Моя идеальная (СИ) [Настя Мирная] (fb2) читать онлайн

Моя идеальная

Глава 1

Не убила тогда? Убивает сейчас.

Прохожу мимо неё, глядя прямо перед собой. Нельзя смотреть на неё.

Нельзя!

В последний момент скашиваю взгляд в сторону и захлёбываюсь собственной кровью, когда замечаю её потухший взгляд и чёрные круги под глазами.

Нельзя!

Иду в обратном направлении, ускоряя шаги. Не оставляю себе шанса обернуться. Когда пятно света от фар остаётся далеко позади, шумно выдыхаю.

И какого хрена сейчас произошло? Что Миронова здесь делает?

На шею бросилась, как будто мы пару дней не виделись, и она скучала.

Блядь, я тоже. Каждую грёбаную секунду тоска изнутри жрала.

Сквозь шум дождя и вой ветра слышу топот ног, но шаг не сбавляю.

— Артём! — вопит сзади, но я упорно продолжаю идти.

Нельзя…

— Артём, подожди! — опять доносится такой знакомый голос.

Не реагирую. Если остановлюсь, то сдохну на месте без единого шанса на воскрешение.

Ну почему сейчас? Когда я только решил жить дальше? Почему не вчера? Когда я готов был жизнь положить, лишь бы она рядом была?

За собственными раздирающими мыслями едва улавливаю посторонние звуки. Топот. Глухой удар. Всплеск воды.

— Тёма, пожалуйста!

— Блядь! — торможу так резко, словно кто-то поводок на себя натянул, когда слышу слёзы и мольбу в её крике.

Она и натянула. Всегда, сука, держит.

Стою, всматриваясь в густую темноту, но вижу только её лицо.

Сука! Да что за херня? Почему я не продолжаю двигаться? Какого хера застыл на месте? Надо просто продолжать идти. Или даже бежать. Знаю, что она не догонит.

Стою и молчу, продолжая сканировать тёмную улицу. Шумно дышу, с трудом вынуждая лёгкие продолжать функционировать.

Настя тоже ничего не говорит. И не приближается. По крайней мере, шагов я не слышу.

А что, если с ней что-то случилось? Вдруг голову разбила или ещё что? В этом непроглядном мраке и чёрт ногу сломит.

Нельзя!

Делаю шаг и...

— Иди домой, Настя! — рычу, перекрывая завывающий ветер и дробящиеся об асфальт капли.

Тишина... Долгая...

Напрягаюсь до предела. Все мышцы на грани. Мотор на разрыве.

Надо просто уйти и жить дальше. Меня не должно волновать, что с ней может произойти. Пускай женишок о ней и заботится.

Блядь!

Сжимаю едва сросшиеся пальцы в кулаки. Скриплю зубами.

Нельзя! Нельзя, блядь!

— А у меня больше нет дома! — долетает до меня её крик. И столько отчаяния в нём, что на стену впору лезть. — Ничего у меня больше нет! Ни дома! Ни семьи! Ни денег! Ничего не осталось! Даже телефона нет! Только машина и одежда, что на мне! И ничего больше! Слышишь меня, Артём?! Без тебя у меня ничего не осталось!

Слышу. И слёзы в её дрожащем голосе слышу.

Вот только какого хрена всё это значит? Какого хуя произошло? И что за херня творится сейчас?

Не позволяю себе подойти к ней. Даже обернуться, сука, не позволяю. Тяну броню, пока давить не начинает. Надо как-то выживать. Просто пройти через это.

Просто? Ни черта это не просто.

— Значит, к женишку своему топай! Он всегда примет! Даже после измены не отказался!

Делаю больно нам обоим.

Знаю, что и ей тоже.

Всё ещё глаза её помню, когда сказал, что ненавижу. Это самое ужасное, что мне приходилось видеть в своей жизни. Даже не смотря на собственный разлетевшийся в дребезги мир, простить себя не мог, что сказал ей это. Был уверен, что видел боль в её взгляде до того момента. Как же я ошибался. Это была только вершина айсберга. А потом я окунулся в настоящий океан, который в её зрачках бушевал.

— И жениха у меня больше нет! Сказала же, что мне некуда идти! Ничего не осталось! Никого у меня больше нет!

Сердце разрывается от натуги. Грудную клетку распирает так, что она разорваться готова. Перестаю дышать, когда задаю очередной вопрос, всё так же стоя к ней спиной:

— И куда же он подевался? Неужели бросил, когда запалил, как ты с очередным студентом в лю... — нет, даже произнести не могу. — В чувства играешь?

Сзади раздаётся истеричный смех, играя на моих из без того воспалённых до грани нервах. Те её слова слишком сильно зацепили, хотя и не поверил в них.

— Я ушла от него! Разорвала помолвку! И из дома тоже! Потому что... — самая долгая и тяжёлая пауза в моей жизни. — Потому что я люблю тебя, Артём! Тебя люблю! Слышишь? Всегда любила! И сейчас люблю! И чтобы ни случилось, не перестану любить!

Секунда на вдох. Вся жизнь на выдохе. Снова.

Поворот на сто восемьдесят градусов.

В плотной черноте ночи и пелене дождя различаю только смазанное светлое пятно её волос и футболки. Иду на свет. Точнее бегу. Врезаюсь в неё, не рассчитав скорость. Миронова отлетает назад, но я тут же ловлю её за руки. Не позволяю упасть.

Никогда больше не позволю...

Не то что глаза, черты лица рассмотреть не удаётся.

Даже её призрак в моей квартире определялся чётче. Единственное доказательство, что это не фантом — дрожащие ледяные запястья в моих пальцах.

— Скажи ещё раз!

Но она молчит.

Блядь, я должен увидеть её лицо. Понять, что творится. По глазам прочесть.

— Повтори это, Настя! Скажи снова! Скажи, блядь! — ору, вцепляясь руками в её плечи, и сжимаю до боли. Вдавливаю пальцы, оставляя синяки. Намеренно это делаю. Потому что самого, сука, в очередной раз растаскивает. Раздирает. Рвёт на части. Она коротко вскрикивает. Слегка ослабляю хватку. — Повтори это слово! Не молчи, блядь!

Её ладони мнут и сжимают шелестящую ткань моей куртки, а потом отпускают и медленно ползут вниз.

Не позволяю. Хватаю и прикладываю туда, где колотится взбеленившееся сердце.

— Скажи, малыш. Прошу, повтори это снова. — голос срывается.

Сам себе обещал, что больше никаких нежностей. Вообще ни с кем. Но ведь это ОНА... С ней по-другому не выходит.

— Я люблю тебя, Артём! — кричит мне в морду. Всё ещё ни черта не могу разглядеть, но чувствую её дыхание на подбородке и вибрацию на горле. — Люблю! Люблю! Люблю! Буду повторять, сколько надо, чтобы ты понял! Чтобы услышал! Я люблю тебя, Северов! С первой встречи! С первого взгляда и слова люблю! И до последнего вдоха любить буду!

И...

Вся моя броня осыпается с оглушающим звоном.

Кладу руки на её холодные щёки, давлю на шею, вынуждая поднять голову. На ощупь нахожу губы.

Блядь, они такие же сладкие, как и раньше. И запах тот же. Даже дождь не в силах его смыть.

Целую. Не набрасываюсь, а едва касаюсь одними губами и языком. В рот не проталкиваюсь. Скольжу по мягкой податливой плоти. Облизываю. Втягиваю в себя.

И, сука, воскресаю.

Со всей тоской целую. Всю боль вкладываю. И её ощущаю.

На ментальном уровне разделяем.

Чувствую горьковато-солоноватый вкус слёз и надеюсь, что не моих. Никогда не ревел, как бы погано не было. Даже в детстве всегда держался. Но моя девочка всё из меня выдернула.

Моя же? Всё ещё моя?

— Скажи ещё раз. — хриплю, обжигая её дыханием.

Вместе сгораем. Телом чувствую, как её колотит. Меня не меньше.

— Я люблю тебя, Тёма. — шепчет, но громче внезапно прокатившегося грома её слова звучат.

Вспышка молнии, разрезающая чёрное небо, позволяет, наконец, увидеть родное до одури лицо. И пусть всего на одно грёбанное мгновение, но сейчас мне и этого хватает.

Вот теперь я срываюсь. Набрасываюсь на неё, как изголодавшийся зверь. Не даю времени на сопротивление. Врываюсь внутрь. Проталкиваю язык так глубоко, как позволяет физиология. Никогда раньше так с ней не делал. Сейчас хочу. До дна хочу достать. До самого сердца.

Она любит! Меня любит!

Я и до этого знал, но услышать эти слова от моей маленькой девочки... Это взрыв. Треск молний. Взлёт и падение. Больше, чем космос.

Настя отвечает без раздумий на мою дикость. С неменьшим рвением всасывает в себя. Царапает и прикусывает. Оба стонем, когда то же самое с ней проделываю. Отпускаю наконец лицо и кладу руки на спину. Прижимаю во всех возможных точках, не позволяя даже воздуху пробраться между нами. Втискиваю в себя настолько крепко, что самому больно.

Но похую сейчас.

И ей тоже.

Сама обнимает. Настолько знакомо в волосах пальцами путается, пробираясь ледяными трясущимися руками под капюшон, что мандраж хватает.

Ни на секунду не отпускаю. Крепче жму.

Кажется, даже кислород нам сейчас не нужен. Друг другом дышим.

Вожу ладонями по её спине, рёбрам, рукам. Ниже не спускаюсь.

Не до этого сейчас. Хотя член оживает от одного её присутствия. Забиваю. Не время.

Её дрожь усиливается, когда под мокрую ткань футболки пробираюсь. Хочу тепло её кожи тактильно ощутить. Самого коноёбит, как от озноба, но холода всё ещё не ощущаю. Только какую-то охуенно-мощную волну эйфории. Счастьем топит, когда очередной стон из её горла вырываю.

Моя девочка! Моя! Моя, блядь! И ничья больше! Никогда не отпущу! Никому не отдам!

— Моя! — рычу ей в рот и чувствую вибрацию её тихого смеха на своих губах.

— Всегда была, Тёма. И всегда буду. Теперь только твоя. Прости меня.

Напрягаюсь конкретно так. Нет, я до сих пор помню всё, что она мне сделала. Все слова, что сказала. Всю боль, что причинила. Конечно, помню. Ничего не забыл. И вряд ли смогу. Всё ещё остаётся до хуя вопросов, на которые не получил ответы. И больно до сих пор. Но сейчас глушу всё, что изнутри раздирает.

Что бы ни было завтра, этот миг я заберу себе. Даже если придётся сдохнуть. Не хочу сейчас об этом говорить. Даже думать не хочу. Возможно, я и сбегаю от проблемы, но в данный момент я не готов протаскивать себя через это. Время надо всё обдумать и проанализировать.

Опять целую. Жёстко. Зло. Стискиваю сильнее. Ощущаю вкус её крови у себя во рту.

Не торможу. Похуй. Мне тоже больно.

Настя что-то мычит и упирается мне в грудь. Совсем слабо, но я отрываюсь от неё. И всё равно не отпускаю.

Один раз позволил ей вырваться, а потом двадцать три дня агонизировал без неё.

— Что случилось, Насть? — с трудом выдавливаю несколько слов.

В глотке сжимается тугой узел. Если оттолкнёт снова? Если уже жалеет? Блядь, опять эти "если"!

— Всё нормально, Тём. Просто больно немного.

— Где? — хриплю, реально не понимая.

На всякий случай слегка ослабляю объятия, чтобы боли не причинять. Но готов в любой момент до сломанных костей сжать.

Миронова молча заводит руку за спину и хватает моё запястье. Я всё ещё ничего не вижу, но чувствую, как она тянет вверх и прикладывает пальцы с своей нижней губе.

Ощущаю нашу смешавшуюся слюну и, возможно, кровь.

Блядь, кто-нибудь, врубите свет. Я должен её увидеть.

Выдыхаю. Тяну новую порцию кислорода вместе с её запахом. Обвожу пальцем её губы. Не сдержавшись, слегка давлю на нижнюю и проталкиваюсь внутрь. В момент, когда моя девочка осторожно проходится по нему кончиком языка, по позвоночнику пробегает электрический импульс, вызывая волну дрожи и желания.

Я не для этого к её губам прикоснулся. Совсем не для этого. Но в полном отупении коротко приказываю:

— Соси.

Блядь, да что я несу? Что вытворяю сейчас? Пиздец какой-то. Какого, мать вашу, хрена?!

Малышка слегка дёргается назад, но я быстро перевожу вторую руку на её затылок, не позволяя отстраниться, и сильнее давлю на челюсть.

— Пожалуйста... — скулю, заглядывая туда, где, по моему мнению, должны находиться глаза.

Она делает робкое движение, а потом глубже втягивает палец в рот, принимаясь его посасывать и облизывать.

Полный, сука, аут.

Сам не понимаю, как до этого дошло.

Три недели я подыхал. Сегодня решил начать жизнь сначала. Увидел бегущую ко мне Миронову, и всё полетело к чертям.

Она призналась, что любит меня. Наконец, блядь. Ушла из дома. От зализыша. А теперь мы стоим под проливным дождём и ревущим ветром. У неё во рту мой палец, который она сосёт. А я думаю только о том, чтобы заменить его членом.

Обо всём на хрен забыл. Тупая похоть одолела. Как зеленоглазой ведьме это удаётся? Напрочь отрубать во мне всё. Я даже обо всех дерьмовых днях без неё забыл. И о том, что ей больно. И мне тоже.

Блядь!

Резко выдёргиваю палец и отлетаю на шаг. Молния опять рассекает ночь, и я успеваю увидеть ошарашенное бледное лицо. Перепуганные глаза и дрожащие синие губы. Доля секунды, и я снова прижимаю девушку к себе. Теперь уже сосредотачиваюсь совсем на другом. Веду по её голым рукам. По трясущемуся телу.

Она просто ледяная. И коноёбит её знатно. Особенно учитывая посиневшие от холода губы.

Заебись, блядь! И где мои мозги?

На дворе конец сентября, а она стоит в одной футболке и штанах, промокшая, я уверен, до костей. Ночью, под ледяным дождём и ревущим ветром. Несмотря ни на что, меня топят переживания за неё. И пусть она меня через все девять кругов Ада протащила. Не могу не заботиться о ней.

Срываю с себя куртку и стягиваю через голову толстовку. Холод тут же касается моей разгорячённой кожи.

Похер. Не до этого сейчас.

Хватаю её футболку и тащу вверх.

— Что ты делаешь, Артём? Ты же не собираешься прямо здесь?..

— Вообще-то идея так себе. — улыбаюсь впервые за последние три недели. Ну вот точно блондинка. Реально, что ли подумала, что я собираюсь с ней сейчас сексом заниматься? — Ты промёрзла насквозь.

Напяливаю на неё свою толстовку, которая висит на её хрупком теле мешком, и накидываю сверху плащёвку. Дёргаю молнию вверх до самого подбородка и набрасываю на волосы капюшон. Может, от воды её это уже и не спасёт, но хоть немного согреет.

— Зачем, Тём? — пищит, оглядывая сначала себя, а потом и мою мгновенно промокшую футболку.

— Так надо, маленькая. — отбиваю и, подхватывая на руки, уверенным шагом направляюсь к кругу света, который создают фары её машины.

Глава 2

И снова на "до" и "после"

Опускаю Настю на пассажирское сидение, а сам занимаю место водителя. Не заглушенный двигатель тихо урчит под капотом, создавая лёгкие вибрации.

А может это мы с моей девочкой так дрожим?

Включаю печку на максимум.

Нас всё ещё окутывает тьма. Только отражение фар на мокром асфальте и неоновая подсветка на приборной панели создают рассеянное свечение внутри салона.

Клацаю кнопку на потолке и щурюсь от яркого света. Я уже давно свыкся с темнотой, поэтому глаза режет ощутимо. Едва привыкаю, смотрю на свою девочку.

Она сидит, опустив голову вниз, и перебирает кончиками пальцев, они единственное, что виднеется из длинных рукавов, край моей толстовки.

В моей одежде. Снова... Моя...

— Насть. — зову, привлекая внимание.

Но она всё так же продолжает изучать ткань. Словно вместе с теменью из неё решимость ушла. Как если бы думала, что пока не видит, то это не по-настоящему, а теперь пришлось столкнуться с реальностью. Её руки, как и всё остальное тело, не просто дрожат, её пиздец как трусит.

Поддеваю пальцами её подбородок и поворачиваю лицо на себя. Она старается увернуться, но не позволяю. Кладу вторую руку на щёку, а потом убираю за ухо слипшиеся мокрые волосы. Глажу большим пальцем скулу, пока не расслабляется.

— Посмотри на меня, малыш. — хриплю, голос так и не вернулся в норму после двух суток звериных воплей.

Видимо, теперь это и есть моя норма.

И она смотрит. Тысяча вольт, и я взрываюсь. А потом по кускам стягиваюсь обратно в нечто целое, живое и более сильное и уверенное, нежели раньше.

Из её глаз бесконтрольно текут слёзы, скатываясь по щекам и посиневшим вздрагивающим губам.

— Настя... — блядь, какого хера так сложно говорить? — Почему ты плачешь?

— Я боюсь. — отбивает дрожащим голосом.

— Чего ты боишься, маленькая?

Да, я не забыл, что обещал все эти словечки из лексикона удалить, но с ней не выходит.

— Того, что всё это окажется не по-настоящему. Что это всего лишь сон. А когда проснусь, то снова окажусь дома. И тебя не будет рядом. В моей жизни опять не будет. — сиплый голос срывается, и она начинает рыдать.

Даже сейчас слышу, что и её интонации изменились. Голос стал более хриплым, но сильным. Из него исчезла та самая писклявость, которая всегда меня бесила. Не в ней, нет. Но во всех остальных.

Прижимаю к себе и так же как и раньше просто глажу по спине и волосам. А сам, сука, дышу. Тяжело и громко.

Ей дышу.

— Всё хорошо, родная. — да, всё ещё родная. — Это не сон. Это всё взаправду. Я здесь. И ты тоже. И я больше никогда тебя не отпущу.

— Никогда? — поднимает заплаканную мордаху, а меня на части раздирает, когда замечаю след от зубов на нижней губе.

Какого хрена? Я, конечно, та ещё сволочь, но этого не делал. Не до такой степени отупел от её близости.

Давлю все мысли и вопросы, связанные с отметиной, потому что должен дать ответ. Когда она так смотрит, невозможно молчать.

— Никогда-никогда.

— Обещаешь?

Дааа бля! Уже пообещал один раз и не сдержал. Поэтому отрезаю:

— Не просто обещаю, малыш. Клянусь.

Так знакомо утыкается носом мне в шею. Её горячее неровное дыхание растекается волнами по моему телу, согревая изнутри. Обнимает, прижимаясь ближе. И я обнимаю. Дико и жадно напитываюсь её запахом и теплом.

Ещё долгое время мы так и сидим, обнявшись и не говоря ни слова. И без того достаточно уже сказано. В том числе и лишнего.

Все неприятные мысли отметаю сразу. На них ещё будет время. И на откровенные разговоры тоже. Главное, что Настя снова со мной. Завтра я выясню, почему она тогда так поступила. Узнаю причину ухода из дома и разрыва с этим хладнокровным ублюдком. Завтра я позволю себе вспомнить, как тяжело и больно было все эти дни. Но это всё завтра.

Сегодня я просто буду радоваться тому, что моя идеальная девочка всё ещё принадлежит мне. Наслаждаться тем, что она снова рядом. Её лёгкими касаниями и осторожными поглаживаниями. Её срывающимися вдохами и глухими выдохами. И её томными, снова ставшими робкими и несмелыми поцелуями.

Кстати, о них. Сколько времени прошло с прошлого? Слишком много. Мне нужна доза.

Отодвигаюсь назад и тут же нахожу её губы. Легко и нежно, мягко и осторожно, ласково и с дрожью целую. Кажется, целая вечность проходит, а я всё ещё не могу от неё оторваться.

И да, я всё ещё люблю её. Вот только сказать об этом ещё сложнее, чем раньше.

— Скажи. — бубню ей в рот и сам не даю ответить.

Опять нападаю на её губы.

Они больше не синие, но всё ещё дрожат. Так же, как всё тело Мироновой. Как и моё, когда снова ощущаю её руки под своей футболкой.

— Я люблю тебя, Тёма. — шепчет, разрывая контакт всего на долю секунды.

А потом снова сплетаемся.

Сжимаю крепче. Целую жёстче. Ничего не могу с этим поделать. Эти слова дают такой заряд, что мне просто необходимо выплеснуть энергию.

Я тебя, девочка моя. Я тебя… — говорю мысленно, потому что даже это сейчас тяжело произнести.

И снова ощущаю металлический привкус. Сбавляю напор. Прохожусь языком по внутренней стороне нижней губы и нащупываю несколько глубоких ран. Отрываюсь и всматриваюсь в её лицо. Веду пальцем по неровному, но весьма заметному следу от укуса. Настя кривится и отводит голову в сторону.

Укус совсем свежий.

— Больно? — шиплю, вынуждая смотреть на меня.

— Немного. Ничего страшного. Пройдёт.

— Это же не я сделал?

Блядь, знаю, что не я, но всё же… После того сумасшествия, когда мне башню сорвало и я ей палец в рот засунул... Короче, я должен быть уверен.

— Нет, Тём. — и ничего больше не добавляет.

Почему? Ладно, зайду с другой стороны.

— Я сделал тебе больно?

— Не сейчас. — глухо вдыхает, высоко поднимая грудную клетку. — Но я сама виновата. Я это заслужила.

Пиздец. Нет, нет, нет! Не готов пока это из могилы вытягивать!

— Кто это сделал?! — грозно рычу, но вразрез с интонациями мягко обвожу рану пальцами. — Откуда это, Насть? — добавляю уже тише.

Выпотрошу любую суку, которая мою девочку обидеть посмела. Но одна хреновая мысль в голову всё же долбится: Должанский или кто-то другой? Она была с кем-то ещё? Или в пылу страсти женишок грызанул?

Ревность даже кости плавит и прожигает кожу, застилая глаза красной тряпкой.

— Пожалуйста, Артём, не надо. Я просто хочу об этом забыть и всё.

И она отводит взгляд.

Да твою же мать!

— Кто это сделал, Настя?! — выбиваю сквозь стиснутые зубы. — Уёбок этот? Или ещё кто?

— Хватит, Артём! Я же сказала, что не хочу об этом вспоминать! Это всё осталось там, где ему и место!

— И где же?

— В прошлом! Ни Должанского, ни родителей больше нет в моей жизни! Я не стану вспоминать всё, что они сделали.

— А то, что ты сделала, Настя, тоже? Забудешь, как выбрала его? Как заставила меня два дня загибаться от неизвестности? Как вышвырнула из своей жизни, как использованный гандон, тоже забудешь?

Не собирался я этого всего говорить, но её упрямство вырвало из меня всё, что накипело. Вижу новые слёзы на её лице.

Блядь, да сколько реветь можно?!

И бесит, и желание обнять и успокоить одновременно вызывает.

Сжимаю кулаки. Стискиваю челюсти. Опускаю веки и вентилирую воздух.

Не туда меня занесло. Совсем не туда. Жду, что ударит. Что опять разревётся. Начнёт оправдываться. Чего угодно жду.

Но на то она и моя девочка, чтобы с ног на голову всё переворачивать. Умеет удивлять.

— Открой глаза, Артём.

Вот этого я точно не ожидал. Всегда такая мягкая и нежная. Скромная и нерешительная. Пусть и гордая, но стеснительная Настя не просто говорит, а требует с такой сталью в голосе, что я подчиняюсь и смотрю на неё. Солёные капли срываются с ресниц, что вообще никак не соответствует выражению её лица. В глазах решимость и даже злость. Крылья носа раздуваются от активной работы лёгких. Зубы плотно сжаты.

— Думаешь, я могу это забыть? — выплёвывает металлическим голосом с жёсткими интонациями. — Всё, что наговорила тебе? Всё, что сделала? Думаешь, смогу стереть из памяти твой взгляд, когда уезжала с Должанским? Ты правда считаешь, что это можно забыть? Что можно выбросить из головы любимого человека и ту боль, которую ему причинила? Я никогда не забывала! Каждый день ненавидела себя за это всё больше! Каждую минуту наказывала за всё, что тогда видела в твоих глазах! Каждую грёбанную секунду я подыхала от осознания, что сама всё разрушила. Каждое, блядь, мгновение существовала со всем этим дерьмом, в которое сама себя и окунула. Считаешь, что мне не больно?! Больно, Артём! Ещё как больно! Три недели я прожила в Аду! Хочешь наказать меня ещё больше?! Давай! Валяй! Мне уже ничего не страшно! Я всё выдержу! Все упрёки и всю твою ненависть! Я устала бояться и дрожать! Мне надоело прятаться! Не стану больше сбегать, чтобы зализывать раны! Жить с ними буду! Кровью истекать, но жить! — бьёт сжатым, разбитым в мясо кулаком в место укуса. — Так что давай, добивай меня! Всё равно на ноги встану и продолжу идти!

Замолкает и крепче сжимает челюсти.

Блядь, не думал, что у моей идеальной девочки могут играть желваки на скулах.

Слёзы всё так же текут, но она зло стирает их, размазывая по лицу кровь из раскуроченных костяшек. Хватаю её за руки и дёргаю на себя.

Глаза в глаза. Не просто сцепляемся: сверлим и простреливаем. В её глазах ярость и решимость. В моих бешенство и желание навсегда изгнать из неё эту боль.

— Откуда укус? — выдавливаю, продолжая крепко сжимать её запястья.

Блядь, они всегда такими тонкими были? И вообще, разве моя девочка была такой маленькой и худой?

Огромные чёрные круги под глазами. Впалые щёки. Заострившиеся скулы...

— Жених на память оставил, когда я его на хрен послала. — выплёвывает, всё так же не разжимая зубов.

— Я его разорву на кровавые лоскуты. — рычу с теми же оттенками эмоций, что и Миронова.

Мы оба топим злость, чтобы не сорваться и не вывалить разом больше, чем надо. Не выдержим. Никто из нас.

— Не надо, Артём, пожалуйста. Просто оставь всё как есть. — её голос смягчается, а руки безвольно повисают в моём захвате.

Чувствую, что она опять начинает дрожать.

— Ладно, потом поговорим об этом. — выдыхаю уже спокойнее. Расслабляюсь следом за ней и начинаю осторожно гладить вокруг разодранной кожи. — Что случилось с руками, Насть?

Не хочу даже представлять, что должно было произойти, чтобы до мяса кулаки изорвать. И как больно ей при этом было.

— Вика слышала, как декан говорил, что ты забираешь документы из академии. — закрывает глаза, но я успеваю заметить боль, мелькнувшую в них при этих словах. Выдыхает и продолжает. — Арипов подтвердил, что это из-за меня. И сказал, что я сердце тебе разбила.

— Сука, я ему язык вырву. Хули треплется, как баба на базаре?!

— Тём, благодаря ему я поняла, что натворила. И раньше понимала, но надеялась, что ты сможешь меня возненавидеть и жить дальше. — в интонациях всё ещё слышится сталь, хотя голос и звучит ровно, лишь иногда срываясь.

— И я хотел тебя ненавидеть. Хотел, но не смог. Так и не вышло. — хватаю её лицо и заглядываю прямо в душу.

Впускает. Впервые открывается по-настоящему. Никаких масок. В её зрачках бушует такая буря, что способна захлестнуть с головой и разорвать на части.

— Прости меня, Артём. Знаю, что очень перед тобой виновата. Не знаю, сможешь ли ты однажды это сделать, но я буду ждать, сколько придётся. Целую жизнь. Я люблю тебя, Тём.

Хочу ей ответить. Хочу... Но не могу. Не получается. Слова застревают в горле и никак, сука, не выходит их вытолкнуть. Поэтому просто прижимаю крепче и снова целую. Когда воздух кончается, повторяю вопрос:

— Что с твоими руками, маленькая?

— Колотила грушу, чтобы хоть как-то пережить мысль, что больше никогда тебя не увижу.

Блядь, даже не знаю, что больнее: её предательство или её слова?

— Почему без перчаток или хотя бы бинтов? — выдыхаю устало.

Сил не осталось даже на борьбу с самим собой.

— В своё оправдание могу сказать, что груша это заслужила. — и топит ту самую свою мозговъебательную улыбку с ямочками.

А я смеюсь. Впервые за много дней чувствуя себя живым.

— Поехали домой, малыш. — хриплю, утыкаясь своим лбом в её.

Ловлю каждый её выдох. М-да... Всё ещё маньячина.

— У меня больше нет дома, Тём.

— Я твой дом, Настя. Я. Твой. Дом.

Глава 3

Только умерев, понимаешь, что значит жить

Едва выруливаю от обочины, сцепляю наши пальцы. Даже минута без её прикосновений тяжело даётся.

Блядь, как я всё это время без неё жил?

Сильнее сжимаю её руку, но ненадолго. Ливень стоит стеной и видимость практически нулевая. Мягко высвобождаю ладонь и вцепляюсь в руль. Едва ли не подбородок на него кладу, чтобы хоть что-то рассмотреть. Дворники пашут на износ, разгоняя потоки воды с лобовухи.

— Сука, нихуя не вижу! — рычу, до боли вглядываясь в беспросветную пелену.

Ползём с черепашьей скоростью, иначе рискуем оказаться в кювете или впечататься в фуру. Настя молча опускает мне ладонь на бедро и слегка сжимает.

Отрываю взгляд от дороги всего на долю секунды и смотрю на её лицо. Лёгкая улыбка на губах и напряжение в глазах.

— Всё хорошо, малыш. Доедем. Не волнуйся.

— Я не волнуюсь, Тём. Я тебе верю. — даже в словах её улыбку улавливаю. А следом враз задрожавшим голосом добавляет. — Я прочитала твои сообщения. Все прочитала. И хотела на каждое ответить. Но уже поздно было. Особенно на то, где ты спросил, верю ли я тебе. Верю, Артём. Всегда верила. Поэтому и говорю сейчас. И... — шумно переводит дыхание, а я вспоминаю то самое сообщение. Почему-то именно на него ответа ждал. — На голосовое тоже хотела ответить. Совсем не то, что написала. Я люблю тебя. Прости, что не сказала тогда. Сейчас говорю. И всегда говорить буду. Я больше жизни тебя люблю. Без тебя мне ничего не надо. Когда из дома ушла, даже не думала, что будет дальше. Знала, что ты никогда меня не простишь. Поэтому и пофигу было. А сейчас... Я всё сделаю, Тём, чтобы ты простил. Я очень сильно тебя люблю.

— Всё сделаешь, Насть? — хриплю, всматриваясь в дорогу и охуевая от урагана эмоций, что её слова вызывают.

Никогда не прощу? Не забуду точно. И что значит простить? Разве мало того, что уже произошло? Или того, что я к себе её везу? На постоянку, сука. Никуда не отпущу больше. Разве это не значит, что уже простил? Блядь, сам не понимаю.

— Всё, Артём. И это не просто слова. — опять стальные ноты.

Блядь, как же она изменилась за это время. Смогу ли я привыкнуть к этому?

Короткий взгляд.

Знакомое, хоть и уставшее лицо. Нереальные зелёные глаза. Родные губы. Любимая девушка.

Сука, конечно смогу.

— Тогда расскажи мне, Насть. Всё расскажи. Почему не отвечала тогда? Почему, — пиздец, даже вспоминать тяжело, — ушла. На хрена с ним уехала? Зачем отпустить просила? Если любила всё это время?

— Давай не сейчас, любимый. Дай мне время. Хотя бы до завтра.

Любимый? Блядь, как же охуенно это звучит! Ещё хочу!

— Окей, но при одном условии. — отбиваю с усмешкой. — Скажи это ещё раз.

— Что именно? Дать мне время? — слышу явное удивление в её голосе.

— Назови так ещё раз!

— Любимый?

— А теперь другое повтори.

— Ты невыносимый, Северов! — хохочет в ответку и стукает ладонью по ноге. — Я люблю тебя, любимый!

— Бля, звучит стрёмно. — бурчу себе под нос.

— Сам захотел. — отбивает с явным подколом. — Теперь страдай!

— Эй! Давай как-нибудь по отдельности, ок?

— Я люблю тебя, Тёма. И ты такой же невыносимый, как и раньше, любимый!

Смеёмся вместе. Как, блядь, и не было этих адских недель. Ни для кого из нас.

Пока стоим на светофоре, переплетаю наши пальцы и снова целую. Сказать не могу. Так всё перекачиваю.

Зелёный.

Отпускаю её руку и кладу на самый верх бедра. Как-то на автомате выходит, и только когда её ладонь задевает бугор под тканью джинсов, понимаю, что сделал.

Сука!

Жду, что отпрянет, но моя девочка проводит пальцами по напряжённому до предела члену.

Сука! Сука, блядь! Пиздец! Я сейчас кончу.

Уже больше месяца без траха. Мой предел это четыре дня. С Настей как минимум два раза за сутки в душе спускал. Или в трусы. Или ей на живот.

Какого я об этом думаю? Дорога. Дождь. Надо следить за дорогой.

Втыкаюсь вываливающими из орбит глазами в лобовуху. Но эта ведьма продолжает водить пальцами по всей длине. Чувство такое, что не через одежду касается.

Стоп! Это пальцы. Всего лишь, сука, пальцы.

Сжимаю челюсти. Скриплю зубами.

— Шшшш... — шиплю не сдержавшись.

Моя малышка тут же убирает руку и заглядывает мне в лицо. Вижу боковым зрением.

— Больно? Извини, я... Не знаю, что на меня нашло.

— Вер-ни на мес-то! — цежу по слогам.

— Артём...

— Просто положи руку обратно и не останавливайся, ладно?

— Ладно. Только скажи честно, — вбивает мне в ухо, обжигая дыханием, но всё же кладёт на прежнее место. — если я продолжу, мы не улетим в кювет?

Блядь, шанс вообще-то неплохой такой есть. Мозги отрубает нахуй.

— Лучше убери. — рычу, а моя ведьма смеётся.

С каких пор она такой нескромной стала? А что если?.. Нет, сука, не думаю об этом. Видимо, вообще не думаю, потому что в следующую секунду выписываю то, от чего сам себе пендаля отпускаю. Но обратно слова уже хер заберёшь.

— Ты спала с ним?

Настю тут же сдувает к пассажирской двери. Бросив короткий взгляд, замечаю, как краснеет её лицо. Даже подумать не успеваю о том, что это от смущения, как она начинает орать, звеня яростью:

— Совсем больной, Север?! Ты правда думаешь, что я могла с ним?! После всего?!

И опять меня несёт не в ту степь.

— А как же "он станет моим первым и единственным"?

Отпускаю себе ещё один пинок. И подзатыльник. Ну что я за долбоёб ревнивый?

— Ты совсем что ли долбанулся, Артём? Зачем ты опять это вспоминаешь? Так и не понял, что я сказала это, чтобы ты дал мне уйти? До тебя до сих пор не дошло, что я тебя люблю? Ему бы пришлось меня изнасиловать, чтобы получить! Не могу я с ним! Никогда бы не смогла!

— А со мной? — сипло шепчу, игнорируя все остальные реплики. Не потому, что похуй, а потому что цепляет.

Настя тяжело выдыхает и со свистом втягивает воздух.

Пускай кричит. Сам виноват. И снова охуеваю. Кажется, я совсем свою девочку не знаю.

— Нет, ты точно идиот, Тём. — выдыхает едва слышно. Согласен. Ревнивый идиот. — Я люблю тебя. И в то утро... Я хотела сказать тебе об этом. Но решила сначала объясниться с родителями и порвать с Киром. Я хотела с тобой, Тём... Только с тобой. Первый и единственный. Только ты, Артём.

Глотаю ком в горле и топлю на повышенных.

— Я тебя, Насть. Очень. — всё ещё не выходит сказать это сраное слово.

— И я тебя, Тёма, люблю.

***

Кажется, что до дома добирались целую вечность, хотя по факту прошло не больше получаса.

Ещё тридцать минут жизни...

Глушу мотор, вытаскиваю ключ и выхожу под дождь. Едва Настя выпрыгивает следом, клацаю сигналкой и хватаю её на руки. Игнорируя лифт, поднимаюсь на последний этаж и только там ставлю на ноги. Моя девочка смеётся, бьёт мне по плечу и тут же вскрикивает от боли.

— Ну что ты творишь, маленькая? — шепчу, осторожно касаясь губами её разбитых костяшек.

— Совсем забыла об этом. — пищит, поджимая губы. — И зачем ты меня на руках таскаешь? Я сама ходить умею!

И уходить тоже. — думаю, но вслух не произношу. Если разом вывалим друг на друга всё, что есть, то точно загнёмся.

— Мне нравится это делать, малыш. И вообще, — толкаю дверь и, опять подхватывая малышку на руки, вношу в квартиру, — добро пожаловать домой!

— Вообще-то через порог принято невесту переносить. — смеётся, а потом резко замолкает.

Опускаю на пол и включаю свет в коридоре. Только после этого всматриваюсь в глаза. И тону в них. Захлёбываюсь в том урагане эмоций, что вижу. И ни за одну, сука, уцепиться не выходит.

— О чём ты думаешь, родная? — хриплю, продолжая сканировать её глаза.

— О том, что я счастлива снова вернуться сюда. Не думала, что когда-то опять буду у тебя дома. Здесь была наша последняя встреча, кроме той... — всхлипывает, и я тяну её к себе.

Обнимаю. Зарываюсь лицом во всё ещё мокрые волосы.

— Теперь это твой дом, моя идеальная девочка. — вкладываю свои ключи ей в руку. От Гелика потом сниму. — Тебе больше не надо сбегать от предков. Нам не надо скрываться. Здесь ты можешь быть собой. Тебе не надо прятаться рядом со мной. Больше я никому не дам тебя в обиду. Если придётся, всех раздеру. Ото всех защищу. — выдаю хрипом всё, что так и не сказал тогда. И то, чего не сделал, хотя и должен был.

— Я так тебя люблю, Артём. — всё, что отбивает, но это куда больше, чем я мог себе представить. Особенно в последнее время.

— Сильно замёрзла? — резко сменяю тему, потому что сейчас не могу.

— У тебя очень холодно дома.

— У нас, малыш. У нас дома.

— У нас? Ты уверен, что хочешь этого, Артём? После всего? Сейчас мы оба на эмоциях. Может, не стоит так быстро принимать решение? — разбивается тихим надорванным голосом.

Даже не думаю, когда отвечаю. Я и на большее ради неё готов был. И похую на всё, что было. Всё равно не отпущу больше. И без того её фантом здесь шастает. Да и слишком много было времени на тяжёлые мысли. Не был бы таким долбоёбом, давно бы силой увёз от стариков.

— Уверен, Настя. Давно уверен. Стоило тебя, блядь, у дома высадить, уже был готов забрать.

— Это было до...

В который раз не даю договорить. Понимаю её страхи. Самого трясёт.

— Это. Есть. Сейчас. — отрезаю каждое слово. — Как бы больно ни было всё это время, это никуда не ушло.

Лишнее говорю? Возможно. Похуй. И так дозирую, чтобы смертельный яд по венам не пустить.

— Я услышала тебя, Тём. Но если передумаешь, только скажи. И я уйду. В машине карта с зарплатой. Квартиру сниму.

— Блядь, Настя, тормози херню нести. Я же сказал, что больше не отпущу. Веришь? — по привычке кладу руки ей на лицо, хотя и так в глаза смотрит.

Впервые весь диалог ни разу взгляд не отводит.

— Я всегда тебе верила, Артём. Больше, чем себе. Хоть в этом я не ошиблась.

— Я тебя.

— И я тебя.

Пока моя девочка согревается в душе, привожу хату в более-менее адекватный вид. Собираю остатки мусора. Сгребаю рассыпавшиеся сигаретные бычки. Выбрасываю тухлые продукты из холодильника. Мою залежавшуюся посуду. Закрываю все окна.

Таскает меня сейчас знатно.

Пока из комнаты в комнату хожу, везде призрак её высматриваю и шумно выдыхаю, когда он так и не появляется.

Уверен был, что уже конкретно так долбанулся.

Как какой-то шизик, постоянно подхожу к двери ванной и слушаю шум воды. Всё ещё боюсь, что она исчезнет. Что всё это долбанные глюки или пьяный бред.

Надо в магазин сходить и продуктами затариться. Да и у Насти реально ни хрена кроме мокрых шмоток нет.

Ладно по квартире, а из дома в чём выходить?

На учёбу я собираюсь вернуться. Теперь не то что смысла сваливать нет, дохуя причин остаться.

Вашу мать! До сих пор не верю, что теперь смогу её по всем коридорам зажимать не скрываясь. Никаких больше пряток и игр в шпионов. Моя. Только моя и ничья больше. И похер на боль. Тогда вытянул и сейчас выгребу. Завтра она всё расскажет. Придётся силой выбью. Не позволю больше молчать.

Набираю воду в чайник и ставлю на плиту. Коноёбит до сих пор, несмотря на то, что тряпки мокрые скинул и сухие спортивки натянул. Зависаю, тупо глядя на газовое пламя. Уже и не помню, когда в последний раз пил что-то, кроме бухла и воды. Сука! Я всё ещё учусь с нуля жить.

Вздрагиваю и покрываюсь мурахами, когда горячее тело прикасается ко мне со спины. Даже шагов её не слышал.

Моя девочка обнимает меня, совсем как в тот последний раз. Цепляюсь трясущимися пальцами в её руки и не отпускаю.

— Тём. — расползается дрожью по спине её тихий шёпот.

Мотор колбасит, швыряя из стороны в сторону. Дыхалка срывается. Чувствую полотенце на пояснице и голую кожу выше.

И как мне сейчас хуйни не натворить?

Забив на всё, держу своё слово. Пока сама не попросит. Помню и держу. И не только поэтому. Другие причины есть.

— Что, малыш? — хриплю и тут же давлюсь собственным голосом.

— Я люблю тебя. И... — с шумом выдыхает мне в спину. Обжигает. Срывает кожу, оставляя оголённые нервы. — Я так скучала по тебе. По твоему запаху, губам, глазам и рукам. По твоим поцелуям, объятиям и прикосновениям. И... Блин! По тому, что ты делал той ночью.

Блядь! Сука! Вашу мать! Это же не то, о чём я думаю? Вся кровь опять в паху. Мозги в кашу. Или то?

— Что ты хочешь этим сказать, Насть? — выбиваю сквозь сжатые зубы и, поворачиваясь в кольце её рук, которое она так и не разрывает, смотрю в глаза.

И читаю в них ответ. Но всё ещё жду.

— То, что говорю, Артём. — голос спокойный, несмотря на дрожь. — Сделай так снова.

И только теперь она заливается краской и утыкается мне в грудную клетку.

Вашу ж мать! Это всё ещё моя идеальная девочка. И пусть она стала крепче. Любую люблю. Но как?.. Как, блядь, только на этом и тормознуть? Каждую секунду её хочу.

Похер. Справлюсь. Не впервой. Это же моя девочка. Моя Настя. Моя любимая.

Хватаю в охапку и несу в спальню. Как и тогда. Только теперь на мне одежда, а на ней полотенце. Роли поменялись.

Опускаю на кровать с той самой, сука, нежностью и впиваюсь в рот. Не спешу. Обвожу по контуру языком. Пробираюсь в ротовую полость. Глажу и ласкаю. Пытаю и насилую. Мягко и нежно. Дико и жадно. С голодом и со страстью. С любовью и с жадностью. И всё это в одном поцелуе.

Руки держу по обе стороны от её головы. Даже прижаться к телу себе не позволяю. Сорвусь нахер с катушек. Держусь. Контролирую. Месяц вытерпел и сейчас смогу.

Опускаюсь на локти и перекидываю вес на одну сторону. Развязываю узел на полотенце и в который раз охуеваю от её тела. Смотрю, как, сука, в первый. Только сейчас снизу иду.

Синяка на ноге давно не осталось. Ползу глазами дальше. Замечаю тёмные пятна на бёдрах.

Перестраиваюсь со слепой похоти на холодную голову. На рёбрах тоже синяки.

До зубного скрежета стискиваю челюсти.

Выше.

Тёмные пятна на груди и предплечьях.

Сжимаю кулаки до хруста.

Я убью его! На кровавые ошмётки раздеру! Кровью суку умою!

Срываюсь с кровати и, подлетая к стене, щёлкаю выключатель. Спальню заливает свет.

— Артём, ты чего? Что случилось? — шелестит, натягивая на грудь одеяло.

Так же молча возвращаюсь к постели и сажусь на край. На её плечах красные отпечатки.

Да, это я оставил, когда повторить, что любит требовал. Скотина, знаю.

Но на руках виднеются более крупные и тёмные синяки.

Вырываю одеяло из её пальцев.

Несколько на груди. На бёдрах и талии до хрена.

Это какой тварью надо быть, чтобы такое сделать?

Закрываю глаза. Втягиваю кислород через нос, перерабатываю и со свистом выпускаю. Обвожу каждый кончиками пальцев. Всё ещё ни слова не произношу.

Разорвёт на хрен.

Настя следит за моими движениями и шумно выдыхает.

— Не надо, Артём.

— Это он сделал?! — рычу, крепче сжимая челюсти.

Главное не сорваться сейчас. Знаю, что моя девочка не виновата.

Раздаётся ещё один громкий выдох. Тяжёлый вдох, от которого её грудь раздувается и поднимается выше.

— Не молчи, Насть. Только не молчи сейчас, пожалуйста.

— Да. — одно единственное слово выдыхает, а меня на части растаскивает.

И я взрываюсь.

— Блядь, я урою этого гандона! Всё ебало размозжу! За каждый синяк, сука, ответит. Все рёбра пересчитаю! Тварь! Гнида! Нос в череп впечатаю! В крови утоплю ублюдка! Живьём в землю закопаю и буду ждать, пока сдохнет! — ору, меряя шагами комнату.

Прикладываю кулак к губам, чтобы не завыть.

Как он посмел? Мою девочку!

Подлетаю к шкафу и натягиваю первую попавшуюся кофту.

— Не надо, Тём. Прошу, не уходи сейчас. Ты нужен мне. Рядом нужен.

Миронова обнимает за торс и сжимает так крепко, что рёбра хрустят. Не отпускает.

Тяжело выдыхаю. Затягиваюсь новой порцией кислорода. Прикрываю веки. Дышу, пока более-менее в чувство не прихожу. Её руки с такой силой стискивают, о которой я даже не подозревал. У моей идеальной девочки стальная хватка.

Всегда в ней эта сталь была, или пока порознь были появилась? Кладу свои ладони на её и осторожно сжимаю. Помню, что живого места на её руках нет. Никогда, блядь, не забуду.

— Всё нормально, малыш. Отпускай. — выдыхаю устало. Словно на эту вспышку все силы ушли. Она не отпускает. — Всё в норме, родная. Я спокоен. Всё хорошо.

Захват ослабевает, и я, наконец, поворачиваюсь к ней. Смотрю исключительно в глаза, потому что на ней вообще ни хрена нет. Как была голая, так и подбежала ко мне.

— Я люблю тебя, Тём. Просто знай это. И не надо его трогать. Оставь как есть. Синяки пройдут. Я нехочу возвращаться к прошлому.

— Ты даже сейчас его защищаешь, Насть? — рычу и даже не стараюсь сдержаться.

Она совсем больная, что ли? После всего, что он ей сделал, продолжает на его защиту вставать? Кажется, это называется Стокгольмский синдром.

— Нет, ну ты точно идиот, Северов! — обрубает в ответ. — Срать мне на него с высокой колокольни! Я за тебя боюсь! Если ты изобьёшь его, то он тебя посадит! Он очень хороший адвокат, со связями! Я не отпущу тебя! Слышишь меня? Не отпущу! Я люблю тебя! Люблю! — срывается на повышенные.

Из глаз опять слёзы брызгают. На щеках дорожки оставляют и капают с подбородка.

— Слышу, маленькая. Я тебя тоже. Тоже, блядь... — так и не выходит произнести это долбанное "люблю". Но как могу говорю, ей об этом. — Я покурить выйду. Ладно, малыш? На балкон отпустишь?

Она кивает, но продолжает держать. Даже сильнее жмёт. Губы поджимает.

Вижу, что сама с собой сражается. Сомневается. Что уйду, боится.

— Насть, если ты сейчас не дашь мне выйти, я тебя прямо здесь и сейчас трахну. — рычу, с силой стискивая её ягодицы и вжимая в твёрдый бугор.

Моя девочка не сопротивляется, даже льнёт сильнее на какое-то время, а потом разжимает хватку и краснеет. А в следующую секунду и вовсе запрыгивает на кровать и кутается в одеяло до самого подбородка.

Смеюсь и иду за ней. Быстро прикасаюсь к губам и ухожу на балкон. Делаю тягу. Выдыхаю дым. Держусь из последних. Вроде и без одежды её видел. И не только видел. Но сейчас как никогда цепляет. При свете впервые рассмотрел. И теперь знаю, что мне не показалось тогда. Её талия ещё тоньше стала. Живот к позвоночнику липнет. Сука, чувство такое, что она вообще есть перестала. Придётся откармливать. С самого утра в магазин пойду.

Докуриваю и выхожу. Тру ноющий член скорее на автомате. Знаю, что это не поможет. В комнате опять темно. Настя лежит на кровати, всё так же завернувшись в одеяло.

Что если уснула?

Тихо стаскиваю с себя шмотки и ложусь рядом.

— Ты вернулся. — шелестит из этого кокона.

— Как я мог не вернуться к тебе, малыш?

Миронова откидывает одеяло, открывая голое тело.

Блядь, я точно не переживу эту ночь.

— Тём, обними меня.

И я обнимаю. До боли. До дрожи в руках. До остановки дыхания. До потери пульса.

Моя!

Глава 4

Дом — это не место. Дом — это человек

До самого утра мы лежим в постели. Обнимаемся и целуемся. Утоляем долгий голод и нестерпимую жажду.

Всё ещё не верится, что я снова здесь, с ним. Всего несколько часов назад у меня ничего не было. Сейчас есть всё. Артём — моё всё.

Когда уходила из дома, даже представить не могла, что снова его увижу. Не говоря уже о том, чтобы опять быть вместе. И даже намного больше этого. Кира нет. Нам с Тёмой больше не придётся прятаться и искать возможности для встреч. Я до сих пор не уверена, насколько обдуманное решение Северова оставить меня у себя, но одно я знаю наверняка: я хочу остаться.

Мы без остановки гладим тела друг друга, вспоминая каждый изгиб и шрам. Мы просто не можем не делать этого. Не можем остановиться.

Мне кажется, что если я хоть на секунду перестану ощущать его тепло, то тут же замёрзну. Так же, как замерзала всё это время вдалеке от любимого. Впервые за три недели мне не холодно. Я согреваюсь его телом, теплом, более хриплым, чем раньше, голосом, страстным шёпотом, попеременно то нежными, то яростными поцелуями, жадными ласками и любимыми бирюзовыми глазами. Так знакомо зарываюсь пальцами его волосы и притягиваю ближе груди. Мне уже мало того, что он мне даёт. Хочу намного больше. Хочу всё.

На мне нет ни грамма одежды. На Артёме только боксеры. Мы кутаемся в одеяло и греемся друг об друга.

— Любимый, пожалуйста... — прошу, притягивая его голову ещё ниже.

Хочу, чтобы целовал и ласкал так, как раньше.

— Что "пожалуйста", малыш? — сипит, заглядывая в глаза.

Небо за окном уже посерело. Но свет не смущает меня. Наоборот. Я ем глазами каждый миллиметр его тела.

— Ты знаешь, Тёма! — рычу и выгибаюсь ему на встречу. А потом всё же набираюсь смелости и добавляю. — Сделай, как раньше делал. Грудь и... ниже.

Он хрипло смеётся, а потом опять целует.

— Моя девочка... Родная моя... Маленькая... Блядь, как же мне не хватало тебя. Думал, сдохну. Да и сам хотел этого. — бомбит, скользя языком по моему горлу.

Даже не смотря на его прикосновения, опять чувствую холод. Что ещё сказать, чтобы стереть эти воспоминания? Что сделать, чтобы он больше не думал об этом? Как искупить вину?

Хватаю его лицо, когда он уже почти добирается до груди, и тяну вверх. Когда наши глаза оказываются на одном уровне, касаюсь его губ своими. Ныряю языком внутрь. Встречаюсь с его. Дико и жарко. Парень всасывает мой язык глубже в рот. Стону, выгибаясь навстречу его рукам. Он по очереди сжимает и оттягивает соски. Прокручивает и перекатывает между пальцами. Опускается ниже и накрывает ладонью между бёдер. Упираюсь ногами в матрац и выгибаю спину, давая ему лучший доступ. Он гладит и сжимает, размазывает смазку по моим бёдрам и лобку. Проскальзывает внутрь сразу двумя пальцами.

— Тёма! — кричу, кусая губы.

Ощущение его пальцев внутри стягивает горячий тугой узел внизу живота. Он опускает голову всё ниже, не переставая лизать и кусать. То и дело оставляет засосы везде, куда может достать. На шее, плечах, груди.

Пусть хоть всю меня пометит. Бояться мне больше нечего. Хочу, чтобы все знали, что мы теперь вместе.

Обводит языком тугие пики сосков. Втягивает в рот и прикусывает. Сосёт, пока они не начинают ныть и покалывать. Его рука начинает двигаться быстрее и жёстче, наращивая темп. Но он не просто двигает пальцами туда-сюда. Вращает, растягивает, загоняет глубже. Стону и рычу. Царапаю его плечи и спину. Впиваюсь ногтями в его мускулистое тело повсюду, куда могу дотянуться.

— Давай, маленькая, кончай. — рычит, растирая круговыми движениями большого пальца клитор, и продолжает терзать ртом мою грудь. — Блядь, в этот раз хочу видеть твоё лицо. — хрипит и наваливается сверху, начиная активнее орудовать пальцами.

Слышу, как они с хлюпающими звуками входят в моё тело, а потом он вынимает их и снова врывается.

Ощущение тяжести его голого горячего тела сверху вызывает новый прилив жара и дрожи. Кожа к коже. И настолько интимно это ощущается, что на глаза опять слёзы наворачиваются.

Господи, как же я скучала по нему.

— Давай, Настя. Не сдерживайся, родная. — без конца хрипло шепчет мне в губы, продолжая размашисто водить по ним языком.

Ещё несколько толчков и движений по набухшему клитору, и я взрываюсь. Разлетаюсь на тысячи осколков и не уверена, что смогу собраться обратно.

— Артём! — выкрикиваю его имя, сильнее насаживаясь на пальцы. — Я люблю тебя!

— Блядь, ты такая охуенная, когда кончаешь. — рычит и только после этого падает рядом, тяжело дыша.

Мы оба шумно и рвано гоняем воздух. Наши тела мокрые от пота. Северов перекатывается на бок и смотрит мне в глаза. Его образ расплывается перед моим затуманенным оргазмом взглядом. Он медленно вынимает пальцы и подносит их к своему лицу. Вижу, как они блестят от влаги.

— Что ты делаешь? — пищу, когда он начинает их облизывать.

— Ты такая вкусная, девочка моя. Попробуй.

Прикладывает их к моим губам. Давит на нижнюю и проталкивает в ротовую полость.

Я не то что связную мысль сгенерировать не могу. Я даже зубы сжать не успеваю, когда чувствую во рту вкус своего возбуждения и оргазма. Это не противно. И даже не неприятно. Просто странно.

— Соси, малыш. Как тогда. Сделай это для меня. — бомбит, проводя языком по ушной раковине.

И я сосу и облизываю. Прохожусь между ними языком и чувствую новую волну желания. Покрываюсь мурашками с ног до головы. Тянусь рукой к его паху и накрываю ладонью твёрдую горячую плоть. Тёма рычит, и я тут же убираю.

Боюсь в глаза ему взглянуть.

Он без слов вылезает из-под одеяла и встаёт с постели. Я даже шелохнуться не рискую.

Почему он уходит? Что я сделала не так? Боль причинила? Или ему противны мои прикосновения? Неудивительно после всего, что я натворила.

— Коснись меня снова, малыш. — выбивает хрипло, снимая трусы.

Его сиплый голос и тяжёлое дыхание электрическими разрядами разлетаются по всем нервным окончаниям. Пускают ток по венам. Вызывают мандраж в каждой мышце.

Я не отвожу взгляд. Сначала смотрю в любимые бирюзовые глаза, а потом спускаюсь ниже. Без какого-либо стеснения разглядываю его член. Я видела его лишь однажды, и то на короткое мгновение. Сейчас я позволяю себе изучить каждый его миллиметр. Толстый и длинный. Под тканью он не казался таким большим. Даже не представляю, как он эту штуку будет засовывать в меня. Пурпурная головка и крепкий, увитый сизыми венами ствол. Встаю на колени и подползаю к нему. Обнимаю за шею и скольжу языком ему рот. Второй ладонью накрываю половой орган, провожу пальцами по всей длине. Он горячий и твёрдый. Головка шелковистая, а всё остальное гладкое. Артём издаёт какой-то непонятный горловой звук, похожий на рычание. Едва одёргиваю руку, как он ловит её и кладёт обратно.

— Сожми его, малыш. — бомбит и сам смыкает мои пальцы. — Да! Вот так, девочка... Мммм... Блядь! Сильнее! Да! А теперь двигай вверх-вниз. Умничка... Да, родная... Быстрее. Вот так. Я тебя... Тебя... Блядь!

Выполняю все его указания. Сильнее сжимаю пальцы, не смотря на тупую ноющую боль в разбитых руках. Ускоряю темп. Разрываю поцелуй и смотрю вниз. Как заворожённая слежу за своими движениями. На кончике выступает прозрачная капелька. Даже не анализирую свои действия, когда нагибаюсь и слизываю её языком. А потом обвожу им головку.

— Твою мать, блядь! — вскрикивает Артём и тут же дёргает меня за волосы, оттягивая назад.

Из его члена вырывается струя мутной, белесой и горячей жидкости прямо мне на грудь и живот.

— Сука! Что же ты делаешь, Настя? — рычит сквозь зубы, короткими урывками хватая воздух.

В каком-то ступоре смотрю, как он обхватывает член и ещё несколько раз передёргивает, выдавливая из него остатки спермы. И только когда он переводит взгляд на моё тело, отлетаю на другой край кровати и начинаю дрожать. И не просто дрожать. Меня так колотит, что зубы стучат друг об друга.

Северов обходит постель и берёт меня на руки, размазывая между нашими телами своё семя, несёт в ванную. Ставит на ноги, одной рукой придерживая за талию, а второй настраивая воду. Если он сейчас отпустит меня, то я просто свалюсь на пол.

— Чего ты дрожишь, маленькая? — спрашивает, поднимая ладонями моё лицо.

Даже сквозь колотун ощущаю и его дрожь.

— Я что-то сд-делала не т-так? — отбиваю зубами дробь, но остановиться не могу.

— Блядь, ты точно дурочка! — рычит, и прижимает к себе. Чувствую, как скользят друг об друга наши тела от его спермы. Но и это тоже не противно. Притискиваюсь ближе и обнимаю в ответ, стараясь унять трясучку. — Чего ты так боишься? Я не стану тебя осуждать. Я не судья и не палач. Не хочу, чтобы между нами были какие-то запреты, родная. Хочу делать с тобой всё. Вместе, малыш. Блядь, всё перепробовать хочу! Каждый вид секса. Каждую позу.

Чувствую, как жар приливает к лицу, разрастаясь красными пятнами на щеках. Сердце долбится так, что ещё немного и выпрыгнет из груди.

— Тебе понравилось то, что я делала? — набираюсь смелости и смотрю в глаза.

В них нет насмешки, презрения или отвращения. Только желание и, кажется, восхищение.

— Бля, ты сейчас серьёзно, Насть? Я кончил, едва ты ко мне прикоснулась. Ты не просто охуенная. Ты лучшая, девочка моя. С тобой всё, как в первый раз. Я даже не вошёл в тебя, а как пацан спустил от одного касания твоего язычка. Можешь теперь всем рассказывать, что секс-символ академии Артём Северов — скорострел. Но с тобой не получается иначе. Стараюсь держаться, но не могу. Всё впервые. Каждый поцелуй. Каждое касание. Даже каждый вдох. Понимаешь, что я хочу тебе сказать? — опять цепляет взглядом мои глаза и уже не отпускает.

— Да, любимый, понимаю. Когда любишь, всё впервые. Для нас обоих.

Он опускает голову и утыкается своим лбом в мой. Хотя он и раньше так делал, но как никогда остро его сорвавшееся дыхание впитываю. А он глотает мои короткие выдохи. И пусть он больше не говорит, что любит. Я за двоих сказала. Однажды я снова пробьюсь к нему в сердце. И больше никогда оттуда не уйду.

Северов заносит меня в душевую кабину и сам моет. Мочалку даже не берёт. Наливает на ладони гель для душа и скользит по моим рукам и плечам, осторожно втирая его в места, где виднеются синяки. Проводит по шее и спускается к груди, уделяя ей особое внимание. Он сжимает и мнёт, опять играя с мгновенно ставшими твёрдыми вершинками сосков. Живот, промежность и ягодицы тоже не остаются без внимания. И пусть касания едва ощутимые, я чувствую, насколько трудно ему удаётся держать себя в руках. Опять ставший твёрдым член вдавливается в живот, разжигая пламя.

— Тём, мы моемся или сексом занимаемся? — смеюсь, когда весь этот процесс занимает уже более получаса.

— А ты сама как думаешь? — хрипит, задевая ртом мои губы.

Намёки я понимать умею.

Обхватываю ладонью член и сжимаю пальцы.

Быстрые движения. Глухие стоны. Сбившееся дыхание.

Двусторонне.

Артём просовывает мне руку между бёдер и вставляет пальцы. Сама насаживаюсь на них, когда начинает двигать.

— Тёма, я хочу тебя. Не так. По-настоящему хочу. Всего тебя внутри почувствовать. Не хочу ждать больше! — шиплю, вгрызаясь в его рот.

Да, после того утра в коридоре академии, когда он обернулся, во мне что-то сломалось и с треском разлетелось. Уже тогда не было больше идеальной девочки, хотя я упорно хваталась за её фантом. С Северовым я потеряла значение слов страх и стыд. За три мучительных недели без него я забыла слова скромность и гордость. За несколько часов рядом я разучилась краснеть и стесняться. Никаких больше запретов. Никаких недомолвок. Остались только раскрытое сердце и голая душа. Все чувства наружу. Все эмоции в глаза. Всю боль и страсть на двоих. Идеальная девочка сгорела и из её пепла восстала новая я. Более сильная и уверенная. И пусть неидеальная. Но впервые живая и свободная.

— Не сейчас, родная. — бурчит парень, кусая за шею и ускоряя движения пальцами.

— Почему нет, любимый? Ты же тоже хочешь меня! — отбиваю, оставляя засос на его плече и наращивая темп.

— Потому что ты... Очень... — слова даются ему с трудом. На интуитивном уровне понимаю, что он на грани разрядки. Я тоже. — Ещё не... Готова...

— Я давно... готова... — рычу и взрываюсь, взлетая в облака и держась за его руку.

Мы кончаем одновременно, выкрикивая имена друг друга. Когда дыхание немного приходит в норму, а сердце перестаёт дробить кости, Артём крепко прижимает меня к себе и хрипит в макушку:

— Не готова, маленькая. Ты очень узкая. Я сделаю тебе больно.

— Вообще-то потеря девственности, в принципе, не самая приятная процедура. — бурчу ему в плечо и прикусываю.

— Блядь! Не кусайся, ведьма! — рычит, шлёпнув меня по заднице. — Дело не в плеве. Когда узнал, что ты целка, прошерстил инет. Уже тогда знал, что первым у тебя буду. Никогда бы уёбку этому тебя не отдал. Ещё возле твоего дома, когда впервые в тебя пальцами вошёл, понял, что сложно будет. Это называется "узкий вагинальный канал". А член у меня на порядок больше среднего.

Оказывается, делать все эти интимные вещи куда проще, чем говорить о них. Когда Тёма так просто это озвучивает, у меня не только лицо в помидор превращается. Вся кожа становится цвета варёного рака.

Почему так сложно слышать это? Аж зубы от смущения сводит.

Делаю глубокий вдох, втягивая в себя запах геля для душа и его кожи вместе с воздухом, и поднимаю краснющее лицо. Сама не знаю, откуда смелость на это беру.

— И что же делать? Хочешь сказать, что мы с тобой не сможем? — пищу, как прищемленная мышь, и тут же утыкаюсь глазами в его грудную клетку.

— Блядь, любимая, ну конечно сможем. Просто время надо. Разработать тебе там всё. Растянуть.

Я уже не просто цвет рака перенимаю. Натуральным образом в членистоного превращаюсь и пячусь назад. Так стыдно это слышать. От смущения под землю провалиться хочется. Северов смотрит на меня, а потом начинает смеяться так, что стёкла дрожат.

— Ты чего ржёшь, как умалишённый? После всего, что наговорил, тебе ещё и смешно? — кричу, лупя его ладонями по груди и плечам.

Парень перехватывает мои запястья и подтаскивает к себе. Вырываюсь в попытке сбежать от него и забиться в какой-нибудь угол, чтобы избавиться от этого долбанного чувства стыда.

— Наговорил, чтобы ты понимала, Насть. Я нихуя не святой. — режет, снова становясь серьёзным. — Просто хочу, чтобы ты знала, что будет больно. Возможно, даже очень. Я никогда не отпущу тебя и не отдам другому. Ты моя и только моя. И я буду твоим первым и единственным мужчиной. Только я, родная. Не знаю, сколько ещё смогу выдержать: неделю или день, но сделаю всё возможное, чтобы причинить тебе как можно меньше боли. Веришь мне, любимая? — поднимает мою голову, вынуждая смотреть в глаза.

Любимая? Несмотря ни на что, он говорит это. Заряжаюсь такой силой, что способна весь мир перевернуть. Я не боюсь физической боли. И готова на всё, чтобы он был рядом. И пусть хоть наизнанку меня вывернет.

— Верю, любимый. Я люблю тебя, Артём. И хочу. Очень хочу. Сама не уверена, что долго продержусь. Поэтому давай начнём работать над этим прямо сейчас. — хриплю ему в рот и обхватываю рукой налившийся кровью член.

— Да, блядь, прямо сейчас! — рычит и в снова берёт в плен мои губы.

Глава 5

Я открываю новые двери.

— Тём, мне на учёбу надо. — бурчу, когда он в очередной раз проводит языком по моим губам и пробирается внутрь, круговыми движениями гладя живот.

— Прогуляешь! — рычит и опускает руку ниже.

Хватаю его за запястье, не позволяя добраться до цели. Мы уже несколько часов к ряду этим занимаемся. От шестого оргазма за одно утро я просто на части рассыплюсь.

— Пожалуйста, любимый, я больше не могу! — умоляю, заглядывая в родные глаза.

Северов тяжело выдыхает и опускает веки. Делает несколько вдохов-выдохов и зарывается лицом мне в шею. Поднимает руку и кладёт на талию, притягивая ближе.

— Прости, малыш. Не могу остановиться. Так не хватало тебя. Знаю, что как маньяк себя веду, но тормоза к чертям сорвало.

— А я и не хочу, чтобы ты останавливался, Тём. Просто перерыв нужен. Иначе я на ноги вообще встать не смогу. — смеюсь, целуя его в макушку и вдыхая любимый аромат.

— Ты правда хочешь на занятия сегодня ехать? У тебя же даже одежды нет, не говоря уже о конспектах и прочем.

Резко выдыхаю, понимая, что он прав. А ещё то, что мне придётся вернуться домой. Я не собираюсь брать ничего лишнего: ни одежду, ни другие вещи, но мне нужны материалы по учёбе. Мне не надо ничего из того, что куплено на деньги родителей. Но я собираюсь забрать телефон, который мне подарил Северов, и его футболку. И ещё свои документы. Паспорт и студенческий в машине, но другие лежат дома. Всё остальное не имеет значения. На зарплатной карте достаточно денег, чтобы купить себе новые шмотки и другие необходимые мелочи.

— О чём ты думаешь, родная? — пробивается в невесёлые мысли голос парня.

— Ты же останешься в академии, Тём? — сменяю тему не только потому, что не хочу говорить, но и из-за того, этот вопрос меня действительно волнует.

— Да, Насть, останусь. Сегодня позвоню в деканат. Не могу же я позволить тебе остаться без моего присмотра. — отбивает и снова целует.

Отвечаю, но дальше мы не заходим. Северов гладит меня по спине, а я перебираю его непослушные белые волосы.

— Боже! Как же я тебя люблю, Артём! Словами не выразить.

— Тогда покажи! — высекает, прикусывая за верхнюю губу.

— Ты невыносимый, Северов!

Хохоча, уворачиваюсь от его лап и спрыгиваю с постели. Я даже не стараюсь прикрыть наготу. Никакой ложной скромности. После тех его слов о всех видах секса и позах... При этом воспоминании всё равно краснею. Мы ещё даже до самого главного не добрались.

Быстро иду в ванную и щёлкаю замок, потому что Север подрывается с кровати и направляется следом. Не могу сейчас. Надо хоть немного голову в порядок привести и решить, как жить дальше. То, что Артём не позволит мне съехать от него, и так понятно. Ни раз ещё повторял, что не отпустит. Да я и сама не хочу.

— Ведьма! — раздаётся из-за двери рычание любимого, когда ручка не поддаётся.

— Я хочу душ принять!

— Мне тоже в душ надо. Вместе помоемся.

— Уже помылись один раз! Знаю я тебя и чем это закончится! — смеюсь, настраивая воду.

— Говорю же — ведьма! Ладно, у тебя десять минут, а потом я сломаю дверь.

— Двадцать!

— Пятнадцать и ни секундой больше!

Спорить с ним бессмысленно, поэтому быстро забираюсь в кабину и становлюсь под тёплые струи.

Сегодня пятница. Впереди ещё как минимум один день, чтобы настроиться на предстоящую поездку домой. Точнее, к родителям. Это больше не мой дом. В понедельник надо появиться на учёбе. К тому же мне ещё предстоит объясниться с Артёмом. Рассказать ему всё как есть и постараться, чтобы он понял, почему я так поступила.

Глубокий вдох.

Понятия не имею, как это сделать. К тому же надо проехаться по магазинам и купить одежду, средства гигиены и прочее. Слишком мало времени, чтобы успеть всё сделать. И Вике стоит позвонить, чтобы не волновалась. Ведь я даже после разрыва с Тёмой ходила на пары. Несмотря ни на что, подруга здорово меня поддерживала, хотя и считала, что я неправильно поступаю.

Быстро моюсь и заворачиваюсь в полотенце. Руки дрожат, ноют и болят. Видимо, адреналин отпустил, и я наконец начала чувствовать боль. Надо их обработать и перевязать. Разорванная до мяса кожа не самая приятная картина.

Смотрю в зеркало и думаю о том, что у меня даже щётки нет, чтобы зубы почистить. Выдавливаю зубную пасту на палец и растираю зубы. Слабая замена, но хоть что-то. Делаю ещё несколько вдохов в попытке уловить дзен. Выходит слабо, но выбора нет. Лучше покончить со всем сразу, чем продолжать растягивать агонию.

Поворачиваю замок и иду на звук. Вхожу на кухню и едва сдерживаю слёзы. Артём, как и в тот последний раз, стоит у плиты с голым торсом и варит кофе. Кроме низко сидящих спортивных штанов на нём больше ничего нет.

Сжимаю кулаки и тут же со свистом выпускаю воздух.

— Что случилось, малыш? — оказывается рядом Север и смотрит в лицо.

— Руки болят. — шиплю, сдерживая непрошенные слёзы.

Мне больше нравилось, когда я не ощущала физической боли.

— Сейчас в больницу съездим. — отрезает с явным беспокойством.

— Не надо, Тём. Просто дай аптечку. Сама справлюсь.

— Справишься ты, ага. Сам обработаю. Переломов вроде нет. Лучше оденься пока. Возьми в шкафу какую-нибудь футболку. Сейчас вернусь.

Выключает плиту и выходит из комнаты.

Плетусь в спальню и достаю из шкафа одежду. Надеваю и смотрю на свои голые ноги. Может, стоит какие-нибудь штаны натянуть? Оглядываю полки в поисках необходимой вещи. Нахожу взглядом те самые шорты, которые Артём вручил мне в прошлый раз и тяну к ним руку.

— Даже не думай об этом. — раздаётся за спиной тихое рычание.

— Почему?

Поворачиваюсь и встречаюсь глазами с расширенными зрачками парня. Он молча выдёргивает у меня шорты и бросает обратно на полку.

— Дома ты будешь только так ходить. — обжигает глазами, скользя по голым ногам и поднимаясь выше. — А ещё лучше вообще без тряпок.

— Артём, ну не буду же я голая расхаживать по квартире.

— Я вот вообще не против. Но, боюсь, тогда расхаживать тебе вообще не придётся, потому что всё время мы будем проводить в постели.

— Ты невыносимый!

— А ты охуенно-сексуальная. Блядь, хочу тебя каждую секунду. — выдыхает сквозь сжатые зубы и прикрывает глаза. — Но сейчас не до этого. Сначала займусь твоими руками, а потом в магаз надо. А то в холодильнике уже целое мышиное кладбище. И тебе шмотки нужны, и... Что тебе там ещё надо?

— Расчёска, зубная щётка, шампунь...

Перечисляю, пока Север занимается моими руками. Но говорю это скорее для того, чтобы составить мысленный список покупок.

— Шшш... — вырывается у меня, когда Тёма прикладывает к ране ватный диск с перекисью.

— Извини, малыш. Так легче? — складывает губы трубочкой и дует на раскуроченные костяшки.

— Да, спасибо, любимый.

Северов заканчивает с перевязкой и по очереди целует каждый пальчик. От прикосновения его губ по коже разбегаются табуны мурашек.

— Насть, я тебя очень. Правда.

Заглядывает в глаза, прикасаясь губами к венке на запястье. Вижу, как трудно ему даются даже эти слова. Слишком много боли я ему причинила. Опускаю ресницы и выравниваю дыхание.

— Артём, я должна объяснить, почему тогда так поступила с тобой.

— А ты готова?

— К этому нельзя быть готовой. Но я должна. Примешь?

— Да. Рассказывай.

Закрываю глаза в попытке унять участившееся сердцебиение и заглушить боль от воспоминаний. Делаю несколько глубоких вдохов через нос и выпускаю воздух тонкой струйкой. Как сказать? С чего начать?

— Начни с того утра, когда я привёз тебя домой.

Видимо, у Артёма дар читать мои мысли. Он накрывает мои пальцы ладонью, а потом переплетает со своими.

— Я сказала родителям, что хочу разорвать помолвку и что люблю другого. Но потом папа... — ещё тяжелый выдох, — у него случился удар. Он схватился за сердце и упал. У него были такие стеклянные пустые глаза. Я думала, что убила его.

Мне не удаётся сдержать слёзы, и они беспрерывно скатываются по щекам и разбиваются он наши сцепленные пальцы.

— Он жив? — подталкивает меня Северов, и я продолжаю рассказ, проглотив вставший в горле ком.

— Да. Но у него было предынфарктное состояние. Любые переживания могли его убить. Я бы не смогла себе этого простить. Как я смогла бы жить дальше, если бы он умер из-за меня? — срываюсь на рыдания и падаю головой на плечо парня.

Он крепко, с силой прижимает меня к себе и без остановки скользит ладонями по спине.

— И чтобы этого не произошло, ты решила порвать со мной и выйти за этого ублюдка! — заканчивает за меня.

— Прости, Тём, но я не могла поступить иначе. Как я смогла бы быть счастлива, если бы папа... У меня не было выбора, понимаешь? Не было! Я хотела, чтобы ты меня ненавидел! Чтобы нашёл другую и жил дальше!

— Блядь, ну что ты за идиотка такая, Настя? Для меня больше нет других. Только ты! Надо было сразу рассказать всё как есть, а не устраивать этот цирк! Я чуть не сдох, когда ты этого урода целовала!

Его голос срывается, и Тёма опускает голову вниз, шумно гоняя воздух. Вижу, как раздуваются крылья его носа. Как тяжело опадает грудная клетка. Как крепко он стискивает кулаки.

Что сказать? Очередное "прости"? Кому от этого станет легче? Как заставить его забыть?

— Если бы ты узнал правду, то не отпустил бы, Артём. И что было бы дальше? Мне бы всё равно пришлось выйти за него. А что потом? Так и продолжать тайно встречаться? Я не хотела заставлять тебя страдать и...

— Ты и так заставила. Три недели в Аду. Я бухал не просыхая, чтобы выбросить тебя из головы. Но нихуя не вышло. Понимаешь, Настя?! Нихуя! Лучше бы я подох в тот день, чем продолжать жить без тебя! — кричит, поднимаясь с кровати, и бьёт кулаком в стену.

До крови кусаю губы, потому что знаю, что что бы я сейчас не сказала, он всё равно не поймёт, почему я приняла такое решение. Оправдывать себя я не собираюсь.

Подхожу и крепко обнимаю Северова, утыкаясь носом в спину. Без слов говорю больше, чем могу с ними. Набираю в лёгкие кислород.

— Тём, я больше не стану просить прощения. Знаю, что это бессмысленно. Мне нет оправданий. Я виновата по всем статьям и заслуживаю твою злость и ненависть. Но хотя бы постарайся понять, почему я так поступила. Какими бы не были мои родители — они семья. Если бы я ушла от Кира и папа умер, то никогда не смогла бы себе этого простить. Мне пришлось бы выйти за него. И что бы мы с тобой делали? Я сбегала бы от мужа и проводила ночи в твоей постели? Сколько бы мы так выдержали, Артём? Было бы только больнее. С каждым днём мне всё сложнее было уходить от тебя. Хотелось остаться навсегда. И я готова была отказаться от всего на свете, лишь бы быть рядом с тобой. Но я бы просто не смогла бы жить с чувством вины за папину смерть. Я люблю тебя. И знаю, что ты тоже. Можешь больше никогда этого не произносить, но твои действия говорят сами за себя. Вчера я была уверена, что больше никогда тебя не увижу. У меня больше не осталось причин жить. С каждым днём я всё больше ненавидела родителей за то, что мне пришлось с тобой расстаться. И себя я тоже ненавидела за ту боль, которую причинила тебе. Когда узнала, что ты отчисляешься из академии, то просто не смогла с этим справиться. Мне уже было всё равно, что будет со мной. Даже если папа... Внутри меня что-то сломалось. Во мне ничего живого не осталось. Все чувства умерли. Даже если бы мы больше никогда не встретились. Если бы вчера ты просто ушёл... Я бы больше никогда не появилась в твоей жизни. Но теперь я готова бороться за нас со всем миром. Я люблю тебя, Артём Северов. Этого у меня никто не смог отнять. И никто не сможет. Люблю тебя, родной. Ты мой мир.

Говорю всё это на одном дыхании. Сердце с такой силой колотит о рёбра, что становится больно. Кислорода катастрофически не хватает. Слёзы продолжают катиться по щекам. Чувствую, как яростно и неровно стучит сердце Артёма под моей щекой. С каким трудом он втягивает воздух. Как напряжено его сильное тело.

Больше ничего не говорю. Я всё сказала, и добавить мне нечего. Пусть или примет, или прогонит. Всё выдержу.

Секунды сменяются минутами, но парень ничего не отвечает и даже не двигается.

— Скажи что-нибудь, Тёма.

Но он продолжает упорно молчать. Мои руки безвольно обвисают вдоль тела. Он никогда не сможет меня простить.

В той же гробовой тишине выхожу из спальни и натягиваю влажную одежду. Не могу сейчас выносить его безмолвие. Лучше бы кричал, проклинал, насмехался, ругал, упрекал и ненавидел, но только не молчал. Обуваю кроссовки и открываю входную дверь. Без него у меня ничего не осталось.

— И куда ты собралась, дурочка? — рычит Север, хватая меня сзади и прижимая спиной к своему телу.

— Не знаю. Но я понимаю, что тебе надо время, чтобы всё обдумать. Если не сможешь простить, то я пойму. Сейчас поеду в академию и попрошу Вику, чтобы пустила к себе на первое время. Если всё же решишь...

— Блядь, да ты совсем, что ли, ебанулась, Миронова?! — кричит, в одно движение поворачивая меня к себе. Глаза в глаза. В его боль. В моих страх. — Ты вообще слышишь, что я тебе говорю?! Твой дом здесь! Я — твой дом! И никогда, блядь, больше не дам тебе уйти! Не отпущу! Твою ж мать, Настя! Я люблю тебя! Я, сука, жить без тебя не могу! После всего я привёз тебя сюда! Не только в свой дом, я тебя в жизнь свою впустил! В самое, блядь, сердце! — бьёт себя кулаком в грудь, туда, где стучит это самое сердце. — Ты здесь! Навсегда здесь! Не смей уходить! Всё равно не отпущу! Ты поняла меня?! Ты, блядь, услышала?!

Открываю рот, но из него вырываются только громкие рыдания. Все силы и решимость разом испаряются, и я падаю на колени. Точнее, упала бы, если бы Артём в этот момент не подхватил меня на руки.

Быстрыми шагами идёт в спальню и опускается на кровать, продолжая прижимать меня к себе всё крепче. Будто боится, что иначе я сбегу. Его трясёт не меньше моего.

— Я никуда не уйду, Тём. — всхлипываю, вцепляясь дрожащими пальцами в его руки.

Северов резко выдыхает и жмёт сильнее.

— Даже если захочешь, всё равно не позволю, Насть. Никуда больше не отпущу. Ты моя! На всю жизнь моя! Слышишь?! Моя!

— Блин, Тёма, ну конечно твоя! Каждый день! Каждую секунду! До последнего вдоха! Я люблю тебя! Люблю! — отвечаю сквозь слёзы.

— И я тебя, маленькая. И я тебя тоже люблю.

Глава 6

Вместе мы построим новый мир.

— Тём, дай телефон. — прошу, отхлебнув глоток крепкого горячего кофе и наслаждаясь напитком. Уже и не помню, когда я с таким удовольствием что-то пила или ела.

— Кому ты собралась звонить?

Его голос звенит от напряжения, а всё тело вытягивается. Раньше я бы начала его дразнить, чтобы немного поиздеваться, но после всего...

— Хочу Вике сказать, что со мной всё в порядке. Она наверняка уже меня похоронила. Надо её успокоить, пока людей на поминки собирать не начала. — смеюсь, глядя на то, как на моё замечание улыбается Артём.

— М-да... Заболоцкая и не на такое способна. — отбивает и со смехом протягивает мне мобильный, на котором уже идёт вызов.

Спустя несколько гудков на том конце слышу удивлённый голос подруги. Только сейчас понимаю, чей номер высветился на её экране. Я не собиралась пока ей говорить, что мы с Тёмой снова вместе, но, видимо, не судьба.

— Северов?! Что случилось?

— Привет, Вик. — отзываюсь сквозь смех.

— А ты кто?

— Что, уже лучшую подругу не узнаёшь? Стоило день на парах не появиться, и ты меня уже забыла?

— Настя?

— А у тебя много лучших подруг?

Бросаю взгляд на Севера и вижу, что и он с трудом сдерживает смех. Его тоже забавляет её замешательство.

— Включи на громкую. — шепчет одними губами, не переставая тянуть лыбу.

Быстро убираю телефон от уха, нажимаю на значок громкой связи и кладу на стол. Парень пересаживается на стул рядом со мной и притягивает ближе, целуя в висок. У меня все мысли разлетаются, когда он так делает. С трудом сосредотачиваюсь на словах подруги.

— Блин, Настя, ты куда опять пропала? Я тебе звоню без конца, но мобилка вне сети! Я уже чего себе только не надумала! Ты в последний раз учёбу пропускала, когда с Северовым рассталась!

Внутри у меня всё обрывается при этих словах. Смотрю на парня, боясь прочитать в его глазах новую порцию боли.

— Всё нормально, малыш. Теперь всё хорошо. Я тебя, родная. — говорит так тихо, чтобы слышала только я.

Накрываю его руку своей и переплетаю пальцы. Касаюсь губами щеки.

— Кто там с тобой, Настя? Я слышала какой-то голос! Где ты и с кем? — продолжает закидывать вопросами. Видимо, она уже и забыла, от кого изначально звонок приняла.

— Вик, не кричи так. — смеюсь, прикрыв рот ладонью, чтобы она не услышала. — Убери телефон от уха и посмотри на экран.

Север прижимает к губам кулак, но я вижу, как дрожит от едва сдерживаемого смеха его грудная клетка.

— В смысле, блин, Северов?! Настя, откуда у тебя его телефон? Что происходит? Где ты?

И тут мы с Тёмой не выдерживаем и начинаем громко хохотать. Ржём так, что животы болеть начинают, пока Заболоцкая что-то вопит в трубку. Как ни стараюсь успокоиться, ничего не выходит. Едва замолкаем, смотрю на любимого, и нас накрывает новый приступ смеха. Напряжение последних недель наконец начало отступать, и я ощущаю себя настолько счастливой, что, кажется, могу взлететь.

— Я её похитил. — рычит в трубку Артём, продолжая посмеиваться. — И если ты хочешь увидеть свою подругу, тебе придётся заплатить выкуп.

Закусываю губы, чтобы снова не расхохотаться.

— Какой ещё выкуп? Что вообще происходит? Объясните уже, в конце концов, с каких пор вы опять вместе!

— Арипову ни слова об этом, иначе Настю ты больше не увидишь. Только по частям. — бомбит голосом серийного убийцы, а я крепче сжимаю зубы и утыкаюсь ему в шею, сдерживая очередной приступ смеха. — И вообще, никому, Заболоцкая.

— Почему?

Блин! Либо до неё плохо доходит, либо она в шоке.

— Я тебе потом всё объясню, Вик. В понедельник встретимся в академии и расскажу. На мобильный не звони. Он дома остался, а я пока не могу туда вернуться. И никому не говори о нас с Артёмом, ок?

— Ок. Но только ответь хотя бы, почему ты домой вернуться не можешь?

Выдыхаю. Видимо, так просто от неё не отделаешься. Знаю, что если отвечу, то она меня вопросами завалит так, что потом не откопаюсь.

— Я разорвала помолвку и ушла из дома. Сейчас живу у Тёмы. И больше ни о чём не спрашивай. В понедельник, Вик.

— Не у Тёмы, Насть, а с Тёмой. Привыкай. — поправляет он.

Киваю головой, давая знать, что поняла, и улыбаюсь.

Как же я его люблю. Самый лучший.

— Ну ты, блин, Настя... Я же до понедельника от любопытства умру.

— Ты выживешь, Заболоцкая. Я в тебя верю. — отрезает Север, сбрасывая вызов.

И опять мы смеёмся до полного изнеможения. Я падаю ему на грудь и медленно дышу в попытке выровнять дыхание. Он тоже долгое время не может успокоиться. Едва немного прихожу в себя, поднимаю голову и заглядываю в бирюзовые глаза. Кладу ладонь ему на щёку, обвожу пальцами скулу, очерчиваю контур губ, заново изучая любимое лицо.

— Я люблю тебя, Тёма. Очень сильно.

— И я тебя, родная... Блядь! Всё ещё сложно. Прости.

— Всё в порядке, любимый. Я понимаю.

Прижимаюсь губами к его рту в лёгком поцелуе. Зарываюсь пальцами в волосы, когда углубляет. Перетаскивает к себе на колени, упираясь возбуждённым членом мне в ягодицы. Всасываю его язык и тихо стону, когда его рука поднимается вверх по бедру.

— Не сейчас, Тём. Нам же в магазин надо. — пищу, продолжая цепляться в его губы.

— Нет, Настя, сейчас — рычит тихо и раздвигает мои ноги, сминая полоску трусов. Одним движением проталкивает внутрь палец. — Ты такая мокрая... Такая горячая, девочка моя. Сама же хочешь... Я чувствую запах твоего желания. Сядь на меня верхом, малыш.

Сталкивает меня с коленей, поворачивает и тут же тащит обратно, вынуждая раздвинуть ноги и "оседлать" его. Горячий подрагивающий член сквозь ткань свободных штанов упирается мне прямо в промежность. Стону и выгибаюсь ему навстречу. Артём рывком стаскивает с меня футболку и прихватывает зубами сосок. До крови вгоняю ногти в его кожу. Он просовывает руку между нашими телами сжимает пальцами набухший клитор.

— Артём... — хрипло рычу, когда снова загоняет в меня пальцы.

— Двигайся, малыш. Давай сама...

И сам кладёт свободную руку мне на задницу и задаёт темп моим движениям. Я цепляюсь в его плечи и начинаю, словно в каком-то забытье, насаживаться на его пальцы. Мои стоны становятся громче. Дыхание сбивается. На коже выступают капли пота.

— Вот так, родная. Не останавливайся, девочка... Быстрее, малыш... Сделай нам обоим хорошо...

Ускоряю темп. Северов и сам начинает двигать рукой навстречу моим сбивчивым движениям. Чувствую, как глубоко входят его фаланги, задевая какие-то чувствительные точки. Вся его рука и штаны мокрые и скользкие от моих соков. Он рычит, прикусывая мочку. Царапает зубами шею и оставляет новый засос. На его коже тоже выступает пот, а дыхание становится рваным.

— Артём... А ты?.. Хочу... Чтобы и тебе... Тоже... Ммм... Так хорошо, Тём... — невпопад выдыхаю набор слов в попытке связать их логическую цепочку.

— Мне тоже, малыш... Только не останавливайся... Не держи себя... Кончай... — хрипит, вынуждая меня откинуться назад, и втягивает в рот твёрдую вершинку соска. — Блядь! Обхвати меня ногами.

Начинаю хныкать, когда вынимает из меня пальцы и тянет мои ноги вверх, пока они не смыкаются на пояснице. Поднимается, поддерживая под ягодицы и, обойдя стол, опускает на твёрдую поверхность. Меня накрывает какое-то чувство неловкости от того, что я лежу на кухонном столе абсолютно голая с раздвинутыми ногами.

Свожу бёдра, но даже не делаю попытки подняться. В каком-то странном предвкушении наблюдаю, как он спускает штаны и кладёт ладони мне на колени, разводя их в стороны.

— Что ты делаешь, Тёма? — пищу, когда он вжимается членом и размазывает смазку по внутренней части моих бёдер и по пунцовой головке.

— Расслабься, Насть. Всё хорошо. Я не сделаю тебе больно. Верь мне.

И я верю. Как и всегда. Несмотря на мандраж в конечностях и электрические заряды под кожей, позволяю ему творить со мной всё, что он захочет. Страха всё так же нет. За рёбрами стучит хоть и быстро, но ровно. Из-под полуопущенных ресниц замечаю, как он делает несколько глубоких вдохов и придвигается ближе. Проводит эрегированным органом по сомкнутым складкам и клитору. Утыкается головкой во вход и слегка давит, пробиваясь внутрь. Стенки влагалища растягиваются, принимая горячую пульсирующую плоть. Цепляюсь пальцами в край стола, когда подаётся вперёд, входя глубже.

— Блядь! Ты такая узкая. Всё хорошо? Не больно?

Выговорить ничего не удаётся, поэтому качаю головой, закусывая до крови губы. Артём подаётся назад, полностью вынимая член, а потом снова входит, прорываясь немного глубже. Мои громкие стоны перерастают в несдержанные крики, когда он начинает пальцами ласкать клитор.

— Ты как, малыш? Боли нет? — сипит, с трудом хватая воздух, и сжимает зубы.

Опять мотаю головой из стороны в сторону, мечтая, чтобы эта сладкая пытка наконец закончилась. Сама подаюсь бёдрами навстречу, когда парень делает очередной выпад.

— Пиздец! Твою мать! — рявкает и, выдёргивая член, кончает мне на живот, лобок и половые губы.

Рвано и громко дышит, придавливая меня своим мокрым от пота телом.

— Что же ты творишь, родная? Я и так, сука, из последних держусь, чтобы тебе больно не сделать. — бомбит мне в ухо, как только дыхание немного выравнивается.

— Я хочу тебя, Тём... Не могу больше ждать... Не хочу, Тём... Пожалуйста, сделай это... — хнычу, делая движение бёдрами.

Даже не смотря на разрядку, его плоть всё ещё в полной боевой готовности. Я так хочу почувствовать его внутри. К тому же я так и не дошла до пика. Возбуждённая до грани, продолжаю тереться об его член, размазывая свои соки и его сперму.

— Блядь, малыш, хватит так делать, пока я не сорвался на хрен! — рычит, делая шаг назад.

Его грудная клетка высоко поднимается и резко опадает, когда он смотрит на меня, лежащую на столе с раздвинутыми ногами, залитую его семенем и возбуждённую до невозможных пределов.

— Пожалуйста, Тём... Мне надо... — хриплю, елозя задницей по деревянной столешнице.

— Блядь, родная, потерпи ещё немного.

Подходит ближе и без предисловий загоняет в моё тело два пальца, начиная не просто двигать ими, а натуральным образом трахать меня. Второй рукой размазывает белую жидкость по моему животу и внутренней части бёдер. Втирает в клитор. Чувствую, как к первым двум пальцам добавляется третий. Движения его рук становятся быстрее и резче. Он вбивает в меня фаланги до самого основания. Щипает и перекатывает между пальцами горошину. Выгибаюсь ему навстречу, не прекращая поднимать и опускать таз. Стону и кричу. Рычу и пропускаю пару матов, когда, наконец, достигаю вершины.

— Посмотри на меня, Настя. Открой глаза. — рубит приказным тоном, и я подчиняюсь.

Накороткое мгновение ловлю его почти чёрный взгляд, и веки опадают вниз. До боли сжимаю пальцами столешницу и выгибаюсь всем телом.

— Артём! Да! Тёма!

— Моя ж ты девочка! — хрипит и падает сверху.

Оба дышим так, будто только что марафон пробежали. Наши грудные клетки ударяются друг об друга. Артём разжимает мои пальцы и поднимает руки мне за голову, переплетая со своими. Сердца дробят рёбра, вырываясь на встречу друг другу. Несколько минут мы так и лежим, приходя в себя от этого безумия.

— Я люблю тебя, моя идеальная девочка. Ты лучшая. Самая-самая. Моя, Насть. И, — шумно переводит дыхание, — я не могу больше ждать. Ты с ума меня, блядь, сводишь. То, что ты творишь... Не уверен, что смогу продержаться хотя бы до следующей недели. Сука! Знаю, что ещё рано. Я же не сделал тебе больно, любимая? — всматривается в моё лицо, поднимаясь на локтях.

— Нет, любимый. Совсем немного было больно, когда третий палец добавил. Но недолго. Честно, Тём. А когда член... — замолкаю и утыкаюсь в его плечо.

Понимаю, что для скромности и стеснения не осталось места, но говорить об этом всё ещё сложно.

— Не молчи, Насть. Было больно? — в его интонациях слышится такое беспокойство и страх, что я просто не могу не успокоить его.

Отрываю тяжёлую голову от его груди и смотрю в глаза.

— Нет, Артём. Всё хорошо было. Мне понравилось. И совсем не было больно.

В очередной раз закусываю губу, но взгляд не отвожу.

— Малыш, ты меня без ножа, блядь, режешь. Я даже головку не ввёл до конца. Я не хочу причинять тебе боль.

— Тём, со мной всё хорошо. Я не рассыплюсь. И я не боюсь.

— Когда ты стала такой сильной, моя маленькая? — смеётся хриплым смехом, качая головой.

— Страдания закаляют людей.

— Многих они ломают, малыш. Но в тебе есть сталь. Спасибо.

— За что?

— За то, что не сломалась. А теперь в душ и поехали за продуктами. Иначе, если будем продолжать в том же темпе, то умрём от изнеможения.

Через час я стою у входной двери в огромных спортивных штанах Северова и его футболке. Парень натягивает сверху на меня толстовку. Бросаю быстрый взгляд в зеркало и морщусь. Видок у меня тот ещё. Штанины и рукава закатаны в несколько раз. Вся одежда бесформенным мешком висит. Но спорить даже не начинаю. Артём поставил мне условие: либо я снимаю с себя не досохшую до конца одежду и надеваю его вещи, либо остаюсь дома.

Расставаться с ним я не собираюсь ни на минуту, поэтому и похожа сейчас непонятно на что. Но на самом деле мне пофигу. Пусть все смотрят на меня, как на умалишённую. Знаю, что мой любимый мужчина никогда и никому не даст меня в обиду.

— Готова, Насть?

— Да, Тём.

И шагаю прямо в новую жизнь, держа его за руку.

Глава 7

Я сделаю для неё больше, чем всё

— И какой чёрт меня за язык дёргал, когда я предложил тебе сразу всё необходимое купить? — бурчу, выходя из очередного магазина со шмотками.

Моя девочка смеётся, опуская голову мне плечо. Прижимаю крепче. Мы уже несколько часов таскаемся по торговому центру, а я ни на секунду не перестаю её касаться. Только когда в раздевалки заходит. И то, как помешанный себя веду, не отводя взгляда от примерочной кабинки. Стоит ей оттуда выйти, сразу к себе жму. То пальцами сплетаемся. То по-хозяйски держу лапу на её талии. То и дело зарываюсь лицом в её волосы, точь-в-точь как та маньячина, таскаю по лёгким её аромат. То целую в шею, на которой и без того места живого не осталось после моих голодных ласк. Она у неё и так вся в сине-красных засосах. Оторвался, так оторвался. Везде свои следы оставил. Особенно на груди и шее. Хочу, чтобы каждая сука знала, что эта девочка занята. Мной занята. Моя. Я её не только своим запахом, но и спермой пометил.

Блядь, как вспомню её, разложенную на кухонном столе с раздвинутыми ногами. Как соки вытекали из её дырочки, стекали по бёдрам и ягодицам. Розовые лепестки и блестящую от желания жемчужину её клитора. Сука, откуда во мне эти поэтические настроения? Даже в мыслях не могу вещи своими именами называть. Моя идеальная девочка во всём особенная.

Член дёргается в штанах при этих воспоминаниях. Её стоны и крики. Затуманенные глаза с расширенными зрачками во время оргазма.

— Тём, — шелестит мне в ухо, вставая на носочки, — не знаю, о чём ты там так усиленно думаешь, но твои мысли уже в штанах встали и скоро будут заметны для всех окружающих.

— Твою мать!

Ведьма смеётся и якобы случайно рукой задевает мою эрекцию, проходясь лёгкими касаниями пальцев.

— Настя! — рычу и наступаю на неё, пока не прижимаю к стене, не оставляя путей отхода.

Блядь, я прекрасно помню, где мы находимся, но всё равно набрасываюсь на её рот. Лижу и ласкаю губами. Сжимаю ладонями ягодицы и втискиваю в свои "мысли".

Всё ещё охуеваю от осознания того, что нам больше не придётся прятаться. До сих пор помню, как тогда в суши баре Миронова постоянно боялась, тряслась и оглядываясь по сторонам, опасаясь случайных свидетелей. А сейчас мы спокойно гуляем по самому большому и популярному ТРЦ в нашем городе. И есть нихреновый такой шанс нарваться на знакомых, но нам обоим так-то похую. Друг от друга вообще не отлипаем. Моя девочка тоже постоянно льнёт ко мне и целует при каждом удачном случае. Тащусь и кайфую от этого.

Шарю языком по её ротовой полости, но Настя подгибает и прячет свой от меня.

— Дай сюда язык! — рычу, прикусывая её губы.

— У-у...

Мотает головой и, пользуясь моментом, сжимает зубы.

— Настя! — срываюсь на звериное рычание.

Этот стояк меня убивает.

— Артём, ты вообще помнишь, где мы находимся? Здесь толпы людей ходят.

Вырывается из моего захвата и со смехом залетает в ближайший магазин. Смотрю, куда она вбежала и хищно улыбаюсь. Это, конечно, не секс-шоп, но здесь я тоже планирую оторваться по полной.

Мы уже и так ни один десяток магазов обошли. Четыре раза сумки в тачку относили. Весь багажник и заднее сидение уже забили. Настя вечно рвётся сама за себя заплатить, но не позволяю. Едва карту к терминалу тянет, хватаю на руки и оттаскиваю подальше. Везде сам за неё плачу. Обещал же, что будет у неё больше, чем раньше. Бабла хватает. Да и мне в кайф ей шмотки покупать. Только коробок с обувью штук десять нагребли. Я, блядь, весь мир к её ногам положить готов.

Растягиваю рот в оскале и следом за малышкой вхожу в магазин нижнего белья. Шарю глазами по манекенам и вешалкам, прикидывая, что и как будет смотреться на моей девочке.

Что я там говорил: будет в моих футболках по квартире ходить? Есть идея получше.

Цепляю пару коротких, едва прикрывающих задницу шёлковых халатов и бросаю в корзину. Туда же отправляются четыре полупрозрачные ночнушки, типо той, в которой Миронова тогда перед камерой танцевала. Только эти совсем открытые, оставляющие мало места для воображения. Спать в них я Насте не дам. В нашей постели никаких лишних тряпок не будет. Но вот...

Блядь, как вспомню её танец и как дрочить на неё стал. Член сразу принимает боевую стойку. Хочу, чтобы она снова это сделала. Только теперь в живую. Сука, буду смотреть, как она двигается и...

Снимаю с вешалки красный, почти прозрачный пеньюар и глубоким вырезом. Перед глазами сразу встаёт картина, как моя девочка в этом самом пеньюаре седлает меня и скачет сверху. Как откидывает назад голову, подставляя шею моим жадным поцелуям.

— Северов, хватит уже мечтать! — шипит Настя, вырастая, блядь, из ниоткуда. — Уже все консультантки на твой стояк пялятся!

Хватаю за талию и жму к себе. Накрываю её рот своими голодными губами.

По херу. Пусть смотрят.

— Ревнуешь, малыш? — хриплю, проходясь языком по её шее и оставляя влажную дорожку из своей слюны.

— А тебе это нравится?

— Что именно? Что ты ревнуешь? Или что они смотрят?

Смеюсь, когда её лицо покрывается красными пятнами. Обожаю её дразнить.

— Пошёл ты, Северов! — рычит и вырывается.

Не отпускаю. Никогда больше отпущу. Целую долго и жадно, пока Настя не перестаёт сопротивляться.

— Я ТЕБЯ люблю, маленькая. Слышишь? Похуй на других. Для меня их не существует. Только ты, Насть, и никого больше. Веришь?

— Верю, Тём. Но, может, хватит меня тискать? Мы не одни.

Через неимоверные усилия себя протаскиваю, чтобы объятия разомкнуть. Но всё равно к боку прижимаю. Ни на секунду отойти не даю.

— Артём, пошли уже отсюда. У меня и так трусов уже больше, чем волос на голове. На нас как на идиотов смотрят.

— Ну и хер с ними, малыш. Пусть смотрят. — отбиваю, бросая в корзину очередной комплект белья.

Их и так там уже, наверное, десятка три набралось всех цветов радуги. Настя всего пару скромных лифонов и несколько трусов взяла. А я, как и собирался, отрываюсь от души. Хватаю всё кружевное. Даже представлять себе сейчас боюсь свою идеальную девочку во всём этом. Цепляю пару чулок.

И всё же представляю. Рассыпанные по подушке длинные золотые волосы. Влажные приоткрытые губы. На ней ничего нет, кроме пары чёрных чулок.

Так, стоп, Север, тормози!

— Я серьёзно, хватит уже. — рычит и тащит меня в сторону кассы.

— Всё-всё, маленькая, заканчиваю. Сейчас только ещё тот кожаный с заклёпками возьму. А, и этот, с дыркой на трусах.

— Если ты это возьмёшь, Северов, то тебе самому их носить придётся. Уверена, в коже ты будешь выглядеть ничего. А тот с дыркой... Как раз член туда засовывать будешь для удобства. — шипит и вылетает из магазина.

Слежу за ней глазами, чтобы далеко не ушла. Миронова останавливается возле ограждения и смотрит вниз. Облегчённо выдыхаю и продолжаю пялиться на её задницу, затянутую чёрными кожаными штанами. Выглядит она сейчас просто охуенно. Чувствую, как во рту слюна собирается и, тяжело сглатывая, отвожу взгляд.

Не сейчас, Север, тормозь, иначе до дома мы не доберёмся.

Иду к кассе и вываливаю гору шмоток.

— Это всё? — выпучивает глаза кассирша, оглядывая всё эту кучу.

Рывком смотрю на Настю. Она всё так же стоит, сложив руки на периллах.

— Почти. Пробивайте пока.

Размашистым шагом возвращаюсь к витрине и, найдя нужный размер, цепляю тот самый кожаный комплект. Зачем-то представляю, как Настя заставляет меня натягивать его на себя, и едва сдерживаюсь, чтобы не заржать. Эта зараза зеленоглазая на многое способна.

— Теперь всё. — докидываю бельё во внушительную гору.

Выхожу из магазина и обнимаю любимую за талию, смыкая пальцы на животе. Опускаю подборок ей на плечо и целую в шею.

— Обиделась, малыш?

— Зачем всё это, Тёма? — бросает короткий взгляд на три пакета в моих руках. — Мне жизни не хватит, чтобы всё это переносить. И денег ты и так уже дофига потратил. К тому же, я не стану ходить в том, что ты там нагрёб!

— А если я попрошу? — вбиваю ей в ухо, проходясь языком по раковине. Всасываю в рот мочку и лижу, пока малышка не откидывает голову мне на грудь, заглядывая в глаза. — Ради меня наденешь, Насть?

— Ну что ты за человек такой, Северов?

— По уши влюблённый в свою охуительно-сексуальную девочку? — хриплю и накрываю её рот своим.

Встречает без сопротивления и жадно отвечает.

Пиздец, представляю, как эта картина выглядит со стороны. Мы стоим с Мироновой у стеклянной перегородки на шестом этаже ТРЦ и целуемся в этой откровенной позе. Соприкасаемся во всех возможных местах. Мой член жмётся в затянутую в кожу задницу. Одну руку оставляю на плоском животе, а вторую кладу на её горло, не позволяя разорвать контакт.

Бля, знала бы она, насколько мне сейчас хочется оказаться дома и в таком же виде перейти в горизонтальную плоскость. Только уже без шмотья. Её сердце колотится с такой силой, что отдаётся вибрацией по моим рёбрам. Дыхание срывается двусторонне, когда наконец прекращаю её целовать.

— Ну так наденешь для меня?

Прижимаюсь губами к впадинке за ушком и торчу, когда по её коже разлетаются мурахи, а всё тело будто током прошивает. Чувствительная точка, значит. Понял. Записал.

— Я подумаю над твоим предложением, если ещё поцелуешь.

— Ведьма! — рычу и всё равно беру в плен её губы.

— Тебе ещё что-то из шмоток надо или пойдём перекусим? — спрашиваю спустя ни хреново так времени, когда наконец вынуждаю себя оторваться от неё и сделать пару шагов назад.

Блядь, я точно маньяк.

— Ты и так уже столько всего набрал, что придётся ещё один шкаф покупать. — отбивает и топит ту самую улыбку с ямочками.

Сжимаю руки в кулаки и вынуждаю себя оставаться на месте. Её губы уже и без того краснючие, распухшие и все в мелких царапинах от моих зубов.

— Значит, идём за шкафом?

— Нет, Артём, — смеётся и топает в сторону фудкорта, — мы идём есть! Я скоро с голода умру. Уже и так ноги еле волочу.

Отзываюсь на её замечание хриплым смехом и, подхватив на руки, несу сторону кафех.

— Поставь меня, Север! Я сама могу идти! — рычит и кусает меня за шею.

— Харе кусаться, стерва!

— Так я ещё и стерва?! — пищит от возмущения и тянет брови вверх.

— Ещё какая! — подтверждаю свои слова уверенным кивком.

— Ну, раз так...

— Что?

— Ничего!

— Говори, Настя! — шиплю, опуская её на ноги, достигнув фудкорта.

Моя девочка складывает руки на груди и поджимает губы. А потом растягивает их в какой-то хищной усмешке и выдаёт:

— Я там один пеньюар взяла. Хотела, как тогда перед камерой для тебя станцевать. Но раз уж я стерва...

Чего, блядь? Она мои мысли, что ли, сканирует? Сука, об этом же в магазе думал как раз, а эта ведьма...

Миронова отворачивается и, виляя задницей, идёт к какому-то ларьку с фастфудом. Знаю, что она это сейчас специально делает. Дразнит зараза. Помню же, как она двигаться умеет: плавно и эротично.

До скрежета стискиваю челюсти и на мгновение прикладываю руку к паху. Вот же су... Нет, даже думать так о ней не могу. Ведьма она! Настоящая зеленоглазая ведьма!

Широкими шагами иду за ней, когда она что-то там выбирает на терминале, и дёргаю на себя, с силой вжимаясь членом. Рычу, как дикий зверь, когда она издаёт тихий протяжный стон и закусывает губы.

Тоже хочет...

— Ты же это несерьёзно, малыш? Всё равно ведь станцуешь, да? — бомблю ей в ухо хриплыми интонациями и разворачиваю к себе, глядя в глаза. — Пожалуйста, любимая. Сделай это.

Блядь, скулю и пляшу на задних лапах, как голодный щенок, перед которым куском мяса маячат. Вроде и так знаю, что не откажет, но для чего-то виляю хвостом.

— Ну я же стерва, Артём. Или ты уже забыл?

Проводит кончиком языка по губам и растягивает их в улыбке.

— Блядь, и что я должен тебе сейчас ответить? Ты же сама меня намеренно заводишь!

— Скажи, что любишь, Тём.

— Бля, ну конечно люблю, родная.

С парковки ТРЦ выезжаем уже затемно. Пару часов просидели за столиком, потягивая напитки и ведя ничего не значащие разговоры. И так до хуя уже наружу вытащили, нужен перерыв. Я давно не чувствовал себя настолько охрененно, как сегодня. Даже до нашего расставания.

Сильнее стискиваю кожаную оплётку руля. Всё ещё больно. Знаю, что эта херня никуда не исчезнет. Это, блядь, просто нереально забыть. С этим можно только жить. И мы живём. На полную катушку. Целуемся и обнимаемся при каждом удобном случае. Смеёмся и спорим. Переплетаем пальцы и учимся жить заново. Вместе. Без запретов и рамок. Без Настиных предков и этого ублюдка Должанского. Нам больше не надо прятаться и расставаться. Моя девочка теперь рядом, а остальное я вытяну.

Ещё около часа проводим в супермаркете. Пока Миронова нагребает всякие там шампуни, кремы и прочую женскую белиберду, беру на себя продукты. Помимо стандартного набора из мяса, рыбы, овощей, хлеба, колбасы, сыра и бакалеи, закидываю в тачанку какие-то йогурты, творожки, сладкие сырки, фрукты и несколько видов конфет и пирожных. Раньше в моём доме никогда не было всей этой хренотени, но пора привыкать, что я теперь ни один живу, а с моей девочкой. Ловлю себя на мысли, что даже не знаю, какой кофе она любит. Я-то чёрный пью, но вот Настя... Может, она с молоком предпочитает? Закидываю в тележку его и пачку сливок. Всё для любимой.

Встречаемся с ней уже на кассе. Очередь растягивается едва ли не на десять метров. Подхожу к моей девочке и сразу притягиваю к себе. Зарываюсь лицом в волосы и вдыхаю её аромат. Да, я конченный нарик, и мне срочно нужна доза.

Она теперь иначе пахнет. Мной и чем-то ещё, чем только любимая девушка может.

Разгоняю яд по венам, когда прижимаюсь к губам. Сколько времени я её уже не целовал? Блядь, я не просто маньяк, а стопроцентный шизик, если и часа без неё протянуть не могу. Больной на всю голову.

Проталкиваюсь к ней в ротовую полость и жадно шарю языком. Сплетаемся, но ненадолго. Настя упирается ладонями в плечи, а потом оглядывается по сторонам, краснеет, опускает голову мне на грудь и закрывает глаза. Обвожу глазами пространство и понимаю почему.

На нас весь магазин таращится, как на каких-то дикарей. Видимо, для моей малышки это уже чересчур. И пусть за дверью квартиры у нас нет запретов, но к постоянным зажиманиям на людях она явно ещё не привыкла.

Одной рукой крепче обнимаю свою девочку за плечи, а второй толкаю тележку, медленно продвигаясь по ползущей со скоростью улитки очереди. Раньше все эти ожидания бесили меня до зубного скрежета, но сейчас вообще насрать. Готов хоть всю жизнь так стоять, прижимая её к себе. Наконец, добираемся до ленты и выгружаем покупки.

— Артём, зачем ты столько всего набрал? Мы вдвоём живём или ты где-то десяток любовниц прячешь? — смеётся, оглядывая гору продуктов.

— Не десяток, а всего одну. — рычу в ответ и коротко целую. — Я не знал, что ты любишь, малыш. Поэтому и взял всего понемногу.

— Мог бы у меня спросить.

— И где бы я тебя искал? Позвонить я тебе тоже не могу. Кстати, сейчас заедем за телефоном.

— Не надо, Тёма. Я собираюсь свой из дома забрать. Завтра хочу съездить.

Выдыхаю и медленно тяну кислород через нос, сжимая кулаки. На хрена ей туда возвращаться?

— Насть, оставь его там. Я тебе новый куплю. Если надо, симку восстановим. На остальное по херу.

— Мне не только за телефоном съездить надо. За конспектами, документами и, — закрывает глаза и тяжело вздыхает, — твоей футболкой.

Она точно ненормальная, что ли? Возвращаться к ним ради тряпки и куска железа?

— Малыш, я уже обещал тебе, что все футболки отдам. Мобилу купим. Конспекты у Тохи и Заболоцкой возьмём. Документы новые сделаем. Не надо тебе туда ехать.

— Нет, Артём, я должна. Помимо конспектов у меня все учебные материалы за два года остались. К тому же телефон — это твой подарок. А футболка... Она очень дорога мне. Понимаешь? Я только своё заберу и всё.

— Настя...

Договорить она мне не даёт. Прикладывает пальцы ко рту и заглядывает в глаза.

— Тём, я знаю, о чём ты сейчас думаешь. И понимаю, что тебе это не нравится. Но я должна поехать. Да, мне страшно. Я боюсь, что с папой что-то случилось. Что если он... Но мне придётся вернуться. Эти вещи много для меня значат.

— Блядь, маленькая, что если они не отпустят тебя? Ты же понимаешь, что тебе придётся столкнуться с предками? И что тогда?

Сильнее сжимаю её тело, а самого конкретно так коноёбит. Опускаю веки и с трудом вентилирую воздух. Как я должен её отпускать к ним? Если ей так нужна вся эта фигня, то сам поеду, но свою девочку не пущу.

— Я знаю, Тёма. Но...

— Завтра сам съезжу. Расскажешь, что где лежит, и я всё привезу.

— И как ты себе это представляешь? Постучишь в дверь и скажешь, что за моими вещами пришёл? Да они тебя и на порог не пустят. Или через окно залезешь? А если папино сердце не выдержало? Что если он умер?

Миронова отводит взгляд и тихо всхлипывает. Понимаю, насколько ей тяжело не только эти слова даются, но и осознание, что она может стать причиной его смерти. Если раньше даже думать себе об этом не позволяла, то сейчас вынуждена столкнуться с реальностью, какой бы хреновой та не была.

Сильнее стискиваю любимую в объятиях и касаюсь губами макушки. Не позволю ей протаскивать себя через это дерьмо. На себя всё возьму.

— Значит, вместе поедем, родная. Я рядом буду. Одну всё равно не отпущу. И если с твоим стариком что-то случилось или случится... В этом нет твоей вины. Ты же понимаешь, что ты ни в чём не виновата, маленькая?

Кладу ладони на её лицо и цепляю глазами. На ресницах слёзы. На щеках мокрые дорожки.

— Нет, Артём, виновата, но теперь я смогу с этим жить. С тобой я всё смогу. Со всем справлюсь. Что бы ни случилось, я больше никогда не сдамся.

— Я люблю тебя, девочка моя.

Ещё утром я даже, блядь, силой не мог вырвать из себя эти слова. Но стоило один раз сказать, теперь не могу остановиться.

Долго не мог вдуплить, почему она сразу про отца не сказала, а решила разорвать со мной отношения, но потом дошло. Настя права: я бы не отпустил её. И какие тогда варианты? Заявиться к ней домой и не оставить выбора? Самому её батю прикончить? Чтобы она потом всю жизнь чувствовала вину за его смерть? Или позволить выйти замуж за этого уёбка и продолжать тайно встречаться? Чтобы из его койки в мою скакала? Даже если бы сама ему добровольно не отдавалась...

Крепче стискиваю челюсти и на несколько секунд закрываю глаза, выравнивая дыхание. Даже думать об этом не стану. Нельзя. Иначе я его убью на хрен.

Нет, я бы не смог сделать из неё шлюху. Это же моя идеальная девочка. Моя Настя. Знаю, что нас обоих от этого на куски растаскивало бы. И как бы я её отпускал к нему?

— С вас восемь тысяч четыреста двадцать семь рублей.

Открываю глаза и тянусь за портмоне, но Миронова уже прикладывает карту и расплачивается, а потом поворачивается ко мне и улыбается. На щеках появляются мозговъебательные ямочки, а глаза горят так ярко, что я топлю в себе всю свою грёбанную гордость. Если ей так надо хоть где-то заплатить, то пусть. Главное, чтобы улыбалась.

Грузим пакеты в тележку и идём к Гелику. Покупки приходится натуральным образом впихивать в тачку, потому что весь багажник её шмотками забит. Когда, наконец, нам это удаётся, открываю пассажирскую дверь и подаю Насте руку. Обхожу капот, запрыгиваю на место водителя и выруливаю с парковки.

— Насть...

— Что?

Выдыхаю.

Блядь, мне срочно нужен никотин. За весь день всего пару сигарет удалось перехватить. Никогда при ней не закуриваю, но сейчас ни херово так меня мотает. Как представлю, что она туда вернётся... Выть, сука, охота. Может, я и эгоистичная скотина, но вообще не против, чтобы её старик коньки отбросил. После всего, через что предки заставили пройти мою девочку, я сам их прикончить готов. Только бы ей не пришлось больше никогда с ними разговаривать и выслушивать их упрёки. Никогда снова она не станет из-за них плакать. Не позволю.

— Тём, — шелестит, когда я слишком долго молчу, — что случилось?

Кладёт ладонь на мою руку и всматривается в лицо в попытке считать мои мысли.

— Уверена, что хочешь туда вернуться? Ты же понимаешь, что разговора не избежать? Что они сделают всё возможное, чтобы не отпускать тебя?

— Понимаю. Но ты же будешь рядом, а значит, смогу через это пройти. Я люблю тебя, Тёма.

— Я тоже тебя люблю, родная. Ни на секунду не оставлю. Если придётся, Насть, я тебя силой увезу.

— Не придётся, Артём. Я не останусь там. Даже если с папой случилось непоправимое, не дам себя сломать. Я вернусь домой. К тебе. Ты — мой дом, Северов. Сам говорил. Помнишь? А я всегда буду возвращаться домой.

Глава 8

Теперь только вперёд

— Артём, ну дай я хоть что-то сделаю. Давай мясо пожарю или овощи нарежу.

— Мясо — это мужская работа. И как ты собираешься нож держать, если у тебя все руки в бинтах?

Смотрю на свою девочку и устало потираю переносицу. Она уже минут сорок маячит за спиной и требует, чтобы я дал ей хоть что-то приготовить.

На ней снова моя футболка. Халаты, которые я ей купил, таскать категорически отказалась. Да и вряд ли мне было до готовки, если бы она тут задницей светила.

Кидаю стейки на сковороду и тащу малышку к себе. Лишнего не позволяю, но всё же прохожусь губами по щеке, скуле и подбородку. Лапы исключительно на рёбрах держу. С того момента, как в хату вошли, безостановочно челюсти и кулаки сжимаю, чтобы в спальню её не утащить. Или не усадить на стол. Или в душ отправиться вместе. Для этого у нас впереди ещё целая ночь. А сейчас надо пожрать приготовить.

— Малыш, просто отдыхай, ладно? Последние недели нам обоим дались пиздец как сложно.

— В том-то и дело, Тём, что обоим, а ты всё сам делаешь. Может, готовить я и не умею, но хоть чем-то могу тебе помочь.

— Насть, просто будь рядом и всё. У нас ещё будет достаточно времени. Я помню, что обещал научить тебя готовить, но давай не сегодня, родная. Ок?

— Окей. — качает головой и выдыхает. — Но тогда поцелуй меня. Ты слишком долго этого не делал.

Блядь, реально долго. Уже часа полтора к ней не прикасался. Боюсь сорваться на хрен, если хоть немного самоконтроль ослаблю. Всего один поцелуй. Ну какой от него вред?

Сука, всё же не выходит сдержаться, когда её губ касаюсь. Не собирался я этого делать, но врываюсь в сладкий рот моей малышки. Всасываю нижнюю губу, пока Миронова стонать не начинает. Своим языком по её прохожусь, сплетаемся. Мой глубже всасывает, а пальцами под край футболки пробирается и слегка царапает спину, оставляя длинные красные полосы. По коже мурахи бегут, когда языком по шее скользит, прикусывает, а потом втягивает кожу, оставляя засос.

Свою метку ставит.

Принимаю. Сам хочу, чтобы все знали, что я теперь занят, как и моя девочка.

Впиваюсь пальцами в её тело. Задираю футболку и сжимаю задницу, затянутую в чёрное кружево. Блядь, хочу, чтобы кроме этих трусов на ней вообще ни черта больше не было.

Раз за разом вжимаюсь членом в её плоский живот. Хватаю за ягодицы и тащу вверх, пока не сцепляет ноги на пояснице. Толкаюсь эрекцией между бёдер, даже сквозь штаны ощущая, какая она горячая и мокрая.

Сука, я точно не сдержусь.

Делаю ещё несколько поступательных движений и кусаю за горло. Настя хватается за мои плечи, до крови царапая кожу.

— Тёма...жаренным...пахнет. — хрипит мне в ухо и облизывает ушную раковину.

Новая порция дрожи, когда делает так.

— Ещё как, блядь, пахнет. — рычу и оставляю новый засос на шее.

— Нет... Артём... мясо...горит...

— Ёбаный рот!

В одно движение опускаю малышку на пол и мчу к плите спасать наш ужин. Настя слегка покачивается на ватных ногах и хватается за спинку стула, чтобы не упасть.

— Всё хорошо, малыш? — спрашиваю и переворачиваю стейки, бросив на неё быстрый взгляд.

Слегка подгорели по краям, но не критично. Ещё бы немного и пиздец им настал бы.

Бля, это же всего лишь один поцелуй. Ну какого хрена я не могу тормознуть, стоит только прикоснуться к моей идеальной девочке?

— Относительно. — рычит и мнётся с ноги на ногу.

Замечаю влажные блестящие дорожки на внутренней стороне её бёдер. Как дрожат ресницы. Приоткрытые, мокрые от моей слюны губы, через которые она упорно проталкивает воздух. Тяжело вздымающуюся и резко опадающую грудную клетку. Подрагивающие пальцы.

Пиздец, как я её хочу. Прямо сейчас. Разложить на столе, как утром и довести начатое до конца.

Миронова сама едва держится. Вижу, какое желание в её зрачках отражается. Чувствую терпкий запах её возбуждения.

Рычу и запускаю руку в трусы, сжимая пальцы на напряжённом до боли члене. Несколько раз передёргиваю и снова рычу, когда кончаю.

Какого хрена я вообще творю?

В мокрых боксерах вообще не по кайфу. Да и любимой разрядка нужна. Но сейчас мне, сука, надо дожарить эти долбанные стейки.

— Иди ко мне, родная. — сиплю, прикрыв глаза, и тяну к ней руку.

Она тут же вжимается мне в бок и обнимает.

— Извини, маленькая, снова не смог сдержаться.

Кладу ладонь на её талию и притискиваю ближе, второй рукой переворачивая мясо.

— Всё нормально, Артём. Я сама попросила. — обжигает горячим и до сих пор сбивчивым дыханием.

Опускаю руку ниже и ныряю пальцами под резинку кружева. Обвожу и растираю клитор, пока Настя не начинает тихо постанывать и извиваться. Глаз от сковородки даже не отвожу, сосредотачиваясь на готовке. Если хоть на секунду её увижу, тут же наброшусь. И без того её хриплые стоны и рваные выдохи чердак дробят. Знаю же, что не лучшая идея ей в трусы лезть и мясом заниматься, но не могу, блядь, позволить ей сейчас мучаться от неутолённого желания. Кружу подушечками по её жемчужине, наращивая темп. Малышка цепляется ногтями мне в запястье, когда ползу ниже и подбираюсь ко входу.

— Тише, любимая. Расслабься. Я просто сделаю тебе хорошо. Впусти меня. — хриплю, целуя за ухом.

Настя вся покрывается мурахами и дрожит сильнее от этого касания.

Бля, как я от неё тащусь.

Вхожу в неё двумя пальцами и трахаю, пока не слышу её тихого вскрика, а руку не заливает жар её оргазма. Любимая обмякает в моих руках и сползает вниз как подкошенная. Быстро перехватываю, не позволяя упасть.

— Всё, девочка моя. Всё хорошо. Я тебя люблю, малыш.

Вжимаюсь губами в её макушку и таскаю в себя её запах. Зарываюсь лицом в волосы на несколько секунд и сосредотачиваюсь на ужине, продолжая прижимать мягкое тело к боку.

— Я тоже тебя люблю, Тёма. Но больше не... делай так.

— Как не делать, Насть?

— Так!

Смеюсь и прикасаюсь своей щекой к её. Быстро целую и слегка отталкиваю.

— Сходи пока в душ, а я наконец закончу с едой. Иначе ужина нам сегодня не видать.

Миронова коротко кивает и шаткой походкой выходит из кухни. Только когда слышу шум воды, могу спокойно выдохнуть. Мотор всё ещё долбит по рёбрам. Выровнять дыхание не удаётся ещё какое-то время. Член опять в полной боевой готовности.

Да вашу ж мать! Сколько можно?! Как долго мы с моей девочкой ещё протянем в таком ритме? Что я за животное, если не могу просто поцеловать её без задних мыслей? Хочу её просто, блядь, до безумия. До полной отключки мозгов. Только членом думать и выходит, едва Миронова рядом появляется.

Дожариваю многострадальное мясо и накрываю на стол. Настя уже около получаса в ванне торчит.

— Малыш, ты долго ещё?

Дёргаю дверь, но она заперта. Я этот хренов замок к чертям сорву, чтобы не запиралась больше. Настя ничего не отвечает, и я тут же напрягаюсь.

— Настя! — ору и молочу кулаками по двери. — Блядь, ты там живая вообще?

— Живая! — раздаётся из душа её смех. — Дай мне ещё десять минут!

— И ни секундой больше!

Девушка опять смеётся и соглашается. Иду в спальню и переодеваюсь. Не по кайфу так-то в мокрых трусах и штанах ходить.

Все мышцы вытягиваются, а нервы на разрыв, когда хлопает входная дверь.

Какого хрена? Она ушла, что ли?

Вылетаю в коридор и сталкиваюсь лоб в лоб с Тохой.

Сука, я и забыл о том, что он завёл себе бесящую привычку таскаться ко мне на регулярной основе.

— Ну нихуя ж себе, Север! Свет, жратвой пахнет, и ты не в говно. Наконец забил хер на эту шлю...

— Ебальник завали, Тоха! — рычу, понимая, что если он сейчас назовёт так мою девочку, я его по стене размажу.

Знаю, что держаться надо. Он три недели вместе со мной дерьмо жрал. До кровати таскал, когда я в синие сопли ухуяривался. И не впервой по кускам меня собирает. Нельзя сейчас на него набрасываться, иначе херни конкретной натворю. Кулаки до хруста жму. Челюсти стискиваю так, что зубы сводит. На скулах желваки ходят.

Блядь, не хотел же, чтобы он сейчас о нас узнал. Думал, хоть пару дней урву, пока на учёбу с Настей не вернёмся. Но хер-то там.

— Расслабься, Тёмыч! Ты чего сразу на рога? После всего, через что она тебя протащила, ещё и вступаешься за эту тварь?

— Захлопнись, Арипов. Я серьёзно. — голос не повышаю, но в интонациях сталь.

Нет бы ему меня послушать, но друг не затыкается. Всё это время молчал ведь, а сегодня его вдруг понесло. Видимо, до хера в себе топил, потому что смысла меня вразумлять не было.

— Блядь, Север, ты чего творишь? Она тебя на части разорвала! Сердце, блядь, вырвала! Наизнанку вывернула! Забудь уже о ней и иди дальше! Ты же не дебил и сам понимаешь, что нихуя у вас уже не будет! До её свадьбы меньше недели осталось!

— Пиво будешь? — отбиваю и иду на кухню.

Успокойся, Север. Надо без лишних эмоций перетереть. — говорю мысленно сам с собой.

Открываю холодильник и цепляю две бутылки холодного. Не собирался я сегодня пить, не судьба видать.

Может, стоит Настю предупредить, что Арипов здесь?

Бросаю быстрый взгляд в сторону ванной.

— Долго ты его греть будешь? — режет друг и забирает пиво.

Открывает обе бутылки и одну протягивает мне. Из своей несколько больших глотков делает. Прикладываю горлышко к губам, но только пригубляю. Трезвые мозги сейчас нужны.

Антон падает задницей на стул и с интересом косится на накрытый стол. Паркуюсь напротив и открываю рот.

— Тёмыч, это ты меня так встречаешь или кого другого ждёшь? — рубит и тянет к себе тарелку со стейком.

— Никого не жду. Она уже здесь.

Выдыхаю и медленно тяну новую порцию кислорода, чтобы не выдать лишнего. Миронова и без того сейчас появится, и тогда беды не избежать. Приятель язык за зубами держать не станет. Помнит же, насколько мне хуёво было, когда любимая ушла. Лучше на живую резать.

— Она? — тянет вверх брови и выпучивает глаза. — Кто она, Север? Стоило тебя на пару дней без присмотра оставить, как ты уже цепанул кого-то? Блядь ну наконец ты в себя пришёл. Надеюсь, хоть красотку, а не лишь бы было кого трахать?

— Угу... — всё, что выдавливаю. Прочищаю горло. — Красотка. Ещё какая.

— Вот только пара вопросов, дружище, есть. Ты с каких пор на хату свою баб таскаешь и ужином кормишь? Надеюсь, не совсем головой ёбнулся после того, как Миронова тебя разорвала? Ты же не собираешься с какой-то одноразкой в любовь играть, только чтобы её из башки вытрясти?

— Тох, слушай это...

— Тём, надеюсь ужин готов, а то я сейчас с голоду умру! — смеётся моя девочка, вырастая в дверном проёме.

Рано. Рано, блядь. Вот теперь точно начнётся пиздец.

— Арипов?! — округляет глаза Настя и тянет вниз, сука, голубой шёлковый халат, который я сегодня ей купил.

— Миронова?! — выпучивает глазные яблоки друг. — Какого хуя, Север?! Ты что, блядь, творишь?! Что она здесь делает?! — орёт, поворачиваясь ко мне.

Моя малышка всё так же стоит в дверях в тряпке, которая даже треугольник ярко-синих, почти прозрачных трусов не прикрывает. Антон бомбит вопросами, бегая глазами с меня на неё и обратно. А потом делает то, из-за чего я срываюсь с места, хватаю его за грудки и подрываю со стула.

— Ещё раз станешь на неё пялиться, и я тебе глазницы в мозг впечатаю! — брызжу слюной в лицо приятеля.

Нихуя с собой поделать не могу. Я помешанный на этой девушке маньяк и конченный собственник. Даже смотреть на неё другим не позволю. А тем более лапать глазами. От ничем не прикрытых ног до виднеющейся в вырезе груди и покрытой моими засосами шеи.

— Отпусти, Север, блядь! Тормози на хер!

— Артём, успокойся! — моя девочка подлетает к нам и цепляется в мои пальцы в попытке их разжать. — Тёма, хватит! Прекрати!

— Настя, — рычу сквозь зубы и бросаю на неё короткий взгляд, но футболку Арипова всё же отпускаю, — переоденься. Сейчас же.

Она следит за моим взглядом, потом взвизгивает и молнией вылетает из кухни.

Блядь, вот и надо было ей этот халат прямо сейчас напялить? Да ещё и ужинать в таком виде явиться. Знает же, чем это закончится. Или намеренно меня дразнит?

Делаю несколько глубоких вдохов-выдохов, опустив веки. Душу в себе необоснованную ревность. Да, блядь, и сам знаю, что без причины сорвался. Тут любой глазеть бы на неё стал.

— Извини, Тоха. — выдыхаю и хлопаю его по плечу.

— Какого. Хрена. Здесь. Делает. Миронова? — отрезает каждое слово сквозь сжатые зубы.

— Живёт!

— В смысле, блядь, живёт?! Уже забыл, как она тебе сердце выдрала?! Она меньше чем через неделю замуж выходит! С Должанским её по очереди трахать будете или как?!

— Арипов, лучше заткнись сейчас, иначе я тебя на кровавые ошмётки раздеру. И ни слова об этом уёбке больше. — отбиваю с жёсткими холодными нотами. Знаю, что похлеще ора сейчас действует.

— Северов, ты совсем ебанулся, что ли? Ты чем вообще думаешь? После всего? — его голос тоже садится.

— Настя не выходит замуж. Мы вместе. Официально, блядь, пара, Тоха. И я всё помню: и как подыхал без неё, и как больно было. Но теперь всё иначе. Я люблю её.

— А она тебя, Тёмыч? Если это очередная игра?

— Не игра, Антон. — возвращается Миронова и подходит ко мне, переплетая наши пальцы. — Я люблю Артёма. Всегда любила. Он знает, почему я так поступила тогда. Но больше я никогда не сделаю больно любимому человеку. Кира я бросила. Из дома ушла. Возможно, даже отца этим убила, но мне всё равно. Я на всё готова ради Тёмы.

Опускает голову мне на плечо, а я тут же прижимаю к себе, пока кости хрустеть не начинают. Касаюсь губами виска и оставляю быстрый поцелуй. Поднимаю глаза на друга и жду приговора. Знаю ведь, каким он резким бывает. Уже шесть лет с ним как братья. Порвать любого друг за друга готовы.

— Ну вы пиздец, конечно. — прикладывает кулак ко рту и качает головой. — И ты простил её? — выплёвывает, кивая на мою девочку.

Крепче жму кулаки.

— Тоха, сказал же уже... — рычу, снова срываясь.

— Тём, — крепче стискивает мои пальцы любимая, — не заводись только.

Гоняю по лёгким кислород вместе с её запахом, сдерживая новый приток ярости.

— Простил, брат. Сорри за то, что тебе пришлось со мной всё это время дерьмо разгребать, но теперь всё заебись. Мы любим друг друга и в любом случае вместе будем. Можешь считать меня безвольным слабаком или даже трусом. Но либо продолжай кентоваться с таким, либо уходи.

— Артём! — кричит Настя и поворачивается к Арипову. — Антон, я знаю, что ты переживаешь за друга. И помню всё, что ты мне сказал тогда в коридоре. И о разбитом сердце, и о предательстве. Но клянусь, что жизнь положу, чтобы это исправить.

Приятель как-то странно напрягается, когда Миронова вспоминает об их разговоре. Не нравится мне это. Что он ей там наговорил?

— Блядь, ты точно мазохист, Север. — опять качает башкой и тянет лыбу. — Может, хоть покормишь тогда? Мне сегодня даже пожрать некогда было.

— Я на тебя не готовил. — отбиваю и сам улыбаюсь.

Малышка расслабляется в моих руках, и на её щеках появляются эти самые мозговъебательные ямочки. Даю себе волю и накрываю её рот губами. Обвожу языком и проталкиваюсь внутрь.

— Тёма. — пищит и бросает взгляд на ошарашенного Антона.

— Знаю, родная. Можешь ещё одну тарелку сообразить, пока мы покурим? — кладу ладони на её лицо и глажу пальцами.

— Ага, иди.

Ещё раз коротко целую и направляюсь в сторону балкона. Друг идёт следом. Подкуриваю и наслаждаюсь, когда горький дым оседает в лёгких.

— Бля, ты сейчас выглядишь так, будто год сигарет не видел.

— Заткнись, Тоха. Не до того было.

— Значит, реально простил её?

— Да, брат, простил.

— Ты не просто мазохист, а прям БДСМщик какой-то, Тёмыч.

— Возможно. Но без неё не могу. Теперь всё иначе будет.

— Не боишься снова на те же грабли наступать?

— Пока Настя со мной, я ничего не боюсь.

— Твои б слова, да Богу в уши.

— Уверен, что он их слышит.

Глава 9

Мы вместе, и пусть весь мир подождёт

Едва расправляемся с едой, перетаскиваю Настю к себе на колени и вжимаюсь носом в шею, шумно гоняя воздух. Вроде и рядом постоянно, но мне этого мало. Прохожусь губами вверх и оставляю мокрый след за ушком. Она покрывается мурашками и начинает дрожать, когда дую на это место.

— Может, харе обжиматься уже? — врывается в расплывающиеся от близости моей девочки мозги Тохин голос.

Девушка дёргается в попытке сползти с меня, но не позволяю ей этого. Фиксирую крепче и усаживаю так, чтобы моя эрекция вжималась ей между ягодиц.

— Артём, пожалуйста... — сипло выдыхает и делает ещё одну попытку вернуться на своё место.

Её лицо заливается краской, а за рёбрами лупит так, что по моей грудной клетке вибрирует.

— Не пущу! — рычу и прикусываю мочку.

— Бля, Север, серьёзно! Вы тут не одни вообще-то!

— Ты, если чё, сам припёрся. Вот и наслаждайся.

Ржу, но всё же позволяю любимой занять соседний стул. Она опускает голову и прячется за волосами. Так знакомо, что в груди щемить начинает.

Миронова кладёт руку мне на колено и медленно ползёт вверх, пока не касается подушечками пальцев перекачанного кровью члена. Рычу и сам сжимаю её пальцы на стволе.

— Эй, блядь! Ребят, я, если что, порнуху смотреть предпочитаю в одиночестве. Так-то не любитель на людях дрочить.

— Тоха, блядь! — рублю предупреждающе.

Нашёл, о чём при моей девушке говорить.

Смотрю на Настю. Она всё так же сидит с опущенной головой, а плечи как-то странно вздрагивают. Плачет, что ли? Дёргаю на себя и заглядываю в лицо.

— Что случилось, малыш?

И тут она начинает хохотать. Смеётся так, что за живот хватается и едва со стула не сваливается.

Какого хрена? Что её так рассмешило? Вроде не пила.

— Ты чего смеёшься, Насть? — сиплю, когда немного успокаивается.

— Ничего... — новый приступ смеха. — Просто... Ахаха... Представила эту... Ахаха... Картину.

— Какую, на хрен, картину?

— То, что Антон... Ахаха... Ну ты извращенец, Арипов. — опять смех. — Если тебя заводит, как люди за руки держатся, то я тебе точно не завидую. Ахаха.

Как только доходит, как Миронова только что выкрутилась из этой пикантной ситуации, смотрю на друга и тоже разражаюсь ржачем. Его вытянутое от удивления лицо и выпученные глаза то ещё зрелище. Редко его можно так подъебать, но Насте удалось.

— В смысле, блядь, за руки держались?! — хрипит и подаётся вперёд, заглядывая через стол.

— В прямом, Тох! В прямом!

Продолжаю угорать и нахожу под столом Настину руку. Переплетаю пальцы и тяну вверх, показывая приятелю, чем мы там занимались.

— Ты же не думал, что... Ахаха... Блядь, я сейчас сдохну... Ахаха… Что наша идеальная девочка будет мне член под столом наяривать? Ты сколько лет её знаешь, а, Тох? — выдавливаю этот монолог и опять смеюсь.

Малышка тоже, несмотря на то, что залилась краской, едва услышала, как я выдал истину. Крепче сжимаю её руку.

— Антон, ты правда подумал, что мы? Фу, Арипов! Как не стыдно?! Ахахаха! — продолжает троллить моя девочка. — Я была о тебе лучшего мнения!

— Да пошли вы оба! — бубнит и дует губы Антон.

А мы всё продолжаем хохотать и подкалывать его. Через какое-то время и от него начинаются сыпаться подъёбы в мою сторону.Отбиваем их вместе с любимой и снова смеёмся, когда друг бурчит:

— Блядь, Север, тебя я ещё вытянуть могу, но против двоих не попру.

Должен отдать ему должное, но Настю он не цепляет и ни одного херового слова в её сторону не отпускает даже на эмоциях.

Расслабленно выдыхаю, когда понимаю, что он её принял. Не то что его мнение может что-то изменить, но оно мне не по херу. Не хотелось бы, чтобы лучший друг и любимая девушка были в контрах.

— Тоха, может, в следующий раз с Заболоцкой к нам приедете? — бросаю вопрос, когда смех стихает и дыхание немного выравнивается.

— А почему ты у него об этом спрашиваешь? Вика вроде как моя подруга. — сразу вскидывается Миронова.

— Ну они же типо встречаются.

— Север!

— Что? В смысле встречаются?

Раздаётся сразу с двух сторон. Сначала смотрю на свою девочку.

— А ты не знала?

— Нет, не знала! Эта засранка ни словом не обмолвилась! — рычит и выскакивает из-за стола.

— Ты куда? — хватаю за запястье.

— Сейчас вернусь.

— Куда ты, Насть?

Блядь, да что за херня со мной творится? Ни на минуту её отпустить не могу. Пора бы уже вырубать режим маньяка и привыкать, что она никуда не уйдёт от меня.

— В туалет, Тём. Можно? А потом позвоню "подруге" и выну из неё душу!

Разжимаю пальцы и слежу за девушкой, пока не слышу, как хлопает дверь туалета.

— Ты, Тёмыч, совсем на ней повернулся.

— Есть такое, сам в ахуе. Только молчи. — поднимаю руку, когда друг открывает рот. — Сам знаю, что как помешанный себя веду. Понимаю, что борщу, но после того, как потерял Настю, не могу отпустить больше. — обрубаю и перевожу взгляд на приятеля.

Он только качает головой и тащит лыбу.

— М-да, Север, кажись ты совсем потерян для мира. — переводит дыхание. — Нахуя ты ей о нас с Заболоцкой сказал? Вика специально молчала, чтобы твоей девушке херовее не сделать, когда она тебя кинула. Сам её логики не понимаю, но, сука, по всем углам прятались, чтобы Миронова не узнала.

— Значит, все твои слова о том, что Насте похую было — пиздёж? — рычу, сжимая кулаки.

— А что бы это изменило? Она свой выбор сделала и менять его не собиралась. Мы с Викой вас почти не обсуждали, но если бы она хоть словом обмолвилась, что Миронова от уёбка этого ушла, то я бы тебе сказал, брат. Видел же, как хуёво тебе было без неё. Уже тогда знал, что простишь её, если сама придёт. И простил ведь.

Игнорирую все его слова, иначе урою на хрен.

Если бы я знал, что моей идеальной девочке тоже плохо было, то взял бы себя в руки и второй раз прыгнул в пропасть, даже если после этого шансов на воскрешение не осталось бы.

— Что ты Насте наговорил в академке? — шиплю, опустив голову вниз, чтобы Арипов не увидел бешенства в моих глазах.

То, как он напрягся, когда она сказала, что помнит его слова... Нездоровая херня какая-то.

— Бля, Север, ну ты вспомнил! Не помню уже. Я на эмоциях был.

— Тоха, бля! Не выводи меня сейчас! Что ты ей наговорил?

— Да как есть сказал, что сердце тебе разъебала! — обивает и отводит взгляд.

Иногда этот говнюк бывает до хера упёртым.

— Уже за это тебя прикончить стоило бы! Что по поводу предательства?

— Да не помню я! Наверное, ляпнул, что предала тебя! Говорю же, контроль слетел.

— Арипов, сука, я видел, как ты напрягся, едва Насте стоило об этом заговорить! — рычу, стискивая зубы. — Или мне у неё об этом спросить?

— А разгребаться потом не заебёшься?! Я дочерта ей наговорил и да, блядь, лишнего!

Срывается со стула и опирается ладонями на стол. Делаю то же самое. Сверлим друг друга глазами.

— Чего? Именно? Лишнего? — рублю каждое слово.

— Он сказал, что я предала тебя так же, как и все остальные. Я ещё тогда не поняла, что это значит.

Миронова опять появляется бесшумно и будто, блядь, из-под земли вырастает. Стоит между нами и сканирует глазами то меня, то Антона. Срываюсь с места и впечатываю кулак в лицо друга. Но он успевает увернуться, поэтому задеваю только по касательной.

"Как и все остальные..."

Сука! Я это дерьмо даже из могилы не вытаскиваю, а он языком чешет кому не надо.

Заношу руку для второго удара.

— Хватит, Артём! Перестань! Успокойся, блядь! — рычит Настя стальным голосом и перехватывает мою руку, когда она уже почти соприкасается с Тохиным носом. — Тормози уже! Не хочешь говорить об этом, не надо! Я не стану лезть! Даже если раньше тебя уже предавала любимая девушка, меня это не касается! А если будешь бить всех, кто хоть словом о твоём прошлом обмолвится, то ничем хорошим это не закончится! Успокойся, Тём, пожалуйста. — добавляет уже мягче.

Несмотря на то, что ситуация сейчас ни хрена не смешная, всё равно тяну лыбу. Эта девушка никогда не перестанет меня удивлять. Любая другая уже наизнанку вывернула, лишь бы в душу влезть, но не моя идеальная девочка. Особенно после того, как я её пытал вопросами и вынуждал рассказывать то, что она не хотела, Настя всё равно не спрашивает.

— Тоха, я тебя потом пришибу! — отрезаю, поворачиваясь к малышке.

Сбрасываю её руку с локтя и обнимаю до боли. Обоим сейчас больно, знаю. Кладу ладони ей на щёки и смотрю в зелёные, сейчас горящие злостью глаза.

— Я никогда никого не любил до тебя, малыш. Только ты. Веришь мне?

— Тогда кто тебя предал, Артём? — шепчет, опуская ресницы.

Сжимаю челюсти до скрежета, и веки сами падают вниз. Дыхалку выровнять даже не пытаюсь.

— Я научу тебя жизни, зазнавшийся ублюдок — холодный, вызывающий озноб голос.

Удар.

Из губы вытекает горячая струйка.

Удар.

Глаза заливает красной пеленой

Удар. Удар.

Хруст костей.

Похуй. Держусь.

Удар. Удар.

Боль.

Справлюсь. Переживу.

Удар.

Ротовая полость заполняется родниковой водой, а потом я харкаюсь собственной кровью из пробитого сломанным ребром лёгкого.

Больно.

Должен пережить.

Очень больно.

Я не сдохну вот так.

Удар.

Заваливаюсь на бок и захлёбываюсь рвотой и кровью.

Удар.

Слишком больно.

Держись, Север. Ты должен справиться.

Удар.

Боль прорезает позвоночник. Тело немеет. Я, наконец, проваливаюсь в спасительную темноту.

Чувствую, как жжёт глаза за закрытыми веками. Даже сейчас ощущаю физическую боль. Силы покидают моё тело, и я повисаю на Насте, опустив голову ей на плечо.

Понимаю, каких усилий ей стоит держать мою обмякшую тушу. Её ладони с такой силой сжимают рёбра, что кажется, они снова хрустнут и пробьют лёгкие. Вот рту появляется металлический привкус крови.

— Артём, что случилось? Тём, ответь! Артём, пожалуйста, не пугай меня! Тёма! — врывается в затуманенную голову перепуганный голос моей девочки.

Тоха хватает меня сзади и куда-то тащит. Беру себя в руки. Засовываю это дерьмо туда, откуда оно вылезло. Не расклеюсь. Не сломаюсь. Тогда не сломался, а значит и сейчас справлюсь.

— Всё нормально, Тох.

Сбрасываю его руки, когда понимаю, что крепко стою на своих двоих. Подхожу к бледной, как смерть Насте. Её губы дрожат, а в глазах стоят слёзы.

Я должен быть для неё стеной и опорой. У неё никого, кроме меня нет. Я должен защищать свою малышку, а не тащить вместе с собой на дно. Однажды я с него уже поднялся и больше не упаду.

Опять хватаю за лицо и быстро целую. Прижимаю к себе.

— Всё хорошо, Насть. Всё в порядке. Не бойся, малыш. Ну всё, переставай трястись. — шепчу ей в шею, ласково пощипывая губами. — Посмотри на меня, девочка моя. Всё в норме. Я люблю тебя.

— Что это было, Артём? Что случилось?

— Просто не лезь в это, маленькая. Не надо воскрешать призраков. Не ныряй в эту выгребную яму под названием "прошлое Артёма Северова". Прошу, родная, не надо.

— Не буду. — качает головой и опускает ресницы. А когда открывает глаза, то меня на кровавые ошмётки рвёт. Такой страх и боль в её зрачках, что выть охота. — Точно, всё хорошо, Артём? Может, надо в больницу или...

— Только если в дурку, Насть. — смеюсь и снова целую, чтобы стереть из её глаз эти эмоции. Никогда не хочу их там больше видеть. — Выдыхай, любимая. Этого больше не повторится.

— Обещаешь?

— Обещаю!

Едва Тоха сваливает из хаты, облокачиваюсь спиной на дверь и медленно сползаю вниз. Подгибаю колени, свешиваю между них руки и опускаю голову. Даю себе всего минуту на слабость. Больше нельзя, иначе сдохну.

Настя гремит на кухне: убирает со стола. Посуду потом сам помою. Нет, я, конечно, не против, чтобы она этим занималась, но не сейчас.

Закрываю глаза и медленно, глубоко вдыхаю вязкий воздух. В ротовой полости давно забытый вкус отчаяния. Руки трусятся. Да и всего коноёбит, как в припадке. Выталкиваю переработанный кислород через нос. Мотор долбит за грудиной, отдаваясь резкой болью в тех самых сломанных рёбрах. Я давно перестал ощущать боль в треснувших костях. Тогда какого хрена сейчас?

Слышу приближающиеся шаги и тут же напрягаюсь, подскакивая на ноги, но моя девочка так и не появляется.

Глючит, что ли?

Делаю ещё несколько тяжёлых вдохов и иду к ней. Харе уже себя топить.

На кухне Мироновой нет.

— Блядь! — рычу, понимая, что для того, чтобы уйти в другую часть квартиры, она должна была пройти мимо коридора, а значит видела меня таким слабым и расклеенным.

Нельзя было ей это видеть. Я — её сила. Она — моя слабость.

Сука!

Закусываю слизистую и снова сгребаю пальцы в кулаки. Уверенной походкой направляюсь в спальню. Никогда больше не позволю любимой на это смотреть.

Замираю в дверях, когда в бледном свете луны замечаю её силуэт у открытого окна. Малышка вглядывается в темноту улицы. Волосы, сейчас кажущиеся жидким серебром, свободно спадают по спине и плечам. Босые ноги, на которых она подгибает пальцы. Руками обнимает себя за плечи, словно ей холодно. Даже не вздрагивает, когда обнимаю сзади и опускаю подбородок на плечо. В тишине комнаты раздаётся только наше рваное дыхание, шум возобновившегося дождя и завывание ветра. Сцепляю пальцы на её животе и утыкаюсь носом в шею.

— Прости меня, родная. Ты не должна была всего этого видеть. — бомблю хриплым шёпотом. — Извини, Насть. Я люблю тебя, моя идеальная девочка.

Она ничего не отвечает, но тактильно ощущаю не только её дрожь, но и напряжение. Знаю, что у неё вопросов до хуя и больше, но она продолжает молчать и кусать губы. Так ни одного и не задаёт, когда поворачивается и улыбается сквозь слёзы.

Только сейчас замечаю неровные мокрые дорожки. Глаза блестят от влаги. Затормозившиеся на подбородке капли, которые срываются и разбиваются о мои ноги. Каждую ловлю губами. Выпиваю её слёзы, продолжая обнимать с таким, сука, трепетом, что сам в ахере, что способен на это.

— Я люблю тебя, Настя. Люблю, родная. Люблю. — хриплю, покрывая жадными поцелуями всё её лицо: лоб, виски, скулы, щёки, сомкнутые веки, курносый носик, влажный от слёз подбородок и, наконец, дрожащие губы. — Люблю тебя, маленькая. Блядь, Насть, я больше никогда не поддамся слабости. Клянусь, любимая, что со всем справлюсь! За нас двоих сражаться буду, если у тебя не останется сил!

— Тёма, сними одежду. — шепчет, задевая мои губы.

Даже не анализирую эту ситуацию. На всё готов, лишь бы моя девочка не плакала. И похер, что она ничего не ответила. Да и что она может сказать?

Как бы мне ни хотелось сейчас уложить её на простыни и медленно и нежно заняться любовью, торможу этот порыв. Даю себе ещё одну ночь, чтобы подготовить любимую к первому разу, а завтра... Не могу больше ждать. Особенно учитывая то, что эта зеленоглазая откровенно провоцирует меня на действия. Буду действовать осторожно. Если оттолкнёт, то остановлюсь. Сам себе обещаю и в этот раз верю. Знаю, что не смогу сделать ей больно. Но это завтра, а сейчас...

Отступаю на шаг и стягиваю футболку через голову. Поддеваю резинку штанов и спускаю вниз. Смотрю на Настю.

— Всё сними, Тём. — шелестит и краснеет, но взгляд не отводит.

Подчиняюсь просьбе и скидываю боксеры. Сам ничего не предпринимаю, жду её действий. Моя девочка стаскивает свою футболку и шорты, оставаясь в нижнем белье, которое я ей не покупал.

— Нравится? — спрашивает и смотрит в глаза, а потом медленно крутится вокруг своей оси, позволяя рассмотреть со всех сторон. И опять глаза в глаза. Тысяча вольт. Куда крепче прошибает, чем раньше. — Как твои глаза...

— Очень, маленькая, нравится, но... — прикрываю веки и шумно тяну воздух. — И его сними.

Открываю глаза, когда слышу шелест ткани.

Настя заводит руки за спину и щёлкает застёжкой. Медленно спускает бретельки с плеч, придерживая лифон на груди, а потом позволяет ему упасть. Даже, сука, пошевелиться не могу, когда она, виляя бёдрами, охуеть как сексуально стаскивает с себя кружевные трусы. И мы стоим у открытого окна абсолютно, блядь, голые и тупо ласкаем друг друга взглядами. Не жрём и не лапаем, а именно, сука, ласкаем. Миллиметр за миллиметром. Разглядываю её лицо, горящие глаза, приоткрытые губы. Тонкую, покрытую засосами и лёгкими укусами шею. Хрупкие плечи. Тонкие, но такие сильные руки. Высокую заострённую грудь с торчащими и сморщенными от холода и возбуждения сосками. Плоский живот. Небольшой гладковыбритый треугольник между ног. Крутые бёдра и длинные стройные ноги.

Несмотря на то, что в одежде я её за последние сутки видел едва ли не меньше, чем в ней, всё равно, блядь, будто впервые смотрю. Моя идеальная во всех отношениях девочка делает два шага в мою сторону и обнимает за шею, прижимаясь голой кожей во всех возможных точках. По нервным окончаниям мечутся молнии.

Держись, Север!

Обжигает дрожащим дыханием мои губы, легко задевая своими. Путается пальцами в волосах.

— Никаких запретов, Артём? — выбивает хриплым шёпотом, проходясь языком по моим губам.

— Не сегодня, малыш... Сегодня я тебя не трону. Точнее, блядь, трону, но целку не собью. — хриплю срывающимся голосом.

Знаю, что не это сейчас сказать должен, но мой мозг взорван изнутри.

— Никакого осуждения?

Блядь! Блядь! Блядь! Вашу ж мать!

— Никакого, любимая.

Настя прижимается крепче, вставая на носочки, и целует так, сука, интимно, что по всему телу мурахи разбегаются, вгрызаясь в кожу, пока её колоть иголками не начинает.

Держись!

Она обводит кончиком языка контур губ и проскальзывает в рот. Встречаю её как самого желанного, блядь, гостя. Она гладит и ласкает. Обводит мой язык по кругу. Пробегается своим туда-сюда настолько глубоко, насколько может достать. Её ладошки спускаются, разминая шею. Переходят на плечи. Ползут ниже, слегка царапая грудную клетку. Проходятся по животу и накрывают член. Нет, она не сжимает ствол, а просто накрывает головку, обводя её кончиками пальцев, а я уже готов взорваться.

Держись, сука, Северов!

Сам руками по её телу шарю. Глажу спину и лопатки. Слегка сжимаю задницу, но держусь. Даю ей возможность вести. Никогда никому этого не позволял. Всегда главный.

Не сегодня. Не с ней.

Только на силе воли сейчас и выезжаю.

Моя девочка продолжает хозяйничать у меня во рту, то сплетаясь с моим языком, то просто оглаживая своим.

— Никаких, Тёма?

Бля, когда она перестанет об этом спрашивать? Я весь в запретах. Из последних, сука, держусь, чтобы не завалить её на кровать и не войти в неё одним быстрым рывком, разрывая все "нельзя".

— Для тебя никаких, родная. — хриплю и тут же давлюсь неконтролируемо вырабатываемой слюной, когда она проводит языком по подбородку и спускается ниже.

Раньше она никогда этого не делала. Своё тело отдавала под мои голодные ласки, но сама только руками касалась, а сейчас...

Пиздец, Север, держись! Контролируй! Нельзя! Фу, Северов!

Торможу сам себя, когда оставляет влажную дорожку на шее и дует, вызывая грёбанный мандраж во всех конечностях. Оставляет на горле лёгкий укус. Обжигает поцелуями ключицы и плечи. Касается губами грудины. По очереди обводит языком соски, слегка царапая зубами.

Блядь, я мужик, в конце концов, или как? Торчу от такой слабой ласки.

Настя оставляет мокрые следы вокруг каждого кубика пресса.

Я должен остановить её.

Касается губами головки.

Сейчас же!

Опускается на колени и втягивает в рот, обводя языком по кругу и лаская уздечку.

Хватит, Север!

Кладу руку ей на голову и собираю непослушные волосы.

— Пососи мне, малыш.

Она тут же напрягается и даже в темноте вижу, как краснеют её щёки.

— Я не умею... Если больно сделаю... Или неприятно... — пищит и отворачивает голову.

Держись, Север!

Делаю глубокий вдох и через сжатые зубы со свистом выпускаю воздух. Подхватываю её за локти и поднимаю вверх, пока лбами не сталкиваемся.

— Всё будет хорошо, родная. Если что-то сделаешь неправильно, я дам тебе знать.

Опускаю руку вниз и чувствую, что она не просто мокрая. Течёт так, что бёдра уже едва ли не до коленей в её соках. Блядь, совсем башню сорвало, раз я даже и думать забыл, насколько моя девочка легко заводится.

Беру её за руку и ложусь на кровать. Настя смотрит на меня ошарашенными глазами, когда выбиваю:

— Сядь на меня сверху. Повернись спиной. Давай, маленькая, не бойся.

Сам поворачиваю и вынуждаю перекинуть ногу через грудную клетку. Кожа сразу становится скользкой от её смазки.

Бля, держись!

— Опустись ниже и соси, любимая. Не бойся. Ничего, Насть, не бойся.

— Но тогда я... Господи, Тёма... Стыдно...

Вот вообще нихуя не стыдно, а очень даже охуенно.

Резко дёргаю её за бёдра, пока моя девочка не оказывается на локтях, утыкаясь губами в мой член. А её промежность на уровне моего лица. Оставляю быстрый поцелуй на сомкнутых складках.

— Артём, не надо! — визжит, стараясь подняться, но я крепко держу её за задницу. — Не смотри! Не делай так! Артём!

— Я уже всё видел, маленькая. И не только видел. — смеюсь и прохожусь языком по лепесткам.

Любимая стонет и сжимает простыни. Облизываю её бёдра, сменяя смазку слюной. Слегка прикусываю, а она вскрикивает. Блядь, член сейчас разорвёт к чертям, если она ничего не сделает.

— Соси, родная... — едва хриплю. — Как тогда с пальцами... Только зубы убери. — рычу, когда она медленно втягивает в рот головку и спускается ниже. Принимает глубже и тут же начинает давиться. — Не надо глубоко, Насть. Насколько сможешь. Руками помогай... И не стесняйся... Ничего не бойся...

Давлюсь стоном, когда упираюсь эрекцией в стенку её горла, а пальчики смыкаются на стволе, начиная движения.

Держаться!

Сосредотачиваюсь на её удовольствии. Глажу языком лепестки. Обвожу круговыми движениями клитор. Прикусываю основания бёдер. Проталкиваюсь языком так глубоко, как могу. Нарезаю внутри круги. Всё лицо мокрое от её соков. Стекает по щекам и капает с подбородка, но я, сука, как никогда счастлив. Вынимаю язык и проталкиваю сразу три пальца. Сегодня сделаю всё возможное, чтобы завтра ей не было больно. Больше всё равно не вывезу. Малышка вскрикивает, когда прикусываю жемчужину и до основания вгоняю в неё пальцы быстрыми резкими толчками.

— Не останавливайся, малыш... Тебе хорошо?

— Очень! — кричит и стонет, проходясь языком по всей длине ствола, а потом снова накрывая его губами. — А...тебе?

— Как никогда!

Хорошо? Да я, блядь, на грани.

На всякий случай запускаю руку в её волосы и наматываю на кулак. Понимаю же, что вряд ли моя девочка готова сперму глотать. Сменяю пальцы языком и щипаю клитор. Потом снова лижу, вбиваясь в её лоно пальцами, чувствуя, как растягиваются и поддаются под напором тугие стенки.

— Тёма! — простанывает моя любимая девочка и глубоко загоняет в свой горячий рот член, кончая.

Да, что за?..

С силой дёргаю её назад, возможно делаю слишком больно, но сейчас вообще соображать не способен. Выстреливаю сперму себе на живот и натуральным образом рычу. Настя вытягивает ноги и падает мне спиной на грудь, громко и тяжело дыша. Сам вентилирую воздух в каком-то нереальном ритме. Чувствую, как мотор в очередной раз дробит кости. И как с другой стороны колотится её сердце.

— Больно, любимая? — шепчу, проводя пальцами по голове.

— Можно было так и не дёргать. — бурчит, елозя по моему животу и размазывая сперму.

Никакой брезгливости между нами нет. С ней настолько легко и свободно, что я, кажется, способен летать, когда она рядом.

— Извини, родная. Сам не ожидал, что так борщну. — скольжу пальцами по её груди и оттягиваю соски. — Не хотел тебе в рот кончать.

— Артём!

Даже лицо её видеть не надо, чтобы знать, что оно похоже сейчас на помидор.

— А ты хотела, чтобы я сделал это? — вбиваю сиплым срывающимся шёпотом ей в ухо.

— Нет... наверное...не знаю.... Но скорее нет, чем да. Или...да... Я даже...не...Не подумала об этом.

Тихо смеюсь её таким разным эмоциям. Сама решила сделать мне минет, а теперь краснеет и мнётся. Ладно, пусть к большему она ещё не готова, но и этого уже больше, чем я мог себе представить.

Чувствую себя сейчас настолько охуенно, что хочется кричать от переполнивших эмоций. Ещё днём я мечтал оказаться в постели, без одежды, в этой же позе, но даже подумать не мог, что мечты имеют свойство исполняться. Но с моей любимой я всё смогу.

— Я люблю тебя, моя идеальная девочка.

— Уже неидеальная, Тём, — смеётся она, — но точно твоя. Навсегда. И я тоже люблю тебя, Артём. Больше, чем космос, любимый.

— Больше, чем космос, родная. Намного-много больше.

Глава 10

Гораздо выше облаков

Видимо, выработанная за последние три недели привычка спать по три-четыре часа в сутки так просто не исчезнет. Несмотря на то, что весь этот ужас закончился, не могу заставить себя снова уснуть.

Уже около часа просто лежу в постели и смотрю на серый пейзаж за окном. Хотя дождь и закончился, тяжёлые тучи не рассасываются, и хмурое небо готово с минуты на минуту обрушить на землю новые ледяные потоки. Ветер с гулким воем срывает с деревьев пожелтевшие листья, оставляя голые ветки.

Даже во сне Артём крепко прижимает меня к стальному прессу, словно боится отпускать.

Не уйду. Никогда больше не оставлю его.

Но естественные потребности всё же заставляют меня выползти из тёплого кокона, создаваемого тяжёлым одеялом и телом любимого мужчины.

Тихо, чтобы не разбудить Тёму, соскакиваю с кровати и шлёпаю босыми ногами по холодным из-за так и не закрытого окна полам в ванную. Ёжусь от сквозняка, гуляющего по квартире.

Как бы ни хотелось вернуться в манящую теплоту объятий, понимаю, что не смогу просто лежать без дела. Я вообще не привыкла к ничегонеделанию. Всегда стараюсь чем-то занять руки и голову. Вот только вторая, и без того настолько забитая мыслями, что, кажется, вот-вот разорвётся от перегруза.

Залезаю в душ. Какое-то время стою под горячими струями, без конца стучащими по макушке, в надежде выбить их оттуда, но, ожидаемо ничего не выходит.

Тяжело выдыхаю и беру в руки мочалку. Зависаю, глядя на то, как со вчерашнего дня преобразилась душевая кабина. Ещё днём здесь стояло всего пару баночек и тюбиков Артёма, а сейчас всё забито моими шампунями, бальзамами, масками и прочим. Всё ещё не верится, что теперь я живу с ним.

Не раздумывая, хватаю гель для душа Северова.

ИМ хочу пахнуть.

На цыпочках вхожу в спальню и натягиваю футболку. Наконец закрываю окно, изгоняя холод.

Бросаю быстрый взгляд на кровать. Тёма лежит на боку, подогнув колени и подложив обе ладони под щёку. Только сейчас понимаю, что впервые вижу его таким расслабленным и умиротворённым. Вечно нахмуренные брови и поднятые уголки губ сейчас приняли свою естественную форму. Никогда раньше не думала, что сон так меняет лицо человека. Даже резкие черты сглаживаются. Волосы, которые и без того всегда находятся в лёгком беспорядке, сейчас пришли в полный хаос. Через приоткрытые губы вырываются ровные выдохи.

Его губы... Господи... Что он вчера ими вытворял. И языком... И я тоже...

Несмотря на то, что щёки начинают гореть, стыда я не ощущаю. И пусть с Артёмом всё это кажется таким правильным, всё же вызывает лёгкое смущение. Знаю, что сама стала инициатором очередного этапа нашего безумия.

На самом деле я вообще не думала, что буду делать, когда просила его раздеться. Просто не знала, что сказать и как вести себя после всего, что произошло накануне.

Тот приступ на кухне и потом... Когда увидела его сидящим в коридоре, с трудом поборола в себе желание обнять и поддержать. Он из тех людей, кто предпочитает справляться в одиночестве и никогда не примет жалость. Короткой перебежкой миновала пространство, чтобы он не узнал, что я видела его в этот момент. Артём изо всех сил старается не выказывать при мне слабость. Не уверена, что имею право лезть в его прошлое, но хочу хоть что-то для него сделать. Помочь справиться с его призраками. Стереть из его глаз тот страх и отчаяние, которые видела. И не только их. На какое-то мгновение в его зрачках отражались такие паника и ужас, что мне самой хотелось кричать и плакать. Слишком близка и я с этими чувствами.

Тяжёлый вдох, пока грудную клетку не начинает распирать. Гулкий выдох до последней капли кислорода.

Однажды он впустит меня, и я помогу справиться со всеми его демонами. Я не просто знаю, я уверена, что смогу весь мир поставить с ног на уши, лишь бы больше никогда не видеть любимого человека таким уязвимым. Стереть его боль. Разорвать отчаяние. Разнести в хлам страхи. Ради него. С ним.

— Я люблю тебя, Тём. — шепчу, легко касаясь губами уголка рта.

Всё так же тихо, чтобы он не проснулся, иду на кухню, прихватив его телефон. Сегодня суббота, время 8:31, а значит Вика ещё спит. Я так и не позвонила ей вчера. Вроде и понимаю, что у неё были причины не говорить о том, что она крутит с Антоном, но всё равно злюсь. Несмотря на то, что все мои позитивные чувства на тот момент были на нуле, уверена, что смогла бы искренне за неё порадоваться.

Хотя кого я обманываю? Я была настолько погружена в свои переживания, что все вокруг перестали для меня существовать. Это я эгоистичная сволочь, а не подруга. Но это вовсе не значит, что я избавлю её от необходимости всё мне рассказать "от" и "до". Глаз за глаз.

Хищно улыбаюсь при мыслях, как буду вытряхивать из неё душу, пока варю кофе. На самом деле, мне и самой хочется с ней многое обсудить. Она и Северов — самые близкие люди, которые у меня есть. Даже до ссоры с родными они уже ими были. Возможно, удастся обзавестись ещё одним другом в лице Арипова?

Не смотря на ту ненависть, что он выказывал раньше, вчера всё было иначе. После того, как я, переодевшись, вернулась на кухню, встала рядом с Артёмом и сама отбила все нападки, в его глазах загорелось что-то такое, что я пока не могу идентифицировать. Но это что-то оставалось там весь вечер и разгорелось ярче, когда Тёма ушёл в туалет, а я бросилась задавать вопросы Антону.

— Ты знаешь, что случилось с Артёмом? — спрашиваю, оглядываясь за спину.

— Он же сказал тебе не лезть в это! — рычит, делая глоток пива, и отводит взгляд.

— Я не спрашиваю, что было раньше. Но хочу помочь. Я очень сильно его люблю. Понимаешь? Очень люблю! Что мне сделать, чтобы ему стало легче? Помоги мне, Антон, пожалуйста! Никто не знает Тёму лучше, чем ты.

— Будь рядом, Миронова. С тобой ему лучше, чем без тебя. Не знаю, как тебе это удаётся, но ты изменила его до неузнаваемости и в лучшую сторону. Так что просто будь рядом.

— Думаешь, он сможет однажды полностью мне доверять?

— Блядь, ты сейчас шутишь, что ли? — смеётся каким-то мрачным смехом. — Он уже наизнанку перед тобой вывернулся. Куда уж больше?

— Антон, пожалуйста. Если у меня есть хоть малейший шанс помочь ему забыть о прошлом, то я сама наизнанку вывернусь, чтобы это сделать!

— Кажись, я понимаю, что Тёмыча так в тебе зацепило. Если кому он и сможет открыться, то только тебе, Миронова. Только, блядь, тебе.

До сих пор не могу понять, что видела в глазах Арипова, но, думаю, пусть если и не будем друзьями, то хотя бы сможем общаться без негативных эмоций. А с этим я уж точно смогу жить.

Может, сегодня предложить Северу прогуляться и позвать друзей?

Ну не можем же мы, в конце концов, всё время проводить в постели. Хотя я вовсе не против. Те чувства и желания, что во мне вызывает Артём, набирая силу, с каждым разом становятся всё мощнее. И я, как самая настоящая жадина, хочу всё больше, дальше, глубже, ярче. До конца хочу.

Не смотря на все те безумные вещи, что мы не один раз делали этой ночью и за прошлые сутки, знаю, что и ему этого мало. Сколько можно мариноваться? Если он не решит проблему под названием "девственность", то мне придётся применить план под кодом "соблазнение Артёма Северова".

Вчера ведь после душа и бельё, и так называемый халат на ужин надела, чтобы окончательно выбить ему пробки. Но как же не вовремя явился Арипов.

При воспоминании, как он меня разглядывал, щёки мгновенно заливает жаром. Но, слава Богу, так ни разу даже не намекнул на мой внешний вид. Ладно, это я тоже смогу пережить. В конце-то концов, не первый раз полуголую девушку видит.

Тёмная жидкость начинает бурлить, и я переливаю обжигающий кофе в чашку. Знаю, что Тёма купил и молоко, и сливки, но по утрам предпочитаю пить чёрный, крепкий и горький. В последние недели кофе стал едва ли не единственным, что я употребляла с удовольствием.

Артёма решаю пока не будить. Надо слишком многое обдумать. Вике наберу позже. К родителям планирую поехать сразу после завтрака, не оттягивая тяжёлую встречу. Что бы меня там не ждало, отступать я не собираюсь. Любимый будет рядом, а значит, я всё выдержу и со всем справлюсь. Хотя страха и нет, но от лёгкого мандража избавиться всё же не удаётся.

Вспоминаю что где лежит, чтобы потратить в доме, который раньше я называла своим, как можно меньше времени. Варианты разговоров и реакций даже не прокручиваю: всё равно никогда всё не может идти по плану. Поэтому и не заморачиваюсь на этот счёт.

Делаю глоток терпкого напитка и думаю о том, что стоит что-то приготовить. Сама есть не хочу, но Северову нужен завтрак.

Невольно вспоминается моя первая попытка готовки в его квартире, и я начинаю улыбаться.

Нет, так больше облажаться нельзя. К тому же холодильник забит до отказа.

Сделать бутерброды? Слишком просто.

Омлет или яичницу? Тоже не айс.

Надо что-то простое, но необычное. Хочу его удивить и порадовать. Мы, как никак, теперь не просто встречаемся, а вместе живём. И здесь не будет звёздного повара, чтобы подавать мишленовские блюда, как у родителей. Да, даже мысленно я больше не называю место, где прожила почти двадцать один год — домом.

Теперь мой дом здесь.

Цепляю телефон Артёма и тут же натыкаюсь на пароль. И что дальше?

Думала какой-нибудь рецептик подглядеть в интернете, но полностью увлеклась разгадкой этого ребуса.

Его день рождения. Год. Даже свои проверила. Ничего не подходит. Так же, как и ещё десяток возможных, по моему мнению, вариантов.

— Блин! — рычу, глядя, как на экране высвечивается: неверный пароль. — Последняя попытка, и я признаю, что совсем тебя не знаю, Северов.

Набираю дату, которая стоит паролем на собственном мобильном и...

— Серьёзно, Тём? — бубню себе под нос, когда это срабатывает.

Неужели у нас стоят одинаковые коды? Но я ведь и понятия не имела, что этот день для него так много значит. Из-за меня? Девятнадцатое сентября — наша первая встреча.

Внутри поднимается такой ураган, что к горлу подступает счастливый возглас, но я его с трудом сдерживаю, чтобы не разбудить любимого.

Немного покопавшись на кулинарных сайтах, достаю из холодильника продукты и приступаю к готовке, попивая медленно остывающий кофе.

Накрываю на стол и варю двойную порцию кофе, потому что если Северов сейчас не проснётся сам, то я собираюсь его будить. Иначе к предкам отправляться мне придётся самой. С каждой минутой моя решимость по капле утекает, сменяясь паникой.

— Доброе утро, родная. — вбивает мне в ухо Артём, обжигая кожу лёгким выдохом.

Обнимает, пропуская руки под моими, и сцепляет пальцы на животе, вжимаясь эрекцией в ягодицы.

Кожа незамедлительно покрывается горячими мурашками, а по всем нервным окончаниям, точно в цель, выстреливают электрические импульсы. Моё тело всегда так реагирует на его близость. Даже не стараюсь унять взбесившееся сердце.

— Доброе утро, любимый. — шепчу, не отводя глаз от плиты, на которой закипает напиток. — Завтракать будешь? Я приготовила.

Он молча убирает руки и косится на стол, на котором стоят мини-пиццы на хлебе и фаршированные яйца.

— Сама? — тянет вверх одну бровь.

— Ну, как бы да! Как видишь, повара здесь нет.

Северов хватает с края стола телефон и что-то там набирает.

— Кому ты звонишь?

— Заранее скорую вызываю. — смеётся, прикладывая мобильник уху.

До меня не сразу долетает смысл сказанного, но как только доходит, смерчем налетаю на него и начинаю колотить ладонями по плечам и грудине.

— Вот ты сволочь, Артём! Падла бездушная! Я изо всех сил старалась, а ты...

Высказаться до конца мне не дают его губы, которые впечатываются в мой рот. Он ловит мои запястья и заводит мне за спину, перехватив одной рукой. Он мнёт, облизывает и кусает, но внутрь не проникает. А я и от этого забываю обо всём. Просто отдаюсь поцелую, горю в объятиях, тону в бирюзовом омуте и взлетаю до небес, когда он подхватывает меня под ягодицы и усаживает верхом на себя.

— А я, Насть, тебя люблю. Поэтому, как бы стрёмно не было, собираюсь съесть всё, что ты там наготовила. — бомбит мне в рот, не переставая целовать.

— Тёма... — отзываюсь хриплыми интонациями, когда чувствую его член между ног.

Он делает несколько поступательных движений, а потом опускает меня на пол и утыкается лоб в лоб, рвано дыша. Я и сама с трудом хватаю воздух.

— Ну сколько можно нас обоих мучать, Тём? — шиплю, когда мгновенно возникшее возбуждение остаётся неудовлетворённым. — Я готова. Я хочу. Мы оба, любимый, хотим. Давай сегодня. Не надо больше ждать. Ни боли, ни страха, ни сомнений, Тём. Пожалуйстааа... — тяну ноющими нотами.

— Блядь, Настя, ты специально это делаешь? — тихим рыком отзывается парень. — Знаешь же, ведьма, как я хочу тебя. У меня уже, блядь, последние перья догорают от желания.

— Какие перья?

Теряясь от непонимания, начинаю часто моргать.

— На ангельских крыльях, малыш. Скоро упадём с тобой в Ад.

Вот теперь я понимаю.

— Сегодня? — томно тяну, опуская ресницы.

План "соблазнение Артёма Северова" приведён в действие.

Провожу пальцами по горячей пульсирующей плоти сквозь ткань спортивок и слегка сжимаю, когда он ничего не отвечает, продолжая шумно гонять воздух.

— Настяяяя! — грозно рычит и наступает, пока не вжимаюсь спиной в столешницу.

Но сдаваться я не намерена. Я обещала и своё слово тоже держать умею.

— Сегодня, Тёма! Сегодня! — победно подвожу итог и выскальзываю у него под рукой.

— Ведьма, твою мать!

— Так, завтракать будем или как?

Откусываю кусочек яйца и офигеваю от того, насколько это вкусно. И пусть я сделала всё как по рецепту и блюдо не сложное, но всё равно боялась, что пересолю, переперчу или вообще всё испоганю. Заталкиваю остаток в рот и тянусь за импровизированной пиццей.

Артём смотрит на меня с каким-то странным прищуром.

— Ты чего так смотришь? — бурчу с набитым ртом.

Видимо, для мира готовки я ещё не совсем потеряна.

— Жду, когда тебе станет плохо, чтобы скорую вызвать.

Обидеться? Разозлиться? Пнуть его по самому интересному месту? Не-а!

Ничего не отвечая, забиваю в рот ещё одно яйцо и, обойдя парня, разливаю кофе по кружкам и падаю обратно на стул, расставив чашки.

— Не хочешь? Не ешь, Тём! Можешь сам себе готовить, если так боишься. — отбиваю, якобы обиженно.

На самом деле я совсем не дуюсь. Помню наш "незабываемый ужин", которым должна была стать стрёмная мешанина из макарон, помидор и майонеза, и у самой неприятный озноб пробегает, отчего я вздрагиваю.

— Замёрзла?

Север подходит ближе и кладёт ладони на голые плечи, ведя вниз по рукам.

— Нет. Просто вспомнила ужин, которым собиралась нас накормить.

Тёма фыркает, а я начинаю смеяться. Он вторит и паркуется на соседний стул. Не напротив, а рядом. Переплетает наши пальцы и опускает мне на колено.

— Жаль, так и не удалось его попробовать, но замена мне тоже понравилась. — хриплым шёпотом выписывает мне в шею, проходясь по всей длине языком.

Не смотря на все заданные установки, всё равно заливаюсь лёгким румянцем при этом напоминании. Сердце снова срывается в галоп, а в животе начинает стягиваться узел.

— Ешь, Артём! — рычу, запихивая ему в рот яйцо.

Спустя всего несколько минут все тарелки остаются почти пустыми, а Северов с видом наевшегося сметаны кота откидывается на спинку стула.

Сама я кроме тех двух яиц и хлеба-пиццы больше ничего не съела. Видимо, двадцати пятидневная почти голодная диета не способствует тому, чтобы много есть. Желудок полный, и я едва проталкиваю в него кофе.

— Насть, съешь ещё хоть что-то. — просит парень, глядя на остатки еды и принимая ровное положение.

— Не хочу, Тём. Не лезет.

— Ты вообще когда последний раз нормально ела? — рычит, поворачивая меня лицом к себе.

— Вчера? — услужливо подсказываю и тяну брови вверх.

— И вчера ты тоже нихрена не пожрала как надо! А до этого?

— Ну не хочу я, Артём! Что тебе не ясно?! — срываюсь на повышенные, когда он тычет мне в рот последний кусок "пиццы".

Отбиваю его руку и отворачиваюсь.

Не хочу лишний раз даже вспоминать, что стало причиной моего плохого аппетита. Боль никуда не ушла. Просто я затолкала её туда же, где прятала всё, связанное с Артёмом, и подогнала ещё сотню бетономешалок, чтобы уж наверняка. Иначе я просто не выгребу. Надо забыть об этом и жить дальше. По-другому никак.

Север опять хватает меня за руки и смотрит в глаза.

— О чём ты думаешь, родная? — смягчается его тон.

— Тебе обязательно лезть мне в голову, Северов? Сам ничего не рассказываешь, а хочешь каждую мою мысль знать?

Жалею о своих словах раньше, чем успеваю договорить. Но слово — не воробей. Поджимаю губы и отвожу взгляд. Он тяжело глухо выдыхает и сильнее сжимает пальцами запястья.

— Что ты хочешь знать, Настя? — бомбит, не опуская глаз, цепляя мои.

Всё! — так хочется закричать, не просто сказать, а именно проорать это слово, но я ничего не отвечаю, продолжая кусать слизистую.

Я обещала ему не лезть. Обещала не спрашивать. И я обещала себе, что буду выполнять свои обещания. Набираю полные лёгкие воздуха, пока рёбра не начинают трещать, и с шумом выпускаю переработанный кислород.

— Извини, Артём. Я помню, что обещала не лезть в это. — слышу, как скрежещут его зубы. — И я не стану. Пока ты сам не расскажешь. Рано или поздно это всё равно случится. Пусть не сегодня, не завтра и даже не через год. Я умею ждать. И я с тобой на всю жизнь, Северов, так что всё равно когда-нибудь сдашься. — заканчиваю с лёгкой улыбкой, чтобы хоть как-то смягчить ситуацию.

— Ты меня, блядь, с ума сведёшь, Миронова! — отбивает с лёгкой усмешкой.

И вдруг мы резко замолкаем, перестав улыбаться. Понятия не имею, о чём думает Артём, но мне внезапно становится не по себе.

Миронова…

С этой фамилией я прожила больше двадцати лет, но сейчас она ощущается какой-то чужеродной, неправильной, не моей.

Вам знакомо это странное чувство безотчётной тревоги? Когда без какой-либо причины ощущаешь себя не в своей тарелке? Вот по неизвестной причине именно это сейчас происходит со мной.

— Насть, — пробивается в запутанные нейронные сети моего мозга голос любимого. Поднимаю глаза и смотрю в его внезапно ставшее очень серьёзным лицо, — после всего, что сделали твои предки, ты хочешь продолжать носить эту фамилию?

Раньше я часто задумывалась над тем, чтобы не быть Мироновой: дочерью известных и успешных адвокатов, наследницей элитной и прибыльной адвокатской конторы. Хотела быть просто Настей. Без статусов и обязанностей, без ограничений и условностей, без фальши и показухи. Но кем я тогда буду?

— И кем я буду, Тём? — шепчу едва слышно, потому что меня вдруг топит волной непонятной паники, и говорить становится чертовски сложно.

Опускаю веки. Делаю несколько глубоких вдохов-выдохов, притормаживая дробящее рёбра сердце. Парень ничего не добавляет, поэтому понимаю, что ждёт продолжения. Открываю глаза. Прячу эмоции и страхи за беззаботной улыбкой и отбиваю. — А если и так? Что мне теперь садиться за интернет и составлять список фамилий, которые мне нравятся?

— В твоём списке будет только одна фамилия. — отрезает на выдохе.

В каком-то заторможенно-отрешённом состоянии смотрю в его бирюзовые глаза. Пушистые светлые ресницы. На красивые, круто очерченные губы, точёные скулы, резковатые черты лица и не понимаю не только сути разговора, но и что вообще сейчас происходит.

Все системы в моём организме внезапно дали сбой.

— Какая? — спрашиваю в полном отупении.

— Моя!

Глава 11

Я больше не боюсь

Открываю и закрываю рот, как вытащенная из воды рыба, когда до меня, наконец, добирается смысл сказанного.

Это же не то, о чём я подумала? Или то? Блин! Да нет же! Не может этого быть. Или может? Вашу мать! Мы же вместе всего пару дней, если взять в расчёт время до нашего расставания, то неделя. Блядь! Так же не бывает! Или бывает? Да твою ж дивизию! Что мне думать? Что делать? Что говорить?

Новая порция паники, приправленная шоком и политая ступором. Ничего не могу из себя выдавить. Даже думать связно не выходит. Чувство такое, что меня с высоты сбросили в воду, и я никак не могу выплыть на поверхность, оглушённая неожиданным ударом.

— Артём, это...? — всё, что удаётся выдрать из стиснутого горла.

— Да... Нет... Не знаю, Насть! Реально, блядь, не знаю. Просто вырвалось само по себе. — высекает и выглядит реально растерянным.

А я... Я даже не знаю, что теперь думать. Я потерялась, заблудилась и просто, блин, в полном ахере! Про фамилию он ведь вполне осознанно говорил? Сама не знаю, что сейчас чувствую.

Если бы это было предложение, то что мне ответить? Я всего пару дней назад вырвалась изнездоровых отношений с Киром. Готова ли я снова стать чьей-то невестой?

Блин, вот на хрена я вообще об этом думаю? Это не то! Не то!!!

— Насть. — тихо зовёт Северов, переплетая наши пальцы.

Этот невесомое касание, но такой многозначительный жест. Всё ещё не открывая глаз, сильнее стискиваю его руки. Даже несмотря на то, что это не является тем, о чём я подумала, я всё ещё в полнейшем шоке и каком-то неадекватном ступоре. Говорить не могу. Сердечная мышца стучит на грани дозволенного. Ещё немного и она просто перегорит от перенапряжения. Дыхание только поверхностно ощущается. Тело и вовсе отрубилось от общей системы и никак не реагирует на любые команды разума. Да и мозг плавится и кипит киселём. Все внутренности будто в адском котле варятся, настолько мне сейчас жарко. Даже в этом состоянии чувствую, как на коже выступает холодный пот. Меня начинает дико трясти, а зубы выстукивают дробь.

Тёма перетаскивает меня к себе на колени, но я едва замечаю это. Прижимает так крепко, что кости издают хрустящие звуки.

Почему я так испугалась? Отчего мне вдруг стало так страшно? По какой причине меня трусит? Даже если бы он только что мне сделал предложение, то что в этом такого? Мне же необязательно сейчас выходить замуж. Мы и так уже вместе живём. К тому же это — Артём Северов — мой любимый мужчина.

Беру себя в руки и приказываю своему телу перестать дрожать. Ещё бы оно меня послушалось...

Напрягаю все мышцы. Натягиваю жилы. Успокаиваю сердце. Проталкиваю через нос кислород и, наконец, поднимаю на Артёма глаза.

Сцепляемся. Уже даже не тысяча вольт. Резче, сильнее, ощутимее. Я хватаю от него такой заряд, что позвоночник сам выпрямляется и дрожь исчезает так же внезапно, как и появилась.

Страха нет. Сомнений нет. Паники нет. Только холодная решимость и спокойная уверенность.

— Тёма...

— Настя...

Говорим одновременно и тут же замолкаем.

— Говори ты! — опять вместе.

— Давай, ты первый, Тём.

Он тяжело выдыхает, на секунду отводит взгляд и тут же добивает:

— Если бы это было ОНО, то что бы ты сказала?

Решимость. Уверенность. Спокойствие. Я уже знаю ответ на этот вопрос.

— Спроси ещё раз, когда это будет ОНО.

Выдыхаем в одночасье.

— А если это и было ОНО, Насть?

Блин, это только я его не понимаю, или он сам в себе разобраться не может?

Никаких сомнений. Никакого страха.

— Я бы сказала, Северов, что мне нравится твоя фамилия.

Опять густой громкий выдох.

— Ты скажешь "да", когда я спрошу? — рубит как-то тихо и задушено, будто у него ещё остались сомнения.

— Я всегда буду говорить тебе "да", Артём.

Запрыгиваю в Мерседес, когда Север подаёт мне руку. До сих пор не могу привыкнуть к этой его манере. За те два с небольшим года, которые я его знаю, ни разу не замечала за ним галантности по отношению к кому-либо.

— Ты чего такая довольная? — толкает, занимая место водителя.

— Просто я самая счастливая на свете.

Улыбаюсь, касаясь губами его гладковыбритой щеки. Я выиграла в лотерею самый главный приз. Сильный и уверенный, страстный и нежный, красивый и крепкий, с лёгкими нотками бесшабашности в растрёпанных волосах и горящих бирюзовых глазах. Насмешливая улыбка одним уголком губ. Только для меня. Мой. И ничей больше.

— Я люблю тебя, Тёма. — обдаю горячим шёпотом его шею и провожу языком.

Вижу, как по его гладкой коже расползаются мурашки. Слышу, как учащается дыхание. Чувствую, как ускоряется сердцебиение, бешено разгоняя кровь, пульсирующую в вене под моими губами.

— И я люблю тебя, Настя. Очень, маленькая.

Как и всегда сплетаем наши пальцы, и просто смотрим друг другу в глаза. Слова не нужны. Сейчас мы говорим куда больше.

Северов заводит мотор и выезжает в сторону трассы, ведущей за город. Всю дорогу к родителям держимся за руки. Даже скорости Артём переключает левой, ни на секунду не разрывая контакт.

С каждым километром моя решимость тает, сменяясь страхом. Я была уверена, что готова ко всему, но сейчас начинаю паниковать. Парень крепче сжимает мои пальцы, замечая моё взвинченное настроение.

— Всё хорошо, родная. Ничего не бойся. Мы со всем справимся. Вместе, маленькая. Если надо, я сам зайду и всё заберу. — выбивает ровным тоном, периодически отрывая взгляд от дороги и переводя его на меня. — Всё будет хорошо, Насть. Успокойся. Веришь мне?

— Верю, Тём. Всегда верю. Я в норме, не переживай. Просто немного страшно, но я справлюсь.

Оставшуюся дорогу перебрасываемся пустыми, ничего незначащими, но сейчас необходимыми фразами. Его поддержка очень важна для меня, поэтому принимаю без лишних слов. Иначе просто сама себя сведу с ума.

Несмотря на все установки, всё же начинаю прокручивать в голове возможные реакции родителей и варианты разговоров.

Гелик останавливается, и я вижу дом, который раньше был моим. Больше нет. Север только однажды тормозил прямо у ворот в тот первый вечер. С тех пор всегда ставил машину через пару домов, чтобы не вызывать подозрений. Сейчас же он даёт всем понять, что больше не намерен прятаться.

Отрываю глаза от ворот и перевожу на любимого.

— Идём? — спрашиваю срывающимся шёпотом.

Дрожь в теле становится ощутимее, но на лице не дрожит ни один мускул. Однажды я уже входила в эти двери с покерфейсом, смогу и сейчас, особенно учитывая то, что Северов теперь со мной.

— Рано, любимая. Подожди немного.

— Зачем? Артём, я просто хочу разобраться с этим как можно скорее, чтобы спокойно жить дальше.

Он ничего не отвечает, но притягивает ближе и прижимает к точёному торсу, водя ладонями по спине. Позволяю себе эту слабость. В нём моя сила, и я, как и в прошлый раз, заряжаюсь его решимостью и уверенностью. Делаю несколько глубоких вдохов, ударяясь грудной клеткой о мужскую грудь, и медленно выпускаю переработанный кислород тонкой струйкой.

— Ну, наконец-то. — выдаёт Тёма и отстраняется, глядя в лобовое стекло.

Слежу за его взглядом и давлюсь воздухом, когда замечаю, как напротив останавливается Лексус.

Кир? Это его машина. Что он здесь делает?

— Артём? — вырывается из сжатого горла одно единственное слово.

— Всё хорошо, родная. Расслабься. Это не он.

— В смысле?

— В коромысле, Насть. В окно посмотри.

Из машины выходит Арипов, а с другой стороны появляется Вика. Антон коротко кивает в знак приветствия и вместе с ней подходит к видеофону. Наблюдаю за этой картиной в полном ступоре, не имея возможности даже проанализировать, что сейчас происходит. В голове образовался вакуум и высосал все мысли и логические цепочки.

— Пошли! — командует Северов, когда видит кивок друга.

— Что происходит, Тём? Почему они здесь?

— Группа поддержки, Насть. А ещё они наша разведка.

— Что это значит?

— Пойдём, малыш.

Парень выпрыгивает из Гелика, обходит капот и открывает мою дверь, подавая руку. Делаю ещё один натужный вдох, на долю секунды опустив ресницы, и вкладываю кисть в его ладонь. Мы отходим в сторону, и Заболоцкая тут же набрасывается на меня с объятиями. На автомате обвиваю её руками, а потом отстраняюсь, вглядываясь в лицо.

— Приветы, Настюха! — выбивает с лёгкой улыбкой.

— Привет, Вик. Зачем вы здесь?

— А Северов тебе не сказал, что ли? — режет, переводя на него взгляд.

— Прости, малыш, но это было спонтанное решение. Решил, что лучше ребята разведают, что да как, прежде чем мы заявимся к старикам. — отвечает, прижимая меня к себе и целуя в висок. Поворачивается к Арипову. — Ну, что там?

— Батя жив и здоров. Куда-то с самого утра укатили твои предки. В доме только прислуга.

— Готова?

Закрываю глаза и утыкаюсь носом в крепкое плечо. Тяну его запах. Краду его силу. И пусть родителей нет дома, всё равно не перестаю нервничать. Они ведь могут вернуться в любой момент. Я могла бы просто дать Артёму ключи и позволить самому всё забрать, но я не должна позволять себе расклеиваться. Дело не только в вещах, но и в том, что я должна пройти через это. Сказать последнее "прощай" и отпустить своё прошлое окончательно. Глубокий вдох. Гулкий выдох. Сжимаю перебинтованной рукой его ладонь.

— Готова, Артём.

Пальцы слегка дрожат, когда отпираю калитку, но я не даю себе времени на страхи. Толкаю металлическую дверь и уверенным шагом направляюсь к дому. Открываю замок и вхожу. И замираю. Воспоминания острыми осколками вонзаются в мой мозг. На ускоренной перемотке прокручиваю своё детство, подростковый возраст, юность.

— Мама, мне не нравится эта одежда. Я хочу те шорты!

— Девочка даже в детстве должна быть леди. А ты уже не маленькая. Привыкай.

И всю жизнь я носила то, что они мне навязывали.

— Я не хочу с ней дружить. Катя противная зазнайка!

— Зато её папа судья, а мама прокурор. И хватит капризы разводить, Анастасия. Научись заводить "правильных" друзей, даже если они тебе не нравятся. Когда вырастешь, ещё спасибо нам скажешь.

Я выросла. Но не чувствую благодарности за вынужденную дружбу.

— Знакомься, Настя, это — Кирилл Должанский. Наш коллега и друг. Надеюсь, вы понравитесь друг другу. — обрубает мама, уже приняв за меня решение.

— Кирилл. — тянет руку высокий красивый молодой человек.

— Настя. — вкладываю в неё ладонь, и он поднимает наши кисти вверх и касается губами.

Дрожь. Страх. Понимание. Принятие. Выбора нет. Я в ловушке и сколько не стараюсь из неё выбраться, она только сильнее стягивается.

— Надеюсь, Настя, ты не откажешься составить мне компанию за ужином?

Хочу отказаться. Должна.

— Не откажется, конечно. — встревает папа, отвечая за меня.

Никаких вариантов. Принимаю. Я же идеальная дочка.

Больше нет. В том же ускоренном режиме проматываю остальные фрагменты: начало отношений с Киром, предложение пожениться, первая ссора с родителями из-за моего внешнего вида, вторая, последняя...

После первого сентября я не просто выросла, а изменилась до неузнаваемости. Не осталось мягкости, покорности и желания угождать. Только штормовой характер и бесконтрольные взрывы. Нет больше идеальной девочки, но они так и не захотели это понять. Так же, как и то, что я могу любить и ради этой любви пойти на всё. Ради одного единственного человека, которого они никогда бы не приняли просто потому, что он "неправильный".

Бросаю короткий взгляд на стоящего рядом парня и осознаю, что меня действительно больше ничего не держит в этом доме. Северов просто ждёт, пока я справлюсь с эмоциями. Не торопит и не подгоняет.

— Пойдём, Артём.

Тяну его за руку наверх, в свою комнату. Там быстро и молча вытаскиваю из шкафа футболку и собираю документы, пока он потрошит мой стол, собирая учебные материалы. Телефона в комнате не нахожу, поэтому, не оборачиваясь, выхожу.

Тёма идёт следом.

— Всё забрала, Насть?

— Мобильный остался. Сейчас у горничных узнаю. И...

Крутанувшись, залетаю обратно в спальню и вытряхиваю из шкатулки все украшения.

Раскидываю их по столу, пока не нахожу тонкую золотую цепочку с Фениксом.

— Ты же не хотела ничего больше брать. — бурчит Артём, вырастая в дверном проёме.

— Это подарок от дедушки, Тём. Благодаря ему я смогла переступить через родительские "правильно" и поступила в полицейскую академию. Он был единственным, кто всегда меня поддерживал и принимал такой, какая я есть.

— Был... — вопрос, который звучит ни как вопрос. Просто констатация факта.

— Он умер три года назад. — опускаю голову и прячусь за волосами, чтобы любимый не увидел моих слёз.

Парень опускает на пол сумку и молча обнимает.

— Сейчас не время плакать, родная. Надо забрать мобилу и уходить, если не хочешь столкнуться со стариками. — хрипит, задевая губами макушку.

— Знаю. Пошли. — отбиваю ровно, хотя голос дрожит от непролитых слёз.

— Ты его очень любила? — спрашивает, пока широкими шагами пересекаем коридор.

— Да, Тём, очень. Больше, чем маму и папу. Он был самым близким и родным человеком.

— Расскажешь мне потом о нём?

— Обязательно. — отпускаю лёгкую улыбку.

Бегом спускаемся вниз. Ошарашенные горничные стоят, открыв рты, и бессовестно разглядывают моего парня. Пускай смотрят, мне не жалко. И родителям пусть докладывают.

— Юля, ты мой телефон не видела? — обращаюсь к застывшей девушке.

— Анастасия Романовна? — сглатывает и переводит на меня загоревшиеся глаза, с трудом оторвавшись от созерцания Северова.

Не смотря на жгучую ревность, тихо смеюсь и обнимаю Артёма, давая понять, что этот самец занят.

— Так телефон кто-нибудь мой видел или как?

Юля всё так же стоит, открыв рот. Ольга первая берёт себя в руки и отвечает:

— Кажется, на кухне был. Ваши родители вчера специалиста вызывали, чтобы пароль подобрал.

Каждая жила в теле натягивается, а все мышцы мгновенно забиваются.

Зачем им это? Что они хотели там найти? Что если видели нашу с Артёмом переписку?

И снова я поддаюсь панике. Крепче сжимаю мужскую ладонь, выдавая свой страх и напряжение.

— Расслабься, малыш. Пусть хоть всю мою подноготную нароют, тебе нечего бояться. — хриплым шёпотом бомбит мне в самое ухо. — Или у тебя есть то, что им не стоило видеть?

Быстро прогоняю по нейронным сетям всё содержимое своего мобильного: фотографии, видео, переписки. Ничего такого, за что можно было бы ухватиться и использовать против меня и Северова.

— Только наша переписка.

— Тогда нечего бояться. Надеюсь, они все сообщения прочитали и прослушали. Пусть знают, что я абсолютно серьёзен и тебя не отдам.

Медленно выдыхаю через нос и улыбаюсь. Тёма прав. Мне не от чего трястись. Всё равно они и так бы рано или поздно узнали о нас, так что пофигу.

— Иди в машину, Тём. Я возьму телефон и сразу приду.

Он молча кивает и уходит, а я иду на кухню.

— Анастасия Романовна, а это кто? — подаёт голос Юля, когда я уже выхожу за дверь.

— Мой любимый человек. — отрезаю спокойным тоном и поднимаю уголки губ, видя, как прислуга выпучивает глаза.

— А как же Кирилл Александрович?

— А мне откуда знать? — поднимаю вверх бровь и, выйдя за дверь, быстро оборачиваюсь.

Смотрю на просторный холл, на крутую резную лестницу, на хрустальные люстры, на мебель с позолотой в викторианском стиле и понимаю, что ничего не чувствую к этому дому. Ни любви, ни тоски, ни привязанности. Наверное, он всегда казался мне каким-то чужим, больше походящим на музей, а не на жилище. Такой большой и холодный, в котором никогда не было настоящего семейного тепла.

— Прощай. — выдыхаю тихо и закрываю дверь.

В этот раз окончательно и навсегда.

Глава 12

Только вперёд

Выхожу из дома и неторопливым шагом направляюсь к машинам. Парни курят и о чём-то переговариваются. Растягиваю рот в улыбке, глядя на профиль Северова. В который раз поражаюсь его красоте. Не в том классическом смысле, который принято считать за эталон, а скорее наоборот. Резкой, чёткой, дикой, жёсткой, чисто мужской красоте.

Уже у ворот улавливаю шум колёс и поворачиваю голову на звук. Родители.

— Поехали! — выкрикиваю на ходу, хватая Артёма за руку и кивая в сторону подъезжающего Рендж Ровера.

Все поворачивают головы в указанном направлении и разбегаются в стороны. Антон с Викой запрыгивают в Лексус, и машина сразу приходит в движение. Мы с Тёмой подлетаем к Гелику. Он занимает водительское сидение и заводит мотор, а я застываю на несколько длинных секунд, глядя на обескураженные лица родителей. Папа тормозит и выскакивает из машины одновременно с мамой. В этот же момент я захлопываю дверь, и Мерс с визгом срывается с места.

— Настя! — доносится крик отца.

Слежу за ним в зеркало заднего вида, пока он не скрывается из виду. Только сейчас делаю глубокий вдох, понимая, что всё это время даже не дышала. Жадно глотаю воздух и сжимаю ладонями плотную ткань куртки. Парень без слов накрывает мою руку своей и слегка стискивает.

Сосредоточиваюсь на этом жесте и тепле, которое разгоняется под кожей от его прикосновения. Сердце нещадно перемалывает кости, а в голове стоит затяжной гул. Несколько минут мы едем в звенящей тишине. Мой телефон начинает вибрировать в кармане, и я достаю его, глядя на имя абонента: Папа.

— Родная. — успокаивающе шепчет Тёма, крепче сжимая пальцы.

— Всё хорошо, любимый. Может, не стоило так сбегать, а переговорить с ними с глазу на глаз?

— Думаешь, они бы поняли? Отпустили бы тебя, Насть? Приняли меня? Нас? — режет так же тихо, упираясь взглядом в лобовое стекло.

Вижу, с какой силой он стискивает руль, как напряжены мышцы под одеждой, как играют на сжатых челюстях желваки. Понимаю его опасения. И сама боюсь того же. Но всё же осознаю, что этого разговора не избежать. Рано или поздно он всё равно состоится. По собственному опыту знаю, что лучше резать на живую, не давая ране загноиться. Бросаю ещё один короткий взгляд на любимого и отвечаю на вызов.

— Что это было, Анастасия?! — разрезает жёсткий голос отца. — С кем ты была?! Куда уехала?! Немедленно возвращайся домой!

Домой...

Опять смотрю на Северова.

— Я дома, пап. Там, где и должна быть. — отбиваю тихо, но со стальными нотами и неумолимыми интонациями.

Артём косится на меня, а потом, щёлкнув поворотником, скатывается на обочину. Двигатель не глушит, но пересаживает меня к себе на колени и прижимается щекой к щеке, выражая поддержку.

— Спасибо. — говорю одними губами, и он коротко кивает.

— Что значит там, где должна быть, Анастасия?! И что это за мужик, с которым ты уехала?!

— Перестань кричать, пап, тебе нельзя волноваться. Этот "мужик" — мой любимый человек. Я не вернусь к вам.

— Какой на хрен любимый человек?! У тебя свадьба с Кириллом через...

Нет, он так и не понял. И вряд ли уже сможет.

Поэтому не позволяю ему закончить фразу. Пора прикрыть этот театр абсурда раз и навсегда.

Собираю всю свою силу, волю, сталь, уверенность и непоколебимость и вспарываю его слова жёстким холодным голосом:

— Хватит, отец! Никакой свадьбы не будет. Я думала, что в прошлый раз ясно дала это понять, но вы так и не захотели меня услышать! Я люблю Артёма! Я буду с ним, несмотря ни на что! Можете не принимать мой выбор, мне плевать!

Резко выдыхаю углекислый газ и сжимаю до скрежета зубы. Я готова бороться. Нахожу и до боли сжимаю пальцы Севера. Он зарывается лицом мне в волосы и сипит:

— Я люблю тебя, моя девочка.

Заряжаюсь его словами. Ради того, чтобы снова их услышать, стоило пройти через весь этот Ад. И сейчас я сознаю, что готова делать это снова и снова, лишь бы он был рядом.

— Если ты сделаешь это, то считай, для нас с мамой ты умерла. — выплёвывает родитель тихим хрипом и замолкает.

Знаю, чего он ждёт, но никогда этого не получит. Всё же у меня их гены, а значит, я тоже могу ничего не слышать и не видеть, когда мне это удобно. Так же, как и они.

Тёма напрягается, когда слышит эти слова. Чувствую, как у него за рёбрами начинает частить мышца.

"Предала так же, как и все остальные…"

"Я никогда никого не любил до тебя…"

Возможно ли, что его семья тоже отказалась от него? Когда-нибудь я это выясню, а пока...

— Тогда поставьте мне памятник и закажите службу! — отрезаю ледяным тоном и сбрасываю вызов.

Только теперь меня начинает мелко потряхивать. Руки дрожат. По щекам катятся слёзы. Сама не понимаю, отчего плачу. Я ведь знала, что так и будет. Если мои родители не могут вылечить воспалившуюся болячку на теле их идеальной и безупречной семьи, то просто вырежут её.

Но почему мне всё равно так больно и обидно от его слов?

— Плачь, любимая. Отпусти себя. Тебе станет легче, маленькая моя. Плачь.

Едва уловимый шёпот любимого мужчины врывается в меня свистящими снарядами и пробивает плотину. И я начинаю рыдать, хватаясь за его руки и плечи. Заливаю слезами и тушью серую ткань футболки. Громко всхлипываю и утыкаюсь носом в шею, вгрызаясь зубами в его загорелое плечо, чтобы не закричать в слух.

Артём не препятствует моей истерике и позволяет делать ему больно. Безостановочно гладит по пояснице, лопаткам, шее, рукам, плечам и голове, нашёптывая нежные слова. Покрывает лёгкими поцелуями мои лицо и шею. Зарывается в волосы и целует в макушку, а потом в висок.

Когда рыдания и крики иссякают, продолжаю тихо всхлипывать и жалостно скулить.

Северов находит мои губы и накрывает своими. Медленно и нежно обводит языком, втягивает в рот и томительно посасывает, пока их не начинает покалывать. Боль и обида уходит на второй план, когда он проскальзывает языком мне в рот и встречается с моим, сменяясь диким голодом и страстным желанием. Отвечаю на поцелуй, жадно всасывая его глубже. Скребу ногтями затылок. Мужская рука нетерпеливо раздвигает мне ноги и ложится на промежность, сжимая. Стону и подаюсь ему навстречу, накрывая ладонью эрекцию и стискивая пальцы на каменном стволе. Начинаю быстро двигать вверх-вниз, даже сквозь плотную ткань джинсов ощущая его опаляющий жар. Между ног становится горячо и мокро. Тёма щёлкает пуговицу и тянет вниз молнию. Просовывает руку под резинку белья и обводит набухший клитор. Без предисловий врывается в меня двумя пальцами и сразу задаёт бешённый темп.

Изо всех сил стараюсь расстегнуть его ремень, но ничего не выходит. Стону и выгибаюсь, подаваясь бёдрами навстречу его руке. Ещё несколько уверенно-умелых движений, и я рассыпаюсь калейдоскопом осколков, выкрикивая имя любимого человека.

На то, чтобы прийти в себя, отдышаться и сфокусировать ускользающий взгляд, уходит достаточно много времени. Артём тоже дышит тяжело и поверхностно. Растрёпанными мозгами понимаю, что и ему необходимо удовлетворение, но пальцы отказываются слушаться, когда снова пытаюсь расправится с пряжкой его ремня.

Парень тихо смеётся и прижимается губами к моему рту, обдавая резкими, короткими и обжигающими выдохами.

— Не сейчас, жадина. — рассыпается волнами его хрипловатый смех.

Он убирает мою кисть и вытаскивает свою руку из моих трусов. Подносит пальцы к губам и облизывает блестящую влагу. Вроде и не в первый раз так делает, но меня всё равно затапливает жаром и расползается румянцем на скулах.

— Эй, вы чего там зависли? — вбивается в наше завакуумированное безумие голос Арипова.

Он открывает водительскую дверь, и тут я уже вся заливаюсь краской, пойманная с поличным. Как нашкодивший котёнок, прячу лицо у Артёма на плече. А он...

Боже!

Он засовывает пальцы в рот и сосёт, пока на них не остаётся другой влаги, кроме его слюны.

Даже боюсь представить, какие мысли сейчас вертятся в голове у Антона. Я сижу на Северове с расстёгнутыми штанами и приспущенными трусами, красная как рак, а он облизывается, как переевший котяра, и глухо посмеивается. Весь салон Гелика пропах запахом возбуждения и секса.

— Всё заебись, Тоха. Погнали в кафеху какую-нибудь, а то жрать охота. — как ни в чём не бывало предлагает Артём.

А я от стыда готова под землю провалиться.

Буквально ощущаю, как Арипов проходится по нам взглядом, оценивая обстановку.

— Блядь, если вы и дальше будете ради этого останавливаться, мы с Викой с голоду сдохнем.

— Ради этого, Тох, больше не будем. Погнали! — откровенно отбивает, не переставая посмеиваться.

Антон что-то ещё бурчит себе под нос, захлопывая дверь, но я даже не стараюсь вникнуть в ту похабщину, которую он там озвучивает.

— Всё, малыш, выдыхай! — хрипит мне в волосы и сам приводит в порядок мою одежду.

— Выдыхать, Тёма?! — пищу, едва придя в себя от шока. — Он же понял, чем мы тут занимались! Тебе совсем по херу, что о нас подумают?!

Кажется, меня топит новой волной истерической паники. И колошматит знатно.

— Он подумает, что мы очень любим друг друга и ни на секунду не можем оторваться. — отрезает, не скрывая смеха в голосе. — Всё нормально, Насть. Это же Тоха! Ему так-то по барабану и трепаться он не станет. Расслабься, любимая, всё в норме. Главное, что ты больше не плачешь. — добавляет уже серьёзно и смотрит в глаза. — Тебе легче, родная?

Вот бы и злиться мне сейчас на него, но ничего не выходит.

— Ты сделал это, чтобы отвлечь меня? — спрашиваю, кося на него глаза исподлобья.

— И это, конечно, тоже, но не только из-за этого. Я просто хочу тебя, вот и всё. Не смог сдержаться. И, Настя... Сегодня.

Он больше ничего не добавляет, но я всё понимаю. По телу пробегает дрожь предвкушения, а в груди разворачивается настоящий торнадо.

Сегодня!

За обедом в каком-то запредельно шикарном ресторане рассказываю друзьям всё как есть. Не упускаю и того, что уже не первый год влюблена в Артёма, и того, какие сомнения меня грызли, и объясняю причины своего поступка, когда решила порвать с ним, и по которым сорвалась и ушла из дома. Все лишние подробности, конечно, опускаю, но выкладываю всё с начала и до конца. В том числе и сегодняшний разговор со отцом.

— Поэтому мы и остановились тогда, Тоха. — подбивает итог Северов и косит на друга предупреждающий взгляд.

Даже мы с Викой понимаем этот посыл: начнёшь трепаться, ты труп.

Официант приносит наш заказ и бросает пренебрежительный взгляд на нашу странную компанию.

Ещё бы... Ресторан из раздела "только для элиты", а мы вчетвером выглядим так, словно только что с уличных разборок пришли. Растрёпанные волосы, горящие глаза, футболки и толстовки с глупыми надписям, джинсы и лосины, кроссовки и балетки, мои замотанные бинтами руки. По всем законам нас сюда даже впускать не должны были, но у Арипова здесь какие-то подвязки, поэтому мы теперь и сидим в сверкающем хрусталём, позолотой и светом свечей зале, выделяясь как белые вороны. Но нам так-то по фигу на все кривые взгляды не только официантов, но и редких в это время посетителей.

Судя по спокойствию парней, они уверенно чувствуют себя в этой среде. Да и я давно привыкла к фешенебельным местам. Только Заболоцкая то и дело крутит головой и мечтательно вздыхает. Ну и ещё выкатывает глаза над миниатюрными порциями еды за баснословные деньги.

Я и сама не уверена, что мне теперь по карману такие заведения, но Артём настоял под предлогом, что нам есть что отпраздновать. Он, конечно, даже часть расходов не позволит взять на себя. Не то чтобы меня сильно волнует, откуда у него такие деньги, но всё же... На преподавании вождения, пусть даже и экстремального, столько не заработаешь. Стоит ли спросить? Или это тоже часть его прошлого, в которое мне пока вход заказан?

Шумно выпускаю воздух, и Северов поворачивает ко мне голову.

— Что случилось, маленькая? — спрашивает, обеспокоенно всматриваясь в глаза.

— Тут очень дорого, Тём. — отбиваю так тихо, чтобы слышал только он. — Зачем мы сюда пришли? Здесь один обед стоит как моя зарплата за два месяца в секции. Инструктором столько не заработаешь.

Всё же выдаю то, чего не стоило, но оно само вырывается. Теперь я тоже часть его жизни, а значит, он должен научиться мне верить.

Артём ничего не отвечает, и я отворачиваюсь, принимаясь за еду. Мы выпиваем бутылку шампанского под бесконечные тосты: за свободу, за любовь, за доверие.

Доверие...

Будет ли оно у нас когда-нибудь? Сможет ли Тёма научиться мне доверять настолько, чтобы однажды полностью открыться? После всего, что с нами было, я просто не могу не верить ему, а он?

Остаток дня так и провожу за невесёлыми мыслями, но никому не позволяю этого заметить. Натягиваю на лицо беззаботное выражение и счастливую улыбку, когда внутри всё кипит и взрывается от злости и обиды.

Из ресторана буквально вываливаемся всей толпой, продолжая громко хохотать над реакцией официанта, когда Антон сказал, что у нас нет столько денег, чтобы расплатиться по счёту. Это, конечно же, была шутка, но бедный парень чуть в обморок не грохнулся.

Прощаемся с Викой и Атоном, которые сегодня весь день держатся за руки и постоянно целуются. Так же, как и мы с Артёмом.

Давлю все негативные эмоции и пустые догадки, когда садимся в машину и выезжаем в сторону дома. Отворачиваюсь к боковому окну и изучаю городской пейзаж. Север так и не ответил на мой вопрос, а я больше не стану спрашивать. Не хочет говорить, не надо.

Гелик останавливается возле знакомого подъезда, а я даже не замечаю, что мы уже приехали и всю дорогу провели в гнетущей тишине. Только сейчас понимаю, что и Артём ни словом не обмолвился, погружённый в свои мысли. За всё время мы даже не прикасались друг к другу, как это обычно бывает.

Двигатель глохнет, но никто из нас не спешит покидать замкнутое пространство салона. Делаю глубокий вдох, до отказа забивая лёгкие, и поворачиваюсь к парню. Смотрю в бирюзовые глаза, в которых разворачивается настоящая буря. Без слов ловлю его ладони и переплетаю пальцы. Он прикрывает веки и гулко выдыхает.

— Я уже говорил, что это наследство, Насть, но ты права. Я не зарабатываю столько, чтобы ходить по охуенным ресторанам и покупать брендовые шмотки. Когда получил деньги, то понял, что нельзя просто их разбазаривать. Купил хату и тачку, а остальное вложил в акции. Долго изучал все эти биржевые темы, просчитывал риски, а потом всё же сделал ставку и не проиграл. Когда получил первую прибыль, опять начал сначала всё высчитывать, чтобы не остаться без нихуя. И так каждый раз. За пять лет, которые я этим занимаюсь, прибыль росла и множилась. Сейчас деньги работают сами на себя. К тому же я спонсирую один проект. Рискую сильно, но если выгорит, то ты никогда не в чём не будешь нуждаться.

Северов замолкает и с такой силой вентилирует воздух, будто марафон пробежал. Глаза всё так же не открывает, словно боится осуждения с моей стороны.

А я реально не понимаю, что не так. Почему эти слова ему так тяжело дались? Что страшного в том, что он зарабатывает таким способом? Миллионы людей так делают. А что, если он сейчас врёт? Но зачем? Для чего?

— Тём, посмотри на меня. — прошу хриплым полушёпотом. Он поднимает веки и меня такой дрожью прошибает, что я физически её ощущаю. В его глазах бурлит что-то такое, что меня пугает, но я никак не могу распознать что именно. — Почему ты говоришь это так, словно ждёшь осуждения, Артём? Это же не кровавые деньги, да?

— Нет, малыш, не кровавые. Мне никого за них убивать не пришлось.

— Тогда почему, Тём?

— Потому что я никогда никому этого не рассказывал. Даже Тоха не в курсе.

— Но в этом же нет ничего ужасного. — непонимающе возмущаюсь я.

— Знаю, просто... Не могу объяснить, родная. Просто это... личное, что ли. И никто никогда не просил у меня финансового отсчёта. Это всегда было только моим делом.

Я, правда, стараюсь понять его, но ничего не выходит. Почему он так к этому относится? Чего боится? Я же не собираюсь отбирать у него деньги или лезть в его дела. Просто хотела узнать.

— Ты, Северов, настоящий дурак! — отрезаю со смешком, сглаживая ситуацию.

Вот только в глазах нет и отблеска того веселья и беззаботности. И он это видит.

— Да, Насть, я дурак. И я боюсь, что если хоть немного приоткрою эту дверь, то потом не смогу её закрыть.

Значит, это всё же связано с его туманным прошлым. Но я всё равно не догоняю, как оно и инвестиции связаны.

— Тёма, — шепчу, наклоняясь ближе, и утыкаюсь своим лбом в его, — я стараюсь понять, но не могу. Помоги мне.

— Я сам не понимаю, любимая. Правда не понимаю. Дай мне время самому разобраться со своими чувствами. Ладно?

— Сколько надо, Артём. Я буду ждать, сколько придётся. И что бы не находилось за той дверью, я никогда от тебя не отвернусь. Просто знай это, любимый. С какими ужасами не придётся столкнуться, я всегда буду стоять с тобой плечом к плечу и держать твою руку. Веришь мне?

— Верю, Насть. Я люблю тебя и... спасибо.

— И я тебя. С первого дня, Тём, и до последнего вдоха люблю.

Глава 13

И снова с ним всё впервые

На этаж поднимаемся без единого слова. Артём полностью погружён в свои мысли, а я не уверена, что если задам хоть один вопрос, то смогу потом остановиться. Замечаю, как сходятся на переносице брови, как пролегла на нахмуренном лбу глубокая морщинка, как он поджимает и кусает губы, как играют от напряжения желваки на стиснутых скулах. Только его глаза прочесть не удаётся, как ни стараюсь. Парень вставляет ключ в замок, но так и не поворачивает его. Меня немного пугает его отрешённое состояние, поэтому молча беру его за руку и жду, когда посмотрит на меня.

— Что, Насть? — высекает как-то сухо.

— О чём ты молчишь, Артём?

Всматриваюсь в глубину его зрачков, но они сейчас отражают только моё собственное беспокойство. Сильнее сжимаю его пальцы и кладу голову на плечо. Северов растерянно обнимает и рассеянными движениями водит ладонью по спине. Чувствую, как колотится его сердце и сбивается дыхание. Физически ощущаю его внутреннее напряжение и тремор. Ответа даже не ожидаю, просто крепче прижимаюсь к горячему телу, давая понять, что всё хорошо.

— О многом, Насть. Гораздо о большем, чем говорю.

Ответ, который рождает ещё больше вопросов. И что теперь? Я и сама сплошной комок из сомнений, страхов и нервов.

— Расскажи мне, Тём.

Он глухо выдыхает и набирает в лёгкие воздух, пока его грудную клетку не начинает распирать. А я торможу все процессы в своём организме, в том числе дыхание и сердцебиение, полностью сосредотачиваясь на реакциях любимого человека.

— Любопытство? — спрашивает с какой-то мрачной иронией.

Мускулы под моими руками напрягаются ещё сильнее, становясь едва ли не каменными.

— Не только оно, Артём. Я хочу лучше понять тебя. Но самое главное то, что это важно для тебя, а значит и для меня тоже. Ты уже стал частью меня. Так позволь и мне стать частью твоей жизни, Тёма.

Он крепче прижимает меня к себе и тяжело вентилирует кислород. Давит на моё тело с такой силой, что мне становится больно, но я не обращаю на это внимания, сильнее сжимая руки вокруг его торса.

— Дурочка, — хрипит мне в волосы, — ты не просто часть моей жизни. Ты и есть жизнь, Настя. Моя грёбанная жизнь.

И замолкает. В подъезде не раздаётся ни единого звука, кроме нашего надрывного дыхания. Никто из нас не ослабляет хватку, словно если мы отпустим друг друга, то мир рухнет. Секунды множатся, разрастаясь в минуты. Понимаю, что должна первая разрушить это затянувшееся безмолвие, но не знаю какими словами. Быстро перебираю в голове сотню вариантов, пока не цепляюсь за один.

— Почему ты сказал, что это съёмная квартира? — бурчу ему в плечо.

Северов издаёт короткий смешок и отстраняется, глядя в глаза.

— Я никогда не говорил, что она съёмная, малыш. Ты сама так решила.

Пока копаюсь в воспоминаниях, анализирую и недавно сказанные им слова. А ведь и правда, он никогда не говорил, что снимает жильё. Я сама так почему-то подумала, ещё когда он привёз меня сюда после вечеринки. Такое чувство, что это было в прошлой жизни. Это воспоминание тянет за собой и другие, от которых я коротко хихикаю и краснею.

— И что смешного? — рычит Артём, продолжая сканировать моё лицо.

— Ничего, просто, — качаю головой, не переставая улыбаться, — вспомнила, как ты привёз меня сюда в первый раз и переодел в свою футболку. И тот странный разговор. — фразу не заканчиваю, потому что чувствую себя глупо, но Тёма перехватывает инициативу, как обычно читая мои мысли.

— О том, что я видел твою грудь? — тащит вверх брови и поднимает уголки губ.

— И том, что даже не смотрел. Я и сама тогда не могла понять, что меня больше разозлило.

— А что, если я признаюсь, что всё же смотрел? И даже позволил себе прикоснуться?

— Ты невыносимый, Северов! — бью его ладонью по грудной клетке и, заливаясь краской, смеюсь.

— Идеальная. — выдыхает мне в шею.

— Я или грудь? — начинаю откровенно хохотать от этого странного разговора, и любимый вторит мне.

— Вы обе, родная! — отбивает и находит мои губы. — Зайдём в квартиру или так и будем торчать в подъезде и обсуждать твою грудь? — ржёт парень.

— Домой, Тёма, и без обсуждений!

Даже оказавшись за закрытой дверью, продолжаем смеяться, вспоминая и другие глупые ситуации и смешные моменты. И я ощущаю себя почти счастливой, потому что понимаю, что таких моментов в нашей жизни будет ещё множество. А в том, что мы вместе на всю жизнь, у меня не возникает ни малейших сомнений.

Правда, это понимание омрачает сокрытое за семью печатями прошлое Артёма, в которое он всё ещё отказывается меня впускать, а я, хоть и обещала не лезть, с трудом сдерживаюсь, чтобы не потребовать у него полностью мне открыться.

— Пойдёшь в душ, маленькая? — врывается в запутанные мысли голос Севера.

На автомате киваю и, взяв необходимые вещи, иду в ванную. Долго стою под обжигающе-горячей водой, стараясь хоть немного упорядочить рой вопросов, которые мечутся в моей голове.

Что он скрывает? Почему так боится вспоминать? Почему напрягся, когда мой отец сказал, что я для них умерла? Кто его предал? Что произошло тогда на кухне: этот странный приступ? И это далеко не все вопросы, которые я хочу задать Северову, но не решаюсь. Но самый главный из них: смогу ли я помочь ему забыть? Как можно избавиться от тяжёлых воспоминаний?

Ответ приходит сам по себе: заменить их новыми! И пусть они не исчезнут окончательно, но померкнут на фоне радостных моментов и счастливых мгновений. А значит, нам предстоит долгий и тернистый путь наверх, оставив всё, что заставляет нас страдать, далеко позади.

Наверное, сегодня я перебарщиваю с цитатами, что на меня совсем не похоже, но именно так вижу наше будущее. Я собираюсь наполнить каждый день любимого человека не только радостью, но и смыслом. Чтобы ни один из них не стёрся со временем из памяти. И начну с сегодняшнего.

Выхожу из душевой кабины и заматываюсь в полотенце, не вытираясь. Долго всматриваюсь в своё отражение в поисках внешних изменений, но кроме более глубокого и тяжёлого взгляда ничего не нахожу. Я такая же, как и месяц назад, и как два и три месяца до этого, но внутри от той идеальной девочки ничего не осталось. Я выпустила наружу все свои альтер эго: бунтарку, мальчишку, монстра, и теперь они смотрят на мир моими глазами. Только сейчас понимаю, что на самом деле сама отчленила их от себя и спрятала настолько глубоко, насколько это возможно, оставив только ту часть себя, которой гордились родители, восхищались мужчины, завидовали женщины. Только после того, как приняла свои чувства к Северову, я начала соединяться воедино.

Скидываю махровую ткань и изучаю своё отражение, теперь уже стараясь увидеть себя глазами Артёма. За всеми этими переживаниями и мыслями и думать забыла о том, что должно сегодня произойти. Несмотря на то, что сама толкала его к этому, сейчас отчего-то становится страшновато. И сама не понимаю почему. Просто какой-то странный мандраж разбирает всё тело, сковывает мышцы и парализует конечности. Сердце с такой силой колотит по рёбрам, что, уверена, слышу, как они трещат под его бешенным напором.

Прикрываю веки и делаю несколько дыхательных упражнений, успокаивая сорвавшееся с ритма сердцебиение. Натягиваю Тёмину футболку и красное кружевное бельё. Твёрдым, но слегка неуверенным шагом направляюсь в спальню, но Артёма там нет. Нахожу его в гостиной с ведром попкорна и пультом от телевизора.

— Тёма? — зову тихо, потому что голос неожиданно отказывается работать в полную силу.

Он встаёт с дивана и подходит, внимательно изучая моё лицо, будто ищет там то, что я так и не смогла рассмотреть. А потом без слов прижимает к себе и целует. Медленно, спокойно, без спешки и сексуального желания, как у нас обычно бывает. Когда отрывается, его глаза кажутся темнее ночи.

— Выбери пока фильм, родная, а я в душ схожу.

Вкладывает мне в руки пульт, ещё раз коротко целует и уходит, оставив меня в полном недоумении.

И что это сейчас было? Какой нафиг фильм? Я только настроилась на то, чтобы лишиться, наконец, девственности, а он хочет смотреть кино? Что за херня творится? Неужели передумал?

Севера нет достаточно долго, поэтому, чтобы не накручивать себя, включаю первый попавшийся фильм и полностью погружаюсь в потусторонний мир, отключая не только мозги, но и все пугающие мысли и догадки.

Вздрагиваю, когда жилистые руки ложатся мне на плечи, а потом обнимают за шею.

— Напугал? — сипит Тёма, целуя в щёку. — Прости, малыш, просто ты так увлечённо смотрела в экран, что даже не слышала, как я звал тебя.

Убирает волосы на одно плечо и целует в шею, разгоняя не только сердечную мышцу до предельных скоростей, но и многотысячную армию мурашек по моей коже. Дыхание срывается, когда скользит ниже, оставляя языком влажную дорожку, и касается губами ключицы.

— Б-больше н-не пугай т-так! — как ни стараюсь выровнять голос, всё равно заикаюсь, но отнюдь не от страха.

Неужели это случится?

— Извини, родная. — шепчет и, перемахнув через спинку, садится рядом, притягивая меня в крепкие, надёжные, успокаивающие объятия.

До отказа забиваю лёгкие кислородом и любимым запахом и опускаю голову ему на плечо. На Северове нет ничего, кроме полотенца, обмотанного вокруг бёдер, но меня давно перестала смущать не только его, но и моя собственная нагота, поэтому прижимаюсь сильнее и обвожу кончиками пальцев точёные кубики пресса. Артём шумно вздыхает, когда пробираюсь под край полотенца, и останавливает мою руку.

— Не сейчас, Насть.

Вскидываю голову и приподнимаюсь, опираясь ладонями на его плечи. Цепляю его потемневший взгляд, но всё равно не понимаю, почему останавливает.

— Почему, Артём? — возражаю задушено, пытаясь прочитать ответ на его лице.

— У нас вся ночь впереди, девочка моя. Ещё рано и нам некуда спешить. — берёт ладонями моё лицо прижимается лоб в лоб, обжигая губы горячим дыханием. — Боишься? — выбивает хриплым шёпотом.

И я понимаю, почему он оттягивает этот момент.

— Нет, Тёма, не боюсь. — отбиваю ровно и уверенно. А потом уже тише добавляю. — А ты?

Парень глухо выдыхает, а потом делает глубокий вдох через нос. Отпускает щёки и прижимает мою голову к своему плечу.

— Да, любимая, боюсь. Боюсь больно тебе сделать или что что-то вообще не так пойдёт. — выталкивает сбивчиво. — Блядь, кто бы подумал, что Артём Северов будет бояться трахаться? — смеётся, но смех отдаётся какими-то странными тяжёлыми вибрациями по моему телу и оседает за рёбрами ядерным пеплом и необъяснимой тревогой.

Мгновенно глушу в себе всё лишнее: тревогу, страх, панику и мысли, которыенадоедливыми червями перегрызают нейронные соединения в моём мозгу. Сейчас не до них.

Не давая нам обоим времени на раздумья и сомнения, вырываюсь из кольца рук и, перекинув ногу через торс Севера, седлаю его. Артём смотрит на меня с удивлением и даже лёгким шоком. Воспользовавшись его замешательством, прижимаюсь губами к его рту. Язык не задействую, но применяю все знания и опыт, которые получила с ним. Ласково пощипываю его губы, покрываю быстрыми поцелуями всё лицо, шею и плечи. Возвращаюсь ко рту, и обвожу по контуру языком, не давая ему шанса остановить меня. Втягиваю в ротовую полость нижнюю губу и, смачно посасывая, ласкаю кончиком языка, а потом проделываю тоже самое с верхней. Пробираюсь внутрь и неспеша прохожусь по ровным рядам зубов, дёснам, нёбу. Хочу сделать так, чтобы эта ночь стала особенной дня нас обоих.

Я исследую, ласкаю, неторопливо проскальзываю по ротовой полости и, наконец, касаюсь кончика языка своим и замираю. Тёма тихо стонет и кладёт руки мне на ноги, медленно ведя вверх от коленей по бёдрам, слегка сжимает ягодицы, и сантиметр за сантиметром задирая футболку, останавливает ладони на лопатках, сильнее вжимая моё хрупкое тело в своё стальное и сильное, не позволяя отстраниться. От его касаний кожу словно ошпаривает и покалывает. Его язык приходит в движение, но мы не сплетаемся. Он скользит по всей длине и отступает. Делаю то же самое. Обвожу его по кругу. Артём отвечает тем же. И только после нескольких минут мы начинаем целоваться по-настоящему. Танцуем, сражаемся, сцепляемся. Долго, дико, жарко, влажно, жадно, до полной остановки дыхания. Парень рассыпается ещё одним стоном, когда еложу влажной от желания промежностью по его напряжённому раскалённому члену. Вторю ему, когда сильнее вжимается головкой.

— Уверена? — всё, что спрашивает, разрывая поцелуй и отлепляя меня от своего тела.

— Давно уверена, любимый. Я правда ничего не боюсь, и ты не бойся. Мы же вместе, а значит, со всем справимся. — отрезаю, подтверждая свою уверенность авторитарным кивком, а потом добавляю. — Я верю тебе, Тёма. Я без сомнений доверю тебе свою жизнь. Я люблю тебя. Очень-очень сильно люблю. И я хочу быть полностью твоей, не только душой и сердцем, но и телом. Хочу почувствовать тебя внутри. Хочу слиться воедино. Понимаешь? — не знаю, как ещё описать свои чувства, которые горячими волнами топят изнутри, согревая замершее от страха сердце.

— Да, моя идеальная девочка, понимаю.

Артём сдёргивает с меня футболку, и я прижимаюсь налившейся от возбуждения грудью к его горячей коже. Отчего-то именно сейчас это прикосновение кажется острым, как никогда. Соски разбухают и ноют, жаждая его ласк. Между бёдер нарастает нестерпимая пульсация в предвкушении чего-то пока неизвестного, но очень желанного. Мы долго целуемся, останавливаясь лишь для того, чтобы схватить порцию кислорода и опять сплестись в древнем, как сам мир, танце.

Северов кладёт ладонь мне на горло и толкает назад, поддерживая второй рукой в пояснице, пока не выгибаю спину достаточно, чтобы он смог наклонить голову и втянуть в рот сосок. Без конца стону и подаюсь бёдрами навстречу, пока он перебирается от одной вершинки к другой и прикусывает.

— Тёма! — едва хриплю, когда подхватывает под ягодицы и поднимается с дивана, широкими шагами пересекая пространство, отделяющее нас от кровати.

— Я люблю тебя, маленькая. — шепчет, не расплетая губ.

Опускает меня на простыни, как нечто очень хрупкое и, опираясь на локти, накрывает своим шикарным телом и снова целует. Кажется, что проходит целая вечность, пока мы ласкаем друг друга губами и языками, и я уже настолько возбуждена, что чувствую, как смазка просачивается сквозь тонкую ткань белья и стекает по ягодицам, образуя мокрое пятно.

— Артём... пожалуйста... — умоляю вибрирующими нотами, выгибая спину.

Он тихо смеётся и накрывает ладонью промежность, растирая пальцами половые губы и клитор через кружево, которое сейчас кажется наждачкой, но при этом вызывает такие острые ощущения, что стоны перерастают в задушенные всхлипы. Подцепляю пальцами резинку трусов в попытке избавиться от раздражающей преграды, но Северов перехватывает мою кисть и смотрит уже не просто в глаза, а прямо в душу.

— Я... хочу... их снять... — скулю, делая новую попытку.

— Я сам сниму. — сипит Артём, предотвращая её. А потом поднимает один уголок губ и уточняет. — Зубами.

Захлёбываюсь странными полустонами-полувсхлипами, когда оставляет на шее неровную дорожку из поцелуев. Слабых, но ощутимых, вызывающих новый прилив похоти укусов. Каждый из них он зализывает языком. Его рука, наконец, перестаёт мучать меня, и он пробирается в трусы, сразу вставляя в меня палец. После пары движений добавляется второй, а потом и третий. Он не просто двигает ими, а поворачивает во все стороны, растягивает, подготавливает. Упираюсь пятками в матрац и шире развожу бёдра, давая ему лучший доступ.

Его рот терзает мою грудь, он до боли кусает пики сосков, а потом долго водит языком по кругу. Втягивает в ротовую полость попеременно то один, то другой, пока они не начинают не просто покалывать, а создавать ощущение, что все мои нервные окончания сейчас сосредоточились в твёрдых вершинках. Скользит губами ниже, ныряет языком в пупок. Оставляет свою слюну по всему животу. Лижет, кусает, целует и снова лижет.

А я уже не просто на грани, я на пределе. Перестаю сдерживать крики и сама насаживаюсь на его пальцы. Дёргаю полотенце на его бёдрах, но до полового органа добраться никак не удаётся.

— Тём, хватит... я сейчас...я умру... прошу... Тёма... — выдыхаю набор слов, потому что в голове туман, а перед глазами расползается тёмная пелена.

Северов смеётся, подхватывает меня под ягодицы и цепляет зубами красное кружево. Отползает на коленях вниз по матрацу, стаскивая с меня трусы и оставляя по всей длине ног мокрые скользкие следы.

Не успеваю даже облегчённо выдохнуть от того, что он избавляет меня от этого орудия пыток, как он закидывает бёдра себе на плечи и прижимается губами к разбухшим сомкнутым складкам. Размашистыми движениями проходится по ним языком. Прикусывает основание бедра и слизывает каждую каплю моих соков. Сквозь полуопущенные ресницы затуманенным взглядом замечаю, как блестят его щёки и подбородок, как он облизывает губы, а потом проводит языком от лобка до самого ануса. Проделывает это несколько раз, а потом прижимает кончик языка к анальному колечку и слегка давит.

— Артём! Не надо! Зачем?.. — кричу, подрываясь на локтях в попытке оттолкнуть его, но учитывая то, что он крепко фиксирует нижнюю часть тела, сразу падаю обратно на подушку.

— Всё хорошо, любимая, расслабься. Я не сделаю тебе больно. Так же, как и ничего из того, что тебе будет неприятно. Ты сказала, что доверяешь мне, так доверься и сейчас. — отбивает и снова ведёт языком вверх-вниз. — Сладкая... Вкусная... Мммм... Не могу оторваться... Такая вкусная... — бормочет, полируя лепестки и ныряя вглубь.

Стону, сжимая зубы и цепляясь пальцами в простыни. Парень еще несколько раз повторяет движения, а потом накрывает ртом клитор и жёстко втягивает его внутрь, одновременно вставляя пальцы. Учитывая степень моего возбуждения, взрываюсь всего после нескольких секунд грубых ласк, когда он прикусывает и посасывает.

Кричу, взмывая в облака, и разлетаюсь там миллионами ярких огней. Это экстаз на грани фола. Боль, граничащая с удовольствием. Ощущаю, как сжимаются стенки влагалища, плотнее стискивая его пальцы. Слышу его рваное шумное дыхание. Не успеваю даже опомниться, когда он снова втягивает всё ещё пульсирующий клитор и царапает зубами, не просто продлевая моё удовольствие, а накрывая меня новой пламенной волной оргазма. По всему телу пролетают молниеносные электрические разряды, выстреливают под кожей. За закрытыми веками расцветают яркие вспышки. В ушах стоит бешенный рёв крови и громогласный стук собственного сердца. Даже не стараюсь дышать, захлёбываясь пропахшим сексом воздухом. Это не просто нечто новое. Это что-то гораздо больше, шире, глубже, ярче, интимнее. Такого со мной ещё не было. И я уверена, что никто, кроме любимого мужчины, не способен доставить такое удовольствие. Это не обыкновенный оргазм, а просто охуеннейший кайф.

Едва удаётся распахнуть тяжёлые веки, как понимаю, что Артёма нет. Упираюсь в матрац ослабевшими конечностями и в панике подскакиваю на колени. Фокусирую расплывающийся взгляд и, наконец, замечаю любимого.

Он стоит у постели, держа в руках презерватив, и переводит взгляд с него на меня и обратно. Потом снова смотрит на меня, тяжело выдыхает и разрывает зубами упаковку.

В моём закороченном мозгу что-то простреливает, и я, быстро перебирая руками и ногами, подползаю к нему и перехватываю кисть, когда он начинает растягивать латекс по перекачанной кровью пунцовой головке. Северов замирает и ловит своими потемневшими глазами моё лицо. Мы оба молчим, не двигаемся и едва дышим от переизбытка эмоций.

— Не надо, Тём. — прошу сиплым голосом, умоляюще заглядывая в его нереальные бирюзовые глаза.

— Что ты делаешь, Насть? Ты хоть понимаешь, к чему это может привести? — отрезает с хриплыми интонациями, но движения не возобновляет.

Понимаю ли я? Прекрасно понимаю, но готова сейчас рискнуть. Забиваю лёгкие до отказа и гулко выдыхаю.

— Я верю тебе, Артём. Я доверяю тебе больше, чем кому-либо ещё, даже больше, чем самой себе. И я понимаю все риски, но хочу, чтобы между нами не было никаких преград хотя бы в наш первый раз. Знаю, что ты сделаешь всё как надо. Прошу, Тёма, давай без презерватива. Я хочу чувствовать тебя полностью. Кожа к коже. Тело к телу. Только твой член внутри меня, без лишних препятствий. Умоляю, любимый, всего один раз.

Северов шумно гоняет воздух через нос, раздувая крылья до предела, и опускает веки, явно что-то для себя решая. Не мешаю ему, но переплетаю наши пальцы и продолжаю с мольбой всматриваться в любимое лицо с резкими, но такими родными чертами.

Парень усиливает контакт между нашими руками, крепче сжимая кисти, а потом медленно открывает глаза и ставит условие:

— Хорошо, родная. Но только завтра утром ты примешь таблетку экстренной контрацепции, а потом будешь пить противозачаточные.

С первым спорить я не собираюсь, сама не готова пока детей заводить, но вот второе...

— Зачем противозачаточные, Тём? — спрашиваю тихо, опуская ресницы.

— Затем, Настя, что если сейчас я войду в тебя без защиты, то больше никогда не стану ей пользоваться. Потому что тоже не хочу, чтобы между нами был даже грёбанный кусок резины. Кожа к коже и ничего больше. Согласна?

Поджимаю губы и прикусываю уголок, раздумывая, что мне на это ответить. Каковы шансы забеременеть при таком раскладе? И готова ли я согласиться на это и принять риски? Или постоянно заниматься любовью с латексом и так и не узнать, какого это, когда нам ничего не препятствует? Не хочу так. Не с ним.

— Согласна, Артём. — уверенно киваю и обнимаю его за шею.

— Это пиздец, Настя, ты знаешь? — хрипит парень, прижимаясь к моим губам.

— Знаю. — издаю глухой смешок, отвечая на поцелуй.

— Ладно ты, но я же не дебил, чтобы так рисковать.

— Хочешь сказать, что я дебил, что ли? Может, опыта у меня и нет, но я не такая уж тёмная. — возмущённо отталкиваюсь от него, но Северов перехватывает поперёк тела и крепче прижимает к себе.

— Я хочу сказать, что мы с тобой совсем ебанулись, если собираемся трахаться без гандона. Остановиться-то вовремя я смогу, но вот... Блядь, Насть, я никогда этого не делал и не уверен, что смогу продержаться достаточно, чтобы доставить тебе удовольствие. С тобой я становлюсь пятнадцатилетним пиздюком без грамма выдержки. — выдыхает, утыкаясь носом в шею. — Я люблю тебя, маленькая моя, и всё, чего хочу...

Не даю договорить, прикладывая ладонь к его губам.

— Ты каждый раз заставляешь меня парить высоко над землёй, Тёма. Если не получится сейчас, то впереди вся жизнь и у тебя будет шанс реабилитироваться. — улыбаюсь, цепляя его взгляд. — Я люблю тебя, Артём, и хочу в этот раз взлететь вместе.

— Тогда полетели, любимая. — отрезает и, впиваясь в мой рот, опрокидывает на спину, нависая сверху.

Глава 14

Поднимаясь над землёй

Какого, мать вашу, хрена мы сейчас делаем? Не то чтобы я был против детей, но точно не в двадцать четыре. На счёт всей этой ебалы типа СПИДа, ВИЧа и сифилиса вообще не парюсь, в академке дважды в год медосмотры, а я всегда трахаюсь с резиной.

ВСЕГДА!

Но только не сегодня. Не с моей идеальной девочкой. И так на куски растаскивало от того, что придётся эту хренотень в её тело заталкивать, так она ещё масла в огонь подлила.

Я полыхаю, чувствую, как пузырится ожогами кожа и сползает с костей.

Весь вечер топил в себе идею сбить ей целку без гандона, но в итоге решил не рисковать. И тут даже не в возможных последствиях дело, а в том, что мне даже входить в неё не надо, чтобы кончить. Она такая тугая, тесная, горячая, истекающая сладким нектаром, с выносящим мозги запахом возбуждения. Сладкая, вкусная, желанная и срывающая на хрен башню по всем фронтам.

Как я мог ей отказать, когда она с такой мольбой в своих огромных зелёных глазах смотрела? Да, блядь, никак!

До крови вгрызаюсь в нижнюю губу и толкаюсь членом вперёд, размазывая по шляпе смазку. Держусь строго на вытянутых руках, чтобы не слететь с катушек раньше времени. В том, что Настя готова, нет никаких сомнений. Под её задницей уже целая лужа образовалась, хотя всего несколько минут назад я вылизал её досуха и довёл до двух оргазмов, хотя сам уже на грани. В душе спустил дважды, готовясь к этому моменту, но всё равно, сука, оказываюсь не готов. Хватит меня ровно настолько, чтобы войти на пару сантиметров и всё, пиздец. Походу придётся принимать экстренный душ, чтобы не запоганить её первый раз, как сопливый мудак. Либо дрочка, либо...

— Малыш, — хриплю, вынуждая её посмотреть на меня. Крепче сжимаю челюсти. Она с трудом разлепляет веки и смотрит туманным взглядом. — пососи мне.

Стоит только выпалить эти слова, и меня тут же мандражом прогоняет. Не в тему. Ну вот вообще сейчас не туда.

Её зрачки расширяются, по скулам расползается краска, и она закрывает глаза.

Заебись, бля.

Подрываюсь с кровати и на негнущихся ногах шагаю в ванную. Забив на то, для чего пришёл, всё же выкручиваю вентиль до минимума. Несмотря на то, что вода и так ледяная, меня прошибает ознобом от хрен откуда взявшегося сквозняка. Обернуться, чтобы проверить, закрыта ли дверь, не успеваю, как со спины ко мне припечатывается мягкое горячее тело.

— Зачем ты ушёл, Артём? — выбивает обжигающим дыханием мне между лопаток, обнимая руками под грудиной.

С трудом вентилирую воздух, выпуская через нос углекислый газ. Ощущаю её дрожь на своей коже и набалтываю температуру воды до приемлемого максимума. С скрежетом стягиваю челюсти.

— Чтобы не налажать, Настя. Решил вздрочнуть, чтобы не кончить, едва окажусь в тебе.

— Я спросила не почему, а зачем? — обрубает слегка дрожащим голосом.

— А в чём, блядь, разница?! — рычу, упираясь руками в стенку душевой кабины.

— В том, Тёма, что я не сказала "нет".

Резко оборачиваюсь и заглядываю в сейчас тёмно-зелёные глаза любимой девушки. Читаю в них решимость, но так толком и не догоняю.

А Настя...

Блядь!

Она опускается на колени и обводит языком головку, слизывая капли воды и предэякулята. Упираюсь руками по обе стороны от себя и шумно глотаю густой кислород, когда проходится по всей длине и не просто, блядь, а со всех сторон. На моём хере ни осталось и миллиметра, не покрытого её слюной и не обласканного её губами и языком. А потом она сползает ниже и лижет яйца, не так, конечно, как это делают профессионалки, но всё же...

— Сука! — рычу, сжимая кулаки, и откидываю голову назад, когда втягивает в рот мошонку. Моя девочка останавливается, и мне приходится приложить все силы, чтобы посмотреть на неё.

— Больно? Или неприятно? — тянет задушено и краснеет.

Как? Как, блядь, можно краснеть с членом, упирающимся в пухлые губы? Только она так и может.

Моя любимая девочка...

— Всё охуенно, малыш. Не останавливайся. — выбиваю на одном дыхании и закрываю глаза, когда она продолжает ласкать языком поджавшийся мешочек.

Вдоволь наигравшись, поднимается выше и принимает в рот член. Точнее, только головку, но я и так из последних, сука, держусь, чтобы не спустить прямо сейчас. Крепче жму кулаки и зубы. Стараюсь дышать глубоко через нос, но в итоге хватаю воздух урывками и сквозь сжатые челюсти. Настя сосёт шляпу, как долбанный Чупа-чупс, просто втягивает в рот и облизывает, то проходясь по кругу, то размашистыми движениями языка гладит.

Слетевшими с оси мозгами понимаю, что нет смысла и дальше тянуть, но хочу, чтобы она продолжала. Кладу ладони ей на голову и собираю в кулаки волосы на затылке. Подталкиваю её вперёд и сам толкаюсь навстречу. Малышка тут же давится и я ослабляю напор. Поднимает на меня вопросительный взгляд и я киваю, чтобы продолжала сама.

— Как тогда, малыш, помогай руками. — хриплю, чувствуя приближение оргазма.

Девушка выполняет все указания.

Моя прилежная ученица.

Несколько раз заглатывает так, что я ощущаю упор.

— Блядь, Настя, хочу кончить тебе в рот. — выбиваю и снова, сука, жалею о своих словах, когда смотрю в её перепуганные глаза.

Походу не зря придумали фразу: язык мой — враг мой.

Это же моя идеальная девочка, а не грязная шлюха. И снова я охуеваю, когда она, глядя на меня снизу вверх с моим хуем во рту, опускает ресницы, сжимает пальцами основание ствола и заглатывает до самого горла. И я, сука, взрываюсь и рычу, утыкаясь в эластичную стенку гортани. Извергаюсь как чёртов Везувий. Будто, блядь, и не дрочил дважды меньше часа назад. Настя начинает давиться и кашлять. Выдёргиваю член и заливаю спермой её губы, щёки, подбородок, шею, волосы и грудь. Обхватываю рукой ствол и выбиваю остальное. Ни на секунду, сука, не могу оторвать глаза от этой картины. Миронова всё ещё кашляет и сплёвывает на керамогранитный пол остатки. По щекам катятся слёзы. Всё лицо красное, как от удушья. Падаю на колени рядом с ней и прижимаю трясущуюся девушку к себе.

— Больно, малыш? — сиплю, всматриваясь в бордовое лицо. Она качает головой, продолжая откашливаться. — Противно? Блядь, Насть, прости. Не должен был, но мне, сука, к хуям крышу сносит, когда я с тобой. Больше никогда так не сделаю, обещаю, родная.

Сам вытираю её лицо от белой густой жидкости и цепляю её взгляд, в котором так боюсь увидеть отвращение.

— Я не, — прочищает горло, снова коротко кашляя, — сказала "нет", Тёма.

Смотрит прямо и без всяких ужимок. И да, снова заливается румянцем. В тысячный раз охуеваю от того, как можно после всего того, что мы с ней вытворяем, краснеть. Между нами сраное бесоёбство происходит, а она до сих пор целка. А я долбанная маньячина, которая маниакально тащится от того, что в ней нет этой заебучей ложной скромности и грёбанных увёрток типа "ну не знаю, возьму в рот, если сначала ты" или "глотать сперму? Фу, какая гадость". А сами уже готовы на всё. Но моя идеальная девочка совсем другая. Если чего-то не хочет или не принимает, то говорит прямо, без всей этой херни.

И сейчас тоже. Знаю, что не только для меня это делала, но и саму распирает любопытство. Каждый раз мы вместе подходим к черте, за которую так стрёмно шагнуть, но, глядя друг другу в глаза, делаем этот маленький, но решительный шаг, который приводит нас в новый, неизведанный, но такой охуительно-захватывающий и потрясающий мир.

С ней всё впервые. Я не врал пару дней назад, когда так же стояли в ванной. Сколько раз я так кончал в глотку одноразкам? До хуя и больше, но ни разу не ощущал того, что чувствую сейчас. Лава по венам. Огонь по нервам. Мурахи по коже. Ток по органам. Чистейший, ничем не разбавленный кайф и затапливающая душу и сердце нежность. И, конечно же, одуряющая любовь к этой девушке. Даже не стараюсь тормозить поток розовых соплей. На всё ради неё...

Прижимаюсь к губам и пробиваюсь языком в рот, ощущая вкус собственной спермы. Впервые. Похуй. Пару дней назад я вынудил её попробовать себя на вкус. Если Настя это сделала, то чем я лучше?

Целую дико и жадно. Глажу скулы большими пальцами. Так говорю "спасибо". И не только за то, что она сейчас сделала, а за то, что она есть не просто в моей жизни, а всегда стоит плечом к плечу, держит за руку и ни в чём мне не уступает.

— Я люблю тебя, моя идеальная девочка. — хриплю ей в рот и снова целую.

Быстро обмываю любимую и ополаскиваюсь сам. Из душа выношу её на руках, даже на кутаясь в полотенце. Опускаю покрытое каплями воды тело на кровать и тупо зависаю на ней. Видимо, я не просто питекантроп и мне уже мало её в свою пещеру притащить. Каждый раз буду на руках в постель таскать.

Миронова дышит тяжело и часто. Грудь с острыми сосками поднимается и опадает. Влажные золотые волосы рассыпаны по подушке и простыни. Пухлые губы приоткрыты и между ними то и дело проскакивает розовый язычок, увлажняя. Длинные ноги согнуты в коленях и сведены вместе. Она рассматривает меня с тем же интересом. Тактильно чувствую, как ощупывает взглядом лицо, проводит по скулам, мышцам на грудине, кубикам пресса и замирает на уже рвущемся в бой члене.

До отказа забиваю лёгкие и коленом развожу её бёдра в стороны. Настя с готовностью раскидывает их и приподнимает таз.

Блядь, я должен сделать всё, чтобы не облажаться.

Пристраиваюсь между её ног и вожу головкой от входа во влагалище до клитора, собирая смазку. Рукой распределяю по всей длине. На протяжении всего процесса мы смотрим друг другу в глаза, разрывая контакт, только чтобы моргнуть и увлажнить слизистую. Толкаюсь вперёд и чувствую, как сопротивляется её тело этому вторжению. Стискиваю челюсти и буквально отвоёвываю каждый миллиметр. Отступаю и усиливаю напор, с каждым толчком пробиваясь всё глубже. Моя девочка закрывает глаза и сжимает в ладонях простынь.

— Больно? — задаю вопрос хриплым голосом, который какого-то хера вообще не желает подчиняться.

— Нет. — мотает головой и снова открывает глаза. — Не останавливайся, Тём.

И не собирался. Точнее собирался, если она начнёт противиться, но теперь...

Полностью выхожу из неё и вбиваюсь, пока на упираюсь в преграду. Вскидываю взгляд на её лицо и расслабляюсь. Знаю, что ещё не всё, но всё равно становится спокойнее. Придерживаю ствол рукой и усиливаю нажим. Настя напрягается, и я ослабляю давление. Наваливаюсь на её тело и тянусь к губам. Отвечает, с готовностью принимая мой язык. Сосредотачиваюсь на поцелуе. Точнее, отвлекаю мою девочку от своих дальнейших действий. Она ждёт боли, а ожидание, как известно, страшнее, чем сама боль. Когда полностью обмякает подо мной, вытаскиваю из неё член и одним резким выпадом разрываю плеву. Настя вскрикивает и вгрызается мне в губу, прокусывая до крови. Ногтями впивается в плечи, оставляя глубокие борозды. Чувствую, как стекает по рукам и спине горячая влага, но это не пот, который покрывает лоб и виски.

Кровь.

Похуй.

Ей больнее.

И мне тоже, сука, от того, что она сейчас плачет. Ловлю губами каждую слезинку, не позволяя ни одной сползти с её лица. Покрываю быстрыми поцелуями. Миронова брыкается в попытке сбросить меня с себя и безостановочно всхлипывает.

— Слезь, Артём! Мне больно! Не надо! Хватит! Отпусти! Больно! Хватит! Пожалуйста, Артём! — визжит, упираясь ладонями мне в плечи.

Переношу вес на левую сторону и прижимаю любимую к груди, водя пальцами по напряжённой спине.

— Всё хорошо, родная. Уже всё... Не плачь... Успокойся, малыш. Скоро всё пройдёт. Я люблю тебя, маленькая. Люблю тебя, девочка моя. Всё хорошо.

Успокаиваю ласковыми словами и нежными интонациями, не прекращая прижимать дрожащую девушку к себе. Целую виски, щёки, губы, подбородок, шею.

Спустя ни хера не маленькое количество времени она, наконец, успокаивается и перестаёт дрожать. Тишину нарушают только единичные всхлипы, шмыганье носом и наше тяжёлое дыхание. В мою поехавшую крышу долбит только одна мысль.

Я в ней. Я, сука, внутри моей Насти. Два года игр и попыток вывернуть её наизнанку. Пять дней бесконечных соблазнов. Двадцать три дня боли и попыток выжить. Два дня охуевертительного счастья. И я, наконец, в ней.

— Я люблю тебя, Настя. — выбиваю хрипло, когда утыкается носом мне в шею и касается губами.

— И я люблю тебя, Тёмочка. — выдыхает и пробегает языком.

На коже одновременно выступают мурахи и холодный пот от этого обращения. Гашу, топлю и давлю в себе всё дерьмо, готовое захлестнуть меня с головой.

— Всё ещё больно? — сиплю, вглядываясь в блестящие от слёз глаза.

— Почти нет. Извини за эту истерику, просто не думала, что будет настолько больно. — отбивает и закусывает губу.

Провожу по ней пальцем и слегка давлю, проскальзывая внутрь. Изо всех сил стараюсь не заржать, потому что ситуация реально зашкварная. Мой член почти до конца в её влагалище, а она извиняется.

Ну пиздец просто.

— Глупая моя девочка. — шепчу ей в ухо и целую за ним. — За что ты просишь прощения, дурочка? Мы же оба знали, что так и будет. — добавляю, когда ловлю ярость в её глазах.

Девушка сжимает зубы и цедит:

— За то, что ты, Северов — козёл! — обрубает, но уголки губ всё равно ползут вверх.

Боюсь даже представить, какая мысль бушует в голове у этой ведьмы.

— С хуя ли я козёл? — рычу, опрокидывая на спину и толкаясь глубже в её тело.

Миронова стонет и подаётся навстречу.

— Потому что просто всунуть член, это не сексом заниматься!

Вытягиваюсь на руках и цепляюсь глазами в её лицо, реально ни хрена не понимая.

— В смысле, блядь?

— В коромысле, Артём! — смеётся зеленоглазая. — Начинай уже двигаться!

И я смеюсь в ответ. Облегчение врывается внутрь ураганным ветром и сносит к херам всю хрень, что до этого не давала дышать. Нападаю на её губы и медленно подаюсь назад, почти полностью выходя, и с силой возвращаюсь в манящие горячие глубины. На третьем толчке дохожу до упора. Яйца со шлепком ударяются об её задницу, и я кайфую от того, что наконец, загнал в неё по самое основание.

Любимая стонет и выгибает поясницу, шкрябая спину. Но мне и этого, сука, мало.

— Закинь ноги мне на спину. — командую, подхватывая под коленом.

Девушка тут же выполняет просьбу, и я с зубным скрежетом начинаю медленно раскачиваться, то выскальзывая из неё, то быстро возвращаясь обратно. Ритм не меняю не только потому, что уже приближаюсь к развязке, но и потому, что хочу доставить своей девушке удовольствие и растянуть этот момент охуенного единения. Проталкиваю руку между нашими телами и, нащупывая клитор, с силой сжимаю его. Кружу по мокрой жемчужине пальцами, не переставая вбиваться в разгорячённое, покрытое бисеринками пота тело.

— Быстрее, Тёма... Быстрее... — хрипит Миронова и крепче сжимает ноги на пояснице, подрывая бёдра навстречу при каждом толчке.

— Насть, — сиплю. Горло сжимает спазмом. — тебе не больно?

— Мне будет больно, если... — разбивается стоном на очередном выпаде. — Если ты и дальше будешь меня мучать. Быстрее, любимый, пожалуйста. Я не рассыплюсь.

Ой, зря она это сказала. Поводок спущен. Цепи разорваны. Контроль на хуй. Мозги в отключку. Самоконтроль к чертям. Пускаюсь в пляс.

Вдалбливаюсь в неё со всей, сука, силой и голодом, желанием и похотью. Вбиваю член по самое не хочу, звонко хлопая поджавшимися яйцами по ягодицам. Настя отвечает с неменьшей жадностью, подмахивая задницей вверх на каждом моём выпаде. Царапает, кусает, скребёт, стонет, кричит и взрывается, когда жёстко оттягиваю пальцами клитор и достаю до самых глубин её естества.

— Артём! — разбивается криком, кончая.

Ощущаю, как сокращаются и пульсируют стенки её влагалища, крепче сжимая и обволакивая эрекцию. Стискиваю челюсти и с трудом делаю ещё несколько резких толчков и, выдёргивая член, заливаю спермой живот и бёдра. Падаю сверху и просто, сука, стараюсь дышать. Хотя эта функция мне, кажется, больше не доступна. Хватаю воздух короткими урывками, но он тут же вылетает обратно, отказываясь усваиваться в лёгких. Моя девочка тоже дышит только поверхностно. Немного приподнимаюсь на локтях, хотя руки так трусятся, что держаться запредельно сложно, и смотрю в лицо любимой девушки.

— Ты как? — выдавливаю сипло и, не выдержав веса собственного тела, падаю головой ей на грудь.

Мотор хуярит на космических скоростях, прошибая рёбра. Всё нутро трясётся. По всем мышцам мандраж. Жилы на разрыв. Кости в вату. В башке пустота. Перед глазами туман, но я собираю все остатки воли и сосредотачиваюсь на реакциях моей девочки.

— Как я, Тём? — шипит, периодически ухватывая кислород. Напрягаюсь до грани, хотя казалось, дальше некуда. Что нет так? Где накосячил? — Охуенно, любимый! — смеясь, добивает зеленоглазая ведьма и скользит ладонями по моей голове, распутывая пальцами слипшиеся от пота волосы.

— Я люблю тебя, родная. — выбиваю, подтягиваясь вверх и целуя её губы.

Самые вкусные. Самые сладкие. Самые любимые. Самые желанные.

— Я тоже люблю тебя, Тёмочка. — обрывается и грызёт губы. Замечаю алую каплю и слизываю языком. Запихиваю все воспоминания и последствия, связанные с этим вариантом имени в выгребную яму своей души. — Извини, Артём. Я помню, что ты ненавидишь, когда тебя так называют, просто вырвалось. Я так сильно тебя люблю что...

— Всё нормально, родная. — хрипло отзываюсь, оставляя несколько коротких поцелуев на её лице. — Я уже говорил, что от тебя приму всё, что угодно. Называй меня как хочешь.

— Но, Тёма...

Закончить фразу не даю, прижимаясь к её рту губами.

— Малыш, я уже говорил и буду повторять снова и снова. С тобой всё иначе. Я никогда никому не позволял называть меня любым вариантом имени, кроме Артёма, но от тебя я хочу слышать их все. Ты и так подняла со дна слишком многое, так что... скажи снова.

— Я люблю тебя, Тёма. Тёмочка. Артём. Мой любимый, мой родной, мой лучший, мой идеальный, мой самый-самый, Тёмочка. — тарабанит, не прекращая копошиться в моих волосах.

Принимаю. Всё принимаю. Никаких негативных эмоций больше нет, только одуряющее счастье.

— Насть, — выбиваю хриплым полушёпотом, — как ты себя чувствуешь?

Моя девочка замолкает, опускает ресницы и словно прислушивается к своим ощущениям. Поднимает веки, смотрит в глаза и толкается бёдрами навстречу члену, который упирается ей в ногу.

— Выше облаков, Тём.

Глава 15

Даже звёзды не горят так ярко, как её глаза

Как бы ни хотелось снова войти в её охеренное тело, закусываю слизистую и перекатываюсь на бок, прижимая к себе любимую девочку. Ещё задолго до этого момента знал, что после первого раза надо как минимум пару дней подождать, чтобы разорванные ткани затянулись. Готовил себя к этому, но сейчас еле выгребаю, чтобы не накрыть её собой, не нырнуть в жаркие глубины и просто не начать её трахать. Уверен был, что после первого перепиха станет легче и я не буду хотеть мою малышку каждую грёбанную секунду, но хер-то там. Желание ещё нестерпимее становится. Познав весь мировой кайф, сосредоточенный в её влагалище, хочу её ещё сильнее прежнего. Член рвётся в бой, даже и не думая падать. Яйца поджимаются и ноют. Похоть с новой силой воспламеняется и поджигает все нервные окончания, настроенные исключительно на то, чтобы ощущать любимую каждой клеткой.

Настя всё ещё мелко трясётся и зарывается лицом в шею. Провожу дрожащими руками и по её вспотевшей спине и ягодицам.

До сих пор не вдупляю от чего меня так коноёбит. Сколько у меня было секса? Скольких я трахал? Даже не делаю попыток сосчитать, ибо и так знаю, что дохуя и больше, но с моей Настей всё, блядь, иначе.

Каждый раз, поднимая руку вверх, чувство такое, будто к ней кирпич привязан. Всё остальное тело в обратку же ощущается расслабленным и обмякшим. Всё, кроме долбанного, неконтролируемого, живущего своей собственной жизнью хера, который продолжает гордо покачиваться и рваться внутрь моей девочки.

Миронова дробно выдыхает и вскидывает голову. Опускаю на неё взгляд и вижу, как горят её глаза. Зелёным пламенем пылают, освещая этим светом всю мою жизнь. Они моя путеводная звезда и за ними я готов шагнуть в любую бездну, зная, что выберусь из самого Ада, лишь бы быть с ней.

— Люблю тебя, маленькая. — выбиваю хриплыми интонациями и целую сладкие губы. — Самая сладкая на свете. Сама вкусная... — сиплю сбитым шёпотом, не отрываясь от мягкой плоти.

Сильнее втискиваю в себя податливое тело. Помню, что нельзя сейчас идти на второй заплыв, но тормозить, сука, не выходит. Опускаю руки ниже, одной сжимая задницу, а другой накрывая промежность. Она вся мокрая, скользкая, липкая и обжигающе-горячая. Настя подаётся навстречу и прижимается крепче. Пробегает губами по плечам, верхней части грудины, шее, прикусывает за подбородок и обводит языком мои губы.

Контроль? Нет, блядь, не слышал о таком.

Нельзя? Кто придумал это долбанное слово?

Тормоза? Они для трусов.

Хочу? Вот это, сука, прям в тему.

Толкаю девушку на спину и заваливаюсь сверху. Целую и целую. Ласкаю губами и языком. Обжигаюсь её рваным дыханием. Пью сладкий нектар её губ, не прекращая движения пальцами у неё между ног. Не напираю, внутрь не проникаю, но размазываю густую ароматную смазку по лепесткам, клитору, лобку, ягодицам и анусу.

Башню срывает конкретно, когда моя родная тихо стонет мне в рот и выгибает поясницу.

Не хочу снова делать ей больно, не хочу видеть её слёзы.

Резко отдёргиваю руку и подрываюсь с кровати, широкими шагами направляясь в ванную. По дороге подхватываю валяющиеся на полу штаны и новую пачку сигарет. Надо срочно, блядь, покурить и остыть, иначе такой хрени натворю, что в жизни себе простить не смогу. Едва в комнате загорается свет, замечаю алые мазки и кровавые капли на члене, мошонке и в паху. Крови слишком до хрена даже на моём теле.

— Блядь!

Срываюсь обратно в спальню, без слов подхватываю любимую на руки и несу в ванную. Она что-то пищит и возмущается в попытках вырваться, но я ни хера не слышу из-за колошматящего в грудине мотора. Усаживаю на стиральную машину и раздвигаю ноги. Опускаю голову и тихо вою, когда вижу, как из дырочки вытекает тонкая струйка крови, смешивающаяся с моей спермой и образующая розово-красное пятно на белоснежной поверхности стиралки.

— Пиздец! Пиздец, блядь! — хриплю от страха, что слишком рано спустил себя с поводка и недостаточно подготовил любимую к первому разу.

Знаю же, что член у меня ни хера не маленький, а она и без того слишком узкая. Надо было ещё подождать.

— Тёма... — доносится до запаянного страхом мозга родной голос. — Всё хорошо, Тём, так и должно быть. Мне не больно. Успокойся, любимый, со мной всё хорошо. — шепчет, проследив за моим взглядом и, обхватив руками лицо, вынуждает выпрямиться в полный рост. Смотрит на меня сверху вниз блестящими глазами и добивает, — Я сама хотела, родной, сама. Но всё в норме. Кровь скоро перестанет идти, так и должно быть. Мы ведь знали, что так и будет. Я люблю тебя, Тёмочка. Люблю. — обрывается шёпотом и, подтягиваясь, обнимает за шею и прижимается к губам.

Издаю какой-то отчаянный стон и обнимаю в ответ, отвечая на её слабые лобзания. Чувствую себя какой-то истеричкой с гемофобией¹. У меня реально паническая атака начинается от этих красных подтёков. Коноёбит так, что руки в кулаки сжимать приходится, и Миронова за мной дрожью расходится. Вот только она, в отличии от меня, совсем о другом думает, потому что проталкивает в мою ротовую язык и оглаживает мой. Сползает к краю стиралки и обнимает ногами за торс. Рычу, сильнее вплавляя её в себя. Паника уступает место одуряющему желанию и выбивающей пробки похоти.

Так просто одним движением насадить её на себя, натянуть на член, но хера с два, я это сейчас сделаю. Настя вся течёт, ощущаю, как горячие соки размазываются по прессу. А если это кровь?

С хрипом завожу руки за спину и разрываю замок её ног, снова скидывая взгляд вниз на промежность. Она вся блестит бледно-розовой влагой. Опускаюсь ниже, упираясь руками в её колени, и провожу языком по красным дорожкам. Слизываю каждую каплю не только смазки, но и крови. Двигаю размашистыми движениями по бёдрам, лепесткам, ягодицам.

— Артём, что ты делаешь? — шипит, сжимая пальцами пластик стиральной машины. — Там же кровь... Не надо... Тёма... — разрывает грудную клетку стоном, когда пробиваюсь языком внутрь.

Не смотря на то, что мой член побывал внутри неё меньше получаса назад, стенки всё равно плотно сжимаются вокруг влажной плоти моего языка. Трахаю её так, потому что сейчас даже пальцы всовывать боюсь.

Можно ли так возбудиться, если ей больно? Когда только целку сбил и кровь всё не останавливается?

Утешаю себя тем, что даю ей максимум того, что сейчас могу позволить нам обоим. Посасываю клитор, ныряю внутрь. Закидываю её ноги себе на плечи и прорываюсь глубже, чем раньше.

— Тёма...Мммм... Тёма... Да... Да... Так хорошо, любимый... Мммм... — шелестит моя девочка, когда до самого основания языком вбиваюсь и пальцами жемчужину оттягиваю.

Моя маленькая уже не сидит, а висит между мной и стиральной машиной. Член разрывается от напряжения, но я торможу все свои нездоровые порывы, чтобы не сделать хуже, но при этом доставить любимой удовольствие.

— Ты в норме, малыш? — выбиваю хрипло, не прекращая размашистые мазки по её коже, поднимаю глаза на её лицо.

Она с трудом разлепляет веки и смотрит на меня. Замираем, сцепившись взглядами. Перед глазами сразу всплывает картина, как она так же стояла передо мной на коленях, доставляя удовольствие.

Настя тяжело сглатывает, делает глубокий вдох и выдыхает:

— Дааа... Но не так хочу, любимый. Как до этого. Чтобы ты внутри был... Твой... — задыхается, не договорив, когда кусаю клитор и осторожно толкаюсь пальцами внутрь. — Мммм... Тёма... Тёмочка... Не так... Хочу... Член твой... Хочу... Тёма...

Блядь, это полный пиздец. Вышеупомянутый орган уже настолько перекачанный кровью, что сейчас разорвётся на хрен, если не окажется во влагалище моей любимой девочки. Дожимаю в себе все желания и грязные мысли и довожу дело до конца, чувствуя, как горячие стенки разбиваются пульсацией и сжимают мой язык. Девушка рычит и сжимает в кулаках мои волосы, крепче вдавливая голову между ног. Стону вместе с ней и собираю языком последние капли. Убеждаюсь, что кровотечения больше нет и на покачивающихся ногах поднимаюсь вверх, крепко прижимая к себе любимую. Вся её кожа покрыта мурашками и каплями пота. Тело слегка подрагивает в последних конвульсиях оргазма. Дыхание рваное и сбивчивое. Прислушиваюсь к каждому её вдоху и удару сердца. Всматриваюсь в лицо. Изучаю эмоции, отбрасывающие блики в глубине её глаз и шумно выпускаю переработанный кислород, когда вижу в них только облегчение и наслаждение.

— Люблю тебя, маленькая. — хриплю в макушку и целую влажные волосы.

— Люблю тебя, родной. — отбивает и касается губами плеча.

По телу мурахи. По спине заряд. По нервам ток.

Прижимаю крепче и, снимая со стиралки, несу в душ.

Сам мою любимую, беспрестанно водя скользкими от геля ладонями по её идеальному телу. Осторожно стираю следы нашего безумства между ног. Настя тоже гладит моё тело мыльными ладошками. Круговыми движениями растирает грудную клетку, разминает шею, плечи и руки, втирает гель в закостеневшую от напряжения спину, спускается к заднице и с силой сжимает ягодицы, притискиваясь ближе. Мои руки тоже сейчас на её заднице, поэтому сплавляем наши тела в единое целое. Целуемся, не переставая гладить друг друга. Стонем и вырываем друг из друга рваное дыхание, когда толкаюсь членом в её живот. Моя идеальная девочка поджимает губы, смотрит мне в глаза и выдыхает одно единственное слово, от которого меня мандражом по всем мышцам прошивает:

— Хочу.

Вот так просто, блядь, она выносит мне все пробки и срывает предохранители. Самоконтроль летит в кювет вместе остатками разума и ясного сознания.

— Точно, Насть? Если будет больно или неприятно, то сразу говори, окей? — высекаю, хотя уже не уверен, что смогу выжать тормоз.

Миронова кивает и снова тянется к губам. Разворачиваю её спиной к себе и прижимаю ладони к стене, накрывая своими руками. Наклоняю ниже, пока попка не упирается мне в пах под идеальным углом. Перебрасываю волосы на одно плечо и кусаю за шею, обхватывая рукой ствол, и направляю в горячую тесноту любимой. Собираю смазку, размазываю и короткими толчками пробиваюсь внутрь. Она вся мокрая, горячая и без сопротивления принимает член до самого основания. Настя стонет и сильнее выгибает спину, когда яйца с глухим шлепком ударяются об её лобок. Я рычу в тот же момент.

Замираю. Даю нам обоим время привыкнуть к этому контакту. Сейчас ощущаю её ещё острее, чем в первый раз. Она сжимает, обволакивает, пульсирует вокруг вздыбленной плоти.

— Как ты, маленькая? — вбиваю раздробленным шёпотом ей в ухо и обвожу языком.

Девушка вздрагивает и по коже расползается новая волна мурашек. Двусторонне.

— Отлично, Артём. Я тебя люблю. — высекает, сжимая своими пальцами мои, и толкается ягодицами в пах.

Издаю короткий шипящий стон и начинаю плавно раскачиваться, вырывая из её горла стоны и всхлипы. Спустя несколько минут любимая приловчается к заданному мной темпу и на каждом выпаде подаётся навстречу. Толчки становятся резче. Движения размашистее. Ритм ускоряется. Дыхание сбивается. Душевую кабину заполняют звуки и запахи секса. С хлюпающими звуками вдалбливаюсь в неё до самых яиц, сминая руками сиськи и играя с сосками. Её тело полностью подстраивается под мои размер и форму и без сопротивления принимает каждый рывок, мягко обтекая пульсирующую и напряжённую плоть.

Настя срывается каким-то диким полустоном-полурыком и начинает сжиматься и вибрировать вокруг готового разорваться члена. Быстрыми движениями довожу её до края и высекаю, вжимаясь слюнявым языком в шею:

— Кончай, малыш, а то я уже на грани.

Ещё пара атак, и она с такой силой стискивает сжимающимися стенками эрекцию, что я с трудом вынимаю из неё член и выстреливаю поток семенной жидкости на спину, заливая мокрые волосы.

Её ноги подкашиваются, и она начинает сползать вниз. Быстро перехватываю поперёк живота и прижимаю к себе спиной. Коноёбит нас обоих так, что я начинаю всерьёз волноваться за целостность конструкции душевой кабины. Едва дышим, жадно хватая пересохшими губами кислород. Упираюсь свободной рукой в стену, потому что и самого ноги едва держат.Отталкиваюсь и припадаю спиной к другой стене, скатываясь по ней вместе с любимой. Расставляю ноги и усаживаю её между ними, прижимая во всех точках.

С потолка горячими потоками льётся вода, смывая остатки нашей похоти, а мы всё так же сидим, вдавливаясь и дыша друг другом, тяжело опуская и поднимая грудные клетки. Ничего не говорим, потому что всё и так уже сказано. Куда больше, чем словами выразить можно. Покрываю короткими поцелуями каждый сантиметр её кожи. Глажу ладонями, ласкаю пальцами живот, ноги и грудь.

— Я так сильно тебя люблю, моя НЕидеальная девочка.

— Сильнее, чем раньше? — со смешком задирает голову и ловит глазами.

Тону в нежности к этой девочке. Задыхаюсь от любви. Сгораю от желания обладать. И влюбляюсь с новой силой в её горящие глаза, розовые губы, мозговъебательные ямочки на щеках, хрипловатый голос, сладкий запах.

— С каждым днём всё сильнее, любимая.

Снова на руках несу Настю в спальню и опускаю на кровать.

— Ты куда? — подскакивает с постели, едва дохожу до двери.

— Покурю, малыш. Можно?

Опускаю голову на бок и не сдерживаю счастливой улыбки. Она расползается по лицу от уха до уха.

Да я реально, блядь, счастлив. И не только потому, что наконец трахнул свою девочку, но и потому, что она так же, как и я, ни на секунду отпускать не хочет.

— Поцелуй и иди кури. — бурчит вроде как обиженно, но и я сама лыбится. — Только недолго. — добавляет, когда прижимаюсь к губам.

— Спи, Насть. — отрезаю, снова касаясь.

— Я без тебя не усну, Тёма.

Опять целую и курить в итоге ухожу минут через двадцать, потому что и сам уже начал сомневаться, так уж ли мне необходим никотин, но всё же иду на балкон, чтобы обдумать всё случившееся и решить, как перетерпеть ещё два дня, не занимаясь с Настей сексом. Точнее, без проникновения.

Накидываю на плечи куртку, потому что разгорячённое после душа тело от прикосновения осеннего ветра прошибает ознобом. Тяну капюшон на мокрые волосы. Подкуриваю и, насладившись горьким вкусом, выпускаю в небо тягучий дым.

Всю эту ситуацию мы с малышкой обсудили ещё сидя в душе, и она согласилась, что пару дней нам стоит подождать, хотя для нас обоих это пиздец как сложно.

— Не знаю, смогу ли, Тём. Мы так долго ждали, и вот опять.

И я ни хрена не знаю, но уверен, что должен это сделать. Беру на себя обязанность держать в руках нас обоих, иначе дел натворим знатных. И так не сдержался в душе, но с утра запру себя в жёсткие рамки. Поцелуи, ласки, оральный секс и ничего больше. В идеале, конечно, вообще к ней не прикасаться, но это уже выше моих сил.

Быстро докуриваю и, ёжась от холода, возвращаюсь в спальню. Настя снова закутана в одеяло, как в какую-то космическую капсулу, только кончик носа и макушка торчит.

Блядь, а дома реально дубак.

Набалтываю отопление на несколько градусов и осторожно забираюсь под одеяло, чтобы не разбудить любимую. В том, что она спит, нет никаких сомнений. Дыхание ровное, лицо спокойное, мышцы расслаблены. Подозреваю, что она отрубилась, едва я за порог ступил. В общем-то, это ни хрена и не удивительно, учитывая то, что последние две ночи мы практически не спали, да и до этого не лучше было.

— Отдыхай, родная. — шепчу, касаясь губами её щеки. — Я люблю тебя.

— И тебя, Тёма. — бубнит себе под нос, даже не открывая глаз.

Прижимаюсь всем телом, и она перебрасывает ногу мне через бедро и жмётся сильнее. Обнимаю и закрываю глаза, вгоняя в лёгкие её запах. С тех пор, как она поселилась у меня, пахнет моим гелем для душа, хотя этот её, кокосово-ванильный, стоит на полке, даже не открытый. Я вот вообще не против, что она мной пахнет.

Закрываю глаза и отрубаюсь. Мне снятся странные сны.

Двое белобрысых мальчишек гоняют машинки по треку. Красивая темноволосая женщина с мягкой улыбкой на губах наблюдает за ними и смеётся, когда младший выигрывает первый круг, а старший второй.

Улыбающаяся зеленоглазая девчушка с золотистыми косичками, босиком бегущая по высокой зелёной траве. Срывает пушистый одуванчик и, сдувая с него пушинки, смеётся, хватая их руками.

Стою рядом, но она не видит меня. Носится по кругу, плетёт венок, а потом поднимает на меня глаза и расходится таким звонким и заливистым смехом, что я сам начинаю смеяться вместе с ней. А следом враз становится серьёзной и будто старше на несколько лет.

— Верь в меня, Тёма. Всегда верь, что бы ни случилось. Я никогда тебя не оставлю. Пока хоть один человек верит, надежда не угаснет.

И она растворяется в обжигающем ветре. Меня накрывает паника. Мечусь по поляне, как раненный зверь, в попытках отыскать её, но понимаю, что её больше нет. На мир вмиг обрушивается темнота, и перед глазами появляется новая картина.

Скала. Обрыв. Ревущее море внизу накатывает чёрными волнами и разбивается о каменный выступ пеной.

Боль, отчаяние, страх, нежелание жить без неё. Стою на самом краю и делаю шаг вперёд. Чувствую невесомость. Готов разбиться, но чья-то горячая ладонь накрывает мою руку и переплетает пальцы. Крепче сжимаю, не открывая глаз. Знаю, кто меня держит, но боюсь посмотреть правде в глаза. Её больше нет.

— Я с тобой, Артём. Всегда буду с тобой, любимый. Стоять плечом к плечу и держать твою руку, только не прекращай верить. Не сдавайся, Тём, никогда. И я не сдамся.

Распахиваю веки и понимаю, что всё ещё стою на краю обрыва, и Настя сжимает мою руку, не давая сделать последний шаг в никуда. Тянусь к ней, чтобы обнять, но опять налетает ураганный ветер, и она исчезает. Только размазанное эхо перекрывает рёв моря и ветра:

— Верь, Тёма. Всегда верь.

Подрываюсь на кровати в холодном поту. Меня колошматит так, что зуб на зуб не попадает. Резко оборачиваюсь и шарю по кровати руками, стараясь найти Настю, но её нет. Слетаю с постели, едва не падая на заплетающихся ногах. Врубаю свет и трясусь ещё сильнее.

Её нет. Нет!

Меня топит нереальной паникой. Все внутренности разрывает в месиво. Мотор то замирает, то с такой силой хуярит по костям, что они трещат.

— Артём? — удивлённо моргает Миронова, замирая в дверном проёме. — Что случилось, Тёма? — выбивает с истеричными нотами и подлетает ко мне, крепко обнимая.

Только сейчас могу дышать, понимая, что она и правда здесь. Что это не мираж и не сон. Дрожать начинаю ещё сильнее, прижимая мягкое тёплое тело.

— Тём, что случилось? — шелестит, отстраняясь и заглядывая мне в лицо. В её глазах испуг не меньше моего читается.

— Кошмар приснился, Насть. — хрипло откликаюсь, стараясь унять её панику. — Но теперь всё хорошо. Всё в порядке, родная. Всё хорошо.

Вожу ладонями по её спине и тяну обратно в кровать. Сажусь на край, потому что ноги отказываются держать вес собственного тела, и пристраиваю девушку на коленях.

— Что тебе приснилось, Артём?

Колошматит нас обоих, и я понятия не имею, как успокоить её, если сам всё ещё не могу справиться с паникой и чувством безвозвратной потери. Молчу достаточно долго, успокаивая внутренний кипиш, срывающееся дыхание и дрожащий голос. Всё это время глажу мою девочку по волосам, спине и рукам. Она не давит и не напирает, просто ждёт, когда приду в себя.

— Что я потерял тебя. — хочу сказать больше, рассказать и о девочке, которую видел, и о том, что случилось на краю обрыва, но голос срывается и глохнет. Сжимаю зубы и трачу все силы на работу лёгких.

— Ты никогда не потеряешь меня, любимый. Я всегда буду с тобой. Верь мне, Тёма.

— И во сне ты так сказала, а потом исчезла, Насть. — опять обрываюсь, не зная, как заглушить это дерьмовое предчувствие полного пиздеца. — Это не просто сон.

Сам не знаю, что хочу этим сказать. Как объяснить ей? Как передать эту уверенность?

— Нет, Артём, — качает головой и опускает ресницы, — может и не просто, но этого никогда не произойдёт. Что бы ни случилось, родной, я всегда вернусь к тебе. Всегда буду рядом. Я обещала и сдержу своё обещание, что бы ни произошло. Веришь мне?

Глухо выдыхаю и ловлю её взгляд. Читаю в нём уверенность и спокойствие. Заражаюсь и заряжаюсь ими. Прикасаюсь ртом к её ледяным губам. Опускаюсь на кровать и накрываю нас обоих одеялом.

— Верю, маленькая. Только ты сдержи своё слово. Что бы ни случилось, возвращайся домой.

— Вернусь, Тёма.

— Обещаешь?

— Обещаю!

Глава 16

Так мы любим

Настя засыпает ближе к рассвету, но мне отрубиться больше так и не удаётся. Всё ещё мелко потряхивает и в башке полная каша.

Когда солнце выползает из-за горизонта, поднимаюсь с постели и натягиваю первые попавшиеся шмотки. Смотрю на свою девочку, обдумывая, стоит ли сейчас её оставлять. А если проснётся, а меня нет? Да, мы оба уже давно не дети, но когда однажды теряешь, начинаешь бояться, что это случится снова.

Достаю из комода лист бумаги и ручку и пишу короткую записку, чтобы любимая не волновалась.

Выхожу из дома и с мрачным кайфом тяну прохладный, влажный, осенний воздух, тот самый, который бывает только рано утром, пока город ещё спит. В голове немного проясняется, и я подкуриваю сигарету, наслаждаясь оседающим в лёгких дымом, который слегка расслабляет натянутые до разрыва нервы и мышцы.

Быстрыми шагами направляюсь в место назначения и возвращаюсь в ещё более ускоренном темпе, по пути потаскав ещё несколько сигарет. Забиваюсь никотином на весь день вперёд, потому что не хочу курить при своей девочке. Не знаю, как это работает, но рядом с ней не то чтобы не тянет, но уходит как-то на дальний план, и курю я, только если на то есть жгучая необходимость, хотя организм периодически напоминает об острой нехватке никотина.

Походу, пора завязывать с этим дерьмом и избавляться от дурной привычки. Раньше сигареты помогали расслабиться и успокоиться, сейчас же просто стали частью ежедневного ритуала. Но теперь в моей жизни есть нечто гораздо важнее, и я не хочу гробить себя этой хренью, чтобы провести как можно больше счастливых дней вместе со своей идеальной девочкой.

Выбрасываю в урну недокуренную табачку и поднимаюсь в квартиру. Первым делом иду в спальню и убеждаюсь, что малышка спит. Записка всё так же лежит на соседней подушке. Сминаю лист и переодеваюсь в свободные спортивки и футболку. Несмотря на то, что вчера наболтал отопление, в хате свежо и даже прохладно. Слишком для конца сентября. Подтягиваю одеяло Насте до подбородка и на кухне накручиваю ещё несколько градусов. Варю кофе и оглядываю комнату.

Походу, придётся сегодня делать то, что я, сука, до трясучки терпеть не могу — заняться уборкой. Целый месяц мне как-то не до этого было, поэтому слой пыли весьма ощутимый собрался. К тому же надо прочитать материалы по учёбе и заняться конспектами, потому что завтра на пары, а я даже не думал садиться за это дело. Быстро расправляюсь с кофе, не завтракая, и принимаюсь за работу. Вымываю кухонный гарнитур и всю остальную кухню. Уже после этого захода чувствую, что подзаебался, но надо сегодня разгребстись со всеми месячными завалами.

— Доброе утро, любимый. — шуршит мне в спину тихий голос, а тёплые мягкие ладони обвивают под грудиной.

Настя утыкается лицом между лопаток, и даже сквозь ткань футболки ощущаю прикосновение её горячих губ и обжигающего дыхания. Накрываю её пальцы с особой осторожность, потому что бинты она хоть и сняла ещё вчера, до заживления разбитым костяшкам и разорванной коже ещё пиздец как далеко.

Мы ничего не говорим, просто продлевая этот момент. По венам разгоняется уже не кровь, а чистейшая горячая карамель, заряженная тоннами эндорфинов. Глажу её пальцы, которые вырисовывают круги на моей грудной клетке. Вдыхаю её аромат. Согреваюсь мягким теплом и ненавязчивыми прикосновениями.

— Очень болит? — хриплю, проводя кончиками пальцев по краю раны.

Сейчас не об этом спросить хочу, но и это не менее важно. Оборачиваюсь в капкане её рук, который она никогда не разжимает, и смотрю в глаза.

— Немного болит. Ноет.

Кладу ладонь на её живот и опускаю ниже, пока не натыкаюсь на резинку трусов под футболкой.

— А здесь сильно?

Ниже руку даже не веду, и вовсе не потому, что боюсь не сдержаться, а оттого, что реально паникую, что мог вчера дерьма натворить. Настя же задумывается на какое-то мгновение, прикусывает нижнюю губу, опускает ресницы и ведёт головой из стороны в сторону.

— Нет, Тёма, не сильно. Знаешь, — замолкает, будто слова подбирает, — раньше я не понимала, что значит это слово, но теперь, думаю, именно так можно описать свои ощущения — саднит. Да, именно так. Саднит и немного тянет, но это нормально. Так всегда бывает, когда становишься женщиной.

Выдаёт несмелую улыбку, и на скулах расцветают два розовых пятна. Легко прижимаюсь к губам в коротком поцелуе. Меня реально такой нежностью к этой девочке топит, что ни в каком словаре мира не найдётся слов, способных это описать.

— Люблю тебя, маленькая. — шепчу ей в губы.

— И я тебя люблю, большой. — отбивает и улыбается уже смелее.

— Большой? — тяну вверх брови.

— Ну, раз я маленькая, то ты большой. Во всех местах. — смеётся любимая, и я вместе с ней.

Я, блядь, нереально просто счастлив.

— Голодная?

— Как монстр!

— А почему не как зверь?

— Потому что я голодная, как самое кровожадное чудовище. — корчит страшную гримасу и сворачивает пальцы наподобие лап с когтями, наступая на меня и цепляясь этими "лапами" в плечи.

— Значит, придётся срочно кормить этого монстра, пока он не сожрал меня. — ржу в ответ.

— Неа, Тём. Сегодня монстр будет кормить тебя.

Не спорю и не сопротивляюсь. Если хочет готовить, то пусть готовит, а я подстрахую. Всегда и во всём.

Пока Настя занимается готовкой, иду в коридор и беру то, за чем выходил утром. И вдруг понимаю, что не хочу этого, но решать не мне.

Молча возвращаюсь на кухню, беру любимую за руку, отрывая от готовки, и вкладываю в ладонь таблетку экстренной контрацепции. Девушка перехватывает её двумя пальцами и внимательно рассматривает. Переводит взгляд на меня, потом на неё, снова на меня, и я, блядь, читаю в её зрачках сомнение. Но я не имею права делать выбор за неё.

Накрываю ладонью блистер поверх её пальцев и смотрю в глаза. Она тоже. Взрываемся от этого контакта. Я вообще, сука, ничего не понимаю. Ни чего ждать. Ни её реакций. Ни собственных мыслей и страхов. Я не знаю, чего хочу. А Настя... Она отводит руку с этой хренью для убийства будущего и разжимает кулак, всё ещё накрытый моей ладонью, отпуская таблетку в полёт прямо в мусорное ведро.

Шумно выдыхаю, испытывая какое-то нереальное облегчение. Ещё вчера я был уверен, что мы оба не готовы к этому, а сегодня я осознаю, что несмотря на то, что член я вынул вовремя, то шанс, что любимая забеременела, всё же есть, и я не хочу убивать этого ребёнка, пусть даже и в зародыше сперматозоида. И то, что она выкинула таблетку... Что если поняла мои сомнения? Если только из-за меня это сделала?

— Уверена? — вырываю из сжатого спазмом горла сиплым шёпотом.

Моя девочка вдыхает так, что ударяется грудью о мою грудную клетку. Прикрывает веки, громко выдыхает. Открывает глаза и возобновляет зрительную связь. Глаза в глаза. Душа в душу. Сердце к сердцу. Всё наружу.

— Да. — выдыхает одно единственное слово, но оно такими штормовыми вибрациями по всем моим нервам пролетает, вызывая приступ дрожи.

— Боишься? — спрашиваю тихо, утыкаясь лбом в её лоб.

— Боюсь. Но если это уже случилось, то я не смогу так поступить, Артём. Это же часть тебя. Часть нас. — на секунду отводит глаза и громко сглатывает. Снова цепляет, пока я перевожу тяжёлое дыхание. — А ты, Тём? Ты боишься?

— Боюсь, Насть. Шанс хоть и небольшой, но он есть. Поэтому спрошу ещё раз: ты уверена? — она опускает взгляд. — Настя?

— Уверена, любимый. Тем более, что шанс действительно минимальный, поэтому не будем сейчас кипишовать. Будь что будет, Тёма.

Согласен. Не смысла разводить панику раньше времени. Если она забеременела, то мы будем растить нашего ребёнка вместе, а если нет... Если нет, то не станем спешить с этим. Нам обоим необходимо больше времени, чтобы стать родителями. Я реально, блядь, боюсь становиться отцом, но я готов к этому и вижу, что и моя девочка страшится быть мамой, но не станет убивать нашего ребёнка.

— Я люблю тебя, родная. Люблю... Люблю... Я так сильно люблю тебя, Настенька. Так люблю... — бомблю, покрывая поцелуями всё её лицо.

Моя девочка вся трясётся, и я вместе с ней. Это спонтанное решение для нас обоих. Мы боимся, но не сомневаемся. Заряжаемся друг от друга. Живём. Дышим. Я, блядь, мир готов перевернуть. Обрушить небо на землю. Свернуть горы. С ней я всё смогу.

— Моя любимая... Моя родная... Моя нежная... Моя идеальная... Моя... Моя... Моя... — продолжаю тарахтеть, касаясь губами шеи, горла, ключиц.

Глажу руки, спину, ягодицы. Я так люблю эту девочку, что просто не знаю, как выразить эти эмоции иначе.

— Мой! — рычит Настя, сжимая грудки моей футболки и, притягивая меня ближе, жадно целует. — Люблю тебя, Тёма. Люблю тебя... Мой! — заключает так, словно приговор мне выносит.

Принимаю его с удовольствием и отбиваю:

— Твой!

Едва удаётся отлипнуть друг от друга, моя девочка возвращается к приготовлению завтрака, а я тем временем притаскиваю конспекты и наблюдаю за действиями любимой с лёгкой опаской. Яйца, сыр, колбаса, майонез... Реально стрёмно становится. Она замешивает всё это и ставит сковороду на плиту, включая газ. Оставляю учёбу и подхожу к ней, заглядывая через макушку в содержимое миски.

— И что это будет? — шиплю, не переставая сканировать будущий завтрак.

— Не знаю. — со смешком бросает Миронова.

— Не знаешь? — с хрипом задаю вопрос, когда поворачивается ко мне. — Это есть хоть можно будет?

— Не знаю. На тебе и проверим. — откровенно издевается и начинает хохотать.

— Ведьма! — рычу беззлобно.

— Если я ведьма, то ты Тёма... Ты...

— Ну и кто же я, Насть? — подначиваю её.

Козлом я был, идиотом тоже, сволочью, дебилом, кретином... Чего же ещё я о себе не знаю?

— Заносчивый засранец!

Ловлю ступор, сам не понимая от чего. Тупо пялюсь на неё и заторможенно моргаю. Перевожу дыхание.

— С какого хера я заносчивый засранец?

— С такого хера, Тёмочка, — растягивает губы в хитрой усмешке, — что ты почти два года так у меня в телефоне записан был.

— Неее пооонял...

— Ну как ты себя при первой встрече повёл, так и записала. — ржёт, а потом смотрит прямо в глаза и спешно добавляет. — Мой. Всё ещё не могу поверить, что ты мой. Что Артём Северов — самый популярный парень в академии, самый знаменитый бабник, самый жуткий беспредельщик, теперь только мой. Никогда бы не подумала, что ты когда-нибудь перестанешь таскать всех девчонок подряд. Что не будешь по поводу и без впечатывать носы в черепушки. Что... Блин! — резко обрывается и поворачивается к плите, когда от сковороды уже начинает идти дым.

Выливает содержимое миски, сбавляет газ и накрывает крышкой, только после этого снова смотрит на меня.

— Знаешь, малыш, если бы мне месяц назад сказали, что половина моего шкафа будет забита женскими вещами, а в ванне будет стоять целая куча всевозможной хренотени, то я без раздумий впечатал бы ему нос в череп. Если бы два года назад мне сказали, что идеальная девочка из академии, Настя Миронова, будет готовить завтрак на моей кухне в моей футболке и будет любить меня, то я бы покрутил пальцем у виска.

Девушка ничего не отвечает, переворачивая омлет, который, кстати, на данный момент и выглядит, и пахнет как нечто действительно съедобное.

Роняю челюсть, когда она в одно движение перебрасывает его на другую сторону и, улыбаясь, восклицает и хлопает в ладоши.

— Получилось!

И такой восторг в её глазах светится, что я и сам радуюсь этому крошечному, но такому значимому для неё достижению. В некотором плане она остаётся маленькой девочкой, которая учится элементарным вещам, и я реально, блядь, горжусь ей.

Настя выключает плиту, поднимает крышку и раскладывает омлет по тарелкам. Только сейчас соображаю про кофе, о котором мы совсем забыли, и засыпаю зёрна в кофемолку. Варю напиток, пока любимая садится за стол и без слов принимается переписывать мои конспекты. Ставлю перед ней кружку и опускаюсь напротив, не переставая улыбаться, потому что она делает это для меня.

— Ты ни о чём не жалеешь, Артём? — шелестит, вскидывая на меня взгляд и, отодвигая бумаги, притягивает к себе завтрак.

Задумываюсь всего на долю секунды и уверенно выдаю:

— Я жалею только о том, что так много времени потерял. — закидываю в рот кусок омлета и с удовольствием пережёвываю. — Вкусно, малыш. Правда, очень вкусно.

Моя маленькая смущённо улыбается и отхлёбывает кофе. Вижу, как нравится ей эта похвала.

— Что значит "потерял много времени"? — шепчет, не переставая сканировать моё лицо.

Перевожу дыхание и громко сглатываю. Какое-то время в затянувшейся тишине слышно только тиканье настенных часов.

— То, что я два года старался вырвать тебя из этого твоего кокона идеальности. Расшатать. Вывести из себя. Сделать хоть что-то, чтобы ты перестала быть такой холодной и отстранённой, но я просто не знал, как до тебя достучаться.

Пиздец, но я реально жалею, что не сделал этого раньше.

Девушка быстро закидывает в рот остатки яиц и, схватив кружку, переползает мне на колени. Крепко прижимаю мягкое тело и зарываюсь лицом в волосы.

— Надо было стучать громче, Тёма. — тяжёлый вдох. — Хотя не уверена, что я услышала бы тогда. Я всегда любила тебя, с того самого первого дня, но не то что мысли не допускала, даже в сердце не пускала эту возможность. С того самого дня я убеждала себя, что ненавижу тебя. Что меня бесит твоя самоуверенность, наглость, холодность, все эти твои кривые взгляды и косые усмешки. Только когда мы расстались, я поняла, что дело было не в злости, а в том, что я не могла получить тебя. Когда видела с другими девушками — это было не отвращение, а ревность. Когда ловила на себе твои взгляды — это не раздражение, а желание ответить так же прямо, улыбнуться в ответ. Только когда потеряла тебя, я осознала, что так ты смотрел только на меня не из-за того, что презираешь, а потому, что неровно дышишь ко мне. В тот день, Тёма, когда ты обернулся, я что-то такое в твоих глазах увидела, что смогла, наконец, принять свои чувства к тебе. Но и тогда я боялась. Боялась стать "одной из". — выдаёт всё это сбивчиво, постоянно запинаясь и словно боясь не успеть.

А я просто, блядь, теряюсь от этого признания. Впрочем, ненадолго.

Обхватываю ладонями её лицо и заглядываю не просто в глаза, а намного глубже: в самое сердце, в глубины души. Достаю туда, куда она никого не впускала раньше.

— Ты всегда была одной единственной, родная. Да я трахал всех подряд. — тяжело сглатываю, когда произношу эти слова, и пусть она и так это знает, но сейчас я просто должен. — Но только потому, что ТЫ не была моей. Потому что не мог получить единственную девушку, которую на самом деле хотел. И не просто для секса, хотя и сам это отрицал. Хотел видеть тебя в своей жизни не просто мельком, а рядом. Всегда рядом. Ты не "одна из". Ты — та самая. Единственная. Моя. Навсегда.

Глаза в глаза. Затяжной контакт. Из её вытекают безмолвные слёзы. Мои жутко жжёт.

Настя обнимает за шею и, крепко прижимаясь, тихо плачет, пока я стараюсь изо всех сил справиться со своими эмоциями. Жму крепче. Глажу настойчивее. Целую жаднее. Дышу яростнее.

Кажется, проходят часы, хотя на самом деле всего несколько минут, когда любимая отрывается от меня и тянется к своей мобиле.

Нахрена она ей сейчас?

Впрочем, ответ я получаю, когда она протягивает её мне и просит:

— Разблокируй.

И снова я, мать вашу, нихуя не понимаю. Зачем? Для чего? Что она делает?

— Я не знаю пароль. — сиплю, вглядываясь в расплывающиеся по экрану цифры.

— Знаешь. — отрезает без запинки.

— Не знаю.

— Знаешь! — обрубает с какой-то поражающей уверенностью.

Ввожу четыре цифры без какой-либо надежды, но телефон тут же откликается и на заставке появляется моя фотка. На неё даже не реагирую, но вот едва цепляю Настин взгляд, спрашиваю с такими хрипящими нотами, что сам свой голос не узнаю:

— Как давно он у тебя стоит?

— С девятнадцатого сентября две тысячи двадцатого. — отбивает абсолютно ровно. — А у тебя?

— С девятнадцатого сентября две тысячи двадцатого. — отзываюсь эхом и снова захлёбываюсь этим нереально одуряющим счастьем.

— День нашей первой встречи, Тёма. Я убеждала себя, что поставила эту дату, чтобы не забывать, когда началось моё падение, но оказалось... — гулкий выдох. — Это было начало моей взлётной полосы.

Концентрирую все силы на своём слетевшем к чертям дыхании и сорвавшимся с цепи мотором. Два года. Она два года любила меня, а я, как долбоёб, пытался выбить ей пробки. Нагребаю в лёгкие столько воздуха, что рёбрам становится больно, и выдаю ещё одно признание:

— Когда я вошёл в аудиторию, то сразу увидел тебя на первом ряду. Ты даже не обернулась, но я уже знал, что у тебя нереально зелёные глаза, пухлые губы. Знал, что когда ты улыбаешься, то у тебя появляются эти мозговъебательные ямочки на щеках.

— Откуда? — шепчет моя малышка и сама с трудом втягивает кислород.

— Это была не первая наша встреча. — прикладываю пальцы к её губам, когда собирается что-то сказать. — Просто дай мне договорить, маленькая. Я всё сейчас расскажу. Окей? — кивает. Ловим зрительный контакт и на очередном выдохе продолжаю. — Двадцать восьмое августа. Я заехал с Тохой, чтобы он какие-то документы декану отдал. Мы только подошли к кабинету, как дверь открылась, и оттуда вышла ты. Ты улыбалась этой своей улыбкой с ямочками, на которую я тут же залип. Ты светилась, ты сияла, ты горела. Именно тогда я понял, что влип, потому что следующие три недели занимался тем, что подмазывал нужных людей, чтобы перевестись с третьего курса айтитехнологий на первый курс в полицейскую академию. — выбиваю всё на одном дыхании и тут же стопорю его в попытке понять, как это признание подействовало на неё.

Настя опускает ресницы и долго молчит, а потом, всё так же не поднимая их, задаёт вопрос, от которого у меня всё к херам летит:

— Значит, ты не собирался становиться оперуполномоченным? Из-за меня ты бросил институт и занимаешься тем, что тебе не нравится?

Быстро прижимаюсь к губам и ближе притискиваю к себе любимую девочку. Вот как ей удаётся всё так выворачивать, что хрен потом разберёшься, с чего всё начиналось?

— Это было моё решение, родная, и ты здесь не при чём. Точнее, блядь, при всём. — добавляю, когда она вопросительно косится на меня. — Но мне никогда не нравилась профессия, на которую я учился, а когда перевёлся, я загорелся. Я захотел этим заниматься, делать что-то по-настоящему важное, понимаешь? — короткий кивок. Глухой выдох. Обжигающий поцелуй на моей щеке. — И вот в момент, когда я подошёл к тебе, чтобы дать номер, ты тоже горела, вот только совсем иначе. В твоих глазах пылала ярость, и я, блядь, снова поплыл. Но потом ты... — вдох-выдох-вдох. — Ты будто потухла. Стала холодная, отстранённая. Никогда я больше не видел в твоих глазах этого огня. И в словах его не было. Ледяная принцесса — вот кем ты была. И я всё время старался расшатать тебя, чтобы снова увидеть то пламя, но ты замкнулась, спряталась, зарылась в этот кокон идеальности и приличий. Со временем я убедил себя, что хочу тебя именно потому, что не могу получить, но я хотел огонь, а не лёд. Врал всем. Врал себе. Да что там врал, я откровенно пиздел всему миру, что это тупая похоть, желание получить недоступное. Но я, блядь, уже любил, хотя даже себе в этом не признавался. А потом... В коридоре... Я увидел... Я увидел это пламя. Я увидел чувства. Я увидел жизнь. И в тот момент я просто захлебнулся всем ураганом эмоций, что ты транслировала. Я утонул в твоих глазах. Я сдался.

Замолкаю, давая нам обоим передышку. Любимая тоже молчит, но, как и на протяжении всего признания, смотрит прямо в душу.

— Тогда ты понял, что влюбился? — шелестит, задевая мои губы своими.

Закрываю глаза и сам стараюсь понять, когда именно это произошло.

-

Я влюблялся в тебя снова и снова, Насть. Тогда. В спортзале, когда ты послала меня на хрен. — усмехаюсь, когда она пристыженно опускает взгляд. — Возле раздевалок, когда почти позволила себя поцеловать. Когда ударила возле бассейна. Когда отвечала на поцелуй около ворот. Но самое главное... — коплю все ресурсы, чтобы продолжить эту странную исповедь. — Когда я привёз тебя домой в тот день. На то, чтобы остыть и отпустить лишние эмоции, у нас была дорога, и когда ты сказала, что не хочешь уходить... Когда понял, что не хочу отпускать тебя... Именно в тот момент я окончательно осознал, что люблю тебя. По уши. По самое "нехочу" в тебе.

— Почему ты не сказал тогда? Ты ведь это хотел сказать, да?

Выдыхаю.

— Да. Но что бы ты тогда ответила? Слишком быстро всё происходило, слишком много эмоций. И я... Я испугался. Не смог. Когда-то я поклялся себе, что никогда ни к кому не привяжусь. Никого не впущу в себя. Никогда не скажу "люблю". А потом... Потом я сказал и потерял тебя.

— Прости. — надрывно шепчет, а из глаз слёзы водопадом льются.

Ловлю губами каждую.

— Я простил, родная. Я готов был простить тебя каждый день, что тебя не было рядом. Готов был простить, когда увидел под дождём бегущую мне навстречу. И я простил, когда ты кричала, что любишь меня. Кричала, перекрывая шум дождя и ветра. Так, словно хотела, чтобы не только весь район услышал, а весь грёбанный мир об этом знал.

— Я и раньше говорила это. — вбивается в раздутый до опасных размеров мозг её тихий шёпот. Поднимаю глаза. Сцепка. Всё наружу. — В то утро, когда ты отвёз меня домой, я сказала тебе, что люблю. Когда папу увезли в больницу, я кричала это дому. Я повторяла снова и снова, весь день и каждую ночь, но знала, что ты никогда не услышишь, поэтому кричала тебе в спину, чтобы ты знал. Потому что боялась, что ты уйдёшь и так и не узнаешь, как сильно я тебя люблю, Артём. — теперь и моя девочка дышит через раз, открывая не только душу, но и вываливая наружу все страхи. Принимаю и забираю каждый. Разрываю в клочья. Нам было необходимо выговориться, но я даже не представлял масштабов, насколько сильно и как много надо было произнести вслух. — И я сказала это родителям в то утро, а потом у отца случился приступ. Я была уверена, что смогу это пережить, что справлюсь, но когда на следующий день он вернулся, то я поняла, что не выходит. Едва удалось выйти из дома, как я сдалась. Я плакала. Я кричала. Я говорила тебе, что люблю. Я звала тебя. А потом пришла мама, и я и ей это сказала. Не называла имени, но они и так знали, что у меня кто-то есть. Поняли, когда увидели засос. А потом я рыдала у неё на плече от этой самой любви, потому что просто не могла держаться.

Настя уже натуральным образом захлёбывается слезами. Давится, кашляет, глотает их, шмыгает носом, но упорно продолжает говорить. Прижимаю палец к её губам и опускаю голову на плечо, нежно поглаживая по волосам. Самого коноёбит так, будто я, сука, всю её боль и тактильно, и физически ощущаю. Глаза с такой силой режет, что приходится зубы до скрежета сжимать, чтобы самому, блядь, не разреветься от такого количества дерьма, боли, горя, страданий, через которые прошла моя любимая хрупкая девочка.

— И что мать? — цежу сквозь стиснутые челюсти, потому что, блядь, просто не могу не спросить.

Моя малышка вздрагивает и отрывается от плеча, но взгляд отводит, словно стыдится. Не настаиваю и снова толкаю на себя, прилепляя к себе дрожащее тело.

— Сказала, — всхлип, — что это всё глупости. — всхлип. — И потащила меня в дом, потому что должен был приехать Кирилл. — сдираю с зубов эмаль при звуке этого имени.

Пиздец, какими же надо быть бездушными мразями, чтобы так мучать собственного ребёнка? После того, как дочь рыдала на груди у своей недоматери от разбитого сердца, которое они же сами и расхуярили, чтобы, блядь, настаивать в тот же день на встрече с человеком, которого она ненавидит? Как эти ебаные подобия родителей могли заставлять её идти под венец после, сука, всего?

— В тот момент я думала, что всё умерло. — долетает до перекрытых рёвом крови ушей дрожащий, срывающийся шёпот. — Но когда увидела Кира, когда он попытался поцеловать, когда обнял, я поняла, что во мне ещё что-то осталось. Все чувства обратились в ненависть. Такую тёмную, жгучую, яростную ненависть. И они видели её. Они знали. Они понимали, что я их ненавижу, но делали вид, что всё в порядке. Даже когда я ни слова не произнесла. Когда выпила четыре бокала вина. Когда молча ушла. Они всё равно продолжали строить планы, как ни в чём не бывало. — шёпот перерастает в тихий скулёж, когда Настя добавляет. — А потом я включила телефон. Я столько тебе наговорила... Совсем не того, что хотела. Я сделала тебе больно просто потому, что не знала, как поступить. Я...

Прижимаю кулак к губам, чтобы самому не завыть. Уже даже не пытаюсь сдерживать соляную кислоту, что выжигает закрытые веки и глазные яблоки. Я не знаю, что сказать, что сделать, как успокоить, как вырвать из неё всю эту боль? Но одно я точно могу. Уничтожить это ебаное чувство вины передо мной. Громко дышу, вгоняя в лёгкие сейчас такой необходимый кислород. Убираю кулак ото рта и им же зло вытираю слёзы. Вынуждаю рыдающую Настю посмотреть на меня. Знаю, что она замечает, как блестят мои глаза и видит мокрые полосы на щеках, но мне похую. Это её боль, и я не просто разделяю, я перенимаю её всю.

— Я понимаю, Насть. Я понял, почему ты так поступила. Когда на следующее утро после встречи ты всё рассказала... — голос срывается и предательски дрожит, но я продолжаю, с трудом выталкивая из себя необходимые слова. Не только потому, что должен что-то говорить, а потому, что это моё признание и моя правда. — Когда просила не молчать, я не смог ничего сказать, потому что мне надо было больше времени, чтобы всё проанализировать и принять, а потом я услышал, как открывается входная дверь, и до меня, блядь, дошло, что мне похую на всё, что случилось. У тебя не было выбора. И ты всё сделала так, как должна была. Ты была права во всём: я бы не отпустил тебя, нам обоим было бы больнее, если бы мы продолжали тайно встречаться. Когда я понял, через что ты прошла, то просто не мог отпустить тебя. А за минуту до того, как я схватил тебя у выхода, я... — не могу договорить, горло таким спазмом скручивает, словно все связки стянули в узлы и продолжают тянуть, пока они не разрываются на хрен.

Я убью её предков, если увижу. Я, блядь, на куски их разорву не за то, что они сделали с НАМИ, а за то, что они сделали с МОЕЙ маленькой любимой девочкой. За весь тот Ад, через который она прошла. Я просто их убью.

— Что за минуту, Тёма? — сипит, изучая эмоции на моём лице.

Знаю, что она там видит, но сейчас не в силах это спрятать.

Ярость. Ненависть. Боль. Желание убивать.

Опускаю веки, шумно выдыхаю и, когда снова смотрю в блестящие зелёные глаза, высекаю ровным тоном:

— А за минуту до этого я заново влюбился в тебя, Настя. В твою силу, в твою сталь, в твою нежность, в твою слабость, в каждую частичку твоего тела и души. Я люблю тебя, малыш, до смерти. Навсегда. Больше, чем космос.

— И я тебя люблю, Артём, выше облаков.

И я целую её со всей этой облачно-космической любовью. Без сексуального желания, без похоти, без страсти, но со всей, сука, доступной мне нежностью. Одними губами. Любимая отвечает тем же.

Никаких больше слов нам не надо.

Так мы уничтожаем всё недоверие и страхи.

Там мы разрываем все рамки и недосказанности.

Так мы стираем всю боль и отчаяние.

Так мы прощаем друг друга и сами себя.

Так мы любим.

— Я люблю тебя. — шепчем в унисон и смеёмся искренне, открыто, от всей души, без груза на плечах и давления в груди.

Так мы упиваемся своим счастьем.

Глава 17

Взлётная полоса пройдена. Мы летим

Весь день проходит на невъебенно-мощной волне эйфории. Квартира пропитывается нашей любовью и будто меняется, становится ярче, просторнее, уютнее. Никогда я не чувствовал себя здесь как дома.

Нет, это, конечно, моё жилище, но раньше оно не было домом. Без неё не было.

— Дом — это не место. Дом — это человек. — говорит Настя, когда делюсь с ней своими глупыми розовыми мыслями.

Я сам сказал, что теперь я для неё дом, но до конца не понимал, что именно значат эти слова. Теперь я знаю. Нельзя сделать из жилого пространства настоящий дом, если в нём нет того самого единственного человека, в котором заложен весь смысл этого понятия.

Я никогда не обрастал вещами просто потому, что мне это было не нужно. Никаких картин, безделушек, фотографий, лишней посуды и мебели, только самое необходимое. Но когда любимая распечатывает на обычном листе наше фото, которое сделала парой минут раньше, и вешает над кроватью, я начинаю просто маниакально фанатеть по этой фигне, и делаю ещё десяток фоток, залепляя ими всю стену. На них мы целуемся, обнимаемся, кривляемся, смеёмся и просто смотрим друг на друга такими глазами, что я тупо охреневаю от того, как мы столько времени могли не замечать очевидного. Мы, мать вашу, два года были влюблены друг в друга, но из-за грёбанных, ничем не обоснованных страхов тупо упустили это время. Даже на бумаге наши глаза горят той самой невыраженной любовью, которую мы так глубоко прятали и которой так отчаянно сопротивлялись.

— Люблю тебя, малыш. — бомблю при каждом столкновении.

— Люблю тебя, любимый. — смеётся моя девочка.

Сегодня даже хмурое небо, которое последнюю неделю безостановочно пыталось утопить нашу планету, сияет какой-то нереально яркой голубизной и слепящим солнцем. Белоснежные облака, выше которых меня любит моя девочка, медленно плывут по этому полотну, создавая на мокрой земле причудливые тени. До этого дня я никогда не обращал внимания на всё это, но сегодня будто впервые вижу, какой охуенный вокруг нас мир.

Наш мир.

Я с кайфом делаю то, что раньше ненавидел каждой клеткой своего организма — навожу порядки. Всё дело в том, что пока я надраиваю кафель в ванной, Настя приводит в порядок спальню.

Нашу спальню.

Это новый день. Это новый для меня мир. Это новая для нас жизнь. Это оголтелое счастье. Это сумасшедшая радость. Это самое пиздатое чувство на свете. Это взаимная любовь.

Я схожу с ума. Я слетаю с катушек. Я превращаюсь в соплю. Но я на седьмом небе и мне плевать, кто что подумает.

Вхожу в спальню и начинаю ржать, когда моя малышка, проклиная на чём свет стоит, пытается справиться с пододеяльником.

— Чего ржёшь, Северов? Лучше помоги! — рычит, бросая злобный взгляд через плечо.

Подвисаю на ней. Никогда даже представить не мог идеальную девочку в таком виде: короткие шорты, сползающая на одно плечо футболка, собранные в небрежный пучок и торчащие во все стороны волосы. Она сейчас такая домашняя, такая кайфовая, что просто нереально не зависнуть. Издаю ещё один глухой смешок и помогаю расправиться ей с этим орудием пыток.

— Почему не позвала? — спрашиваю, когда опускаем одеяло в синем шёлковом пододеяльнике на такую же простынь.

Должен признать, что кровать заправлена идеально. До последнего был уверен, что Настя приврала, когда сказала, что сама справляется с уборкой хотя бы в своей комнате. Видимо, я до сих пор хватаюсь за тот самый образ Ледяной принцессы, которая совсем ничего не умеет.

— Ты же вроде ванной занимаешься, думала, сама справлюсь. — бурчит, оглядывая постель и разглаживая все мелкие складочки, будто мы не завалимся на неё через несколько часов, а выставлять в музее собираемся.

Ещё пару часов назад, когда озвучил свои планы и попросил, чтобы занималась своей учёбой или хотя бы моими конспектами, зеленоглазая тупо отказалась, заявив, что пойдёт наводить порядки в ванной и займётся стиркой. С её раскуроченными руками я её и близко к химии подпускать не собирался, поэтому сошлись на том, что на ней спальня, коридор и зал, а на мне ванна, кухня и обед.

Хотя, если уж совсем без пиздежа, то я был уверен, что она психанёт уже минут через десять и сядет за эти грёбанные бумажки, но быстро понял, что она не только не собирается бросать это занятие, а втягивается в него с головой и даже с удовольствием. Вытирает пыль не только на горизонтальных поверхностях, но и везде, куда дотянуться может. Пылесосом туда залезла, куда я за почти шесть лет даже не заглядывал. Даже ковёр из комнаты вытащила и заставила меня вынести его на улицу, выпросить у соседки пылевыбивалку и выбить его, пока сама намывала полы.

Блядь, понимаю, что и мне становится в кайф эта бытовуха.

— Тём, ты закончил в ванной? — шелестит, стирая последние пылинки с прикроватной тумбочки.

— Почти. — хриплю, прижимаясь к ней со спины.

Целую в шею, и она опускает голову мне на плечо, заглядывая в глаза, больно вжимаясь этой чёртовой заколкой. Я просто обнимаю её, забив на рвущийся из штанов член. Сейчас хочу касаться и целовать ещё чаще, но причин держать лапы при себе больше чем достаточно, поэтому прикасаюсь к губам в мимолётном поцелуе и опускаю голову на плечо, вдыхая её аромат. Ничего не могу с собой поделать. Маньячина ведь.

— Люблю тебя, любимая.

— Люблю тебя, родной. — отзывается мгновенно и так сияет, что мне кажется, что я сейчас ослепну нахер. — Тёма, можешь быстренько пыль на шкафу протереть, а то я не дотягиваюсь?

— Да кто там на эту пыль смотреть будет, а Насть? — смеюсь, но всё равно подчиняюсь, когда злобно стреляет в меня глазами.

— А где у тебя... — поджимает губы, а потом растягивает в самой охренительной улыбке на свете. — Где у нас моющее для стёкол?

— В ванной в шкафу, на второй или третьей полке.

Она тоже учится жить заново. Несмотря на всё, что было между нами последние пару дней, и на все сказанные ранее слова, только сегодня всё изменилось по-настоящему. Только сейчас мы смогли простить и отпустить всё, что жрало изнутри нас обоих, хотя внешне никто из нас не выдавал внутреннего бедлама.

Настя возвращается и принимается за окно. Ещё один короткий поцелуй. Ещё одно лёгкое касание. Ещё одно "люблю" и мы оба сияем, как новогодняя ёлка. Сука, мне кажется, что мы весь район своим светом осветить можем. На выходе из комнаты периферийным зрением замечаю, как моя малышка открывает окно и залезает на комод. Оказываюсь возле неё со скоростью молнии, как грёбанный Флеш, и дёргаю на себя с такой силой, что оба заваливаемся на кровать.

— Ты чего, Артём? — пищит, перекатываясь с меня, и становится на колени сбоку от моих ног.

Меня коноёбит от страха так, что я закрываю глаза и просто гоняю воздух, чтобы сейчас не сорваться на ней за этуглупость. Никогда раньше не приходилось сдерживаться. Наорать, втащить, схватить за глотку, раскрошить ебальник — никаких проблем. Нет, девушек я, конечно, никогда не бил, кроме того случая с Волчинской, и то притянуто за уши, но сейчас растаскивает так, что готов своей идиотке шею свернуть.

— Девятый этаж, Настя! — рычу сквозь сжатые зубы, не поднимая век, и даже голоса не повышаю, но ощущаю, как вибрирует матрац, когда она вздрагивает от тяжелого тембра и жёстких нот в моём тоне.

— Я же осторожно, Тём. Я не собиралась в окно вылезать и так нормально доставала. Просто хотела всё идеально сделать. — щебечет, пока я мысленно пересчитываю ей позвонки.

— Нахуй мне твоё идеально, если ты, блядь, сорвёшься!? — рявкаю несдержанно и, подрываясь, хватаю её за локти.

Утыкаюсь лбом в её лоб и такой бешенной яростью обдаю, что Настя вся сжимается и опускает голову, закрывая глаза. Учитывая то, что волосы заколоты и за ними спрятаться не удаётся, вырывает из моей хватки руки и начинает заваливаться назад, забыв о том, что сидит на самом, сука, краю кровати. Мгновенно перехватываю поперёк тела и прижимаю к себе. По её телу летит мелкая дрожь, в то время как у меня все внутренности спазмами скручивает.

— Ты, блядь, даже на кровати удержаться не можешь, а в окно, сука, лезешь! Что ты, твою мать, блядь, вытворяешь? — разрезаю злобным рычанием ей прямо в ухо.

Она снова коротко вздрагивает и делает попытку вырваться.

— Отпусти меня, Артём! Пусти! — срывается на повышенные, когда понимает, что ей это не удаётся. — Да отпусти ты, блядь, уже!

Если в ход идут маты, то она либо злая, либо до чёртиков напуганная. А учитывая мой тон и взбешённое выражение лица и глаз, то скорее второе. Хотя и первый вариант окончательно не отбрасываю. Перебарываю в себе весь грёбанный страх, всю злость, всю ярость и мягко толкаюсь к её телу. Веду ладонями вниз по спине и выдыхаю на сиплых интонациях:

— Прости, маленькая. Я не хотел кричать, но, блядь, чуть инфаркт не заработал, когда увидел, как ты в это ебаное окно лезешь. Если тебе так надо, то я сам его помою. И все остальные окна тоже. Только не плачь. — добавляю шёпотом, когда чувствую горячую влагу на плече. — Я не хотел психовать, Насть, но я, блядь, так испугался, что чуть на месте не сдох. Я не могу потерять тебя. Не могу...

— Извини, Тём. — пищит в шею и обнимает, пропуская свои руки под моими. — Я не подумала, что ты можешь так испугаться. Я правда не собиралась вылазить за раму, помыла бы, куда дотянусь, а остальное тебя попросила бы сделать.

— Врёшь, Насть.

Она отрывает голову и смотрит в глаза. Устанавливаем контакт. Вижу насквозь.

— Не вру.

— Ты даже с одеялом помощи не попросила. — отбиваю злее, чем планировал.

Любимая тоже сжимает челюсти.

— Зато со шкафом попросила! — шипит и, пользуясь тем, что я ослабил хватку, спрыгивает с постели и вылетает из спальни, швыряя в меня тряпку, которую всё это время зажимала, и слова:

— Тогда сам и мой!

— М-да, блядь, — озвучиваю свои мысли злосчастному окну, — вот и первая бытовая ссора.

Поднимаюсь на ноги и прислушиваюсь к звукам, но ничего не улавливаю. Тихо передвигаюсь по комнатам, пока не замечаю свою разъярённую ведьму. Она с такой злостью полирует поверхность телевизора, что он скоро треснет под её напором. Делаю шаг к ней, но она его слышит, оборачивается и прибивает таким взбешённым взглядом, что я, сука, застываю на месте. Настя демонстративно достаёт из кармана наушники и, вставляя в уши, врубает музыку и отворачивается, продолжая терзать ни в чём неповинную плазму.

Заебись, блядь. Просто, мать вашу, аут.

Чувствую, как снова начинаю закипать и чтобы не накалять до бела, иду и мою это грёбанное окно. А потом ещё и на кухне.

Пиздец, сука. До чего эта проклятая ведьма меня довела?

Слышу шум пылесоса и топаю обратно в ванную, чтобы наконец с ней покончить. Настрой слетел к хуям, ещё когда Настю на комоде увидел, поэтому делаю всё на отъебись. Как ни стараюсь остыть, ни хрена не выходит. Уже не просто со злостью, а с неадекватным бешенством вытряхиваю и корзины такую гору белья, которую туда только ногами затрамбовать можно было. Начинаю разгребать её, как сверху падают носки и пара футболок. Поднимаю голову и собираюсь было высказать всё, что я о её грёбанной обиде думаю, как Настя садится напротив меня на пол и начинает сортировать вещи.

— Тём, а светлые джинсы к джинсам класть или к светлым вещам? — тарахтит как ни в чём не бывало.

Смотрю на её лицо и вижу долбанные мозговъебательные ямочки. И я, блядь, догоняю, что её отпустило, как и меня, стоило ей приземлиться рядом, но мы просто не знали, как сделать первый шаг. И моя девочка пошла мне навстречу раньше, чем я был готов расстаться со своей злостью на её глупый поступок и необоснованную обиду. Ладно, блядь, признаю, вполне себе обоснованную.

Зеркалю её улыбку и накрываю пальцы, сжимающие эти самые джинсы, которые стали ниточкой к нашему примирению.

— Извини меня, Насть, но я реально испугался, когда увидел тебя там. Не должен был ни орать, ни срываться. Это нервное.

— И ты извини, Артём. Я не подумала об этом. Я бы, наверное, тоже испугалась, если бы увидела, как ты вылезаешь в окно на девятом этаже.

— В чистое окно. — ухмыляюсь с такой гордостью, будто кубок мира по какому-нибудь виду спорта выиграл.

— Я видела. И... — выдыхает и опускает глаза. — Прости, Тём. Я повела себя как истеричка.

Зная мою девочку, это признание даётся ей ни черта не просто. Хватаю её за руки и тащу на кучу грязных вещей. Романтика так себе, конечно, поэтому поднимаюсь вместе с ней и сажаю на стиралку.

— Я тоже, малыш. — сплавляемся, когда обнимает в ответ, и долго целуемся. — Закончишь со стиркой? А то мне ещё на балконе стёкла мыть. — высекаю с улыбкой, а она вся бледнеет.

— Не надо, Тём, пожалуйста. — дрожит, хватая за футболку. — Ладно, небольшие окна, но лезть на балкон... Даже тебе роста не хватит для этого.

Хотел бы я ещё немного над ней поиздеваться за такие выкрутасы, но вместо этого соглашаюсь оставить в покое окна и заняться обедом, пока Настя заканчивает с сортировкой белья и ставит стирку.

Откуда-то из глубины квартиры доносится шум пылесоса, а потом на такую громкость врубается музыка, что даже его перекрывает. Из колонок льётся какая-то попсовая херотень, которая бесит до трясучки.

Настя появляется на кухне, и я упорно делаю вид, что попса меня даже не раздражает. Миронова пританцовывает и подпевает себе под нос. Изо всех сил стараюсь не смотреть на неё, но ничего не выходит. Зависаю на движениях её тела, на пухлых губах, выталкивающих слова песни, на сияющих глазах, на счастливой улыбке.

— Люблю тебя. — смеётся моя девочка, касаясь своими губами моих и, продолжая плясать, покидает комнату.

И что я делаю? Конечно же иду за ней.

Стопорюсь в дверях и продолжаю палить на неё. Малышка медленно покачивается из стороны в сторону и двигает головой в такт музыке.

— Долго ты ещё там стоять собираешься, Тёма? — смеясь, поворачивается ко мне и протягивает руку. — Потанцуй со мной.

И забив на неприготовленный обед, на гору ненаписанных конспектов, на сопливую попсятину, которая льётся из колонок, обнимаю любимую и кружу её по комнате, пока не остаётся сил. Она не перестаёт смеяться, а я постоянно тяну лыбу, как обдолбанный нарик. Хотя так и есть. Я пьян ей. Она мой алкоголь. Она мой наркотик. Она чистейший, ничем неразбавленный кайф.

Это наше сумасшествие, с которым мы не стараемся бороться. Смех не стихает, даже когда заваливаемся на диван и жадно гладим друг друга. И пусть мы не можем сейчас полноценно заниматься сексом, это не мешает нам срывать друг с друга одежду и ласкать обнажённую кожу руками, губами и языками.

Настя сползает с дивана и принимает в рот член. Едва удаётся отдышаться от сокрушительного оргазма, наваливаюсь на неё сверху и ныряю головой между ног. Теперь пространство заполняют её влажные стоны и рваное дыхание.

— Я так сильно люблю тебя, родная. — сиплю много позже, когда валяемся на полу, закутавшись в покрывало с дивана.

— А знаешь, Тём, мне всё ещё не верится, что мы вместе. Каждый раз засыпаю со страхом, что утром всё это окажется волшебным сном.

Я не говорю о том, что и сам до сих пор не могу поверить, что она здесь. Молчу о том, что разделяю её страхи. Я не произношу того, с чем нам наверняка предстоит столкнуться.

Понимаю же, что бы не говорили её недородители, они так просто не оставят нас в покое. Мой бой ещё не окончен, но я готов продолжать его до последней капли крови. До последнего вдоха. И как бы сложно не было, я выйду из него победителем, потому что мне есть за что бороться.

— Если это сон, малыш, то он будет длиться вечно. — выталкиваю хриплым голосом, сильнее вжимаясь в её тело и целуя в висок. — Потому что я буду в каждом твоём сне.

Пока заканчиваю с обедом из двух блюд, Настя расправляется с доброй частью конспектов. После еды подсаживаюсь к ней и забираю половину.

Полночь уже давно минула, но несмотря на расплывающиеся перед глазами буквы и вязкую усталость, в кровать мы не идём, продолжая упорно выписывать информацию. Тру переносицу и устало прикрываю зудящие от жжения глаза.

Блядь, ну какого хрена у Тохи такой корявый почерк? Курица лапой и то чётче пишет.

Перевожу взгляд на любимую и облизываю внезапно пересохшие губы. Она размашисто гоняет ручкой от края до края листа, подперев другой рукой щёку. Майка сползла, оголяя не только гладкую кожу плеча, но и край груди. Ноги скручены в позе лотоса, отчего шорты облегают между ними так плотно, что для фантазии места не остаётся.

Чёртов бессмертный и неуставаемый член тут же дёргается и упирается бугром в ткань боксеров, которые внезапно становятся на пару размеров меньше.

Малышка коротко качает головой и опускает ресницы. Между губ мелькает кончик языка, и я на хрен срываюсь. Хватаю за талию и паркую у себя на коленях. Физического сопротивления нет, но...

— Тём, давай дописывать уже, а то я скоро прямо тут отключусь. — бубнит девушка и предпринимает попытку занять соседний стул.

Ещё бы я её, блядь, отпустил. Я, конечно же, помню, что нельзя сейчас срываться, но башня летит к херам, забирая с собой все устои. Утыкаюсь носом в шею и жадно вбираю её запах и манящее тепло. Забиваю рецепторы, проскальзывая языком по горлу. Разгораюсь пожаром, ведя вверх от коленки и тормозя в пышущей жаром и влагой промежности. Знаю же, что и она хочет. Пробираюсь пальцами под кромку джинсовой ткани и ощущаю вязкую влагу.

— Хочешь? — бомблю хриплым шёпотом, облизывая ухо.

Моя девочка тихо стонет, когда толкаюсь пальцем внутрь, а членом в ягодицы.

— Чувствую себя какой-то нимфоманкой. — выталкивает сипящими интонациями и подаётся навстречу моим жадным пальцам, одновременно вжимаясь ягодицами в пах. — Но нам нельзя, любимый. Я очень хочу тебя, но ты сам говорил...

— Помню, маленькая.

Вынимаю руку из её трусов и облизываю пальцы, залитые её ароматными соками. Кажется, это я брал на себя обязанности тормозить все эти порывы, а не она. Но конкретно так к заводским настройкам слетел. Слепая похоть. Испепеляющая жажда. Дурманящий голод.

Раньше я думал, что внутри меня живёт какой-то зверь, но сейчас и сам веду себя как изголодавшееся животное.

— Будешь кофе? — шелестит Настя, сползая с моих коленей.

— Может хватит, малыш? Которая уже кружка за вечер? Шестая?

Натягиваю на морду хмурое выражение, хотя и сам понимаю, что без кофеина мне не обойтись. Вот только моей девочке нужен отдых и нормальный сон.

— Не хватит, Артём. Надо закончить с конспектами, чтобы ты втянулся в учёбу. А я уже отрубаюсь просто, и без кофе никак.

— Тогда ложись, Насть. Я сам закончу.

— Чёрта с два, Северов, ты будешь один это всё строчить! — возмущается она, упирая руки в бока. — И вообще, я спать без тебя не лягу!

— Что за хрень, Настя?! — рычу в ответку. — Устала, значит спи! Это моя работа. — развожу руками над тетрадями. — Мне её и делать.

— А знаешь что, Артём? — мечет глазами молнии.

Вот только её злость вызывает у меня совсем не те реакции, которые должна. В башку врываются мысли о жарком трахе с разъярённой ведьмой. Дико. Жёстко. Необузданно. Блядь, да о чём я вообще думаю? Почему все мои мысли только о перепихе? Сгребаю всю свою блядскую натуру в кулак и вышвыриваю далеко за горизонт.

— Что? — спрашиваю ровным тоном, который никак не вяжется с пожаром в голове и грудине и давлением в трусах.

— Хрен тебе! — обрубает зеленоглазая и отворачивается, разливая кофе по чашкам.

Молча ставит передо мной напиток и сама садится рядом, хватая ручку и продолжая писать.

Кладу руку ей на колено и слегка сжимаю. Она вскидывает голову и цепляет глазами.

— Спасибо. — всё, что говорю, но она и так понимает.

— Не за что, любимый. — растягивает манящие губы в этой самой мозговъебательной улыбке. — И, Тём... Считай, что не спать без тебя — это мой каприз.

— Тогда давай заканчивать, и я его исполню, моя капризуля. — отбиваю, улыбаясь, и целую свою девочку.

И, конечно же, с писаниной мы заканчиваем ближе к утру, тратя добрую половину ночи на поцелуи и ласки. На кровать падаем уже без сил и, не сопротивляясь, мгновенно проваливаемся в сон.

Глава 18

Только не так

— Выходи из машины, Насть. — смеётся Северов, вытаскивая меня из Гелика, но я упираюсь пятками и цепляюсь пальцами в сидение.

Эта баталия длится уже не первую минуту. С тех пор, как мы заехали на паркинг академии, на меня накатила какая-то странная волна паники.

Чего я боюсь? Да чёрт его знает! Понимаю же, что мне уже давно плевать на косые взгляды, но как представлю, что все будут на нас пялиться, аж озноб по коже бежит. Мало того, что Артём уже почти месяц не появляется на учёбе, так теперь мы ещё и вместе, а он чётко дал понять, что об этом узнает каждая собака. Если повторить дословно, то его слова звучали так: ещё до конца этого дня каждая сука в академке будет знать, что ты теперь моя.

Что в этом ужасного? Ровным счётом ничего, но я внезапно превращаюсь в трусливую паникующую истеричку. Хочу сбежать и спрятаться в его квартире ото всех. А ещё лучше закопаться под одеяло. С ним. И без одежды.

— Настя, не доводи до крайности. — рычит Тёма, сводя брови на переносице.

Да чего это я, в самом деле? Делаю глубокий вдох до треска в рёбрах и прикрываю глаза. И тут же взвизгиваю, потому что парень сдёргивает меня с сидения и, захлопнув спиной дверь, крепко прижимает к рельефному торсу и широкими уверенными шагами направляется ко входу в здание. Утыкаюсь носом в его шею и забиваю лёгкие пряным запахом любимого мужчины. Он даёт мне силу. Крепкие руки дарят уверенность. Ровное дыхание — спокойствие. Ещё один шумный вдох и короткое касание губами, отчего по его гладкой коже расползаются мелкие мурашки, и я тихо смеюсь.

— Тёма, остановись.

— Раз сама идти не хочешь, значит придётся тебя до аудитории нести. — бурчит, сильнее стискивая в объятиях.

— Нет, — короткий смех. — Тём. Вещи...

— Блядь!

Ставит меня на ноги и идёт к машине. Смотрю строго на него, чтобы не видеть навязчивых взглядов других студентов. Я ведь и так знала, чего стоит ожидать. Так какого, мать вашу, хрена я трушу?

Вскидываю голову вверх. Вытягиваю спину. Разворачиваю плечи. Задираю подбородок и с видом победителя окидываю взглядом ошарашенные лица ребят. На некоторых читается удивление. На других презрение. На третьих злость. Почему они так смотрят? Может, я и повторяюсь... Я — самая лучшая, идеальная, недоступная, поверьте, многие подбивали клинья, студентка полицейской академии. Северов — самый испорченный, опасный и дикий хищник. Идеальная девочка и плохой парень.

Раньше была уверена, что такое бывает только в кино или в книгах, но нет, ребята, это жизнь, и иногда она преподносит не просто сюрпризы, а такие неожиданные повороты, что только держись, иначе слетишь с этой дистанции.

Всю свою жизнь я плыла по течению, а теперь поднимаюсь вверх по бурному водопаду вопреки всем законам, не только человеческим, но и природным. Когда переступаешь невидимую грань, которая есть абсолютно у каждого человека, просто не любой сможет её заметить, то нарушаешь все правила, законы, запреты и установки, поставленные самой вселенной. Ты плывёшь против течения. Ты летаешь без крыльев. Ты дышишь без кислорода. Ты видишь то, что невозможно увидеть. Ты встаёшь там, где другие разбивались. Ты паришь там, где другие падали. Ты смеёшься над тем, над чем другие плачут. Ты переступаешь не только скрытую черту, но и самого себя. Становишься более сильным, уверенным, выносливым, стойким.

Когда я перестала отделять от себя все свои, как я их называла, альтер эго, то стала цельной личностью. На теле — панцирь. За спиной — крылья. В душе — пожар. В сердце — воин.

Вот кем я стала. Я стала той, кого Артём увидел во мне с самого начала. Той, кого боялась сама в себе разглядеть.

Натыкаюсь глазами на пылающий злостью и ненавистью взгляд Волчинской и её своры. Растягиваю рот в стервозной усмешке и делаю шаг навстречу любимому человеку. Без слов поднимаюсь на носочки, обнимаю за шею и жадно целую без какого-либо стеснения, робости и без оглядки на других. Если он решил, что все должны знать, кому я принадлежу, то и Северу не уйти от этой участи. Теперь я такая же, как он — хищница. Опасная, дикая, злая. Вот в кого я превратилась. И знаете что? Не жалею. Не боюсь. Не сдамся.

Артём бросает сумки с нашими книгами на землю и опускает руки мне сначала на талию, а потом и на задницу, теснее вжимая в каменные мышцы, словно вплавляя меня в своё тело. Чувство такое, будто становимся одним целым на генетическом уровне, переплетая наши цепочки ДНК. Толкаюсь языком ему в рот, цепляясь пальцами в волосы, и притискиваю наши лица ближе друг к другу. Поцелуй затягивается до тех пор, пока не звенит звонок. Только после этого в моё сознание возвращается реальность. Веду взглядом в направлении Карины и... Да, она всё ещё стоит и такими бешенными вспышками ревности и зависти меня обдаёт, что прежняя я наверняка спрятала бы глаза. Вот только новая Я с этим не согласна. Не просто выдерживаю её взгляд, но и через свой транслирую: схавай и подавись, сука. Он мой, запомни это раз и навсегда и никогда больше даже смотреть в его сторону не смей.

И таки да, это срабатывает. Выписываю победную улыбку, когда она отворачивает голову и, махнув шакальей стае, скрывается в здании.

— И с каких пор ты стала такой стервой, идеальная девочка? — сиплым голосом спрашивает Артём, касаясь моих губ.

— С тех пор, Тёма, как ты вытащил меня из машины. — короткий смешок и сияющая улыбка на его лице. — Ты мой, Северов. И пусть каждая сучка об этом знает.

— Собственница. — смеётся парень и поднимает наши вещи.

— У меня отличный пример, любимый. — отбиваю, забирая свою сумку.

Несмотря на то, что мы и так опаздываем, Артём всё же провожает меня до аудитории и, коротко поцеловав, уходит.

Слишком тяжёлый вдох. Чересчур громкий выдох. Лёгкие до краёв. Голова вверх. Взгляд прямо.

— Простите за опоздание. — обращаюсь к преподавателю, войдя в кабинет, и для чего-то улыбаюсь.

— О, Миронова, садись. — отвечает улыбкой и кивает в сторону столов.

Зависаю на пару секунд, потому что видеть усмешку на лице всегда строгого и хмурого Степана Владиславовича, как гром среди ясного неба. Он, наверное, самый угрюмый препод во всей академии. Бросив на него ещё один короткий взгляд, растягиваю рот в ещё более счастливой улыбке, и мужчина в ответ поднимает уголки губ выше. Видимо, моё счастье настолько огромно, что заражает даже непробиваемую скалу, коей является Сибилов. Направляюсь вниз к машущей мне Заболоцкой. Она так трясёт руками, будто её возможно не заметить. Игнорирую любопытство, злость и ненависть на лицах остальных, продолжая давить лыбу, и паркуюсь рядом с Викой. Вытаскиваю из сумки материалы по предмету и раскладываю на столешнице.

— Ты чего светишься, как новогодняя ёлка? — тут же режет подруга, стоит только взять ручку.

— Потому что я счастлива. — отзываюсь с горящими этим самым чувством глазами.

— Ты и до этого была с Севером, но сейчас прям сияешь. Боже... — хлопает себя ладонью по лбу. — У вас было?! — вскрикивает так, что все глаза устремляются на нас.

— Шшшш! Тише ты! — буркаю, стараясь сосредоточиться на словах Степана Владиславовича.

— Так было, да?

— Что было, Вика? — да, я прикидываюсь дурочкой, но расцветшие на скулах розовые пятна выдают меня с головой.

— Ахренеть! Вы переспали. Ты больше не девственница. — говорит хоть и шёпотом, но достаточно громко, вынуждая меня краснеть пуще прежнего. — Ах-ре-неть!

— Да харе уже орать. — шиплю на неё.

— Я не ору.

— Ну да. Зато всех оповещаешь, что у меня был секс с Северовым. Ну, спасибо, подруга.

— Ой, сорри, Настюх. Но это же норма. Вы вместе и вы...

— Цыц, Заболоцкая, пока я тебе рот чем-нибудь не заткнула.

— Ладно, замолкаю, но потом жду подробностей.

— Жди. — бубню себе под нос, но она всё равно слышит и ухмыляется. — Не дождёшься.

Как ни стараюсь сосредоточиться на учёбе, выходит слабо. Постоянно думаю об Артёме. Наверное, у меня какое-то неизлечимое психологическое заболевание или патологическая зависимость, потому что мы расстались минут двадцать назад, а я уже скучаю по нему.

Чувство такое, что за те три дня, что мы провели вместе, не расставаясь, прошла целая жизнь. Столько всего произошло. Столько изменилось. Тянущая тоска по его голосу становится сильнее.

Телефон коротко вибрирует, и я открываю сообщение.

Артём Северов: Скучаю. Смайлик с разбитым сердцем.

Поднимаю уголки губ и порхаю пальцами по экрану.

Настя Миронова: Я тоже скучаю, любимый.

Едва откладываю телефон, как прилетает новый месседж.

Артём Северов: Разве Сивилов даёт скучать? Подмигивающий смайл.

С каких пор он так смайликами орудует? Улыбка шире. Мгновенный ответ.

Настя Миронова: С ним не соскучишься, а вот без тебя — да.

Артём Северов: Скинь фотку.

Настя Миронова: И как ты себе это представляешь?

Открываю новую SMSку. Фото. Артём с Антоном сидят на задней парте, судя по фону, и лыбятся.

Толкаю подругу в бок и показываю экран. Она тоже улыбается, глядя на своего парня. Кто бы подумал, что лучшие подруги влюбятся в двух лучших друзей? Сказка какая-то, ей Богу.

Поворачиваюсь спиной к Вике, опускаю телефон под стол и делаю селфи. Смеёмся, отправляя снимок, на котором, не сговариваясь, показываем языки нашим парням.

Остаток пары даже не замечаю, потому как всё время провожу в телефоне. После звонка выходим в коридор и прогулочным шагом направляемся к автомату с кофе. Со стаканчиками продвигаемся по корпусу, и тут у меня происходит такое дичайшее дежавю, что я замираю на месте, как в стену въехала, и едва не роняю пластиковый стакан. Буквально вижу на том конце коридора ухмыляющегося этой своей безбашенной улыбкой Северова, а я снова становлюсь той самой неуверенной в себе девушкой.

От этого странного видения и ощущения слабости по телу летит дрожь, а по позвоночнику — озноб.

— Ты чего, малыш? — спрашивает Артём голосом, в котором сквозит явное напряжение.

Я даже не заметила, как он подошёл. Знаете фокус с зеркалами: когда они создают иллюзию реальности, и ты не можешь разглядеть в этом подвоха, полностью погружаясь в иллюзорный мир? Что-то такое сейчас и происходит со мной, потому что Север всё ещё ощущается каким-то далёким. Нереальным. Не моим. Именно в этот момент в груди появляется странное ощущение, словно в неё затолкали огненный шар, который медленно растекается по всему телу, как неизлечимая болезнь, и парализует работу всех органов.

Моргаю несколько раз, прогоняя странное видение, и трясу головой. Выдавливаю из себя улыбку и прижимаюсь к горячему телу любимого мужчины. Его руки на моей спине вырисовывают узоры, а дыхание согревающими волнами растекается от макушки вниз по телу, которое словно оледенело и только сейчас начало оттаивать. Всю кожу будто иголками колит.

— Насть? — зовёт Тёма, и я вскидываю на него взгляд.

— Всё нормально, любимый, просто... — сглатываю и перевожу сбивчивое дыхание. — Дежавю.

Он коротко хмыкает, скрывая за этим звуком своё беспокойство. Мы чувствуем друг друга на ментальном уровне, поэтому бесполезно отмазываться и делать вид, что ничего не произошло.

Спасаюсь его объятиями, губами и дикими поцелуями.

Северов прижимает меня к подоконнику и в один рывок усаживает на него. Пристраивается между моих раздвинутых ног и жадно целует, пока не звенит звонок.

— Люблю тебя, маленькая. — шепчет и толкается напряжённым членом в горящую от возбуждения промежность.

Всего пара поцелуев, и я готова прямо сейчас отправится с ним домой, но вместо этого иду на пару, бросив перед этим:

— И я тебя люблю, Тёма.

Примерно в том же ритме проходит и весь оставшийся день. Занятия по большей части я провожу в телефоне, а на переменах нескончаемые поцелуи, и с каждым разом они становятся всё откровеннее и необузданней. Перед последней парой Артём уже буквально трахает мой рот, не скрывая похотливого желания. Мой ответ на его действия не менее животный.

Сумасшествие? Определённо.

По крайней мере, это спасает меня от Викиных расспросов. Впрочем, глядя на нас, она и так всё поняла.

— Вот это пожарище. — сипит пониженным голосом.

— Вот как-то так, Вик, всё у нас и происходит. — смеюсь в ответ.

Пожар. Ураган. Цунами. Землетрясение. Гром и молнии. И где-то посреди этого Армагеддона — мы.

На мобильный прилетает сообщение.

Артём Северов: Малыш, писать не могу, надо к декану.

Настя Миронова: Проблемы?

Артём Северов: Три недели прогулов.

Артём Северов: Не волнуйся, всё заебись.

Настя Миронова: Не могу не волноваться.

Артём Северов: Люблю тебя.

Настя Миронова: И я тебя.

После занятий выглядываю Артёма в коридоре, но его всё нет. Половина студентов разъехалась. Остались только те, у кого ещё одна пара. Звоню любимому, но он сбрасывает. Телефон оповещает о месседже.

Артём Северов: Перезвоню.

И как это понимать? Не "скоро буду" или "встретимся на улице", а перезвоню. Мы уже должны были ехать домой. В сердце закрадывается какое-то гадкое предчувствие.

Сажусь на подоконник и сканирую телефон следующие минут двадцать, но он молчит. Набираю Северова, но после длинных гудков, которые, кажется, тянутся слишком долго и громко, в трубке раздаётся роботизированный голос автоответчика. На душе уже не просто кошки скребут, а пируют дикие звери, разрывая на куски. Звоню Арипову.

— Что случилось? — раздаётся раздражённый голос.

— Артём не возвращался из деканата? — спрашиваю с дрожащими нотами.

— А его ещё нет? — удивляется Антон.

— Нет. И трубку он не берёт.

— Пиздец. Расслабься, Миронова, сейчас приедем и разберёмся.

Коротко прощаюсь и направляюсь к декану. К тому моменту, как оказываюсь на месте, внутри уже так штормит, что я без стука врываюсь в кабинет и застываю на пороге, не в силах выдавить ни слова.

Владимир Юрьевич стоит у окна и смотрит на меня ошарашенными глазами. Напротив него, спинами ко мне, но с повёрнутыми головами, двое полицейских. А между ними Артём. И он... Господи... Он в наручниках.

— Настя. — доносится до закупоренного ступором мозга родной голос.

Протаскиваю себя через неимоверные усилия и возвращаюсь в пугающую реальность. За рёбрами громыхает так, что по костям расползаются трещины. Рёв крови и биение пульса в ушах перекрывают все остальные звуки. Перед глазами расплываются очертания не только комнаты, но и всех находящихся в ней людей, кроме одного. Кроме моего любимого человека с наручниками на запястьях. Он что-то говорит, но я ничего не слышу. Понимаю это, только видя, как шевелятся его побледневшие губы. В глазах читается страх.

Северов боится? Нет. Не может такого быть! Нет! Нет! Нет!!! Мой мужчина никогда ничего не боится.

По нейронным сетям пролетает воспоминанием его голос:

"Я буду бороться за нас двоих, если у тебя не останется сил".

Я тоже буду.

Опускаю ресницы и даю себе всего мгновение на то, чтобы справиться с паникой. Забиваю лёгкие кислородом и металлическим голосом спрашиваю:

— Что это значит? Что здесь происходит?

— Северов Артём Константинович арестован за похищение и изнасилование.

Воздух с хрипом покидает моё тело, а сердце замирает в предчувствии полного пиздеца.

Глава 19

Во мне не осталось монстра. Теперь я и есть монстр

Хватаю только что вылетевший воздух короткими урывками. Сжимаю кулаки с такой силой, что ногти впиваются в кожу, оставляя красные борозды и капли крови. Торможу истерику на подходе, не давая ей овладеть моим разумом. Сейчас он нужен мне как никогда холодным и расчётливым. Срываю взгляд с Северова и перевожу с одного лица полицейского на другое. Сканирую декана. Только в его глазах улавливаю какое-то замешательство.

В том, что Тёма не мог этого всего сделать, у меня ни малейших сомнений нет. Тогда кто и зачем вешает на него всё это дерьмо?

— И кого же он похитил и изнасиловал? — высекаю, прикрывая страх сарказмом.

— А вы, собственно, кто будете и кем приходитесь этому? — выплёвывает в сторону Артёма.

И тут меня срывает. Я никогда не была дурой. И слепой тоже. Пока вина не доказана, человек считается невиновным, а этот приговор уже подписан. И, конечно же, в этом чувствуется рука хладнокровной сволочи, которую я называла "папа". Быстро обдумываю возможность причастия к этому Должанского. Какая ему выгода? Но сейчас мне не до анализов и поисков виноватых.

Натягиваю на лицо непроницаемую маску. Выпрямляю спину и плечи. Транслирую в глаза уверенность и спокойствие. И пофигу, что внутри меня сейчас Армагеддон. Я не должна показывать свою слабость.

— Миронова Анастасия Романовна. — отрезаю с надменной усмешкой, видя, как округляются глаза полицейских.

Они обмениваются непонимающими взглядами между собой. Смотрят на меня, а затем на декана, дожидаясь его напряжённого кивка.

Значит, я попала в точку.

— Могу я увидеть ваши документы? — тянет руку старший лейтенант.

Достаю из сумки паспорт и передаю ему. Только пока он изучает его, наконец, смотрю на Артёма. Глаза в глаза, и я едва удерживаю не только маску хладнокровия, но и заставляю своё тело оставаться на месте. Все силы уходят на то, чтобы не бросится к нему и не разрыдаться.

— Всё будет хорошо. — шепчу одними губами, и он коротко кивает.

Служивый возвращает мне документы, но все какого-то хрена продолжают хранить гробовое молчание. С достоинством, которое сейчас мне так необходимо, выдерживаю эту паузу и тяжёлые взгляды.

— Как я понимаю, это меня он похитил и изнасиловал, да? — кошусь с презрением на полицейских.

— Анастасия Романовна, можем поговорить с вами с глазу на глаз? — быстрый кивок, и я выхожу вслед за мужчиной из кабинета, даже мельком не взглянув на любимого, потому что иначе я просто рассыплюсь на кровавые осколки. — Вы можете объяснить, что это значит?

Достаёт из папки лист А4 и передаёт его мне. Быстро пробегаю заявление, написанное твёрдой рукой отца, и до скрипа сжимаю челюсти, чтобы не зарычать.

Как он мог это сделать? Зачем? Он же не идиот и понимает, что так меня не вернуть.

Впиваюсь ногтями свободной руки в бедро, чтобы перераспределить бушующие эмоции и отвлечься на боль. Глаза красным туманом застилает ярость. Хотя это уже не она. Темнее, страшнее, масштабнее. Я в бешенстве. И я готова разорвать собственного отца на куски за эту подлость. За те слова и обвинения, которые он швырнул в Артёма только потому, что я выбрала его.

"Силой увёз из дома..." "Наверняка было совершено сексуальное насилие..." "Необходимо медицинское освидетельствование..." "Оказано психологическое давление..."

И это далеко не всё, что я там прочла. Между строк я вижу: ублюдок, мразь, маньяк.

Сминаю в кулак бумагу и поднимаю взбешённый взгляд на полицейского.

— Вы же понимаете, что это всё фикция? Вы видели меня и мои документы. Я жива и здорова. Из дома уехала по собственной воле, что вы можете проследить по камерам, если, конечно, мой папочка, — выплёвываю с таким презрением, что старлея аж передёргивает, — всё не подчистил. С самого утра я нахожусь на занятиях, чему свидетелями являются больше сотни студентов, а также преподаватели. Силой меня никто не удерживает, и шантажом тоже.

— По поводу изнасилования...

Фразу закончить не даю, потому что даже мысль о том, что отец мог выставить Северова насильником, мерзкой слизью растекается по нутру.

— Секс был. По обоюдному согласию. Но какая уже на хрен разница? — рычу, от того что эти "служители закона" продолжают пытать меня этими тупорылыми вопросами, хотя и так всё уже ясно. А мой любимый тем временем скован браслетами. — Нужна экспертиза? Отлично! Медосвидетельствование? Поехали прямо сейчас, но сначала отпустите невиновного человека!

— Сбавьте тон, девушка. — обрубает ледяным голосом, видимо, взяв себя в руки и отойдя от шока. — Успокойтесь.

— Да как мне, блядь, успокоиться?! Вы арестовали человека только за то, что мои родители не смогли удержать меня дома! Я, блядь, совершеннолетняя! Заявление об изнасиловании вы можете принимать непосредственно от потерпевшей, а его не будет, потому что меня, мать вашу, никто не насиловал! И не похищал! Идите к Миронову и разбирайтесь с ним! — крики переходят во всхлипы, а те в свою очередь в рыдания.

Слёзы обжигают веки и щёки, но я зло стираю их и трачу остатки самообладания на то, чтобы перестать реветь. Я сама будущий следователь и отлично знаю законы. Следак смотрит на меня, как на умалишённую, но мне настолько похеру. Ничего не имеет значение, кроме свободы и доброго имени моего парня.

— Существует презумпция невиновности. А вина Артёма Северова не просто не доказана, а разнесена фактами в прах.

Полицейский кивает, забирает у меня измятое заявление и возвращается в кабинет, бросив напоследок:

— Ждите здесь.

Мне хочется броситься за ним. Мне хочется обнять любимого. Мне хочется поехать к отцу и разорвать его голыми руками. Вместо этого я стою как вкопанная с невидящими глазами.

Зачем он так со мной и с Тёмой? Чего хотел этим добиться? Ведь сам же понимает, что я могу лично опровергнуть это блядское заявление. Только ради того, чтобы его вывели в наручниках? Господи, ну зачем?!

С запозданием подмечаю чьи-то руки на плечах и встревоженные голоса, доносящиеся словно издалека и будто в вакууме. Закрываю глаза и глотаю вязкий воздух. Напрягаю каждую мышцу в теле и, наконец, улавливаю размазанные образы и голоса Арипова и Заболоцкой.

— Что случилось, Миронова?! Да ответь же ты, блядь! Ты где?! Чё за хуйня творится?! Где Север?! — долетают до меня слова, но тут же разбиваются о стену моего шока. — Да ответь же ты, блядь, уже!

Щёку обжигает огнём, и я прикладываю ладонь к горящей коже. Картинка проясняется, сознание тоже, и я начинаю давиться рыданиями и захлёбываться слезами. Падаю на колени, потому что ноги не выдерживают вес собственного тела. Такое чувство, что меня придавило бетонной стеной, а в груди сжимают тиски.

— Настя! — визжит подруга. — Да что происходит? Что с тобой?! Где Артём?!

Я хочу им ответить. Успокоить. Сказать, что всё будет хорошо, но изо рта вырываются только задушенные всхлипы и жалкий скулёж. Даже в таком состоянии понимаю, что слёзы сейчас ни к чему, что Артёма в любом случае отпустят, но успокоиться никак не выходит.

Вам знакомо чувство, когда в кровь впрыскивается огромный заряд эндорфинов и потом, когда они идут на спад, наступает состояние апатии? Головой ты понимаешь, что нет причин для грусти, но ничего не можешь с этим поделать? Вот и я осознаю, но не могу выйти из истерического состояния.

Вика садится рядом со мной на пол и прижимает к себе в попытке успокоить. Арипов куда-то уходит. А потом я вдруг взлетаю вверх и оказываюсь в крепких мужских руках. Опускаю ресницы и сжимаю кожаную куртку. С такой силой вдыхаю, словно слишком долго была лишена этой возможности.

— Всё хорошо, маленькая. Успокойся. Теперь всё хорошо. — срывающимся голосом шепчет Тёма, крепче притискивая меня к груди. Прижимается спиной к стене и скатывается по ней, не ослабляя хватки. — Тише, любимая. Тише. Всё в норме. Ну не плачь, маленькая. Блядь, не разрывай меня.

Только скользнувшие в его голосе отчаяние и мольба вынуждают меня успокоиться и посмотреть в любимые бирюзовые глаза. Хотя страха в них больше нет, но напряжение всё равно сохраняется где-то в глубинах зрачков.

— Почему ты не сказал им, Тём? — вырываю из охрипшего горла.

— Сказал, Насть. — устало выдыхает и опускает веки. — Слушать меня никто не стал. А учитывая то, что они считали, что я держу тебя силой, шантажом и вообще, блядь, морально подавляю, то решили тебя не привлекать, пока твои предки не явятся.

— Что, блядь? — подрываюсь в его руках, опираясь на плечи. Парень открывает глаза. Устанавливаем контакт. Боль. Страх. И даже ужас. Я не могу разобрать его это эмоции или отражение моих собственных. — Да они совсем охренели. — подскакиваю на ноги и меряю нервными шагами коридор. — Я убью его. Сука! Убью!

Артём просто обнимает меня, заставляя замереть в его руках. Цепляюсь дрожащими от страха, злости и нервов пальцами в лацканы его косухи и дышу. Я просто, мать вашу, дышу, потому что биться в бессильной ярости нет никакого смысла.

— Поехали домой, малыш.

— Тебя так просто отпустили? — задушено откликаюсь.

— Надо будет потом явиться в участок. И тебе тоже.

— Твою ж...

Хотя это уже прогресс. Надеюсь, "папочка" там тоже будет, чтобы я смогла плюнуть ему в лицо.

Как мы дошли до этого? Они ведь были моей семьёй. Моими самыми близкими людьми на свете. А сейчас? Он обвинил моего любимого человека в ужасных вещах. И я ненавижу его до такой степени, что желаю смерти.

Пока идём к выходу, Северов объясняет ребятам, что произошло, а я по большей части молчу, чтобы не выдать шквала негативных эмоций.

— Прости, Миронова, но я сам твоего папашу ёбнуть готов. — рычит Арипов, когда Тёма заканчивает рассказ.

— Становись в очередь, Антон. — отрезаю ровным тоном, но с такой жестью в интонациях и бешенством в глазах, что он отводит взгляд и смотрит куда-то вдаль. — И не называй меня Миронова. После всего...

— И как тебя называть?

— Может Настя? Это моё имя, знаешь ли.

— Северова. — вставляет Артём.

— В смысле? — и это не только мой вопрос, но и наших друзей.

Одновременно вскидываем глаза на Тёму. Но он смотрит только на меня. Глаза в глаза. Два сердца. Одна душа.

— Это оно, Насть. Помнишь, что обещала мне ответить? — периферийным зрением подмечаю вытянутые лица Тохи и Вики, когда Северов становится на одно колено и протягивает мне коробочку с кольцом. — Станешь моей женой, любимая?

Счастье не только испепеляет все негативные эмоции, но застревает в горле расплавленным шоколадом, не давая выбраться наружу одному единственному слову. Киваю быстро и часто, потому что не могу ничего сказать. Падаю рядом с любимым на колени и даже не делаю попыток остановить поток слёз.

— Картина маслом.

Оказываюсь на ногах раньше, чем остальные успевают повернуть головы на ледяное замечание.

— Убирайся на хрен, Кирилл! — мой голос больше похож на шипение диковинного зверя, а не на человеческий.

Север тоже поднимается и рывком бросается на Должанского. Мне удаётся перехватить лишь кончики его пальцев, не давая совершить эту ошибку.

— Не надо, Тёма, прошу.

Он останавливается, цепляет мои глаза, гулко выдыхает и сжимает ладонь.

— Плечом к плечу? — задаёт вопрос сиплым голосом.

— Всегда.

— Мало тебе проблем, выродок?

А вот при звуке этого голоса срываюсь уже я. Звук хлёсткой пощёчины эхом разносится по территории академии.

Отец замирает в полном оцепенении, приложив руку к красному отпечатку моей ладони. Мама, которую я не заметила так же, как изначально и его, громко восклицает и что-то там выкрикивает, но я ничего не могу разобрать. Сверлю "папочку" яростным взглядом в надежде, что он его добьёт, но не тут-то было. Он раздувает грудную клетку и командует:

— Ты, — тычет в меня пальцем, — сейчас же едешь домой, пока я твоему ублюдку не устроил проблем посерьёзнее.

— Пошёл. Ты. На. Хер. Папа. — отрезаю каждое слово и, задрав подбородок, прохожу мимо него.

И дело вовсе не в том, что я боюсь его или что мне нечего сказать. Ладони до зуда хотят сжать его шею. Зубы скрипят от желания вцепиться в глотку.

— Анастасия! — ревёт "папа" и ловит меня за запястье.

— Что, блядь, Анастасия, а? Чего ещё ты мне не сказал? Что ещё сделаешь?

— Ты не представляешь, на что я способен, дочка. Этот арест всего лишь цветочки. Или ты едешь с нами домой, или твой ублюдок, — кивок мне за спину. Знаю, что Артём стоит прямо сзади и готов вмешаться в любой момент, но даёт мне шанс самой разгрестись с этим дерьмом, и я благодарна ему за это. — сядет пожизненно.

— Рискни. — бросаю вместе с презрительной усмешкой. — Ты не только не вернёшь меня домой, но и потеряешь всё, чем так дорожишь.

— Что ты несёшь, Анастасия? — хрипит отец.

— Что за глупости, Настя? — выдыхает мама.

— Вы хотели, чтобы я была в курсе ваших дел, и я, мать вашу, в курсе. Если вы тронете Артёма, то, Богом клянусь, я вывешу на билбордах всё ваше грязное бельё. Вытряхну его перед всеми.

— Настя, ты же погубишь свою репутацию. — шелестит мать.

А я смеюсь. С таким мрачным видом, что предки сразу притихают. Они понимают, что мне есть чем им ответить. И они боятся. Да, блядь, дожились... Меня боится собственная семья. А я их ненавижу.

Это на самом деле очень страшно и больно, когда вот так рвутся нити с прошлым и родственные связи. Но они не оставляют мне выбора. Если бы они только поняли меня. Если бы приняли нас с Тёмой... Но этого никогда не произойдёт.

— На хрен мне ваша репутация. — высекаю с металлом в интонациях. Вырываю руку из отцовской хватки и поворачиваюсь назад. Как и думала, Северов стоит всего в метре от нас. На скулах ходят желваки. Пальцы то сжимаются в кулаки до побелевших костяшек, то распрямляются. Он всем своим видом выказывает гнев, который, как и я, не старается прятать. — Пойдём отсюда, любимый. — отпускаю лёгкую улыбку, обращаясь к ставшему самым близким и родным человеку.

Он в двашага пересекает разделяющее нас пространство и переплетает наши пальцы.

— Я люблю вашу дочь. И она любит меня. И мы...

— Да кто ты на хрен такой? — рычит отец.

— Уверен, что ВЫ отлично осведомлены о том, кто Я на хрен такой. — высекает Тёма. — И помимо этого, я будущий муж Насти.

Несмотря на затянувшееся напряжение и повисшую в воздухе угрозу, в груди становится горячо от этих слов.

Муж. Мой муж...

Когда я думала так о Кире, то меня топило паникой. А сейчас... Расправляю крылья. Моя взлётная полоса закончилась, и я взмываю выше облаков, выше планет, выше космической бесконечности. Я там, где ни разу не бывали не только люди, но и сами боги.

Забиваю на всё и всех. Ловлю в фокус бирюзу любимых глаз и выкрикиваю во всю силу лёгких то, что так и не смогла произнести ранее:

— Да!!!

Если раньше вся моя жизнь была театром абсурда, то вы хоть представляете, что происходит сейчас?

Родители, Кир, арест Артёма, угрозы, яростные взгляды, оскорбления, злость, ярость, ненависть. А Тёма хватает меня за талию и кружит по парковке. Обвиваю руками его шею. Ловлю губами его смех.

Мы два готовых на всё ради нашего общего счастья безумца. И остаётся только добавить известную всем фразу: и пусть весь мир подождёт.

Правда, этот мир ждать не намерен. Пока окоченевшие от шока предки стоят, разинув рты, раздаётся бесяче-хладнокровный тон Должанского.

— Не стрёмно жениться на шлюхе?

Северов исчезает раньше, чем мои ноги касаются твёрдой поверхности. Его кулак впечатывается в надменную рожу моего бывшего жениха. Кир оказывается на земле, а Тёма седлает его и продолжает сыпать ударами.

— Ты мне, мразь, за всё ответишь! За каждый, сука, синяк на её теле! За этот ебаный укус! За, блядь, каждую слезинку, уёбок, ответишь.

Вижу, как смазливое лицо Кирилла медленно, но неизбежно превращается в кровавое месиво. У него нет ни единого шанса против спортивного, накачанного Северова, хотя Должанский и предпринимает слабые попытки ответить или сбросить его с себя.

Я думала, что раньше видела на лице Артёма ярость, но как же я ошибалась. Это были лишь её глухие смазанные отголоски. Сейчас его лицо перекошено таким бешенством, что я с трудом узнаю в нём любимого человека. Если никто ничего не сделает, то Тёма просто убьёт Кира. Оглядываюсь по сторонам в поисках поддержки, но даже Арипов завис в каком-то ступоре.

Срываюсь с места и бросаюсь Северову на спину, сжимая пальцами рукав куртки той руки, которой он наносит бесконечно-сокрушающие удары.

— Хватит, Артём! Остановись! Перестань! Ты убьёшь его! — ору ему прямо в ухо, но он будто не слышит. — Умоляю, Тёма, пожалуйста, не надо. Ты нужен мне! Ты!

— Убью сучару! — рычит парень, в очередной раз впечатываю кулак в опухшее, посиневшее и всё покрытое кровоподтёками лицо Кирилла.

— Артём! Артём, блядь, остановись! — визжу так, что у самой уши закладывает. Его рука зависает в нескольких сантиметрах от изуродованной физиономии Должанского. Ухватившись за эту передышку, начинаю быстро тарахтеть ему в шею. — Остановись, родной, молю. Если ты убьёшь его, то я потеряю тебя. А я не смогу так. Без тебя не смогу. Ты нужен мне, Тёмочка.

Он тяжело и громко выдыхает и поднимается, а я продолжаю висеть у него на шее. Ноги болтаются в воздухе, но всё равно не отпускаю, будто мой захват сможет удержать его на месте. Если Север захочет, то сдует меня как пылинку. Но вместо этого он накрывает мои кисти ладонями и сипит:

— Задушишь, маленькая.

Ослабляю хватку и сползаю по его спине. Тёма поворачивается, крепко обнимает и жадно целует. Разрывая поцелуй, но не объятия, смотрит на моих предков и выбивает ровным, но хриплым голосом:

— Я бы никогда не назвал вашу дочку шлюхой. Никогда бы не оставил на её теле синяки. Никогда намеренно не сделал больно. Я люблю Настю, нравится вам это или нет. И мы всё равно будем вместе. Если вы любите её хотя бы на сотую часть того, как люблю я, то дайте нам этот шанс.

— Боже... — всхлипывает мама, и я читаю в её увлажнившихся слезами глазах — понимание. И да, мать вашу, она принимает Артёма. Принимает нас. — Прости дочка. — шелестит тихим голосом.

Но я не могу простить её. Пока не могу. Но всё равно позволяю лёгкой улыбке коснуться моих губ.

Отец ничего не отвечает. В глазах только негатив. Он непробиваемая стена. Но я и не собираюсь стучаться в дверь, которую никогда не откроют.

Смотрю на любимого и вижу, как разглаживаются его черты. Как мягкая улыбка расползается по лицу. Как загораются его глаза, когда смотрит в ответ. А в следующую секунду... В следующую секунду я умираю.

Выросший сзади Должанский наносит Артёму удар камнем в висок. Бирюзовые глаза округляются, а потом закатываются, и Северов с громким хрипом опадает на землю.

Глава 20

Не смей так поступать со мной

Замедленная съёмка. Именно так реагирует на шок моё сознание. Все движения смазываются и замедляются. Звуки отстают от картинки. Артём лежит на асфальте. Его шея вывернута на бордюре под резким углом. Все вокруг, в том числе высыпавшие из здания студенты, заторможенно воспроизводят какие-то движения. И тишина. Нереальная. Гробовая. Страшная. Пробирающая кладбищенским ветром до самых костей.

Я, будто сторонний наблюдатель, вижу одновременно всех. Каждое лицо. Каждую эмоцию. Каждый взгляд. И я вижу себя. Замершую каменным изваянием, с огромными глазами, в которых растекается ужас. С раскрытым в немом крике ртом. Я вижу, как трясётся моё тело. Вижу, как стекают жалящие слёзы.

Наверное, я умерла в тот момент, когда любимые бирюзовые глаза заволокло ледяным туманом смерти. Я не смогу жить без него. Я не умею так. Я так не хочу...

Я не дам ему умереть. Не позволю!

Внешний мир нагоняет меня какофонией неулавливаемых голосов и зудящих звуков. Перед глазами лежащее на земле тело любимого человека. Срываюсь с места и падаю на колени раньше, чем оказываюсь рядом. Разрываю джинсы и счёсываю кожу, но ничего не замечаю, кроме лужи крови, растекающейся вокруг его головы, заливающей белоснежные волосы.

Красная роза на снегу...

— Нет! — перекрываю криком доносящийся гомон голосов. — Не смей умирать, Тёма! Неееет!

Сжимаю челюсти и торможу истерику. Сейчас не время. Прикладываю два пальца и прощупываю пульс на шее.

— Слава Богу... Живи, любимый. Живи. — умоляю его беззвучным шёпотом. — Не умирай, родной. Не оставляй меня.

Пульс хоть и слабый, но он есть. Скидываю куртку и стягиваю с себя футболку, выставляя на обозрение кислотно-салатовый бюстгальтер. Прикладываю к ране на виске футболку и с силой давлю.

Только сейчас говорю сама себе спасибо за то, что никогда не прогуливала занятия по оказанию первой медицинской помощи.

Тёма дёргается, когда усиливаю нажим, и что-то неразборчиво бормочет, открывая затуманенные глаза. Мысленно благодарю всех богов разом. Парень предпринимает попытку подняться, но я мягко, но крепко удерживаю его ослабевшее от потери крови тело.

— Не двигайся, Тём. Лежи спокойно. — прошу, цепляя его взгляд. — Вызовите скорую! — выкрикиваю, обращаясь сразу ко всем и ни к кому одновременно.

— Насть... — едва шевелит губами. — На... Настя... Про...сти...

— Молчи, родной. Не говори, Тём... Ничего не говори... Всё будет хорошо. Верь мне!

— Ве...рю...

Его дыхание настолько слабое и рваное, что я уже на грани того, чтобы упасть в пропасть паники.

Хватаю его пальцы, не переставая прижимать пропитанную кровью ткань к ране на виске.

— Миронова, скорая едет, но там пробка. — сипит Арипов и опускается рядом.

— Какая на хуй пробка?! — взвываю раненным зверем.

— Авария, Насть. — его голос глохнет, и мы оба понимаем, что это значит.

Артём не выживет без профессиональной медицинской помощи.

— Надо ехать им навстречу. — подбиваю итог на остатках самоконтроля и убираю с лица окровавленной рукой прядь волос и убивающие силы слёзы.

Нельзя сейчас расклеиваться. Я нужна любимому человеку и должна держаться. Я должна. Должна!

— Пое...хали. — хрипит Тёма и делает попытку встать.

Машинально толкаю его назад и снова прошу не двигаться. Хотя мы с Антоном оба понимаем, что даже несколько крепких парней не дотащат его до машины без новых травм.

— Идти сможешь, брат? — спрашивает Тоха.

Северов слегка опускает голову в знак согласия, морщится от боли и приподнимается на локтях.

Придерживаем его за спину и помогаем принять сидячее положение. Подбежавшая Вика толкает мне в руки аптечку, но я понимаю, что она мало чем поможет при открытой черепно-мозговой травме. Вытаскиваю из чемоданчика обезбол и бинты. С особой осторожностью перевязываю рану и даю любимому таблетку, которую он с трудом проталкивает в горло. Провожу по своему лицу ладонями, размазывая кровь. Вдыхаю горький кислород.

— Дай мне сил, Господи. Помоги не потерять его и саму себя. — молю одними губами, а вслух выкрикиваю. — Да что вы все, блядь, встали? Помогите!

Толпа оживает, словно с неё сняли заклятие окаменения. Несколько парней подлетают и помогают Арипову поднять Артёма на ноги и довести до машины.

Бросаю взгляд в сторону родителей. Мама беззвучно плачет. Хочу ли я утешить её? Сказать, что нет смысла лить слёзы?

Нет! Она виновата в этом так же, как и отец, замерший соляным столбом с пустыми, ничего не выражающими глазами. Так же, как и Должанский, сидящий на ступенях за их спинами и ощупывающий свою искорёженную рожу так, словно это самое дорогое, что есть в его жизни. Будто ему плевать на то, что из-за него может умереть человек.

Мой человек.

Оглядываюсь на то, как ребята тащат на себе Тёму, и снова умираю. Волосы, лицо, шея, светлая футболка и джинсы залиты кровью. Он едва переставляет ноги, почти не отрывая их от земли, делая крохотные шаги. Мне даже не надо видеть его лицо, чтобы знать, каких усилий и боли стоят ему эти, казалось бы, элементарные, заученные, автоматические движения.

Во мне больше нет монстра. Я сама становлюсь монстром. Он смотрит на ненавистных людей моими глазами. Он сжимает в кулаки мои руки, примешивая к чужой крови мою собственную. Он живёт моей ненавистью и яростью. Он заполняет пропитанным кровью воздухом мои лёгкие. Он ощущает эту самую кровь на моих губах. Он впитывает её металлический вкус. И он говорит моим голосом, когда вплотную подхожу к предкам и заглядываю в глаза. Хотя нет, не так. Я врываюсь в них адским наказанием, которое вынуждает даже Должанского поднять на меня изуродованную морду.

— Если вы, — не просто выплёвываю, а харкаюсь этими словами, — хоть раз приблизитесь ко мне или Артёму ближе, чем на сотню шагов, то, Богом клянусь, я разорву вас в клочья этими самыми руками. — поднимаю вверх залитые кровью ладони. — Если кто-то из вас решит появиться в нашей жизни снова, то я выгрызу ему глотку. А если вы, блядь, предпримите хоть одну попытку навредить моему любимому человеку, то я, мать вашу, вырву ваши проклятые бесчувственные сердца и буду сжимать в кулаке, пока из них не вытечет последняя капля крови.

Стальной тон. Ледяные интонации. Жёсткие слова. Они сами разорвали меня на части, и во мне не осталось ни капли сострадания или жалости к этим людям. Сплёвываю окрашенную кровью слюну под ноги отцу и направляюсь к машине, в которой сидит единственный на свете человек, который имеет для меня значение.

Много позже я узнаю, что в этот момент я выглядела ни как готовое рвать на части чудовище, а как падший ангел возмездия. Много позже я узнаю, что в глазах других людей я была чем-то нереальным. Много позже мне скажут, что никого не смутило отсутствие одежды, но окрашенные бордовыми каплями волосы, измазанное красными полосами лицо, залитые кровью руки вызвали у людей не страх и отвращение, а какой-то благоговейный трепет. Много позже я отвечу, что это бред. Много позже. А сейчас...

Ни разу не обернувшись на крики очухавшегося отца и причитания матери, запрыгиваю на заднее сидение Гелендвагена.

Северов сидит, откинув голову на спинку сидения. Хриплое дыхание вырывается из приоткрытых, посиневших и чертовски бледных губ. Веки опущены. Грудная клетка практически бездвижна.

Арипов срывает машину с места, едва за моей спиной закрывается дверь. Вылетаем с территории академии на максимально-доступной в данной ситуации скорости. Вика сидит с другой стороны от Артёма, поджимает губы и тихо плачет. Ловлю в зеркале заднего вида глаза Тохи и в них тоже замечаю слёзы. Только я не позволяю слабости взять верх, иначе это будет конец. Сохраняя трезвый рассудок, беру ледяную руку любимого и легко сжимаю. Его ресницы слабо подрагивают, и он открывает глаза.

— Любимая... — шепчет едва различимым голосом.

Закусываю язык до крови, чтобы не слететь с катушек.

Нельзя! Сейчас нельзя!

— Я здесь, родной... С тобой... Всё будет хорошо... — делаю слабые попытки успокоить не только его, но и саму себя.

Чувствую жгучую влагу в глазах и зло схлопываю веки, не позволяя ни единой капле пролиться, потому что если хоть одна из них выскользнет, то их поток уже не остановить.

— Обними...

И я обнимаю. Пропускаю руки под его и обхватываю торс. Кладу голову на плечо, в то время как Артём роняет свою мне на макушку. Сосредотачиваю всё внимание на сбивчивых ударах его сердца. На надорванном дыхании. На приводящих в ужас хрипах в его груди.

Даже злейшему врагу я не пожелаю пройти через то, через что сейчас протаскиваю себя.

Знаете, как это страшно, прислушиваться к замедленному сердцебиению любимого человека и бояться, что оно в любой момент затихнет? Перестанет качать кровь по венам? Что дыхание просто смолкнет и тогда уже ничего нельзя будет сделать? Не знаете? И я предпочла бы не знать, но судьба редкостная сука, которой мало было извалять нас в дерьме, так она решила ещё и утопить в крови.

— Миронова, — бросает Тоха с водительского места и тянет мне мою куртку, — оденься.

Молча беру одежду, но просто прикрываю ей грудь.

— Не называй... её...так... — хрипит Артём, снова поднимая веки.

— Не говори, Тём. — прошу я.

— Блядь, Север, молчи. — рычит Арипов. — Не трать силы.

Но упрямства моему парню не занимать. Он с трудом отрывает голову и повторяет:

— Не называй её так!

Друг кивает и сипит:

— Прости.

Тёма роняет голову обратно на меня и шепчет.

— Люблю...

— И я люблю. Люблю тебя, родной. Ты только держись, Тёмочка. Не оставляй меня. — умоляю, ласково поглаживая его тело везде, куда удаётся дотянуться.

— Не... — глухой кашель. На разрыв уже не только мои нервы, но и каждая жила. — дождёшься.

Улыбаюсь сквозь слёзы, которые смешиваются с кровью и молчаливыми каплями стекают по лицу.

Да где же эта скорая? Вика с Антоном выгладывают машину, но в плотном потоке ползущих в пробке авто нет ни одной кареты скорой помощи.

Как держаться? Как справиться? Как не умереть от боли за любимого человека? Что ещё сделать? Как помочь ему?

В моей голове вертится шквал вопросов, но ответов нет. В салоне автомобиля застывает зловещая тишина, которую нарушает только рваное дыхание Северова. Страх, словно физическое явление, заполняет всё пространство и проникает в наши тела и головы.

— Скорая! — вскрикивает Вика.

Арипов резко бьёт по тормозам и, выскочив из Гелика, бежит к ней.

Дальше всё происходит как в тумане: звуки смазываются, люди и окружающее нас пространство расплываются. Артёма грузят на носилки. Переносят в машину скорой. Несколько автомобилистов ставят свои авто поперёк дороги, полностью парализуя движение, давая медикам возможность развернуть машину.

Я должна их поблагодарить за это. За то, что они Люди с большой буквы. Сказать "спасибо" или просто кивнуть, но я ничего из этого не воспроизвожу.

Подлетаю к дверям "кареты", когда туда грузят Тёму, и запрыгиваю следом, не просто не спросив разрешения, а коротко проинформировав офигевших от моей наглости медиков:

— Я еду с ним.

— А вы кем приходитесь пострадавшему? — спрашивает женщина-фельдшер, сканируя меня сквозь толстые стёкла очков.

— Она... — сипит любимый. — моя... невеста...

— Молчите, молодой человек. Вам необходимо беречь силы. — командует та же женщина и отвечает лёгкой улыбкой на вымученную усмешку Артёма, когда он смотрит на меня.

Я стараюсь ему ответить, но мышцы на лице разбивает параличом, и я стискиваю зубы, только чтобы не разреветься, глядя на любимого человека с иголкой в вене, кислородной маской на лице и залитого собственной кровью.

Обнимаю себя за плечи, вгоняя в них ногти, и сползаю спиной по металлической двери. Боль немного отрезвляет, и я коротко информирую врачей:

— Его ударили камнем в висок. Пульс слабый, но стабильный. Дыхание затруднённое. В груди хрипы.

На этих словах в кровь разгрызаю губы, потому что это самое страшное. Если человек остаётся в сознании при черепно-мозговой травме, то шансы обойтись без критических последствий достаточно высоки, но вот хрипы...

— Надо срочно проверить лёгкие. — командует медик. — Может, ушиб или контузия. Кровохаркание было? — обращается уже ко мне.

Медленно веду головой из стороны в сторону. Женщина кивает, давая понять, что приняла мой ответ. Даёт мне бутылку с водой, но я, несмотря на жажду, только смачиваю губы. В горле стоят слёзы, крики и паника. С трудом выдерживаю всю дорогу до больницы, держа ледяные пальцы любимого человека.

— Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. — повторяю, как мантру, скорее сама для себя. — Всё будет хорошо.

В больнице, когда Тёму увозят на обследование, рвусь с ним, едва ли не зверем, бросаясь на медперсонал, преграждающий мне путь.

— Я должна быть с ним! — ору во всю глотку. — Пустите меня! Пустите к нему!

— Успокойся, девочка. — сочувственным тоном просит пожилой врач и обнимает за плечи. — Ты сейчас только будешь мешать. Ему необходимо сделать КТ, МРТ, рентген и УЗИ, чтобы понять степень повреждения. Но я уже сейчас могу сказать, что он крепкий парень и точно справится со всем этим. К тому же за него переживает такая красивая девушка, что у него просто нет выбора. — улыбается той улыбкой, с которой отцы успокаивают своих истерящих чад.

Но его ровный голос и спокойная уверенность помогают мне немного прийти в себя. Доктор проводит меня в свой кабинет, вынуждает вымыть руки и умыться.

Смотрю в небольшое безрамное зеркало, висящее над раковиной, и отшатываюсь от него, как от физического удара. Всё лицо покрыто кроваво-красными полосами. Губы искусаны в кровь и испещрены следами зубов и ранами. Глаза кажутся чёрными и пустыми, как у трупа.

Я знаю, как выглядят мёртвые глаза. Я нашла своего дедушку, когда он умер. Я помню пустоту в его взгляде. Я помню его синюшные губы. Я помню его ледяную кожу.

Зеркало сейчас отражает смерть. Да, я умерла и не воскресну, пока не буду уверена, что с моим любимым мужчиной всё в порядке.

Принимаю халат, который даёт мне доктор, и спускаюсь в приёмный покой больницы, где он велит мне оставаться и ждать новостей. Меряю шагами комнату, не замечая перепуганные взгляды окружающих меня людей. Несмотря на вымытые лицо и руки, я всё ещё покрыта кровью. Появляются друзья. Коротко информирую их о всех процедурах и возможных диагнозах.

— Будьте здесь и ждите новостей. — бросаю безжизненным голосом и выхожу на улицу.

Стены словно сжимаются вокруг меня, грозясь превратить в кровавое месиво, поэтому, оказавшись вне здания, глухо и тяжело дышу. У меня никогда не было никаких фобий, но сейчас одна паническая атака сменяется другой. Несмотря на то, что сердце трещит на разрыв с такой скоростью гоняя по венам кровь, что они способны разорваться только от силы трения, я остаюсь спокойно-холодной, будто внутри меня чёрная дыра, втянувшая в свою ледяную пустоту всё живое, что во мне было. Истерика, паника — всё отступило. Никаких чувств и эмоций не осталось, хотя руки продолжают трястись, как у припадочной. Сама не могу разобраться в той буре эмоций, что расхреначивала все внутренности, поэтому просто отключилась не только от внешнего мира, но и от внутреннего. Только так я и смогу всё это пережить, иначе просто упаду и больше не смогу подняться.

Господи, ну как это могло произойти? Как четыре сказочно-волшебных дня могли превратиться в один нескончаемый кошмар? Арест, подстроенный отцом. Появление предков. Драка. Удар. Кровь. Как? Почему, мать вашу, всё так? За что нам это? За что, блядь?!

Из дверей выходит Арипов и без слов закуривает.

— Новостей нет?

— Нет.

Хватаю губами горький дым, который он выпускает, и толкаю его в лёгкие. Никогда не понимала, как людям помогает курение, но сейчас поворачиваю к нему голову и прошу:

— Дай сигарету.

На лице парня мелькает удивление, с которым он быстро справляется.

— Не стоит. — толкает упрямо.

— Дай. Мне. Сигарету. Антон. — обрубаю каждое слово.

Арипов достаёт из пачки сигарету, подкуривает и передаёт мне. Делаю осторожную затяжку и тут же давлюсь. Кашляю так, что не только слёзы из глаз льются, но и, кажется, оставляю на асфальте собственные лёгкие.

— Я предупреждал.

— Захлопнись! — рычу и делаю новую тягу.

Давлюсь. Затягиваюсь. Кашляю. Затягиваюсь. Только спустя десяток тяг, за которыми Тоха наблюдал с видом мрачного жнеца, мне удаётся втянуться. Облегчения или наслаждения я от этого не ощущаю, но, сосредоточившись на процессе, на какое-то время отключаюсь от пугающей реальности. Бросаю в урну окурок и, обернувшись, попадаю прямо в объятия парня.

Я хотела бы обмануться. Поверить, что это Артём, но Арипов не только пахнет, но и ощущается иначе.

Я хочу оттолкнуть его. Хочу вырваться. Хочу наорать. Хочу спросить, какого хрена он это делает. Но вместо всего этого цепляюсь пальцами в его толстовку и сжимаю зубы, чтобы не выпустить наружу вместе со слезами, которые бесконтрольно стекают к подбородку, поток отчаяния.

— Отпусти, Настя. — хрипло шепчет Тоха. — Тебе надо выплакаться. Хватит держать всё в себе. Ты была молодцом. Не думал, что увижу тебя в роли терминатора. — коротко хмыкает. — Ты одна, кто не застыл и не растерялся. Ты держалась за всех нас, тогда как была единственной, кто имел право на эту слабость. Плачь, Северова. Плачь.

Северова...

И я не просто плачу. Я рыдаю, захлёбываюсь, ору, проклинаю судьбу и весь это чёртов мир. Луплю кулаками крепкое тело парня. Он ничего не возражает, продолжая просто обнимать. Когда силы на крики и стенания иссякают, беззвучно плачу.

— Молодец, Настя. Умница. — отзывается сиплым голосом. — Полегчало?

Опускаю вниз голову в знак согласия. Даю себе ещё немного времени и отстраняюсь.

— Пойдём?

Арипов кивает, и мы возвращаемся в приёмный покой. Вика замечает моё мокрое от слёз лицо и пропитанную ими же и измазанную тушью толстовку своего парня, но ничего не говорит. Без слов закидывает руки мне на плечи и гладит по голове. Отталкиваю подругу и опираюсь на стену, сползая по ней.

Когда ты и так на грани срыва, но стараешься держаться, чужая жалость и попытки успокоить только подталкивают тебя к краю, а мне больше нельзя падать. Вместе с криками и рыданиями ушло странное оцепенение, и даже дышать стало немного легче. В голове начало медленно проясняться.

Заболоцкая занимает единственное место на лавочке. Арипов падает на пол, опираясь на противоположную стену. Время тянется бесконечно, но никто из нас не нарушает напряжённого молчания, потому что разводить панику и строить предположения лишь усугубит нашу тревогу.

— Кто с Северовым? — громко спрашивает вошедший в вестибюль доктор.

Оказываюсь около него раньше, чем остальные успевают подняться.

— Что с ним? — пищу дрожащим тоном.

— Операция прошла успешно. Всё оказалось не так страшно, как мы думали. Травма не открытая, только трещина в черепе. Сотрясение средней тяжести и ушиб лёгкого. Всё это не является смертельным, но мы оставим его на несколько дней в больнице, чтобы понаблюдать.

— И чем это чревато? — спрашивает Тоха, в то время как я ни слова не могу из себя выдавить от накрывшего меня облегчения.

Всё хорошо. Спасибо, Боже. С ним всё хорошо.

С трудом улавливаю ответ мужчины.

— Головокружения, тошнота, головные боли. Возможна забывчивость и спутанность сознания. Но всё это мы проверим, только когда он полностью отойдёт от наркоза.

— Можно к нему? — задаю вопрос с мольбой в голосе и смотрю на доктора таким жалостливым взглядом, что он сначала делает попытку отказать, а потом всё же сдаётся.

— Только один человек и всего на минуту. — отрезает строгими интонациями.

Поворачиваюсь и умоляюще смотрю на ребят.

— Иди, Северова. Передай, что как только он выйдет отсюда, то я ему сам ебучку расквашу.

Подмечаю хмурый взгляд врача на замечание Арипова и иду следом за мужчиной. Он останавливается у двери и берётся за ручку.

— Можно я сама?

Кивок и он уходит, напомнив при этом:

— Минута.

Не давая себе времени на страхи и сомнения, толкаю дверь и замираю. Артём лежит на койке с капельницей в руке. Голова перебинтована. Кожа и губы бледные, хотя и не настолько, как раньше.

— Тёма... — быстрыми шагами пересекаю пространство и падаю на колени возле кровати. Ловлю холодную руку. — Тёмочка...

Слёзы снова стекают по щекам, хотя я была уверена, что их просто не осталось. Так критически больно видеть его в таком состоянии. Ресницы Северова начинают трепетать, и он открывает глаза.

— Любимый.

— Кто... ты..?

Глава 21

Не страшно упасть. Страшно больше не подняться

— Не смешно, Северов. — отбиваю с иронией, хотя она не скрывает дрожащего от страха голоса.

Парень хмурится, изучая моё лицо так, словно впервые видит, а я... Я умираю. Снова. Когда уже настанет финал, и я перестану возвращаться только для того, чтобы снова сдохнуть и провалиться в Ад?

— Ты... ангел? — вылетает из его губ.

Не могу пошевелиться. Не могу ничего из себя выдавить. Не могу сделать вдох. Не могу даже моргнуть. За рёбрами такая тишина, что я начинаю ощущать себя пластмассовой куклой, у которой внутри только пустота.

Цепляюсь пальцами в его запястье. Взглядом в глаза. Я знаю, как они горят, когда он смотрит на меня. Знаю каждую эмоцию на его лице и в глубине зрачков. Знаю, как бьётся его сердце. Знаю, как откликается душа. Но сейчас этого ничего нет. Только полное непонимание. Он действительно не узнаёт меня.

— Ты знаешь, кто ты? — срываю глухим шёпотом.

Тёма медленно кивает, не отрывая от меня бирюзовых глаз.

— Артём Северов. — кашляет и переводит дыхание. — Студент полицейской... академии. — каждое слово даётся ему с трудом, но без сомнений. — А ты..? Ты ангел?

— Нет, Тём, не ангел. — шелещу севшим голосом.

— Не называй...так. — хмурится он, сводя брови к переносице, и тут же морщится от боли. — Падший...ангел...

"Не называй так..."

Он правда не помнит. Почему? Боги, ну почему? Неужели на нашем пути было мало испытаний? Зачем ещё и это? Сколько можно пинать меня под дых? Там и так уже не осталось живого места. Так же, как и на израненном сердце. Так же, как и на искорёженной рубцами душе. Внутри только пыль и кровь. За что этот мир подбрасывает всё новые испытания? Сколько я ещё так выдержу?

— Ангел. — зовёт Артём.

Промаргиваюсь несколько раз, возвращая чёткость размазанному зрению. Я должна бороться. Я обязана справиться с этим.

"Я буду бороться за нас двоих, если у тебя не останется сил".

Видимо, этот бой мне придётся вести в одиночку, пока любимый не будет готов встать рядом. Нельзя сдаваться. Нельзя падать. Но так как я уже стою на коленях, то я просто обязана подняться.

Выжимаю из себя ту самую, как называет Тёма, мозговъебательную улыбку с ямочками и говорю:

— Настя. Моё имя — Настя.

— Нас-тя. — растягивает по слогам, словно пробует на вкус. Впервые. — Тебе больше...идёт... Ангел.

Знаете, что значит моё имя? Анастасия означает — воскресшая. Поэтому дедушка и подарил мне кулон с Фениксом. Эта мифическая птица всегда сгорает в огне, а потом восстаёт из собственного пепла. Думаете, это — дар? Нет! Это — проклятие. Иногда хочется, чтобы всё просто закончилось, потому что не остаётся ни сил, ни желания продолжать существование, но грёбанная вселенная не даёт тебе такой возможности. Возвращает тебя в жестокий мир снова.

Снова. И снова. Бесконечно.

— Ты правда не помнишь меня? — спрашиваю с мольбой в глазах, но Артём закрывает свои, словно копаясь в воспоминаниях, и качает головой. Внутри всё обрывается. — Артём, я...

— На сегодня хватит. — раздаётся за спиной строгий голос врача.

Вскидываю на него потерянный взгляд и молю:

— Ещё минуту.

— Пациенту нужен отдых. Пойдёмте.

Молча поднимаюсь на ноги и иду за ним. Северов перехватывает мои пальцы. Оборачиваюсь в надежде, что он вспомнил меня, но иллюзия мгновенно рушится, когда тихо спрашивает:

— Ты ещё придёшь...ко мне...Ангел?

— Я всегда буду приходить к тебе, Тёма.

Мне стоило бы просто выйти из чёртовой палаты, пропитанной моим отчаянием, но вместо этого я подхожу обратно к постели и целую любимого человека с такой тоской и печалью, что он просто не мог её не почувствовать. И снова жестокая реальность разрывает меня на мясные ошмётки.

— Хорошо целуешься...Ангел.

Вылетаю в коридор быстрее доктора, пробегаю мимо друзей. Бегу до тех пор, пока не оказываюсь на улице. Колени подгибаются, я падаю на землю. Я кричу так громко, что с дерева срывается стайка воробьёв. Я реву так горько, что кровь пропитывается этой горечью, превращаясь в яд. Это отравляющее вещество разгоняется по всему организму, выжигая не только последние нервы, но и хрупкую нить надежды. Оно отравляет мою веру. Оно превращает мою любовь в смертельную для меня ловушку.

Бью кулаками и ладонями холодный бетон.

Чьи-то руки отрывают меня от земли. Чьи-то шаги отдаляют меня от любимого человека. Кто-то сажает меня в салон автомобиля. Чей-то голос просит меня успокоиться. Машина куда-то едет.

Я больше не бьюсь в истерике. Я вижу Антона на водительском сидении. Я вижу Вику сзади. Я вижу потёки крови на бежевой коже салона. Я слышу, как ребята стараются привести меня в чувство.

Чувство... Какое странное слово. Что значит чувство? Нюх, слух, обоняние... Они чувства. Они не исчезают просто так. Любовь, страх... Их тоже называют этим словом. Но почему их сейчас во мне нет?

Я кукла. Я всегда ей была. Только Артём Северов смог сделать из меня живое существо. Лучше бы я так и оставалась украшением для семьи, чтобы никогда не знакомиться со всеми этими чувствами. Они приносят с собой боль. Они заставляют нас страдать. Они выворачивают наши души. Они вырывают наши сердца.

Я не хочу чувствовать. Хотя бы не сегодня. Иначе я никогда не смогу подняться с колен. Слишком много событий. Слишком много эмоций. Слишком много ужасного сегодня произошло. Слишком для одного человека.

Отключаю в себе всё, только чтобы пережить этот адски-мучительный день.

Машина тормозит возле дома Северова, и я выпрыгиваю из неё, не оборачиваясь, направляюсь к подъезду.

— Насть, подожди. — кричит Вика.

Торможу чисто механически. Она подходит вместе с Антоном и обнимает меня. Выдерживаю этот контакт, потому что внутри ничего не осталось.

— Врач сказал, что эта амнезия может быть временной. — выдыхает подруга, отстраняясь и заглядывая мне в глаза.

— Может быть... — всё, что я слышу.

— Насть, Тёмыч не слабак и выгребет из этого. Хотя бы ради тебя. — глухо вставляет Арипов.

— Хорошо. — бросаю, входя в двери.

В квартире так же не позволяю себе ни одной эмоции. Не глядя по сторонам, не вдыхая пряный запах любимого, которым пропитано помещение, иду прямо в ванную. Срываю с себя одежду, ставлю стирку. Долгое время стою под горячими струями воды, наблюдая, как красновато-розовые потёки скатываются по моей коже. Стиральная машина оповещает об окончании цикла, а я продолжаю стоять без движения. Кажется, даже моё дыхание замирает, а воздух кругом застывает. Звуки сливаются в один затяжной писк.

Остервенело трясу головой, разбрызгивая потоки воды с волос. Смываю с себя кровь и тяжесть этого проклятого дня и выхожу из ванной. Не вытираясь и не заматываясь в полотенце, развешиваю вещи. Иду на кухню, оставляя за спиной мокрые дорожки. Достаю бутылку вина и, открыв, делаю несколько больших глотков. Падаю на задницу, разбрызгивая на своё тело и пол красные капли, так похожие на кровь. Сжимаю челюсти. Скриплю зубами. Стискиваю разбитые пальцы в кулаки, вгоняя ногти в и без того изорванную кожу ладоней.

Физическая боль отрезвляет. Проясняет сознание. Как бы я ни старалась избавиться от всех чувств, это нереально сделать. Это не то, что можно вырвать из себя. Их можно только приглушить и выбрать себе манеру поведения и вариант принятия очевидных фактов.

Когда у людей случается беда, то каждый справляется с ней по-своему. Одни уходят в запой, чтобы притупить боль парами алкоголя. Другие впадают в апатию, перестающую в депрессию, закрываясь от всего мира. Третьи неделями плачут и бьются в истерике. Четвёртые продолжают жить как ни в чём ни бывало, растворяясь во внешней суете. Есть много вариантов принять реальность, но я не стану озвучивать их все. В любом случае, ни один из них мне не подходит, потому что я не потеряла Артёма. Он жив, а это главное. С остальным я справлюсь.

Я не могу позволить себе развалиться на части. Надо быть сильной. Сейчас я нужна любимому как никогда раньше. Я должна бороться за нас двоих.

Прикончив половину бутылки красного, иду в спальню и заваливаюсь на кровать лицом вниз. Прохлада шёлковых простыней приятно щекочет тело. Запах кофе, табака и корицы раздражает рецепторы, вызывая першение в носу и слёзы на глазах.

Я должна продолжать свой путь. Я обязана подняться. Я заставлю Тёму вспомнить меня.

А если нет?

Если он не сможет вспомнить, то я сделаю так, что он влюбится в меня заново.

***

— Ты пришла, Ангел. — зазывно улыбается Артём, едва показываюсь в палате.

Сегодня он выглядит уже лучше. Кожа обрела свой почти нормальный оттенок, хотя и продолжает сохранять неестественную бледность. Губы порозовели. В глазах появился блеск. Вроде всё как всегда, кроме его памяти. Но я справлюсь с этим. Я дала себе слово, что больше не поддамся отчаянию, и я его сдержу. Я — войн. И я буду вести эту войну до последнего вдоха.

— Привет. — улыбаюсь самой ласковой своей улыбкой. — Я же обещала, что вернусь, Артём.

Сажусь на край кровати и сжимаю его руку. Он делает попытку выдернуть её, но я лишь крепче держу.

После разговора с Виктором Алексеевичем — лечащим врачом Северова, я поняла, что в отношении меня он вернулся к заводским настройкам. Тёма не помнит не только меня, но и нашу любовь. Для него её не было, а это значит, что он снова стал самовлюблённым кобелём. Но я знаю, какой он человек на самом деле и как выдернуть его наружу.

— Не отпущу, Тём. — отрезаю, не повышая голоса, когда снова дёргает рукой и хмурится.

— Не называй так, Ангел. Я же просил. — отбивает тихим рычанием.

— А я просила не называть меня Ангел.

Его брови смыкаются на переносице, а глаза сканируют моё лицо.

— Ты очень красивая, Ан... Настя. — улыбаюсь ещё шире. — И улыбка у тебя охуенная.

Он тоже улыбается, хотя и кривится от боли. Мне так хочется обнять его. Поцеловать. Сказать, как сильно он напугал меня и до какого безумия я его люблю, но сейчас это может лишь навредить. Для Артёма я — чужой человек.

Представьте себе ситуацию: просыпаетесь в больнице, а на вас набрасывается неизвестный вам человек и зализывает. Я бы впала в истерику.

Сейчас мы начинаем сначала. Это наша вторая встреча, и нам только предстоит познакомиться. Это пиздец как сложно. Это нереально трудно. Это неподъёмно тяжело. Но у меня нет выбора. Отпускаю его руку и, слегка толкнув в бок, командую:

— Подвинься. — бирюзовые глаза расширяются, но Северов слегка сдвигается по кровати, и я ложусь рядом, опустив голову ему на плечо. — Я знаю, что ты не помнишь меня, Артём, но мы знакомы уже больше двух лет. Мы учимся в одной академии, только на разных специальностях. Я иду на сотрудника следственного комитета, а ты изучаешь оперативное дело.

— Я знаю, на кого учусь. — бурчит обиженно. — Но тебя всё равно не знаю.

— А Вику Заболоцкую?

— Тохину девку?

Киваю, соглашаясь.

— Она моя лучшая подруга.

— Это должно что-то мне сказать? — слышится раздражение в его голосе, но я не намерена отступать.

— А знаешь, когда они начали встречаться?

— Мне так-то похуй. — встречает мой злобный взгляд и добавляет. — Недели две назад. Я как раз сачковал.

— А помнишь, почему ты не ходил на занятия?

Северов закрывает глаза, силясь отыскать причину, но когда ничего не выходит, злобно отталкивает меня от себя и рычит:

— Да что ты доебалась до меня?! Ты, блядь, не Ангел, а Дьявол во плоти! Тебе то что?

— А то, Северов, что ты, твою мать, помнишь всё и всех, кроме, блядь, меня. — срываюсь в ответ. Помню, что обещала быть терпеливой, но хрен-то там. Его упрямство может быть непробиваемым. — Это тебе ни о чём не говорит? Как сам думаешь, что у тебя должно было произойти с девушкой, чтобы ты её забыл на хрен?!

Парень раздувает ноздри, а на скулах мелькают желваки.

Давай, Тёмочка, злись, потому что я на грани.

— Я должен был её выебать. — отрезает тот самый заносчивый засранец, которым он был в самом начале нашего знакомства. — Знаешь, как это работает? Пришёл. Увидел. Победил. Трахнул. Забыл.

Не смотря на установки, из глаз вытекают слёзы обиды. Я знала, что просто не будет и за один день он меня не вспомнит, но на самом деле всё оказалось намного сложнее.

Лицо любимого смягчается, и он ловит пальцами слезинки. Совсем как раньше. Я даже готова поверить в то, что он потерял память, но не чувства.

— Почему ты плачешь, Ангел? — шепчет ласково, задевая своими губами мои. Как раньше. Но всё же иначе. — Не плачь, маленькая.

Всхлипываю ещё громче. И пусть он не помнит. Пусть для него я всего лишь "одна из", но я так не могу. Толкаюсь навстречу его губам и целую. Этот поцелуй получается слишком горьким, потому что Артём заталкивает мне в рот язык и вжимает ладонь между ног без какой-либо нежности.

Я забываю о том, где нахожусь и о том, что в палату в любой момент могут войти. Забываю о его ране. Мне необходим этот контакт, пусть и без любви.

Даже когда мы сходили с ума, растворяясь в нашем безумстве, я всегда ощущала в нём сдержанность. Тёма всегда перекрывал боль — лаской. А сейчас он грубо толкает меня на спину и кусает за горло, как какую-то бесчувственную самку. С силой сжимает промежность, причиняя не только дискомфорт, но и ощутимую боль. Следующий укус оставляет на щеке. Раньше он всегда зализывал эти отметины, но не сейчас. Слёзы перекрывают видимость. Это не мой любимый Тёма. Сейчас он — Артём Северов , для которого я — очередная подстилка.

С силой отталкиваю его с себя и слетаю с кровати. Первый порыв сбежать, но я собираю волю в кулак и оборачиваюсь уже на выходе.

— Если ты хочешь меня, Тёмочка, то тебе придётся вспомнить!

Остаток дня провожу в полном раздрае, мотаясь от отчаяния к отчаянию. Всё должно было быть не так. Я собиралась действовать иначе, но ничего не вышло. Его близость делает меня слабой, хотя от неё же я подпитываюсь силой.

Выматываю себя домашними делами, чтобы не рассыпаться на части. Стираю, глажу, готовлю обед, хотя есть и не собираюсь. Кусок в горло не лезет. Вытираю невидимую пыль. Пылесошу несуществующий мусор. Несколько раз прохожусь тряпкой по и без того чистым полам.

Вечером прихожу к коматозному состоянию и приговариваю оставшееся вино. Так легче. Не так больно. Не так сложно.

Едва касаюсь головой подушки, проваливаюсь в беспокойный сон. Просыпаюсь ещё более разбитой, чем вчера. Всю ночь мне снились кошмары: кровь, раны, окровавленные ножи и камни, кладбища, могилы. Меня колотит даже после обжигающего душа и двух кружек горячего кофе.

Выхожу из дома и пешком иду в больницу. До неё топать около двадцати километров, а приёмные часы начнутся только через три с лишним часа. Этого времени достаточно, чтобы немного прийти в себя.

Яркое солнце заливает осенние улицы своим светом, согревая землю тёплыми лучами. Пожелтевшие листья переливаются и задорно шелестят. Но я ничего этого не замечаю, продолжая копаться в невесёлых мыслях и выстраивать тактики поведения с Севером.

В палату вхожу без стука и сразу опускаю задницу на кровать рядом с парнем. Не давая ему опомниться, обнимаю за шею, осторожно, помня о его ране, запускаю пальцы в волосы и притягиваю голову к себе. Целую нежно, хоть и жадно. Сама прорываюсь языком ему в рот. Едва мужские руки ползут к моему телу, отстраняюсь. Мы оба задыхаемся, только по разным причинам. Я от переизбытка эмоций, а Тёма от желания. Под тонким покрывалом отлично виден бугор в паху. Соскальзываю с кровати и отхожу на два шага, когда он пытается снова заключить меня в объятия. Шумно выдыхаю и до отказа забиваю лёгкие вязким кислородом. Сердце гремит на разрыв.

— То, что было между нами, Северов, не просто трах. Запомни это раз и навсегда. Мы с тобой были вместе. Мы любили друг друга. Если ты не вспомнишь, то больше никогда меня не увидишь, хотя тебе же насрать. Тебе плевать на меня! Я для тебя...

— Расскажи мне. — просит, цепляя взглядом мои глаза.

Пусть в них нет того, что было раньше, но кое-что знакомое разобрать всё же удаётся — вину. Ещё раз выдыхаю, сажусь рядом, переплетаю наши пальцы, хотя и вижу, что этот контакт ему пусть и не неприятен, но всё же непривычен. Плевать! Это не ему приходится каждый день проживать грёбанное одиночество и тоску по любимому человеку.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

И я начинаю рассказ. К тому моменту, как время посещения заканчивается, мне не удаётся добиться от него ни малейшего проблеска воспоминаний. Быстро целую, просто потому, что не могу поступить иначе, и ухожу. Домой возвращаюсь так же пешком, хотя ноги гудят так, что кажется, ещё шаг и я просто свалюсь. Но я не позволяю себе этого. Я должна продолжать идти вперёд.

Дома опять изматываю себя физической и моральной работой. Звоню декану и предупреждаю, что нас с Северовым не будет энное количество времени. Владимир Юрьевич сообщает о том, что уже в курсе всего и даёт нам обоим академ на неопределённый срок. Так же говорит, что Арипов его уже предупредил об этом.

Следующие шесть дней проходят в том же ритме.Пешком иду в больницу и обратно. Вечером занимаюсь уборкой. Днём стараюсь достучаться до Артёма, но всё без толку. С каждым днём отчаяние становится всё темнее и гуще, но я не оставляю попыток заставить его вспомнить. Вижу, что он и сам этого хочет, но не может.

На седьмой день мы ссоримся так, что едва ли не весь медперсонал и пациенты больницы с этажа собираются у палаты Северова.

— Заебала уже со своим "вспоминай"! — орёт Артём. — Не получается у меня! Нихуя не выходит!

— Ты даже не стараешься! — отбиваю воплем, глотая слёзы, которые не позволяла себе всю последнюю неделю. — Почему ты не хочешь вспомнить МЕНЯ?!

— Может, потому что мне, блядь, нечего вспоминать?!

— А может, ты просто боишься любить?!

— А может, я не хочу любить тебя?! Ты об этом не думала?! Может, мне так лучше?!

Вылетаю из палаты, распихивая плечами зевак. Весь день рыдаю без остановок.

Как он так может? Почему не хочет помнить? А если я сейчас всё разрушила? Если никогда не вспомнит меня, но теперь не сможет полюбить, потому что я упрямая дура?

Слёз больше. Всхлипы громче. Вой отчаяннее. Боль глубже. Страх сильнее.

Через два дня Северова выписывают, а я так и не смогла к нему пробиться. Наверное, оставаться в его квартире глупо, и мне стоит съехать? Не могу же я заявить ему, что он сам привёз меня сюда, а теперь я никуда не уйду. Это его дом, а не мой. И теперь человек, которого я люблю больше всего на свете, меня ненавидит. Я думала, что со всем справлюсь, но просто не знаю, как пережить ЭТО.

Под рой вопросов отключаюсь от реальности и проваливаюсь в дремоту.

В квартире раздаются шаги, и я мгновенно подскакиваю на кровати, прижимая к груди одеяло. С колотящимся сердцем вижу в дверном проёме высокую мужскую фигуру, но учитывая то, что на подстанции какая-то авария и света нет ни дома, ни на улице, не могу разобрать, кто это. Мужчина делает шаг вперёд, и я слетаю с кровати, путаюсь в одеяле и начинаю заваливаться на пол. Жилистые руки перехватывают моё тело и крепко прижимают к груди, в которой на разрыв колотится сердце.

Эти руки, это тело, это биение, это дыхание я узнаю из миллионов.

Неделю назад я бы скакала от радости, что Северов здесь, но сейчас поддаюсь страху. Я для него чужой человек. И я тоже не знаю его таким. Я не знакома с Артёмом, который не любит меня. Жгучие слёзы сползают по щекам. Мужские ладони крепче вжимают меня в грудную клетку. Делаю попытку оттолкнуться, но ничего не выходит.

— Отпусти, Артём. — шепчу одними губами, потому что внезапная слабость растекается по телу, которое без оглядки на разум желает этой близости.

— Не отпущу Настя. Я никогда и никуда тебя не отпущу.

— Тёма? — поднимаю в темноту глаза и неожиданно прикасаюсь губами к губам парня.

— Привет, любимая. Я вернулся. — и он целует меня с такой нежностью, от которой у меня подкашиваются колени и плывёт сознание. — Я люблю тебя, Настя. Не могу не любить.

— Сволочь ты, Северов. — смеюсь сквозь слёзы. — Я так скучала. Так по тебе скучала.

— Я тоже скучал, моя идеальная девочка.

Глава 22

Где заканчивается Ад?

Идём с Тохой на последнюю пару, но мои мысли далеко от учёбы. Могу думать только о том, что сделаю с моей девочкой, оказавшись дома. Помню, что нельзя сейчас срываться, но кроет конкретно. Хочу её так, что яйца звенят.

Возле аудитории меня перехватывает Лигизов.

— Северов, — раздаётся ржавый голос декана, едва ступаю на порог. Оборачиваюсь и ловлю его хмурый взгляд, от которого мандраж по спине пробегает. — пойдём.

Указывает головой направление, и я без слов иду за ним. Надеялся, что раз уж весь день меня не задрачивал по поводу прогулов, то пронесло. Не тут-то было. Строчу месседж Насте, чтобы не волновалась. Мы с ней как два маньяка, все пары переписываемся. Странно будет, если сейчас пропаду.

Всю дорогу Владимир Юрьевич хранит грёбанное молчание, которое хреначит по нервам, как оголённый провод. Хочет навешать пиздюлей за сачкование, так пускай вешает. Нахрена меня мариновать?

Ответ я получаю, входя в ректорский кабинет. Сразу подмечаю двоих ментов, торчащих там.

Какого хера?

— Северов Артём? — спрашивает тот, что при погонах.

— Да.

— Вы арестованы по подозрению в похищении и изнасиловании.

Хладнокровие слетает к херам, как ни стараюсь держать лицо. Что за бредятина?

— Это чё ещё за хуйня? — высекаю несдержанно. — Кого я, мать вашу, насиловал?

— Миронову Анаста...

— Хрень не пари! — рыкаю и разворачиваюсь, чтобы свалить.

М-да, блядь, было бы всё так просто.

Мусора утыкают меня мордой в дверь и щёлкают браслетами на запястьях.

— Успокойся, пацан. — выбивает старший.

— Какой я тебе, блядь, пацан? Кто накатал эту блядскую заяву?!

— Не гонори тут. Не в твоём положении. — толкает сержант и силой паркует меня на стул. — Читай.

Перед глазами падает бумага. Даже не вчитываюсь в содержимое, бросая взгляд на подпись. Кто бы сомневался...

Миронов Р.А.

Так значит, вот как эта сука решила меня убрать. Ни хера он этим не добьётся. Настя легко опровергнет все его слова. Так какой смысл?

— Слушай, старлей, — вскидываю голову на старшего, — вся эта заява — больное воображение её отца. Настя — моя девушка, и она сейчас в академии, ждёт меня возле четыреста двенадцатого. Приведите её сюда и спросите лично обо всей этой хрени.

— Роман Александрович ясно дал понять, что девушка подверглась не только сексуальному, но и психологическому давлению, и разговаривать с ней бесполезно. Скоро он приедет лично и заберёт дочку.

Психологическому и сексуальному давлению? Да что за хуйня, мать вашу? От злости колотит так, что из моего горла вырывается звук, больше похожий на треск гремучей змеи. Сжимаю челюсти, сдирая эмаль и кроша зубы. Мотор херачит до треска в рёбрах. Животный рёв взбесившегося пульса перекрывает все наружные звуки. Топлю в себе всю ярость, потому что она сейчас лишь глубже закопает меня.

— Я, блядь, в жизни никого ни к чему не принуждал. Если кто-то на это и способен, то только Миронов. — выплёвываю зло.

— Тише будь, парень, пока больше проблем не заработал. — высекает лейтенант.

Слушать меня, конечно, блядь, никто не собирается. Мусора продолжают давить и задавать какие-то вопросы, но я могу думать только о том, как вырваться отсюда и предупредить Настю обо всём этом дерьме. Если её папаша явится, то моя девочка вряд ли справится с ним.

За рёбрами всё замирает от страха за любимую. Я должен любой ценой выйти отсюда и быть с ней в этот момент. Я поклялся себе защищать её, но сейчас не могу даже долбанную SMS написать. От бессилия сильнее стискиваю кулаки, натягивая вены на предплечьях, и скриплю зубами. Блядь, как мне предупредить мою девочку, чтобы она не столкнулась с папашей?

Дверь распахивается так, что ударяется о стену, отчего даже менты подпрыгивают. Поворачиваю голову и сталкиваюсь с перепуганными зелёными глазами.

— Настя. — хриплю, глядя на то, какой шок появляется в глубине её зрачков. Она не должна видеть меня в таком виде. — Уходи, малыш. Всё нормально. Всё будет хорошо. — прошу любимую, но она словно не слышит.

Переводит глаза с меня на мусоров и спрашивает, что здесь происходит.

— Северов Артём Константинович арестован за похищение и изнасилование. — выбивает летёха.

Я хочу заорать, чтобы Настя не слушала его. Что всё это подстроил её отец. Чтобы она просто ехала домой. Но я, блядь, даже слова не могу выдавить, глядя на то, какой ужас отражается на её лице.

— Только не верь в это, малыш. Только не верь, маленькая. Не верь. — молю мысленно, потому что в глотке такой удушающий ком появляется, что даже дышать выходит с трудом, а Настя...

Она быстро перекрывает страх сарказмом, принимает непроницаемый вид и выбивает:

— И кого же он похитил и изнасиловал?

В который раз удивляюсь её силе и способности сохранять хладнокровие в самой поганой ситуации.

Откуда всё это? Неужели она всегда была такой сильной?

— А вы, собственно, кто будете и кем приходитесь этому? — грубо бросает старлей.

Настя ухмыляется и отбивает:

— Миронова Анастасия Романовна.

Голос ровный. Интонации стальные. Холодная решимость. Моя девочка ни на секунду не поверила в мою вину. Неужели она поняла, кто за всем этим стоит?

Не могу оторваться от неё. Читаю каждую эмоцию, доступную только мне. В ней нет сомнений. Она верит мне. Даже дышать становится легче, когда понимаю, что любимая даже мысли не допускает, что я способен на то, в чём меня обвиняют. Я думал, что невозможно любить сильнее, но как же я ошибался. С каждой секундой я влюбляюсь в неё всё больше.

Настя передаёт документы служаке и только после этого смотрит на меня.

— Всё будет хорошо. — шепчет одними губами.

Коротко киваю, топя в себе желание сорваться с места и прижать к себе любимую. Это я должен её защищать, а не наоборот. Она такой решимостью горит, что я понимаю, что бороться она будет до победного конца. За меня. За нас. И я, блядь, должен быть рядом с ней.

Ещё пара фраз, от которых меня едва ли не физически ломает, и моя девочка выходит вслед за мужчиной. Я вскидываю голову, с презрением глядя на сержанта.

— Неужели она похожа на ту, кого давят морально и держат силой? — полицейский поджимает губы и отводит взгляд. Он и так всё понял, но продолжает упираться, имея на руках грёбанное заявление. — Слушай, сержант, ты же видишь, что всё это полная хрень, так какого я всё ещё в браслетах? Настя ушла из дома, потому что её вынуждали выйти за нелюбимого человека. Мы просто хотели быть вместе, а её папашку это не устраивало, поэтому он и решил так убрать меня с дороги.

— Не мне это решать. Есть заявление, и мы должны отреагировать.

Кусаю губы в бессильном отчаянии. Понимаю же, что так просто меня отсюда никто не выпустит, даже учитывая то, что они сами уже не верят в мою вину. Гулко выдыхаю и забиваюсь воздухом до предела. Нельзя сейчас разваливаться. Надо держаться, чтобы пройти через это дерьмо.

За дверью раздаётся крик моей девочки, и я в кровь разгрызаю слизистую. Что там, блядь, происходит? Как ни напрягаю слух, слов разобрать не выходит. Сжимаю кулаки в бесполезной сейчас ярости. Я должен быть с ней, но вместо этого сижу здесь и ни черта не могу сделать. Подрываюсь с места, но мент прижимает меня за плечо обратно к стулу.

— Да, блядь, пусти меня! — рычу, простреливая его взбешённым взглядом. — Не увозил я её силой! Ты и сам, блядь, это понимаешь! Какого хера, мать твою, продолжаешь этот цирк?!

— Сказал же, успокойся. — отбивает зло. — Не делай хуже. Если ты не виноват, то и бояться тебе нечего. Девчонка твоя всё подтвердит или опровергнет в участке, и от этого уже и будем отталкиваться. К тому же сейчас вернётся старший лейтенант Лобов и прояснит ситуацию.

Едва он произносит эти слова, как возвращается старлей. Один.

Какого хрена? Где Настя? Что если явился её старик? Если её увезли?

Страх липкими щупальцами расползается по венам, заполняя нутро. С трудом удаётся улавливать обрывки разговора.

— Да бред всё это... Разорвала в прах... Надо позвонить Игоревичу...

Летёха выходит, доставая телефон, а я читаю на лице сержанта принятие. Да, они уже поняли, что всё это грёбанная фикция, и моя вина только в том, что я не смог отказаться от своей девочки в угоду амбициям её стариков.

— Ну? — спрашивает у вернувшегося старлея.

— Сказал везти в участок и разбираться на месте. Потерпевшую тоже доставить вместе с родителями.

— Да вы, блядь, совсем ебанулись, что ли?! — ору, срываясь с места.

— Сядь, блядь, и расслабься! — толкает меня обратно один из ментов, но я даже не понимаю который.

Трясёт так, что стул шатает. Да и внутри коноёбит. Если с этот уёбок забрал её, то я его урою на хрен. Если придётся, то размозжу ему ебальник, но Настя с ними не останется. Я не позволю ей снова проходить через Ад.

Дверь в очередной раз распахивается и появляется Арипов. Бросает взгляд на меня, потом на ментов и снова на меня.

— Настя? — всё, что удаётся выдавить. Голосовые связки узлами скручивает от страха за неё.

— В коридоре с Викой. В истерике. — сука! Мне срочно надо к ней. — Что за херня? — спрашивает уже у служивых, кивая на наручники.

— А ты ещё кто? — выбивает сержант.

— Арипов Антон. — отсекает сдержанно, а потом добавляет. — Фамилия знакома?

По мордам служак пробегает ужас. Ясно, что они в теме, кто такой Арипов. Тохин батя — генерал-майор окружного РОВД, и они понимают, что если это дело дойдёт до него, то полетят не только погоны, но и головы.

— Прикинь, Тох, меня тут в похищении и изнасиловании собственной девушки обвиняют. — говорю с иронией и тяну лыбу, тряся перед лицом наручниками.

— Охуеть не встать. — ухмыляется друг. — Разберёмся.

Достаёт мобилу, набирает номер и ставит на громкую связь, опуская её на стол перед мусорами.

— Антон, что случилось? — раздаётся в трубке сухой голос. Значит, Арипов старший на рабочем месте, потому что у них в семье очень тёплые отношения и крепкая связь. Всегда по-доброму завидовал другу.

— Пап, соррян, что в рабочее время звоню, но у нас тут ситуация. — переводит дыхание и растягивает рот шире. — Тёмыча арестовали за похищение и насилие.

— Виноват? — короткий, но вместительный вопрос.

— Нет. — обрубаю спокойным голосом.

— Фамилия следователя.

— Скажите сами или мне ваши назвать? — режет Антон, читая на нашивках фамилии и инициалы полицейских.

— Харитонов. — сипит старлей.

— Сейчас решим.

Сергей Глебович отбивает звонок и всего через минуту у Лобова разрывается мобила.

Переглядываемся с Тохой и переводим взгляды на стремительно бледнеющего летёху. Он постоянно кивает, будто собеседник его видит. В глазах такая паника, что я растягиваю рот в злобной усмешке.

Схавай, сука

— Отпустить. — бросает сержанту, едва сбросив вызов. Замки браслетов щёлкают, и я срываюсь к двери.

— Мы с вами свяжемся, когда надо будет явиться в участок и дать показания. Мироновой тоже.

Даже не обернувшись, бросаю короткий кивок и вылетаю в коридор. Сразу цепляю глазами сидящую на полу Настю. Она вся трясётся. В считанные секунды оказываюсь рядом и подхватываю любимую на руки. Тактильно её напряжение ощущаю. Успокаиваю свою маленькую, но такую сильную девочку. Меня буквально волнами цунами любовь к ней накрывает. Не знаю, какими словами озвучить то, что я чувствую.

Едва появляется Тоха, двигаем на выход. По пути рассказываю всю историю.

— Я с отцом потом ещё переговорю на эту тему.

Благодарю друга за помощь, но мыслями уношусь далеко. Никогда не пользовался связями, да и Антон не любит к отцу обращаться, но сейчас это необходимая мера. Мне похеру, что будет со мной, но ради любимой на всё готов. Ни одной суке не позволю её обижать.

— Не называй меня Миронова. После всего... — пробивается в голову родной голос.

— И как мне тебя называть? — сипло отзывается Тоха.

— Северова. — уверенно вставляю я.

Никаких сомнений больше не осталось. Я был готов жениться на ней ещё до нашего расставания. На кухне тогда хер знает от чего растерялся, а теперь...

Стоило проводить свою девочку до аудитории, как я принял неожиданное для самого себя решение. Вместо пары поехал в ювелирку и купил кольцо. Хочу, чтобы не только Настя знала, как много она для меня значит. Мне мало того, что вся академка в курсе того, что она моя девушка. Пусть каждая сука усвоит, что идеальная девочка — моя будущая жена.

Моя жена...

Да, я хочу этого. Раньше даже мысли не допускал о женитьбе. Ну кому надо один раз и на всю жизнь? Давать клятвы, которые невозможно сдержать? Никогда не понимал, нахрена жениться, если продолжаешь ходить налево? К чему потом эти разводы?

Но это было раньше. А сейчас я хочу провести всю жизнь только с любимой. Мне не нужны другие. Никто, кроме неё. Я на все сто уверен, что проживу свою жизнь до самой старости, любя и будучи любимым.

— Это оно, Настя. — выбиваю уверенно. Мотор бушует в грудине. Кровь хлещет по венам. Никаких сомнений или страхов. Достаю кольцо и становлюсь перед ней на колено. Всегда считал это хренотенью. Как может мужик падать перед женщиной на колени? А теперь я понимаю, что готов ползать, преклоняясь перед самым важным и дорогим человеком в своей жизни. Она и есть моя жизнь. — Помнишь, что обещала мне ответить? Станешь моей женой, любимая?

Малышка заливается слезами, но я вижу, как горят её глаза. Таким пламенем пылают, что способны спалить меня до тла. Читаю ответ раньше, чем она начинает кивать и падает рядом.

Да! Она говорит мне ДА! Думал, что раньше был счастлив, но оказывается нет. В груди до таких температур всё вскипает, что от меня должен пойти пар. По венам горячий мёд течёт. Даже видимость смазывается от обжигающей влаги.

— Картина маслом. — доносится со двора голос владельца которого я поклялся разорвать на части.

На ногах оказываемся с Настей практически одновременно. Она замирает, а я срываюсь вперёд.

Размажу эту мразь по асфальту. За каждый синяк на теле моей девочки ответит. А за тот укус я ему на хуй все зубы вышибу, чтобы, блядь, даже жрать нечем было.

Малышка перехватывает мои пальцы и смотрит таким взглядом, что я гашу в себе всё дерьмо, которое собирался сделать с этим ублюдком. Я ведь реально убью его и тогда точно загремлю за решётку, а я не могу так поступить с моей девочкой. Никогда не смогу её оставить, как бы сложно не было. Встаю рядом с ней. Так и должно быть. Именно так.

— Плечом к плечу? — припоминаю её слова.

Настя обещала, что что бы ни происходило в наших жизнях, она всегда будет рядом, а значит, и мне придётся научиться это принимать. Не стараться вырваться вперёд, а идти с ней нога в ногу.

— Всегда.

Всегда...

Так правильно. Так идеально. Только так.

— Мало тебе проблем, выродок?

Даже не успеваю понять, кому принадлежит голос, как по ветру разлетается звук хлёсткой пощёчины. Я никогда не видел Настиных родителей, но сразу понимаю, кто есть кто.

Моя девочка так дышит, что ткань куртки опасно натягивается на груди. Она таким взглядом своего папашку сверлит, что прикончить им способна, но вот же непробиваемый ублюдок и бровью не ведёт.

Ровным шагом приближаюсь к ним, занимаю позицию за спиной девушки, готовый в любой момент вмешаться. Помню же, что собирался брюхо этой мрази вспороть, но сейчас даю Насте необходимое время, чтобы она сама разобралась со своим прошлым и смогла его отпустить раз и навсегда.

Её голос такой ледяной и настолько яростью пронизан, что я тактильно её ощущаю. Слова жёсткие и выверенные. Не знаю, в каком дерьме копошатся её предки, но им явно есть что скрывать, и моя девочка это знает. Они боятся её. Не хотел бы я, чтобы ей пришлось через это проходить, но иначе, блядь, никак.

Молчу на протяжении всего диалога, но каждое слово мысленно записываю, хотя надеюсь, что мне это никогда не пригодится. Не реагирую на угрозы, оскорбления и презрение, которые льются со стороны Миронова. Не боюсь я этого скота, хотя и понимаю, что возможности прикрыть меня у него всё же имеются. Сжимаю и разжимаю кулаки, играю желваками, сильнее стискивая челюсти в выматывающей ярости. Нельзя сейчас влезать, иначе я убью его на хер. Рано или поздно они все передо мной ответят за каждую её слезинку.

Становлюсь рядом с любимой и сплетаю наши пальцы, когда предлагает уйти. Предпринимаю всего одну попытку не доводить всё это до полного пиздеца.

— Я люблю вашу дочку. — высекаю ровным тоном. — И она любит меня. И мы...

— Да кто ТЫ на хрен такой? — выплёвывает её отец.

Скриплю зубами, цепляя его злобный взгляд.

— Уверен, что Вы отлично осведомлены от том, кто Я на хрен такой. — отбиваю с ледяным спокойствием. И с ним же добавляю. — А помимо этого, я будущий муж Насти.

Вот так, сожрите, суки. Пусть знают, насколько серьёзно я настроен и что готов биться до конца за свою девочку. Глазами же транслирую свою решимость.

Настя напрягается и я вместе с ней. Поворачиваю голову и опускаю взгляд на любимую, и в таком урагане эмоций меня закручивает, когда она забивает лёгкие воздухом и выкрикивает:

— Да!!!

Две буквы, которые вышибают почву у меня из-под ног. Весь мир сужается до размеров одного единственного человека. Меня такими волнами накрывает, что просто нереально сдержать в себе радости и просто, блядь, одуряющего счастья. Выплёскиваю его смехом, когда хватаю мою девочку за талию и кружу в воздухе. Как оказывается, мало надо человеку, чтобы взлететь в облака. Всего одно слово и горящие зелёные глаза любимой девочки. Вселенная перестаёт существовать, растворяясь в счастливом смехе моей будущей жены. И так похуй на все проблемы становится, что я просто забываю обо всём на свете.

— Я люблю тебя, родная! Люблю! Люблю! Люблю! — ору, хватая губами её смех и обжигающее дыхание.

За рёбрами так колотит одуревшее сердце, что едва ли не физическую боль ощущаю.

— Не стрёмно жениться на шлюхе? — пробивается в расплавленный счастьем мозг жёсткая фраза, сказанная ледяным тоном.

Опускаю Настю на ноги и бросаюсь на Должанского. Весь самоконтроль разлетается к чертям, когда этот уёбок называет шлюхой мою любимую девочку. Впечатываю кулак в смазливую морду зализыша и валю его на землю. Припечатываю снова и снова, превращая ненавистную харю в кровавое месиво.

— Ты мне, мразь, за всё ответишь! За каждый, сука, синяк на её теле! За этот ебаный укус! За, блядь, каждую слезинку, уёбок, ответишь!

Помню, как он разговаривал с ней на вечеринке.

Удар.

Помню, как заметил след от зубов.

Удар.

Помню, как расползались по её бёдрам тёмные пятна.

Удар.

Помню Настины слова о том, как он явился к ним, когда мы расстались.

Удар. Удар. Удар.

Слышу хруст костей. Мразота захлёбывается собственной кровью, но я не перестаю хуярить его в попытке прикончить и раз и навсегда избавить свою девочку от этого уёбка.

Кто-то бросается мне на спину и сжимает рукав стараясь сдержать, но я ни черта не понимаю, сосредоточившись только на своей мишени. Пульс гремит так, что едва улавливаю крики.

— Хватит, Артём! Остановись! Перестань! Ты убьёшь его! Умоляю, Тёма, пожалуйста не надо. Ты нужен мне! Ты! — вдалбливаются в мозг Настины слова, но я просто, блядь, не могу тормознуть.

Глаза красным туманом заволакивает.

— Убью сучару! — ором озвучиваю свои намерения.

Если бы на разъёбанной морде Должанского можно было что-то прочесть, то я увидел бы там ужас.

— Артём! Артём, блядь, остановись! — криком просит Настя, и моя рука зависает в воздухе, словно канатом натянутая. — Остановись, родной, молю. Если ты убьёшь его, то я потеряю тебя. А я не смогу так. Без тебя не смогу. Ты нужен мне, Тёмочка.

Делаю глубокий вдох и шумно выпускаю углекислый газ. Я позволю этой мрази жить только потому, что не могу оставить любимую одну. С трудом поднимаю закостеневшее тело и выпрямляюсь во весь рост. Настя продолжает висеть на спине, как обезьяна. Хватаю её руки, которые не позволяют пробиться в горло кислороду, и хрипло выбиваю:

— Задушишь, маленькая.

Девушка тут же разжимает хватку, и я поворачиваюсь к ней. В зелёных глазах такой страх таится, что я без раздумий заключаю её в объятия и бешено целую на глазах у её предков.

Пусть знают, что это только начало.

Отрываюсь от сладких губ и крепче прижимаю напряжённое тело к себе. Заталкиваю во взгляд не только решимость, но и всю свою любовь. Я хочу, чтобы они видели. Чтобы знали...

— Я бы никогда не назвал вашу дочку шлюхой. Никогда бы не оставил на её теле синяки. Никогда намеренно не сделал больно. Я люблю Настю, нравится вам это или нет. И мы всё равно будем вместе. Если вы любите её хотя бы на сотую часть того, как люблю я, то дайте нам этот шанс.

Недомать всхлипывает, и я понимаю, что смог пробиться хотя бы к ней. Перевожу глаза на ошалевшего папашку, но тут голову прорезает резкая боль, пронизывающая всё тело, и я погружаюсь в темноту.

От боли же прихожу в сознание. Она появляется где-то в районе виска и, будто пулями пробивает по каждому нерву. Перед глазами расплывается мокрое от слёз лицо любимой. С трудом моргаю и вижу кровь на её прикрытом только зелёным лифоном теле.

Какого хера? Почему моя девочка в крови? Это её кровь или моя?

Делаю попытку подняться, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке, но Настя толкает меня землю, как тряпичную куклу. Пытаюсь спросить, что случилось, но во рту всё пересыхает, а горло скручивает тошнотворным спазмом. Голова кружится, а перед глазами всё плывёт. Мотор пашет на разрыв. К тошноте и боли примешивается панический страх, что какой-то уёбок мог причинить моей малышке вред.

— Не двигайся, Тём. Лежи спокойно. — шелестит Настя. — Вызовите скорую!

Её голос громом летит по парковке и отзывается тяжёлыми пульсациями по черепушке, отчего я морщусь. Зелёные глаза, как у перепуганного кролика. Не в силах ничего сказать, оглядываю её с ног до головы, но ран не замечаю. Отпускаю тяжёлый выдох, и внутри прокатывает новая волна боли.

Собираю все силы и выдавливаю:

— Насть... — голос срывается на кашель. — На... Настя... Про...сти...

— Молчи, родной. Не говори, Тём... Ничего не говори... Всё будет хорошо. Верь мне!

И я, конечно, верю. Как можно иначе, если она не даст мне уйти в любом случае?

— Ве...рю... — толкаю вроде как уверенно, но выходит что-то похожее на ржавый хрип.

— Миронова, скорая едет, но там пробка. — выбивает подоспевший Тоха.

— Какая, на хуй, пробка?! — срывается на крик моя девочка.

Я должен успокоить её. Должен прижать к себе. Должен сказать, что всё будет хорошо, но не могу даже губами пошевелить.

Картинка расплывается, и я прикрываю веки, прислушиваясь к глухим голосам.

— Авария, Насть. — выдыхает Арипов.

— Надо ехать им навстречу.

Открываю глаза и делаю ещё одну попытку подняться. Настя размазывает по лицу кровь и толкает меня обратно.

— Пое...хали.

Они обмениваются тяжёлыми взглядами, но я сейчас даже своё состояние анализировать не могу.

— Идти сможешь, брат? — спрашивает Тоха.

Киваю и морщусь от новой порции боли. Настя кричит, чтобы мне помогли. Какие-то пацаны поднимают меня ноги и волокут к машине. Моя девочка отстаёт, но я чётко слышу её голос с такой сталью, что даже меня перетряхивает от её жестоких слов. Это я должен защищать её, а не наоборот.

В машине стараюсь держаться, но сознание постоянно уплывает. Каждый раз, возвращаясь в реальность, вижу и ощущаю Настю рядом. Знаю, как сложно ей сейчас держаться, но она не сдаётся. По щекам периодически стекают слёзы, но ни рыданий, ни всхлипов не следует. Такая маленькая и такая сильная.

Физическая боль не идёт ни в какое сравнение с той, которую чувствую от невозможности успокоить любимую. Даже от дыхания спазмами прошивает, когда вижу её в таком виде. В глазах столько страха и боли, что будь у меня сейчас силы, выл бы во всю глотку. Я должен не просто справиться с этим, но и встать на ноги в самые короткие сроки, чтобы быть для неё стеной и опорой.

В скорой опять отрубаюсь, но даже сквозь пелену бессознанки слышу её тихий шёпот.

— Всё будет хорошо. Всё будет хорошо.

Конечно, родная, будет. Клянусь.

В больнице Настя, как и всю дорогу до этого, сжимает мою руку до хруста. Слышу, как она кричит, когда ей не позволяют отправиться со мной. Я обязан сказать ей хоть что-то, но голос, будто, блядь, испарился, сменяясь хлюпающими хрипами.

Цепляю запястье санитара и показываю глазами на любимую. Мысленно прошу сказать, как сильно я люблю её, но он лишь качает головой и отворачивается. Опять проваливаюсь в темноту. Последнее, что вижу, как Настя срывает с себя чужие руки и бежит ко мне. Впитываю её образ. Каждую чёрточку лица. Она похожа на ангела. Такая красивая и неземная. Если бы я только знал, что когда увижу её в следующий раз, не вспомню даже имени, то лучше бы вообще никогда не возвращался в эту грёбанную реальность. Реальность, где Настя Миронова станет для меня чужим человеком.

Глава 23

Можно забыть разумом, но не сердцем.

Первое, что чувствую — жуткую боль по всему телу и отравляющую слабость. Они настолько сильные, что лучше бы я просто сдох. Эти давно забытые ощущения слишком хорошо мне знакомы. С ними приходит отчаяние.

Топлю все поганые воспоминания. Всё это в прошлом и нехер туда возвращаться.

На звук открываемой двери даже не реагирую, но вот дрожащий голос вынуждает поднять налитые свинцом веки.

— Тёма... — шуршит женский голос. Морщусь от такого обращения. Какого хрена она меня так называет? — Тёмочка...

Да какого хера происходит?

Девушка, судя по звуку, подбегает к койке и глухо оседает на пол. Перевожу взгляд на залитое слезами лицо.

Наверное, я всё же умер, потому что передо мной сейчас ангел смерти. Волосы как расплавленное золото с красными потёками крови. Глаза такого глубокого зелёного цвета, что его просто не может существовать в человеческом мире.

Где же я? В Аду? Или всё же это Рай? И кто эта рыдающая девушка? Почему она смотрит на меня, как на какое-то божество?

— Любимый... — шепчет это странное существо.

Чего, блядь? Какой ещё, на хрен, любимый? Что за дичь? Я её, блядь, впервые вижу.

— Кто... ты? — вырываю хрипом и тут же захожусь в кашле.

Зеленоглазая несколько раз моргает, и по щекам скатываются прозрачные капли.

Всегда женские слёзы бесили. Но почему тогда в груди так неприятно ноет?

Девушка смахивает их и растягивает пухлые губы в улыбке.

— Не смешно, Северов.

Согласен. Вообще, мать вашу, не смешно. Она явно меня знает, а вот я никак в эту тему въехать не могу.

Сознание путается. Снова не понимаю, реальность это или всё же нет.

— Ты... ангел? — выталкиваю причиняющие физическую боль слова.

Зеленоглазая теряется, и в её глазах что-то такое отражается, что у меня за рёбрами какая-то липкая херень растекается, сковывая биение сердца.

Почему так больно видеть её глаза?

Несколько секунд, и девушка задаёт, надеюсь, риторический вопрос:

— Ты знаешь кто ты?

В глубине зелёных озёр такая надежда плещется, что я всё же отвечаю:

— Артём Северов. — срываюсь новой порцией кашля. — Студент полицейской... академии. — говорить становится сложнее, но я должен знать. — А ты..? Ты — ангел?

— Нет, Тём, не ангел. — отбивает без запинки.

Какого хера она вечно повторяет этот вариант моего имени? Я в жизни, блядь, никому не позволял так себя называть, а она делает это так, словно у неё какое-то исключительное право на это есть.

— Не называй...так. Падший...ангел... — девчонка подвисает, но ничего не говорит, а я... Я с какого-то волшебного хера хочу снова услышать её тихий голос с хрипотцой, от которого по телу ток летит. — Ангел. — зову тихо.

Глотку аж продирает от любого звука, который приходится воспроизводить.

Она вскидывает на меня взгляд. Губы трясутся так, что она, кажется, сейчас разревётся.

Блядь, да что не так с ней?

Но в следующую секунду Ангел меня удивляет. Смаргивает влагу с ресниц, закусывает губы до побеления и выбивает:

— Настя. Моё имя Настя.

— Нас-тя. — тяну по слогам. Такое странное имя... Она совсем не похожа на Настю. — Тебе больше...идёт... Ангел.

Ступор. Вот что происходит с ней после моих слов. Зеленоглазая тупо виснет, будто у неё, блядь, винда слетела. Бледнеет так, что становится на фарфоровую куклу похожа. Только в глазах жизнь горит вместе с потоком эмоций, которые я ни хрена не могу разобрать.

— Ты правда не помнишь меня? — шелестит почти белыми губами, на которых я чётко залипаю. Какая она на вкус? Блядь, да о чём я вообще думаю?! — Артём, я...

— На сегодня хватит. — разрывает моё помутнение голос врача.

Девушка переводит взгляд на него и едва ли не умоляет:

— Ещё минуту.

А я, мать вашу, не хочу, чтобы она уходила. Какого хрена я так цепляюсь за незнакомую девчонку? Наверное, дело всё же в травме головы, потому что другого определения своим мыслям и желаниям я не нахожу.

Черепушка пульсирует. Глаза жжёт. Всё тело словно на адской сковородке подгорает. Мне срочно нужен сон, чтобы привести башку в порядок и избавиться от этого чёртового наваждения.

— Пациенту нужен отдых. Пойдёмте.

— Ты ещё придёшь...ко мне...Ангел?

До меня не сразу доходит, что это мои собственные слова. Наверняка у меня горячечный бред.

Кто-нибудь, измерьте мне температуру и вколите жаропонижающее.

— Я всегда буду приходить к тебе, Тёма.

Ангел улыбается, но отчего-то мне ещё паршивее становится. И дело не в том, что она продолжает меня так звать. Столько боли и грусти в её улыбке, что мне выть охота. А потом зеленоглазая делает то, отчего я забываю как, сука, дышать.

Она целует меня.

Какого, мать вашу, она это делает?

Мягкие прохладные губы прижимаются к моим, а горячий язычок обводит по контуру и ныряет мне в рот. Отвечаю дико и жадно, будто жажду утолить пытаюсь. Втягиваю язык глубже и сплетаюсь с ним.

Девушка отстраняется и мне буквально, блядь, в душу смотрит. Перекрываю поток эмоций и высекаю ровным тоном:

— Хорошо целуешься...Ангел.

И тут этот самый Ангел как с цепи срывается. Отворачивается и пулей вылетает из палаты. Остаюсь один и глушу странное тягучее ощущение пустоты. Кажется, что с её уходом и сердце меня покинуло.

Откуда эти чувства? Кто она, мать вашу, такая? Почему смотрит на меня так, будто я для неё весь мир? И почему я думаю о том, что и она могла бы быть моим миром? Что за хуйня?

Резко трясу головой и тут же морщусь от боли и падаю на подушку. В черепной коробке затяжной гул стоит, а перед глазами, как ни стараюсь от них избавиться, зелёные озёра.

Приходит медсестра. Берёт какие-то анализы и меняет капельницу. Бросаю на неё мутный взгляд. Слишком короткий халат и виднеющаяся в распахе "троечка". Длинные ноги, аппетитная задница, чёрные до талии волосы.

Улыбаюсь ей, и она в ответ выдаёт обольстительную улыбку.

Как только очухаюсь, точно трахну её, вижу же, что не против.

Вот только моё припизднутое подсознание говорит совсем о другом. Перед глазами Ангел с этой своей печальной улыбкой и грустью во взгляде. Во рту появляется её сладкий вкус. В носу пряный запах с примесью крови.

Да что за херотень творится? Почему я думаю о какой-то левой девке? Походу, ведьма она. Точно. Зеленоглазая ведьма, которая меня, блядь, прокляла. Другого объяснения этому я просто не нахожу.

Через какое-то время проваливаюсь в сон, который занимает мою голову весь оставшийся день и часть вечера.

— Обними, Тёма. — раздаётся тихий смех.

Кругом стоит непроглядная тьма, но я знаю, что нахожусь в своей спальне. Без сомнений откидываю одеяло и ложусь на кровать. Прижимаю мягкое, горячее, податливое тело и целую сладкие губы. Толкаю девушку на спину и наваливаюсь сверху. Вхожу одним резким толчком и тут же разбиваюсь несдержанным стоном. Ногти царапают мою спину. Она кусает мои губы. Стоны и дыхания смешиваются. Тела сплавляются в одно целое. Движения становятся быстрее и резче. Выхожу до самого конца и с силой врываюсь обратно до упора. Рычу, кончая, и девушка отзывается не менее животным рыком.

Это не просто секс. С другими такого никогда не было. Я взлетаю выше небес, держа невидимую руку.

В той же темноте раздаётся тихий шёпот:

— Всё будет хорошо... Всё будет хорошо...

Мне снятся сотни поцелуев, от которых я тащусь как чёртов нарик. Мне снится сладкий запах ванили и кокоса, от которого маниакально кайфую. Мне снится тепло и уют, которыми наслаждаюсь. Мне снится девушка, которую я не вижу, но ощущаю каждой клеткой. Мне снится чувство, которого не должно быть.

Подрываюсь на кровати и со стоном боли заваливаюсь обратно. Пульсация в голове опасно разрастается. Скриплю зубами, терпя жутчайшую боль. Когда отпускает, начинаю гонять все ощущения, испытанные во сне.

Ни лица, ни фигуры, ни голоса невидимки не помню, только то, что чувствовал рядом с ней. И почему, блядь, моя больная фантазия подкидывает мне образ зеленоглазой на эту роль?

Вечером в дверном проёме появляется лохматая башка Тохи.

— Живой? — ржёт скрипучим смехом, от которого мне вздёрнуться охота.

— Не сдох ещё, прикинь. — отзываюсь задушенным голосом.

Приятель напрягается и становится серьёзным.

— Реально не помнишь её? — режет вопросом. Мне даже не надо спрашивать кого её. Отрицательно качаю головой. — Пиздец, Тёмыч. Как, блядь, так? — сипит друг.

— А почему я, собственно, должен помнить её? Что в ней, блядь, волшебного такого? Девка и девка, ничего особенного. — отсекаю, с какого-то хрена начиная закипать.

— Послушай, Артём, — теперь уже и я напрягаюсь. Это обращение, тон, взгляд не предвещают мне ничего хорошего. — ты должен вспомнить её. Настя ради тебя весь мир свернуть готова, как и ты ради неё.

— Чё, блядь, за хуйня, Тоха? — взрываюсь я. — С каких пор я ради бабы на всё готов? Что у меня с ней должно было такого быть, чтобы я миры сворачивал?!

— Ты любишь её, Тёмыч. Может, головой и не помнишь, но сердце не забывает.

Весь следующий день прокручиваю этот разговор.

Люблю? Как? Как, блядь, я могу любить?

С самого утра моя палата напоминает проходной двор. Врачи, медсёстры, следак, Тоха со своей девкой, санитарка. Кажется, что все кому ни лень приходили, вот только Насти всё нет.

Ловлю себя на мысли, что хочу её увидеть.

Все попытки Антона рассказать о нашем с ней прошлом пресёк на корню.

Не хочу знать. Не хочу помнить. Не хочу любить.

Вот только один вопрос никак не даёт мне покоя. Все чувства, испытанные во сне, были с НЕЙ? Если так, то как можно забыть такое?

В дверь тихо скребутся, и я поднимаю голову, разгоняя поток мыслей. Мотор заходится в бешенном ритме, когда на пороге появляется зеленоглазая.

— Ты пришла, Ангел. — начинаю какого-то дьявола тянуть лыбу.

Что меня так обрадовало? Не хочу её видеть.

— Привет. — улыбается девчонка, а у меня уже не сердце, а костедробилка за рёбрами разворачивается.

— Я же обещала, что вернусь, Артём.

Она садится на край кровати и цепляет мою руку.

Совсем оборзела, что ли?

Предпринимаю слабую попытку вырвать ладонь, но мелкая только сильнее сжимает.

Почему слабую? Потому что я, блядь, кайфую от её прикосновения.

Бред. Какой же это бред. Не должно быть так.

Снова дёргаю рукой. И снова слишком слабо. С самим собой бороться нихуяшеньки не просто.

— Не отпущу, Тём. — серьёзно заявляет девушка.

— Не называй так, Ангел. Я же просил. — рычу на неё.

— А я просила не называть меня Ангел.

Да, я, мать вашу, знаю, как её зовут, но намеренно не обращаюсь по имени. Чувство такое, что если я сделаю это, то пути назад не будет. Я не хочу чувствовать. Я не хочу любить. Любовь приносит боль.

Жру ведьму глазами. Вчера всё плыло и размазывалось, а сейчас я чётко вижу каждый изгиб, каждую впадинку, каждую черту лица. Я должен перестать на неё пялиться, но вместо того, чтобы отвести взгляд, выбиваю:

— Ты очень красивая, Ан... Настя. — пробую её имя на вкус и анализирую собственные эмоции. Она улыбается. На щеках появляются мозговъебательные ямочки, и следующими словами добиваю сам себя. — И улыбка у тебя охуенная.

Сам тяну лыбу и тут же кривлюсь от боли. Хотя меня напичкали обезболами, башка болит и кружится от любого неосторожного движения.

Мы оба зависаем. Не знаю, что там в голове у ведьмы, а я тупо впитываю её улыбку.

— Подвинься. — внезапно командует мелкая и толкает под рёбра. Охреневаю от такой наглости, но всё равно, сука, сползаю в бок. Золотистая макушка падает мне на плечо, и я тяну её запах. Нет, блядь, это не ваниль и кокос. Это кофе и корица. Это, мать вашу, мой запах. — Я знаю, что ты не помнишь меня, Артём, но мы знакомы уже больше двух лет. Мы учимся в одной академии, только на разных специальностях. Я иду на сотрудника следственного комитета, а ты изучаешь оперативное дело.

— Я знаю на кого учусь. — бубню ей в волосы и снова вдыхаю аромат. Если в моём сне была она, тогда почему пахнет иначе? Злюсь сам на себя, поэтому психую и добавляю. — Но тебя всё равно не знаю.

— А Вику Заболоцкую? — шелестит зеленоглазая.

— Тохину девку?

— Она моя лучшая подруга.

— Это должно что-то мне сказать? — обрубаю, не скрывая раздражения.

— А знаешь, когда они начали встречаться?

Да что она до меня докалупалась? Я не хочу помнить. Не хо-чу!!!

— Мне так-то похуй. — ловлю в фокус её глаза и сдаюсь. Да что, блядь, не так со мной? — Недели две назад. Я как раз сачковал.

— А помнишь, почему ты не ходил на занятия?

Опускаю веки в попытке отыскать причину, но ни хера не выходит. А если я не помню, то это связано с ней. Как будто вся моя жизнь с ней переплетена.

— Да что ты доебалась до меня?! Ты, блядь, не Ангел, а Дьявол во плоти! Тебе то что? — срываюсь на девчонку из-за собственного бессилия.

Сам не понимаю себя. Хочу ли я помнить или всё же нет? Есть ли возможность вернуть только часть воспоминаний? Чтобы я знал всё, что происходило в моей жизни, но ничего не чувствовал?

— А то, Северов, что ты, твою мать, помнишь всё и всех, кроме, блядь, меня. — режет словами ведьма, которые отчего-то больно жалят. — Это тебе ни о чём не говорит? Как сам думаешь, что у тебя должно было произойти с девушкой, чтобы ты её забыл на хрен?!

Она во мне такую злость поднимает, что из ушей дым валит. Неужели мелкая решила, что раз у нас что-то было, то она имеет право лезть мне в душу? Хуй-то там! Не позволю!

— Я должен был её выебать. — отбиваю ледяным тоном. — Знаешь, как это работает? Пришёл. Увидел. Победил. Трахнул. Забыл.

И эта девчонка, она, мать вашу, начинает плакать. Хрен меня слезами пробьёшь. Вот только происходит очередная дичь, когда ловлю пальцами капли и, прижимаясь вплотную, шепчу сиплыми интонациями:

— Почему ты плачешь, Ангел? Не плачь, маленькая.

Маленькая?! Это ещё, блядь, откуда вылезло? На хуй мне такая любовь не нужна, если я размазнёй становлюсь.

Зеленоглазая ещё пару раз всхлипывает и подаётся навстречу моим губам. Все предохранители летят к чертям, когда врываюсь в её рот. Таскает так, что похую на всё вокруг. Какого хрена мне так вышибает пробки её вкус? Какого, ёбаный в рот, дьявола, мне нравится её целовать?

Перекрываю эти эмоции злостью и толкаю девчонку на спину. Без предисловий сую руку между ног и жёстко сжимаю. Кусаю зашею, давясь бессильной яростью. Меня пугают собственные ощущения, когда она рядом.

Вгрызаюсь в мягкую плоть щеки, забивая рецепторы солёным вкусом её слёз и тяжёлым отчаянием. Я не должен сдаваться ей. Не должен чувствовать всё это.

Член ноет, упираясь в ткань боксеров и требуя немедленно воспользоваться податливым телом. Поднимаю руку к пуговице на её джинсах, но мелкая с неожиданной силой сталкивает меня с себя и убегает.

Вот же сучка.

Вот только на выходе она оборачивается и со сталью заявляет:

— Если ты хочешь меня, Тёмочка, то тебе придётся вспомнить!

Я, блядь, готов её голыми руками придушить. А ещё я готов получить её любой ценой.

Сколько не анализирую всё произошедшее за последние пару дней, так и не удаётся разобраться не только во всей этой странной истории, но и в собственных запутанных мыслях. Хочу ли я всё-таки вспомнить её и ту самую, сука, любовь, о которой твердил Тоха, или оставить всё как есть? В одном я уверен точно: мне не хватает этой зеленоглазой ведьмы. Да, я, блядь, скучаю по ней. По её запаху. По её голосу. По её мозговъебательной улыбке. По её поцелуям. По её вкусу. По её, блядь, близости.

Наверное, стоит признать, что сердце отказывается забывать эти чувства, в отличии от мозга? Как можно любить девушку, которую не знаешь?

Сутки так и пролетают со шквалом неотвеченных вопросов, постоянными процедурами, приёмом таблеток и головной болью. Когда наступает время посещений, пытаю взглядом закрытую дверь, ожидая увидеть зеленоглазую.

А если она не вернётся? Что если после моей дикости она больше не придёт? Вёл ли я себя с ней так раньше или у нас было по-другому?

Опять вопросы. И опять без ответов.

Дверь открывается, и я даже не успеваю ухватить порцию кислорода, когда ведьма оказывается рядом со мной. Без слов падает на кровать и притягивает мою голову к себе. Зарывается пальцами в волосы, отчего по коже мчат мурахи, а по позвоночнику электрический разряд.

В её поцелуе столько нежности и одновременно голода, что меня тут же накрывает волной похоти. Девчонка толкается языком мне в рот и хозяйничает так, будто она королева, а я её царство. Да, именно я, потому что она царит не только во рту, но и намного глубже. Поднимаю руки в попытке обнять её и притянуть ближе, как она соскакивает с кровати и начинает тарахтеть:

— То, что было между нами, Северов, не просто трах. Запомни это раз и навсегда. Мы с тобой были вместе. Мы любили друг друга. Если ты не вспомнишь, то больше никогда меня не увидишь, хотя тебе же насрать. Тебе плевать на меня! Я для тебя...

Её слова, её интонации, её блестящие зелёные глаза, её разбитые, сжатые в кулаки руки вызывают в душе такую бурю, что я едва могу дышать. Кажись, моё сердце решило самоубиться, потому что так херачится о рёбра, что в кровавую лепёшку разбивается. И я вдруг получаю ответы на все свои вопросы.

Она нужна мне. Нужна как никто другой.

— Расскажи мне. — выбиваю тихо, цепляя её взгляд.

В этот раз контакт затягивается. Погружаюсь в глубину её зрачков и захлёбываюсь шквалом одуряющих эмоций.

Я хочу знать. Я хочу помнить. Я хочу любить.

А ещё меня вдруг топит чувство вины за боль, которую она транслирует в меня. Не только ментально, но и физически её ощущаю.

Настя садится рядом и переплетает наши пальцы. По каждому нерву двести двадцать пробивает. Ошарашенно смотрю на наши руки и в груди становится жарко и тесно.

Девушка рассказывает мне о прошлом. О нашей первой встрече. От том, как я выводил её. О том, какими мы были до нас. Как ни стараюсь вспомнить, ничего не выходит. Наше время заканчивается, но я не хочу отпускать.

Ловлю её пальцы, едва поднимается с кровати. Встаю на пошатывающихся ногах, обнимаю за талию и целую. Не так, как делал это с другими, а совсем легко и даже, блядь, нежно. Интуитивно понимаю, что с ней надо именно так. Она отвечает не сразу, но когда обнимает и касается моего языка в ответ, по всему телу колючие мурахи разбегаются, жаля кожу, словно иглы. Чувствую себя маньячиной от того кайфа, который ловлю от этого контакта.

Разлепляет нас в итоге та самая медсестра, которая ставила капельницу в первый день. Зеленоглазая уходит, а я смотрю на пышногрудую брюнетку и вообще нихуя не ощущаю. Даже физического отклика нет. Мне бы стоило разозлиться на ведьму за то, что не хочу трахать никого, кроме неё, но вместо этого шумно выдыхаю и растягиваю губы в улыбке.

Я обязательно вспомню каждое мгновение и снова получу эту девчонку.

Большую часть ночи гоняю её слова по нейронным сетям, но даже во сне ничего не удаётся вспомнить.

Настя приходит каждый день, едва начинают пускать посетителей, и уходит, только когда её чуть ли не силой выталкивают.

Она рассказала мне о встрече в коридоре, после которой всё изменилось. О спарринге и о том, что он закончился почти поцелуем у раздевалок. Я узнал, что у неё был жених, которого она бросила ради меня. А ещё я понял, хотя она этого и не говорила, что я стал её первым мужчиной.

Но как, мать вашу, можно было об этом забыть?

На девятую ночь ко мне всё же приходят воспоминания, но совсем не те, которых я ждал.

Весь день я сижу на парковке академии и пишу сообщения, которые так и остаются неотвеченными. Так же как и звонки.

Страх. Отчаяние. Ужас. Паника.

Подъезжаю к её дому. Вижу Настю в открытом окне и во мне загорается надежда, которую разрывает в клочья закрытое ей окно.

Ночь, проведённая под этим самым окном.

Боль.

Помноженная на миллион боль, когда признаюсь в любви, а она заявляет, что любит Должанского.

Адски мучительная боль, когда целует зализыша на парковке и просит отпустить.

Просыпаюсь в холодном поту. Коноёбит меня так, что зуб на зуб, блядь, не попадает.

Если эта та самая любовь, то я не хочу её вспоминать. Лучше оставить всё как есть.

Смотрю на часы, понимая, что скоро придёт зеленоглазая, но я не хочу её видеть.

Не хочу эту боль. Не хочу страх.

Лучше обрубить всё на корню, пока для меня ещё не поздно. Если вылезли эти воспоминания, то наверняка поползут и другие.

Настя появляется и сразу обнимает, но я отворачиваю морду.

— Что случилось, Артём? — шелестит перепуганным голосом, но меня не пронимает.

— Нихуя не случилось, Ангел. — намеренно так её называю. — Устал. Уходи.

— Почему, Тёма?

— Не зови, блядь, так! — гаркаю зло.

— Да что произошло?! — кричит в ответ. — Вчера всё было нормально, а теперь...

— А теперь я не хочу тебя видеть! Заебала уже со своим "вспоминай"! — ору что есть мочи. — Не получается у меня! Нихуя не выходит!

— Ты даже не стараешься! — вопит, давясь слезами. Гашу в себе желание успокоить. — Почему ты не хочешь вспомнить МЕНЯ?!

— Может потому, что мне, блядь, нечего вспоминать?!

— А может, ты просто боишься любить?! — озвучивает мои мысли.

— А может, я не хочу любить тебя?! Ты об этом не думала?! Может, мне так лучше?!

Девушка вылетает из палаты, а я вдруг понимаю, что хочу рвануть за ней. Что хочу остановить, вернуть и заставить остаться навсегда. И похуй на боль. Похуй на страх. Я в любом, блядь, случае уже весь в ней. По самые, мать вашу, уши.

Мои попытки свалить следом за Настей пресекают ещё в коридоре и едва ли не силой вынуждают вернуться в палату.

— Артём, — холодно, но всё же с пониманием моей ситуации говорит врач, — тебе осталось всего два дня, чтобы закончить курс лечения, и тогда сможешь без проблем вернуться домой и поговорить со своей девушкой. Несмотря на то, что ты ей наговорил, уверен, что она не намерена сдаваться. Я никогда не видел таких целеустремлённых людей, как она. — добавляет с улыбкой, но легче мне особо не становится.

Что-то подсказывает мне, что она больше не вернётся. И что мне, блядь, делать? Терпение не входит в перечень моих положительных качеств.

Меня до чёртиков бесят эти грязно-розовые стены и вид на соседнее отделение из окна. Мне надо выбраться отсюда, иначе я тупо свихнусь.

День, вечер и часть ночи проходят в напряжённом мыслительном процессе.

Появляется Тоха, и я, мать вашу, сдаюсь.

— Расскажи мне о ней. — прошу едва слышно, потому что самому стрёмно становится.

Друг шумно выдыхает.

— А разве она сама тебе не рассказала?

— Я знаю историю с её стороны. А что я к ней чувствовал — нет.

— Ты так-то не любитель делиться. — отсекает Арипов.

— Но что-то же я говорил.

— Говорил, брат. Что на всё ради неё готов, говорил. Что любишь до потери пульса. Что она твоя путеводная звезда. Что добьёшься любыми способами. Что хочешь жениться на ней. Что она самое дорогое, что есть в твоей жизни. А ещё, — тяжело сглатывает и заглядывает в глаза, — с ней тебе лучше, чем когда-либо. Она готова принять тебя вместе с твоим прошлым.

— Я рассказал ей? — сиплю, потому что уверен, что никогда никого не посвятил бы в своё прошлое.

— Нет, не рассказал. Но, — глухой вдох, — ты расскажешь.

Если раньше у меня были сомнения, то больше их не осталось. Какой смысл пиздеть самому себе? Я люблю эту девочку, даже не помня её. Собираю всю силу воли и приказываю себе вспоминать, но, как вы уже догадались, так это не работает. Даже не замечаю, когда отключаюсь.

Подрываюсь на кровати и сразу слетаю с неё, хватая телефон и набирая Тохе.

— Что случилось, Север? — раздаётся встревоженный, но сонный голос приятеля.

— Можешь приехать в больницу и привезти какие-нибудь шмотки?

— Тёмыч, бля, что происходит?

— Мне срочно надо домой.

— До утра не ждёт? — сипит возмущённо.

— Нет, блядь, не ждёт, Тоха! — повышаю голос и тут же давлю интонациями. — Мне надо срочно увидеть Настю.

— Еду. Только объясни, что творится.

— Я вспомнил, Антон. Всё, блядь, вспомнил. И я должен немедленно сказать Насте, как сильно я её люблю.

Глава 24

Счастье имеет границы?

Твёрдым шагом пересекаю коридор и слетаю вниз по ступеням. В груди тарабанит так, что я не слышу даже собственных шагов. На выходе сталкиваюсь с охранником, который, как и следовало ожидать, преграждает дорогу, но сейчас меня не способна остановить даже целая армия. Мне просто надо увидеть свою девочку. Обнять её. Услышать, как бьётся её сердце. И сказать... Сказать, как много она для меня значит. Сказать, что она мой мир. Моя жизнь.

— Вернитесь в палату, молодой человек. — гремит мужчина.

— Я ухожу. — бросаю коротко и отталкиваю его от проёма.

Оказавшись на улице, вдыхаю полной грудью и зябко ёжусь, потому что на мне только тонкие спортивки и футболка, а на дворе стоит туманная октябрьская ночь. Не останавливаясь, покидаю территорию больницы и запрыгиваю в припаркованную у входа тачку.

— Здоров, Тоха.

— Хай, Север. — отбивает и вглядывается моё лицо. Даже не стараюсь прятать ураган, который разрывает душу на куски. — Всё вспомнил?

— Всё, Тох. С самого начала и до самого, блядь, конца. Как предложение делал, как Должанского убить собирался, как Настя билась в руках санитаров, когда меня увозили на обследование. И мне, блядь, страшно. Я боюсь её реакции. Как? Как, мать твою, я мог её забыть?

Упираю локти в колени и опускаю на ладони лицо. Почему я не мог вспомнить именно Настю: своего самого близкого и родного человека на свете? Почему после всего, через что мы прошли, мозг решил выбросить информацию только о ней? Лучше бы я забыл всю свою жизнь и самого себя, но не её. Как теперь просить прощения? Особенно после того, что я наговорил ей днём. Как, блядь, можно было не хотеть её помнить? Не хотеть любить? Это же моя любимая идеальная девочка. Да что, мать вашу, со мной не так? Почему я падаю там, где должен лететь?

Продираю пальцами волосы и, прикладывая кулак ко рту, перевожу взгляд на друга.

— Она простит. — всё, что говорит, но мне мало этого заверения.

С каких пор я стал таким трусом? Почему так боюсь её реакции? Всегда шёл напролом, а сейчас ищу обходные пути. Мне так нельзя. Надо просто увидеть любимую, и я найду способ вымолить у неё прощение.

— Поехали, Тох.

— Сзади шмотьё. — бросает, выруливая на дорогу.

Переодеваюсь на ходу в джинсы и худи. На районе стоит такая темень, что вообще ни хрена не видно. Выпрыгивая из машины, накидываю капюшон. Благодарю друга и твёрдой походкой поднимаюсь в квартиру. Медлю, открывая дверь.

А что если Настя не здесь? Что если уехала после сегодняшнего? Она ведь считала, что стала для меня чужим человеком.

Накатывает новая ледяная волна ужаса, но я вынуждаю себя выплыть из него и сделать глубокий вдох. Без запинок иду в спальню и в бледном свете луны замечаю хрупкий силуэт на кровати. Ни лица, ни тем более глаз разглядеть не выходит. Замираю в проёме, успокаивая сбивчивый стук сердца, которое пропускает удары.

Не ушла.

Я даже не дышу, когда вижу, как девушка подскакивает с постели, путается в одеяле и начинает падать. Перехватываю её раньше, чем успевает оказаться на полу. С такой силой прижимаю к грудной клетке, что кости трещат у обоих.

Почему во все наши тяжёлые встречи кругом стоит мрак? Почему я не могу видеть её глаза, когда мне это так необходимо? Что за, блядь, шутки судьбы?

Малышка упирается ладонями в грудь в попытке оттолкнуть меня, но я лишь сильнее жму к себе дрожащее тело. Сейчас эти объятия ощущаются словно впервые. Тоска накрывает так, будто все десять дней, что я не помнил её, мы не виделись.

— Отпусти, Артём. — шуршит, делая ещё одну попытку отстраниться.

— Не отпущу, Настя. Я никогда и никуда тебя не отпущу. — отбиваю хриплым дрожащим шёпотом.

— Тёма? — вопрос звучит так, будто она только сейчас поняла, кто рядом с ней.

Да, для неё я не Артём Северов, а просто Тёма. У моей любимой есть то самое исключительное право так меня называть. Для неё я готов быть кем угодно.

Опускаю голову в тот момент, когда она поднимает свою. Встречаемся губами. Сталкиваемся рваным дыханием. Горим колючей тоской.

— Привет, любимая. Я вернулся. — целую её со всей нежностью. Именно так, как делал это до потери памяти. Так, как только её могу целовать. Легко, мягко, желанно. — Я люблю тебя, Настя. Не могу не любить. — бомблю глухими интонациями, потому что горло забивает комом, а в груди появляется давление, которое кажется запредельным. Оно настолько сильное, что давит на лёгкие, останавливая их работу. Прижимает сердце, которое отчаянно продолжает стучать короткими, гулкими, натужными рывками.

— Сволочь ты, Северов. — пробивается в мою агонию дрожащий от слёз шёпот. Настя снова плачет. И снова, блядь, из-за меня. Если раньше я говорил, что убью любую суку, которая заставит мою девочку плакать, то сейчас мне всерьёз стоит задуматься о суициде. Любимая обвивает мою шею руками и, поднимаясь на носочки, тихо тарабанит. — Я так скучала. Так по тебе скучала.

— Я тоже скучал, моя идеальная девочка.

За рёбрами всё на разрыв, когда она запускает пальцы мне в волосы и притискивается ближе. Ныряет язычком мне в рот. Отвечаю без раздумий. Подхватываю под ягодицы и паркую на подоконник. Вжимаюсь эрегированным членом между ног. Всасываю её нижнюю губу и глотаю наш общий стон.

— Тёма... Тёмочка... Любимый мой... Родной... Я так скучала... Так боялась... — шелестит малышка, не разрывая поцелуя.

Это делаю я. Перестаю терзать её рот и слегка отстраняюсь, давая нам обоим необходимый кислород и пространство. Мне слишком много надо ей сказать. А если сейчас в том же ритме будем продолжать, то окажемся в кровати.

— Прости меня, маленькая. За то, что не смог тебя защитить. За то, что тебе пришлось в одиночку вести этот бой. За то, что забыл. За то, что наговорил тебе. Прости, родная. Прости...

— Не надо, любимый. — отбивает сиплым полушёпотом, прикладывая пальцы к моим губам. — Тебе не за что извиняться. Теперь ты здесь. Теперь всё будет хорошо. Главное, что ты пришёл. Что вернулся.

— Насть, — вырываю тяжёлые слова, смещая её руку на щёку, — я так боялся, что ты уйдешь после всего, что я наговорил тебе. Что больше не вернёшься ко мне. Съедешь с квартиры. — она только тяжело выдыхает в ответ и гладит большим пальцем скулу, вызывая дичайший мандраж под кожей. Слегка повернув голову, прикасаюсь губами к её ледяной ладони. — Я люблю тебя.

— И я люблю тебя, Тём. Больше жизни люблю. Без тебя мне ничего не надо. Сегодня, — забивает лёгкие кислородом и со всхлипом выдыхает. Накрываю её ладонь своей и прижимаю к губам, — когда ты сказал, что тебе нечего помнить... Что не хочешь любить... Я хотела съехать с твоей квартиры.

— С нашей, Насть. — поправляю, хотя и понимаю, что после всего это было бы верное решение с её стороны.

— Она не была нашей, Тём. Она принадлежала Артёму Северову, для которого я была чужим человеком. Через два дня тебя должны были выписать. Как бы я объяснила тебе, что живу здесь? Что ты сам обещал меня не отпускать? Я испугалась. Я сдалась. — её голос глохнет, и она роняет голову мне на грудь. Глажу напряжённую спину и спутанные после сна волосы. Опускаю подбородок на её макушку и шумно дышу, забивая лёгкие ароматом, который так долго не мог вспомнить. Настя сжимает пальцами ткань толстовки, а потом отталкивается и обрубает дрожащим голосом, но со стальными интонациями. — Я сдалась только на сегодня. Даже если бы не пришла к тебе завтра, то сделала бы это послезавтра. Ещё в первый день, когда ты не узнал меня, я решила, что если ты не вспомнишь нашу любовь, то мы начнём всё сначала. Я бы не оставила тебе другого выбора, кроме как снова влюбиться в меня.

Слышу улыбку в её голосе и не могу не улыбнуться в ответ.

Да, больно. Да, я виноват. И да, она бы смогла это сделать, потому что иначе просто не могло быть.

— Я уже любил, малыш. Головой не понимал, но сердце... Оно… — вдох-выдох. — Оно не забывает. Я всегда буду любить тебя, девочка моя. Что бы ни случилось, никто не сможет этого у меня отнять.

— Тёма... — выдыхает малышка, а потом поднимает на меня глаза и добивает. — Займись со мной любовью.

Все процессы организма замедляются, и я даже дышать перестаю. В этот же момент лампа над головой загорается, и я, наконец, вижу её уставшее лицо с чёрными кругами под глазами, которые горят теми самыми путеводными огнями, которые способны вывести меня из самой непроглядной тьмы. Настя поджимает губы, а потом растягивает их в улыбке, которая топит не только лёд, в который превратилось моё нутро, но и сжигает все сомнения и страхи.

Утыкаюсь лбом в её лоб и глотаю робкое дыхание.

— Насть...

— Пожалуйста, Тёмочка.

И... Всё. Больше мне ничего не надо. Приближаю лицо на расстояние выдоха, цепляя её взгляд, и прикасаюсь к губам. По коже мурахи размером со слонов, когда касается в ответ и обводит языком по контуру.

Что значит заняться любовью? Секс есть секс, как его не назови. Но так я думал раньше. Теперь понимаю.

Понимаю, в чём разница, когда не сжимаю хрупкое тело до хруста, а перебираю позвонки кончиками пальцев. Понимаю, когда не врываюсь в её рот, а втягиваю в ротовую её нижнюю губу и ласкаю кончиком языка. Понимаю, когда не срываю с неё одежду, а ныряю под край футболки и исследую каждый миллиметр её кожи. Понимаю, когда не бросаю любимую на кровать, а продолжаю целовать долго и нежно, жарко и с тоской, с голодом и со страхом потерять ту хрупкую нить, которую, кажется, сама судьба старается разрубить. Понимаю, когда вместо того, чтобы войти в неё одним резким толчком, просто толкаюсь готовым к извержению членом в её промежность сквозь слои ткани.

Настя подхватывает пальцами край худи, и мне приходится разорвать поцелуй и отступить на пол шага, позволяя снять его. Футболку скидываю сам. Волосы падают на глаза, и я убираю их с лица взмахом головы. Следом летит её майка. Поедаю глазами идеальное тело. Провожу кончиками фаланг по длинной шее, касаюсь горла и чувствую, как тяжело она сглатывает. Обвожу по периметру грудь, кладу ладонь на живот.

— Я так сильно тебя люблю.

Только после этих слов снимаю девушку с подоконника и прижимаю обнажённое тело к голому торсу. По нашим телам летит дрожь. Все мышцы сковывает, а по коже разбегается многотысячная армия мурашек. Мы даже не целуемся, а стоим, прижимаясь друг к другу, сохраняя зрительный контакт.

— Люблю тебя, родной. Мой будущий муж. — выталкивают её губы, а я замираю без движения.

Я до трясучки, блядь, боялся, что после всего она передумает. Что не захочет свадьбы. Не захочет быть моей женой.

— Девочка моя... — с трудом выдыхаю. Облегчение обжигающей патокой по нутру растекается. — Моя... Моя невеста. — сам пробую это слово на вкус. И что? Вкуснее я ничего не произносил. — Моя будущая жена... Моя любимая... Родная... Идеальная... Моя... Моя... Моя... — бомблю как сумасшедший, подхватывая Настю на руки.

Она обвивает ногами поясницу и смеётся. Впитываю её смех и тактильно, и физически. Наше общее счастье заполняет комнату и расползается дальше.

Любимая опускает голову, утыкаясь лоб в лоб, и шепчет:

— Хочу. Тебя хочу. Устала ждать.

Я, блядь, тоже не хочу больше ждать.

Собираю всю силу воли и толкаюсь навстречу её губам. Врываюсь в её рот. Уже не ласкаемся языками, как до этого, а стираем их в кровь, так же, как и опухшие от диких поцелуев губы. Опускаю любимую на кровать и ложусь сверху, не разрывая контакта. Наши поцелуи животные и бесконечные. Её лодыжки всё так же скрещены на спине. Её дыхание сбивается ещё больше, становясь тяжёлым и рваным. Толкаюсь членом в горячую промежность и ощущаю обжигающую влагу её возбуждения. Опускаю руку ниже и сжимаю лобок. Губами ползу по шее, оставляя короткие поцелуи, жадные засосы, мокрые дорожки из слюны по всему её лицу, горлу, груди.

Втягиваю в рот сосок и легко прикусываю, одновременно запуская руку в трусы и разводя скользкие от соков лепестки, вхожу одним пальцем. Моя девочка вскрикивает и выгибается навстречу моим голодным губам и алчным рукам. Она мокрая, горячая, истекающая огромным количеством смазки и, мать вашу, тугая и узкая, как в первый раз.

— Хочу тебя, малыш. — дроблю тяжёлыми выдохами, нападая на вторую грудь и посасывая сморщенную и твёрдую горошинку соска. — Люблю. — сиплю, добавляя второй палец.

— И я... люблю. — выстанывает моя девочка. — И я... хочу... — хрипит, подрывая бёдра и насаживаясь на пальцы. — Не мучай... меня... Нас... Не мучай... Тём.

Не прекращая терзать налившуюся желанием грудь, давлю большим пальцем на жемчужину клитора. Растираю его круговыми движениями, проталкивая третий палец и кусая соски. Оставляю засосы на груди. Девушка извивается и разбивается очередью растянутых стонами матов. Тихо посмеиваясь, возвращаюсь к её лицу и целую искусанные губы.

— Кончай, малыш. Я так люблю, — сжимаю зубы, когда любимая расстёгивает ширинку и сжимает пальчиками напряжённый член, — видеть твоё лицо в этот момент. — цежу через сжатые челюсти.

Ещё немного и я просто, блядь, кончу. Раньше неё. Полторы недели без перепиха для меня пиздец. Усиливаю нажим на клитор и жёстче трахаю её пальцами, вдалбливаясь по самое основание. Но и ведьма не отстаёт, сильнее сжимает ствол и наращивает темп. Спальня заполняется нашими громкими стонами и рваным дыханием. С трудом заставляю себя держать веки поднятыми, но глаза закатываются от удовольствия, когда любимая вскрикивает, кончая. Кусаю её губы и выстреливаю поток спермы, заливая её тонкие пальчики и ладонь. Вынуждаю себя открыть глаза, чтобы увидеть блаженство на её лице.

— Моя девочка... Люблю... — выдыхаю, падая головой на плечо.

— И я люблю, родной. — шепчет, прижимаясь губами к виску.

— Идеальная моя девочка. — хриплю, поднимая ослабевшее тело с постели и сгребая любимую в охапку.

Всю дорогу до ванной целуемся. Даже опустив Настю на пол и настраивая воду, не могу оторваться от неё. Шарю жадными руками по горячему телу. Толкаю её в душевую кабину и скидываю джинсы и боксеры. Только при виде её шикарного обнажённого тела, член принимает боевую стойку. Настя бросает на него взгляд и облизывает губы.

— Блядь... — хриплю, когда цепляет мою руку и затягивает к себе в душ.

Покрывает поцелуями всю грудину, плечи, живот. Облизывает соски и ныряет языком в пупок, отчего из моего горла вырывается короткий смешок, и я слегка подаюсь назад.

Каким бы непробиваемым я ни был, щекотка моё слабое место.

Малышка растягивает губы в хищной усмешке и опускается на колени. Обводит язычком головку. Оставляет слюну по всему стволу и принимает в рот член, продолжая смотреть мне в глаза. Каким бы острым не было удовольствие от её грязных действий, вынуждаю себя держать глаза открытыми, сохраняя зрительный контакт. Моя девочка глубже всасывает член, а я разрываю грудную клетку животным рыком. Собираю в кулаки её длинные мокрые волосы и умоляющее смотрю на её лицо. Она понимает без слов и опускает ресницы. Разрешение получено, и я грубо толкаюсь хером в её рот. Настя кашляет и давится. Выбираюсь из её рта и коротко инструктирую.

— Дыши, малыш. — когда справляется с кашлем, добавляю. — Расслабь горло. Не напрягайся. Дыши через нос.

Она кивает, и я прижимаюсь шляпой к пухлым губам и подаюсь вперёд, врываясь на половину длины. Моя девочка закрывает глаза и сосредотачивается на дыхании. Выхожу из её жаркого влажного рта и тут же возвращаюсь. Любимая быстро подстраивается под заданный мной ритм, и спустя пару минут я уже жёстко трахаю её рот, утыкаясь головкой в эластичную стенку горла. Настя сжимает пальцами мои бёдра и ягодицы, глубоко вгоняя ногти в кожу. Боль разжигает внутри меня пылающие очаги удовольствия. Когда вбиваюсь до упора, толкая её голову навстречу бёдрам, чувствую, что уже готов кончить. Вытаскиваю член и поднимаю любимую на ноги.

— Ты чего, Тём? — шепчет, когда без слов прижимаю с себе.

В груди такая дробилка, что дышать становится тяжело. Её губы и подбородок блестят от склизкой влаги. На щеках неизменный румянец стеснения. Глаза горят так ярко, что выжигают последние страхи в моей тёмной душе. Она такая охуенная, что я просто не могу не поцеловать её в этот момент. Такими эмоциями топит, что дыхание вырывается из груди тихими стонами.

— Люблю тебя, родная.

Я готов повторять эти слова каждую секунду своей жизни, потому что это, мать вашу, самая очевидная истина и желанная правда. Я живу этим чувством. Я им горю. И в нём же захлёбываюсь.

— Тёмочка... любимый. — шепчет, проходясь ногтями по плечам.

Сжимаю ягодицы и тащу вверх, пока не обхватывает ногами мои бёдра. Прижимаю к стене и вхожу одним длинным толчком до упора. Ноющие яйца со звонким шлепком ударяются об её задницу. Оба стонем и рычим одновременно. Из Настиных лёгких будто весь воздух вылетает. Зависаем в этом положении, заново привыкая к чувству полного единения. Её пальцы скребут затылок. Пятки вжимаются в мою спину. Грудь тяжело поднимается и с хрипами опадает.

Она нереально горячая. Невыносимо тесная. Одуряюще сладкая. Бесконечно любимая. Подаюсь назад и тут же возвращаюсь. Я не трахаю её, как ни хотел бы делать именно это, а занимаюсь со своей девочкой любовью. Медленные движения. Затяжные толчки. Звенящие стоны.

— Охуенная... Охуенная... — долблю своими грязными мыслями, забивая не только влагалище членом, но и её рот — языком.

Прорываюсь в её душу. Влетаю в её сердце и цепляюсь там так же крепко, как она вцепилась в моё.

— Быстрее... Тёма... быстрее... — сипит, сильнее вжимая пятки.

— А как же "займись со мной любовью"? — смеюсь, прекращая движения.

— А может, просто трахнешь меня? — отбивает, сжимая зубы, но всё равно улыбается и да, блядь, заливается краской.

— Тащусь, когда ты такая.

Впрочем, другого приглашения мне и не надо. Вынимаю член и грубо врываюсь обратно. Я делаю то, чего она хочет. То, о чём просит. Я трахаю её дико, жёстко, необузданно.

— Отпусти, малыш. — хриплю, замирая.

— Что? — шелестит срывающимся шёпотом. В глазах туман.

— Ноги разожми. Хочу тебя по-другому.

Любимая подчиняется и опускает дрожащие ноги на плитку. Слабо покачивается и цепляется за меня.

Прижимаю к себе, не позволяя упасть. Новый поцелуй — огненная вспышка. Разворачиваю спиной к себе и прижимаю грудью к стеклу душевой кабины. Вбиваюсь затяжным рывком, разбиваясь громкими стонами. Накрываю её руки и сплетаю наши пальцы. Вдалбливаюсь в желанные глубины, как одичалый.

Кусаю за шею и сразу зализываю укус. Накрываю её лобок и сжимаю клитор. Это наше сумасшествие и мы без сопротивления растворяемся в нём. Ещё несколько размашистых толчков и любимая кончает.

— Артёёём! — растягивает в крике удовольствия моё имя.

Блядь, это лучшая музыка для моих ушей. Стенки влагалища пульсируют и сжимают вздыбленную плоть. С натягом делаю ещё несколько глубоких толчков и выдёргиваю член, заливая спермой идеальное тело своей девочки.

Вплотную вжимаюсь в её спину и задницу, с трудом удерживая расслабленное тело, и хриплю ей в ухо:

— Люблю тебя, Настя. Больше всех на свете люблю. Знаешь, малыш? Мой мир — это ты.

— А ты, Тёмочка, — высекает сиплым шёпотом, — моя вселенная. Вселенная для одного человека.

Глава 25

Поставив мир на паузу

Все оставшиеся после безумной ночи силы уходят на то, чтобы поднять налитые свинцом веки. Всё тело приятно ноет, а кожу до сих пор словно иголками колит в тех местах, где её касались руки, губы, зубы и язык Артёма. Если говорить проще — везде. Каждый миллиметр моего тела покрыт его жаркими поцелуями. Между ног тянет и будто пульсирует. Не уверена, что вообще смогу сегодня сползти с кровати или хотя бы свести вместе бёдра.

После душа мы вернулись в спальню, и стоило мне опуститься спиной на покрывало, как горячий твёрдый член оказался внутри меня. Потом снова был душ. Секс на стиральной машине. Опять спальня.

Блин, как мне вообще пошевелиться после семи оргазмов за ночь? Это же просто сумасшествие. Разве можно бесконечно трахаться? Спариваться, как озабоченные кролики?

Видимо, можно, потому что мы просто не могли оторваться друг от друга. Как два маньяка, гладили, целовали, ласкали, царапали, сжимали, кусали, оставляли засосы. Губы болят так, что кажется, на них живого места не осталось. Боюсь даже пальцами к ним прикоснуться и осознать, что на них нет больше кожи, а только оголённые нервы.

Выпускаю из груди хриплый выдох. Горло дерёт от бесконечных стонов и громких криков. При этой мысли закрываю глаза, чувствуя, как к щекам приливает жар стыда. Соседи снизу два раза долбили чем-то по батарее в надежде, что это заставит нас быть тише. Подействовало, но ненадолго.

Сбавили мы обороты только после того, как они начали в двери ломиться. Не знаю, что им там наговорил Северов, но больше стуков не последовало.

Стыдно-то как. Господи...

Даже представить боюсь, что столкнусь с кем-нибудь из них где-то в подъезде или на улице. Сейчас я готова как минимум месяц не высовывать носа из квартиры, пока они не забудут об этом. Уж лучше под землю провалиться, чем взглянуть им в глаза.

Какой бы разбитой хоть и довольной я себя не чувствовала, подняться в туалет всё же приходится. Осторожно снимаю с груди мужскую руку и выползаю из-под одеяла. В дверях оборачиваюсь и бросаю взгляд на любимого мужчину. Какой же он всё же красавчик. И какой же он... Мой.

В ванне умываю лицо и чищу зубы, избегая смотреть на своё отражение. Наверное, стоило бы приготовить завтрак и кофе, хотя, судя по тому, что время уже перегнуло за полдень, обед. Но вместо этого я возвращаюсь в спальню и забираюсь в постель.

Тёма лежит на спине, закинув одну руку за голову. Прижимаюсь к горячему рельефному телу и кладу голову на плечо. Пальцами вырисовываю невидимые узоры на его груди. Касаюсь губами щеки. Веду глазами по кубикам пресса и останавливаюсь на бугре под одеялом.

В груди сразу становится жарко. Между ног мокро. Во рту сухо, как в пустыне. Провожу языком по пересохшим губам и проделываю тот же путь, который прошла глазами, пальцами. Ныряю под кромку одеяла и поглаживаю гладкий ствол.

Что я делаю, мать вашу?

Сжимаю пальцы, и член отвечает на мою ласку пульсацией и лёгким покачиванием.

Боже, я точно нимфоманка, потому что в следующую секунду сбрасываю одеяло и седлаю Северова. Его дыхание срывается, но глаза не открываются. Только руки ложатся мне на бёдра.

— Что ты делаешь? — выбивает сонным голосом с лёгкой хрипотцой, от которой по коже летят мурашки, а желание достигает своего апогея.

— Хочу. — отсекаю сиплым шёпотом и сжимаю рукой подрагивающий член, направляя его в себя.

Опускаюсь очень медленно, ощущая, как раскалённая плоть заполняет меня сантиметр за сантиметром.

— Сучка! — рычит Артём и одним резким движением опускает меня на себя, забивая до предела.

Мой счастливый стон удовлетворения от того, что он снова во мне, и его животный рык смешиваются. Превращаются в какой-то нереально-сексуальный и дикий звук.

Падаю ему на грудь от переполнивших эмоций, а парень несколько раз поднимает бёдра вверх рывками и слишком медленно их опускает.

— Люблю тебя. — бубню ему в рот и жадно целую. Север сильнее сжимает ягодицы и ускоряет темп, а потом замирает. — Артём, не останавливайся. — хнычу, шкрябая ногтями каменные мышцы на плечах.

— Это была твоя инициатива, малыш, так что ты и двигайся. — отбивает смеясь и делая всего одно движение.

— Я не знаю как. — пищу, заливаясь краской.

Ну сколько можно краснеть? Я сама залезла на него. Сама захотела.

И пусть эта поза для меня новая, интуитивно поднимаю и опускаю таз, вырывая из горла любимого раздробленные стоны, которые смешиваются с моими рваными, образуя дичайше-животную музыку.

Тёма толкает меня назад, вынуждая подняться.

— Не останавливайся, родная. Скачи... — срывается на хрип. — Как сама хочешь.

Опускаю ресницы и наращиваю ритм. Артём приподнимается и втягивает в рот ноющую пику соска, вынуждая меня стонать громче. Пальцами сжимает второй, перекатывая между ними и оттягивая. Его бёдра тоже приходят в движение, и я кричу так, что соседи не могут не услышать, но сейчас мне абсолютно пофигу.

— Вот так, девочка... Умница... Моя любимая... — без конца хрипит парень, с силой насаживая меня на каменный член.

Несмотря на то, что каждый наш секс открывает для меня что-то новое, сейчас кажется, что его плоть задевает какие-то точки, которые можно стимулировать только в этой позе. Движения быстрее. Шлепки звонче. Влаги больше. Возбуждение острее. Оргазм ярче.

Я взрываюсь миллиардами разноцветных вспышек и опадаю на землю звенящими осколками. Горло продирает криком удовольствия. Без сил падаю на грудь Севера, а он перенимает инициативу, с силой вбиваясь в моё тело, пока в уши не влетает его затяжной стон, а член не начинает пульсировать внутри меня. Парень до боли сжимает мои бёдра, вынуждая приподнять ослабевшее тело, и изливается горячей спермой.

Перекатываюсь на бок и кладу голову на грудную клетку, прислушиваясь к тяжёлому сбивчивому дыханию и неровным ударам сердца. Тёма обнимает меня, прижимая крепче и касаясь губами макушки.

— Блядь, Настя, ты просто охуенная. — сипит он.

А я... Я смеюсь. Просто не выходит иначе выпустить заполнившие сердце чувства. И Тёма тоже смеётся. Это наше сумасшествие. Это наша любовь. Такая, какая есть. Без масок и гримов. Без фальши и лжи. Мы через многое прошли, и уверена, что наш путь только начинается.

— Ты тоже, Тёмочка. — смеясь, приподнимаюсь на локтях и целую. — Люблю тебя, мой самый лучший мужчина свете.

— И я тебя, малыш. Я очень люблю свою будущую жену. — отвечает, перекатывая меня на спину и нависая сверху.

В итоге из постели мы выползаем только ближе к вечеру. Точнее, выползает из неё Артём, а моих сил хватает только на то, чтобы натянуть на себя футболку и перевернуться на другой бок. Даже не замечаю, что уснула, пока Тёма не начинает меня будить.

— Просыпайся, соня. — сипло смеётся он.

— Отстань. — бурчу, натягивая на голову одеяло.

— Я тебе обед принёс. Или завтрак. Или ужин. Короче, поешь.

Только запах мяса и вынуждает меня открыть глаза и принять вертикальное положение. При виде подноса с картошкой пюре и плавающем в подливке гуляшом во рту собирается слюна, которую с трудом сглатываю, а желудок сжимается и затяжно урчит.

— А ты? — перевожу глаза на любимого.

— И я. — отбивает со смехом и пальцами ловит кусочек мяса.

— Эй, это моё. — рычу с улыбкой. — Иди и возьми себе.

— Жадина. — ржёт Северов и, поцеловав, выходит из спальни.

Когда возвращается с ещё одной тарелкой и падает рядом, у меня остаётся всего половина обеда. Или завтрака...

Последние дни я почти не ела, только для поддержания сил, которые мне были так необходимы, а сейчас набросилась на еду, как оголодавшее животное. Физическая активность и отпустившее напряжение последних дней дают о себе знать.

— Мне в больницу надо вернуться. — говорит Север, когда заканчиваем с едой и он уносит тарелки.

— Зачем?

— Надо капельницу ещё прокапать и пару уколов.

— Я с тобой.

Подпрыгиваю на кровати, забыв об усталости.

— Не надо, малыш. Я ненадолго. Сделаю всё, что надо и возьму рецепт на колёса. Вернусь через пару часов, а ты пока отдыхай, моя девочка.

— Значит, ты не вернёшься в стационар? — выбиваю с сомнением.

— Нет, любимая, не вернусь. Короткими набегами закончу курс лечения и всё. — отсекает с улыбкой.

— Не хочу отпускать тебя. — шепчу, опуская глаза. — Не знаю, как объяснить. Просто тебя слишком долго не было рядом.

— Поедешь со мной? — киваю. — А с кровати встать сможешь? — с иронией тянет вверх одну бровь.

Вопрос, конечно, отличный. Если утром я чувствовала себя обомлевшей, то сейчас просто разбита вдребезги. Этот секс-марафон меня точно добьёт.

Но я не хочу снова оставаться одна в квартире. Десять дней, что я провела здесь без любимого, были пыткой.

— Поможешь? — со смехом закидываю ему руки на шею.

Артём относит меня в душ и раздевает. С заметным облегчением выдыхаю, когда быстро целует и уходит.

Мне просто необходима передышка. И дело вовсе не в том, что я не могу отказать Тёме в близости, а в том, что я не хочу этого делать. С ним я превращаюсь в ту самую озабоченную самку, которая готова сгореть в огне страсти.

Быстро ополаскиваюсь и сушу волосы феном. Натягиваю на разгорячённое тело джинсы и тонкий свитерок. Сильные руки ложатся мне на талию, а горячие губы оставляют жгучий поцелуй на шее.

— Готова? — сипло спрашивает Тёма.

— Да. — выдыхаю, потому что моё блядское тело тут же реагирует на его прикосновения.

— Точно хочешь ехать, Насть? — выбивает вопрос, поворачивая лицом к себе.

— Не отпущу тебя, Тём. — обрубаю, закидывая руки ему на шею и прижимаясь к губам в мимолётном поцелуе.

— Тогда поехали, пока я не передумал. — рычит, сбивчиво выдыхая.

Со смехом выбегаю из комнаты, но Северов успевает оставить шлепок на заднице.

В клинику едем на моей машине, потому что Гелик Артёма я отогнала на химчистку. Пантера отзывается довольным урчанием, когда поворачиваю ключ в замке зажигания. С тех пор, как встретились с Тёмой после разлуки, Панамера стоит под подъездом, потому что передвигаемся мы только на его машине.

— Я собираюсь вернуться на учёбу послезавтра. — заявляет Северов.

— Разве не рано, Тём? Сотрясение и ушиб лёгкого — не шутки.

— Малыш, если я в состоянии трахать тебя сутки напролёт, то и на занятия могу ходить. — бомбит со своей мальчишеской ухмылкой.

— Ты, Северов, невыносимый! — краснею, смеясь.

— Угу, невыносимый. А ещё чертовски влюблённый. Дьявольски голодный. И пиздец какой возбуждённый.

— Северов... — рычу предупреждающе.

— Насть, я два года хотел тебя. Ты же не думаешь, что сейчас меня способно хоть что-то остановить?

— Тём, у меня и так всё болит. Дай хоть передохнуть немного. — не сдерживаю счастливой улыбки.

— Часа четыре тебе хватит? — ржёт мой любимый невыносимый засранец.

— Я тебя, Север, прикончу.

— Только если будешь при этом сверху. — хрипло смеётся, прижимая меня к себе и целуя через консоль, пока стоим на светофоре.

Пока Артём на процедурах, звоню Заболоцкой.

— Привет, Вик. — здороваюсь, как только берёт трубку.

— Привет. Ты как? Норм всё?

— Да, отлично. Послезавтра с Артёмом на учёбу возвращаемся.

— Антон говорил, что он всё вспомнил. Реально всё?

— Да, Вик, всё-всё. И у нас всё замечательно. Просто хотела предупредить тебя, чтобы ты не волновалась. Вы с Тохой здорово меня поддерживали всё это время, поэтому хочу сказать спасибо и пригласить вас куда-нибудь завтра вечером. Вы как?

— Спрошу у Антона, но, думаю, он не против будет. Сам весь извёлся. Мы оба за тебя переживали.

— Только за меня? — спрашиваю с коротким смешком. — Кажется, это не у меня с головой проблемы были.

— И за Северова, конечно, тоже, но тебе сложнее было, чем ему. — отбивает подруга.

Забиваю лёгкие кислородом и говорю:

— Мне было очень тяжело, но теперь всё отлично. Мы пережили это. — гулко выдыхаю и сменяю тяжёлую для меня тему. — Можно я к тебе сегодня за конспектами заскочу?

— Без проблем. Только я вечером к Антону еду. Возьму с собой.

— Ммм... На ночь? — тяну томным голосом.

— Ага, на ночь. Ты даже не представляешь, что он в постели вытворяет.

Знала бы она, что вытворяет мой парень, сейчас бы меня с потрохами сожрала.

— Не знаю и знать не хочу. — отрезаю, хохоча. — Мне подробности вашей сексуальной жизни не нужны. Своих хватает.

— А вот с этого момента поподробнее. — тут же цепляется за мои слова.

— Ну уж нет, Викуся. Не дождёшься. — продолжаю смеяться. — Короче, на созвоне.

— Эй...

Сбрасываю звонок раньше, чем меня накроет шквалом вопросов, не переставая растягивать рот в счастливой улыбке.

На самом деле мне очень страшно, потому что как только я становлюсь счастливой, обязательно происходит что-то плохое. Сердце болезненно сжимается при мыслях обо всём, через что нам пришлось пройти. И почему чувство такое, что это ещё не конец?

Убеждаю себя в том, что дело только в моих страхах, а не в интуиции, которая никогда ещё меня не подводила.

Набираю Артёма, потому что нахождение в вестибюле больницы вызывает странное сосущее ощущение под рёбрами.

— Что случилось, малыш? — обеспокоенно спрашивает Тёма, едва ответив.

— Ничего. Соскучилась. Можно к тебе? — отзываюсь, стараясь избавиться от чувства дежавю.

— Третий этаж. Процедурная. — отбивает ровно.

— Иду.

В палату захожу без стука и тут же щёлкаю челюстями. Вокруг моего жениха вертится та самаямедсестра, которая бесила меня одним своим видом, когда я приезжала к Северову. Слишком короткий халат. Чересчур глубокое декольте. Гортанный смех. Сжимаю кулаки от желания укоротить ей шевелюру до блестящей лысины.

— Вечер добрый. — разрезаю, даже не делая попыток скрыть злость.

Через глаза в эту стерву транслирую.

— Сюда нельзя. — возмущается брюнетка.

— Я к своему жениху пришла.

Медсестра упорно продолжает делать вид, что не понимает, кто я такая, хотя регулярно видела меня в больнице.

— Подождите за дверью.

— Иди ко мне, малыш. — зовёт Северов, протягивая мне свободную от капельницы руку.

Без раздумий опускаюсь ему на колени и жарко целую. У брюнетки едва ли не глаза на лоб лезут, потому что наш поцелуй выходит чересчур горячим для обычного приветствия.

— Вот так. Выкуси, сучка. — откровенно злорадствую, когда она поспешно ретируется, поняв, что здесь ей ничего не светит.

— Ревнивица. — улыбается Тёма.

— Ты, Тёмочка, мой. Запомни это раз и навсегда. — заявляю, перекидывая ногу через его торс и седлая.

— Даже не сомневайся в этом, ведьма.

— А если ты не в состоянии послать сучек, которые тебе глазки строят, мне придётся самой это делать.

— Всех от меня разгонять будешь? — сипит пониженным голосом, сжимая ладонью ягодицы.

— Абсолютно, Северов. — отсекаю, целуя его.

— Тогда я спокоен.

Всё время, пока капает капельница, целуемся. Правда, обороты сбавляем сразу же, чтобы не натворить глупостей.

— Надо к Арипову заехать и конспекты взять. — говорю, когда отрываюсь от любимых губ, чтобы вдохнуть кислорода. — Вика сегодня у него будет.

— Блядь, я и думать о них забыл. — рычит любимый, качая головой и прикрывая веки.

— Всё нормально, Тём? — спрашиваю обеспокоенно, когда по его лицу проскальзывает тень.

— Башка от этой хренотени кружится. — указывает глазами на иголку в вене.

— Может, тогда отвезти тебя домой и самой съездить? Или завтра возьмём?

— Нет, заедем. Всё хорошо, маленькая. Это скоро пройдёт. — добавляет, когда читает в моих глазах беспокойство.

После уколов заходим в кабинет к лечащему врачу Артёма. Мужчина откладывает ручку и поправляет очки, внимательно разглядывая наши переплетённые руки и сияющие глаза.

— Любишь ты создавать проблемы, парень. — говорит скрипучим голосом. — Просил же тебя пару дней подождать, а ты среди ночи сбежал. — устало качает головой.

— Не мог я ждать. Воспоминания вернулись, и мне необходимо было выбраться отсюда.

— Понимаю. Ради такой девушки не грех и побег устроить.

Прячу залитое румянцем лицо на плече любимого, а он обнимает меня за талию и прижимает крепче. Неосознанно качаю в лёгкие его запах. Иногда мне кажется, что если я не буду дышать им на протяжении долгого времени, то просто задохнусь.

— Настя — моя невеста. Я хотел поблагодарить вас за то, что поняли нашу ситуацию и позволили ей приходить каждый день и задерживаться, когда время посещений заканчивалось.

— Любовь она такая. На всё способна. И даже моё зачерствевшее сердце тронуть смогла. Обычно я запрещаю долгие встречи, но просто не смог отказать твоей невесте. Желаю вам обоим счастья и здоровья.

— Спасибо. — говорим одновременно с Тёмой.

Доктор выписывает рецепт, даёт инструктаж по приёму таблеток и мерам предосторожности. Напоминает о том, что у Северова завтра ещё одна капельница.

Прощаемся и едем в аптеку. Оттуда сразу к Арипову. Артём уверенными шагами поднимается на третий этаж и толкает дверь.

— Как к себе домой. — бубню под нос. — Хоть бы постучал.

— Он мою дверь вообще запасным ключом открывает и без приглашения является, когда вздумается, так что пусть радуется, что вообще, блядь, в курсе, что мы прийти должны. — обрубает с мрачным смехом и направляется вглубь квартиры, откуда доносятся недвусмысленные звуки. — Эй, Тоха, — орёт Артём, — если через минуту тебя не будет на кухне, то через две я приду свечку держать.

— Тёма, блин! — стукаю его по плечу, но и сама растягиваю губы в улыбке.

Парень уверенным шагом идёт на кухню и ставит чайник, явно чувствуя себя здесь в своей тарелке.

— Чай или кофе, малыш? — спрашивает, открывая шкаф.

— Кофе. — отрезаю, зевая в подтверждение своему выбору.

Любимый делает четыре кружки кофе, и только после этого на кухне появляется злой Антон и краснющая Вика.

— Ты, блядь, какого хера являешься, как к себе домой? — рычит Арипов.

— Такого же, блядь, хера, как и ты ко мне. — ровным тоном отбивает нападку друга.

Остаток вечера проводим за разговорами об учёбе и просто забрасывая друг друга шутками, потягивая остывающий кофе.

Дома, не сговариваясь, идём на кухню и выгружаем бумаги. Пока Артём переодевается, варю две порции кофе, который нам сейчас просто необходим. Парень приносит наши тетради, и мы садимся за учёбу. Заканчиваем глубокой ночью, но это не останавливает нас от двух заходов бешенного секса.

Готова отключиться, как только Тёма на руках приносит меня из душа и опускает на кровать.

Блин, а ведь я могу к этому привыкнуть. А если честно, то уже привыкла. Мне нравится его забота, пусть она и попахивает сексистскими замашками. У него на руках я не ощущаю себя ущемлённой. Только бесконечно любимой. Засыпаю, слушая размеренное биение сердца будущего мужа.

Измотанная. Уставшая. С болью во всем теле. С засосами на коже. С синяками на бёдрах. Со стёртыми в кровь губами. С лёгким сердцем. Со спокойной душой. С одуряющим ощущением счастья в груди. Переполненная до краёв нашей сумасшедшей любовью.

Глава 26

Я не боюсь сгореть в этом пламени

Не открывая глаз, шарю руками по кровати, чтобы обнять любимого, но его нет. Резко распахиваю веки и замечаю на соседней подушке одинокую красную розу. Губы сами растягиваются в улыбке, несмотря на то, что Артём уехал и даже не разбудил меня. Беру цветок и втягиваю в лёгкие сладкий аромат.

Готова каждое утро вот так просыпаться. Хотя нет. Лучше просыпаться в объятиях своего мужчины.

Только вставая с постели, замечаю лист бумаги всего с несколькими словами, написанными твёрдым уверенным почерком.

Любимая, уехал в больницу. Скоро вернусь. Не скучай без меня.

P.S. Завтрак ждёт тебя на кухне.

P.P.S. Люблю тебя.

Наверное, стоило бы разозлиться, что Тёма не разбудил меня, но вместо этого моя улыбка становится шире. Ещё какое-то время валяюсь под одеялом, наслаждаясь запахом и шелковистостью розовых лепестков. Позволяю себе полениться хоть сегодня, потому что раньше было не до этого, а с завтрашнего дня начнётся учёба.

На кухне меня ждут ещё тёплые хрустящие круассаны с ванильным кремом, разносящие на всю комнату аромат свежей выпечки.

Как вы понимаете, улыбка не слазит с моего лица на протяжении всего завтрака.

Пока потягиваю горький горячий кофе, пишу парню сообщение.

Настя Миронова: Как ты узнал, что круассаны с ванильным кремом мои любимые?

Набираю, но не отправляю. Зависаю, глядя на одну единственную строчку.

Миронова...

Нет, я больше не Миронова. Не хочу иметь ничего общего не только с родителями, но и с этой фамилией.

Редактирую профиль и только после этого жму "отправить". Ответ прилетает всего через несколько секунд.

Артём Северов: Доброе утро, родная.

Артём Северов: Государственная тайна.

Вот засранец.

Набиваю месседж.

Настя Северова: Не люблю тайны.

Ответа не следует, поэтому откладываю мобильный и сажусь зубрить криминалистику. Не успеваю прочесть даже пару абзацев, как из прихожей раздаётся звук открываемого замка. Оказываюсь у двери раньше, чем Артём успевает войти в квартиру. Бросаюсь ему на шею и жадно целую.

— Люблю тебя. — шепчу, отрываясь от любимых губ.

— И я люблю тебя, Северова. — смеясь, отбивает парень.

— Ты же не против?

Почему-то, когда меняла фамилию в мессенджере, сомнений не было. К тому же Артём сам говорил, чтобы я пользовалась его фамилией. Сейчас же я не уверена, что не поспешила.

Северов лыбится ещё шире и притягивает меня ближе, не оставляя между нашими телами ни одного просвета. Его руки скользят по спине, а дыхание обжигает щёку, когда обрубает сиплым голосом:

— Ты — Северова, Насть. Запомни это. Но если тебя так смущает, что только на словах, то надо это исправить. Причём срочно.

Немного отстраняюсь и заглядываю в бирюзовую глубину его глаз. Меня опаляет и заражает решимость, что горит в них. Делаю глубокий вдох, пока в груди не становится тесно, и зеркалю его улыбку.

— Декабрь. — одно слово, которое вмещает в себе всю мою любовь к этому мужчине.

— Ноябрь. — отсекает без запинки Артём.

— Тём, нам сейчас не до этого. Ты больше месяца не был на учёбе и...

Закончить мысль мне не удаётся, потому что он прикладывает ладонь к моим губам, запечатывая.

— Малыш, если дело только в учёбе, то это не проблема. Если у тебя есть другие причины, то я согласен на декабрь. И сам понимаю, что всё слишком быстро, поэтому не стану тебя торопить. Но ещё до того, как закончится этот год, ты станешь моей женой.

Что к этому можно добавить? Какие могут быть возражения, когда в его глазах так ярко сияет не только любовь, но и желание назвать меня своей женой?

— Ноябрь. — уверенно подвожу итог и тут же заливаюсь счастливым смехом, потому что Артём подхватывает меня на руки и кружится. — Только никакого пышного празднества. Не хочу ничего лишнего. Ты, я и Вика с Антоном.

— Согласен. Но ты будешь в свадебном платье.

Вообще-то после подготовки свадьбы с Киром у меня нет никакого желания надевать пышное платье, но какой смысл с ним спорить? Не выходить же мне замуж в джинсах, в самом-то деле. К тому же сейчас всё иначе. Я собираюсь связать свою жизнь с самым близким и любимым человеком на свете.

— Согласна. — отвечаю, смеясь. — Но ты будешь в костюме.

— Мне не пойдёт пиджак и бабочка. — бурчит, становясь серьёзным.

— Это мы ещё посмотрим. — а ведь я даже представить себе не могу Северова в смокинге. — Что-нибудь придумаем.

— Тогда собирайся.

— Куда? — удивляюсь, поднимая вверх брови.

— В ЗАГС. Подавать заявление. — ставит точку.

У меня не возникает ни то что желания, даже мысли воспротивиться его решению. Без слов становлюсь на цыпочки и целую Артёма, вкладывая в этот поцелуй всё, что есть.

Одеваюсь со скоростью кометы, словно боюсь не успеть. Всего через десять минут мы уже выходим из квартиры.

— Сядешь за руль? — спрашиваю, протягивая парню ключи от Панамеры.

— А ты что будешь делать? — смеётся, забирая ключи и, щёлкнув пультом, открывает для меня дверь.

— Мечтать. — бросаю, заражаясь его хриплым смехом.

До дворца бракосочетания едем, обсуждая нашу свадьбу и держась за руки. Тёма уверенно управляет машиной одной рукой, а второй держит мои пальцы. Счастливые улыбки не сходят с наших лиц, и мы то и дело смеёмся.

В ЗАГСе на нас косятся как на сумасшедших, но нам просто пофигу на всё и всех, кроме нашего всепоглощающего счастья. Даже хмурая работница растягивает рот в улыбке, когда на вопрос: какую дату мы желаем, одновременно с Северовым выпаливаем:

— Чем скорее, тем лучше.

— Ближайшая свободная дата на восемнадцатое ноября.

— Отлично. — подбивает Тёма, а я способна только улыбаться, как ненормальная.

— Церемония планируется праздничная или только регистрация?

Смотрю на Севера и принимаю мгновенное решение. Этот день должен стать самым важным и самым ценным в нашей общей жизни. И пусть у нас не будет сотни гостей и красной дорожки, усыпанной лепестками роз, неважно. Я хочу праздника.

— Праздничная. — высекаю с уверенностью.

Любимый только шире тянет лыбу. Нам не нужны слова, чтобы сказать друг другу нечто важное. Когда-то, кажется, что это было в прошлой жизни, Артём сказал, что нам не надо говорить, достаточно просто быть рядом. Сейчас в его глазах я читаю такую нереальную радость, что пропитываюсь ей до самого сердца. Никто из нас не хочет шика, но это не значит, что мы должны просто поставить свои росписи и свалить в закат.

Люблю тебя. — говорит его взгляд.

Выше облаков. — отвечает мой.

Согласовав мелкие нюансы с работницей ЗАГСа, возвращаемся к машине. Артём останавливается и тянет меня на себя. Едва оказавшись в его руках, встречаю обжигающе-горячий поцелуй. Его руки до хруста сжимают моё тело, а губы жадно мнут мои. Он проталкивает мне в рот язык, который принимаю с готовностью и тут же касаюсь своим. Мы целуемся долго и алчно. Руки и пальцы ласкают спины и плечи. Когда разрываем поцелуй, чтобы вдохнуть воздуха, задыхаемся оба не только от нехватки жизненно необходимого кислорода, но и от переполнивших нас эмоций.

Меня такими тропическими волнами накрывает, что я просто не знаю, как удержать внутри патоку своего счастья. Даю ему выход со смехом и слезами. Даже бирюзовые глаза Северова подозрительно блестят.

— Я люблю тебя, Тёмочка. Люблю. Люблю. Больше жизни люблю. Выше облаков. — тарабаню, покрывая короткими влажными поцелуями всё его лицо.

— Люблю тебя, моя идеальная девочка! — кричит во всю глотку, подхватывая меня на руки и шагая к машине, чем вызывает у меня новую порцию оглушающего смеха.

Занимает водительское сидение, но мотор не заводит. Вместо этого притягивает меня к себе и снова целует. Даже внезапно начавшийся Апокалипсис не способен сейчас оторвать нас друг от друга.

— Кстати, — шепчет Тёма, едва удаётся немного отдышаться, — ты так и не надела кольцо. — протягивает мне ту самую обтянутую красным бархатом коробочку с аккуратным золотым колечком с небольшим изумрудом в форме сердечка. — Выйдешь за меня замуж?

Вроде и так уже всё очевидно, ведь мы подали заявление, но он всё равно спрашивает, потому что в прошлый раз всё пошло совсем не так, как надо. Я даже "да" не смогла сказать нормально, не говоря уже о том, чтобы надеть кольцо.

— Да, Тёма! Да!!! — кричу, бросаясь в его надёжные объятия. — Всегда да... Всегда, любимый. — бомблю ему в ухо, то и дело всхлипывая.

— Давай сюда руку, маленькая. Буду тебя окольцовывать. — рычит Северов, смеясь.

Протягиваю ему кисть, и он уверенно натягивает кольцо на безымянный палец, а я чувствую себя так, будто только что стала его женой на самом деле. Не могу оторвать взгляд от украшения.

Всю дорогу продолжаю его разглядывать. Когда я носила кольцо от Должанского, то старалась даже взгляд не бросать на него, но сейчас то и дело опускаю глаза на руку.

Вместо того, чтобы отправиться домой, едем в академию. Север позвонил Арипову по дороге и попросил выйти во двор вместе с Викой. Как только они появляются, Тёма протягивает руку другу, а я обнимаю Заболоцкую.

— Да ты прям светишься. — улыбается она.

— Есть повод. — заявляет Север.

— Какой?

— Тоха, — переводит на него взгляд, но притягивает меня к себе. Обнимаю за торс обеими руками, не переставая улыбаться. — станешь моим свидетелем?

— В смысле, блядь, свидетелем? — рассекает Антон, вытягивая лицо.

— На нашей свадьбе. — ржёт Тёма, сильнее сжимая мои рёбра. — Восемнадцатого ноября.

Викин визг раздаётся одновременно с новой партией обнимашек.

— Охренеть! — кричит она. — Так быстро?! Ты же возьмёшь меня подружкой невесты?! А платье уже выбрала?! Если нет, то я тебе помогу! А кольца взяли?! А ресторан?! — тарахтит без остановки.

— Нет на все вопросы. — отбиваю с улыбкой. — Мы только заявление подали. На всё остальное у нас ещё достаточно времени. И да, роль дружки твоя.

— Блядь, Север, не думал, что доживу до того дня, когда ты позволишь себя окольцевать. — режет Тоха.

— Я и сам не думал. Пиздец, дожился.

За эти слова получает от меня тычок под рёбра.

— Ведьма. — рычит он беззлобно. — Моя любимая зеленоглазая ведьма. — добавляет, затыкая мне рот очередным поцелуем.

Я плавлюсь под его губами. Такой шторм за рёбрами закручивается, что даже дышать сложно.

— Выше облаков. — шепчу ему в губы.

— Больше, чем космос.

— Так какие там планы на вечер? — влезает Арипов.

— В кафеху? Или в клуб завалимся? — предлагает Тёма.

— А может просто погуляем, пока погода позволяет? — вмешиваюсь я.

Парни смотрят на меня как на умалишённую, а Вика тут же поддерживает. Сколько бы мы не спорили с ребятами на этот счёт, вечером всё же идём гулять. Выглядим мы весьма странно, потому что держимся с Севером за руки, а подруга цепляет меня под ручку, при этом не отпуская руки своего парня.

— Есть хочу! — заявляю после нескольких часов хождения по парку и обсуждения нашей с Артёмом свадьбы. Точнее, слушая идеи Заболоцкой на этот счёт.

— Здесь недалеко неплохая кафеха есть. Пойдём туда. — заявляет Северов.

В кафешке перекусываем хот-догами и картошкой фри. Парни заказывают себе пиво, а мы с подругой берём по коле. Тёма быстро расправляется со своей порцией и таскает мою фришку.

— Это моё. — бью его по руке, когда тянется за очередной картофелиной.

— Жадюга. — смеётся он, закидываю украденную палочку в рот. — Моя! — сипит, прижимаясь своими губами к моим и возвращая половинку фри.

Остальную картошку приговариваем тем же странным, но офигенным способом.

— Я такая счастливая. — шепчу любимому на ухо, когда выходим вслед за ребятами из кафе.

— Какая? — спрашивает с улыбкой.

— Самая-самая. — смеюсь в ответ.

Артём притягивает меня к себе и впивается в губы страстным поцелуем.

— Поехали домой. — хрипит возбуждённым шёпотом. — Хочу тебя.

Краска заливает всё моё лицо, потому что именно в этот момент друзья поворачиваются и выжидающе смотрят в нашу сторону. А ещё, потому, что между бёдер сразу становится мокро, а желание горячими волнами растекается по обомлевшему телу.

— Не сейчас, Тём. Давай ещё немного погуляем. — умоляюще заглядываю в бирюзовые глаза.

— Хочешь? — сипит, вжимая вздыбленный член мне в живот. Я так громко сглатываю, что, уверена, даже

Вика и Антон это слышат, а Северов заливается хрипловатым смехом. — Хочешь. — подбивает уверенно и берёт меня за руку, спускаясь по ступеням.

Прогулочным шагом бредём по парковой зоне, но чёртово возбуждение не только никуда не уходит, но и становится ещё нестерпимее, потому что наши бесконечные поцелуи с каждым разом становятся всё огненнее. Мурашки без конца атакуют мою кожу, а нижнее бельё уже промокло насквозь.

Парень толкает меня назад и, прижимая спиной к дереву, врывается языком мне в рот. Обвиваю руками его шею, запуская пальцы в растрёпанные волосы.

— Хватит, Северов. — срываюсь на злобное шипение, когда просовывает колено, раздвигая мои ноги. — Я тебя точно прикончу.

С силой отталкиваю его и вырываюсь из этого капкана. Злюсь не только на Тёму, но и на саму себя.

Да что, блядь, за сумасшествие? Почему меня так заводят обычные поцелуи? Что со мной не так?

Бросаю короткий взгляд через плечо на любимого и понимаю, что не только у меня проблемы такого рода. Тёма дышит часто и рвано. Грудная клетка резко опадает, когда цепляет своими, почти чёрными глазами мои затуманенные похотью. Отворачиваюсь так резко, что едва не заваливаюсь на колени, потеряв равновесие. Артём ловит меня раньше, чем успеваю поздороваться с асфальтом. Тяжело выдыхаю и прижимаюсь спиной к горячему телу.

— Ты чего, маленькая? — сипит в ухо, задевая губами.

— Не надо, Тём, пожалуйста. Ты же знаешь, что я не могу сопротивляться тебе. — выдаю смелое признание.

— Знаю, родная. Извини, но и у меня срывает башню, когда ты рядом. Хочу тебя, блядь, до одури. Ничего сделать с этим не могу.

— Тёма...

— Там уличные музыканты играют. Пойдём, послушаем. — зовёт Заболоцкая.

— Обещаю держать себя в руках. — хрипло заверяет Север, беря меня за руку.

Останавливаемся возле четырёх ребят, которые устроили целое шоу. Гитары, барабаны и даже саксофон. Девушка-солистка растягивает слова в красивой песне на немецком. Ни слова не понимаю, но по телу разбегаются мурашки.

— Как красиво. — тяну мечтательно.

— Потанцуй со мной. — просит любимый, вытягивая меня на свободное от толпы пространство.

Закидываю руки ему на шею, когда обнимает за талию и прижимает ближе. Кружимся в чувственном танце, ни на секунду не разрывая зрительного контакта.

Я тону в его глазах. Растворяюсь в прерывистом дыхании. Сгораю в крепких объятиях.

Весь мир вокруг нас перестаёт существовать. Нет шумной разношёрстной толпы. Нет гомона голосов. Только я, мой любимый мужчина и чарующая мелодия.

Артём наклоняется ниже, а я задираю голову. Наши губы встречаются в нежном поцелуе, переполненном взаимной любовью. Кажется, что не мы кружимся, а вся вселенная вращается вокруг нас. В какой-то момент мы останавливаемся, но я даже не замечаю этого, утопая в любви к своему жениху.

— Браво! — раздаётся громкий крик и гром аплодисментов.

Отрываюсь от любимого и поворачиваюсь в сторону музыкантов, чтобы поддержать их, но тут же прячу лицо на груди Северова, потому что вся толпа смотрит на нас.

— Вот о чём моя песня. — раздаётся мелодичный голос солистки. — Вот так надо любить: не замечая никого вокруг.

— Дыши, малыш. — смеётся Северов и снова целует под одобрительные крики.

— Вот это вы отжигаете. — хохочет Арипов, пока идём на парковку. — Ты с каких пор медляки выплясывать начал? Я в ахуе с тебя, Тёмыч.

— Привыкай, Тоха. Я скоро стану женатым человеком. — смеётся в ответ Тёма. — Считай этот танец репетицией перед свадебным.

Боже... Я всё ещё не могу свыкнуться с мыслью, что через какой-то там месяц с хвостиком стану его женой. Я никогда не мечтала ни о принце, ни о вечной любви, ни о пышной свадьбе, но сейчас понимаю, что это и есть моя самая главная мечта. И скоро она исполнится.

— Люблю тебя, Тёма. — толкаю счастливо, прижимаясь губами к щеке и кайфуя от того, что по его коже расползаются мурашки.

Прощаемся с друзьями и садимся в машину. Не сговариваясь, поворачиваемся лицом друг к другу. Читаю нескрываемое желание в потемневшем взгляде любимого. Перегнувшись через консоль, тянусь к нему и проскальзываю языком в рот. Северов всасывает его глубже и накрывает ладонью грудь, сжимая пальцами затвердевший сосок. Стону ему в губы и ёрзаю задницей по сидению. Я настолько возбуждена, что смазкой пропитываются даже джинсы. Я хочу почувствовать его внутри прямо сейчас.

— Я хочу тебя, Артём. — выбиваю охрипшим голосом и опускаюсь спиной на сидушку, не разрывая жаркого поцелуя.

Нащупываю рукой рычаг на сидении и опускаю спинку, принимая горизонтальное положение. Парень накрывает меня своим крепким телом и протискивает руку между нами. Щёлкаю пуговицей на его джинсах и расстёгиваю молнию. Со стоном удовольствия сжимаю горячий твёрдый член. В этот же момент Северов спускает мои штаны и запускает руку в трусы.

— Ты такая мокрая. Такая горячая. Моя девочка... — хрипит, избавляя нас от одежды. — Блядь! Ёбаный спорткар! — рычит, приподнимаясь на руках. — Перевернись. Моя идеальная. — рассекает сиплыми интонациями, когда ложусь животом на кожаную обивку и вжимаюсь попкой в пах.

И тут же разрываю тишину гортанным стоном, потому что он входит одним резким движением до упора.

Наш секс получается жёстким и грубым. Артём запускает руку в волосы на затылке и с силой сжимает в кулак, одновременно кусая за шею, как какой-то дикий зверь свою самку. Мне всё равно, потому что когда мы трахаемся, я сама превращаюсь в животное, отключая мозг вместе с человечностью и живу только инстинктами и желаниями.

— Быстрее... быстрее... — шиплю, издавая звериное рычание вместо стонов.

— Блядь, Настя... — выбивает в ответ. — Я, сука, ненавижу твою тачку.

Не смотря на затопившую меня похоть, смеюсь. Правда, недолго. Тёма подтаскивает меня вверх по сидушке, подкладывает ладонь под живот, вынуждая выгнуть спину и поднять задницу выше, и с такой силой принимается вдалбливать в меня член, что приходится вцепиться зубами в обивку салона, чтобы не кричать на всю парковку. Мы кончаем одновременно, сжимая зубы до скрипа, но стоны удовольствия всё равно вырываются, сливаясь в дико-сексуальный звук.

Без сил утыкаюсь лицом в спинку, стараясь научиться снова дышать. Север падает сверху, сильнее вдавливая меня в сидение. Каждый его вдох обжигает сверхчувствительную в данный момент кожу.

— Ты лучшая. — сипит в затылок. — Не думал, что буду трахать идеальную девочку в машине на парковке.

— Я тоже, — глубокий вдох, — не думала, что когда-то свихнусь настолько, чтобы заниматься сексом в машине.

Видимо, вообще не думала.

От панической атаки меня спасает только глухая тонировка и спокойствие любимого мужчины.

— Я люблю тебя, родная. — припечатывает он, сползая с меня и натягивая боксеры.

Привожу в порядок свою одежду и смотрю в глаза, в которых каждый раз утопаю.

— Я тоже люблю, но... — растягиваю губы в усмешке. — Это пиздец, Артём.

Его громкий счастливый смех заполняет не только пространство салона, но и всё моё тело и душу. Я отвечаю ему звонким хохотом.

— Да, родная, это полный пиздец. — роняет небрежно, а потом добивает с хищной ухмылкой. — Поехали домой, потому что я всё ещё голоден.

Глава 27

Набирая высоту

— Тём, всё нормально? — спрашиваю, едва встречаемся в коридоре после второй пары.

— Нормально. — отбивает ледяным тоном, от которого по спине озноб летит.

Подходя ближе, обнимает за талию и прижимает к себе. Физически ощущаю, как напряжены все мышцы в его теле. С какой силой и скоростью его лёгкие вентилируют кислород. Как оголтело колотится его сердце.

Делаю попытку отстраниться, но Север только сильнее сжимает хватку.

— Артём, что происходит? — шиплю, вырываясь из его рук и делая два шага назад.

Только сейчас подмечаю потемневшие и суженные глаза и играющие на скулах желваки.

Он зол. Только на кого и за что?

Быстро перебираю в голове варианты, но своей вины так и не нахожу. На прошлом перерыве всё было отлично, а теперь его будто подменили.

— Не молчи! — срываюсь на повышенные, потому что меня до чёртиков пугает его беспричинная злость. Парень только сильнее стискивает челюсти и сжимает кулаки, и я понимаю, что направлена она, какого-то дьявола, на меня. — Или ты сейчас скажешь, что случилось, Артём, или я ухожу.

С этими словами разворачиваюсь, но ни шагу ступить не успеваю. Пальцы Северова с силой сжимают моё запястье, вынуждая повернуться.

— Ты совсем ебанулась, Настя? — рычит он.

А я просто-напросто зависаю, открывая и закрывая рот не столько от его слов, сколько от ярости и угрозы, сквозящих в них.

Что за хрень?! Эту мысль я ему и озвучиваю.

— Что, мать твою, за хрень, Северов? — цежу сквозь плотно сжатые зубы. — Что я, блядь, по-твоему, сделала и в чём ты меня обвиняешь?!

Лишь на короткое мгновение на лице парня читается растерянность, которую он тут же скрывает злостью. Выдёргиваю руку из его захвата и сверлю тяжёлым взглядом.

— Нахера ты накатала заяву?! — рубит Север.

А я снова впадаю в ступор.

Какая, на хрен, заява? С той, что написал мой отец, мы уже разобрались. Неужели он взялся за старое? И почему Артём говорит, что её написала я?

Делаю глубокий вдох и медленно через нос выпускаю переработанный кислород. Прикрываю веки и торможу в себе всё бешенство, которое вызвало обвинение любимого человека. Сейчас не время. Потом он услышит о себе много нового, но сейчас надо разобраться. Открываю глаза и прошу ровным тоном:

— Тёма, объясни, пожалуйста, нормально, что за заявление, потому что я, блядь, не понимаю.

— Мне только что звонил следак и сказал, что заведено дело на Должанского за нанесение повреждений средней тяжести. — разрезает, сжимая кулаки.

— А при чём здесь я, Артём? Я не писала никакого заявления. — отбиваю спокойно, хотя внутри разворачивается целая буря. — С чего ты вообще взял, что я это сделала?

— Оттуда, Настя, что следак сам сказал, что подписано оно Мироновой.

Что, мать вашу, происходит?

Глотаю вязкий воздух и с шумом выдыхаю.

— Тёма, если бы я это сделала, то какой мне смысл отнекиваться, зная, что ты всё равно узнаешь правду? Что увидишь написанное моей рукой заявление?

Толкаюсь спиной к стене и смотрю в его глаза, складывая руки на груди. Всем своим видом выказывая, насколько сильно меня зацепили и обидели его обвинения и неверие.

Северов выпрямляет пальцы, опускает веки и тяжело дышит, подавляя в себе злость.

— Прости. — сипит тихо, делая шаг в мою сторону. Вынуждаю себя оставаться неподвижной. — Если это сделала не ты, тогда кто?

— Тём, ты совсем дурак, что ли? — рычу, стискивая челюсти. — Если бы я знала, то не стала молчать. Я бы никогда так не поступила.

Как он мог подумать, что я могла сделать это за его спиной, так ещё и прикидываться, что ничего не знаю?

Обида разрастается сильнее от того, что любимый мог так обо мне подумать. Отталкиваюсь от стены и прохожу мимо Северова и друзей.

— Насть, подожди. — окликает Тёма, снова поймав моё запястье.

— Зачем, Артём? Ты ещё не во всех земных грехах меня обвинил? Или есть ещё причины мне не верить? Хочешь ещё больше меня обидеть, да? — шиплю, оборачиваясь.

— Извини, маленькая. — выбивает хриплым полушёпотом, притягивая меня в свои объятия.

— Отвали от меня, Северов! — обрубаю, снова вырываясь из его рук. — Сначала разберись во всём, а потом поговорим!

Последнее выкрикиваю, уже пройдя несколько метров. Я слишком зла сейчас, чтобы продолжать этот бессмысленный разговор. К тому же я действительно ничего не понимаю. Заявление подписано Мироновой, но я нигде не ставила свою подпись. И даже больше того: меня никто не опрашивал. Так какого, мать вашу, чёрта это значит?

Мысль, которая рождается в голове, настолько нереальная, что я тут же её отбрасываю. Не может же быть, что его написала мама? Зачем ей это? А если это сделала не она, тогда кто и зачем?

Чем больше я думаю обо всей этой странной истории, тем больше запутываюсь. На занятиях едва улавливаю монолог Игоря Валерьевича, разглядывая тёмно-коричневые стеновые панели и хмурое небо за окном.

— Миронова. — доносится голос преподавателя, но я реагирую на него, только когда получаю от Заболоцкой тычок под рёбра.

Отворачиваю голову от окна и перевожу взгляд на препода.

— Да, я здесь. — очевидная информация, конечно, но лучше в голову мне ничего не пришло.

— Я заметил, Миронова. — ухмыляется мужчина. — Кажется, тебе совсем не до учёбы.

Учёба — последнее, о чём я сейчас думаю. Вот как-то совсем не до неё в этот момент. Набрасываю на лицо заинтересованное выражение и отбиваю:

— Простите, Игорь Валерьевич, я отвлеклась, но этого больше не повторится.

Растягиваю губы в милой улыбке и буквально в рот ему заглядываю, чтобы дать понять, насколько мне интересна озвученная им информация.

— Ладно, Миронова, — да сколько можно мою фамилию повторять? Уже в печёнках сидит. — верю. И раз уж ты отвлеклась от мечтаний и вернулась в реальный мир, то подойди ко мне после лекции, надо кое-что обсудить.

— Конечно. — киваю в знак согласия и прилагаю все усилия, чтобы не улетать мыслями от темы.

После пары задерживаюсь и подхожу к преподавателю.

— Настя, — начинает он, устало потирая глаза, — ты наша лучшая студентка не только на своём курсе, но и в академии. Причём за многие годы. У тебя не только талант к учёбе, но и отличная интуиция, поэтому я хочу, чтобы ты попробовала раскрыть эти уголовные преступления. — передаёт небольшую, но весьма увесистую папку. — И если справишься с этой задачей, то в следующем полугодии сможешь приступить к практике в местном отделе полиции.

Подвисаю на несколько секунд, переваривая только что полученную информацию. Практика начинается только с четвёртого курса, и то, кроме бумажной работы студентам ничего не светит. Лишь на пятом можно прочувствовать весь вес выбранной профессии. Мне же предлагают начать, даже не окончив третий курс. Ненадолго я забываю обо всех своих проблемах и расплываюсь в довольной улыбке.

— Конечно, Игорь Валерьевич. Какие сроки? — киваю головой на папку в своих руках.

— Там четыре дела. Все улики, опросы свидетелей и допросы подозреваемых имеются. Если справишься за месяц, так как информации много, то получишь не только практику, но и зачёт за семестр. А если успеешь до новогодних каникул, тогда…

Фразу он не заканчивает, но и так всё ясно. Мне придётся сдавать экзамен, с которым я запросто справлюсь. Но я всё же загораюсь идеей разобраться со всем этим за месяц, чтобы доказать свои способности.

— Спасибо за доверие, Игорь Валерьевич. Я вас не подведу.

— Не сомневаюсь, Миронова.

— До свидания.

На выходе из аудитории меня сразу же ловит Вика и набрасывается с вопросами. Нехотя пересказываю суть разговора, выглядывая Артёма. Вот только вместо него приходит Антон. Один.

— Где Артём? — спрашиваю, едва подходит ближе.

— Уехал в отдел. Решил разобраться со всем этим дерьмом.

— Отлично, блин. — шиплю, начиная закипать.

Вот что с ним не так? Если это каким-то образом касается меня, то я тоже должна быть там, чтобы разобраться во всей этой запутанной истории.

— В каком он отделе? — выбиваю, принимая мгновенное решение ехать туда.

— Не сходи с ума, Насть. — бурчит Тоха. — Он сам разберётся. — ловит мой сердитый взгляд и добавляет. — К тому же ему надо время, чтобы остыть и обдумать ситуацию.

Ему нужно время? Зашибись просто. Хоть бы позвонил или написал, что уехал, но нет же. Он просто молча свалил, зная, как сильно меня зацепили его обвинения.

Без оглядки на друзей выхожу на улицу, направляясь в сторону раздевалок.

Обычно практические занятия: самооборона, стрельба, тактика — мои любимые, но сейчас не ощущаю ни малейшего желания идти на пару.

Я злая до чёртиков. И именно в этот момент из-за угла вырастает Волчинская вместе со своей сворой. Прохожу мимо них, ускоряя шаг и делая вид, что не замечаю презрительных взглядов.

Да пошли они. Все. Какая им разница, что мы с Северовым вместе?

Всё бы хорошо, но в спину мне прилетает замечание, от которого я с силой сжимаю челюсти и сгребаю пальцы в кулаки, разворачиваясь и простреливая Карину взбешённым взглядом.

— Интересно, а наша идеалка с женихом своим порвала или скачет из койки в койку? — раздаётся приторный голос блондинки.

Головой понимаю, что она намеренно меня провоцирует, но режим монстра запущен. Это была последняя капля в чаше моего терпения.

Твёрдой походкой направляюсь в сторону этой компании и останавливаюсь, только когда между мной и Кариной остаётся не более полуметра. Вскидываю вверх голову и цежу сквозь сжатые до скрипа зубы:

— Если тебе так интересно, то спроси об этом лично.

Она тащит вверх одну бровь и складывает руки на груди. Что-то вся эта ситуация мне очень напоминает. В прошлый раз она закончилась для этой стервы расквашенным носом и разбитой губой.

— Ты мне вообще неинтересна, Миронова. Просто любопытствую, что они все в тебе находят? Неужели так умело ноги раздвигаешь? — иронизирует Волчинская.

Цепляет? Не особо. Я знаю эту суку достаточно хорошо, чтобы понять, для чего она это делает.

Позволяю губам растянуться в слащавой улыбке и выталкиваю приторным тоном:

— Кариш, а ты в курсе, что зависть плохое чувство? Это грех, Карин. Если тебе так обидно, что Север трахнул тебя разок и забыл, то это твои проблемы, а не мои. Адьёс.

Вскидываю руку в прощальном жесте и с нескрываем злорадством, видя побагровевшее от злости лицо Карины, ухожу. Встречаюсь глазами с Ариповым и он салютует мне одобрительной усмешкой.

— Да на хрен мне этот урод с бракованными генами не сдался. — шипит злобный голос мне в затылок.

Я готова многое простить. Я способна спустить на тормозах все оскорбления в свою сторону. Но я никогда не позволю оскорблять моего любимого человека.

Последнее, что замечаю, прежде чем начать втрамбовывать зубы в череп Карины, округлившиеся от ужаса глаза Антона и Вики. Наверное, они увидели на моём лице желание её прикончить.

Вцепляюсь руками в блондинистую шевелюру и встречаю физиономию Волчинской своим коленом. Она визжит и вырывается, но я лишь крепче сжимаю волосы и приземляю её спиной на землю.

— Ты грёбанная завистливая сука. — рычу, опуская кулак на её окровавленное лицо. — Можешь сколько угодно ненавидеть меня, но никогда… Слышишь меня?! Никогда не смей плевать своим ядом в его сторону! — ору, забрызгивая её слюной, как бешенная собака, продолжая молотить её физиономию.

— Сука! — хрипит Карина, предпринимая попытку сбросить меня с себя.

— Заткнись, тварь! — гаркаю я.

Сжимая в кулаках волосы, отрываю её голову от земли и с силой ударяю её об асфальт.

Со всех сторон доносятся крики и визги, но я ничего не способна уловить из-за бурлящей магмой крови и прошибающего кости сердца. На глаза падает кровавая пелена, отсекая всё, кроме моей жертвы.

Кто-то подхватывает меня сзади и отдирает от Волчинской. Брыкаюсь и вырываюсь, намереваясь закончить начатое.

Боже… С каких пор я стала такой кровожадной?

— Тормози, Настя! — орёт мне в ухо Антон. С запозданием понимаю, что именно он оттащил меня. — Оставь её! Фу, блядь! — гаркает, когда мне удаётся наконец вырваться из его захвата.

Торможу так резко, что даже дыхание замирает. Медленно поворачиваюсь в сторону парня.

— Фу? — выбиваю удивлённо. — Я тебе псина, что ли?

Хотя именно так я себя чувствовала ещё минуту назад.

— Ну, сработало же. — лыбится он.

Я точно сошла с ума, потому что вместо того, чтобы рвануть к поднявшейся на ноги Карине, которая сыпет угрозами и оскорблениями, начинаю ржать.

— Я тебя пришибу, Арипов. — бросаю, прекращая смеяться.

— Угу. Потом. — буркает он. — Пойдём отсюда.

Без лишних слов иду за ним в сторону раздевалок.

— Ты за это ответишь! За всё ответишь, бешенная ты сука! — визжит Волчинская.

— Блядь, да заткнись ты уже, ебанашка! — кричит Тоха, повернувшись к ней. — Или хочешь, чтобы Север тебе шею свернул за неё?

В эту секунду я предпринимаю ещё одну попытку добить её, но мои ноги повисают в воздухе, потому что Антон перехватывает меня, отрывая от земли.

— Отпусти, Тох. Я только прибью эту тварь и всё. — высекаю хрипло, но спокойно.

— Блядь, да вы с Тёмычем два сапога пара. Что его не тормознёшь, как только месиво начинается, что тебя. Плохая идея, Настюха, её добивать. Не думаю, что тебе тюремная роба пойдёт.

— Я же её убивать не собираюсь. — рычу, но начинаю улыбаться. Ярость гаснет и добавляю уже спокойнее. — Всё, отпускай.

— Мне тебя потом ловить не придётся? — бурчит недоверчиво.

— Не придётся, Антон. Серьёзно, поставь меня на ноги.

Парень глухо выдыхает, и я оказываюсь на твёрдой земле. Бросаю взгляд на Карину и шакалью стаю, которая суетится вокруг неё, и толкаю ледяным тоном:

— Если ты, Кариша, ещё хоть одно поганое слово ляпнешь в сторону моего жениха, то я тебе не только зубы выбью, но кишки на кулак намотаю.

— Ты больная! — кричит она, пропитывая очередной платок кровью. — Ненормальная! Бешеная!

— Да, Карина, я абсолютно больная и неадекватная, поэтому в следующий раз, прежде чем открывать рот, подумай хорошенько.

— Тебе в психушке самое место! Или в тюрьме!

— Может, я там и окажусь, но перед этим ты займёшь своё место на кладбище. — обрубаю жёстко и отворачиваюсь от бледной, как смерть, Волчинской.

Ничего не добавив, иду в женский туалет и включаю холодную воду. Мне просто необходимо остыть.

— Нихуя ж себе ты чудовище! — ржёт Арипов, паркуя задницу на каменный пьедестал раковины.

— Иногда я сама себя боюсь. — признаюсь откровенно.

Парень присвистывает и заглядывает мне в глаза. Понятия не имею, что он там видит, но с его лица вмиг слетает выражение беззаботности.

— Знаешь, Северова, — делает акцент на фамилии, — ты не перестаёшь меня удивлять. Когда эта змеюка цепляла тебя, то ты и пальцем не пошевелила. Но стоило ей пиздануть что-то в сторону Тёмыча, и ты как с цепи сорвалась. И тогда с предками… Из-за него ведь.

Стряхиваю пальцами капли воды с лица.

— Не знаю, как объяснить, Тоха. Но когда кто-то причиняет боль Артёму, то я просто зверею. За себя могу и словами отбиться, но за него готова убивать. У меня в голове что-то перещёлкивает, и я будто перестаю быть человеком и превращаюсь в животное, чей инстинкт защищать любимого человека. — перевожу срывающееся дыхание. — Я не знаю, что случилось с ним в прошлом, но что бы это ни было, понимаю, что ему пришлось не сладко.

Цепляю взгляд Арипова и просто жду. Он тяжело выдыхает и шумно втягивает порцию кислорода. Громко сглатывает и сипло выбивает:

— Ты всё ещё хочешь знать, от чего он так упорно открещивается?

Прикрываю веки и на какое-то время задумываюсь над его вопросом. Прошлому место в прошлом.

Какая разница, что случилось когда-то давно? Если ему неприятны эти воспоминания, то я не стану туда лезть.

— Нет, Антон, не хочу. — бомблю полушёпотом, открывая глаза. — Я приняла его таким, какой он есть сейчас. Со всеми его секретами и страхами. Я сказала «да» человеку, которого полюбила, ничего о нём не зная. Если он когда-то решит рассказать, то я всё выслушаю и приму.

— А если тебе не понравится то, что ты услышишь?

— Мне всё равно, что натворил Артём или его семья. Я в любом случае не стану любить его меньше и всегда буду рядом.

— Он считает себя ужасным человеком.

Откровение от Арипова слишком ценно для меня, но ни как информация, а как знак доверия, поэтому смотрю ему в глаза и уверенно обрубаю:

— Я знаю, что он не такой. Может, мне и не знаком тот Артём Северов, но я верю ему и без колебаний доверю свою жизнь. Что бы ни случилось тогда… Это никогда на повлияет на ни моё отношение к Тёме, ни на мои чувства. Если я смогу помочь ему избавиться от кошмаров прошлого, то приложу для этого все силы. А если мне не удастся это сделать, то просто приму и разделю.

— Ты поражаешь меня всё больше и больше, Настя. — сипит Антон, спрыгивая с пьедестала и застывая в паре шагов от меня. — Знаешь, ты мне никогда не нравилась.

В общем-то, неудивительно. Я всегда замечала неприязнь Арипова ко мне.

— Ну, спасибо за правду, Тоха. — режу с улыбкой, чтобы разрядить напряжённую обстановку.

— Но потом я понял, что Север в тебе увидел. Силу. Сталь. Страсть. Жизнь. Ты способна не простобороться. Ты — победитель. Такая же, как он. Вы прёте напролом и до конца. Когда ты бросила Тёмыча ради этого ублюдочного зализыша, я ненавидел тебя вместо него. Когда увидел тебя у Севера дома, то был готов вас обоих разорвать голыми руками. Вот только когда ты сказала, что положишь жизнь, чтобы всё исправить, когда без оглядки на чужое мнение заявила, что любишь и будешь бороться… Тогда я впервые ощутил то, что вообще редко к кому-то испытываю. Уважение, Насть. И потом, когда ты не стала лезть в его прошлое, несмотря ни на что, но просила у меня помощи, я ещё больше начал тебя уважать. — вынуждаю себя сохранять зрительный контакт, хотя его слова с такой силой пробивают по сердцу, что даже на ногах держаться сложно от бури эмоций, которую они поднимают в душе. — А вот в тот день, когда явились твои предки и этот уёбок… То, как ты держалась, когда Тёмыч упал… То, как защищала его перед предками… То, как вела себя по дороге и в больнице… — Арипов тяжело сглатывает и добивает. — В своей жизни я восхищался всего одним человеком — отцом. Но в тот день ты вызвала моё восхищение. Своей стойкостью и неспособностью сдаваться. Артём стал братом, которого у меня никогда не было. И, кажется, я не против обзавестись ещё и сестрой.

У меня нет слов. Просто, мать вашу, ни единого слова. Не так давно я гадала, сможем ли мы подружиться с Антоном, чтобы моему любимому не пришлось разрываться между нами, а сейчас…

Сейчас из глаз льётся водопад слёз, а в груди с такой силой вулкан чувств извергается, что даже дышать выходит с трудом. Бросаюсь Антону на шею и целую в щёку, чтобы хоть как-то выразить благодарность за его слова и отношение. Парень обнимает в ответ и хрипит:

— Достаточно сказать «спасибо».

— Спасибо. — смеюсь я, отстраняясь и краснея.

Обычно так я выражаю свои чувства только с Тёмой.

— Может кто-то объяснит мне, какого, мать вашу, хуя мой лучший друг зажимает мою невесту в туалете?

Глава 28

Сколько можно совершать ошибки?

Поездка в отделение полиции мало что проясняет. Заява действительно написана Мироновой, вот только Мироновой Е.С.

Я, блядь, знать не знаю, как зовут Настину мать, но судя по описанию, которое мне дал следак, это сделала именно она. Вот только на хрена ей это для меня остаётся загадкой.

Ригонов записал мне её номер, но я не вижу смысла с ней связываться. Просить, чтобы забрала заявление? После того трешака, что они нам с Настей устроили, не уверен, что смогу разговаривать с ней как цивилизованный человек. Не в моей привычке поднимать руку на лиц женского пола, а тем более на тех, кто вдвое старше меня, но сомневаюсь, что смогу сдержаться. Слишком свежо воспоминание, как моя девочка рассказывала мне о том, как рыдала перед своей недоматерью, а та потащила её к Должанскому.

Моя девочка…

Блядь, я ей столько наговорил, что век не отмоешься. Знаю же, что не могла она этого сделать, но всё равно бросил в неё эти сраные обвинения. Настя даже скрывать не пыталась, насколько сильно они её обидели, а я не попытался её остановить, когда уходила.

И что теперь? Опять просить прощения? Да сколько можно? В конце концов, не настолько я размазня, пусть и на всё ради неё.

Как бы ни старался утихомирить злость, в академию возвращаюсь максимально взбешённым. Едва паркую тачку, как ко мне подлетает Заболоцкая. Напрягаюсь конкретно так, потому что она одна и перепуганная до чёртиков.

— Где Настя? — рычу, цепляясь пальцами ей в плечи, потому что она только что-то неразборчиво тарахтит.

— Она… — задыхается, как от долгого бега. — Она с Антоном ушла. Кажется, в сторону раздевалок.

— На хрена? — цежу сквозь зубы.

Это что ещё за дичь? Какого хрена моя девушка и мой друг куда-то сваливают вместе? Я, конечно, не верю, что между ними может что-то быть, но это вовсе не значит, что такое поведение не вызывает вопросов.

— Настя избила Волчинскую. Антон её оттащил от неё и увёл куда-то.

— Стой, Вика. — отсекаю с хрипом, тормозя поток слов. — Настя избила Карину? — кивок. — За что, блядь?

— За её длинный язык. Эта сука сначала Настю начала цеплять, а потом и тебя, и Настюха её сначала об колено шибанула, а потом всю морду расквасила. Волчинская получила то…

Дальше я её уже не слышу, срываясь в сторону здания спортзала, в котором находятся раздевалки. Без остановок открываю все двери, пока не натыкаюсь на обнимающихся Тоху и Настю. Они меня даже не слышат. Замираю в дверном проёме и наблюдаю за этой картиной. У девушки румянец на щеках, а друг выглядит уж слишком довольным.

Что за хуйня, блядь?

Нет! Нет, мать вашу, не может этого быть! Не верю, что они могли меня предать, но учитывая то, в каком неуравновешенном состоянии я нахожусь, высекаю зло:

— Может, кто-то объяснит мне, какого, мать вашу, хуя мой лучший друг зажимает мою невесту в туалете?

Они с такой скоростью отлетают друг от друга, что едва ли не в противоположные стены спинами влетают. Складываю руки на груди и с презрением смотрю в перепуганные зелёные глаза.

Неужели я мог так ошибиться?

— Тёма… — шуршит Настя.

— Что, блядь? — выплёвываю яростно, прошибая её тяжёлым взглядом.

Даже не знаю, чьё предательство больнее. Шагаю к девушке и прижимаю к стене.

— Тёмыч, не говори того, о чём пожалеешь. — цепляется в плечо «друг».

— Отъебись, Арипов, пока я тебя не урыл на хрен. — рублю, не оборачиваясь. — Как тебе Тоха, а Настя? Лучше меня, да?

Левую щёку обжигает неожиданным ударом. Перед затуманенными ревностью глазами проясняется такое родное лицо, что я едва ли не скулю от боли.

Как она могла?

— Ты дебил, Северов! — выкрикивает Настя и отталкивает меня, но я лишь сильнее вжимаю её в стену. — Отпусти, Артём! Я не хочу тебя видеть! Не хочу! — орёт всё громче, заливаясь слезами. — Как ты мог, Тёма? — последнее уже задушенным шёпотом.

— Как я мог, Настя?! — гремлю несдержанно. — Это я, блядь, как мог, да?

— Артём, ёбаный в рот, отпусти её! — врывается Арипов.

— А вот и защитничек нарисовался. Хуй сотрёшь.

— Северов, хуйню не неси. Успокойся, пока не поздно. Это я её обнял. — выбивает ровно, а я убить его готов.

— И на кой хер, блядь, ты это сделал?

Отворачиваюсь от Насти, и она тут же вылетает за дверь. Тоха мнётся, и я начинаю наступать на него, всем своим видом излучая угрозу.

— Затем, Тёмыч, что ты последний долбаёб и делаешь всё, чтобы потерять девушку, которая любит тебя так, что не только от семьи отказалась, но и через саму себя переступила. — рычит он, сжимая кулаки. — Ты, блядь, братом мне стал.

— Хорош братец… — выплёвываю зло.

— А Настя мне как сестра. — продолжает ровно, а я, сука, теряюсь.

— Всех сестёр зажимаешь?!

— Блядь, Север, можешь сейчас расквасить мне морду, если не веришь, но её не обижай. Она не заслужила такого отношения. А ты…

— Что, блядь, я? — режу, хватая его за грудки.

— Не заслуживаешь её. Ведёшь себя как ревнивый мудак, хотя для твоей невесты никого, кроме тебя, не существует. Хочешь знать, почему мы обнимались? Отлично, блядь, слушай! — хватает края моей куртки и утыкается лоб в лоб, отзеркаливая мою ярость. — Я сказал Насте, что уважаю её. Что восхищаюсь тем, как она вела себя, когда Должанский тебя чуть не прикончил. И тем, как она держалась всё время, пока ты не помнил её. И на Волчинскую она набросилась не тогда, когда та её дерьмом поливала, а когда тебя задела. Обо мне можешь думать что угодно, но не смей говорить, что девушка, которая согласилась стать твоей женой, нихуя о тебе не зная, тебя предала!

Отшатываюсь от него, как от физического удара. Перед глазами всё плывёт. Хватаю губами воздух, которому внезапно стало слишком тесно в груди, и с хрипами его выпускаю. Сердечная мышца дробится об кости, превращаясь в кровавое месиво. Смотрю на друга невидящим взглядом.

— У вас ничего не было? — вырываю из скрутившей спазмом глотки.

— И быть не могло. — отсекает хмуро.

— Блядь, Тоха… — голос отказывается слушаться и глохнет.

Как теперь это всё разгребать? Какого хрена, вместо того, чтобы подниматься наверх, я только глубже закапываюсь?

— Передо мной потом извиняться будешь. Лучше найди Настю и моли о прощении. — отрезает Арипов и, хлопнув ладонью мне по спине, выходит.

В очередной раз захлёбываюсь собственным идиотизмом. Сейчас, когда злость разбилась об стену очевидных фактов, я могу мыслить трезво. Да, мать вашу, никто из них не способен на предательство. Как я вообще, сука, мог допустить такую мысль? Что мой лучший друг и моя любимая девочка..? Вместе..?

Трясу головой, отчего сразу же накатывает приступ тошноты и жуткая боль. Прикладываюсь спиной к грязной стене туалета и сползаю на пол. Опускаю веки и просто, блядь, пытаюсь придумать, как исправлять это грёбанную ситуацию.

Боль и тошнота отступают далеко не сразу. Поднимаюсь на ноги, закидываю в рот таблетки и запиваю ледяной водой из крана. Ей же умываю горящее лицо.

В коридоре набираю номер любимой, но ответа не следует. На сообщения она тоже не отвечает. У неё сейчас тактика. Скорее всего, телефон оставила в раздевалке. Даже не допускаю мысли, что она ушла с занятий, потому что иначе просто не знаю, где её искать. Вряд ли она вернётся домой после того, как я сначала обвинил её в том, что она действует за моей спиной, а потом ещё и в измене.

Направляюсь в корпус по отработке тактических задач и даже не думаю о том, что нарваться на пару «холостых» могу как не хер делать. Пробегаю по зданию от этажа к этажу.

— Блядь, да какие из этих дебилов полицейские, если они не могут преступника от гражданского отличить? — рычу, уворачиваясь от очередной пули.

Радует только то, что им доверяют охолощённое оружие, а не боевое, потому что пока я заработал только пару синяков, а не дырок.

Найти одного человека в трёхэтажном здании с ни одним десятком комнат, коридоров и переходов в другие корпуса оказывается до хрена сложно.

— Миронова здесь? — спрашиваю, перехватив пацана с её курса. Он перепугано таращится на меня, а потом кивает. — Где?

— Заходила в третий корпус.

Отлично, блядь, я её вообще не там всё это время ищу. Залетаю в очередной коридор, и мне в лоб утыкается дуло «Макарова».

— Это я, Насть. — выдыхаю, когда фокусирую взгляд и вижу её лицо.

— Знаю. — шипит она и прижимает пальцем курок.

Совсем ебанулась, что ли?

Пригибаюсь и проскакиваю ей за спину. Раздаётся глухой хлопок, и голень прошивает острой болью. Смотрю на ногу, в которую только что получил «огнестрел», и перевожу охуевший взгляд на свою девочку.

Блядь, у неё вид такой сейчас, что не хватает только поднести дуло к губам и сдуть струйку дыма, как в фильме про шпионов.

— Ты, мать твою, больная? — рычу, переставая растирать пораженный участок и выпрямляясь во весь рост.

Подхожу к Насте в упор прожигая бешенством, но она даже не моргает.

— Как и ты, Северов. — отбивает сталью.

На её лице непроницаемая маска безразличия. Ледяной тон. В глазах пустота. Вообще никаких эмоций.

Лишь один раз я видел её такой. В тот день, когда мы встретились на стоянке академии, и она порвала со мной. Тогда я не понимал её, но сейчас знаю, что означает это холодное безразличие: ей больно. Так она справляется. И я, блядь, тому виной.

Да сколько можно? Почему у нас не может быть всё просто?

Толкаю её к стене и накрываю её рот своим. Толкаюсь внутрь языком, но не получаю никакого отклика.

— Закончил? — шипит любимая, когда отстраняюсь. Сканирую её лицо, но оно вообще ни черта не выражает. — У меня тактика, Север. Я могу идти?

— Блядь, Настя, давай поговорим. — рычу, но всё остальное сдерживаю.

— Мне не о чем с тобой говорить.

Отталкивает меня, но я прижимаю её крепче.

— Тогда выслушай меня, малыш. — сиплю, сбавляя обороты и утыкаясь ей в лоб.

Настя облизывает губы и смотрит мне в глаза. Член моментально оживает от этого действия.

— Тебе есть что добавить к тому, что ты уже сказал, Северов? Сначала я написала заявление. Потом изменила. Что теперь? Может скажешь, что я со всей академией трахаюсь? Или что твои деньги…

Не могу это слушать. Знаю, насколько виноват. И без того паршиво до тошноты. Разжимаю кулаки и подхватываю девушку под коленями, перебрасывая через плечо. Она громко взвизгивает и колотит меня кулаками по спине. Сказал бы, что не больно, но хер-то там. У неё удар, как у кикбоксера.

— Успокойся, Настя! — гаркаю, с силой опуская ладонь ей на задницу, за что получаю ещё один визг и серию ударов.

— Отпусти, Северов! Поставь меня! Я убью тебя! Я, блядь, на части тебя разорву! Отпусти!

Терплю, сжимая зубы. На ноги ставлю, только когда вхожу в какую-то обшарпанную комнату с зелёными стенами и громко хлопаю дверью.

— Послушай, Настя, я…

Поток моих слов тормозит вторая за сегодняшний день пощёчина. Нет, я, конечно, поступил как мудак, но сколько можно меня лупить?

— Я не хочу тебя слушать! Не хочу тебя видеть! Оставь меня в покое, Северов! Я не могу так! Я, блядь, просто так не могу! — кричит малышка, заливаясь слезами.

Опускаю ладонь ей на лицо, но она отлетает от неё, как от ожога. А я так и остаюсь стоять с поднятой вверх рукой. За грудиной растекается такая ядовитая хренотень, что не только дышать не удаётся, но и работу сердца парализует.

— Прости. — выдыхаю одно единственное слово.

Слишком тяжело видеть свою любимую девочку такой перепуганной и разбитой.

Настя оседает на пол посреди комнаты и закрывает лицо ладонями, продолжая коротко всхлипывать и заливать руки слезами.

Я не имею права себя оправдывать. Что я в самом деле могу сказать, чтобы она простила?

— Я слишком сильно тебя люблю. — сиплю, опускаясь рядом с ней.

Кладу руку на плечи и сгребаю дрожащее тело в объятия, ожидая сопротивления, но его не следует. Любимая падает на меня и утыкается лицом в грудную клетку, продолжая горько плакать.

Блядь, да сколько я ещё буду причиной её слёз? Может, без меня ей и правда лучше? Что если Тоха прав, и я не стою её?

— Ты заслуживаешь лучшего, Насть. Лучше, чем я. — отпускаю тяжёлую правду. В груди всё сжимается от страха и боли. — Я пойму, если ты не сможешь простить. Если не захочешь быть со мной.

А Настя… Она поднимает заплаканное лицо с блестящими глазами и цепляет мой взгляд. Выражение её лица сменяется так резко, что я не успеваю распознать её эмоции, как она заносит руку и снова припечатывает по щеке.

— Ты совсем ебанулся, Артём?! — кричит с плохо скрываемой злостью. — После всего?! После, блядь, всего, ты думаешь, что я могу так просто отказаться от тебя?! От нас?! Ты, мать твою, правда думаешь, что я это сделаю?! Сколько бы ты не делал мне больно, я всё равно люблю тебя!!! Я всегда буду любить тебя! Я не хочу отказываться от этого! Даже если бы смогла не любить, я не хочу так!

Заносит руку для нового удара, но я перехватываю запястье и прижимаю её ладонь к губам.

— Прости меня, родная. Я последний долбоёб. Мне просто башню сорвало, когда следак сказал, кто накатал заяву.

— Я этого не делала. — шепчет, опуская голову вниз.

Пальцами свободной руки подцепляю её подбородок и вынуждаю посмотреть на меня.

— Я знаю, Насть. И то, что с Тохой у тебя ничего не было и быть не могло, тоже знаю. Сам не понимаю, как мог даже подумать об этом. Когда увидел вас вместе, мне все пробки на хуй вынесло. Не должен был, родная… Не должен… Я вообще ничего не соображал. Я верю тебе, любимая. Верю. Я, блядь, знаю, что ты никогда не предашь, но всё равно какого-то хера творю эту дичь. Прости меня. — выдыхаю на последнем дыхании и утыкаюсь мордой в её ладонь.

Мне больше нечего сказать. Нечего добавить. Внутри и так всё в кровь исполосовано. Чувство такое, что мне все органы на ошмётки дикие звери разодрали. Я захлёбываюсь собственной кровью.

Настя проводит большим пальцем по щеке и прижимает мою голову к своей груди. Её сердце колотится так громко, что перекрывает биение моего собственного. Тонкие дрожащие пальцы перебирают волосы. Дыхание обжигает макушку, а следом касаются губы.

— Ты последний дурак, Тём. — шепчет едва слышно.

— Я бы назвал себя словами похлеще, но да, Насть, я дурак. Ревнивый, неадекватный, непроходимый дебил.

Слышу её тихий хриплый смех и, наконец, могу снова дышать.

— Не делай так больше, Тём. Никогда не делай.

— Прости.

Это всё, что я могу сказать.

— Прощу, если научишься доверять мне так же, как я верю тебе. — шелестит моя девочка, утыкаясь лицом мне в волосы. — Я же так сильно тебя люблю. Но как можно быть вместе, если нет доверия?

Отрываю тяжёлую голову от её плеча и заглядываю в любимые глаза. Опускаю руки на мокрые от слёз щёки и нагребаю в лёгкие кислород.

— Я научусь, родная.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Усиливаю нажим и подтягиваю любимую ближе, сам толкаясь навстречу. Прижимаюсь к пухлым губам с солёным привкусом своей вины и нежно целую. Наш медленный ласковый поцелуй быстро перерастает в дикий и жадный. Эрекция упирается в ширинку, а яйца ноют. Толкаю Настю на спину и запускаю руку ей между ног, сжимая чувствительный бугорок. Она нереально горячая и, уверен, уже очень мокрая.

— Что ты делаешь, Артём? — сипит, но сама покрывает влажными поцелуями лицо и шею.

Дыхание срывается двусторонне. Её сердце колошматит по рёбрам не слабее моего.

— Хочу тебя, Насть. Прямо сейчас. — отбиваю хрипло, проталкивая ладонь под резинку её спортивных штанов.

И да, она течёт, как сучка в течке. В хорошем смысле. В страстности моя девочка мне ни на йоту не уступает. Толкаюсь пальцами в дырочку, растирая жемчужину клитора. Любимая стонет и сжимает в кулаки мои волосы, вынуждая поднять на неё глаза.

— Если кто-то зайдёт? — пищит, но в зрачках далеко не страх плещется.

— Поверишь мне ещё раз? — высекаю немного неуверенно.

— Всегда, любимый. — заверяет тихим шёпотом и жадно целует.

Никогда больше я не обману её доверие. Никогда не заставлю плакать. Никогда не позволю себе сомневаться. Даю себе клятву, которую ни за что на свете не нарушу.

Вытаскиваю руку из её трусов и поднимаюсь на ноги, шумно вентилируя кислород. Поднимаю любимую и сгребаю в охапку, опускаю возле двери, повернув спиной к себе.

— Хочешь, малыш? — шиплю ей в ухо, втягивая в рот и облизывая мочку и толкаясь членом между ягодиц.

— Хочу. — хнычет моя девочка.

Сам понимаю, насколько палевно трахать её посреди здания, по которому шастает ни один десяток студентов, но не могу сдержать себя. Эта ссора и примирение подорвали во мне пороховую бочку с похотью. Настя нужна мне. Прямо сейчас я должен оказаться в ней. Понять, что она всё ещё моя. Что простила.

Остатками расплавленных мозгов торможу себя и сипло спрашиваю:

— Уверена, родная? Ты же помнишь, где мы находимся?

Она опускает голову мне на плечо и ловит своими горящими глазами мои.

— Помню, Артём. И я уверена. — отрезает рваным дыханием. — Поцелуй меня.

Кладу ладонь ей на горло, вынуждая сильнее прогнуться, и пробиваюсь внутрь языком. Развязываю шнурок её штанов и спускаю вместе с трусами до щиколоток. Следом падают мои джинсы и боксеры. Несколько раз провожу головкой по розовым складкам, собирая влагу, и одним движением вхожу до упора. Сжимаю до скрипа зубы, чтобы не стонать в голос. Закрываю Насте рот ладонью. Двигаюсь быстро, резко и размашисто, доводя любимую до оргазма всего за несколько минут горячего траха, и сам кончаю вместе с ней. Выдёргиваю член, когда она стискивает его внутренними мышцами, пульсируя в конвульсиях экстаза, и забрызгиваю спермой обшарпанную стену и бетонный пол.

Как ни стараемся сдержаться, стоны удовольствия всё равно вылетают из груди. Настя вгрызается в мою ладонь, царапая ногтями краску на двери.

Прижимаюсь к ней всем телом в попытке выровнять слетевшее к чертям дыхание и сфокусировать расплывающийся от кайфа взгляд. Блядь, с ней каждый раз всё лучше и лучше. Дольше. Глубже. Острее. Ярче. Ядрёнее. Не знаю, как это возможно, но после каждого секса я чувствую себя так, словно это мой первый перепих.

— Люблю тебя. — хриплю ей в ухо.

— Надо… одеться… — выдыхает с трудом.

Отталкиваю обмякшее тело от стены и натягиваю шмотки. Любимую штормит так, что она едва не заваливается на пол, когда предпринимает попытку наклониться. Перехватываю её пошатывающееся тело поперёк, вырисовывая пальцами узоры на её голом плоском животе.

— Отдышись, малыш. — прошу, сам возвращая на место её штаны.

Ещё какое-то время так и стоим у двери в попытке прийти в себя. Мои руки без конца скользят по её идеальному телу.

— Я тоже тебя люблю. — смеётся малышка, стукая меня по лапам, когда подбираюсь к груди. — Но тормози, Северов.

— Может хватит меня колошматить, Насть? — рычу, поворачивая лицом к себе. — Я знаю, что заслужил это, но трёх пощёчин, спины в синяках и выстрела в ногу, думаю, достаточно.

— Последнее лишнее было, да? — шелестит, опуская глаза.

Подбиваю пальцами подбородок, устанавливаю зрительный контакт.

— Я и так тебе слишком многое позволяю. — блядь, я не то хотел сказать. Совсем не то. Не хватало ещё, что бы она подумала, что я её контролировать пытаюсь. — Я ещё никому не позволял остаться безнаказанным за такое.

— Извини, Северов, но лучше так, чем доводить до крайности.

— До крайности, Насть? Ты мне ствол в лицо направила, а потом ещё и по ноге пальнула. Ладно, удары, но это…

— Я злилась, Тём. Мне было больно. Мне было обидно. Мне было страшно. — срывается глухими интонациями.

— Я знаю, любимая. — беру в плен её лицо и прижимаюсь к губам. — Больше этого не повторится. Обещаю.

— Если повторится, то в следующий раз в патроннике будет боевой. — высекает серьёзно.

— Шутишь? — спрашиваю, подтягивая вверх брови.

— Не шучу, Артём. Считай это моим обещанием.

С этими словами выскальзывает за дверь, а я ловлю ступор. Она же несерьёзно? Нет, мы, конечно, не самая адекватная пара, но не настолько же.

— Ты совсем охренела? — кричу ей в спину, вылетая следом за девушкой в коридор. — Ты издеваешься?!

— А ты проверь и узнаешь! — долетает до меня счастливый смех, и Настя скрывается за углом.

Неплохая такая мотивация больше не быть дебилом.

Глава 29

Одна пуля в одно сердце

Оказавшись на улице, подкуриваю, забивая лёгкие горьким никотиновым дымом. В последние недели редко удаётся потаскать сигареты. Сначала всё время проводил с любимой, а в больнице не до того было.

Веду взглядом по пустому в это время двору и натыкаюсь на сидящего на лавочке друга. М-да, говна я натворил знатного. С Настей вроде удалось уладить, но вот с Тохой…

Молча паркуюсь рядом и открываю пачку. Арипов, не глядя в мою сторону, берёт табачку и вставляет между губ. Подкуриваю ему и делаю новую тягу. Никто из нас ни воспроизводит ни одного звука, пока друг не выбрасывает окурок и поворачивается в мою сторону.

— Как можно быть таким непроглядным долбоёбом, Тёмыч? — толкает холодно.

— Если бы я знал как, то открыл бы тебе этот секрет. — отбиваю с ухмылкой.

— Пиздец, Север, ты херню вытворяешь. — мотает головой, опустив её вниз.

Что я могу ему на это ответить?

— Как есть, Тоха. — признаю глухо. — Сорри за дерьмо, что наговорил. Мне башню к хуям сорвало, когда вас вместе увидел. Ты же знаешь, насколько для меня тяжело доверять кому-то, а это… Короче, прости, я ошибался. Слишком часто и слишком много.

— Знаешь, Тёмыч, в тот момент ты мне напомнил того озверевшего дикаря, которым был шесть лет назад.

— Им я себя и ощущал. — бурчу задушено. Воспоминания о том времени всё ещё свежи. И всё так же выворачивают нутро наизнанку. Шумно выдыхаю и забиваю лёгкие кислородом до отказа. — Извини, брат, за то, что сомневался в тебе. И в Насте тоже.

Арипов поднимает голову и смотрит в глаза. Выдерживаю его взгляд. Выдыхаем одновременно.

— Я-то ладно. Не первый год тебя знаю. Просто, блядь, забыл, каким ты можешь быть. Ты сильно изменился после неё.

— Пришлось. — отсекаю, выбивая ещё одну сигарету из пачки.

— Поговорил с Настей?

— Поговорил.

— И? — тащит вверх брови. Ничего не ответив, закатываю штанину и показываю расползшийся на пол ноги синяк. — Милая отметина, но это не ответ. — рычит приятель.

— Ответ, Тоха. Настя в меня холостым шмальнула.

— Чего, блядь? — начинает жрать, как обкуренный. — Сука! Ахаха… Она… Ахаха… Не перестаёт… Ахаха… Меня удивлять!

— Меня тоже. — подбиваю со смехом. — Особенно, когда приставила ствол мне между глаз и начала давить на курок.

— Шутишь? — вытягивается его лицо, а смех обрывается.

— Тут не до смеха, брат. Когда увернулся, она мне в ногу и пальнула, а потом… Короче, сказала, что если буду и дальше дичь творить, в следующий раз в обойме будет боевой.

— Ты меня, блядь, разводишь? — хрипит Антон.

— Хотелось бы, но нет. — отрезаю, качая головой.

Тоха несколько раз открывает и закрывает рот. Проводит ладонью по растрёпанной шевелюре и выпаливает:

— Да она же, блядь, просто бомба.

— Ага, бомба... Замедленного действия. — отвечаю сиплыми интонациями. — Короче, другого шанса у меня не будет. Ещё один косяк, и я в любом случае её потеряю, а у меня нет на это права.

— Значит, надо просто перестать косячить. — подбивает итог приятель.

Было бы всё так просто, не было бы этого треша. Мне по-любому ничего другого не остаётся, кроме как научиться доверять любимой без оглядки на своё дерьмовое прошлое, которое лишило меня этой способности. И, наверное, пора рассказать ей правду о своей жизни до неё. Арипов был прав, когда заявил, что Настя согласилась стать моей женой, ни черта, блядь, не зная обо мне. Пусть это станет началом моего доверия.

— Привет. — улыбается моя девочка, усаживаясь мне на колени.

Впиваюсь в её губы, как путник в пустыне. Она отвечает с той же жаждой.

— Привет. — хриплю, прижимая к себе до треска в костях. Внутри пожар разгорается. По венам — магма. — Простила?

— Простила, родной. — сжимает ладонями моё лицо и цепляет зелёными глазами. — Не могу долго злиться на тебя, хотя ты очень меня обидел. — бомбит хриплым полушёпотом.

— Знаю, маленькая. Исправить это уже не выйдет, но я сделаю всё, чтобы никогда больше не допустить такого. Никогда не обижу. Всегда буду верить, Насть. — шепчу, задевая её губы. — Я до безумия тебя люблю.

— Я тоже, Тёма, люблю. Очень-очень.

— У тебя последняя пара была? — спрашиваю, поднимаясь на ноги и опуская руки на тонкую талию.

— Да, последняя. Но я тебя подожду. — тарахтит, обнимая за шею.

— Зачем, малыш? Езжай домой. Я после учёбы заеду за Геликом. — прошу, глотая её тяжёлое дыхание.

— Я тебя отвезу и поедем вместе. К тому же, я хочу кое-что тебе рассказать.

Растягивает пухлые губы в загадочной улыбке.

Что у неё за информация такая важная, что не ждёт до вечера? Что опять эта ведьма задумала?

— Может сейчас расскажешь?

— Не-а. — качает головой, уворачиваясь от моего поцелуя и начиная смеяться.

— Настя. — рычу, беря её в новый захват. — Говори.

— Ногиров дал мне четыре уголовных дела. — сдаётся девушка. — Если справлюсь с ними до каникул, то после них смогу приступить к практике.

— Нихуя ж себе. — сиплю, охреневая от её слов.

Всё тело вытягивается, а мышцы на разрыв. Сотрудник следственного комитета не такая опасная работа, как опер, но всё же… Понимаю, что не хочу её отпускать туда.

— Тёма, — шелестит малышка, — ты чего? — глубокий вдох, и я выдаю свои мысли как есть. — Артём, я же не буду за убийцами и маньяками гоняться. Скорее всего, мне не доверят ничего, кроме бумажек. К тому же я в любом случае собираюсь работать по профессии, пусть и через пару лет. — отбивает Настя.

— Знаю, но я так боюсь тебя потерять, маленькая. — сиплю, опуская голову ей на плечо, сильнее стискивая в объятиях.

После того странного сна у меня появился не просто пунктик на этот счёт, а целая, блядь, неконтролируемая фобия. Внутри меня будто сирены орут, чтобы я вообще ни на шаг от себя её не отпускал, иначе беды не избежать.

— Всё будет хорошо, любимый. — шепчет девушка, водя ладонями по моей напряжённой спине. — Я же обещала, что никогда тебя не оставлю. Что всегда вернусь к тебе.

Наверное, пора перестать удивляться, что она читает мои мысли, но я всё равно отстраняясь и смотрю в глаза. Уверенность и спокойствие — вот что я в них вижу. Заряжаюсь ими и успокаиваю громыхающий в грудине мотор.

— Я верю тебе, Настя.

Её улыбка озаряет не только мою тёмную душу, но и, как солнце, заливает своим светом всё вокруг.

С трудом, но мне всё же удаётся отправить свою девочку домой. Тоха подбрасывает в химчистку и сваливает.

Прикрываю глаза от кайфа, когда, наконец, сажусь в просторный салон своего внедорожника. Меня уже конкретно подзаебала Настина тачка, в которой даже дышать тесно, не то что трахаться. А именно этим я собираюсь периодически заниматься с любимой в Гелике. Может я и больная маньячина, но и идеальная девочка оказалась далеко не святой. Тащусь от того, какой она стала. Прямой. Открытой. Не скрывающей своих желаний. Не бьющей по тормозам, едва теряет управление. В своих желаниях и в нашем общем сумасшествии она не только не уступает мне, но и переплёвывает в некоторых аспектах. В наш прошлый секс в машине именно Настя стала инициатором. Нет, я хотел её. Конечно, блядь, хотел. Всегда хочу. Но собирался честно держать себя в руках, пока не захлопнется дверь квартиры, а моя девочка…

Растягиваю рот в улыбке, выжимая газ и перестраиваясь в левый ряд. Заехав в магазин, без дальнейших остановок еду домой. К ней. Сегодня я принял ещё одно важное решение в своей жизни, и нельзя сейчас врубать заднюю.

Едва делаю шаг в квартиру, как в меня ураганом влетает Настя. Сжимаю в руках мягкое нежное тело и жадно целую. Её руки обнимают за шею.

— Я скучала, любимый. — шепчет моя девочка, отрываясь от меня.

— Я тоже, родная.

— Хочу!

Она смеётся. Я тоже. Вот так всё просто. Никогда в жизни я не ощущал себя настолько свободно, как с ней. Подхватываю на руки и несу в спальню.

— Нам надо поговорить, Насть. — выбиваю хрипло, едва удаётся отдышаться.

— О чём? — шелестит она немного испуганно.

— Жду тебя на кухне. — отсекаю, коротко целуя.

Поднимаюсь с измятой постели и натягиваю домашние штаны. Настя подрывается следом и залетает на кухню, едва я успеваю налить в стакан воду, чтобы запить таблетки.

— Всё хорошо, Артём? — шуршит обеспокоенно.

— Да, родная. Всё хорошо. — кладу перед ней коробочку, обшитую чёрным бархатом.

— Что это?

— Открой.

— Мне ничего не надо, Тём. — шепчет еле слышно, разглядывая подарок.

— Просто прими.

Девушка поднимает крышку и тут же с силой захлопывает. Её глаза округляются от страха и непонимания. Достаю ещё одну коробочку, но намного меньше и, открывая, ставлю перед ней.

Настя только моргает, громко сглатывает и дышит на разрыв.

— Ты с ума сошёл, Артём? Ты совсем свихнулся?! Что всё это значит?! — сразу срывается на крик.

Ловлю её запястья, опускаю на «подарки» и сплетаю наши пальцы.

— Моя жизнь в твоих руках, Насть. Ты и есть моя жизнь. Запомни это раз и навсегда. Если я по собственной глупости или какой-либо другой причине потеряю тебя, то для меня всё будет кончено.

— Тёма, я же несерьёзно говорила. — сипит, переводя взгляд с коробок на меня и обратно.

— А я серьёзно, родная. Считай это гарантией моего беспрекословного доверия. Я больше никогда не заставлю тебя плакать. А если всё же сделаю это, то… — вкладываю ей в ладонь пулю и сжимаю в кулак. — Я дарю тебе свою жизнь.

— Я никогда этого не сделаю, Артём.

— Знаю. Но хочу, чтобы ты поняла, насколько я серьёзен. Я не хороший человек, Насть. Шесть лет назад я был одичалым зверем, который ненавидел весь мир. Со временем я обрёл человеческий облик, но всё же оставался тем самым зверем, который никому не доверяет. — проталкиваю густой ком в горле и забиваю лёгкие воздухом. Моя девочка смотрит на меня во все свои огромные зелёные глаза, в которых сейчас слишком много эмоций, чтобы можно было их разобрать. Крепче сжимаю её пальцы, и она стискивает в ответ. — Только после встречи с тобой я начал меняться. У меня появились рамки и запреты, на которые я раньше плевал. Ради тебя я научился сдерживаться. Ради тебя я научился ждать. Ради тебя я научился терпению. Я научился подстраиваться и прогибаться по тебя, потому что ты — самый важный и дорогой человек в моей жизни. И только с тобой я научился любить заново. Только тебя. Но доверять… Я всё ещё учусь, Насть. С нуля. Я обещаю, что обязательно с этим справлюсь, но мне необходимо время и твои терпение и понимание. Ты научила меня не жить одним днём, а смотреть в будущее. То, где ты станешь моей женой. То, где у нас будет семья. То будущее, в котором я смогу сделать тебя по-настоящему счастливой, потому что ты заслуживаешь этого. Ты заслушиваешь лучшего, и я им стану. Обещаю, родная. — перевожу срывающееся дыхание. Настя шумно гоняет воздух и кусает губы. Я тоже. С такой силой вгрызаюсь то в нижнюю, то в верхнюю, что на них уже живого места не осталось. Глотаю собственную кровь и продолжаю свою исповедь. — Ты научила меня мечтать, как в детстве, когда я был маленьким мальчиком и умел это делать. — моя девочка сползает со стула и садится верхом на меня. Прикрываю веки, стараясь унять шторм страхов, боли и отчаяния, который поднимают эти воспоминания. Любимая сжимает ладонями моё лицо. Обжигает губы сначала рваным дыханием, а затем и ласковым поцелуем. Открываю глаза и обнимаю её одной рукой. «Я люблю тебя» — говорят мои глаза. Её кричат намного громче. — За первые восемнадцать лет в моей жизни было слишком много дерьма. Я слишком часто загибался от боли. Захлёбывался собственной кровью. Тонул в отчаянии. Бился в агонии. Я столько раз хотел покончить с этим раз и навсегда.

Сердцу внезапно начинает не хватать сил, чтобы качать кровь. Дышать становится запредельно сложно. Глаза жжёт так, что я снова закрываю их, просто стараясь пережить этот момент. Так тяжело признаваться в своих слабостях человеку, для которого я должен быть стеной и опорой. Глухо выдыхаю кислород, который стал ощущаться раскалённым ветром, и вынуждаю себя поднять ресницы и столкнуться взглядами с любимыми зелёными глазами, в которых стоят не только слёзы, но и стынет боль. Моя боль. Которую Настя не просто ощущает, а проживает вместе со мной.

Любимая сидит, склонив голову, не отрываясь от моего лица, и едва дышит. Не только её тело идёт дрожью, но и дыхание дрожит.

— Тебя били? — шепчут её губы беззвучно.

Сжимаю зубы крепче и выбиваю:

— Отец.

Она вздрагивает и утыкается носом в шею. Её ладони гладят плечи, а дыхание согревает промёрзшую насквозь душу.

— Тёмочка… — раздаётся тихий шелест её голоса.

— Тот приступ на кухне, Насть… Я всё ещё не справился со своими демонами до конца. Мне удалось запереть их, но не уничтожить. Каждый раз я думал, что больше не выдержу. И каждый раз поднимался.

Бросаю взгляд на левую руку, лежащую на подлокотнике стула. Две почти незаметные белые полосы от запястья до локтевого изгиба. Их невозможно заметить, если не знать, что они там есть.

Трясущиеся тонкие пальчики любимой девочки касаются их и проводят по всей длине. До опасно раздувшегося мозга долетает тихий всхлип и срывающийся шёпот:

— Боже… Тёма… Я… Мне так… Так жаль…

— Не надо меня жалеть, Насть. Это было давно. Мне не нужна жалость. — вырываю из себя, беря в плен её лицо и вынуждая смотреть в глаза. — Ты видела их раньше? — киваю на шрамы.

— Да. — выдыхает она.

Глаза переполнены слезами, но ни одна из них не срывается. Понимаю, что держится она только ради меня, и сбавляю обороты внезапно накатившей злости.

— И никогда не спрашивала… — констатирую очевидный факт.

— Я обещала. — отбивает дрожью.

Сжимаю до боли и целую ледяные губы. Не из-за похоти или страсти, а потому, что мне это сейчас необходимо.

Её дыхание — мой кислород. Её доверие — моя надежда. Её слабость — моя сила. Её глаза — моя вера.

— Я сдался всего один раз. — толкаю срывающимся голосом. — У меня не осталось сил. Я больше не мог так жить.

— Хватит, Артём! Хватит! Не надо! Не надо! Я не хочу этого слышать! Не хочу знать! Хватит! — срывается Настя, с силой сжимая руки на моих плечах и зарываясь лицом в шею. Вгоняет ногти в кожу. Чувствую горячую влагу её слёз. — Не надо вспоминать! Не делай себе больно! И мне не делай! Не надо, Тёма! Хватит! — громко всхлипывает и переводит дыхание. — Прошу… Умоляю… Не проходи через это снова. Мне неважно, кем ты себя считаешь и почему. Я люблю тебя. Люблю сейчас. Люблю таким. То, что было раньше, ничего не изменит. Ничего не заставит любить меня меньше. Хватит. — голос срывается, переходя в задушенную мольбу.

Сжимаю зубы и втискиваю в себя любимую, пока не слышу её тихого вскрика. Слегка ослабляю хватку и опускаю лицо на её плечо. Настя не рыдает и даже не всхлипывает, но я чувствую, как солёные капли бесконечным потоком падают на шею и сползают вниз. Даю ей время справиться со слезами и принять информацию, которую я ей преподнёс.

Сам же сосредотачиваюсь на дыхании. В груди разрастается давление, которое способно разодрать грудную клетку изнутри. Мотор работает на разрыв.

Когда инстинктивно понимаю, что девушка немного пришла в себя, выбиваю сипло:

— Когда всё это закончилось, я стал другим человеком, чтобы выжить.

— Не надо, Тём. — отрывается от шеи любимая и умоляющее смотрит глаза в глаза.

— Это не то, Насть. Я должен сказать. Чтобы ты поняла, почему я стал таким. — прикладываю пальцы к её губам, когда собирается возразить. — Тсс, маленькая. Это надо мне. Просто прими. Примешь? — прошу шёпотом. Девушка кивает. — Я стал жестоким. Холодным. Закрылся от всего мира. Никому не верил. Никого не любил. Ни к кому не привязывался. Всегда шёл к цели напролом, без оглядки на то, что оставляю после себя. И в тот день, на вечеринке, когда ты явилась с этим ублюдком… Я не знал того, что знаю сейчас. Мне было похую любовь у вас или что-то другое. Я хотел тебя. И я собирался получить желаемое любой ценой. — вдох-выдох. Опускаю веки, вспоминая, каким козлом я был. — Тоха тогда просил меня не трогать тебя. Не портить. Не ломать. Но мне было плевать на то, какие последствия могут иметь мои желания и действия. Ты должна была стать моей, даже если бы тебя это сломало.

Моя девочка срывает мою руку со своего рта, утыкается лоб в лоб и быстро тарахтит:

— Ты не сломал меня, Артём. Нельзя сломать то, что и так работает неправильно. Я была игрушкой, куклой, украшением. Ты сделал меня человеком. Ты оживил меня настоящую. Ту, что я всегда боялась. Ты научил меня радоваться жизни. Каждому её мгновению. Только рядом с тобой я могу быть собой. Я никогда не была святой, но слишком боялась неодобрения родителей. Я боялась осуждения посторонних. Больше нет. Я больше ничего не боюсь. Я не идеальная. И только благодаря тебе я смогла понять, чего хочу и кем являюсь на самом деле. — несколько глубоких вдохов и прерывистых выдохов. Моё сердце гремит как ошалелое. Кровь ревёт по всему телу, вызывая дикий жар. — Ты же не думаешь, что я начала драться ни с того, ни с сего? Не ты сделал меня такой. Я сама. Просто раньше я держала себя. Я всё хранила в себе. Не только злость, но и все эмоции. Это убивало меня. А ты… Ты, Тём, ты вдохнул в меня жизнь в тот момент в коридоре. Ты никогда не сможешь сломать меня. Никогда не испортишь, потому что я уже испорченная. Я люблю тебя, Артём. Люблю. Это моё решение. Мой выбор. Ты мог бы соблазнить меня. Мог бы удержать рядом с собой. Но ты никогда не смог бы заставить меня любить. Это всё я. Поэтому никогда не смей ни в чём винить себя.

— Насть… — договорить она мне не даёт, затыкая влажным поцелуем рот.

— Я запрещаю тебе, Северов Артём, в чем-либо винить себя или говорить, что ты плохой человек. Ты не такой. Если ты будешь продолжать это делать, то причинишь мне боль. Не делай мне снова больно.

Её слова пробивают рёбра, влетают в сердце и разрастаются там до неимоверных размеров, заполняя моё оледеневшее нутро и промёрзшую за годы душу. Они топят лёд. Они согревают. Из них за спиной плетутся крылья.

Горло сжимает спазмом. В глотке ком из одуряющих эмоций, который никак не удаётся протолкнуть. Голосовые связки стягиваются в узлы. Слизистую глаз жжёт так, что кажется, на месте глазных яблок остаются только дыры. Это ощущения усиливает невозможность сфокусировать размазанный взгляд.

Глажу её спину. Путаюсь в водопаде волос пальцами. Целую сладкие губы. Дышу её выдохами.

Моя девочка отвечает тем же.

Целая вечность проходит, прежде чем ко мне возвращается способность говорить.

— Уверена, что не хочешь ничего знать, любимая? — хриплю, разрывая поцелуй и заглядывая в глаза.

В них же читаю ответ.

— Мне достаточно того, что я уже знаю. Даже это было лишним. Я всегда буду любить тебя, Тёмочка.

— Я буду любить тебя целую вечность. — отбиваю сипом.

— Обещаешь?

Улыбка расцветает на её губах.

— Обещаю. — улыбаюсь в ответ.

Я снова могу дышать свободно. Моя девочка принимает меня со всеми моими демонами. Облегчение топит изнутри, в то время как снаружи я захлёбываюсь любовью, которая так ярко пылает в изумрудных глазах.

— Любишь? — смеётся Настя.

— Люблю. — отсекаю без запинки.

— Веришь?

— Верю.

Бессмысленный диалог. Глупые вопросы. Очевидные ответы. Но именно они смывают остатки страхов.

— Не обманешь?

— Не обману.

— Трахнешь?

— Трахну. — бомблю уверенно. — Что, блядь? Стой, ведьма! — кричу вдогонку, подрываясь следом за хохочущей Настей.

Настигаю в коридоре и подхватываю на руки. Бросаю на кровать и накрываю её тело своим, сжимая руки над головой. Зависаю, утопая в её глазах.

— Что ты делаешь, Тём? — шепчет, когда контакт затягивается.

Трясу головой, изгоняя из неё морок. Растягиваю губы в хищной улыбке и высекаю:

— Люблю. Верю. Не обману. Трахну. Обещаю.

И только после этих слов набрасываюсь на неё, как дикий зверь, которого мне больше не придётся прятать. С ней не придётся

Глава 30

Разрушая преграды

После того разговора, когда Артём принял тяжёлое для себя решение открыться мне, между нами что-то изменилось. Я никак не могу понять, что именно, но будто рухнула невидимая стена, которая разделяла нас.

Он стал улыбаться и смеяться ещё чаще и словно свободнее, ярче, заливистее.

А меня покинулипостоянные тревога и напряжение. Почти. Иногда я всё же ловлю себя на мысли, что всё слишком хорошо, чтобы быть правдой, и что-то нехорошее обязательно должно произойти, но я упорно гоню её прочь, списывая всё на то, что раньше, едва в нашей с Тёмой жизни всё налаживалось, то обязательно случалось что-то плохое. Наверное, я просто боюсь быть счастливой. Может быть, я просто не умею?

За следующие две недели я ни разу не видела в бирюзовых глазах теней прошлого. В них больше не отражается тоска, грусть и отчаяние. Только такие всепоглощающие радость и счастье, что невозможно не сгореть под их обжигающим огнём.

Мы полностью погружаемся в учёбу. Артём очень много времени проводит на тренировках и в тире, оттачивая навыки. Иногда я присоединяюсь к нему, но в основном занимаюсь раскрытием дел, которые мне вручил Ногиров. С двумя ограблениями уже справилась. Сейчас занимаюсь серийным насильником, оставив убийство напоследок.

Когда преподаватель давал мне папку, я ожидала увидеть там дела о мошенничестве или других незначительных преступлениях. Каково же было моё удивление, когда я обнаружила там «мокруху». Видимо, Игорь Валерьевич решил проверить не только мои способности к анализу и интуицию, но и психическое состояние.

Когда впервые достала из «дела» фотографии с места преступления, то была в ужасе. Просто сидела над ними и смотрела, не в силах оторвать от них перепуганного и одновременно заворожённого взгляда.

Нет, я, конечно, смотрела много детективов и ужасов и часто видела картинки и пострашнее этих, но я всегда знала, что всё это постанова, а сейчас…

— Блядь, он совсем ебанулся, тебе такое давать? — рычит Тёма, входя в комнату и замечая, над чем я зависла.

— Артём, мне в любом случае придётся привыкать к этому. Сейчас это просто фото, но рано или поздно мне придётся столкнуться с таким вживую. И не только смотреть, но и трогать, изучать. — говорю я немного позже, потому что пока я была в ступоре, он собрал и куда-то спрятал все снимки.

Любимый напрочь отказывается возвращать их, и доходит до того, что между нами разгорается ссора, которая в итоге перерастает в ужасный скандал.

— Ты, блядь, не будешь в этом дерьме копаться! Вообще, блядь, будешь сидеть дома, пока я буду пахать! — орёт парень, окатывая меня бешенством.

Им же он меня и заражает, потому что отвечаю я ему не менее диким ором:

— Даже родители не смогли заставить меня отказаться от работы следователя! У тебя, Северов, забыла спросить разрешения, где и кем мне работать и чем заниматься! — сжимаю кулаки до тех пор, пока боль в ладонях не становится нестерпимой. Выдыхаю, ослабляя давление в руках, и выбиваю уже спокойнее. — Если не хочешь, чтобы я работала по специальности, то и ты не станешь опером.

Одна из самых тяжёлых фраз, которые мне приходилось произносить не только потому, что мы не должны ставить друг другу какие-то ультиматумы, но и потому, что меня постоянно гложет страх за любимого мужчину. Работа в опергруппе слишком опасна и непредсказуема. Каждый раз, когда он будет уезжать «на дело», мне останется только ждать и молиться, чтобы он не получил пулю и вернулся ко мне живым и невредимым.

Мы оба выбрали далеко не самый простой, безопасный и ровный путь в жизни, но никто из нас не собирается отказываться от принятого ранее решения.

— Ты совсем охуела, Настя?! — рычит Север, скрипя зубами.

— А ты сам не в край ли охуел, Артём?! — воплю, прожигая его яростным взглядом.

Наша ссора достигает апогея и доходит до того, что я хватаю со стола чашку с недобитым кофе и с разворота запускаю в него. Северов уворачивается, а в следующую секунду с такой силой толкает меня в стену, что я ударяюсь не только затылком, но и спиной по всему периметру.

— Ты что, мать твою, творишь?! — рычит, хватая за горло.

Не душит, но фиксирует так крепко, что я даже сглотнуть не могу, а говорить становится чертовки сложно.

— Пошёл ты на хрен, Артём. — цежу сквозь сжатые до скрипа челюсти.

Я готова ко всему. Даже к тому, что в таком взбешённом состоянии он способен меня ударить, но вместо этого Тёма с таким остервенением набрасывается на мой рот, что я буквально глотаю кровь. И не только свою, но и его. Я слишком зла не только из-за этих долбанных запретов, сексистских замашек и ссоры, но и из-за собственной беспомощности. Моим ответом на его действия становятся укусы.

— Да ты, блядь, вообще ебанулась?! — гаркает парень, утирая окровавленные губы.

С силой отрывает меня от стены и швыряет на кровать. Споткнувшись об сумку, слетевшую со стула, пока мы ругались, лечу мимо постели и больно ударяюсь бедром об комод. Когда Артём подходит ближе, с размаху заряжаю ему пощёчину.

Я нахожусь в таком неадекватном состоянии, что неосознанно провоцирую его на агрессию. И я её получаю. Вот только совсем в другом виде.

Север до хруста сжимает мои запястья одной рукой, а второй разрывает красные кружевные трусы, причиняя боль. Вгрызаюсь зубами в его плечо.

— Сука! — шипит он, поворачивая меня спиной к себе и толкая лицом на кровать.

Получив неожиданную свободу, предпринимаю попытку переползти через ложе и занять более выгодную позицию для обороны, но он ловит меня за щиколотки, притягивая к краю постели. Ощущаю, как его член упирается в промежность, но он не входит. Накрывает ладонью лобок и растирает клитор, пока мои попытки вырваться не переходят в слабое сопротивление, а я не начинаю истекать соками от дичайшего возбуждения. Северов входит одним резким толчком.

Наш секс получается диким, сумасшедшим, животным, яростным. Он больше походит на сражение врагов, а не примирение двух любящих людей.

Парень двигается резко и грубо, вбиваясь в меня с такой силой, что я даже не могу оторвать голову от покрывала. Каждая попытка подняться заканчивается тем, что я утыкаюсь лицом в матрац. Пальцы до синяков сжимают бёдра. Его яростные рывки причиняют боль. Они же дарят неземное удовольствие. Вместо стонов из нас вылетают животные рыки.

Оргазм накрывает неожиданно и так мощно, что перед глазами всё плывёт. Тёма падает сверху, придавливая меня всем весом, отчего дышать становится просто невозможно. Собираю все силы и сбрасываю его с себя. Подрываюсь на ослабевших конечностях в попытке уйти, чтобы он не видел слёз обиды, которые наворачиваются на глаза, но Северов ловит меня и прижимает спиной к стальному телу.

— Прости, любимая. — хрипло просит Тёма, обводя пальцами синяк, расползшийся на половину бедра. — За всё, Насть.

В его голосе скользит не только мольба, но и сожаление. Позволяю себе слабость и сильнее вжимаюсь в его тело. Когда немного прихожу в себя, поворачиваюсь в его руках и смотрю в бирюзовые глаза, в которых читаю вину. Обнимаю его в ответ и провожу языком по следу зубов, который оставила на его губах.

— И ты прости, Тём. — шепчу, касаясь губами укуса на плече.

Только после этого «боя» мы смогли найти общий язык и прийти к согласию на счёт будущих работ. Я смирилась с тем, что мне придётся жить в постоянном страхе за его жизнь. А Артём принял то, что я буду проходить через Ад каждый раз, когда на моём столе окажутся дела об убийствах.

Несмотря на загруженность учёбой и работой, да я вернулась в секцию по каратэ, а Север снова преподаёт вождение, мы постоянно находим время, чтобы побыть вместе.

В академии встречаемся на каждом перерыве и целуемся так, будто месяц не виделись. Наш секс тоже изменился. Он стал более раскованным, как и я сама. Мы даже до дома не всегда добираемся, трахаясь прямо в машине. Один раз даже во время обеда на парковке академии, когда кругом находились сотни людей. Но нам было настолько пофигу, что это нас не остановило бы, даже если бы Гелик был не затонированным. Мы просто нуждались друг в друге в тот момент, вот и всё.

Мы далеко не самая обычная пара, но это не мешает нам быть счастливыми. Мы сумасшедшие, неадекватные и абсолютно точно больные на всю голову.

Если быть откровенной, то я до сих пор не могу привыкнуть к себе новой. Иногда я сама себе удивляюсь, а иногда и боюсь.

После учёбы или по вечерам мы гуляем в парке или просто по району, если позволяет погода, держась за руки. Мы вообще всё время это делаем. Словно если мы перестанем касаться друг друга, то просто умрём.

Понимаю, что это странно, но уж как есть. Мы такие и не собираемся меняться.

Когда идёт дождь, то мы либо сидим в какой-нибудь кафешке с пиццей или другим вредным фастфудом и просто разговариваем, либо идём в кино.

Оказывается, Тёма не любит драмы, а я фильмы про войну и боевики, поэтому компромисс нашли в комедиях, мистике и ужастиках. Часто выбираемся с Антоном и Викой.

После откровения Арипова в женском туалете он не просто стал с завидным постоянством звать меня «сестрёнка», но и относиться как к родной сестре.

И пусть я потеряла одну семью, но внезапно обрела другую.

Когда у нас с любимым нет желания покидать уют нашей квартиры, то включаем плазму, берём ведро солёного попкорна и пиво и, закутавшись в мягкий тёплый плед, смотрим кино.

Как сегодня.

За окном льёт ледяной осенний дождь. Октябрь подходит к концу. Последние тёплые деньки уже закончились, но нас это мало волнует.

Опускаю голову на плечо парню, закидывая в рот попкорн, и смотрю в экран. Правда, сосредоточиться на происходящем там достаточно сложно, потому его рука медленно сползает с моей талии, перемещаясь к резинке трусов.

Опускаю на журнальный столик бутылку и сжимаю эрегированный член, выпивая густой стон Севера, а через минуту уже и сама разбиваюсь чередой стонов под его бешенным напором.

— Теперь придётся всё пересматривать заново. — буркаю, перекатываясь на живот.

Приподнимаюсь с пола, на котором мы оказались, и шарю рукой по дивану в поисках пульта. Вот только у любимого совсем другие планы, потому что он накрывает меня своим телом, вжимаясь членом в ягодицы.

— Можешь не спешить, малыш. — выбивает хрипом мне в затылок. — Потом сразу сначала включим.

В итоге просмотр фильма откладывается полностью, потому что мы перемещаемся в спальню и после ещё пары заходов изматывающего секса просто отключаемся.

Мы живём в бешенном темпе. Утром и днём академия, вечером работа и учёба, каждую ночь сумасшедший секс. И далеко не всегда его инициатором становится Артём. Времени на сон у нас почти не остаётся, потому что если мы отодвигаем учёбу, чтобы побыть вместе, то нагонять приходится уже после полуночи. С каждым днём это становится всё сложнее делать.

Всё чаще мы с трудом открываем воспалённые глаза и вынуждаем себя выбраться из-под одеяла.

Я вообще мерзлячка и не люблю не только холод, но и тёмные туманные дни, когда единственное желание провести весь день в постели с чашкой горячего чая и любимым мужчиной.

Благо сегодня суббота и у меня есть такая возможность.

Лёжа в кровати, прислушиваюсь к звукам в квартире. Судя по всему, Тёма в душе, а значит можно ещё немного поваляться. Опускаю ресницы и переворачиваюсь на другой бок, глубже ныряя под одеяло.

— Проснулась? — доносится уставший голос.

Любимый присаживается на край кровати, чувствую, как прогибается под его весом матрац, и стягивает с меня одеяло, в которое я продолжаю упорно цепляться пальцами.

— Ещё пять минут. — пищу, не открывая глаз.

— Вставай, соня. — хрипло смеётся Тёма, вырывая покрывало. — Уже почти полдень.

Нехотя поворачиваюсь к нему и сразу цепляюсь за тёмные круги под глазами. Знаю, что и сама не лучше выгляжу последние несколько дней, но так больно видеть его таким измучанным.

Сладко потягиваюсь, выставляя на обозрение обнажённое тело, отчего бирюзовые глаза мгновенно темнеют.

Несмотря на то, что мы не проживаем ни одних суток без того, чтобы хоть раз не заняться любовью, желание в нас не гаснет.

Артём опускает руку мне на шею и мучительно-медленно ведёт вниз, задевая затвердевшие соски. Достигая живота, глухо выдыхает и встаёт.

— Тёма? — удивляясь его отказу, поднимаюсь на постели.

— Не сейчас, Насть. Мне на работу надо. — сухо толкает он.

— В такую погоду? — поднимаю вверх брови, переводя взгляд на серый пейзаж, смазанный потоками дождя.

— Да, родная, в такую погоду.

— Но я думала, что мы весь день проведём вместе. Мы же собирались сегодня начать приготовления.

Спускаю ноги на пол, устало потирая горящие от недосыпа глаза.

Север только непонятно хмыкает и начинает одеваться. Не оборачиваясь и даже не поцеловав, выходит из спальни.

А я понимаю, что он ведёт себя странно. Что за?..

На ходу натягиваю на себя футболку и перехватываю его уже в дверях.

— Что случилось, Артём? — выпаливаю, хватая его руку.

Тёма тяжело вздыхает и поворачивается. Опускает ладонь мне на щёку и притягивает ближе.

— Извини, малыш. Наверное, веду себя как мудак, но я просто устал. И сам думал, что сегодня смогу отдохнуть и побыть с тобой, но платят по двойному тарифу, а нам сейчас нужны эти деньги. Знаешь же, что последняя ставка на акциях прогорела.

Обвиваю руками его торс и заглядываю в глаза. У меня нет причин ему не верить, но что-то явно не так. За последние две недели мы очень сблизились. Между нами не осталось никаких секретов, но сейчас я вижу, что любимый что-то скрывает.

— Тём, о чём ты молчишь? — спрашиваю тихо, продолжая сканировать его лицо. — Чего недоговариваешь? У нас нет проблем с деньгами. На свадьбу отложили достаточно и даже с запасом. Моей и твоей зарплаты хватает на безбедную жизнь. К тому же в той ставке были некритические потери.

Несколько дней назад я тоже начала втягиваться в игру на бирже и покупку акций. Пока ещё ничего не вкладывала, но всерьёз начала изучать эту тему, поэтому и знаю, о чём говорю.

Ещё один тяжёлый вдох. Ещё один гулкий выдох. Ещё один обжигающий взгляд. Короткий поцелуй, и он уходит, так ничего и не ответив.

Глушу в себе закипающую злость, но всё же с такой силой захлопываю за его спиной дверь, что грохот тяжёлым эхом разлетается по всему подъезду.

Что, мать вашу, за херня сейчас произошла?

Не даю себе время на догадки. Иду в спальню и, схватив телефон, сразу набираю Антону.

— Утречко, сестрёнка. — бодро выбивает он, едва подняв трубку.

— Привет, Тоха. Ты знаешь, что происходит с Артёмом? — перехожу сразу к делу.

Меня трясёт так, что стул, на который я села несколько секунд назад, вибрирует и опасно покачивается. Подрываюсь на ноги и начинаю мерить комнату нервными шагами. В последние дни у нас не просто было всё хорошо, а лучше не бывает, несмотря на постоянную усталость. И вчера тоже. Но что произошло сегодня утром, я понятия не имею.

— А что с ним? — в его голосе слышится явное удивление.

— Не знаю, Антон. Правда, не знаю. Вчера всё было отлично, а сегодня его как подменили. — рассказываю как есть. С кем ещё поделиться или у кого спросить, если не у лучшего друга? — Разбудил меня. Оделся и ушёл, даже не поцеловав. Сказал, что на работу надо и что нам нужны деньги.

— А ты у него спрашивала?

— В том-то и дело, что спрашивала, но он не ответил. Вообще ничего. Просто молча ушёл.

Пока Арипов переваривает информацию, завариваю себе крепкий зелёный чай, чтобы хоть немного успокоить нервы, хотя и не уверена, что мне это поможет.

— Блядь, Насть, я даже не знаю. Последний раз мы говорили вчера при тебе, и всё заебись было. — выдыхает. — Давай я ему позвоню, что ли?

— Не надо, Тоха. Не хочу, чтобы Артём знал, что я спрашивала у тебя о его делах.

Ещё один тяжёлый вдох в трубке.

— Не ссы, Настюха, — высекает с мрачным смешком, — я тебя не сдам. Предложу встретиться.

— Без какого-либо повода? — спрашиваю неуверенно. Делаю глоток чая, обжигая язык. — Да, блядь!

— Эй, ты чего? — обеспокоенно сипит Арипов. Гоняю воздух, открыв рот в попытке избавиться от жжения, поэтому молчу достаточно долго. — Насть? Эй, что случилось?

— Язык ошпарила. — выпиваю стакан холодной воды и спрашиваю. — Ну, так что с поводом для встречи?

— Блядь, думаешь, у меня предлога не найдётся, чтобы с лучшим другом встретиться? Вообще-то мне ему ещё мальчишник устраивать.

Глупости, конечно, учитывая то, что гостей на нашей свадьбе, кроме Вики и Антона, не будет. А ещё Ариповых старших. После того, как Сергей Глебович помог решить проблему с арестом Артёма и спустить на тормозах дело об избиении Должанского, Тёма рассказал мне, что в своё время он заменил ему отца, поэтому я ни секунды не сопротивлялась, когда любимый изъявил желание пригласить родителей Антона.

Друзья вошли в сговор и любой ценой решили устроить нам прощальную вечеринку. Северов то и дело повторяет, что мы никуда не уезжаем и прощаться с нами не надо, но ребят ничем не пробьёшь. Проще смириться, чем спорить с ними.

До свадьбы осталось чуть больше двух недель, а мы ещё даже не начинали готовиться. Собирались сегодня поехать в салон и ювелирную мастерскую, чтобы заказать обручальные кольца, но теперь…

— Эй, сестрёнка, ты чего молчишь? Куда пропала? — почти орёт «братик».

— Здесь. Извини. Просто задумалась.

— Короче, Насть, не кипишуй раньше времени. Кому, как не тебе, знать, какой он бывает скрытный? Скорее всего, какие-то незначительные проблемы.

— Какие, Антон? С деньгами у нас порядок. С учёбой тоже.

— Не знаю, но выясню. Тёмыч не любит никого посвящать в свои дела. Особенно тебя, потому что решил для себя, что должен тебя от всего на свете защищать, а не втягивать в неприятности. Так что успокойся сейчас. Набери Вике. Съездите с ней за платьем. — говорит вроде как жизнерадостно, но я всё равно слышу напряжение в его голосе.

— Мы с ним собирались ехать. — отбиваю глухо, а на глаза наворачиваются непрошенные слёзы.

Я уже почти две недели не плакала, а сейчас едва сдерживаюсь.

— Насть, ты только не плачь. — видимо, и Арипов услышал слёзы в моём голосе. — Не всё же вам вместе делать. Я разрулю. Как только что-то выясню, дам тебе знать. Он, конечно, мой лучший друг, и я люблю этого засранца, но иногда он бывает пиздец каким тупорылым.

— Ладно, Антон. Спасибо.

— Не реви, сестрёнка. На связи.

Сбрасываю, не прощаясь, потому что ничего не могу из себя выдавить. В горле ком из обиды и переживаний. Зло растираю закрытые веки и иду в душ.

Как ни стараюсь себя не накручивать, успокоиться всё равно не удаётся.

Замотавшись в полотенце, звоню Артёму, но он сбрасывает вызов.

Установки летят к чертям, и слёзы всё же стекают по щекам. Не кричу и даже не всхлипываю, но всё равно вгрызаюсь зубами в кулак.

Что случилось? Что происходит вообще? Почему он не отвечает? И утром сегодня…

Едва удаётся успокоиться, снова звоню и снова сброс.

Я, конечно, понимаю, что он сейчас может быть на треке, но интуиция сиренами орёт, что это не так.

До крови закусываю нижнюю губу и пишу сообщение.

Настя Северова: Артём, что происходит?

Даже спустя час, за который я просто схожу с ума, ответа не следует. Снова пишу.

Настя Северова: Артём, если ты не объяснишь, что происходит, то я просто уйду. Ты обещал доверять мне.

Когда и это сообщение остаётся непрочитанным, а следующий десяток звонков сброшен, швыряю телефон на стол и одеваюсь.

На улице вдыхаю тяжёлый влажный воздух, но и тогда мне не становится легче.

Накидываю на голову капюшон и бездумно шагаю под дождь. Брожу по улицам под мелкой моросью, не имея какой-либо цели и пункта назначения. Мысли разлетаются. В голове такой же туман, как и окутывающий серые улицы снаружи.

Сегодня должен был быть один из самых счастливых дней в моей жизни. Мы собирались покупать кольца и свадебные наряды. Мы хотели заказать гравировки, но решили не говорить друг другу, какими они будут. На кольце Артёма должна была красоваться надпись, в которую вложены все мои чувства: выше облаков. Так мало слов и так много любви. Так просто и так сложно одновременно.

А что теперь?

Промокшая насквозь одежда. Хлюпающая в обуви вода, потому что я бреду по лужам, даже не стараясь их обойти. Промёрзшая страхами душа. Замершее от переживаний и обиды сердце.

Только спустя некоторое время жалею, что оставила дома телефон. Хотела, чтобы Северов мучился так же, как и я на протяжении этих бесконечных часов, что он не брал трубку.

А что, если позвонит Антон? А вдруг Артём уже дома? Или звонил мне, чтобы всё объяснить?

Я — человек-спичка. Мгновенно загораюсь. Быстро перегораю. И неотвратимо тухну.

Когда злость на любимого угасает полностью, меняю направление в сторону дома.

Что бы ни произошло у Тёмы, я заставлю его рассказать. Если придётся, то достану из сейфа, стоящего в шкафу, ту самую пулю, которую Север отдал мне, сказав, что если он сделает мне больно снова, то я могу ей воспользоваться.

Когда я увидела в первой коробке пистолет, то испугалась до чёртиков. Не сразу поняла, что это значит и зачем он дарит мне оружие. Теперь я знаю. Это его страховка, чтобы не делать глупостей.

Идиотизм, конечно. Мы оба знаем, что я ни за что им не воспользуюсь. А ещё это — символ его мне доверия. Его жест много значит для нас обоих. Артём ясно дал понять, что его жизнь в моих руках. Как и моя в его.

Так зачем же сейчас он так поступает? Что скрывает? О чём молчит?

Мысли и вопросы не только голову мне разрывают, но и всё нутро в кровь исполасывают. Без конца грызу слизистую и проталкиваю ком в горле, которые с каждым разом разрастается всё больше.

Подходя к подъезду, сразу замечаю Гелик. Делаю глубокий вдох и опускаю веки, настраиваясь на тяжёлый разговор. В том, что именно таким он и будет, сомнений не остаётся.

Вытаскиваю из кармана ключи и делаю шаг вперёд, открывая глаза, но тут за спиной раздаётся голос, вызывающий озноб и липкий сковывающий страх.

— Попалась, шлюха.

Оборачиваюсь так резко, что мокрые волосы липнут к лицу, на секунды перекрывая видимость и попадая в рот. Отплёвываюсь, срывая с лица пряди, и смотрю прямо на бывшего жениха.

От всегда «с иголочки» Должанского ничего не осталось. Спутанные, отросшие и растрёпанные тёмные волосы сальными паклями спадают на осунувшееся, потемневшее лицо. Густая щетина, переходящая в бороду. Почти чёрные пустые глаза. Джинсы и бесформенная куртка.

Если бы не голос, то я бы ни за что не узнала в этом бомжеватом человеке успешного богатого адвоката, которым он был.

Что с ним случилось? Что произошло после того случая, когда Артём его избил? С того самого дня я больше о нём ничего не слышала.

Кирилл делает шаг в мою сторону, угрожающе скаля зубы.

— Что, не признала, Настя? — хрипит он, продолжая наступать.

Пячусь, пока не упираюсь в холодный металл подъездной двери. Чтобы открыть домофон, мне надо отвернуться, а этого делать ни за что нельзя, потому что, когда он подходит ближе, я понимаю, насколько заблуждалась, когда решила, что его глаза пусты. Это совсем не так. В них такая ненависть пылает, что я просто теряюсь. Уже не первый раз он заставляет меня цепенеть и поддаваться панике.

Даже когда он был лощёным, напомаженным и уверенным мужчиной, не выказывающим никаких эмоций, меня всегда что-то настораживало рядом с ним. В его движениях. В его словах. В его взглядах. В его интонациях.

Раньше я думала, что всё это мне казалось, потому что я боялась его как человека, с которым должна была связать свою жизнь. Теперь я понимаю, что в нём всегда таилась скрытая угроза и безумие.

Рядом с ним я испытываю какой-то животный страх, вынуждающий меня делать глупости и ошибки.

Я могла бы с ним справиться. Я могла бы его ударить. Я могла бы его завалить. Я могла бы, в конце концов, просто закричать и позвать на помощь, но вместо этого я совершаю роковую ошибку.

Поворачиваюсь к нему спиной.

Раздаётся писк домофона, когда прикладываю к нему ключ, а потом…

Жгучая боль, сотрясающая всё тело и затягивающая в свои ледяные пучины темнота.

Глава 31

Конец без конца

Едва выхожу в подъезд, как меня передёргивает не только от громоподобного звука хлопнувшей двери, но и от того, что приходится врать Насте.

Пока еду к месту назначения, бесперебойно проклинаю себя за то, что не сказал ей правду, но я не могу рисковать не только её спокойствием, но и безопасностью.

Возможно, стоило просто проигнорировать сообщение с неизвестного номера, но, учитывая то, что речь в нём шла о моей девочке, я теперь еду на встречу с неизвестным «доброжелателем» и вру невесте, что нам с какого-то хера внезапно стало не хватать денег. Понимал же, что она станет задавать вопросы и поймёт, что что-то не так, но слишком сильно был погружён в невесёлые мысли, чтобы удалось скрыть своё взвинченное состояние.

— Идиот. Что я, блядь, за идиот? — спрашиваю сам у себя, глядя в зеркало заднего вида.

Настя — менталист, а я и без того не могу скрывать от неё свои эмоции. И к чему это всё приведёт?

Прикрываю веки, за которыми появляется её перепуганное лицо, когда спрашивала, что случилось. Я ничего не ответил, потому что язык так и чесался рассказать всё как есть. Тогда бы она или увязалась со мной, или вынудила вообще отказаться от этой идеи.

Блядь, как теперь всё это разруливать?

Сначала выясню, кто и зачем мне писал, а потом расскажу любимой правду, а там будь что будет. Всё равно долго врать я ей не смогу. Нет, если, конечно, натянуть на морду маску непроницаемости и делать вид, что всё в норме, то может и проканает, но я просто не хочу этого делать.

Паркую тачку у какого-то зашкварно-дорого ресторана и, не останавливаясь, пролетаю мимо ошарашенного моим видом метрдотеля. Стопорюсь посреди огромного, сияющего серебром и хрусталём зала, сканируя сидящих за столиками посетителей на предмет знакомых лиц, но никого не узнаю.

— У вас заказано? — раздаётся сбоку голос девушки-официанта.

И как ей, блядь, сказать, что я даже не знаю, кого ищу?

Поворачиваюсь к ней, как мне на плечо ложится чья-то рука.

Резкий разворот. Чёткий взгляд. Зубы в сцепку, когда сталкиваюсь лицом к лицу с мужиком, который больше смахивает на телохранителя из какого-то боевика.

Это что ещё за хрен с горы?

— Артём Северов? — выбивает сухо. Дождавшись моего напряжённого кивка, указывает в сторону вип-зоны. — Пройдёмте со мной. Вас уже ждут.

Без слов иду за мужиком, сжимая в кармане кастет, на всякий случай прихваченный из дома. Бугай тормозит у входа в ограждённую зеркальными стенами кабинку, предназначенную для встреч тет-а-тет, и отходит в сторону, освобождая мне путь и открывая видимость на женщину, сидящую за столом и медленно потягивающую вино.

— Ты?! — выплёвываю зло и уже разворачиваюсь, чтобы свалить, потому что не только не имею ни малейшего желания общаться с ней, но и не вижу в этом никакого смысла.

— Остановись, Артём. Нам есть что с тобой обсудить. — высекает ледяными интонациями.

— Мне нечего с ТОБОЙ обсуждать. — отбиваю холодно, не оборачиваясь.

— Это касается Насти.

— Всё, что касается МОЕЙ невесты, не должно тебя ебать. — выплёвываю сквозь сжатые зубы, всё так же стоя спиной.

Боюсь, что если ещё раз взгляну на неё, то разорву на хрен на части.

— Ей может грозить беда, и я хочу, чтобы она уехала из города.

— Во-первых, Настя никуда не поедет, если сама этого не захочет. Во-вторых, какая на хрен беда?

— Кирилл Должанский.

Только дрогнувший в этот момент голос моей собеседницы вынуждает меня не просто повернуться, но и подойди к столику.

— Как это понимать? — рычу, упираясь ладонями в красную скатерть.

— После того, как ты избил его, а он напал на тебя, на него завели дело.

— Твоими стараниями. — буркаю, сканируя непроницаемое лицо будущей «тёщи».

— Присядь, Артём, и поговорим спокойно.

Сильнее жму кулаки и, скрипя зубами, занимаю место на противоположном от неё диване.

— К чему эти шпионские игры? Почему нельзя было просто вызвать меня на разговор? И какого хера Настя не должна ничего знать? — бомблю, вперивая в женщину яростный взгляд.

— Сбавь тон. Не с подружкой разговариваешь. — отсекает, делая глоток вина.

— Нет, блядь, я разговариваю с женщиной, которая называет себя матерью, но при этом сама топит свою дочь ради грёбанных амбиций.

Её передёргивает как от удара. В глазах появляются одновременно страх и вина, но на то она и адвокат, чтобы держать хорошую мину при плохой игре. Эмоции исчезают так же быстро, как и появились. Лицо ничего не выражает.

— Я всё делала ради неё. Я хотела, чтобы у моей дочери было всё самое лучшее. Чтобы она никогда ни в чём не нуждалась. — трещит, уверенно глядя в мои глаза, в которых невозможно не разглядеть ненависть и презрение, которые я ощущаю не только к этой недоматери, но и к её словам. Она тяжело вдыхает и шумно выпускает воздух. Маска похуистичной суки спадает с её лица, а в глазах появляются слёзы. Стискиваю зубы, кроша эмаль. Что, блядь, за игры? — Я ошибалась. Я думала, что Настя такая же, как мы с её отцом, но это оказалось не так. Она бунтарка. И она, — громко сглатывает, отводя взгляд в сторону, — совсем на нас не похожа. Когда-то и меня выдали замуж против воли, но я смогла не просто привыкнуть к мужу, но и в какой-то степени полюбить его. Я думала, что и Настя сможет привыкнуть к Кириллу, но это было моей самой большой ошибкой в жизни. Я никогда не знала, что такое настоящая любовь, но в тот ужасный день… Я всё поняла. Та боль, что я увидела в её глазах, когда Кирилл тебя ударил. Та решимость, что была в её голосе, когда она угрожала нам, защищая тебя. И те твои слова… — взгляд в глаза. Всё наружу. — Извини меня, Артём, за всё, через что вам пришлось пройти. Когда я вынудила дочь уйти от тебя, то была уверена, что она быстро перегорит, но этого так и не случилось. Мне так жаль…

На протяжении всего этого монолога сохраняю не только молчание, но и холодное спокойствие. Но вот последние слова Настиной матери, её взгляд, молчаливые слёзы стекающие по щекам, какого-то хера пробивают мою броню. Стискиваю пальцы до хруста и холодно выбиваю:

— Не передо мной надо извиняться.

Женщина вскидывает голову, даже не стараясь скрыть влаги, вытекающей из глаз, и выдавливает вымученную улыбку.

— Она никогда меня не простит.

Я бы хотел сказать ей, что она права. Что она не заслуживает прощения. Но, зацепив её взгляд, коротко бросаю:

— Простит.

Да, блядь, я это сказал, потому что так оно и есть. Несмотря на то, что моя девочка ни разу даже не заговорила о своих предках, я всё равно замечаю печаль в её зрачках, когда натыкается в телефонной книге на контакты «Мама» или «Папа». Вижу, как она кусает губы, когда напарывается на статьи, в которых мелькают её предки. И как каждый раз перекрывает грусть — улыбкой.

Сам я готов обоих её стариков урыть, но дело не в моих желаниях, а в том, что моя любимая скучает по ним.

Телефон начинает протяжно вибрировать. Вытаскиваю из кармана, глядя на улыбающееся лицо своей будущей жены, и сбрасываю вызов. Сначала я должен сам разобраться, что происходит, а дома всё объясню ей, глядя в глаза.

— Настя? — шепчет её мать, смотря на экран.

— Да. — выдыхаю, прикрыв веки. — Для чего я здесь? Ради извинений?

— Кирилл угрожал ей. — шелестит задушено.

— Что, блядь? — подрываюсь с обивки, лупя ладонями по столу, от чего вся посуда на нём подлетает, а бокал, стоящий на краю, с громким звоном разлетается вдребезги, слетев на мраморный пол.

— Когда началось расследование, вскрылись некоторые неприятные подробности. Он сейчас в бегах, но недавно он звонил Роману и угрожал нам. Сказал, что и мы с мужем, и наша дочь, и ты за всё ему ответим.

За грудиной так ревёт, что я не только её слова с трудом усваиваю, но и забываю, как, сука, дышать.

Эта мразь угрожает моей девочке? Какого, блядь, хуя я не разорвал его, когда была такая возможность?

В этот же момент в душу закрадывается какое-то дерьмовое предчувствие. Вынуждаю себя оставаться на месте и просто, блядь, дышать. Телефон снова звонит, но я не способен сейчас мыслить трезво, поэтому сбрасываю звонок, зацепив взглядом сообщение от Насти. Собираюсь открыть, но Евгения Сергеевна выдёргивает мобилу у меня из рук и кладёт на диван возле себя.

— Какого хера? — рычу, обходя стол.

— Я не хочу пугать Настю раньше времени. Сначала надо решить, как рассказать ей всё и какие действия предпринять дальше.

Выдыхаю, занимая своё место.

Она права. Сначала надо решить, как действовать и что делать.

— Я слушаю.

Выхожу из ресторана только спустя два часа. На телефоне два сообщения и тринадцать пропущенных от любимой и шесть от Тохи. Открываю месседжи и меня ознобом прошибает от страха, что моя девочка исполнит свою угрозу и уйдёт. Предчувствие пиздеца никуда не уходит, поэтому запрыгиваю в тачку и сразу звоню ей, но ответа нет. Так же, как и ни на один звонок, которыми я сыплю всю дорогу до дома.

Терпения ждать лифт не хватает, поэтому взлетаю по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.

— Настя! — реву, забегая в квартиру, но ответа не следует.

Пролетаю по всем комнатам, даже не сбросив обувь. Оставляю грязные следы на коврах и полах.

Мотор долбит на разрыв. Дыхалка срывается. Страх липкими ледяными червями расползается по всем внутренностям, заражая оледеневшую душу, когда замечаю её мобилу, лежащую на кухонном столе. Хватаю гаджет и напарываюсь не только на два десятка своих звонков, но и от Тохи и Вики.

Набираю друга, направляясь к выходу.

Куда Настя ушла? Где она? Как давно? Почему не взяла телефон? А что, если этот уёбок добрался до неё?

Уже не просто страх накрывает, а паникой топит так, что спотыкаюсь на каждом шагу, пока в трубке раздаются длинные гудки.

— Наконец-то, Север. — бурчит Тоха «с порога».

— Настя с тобой? — выбиваю с надеждой.

— Нет, а что…

— Она с Викой? — перебиваю, тормозя на площадке между этажей, успокаивая срывающееся дыхание и рёв озверевшего мотора за рёбрами.

— Вика со мной.

— Блядь! — вою зверем.

— Блядь, Артём, что случилось? — переходит на повышенные.

— Настя пропала! — рявкаю потерянно.

— В смысле, мать твою, пропала? — сипит приятель.

— Дома её нет. Мобила осталась. Если он… Если, блядь… — выбиваю, задыхаясь от ужаса.

— Тёмыч, объясни, блядь, нормально, что творится! Где ты был? И кто, сука, он?!

— Встречался с Настиной матерью. Она сказала, что Должанский угрожал всем нам.

В трубке раздаётся громкий матерный ор, а следом тяжёлое рваное дыхание.

— Сестрёнка звонила мне, когда ты ушёл. Спрашивала, в курсе ли я, что с тобой происходит. Она была очень расстроена, потому что ты, мать твою, свалил, ни хуя не объяснив. Может она вышла развеяться? Не кипишуй раньше времени, брат.

Легко, сука, сказать. Делаю несколько натужных вдохов-выдохов и выхожу из подъезда, подкуривая сигарету.

— Где мне её искать, Тоха? — выдыхаю убито.

— Жди дома. Она наверняка вернётся. Сейчас подкину Вику домой, если вдруг заявится к ней.

Роняю голову вниз, не зная, что ещё сказать, но уверен, что в квартире я просто не смогу находиться. Спускаюсь к лавочке, задевая носком кроссовки что-то блестящее и звенящее. Наклоняюсь, чтобы поднять, и тут же отшатываюсь, будто мне битой по рёбрам прошлись. Воздух с хрипом вылетает из лёгких, когда понимаю, что это ключи. Настины ключи.

— Тоха, блядь! — взвываю, как раненое животное, понимая, что любимая не просто ушла. С ней что-то случилось. Сжимаю зубы до скрипа и ключи в кулаке, пока они не прорывают кожу. Только ощущение собственной крови на ладони спасает меня от того, чтобы не провалиться в пропасть паники. — Звони отцу. — выбиваю вполне ровно.

Сейчас не время для истерик. Мне нужен холодный рассудок, чтобы найти и вернуть мою девочку.

— Север? — хрипит тихо. — Что случилось?

— Я нашёл её ключи возле подъезда. С ней что-то случилось, Антон. Здесь есть камеры. Пусть пришлёт кого-нибудь, чтобы проверили. Я еду в участок.

Сбрасываю, не дожидаясь ответа и, запрыгнув в тачку, с визгом срываюсь с места. Как ни стараюсь мыслить трезво, всё время утыкаюсь в предположения, что этот уёбок мог сделать с моей малышкой.

Не могла же она выронить ключи и даже не заметить этого? А если так, то где её искать? Стараюсь не думать о том, что до неё добрался Должанский, но ни хуя не выходит.

Омерзительные щупальца страха сжимают сердце, мешая ему качать кровь. По всему телу летит озноб, будто кровь перестала поступать в конечности.

На дороге выжимаю максимум, перестраиваясь из ряда в ряд, обгоняя ползущие машины по встречной полосе. Со всех сторон раздаётся гул клаксонов, но я едва улавливаю посторонние звуки за шквалом собственных раздирающих на ошмётки мыслей.

Я не могу потерять её. Я не могу потерять её. Я не могу потерять Настю. Не могу потерять мою любимую девочку. — гремит в башке, как мантра.

Сжимаю руль до побеления костяшек. Из разорванной ладони без конца сочится кровь, но я ничего этого не замечаю.

— Вернись ко мне, малыш. — шепчу, на секунду прикрывая глаза.

В кабинет генерал-майора Сергея Глебовича вхожу без стука и протягиваю руку для приветствия исключительно на автомате.

— Спецы уже везут записи. — толкает спокойно. Киваю головой, ни на мгновение не ослабляя самоконтроль, иначе просто свихнусь к хуям. — Мы найдём её.

Ещё один кивок. Выдавить ничего не выходит, потому что ком не только в глотке, но и в груди, и с каждой минутой неизвестности он разрастается всё больше, грозя разорвать меня изнутри.

Появляется Тоха и сразу шагает ко мне.

— Я отдал Вике ключи и отвёз к тебе, чтобы была там, если Настя вернётся. У неё дома предки, если что предупредят. — бомбит с внешним спокойствием, но в глазах страх не меньше моего читается.

Друг реально привязался к моей невесте, как к родной сестре.

Приваливаюсь спиной к стене, игнорируя предложение Тохиного бати занять стул. В башке такой гул стоит, что я сжимаю её руками, чтобы хоть немного унять боль.

— Север, колёса с собой? — бросает Арипов.

Веду головой из стороны в сторону, закрыв глаза, за которыми сразу появляется лицо любимой в тот момент, когда я уходил.

А что если я никогда больше не увижу её? Что если он убьёт её? Что если это была наша последняя встреча? А я даже не сказал, как сильно люблю её?

Соляная кислота выжигает веки. Дышать становится запредельно трудно. Хватаю губами горький, тяжёлый, вязкий кислород, но он проваливается в лёгкие каменными глыбами, парализуя их работу.

Сползаю спиной по стене, закрывая лицо ладонями.

— Артём, — выдыхает друг, опустив руку на плечо, — с ней всё будет хорошо. Она сильная. Настя со всем справится. Она обязательно вернётся к тебе.

Ничего не отвечаю. Не выходит говорить.

Сразу вспоминается тот странный сон после нашего первого раза. То чувство безвозвратной потери. То же самое, которое я испытываю сейчас.

— Товарищ генерал-майор, видеозапись просмотрена. Думаю, можно начинать розыскные мероприятия. На записи видно, как неизвестный мужчина ударил девушку электрошокером и затащил в машину без номеров.

По мгновенно притихшей комнате разносится звериный вой, но я даже не понимаю, что он принадлежит мне.

Подрываюсь на ноги и ору, брызжа слюной:

— Так, блядь, начинайте! Найдите её! Что, сука, стоишь?! Ищите!

Кто-то хватает меня сзади и оттаскивает от капитана, которому я мёртвой хваткой цепляюсь в китель.

— Успокойся, Артём. — бомбит с холодной решимостью Сергей Глебович. — Начинайте поиски. Бросить все силы, но девушку необходимо найти. Быстро. — голос не повышает, но человеку с его званием и характером это и не надо.

— В-все силы? — заикается мент, которого я тряс секунды назад.

— Абсолютно, блядь, все! Снять людей с ограблений, мошенничества и прочей хрени и найти девушку. Немедленно! — капитан исчезает, и за закрытой дверью сразу начинает раздаваться шум и топот ног. — Артём, мы найдём её. Живой. — обращается уже ко мне.

Замираю посреди кабинета каменным изваянием. Чувство такое, что все сухожилия в теле перерезали, а вены вспороли. Я захлёбываюсь кровью и ужасом. Я тону в пучине отчаяния. Я умираю. Я просто, блядь, умираю, потому что если он убьёт её, то я не смогу больше жить. Без Насти не смогу.

— Она моя жизнь!!! — вою зверем, падая на колени.

Тохин отец опускается на корточки и прижимает меня к себе. Как ни стараюсь держаться, кислота скатывается по щекам, оставляя окровавленные дорожки. Не из глаз, из сердца вытекает.

Цепляюсь трясущимися руками в его форму и просто, сука, реву.

Я не смогу без неё. Не смогу. Я, блядь, дышу ей. И мне не стыдно за свою слабость.

Настя — моя жизнь. Это — не просто слова. Это — смысл. Это — истина.

— Держись, парень. Держись. Я землю переверну, но верну тебе твою девушку, потому что ты, как никто другой, заслуживаешь счастья.

Должен. Я должен держаться. Должен быть сильным. Но я, блядь, не могу.

Я, сука, даже думать боюсь о том, что этот уёбок может сделать с моей девочкой.

Разрывает. Растаскивает на мясные ошмётки. Кровью топит. В ужас загоняет. Болью парализует. Не за себя боюсь, нет. За неё.

Такая маленькая. Такая хрупкая. Такая нежная. Такая моя.

В его руках. Что он с ней делает? Зачем увёз? На что способен?

Блядь… Блядь! Настя… Моя девочка. Не сдавайся. Борись.

Она — воин. Она — сталь. Она — сила.

Держись, родная. Всё будет хорошо. Обещаю. Я клянусь.

Спустя ни хуёво времени удаётся прийти в себя. Сергей Глебович ставит на стол бутылку водки и пару стаканов. Антон молча разливает и тычет мне в руки. Опрокидываю в горло всю порцию, кривя лицо, и жестом даю понять, чтобы наполнил снова.

— Не напивайтесь, парни. Это только чтобы немного успокоить нервы. — бросает напоследок батя, выходя из кабинета, чтобы принять на себя командование розыском моей Насти.

— Блядь, Тоха, если я больше никогда её не увижу…

Трясёт. Коноёбит. Колошматит.

Страх не уходит. Усиливается. Разрастается. Заполняет. Парализует. Убивает.

Держусь. Скриплю зубами. Раздираю кожу на ладонях. Давлюсь воздухом и отчаянием, но, сука, держусь. Должен. Ради неё. Выгребу. Нельзя иначе.

— Хуйню не неси, Артём! — рявкает, перебивая.

Несмотря на собственный мандраж, вижу, что и его нехило колошматит.

Расходимся по разным углам в ожидании новостей. Только под утро мой телефон начинает разрываться звонком.

Хватаю трубку, даже не глядя на номер.

— Ну, привет, Северов. — врывается в голову ледяной, пробирающий кладбищенским ветром до костей, голос уёбка, похитившего мою невесту.

— Где Настя?! —ору хрипом, подскакивая на ноги. — Что ты с ней сделал?!

— Хочешь знать, что я с ней сделал? — металлический, мерзкий, склизкий смех. — Я с ней сделал то, что должен был ещё два года назад. Эта сука получила то, что заслужила. — снова маньяческий хохот.

— Где она?! — взвываю, сжимая в руках мобилу до хруста.

Тоха маячит рядом, что-то набирая на своём телефоне.

Мотор в груди замирает, не издавая ни звука. Кровь стынет. Дыхание стопорится.

Я с ней сделал то, что должен был ещё два года назад…

Он изнасиловал её?

Нет…

Нет.

Нет!

Нееет!!!

Он не мог этого сделать. Моя девочка… Господи… Настя… Как она это переживёт? Как справится? Господи, умоляю… Боже…

С такой силой сжимаю зубы, что чувствую, как они обсыпаются крошками.

И сердце моё рассыпается на куски.

Прижимаю кулак к губам, раздирая слизистую.

— Я всё тебе расскажу по порядку. — прошибает вакуум моего ужаса скрипучий голос. — Сначала я сорвал с неё шмотки и поставил на колени прямо в грязь, потому что шлюхе там и место. Сосёт она, на мой вкус, так себе. — мерзкий хохот. Сжимаю веки, но не могу избавиться от картины, как моя любимая стоит на коленях обнажённая перед этим уёбком, а он… Сука!!! — Я думал, ты везде её раскупорил, но задницу ты ведь не трогал? Она так визжала, когда я ебал её.

— Я убью тебя, мразь. — выбиваю стальным сипом.

— Хоть дослушай до конца, потому что я дам тебе ещё ни одну причину меня прикончить.

— Тёмыч, не слушай его. — выхватывает у меня трубу друг, но я с такой силой его отталкиваю, что он падает на пол.

— Где она? — рычу, держась из последних сил.

— Ты хотел спросить, где то, что от неё осталось? — скрежещущий смех.

Неееет!!!

— Что ты сделал?! Ты убил её?! Ты… — голос глохнет, переходя в задушенные всхлипы.

Он не мог. Не мог этого сделать.

Настя обещала… Обещала, что вернётся. Она всегда держит слово.

Это ложь. Не приму. Не могу.

Держусь…

— Сначала я хотел просто отыметь её во все щели, а потом отправить к тебе. Хотелось посмотреть, захочешь ли ты трахать её после меня. Слабую. Сломленную. Униженную. Грязную.

— Завали ебальник! — ору, глотая кислоту и кровь.

— Но она всё сопротивлялась и визжала как свинья. Я просто хотел, чтоб она заткнулась. Я сжал её горло, а потом… Упс… Оказалось, переборщил.

— Я убью тебя, сука! Я разорву тебя! Мразь! Убью!!!

— Ты забрал у меня всё. — веселье исчезает из его голоса, и эта мразь бросает последнюю фразу, которая забирает мою надежду. — Каково тебе потерять всё, что имело значение в твоей жизни?

Звонок обрывается. Телефон с грохотом выпадает из враз ослабевших рук. Ко мне подлетают Антон с отцом, но я даже не вижу их.

Умираю. Не физически, нет. Душа в клочья. Тьма и тишина. И боль. Бесконечная. Невыносимая. Адская. Губительная. Смертельная.

Её нет.

Я больше не дышу. Лёгкие сворачиваются в ужасающее месиво.

Он убил её.

Кровь превращается в яд, выжигая вены, уничтожая организм. Иглы, раздирающие внутренности.

Настя мертва.

Сердце делает финальный удар и разрывается, заполняя кровью нутро.

Меня сгибает пополам, и я блюю, пока не остаётся ничего, кроме желчи и крови. На ватных ногах прохожу мимо Ариповых. Глаза ничего не видят, выжженные солью. Не знаю, как оказываюсь на улице. Шагаю, ничего не замечая, ничего не чувствуя.

Я не смогу жить.

Я не хочу жить.

Я не стану жить.

— Я люблю тебя, Настя. Я люблю тебя, родная. Я люблю тебя, моя идеальная девочка. Я люблю тебя. — шепчут онемевшие губы.

Шум колёс.

Шаг.

Гул клаксона.

Чётко. Уверенно. Бесстрашно.

Жизни нет. Света нет. Страха нет.

Конец. Неотвратимый. Безвозвратный. Желанный.

Визг резины.

— Ты совсем ебанулся?! — орёт Антон, выдёргивая меня из-под колёс фуры.

Голоса тоже больше нет. Мёртвые не говорят.

Пустота. Мрак. Холод.

Настя — моя жизнь.

Если она умерла, то я тоже.

Тяжёлая пощёчина друга обжигает лицо.

— Не делай этого, Тёмыч! — кричит сипом.

По его щекам стекают слёзы.

Ему тоже больно? Почему? Почему он плачет?

— Я не смогу без неё, Тоха.

Моя правда. Мой смысл. Моя боль.

Силы покидают меня. Я падаю на колени, задирая голову к небу, с которого льются потоки воды.

Небо… Такое чёрное. Такое пустое. Такое холодное.

«Я люблю тебя выше облаков…»

— Неееет! — ору, разрывая глотку. — Неееет! Верни мне её! Верни её!!! Верни!!! — луплю кулаками в дорожное покрытие, разбивая руки в мясо.

Антон не препятствует. Не держит. Не тормозит.

Спасибо, брат.

— Верни!!! Верни, блядь!!! Она нужна мне!!! Нужна!!! Верни!!!

Горло в кровь. Руки в мясо. Сердце на ошмётки. Душа напополам.

Дыхания нет. Мотор заглох. Песок по венам. Боль в глаза. Отчаяние в крик.

— Верни!!! — ору безразличному миру.

Но небо меня не слышит. Бог не слышит. Дьявол не слышит.

— Нааастяяя!!!

Глава 32

Я буду верить, если никто больше не сможет

Шесть дней…

Шесть дней неизвестности.

Шесть дней боли.

Шесть дней страха.

Шесть дней слёз.

Шесть дней Ада.

Чувство такое, что весь мир оплакивает её. Вика без конца ревёт, запершись в четырёх стенах. Настина мать заливает слезами отцовский стол, каждый день являясь к нему в надежде, что есть новости.

Их нет.

Уже пять дней никаких новостей. Единственная новость была на следующий день после похищения. На загородной трассе нашли брошенную машину без номеров, залитую кровью. Артериальной. Принадлежащей Насте.

Одна надежда была на то, что кровь обнаружена на водительском сидении, а на руле её отпечатки.

Уже пять дней вся полиция области прочёсывает гектары леса и все близлежащие к тому месту посёлки. С каждыми сутками территория поисков расширяется. С каждыми сутками надежда гаснет.

При такой кровопотере шансов выжить почти нет. Особенно учитывая то, что проверены уже огромные территории леса вместе с собаками. В населённых пунктах перевёрнуты не только больницы и морги, но и каждый грёбанный дом.

Шанс был только на то, что кто-то подобрал её по дороге, но и поиск по области ничего не даёт.

Устало потираю глаза, подкуривая сигарету.

— Где же ты, сестрёнка? — сиплю, вглядываясь в дорогу, на которой нашли тачку.

Каждый день я приезжаю сюда и брожу по лесу, будто смогу обнаружить то, что не смогли сотни полицейских, собак и волонтёров.

Каждый день я еду от посёлка к посёлку в надежде, что найду её.

Каждый день я сбегаю от реальности.

Я не могу видеть свою девушку разбитой. Я не могу видеть своего лучшего друга, превратившегося в безэмоциональное, безжизненное существо.

В то проклятое утро Артём орал, плакал, проклинал, крушил, разбивал руки в кровь, а я ничем не мог помочь человеку, которого называю братом. Успокоил его в итоге мой отец.

Я, блядь, в жизни не думал, что смогу увидеть, как Северов рыдает на груди у моего бати.

В тот момент я вышел из кабинета, забился в какую-то коморку и, сука, сам разревелся как баба. Я, блядь, давился слезами и всхлипами, потому что мне было больно не только за друга и его невесту, но и, блядь, за себя. Я не просто привязался к ней. Я полюбил эту девчонку. Она стала частью моей семьи.

Зло стираю горячую влагу с ресниц, когда вспоминаю то кошмарное утро и делаю глубокую затяжку, но никотин перестал помогать. Так же как и крепкий алкоголь.

Сжимаю кулаки, вылезая из тачки.

Иду в лес.

Снова.

Брожу по нему, пока не начинает сгущаться темнота.

Снова.

Возвращаюсь к машине и катаюсь от посёлка к посёлку, тыча в каждую встретившуюся рожу Настину фотку.

Снова.

Люди только отрицательно качают головами.

Снова.

Запрыгиваю в лексус, завожу мотор.

— Я знаю, что ты жива, Настя. Не сдавайся. Я верю в тебя. Если больше никто не сможет, то я один буду верить. Возвращайся. Ты нужна всем нам. Но больше всего ты нужна Артёму. — хриплю, сдерживая разрывающие грудину рыдания.

Снова.

Торможу около подъезда. Поднимаюсь по ступеням. Вставляю ключ в замочную скважину. Толкаю дверь и замираю.

Снова.

Каждую ночь я прихожу к Северу со страхом, что он вскрыл на хрен вены, потому что в то ебаное утро он почти сделал это. Мы с отцом с трудом вырвали у него горлышко от разбитой бутылки.

Он сказал, что не станет жить без неё. И он не живёт.

Тёмыч превратился в ходячий труп. Жалкое подобие человека. Он не разговаривает. Не ест, пока я не сую ему в руки какую-нибудь жрачку и не приказываю жрать. Блядь, он реально стал зомбаком, который тупо выполняет команды и на этом всё.

Пару раз пытался напоить его, но ничего не помогало. Он напивался так, что просто отрубался, но тогда я хотя бы был спокоен, что он ничего с собой не сделает и будет жить. Пусть я и не уверен, что такое существование можно назвать жизнью.

Сжимая зубы, вынуждаю себя пройти вглубь квартиры.

— Как мне верить? — доносится из спальни севший сип друга.

Замираю на полушаге, потому что впервые за шесть дней слышу его голос. Прислушиваюсь, но других звуков не следует.

— Привет, Тёмыч. — выбиваю с улыбкой, которую приходится натуральным образом выжимать из себя.

Я давно смирился с тем, что он даже не реагирует на моё появление. Как и сегодня. Паркую задницу на кровать рядом с Севером.

Друг так глубоко вдыхает, что его грудная клетка начинает трещать, а потом поворачивается ко мне и хрипло выдыхает:

— Ты веришь, что она умерла?

Ловлю ступор на несколько секунд, изучая его осунувшееся лицо. Впалые щёки, выпирающие скулы, светлая щетина, чёрные круги под глазами.

Блядь, глаза…

Они больше не безжизненные. Пусть и не такие, как раньше, но в них хотя бы нет пустоты и светится огонёк сознания.

— Я верю, что она жива. — сиплю, сканируя его лицо на признаки понимания.

Северов опускает веки, глухо выдыхает и выбивает с хрипом:

— Пока хоть кто-то верит, надежда не угаснет.

Отец говорил мне то же самое, поэтому я и продолжаю так отчаянно цепляться за свою веру. Потому что знаю эту девчонку достаточно, чтобы понимать, что чёрта с два она так просто сдастся.

К тому же между уликами и словами уёбка Должанского есть нихеровая такая нестыковка. Он сказал, что задушил её, но, судя по всему, Настя была за рулём той тачки, пусть и истекая кровью, но она ехала на машине. И не могла просто испариться.

Озвучиваю это другу, но он только качает головой и снова отворачивается.

— Блядь, Артём! — срываюсь, хватая его за плечи и встряхивая. — Верь, блядь! Верь!

— Я верю, Тоха. — отбивает глухо, срывая с себя мои лапы. — Мы должны найти её.

— Пришёл в себя? — спрашиваю севшим от облегчения голосом несколько позже.

— Не уверен. Но, Тох, если она… Блядь… Я не смогу без неё.

— Ты слышал, что я сказал тебе? Она уехала на машине. Сама. Наверняка кто-то подобрал её по дороге и отвёз в больницу. — изо всех сил стараюсь звучать уверенно, но даже мне кажется, что уверенности в моём голосе недостаточно, чтобы даже себя убедить.

— А если эта мразь её забрала? — выпаливает Север, заглядывая мне в глаза.

Отвожу взгляд, потому что, сука, сам об этом каждый день думаю.

Вдох-выдох.

— Мы найдём её. Живой.

***

Семь дней…

Семь дней поисков.

Семь дней ночных кошмаров.

Семь дней бессонницы.

Семь дней борьбы.

Семь дней веры.

Я снова на той дороге. Глушу мотор и выползаю на улицу.

— Это бессмысленно, Тоха. — сипло выбивает Север после нескольких часов лесных поисков. — Здесь всё прочесали. Надо искать в другом направлении.

Да, сегодня он поехал со мной, вернувшись, наконец в норму. Относительно. И выглядит, и говорит он всё ещё как ходячий труп, но хотя бы мыслит трезво.

А мне, сука, ещё страшнее становится от того, что если наши поиски не принесут результатов, то у него хватит мозгов выйти, блядь, в окно. Если раньше он тупо овощем был, то хоть не так стрёмно было, а теперь…

— И какие у нас варианты? — бубню растерянно, туша окурок о ствол дерева.

— Эта дорога ведёт на Карелию? — указывает взглядом направление.

Быстро догоняю, к чему он ведёт.

— Больше сотни километров, Север. Если её забрали, то легче было вернуться в Питер, а не везти её хуй знает куда.

Друг с силой сжимает кулаки и выдавливает сквозь зубы:

— Она там.

Не знаю, как, блядь, можно быть в этом уверенным, но уже через несколько часов мы стоим в кабинете моего отца с просьбой расширить поиски на соседнюю область.

— Давайте говорить откровенно, ребята. — рубит отец, как всегда, прямо. — Артём, я рад, что ты смог прийти в себя и не сдаёшься, но я не могу давать тебе ложную надежду. — Север напрягается, а мне, блядь, даже страшно на него смотреть. — Потеря крови была критической. Около двух-трёх литров из тех пяти, что есть в человеке. Если кровь и удалось бы остановить вовремя, то без переливания Настя не протянула бы больше сотни километров. К тому же вряд ли кто-то стал везти истекающую кровью девушку так далеко.

— Пап! — гаркаю я.

Блядь, если он сейчас заберёт и эту надежду, то мой друг тупо покончит с собой. Никогда не понимал, как можно лишать себя жизни, когда кого-то теряешь, но вся соль в том, что Тёмыч просто не сможет жить без неё.

Даже после всего дерьма, что с ним произошло, он не жил нормально, пока не встретил ЕЁ.

Шесть лет назад он спас меня от толпы мудаков. Я был четырнадцатилетним пацаном, которого не столько эти уроды напугали, сколько то, с какой кровожадностью Артём размазывал их по асфальту.

Он же притащил меня домой. Избитого, но благодаря ему, живого. И собирался свалить, но батя настоял, чтобы он остался. Север шарахался каждый раз, когда отец поднимал голос. Это не осталось незамеченным папой, и он выслал нас с мамой из-за стола. Не знаю, о чём они разговаривали, но после этого Тёмыч почти год оставался в нашем доме.

Злой. Скрытный. Вечно хмурый. Агрессивный. Но постепенно принимающий человеческий вид.

Потом он съехал, купил себе хату и долгое время не появлялся, а я всё, сука, ждал, что придёт. Он мне как старший брат стал, хотя и вечно шпынял меня.

В следующий раз мы встретились на отцовский день рождения. Потом на мой. На мамин. Он начал приезжать на все праздники. И пусть он старше меня на четыре года, но со временем эта разница стёрлась, и мы стали друзьями, хотя он всё так же не посвящал никого в свою жизнь.

Его историю я узнал всего пару лет назад. И да, блядь, после того, как он приехал со мной в академку и увидел Миронову. Когда она вылетела из кабинета с улыбкой, которая его вставила до такой степени, что он перевёлся к нам. Именно в тот день я впервые понял, что он умеет улыбаться. Не просто натягивать лыбу на хмурое ебало, а именно, сука, улыбаться.

Наверное, всё же стоит поверить, что фраза «вторая половина» — не пустой трёп.

Нельзя жить, когда тебя разрывают напополам. И он не сможет.

— Мы должны попробовать, пап. — подбиваю глухо.

— Хорошо. Я свяжусь с коллегами в Карелии и начнём поиски там.

***

Восемь дней…

Восемь дней горя.

Восемь дней отчаяния.

Восемь дней ужаса.

Восемь дней холода.

Восемь дней надежды.

С самого утра мы с Тёмычем торчим в отцовском кабинете, отправляя запросы во все больницы. Поисками в моргах занимаются другие люди, потому что никто из нас не готов услышать: найден труп, подходящий под ваше описание.

Надежда угасает с каждым звонком, но мы не сдаёмся, продолжая упорно обрывать телефоны и факсы.

— Я за кофе. — поднимаюсь, разминая затёкшие от многочасового сидения мышцы. — Тебе принести?

Северов молча кивает, глядя в монитор ноутбука. Весь день подмечаю, что он не переставая сжимает и разжимает кулаки.

Я, блядь, просто не знаю, что ещё можно сделать, чтобы он не натворил дерьма.

Уговорил отца подключить нас к расследованию, только чтобы не свихнуться к чертям собачьим.

Ставлю перед приятелем пластиковый стакан и распахиваю окно. Закуриваю прямо в кабинете. Вообще-то батя за такое мне шею свернуть должен, но сегодня он уехал в Карелию, чтобы лично переговорить с высокими шишками и ускорить поиски. Север молча забирает у меня пачку и вставляет между губ сигарету, но так и не подкуривает.

— Долго мусолить её собираешься? — толкаю, косясь на приятеля, когда тушу свой окурок и выбиваю новую сигарету.

— Я собирался бросить. — отвечает хрипом. — Ради неё. — забирает у меня из рук сигарету и подкуривает от неё. — У меня нет сил бороться дальше. Не знаю, на сколько меня ещё хватит.

— Блядь, брат, не опускай руки. — бомблю в ответ на его признание, цепляя взгляд. — Ты сам сказал, что Настя в Карелии. Не знаю, как у вас это получается, но ты же чувствуешь, что она жива. Вы будто связаны.

— Нет никакой связи, Антон. Только оставшиеся крупицы веры, но и её скоро не останется.

***

Девять дней…

Девять дней смерти.

Девять дней тающей веры.

Девять дней тлеющей надежды.

Девять дней истекающих кровью сердец.

Девять дней до конца.

— Ни одной ёбаной зацепки за девять дней! — взрываюсь, хлопая крышкой ноута, когда прилетает очередной «тупик».

— Успокойся, Антон. — спокойно просит отец, поднимая глаза от своего компьютера.

— Как я могу успокоиться, папа?! Она будто сквозь землю провалилась! Ни живой, ни мёртвой нигде нет! — ору, скрипя зубами.

Мои нервы на пределе. Даже я уже теряю эту сраную веру.

— Антон…

Вылетаю за дверь просто потому, что уже не могу слушать его увещевания. Мы все понимаем, что нам остаётся искать только труп, но как, сука, сказать об этом Северу? Как сообщить, что девушки, ради которой он готов был на всё, больше нет в живых?

— Где же ты, Настя? — шепчу, поднимая глаза к небу, с которого бесконечно льётся дождь. — Где ты? Дай хоть какой-то знак.

Уже ночь. Тёмыч уехал час назад с потухшими глазами. Ещё немного и сдастся не только он, но и все остальные.

Запрыгиваю в тачку и еду к Вике. Не знаю, что мне это даст, но я должен её увидеть.

— Антон. — выдыхает, открыв дверь, и бросается на шею.

Обнимаю, а она заливается слезами. Заглядываю в глаза, но и в них нет никакой надежды.

Ухожу спустя пару часов, потому что заебался слушать, как она с матерью только и повторяют о том, что даже хоронить нечего.

Сука! Почему никто не верит в то, что эта девчонка не могла просто позволить себя убить? Почему все сдаются? Почему они все ломаются?

Вика… Вика, блядь, знает её почти так же хорошо, как и Север, но какого-то грёбанного хера оплакивает Настю, как покойника.

Половину ночи колешу по городу, но всё равно выезжаю на ту сраную трассу, где нашли тачку. Меня сюда как магнитом тянет. Я даже не понимал, куда еду, пока не оказался здесь.

На дорогу выскакивает девушка, и я резко бью по тормозам, едва не вылетая в лобовое.

Утыкаюсь взглядом в фигуру, которая замерла посреди трассы и смотрит на меня зелёными глазами.

Она, сука, стоит в нескольких метрах, но я слышу, как она говорит мне «спасибо», потом машет рукой в направлении соседней области и улыбается.

Моргаю, и видение исчезает.

Что за херень, блядь?!

Выпрыгиваю из тачки и оглядываюсь по сторонам, но никаких следов присутствия другого человека нет. Обшариваю ближайшую территорию, но пусто.

Кажется, у меня кукуха поехала, потому что я только что видел призрак, или фантом, или хуй его знает, что ещё.

На негнущихся ногах возвращаюсь к машине, щурясь от выползающего из-за горизонта солнца.

Солнце?

Прикладываю руку ко лбу, делая козырёк, и всматриваюсь, как из-за деревьев показывается огненный шар, который не появлялся на небе уже девять грёбанных дней.

А что, если это...

Мобила начинает орать. Смотрю на экран.

Тёмыч.

Трухать меня начинает раньше, чем поднимаю трубку, потому что звонок в такое время вряд ли предвещает что-то хорошее.

— Да. — вырываю сипом.

— Настя… Она в Карелии.

…знак?

Глава 33

Нельзя сбежать от прошлого

Ночь. Ветер. Дождь. Туман. Холод. Мрак.

Обрыв. Море. Волны. Скалы.

Боль. Страх. Отчаяние. Одиночество.

Вдох. Выдох. Вдох. Лёгкие до отказа.

Шаг.

— Не делай этого, Тёма.

Тихий голос. Лёгкое касание. Нежное тепло. Жар в груди.

— Тебя больше нет.

— Посмотри на меня, Тём. Я есть. Я здесь. Я с тобой.

— Не могу, Насть.

— Посмотри.

Сжимаю зубы, отворачиваясь от обрыва, но веки держу плотно сжатыми. Я не могу позволить себе понять, что ЕЁ нет. Что она всего лишь плод моей воспалённой фантазии. Воспоминание. Мечта.

— Открой глаза, любимый. — долетает едва различимый шёпот. — Прошу, Тём, посмотри на меня.

Вынуждаю себя разлепить веки и встретиться с глубиной зелёных озёр. Сердце замирает за рёбрами, как и дыхание.

— Настя. — выдыхаю задушено. Поднимаю руку, чтобы коснуться, но она отступает на шаг, качая головой. — Почему?

— Не надо, Тём. Ещё рано.

— Что значит «рано»? Что это значит, Настя?! — кричу сипом, потому что голос раздирает горло, а страх новыми волнами накрывает.

Её же нет здесь на самом деле. Она умерла. Он убил её.

— Подожди ещё немного, любимый. Скоро всё будет хорошо. Я вернусь к тебе. Обещаю.

— Ничего не будет хорошо, Насть. Шесть дней без тебя. Шесть дней я в Аду. Сколько ещё?

— Кругов Ада девять.

— Что это значит? Я даже коснуться тебя не могу.

Ответа не следует. Но я и не жду. Что мне может ответить человек, который больше никогда ничего не скажет?

— Закрой глаза.

— Для…

— Просто закрой глаза, прошу.

Схлопываю веки и жду. Сам не знаю чего. Время идёт. Слышу тяжёлое дыхание любимой девушки, а потом…

Тонкие пальцы пробегают по скуле. Ладонь накрывает щёку, согревая окоченевшую душу. Мягкое тело прижимается ко мне, разгоняя тепло.

— Обними меня, Тёма. — шелестит где-то в районе плеча. — Только не открывай глаза.

Со стоном боли кладу руки на её плечи.

Хрупкая. Холодная. Эфемерная. Едва ощутимая.

— Артём, выполни три мои просьбы. Только не задавай вопросов. — обдаёт дыханием мои губы. — Ответь на звонок.

— Какой звонок? — ощущаю прикосновение к губам. Слишком знакомо, чтобы не понять, что она закрывает мне рот пальцами.

— Ты поймёшь. Больше никаких вопросов. Времени мало. — я хочу спросить, что это значит, но боюсь даже слово произнести. — Спрячь пистолет в сейф и больше никогда не думай об этом. Ты нужен мне, Артём. Я не смогу без тебя.

— А ты нужна мне. Я тоже не могу…

— Я вернусь. Я обещала, что всегда буду возвращаться домой. К тебе. Я никогда не умру ради тебя. Ради тебя я буду жить. — служит мне ответом.

Налетает ураганный ветер. Сильнее сжимаю любимую, понимая, что этот ветер заберёт её у меня. А я не могу отпускать. Не готов.

— Последняя просьба. — говорит быстро, боясь не успеть. — Верь. Верь в меня. Верь в нас. Верь в нашу любовь. Пока хоть один человек верит, надежда не угаснет.

Новый порыв ветра. Ощущение тепла исчезает, и я снова замерзаю.

Просыпаюсь, но всё так же не открываю глаз, цепляясь за исчезающий образ. Нащупываю под подушкой холодный металл. Провожу пальцами, сжимаю рукоять.

Спрячь пистолет в сейф и больше никогда не думай об этом...

Как не думать, если желание покончить со всем этим кошмаром с помощью пули единственное, что во мне осталось?

Верь в меня. Верь в нас. Верь в нашу любовь…

— Как мне верить? — сипло спрашиваю у темноты, опираясь ослабевшими руками и поднимаясь на постели.

Помутневшими глазами изучаю унылую дождливую ночь. Последние шесть дней я полностью отключился от реальности только для того, чтобы не пришлось принимать тот факт, что Настя умерла. Что я больше никогда не услышу её голоса. Никогда не вдохну её запах. Никогда не загляну в глубину зелёных глаз. Никогда не коснусь гладкой кожи. Никогда не поцелую сладкие губы.

Она постоянно приходит ко мне во снах, но сегодняшний сон был другим. Он был таким же, как тот, который мне приснился после нашего первого секса. Он не был сном. Он был видением. И Настя… Она была не плодом моего воспалённого воображения. Она была настоящей.

Появляется Тоха. Как и каждую ночь здоровается и садится на край постели.

Все эти дни я был в сознании, но будто сторонним наблюдателем в собственном теле. Но нельзя же всю жизнь прятаться от реальности. В этом сне любимая сказала, что кругов Ада девять. Что если она говорила не о кругах, а о днях? Девять дней…

Решение принимаю мгновенно. Если через три дня мы не найдём её, то на четвёртый для меня всё будет кончено. Я в любом случае не живу, так какой смысл растягивать агонию и продолжать пустое существование?

Забиваю лёгкие кислородом, который врезается в лёгочную ткань иглами, раздирая в кровь, и задаю другу вопрос, который сейчас имеет самое большое значение:

— Ты веришь, что она умерла?

Оборачиваюсь, чтобы иметь возможность видеть его лицо во время ответа.

Антон какое-то время смотрит на меня, а потом с горячей уверенностью обрубает:

— Я верю, что она жива.

И эта вера горит в его глазах. Она звучит в его интонациях. Она растекается по воздуху, проникая в меня.

— Пока хоть кто-то верит, надежда не угаснет. — выдыхаю тяжёлые слова, которые сказала Настя в моём странном сне, понимая, что это самая важная истина.

Отворачиваюсь к окну. Если Тоха не сдаётся, то какого хера я опускаю руки? Я нужен своей девочке. Она не могла умереть. Не могла так просто оставить меня.

— Север, пять дней назад нашли ту самую тачку, на которой этот уёбок увёз Настю. — тяжёлый выдох. Сжимаю кулаки, вгоняя отросшие ногти в кожу ладоней. — На руле её отпечатки и… Её кровь на водительском сидении. Эта мразь сказала, что задушила её, но тогда…

Перевожу взгляд с друга на затянутое тучами небо. Сжимаю зубы до скрежета, потому что озвученная Ариповым информация порождает ещё больше вопросов, на которых сейчас нельзя зацикливаться, иначе я просто не протяну эти три ебаных дня. Закрываю глаза, чтобы избавиться от рези и жжения.

Антон подрывается на ноги и, цепляясь в мои плечи мёртвой хваткой, начинает меня трясти и орать:

— Блядь, Артём! Верь, блядь! Верь!

— Я верю, Тоха. — выбиваю сквозь зубы. У меня нет права сдаваться. Поднимаю на друга воспалённые глаза и добавляю уверенно. — Мы должны найти её.

Приятель глухо выдыхает и приваливается спиной к шкафу.

Я жадно глотаю воздух, которого слишком долго был лишён.

Даже если моя девочка выжила, то через что ей пришлось пройти? Если Должанский солгал об этом, то были ли правдой остальные его слова? Если он изнасиловал её…

Остервенело трясу головой, изгоняя из неё убивающие мысли. Нельзя сейчас расклеиваться. Моя любимая сильная. Она бы не сдалась, и я не должен.

— Пришёл в себя? — сипит приятель, сканируя моё лицо.

— Не уверен. — выдыхаю убито. В себе ли я? — Но, Тох, если она… Блядь… Я не смогу без неё.

— Ты слышал, что я сказал тебе? Она уехала на машине. Сама. Наверняка кто-то подобрал её по дороге и отвёз в больницу. — бомбит вроде ровно, но всё равно срывается на некоторых словах, выдавая собственную неуверенность.

— А если эта мразь её забрала?

Цепляю его глаза, задавая мучающий вопрос. Мы оба понимаем, что этот вариант нельзя отбрасывать, и именно он является самым вероятным. И самым ужасным.

— Мы найдём её. Живой.

Я стараюсь верить его словам, но выходит слабо. Страх липкой ледяной хренотенью растекается не только по телу, но и душу заполняет.

Как мне пережить ещё три дня, не думая о том, через что пришлось пройти Насте? Не представляя, что с ней произошло? Не загибаясь от догадок, что даже если она жива, то как сможет жить со всеми ужасами, через которые ей пришлось пройти? Со всем тем дерьмом, в которое её окунула эта мразь? И смогу ли я хоть чем-то ей помочь?

Как бы ни хотелось снова уйти в себя и погрузиться в анабиоз, чтобы не свихнуться к хуям, вынуждаю продолжать функционировать не только своё тело, но и мозг. Разгоняю все ужасающие мысли, сохраняя ясность сознания.

Заставляю себя поесть. Пусть и приходится заталкивать в себя жратву, но сейчас мне просто необходимы силы.

Три дня…

Надо просто протянуть эти три проклятых дня, а потом всё кончится. Если мы не найдём Настю, то я просто не смогу жить без неё.

Входя в спальню, бросаю короткий взгляд на подушку, скрывающую пистолет, который должен оборвать моё одиночество.

Спрячь пистолет в сейф и больше никогда не думай об этом...

С тяжёлым вдохом опускаюсь на кровать, вытаскивая из-под подушки свою смерть. Какое-то время тупо пялюсь на ствол, сжимая в руках. Прикрываю веки, опуская палец на курок.

Глухой выдох. Четырёхзначный код. Трёхдневная отсрочка.

Спать даже не пытаюсь. Так же, как и натянуть одеяло на окоченевшее тело. Впериваю глаза в потолок, прокручивая перед расфокусированным взглядом все улыбки, сменяющиеся эмоции, взмахи ресниц, оттенки взглядов своей девочки.

— Держись, малыш. Я верю, что ты справишься. Мы вместе сможем пережить это. Я верю. — шепчу непослушными губами.

И сам понимаю, что так оно и есть. Ну, конечно, верю. Не может быть иначе.

В ушах стоит фраза, брошенная ледяным голосом:

Хотелось посмотреть, захочешь ли ты трахать её после меня. Слабую. Сломленную. Униженную. Грязную…

Я ни за что на свете не откажусь от неё, что бы ни случилось. Если он сломал её, то я сделаю всё, чтобы вернуть любимую к жизни. По-другому просто нельзя. Она моя. В каком бы состоянии она не была, я не просто приму, но и буду любить ещё сильнее.

Только ближе к утру ловлю себя на том, что даже не допускаю мысли, что её нет в живых. Эта уверенность рождается где-то в районе замершего сердца и расползается по венам вместо пересохшей крови.

Давление в груди ослабевает, и даже дышать становится немного легче.

Она жива. Жива!

Это осознание вынуждает меня подорваться с кровати и начать мерить нервными шагами комнату, разгоняя мыслительный процесс.

Если слова этого уёбка о том, что он задушил её — ложь, то насколько правдивы и остальные? Он сказал, что тра…

Блядь! Нет! Не могу даже думать об этом!

Трясу башкой, пока комната не начинает раскачиваться.

Глубокий вдох. Треск рёбер. Зубы в сцепку. Пальцы в кулаки. Густой выдох.

Если Настя была за рулём той тачки раненная, то даже если бы он смог добраться до неё… Она потеряла много крови и вряд ли была способна к сопротивлению, а значит…

Сотня незаконченных предположений.

Откуда кровь? Он её порезал? Как этот урод мог насиловать её, если она истекала кровью? Чем больше крови теряет человек, тем сильнее ослабевает, а это значит, что она не могла кричать и вырываться.

Возможно ли такое, что всё сказанное этим ублюдком было плодом его больного воображения?

Если моей девочке удалось сбежать от него, и этими словами он просто хотел забрать у меня надежду?

Но где же она в таком случае? Почему её до сих пор не нашли?

Тоха рассказал, что в том месте, где была обнаружена тачила, уже всё обыскали, но следов никаких. Собаки теряли след на другой стороне дороги, а это может… Нет, не может, а должно значить, что Настю кто-то забрал. И это не уёбок, просто потому, что Настя уехала на его машине. Но кто тогда? Куда её увезли? Почему в полицию не поступало заявление о том, что кто-то подобрал на дороге раненную девушку? Вряд ли она где-то в городе или даже области, потому что ориентировки на неё отправлены в каждое медучреждение. Ими же залеплены все столбы, подъезды и доски объявлений.

— Где же ты, родная? — выжимаю хрипом, разглядывая десятки висящих над кроватью фоток. — Я обязательно найду тебя. Я верну тебя домой.

Едва затянутое тучами небо начинает сереть, бужу Тоху, храпящего на диване.

Внимательно осматриваю то место, где нашли тачку. Бесконечные дожди смыли все следы, но я будто чувствую её присутствие здесь острее, чем где-либо.

Несколько часов бродим по лесу, утопая по колено в грязи, но нас это не останавливает.

На меня снисходит понимание, что Насти здесь не было. Не знаю, откуда берётся эта уверенность, но она есть.

— Это бессмысленно, Тоха. Здесь всё прочесали. Надо искать в другом направлении. — отрезаю хрипло, переводя взгляд на пустую трассу.

— И какие у нас варианты? — бурчит друг.

— Эта дорога ведёт на Карелию? — толкаю с кивком головы.

Арипов со свистом выпускает воздух и, потирая переносицу, устало качает головой.

— Больше сотни километров, Север. Если её забрали, то легче было вернуться в Питер, а не везти хуй знает куда.

Понимаю же, что он прав. До боли стискиваю кулаки и прикрываю зудящие глаза.

Где ты, Насть? — спрашиваю мысленно, когда появляется за закрытыми веками.

Ледяной влажный ветер налетает порывом, пробирая до костей, но вот кончики пальцев обжигает неожиданным теплом. Слишком сильный контраст в этих ощущениях, поэтому вынуждаю себя открыть глаза и посмотреть на руку.

Давлюсь кислородом, когда замечаю тонкую, почти прозрачную кисть, сжимающую мои пальцы.

Я бы мог обмануться, но кольцо с изумрудом, таким же зелёным, как глаза любимой девочки, не оставляет мне шансов.

Поднимаю отяжелевший взгляд, пока не утопаю в глубине озёр. Вразрез с полупрозрачным телом, её глаза слишком яркие и живые. Лёгкая улыбка на губах и короткий кивок.

И я понимаю. Всё понимаю. Я знаю, где надо искать.

— Она там. — отрезаю уверенно.

Тохин батя, пусть и мягко, но обрубает надежду.

Не отпускаю. Цепляюсь в неё трясущимися пальцами. Вгрызаюсь раскошенными зубами. Молюсь онемевшими губами.

Держусь. Должен. Обязан.

И ты держись, моя маленькая. Не сдавайся. И я не сдамся.

Она жива.

Я знаю. Я уверен. Я буду бороться. Как и она боролась, когда у меня не было сил. Моя очередь.

Нельзя сейчас сломаться. Нельзя сдаться.

Ногти глубже. Сцепка крепче.

Не сдамся.

Держись, малыш. Я люблю тебя. Я верну тебя.

«Вместе, маленькая, не просто слово. Это моё обещание.»

Тяжёлое, но необходимое воспоминание.

Вместе, родная. Вместе мы справимся. Обещаю. Веришь?

— Верю. — шепчет эфемерный призрак моей девочки, глядя в глаза. — И ты верь, Тём.

Глотаю воздух, смешанный с кровью и болью.

И я верю.

— Мы должны попробовать, пап. — обрубает приятель.

Ещё одни сутки.

Восемь дней…

Остался один.

Смогу ли я бороться дальше? Сил не остаётся. Надежда гаснет. Вера испаряется. Заряд, полученный два дня назад, исчерпывает себя, оставляя отчаяние и холод.

Как держаться? Как бороться? Как жить? Как без неё?..

Раньше я думал, что я сильный. Я ошибался. Блядь, как же сильно я ошибался.

Настя…

Она изменила меня. Она сломала. Она разорвала. Она уничтожила. Она убила.

— Девочка моя, где же ты? Помоги мне. Помоги всем нам.

Чересчур больно. Не справляюсь. Закуриваю сигарету в спальне.

Я сдаюсь. Я ломаюсь.

Затяжка.

Нет сил.

Затяжка.

Самоубийство. Расчётливо. Ожидаемо. Желанно.

Не живу. Без неё не могу.

Четыре цифры. Холодный металл в руке. Отчаянная решимость.

Дуло к виску.

Страха нет. Я сломан. Я оледенел. Я убит.

— Не надо, Тём. — разлетается эхом тихий шелест.

Сильнее сжимаю веки. Больно. Страшно.

Я сошёл с ума?

Я хочу свихнуться, чтобы перестать чувствовать. Есть ли у меня выбор?

— Пожалуйста, родной, не надо. Ещё немного, и всё закончится.

— Сколько ещё, Насть? — шепчу обомлевшими губами. — Я не могу. Я не справляюсь.

Робкое тепло на руке, сжимающей «Макаров».

— Молю, любимый, не сдавайся. Молю, держись…

Держусь. Держусь, сука, из последних, убирая ствол в сейф.

Утром становится немного легче. Ночь забирает желание бороться, а новый день дарит слабую надежду.

У меня нет выбора. У меня нет права на слабости. Сейчас нет…

Второй день мы с Тохой обрываем все телефоны по больницам. Второй день ловим отказы. Второй день никаких зацепок.

Продолжаю верить. Продолжаю цепляться. Продолжаю борьбу с самим собой.

Если сейчас опущу руки, то потеряю все права называть Настю моей. Потому что она — сталь. А я? Кто я теперь? Ком из нервов и страхов?

Слабый. Разорванный. Полуживой.

Нельзя!

Сжимаю кулаки и зубы. Сгребаю остатки воли, веры, надежды. Грызу губы. Пью кровь. Заполняю желудок собственной плазмой. Похуй. Если это единственный шанс справиться, то я справлюсь.

Шесть дней я позволял себе разваливаться на части, потеряв надежду.

Больше никакой слабости.

Упираюсь руками в лёд, который окружает мою душу. С такой силой давлю, что он трещит. Я на коленях. Я, блядь, стою на коленях, вместо того, чтобы идти вперёд.

Отрываю кожу вместе с мясом, вынуждая себя подняться.

Нельзя больше падать.

Первые шаги причиняют боль. За спиной кровавая дорога. Впереди темнота.

Нет, не темнота. Зелёные огни разгоняют её. Иду на этот свет. Продолжаю двигаться, забив на боль, страх, отчаяние.

Если Настя нужна мне как воздух, то какого, мать вашу, хрена я просто отказался от этой функции?Какого хуя я просто смирился с тем, что потерял её?

Один раз я уже свыкся с этим. Больше нельзя.

Шаг. Шаг. Шаг.

Боль не отступает, но и не парализует, как раньше. Я живу с ней. Я, блядь, снова живу, потому что у меня нет права сложить лапки и просто, мать вашу, сдохнуть.

Иду. Скорость выше. Шаги увереннее. Дыхание ровнее.

Удар сердца. Тяжёлый. Натужный. Болезненный. Необходимый. Первый.

Хватаюсь за это.

Бейся. Бейся. Бейся. Борись. Не сдавайся. Бейся.

Если сердце продолжает стучать, значит, моя девочка жива. Она где-то там. Она борется. И я буду.

Девять дней…

Я помню об установленных для себя сроках, но даже мысли о самоубийстве не допускаю. Хватит ныть и расклеиваться. Хватит быть слабым.

Растираю кулаками воспалённые от бесконечного сидения за ноутом глаза. Нет, я больше не позволяю себе слёз. Никаких слабостей. Никаких сомнений. Только незыблемая вера и непоколебимая решимость найти мою девочку во чтобы то ни стало.

Сегодня Тоха не приезжает. Странно, но это первая ночь, когда он не храпит на моём диване. Ночь, которая должна была стать для меня последней.

Откинувшись на спинку дивана, делаю большой глоток виски. Напиваться я не собираюсь, просто в данный момент мне необходимо хоть что-то, что может согреть промёрзшее нутро. Замена слишком слабая, но всё же спасающая.

Без каких-либо мыслей таращусь в чёрную ночь. Я жду. Сам не знаю, чего жду, но продолжаю это делать.

В меня закрадывается какая-то тихая уверенность, что что-то должно произойти. Переломный момент.

Как можно быть уверенным в этом? Я, блядь, не знаю. Возможно, дело в том сне?

Сам не замечаю, когда отрубаюсь.

— Ответь на звонок, Тёма.

Открываю глаза, понимая, что уснул. Мне это приснилось или всё же нет?

Смотрю на молчащий телефон.

— Какой звонок, Насть? — шуршу севшим голосом.

Наверное, мне стоит обратиться к специалисту, потому что я не только продолжаю говорить с человеком, которого нет рядом, но и видеть любимую.

Я точно двинулся кукухой, но если уж вообще без пиздежа, я не хочу с этим бороться. Так легче.

Устало поднимаюсь с дивана. Бесцельно брожу по квартире.

Я не могу просто бездействовать. Я должен хоть что-то сделать. Надо ехать в Карелию, пусть и не имея конкретной цели. Я знаю, что моя девочка там. А ещё там моё прошлое. Раньше мысли о родном городе вгоняли меня в панику, но теперь мне плевать на все страхи.

Залетаю в спальню, открывая шкаф, как где-то раздаётся тихое жужжание. Замираю с полунатянутыми штанами, прислушиваясь к шуму. Он исходит откуда-то из района кровати.

Переворачиваю всё, пока не натыкаюсь на Настин телефон.

С того ужасного утра я больше не хватаю бездумно трубки, поэтому сейчас внимательно смотрю на номер, высветившийся на экране.

Код моего родного города.

— Алло? — хриплю, закрывая глаза.

Так вот о каком звонке шла речь.

Страшно. Блядь, очень страшно услышать голос собеседника.

Это Настя? Должанский? Кто?

— Артём Северов? — выбивает мужской голос.

Лёгкие до отказа.

— Да. А ты кто? Откуда у тебя этот номер?

Вся грёбанная область знает, что нет смысла звонить Насте. Все девять дней её труба молчала.

— Номер написала девушка, которую мы с отцом подобрали на дороге девять дней назад с ножевым ранением бедренной артерии.

Первая мысль после этих слов: жива ли она?

Вторая уже адекватная: она жива!

— Где она? — выдыхаю с надеждой.

— В больнице.

— В какой, блядь, больнице?! — срываюсь, скрипя зубами.

Что, блядь, за мудак?! Какого хера нельзя просто сказать?

— В нашей больнице, братиш.

Едва не роняю телефон, когда слышу эту фразу. Мотор разрывается от перегруза. Кровь продирает вены, растекаясь по черепной коробке. Она же застилает глаза.

Кулаки до хруста. Зубы до скрежета. Никаких слабостей. Я нужен своей девочке.

Знаю, что это невозможно. Просто не может быть такого совпадения, но сквозь пелену выбиваю:

— Что за шутки?

— Никаких шуток. Самому нихуя не смешно. Не думал, что судьба такая юмористка.

Она, сука, не юмористка, а сценарист ужасов.

— Егор?

— Привет, брат.

Глава 34

По закоулкам памяти

Не облокачиваюсь, а тупо падаю на стену, сползая на пол. Веки сами опадают вниз. Мотор перемалывает остатки ставших слишком хрупкими костей. Дыхание вырывается из груди короткими, рваными, тяжёлыми рывками.

Блядь. Блядь! Не может этого быть. Так просто, сука, не бывает.

— Нечего сказать, братиш?

Мне есть что сказать. До черта и больше, но сейчас не до этого.

— Что с Настей? — отрезаю вырванным из сдавленной груди хрипом.

— С кем? — удивляется парень.

— Егор, у тебя, блядь, за шесть лет мозгов не прибавилось, что ли? — цежу, сжимая зубы, а потом уже спокойнее добавляю. — С девушкой, которая дала тебе это номер.

Глаз всё так же не открываю, разрывая все воспоминания и предположения.

Это просто, мать вашу, полный зашквар! Каковы шансы, что мою девочку подобрали мои брат с отцом? И что она там, куда я поклялся никогда больше не возвращаться?

Эта сраная судьба — не юмористка и не автор ужасов. Она — самая настоящая сука.

— А у тебя язык ещё поганее стал, чем шесть лет назад, Тёма. — скрежещу зубами. Мелкий ублюдок. Хотяуже давно не мелкий. Ему двадцать. — Мы столько лет не общались, а ты спрашиваешь о девчонке? Неинтересно, как у меня дела? Чего нового?

— Егор, пожалуйста, просто ответь.

Видимо, он улавливает умоляющие интонации в моём тоне, потому что и его голос глохнет, когда спрашивает:

— Кто она?

— Моя невеста.

— Бляяя… Не думал, что ты когда-то так попадёшь.

— Егор, ёбаный в рот! Что с Настей?! — срываюсь, подскакивая на ноги.

Почему он так упрямо молчит? Что если всё плохо? Учитывая то, как мы расстались, то ему бы проще было просто добить меня, а не мариновать и оттягивать момент.

В трубке слышится тяжёлый сиплый выдох.

Все мышцы на грани. Жилы на разрыв. Нервы в кровь. Дыхание в стоп.

— Мы ехали из Питера. По встречке на такой скорости летела тачка, что я до сих пор не допираю, как смог понять, что она посылает сигналы SOS. Фарами и сигналкой. Отец остановился, и водила той тачки тоже дал по тормозам. — остатки эмали на зубах сдираю. Ногти в ладони. Пиздец. Вот вообще ни разу не смешно. — Из тачки эта девчонка вылезла. Вся в крови. Голова разбита. Лицо опухшее и в синяках. В ноге нож. — кусаю губы, на которых и без того живого места не осталось. Кулаком прижимаю. — Не знаю, как она вообще что-то соображала в таком состоянии и смогла ехать, потому что как только мы подбежали, она глазами указала на ногу и упала.

Егор замолкает.

Вгрызаюсь зубами в кулак, опять глотая кровь.

Моя девочка… Не сдалась... Сильная…

— Не молчи, Егор! — рявкаю, срываясь в к шкафу.

Натягиваю шмотки. Хватаю документы и ключи от Гелика. Слетаю по ступеням. Срываю Мерс с места с громким визгом резины, пока слушаю слегка дрожащий голос брата.

— Наверное, стоило бы вернуться в Питер, но отец приказал ехать в нашу больницу. Первую помощь оказал на месте. Она впала в кому. В себя пришла только вчера вечером, но… — рассказ обрывается.

Выжимаю газ до предела.

— Что «но»? Что, блядь, «но»? — тишина. — Егор, мать твою, ответь! Что с ней?! — срываюсь на вопль.

Какого хрена он молчит? Что с Настей?

— Она не в себе. Вообще не в адеквате. — сука! Держись, малыш. Держись. — Когда глаза открыла, то назвала меня Артёмом. Когда я попытался убедить её, что я не Артём, то она сначала в истерику впала, а потом вообще из реальности выпала. Лежит и смотрит в потолок. А я всё думал, возможно ли такое, что она знает моего брата, который свалил в неизвестном направлении шесть лет назад? Учитывая нашу генетику, то вряд ли могла с кем-то спутать.

Вот это уж точно. Хрен спутаешь. Отцовские гены.

А Настя… Если она меня не узнает? Если не сможет справиться? Я тоже не мог и спасался так же.

— Как она тебе номер дала, если ничего не говорит? — рублю с подозрением.

— Никак. Заглянул к ней в надежде, что очухалась. Хотел о тебе спросить, но она вообще непробиваемая. Уже на выходе увидел лист бумаги на полу, а там цифры. Решил проверить и вот…

Вашу мать…

— Держись, родная. Не сдавайся. Я еду. Еду к тебе. Держись. — бомблю мысленно, а вслух высекаю. — Присмотри за ней, Егор.

Я не спрашиваю, была ли на ней одежда. Я не спрашиваю, проверяли ли её на предмет насилия. Я ничего из этого не спрашиваю, потому что не способен сейчас мыслить трезво и отбросить эмоции.

— Больше ничего не скажешь, Тёма? — режет обиженно брат.

— Я еду. Поговорим на месте.

Сбрасываю вызов и сразу набираю Тохе. Руки дрожат, как у нарика в ломке. Голос ломается. Мотор гремит до физической боли.

— Да. — выбивает приятель едва слышно.

— Настя… Она в Карелии. — как ни стараюсь, больше ничего не удаётся выдавить.

Меня одновременно и облегчением топит, и ужасом полосует.

Антон что-то спрашивает, но я не могу сосредоточиться на его голосе от собственных душераздирающих мыслей.

Глушу их. Глушу. Глушу.

Едва избавляюсь от одной, наваливается шквал новых.

Глушу. Рву в клочья. Глушу.

Торможу у обочины. Выпрыгиваю из Гелика, жадно хватая губами холодный влажный воздух. Физически дрожь летит. Все внутренности будто в желе свернулись и трясутся. Пальцы отказываются слушаться, когда пытаюсь щёлкнуть зажигалкой.

Глушу. Глушу.

Высекаю искру, подкуриваю. Одна тяга. Вторая. Третья. Дым в лёгкие. Никотин в кровь. Холод в голову. Уверенность в голос.

— Я еду туда. — обрубаю, запрыгивая в тачку.

Бью по газам, пока до приятеля доходит суть сказанного.

— Живая? — одно единственное слово.

— Живая. — самое значительное.

— Где она и что с ней?

Коротко передаю разговор, умалчивая о том, кто принёс мне эти вести и о том, что направляюсь в больницу, принадлежащую ублюдку, который сломал мою жизнь.

Вот только Арипов явно что-то не то чует, потому что толкает холодно:

— В какой она больнице? Мы уже добрую половину прошерстили, но безрезультатно.

Глубокий шумный вдох. Глухой рваный выдох.

— В той, в которой я ни за что на свете не стал бы её искать.

— Пиздец. — разрезает сухо. — Уверен, что готов вернуться? Может, я сам поеду туда? Я на месте, где тачку нашли.

Вдох-выдох. Сжимаю руками руль, пока он не начинает скрипеть.

— Я должен сам, Тоха. Выбора нет. Я должен забрать её оттуда.

— Понял. Тогда жду тебя.

Пролетаю мимо Лексуса Антона. Он сразу срывается за мной. Сигареты таскаю одну за другой. Помню же, что собирался бросить, но сейчас это — жизненная необходимость, чтобы просто, блядь, не свихнуться к чертям.

Я даже не понимаю, чего боюсь больше: того, в каком состоянии Настя, или встречи с прошлым.

Когда наваливается всё разом, то тебя не просто придавливает, а размазывает по асфальту.

И я размазан. В кровь. В мясо. В пыль.

Как? Как, блядь, эта ебаная вселенная додумалась до такого?

А ведь мне ещё предстоит объяснять любимой какого долбанного хрена мои восставшие из могилы родственники вытаскивали её с того света.

Класс, блядь. Просто, мать вашу, треш. Пиздец пиздецовый.

Дорога занимает дочерта времени не только из-за почти пяти сотен километров трассы, но и стоящего в пробках города.

Вынуждаю себя оставаться на месте, а не выпрыгивать из машины и лететь ещё пятьдесят километров на своих двоих.

Когда вижу за окном знакомые места, скрежещу зубами.

Натягиваю броню.

На следующем светофоре поворот к моему личному дому ужасов.

Пробивает. Безжалостно. Болезненно.

Новый слой металла. Внутрь заливаю.

Прошибает. Неотвратимо. Безвозвратно.

Душу заковываю. Сердце в сталь.

Прорывается. Убийственно. Смертельно.

Я должен. Должен… Ради Насти. Ради моей девочки я обязан пройти через это.

Светофор пролетаю на красный, едва не создавая аварию, чтобы не видеть дорогу, по которой уползал, размазывая по гравию кровь и остатки человечности. Той, где осталось моё доверие к людям.

После этого мне понадобились годы, чтобы собрать себя по кускам. Чтобы начать жить заново. Чтобы научиться верить и любить. Годы…

А ведь это ещё не самое страшное. Мне предстоит лоб в лоб столкнуться с предводителем всех чертей и всех своих демонов.

Нагребаю в лёгкие столько кислорода, что он давить изнутри начинает. Выпускаю тонкой струйкой сквозь сжатые до скрипа зубы.

Больница… Сколько времени я здесь провёл? Сколько ран штопали в этих палатах? Сколько костей срастались за этими стенами?

Слишком много, а если проще, то до хуя и больше.

Вдох-выдох. Хлопок двери. Писк сигналки. Уверенный шаг.

Врата в Ад.

Тоха маячит за спиной. Оборачиваюсь, встречаясь взглядами с приятелем. Он коротко кивает.

Страхует.

— Спасибо, брат.

Ещё один кивок.

Вдох-выдох. Ровная поступь. Нельзя трусить. Нельзя ломаться. За спиной годы. Я не просто вырос и изменился. Я стал сильнее, крепче, увереннее, жёстче, злее.

— В какой палате лежит Настя Миронова? — выбираю холодно, чтобы перекрыть топящие эмоции.

Медсестра на ресепшне пробивает инфу по компьютеру и качает головой.

— У нас нет пациента с таким именем.

Ну конечно, блядь. Я дебил. Они же понятия не имеют, как её зовут.

— Девушка, которую привёз Константин Северов. — скрежет металла, когда произношу это имя. — Она девять дней была в коме.

— Да, есть у нас такая девушка, но к ней нельзя.

— В смысле, блядь, нельзя?! — рычу, простреливая эту бабу взбешённым взглядом. — В какой она палате?!

— Спокойнее, Тёмыч. — сжимает пальцами плечо Тоха, ровным тоном обращаясь к женщине. — Эта девушка — его невеста. — указывает на меня глазами. — Мы уже девять дней её ищем.

— Тогда вам надо переговорить с Константином Витальевичем и получить его разрешение.

— Твою ж мать! — гаркаю, прижимая ладонь ко рту, чтобы не покрыть матами всю эту проклятую больницу, а заодно и оповестить всех, что за тварь этот Константин Витальевич.

— Север, выдохни. — хрипит Антон. — Пойди, проветрись. Я решу.

Отхожу на пару метров только потому, что понимаю, что на эмоциях могу слишком дохера дичи натворить и хрен разгребёшься потом.

Мне просто надо к Насте. Надо увидеть её. Надо прикоснуться. Вдохнуть её запах. Понять, что это всё взаправду. Что она жива.

Меня трясёт от невозможности сжать её в объятиях и просто, мать вашу, сказать, как я ей восхищаюсь.

Меряю косыми шагами белоснежный плиточный пол с серыми трещинами. По сторонам стараюсь даже не смотреть, слишком тяжёлые воспоминания во мне вызывают эти стены.

— Артём?

Резко оборачиваюсь на голос и сталкиваюсь с глазами такого же цвета, как у меня. Те же белые волосы, только гораздо короче. Схожие черты лица. Вот только у брата они мягче.

Ни за что бы не подумал, что этот молодой парень — мой младший брат. Мы почти одного роста. Когда я уходил, это пиздюк мне и до плеча не доставал. А теперь…

— Егор. — бросаю прохладно, замирая на месте.

Я хочу обнять его. Я хочу попросить прощения. Я хочу сказать, как мне не хватало его. Но я ничего из этого не делаю только потому, что у меня нет на это права. Шесть лет назад я умер для него.

— Разве так надо здороваться с братом, с которым не виделся столько лет, братиш? — отрезает с улыбкой и обнимает за плечи.

Блядь.

Сжимаю руки, крепче прижимая брата к груди. Обычно я не выказываю своих чувств, но сейчас сдержаться не удаётся.

— Когда ты так вымахал, братишка? — хриплю, отстраняясь от него.

— У меня было время. — улыбка слетает с его лица. — Пойдём. Отведу тебя к твоей девушке.

С таким гулом выпускаю воздух, что все находящиеся посетители в радиусе несколько метров оборачиваются в нашу сторону.

Подходит Тоха и зависает, переводя взгляд с меня на Егора и обратно. Проделывает это раз десять, а потом присвистывает и тащит лыбу.

— Тоха. — тянет для знакомства лапу.

— Егор. — отбивает, пожимая её.

— Нет, Север, я, конечно, знал, что у тебя в ДНК пробелы, но всё равно не думал, что где-то такой же ходит. Соррян, если что. — поворачивается к Егору. — Я не со зла.

— Я привык. — пожимает плечами братишка.

А я… Я даже не могу разобраться в том, что у меня не только в голове, но и в сердце наматывается. Все эти годы я был уверен, что брат меня ненавидит. А сейчас… Хочу узнать обо всём, что произошло в его жизни. Я хочу просто поговорить с ним. Но в данный момент не до этого. Мне надо к моей девочке. Я и так слишком долго заставил её ждать.

— Егор, отведи меня к Насте.

Пока поднимаемся на третий этаж, коротко обсуждаем события последних лет.

— Братиш, я уже говорил, что она не в себе, но хочу, чтобы ты понимал. Она не только изнутри сломана, но и снаружи. — сипит Егор, притормаживая посреди коридора.

Останавливаюсь следом за ним и сканирую его глаза, надеясь увидеть в них желание сделать мне больно, но там только сожаление и страх.

Сцепляю зубы и кулаки.

Я снова не спрашиваю об изнасиловании, потому что просто не смогу вывезти это в данный момент. Меня так на куски растаскивает, что впору выть, но я не имею на это права.

— Просто отведи меня к ней.

Брат тоже скрипит зубами, но кивает и возобновляет шаг. Тоха плетётся сзади, кусая губы.

Как и я. Ротовую полость снова заполняет металлический привкус и горячая влага.

Я не задаю вопросы не только о любимой, но и об отце. Даже если он сейчас здесь и явится в любую минуту, я буду готов к этой встрече. Я тоже сталь.

Останавливаемся у двери в палату. Опускаю руку на ручку. Прикрываю глаза. Торможу рёв мотора.

Вдох-выдох. Ручка вниз. Твёрдый шаг. Веки вверх.

— Настя. — зову тихо, замирая на месте.

Она сидит на койке с повёрнутой к окну головой и даже не реагирует на наше появление и мой голос.

В том, что это моя девочка, нет никаких сомнений, хотя лица я не вижу. Я чувствую её каждой клеткой.

Замечаю желто-чёрные пятна на руках и той щеке, которая заметна с этого ракурса.

Прокусываю язык, чтобы не заорать от боли.

Сердце сжимается до минимальных размеров, теряя свою основную функцию. Кровь по каплям стекает по венам. Меня прошибает ознобом. Сразу становится очень холодно.

— Малыш. — окликаю, подходя в упор, но она даже не шевелится. — Родная моя. — шепчу, опускаясь на корточки и заглядывая в зелёные глаза, превратившиеся в лёд.

Больно… Боже… Как же, блядь, больно видеть её такой.

Опухоль почти спала с лица, но под глазом виднеется огромный синяк и затянувшиеся царапины и порезы.

Пиздец, насколько больно видеть её отрешённый взгляд.

Невыносимо больно замечать неестественную бледность кожи.

Критично больно чувствовать холод, когда сжимаю пальцы.

Левое запястье загипсовано.

— Что с тобой случилось, маленькая? — вырываю из горящей от горечи глотки. — Пожалуйста, родная, ответь мне. Скажи хоть что-то, Насть.

Тишина. Страшная. Гробовая. Тяжёлая.

Даже друг и брат, застывшие на пороге, не издают ни единого звука, кроме сорванного дыхания.

Смертельно больно встречать её холодное безразличие.

Теперь я понимаю Тоху, когда он таскался ко мне каждую ночь, а я даже ничего не сказал ему. Тупо овощем прикидывался.

И самое, сука, страшное, что я не знаю, что сказать или сделать и чем помочь моей девочке.

— Я люблю тебя, родная. Что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя.

Моя девочка несколько раз моргает, будто морок изгоняет, и опускает на меня глаза.

— Конечно, будешь, Тём, потому что я прошла через всё это дерьмо и выжила только ради тебя.

Сердце делает разрывной удар, а потом отбивает по рёбрам барабанную дробь. Хеви-метал, сука.

— Настя? — сиплю, цепляя её взгляд.

— Привет, любимый. Я вернулась. — отбивает моими же словами, которые я сказал после того, как вспомнил её, и топит эту свою мозговъебательную улыбку.

Как и не было всех этих бесконечно-адских дней. Всех этих страшных событий. Всех этих ужасов. Всей этой боли.

А я… Я смеюсь. Я плачу. Я захлёбываюсь облегчением. Я сгораю от счастья. Я тону в её глазах.

Моя девочка ловит дрожащими сбитыми пальцами горячие капли и шепчет:

— Мне было холодно без тебя. Обними, Тём. Согрей меня.

И я обнимаю. Падаю на колени и сжимаю руками её талию. Вожу ладонями по спине. Путаюсь в длинных волосах пальцами. Дышу её теплом. Утыкаюсь лицом в её плечо и даже не стараюсь сдерживаться.

— Я люблю тебя, Насть. Я так сильно тебя люблю. Так горжусь тобой. — бомблю сипом ей в шею.

Она сжимает ладонями моё лицо, вынуждая оторвать тяжёлую голову. Сталкиваемся взглядами, и я утопаю в глубине зелёных озёр. По её щекам тоже без конца стекают слёзы. Подаюсь вперёд, собирая их губами. Выпиваю каждую. Глотаю её рваное дыхание. И сам греюсь об неё.

Лёд в груди трещит и тает.

Сердце пробивает рёбра.

Душа срастается.

— Поцелуй меня, Артём. — растягивает рот в нежной и такой манящей улыбке, что я забываю обо всём на свете и сдаюсь ей.

И я целую.

Опускаю ладонь ей на затылок, слегка прижимая пальцами, и сам тянусь вверх, пока наши губы не встречаются.

Всё отдаю: нежность, ласку, тоску, любовь, гордость, восхищение.

Всё забираю: её боль, страх, отчаяние, одиночество.

И я воскресаю в касании к губам.

Глава 35

Шаг назад. Два вперёд

Я целую свою девочку. Долго. Жадно. Трепетно.

После девяти дней в Аду. После всех его кругов. После потерянной надежды. После отказа от веры. После смерти от любви. После бесконечного отчаяния. После нестерпимой боли. Я, наконец, целую её.

Пальцами нежно массирую затылок.

И сгораю. Сгораю под её дыханием. Сгораю от её тепла. Сгораю от собственных чувств.

Настя с такой силой цепляется мне в волосы, что становится больно, но это самая желанная боль на свете. Она всё так же плачет. И я, блядь, тоже не могу остановить это грёбанный поток кислоты, что выжигает глаза и веки.

Я понимаю, что свидетелями моей слабости стали Тоха и Егор, но просто не способен сейчас держать в себе. Так я отпускаю всё дерьмо, которое топило меня изнутри все эти сраные дни.

— Люблю тебя. — хриплю, легко сжимая ладонями лицо любимой, ни на секунду не забывая о синяках и порезах, которыми оно покрыто.

— Тёмочка… — шепчет Настя, поймав мой взгляд. — Тёмочка…

У меня в голове слишком много вопросов, ответы на которые мне необходимы, но сейчас я просто не способен сгенерировать ни один из них в слова, поэтому снова ловлю её губы.

Хочется просто прижать её к себе. Сжать до хруста костей. Вплавить её в своё тело. Влить в свою кровь. Вплести в цепочку ДНК. Слиться в одно целое, чтобы никогда больше не потерять. Но я ничего из этого не делаю, потому что понятия не имею, сколько на её теле ран и насколько они глубоки.

Отстраняюсь, отрываясь от любимых губ, но продолжаю гладить пальцами её тело. Заглядываю в глаза.

— Как ты себя чувствуешь, маленькая?

Касаюсь загипсованного запястья и синяка не щеке.

Егор сказал, что у неё было ножевое ранение ноги. Опускаю глаза к краю больничной сорочки. Провожу кончиками пальцев по бёдрам, пока не напарываюсь на ткань бинта.

Зубы до скрипа. Тяжёлый выдох.

Сколько мне ещё предстоит видеть её разбитые руки и чёрные пятна синяков на её теле?

— Болит, Насть? — вскидываю взгляд к её лицу.

Любимая опускает ресницы и шумно таскает кислород.

— Болит. — шепчет откровенно. Знаю же, насколько и ей тяжело признаваться в своих слабостях. — И не только нога, Тём. Всё тело болит. Душа болит. Сердце болит. — торможу дыхание, пропуская через себя не только её слова, но и боль. Беру в плен лицо, вынуждая смотреть в глаза. — Я боялась, что больше никогда тебя не увижу. Я так боялась, любимый…

Слёзы катятся по её щекам. По моим тоже. Снова, мать вашу.

Блядь, я понятия не имею, какие действия будут правильными в данный момент, поэтому коротко целую и утыкаюсь лоб в лоб.

— Главное, что ты жива, Насть, а со всем остальным мы справимся. Теперь всё будет хорошо. — дышу её выдохами. Живу её глазами. — Веришь, моя идеальная девочка?

— Конечно, верю, Артём. — шепчет, задевая мои губы своими, отчего по всему телу мурахи ползут.

Бля, как же я по ним скучал.

— А вот я глазам своим не верю. Думал, что достаточно мозгов вбил тебе в голову и вырастил мужика, а не соплю, которая ревёт, стоя на коленях.

Меня передёргивает. По всем нервным окончаниям ударом молнии прошибает от этого ледяного голоса и жёсткого тона. Опускаю веки, продолжая прижиматься к любимой, потому что мне сейчас необходим заряд, который может дать только она.

Малышка сжимает ладонь на моём плече, выражая тонкую и тихую, но такую необходимую поддержку.

Глубокий вдох до надрыва. Пальцы в кулаки до хруста. Челюсти в сцепку до скрипа.

Даже не смотрю в сторону ублюдка, сломавшего мне не только кости, но и жизнь. Только благодаря Тохе и его отцу я смог собрать себя по кускам. А благодаря Насте я смогу взглянуть в глаза своим демонам.

— Тёма… — шелестит любимая одними губами.

Вынуждаю себя встретиться с ней взглядами и уверенно выбиваю:

— Не бойся, малыш. Всё хорошо.

Провожу костяшками по её щеке и поднимаюсь. Медленно, но уверенно выпрямляю спину. Разворачиваю плечи. Вскидываю голову и торможу не только потоки воспоминаний, но и все эмоции.

Холод в голову. Броню на тело. Сталь на сердце. Лёд в голос. Ненависть в глаза, когда встречаю тяжёлый взгляд блекло-бирюзовых глаз.

Пробивает. Ознобом летит. Душу демоны на лоскуты раздирают.

Жму кулаки, пока на ладонях не проступает кровь.

— Я люблю тебя, Артём. — долетает тихое шуршание моей девочки.

— Спасибо за силу, малыш. — толкаю мысленно. Разрезаю замершую тишину скрежещущим тоном. — Я сам себя вырастил и поднял на ноги. Не твоими стараниями.

— Совсем зазнался, сынок.

Меня физически дрожью прошибает, но продолжая держать лицо, коротко выплёвываю:

— Не здесь. — прохожу мимо отца и бросаю взгляд на Тоху. — Останься с Настей. — кивок в её сторону.

— Понял.

Вижу же, что ему это не по душе, но спорить не начинает.

Выхожу за дверь, даже не взглянув на папашу.

Я бы мог сказать, что мне не страшно. Я бы мог сказать, что этот человек давно перестал вызывать во мне ужас и панику. Я бы мог сказать, что всё это осталось в прошлом. Я бы мог сделать вид, что сжимаю кулаки от злости, а не чтобы спрятать дрожащие пальцы.

Но я не говорю этого, потому что это — не страх, с которым можно справиться. Это — фобия, которую нельзя контролировать. Её нельзя побороть. С ней можно только смириться и жить.

Пока шагаю по направлению к отцовскому кабинету, не произношу ни звука, так же как и он.

Ну конечно... На людях — сама безупречность и невинность, и только мы с братом знаем его истинную суть.

Все восемнадцать лет я принимал удары на себя, защищая Егора. Всегда брал на себя его вину. Провоцировал отца на агрессию в свою сторону, если тот срывался на братишке.

Костедробилка работает на полную, размалывая кости, но там остаётся металл.

Какое бы дерьмо сейчас не произошло, я не имею права снова сломаться. Этот человек больше не имеет на меня какого-либо влияния. Мне просто надо забрать отсюда свою девочку любой ценой.

Арипов нагоняет нас на полпути и, подстраиваясь под мой шаг, топает рядом.

— Ты, блядь, какого хрена здесь, Тоха? — рычу, кося на него взгляд. — Я просил тебя остаться с Настей.

— Тебя страхую. А с сестрёнкой твой брат.

— Заебись. — гаркаю зло.

Понимаю же, что и скрывать что-то дальше глупо, но я должен сам ей всё рассказать и объяснить. Настя не должна узнать эту историю от моего брата.

Глухо выдыхаю и замираю у двери в преисподнею.

Отец всё так же молча отпирает замок и, толкнув дверь, входит в кабинет.

Приказываю мотору перестать хуярить на максималках и делаю уверенный шаг за ним.

Маска безразличия вмиг слетает с его лица, и я вижу ту тварь, что раз за разом ломала меня, пока ничего не осталось.

— С возвращением домой, сынок. — звенит металлом.

На губах жёсткая улыбка. Глаза прищурены.

— Я приехал за своей невестой. — выплёвываю, простреливая его таким ненавистным взглядом, что даже замерший сбоку Тоха отпускает гулкий выдох.

— Не думал, что ты настолько тупой, чтобы жениться. Все они как одна, шлюхи и бляди. — высекает, делая шаг в нашу сторону, угрожающе скаля зубы.

— Ебальник завали! — рявкаю в бешенстве. — Если ты хоть ещё одно поганое слово ляпнешь в её сторону, то я закончу то, что не смог шесть лет назад.

— Угрожаешь отцу? — шипит, продолжая наступать.

Ноги предательски делают шаг назад, но я тут же вынуждаю себя оставаться на месте. Раньше я всегда боялся его взгляда. Такого жёсткого. Такого холодного. Такого безумного. А сейчас я гордо поднимаю голову и встречаю его без лишних эмоций.

Какая бы хренотень не разворачивалась у меня за фасадом непробиваемости, я не позволяю ей утащить меня дно. Если я выкажу слабость хоть на мгновение, то уже не выгребу.

Разжимаю кулаки, позволяя каплям крови стекать по пальцам и оседать на сером граните пола. Незаметно перевожу дыхание и сглатываю слюну с металлическим привкусом.

Взгляд в глаза. Отец делает попытку подавить меня, как раньше.

Хер тебе, ублюдок.

Шаг вперёд. Цепляюсь руками в ворот его медицинского халата и утыкаюсь своим лбом в его.

Раньше я не дотягивал до него не только ростом, но и решимостью, яростью, ненавистью.

Раньше я готов был сбежать от одного его вида.

Но это было раньше.

Больше нет.

Мне есть за что бороться, и чёрта с два кто-то сможет меня снова сломать. Моя девочка жива. Мой брат не просто принял, но и простил за то, что оставил его с этой мразью. Рядом друг.

У меня есть за кого продолжать борьбу. У меня, мать вашу, есть семья. И пусть с огромным запозданием, но понимаю, что это — истина.

Что ж… Я, блядь, вырос.

— Я не боюсь тебя, мразота! — выплёвываю спокойно, но не разжимая зубов. И только сейчас я понимаю, что это так. Нет страха. Нет паники. Ужас тоже отсутствует. Я столько раз получал от жизни под рёбра, что там уже образовался панцирь из запёкшейся крови. — Больше ты не имеешь надо мной власти. Я забираю Настю и уезжаю. А ты, сука, катись в Ад, где тебе самое место.

С силой отшвыриваю его от себя.

Папаша на какое-то мгновение теряется, но быстро приходит в себя и делает выпад в мою сторону, намереваясь нанести удар.

Я — сталь.

Пригибаюсь, но он всё равно цепляет по виску. После состряса, который устроил мне уёбок, которого я намереваюсь найти и прикончить, в голове сразу разрастается боль, пульсируя по всей черепной коробке. Чувство такое, что мозг то сжимается до размера изюма, то раздувается до опасных габаритов.

Доля секунды на слабость, и я делаю ответный выпад, впечатывая кулак в его грудную клетку.

Отец отходит на пару шагов, хватая ртом воздух.

Я бы мог добить его прямо сейчас за всё, что он сделал со мной и братом и сказал о моей девочке, но тогда я стану таким же, как и он. А это то, чего я поклялся никогда не допускать.

Вдох-выдох.

Жду пока он разогнётся, чтобы увидеть в его глазах шок.

— Ты совсем страх потерял, Артём? — хрипло рычит папаша, выпрямляясь во весь рост. — Руку на отца поднимаешь? Забыл, чем это закончилось для тебя в прошлый раз?

Не забыл… Ничего не забыл.

В тот день, когда я схватился за нож, чтобы прикончить его и, наконец, покончить со всем этим дерьмом, я полз по дороге со сломанной в двух местах ногой, истекая кровью из разбитого носа, губ, головы, рук. Тот день стал последним, когда я видел его, захлёбывающегося кровью, с ножом в брюхе. Тот день стал последним, когда я видел своего брата. Он кричал, что ни за что не простит меня, если отец умрёт. В тот день он сказал, что я для него умер.

— Знаешь, о чём я жалею? — выплёвываю сипом. — Что у меня не хватило сил добить тебя и раз и навсегда избавить от твоего «воспитания» ещё и Егора.

— Ах ты, сучонок! — рявкает, снова бросаясь на меня.

Каким бы сильным я не стал за эти годы, всё равно оказываюсь на спине, принимая удар по рёбрам.

Вашу мать!

От боли перед глазами всё плывёт, а воздух с хрипом вылетает из лёгких.

Тоха подбегает в попытке оторвать от меня отца, но чёрта с два эту скалу так просто сдвинешь.

Настя… Настя… Настя… Моя девочка…

Моя сила. Моя любовь. Моя вера. Моя надежда. Мой свет.

Сгребаю все силы и сбрасываю его с себя, одновременно впечатывая кулак в ненавистную рожу.

Не сдаюсь больше. Нет страха.

Тут же ловлю ответку. Нос хрустит. Из губы кровь. Перед глазами темнота.

Кровь… Кровь во рту. Кровь из носа. Кровь на глазах. Кровь на руках.

Поддаюсь панике. Пячусь к стене.

Боль. Тяжёлая. Пульсирующая. Отупляющая.

— Стой, твою мать! Настя, блядь, остановись! — раздаётся за закрытой дверью крик Егора, а в следующую секунду она распахивается, и на пороге появляется моя девочка.

Какого хрена, вашу мать, она тут делает?!

Отвлекаюсь на секунды, но тут же выхватываю новый удар. Впечатываюсь в стену. Перед глазами темнота.

— Артём! — пробивается в агонизирующий от боли мозг Настин визг.

Ощущаю её касания на лице, голове и шее, но всё ещё не могу сфокусировать размазанный взгляд.

— Уходи, Насть. — бросаю вместе с кровью.

— Не уйду. Никогда больше не уйду, Тём.

Она обнимает меня. Скольжу лапами по её телу.

Любимая ранена. Ей тоже больно, но она всё равно здесь.

Моя сильная девочка.

Даже папаша притихает.

Чувство такое, что время замерло или тянется бесконечно, хотя проходят считанные секунды.

Разгоняю всё дерьмо, пока прижимаю к себе самого дорого человечка на свете. Да, именно человечка, потому что она такая маленькая и хрупкая, и похуй на сопли.

— Я люблю тебя, Тёма. — шелестит, собирая губами плазму с моих губ.

И происходит очередной зашквар, потому что член оживает в ту же секунду. Ну вот вообще не смешно.

Любимая цепляется в мои плечи дрожащими руками поднявшись на носочки.

— Отпускай, малыш. Норма. — выбиваю, когда картинка наконец проясняется.

Сжимаю ладони на тонкой талии и толкаю вниз, пока не становится на пол стопами.

Отец замер столбом у своего стола, но весь его вид говорит о том, что он готов снова наброситься на меня.

Цепляю Настю за локоть и толкаю себе за спину.

— Уведите её. — бросаю, обращаясь к Тохе и Егору одновременно.

Пора покончить с этим раз и навсегда. Каждый раз Настина близость даёт мне жизненно-необходимый заряд уверенности и силы.

Ради неё у меня нет права облажаться и оставить всё как есть.

— Артём! — шипит Настя, когда парни делают попытки вывести её за дверь.

Бросаю короткий взгляд на неё и читаю злость в зелёных глазах. После всего, через что ей пришлось пройти, эта ведьма умудряется на меня злиться, потому что я просто хочу её защитить.

— Пожалуйста, Насть, выйди сейчас. — прошу, оборачиваясь к замершему отцу. — Не хочу, чтобы ты это видела.

Сжимаю сбитые кулаки и скрипящие челюсти и иду в его сторону.

Из коридора доносятся крики и возмущения моей девочки, но я отключаю всё лишнее, сосредоточиваясь на прошлом, с которым должен разобраться раз и навсегда.

— Ты почти сломал меня, — выбиваю сквозь зубы, — но я поднялся и пошёл. Ты убил во мне желание жить. Ты уничтожил способность доверять и любить, потому что человек, который должен был быть самым близким и надёжным, рвал меня на части из-за собственного бессилия.

— Заткни рот! — рявкает папаша, предпринимая ещё одну попытку уложить меня на лопатки.

Несмотря на головокружение, боль и размазанное зрение, сохраняю холодный рассудок и не только уворачиваюсь, но и заламываю его руки, утыкая мордой в стол.

— Я понял, почему мама сбежала от тебя. — рычу ему в ухо.

— Заткнись! — орёт, вырываясь, но я лишь сильнее вдавливаю его в красное дерево столешницы.

— Она не была шлюхой, как ты её выставлял. Она просто хотела выжить. — продолжаю ровно, крепко фиксируя его тело, не позволяя вырваться. — И ни я, ни Егор не слабаки и не трусы. Мы, блядь, боялись тебя, потому что за каждое неосторожное действие, за малейшую ошибку, за незначительный проступок захлёбывались кровью. Но больше нет, отец. Я не боюсь тебя. Сейчас твоя жизнь в моих руках. — разрезаю ровно, перебрасывая руку на его шею и сдавливая горло. — Я могу оборвать твою жизнь, стоит лишь немного сильнее надавить. — усиливаю хватку, пока его лицо не начинает сначала краснеть, а потом и синеть. Отпускаю и добиваю эту мразь словами. — Я не боюсь тюрьмы. Я не боюсь больше боли. Я не боюсь смерти. Но я — не ты. Я ни за что не превращусь в твоё подобие. Я сохраню тебе жизнь только потому, что ты спас мою любимую девушку. Жизнь за жизнь, пап, но на этом всё. Больше я ничего тебе не должен.

Разжимаю руки и отворачиваюсь от него.

Теперь всё. Мои демоны уничтожены. Я могу идти вперёд без груза прошлого. Без цепей, сковывающих мои движения.

Встречаюсь взглядами с зелёными глазами и раскрываю объятия, сам шагая навстречу своей жизни.

Вижу, как тяжело любимой даются шаги. Она хромает и сжимает зубы, поэтому ускоряю шаг и с такой силой сдавливаю, что хрустят кости. И мои хрустят под её руками.

— Ах ты, неблагодарный ублюдок! — взрывается сзади ором отец, набрасываясь на меня.

Последняя попытка, пап.

Отталкиваю Настю. Она сразу срывается вперёд, но Егор, стоящий всё это время возле входа в кабинет, удерживает её, не давая влезать в наш бой.

Это — не драка. Это — бой до последней капли крови. Сражение насмерть. И я выхожу из него победителем.

Нет, я не убил его, но вряд ли у этой мрази появится желание снова связываться со мной и поднимать руку на моего братишку. Я предупредил его об этом. Так же, как и том, что если он рискнёт появиться в моей жизни, то я закончу начатое.

Тоха же в своей ленивой манере информирует его о том, что всё это время он снимал всё на телефон, поэтому, если папаша решит обратиться в полицию, эта запись попадёт не только в руки правоохранителей, но и в СМИ, что раз и навсегда уничтожит и его репутацию врача, и образ человека.

Растягиваю разбитые губы в улыбке, выставляя на обозрение окровавленные зубы, но Настю это не пугает и не отталкивает. Моя девочка бросается мне на шею, зарываясь пальцами в волосы, обжигает дыханием и поцелуями щёки, нос, шею, подбородок, скулы, а потом мы встречаемся губами.

Жарко. Жадно. Дико. Чувственно.

— Я люблю тебя, Тёма. — шепчет, не разрывая поцелуя.

Обвожу прощальным взглядом кабинет. Ненадолго задерживаюсь на привалившимся спиной к столу отце. Морда в месиво. Он то и дело плюётся кровью и утирает её с губ.

Ловлю какое-то животное удовлетворение от того, что мы, наконец, поменялись местами.

Встречаюсь взглядами с другом, который заменил мне потерянного брата. Короткий кивок и улыбка облегчения.

Принимаю.

Ловлю глаза братишки. В них гордость, радость, облегчение. Его губы тоже растягиваются в улыбке.

Принимаю.

Опускаю голову, вглядываясь в лицо любимой девочки, которую всё это время прижимаю к себе, согревая заледеневшую душу.

Принимаю.

— Поехали домой, Насть. — выбиваю тихо.

Подхватываю её на руки, уверенно шагая по коридору. Егор и Антон идут по обе стороны от нас. Настя утыкается носом во впадину между плечом и шеей и тяжело дышит. Слишком тяжело.

— Что ты делаешь, малыш? Всё хорошо?

Она поднимает голову, и эти долбанные мозговъебательные ямочки на её щеках выжигают последние страхи и сомнения.

— Я дышу, Тём. Я дышу тобой. Так пахнет дом. Так пахнет любовь. Так пахнет жизнь.

Глава 36

Срывая маски

Забив на боль и страхи, с силой стискиваю руки на плечах Артёма, прижимаясь всем телом. Я греюсь. Я согреваю замёрзшее сердце и заледеневшую душу.

Он здесь. Здесь!

Несёт меня на руках, несмотря на собственные раны, как раньше. Как будто и не было всех этих кошмаров. Всё ещё не верится, что любимый так близко, что я могу не только вдохнуть его запах, но и ощутить жар кожи.

Выйдя на улицу, Тёма ставит меня на ноги, но продолжает крепко притискивать к себе, тяжело дыша. Мои лёгкие тоже работают на износ от переполняющих меня эмоций. От острой боли в ноге морщусь, но ни ему, ни кому-либо другому не показываю этого, уткнувшись носом в сталь грудной клетки. Я отгоняю все мысли и сильнее зажмуриваюсь, потому что не могу смотреть на Тёму, когда он весь покрыт ранами, ссадинами и кровью. Разбитые до мяса руки. Рассечённая бровь. Из носа течёт кровь. Так же, как и из распухших губ. Мне хватило тех пары минут, когда он добил своих демонов и повернулся ко мне.

Я хотела закричать. Я хотела сбежать. Я даже подумывала над тем, чтобы грохнуться в обморок, потому что в последнее время в моей жизни было слишком много крови за невыносимо крошечный период времени. Но я держалась, потому что не могла отвернуться от родного человека, как бы тяжело мне это не давалось.

— Посидишь в машине, малыш, пока я переговорю с ребятами? — сипит Север, цепляя пальцами мой подбородок.

Вынуждаю себя открыть глаза и посмотреть на него. И едва не скулю, когда замечаю глубокую рваную рану над бровью и измазанные красными потёками волосы.

Словно в трансе тянусь рукой к его лицу, но замираю в миллиметрах от этой раны, чтобы не причинить больше боли. Поджимаю губы, вгрызаясь в слизистую, и мотаю головой.

— Тём, твоё лицо… — слишком сложно не только видеть, но и говорить об этом. Знаю же, что он ни за что на свете не вернётся в больницу, а ехать в другую откажется. — Раны… Надо шить, Артём.

Мне всё ещё не удаётся полностью формулировать свои мысли. После того, как я вышла из комы, в голове будто туман и все мысли разлетаются на осколки.

У меня были причины молчать всё это время, хотя я была полностью в сознании. Слишком много странного я видела и слышала, пока была в коматозном состоянии, и мне просто было необходимо время, чтобы понять и разобраться во всей этой путанице.

— Всё нормально, родная. Это мелочи.

Перехватывает моё запястье и прижимается разбитыми губами сначала к ладони, а потом к вене, оставляя на коже кровь.

Вырываю руку и смотрю на бордовые мазки. С такой силой прикусываю язык, что рот заполняется плазмой. Сжимаю веки и остервенело тру ладонь о ткань больничной сорочки, пока её не начинает жечь огнём.

Северов снова хватает моё запястье, дёргая на себя.

— Отпусти. Отпусти. Отпусти. — шепчу, будто в бреду, в попытке вырвать руку, но парень лишь усиливает хватку и притягивает меня в объятия. За закрытыми веками всплывают воспоминания, от которых меня начинает топить паника. — Пусти!!! — ору, заливаясь слезами и давясь всхлипами. — Пусти! Не надо! Нет! Нет! Отпусти!

Сердце тарабанит, как ошалелое, причиняя физическую боль треснувшим костям. Скулю от этой боли между криками.

Не отпускает. Сильнее жмёт, но я лишь глубже проваливаюсь в пропасть истерики и вырываюсь, забыв о боли, которая пронизывает всё тело.

— Тише, малыш. Всё хорошо. Это я. Я, Насть. Не плачь, маленькая. Только не плачь, умоляю. — пробивается тихий, ровный, успокаивающий голос сквозь пелену моих страхов.

Не могу. Я не здесь. Я не с ним. Я в том проклятом лесу вырываюсь из лап бывшего жениха.

Горячие ладони гладят спину. Сбивчивое дыхание опаляет макушку. Крепкое рельефное тело не позволяет упасть.

Боль. Кровь. Хрустящие кости. Страх. Ужас. Понимание, что живой я отсюда не выберусь.

Продолжаю выдираться, не оставляя попыток нанести удар, но все конечности превращаются в вату, неспособные причинить никакого ощутимого вреда.

Я больше не могу бороться. Я не справлюсь с этим снова. Когда ты отпустишь меня? Нет сил. Нет…

— Отпусти!!! — разрываю глотку.

Но вместо свободы взлетаю вверх и чувствую вкус крови на своих губах. Снова.

Нет. Нет. Нет. Не могу. Не надо. Только не это. Не могу. — гремит в голове, перекрывая все наружные звуки.

Сила… Подавляющая. Огромная. Пугающая. Но… Не причиняющая боли.

Почему? Почему он не продолжает меня мучать? Почему просто гладит и что-то шепчет?

Затихаю, поднимая ресницы, и встречаюсь с бирюзовыми глазами.

Осознаю, что всё это время сражалась с воспоминаниями, с которыми невозможно справиться. Их нельзя победить. Их нельзя уничтожить. Мне придётся научиться с ними жить. Вот только я не знаю как.

— Артём. — сиплю дрожащим голосом.

Это не Кирилл.

Господи… Как я могла не заметить разницы? Почему вернулась в ту ужасную ночь, стоило только увидеть кровь на своих ладонях?

Поднимаю тяжёлые руки и провожу пальцами по скулам и губам. Царапаюсь о щетину. Накрываю щёки ладонями и с такой силой сжимаю, что сломанное запястье и пальцы простреливает болью по всем нервным окончаниям.

— Тёма... Тёма... Тёмочка... Тёма... — шепчу и сама тянусь к нему.

Как я могла подумать, что это кто-то другой? Северов совсем не похож на Должанского не только внешне, но и по ощущениям. У него другой запах, вкус, дыхание, кожа, касания. Сердце рядом с ним бьётся иначе.

Прижимаюсь к губам, цепляясь в его волосы. Толкаюсь языком внутрь.

Он нужен мне. Сейчас нужен. Всегда нужен.

Северов не отвечает на мой поцелуй.

Почему? Почему он ничего не делает? Почему просто позволяет мне сходить с ума?

— Тёма? — заглядываю в потемневшие глаза. Боль. Страх. Отчаяние. Всё там. — Извини, любимый.

Просить прощения — всё, что мне остаётся. Я не знаю, что сказать и как объяснить свою паническую атаку.

Я не хочу больше видеть в его глазах эти эмоции. Хочу, чтобы всё было как раньше. До того самого дня Х.

Руки на шею в замок. Пальцы в волосы пробежками. Дыхание в губы рывками. Сердце ударами со сбоями. Слёзы из глаз без остановки.

Блядь. Блядь! Блядь!!! Как я могла поддаться этой панике и сделать любимому человеку ещё больнее?

Он приехал сюда за мной. И пусть я не знала всей истории до сегодняшнего дня, всё же понимала, насколько тяжёлым было для него это решение возвращаться туда, где ты едва не умер. Где над тобой столько лет измывались. Но он всё равно здесь. Столкнулся лоб в лоб с человеком, который на протяжении восемнадцати лет избивал его. Он нырнул в свой собственный Ад ради меня, а я отталкиваю его. Не только физически, но и душевно.

— Прости, родной. Прости. Прости меня, Артём. Прости. — шелещу, покрывая рваными поцелуями его лицо.

Север только сильнее сжимает моё тело и, закрыв глаза, тяжело дышит.

— Что он сделал с тобой, Насть? — хрипит, не поднимая век.

Не отвечаю. Не хочу рассказывать. Не хочу вспоминать. Сложно. Больно. Страшно. В ту ночь я должна была умереть. Но боялась я не этого. Я боялась, что не смогу сдержать своё слово и оставлю своего любимого. Я не могла себе этого позволить. Я обещала, что всегда буду рядом.

— Он изнасиловал тебя? — вырывается задушенный всхлип из его груди. — Ответь, Настя.

Значит, Тёма всё это время думал, что…

Блядь, через какой же Ад ему пришлось пройти? Как он справился со всем этим? Если когда он потерял память, то я могла хотя бы зацепиться за то, что он жив. А у моего любимого человека не было такой возможности.

В нейронных сетях воскресает странный сон, когда он сидел на краю постели с дулом у виска.

Меня не просто передёргивает от этого видения, а физически дрожью пробивает. Трясёт так, что приходится сжимать челюсти, чтобы зубы не клацали друг об друга.

Что это было? Сон? Видение? Наваждение? Реальность?

Зло трясу головой, пока пространство автомобильного салона, в который парень принёс меня, пока я была в истерике, не начинает раскачиваться и плыть перед глазами.

Сосредотачиваюсь на другом, потому что слишкомсильно боюсь узнать правду. Собираю все резервные силы и уверенно отсекаю:

— Нет, Артём, он не… — вдох до разрыва лёгких.

— Ребят, я понимаю, что вам есть что обсудить, но Егор предлагает поехать к нему на квартиру и нормально поговорить. — появляется Антон. — К тому же тебе, Север, надо раны обработать. Да и Настя едва ли не в одних трусах и тапочках.

Переводит на меня взгляд, а я могу думать только о том, что как раз таки трусов на мне и нет.

Одёргиваю край сорочки и прячу лицо на шее Артёма, заливаясь краской.

Да, вот так, мать вашу, бывает. Ситуация самая что ни на есть серьёзная, а я краснею, потому что на мне нет трусов!

Северов до боли сжимает руки и сгребает в кулаки ткань на моей спине. Его дыхание настолько тяжёлое и поверхностное, что мне становится страшно. Отрываю голову от его плеча и всматриваюсь в разбитое, окровавленное, осунувшееся, но такое родное лицо.

— Поехали, Тём. Нам всем надо отдохнуть и прийти в себя. — прошу, проводя пальцами по скуле.

— Насть…

Закрываю ему рот ладонью и шепчу так тихо, чтобы только он смог меня услышать:

— Я знаю, что тебе сложно в это поверить, но он меня не насиловал. Собирался, да, но не смог.

Только сейчас он поднимает дрожащие ресницы, и в глубине зрачков я читаю такую муку, что весь кислород с воем покидает мои лёгкие.

Больно… Нам обоим снова больно.

Ну что за, блядь, шутки вселенной? Почему судьба то и дело измывается над нами? Почему бы ей просто не оставить нас в покое? Сколько можно? Сколько ещё нам придётся сражаться за своё счастье и загибаться от боли?

— Правда? — шевелятся его губы, но звуков из них не вылетает.

— Правда, родной. Я расскажу тебе. Всё расскажу, но не сейчас и не здесь. Пожалуйста, Артём, поехали. Твои раны… Я не могу на них смотреть. Не хочу видеть тебя таким. Прошу, Тём.

Он гулко выдыхает и прижимается к моим губам.

— Поехали, малыш. — толкает устало.

Перехватывает моё тело и выбирается с заднего сидения Гелендвагена.

— Тём, я могу ходить. — сообщаю тихо, когда пересаживает меня на переднее пассажирское и занимает водительское.

— Знаю, родная, но… — замолкает и грызёт губы.

Не могу смотреть на то, как он причиняет себе ещё больше боли.

Хватит! Господи, хватит уже нас мучать!

Давлю пальцами на нижнюю губу, стирая новые бисеринки крови, и ныряю ему в рот. Как-то само получается. Просто не хочу, чтобы он кусал губы до крови. Парень громко выпускает воздух и втягивает палец глубже, жадно посасывая. По всему телу не просто мурашки рассыпаются, а такое огненное желание ползёт, что мне приходится сжать бёдра, чтобы хоть немного снизить пульсацию и давление в промежности.

Отключаю в себе блядскую натуру, которая просыпается каждый раз, стоит Тёме просто прикоснуться ко мне, и ловлю его взгляд, возвращая себе свой палец.

— Не делай себе больно, Тём. Не надо.

Он ничего не отвечает, но подаётся вперёд и с таким напором врывается в мой рот, что я начинаю задыхаться. Его язык не просто ласкает, а буквально атакует. Он опускает руки на мои бёдра и с маниакальностью маньяка скользит к их основанию, пока не касается горячих и влажных от смазки половых губ. Несколько раз пробегается по ним пальцами, а потом со стоном возвращается на своё место, жадно забиваясь кислородом так же, как и я.

— Зачем? — всё, что мне удаётся выдохнуть.

— Башню срывает, Насть. — откидывает голову назад и закрывает глаза. Ловит загипсованную руку и гладит кончики пальцев. — От всего. Я не могу не думать о том, что этот уёбок мог сделать с тобой. И о том, что сделал. Я боюсь даже прикоснуться к тебе, потому что не знаю, сколько у тебя ран и где они находятся. И да, блядь, стоит всё же коснуться, как я обо всём на хрен забываю. Слепая похоть, которая отключает голову к хуям.

Он с такой силой сжимает челюсти, что я слышу скрежет. Свободная рука в кулак. Из разбитых костяшек снова течёт кровь.

Понимаю же, что не время сейчас не только для тяжёлого разговора, но и для воспоминаний, которые он обязательно поднимет, поэтому только стискиваю его пальцы настолько сильно, насколько это возможно с переломанными фалангами, и отчаянно выбиваю:

— Он не сделал ничего, что нельзя исправить, Артём. Я жива. Я смогла выбраться из этого кошмара, чтобы вернуться к тебе. Мы вместе, любимый, а это самое главное. — парень поднимает веки и принимает ровное положение, сканируя мои глаза. Я могла бы спрятать бурю эмоций, но вместо этого транслирую в него, чтобы он понял, что мне нечего скрывать. Я понимаю, чего он так сильно боится, поэтому добавляю едва слышно. — Он не насиловал меня. Я скорее умерла бы, чем позволила кому-то, кроме тебя, меня коснуться. И я расскажу тебе всё, что случилось, но мне надо время, любимый. И тебе оно необходимо, потому что если нам придётся снова проходить через это сейчас, мы просто свихнёмся. — опускаю ладонь ему на щёку, избегая прикасаться к царапинам, и прижимаюсь ртом к его разбитым губам. После этой панической атаки кровь не то чтобы не пугает меня, но я справляюсь с этим. Целую мягко и нежно. Обвожу языком раны. Сплетаемся. Жадно и влажно, но с тем же благоговейным трепетом. — Я люблю тебя, Тёма.

— Я люблю тебя, моя девочка.

Мы постоянно говорим эти слова, но каждый раз они влетают прямо в сердце, переполняя его сверх края.

Кладу руку ему на бедро, когда заводит мотор и выезжает вслед за БМВ Егора и Лексусом Антона. Северов накрывает мои пальцы ладонью, но даже сквозь гипс просачивается его тепло.

Пока едем, не произносим ни звука. Нам обоим необходимо привести в порядок и упорядочить наши мысли и чувства.

Я всё пытаюсь понять смысл тех странных снов, которые я видела, пока была в коме. Сны ли это были? Я никогда не верила в душу как в физическое явление, скорее как часть человеческой сущности, но сейчас всерьёз задумываюсь над тем, что пока моё тело валялось, обмотанное проводами, на больничной койке, моя душа всё это время была с любимым человеком. А если это так, то неужели он всерьёз собирался покончить с собой?

Нет. Нет! НЕТ! Не может этого быть.

Наверняка мой воспалённый мозг генерировал в картинки мои самые большие страхи, потому что сама я не смогла бы жить, если бы потеряла Артёма. А смог бы он?

Сгребаю пальцы в кулаки и с шумом выпускаю углекислый газ, что не остаётся незамеченным Севером. Он бросает на меня короткий взгляд, а потом клацает поворотником и съезжает на обочину.

— Что с тобой, родная? — выбивает хрипом, ловя мой потерянный и перепуганный взгляд.

Я знаю, что этого не могло быть. Понимаю, что всё это было нереальным, но не справляюсь с паникой и болью за любимого человека, поэтому вырываю из себя слова, на которые так боюсь услышать ответ:

— Ты собирался покончить с собой?

Из глаз текут слёзы. Соль иссушивает и без того обезвоженную кожу. Я читаю ответ в глубине его зрачков. Я вижу его в сердце, которое не хотело биться.

— Да.

— Неееет! — вою, падая ему на грудь.

Это неправда. Ложь! Всё это было просто сном и не более того.

Мужские руки гладят мою спину и плечи. Пальцы перебирают спутавшиеся пряди. Дыхание обжигает щёку.

— Извини, маленькая, за то, что я оказался таким слабым. Я не мог жить без тебя. Просто не мог, Насть. Я хотел оборвать пустое существование, но ты не дала мне этого сделать.

Даже сквозь рыдания отчётливо слышу каждое слово и, скрипя зубами, вынуждаю посмотреть в любимые бирюзовые глаза.

— Как? — всё, что удаётся из себя выжать.

Сама не знаю, что хочу этим спросить. Как он собирался убить себя? Или как я его остановила?

Не могу смотреть на него, поэтому утыкаюсь лоб в лоб и позволяю векам упасть вниз. Слишком больно. Изнутри на ошмётки полосует это осознание.

Тишина затягивается, но я не готова нарушить её и узнать правду.

Перед глазами снова всплывает страшная картинка: ночь, Артём, пистолет, палец на курке. В глазах отчаяние и такая боль, что я натуральным образом скулю.

Северов сильнее сжимает мои плечи и шепчет:

— Ты была рядом, родная. Всегда рядом. И в ту ночь... — я хочу заткнуть руками уши, чтобы не слышать этого. — Я сдался. Я снова достал ствол, но ты просила меня держаться.

Снова…

Просила держаться…

Я помню это. Господи… Это было на самом деле. Но как? Как?! Разве такое возможно?!

Я не просто плачу. Я реву. Рыдаю. Захлёбываюсь слезами и всхлипами. Я давлюсь звериным воем. Я агонизирую от боли и понимания, что пока я валялась в отключке, мой любимый мужчина не хотел жить. Сколько же ужасного ему пришлось пережить. Сколько страданий и боли. А если бы он сделал это? Что если бы я пришла в себя, а его уже не было бы на этом свете? Я бы отправилась следом за ним. Пока я изо всех сил боролась за жизнь, чтобы вернуться к нему, он собирался оборвать свою.

Все ревущие внутри меня чувства мгновенно перекрывает злость. Вырываюсь из рук Артёма и с такой силой отпускаю ему пощёчину, что из губы снова начинает течь кровь, а хлёсткий звук заполняет всё пространство машины.

Север прикладывает ладонь к щеке и вытирает кровь. Наблюдаю за его действиями, бесконечно хватая ртом горький кислород, который вылетает вместе с животным воем, не усваиваясь в лёгких. Сердце не просто ломает кости, а превращает их в пыль.

Мы ошарашенно смотрим друг на друга, но не предпринимаем никаких действий. Время идёт. Телефон Артёма разрывается звонком, но мы даже не вздрагиваем, убивая друг друга в этом контакте.

А потом…

Потом мы бросаемся навстречу друг другу, не просто целуясь, а вгрызаясь в мягкую плоть. Дико и животно сплетаемся языками. Шарим руками по телам без какой-либо нежности. Мы сгораем в неистовом желании убедиться, что мы живы.

Артём накрывает ладонью мою грудь, сжимая с такой силой, что причиняет боль, но стону я не от боли, а от удовольствия. Ловит двумя пальцами сосок и перекатывает между ними, оттягивает. Разрывает поцелуй и сквозь ткань втягивает его в рот. Выгибаю спину, давая ему лучший доступ. Рукой скользит по внутренней части бедра, размазывая смазку, которой не просто много, у меня между ног целый потоп. Жёстко растирает клитор, но вразрез с общей дикостью, слишком медленно и нежно вводит в меня палец.

Всего один, блядь, палец, а чувство такое, что он разрывает меня на части.

Его движения быстрые и резкие.

Накрываю ладонью его член и с нажимом провожу вниз-вверх, пока не вырываю из его горла стон.

Я хочу почувствовать его внутри. Его жар. Его твёрдость. Его жизнь.

Мне необходимо понять, что мы оба всё ещё живём.

Предпринимаю попытку расстегнуть его джинсы и переползти к нему колени, но Северов осторожно, но твёрдо удерживает меня на месте.

— Я хочу тебя, Тёма. — хнычу, продолжая ласкать его плоть и насаживаться на пальцы.

— Не сейчас, родная. — хрипит парень, вколачивая в меня уже три пальца и растирая большим клитор.

— Поче…му? — выбиваю смазанные, растянутые стонами звуки.

Ответа на следует, но он мне и не нужен, потому что уже через секунды меня накрывает штормовой волной мощнейшего оргазма. Всё тело горит и трясётся. Мандраж по конечностям летит. Я кричу от боли и удовольствия. Я вгоняю зубы в мужское плечо. Неосознанно с такой силой сжимаю член, продолжая водить по нему рукой, что следом за мной и Артём разбивается звериным рычанием, кончая.

Носом отодвигаю ткань его свитера и прижимаюсь губами к месту укуса, а потом утыкаюсь в него лицом. Тёма роняет голову мне на макушку. Мы оба дышим так тяжело и громко, что перекрываем шум машин с улицы.

— Потому, Насть, что ты ранена, а я не способен сейчас не только себя контролировать, но и мыслить адекватно. — влетает в заложенные уши хрипящий, задыхающийся голос любимого человека. Глухо выдыхаю, понимая, что он прав. — И, любимая, — по затянувшейся паузе понимаю, что он ждёт, пока я подниму на него глаза. С огромным трудом, но мне удаётся это сделать. Устанавливаем контакт, и он тихо продолжает, — я не трону тебя, пока не буду уверен, что тебе это не навредит.

Какой бы зависимой от него нимфоманкой я ни была, понимаю, что Северов прав. Я и сама не до конца осознала, какие последствия может иметь физическая активность. Только сейчас, отойдя от шока, страха, злости, возбуждения и оргазма, тело начинает болеть так, что приходится сжимать зубы и не стонать уже от боли.

Тёма осторожно толкает меня на место и, открыв бардачок, что-то ищет.

— Блядь, где они? — рычит, продолжая копаться в куче мелочей. — Выпей. — командует, вручая мне блистер таблеток и бутылку воды.

Он всё так же чувствует меня и интуитивно понимает, что мне больно.

— Спасибо, Тём. — благодарю не только за таблетки, но он и это понимает.

Откидываюсь на спинку сидения и закрываю глаза. Несмотря на девятидневный сон, мой организм ещё не восстановился до конца и не восполнил жизненно необходимые силы.

— Ты как? — сипит парень, выезжая на дорогу.

Отвечаю, не разлепляя век:

— Жить буду.

Улыбка сама расползается по лицу.

— И я буду, Насть. Я почти совершил ужасную ошибку, но больше этого не повторится. Я не шутил, когда говорил, что ты спасла меня. Ты была там. И до этого тоже. Ты указала направление, в котором надо было тебя искать. И всё это время я чувствовал твоё присутствие. Не знаю, как объяснить. Я думал, что свихнулся на хрен, но…

Его слова пробиваются сквозь толщу физической боли.

Это не было сном. Это было по-настоящему.

Открываю глаза и цепляю пальцами лежащую на руле руку.

— Ты не сошёл с ума, Артём. Я была там. Ну, или мы оба сошли с ума.

Он снова останавливает машину, включая аварийку, и поворачивается ко мне.

— Ты хочешь сказать, что… Блядь! Я даже не знаю, как это назвать. Ты же не была там физически. Тогда как?

Если бы я знала… Я и сама ничего не понимаю, поэтому прижимаюсь к нему ближе и шепчу:

— Понимаю, что это невозможно, но… Если всё же это было на самом деле, то я сказала тебе, что никогда не умру ради тебя.

Любимый шумно выдыхает и продолжает:

— Я буду ради тебя жить.

Глава 37

Начать сначала

— Артём, хватит меня на руках таскать. Я не калека. — смеюсь, когда Северов вытаскивает меня из машины и несёт в подъезд.

— Знаю, — бурчит парень, — но это не у меня артерия штопаная.

Понимаю же, что он прав, но не могу смириться с тем, что и ему не слабо досталось, а о себе любимый вообще не думает.

— Тём, пожалуйста. — выбиваю жестче, когда Егор открывает дверь подъезда.

Северов опускает на меня взгляд, тяжело выдыхает, но на ноги меня ставит только в лифте. Продолжает крепко прижимать к торсу, снимая упор с левой ноги, которая неприятно ноет и то и дело простреливается болезненными импульсами, будто кто-то автоматную очередь по нервным окончаниям запускает, хотя я и не перестаю делать вид, что со мной всё в порядке, чтобы Артём не зацикливался на моём состоянии ещё больше.

Не хочу, чтобы он винил себя в том, что со мной произошло. В памяти свежи слова Антона о том, что Тёма решил меня от всего защищать. Сейчас же понимаю, что он будет вешать всех собак на себя, потому что не смог этого сделать.

— Чувствуйте себя как дома. — выбивает Северов младший, открывая дверь квартиры и жестом приглашая нас внутрь.

Когда дверь за нами закрывается, Егор уходит, указав направление кухни, и возвращается уже с аптечкой.

— Братиш, давай я тебя заштопаю пока. — режет, глядя на Артёма.

— Чёрта с два я тебя к себе подпущу. — обрубает он, занимая стул и паркуя меня к себе на колени.

Вот почему он такой упёртый?

Цепляю его пальцы и занимаю более выгодное положение, чтобы иметь возможность установить зрительный контакт.

Сердце замирает в груди, когда снова вижу его избитое, уставшее, осунувшееся и хмурое лицо, на котором нет и тени улыбки. И пусть кровь он смыл, когда мы останавливались в последний раз, она всё равно продолжает сочиться из раны над бровью.

Поднимаю руку и осторожно обвожу вокруг этой раны пальцами.

— Родной, прошу тебя, пусть Егор зашьёт её. Ради меня.

Наверное, это единственный аргумент, который он готов принять, потому что ради себя он никогда этого не сделает.

Он отпускает глухой выдох и прижимает мою ладонь к своей щеке, легко касаясь губами.

— А ты не боишься, что мой брат сделает из меня Франкенштейна?

Не могу не улыбнуться на его замечание, и любимый отзеркаливает мою улыбку.

— Вообще-то я третий год на медицинском и с такой пустяковой раной справлюсь за пару минут. — бурчит Егор, копаясь в аптечке.

— Окей. Но если ты, блядь, накосячишь, то я тебе руки повыдёргиваю.

— Тёмыч, не выёбывайся, ладно? — рычит молчавший до этого Антон.

После того, как Артём ушёл с отцом, попросив Арипова остаться со мной, мы перекинулись буквально парой фраз. Вообще не помню, чтобы когда-то видела его таким серьёзным и сдержанным.

— Блядь, Тоха, и ты туда же? — бросает Тёма, прожигая его тяжёлым взглядом.

— Мы все туда же, — отбивает он, — потому что ты упёртый до тупости. Вспомни, к чему это привело в прошлый раз.

На кухню опускается гробовая тишина, потому что всем, кроме Северова младшего, есть что вспоминать. Если бы Артём в день Х сказал мне правду, куда и зачем он едет, или хотя бы ответил на звонок, то всё могло быть иначе.

Нет, я не виню его в том, через что мне пришлось пройти, но хватает и того, что любимый сам это делает.

Делаю несколько глубоких вдохов-выдохов, успокаивая разбушевавшееся сердце, и обвожу глазами всех находящихся за столом.

Артём выглядит мрачнее тучи. На скулах ходят желваки. Руки сжаты в кулаки с такой силой, что на них снова проступают бордовые капли.

Егор замер над набором для зашивания ран и тоже бегает взглядом от Тёмы на Антона, потом на меня и так по кругу.

Антон поджимает губы и отводит взгляд в сторону, явно понимая, что упоминание об этом было самой большой его ошибкой.

Знаю, что кто-то должен хоть что-то сказать, но никто этого делать явно не собирается, поэтому сгребаю всю свою решимость и спокойствие и выпаливаю:

— Егор, а где у тебя ванна? Я бы хотела помыться и, если можно, дай что-нибудь переодеться. Меня уже тошнит от этого маскарадного костюма.

Сжимаю пальцами ткань сорочки и выпячиваю её вперёд, чтобы все поняли, о чём я говорю. Нет, они, конечно, и так догадались, но мне необходимо привлечь всё внимание к себе, поэтому ещё и брезгливо кривлю лицо, давая понять, что тошнота — не шутка.

— Ванна справа по коридору. Полотенца на стиралке. Шмотки какие-нибудь накопаю. — выходит из оцепенения парень, так похожий на моего любимого мужчину, но в то же время совсем другой. — Только там замок сломан, так что не закрывайся, иначе дверь придётся выламывать. И если нужна помощь, — растягивает рот в улыбке, указывая на моё загипсованное запястье, — то я к твоим услугам.

Тёма напрягается, но вразрез с окаменевшим телом его тон ровный и спокойный:

— Потом, братик, к твоим услугам будет травматолог.

— Тёма! — буркаю, легко стукнув его по плечу.

— Да я же просто пошутил. — бубнит Егор, выставляя ладони перед собой и строя оскорблённую невинность, чем вызывает улыбку не только у меня, но и у хмурых Артёма и Антона.

— Ой, зря ты так шутишь, Егорыч. — высекает Арипов. — Тёмыч на Настюхе помешан, так что не советую так делать. Мне один раз чуть глаза не вырвал за то, что я на неё не так посмотрел. А уж когда увидел, как мы обнимаемся… — бросает многозначительный взгляд на друга.

— Не настолько всё плохо. — сипит любимый пристыженно, явно вспомнив момент, когда я, не зная о том, что пришёл Тоха, выперлась к ним в халате, который даже задницу не прикрывает. И о сцене ревности, которую устроил нам за дружеские объятия.

Они ещё о чём-то спорят и переговариваются, но я уже не слушаю. Быстро целую Артёма и иду в сторону ванной. Уже у двери он меня перехватывает, поймав руками за талию. Прижимаюсь всем телом и откидываю голову ему на плечо, зацепив встревоженный взгляд.

— Ты чего, Тём?

— Точно справишься сама, маленькая? — хрипит тихо, опуская ладонь на гипс. — Помощь не нужна?

Даже сквозь него ощущаю жар кожи. По всему телу мурашки летят, когда представляю себе его «помощь». Мы оба знаем, чем это закончится, если окажемся в ванне вдвоём и без одежды, а я пока не готова к такому.

Да, в машине мне снесло крышу от его близости, но теперь в душе зарождаются страхи, а я ещё не понимаю, как с ними бороться, поэтому уверенно обрубаю:

— Справлюсь.

Правда, пока сама не знаю как. Мыться одной рукой наверняка то ещё испытание, но выбора нет. К тому же мне надо настроиться и выбрать тактику поведения, прежде чем рассказать обо всём произошедшем со мной не только Артёму, но и Антону с Егором. Не уверена, что смогу повторить свой рассказ ещё хоть раз. Слишком страшно проходить через это снова, но выбора нет. Я не хочу мучать любимого неизвестностью чрезмерно долго, поэтому принимаю решение покончить с этим сегодня же.

Не могу видеть его потухшие глаза и горькие улыбки. Не могу… Это намного хуже того, что я пережила. Тысячекратно хуже, когда страдаешь не ты, а человек, ради которого живёшь.

Поворачиваюсь в его руках и обнимаю за шею, поднимаясь на носочки. Точнее, перебрасывая весь упор на правую ногу, висну на Северове и шепчу ему в рот:

— Сколько раз принятие душа ограничивалось только мытьём? — Тёма опускает веки и гулко выдыхает, скользя ладонями по моей спине. Глотаю выпущенный им воздух вместе с любимым запахом и прижимаюсь к губам. — Я справлюсь, родной. Пока не знаю как, но что-нибудь придумаю. Пообщайся пока с братом. — по нейронным сетям пробегает несколько десятков вопросов, но я задвигаю их на дальний план. Для этого ещё будет время. — Я быстро.

— Если что, зови. — режет сипом и, поцеловав, разворачивается и возвращается на кухню.

Благо, у Егора ванная, а не душевая кабина. Заткнув пробку, настраиваю воду на приемлемый кипяток, не только потому, что мне холодно, но и для того, чтобы смыть с себя все воспоминания о прикосновениях Должанского.

При мысли о нём со стуком стягиваю челюсти и сгребаю пальцы на здоровой руке в кулак.

Неужели ему удалось сломать меня? Почему от одного его имени или фамилии меня прошибает ознобом, а на коже выступает то испарина, то холодный пот? В ту ночь мне пришлось быть сильной. А сейчас? Могу ли я позволить себе слабость или это меня убьёт?

Стоило только увидеть кровь на своих руках и у меня случилась истерика.

Справлюсь ли я с этим? Смогу ли побороть свои кошмары?

Присев на край ванны, стягиваю с себя больничную одежду и развязываю бинт на бедре. Задеваю взглядом не очень длинный, но широкий, кривой, красный шрам и схлопываю веки. Дыхание учащается, а сердечная мышца срывается в галоп.

Я снова чувствую, как ногу разрезает острой болью, как холодный металл входит в кожу, пробивает мышцы и будто обжигает. Прикладываю ладонь к тому месту и ощущаю, как между пальцев сочится горячая влага.

Меня начинает колотить. Зубы стучат друг об друга. Руки дрожат. Уши забивает ватой, а горло сжимает спазмом, отчего воздух кажется вязким и дышать становится чертовски сложно. Хватаю его непослушными губами, но он с хрипами вырывается обратно.

Я задыхаюсь.

Я, мать вашу, снова умираю.

Перед глазами темнота. Внутри паника и отчаяние.

Соскальзываю на пол, но больно не от удара об кафель, а от того, что тяжёлые ботинки Должанского ломают мне рёбра.

— Настя! — кричит Артём, подрывая меня с пола и несколько раз встряхивая. — Что случилось?! Настя?!

В этот раз из погружения в Ад мне удаётся выбраться гораздо быстрее. Всего через пару минут я фокусирую взгляд и вижу перепуганные глаза любимого.

Выдавить ничего не удаётся, поэтому толкаюсь ему навстречу и утыкаюсь носом в плечо, прячась в крепких надёжных объятиях.

Я плачу. Опять, блядь, реву и никак не могу успокоиться. Меня всё ещё трусит и крупно потряхивает.

Цепляюсь дрожащими пальцами в футболку и просто позволяю Артёму успокаивать меня. Сама я не справляюсь с паникой, но его тихий, но сильный, дрожащий, но твёрдый голос помогает прийти в чувство. Так же, как и горячие ладони, гладящие напряжённую спину.

— Мне лучше, Тём. — шуршу хрипло, когда возвращается возможность говорить.

Парень отстраняется и заглядывает мне в глаза. В его зрачках такой испуг читается, что, несмотря на собственное нестабильное психическое состояние, во мне разгорается желание успокоить его.

Сжимаю ладонями его лицо и целую. В этот раз в поцелуй вкладываю не любовь и желание, а нужду в нём. Я действительно нуждаюсь в Артёме, как никогда раньше. Только благодаря любимому человеку я смогу справиться с прошлым.

Он отвечает на мой поцелуй, но слишком неуверенно, что придаёт ему горький привкус.

— Что случилось, любимая? — шепчет Тёма, сжимая руками мои плечи и отодвигая от себя. — Что это было?

Вдох-выдох.

Если бы я знала… Если бы хоть что-то понимала, то расписала бы своё состояние профессиональными терминами, но я не могу разобраться даже в себе, не говоря уже обо всём остальном.

Цепляюсь в его пальцы и перехватываю тяжёлый взгляд.

Нельзя сдаваться. Я не имею права сломаться.

Вдох-выдох.

— Не знаю, Артём. — говорю неуверенно, глядя в глаза. — Наверное, что-то вроде твоего приступа на кухне.

Он забивает лёгкие кислородом до треска и выбивает сквозь сжатые челюсти:

— Как мне тебе помочь, родная? Что сделать? Как исправить?..

Его голос срывается и глохнет на середине фразы. У меня и самой в груди такое запредельное давление, что даже дышать не выходит нормально, не говоря уже о необходимости ответить.

Я не могу позволить ему винить себя в моём состоянии. Он не виноват. И я не виновна. Только человек, который сделал это.

Вдох-выдох.

Вынуждаю лёгкие функционировать в аварийном режиме.

Вдох-выдох.

Все резервы на работу сердца.

Вдох-выдох.

Спокойствие в глаза.

Вдох-выдох.

Уверенность в голос.

— Будь рядом, Артём. Просто будь со мной, потому что без тебя я не справлюсь с этим. А пока, — вдох-выдох, — можешь всё-таки помочь мне искупаться.

Выжимаю из себя слабую улыбку и подцепляю край его футболки, таща её вверх, пока Север не отстраняется, позволяя стащить её через голову.

Дыхание снова стопорится, когда скольжу взглядом по его обнажённому торсу. Облизываю пересохшие губы и провожу пальцами по грудным мышцам.

— Даже не думай об этом. — хрипит парень, беря меня на руки и осторожно опуская в ванную.

Я и не думала... Нет, правда не думала о том, чтобы заняться с ним сексом, пока он не поднялся, выставляя на обозрение крепкий стояк. Тяжело сглатываю и отворачиваюсь.

— Я и не думала, — бурчу тихо, — просто…

— Что "просто", Насть? — сипит Север, опускаясь на колени рядом с ванной и, сжимая пальцами мой подбородок, вынуждает посмотреть на него.

— Просто я скучала, Артём. — отбиваю едва слышно.

Не знаю, как можно скучать по человеку, находясь в коме, но чувство такое, что каждая секунда, когда его не было рядом, растянулась на года.

— Я тоже, маленькая. — шепчет так же тихо, опуская ладонь мне на шею и подтягивая к себе, сам подаётся навстречу, пока наши губы не соприкасаются. — Я был уверен, что потерял тебя навсегда. Когда позвонил этот уёбок и сказал, что сначала, — тяжело сглатывает, на секунды отводя взгляд, — изнасиловал тебя, а потом убил, я просто…

Запечатываю его губы своими, потому что не могу слышать боль и отчаяние в дрожащем голосе.

Ему звонил Должанский? Когда? Зачем? Господи… Вашу мать! Значит, всё это время у Артёма были причины думать, что я умерла, а перед этим ещё и… Пиздец, блядь!!! Через что же ему пришлось пройти? Мои мучения закончились в ту же ночь и возобновились только вчера, а мой любимый девять дней жил с этим дерьмом.

Цепляюсь пальцами в его плечо и толкаю назад, пока не встречаемся глазами.

— Мне жаль, Тёма, что я заставила тебя пройти через всё это, но, — прикладываю ладонь к его губам, когда собирается что-то сказать. — я уже говорила, что он не сделал ничего такого, с чем нельзя было бы жить. Я всё расскажу тебе, как только закончу мыться и собираться с мыслями. Дай мне ещё полчаса, и ты всё поймёшь.

Вот бы мне ещё быть самой в этом уверенной. Я убеждаю Севера со спокойствием, которого во мне нет и грамма. Но я понимаю, что иначе не смогу не только успокоить любимого, но и саму себя.

— Если не готова, Насть…

— Ты столько лет носил в себе свою боль, Артём, а я так не могу. Я понимаю, что пока ты не узнаешь всей истории, то не сможешь принять то, что изнасилования не было. Поэтому дай мне закончить купание.

Он молча кивает и берёт с полки гель для душа, наливая его на ладонь.

— Тёма, может я лучше сама? — выбиваю сипло, когда скользит рукой от шеи и плеч к груди.

— Расслабься, родная. — отсекает хрипом, вынуждая меня встать в ванне и продолжая намыливать моё тело.

Я бы и не против это сделать, вот только бугор в его штанах и узел в животе не дают этого сделать.

Когда начинает втирать гель во внутреннюю сторону бёдер, резко подаюсь назад. Упираясь спиной в кафель, тяжело гоняю воздух. Взгляд в его потемневшие глаза, и мы оба сжимаем зубы.

— Хватит. — бросаю дрожью.

— Сама дальше справишься? — цедит сквозь челюсти, сползая взглядом от груди и треугольнику между ног, а я чувствую себя настолько неловко из-за того, что уже десять дней не делала эпиляцию.

Выдыхает так тяжело, что его дыхание задевает соски и разгонятся мурашками по коже. — Блядь. — рычит, отводя глаза в сторону, и тут же повторяет. — Блядь!

Понимаю, что он только сейчас заметил красный рубец, но ничего не говорю. Вечно прятать его всё равно не удастся.

Север проводит пальцами над шрамом, и я слышу, как скрипят его зубы. Перехватываю запястье и шепчу:

— Всё нормально, Артём. Затянется.

Он отрывает отяжелевший взгляд от раны и переводит на лицо.

— Я убью его, Насть. Ты же понимаешь, что этого я ему никогда не прощу? Даже если загремлю за решётку, так просто не оставлю.

Я понимаю. Прекрасно сознаю, что он сейчас чувствует, но спокойно обрубаю:

— Не убьёшь, Артём. — ловлю ещё один хмурый взгляд. — Потому что я сама это сделаю. За себя. За тебя. За нас. За всё, через что нам пришлось пройти и пережить, его жизнь я оборву своими руками.

Парень шумно вздыхает, и я уже готовлюсь к спору, но он только качает головой и, подаваясь вперёд, прижимает меня к обнажённому торсу. Кожа к коже, и я захлёбываюсь от счастья. Это непередаваемые ощущения.

По моему телу скатываются капли воды, намочив не только его грудную клетку и рельефный пресс, но и штаны, но, кажется, его это совсем не волнует.

— Вместе. — всё, что выдаёт, а потом молча выходит за дверь.

И как это, мать вашу, понимать? Что мы вместе убьём его? Будем по очереди втыкать в него нож? Бред.

Я, конечно, не собираюсь искать Должанского, но если он ещё раз появится в нашей жизни, то без раздумий всажу в него не только нож, но и единственную пулю, просто потому, что не смогу спокойно жить, пока не буду уверена в том, что мы не дышим с ним одним воздухом. Как я буду ходить по улицам, не выискивая в каждом лице свой ночной кошмар и не оборачиваясь, ожидая увидеть, как он идёт за мной по пятам?

Я даже не понимаю, чего боюсь больше: Должанского или того, что Артём не будет просто сидеть и ждать, пока тот объявится, а сам займётся поисками? Понимаю же, что он не сдастся, пока не отомстит за меня. Северову хватило всего одного укуса и нескольких синяков, чтобы у него появилась причина убить, а сейчас…

Блядь, даже думать об этом боюсь.

После того, как он увидел не только шрам, но и расплывшиеся по левой стороне грудины и рёбер чёрно-жёлтые пятна, такие же, как и на лице, то сейчас Тёма едва держится, чтобы не сорваться. Я должна что-то придумать, чтобы не дать ему этого сделать, иначе навсегда потеряю любимого человека.

С трудом, но достаточно быстро заканчиваю купание и выползаю из ванны, заматываясь в полотенце.

Одежду мне так и не дали, а натягивать обратно больничную сорочку никак не тянет, поэтому сильнее стягиваю узел и выхожу в коридор.

— Сейчас не время, Ди. Потом поговорим. — долетает голос Егора вместе со сквозняком из распахнутой входной двери.

Не успеваю остановиться, когда ловлю на себе одновременно растерянный и злобный взгляд брюнетки, стоящей в дверном проёме.

— Привет. — здороваюсь с улыбкой, но вместо ответа мне, прилетает Северову младшему. Пощечина.

— Ненавижу тебя, мудак! — кричит девушка и убегает.

— Блядь! — рычит Егор, опуская голову.

И тут до меня доходит, что я только что натворила. Настолько погрузилась в себя, что выперлась в полотенце в коридор и поздоровалась, судя по всему, с его девушкой, как ни в чём не бывало. Что она должна была подумать, увидев меня в квартире брата Артёма, да ещё и в таком виде?

Упс…

— Твоя девушка? — уточняю на всякий случай.

— Вроде того. — бурчит зло.

— Извини. Давай я ей всё объясню.

— Не надо. Одежда в гостевой спальне. Скоро вернусь. — выбивает, вылетая за дверь.

Знать бы ещё, где она находится.

Прихрамывая и морщась от боли, прохожусь по комнатам, пока не замечаю на постели футболку и штаны. Одеваюсь, думая о том, что пол жизни сейчас отдала бы за трусы. Одно дело дома расхаживать в таком виде, а совсем другое по улицам и в чужой квартире.

Антон с Артёмом что-то тихо обсуждают, но замолкают, как только я вхожу на кухню. Замираю на полушаге и встречаю встревоженные взгляды, направленные на меня.

— Мне стоит спрашивать? — выталкиваю обеспокоенно, потому что понимаю, о чём бы они не разговаривали, связано это с мной.

— Не стоит. — бросает Север и тянет мне руку. — Иди ко мне, Насть.

Вместо этого только на секунду сжимаю его ладонь и занимаю соседний стул.

Дышу на надрыв, собирая все резервные силы.

— Люблю тебя. — говорю одними губами, ловя бирюзовые глаза, и в них же читаю безмолвный ответ.

Пододвигаю стул ближе к Артёму и переплетаю наши пальцы. Все молчат. Не знаю, что творится в головах у парней, а я жду Егора. Опускаю голову на плечо любимому и обречённо выдыхаю, когда тот, наконец появляется.

— У тебя есть выпить что-то покрепче? — спрашиваю хрипло, принимая ровное положение.

Северов младший кивает, и через минуту на стол опускается бутылка виски и четыре стакана.

Опрокидываю в горло свою порцию и тут же закашливаюсь. Что ни говори, но к крепкому алкоголю я всё ещё не привыкла.

Вдох-выдох.

Сердце по рёбрам до хруста.

Воздух в лёгкие до отказа.

— Я не знаю с чего начать, поэтому расскажу всё с самого начала.

Глава 38

По следам кошмаров

Боль…

Боль. Боль. Боль. Боль!

Всё, что я чувствую в данный момент. Голова раскалывается так, будто в неё раскалённые спицы вгоняют. Мозг, такое чувство, что перенял на себя работу сердца и с гулкими ударами то сокращается в размерах, то разрастается до опасного максимума, рискуя разнести мою черепную коробку изнутри. В ушах, изгоняя все посторонние звуки, стоит затяжной писк.

Попытка пошевелиться вызывает острый приступ боли. Веки налиты свинцом и, как ни стараюсь их поднять, остаются плотно сжатыми.

Сосредотачиваюсь сначала на внутренних ощущениях, а когда понимаю, что начинаю различать наружные звуки и могу двигать конечностями, уже и на внешних.

Меня трясёт, но эта тряска идёт снаружи. Упираюсь головой и понимаю, что лежу на чём-то мягком. Делаю попытку сделать упор на руки, но с ужасом ощущаю на запястьях холодный металл наручников.

Где я? Что происходит? Почему я скована? Откуда эта боль?

Начинаю копаться в мыслях, но они разбегаются, будто тараканы при включении света.

Утро… Утро… С чего оно началось?

Артём разбудил меня и ушёл…

Да, точно, мы поссорились. Потом были звонки, я ушла из дома и…

Блядь!

Распахиваю тяжёлые веки и затуманенным взглядом осматриваю салон дешёвого седана, пока не упираюсь в водителя.

Кирилл…

Блядь! Не может этого быть!

Я лежу на заднем сидении, скованная наручниками по рукам и ногам, а он спокойно ведёт машину, будто не боится, что в любой момент нас может остановить дорожный патруль.

Куда он меня везёт? Зачем похитил? Что ему от меня надо?

Прикрываю глаза, потому что фокусировка зрения вызывает новые приливы головной боли.

Стараюсь дышать спокойно и размеренно, но ни черта не выходит, потому что я в панике. В тотальной, мать его, панике.

Страх… Нет, не страх, а настоящий ужас окутывает не только мысли, но и все органы. Сердце, стараясь вырваться из его липких щупалец, колотится на разрыв, грозясь в любой момент просто разорваться от натуги.

Нельзя… Нельзя… Нельзя… — твержу мысленно, чтобы хоть как-то привести в порядок свою психику и вернуть возможность мыслить трезво. — Нельзя поддаваться панике. Нельзя бояться. Нельзя выказывать свой страх.

Должанский — хищник, и если он почует мою слабость, то мне конец.

Я уже неоднократно цепенела рядом с ним, но сейчас просто не могу себе позволить этого сделать.

Когда удаётся немного успокоиться, предпринимаю ещё одну попытку избавиться от наручников, но нихрена не выходит.

Блядь!

— Очухалась? — шипит Кир, следя за мной в зеркало заднего вида, в котором скрещиваются наши взгляды.

Блядь!

Я старалась издавать как можно меньше шума, чтобы он думал, что я всё ещё в отключке, но чем-то выдала себя.

Сгребаю всю силу воли и отдаю себе чёткий и ровный приказ: успокоиться. Нельзя сейчас разводить панику и поддаваться истерике. Надо держаться, чтобы найти способ выбраться отсюда живой.

— Зачем ты делаешь это, Кирилл? — выбиваю хрипло от того, что пересохшее горло раздирает в кровь от попыток протолкнуть через него слова. — Чего добиваешься? — изо всех сил стараюсь говорить ровно и даже бойко, но голос срывается дрожью, когда ловлю в фокус его безумный взгляд.

Господи, он не то что на себя не похож, в нём даже от человека мало осталось.

Теперь меня уже начинает колотить изнутри, потому что в его тёмном взгляде я читаю подписанный приговор.

Смерть…

— Зачем делаю «что», Настя? — режет скрипучим голосом. — Я собираюсь сделать то, что должен был ещё давно. Или ты думаешь, что можешь лишить меня всего и будешь жить припеваючи? Извини, детка, но я тебя разочарую. — его интонации меняются, и если закрыть глаза, то можно услышать успешного адвоката, выступающего в суде. Вот только его слова о справедливости совсем не то, что ожидаешь услышать. — Ты же не думала, что я забыл о тебе? О твоей измене? О том, как вываляла меня в грязи и выставила на посмешище, выбрав этого урода?

Забивая пространство своим голосом, съезжает с трассы на ухабистую дорогу. С трудом отрываю взгляд от зеркала, в котором удерживала его глаза, чтобы дать понять, что я его не боюсь, и смотрю в окно. Разглядеть удаётся только верхушки многолетних сосен, тянущих к небу кривые ветви.

Отключаюсь от его слов и сосредотачиваюсь на передвижении автомобиля. Мысленно веду счёт времени, что не только важно в данной ситуации, но и помогает не сойти с ума. Подмечаю каждый поворот и направление движения, потому что собираюсь выбраться отсюда любой ценой.

Кир продолжает расписывать мою судьбу, но я с такой силой сжимаю челюсти, чтобы приглушить его голос, что ловлю новый приступ головной боли, но не прекращаю этого делать. Если я сейчас услышу подробности своего изнасилования, то просто свихнусь к чертям и утону в этой долбанной панике, которая возвышается надо мной волной цунами. Знаете, как в фильмах, стоит моргнуть, и она обрушится на тебя.

Как бы страшно мне ни было, я не сдаюсь.

Артём… Артём… Артём…

Я справлюсь с чем угодно, чтобы вернуться к нему. Я обещала.

Теперь и я понимаю, что значил тот его сон, когда он сказал, что потерял меня. Я помню его перепуганные глаза и не представляю, что будет, если ему придётся проходить через это в реальности. Он и так слишком много страдал. Я не могу позволить себе сделать ему ещё больнее.

В таком положении меня начинает укачивать, и следующие минут десять я просто стараюсь не дать своему завтраку вырваться наружу, потому что мне не удаётся даже свесить с сидения голову.

Машина останавливается, но я даже не успеваю перевести дыхание, как Кир выходит на улицу, открывает заднюю дверь и, с силой вцепившись в мои волосы у самых корней, выдёргивает меня следом.

Падаю в жидкую вязкую грязь, но даже не замечаю этого. Череп будто разрывает от боли. Перед глазами расползается темнота, прерываемая яркими вспышками. В ушах затяжной гул.

— Вставай, сука! — рычит он, делая попытки поднять меня на ноги, но я безвольно оседаю на землю. — Вставай, сказал!

Я бы не смогла этого сделать, даже если бы захотела, потому что на ногах «браслеты», а руки скованы сзади. К тому же головная боль не только ослепляет, но и отупляет.

Пытаюсь что-то выдавить, но изо рта вырывается только невнятное мычание и хриплые звуки.

Нельзя ломаться. Нельзя сдаваться.

Закусываю язык, пока не ощущаю не только боль, но и кровь.

Один урок я выучила на отлично: боль отрезвляет, если удаётся на ней сосредоточиться. Поэтому я полностью переключаюсь на прикушенный язык, глухо и поверхностно втягивая в лёгкие влажный лесной воздух.

Лес…

Цепляюсь за это.

Последний раз я была в лесу вместе с Тёмой на нашем первом свидании.

Держусь… Держусь… Черпаю силы из этого воспоминания.

Обязательно повторим, Тём.

— Мелкая мразь! — рявкает бывший жених и подрывает меня вверх.

В этот раз, пусть и с трудом, но удаётся сохранить равновесие. Если я сейчас упаду, то для меня всё будет кончено.

Не сдамся.

— Пошли. — командует Должанский, дёргая меня за локоть, но учитывая то, что мои ноги сцеплены между собой, начинаю снова падать, понимая, что даже руки выставить вперёд не могу, чтобы защитить лицо.

Поддаюсь страху, что больше не смогу подняться, но Кир ловит меня, не давая упасть. Видимо, поднимать меня с земли всю ночь для него не в приоритете, потому что, громко матерясь, он наклоняется и расстёгивает наручники на лодыжках.

Желание врезать ему с колена по склонённой морде гашу в себе сразу. Вряд ди удастся вырубить его с одного удара, а с руками за спиной у меня мало шансов забрать у него ключи от машины и от наручников.

На ватных ногах, шатающейся походкой, то и дело спотыкаясь о корни и камни иувязая в грязи, иду за мужчиной. Он подсвечивает себе путь тусклым фонариком, а я плетусь сзади, разрабатывая план. Мне просто надо избавиться от наручников, и тогда станет легче бороться.

Любимый, я вернусь к тебе. Верь в меня, родной. Верь, Тёма…

От машины мы отошли всего на несколько десятков метров, но с каждым шагом во мне поселяется страх, что ещё немного и передо до мной развернутся адские врата, откуда уже не будет возврата.

Эта уверенность вынуждает меня замереть на месте. Чем дальше в лес, тем у меня меньше шансов найти обратный путь. Темнота, разрывающаяся на осколки голова, боль во всём теле, леденящий душу страх, нарастающая с каждой секундой паника, затягивающее в свои пучины отчаяние…

Я не могу не только умереть вот так, но и позволить ему сделать со мной всё то, что он озвучивал в машине в мельчайших подробностях.

Быстро прикидываю варианты, которые меня ждут, понимая, что ни один из них меня не устраивает.

Вариант А: он меня изнасилует и убьет.

Плохой вариант, но всё же лучше варианта Б, в котором он меня изнасилует и отпустит.

Как я смогу смотреть в глаза Артёму после такого? Захочет ли он вообще ко мне прикасаться? Я наверняка стану ему омерзительна. Да я и сама не уверена, что смогу с этим справиться. Как жить после всего того, что он собирается со мной сделать?

Слёзы наворачиваются на глаза, но я зло одёргиваю себя, не позволяя сейчас расклеиваться.

Вариант В: я должна настолько разозлить Кирилла, что он просто прикончит меня, забыв о том, что собирался сделать.

Откладываю эту идею на крайний случай, потому что не готова так просто расставаться с жизнью.

— Помоги мне, Тёма. — шепчу, вглядываясь в затянутое тучами небо.

— Ты чего стала? Топай, давай! — режет Должанский, но я не делаю ни шага.

Что же мне делать, Господи? Что делать?

Последний вариант, который кажется не просто невыполнимым, но и невозможным, но единственным, который меня устраивает: выжить любой ценой, не позволив Киру надругаться над моим телом.

«Только с тобой. Первый и единственный. Только ты, Артём.»

— Только ты, Тём. — выбиваю шёпотом и вскидываю голову, встречаясь с чёрными глазами бывшего.

Он наступает, но не позволяю себе сделать ни шагу назад.

Я могла бы сказать, что мне не страшно, но не стану этого делать, потому что я, мать вашу, в ужасе.

Колени дрожат, норовясь подкоситься, но я только сильнее стискиваю кулаки и зубы и зло высекаю:

— Нет!

— Что, блядь?! — рычит хрипло, сжимая рукой моё горло.

Воздуха начинает не хватать, глаза закатываются, как ни стараюсь удерживать его взгляд.

Я ведь знаю, как надо вести себя с психами.

— Нет. — бросаю сипло, но уверенно, не позволяя ему заметить моего страха.

— Ах ты, зазнавшаяся шлюха! — рявкает, ударяя меня по лицу наотмашь.

Снова темнота перед глазами. Снова острая боль. Снова звон в ушах.

Падаю в грязь, но вынуждаю себя побороть приступ тошноты и поднять голову.

— Знаешь, почему я выбрала Артёма? — выплёвываю вместе с кровью. Нельзя сдаваться. Его глаза становятся ещё более безумными, а некогда привлекательное лицо искажает страшная гримаса и звериный оскал, от которого по позвоночнику летит озноб, а на коже выступает липкий холодный пот. Кофта неприятно липнет к спине, а в руках зарождается дрожь. Я выбрала не самую лучшую тактику, но мне необходимо довести его до бешенства. — Потому что он лучше. Во всём лучше. Ты и мизинца его не стоишь. Хотел быть идеальным, Кирилл? Хотел нравиться всем? Но ты никогда не нравился мне как мужчина. Ты трус и слабак. — удар прилетает раньше, чем успеваю закончить. Давлюсь кровью. Левая сторона лица, по которой пришёлся удар тяжелым ботинком, горит огнём, рассылая вспышки боли по всему телу. Сплёвываю кровь и получаю какое-то мрачное удовлетворение от того, что зубы остались на месте. Растягиваю окровавленные губы в улыбке и снова ловлю безумный взгляд Должанского. Он дышит так, будто только что с марафона вернулся. Господи, кто бы знал, насколько мне сейчас страшно. Как хочется свернуться комочком и скулить от боли и жалости к себе. Но я не могу этого позволить. — Ты даже целоваться нормально не умеешь! — бросаю дерзко, поджимая трясущиеся губы. — Как ты собрался меня насиловать, если ты хренов импотент?

Боль прошибает рёбра. Заваливаюсь на правую сторону, давясь кровью. Утыкаюсь лицом в грязь и вою от боли, которую порождают бесконечные удары. Слёзы текут без остановки.

Если бы я могла слышать, то услышала бы, как хрустят мои рёбра. Если бы я могла чувствовать что-то кроме убийственной боли, то почувствовала, как они ломаются. Если бы я могла видеть, то увидела бы на лице Кира ту самую ярость, с которой он продолжает наносить удары.

Вся левая сторона тела превращается в один сплошной ком нервов и боли, от которой я кричу всё громче, раздирая глотку в кровавое месиво.

Надо выжить. Надо просто выжить. Но я, блядь, не знаю как.

Даже пошевелиться не выходит.

— Импотент, да?! — рычит Кир, отрывая меня от земли, схватив за волосы. Этой боли я даже не ощущаю. — Сейчас я тебе, сука, покажу импотента. Посмотрим, как ты поползёшь к своему ёбарю, когда я оттрахаю тебя во все щели.

С этими словами расстёгивает джинсы и вываливает толстый, но короткий член, утыкая его мне в губы. Учитывая то, что я отчаянно хватаю ртом воздух, чтобы не задохнуться, дело остаётся за малым. Толчок, и меня скрючивает пополам. Блюю, пока желудок не начинает выворачивать наизнанку. Силы покидают меня вместе с завтраком, и я едва на заваливаюсь лицом в это месиво.

— Я вернусь, Артём. Я обещала. — шепчу беззвучно и собираю остатки сил.

Голова вверх. Взгляд в глаза.

Если мне сейчас предстоит умереть, то я буду не только стоять до последнего, но и сделаю это с достоинством.

Но, Боже… Как же больно… Сколько я ещё продержусь?

— Только на это и способен, Кирилл? Избивать скованную девушку, стоящую перед тобой на коленях? — вырываю сквозь боль.

Внутри словно огонь распаляется. Всё тело окутывает. Агония…

Снова рывок, и я оказываюсь на ослабевших ногах, но не даю себе отвлекаться на боль.

— Ах ты, сука! — орёт, снова замахиваясь свободной рукой, потому что второй сжимает моё горло.

Сейчас или никогда.

Натягиваю наручники, опуская правую руку вниз, насколько это возможно, одновременно дёргая левую вверх. Кости хрустят, ломаясь, но единственная реакция, которую позволяю себе — короткий вскрик.

Пригибаюсь от удара и, выпрямляясь, вбиваю кулак в ненавистное лицо. Следом за рукой на него опускаются наручники.

Понимаю, что выезжаю на одном адреналине, который притупляет боль, поэтому ни медля ни секунды наношу второй удар, третий, четвёртый…

Оглушённый Должанский пятится назад, а я делаю подсечку и, когда оказывается на земле, седлаю, продолжая сыпать яростными ударами.

Даже если бы он захотел сопротивляться, то не смог бы, потому уцелевшими пальцами левой руки я пережимаю сонную артерию.

— Сдохни, мразь! Сдохни! Сдохни! — ору, забив на разодранное от криков горло.

Остановить себя удаётся только, когда на его хлебале не остаётся живого места. И то только потому, что мне необходимо выбраться отсюда, а я не уверена, что смогу двигаться в таком состоянии.

Обшариваю руками его карманы, пока не нахожу ключи от машины. Подрываюсь на ноги, но тут ногу пронзает такая боль, от которой я снова оказываюсь на коленях. Перевожу затуманенный взгляд на нож, торчащий в бедре, а потом на ухмыляющуюся морду Кира.

— Сдохнешь здесь, сука. — хрипит он.

Нет! Нет! Нет!!!

Я не могу умереть здесь. После всего, что я выдержала, чтобы выжить, я не могу просто сдаться.

Артём…

Я выживу. Ради него… Выживу…

Осторожно поднимаюсь на ноги, глядя, как вытекающие изо рта кровавые капли впитываются в землю, и наношу несколько ударов в пах бывшему.

Сознаю, что трачу на это не только жизненно-необходимые силы, но и кровь, но иначе у меня нет шансов сбежать от него.

Не понимаю, как удаётся добраться до машины. Всю дорогу я спотыкалась, падала и поднималась, потому что должна вернуться к любимому.

Нельзя сдаваться. Нельзя… Нельзя!

Дрожащими пальцами открываю замок и заваливаюсь на водительское сидение. Щёлкаю кнопкой, блокируя двери, и просто стараюсь справиться с паникой, отчаянием и болью, которые троекратно возрастали с каждым шагом.

Срываю с себя водолазку и туго затягиваю бедро выше раны, чтобы перекрыть поток крови.

Если бы я могла себе это позволить, то сейчас бы просто разревелась, потому что каждое движение вгоняет меня в агонию.

До скрежета сжимаю зубы и вытираю залитые плазмой глаза.

Выезжаю по едва различимой дороге на трассу и выжимаю газ до предела, потому что я понятия не имею, как далеко от города нахожусь.

А если остановиться и ждать помощи?

— Плохая идея… Плохая идея… — повторяю, будто в бреду, понимая, что встретить кого-то среди ночи на лесной трассе ещё меньше шансов, чем добраться до больницы живой.

Едва вдалеке мелькает свет, как я начинаю бить по клаксону и моргать фарами, но все машины проезжают мимо.

Трасса то расплывается, то раздваивается. Глаза не только кровью из разбитой головы заливает, но и чёрным туманом заволакивает. Все мысли сужаются до одной единственной: больно.

Жутко. Невыносимо. Адски. Смертельно, мать вашу, больно.

Видимо, и шансы мои сокращаются, потому что по пути ни одного посёлка, а я понятия не имею, как далеко город. Вряд ли я протяну ещё хоть десяток километров. Я даже не знаю где я нахожусь, и куда еду.

Ни одна машина не тормозит.

Если я не остановлюсь, то просто слечу с дороги.

Руки тяжелеют. Ноги перестают слушаться.

— Ещё одна попытка, и я сдамся. — шевелю онемевшими губами.

Не могу больше. Мне так больно. Не могу… Больно…

— Прости меня, Артём. Прости, Тёма. Прости… Прости… Я пыталась… Прости…

Ещё одна тачка. Маячу уже без какой-либо надежды, но расплывающимся взглядом улавливаю в боковом зеркале красные стоп огни и резко бью по тормозам. Машину ведёт юзом, но я просто неспособна пошевелить левой ногой и выжать сцепление.

Если бы я могла мыслить трезво, то готовилась бы к тому, что машина может перевернуться. Если бы я понимала последствия, то предприняла бы другие действия. Но у меня нет на это сил.

Я даже не зажмуриваюсь, едва улавливая вращение пространства. Накатывает новый приступ тошноты. Меня бросает по сидению, но я мёртвой хваткой цепляюсь руль, пусть и неосознанно, но я не оставляю попыток выжить.

Тёма…Я не умру ради него. Ради него я буду жить.

Едва машину перестаёт крутить, толкаю дверь, вываливаясь на улицу. Меня утягивает в бессознательность, но я продолжаю сражаться за жизнь. Слабость бетонной стеной наваливается на тело.

Улавливаю искорёженные мужские голоса и смазанные силуэты.

Помощь…

Указываю глазами на нож в ноге, стараясь сказать, что его нельзя вынимать, иначе потеря крови будет критической, но губы, так же как и голос, не слушаются.

Тьма…

Манящая… Желанная… Глубокая… Спасительная… Исцеляющая…

Забирающая страх, боль, отчаяние…

Я вернусь, Тём. Я обязательно вернусь. Обещаю… — последняя мысль, прежде чем я полностью отдаюсь в убаюкивающие объятия темноты.

Глава 39

Изгоняя кошмары

— Дедушка? — шепчу задушено, глядя на человека, которого так сильно любила и по которому бесконечно скучаю.

Он растягивает губы в улыбке и будто молодеет на несколько десятков лет. Раскрывает объятия, и я без раздумий бросаюсь в его руки. Я плачу у него на груди. Но не от боли или горя, а от радости. Он гладит меня по голове, давая выплакаться. Когда слёзы иссыхают, поднимаю на него заплаканное лицо и улыбаюсь в ответ.

Только у моего дедушки может быть такая тёплая и согревающая улыбка.

Дедуля опускает руку на мою щёку и убирает волосы за ухо.

— Я умерла? — задаю пугающий вопрос. Этого не может быть. Неужели я так и не выбралась из того проклятого леса? Он отрицательно качает головой. — Я сплю?

— Да, Настенька, спишь. Но это очень глубокий и опасный сон, девочка моя.

Девочка моя...

Меня передёргивает от этих слов, потому что перед глазами сразу появляется лицо любимого мужчины. Я слышу его голос. Вот только он дрожащий и срывающийся. Он будто изнутри меня идёт, а не снаружи.

Отступаю на шаг и обнимаю себя руками за плечи в попытке согреться. Всматриваюсь в морщинистое лицо и выбиваю несмело:

— Что это значит, дедушка? Я...

— Всё будет хорошо. Ты сможешь из него выбраться. У тебя есть причины жить, внуча.

Забив на страх и холод, снова улыбаюсь.

— Я так скучаю по тебе. — шепчу, хватая его руку и ожидая ощутить ледяные пальцы, но вместо этого обжигаюсь теплом. — Мне так много надо рассказать тебе. Я всё же поступила в полицейскую академию. Благодаря тебе, дедуль.

— Знаю, Настенька. И я очень тобой горжусь.

Пусть и во сне, но только что сбылась ещё одна моя мечта. Ведь я так хотела, чтобы дедушка гордился тем, что я послушала его слова и зов сердца.

Прижимаюсь крепче и заглядываю в серые глаза.

— А ещё я влюбилась. Мы собираемся пожениться. Я бы так хотела познакомить тебя с Артёмом. Он бы тебе обязательно понравился.

— Он мне уже нравится. Я знаю, что ты никогда бы не выбрала себе в спутники плохого человека. Ты очень его любишь?

— Конечно! — повышаю голос, уверенно кивая головой. — Он самый лучший, дедуль. Таких, как он, больше нет. И я... — перевожу дыхание, тормозя поток слёз и выравнивая дрожащий голос. — Я скучаю по нему. Мне без него так холодно.

Не знаю, сколько времени я провела в этом странном сне, но всё это время я замерзала.

Разве так бывает? Ведь это лишь сон. Почему чувство такое, что я не просто сплю? Я будто в параллельной вселенной.

Дедушка обнимает меня, прижимая к груди, и разрезает ровно:

— Ты со всем справишься. Ты сделала правильный выбор. Впереди тебя ждёт тяжёлый путь, но у тебя есть надёжный человек, который поможет преодолеть все трудности. Вместе вы сможете построить то будущее, которое захотите сами. Ты всё делаешь правильно. А сейчас, — поднимаю на него лицо, поджимая дрожащие от переизбытка эмоций губы, — иди к нему, внуча. Ты нужна своему любимому человеку.

— Что это значит?

Ответа не следует, а дедуля отталкивает меня от себя и коротко приказывает:

— Иди. Не сопротивляйся. Впусти в себя.

Я не успеваю даже подумать над его странными словами, как налетает обжигающий ветер, а тьма сгущается. Меня затягивает в водоворот. Хватаю губами воздух, но рот забивает чем-то вязким. Я давлюсь и кашляю. Зажмуриваю глаза и просто отдаюсь этому вихрю. Я впускаю его внутрь. И я понимаю.

Я разом понимаю всё. Абсолютно всё. Я вижу прошлое. Я знаю будущее. Я смотрю на мир откуда-то сверху. Я могу рассмотреть каждого человека в нашем мире. Я знаю, что он чувствует и чем живёт.

Это странно. Как в фильмах или эзотерических книгах и передачах.

Я вдруг сознаю, что мне разом стали доступны все знания мира, но мне этого не надо. Сейчас меня волнует один единственный человек, поэтому я отрекаюсь от всего лишнего, сосредоточиваясь на любимом.

Опускаю веки и просто дышу. Не знаю, что происходит кругом в этот момент, но внезапно я теряю все знания, полученные секунды назад, и ощущаю под ногами твёрдую почву, а сердце пронзает такой болью, что я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать от неё.

Открываю глаза и вижу Тёму, стоящего на краю обрыва. Без сомнений цепляю его руку и прошу не делать этого.

Я говорю странные вещи, смысл которых мне не понятен. Я творю то, чему не могу найти объяснения. Я просто делаю то, что должна, чтобы не дать самому дорогу человеку на свете совершить роковую ошибку.

Я делаю это снова, когда вижу его в спальне с пистолетом в руках.

Я не знаю, где нахожусь, но уверенно указываю направление, в котором надо искать.

Всё остальное время я будто в каком-то ледяном беспросветном вакууме. Мне постоянно холодно.

Понимаю же, что ещё немного, и я просто замёрзну, оставшись здесь навсегда.

Поднимаюсь на ослабевших ногах и иду вперёд. Бегу в густом мраке, пока не вижу свет. С разбегу ныряю в него.

Никаких страхов или сомнений. Я нужна любимому человеку, и я вернусь к нему, чего бы мне это ни стоило.

Выплывать из темноты чертовски сложно, но я упорно продолжаю подниматься вверх, пока глаза не режет яркой вспышкой света. В уши пробивается прерывистый писк, вызывая болезненную пульсацию в гудящей голове. Белый свет слепит привыкшие к долгой тьме глаза.

Опускаю веки и обвожу шершавым языком пересохшие и потрескавшиеся губы. Шевелю слабыми пальцами и тяжело выдыхаю от облегчения, когда мне это удаётся.

Ноги тоже послушно следуют командам мозга. Пусть и через боль, но мне удаётся приподняться.

Вынуждаю себя открыть воспалённые глаза и морщусь от ослепляющего света. Гул в голове усиливается, а болезненные ощущения нарастают. Сжимаю зубы и опускаю вниз голову, изучая белоснежное покрывало и светлый пол. На лампы всё ещё не смотрю, но кошу взгляд в сторону адского агрегата, издающего этот убийственный писк.

Щурясь и стискивая челюсти, смотрю на монитор, показывающий неровную линию ударов моего сердца.

Больница...

Но как я здесь оказалась? Нет, я, конечно, помню всё, что произошло в лесу и людей, которые спасли мне жизнь, но все события смешались в какое-то непонятное месиво, и мне не удаётся синхронизировать их по времени и понять, что было реальностью, а что сном.

Я чётко помню Артёма, сидящего на постели с моим "подарком" в руках. Я помню обрыв и наш странный разговор. Но было ли это всё настоящим?

Картинка смазывается, а боль в ноге становится мучительно сильной. Со стоном падаю на мягкую подушку и рвано хватаю пропитанный лекарствами кислород.

Как давно я здесь? Что это за больница? Где Артём? Знает ли он, где я нахожусь? Что случилось с Должанским?

Миллионы вопросов, которые разрывают мой мозг. Сознание уплывает. Я опять проваливаюсь в темноту. Вот только она больше не ледяная, а тёплая и исцеляющая. Необходимая...

— Нет... не приходила... показатели... знаю... — долетают до окутанного сонным мороком сознания отдельные слова, сказанные мужским голосом.

Вынуждаю себя поднять налитые свинцом веки и сразу же цепляюсь расплывчатым взглядом за смазанную мужскую фигуру. Белые волосы. Знакомый до боли силуэт.

Сердце мгновенно ускоряет ритм, причиняя боль треснувшим рёбрам. Дыхание срывается, а писк аппаратуры наращивает темп и интенсивность, выдавая мой внутренний страх и хаос.

— Артём. — шевелю непослушными губами, но не издаю ни единого звука.

Пересохшее горло дерёт, когда делаю попытку прочистить его и вырвать из себя хоть что-то.

Парень поворачивается на издаваемые мной звуки, и я понимаю, что с ним что-то не так. Это критические неправильно. Это аморально неверно. Даже сквозь туман различаю, что его волосы стали короче.

Он подстригся? Но когда? Зачем? За те два с лишним года, что я его знаю, он никогда не стригся коротко.

Сколько я здесь? Как долго провалялась в бессознанке? Что, блядь, происходит?

Меня начинает колотить, когда он подходит ближе, нависая над кроватью, но упорно молчит.

Почему? Почему Артём ничего не говорит? Почему не прикасается?

Мне холодно. Господи, мне так ужасно холодно. Мне необходимо его тепло, но он только смотрит.

С силой сжимаю веки, не обращая внимания на боль, вызванную этим действием. Прокашливаюсь и открываю глаза. Несколько раз промаргиваюсь в попытке сфокусировать зрение, но выходит слабо.

— Тёма?.. — шелещу сипло и едва слышно.

Он напрягается, излучая какую-то странную, непонятную мне ауру.

Что с его лицом? Оно другое. Знакомые черты, но всё же отличающиеся. Что не так? Он будто моложе стал. Разве такое возможно? Если я была в коме достаточно долгое время, то он должен был стать старше, а не наоборот. Блядь... Что за херня? Я ничего не понимаю. Совсем.

— Артём. — шепчу уже твёрже, но с нарастающей неуверенностью.

Он всматривается в моё лицо, и в бирюзовых глазах читается удивление. Наклоняется ниже и высекает отрывисто:

— Артём? Артём Северов? Ты говоришь о нём?

Что он несёт? Что за бред? Почему Тёма говорит о себе в третьем лице?

Голова идёт кругом, а дыхание замирает. Кровь стынет в венах, когда выбиваю дрожащими интонациями:

— Почему ты, — закашливаюсь от першения в горле, — так говоришь, Тём?

Из глаз слёзы брызгают, но я даже не понимаю этого. Всё путается и переплетается. Я теряюсь. Мне внезапно становится жутко страшно и ещё холоднее, нежели раньше.

— Я не Артём. Меня зовут Егор. А тебя? Ты знаешь Артёма? — бред... Бред... Что за бред он несёт? Меня на куски рвёт. — Да не молчи ты, блядь! — рявкает, когда я отползаю от него на край постели и сжимаю руками готовую взорваться голову. Остервенело трясу ей из стороны в сторону. Это сон. Я наверняка сплю. Или я сошла с ума. Ничего не понимаю. — Эй, посмотри на меня. Смотри! — сжимает мои запястья, отводя руки в стороны, и цепляет взгляд. — Я — Егор Северов. Артём — мой брат. Если ты знаешь его, то скажи мне. Как его найти? Где он? Как с ним связаться?

Вырываю руки из захвата и кричу. Сама на понимаю, что делаю и ору, но просто не способна остановить этот приступ истеричкой паники.

Мне страшно. Я теряюсь от непонимания. Артём ведь сказал, что у него никого нет. Может, я всё же умерла? Что, если я на том свете?

Меня топит... Топит... Затягивает глубже... Накрывает... На части разрывает...

Больно... Больно... Страшно...

Ужас... Страх... Паника...

Кричу. Вырываюсь из рук санитаров. Меня вжимают в матрац и крепко фиксируют. Ощущаю иголку в вене, а потом меня медленно утягивает в пустоту, в которой так хорошо и спокойно.

Здесь нет боли. Здесь нет страха. Даже холода нет. Только нирвана.

Плыву на тёплых волнах. Тропические воды окутывают заледеневшее тело, согревая.

Невесомость...

Такая приятная и ласковая. Такая нежная и надёжная. Как объятия любимого человека.

Отдаюсь ей полностью. Растворяюсь в ней. Греюсь. Прихожу в себя. Упорядочиваю рассыпающиеся мысли. Собираю воедино паззл, раскладывая события по полочкам. Синхронизирую по времени.

Ссора с Артёмом. Уход из дома. Встреча с Киром. Похищение. Лес. Попытка изнасилования. Избиение. Борьба за жизнь. Побег. Машина. Люди. Спасение.

Всё это было на самом деле. Я выжила. Эта уверенность зарождается в груди и заполняет измученную душу.

Если бы я могла дышать в этом мире, то я бы облегчённо выдохнула.

У меня получилось выжить. Я смогла справиться с бывшим и дождаться помощи.

— Я вернусь, Тём. — шепчу, но звуков нет.

Это странный, но хороший мир. Здесь тихо и спокойно. Яркое солнце и нереального насыщенного бирюзового цвета океан. Неизвестные тропические растения всех оттенков зелёного. Это мир исцеления. Здесь затягиваются душевные и сердечные раны. Мозги встают на место.

Не знаю, возможно ли контролировать свои мысли во сне, но именно это я делаю.

Понимаю, что дедушка и сломленный Тёма были лишь коматозными видениями, а вот Егор нет. Он настоящий.

Но как, блядь, такое возможно? — первая мысль, когда выныриваю в реальность и осматриваю стены больничной палаты.

Здесь настолько тихо, что эта тишина кажется звенящей. Только писк кардиомонитора нарушает её. Даже из-за двери не доносится ни единого звука. Видимо, в этой больнице очень хорошая шумоизоляция.

Продолжаю осмотр помещения, подмечая тяжёлые шторы на окнах и новенькую плазму на стене. На подоконнике живые цветы в горшках, а на бежевых стенах картины.

Частная клиника. — понимаю я.

И, видимо, не из дешёвых. В таких местах лечение себе может позволить только элита нашей страны.

Копаюсь в собственных мыслях, убивая себя вопросами и догадками.

Как долго я спала? Это была кома? Что с Тёмой? Что если прошли годы? Смог ли он жить дальше? Смог полюбить кого-то или всё ещё один? А вдруг он и правда сломался?

Трясу головой, изгоняя кошмарные мысли.

Нет! Не может этого быть. Не могло пройти так много времени. Я просто не могла спать так долго.

Сжимаю пальцы правой руки в кулак и глушу подступающую панику. Убиваю её в зародыше. Мне нужна трезвая голова.

Появляется медсестра, но я отрешённо отвожу взгляд, когда начинает задавать вопросы, а потом исчезает за дверью с фразой:

— Я позову Константина Витальевича.

Меня дрожью бьёт от этого имени. Не знаю, что именно цепляет, но в одном уверена точно: встреча с этим человеком не предвещает ничего хорошего.

Откуда мне это известно? Без понятия.

Опускаю ресницы, продолжая самокопание.

Любимый говорил, что у него никого нет. Именно так. Он никогда не утверждал, что его семья умерла. Но упоминал наследство. Если он просто вычеркнул отца из своей жизни после всего, что этот ублюдок ему сделал? Но ведь и о брате ни слова сказано не было.

Блядь, ну что я за дура такая? Почему не выслушала всю историю до конца, чтобы сейчас не теряться в предположениях? Не позволила Артёму рассказать, потому что было слишком больно не только ему, но и мне. Знаю же, насколько тяжело ему давалась эта исповедь. Если бы я только дала ему высказать всё, что он так упорно прятал на протяжении долгих шести лет... Но я не могла это слушать.

Дверь открывается, и входит Егор. Бегло проскальзываю по нему взглядом и утыкаю глаза в потолок.

Даже этого достаточно, чтобы понять, насколько сильно я ошибалась, приняв его за Тёму. И дело не только в длине волос и возрасте, но и в чертах лица. Они схожи, но всё же отличаются достаточно, чтобы можно было их спутать.

У Артёма черты более жёсткие, а у его брата они мягче и даже спокойнее, что ли. Губы у Северова младшего более пухлые и чувственные, в то время как у моего любимого они чётко очерчены и превращаются в тонкую полоску, когда он злится. И скулы у Тёмы острее, как и подбородок. Лицо Егора не такое "крутое". Но самая заметная разница в глазах. А если быть точнее, то во взгляде. У брата он более открытый и спокойный, а у моего жениха он скрытный и настороженный. Будто он всегда ожидает какого-то подвоха от жизни. Только рядом со мной он смягчается и отпускает постоянную тревогу.

Боже, как же я по нему скучаю. Мне так его не хватает. Мне просто жизненно необходимы его тепло, прикосновения, объятия. Я так хочу услышать его голос, но не могу себе позволить даже позвонить ему. Знаю же, что он сразу примчится ко мне, а тогда Артёму придётся столкнуться со своим ужасным, приносящим боль и страдания прошлым. А я никогда не смогу так с ним поступить, какой бы сильной ни была моя нужда в нём.

Сжимаю веки, сдерживая непрошенные слёзы.

Жжёт. Очень сильно жжёт, но мне удаётся сдержать влагу, не позволив ей пролиться.

Северов младший, в том, что он младше, я уверена на все сто процентов, берёт стул, подтягивает его к постели и садится верхом.

Слежу за ним периферийным зрением, ни чем не выдавая не только своего интереса, но и внутреннего буйства.

— Долго ты планируешь молчать? — выбивает парень, всматриваясь в моё отрешённое лицо.

Сколько придётся. По крайней мере, до тех пор, пока не буду уверена, что не сделаю любимому хуже своими словами.

— Слушай, можешь сколько угодно прикидываться немым овощем, но хотя бы не делай вид, что не понимаешь меня. Я просто хочу найти своего брата. Я же понимаю, что ты знакома с ним. Не заметить нашего сходства просто невозможно. — ухмыляется грустно и переводит дыхание. — Не знаю, что тебе известно обо мне или о нашей семье, — ничего неизвестно, — но я... — замолкает, шумно гоняя воздух. Ловлю в фокус его глаза и читаю в них нескрываемое сожаление. — Я скучаю по Артёму. Я просто хочу поговорить с ним. Я... Блядь... Я должен перед ним извиниться. Я был пиздюком и наговорил того, чего не должен был. Знаю, что это не оправдание, но всё же... Просто дай мне шанс исправить это дерьмо. Можешь и дальше молчать. У тебя, уверен, есть причины это делать, но хотя бы подумай над моими словами. Я не верю, что у тебя вдруг кукуха поехала. У нас с братишей была нелёгкая жизнь, но ему всегда доставалось больше. — продолжает свою исповедь. Неужели у Северовых какая-то установка выворачивать передо мной душу? Ладно Тёма, но Егор... Почему он делает это? — Отец лупил нас по поводу и без. Артём всегда защищал меня, а я даже ни разу не сказал ему спасибо за это. Только благодаря брату моя жизнь была не такой ужасной, как его.

Закрываю глаза, снова сдерживая слёзы.

Господи... Через что же моему любимому пришлось пройти? Боже...

Даже мне за него больно так, что ком в груди все органы размазывает. А какого было ему? Как же он жил со всем этим?

Сжимаю кулаки под одеялом и просто стараюсь не разреветься.

Была уверена, что после той кошмарной ночи в лесу меня уже ничего не может зацепить, но это... Не просто цепляет, а пробивает насквозь. По сердцу дубинами лупит.

Сжимается сердце. Медленнее бьётся. Скулит от боли за любимого.

Восемнадцать лет он жил не просто без тепла и заботы, а загибаясь от боли, которую причинял близкий человек. Родной отец.

Боже, да как же так можно со своими детьми поступать? Они же твоя плоть и кровь.

Я не заплачу. Не заплачу...

Отворачиваю голову, выдавая себя с потрохами, и позволяю влаге пролиться. Щека и висок мокрые. Солью стянуты. И волосы ей пропитываются.

— Знаешь нашу историю, да? — тихо спрашивает Северов, перегибаясь через спинку стула. — Если знаешь, то я понимаю, почему ты молчишь. Защищаешь его. Ведь так? Просто дай мне этот сраный шанс исправить хоть что-то.

Продолжаю упорно молчать, но ведь броня уже пробита. Нет её больше.

Как же сложно хранить молчание. Так и хочется подорваться на кровати и рассказать Егору о брате. И сотни вопросов задать. Узнать все подробности. Я бы вынесла это. Обязательно бы справилась, чтобы помочь Тёме. Просто попросить позвонить ему. Рассказать всё как есть. Чтобы Артём хотя бы знал, что я жива и относительно здорова. И самой убедиться, что он в порядке.

Но я ничего из этого не делаю, продолжая безмолвно плакать.

Это только одна версия. Версия младшего брата, а я не могу быть уверена в том, что у старшего она не отличается.

Егор тяжело выдыхает и поднимается.

— Я не вру. Это правда. Я хочу попросить прощения за то, что сказал брату, что он умер для меня. Это не так. И ещё... Не знаю, что у тебя с ним, но если он хоть что-то для тебя значит, то подумай над тем, что ты девять дней провалялась в коме, и Артём понятия не имеет, где ты и что с тобой. — бросает устало и выходит за дверь.

Едва она закрывается, как я сворачиваюсь калачиком и реву, кусая зубами разбитый кулак.

И я, мать вашу, сдаюсь. Хватаю с тумбочки какой-то лист с медицинскими записями и ручку и пишу номер. Свой. Как ни стараюсь вспомнить ни номера Артёма, ни Вики, ни Антона восстановить в голове не удаётся. Даже родителей номера не помню.

Но делаю я это не для себя или Егора. Понимаю же, что вроде девять дней не так уж и много, но неизвестность... Меня бы она убила. И Тёму, я уверена, убивает.

Перед глазами встаёт та страшная картина из спальни, и я роняю лист вместе с ручкой и снова рыдаю, пока не удаётся отключиться и провалиться в сон.

Будит меня лёгкое касание и мужской голос. Поднимаю распухшие веки и утыкаюсь взглядом в человека, который так долго издевался над моим любимым.

В том, что это и есть отец Северова, сомнений не остаётся. Белые с серой сединой на висках волосы. Выгоревшие, но всё же нереального цвета глаза. И черты лица... Я думала, что у Артёма они жёсткие, но у этого человека они прямо таки пронизаны жестокостью. Хотя взгляд и ровный, и даже успокаивающий. Если бы я не знала, на что способен этот мужчина, то поверила бы в то, что он просто добрый доктор, который помогает людям.

Господи, но как можно спасать чужие жизни и при этом ломать судьбы собственных детей?

Сжимаюсь не только внутренне, но и внешне. Буквально в комок скрючиваюсь от его прикосновения.

Он напоминает мне Должанского. Красота снаружи и гнилое нутро.

— Пришла в себя. — констатирует спокойно, ощупывая рёбра. А мне не просто орать хочется, а сбежать со скоростью света как можно дальше. Эти мягкие руки, изучающие мои раны... Те самые, которые наносили сокрушающие удары. — Это хорошо. Как тебя зовут? Что случилось? Кто тебя ранил? Как ты себя чувствуешь?

Вопросы сыплются один за другим, но я лишь в кровь разгрызаю губы, что бы не закричать и не выдать себя и Тёму. Если он поймёт, что мы знакомы, то вряд ли даст мне возможность просто свалить отсюда по-тихому.

Только силой воли успокаиваю гремящее сердце и кривое дыхание. Спустя пару минут мне это удаётся. Внешне ничем не выдаю ни внутренней бури, ни ненависти, ни омерзения от одного его присутствия. Утыкаюсь глазами в одну точку, даже забывая моргать, пока он обрабатывает рану от ножа и сменяет повязку.

Улавливаю все его бесконечные вопросы, но не издаю ни звука. Даже движения не воспроизвожу, пока он не оставляет меня в покое и не уходит.

Как только слышу хлопок двери, подскакиваю на ноги, но тут же со вскриком боли заваливаюсь на пол. Ногу такой болью прошивает, что слёзы сами течь начинают, как ни стараюсь держаться. Дышу шумно и тяжело, переживая болезненный приступ. Едва удаётся очухаться, обыскиваю глазами комнату, ища лист, на котором писала номер, но его нет.

Страх мгновенно окутывает.

Что если этот изверг его забрал? Если позвонит и Артём поднимет трубку? Что же будет?

Господи, Тёмочка... Прости, родной. Прости меня.

Нельзя позволить ему это сделать.

Преодолевая боль, выхожу в коридор, но сразу сталкиваюсь лицом к лицу с Егором.

Больше нет смысла прикидываться дурой, поэтому выталкиваю с дрожью:

— Лист с номером?

С надеждой на парня смотрю. Он несколько раз моргает, а потом гулко выдыхает.

— Я забрал.

После этих слов выдыхаю облегчённо и я.

— Хорошо.

— Значит, овощем больше не прикидываемся? — выбивает с улыбкой, а у меня сердце сжимается от тоски по Артёму. Когда младший улыбается, он точь-в-точь как Тёма. — Расскажешь?

Качаю головой и, хромая, возвращаюсь в палату. Ничего не говорю, потому что слишком страшно становится от того, к чему мои действия могут привести. Внутренности в такой болючий узел стягивает, что я просто отключаюсь от реальности.

Егор задаёт какие-то вопросы, но я даже не стараюсь их слушать.

Что же я надела? Если он позвонит Артёму, то как тот отреагирует? Сколько же я ещё буду делать ему больно?

Спустя около половины часа Северов младший уходит, так и не добившись от меня какой-либо реакции.

Я могла попросить его не звонить Тёме, но какого-то хрена не сделала этого. Почему? Ну почему я, мать вашу, такая беспросветная дура? Зачем вообще написала эти грёбанные цифры, вместо того, чтобы попросить телефон у той же медсестры или пойти на сестринский пост и позвонить оттуда? Что же вытворяю? Почему не расспросила младшего брата Артёма обо всём?

Голова начинает болеть сильнее, а ужас в очередной раз захватывает и парализует.

За ночь предпринимаю несколько попыток выйти из больницы или хотя бы найти Егора и исправить свою ошибку, но медработники возвращают меня в палату. Последняя попытка уйти закончилась для меня тем, что меня снова накачали успокоительными, и я даже рукой нормально пошевелить не могла, а все мысли на осколки разлетались.

Несмотря на анестетики, уснуть мне удаётся только после рассвета.

За день дважды появляется отец Артёма, но я всё так же продолжаю притворяться отупевшей, чтобы не выдавать шквала.

Прошу у медсестры набрать Егора, но она говорит, что у неё нет номера. Во второй половине дня всё же иду на дежурный пост и уговариваю позвонить Северову младшему, вот только трубку он не берёт.

Блядь... Блядь... Блядь... Что же я надела? Если он уже позвонил Тёме? Что он ему мог наговорить? Ну почему я не сделала этого сама? Дура! Я полная идиотка. Как же теперь это исправлять? Что делать?

Сейчас мне остаётся только ждать. Поднимаюсь на постели, свешиваю ноги и слежу в окно за ползущим по небу солнцу. Долго моё ожидание не длится. Дверь в очередной раз распахивается, но я даже боюсь смотреть на вошедшего.

Егор? Медсестра? Этот изверг?

Вот только все мои предположения разбиваются о родной дрожащий голос.

— Настя. — зовёт меня Артём, но я даже пошевелиться боюсь.

Он здесь. Господи, он приехал за мной. А если столкнётся с отцом?

Любимый подходит ближе и снова окликает, но меня будто парализовало.

— Родная моя. — шепчет, присаживаясь на корточки.

Даже смотреть на него страшно. Что же я натворила?

Уходи. Уходи отсюда, Тём. Пожалуйста. — прошу мысленно, но он, конечно же, не делает этого.

Находит мои пальцы и мягко стискивает. Огнём от его касания прожигает.

Как же я скучала...

— Что с тобой случилось, маленькая? Пожалуйста, родная, ответь мне. Скажи хоть что-то, Насть. — просит с умоляющими интонациями, ощупывая взглядом моё лицо.

Я хочу сказать. Правда хочу. Но почему-то не выходит. Таким ужасом полосует от того, что в любой момент может явиться ублюдок, столько лет мучивший его, что меня параличом контузит.

— Я люблю тебя, родная. — сердце из груди рвётся. К нему пробивается. Боль причиняет. — Что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя.

Краем глаза ловлю его затравленный взгляд и тяжёло выдыхаю, встречаясь с бирюзовыми глазами.

Его лицо усталое и осунувшееся. В зрачках такая убийственная боль стынет, что я готова любой ценой изгнать её оттуда. Больше никогда не позволю ему страдать.

— Конечно будешь, Тём, потому что я прошла через всё это дерьмо и выжила только ради тебя.

Хочу, чтобы он знал, что я живу ради него. Что боролась не только с Должанским, но и со смертью, чтобы вернуться к нему. Чтобы понимал, что больше жизни его люблю. На всё ради него не только готова, но и способна.

Он так тяжело вздыхает, что у меня дыхание спирает.

— Настя? — сипит, цепляя взглядом.

Впускаю. Открываюсь. Тону.

— Привет, любимый. Я вернулась.

Выбиваю улыбку, которую он так любит, и Тёма откликается на неё смехом. По его щекам слёзы текут, с подбородка капают.

Артём плачет... Нет, это невозможно. Он не должен. Не должен! Не могу видеть слёзы любимого мужчины. Он ведь сильный. Он сильнее меня. Тёма приехал, забив на всё. Он не должен плакать... Не хочу этого видеть. Только не его. Только не таким.

Ловлю пальцами капли, размазывая их по лицу. И сама плачу. И от боли, и от страха, и от облегчения, и от счастья. Столько всего внутри, что дышать с трудом получается.

— Мне было холодно без тебя. Обними меня, Тём. Согрей меня. — прошу шёпотом, потому что мне это сейчас необходимо.

И он, конечно же, обнимает. Гладит. Ласкает. Прикосновениями обжигает. Кости своим жаром плавит.

Захлёбываюсь любовью, когда говорит, что гордится мной.

Согреваюсь им. Дрожь по всему телу летит. Кожа мурашками покрывается.

Мы справились с этим. Оба. Мы смогли пережить этот кошмар и снова вместе, несмотря ни на что.

Как же я люблю его. С каждым мгновением всё сильнее.

Только сейчас понимаю, что всё это время даже не думала об ужасе, через который прошла. Только за любимого переживала. Именно такой и должна быть настоящая любовь, когда забываешь о себе, растворяясь в родном человеке. У нас ведь душа общая. Он мою боль забирает, а я его.

Мало мне его лёгких касаний. Больше хочу.

— Поцелуй меня, Артём. — выбиваю тихо.

Целует. Конечно же, целует. Никогда не отказывает.

Понимаю ведь, что ему это не меньше меня необходимо. Слишком свежи воспоминания, когда он забыл меня. И острая нужда в том, чтобы быть уверенной в его любви. И сейчас тоже. Нам двоим это надо.

Жадно целуемся. Долго. Весь мир исчезает. В бирюзовых глазах вмещается. Мой мир.

Слезами давимся, но не разрываем поцелуя. Зарываюсь пальцами в растрёпанные волосы, прижимая его крепче. Обнять хочу, но Северов стоит на коленях, мешая мне это сделать.

— Люблю тебя. — хрипит, опуская ладони на моё лицо.

Чувствую боль на разбитой стороне, но не отстраняюсь. Критическая, ненормальная, острая необходимость в этой боли, чтобы убедиться, что это всё на яву. Что это не сон. Что я жива.

Цепляю его взгляд, и столько тепла и любви в нём, что все слова тают.

Мой любимый. Мой родной. Мой самый лучший. Мой единственный. Навеки. Мой...

— Тёмочка... — шепчу, заливаясь слезами. — Тёмочка...

Столько сказать хочется. Прокричать на весь мир о своей любви к этому мужчине, но выходит только повторять его имя.

Он ведь тоже ради меня на всё готов. Вообще о себе не думает, только обо мне беспокоится. Задаёт вопросы, на которые отвечаю честно. Все страхи вываливаю. Всю правду открываю. Ведь когда Кирилл похитил меня, я боялась только того, что больше никогда не увижу Артёма. Что не скажу, как же сильно я люблю его.

Успокаивает меня. Убеждает, что всё хорошо будет.

Конечно же, будет. Я без оглядки ему верю.

Ни на секунду друг друга касаться не перестаём.

— А вот я глазам своим не верю. — оба вздрагиваем при звуке этого голоса. — Думал, что достаточно мозгов вбил тебе в голову и вырастил мужика, а не соплю, которая ревёт, стоя на коленях.

Тёма закрывает глаза, а я перевожу свои на изверга. Только сейчас замечаю Егора и Антона, жмущихся в стены по обе стороны от дверного проёма. Быстро перехватываю взгляд Арипова, и мы обмениваемся короткими кивками.

Без слов понимаю, что он прикроет Артёма.

Тело любимого буквально каменеет под моими руками. Он так поверхностно дышит, что меня это пугает. Кладу ладонь на его плечо и сжимаю, выражая молчаливую поддержку.

Знаю же, что он не позволит мне вмешиваться, хотя не только язык чешется, но руки придушить сволочь, которая мучила моего родного человека.

Артём сжимает кулаки и глухо выдыхает.

Я должна сделать хоть что-то, ведь он здесь из-за меня.

— Тёма. — зову тихо.

Он поднимает взгляд и проводит костяшками по моей щеке.

— Не бойся, малыш. Всё хорошо.

Понимаю, что нихрена не хорошо, но спорить не начинаю. Он должен сам разобраться со своим прошлым, так же как и я. Принимаю его решение и провожаю взглядом, пока не скрывается за дверью. Только после этого позволяю себе расплакаться. Антон без слов обнимает, прижимая к себе.

— Иди к нему, Тоха. — хриплю, тормозя слёзы.

Я должна быть сильной. А Арипов должен быть сейчас с Тёмой,чтобы подстраховать, если что. Я бы и сама пошла, но не хочу отвлекать Северова своим присутствием.

— Ты слышала, что Тёмыч сказал? Я за тобой присматриваю. — высекает хмуро, отходя на пару шагов.

Вижу, что ему и самому пойти хочется.

— Иди, Антон. Я в норме. Я со всем справилась. Теперь его очередь. Просто прикрой на всякий случай.

— Блядь, Северова, ты не перестаёшь меня удивлять. Как ты из этого всего выгребла?

Читаю в его глазах нескрываемое восхищение и расслабляюсь, забив на внутренний мандраж.

— Я должна была, Антон. Любой ценой. Ты же знаешь, как сильно я люблю Артёма. Ну как я могла его оставить?

— Вы оба ненормальные. И эта ваша любовь... Сумасшествие просто. Но я рад, что Тёмыч встретил тебя. Спасибо, сестрёнка. — толкает, коротко обнимая, и выходит. На пороге притормаживает и оборачивается. — Я верил, Насть. Я знал, что ты не сдашься. — смотрит на Егора. — Будь с ней.

— Зачем? — удивляется тот.

— Затем, что если её оставить одну, то она сорвётся следом. — бросает и скрывается в коридоре.

Северов младший переводит на меня взгляд и смотрит так, будто я инопланетянин какой-то.

— Значит, Настя, да? — киваю. — Почему же молчала? Почему не сказала, что невеста Артёма?

Сердце, как ошалелое, гремит.

Вдох-выдох. Ловлю дзен. Нельзя сейчас сходить с ума.

— Из-за вашего отца. И из-за тебя тоже. — выбиваю тихо.

— Всё же знаешь нашу историю? — хмурится парень, подходя ближе.

— Не всю. Тёма когда-то сказал, что у него никого нет. — режу уверенно, устанавливая зрительный контакт. Егор жмёт кулаки, играя желваками. Решаю быть максимально откровенной, потому что не знаю, что братья успели обсудить, а что нет. — Я всегда знала, что у него есть какой-то секрет, но только несколько недель назад Тёма рассказал, что отец избивал его. И что он... — давлюсь всхлипом, вспоминая шрамы на его левой руке, но слёз себе не позволяю. — О тебе я ничего не знала. Он хотел объяснить всё, но я не могла позволить ему опять протаскивать себя через это. Знаю только, что его жизнь была Адом.

Парень кивает, подтверждая мои слова, и седлает стул, поставив его напротив меня.

— Это ещё мягко сказано. Наш папаша больной на всю голову. Мама сбежала от него, не выдержав побоев. Я совсем ребёнком был и почти не помню её. И брат сбежал, как только ему восемнадцать стукнуло. Давно сделать это собирался, но только после совершеннолетия мог забрать деньги, которые мама кидала нам на банковские счета. Он с собой меня звал, но я трусил. — переводит дыхание, скашивая взгляд в сторону, явно стыдясь этого. — Однажды отец запалил Артёма с какой-то девчонкой в спальне и взбесился. — даже напоминание о том, что это было очень давно, не спасает меня от жгучей ревности. Любимый никогда не делал секрета из своих прошлых похождений, но я не могу контролировать это грёбанное чувство. — Он и раньше адекватным не был, но в тот день... Избавлю тебя от подробностей, но брат схватился за нож, не выдержав измывательств. Дошло до того, что отец его чуть ли не до смерти забил, а Артём пырнул его ножом. Я тогда орал, что если отец умрёт, то никогда не прощу брата за это. Блядь, каким же тупорылым долбоёбом я тогда был. — тяжело сглатывает, прикрывая глаза. Накрываю его руку своей, выражая поддержу. Он с удивлением смотрит на мою ладонь, а потом переводит взгляд на лицо. — Если бы решился уйти с ним, то всего этого не произошло бы. Из-за меня он всё это время оставался в этом пекле. Я боялся... Боялся... Сука!!! — рычит, подрываясь со стула и меряя шагами палату. — Я думал, что он умер где-нибудь в канаве, потому что отец тогда озверел окончательно.

Когда Егор заканчивает рассказ, меня уже физически колотит. Подрываюсь на ноги, даже боли не ощущая, и выбегаю из палаты.

Какого хрена я сижу здесь, оставив любимого с этим чудовищем?

Мозгами же понимаю, что помочь мало чем могу, но просто не способна сейчас оставаться на месте.

Северов младший бежит следом, постоянно хватая меня за руки в попытке остановить, но сейчас мне даже торнадо помехой не будет.

— Где они? — рычу зло, когда сознаю, что понятия не имею, в каком направлении двигаться.

— Ты что, блядь, делать собралась? — высекает вместо ответа.

— Рядом быть! — ору, оборачиваясь. — Куда идти, Егор?

Не знаю, что он видит, но внезапно его лицо меняется, и он указывает направление. Только возле двери, из-за которой раздаётся грохот, снова тормозит меня. Срываю его руки и толкаю дверь.

— Стой, твою мать! — кричит младший. — Настя, блядь, остановись!

Не останавливаюсь. Влетаю в кабинет и сразу бросаюсь к залитому кровью Артёму.

Когда меня снова выталкивают за дверь, громко матерюсь и не оставляю попыток вернуться. Когда мне это наконец удаётся, вижу опирающегося на стол изверга и стоящего над ним Тёму. Он оборачивается и раскрывает объятия. Таким облегчением топит, что я без раздумий бросаюсь ему навстречу, забив на парализующий страх, вызванный видом крови.

Я нужна ему. И он мне тоже. Прямо сейчас.

С такой силой друг друга прижимаем, что больно становится. Дышу им. Ощущаю металлический запах, вгоняющий в панику, но останавливает её взбешённый крик.

— Ах ты, неблагодарный ублюдок!

Тёма толкает меня назад. От боли едва ли падаю, но Егор ловит под локоть.

Я должна сказать ему спасибо, но не способна ничего из себя выдавить. Такой ужас в душе разрастается, что сердце биться перестаёт, когда вижу, с какой жестокостью Артём избивает отца.

Сколько крови. Боже, как много крови.

Пячусь назад, охваченная паникой. Я вижу эту кровь на своих руках. Я чувствую её у себя во рту. Я захлёбываюсь ей.

— Выйди, Настя. — рубит брат Артёма, таща меня к выходу, но ноги будто к полу приросли, а глаза прикованы к ужасающей картине. — Ты бледная, как смерть. Не стоит тебе смотреть на это.

— Почему ты не вмешиваешься? — шепчу онемевшими, дрожащими губами.

— Потому что это — право Артёма. Отец это заслужил. Я вмешаюсь, только если брат попытается его убить.

Когда всё заканчивается и любимый поворачивается ко мне, растягивая окровавленные губы в улыбке, преодолеваю все свои страхи. На них ещё будет время, а сейчас...

Уверенно бросаюсь ему на шею, целуя всё лицо. Словно могу этим исцелить раны. С такой силой вжимаюсь в его стальное тело, что новую волну боли ловлю. Чувствую не только его рваное дыхание, но и крупную дрожь, которая по мышцам летит. И меня трясёт. Спасаюсь его губами.

Целуемся, забывая обо всём на свете. Нет больше никого. Не существует. Только он и я. Только мы.

Теперь он разобрался со своим прошлым. Ещё одна страница перевёрнута. Ещё одна дверь закрыта.

— Я люблю тебя, Тёма. — шуршу, задевая его губы своими и хватая прерывистое дыхание своего мужчины.

Он ничего не отвечает, но мне это и не надо. Намного больше без слов сказано. Любимый оглядывает кабинет, отца, Тоху, Егора и снова переводит взгляд на меня.

— Поехали домой, Насть. — говорит негромко, подхватывая меня на руки.

Только сейчас выдыхаю с облегчением, понимая, что мой кошмар закончился, и я снова могу жить.

Глава 40

Иду вперёд без оглядки на прошлое

Закончив рассказ, Настя замолкает, уткнувшись глазами в напольное покрытие.

А меня так коноёбит, что по замершему в тишине пространству летит стук металлических ножек стула о ламинат.

Моя девочка всё ведь рассказала. Не только о том, что произошло во время похищения, но и о своих снах и о том, почему молчала, чего боялась. Всё наружу вывалила.

Мысленно отпускаю себе сотый подзатыльник за то, что так и не рассказал любимой своей истории. Помню же, что сама слушать не захотела, но надо было хоть маленькими дозами пустить, чтобы ей не пришлось корить себя за то, что дала номер Егору. Блядь, понимаю, насколько сильно я ей нужен был, а она даже позвонить не решалась, чтобы мне не пришлось возвращаться в свой личный Ад. И даже о разговоре с братом не умолчала.

Тяжело поднимаясь на ноги, подхожу к Насте и без слов вынуждаю встать со стула. Едва взглядами встречаемся, тысячевольтным зарядом прошибает. Так же молча обнимаю, водя ладонями по наряжённой спине и дрожащим рукам. Прижимаясь губами к влажным волосам, целую макушку.

Дышу. Дышу ей. Надышаться не могу.

Даже если бы у меня и были слова, которыми можно описать свои чувства, то выдавить всё равно ничего не выходит.

Обоих трясёт.

Я ведь вместе с ней в этом ебаном лесу был. Ощущал, как и мои кости ломаются. Вместе выживали. Мы — единое целое. Не можем друг без друга существовать. И все чувства у нас напополам.

Мотор с такой одурью хуярит, что рёбра трещат. Дыхалка на износ пашет.

— Ты не злишься, Тём? — шуршит Настя, вскидывая голову.

Хватаю ладонями за лицо, фиксируя.

— За что мне злиться на тебя, родная? — едва рот открывает, сам ответить не даю, губами припечатываю. — Только если за то, что не позвонила сразу. Больше не за что, маленькая.

Глажу большими пальцами скулы. Выдохи рваные ловлю. Сильнее с каждой секундой нутро колошматит, на кровавые полосы рвёт.

— Если бы я не ушла тогда...

— Ты не виновата, Насть. — перебиваю уверенно, ведь так и есть.

— И ты не виноват, Артём. — шепчет сипло, опуская глаза на долю секунды, а потом опять контакт устанавливаем. — Никто из нас не виноват.

— Знаю, любимая. — и это правда. Однажды она просила никогда не винить себя, но только сейчас я понимаю, что это значит. — Дерьмо случается, девочка моя. — её ощутимо перетряхивает, и она сильнее ткань футболки в пальцах сжимает. — Я не могу находиться рядом с тобой каждую секунду. А ты не должна сидеть в четырёх стенах. Даже если бы мы не поссорились в тот день, то он мог подкараулить тебя у магазина, академии или работы. Мы не властны над судьбой, малыш. Не всегда можно всё контролировать.

Девушка всхлипывает, зарываясь лицом между плечом и шеей, тяжело гоняя воздух. Притискиваю крепче справа, едва касаясь рёбер на левой стороне.

Сука, там вообще живого места нет. А шрам...

Зубами скриплю, но продолжаю гладить её тело кончиками пальцев, не выдавая яростного потока, что внутри топит.

Отрываю расплывающийся взгляд от любимой девочки и перевожу на брата.

Я ненавидел себя за то, что оставил его с отцом. Но и Егор, оказывается, винил себя в том, что тот со мной сделал.

— Прости меня. — выбиваем одновременно.

Настя отрывает голову от моего плеча и растягивает губы в слабой улыбке.

— Ничего, что я рассказала о твоих словах, Егор?

Брат напрягается всего на мгновение, а потом начинает хохотать как припадочный.

— Блядь, братиш, у тебя не невеста, а Халк прям! Ты где её нашёл?

— В Питере. Но других таких нет, так что обломись. — улыбаюсь в ответ.

— Сто процентов нет. Не просто пробиться через пекло, но ещё и рассказать об этом не только тебе, но и незнакомому человеку... Это же какая сила нужна? — рубит, сменяя веселье на серьёзность. А потом подходит к нам и обнимает Настю, говоря тихо. — Спасибо, сестрёна. За то, что полюбила моего брата. Он заслуживает этого. Самую лучшую девушку заслуживает. Такую же сильную, как и он сам.

Я бы мог сейчас врубить ревнивого мудака, но вместо этого убираю лапу с её талии, позволяя обнять Егора в ответ.

— Эй, чё это за обнимашки и без меня? — врывается Тоха, подскакивая и выдирая мою девочку из рук брата, сам обнимает. — Ты молодчинка, сестрёнка. И ты тоже, Тёмыч. — переводит взгляд на меня, отпуская Настю.

Знал бы он, что я был готов сдаться, не говорил бы сейчас этого.

Любимая ведь обо всём рассказала, кроме того, что я сломался и опустил руки.

Спасибо, малыш.

Опираюсь спиной на кухонный гарнитур, пока друг поёт дифирамбы моей девочке, и улыбаюсь.

Сердце облегчением затапливает. Сверх края переполняет.

Моя девочка не просто смогла выжить, но и ещё сильнее стала. Пусть я и понимаю, что эти её панические атаки так просто не исчезнут, но теперь хотя бы знаю их причину. Бороться с ними практически невозможно, по себе знаю, но, по крайней мере, у меня есть понимание, что с ними делать и как помочь любимой.

Отталкиваюсь от столешницы, когда Настя, смеясь, подходит ко мне. Развожу руки в стороны, сам шагая навстречу своей жизни. Малышка обнимает за торс и шепчет, цепляя взглядом:

— Я хочу домой, Тёма. Соскучилась по нашей постели.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Мотор кости прошибает. Блядь, знала бы она, как я хочу забрать её отсюда, но вместо этого отсекаю:

— А я соскучился по тебе в нашей постели, но нам обоим нужен отдых, маленькая. Утром поедем. Хорошо?

— Конечно, родной. Я не тороплю тебя. К тому же тебе многое надо обсудить с братом. — выбивает на одном дыхании и поднимается на носочки, прикасаясь губами к щетине на подбородке. — Колется. — смеётся, растирая губы.

Улыбаюсь на её замечание и оставляю быстрый поцелуй на сладких губах своей девочки.

— Пойду побреюсь и искупаться не помешает. Ничего, если оставлю тебя с этими кретинами? — разрезаю, косясь на дурачащихся Тоху и Егора.

Только сейчас до меня доходит, почему Арипов заменил мне брата. Они очень по характерам схожи. Возможно ли, пусть и неосознанно, что я искал замену братишке, которого потерял так тупо?

Любимая следит за моим взглядом и гулко выдыхает, сжимая тонкими пальчиками мою ладонь.

— Как ты, Артём? — шелестит, когда взглядами встречаемся.

Моя очередь тяжело выпускать воздух.

— Честно?

Любимая отбивает напряжённо:

— Честно.

— Не знаю, Насть. Столько всего произошло. Не только в голове, но и внутри всё перемешалось. Блядь, малыш, — сиплю, утыкаясь лицом в её шею, чтобы никто больше не услышал моих слов, — когда я потерял тебя, то чуть не свихнулся. Потом Егор позвонил. Меня, сука, на части рвало между вами. Я и с ним поговорить хотел, и к тебе рвался. Я вообще нихуя не понимаю. Я запутался, Насть. Я не знаю, что делать.

— Зато я понимаю, Тём. — толкает едва слышно, вынуждая оторвать голову от её шеи. — Егор — твой брат. Вы много лет не виделись, особенно учитывая то, как вы расстались, то неудивительно, что тебя так растаскивало.

— Как тебе это удаётся, маленькая? Ты понимаешь меня лучше, чем я сам. — бомблю с хрипом, утыкаясь лоб в лоб.

— А тебе, Северов? — тянет эту свою мозговъебательную улыбку, и я, сука, в очередной раз плыву.

Всё дерьмо исчезает. Вся боль растворяется. Все сомнения тают. Все страхи испаряются.

Когда я только забрал Настю из больницы, и она говорила, что этот уёбок не насиловал её, то не мог поверить её словам, как бы, сука, не старался. Каждое слово Должанского помню о том, что он с ней сделал. Боялся, что она просто успокоить меня хочет, но теперь... Когда она всё рассказала, я понимаю, что ложью были его слова.

Блядь, когда моя девочка упомянула, что он ей член в рот засунул, едва сдержался, не только чтобы не завыть, но и не слететь с катушек.

Как моя малышка выдержала весь этот Ад? И то, как он избивал её... Сука, скованную беззащитную девушку. Мою, мать вашу, девочку. Мою невесту!

Убью эту мразоту, как только найду. Тоха с отцом уже связался. По всей России поиски начнут.

Я ему череп нахуй вскрою. Зубами вены вырывать буду, пока кровью не истечёт. Никогда больше не позволю любимой даже думать о нём. Эта мразь не приблизится к ней и на сотню шагов.

Башкой соображаю, что не могу каждую секунду быть рядом с Настей, но если придётся, то охрану найму. Блядь, я готов на коленях по всему миру ползать, лишь бы она была в безопасности.

— Я так сильно люблю тебя, родная. — шепчу хрипло, завладевая её податливыми губами. — Так горжусь и восхищаюсь твоей силой и смелостью. Ты не сдалась, любимая. Спасибо тебе за это. — рассекаю сипом, задевая её губы и глотая тяжёлое дыхание.

Настя слегка отстраняется и кладёт ладонь мне на грудь, туда, где колошматит по рёбрам сердце.

— Как я могла сдаться, Артём? А бы не оставила тебя. Никогда-никогда. Я же обещала, что тебе всю жизнь придётся со мной страдать, так что привыкай. — обрубает с лёгкой нежной улыбкой.

Ни один синяк или порез не может испортить её красоту. Провожу большими пальцами по скулам и щекам, прижимаясь к губам. Проталкиваю язык в её ротовую, но лишь мягко касаюсь её. Глажу и ласкаю. Ладонями шею мну.

Любимая то же самое делает, а потом сжимает моё плечо и отодвигается, жадно хватая воздух сквозь влажные от моей слюны губы.

— Что случилось, родная? Всё хорошо? — бомблю неуверенно, ведь всё ещё боюсь сделать что-то не так.

Наверняка же не знаю, как она на мои ласки отреагировать может после того, через что прошла.

— Ты колючий. — опять смеётся, растирая подбородок и губы.

Улыбаюсь искренне, прижимая к себе самого дорогого человечка на свете. Она кладёт голову мне на плечо, обжигая дыханием шею.

Провожу свободной рукой по подбородку и морщусь. Из-за моей генетики бриться приходится каждый день, чтобы не выглядеть пугалом. А я десять дней этого не делал. Неудивительно, что люди в больнице так на меня косились.

— Егор, — окликаю брата. — шмотьё какое-нибудь подкинешь? И бритва не помешает.

— Ноу проблем, братиш. — высекает, ставя на плиту чайник. — Бритву мою возьми. Тряпки принесу.

Когда выходит за дверь, опускаю глаза на Настю. Она будто чувствует это и поднимает свои.

— Иди, Тём. А я пойду прилягу.

— Устала? — спрашиваю обеспокоенно.

— Немного. И нога болит. — отбивает тихо, хмуря лоб.

— Блядь! — рявкаю зло. Совсем мозги отшибло. Я даже забыл, что ей нужны лекарства и перевязки. — Сильно болит, малыш? — дожидаюсь, пока она отрицательно качнёт головой, хоть и вижу, что привирает. — Сейчас скатаюсь в аптеку и привезу колёса. — перебрасываю взгляд на вернувшегося брата. — Егор, какие колёса нужны?

— Я сам съезжу. А ты пока в порядок себя приведи. Смотреть на тебя стрёмно. — режет с улыбкой. — Только сначала ногу твоему Халку перебинтую.

До скрипа челюсти жму. Нет, я, конечно, понимаю, что он не просто ничего лишнего себе не позволит, но даже пялиться на неё как на девушку не станет, но ревность — дерьмовое чувство, и бороться с ней у меня до сих пор не выходит.

— Сестрёнка не Халк, а Терминатор. — отсекает Тоха, перехватывая инициативу.

— Может, хватит уже моей невесте прозвища придумывать? — бурчу достаточно громко, но сдержанно.

— Всё в порядке, Артём. — тихо смеётся Настя, вставая на носочки и прижимаясь к щеке лёгким касанием губ. — Я не обижаюсь. Пусть на Халка не очень-то и похожа.

Все заходятся смехом, и я в том числе.

Пусть медленно, но напряжение всё же начинает отпускать.

С улыбкой иду в душ, пока брат обрабатывает раны моей девочки. Если быть откровенным, то тупо сбегаю, потому что не могу смотреть на рваный красный рубец и расползшиеся по всей левой стороне её тела синяки.

Это больно. Слишком, мать вашу, больно сознавать, что она каждую секунду испытывает от них боль, а я даже помочь ничем не могу.

Блядь, мне так нестерпимо хочется сжать её до хруста, но, сука, нельзя этого делать.

Воду в ванну даже не набираю. Скидываю шмотки и встаю под душ. Напряжение из тела никуда не уходит, а голова начинает болеть сильнее. После сотряса любое неосторожное движение имеет для меня последствия, а после стычки с отцом досталось мне нехило. Должен признать, что даже в его возрасте удары не потеряли силу.

При этой мысли меня физически дрожью прошибает. Так перетряхивает, что нога скользит по эмали и приходится опереться о стену, чтобы не наебнуться.

Я думал, что после сегодняшнего смогу, наконец, отпустить своё дерьмовое прошлое. Но, видимо, времени всё же больше надо.

Пока бреюсь, стараюсь не обращать внимание на синяки, ссадины и рассечённую бровь. Хватит уже. Никаких больше слабостей. Я нужен своей маленькой девочке сильным, а не слабаком.

Обтеревшись полотенцем, натягивая одежду брата, с удивлением осознавая, что она мне как раз.

Сука, как можно привыкнуть к тому, что брат всего на пару сантиметров ниже меня? Да и мускулы накачал нихреново. Всё ещё четырнадцатилетним пиздюком его не только помню, но и вижу.

С тяжёлым вдохом вхожу на кухню, сразу замечая, что Насти нет. Егор с Тохой сидят за столом, распивая кофе, и разговаривают, кто бы сомневался, обо мне.

— Не помешаю? — бурчу, направляясь к шкафу с кружками и насыпая себе растворимый кофе. Никто ничего мне не отвечает, поэтому заливаю в чашку кипяток и занимаю место за столом. — Как Настя? — спрашиваю едва слышно, бросая взгляд на братишку.

— Держится молодцом. Ногу ей перевязал, а она даже не пискнула. Сильная девчонка. Тебе реально с ней повезло, братиш.

Киваю, отпивая напиток.

— Не просто повезло, Егор. Она стала смыслом моей жизни. Кому, как не вам двоим знать, как мало в моей жизни было чего-то хорошего. — перевожу взгляд с одного брата на другого, тяжело выдыхая, и утыкаюсь глазами в тёмную жидкость. — Даже после той ночи, Егор, я не мог нормально жить, пока не встретил Настю. — снова глухой вдох-выдох. — Она стала моим светом. Моей путеводной звездой. Знаешь, после того, что отец столько лет вбивал нам в головы о любви и о женщинах, я два года боялся даже себе признаться, что люблю её, но потом... Короче, все его слова были бредом. — устало подвожу итог.

— Главное, что в итоге ты это понял. — бубнит Антон. — Я даже ревновал тебя поначалу. — выбивает со смехом. — Думал, что ты совсем свихнулся, но теперь понимаю, Тёмыч. Она того стоит. То, что происходит между вами — это что-то нереальное. Не каждому такое дано. И я, блядь, реально рад за вас обоих.

— Спасибо, Тох. — отбиваю тихо и обращаюсь к брату. — Может, расскажешь, как сам жил все эти годы с отцом.

Он сжимает челюсти, а потом рвано выпускает воздух через нос, расслабляясь.

— Терпимо. — бросает зло. — Пришлось подстраиваться. И ему, блядь, тоже. Потому что после той уебанской ночи он понял, что может остаться совсем один, если не сбавит обороты. Мы научились как-то сосуществовать. Честно говоря, я не думал, что он рискнёт наброситься на тебя. Соррянчик, что не вмешался, но это был твой бой.

— Хорошо, что ты этого не сделал. — выбиваю ровно, понимая, что иначе мне не удалось бы справиться со своими демонами. — Я должен был разобраться с ним раз и навсегда.

Брат кивает и продолжает рассказывать о своей жизни. В конце повествования отводит взгляд и высекает:

— Прости, братиш, что тогда наговорил всего этого дерьмища. Я, блядь, не знаю, что на меня нашло. Я хотел тебя найти, но...

— Забудь об этом, Егор. Ты не виноват. И в том, что я не ушёл раньше, тоже. Теперь это в прошлом. Мне не хватало тебя, брат.

— Мне тебя тоже. — бомбит он, поднимаясь с места.

Делаю то же самое и обнимаю брата, закрывая ещё одну дверь. Дверь, за которой остаётся моя вина перед ним.

— Эй, и снова обнимашки без меня. — хохочет Арипов, закидывая лапы нам на плечи.

— Блядь, Тоха, меня иногда реально пугают твои пидарские замашки. — ржу, делая пару шагов назад.

— Пошёл ты, Север. — отбивает, растягивая лыбу от уха до уха. — Так какие у вас тут достопримечательности можно посмотреть среди ночи?

— Ночью только самые лучшие. Клубы и бары. — бросает Егор.

— Это мне подходит. Ты с нами? — переводит взгляд на меня.

Возможно, мне и хотелось бы согласиться, чтобы провести с братом больше времени, но не могу оставить Настю. Хотя кому я вру? Не хочу я её оставлять.

— Это без меня. И вы не перебарщивайте с бухлом и девочками. — кидаю уже вдогонку, когда выходят из квартиры.

Тихо, чтобы не разбудить любимую, открываю дверь и вхожу в спальню.

Моя малышка лежит на спине, глядя в потолок.

Не спит. Но почему тогда не вышла к нам? Даёт мне время?

Быстро подхожу к ней, присаживаясь на край кровати. Она смотрит на меня, несколько раз моргая, и приподнимается на локтях. Зависаем, тупо глядя друг на друга. Не знаю, отчего мотор так заходится, но даже дыхание срывается. Пошевелиться не могу. Тишину в итоге разрушает Настя.

— Всё хорошо, Артём? — едва слышно вопрос задаёт.

Только сейчас выдыхаю, понимая, почему она молчала. Опять ведь за меня беспокоится.

Закидываю ноги на постель и раскрываю объятия. Любимая без промедления прижимается ко мне, кладя голову на плечо. От её рваного дыхания по коже мурахи бегут. Крепче сжимаю её плечи, касаясь голодными губами виска.

— Всё отлично, малыш. Ты не просто вернулась ко мне, но и вернула мне брата. Это всё так странно, что я до сих пор поверить не могу, что тебя нашли именно они. Да, и мои видения, и твои сны... Как это возможно? — сиплю потерянно, гладя её спину и волосы.

— Не знаю, Тём. Я тоже ничего не понимаю, но всё равно, — переводит тяжёлое дыхание и продолжает, — я рада, что всё случилось именно так. Что если это судьба? Ты бы не смог спокойно жить, пока не победил всех своих демонов и не избавился от чувства вины перед братом.

Все жилы на разрыв от её слов. Кислота по венам. На коже холодный пот выступает.

Как это может быть к лучшему? Она через грёбанный Ад прошла.

Беру себя в руки, выравнивая подрагивающий голос, и выдавливаю из скрутившего горла:

— Какой ценой, Насть? Тебе не кажется, что нам пришлось заплатить за это слишком дорого?

Подтягиваюсь выше, принимая сидячее положение, и смотрю на свою девочку сверху вниз, ныряя в глубину её зелёных глаз.

— Оно того стоило.

— Блядь, Настя, что ты несёшь?! — рычу взбешённо, но она спокойно закрывает мне рот пальцами и, поднимаясь, целует и шепчет прямо в губы.

— Если для того, чтобы ты смог жить без призраков прошлого, мне пришлось пройти через всё это, то я готова заплатить любую цену, Тём. Я люблю тебя. Ты самый дорогой и важный человек в моей жизни. Ради тебя я готова пойти на всё. Ты и сам такой же, Артём. Не заботишься о себе, когда дело касается меня. Поэтому не вини меня за мои мысли и выводы. Если ты не думаешь о себе, то это буду делать я.

Сууукааа. — рычу мысленно.

Знаю же, что она права. Всегда, блядь, права.

Отпускаю глухой выдох и прижимаюсь к губам, а потом утыкаюсь своим лбом в её и шепчу:

— Понимаю, маленькая, но сделать с собой нихуя не могу. — усиливаю нажим на её плечи, прижимая мягкое тело крепче. — Но больше никогда так меня не пугай. Ещё один такой поворот я просто не переживу. Вылечу нахуй с трассы.

— Обещаю, любимый. — шуршит едва слышно и подцепляет пальцами край моей футболки. — Сними её. — бубнит, когда попытка стащить с меня одежду заканчивается в районе грудины.

— Зачем, малыш? — хриплю, поддаваясь её умоляющему взгляду, и приподнимаюсь, позволяя ей избавить меня от футболки.

Любимая проводит ладошкой по грудной клетке, разгоняя не только новую толпу мурашек, но и волны жара по всему телу. Ловлю её тонкие пальчики внизу живота, когда подбирается к поясу штанов. Она вскидывает на меня взгляд и шепчет:

— Я так скучала по тебе, Тём. Хочу просто обнять тебя без преград. Как раньше.

Блядь. Я отлично понимаю, что если мы сейчас разденемся, то моё возбуждённое состояние сразу станет очевидным. Несмотря на весь кошмар, события, страхи и переживания, одно присутствие моей девочки рядом вызывает у меня похотливое желание. Уверен, что сдержусь, даже если мы оба останемся без одежды, потому что не рискну прикоснуться к ней и причинить боль. Но вот беда в том, что я улавливаю в её глазах такой знакомый блеск, что, сука, боюсь не утерпеть, если она начнёт меня провоцировать.

Соскакиваю с кровати и спускаю вниз штаны, оставаясь в боксерах. Настя молча встаёт на колени и снимает майку. Стягивает с задницы огромные штаны Егора и падает обратно, вытягивая ноги. Без слов понимаю, чего она от меня ждёт. Подцепляю ткань и медленно избавляю её от шмоток и тут же слюной давлюсь, потому что трусов на ней нет.

Блядь, я уже и забыл об этом.

Ложусь в кровать и укрываю нас обоих одеялом. На самом деле избавляю себя от соблазна, который вызывает её обнажённое тело. Даже синяки его не уродуют. Только вызывают новый приступ злости и даже бешенства. Глушу на подходе и обнимаю свою девочку. От касания голой горячей кожи к моему телу, член до такой степени перекачивает кровью, что, сука, больно становится, но я терплю, легкими касаниями гладя любимую.

Прижимаюсь ртом к волосам, но в этот момент она поднимает голову, подставляя лицо, и мы встречаемся губами.

Срываюсь...

Срываюсь на хрен, когда сама языком мне в рот толкается. Ягодицы ладонями сжимаю, сильнее в себя втискивая любимую. Членом в лобок упираюсь, ощущая лёгкую поросль. И это ещё сильнее, блядь, заводит. Она всегда и везде гладкая, но сейчас вызывает какие-то новые ощущения. Только силой воли вынуждаю себя разорвать поцелуй и отодвинуться от Насти.

— Тёма... — шепчет страстно, с затуманенными похотью глазами.

Вашу ж, блядь, мать.

Не стоило мне недооценивать уровень её "соскучилась". Знаю же, блядь, что она заводится с пол оборота, но всё равно поддался. Думал, что после всего этого кошмара, через который прошла, то не возбудится так быстро и сильно. Нет, я, конечно, пиздец как счастлив, что те ужасные события не вызывают у неё отвращения к сексу, но сейчас не могу позволить большего нам обоим, только...

— Раздвинь ноги, родная. — сиплю, придвигаясь ближе и накрывая ладонью промежность.

Она без раздумий разводит бёдра в стороны, и я скольжу пальцами по мокрым разбухшим лепесткам, раздвигая их.

Моя девочка стонет, когда толкаюсь в неё двумя пальцами, большим лаская налитый желанием клитор. Нахожу сладкие губы и впиваюсь в них поцелуем, наваливаясь сверху. Ползу ниже, оставляя мокрые дорожки на шее. Втягиваю в рот твёрдый сморщенный сосок, но не прикусываю, как делаю всегда, а только посасываю и глажу языком. Наращиваю темп. Её стоны тоже набирают обороты.

— Я хочу... Тёма... Хочу... — шипит, сильнее выгибая спину в пояснице.

— Блядь, малыш... — хриплю убито. — Пока только так...

Сука! Понимаю, что если бы она испытывала боль, то не просила бы о большем, но не могу в данный момент ей дать то, чего мы оба так хотим. К тому же она сейчас на обезболах, а потом ей эта активность вдвойне аукнется.

— Артём... Прошу... Тёма... — стонет, сжимая ладонью эрекцию.

Тут уже и я разрываю грудную клетку гортанным рычанием. Вынимая из неё пальцы, стягиваю трусы. Моя девочка следит за моими действиями, медленно соскальзывая глазами от лица к члену, и облизывает губы.

Вашу мать!

Ложусь на бок, опираясь на локоть, и возобновляю ласки, а её пальцы сжимаются на стволе с такой силой, что я стону от боли и удовольствия одновременно.

— Полегче, малыш. — выбиваю хрипом, когда она увеличивает скорость, но хватку не ослабляет. — Я понимаю, что ты соскучилась, но если ты мне сейчас оторвёшь член, скучать придётся ещё больше. — смеюсь, целуя любимые губы.

— Извини. — шелестит, ослабляя нажим и сбавляя ритм. — Я с ума схожу рядом с тобой, Тём. — вынимаю из неё пальцы и ими же обвожу горошины сосков, смачивая её же соками. — Блядь... — сипит, когда дую на них и втягиваю в ротовую полость. Срываю себе последние предохранители, ощущая её терпкий вкус. — Любимый... Только не останавливайся.

— Не остановлюсь, маленькая. Не сомневайся...

Ползу вниз, покрывая её тело влажными голодными поцелуями. Осторожно провожу языком по рёбрам на левой стороне, закрыв глаза.

Не могу, сука, видеть эти чёрно-жёлтые пятна.

Егор сказал, что одно ребро у неё сломано, а на двух трещины. Я эту мразь Должанского точно убью. Из-под земли суку достану.

Отпускаю тяжёлый выдох, тормозя ярость, и спускаюсь ниже, пока моя голова не оказывается между её раздвинутых ног. Несколько раз прохожусь слюнявым языком по бёдрам, а потом и по складкам. Втягиваю в рот клитор, возобновляя движения пальцами внутри её влагалища.

Её влажные стоны мне чердак дробят. Реально из последних держусь, понимая, что если войду в неё членом, то медленно и нежно заняться любовью не выйдет. Мы же с ней, блядь, на всю голову ебанутые.

Любимая подрывает бёдра, упираясь пятками в матрац. Мягко, но настойчиво толкаю её обратно на постель, отрываясь от её жемчужины, и твёрдо высекаю:

— Настя, не двигайся. Ты сейчас на обезболах, но потом хуже будет.

— Не могу, Тём. — хнычет, цепляясь пальцами в волосы и толкая мою голову обратно, вынуждая продолжать. Вот только я не поддаюсь. — Пожалуйста...

— Блядь, родная, просто расслабься и получай удовольствие. — рычу с улыбкой и размашисто пробегаю языком от клитора к анусу и обратно.

Моя девочка опять подаётся навстречу.

— Блядь, Настя, мать твою, не двигайся! — гаркаю, опять поднимая башку и заглядывая в её лицо. — Иначе я остановлюсь. — наверное, это единственное, что может сейчас удержать на месте.

— Я стараюсь, но не получается, Артём. — сипит рвано, но задницу опускает обратно.

Блядь, я её до одури хочу. Но ещё больше хочу дать ей разрядку и стереть на хрен все её, да и свои воспоминания о той страшной ночи.

Осторожно подтягиваю её бёдра, избегая прикасаться к бинту, и закидываю ноги себе на плечи.

Так хоть дёргаться перестанет.

Быстро, но при этом без лишнего напора довожу любимую до оргазма, трахая её то языком, то пальцами. Она вскрикивает, зажимая ногами мою голову. Продлеваю её удовольствие, покусывая пульсирующий клитор. Это первый укус, который я себе позволяю за половой акт. Знаю ведь, что они её ещё сильнее заводят. Выпиваю её оргазм и осторожно снимаю её ноги с себя. Поднимаюсь вверх и падаю рядом с ней, прижимая свою любимую девочку к груди. Она мелко дрожит и царапает ногтями плечи и грудную клетку.

— Люблю тебя, родная. — сипло шепчу ей в волосы.

Она только крепче жмётся ко мне, ничего не отвечая. Но мне это и не надо. И без того знаю, насколько сильно и она меня любит. Мы давно уже не нуждаемся в этих признаниях, доказывая свои чувства действиями, но всё равно постоянно продолжаем их произносить просто потому, что нам этого хочется.

— Тёмочка, — шелестит, когда рваное дыхание становится относительно ровным, — хочу, чтобы и тебе было хорошо.

Блядь, и я хочу, вот только вариантов у меня не много. Ловлю её руку и опускаю к члену, смыкая пальцы на стволе. Моя девочка несколько раз проводит ими по всей длине, а потом ловит мой взгляд и, установив контакт, просит:

— Хочу доставить тебе удовольствие, как только что ты мне.

Весь воздух со свистом лёгкие покидает. Меня аж перетряхивает, когда понимаю, о чём она просит. После её рассказа о том, что сделал этот уёбок, думал, у неё отвращение к такому виду секса появилось. К тому же...

— Родная, тебе надо отдыхать. Не напрягайся. Сломанные рёбра, зашитая артерия... Как ты себе это представляешь?

Вместо ответа она лишь сильнее стискивает пальцы на эрекции и тянет вверх. Понимаю, что собирается делать, поэтому встаю на колени и продвигаюсь вверх, пока член не оказывается на уровне её лица. Настя крепко зажмуривает глаза и тяжело сглатывает. Кроме этого звука в комнате только надо сорванное дыхание и слышится. Несмотря на то, что глаза её закрыты, я всё же успел увидеть в них страх.

Блядь!

— Плохая идея. — буркаю хрипловато, делая рывок вниз, но моя девочка хватает рукой член и поднимает ресницы.

— Не плохая, Тём. — отбивает полушёпотом и прижимается губами к головке, а потом всасывает её в рот.

— Ммм... Блядь... Блядь... Девочка моя... — выдыхаю сипом, пока Настя сосёт и облизывает, вызывая во всём теле дрожь нестерпимого удовольствия. — Вот так... Моя хорошая... Ммм... Охуенная... Блядь... Пиздец, какая охуенная... — бомблю матами, прикрывая веки от дичайшего кайфа.

Она не загоняет хер глубоко в глотку, её ласки только поверхностные, но мне, сука, и этого хватает. Я не просто перевозбуждён, я у последнее черты стою. Ощущаю лёгкое царапанье зубов на гладкой коже ствола.

Малышка нежно сжимает ладошкой мошонку и и ускоряется.

— Подожди. — выбиваю сквозь сжатые до скрежета челюсти, выдёргивая член из её рта. Она только непонимающе смотрит. Перекидываю ногу через её тело, потому что когда она берёт в рот сбоку, постоянно зубами задевает, причиняя пусть и слабую, но всё же ощутимую боль. — Давай так.

Любимая растягивает пухлые губы в улыбке и отползает немного вверх, принимая полусидящее положение. Более удобную позицию занимает, и я подтягиваюсь за ней, как, сука, намагниченный. Сам прижимаю шляпу к её губам, и она с готовностью принимает в рот. Понимаю, что двигаться ей в таком положении неудобно, поэтому начинаю медленно раскачиваться взад-вперёд, но как бы ни хотелось, глубоко она мне вбиваться не позволяет, сжимая основание пальцами каждый раз, когда предпринимаю попытку это сделать.

Второй рукой продолжает яйца ласкать, а потом опускает её вниз и тянется к клитору. Едва касается себя, оба стонами пространство разрываем. С завидной периодичностью воздух хватаем, но всё равно задыхаемся. Девочка моя сама ритм наращивает, начиная двигать головой. Её стоны из-за заполненного рта больше похожи на хриплое рычание. Сука, таскает меня от этого знатно.

Опускаю руку назад, накрывая её кисть, и сам касаюсь истекающей соками желания жемчужины.

Дыхание становится тяжелее и чаще. Стоны наращивают децибелы. Двусторонне.

Мои пальцы ускоряют движения и напор.

Настя полностью расслабляется, и я, наконец, вхожу в её горячий сладкий рот до конца, утыкаясь головкой в стенку гортани. Реально уже кончить готов, но держусь, пока по моему телу не пролетает вибрациями дрожь её оргазма.

И всё... Происходит извержение.

Едва чувствую, как сперма продвигается по семенному каналу, вынимаю член и подаюсь назад, заливая её грудь и шею. Пиздец, как хотелось кончить ей в рот, но почему-то тормознул в последний момент.

Возможно, в том проблема, что после того, что моей маленькой девочке пришлось пережить, я не хочу снова "опускать её в грязь".

По спальне пролетает стон, больше похожий на звериное рычание, но я с трудом догоняю, что он мне принадлежит.

Упираюсь подрагивающими руками в спинку кровати, опустив голову вниз. Стараюсь сфокусировать взгляд на лице любимой, но оно размывается. Опускаю веки, жадно хватая кислород. В нереальном ритме лёгкие пашут. И коноёбит как припадочного.

— Бляяядь... — тяну рвано, когда чувствую горячие мягкие губы и влажный язычок на головке. С трудом открываю глаза и вижу, как моя порочная девочка слизывает оставшиеся капли спермы, сжимая ствол ладонью. — Малыш... — хриплю сбивчиво. Громко сглатываю, когда по кругу языком проходится. — Любимая... Что ты... — от срывающего башню кайфа даже говорить не выходит нормально.

— Вкусный. — улыбается Настя с мозговъебательными ямочками на щеках, на которые тоже попали капли семенной жидкости. — Очень вкусный.

— Ведьма. — режу сипом, перетаскивая ногу через неё и падая рядом. С силой к себе жму и с жадностью целую. — Сладкая, соблазнительная, похотливая ведьма.

Смеётся моя зеленоглазая, облизывая мои губы. И я с ней смеюсь.

— Я жива, Тём. — шепчет, обрывая смех. Из глаз всё веселье и возбуждение исчезают. — И ты жив, Артём.

Она говорит странные слова, будто сомневалась в этом до настоящего момента.

Подбиваю пальцами её подбородок. Зрительный контакт устанавливаем.

Понимаю ведь, что это значит. Пусть наш путь ещё не закончен, но...

— Конечно, любимая, живы. Не могло быть иначе. Знаешь, Насть, — рассекаю так тихо, что сам себя едва слышу. Вдох-выдох, — я ведь тоже только ради тебя живу. Знаю, что это ненормально, но не могу иначе.

— И не надо иначе, Тёма. — шуршит не громче моего, прикладывая руку к моей грудине, туда, где для неё стук раздаётся.

— Для тебя стучит. — отбиваю напряженно, накрывая её грудь, и чувствую сбивчивые, но уверенные удары сердца.

Она накрывает мою руку своей и шепчет:

— А моё для тебя.

Глава 41

Мой воздух — её запах

Поднимаюсь с постели очень осторожно и тихо выхожу за дверь, прикрывая её, чтобы не будить любимую. Ей просто необходим полноценный отдых.

За эту ночь она дважды просыпалась с криками и слезами, хоть и успокаивалась достаточно быстро, понимая, что я рядом, а она больше не в том проклятом лесу.

Снова жму челюсти, забыв о боли, которую вызывает это действие. Пиздец, насколько сложно держать себя, понимая, что ничем не могу помочь Насте, кроме как тупо быть рядом и без конца повторять, что теперь всё хорошо.

Несмотря на то, что уже пошла вторая половина дня, в квартире чертовски тихо. Заглядываю в зал, и меня тут же ведёт от стоящего от Тохи перегара. Видимо, гульнули они ночью нехило, раз до сих пор не выветрились. Открываю дверь в спальню брата, но тот тоже храпит без задних ног. Выдыхая, иду на кухню и делаю кофе.

Даже учитывая то, что моя девочка уже почти сутки рядом, всё ещё не могу поверить, что это не плод моих воспалённых мозгов. Мы собирались вернуться домой с самого утра, но учитывая то, что не только Настя, но и друг спят, откладываю возвращение до вечера. К тому же ночью можно проскочить без пробок.

Бросаю взгляд на пачку сигарет, сознавая, что никотин мне сейчас просто необходим, хотя я собираюсь бросить. Но вот, сука, никак не выходит. Слишком до хуя всего происходит, чтобы можно было выдохнуть спокойно.

Подкуриваю и затягиваюсь. Задерживаю в лёгких дым на несколько долгих секунд и тяжело выпускаю вместе с хриплым выдохом. Цепляю телефон и делаю один единственный телефонный звонок. На том конце раздаётся севший, дрожащий, уставший голос.

— Артём?

— Приветствую. — бросаю коротко. Затяжка. Задержка. Выдох. Сизый дым в открытое окно. — Настя жива. Сегодня мы возвращаемся домой.

К моему удивлению, ответом мне служит не сотня вопросов, а облегчённый выдох и тихие рыдания. Жду, пока собеседница придёт в себя. Когда относительно успокаивается, толкаю с лёгкой дрожью в севшем голосе:

— Раненная, избитая, но не сломанная. Боюсь, что после того, что с ней случилось, понадобится помощь психолога.

Блядь, понимаю же, что чёрта с два она на это согласится. Иногда мне кажется, что Настя — женская версия меня самого. Такая же упёртая и пробивная. Не признающаяся не только в своих слабостях, но и отказывающаяся от помощи там, где, по её мнению, может справиться без неё. После избиений отца, которые длились долгие годы, я понимаю, о чём говорю. Возможно, если бы в своё время кто-то оттащил меня к специалисту, мне бы не пришлось шесть лет жить как зверь. Так же, как не пришлось бы два года отказываться от своего счастья, боясь любить.

— Что с ней произошло? — толкает Настина мать, переварив полученную информацию.

Может, и не стоило ей звонить, но, как бы то ни было, Настя — её дочь. Какой бы недоматерью та не была, даже я непожелал бы ей и дальше загибаться от неизвестности. Помню же, блядь, её глаза, когда она в очередной раз к Сергею Глебовичу пришла. Несмотря на собственное пиздецовое состояние в тот момент, всё равно прошибло.

Паркуюсь на подоконнике, продолжая глотать горький дым, и вкратце рассказываю Евгении Сергеевне обо всём, что произошло. Говорю коротко и без подробностей не только потому, что самому пиздец как тяжело не только озвучивать, но и снова представлять весь этот кошмар. Но и потому, что с какого-то волшебного хера не хочу её добивать ещё больше. Думаю, она достаточно уже расплатилась за все свои грехи и за всё, что пришлось пережить моей девочке. Ещё какое-то время трачу на то, чтобы убедить её, что Настя обязательно со всем справится и ей больше ничего не угрожает. По крайней мере, на данный момент, ведь я рядом. С трудом, но мне удаётся добиться того, что она обещает не лезть к нам, пока я сам не подготовлю любимую к встрече с ней.

Разглядываю унылый осенний Петрозаводск и разноцветный лес у линии горизонта, думая о том, что даже представить не мог, что однажды снова увижу эти улицы. Вдохну запах родной Карелии. Несмотря на то, что город — столица республики, воздух тут намного свежее и даже прозрачнее, в отличии от Питера. И понимаю...

Понимаю, что, сука, скучал не только по брату, но и по родине, как бы парадоксально это не звучало.

Все эти годы я жил всего в четырёх с лишним сотнях километров, но будто на другом континенте. Такой близкий и такой далёкий дом.

Ловлю себя на мысли, что хотел бы вернуться сюда. Купить дом на окраине, окружённый столетними соснами. Дом, где мы с моей любимой девочкой начали бы всё сначала. Дом, где росли бы наши дети.

При последней мысли давлюсь дымом и долго кашляю, раздирая и без того изувеченное горло.

Блядь, только сейчас до меня доходит, что я реально хочу семью. Мелких пиздюков, похожих на мою малышку. Не приведи Бог, чтобы мои гены взяли, хотя шанс и нихеровый такой есть.

Но сначала я женюсь на Насте. Понимаю же, что сейчас не до свадьбы, но сука... До назначенной даты осталась неделя, но любимой надо время не только чтобы полностью поправиться и дать синякам пройти, но и восстановить силы и нервную систему. Но я, блядь, не хочу ждать ещё больше. Вроде и сознаю, что спешки нет. Мы и так вместе живём, и никакие штампы в паспортах нам не нужны, чтобы быть семьёй, но у моей поехавшей психики явно гремучий бздык на этот счёт.

Слышу какой-то шум в коридоре и, тяжело вздохнув, спрыгиваю с подоконника. Когда раздаётся глухой удар, перехожу на бег. Сердце, сука, десяток ударов пропускает, когда вижу, как Настя с трудом поднимается на ноги, опираясь на стену. Подлетаю к ней и без слов хватаю на руки.

Мотор, блядь, так колотит, что я даже слов её не слышу. Только опустив на кровать, вынуждаю себя сосредоточиться на том, что говорит любимая девочка.

— Больно... Мне так больно, Тём. — режет дрожащими интонациями и коротко всхлипывает.

Из глаз слёзы рекой льются. Её буквально пополам сгибает, когда за бок хватается.

Сука, если аппендицит?

— Что именно болит, Настя? — выбиваю, тормозя всё лишнее. — Рёбра? Нога? Живот? Что, малыш? — цепляю ладонями её лицо, вынуждая смотреть на меня.

Большими пальцами влагу по щекам растираю. Даже дыхание стопорится, когда, снова всхлипнув, добивает:

— Рёбра и нога.

— Сука! Потерпи, родная. Сейчас принесу колёса.

На кухню на космических скоростях вылетаю и хватаю аптечный пакет, который вчера притащил Егор. Быстро сканирую содержимое и понимаю, что обычные обезболы не помогут. Благо, брат взял ампулы. Набираю содержимое в шприц и возвращаюсь в спальню.

Настя всё так же лежит, свернувшись калачиком, и тихо плачет и стонет. С такой силой челюсти сжимаю, что скрип эхом по комнате летит.

— Посмотри на меня, малыш. — хриплю, присаживаясь на край постели и опуская руку на её дрожащее плечо.

Вижу же, что сквозь боль вынуждает себя повернуться и привстать. Подкладываю ладонь под лопатки, придерживая. Выпускаю лишний воздух из шприца. Любимую аж передёргивает, и она толкает тихо:

— Может, просто таблетками обойтись, Артём? — отводит взгляд в сторону и шумно сглатывает.

Блядь, она уколов боится что ли? После всего, через что протащила себя, шарахается от иглы?

Подбиваю пальцами её подбородок и вынуждаю взглянуть на меня. Короткий контакт, а потом она снова смотрит на шприц и крепко зажмуривается.

Блядь!

— Расслабься, Насть. — молю негромко, но твёрдо. — Я знаю, что делаю. К тому же укол безболезненный и делается в мышцу. Ты даже не почувствуешь ничего. А от колёс и эффекта ждать дольше, и он слабее будет. Веришь, маленькая? — выбиваю на одном выдохе.

Девушка открывает глаза, но я не сосредоточиваюсь на боли и страхе, которые вижу в них.

— А ты умеешь, Тём? — шелестит задушено и снова ресницы опускает, тяжело вздохнув.

— Умею, Насть. Я должен был в медицинский поступать, поэтому с уколом справлюсь.

— Хорошо.

Отворачивается и ещё крепче зажмуривается.

Блядь, даже эта пиздецовая ситуация не мешает мне улыбнуться её такому детскому страху.

Быстро выполняю поставленную задачу, крепко сжимая её руку, когда дёргает ей.

— Всё, малыш, выдыхай. Уже всё закончилось. — сиплю, бросая пустой шприц на тумбочку и притягивая свою девочку в объятия.

Она несмело оборачивается и открывает глаза, в которых горит удивление, которое и в голосе её сквозит.

— Всё?

— Всё, родная. — шепчу, опускаясь вместе с ней на кровать.

Тяжело дышу, водя ладонями по напряжённой от боли спине, перебирая пальцами позвонки, пока она полностью не расслабляется, а дыхание не выравнивается. Заглядываю в лицо, понимая, что Настя уснула.

Несмотря на то, что за ночь я поспал не больше пары часов, постоянно прислушиваясь к её дыханию и готовясь в любой момент успокоить её страхи, даже сейчас мне отрубиться не удаётся. Так и лежу, обнимая любимую и упиваясь удовлетворением, представляя, что сделаю с Должанским, как только доберусь до него.

В этот раз мразота не отделается расквашенной мордой. Я не просто готов его убить. Я хочу... Нет, не хочу, я сделаю так, что он пожалеет о том, что я не прикончил его на пороге академии. За каждое мгновение боли, что приходится терпеть моей девочке, он расплатится часами агонии.

Малышка что-то неразборчиво бурчит во сне и закидывает перебинтованную ногу мне на бёдра. Провожу подушечками по бинту и шумно выдыхаю, опуская веки.

Мы справимся с этим. Вместе справимся. Обязательно.

Только после её рассказа давление, которое размазывало изнутри грудную клетку, наконец ослабло, и я смог дышать относительно свободно. Я ведь готовился к самому худшему. Боялся, что уёбок сделал хоть что-то из того, что озвучил мне тогда по телефону.

— Ещё спите, что ль? — заглядывает через приоткрытую дверь Егор.

Отрицательно качаю головой и прикладываю палец губам, давая понять, чтобы не шумел. Он коротко кивает и прикрывает дверь. С особой осторожностью снимаю с себя ногу и укрываю любимую одеялом.

— Люблю тебя, родная. — шуршу хриплым голосом, прикасаясь к губам в лёгком поцелуе.

Настя снова коротко стонет и кривится, будто от боли. Каждая мышца и жила в теле натягивается, как гитарная струна. Одно неверное движение и нутро в мясо. Но девушка тут же расслабляется и поворачивается на бок. Забиваю лёгкие воздухом, снова подтягиваю одеяло и иду на кухню.

— Привет, братиш. — бросает Егор, закуривая.

Возможно, никотин и помог бы мне сейчас хоть немного расслабить нервы, но вместо этого я с размаху хуярю кулаком в стену. Из разбитой ранее руки тут же начинает течь кровь. Наблюдаю за алыми каплями несколько секунд, а потом упираюсь лбом в бетон, закрыв глаза, и просто, сука, дышу, переживая этот момент.

— Всё плохо? — сипло толкает брат, кладя ладонь мне на плечо.

— Блядь, сколько ей ещё будет больно? — режу хрипом. И не только о сейчас, но и в общем спрашиваю. Правда, понятия не имею, откуда ему знать ответ на этот вопрос. — Мы, сука, с самого начала отношений из этого дерьма выгрести не можем. То расставание на три недели, потом эта мразота мне башку проломила. Теперь ещё и это... — выбиваю, всё так же не открывая глаз.

Егор сильнее вжимает пальцы в плечо и тянет на себя, вынуждая оторваться от стены.

— Давно вы вместе?

Толкаюсь спиной к стене и скатываюсь вниз, подгибая колени. Пару минут трачу на то, чтобы выровнять слетевшую к чертям дыхалку. Брат падает рядом и молча ждёт.

— Тебе в общем или по дням посчитать? — растягиваюсь в невесёлой усмешке. — Вообще с начала сентября, но, сука, из этого времени больше половины срока порознь были.

— Рано или поздно всё наладится. После всего, что ты пережил, братиш, белая полоса обязательно настанет.

Ничего не ответив на его замечание, сменяю тему, потому что уже заебался от этой одноцветной зебры.

— А что у тебя с твоей девушкой? Настя рассказала, что вчера произошло.

Братишка отводит взгляд и вытягивает ноги, опустив голову.

— Ничего. У нас с ней не настолько серьёзно.

Ухмыляюсь его словам, потому что вижу в брате себя двухгодичной давности, когда так же себе пиздел, что серьёзного ничего.

— Можешь убеждать себя в этом, но идиотом не будь и не упусти свой шанс, братишка. — высекаю, поднимаясь и закуривая сигарету.

Он смотрит на меня с прищуром и сглатывает, снова косясь в сторону.

— Антон сказал, что ты в Настю с первого взгляда втюхался. Это правда? — киваю. — Блядь, не бывает же так.

— Бывает, Егор. С первого взгляда и до последнего вздоха. Один раз и на всю жизнь.

— Хреновина какая-то.

— Я тоже так думал.

К тому моменту, как Тоха очухивается и сползает с дивана, успеваем обсудить с братом почти все важные моменты.

— Я так понимаю, что за руль ты сегодня сесть не в состоянии? — буркаю, глядя на то, как друг хлещет воду прямо из-под крана.

Даже его помятого вида и хмурого взгляда достаточно, чтобы понять, что ему и жить сейчас с трудом удаётся, не то что пол штуки километров ехать.

— Может и вы задержитесь, братиш? — спрашивает Егор.

Отрицательно качаю головой.

— Я хочу забрать Настю домой.

— Тяжело находиться здесь? — рубит он.

— Уже нет. Когда только вернулся, едва сдержался, чтобы не развернуть машину, но теперь порядок.

— Если хочешь, то можем задержаться, Тём. — шелестит моя девочка, появляясь в дверном проёме.

Вскидываю голову и, облегчённо выдохнув, поднимаюсь из-за стола и в считанные мгновения пересекаю разделяющее нас пространство. Обнимаю любимую нежно, но, тем не менее, достаточно крепко.

— Как ты, родная? Что-то болит? — сиплю, цепляя её зелёные глаза.

— Совсем немного. Я не хотела тебя так пугать, Артём.

Кладёт руки мне на щёки и тянется вверх, пока не соприкасаемся губами. Пальцы тут же в волосы запускает. Веду ладонями по её спине, тормозя только на затылке, и жадно целую, прорываясь в её ротовую. С таким остервенением её язык всасываю, что она тихо стонет. Вынуждаю себя тормознуть, чтобы своими действиями не довести до того, что мы снова окажемся в постели.

После сегодняшнего даже касаться её боюсь, но просто, сука, не могу не целовать.

— Люблю тебя, любимый. — улыбается Настя, опускаясь на пол и обнимая, сцепляет руки в замок на пояснице.

Роняет голову мне на плечо и отпускает лёгкую улыбку. Жмусь губами к макушке, забивая лёгкие её запахом. Сука, наверное, годы пройдут, а я, как та самая маньячина, каждый раз буду от этого тащиться.

— Чай, кофе? — предлагает брат.

— Кофе. — улыбается Настя, делая шаг в сторону стола.

Ещё бы я её отпустил. Хватаю на руки и сажусь на стул, паркуя любимую себе на колени.

— Артём... — пищит возмущённо, но, перебивая, закончить фразу не даю.

— Знаю-знаю, Насть. Ты можешь ходить. — смеюсь, перекрывая поток её возмущений своими губами. — Люблю тебя. — добавляю сипло, когда стреляет в меня глазами. — Я не хочу видеть, как тебе больно, малыш. Не могу. Поэтому смирись и прими.

Только после этого она соглашается с тем, что я планирую таскать её на руках столько, сколько придётся, пока полностью не поправится.

Егор ставит перед ней стакан воды и даёт колёса. Следом опускается кружка с кофе и заварные пирожные. Несмотря на то, что я не большой любитель сладкого, с удовольствием наворачиваю пару штук. Точнее, ворую у любимой каждый раз, когда собирается откусить. Последний кусок она со смехом заталкивает мне в рот и поднимается на ноги.

— Точно не останетесь? — снова уточняет Егор.

Бросаю взгляд на притихшего, держащегося за голову Тоху, а затем на дверь, в которую вышла Настя, и качаю головой.

— Извини, братишка, но Насте сейчас нужен нормальный отдых, чтобы восстановиться. Может, ты к нам как-нибудь заедешь?

— А может, приедем сюда в свадебное путешествие? — толкает Настя, занимая место у меня на коленях и, обнимая за шею, заглядывает в глаза.

— Блядь, как же я хочу жениться на тебе наконец, но придётся отложить. — выбиваю надорвано, опуская веки.

Её ладошка накрывает щёку, а пальцы пробегают по скуле, разгоняя колючих мурашек по моей коже. Она наклоняется ниже и шепчет прямо в губы:

— Месяца должно хватить, чтобы ты сдержал своё слово.

— О чём ты? — спрашиваю удивлённо, таща брови вверх и реально не понимая.

— О том, Тёма, что ты обещал, что я стану твоей женой до конца этого года.

— Насть... — собираюсь сказать, что неизвестно, как много времени необходимо ей на полное восстановление, но она затыкает мне рот, прижимая сначала пальцы, а потом и губы.

— Рёбра за это время должны срастись достаточно, чтобы я смогла выдержать свадебную церемонию. Нога тоже затянется. Синяки пройдут. Я хочу, Артём, наконец назвать тебя своим мужем. Я хочу, чтобы у нас была настоящая семья, любимый.

— И дети? — вырываю сипом, потому что всего несколько часов назад думал о том же самом.

Ну вот, блядь, как она это делает? Мысли читает? Или прямо в сердце смотрит? Наверное, она никогда не перестанет удивлять своей способностью видеть меня насквозь.

— Конечно, родной. Настоящая семья. Большая. — улыбается, утыкаясь своим лбом в мой.

— Насколько большая, малыш?

— Думаю, на десяти детишках можно будет тормознуть.

Роняю челюсть от такого заявления, а Егор с Тохой начинают хохотать следом за Настей. И я тоже смеюсь. Искренне. Открыто. Счастливо.

— Ведьма! — выбиваю с теми же эмоциями, когда её смех стихает. — Так сколько?

— Девять? — снова заливается смехом моя девочка.

— Хоть двадцать девять, хоть сто девять. — я на всё готов, чтобы только слышать её смех и видеть счастливую улыбку на пухлых губах и огонь в зелёных глазах.

— На свадьбу хоть позовёте? — рассекает брат, продолжая тянуть лыбу.

— Конечно, позовём. Как только назначим новую дату. — отвечает за меня любимая.

Блядь, поверить не могу, что мои мечты сбываются одна за другой. Я, наконец, женюсь на идеальной девочке, и даже Армагеддон не сможет меня остановить. На моей свадьбе будет единственный родной по крови человек, который у меня есть. Отец не в счёт. Кровь одна. Родство только на бумаге. И любимая тоже хочет семью. Настоящую. И похеру, сколько нам лет и как долго мы вместе.

— Я так сильно люблю тебя, Настя. — признаюсь, наверное, уже в миллионный раз, но мне всё мало.

— Я тоже люблю тебя, Тёма, Тёмочка, Артём. — тянет нараспев, улыбаясь до ушей.

— Значит, двусторонне?

Блядь, кажется, что эти слова были сказаны в прошлой жизни. В той, в которой я боялся любить и доверять. В той, в которой Настя сомневалась и не верила, что между нами всё взаправду.

— Конечно же, двусторонне, Тёма! Всегда. Везде. Во всём. Двусторонне!

Еду в магазин и покупаю Насте тёплые, но свободные шмотки, чтобы смогла провести около пяти часов в машине без дискомфорта. Оставлять её даже на час слишком сложно. Всё ещё одурь долбит, что я вернусь, а её нет. Блядь, не дурак же и понимаю, что никуда не денется. От одной фобии я избавился, но, видимо, это место пустовать просто не может, потому что его сразу же занимает другая, ещё более ярая. Кажись, мне всё же придётся показаться мозгоправу, просто потому, что я, сука, не знаю, как с этой хернёй жить.

Хотя есть способ действеннее. Как только плюну на могилу Должанского, смогу избавиться от этого дерьма и не трястись от страха, что моей любимой девочке что-то угрожает. Хочется, конечно, верить, что эта мразь в нашей жизни больше не появится, но я, мать вашу, уверен, что это не так. Что-то мне подсказывает, что мы с Настей не сможем жить спокойно, пока он не исчезнет с лица земли.

Задерживаюсь у подъезда, докуривая очередную сигарету.

Блядь, точно пора бросать, пока эта херень меня не прикончила. Даю себе слово, что с завтрашнего дня сбавлю обороты. Ради Насти. Всё ради неё.

Входя в квартиру, аж отшатываюсь от неожиданности, когда любимая на шею бросается. Первая мысль, конечно, что что-то произошло.

Скидываю её руки и заглядываю в глаза, но ни страха, ни другого негатива там нет, поэтому отпускаю облегчённый выдох и позволяю усмешке коснуться губ.

— Ты под дверью караулила?

— Неа. В туалет шла и услышала, как открывается дверь. — улыбается моя девочка, обнимая за торс одной рукой.

— А если бы это была девушка Егора? — смеюсь, скидывая обувь и вручая ей пакет со шмотками. — Только не убей меня, когда увидишь, что я тебе купил.

— Тёмааа? — тянет, подтягивая вверх одну бровь. — Что там?

— Свободная одежда, чтобы не передавливать бедро и рёбра.

Настя тяжело выдыхает и толкает:

— Ладно. И не в таком виде ходила.

Целую и иду на кухню, пока она переодевается, вспоминая, как Настя шастала по торговому центру в моих тряпках, как в одном лифоне перед половиной академки красовалась, или как после вечеринки в моей футболке домой возвращалась.

— Уверен, что хочешь ночью ехать? — высекает Егор, едва замечая меня.

— Да, братишка. Лучше сразу вернуться. — бросаю взгляд на Антона и чуть не захлёбываюсь смехом от его обречённого выражения лица. Он прижимает пальцы к вискам и растирает круговыми движениями. — А я предупреждал, Тоха, чтобы ты не нажирался.

— Отвали, Север. И без тебя хуёво. — брякает уныло, вызывая у меня новую волну ржача.

— Точно с нами не поедешь?

Спрашивал его об этом и раньше, но он напрочь отказался. Вдруг изменил решение?

— Завтра сам на тачке вернусь.

Пожимаю плечами и записываю Егору свои цифры, адрес проживания и академии.

Договариваемся о том, что больше связь не потеряем. Хватит уже. И так слишком дохера времени потрачено.

Уже на пороге, обнимая брата, бомблю ему в ухо:

— Долбоёбом не будь, брат. Когда ничего серьёзного, за девчонкой не срываются. И уж тем более не парятся так сильно.

— Херень это. — рявкает, зубы сжимая.

— Короче, не тупи. Как бы потом жалеть не пришлось.

— Угу.

Моя девочка сама обнимает Егора и он её тоже, что-то тихо говоря ей в ухо. Она серьёзно кивает, а потом шепчет ему в ответ. Не знаю, что там за секреты, но брата перетряхивает и он отступает на пару шагов, матерясь полушёпотом.

Пожимаем с Тохой руки.

— Как только вернусь, заскочу к вам вместе с Викой. Не хочу сейчас говорить ей о Насте. Ты же не против? — переводит на неё взгляд.

— Ни капли, Антон. Мне самой надо хоть пару дней, чтобы перевести дыхание.

Подхватываю любимую на руки, и она забрасывает свои мне на шею. Этажи пересекаю медленно, чтобы не скатиться вместе с ней со ступенек. На ноги ставлю только возле машины и придерживаю за талию, когда становится на подножку, залезая в машину. Не сдержавшись, шлёпаю ладонью по заднице, за что получаю пару не самых приятных словечек и задорный смех любимой девочки. Занимаю водительское место и завожу мотор. Малышка кладёт загипсованную руку мне на ногу и улыбается. И я улыбаюсь.

— Готова вернуться домой?

— Я уже дома, Тёма. — отсекает серьёзно и, подаваясь вперёд, целует меня так нежно, как может только она. — Мой дом там, где ты, любимый. — мотор на холостых рвёт, когда она улыбается и добивает. — Знаешь, Артём, мне нравится в Карелии. Тут даже воздух другой.

— А что бы ты сказала, если бы я предложил купить здесь дом? Когда-нибудь...

Моя девочка теряется только на мгновение, а потом уверенно отсекает:

— Как только закончим учёбу, то почему бы и нет? Жить и работать можно где угодно. Главное, что бы ты был рядом. Я же тебя выше облаков, Тём.

— Гораздо выше облаков, Насть.

Глава 42

Последние тайны раскрыты. Спасибо, Артём

Пока едем, рассматриваю город, понимая, что я, по сути, совсем не знаю нашу страну. А ведь здесь столько интересного и красивого. К чему эти заграницы с лысыми пальмами и обустроенными пляжами, когда можно поехать в лес и вдохнуть свежий хвойный воздух?

Артём опускает руку мне на колено, легко сжимая. Перевожу на него рассеянный взгляд, и он коротко смотрит на меня, а потом возвращается к ночной трассе. Лицевые мышцы полностью расслаблены, хотя глаза внимательно и сосредоточенно следят за дорогой.

Мне бы хотелось накрыть его руку своей, но гипс не позволяет этого сделать, поэтому подсовываю пальцы под его ладонь и ощущаю лёгкое давление. На его губах мелькает быстрая улыбка, на которой я зависаю, как в нашу самую первую поездку на машине, когда он вёз меня домой после вечеринки. Чувство такое, что целая вечность прошла с тех пор. Изменились не только наши жизни, но и мы сами.

Тогда он боялся сказать "люблю", хотя его и рвало на части от желания это сделать. Я же боялась даже в глаза ему смотреть, чтобы не захлебнуться своими собственными чувствами. А сейчас мы собираемся пожениться. Обсуждаем покупку дома и говорим о детях.

При последней мысли внутри рождается нездоровая дрожь, заражающая все нервные окончания.

Готова ли я к этому? Артём ведь не о сейчас говорил? Сначала надо учёбу закончить. Да и вообще...

— Что случилось, малыш? — спрашивает Тёма сиплыми интонациями, бросая на меня короткий взгляд.

Я и сама не заметила, как сжала руки в кулаки, а дыхание участилось.

Как ему сказать, чтобы он понял? Если он действительно собирается заводить ребёнка сразу после свадьбы? Но я не готова к этому. И понятия не имею, когда буду готова.

Делаю глубокий вдох, пока воздух не переполняет лёгкие и они не начинают давить на рёбра изнутри, причиняя боль. Выпускаю тонкой струйкой через нос и вскидываю глаза к лицу любимого.

— Тём, когда мы говорили о детях... — закончить не удаётся, потому что я не знаю, как правильно завершить свою мысль, чтобы ему не показалось, что я вдруг съехала.

— Что, Насть? — высекает серьёзно.

Вдох-выдох.

Сглатываю вязкую слюну, накрывая его руку второй ладонью.

— Ты... — вдох-выдох. — Ты хочешь сейчас? Ты готов к этому?

Он гулко выпускает воздух и сбрасывает скорость, стягивая взгляд на меня.

— Нам некуда спешить, родная, но да... Я готов. Я хочу настоящую семью. — закрываю глаза, боясь смотреть на него, потому что не хочу делать ему больно своими словами. — А ты, Настя? Ты ведь не готова к этому?

Несмело веду головой из стороны в сторону, выражая отрицание. Голосовые связки в такие тугие узлы стягиваются, что слова не могут пробиться сквозь них, как ни стараюсь их вытолкнуть.

Мужская рука сжимается в кулак, а в салоне раздаётся скрип от того, что парень с силой давит на кожаную оплётку руля. Но уже через пару секунд он полностью расслабляется, отпустив облегчённый выдох. Перевернув ладонь, переплетает наши пальцы, поглаживая большим пальцем. Это действие ещё сильнее усиливает дежавю нашей первой совместной поездки.

— Любимая, посмотри на меня. — тихо, но уверенно просит Северов. Вынуждаю себя поднять ресницы и тут же сталкиваюсь с бирюзовыми глазами. — Я не тороплю тебя. Спешки реально нет. Просто хочу, чтобы ты знала, что я не просто не против, но и мечтаю об этом. Только сегодня я это понял. Но в любом случае, — делает многозначительную паузу, за которую я успеваю сотню раз умереть и воскреснуть, — мы сыграем свадьбу до конца этого года. — он улыбается без какого-либо напряжения или тревоги. И я растягиваю губы в ответ. — Какую дату ты хочешь?

Задумываюсь на его словами, потому что на самом деле не имею ни малейшего понятия, как много времени мне необходимо, чтобы полностью поправиться. Ладно, синяки. Их в крайнем случае можно спрятать под макияжем, но вот сломанное ребро...

— Не знаю, Тёма. — отбиваю честно.

— Как на счёт тридцать первого декабря? Начнём новый год и новую жизнь, родная. Ммм? Что на это скажешь? — отпускает очередную улыбку.

Сердце с остервенением рёбра пересчитывает, а дыхание с такой силой вырывается из грудной клетки, что шевелит торчащие волосинки на голове Севера.

— То же, что и всегда, Тём. Да! Я всегда буду говорить тебе да.

Он мягко высвобождает кисть из моих ладоней и вытягивает руку, жестом приглашая меня в свои объятия. Без раздумий сдвигаюсь на край сидения и опускаю голову ему на плечо, прижимаясь губами к шее. Когда на его коже выступают мурашки, веду по ним пальцами.

Оба дышим, как после марафона. Это уже третий раз, когда я говорю ему "да", но будто в первый.

— Люблю. — шуршу едва слышно.

— Люблю. — толкает он полушёпотом.

Пока стоим на светофоре, целуемся. Едва машина приходит в движение, Артём возвращает на руль обе руки, а я всё равно продолжаю прижиматься к нему, насколько позволяет размещённая между нами консоль. Пальцами вырисовываю невидимые узоры на его ноге. Глазами слежу за незнакомыми пейзажами, мелькающими за окном автомобиля.

Когда проезжаем по частному сектору на окраине города, вспоминаю ещё один сегодняшний разговор.

Я сказала, что мне нет разницы, где жить, главное, чтобы любимый был рядом, а теперь начинаю сомневаться. Кажется, я совсем запуталась в собственных мыслях и желаниях. С одной стороны, мне действительно пофигу, а с другой...

В Санкт-Петербурге прошла вся моя жизнь. Там Вика и Антон. К тому же в культурной столице куда больше возможностей для трудоустройства.

С тяжёлым выдохом озвучиваю Северу свои мысли, но и тут он успокаивает меня, без сомнений расписывая варианты нашего будущего.

— Нам не обязательно жить в Карелии. Можем взять небольшой домик где-нибудь в глуши и приезжать на выходные и каникулы, а потом и в отпуск. Представь, малыш, как это охуенно будет: ты, я и лес. Тишина, свежий воздух, пустой дом, где нет назойливых соседей, которых не устраивает то, как громко мы трахаемся.

Щёки жаром заливает об этом напоминании, а Артём заходится смехом, снова беря в плен мою руку. Подтягивает вверх и прикасается губами к пальцам.

— Ты скучаешь по дому, Тём? — толкаю, цепляя его глаза.

— Что такое дом, Насть? Должен признаться, что я скучаю по родине. Сам только сегодня осознал, что мне не хватает свежего воздуха, карельских скал и рек. И брата тоже. Но всё остальное... Я бы хотел вернуться, но и сам понимаю, что тебе сложно будет ещё раз перевернуть свою жизнь с ног на голову. Всего за пару месяцев произошло слишком много, поэтому я приму любое твоё решение и буду считаться с каждым желанием. Если однажды захочешь переехать, то я обеими руками "за". Если нет, то останемся в Питере. Но дом всё равно купим, как только мне придут деньги за проект.

— Кстати, об этом. — рассекаю, занимая ровное положение.

— Решила сегодня вытянуть из меня все секреты, ведьма? — смеётся мой любимый невыносимый засранец. Снова сжимает мои пальцы и начинает рассказ. — Я вложил деньги в одну компьютерную программу, предназначенную для людей с ограниченными возможностями. Рисково, конечно, было, но я всё равно это сделал, и не только ради прибыли, но и чтобы хоть что-то хорошее сделать. Были огромные риски, что не выгорит и моя инвестиция полетит к чертям, но сейчас уже могу сказать, что деньги, которые я вкинул, утроились. Через пару месяцев будет тендер. Как только прога уйдёт в массы, я буду получать процент от продаж. Я же обещал, что ты ни в чём нуждаться не будешь. — добивает шёпотом, кладя ладонь мне на щёку и поглаживая большим пальцем краешек рта.

Немного поворачиваю голову и прикасаюсь к нему губами, а потом зарываюсь лицом в его горячую сильную руку и снова целую.

— Не в деньгах счастье, Артём. — шелещу, не отрываясь от его ладони.

— Нет, маленькая, не в деньгах. — говорит очень серьёзно, останавливая машину на обочине и притягивая меня к себе, пока наши лбы не соприкасаются. — Оно в зелёных глазах. Оно в счастливой улыбке. Оно в искреннем смехе. Счастье в тебе, Насть. И я хочу, чтобы у тебя было всё, даже если тебе это и не надо. С деньгами жить проще, чем без них. И если ты чего-то захочешь, то у тебя это будет.

— Тёма...

Он прижимается к моим губам, перекрывая все возражения, и снова шепчет:

— Я так решил, родная. Ещё в ту ночь, когда стоял под твоим окном, я понял, что готов на тебе жениться, если это так надо твоим старикам. И не только из-за этого. Я люблю тебя. Тогда любил. Всегда, Настя, любил. И всегда буду любить. До последнего вдоха. Нет... — качает головой, закрыв глаза. А потом снова поднимает веки и отсекает. — Даже после него. Ты — моя вторая половина, как бы глупо и сопливо это не звучало, и я буду любить тебя даже после смерти. Хрень несу, да? — хмурит лоб, сжимая ладонями моё лицо, замечая растерянность в моих глазах.

Отрицательно качаю головой, сдерживая слёзы счастья. Его слова... Они не только рёбра пробивают. В самое сердце влетают. Разрастаются там. Заполняют. Согревают. Обжигают. Они дают мне крылья. Они дарят уверенность. Они заражают спокойствием. От них душа поёт.

Северов ловит губами солёные капли, которые всё же стекают по щекам, и тихо смеётся.

— Почему ты такая плакса?

И я смеюсь в ответ.

— Потому, Тёма, что если я не буду плакать от счастья, то придётся кричать, чтобы справиться с эмоциями. Ты — моя жизнь, любимый. Мой смысл. Моя судьба. Хрень несу, да?

Снова громкий заливистый смех и нежно-трепетный поцелуй.

— Самую лучшую хрень на свете.

Спустя пару часов разговоров чувствую, что глаза начинают слипаться, но уснуть так и не удаётся. У меня ещё остались вопросы к Артёму, на которые мне нужны ответы. Понимаю же, что Северов и так рассказал мне всё, ничего не утаив. Даже о том, что стало причиной его ухода из дома и как он выживал после этого. Но я всё равно должна знать ещё некоторые моменты, чтобы между нами не осталось никаких недосказанностей.

— Тёма, можно вопрос? — спрашиваю сипло, поднимаясь по сидению вверх.

Он косит на меня взгляд, не переставая следить за дорогой.

— После всего, что произошло, и того, что было сказано, ты ещё и спрашиваешь, Настя? Мне больше нечего от тебя скрывать. Ты и так знаешь обо мне больше, чем кто-либо. Решила сделать из человека-загадки открытую книгу? — киваю, кладя руку на его бедро и заглядывая в глаза. Парень громко вздыхает. — О чём ты хочешь спросить?

Тяжело сглатываю. Нагребаю полную грудь воздуха и выталкиваю на одном дыхании:

— Откуда у тебя такая ненависть к тому, что к тебе обращаются Тёма? Почему ты так к этому относишься?

Он прикрывает глаза, сжимает руль, пока костяшки не белеют, и до скрежета стягивает челюсти.

— Тёма! — кричу, цепляясь пальцами в рулевое колесо, когда машину начинает уводить на встречную полосу.

Он быстро выравнивает авто и тяжело дышит.

Вот только я не знаю, от чего именно. Из-за испуга или причиной стал мой вопрос? Я ведь была уверена, что любимый уже вскрыл все загноившиеся раны, но, видимо, нет. И эта, судя по всему, самая глубокая и болезненная.

Сжимаю ладонью его руку и сиплю:

— Если не хочешь говорить об этом, то не надо, родной.

В замершей тишине салона раздаётся его сорвавшееся надрывное дыхание, а потом он выталкивает сквозь зубы:

— Нет, Насть, не хочу. Но расскажу.

Я бы хотела сказать, что он не должен этого делать, но соглашаюсь. И не только любопытство вынуждает меня слушать, но и желание избавить самого близкого человека от последних страхов и сомнений.

Предпринимаю последнюю попытку.

— Может, дома, Артём? Если тебе слишком тяжело, то не стоит говорить об этом, пока ты за рулём.

— Всё нормально, маленькая. Я буду внимательно следить за дорогой. — вдох-выдох. — Так меня только мама звала. — дрогнувший на этих словах голос вибрациями не только по всему моему телу проходит, но и душу неровными вибрациями прогоняет. Переплетаю наши пальцы, легко стискивая, потому что Северов принимает поддержку только в таком виде, и настраиваюсь на его слова, отключив все свои эмоции, мысли и страхи. — Она ушла, когда мне было шесть, а Егору два. И, как ты наверняка догадалась, из-за избиений отца. — даже дыхание торможу до необходимого минимума. — Если раньше всё дерьмо лилось на неё, то после её побега доставаться стало нам с братом. Отец просто, блядь, озверел. Ладно я, но Егору, сука, всего два года было, а он его пиздил за то, что тот плакал. Я уже тогда начал за него вступаться и на себя агрессию отца перетягивать.

Сильнее сжимаю его пальцы и трачу все силы, чтобы не разреветься.

Как? Как, блядь, это проклятая вселенная может так издеваться над людьми? Ему же всего шесть лет было! Совсем ребёнок, вашу мать! Маленький мальчик, над которым измывался собственный отец!

Моя очередь скрипеть зубами, когда Тёма продолжает исповедь.

— Я всё ждал, что мама вернётся за нами. Месяц ждал. Потом год. Два... Но, — тяжело сглатывает, переводя сбивчивое и хриплое дыхание, — с каждым прошедшим месяцем надежда на её возращение гасла, а ненависть росла. Не на то, что она сбежала, а потому, что не забрала нас собой. Я не понимал, как можно оставить своих сыновей с чудовищем, даже если спасаешь от него свою жизнь? Наверное, это было самое большое моё разочарование в людях. В тот день, когда родная мать закрыла за собой входную дверь, уходя на работу, и так и не вернулась, началось моё падение.

Я снова плачу. Грызу язык и губы. Кровью давлюсь, но ни слова не произношу. А ещё я вдруг понимаю... Всё понимаю.

И почему Тёма боялся любить. И почему никому не верил. Почему не хотел привязываться. Один родной человек бросил его. А второй мучил на протяжении долгих лет. Неудивительно, что он закрылся от всего мира и никого не впускал в себя.

— Жалеешь меня? — рубит, взглянув на меня.

— А как иначе, родной? — отбиваю хрипло и с дрожью в голосе. — Ты же совсем ребёнком был и столько пережил за эти годы. Как я могу не жалеть? Как, Тёма?! — последнее уже криком, потому что самой слишком больно.

Сердце сдавливает. Грудную клетку разрывает. Душа кровавыми слезами рыдает. Все внутренности в крошку его словами перемолоты. Лёгкие на лоскуты изрезаны.

Каждый раз, когда мне кажется, что он излил всю свою боль, оказывается, что её остаётся в нём сполна. И она такая глубокая и тяжёлая, что я даже представить не могу, как он живёт с ней.

Север в очередной раз останавливает машину и осторожно перетягивает меня к себе на колени. Утыкаюсь носом ему в шею, пока он гладит спину и руки ладонями и шепчет тихие успокаивающие слова.

Почему я не могу перестать реветь? Это я должна его поддерживать, а не он меня. Это я сейчас обязана его успокоить, но вместо этого позволяю ему снова переживать за меня.

Как ни стараюсь успокоиться, удаётся мне это далеко не сразу. Когда немного прихожу в себя, утираю слёзы рукавами и встречаюсь взглядами с бирюзой любимых глаз.

— Извини меня. — вырываю сипло. — Я ничего не могу с этим сделать. После всего, что ты пережил, Тём. Господи... — сжимаю зубы, чувствуя новый приток слёз, и шумно дышу, пока давление в груди не ослабевает. Проталкиваю ком в горле. — Как я могу не переживать за тебя? Как могу не жалеть того малыша, которому с самого детства пришлось столкнуться с предательством родных? Которому столько раз делали больно? Как, тём? Как? — дорезаю уже задушено.

Он сжимает пальцами мой подбородок, снова устанавливая зрительный контакт.

— Никак, Насть. Я понимаю тебя, маленькая. И ты извини, но сама знаешь, как я отношусь к чужой жалости. Меня никогда не жалели, когда я в этом нуждался, а сейчас она мне не нужна. Главное, что теперь всё это в прошлом. И у нас с тобой всё будет хорошо.

Мы ещё долгое время так и сидим, обнявшись, просто гладя друг друга руками. В какой-то момент мне в голову приходит абсолютно безумная мысль, которая вынуждает меня резко выпрямиться и ляпнуть, наверное, самую большую глупость в своей жизни, но тормознуть этот порыв я не успеваю.

— А знаешь, Тёма, я благодарна твоей маме за то, что она ушла. Ведь иначе мы могли бы никогда и не встретиться.

Парень скашивает на меня подозрительный взгляд, будто у меня вдруг вторая голова выросла.

— Что ты несёшь, Насть? — буркает одновременно зло и растерянно.

Не знаю, как правильно ему объяснить, поэтому толкаю, как сама это представляю:

— Если бы она не ушла, то отец не стал бы срываться на вас. И не было бы той ужасной ночи. Ты бы не уехал в Питер. Не встретил Антона. Не приехал бы с ним в академию. И никогда бы не увидел меня, а значит...

— Блядь, Настя, серьёзно, что за бред? — рявкает уже громче, но я просто не способна остановить поток своих мыслей.

— Каждое решение и действие имеет "эффект бабочки". Вот представь ситуацию: утром ты принимаешь решение поваляться в постели ещё пару минут. На кухне решаешь приготовить омлет вместо бутерброда, тратя лишние пять минут. Потом... Дослушай, Тёма. — затыкаю ему рот, когда снова собирается обвинить меня в том, что я свихнулась. — Когда одеваешься, берёшь рубашку, а не свитер. Пока застёгиваешь пуговицы, теряешь ещё минуту. Выходишь из дома на восемь минут позже, чем обычно, и идёшь на остановку общественного транспорта. И видишь там ужасную аварию, произошедшую на эти самые восемь минут раньше. А если бы ты не решил полежать подольше, съесть яйца и надеть рубашку, то стоял бы там и...

— Всё, хватит, малыш. Я понял, что ты хочешь этим сказать. — сипит и переводит взгляд на дорогу.

— Правда?

— Да. Не только наши ежесекундные решения, но и действия других людей влияют на нашу жизнь. Если бы в тот день, когда мы встретились в коридоре, я не забыл в машине телефон и не решил вернуться за ним...

— А я взяла американо вместо латте, которое готовится на минуту дольше...

— Всё могло бы быть иначе. — одновременно подводим итог.

Замираем, глядя друг другу в глаза.

— О чём ты думаешь, маленькая? — хрипит тихо Северов.

— О том, какой была бы моя жизнь, если бы всё не случилось именно так. А ты, любимый?

— О том же. — выдыхает глухо. — А ещё о том, что я бы сказал маме спасибо. — надрывный вдох. — И, Настя, я должен ещё кое-что тебе объяснить, чтобы у тебя не было больше никаких вопросов.

— Что, Артём? — спрашиваю полушёпотом.

— Наследство... Это не совсем так.

Прикладываю пальцы к его губам.

— Егор рассказал, что это мама откладывала вам деньги. Значит, она заботилась о вас, как могла.

Тёма так тяжело сглатывает, что кадык едва ли не кожу продирает.

— Она приходила, когда мне было пятнадцать. Подкараулила у школы. Рассказала о деньгах на счету. Блядь. — переводит дыхание. Запускает пальцы в волосы, прочёсывая их нервным движением. — Я сразу и не узнал её. Богатая, красивая, почти не изменившаяся за девять лет. Я даже слушать её не стал. Сказал, что срать мне на её деньги и ушёл. Она, бляядь... — взвывает тихо, поднимая голову к потолку. — Надо покурить, Насть.

Он впервые собирается курить при мне, поэтому сразу понимаю, насколько ему сложно даётся этот рассказ.

Киваю головой и выпрыгиваю из машины. Едва ноги сталкиваются с землёй, левое бедро прожигает острой болью.

Артём крепко прижимает меня к себе и даёт таблетки. Пока запиваю обезболивающее, он закуривает, продолжая обнимать. Забив на то, что от табачного дыма слезятся глаза, обвиваю руками его спину и опускаю голову на грудь, туда, где сбивчиво гремит его сердце.

— Извини, любимая. — сипит, сжимая крепче. — Мне это было необходимо. Но я брошу. Обязательно, Насть.

Поднимаю на него лицо. Север смотрит на чёрное ночное небо, выпуская в него струйку серого дыма.

— Я не просила тебя об этом, Тёма. — шуршу еле слышно.

Его рука усиливает давление на мои плечи, а мышцы каменеют под моими пальцами.

— Знаю, маленькая. А ещё знаю, что тебе это неприятно. Но сейчас... Мне сложно, родная. Столько событий, а теперь ещё и эти воспоминания. — резкий выдох до последней капли кислорода, а потом его грудная клетка раздувается до треска, когда вдыхает. — Она просила прощения. Но я не мог её простить. Если она так хорошо жила все эти годы, что смогла накидать нам с братом на счета в общем счёте лямов десять, то почему не забрала нас к себе? Я не понимал. Девять лет от неё ни письма, ни звонка, и тут она является как ни в чём не бывало, а мне даже смотреть на неё не хотелось. Впрочем, похую сейчас. Ведь если бы она это сделала, то я бы никогда не встретил тебя. Наверное, я готов сейчас сделать то, что не смог тогда. Только благодаря тебе я могу её простить.

Выбрасывает окурок на дорожное покрытие и, сжимая ладонями моё лицо, целует. Долго и нежно, гладя пальцами щёки и виски. Когда отстраняется, спрашиваю шёпотом:

— Ты бы хотел её найти?

— Возможно. Но не вижу в этом смысла. Что мы можем сказать друг другу спустя столько лет? Боюсь, только больнее будет.

— Поехали домой, Тём. Я замёрзла.

Он подхватывает меня на руки и усаживает на пассажирское сидение. Остальную дорогу мы почти не разговариваем. Начинается дождь, и Северов полностью сосредотачивается на том, чтобы довезти нас до дома целыми и невредимыми, а я погружаюсь в себя, расставляя на места последние кусочки паззла.

Теперь мне ясно абсолютно всё. И поведение любимого на протяжении всех этих лет, и его страхи и сомнения, и слова, которым я раньше не находила подтверждения. Я знаю всё о его семье. О том, откуда у него деньги на квартиру и машину. Чем он занимается и как зарабатывает. Нет больше секретов, кроме...

Я так и не спросила, куда он ушёл в тот проклятый день Х, но это подождёт. А впрочем, какая теперь разница? Пусть у моего человека-загадки останется хоть что-то, чего я не знаю. Так даже интереснее. К тому же у меня у самой появилась пара тайн, которые я пока не готова открыть ему. То, что сказал мне Егор перед уходом, и то, что я собираюсь сделать после рассказа Тёмы.

Тёмная пустая дорога, бесконечно стучащий по металлической обшивке автомобиля дождь, серая дымка тумана, тихая спокойная музыка, ровное дыхание любимого мужчины, его ладонь, гладящая мою ногу, делают своё дело, и ямедленно проваливаюсь в сон. Даже несмотря на то, что спала сегодня почти до вечера, и на эмоции, пережитые от рассказа Артёма, я засыпаю так крепко, что Северу приходится меня хорошенько встряхнуть, чтобы разбудить.

— Ты чего, Тёма? — бурчу, всё ещё не выбравшись из объятий дремоты. — Я хочу досмотреть сон.

Закрываю глаза в попытке вернуться в место, где проходило наше первое свидание. Вот только в этот раз одними поцелуями парень не ограничился.

— Мы дома, малыш. — пробивается сквозь толщу сна его тихий голос, в котором слышится улыбка. Улыбаюсь раньше, чем поднимаю ресницы. — Просыпайся, соня. В кровати выспишься. — смеётся уже громче, прижимаясь к моим губам в мимолётном поцелуе.

Вот только мне этого мало. Он же так и не закончил того, что начал в моём волшебном сне.

Закидываю руки ему на шею и углубляю поцелуй. Толкаюсь языком ему в рот. Сплетаемся жарко и влажно. Разлепляемся, только когда заканчивается кислород. Любимый косит на меня странный взгляд.

— Ты чего так смотришь? — выталкиваю, сладко потягиваясь, отчего куртка задирается вместе со свитером, оголяя полоску живота.

Тёма тяжело сглатывает, проводя пальцами по кромке штанов и, одёрнув руку, бурчит:

— Что тебе такого приснилось, что ты так на меня набрасываешься?

— Ты, Тёмочка. Что же ещё? — отбиваю, смеясь.

До подъезда, конечно же, он несёт меня на руках. Как бы мне не хотелось возмутиться, всё же принимаю решение смириться с этим, хотя бы до тех пор, пока не смогу передвигаться без постоянной физической боли.

Тёма опускает меня на ноги и открывает дверь. Едва мой взгляд цепляется за человека, стоящего, опираясь на стену, сердце дробит целые рёбра, а в горле замирает крик.

Глава 43

Можно ли простить?

— Что тебе здесь надо? — бросаю зло, сжимая пальцы и зубы.

Ну вот вообще ни разу не смешно. Я просто хочу, чтобы нас с Тёмой оставили в покое. Все! Я, мать вашу, просто мечтаю о спокойной жизни. Пусть весь этот грёбаный мир, в котором столько жестокости и несправедливости, хоть на части развалится или скатится в Ад. Мне плевать!

— Настя...

— Отвали от нас. Исчезни из моей жизни. — выплёвываю, делая шаг назад. Упираюсь спиной в сталь мужского тела. Только его близость и позволяет мне сейчас не сойти с ума. — Что стоишь? Я ведь ещё тогда сказала, что сделаю с вами, если вы просто приблизитесь к нам с Артёмом. Уходи! Убирайся! Проваливай! Это всё из-за тебя! Из-за тебя! Слышишь?! Я не хочу тебя видеть! — сама не замечаю, как перехожу на крик.

— Малыш... — добирается до меня успокаивающий голос любимого, и я, разворачиваясь, утыкаюсь носом ему в грудь, пряча лицо в складках куртки.

Тёма крепко обнимает, защищая, а я как, меленькая девочка, прошу:

— Пусть она уйдёт, Тёма. Пусть уйдёт. Прогони её. Прогони.

— Успокойся, родная. Всё нормально. — сипло просит любимый, но я могу только повторять, чтобы он её прогнал.

— Настенька. — снова зовёт мать, но я только сильнее зажмуриваюсь, сжимая ладонями ткань.

— Вам сейчас лучше уйти. — ровно бросает Северов, сильнее сдавливая мои плечи.

— Но я просто...

— Блядь, я же просил не лезть к нам сейчас. — рявкает Артём.

Меня передёргивает, но отнюдь не от его тона, а от слов.

Просил? Что? Когда? Что, мать вашу, происходит?

Отрываю голову от его грудной клетки и тут же вскидываю её вверх, встречаясь с бирюзовыми глазами. То, что я в них вижу, вынуждает меня вырваться из его рук и рвануть к выходу просто потому, что я не способна сейчас смириться с его предательством.

Как он мог? Как, блядь, мог общаться с моей матерью за моей спиной после всего, через что мы с ним прошли?

Едва толкаю дверь, Север перехватывает моё тело поперёк, крепко сжимая предплечьями мои руки. Каменные мышцы блокируют все мои движения, а рваное дыхание обжигает макушку.

— Успокойся, любимая. Я всё объясню.

— На хрен мне твои объяснения не нужны! — гаркаю, делая новую попытку высвободиться из его захвата.

Вот только это чертовски сложно, потому что бороться с этим парнем у меня никогда не получалось.

— Насть, я не хочу бороться и делать тебе больно. Но сделаю, если ты сейчас не перестанешь сопротивляться, потому что это единственный способ не дать тебе уйти. Ты же знаешь, что всё равно не отпущу. Просто выслушай меня. Прошу, родная, успокойся и послушай.

Нагребаю полные лёгкие горького кислорода и замираю в его руках. Но даже после этого хватка не ослабевает. Так и стоим. Я утыкаюсь глазами в металлическое полотно подъездной двери. Артём сжимает меня со спины. А человек, который превратил мою жизнь в Ад, где-то позади.

Тёма тяжело выдыхает и выталкивает хрипло:

— В тот ебаный день, когда я ушёл без объяснений, у меня была причина. Мне пришло сообщение о том, что тебе может грозить беда. Я не мог просто проигнорировать его.

— Почему не рассказал, Артём? — спрашиваю глухим шёпотом.

— Потому что я ему запретила. — режет мать. Я даже обернуться себе не позволяю. Только мышцы каменеют, а сердце долбится о рёбра. — Он не знал, с кем встречается. Я написала, что тебе угрожает опасность, и ты ничего не должна об этом знать, иначе разговора не состоится.

Давясь воздухом, полностью игнорирую её, обращаясь к Северу.

— Ты должен был рассказать.

Натужный вздох. Дыхание парня летит тяжёлым эхом по парадной, как и моё.

— Я собирался, малыш, как только вернусь домой. Я и не думал что-то от тебя скрывать, но сначала хотел сам во всём разобраться, чтобы не пугать тебя раньше времени. Она сказала, что этот уёбок угрожал тебе.

— И что, мне теперь сказать спасибо? — толкаю небрежно, но в груди уже не просто ураган, там, мать вашу, смерч, который все внутренности в месиво скрутил.

— Я знаю, что тебе сложно, Насть. — садится его голос до минимального шёпота. — Но подумай вот над чем... Я чуть не сдох за эти дни, не зная, где ты и что с тобой. Как бы то ни было, родная, она — твоя мать. И она любит тебя. И ей тоже было сложно и больно.

— Ха. — толкаю сипом, чтобы перекрыть поток эмоций. — Раньше надо было беспокоиться.

— Любимая... — выдыхает Тёма, ослабляя хватку и, проворачивая меня к себе, ловит мои глаза. — В тот день, когда мы встретились, она попросила прощения. На протяжении девяти дней, пока тебя искали, она каждый день у Тохиного отца в кабинете рыдала.

— И я должна простить её? — шуршу, отводя взгляд.

— Не должна. Но тебе самой станет легче. Я знаю, о чём говорю, Настя. Ты ведь скучаешь по ней.

Жму кулак, пока боль в ладони не становится запредельной. Выдыхаю рвано и выталкиваю:

— А ты бы смог простить свою маму?

— Это другое.

— Нет, Артём, не другое. Тебя тоже предали.

Он опускает мне на щёку руку и прижимается губами ко лбу.

— Я бы простил. Не ради неё, нет. Ради себя, малыш. Прости и ты, чтобы пойти дальше.

Коротко кивнув, мягко высвобождаюсь из его рук и уверенно шагаю к женщине, которая стала причиной всех моих бед.

До последних событий я, возможно, не сопротивлялась этому, но теперь... Артём прав: я скучала по ней, несмотря ни на что. И по папе тоже.

Поднимаю голову и сталкиваюсь с серыми глазами. Физическая дрожь по конечностям летит, когда вижу боль, сожаление и вину в её взгляде. Никакого холода и отстранённости. Слёзы всё текут по её щекам, но она даже не старается их сдерживать. Так непривычно видеть маму такой слабой и уязвимой, что в груди не просто щемить начинает. Таким спазмом сдавливает, что дыхание замирает.

Три резких шага, за которые я преодолеваю разделяющее нас расстояние, и мои руки сжимают её плечи, а голова прижимается к волосам. Вдыхаю запах своего детства и сама едва держусь, чтобы не разреветься, потому как мать рыдает в голос, цепляясь за мои руки.

Скучала... Господи, я скучала...

Любимый прав. Она — моя мама, что бы не натворила и какие бы ошибки не совершила, этого ничего не может изменить. И я люблю её. Ну, конечно же, люблю. И если она действительно извинилась перед Тёмой... Если поняла свои ошибки... Если сожалеет...

— Я прощаю тебя, мама.

Её рыдания становятся громче, а по моим щекам стекают две скупые слезы, но большей слабости я себе не позволяю.

— Пойдёмте в квартиру. — просит любимый, кладя руку мне плечо.

Смотрим на него одновременно с мамой.

— Простите меня. Оба. Я столько натворила. — сипит родительница.

— Я уже говорил, что не у меня прощения просить надо.

Она коротко кивает и переводит взгляд на меня.

— А я уже простила, мам. — толкаю, пряча глаза. Всё же мне надо немного больше времени, чтобы отпустить все обиды. — Поднимемся в квартиру и там поговорим.

— Приглашаете меня к себе? — в её голосе такое удивление сквозит, словно это самая нереальная вещь, которая могла произойти в её жизни.

Ничего не ответив, отстраняюсь от неё и иду к лифту, кивком головы приглашая пойти за мной.

Удивительно, но любимый не тащит меня на руках до квартиры, позволяя показать маме, насколько сильной я стала.

В квартире киваю в сторону кухни и бросаю:

— Подожди там, мне надо переодеться.

Скидываю куртку и ловлю неодобрительный взгляд при виде огромного свитера и широченных спортивных штанов, затянутых шнурком на бёдрах. Без раздумий задираю свитер до бюстгальтера, выставляя на обозрение разукрашенные Должанским рёбра, и мама охает, прижимая ладонь ко рту.

— Ещё вопросы, мам? — выталкиваю сухо, не впуская в себя жалость к ней.

Нет, я не хочу, чтобы она страдала, но не могу так просто отпустить все обиды. А за двадцать лет их всё же накопилось немало.

Не дождавшись ответа, сама ничего не добавляю и иду в спальню. Только закрыв дверь, позволяю себе не только тяжёлый выдох, но безмолвные слёзы. Зубами вгрызаюсь в ребро ладони, скатываясь спиной по стене. С такой силой сжимаю веки, что за ними мелькают белые вспышки.

Я даже не замечаю появление Северова, пока он не прижимает меня к себе, опускаясь на пол рядом со мной.

— Если хочешь, то я попрошу её уйти. Или сам отвезу. — долбит хрипло, ведя ладонями по моему дрожащему от сдерживаемых рыданий телу. — Только не плачь, девочка моя. Блядь, ты же знаешь, как мне тяжело видеть твои слёзы. Прошу, родная, успокойся.

И как всегда, его тихие просьбы делают своё дело, вынуждая меня перестать реветь.

Поднимаю на любимого заплаканное лицо и рвано выпускаю не только воздух, но и давление, которое мешало дышать.

Слишком много всего происходит разом, и я просто не знаю, как со всем этим справляться. Сколько ещё сюрпризов нас ждёт, прежде чем мы сможем спокойно жить? Даже знать не хочу.

Качнув головой, не просто изгоняю из неё мысли, но и даю ответ Артёму на предложение отправить маму домой.

— Успокоилась? — с хрипотцой в голосе спрашивает Тёма, а по моему телу ползут мурашки от его тембра.

Подаюсь вверх и прижимаюсь своими губами к его. Просто прикасаюсь, но парня будто током прошибает. Впрочем, это касание продолжения не получает, хотя темнота в его взгляде говорит о том, как сильно он сейчас хочет избавиться от присутствия третьего человека в нашей квартире.

Знаю, что полноценно любовью заниматься мы не должны, но это вовсе не значит, что мы не можем доставлять друг другу удовольствие другими способами. После всего произошедшего во мне поселилась какая-то не находящая логики зависимость в его близости. Этим я словно сама себе каждый раз доказываю, что мы действительно всё ещё живы, а все ужасы остались позади.

— Всё нормально, любимый. — шепчу ему в рот, задевая губы. — Лучше разобраться с этим раз и навсегда. Она уже всё равно здесь, так какой смысл оттягивать?

Он глубоко вдыхает, воруя моё дыхание, и толкается ближе, усиливая объятия.

— Как скажешь, маленькая. Решение принимать тебе. — выбивает, сжимая ладонью мой затылок и прижимаясь губами сначала к кончику носа, а потом и к губам. — Переодевайся и умойся, а я пока развлеку будущую тёщу. — бросает со смешком, поднимаясь на ноги. Подаёт руку, помогая подняться. Едва оказываюсь на ногах, крепко обнимает. — Прости, что не рассказал сразу.

— Теперь уже всё равно поздно, так что... — сама растягиваю рот в улыбке, давая понять, что не злюсь и не обижаюсь.

Артём скидывает одежду и натягивает домашние штаны и футболку. Быстрый поцелуй, и он выходит за дверь, оставляя меня наедине с моими мыслями. Переодеваясь, отметаю все вопросы, вертящиеся в голове.

Ну какой смысл гадать, если можно спросить прямо?

С глухим вдохом вхожу на кухню. Мама пьёт чай, а любимый что-то варганит у плиты. При аромате еды желудок протяжно урчит и сворачивается в клубок.

— Голодная? — бомбит парень, замечая моё присутствие.

— Есть такое. — улыбнувшись, занимаю место напротив матери.

— Минут через двадцать будет готово.

Киваю и перевожу взгляд на маму. Северов ставит передо мной кружку зелёного чая, которую принимаю с благодарностью, но без слов. Я и без того вымотана, а мне сейчас необходимы все мои резервные силы. Вот только мы обе продолжаем хранить молчание.

Я просто не знаю с чего начать тяжёлый разговор, а родительница то и дело опускает глаза на содержимое своей чашки.

С шумом тяну кислород и выталкиваю:

— Ты приехала только чтобы извиниться?

Она тяжело сглатывает и смотрит прямо в лицо.

— Я хотела убедиться, что ты в порядке.

— Жить буду. — бросаю прохладно. — А папа? — толкаю не дающий покоя вопрос, при звуке которого даже Артём оборачивается.

— Мы разводимся. После того дня возле академии мы много спорили, но он так и не захотел смириться с твоим выбором, поэтому я подала на развод.

От её заявления весь воздух со свистом из лёгких вылетает, а голос растворяется в шоковом состоянии. Делаю глоток чая, чтобы хоть немного отвлечься и привести в порядок голову

— А ты смирилась, мама? — толкаю еле слышно.

Она накрывает мою руку ладонью. Впервые за многие годы я чувствую в этом жесте не какой-то расчёт, а именно то, что должно быть в него вложено — поддержку и материнскую любовь.

Устанавливаю зрительный контакт по собственной инициативе.

— Я не просто смирилась, доченька. Я поняла и приняла. Я вижу, что только с Артёмом ты сможешь быть по-настоящему счастлива. Уже тогда я знала, как сильно он тебя любит и на всё готов, чтобы ты сделать тебя счастливой. И я тоже...

В её словах, в её глазах, в её интонациях, в её прикосновениях столько искренности, заботы и раскаяния, что я без сомнений отпускаю все свои обиды. Поднимаясь с места, присаживаюсь перед ней на корточки, опустив голову на колени в то время, как она нежно гладит меня по волосам и то и дело просит прощения.

— Любимая, — шепчет Тёма, кладя ладонь мне плечо, — поднимись. Большая нагрузка на артерию.

Сам тянет меня за локоть, помогая встать. Тут же вжимаюсь спиной в его рельефное тело, стискивая мамину руку.

Поверить не могу, что всё происходит именно так. Любимый мужчина обнимает меня, а мама даёт своё благословение на наш брак. Раньше меня это не особо волновало, но теперь понимаю, что её слова много для меня значат.

Пока расправляемся с едой, обсуждаем все события. Оказывается, из-за заявления, которое она написала на Кира, проверка началась и в нашей конторе, из-за чего папу крепко взяли за... горло. Маме тоже может грозить срок за тёмные делишки, которые они проворачивали, но, учитывая то, что она активно сотрудничает со следствием, может обойтись условным и запретом на адвокатскую деятельность.

Честно? Не расстраивает. С моим выбором профессии мы должны были оказаться с родителями по разные стороны баррикад, пусть никого из нас это и не остановило бы. Конечно, остаётся лёгкая грусть от того, что папа всё же остался за дверью, которую я захлопнула, уйдя из дома. Возможно, со временем он тоже перейдёт на мою сторону, но я не стану торопить его. Я приму и смирюсь с любым его решением. В любом случае оно будет на его совести, а не на моей. Если деньги и репутация ему дороже дочери, то так тому и быть. Ещё чуть больше месяца назад у меня никого не было, кроме подруги и Тёмы. Потом Антон плотно вошёл в мою жизнь, а следом и Егор. Теперь ещё и мама. Ну, что мне ещё надо? У меня есть мама, два брата, сестра и скоро будет муж. Моя семья...

Закидываю в рот остатки еды и пересаживаюсь Артёму на колени, опуская голову на плечо. Он тут же начинает водить ладонью по моей спине, разгоняя ласковое тепло. Родительница только счастливо улыбается, глядя на нас. И мы улыбаемся.

— Я счастлива, Тёма. — вещаю, едва закрывается дверь нашей спальни.

— Знаю, родная. — отбивает Север, стягивая с меня футболку. — Я тоже. Очень.

Стоит только оказаться в постели, тянусь к парню, но он ограничивается несколькими долгими поцелуями, а я понимаю, что сейчас мне этого больше, чем достаточно. Засыпаю в крепких, но ласковых, нежных, но надёжных объятиях любимого мужчины с лёгкой улыбкой на губах.

Моё утро начинается с того, что я просыпаюсь в пустой постели. Тяжело выдохнув, переворачиваюсь на спину, морщась от боли.

Когда она уже исчезнет?

Замечаю на прикроватной тумбочке стакан воды, таблетки и одинокую белую розу в вазе. Приняв лекарства, вытягиваю из воды цветок, вдыхая сладкий аромат.

Кто бы знал, как же я обожаю этого парня. Словами выразить просто невозможно.

С улыбкой выползаю из-под одеяла и натягиваю Тёмину футболку и шорты, потому что из моей одежды, которая не причиняет дискомфорт, у меня только халаты, которые любимый мне тогда набрал в ТЦ. А учитывая то, что мама ночевала на нашем диване, вряд ли надевать их будет хорошей идеей. Да и мозолить Северову глаза своим видом не хочется.

Входя в кухню, замираю без движения, видя самую странную картину в своей жизни: маму, стоящую над плитой.

Она жарит блинчики, в то время как мой любимый заворачивает в них творог.

Нет, к такому мои глаза точно не готовы. И психика тоже. Мозг вообще отказывается от восприятия этого.

Во-первых: мама не готовит. Никогда. Её максимум — кофе или чай.

Во-вторых: они с Артёмом просто не могут делать всё настолько быстро, синхронно и гармонично, но какого-то хрена у них вдвоём получается это куда лучше, чем у меня с Тёмой.

Едва блинчик падает на тарелку, как парень тут же кладёт на него начинку и сворачивает, а следом сразу ложится следующий блин.

Вот реально блин, хотя на языке вертятся слова куда похлеще этого. А всё потому, что это выше всех моих ожиданий, особенно когда вижу, что они перебрасываются несколькими словами и улыбаются. Оба.

И я растягиваю губы в улыбке, уверенно шагая в их сторону.

— Доброе утро. — оставляю быстрый поцелуй у мамы на щеке. — Не думала, что ты умеешь готовить блинчики.

— Я много чего умею. — смеётся она.

Делаю шаг в сторону и тут же оказываюсь в любимых руках, а губы ошпаривает жарким поцелуем.

— Доброе утро, моя идеальная девочка. — шепчет Север.

— Доброе. — толкаю, снова целуя.

Едва разрываем жаркий контакт, заливаюсь краской, глядя на потерянный мамин взгляд. Но она быстро справляется со своим удивлением и тараторит, смеясь:

— Какая же вы всё таки красивая пара. Такие милые. А какие детки у вас будут. Кстати о них. Планируете? А свадьба у вас когда? Меня же позовёте?

А я разражаюсь таким громким смехом, что он вибрацией по рёбрам идёт. Я первый раз за свои двадцать лет вижу маму такой... мамой.

Абсолютно обычной мамой, как и все остальные. Не холодной богачкой, которой по малейшему требованию подносят всё на блюдце с голубой каёмочкой. Не светской львицей с замашками королевы. Не хладнокровной сучкой. Просто женщиной с человеческими переживаниями и материнскими вопросами и заботами.

— Я люблю тебя, мам. — толкаю смело, тормозя поток хохота, но не счастья, которое горит в глазах.

Только садимся за стол, раздаётся звонок в дверь. Мы все втроём вытягиваемся, как по команде. Артём напряжённо поднимается из-за стола и выходит. Жестом давая маме понять, чтобы оставалась тут, иду следом за ним. Торможу за углом, услышав голос Антона, а следом и Вики. Уверенно выхожу из укрытия и встречаюсь взглядами с зависшей подругой. Она вообще ничего не говорит и даже не шевелится. Замерла, как околдованная.

— Привет, Викусь. — улыбаюсь, подходя ближе.

И тут эта ненормальная грохается в обморок.

Парни тут же опускаются над ней, а я занимаюсь тем, что повторяю действия подруги. Я, мать вашу, цепенею, глядя на то, как Тоха на руках несёт её в зал.

— Это что было? — брякаю, входя за ними следом. Арипов бросает на меня виноватый взгляд, и тут до меня доходит. — Ты не сказал ей, что я жива и вернулась домой? — рычу, выпучивая глаза.

— Прости. — толкает раскаяно и тут же улыбается. — Хотел сюрприз сделать.

— Вот уж точно — охуенный сюрприз. — бурчит Северов. — Совсем ебанулся, Тоха?

Ответить ему мешает Вика, приходя в себя.

Бросив быстрый взгляд на любимого, прошу:

— Не психуй, Тём, пожалуйста.

Он гулко выдыхает, а я падаю на задницу возле дивана.

— И снова здравствуй. — тяну с улыбкой, глядя в шокированные глаза подруги.

— Н-н-нас-т-тя? — сипит она.

— С утра была. — отбиваю, растягивая губы шире.

— Ты живая?

— Бля, Вика, ты серьёзно? Я на призрака, что ли похожа?

— Настяяяя! — визжит Заболоцкая, бросаясь мне на шею.

От неожиданности теряю равновесие, заваливаясь на спину, а она сверху. Сломанные и треснувшие рёбра тут же дают о себе знать острой болью.

— Вика, твою мать!

Даже закончить на успеваю, как Антон подрывает её на ноги, а Тёма поднимает меня с пола и помогает сесть на диван.

Жадно хватаю ртом кислород, борясь с болезненными ощущениями. Любимый, как и всегда, обнимает, пока Тоха расписывает своей девушке мои "смертельные раны".

— Тоха, хватит меня к покойникам приписывать. Я собираюсь задержаться на этом свете. — шиплю сквозь зубы.

— Может приляжешь? — бомбит Северов, заглядывая мне в глаза. — Очень больно? — прикасается кончиками пальцев к боку.

— Терпимо. Уже отпускает.

Вика падает с другой стороны и с несвойственной ей осторожностью обнимает меня и плачет.

— Я так рада. Так рада... что ты... Настя... — воет подруга, а я просто забрасываю руку ей на плечи, ожидая, пока она успокоится. Когда это происходит, спрашивает дрожащими интонациями. — Что случилось с тобой?

А я просто неспособна снова повторить эту историю.

— Уже неважно. — бросаю прохладно, поднимаясь на ноги. — Всё закончилось. Я жива.

Подхожу к окну, пробегаясь взглядом по прохожим, ожидая увидеть в любом из них свой ночной кошмар и самый большой страх. Складываю руки на груди, а потом обнимаю себя за плечи в попытке унять мерзкую дрожь, ползущую под кожей.

Вздрагиваю, когда горячие ладони смыкаются на моём животе.

— Это я, малыш. — сипит Артём.

— Знаю, просто... — откидываю голову ему на плечо, утопая в бирюзе глаз. — Всё ещё сложно, Тём.

— Понимаю, родная. Надо время. Много времени, но вместе мы со всем справимся.

— Обязательно. — подбиваю тихо, а потом прижимаюсь ближе, ощущая, как под ягодицами растёт и твердеет горячий половой орган. — Поцелуй меня, любимый. Заставь забыть.

И он целует. Он изгоняет мои страхи. Он топит мои кошмары. Он даёт причину жить. Он даёт мне повод быть сильной.

Едва расплетаем губы, появляется мама.

— Блинчики остынут. — бубнит она.

— Пойдём? — спрашиваю, не разрывая зрительного контакта.

— Да, маленькая, пойдём есть блинчики. — смеётся мой любимый мужчина, подхватывая меня на руки.

Глава 44

Я исполню все твои желания

Следующие три недели проходят спокойно, но всё же напряжённо. Настя всё реже просыпается по ночам, но всё равно напрягается каждый раз, стоит зазвонить телефону или раздаться стуку в дверь. Из дома выходит только при острой необходимости и исключительно со мной или с Тохой.

Выйдя из ЗАГСА, едва сдерживаюсь, чтобы не зайти в магазин за пачкой сигарет. Я, как и обещал, бросил. Но, сука, с тем количеством нервных клеток, которые приходится тратить, мне просто необходим никотин. Загребаю полные лёгкие морозного воздуха и запрыгиваю в Гелик. Выезжая с парковки, звоню любимой. Отвечает мгновенно, что, впрочем, и не удивительно, потому что с мобилой она вообще не расстаётся. Едва проходит соединение, сразу выталкиваю:

— Малыш, у меня для тебя отличные новости. — растягиваю рот в улыбке.

— Получилось?! — сразу повышенные берёт.

— А ты сомневалась в своём будущем муже? — смеюсь, когда в трубке раздаётся счастливый визг. — Тридцать первое наше. В полдень ты станешь моей женой.

— Я тебя обожаю, Артём! Так люблю! — кричит так, что приходится трубу от уха убрать, чтобы не оглохнуть на хрен.

А вообще, мне сейчас самому хочется орать, потому что я уже третью неделю оббиваю все пороги, чтобы сдержать слово, данное Насте и сыграть свадьбу до конца года. Блядь, чувство такое, что весь Питер решил заключить браки до Нового года. Пришлось все связи подключить, чтобы выбить несчастных пол часа для короткой церемонии, но смех моей девочки того стоит. И гораздо большего стоит, я ведь на всё ради неё.

— Я тебя тоже, родная. — отбиваю смехом. — Скоро буду дома. Всё, малыш, отключаюсь, на дороге гололёд.

— Жду тебя. Будь осторожнее.

По дороге заезжаю за нашими кольцами и в цветочный. В супермаркете покупаю бутылку вина, сыр и фрукты. Нам есть что отпраздновать. И не только подачу заявления, но и Настино выздоровление. Пусть кошмары всё ещё преследуют её, так же как и страхи, но кости срослись, а синяки прошли, а это уже что-то.

Как я и предполагал, от похода к психологу она отказалась напрочь, а я не собираюсь настаивать. Ни за что в жизни не стану на неё давить.

Входя в квартиру, слышу тихую попсятину и, тяжело вздохнув, иду на звук. Моя девочка сидит на подоконнике, закутавшись в плед, с чашкой чая и смотрит в окно. На моё появление даже не реагирует. Пересекаю разделяющее нас пространство и тихо зову, чтобы не напугать:

— Насть.

Она тут же поворачивается и улыбается, отставляя чай в сторону.

— Привет, любимый. — тянет ко мне руки, и я шагаю к ней. Едва смыкает пальцы на пояснице, кладу ладони на её щёки и нежно целую. Да, в последнее время только скромные поцелуи, потому что ей противопоказана физическая нагрузка, а мы оба знаем, чем заканчиваются наши страстные поцелуи. — Я скучала, Тёма. — шепчет тихо, сжимая лодыжками мои бёдра.

— Я тоже, родная.

— Как тебе удалось выбить дату?

— Тебе лучше не знать, маленькая. Главное, что мы поженимся, как и хотели, в этом году. Когда по магазинам поедем?

Она отводит взгляд, а потом и вовсе отворачивается к окну.

— Артём, я думала над твоими словами по-поводу переезда. — толкает шёпотом, наблюдая за снежинками. — Может, нам действительно стоит уехать из Питера? Сколько можно трястись от страха? Я даже в академию не могу вернуться. Наверное, лучше забрать документы. Уверена, что в Карелии можно найти что-то подходящее, а если нет, то переведусь на юридический или ещё куда-нибудь. К тому же...

Не позволяю закончить, крепко прижимая одной рукой к себе, а второй поднимаю её голову вверх, пока взглядами не сталкиваемся. Она так громко выдыхает, что вибрациями по моему телу воздух идёт.

— Какой на хрен юридический, Настя? Следственный комитет — твоя мечта. И я уверен, что ты станешь отличным следаком. Это же твоё призвание. К тому же в академке ты никогда не будешь одна. Если надо, то я телохранителя тебе найму.

— Серьёзно, Артём? — тянет вверх одну бровь, выражая неверие. — Ты меня сам из дома не выпускаешь, а теперь предлагаешь вернуться на учёбу?

Понимаю же, что она права. Настя с ума сходит в четырёх стенах. Не глядя на то, что у нас постоянно торчит то Тоха, то Вика, то будущая тёща, последняя вообще с завидной периодичностью является, а точнее каждый грёбанный день, что меня начинает конкретно так напрягать, любимая здесь как узник в тюрьме. И не потому, что боится выходить, а потому, что этого боюсь я. Блядь, трус, знаю, но сделать с этим нихера не могу.

Девушка снова отворачивается к окну и ведёт пальцами по стеклу следом за сползающей снежинкой.

— Как на счёт прогулки, родная? — высекаю, ловя её левую руку и разминая пальцами ладонь.

Гипс сняли ещё на прошлой неделе, но пальцы всё ещё плохо слушаются, поэтому приходится делать постоянные разминки и массажи.

Впрочем, я занимаюсь этим с удовольствием.

Моя девочка оборачивается и переспрашивает с сомнением:

— Прогулки?

— Да, любимая, прогулки. — сиплю, придвигаясь к ней, пока между нами не остаётся расстояния. — Хватит уже вести себя, как шизик. А тебе торчать в квартире, как в клетке. Вечно я тебя прятать не смогу.

— Тёмочка! — кричит, бросаясь мне на шею.

Едва успеваю перехватить её задницу, чтобы не слетела с подоконника. Она обвивает ногами поясницу, отчего мой член вжимается ей прямо в промежность. Тяжело сглатываю вязкую слюну, опуская её обратно. Вот только спасает слабо, потому что ведьма продолжает сжимать меня ногами, не позволяя отстраниться.

— Настя. — толкаю хрипло, предпринимая новую попытку. — Не заводи меня. Ещё рано.

Она только шире растягивает рот в улыбке и тянется вверх. Едва между нашими лицами остаётся расстояние одного вдоха, быстро тарахтит сиплыми интонациями, вызывающими новый прилив похоти в моём теле:

— Не рано, Тёма. Я сегодня говорила с Виктором Андреевичем. Он сказал, что мы можем заниматься с тобой любовью, если не будем перегибать палку.

Не только член, но и каждая грёбанная клетка в моём теле жаждет немедленно утащить её в спальню, сорвать с нас обоих шмотки и овладеть горячим, мягким, податливым телом моей девочки, но я гашу всё это на корню.

— Не будем спешить, маленькая. — выбиваю, обжигая губы её рваным дыханием.

— Только не говори, Тёма, — шелестит, обводя языком контур моих губ, в то время как ногтями скребёт шею и плечи, — что не хочешь меня. — толкается ближе, упираясь пышущей жаром промежностью в налитый кровью половой орган.

Весь воздух с хрипом лёгкие покидает, а новой порцией забиться не удаётся, как ни стараюсь. Только поверхностно получается урвать кислород. Глубже вдавливаю пальцы в упругую задницу и, высунув свой язык, обрисовываю сладкие губы своей девочки по кругу. Мотор определённо решил суициднуться, долбясь на пределе.

Настя ловит губами мой язык и принимается посасывать, загоняя руки под мою толстовку и водя пальчиками по прессу.

Блядь, мы уже три недели даже нормальных поцелуев себе не позволяем, не говоря уже о большем. После той ночи у Егора никакой близости у нас не было, потому что врачи категорически запретили Насте любую физическую активность.

Закидываю руки на скрещённые на пояснице ноги, размыкая плен, и отступаю на пару шагов назад. Обоюдно дышим так, будто стометровку бежали. Отвожу взгляд от малышки, потому что возбуждённые твёрдые соски чётко выделяются под тканью футболки.

— Тёма. — шипит девушка, спрыгивая с подоконника и направляясь ко мне с самым что ни на есть угрожающим видом.

Позволяю себе лёгкую улыбку, а потом крепко сжимаю её в объятиях, блокируя движения. Вот только ведьма не оставляет попыток вырваться и продолжить начатое.

— Родная, — выдыхаю сипом, — я тебя очень хочу, но пойдём сейчас прогуляемся, а ночью я отдам тебе все долги.

Она тут же замирает и вскидывает голову с горящими глазами.

— Значит ты не собираешься и дальше ждать?

Кладу ладонь на её затылок и врываюсь языком в рот, с голодом и жадностью засасывая свою девочку. Наши языки в таком жарком танце сплетаются, что член до боли кровью перекачивает, но мне сейчас не до этого.

Разрывая поцелуй, задыхаемся.

— Блядь, Настя, какой на хрен ждать? Прикалываешься что ли? Я тебя, сука, до трясучки хочу. Меня каждую минуту растаскивает от того, что я не могу оказаться в тебе. — на её скулах расцветают два красных пятна. А я то думал, что краснеть она разучилась, но как же, мать вашу, я от этого тащусь. — Я давно понял, малыш, что ты не фарфоровая кукла, которая рассплется от одного неосторожного касания. Если ты чувствуешь, что готова, то я не только отказывать тебе не собираюсь, но и с радостью выполню все твои желания, потому что с каждым днём мне и самому всё сложнее держаться и не прикасаться к тебе. Но сейчас я хочу, чтобы ты просто выбралась отсюда на свежий воздух. Завтра поедем в свадебный салон. А ещё... — не закончив фразы, выхожу в коридор и цепляю огромный букет белых роз и коробочку с нашими обручалками. — Я люблю тебя, моя идеальная девочка.

Настя хохочет, забирая букет и едва не заваливась вместе с ним. Да, я безвозвратно превращаюсь в розовую соплю, потому что притащил ей сто белых роз и одну красную. Глядя на её горящие глаза, на сияющую улыбку, слыша счастливый смех, понимаю, что оно того стоит.

Любимая опускает цветы на пол и шагает ко мне, поднимаясь на носочки, обвивает руками шею и шепчет:

— Ты — лучший, Артём. Я тебя обожаю. Но у нас есть одна проблема.

— Какая?

Нет, реально, что опять не так?

— Этот букетище даже ни в одно ведро не влезет.

И снова смеётся, заражая и меня своим весельем.

В итоге букет приходится разобрать на несколько частей и расставить по тарам. Пока Настя одевается, скидываю толстовку и натягиваю свитер. Достаю с верхней полки шапку, шарф и перчатки и вручаю их девушке.

— Я не ношу шапки. — толкает уверенно.

— Носишь. — отбиваю безапеляционным тоном. Она хмурится и закусывает губу. — Там дубак, Настя. Или ты одеваешься тепло, или мы никуда не идём.

— Да, папочка. — бурчит, оборачивая шарф вокруг шеи.

— Папочка? — спрашиваю удивлённо.

— Ты относишься ко мне, как к маленькому ребёнку, Тём. Откуда в тебе эта хрень?

Обнимаю свою обиженную зеленоглазую ведьму, прикасаясь губами к макушке и сиплю:

— Я просто забочусь о тебе, любимая. Я не хочу, чтобы ты заболела, а на улице реально холодно. Извини, если перегибаю, но как умею.

Она смотрит на меня и мозговъбательные ямочки на её щеках, в очередной раз мне предохранители сносят.

— Тогда ты тоже надешь шапку.

— Настя! — рычу беззлобно, беря в плен её губы.

На улицу выходим в итоге в полной экипировке. Шапки, шарфы, перчатки, застёгнутые до самого подбородка куртки и тёплые носки. Блядь, иногда я реально ненавижу зимние ночи. Вообще я предпочитаю проводить их в постели с любимой девочкой, а не торчать на улице.

Пока борюсь с привычкой закуривать, едва выхожу из подъезда, мне в голову прилетает снежок. Заторможено моргая, перевожу взгляд на Настю.

— Ой. — толкает она, прикладывая ладонь к губам. — Больно, Тёма?

Вижу, что реально волнуется, но расслабляться не даю, пусть и офигел я скорее от неожиданности. Принимая самый грозный вид, надвигаюсь на неё и рычу, пока она с визгом не срывается с места.

— Сюда иди, ведьма! — рявкаю, нагоняя.

Когда хватаю, вместе заваливаемся в снег и заливаемся смехом. Хохочем так, что рёбра болеть начинают. Перехватываю Настю и затягиваю на себя. Она замирает, а потом придвигается ближе и мягко целует. А следом с нереальной скоростью перекатывается с меня, загребает двумя ладонями снег, засыпая мою распластанную в сугробе тушу, и со смехом убегает. Опять ловлю. Опять падаем. Опять смеёмся. Опять целуемся. Снова и снова. Кидаем друг в друга снежки. Любимая уворачивается, скрываясь за стволом дерева. У него же я её и зажимаю. Стягиваю перчатки и стискиваю горячими руками ледяные и раскрасневшиеся от мороза и бега щёки. Касаюсь губами краснючего носа. Обжигаю дыханием губы и, наконец, провожу на них атаку. С таким остервенением в рот врываюсь, что Настя теряется, замирая на мгновение, а потом отвечает с той же жадностью и дикостью. Мы не разлепляемся, даже чтобы сглотнуть огромное количество слюны, которая собирается в ротовой полости от наших действий. Мы не расплетаемся, даже когда в лёгких заканчивается кислород. Пьём дыхание друг друга. Моя девочка ползёт ладонями мне на шею, притискиваясь крепче. Даже воздух не способен прорваться между нами, так крепко мы сжимаем друг друга в объятиях.

Сука, я так долго мечтал с силой прижать её к себе. Но даже во время нашего сумасшедшего поцелуя, я не забываю о том, что её рёбрам надо немного больше времени, чтобы сростить окончательно. Сейчас костная ткань ещё слишком хрупкая. Но хер меня это остановит от того, чтобы заниматься с ней любовью всю ночь напролёт. Да, с ней я понял, что это такое. Между нами не секс, не трах, и уж тем более не перепих, а именно любовь. Даже когда мы ведём себя как дикари, срывая друг с друга тряпки, кусаясь, царапаясь, издавая животные звуки, мы всё равно занимаемся любовью. Вот такая вот простая истина.

— Замёрзла? — спрашиваю с хрипящими интонациями, разрывая поцелуй только тогда, когда Настя реально уже задыхаться начинает. Она отрицательно качает головой и обводит языком губы, приглашая продолжить.

— Моя любимая зеленоглазая ведьма. — со смешком принимаю её приглашение, снова толкаясь в её ротовую.

Когда силы страдать хернёй и беситься заканчиваются, ещё несколько часов гуляем по району. Стягиваем по одной перчатке и переплетаем пальцы. Засовываем наши руки в мой карман. Малышка кладёт голову мне на плечо и старается зацепить мой взгляд.

— Что, любимая? — бросаю, сбавляя шаг и утопая в её светящихся от счастья глазах.

Только сейчас понимаю, что до этого в них всегда было напряжение и тревога, но лишь теперь моя девочка смогла полностью расслабиться, пусть даже на время.

Отпускаю глухой выдох, понимая, что реально, блядь, не могу держать её в квартире, как пленницу.

— Ты чего так вздыхаешь, Тёма? — беспокоится она.

Обнимаю, крепче сжимая её пальцы в своей ладони, и озвучиваю свои мысли.

— Я не успокоюсь, Настя, пока эта мразь не сдохнет, а ты не будешь в безопаности. Если бы я был уверен, что ты сможешь привыкнуть к новой обстановке, то без раздумий увёз бы тебя отсюда как можно дальше. Пойми, родная, что я и сам с ума схожу, но не могу позволить тебе одной выходить из дома.

— Артём, — шепчет малышка, поднимаясь на носочки, — я тоже не хочу уезжать, но если это единственный способ, чтобы жить без страха, то я готова.

— А как же учёба, Насть? Заочно на опера и следака не отучишься.

— Думаю, мы это переживём. Я не хочу всю жизнь бояться. Наверняка же где-то ещё есть подобные образовательные учереждения. А если нет, то какая разница, Тём? — небрежно пожимает плечами, будто ей реально похую.

Но я же, блядь, знаю, что это не так. Она только помирилась с матерью. И наши друзья здесь. И наша квартира.

— Я найду его, родная, и убью. — режу хрипом. — А до тех пор... Во втором полугодии вернёмся на учёбу. Если же ты утвердишься в своём решении уехать, то так тому и быть.

— Тёма... Тёмочка... — шелестит, зарываясь лицом в мой шарф.

Её горячее влажное дыхание гонит огненных мурах по моей коже.

— Пойдём домой? — спрашиваю, гладя её по волосам.

— Давай ещё немного погуляем. Я так люблю снег. — тянет, умоляюще заглядывая в глаза.

Качаю головой, улыбаясь.

Ну вот, и как можно ей отказать? Конечно же, никак. И похеру, что я уже не чувствую пальцев на ногах, а губы потрескались и горят от бесконечных поцелуев на морозе.

— А я думал, что ты у меня теплолюбивая девочка. — улыбаюсь, возобновляя шаг.

— Теплолюбивая. — кивает, подтверждая свои слова. — Но я так обожаю снежные ночи, когда снежинки переливаются в свете фонарей, а снег скрипит под ногами. Когда он ещё не затоптанный, а такой мягкий и пушистый.

Высвобождает ладонь и, раскинув руки и задрав голову к небу, начинается кружиться под светом фонаря. Золотые волосы выбиваются из хвоста и переливаются так же, как и летящие с неба снежные хлопья.

Такая красивая. Такая нежная. Такая неземная. Такая лёгкая. Такая счастливая. Такая моя.

Растягиваю рот в улыбке и иду за ней. Прямо в движении ловлю ладонями за талию и поднимаю вверх. Наш звонкий смех эхом разлетается по пустынным ночным улицам спального района. Ни на секунду зрительный контакт не разрываем.

Голова начинает кружиться, а ноги заплетаться от долгого вращения. Делая несколько шагов назад, заваливаемся в сугроб.

Бля, снега реально намело столько, что до асфальта не докопаешься.

И да, снова смеёмся, целуемся и опять смеёмся.

Даже меня на какое-то время отпускает вся та хренотень, что топит нутро. О страхах забываю, о переживания, о сомнениях. Всё расворяется в зелёных глазах, излучающих тепло и радость.

— Люблю тебя, любимая. — толкаю, прижимаясь к губам, а потом поднимаюсь на ноги. таща свою девочку следом.

— И я тебя люблю! — выкрикивает, отпуская мою ладонь и заваливась обратно.

— Настя, харе валяться. Замёрзнешь. — бурчу, а самого новый приступ смеха накрывает.

До дома добираемся уже во второй половине ночи. Уставшие. Промёрзшие до костей. Одежда в сосульки превратилась. Щёки, носы и подбородки лёдяные. Губы растрескавшиеся. Настолько окоченевшие, что даже пальцы не слушаются, но пиздец какие довольные и счастливые.

Впервые за долгие годы я почувствовал себя мальчишкой, который может валяться в снегу и швыряться снежками, и не бояться, что дома мне за это влетит от отца. И пусть с огромном запозданием, но я стал самым обычным пацаном без страхов. И похеру, что мне через неделю двадцать пять. Сегодня мы, хоть и на время, отпустили все свои проблемы и просто побыли детьми. Только отперев дверь квартиры, сознаю, насколько сильно нам обоим необходима была эта эмоциональная перезгрузка, иначе мы бы просто свихнулись.

Настя замирает посреди коридора, больше похожая на снежную бабу. В снегу от подошв ботинок до самой макушки. Стягивает заледеневшими пальцами перчатки, но никак не может ухватить язычок молнии. С улыбкой расстёгиваю её куртку и помогаю стащить её. Бросаю прямо на пол. Следом летит шарф, шапка и даже штаны.

— Иди грейся в душ. — смеясь, отпускаю ей шлепок по окоченевшей заднице, отчего любимая аж подпрыгивает с визгом.

— Сволочь. — бросает, стукая меня по грудине.

Ловлю её руки и кладу на левую сторону, где до треска колошматит сердце, не позволяя уйти. Она поднимает на меня глаза.

— У нас с тобой обязательно всё будет хорошо.

Не знаю, почему говорю именно это. Просто где-то глубоко внутри меня родились эти слова, и я просто не могу молчать. Моя девочка какое-то время сканирует моё лицо, а потом врубает эту свою мозговъебательную улыбку.

— Конечно, будет, любимый. Обязательно.

Как бы ни хотелось отправиться вместе с ней под поток горячей воды,сдерживаю этот порыв. Хотел бы я сказать, что у нас впереди вся ночь, но вот часы на микроволновке оповещают об обратном, показывая 3:18.

Блядь, мы, оказывается, почти девять часов по улице шарахались, а я даже не заметил этого. За себя не боюсь, но переживаю, что Настя может после этого заболеть. Только этого не хватало.

Чайник начинает издавать режущий отчаянный свист, закипая. Заливаю чайные листья кипятком и думаю о том, что дожился до того, что в кухонном шкафу стоит уже с десяток разных сортов вместо одной коробки с пакетиками. Моя любимая девочка превратила мою холостяцкую квартиру в настоящий семейный дом. Тёплый и уютный. Живой. Наполненный радостью и счастьем. А ещё я понимаю, что не хочу уезжать отсюда. Раньше насрать было на то, где жить, но больше нет. С этой квартирой связано слишком много светлых воспоминаний.

Помню, как притащил сюда Настю после вечеринки, когда она грохнулась в обморок. Помню, как кричала на меня, когда поняла, что я её раздел. Как сказала, что не хочет выходить замуж. Как впервые пыталась готовить. Как стонала, лёжа на столе с раздвинутыми ногами. Как шептала о любви. Как мы танцевали в зале. Как заваливались в постель. Как сидели ночами над конспектами. Как смеялись. Как плакали. Как радовались и грустили. Как ссорились и мирились.

Эта квартира насквозь пропитана запахом любимой девочки. И, конечно же, её любовью. Наверное, я старею, раз начинаю привязываться к невоодушевлённым предметам. Качнув головой, улыбаюсь, снова пробегаясь взглядом по периметру кухни.

Нет, в этом доме есть душа. И у этой души есть имя.

Пока любимая греется в ванной, решаю не торопить, хоть и сам задубел, поэтому согреваюсь обжигающим чаем, когда входит Настя. Им же я давлюсь вместе неконтролируемо вырабатываемой слюной, когда она развязывает красный шёлковый халат, открывая моему жадному и голодному взгляду идеальное тело, прикрытое почти прозрачным алым пеньюаром.

Её грудь высоко вздымается над краем, а острые соски и ореолы вокруг них отсчётливо виднеются под сетчатой тканью. Стройные длинные ноги обтянуты чёрными чулками, к которым крепится пояс, а на стопах босоножки на высоченных шпильках.

Член с такой скоростью наливается кровью, что, блядь, пружинит от внезапно ставших тесными боксеров.

Моя ведьма улыбается, обводит пальцами вокруг сосков, а потом включает музыку, шагая ко мне.

Глава 45

Да сбудутся мечты

Едва тихая сексуальная мелодия заполняет пространство комнаты, её перебивает стук шпилек по паркету.

В сотый раз за последние секунд тридцать пытаюсь сглотнуть вязкую слюну, но ком, застрявший в горле, мешает это сделать.

Моя охуенно-сексуальная девочка подходит ближе, так, сука, медленно и страстно виляя бёдрами, что я тупо висну на этих движениях, забывая моргать.

Блядь... Блядь. Блядь!

Нельзя срываться, хотя моё месячное воздержание аукивается тупой ноющей болью в половом органе, который с силой прорывается наружу, жаждая оказаться в горячей тесноте любимой. С такой силой челюсти жму, что на какое-то время музыку скрежетом перекрываю. В ушах бешено пульс гремит.

Настя поднимает руки вверх, томно покачиваясь, и поворачивается ко мне спиной, открывая ничем не прикрытую задницу. Темп музыки начинает ускоряться, а вместе с ним и движения моей зеленоглазой. Она позволяет халату сползти с плеч до локтевых изгибов, а потом он и вовсе оказывается на полу. Любимая плавным движением оборачивается и делает ещё один шаг, переступив красный шёлк. Её руки скользят по бокам вниз, цепляют край пеньюара и задирают его выше талии, открывая обзор на плоский живот и гладкий треугольник между её шикарных ног. Отпуская ткань, взбивает пальцами влажные волнистые волосы. Спускает с плеча одну бретельку и сжимает ладонью грудь, перекатывает между пальцами сосочек и тихо стонет, откинув голову назад. И делает она это всё, блядь, под песню Stop Сем Браун.

Вот реально, мать вашу, стоп.

Я могу думать только о том, чтобы заменить её руки своими, и вытягиваю наружу все резервы, чтобы просто оставаться на месте, позволяя ей самой заводить себя и срывать мне башню.

Накрываю пах, а потом и вовсе запускаю руку в трусы, сжимая эрекцию, из горла вырывается приглушённое рычание, приковывающее изумрудный взгляд к моим действиям.

Настя тем временем скидывает вторую бретельку и приподнимает обе груди, продолжая дразнить поглаживаниями больших пальцев соски. И снова начинает медленно раскачиваться, кружиться и касаться себя руками, сука, везде, продолжая стремительно уничтожать разделяющие нас метры. Когда между нами остаётся не более нескольких сантиметров, упирается ладонями в колени, наклоняется, а потом резко вскидывает голову вверх, отхлестав меня мокрыми прядями по лицу, выпрямляется. Не больно, но пиздец как заводит.

Блядь, понятия не имею, откуда она этого нахваталась, но конкретно охуеваю, когда её стопа с острым каблуком оказывается у меня между ног, открывая вид на истекающую блестящей влагой жемчужину, а сама она, не меняя положения, притискивается ближе и сипит:

— В этот раз я хочу видеть, как ты это делаешь.

— Блядь! — то ли рычу, то ли шиплю, подрываясь на ноги и сдёргивая штаны вместе с боксерами.

Моя порочная девочка следит за моими действиями, продолжая покачиваться и скользить по своему телу. Оставив штаны там, куда они упали, паркуюсь обратно на стул, сжимая эрекцию и, сука, дрочу, глядя на то, как она двигается. Любимая обводит языком губы, а затем тянется пальчиками к клитору.

— Блядь, Настя... — голос садится до беззвучного хрипа, сменяясь рваными выдохами, когда она раздвигает влажные разбухшие складки и скользит между ними, собирая влагу.

Стягиваю футболку через голову и перехватываю её кисть. Она жадно ловит губами воздух. Едва взглядами сталкиваемся, мотор глохнет. В её глазах такая темнота, что я вязну в ней. Любимая замирает на несколько мгновений, а потом седлает меня. Сжимаю ладонями её ягодицы и приподнимаю, проходясь членом по половым губам, но всё ещё не вхожу в неё. Растягиваю не только прелюдию, но и удовольствие. Ствол сразу становится скользким от обилия её смазки, которая даже на мошонку стекает.

— Горячая... — сиплю, проводя головкой по твёрдой жемчужине. — Мокрая... — ловлю губами сосок сквозь прозрачную ткань. — Хочешь? — добиваю хрипом, приподнимая её и утыкаясь шляпой в манящий вход в мой собственный Рай с большой буквы.

— Хватит, Тёма. — растягивает стонами мольбу, предпринимая попытку опуститься на меня.

— Скажи, Настя.

Она с трудом фокусирует рассеянный взгляд на моём лице, цепляется пальцами мне в волосы и толкается языком в рот.

— Я хочу тебя, Северов. — выталкивает без какой либо скромности. — Я хочу почувствовать тебя внутри. Я хочу, Тёма, чтобы наша диета наконец закончилась. — выбивает обрывистыми выдохами мне прямо в губы.

Мучительно медленно опускаю её вниз, заполняя. Она реально настолько мокрая, что я уверенно вхожу в неё до упора, несмотря на то, что она узкая и тесная, как, блядь, в наш первый раз. От одуряющего кайфа оба в голос стонем.

Вдавливаю пальцы в упругую задницу и рычу ей в ухо, прикусывая мочку:

— Скачи. Давай, родная...

Моя девочка цепляется ладонями мне в плечи и начинает не спеша раскачиваться, на каждом толчке давясь стонами. И я, сука, стону сквозь сжатые зубы. В ней не просто горячо, я будто в жерле вулкана. Всё тело горит. На коже пот выступает. По конечностям мандраж летит.

Обоюдно.

Острые ногти царапают спину и плечи. Раздирают кожу на предплечьях. Из распухших губ вырываются влажные хриплые звуки.

Сам ничего не предпринимаю, кроме того, что придерживаю её задницу и нападаю на сладкие губы. Полностью позволяю ей вести.

Движения становятся быстрее. Толчки резче. Стоны громче. Дыхание рывками. Губы укусами. Глаза туманом. Сердца бешено в унисон.

— Тёмааа!!! — кричит моя девочка, кончая.

Как же меня вставляет то, что она каждый раз выкрикивает моё имя во время разрядки, хотя сейчас я реально ничего не сделал.

Стенки её влагалища с силой сдавливают член, вырывая из моего горла животное рычание.

Настя падает мне на грудь, утыкаясь головой в плечо, и тяжело дышит. Её крупно потряхивает.

Не дожидаясь, пока конвульсии от оргазма стихнут, хватаю на руки и укладываю на стол. Одним быстрым движением толкаюсь в неё членом до упора, издавая затяжной полустон-полурык. И она стоном грудь рвёт. Горячие стенки всё ещё продолжают пульсировать, туго обволакивая ствол. Даже, блядь, пошевелиться не рискую, тратя все силы на слетевшее к хуям дыхание.

Я так долго об этом мечтал, что сейчас едва эмоции сдерживаю. И вовсе не о том, чтобы снова трахать свою девочку, а о том, чтобы закончить начатое на этом самом столе.

Как только удаётся словить хладнокровие, медленно, очень медленно подаюсь назад и так же без спешки возвращаюсь обратно, кайфуя от ощущения её жара, упругости, мягкости на гладкой коже ствола. Блядь, только с ней бывает так хорошо. Двусторонне стонем, когда поджавшимися яйцами с звонким влажным шлепком ударяюсь об ягодицы, упираясь шляпой в матку.

— Люблю тебя... Тёма... люблю... люблю... я скучала... я так... по тебе... по нам... — сипит Настя бессвязно, опираясь на локти и приподнимаясь.

Перехватываю рукой за лопатки и прижимаю ближе, сам подаваясь навстречу. Она обнимает руками за шею, скрещивая лодыжки на пояснице. Мягкая грудь расплющивается о мою грудную клетку, а острые соски, будто маленькие камушки, врезаются в кожу. До боли. До покалывания под внешним слоем эпидермиса. До дрожи в конечностях.

Сливаемся сначала дыханием, а потом и губами. Медленно, страстно, нежно, тягуче. Наш поцелуй такой же, как регулярные толчки в её тело.

Горим. Сгораем. Задыхаемся. Жадно ловим воспалёнными губами кислород, стоит только оторваться друг от друга, а потом снова сплетаемся.

Опускаю обе руки на её задницу, утыкаюсь лоб в лоб, цепляю её взгляд и захлёбываюсь в глубине зелёных озёр. И она тонет. Не сопротивляемся. Проваливаемся друг в друга. Растворяемся. Сплетаются наши генетические цепочки. Она в мою ДНК проникает, а я отвоёвываю место в её крови.

Темп не наращиваю и пиздец как удивляюсь, что и любимая просто наслаждается этим медленно-сладостным любовным актом, не подгоняя движениями и не требуя словами ускориться.

Отстраняясь торсом, одновременно вбиваюсь в неё до основания, прижимаюсь губами к шее, ключице, плечу. Языком провожу по всей длине горла. Любимая откидывает голову назад, позволяя мне всё. Абсолютно, мать вашу, всё. В зрачках её это разрешение вижу. Цепляю зубами бретельку и медленно тащу вниз.

Пальцами по стройной спине веду, кончиками лаская плечо и сталкивая с него вторую лямку. Ткань задерживается на груди, но и оттуда я её убираю зубами, вынуждая Настю прогнуться.

Возобновляю движения тазом, втягивая в рот затвердевшую горошинку. Любимая тихо постанывает на каждом моём выпаде. Срывает руки с моей шеи, упираясь ладонями на стол, даёт мне неограниченный доступ к идеальной груди. Сосу, кусаю, облизываю. Прижимаю языком и наблюдаю, как они пружинят, когда отпускаю. Засосы на мягкой плоти снова оставляю. С этого момента только такие отметины на ней будут и никаких других.

Пальцами нахожу клитор, сжимаю, перекатываю. Её стоны летят эхом по замершему в ночной тишине пространству.

— Кончай, родная. Вижу же, что готова. Не держись. — хриплю, снова толкая её на себя и припечатывая губы мокрым поцелуем.

Ускоряюсь. Наращиваю скорость и периодичность толчков. Нажим и движения пальцев. Быстрее языками танцуем. Стоны во всхлипы перерастают, а те, в свою очередь, в негромкие крики. Настя кончает, с такой силой сжимая внутренними мышцами член, что извержение происходит абсолютно неожиданно.

Подаюсь назад, но моя девочка сильнее сжимает лодыжки на моей спине и шипяще выталкивает:

— До конца.

Если бы я мог хоть что-то соображать, то задумался бы над этими словами, но...

Заливаю влагалище любимой яростным потоком спермы, которой выплескивается столько, что я сам охуеваю. Всё тело не только вспышками удовольствия прошибает, но и болезненными спазмами. Мышцы живота сокращаются, пока я продолжаю изливать в неё семя.

Соображать сейчас вообще не способен.

Делаю ещё несколько натужных толчков и заваливаюсь сверху на Настю, придавливая её к деревянной столешнице. И я, и она на разрыв дышим. Тела взмокли до такой степени, что пот стекает по вискам и груди. Сердца сталкиваются при каждом ударе.

Провожу языком по её плечу, забивая рецепторы солоноватым вкусом нашей страсти.

Вынуждаю себя приподняться, упираясь ладонями в край стола, чтобы не повредить только недавно сросшиеся рёбра. Сука, насмотреться на эту картину не могу. Красная ткань бесформенной тряпкой собралась на талии. Волосы спутаны и волнами растекаются не только по столешнице, но и свисают вниз. Грудь, покрытая засосами и укусами, тяжело вздымается и резко опадает. Ноги раскинуты в стороны, а между ними...

Блядь, только видя, как белая жидкость вытекает из её дырочки, начинаю шевелить мозгами. Ловлю тонкую струйку пальцами и растираю по скользким влажным лепесткам и клитору, который всё ещё отдаётся в подушечках пальцев слабой пульсацией. Заталкиваю обратно в неё.

Настя с трудом разлепляет веки и, трепеща ресницами, открывает глаза, наблюдая за моими действиями.

— Почему? — хриплю, переводя взгляд на её лицо. — Ты же не...

Она тяжело поднимается и обвивает меня руками и ногами. Сплавляемся в единый организм, когда шепчет в рот:

— Я на таблетках. Хотела тебе сказать, но как-то из головы выскочило.

Пусть и с торможением, но перевариваю её слова.

— С каких пор, Настя? Зачем? — толкаюсь ближе к ней, воруя прерывистые выдохи.

— Уже четыре дня. Когда были на последнем осмотре, я проконсультировалась у гениколога и купила противозачаточные. Оставалось только дождаться результатов последних анализов, чтобы быть уверенной, что наша близость не навредит рёбрам.

— Почему сразу не сказала? Блядь, ты четыре дня на колёсах, а я даже не в теме.

Любимая тихо смеётся и целует меня легко и нежно.

— Я хотела сделать тебе сюрприз, потому что мечтала, чтобы мы с тобой пошли до самого конца, родной. Я хотела... — заливается краской и утыкается носом в моё плечо, легонько прикусывая, чем вызывает на только озверевших мурах, но и новый прилив желания. — Я хотела, Тём, чтобы ты был во мне в этот момент. Это же лучше, чем в последнюю секунду вынимать?

Последние резервы трачу, чтобы не заржать. Эта ведьма устроила мне стрипденс, следила за тем, как я дрочу в то время, как сама мастурбировала, а теперь краснеет.

— Как же я тащусь, малыш, когда ты такая. — высекаю искренне. Моя девочка поднимает голову, краснея ещё ярче, и кусает губы. — Это лучше. Это пиздец как охуенно, любимая. И ты охуенная. И всё то, что ты делаешь охуенно. Блядь, Насть, кончать в тебя, это, сука, нереальный кайф. Особенно когда ты так сжимаешь и пульсируешь. У меня нет слов, чтобы это описать, родная, но ты самое лучшее, что случалось в моей жизни. Спасибо тебе, любимая, за всё. За каждое мгновение, что ты рядом. — на её счастливую улыбку отвечаю жадным поцелуем. Наощупь нахожу тонкие дрожащие пальцы и уверенно переплетаю со своими. — Я люблю тебя.

— И я люблю тебя, Тёмочка.

Сжимая ладонями ягодицы, снимаю девушку со стола и несу в душ. Она крепко обвивает ногами торс, вдавливаясь пятками до боли.

— Не уроню. — смеюсь тихо.

— Знаю.

— Тогда чего так цепляешься?

— Хочется.

Ставлю на пол и настраиваю воду. Спускаю с её талии пеньюар, медленно стягивая его вниз. Присаживаюсь на корточки и отщёлкиваю замки пояса, отправляя его к красной ткани. Усаживаю свою девочку на стиралку и расстёгиваю ремешки босоножек, думая о том, что такой откровенно-сексуальной она мне нравится не меньше, чем краснеющей скромницей. Скатываю вниз чулки, лаская кожу, на которой мгновенно выступают частые мурашки. Прижимаюсь губами сначала к одной щиколотке, а затем и ко второй, когда на её идеальном теле не остаётся ни лоскута ткани. Целую внутреннюю часть бёдер, легко прикусывая основание. Следующий поцелуй оставляю на истекающих ароматным нектаром лепестках. Лизнув клитор, вызываю в её теле дрожь. Поднимаюсь на ноги и снимаю любимую со стиральной машинки, занося в душевую кабину. Её колотит от возбуждения не меньше моего, но вместо того, чтобы развернуть её спиной к себе, вынудить выгнуть спину, выставив на обозрение аппетитную задницу, и войти в манящие глубины, сосредоточиваюсь на том, для чего мы, собственно, и пришли в душ.

Как и всегда, мочалку игнорирую напрочь, наливая ванильно-кокосовый гель для душа на ладони и очень медленно растираю тело любимой девочки. Массирую шею, плечи, руки, уделяя особое внимание левой кисти. Разминаю запястье и каждый пальчик.

— И вторую так сделай. — просит Настя с хитрой улыбкой, когда тянусь за новой порцией геля.

— У тебя вторая сломана не была. — бросаю, ухмыляясь.

Сопротивляюсь, только чтобы подразнить.

— Ну, Тёмочка, — становится на носочки, обвивая шею, — я так люблю, когда ты это делаешь.

— Как любишь?

— Очень-очень. — летит её тихий смех, а мои губы обжигает коротким поцелуем. — Нууу, пожалуйста. — тянет моя зеленоглазая.

Смеясь, массирую вторую ладонь. Девушка тем временем водит пальцами по грудине, спускается к прессу, а потом и к паху.

Даже и не думаю возражать, когда сжимает восставший член. То мягко сдавливает, то проводит подушечками по всей длине, то обводит по кругу чувствительную головку.

Не только меня заводит, но и сама от своих действий возбуждается. По душевой кабине разносится наше учащённое дыхание. Когда скребёт по кубикам пресса, мышцы в животе резко сокращаются. Отпускаю её кисть и наливаю на ладони гель, делая вид, что меня не волнуют её ласки. На самом деле просто удерживаю самоконтроль. Я уже давно не то дикое животное, которое набрасывается на неё, стоит только нашим губам встретиться. Сейчас же предпочитаю растягивать прелюдию и доводить малышку до исступления неспешными ласками.

С каких пор я стал таким сдержанным?

С тех самых, как потерял её. Я хочу каждый наш миг растянуть до бесконечности.

Обвожу скользкими пальцами соски, сжимаю ладонями грудь, круговыми движениями глажу живот. Спускаюсь к лобку и, когда сама подаётся вперёд, перевожу руки на рёбра, а потом и на спину. Когда добираюсь до ягодиц, ползу между ними. Нащупываю тугое колечко и легко давлю.

Моя девочка словно каменеет в этот момент, но ничего не говорит и не сопротивляется. Скольжу ниже, собирая смазку, и она расслабляется. Снова возвращаюсь к анусу, смачивая её соками. И опять её мышцы натягиваются.

Сильнее давлю ладонью на её лопатки, крепче припечатывая к себе. Сам толкаю её голову себе на плечо и целую макушку.

— Расслабься, маленькая, я не сделаю ничего страшного. Больно не будет.

Вот только мои слова имеют абсолютно противоположный эффект. Она упирается в мою грудную клетку и отталкивает меня от себя. Впрочем, всего на несколько сантиметров, но этого достаточно, чтобы она смогла установить зрительный контакт, зацепив мой отяжелевший от похоти взгляд.

— Ты уже делал... так? У тебя было с другими? — сипит и тут же стягивает глаза к полу.

Даже не стараюсь анализировать ни её поведение, ни странный вопрос. Подбиваю пальцами подбородок и говорю как есть:

— Нет, родная, не было. Ни с кем и никогда. Для меня тоже многое впервые.

— Что именно, Тёма? У тебя же столько девушек было...

Блядь, откуда эта внезапная ревность, которая мелькает в её зрачках? Что за сомнения?

Качнув головой, отгоняю вопросы.

— Знаешь, Настя, чего у меня никогда не было? — она так внимательно вглядывается в мои глаза, будто в них есть ответ. — У меня никогда не было секса по любви. Я никогда не смотрел никому глаза, когда трахал. И уж точно никогда не было поцелуев во время процесса. Я никогда не трахался без гандона. Никогда не говорил "люблю" после. Если ты не хочешь заниматься любовью таким способом или если боишься, то мы не будем этого делать. Я никогда не стану к чему-то принуждать тебя. Всё, чего я хочу, моя идеальная девочка, сделать тебе приятно.

Она закусывает уголок нижней губы, а потом бросается мне на шею, не оставляя между нашими телами ни единого просвета.

Крепче сжимаю в объятиях, гладя всё ещё напряжённую спину.

Сегодня она сделала для меня больше, чем кто-либо за почти двадцать пять лет моей жизни. Она не просто меня хорошо знает, моя любимая прямо из души вытягивает наружу все мои тайные желания. Я же прекрасно помню, с какими мыслями покупал эту ночнушку и чулки. Как хотел довести до победного конца то, что мы начали когда-то на столе.

Эта девочка умудряется исполнять все мои желания, ничего не зная ни об одном из них.

По сути и не осталось ничего, чего мне хотелось бы, кроме мечты назвать её своей женой и надеть на её палец обручальное кольцо. И ещё обзавестись малышом, но нам некуда спешить.

Поток моих розовых соплей прерывает Настя. Она обжигает рваным дыханием шею и шепчет:

— Тогда сделай, любимый.

Глава 46

Так просто любить тебя

— Тогда сделай, любимый. — хриплю ему в ухо, вроде как уверенно, но в душе поселяются какой-то непонятный страх и сомнения.

Готова ли я к этому? К такому виду секса? Я помню, что Артём говорил, что хочет попробовать всё, и я тоже этого хотела, но сейчас отчего-то напрягаюсь.

Любимый будто чувствует моё взвинченное состояние, продолжая просто обнимать, не предпринимая попыток продолжить начатое. И я благодарна ему за это.

— Что тебя пугает, родная? — шепчет мне в волосы, разгоняя своё дыхание вместе с опаляющим жаром. — Нам некуда спешить. Я не стану делать то, что тебе неприятно.

Заталкиваю в лёгкие просто невообразимое количество кислорода и отрываю голову от его плеча. Неуверенно ловлю его спокойный, но всё же возбуждённый взгляд. Хотя, учитывая эрекцию, вжимающуюся мне в живот, удивительного в этом мало. Мы же целый месяц... Нет, даже больше месяца не занимались сексом. Я и сама хотела его каждую секунду, что он был рядом, но даже не касался. Как бы сложно нам обоим не было, мы смогли пройти через это. Через всё. И сейчас я готова стереть все границы, разделяющие нас.

— Будет больно? — пищу, стягивая взгляд на мышцы на его грудине.

Ещё бы Северов позволил мне так просто провалиться под землю от стыда. А именно это я собираюсь сделать, потому что какого-то чёрта я не могу говорить об интимных вещах прямо, пусть и искренне стараюсь это делать. Блядь, мы такое вытворяем, а я даже нормально не могу объяснить ему, чего хочу, а чего нет. Артёму всегда приходится считывать мои желания самому. Я должна хоть что-то сделать, чтобы облегчить ему задачу.

Его руки усиливают нажим, а глаза транслируют спокойствие.

— Не знаю, Насть. — толкает честно, но легче мне не становится. — В конце концов, тут, — спускает руку ниже, проводя пальцами по колечку ануса, — ты ещё целка. Пусть и иначе, но всё же. — тяжело выпускает углекислый газ. — Я понял, малыш. — а вот я ничего не понимаю. — Спешить не станем.

Вообще ничего. Что это значит? Он отказывается от этой затеи? Почему? Ведь я же согласилась.

Это так не похоже на Тёму. На того Тёму, которым он был до моего похищения. Тот Северов всегда шёл напролом. Мы занимались сексом там и тогда, когда ему приспичит. Даже если я не хотела, то он делал так, чтобы захотела. Он всегда был резким, диким, напористым, а сейчас словно мягче и неувереннее в себе стал. Долгие ласки и медленные толчки — это не про того Артёма, которого я помню. Нет, со дня Х он сильно изменился. Если раньше он всегда заботился обо мне, то сейчас его забота переросла в какую-то маниакальную зависимость от моего благосостояния и настроения. Я не дура и понимаю, почему он так себя ведёт, но мой монстр хочет своего дикого зверя. Животного траха. Яростного секса. Бешеного перепиха.

Отгоняю всю свою нездоровую скромность и глупое стеснение и цепляю его почти чёрный взгляд. Если он боится обидеть меня или причинить боль, то я беру дело в свои руки.

Языком между губ расчётливо. Ладонями по прессу уверенно. Дыханием в рот рвано. Член в кольцо пальцев крепко. Телом к телу в упор. Языком в рот жадно. Ногтями в кожу глубоко. Желание в интонации смело. Слова в лоб прямо.

— Пойдём в спальню, Тёма. Я хочу, — перебарываю желание оборваться и спрятать глаза, — чтобы ты взял меня сзади. — так громко сглатываю, что даже он это слышит. Кажется, он может не так понять мою просьбу. — Не так, как ты подумал. — добавляю спешно, когда его пальцы уже скользят от промежности вверх.

Кривая усмешка одним уголком касается его губ, когда наклоняется ниже настолько, что наши носы сталкиваются.

— Я понял, малыш.

И толкается пальцем в тугую дырочку, отчего я буквально подпрыгиваю. Только не от боли, а от неожиданности.

Мы оба замираем, тяжело дыша. Север прижимает меня ближе, опуская ладонь на поясницу, но палец не вынимает.

— Расслабься, любимая. Глубже не войду. Хочу, чтобы ты привыкла к этому. — сипит, делая робкое движение внутри. Загоняю кислород глубоко в лёгкие и окаменевшие мышцы отпускает напряжение. — Что ты чувствуешь? — ещё один лёгкий толчок, по ощущениям на половину пальца.

Опускаю веки, прислушиваясь к реакциям своего тела на это вторжение. Ни боли. Ни непринятия. Ни отторжения. Только острый прилив желания между ног, который выплёскивается в огромном количестве вырабатываемой смазки, стекающей по ногам.

— Это, — прикусываю нижнюю губу, открывая глаза, — странное чувство.

— Опиши. — требует мой невыносимый засранец.

Вот с таким Артёмом я хорошо знакома. Это — не просьба. Это — приказ.

Но вот проблема в том, что я не могу дать описания своим ощущениям, поэтому выталкиваю как есть:

— Мне не больно, Тёма. И не неприятно. Я сама не понимаю, что чувствую, но... — сглатываю вязкую слюну. — Кажется, мне нравится. Не уверена, что готова к большему, но сейчас мне хорошо.

Как ни стараюсь, щёки всё равно обжигает стыдом, заливая краской. Северов тихо смеётся и, вынув из меня палец, выходит из душа, взяв меня за руку и вытягивая за собой. Обтирает моё тело полотенцем и, жадно поцеловав, снова командует:

— Жди меня в спальне, моя идеальная девочка.

Даже не начинаю спорить. Входя в комнату, обвожу взглядом нашу постель, раздумывая, что делать дальше. Сегодня я для себя решила, что между нами не должно быть никаких преград и запретов. Поборов свою врождённую скромность, оделась как стриптизёрша. И танцевала так же. Почему-то стоило начать двигаться, и тело начало жить своей жизнью. А сейчас я снова теряюсь.

— Когда я говорил ждать в спальне, я имел ввиду в постели. — вбивается мне в ухо хриплый возбуждённый шёпот.

Парень прижимается влажным телом к моей спине, до боли вдавливая огромный твёрдый половой орган в копчик. Губами пощипывает мочку уха, а затем обводит языком ушную раковину.

Уже от этих действий тело прошибает судорогой предвкушения и начинает мелко дрожать от желания.

Но на этом он не останавливается. Сжимает ладонями талию, ползёт на живот, а потом к груди, приподнимая её вверх, и снова хрипит:

— Поласкай себя. Как на кухне. Давай, маленькая. — добавляет, когда я зависаю без движения. — Вместе.

Сжимает большим и указательным пальцами сморщившиеся от возбуждения и сверхчувствительные соски. Прокручивает до сладостной боли, вырывая из меня череду раздробленных стонов и выдохов.

— Давай, любимая, не бойся. Сделай это.

Блядь, эта хрипотца в его голосе. Эти интимные томные ноты в его тоне. Это рваное дыхание на моей шее. Жар раскалённой плоти на спине будто кожу плавит, накрывая меня волнами жадной похоти.

С несдержанным стоном тянусь рукой к промежности, раздвигаю половые губы и давлю на клитор. Артём стонет вместе со мной, словно чувствует то же самое, что и я сейчас.

Сильнее сжимает мягкую плоть в ладонях, оттягивая горошинки сосков. Мои пальцы начинают движения, то ускоряясь, то замедляясь, пока Север ласкает грудь. Как только чувствую приближение оргазма, он толкает меня вперёд, обняв одной рукой за талию, а второй ухватив за запястье, которое он отводит в сторону, не позволяя получить желанную разрядку.

— Тёма. — хнычу жалобно, когда не получаю желаемого.

— Только я буду доставлять тебе удовольствие. — выдвигает самоуверенно.

Толкает меня на постель, вынуждая встать на ней на четвереньки, и отпускает лёгкий шлепок по половым губам, вызывая негромкий визг и острую пульсацию в клиторе.

Застонав, утыкаюсь лбом в матрац, в то время как любимый становится на колени у кровати и ведёт языком снизу вверх.

— Блядь... Блядь... — сипит рваным полушёпотом. — Как же я тащусь от тебя... Блядь... От того, как быстро и сильно ты заводишься. — легонько кусает за ягодицу. — От твоего запаха. — даже знать не хочу, что он делает в этот момент. Сильнее зажмуриваюсь. — От твоего вкуса. — тянет в рот горящий неудовлетворением клитор. — Моя охуенная девочка. — снова ведёт языком от чувствительно узелка к тугому колечку и придавливает языком, пробиваясь кончиком внутрь.

Если бы я не была до такой степени заведена, то наверняка начала бы краснеть и умолять его остановиться, потому что его действия настолько грязные, пошлые, порочные и такие, мать его, сладкие, что я, упираясь локтями, подаюсь назад.

— Моя жадная девочка. — смеётся парень сипло и принимается ласкать языком то складки, то вход, то анус, но при этом не касается того самого места, где я хочу почувствовать его рот.

— Тёма. — опять принимаюсь хныкать. — Пожалуйста.

Он гулко выдыхает и толкается пальцами во влагалище, втягивая в ротовую полость горошинку.

Всего несколько его уверенных движений, и меня сносит штормовой волной удовлетворения. Я не просто кричу, скорее ору во всю глотку, потому что в этот же момент он выпрямляется во весь свой внушительный рост, грубо подтягивает за бёдра на самый край кровати и резко входит, разрывая грудную клетку звериным рычанием. Сразу же заряжает очередь таких быстрых и яростных толчков, что я могу только вгрызаться в одеяло, чтобы не кричать. Его пальцы с силой вдавливаются в бёдра, наверняка оставляя синяки. Сбившееся дыхание летит по комнате, смешиваясь с моими стонами.

Сжимаю в кулаках покрывало. Каждый раз, когда он вбивает в меня член до основания, мошонка со звонкими шлепками бьётся о лобок. Из меня вытекает столько соков, что к нашим голосам добавляются влажные хлюпающие звуки.

Не только всё тело покрывается горячими каплями пота, но ими же и постель пропитывается. Руки Северова скользят по моей коже, но он лишь усиливает хватку. Меня физически трясёт от возбуждения и наслаждения.

Тёма вдруг замирает, а его член внутри меня начинает пульсировать, заливая влагалище кипящим потоком семенной жидкости. Когда он изливается прямо в меня, чувство такое, что жизнь впрыскивает. Не только для него это многое значит, но я и для меня тоже. Это непередаваемое ощущение единения. Это, мать вашу, просто охуенно. Настолько, что я даже забываю о том, что так и не дошла до пика, просто наслаждаясь этим моментом.

Любимый делает ещё пару движений, а потом прижимается к спине, смешивая наши телесные жидкости.

— Прости, малыш, налажал. — шипит он прямо в ухо. — Сейчас исправлю.

Не то что спросить, даже подумать не успеваю о его словах, как он, не разгибаясь, медленно подаётся тазом назад, а затем резко вдалбливается в меня. Я теряю не только чувство времени, но и плыву в пространстве, забывая обо всём, кроме его неуставаемого члена внутри моего тела.

В реальность меня возвращают его действия. Он разводит рукой ягодицы в стороны и, подтянув вверх тягучую влагу, смазывает плотное колечко, сбавляя темп до тягучего минимума. Давит большим пальцем и, пусть и с трудом, но пробирается внутрь.

— Только не напрягайся, любимая.

Тяжело сглотнув, киваю. Точнее, толкаюсь лбом в матрац, но Артём и так понимает. Несколько раз вводит фалангу, вынимает, снова вводит, пока не заталкивает до основания и замирает, давая мне время привыкнуть к новым ощущениям и чувству заполненности.

Упираюсь ослабевшими руками и поднимаюсь. Тёма тут же перехватывает поперёк живота свободной рукой, прилепляя мою мокрую спину к своей вспотевшей грудной клетке. Закинув голову назад, ловлю его взволнованный взгляд и шепчу:

— Поцелуй.

Наши тела скользят друг об друга, когда он кладёт ладонь мне на горло, выше задирая голову и впивается в губы. Чтобы не упасть, завожу руку назад и вверх, обхватываю его шею.

Втягиваю его нижнюю губу и жадно сосу, пока он гладит языком мои. Стонем друг другу в рот, когда он медленно отступает назад и так же не спеша возвращается. Его палец всё ещё остаётся внутри, но он не двигает им. Только опускает вниз "крючком", и я буквально чувствую, как он соприкасается с твёрдым стволом сквозь тонкую перегородку. Я не только не могу передать эти ощущения, но даже распознать их. Всё, что я понимаю в этот момент, что мне настолько хорошо, как никогда раньше не было.

Как там говорил мой любимый? Хочу сделать тебе приятно? Именно это он и делает.

Мучительно-медленно поднимает меня выше облаков, не прекращая затяжных томных толчков и ласкового поцелуя. Никакого напора. Только бесконечная нежность, мягкая любовь, сдерживаемая страсть, которые разворачивают наши крылья, и мы взмываем всё выше, чтобы разлететься на миллионы осколков удовольствия. Взорваться ослепляющими вспышками счастья. Сгореть в пламени нашей всепоглощающей любви.

— Тёма! — кричу, достигая пика.

— Настя! — вторит мой любимый мужчина, снова заполняя меня спермой.

Всё тело вмиг обращается в вату, рука слабеет, и я падаю на постель. Северов сразу же прижимается сверху. Несмотря на медленный темп, всё равно дышим так, будто месяц задыхались и только сейчас получили доступ к кислороду. Артём сразу же делает упор на локти, чтобы не давить на меня, не вынимая член. Несмотря на то, что давно перестал обращаться со мной как с фарфоровой куклой, он никогда не забывает о том, что во мне всего сорок четыре килограмма, а в нём в два раза больше.

Я тоже приподнимаюсь только для того, чтобы касаться спиной его разгорячённой кожи. Парень утыкается носом мне в затылок, раскидывая им же влажные от пота волосы, и опаляет поцелуем.

— Я так сильно люблю тебя, моя идеальная девочка.

Прикрываю веки, просто наслаждаясь его близостью, хриплым голосом, сорванным дыханием, ласковыми интонациями, тяжестью рельефного тела.

Он перекатывается на бок, а я подпираю голову ладонями, опираясь на локти, и смотрю на его раскрасневшееся лицо. Наши ноги свисают с края кровати. Заглядываю в затуманенные от удовольствия нереальные бирюзовые глаза.

Иногда мне кажется, что я никогда не смогу привыкнуть к тому, насколько он отличается от остальных. Так же, как и к тому, насколько его отношение ко мне разнится с отношением к другим людям.

Я же два года наблюдала за ним. За его поведением и действиями. Он всегда был грубым, жестоким, холодным, отстранённым, без капли эмпатии. Понимаю, что причин для этого у него больше чем достаточно, но никак не могу осознать, почему он изначально относился ко мне иначе. С самого начала он хоть и цеплял, но никогда не жестил, как с многими другими. А с того момента, как мы столкнулись в коридоре и вовсе, всячески старался защитить, сберечь, закрыть от всего мира. Тогда, на ринге он вступился за меня, вынудив всех замолчать. А то, что он сделал с тем парнем, который поцеловал меня на вечеринке...

Подробностей не знаю, да и фамилия Северова ни разу не мелькала, но тот перевёлся куда-то. Вот только перед этим около месяца провалялся в больнице с переломами обеих рук. Только благодаря тому, что зашла в деканат, когда тот парень забирал оттуда документы, стала свидетелем их разговора. Он говорил, что его сбила машина, но то, как он побледнел и начал заикаться, увидев меня, натолкнуло на мысль.

Неужели это и правда сделал Артём?

Отпустив тяжёлый выдох, тяну новую порцию кислорода и выталкиваю:

— Тёма, помнишь того парня, который поцеловал меня на вечеринке? — не знаю, для чего мне эта информация, но всё же спрашиваю.

По мгновенно сжавшимся челюстям, заигравшим на скулах желвакам, раздувающимся крыльям носа понимаю, что помнит.

— К чему вопрос? — бросает одновременно зло и отстранённо, отводя взгляд.

Неужели понял, к чему я веду?

— Он отчислился из академии.

— И что? Скатертью дорога. — буркает, перекатываясь на спину и утыкаясь глазами в потолок.

И снова передо мной невыносимый непробиваемый засранец. Знает же, почему подняла эту тему.

— Тёёмаа. — тяну предупреждающе.

— Да, Настя! — рычит, принимая сидячее положение. — Я его отпиздил за то, что он собирался с тобой сделать. Руки сломал за то, что эта гнида посмела тебя вообще коснуться, а за то, как и где... Сука! Жаль, вырвать не получилось. Так же, как и язык, который он посмел тебе в рот пихать.

— Артём! — вскрикиваю, поднимаясь вслед за ним.

— А чего ты от меня ждала?! — режет, поворачиваясь ко мне. — Я такой, Настя! Думаешь, я стал бы просто смотреть, как какая-то мразота зажимает тебя против воли? Реально, блядь, думаешь, что я мог спустить это дерьмо на тормозах?! Даже если бы в ту ночь ты не стала моей, эта сука ответила бы по всем статьям! Ты моя! Моя, Настя! Даже если ты с другим, ты всё равно принадлежишь мне!

Человеку, который не знает нашей истории, сложно было бы понять его слова, но я то понимаю, что это отсылка к тому времени, когда я была с человеком, который в итоге стал моим ночным кошмаром.

При этой мысли меня физически дрожью пробивает. Холод по телу несётся. Хватаю одеяло и натягиваю на плечи, закутываясь в него, что не остаётся незамеченным Северовым.

Он в одно движение пересаживается ближе и притягивает дрожащую меня в свои горячие объятия. Гладит руками везде, куда может дотянуться.

— Прости, маленькая. — его интонации становятся мягче, а напряжение исчезает. — Не стоило говорить этого. Я же... Блядь... Когда увидел, что этот чёрт делает с тобой... И то дерьмо, что тогда наговорил тебе... За всё прости, любимая. — целует в висок, сменяя дрожь от страха на мандраж возбуждения.

— Ты серьёзно, Тёма? — шиплю, отстраняясь от него, но из рук не вырываюсь. Слишком в его объятиях хорошо и уютно. — Я простила тебя в тот момент, как ты поцеловал меня. Ты же любил меня всё это время, родной. Учитывая уровень твоей ревности, то я понимаю, почему ты так поступил.

Он с таким шумом выдыхает, что на короткое мгновение перекрывает рёв моего гремящего сердца.

— И тебя не пугает, что я хладнокровно искалечил человека? Я ведь сделал это не сразу, а через несколько дней. Расчётливо и жестоко, Настя.

Кладу ладонь на его щёку и тяну на себя, вынуждая взглянуть мне в глаза. В его зрачках не только сожаление плещется, но и страх.

Понимаю, чего он боится, но этого никогда не случится.

— Совсем не пугает, Артём. Раньше — возможно, но не теперь, когда я знаю всю твою историю. Я люблю тебя, Северов, и этого ничего не сможет изменить. — толкаюсь к нему ближе. Задеваю своими губами его и шуршу едва слышно. — Ты помнишь наш первый поцелуй?

— Конечно, помню, любимая. В мельчайших подробностях.

— Повторим? — растягиваю губы в улыбке, от которой он так тащится.

— Только если после этого ты не упадёшь в обморок. — смеётся парень.

— Только если от изнеможения. — смеюсь в ответ, поддаваясь его голодным губам.

Глава 47

Если не достучусь, то просто закрою эту дверь

Я хотела своего зверя, и я его получила. Чувство такое, что я даже пошевелиться сегодня не смогу. У меня болит абсолютно всё. Между ног невыносимо сильно саднит. А ещё там безумно липко, потому что Артём кончал в меня раз за разом, а до душа мы так и не добрались, просто отключившись после очередного захода. Как же я обожаю, когда он не сдерживает себя. И плевать на боль, на синяки на бёдрах и на усталость во всём теле. Я просто нереально счастлива, что мы снова на коне.

После затянувшейся диеты мы устроили себе настоящий пир. То, что вытворял со мной любимый... Я даже не представляла, что любовью можно заниматься такими способами. Когда он был сверху, то закинул мои ноги себе на плечи, доставая членом будто до самого сердца. Он с таким остревенением вколачивался в меня, что я удивляюсь, что не разорвал на части. А ещё я освоила позу обратной наездницы. Я скакала на нём как одуревшая в то время, как одна его рука то сжимала мою грудь, то ласкала клитор, а пальцы второй он вколачивал в мою задницу, вынуждая кричать от острого наслаждения и сокрушительных оргазмов, которых было слишком много за достаточно короткий период времени. За каждый заход Северов как минимум дважды доводил меня до вершины, прежде чем позволял себе кончить. И это тоже на него не похоже. Всё ещё не могу свыкнуться с тем, насколько сдержанным он стал, пусть даже просто в контролировании процесса. Впрочем, это не мешало ему быть моим любимым дикарём.

Горячие пальцы пробегают по спине вдоль позвоночника, вызывая на коже колючих мурашек, покрывающих меня с ног до головы. Ёжусь и прижимаюсь ближе. Тёма повторяет путь, который только что прошёл рукой, губами. К мурашкам прибавляется лёгкая дрожь.

— Доброе утро, любимая. — бомбит сонным голосом с хриплыми интонациями.

— Доброе утро, любимый. — шепчу, толкаясь к нему всем телом.

Он обнимает одной рукой и гладит живот, в котором тут же начинает стягиваться знакомый узел.

Боже, я просто схожу рядом с ним с ума.

Несмотря на то, что даже шевелиться тяжело, меня заводит его близость, хотя он и не делает ничего, что должно вызывать такую реакцию. Твёрдая плоть упирается мне между ягодиц, а я не могу не думать о том, что это не просто утренний стояк. Причина в том, что он хочет меня.

Снова. И я его хочу.

Без стеснения вжимаюсь попкой ему в пах и прошу прямо:

— Я хочу почувствовать тебя внутри.

Он со свистом выпускает воздух и, обхватив ствол рукой, ведёт головкой вниз, направляя, пока не утыкается во вход. Несколько раз проводит туда-сюда и сипит мне ухо, прикусывая шею:

— Подними ногу вверх.

Сам кладёт ладонь на внутреннюю часть бедра, давая понять, чего от меня ждёт. Едва выполняю указание, крепко фиксирует и толкается членом внутрь. Учитывая количество смазки,которую воспроизводит мой организм, делает это без запинок. Стонем одновременно, когда заполняет меня до отказа, начиная медленно раскачивать таз. Подстраиваясь под его ритм, начинаю двигаться навстречу каждому выпаду. Мы не спешим, не наращиваем темп, доводя друг друга до исступления, лениво занимаемся любовью.

Артём ползёт рукой к груди, нежно лаская разбухшие твёрдые соски. Сжимает, прокручивает и тянет, но настолько легко это делает, что я едва замечаю эти ласки.

Веду пальцами вниз и касаюсь клитора. Больше никакой скромности. Хватит.

Даже не стараюсь сдержать громкий стон.

— Куда ты так спешишь, маленькая? — сипит Тёма, замирая внутри меня. — Просто расслабься и наслаждайся.

Втягивает в рот мочку и жадно посасывает, гладя языком. Оставляя в покое грудь, накрывает мою кисть ладонью и переплетает наши пальцы, лишая меня возможности ускорить приближение оргазма. Снова возобновляет движение. Поднимая мою ногу ещё выше, наращивает ритм до максимума, жестко вколачиваясь раскалённой плотью в моё тело. Отпускает бедро, переворачивает меня на живот и подкладывает ладонь под низ, вынуждая меня задрать задницу выше.

Ведёт гладкой головкой между ягодиц, но не предпринимает попыток войти в меня. Теребит пальцами чувствительный узелок, приникая ко мне ближе, и толкает хрипло:

— Тебе понравилось то, что я вчера делал с твоей попкой, малыш?

Вгрызаюсь зубами в подушку и киваю.

— Скажи.

— Тёма!

— Скажи, Настя. Я хочу услышать это от тебя. Хочу, чтобы ты говорила, что тебе нравится, а что нет.

— Да, Артём! Да!

Мой невыносимый засранец смеётся с заводящей меня хрипотцой и ведёт пальцами от клитора к анусу, смазывая, а потом отползает назад и принимается пытать меня лёгкими касаниями языка.

Я вся извиваюсь, как змея, в попытке заставить его прекратить эту сладкую пытку.

— Сделай это, Тёма... Сделай... Сделай... — повторяю, будто в бреду, выше поднимая таз.

— Ведьма. — бурчит он, вводя в тугое колечко палец до самого основания, принимается им двигать, одновременно заталкивая во влагалище язык.

Я кричу так громко, что надрываю голосовые связки, потому что он только мучает, но не даёт желаемого.

— Артём, блядь! — рявкаю, пытаясь подняться, но он прижимает ладонью между лопаток и снова утыкает меня лицом в подушку.

— Какая ты нетерпеливая. — толкает, наконец, давая мне то, о чём я его прошу.

Он резко проникает в меня и сразу задаёт бешеный темп, повторяя пальцем движения полового органа.

Итог его действий: быстрый и жёсткий трах, потому что он перестаёт сдерживать себя, грубо трахая. В тот момент, когда его член начинает пульсировать во мне, меня накрывает оргазмом. Пока любимый заполняет моё нутро спермой, меня бьёт сладостными конвульсиями. Моё дыхание замирает, когда крепкое тело впечатывает меня в матрац, лишая возможности не только шевелиться, но и тянуть в лёгкие воздух.

— Не могу... дышать. — выталкиваю с трудом, и парень тут же скатывается и притягивает меня спиной к вспотевшей груди.

— Моя ненасытная девочка. — шепчет в затылок, прижимаясь дрожащими от наслаждения губами.

Как же мне нравится то, что он не пытается казаться крутым и сильным в такие моменты.

— А сам-то не лучше. — смеюсь тихо, и он отвечает мне коротким смешком.

— Согласен. Не лучше. Каждую секунду хочу быть в тебе. А знаешь, чего ещё хочу? — выбивает сипом.

— Ммм?

— Жрать. — ржёт он, поднимаясь с постели.

Ловлю его руку и заглядываю в глаза.

— Поваляйся со мной ещё немного, Тёма.

— Ведьма. — бросает, улыбаясь, и падает обратно.

Лёжа на спине, притягивает меня ближе, но мне всё мало. Сплавиться с ним хочу.

Заползаю на него сверху, опуская голову на плечо, и целую в щёку.

Он гладит спину и ягодицы без сексуального подтекста, а я рисую пальцами узоры на его груди. Обожаю такие вот моменты спокойствия и единения. Вот только его нарушает настойчивый стук в дверь. Тёма мягко сталкивает моё разомлевшее тело на измятую кровать и поднимается.

— Не открывай, Артём. — прошу тихо, потому что не хочу сейчас никого видеть. Я хочу провести этот день в постели. Включить кино и просто побыть вместе. — Нас нет.

Стук становится громче и напористее. Север тяжело выдыхает и вытаскивает с полки штаны. Наклоняется и быстро целует.

— Пойду открою и скажу, что нас нет. — толкает, вызывая у меня улыбку.

Оставшись одна в комнате, сладко потягиваюсь на кровати, думая о том, что утренний секс лучше любой зарядки. Забитые мышцы немного расслабились и ноют, но это самая приятная боль, которую мне приходилось испытывать.

Из коридора доносятся взволнованные голоса, и я прислушиваюсь. Артёма распознаю сразу, а женский голос тише, поэтому я не с первой попытки узнаю маму.

Я, конечно, очень рада, что мы не просто смогли с ней помириться, но и стали ближе, чем когда-либо, но сейчас я не готова с ней встречаться.

Подскакиваю с кровати, ловя в фокус своё отражение в зеркале, и понимаю, что маме не стоит видеть меня в таком виде: на шее и груди засосы, на бёдрах тёмные пятна от пальцев Артёма, волосы спутаны и выглядят просто мочалкой. А из влагалища по ноге стекает струйкой белая жидкость.

Хмурясь, натягиваю халат и выскальзываю из спальни, намереваясь проскочить в ванную и привести себя в порядок, вот только сталкиваюсь с мамой в коридоре.

— Настя, нам надо срочно поговорить.

— Мам, давай через десять минут. — тяжело сглатываю. — Мне надо в душ. Мы только проснулись.

Предпринимаю ещё одну попытку уйти, но она перехватывает мою руку.

— Это срочно, дочка.

— Маамааа... — тяну с отчаянием, сжимая бёдра, чтобы не позволить семени снова начать стекать по внутренней стороне бёдер.

Я в жизни так неловко себя не чувствовала. Она, конечно, понимает, что наши отношения с Северовым не чисто платонические, он это не значит, что она должна узнать, что в постели мы превращаемся в дикарей, которые царапаются, кусаются и вообще трахаются как в последний раз. Как и то, что кончает в меня.

Тёма появляется за маминой спиной, и я бросаю на него умоляющий взгляд. Он ухмыляется одним уголком губ, явно забавляясь моим замешательством.

Блядь, он бы хоть футболку натянул, чтобы прикрыть красные длинные царапины от моих ногтей на спине, плечах и грудине.

Заливаюсь краской до кончиков ушей, когда мама утыкается глазами в засосы на моей шее.

— Мама, пожалуйста. — выталкиваю, прикрывая их рукой.

— Евгения Сергеевна, выпейте пока кофе, а мы присоединимся к вам через десять минут. Уверен, что ваша информация может подождать несколько минут. — режет парень, кладя ладонь на её плечо, перетягивает внимание на себя.

Но и от того, что родительница оценивает его внешний вид, мне легче становится не особо.

Бегом срываюсь с места и залетаю в ванную, хлопнув дверью. Дыхание срывается, а сердце с силой колотит по рёбрам.

Вот надо было ей явиться именно сейчас? Да ещё и увидеть нас в таком виде. Какой бы независимой от чужого мнения я не стала, это же моя мама.

Тёма входит, прикрывая за собой дверь, и тянет лыбу, а мне хочется зарядить ему пощёчину, чтобы хоть как-то спустить напряжение. Вот только он не позволяет мне этого сделать. Подходит и крепко прижимает меня к груди.

— Всё нормально, родная. Успокойся. Мы не маленькие дети и нам нечего стыдиться, и твоя мама это понимает. А то, как мы трахаемся, её не касается. Всё, выдыхай, малыш. Расслабься.

— Как я ей в глаза смотреть буду, Артём? Мне так стыдно. — шуршу тихо.

Он цепляет пальцами мой подбородок и поднимает голову, пока не сталкиваемся взглядами.

— Спокойно и прямо, Насть. Ничего ужасного не произошло. А сейчас я быстро обмоюсь и пойду развлекать тёщу. Выиграю тебе немного времени. Хорошо? — киваю и отпускаю его в душ, пока сама чищу зубы.

Север и правда занимает душевую всего пару минут и становится за моей спиной, беря зубную щётку и выдавливая на неё пасту. Слежу за ним в отражении, как и он за мной. Наши взгляды перекрещиваются в зеркале, и я решаюсь задать мучающий меня вопрос:

— Ты правда смог простить мою маму и принять её?

Он замирает с зубной щёткой за щекой и тяжело вздыхает. Наклоняется над раковиной и сплёвывает пену.

— Прощать её должен не я, а ты. Но да, маленькая, принимаю. Вот только меня уже конкретно напрягает то, что она едва ли не поселилась у нас. Я не хочу заниматься сексом и думать о том, когда она явится. — толкает предельно честно.

Поворачиваюсь к нему и обнимаю за торс.

— Солидарна, Тёма. Я с ней поговорю.

— Хорошо.

Едва собирается отстраниться, крепче сжимаю руки на его пояснице.

— Артём, я...

Блядь, я понятия не имею, как преподнести ему эту информацию. Что если он разозлится и психанёт из-за моих действий? Кому, как не мне, знать, как сильно он не любит, когда кто-то лезет в его жизнь? Что же мне делать? Наверное, это была глупая затея, но я просто не могла поступить иначе. Ещё немного, и молчать уже не будет смысла, он и так всё узнает. Но у меня просто нет права отступать от своей цели.

— Что, Настя? — внимательно вглядывается в моё лицо.

Знаю, что он замечает мои сомнения, поэтому растягиваю губы в улыбке и говорю:

— Спасибо, любимый. Для меня это очень важно.

Он ничего не отвечает, но кладёт ладонь на щёку, поглаживая большим пальцем, целует, натягивает штаны и выходит, а я привожу себя в порядок. Ну как привожу... Смываю следы нашей бешеной страсти, придаю волосам относительно приличный вид, и на этом мои полномочия закончились, потому что замазывать засосы тональником нет никакого смысла.

Погружаюсь в свои мысли, придумывая, как преподнести Северову новости, но ни одной чёртовой идеи на этот счёт у меня нет. Он меня убьёт. Точно убьёт. Голыми руками шею свернёт. Определённо.

Глухо выдыхаю и нагребаю кислорода с запасом, потому что должна признаться своему будущему мужу, что в тайне от него...

Мои мысли прерывает мамин убитый взгляд, который она бросает на меня, едва заметив.

— Что случилось? — спрашиваю обеспокоенно, входя на кухню и занимая место за столом напротив родительницы.

Любимый молча ставит передо мной чашку с горячим кофе, а посредине стола тарелку с бутербродами. Несмотря на испытанную ранее неловкость и мамин серьёзный вид, понимаю, что голодна, поэтому тянусь за бутербродом и откусываю большой кусок, которым и давлюсь, когда мать прискорбно выбивает:

— Твой папа в тюрьме.

Едва удаётся откашляться, выпиваю стакан воды, который мне даёт Север.

— Всё серьёзно?

Она утвердительно кивает головой и отпивает из своей кружки. Любимый занимает место за моей спиной и кладёт ладонь мне на плечо, выражая поддержку. Сжимаю его пальцы и сосредотачиваю всё своё внимание на маминых словах.

— Оказывается, он погряз куда глубже, чем я могла представить. Несмотря на некоторые аспекты, — так она называет отмывание денег через их адвокатскую контору, — я всегда вела дела честно и думала, что и твой папа тоже. Но оказалось, что у него было достаточно большое количество "купленных дел". Когда выяснилось, что он подкупает судей, чтобы выиграть дело, прокуратура инициировала проверку всех процессов, которые он вёл, и вскрылось слишком многое.

— И ты ничего об этом не знала? — высекаю с сомнением, ведь они столько лет вели дела вместе. Она выражает отрицание, снова качнув головой. — И что ему грозит?

— Подкуп, взятки, фальсификация судебных процессов...

— Сколько, мама? — выталкиваю с дрожью, которую не удаётся спрятать, как ни стараюсь.

— От десяти до семнадцати лет. Но срок может и увеличиться, если вскроется новая информация.

Зажимаю рот ладонью, сдерживая крик. Тёма только крепче сжимает пальцы на плече.

И пусть отец так и не смог смириться с моим решением уйти из дома и отказаться от всего ради того, чтобы быть с Северовым, он всё равно мой папа и я не желаю ему такой участи. Решение принимаю мгновенно.

— К нему пускают?

— Нет.

Вскидываю голову вверх, вкладывая во взгляд молчаливую просьбу. Артём кивает.

— Позвоню Тохиному отцу. Возможно, он сможет помочь. — с этими словами выходит, а мы с мамой сохраняем напряжённое молчание.

Сжимаю ладонями чашку, чтобы скрыть нервную дрожь в пальцах. Делаю глоток, потому что просто не знаю, что мне теперь делать. Как вести себя? Я и до этого понимала, что с папой не выйдет наладить отношения, но всё же надеялась, что со временем он сможет принять нас с Артёмом. Я готова была ждать сколько угодно. Я надеялась, что однажды он поймёт, как я счастлива с любимым человеком, и лёд треснет, а теперь...

— Мам, он знает, что я живая и что вернулась?

— Знает. — обрубает, отводя глаза в сторону.

А мне вдруг так больно становится, потому что меня десять дней считали погибшей, а когда я воскресла из мёртвых, родной отец даже не позвонил.

— Можем поехать сейчас. — бросает парень, замирая в дверном проёме.

Надо ли мне это теперь? Неужели я ему настолько безразлична, что он не предпринял ни единой попытки связаться со мной?

— Настя, — зовёт Тёма, — выйдем? — кивает головой в направлении выхода из кухни.

С усталым выдохом поднимаюсь из-за стола и выхожу в коридор, сразу же оказываясь в крепких, надёжных, успокаивающих объятиях любимого человека.

— Я понимаю, маленькая, что ты боишься. И тебе обидно. Но что, если он просто не знал, как начать разговор? — поднимаю к нему лицо и вижу спокойствие в бирюзовой глубине. — Если ты сейчас откажешься от этой встречи, то рискуешь упустить свой шанс.

— А что, если ему плевать, Тём? — выталкиваю то, что на душе.

— Ты этого никогда не узнаешь, если не рискнёшь.

И уже через час с лишним мы входим в двери СИЗО. Меня не пугают скрипящие решётки и сидящие в камерах люди, но я крепче прижимаюсь к любимому в поисках поддержки и защиты, потому что это место буквально пропитано отчаянием.

Понимаю же, что большинство людей находятся здесь за дело, но мне всё равно сложно видеть их затравленные взгляды.

Тёма забрасывает руку мне на плечи, притискивая ближе.

Удивляюсь, что он не просто не стал противиться моему решению поехать к отцу, но и поддержал. К тому же он готов был отпустить меня к нему одну, но я сама попросила Артёма пойти со мной. Папа должен привыкнуть к тому, что мы с Северовым одно целое.

Мы тормозим у металлической двери с маленьким зарешёченным окошком. Надсмотрщик отпирает её, пропускает нас вперёд и сам входит следом. За нашими спинами раздаётся ржавый скрип дверного замка.

Замираю на месте, встречаясь взглядами с папой.

Он сильно похудел и осунулся. На лице щетина.

Не могу вынудить себя ни сделать шаг, ни сказать что-либо.

Зато отец такой ледяной лавиной ненависти окидывает стоящего рядом Артёма, что даже мне холодно становится.

Прикрываю веки и делаю несколько глубоких вдохов-выдохов. Натягиваю на лицо непроницаемую маску безразличия и уверенно подхожу к столу, занимая единственный стул.

— Привет, папа. — бросаю прохладно.

— Что этот здесь делает? — выплёвывает, кивая на Севера.

Блядь, как можно быть таким непробиваемым? Я ведь из-за него оказалась в том лесу, похищенная бывшим женихом, которого мне навязали родители.

Сжимаю кулаки под столом. Ногти врезаются в кожу, но ни один мускул на лице не дрожит, как и ровный спокойный тон, которым говорю:

— Его зовут Артём, и тридцать первого декабря у нас свадьба. А ещё, папа, — добавляю, когда он уже собираться вылить новую порцию грязи, — он спас мне жизнь.

— Премного благодарен.

Вот только в этих словах нет и капли благодарности. Они больше похожи на проклятие.

— Папа, — прошу, устало опуская ресницы, — хватит уже. Можешь не одобрять моего выбора, но подумай вот над чем... Сначала из-за твоего упрямства ушла я, потом мама, а теперь ты в тюрьме. Неужели оно того стоит? Знаешь, какой ценой мне обошлось ваше желание свести меня с Должанским? — не только меня, но и Тёму перетряхивает при звуке этой фамилии. — Он похитил меня. Собирался изнасиловать всеми возможными способами. — тут даже отца прошибает, но, судя по всему, недостаточно. — А когда у него это не вышло, то он избил меня. Хочешь знать подробности?

— Нет! — рявкает зло.

Я бы всё отдала, только чтобы мне не пришлось снова этого произносить, а Артёму слушать, но нежелание родителя услышать и понять вынуждает меня это сделать.

— А я не хотела, чтобы меня били ногами по лицу. Я не хотела, чтобы мне ломали рёбра. Я не хотела, чтобы мне втыкали нож в ногу со словами, что я сдохну в этом проклятом лесу! — даже не успеваю понять, когда перехожу на крик, а из глаз брызгают горячие слёзы. Вот только отцу насрать. — А всё потому, что ты не захотел понять, что я не могу быть с человеком, которого ты мне выбрал! Если бы хоть раз в жизни подумал обо мне, а не..! — ору, давясь всхлипами.

— Хватит, родная. — глухо просит Тёма, обнимая руками за плечи. — Успокойся.

Ощущаю, что и его колотит не меньше моего. Стягиваю все резервные силы и смотрю на папу.

— Если бы ты просто сделала то, что должна была, а не прыгнула в койку к этому, — опять пренебрежительный кивок на Северова, — то ничего этого не произошло бы.

Ничего не ответив на его выпад, поднимаюсь и, не оборачиваясь, покидаю камеру.

Что же... Я пыталась. Я хотела помириться. Я хотела простить его и получить его прощение, но не вышло. Что ещё можно добавить к тому, что я уже сказала? Он сделал свой выбор, а я сделаю свой. Я сохраню все тёплые воспоминания, которые у меня есть, но на этом всё. Больше у меня нет папы.

Ровной походкой покидаю территорию СИЗО. Даже позволяю улыбке коснуться своих губ, когда дохожу до машины и оборачиваюсь на идущего немного позади Артёма.

Он без слов прижимает меня к себе и приказывает:

— Плачь.

Я хочу сказать, что в этом нет необходимости. Я хочу сказать, что у меня всё хорошо. Я хочу сказать, что ничего ужасного не произошло, и я ожидала чего-то похожего. Но я не говорю этого, заливая слезами мужскую куртку и разрывая грудь рыданиями. Цепляюсь непослушными пальцами в ткань.

— Почему?! Почему?! Почему?! — кричу как в бреду.

Мне не удаётся успокоиться очень долго, ведь мне только что разбили сердце. Снова.

— Потому, любимая, что некоторые люди просто не склонны признавать свои ошибки, и им куда проще отказаться от всего, но остаться при своём мнении. Просто так бывает, Настя. — бомбит парень, вынуждая меня поднять голову. — Тебе надо просто смириться с этим и отпустить. Не живи обидами. Не цепляйся за прошлое. Живи, малыш. Просто живи. Со мной.

Киваю и снова плачу на груди любимого мужчины. К тому моменту, как мы выезжаем с парковки, на улице уже совсем темно, но на душе у меня свет и спокойствие.

Я отпустила. Я простила. Я закрыла ещё одну дверь.

Возможно, спустя время я предприму ещё одну одну попытку достучаться до отца, но сейчас я буду просто жить. Я выйду замуж за человека, которого люблю. У меня есть мама. У меня есть друзья. У меня есть всё, чего папа сам себя лишил в угоду своему упрямству. Пусть так. Это его выбор, а мой сейчас сжимает мою руку и согревает сердце тёплой улыбкой.

Глава 48

Нельзя сбежать от судьбы

— С днём рождения, любимый! — кричу, как только Тёма появляется на кухне.

С разбегу бросаюсь ему на шею, запрыгивая на него верхом и обнимая ногами. Северов смеётся и жадно целует.

— Всё, Артём, поставь меня на ноги, а то не получишь свой подарок.

— Знаешь, Настя, какой самый лучший подарок для меня? — хрипит мне в рот, тыкаясь возбуждённым членом между ног.

— Знаю, — шепчу тихо, — но для этого тебе придётся отпустить меня.

Едва оказываюсь на ногах, опускаюсь на колени, стягиваю с него штаны с боксерами и беру в рот перекачанный кровью член. Вместе с моими ускоряющимися движениями, учащается и рваное дыхание любимого. В этот раз он не растягивает удовольствие, изливаясь горячим потоком семенной жидкости мне в прямо в горло.

Проглотив, снова втягиваю в ротовую полость его плоть, сжимая пальцами ствол, выбиваю остатки и облизываю головку, не оставляя ни капли.

— Блядь... — сипит Тёма. — Какая же ты охуенная.

Смеясь, прижимаюсь губами к уздечке, вызывая в его теле новую порцию дрожи, и поднимаюсь вверх, подставляя ему губы для поцелуя, который следует незамедлительно.

— Я так сильно люблю тебя, родной. Я не стану желать тебе денег или здоровья. — говорю немного позже. Он выгибает одну бровь. — Я пожелаю тебе счастья и чтобы все твои мечты сбывались.

— Самая главная моя мечта уже исполнилась. Спасибо, что ты полюбила и приняла меня таким, какой я есть, моя идеальная девочка.

Схлопываю веки, чтобы не заплакать, когда вижу в его глазах бесконечную нежность и слышу в интонациях огромную любовь.

Так просто не бывает. Я никогда не верила, что в моей жизни может случиться настоящая любовь, да ещё и такая гигантская, всепоглощающая, бескрайняя.

Отворачиваюсь, чтобы Артём не заметил влаги в моих глазах.

В последние пару дней меня вообще что угодно доводит до слёз, но я стараюсь не думать о возможных причинах. Быстро подхожу к холодильнику и вынимаю торт с двадцатью пятью свечками. Зажигаю их все и подношу любимому с улыбкой.

— Загадывай желание.

— Что за глупости, малыш? — выталкивает, явно не испытывая восторга от такой детской идеи. — Нам же не по пять лет.

— Пожалуйста, Тёма.

Он ухмыляется, нагребает полные лёгкие воздуха и задувает разом все огоньки.

— Довольна?

— Довольна. — уверенно киваю, растягивая губы шире, и Северов улыбается в ответ. — А теперь садись за стол, сейчас сварю кофе.

Едва сажусь напротив парня, он бросает на меня подозрительный взгляд и хмурится, стягивая брови к переносице.

— Что случилось, Артём?

— Откуда торт, Настя? Ты выходила из дома?

Да, он всё ещё не позволяет мне одной покидать пределы квартиры. Признаться честно, меня и саму не сильно тянет бродить в одиночку по улицам, потому что где-то там ходит мой ночной кошмар.

— Сама испекла. — как доказательство выставляю перед ним кисть с ожогом на запястье. — Правда, не уверена, что его можно есть. — заканчиваю, смеясь.

Только любимый даже не улыбается в ответ. Ловит мою руку и прижимается губами к ране.

— Как можно быть такой неумёхой? — бурчит, потому что беспокоится, и я даже мысли не допускаю, чтобы обидеться. — Мазала чем-нибудь? — отрицательно веду головой из стороны с сторону. — Твою ж мать, Настя, как можно быть настолько беспечной? — разрезает тихо, поднимаясь из-за стола.

Возвращается уже с мазью от ожогов, осторожно втирает её в поражённый участок кожи лёгкими касаниями, постоянно ругая меня за неосторожность.

Знаю, что он заботится обо мне, как умеет, поэтому прошу еле слышно:

— Не бурчи на меня, Тём. Это случайность. Я пол ночи провела на кухне, чтобы порадовать тебя.

— Ненормальная. — улыбается он, качая головой.

Удивительно, но торт оказывается действительно вкусным, о чём Северов незамедлительно мне сообщает. Раздуваюсь от гордости, как павлин. Пусть я начала учиться готовить, но всё же это моя первая попытка в роли кондитера, поэтому очень волновалась, что испорчу сюрприз.

Мой телефон отзывается короткой вибрацией, и я бросаю быстрый взгляд на мелькнувшее на экране сообщение. Едва успеваю прочесть первые пару слов, как меня в холодный пот бросает. Чтобы скрыть своё состояние, переползаю к парню на колени и шепчу:

— Как на счёт десерта? — провожу ногтями по его шее, вызывая мурашек на горячей коже.

— Ни за что не откажусь. — рычит любимый, паркуя меня на стол и разводя мои ноги в стороны.

Как только Север уезжает за продуктами к праздничному застолью, которому он долго сопротивлялся, но всё же мне удалось его уговорить, хватаю мобильный и захожу в мессенджер, открывая утреннее сообщение. Сердце ухает вниз и начинает долбиться где-то в районе живота.

Неизвестный абонент: Да, это я. Кто вы и что хотели со мной обсудить?

Несколько раз промазываю по буквам, потому что пальцы дрожат, будто в приступе эпилепсии. Да и всю меня колотит.

Настя Северова: Вы знаете Артёма Северова?

Следующая SMS прилетает незамедлительно. Как только читаю ответ, сердечная мышца влетает в горло и, замирая, становится там тяжёлым комом. Но я не успеваю ответить, так как раздаётся стук в дверь.

Расплачиваюсь с курьером и забираю аптечный пакет. Иду в туалет, чтобы подтвердить или опровергнуть свою догадку.

Крепко зажмуриваюсь и мысленно отсчитываю время, прописанное в инструкции. Когда оно истекает, глаза всё ещё держу плотно сжатыми, потому что так боюсь узнать результат.

Понимаю, что вечно прятаться от реальности нельзя, поэтому резко поднимаю ресницы и утыкаюсь взглядом в две розовые полоски, оповещающие о моей беременности.

Как? Как, мать вашу, это возможно? Я же на таблетках! Боже... Ребёнок... Я не могу... Не готова... Какая из меня мама? Нет... Нет... Нет! Не может этого быть! Это ошибка! Тест наверняка бракованный! Да, точно, так и есть.

Вот только и второй тест показывает две красные линии, о которые разбиваются все мои мечты.

Меня так трясёт, что ноги не держат, и я падаю на пол, захлёбываясь слезами.

Я не готова к детям! Как же учёба? И у нас с Артёмом всё только наладилось.

Сжимаю руками готовую разорваться от огромного количества вопросов голову и жалко скулю.

Я не просто в панике. У меня случается настоящая истерика.

Я не могу быть беременной. Не должна... Это критически неправильно...

— Нет, нет, нет, нет... Не правильно... Не правильно... — повторяю в бредом состоянии, захлёбываясь собственным шоком.

Слишком рано. Слишком... Мне всего двадцать. Я только начала жить несколько месяцев назад, а ребёнок... Господи... Это же такая ответственность. Он же будет отнимать всё наше время. Нет, нет, нет... Ещё рано... Это должно быть наше с Артёмом время. Только наше, ведь у нас его было так мало. А когда я стану похожа на слониху, то он наверняка даже прикасаться ко мне не захочет. Я должна что-то с этим сделать. Решить проблему. Я ещё не готова к материнству.

Я не могу думать ни о чём, кроме того, что мне не нужен сейчас ребёнок. Я забываю о том, что Тёма мечтает о настоящей семье. О том, что выкинула таблетку экстренной контрацепции после нашего первого секса. О том, что говорила Северову, что не смогу убить нашего ребёнка, потому что это часть нас.

Но сейчас меня просто выносит из реальности, и я не могу мыслить трезво. Впрочем, я даже не пытаюсь это делать. Беру ноутбук и сажусь в спальне прямо на пол. Слёзы бесконечным потоком льются из глаз, скатываются по щекам, заливая клавиатуру и тачпад, пока я изучаю статьи, в которых описаны способы избавиться от зародившейся в моём теле жизни.

Быстро прикидываю сроки. Около недели, не больше, а значит, можно просто обойтись одной единственной таблеткой. Так просто... Проглотить пилюлю и моя проблема решена. Артём даже не узнает об этом. Он ничего не поймёт. Даже не догадается, что ребёнок был.

— Так просто... Просто... Очень легко... — убеждаю сама себя, открывая сайт аптеки и изучая список препаратов. — Он ничего не узнает... Не узнает... Всё будет хорошо... Так просто...

Закидываю выбранные таблетки в корзину и хладнокровно оформляю заказ. Вбиваю адрес. Несколько раз перепроверяю, что все поля заполнены верно. Потом ещё раз перечитываю описание препарата, принцип действия, возможные последствия. Снова возвращаюсь к странице аптеки, навожу курсор мышки на кнопку "оформить заказ", клацаю, но рука предательски дёргается в этот момент, и я промазываю.

С яростью сталкиваю ноутбук с коленей, отчего он влетает в стену и, громко затрещав, тухнет.

Обернувшись, падаю на ковёр, подкладываю под голову согнутые руки и реву.

Я задыхаюсь от слёз, всхлипов, криков, боли, страха, отчаяния и непонимая, что делать дальше.

— Я не знаю... Не знаю... Не могу... Не могу так...

Сердце до физической боли колотит по хрупким рёбрам. Дыхание вырывается ржавыми хрипами из сдавившей горестным спазмом грудной клетки. Меня колотит до такой степени, что зубы стучат друг об друга, с какой бы силой я не сжимала челюсти. Вгоняю ногти в ладони, но даже выступившая из ран кровь не снижает давления и боли.

Я не готова становиться мамой!

Подрываюсь на колени и ползу к ноуту. Сосредотачиваюсь на попытках его включить, но когда ничего не выходит, с криком отчаяния швыряю его в другой конец комнаты, утыкаюсь лицом в матрац и разражаюсь ещё более тяжёлыми и громкими рыданиями.

Когда силы на крики заканчиваются, а последняя капля влаги покидает мои глаза вместе с жизнью, натужно, рвано и громко дышу, хватая пересохшими губами горький и вязкий воздух, который проваливается в лёгкие ледяными глыбами, замораживая все внутренности и парализуя работу жизненно неоходимых органов. Голова раскалывается на части от боли и мыслей. Сердечная мышца с протяжным воем замирает в груди. Колотун усиливается ещё больше. Глаза опухли и горят. До крови кусаю губы, вынуждая себя успокоиться. Слишком много времени трачу на попытки прийти в себя, но когда мне это всё же удаётся, поворачиваюсь и упираюсь спиной в кровать.

— Надо успокоиться. Надо прийти в себя. Надо отбросить эмоции и обдумать всё на холодную голову. Я не должна думать только о себе, но и учитывать желания человека, которого скоро назову своим мужем. — проговариваю вслух, забивая пространство своим безжизненным голосом, просто потому, что не могу больше выносить эту тишину.

Я не должна врать Тёме. Между нами не должно быть никакой лжи. Он должен меня понять. Это же Артём. Он всегда меня поддерживает. Он просто не может заставить меня родить этого ребёнка, если я сама не захочу. Но как объяснить ему, чтобы он понял мои причины и поддержал принятое мной решение?

— Причины... причины... — толкаю севшим от криков голосом.

Первая — учёба. Нам осталось два года. На следователя нельзя отучиться заочно. К тому же на прошлой неделе Северов отвёз Ногирову дела, которые он дал мне для учёбы, и теперь меня ждёт практика. Но меня никто не подпустит к ней, если меня будет постоянно тошнить. К тому же он сам настаивал, чтобы я не бросала учёбу и не отказывалась от своей мечты. Он просто не может не согласиться со мной в этом вопросе.

О том, чтобы заявить, что я не хочу делить наше время ни с кем, пусть даже с собственным ребёнком, даже не думаю. Этого он точно не поймёт, хотя... Учитывая то, что мы настояли на том, чтобы даже моя мама приходила к нам пореже, а друзей и вовсе задвинули на задний план, чтобы проводить время только вдвоём... Оставляю этот аргумент про запас.

— Что ещё? Что ещё? — бубню, растирая пальцами виски, будто это поможет мне разогнать мыслительный процесс. — Есть!

Самое важное то, что Должанский всё ещё ходит по этой земле, а значит в опасности будем не только мы с Артёмом, но и наш малыш.

При последней мысли давлюсь воздухом, раздирая горло.

Малыш...

Маленький ребёнок...

Интересно, а каким он может быть?

— Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. — зло трясу головой, изгоняя из неё опасные мысли.

Его не будет. Не сейчас. Возможно, лет через пять, когда закончим учёбу и крепко закрепимся не только на рабочих местах, но и в статусе семьи, и то не факт.

Ну какие из нас родители? Север матерится через слово, а я вообще ничего не умею. Недавно испортила три белые футболки и свитер, закинув их в стиралку вместе с цветными вещами с мыслью, что ничего страшного с ними не произойдет. Да и торт этот... Я так и не призналась любимому, что до этого выкинула три коржа. Два превратились в уголь, а третий оказался сырым внутри.

Телефон звонит в коридоре, где я его и оставила, когда открывала дверь курьеру, но я просто не способна сейчас говорить с кем-либо. Если Тёма, то скажу, что была в душе. А на всех остальных пофигу. Они же не знают, что я вообще не расстаюсь с мобилкой, потому что боюсь, что Артём узнает, чем я занималась последний месяц.

Точно! Я совсем об этом забыла. Мне необходимо отвлечься. Сейчас я всё равно не могу ничего сделать. Да и не стану портить любимому праздник такими ужасными новостями, как эти.

Блядь, как я скажу ему, что собираюсь пойти на аборт? Может, всё же сделать всё тайно? Но смогу ли я врать ему в глаза? Хотя... Какая это ложь, если он ничего не узнает? Я просто ничего не скажу, вот и всё.

Пока иду за смартофоном, так и мечусь от одной мысли к другой, как зверь в клетке.

Цепляю телефон и вижу пропущенный с того самого номера. Тяжело вздыхаю. Прочищаю горло. Ещё один вдох, пока грудную клетку не начинает рвать от передоза кислорода. Жму кнопку вызова и снова прокашливаюсь, пока в трубке раздаются длинные гудки, вызывающие новый прилив боли в пульсирующей голове.

— Алло. — раздаётся на том конце.

Наверное, это один из самых тяжёлых разговоров в моей жизни, и когда он заканчивается, я не могу думать ни о чём другом, кроме того, что только что натворила. Теперь у Артёма будет целых две причины меня возненавидеть.

Чтобы хоть немного прийти в себя, достаю из холодильника бутылку недопитого вина. Наливаю в бокал и подношу к губам. И замираю, так и не сделав глоток. Отставляю на стол и топаю в ванную. Умываю лицо ледяной водой, избегая смотреть на своё отражение, потому что мне не надо видеть себя, чтобы знать, что щёки стянуты солью, а глаза превратились в две щёлки.

Как я в таком виде покажусь гостям? Да и Тёма сразу поймёт, что что-то случилось.

С наигранным хладнокровием скидываю одежду и встаю под горячие струи воды. Меня всё так же мелко потряхивает, а вода кажется недостаточно горячей, поэтому накручиваю вентиль. Кожа краснеет, её обжигает кипятком, но я даже не замечаю этого.

Всё же стоило выпить вина, чтобы хоть немного расслабиться. Вот только в тот момент, когда я собиралась это сделать, в нейронные сети так неуместно закралась мысль, что беременным нельзя пить алкоголь.

Какого, мать вашу, хрена я вообще об этом подумала? Я ведь не собираюсь оставлять этого ребёнка. Так в чём моя проблема? Откуда такие мысли?

Сжимаю зубы до скрежета, а пальцы до хруста. Выхожу из душевой кабины, закутываюсь в полотенце. Влетаю на кухню и со злостью хватаю оставленный бокал, делая большой глоток. Но как только алкоголь проваливается в желудок, меня сразу же начинает тошнить. Едва успеваю добежать до туалета и упасть на колени над унитазом, как меня выворачивает наизнанку.

Когда в желудке не остаётся ничего, поднимаюсь и на ватных ногах снова иду в ванную. Умываюсь и чищу зубы, убеждая себя, что это всё долбанная беременность, а не психологическая блокировка.

Я ведь не могу сама себе подсознательно запрещать пить, потому что мне не нужен сейчас ребёнок.

Голова трещит всё сильнее, и я принимаю решение немного отдохнуть, чтобы прийти в себя.

Стоит только опустить голову на подушку, сразу проваливаюсь в сон, несмотря на то, что была уверена, что мои тяжёлые мысли просто не дадут мне уснуть.

Будит меня настойчивый стук в дверь. С трудом разлепив опухшие веки, первым делом смотрю на часы.

Кого там принесло? Для гостей ещё рано, а у Тёмы есть ключи. Может Егор приехал? Ему же почти пятьсот километров до нас добираться.

Устало поднимаюсь с кровати и надеваю джинсы и футболку. Тормозя перед дверью, натягиваю на лицо улыбку, чтобы не встречать брата моего любимого мужчины хмурым видом. Достаточно и того, что я похожа на чёрти что.

Уверенно распахиваю дверь и кричу, тут же захлопывая её, вот только проигрываю Должанскому по физической силе. Он уверенно толкает дверь с такой силой, что я отлетаю назад и, потеряв равновесие, падаю на пол. Открываю рот, чтобы заорать и позвать на помощь, вот только он направляет на меня пистолет.

— Вякнешь и ты труп. — хрипит, растягивая бледные губы в улыбке и выставляя на обозрение гнилые зубы.

— Что ты вытворяешь, Кирилл? — выталкиваю с яростью. — Скоро приедет Артём. В этот раз он тебя точно прикончит.

Вот только моя угроза вызывает у него приступ оглушающего безумного смеха.

— Посмотрим, как он сделает это, если к твоей голове будет приставлен ствол. — бросает и снова хохочет.

Подрываюсь на ноги и пячусь назад, потому что больше в жизни не позволю себе повернуться к нему спиной. В этот раз не даю себе права поддаваться панике, потому что это убьёт не только меня, но и нашего ребёнка.

Неосознанно складываю руки на животе, защищая маленькую жизнь, зародившуюся у меня под сердцем, и вдруг понимаю, что не только не могу сама его убить, но и не позволю сделать это никому другому.

Господи, как я вообще могла об этом подумать? Это ведь сын или дочка моего любимого мужчины.

Я буду сражаться. Буду! Потому что теперь у меня есть две причины, чтобы жить.

Глава 49

Не плачь по мне

— Здарова, старый. — ржёт Арипов, обнимая меня за плечи и по-дружески хлопая по спине. — Ну, с днюхой тебя, что ли.

— Спасибо. — бросаю коротко, потому что терпеть не могу этот праздник. Как можно радоваться тому, что каждый год приближает тебя к старости? — Погнали, а то Настя меня прикончит, если не вернусь вовремя. — толкаю с улыбкой, направляясь в сторону супермаркета.

Пока закидываю в тележку продукты из списка, раздумываю над тем, что, возможно, не такая уж и плохая идея отпраздновать день рождения. В конце концов, сегодня соберутся все люди, которые мне так дороги. Но больше всего я жду, когда они разъедутся, и мы с моей девочкой останемся наедине. Не знаю, что она задумала, но обещала, что ночью меня ждёт основной подарок.

В предвкушении этого самого подарка растягиваю губы в хищной усмешке. Несмотря на все проблемы, последняя неделя стала самой лучшей и счастливой в моей жизни. Блядь, как я всё таки тащусь от того, что любимая перестала стесняться и закрываться во время секса. Теперь она прямо говорит, чего, когда и как хочет. И да, всё равно краснеет.

— Ты чего такой счастливый? — режет Тоха, закидывая в тележку три бутылки вискаря. — Ты на дебила похож. В курсе?

— Что-то ты, брат, совсем расслабился. — выбиваю, сжимая зубы. — Или забыл, чем чреваты такие слова?

— Слушай, Север, я тебя не боюсь. Ты же совсем раскис. Сестрёнка из тебя тряпку сделала. — продолжает троллить этот засранец.

Понимаю же, что в некоторых моментах он прав. Эта девочка расплавила меня. Сделала мягче. Но мне реально похую, кто и что думает. И раньше было, но теперь меня волнует мнение всего нескольких людей.

— Неужели всё настолько хреново? — бросаю на друга неуверенный взгляд, тяжело вздохнув.

Он внимательно вглядывается в моё лицо, а потом начинает ржать.

— Долбоёб. — бросаю, возвращаясь к списку покупок.

Арипов нагоняет меня метров через двадцать и цепляет пальцами за плечо.

— Не хреново, Тёмыч. Ты реально стал похож на нормального адекватного человека. Тебе так лучше. Да и Настюхе с животным, которым ты был, туго пришлось бы.

Забиваюсь кислородом, но ничего не отвечаю. Да и что я могу сказать, сознавая правоту его слов? Я всё ещё готов расквасить любую морду, но не за то, что она мне не нравится, а если её обладатель посмеет обидеть мою девочку. Я точно ебанулся, но не хочу с этим бороться.

— Ты хоть что-то съедобное сегодня купишь или собираешься кормить нас бухлом, фруктами и салфетками? — бурчит друг, окидывая взглядом содержимое тачанки.

— Тебе не помешало бы затолкать в глотку пару салфеток, чтобы херню не нёс.

— Мудак. — кидает он обиженно.

Шире растягиваю лыбу и добиваю:

— Так это ты от меня научился быть мудаком?

— Блядь, Север!

Оба разражаемся ржачем, пока идём к отделу с бытовой химией.

— А если серьёзно?

— Мы с Настей вчера всё подготовили. Сегодня осталось только докупить кое-что, а она закончит с готовкой.

— Ты так и не выпускаешь её из дома? — бомбит, принимая серьёзный вид.

— Одну нет. Сам же знаешь, что я просто не смогу отпустить её в одиночку, пока не буду уверен, что эта мразота не дышит с ней одним воздухом. Но мы выходим с ней вдвоём. Почти каждый день.

— Как она? — сипит обеспокоенно.

Знаю же, что он к ней очень привязался и волнуется не меньше моего. Прикрываю веки на несколько мгновений.

— Лучше. Рёбра срослись. Рука функционирует без проблем. Кошмары больше не снятся. После новогодних каникул собирается вернуться на учёбу и приступить к практике.

— И ты так просто будешь отпускать её?

Нет, я, конечно, в курсе о своей маниакальной зависимости к контролю и склонности к переживаниям за её жизнь, но вечно я её прятать не смогу. Мы решили не переезжать, поэтому придётся привыкать.

Отпустив обречённый выдох, обрубаю ровно:

— В академку и обратно будем вместе ездить. Там народу куча, и ей ничего не угрожает. На практику тоже буду отвозить и забирать. Не думаю, что этот уёбок явится в полицейский участок. Не настолько он ебанутый.

— Думаешь, — хрипит Арипов, тормозя между рядами. Останавливаюсь следом за ним и оборачиваюсь, — что он не отступится? После всего вернётся, чтобы закончить начатое?

Сжимаю челюсти до зубного скрежета, а костяшки на кулаках белеют, сдавливая ручку тележки. Уверенно киваю, потому что не просто думаю, а уверен, что эта мразота от нас не отстанет. Судя по Настиному рассказу, он наполовину безумен. Он же, блядь, похитил её посреди белого дня прямо возле дома.

— Твой батя ничего не говорил? — выталкиваю сквозь зубы.

— По всей России ищут. Его фото по всем новостям мелькает. Отец следит за тем, чтобы эта информация не утратила актуальность. Но, блядь, ни единой зацепки. Все поступающие звонки по ориентировкам оказались лажей. Есть мнение, что он свалил из страны.

— Нет, Тоха. Этот уёбок не уезжал. Я уверен, что он где-то рядом.

Если бы я только знал, насколько он близко...

Выйдя на улицу, Антон закуривает, а я снова зубы жму, чтобы не стрельнуть у него сигарету. Замечая мою ломку, он молча протягивает пачку, но я отворачиваюсь, давая понять, что могу держать себя в руках.

— Север, мне вот интересно... — рассекает, растягивая губы в улыбке и выпуская в пространство серый дым. — Настюха всегда такой тихой скромницей была. Блядь, как она от тебя на той вечеринке шарахалась, просто пиздец. А в постели она тоже сама добродетель?

Упираюсь в него озверевшими глазами, всем своим видом показывая, что я до сих пор могу быть тем животным, о котором он говорил и которого определённо стоит бояться.

— Блядь, Арипов, ты совсем ебанулся у меня такое спрашивать? Откудавообще такой интерес к тому, что происходит в нашей постели? Ты реально думаешь, что я стану тебе рассказывать об этом? — шиплю, надвигаясь на него.

— Раньше рассказывал. — бросает лениво.

— Блядь, Тоха, твою мать! — рявкаю, откровенно начиная закипать. Если он сейчас не заткнётся, то будет взрыв. — Я говорил об одноразках, а не о своей будущей жене! Ты, сука, думай, что и ком спрашиваешь, иначе я тебе мозги вставлю на место с помощью кулаков.

Судя по его виноватому и перешуганному виду, до него, наконец, допёрло.

— Всё, Тёмыч, успокойся. Я перегнул. Прости. — выставляет вперёд ладони, а потом разводит их в стороны. — Просто ты окончательно выпал. Тебя никуда не вытащишь. Мне вообще-то не хватает друга. Понимаю, что после всего у тебя есть причины, но ты бы хоть звонил чаще или в гости звал. Да и сам бы мог приезжать хоть иногда. Мама спрашивала о тебе. Да и с сестрёнкой хочет познакомиться. Эта девчонка всех покорила. Даже отец ей восхищается.

Делаю несколько глубоких шумных вдохов-выдохов, беря себя в руки. Последних выдох выпускаю уже спокойно.

— Соррян, брат. Реально не до этого было. У нас только начало всё налаживаться. Кстати, может, твои предки тоже сегодня придут? Настя будет рада с ними познакомиться.

Блядь, ну что я за дебил, раз сразу не подумал их пригласить? Сергей Глебович шесть лет назад помог мне встать на ноги, а Екатерина Владимировна дала материнскую заботу, которой у меня никогда не было, а я даже не вспомнил о них.

— Отличный план, сейчас наберу папу. Уверен, что он будет счастлив. — бомбит, вытягивая из кармана мобилу.

— Тох, я сам позвоню. К конце концов за мной косяк.

Быстро набираю номер и приглашаю Ариповых старших.

— Удивлён, что ты решил нас позвать в последний момент. — бурчит Тохин батя, но я то знаю, что несмотря на внешнюю оболочку, он обычный человек и относится ко мне как к родному сыну.

Пока я жил у них, он даже различий между мной и Антоном не делал.

— Извините, что так вышло. Всех звала Настя, а я даже не подумал о вас. — признаю виновато, снижая голос. — Но я буду очень рад, если вы с женой сможете приехать. К тому же я хочу, наконец, познакомить вас со своей будущей женой.

Блядь, я реально чувствую себя дебилом, как правильно подметил Тоха, потому что стоит подумать о том, что я скоро женюсь на своей идеальной девочке, лыба сама от уха до уха по роже расползается. Отлично же понимаю, что пара штампов на бумажках ничего не изменят, но меня как нарика от этой мысли штырит.

Только сейчас понимаю, что я действительно вырос. И не только по годам, но и сам над собой. Я думал, что стал достаточно взрослым, когда научился самостоятельно жить и не давать себя в обиду, но сейчас осознаю, что это была незрелость, детская гордость, а теперь...

Взросление — это когда перестаёшь думать только о себе. Когда учишься слышать другого человека. Когда переступаешь через свои чёртовы принципы, чтобы угодить любимой. Когда решение создать семью — это не сиюминутный каприз, как было, когда моя девочка меня бросила, а взвешенное решение. Так же, как и готовность обзавестись ребёнком. Не по залёту или глупой случайности, а потому, что ты этого реально хочешь. Потому что готов взять на себя ответственность не только за свою жену, но и за жизнь, которую вы создали вместе. Когда готов задвинуть на задний план всё, кроме своей семьи. Забыть о ночных клубах, барах и свободном времени. Когда вместо того, чтобы позволить себе расслабиться после учёбы или работы, ты спешишь домой, чтобы прижать к груди самого близкого человека и сказать, что он — твой дом.

И я готов ко всему этому. Я этого хочу. Я об этом мечтаю. И я уверен, что все мои мечты сбудутся, потому что моя девочка даёт мне силы справиться с любыми трудностями и исполнять не только свои желания, но и её.

— Сергей Глебович, — выталкиваю взволновано то, что должен был сказать уже давно, — я так и не сказал вам спасибо за всё, что вы сделали для меня и моей любимой. Принимал всё как должное. Но вы не обязаны были впускать меня в свой дом и в свою семью, но сделали это. Вы бросили все силы на её поиски. А самое главное, что вы всегда поддерживали меня, как своего сына. Спасибо за то, что стали мне настоящим отцом и дали пример, каким должен быть настоящий мужчина. Раньше я вас слушал, но не слышал. Но теперь всё понял.

— Артём... — его голос срывается. Он коротко прочищает горло. — Я рад, что у меня есть такой сын, как ты. — глубокий вдох и улыбка в голосе. — Мы обязательно приедем.

— И ещё, — рассекаю быстро, принимая ещё одно важное решение. Уверен, что моя девочка согласится с ним, — учитывая историю с нашими отцами... Вы не могли бы подвести Настю к алтарю?

Да, мы не собирались играть пышную свадьбу. Любимая постоянно говорит, что никогда не мечтала об этом, но всё же... Раньше у нас на свадьбе должно было быть всего два гостя, но их количество постоянно растёт. Настя позвала родителей Заболоцкой, когда они приехали вместе с Викой к нам. Блядь, Викина мать рыдала так, будто собственную дочь потеряла. Ногиров тонко намекнул, что не против погулять на торжестве. Любимая долго хохотала, когда я ей об этом рассказал, потому что препод реально скала и сама позвонила ему и позвала. Короче, что-то мне подсказывает, что это ещё не предел, а значит, у нас будет настоящий праздник с рестораном, цветами, свадебным тортом и прочей херотенью. Только я пока понятия не имею, как сообщить об этом Насте. А может и не стоит этого делать? Пусть будет сюрприз. Надеюсь, она меня за него не убьёт.

Закончив разговор, поворачиваюсь к другу, который стоит, открыв рот.

— Тоха, знаю, что пиздец как вовремя, но нужна ваша с Викой помощь.

Он неуверенно подбирает челюсть и бурчит:

— Уже понял. Что делать?

В итоге мы едем к Заболоцкой и обсуждаем все подробности сюрприза, распределяя обязанности. Подключаем даже Евгению Сергеевну, которая берёт на себя добрую часть работы и без конца тараторит, как она счастлива, что у её дочки будет такой хороший муж и как ей повезло со мной.

Блядь, тут даже мне захотелось покраснеть и спрятать глаза. Пиздец конечно, но я впервые по-настоящему понимаю, что такое смущение. Дожился...

Бросаю взгляд на часы, прикидывая, сколько ещё времени я могу "заниматься покупками".

Оказывается, что я уехал всего три часа назад, а уже столько всего сделано.

Пока выхожу с Тохой под подъезд покурить, замечаю, что то и дело тянусь к телефону, чтобы позвонить Насте. И вовсе не потому, что собираюсь рассказать ей чем занимаюсь или объяснить причину задержки, и даже не потому, что она всё ещё не начала наяривать мне и спрашивать, почему я так долго, а потому, что начинаю отчего-то волноваться. К тому моменту, как Арипов докуривает, меня уже начинает конкретно накрывать. Всё же набираю её, но в трубке тишина.

Слишком знакомое это предчувствие пиздеца, поэтому без слов запрыгиваю в тачку, даже не отреагировав на крики друга, и лечу домой.

После ещё нескольких звонков меня топит паникой. Понимаю же, что любимая дома и ей ничего не угрожает, но на душе кошки скребут. Предпринимаю попытки успокоить себя тем, что она может быть занята готовкой, быть в душе или просто спать и не слышать телефон, потому что он у неё на беззвучном, а эту ночь мы опять провели без сна. Да и, блядь, мог просто приехать Егор. До прихода гостей осталось всего полтора часа, а брат должен был явиться ещё раньше. Они могут сейчас разговаривать, но, сука, чутьё подсказывает мне, что это не так. Происходит что-то ужасное.

Мотор за рёбрами гремит похлеще подкапотного, перекрывая все посторонние звуки. Цепляюсь дрожащими руками в руль. Спасает только то, что сейчас день, и я преодолеваю весь путь всего за пятнадцать минут. Да, превышаю скорость и игнорирую сигналы светофоров. Правда, на некоторых "красных" приходится постоять, чтобы не угробить и себя, и других людей.

Из машины выпрыгиваю, даже не глуша двигатель и не вынимая ключей. Залетаю по ступенькам, и ужас усиливается, когда входная дверь оказывается незаперта. Прежде чем толкнуть её, сбавляю обороты паники до минимума, хотя дыхалка пашет на пределе.

Может, Настя просто забыла защёлкнуть замок, когда приехал Егор. Она же у меня такая рассеянная.

Тихо открываю дверь и обвожу сосредоточенным взглядом пространство. Грязные мокрые следы от мужских ботинок на полу выбивают меня из равновесия.

Не мог же он явиться прямо к нам домой. Не мог. Он, сука, не настолько безумен. Или настолько?

Захлёбываясь кислородом, сбрасываю обувь, чтобы не издавать шума, и вынимаю из комода кастет.

Не позволяю мыслям о том, что он мог сделать с моей девочкой, пока меня не было, разорвать меня на куски.

Во-первых, она ни за что не даст себя в обиду. Она сильная.

Во-вторых, если бы с моей второй половиной случилось что-то ужасное, я бы это почувствовал.

Тоха был прав, мы будто связаны, как близнецы.

Собираю в кучу все навыки опера, в том числе хладнокровие, отсутствие эмоций, умение вести переговорный процесс и бесшумную ходьбу.

Иду по следам, которые ведут в спальню.

Блядь! Нет! Сука, нет!

Держись, маленькая... Всё будет хорошо...

Обещаю...

Блядь, какого хрена я храню ствол в спальне, а не у входа?

Вдох-выдох.

Я спокоен. Я уверен.

Вдох-выдох.

Я способен трезво оценивать ситуацию.

Вдох-выдох.

Мотор не ломает мои рёбра.

Вдох-выдох.

Тихий, но уверенный шаг.

Вдох-выдох.

Толчок двери.

Вдох-выдох.

Я готов увидеть, что угодно.

Вдох-выдох.

Нееет!!!

Я не готов видеть Настю, сжавшуюся на постели в одном нижнем белье с дулом у виска, которое к ней приставил абсолютно безумный Должанский.

— Явился всё таки. — хрипит эта мразь. — Мы с твоей невестой ждали тебя немного позже. Думали, что успеем развлечься.

— Если ты, сука, хоть пальцем её тронешь... — рычу, делая шаг вперёд, но тут же замираю, потому что он тычет ствол в голову моей девочки в упор.

Забываю, как дышать. Забываю, как двигаться. Сердце забывает, как биться.

Она сидит, подтянув колени к груди и обняв их руками. Вся дрожит, а слёзы без остановки вытекают из её глаз.

Не плачь, любимая. Всё будет хорошо. Обещаю. Только не плачь. — молю мысленно, захватив её перепуганный взгляд. — Всё будет хорошо. Верь мне.

— Что тебе от нас надо? — шиплю ровно, хотя в груди всё дрожит от страха.

— Ничего особенного. — бросает лениво, будто светскую беседу ведёт. — Просто хочу лишить тебя всего, как ты меня. Эта маленькая шлюшка, — снова толкает её пистолетом, — опозорила меня. У меня ведь было всё. Да за мной очередь из баб стояла, а я оказал ей честь стать моей женой. Два года ждал, потому что эта недотрога... — проводит пальцами по краю её бюстгальтера.

Предпринимаю ещё одну попытку сделать рывок, но он взводит курок, жестом приказывая мне оставаться на месте. Останавливаюсь. Конечно же останавливаюсь. Ни за что на свете не стану рисковать её жизнью. Это уёбок ещё несколько раз проводит пальцами по её груди, а потом ныряет под ткань, грубо сжимая. Настя тихо вскрикивает, но не предпринимает никаких попыток остановить его.

— Она всё отказывалась раздвигать передо мной ноги, как бы я к ней не подкатывал, но стоило тебе поманить, и она тут же прыгнула в твою постель. — рычит, придавливая пальцем спусковой крючок.

Каким бы быстрым и ловким я не был, пуля быстрее, и я отлично это понимаю. И я, блядь, понятия не имею, что мне делать. Я не умею вести переговоры. Не тогда, когда это касается моей девочки. Я, сука, даже мыслить рационально не способен сейчас. Единственное, что я могу сделать...

— Убей меня. — толкаю смело, боясь смотреть на любимую в этот момент. — Можешь сделать со мной, что захочешь, но не трогай Настю. Она ни в чём не виновата. Это я соблазнил её. Ещё в ту ночь на вечеринке. У неё не было выбора. Я обманом заманил её в комнату и...

— Хватит, Артём! — кричит Настя.

— Заткнись и сиди смирно! — рявкает Должанский, ударяя её пистолетом по голове.

Делаю прыжок, но он слишком быстро возвращает дуло на прежнюю позицию.

Блядь, между нами всё ещё остаётся около двух метров. Я не успею. Не успею, мать вашу.

Сжимаю кулаки, пряча трясущиеся пальцы.

— Успокойся, любимая. — прошу тихо, цепляя её перепуганные глаза. — Всё будет хорошо.

Самому бы ещё в это поверить...

— Любимая... — ржёт эта мразота. — А она говорила, что ты нормальный мужик. Да, Настя? Говорила же?

Она медленно кивает, а он снова замахивается.

В этот же момент раздаётся её крик:

— Сейчас!

В ту же секунду, как она падает на спину, я прыгаю на уёбка, сбивая его с ног. Пистолет вылетает из его рук. С силой, которой раньше у него не было, он сбрасывает меня с себя, отталкивая на свободное пространство.

Пропускаю несколько ударов, но своими сыплю чаще и сильнее. У меня куда больше причин ненавидеть его, чем у него — меня.

Пригибаюсь, одновременно вбивая кулак ему в солнечное сплетение. Воздух с хрипом вылетает из его грязного рта. Подсечка. Он падает на спину. Седлаю. Сжимаю в руке кастет. Удар. Удар. Удар. Хуярю обеими руками.

Глаза заливает кровавой пеленой. Нет контроля ни над сердцем, ни над лёгкими, ни над телом, ни над мыслями.

Только желание убить его, раз и навсегда избавив свою любимую маленькую девочку от его тени. Эта мразота не будет дышать с ней одним воздухом. Они не будут ходить по одной земле.

Я не думаю о том, что это не просто превышение самообороны, а хладнокровное убийство. Я не думаю о том, что мне светит срок. Я не думаю о том, что оставлю Настю одну.

Только о том, что она должна быть в безопасности. Пусть даже меня не будет рядом. Её сердце будет биться без страха. На её теле не будет ран и синяков. В её глазах не будет отчаяния. На её щеках не будет слёз. Она не будет бояться выходить из дома. Она будет жить свободно.

Мои кулаки превращаются в месиво, так же, как и лицо уёбка, который мучил самого дорого для меня человека на свете. Мою Настю. Мою идеальную девочку. Мою любимую малышку. Девушку, которая показала мне, что такое счастье. Которая вернула мне любовь и доверие к людям. Которая научила меня улыбаться и смеяться от всей души. Которая вернула мне брата. Которая уничтожила всех моих демонов.

Которая смогла полюбить ещё задолго до того, как я стал человеком. До того, как научился подстраиваться, прогибаться, ломать себя ради неё.

Прости, малыш, но так надо. Просто живи спокойно. — транслирую мысленно, откидывая в сторону кастет и сжимая двумя руками шею Должанского. — Просто живи, родная. Живи. Научись жить без меня. Ты сильная. Ты справишься с этим. А я всегда буду тебя любить.

— Не надо, Артём! Умоляю, не надо! — с трудом улавливаю не только её голос, но и мольбу. — Прошу, Тёма! Молю! Остановись!

— Прости, Настя... — сильнее сдавливаю глотку, видя, как расхуяренная морда начинает синеть.

— Нашему ребёнку нужен отец!

Что это значит?

— У нас не будет детей, потому что я сяду за убийство, а ты будешь жить дальше! — рявкаю, потому что в момент, когда она говорит о ребёнке, мой захват слабеет.

Я ведь так мечтал об этом. О семье. О детях. О своём доме. О жизни с ней до самой старости.

— Он уже есть, Артём!

— Что?!

Так резко оборачиваюсь, что перед глазами всё расплывается. Едва фокусирую взгляд, вижу Настю, прижимающую дрожащие ладони к животу.

Так мать защищает своего ребёнка. — мелькает в мозгу мысль. — Это нельзя подделать. Такое нельзя сыграть.

Отпускаю шею Должанского и, шатаясь, поднимаюсь на ноги. Делаю пару шагов к ней и едва хриплю, всё ещё не веря в реальность происходящего:

— Это правда?

— Да! Я только сегодня узнала! Прошу, Тёма, не оставляй нас одних. Мы не сможем без тебя! Не сможем! — рыдает любимая.

Нас... Мы...

Блядь...

Она беременна. У нас будет ребёнок. Наш малыш. Моя идеальная девочка беременна моим ребёнком.

Ради них я позволю ему жить.

Делаю шаг к Насте, но тут её глаза округляются от ужаса, а рот открывается в беззвучном крике.

Мгновенно оборачиваюсь и утыкаюсь в направленное на меня дуло пистолета.

— Тогда я заберу тебя. — сипит уёбок, давясь кровью, и спускает курок.

Успеваю только обернуться к своей девочке, чтобы она знала, как сильно я люблю её, как раздаётся глухой хлопок. Грудь слева обжигает острой болью. Прикладываю руку и смотрю, как пальцы окрашиваются в красный. Ноги слабеют. Перед глазами расползается темнота. Пространство вращается, а в следующую секунду я не вижу ничего, кроме шатающегося потолка.

— Неееет!!! — летит по оглушённой выстрелом комнате Настин крик. — Артём!!!

Она падает рядом со мной и что-то кричит, но звуки теряются. Вижу только слёзы на её лице.

Любимая плачет. Снова.

Не плачь, родная.

Пожалуйста, не плачь.

Ты же знаешь, как мне больно видеть твои слёзы.

Не плачь.

Не плачь.

Не... плачь...

Глава 50

Прощай...

Открываю воспалённые глаза, сканируя тёмное пространство моей временной комнаты. После всего произошедшего я просто не могу оставаться в квартире Артёма. Слишком много событий произошло, и слишком больно там находиться. Даже воздух в ней пропитан гнилым ядом смерти.

Замираю без движения, изучая рельефную лепку на потолке, виднеющуюся в слабом предрассветном свете. Почему-то это время сразу напоминает мне о нашем первом свидании, проведённом в лесу, когда мы сидели с Тёмой, закутавшись в плед, поглощая ледяную пиццу и встречая наш первый совместный рассвет.

Какой же глупой и трусливой я тогда была. Как боялась его прикосновений и напористых поцелуев. Как тряслась от страха, что родители узнают о нас.

Если бы я только знала, чем всё это закончится, то сразу бы сделала свой выбор, ещё задолго до той роковой осенней ночи. Если бы кто-то сказал мне два года назад, к чему приведёт наша с Северовым любовь, то я бы никогда не сказала Должанскому "да". Я бы не стала слушать родителей, наплевала на их запреты. Я бы просто отказалась от всего в первый же день, когда увидела нереальные бирюзовые глаза. Я бы утонула в этом омуте, предотвратив ужасные события, к которым привели мои слабость, трусость, незрелость и страх не угодить семье. Я хотела быть идеальной.

Блядь, что вообще значит это сраное слово?

Нельзя быть идеальной для всех. Если я подстраиваюсь под родителей, то от меня отворачиваются обычные люди, такие как Антон и Артём. Если же я тянусь к ним, то теряю родственные связи и свой обычный круг общения. Нельзя быть хорошей для каждого. Мои попытки сделать это привели к тому, что человек лишился жизни. А всё потому, что я недальновидная идиотка, которая не могла решить, чего хочет на самом деле.

Если бы ещё в день знакомства с Киром я воспротивилась маме и папе, то мне сегодня не пришлось бы идти на похороны. Мне бы не пришлось четыре дня жить в доме Ариповых, боясь даже думать о том, что произошло в квартире, которая стала для меня настоящим домом. Спальня, в которой случилось так много хорошего, не была бы сейчас залита кровью. Мне бы не пришлось трястись от страха на кровати за жизнь нашего малыша, на которой он был зачат.

При этой мысли губ касается слабая грустная улыбка.

А может, вовсе и не там... На столе, когда я просила любимого пойти до самого конца, в душе, на диване... Да какая разница, где и как? Главное, что внутри моего тела зародилась новая жизнь, которую мы создали вместе с самым дорогим для меня человеком на свете. Человеком, который похитил моё сердце, а потом поселил под ним ребёнка. Как бы я хотела, чтобы он был похож на Тёму. Те же белоснежные волосы, нереального цвета глаза, такая же ласковая улыбка...

Складываю ладони на животе, как делаю каждый раз, думая об Артёме, ведь это часть него.

Господи, как же мне его не хватает. Я так скучаю.

Едва глаза начинает жечь, схлопываю веки и делаю дыхательные упражнения. Как бы больно мне не было, у меня нет права расклеиваться. Я должна думать о нашем сыне или дочери, а не о себе. И пусть он ещё совсем крошка, но наверняка чувствует переживания матери, поэтому я должна держаться во что бы то ни стало. Я ведь сильная. Я смогла выжить, а значит, смогу бороться и дальше.

Стоит перевернуться на бок, чтобы попробовать уснуть, как на меня накатывает приступ тошноты.

Спрыгиваю с постели и бегу в туалет выворачивать в унитаз вчерашний ужин.

Последние четыре дня меня всё время тошнит ближе к утру.

Умываясь, думаю о том, что стоит сегодня поблагодарить семейство Ариповых не только за то, что приняли меня у себя и дали комнату рядом с гостевым туалетом, но и за то, что никому не рассказали о моём интересном положении. Даже мама и Вика не в курсе. Ещё не время им знать, иначе они убьют меня своей жалостью.

Только сейчас понимаю, почему Северов так ненавидел, когда его жалеют. Когда ты и так на грани отчаяния, то любое, пусть даже самое лёгкое сочувствие со стороны толкает тебя к краю, а мне нельзя падать. Я должна крепко стоять на своих двоих. Мои переживания вредны малышу, а их было слишком много с того самого момента, как я узнала, что беременна.

Возвращаясь в свою комнату, сталкиваюсь в коридоре с Екатериной Владимировной.

— Опять тошнит? — спрашивает участливо.

— Да. — позволяю слабой улыбке коснуться губ, когда добавляю. — Кажется, этот ребёнок решил, что мне пора на диету.

Женщина улыбается ласковой улыбкой и качает головой.

— Никакой диеты, Настя. Вам обоим нужны силы, и не только, чтобы справиться сейчас, но и на будущее. Малышу надо расти, а тебе хорошо питаться. Пойдём, — берёт меня за руку, волоча за собой, — покормлю вас.

Даже не стараюсь сопротивляться, потому что эта женщина — титан. И именно такое отношение мне сейчас необходимо. Мне не нужны сюси-пуси. Мне нравится её ненавязчивая, но всё же строгая забота.

Антону очень повезло с родителями. Если бы моя семья была хоть немного похожа на эту, то не произошло бы всех этих кошмарных событий. Но, как бы сказал Тёма, поздняк метаться. Всё равно ничего нельзя изменить. Всё случилось так, как случилось, и этого не исправить. Я просто должна оставить это в прошлом, закрыв ещё одну дверь, иначе сойду с ума.

Пока Тохина мама варганит незамысловатый завтрак, пробегаюсь взглядом по кухне-гостинной. Здесь так тепло и уютно, что в меня закрадывается лёгкая зависть. Как бы я хотела себе такой же дом, чтобы растить в нём нашего малыша. Понимаю, что чтобы создать такую атмосферу, необходимы годы и огромная любовь, которой мне сейчас так не хватает.

На глаза снова наворачиваются непрошенные слёзы, и мне не удаётся их сдержать, как ни стараюсь.

Я так скучаю по Тёме и нашей квартире...

— Так, что за слёзы? — спохватывается Екатерина Владимировна, ставя передо мной тарелку с варёными яйцами и тостами с мёдом. — Тебе нельзя сейчас плакать. Всё будет хорошо, и ты это знаешь.

— Знаю, но скучаю по нему. — всхлипывая, признаюсь как есть. Просто не могу держать всё в себе, потому что это меня убивает. — Он нужен мне. Нам...

Опускаю ладонь на живот, поглаживая пальцами. Вторую мою кисть, лежащую на столе, она накрывает своей и говорит тихо:

— Я понимаю, девочка, что сейчас тебе сложно, но надо немного больше времени и всё обязательно наладится. Главное помни, что это не конец, а только начало. Это новый путь, и вы должны его пройти. Пусть он начался с ухабов, но впереди обязательно будет лёгкая дорога, надо просто подождать и перетерпеть. Если упадёшь сейчас, то не сможешь идти дальше и никогда не узнаешь, что ждёт тебя за горизонтом. А там, поверь, много прекрасного. Ты очень сильная девушка. Жаль, что наше знакомство началось с таких ужасных событий, но я рада, что узнала тебя. Ты столько трудностей уже преодолела, а это просто одна из них. Не сдавайся сейчас и не опускай руки. Ты не одна. У тебя есть мама. Есть верные друзья. Есть мы с Сергеем и Антоном. У тебя есть твой ребёнок. А самое главное, что у тебя есть любовь. Держись за это и у вас обязательно всё получится.

Я бы хотела хоть что-то ей ответить, но не могу.

Уронив голову на ладони, раздаюсь горькими рыданиями. Женщина нежно обнимает и гладит по голове, давая выплакаться.

Господи... Господи... Что же я натворила? Как мне с этим жить? Как существовать с чувством вины за чужую смерть? Если бы я была хоть чуточку сильнее, то смогла бы справиться с Должанским и вызвать полицию. Но я не смогла. Не смогла... Господи...

— Всё, хватит реветь. Помни, что ты вредишь этим малышу. Даже совсем кроха чувствует переживания мамочки. Бери себя в руки, девочка. Я понимаю, что очень сложно такое пережить, но ты сможешь. Обязательно сможешь.

Даю себе ещё минуту на слабость и отпускаю напряжение вместе с раздробленным выдохом.

Она права. Всё не так ужасно. Я должна идти вперёд, как бы сложно ни было.

— Спасибо. — шепчу дрожащими губами, вскидывая взгляд к её лицу и встречая спокойствие в карих глазах.

— Не за что. — улыбается она и подаёт мне салфетки.

Привожу своё лицо в относительный порядок и принимаюсь за еду. Мне просто необходимы силы, чтобы пережить этот кошмар.

За окном зарождается новый день, а мы ведём с мамой Антона тихую отвлечённую беседу.

На кухне появляются Тоха и Сергей Глебович.

Быстро здороваюсь и поднимаюсь из-за стола, чтобы успеть собраться.

— Антон, сможем выехать через пол часа? — спрашиваю прежде, чем покинуть комнату.

Он матерится беззвучно, но даже за это получает строгий взгляд от отца.

— Сестрёнка, может не стоит тебе туда ехать? В твоём положении...

Указывает глазами на мой абсолютно плоский живот и отводит взгляд, краснея. Я тихо смеюсь, потому что с того момента, как он узнал о моей беременности, ведёт себя так, будто это что-то нереальное. Видеть краснеющего Тоху каждый раз, когда мы с его мамой говорим о ребёнке или он смотрит туда, где тот находится, это что-то с чем-то. Никогда бы не подумала, что он умеет смущаться.

— Я должна поехать. Должна сказать последнее "прощай" и отпустить. Иначе я просто не смогу жить дальше. — толкаю серьёзно с дрожащими интонациями.

— Настя... — начинает Тоха.

— Она права, Антон. — отсекает его отец, сжимая плечо сына. — Как бы сложно не было, некоторые события просто нельзя пропускать. Так надо. Настя, — перебрасывает взгляд на меня, — может, я тебя отвезу?

— Спасибо, Сергей Глебович, но нет. — отрицательно качаю головой. — Я сама.

— Хорошо. Сын, давай жуй и собирайся.

Вернувшись в своё временное прибежище, скидываю махровый халат и вытаскиваю из шкафа чёрное строгое платье ниже колен. Натягиваю бюстгальтер, уплотнённые капроновые колготки, платье. Расчёсываю спутанные волосы и затягиваю в тугой конский хвост. Смотрю на своё отражение и едва сдерживаюсь, чтобы не завалиться лицом на постель и не поддаться истерике.

Я еду на похороны. Господи... Я только один раз в жизни была на таком мероприятии, когда умер дедушка. Я так явственно помню царящую на кладбище атмосферу отчаяния и горя, что спина покрывается липким холодным потом, а в пальцах зарождается нервная дрожь.

Как я справлюсь с этим? Как? Как, мать вашу, я подойду к гробу человека, причиной смерти которого стала?

Упираюсь ладонями в край трюмо, закрыв глаза, и часто дышу, втягивая кислород через нос и выпуская углекислый газ через свёрнутые трубочкой губы. Приказываю себе успокоиться и собраться.

Я должна быть там. У меня нет выбора. Я просто не могу не поехать.

Поднимаю ресницы, всё так же облокачиваясь на поверхность, и смотрю на своё отражение.

На лице ни грамма макияжа, под глазами чёрные круги, горестно опущенные вниз уголки губ, пустые безжизненные глаза.

— Отличный видок. — бубню тихо, коротко хмыкнув.

Завязываю на шее шарф и беру чёрное длинное пальто. На улице слишком холодно, а я должна думать о малыше. В последнюю секунду возвращаюсь к шкафу и натягиваю тёплые носки.

Встречаюсь с Ариповыми уже у входной двери и тут же отвожу взгляд, потому что в глазах начинает рябить от чёрного.

Почему его так много? Ужасный цвет. Больше никогда его не надену.

Сергей Глебович снова предлагает поехать на его машине, но я отказываюсь. Сама не знаю почему. Просто с Тохой мне как-то спокойнее, что ли.

Едва сажусь в автомобиль, он заводит двигатель и поворачивается ко мне.

— А теперь серьёзно, Настя, тебе не стоит ехать на эти ёбанные похороны. Ты, блядь, должна думать о ребёнке. О ребёнке моего друга, мать твою! Тёмыч в жизни не позволил бы тебе этого и свернул мне шею за такую херню!

— Антон, — шиплю, на секунды прикрыв глаза. Громко перевожу дыхание и зло отрезаю, — можешь не ехать со мной. Я тебя об этом не просила. Но я там буду, чего бы мне это не стоило. Я пройду через это, чтобы иметь возможность двигаться дальше. Если ты думаешь, что мне это решение далось просто, то это нихрена не так. Но я не могу поступить иначе.

Не знаю, что именно так действует на Арипова: мои слова и тон, взгляд или выражение лица, но он глубоко вздыхает и выруливает машину со двора.

Примерно на середине пути толкает тихо:

— Блядь, я всё ещё не могу поверить в твою беременность. Как это возможно?

Даже весь кошмар этого дня не мешает мне рассмеяться.

— Блин, Тоха, ты серьёзно? — выбиваю сквозь смех. — Не знаешь, как дети делаются?

— Не в этом дело, просто... Всё, что происходит... Весь этот пиздец... Как вы вообще решились на такое?

Смех обрывается так же резко, как и появился.

— Мы не собирались, но так вышло. Иногда так бывает. Артём сказал, что мечтает о настоящей семье, но я была не готова. — сжимаю пальцы на животе. — Когда увидела две полоски, то чуть с ума не сошла. Я испугалась. Но когда явился Должанский, я поняла, что должна любой ценой спасти ребёнка Тёмы. Я была готова абсолютно на все. Я...

Голос срывается, потому что воспоминая об этом приносят слишком много боли.

Когда Кир вынудил меня раздеться, я даже была готова к тому, что он меня изнасилует, и как бы трудно не было, я должна была это вытерпеть, потому что иначе он просто убил бы меня вместе с малышом. Но потом появился Северов. Когда он сказал, чтобы Должанский убил его, а не меня... Когда заявил, что у нас не будет детей, потому что он готов понести ответственность за убийство... Когда обернулся на меня в последнее мгновение перед выстрелом... Когда я...

— Сестрёнка, только не реви. — сипит Арипов, накрывая мои сцепленные руки ладонью. — Всё будет хорошо.

Коротко киваю и сжимаю зубы.

Я должна это пережить. Я это обязательно переживу.

Когда Лексус тормозит у ворот кладбища, где собралось уже огромное количество машин, делаю глубокий вдох, забираю с заднего сидения букет красных роз и выхожу на мороз, который тут же щипает за щёки и нос, но я едва замечаю это. Я вижу только бесконечный поток людей, направляющихся к месту погребения. Не давая себе времени на слабости и сомнения, гордо вскидываю голову и прохожу мимо всех уверенным шагом.

Нельзя сейчас ломаться. Я должна быть сильной. Ради нас всех.

Замираю всего в паре метров от открытого гроба, и веки сами опадают вниз. Тяжело сглатываю. Дышу. Шаг. Слышу рыдания женщины и ещё чьи-то тихие всхлипы, но себе не позволяю ни одной лишней эмоции. Я пришла попрощаться, а не реветь.

Большинство людей, собравшихся здесь, окатывают меня не просто презрением, а нескрываемой ненавистью, ведь я стала причиной его смерти.

Но они не знают, что в этой истории каждый сделал свой выбор сам. Выбор, который привёл к такому финалу.

Если бы я пошла против родителей раньше... Если бы Кирилл просто отпустил меня... Если бы Артём не перевёлся в нашу академию и не поцеловал меня на той вечеринке...

Всё могло бы быть иначе, но теперь глупо об этом рассуждать. Прошлое есть прошлое, и в него нельзя вернуться, чтобы принять другие решения. Все сделали свой выбор. Возможно, не все они были верными, но сейчас уже потеряли свою важность. Есть только этот момент. Есть сейчас, есть кладбище, есть человек, лежащий в гробу, которого я убила своими руками. И мне плевать, кто и что обо мне думает. У меня не просто есть причины жить, но и силы бороться.

Не обращая ни на кого внимания, опускаю розы рядом с деревянным ящиком. Я даже не слышу проклятий, которые сыпятся мне в спину, когда отхожу в сторону.

Отстранённо слушаю молитвы. Смотрю, как накрывают крышкой гроб и опускают в трёхметровую яму, чтобы навсегда оставить его там.

Так просто, оказывается, умереть. Всего одно мгновение, отделяющее жизнь от небытия. Ещё вчера он смеялся, дышал, жил, а сегодня его закапывают в мёрзлую землю.

Дыхание срывается, а слёзы замерзают на щеках, но я вынуждаю себя оставаться на месте. Вижу Егора, который следит за процессом, сведя брови на переносице. Вижу семейство Ариповых, разговаривающих с какими-то незнакомцами. Вижу, как находящиеся здесь люди бросают жмени земли на деревянную крышку.

— Я же просил тебя не приезжать сюда. — долетает сзади мужской голос, от которого я вздрагиваю.

— Я должна была сказать последнее "прощай". — шепчу, не оборачиваясь.

Мужская рука опускается мне на плечо, а затем сползает на талию.

— Почему ты такая упрямая?

— Потому что иначе нас бы здесь не было.

— Как малыш? — сипит, переводя ладонь на живот.

Опускаю свою руку вниз и накрываю его, сплетая наши пальцы.

— Отлично. Он сильный.

— Как его мама.

Улыбаюсь, потому что эти слова очень важны для меня.

— И как его папа. — не остаюсь в долгу.

— Поехали домой, моя идеальная девочка?

Оборачиваюсь всем телом и встречаюсь с бирюзовыми глазами. Обнимаю руками за шею, не задевая перебинтованной руки на подвязке, и выталкиваю ему в рот вместе с дыханием:

— Поехали домой, любимый.

Глава 51

Новый путь

Как только покидаем территорию кладбища, останавливаюсь и прижимаю Настю к себе со всей доступной мне силой. Так хочется вплавить её в себя, но вместо этого жму одной рукой, водя ладонью по спине и плечам, выражая не только поддержку, но и восхищение, хотя внутри горит желание наорать за то, что явилась на похороны уёбка, который чуть не убил всех нас. Утыкаюсь лицом в макушку, загоняя в лёгкие любимый аромат. Прикасаюсь губами, не переставая давить на её плечи.

Моя девочка цепляется затянутыми в перчатки пальцами в ткань моей куртки и тихо шепчет:

— Как ты узнал, что я приеду сюда? — вскидывает на меня голову и цепляет взглядом. — Антон рассказал? Или Егор?

— Насть, — кладу ладонь на её щёку, ощущая, насколько она ледяная, — мне не нужны чужие слова, чтобы понять, что ты не отступишься от своей затеи, какой бы хреновой она не была. И Тоха, и Егор ещё выхватят своё за то, что промолчали. И тебе не стоило сюда приезжать одной. Я же просил тебя не делать этого. Для чего, Настя?

Быстро перевожу дыхание, потому что как бы хорошо я не знал её, всё равно не всегда могу понять причины её поступков.

— Я должна была убедиться, что всё действительно закончилось. Что Кирилл больше никогда не появится в нашей жизни. Что ни нам, ни нашему малышу ничего не угрожает. — при напоминании о ребёнке растягиваю рот в улыбке. Всё ещё не верится, что это случилось. — Я бы не смогла жить спокойно, пока не увидела его в гробу. Пока не убедилась, что его закопали и он больше не вернётся. Что мы можем жить без страха. Что...

— Я понял, родная. Успокойся. Теперь всё хорошо. Он больше не причинит тебе вреда. Теперь мы можем жить, не боясь, что он стоит где-то за углом.

Блядь, как же ей тяжело пришлось в последние дни, а я даже не мог быть рядом, чтобы просто обнять и поддержать. После всего, что случилось, моя девочка снова справляется со всем одна.

— Тёма, — шелестит откуда-то их района шеи, а потом поднимает лицо и прожигает строгим взглядом, — только не говори, что ты опять сбежал из больницы.

Выражение её лица вынуждает меня рассмеяться, потому что она сейчас похожа на мамочку, которая ругает своего ребёнка.

Я не против. Пусть тренируется.

— Меня отпустили, Насть. — продолжая посмеиваться, запечатываю её рот коротким поцелуем, потому что на улице нихреновый такой мороз.

— Шутишь? — рычит моя зеленоглазая ведьма. — У тебя раздроблена ключица и плечевая кость, а ты говоришь, что тебя отпустили?

— Не раздроблена, малыш, а пробита пулей. Подумаешь, какая-то дырочка в кости. Выстрел был сделан с близкого расстояния, скорость пули на выходе максимальная, поэтому она прошла навылет. Но ты и сама об этом знаешь, любимая, так что перестань рычать. Ничего страшного со мной не случилось.

Мы не говорим о том, что именно произошло в тот момент, когда Настя увидела направленное на меня дуло пистолета, потому что я не хочу напоминать ей об этом. У неё и без того достаточно переживаний было за эти дни. Если бы я только мог хоть что-то изменить, то моей девочке не пришлось бы жить с чувством вины за смерть этой мрази. Я готов был сам его убить, но судьба — редкостная сука. Вывернула всё так, что его мозги по стене нашей спальни размазала та самая пуля, которую я подарил Насте в знак доверия. В тот момент, когда я обернулся на неё, раздалось сразу два выстрела с разницей в долю секунды. Первой на курок нажала Настя, а второй Должанский в момент смерти, поэтому его пуля и попала чуть ниже плеча, а не в сердце.

Эта девушка спасла мне жизнь. Зная её, понимаю, что даже после всего кошмара, в который превратилась наша жизнь по вине этой мрази, любимой сложно смириться с тем, что именно она оборвала его жизнь, пусть даже спасая мою.

Крепче прижимаю с себе хрупкое тело, погружаясь в воспоминания.

Придя в себя после операции, трачу некоторое время, чтобы восстановить хронологию событий и понять, где я нахожусь и почему. Как только в голове начинает выстраиваться цепочка, кошу взгляд на перебинтованное плечо, которое отдаёт ноющей болью и периодическими приступами болезненной пульсации. Но на это мне плевать.

Последнее, что я видел, прежде чем упал, Настю с "Макаровым" в руках и холодным спокойствием в заледеневшем взгляде.

Подрываюсь на постели, потому что понимаю, что понятия не имею, что произошло после того, как я отключился, и сразу же вижу любимую. Она сидит на полу, сложив руки на постели и опустив на них голову.

Спит. — понимаю сразу и только теперь позволяю себе спокойно выдохнуть.

На виске небольшая царапина, но других ран не замечаю. Тянусь рукой и убираю с лица волосы.

Моя девочка тут же отрывает голову, пару мгновений смотрит на меня сонными глазами, а следом со счастливым визгом запрыгивает на койку, обнимая и покрывая всё лицо поцелуями.

— Ты живой. — шуршит, заваливаясь на меня сверху на всю правую половину тела.

Смотрю в огромные блестящие зелёные глаза и вижу в них столько счастья, облегчения, радости и любви, что грудную клетку начинает распирать изнутри. Придавливаю плечи одной рукой и растягиваю губы в улыбке, забыв обо всём на свете, кроме одного.

— А ты беременна.

Блядь, всё ещё не верится в это. Как такое возможно? Она же на таблетках была. Настя же не могла солгать о таком, только чтобы остановить меня, не позволив довести начатое до конца?

Моя девочка сияет ещё ярче и шепчет:

— Да, любимый. У нас с тобой будет ребёнок.

Все ужасы мгновенно тают, и я смеюсь. И моя девочка смеётся. Наш счастливый смех эхом отлетает от стен палаты, заполняя всё пространство.

Предпринимаю попытку подняться, но на левую руку опереться не выходит, а правая блокирована. Впрочем, девушка понимает всё без слов.

Принимает сидячее положение и помогает мне сделать то же самое.

А я вдруг понимаю, что принимаю её помощь без лишних слов и глупой гордости.

Кладу ладонь на плоский живот, всё ещё не веря в реальность происходящего. Настя накрывает мою кисть двумя руками и тихо говорит:

— Это правда, Тёма.

— Наш малыш.

Встречаемся глазами и между нами происходит разрыв молнии. Каждый раз, когда я думаю, что невозможно любить сильнее, оказываюсь не прав.

— Я так бесконечно люблю тебя, моя идеальная девочка. — хриплю, выталкивая важные слова непослушными губами. — Вас обоих люблю. — но вместо ответа любимая вдруг начинает плакать. — Что случилось, родная?

— Прости меня, Тёма. Прости... Я чуть не совершила ужасную ошибку. Когда увидела положительный тест, то я испугалась. Я хотела сделать то, за что ты никогда меня не простил бы. Я хотела... хотела... я...

Внутри всё замирает. Сердечная мышца не сокращается. Кровь не течёт по венам. Лёгкие не качают кислород. Наверное, мне не стоит этого знать, но я просто должен спросить.

— Ты не хотела его? Собиралась сделать аборт? — даже голос больше смахивает на скрежет ржавого механизма. А когда она кивает, прячась за волосами, чувство такое, что пуля не столь смертоносна, как её слова. — Почему? — с трудом выдыхаю единственное слово, сдерживая звериный вой.

Она собиралась убить моего ребёнка! Как, блядь, я теперь смогу жить с этой мыслью? Она ведь знала, как сильно я хочу детей, настоящую семью, и всё равно собиралась это сделать.

— Я испугалась ответственности. — шуршит едва слышно, а мне приходится придвинуться ещё ближе, чтобы разобрать её слова, хотя где-то глубоко внутри зарождается желание оттолкнуть, которое я с трудом гашу. Я должен выяснить причины, иначе ничего нельзя будет наладить. — Я думала, что не смогу быть хорошей мамой. Что я ещё слишком молодая для этого, что я просто не смогу... Я была в панике. Я... Блядь, я хотела сделать всё тайно от тебя, но потом... Потом, когда явился Должанский, я поняла, что ни за что на свете не смогу лишить жизни нашего ребёнка. Все мои причины показались мне такими бессмысленными против угрозы его жизни. Я готова была выполнить всё, что Кир мне прикажет, лишь бы спасти малыша. Прости меня, Артём. Прости...

Блядь! Блядь! Вашу мать! Мой самый дорогой человек на свете собирался убить нашего ребёнка. Моего ребёнка! Как, сука, можно это простить? Как принять? Как?!

Настя вскидывает голову, убирая с лица волосы, и смотрит прямо в глаза, ожидая приговора. Кошу взгляд на её руки, которыми она сжимает живот. Вижу дрожащие, искусанные в кровь губы. Читаю страх, вину и отчаяние в глубинезрачков, и всё сказанное ранее становится неважным.

Если бы я был рядом с ней в момент, когда она узнала о беременности, то разорвал бы все страхи в клочья. Да и её готовность вынести все измывательства, только бы спасти маленькую жизнь, нельзя просто проигнорировать.

Прижимаю дрожащую Настю к себе и опускаюсь вместе с ней обратно на койку. Толкаю её голову туда, где заходится в бешёном темпе сердце. Едва удаётся нащупать нить спокойствия, бомблю сипло:

— Чего именно ты испугалась, Настя? Боишься быть плохой мамой? Это глупо, родная. К тому же ты не одна. Вместе мы научимся этому. Обещаю. Веришь?

— Верю. — шепчет тихо.

— Что ещё? Назови мне причины. Все причины.

Я должен знать, что сподвигло её на решение сделать аборт, чтобы понять.

— Кирилл...

Одно слово, но уже этого больше, чем достаточно.

— Он же мёртв?

Блядь, только сейчас понимаю, что я не знаю, убила его та пуля или нет.

— Да.

— Отлично.

Сука! Его убила моя любимая маленькая девочка, а не я. Ей придётся с этим жить. Какой бы сильной она ни была, в ней очень развито не только чувство справедливости, но и самобичевания. Именно поэтому она и рассказала, что собиралась избавиться от ребёнка. Потому что это жрало её изнутри. Не давало спокойно жить. А теперь ещё и смерть этого уёбка. Я обязательно помогу ей с этим справиться. Вместе мы обязательно сможем, а пока...

— Ещё причины, Настя.

— Они глупые. — глубже зарывается лицом в ткань больничной сорочки.

— Говори. — приказываю негромко, но чётко и непоколебимо. — Если ты не расскажешь, то я не смогу тебя понять.

Она глухо вздыхает и громко сглатывает.

— Учёба.

Ладно, это я тоже понимаю. Весомая причина, но всё же недостаточная.

— Чего именно ты боишься, маленькая? — и похуй на боль, которую она причинила мне. Ей стократ больнее. Я просто должен справиться с собственными эмоциями и поддержать любимую, даже если самого на куски рвёт. — Боишься, что придётся бросить? Что не сможешь исполнить свою мечту? — девушка коротко кивает. — Это глупо, родная. Будешь ходить на учёбу, пока не поймёшь, что пришло время оставить её. Возьмёшь академ.

— А когда он родится, Тём? Я могу потерять не один год.

— Дурочка. — усиливаю объятия. — Как только малыш родится, то придётся посидеть дома, без этого никак. Но едва сможет обходится без тебя, то я буду сам сидеть с ним, пока ты будешь на учёбе. Можем ездить по очереди.

— А если у нас в один день будут важные экзамены или зачёты?

— Будем брать с собой. К тому же у него есть бабушка, которая, я уверен, не откажется побыть с внуком несколько часов, пока мы не разберёмся со своими делами. В конце концов, Насть, мы можем нанять няню.

— Ни за что я не доверю своего ребёнка какой-то неизвестной тётке. — шипит, подрываясь на руках.

И всё... В этот же момент я отпускаю всю свою злость и обиду за её мысли и принятое решение. Знаю же, что она не готова была ещё к рождению ребёнка, о чём сказала прямо ещё по дороге из Петрозаводска. Все её страхи и сомнения мне ясны.Уверен, что она не смогла бы сохранить это решение в тайне и всё равно рассказала бы, а я нашёл правильные слова, чтобы мягко направить её в другую сторону.

— Ты будешь очень хорошей мамой, любимая. А я стану хорошим папой, потому что нельзя иначе. Я понимаю, чего ты испугалась, но ты же не смогла бы убить его? Ведь не смогла?

Блядь, зачем я вообще об этом спрашиваю, если она сказала, что?..

— Не смогла бы, Артём. — толкает еле слышно, качая головой. — У меня просто случилась истерика, когда я увидела две полоски. Я даже не понимала, что делаю, когда зашла на сайт аптеки, но потом... Я начала сомневаться, что смогу обманывать тебя. Я хотела рассказать и попытаться сделать так, чтобы и ты понял. Я просто испугалась, но больше не боюсь. Я тоже хочу, чтобы у нас была настоящая семья, а всё остальное теперь не имеет значения. Я готова бросить учёбу.

— Тебе не придётся бросать. — выбиваю, снова припечатывая хрупкое тело к себе. — Если надо будет, то я сам возьму академ, чтобы ты смогла исполнить свою мечту. Да, возможно, год придётся потерять, но это не значит, что надо отказываться от всего.

— Правда? — цепляет мои глаза.

— Конечно, правда. — вдох-выдох. — Есть ещё причины?

По глазам вижу, что не договаривает чего-то.

— Эта уже совсем глупая. — тарахтит, заливаясь краской.

— Говори, Насть. Расскажи мне всё, каким бы неважным или глупым тебе это не казалась. Я не хочу, чтобы у тебя были поводы для сомнений. Не молчи. Только не теперь.

Она тяжело вздыхает, ударяясь мягкой грудью о мою грудную клетку, и выбивает на одном дыхании:

— Я испугалась, что ребёнок будет отнимать всё наше время.Что мы не сможем просто быть вместе, как до этого. Что не сможем заниматься любовью. А когда живот вырастет, то ты не будешь меня хотеть, потому что я буду похожа на воздушный шар.

Ещё щёки заливает красной краской, а я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться.

Блядь, ну откуда в её блондинистой голове такие глупые мысли? Да, аппетиты нам придётся поумерить, но в этом нет ничего ужасного.

— Любимая, посмотри на меня. — прошу, подбивая пальцами её подбородок. Едва устанавливаем зрительный контакт, рву в клочья её последний страх. — Я всегда буду хотеть тебя. В синяках и порезах. Худую и толстую. Молодую и старую. Этого ничего не может изменить. К тому же, если по каким-то причинам мы не сможем полноценно заниматься сексом, то мы уже знаем, что с этим делать. И как я могу не хотеть тебя, когда внутри твоего тела будет расти мой ребёнок?

— Тёмочка... — шепчет одними губами.

— Есть ещё сомнения?

Отрицательно качает головой и обрубает:

— Нет. Прости меня за эти мысли и страхи. Я повела себя как настоящая истеричка и чуть не совершила ужасную ошибку.

Знаю, что никогда не смогу забыть об этом, но это одна из тех вещей, которую надо просто принять и научиться с этим жить. У меня нет права винить её во всём, ведь я и сам хорош. Ни одна контрацепция не справится с тем количеством сперматозоидов, что я изливал в неё. Если бы мне не сорвало башню от кайфа, то задумался бы над этим, но сейчас уже поздно.

— Я прощаю, родная. И я всё понимаю. Просто никогда больше не думай об этом. Если ты чего-то боишься или в чём-то сомневаешься, то прежде чем сделать какие-то выводы и принять решение, всегда говори мне. Мы семья, Настя, и всё должны решать вместе. Договорились?

— Да, Артём. — лёгкая улыбка касается её губ, а тело полностью расслабляется. В интонациях слышится счастье, когда спрашивает. — А ты хотел бы, чтобы у нас была девочка или мальчик?

Как и любой мужчина, я мечтаю о сыне, но вместо этого отвечаю:

— Я буду любить одинаково и сына, и дочку.

— Эй, не рано ли вы о детях заговорили? — бурчит с порога Тоха.

Одновременно с Настей переводим взгляды на дверь, в которую только что вошло всё семейство Ариповых.

Поднимаюсь с постели вместе с любимой и крепко прижимаю к боку, когда Ариповы подходят ближе.

— Малыш, это — Сергей Глебович, человек, заменивший мне отца. — Настя тянет руку для приветствия, и мужчина тут же её пожимает. — А это — Екатерина Владимировна — женщина, которая подарила мне материнскую заботу. — снова рукопожатие. — А это — Настя. Моя любимая девочка, будущая жена и мама моего ребёнка.

Девушка снова краснеет, но выдерживает вопросительные взгляды, в то время как я раздуваюсь от гордости.

— Извините, что не удалось раньше представиться как следует. — выбивает моя девочка виновато.

— Сначала очухайся, а потом уже веди разговоры о детях. — снова напоминает о себе приятель. — Вы ещё даже не женаты.

— Но это не мешает делать детей. — смеётся его мама, а потом смотрит на мою любимую. — Какой срок?

— Около недели.

Антон роняет челюсть, явно переваривая информацию, чем вызывает улыбку у всех присутствующих.

— Уже была у врача? — отрицание кивком головы. — Тогда сейчас пойдём к моему геникологу, потому что после всего, что тебе пришлось пережить, необходимо убедиться, что с малышом всё хорошо. Она хорошая женщина и примет без очереди.

Малышка вскидывает на меня вопросительный взгляд, не переставая краснеть.

— Иди, родная. Мне надо кое-что обсудить с отцом Антона.

Пусть и коротко, но всё же жадно целую и слежу глазами, как они выходят за дверь. Только после этого позволяю себе тяжёлый выдох и натужный вдох.

— Ребёнок, блядь? — оживает Тоха.

— Антон. — предупреждающе бросает его батя.

— Извини, пап, но я просто в шоке.

— Раз ты в шоке, то выйди пока и приди в себя, а нам с Артёмом надо поговорить.

С таким тоном и взглядом друг никогда не пытался спорить, поэтому без слов покидает палату. А я зависаю, потому что у меня слишком много вопросов, и я просто не знаю с которого начать. От тяжёлого выбора меня спасет Сергей Глебович, сам начиная разговор.

— Кирилл Должанский убит пулей в голову. Это — самооборона, и твоей невесте ничего не грозит, а вот то, что собирался сделать ты... — угрожающе снижает голос. — Ты же понимаешь, Артём, что если бы убил его, то тут даже я не смог бы тебе помочь?

— Знаю. Но у меня не было выбора. Я был готов понести ответственность за свои действия, но не мог позволить ему оставаться в живых. Он уже дважды попытался изнасиловать и убить мою Настю. А учитывая то, что это только попытка, то пожизненное ему не светило бы, а значит, рано или поздно он вышел бы из тюрьмы. И где гарантии, что через десять или двадцать лет он не вернулся за ней? Что не навредил бы нашим детям? Я не мог так рисковать.

— Понимаю. Это одновременно глупый и храбрый поступок. Но я всё же рад, что тебе не удалось свернуть ему шею. — он глубоко вдыхает и продолжает. — Я был в твоей квартире. Как только ты уехал, Антон позвонил мне и сказал, что что-то случилось. Мы с Катериной как раз были в торговом центре, и я сразу выехал. То, что я увидел, когда прибыл на место, даже меня на какое-то мгновение выбило из колеи, хотя мне приходилось видеть много ужасов за свою карьеру. У тебя необыкновенная невеста. Она не растерялась и не поддалась панике. Перевязала твою рану, замедлила потерю крови, вызвала скорую. Пока мы ждали подмогу, ни разу заплакала и объяснила это тем, что должна быть сильной. И она действительно сильная. Рассказала всё от начала до конца. Начиная с того момента, как открыла дверь и до самого моего приезда.

— Но я не понимаю, когда она успела достать пистолет.

Блядь, я реально не вдупляю, потому что когда я обернулся первый раз, то обе её ладони были на животе.

— Пока ты избивал Должанского, она открыла сейф и взяла оружие. Когда звала тебя, положила его на комод. У неё реакция опера, потому что ей хватило всего доли секунды, чтобы оценить обстановку, схватить пистолет, прицелиться и выстрелить раньше, чем это сделает он. Я бы не против получить такого спеца в свой отдел, но понимаю, что это невозможно. — растягивает губы в улыбке, и я улыбаюсь в ответ. — Теперь дальше. По поводу квартиры. Сам понимаешь, что там произошло, поэтому я настойчиво рекомендую привести её в порядок и продать. Вряд ли вы сможете спать в спальне, где произошло столько кошмаров. Плюс мозги по стене, кровь на полу и прочее.

— Сергей Глебович, я скажу и, думаю, что Настя со мной согласится. Это наш дом. Если придётся, то разломаю там всё до кирпичей и отстрою заново, чтобы ничего не напоминало о том, что случилось.

— Не хочешь сначала спросить у неё?

— Спрошу, но уверен, что она поддержит.

И моя девочка, конечно же, заявила, что ни один призрак не выгонит нас из нашего дома. В тот же день я попросил Тохиного батю нанять нам бригаду рабочих, чтобы для начала убрали все следы произошедшего. Егор и Антон собрали все наши личные вещи, а мастера уже начали делать ремонт. Любимая каждый день приходила в больницу, и мы вместе выбирали дизайн, обои, полы, мебель и даже люстру.

Вспоминая об этом, увеличиваю нажим на её плечи, потому что она не испугалась, а с таким удовольствием втянулась в процесс ремонта, что мы уже начали подумывать потом заняться и остальными комнатами. Теперь эта квартира действительно стала нашей. Общей. Семейной.

— Тебе надо будет снова вернуться в больницу? — шуршит Настя, снова цепляя мои глаза.

Провожу костяшками пальцев по её щеке, подбородку и посиневшим от холода губам.

— Нет, родная, не надо. Меня выписали. Надо будет приезжать на процедуры, но больше я тебя одну не оставлю. Теперь уже никогда. Это было наше последние приключение, а теперь пора начинать спокойную жизнь.

— Тёмочка, — сипит, а из глаз слёзы брызгают, — я так скучала по тебе. Знала же, что с тобой всё хорошо, но мне так тебя не хватало. Особенно ночами.

Вытирает затянутыми в перчатки руками солёную влагу, размазывая её по лицу.

— Не надо плакать, маленькая. Я рядом. Всегда рядом. — стягиваю свою перчатку и осторожно ловлю прозрачные капли. — Я понимаю, что тебе было сложно, но больше я тебя не оставлю. Ни-ког-да. — последнее как точку, прибиваю по слогам, вкладывая в него всю уверенность.

— Обещаешь?

— Конечно, родная, обещаю.

К нам подходят Ариповы и Егор. Обмениваемся быстрыми приветствиями.

— Только не говори, что опять из больницы под шум волны свалил. — брякает Антон, кося на меня недовольный взгляд.

— Тоха, у меня к тебе тоже пара вопросов имеется. — рычу сквозь зубы. — Какого хрена Настя здесь делает? Я же просил тебя не отпускать её сюда.

— Блядь, — быстро оборачивается по сторонам. Убедившись, что его старики не слышат, продолжает, — ты реально думаешь, что я мог её остановить? Если бы я не отвёз её, то сестрёнка поехала бы сама. Или мне надо было силой удерживать её?

— Надо было, Антон.

— Артём! — рявкает Настя, сжимая мою руку. Перекидываю на неё взгляд. — Он прав. Я бы всё равно приехала, потому что не могла иначе, и причины я тебе уже объяснила. Антон здесь ни при чём.

Глушу свою злость, потому что понимаю, что и здесь она права. Если этой девушке что-то взбрело в голову, то её и танком не остановить.

Сейчас ещё раз убеждаюсь, что её решение сделать аборт было сиюминутной слабостью, с которой она справилась. Если бы она реально этого хотела, то пошла бы до конца.

Кладу ладонь на её плоский живот и растягиваюсь в улыбке, представляя, как внутри неё будет расти наш ребёнок.

Сука, всё ещё поверить не могу, что это не сон. Должанского больше нет. Через две с лишним недели мы поженимся. Через девять месяцев у нас родится малыш. О чём ещё можно мечтать?

— Скажем Егору? — толкаю хриплым шёпотом ей в ухо.

Спрашиваю потому, что любимая не хотела пока никому говорить и запретила это делать не только мне, но и Ариповым. Понимаю, что у неё были причины молчать, но теперь я рядом, и рано или поздно её беременность всё равно станет очевидной.

— Говори уже, папочка. — смеётся моя девочка, накрывая мою руку своей.

— Папочка? — выбивает удивлённо брат.

— Да, братишка, Настя беременна и через девять месяцев мы станем полноправными родителями.

— Блядь... — выдыхает он.

— Пиздец... — обречённо бросает Тоха.

Этот засранец никак не может смириться не только с моей женитьбой, но и с тем, что больше не будет наших посиделок по барам, гонок на тачках и обсуждений последних сексуальных похождений.

— Тоха, — смеюсь я, — я стану отцом, а не отправлюсь на тот свет.

— Поздравляю, братиш. — оказывается рядом Егор и обнимает меня. — Вас обоих. — сгребает в охапку мою хохочущую девочку. — Вы это заслужили, и я искренне за вас рад.

— И я тоже. — высекает серьёзно Арипов, подходя ближе. — Соррян, что раньше этого не сказал, я просто был в шоке. Вы столько прошли ради этого момента. Вашу историю надо писать на бумаге. Только не забрасывай меня совсем. — добивает обиженно, и мы снова забиваем пространство смехом.

И так похую, что из ворот выходят люди, которые были на похоронах Должанского.

Интересно, хоть кто-то из них знает, каким он был на самом деле? Хоть кому-то известно, что он совершил? Хоть один из этих людей сможет поверить в то, что он похитил свою бывшую невесту, попытался изнасиловать и убить, а потом явился к нам домой, чтобы закончить начатое только потому, что её отказ задел его раздутое, больное самолюбие?

Если бы он просто оставил нас в покое в тот самый момент, когда Настя швырнула в него кольцо, то сейчас бы продолжал вести адвокатскую деятельность, нашёл себе девушку, которая, возможно, даже смогла бы его полюбить и сделать таким же счастливым, каким моя идеальная девочка сделала меня. Но он просто не смог смириться.

Я знаю, как сложно отпускать, когда любишь, но всё равно сделал это однажды, потому что думал о ней и о том, что лучше для любимого человека, а не для меня, как бы больно не было. То, что сподвигло Должанского на всё это, не было любовью или даже просто привязанностью. Это была нездоровая, маниакальная одержимость и желание победить. Наградой ему стал деревянный ящик и слой земли. Что же, он это заслужил, и я не стану его жалеть.

— Тём, — шелестит Настя, дёргая меня за рукав. Опускаю голову и смотрю на её спокойное лицо, — я тоже не стану жалеть и винить себя в его смерти.

— Читаешь мои мысли, ведьма? — шиплю, растягивая лыбу и накрывая её рот своим.

— Нет, Артём, — толкает шёпотом, когда разрываю поцелуй, — я читаю твоё сердце.

Глава 52

Выше космической бесконечности

Дни сменяются один за другим. Недели пролетают незаметно. Мы полностью растворяемся не только во внешней суете, но и в нашем общем счастье.

Ночи тратим на занятия любовью, хотя количество всё же немного сбавили. После первого же совместного похода к врачу и результатов всех необходимых анализов, вернулись в изначальное русло, убедившись, что это не навредит нашему ребёнку.

Когда я начал в подробностях расспрашивать женщину-гениколога о способах, количестве и запретах относительно нашей сексуальной жизни, Настю пришлось выставить из кабинета, потому что после каждого моего вопроса она краснела и одёргивала меня.

Во время первого УЗИ мы оба сияли, как новогодние ёлки, глядя на крошечное пятнышко на экране. Сложно поверить, что через девять месяцев оно будет вопить и отнимать всё наше время, но это не мешает нам любить его.

После того, как любимая призналась, что думала об аборте, я ещё несколько раз спрашивал, остались ли у неё хоть какие-то сомнения, но на это она только уверенно качала головой и говорила, что больше ничего не боится.

Каждый раз, когда моя девочка засыпает, я беру телефон и штудирую статьи относительно её беременности. Оказывается, что "утренняя тошнота" может длиться весь день, но сейчас Настю тошнит только в районе четырёх или пяти утра. Каждый раз, когда она спрыгивает с нашей новой постели, бегу следом за ней и держу её волосы, пока она выворачивает наизнанку желудок. Пока умывается, я готовлю что-нибудь на скорую руку или разогреваю еду, потому что после этого она всегда голодна. Не представляю, как можно избавиться от прошлой еды и тут же захотеть новую порцию, но знаю, что это далеко не самое странное, с чем мне, возможно, придётся столкнуться.

Я уже начинаю готовиться к тому, что мне среди ночи придётся искать манго со вкусом огурца, сменить парфюм, гель для душа, стрижку и цвет волос.

Понимаю же, что всё это гормоны и женщины не могут контролировать свои желания, но почитав истории бедных мужиков, меня начинают нехило так напрягать варианты моего будущего.

Нет, я ни за что не пожалею о том, что мы ждём ребёнка, как бы сложно ни было. Я буду исполнять любой её каприз не только потому, что Настя носит моего сына или дочку, но и потому, что люблю её до ровной линии пульса. Простая арифметика. Любишь? Терпи.

Дни тоже летят незаметно за больничными процедурами, подготовкой к свадьбе, нескончаемым потоком гостей.

С тех пор, как мы рассказали всем о Настиной беременности, одним нам удаётся побыть только по ночам. Будущая тёща практически поселилась у нас. Тоха, как бы странно это не было, принял решение, что он будет крёстным нашего малыша.

Мне было сложно сделать выбор между ним и Егором, потому что и с братом мы очень сблизились, но тот заявил, что подождёт, пока мы обзаведёмся вторым ребёнком. И его вообще не тормозит то, что у Насти всего третья неделя.

Заболоцкая, естественно, станет крёстной, здесь никаких сомнений. А ещё эта парочка уже начала таскать нам погремушки и соски. Блядь, они сходят с ума ещё больше, чем я.

Ариповы старшие тоже стали нашими частыми гостями, да и мы с моей девочкой регулярно бываем у них.

Ремонт в спальне мы с Настей доделывали вдвоём, потому что вечно торчащие в квартире рабочие достали всего за пару дней после того, как мы вернулись домой. Удивительно, но мы даже ни разу не поссорились, пока клеили обои и расставляли мебель. Даже если меня что-то не устраивало, кусал губы, но молчал. Вот только эта девушка умудрялась каждый раз заметить моё недовольство, и мы приходили к какому-нибудь компромиссу.

Каждый день я езжу в больницу на перевязки, но рана затягивается достаточно быстро. Возможно, действует установка на то, что я просто обязан поправиться до дня нашей свадьбы, который неумолимо приближается, чтобы станцевать наш первый танец так, как и должно быть, а не быть похожим на хромую лошадь.

Мне всё же пришлось признаться любимой, что планы поменялись и теперь "скромно" не выйдет, но она, как и всегда, поняла и приняла без лишних слов. Только постоянно бухтела, что времени слишком мало, а я убеждал, что его больше, чем достаточно.

И я, блядь, ошибался, потому что ещё вчера была наша последняя примерка свадебных нарядов, а сегодня я уже стою у алтаря с удавкой на шее, которую называют "бабочка", и едва дышу, ожидая её появления.

Вместо тихой церемонии в ЗАГСЕ мы арендовали огромный банкетный зал, в котором установили стойку регистрации, украсили живыми белыми розами, лентами, шарами, мишурой и прочей дребеденью, которая переливается в ярком свете хрустальных люстр и слепит глаза.

Как я и предполагал, вместо нескольких гостей занято около тридцати подготовленных мест. У здания примерно два десятка машин, украшенных цветами, шарами и лентами. Тохины родители арендовали для нас лимузин на весь день, на котором должна с минуты на минуту приехать моя невеста.

Вот только она задерживается, и меня уже начинает конкретно потряхивать. Уже в сотый раз поправляю манжеты рубашки и осматриваю гостей в надежде, что хоть кто-то из них знает причину задержки, но тщетно. Потеряв терпение, делаю шаг в сторону выхода, но в ту же секунду дыхание замирает, потому что в дверях появляется Настя под руку с Сергеем Глебовичем.

Ещё пятнадцать минут назад я нервничал как пацан. Дёргал тугой воротник рубашки и ослаблял бабочку, потому что лёгким катастрофически не хватало кислорода, а сейчас выпрямляю спину и разворачиваю плечи, глядя на то, как девушка, которая подарила мне огромное счастье, медленно преодолевает разделяющие нас метры.

Она просто нереально красивая сегодня. До последнего бурчала, что ни за что не наденет пышное платье, но сейчас выглядит так, будто плывёт среди облаков. Её грудь высоко вздымается над украшенным бисером и ещё какими-то блестяшками лифом платья цвета слоновой кости. За спиной тянется небольшой шлейф. Волосы тяжёлыми волнами спадают на голую спину. Переливающаяся фата, прикреплённая к тиаре. На шее только тонкая золотая цепочка с фениксом, как символ того, что наша любовь бессмертна. Но всё это — лишь мишура. Самое главное, что я вижу — это робкая счастливая улыбка и зелёные огни глаз, которые неотрывно смотрят на меня. Они не просто говорят, они криком орут о том, как сильно она меня любит. И мои глаза горят тем же чувством.

В тот момент, когда посаженный отец вкладывает её тонкие пальчики в мою раскрытую ладонь, нас с Настей обоих прошибает током, как в первый раз. Встречаемся глазами. Тысяча вольт. Сильнее сжимаю её пальцы и шепчу:

— Охуенная.

— Нравится? — отбивает не громче моего и скромно улыбается.

— Очень, родная.

Включается тихая музыка. Регистраторша начинает церемонию, но я едва улавливаю посторонние звуки, сосредоточивая всё внимание на нашем тяжёлом рваном дыхании и громе стучащих в унисон сердец, которые заполняют своим бешеным стуком всё окружающее нас пространство.

Вижу, что любимая нервничает не меньше моего, поэтому сплетаю наши пальцы, и улыбаюсь, давая понять, что для этого нет причин. Она поднимает на меня взволнованный взгляд, и я коротко киваю.

Без слов понимаем друг друга.

Её нервы не из-за сомнений или страхов, а потому, что она, как и я, всё ещё не верит в реальность происходящего.

— Это по-настоящему. — толкаю тихо.

— Верю. — улыбается она.

Весь монолог женщины смотрим друг другу в глаза, и я едва сдерживаюсь не только, чтобы не заорать, чтобы уже перестала нести весь этот бред, но и схватить Настю в охапку и поцеловать. Последние сутки мы провели порознь, и у меня просто язык чешется спросить, как она себя чувствует, как наш малыш, как прошёл девичник, но вместо этого продолжаю слушать наставления, которые и без озвучивания собираюсь выполнять.

Любить, беречь, заботиться, уважать... Иначе и быть не может.

— В болезни и в здравии. — начинаем шептать одновременно с моей девочкой и растягиваемся в улыбках. — В горе и в радости. В богатстве и в бедности...

— Северов Артём Константинович, согласны ли вы взять в жёны Миронову Анастасию Романовну?

Загребаю полные лёгкие кислорода и ору во всю глотку:

— Да!

Гости тихо смеются, а регистратор недовольно морщится, потому что я нехило так я оглушаю её своим ором.

— Миронова Анастасия Романовна, согласны ли взять в мужья...

— Да! — кричит Настя, не позволяя женщине закончить. — Да! Да! Да! Я согласна взять тебя в мужья! — каждое её слово предназначается только для меня, ведь она обещала всегда говорить мне "да".

В зале раздаётся уже откровенный хохот, потому что мы оба буквально горим нетерпением наконец покончить со всеми формальностями.

— Что ж, тогда обменяйтесь кольцами. — улыбается даже хмурая работница ЗАГСА.

Трясущимися пальцами натягиваю кольцо с надписью "больше, чем космос" на тонкий безымянный пальчик. Руки любимой дрожат не меньше, когда надевает кольцо "выше облаков" на мой палец. Едва холодный металл занимает своё место, подаюсь вперёд и вжимаю Настю в себя.

— Можете поцеловать невесту. — смеясь, даёт добро регистраторша.

Ещё бы мне для этого нужно было чьё-то одобрение.

Сжимаю обеими руками её тело и припечатываю губы жадным поцелуем. Толкаюсь языком в сладкий жаркий рот и сплетаюсь с её. Перебрасываю одну руку вверх, сжимая затылок и давя пальцами на шею, вынуждая выгнуться сильнее. Врываюсь глубже. Малышка отвечает с двойной отдачей. С силой сдавливает мою шею, путаясь пальцами в волосах, и ласкает своим языком мой. Периодически прикусывает, чем вызывает острое сексуальное желание.

— Тридцать три... тридцать четыре... — пробивается в вакуум нашего счастья гул голосов, а мы всё так же не можем оторваться друг от друга.

— Да разлипнетесь вы уже, я дальше цифр не знаю! — орёт Тоха, и зал взрывается ржачем от его замечания.

Перестаю терзать её рот, но всё равно прижимаюсь всем телом.

— Я люблю тебя, моя идеальная девочка — Анастасия Северова.

Она улыбается, а мозговъебательные ямочки на её щеках рвут мне последние предохранители.

— Я люблю тебя, мой лучший мужчина на свете — Артём Северов.

Начинаются поздравления. Я в жизни столько раз за несколько минут не жал руки и не говорил "спасибо". Настя и вовсе уже поглядывает, куда бы сбежать от бесконечных объятий.

Непоколебимо вырываюсь из круга гостей и шагаю к своей жене. Без оглядки на других дёргаю на себя, разворачивая, и снова целую.

Это наш день, и пусть весь мир подождёт.

Всё же надо было позвать только самых близких, чтобы не пришлось отбиваться от бесконечного потока поздравлений и пошлых шуточек типа "исправно исполняй свой супружеский долг" и "активно делайте маленьких Северовых". Блядь, реально бесит этот бред. Неужели люди не могут обойтись без этого и просто выразить свои мысли в паре слов?

— Хочешь сбежать отсюда? — хриплю, разрывая поцелуй.

— Нельзя, Тёма. — шепчет моя жена.

— Нам сегодня всё можно, родная. Абсолютно всё.

— Это же наша свадьба, Артём! — хохочет Настя и, повиснув руками на моей шее, откидывается назад.

— Тебе вредно слишком переутомляться.

— Не переутомлюсь, муж.

Блядь, как же это круто звучит.

— Скажи ещё раз. — требую сипло, подаваясь вперёд и вжимаясь своим лбом в её.

— Ты невыносимый, мой любимый муж. — со смехом отзывается моя девочка. — Муж! Мой! — припечатывает уверенно.

— Жена! Моя! — отбиваю на тех же эмоциях.

Заливаемся смехом, когда подхватываю её за талию и кружу вокруг своей оси.

— Поставь меня, Артём! Поставь! — рычит Северова, прибивая меня злобным взглядом.

— Что-то с ребёнком? — рассекаю обеспокоенно, прикладывая ладонь к её животу.

— Нет, Тёма, с твоим плечом.

Тяжело выдыхаю, готовясь к этому сражению, потому что она никак не хочет поверить в то, что за три недели пулевое ранение зажило достаточно, чтобы я мог хотя бы в день нашей свадьбы таскать любимую девочку на руках.

— Настя. — раздаётся сзади голос, от которого она вся напрягается.

Сильнее давлю на её лопатки и выбиваю тихо, но твёрдо:

— Всё нормально, маленькая.

Она вскидывает на меня испуганный взгляд.

— Ты знаешь, почему он здесь?

Тяжело сглотнув, перевожу дыхание.

— Спроси у него сама. Я рядом. Главное, не забывай об этом.

Любимая громко выпускает воздух и оборачивается, встречаясь взглядами со своим отцом.

— Зачем ты здесь? Тебя отпустили из СИЗО? — рассекает, не стараясь скрыть раздражения и даже злости.

Как же я её понимаю. Но ещё я понимаю, что она, в отличии от меня, умеет прощать.

Делаю шаг вперёд, опуская обе ладони на её талию. Любимая слегка подаётся назад, и я усиливаю нажим, давая понять, что она не одна.

— Отпустили, дочка, всего на один день. — задирает штанину брюк, показывая электронный браслет. — Я хотел поздравить тебя с днём свадьбы.

Её тело будто каменеет под моими руками, а спина выпрямляется, словно в неё воткнули металлические штыри.

— Как ты об этом узнал? — шипит ошарашено.

Новоиспечённый тесть бросает на меня быстрый взгляд, и я коротко качаю головой.

Ни к чему моей жене знать, что я сделал всё, чтобы сегодня он был здесь. Так же, как и о том, что на прошлой неделе я больше двух часов проторчал с ним в камере, расписывая в мельчайших подробностях всё, что сделал с ней бывший жених, на котором её папаша так настаивал, и всё, что ей пришлось пережить по их вине.

Настя тогда не смогла рассказать всего не только потому, что самой сложно, но и чтобы мне не приходилось этого снова слушать, но теперь, когда всё закончилось и ей больше ничего не угрожает, это сделал я. Да, пришлось не только использовать весь свой словарный запас и умение вести переговорный процесс, но и нихреново так к с матами перегнуть, потому что иначе он отказывался не просто признавать свою вину, но и вообще что-либо слышать.

Мне даже пришлось расписать возможные варианты её жизни с Должанским, потому что даже если бы я не замаячил на горизонте, моя девочка не хотела быть с ним. Ей были противны его поцелуи и прикосновения. И этому ублюдку пришлось бы каждый раз насиловать её в супружеской постели, потому что Настя тот тип людей, которые выбирают себе пару один раз и на всю жизнь. Если человек ей не подходит, то она никогда не сможет привыкнуть и принять.

В тот день я так и не смог достучаться до него, но назавтра мой телефон зазвонил, и на том конце раздался севший понурый голос, которым Настин отец оповестил меня о том, что много думал над моими словами и всё понял. Благодаря помощи Сергея Глебовича, Роман Александрович сегодня здесь, чтобы попросить прощения у своей дочери, а затем снова вернётся за решётку, чтобы ответить за все свои преступления.

— Неважно, откуда я знаю. Я здесь, чтобы извиниться перед тобой за всё, что натворил. Я всегда старался контролировать тебя, навязывать своё мнение, но больше этого никогда не повторится.

— Конечно, не повторится, потому что мне теперь плевать на все твои слова, указки и запреты. У меня есть муж и скоро будет ребёнок! — повышает голос моя девочка, наплевав на то, что привлекает всё внимание к разворачивающейся драме. А заодно оповещает всех, кто ещё не в курсе о своём положении. — Ты правда думаешь, что мне есть дело до твоего мнения?!

— Любимая, тише. — прошу, наклоняясь к самому уху. — Остальных это не касается. Давай выйдем.

Она коротко кивает и, гордо задрав подбородок, проходит мимо отца в сторону веранды. Иду следом за ней, по пути захватив из гардероба её шубку и своё пальто. Папаша плетётся сзади.

Едва оказываемся на свежем воздухе, накидываю на хрупкие плечи верхнюю одежду и снова замираю за её спиной, обнимая руками за талию.

— Насть, успокойся сейчас и выслушай его.

Она вскидывает на меня взгляд и я понимаю, что только что выдал своё участие в этой авантюре со всеми потрохами. Что ж, поздняк метаться.

— Убью тебя, Северов. — бурчит девушка, переводя глаза на отца. — Я слушаю. — толкает ровно, но при этом вся дрожит.

— Мне понадобилось слишком много времени, чтобы принять то, что все мои решения в отношении тебя были неверными. Должанский никогда не был для тебя хорошей парой, но я думал только о собственной выгоде и о том, как поднимется рейтинг нашей конторы, если мы заполучим такого успешного адвоката, как он. Но теперь я готов признать, что все твои желания были не обычными капризами и бунтом против меня. — на этих словах Настя кривится и поджимает губы, продолжая упорно молчать. — Я не хочу, чтобы моя дочка меня ненавидела. Ты не должна жить с этим. Ты, Анастасия, очень светлый человек, которому никогда не было места в моих тёмных делах. Я знаю, что простить меня не просто, но надеюсь, что когда-нибудь, когда пройдёт достаточно времени, ты сможешь это сделать. И, возможно, я увижу своего внука или внучку. — добивает с грустной улыбкой.

— Папа, — шелестит едва слышно любимая, — ты правда понимаешь, почему я выбрала Артёма?

Он снова смотрит на меня и серьёзно заявляет:

— Понимаю, дочка. Он — тот мужчина, которого ты выбрала сама. А если твой выбор пал на него, то значит, он того стоит. Если ты отказалась от денег и престижа ради обычного парня, то я не имею права осуждать тебя или препятствовать вашей семейной жизни и вашему счастью.

— Папа! — сипит девушка, бросаясь отцу на шею. Он тут же обнимает её, а я просто смотрю и радуюсь, что эта история закончилась так. — Конечно, я прощаю тебя, пап.

Завтра он вернётся в камеру, но, уверен, Настя будет регулярно навещать его и рассказывать о нашей жизни, ведь сколько бы ошибок он не наделал, он всё равно остаётся её отцом. А ведь я был уверен, что он абсолютно непробиваемый, но сейчас даже в его глазах стоят слёзы, а значит, он реально понял.

— Любимая, — зову вполголоса. Она тут же оборачивается. — ничего, если я оставлю вас ненадолго? Вам есть что обсудить.

Вместо ответа она бросается мне на шею и нежно целует. Едва отстраняется, шепчет:

— Спасибо тебе, Артём, за это.

— Просто я люблю тебя, маленькая. И я знаю, что тебя грызло изнутри то, что вы так и не смогли помириться с ним.

— Я тебя обожаю, мой любимый муж.

Теперь ещё одна дверь закрыта, а моя так и останется не заперта.

По возвращении в зал меня сразу перехватывают Егор с Тохой и вытягивают на балкон. Оба засранца тут же закуривают, а я мысленно ломаю им кости, потому что всё ещё продолжаю бороться с искушением поддаться дурной привычке.

Иногда всё же думаю, что ничего страшного от одной сигареты не будет, поэтому хватаю пачку и выбиваю из неё табачку.

— Я думал, что ты бросил. — рассекает Арипов, протягивая мне зажигалку.

— Бросил. — толкаю, отбивая протянутую руку, и просто прокручиваю в пальцах сигарету. — Курить не буду. Просто вспомню, какого это. — бомблю с улыбкой. — Так вы чего хотели? Чтобы я сдох от зависти в день собственной свадьбы, глядя на то, как вы таскаете никотин?

— Вообще-то мы хотели сказать тебе что-то важное. — говорит Егор, туша недокуренную сигарету о кованые перила.

Они одновременно оборачиваются ко мне, вмиг растеряв всю весёлость и беззаботность.

— Братиш, — начинает Егор, — ты двенадцать лет защищал меня и всегда поддерживал. Ты был лучшим старшим братом на свете. Когда ты ушёл, то я долго не мог простить тебя, но теперь понимаю, что ты должен был сделать этот шаг, чтобы сегодня оказаться здесь.

— Тёмыч, ты стал мне братом, которого у меня никогда не было. — продолжает Антон, когда Егор замолкает. — Несмотря на твой вечно хмурый вид и замкнутость, я полюбил тебя, как родного человека. Ты был для меня примером, как и мой отец. Я всегда ровнялся на тебя. Теперь настала очередь быть примером для твоего ребёнка.

— Каждый твой шаг вёл тебя в этот день. В это место. — снова Егор.

— К этой девушке и к этому счастью. — бомбит Тоха.

— Ты, как никто другой, заслуживаешь этого. Я горжусь тобой.

— Я восхищаюсь тобой. Уверен, что ты станешь отличным мужем для Насти.

— И замечательным отцом для вашего сына или дочери.

— Поздравляем тебя, брат! — орут в один голос и набрасываются на меня, обнимая с двух сторон.

Я, сука, теряюсь и едва сдерживаю эмоции от их слов. Растаскивает знатно.

— Спасибо, братишки. — хриплю тихо, закидывая лапы им на плечи.

— Ого, Север покраснел! — ржёт Тоха.

— На себя посмотри. — отбиваю, тоже начиная ржать. — Долго репетировали?

— Достаточно.

К тому моменту, как выхожу с балкона, от смеха болит и живот, и рёбра, но счастливее меня сегодня нет на свете человека.

Высматриваю свою новоиспечённую жену, но нигде не замечаю.

Возможно, всё ещё с отцом, поэтому позволяю себе расслабиться и принимаю бокал шампанского, которое мне вручает Сергей Глебович. Пока слушаю тост, замечаю в конце зала тестя, который тоже выпивает из своего бокала. Когда спустя ещё минут десять Настя так и не появляется, понимаю, что что-то не так и двигаю в сторону её отца.

— Где Настя? — долблю ещё на подходе.

Он удивлённо вскидывает бровь и говорит:

— Думал, что она уже здесь. У неё зазвонил телефон, и она куда-то ушла.

Вроде башкой и соображаю, что причин для паники нет, но вот только получасовое отсутствие виновницы торжества нихерово так напрягает.

После расспросов других гостей понимаю, что в зал она не возвращалась, поэтому, коротко маякнув друзьям, начинаем разыскивать мою девочку по всей территории здания.

Мотор гремит до дрожи, потому что у меня случается грёбанное дежавю. Распахиваю одну дверь за другой, и похуй, что это служебные помещения. Я должен найти свою жену.

После очередного толчка замираю без движения. Ни пошевелиться, ни сказать, ни вдохнуть не могу, видя перепуганную до чёртиков жену. Вот только она, блядь, не одна.

Какого хрена?

— Тёма. — начинает полушёпотом, делая шаг в мою сторону, но я прибиваю её к месту озверелым взглядом. — Я объясню.

— Я сама объясню. — толкает брюнетка, оборачиваясь всем телом.

Я, сука, даже не дышу, когда вижу её лицо и встречаюсь со взглядом карих глаз.

— Привет, Артём.

— Мама. — выдыхаю ошарашено.

— Не злись на свою жену. Она этого не заслужила.

Снова бросаю взгляд на свою девочку. Она нервно теребит ткань платья трясущимися пальцами и без конца грызёт губы. Перевожу дыхание. Прикрываю веки и потираю переносицу, переваривая эту ситуацию.

Если это её ответ на то, что с моей подачи на нашей свадьбе присутствует её отец, то я просто выпаду в осадок, потому что я сам предпринимал попытки разыскать мать, но даже связи и возможности Сергея Глебовича не помогли мне это сделать.

— Артём, мне очень жаль, что я тогда ушла, оставив тебя и Егора с Костей. Но я просто не могла больше выносить побоев. Я понимала, что ещё немного, и он просто убьёт меня. Если бы я только знала, что он начнёт избивать вас с Егором, то ни за чтобы на свете не оставила вас с ним. Мне очень-очень жаль, сынок, что я оказалась такой слабой. — безмолвные слёзы переходят в тихие всхлипы. Моя любимая тоже беззвучно плачет, стоя за её спиной. А я всё ещё не способен даже дышать нормально, поэтому, замерев на месте, продолжаю слушать исповедь женщины, которая превратила мою жизнь в Ад. — Когда я ушла, то не могла взять вас собой, потому что у меня ничего не было. Я скиталась по съёмным комнатам, подрабатывала где-то уборщицей, а где-то дворником, чтобы выжить. Только через несколько лет моя жизнь начала налаживаться, и я встретила мужчину, который принял меня. Как только я встала на ноги и смогла решиться приехать к тебе... Если бы я только знала, Артём, что натворила своим побегом, то забрала бы вас с собой. Прости меня, сыночек. — рыдает, протягивая ко мне руки.

Я тупо цепенею, не в силах даже пальцем двинуть. Кажется, что и сердце остановилось, а дыхание замерло.

— Тёма, пожалуйста. — просит моя жена, цепляя мою руку своими ледяными пальцами. — Выслушай её, и ты всё поймёшь.

— Я уже понял. — выдавливаю, тяжело сглотнув. Быстро прижимаюсь губами к виску и шагаю к матери. Без промедления сгребаю её в охапку, сам едва сдерживаясь, чтобы не распустить сопли. — Почему ты не звонила, мама? — хриплю едва слышно. — Почему не писала?

Она поднимает голову и уверенно выбивает:

—Я звонила. Каждую неделю. Но Костя всегда брал трубку и говорил, что мои сыновья не желают меня больше знать. — сука! Теперь мне ясно, почему папаша запрещал нам отвечать на звонки. Ебаная мразота. — И я писала. Регулярно. Я понимала, что не дождусь ответа, но в каждом письме я говорила, что всё равно люблю вас. Мне так жаль... Если бы я могла хоть что-то изменить... Что-то сделать, чтобы ты смог простить...

— Я прощаю, мам. — обрубаю искренне.

Это решение было принято ещё задолго до этого момента. Я простил её ещё в ту ночь, когда мы возвращались с Настей в Питер, ведь иначе не было бы сегодняшнего дня.

Как только мама перестаёт реветь, отпускаю её, вытирая родное лицо с лёгкой россыпью морщин, которых раньше не было от солёной влаги, и снова говорю:

— Я прощаю.

С этими словами поворачиваюсь к своей жене и в два шага преодолеваю разделяющее нас расстояние, заключая любимую девочку в объятия.

— Как ты это сделала?

Она без уточнений понимает, что я имею ввиду, что ей удалось разыскать мою маму, поэтому отвечает тихо:

— Я будущий следователь, Артём.

— Ты будешь лучшим следователем, родная.

К тому моменту, как возвращаемся к гостям, оказывается, что все уже решили, что мы с Настей сбежали.

Нахожу Егора, но он категорически отказывается даже разговаривать с мамой, как я не пытаюсь его убедить. Стараюсь не зацикливаться на этом, потому что сегодня, несмотря на все встречи и события, для меня имеет значение только один человек на свете.

Сумасшедший день, перенасыщенный событиями, но, сука, самый лучший за двадцать пять лет моей жизни. Я кружу свою идеальную девочку в нашем свадебном танце. Кто-то запускает дымогенераторы, а с потолка на нас сыплются лепестки белых и красных роз.

Понятия не имею, чья это была затея, но лучезарная улыбка, счастливый смех и искрящиеся зелёные глаза того стоят. Наплевав на рану, подхватываю Настю и вскидываю вверх. Когда её живот оказывается на уровне моего лица, прикасаюсь на секунду губами и кружу, путаясь в облаках шифона её свадебного платья. Едва опускаю на ноги, прижимаю к себе, сам толкаясь навстречу, и целую, вкладывая в этот контакт всё, что переполняет моё сердце и душу.

— Я люблю тебя! — кричу шёпотом, потому что эти слова предназначаются только ей.

— Кажется, я готова сбежать отсюда. — смеётся моя жена, вдавливаясь животом в мою неустанную эрекцию.

Сколько бы времени мы не проводили в постели, это не мешает мне хотеть её каждую секунду.

Правда, сбежать нам удаётся только после застолья, нескольких десятков тостов, знакомства наших родителей, подъёбов Егора и Антона, Викиных слёз и заявлений, как она счастлива за подругу, Настиного танца с отцом, тремя преподами и ещё какими-то её дальними родственниками.

Меня тоже не обошла участь станцевать с мамой и тёщей. Эти две женщины уже строят планы, кто и когда будет сидеть с нашим ребёнком, какая кроватка и коляска больше подойдут, в каких цветах оформлять детскую и прочие вопросы, которые мы Настей планировали начать решать как минимум через семь месяцев.

— Рада, что они смогли найти общий язык. — хохочет любимая, упираясь мне ладонями в грудную клетку после тысячного за сегодняшний день поцелуя.

— А я рад, что ты такая упрямая и никогда не сдаёшься. — толкаю сипом.

— Ты точно не злишься, Тёма? — шуршит, цепляя мои глаза.

— Нет, родная, не злюсь. Я благодарен тебе. За всё, Настя. — хриплю, лаская пальцами её щёку и скулу. Вторую руку переплетаю с её пальцами. — За этот день. За нашего малыша. За Егора. За маму. За жизнь, которая нас ждёт впереди. Я обещал, что стану для тебя лучшим, и я стану.

— Ты уже лучший, Тём. Ты всегда им был. — растягивает губы в хитрой усмешке. — А сейчас пришло время устраивать побег, потому что я хочу, наконец, остаться наедине и узнать, чем отличается секс с женихом от секса с мужем.

— Ведьма. — рычу, когда сжимает член сквозь ткань брюк.

Как только толкаю входную дверь, подхватываю Настю на руки, вспоминая её давние слова, что через порог надо переносить невесту.

До спальни мы даже не добираемся, потому что едва ставлю на ноги, она оборачивается и жмётся ко мне всем телом. С яростью и несдерживаемым голодом дёргаю ленты на спине и стягиваю лиф вниз, оголяя грудь с торчащими сосками. Втягиваю в рот и кусаю, вырывая из её горла раздробленные стоны и рваное дыхание. Она цепляется пальцами мне в волосы и бомбит:

— Я хочу тебя... Хочу... Прямо сейчас... Тёма... Сейчас...

Поворачиваю её спиной к себе и толкаю на комод, задирая платье до поясницы. Эти белые чулки и кружевная подвязка на бедре срывают все предохранители. Расстёгиваю ремень на брюках и вываливаю наружу перекачанный кровь член. Отодвигаю в сторону стринги, сразу подмечая, что она пиздец какая мокрая, и вхожу быстрым резким толком.

Двигаюсь быстро и напористо, вжимая пальцы в упругие ягодицы. Вдалбливаюсь так, будто год был лишён секса. Наши стоны наращивают децибелы. Оба рычим, когда любимая кончает, а я заливаю спермой её влагалище.

Даю себе всего несколько секунд на передышку и снова поднимаю на руки, косым шагом направляясь в спальню.

— Тём, дай хоть минуту отдышаться. — бурчит, когда укладываю на кровать и стягиваю испорченное платье.

— Мне как раз нужна минута, чтобы раздеться. — усмехаюсь, расстёгивая манжеты рубашки и стягивая бабочку.

— Артём. — шипит, когда скидываю шмотки и, схватив за щиколотки, подтягиваю к краю постели.

— Я собираюсь показать тебе, жена, на что способен твой муж. — угрожающе скалю зубы, вбивая твёрдый член в шикарное тело своей идеальной девочки.

Глава 53

Новая жизнь

— Тёма. Тём. — тихо зовёт Настя, скребя ногтями спину.

Упорно продолжаю делать вид, что этот шелест меня не разбудил, потому что если ей что-то надо среди ночи, то я могу напрочь забыть о сне.

— Тёмочка, ты спишь?

— Нет, родная. — выбиваю устало, разлепляя зудящие от недосыпа глаза и поворачиваясь к ней. Кладу ладони на её округлившийся живот. — Что случилось? Что ты хочешь, малыш?

— Взбитые сливки. — улыбается, отводя взгляд.

Нагребаю полные лёгкие кислорода и шумно выдыхаю. Понимаю же, что этот каприз не желание поиздеваться надо мной, но всё равно не могу сдержать раздражения.

— Хочешь, или будет как топинамбуром?

Да, на прошлой неделе она разбудила меня, заявив, что хочет топинамбур, который я искал всю ночь, объездив ни один десяток магазинов, а Настя в итоге выдала, что это редкостная гадость, которая ей не нравится. Оказалось, что ей просто в голову пришло название и захотелось попробовать. В итоге продукт отправился в мусор, а я просто вытрепал себе все нервы.

— Ну вот, теперь ты на меня злишься. — бурчит со слезами на глазах и приподнимается, чтобы отвернуться.

Блядь, моя жена вместе со своими гормонами сведёт меня с ума раньше, чем родится ребёнок. Я и так сплю по три-четыре часа в сутки, потому что после учёбы работаю, а догонять приходится ночами.

Настя тоже вернулась в академию и приступила к практике. До рождения малыша осталось полтора месяца, но она собирается до последнего ходить на занятия, хотя ей и тяжело даётся столько времени проводить на ногах, но отказываться от своей затеи она не собирается, а мне остаётся только смириться с этим и поддерживать любимую, взяв на себя все остальные обязанности, как бы сложно мне не было.

Отпускаю ещё один шумный выдох и прижимаюсь к её спине всем телом, поглаживая пальцами живот.

— Я не злюсь, Настя.

— Значит, я тебя раздражаю. Я же вижу, Артём, что ты бесишься.

— Я просто не высыпаюсь. Извини, родная. Я буду сдержаннее.

Она снова поворачивается лицом ко мне и виновато шепчет:

— Я правда стараюсь, Тём, но не выходит. Я не могу с этим бороться. Я тебя уже совсем замучила. Жду не дождусь, когда родится малыш.

Водит тонкими пальчиками по моей грудной клетке. Накрываю её руку ладонью.

— Я понимаю, девочка моя, что ты ни в чём не виновата. Я готовился к тому, что будет гораздо хуже. Давай так, — отсекаю, поднимаясь с постели, — я сделаю тебе сладкий зелёный чай и принесу заварные пирожные. Если после этого ты захочешь взбитые сливки, то я поеду и куплю. Согласна?

— Да, Тём. Спасибо. — улыбается жена, натягивая на налившуюся грудь одеяло.

Быстро целую и иду на кухню, раздражённо кося взгляд на часы на микроволновке. Продираю пальцами спутанные волосы и устало тру воспалённые глаза. Если так будет продолжаться и дальше, то я просто сдохну от переутомления.

Нет, я не позволяю себе раскисать, но иногда накатывает слабость и хочется просто отрубиться на сутки, сбежав от реальности. Кукуха уже едет конкретно.

Завариваю любимой чай, а себе варю крепкий кофе, потому что если пирожные не помогут, то придётся ехать в супермаркет.

Настя действительно старается не перегибать палку. После того, через что она меня протащила во время второго триместра, сейчас это только глухие отголоски. Возросли не только аппетиты в еде, но и сексуальные тоже. Иногда она ведёт себя как самка в течке. Особенно, когда посреди занятий по тактике или стрельбе мне прилетает месседж, что ей срочно нужен секс и она ждёт меня возле машины.

Вспоминая об этом, растягиваю губы в улыбке, потому что сколько бы я на неё не бурчал за такие выкрутасы, каждый раз срывался и выполнял все её капризы, какими бы странными и неожиданными они не были.

После кучи статей и блогов, которые я прочитал, был готов к чему угодно, поэтому и смирился с её странностями, как бы тяжело ни приходилось. Не могу иначе. Я вообще не понимаю мужиков, которые говорят, что невозможно понять беременную женщину.

Я свою отлично понимаю. Ей ведь тоже непросто. Учёба, практика, бессонные ночи, постоянная боль в спине. К тому же все её просьбы не просто, чтобы "поканючить", а потому, что её гормоны сходят с ума, но она реально старается бороться с ними.

Мы много разговаривали на эту тему и обсуждали, как с этим справиться. Если раньше мне через день приходилось подрываться среди ночи, то раз в одну-две недели — вообще не проблема. Когда родится ребёнок, нам совсем будет не до сна, поэтому надо начинать привыкать.

Входя в спальню, натягиваю улыбку, давая понять, что реально не злюсь. Моя девочка приподнимается. Отставляю поднос и взбиваю подушку, подкладывая ей под спину.

— Спасибо, любимый. Ты — лучший. — улыбается жена, вгрызаясь в пирожное. — Ты меня балуешь. Я скоро стану похожа на неваляшку.

— Ты будешь самой красивой и любимой неваляшкой на свете. — смеюсь, присаживаясь на край кровати около её ног, и делаю глоток кофе.

— Артём, я действительно стараюсь не напрягать тебя сильно. — толкает полушёпотом, цепляя мой взгляд. — Я знаю, что ты очень устаёшь. Учёба, работа, весь быт на тебе, так ещё и я. Извини, родной, я буду сдерживать свои порывы.

— Любимая, — сиплю, сжимая её пальцы, — всё нормально. Правда. Я понимаю, что ты в этом не виновата. Надо потерпеть ещё шесть недель, и тогда будем вместе вешаться, потому что малыш будет задавать жару нам обоим.

Она тихо смеётся, опуская ладонь на живот, которую я накрываю своей рукой, сплетая наши пальцы.

— Толкается. — шепчет, улыбаясь.

— Чувствую. — наклоняюсь, прижимаясь губами к тому месту, где ребёнок натягивает тонкую кожу.

— Ты всё же думаешь, что это мальчик или девочка?

Да, мы до сих пор не знаем пол ребёнка, потому что этот маленький негодяй прячется на каждом УЗИ. Впрочем, мы готовы к любому исходу. Уже присмотрели кроватку, коляску, распашонки и прочие мелочи на оба варианта. По сути, разница будет почти незаметная, потому что мы решили не брать классические голубые и розовые цвета, а остановились на зелёном, салатовом, солнечно-жёлтом и бежевом.

С именем тоже решили повременить, заготовив несколько вариантов и для сына, и для дочки, которые устроили нас обоих. Вообще-то, к этому мы пришли далеко не сразу, а спустя огромное количество вечеров, проведённых за спорами.

— Тебе это важно, родная? — выбиваю вполголоса.

— Нет, Тём, не важно. Но всё равно интересно.

— Ты сама никогда не говорила, кого хочешь.

— Мне всё равно. Главное, что это ребёнок от моего любимого мужчины, так что какая разница?

— Никакой, маленькая.

— Маленькая? — начинает хохотать Настя, поглаживая пузико. — В каком месте, Тёма?

Благо, с этим мы тоже уже справились, потому что вместе с ростом живота росла и её паника, что теперь она толстая и больше мне не нравится. Сколько бы раз я не повторял, что я люблю её не за внешний вид, слушать меня категорически отказывалась, заливаясь слезами. Это был самый сложный период её беременности, потому что до слёз и истерики её доводило абсолютно всё. Подгоревшая яичница, неосторожное слово, сломанный ноготь, даже, блядь, то, что растаял снег. Каждый день радуюсь, что этот период у неё наконец прошёл, потому что она своими заскоками и меня доводила бешенства. Несколько раз едва не сорвался, чтобы закурить. Или нажраться. Или просто, сука, выйти в окно.

Раньше я был уверен, что научился сдерживаться в любых ситуациях. Сейчас же понимаю, что я даже близко к этому не подошёл. Только теперь я могу держать себя в руках, потому что срываться на беременную жену — последнее дело.

— А знаешь, чего я хочу? — шелестит Настя, прикончив пирожное и допив чай.

И знать не хочу.

С глухим выдохом поднимаюсь и иду к шкафу, вытаскивая из него одежду, чтобы поехать за этими сраными сливками.

— Ты куда, Тём?

Бросаю на неё растерянный взгляд, потому что всё ведь и так очевидно.

— В магазин.

— Не надо, Артём.

— Не надо? Ты больше не хочешь взбитые сливки?

— Хочу, но это может подождать, а сейчас просто обними меня.

— Ведьма. — выбиваю, улыбаясь, и ложусь рядом, раскрывая объятия. Любимая тут же кладёт голову мне на плечо, перекинув ногу через бёдра. — Как спина?

— Терпимо. — прячет глаза, а значит преуменьшает.

Без слов переползаю на другую сторону и разминаю поясницу.

— Не надо, Тём. Отдыхай. Утром на учёбу.

— Ничего, родная. Расслабься.

Как бы она не противилась, я то знаю, как моя девочка любит массаж, а сейчас ей это просто необходимо. И похую, что через пару часов зазвонит будильник и надо будет снова заставлять себя сползать с постели и ехать в академию. Ничего, переживу. Не впервой.

Казалось, что после смерти Должанского и окончания всех наших приключений, жизнь должна была стать более спокойной и размеренной, но не тут то было. Да, больше никаких неожиданностей, но это не значит, что стало проще.

— Тебя завтра отвезти к отцу? — толкаю, укладываясь на бок и прижимая к себе жену.

— Не надо. Я сама. Только можно я возьму твою машину? А то в пантере с животом неудобно.

— Конечно, Насть. Если надо, то можем пока поменяться.

— Спасибо, Тёма.

Её отношения с отцом налаживаются крайне медленно. Они разговаривают один раз в пару недель, а в тюрьму она ездит раз в месяц. Дел наворотил её папаша знатных, но начал сотрудничать со следствием, чем скостил себе срок с двадцати пяти до тринадцати лет.

Впрочем, и мои отношения с матерью остаются напряжёнными. Я простил её за всё, что пришлось пережить по её вине, потому что не хотел портить день нашей свадьбы обвинениями и скандалами. Да и сам понял, что должен это сделать, чтобы не тащить на плечах груз обиды. Но это вовсе не значит, что я обязан плотно впустить её в свою жизнь.

Возможно, ещё в том причина, что я не хотел начинать новый год и новую жизнь со старыми проблемами и обидами. Мне было необходимо отпустить всё, что годами жрало изнутри, чтобы стать хорошим мужем и отцом. Ведь что может дать своему ребёнку мужчина, у которого на душе только тьма?

Раньше у меня был только брат. Отец не в счёт. Потом появились Ариповы, которые стали семьёй. Следом в моё сердце ворвалась Настя, а теперь я уже не знаю, куда прятаться от "родни". Их стало слишком много, а иногда хочется просто сбежать ото всех, чтобы хоть немного побыть одному. Устал, да. Но справляюсь, потому что так надо.

Следующие четыре недели проходят действительно спокойно. Настя наконец взяла академ и оставила практику, но как только малыш сможет обходиться без неё, то собирается вернуться. Это решение поддерживаю полностью, потому что моя жена из тех людей, кто не может сидеть на месте. Ей просто необходимо разнообразие в жизни. Она хочет чувствовать себя нужной не только своей семье, но и другим людям.

— Нет, Артём!

— Да, Настя!

— Северов!

— Северова!

— Не будет никаких партнёрских родов! — кричит, закипая.

— Будут! — рявкаю несдержанно, потому что этот спор ведётся уже больше месяца, но она уперлась и вообще никак не соглашается с тем, что я собираюсь присутствовать на рождении нашего малыша. — И это не обсуждается.

— Ты можешь хоть сейчас уступить мне, Тём? — снижает голос, явно сменяя тактику.

— Почему ты так не хочешь, чтобы я был рядом в этот момент, родная? — спрашиваю хрипло, обнимая за плечи.

— Потому что, — тяжело сглатывает, — это зрелище не для мужских глаз. Ты знаешь, что после этого у мужчин вообще отпадает желание к сексу?

Едва сдерживаюсь, чтобы не заржать.

— Настя, — обхожу её и сжимаю ладонями щёки, вынуждая смотреть в глаза. — Ничего не может заставить меня не хотеть тебя. Запомни это, маленькая. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Всегда.

— Даже сейчас? — ведёт ладонями по огромному животу.

Ловлю её пальцы и опускаю на перекачанный кровью член.

— Всегда, Настя.

В итоге мне приходится ей уступить, чтобы не накалять до бела.

М-да, эта девчонка не просто научила меня прогибаться. Она мне, блядь, хребет ломает, но её горящие счастьем глаза того стоят. Я готов переломать каждую кость в своем теле, чтобы видеть её улыбку.

— Артём, может сегодня вечером сходите с Антоном куда-нибудь? — спустя ещё неделю тарахтит любимая, отпивая глоток чая и кривясь. — Ты не представляешь, как я мечтаю о кофе.

— Потерпи, малыш. — хриплю, сжимая её пальцы.

— Терплю. — отбивает с улыбкой. — Так что на счёт вечера?

— Хочешь от меня из отделаться? — рассекаю, с подозрением косясь на её лицо.

— Просто я понимаю, что тебе необходим отдых. Мы каждый день вместе, и ты совсем забросил друзей. Я смогу один вечер провести одна, чтобы ты смог расслабиться. К тому же... — замолкает, отводя глаза в сторону.

— Что к тому же, Насть?

— Сегодня приедет твоя мама. Я понимаю, что у вас напряжённые отношения, но она правда мне нравится. Извини, что сразу не сказала.

Скриплю зубами, но на её признание реагирую вполне спокойно:

— То, что я не могу до конца отпустить свои обиды, вовсе не значит, что ты не должна с ней общаться, если тебе комфортно в её обществе. Составить компанию? — толкаю, растягивая рот в улыбке и подмигивая, чем вызываю ответную улыбку.

— Можешь просто поздороваться с ней, а потом напиться с Тохой. Мне тоже надо немного отдохнуть от твоей сверхзаботы.

— Перебарщиваю?

— Немного. — смеётся жена, пересаживаясь мне на колени и нежно целуя. — Но я всё равно тебя очень люблю.

Вечер проводим с Ариповым в баре, но с алкоголем я всё же стараюсь не перебарщивать, потому что моя зеленоглазая ведьма чётко дала понять, что если нажрусь, то спать мне придётся на диване. Не то чтобы эта угроза возымела на меня большое действие, но я не забываю, что до дня родов осталось всего да ничего, а значит, трезвая голова и собранность мне может понадобиться в любой момент.

— Да ты прям сияешь. — долбит Тоха, заливая в глотку стопку водки.

— Блядь, брат, я как никогда счастлив. У меня есть всё, о чём я даже мечтать не мог. — отбиваю, делая глоток пива. — Меня больше интересует, когда ты решишься жениться на Вике?

— Жениться? — сипит, округляя глаза. — С ума сошёл? Нахрена мне это? Достаточно того, что мы и так съехались. На кой хер мне портить свой девственный паспорт какими-то печатями? Не-не-не, мне и так хорошо.

— И как тебе совместная жизнь?

Его обречённый вздох говорит больше любых слов и вызывает у меня приступ дикого ржача.

Через какое-то время моя мобила начинает звонить.

Наверное, Настя всё же решила, что отправлять меня в бар было ошибкой, потому что я вдруг понимаю, что стал домоседом и скучаю по своей девочке.

— Соскучилась? — высекаю, поднимая трубку и смеясь.

— Артём, — раздаётся обеспокоенный голос моей мамы, — только не нервничай.

Серьёзно, блядь? Когда такое заявляют, то эффект полностью противоположный. Напрягаюсь до предела.

— Что с Настей?

— Мы были в парке. У неё отошли воды.

— Где она? — рычу, выбегая из бара и запрыгивая в гелик.

— Мы сейчас в больнице. С ней всё хорошо. Понимаю, что это непросто, но не приезжай сейчас. Заедь домой и привези сумку с её вещами, потому что они ей необходимы.

Выдыхаю. Тяну кислород с запасом и сиплю напряжённо:

— У неё ещё неделя до срока. Это нормально?

— Вполне. Ничего страшного, если роды начинаются на неделю раньше. Значит, вашему малышу пришло время появиться на свет. Не волнуйся. Мы ждём тебя.

— Еду.

Слишком слабо сказано, потому что как только в тачку запрыгивает Тоха, лечу на максимальной скорости сначала домой, а потом и в роддом.

Трясёт, сука, как никогда раньше.

Неужели сегодня родится наш ребёнок? Я не готов к этому. Я так ждал этого момента, а сейчас меня колбасит, как нарика в ломке.

В больнице сразу замечаю мать и жену. Подбегаю к ним и заглядываю в зелёные глаза.

— С тобой всё хорошо? Почему ты здесь? Почему не в палате?

— Всё нормально, Тём. — говорит тихо, сжимая ладонями моё лицо. — Ещё рано. Надо подождать, пока схватки станут чаще. Успокойся.

Вот только в её голосе дрожь, а в глазах паника. Знаю же, как она боится этого момента, поэтому глушу в себе всё лишнее и прижимаю любимую к груди.

— Мы справимся.

Пока ходим из одного конца коридора в другой, придерживаю жену за талию. На каждой схватке она с силой сжимает мою руку и стискивает зубы, но держится молодцом, продолжая упорно шагать, пока время между схватками не сокращается до семи минут.

Я изучал много информации на эту тему, поэтому как бы самого не коноёбило, не позволяю себе паниковать и сосредоточенно засекаю длительность и периодичность. Когда оно сокращается достаточно, командую:

— Пора, любимая.

— Я боюсь, Тёма. — шепчет со слезами на глазах. — Не оставляй меня. Мне страшно. Страшно. — бомбит без конца, пока идём к родовому залу и занимает место на столе. — Не уходи, Артём. Я боюсь.

Цепляется пальцами в моё запястье, а в глазах такой страх, что желание засмеяться и напомнить о том, что она сама была против моего присутствия, тухнет сразу.

— Я с тобой, родная. Я всегда буду рядом. Но сейчас мне надо выйти на пару минут, чтобы надеть халат и бахилы и вымыть руки. — выбиваю, с трудом размыкая её хватку. — Не бойся, маленькая, я сейчас вернусь.

Выхожу в коридор и гулко выдыхаю. Сжимаю трясущиеся пальцы в кулаки и делаю несколько глубоких вдохов и выпускаю воздух через нос, потому что мне сейчас просто необходимо успокоиться, чтобы поддержать свою девочку в этот тяжёлый для нас обоих момент.

Принимаю из рук медсестры одноразовый халат, бахилы и шапочку.

— Ты серьёзно собираешься присутствовать? — хрипит приятель, пока натягиваю всё это на себя.

— Да, Тоха. Это решение было принято ещё давно. Я буду рядом с Настей.

И пусть ей я сказал, что отказался от идеи партнёрских родов, на самом деле солгал, чтобы не нервировать её. Даже успел поматерить себя за эту ложь, но теперь понимаю, что принял правильное решение. Какой бы сильной она не была, это вовсе не значит, что любимая не имеет права на слабость.

Прежде чем вернуться в палату, прикрываю глаза и просто дышу, успокаивая внутренний кипиш. Веду трясущимися пальцами по волосам, взлохмачивая.

— Давай, брат. — толкает Тоха, сжимая пальцами моё плечо.

— Вы справитесь, сынок. — поддерживает мама.

Ничего не ответив, шагаю внутрь и сразу же сталкиваюсь взглядами с зелёными глазами, в которых вижу облегчение.

— Ты вернулся.

— Я же обещал, любимая.

За три с лишним часа, которые длятся роды, я несколько раз доходил до того, что готов свихнуться от её криков, мученического выражения лица, хрустящих костей запястья и пальцев, которые с нечеловеческой силой сдавливает Настя, от того количества матов, которые она воспроизводит.

— Больше никогда, Северов! — орёт во время очередной схватки.

Согласен. Во второй раз я точно двинусь кукушкой.

— Тужься! Давай, девочка! Последний раз! — командует акушерка.

— Не могу. — рыдает моя жена.

Падаю на колени около кровати и ловлю губами бесконечный поток слёз.

— Ты сможешь, Настя. Ты сильная. Я рядом. Осталось совсем немножко. Постарайся, моя идеальная девочка. Давай, любимая, тужься.

Она кивает головой и отворачивается, снова заполняя помещение своим криком, который сменяется пронзительным визгом младенца.

— У вас девочка. — улыбаясь, оповещает женщина. — Красавица. Такие необычные глазки.

Едва поднявшись на ноги, снова оказываюсь на коленях, вытирая пальцами пот с лица жены и убирая растрепавшиеся волосы.

— Дочка. У нас дочка. — повторяю, как заведённый. — Спасибо, родная. Спасибо. Спасибо тебе.

— Ты не расстроился?

— Конечно нет, любимая. — прижимаюсь дрожащими губами к её искусанным и покрытым кровавыми каплями. — Я люблю тебя.

— Я так сильно люблю тебя. — толкает едва слышно, сжимая мои пальцы.

Как только беру на руки свою дочь, перестаю сдерживать счастливые слёзы, которые катятся по щекам. Провожу непослушным пальцем по крошечному сморщенному личику и тихо смеюсь.

— Она такая красивая. Спасибо тебе. — перевожу взгляд на жену. — Вся в тебя.

Она только улыбается и тянет руки. Без слов опускаю малышку ей на грудь. Одной рукой глажу головку дочери, а другой предплечье девушки, которая мне её подарила.

— У неё твои глаза. — шепчет Настя. — Бирюзовые.

— Хорошо, что только глаза. — отвечаю не громче неё. — Как мы назовём её? Алёна? Кристина? — предлагаю варианты заранее заготовленных имён, но глядя на дочку, понимаю, что ни одно из них ей не подходит. Она...

— Вера. — вскидывает на меня взгляд Настя.

— Да, Вера. Ведь благодаря вере, мы смогли пройти через всё, что заготовила нам судьба.

— Через тернии к звёздам.

— И гораздо выше.

Замираем, глядя на крошечный комочек, который смотрит на нас в ответ и, клянусь, улыбается.

Да, знаю, что новорожденные младенцы не могут выражать эмоции, но наша девочка улыбается нам.

— Тёма, пусть будет не просто Вера, а Вероника. Можно использовать любое из сокращений имени. — просит любимая, и я тут же соглашаюсь с ней.

— Очень красивое имя, малыш. — и обращаюсь к дочери. — Добро пожаловать в наш мир, Вероника.

— Добро пожаловать в семью Северовых, доченька.

Эпилог

Ты всегда был самым лучшим

Пять с лишним лет спустя

— Войдите. — отзываюсь громко, когда раздаётся стук в дверь моего нового кабинета. — Что случилось? — толкаю ровно, продолжая бегать глазами по доске, завешенной фотографиями жертв Невского маньяка.

— Капитан Северова, ваш муж звонит.

— Почему не на мобильный? — выбиваю устало и поворачиваюсь к столу. Нахожу среди кучи бумаг телефон и понимаю, что он сдох. — Бл... — закусываю губы, чтобы не материться. — Скажи, что я перезвоню через несколько минут.

— Так точно. — бросает сержант, прежде чем закрыть за собой дверь.

Ставлю гаджет на зарядку и возвращаюсь к делу, над которым бьюсь уже не один месяц. Эта сволочь не оставляет нам никаких зацепок. Ненавижу таких умных преступников, потому что пока я сижу над бумажками, он продолжает убивать. Это, мать вашу, единственное дело, которое я не могу раскрыть на протяжении долгого времени. А ведь меня перевели в этот отдел именно для того, чтобы повысить раскрываемость преступлений.

Тёма когда-то сказал, что я стану отличным следователем, и я им стала. В свои двадцать шесть дослужилась до капитана и должности начальника отдела полиции.

Обречённо вздохнув, набираю Артёма.

— Только не говори, что ты ещё на работе. — сразу бурчит муж, чем вызывает у меня улыбку.

— Ты же знаешь, что у меня висяк по Невскому.

— Настя, — предупреждающе рычит Тёма, — ты обещала сегодня не задерживаться. Между прочим, твой отпуск уже начался. Так что давай, собирай вещи и домой. Мы тебя уже заждались.

Качаю головой и потираю переносицу. Глаза нестерпимо жжёт от усталости.

— Я не могу оставить это дело на полпути, Артём.

— Можешь, Настя. Если через час тебя не будет дома, то я сам приеду за тобой. Детям нужна мама, а мне нужна моя жена.

— Знаю, Тёма. Извини. Я скоро приеду.

— Насть, я понимаю, как для тебя это важно, но не можешь же ты жить на работе. Рано или поздно ты его посадишь, как и всех остальных. Но если ты не будешь отдыхать, то...

Закончить фразу не даю, потому что и без того знаю, что он прав. Я сгораю на службе. Если погружаюсь в какое-то дело, то просто выпадаю из реальности, забывая обо всём на свете.

— Всё, любимый, сейчас наведу порядок и сразу домой. — выбиваю, зажимая телефон между плечом и ухом и собирая в кучу листы бумаги.

— У тебя час. — напоминает безапелляционно.

— Слушаю и повинуюсь. Скоро буду. — смеюсь, сбрасывая вызов.

Сколько бы лет не прошло, а он всё равно ставит мне временные ультиматумы. Вот только словами он не ограничивается. Уже несколько раз являлся в мой прошлый участок и закидывал меня на плечо, давая понять, что если не пойду сама, то он протащит меня в таком виде перед подчинёнными.

Злиться бы мне на него, но не выходит.

Подготовив все необходимые бумаги и разложив по папкам, двигаю на выход.

— Удачного отпуска, товарищ капитан.

— Спасибо. — отвечаю с улыбкой, понимая, что действительно счастлива тому, что смогу отдохнуть ото всех ужасов, с которыми приходится сталкиваться на работе.

После второго декрета я перевелась в убойный отдел, потому что с моим уровнем менталистики глупо растрачивать способности на ограблениях и мошенничестве. Правда, пришлось долго убеждать мужа в том, что это не повлияет на меня и моё отношение к жизни.

И я действительно справляюсь. Пришлось научиться абстрагироваться от работы, как только выхожу с участка, чтобы не нести все кошмары этого несправедливого мира домой, к семье.

На улице первая сентябрьская прохладная ночь, но я даже не накидываю пиджак, пока иду к Панамере. Вбиваю воздух до отказа в лёгкие и не выпускаю, пока не появляется затяжное давление.

Ровно шесть лет назад одна случайная встреча, один быстрый взгляд, стечение обстоятельств изменили всю мою жизнь. Все мои устои и правила разлетелись в щепки, а моральные принципы просто перестали существовать. В тот день сгорела в огне идеальная девочка для родителей, а из её пепла восстала девушка, которой было предначертано стать женой Артёма Северова и мамой его детей.

Если бы кто-то сказал мне, что один затяжной зрительный контакт способен так перевернуть не только всю мою жизнь, но и моё восприятие мира, то я назвала бы этого человека идиотом. Но это было до всех этих событий, а сейчас, коротко хмыкнув, сажусь в спорткар и завожу мотор.

Мне редко удаётся найти время, чтобы просто погонять на Пантере, поэтому я так люблю возвращаться домой после полуночи, когда дороги пустеют, а лёгкий ветерок, врываясь в открытое настежь окно, теребит обрезанные до лопаток волосы. Стягиваю резинку и позволяю прядям бить меня по лицу.

Артём долго не мог смириться с моим решением подстричься, но когда маленькие загребущие ручонки вечно норовят оттаскать тебя за волосы, приходится идти на кардинальные меры. К тому же с моей работой не только нет времени на уход за длинной шевелюрой, но она ещё и мешает.

Впрочем, я всё же отращиваю волосы, потому что без них чувствую себя, как бы это сказать... Не собой, что ли? Два года назад они едва доставали до плеч.

На дороге безбожно превышаю скорость, но это позволяет мне расслабиться и отпустить тяжесть последнего рабочего дня. Вот такой я неправильный блюститель закона, но в своё оправдание могу сказать, что делаю я это с умом, всегда сбрасываю перед зеброй или перекрёстком и только на свободных участках набираю до сотни, хотя иногда так и тянет свернуть в сторону загорода и положить стрелку.

Иногда я скучаю по той двадцатилетней бесшабашной себе, но теперь на моих плечах не только груз ответственности перед семьёй, но и перед законом, который я давала клятву блюсти и защищать.

Впрочем, двадцать лишних километров на спидометре не такая уж большая провинность.

Загнав Порше в гараж, который мы купили пару лет назад, пробегаюсь взглядом по Гелику и улыбаюсь, вспоминая, как мы умудрились сделать в нём второго ребёнка.

Мы были не готовы ко второй беременности, но даже мысли не допускали о том, чтобы прервать её.

В первое же утро, когда я слетела с постели и вывернула наизнанку желудок, муж отправился в аптеку и купил тест. Я очень боялась увидеть две полоски, поэтому результат мне озвучивал Артём. Едва он сказал, что тест положительный, я чуть не впала в истерику, но, увидев его растерянное лицо, тут же начала хохотать, потому что он был удивлён не меньше меня.

С тех пор я больше не доверяю оральным контрацептивам.

Вероника, на удивление, оказалась очень тихим и спокойным ребёнком, и мы с Тёмой до сих пор не можем понять, в кого она такая. Зато вот Сашка отыгрался на нас за двоих. Если с дочкой мы спокойно спали всю ночь, лишь изредка вставая, чтобы покормить или сменить подгузник, то с сыном забыли, что такое сон. Даже во время беременности он вечно пинался, крутился, и вообще чувство было такое, что внутри меня растёт акробат. Так ещё и утренняя тошнота растянулась на двадцать часов в сутки. Я только закончила учёбу и начала работать, поэтому было чертовски сложно, но и с этим мы справились вместе. Как только Сашка немного подрос, то стал оставаться с бабушками.

Хорошо, что они всегда готовы посидеть с внуками, пока мы работаем.

В квартиру вхожу очень тихо, чтобы не разбудить детей. Не успеваю даже скинуть туфли, как оказываюсь в крепких объятиях любимого мужчины, а его рот припечатывает мои губы жадным поцелуем.

— Я тоже скучала, родной. — шепчу, как только отстраняется от меня, возвращая возможность дышать.

— Голодная? — выбивает тихо, кося глаза в сторону кухни.

— Голодная. — указываю взглядом в направлении спальни и растягиваю губы в манящей улыбке.

— Понял. — смеётся Артём, хватая меня на руки.

Утыкаюсь лицом ему в плечо, чтобы не смеяться в голос от переполняющего сердце счастья.

Мы уже шесть лет вместе, а он всё так же таскает меня на руках. Мы целуемся при каждом удобном случае, так же, как и занимаемся любовью, стоит только уложить детей спать. Огонь между нами не гаснет, сколько бы времени не прошло.

Муж укладывает меня на постель и расстёгивает молнию на юбке, медленно стягивая её вместе с капроновыми колготками и кружевными стрингами. Касается губами каждого сантиметра оголяющейся кожи, будто огнём опаляет. Мурашки сразу занимают свои места, а Тёма тихо посмеивается и сипит:

— Моя охуенная девочка.

Поднимается выше и без спешки расстёгивает пуговицы на блузке и щёлкает застёжкой бюстгальтера. Приподнимаюсь, позволяя избавить меня от одежды, и стягиваю с него футболку. Он встаёт с кровати и сбрасывает шорты вместе с боксерами, освобождая рвущийся в бой половой орган. Облизнув губы, смотрю в потемневшие от похоти бирюзовые глаза. Мужчина тяжело сглатывает, а я поднимаюсь на колени, подползаю к краю постели и веду острыми ногтями по каменным мышцам грудины. Скребу плечи, путаюсь пальцами в волосах и, толкаясь ему навстречу, яростно целую, выражая в этом контакте всю тоску, скопившуюся за тяжёлый день. Любимый гладит ладонями спину, перебирает пальцами позвонки, с силой вдавливает их в лопатки. Сплавляемся так, словно год не виделись. Моя грудь расплющивается о его грудную клетку.

После рождения второго малыша мы перестали вести себя как дикари, растягивая ласки и поцелуи до того момента, пока возбуждение не достигает критической отметки, и только после этого срываемся.

Чем дольше затягивается наш контакт, тем больше смазки стекает по моим бёдрам, выдавая моё возбуждение. Неловко ёрзаю по рельефному телу, и Артём опускает руку вниз, размазывая соки и лаская клитор, вырывая из моего горла тихие рваные стоны, которые он глушит своими губами.

— Как же я тащусь от тебя. — выбивает хрипло, когда отстраняюсь и наклоняюсь ниже, чтобы сжать губами его член.

Вскидываю взгляд вверх, цепляя его глаза, когда заглатываю глубже. Знаю же, как он любит во время минета смотреть на меня. Медленно скольжу губами и языком по всей длине, то полностью заглатывая, то выпуская из плена и лаская кончиком языка головку.

Северов собирает мои волосы в кулаки и подаётся навстречу, но делает это очень медленно и едва уловимо. Когда чувствую, что он уже готов кончить, прекращаю ласки и отползаю назад. Падаю на спину и раскидываю ноги в стороны, широко разведя бёдра.

— Твоя очередь. — толкаю возбуждённым шёпотом и тут же закусываю губы, чтобы не стонать, потому что он принимается терзать меня языком.

Втягивает в рот жемчужину клитора, раскрывая лепестки пальцами и водя кончиками у самого входа, но внутрь не проникает, продолжая поверхностные ненапористые ласки, доводя меня до безумия.

— Тёма... — хнычу, требуя большего.

— Терпению ты так и не научилась. — смеётся мой любимый невыносимый засранец, вбиваясь в меня членом и сдерживая стон так же, как и я.

— Я очень терпеливая, Артём, но сейчас ты мне нужен.

Он замирает внутри и сканирует мои глаза.

— Ты всегда мне нужна, родная. — шепчет, опускаясь ниже и задевая своими губами мои. Дышу его рваными выдохами и тону в бирюзе любимых глаз. — Я люблю тебя, Настя.

— Я люблю тебя, Тёмочка. — шуршу, запуская пальцы в растрёпанные волосы.

Он начинает двигать бёдрами, одновременно врываясь языком в мой рот. Принимаю и влажно и жарко сплетаюсь с ним. Его движения медленные. Толчки затяжные. Остановки мучительные, но это не мешает мне взорваться на миллионы осколков от мощнейшего оргазма.

Любимый выпивает мои раздробленные стоны удовольствия и только после этого наращивает темп. Закидываю ноги ему на поясницу, сцепляя в замок. Царапаю спину и плечи. Подаюсь навстречу при каждом его выпаде. Несмотря на то, что мы научились сдерживать крики и стоны во время секса, влажные звенящие шлепки заглушить никак не удаётся. Эти пошлые звуки сводят меня с ума не меньше, чем твёрдый член, который он раз за разом вбивает в моё тело, заполняя и растворяя все проблемы и мысли в сумасшедшем трахе.

— Охуенная... Моя идеальная... Моя... Моя.... — бомбит, будто клеймя меня словами и заливая влагалище семенем в тот самый момент, когда меня разрывает на части новая волна оргазма.

Глупо, конечно, учитывая то, что у нас двое детей, и я никуда от него не денусь не только из-за них, но и потому, что ни за что на свете не расстанусь с любимым человеком, но ему постоянно требуется подтверждение того, что я действительно принадлежу ему.

— Твоя, любимый. На всю жизнь твоя и даже после неё.

— Люблю тебя.

— И я тебя.

Утро начинается тяжёло. Я чувствую себя как выжатый лимон, потому что всю ночь мы растворялись в нашем сумасшествии, раз за разом поднимаясь всё выше и выше. Уснули мы в итоге только под утро, а всего через три часа Сашка решил, что его родители выспались и им пора вставать.

— Спи, родная. — говорит вполголоса муж, целуя и поднимаясь с постели. — Я сам. Отдохни ещё немного.

— Спасибо. — улыбаюсь, закапываясь глубже в одеяло.

К тому моменту, как открываю глаза в следующий раз, за окном уже вовсю светит сентябрьское солнце, а часы показывают почти полдень. Быстро одеваюсь и выхожу на кухню.

— Мама!

— Мамочка! — кричат дети, едва замечают меня.

Соскакивают со стульев и бегут ко мне. Присаживаюсь на корточки и крепко прижимаю к себе дочь, а потом и подоспевшего сына.

— Доброе утро, мои родные.

— Доблое утло. — выталкивает Вера, улыбаясь, как маленькое солнышко.

— Боблое утло. — тарахтит Санечка.

— Не боблое, а доброе, Саша. — поправляю, потому что он может выговаривать, но при этом слишком любит баловаться.

— Вообще-то уже обед. — улыбается муж, ставя на стол ещё одну тарелку и чашку с кофе.

— Почему не разбудил? — спрашиваю, поднимаясь и беря на руки сына.

— А меня на лучки? — тут же возмущается Вероника.

— У меня столько ручек нет. — смеюсь, глядя на обиженную мордашку дочери.

— Иди ко мне, Вера. — зовёт Тёма, раскрывая объятия. Она тут же бросается к нему, а Артём подбрасывает её вверх, вызывая звонкий смех. — Хотел, чтобы ты отдохнула, малыш. — отвечает, перехватывая дочь одной рукой, а вторую тянет ко мне.

Без промедления шагаю к любимому и опускаю голову на плечо, подставляя губы для поцелуя.

— Фу! — бурчит Ника.

— Так, это что ещё за "фу"? — тут же включает строгого отца.

— Вы целуетесь.

— Да, целуемся, потому что ваши мама и папа любят друг друга. А теперь быстро обедать, умываться и одеваться. И чтобы больше никаких "фу". Поняла меня, Вероника?

— Извини, папа. — пристыжено опускает глаза и занимает место за столом.

Каждый раз, когда мы называем её полным именем, она сразу понимает, что дело пахнет жаренным и тут же включает режим послушной девочки.

— Актриса. — смеюсь, когда Вера берёт брата за руку и идёт в ванную, чтобы умыться.

— Манипуляторша. — подбивает, улыбаясь, Северов. — У неё отличный пример.

— Тёма! — шиплю, но смех выдает меня с головой. — Я при детях ни-ни.

— Значит, признаёшь, что манипулируешь мной?

— Совсем немного. — пересаживаюсь ему на колени и обнимаю за шею. — Поэтому ты меня и любишь.

— Ведьма. — целует и отсекает. — Допивай кофе, а я пойду помогу детям собраться, а то повезём с собой четыре чемодана с игрушками.

— Тогда я соберу наши вещи. И вообще, может, ты мне уже скажешь, куда мы едем? — бурчу, косясь на него.

— Сюрприз. Скоро узнаешь, любимая.

Пока едем, кладу руку мужу на колено. Он накрывает её своей, и мы сплетаем пальцы, как делаем уже много лет.

— Как у тебя с работой?

— Отлично, малыш. Не волнуйся.

Сколько бы он не успокаивал меня, несмотря на собственную далеко не самую безопаснуюработу, я всё равно каждый раз, когда он уезжает на "выезд", молю Бога, чтобы он вернул его мне живым и невредимым. Он не пошёл в полицию, как собирался, а вступил в ряды "Альфы". Точнее, ему поступило предложение спустя всего полгода работы у Сергея Глебовича, и он тут же согласился, потому что это значит, что он — лучший в своём деле, ведь "Альфа" — ведущее элитное подразделение спецназа.

— Любимая, у меня есть слишком много причин, чтобы жить. — выталкивает Тёма, глядя сначала на меня, потом на заднее сидение, где наши дети поют песенку, и снова на меня. — Я всегда буду возвращаться к вам. Веришь мне?

— Верю, Артём. Всегда верю.

Куда мы направляемся, я узнаю, когда муж съезжает с трассы, ведущей в Петрозаводск, и спустя пару часов тормозит около ворот большого бревенчатого дома. Он нажимает кнопку на пульте, и ворота разъезжаются в стороны, открывая моему взгляду ухоженный двор и толпу людей.

— Что это значит, Артём? — буркаю, когда выходим из машины.

Дети тут же бросаются к бабушкам. Оглядываю подозрительным взглядом собравшихся людей, пытаясь понять, почему они здесь, ведь мы собирались провести отпуск семьёй.

— Помнишь, как мы мечтали о домике в лесу?

— Помню. — бросаю, сводя брови, потому что, кажется, уже догадалась, к чему он ведёт. — Ты купил его?!

— Купил, малыш. — растягивает губы в улыбке и вкладывает в мою ладонь ключи. — Я же обещал, что у нас будет всё. Правда, понадобилось больше времени, чем планировал изначально, потому что маленьким домиком мы уже не обойдёмся.

— Тёма. — всё, что удаётся выдохнуть из-за переполняющих эмоций. Шагаю в его надёжные объятия, обвиваю руками шею и нежно целую. — Ты — лучший.

— Это я тебе тоже обещал. — смеётся мой невыносимый засранец, подхватывая меня на руки.

На твёрдой земле, как бы я не возмущалась, оказываюсь, только когда подходим к гостям.

По очереди обнимаю свою маму, затем маму Артёма, хмурого Егора, уставшего, но счастливого Тоху, беременную Вику, Ариповых старших.

Не могу перестать улыбаться, как бы ни старалась. Счастье горячей патокой переполняет, растекаясь по венам. Муж обнимает меня сзади, сжимая руки на животе, опускает подбородок на плечо и выбивает в ухо:

— С годовщиной, Настя.

Здесь просто нереально красиво. Кругом смешанный лес. Свежий прозрачный воздух. Во дворе две беседки, одна маленькая, всего на шесть человек, а вторая способна уместить в себе около двадцати гостей. Детская площадка с качелями, горками и песочницей. Клумбы с розами и другими цветами. Ворота сзади дома, как я узнала, ведут к лесному озеру. Вокруг на десяток километров нет ни одного дома.

Пока мужчины занимаются шашлыками и другими кулинарными шедеврами, которые готовятся на гриле и мангале, я вместе с женской половиной накрываю на стол, то и дело поглядывая на играющих на детской площадке детей. Вика, которая чуть больше года назад сменила фамилию на Арипова, следит за моим взглядом и выталкивает:

— Блин, как ты решилась на вторую беременность? У меня только шестой месяц, а я уже готова повеситься. Никогда больше я на это не пойду.

— Я тоже так говорила. — смеюсь, ловко нарезая овощи на салат. — Особенно во время родов. Ты не представляешь, как я проклинала Артёма и какими матами крыла не только его, но и весь медперсонал. Причём оба раза. Но знаешь, — снова смотрю на то, как Ника качает на качеле младшего брата и постоянно бурчит, чтобы он крепче держался, — мы не планировали ни первого ребёнка, ни второго, но даже если так же незапланированно я снова увижу две полоски, то буду счастлива, потому что у меня есть всё, о чём я даже не могла мечтать.

Обвожу глазами трёх старших женщин, которые в ответ только улыбаются.

Да, у моих детей целых три бабушки, потому что Екатерина Владимировна относится к нам с Артёмом как к родным детям.

Снова смотрю на Веру и Саньку и машу рукой, когда они машут мне.

Пробегаюсь глазами по собравшимся у мангала мужчинам и замираю на высокой точёной фигуре с белоснежными волосами, ощущая, как захлёбываюсь в любви к этому мужчине.

Он будто чувствует мой взгляд и оборачивается. Оставив шашлык на младшего брата, идёт ко мне. Откладываю нож и вытираю руки салфетками. Срываюсь с места и бегу ему навстречу. Едва оказываюсь в объятиях, Северов сжимает ладонями мою талию и кружит. Мы заполняем своим счастливым смехом всё пространство. Глаза не просто горят, а пылают, когда говорю самые важные слова на свете:

— Я люблю тебя, Артём Северов. — знаю, что то и дело это повторяю, но сейчас вкладываю куда больше. — С первого взгляда. С первого слова. Выше облаков. Ты постоянно повторяешь, что станешь для меня лучшим, но ты всегда им был. И всегда будешь. Даже после смерти, Тём. Вечно. Ты — моя вторая половина души, и даже спустя сотню жизней я буду возвращаться к тебе.

— Я люблю тебя, Настя Северова. Сколько бы испытаний не выпало нам в этой жизни и во всех остальных, я всегда найду тебя и верну, как бы сложно не было. Что бы не произошло, ты всегда будешь моей идеальной девочкой. Вечно.

— Значит двусторонне?

— Двусторонне.

Конец

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Эпилог