Последнее место на земле [Ирина Иваненко] (fb2) читать онлайн

Ирина Иваненко Последнее место на земле

Старик сидел на табуретке молча. Он сосредоточенно перебирал полы своей видавшей виды шляпы и всем своим обликом, неспешностью движений, спокойным взглядом и уставшей, но благородной, слегка ссутулившейся осанкой передавал внутреннюю безмятежность.

Алексей чувствовал, что старик уже давно появился в карцере, но не оборачивался. Ему как-то стало хорошо и благодушно в последнее время, несмотря на все усугубляющуюся мучительность происходящего. В него словно надули облегчающего страдания воздуха, и почему-то он чувствовал себя спокойно. Стоя так, прислонившись плечом к стене и вглядываясь в крошечное окошко, переплетенное металлическими прутьями, за которым на темном небе колыхались зеленые сполохи магического сияния, он ощущал эту безмятежность, переходящую от старика.

— Сияет, — тихо произнес Алексей.

— Да, сияет, — тут же добродушно откликнулся старик и посмотрел на спину Алексея.

— Мне всегда странно, когда ты приходишь, — все так же не отворачиваясь от окошка, добавил Алексей.

— Почему?

— Ты приносишь другой мир. Это странно. Я никогда его не чувствовал. И когда тебя нет, мне, наверное, легче, — и через паузу добавил: — легче думать, что ты моя галлюцинация, чем верить в то, что ты говоришь.

— Я не галлюцинация.

Алексей засмеялся:

— Так говорят все галлюцинации.

— Да, — весело засмеялся старик в ответ.

Заключенный повернулся. Прислонившись затылком к холодной карцерной стене, он стоял прямо под окошком и смотрел сверху вниз на полусогнутую фигуру старика, сидящую с таким благоустроенным видом, что могло показаться, что под ним не тюремная табуретка, а кресло-качалка.

— Зачем ты ходишь ко мне? Почему не к другим? Тут столько народу сидит, ходил бы к ним.

— Мне к другим не надо.

— А ко мне, значит, надо?

— Это не мой выбор, — улыбнулся старик, повернув свои молодые глаза к Алексею.

— А чей?

— Твой, — он сказал это ровно и просто, словно другого ответа никогда и не существовало в этом мире.

Растянув губы в улыбке, Алексей оттолкнулся от стены затылком и, засунув руки в карманы, внимательно смотрел на гостя:

— Как он может быть мой?

Старик помолчал, потом ответил:

— Я потом тебе расскажу.

Улыбнувшись, заключенный снова отвернулся к окошку. Там все еще сияло. Яркие зеленые сполохи среди полярной ночи перекатывались по небу гигантским занавесом, то тускнея, то разрастаясь из ниоткуда, правда, ничего этого сквозь окошко не было видно, только иногда зеленеющий и мигающий маленький квадрат.

— Вчера охранник спросил у меня, с кем я разговариваю в карцере.

— И что ты ответил?

— Что ему показалось.

— Как ты думаешь, он поверил?

— Я не знаю, что думать, он сказал, что слышал два голоса, — Алексей сделал долгую паузу, — мне кажется, он испугался.

Старик добродушно засмеялся:

— Это зря, пугаться не стоит.

Мужчина оторвался от окна, подошел прямо к старику, встал напротив, сложив руки за спиной, и снова спросил:

— Зачем ты приходишь?

— Здесь неуютно, — старик провел руками по выщербленным и выкрашенным масляной краской темным стенам, — со мной тебе будет легче.

— Мне не тяжело.

— Железным людям тоже тяжело, они могут окаменеть.

— Это какая-то сложная философская аллегория, но смысл есть, — ответил Алексей, понимая, что каждый раз тихо радуется приходу старика.

Тот, словно читая его мысли, распрямился на табуретке и погладил полы своего старого, когда-то очень добротного и такого же видавшего виды, как и шляпа, пальто.

— Скоро отбой. Нары отстегнут от стены, и вы сможете отдохнуть, — старик неожиданно перешел на «вы».

Заключенный сначала обернулся, будто чтобы перепроверить, есть ли там нары на самом деле, потом вернулся к старику.

— Странно. Ты — первый человек в моей жизни, с которым я — не совсем я. Вроде бы и понятно, несмотря на дикие обстоятельства, в которых мы находимся, что передо мной собеседник. Если есть собеседник, то можно завести разговор на любую тему. Даже не учитывая способа твоего появления и того, что я подозреваю, что ты моя галлюцинация, но все же разговор можно завести.

— Но?

Алексею вдруг захотелось освободить руки из-за спины. Он так сильно привык за время заключения к этой позе — держать руки за спиной, что иногда сам непроизвольно принимал это положение. А тут захотелось освободить и, как в каком-нибудь интервью или дебатах, начать жестикулировать и объяснять что-то, ощущая ум, свободу и раскованность.

— Мне кажется, что ты знаешь больше, чем я. Причем обо всем. И это не академическое знание, а какая-то надпредметная истина, — тут он, покачнувшись, будто сбрасывая веревки, вытянул перед собой ладони и продолжил, — удивительно, что ты ни в чем меня не убеждаешь и рассказы твои просты и понятны, но я всем нутром, необъяснимо как, ощущаю твое знание.

— Но? — в ожидании поднял брови старик, чем сильно рассмешил Алексея.

— Вот! — он тыкнул в него пальцем. — Я об этом и говорю. Другой бы послушал, порадовался, и все. А ты слышишь дальше, видишь больше. И в то же время о чем я? Я стою и разговариваю со стариком, который появляется у меня в карцере почти каждый день. В закрытой бетонной коробке, под охраной, за колючей проволокой, на краю света, в глухом забытом всеми поселке.

Мужчина загибал перед стариком пальцы, а тот молча и благодушно кивал на каждое утверждение.

— А еще меня слышал охранник, про это не забудь сказать.

— Может, вы все в сговоре? Может, тут в стене потайная ниша и тебя выпускают из нее каждый вечер, пока я отворачиваюсь к окну? И ваша общая цель — свести меня с ума?

В эту минуту старик встрепенулся, быстро выпрямился и удивленно развел руками:

— Алексей, постыдитесь. Где я и где спецслужбы? Ни на каком уровне в этой машине смерти не родится идея о моем эффектном появлении из ниши в стене. Я предпочитаю версию с галлюцинацией.

Старик участливо и осторожно провел рукой по неровной стене. В каждом его движении, несмотря на то, что он иногда пытался шутить, сквозили забота и почтение ко всему происходящему: и к охранникам, и к камере, и ко всей колонии. Алексей чувствовал это на каком-то подсознательном глубоком уровне. Это сильно его удивляло и казалось необъяснимым.

— Вчера мы говорили о появлении философии демократии. Хочешь, продолжим? — спросил гость, переключая внимание от стены.

— Не знаю.

— Могу рассказать о твоей жене?

— О ком? — переспросил Алексей, теряясь от неожиданности, хотя с первого раза услышал вопрос.

— О твоей жене, — быстро повторил старик и, не дожидаясь разрешения, тут же продолжил: — Там, где она сейчас, почти ночь. Она сидит в белом кресле с деревянными ножками и смотрит на огни города. Она думает о тебе. В руках стеклянная чашка с горячим чаем. Она не пьет, ждет, пока остынет. Городские фонари красиво мерцают за окном то белыми, то голубыми, то красными огнями. Ей нравится. Это даже немного успокаивает ее.

Алексей замер и заслушался, пред ним, как в кино, начал рисоваться образ того, о чем рассказывал гость. Ему стало приятно. Хотелось, чтобы образ не исчезал.

— В комнате тепло и пахнет какими-то лавандовыми ароматами. Наверное, от соседей сверху доносится тихая музыка, хотя уже ночь и все должны спать. Ей не мешает музыка. Она помогает…

Вдруг в дверь карцера грозно ударила дубинка, прерывая старика на полуслове. Алексей непроизвольно дернулся и на мгновение отвел глаза от собеседника.

Когда он снова посмотрел на стул, там уже никого не было.

Дверь громыхнула засовом и поворотом ключа. Заключенный поморщился как от боли, его с насилием и хрустом вырвали из рисующейся домашней теплоты и вернули в лагерную реальность.

Он молча свел руки за спиной и встал к стене.

* * *

Старик не пришел на следующий день. И на следующий день тоже.

Это было странно. Раньше гость не делал перерывов в посещениях.

Алексею не хотелось его ждать, но он ждал.

В эти странные моменты появления незваного посетителя он начал замечать, что всегда настойчивое и бурное его естество стало расслабляться и как бы замирать, куда-то уплывая, то ли в прошлые, то ли в будущие жизни. Ему нравилось, хотя не должно было нравиться.

— Как-то холодно сегодня, — вдруг послышался тихий голос.

Заключенный дернулся, он, кажется, задремал, прислонившись к стене. В углу стояла знакомая немного сутулая и такая привычная фигура.

— Я уж подумал, что ты нашел себе другого подопечного, — пошутил Алексей, стараясь не показать внутренней радости.

— Нет. Мне нравишься ты.

— Не хочется признавать, но ты мне тоже нравишься. Что сегодня по плану?

— За стенами бушует метель. Она продлится всю ночь. Тебе будет холодно.

— Ничего, я привык.

— Хорошо, — кивнул старик.

Воцарилось молчание. Не мучительное. Просто молчание. Алексею это нравилось. Можно было просто не разговаривать. Просто быть.

— Завтра у тебя важный день.

— Да, суд.

— Он будет такой же, как и все предыдущие.

— Да, я знаю.

Старик почему-то вздохнул в углу.

— Я приду завтра вечером. У нас будет важный разговор, — он сделал паузу, — я знаю, что ты все время размышляешь. Знаю, что гордишься своей несгибаемостью. Но все же, подумай. Подумай: чего на самом деле хочешь ты?

Едва слышно шелохнувшись в углу, фигура исчезла. Заключенный даже не успел ответить. Даже не успел ничего сделать, чтобы продолжить разговор.

Еще никогда старик не уходил так быстро. Алексею стало почти больно. И он тут же мысленно укорил себя за эту слабость.

Следующий день напрочь стер мысли о старике, о возможных беседах и приятных образах. Заключенный вспомнил о нем только глубоким вечером, когда снова стоял у окошка.

* * *

— Как суд?

— Как обычно.

— А где веселье?

— Там всё оставил.

Старик подошел к Алексею и встал напротив, прислонившись так же, как и он, плечом к стене. Они были практически одного роста.

— Ты спрашивал, почему я прихожу именно к тебе.

— Угу.

— Для меня это тоже иногда тайна. Я — просто посланник. То, что происходит сейчас в этой камере, может не случаться столетиями, и не мне решать, кто будет следующим. Окончательное решение о моем приходе принимаете вы, люди.

— А ты — не люди?

Улыбнувшись и прищурившись, словно лизнув что-то сладкое, гость промолчал.

— Кто ты?

— Я — посланник.

— Чей?

Старик легко махнул рукой и внимательно посмотрел на шляпу, которая всегда была неизменным атрибутом его появления. Он приподнял ее поближе к глазам и провел пальцами по мягкому фетру. Потом стал трогать, то потирая, то разминая, каждый ее сантиметр, словно эта шляпа вдруг стала центром Вселенной и самым важным событием для старика. Алексей тоже смотрел на шляпу, на то, как он ее перебирает и потирает. В какой-то момент ему тоже показалось, что это занятие как никогда гармонично и правильно именно сейчас.

— Завтра тебя убьют, — тихо сказал старик, не отрываясь от шляпы.

Алексей перевел взгляд на гостя.

— Откуда ты знаешь?

— Контейнер уже здесь, в этом здании.

— Откуда ты знаешь?

— Это неважно. Мое знание не фиксируется во времени.

— Ты — моя галлюцинация, — убежденно сказал Алексей.

В ответ гость только покачал головой.

— Хорошо, пусть нет, — тут же продолжил мужчина, махнув рукой, — пусть каким-то фантастическим необъяснимым образом ты настоящий. Даже пусть нет объяснения твоему появлению, и пусть это тоже будет нормально. И сейчас я разговариваю с тобой, как с частью реальности. Ответь мне — зачем ты здесь?

Старик закрыл глаза, выдохнул, вдохнул и посмотрел на Алексея:

— У меня к вам послание и предложение одновременно. Меня сюда, в эту камеру, притягивает не мое желание и не мой выбор, а ваша сила духа. Не чистота и убежденность, не безгрешность и что-либо, что вы можете про себя думать, а сила духа. С очень многими несгибаемыми людьми я встречался в концлагерях, в последнюю большую войну. Кто-то принял мое предложение, кто-то нет. Вы очень похожи на них. И не только на них. Но речь не об этом сейчас. Мое предложение звучит следующим образом: вы можете уйти из этой камеры прямо сейчас, сегодня. Ваше исчезновение будет классифицироваться как побег. Вас будут очень долго искать и не найдут. Через какое-то время вы сможете встретиться со своей семьей. У вас будет возможность провести остаток жизни в спокойствии и радости, в красивом месте. Месте, где вас никто не найдет и никто не сможет побеспокоить.

Старик замолчал.

Его голос, его уверенность, твердый тон не просто вселяли веру, а не давали даже возможности усомниться в том, что он знает, о чём говорит. Это звучало как правда. Это, несомненно, была правда.

— Кто ты?

— Я уже сказал. Я — посланник. В разные времена меня называли по-разному. Кому-то я являюсь в виде старика, к иным, коим нужно больше подтверждений, — в более презентабельном виде.

— С крыльями?

Старик добродушно засмеялся и ничего не ответил.

— А что если я откажусь?

— Завтра вас убьют. Это будет мучительная и не быстрая смерть. Вам придется пострадать.

— Если я соглашусь, то что дальше? Я проживу остаток жизни в счастье где-то далеко, где меня никто не сможет достать, но со своей семьей?

— Только с той частью, которая согласится разделить с вами эту радость.

— А остальные?

— Волю человека нельзя ломать. Каждый решает сам. Позвольте, я покажу.

Быстро вытянув руку вперед, старик коснулся открытой ладонью его груди. Алексей даже не успел отпрянуть. Даже не успел понять, что происходит. Мгновенно, выливаясь откуда-то из-за его спины и заполняя быстрой волной все пространство перед глазами заключенного, стирая темные тюремные стены и распространяясь вдаль, до необозримого горизонта, накатил бело-голубой прозрачный воздух. Теплый морской ветер полыхнул заключенному прямо в лицо и так сильно ударил в мозг, вырывая далекие воспоминания и моменты счастья, связанные с этим свежим воздухом, что у Алексея почти потемнело в глазах и закружилась голова.

Всё исчезло. Тюрьма, камера, нары, стена, возле которой он стоял, прислонившись плечом. Всё. От резкой смены окружающей картинки сознание не успело адаптироваться, и мужчина, словно потерявший опору человек, протягивая вперед руки и стараясь удержать тело в равновесии, медленно озирался и не мог поверить глазам. Вокруг него был дневной свет. Не яркий, не слепящий, но с непривычки такой пронзительный, что было почти больно смотреть. Рядом плескалось море с кристально прозрачной голубой водой. Наверное, море — ничего нельзя было сказать наверняка. Старик стоял недалеко, в нескольких метрах, сдержанно улыбаясь и все так же перебирая в руках шляпу.

— Это невозможно реально, — прошептал Алексей и начал ощупывать свою одежду.

Тюремная роба, грязная, хрустящая, противоестественная, легко мялась в его руках и создавала такой мучительный и болезненный диссонанс с этим местом, что даже старик почувствовал это и поморщился.

— Это реально. Вас сейчас нет в камере, — громко сказал он.

Алексей обернулся к старику:

— Кто ты вообще есть, что можешь вытворять такое?! — крикнул он и тут же, не дожидаясь ответа старика, снова начал озираться вокруг и ощупывать себя.

Всё стало другим: на цвет, на запах, на вкус. Всё жило, сияло, бурлило. Не было пропитанного истошным отчаянием тюремного запаха, не было давящих стен, не было бесконечно бдящих надзирателей. Это была свобода. Свобода в чистом ее виде. Настоящая. Такая ясная, простая, понятная. Она начала накатывать со всех сторон, закручиваясь, закручиваясь вокруг него в воронку. Звенящая, звенящая, простая свобода. Она поднималась, рвалась вверх, шумела вокруг своими завихрениями и почти физически проникала внутрь. Дребезжание воздуха. Звон. Почти помутнение сознания. От пьянящего воздуха реальной свободы. Вдох. Еще вдох… Еще… Алексей вскрикнул и ударил себя ладонью в грудь…

Всё отхлынуло.

Он пошатнулся.

Закрыл глаза, медленно вдохнул, потом открыл глаза и снова, уже спокойно, огляделся вокруг.

Это было невозможно красивое место. Они действительно стояли на берегу моря, на каком-то вдающемся в воду полуострове, покрытым белым поблескивающим на солнце песком, в окружении лазурной теплой воды. Вдали, за спиной старика, виднелись пальмы и широкие приземистые домики с тростниковыми крышами. Вокруг не было ни души.

Старик подошел ближе:

— Люди называют это панической атакой. То, что было сейчас с вами.

— Это не паническая атака, — покачал головой Алексей.

Старик присмотрелся:

— Да, верно.

Алексей опустился на колено и погрузил в песок растопыренные пальцы, прищурившись в удовольствии, провел под ним жадными ладонями и сгреб растекающиеся песчинки в охапку.

— Это не может быть видением, — прошептал он, замер… И вдруг, словно ребенок, осененный мыслью открытия какой-то грани бытия, поднял взгляд на старика и с тоном абсолютного счастья добавил: — Спасибо.

Видавший виды старик не ожидал. Он улыбнулся в ответ улыбкой везунчика, который мельком увидел падающую звезду, при этом успел загадать желание и забыл, какое слово нужно сказать.

Если бы не затхлая тюремная камера, которая ждала их там, где-то далеко-далеко, на другом конце земли, то это было бы идеальным моментом в истории дружбы этих таких непохожих людей.

Алексей встал и отряхнул ладони от песка.

Старик тут же повел рукой в сторону, указывая на другую, вклинивавшуюся в воду часть полуострова и на появившийся там тонкий силуэт.

Сначала заключенный не понял, на что указывает старик. Потом, прищурившись, он заметил человека, хотя казалось, что еще минуту назад там никого не было.

— Что? — не понимая спросил Алексей.

Фигура была вся в белом, длинные одежды легко развевались на нежном ветру, она походила на что-то мифическое и нереальное, случайно возникшее среди этой красоты. Старик продолжал молча указывать на силуэт и переводил взгляд то на него, то на Алексея.

— Что? — еще раз переспросил заключенный, но на этот раз уже надтреснувшим, дрожащим голосом.

Старик кивнул:

— Она сейчас спит и, когда проснется, будет думать, что ваша встреча — это всего лишь сон. Но это не так. Ее так же, как и вас в вашей камере, нет сейчас в ее кровати. Вы оба здесь.

Медленно осознавая происходящее, наполняясь этим мгновением и возможностью, Алексей менялся прямо на глазах старика. Он расправил плечи, вся фигура его расслабилась, и даже морщины почти разгладились. Он спокойно и расслабленно усмехнулся, запустил обе ладони в волосы, то ли расчесывая себя, то ли просто расправляясь до конца, и смотрел на женщину в белом не отрываясь.

— Сколько у меня времени?

— Немного. Но оно есть. Сейчас время будет измеряться не количеством минут или часов, а событиями. Если можно так выразиться.

— Можно, — словно эхом понимающе отозвался бывший заключенный и медленно пошел прочь от старика, в сторону одиноко стоящей фигуры.

Сделав несколько десятков шагов, он осознал, что ему очень тяжело ступать по текучему песку. Взглянув на ноги, Алексей вдруг подумал, что черные тяжелые ботинки смотрятся на белом песке как клякса битума на свадебном платье. Он засмеялся этой ассоциации, родившейся в голове, и, быстро стащив их один за другим, пошел дальше. Песок был теплый, почти горячий, каждое прикосновение к нему измученной стопы вызывало покалывающее почти забытое удовольствие.

Чем дальше мужчина уходил, тем явственнее проявлялись для него полуостров, небо, крики птиц и шум воды. Он шел к женщине и уже знал ответ, который даст старику. От этого каждая минута становилась весомее и значимее. Чтобы повернуть на мыс, нужно было пройти мимо деревянных широких домиков. Они манили своим умиротворением и уютом. Ему не хотелось смотреть, но глаза не слушались. Домики составляли небольшой островок среди песка на нескольких сотнях метров, между ними перетекали мощеные плиткой и окаймленные газонной травой дорожки, а низкие дощатые веранды приглашающе зазывали плетеными шезлонгами и деревянными круглыми столиками. За развевающимися белыми полотнищами ткани виднелись уютные светлые гостиные со столами, накрытыми завтраками и пухлыми глиняными чайниками. Возле самого близкого к Алексею домика стояла гигантская низкая чаша, наполненная водой, и в ней плавала похожая на утку птица, только маленькая. Рядом с чашей было плетеное кресло, а на его спинке висел длинный шарф. Он узнал его. И только тогда отвернулся.

Женщина не замечала идущего к ней человека, она стояла лицом к морю, уперев основание ладони в подбородок и сосредоточенно смотрела на воду. Алексей остановился. Так близко. Еще несколько часов назад было так далеко, а теперь вдруг стало так близко. На мгновение он забыл, как и почему оказался в тюрьме, забыл вчерашний бессмысленный суд и просто стоял и смотрел на ее спину. Женщина обернулась резко и неожиданно.

Пожав плечами, он протянул к ней открытую ладонь. Женщина прищурилась, провела рукой по глазам, подалась всем телом вперед, словно рассматривая облупившуюся штукатурку на старой стене и, помотав головой, так же резко отвернулась.

Алексей не выдержал и засмеялся. Она повернула в пол-оборота голову и прислушалась. Потом опять часто-часто помотала головой и уставилась на воду.

— Смешная, — прошептал он и непреодолимо захотел оказаться рядом. Прямо сразу. В эту же секунду. До ломоты во всем теле.

Гонимый одним только этим желанием, бывший заключенный сорвался с места и побежал. Их разделяли всего лишь несколько десятков метров. Женщина, стоя к нему спиной и пожирая округлившимися глазами пустоту перед собой, слышала эти гулкие песчаные удары шагов, отдающиеся в почву ритмичной вибрацией. Она боялась пошевелиться, боялась обернуться, боялась спугнуть мираж. Пусть это будет мираж, неважно. Лишь бы стоять вот так, с комом в горле, смотреть на воду, не видя воду, и осознавать, что он бежит к ней.

Мгновение.

Колыхнувшийся сзади воздух толкнул ее в спину и, обхватив, сжал тело, принеся вместе с собой сильные забытые мужские руки. Она узнала все: объятия, запах, движение. Перемешиваясь и хватая друг друга за шеи, головы, руки, они кое-как вывернулись и тыкались носами в лицо и губы, что-то вскрикивая и шепча. Она почти не открывала глаза, она наслаждалась им, как сухая земля дождем.

* * *

— Нам пора.

Старик стоял рядом и смотрел на Алексея.

Заключенный поднял голову.

Изо всех сил стараясь не дрогнуть ни одним мускулом лица, старик сильно сжал полы и так уже замученной шляпы.

— Нам пора возвращаться, — повторил он.

Алексей постарался улыбнуться:

— Не переживайте. Ведь вам не положено по статусу переживать.

— Ко всему привыкаешь. К возможности сопереживания тоже.

Проведя руками по лицу, словно стирая усталость, Алексей встал:

— Я готов.

Он осторожно высвободил руку из ладони жены, которая оставалась сидеть на песке и не отрываясь смотрела на мужа, и положил свою руку в карман.

— Не тяни, — попросил он.

Старик выставил вперед открытую ладонь и коснулся груди заключенного. Сразу же с легким, как и в прошлый раз, шумом из-за его спины стал накатывать темный тюремный воздух, сгущаясь перед его глазами и поглощая бескрайнюю вечернюю лазурь моря, чистоту неба и тростниковые домики со съеденными завтраками.

Они снова стояли в камере. Возле той же темной тюремной стены, под тем же самым крошечным окошком, друг напротив друга. Алексей то ли дохнул, то ли хохотнул и закрыл лицо ладонью. Постояв так какое-то время и стараясь собраться с мыслями, он снова взглянул на старика.

— Нужно сделать выбор, — попросил гость. Его взгляд был неумолим.

— А что если переговорный процесс принесет какой-то результат, и прямо завтра все изменится? — хватаясь за последнюю надежду, спросил Алексей.

— Переговоров не будет, — твердо качнул головой старик, — то, что вы видите — это не переговоры. Это игра.

— Я могу еще подумать?

— Да, вы можете думать вплоть до начала «мероприятия». Правда, не очень хотелось бы, чтобы вы исчезли прямо на глазах у надзирателей. Если вы пропадете ночью, то это одно, это просто побег. А вот если прямо во время убийства, то это уже другое. Желательно, чтобы событие не противоречило естественному ходу вещей.

Сделав паузу, старик немного склонил голову набок и присмотрелся к собеседнику:

— Но что-то мне подсказывает, что вы уже сделали свой выбор.

— Я не вижу для себя другого выхода.

— Он есть. Я его предлагаю.

— Я не хочу бросаться высокопарными словами и говорить, что жизнь — борьба, что нужно идти к своей цели и далее в таком же духе. Ваше предложение из разряда сверхъестественного, само ваше появление из разряда сверхъестественного, я до сих пор борюсь с мыслью, что это всего лишь видение. Но все так реально, что моему мозгу проще верить, чем нет. Поэтому я сейчас говорю с вами, как с настоящим.

— Я настоящий.

— Знаю. И это троекратно, а то и больше усиливает важность моего правильного выбора. Само ваше появление подтверждает не мою уникальность, а значимость события, которое мы все организовали. Все, к чему я стремился, все мои убеждения и мысли, которыми мне удалось заразить многих людей, с вашим появлением стали еще более значимыми и правильными. Стала видна осязаемая цель. Поэтому я не могу воспользоваться вашим предложением. Здесь нет человека, который нуждается в спокойной старости. Во мне нет этого человека.

Алексей развел руками и замолчал.

Старик закрыл глаза, глубоко вздохнул, потом медленно открыл их и посмотрел на шляпу. Заботливо, как у хрупкого бумажного кораблика, он расправил в ней полы и медленно провел пальцами почти по каждой трещинке. Потом отряхнул, промял на верхушке ложбинку и надел на голову, стараясь украдкой вытереть слезящиеся глаза.

Он посмотрел на Алексея. Открыто и просто. Как всегда это делал. И протянул руку вперед:

— Я рад. Спасибо.

Алексей пожал руку в ответ.

— Какой шанс, что я проснусь завтра утром и все, что вы говорили, окажется просто дурным сном?

— Никакого, — непосредственно и по-детски усмехнулся старик и, неожиданно смазавшись и качнувшись поплывшим силуэтом, вдруг исчез.

Алексей первый раз увидел его явное исчезновение.

В дверь камеры, быстро проскородив по стене, тут же ударили дубинкой. Алексей дернулся от неожиданности и поморщился.

— Заключенный, к стене! — послышался противный рявкающий голос.

Все задвижки и ключи скрипнули и провернулись. Охранник вошел в камеру. Остановившись у входа, он задумчиво помахивал дубинкой, то поднося ее почти к лицу, то едва-едва касаясь стены, и жевал жвачку.

— Ты не знаешь, что нельзя разговаривать в одиночке?

— Я не разговаривал.

Охранник протянул руку с дубинкой и ткнул ею заключенного, стоящего лицом к стене, в бок. Потом хихикнул.

— Ты самый разговорчивый заключенный, — и снова хихикнул мелким истеричным смешком, — тяжело, да? Да? Да?

На каждое «да» он меленько хихикал и толкал дубинкой в бок.

— Молчать тяжело? Да?

— Ты плохо закончишь Демьян, преступники всегда плохо заканчивают, — громко ответил Алексей.

— Не сметь! — несдержанно и надрывно вызверился Демьян. И тут же успокоился, — за нарушение дисциплины полагается наказание.

Потом вдруг резко перевел дубинку на ногу Алексея и спросил:

— Что это?

Алексей посмотрел вниз, туда, куда указывала дубинка.

На полу, рядом с нижним отворотом штанины виднелась маленькая кучка белого песка. Она была так незначительна и мала, что невозможно было ее заметить, и в то же время так бела, искриста и чужеродна на этом испещренном грязью темном полу, что невозможно было ее не заметить.

Алексей хмыкнул, вспомнив доброе лицо старика. Потом посмотрел на охранника и с тоном безоговорочной очевидности ответил:

— Песок.

Демьян сощурился то ли полуудивленно, то ли полуозадаченно и от этого почти глуповато и, снова переведя дубинку на спину Алексея, подошел ближе. Он быстро присел, подхватив щепотку в тонкие, как у скрипача, пальцы и поднялся. Присмотрелся. На ладони действительно блестел белый мелкий кристаллический песок. Демьян застопорился. В его голове не предполагалось ответа на вопрос: откуда здесь, на краю земли, может быть такой манящий своим видом нежный пляжный песочек. Забыв, зачем пришел, он нервно тряхнул ладонью, вытер ее о штанину и вышел из камеры. Заключенный остался стоять лицом к стене и думать о песке.

Ужин в этот вечер не принесли.

* * *

Беспокойный, неглубокий и оттого очень утомительный сон не дал Алексею отдохнуть. Под утро он открыл глаза, закинув руки за голову и представляя, что над ним светит бездонное звездное небо Харпа, просто лежал и смотрел в потолок. Перед глазами проплывали фрагменты жизни: разговоры, митинги, шествия, моменты счастья, моменты удачи. Каждый из них он прокручивал в голове, улыбался ему, выпуская куда-то ввысь, на свободу, и выбирал следующий.

Когда, судя по отдаленному дыханию тюрьмы, время приблизилось к пяти утра, из коридора стали раздаваться приглушенные звуки движения. Долго ждать не пришлось.

Дверь громыхнула без предупреждения, мерзко заскрипела и открылась настежь. В полумрак камеры вошли три быстрые фигуры, они беззвучно и выверенно сделали несколько шагов к нарам. Алексей одновременно со скрипом открывающейся двери попытался подняться и сесть, но не успел даже сделать этого, как фигуры приблизились, перехватывая его руки, заламывая их за спиной и отрывая тело от нар:

— Осторожно, дергаться не давай, — прозвучал голос, которого он раньше не слышал, и хватка на запястьях с упором в плечах скрутила его с обеих сторон, фиксируя лицом вниз.

Счет пошел на минуты. Алексей напрягся всем телом, пытаясь хоть что-то сделать. Но сделать уже ничего было нельзя. Они отодвинули его от нар.

— Вниз, — прозвучал все тот же незнакомый голос.

Руки надавили и наклонили заключенного почти к полу, на колени. Холодная и неестественная перчатка, как упругая змея, начала скользить вокруг основания шеи, надавливая на мышцы, ощупывая ложбинки и вены, словно искала вход в тело.

— Вам не сойдет это с рук, — прохрипел Алексей и мотнул головой.

— Всё, фиксируй голову, — обратился голос не к нему.

Руки тут же переместились, упираясь еще больше в плечи и смыкая его запястья за спиной. Кто-то из двоих по бокам перехватил голову, сжав ее в кольцо и запрокинув вверх.

Тут же включился свет.

Склонившийся над ним силуэт обрамлялся светом лампы за спиной, как нимбом. Лица не было видно. Черная, зловещая, тошнотворная смерть…

Они дышали, эти двое, что были по бокам. Отрывисто, тяжело, как будто поднимались без лифта на десятый этаж. Он слушал их дыхание. Не слышно было только того, что в перчатках. Он стоял на коленях, с заломанными назад руками, с задранной кверху головой, в максимально неестественной и парализующей позе, и смотрел на светящийся ореол вокруг темной фигуры.

Еще секунда.

— Держим, — сказала фигура и наклонилась ниже.

Паучья хватка на его теле стала твердая, как металл, в каждой точке соприкосновения. Алексей еще раз напрягся мышцами и не смог двинуться даже на сантиметр.

Темная фигура сделала какое-то движение, и послышался легкий шелест. Потом — звук, как от отрывающейся целлофановой оболочки пластыря. Он медленно похрустывал в тишине камеры и казался громким, будто скрип металла по стеклу. В эту секунду даже двое по бокам перестали дышать.

Холодная рука протянулась к шее, нежно ощупала яремную впадину у самого ее основания и что-то приклеила к беззащитной коже.

Алексей попытался глотнуть. Не вышло.

Стараясь не думать об этом, он все же всю ночь представлял, как это может быть. Отгонял эти мысли и снова представлял. Но никогда не подумал бы, что это будет так. Холодно. Молча. Беспощадно.

* * *

Демьян стоял у двери. Его смена давно закончилась, но он не уходил. Будоражащие, почти звериные мысли не давали ему покоя. Его привлекало всё: запах смерти, вкус человеческой беспомощности и беззащитности, всевластие. Он не знал, как совладать с этими пороками. Не понимал, в состоянии ли он бороться и где грань его желаний.

После того как группа отработала, они закрыли камеру и ждали в комнате охраны. Только Демьян остался. Не смог уйти. Стоял как загипнотизированная факиром змея и прислушивался к звукам камеры. А ведь он еще помнил себя прежнего, когда был ребенком, когда ему еще было жалко бездомных котиков и собачек, когда мама, утонченная и интеллигентная красавица, читала ему умные книги и водила в музыкальную школу, а он держался за ее ладошку, все время поправлял очки в толстой синей оправе и был счастлив. А сейчас? Сейчас ему хотелось только одного — провернуть два оборота ключа, надавить на ручку, войти в камеру и внимательно смотреть. На смерть. Близко-близко, так чтобы были видны капли пота, дергающиеся мускулы и мучение, отражающееся в глазах. Склониться к самому лицу и наслаждаться неконтролируемыми предсмертными судорогами.

От остроты этих мыслей Демьян аж дернулся. Он облизал пересохшие губы. Никого вокруг не было. Какой шанс, что его накажут, если он войдет? Почти никакого. Можно всё. Главное, не позволять себе самодеятельности. Он снова облизал губы.

Изнутри вдруг послышались какие-то звуки, движение. Потом глухой удар, словно от падающего мешка с мукой. У Демьяна почему-то возникла именно такая ассоциация. Терпеть стало невозможно. Он достал ключи.

В камере было очень тусклое освещение, как будто лампочку заменили, и это было странно, Демьян не помнил, чтобы кто-то возился со светом. Она потрескивала, мигала и создавала ауру зловещего полумрака подземелья. Юноша сощурился. На полу, рядом с нарами, которые так и не пристегнули к стене, лежало неподвижное тело заключенного. Демьян осторожно прикрыл за собой дверь, сделал два шага и склонился над человеком. Присмотрелся. Неестественно бледное, измученное лицо и скрюченная поза немного озадачили гостя. Это было не совсем то, что он ожидал увидеть. Он склонился и повел носом, словно принюхиваясь. Потом опустился на колено к самому лицу, едва не вплотную, и даже на какой-то миг успел испугаться, что всё — заключенный умер и он ничего не увидит. Но тут тело дернулось.

Демьян сначала отпрянул, но, быстро вернувшись, хищно вызверился. Тело заключенного начало часто вздрагивать, бледное лицо вдруг скорчила гримаса боли, и выступил, поблескивая в полумраке, не пот, а тонкий слой влаги. Охранник немного округлил глаза и приоткрыл рот от удовольствия.

— Больно? — едва слышно прошептал он, делая вопросительную интонацию, но при этом ни к кому не обращаясь.

На его лице сквозило наслаждение. Простое и оттого очень животное наслаждение.

Заключенный начал глухо стонать, напрягаясь мышцами и выгибаясь, но выгибаясь не так, как могли бы это делать, к примеру, пластичные дети или гимнасты, а туго, мучительно, будто в теле стояла стальная пластина, которая скручивала это тело назад, в кокон, а мышцы, гонимые болью, не давались и рвали в другую сторону. Это мускульное противостояние было таким явным и пугающим, что у Демьяна по затылку пробежал холодок. Ужас и смешивающееся с ним запретное наслаждение от вида близкой смерти бурлили в неокрепшей голове охранника.

Вдруг, наклонившись близко, прямо к самому лицу заключенного, и стараясь заглянуть под вздрагивающие и иногда полуоткрывающиеся веки, он начал быстро шептать:

— Ну что? И кто из нас плохо закончит? А? Плохо закончат такие, как ты. Не хочется больше умничать? Не хочется? Тебе не выбраться. Не выбраться. Все, чего ты добился, — это смерть в конуре. Ничего не получилось! Ни-че-го.

— Не соглашусь с вами, юноша, — послышался сверху бодрый с хрипотцой голос.

То, что Демьян в эту же секунду не отпрыгнул от тела, ударяясь о соседнюю стену, было чистой случайностью, его просто мгновенно парализовало от неожиданности, и чувство ног исчезло. Он медленно поднял голову.

На нарах сидел старик. Держа осанку и рассматривая Демьяна с легким молодым прищуром, он слегка покачивал головой.

— А… — издал охранник едва слышный звук.

Старик приложил палец к губам:

— Тсс… Нравится смотреть на мучения?

Он слегка склонился к охраннику, и тот, медленно заваливаясь на бок, полностью белея и шаря руками по полу, начал отползать к дальней стене.

Старик перестал улыбаться и встал.

— А… — повторил Демьян еще тише, ощущая, как мочевой пузырь непроизвольно опустошается.

Охранник отползал к стене, оставляя за собой мокрый след и подтягивая ноги, как раненый зверь, пока не уперся в нее спиной. Он не отрывал глаз от появившегося из ниоткуда гостя.

Подойдя к Демьяну вплотную, старик наклонился. Его нос от носа юноши оказался в каких-то двадцати сантиметрах:

— Вы зря думаете, что ничего не получится. У него получится то, что не удалось никому ранее, — старик сделал паузу, всматриваясь в оцепеневшего охранника, — мне приходилось знавать таких людей.

Протянув к шее Демьяна тонкие старческие пальцы, гость поправил его воротничок, вызывая тем самым в теле охранника конвульсивные истеричные потряхивания.

— У каждого из них получилось, — его тон стал леденяще размеренным и мистически пугающим, — у каж-до-го.

Маленькая прозрачная слезинка выкатилась из глаз охранника. Юноше показалось что он умирает, что из глаз старика к нему протягивает свои голодные жадные лапки смерть-матушка. Еще секунда — и она схватит его за горло и утащит в бездну. Но гость неожиданно разогнулся и уже нормальным голосом добавил:

— Правда, не всем было легко. Но что такое орел, выклевывающий печень каждый день, по сравнению с принесенным светом? Уж поверьте мне, это того стоит, — старик сделал многозначительную паузу, поучительно поднимая палец и помахивая им перед глазами Демьяна, — И сейчас… Уж поверьте мне, это того стоит.

* * *

Когда группа исполнения вернулась в камеру, то обнаружила на полу бездыханное тело заключенного, который, по их скромным подсчетам, должен был мучиться еще несколько часов, и забившегося в угол камеры и плачущего, как ребенок, Демьяна, который только и мог, что повторять бессвязные фразы про маленького мальчика, маму и скрипку.