я не могу ответить. Я уверена, мы чувствуем практически одно и то же. Но она уходит, неся в себе веру в Творца. А я начинаю плыть, атеист в благоговейном трепете.

Глава 30 Без границ

Приходит время отправиться в настоящий райский уголок, созданный природой. Мы находимся недалеко от Ки-Уэста. Но июньский рай 2013 года омрачает отсутствие Бонни. Я чувствую горечь. Она еще будет сопровождать меня в этом году, но в более масштабных заплывах. Ди, Джонбэрри, Полин – вот вся моя Команда на сегодня. Мы нуждаемся в отдыхе, и мой друг с радостью предлагает нам остановиться у него. В его доме есть веранда, где я читаю все дождливые вечера напролет. Там я чувствую себя в безопасности. Веранда стала моим коконом, и я счастлива в своем одиночестве. Но я жутко скучаю по Бонни. Дни тянутся медленно.

Такая жизнь ненормальна. Меня преследуют мысли о погоде, я завишу от нее. Мало того, что я сравниваю между собой прогнозы трех различных источников, я еще слежу за розой ветров Флоридского пролива онлайн несколько раз в день. А все члены Команды получают от меня новые метеопрогнозы круглосуточно.

Ди, Джонбэрри и Полин встречают меня на пристани для яхт. Они заправили судно, наполнили ящики льдом. Они никогда не опаздывают. Всегда минута в минуту. Мы движемся на большой скорости. Я вижу Ки-Уэст. Сегодня я хочу уложиться в намеченный срок. Во время одной из остановок раздается наш смех. Полин показывает видео дельфинов, которые, играясь, сопровождают нас уже несколько часов. Мы шутим, обсуждаем новости, сплетничаем. Вместе с Ди мы поем песни. Перед тем как проверить двигатель, она установила на Voyager стереосистему. Я могла остановиться во время гребка и держа руку на весу, прокричать:

«Ди, что мне петь дальше? Песня Little Anthony? Забыла следующую строчку… Сначала… «Если бы я мог начать все сначала, я не медлил бы…» Что потом? Не могу вспомнить».

В прошлом июле с Кубы во Флориду плыла Пенни. А теперь то же самое делает другая австралийская пловчиха, Хлоя Маккардель. Она будет пытаться пересечь это расстояние без чьей-либо помощи. После перечисления длинного списка своих побед Хлоя делает заявление о Кубе. Она называет Кубу «морским Эверестом», а заодно и вершиной своей спортивной карьеры. Хлоя прекрасно знает, что я на Ки-Уэсте, готовлюсь к марафону. Но ей известно, что обычно я предпринимаю новую попытку в июле. И она поплывет первой.

Как и в случае с Пенни, сейчас я готова застрелиться. Но когда репортеры спрашивают меня, что я чувствую, зная, что кто-то может исполнить мою Мечту, я собираю всю волю в кулак, всю спортивную выдержку и, лучезарно улыбаясь, желаю Хлое удачи с командором Марины Хемингуэя.

По CNN мы смотрим интервью с Хлоей. Ее спрашивают, как она собирается справляться с кубомедузами, от укусов которых однажды чуть не прервалась моя жизнь. Хлоя говорит обо мне с большим уважением. Она рассказывает, как пристально следила за каждой из моих попыток и по-настоящему радовалась, что эти ужасные медузы не нанесли мне непоправимый вред. Хлоя абсолютно уверена в своих силах. Ей 28 лет. Дерзкое времечко. Я вспоминаю, что в 28 лет я предприняла первую кубинскую попытку. Она рассказывает зрителям о том, что родилась в Австралии. Где кубомедузы являются местной достопримечательностью. Ее команда выучила их повадки еще очень давно. Чтобы защитить Хлою ночью, вокруг нее разольют «отталкивающие сливки». Ее спрашивают, что это за сливки и из чего они состоят. Она обещает открыть секрет после удачного завершения марафона. Мы переглядываемся. В мире медуз существует нечто, о чем не знает Энджел Янагихара? Невозможно.

Старт Хлои показывают в прямом эфире. Мы видим, как ее плечи, руки и бедра обмазывают белой жидкостью. Однако на теле остается много участков незащищенной кожи. Чертовщина. Как мы понимаем, основная идея средства в том, чтобы отпугнуть медуз в тот момент, когда они подплывут совсем близко.

На рассвете она начинает. О моей тренировке и речи быть не может. Мы собираемся следить за ней. Мы превратились в огромный комок нервов. Хлоя – очень быстрая и очень сильная пловчиха. Трекер демонстрирует ее феноменальный успех в воде. В первые восемь часов она, минуя Гольфстрим, движется на север. Через четыре часа Хлоя поворачивает на северо-восток. Возможно, она угодила в противоток. Затем что-то происходит, и точка Хлои исчезает с радаров. После 12 часов марафона никаких сигналов. Мы проверяем ежеминутно. Но ничего не меняется. Мы предполагаем, что сломался трекер или с самого начала работал со сбоями. Через несколько часов мы узнаем, что ночью ее ужалили. С ней все хорошо. Но она остановила заплыв. Хлоя обещает больше никогда не возвращаться в эти воды. Остановиться всего лишь 12 часов спустя. Хмм. Вспоминая всю ее предстартовую дерзость, я представляю, какой неудачницей она себя сейчас чувствует. Добро пожаловать в мой мир, Хлоя.

После случившейся драмы мы возвращаемся к нашему ожиданию июля и повышения температуры воды в океане. Лето – времяинтенсивной подготовки на Ки-Уэсте. Мы не изменяем нашим традициям уже четыре года. И все это время я тренируюсь для Кубы и думаю о ней. Что бы я ни делала – гуляла с собаками, читала, ела, – мыслями я все время во Флоридском заливе. К реальности я возвращалась лишь дважды. В июле 2010 года, когда были похороны моего брата, и на свадьбе Тима в мае 2013-го. Мое кубинское ожидание наэлектризовало воздух.

Каждый день, возвращаясь домой после тренировки, я не спешу разбирать вещи. Я застываю перед черно-белой фотографией на левой стене. На ней, повернувшись спиной, стоит человек. Он смотрит на морской горизонт, и в его позе – замешательство. На рамке из красного дерева от руки написано несколько строк из стихотворения Пабло Неруды «Ода соли»:

I know you won’t believe me, but

it sings,

salt sings…

in it, we taste infinitude^[47].

Вот что живет у меня в душе. Я желаю дотронуться до бесконечности. Это стремление сделало мою жизнь ярче. Момент морского поцелуя. Каждый раз после тяжелой тренировки, когда я хочу остановиться, я смотрю на это фото и читаю эти строчки. И я вспоминаю то удовольствие, которое я испытываю, погружаясь в тугую лазурную воду океана. Я танцую в воде, моя душа воспаряет. Я чувствую величие стихии. Свою силу. Я – океанский путешественник, упивающийся скольжением по воде от мили до мили. Все лето строчки Неруды напоминают мне о моей любви к океану. И моя надежда не умирает.

Удача – вот что сейчас нам по-настоящему необходимо. Тогда наконец мы пересечем бескрайние воды океана, признавая его величие и признаваясь ему в любви.

И нам нужна Бонни. Когда она была ребенком, ее отец часто пел ей старую народную песенку. Я тоже пою ее после каждого марафона.

My Bonnie lies over the ocean

My Bonnie lies over the sea

My Bonnie lies over the ocean

Oh, bring back my Bonnie to me^[48].

Глава 31 Найти свой Путь

Мне нужно еще немного времени побыть с Бонни, просто посидеть с ней рядом, откровенно поговорить. Знаю точно – без нее я гораздо слабее. И я очень сожалела о том, что ее не будет рядом, когда моя мечта станет реальностью. Недосягаемый, но все же достигнутый песок на Флоридском побережье без Бонни потеряет свое очарование. Этот заплыв всегда являлся символом нашей дружбы.

Бонни готова поговорить об этом через посредника. Все зашло слишком далеко. Мы, не сговариваясь, выбираем Стива Мунэтоунса. Он выслушивает нас обеих. Почему Бонни не хочет участвовать, почему я должна попытаться. Он все понимает. Бонни просит Стива рассказать, учитывая опыт других марафонцев, с какими еще трудностями я могу столкнуться. Меня не расстраивают ее сомнения. Мы знаем местные воды как никто другой. Каждая экспедиция была организована наилучшим образом. Мы побывали в шторме. Во всех трех плаваниях Стив являлся независимым наблюдателем. Он не думает, что есть нечто, о чем мы пока не знаем.

Бонни спрашивает про угрозу моей жизни. Действительно ли я могу закончить свои дни в воде. Стив согласен: кубомедузы очень опасны, и случаи с фатальным исходом возможны. Если мы решим эту проблему, мы станем почти неуязвимыми. Он говорит, что не знает ни одного спортсмена, кроме меня, который так легко переносит их укусы. Наша защита от акул приводит Стива в восторг. Он уверен, что акулы мне точно не грозят.

И последний вопрос от Бонни:

– Скажи мне, Стив, неужели Диана действительно на такое способна? Разве все прошлые неудачи ничего ей не доказали?

Стив:

– Это невозможно. Вероятность 2 %. Но, кажется, Диана слово «невозможно» понимает по-своему.

От Стива мы возвращаемся в полной тишине. Я привыкла все обсуждать, а Бонни решает все без слов. Я подъезжаю к ее дому. Она уходит. Я боюсь того, о чем она может сейчас думать. Она просит меня приехать завтра. Я понимаю ее намерения. Бонни хочет заставить меня все бросить. Но я непреклонна. Я решила, и я не отступлю. Завтра я жду от нее последнего слова.

Утром я поднимаюсь к ней. Я знаю, Бонни не любит лишних разговоров. Если что-то можно объяснить двумя словами, то она скажет только эти два слова. Мы обмениваемся приветствиями, шутим. А затем я не успеваю плюхнуться на диван, как она произносит: «Я в игре».

Я прыгаю и кричу: «Бонни, что заставило тебя передумать?!» Она отвечает: «Если ты снова проиграешь, то твою боль я захочу разделить с тобой. Если ты победишь, я хочу увидеть, как ты будешь счастлива. Мы вместе начали. Давай вместе закончим? Твоя история вдохновила меня. Я не хочу стоять в стороне. Давай сделаем это!»

Этот мир, оказывается, не так уж плох.

Мне грустно, что с нами не поедет Марк. Вместо него всей операцией займется Джонбэрри. Он отлично подходит для этой роли. Его сложно чем-то удивить, и я в нем не сомневаюсь.

Навигация без Джона Бартлетта становится нашим самым большим кошмаром. Одна из опытнейших морячек нашей Команды соглашается помочь. Это не Джон. Но у нас нет выбора. Чтобы просчитать дрейф, силу подводного течения, направление ветра, нужен стратегический талант.

Неделя за неделей, из плавания в плавание наша морячка постоянно ошибается. Один раз мы даже сели на мель. Из-за просчетов мы, по-видимому, никогда не сможем вернуться в нашу исходную точку. На последнем 18-часовом учебном заплыве дайверам и гребцам требовалось время, чтобы отработать схему действий в случае шторма. Морячка направляет корабль к рифу. На обратном пути я и Полин сидим на палубе под одним большим одеялом и лишь качаем головой, наблюдая, как она пытается утвердить наш курс. Джонбэрри отвергает каждое ее предложение. Он берет дело в свои руки. Остальные матросы начинают спорить. Так и до бунта недалеко. На следующий день мы встречаемся на пристани. Все понимают, что Бартлетт необходим нам как воздух. Мы подходим к разозленным матросам. Надо хоть как-то попробовать восстановить наш командный дух. Но это просто катастрофа. Помощник Джона и Ди показывает матросам знак, запрещающий говорить с нами. Ди спрашивает меня: «Диана, мы что, в детском саду? Это что, шутка?» Я понимаю, что нас обставили.

Наша морячка и я прогуливаемся по тихим ночным улицам Ки-Уэста. Мы хорошо поладили за эти годы. Свою работу она выполняла великолепно. Но сейчас мы орем друг на друга. Мы обе чувствуем гнев и обиду. А еще страх за Команду и нашу сплоченность. Дальнейший путь предельно ясен. Придется на коленях ползти к Бартлетту и умолять его вернуться.

Как и Бонни, Бартлетт блефует. Он выслушал меня. Он знает о наших ошибках от других членов Команды. На тот момент Бартлетт все силы отдавал строительству судна, как он говорит, настоящему шедевру. У него поджимают сроки. И тем не менее он приезжает ко мне. 1. Я вижу, как больно ему видеть меня наполовину обезумевшей. 2. Бартлетт – старый хиппи. Он просто не сможет отказаться от роли спасителя. 3. Он так и не смирился с неудачами 2011 и 2012 годов. Это его преследует. Как и Бонни, Бартлетт постепенно загорается. Он соглашается вести нашу флотилию и управлять нами, пока мы не дойдем до «все эти годы» такого желанного берега.

И Бонни и Бартлетт полностью понимают меня. Мы на одной волне. Я больше не обращаю внимания на тех, кто пытается повторять за мной. Это – прямая дорога к поражению. Но что касается меня, то я, возможно, буду пытаться достичь желаемого до конца своей жизни. Беспокойство растет. Я думаю про наш курс.

Впервые мы заговариваем об упрощении своих требований к морскому ветру. Нашим порогом считался ветер со скоростью не более 10 узлов, дующий на протяжении трех дней. Те, кто хотя бы однажды проплывал дальнюю дистанцию, понимают, что любая зыбь в считаные секунды сведет весь прогресс на нет. Я даже не вспомню, сколько раз перед стартом люди на пристани, в городе, на пляже кричали нам вдогонку: «Сегодня прекрасный день для плавания!» И всякий раз после таких воодушевляющих слов наш день превращался в полнейший кошмар.

Я ни в чем не виню этих людей. Я всегда была добра к ним. В самом начале меня чаще всего спрашивали о том, будут ли у меня вообще лодки и кто сопровождает меня с кубинской стороны. И в те моменты я не могла справиться с сарказмом. «Я собираюсь плавать с кинжалом, зажатым между моими зубами: так я смогу охотиться за рыбой ночью и почистить ее, чтобы есть было удобнее. Ночью я буду ориентироваться по звездам. К ноге у меня будет привязан бак с питьевой водой. И рядом со мной всегда будут мои каноэ». Я старалась быть вежливой. Никто не обязан разбираться в вопросах марафонского плавания не хуже меня. Если возникнет интерес, я всегда готова рассказать об этом все, что угодно.

Правда в том, что неспокойное, с перекатами волн, море – настоящая проблема, которая определит вашу жизнь во время заплыва на долгие часы вперед. Когда оно прозрачно, вы скользите по его поверхности практически без сопротивления. Как только поднимается малейший ветер, приходится опускаться ниже. И тогда вы плывете весь путь, чередуя поверхность и морскую глубину, а не просто гребете напрямую. В середине августа мы с Бонни и Бартлеттом заключили соглашение. Большая скорость ветра сможет стать для меня приемлемой, только если его направление не изменится от некоторой южной точки. Любое волнение на востоке станет означать сильный противоход Гольфстриму. Северный ветер будет дуть мне прямо в лицо и превратится в серьезное препятствие. Ветер с запада быстро унесет меня в другую сторону от Потока.

В начале третьей недели августа моя неизменная паника стала расти с каждым днем.

Теперь я редко сплю по ночам. В три часа я нахожу себя стоящей возле погодных карт. Бонни вернулась в Лос-Анджелес. Я скучаю по ее невозмутимости, нашей невидимой красной нити. Мы решаем, что мне стоит отдохнуть от заплывов на пару дней и встретиться с Бонни где-то посередине страны. «Рандеву» случилось в Далласе. Целые сутки мы режемся в скраббл и криббидж, болтаем и расслабляемся. В общем, делаем то, чего мне недоставало все это время.

Когда я появляюсь на Ки-Уэсте, Дейн, Кларк и остальные метеорологи оживляются. Дейн, прямо скажем, выглядит вяло, ведет себя равнодушно. И все же он обнаруживает факторы, предсказывающие появление в последнюю неделю августа в проливе более слабых ветров. Еще один профи из наших, Ли Чесно, сейчас в Испании, но он внимательно следит за всеми графиками и системами, пребывая при этом даже в более оптимистичном расположении, чем его коллега. Посовещавшись, Ли и Дейн назначают день первого метеоокна: 25 августа. Не очень-то идеально с любой точки зрения. В полдень пятницы, 30 августа, ветер, возможно, изменит направление, развернется с востока на юго-восток, оставляя юг. Это далеко не «временные неполадки». Дейн предупреждает о возможных шестичасовых периодах в эти дни, когда ветер будет усиливаться со скоростью 10–15 узлов. Все предыдущие попытки мы бы посчитали такую ситуацию катастрофичной и непригодной для плавания. А сейчас мы не собираемся искать и ждать идеала. Нам нужно нечто осуществимое, реальное. Шесть раз в день мы выходим на связь с Бартлеттом, Бонни и Кэндис. С Джонбэрри и Полин мы встречаемся в понедельник и вторник, 26 и 27 августа. Ванесса срывается организовать флотилию и уладить дела с Береговой охраной.

Среда, 28 августа, становится днем, когда мы принимаем общее решение. Я объявляю боевую готовность. Бонни вылетает из Лос-Анджелеса.

Из-за неготовности Люка Типпла 25-летний Нико Гэззейл берет на себя роль главного дайвера. Он слишком молод для этого. Зато Нико провел с нами все лето, став своим в доску. Мы встречаемся с глазу на глаз, и я без обиняков задаю вопрос: «Ты когда-нибудь в жизни видел рифовую акулу?» С густым нью-йоркским акцентом Нико, не стесняясь, заявляет: «Не хочу вас обманывать, никогда». Следующий мой вопрос: «Ты когда-нибудь встречался в воде с акулами без ружья?» Нико, честный малый, отвечает так же: «Не стану врать, нет».

Вместо шести «Акульих щитов», которыми согласились быть эти молодые парни, со мной в воде будут только четверо из них. Они – охотники на акул, а не эксперты по акулам. Нико говорит мне: «Диана, мы не подведем, мы защитим вас в воде. Вы будете в безопасности». Он показывает мне все их заготовки, планы, показывает мне «Акулий отражатель», которым ребята воспользуются в чрезвычайной ситуации. Я верю Нико. У меня нет другого выхода.

На протяжении этого лета у главного наблюдателя Стива Мунэтоунса наша экспедиция являлась приоритетной. Но сейчас он должен быть в Японии, и у него не получится найти для нас замену. Стив посоветовал вести точное наблюдение и сверяться с его журналом от моего первого гребка и до финала. Для этого с нами на борту будут независимые наблюдатели – Джанет Хинкл и Роджер Макевю. Стив говорит, что иногда наблюдателями становятся даже члены семьи пловца, и все складывается хорошо, если внимательно вносить записи в журнал. Двое моих наблюдателей, которые не являются ни членами команды, ни моими родственниками, будут находиться: один – на Voyager, а другая – на корабле-носителе. Во время плавания они будут сменять друг друга. Все суда придут из Ки-Уэста 29 августа, в четверг, до наступления темноты. После этого понадобится приблизительно 15 часов, чтобы добраться до Кубы.

На рассвете мы с Бонни летим из Ки-Уэста в Майами в четырехместном частном самолете одного парня. Там мы пересядем на чартер до Гаваны. Я смотрю на освещенную кроваво-красным цепь островов, окруженную водой, напоминающей зияющую чернотой бездну. Приближаясь к до боли знакомым местам, я снова чувствую, как растекается в моих жилах адреналин и все вокруг становится нереальным.

В Марину Хемингуэй мы прибываем на четыре часа раньше, чем наши лодки. Видя, как они идут по каналу, я замечаю на одной из палуб Кэндис и ее развевающиеся серебристые волосы. Мы кричим. Да, это она. Работа Кэндис заключается в медиаподдержке нашего марафона. Но главное, что Кэндис в любое время прибудет на Voyager, чтобы поддержать меня. Бонни знает, что Кэндис – моя личная успокоительная пилюля. С 1978 года, когда мы были молодыми и еще более сумасшедшими, чем сейчас, я не меняла в кубинском плане только одно: приближаясь к Флоридскому берегу, Кэндис будет петь что есть мочи: When you wish upon a star…

Итак, последний командный сбор, затем короткая пресс-конференция. В этот раз ни одно из национальных информационных агентств (CNN, The New York Times, Good Morning America, The Washington Post), которые все прошедшие годы пристально следили за мной, не прислали своих репортеров. Если я доберусь до противоположного берега, то тогда они превратят это в сенсацию века. Что ж, отлично. В конце концов, я была готова к тому, чтобы на том берегу меня встретили пять человек. Со мной также не поплывет мой талантливый документалист Тим. Я скучаю по племяннику. И еще мне не хватает Марка. Но я вспоминаю все, что я прочла о таких грандиозных экспедициях. Бывает, что достижение цели может занять годы. Силы природы огромны, и те, кто рискует бороться с ними, на самом деле ничтожно слабы. Но все же, если чокнутый мечтатель достигает заветной цели, он с благодарностью вспоминает всех, кто преодолевал этот путь вместе с ним.

Число тех, кто все еще верит в наш успех, заметно сократилось. Но местные все еще заинтересованы во мне. Мы давно знакомы с Associated Press Havana, CNN Havana. Они спрашивают: благоприятны ли ветер и подводные токи на этот раз? Многие возвращаются к теме американско-кубинских отношений, некоторые просят описать плюсы и минусы жизни 63-летнего спортсмена. Они не смогли забыть Хлои, которая на этой самой пристани стала для них настоящим открытием. Репортеры хотят знать, что защитит меня от кубомедуз во время предстоящего марафона?

С представителями прессы я свободно объясняюсь на испанском. Я стараюсь балансировать между двумя крайностями: философией «Никогда не сдавайся» и достойным принятием того факта, что для каждого у Вселенной есть свой план и, возможно, все ее силы будут направлены на разрушение моей главной мечты. Я объясняю журналистам, что сегодня мне трудно сохранять это равновесие, но пока я не собираюсь «принимать тот факт», по-прежнему борясь и веря в себя.

Вместе с Командой мы обсуждаем предстоящую Экспедицию. Все проходит энергично, но не так весело, как раньше. Мы больше не срываем голоса. Бартлетт обращается ко всем. Он говорит уверенно, у него оптимистичный прогноз относительно ветра и течений, которые он наблюдал по пути из Ки-Уэста в Гавану. Я пристально слежу за его мимикой, полным решимости взглядом, его пальцами, которые играют на видимом только Бартлетту инструменте. Джон – хранитель нашего успеха. Он ведет нас к нему. Бартлетт играет свою роль с объяснимой многозначительностью.

Мы решаем, что заплыв начнется в девять утра. Все обнимаются и расходятся каждый по своим делам. Для меня дела заключаются в проверке своих очков и сотого по счету перебирания моего спортивного багажа. Энджел встречается с Бонни и советует ей, после того как завтра утром меня намажут ланолином, еще и смазать мои самые уязвимые места ее гелем прежде, чем я надену костюм. Лично я считаю, что нужно быть большим дураком, чтобы поплыть в логово кубомедуз без Энджел на борту.

Перед сном мне хочется съесть тарелку пасты. Кажется, у меня ангина и начинается глазная инфекция. Я крайне обеспокоена этим, ведь за все четыре года мой организм ни разу не подал ни одного сигнала о болезни. Я забыла, что значит недомогание. Бонни убежала перепроверять наши суда и миграционные разрешения. Зато ко мне пришла Кэндис, и ее усыпляющий массаж отправил меня в кровать в восемь вечера.

Бонни поднимает меня в пять утра, надо начинать пить, есть, разминаться. Меня больше не мучает озноб. Я ощущаю себя на миллион баксов! Все происходит точно так, как и в предыдущие четыре попытки. Невроз тоже входит в этот особенный распорядок дня. Я делаю дыхательную гимнастику, чтобы снизить бешеное биение сердца.

Тем не менее адреналин зашкаливает. Я как никто другой знаю, что ожидает меня в дальнейшем: смертельно опасные жала медуз, хищные акулы, водовороты, непредсказуемые подводные токи, застигающий врасплох шторм и ветры в 50 узлов, тропический дождь, молния, от которой не укрыться и не спастись. Я чувствую страх, надежду и дух нашей Команды. Я вспоминаю все предыдущие провалы; все попытки; людей, которые, несмотря ни на что, были рядом, забывая о своих собственных жизнях и семьях. Я пропускаю все это через себя. Суббота, 31 августа, – мой день. Признаюсь в том, что я немного сдаю: нервы на пределе, а тело напряжено. Меня охватывает паника.

Я забираюсь на скалы у входа на пристань. Кубинские репортеры спрашивают, есть ли у меня ощущение, что сегодня именно тот день, когда я пройду свой путь до конца. В ответ я говорю, что перед началом всех предыдущих четырех заплывов я чувствовала то же самое каждой клеточкой своего тела. И каждый раз неудача шокировала меня. Но, смотря сегодня на горизонт, я действительно чувствовала странную легкость в теле, присутствовало полное ощущение реальности происходящего. Я будто тверже стояла на ногах и меньше волновалась.

Воздух взрывают аплодисменты моей Команды. Я надеваю шапочку, очки, меня мажут жиром. Бонни обнимает меня за плечи и, не отводя глаз, произносит: «Давай же найдем путь!» И я прыгаю.

Глава 32 Дорога, вымощенная желтым кирпичом

Море неспокойно, но волны не бросают меня из стороны в сторону, обходя стороной откуда-то из-за спины. Я вполне счастлива. Пятьсот раз я повторяю The Letter Джо Коккера. И слышу этот ритм.

Give me a ticket for an aeroplane

I ain’t got time to take no fast train

Oh, the lonely dgys are Gone

I’m comin’ home

My baby she wrote me a letter^[49].

Солнце играет бриллиантовыми бликами, Бонни и Полин стоят на платформе Помощника. Бартлетт внизу: изучает диаграммы, контролирует курс. Ди – у штурвала, Джонбэрри настраивает радиоволну. Нико стоит на самом верху со скрещенными на груди руками и вглядывается в морскую даль. Главные байдарочники – Дон Маккамбер и Буко Пэнтелис – немного в стороне, позади меня. Мне нравится, когда каяки быстро идут в строю. Тот, что справа от меня, через три часа снижает скорость и остается позади, а тот, который до этого замыкал нашу цепочку, возвращается к главному кораблю. Рядом со мной занимает место отдохнувший гребец. Когда мне срочно нужен глоток воды и я не хочу плыть 21 фут до Voyager, человек с ближней лодки протягивает мне бутылку с питьем.

После моих главных Помощников эти люди – самые важные. Они создают всю экспедицию вместе с дайверами и Энджел. Они говорят со мной во время приемов пищи, передают мои просьбы Бонни. Но гребцы всегда придут на помощь, если мне надо помочиться или натянуть на уши мою шапочку для плавания. Они знают, когда нужно сказать мне что-нибудь ободряющее или когда, наоборот, следует промолчать и позвать Бонни или Полин. Лоис Энн Портер – мой хороший друг, он является третьим человеком в Команде.

Время от времени антиакульи дайверы выходят на разведку и проверяют воды вокруг меня. И Энджел Янагихара. Я понимаю, что в сумерках их бдительность должна будет увеличиться минимум во сто крат.

Каждые полтора часа я оглядываюсь на Кубинский берег. Куба отдаляется. Да, мне хотелось бы видеть море гораздо более спокойным. Но эта суббота, 31 августа, – замечательный день. Сегодня моему брату могло исполниться 61 год.

Я будто смотрю семейный фотоальбом. Маленький Билли, тощий, с его умилительно вьющимися волосами, смотрит на меня, как всегда, немного искоса. И я вижу его взрослым. Вижу его грязный плащ, свалявшиеся немытые волосы. Но его улыбка навсегда останется застенчивой улыбкой маленького ребенка.

Когда в средней школе я лежала дома с болезнью сердца, Билл завидовал, что Лиза приносит мне все эти груды книг из школьной библиотеки. Он приходил и внимательно изучал их. Его всегда интересовала астрофизика. Сорок лет спустя мы сидели на скамейке в бостонском парке и смотрели на звезды, размышляя о бесконечности Вселенной. Неужели Вселенная бесконечна? Мы не можем до конца постичь этого. А может, все-таки у нее есть границы? Я рассказываю Биллу о том, что прочла: если учитывать движение кривых времени и пространства, вас будет видно далеко в космосе, в итоге вы посмотрите на свой затылок. Шариф в сильном волнении вскакивает: «Диана! Вот именно! Эврика! Вселенная не бесконечна! У нее есть границы! Обалдеть! Где ты узнала об этом?» Я скучаю по брату…

По ночам все мое внимание приковывает бесконечный космос надо мной. Я пытаюсь читать по звездам. Я имею представление, как устроена Вселенная на самом простом, школьном уровне. Но мой интерес к данной теме сохраняется на протяжении всей моей сознательной жизни, и я не могу вообразить себе лучшую возможность для того, чтобы изучать звездное небо. Прошло почти 24 часа, как я покинула Гавану. Я концентрируюсь на том, что Земля, появившаяся из-за Большого Взрыва, не стоит на месте. Нам кажется, будто она неподвижна, но это не так. Мы рассекаем пространство на огромной скорости, вместе с другими предметами и объектами. Отдаляясь друг от друга каждую минуту, мы в конце концов, не сможем рассмотреть даже силуэты друг друга. Я пытаюсь почувствовать эту скорость. Представляю, как касаюсь поверхности Земли собственными руками. И отталкиваюсь от нее со сверхзвуковой скоростью.

Я могу договориться об ужине с моими друзьями, которые интересуются космосом не меньше, чем я. Им ничто не мешает арендовать лодку и плавать всю ночь под мириадами звезд. Но здесь, в момент моего заплыва, чувство принадлежности к космосу обостряется как никогда прежде.

Солнце садится, я прошу Бонни обсудить с Энджел все, что касается моего защитного костюма: когда и как мне нужно надеть его. Во время приема пищи мне говорят, что в 6.30 я должна буду надеть всю экипировку полностью. Ради моей же безопасности. Энджел учитывает множество факторов: время наступления сумерек, полнолуние и количество дней после него, глубину подо мной и вероятность обнаружения кубомедузы в сумраке. Если учесть все факторы, то можно понять, отчего Пенни Палфри была ужалена во вторую, а не в первую ночь ее заплыва. Энджел уверена: сегодня ночью медузы атакуют меня, и сегодня мне нужно быть полностью защищенной. Меня пугает моя неподъемная броня и маска на все лицо. Я ни разу не проплыла так и 12 часов, но нынешней ночью у меня не будет выбора.

Ровно в 18.30 меня оглушает противный свист Бонни. Я неохотно подплываю к Voyager. Меня утомляет долгий процесс надевания гидрокостюма, маски. Все происходит не столь медленно, как во время моих зимних тренировок в лагере SXM, но все же меня это раздражает и расстраивает. Я очень долго надеваю латексные перчатки, кожа сейчас очень влажная, и сложно расправить ее на каждом пальце так, чтобы весь латекс облепил мою руку. В конце концов на кончиках пальцев остаются пузырьки воздуха. Один за другим я проталкиваю каждый палец, стараясь удерживать тело над водой. Все готово! Затем мне требуется откинуться назад и в течение минуты просто дышать полной грудью. Я надела весь костюм. Не осталось ни одного незащищенного места: мои лодыжки и запястья в клейкой ленте. Держать равновесие над водой и одновременно прикреплять скотч на ноги – задача не из легких. Затем я возвращаю защитные очки на место. Теперь маска. Я жамкаю губами, напрягаю лицевые мышцы, стремясь удостовериться, что на носу маска сидит ровно и она не помешает мне дышать. Я могу надеть толстовку. Сделать это нужно аккуратно, так как мне следует еще расправить материал маски вокруг шеи. В самом конце я натягиваю свою шапочку. И в течение секунды я позволяю себе гордиться тем, что я проделала. Сколько времени потрачено на то, чтобы темной ночью, окруженная хищниками в открытом море, я могла не волноваться за свою жизнь. Мало кто из спортсменов в мире способен плыть в подобных условиях. Но я буду в безопасности. И все же после последней нахлобученной вещицы ко мне приходит осознание того, что мне предстоит. Целая ночь в сковывающем костюме, в котором и на суше-то нелегко, а плавание подразумевает свободу движений. Теперь я зажата в тиски.

Но с первым гребком я становлюсь самой собой. Надо перестать ныть, а просто работать. Работать целую ночь. Сегодняшнюю ночь…

Следующие 12 часов кажутся мне настоящим адом. Меня бросает на волнах всю ночь напролет. У меня заканчиваются силы для того, чтобы вытолкнуть себя на поверхность и сделать вдох. Я не понимаю, накроет ли очередная волна меня целиком. Кругом сплошная соленая вода. Я сжимаю челюсти. Меня рвет прямо в маску. Я не чувствую своих пальцев, но руки в перчатках действуют за меня. Резким движением я одергиваю нижнюю часть маски, она оказывается на моем носу. В результате я не захлебываюсь от рвоты. Всю ночь своего заплыва я пытаюсь справиться с бесконечными приступами морской болезни. Мне становится трудно понять, когда наступит утро. Моя видимость ниже нуля. Только красные светодиоды подсказывают мне, что за мной наблюдают дайверы и я в безопасности. Я активирую свой режим выживания.

По моим подсчетам, в семь утра свист дает мне команду снять все снаряжение прочь. Наступает непередаваемое облегчение. Мне говорят, что всю ночь многие члены Команды тоже страдали от качки. Мои щеки, десны, нёбо, язык очень чувствительны, и после долгих часов в соленой воде там всегда появляются раны. Мои зубы начинают рвать мышечную ткань из-за частых вздохов и воды, заливающейся в рот. Но то, что происходит сейчас, и сравнивать нельзя с болью предыдущих попыток. Моя акриловая маска, ее нижняя, самая тонкая и самая прилегающая к коже лица часть, словно сточила всю мышечную ткань в этом месте. Из-за соленой воды у меня во рту раны разъело. Нынешняя боль доставляет мне ужасные мучения.

День настал. В небе – палящее солнце. Под его светом я чувствую себя живой. Я снова могу сосредоточиться на позитиве, особенно когда смотрю на сияющее лазурью небо, которое, соединяясь с ультрамарином Гольфстрима, создает настоящую симфонию красок. В принципе, именно злосчастная маска помогла мне пережить эту ночь и страх перед жалами кубомедуз. Я чувствовала, что все закончится замечательно. Но никакие рассуждения не избавят меня от раздирающей боли у меня во рту. Есть и пить становится тяжело. Мне не по себе при мысли о том, что мне придется пережевывать пищу. Бонни, Полин и Лоис умоляют меня сделать несколько глотков высококалорийного напитка, чтобы хоть как-то восстановить утраченные за ночь силы. Сегодня ночью на мне опять будет эта маска, и, возможно, меня снова стошнит. Риск истощения высок. Бонни вызывает медиков. Они бессильны, пока я нахожусь в воде, и беспокоятся, что у меня будет отек горла. Ночью мне показалось, что начался приступ астмы, когда я сняла маску. Доктора остаются со мной на несколько минут и приходят к выводу, что мне было трудно дышать из-за переизбытка соли. Они возвращаются к себе, заклиная меня сообщить, если дышать станет совсем трудно. Мой рот весь изранен. Но это не станет причиной завершения моего марафона. Мы плывем дальше.

Ближе к полудню мне сообщают хорошую новость. Прошло 30 часов, приемы пищи занимают немного больше времени, чем в начале. Я спрашиваю Бонни, будут ли из-за этого проблемы, к примеру, возможно ли, что я отклонюсь на восток. Сейчас я останавливаюсь на 10–12 минут вместо рассчитанных семиминутных остановок каждые 90 минут. Из своей навигационной кабины появляется Бартлетт. Он сияет, словно только что выиграл в лотерею. Ликуя, Бартлетт сообщает, что в плане течения у нас все просто прекрасно. До сегодняшнего дня мы никогда не оказывались в столь выгодной позиции с Гольфстримом. Бартлетт предупреждает, что сейчас, пока Гольфстрим не изменит направление, я могу увеличить время остановок. В таком случае мне стоит пошевеливаться. Если Бартлетт доволен, то все довольны. А Джон сейчас просто в восторге.

Мы движемся вперед! В моей голове играет микс счастливых мелодий: Israel Kamakawiwi’ole Somewhere over the Rainbow и Louis Armstrong What a Wonderful World. Мне плевать на боль во рту. Я пою эти песни целый день. Вместе с Israel и его волшебным голосом я не чувствую боли.

Someday I’ll wish upon a star

Wake up where the clouds are far behind me^[50].

Я представляю нас с высоты птичьего полета: непреклонно движущуюся вперед флотилию. Ее центр – Voyager, справа, в семи ярдах от которого плывет человек, рядом с ним – каяки, а за каяками, словно дельфины по воде, скользят дайверы, постоянно ныряющие на глубину и проверяющие воду вокруг пловца. Финальным штрихом являются четыре корабля-носителя (два – позади и по одному на каждой стороне). Мы – это высокосинхронизированная машина. Работа в команде, стать настоящей Командой – вот то, к чему мы очень долго стремились. Как руки пловца слаженно и равномерно скользят по водной поверхности, так и каждый член команды выполняет свою роль с вполне понятной самоуверенностью профессионала. Сегодня, 1 сентября, все идет просто отлично.

Но в конце дня я теряю правильный настрой. Во время очередной остановки я спрашиваю, как далеко от нас сейчас Плая-дель-Кармен, думая, что мы в Мексике. А когда Полин и Бонни начали допытываться, когда я надену защитный костюм, я чуть не лишилась чувств. Оказывается, на часах было уже пять вечера, а я потеряла ощущение времени. Мои Помощницы говорят про разведку, на которой была Энджел. Она вернулась, почти на 100 % уверенная, что предстоящей ночью медузы меня не побеспокоят. А я не представляю, как фиксатор поместится в мой раздувшийся рот!

Естественно, ровно в 18.30 мне приказывают надевать костюм. Энджел оккупировала Voyager и постоянно переговаривается с Бонни. Последняя произносит самые желанные слова на Земле. Мне придется плыть всю ночь в костюме, перчатках, ластах и клейкой ленте. Но я смогу обойтись без маски! Энджел просто намажет мне лицо и шею зеленым гелем. Я зову ее. Она все еще в воде, недалеко от меня. Я спрашиваю, уверена ли она в том, что без маски я буду в безопасности. В защиту своего страха могу сказать, что воспоминания о последнем укусе еще живы, и я знаю, какая это боль. Энджел уверяет меня, что риск быть ужаленной сегодняшней ночью гораздо меньше, чем в предыдущую. Мне не нравится ощущать склизкий гель на всем лице, защитных очках, шее и шапочке, однако свобода от маски сейчас важнее. Я переворачиваюсь на спину, делая несколько глубоких вдохов. Внезапно вся тяжесть моего костюма улетучивается. Всему виной была неудобная маска.

Снова отличные новости! Как стемнело, ветер сразу утих. Я плыву не в полный штиль, но все равно очень даже неплохо. Во время каждого приема пищи я оглядываюсь на Бартлетта. В маске я не видела ни Джона, ни байдарочников, ни Бонни, ни Voyager. Меня лишили зрения на всю ночь. Сдается, я не потерялась только из-за красных светодиодов. Этой ночью я вижу гораздо больше, чем размытое красноватое мерцание. Даже сквозь «марлю», созданную гелем на моем лице, я могу разглядеть насмешливо ухмыляющееся лицо Бартлетта, когда он высовывается из кабины и показывает мне большой палец. Я вообще не представляю, где мы сейчас. Но что-то подсказывает мне: мы движемся в правильном направлении.

Мой организм не подводит. Только мозг рассредоточивается. Я уже не могу решить, на чем я должна концентрировать внимание в ближайшее время. Мне хочется отвлечь себя, исполнив простую походную песню When the Saints Go Marching In^[51]. Но подсознание уносит мои мысли совсем в противоположную сторону. Я не могу отделаться от засевшей в голове песни Грейс Слик:

Go ask

Alice When she’s ten feet tall^[52].

Не могу остановиться. Алиса, курящая кальян гусеница…

Я потеряна. Уже не помню, где мы, что делаем. Море было спокойно, но сейчас волны швыряют меня в разные стороны. В забытьи я плыву к Бонни, чтобы поесть. Плыву я к ней по-собачьи. Мне тяжело. Я уверена, что не смогу к ней подобраться. Опускаю голову в воду и делаю несколько гребков вольным стилем. Я слышу их голоса, различаю среди них южный акцент Энн. Я словно узник замка Кафки, которому никогда не подобраться к воротам. Рядом с собой я замечаю всех четырех дайверов. Неужели мы в опасности из-за близости акул? Когда я наконец доплыла до девочек, они представлялись мне словно застывшими за стеклом. Меня заворожило это зрелище. Я попыталась дотронуться до них. Их лица искажало это толстое стекло. Я слышала их голоса, но в моей голове это были лишь отголоски эха. Знакомые элементы хаоса. Это больше не механически слаженное плавание с остановками «на поесть» и подтруниваниями друг над другом. Я в ужасе.

Бонни кричит. Ее крик, насколько это теперь возможно, возвращает меня к действительности: – Диана, начинается шторм!

В ответ я тоже кричу: – Я остаюсь в воде!

Бонни: – Мы знаем. Мы тебя прикроем! С тобой все дайверы. Мы собираемся скрыться на время, пока худшее не останется позади. Попробуй брасс, тебе нужно согреться. У Нико есть компас, он скажет, куда двигаться. Теперь лодки идут строго по ветру, рядом с тобой. С тобой все будет нормально. Ребята не могут дотрагиваться до тебя, но у них есть необходимая тебе вода. Просто продержись. Поняла?

Я все поняла.

По моим подсчетам, с дайверами мы пробудем вместе пять часов. (Позже я узнала, что мы пробыли так полтора часа.) Я вишу на волоске. Время от времени я опускаю руки и начинаю идти ко дну. Когда моя голова наполовину в воде, я засыпаю. Дайверы окружают меня и орут:

Нико: Диана… Диана! Пошевелись! Посмотри сюда! Смотри на меня!

Вокруг так темно, я ничего не вижу, только слышу их голоса. Я не различаю лиц этих ребят, а они в нескольких футах от меня. Меня пробирает дрожь. Зубы бешено стучат.

Нико: Диана, не хотите сделать несколько гребков, чтобы согреться?

Я: Хочу.

Нико: Вы видите зеленый свет?

Нико держит в руке шестидюймовый, подсвеченный зеленым жезл. Он прямо передо мной, когда я делаю гребок, Нико толкает его так, чтобы он всегда находился передо мной. Получается, что я плыву на свет.

Нико: Так, правильно. Ты делаешь все правильно. Прямо к зеленому свету. Ты видишь свет? Теплее?

Смахивает на гипноз. Зеленый свет, акцент Нико. Остальные дайверы следят за моей безопасностью за моей спиной. Мне действительно теплее из-за этих неуклюжих движений. Несколько гребков брассом, передышка, затем снова, я увеличиваю толчки. Спрашиваю о Бонни. Она нужна мне. Действительно нужна. Я смотрю направо и вижу Тадж-Махал, реальный Тадж-Махал. Я отчетливо различаю колонны, арки, силуэт. Спрашиваю Джейсона, видит ли он то же, что и я. Он отвечает утвердительно. Я не могу плыть дальше. Я застываю перед Тадж-Махалом. У меня даже в мыслях нет спросить, что делает этот храм во Флоридском заливе. А еще интереснее то, что я в жизни не была в Индии! Это похоже на ощущение, когда в час пик, в гуще толпы, человек замечает что-то особенное. Он останавливается посреди множества незнакомых людей и застывает.

Бесшумно, будто шпионя, слева от меня плывет Voyager. Теперь мне кажется, что я в болотной трясине, окруженная тростником, срываю стебли кувшинок. Лодка дрейфует на маленьких волнах, но мне кажется, что Voyager – бурьян в топкой грязи. Мне страшно. Мне кажется, что болото кишит голодными аллигаторами. Голос Бонни вытаскивает меня. Она разговаривает с дайверами. Шторм закончился, мы собираемся возобновить утерянный ритм. Это немного приободряет меня. Я начинаю понимать, что мы делаем. Бонни умоляет меня проплыть некоторое время, чередуя брасс и фристайл. Я повинуюсь. Когда я забываюсь и подплываю слишком близко к мотору Voyager – так, что его лезвия могут измельчить меня на кусочки, – Бонни командует остановиться. Я не помню, чтобы она была так зла, как сейчас.

«Диана! Ты хочешь прекратить все это? После всей работы, которую мы проделали? Ты действительно хочешь разрушить все теперь?»

Я внимательно смотрю на нее.

«Не знаю как, но используй весь свой умственный потенциал сейчас. СЕЙЧАС. Заставь себя. Число. Найди в своей голове число и начинай отсчет. Не отвлекайся, пока не досчитаешь до этого числа! СЛЫШИШЬ МЕНЯ?»

В голове что-то проясняется. Ум – это сила, о которой мы мало что знаем. Я буквально слышу хлопок внутри. Я очнулась и трясу перед Бонни поднятыми кулаками. Я ее слышу. Я быстро загадываю число и начинаю считать.

Мы делаем успехи. Теперь я принимаю пищу каждые 45 минут, мне необходимо больше калорий, иначе я буду страдать от нехватки тепла. Иногда Бонни подзывает меня, чтобы сказать несколько мотивирующих слов. Я перестала чувствовать боль во рту и теперь нормально ем и пью, хотя тошнота порой еще мучает меня.

Я не уверена, но, кажется, я вижу это. Дорога, вымощенная желтым кирпичом. Да-да, та самая дорога из страны Оз. Я не говорю ни слова. Как интригующе! Я вижу людей. Они там и идут куда-то. Вглядываюсь в даль, чтобы рассмотреть их. Это не Дороти и не существа, которые позволят ей пройти по желтому пути. Я вижу семерых гномов с ранцами на спине. Я смотрю на них, затем ору Бонни, переходя на визг:

– Бонни, ты видишь Дорогу из желтого кирпича и семь гномов? Они прямо здесь!

Она смотрит на глубину, куда я указываю, и орет в ответ:

– Я вижу их, они направляются туда же, куда и ты. Просто следуй за ними!

Но я сомневаюсь в том, что они могут быть мне полезны. Я следую за ними просто, чтобы потянуть время и вспомнить имя каждого из гномов. Когда я поворачиваю голову налево и вдыхаю воздух, то я отчетливо слышу, как они поют свою походную песню: «Хей-Хо, Хей-Хо, мы отлично поработали и идем домой!» Затем все как будто растворяется под водой, до меня доносятся обрывки песни. Я словно ныряю еще глубже. Меня пробирает дрожь, я пытаюсь двигаться. Обычно мне становится холодно только на остановках. Мне начинает не хватать сил, просто чтобы оттолкнуться руками, я дрейфую. Бонни подзывает меня.

Единственным выходом сейчас будет снять очки и шапочку. Я никогда не делала подобного. Впоследствии я не смогу надеть очки из-за распухшего лица. Мне позволено приподнять очки только в том случае, если нам нужно добраться до маски или если очки протекают и мне необходимо заменить их. Или если я начинаю захлебываться. Кажется, сейчас я услышу эти ужасные слова, которыми заканчивались все предыдущие четыре раза: мы сможем доплыть до Багам, а расстояние до Флориды равно сотне часов в пути. Это конец.

Но ничего подобного. Я ошиблась.

Бонни решила просто «разбудить» меня. Они совещались с Бартлеттом.

Бонни: Диана, ты слышишь мой голос? Понимаешь, что я говорю тебе?

Я киваю. Вокруг темно, Бонни представляется мне лишь еле различимым силуэтом. Но я отлично понимаю ее.

Бонни: Мне нужно сказать тебе две очень важные вещи. Первая: тебе больше никогда не понадобится защита от медуз. Никогда.

Это не укладывается у меня в голове. Что она имеет в виду? Медуза больше не будет нашей проблемой в третью ночь?

Бонни замечает, что я озадачена. Она терпеливо объясняет:

– Третьей ночи не будет! Тебе не понадобится противомедузная защита.

Стоп, стоп, стоп! Она имеет в виду, что мне нужно просто доплыть, просто работать руками все оставшееся время? Мы коснемся флоридского побережья до наступления ночи? Я соображаю сейчас очень медленно, но, кажется, я права.

Да, я все верно поняла.

Меня душат слезы, я переворачиваюсь на спину. Бонни говорит, что нам не придется плыть еще целые сутки. По ее подсчетам, мы прибудем во Флориду в семь вечера! Мои очки остаются на лбу, слезы катятся по моим щекам.

Бонни дает мне минуту для ликования, а затем строго напоминает: плыть придется еще довольно долго. За это время может произойти что угодно: нам стоит восстановить прежний ритм и идти вперед.

Я готовлю шапку и очки, а Бонни в этот момент разговаривает со мной:

– И кое-что еще, Диана.

Я: Что-то плохое?

Бонни: Что-то очень хорошее. Посмотри вперед, направо к горизонту. Видишь?

Меня укачивает. Шторм закончился, море спокойно. Там, куда Бонни указывает рукой, я вижу тонкую белесую полосу света. Это, должно быть, первый признак восхода солнца. Я замерзаю, скоро я сниму защитный костюм и буду греться под первыми лучами солнца.

Я: Это солнце!

Бонни смеется: Нет. Это лучше, чем солнце.

Пауза. Длинная пауза. Я напрягаю зрение. Что может быть лучше солнца?

Бонни: Это огни Ки-Уэста.

Мне нужен воздух. Тишина. Тридцать пять лет я хотела увидеть Ки-Уэст именно так. Тридцать пять лет я верила, что это случится. Меня душат рыдания.

Глава 33 Вообще никогда не сдавайтесь!

Никаких песен. Никакого отсчета. Я желаю провести последние часы Кубинского заплыва в благоговейном молчании, осознавая то, что происходит. Мне хочется припомнить, что значит для нас эта экспедиция.

Я мысленно перечисляю каждого, кто «вошел в эту реку» со мной. Список будет длинным. Многие помогали нам с тренировками, но не приехали на Кубу. Многие, как знакомые, так и незнакомцы, помогали деньгами, спонсировали нас. Каждый внес свою лепту. Я продолжаю грести и представляю себе лица этих людей. Мои Товарищи по Команде, которые остались на кубинской границе, – они не будут стоять на Флоридском берегу,ожидая нас. Но они не менее важны, чем те 44 человека, которые сегодня с нами. Я вспоминаю каждого, их лица, мимику. Прикидываю, сколько их: по меньшей мере 200. Маленькое поселение, не так ли?

Ночь длится гораздо дольше, чем я предполагала. У меня галлюцинации. В моем мире уже наступило счастливое утро понедельника, 2 сентября. Дайверы постоянно кричат на меня: «НАЛЕВО! НАЛЕВО! НАЛЕВО!» Я далеко отрываюсь от Voyager, иногда больше чем на 100 ярдов. Вожатые, дайверы, байдарочники беспокоятся о моей безопасности. Я устремляюсь на восток и затем все усилия трачу на возвращение на запад. Опять и опять. Вместо того чтобы плыть на север, прямо к пункту нашего назначения. У нас с немногословным по жизни Буко во время приема пищи состоялся разговор.

– Диана, вы потратите гораздо меньше оставшихся сил, если будете плыть просто по указателю. Расстояние сократится на несколько миль, если вы прекратите отклоняться вправо.

– Я понимаю это, Буко. Если бы я могла, то я бы так и сделала. Иногда я просто не понимаю, почему эти ребята такие занудные. Вечно вопят: «НАЛЕВО! НАЛЕВО!»… Иногда мне кажется, что плавание закончится, а они продолжат орать.

Буко решается на жесткие меры. Он останавливает каяк в паре дюймов справа от меня. Я делаю два гребка, тоже останавливаюсь и свирепо смотрю на него. Моя рука натыкается на его весло. Я отпрыгиваю. Мы сто раз репетировали это. Парни знают, что задевать меня веслами запрещено. Буко понимает, в каком я сейчас гневе. Но его это не волнует. Крики «НАЛЕВО! НАЛЕВО!», звучавшие на протяжении часа, не уберегли меня от метания в океане: я плыла направо, затем назад, опять направо, снова назад. Буко имеет разрешение от Бонни на то, чтобы полностью остановить меня. Повозмущавшись, я тем не менее через какое-то время перестала плавать зигзагами.

Я прилежно повторяю марафонские уроки. Как только вы преодолеваете одно из препятствий, сразу же возникает следующее. Эта ночь очень длинная. Время от времени ко мне возвращается мой разум. Между мной и моими Помощниками снова выстраивается стеклянная стена. А еще пища. Бонни, Полин и Лоис умоляют меня съесть хотя бы кусочек банана, откусить немного сэндвича с медом. При одной мысли об этом у меня вяжет рот. Я могу только пить. Они делают коктейль из электролитов, протеиновой смеси и воды. Так я получу хотя бы минимум питательных веществ и буду в силах продолжать.

Мне кажется, что я ползу в каком-то вакууме. Внутри меня идет борьба. Где я? Кто я? Ах да. Вперед! Проплыть до конца! Продержаться! И затем, когда я уже забываю, что после ночи приходит день, о себе напоминает рассвет.

Его лучи рассекают горизонт справа от меня. Спустя час солнце обретает всю свою мощь. Как и я. У меня поднимается настроение, ко мне возвращается моя внимательность. Я и не думаю спрашивать, который час. Мне не интересно. На Voyager все спокойно, ни одного сигнала об опасности. Я рассчитываю снять костюм, перчатки, обувь. Но Энджел говорит, что это можно будет сделать, как только мы ранним утром преодолеем скалы. Я не хочу спорить.

Неожиданно я замечаю черные гидрокостюмы и темные плавники на ярко-синем фоне воды. Все дайверы и Энджел вышли на разведку.

– Бонни, появились акулы?

Бонни: Нет, мы приближаемся к рифу. Они разыскивают акул, меч-рыбу и медузу. Просто продолжай плыть. Держись поближе к лодке, хорошо? Еще не все. Осталось несколько часов.

– Хорошо. Я полностью согласна. Время для триумфа еще не настало. Голову – вниз. Левая рука, правая рука.

Несколько часов спустя я приостанавливаюсь и начинаю отдирать клейкую ленту от запястий.

Бонни кричит:

– Подожди минуту. ЖДИ! Что ты задумала?

– Мы должны переплыть риф, правильно? Энджел сказала, что я могу снять с себя все после этого.

Бонни: Нет, Энджел такого не говорила.

Обычно я выполняю все, что скажет Бонни. Но сейчас я не понимаю, зачем мне оставаться в этом тяжелом костюме, и продолжаю дергать его вниз.

Бонни вызывает Энджел, которая говорит, что снять костюм сейчас равноценно самоубийству. Но я так больше не могу. Я хочу двигаться свободно. Я заранее планировала снять костюм прямо после восхода солнца. Солнце в зените. Я бросаю вызов им обеим. Глупо. Зачем мне такой профессионал, как Энджел, если я не собираюсь ее слушать?

На судне никакого движения. Я постоянно жду момента, когда все начнут собирать вещи, складывать механизмы. Это означает, что земля близко. Я радостно наблюдаю подобную сцену в конце каждого учебного заплыва. Но моя Команда бездействует. Очевидно, что «путь до дома еще далек^[53]».

Для Бартлетта еще есть работенка… Много раз он годами повторял, что мы сможем завершить плавание где-то в архипелаге Флорида-Кис, но Гольфстрим не позволит мне добраться до Ки-Уэста. Но сейчас я слушала его вполуха, поскольку до сих пор не могла поверить, что мы вообще пристанем к какому-либо берегу. А Джон был удивлен еще больше, так как понимал, что мы причалим прямо к самой южной точке США – долгожданному элизиуму. Но ток не дает Джону расслабляться даже в последние часы экспедиции. Он с горечью обнаруживает, что нас сносит на северо-восток, и, возможно, в итоге мы прибудем на Шураглоф-Ки. Бартлетт горит желанием разобраться с этим. Он разворачивает флотилию, пытаясь найти лучший угол в водовороте. Он победил. Мы движемся прямо на Сматерс-Бич – центр Ки-Уэста.

Слева от меня движется круизный лайнер, я провожаю его взглядом. Мне говорят, что капитан судна был так добр, что они описали дугу, изменив маршрут. Я не попала в водоворот от корабельного двигателя. Все смешалось в моей голове: темные воды океана, часы в соленой воде, медузы, акулы, шторм – все, с чем мы боимся столкнуться каждый раз. И спустя одну минуту я чувствую жала. Это не яд кубомедузы, но все тело пронизывает ток. Мне не нужна остановка, чтобы закричать.

Кажется, мы пробираемся через полчища лунных медуз. Плывущий впереди дайвер, конечно же, хочет как лучше, разгоняя медуз передо мной. Их тельца разрывает на части, и в ответ они прыскают ядом. А затем меня настигает это кишащее пылающее облако. Энджел сразу же командует дайверу прекратить. Она обнаруживает здесь кубомедузу, в дневное время! Я нервничаю. Опуская голову вниз, я стараюсь не смотреть вперед. Услышав свист Бонни, останавливаюсь. Она показывает мне «Обернись», я поворачиваюсь и вижу спешащую к нам большую яхту. Это не наши. Но… не может этого быть! Я вижу Тима, да да, его дреды выделяются на фоне голубого чистого неба. Рядом с ним лучезарно улыбается Нина. Могу поспорить, улыбка Нины шире, чем Гранд-Каньон. Они салютуют. Я шлю им воздушные поцелуи. Подняв голову, я замечаю кружащие в небе вертолеты. У меня больше нет слов. Слева и справа нас сопровождают лодки.

Спонтанно я прошу Бонни собрать здесь и сейчас остальные четыре лодки. Я хочу видеть всех. Дайверы и Энджел находятся рядом в воде. Voyager подошел очень близко, я вижу и слышу остальную часть флотилии. Я кричу, как маленький ребенок. Мне так много хочется сказать этим людям. Но мое горло сжимают нахлынувшие слезы. Когда я наконец заговариваю, я не уверена, что они понимают меня: у меня получилось выдавить только что-то нечленораздельное.

Полагаю, что совсем скоро ступлю на тот пляж. Наверное, меня будут фотографировать. Но помните все: мы сделали это вместе! Я никого из вас не забуду. Вы верили в меня, жертвовали собой ради меня. Я горжусь вами, ребята. Вы – моя Команда!

Перед тем как перестроиться и взять прямой курс на берег, корабли стоят полукругом, а Кэндис возвышается на палубе, ее руки распахнуты, взгляд обращен вперед. Она поет мне, она поет для целого мира так, как мы планировали 35 лет назад:

When you wish upon a star

Your dreams come true^[54].

Я откидываюсь назад и отдаюсь мелодичному голосу Кэндис. Да, это я – та счастливица, дотронувшаяся до звезды, человек, чья Мечта стала реальностью.

Я поворачиваюсь к берегу и вижу очертания пальм. Осталось немного. Примерно 2000 гребков. Я не то чтобы выпадаю из реальности, все, что происходит сейчас – гипернереально. Я продолжаю плыть. Неужели я действительно коснусь недостижимого берега? Как такое могло случиться? Я дорожу и наслаждаюсь каждым последним гребком, завершающим эту почти мифическую историю.

Мне видно, как Кэндис уходит вниз, они с Бонни визжат и обнимаются. Затем обнимаются Бонни и Полин. Все ликуют.

Следующая сцена: Бонни – на палубе, разговаривает по радио. Она связалась с репортерами и объясняет им, как сейчас обстоят наши дела. Полин и Джонбэрри возвращаются на платформу. Они занимают место, на котором я привыкла их видеть на всех тренировках. Они указывают мне налево.

Я чувствую себя словно в волшебной сказке. Правда ли, что она закончится уже сегодня? Мы на самом деле дотронемся до этого нереального, недостижимого Другого Берега?

Я и не подозревала, что на пляже будет такая толпа. Оказавшись на мелководье, почти лежа на животе, я вижу многочисленные пары ног. Все их обладатели пришли сюда, чтобы приветствовать меня. Мои люди спрыгнули с лодок заранее. Они организовали живой коридор, чтобы никто не смог дотронуться до меня, похлопать по плечу. Правила гласят: «Заплыв считается оконченным только тогда, когда вокруг не будет соленой воды». Часы не остановятся, пока я не окажусь на настоящей суше, мои же лодыжки сейчас все еще в воде.

На глубине менее двух футов я пытаюсь встать. Прибрежные волны отбрасывают меня. Я падаю. Пробую подняться снова, но опять падаю на колени, прямо в песок. Я слышу крики Джонбэрри: «Диана, просто плыви! Продолжай плыть!»

Мне кажется, что я не смогу проплыть на этой отмели. Но я заставлю себя. Остается 30 гребков. Я вижу препятствие в виде человеческих тел. Мне надо просто проплыть между ними. Воды остается совсем немного. Я пытаюсь встать, но теряю равновесие, сбиваюсь. Делаю несколько неловких шагов. Я двигаюсь медленно, но ноги меня держат. Справа и слева я вижу знакомые лица. Меня окружают товарищи по Команде. Они кричат: «НЕ ТРОГАЙТЕ ЕЕ! ОНА БУДЕТ ДИСКВАЛИФИЦИРОВАНА! ОТОЙДИТЕ!»

Передо мной, словно материализовавшись из воздуха, возникает Бонни. Она пятится назад и раскрывает для меня объятия. Она приказывает бежать к ней. Я слышу голоса, крики. Я оглядываюсь. Мне приходится снять шапку и очки, чтобы понять: это кричат мне. Никогда в жизни я не слышала криков громче.

Здесь также находятся Кэндис, Нина, Тим, Полин. Я слышу их. Бонни медленно движется назад, она следит, когда мы пересечем линию «большой воды». Мне жарко от окружающей нас толпы. Бонни и я двигаемся в нашем победном танце. Она – назад, я продвигаюсь вперед. Она хватает меня. Мы на суше.

Моя Большая мечта стала реальностью.

2013 год. Праздник Труда.

110,86 мили.

52 часа 54 минуты 18 секунд.

Глава 34 Дикая и прекрасная жизнь

Все случилось не так давно. Я ступила на Другой Берег и до сих пор чувствую ту атмосферу. Мне запомнились выражения лиц людей, когда я шагнула на сушу. Многие из них плакали. Человеческие эмоции раскаляли послеполуденную прибрежную температуру. Я помню, как Бонни обнимала меня. Мы не отрываясь смотрели друг на друга, вспоминая весь пройденный путь к нашей мечте. Кэндис и Тим стояли совсем близко от меня. В синем мареве я разглядывала Xtreme Dream. Все, кто там был, зарядились нашей энергией. Мне кажется, мы пропускали ток! Наконец наступило желанное всеми окончание истории. Я бежала в потоке лиц и голосов, приветствующих меня. Я смотрела в глаза каждому члену Команды. Они – моя гордость. Я им доверяю. Эмоции переполняют мою грудь и, вырываясь наружу, передаются Вселенной.

Все 35 лет я думала о своей триумфальной речи, о том, что я скажу в этот торжественный момент. Я репетировала много лет. Но когда все произошло, мои слова уже не имели значения. Важность момента подавила меня. Я ничего не могла сказать.

Только эмоции. Взрыв эмоций. А затем, не отдавая себе отчета в том, что я говорю, я произношу слова, которые я постоянно носила в своем сердце:

Первое: Никогда не сдавайтесь.

Второе: Возраст – не препятствие в погоне за вашей мечтой.

Третье: Это выглядит как одиночный спорт. Но он командный.

Сматерс-Бич не просто очередная спортивная победа для меня. Это победа над собой, победа моей жизни. Когда мои ступни коснулись песка, я на самом деле дотрагивалась до звезды. Я преследовала свою несбыточную мечту, была жестока с близкими людьми, с собой. Но я осмелилась осуществить ее. Я едва стояла на ногах, но мой дух был непоколебим.

Я растворилась в слове «команда». Единственное, я до сих пор сожалею, что не смогла тогда обнять их всех: Джона Бартлетта, Энджел, Ди, Полин, Джонбэрри, Буко, Дона Маккамбера, Нико. У меня не получилось отпраздновать с ними нашу победу в тот час. Но каждый из них сказал мне, что именно слова, произнесенные мною за несколько часов до прибытия на берег, стали самыми главными, победными, торжественными. Как и полагается, речь для своей Команды я произнесла на открытой воде.

Бонни тоже была на нашем празднике. Там она нашла Нико и сказала ему следующее: «Ты начинал еще совсем мальчишкой, а теперь ты – настоящий мужчина». Как я смогу отблагодарить своих дайверов за то, что они рисковали жизнями, две долгие ночи защищая меня от хищников и плавая между мной и этими опасными тварями?

На пляже я физически ощущала свое смятение. Плыть оставалось мало. Смогла бы я проплыть еще 10 часов, если бы потребовалось? Продержалась бы еще ночь? Я никогда не узнаю…

Позже я узнала, что пресса отгородила специальную финишную зону, вдоль берега, на несколько сотен ярдов. Вокруг нее журналисты расположили свою аппаратуру и даже поставили декоративные буйки для меня, как ориентир, по которому я могла бы спокойно проследовать прямо в медиацентр. Позже наш начальник безопасности, Джонбэрри, объяснил журналистам, почему я не воспользовалась их изобретением.

«Предполагаю, что после 53 часов в воде Диане было все равно, где именно выйти на берег. Лучшим вариантом могло стать любое место на пляже, но все же гораздо удобнее было бы сделать это вдали от толпы».

Мое сердце пело от счастья, когда я ощущала твердый песок под своими ногами. Я думала не о 53 часах, а о сотнях. Тренировки, подготовка, пробные заплывы. Эта Экспедиция вдохновляла меня. Без четырех неудачных попыток, 35 лет работы, укусов медуз, приступов удушья, научной деятельности такой финал не был бы настоящим финалом Одиссеи. Одиссеи моей, моей Команды, общества в целом. Все споры о нашей Экспедиции, о ее начальном и конечном пунктах мною забыты. Я помню только чувство полета в первые секунды на флоридском пляже. Эта поездка не живет в моей памяти, она просто стала частью меня.

Затем я оказалась на носилках, которые отнесли под пальмы. Внутривенно мне вводили питательные вещества, чтобы я смогла хотя бы чуть-чуть побыть с теми, кто специально ради меня пришел на пляж. Они говорили, что тот момент, когда Voyager показался на горизонте, был незабываем. Наверное, что-то подобное чувствовал человек, когда обнаружил, что Земля круглая. Люди на берегу видели только мачту, Voyager шел по кривой. Подходя ближе и ближе, он увеличивался, и собравшиеся в итоге смогли разглядеть все. Они рассказывали, что словно ястребы высматривали крошечную палубу нашего корабля. А когда увидели ее, их сердца очень сильно забились. Я вскрикнула, представив, как Voyager, преодолевший океанские воды, показался на горизонте. Это было символом нашей победы и бесконечной надежды.

Я провела несколько часов в больнице Ки-Уэста. Мои мозг и сердце тестировали. Внутривенно я получала воду и питательные вещества. Медики видели, как распух мой рот, но помочь не смогли. Ротовая полость заживала очень быстро – и это было хорошей новостью. Через десять дней я начала есть твердую пищу. Меня навещали Тим, Кэндис и Нина. Остальная Команда застряла на таможне. Марк прислал сообщение: «Чертовски круто!»

Бонни находилась рядом все время. Перед последней попыткой мы сделали одинаковые татуировки: японские иероглифы, означающие «одно сердце, один разум». В какой-то степени последняя попытка увенчалась успехом и из-за нашей мистической дружбы. Я готова набить эти иероглифы на каждом сантиметре своего тела, поскольку только из-за Бонни эта экспедиция значила для меня так много.

Я очнулась в больнице около полуночи. Проспав несколько часов, я проснулась от боли у себя во рту. Издалека до меня доносились фразы из прогноза погоды. И впервые МНЕ БЫЛО НАПЛЕВАТЬ на метеосводку.

Позже, прогуливаясь, я увидела тенты телевизионных каналов: NBC, CBS, FOX, ABC, ESPN. Напоминало поле битвы. Журналисты ночевали возле больницы. Хиллари Клинтон прислала сообщение: «Чувствую себя как после заплыва с акулами. А ты сделала это!», ниже было подписано: «ВПЕРЕД!! Президент Обама написал в «Твиттере»: «Поздравляю @DianaNyad. Не разочаровывайтесь в своих мечтах!»

Утром, около десяти, началась наша пресс-конференция. На ней были все. Моя Команда, я, надевшая свою футболку с надписью Happy^[55]. Ничего не смогло бы выразить лучше то, что творилось тогда в моей душе. В тот день мы разделили наш триумф, забывая обо всех трудностях, которые мы преодолели.

Я не сомневаюсь, что журналисты и обыватели понимали, что это не было спортивным событием. Люди осознавали, почему мой заплыв состоялся, заглядывали в подоплеку нашей истории. Они догадались, что привело меня сюда и заставило гнаться за мечтой столь долго. Люди знали, в чем заключается моя жизненная позиция. Между нами не было стены, которая обычно отделяет зрителя от человека, совершающего что-то очень необычное, инопланетное. На той пресс-конференции одним своим видом я заявила о том, что мечты становятся реальностью. Если только вы не сдаетесь. Позже кто-то произнес самую главную фразу, которая и подвела черту под всей нашей работой: «Мы стали символом того, как упавший человек снова и снова поднимается, продолжая идти вперед». Все собравшиеся видели этого человека собственными глазами. Океанская воодушевленность не оставила меня и на суше. Я чувствовала свою силу, стоя на земле.

В течение нескольких дней я также слушала и критику от группы марафонских пловцов-скептиков. Думаю, их задевал тот факт, что я смогла сделать невозможное. Они утверждали, будто я тайно ночевала на лодке. На помощь мне пришел Бартлетт. Он связался с журналистами и обнародовал данные моего GPS. На схемах отслеживалась каждая миля, скорость течения, моя скорость. Я опубликовала все данные в Сети, прибавив заодно показания двух независимых наблюдателей. После я оставила все показания нашего GPS-трекера в сейфовой ячейке одного из банков. Мне надо было удостовериться, что моя история не канет в Лету и спустя годы, когда все ее участники покинут этот мир, о нашей экспедиции тем не менее можно будет узнать абсолютно все. Подавляющее большинство людей поверило Бартлетту. Остались только отрицающие данные GPS хейтеры. Они напоминают тех, кто не верит, что Армстронг прошелся по лунной поверхности. У всех 44 участников Кубы’13 нет никаких секретов. Это было вопросом чести. Сейчас мы спокойно засыпаем в своих постелях, и никого совесть не мучает. Я честно отплыла от кубинского берега, а финишировала на побережье Флориды.

И я не могу вспомнить хотя бы одного человека, не задававшего мне вопросы: «Что вы станете делать теперь? Что будет следующим? Может, Тихий океан?» Я знаю, что они имеют в виду. Следить за точкой, движущейся от Кубы к Флориде, за живым реальным человеком, в известной степени захватывающе. Тысячи людей рассказывали мне, как засыпали, смотря на «меня», а утром первым делом бежали к компьютеру, чтобы убедиться: я все еще нахожусь в воде. Они интересовались моим заплывом перед сном, после работы, по утрам. Проверяли трекер снова и снова, следя, как я подплываю все ближе и ближе к побережью. И мне самой хочется снова оказаться там, прожить эту драму заново.

Это странно, учитывая, что я до сих пор нахожусь в состоянии посттравматического шока. Залезая в душ, я чувствую, как по телу пробегает озноб, сердце замирает. Я начинаю бормотать: «Мне никогда не будет холодно снова». Часто среди ночи я просыпаюсь от собственных криков: «Бонни, я горю! Помоги мне!» – видимо, тело помнит жала кубомедуз. Я понимаю, что не смогла бы пережить такие часы еще раз. И все же мне грустно навсегда прощаться с ощущением полноценности моей жизни, которое я испытывала в соленой воде. Читая дневники известнейшего исследователя Антарктиды Роберта Фолкона Скотта, о его экспедиции на Южный полюс, я удивилась, когда увидела последнюю запись: «Лучше так, чем прозябать дома на мягком диване^[56]».

Я прекрасно понимаю, что не смогу перешагнуть через Кубу. Я не смогу повторить или сделать нечто подобное еще раз. Теперь мне стоит поискать площадку для тренировки духа в других областях. Никакой другой марафон не всколыхнул бы мою душу так, как кубинский. И все кончено. Я сделала это. Как и большинство людей, я люблю увлекательные истории со счастливым концом. Вы можете назвать это часом моей славы. Но это не так. Мой «час» включал в себя не только финальные шаги, но и весь остальной путь к успеху. У каждого из нас есть это время. У всех нас. Наши жизни, по большому счету, – это «час», который следует посвятить тому, к чему мы стремимся. Наше дикое и прекрасное время. Я обнаружила, что для меня целью экспедиции была та жизненная сила, которую она давала. Когда мне исполнилось 60 лет, я осознала, что живу впустую. У меня не было интереса, вдохновения. Я тратила время на сожаление о прошлом и бесплодные фантазии о будущем. Кубинский заплыв напомнил мне, кем я являюсь. Люди часто говорят, что не успевают глазом моргнуть, как наступает, скажем, июнь, День благодарения или понедельник. Согласна, и такое бывает. Я очень рада, что вернулась к жизни «немного лучше, чем вчера». Я ни о чем не жалею, радуюсь каждому дню, каждой минуте.

Спустя шесть недель после Кубы я без остановки плавала 48 часов в бассейне Геральд-сквер, в тени Эмпайр-стейт-билдинг в Нью-Йорке. Честно сказать, я не была готова к новым нагрузкам, мой организм не восстановился. Но это была благотворительная акция по сбору средств пострадавшим от урагана Сэнди. Через год после случившегося многие районы еще не восстановили, тысячи людей оставались без крыши над головой. Пожарные, спасатели, даже выживший в урагане пес проплыли на соседней дорожке, по 15 минут каждый. Это станет моим последним публичным заплывом. Но после ухода в отставку я все равно продолжаю тренироваться. Я никогда не брошу плавание.

Мы с Бонни хотим отправиться в тур по США. От Тихого океана и до Атлантики. У нас есть желание рассказать миллионам страдающих от ожирения и безделья американцев о нашей философии. Это социально важная миссия. Отсутствие движения вызывает болезни сердца, депрессию, а также диабет еще в школьном возрасте. Я хочу открыто говорить об этом в нашей стране.

Я пишу данную книгу в моем офисе в Лос-Анджелесе. Я смотрю на спину человека, который на фотографии вглядывается в морской горизонт, и перечитываю строки поэмы Неруды «Ода к соли». Мне кажется, что по моим венам течет морская вода. Я связана с бесконечно могущественной стихией. Этому не будет конца. На стенах моего дома висят кубинские пейзажи: улица Гаваны, люди, океан с моим Voyager на горизонте и Командой на борту. На лужайке, перед домом, развеваются кубинский и американский флаги. А на стене моего офиса висит культовая фотография Мухаммеда Али, подаренная мне Марком Золлингером, считавшим меня борцом, который никогда не сдается. Рядом – кубинский автомобильный номер, с надписью FAR, который мне подарила Кэндис. Каждый раз, смотря на него, я вспоминаю, как она говорила мне о безграничной силе человеческого духа.

Из фильма для своих, «Другой берег» Тима превратился в фильм-лауреат премии Документального кино. Я очень горжусь Тимом. Я ношу ожерелье – подарок от Нины, на котором вручную нарисована старинная карта Кубы.

Прямо на Сматерс-Бич моя жизнь ракетой взмыла в воздух. Не могу сказать точно, какое количество почестей было нам оказано. Но я и представить не могла, что произойдет ровно через год на празднике Труда. Нас пригласили на Кубу. Мы шагнули через порог величественного официального здания. Главный зал из белого мрамора легко занял бы половину футбольного поля. Мы стояли рядом, плечом к плечу. Перед нами на расстоянии примерно тридцати футов стояли высокопоставленные лица. Там были министр спорта, заместитель министра по вопросам культуры, наш большой друг коммодор Эскрич и генерал, близко знакомый с Кастро, Че и Камило. Напротив них в одной линии стояли титулованные кубинские спортсмены, чемпионы. Я восхищалась этими титанами спорта всю жизнь. Один из них Феликс Савон – чемпион мира по боксу в тяжелом весе. Курсанты промаршировали в центр зала, поставив рядом американский и кубинский флаги. Играл государственный гимн. Мы почтительно замерли. Следом оркестр сыграл гимн США. Впервые за 35 лет он звучал на Кубе, в правительственном здании! Я заплакала. Как и все из нашей Команды. Кэндис, Бонни, Полин, Джонбэрри, Энджел, Кэти плакали не стесняясь. Вместе с нами прослезились и кубинцы. Они ощутили наш трепет. Чиновники обращались к нам искренне, с душевной теплотой. Они говорили нам живые человеческие слова, а не сухие протокольные клише. Никто не произнес: «женщина», «64 года» и даже «спортсмен». Эти люди выражали мне благодарность за «заслуги перед человечеством». Они уверяли, что понимают, насколько великим является мой посыл: каким бы ни был этот ваш Другой Берег, что бы вам ни предстояло осуществить, чтобы добраться до него, и чем бы вы ни вдохновились, следуя к нему, – вы найдете путь и окажетесь там.

Несомненно, отношения наших стран возрождались. Со времен эмбарго я стала первой американкой, получившей кубинскую медаль Почета. Я приняла эту награду от имени всей Команды. Мы ликовали. В ту ночь я спала как десятилетний ребенок, в пижаме с красивой медалью на груди. Я несколько раз будила Бонни со словами: «Посмотри, какая красивая кубинская медаль Почета!»

До крайней степени было странно снова оказаться в отеле Acuario, взойти на скалы, откуда я прыгнула в воду. Теперь адреналин не беспокоил меня, я не боялась. Было очень чуднó. Конечно же, я не собираюсь лелеять воспоминания о Кубе до конца жизни. Но та поездка в Гавану, посещение значимых для меня мест спустя ровно год опять заставили меня с головой окунуться в те дни из моего прошлого. Утром 31 августа 2014 года, танцуя сальсу на мощеной Одно сердце, один разум.

Обнявшись с Кэндис, я провела много времени на побережье Гаваны. Мы смотрели туда, куда обращались наши взоры перед каждой из пяти экспедиций. Я вспоминаю те дни. Каждый из них был наполнен надеждой. Для меня и Кэндис последняя попытка стала особенной. Мы открыли ее истинный смысл: жажда приключения и победы.

Виделась я и с Ди. Наша хиппи, резюмируя все произошедшее, изрекла: «Прикольно!» Узнаю свою Ди.

Похожий путь Мартина Навратилова выбрала на Уимблдоне: после своего последнего матча, отстояв титул чемпионки, она опустилась на колени и оторвала щепотку травы с лондонского корта. А мой Центральный корт – это дикий отрезок в Тихом океане, между Кубой и Флоридой. Я была счастлива, что главная победа моей жизни состоялась именно здесь, в водах этого океана. Я пережила многое, мне открылись смирение, мудрость жизни, важность дружбы. Я ощутила триумф.

Морской стихии посвящают стихи, пишут картины. Большая вода вдохновляет людей на протяжении всей мировой истории. Быть частью этой истории – большая честь для меня.

Мы вернулись на Ки-Уэст на следующий день, чтобы отпраздновать День труда. Я снова отслеживала время, возвращаясь воспоминаниями на год назад, в тот час, когда я достигла земли. Мои поклонники, вместе с городскими чиновниками, собрались именно в том месте на Сматерс-Бич. В нашу честь они установили великолепную бронзовую мемориальную доску. На ней можно прочитать следующее:

ЗДЕСЬ ЗАВЕРШИЛОСЬ ИСТОРИЧЕСКОЕ ПЛАВАНИЕ ДИАНЫ НАЙЯД

Диана Найяд вышла на берег в этом месте Сматерс-Бич, 2 сентября 2013 года. Она проплыла без остановки 110,86 мили и стала первым человеком, преодолевшим столь огромное расстояние без клетки для акул. Пятая попытка длиной в 52 часа 54 минуты увенчалась успехом. Первая попытка Дианы состоялась в 1978 году. Первые слова, произнесенные 64-летней Дианой, вдохновили тысячи собравшихся здесь и миллионы людей во всем мире:

НИКОГДА НЕ СДАВАЙТЕСЬ!

Было странно стоять там после всего, что произошло. Какой-то год назад мы были в этом же самом месте и чувствовали опустошение… Чувствовали, что наши силы закончились. Я шла вдоль берега, смотрела на горизонт и вспоминала маленькую девочку, над которой ласковый голос произнес: «Это не так далеко, как кажется. Ты сможешь доплыть туда». Мне так хочется ответить маме: «Вообще-то я уже доплыла».

Я очень эмоционально пережила новость о восстановлении дружеских отношений между Америкой и Кубой. Я волнуюсь за кубинцев и желаю блестящего будущего кубинскому народу. И я счастлива за Кубу и США! В конце концов, мы – соседи! Я горжусь нами, когда осознаю, что Куба-2013 была маленьким шагом на пути к долгожданному соглашению.

Через три месяца после экспедиции из-за проблем с сердцем скончался Джон Бартлетт. Его смерть стала большой утратой, настоящим горем для нас. Однажды Джон признался, что в жизни его по-настоящему беспокоили только две вещи: проблемы с сердцем и кубинская экспедиция. Он был одним из самых близких моих людей. Я навсегда сохраню сообщение, которое он прислал за несколько недель до смерти. Я держу его в банковском сейфе вместе с GPS-данными Джона. Для меня оно значит многое.

Дорогая Диана,

Я все еще постоянно вспоминаю тебя.

Знакомые часто спрашивают: каково это быть участником исторического события?

Мой ответ всегда одинаков: я следовал за человеком с настойчивым сильным характером, который не боялся ничего и делал все, чтобы достичь поставленной цели. Его не остановили ни трудности организации, ни реакция прессы, ни пессимистичные прогнозы.

Помнишь выражение о прогулке и разговорах^[57], означающее жизнь согласно своим убеждениям? Разве это не наш случай? Наблюдение за удивительной «прогулкой» такого потрясающего человека, как ты, участие в ней, – все это стало для меня источником невероятных эмоций.

Готовый служить в любой экспедиции, которую ты возглавишь,

Джон.

Покойся с миром, бесстрашный Штурман.

Все, через что мы прошли вместе, наше признание, превратилось в голос внутри меня, который подтверждает, что сдаваться нельзя. Об этом мне напоминают годы тренировок, провалов, неугасимого желания. По ночам, когда стрелки на часах показывают три, я вздыхаю, с гордостью вспоминая, что в это время я не позволяла себе спать, а вставала, чтобы проплыть 12 часов. Я не заканчивала тренировку, не проплыв эти 12 часов. 11 часов и 59 минут я воспринимала как поражение. Дико уставшая, я возвращалась домой, чтобы утром все повторилось снова. Я жила с фразой Генри Дейвида Торо^[58] в своей голове: «То, что вы получаете, достигая ваших целей, ничто по сравнению с тем, кем вы становитесь, достигая их».

Куба показала, кем я являюсь на самом деле. Я стала человеком, которым действительно могу восхищаться. Мою жизнь больше не определяют непостоянство славы, насилие в детстве, мировые рекорды. Я просыпаюсь каждое утро, не являясь при этом кем-то одним: женщиной, лесбиянкой, демократом, пацифисткой, правозащитницей, атеисткой, «зеленой». Все это – части меня. Но прежде всего – я просто человек, лелеявший мечту о смелом пути. Человек, который не позволит своей дикой и прекрасной жизни войти в спокойное русло.

Примечания

1

Хосе Мигель Диас Эскрич – коммодор Международного морского клуба Marina Hemingway. – Прим. ред.

(обратно)

2

Команда Супермечты. – Здесь и далее, если не оговорено особо, примечания переводчика.

(обратно)

3

Звезды американской эстрады 50-х и 60-х годов, выступавшие в бесчисленных казино и мюзик-холлах Лас-Вегаса и на телевидении. Участниками коллектива, олицетворявшего гламурный гедонизм Голливуда 50-х, были Нэт Кинг Коул, Эррол Флинн, Микки Руни, Кэри Грант, Джуди Гарленд, Лорен Бэколл, Хамфри Богарта, Дин Мартин, Сэмми Дэвис. Звание мэтра принадлежало Фрэнку Синатре.

(обратно)

4

Электронный прибор для отпугивания акул, вырабатывает электрическое поле, воздействующее на сверхчувствительные ноздри акул, вызывая у животных спазмы. Доказано, что прибор безвреден как для животных, так и для человека.

(обратно)

5

Не спрашивай меня почему, крошка,

Ты ничего не знаешь…

(обратно)

6

Португальский кораблик (физалия или португальский военный кораблик) – ядовитое кишечнополостное, опасное для человека и животных. – Прим. ред.

(обратно)

7

Форма из неопрена запрещена в плавании из-за его свойств, увеличивающих скольжение в воде.

(обратно)

8

Рашгард является одним из видов специальной спортивной одежды, который обычно сделан из спандекса и нейлона или полиэстера, он может быть с длинными или короткими рукавами. Часто он плотно прилегает к телу, хотя бывает и свободного кроя, в виде кофты, сделанной из быстросохнущего материала.

(обратно)

9

Как и всегда.

(обратно)

10

– Спокойной ночи, милая.

– Доброй ночи, мамочка.

(обратно)

11

Открытое и добровольное признание в нетрадиционной сексуальной ориентации. – Прим. ред.

(обратно)

12

Перри Мейсон (Perry Mason) – американский телесериал 60-х годов. Главный герой, Перри, – адвокат, стоящий на защите обвиняемых в убийствах клиентов в суде.

(обратно)

13

Desiderata, написанная в 1927 году американским поэтом Максом Эрманном, является своего рода напутствием, пожеланием тем, кто начинает жить согласно законам доброты и мира.

(обратно)

14

Знаменитая американская теннисистка. Выступала в 60–80-х годах XX века. Одержала рекордное число побед на Уимблдоне. Первая спортсменка, открыто высказавшаяся против гендерных различий в спорте. Одна из основателей Всемирной женской теннисной ассоциации.

(обратно)

15

Howard Johnson’s (или Howard Johnson) – известная сеть ресторанов и придорожных отелей в Северной Америке и Канаде. Первый Hojo’s (сленг) был открыт в 1925 году Говардом Диирингом Джонсоном. В 2005 году осталось всего 8 из 202 ресторанов.

(обратно)

16

Бывший заместитель тренера команды Университета штата Пенсильвания (Pennsylvania State University) по американскому футболу, Джерри Сандаски, обвинялся в сексуальных домогательствах по отношению к десяти несовершеннолетним мальчикам в период с 1994 по 2009 год. Его признали виновным по 45 пунктам из 48. Также главный тренер команды был уволен из-за случившегося, что стало причиной студенческих бунтов и погромов.

(обратно)

17

Майларовое одеяло – принадлежность, служащая для сохранения тепла в чрезвычайных ситуациях.

(обратно)

18

Gracie Mansion – это исторический особняк (1799), «особняк мэра», расположенный в парке Carl Schurz Park. Сейчас является музеем Нью-Йорка, а ранее там проходили званые обеды и встречи высокопоставленных лиц.

(обратно)

19

Квартал в Нижнем Манхэттене площадью 0,37 км². Построен во время освоения реки Гудзон.

(обратно)

20

Известная развлекательная программа на американском телевидении, российским аналогом которой является «Вечерний Ургант».

(обратно)

21

500 миль Индианаполиса – одно из самых престижных гоночных соревнований в мире, проходит ежегодно на автодроме «Индианаполис Мотор Спидвей»

(обратно)

22

«Всемирный спорт».

(обратно)

23

Музыкальный проект, созданный американским музыкантом и композитором Кудерой, команда кубинских эстрадных музыкантов старой школы, особенно популярная до революции в 59-м году.

(обратно)

24

Около 30 градусов Цельсия.

(обратно)

25

Нэнси Митфорд (1904–1973) – британская писательница, биограф и журналист, более известная как автор романов о светской жизни представителей высшего класса.

(обратно)

26

Лэнс Э^́двард А^́рмстронг – американский шоссейный велогонщик, единственный, кому удалось семь раз финишировать первым в общем зачете «Тур де Франс» (1999–2005). Был уличен в применении допинга и в 2012 году пожизненно дисквалифицирован, а также лишен всех спортивных титулов, полученных с 1998 года.

(обратно)

27

Сила духа, мужество, храбрость (исп.).

(обратно)

28

Другое название Калифорнийского залива, отделяющего полуостров Калифорния от мексиканского континентального побережья Тихого океана. – Прим. ред.

(обратно)

29

Большая честь.

(обратно)

30

Мексиканское жилище (легкого типа), с крышей из пальмовых листьев.

(обратно)

31

Известная американская теле– и радиоведущая, журналистка, автор собственных программ на радио.

(обратно)

32

Отойди от моего окна.

(обратно)

33

Но можешь не торопиться.

(обратно)

34

Дэниэль летит сегодня на самолете.

(обратно)

35

Ее величество весьма симпатичная девушка.

(обратно)

36

О да, когда-нибудь она станет моей.

(обратно)

37

Аллилуйя.

(обратно)

38

Игла и нанесенный Ущерб.

(обратно)

39

Приходи и послушай мой рассказ

О человеке по имени Джед…

(обратно)

40

Имеется в виду не Крысолов из средневековой легенды, а персонаж комиксов издательства DC Comics, который помогает бедным и бездомным людям. – Прим. ред.

(обратно)

41

Диана дала название тренировочному лагерю (Team Xtreme Dream) по одноименной аббревиатуре, которая означает Международный аэропорт принцессы Юлианы. Он расположен на острове Сен-Мартен.

(обратно)

42

Я могу прокатить тебя на огромном зеленом тракторе.

Мы поедем медленно или нажмем на газ.

(обратно)

43

Я не уверен, но мне сказали,

Улицы Боготы покрыты золотом.

Тише! Раз, два!

Тише! Три, четыре!

Тише! Раз, два, три, четыре!

(обратно)

44

Под этим голубым небом мы все одинаковы, не так ли?

(обратно)

45

Примерно семь килограммов.

(обратно)

46

Far в переводе с английского – «далеко». – Прим. ред.

(обратно)

47

Я знаю: ты мне не веришь, Но соль умеет петь, Она поет нам О морской бесконечности.

(обратно)

48

Моя Бонни бороздит океан,

Моя Бонни бороздит моря,

Моя Бонни бороздит океан,

О, верните мне мою Бонни.

(обратно)

49

Дайте мне билет на самолет,

Скорый поезд не подойдет,

Дни одиночества сочтены,

Моя крошка, моя девочка письмо пришлет.

(обратно)

50

Когда-нибудь я загадаю желание, глядя на падающую звезду, А после проснусь за облаками.

(обратно)

51

Народная американская песня, главным посылом которой является надежда всех живущих на Земле попасть в Рай после Страшного суда.

(обратно)

52

«Иди спроси Алису, Когда она была ростом с десять футов». Слова из песни White rabbit, главными исполнителями которой стала группа Jefferson Airplan. Песня является своеобразным гимном психоделикам и образу жизни детей цветов.

(обратно)

53

Завершающие строки стихотворения Роберта Фроста «Зимним вечером у леса». – Прим. ред.

(обратно)

54

Когда ты дотронешься до звезды,

Твои мечты станут реальностью.

(обратно)

55

Счастливый.

(обратно)

56

Корабль Terra Nova отошел от берегов Новой Зеландии 2 сентября 1910 года. Все участники экспедиции погибли на обратном пути из-за нехватки припасов и истощения. Их целью было покорение Южного полюса. Роберт Фалкон Скотт вел дневник экспедиции. Последняя его запись сделана 29 марта 1912 года.

(обратно)

57

Видимо, имеется в виду английское выражение talk the talk and walk the walk (букв. «говори разговор и гуляй прогулку»), на русский язык его переводят как «больше верь делам, нежели словам», «назвался груздем – полезай в кузов» и т. д. – Прим. ред.

(обратно)

58

Генри Дейвид (Дэвид) Торо – американский мыслитель, философ-натуралист, общественный деятель XIX века.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Кризис

Глава 2 Ящик Пандоры

Глава 3 Арис

Глава 4 Люси

Глава 5 Жажда свершений

Глава6 Нью-Йорк

Глава 7 Манхэттенский марафон

Глава 8 Первая экспедиция

Глава 9 Гавана

Глава 10 У спортсмена кризис личности!

Глава 11 Депрессия

Глава 12 Стань такой, какой тебя видит твой пес!

Глава 13 Dors bien, Maman

Глава 14 Шестьдесят лет: экзистенциальная тревога

Глава 15 Мечта. Перезагрузка

Глава 16 2010. Начало

Глава 17 Первое лето в Ки-Уэсте

Глава 18 Шариф

Глава 19 Обратно в Kи-Уэст

Глава 20 2011. Архив

Глава 21 Смелость и результат

Глава 22 Красная тревога

Глава 23 Неготовность к неожиданному

Глава 24 Шепот надежды

Глава 25 Последнее «Ура»

Глава 26 In Medias Res

Глава 27 Желание беспредельно

Глава 28 Тупик. 2013

Глава 29 Трепет атеиста

Глава 30 Без границ

Глава 31 Найти свой Путь

Глава 32 Дорога, вымощенная желтым кирпичом

Глава 33 Вообще никогда не сдавайтесь!

Глава 34 Дикая и прекрасная жизнь

*** Примечания ***