Никогда не было, но вот опять. Попал 3 (СИ) [Константин Богачёв] (fb2) читать онлайн

Никогда не было, но вот опять. Попал 3

Глава 1

Дед пришел от Жабина поздно и немного подшофе. Потоптавшись по своему двору, он вдруг завернул к нам с Архипкой. Архипка увлеченно читал «Трех Мушкетеров», а я корпел на листком бумаги, пытаясь вспомнить, то, чего по большему счету никогда не знал досконально — устройство и размеры параплана.

Параплан, вернее мотопараплан я видел в той жизни вживую, когда рыбачил на речке с названием Талая. Отчаянные мужики по субботам и воскресениям взлетали с луга, который находился в метрах пятидесяти от места, где я пытался что-нибудь поймать. Интересно было наблюдать, как расправляется под потоком воздуха яркое полотнище, лежащее до этого беспомощно на земле. Как принимает форму тугого крыла и наконец, после недолгого разбега, тележка, с сидящем в ней пилотом, неспешно отрывается от земли и начинает набирать высоту.

Впечатленный увиденным, я посмотрел в интернете сначала цену готового параплана, которая для меня была неподъемной. Потом открыл Википедию и знакомился с устройством, но знакомился мельком, не слишком заостряя внимание на деталях. А вот теперь пытаюсь вспомнить хотя бы что-то.

Мои потуги прервал ввалившийся в дом старый кержак. Он молча прошел к столу, даже не перекрестившись на иконы, что было не совсем обычно, сел на лавку и, оглядев из под нависших бровей меня с Архипкой, сказал:

— Рассказывайте. Летна боль!

— Что рассказывать? — догадываясь, о чем хочет расспросить меня рассерженный дед, попытался собраться с мыслями.

— Все рассказывай. Что вы там еще в Барнауле натворили. Деньги, что ты капитану парохода отдал, откуда у тебя взялись. Я там второпях не обратил внимание, а вот сейчас вспомнил. — Дед говорил спокойно, но в этом спокойствии ощущалась нешуточная угроза нашим с Архипкой спинам и задницам. Не посмотрит дед на мою взрослость и крутость, сочтет нужным, выпорет только так.

Архипка, видя такой настрой, выразительно на меня глянул. Я разрешающе кивнул дружку и тот испарился. Дед, проводив парня тяжелым взглядом, перевел его на меня. Делать было нечего, пришлось рассказывать. Дед слушал и все больше мрачнел. Когда я поведал, как мне удалось стравить две банды, он выругался и произнес:

— Всё-таки не обошлось без тебя. Летна боль! То-то парнишки переглядывались когда их спрашивал. Выпороть бы тебя, чтоб впредь неповадно было, но сам виноват, много воли тебе дал. Думал, что ты… — он, в сердцах, не окончив фразы, махнул рукой. И, помолчав, добавил:

— Стал ты теперь, летна боль, варнак варнаком.

— С чего бы это? — рассердился я. — Я, что прохожего ограбил или девку ссильничал. Эти твари с Голованом дело имели, а тот с Рябым. Рябой старателей убивал, золото и золотоносные участки через Голована им сплавлял. По хорошему того же Голубцова с хозяином его Хруновым надо было бы прибить, а мы всего лишь ограбили.

— Вот я и говорю — варнак. Еще и клички варначьи у вас у всех завелись. Митьку то почему Тором обозвал?

— А ты откуда это знаешь? — удивился я.

— Вы бы галдели поменьше, а то только и слышно Белый, Грек да Тор. Тебя вон Немтырем всегда обзывают. Не имена, а клички собачьи.

— Это называется позывной. Он для дела нужен. А Тор это бог скандинавский. Он с тяжелым молотом ходил, ну и Митька молотобоец не из последних, вот и назвали его так.

Дед осуждающе покачал головой и неожиданно выдал:

— Для дела говоришь? А тогда чего вы их без всякого дела треплете. Люди то кругом приметливые, вот и запомнят, что вон того здоровенного малого то Митькой кличут, то Тором обзывают. А вы вон, какой куш отхватили, неужто Голубцов с Хруновым искать не будут тех, кто денежки упёр. Вот и выйдут на вас.

Блин! А ведь дед кругом прав. Придется с парнями насчет позывных переговорить и себе, наверное, другой придумать, а то парни привыкли меня Немтырем называть. Молодец дед, верно подметил. Будем исправляться.

— Это вряд ли. Следы то мы попутали изрядно. Тем более, что голубцовский охранник и Сыч уже ничего не скажут.

— Не жалко охранника то? Ни за что мужик пострадал.

— Как это ни за что? За хозяйские деньги он пострадал. Его для этого и нанимали. И мне его не жалко и Сыча с другими бандитами не жалко. А вот отца Архипкиного и его друзей, которых Рябой с кодлой убил, мне жалко. И других деревенских мужиков, что в тайге сгинули жалко, а этих нет. А выйти на нас не так просто, тут целого частного сыщика нанимать надо. Шерлока Холмса! Блин!

— И наймут, чай не последние деньги вы у них отняли, летна боль! — Не унимался дед.

— Ага, наймут! Из Англии выпишут! Толковые сыщики на дороге не валяются. Но даже и найдется такой и на нас выйдет. Ну и что? Где Томск и где Сосновка. Чтобы нас в селе взять надо целый карательный отряд посылать, человек двадцать с ружьями, причем из Томска, ну или по тайге варнаков насобирать. Предположим, что собрали и даже к селу подошли. Ну а дальше. Без разведки нападать на такое большое село, где почти в каждой хате по ружью и не робкому мужику. Так это до первого выстрела. И потом слухом земля полнится, и многие варнаки знают, что в Сосновке живет злой дед Щербак, который уже не одного варнака на тот свет отправил. Я думаю, не слишком много охотников найдется нападать на нас. Вот если как-то власти подключаться, тогда да. Но это маловероятно.

— А если пришлют трех-четырех, те и возьмут вас по тихому.

— Присылали уже, Голован и присылал.

— Так это вам с Архипкой повезло. Летна боль!

— Повезло потому, что готовились, а что нам сейчас помешает приготовиться? Ведь нас, Щербаков только, пятеро. А еще Архипка с пацанами. Кроме того я еще собираюсь с десяток парней привлечь.

— Ладно, в селе мы при случае отобьёмся. А в городе как?

Вот оно что. Слишком резкие перемены произошли в жизни старого кержака. Привычный уклад уже рушится, а новое состояние еще не осознано и от того его тревоги и сомнения гложут.

— В городе ещё проще, там ведь кроме всего прочего и полиция имеется и начальство, которому на фиг не сдались бандитские разборки. Вон как Голубцова из города наладили и взятки не помогли. И потом, мы с тобой не младенцы беспомощные, и если на то пошло, так я сам с парнями могу того же Голубцова или Хрунова навестить. Мне ведь сыщика не надо нанимать, чтобы их разыскать. И живьем их брать мне не надо. Грохну и совесть не замучает.

— Да как же ты их грохнешь, варнак ты эдакий. — рассердился дед.

— Это как раз и не трудно. Вон революционеры, уж на что идиоты дебильные, а царя взорвали. А я не революционер и тем более не идиот, поэтому если эти утырки достанут так, что деваться некуда, то тут к ним и придет полярная лиса, которая песец. А потом, у того же Хрунова врагов и кроме нас достаточно. Наверняка он многим поперек дороги стоит. Думаю, его и без нас скоро похоронят.

Я это говорил, имея ввиду пример из мира старика. Там тоже был крутой перец, такой же, как наш Хрунов, и он плохо кончил. Сожгли его в таежном дворце конкуренты. Вместе с дворцом сожгли.

Дед мрачно выслушал меня, помолчал глядя в окно, где постепенно сгущались сумерки, повернул голову ко мне и сказал:

— Опять ты, летна боль, все на изнанку вывернул. Говоришь вроде верно, а мне неспокойно. Опасаюсь я за вас.

— Опасаешься это хорошо. Опаска не паника, голову не затуманит, приготовимся. Но, думаю, вычислить нас им не удастся. Не оставили мы следов.

— Не оставили говоришь? Оставили один, и жирнющий. — покачал головой дед.

— Это какой же? — не поверил я.

— А сам подумай?

— Да черт его знает. — не стал я напрягать извилины. — Ничего в голову не приходит.

— Ну, вот тебе бы пришлось искать тех, кто Голубцова нагрел на изрядные деньги и следов никаких не оставил. С чего бы ты начал?

Я почесал затылок, в надежде запустить мыслительный процесс, но тщетно. Мыслительный процесс в пустой голове не запускался. Поизображал задумчивость и, наконец, сдался:

— Не знаю я с чего начинать.

— А вот я бы поинтересовался, кто тут в Барнауле в это время деньги большие тратил. Ты, что думаешь, в городе много народу найдется, кто дома да пароходы покупает. Вот и вышел бы на деда с внуком. На нас с тобой, летна боль. А откуда деньги у крестьянина? Наверняка ограбил кого.

— Нет, постой, постой! Дом то ты купил еще до ограбления. — попытался опровергнуть я дедовы аргументы.

— Ну, дом ладно. А пароход. — настаивал на своем упрямый кержак. — Деньги на пароход у тебя откуда, небось, из голубцовских взял?

— Тятя, ты ведь пароход не покупал. Его должен купить капитан. Вы всего лишь организовали и зарегистрировали с ним Пароходную компанию. И потом я еще ни рубля не истратил из голубцовских денег. Там основная часть в золотых монетах. Их нужно приберечь, до тех пор, пока у нас свои законные не появятся. А Роговскому я отдал деньги, что отжал у ювелира.

— Хорошо коли так. — немного оттаял дед.

— И потом, даже заподозрят тебя эти утырки в трате больших денег, которые, кстати, не так уж и большие, ну и что? Ты же в Сибири живешь и тайга тебе — мать родная, наверняка не первый год золотишко по тихим углам моешь и в Китай сплавляешь. Думаешь, что кто-то поверит, что ты прииск столбишь наобум. Наоборот каждый второй, не считая каждого первого, подумает, что дед Щербак сначала золотишко изрядно намыл, а теперь и прииск официально регистрировать собирается. Так что тебя вряд ли с ограблением свяжут. Скорее всего, за своего примут.

— Ты что мелешь? Как это за своего примут? — снова рассердился дед.

— Сам подумай. Золотишко тайком накопал, государству сдавать не стал, запродал по-тихому. Вот и нажил капитал. Но капитал твой не законный. Значит ты этим утыркам свой. Они ведь тоже не слишком «чтят уголовный кодекс». Плохо только то, что ты становишься их конкурентом. Могут попытаться наехать на тебя и прииск отжать, если он конечно прибыльным будет.

— Будет! — уверенно сказал дед. — Жила богатая, мы же только верхушку раскопали.

— Тем более. Выходит, что с ограблением Голубцова тебя не свяжут, а вот твой прииск лакомый кусочек для этих утырков. Так что по любому надо к неприятностям приготовиться.

Дед, глядя в темное окошко, задумчиво потеребил свою роскошную бороду и, приняв решение, сказал:

— Ладно, летна боль. Сделанного не воротишь. С прииском надо хорошенько подумать. Федька от него напрочь отказался. Сказал, что слишком хлопотно и с деньгами, мол, туго. А прииск, если законно золото сдавать, то прибыль не скоро даст.

— Понятно! Хитер у тебя друган, в сомнительное дело не хочет вкладываться, на зерне надеется хорошенько поживиться. Черт с ним! Сами прииск поднимем, деньги есть.

— Много денег-то у Голубцова взяли?

— Семь тысяч ассигнациями, монеты не считал. Их нам светить пока нельзя. По ним нас вычислят запросто.

— А дружки твои не проболтаются?

— Про монеты только Архипка с Митькой знают, а они, сам знаешь, не из болтливых.

Дед кивнул, соглашаясь, посидел еще немного, потом тяжело поднялся.

— Пойду, однако.

Он обвел взглядом комнату, повернулся ко мне и выдал:

— Ты, летна боль, угомонись пока. Поварначил и будет, займись самолетом своим.

— Да я и сам… — хотел оправдаться я. Но дед не стал слушать, махнул рукой и вышел, оставив меня в недоумённом раздумье.

И что это было? Дед определенно не похож на самого себя. Мало того, что усталый какой-то, да ещё рефлексирует, как настоящий интеллигент и либерал. Еще год-два назад он, без всяких разговоров, задницу бы мне надрал за мои выкрутасы, а теперь вот душеспасительные беседы ведет. Видимо «укатали Сивку крутые горки». Ничего, адаптируется за зиму. Зима — она ведь у нас долгая и холодная. Лишь бы не наехал никто, а то что-то поубавилось у меня уверенности после дедовских опасений.

Наверняка оставили мы с пацанами следы, причем такие, о которых я и догадаться не могу. Вычислят, и придется мне опять скакать бешеным козлом и револьвером размахивать, как голливудскому ковбою. А кто параплан делать будет? Шелку то вон, сколько закупил, всем деревенским пацанам по красной шелковой рубахе сшить можно, а девкам по голубой или желтой. Представив сосновских девок, одетых в цвета Незалежной, засмеялся. Сюрреализм чистой воды. Хоть Сальвадора Дали приглашай. Но с Дали ничего не выйдет, не родился ещё главный сюрреалист планеты. А значит всё ещё впереди.

На следующий день собрал парней вместе с Митькой. Надо провести «разбор полетов» и наметить планы. Пацаны пришли веселые и довольные. Ещё бы! Теперь они первые парни на деревне, каждый в жилетке и с часами на цепочке. Прежние мажоры на их фоне совсем потускнели, тем более что главный мажор — Фролка Зырянов уехал с семьей старшего брата в Бийск. Даже вечно хмуроватый Митька и тот довольно лыбился. Только Архипка изрядно струхнувший вчера от дедовского наезда, несколько выпадал из общего веселья, но и он тоже улыбался. Весело им.

— Ну что, бандерлоги, проведем разбор полетов. Мы хорошо покуролесили в Барнауле. Вчера дед меня за это покритиковал немного. — при этом моя рука инстинктивно дернулась и потянулась почесать постоянное место дедовской критики. Жест скрыть от парней не удалось, и они заржали как кони. Только собрат по несчастью — Архипка всего лишь бледно улыбнулся.

Я ухмыльнулся, пережидая веселье, и продолжил:

— Отметились мы там изрядно, но самое главное — это вовремя смылись. Есть опасение, что немного наследили, поэтому если не хотите неприятностей, не болтайте. Будете болтать, то можно загреметь на каторгу. Это в лучшем случае, а в худшем сами в могилку угодите, и остальных утащите. Понятно?

— Ты что Немтырь? Разве мы без понятия? Ясно, что болтать не след. Правда же, пацаны? — сказал Платошка.

Пацаны дружно покивали, а Антоха даже перекрестился, а я продолжил:

— Теперь по нашим действиям. Действовали во всех случаях хорошо, слаженно. Команды выполняли четко. Но без минусов не обошлось. Самый главный минус мне как командиру. Не обеспечил вовремя нужной одеждой и маскировкой. Второй минус тоже больше всего мне, но и вам надо привыкать. Я имею в виду позывные. Позывными нужно пользоваться только во время акции и когда морда прикрыта. Иначе получается ерунда. Народ кругом не глухой и не слепой всё примечают и запоминают. А, значит, позывные быстро рассекретят.

— Ну и что тут такого, услышит кто мой позывной и бог с ним. — сказал Антон.

— Ну, твой позывной от твоего имени не слишком отличается, что тоже не хорошо. Надо было бы придумать что-нибудь пооригинальнее. А кстати, ты не передумал ещё на пароходе работать?

— Ты чё Немтырь, конечно не передумал. Ты же обещал весной меня устроить. — забеспокоился Антоха.

— Обещал, значит сделаю. Раз ты будешь на пароходе кататься, то тебе новый позывной придумывать не будем, так и останешься Тохой. А на твой вопрос отвечу. Позывной он ведь для чего нужен? Он, как и платок на морде, нужен для маскировки, чтобы твоего настоящего имени никто ненароком не услышал. Дела, что мы в Барнауле творили, не совсем законные, а это значит, что нам надо не только бандитов опасаться, но и полиции. А там люди не глупые работают, дадим зацепку, нас вычислят и повяжут. Это с бандюками мы силами померяться можем, а с полицией много не повоюешь. Поэтому в обычной жизни позывными не пользуемся. Всех называем по именам. Меня можно по прежнему звать Немтырем, позывной я себе другой возьму. Понятно?

— Да ясно всё. — поставил точку Архипка. — Ты лучше скажи, когда мы этот, как его …, параплан делать будем?

— А это мы сейчас у Митьки спросим. — засмеялся я и обратился к нашему молотобойцу. — Научил Машку на машинке шить?

— Шьёт уже. Только ещё плоховато получается. Потренироваться надо. — чуть смущённо ответил Митька.

Обана! Похоже Митька невесту не только шить обучал, но и ещё кой чему. Но это их дело.

— Потренироваться говоришь. Тогда для тренировки пусть сошьёт тебе куртку из черной ткани, такую же, как и охотничий костюм. А потом ещё четыре, нам с пацанами. Вот и потренируется. За работу заплатим. Кстати парни я вам выдам по полсотни рублей, отдадите родителям на хозяйство, если мало, то добавлю, но сильно деньги не светите. Если спросят где взяли — говорите, что на игрушках заработали.

— Не поверят. — Платоха как всегда был обстоятелен. — Пятьдесят рублей большие деньги. На игрушках не заработаешь.

— Не поверят, но и не проверят. А вы стойте на своём. Теперь о планах на зиму. Нам нужно ещё набрать парней в команду. Человек десять. Так что присмотритесь к пацанам, если кто подходит и согласится, то будем с ними работать. Как думаете, пойдут к нам пацаны?

— Отбоя не будет. — уверенно предсказал Архипка.

— Это хорошо! И вот ещё что: мы тут с поездкой тренировки забросили, с завтрашнего дня начинаем тренироваться по-новой.

Особого энтузиазма это у парней не вызвало, но и возражений не последовало. Ну значит так тому и быть.

Глава 2

Ефим Голубцов был зол, очень зол. Он нервно ходил по комнате, резко поворачивал у стены, чтобы дойдя до дверей также резко развернуться. Он словно мерил шагами свои сбивчивые мысли, пытаясь что-то придумать, но ничего толкового в голову не приходило. Наконец устав метаться, он сел, из бутылки, стоящей на столе, налил полстакана водки, выдохнул, выпил залпом. Схватил кусок ржаного хлеба, занюхал, потом стал медленно жевать, понемногу успокаиваясь и вспоминая последние события.

Это надо же было так вляпаться. Да ещё этот барнаульский исправник, чтоб ему водки не выпить! Три дня дал, от денег отказался, да и смотрел как на какую-то вошь насекомую. Давненько его так никто не унижал. Ох, как хотелось двинуть по этим пышным бакенбардам на надменной морде. Но где там! Тут еще Фрол Хрунов в столицу не уехал. Пришлось рассказывать все как есть. На удивление спокойно Фрол Никитич потерю денег воспринял. Сказал только:

— Разжирел ты, Ефимка. Нюх потерял. Похоже тебя на этого Сыча специально навели. А ты вместо того чтобы подумать, воевать кинулся. Деньги вернёшь, ну или отработаешь. Мыслю, неспроста на тебя напали, под меня копают. Врагов мы с тобой нажили много, а вот кто конкретно отметился — выясняй. Выяснишь, считай долг отработал.

На запальчивое предложение приехать в Барнаул большой командой и навести там шороху, Хрунов сказал с усмешкой:

— И с кем ты там разбираться собрался? Судя по твоему рассказу, там всех серьезных «Иванов» извел кто-то. Кстати, с твоей помощью извел. И потом, засветился ты в барнаульской полиции. Не дадут тебе развернуться, вмиг наладят, а если раскопают все твои делишки там, то и к тачке прикуют. Будешь лично золотишко добывать.

Остановив, вскинувшегося было Ефима, добавил серьезно:

— Ты вот что! Все хорошенько обмозгуй, в Барнаул пошли кого посмышлёнее. Пусть там покопают и здесь тоже поинтересуйся, может отсюда за тобой хвост тянется. У тебя ж в полиции знакомец давний есть, его расспроси. Не сиди сиднем, не грей задницу, вспомни, как в молодости крутиться пришлось. Работай, в общем. Я еще две недели здесь буду, так что докладывай. Всё! Иди. — взмахом руки выпроводил его Хрунов.

Выскочил от него Ефим разъяренным кабаном, пнул по дороге утробно мявкнушего кота, очень хотелось дать кому-нибудь в морду, но никто не встретился. И вот сейчас выпив водочки и немного успокоившись стал размышлять.

Это Хрунову, золотопромышленнику и миллионщику, хорошо рассуждать да задания выдавать, а ему Голубцову Ефиму голову ломать, как те задания выполнить. А голова у него одна и та небольшая, была бы большая, может сам бы в миллионщики выбился, но пока приходится на Хрунова работать, Фрол Никитича. Чтоб его…!

Что он там наказывал? В Барнаул послать кого посмышлёнее. Послать дело не хитрое, только где их взять смышлёных-то? Вон Устин уж на что смышлёный был и где теперь тот Устин? Сам сдох и его, Ефима, в расходы и поганый блудняк ввёл. Но надо отдать должное — спас их Устин там у Сыча. Если бы не он, то всех бы положили сычовские варнаки.

Ладно, дело прошлое. А вот с Жернаковым Павлом Кондратьевичем поговорить стоит. Вот будь в его команде Павел Кондратьевич… Уж очень он ловко на след становится, иная борзая позавидует. А ведь точно! Пусть Павел Кондратьевич посоветует чего, а может и самого удастся привлечь. Ведь не отказывался он иногда отпустить его людишек, прихваченных полицией на горячем. Брал за это дорого и отпускал не всех, но отпускал же.

Была у Ефима в своё время мыслишка пошантажировать его, чтобы привязать к себе надежнее, но, слава богу, не решился и правильно сделал. Вовремя сообразил, что не по нему дерево. Были ухари, которые пытались на сыщика наехать. Теперь тачку катают на золотых приисках, а то вовсе без следа сгинули. Опасен Павел Кондратьевич, очень опасен, хотя по его внешности этого не скажешь. Полноват с виду, щегольские усики на простоватом лице, весельчак, в компании шутит, а немного раскосые глаза смотрят холодно и оценивающе.

Не прост, ох не прост Павел Кондратьевич Жернаков заместитель начальника следственного отделения, кое было недавно организовано в Томске. Не хочется к нему обращаться, но деваться некуда. Иначе долг не отработать и придется собственные, кровные отдавать. Не простит Хрунов потерянных денег. Для него, конечно, потеря невелика, но тут дело принципа. Тем более виноват Ефим, чего уж греха таить. Надо было к Годному вдвоем с Василием ехать, опасности ведь никакой не было. Нет, захотелось выпендриться. Гораздо внушительней смотрятся два амбала по бокам и чуть сзади, чем один охранник. Вот и довыпендривался.

Голубцов скрипнул зубами в бессильной злобе и вновь потянулся к бутылке. Налил еще треть стакана, но пить не стал. Поднялся, походил туда сюда и сел за стол писать записку Жернакову. Написав, перечитал дважды, свернул конвертиком и крикнул:

— Сёмка! Сёмка!

На зов явился конопатый малый лет пятнадцати и вопросительно уставился на Голубцова.

— Что в дверях застрял? Подь сюда!

Тот нехотя подошел, явно опасаясь щедрого на оплеухи хозяина.

— Возьми письмо. Отнесёшь Жернакову Павлу Кондратьевичу, вручишь лично ему в руки. Знаешь куда идти?

Малый взял записку, молча кивнул и выскочил за дверь. Проводив посланца тяжелым взглядом, Ефим, наконец, вспомнил о наполненной рюмке.

Павел Кондратьевич Жернаков, получив записку от Голубцова был в некотором недоумении. Голубцова и его хозяина Хрунова он знал давно, более того в его личном архиве, который он завел несколько лет назад, на обоих много чего накопилось. Эти двое на пути к большим деньгам не раз и не два преступали закон и это так или иначе нашло отражение в папочках, которые он хранил дома в тайнике. Папочки эти он не кому не показывал и даже никому о них не рассказывал.

По-хорошему обоих нужно было отправить на каторгу, но Павел Кондратьевич понимал, что добиться этого будет не просто. Только железные доказательства преступлений позволили бы заковать их в кандалы. Но таких доказательств у него не было. И потом, большие деньги правят миром. А в пределах Томской губернии у Хрунова деньги были большими и многих губернских чиновников он прикормил. Так что и железные доказательства в отношении миллионера-золотопромышленника могут и не сработать. Откупится.

Собственно и сам Жернаков не раз получал деньги от Голубцова за то, что отпускал кое — кого из его присных. Отпускал, предварительно, некоторых из них завербовав в информаторы, причем платил им из тех же денежек, которые брал с Голубцова за их же освобождение.

Информаторов у него было десятка два с половиной из всех слоев проживающего в Томске люда. Благодаря им он был в курсе большинства событий, происходящих в криминальном мире города и окрестностей. Именно информированность, а не какие-то мифические качества ищейки, позволяла ему быстро раскрывать даже запутанные преступления.

Записка с просьбой о встрече в приличном трактире Синельникова с непритязательным названием «Ресторанъ», вызвала прямо таки неопределимое желание побеседовать с информатором из окружения Голубцова по кличке Шалый. Сказав своему помощнику, что идет обедать, Павел Кондратьевич прошел на угол Магистратской улицы к сидящему там чистильщику обуви — мальчишке лет тринадцати. Тот сухой тряпкой потер его сапоги и получил серебряный полтинник. После чего Павел Кондратьевич неспешно отправился на одну из трех конспиративных квартир. А получивший щедрую оплату чистильщик обуви, собрав свой ящик, быстро пошел вдоль улицы и завернул за угол.

Через полчаса на конспиративную квартиру, где за столом сидел и читал книжку о приключениях сыщика Лекока Павел Кондратьевич, постучав, вошел усатый мужик лет тридцати с белесыми глазами, цвет и выражение которых, оправдывало его кличку Шалый.

— Ты что это, Шалый? Загордился видать? Пахан твой два дня уже как приехал, а ты мне новостей никаких не сообщаешь.

— Так я же с вами послезавтра встретиться должен.

— А мы как договаривались? Если что-то серьезное намечается, то ты срочно бежишь сапоги чистить к Ерёмке.

— Так не намечалось ничего. Просто Ефим приехал злой как черт. Уезжало в Барнаул четверо. Сам Ефим и трое охранников. Золото везли сдавать. Деньги за золото получили, и их ограбили местные варнаки. Напали, когда при деньгах остался один охранник — Устин. Он вроде слышал, как оговорился один из нападавших и назвал местного «Ивана» по кличке Сыч. Ефим с охранниками наведались ночью к тому Сычу, но их там ждали. Устина убили, а Ефим, Васька и Пронька удрали.

— Откуда ты это узнал?

— Васька напился вчера и болтал. Потом Ефим орал на него.

— Еще, что интересного расскажешь?

— Так не было больше ничего. Говорят только, что Фрол Никитич сильно Ефима ругал и долг на него повесил.

— Большой долг?

— Не знаю, но говорят, что большой.

— Хорошо. Держи премию.

— Благодарствую.

— Ладно, иди. Но ухо востро держи. Если, что еще разузнаешь важное, сразу мне шепни.

Выпроводив агента, Павел Кондратьевич сначала задумался, а потом рассмеялся, представив себе физиономии Ефима и Хрунова. Ограбили, сиротинушку в Барнауле. …! На себе, значит, испытал Ефимка, каково это терпилой быть. Не всё коту масленица.

Что там ещё говорил Шалый? Охранника убили. Устином его Шалый назвал. Устин, Устин…. Коноваленко. Есть такой в его архиве. Обозначен под кличкой Леший — уж больно волосат. Ну этого не жалко, есть на него матерьяльчик в архиве. Поварначил Леший пока к Голубцову не попал.

Теперь понятно, зачем Голубцов о встрече попросил. Расспросить хочет, посоветоваться, а может даже, и нанять попытается. От этой мысли Павел Кондратьевич окончательно развеселился, уж больно забавной она ему показалась.

Встреча старых знакомых состоялась в трактире «Ресторанъ», где под водочку и грибочки, суп и жаркое были помянуты малозначительные эпизоды, их отношений. Но все эти предварительные расшаркивания были лишь завязкой серьезного разговора. Наконец Жернакову это надоело и он спросил напрямую:

— Зачем позвал? Людишек твоих в каталажке у меня нет, значит расспросить о чем-то хочешь.

Ожидая ответа, Павел Кондратьевич налил себе в рюмку водочки и показал графинчик Ефиму, налить мол. Тот занятый раздумьем с чего начать серьезный разговор рассеянно кивнул. Жернаков набулькал ему водки в рюмку и требовательно уставился на него своими слегка раскосыми глазами. Голубцов отрешенно обвел взором накрытый стол и, встретив прямой взгляд сыщика, отвел глаза в сторону и начал издалека:

— Ездил я к своей зазнобе кучерявой в Барнаул, да обокрали меня там.

— Ближний свет…. Что так далеко зазнобу то завел? — насмешливо прокомментировал его слова сыщик. — Ты вот что Ефим, рака за камень не заводи. Если хочешь от меня совет услышать, то говори правду. Можешь не договаривать, но основное я должен знать. И не бойся, не под протокол поешь.

— Золото в казну сдавать возили. Я и трое охранников.

— Кто такие? Я их знаю?

— Знаешь. — усмехнулся Голубцов. — Двоих даже из каталажки за мзду отпускал.

— Это кого же?

— Ваську Брагина и Устина Коноваленко.

— А третий кто?

— Третий — Пронька Заварзин. Он какой-то дальний родственник Хрунову. Тот его и пристроил к нам. Ты зачем про них расспрашиваешь? Никак подозреваешь? Зря! Мужики они проверенные, надежные.

— То есть ручаешься, что не они на тебя наводку дали.

— Ручаюсь. — твердо сказал Голубцов

— Понятно! Брагин родственник твой, дебошир, приказчику Тимохину чуть ухо по пьянке не отгрыз. Как же помню. А вот Устина Коноваленко я зря отпустил, старые грешки его всплыли, но ничего попадется еще.

— Не попадется. — угрюмо произнёс Голубцов.

— Что так?

— Убили Устина. В Барнауле.

— Убили говоришь. Ну что же, все чертям в аду работа. Но я то здесь каким боком? В Барнауле убили, то пусть барнаульские и разбираются: кто убил, за что убил. — вынуждал к откровенности Ефима Жернаков.

— Там и разбираться нечего и так все ясно, но кроме Устина еще и двух «Иванов» к праотцам отправили, а с третьим непонятно, то ли сам помер, то ли тоже помогли.

— Все это конечно интересно, но от меня то чего хочешь? Давай не ходи кругами — выкладывай.

— Я же говорю — обокрали меня в Барнауле. Своих денег я лишился, кроме того еще монеты, что за сданное золото нам выдали, тоже унесли. Хрунов на меня долг повесил.

— Что, большие деньги были? — равнодушно поинтересовался сыщик.

— Там деньги такие, что всё лето можно на пароходе кататься и с девками развлекаться и то всех не истратить.

— Деньги, даже большие, потратить дело не хитрое, хотя и хлопотное. — усмехнулся Жернаков. — Ты меня не жалоби, чай не последнее отняли.

— Не последнее. — согласился Голубцов. — Но деньги не главное, важно знать, меня там ограбили случайные людишки, или отсюда след тянется. — скрипнул зубами Голубцов. — Вот и хочу у тебя Павел Кондратьевич совета и помощи просить.

— Уж не нанять ли ты меня Ефимушка хочешь? — с деланным удивлением осведомился сыщик. — Совсем берега попутал? Ведь, чтобы помочь тебе, придется и здесь пошустрить и в Барнаул наведаться. Я на службе, кто ж меня отпустит? Причем не одного, а с помощниками, потому как одному там делать нечего.

— Если согласишься, то этот вопрос Фрол Никитич решит.

— Возможно. Мне то с какой стати беспокоиться и в дальнюю дорогу ехать?

— Заплатим.

— Ишь как вас приперло. Но я не подёнщик, а сыщик и мои услуги стоят дорого.

— Сколько? — хрипло поинтересовался Голубцов ещё не веря, что удастся заполучить сыщика.

— Немного. — снова усмехнулся Жернаков. — Мне десять тысяч серебром и тысячи полторы ассигнациями на расходы по розыску.

— Сколько? Сколько? — названная сумма вызывала изумление и была сопоставима с потерянными деньгами.

— Десять тысяч серебром и полторы ассигнациями. — невозмутимо повторил Жернаков. — И это ещё не все. Мне нужен полный расклад всего, что произошло с вами в Барнауле. Я должен иметь хоть какое-то представление, с чем придется там столкнуться. Похоже, вы там встряли в очень серьёзные разборки. А это, знаешь ли, чревато.

— Деньги серьезные, но я их бы нашел, а вот насчет рассказать, это к Фрол Никитичу надо обращаться, это его коммерческие тайны. — не преминул откреститься Голубцов.

— Ну, это вы с ним сами разбирайтесь. Когда разберётесь и надумаете, то весточку дайте. Мне ваши коммерческие тайны не интересны. А вот о других ваших тайнах наслышан. Сильно с разборками не затягивайте, а то навигация скоро кончится, а на конях я трястись не согласен.

Павел Кондратьевич, не глядя на Голубцова, лихо опрокинул стопочку, закусил грибочками и подозвал полового, которого здесь именовали заграничным словом «официант»:

— Любезный, сколько с меня?

Не торгуясь, отсчитал названную сумму, положил полтинник «официанту» на чай и обратился к Голубцову:

— И вот еще что Ефим. Если все-таки надумаете нанимать меня с командой, то деньги придется заплатить сразу, а то знаю я вас.

Уходя, обернулся и насмешливо произнес:

— Ты Ефим много не пей. Береги печень.

Оставшись за столом один, Голубцов долго сидел, угрюмо глядя на наполненную еще Жернаковым рюмку, наконец, схватил ее и осушил одним глотком. Прошептал неизвестно к кому адресуясь:

— Сука!

Грязно выругался и подозвал «официанта».

— Водки! И побыстрей! Мать вашу!

Испуганный половой быстренько метнулся к стойке и, приняв у «бармена» графинчик, принес его, водрузив на стол, застыл, дожидаясь дальнейших указаний. Но указаний не последовало, и он тихонько удалился от сердитого клиента, которого хорошо знал по прошлым загулам.

Глава 3

На следующий день, чуть опохмелившись, Голубцов пришел к Хрунову. Стараясь не подходить близко и дышать в сторону, доложил о состоявшемся разговоре с Жернаковым.

— Говоришь, десять тысяч запросил? Ишь стервец, как себя ценит. — одобрительно пробасил Фрол. — Как думаешь, стоит он таких денег?

— Может и не стоит, но лучше его мы, пожалуй, во всей Сибири не сыщем.

Как ни старался Ефим не дышать на хозяина, но тот учуял не слабый выхлоп, поморщился и сказал:

— Ты Ефим с выпивкой пока завяжи. Дело сделаешь, тогда и пей. А полицейского пригласи. Сам с ним поговорю.

— Куда пригласить? Сюда или в другое место?

— Где ты с ним встречался?

— В трактире Синельникова «Ресторанъ» называется. Половые там во фраки одеты. «Официантами» их зовут, трактирная стойка «бар» называется и стоит там «бармен».

— Во как! — хохотнул Фрол. — И давно Синельников свой «Ресторанъ» открыл?

— Да уж почти неделю работает.

— Неделю! А меня он на открытие не пригласил. Не уважает что ли?

— Не делал Синельников никакого открытия. Открыл по — тихому. Может позже сделает.

— Вот туда и пригласи своего сыщика сегодня к семи часам. Поговорю с ним, а заодно и синельниковский трактир посмотрю.

Без пятнадцати минут семь в трактире «Ресторанъ» случился переполох. Сам Фрол Никитич Хрунов изволил посетить его. Он зашел в сопровождении своего клеврета Ефима Голубцова, который вчера здесь не слабо отметился. Старший официант тут же послал за хозяином, благо тот проживал в том же доме, но этажом выше.

Пока Фрол Никитич осматривал зал, время от времени одобрительно хмыкая, Синельников уже спустился вниз. Подойдя к гостям, подчеркнуто уважительно пожал руку Хрунову, по дружески кивнул Ефиму.

— Хороший у тебя Илья трактир. Все как в Европе, но отцу твоему Григорию Силычу он бы не понравился. — прогудел Фрол Никитич.

— Батюшка держался старых правил, но жизнь вперед идет. И нам надо от неё не отставать. Я ведь не только этот трактир по европейски обставил, ещё и станки новые для своего заводишка в Германии купил.

— У немцев? А что не в Англии? — с интересом спросил Хрунов

— А у немцев машины лучше, надежнее и дешевле.

— Во как! А почему?

— Им надо рынки завоёвывать. Вот и стараются. Вы, Фрол Никитич, к нам как зашли? Погулять или ещё зачем?

— Да вот хочу у тебя в трактире с одним человечком встретиться, поговорить. Ефим вот, твой «Ресторанъ» очень хвалил. Кстати, а почему ты его по тихому открыл?

— Не все ещё готово. Как все недостатки исправим, тогда и открытие сделаем. А для деловых бесед и уважаемых гостей у нас специальные кабинеты имеются. Пойдемте я вас провожу.

Он сопроводил уважаемого гостя в скромно по-деловому обставленный кабинет.

— А чего здесь бедновато так? — спросил Хрунов.

— Это кабинет «для деловых встреч». Здесь есть всё, что для этого нужно и ничего лишнего. А рядом кабинеты для дружеских бесед. Пройдемте.

— Вот это хорошо! Это по нашему. — сказал Хрунов разглядывая роскошное убранство кабинета для «дружеских бесед».

Синельников чуть заметно усмехнулся и спросил:

— Вы где предпочтете с человеком говорить? Здесь или в кабинете для деловых встреч?

Хрунов еще раз оглядел роскошное убранство и сказал:

— Пожалуй, там. И пусть обставят всё по скромненькому. Закусочка, коньячок и всё такое. Придет Павел Кондратьевич Жернаков. Проводите его к нам. И это! Удивил ты меня, Илья Григорьевич. По хорошему удивил.

Ровно в семь Павел Кондратьевич был препровожден старшим официантом в кабинет «для деловых встреч», где и был встречен со всем пиететом Хруновым. Когда взаимные расшаркивания закончились и был пригублен отличный коньячок, перешли непосредственно к делу.

— Павел Кондратьевич. вы, наверное, в курсе наших с Ефимом проблем.

— В общих чертах. На подробности Ефим поскупился. — осторожно произнес Жернаков

— Если примете наше предложение, то подробности будут. — сказал Хрунов.

— Принять предложение можно. Условия вы, надеюсь, знаете. Единственное замечание, какова цель расследования? Если вернуть деньги, то я, пожалуй, откажусь, а если найти и определить людей, что провернули подобное дело, то можно и поработать в этом направлении, но и здесь результат не гарантирован.

Услышав это, Голубцов раздраженно засопел, но Хрунов, насмешливо глянув на него, спокойно спросил:

— Отчего же вы отказываетесь деньги вернуть?

— А как вы это себе представляете? Положим, найду я этих варнаков, хотя это будет трудно. Что и, главное как, я им это предъявлю? Я ведь там буду выступать как частный сыщик. То есть лицо неофициальное. В лучшем случае, они надо мной посмеются, а в худшем, подкараулят и подстрелят, как гуся.

— Даже так! — удивился Хрунов.

— А вы как думали. Судя по тому, что Ефим мне рассказал, они люди отчаянные, крови не боятся и кто-то серьёзный за ними стоит.

При этих словах Фрол Никитич бросил на Голубцова сердитый взгляд. Мол, что я тебе говорил. Потом обернулся к Жернакову и сделал попытку поторговаться.

— Ладно, с этим мне ясно. Но сумму несусветную вы загнули за свои услуги. А если вас начальство пошлет в Барнаул для расследования. И там вы будете лицом официальным.

— Не пошлет. — уверенно сказал Жернаков. — В какое либо другое место, но не в Барнаул.

— Разъясните.

— Вы видимо не в курсе, но в Томской губернии два независимых друг от друга полицейских управлений. Одно здесь в Томске и второе в Барнауле. И мое начальство просто так меня туда не может направить. Если вы решите пойти этим путем, то вам надо в Барнаул ехать и там договариваться. И потом, если вам каким-то чудом удастся уговорить мое и барнаульское начальство, то мне-то за каким хреном пуп рвать и рисковать? Отчитаюсь, что никаких следов преступниками не оставлено. На том дело и заглохнет.

— Вот же…! — с некоторой долей восхищения ловкостью полицейского, сказал Хрунов. — Я к тому, что умеете вы на своем настоять. Ладно, я согласен на ваши условия и даже людей в помощь дам.

— Вы хотите сказать, что отправите своих громил за мной присматривать? Я вас правильно понял? — Павел Кондратьевич насмешливо прищурился и поднялся. — Ну что ж, прошу меня извинить, вынужден откланяться.

Пока Хрунов с Голубцовым растерянно молчали, Жернаков прошел к двери и, открыв ее, крикнул в зал:

— Любезный!

Опомнившийся Хрунов приподнялся и воскликнул:

— Постойте!

Подошедшего официанта жестом отправил назад:

— Вы неправильно меня поняли, Павел Кондратьевич. Я ведь действительно только вам в помощь.

Жернаков стоя у дверей обернулся:

— Это вы, господин Хрунов, меня неправильно поняли. Меня ваши проблемы не слишком волнуют, и без этих денег я обойдусь. Я полицейский, «легавый» по вашему, а вы мне в помощь предлагаете тех, кого я и мои подчиненные время от времени ловим. Если вам кажется, что я буду сотрудничать с бандитами, то вы ошибаетесь.

— Но вы же почти согласились!

— А вы, господин Хрунов, разве бандит? Или все-таки уважаемый предприниматель, меценат и почетный гражданин? Вы уж как-то определитесь.

Хрунов недоуменно слушал, наконец, осознав, что сказал ему сыщик, захохотал:

— Уел! Ладно, присаживайтесь, господин Жернаков. Будем договариваться.

Павел Кондратьевич немного постоял, раздумывая и пожав плечами, вернулся за стол. Начался второй тур переговоров. Хрунову и Голубцову пришлось согласиться на все условия, предложенные сыщиком. Если Голубцов еще пытался, что-то выторговать, то Хрунову было важно знать, кто под него копает. Деньги и те, что были потеряны в результате разгильдяйства Ефима и те, что пришлось заплатить сыщику за расследование были для него небольшие.

Он уже интуитивно пришел к пониманию, что не деньги главное в делах, вернее не только деньги. Информация — вот ключ к решению проблем, и если сыщик информацию нароет, то эти жалкие десять тысяч окупятся многократно, а то и жизнь спасут. Чувствовал он, что кто-то начинает к нему подбираться тихонько на мягких лапах, то там кусочек отщипнут, то здесь на ровном месте проблема образуется. И это ограбление в строку.

После ухода сыщика хряпнули с Ефимом по рюмашечке и, закусывая, Фрол Никитич спросил:

— Не обманет легавый?

— Не замечено за ним. Выполняет все, что пообещает. Помнишь Долгушина Ефрема…, ну Зозулю.

— Зозулю помню. Его что, Ефремом зовут?

— Ефремом. Вот пообещал ему Жернаков, что тот будет тачку катать.

— И что?

— Катает, наверное, на Сахалине.

Хрунов коротко хохотнул оценив голубцовский юмор, потом сказал:

— Может все-таки пошлешь кого, чтоб присмотрели за ним.

— Не стоит. Если заметит, то посчитает, что мы условия не соблюли, и тогда хрен чего мы от него получим. А то и прибьет наблюдателя. Для него мы и наши люди бандиты, так что церемонится не будет.

— Во как! — удивился Хрунов.

— А чего удивляться. Он ведь из местных, а они сам знаешь, как к варнакам относятся. Прабабка у него не то вогулка, не то еще кто, известная шаманка, умерла совсем недавно, больше ста лет прожила. Прадед из казаков Жернаком прозывался. Сказывают, что крут был есаул Жернак. Да и дед его тоже здесь в губернии отметился. Отец в Петербурге университет кончил, сюда приехал. Ну а сам Жернаков в Казани отучился, здесь уже лет пятнадцать служит. Побаиваются его деловые. Он ведь и в помощники себе набрал таких же оголтелых. И то, что он согласился съездить в Барнаул, меня удивляет. Видимо у него какой-то свой интерес там есть.

Хрунов задумчиво почесал бровь, наконец, придя к каким-то выводам, сказал:

— Давай-ка Ефим еще по одной и домой. Уж больно хорош коньячок уСинельникова.

Когда выпили, Хрунов вдруг спросил Голубцова:

— Сколько твоих людишек Жернаков за мзду отпустил?

— В последнее время никого не стал отпускать, а так человек пять. Что это ты вдруг заинтересовался?

— Мыслю, не просто так он их отпускает, вербует кое-кого, а те потом стучат ему о наших делах.

— Да ну! Не может быть! Людишки все надежные не раз в делах проверенные.

— А я и не говорю про всех, а одного-двух наверняка завербовал.

— И что делать теперь? — расстроился Голубцов.

— А ничего пока не делай, но потихоньку выясняй, кто стучит. Выяснишь, от серьезных дел отстраняй, но убивать не вздумай, пусть по мелочи постукивает.

Выйдя в зал, Хрунов покрутил головой, разыскивая хозяина заведения, не обнаружив, усмехнулся и подозвал старшего официанта:

— Любезный, передай Илье Григорьевичу, что доволен Хрунов его заведением.

На следующий день в полдень от пристани отвалил небольшой пароходик с говорящим названием «Быстрый», принадлежавший Хрунову и, плюхая лопастями, устремился в сторону реки Обь. В хозяйской каюте расположились трое: Жернаков, собственной персоной и двое помощников. Все трое получили в управлении двухнедельный отпуск, для устройства личных дел, и сейчас, устроившись в креслах, инспектировали хозяйский погребец.

Петр Кузнецов, мужчина непримечательной внешности и неопределенных лет, открыв погребец и разглядывая стоявшие там бутылки, прокомментировал увиденное:

— А хозяин-то коньячок уважает. Вон его сколько, а водки всего две бутылки.

— Вот и доставай коньячок. Оскоромимся. — прогудел Пахомий Морозов, второй подчиненный сыщика. Он рылся в объемном саквояже, выкладывая на стол провизию. — Мне вон сколько снеди супружница в дорогу собрала. Все кудахтала, что неожиданно нас посылают, и она ничего не успевает приготовить.

— Ничего себе не успевает, да она тебя на неделю жратвой снабдила. — завистливо проговорил Кузнецов, доставая из погребца серебряные стопочки. — Паша тебе наливать или ты всухомятку есть будешь? — спросил он Жернакова, который перебирал какие-то бумаги:

— Наливай. — не отрываясь от чтения, проговорил Павел Кондратьевич.

Кузнецов, вытащил пробку из бутылки и обнюхал её со всех сторон, вызвав приступ смеха у своего товарища, и улыбку у Жернакова, глянувшего на него мельком.

— Ну, ты Петька совсем особачился со своей псарней. Вон все обнюхивать начал, а скоро и метить начнешь. — веселился Морозов, намекая на его любовь к собакам.

— Дык, чем коньяк от водки отличается? — наливая коньячок в серебряные стопки, Петр скосил на коллегу глаза и чуть не пролил драгоценную жидкость. — Только запахом. — ответил он на свой же вопрос.

— Запахом? А что вкусом разве не отличается? — засомневался в справедливости высказывания Пахомий.

— Может и отличается, но водка лучше, честнее. Она и на вкус водка, и пахнет водкой. А коньяк он, как артист в театре — притворяется благородным, а перепьешь, так все равно болеешь одинаково, что с водки, что с коньяку.

— Ты Петруха прям философ. Спиноза, мать его за ногу. — отложив бумаги сказал Жернаков.

— Он что, тоже пил? — живо заинтересовался Кузнецов.

— Кто пил? — недоуменно спросил Павел Кондратьевич.

— Ну, этот… Спиноза твой.

— Ну, ты Петька и спрашиваешь! — вмешался Морозов. — Конечно же, пил! А и иначе, какой он философ. С похмелья знаешь, как на философию тянет.

Жернаков с усмешкой наблюдал за пикирующимися подчиненными и по совместительству друзьями. Петра Кузнецова он знал с детства, а Морозов присоединился к ним уже работая в управлении. Всех троих объединяла большая нелюбовь к разного рода «варнакам» и здоровый цинизм в делах.

— Паша, а ты нам не объяснил, чего это мы в Барнаул по срочному сорвались и чего там делать будем? Ведь там и без нас сыскарей хватает. — спросил Морозов.

— Вот сейчас и обговорим. — Павел Кондратьевич взял стопку и, отсалютовав ею друзьям, добавил:

— На здравие!

После того как выпили и закусили, Жернаков начал было рассказывать, но был остановлен Петром:

— Погодь. — сказал тот и, метнувшись к дверям, резко распахнул их.

— Смотри-ка, никого. — разочарованно произнес он.

— А ты кого там хотел увидеть? — усмехнулся Павел Кондратьевич. — Никто не будет подслушивать и за нами наблюдать. Так что успокойся и налей по второй.

За неторопливым обедом Жернаков поведал друзьям о заказе полученным от миллионера-золотопромышленника. Слишком разъяснять и разжевывать было не нужно. Помощники понимали всё с полуслова.

— Значит, боится кого-то Хрунов? — спросил Пахомий.

— Не сказать, чтобы боится, но кто-то под него явно копает. Вот здесь, — указал Жернаков на бумаги, — собраны все эпизоды, когда по его мнению ему вставляли палки в колеса. Большинство мелочь, но тенденция прослеживается. А тут еще и нагло ограбили беднягу.

— Ничего, не обеднеет варначина! — высказался Петр Кузнецов. — А пес его, Голубцов, чего так поскуливает?

— Так облажался Ефим и хозяйские деньги свистнули, и свои потерял, вот и скулит. Все пытался меня уговорить разыскать украденные денежки.

— А ты отказался? — полюбопытствовал Кузнецов.

— Разумеется отказался. Мы ведь там будем частным порядком шустрить. И потом, даже если и найдем мы те денежки, неужель Голубцову отдадим?

— Вот гляжу я на тебя, Павел Кондратьевич, и удивляюсь. — сказал Морозов. — То ты за справедливость пуп рвешь, а то чистым варнаком себя выставляешь. Это почему мы не должны деньги вернуть Хрунову с Голубцовым? Ведь это их деньги.

— Ты, Пахом, не туда смотришь. — вмешался Кузнецов. — Деньги эти только формально хруновские, а по справедливости принадлежат работягам, что на его приисках горбатятся по четырнадцать часов, за скудный зароботок. По сути, грабит их Хрунов с присными. А потому не отдавать им эти денежки вполне справедливо. Так ведь Паша?

Тот, занятый своими мыслями, рассеянно кивнул. Морозов же набычившись посмотрел на приятеля.

— Петруха я тебя в сотый раз предупреждаю не называй меня Пахомом! Я — Пахомий! Ясно?! А потом по твоим словам эти деньги нужно раздать работягам с прииска. А мы ведь не какие-то английские Робины Гуды, чтобы богатых грабить, а награбленное раздавать беднякам.

Жернаков с Кузнецовым изумленно уставились на Пахомия.

— Что смотрите? Сынишка у меня к языкам способный. Английский язык учит, вот и приволок английскую книжку «Баллады о Робин Гуде». Оказывается, был в Англии такой варнак, из лука стрелял хорошо.

— Но ты же английского не знаешь. — сказал Петр.

— Ванька перевел и рассказал, а я запомнил. — несколько смущенно произнес Морозов.

— Тут ты Пахомий Лукич совершенно прав. Робины Гуды из нас никакие. Если деньги разыщем, то себе возьмем. Кстати за работу я с Хрунова десять тысяч стряс, и еще полторы на расходы по розыску. Так что извольте получить по три тысячи пятьсот. Себе беру четыре, как организатор и начальник. Возражения есть? Возражений нет.

— Какие возражения, Паша? Но за такие деньги нам в Барнауле придется поработать, а времени у нас всего неделя. Успеем ли? — засомневался Кузнецов.

— Не всего неделя, а целая неделя! Если мы за неделю ничего не нароем, то значит не оставили варнаки следов. А так не бывает. Теперь слушайте, чем займемся в первые два дня. Ты Петруха, как всегда прочесываешь самое дно. Базар, пивнушки, нищие и так далее. Не мне тебя учить. Собираешь все, что в последнее время выбивается из унылого однообразия жизни в маленьком городке. Ты Пахомий, делаешь то же самое, но работаешь с публикой почище: слуги, продавцы, девки из публичного дома и всякие прочие. Местную полицию и «чистую» публику беру на себя. Вечером обсуждаем нарытое и «отделяем зерна от плевел». Все ясно?

— А чего тут не ясного? Дело привычное. Справимся. — подвел итог Морозов.

Глава 4

В Барнаул прибыли под вечер. Капитан предупредил Жернакова, что больше недели стоять в Барнауле не будет, иначе придется застрять здесь на зиму. Павел Кондратьевич успокоил капитана сказав, что недели им будет вполне достаточно, а возможно и ещё раньше смогут двинуться в обратный путь. Устроились в новой деревянной гостинице «Империалъ» на Мало-Олонской улице. На следующий день разбежались выполнять намеченное.

Кузнецов, надевший видавший виды армяк и приклеивший себе неопрятную бороденку, отправился первым делом на базар, а ближе к вечеру его ждали пивнушка в переулке Острожном и трактир в Конюшенном переулке, где собиралась местная непритязательная публика.

Морозов начал с работников гостиницы, где остановились и намеревался продолжать с хозяевами лавок и продавцами в магазинах, а к вечеру посетить единственное в Барнауле заведение мадам Щукиной, чтобы поговорить с самой мадам и по возможности с кем-то из мадмуазелей.

Сам же Павел Кондратьевич отправился к давнему знакомому, с кем пятнадцать лет назад вместе начинали службу в Томском управлении. Карл Оттович Граббе был выходец из остзейских немцев, и как сыщик звезд с неба не хватал, но был старателен и педантичен. Он обогнал Жернакова в карьерном росте и был помощником барнаульского исправника, и уже даже перерос и эту должность.

Карл Оттович встретил сыщика радостно и после взаимных объятий и расспросов о семье и о детях, полюбопытствовал:

— Что тебя, Павел Кондратьевич, привело в наши палестины? По службе или так навестить приехал?

— А чего ты, Карлуша, меня по отчеству величаешь? Неужто забыл, как мы с тобой вдвоем банду Ваньки Щербины брали?

— Такое забудешь! Перетрусил я тогда здорово, а ты, Паша, хорошо, молодцом держался.

— Ага, молодцом! Скажу тебе по секрету, что перетрусил не меньше твоего, но деваться было некуда, больно Щербина до крови охоч был. Не подстрели ты его тогда, ушел бы варнак и еще много бы чего натворил.

— Молодые были, дурные и стройные, а теперь…? Ты то ещё ничего, а я видишь, какой стал солидный и на голове плешь.

— Пивком злоупотребляешь, немец.

— Что есть, то есть. Но ты не ответил, что привело тебя в Барнаул?

— Не поверишь, Карл Оттович, приехал я сюда как частный сыщик.

— Ты… и частный сыщик! — засмеялся Граббе. — Никогда не поверю, что Пашка Жернаков стал частным сыщиком.

— И правильно не поверишь. Наняли меня. Солидные деньги заплатили, чтобы я кое — что выяснил.

— Постой, постой! А не Хрунов ли Фрол Никитич с Голубцовым тебя наняли?

— Догадлив ты, Карлуша. Они и наняли, но у меня и свой интерес в этом деле имеется. Я ведь давно на Хрунова с присными компромат собираю, а теперь случай представился дополнить, причем за его же деньги. Вот и к тебе пришел за помощью. Могу даже заплатить.

— Обижаешь, Паша! Я мзду не беру, а с тебя тем более. И потом, должность у меня солидная и жалованье хорошее, да еще и небольшое наследство получил. Кроме того, скоро на повышение пойду. Скорее всего, к вам в Томск переведут, начальником твоим буду.

— А ведь точно! У нас же поговаривают, что Краевский на пенсион выходит. Боятся, что на его место назначат его помощника — Караваева-Бельского.

— А чем этот Бельский твоим коллегам не угодил?

— Спесив больно. Видишь ли, он происхождения благородного. Так иной раз прям раздувается от гордости, того и гляди лопнет. А теперь тебе придется с ним работать.

— Ничего Паша. Я ведь тоже не в канаве найден. И поводов для дворянской спеси у меня теперь поболее будет. Я ведь вместе с наследством и баронский титул получил.

— Карлуша! Ох, извиняюсь! Карл Оттович Граббе — барон. Звучит! Ну, теперь держись Караваев-Бельский. И раз ты будешь у нас начальником, то помочь нам в этом деле тебе сам бог велел, потому как Хрунов с Голубцовым станут и твоей проблемой.

— Ладно, говори, что тебе от меня нужно?

— Зацепка нужна, Карл Оттович, зацепка. А чтоб эту зацепку отыскать, мне нужно знать всё, что у вас здесь в последнее время произошло. Судя по тому, что Голубцов мне рассказал, дела у вас творятся из ряда вон.

— Не поверишь, Паша, несколько лет были здесь тишина и покой. Нет, конечно, всякие преступления совершались и даже убийства были, но все это так сказать в рамках, а недели три назад, как прорвало. Началось все со смерти одного из «Иванов». Шубников Гаврила по кличке «Голован» был найден мертвым в доме, где последнее время проживал. Доктор Соломатин определил, что он умер естественной смертью, но никаких денег и ценностей в доме не найдено, что наводит на некоторые подозрения. Затем были обнаружены три трупа. Двое — шестерки головановские, а один охранником служил у местного ювелира. Так вот этот охранник по фамилии Сомов тех двоих прирезал, а его самого кто-то пристрелил.

— Ювелира опрашивали?

— Конечно. Но тот ничего по этому поводу сказать не может, или не хочет. По его словам, последний раз он охранника видел, когда тот отпросился раньше положенного часа. Больше он Сомова не видел, хотя и посылал мальчонку к нему домой.

— Где трупы обнаружили?

— За городом в овражке, недалеко от реки.

— Расследовали?

— Поначалу было взялись. Соседей опрашивали, племянника ювелира немного потрясли, но ничего особенного не выяснили. Узнали, что Сомов не только охранником подрабатывал, но и в Головановской банде состоял. И совершенно непонятно за что он тех двоих зарезал, причем каждого по нескольку раз ножом ткнул. Те кто его знал удивлялись, мол не мог Сом никого зарезать. Трусоват был.

— Трусоват говоришь? Вот как раз эти трусоватые иногда такое вытворяют, что только диву даешься. Его же кто-то убил. А что если тот, кто его убил и заставил тех двоих прирезать? — спросил Жернаков.

— Высказывалась такая версия, но тут такие дела начались, что стало не до этих варнаков. В одну ночь последних двух «Иванов» кончили, Сычева Гордея по кличке «Сыч» и Грашина Захара по кличке «Годный». А кроме того, голубцовского охранника и еще пятерых. Двое сычевских и трое из банды Годного. Трое, оставшихся в живых сычевских, из города ушли. И судя по вскрытым тайникам в сычевском доме, ушли с деньгами. Одним словом, с криминальным миром города Барнаула в одночасье покончено.

— Не печалься! Свято место пусто не будет! Известно, кто ушел? Наверняка доверенный человек Сыча. Иначе откуда бы ему знать про тайники.

— Известно. Петухов Макар по кличке «Гребень», давний подельник Сыча — его «правая рука». С ним еще двое, Горохов Василий по кличке «Лапоть» и Мокрецов Гордей по кличке «Кривой». Оба варнаки заматерелые.

— А почему Кривой? Одноглазый что ли? — спросил Жернаков.

— Да нет, все в порядке у него с глазами. Сам знаешь, как у них клички цепляют, Кому то вздумалось обозвать — Кривой, вот и прилипло.

— Жаль! По такой примете искать куда легче. Ну да ладно. Кстати, а не кажется ли тебе Карл Оттович, что кто-то намеренно город от старых урок зачищает?

Граббе с изумлением и тревогой взглянул на коллегу и спросил:

— Ты, правда, так думаешь?

Тот, неопределенно пожав плечами, произнес:

— Предлагаю рассмотреть как вариант. Вот смотри: умирает авторитетный уголовник Голован, пусть и своей смертью, потом находят трех убитых головановских приспешников, затем бойня в сычевском доме, еще восемь трупов, здесь уже засветился хруновский клеврет Голубцов. И все это с разницей в несколько дней. Не знаю как тебя, но меня вся эта кровавая суета наводит на определенные мысли.

Граббе полез в карман достал большой носовой платок и промокнул им пот, обильно выступивший на лысине.

— Полагаешь, что и Голована убили? — решил он уточнить.

— А от чего точно он умер?

— Апоплексический удар. Так доктор определил причину смерти.

— Ну как я знаю, апоплексический удар со здоровым человеком не случается. Значит, болен был Голован и болен, скорее всего, серьезно. Так?

Граббе кивнул соглашаясь. Жернаков же продолжил:

— Если такого человека сильно разозлить или напугать, то его может хватить удар?

Граббе снова согласно кивнул. А Жернаков вдруг неожиданно спросил:

— А определили, кто раньше помер: головановские людишки или сам Голован?

— Поздно этих троих нашли. Трудно время смерти определить. Но доктор Соломатин специалист опытный. Так он считает, что они были убиты как минимум за день до смерти их «Ивана».

— А что у Голована кроме этих троих больше никого не было? Раз он «Иван» авторитетный, то и людей в его банде должно быть побольше. Установили, куда они девались после его смерти? — Спросил Жернаков.

— Не до того стало. Всех бросили на расследование бойни в доме Сыча.

— Значит убийство головановских шестерок, расследовать не стали. Списали на разборки бандитов между собой и закрыли дело. Так?

— Зачем спрашиваешь? Сам же все прекрасно понимаешь.

— Да я не в укор. Случись подобное у нас, сам бы так же поступил. Но вот нюхом чую, что все непросто в этом деле. Связаны между собой все эти убийства. И Голубцов по уши во всем этом дерьме. Зря вы его не задержали и не допросили как следует.

— Допрашивали, и самого, и двух оставшихся охранников. В один голос утверждают, что спали в ту ночь и не знают куда подевался Устин Коноваленко.

— И вы поверили? — скептически произнес Жернаков.

— Нет, конечно. Ты уж совсем нас за дураков не держи. Но предъявить им было нечего. И потом ты же знаешь, как с Хруновым тягаться. Поэтому сам Викентий Георгиевич с Голубцовым говорил. Дал ему три дня на сборы и, чтоб духу его тут больше не было. А ты все-таки думаешь, что Головану помогли преставиться?

— Сам посуди: узнаёт Голован, что его людям пришел каюк и наверняка разнервничался, а тут врываются к нему в дом какие-то типы и давай его кошмарить. Вот он и не выдержал, отдал черту душу. А эти типы обыскали дом, выгребли все ценности и скрылись. Могло такое быть?

— Гм…. Пожалуй могло. Но что это тебе дает?

— Пока ничего. Рано еще какие либо выводы делать, копать дальше надо. Кстати, Голубцов рассказал, что ограбили его в Барнауле?

— Вот даже как! Ни словом не обмолвился. И как это произошло? — поинтересовался Карл Оттович.

— Как произошло, он и мне не рассказал, но у меня есть информаторы в его окружении. По их словам Голубцов с двумя охранниками уехал куда-то, оставил охранять денежки одного Устина Коноваленко. Того оглушили и деньги забрали. Видимо следили за Голубцовым и момента не упустили. Устин пришел в себя, когда они уже уходили и услышал, что один обмолвился и назвал Сыча. Вот Голубцов и кинулся разборки с Сычом наводить. Для верности с Годным договорился. Но, похоже, их там поджидали.

— Раз поджидали, значит Сыч причастен к ограблению.

— Не факт. Сыча могли и предупредить, что на него хотят напасть. Тот, кто ограбил, тот и предупредил, или кто-то из людей Годного Сычу обо всем докладывает.

— Жаль, что мы ничего не знали. Могли бы тогда Голубцова хорошенько прижать. — Граббе характерным жестом показал, как бы он прижал подозреваемого.

— Ну это вряд ли. Сам же говорил, что нечего было предъявить Голубцову и его людям. Отмазался бы Голубцов. А мне вот история с Голованом не нравится. Чувствую, что причастен он как-то к последующим событиям. Зря вы бросили расследовать убийство той троицы. И вопрос, куда подевались остальные головановские приспешники. Не худо было бы кого-то из них допросить.

Граббе задумчиво покивал, но вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.

— Совсем забыл! Сидит у нас в кутузке один головановский бандит. Его за несколько дней до всех этих событий взяли.

— Вот как! И что ему вменяют?

— Да в общем ерунда. Пьяный дебош, драка и нанесение телесных повреждений его собутыльнику мещанину Губанову. Голову ему разбил и палец сломал.

— А давай его допросим. — предложил Жернаков.

— Что, прямо сейчас?

— А чего тянуть. Распорядись — пусть приведут.

Карл Оттович провел рукой по жидким волосам на голове, немного подумал и крикнул:

— Семенов!

Через минуту дверь кабинета отворилась и вошел молодой человек в аккуратном и подогнанным по фигуре мундире.

— Звали, Карл Оттович?

— Вот что Семенов, разыщи урядника Лежнёва. Скажи ему, чтоб привел ко мне в кабинет Сухарева Антипа. И пусть урядник попугает его дороге.

Молодой человек понимающе усмехнулся, кивнул и отправился выполнять поручение.

— Пугать то зачем? — удивлённо задал вопрос Жернаков.

— Да у Лежнёва это само собой получается. Сейчас увидишь.

Минут через двадцать в кабинет вошли двое. Первый был среднего роста, имел жиденькую бороденку и бегающие глазки неопределенного цвета. С его появлением в кабинете установился специфический запах немытого тела и узилища. Сзади его подталкивал огромной как лопата ладонью, колоритный тип. Выше конвоируемого на голову и шире его в плечах чуть ли не вдвое, урядник имел вид суровый и внушительный. Его грубое, словно вырубленное топором, лицо украшали густые черные усы и кустистые брови. Дойдя до середины кабинета, он придержал конвоируемого и доложил.

— Вот привел, вашбродь.

— Спасибо, Кузьма Захарыч! Ты подожди там в коридоре на стульчике. Можешь понадобиться, если вдруг данный господин запираться начнет. Тогда тебе его придется немного поуговаривать.

— Это мы завсегда пожалуйста, вашбродь. — прогудел урядник и, слегка пошлепав ладонью по плечу съежившегося сидельца, добавил. — А ты, мил человек, его благородие слушай и на вопросы отвечай, а не то тебя я спрашивать буду.

Когда урядник не спеша вышел и прикрыл за собой дверь, Граббе некоторое время рассматривал арестованного и, дождавшись момента, когда тот от неопределенности ситуации слегка занервничал, спросил:

— Сухарев Антип по кличке «Пшено»?

Тот, видимо изрядно запуганный Лежнёвым, опасливо оглянулся и вопроса не понял:

— Ась?

— Ты Сухарев Антип?

Арестованный суетливо покивал.

— Вот что Антип, этот господин — указал Граббе на Жернакова — задаст тебе несколько вопросов. Ты уж на них ответь, не вынуждай меня звать на помощь урядника.

Сказав это, Карл Оттович кивнул Жернакову, мол действуй. Тот, в свою очередь, оглядев жертву с ног до головы, неожиданно предложил ему присесть. Сухарев немного помялся и пристроился на краешек стула. Жернаков с добродушной улыбкой наблюдал за ним и, когда тот, устроившись, поднял мутноватый взор на сыщика, спросил неожиданно:

— А почему «Пшено»?

Сухарев растерянно посмотрел сначала на монументального помощника исправника, затем на ждущего его ответа Жернакова и ответил:

— Присказка у меня такая.

— Понятно. А известно ли тебе, господин «Пшено», что в городе случилось пока ты в кутузке отсиживался?

Тот снова посмотрел на Граббе и хрипло произнес:

— Известно.

— Тогда благодари бога и городового, что тебя в тюрьму свёл. Иначе бы уже похоронили тебя, как твоих дружков. Кстати как их звали?

— Гуня, Бобырь и Сом. — ответил Сухарев и судорожно сглотнул.

— Вот видишь. Они в могиле, а ты хоть в камере, но живой. Так что давай рассказывай.

— Чего рассказывать?

— Да все рассказывай. — Жернаков поощрительно улыбнулся. — Главное не ври и не умалчивай.

Видя, что тот не знает с чего начать, предложил:

— Расскажи для начала, сколько вас было у покойного Голована.

— Со мной семеро. Но Гуня говорил, что еще пятеро по тайге шарятся, золотничников грабят. Главного у них вроде Рябым кличут.

— А вы семеро значит в городе шустрите. И кстати, где остальные трое? — спросил Жернаков.

— А их куда-то Голован отправил.

— И куда же?

— Я точно не знаю, но Гуня говорил, что в какую-то деревню поехали разборки со старателями учинять.

— Кто поехал и в какую деревню?

— Дак Филин с Хрипатым и Килой поехали, а в какую деревню я не знаю, Гуня ничего не говорил. Может и сам не знал.

Жернаков задал еще несколько уточняющих вопросов, на которые сиделец отвечал с большой охотой, видимо сильно Лежнёва опасался. Но ничего существенного узнать больше не удалось. Сам Сухарев в головановской банде недавно и ничего особого ему не поручали, присматривались. А привлек его Гуня — Гундарев Еремей, который и сам был в банде на вторых ролях.

Жернаков еще некоторое время помучил арестованного вопросами, но тому добавить к ранее сказанному было нечего. Граббе, с интересом следивший за допросом «Пшена», по знаку Жернакова вызвал из коридора урядника и отправил сидельца снова в камеру. Когда за ними закрылась дверь, он спросил:

— Ну что Паша? Появилась у тебя зацепка или все впустую?

— Рано еще. Вот посмотрю, что помощники мои нароют, тогда и версии строить будем. Ты можешь своим поручить про Филина с подельниками узнать, куда они после смерти Голована подевались?

— Хорошо. Ты заходи ко мне домой вечером. Посидим, пивка попьем, опять же Марья Сергеевна будет рада с тобой увидеться.

— Давай завтра часиков в шесть. К этому времени твои про головановских узнают, мы чего-нибудь выясним, вот и поделимся информацией.

— Завтра так завтра. — согласился Карл Оттович.

Глава 5

Вечером, сидя за столом в трактире, не спеша ужинали втроем и делились информацией добытой за день. Первым докладывал Кузнецов:

— Ничего существенного узнать не удалось, обычные домыслы и слухи. Хотя из этой пустопорожней болтовни можно выделить два интересных момента. В пивнушке один завсегдатай вещал, что некий Дермидонт, его собутыльник, под большим секретом ему рассказал, что в городе появился новый «Иван» по кличке Сивый. Я этого пьяницу угостил и расспросил, где мне того Дермидонта разыскать. Он дал адрес, но сказал, что Дермидонта сейчас в городе нет. Мол уехал Дермидонт не то в Бийск к родне, не то еще куда. На мой вопрос, почему он из города уехал, пьяница поведал, что напугал его этот Сивый, сильно напугал вот, мол, он и сбежал.

— Сивый говоришь? Сивый…, Сивый. Что-то в местной полиции про этого Сивого ничего не известно. Хорошо бы с этим Дермидонтом поговорить. Фамилию его узнал? — уточнил Павел Кондратьевич.

— Узнал. — засмеялся Кузнецов. — Хренов его фамилия. Дермидонт Хренов.

— Во как! — захохотал Морозов. — Повезло человеку и с именем, и с фамилией.

— Я ходил к нему домой. Дом заперт. Соседи говорят, что действительно уехал из города этот Дермидонт.

— Расспросил, что он за человек? — задал вопрос Жернаков.

— Конечно. Не лестно о нем соседи отзываются. Отец его купцом был. Умер года два назад. Вот с тех пор и пьёт Дермидонт. Наследство пропивает, а еще с местным ворьем якшается, вроде как с детства с ними знаком. Рассказывают, подрался недавно с некими Гирей и Худым, так их всех городовой Горлов арестовал. Правда на следующий день Дермидонта отпустили, а Гирю с Худым вроде уже по этапу отправили.

— С городовым встретился? — Жернакову нужны были все подробности.

— Да в той одежке как-то не с руки было с городовым разговаривать. Решил до завтра отложить.

— С городовым сам поговорю. Что ещё удалось узнать?

— По нашему делу ничего, но вот в трактире, один ямщик рассказывал, что нынешней весной познакомился с коллегой из Тюмени по фамилии Сундуков. Так этот Сундуков якобы возил каких-то иностранцев в одно из местных сел, кажется, оно Сосновкой зовется. А иностранцы, оказываются, приезжали к деревенской знахарке и что-то у той знахарки купили за большие деньги, не то эликсир молодости, не то лекарство от чахотки. А знахарка та ведьмой оказалась, живого покойника им показала и на самих порчу навела.

— Постой, постой! — вмешался Морозов. — Уж не про итальянцев ли ты рассказываешь? Жили тут по весне в гостинице двое. Навигации дожидались, сначала все коньяк да вино пили, но потом водкой и даже самогонкой хорошо разговлялись. Опять же у мадам Щукиной отметились. Помнят их мамзельки, особенно одного. По русски ни бум-бум, но до мамзелей сильно был охоч.

— Итальянцы? — удивился Павел Кондратьевич. — Далековато, однако, забрались. Забавно, но к нашему делу это не относится. Что еще нарыл?

— Да ничего особенного, разве что рассказала мне мадам Щукина про Гуревича Михаила — местного ювелира и сестрицу его Серафиму, которые какую-то «шантану», хотят учредить. Девок набирают, плясать их учат, но платят хорошо. Девки и рады стараться. Ноги, мол, выше головы задирают и визжат. Кобылы стоялые! У нее двух самых молодых мамзелек сманили. Вот те и рассказали подружкам, что там творится.

— Всё это конечно интересно, но какое отношение эти пляски к нашему делу имеют?

— Скорее всего никакого, но ты сам говорил, чтоб обращали внимание «на все, что последнее время выбивается из унылого однообразия жизни в маленьком городке». — процитировал начальника Пахомий. — Вот мы и стараемся.

— Ишь запомнил. А вот к ювелиру ты, пожалуй, загляни. Разведай, что и как, поговори с кем сможешь, особенно постарайся с племянником его потолковать.

— Про девок что ли разузнать?

— Ну, про девок ты для себя узнавай, а для дела постарайся про охранника ювелирной лавки вызнать. Сомов его фамилия. Убили его недавно.

Павел Кондратьевич оглядел подчиненных начальственным взором и довел до них информацию о барнаульских делах.

— Ни хрена себе! — поскреб пятерней затылок Морозов. — Круто дела у них тут завернулись. Ладно, попробую я вокруг этого Гуревича пошерстить, может что и нарою.

— А ты, Петр, продолжай начатое и оба постарайтесь узнать, кто в последнее время большие деньги тратил. У Голубцова кроме золотых монет еще изрядную сумму в ассигнациях забрали. Хотя маловероятно, но вдруг тратить начнут. Всё след.

— Паша, насчет Сивого. Помнишь года два назад некто Сивцов Парамон заявлял на Хрунова, что тот у него незаконно прииск на речке Старой отжал. Вроде сначала взялись разбираться, а потом стараниями Хрунова дело замотали, да и сам заявитель куда-то делся. — Кузнецов задумчиво наморщил лоб и продолжил. — Может Сивый это Сивцов и есть, заматерел, шайку сколотил и с Хруновым да Голубцовым счеты сводит.

— Что-то я не помню этого дела. — Жернаков недоумевающе посмотрел на подчиненных.

— Так где тебе помнить! Ты же тогда в отъезде был. В столицу мотался, в Санкт-Петербург. — пробасил Морозов. — Месяца три с лишним тебя не было. Вот и пропустил.

— Понятно… — протянул Павел Кондратьевич. — А версия твоя, Петруха, за уши притянута, но пока у нас ничего лучшего нет, будем и её проверять.

Следующие три дня прошли в аналогичных хлопотах. Кузнецов с Морозовым по-прежнему просеивали слухи и домыслы на которые были особенно щедры горожане, сам Павел Кондратьевич работал с полицией. Расспрашивал городовых, напрягал приятеля, Карла Оттовича Граббе и даже допросил пятерых арестантов, которые в данный момент находились в барнаульской кутузке. Побеседовал с ювелиром Гуревичем и с его сестрой.

Ювелир его побаивался, о Сомове говорил неохотно. Сказал только, что в охранники его рекомендовал Шубников Гавриил, его постоянный клиент. Мол покупал тот время от времени золотые украшения. На вопрос о Головане ответил, что такого не знает. Сообщил, что расспрашивал уже про этого Голована Ефим Голубцов доверенный человек Хрунова Фрола Никитича. В общем не понравился Павлу Кондратьевичу ювелир, скользкий какой-то и явно, что-то скрывает.

Сестрица его наоборот очень даже понравилась. Эффектная женщина и к тому же вдова. Жаль времени мало. В разговоре упомянула некого Бендера Остапа, мол, идея организовать кафе-шантан его. Он же и профинансировал предприятие на начальном этапе. Фамилия эта была уже знакома Павлу Кондратьевичу из доклада Морозова о разговоре с племянником ювелира. Морозов подпоил молодца и тот ему рассказал, что этот Бендер очень подозрительный господин и, мол, как-то причастен к убийству Сомова с подельниками. Но когда на следующий день Морозов попытался расспрашивать его уже трезвого, то тот от всего сказанного отказался, сказав, что не помнит о чем говорил вчера, поскольку был очень пьян. Но было видно, что племянник ювелира этого Бендера боится.

Поэтому когда в беседе с Серафимой Исааковной Жернаков вновь услышал эту фамилию, то спросил где можно встретиться с этим господином. Дама ответила, что он уехал куда-то по делам, но месяца через два обещал вернуться или прислать доверенного человека.

Павел Кондратьевич попытался расспросить женщину об этом Бендере поподробней, но та много не рассказала. Сказала лишь, что он довольно молод, но уже успел побывать в Париже, откуда и привез эту идею с кафе-шантаном. Вот про эту странную затею с пляшущими девками говорила охотно. Было видно, что ей нравиться заниматься всем этим. На вопрос, можно ли посмотреть представление сказала, что пока идет только подготовка и репетиции. Посмотреть можно будет месяца через два-три.

Поняв, что больше ничего интересного от вдовы он не добьется, Жернаков с ней распрощался и поспешил в полицейское управление, где его уже дожидался городовой Горлов Игнат Степанович.

Городовой, которого Карл Оттович охарактеризовал как толкового полицейского, на вопрос о Дермидонте Хренове сказал, что слышал от него про Сивого, но слишком верить Хренову нельзя, поскольку сильно пил последнее время Дермидонт, аж до чертей допился.

— До каких чертей? — машинально спросил Павел Кондратьевич и получил ответ.

— Рассказывал мне, что якобы Сивый натравил на него чёрных чертей, а те его хотели освежевать, как порося.

— Вот как! И почему этот Сивый так его невзлюбил? — спросил Жернаков. Он чувствовал, что городовой что-то не договаривает и попытался наводящими вопросами вытянуть из него дополнительную информацию об этом Сивом.

— Хренов сказал, что Сивый родственник купеческой вдовы Зотовой, вот, мол, и рассердился Сивый.

— Стоп! Стоп! Что это за купеческая вдова? Давай-ка, Игнат Степаныч, обо всём этом поподробней.

Пришлось городовому рассказывать о взаимоотношениях Зотовой и Хренова.

— Вот оно что! Значит хотел Хренов Зотову на двести рублей нагреть, а ты, Игнат Степаныч. во всем разобрался и вывел этого Дермидонта на чистую воду? Я правильно тебя понял? — подвёл итог всей истории с чертями и купеческим сыном Жернаков.

Горлов утвердительно кивнул:

— Дык так и было. Когда этот парень стал Дерьке вопросы задавать, я сразу понял, что врёт Дерька про долг. Ну, мы с Ляксеем прижали его, он и сознался, что выдумал всё. Хотел, мол, вдову наказать за то, что дала ему от ворот поворот.

— Так! А Ляксей — это кто? — продолжал расспрашивать не слишком словоохотливого городового Павел Кондратьевич.

— Забродин его фамилия. Он со своим дедом, Щербаковым Софроном у Зотовой дом недостроенный покупали. Сами же крестьяне из села Сосновки. Я у них паспорт проверил. Ляксей парень молодой, но странный. Одежка на нем господская и разговаривает не по-деревенски. За Зотову заступался. Меня попросил присматривать за ее семейством, чтоб не обидел кто, мол, уважаемый человек за вдову хлопочет. Дед же из старообрядцев, здоровый как медведь и крестится двумя перстами. Остановились у родственника своего Зимина. Я к Зимину заходил, тот подтвердил, что приехали из Сосновки к нему родственники. Дед с двумя внуками и ещё трое пацанов деревенских, мол, кое — что продать привезли, ну и закупиться кой — чем в городе к зиме.

— А почему ты, Игнат Степанович, захотел их проверить?

— Дак это мой участок, вот и блюду порядок. А потом, когда Дерька мне рассказал про Сивого, то я этого Ляксея спросил уж не Сивый ли зотовский родственник?

— Ну а он что?

— Сказал, что никого Сивого он не знает, а позаботиться о вдове его просил Гурьев Артемий Николаевич, племянник тюменского исправника. Якобы приезжал этот Гурьев в Сосновку летом.

— А не соврал ли он тебе, что не знает Сивого? — решил уточнить Жернаков.

— Дак кто ж его знает, может и наврал. Уж больно говорливый хлопец этот Ляксей.

— Понятно. А чего же ты, Игнат Степаныч, начальству не доложил об приезжих?

— А чего докладывать? Документы у них есть, порядок не нарушают, да и уехали они уже в свою Сосновку.

— А что за драка была у Хренова с какими-то варнаками?

— Вы про Гирю с Худым? Так Дерька Гирю, то — есть Гирькина Афанасия, с детства знает. А Гирькин с Худым в розыске были и хотели у Дерьки денег попросить, чтобы из Барнаула уехать, а тот не дал. Вот и разодрались.

— Ясно!

Убедившись, что больше ничего существенного от городового он не услышит, Павел Кондратьевич отпустил его, похвалив за работу. Попросил только, если Хренов в ближайшие три дня появится, то сообщить об этом своему начальству. Тот пообещал не только сообщить, но и самого Дермидонта предоставить.

Поговорив с городовым, Жернаков решил заглянуть к приятелю в кабинет. Карл Оттович сидел за столом и читал какие-то бумаги. Увидев гостя он воскликнул:

— Паша, молодец, что зашел! А то я уже хотел за тобой посылать. Садись и слушай, что наши сыскари накопали по Головану.

Граббе отложил бумаги, с которыми работал, взяв лежащую в стороне папку, раскрыл ее и начал читать:

— Итак: Шубников Гавриил Сысоевич (кличка Голован) из мещан, 1842 года рождения, город Тобольск. В 1861 году предан суду за кражу и приговорён к пяти годам каторжных работ. После отбытия наказания проживал в городах Красноярск, потом Томск. Последние семь лет жил в Барнауле. Ни в одном из этих городов в связях с криминалом замечен не был. Кстати в Томске у тебя ничего на этого варнака нет?

— Не припомню. Наверное не попадался. Хитер видно был. И наверняка с Хруновым и Голубцовым знаком. Может даже на них работал. По крайней мере ювелир Гуревич сказал мне, что интересовался Голубцов этим Шубниковым. А вы в Барнауле разве не знали, что он один из «Иванов»?

— Знали конечно. Но ни разу не удавалось его взять на горячем, людишек его брали, но те его не сдавали, может уважали, а скорее всего боялись. И потом, особых дел в городе за ним не замечено. Только сейчас выяснили, что главный его интерес, это золотишко нелегальных старателей. Был у него подельник по кличке Рябой, вот он и потрошил золотничников. А награбленное золото Головану сплавлял за треть настоящей цены, а тот видимо Голубцову, да еще плюс золотоносные участки.

— Вот как! Не знал я об этой статье дохода Хрунова. Как бы этого Рябого прищучить. Выяснили кто он такой?

— Выяснили. Квасов Силантий. Семь лет назад сбежали с каторги шестеро. Главным у них и был Рябой. Он же, похоже, и подбил остальных. Двух стражников убили, Правда, ушли не слишком далеко. — Граббе покопался в папке, извлек пару листков и подал их Павлу Кондратьевичу:

— Читай!

Тот взял листки и по мере чтения Брови его поднимались вверх:

— Ни хрена себе! Четверых варнаков голыми руками придавил. Силен, однако, этот Щербаков Софрон. Что же его не арестовали?

— А за что арестовывать? Щербаков ни в чем не сознался, свидетелей никаких нет, и все это одни только предположения.

— Слушай, Щербаков этот случайно не из Сосновки? — мелькнула догадка у Павла Кондратьевича.

Граббе извлек из папки ещё один листок и пробежал его глазами.

— Из Сосновки. Кузнец и старообрядец. А ты откуда это узнал?

— От твоего городового Горлова. По его словам Щербаков с внуками был в Барнауле. Причем как раз в это время, когда ваших «Иванов» на ноль множили.

— Подозреваешь его? — с интересом спросил Карл Оттович.

— Пока нет, хотя после вот этого, хочешь, не хочешь, а заподозришь. — и Жернаков потряс бумагами, которые только что прочитал.

— А вот сейчас ещё более заподозришь. — сказал Граббе своему другу. — Знаешь с кем не задолго до смерти встречался Голован? — Карл Оттович выдержал паузу и дождавшись от приятеля вопроса:

— Ну и с кем же?

Ответил несколько театрально, с претензией на то, что и барнаульские сыщики не лыком шиты, раз сумели раскопать такую информацию.

— А встречался он с неким Зыряновым Саввой, довольно богатым крестьянином из села Сосновка. Причем по рассказам соседей этот Зырянов заезжал к Головану довольно часто.

— Вот как! Хорошо бы этого Савву допросить.

— Не получится. Вот донесение старосты села Сосновка, полученное буквально на днях. — Граббе подал ещё один листок.

— Не бывает таких совпадений. — заявил Павел Кондратьевич, возвращая листок приятелю.

— Ну, совпадение или не совпадение, а допросить не удастся. Сгорел Зырянов вместе со своим работником неким Пахомом Вахрушиным, а с ними еще трое неизвестных.

— Трое, а ведь этот «Пшено» как раз о троих говорил, которых Голован послал куда-то. Надо этого Сухарева ещё раз допросить.

— Уже! — усмехнулся Граббе.

— Что уже?

— Уже допросили. Оказалось, знает он этого Зырянова и работника его Вахрушина знает. Якобы у Зырянова с Голованом какие-то общие дела были. Вахрушин бывший каторжник, был у Зырянова вроде порученца. Говорит, что Филин с Хрипатым были с Вахрушиным на дружеской ноге. Самогонку вместе пили, когда тот приезжал.

— Что же этот Сухарев сразу нам все это не рассказал?

— Не спрашивали, вот и не рассказал. Но я тебя удивлю ещё больше. Знаешь, зачем Софрон Щербаков в Барнаул приезжал?

— Знаю. Дом он купил здесь недостроенный. Видимо переезжать собрался.

— Ещё и дом купил! А про дом мои ничего не узнали. — Граббе был несколько разачорован.

— Так спросили бы у городового Горлова.

— Спросим теперь. Но кроме того Щербаков золотоносный участок на какой-то речке застолбил. Разрешение на добычу золота в Горной управе выхлопотал. Надо сказать, не дешевое удовольствие. Наверняка намыл уже там золотишка, вот и решил его легализовать.

— Вот как! Ну что ж, удивил ты меня Карлуша. Если так, то Щербаков у нас теперь первый подозреваемый. Кстати, а эта Сосновка где? Наведаться туда что-ли.

— Верст двести с лишнем отсюда. Но ехать, сейчас туда не советую. Не сегодня-завтра дожди начнутся, дорогу развезет. По сухой-то дороге за три дня не доедешь, а по грязи все пять тащиться будешь.

— Пожалуй ты прав, тем более, что нам еще на пароходе до Томска шлепать, успеть надо до ледостава. А хотелось бы на этого Щербакова глянуть, ну и побеседовать.

— А что Горлов про него говорит? — поинтересовался Граббе.

— Да он с ним почти и не разговаривал. Отметил только, что тот здоровый как медведь. Вот про внучка его сказал, что, мол, очень говорливый хлопец этот внучок.

— А давай-ка расспросим Аркадия Захаровича Кабанова. Он лет семь назад допрашивал Щербакова поповоду убиенных варнаков. Семенов! — позвал Карл Оттович.

Явившемуся на зов щеголеватому полицейскому отдал приказ:

— Семенов, пригласи-ка Аркадия Захаровича. Скажи вопрос у нас есть по одному старому делу.

— Хорошо. — тот наклонил голову с безупречным пробором и вышел.

Глава 6

Вошедший в кабинет господин Кабанов был сух, опрятен и в меру бородат. Остановившись на средине, он вопросительно посмотрел на начальника.

— Присаживайтесь Аркадий Захарович.

Когда тот сел напротив Жернакова, Граббе сказал, указывая на приятеля:

— Павел Кондратьевич Жернаков, заместитель начальника следственного отделения Томской управы. Аркадий Захарович Кабанов, следователь.

Названные синхронно приподнялись и кивнули друг другу. Наблюдавший за ними Граббе чуть заметно усмехнулся и продолжил:

— Аркадий Захарович, помните: лет семь назад вы вели дело о побеге шестерых каторжан и в ходе расследования этого дела допрашивали некого Щербакова Софрона крестьянина из села Сосновка?

— Разумеется, помню. — кивнул головой Кабанов.

— Тогда расскажите Павлу Кондратьевичу об этом Щербакове.

— Что именно вас интересует? — обратился Кабанов к Жернакову.

— Да все интересует, вернее все, что вы о нем знаете.

— Ну семь лет — срок большой. Наверное многое я уже забыл, но деда Щербака помню. Основательный мужик.

— Деда? — спросил Граббе.

— Так его в селе называли.

— Как вы на него вышли? — поинтересовался Павел Кондратьевич.

— Бежавших каторжников ведь искали. По их следам шли два стражника с прииска с пятью казаками. Ещё две небольшие команды прочесывали местность. Когда возле небольшой деревушки Лествянка местные нашли четыре трупа, то сразу же сообщили старосте села Боровое, в котором как раз находилась одна из команд. Те установили, что найденные покойники и есть бежавшие каторжники.

— Как установили? Что кто-то в команде знал варнаков?

— По приметам, а больше всего по ружьям убитых ими стражников, что рядом с трупами валялись.

— Понятно. А куда еще двое девались? Ведь с каторги бежало шестеро. Выходит, что двое от этого деда Щербака сбежали.

— Один ушёл. Атаман их, Рябой и не просто ушел, а сначала ткнул Щербакова ножичком в бок. Еще одного нашли недалеко от того места где были убиты дочь и зять Щербакова. Похоже, что его Иван Забродин — зять деда Щербака достал перед смертью. Подельники его оттащили подальше и в овражке ветками прикрыли.

— А Рябого искали? — спросил Жернаков

— Искали. Да все бестолку. Как в воду канул. Только вот сейчас на след напали. Опять банду сколотил и диких старателей по тайге вылавливает.

— Ладно, с Рябым все ясно. Про Щербакова, что еще можете сказать?

— Я уже говорил: мужик основательный, умён хотя и не образован, но читать писать может, охотник — тайга ему дом родной. Старообрядец, но не фанатик. Физически очень силен. Матом не ругается, самое бранные слова «летна боль». Что они означает я не знаю. Мы с Михаилом Семеновичем пытались его расколоть. Даже игру затеяли в злого и доброго следователя, но, похоже, его это только позабавило. В общем, ничего от него мы добиться не смогли. Хотя все жители села от мала до велика были уверены, что поубивал дед Щербак варнаков, отомстил за смерть дочери и зятя, он же твердо стоял на своем, мол, никого не убивал, рану получил, упав случайно с лошади. На сучок, мол, напоролся. Местная знахарка его подлечила.

— Знахарку опрашивали?

— Опрашивали. Но лучше бы мы этого не делали.

— Что так? — заинтересованно спросил Жернаков.

— Так после разговора с ней, мы были полностью уверены, что дед Щербак никого не убивал. Прямо наваждение какое-то. Хорошо, что прошло быстро. Но обвинить этого кержака в убийстве так и не удалось. А потом и команда поступила дело против Щербакова прекратить. Начальство решило, что Щербаков спас жителей этой деревушки, возле которой нашли убитых варнаков. Вроде те хотели эту деревеньку пощипать ночью, а дед Щербак не дал.

— Ясно. Ну а в селе как Щербакову относились?

— Большинство, которых мы расспрашивали, отзывались о нем как о человеке справедливом и не конфликтным. Лишь с одним из сельских богатеев были у него неприязненные отношения. Но мы слишком сильно этим не интересовались.

— А как того богатея звали? — спросил Жернаков.

— Подзабылась фамилия, но что-то с названием деревни связано. Завьялово или еще как-то.

— Может Зыряновка? — Подсказал Граббе.

— Точно! Зырянов его фамилия. — воскликнул тот.

Жернаков с Граббе переглянулись и Карл Оттович подал Кабанову листок с донесением старосты Сосновки.

— Прочтите Аркадий Захарович.

Кабанов прочитал донесение, вернул бумагу хозяину кабинета и, усмехнувшись, сказал, вопросительно смотрящим на него приятелям:

— Полагаю, вы хотите спросить меня, а не Щербаков ли расправился со своим давним недругом? Моё мнение — дед Щербак к этому не причастен.

— Обоснуйте.

— Ну, Зырянов и Щербаков живут в одном селе уже не один десяток лет и до сих пор друг друга не убили. Но главное не это. Даже если бы Щербаков поубивал там всех пятерых, то ни в коем случае жечь заимку бы не стал.

— Почему вы так считаете? — с любопытством осведомился Граббе.

— Такие заимки располагаются не далеко от сел, а главная опасность в таежных деревнях — это лесной пожар. И старый таёжник дед Щербак всё это прекрасно знает. Так, что там или действительно молния или, скорее всего, сами потерпевшие перепились и устроили пожар.

— Гм…. Резонно. — сказал после некоторого раздумья Жернаков. — Ну а родственники деда Щербака, сыновья там, внуки….

— Его сыновья хоть и взрослые люди, но отца слушаются беспрекословно, а внуки еще подростки.

— Как по-вашему, мог ли Щербаков ограбить кого либо? — задал неожиданный вопрос Павел Кондратьевич.

— Ограбить? — удивился Кабанов. — Что вы имеете ввиду?

— Видите ли, Аркадий Захарович, — вмешался Граббе — оказывается у нас в Барнауле был ограблен небезызвестный вам Ефим Голубцов, аккурат в то время когда Щербаков с внуками был здесь.

— Вон что! Нет, это не он. В этом я уверен. Не тот человек дед Щербак, чтобы кого-то грабить. Он конечно не святой, но до такой низости никогда не опустится.

— Отчего вы в этом уверены? — спросил Жернаков.

— Мне довольно много пришлось с ним тогда общаться: допрашивать, грозить (я тогда играл роль злого следователя) и так просто разговаривать. Смею надеяться, что я его неплохо изучил. Так вот, на мой взгляд, он человек твердых убеждений. По его понятиям ограбить кого — либо — тяжкий грех, и варнаков он очень не любит.

— Понятно. — Жернаков задумчиво потеребил свои небольшие усы и спросил:

— Аркадий Захарович, Карл Оттович известен ли вам некто по кличке «Сивый»?

Те посмотрели друг на друга. Потом Кабанов отрицательно помотал головой, а Граббе, пожав плечами, сказал:

— Не слышали о таком. Чем это он тебя заинтересовал?

— Да вот слух такой на вашем базаре прошел, что некий «Сивый» будет новым «Иваном» в Барнауле. Вот я вас и спрашиваю. А Сивцов Парамон у вас в городе не объявлялся?

— Мне такой не известен. — сказал Граббе и усмехнувшись добавил. — Неужели ты думаешь, что мы всех приезжающих контролируем?

— Да не думаю я так. Просто версия такая возникла у моего помощника.

И Жернаков рассказал о Сивцове и его конфликте с золотопромышленником Хруновым.

— Вот мой помощник и предположил, что «Сивый» это и есть обиженный Хруновым Сивцов Парамон. Видите ли, Хрунов Фрол Никитич много кому дорогу перешел и потому предполагает, что клеврета его, Голубцова ограбили не залетные ухари, а те, кому сам Хрунов когда-то больно по мозолям прошелся. Последние события в вашем городе он связывает с якобы начавшейся охотой лично на него. И мне кажется, что изрядная доля истины в этом утверждении есть.

— Если связывать кличку с фамилией, то я могу вам назвать ещё одного кандидата на роль «Сивого». — сказал вдруг Кабанов. — Только живет он не в Барнауле, а в Бийске.

Граббе с Жернаковым удивленно переглянулись и уставились на говорившего, ожидая продолжения. Тот не стал слишком тянуть и продолжил:

— Правда, за глаза его называют Сорокопуд, но это прозвище, а не кличка. Фамилия же у него Сивков, а имя — Василий. Занимается скупкой золота у диких старателей и перепродает его в Китай. Имеет официально зарегистрированный прииск. Золото добытое там также официально сдает для получения горной ассигновки.

— Вот вы, Аркадий Захарович, о ком. — поморщился Граббе и пояснил недоумевающему приятелю:

— Имеется у нас такой деятель. Давно бы арестовали, но не дают. Есть у него какой-то высокий покровитель.

— А почему Сорокопут? — полюбопытствовал Жернаков.

— Не сорокопут, а Сорокопуд. Сорокопут это птица, а Сорокопуд это сорок пудов. Толстоват Сивков и говорит много. Вот и прозвали. А по роду, так сказать деятельности, он прямой конкурент Хрунову, и людишки верные у него есть. Так что вполне мог немного пощипать миллионщика.

Неожиданное сообщение о новом вероятном кандидате на роль Сивого ввергло Павла Кондратьевича в некоторую задумчивость, которая, впрочем, была непродолжительной. Увидев, что хозяин кабинета вместе со своим подчинённым смотрят на него вопросительно, он большим пальцем правой руки в очередной раз разгладил свои щегольские усики и произнес:

— Благодарю вас, Аркадий Захарович, за информацию. Позволите задать вам еще один вопрос?

— Спрашивайте!

— Скажите, Щербаков может быть как-то связан с этим Сивковым?

— Трудно сказать. А почему такой вопрос возник?

Ответил Граббе:

— Оказывается Щербаков буквально на днях разрешение выхлопотал на добычу золота и кроме того дом в Барнауле купил. Вот и вопрос: деньги-то у него откуда?

— Вот оно что! Золотоносный участок наобум столбить никто не будет. Наверняка не одно лето там всем семейством старались. Намыл, поди, золотишко дед Щербак. Намыл и наверняка часть продал. И скорее всего тому же Сивкову. Хотя с этими кержаками не угадаешь, есть у них и свои каналы, по которым они золото в Китай сплавляют.

— Вы хотите сказать, что Щербаков не сам по себе прииск застолбил? Кто-то стоит за ним? — спросил Жернаков.

— А почему нет. Сейчас некоторые старообрядческие общины стараются денежки, которые у них накопились в торговлю или в производство пустить. Могли и деда Щербака к этому делу пристегнуть. Как-никак свой человек — одноверец. Если он в Барнауле еще в какое-то дело влез, то наверняка есть за ним община, а значит и денежки.

— Пожалуй, вы правы. Ну что ж, Аркадий Захарович, еще раз благодарю. Вы нам очень помогли. — сказал Жернаков.

— Всегда рад помочь коллегам. Карл Оттович, я могу быть свободен?

— Можете, можете. — улыбнулся Граббе. — и спасибо вам, Аркадий Захарович.

Когда за Кабановым закрылась дверь, Граббе спросил приятеля:

— Ну что, Паша, нашел зацепку? Кто по твоему мнению Голубцова ограбил?

— До разговора с господином Кабановым, на Щербакова грешил, а теперь даже и не знаю. Очень убедительно Аркадий Захарович этого деда Щербака защищал. Если он правильно характеризует Щербакова, а скорее всего это так и есть, поскольку господин Кабанов показался мне очень компетентным следователем, то дед Щербак действительно не мог ограбить Голубцова. Прибить пожалуй мог, но специально грабить бы не стал. Встречал я подобных персонажей среди старообрядцев. И все-таки мне кажется, что как-то причастен этот дед Щербак к вашим недавним событиям.

— Почему ты так решил? — удивленно приподнял брови Карл Оттович.

— Да не решил, а всего лишь предположил. Слишком много совпадений. Сам посуди: первое — Рябой, который его ножичком ткнул и который золотничников потрошит, а золото Головану сплавляет, второе — некто Зырянов, давний недруг, у которого с Голованом общие дела есть. Наконец, был этот кержак в Барнауле как раз в то время, когда у вас эти дела творились. Я специально у твоего Горлова поинтересовался, когда Щербаков в городе появился и когда уехал.

— Пожалуй ты прав. — Граббе задумчиво повертел в руках карандаш и добавил. — И всё вокруг золота крутится.

— Вот — вот. Ещё и золото. — Жернаков помолчал немного и предложил:

— А дай-ка кому-нибудь из своих задание проследить, что еще здесь Щербаков делал, кроме того что нам уже известно. И неплохо бы как-то выяснить, кто еще из приезжих был в городе, когда Голубцова грабили и «Иванов» убивали. Особенно это касается тех, кто приехал из Томска.

— Ну ты Паша и задачки задаёшь! Ладно, попробуем.

— Кстати, Карлуша, тебе фамилия Гурьев известна?

— Гурьев Артемий? — уточнил Граббе. — Племянник тюменского исправника? Знаю. Был он у нас этим летом, в деревню какую-то ездил. Стоп. А ведь ездил он в Сосновку. — вспомнил Граббе и уставился на приятеля.

— Не соврал значит Ляксей. — пробормотал Жернаков.

— Ты это о чём Паша?

Пришлось Жернакову рассказывать и о Хренове, и о внуке деда Щербака, и даже о купеческой вдове Зотовой. Под конец рассказа он спросил приятеля:

— Что это за село такое Сосновка? То там куча народа в огне гибнет, то туда за какой-то надобностью племянник тюменского исправника направляется, а то итальянцы за чем-то туда ездили по весне.

— Итальянцы? — непритворно удивился Граббе. — Докладывали мне об каких-то иностранцах, которые почти месяц навигации дожидались, но те вроде французы были, перепутали видимо. Говоришь, в Сосновку ездили. И зачем черти их туда потащили?

— Ты меня спрашиваешь! — засмеялся Жернаков. — Это ведь ты тут начальник. Ладно уж. Слушок такой на вашем базаре прошел, что купили иностранцы чего-то у местной знахарки, причем за большие деньги купили. Жаль, что времени у меня мало, то бы непременно наведался в эту вашу Сосновку.

— Не переживай. Расспрошу я про эту знахарку своих, наверняка кто-нибудь о ней знает. Ты когда назад в Томск собираешься?

— Оттягивать уже некуда, через два дня отплываем.

— Вот перед отъездом и зайди, если чего позже разузнаю, то письмо напишу.

Через два дня пароход «Быстрый», нещадно дымя трубой, бодро катился вниз по Оби. В хозяйской каюте за бутылочкой неплохого коньяка сидели трое и подводили итоги своей барнаульской эпопеи. За последние два дня удалось прояснить многие моменты. В частности выяснилось, что один из подозреваемых, Щербаков Софрон, не только золотоносный участок застолбил, но вложился в создание пароходной компании совместно с неким Роговским. Для пожилого крестьянина, старообрядца и кузнеца поступок неожиданный и не характерный. И скорее всего, прав Аркадий Захарович Кабанов — стоит за ним какая-то старообрядческая община, вполне приличные общинные деньги и кто-то из более молодых и образованных.

В связи с этим заинтересовали внуки деда Щербака, которых не брали во внимание из-за возраста. По словам того же Кабанова одному должно было исполниться лет семнадцать, а другому не более пятнадцати. Еще раз опрошенный городовой Игнат Горлов удивился узнав, что парню, который так ловко вывел на чистую воду Хренова, всего пятнадцать лет. Он сказал, что видел обоих внуков Щербакова. Один, мол, очень похож на своего деда, почти такой же здоровый, а второй хотя и ростом меньше, но кажется взрослее своего двоюродного брата. Мол, на вид он бы дал ему лет восемнадцать-девятнадцать. Одет как барчук и ведет себя уверенно. На студента похож по повадкам.

Кузнецов, разговаривавший с купеческой вдовой Зотовой, выяснил, что та тоже считает Алексея Забродина достаточно взрослым и образованным человеком.

— Зотова, оказывается, рисует неплохо. Так он у Зотовой три рисунка купил, а еще три и одну картину местному доктору впарил. Зотова на него, чуть не молится. — доложил Кузнецов.

— Что так?

— Там какая-то темная история. Муж её товар сопровождал в Тюмень и внезапно умер в дороге, товар исчез. Осталась вдова без денег с двумя детьми. Так этот парень её от нищеты спас. Кроме того подрядился её рисунками да картинами торговать.

— Неужто рисунки так хороши? — поинтересовался Жернаков.

— Да я их и не видел особо. Висели на стене какие-то, но я их не рассматривал, да и не понимаю я этом деле ничего. Правда, спросил для проформы как мне на них глянуть? Так она сказала, что Алексей отнёс папку с рисунками в ювелирную лавку, мол, там их можно посмотреть и купить.

— Так это её картинки висят в салоне у Гуревича? — заинтересованно спросил Морозов.

— Откуда ж я знаю? Может и её. Ты их видел?

— Видел. Душевные картинки. Только принес их Гуревичу вовсе не Алексей Забродин, а некий господин Бендер Остап Сулейманович. — сказал Морозов и победно глянул на начальника.

— Вот даже как! А чего ты раньше про это не говорил?

— Да как-то не придал значение.

— Выходит, внучок деда Щербака как-то с этим таинственным Бендером связан. Весьма интересно. — глядя на рюмку с коньяком задумчиво сказал Жернаков.

— Слушай, Паша! А не внуки ли Щербакова с этим Бендером Голубцова обнесли, да на Сыча натравили. — вдруг блеснуло озарение у Кузнецова.

— Это ты, Петруха, загнул. — усомнился Морозов. — Они же ещё пацаны, да и Бендер, по словам сестрицы и племянника ювелира, тоже довольно молод.

— Ну и что, что пацаны! Молодые, дерзкие, ничего не боятся, вот и подловили бедного Ефима со спущенными штанами. — не сдавался Петр.

— А как же Сивцов Парамон? — съехидничал Морозов.

— А что Парамон? Может и он причастен. Может этот Бендер его родственник.

— Ага, незаконный сын его любовницы. — засмеялся Морозов.

— А ты, Пахомий, зря смеёшься. — неожиданно сказал Жернаков. — Ты же сам говорил, что племянник Гуревича, подозревает Бендера в убийстиве Сомова.

— Так это он болтал по пьяни, а трезвый от всего открещивался. Но видно, что побаивается Илюша этого Бендара. — вынужден был Морозов признать некоторую обоснованность подозрений причастности к «весёлым» событиям в Барнауле незнакомца со странной фамилией.

— Вот-вот, а еще, сдается мне, что этот Бендер никакой не Бендер. — сказал Павел Кондратьевич, и вдруг добавил. — А чего мы сидим зря?

Он поднял свою рюмку и дождавшись, когда друзья тоже ухватят свои, чокнулся с ними и маленькими глотками выцедил коньяк.

— Хороший коньячок держит у себя в погребце Фрол Никитич. — закусывая, произнес он.

— А чего ему плохому быть, с его-то деньгами. Поди из самого Парижа выписывает. — произнес Кузнецов, вгрызаясь в куриный окорочёк. Прожевав, спросил:

— А почему ты Паша решил, что этот малый вовсе не Бендер?

— Сам посуди. Бендером его называют, только Гуревичи, сам ювелир да сестрица с племянником. Вы за эти дни половину Барнаула прошерстили, а такой фамилии не слышали. В полиции про такого тоже ничего не знают. Выходит он только Гуревичам так представился. И потом Бендер Остап Сулейманович, как-то издевательски звучит.

— А Дермидонт Хренов не издевательски звучит? — не преминул подпустить шпильку Морозов.

— В отличии от таинственного Бендера, тот в церковную метрическую книгу вписан.

— Не знаю как вы, а я на Сыча и его подельников грешу. Скорее всего они Хрунову такую свинью подложили. — сказал Морозов. — Жалко не удалось вызнать куда этот Гребень с дружками умотал.

— Если это Сыч Голубцова нагрел, то чего так по глупому-то подставился? Мог бы и получше приготовиться. — возразил приятелю Кузнецов.

— А он и приготовился. Только Устин Коноваленко все планы его поломал и самого придушил. — сказал Жернаков и добавил:

— Вполне возможно, что это Сыч со своими грабанул Ефима. Местные сыскари, с моей подсказки установили, что следом за Голубцовым в Барнаул из Томска приехал некий Харлампий Лычков. Случайно не знаете такого?

— Знаем и совсем не случайно. — усмехнулся Морозов. Лычков это «Драный». Он Парамону Сивцову помогал на прииске, пока Хрунов с Голубцовым этот прииск у Парамона не отобрали.

— А к Сычу этот Драный каким боком? — спросил Кузнецов.

— А вот тут самое интересное. Оказывается Лычков и Мокрецов, что вместе с Гребнем из города сбежал, из одной деревни родом и наверняка друг друга знают.

— Ну вот! А я что говорил! Навел Драный сычевских варнаков на Ефимку! — воскликнул Морозов. — Давай, Петруха, наливай еще по одной.

— А это совсем не факт. — возразил Павел Кондратьевич, наблюдая как Кузнецов разливает по рюмкам остатки коньяка.

— А что тогда факт? — уставился на него Морозов.

— Нет у нас ничего, чтобы однозначно установить, кто Голубцова обнёс. Одни только предположения.

— И что ты будешь Хрунову докладывать? — выжав из бутылки последнюю каплю себе в рюмку, спросил Кузнецов

— Докладывать ничего не буду, он мне не начальник, а чтоб он о деньгах, что нам заплатил, не слишком печалился, расскажу ему обо всём, что в Барнауле нарыли. А там пусть сам выбирает, кто ему враг, а кто так, мимо проходил.

— А вдруг он решит, что это дед Щербак. Судя по всему Щербаков нормальный мужик, мне его будет жалко, если хруновские варнаки с ним что-нибудь сотворят. — сказал Морозов.

— А вот это ты зря. Сдается мне, что за Щербаковым стоит все-таки община, да и сам дед Щербак с сыновьями на ягнят не похожи и, думаю, сумеют обломать рога голубцовским варнакам, если те к ним сунутся.

Глава 7

Тремя днями позже в трактире «Ресторанъ», в «кабинете для деловых встреч», Хрунов с Голубцовым внимательно слушали Павла Кондратьевича Жернакова. Когда тот, наконец, замолчал, то Голубцов понявший, что никто ему потерянных денег на блюдечке не принесет, разозлился:

— Ты такие деньжищи взял, а ничего конкретного не вызнал. Рассказываешь нам здесь какие-то сказки, а кто деньги спёр не узнал.

Жернаков откинулся на спинку стула и насмешливо посмотрел на него. Потом не спеша взял наполненную коньяком рюмку выпил и так же не спеша стал закусывать. Хрунов, проследил за ним и бросил, вскинувшемуся было Голубцову:

— А ну охолонь! — и спокойно продолжил.

— Что вы на это скажете, Павел Кондратьевич?

Тот так же нарочито не спеша огладил салфеткой свои щегольские усики и произнес:

— Господин Голубцов требует конкретики. Ну что ж, сам напросился. Барнаульские дознаватели вполне конкретно установили, что вы, господин Голубцов, в течение нескольких последних лет неоднократно встречались в Барнауле с неким Шубниковым Гавриилом по кличке «Голован» и покупали у него шлиховое золото, а так же получали от него координаты мест, где добывали золотишко дикие старатели, что стало с этими несчастными можно только догадываться.

— Не знаю я никакого Голована. — Голубцов несколько подувял, начиная постепенно осознавать, что с Жернаковым шутки плохи, и он напрасно набросился на сыщика с обвинениями.

— Наверное, по этому вы бегали по городу и пытались разузнать, куда он подевался, а когда узнали, что помер Голован, стали искать ему замену.

— Враки всё! Ничего я не искал.

— Тогда объясните, почему вместо того чтобы охранять вверенные вам ценности, вы, в сопровождении двух охранников, ездили сначала к некому Сычёву по кличке Сыч, а на следующий день к Грашину Захару известному как «Годный».

Голубцов было дернулся возразить, но Павел Кондратьевич жестом остановил его и добавил:

— Отрицать данные факты глупо, нашлись свидетели, что видели вас и у Сыча, и у Годного. И самое главное: на кой хрен вы кинулись воевать с Сычём и его присными, даже не попытавшись выяснить, кто же конкретно вас ограбил. Результат плачевный. — высказав свои доводы, он внимательно посмотрел на Хрунова и, помолчав, продолжил:

— Со смертью Сыча и Устина Коноваленко узнать, кто же так ловко вас обнёс, почти невозможно. А тот, кто хоть как-то мог разъяснить данное обстоятельство, пустился в бега. Я имею ввиду Петухова Макара по кличке «Гребень», давнего подельника Сыча. С ним ушли еще двое: Горохов Василий по кличке «Лапоть» и Мокрецов Гордей по кличке «Кривой». Местонахождение этих бегунов мне установить не удалось. Вот такова конкретика, любезный господин Голубцов.

Жернаков с ухмылкой посмотрел на сникшего Ефима и обратился к Хрунову:

— Может быть вам, Фрол Никитич, тоже конкретики надо?

Тот посмотрел на Голубцова и, отрицательно покачав головой, заявил:

— Оставьте ее себе такую конкретику, а мне лучше скажите, кто, по вашему мнению, из всех вами названных причастен к ограблению Ефима?

— Извольте! Мое мнение, что первенство тут за Сычом и его подельниками.

— Отчего вы так решили?

— Вам известен некто по фамилии Лычков и по кличке Драный?

Хрунов недоуменно пожал плечами, а Голубцов хмуро произнес:

— Знаем такого.

— Так вот этот Драный приехал в Барнаул следом за вами. И самое интересное он оказался из одной деревни с Мокрецовым Гордеем по кличке Кривой.

— Что это за деревня? — спросил Хрунов.

Жернаков усмехнулся, полез в карман, достал записную книжку, полистал её.

— А вот… Маношкино.

— И где это?

— Я не интересовался, но полагаю, что в Барнаульском уезде.

— Значит все-таки Сыч. — Голубцов сжал кулаки и хмуро глянул на сыщика.

— Я сказал, что вероятность участия сычёвских варнаков в вашем ограблении наиболее высока, но и других тоже со счетов сбрасывать не надо.

— Это кого же? — заинтересовался Хрунов.

— Ну, вторым по списку идет некий Сивков Василий по прозвищу Сорокопуд из Бийска. Я думаю, что он вам знаком.

Хрунов задумчиво кивнул, а Голубцов недоуменно спросил:

— А этот-то причем?

— Вполне возможно, что Лычков направился к Сивкову в Бийск, а вовсе не к своему земляку. Не удалось отследить передвижения Драного в Барнауле. И сам он куда-то запропал. Потому и возникло подозрение у барнаульских сыщиков, что тот был в городе проездом. А Сорокопуд, как я понимаю, тоже пострадал от ваших манипуляций с золотом. Так что мотив у него есть. Мне кажется, что против вас господа кто-то сбивает комплот из обиженных.

Жернаков замолчал, наблюдая за реакцией Хрунова на последние слова. Тот, повернувшись к Голубцову ожег его красноречивым взглядом. Мысленно усмехнувшись, «эк тебя проняло», продолжил:

— Ну и последний персонаж — это некто скрывающийся под именем Бендер Остап Сулейманович. Полагаю, что имя и фамилия вымышлены, но он как-то связан с Щербаковым Софроном, который добился в Горном управлении разрешение на добычу золота и вложился в создании в Барнауле пароходной компании. Сам же Щербаков — пожилой деревенский кузнец и старообрядец, поэтому и возникло подозрение, что за ним стоит старообрядческая община, ну или группа богатых старообрядцев не желающих публичности. Вот такой расклад господа.

— Ну а этого кержака вы чего сюда приплели. — высказал недовольство Голубцов.

— А «приплёл» я его, любезный господин Голубцов, потому, что он приехал из своего села в Барнаул на несколько дней раньше вас и уехал на несколько дней позже. То есть находился в Барнауле как раз во время всей этой кровавой кутерьмы. И мотив у него с вами расправиться вполне мог быть.

И Жернаков рассказал историю взаимоотношений Рябого и деда Щербака. Слушавший его с интересом Хрунов, спросил:

— Этот Рябой к нам какое отношение имеет?

— Имеет. Косвенное. Это он со своей бандой выслеживал и потрошил «диких» старателей. А добытое таким способом золото сдавал Головану. Про Голована я вам уже говорил. Собственно, кой-какие ваши прииски попали к вам благодаря этому бандиту.

— Этак кого угодно обвинить можно. — заметил Хрунов.

— Я, господа, не обвиняю, я констатирую факты. А факты таковы, что Рябой этот исчез в тайге и в положенный срок у Голована не появился. Тот, чтобы выяснить, куда подевался Рябой, послал троих своих варнаков. Причем послал не куда-то в тайгу, а в село где живет этот Щербаков. Так вот: все трое погибли в пожаре. Заимка, где они находились, сгорела и, вместе с ними, сгорел и хозяин заимки — местный богатей.

— Через два или три дня после приезда Щербакова в Барнаул кто-то убивает еще трех головановских приспешников. Позже в доме Голована находят его труп. Доктор, которого полиция привлекла к расследованию, установил, что тот умер естественной смертью. Самое интересное, что в доме Голована полиция не обнаружила ни денег, ни каких — либо других ценностей. Таковы факты. И, согласитесь, факты эти заставляют задуматься.

— Так это что? Выходит их всех этот кержак поубивал? Почему же барнаульская полиция его не арестует? — возмутился Голубцов.

— Ну, с Рябым и сельским пожаром ясности нет, никто там ничего не расследовал. К убийству же трех головановских бандитов Щербаков отношение не имеет. Установлено, что в это время он был в горной управе. Заявку на прииск оформлял. И вас он не грабил. Я это специально проверил. В последующие три он работал вместе с артелью строителей на купленном им недостроенном доме. Кроме того сдается мне, что он ничего не знает о ваших связях с Голованом, а через него с Рябым.

— Ну и узнал бы, что с того? — пробурчал недовольно Голубцов.

— Если бы он это узнал, то я не имел бы сомнительного удовольствия сейчас с вами беседовать.

Пока Голубцов осмысливал сказанное сыщиком, Хрунов спросил:

— Вот как! Отчего же у вас такое мнение сложилось?

— Всё, что мне удалось узнать о Щербакове, характеризует его как человека решительного, упрямого, физически очень сильного и имеющего строгие моральные принципы, присущие некоторым старообрядцам. Я знавал людей подобных ему. Поэтому смею утверждать, что если бы он узнал о некой причастности господина Голубцова к делам бандита Рябого, то без лишних затей, свернул бы ему шею и вряд ли охранники его остановили. А вот грабить вас, господин Голубцов, он бы не стал. Нет, он возможно взял бы деньги и ценности, но только те, что на виду. Обшаривать дом в поисках тайника он бы не додумался. Я полагаю, что денежки вы, господин Голубцов, хранили в тайнике или я ошибаюсь?

Голубцов что-то невразумительно пробурчал.

— Значит, не ошибаюсь! — усмехнулся Павел Кондратьевич и, обратившись к Хрунову, спросил:

— Вы, господин Хрунов, проведённым мной расследованием удовлетворены?

— Вполне. Единственный вопрос. Кто это под меня копает?

— Видите ли, господин Хрунов, чтобы хоть как-то вразумительно ответить на ваш вопрос, я должен узнать обо всех, кого вы или ваши люди за последние лет пять — семь, так или иначе, обидели. Вы готовы покаяться?

— Явку с повинной предлагаешь? — ухватил самую суть Хрунов. — Сами разберемся!

— Будем считать, что мы пришли к пониманию. Раз так, то позвольте откланяться. И напоследок: вам господин Голубцов лучше годик — другой в Барнауле не показываться. На сей раз вы так легко не отделаетесь. Собственно в связи с вновь открывшимися обстоятельствами барнаульцы предлагали вас арестовать и хорошенько допросить, но я пообещал, что лично прослежу за вами и обязательно арестую, если вы будете замечены в противоправных деяниях. И уверяю вас так и сделаю — прослежу и арестую.

С этими словами Жернаков покинул «кабинет для деловых встреч». После ухода сыщика Хрунов еще некоторое время смотрел на дверь. Потом налил себе и Голубцову коньяка выпил и, закусывая, спросил:

— Ты чего на легавого накинулся? Совсем страх потерял?

— Так он же ничего не сделал, чтобы деньги сыскать.

— А вот тут ты Ефим не прав. По-моему, он только тем в Барнауле и занимался, что деньги украденные разыскивал. И очень сильно на тебя рассердился, когда понял, что ты по глупости все концы обрубил, попытавшись разобраться с Сычом. Неужто, ты и вправду думал, что, найдя денежки, он их нам отдаст?

Голубцов пожал плечами и, взяв рюмку, выпил. Наблюдавший за ним Фрол Никитич вдруг засмеялся и заявил:

— Вижу, что надеялся. И совершенно зря. Мнится мне, что он и за дело-то взялся, чтобы наши денежки найти и прикарманить, но не вышло. А тут ты с претензиями, вот он и разозлился. Теперь ходи да оглядывайся.

— Тебе хорошо говорить у тебя денег курам не поклевать, а мне за всё платить придется.

— Вот оно что! Ладно, черт с тобой. Считай, что долг за тебя легавый отработал, понятно теперь, что отсюда ниточка тянется. Этот Драный, кто он такой?

— Помнишь Парамона Сивцова? Драный у него на подхвате был. Мы его тогда не смогли разыскать, ну и плюнули, невелика птица. Два года его было не видно, не слышно и надо же объявился.

— Что ж ты мне, тогда говорил, что с Сивцовым вопрос решен? — недобро прищурился Фрол.

— Так оно и есть. А Драный это так — мелочь, видимо пристал к кому-то, вот и шестерит.

— Ладно. Разузнай тогда, с кем тот Драный теперь хороводится. Про сбежавшего Гребня и его дружков среди бывших сидельцев поспрашивай, вдруг кто-то знает, куда они могли скрыться. С Сорокопудом, боровом жирным, разберись окончательно. Устрой ему несчастный случай.

— А с этим кержаком, что делать?

— Пока ничего. Сначала разобраться надо, что за гусь и кто за ним стоит. Старообрядцы народ серьезный и главное деньги приличные у них имеются. Если с нашими вражинами стакнутся, нам кисло будет. Я на днях уеду, но перед отъездом поговорю кой с кем, может, что и разузнаю, но и ты не спи, подпинывай своих, а то разжирели, мышей не ловят.

Голубцов хмуро кивнул:

— Понял, сделаю.

— Ну, раз понял, то иди, работай.

Вечером, сидя за столом и догоняясь водочкой, Ефим Голубцов в который раз прокручивал в голове рассказ Жернакова, о барнаульских делах. В отличии от Фрола он не поверил, что Сорокопуд причастен к его ограблению. Конечно, в свое время Фрол перехватил у Сивкова пару золотоносных участков и тот этого не забыл. Но кто Сорокопуд, и кто Хрунов? К тому же с тех пор прошло более четырех лет. И потом, Голубцов за это время, в тайне от хозяина, переправил через Сорокопуда в Китай больше пяти фунтов золота. Конечно не сам связывался с ним. Покойник Устин Коноваленко возил золотишко. Да и нету у Сорокопуда людей способных на столь дерзкое ограбление. Так — шваль мелкая. Выполнять приказ Хрунова насчет Сорокопуда он не собирался. Если тот спросит, то он выложит весь расклад по Сивкову.

А в общем, Голубцову не нравились изменения, которые в последнее время произошли в характере Фрола. Тот всё больше и больше стал походить на купцов — скоробогачей, которым их богатство в голову ударило, и они чудили не по-детски, не зная, что с тем богатством делать. Голубцов знавал таких и все они плохо кончили. Кто разорился, кого в желтый дом родственники свезли, а один так сам застрелился, а может и не сам, помогли болезному.

Вот и Фрол Никитич пустился по этой проторенной дорожке. Один дворец, что тот затеял строить посерёд тайги, чего стоит. Так он еще и визитки себе золотые завёл. Раздает их направо и налево. А что он творит в столицах? Или вот, легавому десять тысяч отвалил и не поморщился. Нет, конечно Жернаков кое-что в Барнауле накопал, но за такие деньги мог бы и разыскать варнаков, что его, Голубцова, обнесли. Хотя, пожалуй, прав Фрол насчет легавого, если и нашел денежки Жернаков, то наверняка себе присвоил. Ефим со злостью ударил кулаком по столу и боль, от ушибленной руки, несколько отрезвила его.

Ладно, с Жернаковым ему не тягаться, мало того, что тот сам по себе мужик крутой, так за ним ещё закон и немаленький казачий клан его родни. А вот к этому кержаку Щербакову стоит присмотреться внимательно. Тем более он вон как с Рябым связан. Голубцов давно хотел на Рябого выйти, минуя Голована. Уж больно тот хитёр и жаден. Даже удалось через верного человека завербовать одного из бандитов. Но тот так и не появился в условленное время, видимо в тайге сгинул и, судя по всему, там же и вся банда осталась.

А что если Рябой на этого кержака нарвался, и тот его, перед тем как кончить, поспрашивал?! Рябой и выложил всё. Трудно чего либо утаить, если тебя правильно спрашивать будут. Похоже, неспроста этот кержак в Барнаул приезжал и Голован может не сам помер, помогли варнаку. А это означает, что и про него, Голубцова, может быть тому кержаку известно. Внезапно вспомнились слова Устина, который будто бы слышал, как один из грабителей говорил, что надо жирному кишки выпустить. Если Устин не врал, а он точно не врал, кишки выпустить хотели ему, Ефиму Голубцову.

От этого предположения в животе его похолодало. Пришлось срочно выпить, а потом еще. Наконец, пробормотав: «Посмотрим кто кому кишки выпустит», Ефим, не раздеваясь, завалился спать. Под утро приснился ему сон. Молодой парень в шляпе и с тросточкой преследовал его и норовил ударить той тросточкой ему по голове. А он бежал и никак не мог убежать.

Проснувшись утром, Ефим долго лежал на кровати, не в силах встать. Голова раскалывалась, во рту сухость, но встать не было сил. Встал, когда уже не было сил терпеть. Посетил сортир, выпил воды. Помотался туда-сюда по комнате, решив наконец, что хватит болеть с похмелья, налил полную рюмку водки и преодолевая себя, выпил. Дождался, когда выпитое приживётся в желудке и в голове прекратится звон, крикнул:

— Палашка!

Дверь комнаты приоткрылась и показалось толстое рябое лицо Палашки, что была у него за кухарку и уборщицу.

— Чего тебе Ефимушка.

— Пожрать дай!

— Так все уже на столе. Иди в столовую.

После завтрака он сидел за столом и вертя в руках пустую рюмку раздумывал, намечая план действий на ближайшее время. Первое, что надо было сделать, это разыскать подельников Сыча. Была пара тройка, бывших каторжников, которые возможно знали, где этот Гребень со своими подельниками залёг. Найти и поспрашивать насчет денег.

Кроме этого нужно и здесь в Томске пошерстить, кто же всё таки воду мутит. Вроде всех уже прижали, но видно не до конца. И в третьих, беспокоил невесть откуда взявшийся кержак. Совершенно непонятно как к нему подобраться, кого послать в Барнаул и в эту как её…, ага Сосновку. Вспомнил название села Голубцов. Ладно, в Барнаул можно Шалого с Васютой послать, пусть там поспрашивают. Васюта из Барнаула родом, знакомцев там у него много, а Шалый присмотрит за ним. А вот кого в Сосновку эту гребаную послать? В деревне ведь любой чужак как прыщ на носу, сразу всем виден. Ничего по деревне не придумав, решил пока заняться текущими делами.

Глава 8

Я с друзьями стоял на заснеженном склоне Марьиной горки и смотрел, как метрах в пяти над нами Архипка учится управлять парапланом. Погода — прелесть. Морозец не более трёх градусов, но это по ощущению, термометра-то у нас нет. Солнце светит, небольшой ветерок создал восходящий поток и поднял красный шелковый купол в воздух, а с ним вместе и нашего будущего летчика. Чтобы он не улетел слишком далеко, мы придерживаем нашего парапланериста за веревку, привязанную к некому подобию кресла, изготовленного из кожи.

Мы договорились, что если очередной испытатель не удержится в воздухе и упадет, то место в кресле занимает следующий по очереди. Но Архипка, похоже, парапланерист от бога, держится в воздухе довольно долго. Следующий по очереди, Антоха не выдерживает и, дергая за верёвку, кричит:

— Давай спускайся! Пацаны, подтягиваем его!

Но тот не стал дожидаться, когда его приземлят насильно, заложил небольшой вираж и плавно опустился на снег. Потянув за кожаные ручки (кажется в мире старика их называют клеванты), с помощью которых мы пытаемся управлять этим девайсом, он ловко уложил его на землю.

Антоха, натянув на вязаную «шапку — балаклаву» некое подобие шлема, занял освободившееся кресло, пристегнулся и оглянулся на меня. Надо сказать, что вязаная шапочка, которой можно было закрыть полностью лицо, очень помогала нам в полетах зимой. Несмотря на не слишком большой мороз, ветерок холодил. Да что там холодил! Морду, иной раз, сворачивало в трубочку во время полета. Вот я и вспомнил о «шапке — балаклаве», которые за очень умеренную плату связала одна деревенская бабуля. Парням шапка понравилась своей многофункциональностью. Свернутая она неплохо защищала голову от холода, а развернутая гораздо лучше скрывала лицо, нежели платок.

Я приучил своих летунов пускаться в полет исключительно по моей команде. Вот и сейчас, подойдя к Антохе, проверил как он пристегнулся к креслу. Затем, оглядев лежащее на снегу полотнище и признав его готовым к полету, я подозвал Митьку, который стоял в сторонке и обнимал за плечи, нашего главного изготовителя параплана Машку Лучкину, которая с восторгом наблюдала за полетами, но сама садиться в кресло отказывалась категорически. Зато Катька Балашова, прочно прописавшаяся в нашей команде, достаточно уверенно парила в воздухе, повизгивая от восторга. Вот и сейчас она одетая в теплые штаны и такую же куртку, делавшие её похожей на упитанного медвежонка, приплясывала от нетерпения. Её очередь была за Антохой.

Митька не спеша подошел и взялся за веревку, ограничивающую полет параплана. Я боялся, что пацаны, увлёкшись зрелищем, могут не удержать очередного аэронавта и того утащит порывом ветра слишком высоко. И хотя снег в округе был достаточно глубоким, падение с приличной высоты может закончиться плачевно.

Собственно со мной подобный казус и произошел два дня назад. Пацаны зазевались и не удержали. Я воспарил метров на пятнадцать и при очередном порыве ветра, инстинктивно дернул за кожаные ручки и вместо того чтобы плавно опустится, вошел в пике и шлепнулся в снег, поскольку купол завалился назад и опал. Я же чем-то поцарапал морду и подвернул ногу. Теперь некоторое время буду хромать. Митька же служил надежным якорем, нашему малому воздушному судну.

— Давай! — крикнул я и продублировал команду взмахом руки.

Антоха сделал несколько шагов вниз по склону и воспарил. Минуты полторы он продержался в воздухе, закладывая виражи но, в конце концов, свалил купол вправо и влетел головой в приличный сугроб. Нетерпеливая Катька подбежала к нему и, пока тот освобождался от кресла, стащила с его головы шлем.

Пока мы расстилали на снегу купол, она, с помощью ремешков, подогнала шлем по своей голове и устроилась в кресле. Я особенно тщательно все проверил и дал команду на взлет. Через несколько секунд победный вопль Екатерины огласил окрестности. Самое забавное, что она, не в силах сдержать эмоции, вопила и визжала каждый раз, как только оказывалась в воздухе.

Так мы развлекаемся почти месяц. Используем каждый погожий день, чтобы потренироваться. Сперва на каждый наш полетсобиралось чуть ли не пол села, но постепенно полеты наши из разряда чего-то особенного превратились в нечто привычно-рутинное и только небольшая кучка ребятни сопровождала нас на Марьину горку, но и те, немного посмотрев, разбегались по домам.

Так, чередуясь, мы развлекались почти до самого вечера, используя один из самых благоприятных для полетов день. В прошлой жизни я, а вернее старик, ни парапланеризмом, ни дельтапланеризмом не занимался. Поэтому, об управлении этой «вундервафлей» представление имел самое общее, почерпнутое из интернета. Но разумная мыслишка, что пионеры парапланеризма поначалу знали и умели не больше моего и всё же как-то научились держаться в воздухе и даже исполняли совершенно, на мой взгляд, немыслимые трюки, давала надежду, что и нам удастся освоить этот летательный аппарат.

Вспомнил, как в детстве учился кататься на велосипеде. Сколько набил себе синяков и шишек, приноравливаясь к тяжелому взрослому велосипеду, на котором дотянуться до педалей, при моем тогдашнем росте, можно было только сунув правую ногу под раму. Сколько радости испытал, когда впервые удалось проехать несколько десятков метров и не упасть. А через месяц я ничем не отличался от велосипедистов моего возраста. Также гонял по пыльным улочкам моего детства, нисколько не опасаясь автомобилей, которые были не частые гостями городской окраины.

Я решил, что процесс обучения полетам под шелковым куполом мало чем отличается от приобретения навыков езды на двухколесном механизме. Чтобы научиться летать нужно летать, и другого способа нет. Собственно как и в любом другом деле.

Подобная практика уже стала давать результаты. Архипка уверенно держался в воздухе столько, сколько мы ему позволяли. Не отставала от него и Катюха, хотя первый раз взмывши в воздух, визжала не то от страха, не то от восторга целую минуту. У меня дела шли несколько похуже. Оказалось, что теоретические знания помогают мало. Гораздо важнее наработка почти бессознательных навыков управления воздушным крылом.

У Платошки с Антохой с полетами не совсем ладилось, и если Грек, рассудительный и основательный мужичок, медленно, но упорно учился, то непосредственный и порывистый Антоха тупил довольно сильно, чем неимоверно злил Архипку, который пытался делиться с нами своими наработками. Правда, у него не всегда это получалось ввиду нехватки слов, которые он пытался заменить жестами. Я-то его кое — как понимал, но парни частенько не могли взять в толк, что им хочет сообщить новоявленный сэнсэй от аэронавтики.

В связи с этим я задумался о профессиональном сленге, безуспешно пытаясь вспомнить, как там, в мире старика назывались те или иные действия по безопасному управлению нехитрым летательным аппаратом, которым несомненно, являлось наше одностороннее крыло. Я конечно знал, что настоящий купол параплана должен состоять из двух полотен соединённых между собой вставками — нервюрами, но мы и этот-то кое как изладили, причем без Машки Лучкиной вряд ли у меня что-нибудь получилось.

Еще один участник нашей банды с которым мы так славно покуролесили в Барнауле, Митька — Тор дважды по пытавшийся полетать и оба раза не совсем удачно, решил, что данное занятие не подходит ему почти взрослому и почти женатому мужику, бывшему молотобойцу и будущему купцу. Поэтому садится в кресло параплана отказывался, но неизменно сопровождал Машку, которая иногда приходила посмотреть на наши полеты.

Когда мы шли домой и везли в санках наше снаряжение, то Архипка, тянувший санки, спросил:

— Немтырь, мы долго еще на привязи будем болтаться? Надоело уже.

Вопрос не был неожиданным, собственно я и сам уже подумывал приступить к следующему этапу тренировок. Пора пожалуй отпустить Архипку в свободный полет.

— Ладно! Если завтра будет хорошая погода, то полетишь без веревки.

Белый сначала недоверчиво глянул на меня, но потом, поверив, победно заорал и пустился вместе с санками бегом. Идущая рядом со мной Катька, настойчиво подергала меня за рукав:

— А я?

— Что ты? — сделал я вид, что не понимаю вопроса.

— А мне полетать без верёвки? — сделав умильную рожицу, она глянула на меня своими зеленоватыми глазищами.

Я хотел было отказать, но вспомнил, что в той жизни у моего лучшего друга Генки Скляра была младшая сестра Валентина, очень симпатичная девушка, ставшая международным мастером спорта по прыжкам с парашютом. Правда нас она не слишком уважала, считая брата и его друзей безалаберными придурками, что в общем — то было недалеко от истины. Подумалось, а чем Катька хуже, такая же красивая и упертая.

— Хорошо! Если Архипка нормально отлетает, то и ты попробуешь.

Катька взвизгнула и чуть не свалила меня в снег, повиснув на шее, но устыдившись своего порыва, побежала догонять Архипку. В своем зимнем лётном костюме, сшитым её подругой Машкой Лучкиной по моему рисунку, она смотрелась забавно и мило. Я смотрел ей вслед и слушал как канючил Антоха.

— Немтырь, чё это Архипка с Катькой, а мы с Платохой?

Платошка молчал, но было заметно, что и ему немного обидно.

— Завтра если мы нормально отлетаем на привязи, то в следующий раз будем летать без верёвки.

— И ты что ли будешь завтра на привязи? — не поверил мне Тоха.

— Конечно. Помните, как я позавчера сверзился. А всё потому что вместо того, чтобы поднять руки вверх, я стал тянуть клеванты вниз и завалил купол назад, хорошо что не высоко был, да и снегу много, а то бы покалечился или вовсе убился насмерть. Вот завтра и буду учиться, как правильно управлять куполом в таких случаях.

Узнав, что я и себя не считаю готовым к свободному полету, парни успокоились, признав справедливость подобного решения. Дотошный Грек однако спросил:

— Клеванты, это что за фигня?

— Клевантами, друг мой Платон, называются ручки управления куполом.

— А почему — «клеванты»? — спросил вдруг Антон.

Я немного растерялся от этого вопроса, поскольку и сам не знал почему. Не объяснять же пацану, что прочитал это слово в «Викепедии». Но Платошка выручил меня:

— Начнешь как попало дергать за ручки, так и клюнешь носом в снег. Вот тебе и будут «клеванты». — засмеялся Платоха.

Тоха сначала недоуменно покосился на заразительно смеющегося друга, не выдержав, засмеялся сам. А там и я присоединился к веселью. Подумал, правда, как мало нужно, чтобы развеселить юные организмы.

На следующий день погода не изменилась и мы в том же составе отправились на Марьину горку. Архипке не терпелось опробовать нашу амуницию в свободном полете и он напросился летать первым. Возражений ни у кого не было и, после традиционной проверки, я провел небольшой инструктаж:

— Слушай внимательно! Ветерок дует хороший, но слишком высоко не поднимайся, сделай круг до дороги и если получится, вернись обратно к нам и приземляйся. Понял?

Архипка нетерпеливо кивнул.

— Раз понял, тогда вперёд.

Лучший в этом мире пилот параплана, пробежав несколько шагов вниз по склону, воспарил. Поймав восходящий поток, покрутился над нами, набирая высоту и поплыл, почти не теряя высоты, к дороге, проложенной у подножия Марьиной горки, метров в трехстах от нас. По дороге неспешно двигались розвальни, которые тащила лохматая лошаденка, а в санях на соломе сидел мужик в тулупе и клевал носом.

Архипка, пролетая над санями, пронзительно по разбойничьи, свистнул, отчего лошаденка испуганно дернулась, а не ожидавший такой прыти от своего конька, возница опрокинулся на спину и чуть не вывалился из розвальней. Натянув вожжи и остановив, вознамерившуюся пуститься вскачь лошаденку, мужик, поправив съехавшую на глаза шапку, испуганно огляделся по сторонам. Никого не увидев и, видимо сообразив откуда идет звук, посмотрел вверх. Увидев проплывающего над ним нашего аэронавта, вскочил на ноги и, грозя кнутом, что-то закричал.

По поведению возницы я заключил, что он наш — сосновский, иначе бы стоял разинув рот и крестился, а этот похоже матерится.

— Дядька Андрон. — хихикнула Катька. — Поехал в Кузедеевку к родне. Ишь как лается.

Мужик проследив направление полета нашего аппарата, увидел нас на склоне горы, погрозив кнутом, обматерил уже и нас. Потом сел в свои розвальни и, понужнув лошадку, отправился по своим делам.

А хулиган Архипка, подлетев к нам на хорошей скорости, приземлятся не стал. Он чиркнул валенками по снегу в опасной близости от моей тушки и снова начал набирать высоту. Я, по примеру дядьки Андрона погрозил ему кулаком, но материться не стал, все-таки рядом дамы. Хулиган сделав еще один круг, наконец приземлился, улыбаясь во весь рот.

— Ты что творишь? — подскочил к нему я. — Ты когда головой думать будешь?

Улыбка сползла с его физиономии и он недоумевающее воззрился на меня:

— А чё я такого сделал?

— Не понимаешь? — разозлился я. — Я тебе что сказал? Один круг и приземляешься. А ты? Мало того что ты два круга сделал и лошадь напугал, так ты еще чуть меня не сбил. А если бы ты с управлением не справился и в Катьку или Машку врезался. Тогда что? В общем, следующую очередь пропускаешь. И не канючь! — отрезал я, видя, что тот собирается возражать. — Главное стабильность и повторяемость результата. Иди, пока запиши, что дядька Андрон сказал.

— Зачем?

— В жизни пригодится.

— Так бумага далеко, в селе осталась.

— Вот именно. Пока ногами туда да обратно сходишь, подумаешь. В другой раз шея целее будет.

Потом обвел взором мою притихшую команду и сказал, указывая на купол параплана.

— Вот эта фигня опасная штука. Убиться на ней можно на раз-два. По-хорошему, никого из вас к параплану и близко подпускать нельзя. У вас еще детство в одном месте играет. Так вот, если вы не будете меня слушать, то я отдам эту фигню девкам на рубахи. Ясно?

Парни, потупившись, молчали, Катька с Машкой глядели на меня большими глазами, один лишь Митька ухмыльнулся и поощрительно кивнул. Я стоял и держал паузу. Наконец Архипка не выдержал:

— Ты чё, Немтырь? Понял я всё. Да и пацаны тоже.

— Летать в небе — это опасно. Сейчас вывихи и царапины, а чуть выше — кровь, переломы и смерть. Вы первые всё осваиваете. Вам потом остальных учить и книжки писать. Скоро лето и твёрдая земля. Поторопитесь — будете писать кровью, может чужой, а может и своей.

Парни и девушки притихли. Дети своего времени, они верили в Бога, и взять такой грех на душу было для них страшно.

— Вижу, что прониклись. Подумайте, успокойтесь. Следующей летит Катерина.

Катька отмерла, подошла к Архипке, взяла у него из рук наш единственный шлем и привычно стала подгонять под себя. Парни расправили купол. Я лично пристегнул девчонку к креслу и проинструктировал:

— Ты тоже поднимаешься вверх саженей на пять и планируешь по кругу до дороги и обратно. Ясно?

Та блеснула глазами из — под надвинутого по самые брови шлема и кивнула. Я хлопнул её по ватному плечу:

— Вперёд!

Проследив за разбегом и подъемом нашей пилотессы, сказал, обращаясь, к дожидавшимся свой очереди, пацанам:

— Смотрите внимательно, как Катька управляет парапланом и мотайте на ус. А так же смотрите, как летает этот обормот. — указал я на Архипку, который уже забыл, что надо идти и записывать особо яркие обороты возницы.

— А ты сильно не надувайся и тоже учись, а то загордишься и они тебя обгонят. — это я польщенному похвалой Белому.

Катька прошлась по кругу почти идеально, но когда подплыла к нам, неожиданный порыв ветра подбросил её вверх. У меня ёкнуло сердце, но девчонка справилась, довольно удачно приземлилась и грамотно погасила купол. Я выдохнул. Всё-таки я за неё боюсь, но отказать ей в полетах не могу.

В этот раз Платоха, Антон и я отболтались на привязи вполне успешно. Я даже разрешил солидному мужичку Платошке один раз попробовать себя в свободном полете, что тот проделал вполне сносно. Хотя и не смог до конца сохранить высоту и приземлился метрах в тридцати ниже. Пришлось нам, увязая в снегу почти по пояс, тащить наверх наш недосамолет. Архипка правда предложил не тащить параплан вверх, а разрешить ему стартовать отсюда. Он уверял, что сможет набрать высоту и приземлиться на вытоптанный нами участок.

— Поздно сообразил. — сказал я. — Давай тащи теперь до конца. Да и очередь не твоя.

— Немтырь. — опять заканючил Антоха. — давай я тоже без веревки полечу.

Я посмотрел на него с сомнением, но поскольку мне самому хотелось испытать себя в свободном полете, то решил пусть попробует. Держится то он в воздухе достаточно уверенно.

— Ладно. — согласился я. — Только смотри резко ручки не дергай, а то хлопнешься, как я в прошлый раз.

Обрадованный Антоха, быстренько надел шлем, пристегнулся и вполне прилично взлетел. Набрал высоту и пошел по кругу, но, как и Платошка, начал терять высоту и похоже немного задергался. В метрах семи от земли завалил купол на бок и скрылся вместе с креслом в глубоком сугробе.

Катька с Машкой громко ойкнули, а я уже несся вниз, матерясь и проклиная свою мягкотелость. За мной увязая в снегу бежали пацаны во главе с Митькой Мы еще не пробежали и полдороги до места падения нашего незадачливого аэронавта, как из сугроба показалась залепленная снегом фигура с сияющим лицом и издавшая победный вопль.

Первым и самым большим моим желанием, когда я подбежал к нему, это было заехать ему в ухо. Но я сдержался и стал осматривать и ощупывать пострадавшего. Тот удивленно на меня таращился и вопрошал:

— Ты чего, Немтырь?

Я сунул под нос удивленному Антохе два пальца и спросил:

— Сколько пальцев?

Пацан не мог понять чего я от него хочу, отодвигал от своего лица мою руку и хлопал глазами.

— Сколько пальцев, я тебя спрашиваю! — заорал я, зверея.

— Ну, два.

— А сейчас сколько? — спросил я, показывая четыре пальца.

— Четыре.

— А сейчас?

— Три. — пробормотал вконец обескураженный пацан.

Подбежавшие парни смотрели на эти танцы с бубнами раскрыв рот, лишь Архипка нервно хихикнув, спросил:

— Немтырь. А ты чё это ему фиги показываешь?

Я оглянулся на пацанов и, отходя от запоздалого испуга, пояснил:

— Проверяю. Не повредил ли он мозги.

— Ничего я не повредил. — произнес Антон.

— Ты чё, Немтырь? Откуда у Антохи мозги? Сроду их у него не было. — захохотал Архипка.

— Сам ты дурак безмозглый. — обиженно протянул Антоха и, глядя на хохочущих парней, неуверенно хихикнул, а потом присоединился к общему веселью.

Я не смеялся. Ну не было мне смешно. Только сейчас до меня дошло, что затея с парапланом и впрямь довольно опасная штука и, что рискую не только собой. Рискуют и эти беззаботно веселящиеся пацаны и одна замечательная девчонка. Я как-то вдруг понял, что если из них кто-нибудь погибнет, то мне тогда впору застрелиться. Блин! И чем я думал, затевая эту фигню. И ведь назад не сдать. Ребята уже вкусили радость свободного парения под красным куполом. Они прикоснулись к вековой мечте о полете и мне трудно будет их вернуть назад на грешную землю, к довольно нудной и убогой действительности.

— Так пацаны на сегодня всё. Сворачиваемся! — заявил я.

Пацаны попытались уговорить меня продолжать тренировки, но как-то без особого напора. Видимо падение Антохи и мой испуг подействовали и на них.

По дороге в село я тащился позади веселящихся друзей и не знал что делать. Ничего не придумав, я плюнул на всё. Решив, что «утро вечера мудренее» я догнал ребят, отобрал у Антохи санки со снарягой, посадил в них Катьку с Машкой и рысцой потащил смеющихся девчонок в деревню. Сзади смеялась, толкая друг друга, неразлучная тройка и невозмутимо шагал непробиваемый Митька.

Глава 9

На следующий день мне, хорошо выспавшемуся, ситуация с моими аэронавтами уже не казалась столь трагической и безвыходной. Мне подумалось, что многократными тренировками и соблюдением несложных правил техники безопасности можно свести риск упасть и убиться к приемлемому минимуму, а зимой тем более. Снега здесь выпало много и даже падение с довольно большой высоты не так страшно. А до лета надо дожить, а там будет видно. И потом, я-то обязательно буду тренироваться невзирая ни на что. И вряд ли пацаны от меня отстанут. Вот что делать с Катькой Балашовой? Ладно, что-нибудь придумаю, тем более, что начались метели и полеты пришлось отложить до лучшей погоды.

Проблема безопасности полетов нашей пилотессы решилась буквально на следующий день. Феодоре Савватеевне, экстрасенсу нашему, с оказией передали письмо от дочери, где помимо всего прочего было сказано, что дом, купленный для неё, свободен и можно перебираться из села в город. И для непоседы Катьки ожидание новых впечатлений от поездки и неизведанной жизни в городе отодвинуло привычные уже полеты на параплане на второй план.

И вот после довольно долгой суеты сборов, мы почти в том же составе сопровождаем знахарку к месту её нового проживания. Я убедил деда взять в поездку мою команду, но без Митьки. У того нашлись дела в селе. Дядька Кузьма с Жабиным привлекли его к заготовке зерна для будущей спекуляции. Я не стал вдаваться в подробности этой подготовки, но свою долю в будущей прибыли выбил. Правда, пришлось задействовать мощнейший ресурс — деда, который положил конец спорам, сказав:

— Пусть берет. Без него вы бы, летна боль, так и коптились в кузне за гроши.

Спорить с дедом сыновья не стали. А что касается Митьки, то он и сам не слишком рвался ехать с нами и сильно подозреваю, что Машка Лучкина играла здесь не последнюю роль. Саму же Машку я озадачил изготовлением нормального двух полотняного крыла со всеми с нервюрами и прочими прибамбасами. Конечно я не думал, что она сошьёт эту штуку в наше отсутствие, но хотя бы кое-что приготовит и то хлеб.

К моему удивлению вещей с собой знахарка везёт не много и больше половины поклажи это мешки с травами, которые они с Катькой заготавливали всё лето и осень. Слава богу, что она не потащила в город свою козу Маньку, а отдала её кому — то из соседей. Поэтому поместилось всё на двух санях, которыми управляют дед с Платошкой. На третьих едем мы и среди прочего — наш параплан. Я намерен задержаться в городе недели на три и решил не терять хорошей погоды, если такая случиться, а горку в Барнауле я наверняка найду. Есть там местечки над Обью. Кстати и летом там, пожалуй, можно летать, отрабатывать различные трюки над водой. По крайней мере, плюхаться в воду, на мой взгляд, куда безопаснее, чем биться о твердую почву. А так это или не так летом видно будет.

К Глебовым мы подкатили за полдень. Сергей Петрович был на службе, а у Аннушки были гости. Две дамы и Аннушка сидели за столом и что-то увлеченно рассматривали. Аннушка увидев мать радостно вскрикнула, и начались объятия и поцелуи. Я же разглядывал женщин. Перед нами сидела черноволосая особа с бледным нервным лицом и темно-карими глазами. Она с интересом нас рассматривала. Вторая сидевшая к нам спиной обернулась и оказалась Дарьей Зотовой. Я кивнул ей, обозначив, что узнал, она же понимающе наклонила голову. Наобнимавшись с матерью Аннушка представила нас подруге, после чего та вместе с Дарьей засобирались домой. Хозяйка возражать и спорить не стала и, проводив подруг, кинулась было снова к матери, но дед это дело пресёк, сказав:

— Савватеевна, надо бы вещички в дом отвезти. А то ребятишки на улице мерзнут, да и коней обиходить надо.

Аннушка ойкнула и сказала глазевшей на нас Глафире:

— Глаша, оденься и проводи Софрон Тимофевича и ребят в маменькин дом.

Знахарка же обратилась к замершей у порога Катюхе:

— Катюша, ты тоже езжай, присмотри там за этими обормотами, а когда всё перетащите, то возвращайся сюда вместе с Глашкой.

Катюха, глядевшая во все глаза, на Аннушку с подругами заторможено кивнула, а непосредственная Глашка рассмотрев, наконец, скромно стоящую Катьку воскликнула:

— Катька, это ты что ли?

— Она, она. — вмешался дед. — давай Глашка показывай дорогу.

Когда подъехали к нужному месту, Глашка выскочила из саней и, велев нам подождать, скрылась в соседнем домишке. Оттуда она вышла с женщиной средних лет одетой в какой-то салоп и необъятную шаль.

— Тетка Акулина. — представила нам её Глафира. — За домом присматривает, да печь топит.

Та с интересом на нас посмотрела, задержав взгляд на стоящем с бравым видом старом кержаке, кивнула и, достав из недр своего салопа внушительных размеров ключ, открыла дверь. Заскочившая следом за Глашкой в дом, резвая ученица знахарки быстренько осмотрела комнаты и принялась командовать, распределяя по комнатам вещи и мешки с травами в известном лишь ей порядке.

Дом, который Глебовы приобрели для знахарки, мне понравился. Аккуратненький такой, с тремя приличными комнатами, обогреваемыми одной печью. Всё таки немцы, даже наши сибирские, молодцы! Все в доме сделано по уму. Похоже, Берги вывезли из дома всю мебель, но Аннушка позаботилась и домик радовал наличием необходимых, для относительно комфортной жизни, вещей, теплом и обжитым видом.

Закончив с перетаскиванием имущества знахарки из саней в дом, мы отправились к Зиминым, подбросив по дороге Катьку с Глашкой, которую я попросил сообщить Сергею Петровичу, что хотел бы завтра с ним поговорить. Сказал, что часа в три зайду к ним. Мне не терпелось узнать, что там с проектированием мотора, поскольку в записке, что была передана с письмом для знахарки, ничего конкретного не сообщалось. Сказано было, что ждут меня и, что выделенные деньги закончились.

У Зиминых мы заняли привычное помещение, в котором пришлось хорошенько протопить печь, чтобы добиться приемлемой температуры. Заодно мы протопили баньку и изрядно попарились. Поскольку следующим днём была суббота, отсыпались почти до полудня. Дед, правда, с утра отправился инспектировать наш будущий дом. А я, выдав парням денег на развлечения, затарившись разными вкусностями, в два тридцать был уже в гостях у прекрасной Аннушки.

На звонок дверь открыла Глаша. Оглядев меня с ног до головы, она сказала:

— Шубу с шапкой вешай на вешалку. И иди в гостиную, Анна Николаевна сказала туда тебя провести.

— А Сергей Петрович где? — поинтересовался я.

— Не пришел еще со службы.

— Вот держи гостинцы тебе и Вареньке — с этими словами я передал Глаше корзинку с подарками.

Та радостно кивнула и указала мне на дверь в гостиную:

— Туда иди.

Я пригладил руками свои короткие волосы, одернул полы костюма и вошел в зал. Там за круглым столом сидели и о чем-то весело щебетали четыре женщины. Я неловко поклонился и поприветствовал:

— Здравствуйте, дамы.

Аннушка при моем появлении вскочила и радостно воскликнула:

— А вот и он! Алексей мы только что о вас говорили. Вот Ольге Васильевне рассказывали. — указала она на темноглазую молодую женщину.

«Ольга Васильевна Лиховицкая» вспомнил я. Вчера Аннушка нас с ней знакомила. Я обозначил поклон, так в кино кланялись белогвардейские офицеры, только каблуками не щелкнул.

— Скажите Алексей…? Можно мне вас так называть? — спросила Лиховицкая.

Я ещё раз кивнул головой разрешая. Она продолжила:

— Вы вправду изобрели какое-то «крыло» и летаете на нем?

— Ну «летаете» — это слишком громко сказано. Правильнее сказать, что пытаемся парить, используя восходящие потоки воздуха. — мне не хотелось пускаться в объяснения тонкостей парапланеризма и я старался соскочить с темы..

— А Екатерина, ученица Феодоры Савватеевны, говорит, что летаете. — сказала она, кивнув в сторону незнакомой дамы, которая улыбкой на меня смотрела.

Только теперь до меня дошло, что эта незнакомая дама, оказывается, очень даже мне знакома. Но как же она преобразилась. Платье, причёска, прямая спина и очень непривычное выражение лица.

— Савватеевна, это ты? — пролепетал я.

— Не узнал, не узнал! — радостно захлопала в ладоши Аннушка.

— Не узнал? Значит, богатой буду. — засмеялась знахарка.

Не смеялась лишь Дарья Зотова. Она, чуть откинувшись на стуле, смотрела на нас во все глаза, потом подвинувшись к столу, схватила карандаш и стала быстро что-то набрасывать на листке бумаги. Остальные дамы, перестав смеяться, с улыбкой наблюдали уже за ней. Почувствовав некое изменение в поведении подруг, та вдруг положила карандаш на стол и немного порозовела.

— Извините! — смущённо улыбнулась она. — Вы так хорошо расположились, что я подумала…

— Да ладно! — беспечно взмахнула рукой Аннушка. — Не извиняйся. Мы уже привыкли.

Я чтобы немного разрядить обстановку спросил:

— Савватеевна, а где эта болтушка Катька?

— Да в детской она. Там Настя, её с Варей рисовать учит. — вместо матери ответила Аннушка.

— И все-таки, Алексей, вы ничего не рассказали нам о своих полетах. — воспользовавшись паузой, стала настаивать любопытная Ольга Васильевна.

— Я плохой рассказчик, Ольга Васильевна. На следующей неделе, если погода позволит, мы вам всем это просто покажем. Вот только найдем хорошее местечко.

— А давайте зимний пикник устроим! — воскликнула Аннушка. — С шашлыком! Шашлык Володя Ярошенко приготовит, а вы Алексей нам свои полеты покажете.

— Так холодно же будет. — не уверенно возразила Дарья.

— Оденемся потеплее. Костёр разведем. — отмела трудности Аннушка.

Развить тему зимнего пикника ей не удалось. Открылась дверь, и Сергей Петрович вошел в гостиную. Он поздоровался с дамами. Со мной поздороваться не успел. Дверь в детскую с треском распахнулась и оттуда вылетел розовый вихрь.

— Папа! Папа! Смотри что я нарисовала! — завопила будущая великая ведунья, размахивая листком бумаги. Но узревши кучу народа в гостиной, застеснялась и замолкла. Отец наклонился, подхватил её на руки и стал рассматривать детскую мазню, серьёзно расспрашивая дочь, что означает та или иная кракозябра, изображенная на листке. А из детской выглядывали Катька, с Настей и Глашка. Наконец вопросы изобразительного искусства были, Сергей Петровичем разобраны, картина расхвалена, творец поцелован в розовую щечку и отправлен в детскую дописывать это эпичное полотно.

— Сережа, обедать пора. Тебя лишь ждём. — напомнила Аннушка.

— Собирайте на стол и садитесь. Мы с Алексеем присоединимся чуть позже. Алексей пройдемте в кабинет. — пригласил меня Сергей Петрович.

Оказавшись в кабинете, я первым делом поинтересовался:

— Что у нас с двигателем, Сергей Петрович? А то из вашей записки ничего не ясно.

— А вы знаете, Алексей, с двигателем у нас на удивление хорошо, хотя поработать пришлось. Даже сделали три опытных образца.

— Вы хотите сказать, что у вас есть три готовых мотора, и они работают? — моему удивлению не было придела.

— Ну, окончательно собран и опробован только один. Он у Володи Ярошенко в сарае стоит. И мы его только вчера один раз запустили. И знаете, работает!

— Удивили, Сергей Петрович, сильно удивили. Признаюсь, не ожидал. Неужели в мастерских все сделали?

— И в мастерских, и у нас, и ещё кое-где. Пришлось довольно много народу привлечь дополнительно, иначе бы ничего не получилось. Поэтому и деньги, что вы выдали, закончились. Хорошо приятель Володи Ярошенко Иван Сухов помог. Сто рублей у отца выпросил в долг.

— Деньги пока не проблема. Две тысячи я вам завтра выдам. Как мне мотор посмотреть?

— Завтра и посмотрите. Мы решили завтра мотор хорошенько погонять. Так что вовремя вы приехали. А Софрон Тимофеевич где?

— Дед дом пошел смотреть.

— Понятно. — улыбнулся успокоенный Сергей Петрович. — Пойдемте, однако, обедать.

— Да я, собственно, уже обедал. — попробовал я откосить от дамского внимания за обедом. Опасался за свои манеры. Я и в прошлой-то жизни не слишком утруждал себя изучением этикета, а здесь кроме, деревянной ложки и ножа других инструментов и не видел. В прошлый раз меня выручил шашлык, а сейчас придется как-то выкручиваться.

— Ничего не знаю, Алексей, пойдемте. А то дамы меня живьем съедят. У них к вам какое-то дело есть.

Мои опасения оказались напрасными. Все присутствующие дамы оказались небольшими аристократками и кроме ножа, ложки и вилки дополнительных приборов на столе не оказалось. Ел я аккуратненько, жевал не спеша, ложку и вилку держал правильно. Хотя меня немного напрягал насмешливый взгляд Савватеевны, которая самым чудесным образом преобразилась из деревенской знахарки чуть ли не в великосветскую даму. Но это испытание я выдержал достойно.

За чаем Аннушка озадачила мужа предложением организовать на следующей неделе пикник с шашлыком и наблюдением за полетами на «крыле».

Сергей Петрович явно не слышал рассказов нашей бесстрашной «пилотессы», и потому обратился ко мне, обоснованно полагая, что всякие новшества, вызывающие такой ажиотаж у его прекрасной жёнушки и её подруг исходят от меня.

— Алексей, что за «крыло» на котором вы намерены полетать?

— Это, строго говоря, не совсем крыло. Штука эта называется «параплан» и он, на мой взгляд, является развитием идеи воздушного змея. Китайцы уже не менее тысячи лет их запускают. Устроен «параплан» предельно просто. Дарья Александровна, позвольте ваш карандашик и листок бумаги.

На листке я схематично изобразил «крыло» и подвеску, стрелками указал силы, действующие на купол. Листок подал Сергею Петровичу. Тот минуты две разглядывал рисунок и наконец, сказал:

— Действительно просто. Почему же до сих пор никому в голову пришло сделать такую штуку?

— Я думаю, что это просто никому особо не нужно. Хотя работа в этом направлении уже идет. Например: немецкий инженер Отто Лилиенталь строит всякие модели планеров и пытается на них летать. Профессор Московского университета Николай Жуковский разрабатывает теорию таких полетов. Так, что эра авиации уже на подходе. Дело теперь за малым. Нужен мотор. А насчет пикника. Мы тут с парнями на следующей неделе нужное местечко найдем и тогда договоримся. Главное лишь бы погода не подвела.

— Ну вот дамы. Будет вам пикник. Алексей, пойдем в кабинет. — Сергею Петровичу явно хотелось похвастаться разработанными чертежами мотора.

— Серёжа, успеете вы еще про свои железки поговорить. У нас тоже к Алексею есть вопросы. — заявила свои права на меня хозяйка.

Следующие полчаса мне показывали многочисленные рисунки, где дамы нещадно эксплуатируя Дарью Зотову, фантазировали на тему моды будущего. Представление наших дам о женской одежде будущего меня позабавило. Их фантазия зашкаливала, но даже близко не подобралась к моде из моей прошлой жизни. Я разглядывал картинки, где изображались дамы с фигурами и лицами Аннушки и Ольги, сравнивал рисунки с оригиналами и поначалу не мог понять, что здесь не так. Наконец когда в очередной раз я внимательно осмотрел Аннушку, то до меня дошло. Бюстгальтер! Ни на рисунках, ни на живых моделях не было и намёка на банальный бюстгальтер. Вместо него на картинках и, подозреваю, на дамах был жесткий и неудобный корсет.

Это что! Выходит ещё не изобрели эту простейшую вещь, так облегчившую жизнь прекрасной половине человечества. А Сергей Петрович ещё удивляется, что никто не додумался до параплана. Элементарного лифчика нет. Женщины вынуждены грудями трясти или корсеты носить. Может это и эротично, но здоровья дамам не прибавляет. Пожалуй, стоит посодействовать прогрессу и этот важный аксессуар изобрести. Но как бы это всё подать? Пожалуй, забавно и странно будет, когда я, пребывая в щенячьем возрасте, стану рассуждать о женском нижнем белье. А ведь, наверное, и трусиков на наших красавицах нет. Мне что и про трусы им задвигать? Представив, какими глазами будут они на меня при этом смотреть, чуть не рассмеялся. Ища поддержки, посмотрел на Савватеевну. Та откровенно веселилась, видя моё замешательство. Ладно, бог не выдаст, и красавицы не забьют меня как мамонта.

— Ну что же прекрасные дамы, рисунки интересные и красивые. Но, на мой взгляд, вы не совсем правильно представляете современные тенденции в женской моде. — начал я издалека.

— И какие же это тенденции? — насмешливо спросила Ольга Васильевна. Не знаю, что ей рассказали про меня Аннушка с Дарьей, но она явно не воспринимала меня всерьёз. Значит «сюрприз будет».

— Тенденции несложно проследить. Только представьте, что вам Ольга Васильевна пришлось бы надевать на себя лет триста назад, да хотя бы даже сто лет назад и, что надето на вас сейчас. — Говоря это, я откровенно и нагловато осмотрел её, отчего она поначалу несколько растерялась, и даже чуть покраснела, но опомнилась и готова была возмутиться, но я опередил её.

— Согласитесь, что современная одежда стала более удобной, функциональной и элегантной. Она выгодно подчеркивает вашу прекрасную стройную фигуру. А цвет платья оттеняет некоторую бледность лица и раскрывает вас как умную и романтичную особу.

Я, конечно, немного льстил ей, но совсем немного. Она действительно была хороша. Просто на фоне Аннушки и не такие красавицы бы поблекли. Вспомнив, что Аннушка говорила про какую-то девицу, которая может написать женский роман, заподозрил в Ольге Васильевне эту потенциальную авторшу.

— Ольга Васильевна, вы случайно книги не пишите?

Та удивленно на меня посмотрела, а непосредственная Аннушка вдруг засмеялась и провозгласила:

— Олечька, я же тебе говорила, что Алексей очень умный мальчик. — повернувшись ко мне, добавила:

— Пишет она и как раз про «гадкого утенка». Мне очень нравится.

Ольга усмехнулась, еще раз окинула меня взглядом и, обратившись к подруге, сказала:

— Что-то он на мальчика не очень похож. Вон какой вымахал и рассуждает как профессор. Так вы может, Алексей, просветите нас, как будет изменяться мода.

— Охотно Ольга Васильевна. Я уже сказал, что женская одежда становится более удобной, а, значит, вся верхняя одежда будет укорачиваться. Платья, юбки, пальто будут до колен и даже выше. В моду войдут так же женские брюки. Корсет, который доставляет вам столько мучений, канет в лету.

— И что же вместо корсета будут носить женщины? — вдруг заинтересованно спросила Феодора Савватеевна.

— Вместо корсета? — засмеялся я. — Словами мне эту штуку описать трудно, я лучше нарисую. Дарья Александровна позвольте ещё раз воспользоваться вашим карандашом.

Взяв у Дарьи карандаш и листок, изобразил, как сумел, самый обыкновенный бюстгальтер: две полотняные чашки, две бретельки и застежка на спине.

— Вот как-то так? Это базовая модель. Вариантов может быть много. — сказал я, подавая листок Савватеевне. — Называется эта штука бюстгальтер.

Женщины быстренько окружили знахарку, разглядывая рисунок. Насмотревшись, они дружно обратили взоры на меня. Если знахарка понимающе покивала, то выражение лиц прекрасной троицы мне не понравилось. «Бить будут, возможно даже ногами», — промелькнула трусливая мысль, но я ошибся.

— Алексей, где вы это подсмотрели?

— Откуда это у вас?

Одновременно воскликнули Аннушка с Ольгой. Удивленно поглядев друг на друга, они рассмеялись. Паузой воспользовалась Дарьюшка. Немного порозовев она спросила:

— Алексей, вы про женские брюки говорили….

Если раньше за суетой я как-то мало обращал внимание на неё, а тут разглядел. Переменилась Дарья Александровна, уже не кашляет, лицо чуть округлилось и, главное, исчезло выражение некой тоски и безнадеги. Надо сказать, что на фоне подруг, она не выглядела замарашкой. Мое лечение, ей явно пошло на пользу.

— Ой! Дарья, не спрашивай! А то он нам такое нарисует… — в шутливом испуге сказала Ольга, а Аннушка звонко рассмеялась.

— Дамы, дамы. — я выставил ладони перед собой, успокаивая развеселившихся подруг. — Что такого криминального вы усмотрели в том рисунке. Обычный лифчик. Советую сшить этот аксессуар и немного поносить, тогда вы наверняка оцените удобство и функциональность этой штуки. Скорее всего, в Европе уже такие носят.

— Не носят этого в Европе. Мы бы знали. — не хотела сдаваться Ольга.

— Не носят в Европе, значит, носят в Америке. — парировал я. — А что касается брюк, то я сейчас нарисую один вариант.

Я быстренько набросал эскиз прямых и довольно широких брюк. Подавая рисунок Дарье, сказал:

— Это самые простые, но разных фасонов будет много. Советую вам самим разработать разнообразные женские штаны.

— Но где же женственность, где элегантность? — возмутилась Ольга. — С какой стати женщины начнут носить такое? Они же будут похожи на мужчин!

— Открою вам секрет. Все женщины хотят выглядеть красиво, но для обычных работниц корсет слишком дорог. А брюки… Брюки нужны для полётов. — удалось выкрутиться мне. Понимая, что в борьбе за идеалы красоты будет слишком много аргументов, нашёл сразу повод ретироваться.

— Дерзайте, дамы! Да поможет вам бог! А нам с Сергеем Петровичем нужно заняться железками.

Пока женщины отвлеклись на новый рисунок, мы с хозяином, который с трудом сдерживал смех, ретировались. В кабинете он откровенно рассмеялся:

— Ловко вы с ними. Я уже думал, заклюют вас. Что ты там за штуку такую нарисовали, что они так возбудились?

— Бюстгальтер изобразил.

— Это, если перевести с немецкого — «держатель груди»? — снова засмеялся он.

— Наверное. Я не знаю немецкий.

— А мне по работе без немецкого никак, вот и пришлось выучить. Но я о другом хочу спросить. Вы тогда свечу зажигания рисовали.

— Что там со свечей. — встревожился я.

— Подходящие материалы не можем подобрать.

Он достал чертежи и мы с ним погрузились в милую сердцу «заклёпочников» тему устройства механизмов.

Глава 10

На следующий день к десяти часам к дому Ярошенко подтянулись все изобретатели мотора. Причем к тем, кого я знал, присоединились ещё трое. Сергей Петрович представил меня им:

— Как и обещал, представляю вам Алексея Ивановича Забродина, идейного вдохновителя и мецената этого проекта. Хоть возрастом и молод, но голова светлая и имеет очень новаторские идеи.

А так же назвал новых для меня лиц и круг их интересов или текущую рабочую сферу. Я постарался запомнить их имена. Вот только боюсь, что моё желание поскорее увидеть вожделенный «девайс» отвлечет меня, и я буду путать новых членов моего конструкторского бюро. Самое забавное, что и они не слишком обратили внимание на мою несолидную внешность. Всех снедала жажда увидеть предмет своих трудов в действии.

Владимир открыл сарай и, войдя туда, я увидел, закреплённый на низком столе двигатель во всей его красе.

— Гм… Интересно… — это всё, что я смог произнести, увидев это чудо инженерной мысли.

Конечно, я вчера видел чертежи, но то, что предстало передо мной, как выразился поэт — «весомо, грубо, зримо», походило на что угодно, но только не на привычный мне двигатель.

— И он работает? — потрясенно спросил я, наблюдая, как Владимир хлопочет вокруг агрегата, готовя его к запуску.

— Позавчера запускали. — обнадежил меня Сергей Петрович. — Минут десять крутили, но уже поздно было и пришлось заглушить. Сегодня погоняем подольше.

Наконец Владимир взялся за маховик и крутанул. Двигатель на его усилие не отозвался. Безуспешно крутанув маховик ещё несколько раз, Ярошенко обернулся к нам и растерянно сказал:

— Не заводится. Может замёрз?

— Дай-ка я! — отодвинул его широкоплечий Иван Гехт.

Он перекрыл кран подачи горючего и не спеша прокрутил маховик:

— Проветрить цилиндр надо. — пояснил он.

Затем открыв кран, резко крутанул колесо маховика и еле успел отдернуть руку. Мотор как-то странно чавкнул и затарахтел. Ну надо же! Завелся! Звук работающего двигателя был громким и напомнил мне звук пускача трактора C-80, слышанный в детстве. «Надо глушитель делать, а то весь город распугаем» — подумал я.

Между тем легкий, сизоватый дымок стал наполнять сарай. И дымок, этот пах горелым маслом, и по запаху не был похож на бензиновый выхлоп. «Блин! Да мы тут угорим все или задохнемся».

— Глуши мотор! — крикнул я Ивану.

Тот непонимающе посмотрел на меня. Тогда я подошел и перекрыл кран подачи топлива. Когда мотор заглох, я громко сказал:

— Все на улицу!

Народ в изумлении уставился на меня. Тогда я подскочил к дверям сарая и распахнул их настежь.

— Все на воздух, иначе угорите.

Когда, наконец, все вышли, я громко произнес:

— Господа! Прошу меня извинить, но дышать выхлопными газами для здоровья очень вредно. А если находится в этой загазованной атмосфере достаточно долго, то и умереть можно. Поэтому запускать мотор, в закрытом и не оборудованном должным образом помещении, нельзя. Кроме того, звук работающего мотора слишком громкий, а в закрытом пространстве особенно.

Не успевшие основательно травануться выхлопными газами господа инженеры и техники недоверчиво уставились на меня. Если старая гвардия знала с кем имеет дело и помалкивала, то тройка привлеченных нездорово возбудилась. Видимо их задело, что какое-то сопливое недоразумение командует. Солидный господин с ухоженной бородой и небольшим животиком, распирающем его дорогое пальто, озвучил их общее недоумение:

— Однако, молодой человек, быстро вы входите в роль хозяина.

Пока он это произносил, я лихорадочно вспоминал, как его зовут. «Георгий Мстиславович Пекарский» — вспомнил наконец. А вот Сергей Петрович несколько оплошал. Он растерянно посмотрел на говорившего и перевёл взгляд на меня. Пришлось брать ситуацию в свои руки.

— Прошу прощения, Григорий Мстиславович, но вы все были очень увлечены наблюдением за работой двигателя и потому не обратили внимания на загазованность помещения. А я очень дорожу здоровьем всех здесь присутствующих и потому взял на себя смелость напомнить вам об опасности. Газы, исходящие из мотора по сути такие же, как от дровяной печки. В замкнутом пространстве они несут смерть.

— А ведь парень прав. Угорели бы мы в сараюшке. — вдруг подал голос мужчина средних лет с худым бритым лицом. — Помереть бы не померли, но траванулись бы знатно.

Ага! Петр Гаврилович Фарафонов — служащий Горной аптеки, видимо химик.

— Вы так считаете, Петр Гаврилович? — обратился к нему Пекарский.

— Считаю, Григорий Мстиславович. А вам молодой человек, простите не запомнил ваше имя, спасибо.

— И вам Петр Гаврилович спасибо за поддержку. А зовут меня Алексей Забродин и я некоторым образом причастен к данному проекту.

— Алексей! Что делать будем? — задал вопрос Владимир Ярошенко. Похоже ему надоели наши танцы вокруг даоколо, а хотелось испытания продолжить.

— А давайте вытащим двигатель во двор. — я предложил самый очевидный ход. — Иван, Владимир пойдемте в сарай.

Мы зашли в сарай и с нами зашел молодой парень, ровесник Владимира Ярошенко. «Сухов Иван» — вспомнил я. Вчетвером мы без труда выволокли стол с мотором из сарая. Пока тройка молодых колдовали возле агрегата, я еще раз принюхался. Бензином не пахло.

— На чём мотор работает? — уточнил я Сергея Петровича. — Что-то запах на бензиновый не похож.

— Это вы у Петра Гавриловича спрашивайте. — с непонятной усмешкой сказал Глебов.

Я повернулся к Фарафонову.

— Так, где же мы возьмём столько бензина? Мы и так весь бензин в аптеках выкупили, Вот и пришлось его со спиртом смешивать. — улыбнулся химик.

— Со спиртом… — протянул я и уточнил. — Спирт этиловый?

— Разумеется! Самогон двойной перегонки. Крепчайшая вещь! Прямо от сердца оторвали. — снова засмеялся Петр Гаврилович, а за ним и остальные присутствующие.

— Неужто сами гнали? В Барнауле вроде винокуренных заводов полно.

— Кто вам такое сказал? — Фарафонов был удивлён, считая меня городским человеком. — У нас на весь Горный округ всего один винокуренный завод, да и тот в селе Соколово, что под Бийском.

— Да? — настала моя очередь удивляться. — А я думал…. Хотя, это не важно. В какой пропорции вы спирт с бензином смешиваете и что для смазки употребляете?

— Смешиваем восемь к одному. Восемь частей спирта и одна часть бензина. Для смазки — касторовое масло, тоже не дешёвая вещь.

— Понятно. Благодарю за разъяснение, Петр Гаврилович.

Между тем Иван, покрутив маховик, завел двигатель и тот огласил округу громкими выхлопами. Господа изобретатели сначала толпились вблизи их детища, но пулемётный стрекот мотора заставил их отойти подальше. Я воспользовался этим и обратился к ним:

— Господа! Удивлен и обрадован что у вас всё получилось, поэтому счел нужным премировать вас исходя из своих скромных возможностей. Деньги на это передам Сергею Петровичу. Хочу так-же предложить вам не останавливаться на достигнутом, и спроектировать более мощный двухцилиндровый двигатель. Кроме того хочу предложить вам сделать автомобиль. Один мотор я у вас заберу, один оставшийся гоняйте, пока не остановится. Надо посмотреть, от чего он будет разрушаться и как быстро. Третий используйте для автомобиля. Финансирование беру на себя. — сказал я и, видя недоумение новых членов моего КБ, добавил. — Григорий Мстиславович, не смотрите на меня так. Всё что касается моего участия в этом проекте, разъяснит Сергей Петрович.

Оставив инженеров осмысливать сказанное, я подошел к работающему двигателю и тронул за плечо, стоящего возле него Владимира.

— Отойдем в сторонку. — прокричал ему на ухо.

Тот кивнул, и мы отошли в другой конец двора.

— Слушай, Владимир! — громко сказал я, стараясь перекричать стрекот двигателя. — Нужно сделать глушитель. А то так и оглохнуть недолго. Да и соседи твои будут не довольны. Вон, смотри, уже заглядывают. — показал я на любопытных пацанов, которые облепили забор.

— Что за глушитель? — осведомился Ярошенко, мельком глянув на любопытствующих.

— Карандаш с бумагой есть?

Владимир покопался за пазухой и подал мне нечто похожее на блокнот с вложенным между страниц карандашом. Я нашел чистую страницу и стал набрасывать эскиз. Владимир внимательно смотрел, как я рисую детали внутреннего устройства глушителя. Из-за моей спины туда же смотрели и подтянувшиеся два Ивана — Гехт с Суховым. Нарисовав эскиз и обозначив стрелками прохождение выхлопных газов, я вернул карандаш и блокнот хозяину.

— И что, эта штука заглушит звук? — скептически осведомился Иван Гехт, заглядывающий теперь через плечо своего друга.

— Совсем не заглушит, но шуму будет раза в два-три меньше, — начал я объяснять. — Газы будут обходить препятствие и терять свою энергию. Звук становиться тише.

— Ладно, попробуем. — Владимир закрыл блокнот и сунул его в карман.

А между тем на улице уже собралась небольшая толпа любопытных. Люди подходили к забору и, вытягивая шеи, пытались разглядеть источник необычных резких звуков. Но вот толпа раздалась и калитку отворила уверенная рука. Вошедший был в форме, усат и с саблей. Городовой, а это был именно он, обвел взором собравшихся и, увидев Владимира Ярошенко, обратился к нему:

— Господин Ярошенко, что у вас здесь за шум?

— Здравствуйте, Емельян Митрофанович. — поздоровался с блюстителем порядка Владимир. — Мотор мы испытываем. — указал он на ревущий и плюющейся, сизым дымком, агрегат.

Городовой подошел поближе и с минуту смотрел, как вращается маховик. Потом хмыкнул, повернулся и подошел к стоящим чуть поодаль инженерам:

— Городовой Горбатенко. — представился он. — Господа, что это у вас за собрание?

Заметив Пекарского, он сбавил тон и спросил:

— Григорий Мстиславович, господин Пекарский! Прошу прощения, но по долгу службы вынужден….

— Ах, оставь извинения, Емельян. Ты же сам видишь, что машину новую испытываем. Вот с господами инженерами изобрели, а теперь смотрим, как она работает.

— Обыватели жалуются, Григорий Мстиславович. Слишком громко ваша машина работает. Лошади пугаются.

— Ладно, Емельян! Сейчас остановим машину. Сергей Петрович, скажите Владимиру, пусть заглушит мотор. А то еще урядник нагрянет. — обратился к Глебову Пекарский.

Сергей Петрович посмотрел на меня. Я понимающе кивнул и крикнул парням:

— Глушите движок!

Когда мотор замолк, Пекарский обвел всех взглядом и предложил:

— А не пойти ли нам господа в трактир?

— И то верно! — весело поддержал Александр Истомин. — Отметим, как говорит Алексей, начало новой эпохи.

— Какой новой эпохи? — недоумевающий Фарафонов обратился в слух и внимание.

— Так вы, Петр Гаврилович, не в курсе? Алексей вон уверяет, что на смену эпохи железа и пара идет эпоха электричества и двигателей внутреннего сгорания. — показал Истомин на меня.

— Вот как. Ну, тогда сам бог велел отметить. — искренне засмеялся Петр Гаврилович.

— Пошли с нами, Емельян. — предложил Пекарский. — Угостим.

— Не могу-с, Григорий Мстиславович. Я при исполнении.

— Ну, тогда прими это. — Пекарский вынул из кармана полтинник и всучил его городовому. — За хлопоты.

— Одну минуточку, господа. — я помнил, что всякая технология несла в себе опасности. — Попрошу всех в сарай на ещё одну демонстрацию.

— Но там же ничего нет.

— Что — то ещё припрятали?

— Интересно, что молодой человек выдумал?

— Попрошу от всех тишины, оставаться без движения и прислушаться.

Все недоуменно уставились на меня, потом стали водить взглядами по углам и даже оборачиваться. Но ничего не помогло.

— Комары, на морозе? Однако, Алексей Иванович, как вам такое удалось? — воскликнул один из присутствующих.

— Увы, вынужден вас огорчить, но это вторая опасность нового технического детища. Вы получили баротравму. В замкнутом помещении слушать мотор или звуки выстрелов крайне опасно. Минут через десять пройдёт или останется навсегда — тут уже как Бог распорядится. А теперь праздновать! Такое событие пора отметить.

Господа инженеры выходили задумчивые. Каждому из них приходилось сталкиваться с несчастными случаями на производстве, но большей частью, да почти всегда рисковали мастеровые. Теперь же необычный молодой человек показал, что они тоже рискуют даже в таких безопасных условиях работы. Так ещё и над таким интересным техническим проектом, от которого трудно оторваться.

— Сергей Петрович! На минуточку. — остановил я Глебова, двинувшегося было вместе со всеми. Отвел его в сторонку и сунул ему тысячу двести рублей. — Выдайте господам инженерам премию за полученный результат. А с парнями я сам рассчитаюсь.

— А вы разве не идете с нами?

— Нет. Мы тут с еще позанимаемся немного. Так парни?

Иван с Владимиром согласно кивнули, а Сухов улыбнулся:

— Я тоже остаюсь.

— Хорошо, Алексей. Но я и Аня будем ждать вас с Софроном Тимофеевичем у себя.

— Навестим непременно. — заверил я мужа прекрасной Аннушки.

Когда господа инженеры двинулись отмечать пришествие новой эпохи, я окликнул городового.

— Господин Горбатенко! Вы не могли бы передать Горлову Игнату Степановичу, что Алексей Забродин хотел бы с ним встретиться. Скажите, что остановились мы там же. Пусть приходит завтра с утречка.

Городовой внимательно осмотрел меня и кивнул:

— Передам. До свидания, господа.

Выйдя за ворота, он скомандовал:

— Расходитесь! Нечего толпиться. Все разъяснилось. Господа инженеры машину испытывали.

Не сказать, что люди прямо сразу послушались, но поскольку необычный треск прекратился, а четверо парней утащили странную штуковину в сарай, и сами там скрылись, то толпе ничего не оставалось, как постепенно рассосаться. Лишь мальчишки еще некоторое время крутились у забора, но и они разбежались кто куда.

Затащив двигатель в сарай, мы снова столпились вокруг него. Я смотрел на этот несуразный агрегат и удивлялся, как удалось мужикам сгондобить работающий двигатель на столь убогом оборудовании.

— Владимир, кто делал детали к этому «чуду»?

— Ты же с ними знакомился. Токарь Шишкин со своими помощниками основную работу сделали. А кое — что мы изготовили. — указал Ярошенко на стоящих рядом друзей.

— Пришлось и голову поломать, и напильником поработать. — подтвердил Иван Гехт. — Собирали тоже втроем. Намучились здорово, особенно с зажиганием. Хорошо Петр Гаврилович помог разобраться с горючей смесью и с изолятором свечи, а Ванька придумал, как правильно выставить зажигание, чтобы мотор работал. — кивнул он на улыбающегося Ивана Сухова.

— Молодцы! — искренне восхитился я. — Я ведь не до конца верил, что вам удастся сделать двигатель в столь сложных технических условиях нашего края. Кстати, мощность вашего мотора какая?

— Две лошадиные силы. Семен Аркадьевич посчитал.

— Понятно. Я в городе буду с месяц, поэтому попрошу вас собрать ещё один мотор. Попробую у себя на телегу его приспособить. А то германцы уже первый автомобиль сделали. А жена изобретателя с двумя сыновьями сто верст на нем проехала и всего за восемь часов.

— Баба? — не поверил мне купеческий сын Иван Сухов.

— Женщина! И женщина умная и смелая. — парировал я.

— И как звать того изобретателя? — спросил Гехт.

— Кажется Карл Бенц. А как звать его жену не помню.

— Ну, у нас такого, слава богу, не будет. Бабы своё место знают. — стоял на своем Сухов.

— Как знать? — не стал переубеждать я упрямого хлопца.

Пожалуй, познакомлю я их с нашей «пилотессой». Пусть посмотрят, что «есть женщины в русских селениях». Катька хотя коня на скаку не остановит, но в горящую избу заскочит и кого-либо оттуда вытащит запросто. Тот еще электровеник. Для парней сюрприз будет.

— Владимир, ты шашлык готовить не разучился? — озадачил я Ярошенко.

— Да мы теперь все его жарить можем. — засмеялся Иван Гехт.

— Прекрасно! Анна Николаевна собирается пикник зимний устроить с костром и шашлыком. Как там мангал еще цел?

— Целый! Что ему будет.

— Ну тогда на вас парни шашлык и костер. А мы с пацанами вам кое-что покажем.

— Неужели самолет сделали? — удивился вдруг Ярошенко, вспомнив мои старые идеи.

— Самолет? — озадаченно переспросил я, выигрывая себе время — Нет, конечно. До самолета нам друг Владимир, ещё как до Пекина на карачках. Для самолета мотор нужен мощный и легкий. А этот пока только «на телегу самобеглую» приспособить можно.

— Алексей, а когда пикник этот намечается? — уточнил Иван Гехт.

— Если погода позволит, то в следующее воскресенье. Так что готовьтесь. Народу я думаю, соберется много. Место мы с парнями выберем и обустроим. Мясо и уголь за вами, ну и шашлычок чем запить прикупите.

Парни идеей пикника загорелись и принялись обсуждать, но я их попридержал.

— До воскресенья еще целая неделя, так что успеете всё обговорить и приготовить, а пока давайте о деле. Владимир, а как вы с Шишкиным и его помощниками рассчитались за изготовленные детали.

— С Шишкиным? — переспросил Ярошенко. — Ни с ним, ни с его помощниками мы никак не рассчитывались. Детали для двигателя заказали на сереброплавильном заводе и деньги в заводскую кассу заплатили.

— То есть, работяги детали делали в рабочее время и за зарплату.

— Конечно, а как ещё-то? — недоумевал Владимир.

— Ясно! А какое жалованье у сотрудников?

— У мужиков с завода?

— У Шишкина и его помощников. — допытывался я.

— У Шишкина сорок шесть рублей, а у помощников по тридцать семь рублей. А тебе зачем их жалованье?

— За разработку и изготовление первого нашего мотора я решил вас всех премировать. Вас троих по двести рублей. Вот извольте получить.

— А остальным как? — обеспокоился за старших товарищей Ярошенко.

— На остальных я уже Сергею Петровичу деньги отдал.

— Ну, тогда ладно.

— Вот тебе ещё двести рублей премируешь от меня рабочих. Кому сколько решишь сам. Вот ещё двадцать рублей. Закупите на них продукты для пикника. Если мало будет денег — добавьте свои. Потом компенсирую.

— Хорошо! — согласился немного обалдевший Владимир. А я продолжал:

— Теперь с тобой, Иван. — обратил своё внимание на Сухова. — Мне Сергей Петрович сказал, что ты для изготовления мотора у отца сто рублей занимал?

— Да ладно. Для нас это деньги небольшие.

— Но тем не менее. Долги надо отдавать! — сунул ему в руки сто рублей, и облегчённо вздохнул.

— Эк ты, Алексей, разошёлся. — засмеялся Иван Гехт. — Смотри не разорись. Или ты миллионщиком заделался?

— Не разорюсь! Могу себе позволить. — успокоил его я. — Ну с этим пока покончено. Давайте-ка обдумаем, как нам обустроить это помещение, чтобы можно было испытывать моторы и не отравиться, и не оглохнуть. Испытывать их во дворе нам любопытные соседи и городовые не дадут.

Следующие два часа прошли у нас в спорах. Исчиркали не один лист бумаги, но, в конце концов, решение было найдено и мы разошлись по домам вполне довольные друг другом.

Дома застал бездельничающих «мушкетёров». Блин вот еще задача. Надо парней чем-то занять. Может в шахматы их научить играть или книжек прикупить — пусть читают в свободное время. Надо будет заняться их досугом, но это потом.

— Немтырь! Что завтра нам делать? — увидев меня, оживился Архипка.

— Что так, отдохнули уже? — с ленинским хитроватым прищуром оглядел я парней. — Ну раз отдохнули, то вот вам на завтра задание. Вы должны найти недалеко от города место, где будем тренироваться. Зря что ли параплан привезли? Старший — Белый. Ясно?

— Ясно-то, ясно. Но где место искать-то? Мы же тут ничего не знаем. — озадачился Архипка. — И где нам Белого найти?

Вот ведь зараза. Сам парням объяснял про позывные, а привычка у меня осталась. Вон как все заулыбались. Я достал из своего рюкзака тетрадь с карандашом и нарисовал примерный план, где можно будет отыскать подходящее местечко для будущих полётов.

Глава 11

В понедельник, поздним утром, когда Архипка с парнями уехали разыскивать место для полетов, явился Горлов, со своей неизменной саблей. Усатая физиономия его покраснела от легкого утреннего морозца, от коренастой крепкой фигуры веяло некой властностью и силой.

— Здравствуйте, уважаемый Игнат Степанович. — поприветствовал я служителя закона и защитника нравственных устоев. — Рад видеть вас в добром здравии.

— И тебе поздорову, Лексей. — поприветствовал он в ответ. — Мне Емельян Горбатенко сказал, что ты хочешь меня видеть. Случилось что?

— Да что может со мной случиться. Просто побеседовать хочу. Городские новости узнать у осведомленного человека. Про госпожу Зотову расспросить. Да вы проходите, Игнат Степанович. Давайте вашу шинельку с сабелькой вот тут на крюк повесим. И пожалуйте к столу. Я сейчас соберу, чем закусить.

— Благодарствую. — Степенно огладил усы городовой, сел за стол и огляделся.

Я быстренько накрыл для Горлова нехитрую «поляну». Достал припасенный штоф и разлил в рюмки водку. Себе плеснул на донышко, а городовому наполнил до краев. Тот это действие многозначительно хмыкнув, заметив вслух:

— Чего ж ты, Лексей, себя обижаешь?

— Да боюсь напиться, а у меня на сегодня еще дел много намечено.

— Так и я на службе. — усмехнулся Горлов.

— Вам, Игнат Степанович, рюмка водки лишь согреться на морозе, а мне при моей комплекции лишней будет. Я себе плеснул лишь из уважения к вам.

— Ну ладно, коли так — он поднял рюмку и лихо опрокинул. Я отзеркалил, и мы захрустели солеными огурчиками.

— Скажите, Игнат Степанович, как теперь обстановка в городе? А то в прошлый наш приезд тут такие дела творились, что и переезжать сюда боязно.

— Так наладилось всё. Варнаки друг дружку побили, а кое-кого и мы приструнили. Можете спокойно переезжать.

— Это хорошо.

Я налил городовому еще рюмку и подвинул ему деревянную тарелку с салом.

— Выходит, нашли тех кто все это учинил.

— Нет, никого не нашли. — покосился тот на полную рюмку в нерешительности.

— Наверное плохо искали. — как можно равнодушнее сказал я и добавил. — Вы, Игнат Степанович, на меня не глядите, выпивайте и закусывайте. Вам на морозе-то все легче будет.

Игнат кочевряжится не стал, опрокинул вторую рюмку и стал закусывать салом и хлебом.

— Хорошее сальцо. Сами солили?

— Конечно сами. Мы ж в деревне живем. Плохо только черного перчика нет. С перчиком было бы куда как забористее.

— Ничего и без перца хорошо. — прожевал он очередной ломтик сала, и добавил. — Плохо искали, говоришь? Куда уж лучше. Весь город переворошили. Даже из Томска дознаватели приезжали, и те ничего не нашли.

— Из Томска? — наливая третью рюмку, изобразил я изрядную степень удивления.

— Оттуда! Сам Жернаков Павел Кондратьевич приезжал. — поднял палец вверх Горлов.

— Вот как! И кто такой этот Павел Кондратьевич?

— Говорят, что заместитель начальника следственного отделения в Томской управе. Сурьёзный господин. Меня вон чуть ли ни целый час опрашивал. Про Дерьку, да про Сивого узнать хотел. Про тебя с дедом спрашивал, мол, кто такие.

— Про меня? — моему изумлению не было предела. — А я то каким боком здесь?

— Он не только про тебя, про много кого спрашивал. Оказывается, тут купчишку из Томска ограбили, вот он и старался.

— Так у вас ещё и купцов грабят! Вот незадача. Нашли варнаков? — уточнил и, видя, что Горлов поглядывает на полную рюмку, добавил. — Вы водочку-то пейте Игнат Степанович. Бог троицу любит.

— На покойного Сыча грешат. Мол, сычёвские подельники этого Голубцова обнесли, а когда Сыча голубцовский охранник задавил, то сбежали куда-то и денежки прихватили. — сказал городовой, махнул третью рюмку и захрустел квашеной капустой.

— Экие дела у вас тут творятся. Да бог с ними с варнаками. Вы, Игнат Степанович, лучше скажите мне, как там госпожа Зотова с семейством поживает. Не докучает ей Хренов?

— Так уехал Дерька. Появился намедни, договорился с дядькой своим Семеном Хреновым, что тот его дом продаст, и опять сбёг.

— Отрадно слышать. А больше никто Дарье Александровне обид не чинит?

— А некому. Хорошо город от мазуриков почистили. Опасаются они теперь безобразничать. Да и я за семейством Зотовых приглядываю, обижать не позволю. Однако засиделся я у тебя Лексей. Пойду службу справлять.

— Еще один вопрос, Игнат Степанович. Не продал ещё дом дядька Дермидонта?

— Не продал. Пока никто не спрашивал. И не скоро продаст. Сейчас многие дома на продажу выставляют. Завод-то закрывать собираются. Вот люди и разъезжаются. А ты почему интересуешься, купить хочешь?

— У меня дядька тоже в город собирается переезжать вот и попросил присмотреться.

— Хорошо! Скажу Семёну про твой интерес.

— Да уж замолвите словечко, Игнат Степанович. Спасибо, что оберегаете семейство Зотовых. Вот примите за труды. — сунул я Игнату двадцать рублей, которые тот принял не моргнув глазом.

По уходу городового я задумался. Дела-то вырисовываются хреновые. Неизвестно, что там нарыл этот господин Жернаков, но что-то нарыл наверняка. Блин! Прав дед оказался. Нашли таки эти отщепенцы сыщика и, судя по реакции Горлова, сыщика неплохого. Есть, значит и в нашем захолустье свои Шерлоки Холмсы. И что теперь делать? Что делать? Что делать? Думать!

Может придется все-таки навестить славный сибирский город Томск, тем более университет там вот-вот открыть должны. Или уже открыли? Ну не интересовался я в прошлой жизни ни Томском, ни его университетом. Вот и глянем, что там за университет, заодно и на господина Голубцова поглядим, желательно издали и через оптику. Жаль, что оптики пока нет и придется на близкий контакт идти. Хотя, что это я засуетился раньше времени? Подождать надо, осмотреться. Может всё не так плохо, как мне кажется.

Ладно, как говорится, будем посмотреть. А пока надо навестить Серафиму Исааковну, и братца её Михеля. Есть и к нему дельце. Привез я камешки, поторгуемся. Надо же мне моих конструкторов стимулировать и финансировать. И дом дерьмидонтский пожалуй купить надо. Митьку с Машкой там поселю. Тот-то Дермидонту сюрприз будет, когда он в бывшем своем дому Митьку увидит. Эта весёлая мыслишка подняла мне настроение, и я стал собираться.

После недолгих колебаний, решил идти к ювелиру Остапом Бендером. Надо припугнуть их немного и на реакцию посмотреть. Наверняка и их сыщик Жернаков опрашивал. Что Гуревич сдаст Остапа Бендера в полицию не опасался совершенно. Слишком глубоко Михель, в свое время, увяз в паутине, которую довольно ловко сплел для него покойный Голован. Побоится толстяк.

В ювелирном салоне господина Гуревича произошли изменения. Не сказать, что стеклянные витрины сверкали обилием золотых цацек, но освещались куда лучше, чем в прошлые мои посещения. И вообще света в салоне хватало. На стенах висели зеркала и Дарьюшкины акварельки в простых, но изящных рамках.

Илюша одетый как манекен в модном магазине тоже хорошо вписывался в эту композицию. Он что-то впаривал двум молодым парням, один из которых вертел в руках какие-то украшения, другой разглядывал рисунки в папке. Завидев меня, Илюша вздрогнул и замолчал, чем вызвал некоторое недоумение покупателя, который обернулся и я узнал в нем Ивана Сухова. Надо же, наверное, премию тратит купеческий сын. Я успокаивающе кивнул Илье и стал осматривать витрины, дожидаясь, когда он освободится.

Наконец Сухов со спутником попрощались с продавцом и вышли, не обратив на меня особого внимания. Я подошёл к слегка побледневшему Илюше:

— Здравствуйте, уважаемый Илья Абрамыч. Рад видеть вас в этом великолепии. — махнул я рукой, показывая на зал.

— Я не Абрамыч, я Ефимович. — проблеял парнишка. А ведь молодец. Боится меня до дрожи в коленях, но держится.

— Прошу прощения, Илья Ефимович, за оговорку. Как там здоровье дядюшки вашего и можно ли к нему пройти? — вежливо осведомился я, чем нагнал на бедного Илюшу, еще большего страху. Надо разрядить обстановку, а то вон как его потряхивает.

— Да ладно тебе! Не трясись так. — по-свойски похлопал я его по плечу. — Лучше сбегай до Серафимы Исааковны. Скажи, что жду её у брата в кабинете.

Михель встретил меня хотя и без особой радости, но и недовольства не выразил. Одним словом нормально встретил. Правда, почти сразу огорошил известием, что мной, ну то есть не мной, а сыном турецко — подданного Бендером Остапом Ибрагимовичем, очень интересовалась полиция. Причем, как своя барнаульская, так и чужая томская.

— Неужели сам господин Жернаков вас обо мне спрашивал? — небрежно поинтересовался я у напряжённого сына израильского народа.

Тот в замешательстве уставился на меня:

— Так вы знаете.

— Ах, любезный Михаил Исаакович. — продолжал я прикалываться. — Видимо меня в детстве кто-то сглазил. Не успею я, в каком либо городе появится и как следует осмотреться, как тут же мной полиция начинает интересоваться. И в Одессе так было, и в Санкт — Петербурге, и вы не поверите, даже в Париже. Привык уже. Но бог с ней с полицией. Я тут, как и обещал, камушки вам принес.

Я положил свою тросточку на стол перед самым носом толстяка, который уставился на неё как на ядовитую змею, вынул из-за пазухи мешочек и вытряс на стол пять зелёных камешков.

— Вот извольте взглянуть. Тот оторвал взгляд от трости и стал осматривать камешки. Он даже потрогал их пальцем, стараясь отодвинуть их подальше от пугающего его предмета. Насмотревшись, он крикнул:

— Илья!

Я хотел сказать ему, что Илья не явится, поскольку полагал, что Илюша пошел предупредить мадам Гуревич. А ведь у Сары — Серафимы скорее всего другая фамилия. Она ведь вдова, вдруг дошло до меня. Вот чудак на букву эм, я ведь даже и не поинтересовался её фамилией.

К моему удивлению Илюша появился почти сразу. Он открыл дверь и уставился на дядюшку, ожидая указаний.

— Илья, позови дядю Соломона, и тете Саре скажи, чтобы зашла.

— Тете Саре сказал уже. Придет скоро. — сообщил парень и вышел.

— Вы, Михаил Исаакович, видимо хотите убедиться в подлинности этих камешков? Так? И это совершенно правильно. Учет и контроль наше всё. Но уверяю вас, я веду дела честно. — с улыбкой успокоил ювелира.

Вошедший дядюшка Соломон, шаркая подошвами, подошел к столу, взял один из камней, повертел его под лупой, разглядывая, и положил обратно. Повторил эту операцию ещё четыре раза, спрятал в футляр лупу, кивнул и, не говоря ни слова, вышел. Надо же! Быстро справился, не то что в прошлый раз.

— Ну так как, господин Гуревич, берете камешки? — подтолкнул того к началу переговоров. — И с вашего разрешения я пальто сниму, а то жарковато у вас в кабинете.

Не дожидаясь разрешения, я разделся и пристроил пальтишко на соседний стул. Пока снимал пальто самопальная подмышечная кобура съехала в сторону и мой любимый револьверчик неудобно развернулся, грозя выпасть. Блин! «Надо переделывать сбрую». В который раз подумал я и стал поправлять сбившиеся ремешки. Справившись с кобурой, взглянул на Михеля и удивился перемене в его облике. Он как-то съёжился и побледнел. «Вот чёрт! Напугался он что ли?» подумал я. А ведь точно напугался. Видимо мои манипуляции с неудобной сбруей и чуть не выпавшим револьвером напомнили ему, что он имеет дело не с солидным деловым господином, а с самым настоящим и непредсказуемым бандитом.

— Что с вами, Михаил Исаакович? Вам плохо? Может водочки налить? — обеспокоенно спросил я, указывая на шкаф с бутылками и графинчиком с водкой.

Гуревич помотал головой, отказываясь, но продолжал смотреть на меня с заметным испугом. «Ишь как тебя пробрало» с усмешкой подумал я. «А не фиг расслабляться». Покошмарить его что ли!

— Ах, вы об этом. — мной был вытащен револьвер. пару секунд ушло показал его сдувшемуся толстяку и затем сунутьего обратно в кобуру. — Не обращайте внимания. Я, знаете, последнее время без него и на улицу не выхожу. А особенно в вашем городе. Опасный городишко этот ваш Барнаул. Того и гляди ограбят или собаки закусают. Вот и приходится наготове быть.

Михель сглотнул слюну, выпрямился, прокашлялся и, видимо взяв себя в руки, сказал хрипло:

— Камни возьму, но полную цену дать за них не могу. Их еще обработать надо и продать, а в нашем городе это затруднительно.

Нет каков! Как только разговор о деньгах заходит, тут же преображается, становится смел и предприимчив.

— А не полная цена это сколько? — уточнил для начала. Взял со стола свою трость и стал её рассматривать, косясь на Михеля.

Тот также искоса взглядывая на меня, что-то высчитывал в уме. Видимо пытался привести к консенсусу два противоречивых чувства. Хотелось и денежек побольше поиметь с этого бандита и страшновато было. Наконец, решившись, озвучил сумму, которая оказалась раза в полтора больше, чем я рассчитывал исходя из прошлого опыта. Прав оказался пресловутый американский гангстер: «Добрым словом и пистолетом можно добиться гораздо большего, чем одним добрым словом».

— Маловато конечно, но поскольку мне надо срочно из города уезжать, то я, пожалуй, соглашусь. Так что забирайте камушки.

И снова наблюдаю, как Гуревич хлопочет возле сейфа с деньгами. Неожиданно мне это напомнило сценку из старого французского фильма «Три мушкетёра» с очаровательной Милен Демонжо в роли Миледи.

Там Миледи во дворце Бекингема пыталась открыть шкафчик с подвесками и, когда у неё ничего не получилось, плюнула на портрет Анны Австрийской и выбежала, заслышав шаги. И следующие кадры: входит Бекингем в сопровождении Д'Артаньяна и, видя, что кто-то пытался открыть шкафчик, подбегает и трясущимся руками снимает с шеи заветный ключик. Вот и бедный еврей Гуревич, сам того не зная, подражает киношному Бекингему и открывает свой сейф снятым с шеи крестиком. Мне это показалось столь забавным, что я даже хихикнул, удостоившись от подражателя удивлённого взгляда.

Спрятав камешки в сейф и отсчитав положенные мне рублики, Гуревич закрыл сейф своим ключиком, снова вызвав у меня непроизвольный смешок. Он проделал положенные манипуляции со шкафом, маскируя закрома, сел за стол и неожиданно наехал на меня с претензией.

— Господин Бендер! Вы обещали привезти бриллианты.

— А зачем мне их вам везти, коли вы не хотите давать за них нормальную цену? — попытался отмазаться я.

— Мы могли бы договориться. — настаивал он.

Вот же неугомонный. Только, что чуть от страха не трясся, а как почуял, что денежки мимо уплывают, так куда и страх девался.

— Хорошо. — сдался я. — Будут вам бриллианты.

— Но вы же уезжать собираетесь. — Воскликнул Михель.

— А что прикажете мне делать? Вы же сами сказали, что полиция мной интересуется. А я не люблю полицейских. Грубые люди! Так и норовят кулачищем в морду заехать, или револьвером под бок ткнуть. Я, знаете, человек тонкой душевной организации и мне такое обращение совсем не нравится. Вот и приходится срочно уезжать. Но вы не беспокойтесь, я же вам говорил, что вместо себя паренька оставляю. Он мальчик бойкий, весь в меня. Вот с ним и договаривайтесь насчет бриллиантов. Если договоритесь, то он вам их предоставит, ну а если не договоритесь, значит не судьба. — я откровенно веселился глядя, на чуть обалдевшего от моего красноречия ювелира.

— Но господин Бендер…. — начал было говорить Гуревич.

Но ему пришлось замолчать. Дверь распахнулась и вошла, нет не вошла, а вплыла его сестричка, Сара — Серафима. В светлом платье, выгодно подчеркивающее её вполне соразмерные достоинства, с изящными сережками в ушах и какой-то фигнёй на шее, название которой я не знаю, она выглядела сногсшибательно. У меня даже, что-то закопошилось внутри. Самое забавное, что и братец её удивленно раскрыл рот при виде этого великолепия.

Мадам удовлетворенно оглядела нас и протянула мне руку. Я подскочил и, щелкнув каблуками, приложился к полной, но изящной ручке, затянутой в тонкую перчатку. (В перчатку! Карл!).

— Мадам! Я потрясён! — я почти не притворялся. Похоже, дама всерьез решила произвести впечатление на такого крутого меня.

— Полноте, господин Бендер. Вы же в Париже были. Неужто там красивых женщин не видели?

— Мадам, да откуда в том Париже красавицы. Видел я там издали одну по настоящему красивую женщину, и та оказалось русской княгиней. Мне один ученый господин, когда я ему пожаловался, что мало в Париже красивых девушек, разъяснил, что европейцы ещё в давние времена своих красавиц на кострах пожгли как ведьм. Так что, мол, нечего удивляться.

— Да что вы такое говорите? — воскликнула Серафима. — Ужас какой! Неужели это правда?

— Не знаю мадам. Может это и не так. Но иной раз не один час ходишь по этому Парижу и редко встретишь очаровательное личико. Но я уверен, появись вы в Париже, были бы там первой красавицей.

Я бессовестно врал и льстил. Откровенная лесть заставила женщину улыбнуться и грустно произнести:

— Ах, Париж! Я, наверное, уже никогда не попаду туда.

— Никогда не говорите «никогда» мадам. И потом вы, можно сказать, своими прелестными руками делаете тут уголок Парижа. — соловьем разливался я, чувствуя внутреннюю поддержку гормонов молодого тела.

— Это как? — непритворно удивилась Сара-Серафима.

— Ну как же. А наш с вами проект. Я как раз и заскочил к вам узнать, что уже сделано и что еще предстоит сделать. И не пора ли уже начать зарабатывать? Если вы все организовали, так, как я вам советовал, то ваше…, нет, наше шоу будет круче, чем кабаре в Париже.

Мадам несколько разочарованно вздохнула, видимо ей хотелось и дальше слышать мой трёп о её несравненной красоте, но я уже выдохся и желал перейти к делам. Мадам сначала как-то вяло стала рассказывать о том, что уже успели сделать, но потом увлеклась и было видно, что ей очень нравится заниматься всем этим. Затягивает шоу-бизнес.

Из сказанного стало понятно, что сделано очень много и коллектив почти готов нести обеспеченным горожанам «разумное, доброе, вечное». Я искренне похвалил прекрасную руководительницу этого непростого проекта, спросил лишь:

— Денег хватило? Артистов голодом не морите? Нам нужно, чтоб они были бодры и веселы.

— Пока хватает, и артисты не бедствуют, а некоторые так и вовсе жируют.

При этих словах мадам недобро уставилась на своего братца, который вдруг принял вид нашкодившего кота. Так-так! Михель явно напрашивается на выволочку. Ну что же, за мной дело не станет.

— Мадам, если я правильно понял ваш намек, братец ваш излишне внимателен к некоторым артисткам. И это оказывает разлагающее действие на весь коллектив. Я прав?

Сара несколько удивленно взглянула на меня, видимо не сразу поняв, что я сказал, но немного тормознув, кивнула:

— Все правильно вы поняли. Я тебя Михель предупреждала, не лезь к артисткам, но ты ни одной юбки пропустить не можешь. Теперь Марфушка Кротова говорит, что беременна и на тебя кивает.

— Так! — протянул я. — А Марфушка кто у нас?

— Певица. Хорошо русские песни поет.

— Певица это ладно, ей приплясывать не надо. Лишь бы ваши танцовщицы не беременели, а то кто плясать будет?

— А он и до танцовщиц добирается. — сдала братца Сара. Видимо достал толстяк.

— Вот как! — ледяным тоном произнес я и постарался посмотреть на Михеля своим фирменным взглядом. Тот немного испугался, но, на мой взгляд, испугался недостаточно.

Меня немного смешил испуг этого крупного мужчины, да что там говорить, я его прекрасно понимал. Трудно удержаться от соблазна, когда перед твоим носом, крутят задницами довольно симпатичные и главное доступные девицы. Но как говорится всему свое время и место. И потом лишний раз попугать этого лишенца всегда полезно и для сестрицы его будет поучительно.

Посмотрев бездумным взглядом сквозь него, я проговорил очень холодным тоном, четко проговаривая слова.

— Что же вы любезный, работниц мне портите. Они денежки мне должна зарабатывать, а вы их брюхатите. А?!

Тростью с размаха врезал по столу прямо перед опешившим толстяком. Тот в испуге откинулся на стуле. Я поначалу только изображал бешенство, но вдруг почувствовал, что меня и вправду захватывает волна какой-то не контролируемой ярости. Выхватив из тросточки свою недошпагу, принялся колотить клинком о край стола, в опасной близости от штанов Михеля.

— Ах ты сучий потрох! Девок портить! — орал я, пытаясь, вернее делая вид, что пытаюсь уколоть бедного Михеля в его самое уязвимое место. Мне всё таки удалось обуздать внезапно охватившее реальное бешенство, и я, несмотря на красный туман в глазах, с трудом, но контролировал себя. Раздавшийся позади испуганный возглас, окончательно привел меня в чувство. Я оглянулся. Бедная Сара-Серафима с белым от испуга лицом с ужасом смотрела на меня.

— Прошу прощения мадам. Не сдержался. — хрипло сказал я и спрятал клинок обратно в трость. — Еще раз прошу покорнейше простить. Но должен сказать, что ваш братец сущий болван. Я ведь его чуть было не лишил самого дорогого.

Я помолчал немного, и, повернувшись к сползшему со стула Михелю, сказал:

— Любезный, если вы тут приметесь плодить бастардов, то, в конце концов, придётся вас кастрировать. А что касается Кротовой, то если она действительно беременна, вам придется оплатить ей декретный отпуск и алименты на ребенка, а кроме того выплатить нам с Серафимой Исааковной неустойку за время, что Кротова будет вынуждена не работать. Ясно?!

Я посмотрел на Михеля и понял, что говорил почти зря, тот смотрел на меня круглыми глазами и икал. Я вдруг сообразил, что слова «декретный отпуск» и «алименты» ещё не известны в этом мире и будь Михель в полном здравии и тогда бы он ничего не понял. Придется говорить с мадам.

— Серафима Исааковна, я прошу вас проследить, чтобы братец ваш не вредил упомянутой Кротовой. В ином случае я строго с него спрошу. И позвольте откланяться.

Я снял со стула свое пальто, выходя, повернулся к женщине и сказал:

— Я тут вынужден уехать, но завтра или, в крайнем случае, послезавтра к вам подойдет мой паренёк и вы с ним порешаете все вопросы.

В салоне, глянув на Илью, вспомнил, что так и не узнал продаются ли дарьины акварельки. А спрошу-ка у Илюши:

— Илья Ефимович! Скажите мне про картинки. Их покупают или нет?

— Плохо покупают, всего четыре штуки продали. Дорого говорят. Хотя смотрят.

— Понятно. И еще вопросик. Какая фамилия у Серафимы Исааковны?

Илюша изумленно на меня уставился и пробормотал:

— Иванова.

— Как — как?

— Иванова ее фамилия по мужу. Вы, что не знали?

— Теперь буду знать. Да, Илья Ефимович, привет тебе от Тора.

И я вышел на мороз, оставив Илюшу в недоумении.

Глава 12

Выйдя на улицу, я огляделся, решая куда направиться. Для начала надо избавиться от надоевшей маскировки, значит к дядьке Никифору. Двинулся к нашему временному дому, размышляя, что это такое было со мной. Я ведь натурально, чуть было не потерял над собой контроль и не прибил этого жирного идиота, хотя сначала хотел просто того попугать. И, похоже, у меня получилось. Попугал! Еще и мадам не на шутку испугалась. Может это и хорошо, а то она вон как разоделась. Наверное соблазнить хотела «душку» Бендера, а тот как «озверину» выпил. Вспомнив, что я там говорил и орал, чуть было не засмеялся в голос. Смешно и немножко стыдно.

Да черт с ней с этой семейкой! Я остановился, вдруг осознав, что слишком увлекся размышлениями и свернул не туда. Оглядевшись, решил вернуться на знакомый путь, а не блуждать по незнакомым улочкам, рискуя зайти в тупичок, коих здесь было достаточно.

Повернул назад и только вышел из-за угла как меня чуть не сбил врезавшийся в меня пацан лет десяти. Успел его поймать за ворот, не дав упасть. Тот постарался освободиться, но я держал крепко и не отпускал.

— А ведь я тебя знаю. — вглядевшись в веснушчатую физиономию, уточнил. — Ты Лёвчик Гуревич?

— Пусти! — старался вывернуться пацан. — Я не Гуревич!

— Не Гуревич? А кто же тогда?

— Иванов я. — продолжал вырываться пацан. — Пусти!

Сынишка нашей мадам? Я снова внимательно посмотрел на мальца. На мать не похож, чисто русская физиономия.

— А скажи-ка мне, Лёвчик Иванов, кто надоумил тебя за мной следить? Да не трепыхайся ты. Пока не скажешь не отпущу. Ну, так кто же? Дядька Михаил или мамка твоя?

Пацан исподлобья посмотрел на меня и нехотя сказал:

— Илюха послал. Сказал, что если я узнаю куда ты пошел, он гривенник мне даст.

— Гривенник! — удивился я. — Зачем тебе гривенник?

— Леденцов купить хочу. Пусти!

— Во как! Ну, тогда пошли.

— Куда это? — стал упираться парнишка.

— Да вон в магазинчик зайдём. — указал я на стоящую не вдалеке лавчонку. — куплю тебе леденцов.

Тот недоверчиво на меня посмотрел, но пошел. Тем более деваться ему было некуда, воротник его я не отпускал. В магазинчике я, наконец, отпустил мальчишку.

— Выбирай, что хочешь.

Тот быстро огляделся и заворожено уставился на оранжевую горку. Ну, конечно же — апельсины, кто ж перед ними устоит.

— Любезный. — обратился я к продавцу, или их здесь называют приказчиками? Хотя если судить по внешности — типичный приказчик. Коричневый жилет под ним рубаха в горошек на выпуск, и причесон с пробором посредине головы.

— Любезный. — повторил я. — Подай-ка нам пяток вон тех оранжевых мячиков. — указал я на апельсины. — Ну и вон ту коробочку с леденцами. Апельсинчики упакуй в бумагу, чтобы не рассыпать.

Приказчик, ничуть не удивляясь, ловко упаковал апельсины. Перевязал упаковку бечевкой и вручил мне вместе с коробочкой леденцов. Рассчитавшись, я вывел малолетнего «топтуна» на улицу, вручил ему купленные «вкусняшки», добавил монетку и сказал:

— Вот тебе двугривенный. Если Илюха тебя ещё раз попросит за кем-нибудь проследить, то посылай его подальше.

— Куда подальше? — не понял тот.

— Вот так прямо ему и скажи: «Иди-ка ты братец на …»! В общем, далеко посылай. А сейчас давай дуй домой.

Парнишка постоял несколько секунд в недоумении, а потом до него видимо дошло. Он засмеялся, сказал:

— Ладно! — и поскакал вприпрыжку вдоль улицы.

Я посмотрел ему вслед и настроение мое заметно улучшилось. А ведь всего лишь порадовал пацана апельсинчиками и научил «плохому». Одним словом — «сделал гадость — на сердце радость». Но Илюша-то каков! Кабы точно, юный еврейчик в революционеры не подался. Видимо скучно ему драгоценностями торговать, душа большого дела просит. Надо все-таки к парню присмотреться да и направить его на путь истинный. Пусть не тратит силы впустую, лучше пользу мне приносит.

Дома застал своих помощников за столом. Они дружно работали ложками, уплетая кашу. Я, наскоро избавившись от надоевшей маскировки, присоединился к ним.

— Нашли горку? — прожевав несколько первых ложек каши, уточнил у них.

— Ага! — Архипка наевшись, отложил ложку и готов был докладывать.

— Рассказывай.

— Горка хорошая, даже лучше чем наша. Деревьев на склоне нет, лишь кусты небольшие. Снегу правда многовато.

— Что снега много это хорошо, мягче падать. — сказал я и посмотрел на Антоху.

Парни проследив мой взгляд, заулыбались.

— Немтырь, ты за себя бойся. Посмотрим еще, ктораньше свалится. — обиженно произнес Антон.

Я, не отвечая, глянул на часы. Ехать и смотреть горку для полетов было уже поздно.

— Завтра с утра съездим. Покажешь, что там за горка. — сказал я Архипке. Немного подумав, добавил. — Друг Платон, вам с Антохой задание: нужно сделать «колдуна».

Полюбовавшись на ошарашенные физиономии друзей, взял тетрадку и карандаш и накидал эскизик «колдуна». Рисунок полотняного полосатого конуса на палке их не впечатлил.

— Ну и на фига нам эта фигня? — выразил общее недоумение Антоха.

— Направление и силу ветра нам будет показывать. Легче управлять куполом, если будем знать, как ветер дует. — Объяснил им и добавил на рисунке стрелки обозначающие ветер.

Архипка взял в руки эскизик и с минуту рассматривал его.

— А ведь точно! — сверкнуло понимание в глазах самого лучшего пилота параплана. — А чего ты, Немтырь, раньше-то до этого «колдуна» не додумался?

— Да как-то в голову не приходило. — пожал я плечами.

— И каким большим его делать. — правильный вопрос от основательного мужичка Платохи.

— Сантиметров семьдесят в длину и сантиметров двадцать в диаметре. — машинально сказал я. Увидев в глазах Платошки абсолютное непонимание, поправился. — Аршин в длину, а в начале вот такой круг показал я пальцами.

— Понятно. Сделаем. — кивнул Платоха.

— Немтырь, а полоски зачем? — спросил вдруг Антон.

Я не знал, что ответить и пожал плечами. Выручил Архипка:

— Это, чтоб сверху лучше видно было. — мгновенно сообразил он.

— Платоха, вот возьми деньги. — протянул я три рубля. — Сходите к портному, что нам костюмы шил, ему закажите «колдуна».

— Что зря деньги тратить. Сами сошьем.

— Дело ваше! Заказывайте, шейте сами, но чтоб к воскресенью «колдун» был готов. — разрешил я. — Ещё нужна палка, на которую колдуна повесим. Длиной та палка 7- 10 аршин. Найдёте?

— Такое найти можно, вокруг леса полно да и продают разное.

— Значит у вас к воскресенью будет всё готово?

— Не извольте сомневаться, барин. — Архипка решил поёрничать. — Сделаем в лучшем виде.

— Ну тогда остался вопрос, кто кайлом махать будет? И где вы это самое кайло добудьте?

— Немтырь, ты кого-то прикопать собрался? — все ребята заметно напряглись.

Оглядев их суровым взглядом, не выдержал и засмеялся.

— Земля мёрзлая. Палку с колдуном как вставлять будете? Весну ждать? — увы, но до планирования исполнения задачи целиком им ещё надо подрасти. — Деда не видели?

— Нет! — ответил за всех Архипка.

Однако! Опять наверное дед завис с Решетниковым в трактире. А не навестить ли мне Дарью Александровну Зотову? Схожу, пожалуй, за одним делом денежки отдам за четыре рисунка, что, по словам Илюши, они продали. Надо потом не забыть у Гуревича эти денежки стребовать.

У Зотовых к своему большому удивлению застал деда, который сидел за столом в компании всего семейства и пил чай. Я поздоровался и присоединился к чаепитию. Дед заметил мое удивление, но нисколько не смутился. Значит, не подбивает к вдове клинья старый кержак, но тогда зачем он здесь.

— Тятя, я думал ты в трактире со Свиридом водочкой догоняешься, а ты тут чаи распиваешь. — высказал ему своё удивление.

— Не пошел Свирид в трактир. Не может он сегодня. На завтра договорились. А тут Дарьюшка меня увидела и чай пить позвала.

— Алексей, я хочу портрет Софрона Тимофеевича написать, но он почему-то не соглашается. Вы уж уговорите его. — Попросила Дарья, надеясь на моё знание родственника и его характера.

Я посмотрел на деда. А что, пожалуй, портрет будет колоритный.

— Тятя, соглашайся. Ты ж у нас скоро купец будешь. Основатель династии, так сказать. А основателю без портрета никак. Так что придется тебе попозировать.

— Чего, чего делать?! — с подозрением осведомился дед.

— Посидеть молча, пока Дарья Александровна будет тебя зарисовывать. Дарья Александровна, вам много времени надо, чтобы портрет написать?

— Эскиз сделать немного, вот когда на холст переносить буду, придется посидеть.

— А если мы его сфотографируем, а вы потом по фотографии и напишете портрет.

Она растерянно глянула на меня и проговорила:

— Даже не знаю. Никогда не пробовала по фотографии портреты делать.

— Ну вот и попробуете. Кстати, а портрет Анны Николаевны вы написали?

— Даже два. Один Сергей Петрович забрал, а второй ещё дописывать надо.

— А можно нам с дедом на него посмотреть?

Дарьюшка немного помялась, видимо ей не хотелось показывать незаконченную вещь, но отказать мне она не смогла.

— Хорошо! Пойдемте.

В небольшой комнате, что похоже служила и спальней и студией, средину занимал довольно громоздкий мольберт, прикрытый какой то холстинкой. Дарья сняла холстинку и портрет красавицы Аннушки предстал перед нами. На довольно большом, примерно 60 на 100 сантиметров полотне, в полный рост, в простом светлом платье, она приветливо улыбалась нам, а из-за материнской юбки выглядывала любопытная рожица, будущей ведуньи. Именно такой я и увидел в первый раз красавицу Аннушку.

— Здорово! — от всего сердца восхитился я. — А что здесь недописанного?

— Как что! Фона нет. И пока я не знаю, что там изобразить.

— А может ничего не надо изображать. Пусть так остаётся.

— Не знаю. Подумаю ещё.

— Ишь летна боль! Анютка с Варькой как живые. — по своему оценил картину дед.

— Вот видишь, и тебя Дарья Александровна как живого нарисует. Повесим твой портрет в новом доме на видном месте. А позже еще и портреты Ивана с Кузьмой и со всем их семейством Дарье Александровне закажем.

Дед еще раз внимательно посмотрел на портрет, потом на Дарью и неожиданно сказал:

— Коли так, то я согласен. Пусть рисует.

— Вот и отлично! — воскликнул я. — Дарья Александровна он весь ваш. Набросаете эскизик, а мы фотографию сделаем примерно в той же позе. Устроит?

— Наверное. — неуверенно сказала женщина и, немного прищурившись, стала внимательно деда разглядывать. Это что, процесс создания портрета уже пошёл?

— Дарья Александровна! — воззвал я. — Скажите, а Аннушка, то есть Анна Николаевна про этот портрет знает?

— Нет ещё. Я его подарить хотела. — с неохотой откликнулась художница.

— Вот как! Тогда я тоже хочу в этом поучаствовать. Поэтому покупаю у вас половину портрета. Будет готов — подарите от нас обоих.

— Но….

— Никаких но. Я же ваш агент по продажам. Так что извольте получить денежки. Во первых: вот вам шестьдесят рублей за четыре акварельки, что продали в ювелирном салоне. Портрет Аннушки мы оценим, пожалуй, рублей в двести. Он, конечно, стоит гораздо дороже, но вы художник ещё малоизвестный, поэтому и цена такая. Так что получите еще сто рублей. А за будущий портрет свой Софрон Тимофеевич сам заплатит. Если вам нужен аванс, то скажите. Растрясем его и на аванс.

Дарья совсем смутилась и, не зная, что сказать переводила взгляд с меня на деда. Тот рассмеялся:

— Ну и жук ты, Ляксей! Дарьюшка, не слушай ты этого балабола. А то он нагородит сто вёрст до небес.

— Ага! И все лесом. — подхватил я шутку. — Ладно мне идти надо, а ты, тятя, останься, попозируй.

По дороге домой я размышлял над тем, что в мире старика ничего неизвестно про талантливого барнаульского художника Дарью Зотову. Наверное, в том мире не встретила того, кто бы помог ей в трудный час. Так и сгинула в безвестности. И не одна она. Вон и про барнаульских изобретателей двигателя в том мире неизвестно, а я с ними совсем недавно разговаривал. Двигатель они не только сконструировали, но и в металле сделали. А это очень не просто. А ведь каждый из них вроде звезд с неба не хватал.

Выходит не прав профессор Савельев, который в мире старика вальяжно рассуждал, что способности к той или иной деятельности зависят от того есть ли в мозгу определенные структуры, отвечающие к примеру за изобретательство. А если таких структур у тебя нет, то хоть лоб себе разбей, а ничего не добьешься. А отсюда вывод: нужно с помощью томографа с достаточной степенью разрешения отбирать таланты. А я вот безо всякой аппаратуры заставил, можно сказать, первых попавшихся техников и инженеров изобрести довольно сложную штуку.

Осознав данный факт, я собой возгордился и гордился еще десяток шагов, пока мне в голову не пришла простая как две копейки мысль. Это какие же первые попавшиеся? Они ведь все инженеры, то есть прошли уже некий отбор, по способностям. Учились в высших технических училищах, а может и в университетах и, так или иначе, накопили определенный опыт инженерной деятельности. А значит, в их мозгах уже изначально имелись эти структуры. А кроме того они прошли и вторичный отбор, когда их рекомендовали мне Аннушка с мужем. А я всего лишь им поставил задачу и простимулировал финансово и морально.

А это значит, что прав все-таки профессор. Может тогда он прав и в своих воззрениях на исторический процесс. Нет никакой классовой борьбы и смены формаций, есть лишь, как он выражается, «церебральный сортинг» или по-простому «отбор по мозгам». И все страсти по социальному прогрессу сводятся к трем вещам. «Еда, размножение и доминантность». И что все философские, экономические и другие подобные теории, лишь фиговый листок на теле «бабуина», которым на протяжении последней сотни тысяч лет и является человечество.

Нет, ну на фиг! Уж слишком все просто и примитивно, но с другой стороны, что же движет нами. Что заставляет суетиться и как проклятых вкалывать? «Еда»? Ну, еда само собой. И добыть её иной раз не просто. Как там, у Бомарше говаривал Фигаро: «ради одного только пропитания мне пришлось выказать такую осведомленность и такую находчивость, каких в течение века не потребовалось для управления всеми Испаниями». За точность не ручаюсь, подзабыл за давностью лет. Но посыл понятен.

«Размножение»? А вот с размножением, пожалуй, наступает сущая беда. Как старческое сознание не давит, но гормоны в юном теле берут свое. А ведь тут проблемка вырисовывается и грозит в изрядную проблему перерасти. Для себя-то я эту проблемку решу, как-никак опыт общения с женщинами у старика, что в моей башке, изрядный. А вот с пацанами придется что-то придумывать. Скоро у них крышу начнет срывать от последствий полового созревания. В крайнем случае, есть салон мадам Щукиной, хотя боязно. Сифилис подхватить — раз плюнуть. Вон даже известных писателей не обошла эта беда. Кажется Гарин-Михайловский и Мопассан тут отметились. Хотя это и не точно.

Блин придется с Феодорой Савватьевной проконсультироваться по этому деликатному вопросику. Может каких травок даст.

«Доминантность»? Ну с доминантностью все ясно. Каждый бабуин хочет занять ветку повыше, чтобы с комфортом гадить на других бабуинов. Опять же еды вдоволь и самки сами в подруги норовят влезть. Помнится еще в той жизни, одна дама пыталась донести до бестолкового меня, что настоящий мужчина должен всегда стремиться выбиться в начальники. Иначе он и не мужчина вовсе, а так недоразумение, и её внимания не достоин. Как впоследствии оказалось, и слава богу. Но впрочем, это к теме не относится.

Но профессор-то каков! Прямо не профессор, а натуральный поручик Ржевский, который пришел и всё опошлил, сведя всемирную историю к этим трем элементарным вещам.

Хотя если трезво поразмыслить, то и не так уж далек от истины профессор Савельев, когда говорит о биологическом характере «церебрального сортинга». Достаточно непредвзято посмотреть вокруг. Если в девятнадцатом веке это как-то было не так заметно в силу неразвитости СМИ, то в двадцать первом веке откровенный маразм, в который впадает, так называемый коллективный запад, наблюдается вполне отчетливо.

Ну хотя бы, адмиралы-трансгендеры в американском флоте. Это нечто эпическое! Или некий политик, который на достаточно широкую аудиторию объявляет, что является «пидором», ну то есть геем. Это что? А видео в интернете, где чуть ли не десяток немецких полицейских шарахаются от одного негра, которого видимо, хотели арестовать. И это в Германии. Куда же там подевались настоящие «арийцы» со стойким нордическим характером?

А впрочем, какое мне дело до всей этой толерантной гомосятины. Плевать мне на них. Буду как правоверный бабуин лезть наверх и тащить с собой свою бабуинью стаю. Причем лезть наверх в прямом, а не переносном смысле. Летать будем, невзирая на свою пусть и скрытую бабуинью сущность!

Закончив на этой жизнеутверждающей ноте размышления о непростой сущности бытия, я бодро потопал домой. Тем более, что колючий ветерок поддувал в спину и поторапливал.

Замечание о биологическом характере "церебрального сортинга". Единственная попытка иного не биологического подхода к "церебральному сортингу" зафиксирована в следующем высказывании.

«Необходимо добиться такого культурного роста общества, который бы обеспечил всем членам общества всестороннее развитие их физических и умственных способностей, чтобы члены общества имели возможности получить образование, достаточное для того, чтобы стать активными деятелями общественного развития, чтобы они имели возможность свободно выбирать профессию, а не быть прикованными на всю жизнь, в силу существующего разделения труда к какой-либо профессии.

Что требуется для этого?

Было бы неправильно думать, что можно добиться такого серьёзного культурного роста членов общества без серьёзных изменений в нынешнем положении труда. Для этого нужно прежде всего сократить рабочий день по крайней мере до 6, а потом и до 5 часов. Это необходимо для того, чтобы члены общества получили достаточно свободного времени, необходимого для получения всестороннего образования.

Для этого нужно, дальше, коренным образом улучшить жилищные условия и поднять реальную заработную плату рабочих и служащих минимум вдвое, если не больше, как путём прямого повышения денежной зарплаты, так и, особенно, путём дальнейшего систематического снижения цен на предметы массового потребления».

Источник: И.В. Сталин «Экономические проблемы социализма в СССР». (Замечания по экономическим вопросам, связанным с ноябрьской дискуссией 1951 г.) Госполитиздат 1952 г.

Глава 13

Утром отправились всей толпой смотреть место наших будущих полетов или падений, которые будем изо всех сил избегать. Хотел ехать лишь с Архипкой, но Антон с Платошкой тоже увязались за нами. Захватили и параплан. Если все сойдётся, то потренируемся.

Место для наших тренировок мне понравилось. Не слишком крутой склон левого берега реки, заросший невысоким кустарником и засыпанный снегом, отлично подходил для полетов на параплане, лишь бы ветерок был небольшой и погода для пикника подходящая, только дрова для костра придется привезти.

Я ходил по площадке, увязая в глубоком снегу почти по колено, и прикидывал где поставить стол и лавки, где разводить костер для веселья и согревания, если кто замерзнет и где поставить туалеты типа «сортир», чтобы облегчить жизнь нашим дамам в их нынешних очень, на мой взгляд, неудобных нарядах. Парни определив, что утренний ветерок дует куда надо, уже расстилали купол и Архипка надевал шлем. Когда, определившись с местоположением необходимых атрибутов для зимнего пикника, подошел к парням, Архипка уже парил над нами, набирая высоту.

Потренировались мы вполне прилично. Никто не свалился. Пожалели лишь о том, что не взяли с собой Катьку, некому было повизжать над замерзшей рекой и дорогой проложенной по льду, на которой, пока мы тренировались, так никто и не появился. Архипка, настроившийся попугать местных водителей кобыл и их мохнатый транспорт, обломался. Погода начала меняться и мы, свернув свою амуницию, поехали домой.

По приезду пошел поговорить с дедом на предмет обустройства будущего пикника, но деда не застал, тот ушел на «объект». Пришлось идти туда и мне. Нужно было успеть переговорить с ним и с «бригадиром» строителей Свиридом Решетниковым, пока они не утянулись в трактир отметить встречу.

Обоих застал уже на выходе и немного притормозил настроившихся на «выпить и закусить» дедков. Те попытались отмахнуться от меня, но я был настойчив и все-таки добился от Решетникова обещания выделить пару плотников, когда мне это будет нужно. Поглядев вслед спешащим в трактир дедам, решил зайти к Зотовым посмотреть, что там набросала Дарья, чтобы определиться в какой позе фотографировать деда. Я был уверен, что старый кержак никак не сможет нормально позировать и вряд ли усидит хотя бы полчаса неподвижно.

Все семейство Зотовых оказалось дома. Гришка сидел за столом и, похоже, пыхтел над домашним заданием. Настёнка сидела рядом и внимательно наблюдала за братом. При моем появлении, Гришка облегченно вздохнул и отложил ручку. Я поздоровался и спросил:

— Ну что боец, как учеба?

Тот потупился и ничего мне не ответил. Зато мелкая тут же наябедничала.

— Его учительница задание переписать заставила.

— Что так?

— Он пишет как курица лапой. Я и то лучше его пишу, — похвасталась вредная девчонка.

— А ты где учишься? — спросил Настю.

— Нигде она не учится, — вздохнула мать. — Сама её учу и за Гришей она подглядывает, да повторяет вот и вся учеба.

Я подумал, что ничего не знаю о состоянии народного образования в городе Барнауле и стал расспрашивать. Из рассказа Дарьи выяснил, что с образованием в городе, если не полная нижняя часть спины, то где-то близко к этому. Оказалось, что нет в городе ни одного учебного заведения, которое бы давало полное среднее образование. Даже единственное в Сибири Горное училище и то давало неполное среднее образование, если конечно я правильно понял Дарью.

А начальное все держится на энтузиазме Василия Константиновича Штильке, который организовал «Общество попечения о начальном образовании» и не дает богатым людям покоя, так или иначе заставляя жертвовать денежки на благое дело «вырывания из невежества» юных горожан. Даже сама Дарьюшка состоит в этом обществе, внося ежегодно один рубль в его кассу.

— Где же обучают своих отпрысков богатые горожане? — задался я логичным вопросом.

— В основном дома. Учителей нанимают или репетиторов, подросших детей в Томск отправляют и ли еще куда. В Горное училище еще можно поступить.

Я слушал Дарью и недоумевал, поскольку не раз встречал в интернете утверждение, что в царской России дело обучения молодого поколения, развивалось невиданными темпами. Похоже, господа хрустобулочники выдавали желаемое за действительное. Может позже начнут развивать. То есть в царствование Николая Второго? Может и начнут, да слишком поздно будет.

Даже к началу Первой мировой войны основная масса призывников была сплошь неграмотна, что дало повод тогдашнему французскому послу в России Морису Палеологу, который выпрашивал у царя солдат для войны на западном фронте, написать в дневнике, что пусть вместо сплошь образованных и утонченных французов гибнут эти сиволапые русские мужики. Их ведь, папуасов, нисколько не жалко. Вот же тварь европейская! А ведь с тех пор отношение к русским у господ европейских ничуть не улучшилось, разве чуток страху прибавилось и ненависти.

Да черт с ними! Мне-то, что теперь делать? Я ведь хотел парней учиться заставить в городе, а выходит, что учиться им негде. Да и мне не худо было бы, какую — либо бумагу об образовании справить. Так, на всякий случай. А тут такой облом. Самому что ли какую либо частную гимназию замутить, или не гимназию, а реальное училище. Хотя какая между ними разница я не слишком представляю. Но в одно рыло я такое не потяну, да и кто я такой в глазах нынешних властей предержащих? Никто и звать никак — пацан сопливый. Вот ведь непруха.

Нет, чтоб попасть в кого-либо из царской семьи, так угораздило в убогого пацана живущего чуть ли не в самой заднице мира. Но с другой стороны все могло бы быть гораздо хуже, попади я в тело какого-нибудь папуаса из Новой Гвинеи. Тогда бы одна надежда на Миклуху-Маклая и была.

А вообще — то и мог в женском теле оказаться. Вот где был бы полный пипец. От одной мысли о таком попадалове меня прямо перекосило. Хотя может быть это и не произошло бы. Если верить профессору Савельеву у женщин структура мозга отличается от структуры мужского. То есть перенос мужского сознания в женский мозг невозможен. Некуда переносить. Полей и подполей необходимых у них нет. Но это опять же если верить профессору и если я его правильно понял. А что там на самом деле лишь одному богу ведомо, которого, как известно, не существует. Или все-таки существует?

И слава ему существующему или не существующему, что в пацана попал. А то бы пришлось мне, бедному, становиться лесбиянкой или, правильней сказать, «лесбияном». А куда деваться, если меня от одной мысли про секс с мужиком блевать тянет. Видимо тяжелое советское детство довлеет и никак не способствует толерантности в этом животрепещущем вопросе. Так что не фиг жаловаться, и бога гневить, крутиться надо, как пропеллеру и лапками грести изо всех сил.

Поговорив и попив неизменного чаю, посмотрев наброски к портрету деда, я попрощался с семейством Зотовых и пошел домой. Завтра у меня тяжелый день. Пойду к Гуревичам в качестве доверенного лица Остапа Бендера. Как-то меня там встретят? Наверняка попытаются наехать на пацана, и придется снова ставить Михеля с сестричкой на место. Мне-то конечно ничего не стоит покошмарить толстяка, но вот с мадам Ивановой-Гуревич хотелось бы наладить взаимоотношение потеснее. Плевать, что эта моя тушка вдвое моложе мадам. Главное в мозгах у меня сидит вполне себе опытный старикан. А мозг, по словам одного знающего человека — самый сексуальный орган, но он забыл добавить, что одного мозга недостаточно, нужно еще кое-что.

Поймав себя на том, что я в своих фантазиях заехал куда-то не туда, развеселился. Ладно! Завтра и определимся, как нам жить дальше.

На следующий день начищенный и отмытый я бодро шагал по свежему снежку в сторону «Ювелирного салона Гуревича М.И.» поигрывая тросточкой, которую решил оставить как некий символ преемственности. Наверняка Гуревич помнит эту тросточку. Да и привык я к ней.

Перед тем как пуститься в дорогу чуть ли не полчаса провёл перед зеркалом, пытаясь придать своему лицу более взрослое и мужественное выражение. Выходило не очень. Без усов, бороды и картофельных кружочков за щеками, это оказалось невыполнимо. Легкий макияж, с помощью которого я несколько приглушал, так сказать «розоватость щёк», без бороды не срабатывал. Гример из меня получился не слишком умелый. Помучившись, я плюнул на это бесполезное занятие и решил пойти к мадам в натуральном виде, благо, что за последнее время я вполне подрос и раздался в плечах. Выглядел лет на восемнадцать. Маловато конечно, но выше головы не прыгнешь.

В торговом зале застал Илюшу, читающего какую-то толстую книгу, которую он захлопнул при моем появлении и сунул куда-то под прилавок. Мой слишком юный облик продавца не впечатлил, и он вопросительно уставился на меня.

— Илья Ефимович? — вежливо осведомился я.

— Чего надо? — недовольно произнес Илюша, явно досадуя, что несерьёзный посетитель оторвал его от чтения.

Я, не смущаясь, оглядел его с ног до головы.

— А ты, Илюша, оказывается грубиян, — сказал я и, видя, что парень готов вспылить, добавил. — Я от господина Бендера.

Услышав про Бендера, Илюша несколько подувял, бросил на меня злой взгляд и спросил:

— Вы к Михаилу Исааковичу?

— И к нему тоже. Но главное мне необходимо поговорить с Серафимой Исааковной. Так что проводи меня к господину Гуревичу, а потом и госпожу Иванову позови. И расслабься, Илюша! Я тебе не враг. Зови меня Алексей и на ты. Мы ведь почти ровесники.

Илья прошел к входной двери запер её и проводил меня до двери кабинета хозяина.

— Вот его кабинет, — указал он на дверь. — Тете Саре я скажу.

Я кивнул, открыл дверь и вошел. Не обращая внимания на удивление хозяина, прошел к столу, за которым тот сидел, перебирая какие-то бумаги, и представился:

— Алексей Забродин. Я от господина Бендера. Позвольте мне раздеться.

Не ожидая ответа, я небрежно положил тросточку на стол перед носом Михеля, снял шубу, приткнул её на свободный стул и поправил кобуру за пазухой, намеренно повторяя все, то, что проделал недавно в облике Остапа Бендера. Михель в изрядном обалдении смотрел на эти манипуляции и молчал. «Дежавю, однако!» — подумал я и, сев напротив хозяина, взял со стола трость, поставил её между коленей и оперся руками на набалдашник.

С минуту мы сидели молча и смотрели друг на друга. Наконец Михель отвел глаза в сторону и спросил хрипло:

— Простите! Как вы сказали ваше имя?

— Алексей Забродин меня зовут. Мне Остап Сулейманович сказал, что вы интересовались бриллиантами? — без обиняков приступил я к делу.

Михель взглянул на трость в моих руках, пробежался взглядом по всей моей фигуре. Увидев, что я во всех отношениях по жиже страшного бандита Бендера, заметно приободрился. Он поёрзал на стуле, утверждаясь, и произнес:

— Есть такой интерес. Господин Бендер сказал, что относительно бриллиантов я могу договариваться с вами.

— Можете! Главное мое условие — приемлемая цена. Даёте нормальную цену и брюлики ваши. А если цена меня не устроит, то сделка не состоится. Я в средствах не стеснен, могу и подождать, — говорил я, небрежно вертя в руках трость, на которую мой визави посматривал с некоторой опаской.

— Господин Забродин. Тросточка ваша…

— А это! — перебил я его. — Господин Бендер мне её презентовал. Сказал что это не трость, а маршальский жезл. Презабавная вещица! Вот смотрите.

Я выхватил, спрятанную в тросточке недошпагу, и взмахнул ею несколько раз, заставив пухляша побледнеть и откинутся на стуле. Сделав вид, что только что заметил его испуг, пряча клинок в своеобразные ножны, произнес:

— Простите великодушно господин Гуревич! Но ничего не могу с собой поделать, так мне нравится эта тросточка. Я с ней чувствую себя «мушкетёром короля». Д'Артаньяном! Героем книги господина Дюма. Вы читали «Три мушкетёра»? Нет! Прочтите обязательно. Захватывающая история.

Я говорил эти необязательные слова, исподтишка наблюдая за реакцией Михеля на мои эскапады. Его неподдельный испуг меня забавлял и вполне устраивал. Все-таки не прост пухляш. Стоит лишь ослабить давление, как тут же отыгрывает потерянное, особенно если это касается денег. Не будь он так откровенно трусоват, то фиг я бы его развёл на довольно большую сумму.

— Но мы отвлеклись, — я придал своей физиономии некую серьезность. — Итак, господин Гуревич, я бы желал с вами сотрудничать, ведь у меня есть что предложить, кроме бриллиантов, к нашей обоюдной выгоде.

— Что вы имеете ввиду под словом сотрудничать? — осторожно спросил Михель.

— Ровно то, что оно и означает. Причем на долговременной основе. Кроме бриллиантов, я могу предложить вам золото, как шлиховое так и в слитках или монетах. Есть еще необработанные изумруды. Но главное не это. Главное, что у меня есть идеи.

— Но вы слишком молоды, чтобы серьезно заниматься делами.

— Положим, не так уж и молод. Но даже если и так, то со временем состарюсь. И потом я ведь не сам от себя буду работать, за мной серьёзные люди стоят, с серьёзными деньгами. И они мне доверяют. Кстати один из них вам хорошо известен, — с ухмылкой намекнул на некие обстоятельства.

Пухляш поморщился, поняв намек и, немного успокоившись, спросил:

— Вы сказали — у вас есть идеи. Можно несколько подробнее.

— Можно! Но только после того, когда мне станет ясно, что вы надежный партнер и что вам можно доверять. А пока только бриллианты. А они такие же какие вам давал господин Бендер. Вот кстати возьмите как образец, для проверки и обдумывания решения по цене.

Я вынул из кармана заранее приготовленный камень и положил его на стол перед пухляшом. Тот осторожно взял его и стал разглядывать, потом выдвинул ящик стола. Я напрягся, в этом ящике Михель хранил свой «лефоше», но он вынул лупу и стал разглядывать «образец». Вертя в руках камешек он время от времени бросал на меня быстрый оценивающий взгляд поверх лупы. Знакомая картина. Видимо соображает, что мне о нём известно, насколько я опасен и нельзя ли меня как-то нагреть. Мне это, в конце концов надоело и я высказался напрямик:

— Господин Гуревич, если вас что-то не устраивает, вы скажите; будем договариваться. Но если вам вдруг покажется, что меня можно обмануть и кинуть, то вы такие мысли давите в зародыше. В этом случае то, как с вами поступил господин Бендер, покажется вам детской забавой в сравнении с тем, что с вами сделаю я. Господин Бендер человек весёлый и легкомысленный — настоящий одессит. У меня же было тяжелое детство, деревянные игрушки и авитаминоз, что, сами понимаете, не способствует евангельской кротости. Все, кто когда-то мне навредил уже раскаялись и предстали перед апостолом Петром. Те же, кто будет вести дела со мной честно и взаимовыгодно, будут богатеть. Но я никого не принуждаю — выбор за вами.

Произнеся эту пафосную речь, я посмотрел на Михеля слегка расфокусировав взгляд, представив, что так удав смотрит на кролика. Пухляш секунд двадцать недоумённо моргал, но потом вздрогнул и сдулся. Он суетливо положил камень на стол, видимо осознав, что бандит Бендер, кого попало вместо себя не пришлет, попытался было заверить меня, что ничего такого он и в мыслях не имел. Я слушал его блеяние и не знал, что мне делать дальше. Запугивать его дальше не имело смысла. Говорить о делах тем более.

Выручила Сара-Серафима. Она вошла в кабинет и с интересом и некоторым разочарованием уставилась на меня. Я вскочил и поклонился.

— Сара! — обрадовано воскликнул Михель. — Познакомься! Это Алексей Забродин. Он от господина Бендера.

— Серафима Исааковна Иванова, — без улыбки представилась дама. — Господин Бендер говорил мне о вас. Но я представляла, что вы будете постарше.

— Мне жаль уважаемая Серафима Исааковна, что не соответствую вашим ожиданиям, но молодость это единственный недостаток, который обязательно проходит. И потом, мне это не помешает решать наши проблемы, если они у нас появятся.

— Уже появились, — слегка помрачнела мадам. — Ты представляешь Михель, эта старая сводня натравила на меня каких-то шлемазлов. Они мне пригрозили, если я не отправлю назад Соньку с Фроськой, то они мне чего-то там сделают, о чем я очень пожалею.

— Стоп, Серафима Исааковна! Кто вам угрожает? Вы их знаете? — я резко вмешался в этот диалог.

— А что их знать! Вон они скалятся, — указала мадам на своих обидчиков.

Я быстро выглянул в окно. На улице стояли трое. Самый старший из них парень лет восемнадцати на вид, одетый в расстегнутый полушубок и сбитую набекрень шапку, смеясь, показывал пальцем на окно. Заметив видимо, что кто-то подошел к окну, он сделал скабрёзный жест, намекая на половой акт. Второй, помоложе, веселился вовсю и то же тыкал пальцем. Третий, совсем молодой парнишка, стоял чуть в стороне, и с видимым интересом наблюдал за приятелями.

— Это они вам угрожали? — на всякий случай уточнил я у Сары-Серафимы.

— Они.

— Пойду-ка побеседую с ними, — принял решение и, прежде чем мадам, что-то успела сказать, вышел в торговый зал, не одеваясь и прихватив тросточку. Под удивленным взглядом Ильи быстро пробежал по залу и вывалился на заснеженную улицу. Как раз вовремя. Гопники уже направились вдоль улицы.

— А ну стоять, ушлепки!

Те развернулась и удивленно смотрели как я не спеша подхожу к ним опираясь на трость. Их я совершенно не боялся, даже наоборот был рад, что эти утырки напросились на взбучку. Видимо тоже становлюсь адреналиновым наркоманом. И хотя я их не боялся, но вполне отчетливо понимал, если дать этой троице хоть малейший шанс, то огребу трюнделей полную шапку и пару горстей останется.

— Чего тебе, обсосок? — презрительно бросил старший и сплюнул в снег.

Меня они явно не опасались. Уж слишком молодо и несерьёзно я выгляжу.

— Спросить кое — что хочу, — ответил я и, резко ускорившись, ткнул набалдашником трости в подбородок главарю. И пока тот валился на спину, перехватил тросточку и со всей дури врезал второму по ноге. Попал как надо и если бы не сапог и штаны с кальсонами смягчившие удар, то перелом утырку был бы обеспечен. Схватившись за ногу тот с воплем сел в снег. Третий самый молодой оказался сообразительным и быстрым. Пока я разбирался с его приятелями, он рванул прочь скользя подошвами сапог по снегу. Далеко убежать ему не удалось. Я швырнул трость как городошную биту и она сработала не хуже южноамериканского боласа, запутавшись у бегуна в ногах. Не спеша подошел к упавшему в снег парнишке, поднял тросточку и схватив того за воротник, подтащил его поближе к дружкам. Опустив его на снег рядом с лежащим навзничь другом, подопнул легонько ногой в бок и сказал:

— Лежи смирно. Встанешь, башку разобью.

Оглядев получившийся натюрморт под названием «Битая птица на снегу», обратился к получившему тростью по ноге утырку:

— Кто такие?

Тот зло оскалился и, сплюнув на снег, произнес:

— Да пошел ты…!

— Неправильный ответ, — подражая киношным героям, сказал я и легонько стукнул тростью по его больной ноге. Попал удачно, поскольку тот взвыл как сирена и схватился обеим руками за больное место.

— Повторяю вопрос: кто такие? — спокойно переспросил я и показал упрямцу тросточку.

Тому видимо этого хватило и он стал говорить. Все оказалось предельно банально. Троицу подговорил, пообещав заплатить, некий дядька Фома. Он сказал, что надо попугать «жидовку», которая переманила у мадам Щукиной двух девиц и собирается открыть свой бордель.

— Кто такой этот Фома и чей он дядька?

— Вон его дядька. Стёпки, — указал он на начавшего приходить в себя парня.

Надо сказать, что с возрастом этих ушлёпков я не ошибся, самому старшему Степану не было и восемнадцати и, если я правильно понял спешащего вывалить всю подноготную парнишку, он ещё только начал «шестерить» у некого «Гребня».

— Гребень это кто? Где его можно найти? — полюбопытствовал я.

Оказалось, что Гребень это помощник Сыча и, после смерти последнего, он из города свалил. И вообще после неких событий и зверств полиции в криминальном мирке Барнаула поселилась разруха и уныние. На свободе остались лишь никому не интересные «шестёрки» вроде того же Стёпки, пытающегося на данный момент принять сидячее положение и ощупывающего собственную челюсть.

— Ясно! — пробормотал я и, глядя на копошащегося Степана, произнес:

— И что теперь мне с вами делать? Яйца по отшибать, чтобы таких же идиотов не наплодили? А…! Одно вам скажу: хорошо, что вы мне попались, легко можно сказать отделались. Вот если бы Серафима Исааковна Сивому на вас пожаловалась…! Мне даже представить страшно, что бы он с вами сделал. Ладно! Двигайте-ка отсюда и если я вас здесь ещё раз увижу, то сам Сивому вас сдам и будете вы плакать и под себя какать. Ясно?

Посмотрел на поднимающихся парней добавил:

— Дядьке Фоме скажите, чтобы нашел меня завтра. Перетрём с ним. Если завтра меня не найдёт, то послезавтра найдут его и разговор уже будет другой.

Блин! За разговорами с этими ушлёпками подмерз немного. Хорошо, что не холодно сегодня, а то бы простыл. Передернув плечами, поспешил в тепло.

Глава 14

Заскочив в кабинет Гуревича, застал его с графинчиком в одной руке и рюмкой в другой. Увидев, меня он вздрогнул и чуть не уронил тару. Чего это он? А впрочем, и мне не помешает дерябнуть граммов пятьдесят коньячку или водочки. Замерз все-таки.

— Михаил Исаакович, и мне плесните чуток! — попросил я и, обратившись к мадам, сказал: — Прошу прощения Серафима Исааковна, замерз пока с этими ушлепками разговаривал.

Женщина, молча и странно посмотрела на меня, потом подошла к шкафчику, извлекла пару рюмок, поставила на стол и, отобрав у братца графинчик, наполнила их до краев. Сунула графинчик обратно в руки Михелю со словами:

— Себе сам нальёшь.

Когда она подавала мне рюмку, рука её чуть заметно вздрагивала, ноздри её несколько великоватого но вполне себе симпатичного носика трепетали. «Чего это она так возбудилась?» — подумал я. Но, бросив взгляд на окно, понял. Наблюдала! Наблюдала мадам за моими «разговорами» со шпаной и видимо впечатлилась. А Михель-то как впечатлился! Вон как руки трясутся, чуть дорогой коньячок не пролил. Поверил, однако, в мою крутость.

Блин! Не подумал. Надо было этих утырков куда-нибудь в тихое место отвести и там разбираться. Хотя боюсь, что в тихом месте скорее они бы со мной разобрались. Парни не хилые и самоуверенные. Это-то их и подвело. Не ожидали от меня такой прыти. А впрочем, может и хорошо, что Сара с братцем видели эти разборки. Надеюсь до них дошло теперь, что я достойный преемник незабвенного Остапа Сулемановича и относиться ко мне пренебрежительно не стоит. Ладно! Всё это лирика.

— Серафима Исааковна думаю эти вам уже не будут докучать. Их какой-то дядька Фома на вас натравил. Кстати вы случайно не знаете, что это за фрукт? — опрокинув рюмочку коньячку спросил я.

Мадам пожала плечами и отрицательно мотнула головой.

— Это наверное Фома Хорьков по кличке «Хорь», — просветил меня Михель. — Он у Щукиной не то помощник, не то любовник. Хотя поговаривают, что Сыч поставил его за салоном мадам Щукиной присматривать.

— Салон! — презрительно произнесла Сара-Серафима. — Бордель это, а ни салон. Эта старая проститутка Щукина взбеленилась, что две самые молодые девицы из её «салона» к нам перешли. Вот и науськала своего Фому на меня.

— Что за девицы?

— Сонька с Фроськой. Танцуют теперь и в бордель возвращаться не хотят.

— И что? Хорошо танцуют?

— Неплохо. Особенно Фроська. Она в музыкальном номере особенно хороша. Да и канкан у неё получается.

— Понятно. Михаил Исаакович, вы сказали, что Фома Сычем на бордель был смотрящим поставлен, но Сыча-то убили, а его помощники вроде как сбежали. Так?

— Так и есть. Если бы Сыч был жив, кто бы Соньку с Фроськой отпустил. А Фома, без Сыча за спиной, мало что значит. Вот попытался себе банду набрать, так вы, Алексей, её разгромили.

— Ну, на бандитов эти ребята пока не тянут. Так, шпана мелкая. Но все же вы, Серафима Исааковна, пока поберегитесь. Завтра или послезавтра вопрос с Фомой и мадам Щукиной я, так или иначе, решу, а пока одна никуда не ходите. Вон пусть хотя бы вас Илья сопровождает.

— Илья? — засмеялась Сара-Серафима. — Его самого сопровождать надо.

— Это вы напрасно, Серафима Исааковна. Он ведь моего друга Тора дубиной огрел. А этого облома даже я побаиваюсь. Вооружите парня револьверчиком и пусть он вас охраняет.

— А кто в лавке торговать будет? — неподдельно возмутился Михель.

Услышав этот пассаж я не смог сдержать смех, мадам улыбнулась, а Михель насупился:

— Что здесь смешного?

— Простите Михаил Исаакович. Я просто один еврейский анекдот вспомнил.

— Расскажите! — разобрало Сару-Серафиму любопытство.

Я с сомнением посмотрел на неё, на Михеля, соображая, стоит ли рассказывать этот старый и не смешной анекдот, но они всем своим видом выражали готовность его выслушать.

— Ладно! Только он не смешной. Умирает, значит, старый еврей. Лежит он на смертном одре, глаза закрыл, а вокруг родня толпится. Прощаются. Вдруг он глаза открывает и слабым голосом спрашивает: «Абрам здесь?» Ему отвечают: «Здесь!». «А Ицык?». «И Ицык здесь.» — отвечают ему. Он слегка забеспокоился и снова спрашивает: «А Хаим? Где Хаим?». Ему отвечают, что и Хаим здесь. Тогда старик приподнялся и обводит всех взглядом. «Моня? Моня-то где?». Родня видит, что старик совсем разволновался, начали его успокаивать. Не волнуйся, мол, помирай спокойно все, мол, здесь. «Как все! — подскочил на своем одре старик. — А кто же, мать вашу, в лавке-то остался?». Схватил батог и давай гонять всех по комнате.

Сара слушала этот бородатый анекдот, снисходительно улыбаясь, но дослушав до конца, секунд пять молчала, осмысливая и звонко, по девичьи, рассмеялась. Михель криво усмехнулся, но неподдельное веселье сестрицы заразило и его. Вот что значит жить без телевизора и интернета. Всякий трёп хорошо заходит.

— И что потом? Помер старик? — смеясь, спросила мадам.

— Нет, конечно. — сочинил я счастливый конец. — Не мог же он на таких безалаберных людей лавку оставить.

— Почти про тебя история. — смеясь обратилась Сара к брату.

Тот отмахнулся и налил себе из графинчика полную рюмку. Выразительно глянул на меня, но увидев отрицательный жест, произнес:

— Ну как хотите! А я выпью.

— Михаил Исаакович, вы бы замену племяннику нашли. Скучно ему цацками торговать. Кабы в какой-нибудь Бунд не вступил.

— Куда — куда? — удивлённо спросил Гуревич.

— В Бунд. Это вроде такая еврейская организация революционная.

Блин, что за чушь я несу. Рано еще Бунду. Когда это его организовали? Не помню. А ведь учил историю КПСС. Да ладно, черт с ним. Всё равно Михелю наплевать на всякий Бунд. Вон как коньячок резво потребляет.

— Какой из Илюши еврей. Гой он, натуральный, — махнул рукой Михель и схватился снова за графинчик. — Да и мы никакие не евреи. Православные мы. Вот! — он полез себе за воротник и вытащил крестик-ключик от сейфа и показал мне. Похоже набрался Мишаня. Видимо начал, когда я с ушлепками разбирался.

— Хватит пить. Иди проспись, — отобрала у него графин Сара. И, обращаясь ко мне, пояснила. — Мать у Ильи — русская. Умерла четыре года назад. Отец в Москву уехал. Новая семья там у него.

— Понятно, — сказал я.

Посмотрел на пьяненького Михеля, который поднявшись из-за стола поплёлся на выход. Стало ясно, что сегодня с ним о делах говорить бесполезно. Глянул на стол. Камня на столе не было. Пьяный-то он пьяный, а камешек спрятал. Молодец Мишаня. Профессионал! Своего не упустит. Однако, пора заняться шоу-бизнесом.

— Серафима Исааковна, — обратился я к мадам, которая выжидательно смотрела на меня. — Мне господин Бендер сказал, что у вас почти все готово. Это так?

— Не всё, но кое-что получается. Мне нравится, а Моня с Арнольдом недовольны.

— Моня это Эммануель — музыкант? Это о нём Остап Сулейманович мне рассказывал?

— Так его господин Бендер назвал.

— Тогда Арнольд кто?

— Арнольд Адамович Грабовский. Девок танцевать учит.

— Учитель танцев что ли? Откуда этотРаздватрис взялся?

— Почему Раздватрис? — улыбнулась мадам. — Девки его Арнольдиком зовут. Его один бийский купец из Петербурга выписал, чтоб дочерей танцам научить. Но что-то у них там случилось и купец его выгнал, а я его наняла и не жалею.

— Ну, вам, Серафима Исааковна, виднее. А с помещением как?

— Есть и помещение. Договорились с Поляковым. Склад у него пустующий в аренду взяли, немного подремонтировали печи поставили, окна прорубили, но пока ещё до конца не доделали.

Я немного подумал, потер ладонью подбородок, взглянул на женщину и предложил:

— Тогда может быть завтра проведем нечто вроде репетиции? Оценим насколько мы готовы к первому выступлению перед публикой.

Мадам как-то странно на меня посмотрела и легонько встряхнула головой, словно освобождаясь от какого-то наваждения, ответила:

— Хорошо! Я согласна.

— Тогда до завтра.

Я взял со стула свою шубу и оделся. Мадам наблюдала за мной чуть прищурясь и слегка покусывая свою нижнюю губу, словно что-то хотела у меня спросить и не решалась. Нахлобучил шапку и повернулся к ней, чтобы сказать до свидания, но она опередила меня, огорошив вопросом.

— Алексей! Господин Бендер вам родственник?

— Почему вы об этом спрашиваете? — насторожился я.

— Уж очень вы похожи на него? — откровенно сказала мадам.

— Похож? — деланно удивился я. — И чем же это я на него похож?

Сара-Серафима снова осмотрела меня с ног до головы:

— Сразу не объяснишь. Взгляд, жесты, походка. Если вам бороду нацепить, то и не отличишь, — произнесла она и вдруг удивленно округлила глаза:

— Вы…! Это вы? — Испуганно поднесла ладонь ко рту.

Вот черт! Узнала! Наблюдательная мадам. Видимо и правда имела некие виды на «плохиша» Бендера. И что теперь мне делать? А впрочем, я ведь тоже «плохиш» не из последних. Значит надо соответствовать.

Я твердым шагом подошел к ней и, преодолевая довольно слабое сопротивление, притянул к себе и впился поцелуем в её губы, благо мы оказались почти одного роста. Потом отодвинул её и, глядя в её предельно удивленные глаза, сказал:

— Мадам! Мы обсудим это несколько позже, в более подходящей обстановке. А пока запомните: Я Алексей Иванович Забродин! Бендер мой родственник, дальний. Запомнили? — дождавшись утвердительного кивка, добавил:

— Вот и чудненько! Разрешите откланяться.

Потом повинуясь какому то порыву, вновь шагнул к ней и поцеловал ещё раз, шепнув в розовое от смущения и неожиданности ушко:

— До завтра, Сара.

Повернулся и, не оглядываясь, вышел в коридор. Проходя по торговому залу на выход, машинально кивнул застывшему при виде меня Илюше и вышел на засыпанную свежим снежком улицу.

Снег бодро поскрипывал под подошвами, легкий ветерок и небольшой морозец пощипывал нос и щеки. Я шел, машинально переставляя ноги и пытался понять, что же со мной сегодня произошло. С какого перепуга я накинулся на мадам с поцелуями. Нет конечно, Сара-Серафима нравилась мне, но нравилась как-то абстрактно. С одной стороны я был не против потеснее познакомиться с ней, но с другой стороны понимал, что это в общем-то невозможно. Слишком много барьеров между нами и главный из них — возраст. Похоже, это старый пенёк, что засел в моей голове так взбрыкнул. Ведь для него мадам вполне симпатичная и довольно молодая женщина.

Подумав об этом, я усмехнулся: нет у меня в голове старика Алексея Щербакова, как нет и пацана Алексея Забродина. Сейчас я совершенно другой человек не похожий ни на того ни на другого, поскольку за то короткое время пребывания в этом мире я наполучал столько «синяков и шишек», что приобретённый опыт сделал меня не похожим ни на подростка, ни на старика. Налицо, как говорят марксисты, «переход количественных изменений в качественные». Да и ощущаю я себя по возрасту ровесником мадам. Так что, «вперед и с песней», хотя чувствую, что проблем на свою голову и на все остальные части тела с Сарой-Серафимой я наживу. Но в этой жизни я от проблем не бегаю, я их решаю, с божьей помощью разумеется.

Ладно! Проблему мадам Ивановой — Гуревич отнесем к проблемам, хоть и хлопотным, но приятным, а вот проблему некого Фомы Хорькова и мадам Щукиной приятной назвать никак нельзя. Я нисколько не обольщался лёгкой победой над мелкой шпаной. Я просто без всяких разговоров напал первым и потому сопротивления мне они не оказали. Хотя, скорее всего, в так называемом честном бою, я бы их тоже победил. Тренировки с пацанами мы ведь не прекращали, да двигаюсь я быстрее, так что наверняка бы победил, но и сам бы не хило огрёб. А оно мне надо?

А собственно, что мне надо? А надо мне, что бы всякие утырки оставили меня и всех моих близких в покое. Так не оставляют же. То одни, то другие цепляются. Правда, надо сознаться, что в случае с Голубцовым непосредственным инициатором был я. Но будь этот утырок совсем не причастен к попыткам попортить мою шкурку, разве обратил бы я на него внимание? На фиг бы он мне сдался. Пусть его вина и косвенная, но она есть.

Вспомнив про Голубцова, я даже остановился и оглянулся. Вот же чёрт! Я ведь, в суете последних двух дней, напрочь забыл про некого томского сыщика, что два месяца назад, по словам городового Горлова, проводил здесь расследование и интересовался мной и дедом. А это означает, что деду и мне в ближайшем будущем предстоит посетить местное управление полиции и скорее всего не по своей воле. Хорошо если просто пригласят для беседы, а если приволокут для допроса? Блин надо адвоката нанимать.

Хотя адвоката так и так подыскать придется. Нужно же будет заявки на изобретения подавать. Так называемые привилегии оформлять. Впрочем, надо будет с Сергеем Петровичем Глебовым на эту тему посоветоваться. Вот на пикнике пожалуй и подниму этот вопрос перед моим «конструкторским бюро».

Ладно, полиция вряд ли, что-то деду предъявить сможет. Нет у них на нас с дедом ничего серьёзного, кроме вопроса, откуда у нас деньги. Вряд ли слишком настаивать будут, если даже и заподозрят, что дед золотишко сбывает мимо казны. Подозрение к делу не пришьёшь. Как бы чего не рассказывали про «проклятый царизм», законы здесь соблюдали. Правда, с крестьянами особо не церемонились, если те пробовали бунтовать. Но мы-то нисколько не бунтари. И даже уже и не совсем крестьяне, купцы можно сказать. Надо будет деду гильдейский взнос заплатить и в другое сословие перейти. Ну это чуть позже.

А вот если Голубцов с Хруновым на нас выйдут, то нам может резко поплохеть, если зазеваемся, конечно. Вот блин напасть! Я ж и так весь этот год с различными утырками воюю.

А может так и должно быть. Ведь кто я такой в этом мире? Можно мир представить неким организмом или лучше системой, которая развивается по своим законам. В случае с организмом я как инородный вирус или бактерия, с которыми тот сразу же начинает бороться насылая на него всяких там вирусофагов. Хм. Нет, сравнение с организмом пожалуй не слишком корректно, да и вирусом мне быть противно.

А вот с некой экологической системой, пожалуй, сравнить можно. Скажем с деревенским прудом на небольшой речке. Ведь в том прудике своя особая жизнь идет и все неким образом отлажено и по своим законам развивается. Большие рыбки кушают маленьких, те в свою очередь ещё кого-нибудь кушают ну и так далее. Все идет своим веками установленным порядком.

Тут бах, в тихий прудик падает сверху какая-то непонятная козявка и начинает бултыхаться изо всех сил. Хищные маленькие рыбки, которые обитают в этом месте, начинают интересоваться, а нельзя ли у этой козявки откусить чего либо. Но козявка оказалась жестковатой, резкой и даже ядовитой. Некоторым рыбкам пережить знакомство с козявкой не удалось и они поплыли по течению вверх брюхом. А козявка продолжает бултыхаться и мутить воду. А вокруг снует всякая живность привлеченная этим бултыханием. В конце концов могут и щуки заинтересоваться, что там, мол, в этом дальнем уголке пруда происходит. А щука это уже серьёзно, и не слишком хочется её привлекать.

Поразмышляв я немного посмеялся над подобным сравнением. Но что-то в этой картинке есть. Скорее всего, любая система будет стараться нейтрализовать привнесенный извне дестабилизирующий её элемент. Она таким образом сопротивляется любым изменениям нарушающим её внутреннюю структуру и равновесие.

Если следовать такой логике, то это означает, что этот параллельный мир насылает на меня всяких утырков, чтобы обезопасить себя от незапланированных изменений.

Вот блин, до чего додумался! Но если это так, мне-то что делать? Самое лучшее для козявки отползти тихонько в сторону зарыться в ил и не отсвечивать. В моём случае делать это уже поздновато. Засветился! Хорошо ещё, что пока вокруг меня вертятся и пытаются укусить мелкие рыбёшки. Но ведь я умудрился подразнить и целую акулу. Вот идиот, и на фига я этому Бальцони письмишко такое накатал! Возьмут да поверят мне ватиканские попы, ну и пришлют инквизиторов по мою душу.

И хрен с ними пусть присылают, у меня теперь, если верить знахарке способность есть. Опасность я чувствую. Хотя может и нет такой способности. Вон сегодня в драку кинулся, а чуйка не сработала, хотя опасность, что мне наваляют была вполне реальная. Ладно! Чего я себя накручиваю, приедут и приедут. Разберемся.

Кабы при моей работе бабы не нужны были, я бы с ними слова не сказал. Языком метут, как метлой машут. Заразы… © Пётр Ручников.

Интерлюдия

Жозефина Аполлоновна Щукина, или по паспорту Веткина Марфа, постукивала пальцами по столу и размышляла. Размышлять было тяжело, но необходимо. И главное было о чём. Новость ударила как обухом. Сыча убили! В глубине души она даже немного порадовалась, что этому упырю конец пришел. Но Сыч держал криминальный мирок города в кулаке и беспредела не допускал, хотя денег драл с неё многовато. Да кроме денег приходилось ещё его мордоворотов бесплатно обслуживать и новостями всякими делиться. Но всё в меру, оставались денежки и ей, и кой — кого из полиции подмазать было чем. А куда деваться? Жизнь, она такая. Заставит крутиться.

Если раньше всякая шантрапа к ней не цеплялась, а кто по дурости или по пьяни и пытался, то от Гребня и его обломов укорот получали быстрый и основательный. А теперь кто защитит? Сыча нет, а Гребень в бега подался. На Фому надежда плохая, без Сыча с Гребнем он никто. К кому теперь прислониться? Годный? Но и его, сказывают, тоже убили. Полиция? Уж больно не поворотливая. Сто раз ограбят, пока дозовешься. Был ещё Голован, но и тот помер. Ничего не придумав, мадам вздохнула и пошла заниматься делами. Хозяйство хоть не великое, но постоянного пригляда требует. А там, глядишь, и образуется всё.

Следующий день ясности не принес, но зато принёс пристава Филимона Клюева с городовым. Городовой отправился девок опрашивать, а с приставом пришлось самой беседовать и водкой того потчевать.

Допросом пристав её не слишком мучил. А вопросы типа: "Может, видела что? Или слухи какие были?" и тому подобное, её напрягли не сильно. Пара ассигнаций в бумажке и заверения в том, что если что-нибудь узнает, то тут же сообщит лично ему, Клюеву Филимону и никому более, настроили полицейского чина на благодушный лад и ответную любезность.

Новости, которыми поделился пристав, не радовали, но особых хлопот не сулили. Выходило, что зверствовать будет полиция. Всех оставшихся в живых сколь-нибудь значимых мазуриков повяжут и на казённый кошт определят. А те, кто не попал ещё в лапы стражей порядка, залягут на дно и будут стараться не отсвечивать. А значит, на какое-то время затишье будет, а потом начнется всё заново. Грызться будут деловые друг с другом и пиписьками меряться. Вот тогда и начнуться заботы. А Фому почему-то полицейские не тронули. Толи забыли, толи мелкой сошкой посчитали.

— Уф, — выдохнул Фома, заваливаясь набок.

— Ты бы поберёг себя, уж не молод.

— Цыц. Твоё дело подмахивать, да платить вовремя, — оскалился Хорьков. — Я теперь в старшинство вышел.

— Да где же это старшинство? Остался ли кто в живых, кроме тебя? — с чуть заметной иронией спросила Щукина.

— А вот это уже не твоё дело. У меня молодые есть. Их к делу самый срок подвязывать. Для тебя всё, как прежде. Ну помер Сыч, что с того? Теперь меня греть будешь.

— Конечно, Фомушка. Водки хочешь?

Она вовсе не собиралась спорить. Так, только немного поиграть на его нервах, чтобы не слишком заносился. Осторожность не помешает, уж слишком зыбко пока всё было и непонятно.

— Правильно! Знай своё место! Наливай! — милостиво разрешил Хорь.

Накатив полстакана водки, Хорь уснул. Ей же не спалось. Поведение любовника хоть и не стало неожиданным, но приятным его было назвать нельзя. В то, что Фома станет новым «Иваном» она нисколько не верила. Хлипковат Хорь. А уж по сравнению с Сычём и подавно. Вспомнила серую шишковатую и безжизненую сычевскую физиономию, с холодными змеиными глазами и даже передёрнулась от страха и отвращения.

Поглядела на похрапывающего Фому и усмехнулась. Как ни надувался тот, но ей страшно не было. Она почти не сомневалась, что свернёт себе шею Хорь и жалеть его не собиралась. Ладно, надо спать. Но заснуть сразу не удалось. Проблема с двумя девками не давала покоя.

Вспомнилось как все началось полтора месяца назад. Старая приятельница и поставщица живого товара обещала двух новых девок привести. Предупредила только:

— Девки свежие не испорченные, сразу в настоящую работу не годные.

— Не годные! — ухмыльнулась тогда она. — Все годные! Надо только правильный подход найти.

Вроде и нашла подход, а всё как-то не так с этими девками.

Две девки, что тогда предстали перед ней, были опрятные, не сказать что кровь с молоком, но справные, грудь большая, кожа гладкая, на лицо ладные. Видно, что не голодали. Тогда что же они из своей деревни в город наладились? А, впрочем, это не её забота. Главное теперь к делу их пристроить. То же хитрость не великая. Пообвыкнутся, подкормятся после сельской похлёбки, посмотрят во все глаза, как легче на жизнь зарабатывать. А там и сами захотят, лёгкой жизни.

— Как звать их?

— Вон ту повыше зовут Сонькой, а та пониже и побойчей — Фроськой. Девушки хорошие, трудолюбивые, я проверяла, даже готовить умеют, — ответила старая сводня.

— Готовить? Это хорошо, это пригодится, — мадам Щукина махнула веером. — Значит так, получать будете по двадцать рублей в месяц. Работа — в номерах прибирать, подметать, бельё постельное стирать, гладить и менять. В обязанности входит меньше видеть, ничего не слышать и говорить только меж собой. Всё ли ясно?

— Так это, ясно всё, барыня, — сказала Фроська. — А что за дом такой у вас большой?

— Доходные комнаты, — коротко ответила Щукина и передала конверт своей знакомой. — Антонина Львовна, благодарю, что быстро нашли мне работниц.

Распрощавшись со своей давней поставщицей живого товара, она перешла к делам насущным.

— Девушки, быстро за мной. Перво — наперво запомните, где ваша спальня, кухня и где хранятся вещи. Подъём в шесть утра. Еду приготовить, в коридорах и залах подмести и полы помыть. Как гости станут комнаты покидать, там порядок наводить. Всё должно быть чистым, всё должно блестеть.

Притихшие девушки направились за мадам, ловя каждое слово, всё запоминая, всё оглядывая. Такого красивого и блестящего убранства в их селе даже у самых богатых нет. За разъяснениями рабочих обязанностей и показом общей планировки ушло полчаса. В конце их накормили, напоили чаем, выдали рабочий инструмент и отправили трудиться.

День пролетал за днём, к концу недели девушки привыкли к господам отдыхающим, уже не смотрели разинув рты, как весёлых девиц хватали за всякие места, как вино лилось рекой и прочие необычности жизни в этом доме. По такому прекрасному случаю выдала мадам Щукина по пять рублей аванса и отпустила прогуляться в город. По возвращении с прогулки ждал Соньку разговор.

— Ты помнишь свои обязанности?

— Помню, Жозефина Аполлоновна.

— Так чего же ты открытым ртом ворон ловишь, когда тут господин Тучнев гуляет? Для него другие девушки есть.

— Уж больно он симпатичный, — простодушно пролепетала Сонька и покраснела.

— Ежели нравится, то чего сбежала, когда тебя он приобнял? Чай, не съел бы тебя.

— Мне батюшка говорил, — потупила Соня глаза, — что до свадьбы грешить нельзя.

— Я тебя неволить не стану. Но Тучневу ты понравилась. Предлагал двести рублей.

— Двести рублей! — открыла рот девка. — Это какие же деньжищи!

— Знаю, знаю, не всякий за год такое на хозяйстве заработает. А ты подумай, господин молодой, привлекательный. Ну разок согрешишь, батюшка твой даже не узнает. Всё семье будет прибыток. Братья — сёстры есть?

— Семеро ещё дома остались, я старшая.

— Семеро младших, а ты ещё сомневаешься. Вон подруга твоя Фроська не теряется. Уже кучу денег заработала, — мадам покачала головой, намекая, что в доме ждут от старшей дочери помощи.

— А вдруг у меня не получится? Я же не умею ничего, — попыталась отступить девка.

— Илья Николаевич сам всё сделает, сам всему научит. Я записочку ему сегодня напишу, а ты иди мыться, подготовишься к десяти вечера.

— Так я это… — Соньке хотелось сладких утех, хотелось немыслимых денег, но червячок сомнений её грыз.

— От работы освобождаю. Тебе должно быть свежей, благоухать хорошо, духи и платье дам. Всё поняла? Иди. — последние наставления Щукина отдавала в том же тоне, каким приучила повиноваться её за эту неделю.

— Слушаюсь, Жозефина Аполлоновна.

Две неделя прошли как в сладком сне. Соньке была приятна страсть и комплименты, которыми осыпал её молодой Илья Тучнев. Сын купца, и сам купец второй гильдии, не скупился на слова и любил молоденьких чистых девушек, а Сонька была молода и уморительно наивна, но денежки считать умела. За первый раз, как и было обещано, получила 200 рублей, за остальные исключительно по тарифу. Но за свежесть тариф был столичный — 15 рублей.

О таких особенностях девушку известили новые "подруги". Поделились они опытом и разными историями. Слушать их было интересно и немного стыдно. Но возможность получать огромные, по её понятиям деньги, за собственное удовольствие заставляло её не ходить, а порхать. Даже положенные отчисления для мадам только чуть-чуть подпортили ей настроение. Жалко только, что милый друг Илюша куда-то запропастился, и ей пришлось снова взяться за веник.

Опытная хозяйка публичного дома мадам Щукина, процесс переделки наивной деревенской девки в проститутку, не торопила, но и прибыль терять была не намерена. Разговаривая со своей помощницей Фёклой или по местному Фаиной, спросила:

— Что там Сонька?

— Ждёт своего кавалера и работает.

— Работает? Её не веником мести сюда привели. Клиенты интересуются, а она принца своего ждёт. Так не дождётся! Уехал он и надолго. А вернётся, так скорее всего, на неё и не глянет. Зови своего «Альфонсика».

— Гришку Рюмина, что ли?

— А у тебя что, кто-то другой завёлся? — язвительно спросила Щукина.

— Дак где ж второго такого найдёшь? — засмеялась помощница.

Действительно, второго такого Рюмина найти было бы трудновато. Впрочем, называл он себя Жорж Румынов и был красив, какой-то нарочито сусально — слащавой красотой, которая так нравилась наивным деревенским девкам и зрелым купеческим вдовам. По тем и другим Жорж был большой мастер. Появился он в городе не так давно и попытался составить мадам Щукиной конкуренцию, как сутинёр, но был бит быками Сыча и приставлен к делу окучивания скучающих купчих и прочих состоятельных дам. Не отказывался он и от помощи мадам, когда надо было привести ту или иную деревенскую девку в состояние пригодное к её дальнейшему использованию в качестве сексуальной игрушки.

Вот и на этот раз Жорж Румынов не подкачал, понаблюдав некоторое время за работающей девицей, он подошёл к ней и заговорил:

— Это кто же такую красивую барышню работать заставляет? Надо Жозефине Аполлоновне сказать, что негоже такой красавице полы мести.

С этими словами он нежно взял её за руку держащую веник и, не переставая говорить, отобрал у неё этот веник, осторожно приткнул его в углу. Потом отвел, чуть одуревшую от его болтовни девицу в зал, усадил на диван и, подкатив небольшой столик на колёсах, потребовал, у глазеющих на этот спектакль двух мамзелек, вина и закусок. Вино и закуски были доставлены и мамзельки присоединились к веселью.

А потом Соньку, окончательно одуревшую от вина и сладких речей писаного красавца, увлекли в комнату, где и употребили в разных немыслимых позах.

Утро принесло ей жажду, головную боль и неимоверный стыд, стоило лишь вспомнить вчерашнюю ночь. Рядом храпел и вонял перегаром не вчерашний писаный красавчик, а какой-то урод, с всклокоченными волосами и бородёнкой сбитой набок. Вспомнив про своего любимого Илюшу, которому она изменила, Сонька взвыла от безнадеги и отчаяния. От её воя Жоржик проснулся, сел в кровати и очумело завертел головой:

— Ты чего воешь? Корова! — грубо пихнув её в бок, сказал он. — А ну заткнись!

Потом нашёл недопитую бутылку вина и, запрокинув голову, присосался к горлышку, жадно глотая живительную влагу. Небрежно отбросил опустевшую бутылку в ворох сонькиной одежды, валявшейся на полу. Оглядевши завернувшуюся в простыню девку, ухмыльнулся и, сорвавши с неё тряпку, полез с недвусмысленными намерениями. Сонька молча, но отчаянно отбивалась.

— Ах ты подстилка деревенская! — разозлившись, заорал он и влепил девке пощечину, от которой у той зазвенело в голове и пропало желание сопротивляться.

Сделав свои дела, он не спеша оделся и удалился, бросив на прощанье:

— Не хворай!

Некоторое время Сонька пребывала в ступоре, а затем, одевшись, кинулась к ней, к хозяйке, надеясь найти помощь и если не помощь, то хотя бы сочувствие и утешение.

Жалко ли было ей эту наивную деревенскую дурищу. И жалко, и не жалко. Марфе Веткиной было жалко, ведь она и сама когда-то испытала нечто подобное. Но Марфа Веткина уже давно запрятана в самых дальних уголках её души. Теперь она Жозефина Щукина и Жозефине не жаль Соньку. Не она первая и не она последняя. Тем более она видела, что девица перспективная и долго страдать и реветь ей не даст крепкая крестьянская закваска. Чем-то она напоминала её саму лет так двадцать с лишним назад.

«Этак лет через десять и передам дело этой Соньке». Неожиданно мелькнула мысль, заставившая её усмехнуться. Посмотрев на несчастную заплаканную девицу, задала ей неожиданный и жёсткий вопрос:

— Деньги принесла?

— К…какие деньги?

— Как какие? Тебя же вчера клиент ангажировал, шампанское заказывали, закуски всякие. Фёкла! Тьфу-ты! Фаина! — кликнула помощницу Щукина.

Та явилась на зов и, усмешливо глянув на Соньку, спросила:

— Звали, Жозефина Аполлоновна?

Сценарий приведения деревенской девки в нужную кондицию опробован был давно и являлся своеобразным спектаклем для всех обитателей борделя, которые высунулись из своих комнат и с большим интересом наблюдали за действом.

— Фаина, что там вчерашний Сонькин клиент заказывал?

Та достала из кармана блокнотик и стала зачитывать:

— Две бутылки шампанского, конфет дорогих два фунта, яблок пять штук и пряников два фунта. Еще одну бутылку вина французского в номер. И того на сто шесть рублей и двадцать семь копеек.

Сонька перестала всхлипывать и с изумлением уставилась на говорившую.

— А почему сразу с него денег не взяли? — с напускной строгостью спросила Щукина помощницу.

— Так он сказал, что ещё заказывать будет, а потом за все Соньке заплатит.

— Ясно! — сказала хозяйка и, обратив строгий взор на девицу, спросила:

— Ну так где деньги?

— Не давал он мне никаких денег. Ударил только, — испуганно пролепетала сбитая с толку девка.

— Не давал? — засомневалась хозяйка. — Фаина глянь, может он деньги на столе оставил?

Помощница откровенно ухмыльнулась и ушла по направлению комнаты, где Жоржик учил наивную дуру жизни. Скрывшись из виду, она постояла с минуту хихикая и напустив на себя серьёзный и озабоченный вид вышла к хозяйке.

— Нет там денег.

— А не спрятала ли ты их красавица? — строго спросила Соньку мадам. — Если спрятала, то сознайся лучше.

— Да не видела я никаких денег! — взвыла запуганная девка. — Вы у него спросите почему он их не оставил?

— Я-то спрошу, а он скажет, что отдал тебе, тогда как? Твоё слово против его слова, не много стоит.

— А что мне теперь делать?

— Что делать! Работать! Долг отрабатывать! Да не с веником и тряпкой, а как вчера с клиентами. Интересуются они тобой.

Сонька не верящее посмотрела на хозяйку и, осознав, что ей предстоит, взвыла с новой силой.

— Но как же… Но я же…Илюшу… — слова застревали в горле от такой несправедливости.

— Илюшу…?! Илья Николаевич точно такой же, как и остальные мужчины. А тут ещё ты повеселилась в его отсутствие. Думаешь, для него теперь есть разница между тобой и остальными девками? И потом, неужели ты думала, что он на тебе женится? — с интересом посмотрела на ревущую девку хозяйка.

Та ничего не ответила, лишь всхлипывала и смахивала рукавом слёзы.

— Вижу, что думала. Но он, даже если бы и захотел не смог бы на тебе женится, потому как уже женат давно.

Щукина махнула рукой помощнице, та нацедила почти полстакана водки и подала хозяйке.

— Ну хватит рюмить! Выпей вот и поспи. Проспишься тогда и поговорим, — она почти силой влила одуряющую жидкость в рот всхлипывающей девке. Это тоже был привычный способ привести девушку в чувство и дать ей свыкнуться с новой ролью.

Щукина не ошиблась в Соньке. Поплакавши два дня, на третий она уже была готова потихоньку отдавать долг, но ещё не готова идти в номер с любым мужчиной. Как ни странно в этом её поддерживала и подруга Фроська. Пока это было не столь большим злом. Девки были молоды, симпатичны и для них находились вполне приличные внешне клиенты. Но первый звоночек прогремел, когда Сонька отказалась пойти с Федулом Квашниным, жирным, обрюзгшим и потным купцом, который не скупился и девицам платил хорошо. Скандал тогда удалось замять, подсунув пьяному Квашнину другую девицу, но со строптивыми девками придётся разбираться и тут без Хоря не обойтись.

Очень не хотелось привлекать к этому делу Хоря, но без него долго валандаться с девками придётся и хороший доход терять. Фома же, если его правильно настроить, быстро их направит на нужную дорожку.

На следующий день показала Хорю строптивиц.

— Вон стоят две девицы новенькие: Сонька и Фроська. Больше чем надо болтают. Им бы всё молоденьких да богатых подавай. Придави их к постели, выпори пару раз, так, чтобы с любым бежали, лишь бы не под тебя. Смекаешь? Надо им стимул придать трудиться.

Хорь оглядел ладных девок и, ухмыляясь, сказал.

— Так это я завсегда могу. Какие на них цены? — Хорь ещё не совсем осознал свой новый статус, который сам себе и присвоил.

— Окстись! Какие цены! Ты же новый «иван». Ещё и штраф повешу на них за то, что плохо ублажали.

— Вот завтра, пожалуй, Сонечку и приголублю.

— Что? Совсем выдохся сегодня? — усмехнулась Щукина.

— Цыц, я здесь решаю! — проявил свой норов бандит.

Но видно перестарался Хорь с Сонькой. Сбежали девки. Фроська была поумнее и бойчей своей товарки. Дожидаться, когда и её приголубит Фома не стала, сама удрала и поротую подружку с собой утащила. Щукиной не составило большого труда разузнать, куда сбежали девки и даже кто их сманил. Михаил Гуревич давнишней, и можно сказать заслуженный клиент сманил. Сестрица его Сара вдруг ни с того ни с сего какой-то «кафе-шантан» затеяла. Вот туда и подались Сонька с Фроськой. В артистки значит.

Разозлённая хозяйка борделя сначала хотела заставить Фому девок вернуть, но вовремя опомнилась. Многолетнее балансирование между бандитами и полицией приучило к осторожности. Да и Фома не Сыч; а обстановка в городе нервная. Слушок прошёл, что какой-то «Сивый» объявился. Вроде как очень серьёзный «Иван».

Обдумав всё, Щукина решила не спешить и всё основательно разузнать, для чего разрешила своим «мамзелькам» с Фроськой и Сонькой встречаться. Так, что она была в курсе всех затей этой жидовки Сары. Одно плохо, с бегством свежих смазливых девок, доход заведения упал. Пришлось даже урезать выплаты Фоме и его молодым шакалам. Это не понравилось новоявленному «ивану».

— Ты что суёшь мне, кошёлка старая? — заорал он, когда увидел тощенькую пачку мелких ассигнаций, которые она ему подала. — Давай нормальные деньги!

— Да где же я их тебе возьму? Девки сбежали, доход упал. А с Сычём был договор платить пятнадцать процентов с дохода. Это и есть пятнадцать процентов с нынешнего дохода.

Звонкая пощечина обожгла ей щеку.

— Ты мне ещё долго будешь Сыча в пример ставить?! Платила Сычу пятнадцать, мне будешь двадцать пять процентов платить.

— Ладно буду, но только не долго, — она потерла щеку и добавила зло. — И так еле в прибыль вышли, а если тебе еще и двадцать процентов выплачивать, то придётся закрывать заведение. Ты бы руки не распускал, а лучше подумал как девок вернуть. Хотя бы натравил своих шакалят на жидовку, пусть попугают её.

— Ты меня ещё поучи, проститутка старая, — неуверенно пробормотал Фома, сбитый с толку арифметическими выкладками, предъявленными ему Щукиной.

Вечером увидев, что к Фоме пришел его племянник Степка с хорошим синяком на подбородке. Тихонько подошла к комнате и чуть приоткрыла дверь и стала подслушивать. Степка докладывал, что жидовку они напугали, но их отлупил дубинкой какой-то молодой парень, напав неожиданно. Особенно сильно досталось ему — Стёпке.

— Этот гад чуть мне челюсть не сломал. Пока я валялся без памяти, он допытался у Грини про тебя. Сказал, чтобы ты завтра его нашёл. Он с тобою чего-то перетереть хочет. Ещё про какого-то Сивого говорил, — рассказал Степка и видя что дядька раздумывает, спросил. — Чё делать будем?

— Как же вы так обмишулились? Втроем с одним не смогли справиться!

— Я же говорю, неожиданно набросился. Давай завтра отлупим гада.

Фома помолчал обдумывая ситуацию и предложение племянника. Наконец, решившись, произнёс:

— Ладно! Собирай своих всех и дубьём запаситесь. Я с вами пойду. И узнать надо где этого молодчика разыскать.

— Узнаем! — уверенно сказал Стёпка.

Решив, что услышала достаточно мадам на цыпочках отошла от приоткрытой двери и направилась в зал. Услышанное, её несколько взбудоражило. Объявился наконец Сивый, верней не Сивый, а человек его, но это не так важно. Главное кончается время неопределённости и можно будет снова завести надежного покровителя, а не этого Хорькова — прости господи. Надо бы посоветовать ему пистоль с собой взять. А впрочем ничего советовать не надо. Тот и так с револьвером последнее время не расстаётся. Поэтому завтра или его прикончат или он кого-нибудь там застрелит и тогда его полиция загребёт. В любом случае она от этого дурака освободится.

Глава 15

Выплывшая на сцену певица впечатлила. Розовощёкая, рослая, одетая в пестрое платье с всякими прибамбасами и с какой-то рогатой штукой на голове она напоминала мне персонаж из детской сказки. Голос её звучал мощно, но мелодично. Что-то похожее я слышал в прошлой жизни. А ведь точно! Фрося Бурлакова с её «Вдоль по Питерской». Фильм такой был. Правда, название вспомнить не могу.

Песня, что пела, наряженная в псевдорусский сарафан эта монументальная дева, мне не понравилась, но голос хорош. Пожалуй, нужно ей спеть «Вдоль по Питерской». Слова-то я помню, а что не вспомню, Иванцов Павел Степанович допишет. Вот он рядом сидит с тетрадочкой и карандашиком в руке. Прямо «литературный редактор» при театре.

За спиной певицы четыре девки, также в псевдорусских нарядах какие-то достаточно унылые хороводы водят. Наверное русские пляски изображают, и сам Арнольдик там меж них мельтешит. В сапогах, в красной рубахе подпоясанной черным ремешком и в фуражке надетой набекрень. Ну, прямо первый парень на деревне. А впрочем, неплохо всё вместе смотрится. Не первый сорт конечно, но и не полный отстой.

Я видел, что державший у плеча скрипочку, Моня — Эммануель поморщился и покачал головой. Видимо певица, немного фальшивит и оскорбляет его тонкий музыкальный слух. А по мне так вполне прилично исполняет эта, как её там…. А вот — Марфа Кротова ей имя, подсмотрел я в тетрадке, что дала мне перед репетицией Сара-Серафима. Я карандашом, что по примеру господина Иванцова держал в руках, сделал пометку напротив фамилии исполнительницы. Написал «Вдоль по Питерской». Написав, внимательно осмотрел стоящую на сцене девицу. Хороша! Не знаю, войдет ли она в «горящую избу», но кой-какому коню шею свернуть может, а, поди ж ты, перед Михелем не устояла. Но эта проблема уже не только её, а ещё и любвеобильного Мишани.

Уже больше часа я сижу с тетрадочкой в руках и наблюдаю за своеобразным отчетом о своей работе, что демонстрирует мне Сара-Серафима. Встретили артисты меня не слишком уважительно. Лишь Иванцов приветливо со мной поздоровался и, улыбаясь, показал свою тетрадку. Видимо намекал на обещание выплатить ему по рублю за песню. Обещание свое я подтвердил, чем несказанно обрадовал старика.

Остальные члены труппы смотрели на меня с недоумением. А довольно высокий и стройный брюнет лет тридцати, оглядев меня с ног до головы, презрительно усмехнулся. «Арнольдик» догадался я. Учитель и постановщик танцев. То бишь «танценмейстер». Отвечать зеркально я ему не стал, а напротив приветливо ему улыбнулся. А чего? Мне не жалко, тем более, что Сара отозвалась о нем как о хорошем специалисте. Холодный прием, что устроили мне будущие звезды барнаульской эстрады, меня нисколько не смутил и даже изрядно позабавил. Видя это Сара-Серафима быстренько поставила всех на место, и мы с ней стали смотреть и слушать выступления.

Несмотря на то что, на мой взгляд, большинство номеров по исполнению недотягивали до уровня районной самодеятельности конца двадцатого века, поработала мадам хорошо. За довольно короткий срок ей удалось разыскать таланты и организовать их в некий эстрадный коллектив. А это, даже имея вполне приличное финансирование, очень и очень непросто. Лично я бы, пожалуй, с такой работой не справился. Блин! Потрясающая женщина. Вот она сидит по правую руку от меня и время от времени вопрошающе смотрит, как бы спрашивая мое мнение о номерах, с которыми, новоявленные артисты выступают. Я одобрительно киваю и помечаю в тетради немногочисленные замечания, которые хотел озвучить после смотра.

Сзади в метрах двух от нас устроились мои «мушкетеры», которых я взял с собой на концерт в качестве зрителей и охранников. О вчерашней драке с местными начинающими «рекетирами» я парням рассказал, и они были готовы немного размяться. Зря что ли тренируемся почти каждый день.

Я время от времени оглядывался на них, отслеживая воздействие эстрадного искусства на неокрепшие мозги. Судя по наблюдаемой реакции, зрелище парней впечатлило. «Это они ещё канкан не видели!» — подумал я. Раз пацанам нравится, то и остальным должно понравиться.

Я думаю, что в этом времени и в этом захолустье, в плане эстетического восприятия эстрадного искусства, даже вполне обеспеченные граждане не слишком далеко ушли от моих «мушкетеров». А значит пора выходить из подполья к живому зрителю и постараться слупить с того зрителя денежку. Ну и какую-никакую культуру понесём в обеспеченные массы. Один канкан должен сильно подвинуть местный бомонд в сторону европейской культуры и европейских же ценностей. Лишь бы местные попы и местное начальство не помешали. А то с них станет. Возьмут и запретят под каким либо предлогом. Надо у мадам этот вопрос провентилировать.

Между тем Марфа Кротова допела песню, неловко поклонилась и уплыла за некое подобие кулис. Убежали туда же и девки с Арнольдиком. На сцене стали готовиться к следующему номеру. Пользуясь передышкой, я осмотрел помещение. Если облагородить стены обоями, или хотя бы покрасить в какой-нибудь приятный цвет, настелить и отциклевать пол, повесить лампы, поставить столы со стульями и оборудовать сцену, то получится вполне приличный зал на сотню зрителей. Пожалуй, стоит этим заняться, но сначала надо поговорить с Сарой-Серфимой.

— Серафима Исааковна, я восхищен проделанной вами работой. Думаю, что недели через две можно выходить на публику.

— Почему через две недели? Можно и раньше концерт устроить.

— Можно конечно, но не нужно. Некоторые номера, на мой взгляд, сыроваты и стоит ещё немного порепетировать. Но главное надо зал обустроить и меньше чем за две недели сделать это не получится. И вот еще что. Как к этому концерту отнесется местная власть и местные церковные деятели?

Сара удивлённо на меня посмотрела, немного подумала и, улыбаясь, выдала:

— Полагаю, что особых проблем не будет. Начальству и самим скучно, а в церковь взнос сделаем. И потом, наши песни и танцы ни власть ни веру не подрывают. Да и знаю я их всех, а с их женами дружбу вожу. У нас ведь не столица, провинция глухая. С развлечениями тут плохо. Кроме домашнего хозяйства да сплетен женщинам тут и заняться — то нечем. Меня уже давно пытают, когда, мол, я покажу своих девок.

— Понятно. А с канканом как? С ним проблем у нас не будет? Все — таки не совсем пристойный танец.

При упоминании о канкане мадам откровенно расхохоталась:

— Всё хорошо с ним будет. Вон даже Арнольдик, хоть и обзывает девок «коровами деревенскими», под юбки им заглядывает, когда те ноги задирают, а про Михеля и говорить нечего. Чего они там разглядеть хотят непонятно. Ведь все девицы в панталонах выступают. Но смотрят. Даже вон господин Иванцов и тот не равнодушен, — смеясь указала она на литератора.

Тот добродушно, улыбаясь, ответил:

— Так я же какой-никакой мужчина. Как я могу пропустить такое представление. Уж больно задорно девицы визжат.

— Вот вам, Алексей, и ответ. Да мы не часто будем канкан показывать, чтоб не надоело.

— Ничего есть кой-какие идеи, как интерес подстегнуть, — усмехаясь, сказал я.

— И какие же? — всё еще веселясь, спросила любопытная мадам.

Идея-то у меня всего одна — пустить слушок, что на следующее выступление девицы выйдут без нижнего белья, то бишь без панталон. Уверен, что в этом случае аншлаг будет обеспечен. Но стоит ли говорить об этом мадам, тем более что господин Иванцов рядом уши греет. Нет, сейчас точно не стоит, будет еще время у нас побеседовать с Сарой-Серафимой в более интимной обстановке. Ну, по крайней мере, я на это надеюсь. Зря что ли я изображаю из себя очень крутого и опасного «плохиша». Но чтобы отвлечь мадам, спросил:

— Что это за номер готовят на сцене артисты? Чего там так такое ставят?

На сцене происходило, что-то несуразное. Несколько одетых в пышные платья девиц выволокли два щита и бестолково пытались их установить. Переодетый уже в черное, Арнольдик не менее бестолково командовал. Музыкальный номер готовят, догадался я. За ширмой будет прятаться Моня и наяривать на скрипочке. Арнольдик, похоже, будет изображать унылого парнишку в черном. А где весёлая разбитная девица? Девицу пока не видно.

— Готовят музыкальный номер «Свидание». Арнольд с Фроськой Метёлкиной исполнять будут, — подтвердила мою догадку мадам и внимательно посмотрела на меня.

Похоже Сара не может до конца поверить, что я и есть тот самый страшноватый и одновременно притягательный Бендер. Я ведь сегодня ни словом, ни жестом не намекнул на вчерашние поцелуи. Наоборот был предупредительно вежлив и деловит. Вот мадам и находится в неком раздрае чувств. Не знает, что от меня ожидать.

Сам же я с интересом смотрел, как на сцене разыгрывают сценку, которую я придумал два месяца назад, можно сказать, прямо на ходу. Моня с Арнольдом хорошо поработали над моей задумкой. Арнольдик со своей заунывной мелодией был уморительно печален. Выскочившая из-за кулис легко и ярко одетая девчонка, хоть и была, на мой взгляд, несколько полновата, но весёлая музыка и бодрый перестук каблуков, а главное задорное подпрыгивание в такт музыке вполне оформленных прелестей красотки, никого не оставят равнодушным.

Я оглянулся на пацанов, и чуть не расхохотался, глядя на их лица и горящие глаза. Похоже, номер моим парням хорошо зашёл и пышные формы Фроськи Метёлкиной им наверняка приснятся. Молодцы Моня с Арнольдиком! Хорошо оформили и исполнили номер. Пожалуй, можно поощрить.

А вот подготовку к номерам нужно скрыть от зрителей. Значит, нужен занавес и конферансье. Открыл тетрадку и записал, чтобы не забыть при разборе «полётов». Повернулся к мадам с намерением в очередной раз похвалить, но был вынужден отвлечься, на неожиданное вторжение.

Открытая пинком дверь с грохотом распахнулась, и в зал ввалились шестеро наглых и уверенных в себе молодцов. Пятеро, из которых троих я вчера немного приласкал тросточкой, держали в руках крепкие палки, а шестой, довольно пожилой на вид, шел впереди засунув руки в карманы распахнутого полушубка.

Никак Фома Хорьков с группой поддержки пожаловал. Ребятки учли прошлый провальный опыт, вооружились и жаждали поквитаться. Блин! Зря я не взял в этот раз Митьку. Будь Тор с нами, у этих ушлепков не было бы никаких шансов, а сейчас даже не знаю. Стоящие напротив ребятки были не хилые и злые, да и чуть постарше моих пацанов и их тупо больше. Ладно, не фиг мандражировать, мои «мушкетёры» тоже не подарок, а я так вообще «терминатор», попытался успокоить сам себя.

— Алярм! — негромко выдал парням команду, добавив. — Желтый!

Надо сказать, что тренируя пацанов я придумывал и отрабатывал с ними всякие ситуации и команды, не столько для будущих акций, сколько для того чтобы им было не скучно заниматься. Так команда «жёлтый» означала второй уровень опасности, при которой парням надлежало, прикрыв морды балаклавами, достать нунчаки, которыми мы худо-бедно научились действовать. Команда «красный» означала первый уровень опасности и на свет извлекались револьверы. Команда же «синий» призывала драться голыми руками. Кстати, позывные мы сменили. Архипку я обозвал Шварцем, а Платона Нечунаева по аналогии со Шварцем назвал Грином, Тоху решили не переименовывать. Плохо, что еще не привыкли к новым позывным.

Отдав команду и увидев что парни торопливо опускали на лица вязанные шапки с дырками для глаз, я встал и, постукивая тростью, сделал несколько шагов навстречу мужику вполушубке. Остановившись в пяти шагах, стал нагло и чуточку брезгливо осматривать его.

Какой-то дерганный и суетливый, он старался казаться спокойным и солидным, но получалось у него не очень. Он похож был на «шестёрку», который в отсутствии «пахана» корчил из себя «туза». Но то, что он держал правую руку в кармане полушубка, несколько напрягало. Похоже, револьверчик тискает. Лишь бы через карман стрелять не стал, а если вытащит, то пальнуть ему я не дам. Все таки я двигаюсь чуть быстрее, чем хроноаборигены.

Встретив мой взгляд, Фома остановился и, обернувшись, к своей команде, спросил, указывая на меня:

— Этот что ли?

Получив утвердительный ответ, он повернулся ко мне и начал, что-то угрожающе говорить. Я, не обращая внимания на его угрозы, скомандовал:

— Бей! — указав при этом, кого именно надо бить.

Но парни и без меня знали, кого следует успокоить. Быстро скользнув к пришельцам, они дружно замахали своими деревяшками на цепочках. Раздались шлепки, маты и стук выбитых из рук палок. Новоявленные бандиты совершенно не ожидали, что их без всяких разговоров будут банально и безжалостно бить, поэтому сопротивления почти не оказали. В результате этого стремительного «Sturm und Drang» или по русски «Бури и натиска», четверо ушлепков сидели на собственных пятках, а пятого, матерясь, охаживал по бокам Тоха. Он единственный получил палкой по спине и вымещал на обидчике свою злость.

— Отставить! — скомандовал я, внимательно следя за Фомой.

Тоха, ударив своего оппонента ещё раз, посадил его рядом с подельниками. Фома заторможено смотрел на внезапный разгром своего ополчения и явно не знал что делать. Наконец он опомнился и, матерясь, стал дергать из кармана револьвер. Тот, как это бывает у неопытных стрелков, не вытаскивался. Я шагнул к нему, одновременно выхватывая из тросточки свою недошпгу, но меня опередил Архипка, пнув мужика под коленку. Тот плюхнулся на задницу и от неожиданности пальнул прямо сквозь карман полушубка. Пуля обожгла мне бедро немого выше колена и улетела в сторону сцены, где раздался испуганный женский визг. Сделав ещё пару шагов, я приставил клинок к заросшему жидкой бороденкой подбородку и, глядя в испуганные мутноватые глазки, негромко сказал:

— Руку из кармана вынул! — и зло повторил. — Убрал клешню от волыны! Глаз выколю!

Побелев, тот суетливо вытащил руки и выставил ладони перед собой.

— Белый… Тьфу! Шварц проверь, — сказал я, не убирая клинка от бороденки испуганного мужика. — Сиди смирно. Дернешься — горло проткну.

Архипка быстренько обыскал оба кармана расстегнутого полушубка, вытащил из правого кармана револьвер, а из левого кастет. Револьвер подал мне, а кастет сунул себе в карман. Я осмотрел «пушку». Дешевенькая модель на шесть патронов и без самовзвода. Этот придурок держал в кармане взведённый револьвер! Как этот идиот себе-то ничего не отстрелил. Тут я вспомнил про пулю, что улетела в сторону сцены и похолодел, вдруг кого-то задело.

— Зафиксируй гада! — бросил я Архипке.

Подождал, когда тот набросит на шею мужику свои нунчаки. Держа обеими руками за деревяшки он прижал цепочку к горлу Фомы, не давая тому никакого шанса на сопротивление. Глядя как ловко и сноровисто действует Архипка немного ему позавидовал, сказав:

— Не задави утырка.

После чего повернулся и, оглядев артистов, Сару и Иванцова, спросил:

— Все целы?

— Никого не задело. Пуля у меня возле уха свистнула и в ширму попала, — возбужденно проговорил Моня — Эммануель.

После его слов все разом загомонили, переживая поздний испуг. Я, давая эмоциям артистов выплеснуться, положил в карман трофейный пистоль, поднял с пола тросточку-ножны, спрятал клинок и посмотрел на небольшую дырку в штанах.

— Вот гад! Штаны попортил, — пробормотал я и сунул палец в дырку от пули. Палец наткнулся на мокрую ткань кальсон. «Никак уписался с испугу» — мелькнула мрачновато — юморная мысль, но палец был вымазан в крови. Блин! Неуж — то ногу гад прострелил? Нога сразу заболела. Я осторожно подвигал ею, оперся на неё. Держит! Значит вскользь пуля прошла. И на этот раз повезло! А вот в следующий раз может и не повезти. Схлопочу свинцовую примочку в лобешник и пипец котенку. Избавится система от раздражающего фактора. Ладно! Не фиг предаваться рефлексии, пора закрывать балаган.

— Куртизанка — это стихия в цивилизованном облачении. Любая служанка может шлёпнуться на кровать и мужчины к ней прибегут. Источником подлинной власти является нечто более глубокое, чем красота. Клеопатра знала об этом. Феодосия, Аспазия — они могли соблазнить мужчину стоя в двадцати шагах, будучи одетыми с головы до пят.

— Как?

— Благодаря уму. Желание рождается в мозгу.

Диалог из кинофильма "Честная куртизанка".

Глава 16

Я вытер измазанный в крови палец о жилетку смирно сидящего Фомы и, чуть прихрамывая, прошел к замершим от неожиданности и быстротечности «военных» действий Саре и Иванцову. Постучал по столу тросточкой, призывая артистов угомониться и обратить на меня внимание, хотя те и так смотрели на меня во все глаза.

— Господа артисты, по независимым от нас причинам вынужден прервать наш смотр. Мне всё понравилась и Серафимой Исааковной будет выдана всем премия. А пока на сегодня всё. Всем спасибо! Все свободны! А вас Серафима Исааковна и вас господа, — указал я на Иванцова, Арнольдика и Моню, — попрошу остаться. Нужно будет заявление в полицию написать о нападении на артистов. А вы господа подпишетесь как свидетели. Господин Иванцов, набросайте текстик заявления, а я пока личными делами займусь.

Обернулся к парням, которые в своих масках — балаклавах выглядели довольно жутковато. По крайней мере несостоявшиеся «рэкетиры» впечатлились основательно. А чего они хотели? «Буря и натиск» это вам не фунт изюма. Я не знаю, что имели ввиду немецкие литераторы восемнадцатого века, обозвавшись так, но пацаны проиллюстрировали это пафосное название на пятёрку.

Чёрт! Ну и чепуха лезет в голову, а нога-то болит все сильнее.

— Грин, бинтик брось, — негромко попросил я. Платошка — хозяйственный мужичек, был у нас наподобие армейского старшины. Я был абсолютно уверен, что «индпакет» у него в карманах припрятан. Тот, молча, порылся у себя за пазухой, достал упакованный в бумагу бинт и бросил мне. Я довольно ловко поймал пакет и, положив его на стул, стал, под заинтересованными взглядами артисток, стал стягивать с себя штаны с кальсонами.

Я бы при необходимости без всякого стеснения разделся перед ними догола, но в данном случае светить голым задом мне необходимости не было. Под штанами и кальсонами я давно уже ношу нормальные семейные трусы, пошитые мне нашей портнихой еще в прошлом году. А как иначе? Я же никакой-то там хрен с бугра, а самый настоящий прогрессор, несущий высокую моду в крестьянские массы. Так что обломались любопытные девки. Не видать им голой комиссарской задницы.

Шутки шутками, а нога-то реально болит. Стянув штаны до колен, я несколько взбодрился. Пулька чиркнула по поверхности бедра наискосок снизу вверх, оставив на ноге глубокую кровоточащую борозду. Я разглядывал эту царапину и не знал, что с ней делать. Перевязать, но при ходьбе повязка обязательно сползёт. Оставить так, тоже плохо, грязь попадет и ранка воспалится, да и кровь все ещё выступает. Хорошо бы обеззаразить, а то мало ли что там в кармане у Фомы пуля на себя нацепляла.

— Господа! — ни на что не надеясь, обратился я к мужикам. — У вас случайно водки или самогонки не найдется?

Иванцов с Арнольдиком удивлённо переглянулись и уставились на Моню. Тот отрицательно покачал головой. Тогда Иванцов вздохнул, достал из внутреннего кармана небольшую фляжку и подал мне.

— Вот возьмите. Там немного ещё есть.

— Павел Степанович, вы просто гений, — обрадовался я.

Открыл крышечку и понюхал. Пахло водкой, но на всякий случай спросил:

— Водка?

— Водка, водка! — успокоил меня старик.

Я отдал крышечку хозяину и, собравшись с духом, полил ранку водкой. Шипя от боли сквозь стиснутые зубы, протянул Иванцову его фляжку с остатками жидкости и, сдавив пальцами ногу выше ранки, тихонько матерился, пережидая. Наконец действие антисептика закончилось и, сняв с бинта бумагу, открыл маленький бумажный пакетик с мхом, который ещё в Сосновке выделила нам знахарка в качестве антисептика. Мы рассыпали его по пакетикам и завернули вместе с бинтом. Получился готовый индивидуальный пакет, который можно быстро применить при ранении.

Засыпав сушеным мхом ранку, я стал примериваться как бы ловчее её забинтовать. Три мужика и мадам с недоумённым интересом наблюдали за моими потугами. Наконец Саре надоело смотреть, как я уже в третий раз пытаюсь наложить на рану ткань и она, молча, отобрала у меня бинт и довольно ловко и туго замотала мне ногу. Вынула откуда-то из складок платья небольшие ножницы, разрезала конец бинта вдоль и завязала его на ноге бантиком. Я поблагодарил мадам за помощь и стал натягивать штаны на положенное им место.

— Алексей! Зачем вы это сделали? — неожиданно спросил Иванцов.

— Что сделал? — не понял я вопроса.

— Водкой зачем рану заливали? Больно же, — и он потряс своей фляжкой, которую так и держал в руках.

Я изумлённо на него уставился. Шутит старик что ли? Да нет, вроде не шутит. Это скорее я туплю. Когда там венгерский акушер врачей руки хлоркой заставлял мыть? Точно не помню, но не так чтобы очень давно. А его коллеги загнобили, даже, кажется, в дурдом загнали. Но это не точно. То есть профессиональные врачи еще вчера про антисептик ничего не знали и знать не хотели, тогда что спрашивать с провинциального любителя литературы.

— Да какая это рана, Павел Степанович. Так царапина глубокая. А водкой полил, чтобы не загноилась, — ответил я, наконец, справившись со штанами и ремнём.

— Шерстью горелой пахнет, — сказала вдруг Сара-Серафима.

Я потянул носом воздух. Действительно, горелым тянет. Оглядевшись вокруг и не найдя следов возгорания, обратил внимание на машущего руками Фому Хорькова, которого Архипка довольно жёстко удерживал с помощью нунчак. Тот явно хотел нам сообщить, что-то важное, но не мог выговорить ни слова. Увлекшийся зрелищем, Белый пережал ему гортань. Глядя на него, я понял, где подгорает.

— Шварц полушубок с него сними, — скомандовал я.

Тот недоуменно на меня посмотрел, но команду выполнил. Убрал с горла придурка нунчаки и сдернул с того полушубок. Освобожденный мужик заорал дурным голосом и стал хлопать себя по штанам в районе паха. Архипка держа в левой руке нунчаки, а в правой кожушок страдальца, с обалделым видом наблюдал, как над полушубком вьётся сизый дымок. Появившийся небольшой язычок пламени, получив доступ к кислороду, стал весело разгораться.

Архипка тупил не долго. Бросив на пол кожушок, он быстренько устранил начинающийся пожар. Можно сказать, не дал «искре возгореться в пламя». Всё это выглядело довольно забавно, но «пожар в борделе во время наводнения» стал меня немного напрягать и пора было со всем этим кончать.

Посмотрел на Архипку топающего сапогами по полушубку Фомы. Посмотрел на хозяина злополучного предмета одежды, который, затушив тлеющие штаны, шипел сквозь зубы. Видимо немного прожарился. Оглянулся на мадам с мужиками и артисток, которые никуда со сцены не ушли, а наоборот сгрудились у края и во все глаза смотрели на происходящее. Ну еще бы! Такая развлекуха! Прогнать их что ли? А черт с ними пусть смотрят, может побаиваться нас будут.

— Этот придурок стрелял сквозь полушубок. От пороховых газов загорелась шерсть. И если бы Серафима Исааковна вовремя не заметила, то этому убогому пришлось бы лечить ожоги, — счел нужным разъяснить я ситуацию с возгоранием.

Со сцены раздались оханье и смешки. Сара-Серафима, оглядев пленных и моих пацанов, спросила:

— И что теперь делать?

— Вам с господином Иванцовым надо заявление в полицию написать. А мы с парнями спросим у этих нехороших людей, что им от нас надо, — выдал я задание и обратился к пацанам:

— Парни обыщите этих «лишенцев». Начните вот с этого погорельца, — указал я на Фому и добавил. — Если кто будет кочевряжиться, бейте не жалея. Господин Лебединский…! Моня! Не в службу, а в дружбу, вместе с господином Грабовским вон тот столик подтащите сюда, а то помощники мои заняты, а у меня нога побаливает.

Моня согласно кивнул и схватился за тяжелый стол, Арнольдик, пожав плечами, снисходительно помог ему поставить стол перед стулом, на котором я сидел. Потом пришлось попросить Моню поставить еще один стул, по другую сторону стола. Я сел поудобнее, достал из кармана трофейный ствол и, положив его под правую руку, кивнул Архипке:

— Давай распотроши этого. Все, что найдешь, выкладывай сюда. — похлопал я ладонью по столу.

Тот, схватив мужика за ворот, помог ему подняться на ноги и подвел к столу. Быстро и ловко обыскал, выложив передо мной: кошелёк, нож и завернутые в тряпочку патроны для револьвера. Я развернул тряпочку; ровно шесть штук. Ну на хрена ему запасные патроны? Он что воевать с нами собирался?

— Больше ничего нет, — доложил Шварц.

— Присаживайтесь, господин Фома, — вежливо предложил я, Хорькову. — Шварц помоги господину присесть, и постой сзади пока я с ним беседую.

Архипка понимающе кивнул и довольно грубо усадил своего подопечного на стул, рявкнув ему в ухо:

— Сидеть!

Тот от неожиданности пригнулся, но справился с собой, выпрямился и принял нарочито независимый вид. Я попросил мадам подать мне мою тетрадь, которую, как оказалось, вручил ей, перед тем как сцепиться с Фомой и его присными. Взяв тетрадь, открыл её и, делая вид что читаю, спросил своего визави:

— Хорьков Фома, по кличке «Хорь» — это вы?

Не получив никакого ответа, тем не менее продолжил:

— Это вас покойный Сыч поставил надзирать за борделем мадам Щукиной и взимать положенный процент?

Фома сглотнул, и, молча, отвернул взгляд в сторону. Видно было, что он меня боится, но не хочет этого показать. На какой-то момент я почувствовал себя героем какого-то плохого американского фильма. Мне стало смешно, но смеяться было нельзя. Наоборот нужно изобразить отбитого на всю голову бандита. Я посмотрел на револьвер и на запасные патроны, лежащие на тряпочке, и решил, что моему имиджу крутого парня не помешает стрельба из трофейного ствола.

Взял со стола револьвер, взвесил его в руке и стал смотреть куда бы безопасно выпалить. Глянул на Фому, тот хотя был теперь без полушубка, но шапка-треух сидела на его голове, придавая ему забавный вид. Вспомнился вдруг фильм с Михаилом Евдокимовым в главной роли, где он расстреливает из ружья шляпу своего друга. А ведь это будет вполне в тему, а если ещё и попаду, то вообще отпад.

— Шапку с него сними, — обратился я к Шварцу.

Архипка снял с мужика шапку и, держа её в руке, с любопытством смотрел на меня через дырки в балаклаве. Похоже, парень ждал, что ещё я такого придумал для их развлечения. Я не стал разочаровывать друга:

— Когда скажу, подбросишь шапку вверх и в ту сторону, — стволом показал куда бросать шапку.

Архипка смешливо фыркнул и кивнул головой. Я встал со стула и приготовился.

— Давай!

Архипка подбросил шапку к потолку. Я, дважды по ковбойски взведя левой рукой курок, выпалил в падающую шапку и, к немалому своему удивлению, один раз попал. Потом не торопясь стрельнул в третий раз в уже лежащий на полу треух и, разумеется, тоже попал. Не обращая внимания на испуганные взвизги позади себя, сел на стул и принялся перезаряжать револьвер.

— Хороший револьвер, точный.

Выбивая стреляные гильзы и вставляя в барабан снаряженные патроны, искоса поглядывал на сидящего напротив мужичка. Похоже того проняло. Но надо закрепить результат, да и артистам не худо на это посмотреть, чтоб вопросов меньше было по поводу моих к ним замечаний. Пусть лучше боятся, чем пренебрежительно относятся к «молокососу».

— Повторяю вопрос. Ты Фома Хорьков по кличке «Хорь»?

Не дожидаясь ответа, вскочил на ноги и, перегнувшись через стол, схватил мужика за длинные волосы на затылке и припечатал мордой в стол. Именно «фейсом об тейбл» в самом буквальном смысле. Да при этом еще заорал:

— Говори, сука!

Держа мужика за волосы, боролся с вдруг возникшим желанием ещё несколько раз постучать того мордой о твердую поверхность. Блин! Я так свихнусь с этими утырками окончательно. Я отпустил страдальца и нарочито медленно сел обратно на стул. Мой визави поднял голову и с откровенным страхом уставился на меня. Из разбитого носа у него капала кровь, и он размазывал её рукавом по лицу. Я взял тряпку, в которую были завернуты патроны, покрутил в пальцах.

— Ты «Хорь»?

Мужик торопливо закивал головой, подтверждая.

— Голос потерял? Отвечай!

— Я.

— Утрись, — кинул ему импровизированный платок.

Тот суетливо схватил тряпку и стал вытирать с лица кровь.

Похоже проникся серьёзностью момента и потому кошмарить его дальше не имеет смысла. Это не Михель Гуревич, которого нужно время от времени окунать в дерьмо и держать в тонусе. Поэтому чтобы не слишком затягивать разборки я посмотрел на Фому расфокусированным взглядом и сказал:

— Солидные люди вложили деньги в это предприятие, — я указал себе за спину. — И они хотят получить прибыль. Руководить этим делом поручили мне и госпоже Ивановой. И вдруг появляется какой-то «хорёк душной» и хочет все эти планы порушить? Не подскажите, господин Хорьков, по кличке «Хорь», что мне с тем «хорьком» делать?

Снова посмотрел на Фому и тот поёжился под этим взглядом. Молчит. Лёгким движением достал свою шпагу из трости и ударил самым кончиком по щеке. Тот схватился за лицо. Из под пальцев пошла кровь.

— Что ж ты гад такой нам помещение после ремонта портишь?! Всё кровью залил и молчишь! Зачем пришёл?!

Тот втянул голову в плечи в ожидании нового удара и промямлил:

— Сонька с Фроськой к вам ушли, а долг не отдали.

— Доолг! — протянул я. — Долг это серьёзно. Долги надо отдавать. Вот только про долг я в первый раз слышу. Госпоже Ивановой вы жестокой расправой угрожали и требовали девушек в бордель вернуть. У нас снова крепостное право?

Будучи шестёркой на подхвате, Фома мало говорил языком, больше кулаками махал да помалкивал. Так что разговорные навыки у него были нулевые, тем более вести переговоры с такой позиции, и что-то внятно говорить он не мог. В такой ситуации перед хозяином требовалось молчать и терпеть, тут же вдруг требовались ответы, от чего только усиливалась паника.

— Ефросинья! — воззвал я к барышням. — Госпожа Метёлкина, про какой долг он говорит? Кто кому сколько должен?

— Да врёт он всё! — подала возмущённый голос Фроська. — Ничего мы им не должны. Наоборот. Это Щукина нам за последний месяц не заплатила. А этот гад девок бесплатно пользует. Да хрен бы с ним, что бесплатно, так он перед этим розгами по голой заднице хлещет до крови, как с цепи сорвался. Вот мы с Сонькой и сбежали. Вон у неё спросите, она подтвердит, — нажаловалась бойкая девица.

Я повернулся и вопросительно посмотрел на кордебалет. Одна из танцовщиц утвердительно закивала головой.

— Так ты, милейший, ещё и извращенец, — угрожающе произнес я, повернувшись к Фоме. — Девки, можно сказать, себя не жалеют, зарабатывая вам с мадам Щукиной приличные денежки, а ты их розгами хлещешь, вид товарный портишь. Как хорошо и беспечно я жил, не зная ни про тебя, ни про Щукину, ни про Сыча, чтоб его черти драли. И вот тут потекло дерьмо со всех щелей.

Посмотрел на сникшего Фому и, вспомнив про Фроську, взял со стола кошелёк, открыл и заглянул. Деньги там были.

— Ефросинья! — позвал я, повернувшись к сцене. — Лови!

Бросил на сцену кошелек. Там взвизгнули, но кошелёк не поймали. Упав на пол, тот куда-то залетел и его с визгом и смехом доставали. Полюбовавшись на весёлую возню, сказал:

— Это господин Хорьков долг вам возвращает.

— Но здесь много денег, — подала голос Фроська.

— Так я вам как раз перед его приходом премию обещал. А всё, что сверх положенного там есть, вернёте. Розгами. Был Хорь, станет Хорёк. Драный. Кошелёк сюда, нам чужого не надо, — по доброму улыбнулся я, но моя улыбка проняла девок и заставила их примолкнуть.

— Сделаем. Со всем старанием.

Обернувшись, стал разглядывать помятого и растерявшего весь свой гонор бывшей шестёрки Сыча. Сломался мужичок. Но ещё в прошлой жизни изучил эти подловатые натуры. Обязательно начнет гадить! Чуть оклемается и начнет. Значит надо его напугать хорошенько, может по примеру Дермидонта свалит из города и мешаться под ногами не будет. Или на каторгу.

А эта идея! Наверняка Дермидонт по пьянке рассказал кому-нибудь о том, что его «черти» по приказу Сивого чуть не разделали как порося. Может и до «Хоря» та история дошла. Сейчас узнаем.

— Шварц! Как ты думаешь, что с этим утырком сделают «черти» Сивого, если мы его им отдадим? — указал я на Фому.

— А чего тут думать! — засмеялся, включаясь в игру, Архипка. — Пузо ему разрежут, камней туда напихают да в прорубь столкнут.

— Да где ж они зимой камней возьмут? — засомневался я

— Они найдут, что в пузо напихать. Не всплывёт, — убеждённо сказал Архипка и снова засмеялся..

Услышав это, засмеялись и Тоха с Грином. Надо сказать, что их смех сквозь балаклаву зазвучал зловеще и многообещающе. Я оглядел сидящего напротив мужика. Судя по всему, слышал он историю про «чертей». Не верил, конечно, но слышал. И сейчас до него стало доходить, что не всё в той истории выдумка и у него есть шансы всё это проверить на себе. И, похоже, ему этого страшно не захотелось. Он оглянулся на смеющихся парней и, с испугом и надеждой, уставился на меня.

— Да что ж мы, душегубы что ли? Да чтоб человека без святого причастия удавить, это ж каким мерзавцем быть надо! Пусть поживёт пока. На каторге. Похоже это он Сыча убил, его место занял, достопочтенных граждан убить хотел. Вон сколько патронов с собой взял. Видимо, мы ему тут все поперёк горла стали! — сказал я, обращаясь больше к "интеллигентной части" присутствующих.

Тут Хорь взвыл, попытался сорваться со стула и убежать. Но Шварц одним ударом по затылку отправил его в спасительное забытьё.

— Господин Иванцов, вы написали заявление в полицию?

Тот, стараясь не встречаться со мной взглядами, подал мне листок. Рука его заметно подрагивала. Похоже, я несколько переборщил с демонстрацией собственной крутости и нежную душу провинциального интеллигента это покоробило. Он явно не ожидал от симпатичного и начитанного юноши такого бандитского поведения. Зато Сара-Серафима смотрела на меня очень благосклонно и это обнадёживало. А недовольство книголюба я как-нибудь переживу.

Быстренько прочитав не длинное заявление, чуть поморщился от нескладного, на мой взгляд, текста и от местной грамматики. Ладно! Пойдёт. Не переписывать же сейчас. Тем более в полицию эту бумагу я отдавать не собирался. Всё, что нужно, в том числе и правильные заявления, напишут господа полицейские. Ну а мы со всем старанием своей рукой начисто и с подписью, чтобы никто не подкопался.

Я, конечно, не знал есть ли у Фомы знакомые в полиции, но судя по тому как он борзо попытался на нас наехать, такие знакомые у него были. Но были они, скорее всего, в чинах не великих. Не та фигура «Хорь», чтобы кого-то из полицейских чиновников в друзьях заиметь. Городовой или урядник и то из давних знакомых или приятелей детства, вот его уровень. Городок-то небольшой, почти все друг друга знают. Вот только теперь против него интеллигентные люди, торгующие драгоценностями, меценаты, открывающие театр, владельцы пароходной компании.

— Шварц, свяжи его, чтобы не трепыхался, как очнётся, — обратился я к своему другу. — И кляп ему в рот воткни.

Глава 17

Уф! С одним разобрались. Осталось ещё пятеро. Вон они смирнёхонько сидят на своих ногах, которые у них наверняка затекли, и стараются на меня не смотреть, лишь племянник Фомы, Степка посматривал на меня зло и дерзко. Пожалуй, парень покрепче будет, чем его дядька. И что мне с ними делать? Хорошенько отлупить и отпустить? Но они и так огребли не хило, а некоторые и не по одному разу. Вон у того же Степки синяк на морде от моей тросточки.

А может контакт с ними наладить и под себя подгрести? Читал же в той жизни, что у спецслужб нет отбросов, есть кадры. Я со своими парнями на спецслужбу не претендую, но кадры и мне нужны. Мало ли какие ситуации могут возникнуть в процессе внедрения меня в качестве «эффективного менеджера» в деловую жизнь этого городка, особенно после отмены кабинетских ограничений. А они грядут. Вон даже городовые поговаривают о скором закрытии градообразующего предприятия. Не дает прибыли Сереброплавильный завод.

Отменят кабинетские ограничения, дадут больше свободы местным купцам и предпринимателям и наверняка начнется изрядный кипиш по переделу собственности и конкурентной борьбе. А тут почти готовая ОПГ. Привязать к себе, подучить немного, благо все они ещё совсем пацаны, и пожалуйста, готовый инструмент воздействия на злобных конкурентов. А что! Вполне может и получиться приручить этих щенков, пока они не превратились в шакалов, а то и волков.

Подозвал к себе Архипку и отдал приказ проверить содержимое их карманов. Шварц кивнул и приступил к делу. Подводил парней по одному и быстренько обыскивал, выкладывая на стол нехитрое оружие начинающих бандитов. Действовал он, как всегда ловко и споро. Не прошло и пяти минут, как на столе выросла небольшая горка из плохеньких ножей, двух кастетов и свинчатки. Посмотрел на это «богатство» и обратился к парням:

— Ну что, бандиты, душегубы, работники дубья и топора, промаялись? Так — то у меня претензий к вам нет, мне самому смелые парни нужны. Если докажите верность — пойдёте под мою руку. Я вас научу думать и кулаками работать. Если вы с Хорьком Драным до конца, так о вас полиция позаботится.

— Чё нас учить? Мы чё, не умелые?! — вдруг возмутился Стёпка. — Мы и сами можем лупцевать так, что кровью умоешься. Кабы вы внезапно не напали, так сами бы сейчас лежали мордой в пол в кровавой юшке!

— Стёпка, тебе ли гоношиться? Дважды уже по морде получал. В первый раз я один вас троих приголубил. Во второй раз вы сами пришли на драку и сетуете, что всё так неожиданно. Ты портки надел? А то вон, снег выпал. Зима наступила внезапно.

— Конечно, — не унимался Степан, — с палками вы ловко обращаетесь. А если так на кулаках, то вам бы не поздоровилось.

— Ты так думаешь? — усмехнулся я. — А давай поспорим, что твои четверо не справятся вот с ним, — указал я на Архипку. — Если они его отлупят, то я вас отпускаю на все четыре стороны. А если не смогут, то ты извиняешься перед Серафимой Исааковной.

— Давай, — легко согласился парень.

Видимо Шварц не показался ему опасным противником, а зря. Архипка обладал изрядным талантом рукопашника и за год усиленных тренировок продвинулся в этом виде спорта довольно далеко. Прямо доморощенный «Гений дзюдо». Был такой японский фильм, Смотрел я его в той жизни.

Правда, по настоящему поучиться ему было не у кого, только разве что у меня. Но из меня рукопашник очень слабенький. Показал несколько простеньких приёмов, сказав, что «чем больше шкаф, тем громче он падает». Ну и подсказал идейку, что надо использовать силу противника против него же. Архипке этого хватило. Конечно, с подготовленным противником он бы вряд ли справился, но нас троих он валял и швырял, как хотел, даже если мы нападали на него разом. Так что четверка полудеревенских увальней ему только развлечься.

Заручившись согласием Стёпки, я обратился к начинающим бандитам:

— Парни я поспорил со Степаном, что, вы вчетвером не справитесь вон с тем пацаном, — я снова показал на Архипку. — Желание помахать кулаками осталось, или уже скисли? А может он не старшой среди вас, а так дурачок деревенский?

Те быстро купились на подначку и стали подниматься.

— Старшой — старшой.

— Сейчас разомнёмся да покажем вам.

Услышав такую простенькую подначку, Тоха с Грином захихикали. Уж они привыкли, как я в драке применял всякие хитрости и подлости, от острого языка до горсти земли. Сам же герой остался невозмутим, хотя может тоже улыбался, но по балаклавой это было не видно.

— Ага! Мы будем с ним драться голыми руками, а он нас палкой будет лупить? — спросил самый молодой из парней. Видно хорошо получил по тушке нунчаками.

— Разумеется нет. Драться будете на равных голыми руками, — успокоил я противника. — Шварц, давай сюда свои палки.

Архипка подошел, положил на стол нунчаки, накрыл их своим кожушком. Я тихонько шепнул ему:

— Смотри не покалечь пацанов и себя береги,

И громко объявил для всех присутствующих:

— Вот он перед вами, лупите его, пинайте, душите, делайте с ним, что хотите, только не забейте мальца до смерти. Даю вам на все это минуту. Нет минуты, пожалуй, мало. Ладно, даю две минуты.

Достал из кармана часы, засёк время и скомандовал:

— Начали!

Архипка не стал дожидаться нападения, скользнул к противникам, схватил одного, дернул туда-сюда и отправил под ноги остальным. Ничего не понявший парнишка прокатился по полу и сбил еще одного. Матерясь, они барахтались, пытаясь побыстрее встать на ноги. Наконец им это удалось и они вчетвером набросились на юркого пацана.

Дальше мы наблюдали забавное шоу под названием: «Архипка валяет дурака», хотя правильнее было бы сказать: «Шварц валяет дураков». Парни наскакивали на него, размахивая кулаками, злились, мешали друг другу, спотыкались об очередного упавшего и никак не могли ударить или схватить, ловкого как обезьяна пацана, который убегал от них по кругу, бросая под ноги преследователям то одного, то другого. Наконец на исходе второй минуты им вроде удалось его схватить. Но когда я крикнул:

— Стоп! Две минуты прошло.

То от кучи-малы отскочил невредимый Шварц и, отойдя на несколько шагов, вскинул руки раскрытыми ладонями наружу. Куча-мала барахталась ещё секунд двадцать, пока не распалась на отдельные составляющие. Парни вставали помятые, потные и злые. Со стороны сцены раздался смех и жиденькие хлопки аплодисментов.

— Ну что, Степан, давай извиняйся. Проиграли твои.

Степка зло посмотрел на них, потом перевёл взгляд на меня. Извинятся ему не хотелось, но он согласился на мои условия и не мог увильнуть. Но тут выступил самый взрослый из проигравшей четвёрки и провозгласил:

— А чё это он не хочет драться честно. Только бегает, да толкается.

Получив неожиданную поддержку, Стёпка вопросительно на меня глянул. Я скептически осмотрел четверку и спросил говорившего:

— Как тебя звать?

— Ну Гриня! И чё?

— Значит ты хочешь, что бы парнишка дрался с вами честно?

Гриня покивал. А я обратился к остальным:

— Все согласны с Гриней?

Нестройный хор голосов подтвердил, что с Гриней согласны все.

— Ну что же, вы сами напросились. Шварц! Только не калечить! — ещё раз воззвал я к Архипкиному благоразумию.

Тот пожал плечами и развёл руки в стороны. «Постараюсь, но как получится». Так я понял смысл этой пантомимы. Ещё раз оглядел стёпкино воинство. Трое постарше жаждали реванша, а один, тот самый, что вчера пытался от меня убежать, видимо более адекватно оценивал свои силы и потихоньку отошел за спины своих воинственных приятелей. «Умный, однако» — подумал я и скомандовал:

— Начали!

На этот раз парни не стали бестолково кидаться, на смирно стоящего Шварца, а, разойдясь, стали осторожно подходить с трёх сторон. Четвертый так и оставался чуть позади, но был готов поддержать приятелей в случае удачи или сдернуть в сторону, если троица потерпит поражение. «Молодец парнишка» — оценил я его тактику.

Архипка не стал дожидаться когда его замолотят с трех сторон, а подпустив противников по ближе, вдруг резко подпрыгнул и обеими ногами ударил Гриню в грудь. Тот отлетел назад, ощутимо зацепив рукой хитрого парнишку. Архипка приземлившись на ноги, крутанулся влево и твердым носком своего сапога врезал следующему по самому уязвимому месту на ноге, именно по кости прикрытой только тонкой кожей, штанами и узкими голенищами сапог. Попал хорошо. Противник взвыл и сел на пол, лелея ушибленную косточку. С последним из бравой троицы расправился незамысловато. Уклонившись от размашистого удара, ответил резким ударом в скулу, от которого тот плюхнулся на задницу и обалдело уставился на свалившего его парнишку.

Архипка оглядев поле боя, двинулся к последнему бойцу, но тот отскочил на несколько шагов назад, поднял руки, давая понять, что драться не желает. Тогда Шварц подошел к встающему с пола Грине, дождавшись, когда тот утвердится на ногах, и без затей ударил его в подбородок. Гриня мешком свалился на пол и лежал, не подавая признаков жизни.

— Ну вот как-то так, — сказал я, повернувшись к Стёпке.

Тот молча подошёл к Саре-Серафиме, снял шапку и под удивлённые взгляды Иванцова с Моней и Арнольда, произнес:

— Прощения просим.

Дождавшись от мадам кивка, отошёл к своим. Я же смотрел на не подвижно лежащего Гриню. Не свернул ли ему челюсть наш «гладиатор».

— Тоха, Шварц, Гриню гляньте.

Тоха подойдя, к неподвижной тушке, потрогал его шею, легонько похлопал по щеке и провозгласил:

— Нокаут! Сейчас очнется.

Вот блин! Нахватались парни у меня боксёрских терминов, теперь козыряют иностранными словами. Гриня, оправдывая диагноз Тохи, зашевелился и попытался сесть. Похоже, что с ним все в порядке, остальные же отделались более лёгкими ушибами.

— Вот и третий раз, как вам бока намяли да зубы подравняли. Впредь вам наука, кого за старшего считать и с кем в драку ввязываться. Хорь всегда в шестёрках ходил, а вы его за начальника приняли. Совсем глупые?

— Дядька нас к делу приставил. А ты над связанным потешаешься.

Так Стёпка похоже напрашивается на более серьёзное внушение. Ладно, изладим.

— Парни! Аларм! Красный. Стволы! — про стволы мог и не напоминать.

Пацаны мгновенно выхватили револьверы и направили на начинающих бандитов. Все четверо сбледнули, а Степан нервно сглотнул. Плоха или хороша, а жизнь одна. Я медленно, оглядел всех и задержавши взгляд на Стёпке сказал:

— Мои люди выглядят прилично. Одеты, обуты и сыты. Я о них забочусь. Мои люди тренируются чаще солдат и оружие у них есть. А вы — босота. Все в пыли стоите, синяки по телу, из оружия железки ржавые. Кто за вами следил? Кто вас вооружал? Кто кормил? Хорёк только о себе думал. Твоя как фамилия? — ткнул пальцем в Степана.

— Бахарев.

— Погоняло у тебя есть?

— Чего? — не понял моего блатного языка Стёпка.

— Погоняло, погремуха, кличка. Вот у дядьки твоего погоняло «Хорь», а у тебя?

— Не! Меня все Стёпкой зовут.

— Не удостоился, значит ещё Стёпка кликухи. Видать в деле не был, себя не проявил?

— Всё то ты знаешь… — шмыгнул он носом, понимая, что вот конкретно сейчас его убивать не будут.

— Ну, Стёпка так Стёпка, — согласился я. — А предложение моё простое. Раз из твоего дядьки «Ивана» не получилось и никогда не получится, то я предлагаю тебе и остальным присоединится к нам. То есть встать под моё начало. Вот так случилось, мне серьёзные люди поручили в вашем городе кой-какие дела вести, и мне нужны такие духовитые ребята, как вы. Ну что скажешь?

— Делать-то чего?

— Для начала от Хорька избавиться.

— Нет. Он мне кровь родная.

— Да кому его кровь нужна? Сейчас придут полицейские чины и вы заявите, что нанял вас Фома для поддержки его боевого духа и представительности. А о том, что людей стрелять и девок в бордель силком волочь уговора не было. Скажите, бумаги подпишите и на суде подтвердите, — попеременно указывая пальцем на каждого из этой гоп — компании говорил раздельно. — Каждый. Из. Вас. Подпишет. Присягнёт. И отправит Хорька на каторгу. Или вы вместе с ним. Ясно?

— Да.

— Понял.

— Это сделаем.

Ребятки уже успели понять, что шутки кончились и на мои вопросы надо отвечать.

— А что вы до этого делали? Чай не с улицы вас подобрали да сюда повели? — решил уточнить у них род деятельности.

— Да так, ничего! Промышляли на базаре по мелочи, дядькины поручения выполняли, с «кодлой» Прошки из Волчьих Грив деремся.

— Ну и как? Успешно дерётесь? — поинтересовался я.

— А…! — махнул рукой Стёпка, выступающий, как самый активный. — То мы им наваляем, то они нам накостыляют.

— С переменным успехом, значит. — констатировал я факт. — Если под мое начало пойдете, то ни промышлять на базаре, ни дядькины поручения выполнять вам нужды не будет, другими делами заняты будете. Артистов охранять станете. За господами отдыхающими следить, чтоб не дай бог друг дружку не поранили. Найду дело. За охрану и остальное платить вам буду, а там видно будет. Планы у меня большие. А драться вас Шварц научит. Ну так как?

— Коли так, то я согласен.

— Остальные чего молчат?

— А мы чё?! Мы тоже согласны, — вон закивали остальные, даже Гриня очухался.

— Что, правда, драться научимся как он? — указал на Архипку самый младший из парней.

— Как он вряд ли, но волчегривские огребутся и будут от вас бегать, — обнадежил я парня. — И подкормим чуток, чтобы сила была.

— Парни, отбой! — пацаны дружно отшагнули и спрятали револьверы. Тренировки даром не прошли.

Посмотрел на часы, которые по-прежнему держал в руках. Однако рано аборигены встают. Десять минут третьего всего, а вон уже сколько переделано. Оглянулся на артистов — все были на месте, никто не ушел. Ну ещё бы, пропустить такой спектакль. Может продолжить смотр? Осталось то всего ничего — три отрепетированных номера, ну вишенкой на торте — канкан. Вспомнив о канкане, немного развеселился. Вот будет удар по неокрепшей психике моих малолетних и не очень бойцов. Но надо сначала с Фомой всё порешать. Ну и кого-то за городовым послать, вроде этот участок старого знакомого Горлова Игнат Степаныча. Пусть приходит и забирает этого Фому, а то и вправду Фроська с Сонькой его розгами попотчуют.

Я посмотрел на своих "мушкетёров", и решил посылать Платошку.

— Грин, сбегай в полицейский участок, найди там городового Горлова, расскажи ему про Хоря. Пусть забирает его отсюда. Пусть поторопится, — вместе со словами достал пять рублей. — Отставить бег. Возьми пролётку туда и обратно.

Грин заулыбался. Так — то быстрей и почётней будет.

— А мы пока все чайку попьём. Серафима Исааковна, найдётся у вас чаёк? Я так думаю сейчас всем его пить захочется.

— Конечно, мы ведь к открытию всё готовили.

Было видно, что Грину идти не охота, но основательный мужичок Платон Нечунаев кивнул и пошёл выполнять поручение. Я парням дал указание рассаживаться, пока ждут чай, пока прибудет господин полицейский. Пока барышни со сцены начнут себя в порядок приводить. Но сначала закончить со Степкой и его, точнее, теперь моими парнями.

— Значит так. Сейчас придут полицейские. Тут в городе "Иваны" недавно поумирали, так что за всяким душегубством пригляд большой. Всё говорить, как есть. За исключением одного — вас Хорёк позвал его поддержать и защитить. Разговор был к Ивановой Серафиме. Причина разговора вы не ведаете. За девок из борделя ничего не знаете. Про револьвер он молчал, а как пришёл — то… Ну да вы и так знаете, что было, когда пришёл — попытка смертоубийства с его стороны.

Я повернулся к остальным, посмотрел на Сару — Серафиму, Иванцова, Арнольдика, на девочек.

— Все слышали? Все запомнили? Тогда спускаемся со сцены, подходим, угощаемся, — повернулся к парням. — Вы тоже можете расслабиться. И вы, чай пить и закусывать.

Потихоньку общая компания стала шушукаться, переговариваться, вспоминая отдельные моменты из этого насыщенного дня. Степановские парни немного скованно, но всё же подходили за своей порцией чая и пряников. Особенно их удивило, что пьют с господских чашек. Поймав себя на очередной мысли, записал в блокнот и подозвал хозяйку заведения.

— Серафима Исааковна, надо бы всегда чан с кипятком держать рядом с кухней и посуду там выдерживать перед подачей.

— К чему такое?

— К тому, что от 20 минут кипячения даже чума умирает.

— Так у нас публика чистая будет, Алексей Иванович.

— Вот потому мы должны показать, как у нас всё чисто, как дорожим мы нашими гостями и почему у нас так дорого, — расплылся я в улыбке.

— Я стану второй Щукиной, только подороже?

— Ни в коем случае, Серафима Исааковна. У нас нет девочек для такого рода услуг. У нас исключительно артистки высокого уровня морали. Но препятствовать счастью девиц не будем. Только пусть связи заводят не меньше чем на год и с кавалеров требуют драгоценности.

— Эх, куда вы замахнулись. А почему год?

— Чтобы сифилис успеть заметить и чтобы отличаться от Щукиной в лучшую сторону.

Так, за светской беседой и разбором замечаний пролетели минуты чаепития и ожидания полицейского урядника. Я хотел уже всех отправить по домам, но тут Платошка привёз городовых. Горлова к моему удивлению сопровождал Емельян Горбатенко. Горлов сразу же подошёл ко мне.

— Ляксей, что случилось?

— Вы не поверите, Игнат Степанович, но вон этот человек чуть меня не застрелил. Только чудо спасло. Пуля по ноге чиркнула, вот теперь хромаю, — пожаловался я.

Тот недоверчиво на меня посмотрел, и подошел вместе с Горбатенко к связанному Фоме.

— Кто это его так? — спросил Горбатенко.

— Я, когда пистоль у него отбирал, — подал револьвер я Горлову. — Хорошо. что он без самовзвода. Не успел этот варнак второй раз выстрелить. Испугался я сильно.

— Но он полностью заряжен, — осмотрев револьвер заявил городовой.

— Так я его и зарядил, на всякий случай. Ведь он еще и патроны принес. Вот, — протянул я два патрончика Горлову. — У него на руке следы от пороха, и сам горел, потому что в меня он сквозь одежду стрелял.

— Следы от пороха на руках, говоришь? — тот с подозрением на меня посмотрел, но патроны взял.

— Так сами проверьте. Если человеческую руку полить воском, то частички не полностью сгоревшего пороха можно извлечь. Да и свидетели у меня. Что здесь присутствующие артисты, что вон, парни, что с ним шли, сами говорили, что про убийство разговора не было.

Полицейские задумались. Редко когда по горячим следам удавалось варнаков ловить, а тут преступление в наличии, бандита повязали, свидетели есть идаже молодые подельники от него отказались.

— Вы, Игнат Степанович похоже, мне не верите. Так вон у господ спросите, — указал я на Сару и остальных шоуменов.

Горлов оглядел всех.

— Господа…?

— Стрелял этот душегуб, чуть ещё и Моню Полякова не подстрелил, — сказала Сара.

— Ага! Пуля прямо возле уха свистнула, — подтвердил Моня-Эммануэль.

— Вон в стене дырка, можно и пулю выковырнуть, — раздалось со сцены.

— Ладно! Сегодня с вами же никто разбираться не будет. А завтра тебе, Ляксей, придется в управу подойти.

— Игнат Степанович, — сказал я, протягивая по двадцать рублей ему и Емельяну, — жизнь у меня одна, а покушаться захотят многие. Нужно, чтобы душегуб скорее перед судом предстал — другим для острастки. Мне бы познакомиться с начальством. Поможете в этом вопросе? Да и уважаемых людей надо знать в лицо, на открытие пригласить.

— Это можно, но завтра. Емельян, поднимаем варнака, сведём в участок.

Ну вот и всё. Пора день заканчивать. В любом случае, хоть индийские слоны танцевать будут, я ничего не замечу. Но, вспомнил.

— Степан, Гриня, и вы тоже подошли. Вот вам по пять рублей. Идёте к мадам Щукиной и пусть её девочки вас научат, как детей делать. Завтра с утра, к восьми часам быть тут.

— Зачем?

— Вот завтра и узнаете, — интрига наше всё!

Получив деньги, парни молча пошли по указанному направлению. Так, по бокам им дали, по мозгам они получат у Щукиной. Хе-хе, на пять рублей самый сок в её заведении. Такого они точно не видели и не пробовали.

— Всем спасибо. На сегодня хватит. Завтра в девять часов продолжим. Посмотрю с парнями оставшиеся номера. Серафима Исааковна, а вас я попрошу задержаться.

— Вы думаете, что… — она многозначительно провела по своему внушительному бюсту.

— Нет, — резко её перебил. — Вопрос к вам особый. Первый концерт мы дадим благотворительный. Нужно, чтобы о нас сложилось положительное мнение. Пару номеров оставим для почтенной публики на второй раз. Так же, вам надо поговорить с девочками, чтобы вели себя скромно и недоступно.

— Ой, Алексей, уж как крутить мужчинами я их научу.

— Всецело полагаюсь на ваш талант и опыт.

Зима, облака закрывали солнце, сумерки сгущались очень быстро. Мы с парнями подходили к дому. Они молчали, молчал и я. Тихо поскрипывал снег. Но всем своим чутьём и опытом я понимал, что будет серьезный разговор. Как обычно, за ужином и без чужих глаз нам надо было всё разобрать и наметить план действий на следующий день. Ужин, горячий ужин нас спасёт от лишнего напряжения. Да любого человека еда сделает добрее.

— Говори, Антоха, — отложив в сторону кусок хлеба и почувствовав, как первые порции похлёбки обживаются в моём желудке, я решил начать разговор. — Вижу, у тебя, да у остальных тоже вопросы в голове крутятся.

— Есть такое, Немтырь. Повидали мы сегодня многое, — он замолчал, собираясь с мыслями. — Почему только Фома на каторгу пойдёт? Так — то дело понятное. Но остальных в нашу компанию зачем тянешь?

— Для наших дел нужно много людей, придётся рисковать, привлекая кого-то со стороны. Кому-то мы сможем доверять, а кто-то будет к нам засланным и доверять нельзя. Вот на этих парнях и потренируемся.

— Так если доверия нет, зачем ты деньги им дал? — это уже Архип задал самый интересующий для него вопрос.

— Затем, чтобы понятно им было. За Хорька они получили тумаки, от меня слово доброе, деньги и ласку от девочек. Подкормил, чтобы совсем уж волками не смотрели. Им ещё завтра показания в полиции писать.

— Ласка нам бы тоже не помешала, — Платоха мечтательно улыбнулся.

— А вот это, парни, вопрос очень серьёзный. Пойти к мадам Щукиной можно, только без носа останешься.

— Да не уж — то такая злая, что откусит?! — под такой наивный вопрос все засмеялись.

— Хуже. В домах с легко доступными девушками ходит болезнь — сифилис. По началу она незаметна, год пройдёт, а ты всё гладенький и розовый, что младенец. Зато потом покрываешься болячками, сила пропадает и гниёшь заживо.

— Так ежели дело так обстоит, что остальные ходят?

— А по какой причине пьяные под забором замерзают? Все знаю, все видели, но идут, пьют вусмерть и замерзают.

— Это да, — парни поникли головами и снова застучали по тарелкам, каждый думая о своём.

— Есть один вариант. Это чтобы девушка чистенькая была, да лаской только одного привечала, в доме светлом и чистом. Гувернантками таких зовут, а ещё горничные ничего.

— Так кто ж из горничных на нас посмотрит? Ежели такое дело, то они господ ублажают. Кто на селян позарится?

— Так селяне — они в селе живут. А мы кто теперь? — спросил и, прищурившись, посмотрел на озадаченных парней.

— Городские? Горожане? — Платоха пытался понять свой новый статус.

— Бери выше. Мы дела большие начинаем, так что мы господами будем, — заявил я ошарашенным парням.

Игра мыслей на их лицах была сильной. Они, казалось, забыли обо всё на свете и переваривали полученную информацию. Но, видимо, я так и не привык к этому миру, потому, что следующий вопрос заставил удивиться меня.

— Так это получается, меня пороть будет нельзя и Егорку тоже?

— Совершенно верно, Архип. Большой и тёплый дом по любому у всех будет, будут горничные и остальное. Но самое главное вы сможете сами подняться и семью подтянуть.

Пожалуй, в этот раз я осознал, что поставленная мной задача гораздо шире и сильней отразится на мне и людях, которые меня окружают, которые идут со мной плечом к плечу.

Ближе к вечеру нога моя разболелась довольно сильно, и пришлось мне хромать до дома Савватеевны. Зайдя в дом и в очередной раз, подивившись переменам, произошедшим с ней и Катькой Балашовой, произнёс:

— Здравствуйте, девушки. Вас обоих совершенно не узнать. Прямо даже не знаю, как к вам обращаться.

— Да уж как-нибудь обратись, — улыбнулась ведунья, а Катька довольно хихикнула. — Что раньше то не заходил? Загордился что ли?

— Не хотел вам мешать в новом доме устраиваться, да и самому некогда было, то одно дело, то другое. Думал в воскресенье с вами встретиться на пикнике, но тут у меня нога заболела, вот и пришлось пораньше наведаться.

— Заболела? Ну показывай где у тебя заболело.

— Нужно штаны снимать, — сказал я покосившись на Катьку.

— Так снимай. Неужто стесняешься? — усмехнулась знахарка.

— Да не особо, — я вернул ей улыбку.

Присев на лавку, разулся и стянул штанину с раненой ноги. Как и ожидалось, повязка сползла и обнажила длинную кровоточащую борозду, края которой немного вспухли и покраснели.

— Кто это тебя так? — полюбопытствовала Савватеевна.

— Да придурок один. Пальнул случайно, — не вдаваясь в подробности ответил я.

— И что с ним стало? — спросила знахарка, разглядывая рану.

— С кем? — не понял я вопроса.

— С придурком этим, — пояснила Савватеевна и поводила ладонью над раной.

— Да ничего не стало. Морду ему немного подправил да в полицию сдал, — сказал я, чувствуя как от её ладони пошла теплая волна и ранка перестала болеть и кровоточить.

— Катюша, принеси мазь и бинт, — попросила знахарка.

Катька метнулась в другую комнату и через минуту вернулась с какой-то склянкой и бинтом.

— Смажь ему ранку и забинтуй, — приказала Савватеевна Катьке.

Та послушно кивнула и стала осторожно накладывать мазь, чуть порозовев лицом, видимо от того, что приходилось прикасаться к моей голой ноге. Наложив мазь, она взялась за бинт.

— Подожди, Катерина. — остановил я Катьку и обратился к знахарке.

— Савватеевна, может бинтик приклеить чем-то, а то у меня завтра дел полно. Ходить много придется, а он опять сползет.

— Чем же я его приклею? — озадаченно спросила женщина.

Действительно, чем? Может клеем, которым накладную бороду клею. Нет! Ну его на фиг! Неизвестно из чего тот клей изготовили, попадет в рану и занесёт какую-нибудь инфекцию. Может мёд попробовать? Какой никакой антисептик и липкий, авось и удержит бинтик.

— А давай медом попробуем. Мёд же у вас есть? — предложил я.

— Медом? — удивилась знахарка.

Катька услышав про мёд прыснула в кулачок и не в силах сдержать смех, захихикала. Савватеевна посмотрела на нас обоих и, улыбнувшись, сказала:

— Катюша, принеси плошку с мёдом.

На этот раз бинтовать мою ногу взялась сама знахарка. Она смазала мёдом края бинта и ловко замотала его вкруг ранки. Я натянул штаны и, обувшись, походил по комнате. Бинт держался.

— Спасибо дамы! Я ваш должник. Катюха, ты в воскресенье оденься для полётов. Покажете с Архипкой класс.

— Оденусь. А вы разве не будете летать?

— Посмотрим. Ладно, пойду я.

— Что даже чаю не попьешь? — спросила знахарка.

— Не с чем. Мою порцию мёда ты мне на ногу измазала. А вас объедать я побаиваюсь.

И под смех знахарки с ученицей я выскочил на улицу и пошкандыбал домой.

Глава 18

Новый день обещал быть интересным. События вчерашнего дня наверняка многим участникам доставили беспокойство и отгоняли желанный сон. Но собравшись под крышей нашего весёлого заведения все стали настраиваться на рабочий лад. Пока барышни готовились к выступлению, пока настраивалась скрипка и шнуровались платья припозднившихся актрис, можно было решить свои дела.

— Степан! Раз ты согласен под мою руку идти, то тебе надо обзавестись погонялом или позывным по-нашему. Будешь… — я помолчал соображая. — «Бугром» будешь.

— А чё это «Бугром»? — возмутился Стёпка.

— «Бугор» это бригадир, ну значит старший в бригаде, то есть в артели. Твои пацаны вроде как артель, а ты старший в артели, значит Бугор. — постарался я объяснить значение слова Бугор.

— Старший в артели говоришь. Тогда лучше «Шишка». Батька рассказывал, что когда он бурлачил, старший у них Шишкой звался.

— Ну если хочешь зовись «Шишкой», но я тебя буду звать Бугром.

— Ладно, — неожиданно легко согласился Стёпка. — Бугром так Бугром. Ты сказал, что мы будем артистов охранять. А где они?

— Кто? — не понял я.

— Ну, артисты эти!

Я удивлённо посмотрел на новоявленного Бугра. Он что, издевается? Но посмотрев, в не затуманенные интеллектом глаза последнего, понял — не издевается.

— Вон девки на сцене готовятся, — указал я. — Они и есть артисты, вернее артистки.

— Артистки? — удивился тот. — А мы думали…

— Артистки, артистки! — перебил я парня и, обратившись к Саре, насмешливо наблюдающей за моей вербовкой будущих бойцов моего невидимого фронта, сказал:

— Серафима Исааковна, вот молодой человек думает, что на сцене у нас не артистки, а женщины легкого поведения. Давайте продолжим смотр, докажем, что это настоящие артистки, а не то, что подумал он. Тем более, что девушки со вчерашнего дня отдохнули, можно немножко и поработать.

Лёгкая усмешка, промелькнувшая на довольно красивом лице женщины, сказала мне, что она в известной мере разделяет точку зрения Стёпки на её артисток, но и мое мнение тоже справедливо.

— Девушки быстро переодеваться. Арнольд ты тоже. Циля! — обратилась она к брюнетке в цыганском наряде. — Слова не перепутай.

Пока артисты и мадам вместе с Иванцовым занимались подготовкой к номеру, можно было выпить ещё одну чашечку ароматного чая с душистыми травами.

«Циля Фрейман — цыганские песни» — прочитал я в тетрадке, когда на сцене появилась жгучая брюнетка в нарочито цыганском наряде. Возле самых кулис Моня со скрипочкой, а с другой стороны Арнольдик наряженный цыганом с гитарой, а в глубине сцены три псевдоцыганки что-то изображают. Под пронзительные звуки скрипки и гитарный глуховатый перебор стройная и невысокая Циля Фрейман танцующей походкой вышла на середину сцены и, под кивок Мони, запела чуть хрипловатым низким голосом:

«Поговори хоть ты со мной,

Подруга семиструнная!

Душа полна такой тоской,

А ночь такая лунная!»

Я посмотрел на Иванцова, поскольку прекрасно помнил, что у Аполлона Григорьева стихотворение начиналось по другому, а именно:

«О, говори хоть ты со мной,…»

Уловив мой взгляд тот кивнул мне: мол, учёл замечание и исправляю тексты. Кивнул, правда, с неким холодком и отчуждением. Что это он? А впрочем, молодец! Если он и остальные тексты приспособил под песни, то премию заслужил. Я постарался вспомнить, что там пела Марфа Кротова, но, к сожалению оригинальные тексты, что стали основой её репертуара я не помнил, но судя по тому, что мой слух они не резанули, то и над ними литератор поработал.

Между тем Циля с романсом справилась, на мой взгляд достойно, хотя и не избежала Мониного недовольства. Она даже изобразила нечто вроде очень короткой цыганской пляски, чем вызвала уже недовольство Арнольдика. Похоже права Серафима: придираются ребята к артисткам.

Открыв тетрадку, пометил: «Нужно сценическое имя, желательно нечто цыганское». Оглянулся на своё воинство. Блин! Сила искусства, как и красота — страшная вещь. Вот что было написано на их лицах большими буквами. Того и гляди фанатами станут.

Циля исполнила ещё два условно цыганских романса, девицы в глубине сцены попрыгали и покрутились в такт музыке и все ушли на перерыв, готовиться к последнему номеру — канкану.

Оглянувшись на Стёпку-Бугра и, отметив его живой интерес к происходящему на сцене, сказал:

— Я же тебе говорил, что артистки это. Вон как поют и пляшут. А вы тут с дубьём завалились, неужто бить их собирались?

— Да нет. Тебя хотели отметелить. А дядька Фома девок хотел вернуть, говорил, что Сонька с Фроськой девки справные и, мол, клиенты не довольны, что они куда-то подевались.

— Ага, а ещё на Серафиму Исааковну наехать, попугать и денежку с неё стрясти. Только дядька твой не подумал своей тупой башкой, что хочет влезть в дела очень авторитетных людей. Вот и нарвался, да и вас подвёл. С него спрос!

Степка согласно кивнул. Я, конечно, не обольщался, что новоявленный Бугор, а тем более побитые Гриня с приятелями, враз воспылают ко мне доверием и любовью, но побаиваться будут. Пока этого достаточно. Буду привязывать их к себе постепенно, через интересные занятия и материальную заинтересованность. Пожалуй, стоит их привлечь к подготовке пикника в следующее воскресенье. Наверняка шашлык и полёты на параплане их впечатлят. А вот, умненький парнишка, единственный не получивший люлей от Шварца, меня заинтересовал. Я тихонько спросил у Стёпки указывая на него:

— Как звать этого парнишку.

— А …, Петька Кожин, — пренебрежительно махнул рукой Стёпка и уставился на сцену, где под бодрые призывы мониной скрипки на сцену, взвизгивая, стали выскакивать девицы в пышных юбках и исполнять разухабистый танец.

Глядя на них, я еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Уж больно уморительно было смотреть, как эти довольно пухлые девицы, с коротковатыми и толстыми ногами, которые они поднимали вверх, взвизгивая и, прикрывая пышными юбками объёмистые задницы, затянутые в панталоны с кружавчиками, подпрыгивали на сцене. Причем проделывали всё это недостаточно умело.

Мда…! Похоже с канканом я погорячился. Танец в исполнении этих, как выражается Арнольдик «коров деревенских», вряд ли взбодрит толстопузых купчиков и прочий люд и заставит их раскошелиться. «Засада»! — подумал я и оглянулся на парней.

Увиденное заставило изменить моё мнение о талантах вышеупомянутых девиц. И потом я же не видел, как танцевали канкан в этом пресловутом Мулен Руже. И, скорее всего, не намного лучше, чем наши девицы.

А у парней только что слюни не капали из приоткрытых ртов, так их впечатлило это незатейливое зрелище. Тогда глянул на литератора нашего и нашёл его тоже в несколько возбуждённом состоянии. Тоже самое можно было сказать и про Арнольдика, что свидетельствовало о его правильной ориентации. Выходит только меня одного смешит это представление, а остальные воспринимают его как положено. Нет, вон и Сара усмехается. Ну ей можно, она женщина. Наклонившись к её уху, я спросил шепотом, указывая на мужчин:

— Они что, действительно возбуждаются от этого?

Та удивлённо на меня глянула, но вопрос поняла и не возмутилась его бестактной грубостью. Улыбнувшись, она ответила:

— Конечно. А вас Алексей разве это не возбуждает?

— Меня? — удивился я её вопросу, так как полагал, что в это время как-то не принято приличным женщинам так откровенно разговаривать на эту деликатную тему. Но, похоже, я сам напросился.

«Это она меня смутить хочет, на крепость характера пробует» — догадался я.

— Да как-то не особо. И это меня совсем не радует. Я на этот танец большие надежды возлагал. Думал, что он поможет избавить богатых мужчин от лишних денег. А сейчас боюсь, что ошибался.

Выслушав, мадам тихонько в ладошку рассмеялась и так же шепотом меня успокоила:

— Не беспокойтесь, мужчины канкан воспримут как надо. У этой старой кошёлки Щукиной сразу после этого танца клиентов прибавится. Да и к нашим девкам приставать начнут. И жадничать особо не будут.

— Хорошо коли так, — с сомнением произнёс я, глядя на сцену, где девицы заканчивали свои пляски.

А вот окончание танца девицы скомкали. Попрыгав и продемонстрировав панталоны, они скромненько удалились за кулисы. А где поочередное сажание на шпагат с задорными взвизгами. А если на шпагат они садится не могут, то хотя изобразили бы нечто похожее. Придётся это дело исправлять. Стёпкины парни смотрели с осоловелыми глазами. Вчерашний поход дал им немного знаний и что ожидать от красивых девушек они знали.

Я встал и снова постучал тростью призывая артистов:

— Дамы и господа! Концерт мне понравился. Есть несколько незначительных замечаний, но в целом выступать перед публикой вы готовы. Поэтому через две недели даём благотворительный концерт. Обещанную мною премию вы получите завтра. А сейчас все кроме господ Иванцова, Полякова-Лебединского и Грабовского свободны.

Обернулся к Стёпке:

— Бугор, через два дня найдёшь меня у Никифора Зимина на Сузунской улице, есть для вас дело.

Стёпка кивнул и, кликнув свою гопкампанию, удалился.

— Пацаны! Вы тоже домой дуйте, — отпустил я своих мушкетёров.

Дождавшись когда все разбегутся, обратился к оставшимся:

— Серафима Исааковна, господа! Работа проделанная вами очень большая. Честно признаться таких результатов я не ожидал. Конечно, каждый номер далеко не идеален, но всё вместе смотрится очень прилично. Думаю, такого нет и в столице.

Я начальственным взором осмотрел руководителей этого шоу и, не заметив ни одного пренебрежительного взгляда, продолжил:

— Теперь по замечаниям. Прежде всего, нужно обустроить зал и сцену. В зале облагородить стены и пол. Сцену нужно увеличить и повесить занавес. Нужен рояль. Господин Лебединский рояль в городе найдётся? Можем арендовать или купить.

Моня подумал и, чуть порозовев, произнёс:

— Рояли в городе есть. Наверное кто-нибудь и продаёт.

— Отлично! Вот и займитесь этим вопросом вместе с Серафимой Исааковной. Ремонт зала и переделку сцены организую я. Если у кого-то появятся предложения по поводу обустройства зала и сцены сообщайте Серафиме Исааковне. Обсудим и порешаем.

Я помолчал немного давая слушателям осмыслить сказанное и, не дождавшись предложений, продолжил:

— Теперь поговорим об исполнении. Особых замечаний у меня нет. Музыка и тексты песен слух не режут. Но одной скрипки для сопровождения маловато, поэтому рояль просто необходим. Кстати, кто будет играть на том рояле?

Все удивлённо на меня посмотрели, а Арнольдик даже плечами пожал. Ну что ж, продолжим.

— Господин Лебединский, вам тогда ещё одно поручение: найти исполнителя. Неважно будет это мужчина или женщина лишь бы играл сносно. Это выполнимо?

Моня задумчиво покивал, видимо перебирая в уме знакомых. Серафима глянув на него, сказала уверенно:

— Найдем!

— Отлично! Теперь с вами господин Грабовский. Должен отметить, что номер под названием «Свидание» вы с партнершей исполнили очень хорошо. А вот танцевальное сопровождение песен Марфы Кротовой на мой взгляд несколько вяловаты. Но я не специалист и на своем мнении настаивать не буду. Посмотрим на реакцию зрителей.

Грабовский поморщился и сказал:

— Где нормальных танцовщиц взять. Фроська с Сонькой еще более менее, а остальные…

— «Коровы деревенские», — перебил его я. — Но других у нас пока нет. Поэтому будем этих тренировать и подыскивать таланты. Тем более, что после того как мы начнем показывать зрителям канкан, наши плясуньи начнут, по вполне понятным причинам, из строя выбывать.

После этих слов все заулыбались. Причины оказались понятны всем, даже Моне.

— Теперь о канкане. Танец, как вы уже поняли, с известным подтекстом. Музыка и движения должны быть задорные и, если так можно выразиться, более разухабистые. И одной скрипки здесь совершенно недостаточно. Кроме того окончание танца совсем не годится, — раскритиковал я будущий танцевальный хит.

— А вы можете что-то другое предложить? — с явной обидой произнёс Арнольдик и выжидательно уставился на меня.

— Разумеется могу. Иначе бы этот разговор не затевал. Показав всё что можно и даже, что нельзя, девицы должны по очереди садиться на шпагат и громко взвизгивать, желательно взвизгивать по разному.

— Что означает садиться на шпагат? — с недоумением спросил новоявленный Раздватрис.

Он что не знает, как садиться на шпагат? А ведь вполне возможно и не знает. Когда это выражение в обиход вошло? Да чёрт его знает когда! И как назывался этот элемент у музы Тулуз-Лотрека знаменитой Ла Гулю, которая впервые его и показала? Или ещё не показала. Читал же про Тулуз-Лотрека, но когда он в этом Мулен Руже тусовался, совершенно не помню. Забавно, но увечный аристократ показал всему миру «прекрасную Францию» в очень неприглядном виде. И Ла Гулю у него выглядит как потасканная дешёвая проститутка, с обвисшей грудью. Вот она точно бюстгальтер не носила.

Ладно, не фиг страдать о «La belle France», надо как-то донести до Арнольдика сермяжную правду о «шпагате». Проще конечно показать. И даже, пожалуй, смог бы, но не солидно, да и нога побаливает. Пришлось выражаться культурно и даже подрыгать здоровой ногой, прежде чем до бедного балеруна дошло.

— А…, «сплит»! — заматерился он по английски. — Нет не смогут они, как вы настаиваете «сесть на шпагат». Разве что Метелкина, да и она должна потренироваться.

— Да им и не надо! Достаточно вытянуть правую ногу вперед и плюхнуться задницей на пол, — постарался я описать шпагат на минималках.

— Тут главное взвизгнуть эротично. Проделывать все это нужно по очереди. Сначала одна, потом вторая и так далее, — добавил я необходимое требование.

— Если только так, — под откровенный смех Серафимы и хихиканье Мони, пробормотал Арнольдик и, похоже, задумался.

Задумался — это хорошо. Задумался, значит работает. А вот литератор наш господин Иванцов Павел Степанович не улыбается даже и посматривает на меня как-то косо. Вроде как ширинка у меня не застёгнута. Мне даже пришлось глянуть на свои штаны и убедится, что с одеждой у меня полный порядок. Тогда в чём дело?

— Павел Степанович, вам что-то не нравится? — не стал я ходить вокруг да около и решил спросить напрямую.

— Почему вы так решили? — интеллигентно попытался уклониться от прямых разборок Иванцов.

— Ну как же. Хмуритесь вот, посматриваете искоса и с осуждением. И вообще чем-то недовольны. Давайте, пока дело не зашло слишком далеко, проясним ситуацию. Вы выскажете свои претензии, а я постараюсь на них ответить. Вполне возможно, что разногласия наши мнимые и вполне разрешимые.

Иванцов по-прежнему хмуро, но уже с некоторым интересом взглянул на меня. Видимо мое неожиданное, но вполне интеллигентное предложение его удивило и заинтересовало. Чтобы подтолкнуть его к откровенности пришлось немного надавить.

— Смелее, Павел Степанович, не стесняйтесь, «жгите глаголом», как завещал нам классик.

Тот снова посмотрел на меня и, отведя в сторону взгляд, помолчал несколько секунд и, глядя мне в лицо, заговорил:

— Хорошо! Вы, Алексей, заинтересовали меня как умный, любознательный юноша, который хочет стать культурным, образованным человеком. А вчера вы вдруг предстали перед нами настоящим бандитом. Неужели этого уже пожилого человека нужно было бить так зверски? И потом вы же без всякой жалости избили этих молодых людей, почти детей.

Знакомый рефрен — «они же дети». Показать бы тебе, что могут натворить «онижедети» при случае, хотя, наверное, бесполезно убеждать этого старого чудака.

— Вы хотите сказать, что я неоправданно жестоко обошелся с нашими незваными гостями?

— Да так и есть, но не это главное, — поморщился от неприятных воспоминаний литератор.

— Даже так? — непритворно удивился я. — И что же тогда, по-вашему, главное?

— Видите ли. Когда вы ударили лицом об стол этого беззащитного человека, то мне показалось, что вы сейчас забьёте его насмерть. Боюсь, что если вы и в дальнейшем будете вести себя подобным образом, то превратитесь в зверя или в убийцу.

Нет, ну надо же! Какой проницательный дедок. Боится он! Поздно уже боятся. Правда. зверем не стал, да и не стану. Наверное. А вот убийца из меня вполне проклюнулся. Уже и считать перестал скольких так или иначе на тот свет отправил и возможно ещё кое-кого отправлю, хотя и постараюсь, с очередным желающим продырявить мою шкурку, разойтись мирно. Ну опять же, как получиться. Но рассказывать про это не буду.

— Гм…. Неожиданно! Неожиданно! — пробормотал я собираясь с мыслями. — Так вы Павел Степанович полагаете, что я действовал спонтанно в силу необузданности своей натуры?

Тот, чуть сутулясь и глядя в пол, развел руки в стороны давая понять, что именно так он и полагает.

— И совершенно напрасно. Всё гораздо хуже. Действовал я вполне осознанно, прагматично и расчетливо. На этих молодых шакалов, которых вы, любезный Павел Степанович, обозвали почти детьми, и старого хорька надо было воздействовать теми словами и методами, которые им привычны и понятны, и они давно уже не дети. И потом у этого "хорька" в кармане был револьвер. Взведённый револьвер. Всё, что ему требовалось — это пара секунд, чтобы выхватить. А когда выхватить не получилось, то он стал стрелять сквозь одежду. Молодые шакалята тоже пришли сюда бить и убивать. Они пришли с палками, палками по хребтине своей получили.

Произнеся это, я по очереди оглядел каждого. Увиденное, меня слегка позабавило. Моня-Эммануель слушал, открыв удивлённо рот. Арнольдик приподняв брови, смотрел на меня несколько скептически, видимо не поверив в мою прагматичность и расчётливость. Собственно в некоторой степени он был прав, но сознаваться в этом я не буду. Сара же…. Ну с мадам все понятно. Она западает на плохих парней.

А вот литератор меня несколько озадачил. Он глядел на меня опасливо, но с надеждой, что я прямо тут у него на глазах превращусь из отмороженного бандита в благонамеренного юношу, с которым можно поговорить о литературе и прочих интереснейших вещах. Одним словом он как истинный интеллигент, уж не знаю в каком поколении, был «за все хорошее и против всего плохого». Мда…! Тяжёлый случай.

— Давайте, Павел Степанович, я выскажу свои резоны, а уж вы потом определитесь — подвергнуть меня «остракизму» или простить в силу «обстоятельств непреодолимой силы».

Я, конечно, немного стебался над этим либералом «древнего мира», но он, похоже, воспринимал мой трёп серьёзно и поэтому кивнул соглашаясь.

— Начну с предыстории. Позавчера, трое из этих «почти детей» по наущению Фомы Хорькова, которого вы так трогательно жалеете, оскорбили и пытались запугать Серафиму Исааковну. Якобы она сманила из заведения мадам Щукиной Фроську с Сонькой. Согласитесь, грозить порядочной женщине, что ей не поздоровится, на детскую шалость совсем не похоже. Я за это «почти детей» немного покритиковал и сообщил им, что они ошиблись адресом.

— Я не знал. — растерянно произнёс Иванцов.

— А вчера «почти дети» пришли к нам на репетицию, поквитаться за обиды, за одним и вас попугать. Ну и Фома Хорьков по кличке «Хорь» вместе с ними заявился, заявить свои права на деньги Серафимы Исааковны. Как мне стало известно, Фома Хорьков по кличке «Хорь» был у местного авторитетного уголовника Сыча на подхвате. Присматривал за борделем Щукиной, чтобы она денежки вовремя отстегивала банде Сыча, за охрану. Но Сыча и еще двух «Иванов» грохнули, а более мелких уголовников полиция повязала. «Хорь» захотел сам стать «Иваном», тем более что его племянник Стёпка собрал небольшую банду несовершеннолетней молодежи. Вот их то и решил Хорь взять под опеку. Денежки подкидывал, поручения всякие давал, только мало. Он сам был мелким бандитом. Одним словом, готовил молодежь к большим делам.

Слушали меня внимательно, не перебивали и не переспрашивали, лишь Моня удивлённо таращил глаза.

— А когда Стёпка рассказал ему, что их побил какой-то пацан, да ещё и пригрозил, что и самому Фоме может не поздоровиться, то Хорьку ничего не оставалось делать кроме, как лично поучаствовать в разборках. Иначе урон авторитету. Вот он и припёрся, с револьвером в кармане. Ну и что мне делать было в этой ситуации? Не подскажите, Павел Степанович?

— Но можно было как-то договориться. Зачем же сразу избивать этого Хоря? — промямлил книголюб.

— Ну да! Ещё и прощения у него попросить за то, что он мне ногу чуть не прострелил?

— Зачем же утрировать. Можно было просто отпустить его, — настаивал на своём литератор.

— Отпустить и подвергнуть опасности Серафиму Исааковну, Фроську с Сонькой, да и вас тоже, любезный господин Иванцов? Отпустить и ждать выстрела из-за угла каждый вечер? В отличие от вас, Хорь прекраснодушием не страдает. Он уголовник и вашу жалость воспримет как слабость, а со слабыми уголовники не привыкли церемониться.

— А вы значит, показали ему свою силу.

Ну до чего занудный старик. Никак не уймётся.

— Любезный господин Иванцов. Вы же у нас литератор. Человек образованный и начитанный, владеющий словом. Вы на практике можете показать силу своего слова? У мадам Щукиной ещё много девушек симпатичных, которые хотели бы у нас танцевать. Вот пойдите и выберете парочку. А чтобы Щукина их отпустила, то примените силу своего слова и способность договариваться. Она не Хорёк, вас пристрелить не сможет.

— Я туда не ходил. Мне… — Иванцов замялся, вспоминая весь свой жизненный опыт и поражения.

— Вот и славно. Похоже, мы расставили все точки над "И", придя к полному взаимопониманию. Надеюсь вы и все остальные поймёте, что я вполне себе, «серьёзный и солидный человек», и что моя внешность обманчива. Согласитесь, что вы уже не воспринимаете меня как сопляка, который по какой-то причине вмешивается в вашу работу и даже делает кое — какие замечания. Не так ли, Арнольд Адамович? — я, постукивая тросточкой по левой ладони, уставился на Арнольдика своим фирменным взглядом.

Арнольдик взгляда не выдержал. Перестал ухмыляться, отвел в сторону глаза и суетливо стал стряхивать несуществующую пыль со своего рукава. Всё — таки слабоват Арнольдик. Обезвредив таким образом, въедливого старикана, решил всё — таки продолжить разбор «полётов».

— Прошу прощения, господа, мы тут несколько отвлеклись. У меня осталось всего пара замечаний. Во первых, нам нужен конферансье.

Увидев недоумение во взглядах, решил расшифровать слово в нужном ключе.

— Можно назвать его «ведущим». Он должен объявлять номера, представлять артистов и по возможности развлекать публику анекдотами, пока артисты готовятся к следующему номеру. Серафима Исааковна поиск такого говорливого типа придется поручить вам.

— Да есть такой человек, только где мы анекдотов столько найдем?

— Я думаю, что Павел Степанович сыщет в книгах или на, крайний случай, сам сочинит. Сможете, Павел Степанович?

Тот непонимающе посмотрел на меня, потом встряхнулся как воробей в луже и пробормотал:

— Попробую.

— Ну вот и отлично. И вот ещё что: нужны сценические имена нашим артисткам. Например: Фроська Метёлкина совершенно не годится, нужно что-то более красивое и благозвучное. Хм. Скажем, Флора Семицветова.

Все засмеялись и тут же стали придумывать забавные имена, но я веселье прекратил.

— И последнее на сегодня. Первый концерт будет у нас благотворительным. В пользу «Общества попечения о начальном образовании». Поможем господам «хлопобудам» господина Штильке.

— Кому, кому? — не понял Иванцов.

— «Хлопобудам», — усмехнулся я, забавляясь его недоумением.

— Какое отношение Василий Константинович имеет к этим господам?

Изумлению и возмущению рассерженного Павла Степановича не было предела. Как бы удар старика не хватил.

— Прошу прощения, Павел Степанович, но в слове «хлопобуд» нет ничего порочащего. Может оно несколько странно звучит, но означает всего лишь, что человек хлопочет о будущем. Знаете, чем занимается господин Штильке? Он делает всё, чтобы барнаульские дети получали образование. Дети же, согласитесь, и есть наше будущее. Так что господин Штильке самый настоящий «хлопобуд».

— Да откуда же вы взяли это слово? — возмущенно спросил старик.

— В книжке прочитал, — простодушно ответил я, глядя на него взглядом бравого солдата Швейка.

Упоминание о книжном происхождении несуразного слова заставило заядлого книголюба снизить градус возмущения. Я прямо воочию увидел, как завертелись шестерёнки в его голове в бесплодной попытке вспомнить об этом литературном шедевре. Просканировав собственную память и ничего не найдя, он задал вполне ожидаемый вопрос:

— Как называется книга и кто автор?

— Как книга называется, я не помню, — соврал я, поскольку название романа помнил прекрасно. — Автор же, кажется, Орлов Владимир.

Иванцов опять завис на полминуты, но вынужден был признать, что такого автора он не знает. Я неопределенно пожал плечами давая понять, что это его проблемы, а я совершенно не причём.

Глава 19

С актрисами разобрались. Со Стёпкой и его компанией — ещё подождём, как суд пройдёт. Теперь надо в полицейский участок наведаться. Вроде всё предусмотрел, но червячок сомнений грыз меня на подсознательном уровне. Один раз мой дед уже показал, что следы я оставляю там, где мне их не видно. Как сказал Шерлок Холмс в исполнении Василия Ливанова: "Нет, действительно, чёрт знает что. Всю жизнь распутывать преступления и не научиться самому заметать следы". Что в таком случае делать? Радоваться, что отпечатки пальцев, анализ крови и ДНК будут следами в далёком будущем. Да что далеко ходить, сейчас даже собак применяют для поиска дичи, но никак не преступников. Это меня развеселило и подняло боевой дух.

В полицейском участке меня встретили по одёжке. Узнав причину прихода, попросили подождать. Огляделся. Обычная дореволюционная обстановка, чистенько, тихо. Другие посетители отсутствовали. Наконец, зашёл Игнат Горлов и пригласил в кабинет. По дороге мне было доведено до сведения, что в силу важности вопроса принимать меня будет сам Карл Оттович Граббе — помощник барнаульского исправника. Кроме него, в кабинете был Емельян Ефимович Горбатенко и незнакомый сухопарый господин с аккуратной бородкой. Значит, перекрёстный допрос, попытка засыпать на деталях и скорости ответов. Ну, флаг вам в руки, посмотрим кто кого.

Здравствуйте господа! — бодро, но почтительно произнёс я

— Добрый день, Алексей Иванович. Знакомьтесь! Это Кабанов Аркадий Захарович, следователь, — произнёс Граббе и добавил участливо. — Как ваше здоровье? Как нога двигается?

Он что, внимание моё усыпляет, разговорить хочет? Ну, ну! Я взглянул на следователя, который молча и пристально меня разглядывал.

— Всё хорошо, пуля вскользь прошла. Только жир и распорола на ноге. Парни залатали вечером, а рану водкой от всякой заразы ещё в «Кафе-шантане» полили.

— О таком способе лечения не слышал.

— Господин Пирогов ещё в Крымскую войну предложил такой способ обеззараживания ран. Чтобы антонова огня избежать. Однако в его лечении был спиртовой раствор йода, ну да где его найти?

— Да, неприятная история с вами приключилась. А с чего всё началось?

— Мой дед дом здесь купил. Планировал купцом стать. Вот как раз сейчас этот вопрос и решается. А мне захотелось знакомой серёжки в подарок прикупить. В лавке ювелира познакомился с Серафимой Исааковной и такой она интересной женщиной оказалась, вот только скучала. Там то я и предложил организовать для господ культурное заведение с развлечениями.

— Какая интересная история, — Карл Оттович весь подобрался. — Но вы продолжайте, продолжайте.

— Так история уже к концу подходит. Как дело организовалось и последние репетиции проходили, заявился бандит по кличке Хорь. Захотелось ему с чужих трудов свою денюжку иметь. Чисто символическую, за охрану от самого себя и случайных пожаров с четырёх сторон.

— Почему вы так решили? — подал голос Кабанов.

— Что решил? — глупым вопросом попытался сбить их напор я.

— Что с вас Хорьков деньги потребует, — это уже Граббе.

— Почему же с меня? — неподдельно изумился я. — С госпожи Ивановой Серафимы Исааковны хотел он денежки стрясти. А тут я с друзьями.

— И что дальше было? — спросил заинтересованный этой историей Кабанов.

— А что дальше? Мы с парнями зверя пушного бьём, волков стреляем. Даже в компании более опытных охотников медведя добыли. А тут, прости Господи, даже не варнаки, а так, старик и шелупонь мелкая. Отбились. Правда, у того Фомы револьвер оказался, ну да бог миловал.

— А может к вам это Сивый людей заслал? — Граббе подался вперёд, отслеживая мою реакцию.

— Сивый? — скептически произнёс я. — Слышать про него доводилось, видеть нет. Да есть ли он на самом деле? Посудите сами, господа. Заведение приличное, люди там руководят интеллигентные, а посылают босоту худую. Если Сивый и впрямь такой большой бандит, то почему у него людишки такие мелкие? Молодёжь так вообще, тумаков получила и от Фомы открестилась.

— Это ты верно говоришь, два месяца ищем, а следов Сивого нет — одни слухи, — проговорился Емельян Ефимович под укоризненным взглядом Граббе.

— Карл Оттович, у нас скоро открытие. А тут такая история плохая. Можно поспособствовать скорейшему разрешению дела? Вроде за такое полагается Хорькову каторга? Скорей его отправят, скорей люди забудут. Нам же меньше дурной рекламы.

— Это дело надлежит расследовать. Со свидетелей показания снять. Ногу вашу доктор Соломатин должен осмотреть и заключение дать. — затянул свою песню следователь Кабанов.

— Так за чем же дело стало, господа? Свидетели будут. Все пообещали прийти и рассказать об этом ужасном человеке. Большей частью они грамоты не знают, но ведь ваши люди, я так думаю, смогут оформить их показания культурно? — посмотрел с надеждой на господина помощника исправника. — А к доктору я сейчас же зайду.

Граббе переглянулся с Кабановым и согласно кивнул. Что-то слабенько господа полицейские меня подопрашивали. Или это так, знакомства ради.

— Кстати, по случаю нашей встречи и приятного знакомства, позвольте вам, Карл Оттович, вручить пригласительный на первый концерт. Приходите с супругой, — с этими словами я достал конверт и почтительно положил его на стол.

— Разве будет уместно моей супруге появляться в таком заведении, Алексей Иванович? — нахмурился помощник барнаульского исправника.

— Смею вас заверить, что первое выступление мы готовили со всей тщательностью и намерены полученные от мероприятия деньги направить на благотворительные нужды. Поможем финансово господину Штильке Василию Константиновичу в деле повышения образованности молодых барнаульцев.

— Раз так, то охотно приму ваше приглашение, — протянул руку Граббе. — Какой красивый почерк.

— Увы, до типографии нам далеко и денег берут много, а вот найти человека с хорошим почерком это в нашем славном городе возможно.

Ха-ха, конечно, почерк красивый. А ещё красивей были чернила, которыми нарисованы банковские ассигнации на 500 рублей. Уж с таким человеком надо дружить крепко.

— А это вам, господин Кабанов, — положил я другой конвертик перед следователем.

Блин, как знал! Захватил на всякий случай и второй конвертик с приглашением и двумястами рублями. Жалко конечно, но дело того стоит.

Тем временем беседа продолжалась. Как я и подозревал, под видом выяснения подробностей пытались меня подловить на деталях. Но ложь в моих показаниях была стратегической и никак к делу не относилась. Пару раз обращались к такому проверенному средству, как чай с мёдом. Отличная вещь. Расспросив обо всём и пожелав здоровья моему деду, меня с напутствиями скорее поправляться от бандитской пули, отпустили.

Фух. Воздух свободы особенно приятен в такие минуты. Лучше пройдусь пешком и хорошенько всё обдумаю.

Доктор Соломатин Александр Владимирович был сухим мужчиной лет сорока. Носил очки и был крайне требовательным в работе. Его чёткий голос я услышал шагов за двадцать. Он распекал медбрата за наполненную утку под больным. Было его старание продиктовано высоким статусом пациента или он всегда был таким — пока это было для меня загадкой. На него указал старый служка, вызвавшийся меня сопроводить к местному светиле медицины.

— Александр Владимирович, вот к вам, значится, господин молодой пришёл.

— Здравствуйте, Александр Владимирович Соломатин, глава местной больницы. Что у вас? — деловито спросил доктор.

— Здравствуйте, Алексей Иванович Забродин, пациент. Да вот нога у меня… — слегка улыбнулся я этому серьёзному мужчине.

— Пройдёмте ко мне в кабинет.

Что сказать. Проснись я после молнии в этой больнице, то никакого подвоха не заподозрил. Чистота, белые стены, кровати, медсёстры. А нет, кровати были деревянными. Медсестёр пока не видел. Среди персонала были исключительно мужчины. Две мировые войны с тотальным уничтожением мужчин ещё впереди. Что ещё бросалось в глаза. Если приглядеться, то нет никакого электрического освещения, стеклопакетов и кондиционеров. Запах. Запах был больничный, разве что химия в запахе отсутствовала напрочь.

Мы зашли в кабинет этого мастера скальпеля и пилы. Бррр. Какие мрачные у меня ассоциации.

— Итак, молодой человек, на что жалуетесь?

— Да я и не жалуюсь. Однако, вчера подстрелил меня один бандит. Пуля кожу наноге порвала, а так, просто царапина, но следователь Кабанов сказал обратиться к вам на освидетельствование.

— Я вас понял. Снимайте штаны, осмотрим рану. Аркадий Захарович по своей давней привычке умолчал, что каждое огнестрельное ранение подлежит обязательному учёту в полиции, — доктор аккуратно снял бинты и стал осматривать рану. — Эх, как вас угораздило. И что это такое липкое? Мёд?

— Полечила меня одна знахарка, а чтобы повязка с ноги не сползла мёдом приклеила, — не стал я запираться и врать.

— Вроде выглядите вы студентом и человеком образованным, а лечиться пошли к знахарке. Я бы вас зашил нормально и коллодием залил.

— Чем, простите?

— Клей специальный. Отлично подходит для медицинских целей. Покрывает мелкие раны и защищает от мусора. Разве не знали?

— Честно говоря, впервые слышу.

Вот так предки, умеют удивлять. С одной стороны голод, безграмотность и грязь, а с другой стороны попадаются ревнители своего дела, придерживающихся самых передовых практик. Россия — страна контрастов. Слушая поучения доктора, который подчистил мне рану и затем аккуратно залил этим коллодием, я в очередной раз понимал, что весь запас знаний старика будет для меня мал в текущей реальности.

Граббе внимательно рассматривал именное приглашение на открытие кафе-шантана и поглядывал на ассигнации, покоящиеся в конверте. Молодой парень показал сноровку необычную, простому селянину не свойственную. Говорил свободно и словами пользовался иной раз мудрёными, будто студент какой ссыльный. Дружить вон как хочет. Ой, не прост парень, не прост.

— Аркадий Захарович! Какое ваше мнение об этом юноше?

— Что-то не верится, что ему всего пятнадцать лет. Выглядит на все восемнадцать, а по разговору так и все тридцать дать можно. И взгляд у него нехороший, когда думает что его не видят, будто целится. Но ловкий и наглый.,

— Соглашусь с вами, Аркадий Захарович. Но нам нужно с Хорем этим решить.

— Так нам что делать? Какие будут приказание, Карл Оттович? Ведь Хорькова и вправду можно закрыть быстро. Есть на него и помимо этого, кое — что.

— Действуйте, Аркадий Захарович! Вон городовых в помощь возьмите, — указал на служивых Граббе. — Горбатенко, Горлов, поступаете в распоряжение господина следователя. Аркадий Захарович, бумаги составите так, чтобы завтра Хорькову вынесли приговор. В самом деле. Заведение самое что ни есть первостатейное, по крайней мере люди там завязаны с капиталами большими.

Граббе помолчал раздумывая и снова обратился к городовым.

— После того как с Хорьковым закончите, то начнете работать по Сивому. Появится он или припозднится, а только у всех у них дорога одна — «Кафе-шантан» и бордель. Будут с них денег требовать. Это надо отследить, выследить и расправиться с этим Сивым самым быстрым способом. И наблюдение за притонами, за ночлежками, ресторанами и питейными заведениями организовать надо. Везде, где есть шальные деньги, эти утырки хотят свои порядки навести и деньги эти самые прикарманить. Всё ли ясно?

— Так точно, ваше благородие, — ответили оба хором.

— Вот и славно. До остальных донесу свою мысль вечером, как все здесь соберутся. Очень уж мне понравилось, как в Барнауле тихо без "Иванов" стало. Пусть так тихо и дальше будет.

Вот она сила денег! "Бабло побеждает зло"! Справедливость восторжествовала, негодяи наказаны, обездоленные отомщены! Хорошо, что мои мысли на судебном заседании никто не читает. Узнали бы много всего интересного. Всё закончилось одним днём. Опрос свидетелей, покаянное слово преступника, заключение судьи. Фома отправляется на каторгу. Мы остаёмся здесь и нас "ждут великие дела". Теперь можно постепенно допускать новых парней к делам. О чём вечером и поговорим.

И всё — таки, как же хороша была в суде Сара-Серафима, как она блистала. Да это ходячая реклама и афиша в одном лице! Ну хоть на этом сэкономим. На досуге подсчитал я совокупные свои расходы и понял, что денюжки разлетаются на премии и подкупы очень быстро. Где ты моя персональная жаба? Ау!

Вечером того же дня состоялся обстоятельный разговор с новенькими, доказавшими свою лояльность.

— Бугор. Тебе первое задание: зайдёшь сегодня к Щукиной, сообщишь, что ты теперь работаешь на Сивого. Скажешь ей, что тебе поручено взять у неё триста рублей, плата за безопасность. Деньги принесёшь мне. В этот месяц получите по двадцать рублей каждый. Деньги тратить на еду. Мясо на костях нарастите. Когда Шварц вас гонять будет сразу про жратву вспомните.

— А че это он гонять нас будет? — возмутился Стёпка.

— Драться он вас учить будет, чтобы вы почем зря трюнделями не огребались. Но ваше первое дело — это мадам Щукина. Как себя покажите в этот месяц, так подумаю, что с вами дальше делать.

Услышав, что должен наехать хозяйку борделя, Стёпка нисколько не расстроился, а наоборот предвкушающе ухмыльнулся. Задание ему явно понравилось, но всё таки спросил:

— А если она откажется платить?

— Ты уже забыл, как на Серафиму Исааковну наезжал? Вот и ей пригрозишь. Скажешь ещё, что теперь ты с пацанами будешь следить за порядком в её заведении. Раньше деньги она платила Сычу, теперь мне, я Сивому. Понял?

— Понял! Сделаю! — радостно сказал «Бугор».

— Потом поставим наблюдение, сколько человек ходит, какие обороты и сколько на следующий месяц с неё взять.

— Револьверы скоро у нас будут? — спросил Петька Кожин.

— Для чего вам пистоли? Дела серьёзного не намечается. Девкам показывать или пугнуть кого захотел? — внимательно посмотрел на Петьку. — Ты с друзьями научись сначала за себя постоять. А то отнимут у вас стволы, опозоренные ходить будете.

Ладно, на первое время дело для новоявленной ОПГ нашел. Пусть бордель крышуют и какую никакую информацию собирают. Одно во всём этом плохо, становлюсь я на скользкий путь рэкета и крышевания борделя. А куда деваться, как говорит старый кержак: «Попала нога в колесо, плачь да беги». Ну плакать я не буду, а деньги полученные с борделя мадам Щукиной отдам, пожалуй в «Общество попечения о начальном образовании», господину Штильке Василию Константиновичу.

Намерение развивать начальное образование юных барнаульцев с помощью средств полученных от проституции меня позабавило и развеселило. Но помогать придется анонимно, а то не дай бог Василий Константинович узнает, откуда денежки. Еще пожалуй на дуэль вызовет. А вот фигу ему! Нельзя мне бедному крестьянину с дворянским отпрыском стреляться. Окончательно повеселев, я резко двинулся и стукнулся раненой ногой об ножку стола. Вот черт, я ведь совсем забыл, что чуть не получил пулю в пах. Еще бы немного и отстрелил «хорек душной» мне «самое дорогое». Блин! Уже привыкать стал, что в меня то стреляют, то ножом тыкают. Ладно! Не фиг напрасно страдать. Прорвёмся!

Когда ушли по своему первому заданию начинающие рэкетиры, то занялся обсуждением дел со своими парнями.

— Парни, мы выступили хорошо, даже замечательно, — начал я свою речь, — у нас всё есть: тёплый дом, большое дело, высокая цель. Мы даже по носу получили вовремя.

— Это когда? — удивленно спросил Платоха. — И почему вовремя?

— Когда у Хорька револьвер пропустили. Вроде мелочь, но подловил он нас, — начинаю объяснять. — Вовремя, потому что отделались малой кровью. Тут ведь какое дело. Были бы против нас опытные варнаки, да с заранее продуманным планом, то… Подловили бы на выходе из кафе — шантана и перестреляли, как куропаток. Отсюда я делаю вывод, что расти и развиваться нам надо дальше.

— Ну так тренировки нам дело привычное, — усмехнулся Архип.

— Только теперь вокруг нас больше народа, есть кого себе в учителя выбрать. Деньги обеспечат только положение. Уважение человек заслуживает сам. Мыслю, парни, я так. Во — первых надо нам найти пару казаков, войну прошедших. На Кавказе, на Дальнем Востоке, в Средней Азии совсем недавно воевали или даже ещё воюют. Опыт воинский перенять, с шашкой научиться работать, на конях скакать, одним словом — поучиться. Во — вторых нужно уровень образованности повышать. Доктора нам найти нужно, чтобы простейшей хирургии обучил. Инженеры есть, они двигатель создавали. Может возьмутся грамоте технической учить.

— Немтырь, это ж сколько всего учить придётся? — с неподдельным испугом произнёс Антоха.

— Самые главные принципы вместе изучать будем. Тонкости будет учить тот, у кого способности есть. Надо профессию господскую получить.

Парни задумались. Пищу для размышлений дал им богатую. Трудности они успешно преодолевали и понимали, что есть большая разница в обществе между природным дворянином, мещанином и разночинцем. У них есть цель, наметили пути достижения, а дальше… Дальше они продерутся сами, растолкают ленивых локтями, вгрызутся в гранит науки или на практике освоят, но цели достигнут. Если тупить не будут.

— Сара, ты играешь с огнём.

— Михель, не учи меня жить. Дай старой женщине согреться.

— В этом поце сидит дьявол. Может даже статься, что он родственник этому шлемазлу Бендеру.

— Ох, Михель, ты даже не представляешь, насколько ты прав.

— Он что, проговорился и ты молчала?

— А о чём было тебе рассказывать? Ты ведь его боишься. Он странный, то мальчишка-мальчишкой, а то как глянет, аж сердце зайдётся.

— Ты говоришь странные вещи и продолжаешь вести с ним дела.

— Ах, братец, я всегда отдаю себе отчёт в том, что и когда я делаю. Даже когда позволяю себе побыть немного безрассудной. Твоей лавке от этого только польза будет. Как он ловко пристегнул тебя к кафе-шантану, сельским девкам драгоценности покупать. Это ж надо такое выдумать!

— Иной раз меня прибыли вовсе не радуют. Тем более, что этот шлемазл всё помнит. Он вспомнил про деньги с проданных рисунков. Вспомнил про камень, который остался у меня, когда он побежал на улицу наказывать тех молодчиков.

— Вот — вот, ты его боишься так, что хочешь всё бросить, а то беспокоишься, как умирающий еврей, "кто в лавке остался?" — звонко засмеялась Серафима Исааковна над братом.

Степан лежал на белоснежной подушке и пускал слюни. Картинка так себе, но куда как лучше некогда лежавшего здесь же Хоря. А всего-то и стоило применить пару своих хитростей, раздразнить паренька, вызвать на эмоции. В последний раз так вообще, как будто не с ней был, а мстил этому молодчику Алексею, который представился ему как человек Сивого. Щукина задумалась над сложившейся комбинацией. Этот Сивый, кем бы он ни был, действительно серьёзный «Иван», если на него работает такая шустрая молодёжь. Вон и молодых шакалов — Стёпку и его кодлу к своему делу приспособили. Она с усмешкой глянула на нового смотрящего за её заведением. Молод конечно, но тем лучше, проще договариваться. Хотелось бы конечно глянуть на того Сивого, но это как получится.

Бордель — это не только удовольствие для клиентов. Умные девочки приносили очень важную информацию о своих клиентах. Кто богатеет, а кто последний рубль прогуливает. Кто на след шайки встал или как идут дела в налаженном бюрократическом аппарате. Сычу, а ныне таинственному Сивому дать денег и рассказать новости, полицейских подмаслить, чтобы меньше всякого замечали, докторам глаза закрыть, а то всякое бывает, а работать надо, сводень подкормить, чтобы поток новых девушек был постоянным.

Она была опытной дамой и готовой сыграть ещё одну партию. Тем более судьба подкинула такую интересную карту. Степан был покрепче своего дядьки. Заматереет, запросто в «иваны» выбиться сможет. Вот только надо его подучить, разогреть, про кровь родную он сам помнит, ну а она всего лишь будет тормошить эту рану. В нужный день, в нужный час она разыграет карту Степана и пару запасных ходов обязательно будет иметь в запасе. Да! Вот так. Чтобы ей остаться в тени при любом раскладе. С такими мыслями мадам Щукина уснула. Часы пробили три часа ночи.

Глава 20

Карло Сальвини конечно знал, что в Ватикане не принято суетится, но то что они с Никола уже три месяца не могут получить аудиенцию у Его Святейшества Льва Тринадцатого как-то напрягало. Ящик с одеждой негра и с «телефоном» был передан в канцелярию понтифика уже более двух месяцев назад, но приглашения на аудиенцию так и не последовало. Возможно, это происходило из-за того, что не удалось оживить эту коробочку с изображением надкушенного яблока на одной стороне.

Лучано Джерми, окончивший в свое время Пизанский университет и даже некоторое время стажировавшийся у профессора Пачинотти, ничего не смог сделать. Сказал только, что прибор явно попал под сильное электромагнитное воздействие и сгорел. Отремонтировать его невозможно. Судя по надписям внутри прибора, то на ремонт его надо везти в САСШ или в Китай. Но у него есть большие сомнения, что и там его смогут отремонтировать. А Лучано можно было верить. В Ватикане не найдется специалиста по электротехнике более знающего. Да и во всей Италии таких как он человека три-четыре. Жаль конечно, но ничего поделать с этим было нельзя.

А тут ещё Курии понадобились какие-то старинные рукописи. И ему с Бальцони пришлось почти полтора месяца путешествовать по отдалённым монастырям. Сначала была Ломбардия. В аббатстве Боббио обнаружили тайник с рукописями, чуть ли не самого Герберта Аврилакского. Но всё оказалось гораздо скучнее. Это были разрозненные бумаги четырнадцатого века изрядно подпорченные и трудно читаемые. Но даже и эти бумаги им отдали весьма неохотно, лишь обещание снять с них копии вернуть помогло. В двух других монастырях забрали уже приготовленные рукописи и бегло проверили состояние их архивов. Непонятно было, зачем посылали именно их. Никола высказал подозрение, что их специально отправили, чтобы они не докучали понтифику со своей находкой.

Но через три дня после возвращения им с Николо сообщили, что Его Святейшество, возможно, сегодня их примет, но судя по всему аудиенцию опять отменили. К ним подошел пожилой аббат и возвестил, что Его Святейшество сам принять их не может и поручил все вопросы, связанные с их делом, решить кардиналу Мартинелли. После этого он предложил следовать за ним.

В кабинете прелата кроме него находился еще один человек, который, в отличие от кардинала, был одет в светскую одежду. После необходимых приветствий и представлений Мартинелли сказал:

— Синьоры, принято решение ввести вас в круг лиц изучающих необычные проявления божественных сил. Синьор Поцци введет вас в курс дела. А я вынужден вас на время оставить.

Прелат поднялся и не спеша покинул кабинет. Поцци проводил его взглядом, помолчал, видимо собираясь с мыслями, и произнёс:

— Ну что ж, синьоры, начнем. Дело в том, что ваш случай не первый. Я имею в виду появление в джунглях негра в нелепой одежде и с прибором непонятного назначения. Если считать с момента, когда был описан первый случай появления буквально из ниоткуда необычного человека, то он четвертый. Первый известный нам случай описан французским священником Жаном Блезо из местечка вблизи городка Ле-Кенуа, который находится на северо-востоке Франции.

Он записал, что летом 1636 года местные селяне принесли к нему странно одетого человека, у которого были обожжены лицо и глаза. Ещё он кашлял, задыхался и бредил. Одну непонятную фразу из этого бреда священник записал. В переводе она звучит так: «Газ! Боши пустили газ! Клод! Бежим!». На следующий день этот человек умер.

— Бошами французы зовут германцев, — задумчиво сказал Сальвини и добавил. — А никаких странных предметов у того человека не было?

— Из записей про это ничего не известно. Собственно запись эта сделана в ряду других, где священник записывал свои наблюдения из жизни сельчан в данной местности, а также многолетние наблюдения за погодой.

— А второй случай? — спросил Бальцони.

— В 1720 году. Нунций Его Святейшества Климента Одиннадцатого Альберто Страффи, следуя из Кракова в Варшаву, остановился в имении богатого шляхтича по фамилии… — Поцци полистал тетрадку лежащую перед ним и прочитал по складам. — Пши-бы-шевский. Хозяин поместья показал ему немного помятую странную плоскую коробочку и как некую диковинку представил довольно молодого человека с обожжёнными волосами, одетого в запыленную и порванную куртку с множеством карманов и такие же штаны. На ногах у него были шнурованные короткие сапоги. Он часто тряс головой и непроизвольно гримасничал.

Хозяин сказал, что его слуги нашли этого человека бредущего по дороге вблизи имения и доставили сюда два дня назад. Человек этот назвался Гийомом Минье и был очень испуган. Он говорил на французском языке, но сильно заикался и понять его было затруднительно, тем более никто в имении французского не знал, включая самого хозяина, который хоть и учил в детстве этот язык, но по его же словам, не слишком преуспел в этом.

Страффи заговорил с назвавшимся Минье на французском, чем несказанно того обрадовал. На вопрос как он попал сюда, тот ответил, что был завербован правительством Украины для войны с русскими. В середине января 2024 года в здание в городе Харьков, где они временно проживали, попала русская ракета. Он помнит только очень громкий взрыв, пламя и его выбросило в какую-то светящуюся арку, после этого он потерял сознание и очнулся только здесь, попав неизвестным образом из зимы в лето и к тому же на триста лет назад.

— Разве это возможно? И к тому же Харьков вроде российский город! — изумлённо заметил Сальвини.

— Сейчас да, но что будет в 2024 году одному богу известно. И вообще, есть несколько гипотез объясняющих всё это, но я их излагать не буду. Позже вы сами с ними ознакомитесь, а может и свои сочините, — усмехнувшись, сказал Поцци.

— Известно, что стало с этим несчастным французом? — полюбопытствовал Николо Бальцони.

— Как и все известные нам «прошедшие через портал», он погиб.

— Что значит «прошедшие через портал»? — уточнил Сальвини.

— «Порталом» впервые назвал ту светящуюся арку, через которую он попал сюда, бедняга Минье.

— Но вы же сказали что он погиб.

— Дело в том, что Страффи забрал этого Минье с собой, когда отдохнув в имении гостеприимного пана, проследовал далее. В дороге он расспрашивал его о будущем, но тот, судя по записям сделанным Страффи, оказался крайне невежественным в истории восемнадцатого столетия, а именно этот период больше всего интересовал нунция. Единственно, о чем он рассказал, так это о будущей революции во Франции и Наполеоне.

— Понятно! Француз! — усмехнулся Бальцони. — Известно как он погиб?

— Судя по записям сделанным Страффи, на его карету напала многочисленная банда каких-то оборванцев. Охрана была расстреляна из луков. Француза подстрелили. Нунция спасли гайдуки какого-то местного магната. Они разогнали банду и сопроводили его до ближайшего городка. Француз же от полученных ранений умер.

— Жаль! Он наверное многое мог рассказать о том, что ждет нас в будущем, — с сожалением сказал Сальвини.

— Вы полагаете? Тогда попробуйте сами рассказать о событиях в мире произошедших сто двадцать лет назад, — усмехнулся Поцци.

Карло Сальвинии на минуту задумался и признался, что знает о том времени не так уж и много.

— Вот видите. А вы ведь, в отличие от многих, образованный человек, читающий и говорящий на нескольких языках. А сюда через «портал» попадают самые обычные люди. Они, скорее всего, и о своём-то времени знают мало, а про историю и говорить нечего.

— Но даже и те немногие сведения, могут помочь, — не сдавался Сальвини.

— И как вы себе это представляете? Вот, положим, прочитал я в одном из отчетов папского легата Джезу Ромеро, что в деревушке Алосен, которая находится недалеко от Гвадалахары, летом 1804 года на глазах у доброго десятка сельчан прямо из воздуха вывалился седобородый и седовласый старик в крайне непотребном виде. На нем были лишь короткие штаны не прикрывающие колен и рубаха с короткими рукавами без воротника, но с надписью на спине, на ногах у него были какие-то странные сабо. Он свалился лицом в пыль, и селяне боялись к нему подойти. Позвали местного священника, и тот щедро окропил его святой водой. И ничего не произошло. Старик так и продолжал валяться в пыли без чувств. Священник приказал занести старика в церковь и положить перед алтарём.

— Вы шутите? — удивлённо воскликнул Бальцони.

— Не шучу! Впрочем, вы позже и сами сможете всё это прочитать. Когда старик пришел в себя, то, увидев распятие, перекрестился. Конечно, ещё лет десяток назад его бы быстренько отдали инквизиторам, но после Французской революции многое изменилось. Даже в Испании некоторые священники вдруг «прозрели» и стали революционерами и атеистами.

— Не может такого быть, — сердито провозгласил Бальцони.

— И тем не менее такое было. И в архиве Ватикана вы наверняка найдете документы это подтверждающие. Но не это главное.

— Что же тогда по вашему главное.

— А главное то что старик, немного обжившись, возомнил себя не то пророкам, не то прорицателем и начал предсказывать, что собственно его и погубило.

Одно из его предсказаний было, что в 1914 году начнется Великая война, в которой погибнут миллионы людей. Вот и подскажите, как вам поможет это предсказание. И кто из власть имущих поверит в то, что какой-то сумасшедший старик чуть ли не сто лет назад предсказал большую войну.

— Восемьдесят пять, — проговорил вдруг Сальвини.

— Что восемьдесят пять? — не понял Поцци.

— Восемьдесят пять лет назад, — сказал Сальвини и вдруг уставился на Поцци.

— Восемьдесят четыре года! — воскликнул он.

— Правильно! — Усмехнулся Поцци. — Всё правильно! Именно восемьдесят четыре года.

— Нужно обратиться к астрономам, — задумчиво проговорил Сальвини.

— Обращались, но они ничем помочь не смогли, — с улыбкой произнёс Поцци.

— Синьоры, вы это о чём? — недоуменно поднял брови Никола Бальцони.

— Ты разве не понял?! Николо! Восемьдесят четыре года между каждым появлением этих «попавших в портал». 1636, 1720, 1804 и, наконец, 1888 год. Первое, что приходит в голову, что такая периодичность свойственна кометам или другим небесным телам, которые движутся по своим орбитам, приближаясь к Земле или удаляясь от неё. Пролетая вблизи Земли, это небесное тело и открывает «порталы».

— И это первое, что пришло в твою голову? Странная у тебя голова Карло. А почему в неё не пришло, что это и есть проявление божественного разума и сил.

— Видишь ли, Никола, я полагаю, что Господу нет никакой нужды в периодичности. Он в силу своего всемогущества может делать всё и в любое время. А тупая повторяемость каких либо явлений свидетельствует об их природном происхождении. Вспомни, что даже этот твой бандит Фальконе говорил, что прежде чем искать проявление божественной сущности, нужно попробовать разобраться в том или ином явлении, руководствуясь логикой и здравым смыслом.

Поцци с легкой усмешкой наблюдал за спорящими. Его, похоже, забавляла их перепалка. Немного подождав, он заявил:

— Синьоры! У вас будет время поспорить. Кстати, в бумагах Страффи был найден рисунок, где был изображён Гийом Минье в его странной одежде. Копия этого рисунка была показана Фальконе и его напарнику. Так вот они утверждают, что одежда этого Минье и одежда подростков из сибирского села очень похожа, раскрашена однако по разному и у подростков куртка с капюшоном, а у Минье капюшона нет. Вот, можете посмотреть.

Поцци покопался в бумагах лежавших перед ним, найдя три листка пододвинул их к собеседникам. На одном был изображён мужчина с плохо прорисованным лицом в мешковатой пятнистой одежде. На втором — подросток с копной почти не расчесанных волос на голове, с лицом искривлённом в какой-то злобной усмешке. Одежда его походила на одежду мужчины с первого рисунка, но и отличалась, как наверняка походит и отличается одежда двух случайных прохожих на римских улицах. На третьем рисунке был изображён бородатый старик, странным образом напоминающий вставшего на дыбы медведя.

— А чего это мальчишка так отвратительно ухмыляется? — озадаченно спросил Сальвини.

— Дело в том, что портреты подростка и его деда нарисованы со слов Фальконе и Пизиконе. Именно эти показались им наиболее похожими на оригиналы, — откровенно усмехнулся Поцци.

— А портрета женщины у вас нет? — произнёс Бальцони странно охрипшим голосом.

— Достоверного нет. Фальконе и Пизиконе настолько по разному её описывали, что совместного портрета художник нарисовать не смог. Портрет, написанный со слов Фальконе, его напарник назвал совершенно не похожим и наоборот. Единственное сходство, на мой взгляд, двух этих очень разных портретов только в том, что там и там изображена очень неприятная особа. Ведьма — одним словом, — с непонятной ухмылкой произнёс Поцци.

Сальвини почудилось, этот странный господин Поцци несколько издевательски относится к Фальконе и его напарнику. Да и им с Бальцони не выказывает должного уважения. Ладно он, Сальвини, величина небольшая, но аббат Николо Бальцони человек в Ватикане не самый последний, несмотря на свой невысокий сан. Сальвини взглянул на старшего друга. Тот, поняв его безмолвный вопрос, слегка улыбнулся и как ни в чем небывало обратился к Поцци:

— С портретами все ясно. Но вы не досказали историю старика из «портала».

— Пока он пророчествовал о событиях далёкого будущего, его никто не трогал. А как только он предсказал поражение Наполеона в России и второе поражение, но уже от англичан и последующую смерть на острове Святой Елены, за ним пришли. Что с ним стало дальше совершенно неизвестно, но думаю, что он не выдержал допросов с пристрастием.

— Но ведь Наполеон даже не доплыл до острова Святой Елены, он же умер в дороге, — сказал Бальцони.

— И это единственное, что не сбылось в предсказании старика о судьбе Наполеона. Мне кажется, что после Ватерлоо Бонопарт перестал оказывать всякое воздействие на историю и поэтому уже совершенно несущественно, когда и где он умер.

— Ну почему же. Живя на острове, он мог начать писать мемуары, — заметил Бальцони.

— И на что могли бы повлиять те мемуары, когда уже все свершилось, стало историей, и было уже поздно оправдываться? И потом, кто из великих мира сего учится на ошибках проигравших властителей? Но мы отвлеклись. Могу лишь добавить, что 1804 год более богат на выявленных «портальных ходоков» чем предыдущие два. Кстати, есть подозрение, что ваш пресловутый «ларец Парацельса» появился именно в 1804 году.

Бальцони взглянул на Поцци и хотел что-то сказать, но тот поднял руку предупреждая вопрос:

— Синьор Бальцони, чуть позже вы сами разберётесь в этом вопросе. А сейчас я должен познакомить вас с предположениями, что возникли в ходе изучения послания сибирского подростка. Текст был исследован достаточно компетентными специалистами, и вот к каким выводам они пришли:

— Первое — письмо написано взрослым образованным человеком, родной язык которого русский, но смысловое значение некоторых слов и построение фраз отличается от нормы современного русского языка.

— Второе — грамматические ошибки, связанные с отсутствием некоторых букв, на смысл и содержание послания не влияют, и являются, для писавшего, скорее нормой, чем ошибками. И третье — сам тон письма снисходительно насмешливый, что мне кажется, согласуется с рассказами Фальконе и Пизиконе о том, что при разговоре он часто смеялся. Похоже, его веселила необразованность и неуклюжесть ваших, синьор Бальцони, посланцев. Видимо он был несколько другого мнения о европейцах.

— Да этот малец, похоже, страдает манией величия. Грозит нам и собирается спасать мир. Прямо мессия, а не подросток из захолустья, — раздражённо произнес Бальцони.

— А вот это и есть самое важное в его письме, — вдруг сказал Поцци и, заметив недоумение собеседника, разъяснил:

— Вы видимо не обратили внимания. Но он написал… — Поцци снова полистал тетрадь. — Вот эта фраза: «…спасать ВАШ прогнивший мир…». «ВАШ». Он не относит себя к нашему миру. Дает понять, что он «иномирец».

— Вы так считаете? — скептически произнес Сальвини. — Мне кажется, что это всего лишь желание дистанцироваться от этого, как ему кажется, «прогнившего мира». Или просто неудачное выражение. Хотя, если принять вашу версию, то многое в рассказах о «о прошедших через портал» получит вполне логичное объяснение.

— Что ты имеешь ввиду? — спросил Бальцони.

— Ну хотя бы то, что старик точно предсказавший судьбу Бонапарта, ошибся только в обстоятельствах его смерти. Что если он не предсказывал, а всего лишь излагал историю своего мира, и там Наполеон благополучно добрался до острова Святой Елены и даже написал свои мемуары.

— Но это же бред какой-то, — устало сказал Бальцони.

— Не больший бред нежели «ларец Парацельса», но ты же в него веришь.

— «Ларец» я в руках держал, а здесь только предположения и домыслы.

— Может быть. Может быть. Но я очень хотел бы поговорить с тем подростком, — неожиданно заявил Сальвини.

Поцци с интересом на него взглянул и хотел что-то сказать, но в кабинет вошёл Мартинелли. Сальвини и Поцци сделали попытку почтительно привстать, но были остановлены взмахом кардинальской руки. Пройдя на своё место прелат обвел всех взглядом и спросил:

— Синьор Поцци, вы ввели синьоров Бальцони и Сальвини в курс дела?

— В общих чертах, да.

— Этого достаточно. Итак, синьор Сальвини, как вы смотрите на то, чтобы прокатиться в Россию и посетить эту холодную Сибирь?

Сальвини удивлённо посмотрел на кардинала и, немного подумав, произнёс:

— Я согласен! Но почему я?

— Вы знаете русский язык, посвящены в тайну «портальных ходоков» и кроме того сможете адекватно оценить личность этого «вселенца».

— «Вселенца»? — недоумённо спросил Сальвини.

— «Вселенцы» и «ходоки», так один из исследователей этого явления предложил называть людей и сущностей, проникающих к нам неизвестно откуда. Вам как раз и предстоит узнать у этого «вселенца», кто они такие, откуда к нам попадают и что им нужно.

— Это будет сделать непросто. Этот так называемый «вселенец», похоже, не горит желанием с нами общаться.

— Вы так думаете? Тогда зачем же он написал это странное послание, где предсказывает будущее и даже грозит. Мне кажется, что это ничто иное, как приглашение к диалогу. Ваша задача любым способом разговорить этого подростка. Заинтересуйте, принудьте, наконец, просто купите, но постарайтесь вытянуть из него как можно больше информации о будущем. Всё необходимое для этого вы получите. И вот ещё что. Вы едете туда как частное лицо. С вами отправится синьор Поцци и ещё один человек.

— Может добавить ещё одного из тех кто уже был там? — спросил Сальвини.

— Вы имеете ввиду Фальконе или Пизаконе?

— Да.

— Не думаю, что это хорошая идея. И потом они уже заняты. Один в Сицилии разыскивает «дона Корлеоне», второй пытается узнать существует ли некий Лукени, который, по словам «вселенца» через восемь лет убьет Елизавету Баварскую.

— Андреа…. Ваше Преосвещенство, может и мне поехать? — неожиданно произнёс Бальцони.

Мартинелли посмотрел на него и, покачав, головой сказал:

— Нет, Николо. Ты уже в молодости был в России и чуть там не умер от простуды. Боюсь, что ты даже не доедешь до этой…, как её там?

— Сосновка, — подсказал Поцци.

— Вот-вот! Лучше займись организацией поисков «вселенцев» и «ходоков» в нашем архиве.

Бальцони представил себе километры стеллажей с различными документами и скривился.

— Да я за всю оставшуюся жизнь не просмотрю и тысячной доли всего, что у нас хранится.

— А весь архив ворошить и не надо. Период появления «ходоков» и «вселенцев» тебе известен. Вот и исходи из этих дат. Особое внимание обрати на поиск «вселенцев». Если о «ходоках» известно давно, то о «вселенцах» мы даже не догадывались. Хорошо этот наглый сибирский подросток открыл нам глаза на эту проблему.

— Хорошо. Я займусь архивом, — вздохнув, произнёс Бальцони.

— Тогда у меня всё. Можете быть свободны, кроме синьора Бальцони.

Уже в дверях Сальвини услышал, что кардинал обратился к его старшему другу:

— Николо, Его Святейшество спрашивает….

Но что там хотел спросить папа у Бальцони узнать ему не удалось. Поцци, шедший следом прикрыл дверь кардинальского кабинета.

Глава 21

Директор департамента полиции Пётр Николаевич Дурново внимательно вчитывался в ровные строчки ежемесячного доклада, с которым ему предстоит через несколько дней предстать перед государем. После краткого обзора успехов в деле искоренения преступности в Империи, шла основная часть, посвящённая на этот раз, надзору за ссыльными в Сибири. Служащие департамента хорошо поработали над докладом. Статистика, вносившая конкретику в несколько расплывчатый текст была выверена и подтверждалась ссылками на многочисленные документы, которые лежали в отдельных папках на краю стола.

Пётр Николаевич вначале свой карьеры в качестве директора, столкнувшись с тем что столоначальники пытались, так или иначе, приукрасить результаты работы своих отделов. Для этого немного искажались факты, слегка правились цифры, и картина получалась более благостная, чем это было в действительности. Считая, что для принятия решений на самом высоком уровне, государю необходимо знать истинное положение дел, Пётр Николаевич завёл правило, чтобы вместе с текстом доклада, приносили и документы, откуда взяты те или иные цифры и факты.

Конечно, количество папок с документами впечатляла, но он не собирался просматривать все. Достаточно проверить несколько наугад взятых из текста ссылок. А поскольку Пётр Николаевич нрав имел крутой, то и всякие приписки в итоговых отчётах быстро сошли на нет.

Вот и сейчас читая о вкладе политических ссыльных в изучении географии, природы и народонаселения Сибири, где качестве примера приведено этнографическое исследование осуществлённое ссыльными Шатько, Овсянкиным и Швецовым, он заглянул в папку с кратким изложением отчёта об этом исследовании с полным набором статистических данных. Оказывается, они посетили двадцать пять сёл и деревень Алтайского горного округа собрали и систематизировали данные, позволяющие лучше понять проблемы роста населения в этом богатом на природные ресурсы округе.

Внимательно просмотрев цифры, он остановился на данных о большой детской смертности. Из приведенных цифр выходило, что до десяти лет доживало не более трёх детей из десяти родившихся и лишь в одном селе, под названием Сосновка до десяти лет доживало девять детей из десятка. Причины такой разницы в этом кратком изложении не раскрывались.

Отметив на полях доклада: «Выяснить причины», он продолжил чтение. Но что-то царапало сознание и не давало сосредоточиться. Сосновка! Он уже встречал это название, когда неделю назад просматривал и визировал прошения о выдачи подорожных путешествующим по стране иностранцам. Он еще мимолётно удивился, что понадобилось трём итальянцам в каком-то глухом селе на Алтае. Тогда он не придал этому значения, но такое совпадение вряд ли случайно. Немного поколебавшись Пётр Николаевич нажал кнопку недавно установленного электрического звонка, для вызова секретаря.

— Григорий Данилович, озадачьте столоначальников, пусть разыщут любые документы, где упоминается село Сосновка Алтайского горного округа, — выдал задание Пётр Николаевич вошедшему секретарю.

Тот, молча, наклонил голову с идеальным пробором, чётко повернулся и вышел. Дурново посмотрел ему вслед, хмыкнул и подвинул папку с докладом.

На следующий день в десять часов секретарь вошёл в кабинет. Прикрыв за собой дверь, он спросил:

— Разрешите, Пётр Николаевич?

Дождавшись разрешающего кивка, прошел к столу и положил перед директором папку.

— Здесь всё, что удалось найти по Сосновке.

Пётр Николаевич взял принесённую папку, раскрыл и увидев в ней довольно много исписанных листов, удивлённо вскинул брови.

— Благодарю вас, Григорий Данилович. Можете быть свободны.

Тот обозначил наклоном головы поклон, повернулся, вышел из кабинета и тихонько притворил дверь. А Пётр Николаевич, взяв в руки карандаш, углубился в изучение документов из принесённой секретарём папки.

Через полчаса он откинулся в кресле и, положив так и ни разу не использованный карандаш рядом с папкой, задумался. А подумать было о чём. Может быть ещё неделю назад ознакомившись с докладной запиской помощника Тюменского исправника Аполинария Модестовича Есипова, он всего лишь отметил бы наглое поведение иностранцев, путешествующих по бескрайним просторам Империи, что послужило бы поводом упомянуть об этом при очередном докладе государю, то теперь он обратил внимания на главное действующее лицо во всей этой истории.

Феодора Савватеевна Новых — деревенская знахарка, свободно говорящая на итальянском языке, если верить отчету некого Харина приложенного к записке. Упоминалось там и о неком странном подростке. Кроме того к записке был приложен отчет Гурьева Артемия Николаевича письмоводителя губернского управления, который летом прошлого года по поручению самого Есипова ездил в Сосновку и встречался там с Феодорой Новых.

Гурьев описывал её как женщину средних лет начитанную и образованную. По словам священника местной церкви отца Серафима, Феодора Новых появилась в селе десять лет назад, с дочерью подростком. По утверждению того же оотца Серафима, после появления в селе этой особы, практически перестали умирать новорожденные младенцы и роженицы, если роды принимала Новых. Гм…! Вот, пожалуй, и выяснилась причина такой разницы в смертности новорожденных упомянутых в докладе. В остальных селениях не было такой знахарки.

Упоминал Гурьев и о подростке, которого якобы чуть не убила «шаровая молния». От смерти его спасла упомянутая знахарка. После этого, по рассказам селян, подросток этот повёл себя очень странно. Было даже высказано предположение, что в парня вселился бес, но отец Серафим пресёк такие разговоры. Тем более, что парень исправно посещал церковь, участвовал в положенных обрядах и никак не проявил в себе присутствие беса. «Отрадно, что даже в глухих уголках империи есть такие здравомыслящие священнослужители» — отметил Пётр Николаевич.

Но каков помощник исправника Есипов Аполинарий Модестович. Раскопал эту странную историю и не побоялся выставить себя смешным, составив и отправив доклад об этом очень неоднозначном деле. Пётр Николаевич вынул из папки два скреплённых между собой листка — послужной список Есипова, и в очередной раз убедился, что его секретарь Григорий Данилович Соколов, незаменимый работник. Вложить копию послужного списка в доклад была его личная инициатива.

«Пожалуй, пора Соколову присвоить следующий чин. Заслужил!» — подумал Дурново и принялся внимательно просматривать документ. Из него выходило, что Есипов опытный и надежный работник, прошедший все ступени карьерной лестницы. Отмечен наградами. Пётр Николаевич еще раз просмотрел послужной список. А ведь Есипова должен знать Мещеряков Арсений Владимирович. Судя по послужному списку, они одновременно проходили службу в Киеве. Дурново нажал на кнопку вызова секретаря.

— Григорий Данилович, пригласите ко мне Арсения Владимировича, — сказал Дурново вошедшему секретарю.

— Слушаюсь, — как обычно обозначил поклон секретарь и вышел неспешно, но твёрдо шагая из кабинета.

Пётр Николаевич проводил взглядом его крепкую фигуру в безупречном мундире и снова подумал, что пора Соколову сменить погоны на безвездочные.

Через три минуты в кабинет вошёл его заместитель Мещеряков и, пройдя к столу, поздоровался. Ответив на приветствие, Пётр Николаевич сказал:

— Присаживайся, Арсений Владимирович.

Мещеряков положил на стол кожаного тиснения папку и сел напротив директора.

— Ты читал докладную записку Есипова? — поинтересовался у Мещерякова.

— Разумеется, читал. И если бы ты, Пётр Николаевич, не затребовал материалы по Сосновке, то завтра бы получил эту записку с моими пояснениями и дополнениями. Дело в том, что Аполлинария Модестовича я знаю давно и недели две назад я получил от него вот это письмо.

Мещеряков открыл принесённую папку и, вынув оттуда несколько скреплённых между собой листков, подал их начальнику. Пока тот читал письмо, Арсений Владимирович перебирал оставшиеся в папке документы и время от времени бросал взгляд на читающего директора. Наконец тот отложил письмо и обратился к своему заместителю, который сидел напротив с самым невозмутимым видом.

— Арсений Владимирович, ты полагаешь, что всё написанное в письме об этом подростке, правда.

— Видишь ли, Пётр Николаевич, я уже говорил тебе, что давно знаю Аполлинария Модестовича. В Киеве мы с ним даже приятельствовали, да сейчас переписываемся. Именно поэтому он и написал мне это письмо, с просьбой помочь разобраться с этим непростым делом.

— Ну и как, разобрался?

— Не совсем, но кое-какие моменты прояснил. Первое — «шаровая молния». Как некий природный феномен «шаровая молния» известна давно, но что это такое и откуда она берется, достоверно не знает никто. Слишком это явление редкое. Тем не менее, зафиксировано несколько случаев воздействия шаровой молнии на человека, чаще всего со смертельным исходом. Например — гибель академика Георга Рихмана. Но иногда, правда крайне редко, человек, помеченный этой молнией, остаётся жив и начинает проявлять несвойственные ранее способности. Правда, специалисты по психиатрии относят их к разряду душевных болезней.

— И как это всё нам поможет разобраться с этим странным подростком, который судя по письму, способностей этих приобрёл с лихвой и на душевнобольного ничуть не похож.

— Я консультировался с профессором Балинским Иваном Михайловичем по поводу этого подростка. Так вот Иван Михайлович, внимательно изучив письмо, сказал, что на основании фактов приведённых в письме он бы поостерёгся диагностировать наличие душевной болезни у этого подростка. Желательно, мол, вживую с ним пообщаться, тогда можно было бы сказать, что-то конкретное.

— Одним словом — не помог профессор! — усмехнулся Пётр Николаевич.

— Не помог! Но зато поведал ещё про один случай, когда человек остался жив после удара шаровой молнии.

— Вот как. И что же это за случай?

— Дело в том, что отец профессора, БалинскийМихаил был литератором и записывал разные курьёзные истории, видимо хотел их использовать в своих книгах. Так вот однажды он записал историю, которая произошла в 1804 году в имении помещицы Скородумовой, что в Тверской губернии. Помощник конюха, некий Прошка Котях, купал коней на местном озере. Там его, на глазах местной детворы, поразила шаровая молния. Без памяти этот Котях провалялся более суток, а когда очнулся, то ни кого не узнавал, ругался и просил какой-то «телефон». Кричал, что позвонит отцу и тогда всем мало не покажется. Но потом снова впал в беспамятство и когда очнулся второй раз, то снова стал Прошкой Котяхом. Длилось это до первой грозы, после которой он впал в неистовство и стал кидаться в драку на дворню.

— Забавная история. И что же стало с этим Прошкой Котяхом.

— Скрутили и выпороли на конюшне до беспамятства, а после, подлечив, отдали в солдаты. Дальнейшая судьба его не известна.

— А не выдумал ли всю эту историю отец профессора? — засомневался Пётр Николаевич.

— Думаю, что не выдумал. Отец профессора умер в 1848 году. А в той записи упомянуто слово «телефон», правда, с двумя ошибками. Как известно нам, слово телефон вошло в обиход только после 1860 года. Я лично читал эту записку, и обратил внимание на это.

— А не мог сам профессор написать её, ведь ему слово «телефон» наверняка известно? — не унимался Дурново.

— Это исключено. Не тот человек профессор Балинский. Он и читал-то эту записку единственный раз, после смерти отца, разбирая его бумаги. Тогда он не обратил на этот курьёзный случай особого внимания и вспомнил лишь сейчас, после того, как я дал ему прочесть письмо Есипова.

— И что ты обо всём этом думаешь? — помолчав, спросил Пётр Николаевич.

— Пока ещё не определился, но кого-то в эту Сосновку послать придётся. Чувствую, что не простой хлопец этот Алексей Щербаков. Как бы нас не опередили.

Дурново с интересом посмотрел на своего заместителя.

— Отчего ты так решил? И кто, по твоему мнению, может нас опередить?

— Думаю, что ты Пётр Николаевич и сам прекрасно знаешь кто наши «заклятые друзья».

— А вот на этот раз ты ошибся, Арсений Владимирович. Неделю назад я подписал подорожные трём итальянцам. И направляются они в село Сосновка Алтайского горного округа.

— Итальянцы? Снова! Скорее всего, это Ватикан. И наверняка там торчат ушки семейства Ротшильдов, а значит и англичан. Так что, я не так уж и ошибся, — сказал Мещеряков.

— Может быть. Но и нам надо что-то предпринять. Есть какие либо мысли?

— Полагаю, что задерживать в столице этих итальянцев уже поздно? — задумчиво произнёс Арсений Владимирович.

— Да они уже и Москву проехали.

— Значит подсадить к ним мы никого не сможем. Остаётся один вариант. Мимо Тюмени они наверняка не проедут. А там Аполинарий Модестович встречу им организует и, чтобы варнаки иностранцев не обидели, сопровождение даст. Надо Есипову телеграфировать.

— Вот и я так же думаю. Займись этим, Арсений Владимирович, и подумай, кого отправить вслед за итальянцами.

— Что тут думать! Сам поеду. Не будет Его Святейшество людей за тридевять земель по пустякам гонять. Дело намечается щекотливое. Незачем лишних людей привлекать.

Пётр Николаевич взглянул на своего заместителя и, усмехнувшись, произнёс:

— Никак ты, Арсений Владимирович, проветриться решил. Дело хорошее, но кто здесь работать будет?

— А ты молодых привлекай. Вон Осиповский в бой рвется, вот его и загрузи. Проверишь, за одним, на что он способен.

Пётр Николаевич поставил локти на стол и, изобразив из пальцев обеих рук домик, стал размышлять. Мещеряков терпеливо дожидался результата этих размышлений. Спустя минуты полторы тот откинулся в кресле и снова посмотрел на помощника:

— Ладно. Но поедешь ты в Барнаул официально с инспекцией. Повод для такой инспекции есть. Судя по докладам, там какие-то непонятные дела творятся. Вот и разберешься. Но сначала введи Осиповского в курс дела и только тогда поезжай.

— Хорошо. Ну, я пойду?

— Иди, Арсений Владимирович, работай.

Аполлинарий Модестович Есипов прочитав пространную телеграмму о приезде иностранцев, думал не долго. Он вызвал к себе в кабинет Артемия Гурьева и дал прочитать ему телеграфный текст. Тот быстро просмотрел наклеенные на бумагу куски телеграфной ленты и выжидательно уставился на дядюшку.

— Прочитал! Поезд придет послезавтра. Возьмешь урядника Евтюхова и вместе с ним встретите иностранцев. Проверьте у них бумаги и устройте в гостиницу. И готовьтесь в дорогу, будете их сопровождать до самой Сосновки и обратно.

— Но ни я, ни тем более Евтюхов по-итальянски не говорим?

— Не велика беда. Ты же в гимназии латынь учил, и наверняка итальянский язык на латынь похож. К тому же, в любом случае там будет один, говорящий по-русски и скорее всего они знают французский язык. Надеюсь, французский-то ты не забыл?

— Не забыл! — засмеялся Артемий Николаевич.

— Ну значит не заскучаешь. Заодно итальянский подучишь. И смотрите за синьорами повнимательнее. Чувствую, что не от скуки они всё это затеяли. А значит, есть у тебя шанс отличиться и быть замеченным. А там глядишь и в столицу переберёшься. Всё! Иди и готовься.

Аполинарий Модестович проводил взглядом выходящего из кабинета племянника, посидел без дела пару минут и, вздохнув, придвинул поближе очередную стопку бумаг.

Карло Сальвини устал и не просто устал, он был вымотан до предела. Устал он гораздо раньше, когда они еще ехали в поезде до этого сибирского города с трудно произносимым названием Тюмень.

Но начиналось всё хорошо. Путь из Санкт-Петербурга в Москву был нисколько не утомителен. Заснеженная равнина, леса, подступающие под самое полотно железной дороги, мелькающие полустанки, деревеньки вдали и люди, то заросшие бородами и несуразно одетые крестьяне, то спешащие куда-то чиновники в разнообразных мундирах, то розовощекие дети и дамы в шубках, все было внове и все интересно.

Москва удивила обилием золочёных куполов, колокольным звоном и карканьем воронья в утренней тишине. Они задержались в Москве. У Поцци были здесь какие-то дела и Сальвини в одиночестве гулял по улицам, наблюдая за чужой жизнью в этом странном заснеженном городе и чувствовал себя путешественником-первооткрывателем. Эдаким Марко Поло, заехавшим к монголам. Он даже подумывал о написании книги о путешествии по Московии. Но его немного напрягали спутники, которых навязал ему кардинал Мартинелли.

Если Роберто Поцци казался более-менее понятным, поскольку был вполне образован, начитан и охотно пускался в разговоры на любые темы, то их третий спутник, с забавной фамилией Скварчелупе был молчалив и вовсе не походил на слугу, как его представил Поцци. Если тот и являлся слугой, то это был слуга странный. По наблюдению Сальвини, единственной обязанностью того, как слуги Роберто Поцци, было таскание двух огромных чемоданов, в одном из которых были личные вещи Поцци, а второй никогда в присутствии Сальвини не открывался. Кстати, имя этого Скварчелупе вполне соответствовало его облику. Мауро, так называл его Поцци. И тот был чёрен как мавр. Но деваться было некуда, приходилось терпеть обоих.

Сальвини конечно знал, что Россия страна огромная и холодная. Но одно дело знать и совсем другое дело ехать по этому бесконечному, заснеженному пространству, пусть даже на самом быстром наземном транспорте. И когда, наконец, поезд остановился на перроне Тюмени, Карло Сальвини почувствовал себя моряком, который после долгого плавания увидел берег.

Но весь прежний путь от Москвы до Тюмени показался Сальвини загородной прогулкой, по сравнению с путешествием на санях по зимним сибирским дорогам. Хорошо ещё, что главный полицейский начальник Тюмени дал им двоих сопровождающих, которые легко решали проблемы, возникающие на этом долгом пути. Даже его более молодые спутники и те устали от холода и этих бескрайних заснеженных равнин. Но все на свете имеет начало и конец. Когда два часа назад возничий свернул влево и по пологому спуску проехал на дорогу, проложенную по льду большой реки, их сопровождающий, молодой полицейский чиновник, весело воскликнул:

— Крепитесь синьоры, часа через три будем в Барнауле. А там до Сосновки рукой подать, двести вёрст всего. И смотрите, какой денёк сегодня. Тепло, солнышко светит, ветерок небольшой. И главное весна не за горами.

Ожидание близкого отдыха в более-менее комфортных условиях, немного взбодрили Сальвини, и он стал с интересом оглядывать окрестности. Внезапно раздавшийся разбойничий свист, заставил вздрогнуть. Лошадь испуганно дёрнулась, но была остановлена кучером. Все начали оглядываться. Но сверху послышался смех, и раздались удивлённые возгласы на итальянском и русском. Сальвини поднял голову и обомлел. В метрах пятидесяти над ними плыло по воздуху ярко красное крыло. К нему на тонких многочисленных шнурах было прикреплено некое подобие кресла, в котором сидел человек без лица и смеялся, веселясь над их испугом.

Пролетев над ними, этот странный аппарат плавно повернулся и полетел в сторону довольно крутого и высокого берега. Подлетев поближе к склону он стал набирать высоту и наконец приземлился чуть ниже стоящей на самом верху толпы. Среди этой толпы отчётливо были видны фигуры женщин и детей, машущих руками и что-то весело кричащих.

— Что это такое? — удивлённо спросил Сальвини своих сопровождающих, указывая наверх.

Молодой, которого звали Артемий Гурьев, лишь пожал плечами. Второй сопровождающий, внушительного вида, усатый и на удивление спокойный мужчина сказал:

— Воскресенье сегодня, погода хорошая, вот и выбрались люди за город для отдыха. Вон и костер жгут, — указал он на дым за столпившимися людьми.

Было заметно, что и он немало удивлён увиденным, но старается этого перед ними не показывать.

— Почему у этого, что над нами летал, лица нет? — полюбопытствовал Поцци. Сальвини перевёл вопрос.

— Вы видимо не рассмотрели. Маска это вязаная. Хоть мороз и не большой, но ветер наверху и нос можно отморозить. Вот и одевают маску, — спокойно пояснил Евтюхов.

Между тем наверху снова появился аэронавт, который пробежав несколько шагов по склону, оторвался от земли, сделал несколько кругов, набирая высоту, затем, плавно снижаясь, поплыл в их сторону. На этот раз он был без маски. Удалось разглядеть юное, почти детское лицо и услышать звонкий девичий голос:

— Буон джорно! Синьоры! (Добрый день! Синьоры!)

Потом бесстрашная аэронавтка громко рассмеялась и, удаляясь, крикнула:

— Буон вьяджо синьоры! Чао! (Счастливого пути!)

Поднаторевший, за время долгой дороги, в итальянском, Артемий Николаевич сорвал с головы шапку и крикнул вслед уплывающей амазонке:

— Буон джорно бамбина! Грацие синьорита!

Сальвини глянул на своих спутников. Если Мауро бесстрастно наблюдал за всем происходящим, то Роберто Поцци впился взглядом в толпу на вершине и был похож на охотника выслеживающего дичь.

Последнее воскресение января 1890 года в Барнауле запомнилось на удивление отличной погодой и новой забавой — полётами на параплане.

Конец третьей книги.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Интерлюдия

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21