Чудо в ущелье Поскоков [Томич Анте] (fb2) читать онлайн

Анте Томич Чудо в ущелье Поскоков

Зринке Тукич

Well my name’s John Lee Pettimore

Same as my daddy and his daddy before

You hardly ever saw Grandaddy down here

He only came to town about twice year

He’d buy a hundred pounds of yeast and some copper line

Everybody knew that he made moonshine

Now the revenue man wanted Grandaddy bad

He headed up the holler with everything he had

It’s before my time but I’ve been told

He never came back from Copperhead Road

Steve Earle

Первая глава

сообщает о десятках рецептов приготовления мамалыги, об ошибках при стирке цветной одежды и о супе из пепельницы; двоих чуть не убивают, а один хочет жениться, и не знаешь, кого жалеть больше всех

Змеиное ущелье высоко в горах. Найти его нелегко, оно спрятано, защищено, как крепость, к нему ведет только одна дорога, петляющая через теснину, которая после очередного поворота неожиданно выводит на небольшое каменистое поле, а оно через каких-нибудь двести метров упирается в высокие, почти вертикальные скалы. Здесь редко видящая солнце земля, с трудом отвоеванная у колючих кустов, ясеней и грабов, разбита на небольшие участки, засеянные клевером, есть тут и пара грядок с луком, и несколько рядов картошки и нута. Оранжевые цветы тыквы греются на маленьком расчищенном клочке земли за невысоким забором из камней.

На границе поля к отвесным скалам прижалось село: десяток брошенных, полуразрушенных и заросших травой и кустами домов и низких конюшен с разбитой черепицей, а среди всего этого запустения — надменный белый трехэтажный дом Йозо Поскока. Он и его сыновья — единственные, кто остался жить здесь, в родном краю своего разбросанного по миру племени. Давно уже переселились отсюда остальные Поскоки, осели в далеких городах, нашли работу, выучили детей, забыли и родные места, и свою многовековую бурную историю.

Они были людьми гордыми, непокорными, гайдуками и контрабандистами, которые, замаскировавшись овечьей шкурой, неожиданно выскакивали из стада и короткими кривыми ножами резали подряд и турецких сборщиков налогов, и австрийских землемеров, и югославских жандармов, милиционеров и почтальонов. В церковных летописях неоднократно и подробно описаны случаи, как какой-нибудь из государственных служащих, переоценив собственный авторитет, дерзал отправиться в Змеиное ущелье, а дальше долго-долго его никто не видел и ничего о нем не слышал. Потом, спустя много дней, чиновника, обглоданного зверями, находили в какой-нибудь яме пастухи. Узнать такого человека можно было лишь по расшитой золотом форме, которую бедняга высокомерно носил при жизни.

Но сейчас все это стало далекой историей. Народ разъехался, привык к городским правилам и обычаям и совершенно утратил дикий, бунтарский нрав, из-за которого в давние времена фамилию Поскок произносили только осторожным шепотом, причем всегда с проклятиями. Остался один только Йозо, к ужасу его супруги, прошлой весной упокоившейся Зоры.

Пока еще можно было надеяться, что в этом есть смысл, Зора умоляла Йозо бежать с ней и детьми из этих скал и камней от горной скучищи, от глубокого, непроницаемого мрака зимних ночей, когда только благодаря доносящемуся издалека вою волков знаешь, что ты еще не умер и не лежишь сейчас в ледяном гробу. Она упрашивала его переселиться куда-нибудь, где светло, где слышны звуки человеческих голосов, смех, музыка, может быть даже куда-нибудь к морю, чтобы жить рядом с другими людьми, возле магазинов, кафе, почты, больницы и школы, чтобы иметь в доме телефон и водопровод.

— Нам будет легче, Йозо, — умоляюще шептала жена глубокой ночью в постели, толкая его ногой.

— Иди к черту! — отвечал он и поворачивался к ней задом. — Если уедем вниз, так они сразу заставят зарегистрировать машину.

— Так ведь все регистрируют свои машины. Такой порядок, несчастный ты человек.

— Э, а я не хочу! Кому какое дело, что у меня есть, а чего нет.

Тут Зора всхлипывала, глубоко вздыхала, и по ее щекам катились слезы. Она так стонала и плакала не меньше десятка лет после свадьбы, а потом слезы кончились. Она вдруг умолкла и больше с мужем никогда не разговаривала. Молча наливала ему в тарелку суп и поправляла воротник его рубашки, они без единого слова ложились в брачную постель, а потом вставали, не сказав друг другу «доброе утро». Даже определенным делом занимались в полной тишине. И так больше тридцати лет. Словно принеся обет Богородице, Зора молчала, пока не настал ее смертный час, когда она, в последний раз нежно посмотрев на своего спутника жизни, еле слышно прошептала:

— Говнюк, — и после этого умерла, оставив Йозо с четырьмя хоть и взрослыми, но враждебно настроенными сыновьями: Крешимиром, Бранимиром, Звонимиром и Домагоем.

Старый Поскок, грубый, всегда хмурый мужчина, ни разу в жизни никому не сказал доброго слова, не приласкал, не поцеловал. Если бы кто-то попытался поцеловать его, Йозо, вероятно, убил бы такого человека на месте. Если уж кто-нибудь и был ему дорог, он этого никогда не показывал. С сыновьями же у него была особая проблема: все они оказались выше его. Крепко сбитый, низкорослый отец еще так-сяк терпел, пока они были маленькими, но стоило кому-то из отпрысков добраться до тринадцати-четырнадцати лет, как он начинал ненавидеть его, да так, что даже избегал смотреть на него. Все четверо, унаследовав телосложение от матери, тянулись вверх, становились крупными, широкоплечими мужчинами, а их папа, из своей лягушачьей перспективы бросавший на них косые взгляды, через некоторое время понял, что нужно будет хорошо подумать всякий раз, когда ему захочется кому-то из них вмазать. По правде говоря, Йозо сыновей даже побаивался. Ведь он до сих пор при перемене погоды костями чувствовал последствия драки с Крешимиром двадцать лет назад.

Крешимир, которому тогда было не больше двенадцати, случайно сломал топорище, и Йозо неосторожно влепил ему затрещину, после чего тот схватил отца за грудки и надавал оплеух: одну, другую, третью, четвертую, backhand, forehand, backhand, forehand, backhand, forehand… Крешо, вероятно, не остановился бы и по сей день, если бы папа не пнул его, совсем неспортивно, коленом в пах. И он, скрючившись, упал, а Йозо принялся его добивать. Дважды врезал ногой по ребрам, а когда замахнулся в третий раз, парень схватил папу за ногу. Повалил на землю, забрался на него, ухватил за волосы и стал шмякать затылком о землю. Почти потеряв сознание, Йозо, к счастью, кое-как вытащил из-под себя руку, ткнул двумя пальцами Крешимиру в глаза, освободился и убежал.

Всю вторую половину дня они таскались по горе, с дубинами поджидали друг друга в засадах и забрасывали камнями, пока отец, полумертвый, не рухнул под кленом. Крешимир сломал ему нос, ногу и два ребра. В сумерках Йозо едва дополз на четвереньках до дома, а там, на крыльце, стояла Зора и молча злобно улыбалась. Рада, нехристь, скотина, невеста Сатаны.

— Смейся, смейся, — сказал Йозо, сплевывая кровь. — Ты еще второго не видела.

Действительно, нельзя было сказать, что старший сын тогда легко отделался: у него треснула кость руки, был рассечен лоб и выбиты два зуба, но, по общему мнению, Йозо тот бой проиграл. И с той поры его карьера пошла по нисходящей. Несмотря на более поздние столкновения и с Крешимиром, и с остальной молодежью, ему ни разу не удалось вернуть чемпионского пояса.

После того как умерла жена, он был вынужден разговаривать с сыновьями больше, чем ему хотелось. Из дома он выходил не особенно часто и поэтому взял на себя задачу готовить для семьи, неожиданно обнаружив, что ему нравится варить и жарить, экспериментировать с продуктами, выдумывать рецепты. Взять, к примеру, мамалыгу. Удивительно, сколько существует способов ее приготовления. Йозо ставит воду на огонь, ждет, чтоб закипела, потом высыпает в нее кукурузную крупу, а потом, за минуту до того, как смесь загустеет, осторожно помешивая, добавляет в нее то натертый сыр, а то и жаренную с луком свиную грудинку, или паштет из печенки, или помидоры пелати, тушеную морковь, молотые грецкие орехи, корицу, мед, абрикосовый джем, фруктовый йогурт… Старик каждый раз начинает просто сиять, когда найдет что-нибудь новое, чтобы подчеркнуть вкус мамалыги, даже если это не особенно нравится его сыновьям, у которых однажды после мамалыги с какао был жуткий понос. Но несмотря на такие проколы, папа не сдавался. Он мог бы есть мамалыгу каждый день.

Да по сути дела, они каждый день ее и ели.

— Всякое бывало, но чем ты сегодня изгадил вот это? — говорил иногда за столом кто-нибудь из сыновей, с отвращением ковыряясь ложкой в клейкой массе невероятного бурого цвета.

— Горчицей.

— Ты, папа, просто больной.

— Если кому-то не нравится, пожалуйста, кухня вон там, — отвечал Йозо, решительно показывая рукой в сторону кухни.

Этой фразой каждый бунт в столовой и заканчивался, потому что никто другой не хотел браться за приготовление еды. Точно так же как никто не упрекал Домагоя, младшего из них, который после смерти любимой супруги и матери решил взять на себя стирку. Все без раздражения носили несвойственное мужчинам розовое нижнее белье. А стало оно таким, потому что поначалу Домагой не знал, что белые и цветные вещи стирают отдельно.

«У-у-у-у! У-у-у-у! У-у!»

Солнечным весенним утром, когда природа еще спала над камнями, сквозь деревья, на которых только-только появились мелкие нежно-зеленые листья, разнесся тихий гул мотора. До этого все было спокойно и гармонично, никто на этом свете никому не был врагом. Серый ястреб спокойно сидел на верхушке дуба, змеи лениво грелись на солнце среди камней. Не было даже ветра, роса поблескивала на серебряных нитях паутины. И тут не пойми откуда раздались эти звуки, и в Змеином ущелье неожиданно повисла непонятная напряженность.

«У-у-у-у! У-у-у-у! У-у!» — донеслось снова, и Йозо, сидевший на кухне, оторвал взгляд от газеты и стал внимательно прислушиваться, так же как и Крешимир, который в гараже менял проржавевший глушитель. Бранимир и Домагой кололи дрова во дворе и разом застыли с топорами в руках.

«У-у-у-у! У-у-у-у! У-у!» — в третий раз подала голос неведомая птица, и парни всё бросили и побежали в дом, к небольшой кладовке на первом этаже под лестницей.

В это время меньше чем в километре от Змеиного ущелья на ухабах подпрыгивала белая «лада-нива» с надписью по бокам «Электродистрибуция».

— С тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года, — сказал сидевший рядом с водителем сухощавый двадцатилетний парень, роясь в каких-то бумагах.

— Ни хрена себе! — ошеломленно воскликнул полный водитель, он был немногим старше. — С восемьдесят четвертого года не платят за электричество?!

— Насколько нам известно, — подчеркнул сухощавый. — Может, они и раньше не платили, но данные за более ранние годы сданы в архив и лежат в подвале.

— Просто не верится. А ты никого не спрашивал: им напоминали, предупреждали, что отключат?

— О них никто не знает.

— Не может быть.

— В фирме никто никогда и не слышал про Змеиное ущелье. Разве что старик Неделько. Ну, ты знаешь Неделько, тот, хромой, который после Нового года уходит на пенсию. Мне кажется, он может что-то знать. Когда я его спросил, он глянул на меня жуть как испуганно и ничего не захотел рассказывать.

— Странно.

— Правда, кое-что он сказал: «Если у тебя есть мозги, не суйся в это дело». — «Но почему, господин Неделько? — спросил я его. — В чем там дело? Мы всегда в таких случаях отключаем пользователей». — «Парень, я тебе все сказал, — ответил он. — Оставь в покое Змеиное ущелье. И забудь, что вообще о нем слышал».

— Мне это все кажется каким-то розыгрышем, — подвел черту водитель. — А ты хоть проверил, какие-то люди там есть, живет еще кто-нибудь наверху?

Сухощавый открыл было рот, чтобы сказать, что кто-то наверняка живет, потому что налицо большой расход киловатт, но этого не понадобилось, потому что одно из доказательств существования жизни в Змеином ущелье появилось справа от дороги, метрах в десяти от них, с полуавтоматической винтовкой, недружелюбно целясь в лобовое стекло «лады-нивы». Потом слева из-за куста высунулся второй, с пистолетом.

— Кто это? — начал было шепотом ошеломленный сухощавый, а водитель стремительно сконцентрировался, грязно выругался в адрес Создателя неба и земли, врубил задний ход и подал на несколько метров назад.

Но тут у них за спиной на дорогу вышел третий мужчина, с небрежно висящим на плече ручным гранатометом. Отступать работникам общественного предприятия было некуда.

— Глуши мотор, руки на руль! Перед собой держать руки, чтоб я их видел! — приказал Крешимир, осторожно приближаясь со все еще вскинутой полуавтоматической винтовкой и держа водителя на прицеле.

Водитель заглушил мотор и поставил машину на ручник. Потом оба чужака очень медленно и боязливо подняли ладони, показывая, что прибыли невооруженными, с добрыми намерениями. Троица Поскоков моментально окружила их автомобиль.

— Э-лек-тро… — Бранимир начал было мучительно складывать надпись над желтой молнией на дверце.

— Электродистрибуция, — помог ему Домагой.

— Выходите! — приказал Крешимир, слегка стукнув стволом винтовки по лобовому стеклу «лады». — Оба. Вылезайте!

— Мы насчет электричества, — решился сказать водитель, выбираясь из машины, широко разведя руки.

— У нас есть некоторые вопросы касательно ваших счетов, — добавил сухощавый.

— Нет, у нас вообще-то нет никаких вопросов касательно ваших счетов, — поправил его водитель. — Мы просто решили съездить узнать, нет ли каких…

— Кто вас послал? — перебил его Крешимир.

— Ну, эти… — смутился водитель. — Мы насчет электричества.

— Баран, ты не слышишь, что у тебя человек спрашивает? — разгневанно рявкнул Бранимир, протиснулся между братьями и прижал ствол пистолета к щеке сотрудника «Электродистрибуции». — Кто вас послал, говнюки?

— М-м-мы насчет электричества, — повторил несчастный дрожащим голосом. — Нас никто не п-п-послал. Мы сами приехали.

— Крешо, дай я его прикончу, — попросил старшего брата Бранимир. — Когда одного шлепнем, другой сразу заговорит.

Крешимир застыл на месте, обдумывая предложение, а потом замотал головой:

— Ведите их в дом. Папа сообразит, что с ними делать.

Оба незваных гостя в синих комбинезонах стояли на коленях, со связанными за спиной руками, во дворе под шелковицей, старый Йозо угрожающе прохаживался вокруг них с пистолетом-пулеметом в руках, а Крешимир, Бранимир и Домагой отошли в сторону и с любопытством следили за ним.

— Говоришь, Ратко, — обратился Йозо к водителю.

— Нет, господин, я Ненад. Он Ратко, — сказал водитель, кивнув в сторону своего товарища.

— Ненад, — поправился Йозо. — То, чем ты занимаешься, Ненад, дело поганое. Ты и сам знаешь, что поганое.

Ненад опустил голову и пристыженно закивал, чтобы не обидеть пожилого человека. К тому же еще и вооруженного.

— Ты, скорее всего, хороший человек, — продолжал Йозо задумчиво. — Я это по твоему лицу вижу. Ты не плохой, просто тебя впутали. Ты попал в плохую компанию. Берешь с людей деньги за электричество. А когда ты заставляешь человека платить за электричество, тебе никогда не приходит в голову, что на месте этого человека мог бы быть твой отец? Или твоя мать? Знают ли твои папа и мама, чем ты занимаешься, Ненад? Разве они так тебя воспитывали, чтобы ты забирал у людей деньги за электричество? Знают ли они, разбойник, где ты сейчас находишься?

Ненад, опустив голову, горько заплакал, а Йозо счел, что заплакал тот из-за его слов, что он растрогал парня упоминанием о родителях и об их стыде из-за морального падения своего сына. Это заставило старого Йозо Поскока расчувствоваться. Сердце его дрогнуло. А как же иначе, ведь он и сам отец.

— Ну, давай, — шепнул он Ненаду, уже помягче. — Скажи, сынок, кто вас послал, и, возможно… Я ничего не обещаю, но, возможно, я вас оставлю в живых.

— Никто нас не посылал, уважаемый. Мы сами приехали, — подал голос Ратко.

— Папа, дай мне его прикончить! — крикнул Бранимир. — Дай мне разделаться с одним, и другой сразу же…

Йозо знаком руки остановил его и наклонился совсем близко к лицу сотрудника «Электродистрибуции».

— Не надо лгать, парень. Нехорошо это — лгать, — терпеливо продолжил он. — Я знаю, что вас кто-то послал, и я знаю даже, кто именно… Неделько! — Тут он замолчал, посмотрел Ратко в глаза и усмехнулся, увидев, что попал в точку. — Крешо, ты помнишь Неделько? — распрямляясь, спросил Йозо у старшего сына. — Не помнишь, ты еще маленьким был, когда этот стервятник заявился сюда со счетами за электричество. Задал я ему тогда перца, больше и в голову не приходило сюда соваться. И как он поживает, этот товарищ Неделько? — снова обратился Йозо к прибывшим. — Не болит ли у него колено?

— Он хромает, — сказал Ратко.

— Хромает, — повторил Йозо сентиментально. — Он еще дешево отделался. Я ведь только ногу ему прибил гвоздями. А сначала-то хотел ухо отрезать. — Тут Йозо снова повернулся к старшему сыну: — Я уже и нож держал у него над ухом, да твоя мать не позволила. «Не надо, Йозо, на глазах у ребенка», — сказала. В те времена она со мной еще разговаривала. А теперь смотри, — продолжал старик недовольным тоном, снова обратившись к пленным. — Отпустишь человека, я бы сказал, пощадишь его жизнь, и негодяй будет тебе благодарен. А так! — Йозо сделал выразительный жест, согнув руку в локте кулаком вверх. — Одного отпустишь, а на пороге два других. Не-е-ет, так дело не пойдет. — Он тряхнул головой, резким движением затвора послал пулю в ствол и направил пистолет-пулемет на сотрудников «Электродистрибуции». — Йозо больше так не облажается.

— Пожалуйста, не надо! Умоляем вас, господин Поскок! Мы не хотели! Нам так жалко, это никогда не повторится! Смилуйтесь! Бога ради, не стреляйте! — в отчаянии заскулили дуэтом пленники в синих комбинезонах, но Йозо уже приподнял ствол и немного отвел голову в сторону, потому что его пистолет-пулемет был старого образца и при выстреле дымил.

«У-у-у-у! У-у-у-у! У-у!» — снова послышался тот же звук, и старик замолк, а Крешимир, Бранимир и Домагой навострили уши.

«У-у-у-у! У-у-у-у! У-у!»

— Да это тоже ихние! — рявкнул Йозо. — Крешимир, Бранимир, Домагой, быстро. На позиции!

Трое братьев мигом сорвались с места и стремительно рванули в сторону дороги, но тут по всему Змеиному ущелью пронесся резкий свист, и Звонимир, который весь день провел на дежурстве в наблюдательном укрытии, встал на каменный выступ и широко замахал сверху рукой отцу и братьям.

— Ложная тревога! — крикнул он. — К нам едет дон Стипан!

Синий «фольксваген-пассат» настоятеля из Смилева, незавидная обязанность которого, в частности, состояла и в заботе о душах обитателей этой почти заброшенной деревушки, через пару минут остановился у них во дворе.

— Слава Иисусу и Марии! — приветствовал всех святой отец, выбираясь из машины.

— Во веки веков, — смиренно пробормотали Поскоки.

— Что нового, люди добрые?

— Да вот живем себе потихоньку, дон Стипан, — сказал Йозо.

Крешимир махнул рукой в сторону автомобиля священника и заметил:

— Как-то странно мотор звучит.

— Пожалуй, — согласился священник. — Я вот тоже на днях это заметил. Как будто его что-то душит.

— На первый взгляд, похоже, инжектор полетел.

— Ну, доброго тебе здоровья, взгляни-ка, что там, — сказал священник, протягивая Крешимиру ключи от машины, а потом обернулся и спросил про двоих связанных, стоящих на коленях: — А это кто такие?

— Бандиты, ваше преподобие, — отвечал ему глава семьи. — Явились содрать с нас деньги за электричество. Грабят народ. Если бы вы приехали на пять минут позже, живыми бы их не нашли.

— Нельзя, Йозо, грех это — людей убивать.

— Эх, да у тебя все грех.

— Это грех, Йозо. Смертный грех. Отпусти этих людей, даже если они тебя обидели, никогда больше так не сделают.

— Да сделают, Стипан мой, сделают, то и дело ко мне приезжают. Уже второй раз за тридцать лет требуют деньги за электричество. Не могу я больше такое терпеть.

— Господин Поскок, это какая-то ошибка. Даю вам слово, мы никогда больше к вам не приедем, — попробовал вмешаться в разговор Ненад из «Электродистрибуции», но на него никто не обратил внимания.

— Йозо, послушай меня, — сказал священник, осторожно приближаясь к хозяину дома. — По-христиански будет простить, — продолжил он, кладя руку на пистолет-пулемет и опуская ствол. — Освободи людей.

Йозо покрутил головой и, глядя на пленных, тяжело вздохнул.

— А вам повезло, — недовольно сказал он и повернулся к сыновьям: — Отведите их в подвал.

— Йозо, не надо. Отпусти людей, — снова сказал священник, уже умоляюще.

— Э, теперь и ты, так тебе все и подай, — сказал Йозо. — Я пощадил их жизни, как мы и договорились. И больше меня ни о чем не проси. Они мои пленные.

Дон Стипан остановился и несколько секунд укоризненно смотрел Йозо в глаза, но тот не уступал.

— Значит, не отпустишь?

— Не отпущу.

— Ну ладно, — сказал его преподобие.

— Может, поешь чего-нибудь? У нас осталась мамалыга с вишней.

— Да нет, спасибо, меня дома обед ждет, — сказал дон Стипан, осторожно садясь на стул в кухне.

— Не знаешь, что упускаешь, ну да ладно. Чем же мне тебя угостить? Хочешь пива, ракии, а может, тебе кофе сварить?

— Давай кофе и какого-нибудь сока, если есть.

— У меня есть все, что пожелаешь, друг мой. А что тебя вдруг к нам привело?

— Месса по твоей покойной жене, во второй четверг будет год, как она умерла.

— Ну и ну! — удивился Йозо. — Неужели прошло столько времени? А кто заплатил за мессу?

— Она сама, перед тем как умереть. Заплатила за заупокойные службы на десять лет вперед. «Знаю, мои и не вспомнят», — она так и сказала, и вот, не ошиблась. Твоя покойная жена была очень набожной.

— Должно быть так, раз ты говоришь, ты знал ее лучше, — сказал Йозо.

— Когда ей бывало тяжело, она всегда надеялась на доброго Бога.

— Ну, что поделаешь. Кто не ошибается?

Его преосвященство на мгновение замолчал, пытаясь сообразить, как следует понимать замечание Йозо, и разглядывая кухню, в которой Домагой готовил ему кофе. На полке над холодильником стоял календарь, открытый на февральской странице, хотя на дворе уже был апрель, а рядом с ним — заваливающаяся набок пыльная фотография в рамке: несколько мужчин в камуфляжной военной форме. В центре нетрудно было узнать Крешо Поскока, выглядевшего гораздо моложе, чем сейчас, он обнимал кого-то высокого, улыбающегося, с калашниковым на груди и в лихо заломленной фуражке. Когда священник увидел в раковине гору грязной, местами заплесневелой посуды, от отвращения у него скривилось лицо. Что-то желтое пригорело к плите, вся стена над которой была в разноцветных пятнах от многолетней готовки.

— Вот, отче, не хотят мыть посуду, — сказал Йозо, заметив, куда смотрит священник. И кивнул на Бранимира, который только что присоединился к ним за столом: — Тут как-то вот этой обезьяне лень было вымыть тарелку, так он ел из пепельницы.

— Из пепельницы? — удивился дон Стипан.

— Из большой хрустальной пепельницы. Чистых тарелок не осталось, так этот умник налил себе суп в пепельницу.

Бранимир улыбнулся, довольный своей находчивостью.

— Ну вот, ему смешно, — недовольным тоном продолжил его отец. — Не дай бог! Всю жизнь приучаешь детей к порядку, и все без толку. Когда раздеваются, все до одного бросают штаны на полу. Боятся, что руки отвалятся, если аккуратно заправить постель. А о стирке я даже и говорить не хочу. Один выстирает себе рубашку и повесит сушиться, а другой ее утащит с веревки и наденет, и начнется драка.

— Тяжело в доме без женских рук, — заключил дон Стипан, отпив кофе, который только что поставил перед ним Домагой.

— Да что ты, это тебе так кажется, — сказал Йозо и ладонями похлопал себя по животу. — Я на шесть килограммов поправился.

— Имей в виду, при твоем росте это заметно.

Йозо Поскок вздрогнул и, прищурившись, с ненавистью глянул на него. Если бы такое замечание о его росте высказал не священник, а кто-то другой, то без предупреждения получил бы оплеуху. Бранимир, знавший отцовское слабое место, поднял голову, с радостью ожидая гневной реакции, а Домагой испуганно сделал шаг назад. Тут и дон Стипан заметил, что в кухне неожиданно как-то похолодало. К счастью, напряженность снял Крешимир, войдя и бросив на стол ключи от «пассата».

— Как я и думал, полетел инжектор.

— Значит, дело серьезное?

— Да не особо. Его нетрудно и поменять, — сказал старший сын, садясь за стол. — Но надо купить новый насос, а это двести евро. Сколько лет машине?

— Совсем новая, и полутора лет нет.

— Значит, она еще на гарантии?

— Думаю, да.

— Ну, тогда ерунда, отвези ее на сервис, они должны бесплатно устранить проблему. Но только поскорее. Ты, конечно, можешь на ней пока покататься, но долго она не протянет. Что еще скажешь? — спросил Крешо, поставив локти на стол и сплетя пальцы.

— Да ничего, я вот приехал сказать, что месса за упокой вашей матери будет в следующий четверг.

Крешимир слегка опустил голову и серьезно кивнул, как оно и полагается, если упоминают покойника.

— Я спросил у вашего папы, как вы без нее обходитесь, он говорит, что все у вас хорошо, — продолжил дон Стипан. — Рад был это услышать.

— Да какое там! Какое хорошо, Стипан мой, — возразил Крешо.

— Посмотрите-ка на него, — подал голос Йозо. — А что же тебе не нравится?

— Все, — сказал Крешимир горько. — Все не нравится. Вот, пожалуйста, дон Стипан, например, трусы. Резинки растянулись, все трусы у нас вот такие, — он развел руки в стороны, чтобы показать, и развел он их ого-го как. — Если иду, извините за выражение, отлить, мне их и снимать не надо: так растянуты, что можно просто высунуть.

— Эх, трусы ему мешают, — с издевкой сказал Йозо в адрес старшего сына.

— Не только трусы! — возмутился Крешимир. — Посмотри на рубашки Домагоя.

— А что не так с моей рубашкой?

— Оторвалась пуговица, и он пришил фиолетовую, с маминого жакета. Хорошо хоть нужного размера, — продолжал Крешимир.

Домагой стыдливо прикрыл ладонью обтянутую фиолетовой тканью пуговицу размером с монету в одну куну — она и правда колола глаз на сине-белой клетчатой рубашке.

— А посмотри на Бранимира. Со дня маминых похорон носит черные суконные штаны.

— Да вы чего, хорошие штаны, что тут такого, — примирительно сказал Йозо.

— Одни и те же штаны, папа, — подчеркнул Крешимир. — Нельзя носить целый год одни штаны.

— Да, пожалуй что так, — согласился все-таки Йозо и обратился к Бранимиру: — Правильно тебе брат говорит. Елки зеленые, Бране, ты бы мог и переодеться.

— В этом доме ничего ни на что не годится с тех пор, как мамы не стало, — взволнованно продолжил Крешимир. — Ходим во всем мятом, грязном, небритые, как звери в этих горах.

— Ну ладно, можно и без оскорблений, — сказал папа тихо.

В кухне Йозо Поскока повисла неприятная тишина. Было очевидно, что его старший сын сказал что-то, что всех их давно мучило и в чем им было стыдно признаться.

— Кхм! — тихо кашлянул наконец дон Стипан и тоном знатока обратился к Поскокам: — Боюсь, что из ситуации, в которой вы оказались, есть только один выход. Кому-то из вас придется жениться. Если хоть один приведет сюда жену, всем станет легче.

Услышав такие слова, Поскоки испуганно переглянулись, утратив от потрясения и недоверия дар речи. Бранимир нервно хохотнул, но тут же замолк, сообразив, что всем сейчас не до смеха. Никто не ожидал, что священник может сказать нечто столь ужасающее. Никто, кроме, наверное, Крешимира, который, с отсутствующим видом глядя перед собой, подушечками пальцев собирал по столу крошки.

— Хочу, чтоб ты знал, дон Стипан, — наконец произнес он, — я тоже об этом думаю.

— Крешо, сын мой… — произнес Йозо умоляющим тоном.

— Никогда не верил, что скажу это, — продолжал Крешимир, не обращая внимания на отца, — но, может, действительно нужно жениться. Нельзя так дальше, отче. Нельзя жить без женщины.

Священник молча кивнул.

— Крешо, подумай еще, — предупредил его отец. — Подумай, не надо повторять мою ошибку.

Крешимир задумчиво кивнул, но выглядел при этом как человек, который принял трудное для себя решение и не собирается от него отказываться.

— Я до сих пор ничего вам не говорил, потому что и сам не был уверен, — сказал он, — но я уже давно думаю о том, чтобы поехать вниз, в город, и найти себе жену.

Это заявление всех потрясло, но никто ничего не сказал. Один только Домагой, самый младший и чувствительный из них, любимец покойной матери, которая растила его почти как девочку, раз уж дорогой наш Бог не дал ей дочку, стыдливо спрятал лицо в грязную оконную занавеску и безутешно зарыдал.

Вторая глава

описывает нехватку женщин, в том числе и в городах, а также предупреждает о зараженных невестах, предлагающих себя через компьютер; кроме того, выплывает на поверхность тот факт, что сербы не умеют проигрывать, а под конец начинается дождь, и это совсем не плохо

Звонимир прислушался к шуму воды в ванной, потом к шагам по коридору, шороху ткани, скрипу двери и сухому кашлю старшего из братьев. Думал, что слышит его только он, однако Бранимир, его близнец, лежавший на соседней кровати, тоже не спал.

— Он уедет, — шепнул Бране.

— Уедет, — согласился Звоне, и ему вдруг стало так тяжело, как будто кто-то сел ему на грудь.

— Если найдет жену, может, и не вернется.

— Он вернется.

— Думаешь?

— Да сто процентов, — тихо сказал Звоне, хотя, вообще-то, не был в этом уверен.

Солнце должно было вот-вот выглянуть из-за зубцов гор, по камням разливался румянец, а двое пленников печально смотрели через зарешеченное окно подвала, совершенно не замечая всей этой красоты. В лесочке над домом запел щегол, Крешимир как раз в это время ставил в машину сумку. Захлопнув багажник, он замер, вслушиваясь в веселое пение. Окинул взглядом деревню, в которой провел почти всю свою жизнь. Тридцать восемь лет. Если отнять войну, то он едва ли хоть раз ночевал не в Змеином ущелье. На кухне загорелся свет, в окне появился папа. Несколько мгновений он мрачно смотрел на сына. Крешимир хотел как-то с ним попрощаться, но стоило ему поднять руку, как Йозо отошел от окна, оскорбленно задернув занавеску. Крешо почувствовал себя глупо и сделал вид, что собирался пригладить волосы на затылке. Потом сел в «гольф», включил зажигание и с тяжелым сердцем тронулся в путь.

— Крешо, братан, счастливого пути! — крикнул ему вслед Домагой, дежуривший на смотровой площадке над ущельем, и он, не оборачиваясь, махнул ему рукой.

Была середина апреля, и первые ростки шалфея уже украсили склоны фиолетовыми цветами.

Когда Крешимир спустился на главное шоссе, на перекресток возле развалин бывшего придорожного ресторанчика, рядом с которым росла дикая смоква, уже совсем рассвело. Поле в низине напоминало пестрое лоскутное покрывало из остатков разных тканей: коричневые трапеции вспаханной земли, зеленые луга, желтые поля пшеницы, продолговатые заплатки виноградников. Крошечный трактор полз по змеившейся между полями белой дороге. Лужи, оставшиеся после дождя, сверкали как жидкое золото, и весь край трепетал в утреннем зное.

Крешо ехал и ехал через множество гор, через долины и села, мимо окруженных кипарисами церквей и набитых всякой всячиной придорожных магазинов, перед которыми на перевернутых ящиках сидели мужчины с пивом, мимо дворов, где среди высокой травы ржавела сломанная сельскохозяйственная техника, мимо грязных овец, пасшихся на каменистых склонах, мимо женщин с тачками, полными клевера, и сгорбившихся под школьными рюкзаками детей, а потом за очередным поворотом перед ним открылось синее море с сероватыми очертаниями островов вдалеке. Движение стало гуще, после того как Крешимир добрался до примитивных белых кубиков пригородных торговых центров, предприятий и складов. В густой череде грузовиков и фур он чуть не проскочил поворот к городу, а потом еще целый час кружил по улицам, один раз даже проехал по встречной полосе, пока не нашел бледно-желтый шестиэтажный дом, который смутно помнил с каких-то давно прошедших времен.

Тетя крепко обняла его и расплакалась, а дядя взял у него куртку и принес тапки. Извинения и уверения в том, что он не голоден, как и обычно, не были приняты всерьез. Не успел Крешимир оглядеться, как уже сидел за столом в кухне и набивал рот жирной яичницей с колбасой, а тетя с дядей сидели рядом и смотрели на него влюбленными глазами.

— С этим сейчас трудно, сынок, — сказал дядя Иве, когда Крешимир сообщил, зачем приехал. — Нет женщин. Смотрю я на нынешнюю молодежь и вижу — ни у кого нет девушки. Здесь у нас, в городе, тоже большая нехватка.

— Да ладно, — ободряюще сказала тетя Роса, погладив Крешо по голове, — может быть, найдется какая-нибудь старая модель, по скидке.

— Да ни черта! — воскликнул дядя. — Все они теперь замуж выскакивают, не успеешь ахнуть. Ну вот ты знаешь Алфиревича, того, у которого дочка глухонемая, он работал со мной. Помню, годами твердил: «Иве, только бы мне удалось хоть как-то ее замуж выдать». А ей, клянусь Блаженной Девой, еще тридцати не было, как она уже три раза побывала замужем и потом развелась. Стоит ей кого найти, глядишь, через полгода уже с ним рассорилась.

— А как же она ссорится, глухонемая? — задумчиво спросила тетя.

— Глухие, слепые, хромые, слабоумные, немые, лопоухие, болтливые, курящие, проститутки, лесбиянки, короче, любая особа женского пола, — с воодушевлением продолжал дядя, — все они в наше время запросто выходят замуж. Но все-таки я как-то не знаю… Может, лучше поискать через агентство.

— Какое агентство? — удивился Крешимир.

— Сейчас есть агентства, я в газете читал недавно, ты им сообщаешь свои данные, кто ты и откуда ты, что бы хотел и как бы хотел, а компьютер выкатывает женщину, которая тебе больше всего подходит. Не надо искать, бегать повсюду, поговорят пять минут — и все решено.

— О, я бы к таким, которые из компьютера, даже палкой не прикоснулась, — заметила тетя подозрительно. — Откуда ты знаешь, здорова ли девушка, не заражена ли…

— Заражена? Чем еще заражена? — оторопел дядя Иве.

— Как чем? Компьютерным вирусом.

— Ладно, Роса, хватит, помолчи. Помолчи, пока никто не услышал. Ну как человек может заразиться вирусом от компьютера?

— Ну ладно, я не знаю… — сказала Роса осторожно.

— Вот я и вижу, что не знаешь. Вмешиваешься в такие дела, о которых понятия не имеешь.

— А ты тогда найди себе через агентство какую-нибудь поученей меня, — отрезала тетя и повернулась к старшему сыну покойной сестры: — Не слушай ты, что этот глупец говорит. Никто из твоих через компьютер не венчался, и тебе тоже незачем. Пойди пройдись по улицам. Погода хорошая, весна, в городе полно симпатичных девушек, приятно посмотреть. Зачем тебе агентство, когда рядом столько Божьих сокровищ.

— Я рассказал, только чтобы облегчить ему задачу, — сделал еще одну попытку дядя Иве.

— Да, как же! — отбрила его Роса. — Те, которые ждут, чтобы им нашло агентство, наверняка какие-нибудь лентяйки, которые все время сидят на диване и лопают шоколадные вафли. Чтобы найти парня, нужно потрудиться, пошевелиться, одеться, привести себя в порядок, накраситься, заинтересовать его, нужно уметь говорить, уметь смеяться, быть и умной, и красивой, и желанной, и хитрой… Нужно попотеть, сынок, а не сидеть дома и ждать, когда все само тебе в руки придет. Через компьютер?! Не смешите меня!

— Ну, по правде говоря, — неуверенно начал Крешимир, — я бы хотел попробовать найти одну девушку. Единственную, с которой я… Ну, не знаю, как это сказать… Мы с ней были вместе…

— Так у тебя есть девушка? — изумился дядя. — Что же ты сразу не сказал!

— Ну, не то чтобы… — промычал Крешо с опаской.

— А кто она такая, мы ее знаем? — прервала его тетя радостно.

— Нет, вы ее не знаете, это одна официантка…

— Что ж, хорошая работа.

— Она работает в кофейне, куда мы ходили во время войны, когда нас отпускали с позиций.

— Ну и как же ее…

— Жираф, — поспешил уточнить Крешо.

— Девушку звали Жираф? — растерялся дядя Иве.

— Воимяотцаисына… — перекрестилась тетя.

— Да нет, — объяснил Крешо. — Я думал, вы про кофейню меня спрашиваете. «Жираф» — это так кофейня называется, а девушку зовут Ловорка. Она бы вам понравилась. Она такая… довольно высокая, крупная. И у нее голубые глаза.

— Голубые глаза самые красивые, — сказала тетя. Она была очарована.

— А ты ей сообщил? Она знает, что ты приедешь? — спросил дядя.

— Мы с ней какое-то время не общались. Я же вам сказал, мы виделись, когда еще была эта, ну…

— Война? Во время войны? — перебил его дядя.

— Ну да.

— Пятнадцать лет назад?

— Да ладно, пятнадцати, поди, не прошло.

— Мальчик мой, прошло не намного меньше, — сказал дядя с беспокойством. — Ну хорошо, а после этого-то вы с ней еще хоть раз виделись?

Крешимир покачал головой, и дядя и тетя с беспокойством переглянулись.

— Крешо, дорогой мой, не знаю, что и сказать, — проговорил дядя. — Если ты столько лет не давал девушке о себе знать, трудно предположить, что она тебя все еще ждет.

— Ты думаешь? — удивился Крешо.

— Она же женщина, ей нельзя верить.

— А кто знает, может быть, и она его тоже ждет, — сказала тетя, хотя по ее голосу было слышно, что в такую возможность она не верит.

Крешо неожиданно посмотрел на нее как-то умоляюще, сломленно, с таким беспомощным выражением, какого Роса никогда на его лице не видела. Он выглядел почти как мальчик, когда вполголоса, запинаясь, пробормотал:

— Будь что будет, а я бы хотел ее найти… Мне прямо как-то… Откуда я знаю… Она как-то запала мне в сердце.

— Любимый ты мой, — расчувствовалась Роса. — Найдем мы ее. Найдем, глупенькую, пусть она хоть в Коста-Рику уехала.

Всю одежду, что была и на самом Крешимире, и в его сумке, Роса забрала постирать. Решительно погнала его под душ, потом заставила побриться, а когда он из ванной зашел в отведенную ему комнату, на кровати его ждало чистое белье, брюки и рубашка, все дядино, а с дядей они были примерно одного роста и телосложения. Застегивая рубашку, Крешимир посмотрел через окно на улицу и вдруг почувствовал себя потерянным и неуверенным, забравшись так далеко от дома. Ему вдруг показалось, что он поступает неправильно, и захотелось вернуться к себе в горы. Должно быть, у него помутился рассудок, когда он подумал, что в городе, который ему почти незнаком, сможет найти женщину, о которой почти ничего не знает.

Его знания о женщинах вообще были довольно скудными. На женщин он смотрел осторожно и издали, совершенно не представляя себе, как к ним подступиться. Как-то, много лет назад, когда ему было тринадцать или четырнадцать, он почувствовал в груди неясную тягу к одной девочке из своего класса, Сандре, с парты перед ним. Он проводил бесконечные уроки, не отводя взгляда от ее затылка и напряженно обдумывая, как начать разговор. Прошла неделя, потом следующая, потом целый месяц, потом еще один, закончилось полугодие, весна сменила зиму, наступили теплые дни, приближался конец учебного года, а он по-прежнему страстно таращился на ее конский хвост, слегка оттопыренные уши, непослушные колечки волос на шее и ничего не мог придумать. В конце концов, может быть даже уже и утомленная его молчаливым, маниакальным наблюдением, Сандра однажды обернулась и стыдливо улыбнулась ему, а он смутился, словно его поймали на чем-то постыдном, и по какой-то причине, которую позже не мог себе объяснить, не раздумывая, а как-то инстинктивно дал ей пощечину.

— А может, девочка хотела показать, что ты ей нравишься, — сказала ему мать, которую из-за этого происшествия классная руководительница вызвала в школу, и Крешо удивленно посмотрел на нее. Ему казалось смешным, когда кто-то хромал или заикался, вляпывался ногой в коровью лепешку или падал с трактора. Улыбаться можно было, только когда над кем-то потешаешься, и он решил: девочка улыбнулась, потому что он был не причесан, воротник его рубашки съехал в сторону или под носом висела сопля. То, что улыбка может выражать чью-то симпатию к тебе, было для него поразительной новостью. И он решил в следующий раз попытаться выступить дружелюбно.

К сожалению, следующего раза не представилось. Сандра больше никогда не улыбнулась Крешимиру, да и другие девочки, наученные ее опытом, испуганно отворачивались, стоило ему на кого-то из них посмотреть. В школе он был одинок, с ним никто не дружил, в основном, видимо, благодаря репутации семьи и преданиям о династии Поскоков, а отчасти, конечно, и его отшельническому нраву. Он не был членом ни одной из школьных компаний, и у него не было ни единого приятеля, который бы ему доверял и делился бы с ним своим завтраком, и никогда никакой Мате не сообщал ему, что Зоран передавал, что Миранда сказала, что он нравится Люции.

— Как ты познакомилась с папой? — спросил он как-то раз у матери, надеясь, что ее пример прольет свет на правила загадочной социальной игры в сближение с девочками.

Мама улыбнулась, было видно, что ей приятно об этом вспоминать.

— Мой папа застукал его, когда он пытался украсть у нас теленка. У него был выбор: или жениться на мне, или получить пулю в голову.

Крешимир не знал, как этим воспользоваться. Никто и ничто не могло ему помочь. Он окончил начальную, а потом и среднюю школу, но девочки так и остались для него непонятными далекими существами, и желание, которое трепетало в нем, со временем стало безмолвным, тяжелым и печальным. Он утолил его один-единственный раз, во время войны, в феврале тысяча девятьсот девяносто третьего года, в дождливую среду, когда он с несколькими парнями из своего взвода пошел выпить пива.

У них уже стало обычаем каждый раз после того, как на позициях их сменит другое подразделение, а они вылезут из грузовика в своей казарме в Сплите, отправляться в кофейню «Жираф» на улице Чехова сыграть несколько партий в дартс и выпить несколько банок пива перед тем, как разойтись по домам до следующей пересменки. Они все знали официантку, крупную, нохорошенькую, жизнерадостную и горластую Ловорку, а Ловорка знала их, и солдаты наполовину в шутку, а наполовину всерьез заигрывали с ней. Все, кроме Крешимира, который всегда держался немного в стороне. В тот вечер он как раз собрался уже уходить, чтобы успеть на последний автобус, идущий до Смилева, когда она шепотом обратилась к нему из-за стойки:

— Извини, можно тебя кое о чем попросить?

Она застала его врасплох, потому что в первый раз за все время обратилась прямо к нему. Но то, что он услышал дальше, было еще более неожиданным.

— Ты бы не мог побыть моим парнем? — спросила Ловорка.

Крешо смутился, его щеки залились румянцем.

— Я имею в виду, просто так, сделать вид, что ты мой парень.

Крешимир Поскок успел только изумленно приоткрыть рот. Официантка наклонилась к нему через стойку, оказавшись совсем близко, и принялась тихо объяснять:

— Один полицейский, он сейчас зашел в кофейню… Не оборачивайся, — предупредила Ловорка. — Каждый день приходит и надоедает мне. Считает себя бог весть кем, а на самом деле глуп как пробка. Мне тошно делается, когда его вижу. Поэтому я придумала: ты сыграешь роль моего парня. Чтобы он увидел, что я с тобой, и не решился подойти. Тебе не трудно?

— Нет… Не трудно… Можно, почему нет… — пробормотал Крешимир.

— Хорошо, — сказала Ловорка. — Тогда я тебя сейчас поцелую.

— Зачем?! — перепугался Крешо.

— Так ты мой парень или нет? — спросила официантка просто и чмокнула его прямо в губы.

— О-о-о! Что это было? — весело крикнул один солдат из его взвода, он до войны работал в отделе культуры газеты «Свободная Далмация», и потому сослуживцы называли его Культурой.

— Что тут удивительного? Мне что, нельзя поцеловать своего парня? — спросила официантка, а слово «парня» произнесла умышленно громко, чтобы было слышно на всю кофейню.

— Ах вот так? Я и не знал, что он твой парень, — удивился Культура.

— Ты много чего не знаешь, дорогой мой, — самоуверенно сказала Ловорка, а Крешимир просто сидел с глупой улыбкой и чувствовал во всем теле такой жар, будто в него плеснули бензином и потом бросили горящую спичку. Попробовал выпить, чтобы погасить этот огонь, но его руки дрожали так, что он чуть не облился пивом.

— Разрази меня гром, оказывается, мы зря мололи языками, надеясь тебя закадрить, — весело сказал сержант Миле. — А ты выбрала самого молчаливого.

— Я всегда говорил, те, которые вечно сидят молча, — самые опасные, — сказал Желько Кларич, в мирное время водитель фуры.

— Спокойный, тихий, замкнутый, немного кровожадный, — подвел черту Культура.

Крешо застенчиво улыбался, а внутри у него все цвело от гордости, словно он действительно какой-то опасный соблазнитель. Было очень приятно, что у него есть девушка, пусть даже и не по-настоящему. Как бы нечаянно он оглянулся посмотреть на надоедливого полицейского, которому был обязан своим неожиданным счастьем. Худой молодой человек лет двадцати пяти, ненамного старше самого Крешо, с большими залысинами, судя по которым он через несколько лет совсем облысеет. Сидит в углу за столом и нервно кусает нижнюю губу, постукивает ногой, смотрит на него водянистыми светло-голубыми глазами.

— О чем задумался, любимый? — неожиданно спросила Ловорка из-за стойки и положила на руку Крешимира свою ладонь, маленькую и холодную.

Даже много лет спустя он будет помнить, как она произнесла слово «любимый» и прикоснулась к нему рукой, еще влажной после мытья стаканов.

— Люди, прекратите, я не могу это слышать, — закричал Миле, притворяясь сокрушенным. — Это просто нож в сердце.

Ловорка, не отводя взгляда от Крешо, улыбнулась словам Миле.

— Как там у вас было? — спросила она.

— Где? На позиции? Да так, неплохо, — сказал Крешо. — Один раз нас обстреляли из минометов, потом мы три дня не могли выбраться из бункера, но вообще-то…

— Три дня? — ужаснулась официантка.

Крешо серьезно кивнул.

— А все из-за него. Вот из-за этого, — вмешался Миле, указывая на Культуру.

— Да ладно, мать твою, и вовсе не из-за меня, — пытался защищаться Культура.

— Из-за тебя, из-за тебя, — твердо повторил сержант. — Все так получилось из-за тебя и глупого шаха.

Ловорка никак не могла понять, какая связь между шахом и минометным обстрелом, и военным пришлось ей объяснить. Их позиция была на одной из гор над Клеком, в районе Дрниша, а через две горы от них располагались сербы. В телевизоре война выглядит очень динамично, но на самом деле солдаты в основном играли в карты, читали ковбойские романы, разогревали гуляш и пердели. За все девять месяцев, что они провели там, их взвод не выпустил в сторону сербских позиций ни одной пули или снаряда, да и сербы тоже были миролюбивы. Они друг о друге почти ничего бы и не знали, не будь радиостанций. А так, со скуки пользуясь «Моторолой», они подкалывали друг друга, оскорбляли, как принято говорить, на национальной почве, вели жаркие политические споры, обменивались похабными анекдотами и так далее, пока как-то вечером один командир с сербской стороны, некий поручик Любиша, не спросил:

— Алло, усташи, а в шахматы у вас там кто-нибудь играет? Эти мои здесь сплошные болваны, не могут отличить ладью от ферзя.

Ему ответил Культура, сказал, что готов с ним сыграть. А там, в бункере, у них не было ни шахматной доски, ни шахмат, и Культуре приходилось все держать в голове. Он сидел в углу с «Моторолой» в руке, глядя в одну точку и время от времени коротко что-нибудь сообщая Любише.

— Конь на d4!.. Пешка с c2 на c3!.. Ладья на g7!..

А поручик Любиша с другой стороны отвечал:

— Слон с f2 на b5!.. Ладья на a4!.. Пешка на e5!

Начали они после ужина, и до самого утра, всю ясную зимнюю ночь над дрнишскими горами на радиоволнах продолжалась их шахматная битва. Когда луч солнца пробился через крошечную амбразуру в каменном бруствере, а весь взвод лениво потягивался в спальных мешках, Культура с растрепанными волосами, не спавший всю ночь, бледный, закончил историческую дуэль победным восклицанием:

— Ферзь на d7! Шах и мат!

— Ух, едрить твою тить! — горько выругался на другом конце волны поручик Любиша.

Пять минут спустя с сербских позиций начался беспощадный минометный обстрел, который без единой паузы продлился семьдесят два часа.

— Сербы, они такие! — недовольно вздохнул сержант Миле. — Не умеют проигрывать.

— Да послушайте вы меня, я здесь ни при чем, — попытался еще раз оправдаться Культура.

— Нет, при чем. Можешь мне не рассказывать, я знаю сербов, — поставил точку в дискуссии сержант, но не сдержался и добавил: — А знаешь, что я тебе скажу, если он еще когда-нибудь позво…

— Культура, не надо больше, прошу тебя как брата… — умоляюще вмешался в разговор Кларич.

— Нет, нет, — сержант пригрозил поднятым вверх указательным пальцем. — Если этот четник еще захочет поиграть в шахматы, ты, Культура, опять соглашайся и опять надери ему задницу. Запомни мои слова, надери ему задницу, мать его так! Ради хорватского народа, ради вдов и сирот, изгнанников и беженцев!

— Люди, может, уже хватит, меня жена ждет, — сказал Кларич.

— Сейчас, только допьем, — ответил Миле.

— Подбросить кого-нибудь до дома? — предложил Культура. — Поскок, тебя как обычно?

— Он еще немного посидит со мной, — сказала Ловорка, прежде чем Крешимир успел открыть рот. И хотя он хотел сказать совсем другое, возражать не стал.

— Хм, я мог бы и сообразить, — произнес сержант. — Слушай, — он обернулся к Крешо, — береги эту девушку, ты за нее лично мне отвечаешь… А ты, — обратился он к Ловорке, — если тебя эти здесь…

— Пошли, пошли… — перебил его Кларич. — На сегодня тебе хватит.

Военные ушли, а Крешо остался стоять прислонившись к стойке и глядя влюбленными глазами на официантку, которая начала рассказывать ему о новостях — своей жизни и своих близких: о родственнице, которая выскочила за наркомана; и о тете, у которой депрессия после того, как полгода назад погиб ее пес; о соседях, у которых взорвался баллон с газом, как раз когда они закончили ремонт в квартире; и о подруге, которая смертельно перепугана из-за того, что у нее запаздывает менструация; о своей куме, которая была свидетелем на ее миропомазании и которой много лет назад гадалка точно предсказала проблемы со щитовидной железой; и о человеке, у которого она снимает комнату и который, как она случайно увидела, роется в ее трусиках. Ловорка молола и молола без остановки, а Крешимир смиренно и даже с интересом кивал, хотя никого из людей, о которых она рассказывала, не знал и никто из них для него ничего не значил. Он, как зачарованный, смотрел на прядь волос, упавшую ей на лицо.

Вечер близился к концу, людей в кофейне становилось все меньше, так что теперь и Ловорка смогла присесть рядом с ним и закурить сигарету. Выпустив дым, она сказала, что хотела бы покрасить несколько прядей в синий цвет, и что боится зубных врачей, и что любит носить сапоги c облегающими брюками, и что еще в школе научилась печатать десятью пальцами и умеет набирать текст вслепую, и что она быстро пьянеет и уже после двух бокалов вина у нее начинает кружиться голова. Крешо собрал всю свою храбрость и убрал с ее лба непослушную прядь волос, а она наклонилась и нежно его поцеловала. Кончиком языка она прикоснулась к его губам, и ему показалось, что это он только что выпил два бокала вина. Поцелуй настолько ошеломил его, что он чуть не свалился со стула.

— Горан, ты еще что-нибудь хочешь, а то я через двадцать минут закрываю? — спросила Ловорка у полицейского: кроме них в кофейне оставался только он. Крешимир почти забыл об этом чудаке, который несколько часов мрачно сидел за столиком в углу и молчал, постукивая ногой.

— Нет, спасибо, — хрипло произнес Горан.

Вскоре ушел и он, а Крешимир ждал официантку, которая молниеносно навела чистоту в туалете и помыла несколько оставшихся стаканов.

Крешо и Ловорка вышли из кофейни вместе, на улице лил дождь.

— Неужели он где-то здесь? — шепотом спросила Ловорка, опуская металлические жалюзи на двери.

Крешимир огляделся и в бледном свете уличного фонаря, сквозь завесу дождя увидел в дверном проеме соседнего здания полицейского Горана.

— Стоит там, на той стороне улицы.

— Больной, — сказала Ловорка с раздражением. — Миллиард раз ему говорила, чтобы отстал от меня, а он все приходит. — И протянула Крешимиру зонтик, причем ему потребовалась всего секунда-другая, чтобы понять, чего она от него ждет, еще до того, как он представил себе идущие под дождем пары.

Он раскрыл зонтик, она прижалась к нему, и тогда Крешо осторожно обнял ее за талию.

— Тебе не трудно меня проводить? — сказала Ловорка. — Я здесь близко живу.

— Да чего ж тут трудного.

Официантка прильнула к нему сильнее, и он еще крепче обнял ее. На город обрушился настоящий ливень, который поливал их со всех сторон в зависимости от направления порывов ветра, так что они тут же промокли до нитки, несмотря на зонт. Крешо и Ловорка пошлепали по ручьям, текущим по улицам и с клокотанием исчезавшим в канализационных люках. К счастью, она жила действительно близко: через три улицы они остановились перед ее домом. Но Крешимир все-таки почувствовал разочарование, когда они отделились друг от друга. Да даже если бы мела метель, он мог бы до утра идти рядом с ней, с ее теплым и трепещущим телом, вдыхая цветочный запах ее дезодоранта.

— Ну вот, пришли, — сказала Ловорка, остановившись под карнизом. — Большое тебе спасибо, ты меня спас.

— Ничего… Не за что.

— Хочешь, дам тебе зонтик?

— Да не нужно, и так дойду.

— Как же, дойдешь, возьми зонтик, по такой погоде можешь и не дойти. А где, кстати, ты живешь-то?

— В Змеином ущелье.

— Да где это, мать твою?

— От Смилева наверх, в горы.

— От Смилева и наверх, в горы? — ошеломленно повторила Ловорка.

— Примерно семь километров, — коротко пояснил Крешимир. — Дорога там не из лучших.

— Так ты не из Сплита?

Крешимир покачал головой, мол, нет.

— И что ты собираешься теперь делать? От Смилева и наверх, в горы, примерно семь километров?

— Прогуляюсь до автовокзала, выпью там чего-нибудь, а в половине шестого уже будет первый автобус.

— Ох, мать твою за ногу! — выругалась девушка, потом на несколько мгновений задумалась и в конце концов решилась: — Давай, заходи, переспишь ночь у меня.

— Да не надо, правда…

— Ладно, не валяй дурака, еще не хватало тебе в такую погоду всю ночь болтаться на автовокзале. Пошли, хоть обсохнешь и выпьешь чашку чая.

Она открыла дверь подъезда и впустила его. Лифт был весь разукрашен рисунками, залеплен жвачкой и кисло подванивал.

— Только потихоньку, чтобы не разбудить хозяев, — улыбаясь неизвестно чему, предупредила девушка.

Крешимир испуганно вслушивался в работу механизма лифта, и ему было не до смеха.

Она взяла его за руку и провела по темному коридору. Лампу на маленьком комоде включила только после того, как закрыла дверь комнаты, прижав при этом палец к губам и давая понять, что должно быть совсем тихо. Комната оказалась узкой, в ней поместились только старая оттоманка, накрытая простыней, а сверху клетчатым одеялом, комод у изголовья, рядом шкаф, на полу потертый ковер. К стене была пришпилена фотография какого-то мужчины. Увидев его, Крешимир почувствовал дикий приступ ревности.

— Это что, твой парень?

— Кто?

— Этот, на стене.

— Дурачок, это же Мел Гибсон.

Крешимир серьезно кивнул, хотя такой ответ его вовсе не успокоил. Ловорка включила электрический обогреватель и над ним на ручку оконной рамы повесила мокрую куртку, потом сбросила туфли и поставила их сушиться на полу рядом с обогревателем.

— Снимай куртку, не стой в мокрой, — сказала она, и Крешимир послушался.

Девушка достала из шкафа два полотенца и одно протянула ему — вытереть волосы, после чего осторожно выскользнула из комнаты. Вскоре где-то в глубине квартиры послышался шум воды из крана, потом шаги, звуки бачка в туалете, снова кран, опять шаги, еле слышное позвякивание ложек. Через пару минут она вернулась с двумя чашками чая.

— Садись, что стоишь.

Он присел на край оттоманки, рядом с ней. Некоторое время они маленькими глотками пили горячий чай. Ловорка смотрела на Крешо с интересом, а он почему-то старался не встретиться с ней взглядом.

— У тебя ноги мокрые?

— Нет, — сказал он, посмотрев на свои прочные зеленые военные ботинки.

— Все равно разувайся. Ляжем здесь рядом. Мне нужно выспаться, да и ты не можешь всю ночь сидеть как сыч.

— Да ты не беспокойся, мне не…

— Ладно, не валяй дурака, — перебила она его.

Потом они опять некоторое время молчали и пили чай.

— Твою мать! — неожиданно выпалила она. — Почему не сказал, что ты не из Сплита?

Крешимир пожал плечами, не зная, как объяснить, почему он утаил столь важный факт.

— Ты все время молчишь. Наверняка ты по гороскопу Рыба, — заключила Ловорка. — Давай допивай, и пошли спать.

Она встала и, открыв створку шкафа, переоделась за ней в голубую хлопчатобумажную пижаму. Крешимир стыдливо отвернулся.

— Ты тоже раздевайся, — сказала она. — Не ляжешь же ты в мою постель одетым.

Он испуганно разделся, оставшись в белой футболке и оливковых армейских трусах до колен, а она легла и завела будильник.

— И не вздумай меня лапать, — строго предупредила его, когда он вытянулся рядом, а потом погасила свет, повернулась к нему спиной и сказала: — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил Крешо.

Некоторое время они лежали в темноте и слушали, как дождь барабанит по оконному стеклу. Он вспомнил, что не успел отлить, но побоялся попроситься в уборную.

— Знаешь, — сказала вдруг девушка, — тот полицейский, сегодня вечером. Не такой уж он страшный, чтобы я сама с ним не справилась… Я бы смогла это и без тебя сделать, но только… Мне как-то вдруг захотелось, чтобы ты был моим парнем… Понятия не имею, с чего мне это приспичило… Не знаю, ну, хорошо, некрасивым тебя не назовешь… Но ты все время молчишь… Всякий раз, как придешь в кофейню, только сидишь да молчишь… Матерь милосердная, как же меня бесит, что ты все время молчишь… Да скажи же хоть что-нибудь!

— А что сказать?

— Не знаю, — сказала Ловорка обескураженно.

Потом они опять некоторое время лежали и слушали дождь.

— Крешо! — она снова подала голос.

— Да?

— А ты бы хотел поцеловаться?

— Да.

— И я тоже.

Потом повернулась к нему, нащупала его голову, взяла ее в свои ладони и жарко поцеловала горячими губами, проникнув ему в рот влажным подвижным языком. Крешимир схватил ее за волосы, а она укусила его губу. Он лизнул ее шею, а она тихо застонала и протиснула колено между его ног. Когда он схватил ее за ягодицы, она начала страстно извиваться.

— О-о-о, скотина! — выдохнула она и тут же села на него верхом. — Скотина невоспитанная, в первый раз меня трахаешь и думаешь, что получишь все что угодно. Так ты думал, а? Так думал, признавайся?

— Нет… Да нет же, матерью клянусь.

— Ладно, сказки мне не рассказывай, знаю я вас, мужиков.

Крешимир с трудом вспоминал все детали того безумного вечера, что было сначала, что потом, в его памяти все чувства смешались, вкус ее пота и слюны, сладковатый запах между ее ног, ее теплая, тяжелая грудь на его лице, пряди волос, подрагивание бедер, стоны, вздохи и всхлипывания.

— Ох, беда! Ох, беда мне! — дважды шепнула она из темноты голосом, в котором смешались отчаяние и восхищение.

Крешимир ясно помнил, может быть, только этот необычный момент. Никогда раньше не испытывал он ничего подобного и толком не понимал, что происходит. Лишь почувствовал, что она беспомощна и вся во власти какой-то неизвестной страшной силы, которая одновременно и ужасна, и сладка, которая ее пугает и которой она страстно стремится отдаться, и ему вдруг захотелось ее защитить.

— Все хорошо… Хорошо, ты со мной, — повторял он, успокаивая ее, сам, в сущности, не понимая, что говорит. Слова приходили к нему сами собой, слетали с губ помимо его воли. И, похоже, это были хорошие слова.

А еще он ясно помнил судорожные объятия на заре, возле лифта, когда она провожала его.

— Скажи, что ты меня любишь, — приказала она, совсем просто.

— Я тебя люблю.

— Врешь.

— Я тебя люблю.

— Врешь, гад, — прошипела она с гневом, оцарапав его лицо.

— Я тебя люблю, Ловорка, — попытался он еще раз, умоляюще.

— Душа моя, — сказала она нежно.

Они с трудом оторвались друг от друга. В конце концов Крешимир опоздал на первый автобус.

Он пообещал прийти в следующую среду, перед очередной пересменкой на позициях. Но буквально через два дня его бригаду неожиданно перебросили в Боснию, под Ливно, где они оставались следующие четыре месяца. В занесенных снегом горах при воспоминании об официантке из кофейни «Жираф» его мучило отчаяние. По мере того как шли дни, она казалась ему все более далекой, и наконец, когда их всех отпустили по домам, он, отчасти из-за чувства вины, отчасти из-за стыда, но в основном по глупости, не сообщил Ловорке об этом и не приехал к ней.

Третья глава

говорит о том, что капитализм — это динамичная система, в которой ничто не остается там, где было раньше: кроме того, одной женщине кажется, будто на дереве мужчина, а полицейские поют песни Миши Ковача

— Вот видишь, это Сплит, — сказал ему дядя Иве следующим утром, когда они оглядывались на длинноногих девушек, которые шли мимо в коротких юбках, потряхивая грудью в расстегнутых блузках. — Весной всегда хочется развестись, а осенью всегда радуешься, что этого не сделал… Ну да ладно, — продолжил он, — тебя сперва еще женить нужно, на этой твоей… Как ты сказал ее зовут?

— Ловорка.

— Ловорка, точно. И ни на ком другом, только на ней?

— Да.

— Хм! Это существенно сужает наши возможности, — выразился дядя по-научному. — Романтичная идея, что на всем белом свете только она одна настоящая и без нее жизнь не жизнь, не очень рациональна. Сынок, в действительностине всегда все так, как в песнях Миши Ковача. На твоем месте я бы от такой мысли отказался и взял первое, что попадет в руки, но если ты все-таки настаиваешь, то вот, прошу, улица Чехова.

Они остановились в начале затененной густыми вечнозелеными дубами улицы, вдоль которой тянулись пятиэтажки с обветшалыми фасадами.

— Кофейня, мне кажется, была чуть дальше… Погоди, — сказал Крешо, пытаясь сориентироваться. — Да, точно, помню, здесь был банк. А дальше, метров через пятьдесят, кофейня.

От волнения он даже побежал, а дядя Иве, уже давно распрощавшийся с молодостью, смиренно пошел за ним следом.

— Я все это помню, я знаю, где мы! — крикнул Крешимир и вдруг остановился, застигнутый врасплох. — Не понимаю, — сказал он растерянно, показывая рукой на витрину с губной помадой, тенями для век и флаконами духов, над которой розовыми буквами было написано: «Нарцисс». — Кофейня была здесь.

— Ты уверен? Может, посмотрим еще где-нибудь поблизости?

— Да зачем? Стопроцентно, я знаю этот дом, здесь была кофейня.

— Улица Антона Павловича Чехова, двадцать три, — прочитал дядя Иве табличку возле входа. — Ну ладно, — добавил он, берясь за дверную ручку, — как говорится, на карту-то смотри, а у крестьянина спроси.

Внутри они чуть не потеряли сознание от запахов, которые слоями висели в воздухе: леса и цитрусовых, цветов, ликера и шоколада, мха, бумаги, корицы и мускуса — невероятной смеси, в облаках которой стояли две забальзамированные и чересчур накрашенные молодые женщины, одна рыженькая, другая блондинка.

— Простите, у нас только один вопрос, — начал дядя. — Мы ищем девушку, которая работала здесь в кофейне.

— Но это не кофейня, — ответила блондинка.

— Бог с тобой, дочка, я же не слепой. Я спрашиваю про кофейню, которая была здесь раньше.

— Вот здесь, с этой стороны, была барная стойка, а тут, на моем месте, — игровой автомат, — показал Крешимир дяде Иве. — Это здесь, точно. Теперь я все вспомнил.

— Я, ей-богу, ничего не знаю ни про какую кофейню, — сказала блондинка и обернулась к рыженькой: — Лиле, может, ты слышала, что здесь была какая-то кофейня?

Лиле покачала головой, дескать, ничего не знаю ни про какую кофейню.

— А давно вы здесь? — спросил дядя Иве.

— Мы? С утра.

— Да нет, я не об этом. Давно тут парфюмерный?

— А-а, вот вы о чем. Ну так примерно с полгода, — сказала Лиле.

— А что же тут было до того, как мы открылись? — задумалась блондинка.

— Может, видеопрокат? — предположила рыженькая.

— Точно, — согласилась ее коллега. — Видеопрокат… Видеопрокат «Сириус».

— Они сейчас на бульваре Мажуранича, — сообщила Лиле.

— Большое спасибо вам, девушки, — вежливо поблагодарил дядя Иве, а потом, уже на выходе, ему попалась на глаза реклама туалетной воды. — «Босс»? Это что-то такое для начальников, да? — Он оглянулся и посмотрел на продавщиц: — А нет ли у вас какого-нибудь парфюма для простых рабочих? Чего-нибудь, например, для строителей или плотников?

Ни та, ни другая не знала, что на это сказать.

— Э-э, так я и думал, — заключил дядя.

В «Сириусе» на бульваре Мажуранича был только один человек, какой-то парень, который работал там всего две недели и ничего не знал об истории видепроката и о том, что раньше он находился по адресу Чехова, двадцать три, и тем более о том, что там раньше располагалась кофейня. Пришлось ждать хозяина, который должен был вот-вот прийти. В результате Крешо с дядей целых сорок пять минут топтались в помещении, разглядывая коробки с фильмами.

— А нет ли у вас того фильма с таким высоким актером? — вдруг спросил дядя Иве.

— Как его имя?

— Я не помню, как его имя, но вы его наверняка знаете. Господи, да такой высокий! Волосы причесывает на пробор сбоку, всегда в кожаной куртке. Немного похож на Фрфу Мужинича в молодости.

— Боюсь, не смогу вам помочь, — беспомощно признался парень.

— Ладно, неважно, — сказал дядя Иве, а потом тихо прокомментировал Крешо: — Сейчас любого болвана берут на работу в видеопрокат.

Когда наконец появился хозяин, парень показал ему на ожидающую его пару.

— Никогда никакой кофейни там не было, — сказал хозяин «Сириуса», когда они объяснили, зачем пришли.

— Как это не было, я прекрасно помню, что была, — соврал дядя Иве.

— Кофейня-бар «Жираф», — добавил для верности Крешимир.

— Увы, я не знаю. До того, как мы туда переехали, там был копировальный центр. Они прогорели, когда его владелец, некий Матас, так его звали, сел в тюрьму.

— В тюрьму?! Надо же! — изумился дядя. — А что этот бедняга натворил?

— Евро подделывал.

— Ну, молодец!

— Навестите его в Билице, может, он что-то и знает.

На следующий день около полудня Крешимир с дядей сдали свои удостоверения личности при входе в окружную тюрьму в Билице, прошли через металлодетектор и сели на два простых деревянных стула в комнате для свиданий. Вскоре охранник привел Ерко Матаса, осужденного за подделку банкнот, тот сел напротив, скрестил на груди руки и враждебно уставился на посетителей.

— Это вам. Небольшой знак внимания, — сказал дядя Иве, подтолкнув к нему коробку шоколадных вафель и блок сигарет.

Матас угрюмо шмыгнул носом и даже не посмотрел в сторону подарков. Иве стало немного неловко, но он не позволил себе растеряться.

— Мы пришли к вам, чтобы получить определенную информацию, — начал он. — Мы разыскиваем одну женщину, которую вы, возможно, знаете, она работала…

— Двести кун! — почти грубо прервал его заключенный.

— Простите?

— Это вам обойдется в двести кун.

— Договорились, — сказал дядя Иве и потянулся за бумажником.

Ерко Матас взял купюру и подозрительно посмотрел ее на просвет.

— У него глаз опытный, — пояснил дядя Крешимиру.

— Итак, что вас интересует? — спросил фальшивомонетчик, пряча двести кун в карман синей тюремной робы.

— Мы ищем одну официантку, которая работала в кофейне «Жираф». Вдруг вы вспомните. Кофейня была на улице Чехова, в доме двадцать три, там же, где был ваш копировальный центр. Девушку звали Ловорка, и она, вот так, немного…

— На месте центра кофейни не было, во всяком случае я об этом ничего не знаю, — снова перебил дядю Иве Матас. — До меня там находилась мастерская по ремонту обуви, хозяином был Маринко Шево. Может, он вам что-то расскажет. Маринко уже на пенсии, живет в Омише, улица Жертв Блайбурга, дом семнадцать, третий этаж, квартира Ковачич. Еще вопросы есть?

— Если он Шево, то почему на двери написано «Ковачич»? — поинтересовался дядя Иво.

— Квартира оформлена на жену, — объяснил фальшивомонетчик, взял сигареты и вафли и ушел.

В Омише, на улице Жертв Блайбурга, дом семнадцать, третий этаж, Маринко Шево в пижаме открыл им дверь, впустил в комнату, показал на тахту, сам уселся в кресло и продолжил на приставке играть в Call of Duty.

— Такой молодой, а уже на пенсии, — произнес дядя Иве просто так, чтобы что-то сказать, но этому человеку действительно не могло быть больше тридцати.

— Позвоночник, — объяснил сапожник-пенсионер, не отрывая взгляд от экрана.

— Позвоночник — это беда, — сочувственно кивнул Иве.

— Мы пришли, потому что нам сказали, что вы можете нам помочь, — начал Крешимир. — Мы ищем одну девушку, которая работала в кофейне, там, где вы…

— Говнюк! — сказала, проходя через комнату на кухню, какая-то женщина, судя по возрасту, супруга Шево.

— Корова! — кратко парировал Шево, пробегая с автоматом в руках через какие-то развалины.

— Кофейня «Жираф» была там же, где ваша мастерская по ремонту обуви, на Антона Павловича Чехова, двадцать три… — продолжил Крешимир.

— Не было там никакой кофейни, — перебил его Шево, давая автоматную очередь по двум вражеским солдатам. — Или я никогда про нее не слышал…

— Осел! — перебила его жена, возвращаясь из кухни.

— Бестолочь! — лаконично бросил он ей в ответ и продолжил: — На том месте до меня у одного типа, Елича…

— Там за сгоревшим грузовиком два немца, — предупредил его дядя Иве.

— О, спасибо, — сказал бывший сапожник и двумя меткими выстрелами ловко ликвидировал обоих нацистских бандитов. — Так вот, у Елича там была мастерская по ремонту и обслуживанию стиральных машин.

— Елич? Может быть, знаете, где он сейчас?

— Не имею никакого… А-а-а-а! — Он вдруг вскрикнул и упал, сраженный пулей немецкого снайпера, который ловко укрывался на башне церкви.

— Неужто тебе конец?! — злорадно крикнула из соседней комнаты жена. — Неужели он тебя, гада, убил?! Черт бы побрал и тебя, и тот день, когда я за тебя вышла!

— Все перемешалось, — недовольно пробурчал Крешимир, когда они покинули квартиру Шево.

— Капитализм, динамичное общество, — объяснил ему дядя. — Ничто не остается там, где было раньше.

Елича, который ремонтирует стиральные машины, оказалось не так уж трудно найти на новом месте, на Пуянке, но зато они здорово намучились, пока несколько дней искали албанца, который до Елича арендовал помещение для ведения бизнеса на улице Чехова, двадцать три, и давно уже вернулся к себе домой. После того как они поговорили по телефону с десятком его внуков, племянников, сестер и других родственников, им наконец-то позвонил кондитер Синан Фехмиу из Струмицы, который направил их к парикмахерше Татьяне Крагич. Однако госпожа Татьяна тоже не слышала про кофейню «Жираф», хотя та была на месте ее парикмахерской, так что она послала их к пекарю Шиме Лозе. От пекаря Шимы Лозы Крешимир с дядей Иве попали к часовому мастеру Юре Кодричу, который посоветовал им поискать фотографа Мате Ливаду.

После почти двух недель поисков Крешимир совсем одурел от множества имен и адресов, давняя любовь стала казаться ему потерянной, и он решил бросить поиски. Дяде пришлось уговаривать его сделать последнюю попытку: пойти в Мертояк к Мате Ливаде на Одесскую улицу, дом семнадцать. Они поднялись на восьмой этаж и только хотели позвонить в дверь, как она открылась и из квартиры вышел священник.

— Слава Иисусу Христу! — приветствовал его дядя Иве, как и положено.

— Во веки веков. Вы родственники? — спросил священник и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Бедняга. Боюсь, долго не протянет.

— Что поделаешь, нас всех это ждет, — ответил дядя философски.

Они протиснулись мимо священника в квартиру и направились по коридору в спальню, где, окруженный своими близкими, умирал Мате Ливада, известный нескольким поколениям жителей Сплита как Фото Мате. Его супруга, сыновья и снохи с удивлением посмотрели на неожиданно появившихся мужчин, которые как раз собирались объяснить, зачем пришли, но неожиданно с постели подал голос умирающий.

— Крешимир, — шепнул старик почти неслышно, показывая узловатым пальцем на Крешо, и его желтое лицо неожиданно озарилось. — Я тебя сразу узнал.

— Вы знаете, кто я? — спросил Крешо, поспешно подошел к кровати и, потрясенный, упал на колени.

— Конечно я знаю, кто ты. Она тебя точно так и описала, — сказал Мате Ливада, положив ладонь Крешимиру на темя, и стал нежно поглаживать его волосы. — Я уже больше десяти лет жду, когда ты придешь. Даже думал, вот, умру и никогда тебя не увижу…

— Прошу вас, перестаньте, хватит, ему нельзя утомляться, — подала голос одна и снох Ливады.

— Госпожа, прошу вас, не перебивайте их, — попросил дядя Иве. — Это судьба. Судьба! — воскликнул он страстно.

— Когда кофейня закрылась, Ловорка пришла ко мне и сказала: «Дядя Мате» — она всегда звала меня дядя Мате, — продолжал старый фотограф слабым шепотом. — «Дядя Мате, — говорит, — если меня будет искать один высокий темноволосый симпатичный парень, вы ему скажите, где я». — «Скажу, душа моя, почему бы не сказать», — говорю ей. Она потом сто раз заходила в мою фотостудию спросить, не приходил ли ты. Каждый день. Иногда по нескольку раз. Уж очень она любила тебя, бедняжка…

Из глаза дяди Иве, хоть он и был не из тех, кто может запросто заплакать, выкатилась крупная слеза.

— А где она сейчас? Где она?! — спросил нетерпеливо Крешемир.

— Она сейчас… кх! кх! — начал было умирающий, но ему помешал приступ кашля.

— Где она?! — в отчаянии воскликнул Крешо еще раз.

— Люди, опомнитесь. Человек умирает! — возмутился сын Ливады.

— Она сейчас работает в… в… в… кх! кх!.. в кофейне «Зебра», — начал старик, снова собравшись с силами.

— В кофейне «Зебра»? Где эта кофейня «Зебра»?

— На Чехова кх!.. кх!.. кх!.. На Чехова, двадцать восемь, — шепнул старик и перед тем, как из его утомленных легких вырвался последний выдох, добавил: — Кофейня «Зебра», прямо напротив того места, где была кофейня «Жираф». — И тут его голова утонула в подушке, глаза закрылись, и Фото Мате умер.

— Примите мои искренние соболезнования, — с достоинством произнес дядя Иве, протягивая руку вдове.

— Это был великий человек, — добавил он, обмениваясь рукопожатиями со старшим сыном Ливады.

— Нам всем будет его не хватать, — шепнул снохе, судорожно обнимая ее.

От парфюмерного магазина «Нарцисс» до видеопроката «Сириус», мимо окружной тюрьмы, Омиша, Пуянке и Струмицы, Татьяны Крагич, Шимы Лозы и Юре Кодрича и до Маты Ливады с Одесской, семнадцать, Крешимир с дядей снова вернулись к вечнозеленым дубам на улице Антона Павловича Чехова. Они проплутали четырнадцать дней, чтобы узнать, что достаточно было просто перейти на другую сторону улицы.

— А что, если она тут больше не работает? — спросил Крешо неуверенно за миг до того, как войти в «Зебру».

— Ну, мать твою, тогда тебе останется только повеситься, — малодушно заметил Иво.

Они вошли в кофейню и остановили официанта.

— Добрый день. Простите, дружище, мы ищем Ловорку.

— Да Ловорки нет, не работает, — сказал официант.

— А что, уволилась или… — испуганно начал Крешо.

— Замуж выходит, взяла отпуск на неделю.

— Выходит замуж?! — воскликнул изумленный дядя Иве. — А за кого?

— Я так и знал, — сказал Крешимир и от отчаяния ударил лбом по мишени дартса. — Она выходит за того, за Мела Гибсона.

Официант бросил быстрый удивленный взгляд на Крешимира, а потом повернулся к дяде:

— Она выходит за Горана Капулицу.

— За Горана Капулицу? Ничего себе! — остолбенел Иве.

— Кто такой Горан Капулица? — спросил Крешо.

— Ты не знаешь, кто такой Горан Капулица? — удивился официант.

— Понятия не имею, кто этот Горан Капулица.

— Горан Капулица — начальник жупанийского полицейского управления, — объяснил дядя Иве. — Самый молодой из всех полицейских начальников в стране. Большая шишка.

— Простите, а вы, случайно, не Крешимир? — задумчиво глянув на Крешо, неожиданно спросил официант.

— Да, Крешимир, а что?

— Ничего, я узнал вас по описанию.

— Крешо, пошли домой, нет смысла. Послушай, что говорит тебе твой дядя Иве, что было, то было. Ваши пути разошлись. У нее своя жизнь, муж…

— Он ей не муж!

— Да, пока не муж, но очень скоро им будет. Каково бы сейчас было, если бы ты за пять дней до венчания появился у нее на пороге. Оставь женщину в покое. Да я говорю это и из-за тебя: если сейчас ее увидишь, будет только хуже. Не трогай рану, пусть зарастет.

— Эта не зарастет.

— Зарастет, зарастет.

— Нет, дядя. Пятнадцать лет не зарастала, не зарастет и теперь, — сказал Крешо, глядя в глубь небольшого парка на виллу, видневшуюся сквозь кроны платанов. — Я должен ее увидеть, а там будь что будет.

— Ну хорошо, должен так должен. Хочешь, я пойду с тобой?

— Не надо. Отправляйся-ка ты домой.

— Я тебя в машине подожду.

— Дядя, поезжай домой, — решительно сказал Крешо, вылез из машины и, срезая угол, по косой, двинулся через парк.

Все его тело неприятно трепетало. Стоило ему добраться до усыпанной белой галькой дорожки, как он вдруг почувствовал сильнейшее напряжение и странное чувство незащищенности, как будто находился в простреливаемом пространстве, где его подстерегала неизвестная опасность. Встреча с женщиной, которую он предал, вызывала у него такой ужас, что, пройдя еще несколько метров, он вдруг почти помимо своей воли остановился: ноги отказывались служить, его парализовал страх. Он беспомощно оглянулся и увидел, что дядя все еще там, в машине.

— Катись отсюда! — взбешенно рыкнул он в его сторону. — Езжай домой, болван!

Дядя Иве негодующе покачал головой, но мотор все же включил.

Крешимир двинулся дальше. Прошел весь парк и остановился на тротуаре, этот адрес дал им официант из «Зебры»: спокойная улица на Бачвице, немного запущенный, но все еще красивый трехэтажный дом, перед которым росла большая искривленная сосна. Красный детский велосипед и мяч лежали на газоне возле деревянного сарая, за которым виднелась живая изгородь из лавра. Вокруг было тихо. Крешо толкнул железную садовую калитку и, когда она скрипнула, на мгновение замер. Потом шагнул во двор и остановился, не зная, что теперь делать, и тут же ужасно испугался, увидев, как Ловорка проходит мимо одного из открытых окон на втором этаже. В глупой панике он подбежал к сосне и спрятался за стволом, хотя к окну никто даже не подошел.

Крешимир простоял так, неподвижно, не меньше минуты, прежде чем осмелился снова выглянуть. Он уставился на искривленный сильными морскими ветрами ствол, который почти достигал фасада здания, и тут ему в голову пришло нечто совершенно неожиданное. Еще не успев осознать, насколько идиотский его план, он уже карабкался по сосне, хватаясь за ветки и стопами нащупывая опору на узловатом и местами потрескавшемся дереве с толстенной корой. В какой-то момент кусок коры под ногой отломился, и Крешимиру пришлось крепко обнять ствол, измазав смолой лицо и одежду, чтобы не соскользнуть вниз. Наконец он добрался до ветки, которая была не больше чем в полутора метрах наискосок от окна Ловорки. Это была спальня, он видел часть кровати, рядом комод, над ним — большое зеркало. А потом появилась она.

Что-то напевая, Ловорка рассматривала себя в белом подвенечном платье, и это была столь волшебная картина, что у него перехватило дыхание. Она была еще красивее, чем он помнил, видимо, за прошедшие годы сбросила несколько килограммов. Разглядывая ее с дерева, Крешимир внезапно разрыдался, по его щекам покатились слезы. Вцепившись в ветку, он трясся от плача. Вдруг у него из горла вылетел стон, и Ловорка увидела его отражение в зеркале.

— Крешо! — воскликнула она ошеломленно, а он испугался, растерялся, отпустил ветку и с почти пятиметровой высоты шлепнулся спиной на бетонную дорожку. К счастью, ничего страшного не случилось. Держась за поясницу, он тут же встал и, хромая, побежал к сараю, сердце его бешено колотилось.

— Крешимир! — крикнула она, подбегая к окну.

Но он уже притаился возле живой изгороди за деревянным сараем.

— Крешо! — позвала она еще раз и умолкла, решив, что все это ей почудилось, да и чем еще могло быть, как не миражом, — увидеть из окна спальни на втором этаже Крешимира Поскока, притаившегося на дереве напротив окна. Такое даже никому не расскажешь. Решат, что ты свихнулась.

Честно говоря, за последние пятнадцать лет у Ловорки были и более дикие видения, связанные с этим мужчиной. Она замечала его повсюду: в переполненном городском автобусе, в толпе на рынке, в очереди в банке, на лесах строящегося дома — в желтой защитной каске, он улыбался ей с разных плакатов. Желание увидеть Крешо бесчисленное количество раз материализовалось в проезжавших мимо автомобилях. Ловорку опалила безумная ревность, когда она приняла за него одного мужчину, который гулял с ребенком на Бачвицах, но самое удивительное было как-то раз, когда она случайно увидела его в телевизоре, в желтой спортивной форме, он бежал по левому краю и поднятой рукой давал знак полузащитнику послать ему мяч. Даже самые опытные болельщики, делавшие ставки в кофейне «Зебра», не могли заставить ее поверить, что в клубе «Интер» из Запрешича нет ни одного игрока по имени Крешимир Поскок.

Она закрыла окно и исчезла где-то в глубине квартиры, а Крешо внизу, за живой изгородью, проклинал себя за глупость и трусость. После такого детского поступка ему было неловко звонить в дверь ее квартиры, но он понимал, что должен сделать это, чтобы не жалеть потом всю жизнь. Он хотел уже встать, когда услышал у себя за спиной шуршание листьев. В тот же миг кто-то закрыл ему рот ладонью и чем-то сильно ударил по темени.

Оглушенный, Крешимир попытался вырваться, но вдруг стало темно, как будто на него набросили плотную ткань. Что-то твердое еще раз хрястнуло его по голове, и он потерял сознание.

Он пришел в себя в полном мраке, в тесном пространстве, видимо в багажнике какого-то автомобиля. Воняло бензином и гнилой картошкой. В голове пульсировала боль, Крешимир чувствовал, что из носа теплой струйкой течет кровь. Снаружи сначала слышался шум городского движения, но вскоре он стих, казалось, остался где-то вдали. Потом под колесами заскрипела щебенка, значит, машина свернула на второстепенную дорогу. Вскоре она остановилась, и кто-то вышел, хлопнув дверцей. Потом еще кто-то, видимо с другой стороны. Мгновение спустя поблизости остановился еще один автомобиль.

Кто-то открыл багажник и схватил Крешо, который принялся пинаться вслепую, так как на голову и плечи был натянут мешок. Руками двигать он тоже не мог.

— Цыц, мать твою! — выругался кто-то и два раза треснул его палкой по плечу.

Крешимир закричал, извиваясь от боли, а злоумышленники схватили его, вытащили из багажника, поставили на ноги и сдернули мешок. Они были на каком-то пустом пляже: Крешо и еще трое. Двое, в полицейской форме, держали его за руки, а третий, в штатском, встал перед ним и зловеще улыбнулся.

— Крешимир Поскок, — сказал он и изо всех сил ударил его по лицу. — Я знал, что ты явишься, — продолжил он, и Крешо посмотрел на него более внимательно.

За прошедшие годы этот тип изменился: потолстел, полностью облысел и заметно постарел, но его светло-голубые водянистые глаза остались такими, как были. По ним Крешо безошибочно узнал настырного полицейского, маньяка, который в тот дождливый вечер пятнадцать лет назад, сидя в углу, нервно постукивал ногой. Так, значит, Горан Капулица теперь начальникжупанийского полицейского управления. Когда официант в кофейне «Зебра» произнес его имя, Крешимир и не подумал, что речь идет о том самом говнюке.

— Я знал, что ты появишься, и ждал тебя, — презрительно продолжал Капулица. — Поэтому всегда держал рядом с ее квартирой двух человек, они тебя поджидали. Может, кто-то на моем месте и не стал бы, но я знал, нутром чуял, что однажды ты пожалуешь.

И тут Крешимир неожиданно оттолкнул державших его полицейских, левым локтем врезал по физиономии тому, что слева, а правым хрястнул их начальнику прямым ударом в нос. Капулица пошатнулся, отступил на несколько шагов, из его ноздрей фонтаном ударила кровь. Но полицейские уже опомнились. Тот, что был справа, ударил Крешо дубинкой по ногам, и тот рухнул на колени. Тогда подошел Капулица, схватил его за волосы, закинул голову назад и заглянул в лицо:

— Не сдаешься, да? Это я уважаю. Приятно видеть человека с такой силой воли. Только, знаешь, напрасно, ничего у тебя не выйдет!

— Мартышка! — беспомощно сказал Крешо, просто чтобы не молчать.

Капулица усмехнулся и продолжил:

— Ничего не выйдет, парень! Теперь она моя. В субботу обвенчаемся, и все будет кончено…

— Не будет кончено. Никогда не будет.

Капулица, продолжая улыбаться, подло ударил его ногой в живот, Крешо вскрикнул и согнулся от боли.

— Будет. В субботу она скажет мне «да», и это будет ее окончательным ответом, как в той игре «Кто хочет стать миллионером». Назад хода нет! Ты не знаешь Ловорку. В церкви, дав клятву перед Богом, она будет считать, что дело сделано. Как говорится, приняла Маре обет, обет она не нарушит. Ловорка будет только моей, как я того и заслуживаю. Я пятнадцать лет ждал ее, говнюк вонючий. Пятнадцать лет она только о тебе и говорила, ждала тебя, а я ее заклинал и упрашивал, ласкался, лгал, обещал, покупал подарки… И наконец, полгода назад, сломал ее. Теперь она выйдет за меня, а ты, мой дорогой Крешимир, отправляйся-ка с песнями домой. — И тут начальник полиции действительно запел, насмешливо глядя на Крешимира, сначала тихо и хрипловато, а потом все громче, самозабвеннее:

— Ну-ка, ребята! — обернулся Капулица к подчиненным, и все трио громко запело, обращаясь к Крешо:

Они пели так красиво, что Крешимир зажмурился и от восхищения поднял руки, но с окончанием припева трепет прошел, потому что на него со всех сторон посыпались удары. Они ногами и руками били его по голове, груди, животу и бедрам до тех пор, пока он снова не потерял сознание.

Четвертая глава

рассказывает о достойном сожаления отношении хорватской общественности к ветеранам войны, а потом одна стрелка часов совпадет с другой и появится апостольский нунций с бородкой

Кричали голуби, волны разбивались о скалы. Солнце обжигало царапины на его лице. Потом вдали раздался гудок судна, и он вроде бы услышал какие-то голоса. Ему казалось, что он уже много дней пролежал на пляже Жнян в разодранной одежде, окровавленный и избитый, до того как почувствовал на лице чье-то теплое дыхание. Он открыл глаза и совсем рядом увидел мокрую собачью морду, а над ней человеческое лицо. Вроде бы знакомое.

— Поскок, — строго сказал хозяин лица. — Что это за поведение?

— Сержант, — с трудом прошептал Крешимир и снова закрыл глаза.

Крешимир то приходил в себя, то терял сознание, но все же запомнил, как сержант Миле с трудом поставил его на ноги, а он снова беспомощно рухнул. Потом опять открыл глаза и обнаружил, что тот на плечах несет его в гору, а позже произнес с переднего сиденья: «Потерпи чуть-чуть, больница уже близко!», и Крешо ему ответил: «Не надо, не хочу в больницу!» И кто его знает, что он сказал еще и как вообще вспомнил название улицы и номер дома, но вскоре, когда Миле втащил его в квартиру, послышался крик тети. Его положили и долго переворачивали, раздевая, а он хотел только, чтобы его оставили в покое и дали поспать. Потом он взвыл, когда тетя Роса принялась промывать его раны ракией. Дальше последовали беспокойная ночь и ужасный сон, в котором Горан Капулица пел песни Миши Ковача, а Ловорка в белом подвенечном платье, с развевающейся на ветру фатой стояла на каком-то утесе над морем и, смеясь, махала ему рукой.

Когда он проснулся, солнце уже поднялось высоко, а дядя Иве сидел на стуле возле его кровати и озабоченно качал головой.

— Вот ведь какой осел, я же говорил ему, что буду ждать в машине, а он, умник, ему, мол, это не надо, — пробормотал дядя, а потом крикнул кому-то: — Ну вот, пришел в себя!

В дверях комнаты появились тетя Роса, сержант Миле и Культура.

— Здоро́во, Крешо, — приветствовал его Культура.

— Э-э, Культура, — слабым голосом произнес Крешо.

— Кларич сказал, что придет сразу пополудни. Когда я узнал про это дерьмо, сразу поднял на ноги нескольких ребят из нашего взвода, — серьезно объяснил Миле.

Крешо попытался встать, но тетя запротестовала:

— Ты куда? Немедленно вернись в кровать, дурень. Видишь же сам — еле на ногах держишься.

— Оставь, тетя. Нет у меня времени валяться, — простонал Крешо, схватившись за огромный почти черный синяк под ребрами. — Подождите на кухне, пока я оденусь.

Прежде чем надеть майку и джинсы, он мимоходом остановился перед зеркалом оценить свое состояние. Большой синяк на правом бедре, другой — на боку, еще по синяку на левом предплечье и под глазом. Дышать было больно, при вдохе казалось, что сломано одно из ребер. Кроме того, рассечены губа и бровь, распухло от удара ухо, выбит один зуб, еще два качаются. В остальном все было в порядке.

Крешимир пошел на кухню и сел за стол. Там тетя Роса разрезала яблочный пирог и варила кофе.

— Госпожа Роса, нет ли у вас немного молока? — вежливо поинтересовался Культура.

Тут и Кларич пришел. Крешимир, умолчав лишь о своем приключении на дереве, рассказал, как было дело. Все негодующе качали головами, стучали кулаками по столу и извинялись перед тетей Росой, что так грубо ругаются. Когда рассказ кончился, все, оторопев, замолчали, только тетя Роса не сдержалась и выступила:

— Вот ведь сучара, попадись он мне, глаза выцарапаю!

— Мерзавец! — сказал сержант Миле и повернулся к дяде Иве: — Вот видите, сеньор, что они творят с хорватскими ветеранами. А как ведет себя хорватская общественность? Никак. Хорватская общественность молчит.

— Едрена вошь, Миле, а какая тут связь между хорватскими ветеранами и хорватской общественностью? — запротестовал было Культура.

— Как это — какая связь?! — взорвался Миле. — Все же ясно. Девушка ждала, когда к ней с войны вернется хорватский рыцарь. И пока он вдали от нее рисковал головой и был готов положить свою молодую жизнь на алтарь Отечества, этот мерзавец подгадил и занял его место.

— Хорошо сказано! — горячо поддержала его тетя Роса.

— Вот этот молодой человек, он с чистым сердцем отправился защищать свою страну, а его обманули! — рявкнул Миле страшным голосом.

Крешимир, стыдливо кивая, согласился, что все сказанное сержантом — печальная правда.

— Все хорошо, но… — тихо заметил дядя Иве. — То, что она ждала его с войны, — не совсем точно. Она ждала его гораздо дольше.

— Пятнадцать лет прошло, — рассудительно добавил Культура.

— Неважно, да хоть пятьдесят. Речь идет о правах хорватских ветеранов, — неумолимо продолжал сержант, подчеркивая свои слова ударами кулака по столу. — Нельзя, чтобы кто угодно мог нас поиметь. Я считаю, что из уважения к нашей Отечественной войне, из уважения ко всем погибшим и пропавшим без вести, из уважения к изгнанным и беженцам эта несправедливость должна быть пресечена. Не за такое государство мы боролись. Нет и еще раз нет, дорогой мой господин Иве.

— Ну да, конечно, это так, но что теперь делать? — проговорил дядя Иве малодушно. — Девушка в субботу выходит замуж, а ему к ней даже не подойти. За ним следит полиция…

— Сеньор Иве, — перебил его Миле, самоуверенно улыбаясь, — на войне у нас бывали ситуации и потяжелее, но разве мы когда-нибудь уступали численно превосходящим нас сербо-коммунистическим оккупантам и их бородатым подручным?

— Никогда! — торжественно произнесла тетя Роса.

Однако разведывательные действия, которые в следующие два дня предприняла их маленькая тактическая группа, показали, что будет не так-то легко отстоять уважение к Отечественной войне, к погибшим, пропавшим без вести, изгнанным и беженцам. Кларич припарковал свою фуру на Бачвице и через дырку в брезенте понаблюдал в бинокль за виллой, после чего сделал обескураживающее сообщение: два полицейских автомобиля без номеров каждые восемь часов сменяются на улице, где живет Ловорка, и она остается под постоянным надзором даже вне дома.

Культура, со своей стороны, через журналистские связи разузнал, что на венчании в субботу в кафедральном соборе Святого Духа, кроме родственников и друзей жениха и невесты, градоначальника, жупана и министра внутренних дел, будет еще примерно пятьдесят полицейских, обычных и из спецназа. Приглашения на венчание отпечатаны втайне, никто не знает где именно, каждое пронумеровано и заверено подписью начальника полиции. Церковь тщательно осмотрена, и перед ней постоянно находится патрульная группа в форме; кроме того, можно предположить, что среди туристов, которые с кино- и фотокамерами постоянно толпятся возле этого знаменитого культурного и религиозного объекта, по крайней мере двое или трое будут замаскированными агентами полиции.

Задумчиво выслушав отчеты, сержант Миле тяжело вздохнул:

— Задуманное будет трудно осуществить силами четырех человек.

— Как это четырех? А я?! — воскликнул дядя Иве.

— Сеньор, не обижайтесь, но вы уже в возрасте, это не…

— Парень, чтобы я больше не слышал от тебя такого, — перебил его дядя гордо. — Дети у меня выросли, я дал им в руки хлеб, и мне больше нечего бояться. Если кто и погибнет, то пусть лучше это буду я, чем кто-нибудь помоложе.

Слушая его, тетя Роса тихонько высморкалась в фартук с цветами.

— Ну хорошо, если вы так хотите, — сказал сержант неохотно. Прикурил сигарету от зажигалки «Зиппо», на которой был выгравирован герб их воинской части, выдохнул дым и повернулся к Культуре: — Культура, тут нам потребуются твои шахматные мозги.

Культура разложил на кухонном столе карту города и, сконцентрировавшись, долго смотрел на нее, а потом вдруг принялся лихорадочно чертить на ней какие-то стрелки. После нескольких часов выкраивания и перекраивания, препирательств и согласований у них был готов окончательный план, самый лучший, какой они могли составить, принимая во внимание ограниченное количество людей и ресурсов. Это была смелая и рискованная акция. Всего один неверный шаг — и все кончится плохо, но даже если кто-то и сомневался в успехе, он этого не показывал.

Застегивая молнию на спине свадебного платья, мать смотрела на отражение Ловорки в зеркале, и от нее не укрылась подавленность невесты.

— Вот коза глупая, — сердито сказала она.

— Да не люблю я его, — шепнула Ловорка.

— Ну вот, опять за свое. Она его не любит. Как будто это важно. Вот иногда купишь туфли, а они тебе немного маловаты. Не беда же, разносятся. Ты что, думаешь, что кто-то придет с туфлей точно на твою ногу? Дорогая моя, ничего страшного! Золушке тоже не налезала, но она была женщина умная, разглядела: парень что надо — хорват, католик, спокойный, материально обеспечен, физически и душевно здоров, где жить есть… И что тебе еще нужно? Стиснешь зубы и обуешься. А если немного жмет пальцы или натирает пятку, ничего страшного. Главное — не остаться босой.

— Без пяти одиннадцать, стрелки совпали, кто-то обо мне думает, — вдруг задумчиво произнесла Ловорка, а мать поняла, что дочка ее вообще не слушала.

— Иди ты в жопу со своими стрелками!

В десять пятьдесят пять, точно по плану, перед двумя полицейскими в парадной форме, дежурившими на лестнице Перистиля, в глубине колоннады кафедрального собора появились двое священников в черных сутанах, с белыми колоратками под воротничками черных рубашек. Один высокий, прилизанный, в очках с толстой прямоугольной оправой, с ухоженной бородкой, другой пониже ростом и потолще, с усиками.

— Ваши приглашения, пожалуйста, — сказал один из полицейских, и священник, тот, что пониже, полез в левый внутренний карман, потом в правый и в оба внешних. Проверил даже брюки, смущенно улыбаясь сотрудникам Министерства внутренних дел.

— Похоже, они остались в отеле, — наконец проговорил он, виновато глядя на полицейских. — Его Экселенция сегодня утром так спешили в Архиепископскую семинарию, что мы, должно быть в суматохе…

— Без приглашения нельзя, — неумолимым тоном прервал его полицейский. — Так что освободите проход!

— Но я бы попросил вас меня выслушать. Его Экселенция апостольский нунций, монсиньор Джулиано Сальваторе именно затем и приехал, чтобы по случаю того, что господин Капулица и его избранница вплывают в брачную гавань…

— Парень, ты не понял, что я тебе сказал?

— …лично передать сердечные поздравления святого отца Бенедикта Шестнадцатого, — закончил толстяк на одном дыхании, а оба полицейских вдруг застыли в оцепенении.

— Бенедикта? — спросил один с сомнением.

— Папы Бенедикта Шестнадцатого, — кивнул тот священник, что был пониже. — Его Экселенция апостольский нунций, — добавил он, указав рукой в сторону высокого с бородкой и очками, — будет весьма разочарован…

— А ты ему кто? — прервал священника полицейский.

— Вы, — предусмотрительно поправил его коллега.

— Переводчик, — объяснил священник и, обернувшись к апостольскому нунцию, что-то кратко сказал по-итальянски.

— Си, си, — ответил тот, серьезно кивая и пощипывая бородку.

Его Экселенция, похоже, был немногословен. Впрочем, это и неудивительно, ведь кроме «си, си» из итальянского он больше ничего не знал.

— Скажите, прошу вас, апостолу нунцию… — начал первый полицейский.

— Апостольскому нунцию, — поправил его другой.

— Господину апостольскому нунцию, что мы извиняемся за причиненное неудобство, — закончил первый и учтиво отступил в сторону, чтобы Его Экселенция мог пройти.

Тот, что был наш, перевел, а монсиньор Сальваторе еще раз с достоинством произнес «си, си» и, проходя мимо полицейских, ласково покивал им.

— Были проблемы? — строго спросил шеф полиции, когда пару минут спустя в сером люстриновом костюме с белой розой в петлице пришел на Перистиль.

— Все под контролем, господин начальник, — официально отрапортовал один из подчиненных.

— Смотрите, будете отвечать лично мне, если случится какая-нибудь херня. Вы ведь знаете, как я поступаю, когда случается херня?

Несчастные полицейские моментально побледнели от ужаса и непроизвольно прикрыли рукой район паха, потому что хорошо знали, как жестоко начальник полиции Капулица наказывает за херню, не прибегая к дисциплинарной комиссии и бюрократическим процедурам. Одна ошибка — и тебе отрезают яйцо. Вторая ошибка — второе яйцо. За третью лишают надбавки на горячий обед.

— Прекрасно выглядите, господин начальник, — осмелился польстить один из полицейских.

— Иди на хер, — любезно отрезал господин начальник и пошел дальше, в церковь, которая была уже почти полностью заполнена приглашенными. Довольно равнодушно поздоровался с градоначальником и жупаном, зыркая вокруг. Ему в глаза бросился высокий прилизанный священник с бородкой, которому другой, пониже ростом, что-то объяснял на итальянском, показывая на боковой алтарь. Капулица не знал, кто они, и подумал, не подойти ли к ним и не спросить ли, кто такие и что им надо. Но, с другой стороны, они в церкви, а что может быть естественнее, чем присутствие там священников? Пока шеф полиции размышлял о логичности своего умозаключения, в кафедральный собор вошел министр внутренних дел. Капулица поспешил ему навстречу и лично усадил на скамейку в первом ряду.

Тут в открытой двери, в прямоугольнике света показалась Ловорка в белом подвенечном платье, и все пришли в такое восхищение от ее красоты, что зааплодировали. Правда, спонтанные аплодисменты были предусмотрены сценарием торжества, который шеф полиции еще несколько дней назад разослал всем приглашенным. Апостольский нунций в очках вдруг дернулся, и, если бы преданный переводчик не успел крепко стиснуть его руку и воспрепятствовать каким-нибудь непредвиденным действиям, он бы уже был рядом с невестой.

Все разместились на скамейках, жених и невеста сели перед алтарем, и началась месса. Обряд затягивался, и господин начальник Капулица немного нервничал. Он равнодушно слушал проповедь, что-то там про Иисуса и какую-то смоковницу, незаметно поглядывая на Ловорку. Она была тиха и задумчива и все время смотрела в одну точку. Слева, в глубине церкви, у апостольского нунция чесалась кожа под приклеенной бородкой, а справа от центрального прохода потел от волнения его липовый переводчик, в реальной жизни кинокритик газеты «Свободная Далмация».

Наконец настал момент таинства, начальник полиции Капулица решительным голосом произнес обет и надел кольцо на безвольную руку своей избранницы. Тогда священник обратился к ней и передал текст, который она должна была прочитать: «Я, Ловорка, беру тебя, Горан, в мужья и обещаю хранить тебе верность в счастии и несчастии, в здравии и болезни, а также любить и уважать тебя во все дни жизни моей».

Но ее опередил голос откуда-то из глубины церкви:

— Ловорка, опомнись, не говори глупостей. — Это было сказано не то чтобы громко, но в торжественной тишине священного момента слова прозвучали так, что все в изумлении оглянулись и увидели прилизанного священника, который встал, снимая очки и срывая приклеенную бородку.

— Ну признавайся, — сказал апостольский нунций, улыбаясь невесте, — ты уже подумала, что я не приду.

В первый момент показалось, что от неожиданности Ловорка упадет в обморок, но через секунду-другую она взяла себя в руки, и ее лицо озарила счастливая улыбка.

— Крешо, солнце мое, — счастливо шепнула она и только тут вспомнила, где находится. — Не сердись, — бросила невеста начальнику полиции в сером люстриновом костюме с белой розой в петлице. И, подобрав подол платья, чтобы не запутаться и не упасть, побежала навстречу любви всей своей жизни. Однако начальник полиции Капулица не был наивен. Он заранее подготовил план для любого, в том числе и такого безумного сценария.

— Хватайте их! — рявкнул он. — Закрыть дверь! Быстрее! Никого из церкви не выпускать!

Вдруг в другом конце храма довольно упитанный священник принялся выкрикивать во весь голос:

— Собор заминирован! Все немедленно наружу! Все наружу, собор заминирован!

Разорвалась петарда, потом еще две — в сравнительно небольшом каменном пространстве собора прогремело так, словно жахнула тысяча килограммов тринитротолуола. Потом на полу что-то зашипело, и секунду спустя все помещение наполнилось дымом. И тут же последовала череда менее сильных взрывов, таких, будто кто-то строчит из автоматического оружия.

— Ой, мамочки, ой, мама родная! Нам всем конец! — завопил Культура не своим, а женским голосом, чтобы усугубить панику.

Перепуганная толпа с визгом ринулась к выходу, люди принялись толкать створки двери, которую безуспешно пытались закрыть двое полицейских.

— Пропустите беременную! Пропустите беременную! — продолжал истерично вопить Культура. Потом заскулил по-детски плачущим голосом: — Мама! Где моя мама?

Крепко держа потную ладонь Ловорки, Крешимир решительно пробивался через обезумевшую толпу. В какой-то момент он оглянулся, заметил, что Капулица всего в паре шагов от них, и принялся бесцеремонно расталкивать всех вокруг. Наконец они прорвались к выходу и побежали вниз по ступенькам к Перестилю.

— В подвалы! Всем немедленно в подвалы! — крикнул Капулица, сквозь давку и дым заметивший подол белого подвенечного платья, который на миг взвился кверху и исчез в мрачном входе в подвалы дворца Диоклетиана.

С двумя полицейскими он скатился по каменной лестнице и устремился за беглецами, расталкивая туристов, которые выбирали сувениры и фотографировались с пареньками, которые через студенческую службу нанялись изображать римских легионеров, и, вполне возможно, догнал бы их, если бы вдруг в проходе между стендами неожиданно не рухнул какой-то пенсионер. Падая, он вскрикнул и одной рукой театрально схватился за грудь, а другой потянул за собой на пол большую стеклянную витрину с керамическими сосудами и тарелками, украшенными городскими пейзажами, причем как раз в том месте, к которому устремились преследователи. Полицейские вместе с шефом в сером костюме наткнулись на это неожиданное препятствие: рухнувшую витрину, старика и гору керамических изделий, со звоном разбившихся об пол. Капулица и один из его подчиненных упали и не смогли подняться, так как были слишком высокими и грузными, третий же успел отпрыгнуть в сторону и разбил витрину с серебряными ювелирными украшениями.

— Иве! — закричала какая-то старуха, подбегая к пенсионеру. — Мой Иве!.. Прошу вас, господин, помогите, — взмолилась тетя Роса, хватаясь за Капулицу, пока тот пытался снова принять вертикальное положение. — Вызовите скорую помощь! Моему мужу плохо!

— Отвяжись, корова! — пытался вырваться из ее рук шеф полиции.

Но тетя вцепилась в него и горько возопила:

— Да что ж вы за человек! И что теперь за люди — никто не хочет помочь!

— Убирайся, проваливай! А то врежу! — совершенно охренел Капулица, беспомощно глядя, как двое преследуемых выбегают на набережную через Медные ворота.

— Снимай туфли! — крикнул Крешо Ловорке.

— Что?!

— Туфли! Снимай туфли!

Ловорка на мгновение остановилась, сбросила новые белые туфли на каблуках и протянула их Крешо:

— Осторожно, смотри, чтобы ничего с ними не случилось, я за них отдала почти две тысячи кун.

Крешо взял туфли и отбросил их подальше.

— Болван! — расстроилась Ловорка.

— Забирайся! — приказал Крешо, оседлывая мотоцикл, припаркованный в конце набережной, страшное черное чудовище по имени БМВ с объемом движка в тысячу сто пятьдесят семь кубиков. Ловорка задрала подвенечное платье, под которым обнаружились белые шелковые чулки с кружевными подвязками, села сзади и обняла Крешо за талию.

— Да нам не в ту сторону, идиот, — сказала Ловорка, когда он рванул по ослепительно гладким плитам набережной, развив скорость от нуля до ста километров в час всего за две целых и восемь десятых секунды.

Блестяще маневрируя в толпе пешеходов — пенсионеров, бездельников и матерей с детьми в колясках, среди столиков под открытым небом, чистильщиков обуви и продавцов попкорна и воздушных шариков, Крешимир с Ловоркой промчались по набережной мимо фасада дворца Диоклетиана, между пальмами и уличными фонарями.

— К вам приближается черный мотоцикл! Какой номер? Кретин, сколько черных мотоциклов сейчас едет по набережной? — заорал по полицейскому радио Капулица паре полицейских в патрульном автомобиле, стоящем возле церкви Святого Франциска. — И куда подевался этот ваш вертолет, мать его за ногу! — выругался он, в бешенстве глядя в голубое небо.

— Господин начальник, мы здесь, — сообщил пилот вертолета, только что пролетевшего над рыночной площадью и колокольней кафедрального собора. — Объект обнаружен, следуем за ним.

Черный мотоцикл ворвался на Матеюшку и понесся по набережной Бранимира, мимо бензозаправки, отеля «Марьян» и Бановины. На хвосте у беглецов, метрах в ста, мчался патрульный полицейский автомобиль, а над ними, совсем низко, висел вертолет. Потоки воздуха от его винта сорвали с невесты фату.

— Похоже, они направляются к Марьянскому тоннелю, — сообщил пилот.

— Пусть патруль ждет их на выезде, — приказал Капулица с заднего сиденья мчавшегося по набережной «мерседеса» с включенной синей мигалкой. — Остановите их на стороне Спинута, больше им деться некуда. Арестуйте обоих и ждите меня… Фу! Ну он у меня получит, мать его растак! — добавил он взбешенно, после того как выключил радиосвязь. — Прямо перед алтарем, скотина деревенская!

Мотоцикл со сбежавшей невестой и липовым апостольским нунцием въехал в тоннель, а вертолет поднялся выше, перелетел через Марьян и завис в воздухе над выездом из Спинута, где его уже ждала полицейская патрульная группа.

— Задержали? — торжествующе спросил Капулица. — Да, черный мотоцикл… Откуда я знаю, какой марки? Как это «не они», баран ты скудоумный? Ждите, буду через минуту!

Начальнику жупанийского полицейского управления понадобилось меньше шестидесяти секунд, чтобы проскочить через тоннель. Разъяренный, он вышел из лимузина и торопливо направился к полицейским из двух автомобилей, один из которых преследовал беглецов, а другой поджидал их здесь. Теперь все полицейские препирались с крупным мужчиной в шортах, футболке и с мокрым полотенцем на шее; тот стоял, прислонившись к черному мотоциклу.

— Что значит, кто я такой? — кричал он. — Я сержант Миле Скрачич, Четвертый батальон Седьмой гвардейской бригады, а вот кто ты такой, мать твою? Представься, кто ты такой, чей ты и где ты был, когда я рисковал жизнью в борьбе за эту страну? Кто дал тебе право вот так, без причины, останавливать хорватского ветерана, который возвращается с пляжа?

— Уважаемый, у нас есть основания подозревать, что на этом мотоцикле недавно ехали лица, совершившие серьезное… — осторожно начал полицейский.

— На каком мотоцикле?! На моем мотоцикле?! Да ты бы постыдился, говнюк! Люди, вы видите это?! — обратился сержант Миле к двум прохожим, которые остановились и с любопытством смотрели на эту картину. — Вы видите, что они вытворяют с хорватскими ветеранами? А что делает хорватская общественность? Ничего! Хорватская общественность молчит!

— Простите, это ваш мотоцикл? — вмешался шеф полиции.

— А кто меня спрашивает? — скандальным тоном спросил Миле.

— Начальник полицейского управления Горан Капулица, — надменно представился Капулица, мельком глянув на водительское удостоверение и свидетельство о регистрации транспортного средства, которые передал ему один из полицейских.

— Капулица?^[1] — сметливо переспросил Миле. — Ну, где лук, там и мясо. И где же тогда заместитель Ягнятина?

— Вы что, шутите? — спросил начальник полиции, пристально посмотрев на сержанта.

— Я?! — изумился тот. — Меня останавливают два полицейских автомобиля, да еще и это чудо трещит над головой, — он показал на вертолет, — а вы говорите…

— Где они?! — перебил его Капулица.

— Кто?!

— Ты прекрасно знаешь кто, скотина! Те, двое, где?.. — взорвался начальник полиции, тыча пальцем в зияющую темноту тоннеля, но тут до него дошло, что случилось, и он от ужаса на миг закрыл глаза. — Какой-нибудь автомобиль есть?! — закричал он возбужденно, схватив за грудки полицейского из машины, которая поджидала беглецов на выезде из тоннеля. — Какая-нибудь машина выезжала оттуда незадолго до или чуть позже этого типа на мотоцикле?

— Незадолго до или чуть позже… — задумчиво повторил полицейский.

— Желтый «твинго», — вспомнил его напарник. — Он поехал в сторону стадиона.

— Желтый «твинго!» — рявкнул Капулица. — Желтый «твинго»! — повторил он, отойдя в сторону и глядя наверх, на вертолет, будто у него не было в руках радиопередатчика и нужно было кричать. — Ищите желтый «твинго» на дороге от стадиона в сторону базы ВМС! Всем патрулям, остановить желтый «твинго»! Обязательная проверка документов всех автомобилей, которые выезжают из города!

Отдавая приказы, Капулица в какой-то момент глянул на того, с мокрым полотенцем рядом с мотоциклом, и ему показалось, что негодяй на секунду издевательски улыбнулся, но сейчас ему было не до него.

— Стерегите этого психа, с ним потом поговорю, — сказал он, перед тем как снова энергично прыгнуть в «мерседес» и продолжить погоню вместе с вертолетом, который слегка опустил носовую часть к земле и полетел на север.

Четверо патрульных в недоумении остались с сержантом Миле, не понимая, что с ним делать.

— Вы ехали без шлема, — заметил один из них, просто так, не зная, что еще сказать.

— Без шлема, значит, вот оно что? — возмутился Миле. — Был ли у меня шлем, да, парень? Был. Только назывался он не шлем, а каска. И тогда, когда мы отступали из Дрниша, и тогда, когда мы освобождали Книн. Сержант Миле Скрачич носил каску, когда нужно было носить каску, а вот где тогда был ты, дорогой мой? Если я тебя спрошу, где ты был, когда я с каской на голове…

— Ладно, ладно, все в порядке, — примирительно остановил его полицейский.

Пятая глава

призывает граждан сообщить в ближайший полицейский участок, если они где-нибудь заметят талиба, которого еще беспомощным ребенком усыновил чеченский боец, женатый на баскской сепаратистке

Ленивый субботний день в Змеином ущелье. Звонимир и Домагой во дворе возле гаража развлекались с сотрудником «Электродистрибуции» Ненадом Невестичем. Он уже почти месяц был в плену у этих дикарей, которые десятилетиями не платили за электричество, и сейчас стоял, бледный, прижавшись спиной к большому деревянному колесу, послушно расставив ноги и раскинув руки, а Домагой цепями фиксировал его запястья и щиколотки.

— Ну что, поехали? — спросил Домагой Звонимира, который стоял в нескольких шагах от них с завязанными черной тряпкой глазами и пятью ножами в руках.

— Валяй! — скомандовал Звоне, и младший брат привел в движение колесо с распятым на нем несчастным работником «Электродистрибуции».

Звонимир некоторое время принюхивался к ветру и прислушивался к тихому шуму шарикоподшипников в механизме колеса, а потом резким движением метнул первый нож. Нож просвистел в воздухе и звонко врезался в еловую доску в сантиметре от мошонки Ненада как раз в тот момент, когда тот висел на колесе вниз головой. Пленник вздрогнул и чуть слышно, чтобы не мешать метателю сохранить концентрацию, вздохнул.

— Бляха-муха, ты подглядывал! — обвинил Домагой старшего брата.

— Ну да! — усмехнулся тот, поднимая второй нож.

— Погоди чуток, — сказал Домагой, подбежал в Звонимиру и покрепче затянул повязку у него на глазах.

— Он не подглядывал, пусть дальше бросает! — крикнул с колеса Ненад, желая только, чтобы агония закончилась как можно быстрее. Он боялся не только ножей, но еще и того, что от вращения закружится голова и его вырвет мамалыгой с ванилью, которую Йозо сегодня приготовил им на обед. Ненад крепко зажмурился, пока Звонимир готовился к следующему броску.

Тот прикусил кончик языка, легким движением замахнулся, и именно в тот момент, когда нож вылетал из его руки, Йозо взволнованно крикнул из кухни:

— Тут… тут Крешо в телевизоре! Люди, здесь в телевизоре Крешимир!

Звонимир вздрогнул, неловко выпустил нож и промахнулся. При этом втором броске он чуть-чуть задел левое ухо Ненада, и тот, больше от ужаса, чем от боли, завыл как зверь. Но на него уже никто не обращал внимания: ни Звоне, который мог бы разозлиться и потребовать повторного броска, ни Домагой, который обрадовался бы промаху брата и принялся бы повторять, что правила распространяются на всех. Звоне бросил ножи и черную повязку, и братья, оставив пленника вращаться на деревянном колесе, побежали в дом.

— Только что видел его в заголовках новостей, сейчас, должно быть, покажут подробнее, — сказал папа, взволнованно махнув рукой на экран, где мелькали анонсы.

— Уважаемые зрители, добрый день, — начал ведущий с профессионально озабоченным выражением лица. — Неслыханное преступление совершено приблизительно два часа назад в Сплите, где в кафедральный собор Святого Духа во время происходившего там венчания ворвалась большая группа вооруженных мужчин и похитила невесту Горана Капулицы, начальника жупанийского полицейского управления. Перед входом в собор нас ждет на прямой связи репортер Шиме Чулина. Шиме, как мы слышали, нападавшие были вооружены тяжелым автоматическим оружием и гранатометами?

— Да, Хрвое, именно так, — подтвердил репортер с длинным желтым микрофоном. — Группа из двадцати пяти — тридцати вооруженных мужчин стрельбой и взрывами дерзко прервала обряд венчания, похитила и увезла в неизвестном направлении тридцатишестилетнюю Ловорку К. Нападавшие использовали тяжелое автоматическое оружие и гранатометы, а судя по данным, которыми мы располагаем, в кафедральном соборе было активировано еще и как минимум одно мощное взрывное устройство. Место преступления, как вы можете видеть за моей спиной, оцеплено, полицейское расследование продолжается, но на данный момент у нас нет информации о человеческих жертвах и о вреде, нанесенном памятнику культуры, каковым является собор.

— Шиме, спасибо, оставайся на связи, — произнес ведущий и повернулся к бородачу, который сидел рядом с ним. — С нами в студии находится выдающийся эксперт по борьбе с терроризмом Петар Баретич. Мы вместе попытаемся пролить свет на мотивы и способ осуществления этого чудовищного преступления. Господин Баретич, информация, которой мы располагаем в данный момент, довольно скудна, но можно ли уже сейчас предположить, кто и почему сделал это? Идет ли здесь речь о мести организованной преступной группировки, которой два месяца назад нанес тяжелый удар начальник полиции Капулица, когда обнаружил и изъял у ее членов рекордное количество героина, или же дело в чем-то ином?

— Ну разумеется, можно предположить, что дело здесь именно в организованной преступности, но я все-таки не спешил бы с выводами, — осторожно и спокойно начал эксперт по антитеррору. — Способ, которым совершено нападение, позволяет нам сделать множество предположений. Тяжелое автоматическое оружие, например, обычно используют чеченские боевики, гранатометы — это отличительная черта афганцев, а факт взрыва указывает на стиль баскских борцов за независимость. Все это вызывает глубокое беспокойство, и, возможно, именно такого эффекта они и добивались, тщательно планируя террористический акт…

— Простите, я ненадолго прерву вас, чтобы показать эксклюзивные кадры из кафедрального собора, которые предоставил нашему каналу приглашенный на венчание оператор Велько Козина из «Арт-студии „Медитеран“».

Вещание из студии сменилось кадрами из кафедрального собора. Крупным планом показали жениха, Капулицу, в сером костюме с белой розой в петлице, который, размахивая руками, в бешенстве кричал: «Держите их! Закрыть дверь! Быстрее! Никого из церкви не выпускать!» После этого откуда-то с другого конца храма кто-то заорал: «Собор заминирован! Все немедленно наружу! Все наружу, собор заминирован!» Последовал оглушительный взрыв, потом еще несколько менее мощных, и под конец раздались очереди из автоматического оружия. Паникующая толпа визжала и звала на помощь, картинка на экране прыгала. Оператор Козина из «Арт-студии „Медитеран“», протискиваясь через толпу, как попало ловил объективом лица объятых ужасом людей, чью-то мутную протянутую ладонь, картины и позолоченные украшения на стенах, а потом вдруг на мгновение совершенно ясно стал виден крупный темноволосый мужчина, решительно тянущий за руку похищенную в белом подвенечном платье.

— Вот он, Крешимир! — крикнул старик Йозо.

— Ну нет… — нерешительно проговорил Звонимир и внимательно вгляделся в экран, на котором теперь в замедленном режиме повторяли кадры похищения.

— Ничего себе — Крешо, — шепнул Домагой оторопело.

— Точно. Крешо, — согласился теперь и Звоне.

Все трое, потирая ладонями головы, некоторое время стояли на кухне перед телевизором, озабоченно спрашивая себя, в какую гадость вляпался Крешо. Тем временем эксперт по антитеррору заканчивал научный анализ события:

— Исходя из того, что мы сейчас видели, я считаю, что здесь нет места сомнениям. Если нужно сформулировать, каков профиль организатора этого преступления, то я бы с большой уверенностью сказал, что следует искать талиба, которого еще беспомощным ребенком усыновил чеченский боец, женатый на баскской сепаратистке.

— Надеюсь, ваши слова услышал и кто-нибудь в полиции. Господин Баретич, большое вам спасибо.

— Спасибо и вам.

— А мы, дорогие телезрители, возвращаемся на место преступления, где все еще находится наш Шиме Чулина. Шиме, — обратился к репортеру ведущий, — я полагаю, начальник полицейского управления пока не сделал заявление?

— Да, Хрвое, это так. Начальник полиции Капулица, как и следовало ожидать, лично возглавил расследование, в частности и ввиду того, что это дело касается его как частного лица, и мы предполагаем, что сейчас он, вероятно, организовал самое мощное во всей истории Сплита оцепление…

Подобные меры безопасности полиция Сплита вводила всего три раза: во время пасторского визита папы Иоанна Павла Второго, до этого — когда Франьо Туджман прибыл в Сплит на «Поезде свободы», а еще раньше — когда Иосип Броз Тито привез туда нашего большого африканского друга, эфиопского императора Хайле Селассие. Теперь длинные пестрые змеи из автомобилей медленно ползли, дергаясь, на жаре по всем главным и второстепенным направлениям в сторону Омиша и Солина. Были проверены документы у каждого пассажира всех транспортных средств, которые погрузились на паромы, следующие до Брача, Хвара, Виса, Шолты и Ластово. Хотя был еще май, жара стояла как в середине лета, у многих машин не было кондиционеров, водители нервозно сигналили, выруливали из колонн и ругались, размахивая руками. Произошло даже несколько драк. А одна взбешенная женщина заявила, что требует развода, и ушла, оставив в автомобиле мужа и детей.

Силы правопорядка тем не менее не проявляли озабоченности этим хаосом. Полицейские основательно и неспешно изучали личные документы граждан и вежливо просили показать содержимое багажников. Частный автоперевозчик Желько Кларич более четырех часов простоял в очереди на Солинском шоссе. Он спокойно, метр за метром, перемещал свою фуру, он профессионал, он привык ждать. В ожидании погрузки или разгрузки, на границе, на таможне, в праздном, бессмысленно проводимом времени проходила бо́льшая часть его жизни.

— Куда вы направляетесь и что везете? — спросил постовой в шесть часов вечера, когда наконец-то подошла очередь Желько. Полицейский рассматривал водительское удостоверение и свидетельство о регистрации транспортного средства, в то время как его коллега в кабине, за спиной водителя, с подозрением ощупывал одеяло и матрас Желько.

— Овощи из Северного порта, в Славонию.

— В Славонию?

— В Осиек. Испанский импорт: помидоры, перец и, прошу прощения, вот такие здоровенные огурцы, — показал руками Желько.

— Почему «прошу прощения»?

— Ну, знаете, некоторые могут подумать что-то не то…

— Пойдемте взглянем на груз.

— Смотрите, никто не запрещает, — примирительно сказал Желько и закурил сигарету, наблюдая в боковое зеркало, как сзади постовые развязывают узлы на брезенте и растерянно смотрят на бесконечные ряды зеленых картонных коробок.

— Сколько здесь таких? — крикнул один.

— Тысяча семьсот сорок четыре коробки помидоров, тысяча триста двадцать шесть коробок перца и восемьсот пятьдесят восемь огурцов, — зачитал Кларич по транспортной накладной.

— А что мы найдем, если отодвинем пару рядов? — спросил, увернувшись от приближавшегося по противоположной полосе старого черного «форда-эскорт», невесть откуда появившийся мужчина в сером костюме с белой розой.

— Приятель, не веришь — посмотри. На твоем месте я бы и не начинал без вилочного автопогрузчика, но ты, небось, лучше знаешь свою работу.

Начальник полиции на мгновение остановился и презрительно глянул на умника за рулем фуры, а потом резко махнул, чтобы тот ехал. Тяжелая машина задрожала и медленно тронулась с места.

— Выкуси, педрила, — немного отъехав, сказал Желько все еще отражавшемуся в зеркале заднего вида Горану Капулице.

Шеф полиции решил лично проверять документы выезжавших из Сплита, хотя ему уже стало казаться, что надежды найти Ловорку и того типа все меньше. «Прошло слишком много времени, кто знает, где уже эти двое», — подумал он, глядя, как отъезжает фура с овощами.

Неожиданно ему показалось, что в кармане что-то зашуршало. Он сунул руку и с удивлением достал маленькую пластмассовую аудиокассету. Повертел ее в руках, пытаясь вспомнить, откуда она взялась, и вдруг до него дошло. Женщина в подвале дворца, та, что схватила его за грудки, чтобы он помог ее мужу! Тогда, в спешке, он не заметил, но сейчас смутно припомнил, как она в толчее что-то сунула ему в карман.

— У вас в машине есть магнитофон? — спросил Капулица у одного из постовых.

Уединился в автомобиле, вставил кассету, и полицейская «шкода» наполнилась звуками старого хита Миши Ковача в любительском исполнении:

нежно пел Крешимир Поскок шефу полиции Капулице, а в припеве к нему присоединилась сопровождающая вокальная группа: Желько, Культура и сержант Миле:

У Горана Капулицы задрожал подбородок, он зашмыгал носом, из горла вырвался болезненный писк, а из глаз брызнули слезы. Целых полчаса, а то и дольше двое постовых,участвующих в оцеплении неподалеку от Солина, изумленно посматривали на служебный автомобиль и рыдающего в нем шефа, всего в слезах и соплях. Меньше чем за час по полицейскому радио разнеслась история о том, как он плакал, как тряслись его плечи в сером люстриновом пиджаке и как в какой-то момент он резко выхватил из петлицы белую розу и с яростью пооткусывал с нее все лепестки.

Последнюю деталь полицейские нашли особенно смешной.

Сверчки трещали среди каменистого пейзажа на заросшей травой щебеночной дороге недалеко от заброшенного села, где во второй половине дня остановилась фура. Несколько человек встали цепочкой и разгружали ее, передавая из рук в руки картонные коробки с овощами. Желько Кларич протягивал их дяде Иве, дядя Иве — Культуре, а тот аккуратно составлял в стороне. Тетя Роса, как дама, была освобождена от физической нагрузки и стояла в отдалении с сумочкой в руке. После выгрузки четырех рядов коробок в глубине фуры показался желтый «твинго» с женщиной в подвенечном платье и мужчиной в черном священническом облачении.

Автомобиль по металлической рампе съехал на землю, и Ловорка с Крешо вышли всех обнять и расцеловать. Тетя Роса плакала, да и у Ловорки глаза были на мокром месте.

— Мы, трое из нашего взвода, скинулись, и Миле купил вам свадебный подарок, — сказал водитель, потягивая Ловорке большой сверток в пестрой упаковочной бумаге. — Ничего особенного, просто подарок на память, чтобы вы нас не забывали.

— Желько, дорогой, да как же мы вас забудем после всего, что вы для нас сделали, — растроганно сказала новобрачная.

— А где Миле? — спросил Крешимир.

— Этот говнюк Капулица его арестовал.

— Ох ты ж мать его! — выругался Крешо.

— Ну ничего, — успокоил их Кларич. — Так и было задумано.

— За Миле можно не бояться, он выкрутится, — махнул рукой Культура.

— Вам бы надо где-то укрыться, — с беспокойством обратился Крешимир к дяде Иве и тете Росе. — Не думаю, что Капулица вас запомнил, но все-таки вы тоже столкнулись с ним лицом к лицу.

— Нет проблем, — произнес Культура. — Две-три недели, пока все не затихнет, они побудут у меня.

Тут Ловорка разорвала пеструю упаковку свадебного подарка.

— Мы понятия не имели, что купил Миле, — проговорил Кларич извиняющимся тоном, когда оказалось, что там была здоровенная фарфоровая ваза в виде двух влюбленных лебедей с переплетенными шеями.

— Ух ты, как красиво, — восхитился Крешимир.

— И правда красиво, — согласилась Ловорка. — И романтично.

— Кто бы мог подумать, что у сержанта такая нежная душа, — сказал Культура как бы даже удивленно.

— И мы с дядей немножко взяли из наших сбережений, — сообщила тетя Роса, доставая из сумочки небольшой сверток. — Не хотелось приходить с пустыми руками.

Внутри была коробочка с двумя обручальными кольцами.

— Ой, тетя, — растрогалась Ловорка.

— Желаем вам счастья, дети, — сказал дядя Иве.

Вскоре овощи были загружены обратно в фуру, и Кларич уехал, а еще через несколько минут и Культура с дядей и тетей отбыли в желтом «твинго». Ловорка и Крешимир остались одни возле «гольфа». Невеста строго посмотрела на жениха, а тот от смущения опустил голову и принялся носком туфли тыкать в камешки.

— Хорошо, но где ты был? — прошептала Ловорка, а Крешо от ужаса, казалось, полностью утратил дар речи. — Ты слышишь, я у тебя спрашиваю, Крешимир?!

— Было… ну, это… не знаю… Была зима, снег шел.

— Снег шел?! — изумилась Ловорка. — Но он же уже растаял?

— Да, — сказал он пристыженно.

— Ну слава богу. Это, наверное, из-за глобального потепления, да? — спросила она язвительно.

На это Крешимиру Поскоку сказать было нечего.

— Пятнадцать лет, баран! — неожиданно произнесла Ловорка ледяным тоном. Крешо затрясся и от страха немного втянул голову в плечи. Ловорка оглянулась по сторонам, увидела валявшуюся на земле сухую палку и схватила ее. — Пятнадцать лет жду его! — сказала она негодующим тоном и огрела палкой по башке.

Крешо наклонился, прикрывая рукой темя.

— Не знаю, жив он или мертв! — продолжила Ловорка, треснув его теперь по ребрам.

Крешимир отступил на пару шагов, но она неумолимо следовала за ним.

— Пятнадцать лет жду, что этот идиот объявится! — добавила Ловорка, лупя Крешо по плечам, а он бросился на землю и сжался. — Пятнадцать лет ни письма, ни открытки, ни поздравления, ни телеграммы! Хотя бы позвонил, обезьяна несчастная! — Взбешенная Ловорка колошматила его по спине, ногам и голове. — Я все глаза выплакала, а ему трудно было позвонить! Такая, значит, у него манера, да? А разве так ведут себя нормальные люди? Я, говорит, буду в среду, а потом пятнадцать лет от него ни слуху ни духу! Болван неотесанный!

Это была не первая, но, видимо, и не последняя трепка в жизни Крешимира, однако только о ней он знал наверняка, что мстить за нее не станет. Лохматый, с окровавленным носом и синяком под глазом, он покорно вел машину, а Ловорка, скрестив на груди руки, мрачно смотрела через лобовое стекло.

— Еще хоть раз в жизни такое сделаешь, я тебе сердце вырву, — бросила она ему.

Крешимир шмыгнул носом и кивнул.

— Нос вытри.

Он вытер кровь тыльной стороной ладони, а Ловорка сердито фыркнула.

— У тебя что, носового платка нет?

— Нету, — признал он покаянным тоном.

— Ох, мучитель ты мой! — тяжело вздохнула она и протянула ему платочек. — Только посмотри на свои волосы! — добавила она. — Должно быть, расчески тоже нет?

— Нету.

— Почему меня это не удивляет? А зубы ты когда последний раз чистил?

Крешимир задумчиво нахмурил брови, подсчитывая про себя.

— Говорю тебе сразу, я не стану жить с человеком, который не чистит зубы. Личная гигиена для меня очень важна. А белье? Ты регулярно меняешь трусы и майки?

— Ну а как же, — соврал он.

— Так я тебе и поверила! На какой температуре стирают белое белье?

— Семнадцать градусов! — брякнул наобум Крешо.

Ловорка презрительно фыркнула.

— Выше семнадцати? — спросил он неуверенно. — Нет? Ниже? На двенадцати?

— Ладно, хватит позориться. Только посмотри на себя, выглядишь так, будто тебя во время шторма на берег выбросило. В коричневых носках и черных туфлях! Смотри хорошенько, чтобы я тебя больше ни разу не видела в коричневых носках и черных туфлях. К таким вещам я особенно чувствительна. А еще когда у мужчины трусы приспускаются и видна щель между ягодицами. Ужас! А волосы в носу! Меня тошнит и может даже вырвать, когда я вижу, что у мужчины волосы растут из носа, как у моржа. Ногти — это отдельный разговор. Ногти обязательно стричь и все кусочки собирать и выбрасывать, чтобы я их потом за тобой не подметала. И не дай тебе бог после бритья оставить волосы в раковине. Или бросить посреди комнаты грязные трусы. За такое я убиваю без предупреждения. И за обоссанное сиденье в уборной то же самое. Увижу обоссанное сиденье — прощайся с жизнью. Не бросай вещи где попало. Я не требую многого, но какой-никакой порядок быть должен. Ненавижу, когда в кровати курят, ненавижу перхоть на воротнике и ненавижу следы пальцев на стеклянных поверхностях. И еще, если ты после обеда отнесешь на кухню и положишь в раковину тарелку и вилку, руки у тебя не отсохнут…

Она перечисляла и перечисляла, а Крешимир послушно кивал. В какой-то момент он, возможно, и спросил себя, насколько разумна авантюра, в которую он ввязался, но передумывать было поздно, потому что они уже входили во двор Смилевской приходской церкви. Солнце потихоньку опускалось за горы, и неоновые лампы начали светиться слабым голубоватым светом. Крешимир и Ловорка поставили машину под каштаном, священник, который неподалеку играл в шахматы с каким-то крупным мужчиной, встал и пошел им навстречу.

— Крешо, ты? Что тебя сюда привело?

— Э, Стипан мой, я пришел, чтоб ты меня женил.

— Да ну? А я уж подумал, что ты пришел меня сменить, — сказал священник, показывая на его облачение.

Крешимир посмотрел на него с удивлением. Он уже и забыл, что несколько часов назад изображал из себя Его Экселенцию апостольского нунция.

— А, это, не обращай внимания, сейчас переоденусь.

— Слава богу, хотя бы вы соответствующим образом одеты, — сказал священник, с улыбкой протягивая руку Ловорке. — Стипан, рад познакомиться.

— Ловорка, — ответила Ловорка и искренне улыбнулась ему.

— А кстати, это тебя я сегодня видел по телевизору? — спросил вдруг дон Стипан как бы между прочим и серьезно посмотрел на Крешимира, а Крешимир ответил ему таким же взглядом и, как на миг показалось, хотел что-то сказать. Но тут же сдержался. Они несколько секунд смотрели друг на друга, а потом преподобный отец беззаботно улыбнулся.

— Неважно, тебе показалось. С чего бы тебя вообще стали показывать по телевизору? Но почему вы только вдвоем? А где сваты? Где знамя? Свидетели?

— Да у нас как-то по-быстрому все получилось, — сказал Крешимир. — Не будем сейчас вдаваться в подробности.

— И не надо, — прервал его дон Стипан. — Не знаю почему, но мне кажется, что чем меньше я знаю, тем лучше. Все документы при себе? Кольца?

Пара закивала.

— Станислав! — крикнул священник мужчине, который все еще с отчаянием смотрел на шахматные фигуры. — Найдешь полчаса, побудешь свидетелем на венчании?

— Не смогу, меня ждут к ужину.

— Ну так ты сообщи, что немного опоздаешь.

— Мне бы хотелось умыться и причесаться, если можно, — попросила невеста.

— Конечно, а как же. — Дон Стипан любезно кивнул и обернулся к пожилой женщине, которая с кухонной тряпкой в руке появилась в дверях жилого дома. — Ружа, пожалуйста, покажи молодой даме, где у нас ванная комната.

Ловорка отправилась приводить себя в порядок, а Крешимир в своей сумке, стоявшей в багажнике, обнаружил белую рубашку и галстук. Он и не знал, что тетя Роса упаковала их и положила в машину.

— Как твой конь? В порядке? — спросил он, переодеваясь, и кивнул на синий «пассат» дона Стипана, стоявший в глубине двора.

— Да и не спрашивай, — вздохнул священник. — Ездил я с ним на сервис, как ты мне и сказал, а толку никакого. Даже кажется, что теперь хуже, чем было. Газ не схватывается. Как будто ему что-то мешает.

Домашняя помощница священника Ружа срезала в саду несколько желтых роз, сложила их в красивый свадебный букет и стала свидетельницей Ловорки. С другой стороны рядом с Крешимиром стоял Станислав Пирич, поэт, художник, орнитолог-любитель и секретарь местного отделения Матицы хорватской. Когда дон Стипан закрыл книгу, молодые поцеловались — нежно, с закрытыми глазами.

— Ну давай посмотрю этот твой инжектор, — сказал Крешимир.

Когда новобрачные добрались до гор, на землю давно спустился вечер. Уже на въезде в ущелье Крешо показалось подозрительным, что с наблюдательного пункта никто его не приветствует. Он остановился во дворе и вышел из автомобиля. Из дома выбежал Домагой и бросился ему в объятия.

— Братец ты мой, — сказал младший из братьев, судорожно обнимая Крешо.

— Что случилось? Где все?

— Папа в доме, а Бране и Звоне уехали тебя искать.

— Искать меня? А где они хотят меня искать?

— Не знаю, по телевизору показали, что ты вместе с чеченцами и талибами устроил теракт в какой-то церкви, и они заперли пленных в подвале и тут же отправились вниз, в Сплит, спасать тебя. Папа кричал, говорил, что не даст им свою машину, тогда Бране отвесил ему пару подзатыльников и забрал ключи.

— Что за пленные? — спросила Ловорка.

— Неважно, потом объясню, — сказал Крешо, увидев отца, который на миг с отвращением выглянул из окна кухни, и спохватился: — Ловорка, знакомься, это мой младший брат Домагой. Домагой, это моя жена Ловорка.

Домагой от испуга раскрыл рот. Взволнованный возвращением брата, он только сейчас понял, что с Крешимиром приехала какая-то женщина в подвенечном платье, с букетом желтых роз в руке.

— Ловорка, очень приятно, — произнесла она, с достоинством подавая ему руку, а Домагой оцепенел от страха.

— Поздоровайся с женщиной, дурень, — рассердился Крешо, которому стало очень неловко из-за того, какой невоспитанный у него брат.

— Неважно, просто это пока странно и ему, и мне, — сказала Ловорка, примирительно улыбаясь, а Домагой осмелел и пожал ей руку.

— Ловорка, — начал Крешимир, немного подумав, — я должен вернуться вниз, в город. Из-за Бране и Звоне — кто его знает, что там с ними может случиться.

— Да ты ненормальный! — сердито сказала она.

— Любимая, это же мои братья. Они отправились мне помочь, а теперь я должен…

— Крешимир! — перебила его жена. — Если ты сейчас уедешь, уеду и я. И матерью клянусь, ты меня больше не найдешь. Однажды ты уже вот так уехал на неделю, и потом о тебе пятнадцать лет не было ни слуху ни духу. Второй раз со мной такого не случится. Уедешь — нам с тобой вместе больше не быть.

— Но мне и нужно-то день-два.

— Нет, ни на секунду! — спокойно и решительно сказала Ловорка.

— Братишка, не уезжай никуда, — умоляюще подал голос Домагой. — Не бойся, они и без тебя, сами вернутся. Останься дома, прошу тебя. Не бросай меня с папой один на один.

Крешимир глянул на жену, потом на брата и тяжело вздохнул.

— Ладно, пойдем, покажу тебе дом, — сказал он Ловорке.

Двое пленников наблюдали за этой картиной, прильнув к металлической решетке на окошке подвала, а когда Ловорка, Крешо и Домагой вошли в дом, старший инкассатор Ненад Невестич, тот, с плотно забинтованной головой в районе уха, которого несколько часов назад, привязанного к колесу, неосторожно ранил ножом Звонимир, принялся нервно ходить от одной стены к другой.

— Вот всякий раз, когда я слышу, что подъезжает машина, думаю, что это приехали нас спасать. Почему никого нет? Почему никто не спасает нас из этого ада?

— Я сирота, вырос в детском доме. Меня никто не станет искать, — ответил Ратко грустно.

— Ну, зато я единственный ребенок. Меня мать с отцом ищут, — сказал Ненад. — Наверняка с ума сходят, не знают, куда я подевался.

То же время в сотне километров от них. Субботний вечер в квартире Невестичей. Папа сел за накрытый стол, мама принесла ужин — вареную стручковую фасоль. Половником разложила еду по двум тарелкам, потом они перекрестились и взялись за вилки. Вдруг папа застыл на полпути с вилкой в руке.

— Хм, знаешь что, — сказал он. — Может, ты подумаешь, что я рехнулся, но в последний месяц я чувствую что-то странное.

— Бог с тобой! — удивилась мама. — Что тебе странно?

— Не могу понять, но как-то так, как будто что-то стало по-другому, — сказал папа, растерянно оглядываясь. Посмотрел на часы с кукушкой и пестрый ковер на стене, посмотрел на буфет, холодильник и мойку, посмотрел на третью, пустую тарелку на столе, посмотрел на герань и аспарагус на окне в кухне, но ничего не пришло ему в голову. — Может, ты другие занавески повесила? — спросил он.

— Нет.

— Ну не знаю, должно быть, мне показалось, — решил папа.

— Ешь, фасоль остынет, — заметила мама.

Крешимир показал супруге гору немытой посуды на кухне, грязные оконные стекла, пыльные занавески, ванную комнату с волосами на дне пожелтевшей ванны и с зеленой плесенью на стенах, потрескавшийся унитаз, из которого воняло мочой, обувь, разбросанную в коридорах и на лестнице, и груды одежды, натолканной в шкафы. Повсюду, куда бы они ни шагнули, их подошвы прилеплялись и с тихим потрескиванием отклеивались от чем-нибудь заляпанного пола. Ловорка обошла эту запущенную мужскую берлогу, испуганно стиснув руку Крешо. Она ничего не говорила, но он чувствовал ее изумление, и ему было стыдно. Наконец они дошли и до его комнаты с кроватью, на которой, сбившись, лежало то же постельное белье, что было там месяц назад, когда он уехал.

— Я знаю, это совсем не то, что ты ожидала… — Крешо начал тихо и очень неловко извиняться. А потом замолчал. Не знал, что еще сказать.

Но Ловорка просто улыбнулась и успокоила его:

— Все будет хорошо. Только постели чистое белье.

Где-то на дне комода Крешимир откопал, должно быть, последний комплект белья и принялся застилать кровать, а Ловорка задернула занавески и закрыла дверь на замок. Крешимир закончил с бельем, повернулся и посреди комнаты увидел жену — полностью раздетую. Такая картина его почти испугала. Ловорка немного дрожала и улыбалась как-то грустно и одновременно страстно. Соски ее болезненно горели, и она прикрыла их ладонями.

— Любимый, — прошептала Ловорка, — если бы ты знал сколько… если бы знал… Я думала, что вся моя жизнь пройдет и я не доживу до этого.

Она заплакала, Крешо подскочил к ней и обнял. Не прерывая поцелуя, Ловорка принялась вытаскивать из-под его ремня рубашку и расстегивать брюки.

Застрекотали кузнечики, и где-то далеко в горах заухал одинокий филин. Охотничьи собаки Йозо дремали в своих будках, несколько кур уселось в пыли под шелковицей, спрятав головы под крыло. Домагой принес сидевшему перед телевизором отцу его пивную кружку, наполненную гемиштом — треть вина и две трети минеральной воды. Оба пленника, которых вывели из подвала только затем, чтобы дать им ужин, жались в углу кухни. Царила тишина, Йозо требовал полной тишины, когда смотрел мексиканский сериал «Опьяненные любовью».

Однако этим вечером он никак не мог сосредоточиться на событиях, происходивших на экране, из-за шума над головой в комнате этажом выше. Домагой и два инкассатора испуганно смотрели, как морщится старик, и вздрагивали всякий раз, как наверху что-то падало, или начинали дрожать стены, или раздавались дикие крики: «О-о-о, зверюга! О-о-о, что ты со мной делаешь, зверюга!»

Младший сын в ужасе ломал руки, вынужденный слушать необузданную любовную игру брата и его жены, их исступленное рычание, самозабвенное мычание, веселое ржание, восторженное фырканье, ласковое кудахтанье, обворожительное блеяние, нежное мяуканье, мучительные завывания, угрожающее собачье ворчание, игривое тявканье. Когда из комнаты Крешимира напоследок донеслось умильное щебетание, Йозо раздраженно выключил телевизор, встал и серьезным тоном обратился к присутствующим представителям молодого поколения.

— Будьте осторожны, дети! — сказал он, назидательно поднимая указательный палец. — Наша земная жизнь полна искушений, и всякое зло только и ждет, чтобы проникнуть в крещеную душу, но нет большей беды, чем когда оно наносит человеку, особенно молодому, удар низом по верху. Когда молодой человек отступает перед грехом плоти, он забывает, откуда вышел и куда направился. Женщина хватает его, давит, изнуряет, выжимает, изматывает. Парень, до вчерашнего дня здоровый как спелое яблоко, превращается в ничто. Мычит, как теленок, в женскую, простите, задницу, и нигде его больше нет: он не сидит в кофейне, не играет в шары или в карты, не ходит на охоту, ни напиться ему, ни подраться «на кулачки». Все красивое и хорошее, что наш добрый Бог уготовал нам, мужчинам, перестает для него существовать. Исчезает полностью, и тогда он попадает в лапы дьяволу. Только одно это я и хотел вам сказать, дети мои. Йозо сейчас пойдет приляжет, а вы уж как хотите.

Шестая глава

учит тому, каковы преимущества умеющих читать, но говорит и о том, что не следует верить всему, что прочитаешь, а дальше одна женщина падает с большой высоты и заключается пари на пиццу

— А что мы найдем, если отодвинем пару рядов?

— Приятель, не веришь — посмотри. На твоем месте я бы и не начинал без вилочного автопогрузчика, но ты, небось, лучше знаешь свою работу.

Именно в тот момент, когда Горан Капулица и Желько Кларич старались перехитрить друг друга, ближе к вечеру, на шоссе неподалеку от Солина, мимо фуры с испанскими овощами и дальше, навстречу бесконечной очереди автомобилей, вызванной полицейским оцеплением, в сторону города промчался черный незарегистрированный «форд-эскорт» с Бранимиром и Звонимиром, участниками миссии по спасению старшего брата. Им потребовалось больше времени, чем четыре недели назад Крешимиру, чтобы отыскать нужную улицу, потому что оба они были в Сплите от силы раза два-три, да и то много лет назад. Уже начало темнеть, когда они нашли в Сучидаре шестиэтажный дом и припарковались под цветущими акациями.

— Похоже, их нет дома, — сделал вывод Звоне, безрезультатно протрезвонив в дверь Иве и Росы не менее десяти минут.

Братья вышли из подъезда и уселись ждать на полуразвалившейся скамейке напротив входа. Примерно через час попытались еще раз — на тот случай, если дядя и тетя были у кого-то из соседей, но когда оказалось, что дома по-прежнему никого нет, двинулись в сторону центра города, запоминая по дороге перекрестки, дома и надписи, чтобы не заблудиться на обратном пути.

По мере того как они приближались к центру, им все чаще попадались компании молодежи, шумной и вызывающе одетой, с блестящими от геля волосами, направляющиеся на вечернюю прогулку. Бранимир даже отважился обратиться к какой-то девице, которая шла одна, с самоуверенно поднятой головой, постукивая высокими каблуками.

— Сумочка у тебя шикарная! — бросил он ей развязно, но она на него и не посмотрела, что его немного смутило.

Минуту спустя пошатнувшееся достоинство Бранимира немного восстановилось, когда две девушки на роликах промчались мимо и одна из них по пути сунула ему в руку какую-то зеленую бумажку.

— Эгей, спасибо! Я тебе позвоню! — едва успел он крикнуть, а она уже исчезла в толпе у него за спиной, ловко маневрируя на роликах. — Девчонка дала мне свой номер, — гордо сказал Бранимир брату.

— Покажи, — попросил Звонимир.

— Э нет, она же не тебе дала.

— Да ты чего, мать твою, я не собираюсь ей звонить, просто посмотреть хочу.

Бране нехотя протянул ему зеленую бумажку, а Звоне только глянул на нее и тут же вернул.

— Ты получил купон на покупку керамической плитки и сантехники.

— Да ладно!

— Они обещают пятипроцентную скидку, если ты придешь с этой бумажкой.

— Да пошли они на хер! — выругался Бранимир, комкая листовку и бросая ее на землю.

Братья остановились возле какого-то кафе с верандой, где был телевизор, и посмотрели вечерний выпуск новостей, надеясь хоть что-нибудь узнать о похищении из кафедрального собора, но единственная новость, которая просочилась после категорического решения полиции в интересах следствия резко ограничить информирование общественности, была о том, что с неким Миле С., отставным военным сорока одного года, которого подозревают в причастности к террористическому акту, провели информационную беседу. Проходя через Пьяцу, близнецы встретили Слободана Просперова Новака и вежливо с ним поздоровались.

— Добрый вечер, — сказали они.

— Добрый вечер, — сказал Слободан Просперов Новак, слегка кивнув.

Потом в тесной задымленной мясной забегаловке Бранимир и Звонимир купили чевапы и уселись ужинать на скамейке под густыми кронами в парке с фонтанами. Какая-то молодая женщина в облегающих брючках тихо обошла их скамейку, а потом обратилась с довольно необычным предложением:

— Парни, как вы насчет кого-нибудь потрахать?

— Нет-нет! — испуганно шарахнувшись, моментально ответил Бране.

Девушка тут же удалилась, никак не показав, что разочарована.

— Видал, какие в Сплите девчонки откровенные, — заметил Бранимир, немного оправившись от шока.

— Это шлюха, — кратко объяснил ему Звоне, жуя чевап.

— Врешь!

— Точно тебе говорю.

— Откуда ты знаешь? — разгорячился Бранимир.

— Много читаю, мать твою!

На ступеньках Перистиля братья выпили четыре банки пива, не сводя глаз с кафедрального собора — Звонимир утверждал, что злодеи всегда возвращаются на место преступления. Только часам к одиннадцати они прекратили наблюдение и удалились.

— Вот видишь, не стоит верить всему, что читаешь, — удовлетворенно заметил Бранимир.

Дяди Иве и тети Росы не было дома и в полночь, так что братья вернулись в свою машину, опустили спинки сидений и заснули.

Средние сыновья Зоры и Йозо Поскока вне конкуренции были двумя самыми плохими учениками за всю историю районной восьмилетней школы в Смилеве. Еще маленькими мальчиками, во втором классе, они били восьмиклассников из тех, кто послабей. В третьем классе угнали «опель-кадет» учителя физкультуры и, поскольку водить не умели, утопили его в озере. В четвертом их заподозрили в том, что как-то в ночь с пятницы на субботу они пробрались в школу, открыли все водопроводные краны во всех туалетах и устроили настоящий потоп, который к утру понедельника уничтожил паркет во всех классных комнатах первого этажа. В пятом, для большей убедительности ежегодно проводимой кампании «Нас ничто не застанет врасплох!», они подожгли кабинет домоводства, а примерно месяцем позже, сидя в засаде, подстерегли «Эстафету молодежи», вырвали из рук оторопевших пионеров факел и остаток дня беззаботно с ним развлекались, в то время как в центре городка, куда следовали пионеры, несколько сотен рабочих и других граждан вместе с председателем местной общины, коллективом духовых инструментов, любительским хором, фольклорным ансамблем и группой мастеров художественного слова ждали и ждали прибытия факела. Когда его наконец доставили, оказалось, что пропало обращение к товарищу Тито, а сам факел был весь в грязи и царапинах, очень похожих на следы собачьих зубов. Педсовет в те дни в первый раз рассмотрел вопрос об исключении близнецов из школы.

И это, безусловно, произошло бы спустя год, когда взорвались четыре тонны мазута, к счастью всего лишь легко ранив учительницу музыки и трех участниц ритмической группы «Ласточки», однако ученик, который дал свидетельские показания, что видел Бранимира и Звонимира, болтавшихся рядом с котлом центрального отопления школы, неожиданно и непонятно почему от своих показаний отказался. Так же без доказательств, хотя и с серьезными признаками их вины, в 1988/89 году прошло следствие, после того как со школьной крыши загадочно исчезли медные водосточные трубы. Следующая неприятность поджидала близнецов уже в восьмом классе, когда в пункте приема вторсырья они были схвачены при попытке нажиться на бронзовом бюсте народного героя, чье имя носила школа, но это произошло уже в те времена, когда народные герои никого не интересовали.

Директор школы и сейчас скажет, что никогда за весь свой трудовой стаж не видел такого хладнокровия и отсутствия малейших признаков раскаяния, с которыми столкнулся, когда впервые беседовал с близнецами по поводу того потопленного «опеля-кадета». Поскоки не плакали и не молили о прощении, как делали бы другие мальчишки их возраста. Мокрые и все в грязи, девятилетние хулиганы со спокойным выражением отвращения на лицах, скрестив на груди руки, слушали проповедь взбешенного директора, а тот целый час безуспешно пытался докопаться до их слабого морального кодекса. Внутренний голос говорил ему, что применяемый им проверенный педагогический метод, состоявший из точно отмеренной смеси отцовских убеждений и чудовищных угроз, даже привел к определенному успеху. Однако директор остался в полной растерянности, когда спросил под конец у правонарушителей, что они могут сказать в ответ, а Бранимир протянул руку к пачке сигарет «Опатия», лежавшей на столе, и невинно спросил: «Можно взять одну сигаретку?»

Школьный психолог, в прошлом алкоголик, снова оказался в алкогольном аду из-за этой парочки через шесть лет одиннадцать месяцев и двадцать три дня полной трезвости. Учитель истории, это чудовище, вызывавшее дрожь ужаса у многих поколений смилевских школьников и поклявшееся перед фотографией Сталина, которую хранил на чердаке своего дома, что сделает из своих воспитанников настоящих людей, однажды прямо посреди урока закрыл лицо ладонями и, сломленный, разрыдался. Хуже всего пришлось, видимо, социальному работнику, которого школа направила встретиться и поговорить с родителями малолетних деликвентов. Этого беднягу нашли после продолжительных поисков через шесть дней после его экскурсии в Змеиное ущелье. С растрепанными волосами, грязный, без одежды, он невнятно орал что-то насчет саранчи, жаб и первородных сынов все время, пока милиционеры гонялись за ним, голозадым, по скалистым окрестностям. Позже он принес церковные обеты и стал монахом бенедиктинского ордена.

Бранимир и Звонимир были демонически ловко подобранной парой для совершения всякого рода безобразий. Авторитетных работников просвещения больше всего ужасало, что все их выходки были гармонично продуманы и осуществлены так, будто это результат одного, но коллективного ума. Зло в их случае обладало сверхъестественной силой, и для того, чтобы договориться, им не нужны были ни слова, ни жесты, ни даже взгляды. Независимо от того, велся ли разговор с ними обоими или в двух разных кабинетах по отдельности, их вранье всегда совпадало до мельчайших, невероятнейших деталей.

Такое иногда встречается среди близнецов: они жили как бы одной жизнью в двух телах. Радость и печаль поднимались и опускались в них равномерно, как вода в сообщающихся сосудах. Стоило одному подумать, что он проголодался, как второй уже открывал холодильник. Детские болезни они переносили вместе, в одно и то же время со слипающимися глазами валились на кровати и утром вместе бодро вставали. Если кому-то из них нужно было измерить температуру, было достаточно поставить градусник кому-то одному. В тринадцать лет они даже одновременно сломали левые предплечья, каждый свое. Рентгенолог в поликлинике наорал на ассистента, заставил повторить снимок, после чего сам сделал третий. Результат был феноменальным — один к одному. Рентгеновские снимки переломов совпадали до миллиметра.

Обращенные друг к другу, Бране и Звоне были какими-то самодостаточными, они не нуждались в посторонних. Никто и никогда не смог по-настоящему перейти границу их биологического союза, никакие отношения с другими человеческими существами не могли быть соизмеримы с той близостью, которую оба они чувствовали по отношению друг к другу. И даже в самых страшных ссорах и драках, а ссорились и дрались они очень часто, между ними сохранялась глубокая взаимная преданность, которая не нуждалась в остальном мире.

В семь тридцать оба открыли глаза и оба несколько мгновений с недоверием разглядывали салон автомобиля: он был залит неправдоподобно желтым, медовым светом, как на картинах, изображающих святых, — пока до них не дошло, что лобовое стекло полностью засыпано нежными лепестками желтой акации. Братья взъерошили примятые после сна волосы и еще раз поднялись на третий этаж. Ни дяди, ни тети по-прежнему не было. Тогда они снова пешком и без ясной цели направились в центр. Откуда-то издалека церковные колокола звали на воскресную мессу.

Бранимир и Звонимир решили, что теперь лучше ориентируются в городе, однако уже через двадцать минут окончательно перестали понимать, где находятся. Правда, от одного из прохожих они узнали, что их представление о том, где север, ошибочно на целых сто восемьдесят градусов. И направились в другую сторону. Им показалось, что теперь они снова ориентируются в пространстве. Все опять выглядело знакомым, и достаточно было пройти вперед до перекрестка, чтобы оказаться на улице, по которой они вчера уже проходили. Между тем братья оказались перед очередным незнакомым городским пейзажем, рядом с высоким стеклянным офисным зданием, вид которого ни о чем им не говорил.

Они стояли, растерянно озираясь, когда возле них на каменный тротуар с криком шмякнулась девушка в красной каске, запутавшаяся в веревках и ремнях, вокруг нее со звоном рассыпались какие-то металлические скобы и стяжки, а из пластмассовой канистры выплеснулась мыльная вода.

— Сука-а-а-а! — простонала девушка, схватившись за левую ногу. — Да чтоб ты сдохла, боже мой, боже! Тварь мерзкая, посмотри, что ты наделала! — в бешенстве прошипела она, от боли катаясь по тротуару. — Все зенки тебе выцарапаю, гадина! — яростно, с глазами, полными слез, выкрикнула она под конец.

— Прости! Прости меня, любовь моя! — крикнул кто-то с неба, и изумленные Бранимир со Звонимиром увидели еще одну девушку, в синей каске, которая при помощи веревки с ловкостью паука спускалась по стеклянной стене. — Прости, я не хотела! — сказала она с сочувствием уже на земле, высвобождаясь из пестрого синтетического каната, соединенного сцепкой с опоясывающими ее ремнями, и подбегая к жертве несчастного случая.

— Нет! Ты хотела! — яростно выкрикнула та, что была в красной каске. — Хотела, гадина! Мерзкая сука!

— Хорошо, да, я хотела, но теперь мне жаль! — согласилась синяя каска, опускаясь на колени.

— Потаскуха! — с ненавистью прошептала красная каска.

— Прости! — умоляюще произнесла синяя еще раз.

— Ладно, неважно, — проговорила красная неожиданно примирительным тоном, но, увидев Бранимира и Звонимира, снова разгорячилась: — А вы что пялитесь, дебилы?

Бране и Звоне испуганно отступили на два шага назад.

Та, что была в синей каске, схватила под мышки вторую, в красной, и попыталась привести ее в вертикальное положение, но стоило пострадавшей поставить ногу на тротуар, как она взвыла от боли и опустилась на пятую точку.

— Ну что, обезьяны, вы нам наконец-то поможете или как? — обратилась синяя к замершим как памятник Поскокам, на что оба послушно приблизились к ней. — Берите ее за ноги, понесем в машину. Мы тут рядом, за углом, припарковались.

— Нет, нет, погоди, — сказал Бранимир, опускаясь на колени, — попробуем по-другому.

— Парень, не валяй дурака! — вытаращив глаза, предупредила девушка, увидев, что Бране внимательно рассматривает ее щиколотку. — Не прикасайся ко мне!

— Не бойся, все в порядке, — сказал Бранимир успокаивающим тоном и повернулся к брату: — Возьми ее за колено. И держи покрепче. Как следует зафиксируй.

Звоне ухватился за колено раненой и что было сил прижал его к земле, а Бране снял с нее кроссовку и носок.

— Не трогай меня! Ничего со мной не делай, болван! — панически пробормотала девушка, но Бранимир Поскок ее больше не слушал. Прикусив кончик языка и глядя куда-то в пустоту, он некоторое время задумчиво ощупывал щиколотку, девушка скривилась и протяжно застонала. И тут вдруг очень быстро и почти незаметно Бране повернул ступню и пальцы в одном направлении, а пятку в другом, и вывихнутый сустав щелкнул ясно и четко, как ключ в замке. Девица в красном шлеме растерянно раскрыла глаза.

— Твою же ж мать! — восторженно выпалила она. — Как это тебе удалось?

— Ха, да у меня сколько раз так бывало, там, среди камней… — скромно сказал Бранимир.

— Волшебник, — весело заявила девушка подруге. — Почти прошло… — продолжила она удивленно, подняв ступню, как будто впервые ее видит. Потом встала, осторожно ступила левой ногой и почти без помощи своей подруги, прихрамывая, добрела до стены дома в нескольких метрах от места падения. Сняла каску и встряхнула короткими, до плеч, каштановыми волосами. — Не могу поверить, — сказала она Бранимиру.

Тот робко улыбнулся.

— Я Мирта, — продолжила она, протягивая ему руку.

— Бранимир, — представился он.

— Звонимир, — подошел Звоне к другой девушке.

— Мирна, — ответила она.

— Бранимир, — сказал Бранимир теперь уже Мирне.

— Мирна.

— Мирта, — сказала раненая Звонимиру.

— Звонимир, — сказал Звоне раненой, и все заулыбались тому, что с именами получилось так смешно.

Потом Мирна сняла синюю каску, под которой оказались рыжие кудри, а Мирта, прищурившись, посмотрела на высоченное здание из коричневатого стекла, которое на утреннем солнце отливало медью.

— Надо же, я еще дешево отделалась, — довольным голосом заявила она, а потом, ткнув пальцем в сторону Мирны, объяснила Бране и Звоне: — Она хотела меня убить.

— Кто?

— Она, кто еще!

Мирна скромно пожала плечами. Словно хотела сказать: «Ну, бывает».

— Она решила, что мы с ее парнем замутили, и охренела, — продолжала Мирта. — Надрезала мою веревку, чтобы порвалась, когда я на ней повисну. Мать твою! — обратилась она к своей подруге. — Когда ты поняла, что мы с твоим Йошко спутались?

— Мирта, дорогая, да ты же знаешь, у тебя всегда все на лице написано.

— Да, это правда, — согласилась Мирта и снова обратилась к братьям: — Но вы должны знать, она тоже не святая. О, вовсе нет, братишки. Они с моим бывшим парнем еще как лапались. Я имею в виду, когда мы с ним еще были вместе.

— И ты попыталась ее убить? — спросил Звонимир.

— Ну а иначе-то как?

— С нами такое то и дело случается, — сказала Мирна. — По какой-то странной причине, стоит одной из нас связаться с парнем, другая тут же старается с ним трахнуться. И тогда та, первая, пытается ее прикончить.

— А вы что, тоже близняшки? — поинтересовался Бранимир.

— Мы? — удивилась Мирта.

— Да мы даже не сестры, — заявила Мирна. — Вместе учились в медицинском техникуме, вместе записались на курсы скалолазания ну и так далее… Подружились, стали вместе бродить по горам. А это, ну, мытье окон, этим мы занимаемся по выходным, за деньги. — Она показала на стеклянный бизнес-центр: — Настоящий кайф — это встать под тридцатиметровой вертикальной каменной стеной и добраться до верха.

— Чистейший адреналин! — добавила Мирта.

— У нас в деревне есть одна высокая скала. Сто метров, — похвастался Бранимир.

— Ух ты! Сто метров!

— Ну ладно, может, и не сто, но если и ниже, то совсем не намного. А подъем туда только по вертикали.

— До верха можно добраться и окольной тропой, но с одной стороны эта скала совершенно ровная, — пояснил Звонимир.

— А где это?

Звоне осторожно взглянул на брата: можно ли доверить столь важную информацию незнакомкам? Бране на миг задумался и незаметно кивнул брату.

— Змеиное ущелье, — сказал Звоне.

— Первый раз слышу, — призналась Мирта. — Надо бы туда забраться, если все так, как ты говоришь.

— Тебе не найти это место.

— Мне не найти? — усмехнулась Мирта. — Ладно, дорогуша…

— Заблудишься в горах, — предостерег ее Бранимир.

— Мы обе еще ни разу не заблудились, — сказала Мирна гордо.

— Но к нам действительно не так-то легко пробраться.

— На что спорим, что я найду это… Как ты сказал? — протягивая руку, подзадорила его Мирта.

— Змеиное ущелье.

— Змеиное ущелье, — повторила Мирта. — Давай так: спорим на пиццу, что я его найду?

Бранимир несколько мгновений колебался, потом осторожно дал руку, а Мирна разбила.

— Ты проиграешь, — тут же самоуверенно заявила Мирта Бранимиру.

— …И потому-то отсюда, с этого места, мы призываем господ из Банских дворов прекратить наконец оскорблять достоинство людей, которые не раздумывая шли защищать свою страну, и обвинять во всяком случившемся преступлении в первую очередь хорватских защитников-ветеранов… — донес откуда-то ветер плохо слышный металлический голос из громкоговорителя, и Звонимир тут же навострил уши.

— Тут рядом, перед полицией, какой-то митинг протеста, — сказала Мирна, заметив, что он прислушивается. — Арестовали ветерана войны, который, как считают, вчера участвовал в том теракте в кафедральном соборе, и теперь инвалиды войны и бывшие добровольцы протестуют против его ареста.

Близнецы задумчиво переглянулись.

— Эх, люди, как бы мне хотелось быть членом какой-нибудь террористической группы, — вздохнула Мирна.

— У-у-у-у-у! — страстно добавила Мирта. — Это же просто с ума сойти.

— И мне было бы совершенно плевать, — продолжала Мирна, — какие у них цели, исламисты ли они или сепаратисты, марксисты, палестинцы, евреи…

— Только бы была заваруха, — согласилась Мирта.

— Адские машины, — со страстью прошептала Мирна.

— Нервно-паралитические газы, — похотливо пропела Мирта.

— Противотанковые ракетные установки.

— Пулеметы.

— Автоматы.

— Пистолеты.

— Похищения.

— Диверсии.

— Покушения… Знаешь, малышка, — вдруг спохватилась Мирна, — если ты хочешь быть с моим парнем, нет проблем. Я и так собиралась с ним расстаться.

— По правде говоря, он мне не кажется таким уж интересным, — сказала Мирта. Заметила, какой он глупый?

— Тупой как пробка, — подтвердила Мирна.

— …А мы вас спрашиваем, где, господа, были вы, когда наша страна истекала кровью, когда наши… — разгневанно кричал в мегафон кто-то возле полиции.

— Девочки, слушайте, нам пора идти, — сказал Бране скалолазкам.

— Дела у нас тут, — добавил Звоне.

— А не хотите пойти чего-нибудь выпить? — удивилась Мирта. — Дайте нам хоть так вас отблагодарить.

— Да это неважно, как-нибудь в другой раз.

Близнецы попрощались с девицами и направились в сторону полиции, но не отошли и на двадцать метров, как Мирна крикнула:

— Звонимир!

Звонимир повернулся.

— Не ты, тот, другой, как же его зовут-то… Бранимир! — исправилась она. — Бранимир, ты покупаешь мне пиццу!

Бранимир неуверенно улыбнулся и помахал ей рукой. Девицы исчезли за углом.

— А что это такое — пицца? — озабоченно спросил Бране.

Перед полицейским участком собралось человек пятьдесят, в основном мужчин в спортивных костюмах бодрых цветов. Правда, некоторые были в черных пиджаках, держались ровно, важно и серьезно, скрестив руки в нижней части живота, как будто они участники живой цепи. Один из них сидел в инвалидной коляске, которую придерживала худощавая блондинка, две монахини, стоявшие рядом с хмурым лысым священником, держали зажженные свечи. Кое-где над толпой виднелись плакаты с призывами: «Защитим наши святыни!», «Командир, держись!», «Мы все — Миле Скрачич!» и «Миле Скрачич герой, а не преступник!». Некоторые транспаранты даже призывали к свержению демократически избранной хорватской власти, а кроме того, кое у кого в руках были бледные зернистые фотографии улыбающегося мужчины в лихо сдвинутой набок пилотке защитного цвета.

Увидев снимки, Бранимир и Звонимир тут же переглянулись, моментально узнав человека, которого Крешо крепко обнимал на военной фотографии, висевшей над холодильником у них на кухне в Змеином ущелье. Лицо его, в сущности, представляло собой увеличенный фрагмент именно той фотографии.

— Подумайте, господин президент! — кипятился перед дверьюотделения полиции хилый человечек с прилизанными волосами и мегафоном в руке. — Подумайте, дамы и господа депутаты и министры! Хорошенько подумайте, прежде чем еще раз призвать под ружье взводного Миле Скрачича…

— Миле! Миле! Миле! — начали скандировать протестующие.

— Подумайте, кто останется защищать вас, если вы арестовываете своих лучших бойцов, будто они воры и убийцы, если вы их преследуете, будто они звери…

— Правильно!

— …Если вы распинаете их на кресте так же, как фарисеи распяли Иисуса Христа, Спасителя нашего…

— Ой, хорватская мать, не надо слезы проливать, — запел кто-то дрожащим голосом, возможно, для того, чтобы прервать оратора, который уж слишком заговорился.

— Ой, хорватская мать, не надо слезы проливать, — с готовностью подхватила толпа.

— Стоит лишь тебе позвать, все соколы готовы жизни за тебя отдать, — грянуло у дверей полиции, где как раз в этот момент остановился комби телевидения и из него тут же выскочили репортер с длинным желтым микрофоном и оператор с камерой на ремне. Увидев, что прибыли журналисты, оратор с мегафоном пригладил волосы, а люди в черных пиджаках слегка приподняли подбородки.

— Как и предупреждали вчера поздно вечером в своем заявлении члены объединений ветеранов, они собрались сегодня здесь, в Сплите, в девять часов утра перед отделением полиции, чтобы выразить протест в связи с задержанием Миле Скрачича, инвалида и многократно награжденного добровольца Отечественной войны, — начал телерепортер, стоя спиной к демонстрантам. — Напомним, что Скрачич был задержан с целью информационной беседы по поводу подозрения в причастности ко вчерашнему дерзкому нападению до сих пор неустановленного числа замаскированных мужчин во время венчания начальника полиции Горана Капулицы. Напавшие вооруженные лица похитили невесту Капулицы. Скрачич подозревается в том, что помогал им сбежать. Но как мы узнали из наших источников, близких к полицейским кругам, силы защиты правопорядка и закона не располагают ни одним достаточно убедительным доказательством вины сержанта. Такого же мнения и представители объединений ветеранов, которые заявляют, что мы в очередной раз столкнулись с предательской политикой принижения…

И тут телевещание полностью заглушили выкрики из толпы и аплодисменты.

— Миле! Миле! Миле! — восхищенно скандировали протестующие, потому что в этот момент несправедливо обвиненный ветеран, растрепанный и изможденный, но улыбающийся, появился в дверях полицейского участка. Две монахини со свечами принялись осенять себя крестным знамением, благодаря небеса за счастливый исход, а сержант, перед входом подняв руки, триумфально шлепал ладонью о ладони мужчин в тренировочных костюмах.

— Уважаемые телезрители, как вы можете видеть за моей спиной, сержант Скрачич только что отпущен из участка! — возбужденно вещал репортер, стараясь перекричать толпу. — Попытаемся пробиться к нему и узнать, что он может сказать об этой истории… Господин Скрачич, — обратился к взводному журналист, — силы полиции почти двадцать четыре часа продержали вас на допросе. Общественность задает вопрос: почему?

— Так это и я у себя спрашиваю, — ответил Миле разгневанно. — Сказать могу только одно: уходя на войну осенью девяносто первого, я не мог даже и представить, что государство, за которое я сражался и был ранен, однажды станет преследовать меня, будто я ему лютый враг. Меня арестовали ни за что в ходе грязной кампании, цель которой — демонизировать святую жертву всех нас, тех, кто встал на защиту своей родины. К счастью, рядом со мной были мои верные боевые товарищи…

— Миле! Миле! Миле! — снова начали скандировать собравшиеся.

— …Мои верные боевые товарищи, люди, с которыми я на передовой делил и добро, и зло, — продолжал сержант, — и они восстали против несправедливости по отношению ко мне. И сказать я могу только одно: спасибо им!

— И все-таки я должен вас спросить. Невеста начальника полиции Капулицы исчезла, а вы решительно отвергаете обвинения, что имеете к этому какое-то отношение?

— Именно так, — сказал Миле. — И я повторял это все время, покуда они меня держали. Я не знаю, почему меня связывают с этим гнусным актом, и, надо сказать, меня оскорбляет, когда я такое слышу. Если позволите, в связи с этим я хотел бы сказать только одно.

— Прошу вас.

— Будь я девушкой Горана Капулицы, я бы тоже от него сбежал.

— Господин Скрачич, большое вам спасибо.

— Спасибо и вам.

Стараясь не привлекать к себе внимания, близнецы в стороне переждали, пока сержант обнимется со всеми друзьями, поблагодарит священника и монашек, пожмет руки представителям политических партий. И только когда народ перед полицейским участком почти разошелся, а сержант направился к своему мотоциклу на полицейской парковке, они осмелились подойти к нему.

— Алло, Миле! — вполголоса окликнул его Звонимир.

Миле вздрогнул и пристально посмотрел на него.

— Все в порядке, мы свои, — успокоил его Звоне. — Мы братья Крешо Поскока.

— Кого?

— Крешимира Поскока.

— Я, парень, не знаю ни о ком это ты говоришь, ни что тебе от меня надо, — резко ответил сержант, усаживаясь на свой черный БМВ.

— Крешо Поскок, вы вместе служили, в одной части, — сказал Бранимир.

— Может быть, не помню. Через нашу часть много народу прошло, — ответил Скрачич равнодушно и движением ноги завел мотор.

— Крешо нам рассказывал про тебя, когда приезжал на побывку. Мы тогда были еще детьми и не могли дождаться его появления, чтобы услышать, как там дела. Мы всех вас, из вашей части, знаем от него. Мы ему обычно чистили автомат, а он нам рассказывал. У него был румынский калашников и пистолет, чешский, «Чешска зброевка», девять миллиметров, а еще он всегда носил с собой две ручные гранаты, «кашикары».

— А ты всегда носил, — продолжал Звонимир, — М76, полуавтоматическую винтовку с оптическим прицелом калибра семь целых и девять десятых миллиметра, а за поясом «смит-вессон Магнум 44» и «Боуи», нож американских коммандос с нержавеющим лезвием, шесть целых семьдесят пять десятых инчей.

Сержант выключил мотор и дружелюбно посмотрел на них.

— Так бы сразу и сказали. И что вы оба здесь делаете?

— Приехали спасать брата.

— Да не нужно его спасать, дурачье. Крешо… — начал было Миле и тут же умолк, заметив Капулицу, который, прищурившись, с подозрением смотрел на них из окна кабинета. — Сейчас, здесь, я говорить не могу, — продолжил он шепотом. — Приезжайте на Фируле. Встречаемся через час возле теннисного корта номер три, на Фируле.

Седьмая глава

открывает обсуждение тезиса Шопенгауэра о том, что воля сильнее разума, а позже на одной бензозаправке происходит оживленная дискуссия о превосходстве белой расы

За ограждением из металлической сетки какой-то амбициозный отец разъяренно кричал на маленькую девочку, лет пяти, которая, запыхавшись, на своих слабых ножках безуспешно пыталась перехватить мяч, летевший по диагонали от тренера:

— Ну а чего ты хотела, мать твою? А когда папа говорит: «Откажись от мороженого, Мирела», ты его слушаешься? Посмотри на себя, растолстела, как свинка!

Бранимир и Звонимир нервно озирались по сторонам: с тех пор как они возле полиции расстались с сержантом, прошло уже два часа.

— Ты посмотри, какая у тебя попа! С такой попой в теннис играть невозможно! Нет, нет и нет, моя дорогая! Для того, кто хочет попасть на Уимблдон, не существует ни пиццы, ни мороженого! «Флашинг Медоуз» не завоюешь в «Макдоналдсе», — неистовствовал маньяк-отец, и близнецы уже подумывали, не подойти ли и не влепить ли ему пару оплеух, чтобы заткнулся, как вдруг наконец появился Миле, причем с той стороны, откуда они его не ждали. Он вдруг подошел к ним сзади и осторожно шепнул:

— Эй, вот и я! Вы проверили, за вами не следили?

Поскоки и не подумали об этом. Оглянулись по сторонам, чувствуя вину за свою неосторожность. На Фируле в душный летний полдень людей было немного: тот самый отец с девочкой, здешний работник, который из резинового шланга поливал соседний корт, и еще пара пожилых мужчин в другом конце клуба. Никто из них не был похож на тех, кто тайком следит за добропорядочными гражданами. Миле повел Поскоков к ближайшему кафе под соснами.

— Здесь все здорово изменилось, — произнес сержант, смущенно оглядывая террасу с низкими белыми диванчиками, на которых, развалившись, сидело несколько явно невоспитанных молодых посетителей, потягивавших через соломинки из высоких стаканов загадочные жидкости ярких цветов.

— Так что ты сказал, где Крешо? — не выдержав напряжения, спросил Бранимир, как только они уселись на диванчики.

— Да он домой поехал.

— Домой? — растерялся Звоне.

— Они с женой уехали вчера пополудни…

— С женой? — теперь изумился Бране.

— А-а, так вы оба не в курсе? — понял Миле, прикуривая сигарету от зажигалки «Зиппо». — Крешо нашел себе жену, увел ее из-под венца у одного типа и…

— Что вам подать? — спросил официант, появившийся в этот момент рядом с их столиком.

— Возьмем каждому по гемишту? — предложил сержант и, не дожидаясь ответа, повернулся к официанту.

— Гемишта, господа, у нас нет, — успел сказать тот, прежде чем Миле закрыл рот.

— Как это нет гемишта?

— Здесь у нас лаунж-бар.

— Что?

— Лаунж-бар.

— Ну ладно. А пиво есть?

Официант покачал головой в том смысле, что нет и пива.

— Мне очень жаль, но пива мы тоже не держим.

— А что тогда держите?

— Коктейли.

— Неси тогда три коктейля.

— Какие?

— Да все равно какие, мать твою, лишь бы были холодные, — уже грубо отреагировал Миле.

Официант повернулся и ушел, и пока он не исчез за стойкой, Миле с недоумением следил за ним и, казалось, не мог прийти в себя оттого, каковы теперь обычаи.

— Хорошо, а вы-то оба что здесь делаете? — спросил он у Звонимира и Бранимира, когда они снова остались одни.

— Увидели по телевизору, что дело дрянь, и приехали помочь чем можем.

— Уже не дрянь, уже все в порядке, — успокоил их Миле. — Сейчас выпьем, а потом отправляйтесь домой. Здесь вам делать нечего. Эх, это ж надо, мать твою, — вздохнул он весело, — только отделаешься от одного Поскока, а на тебя из-за угла выскакивают еще двое.

— А что это за женщина с Крешо? — поинтересовался Звонимир.

— Ловорка, скоро с ней познакомишься. Не женщина, а реактивный самолет, такая красивая. Если хотите мое мнение, лучше нее ваш брат никого бы не нашел.

— Бэкхенд! Бэкхенд! Бэкхенд, Мирела! Бэкхенд, и зачем только мать тебя родила! — снова заорал тот псих возле сетки корта, а у стола появился официант с подносом, на котором стояло три больших стакана с чем-то зеленым.

— Что это? — удивился Миле. — Средство для мытья посуды «Ликви»?

— Коктейль из белого рома и лайма, господин, — сказал официант, и им показалось, что он явно напуган.

— Рома?! У нас его добавляют в тесто для пирожных, — заметил Бранимир.

— Уважаемые, этот ром — один из лучших в мире. Ему двадцать пять лет.

— Двадцать пять лет? — спросил Миле. — Друг мой, если бы он был так хорош, как ты говоришь, его бы давно выпили.

— Если не желаете…

— Ладно, ладно, оставь, — успокоился Миле.

Неуверенно отпили каждый по маленькому глотку, и неожиданно оказалось, что зеленый напиток им понравился.

— Парни, — признался Миле, — мне это почти нравится.

— Так что это там было, в церкви? — спросил Бранимир.

— Полный дурдом! — сказал Миле восхищенно. — Ничего вам не скажу, узнаете от Крешо. Это была такая операция, что о ней можно читать лекции в Вест-Пойнте.

— А дядя Иве и тетя Роса, — вдруг вспомнил Звонимир, — они тоже как-то в этом замешаны? Вчера мы целый день…

— За них не волнуйся, они в надежном месте, — перебил его сержант. — Мы их на пару дней спрятали, пока все не утрясется.

Полностью успокоившийся теперь Бранимир попробовал развалиться на диванчике, но задняя подушка была примерно в полуметре от него, и он повалился назад.

— Господи Иисусе, что такое?!

— Похоже, что это так принято в ихних лаунж-барах, — заметил Миле. — Смотри, все пьют лежа.

— Э, мать вашу, лежа я пью только антибиотики, — сказал Бране недовольным тоном.

— Надо же, я прямо как будто Крешо слышу, — улыбнулся Миле, а потом залпом допил коктейль из лайма и белого рома и спросил: — Ну что, еще по одному?

— Не стоит, нам еще до дома ехать.

— Да ладно, чего там, не горит… Эй, парень, — крикнул сержант официанту, — принеси-ка еще три этих «Ликви»!

Официант глянул на них с отвращением, как на прокаженных, но шейкер тем не менее взял.

— Так, Мирела, смотреть мультики ты больше не будешь! — пригрозил малышке тот тип на корте. — Никаких мультиков, пока не отработаешь вторую подачу! Нет, нет и нет!

— А ты? — спросил Бранимир сержанта. — У тебя вроде из-за этого были большие проблемы с полицией?

— Да ни хрена, — беззаботно отмахнулся Миле. — Этот педик Капулица только выпендривается: ни доказательств, ни каких-то косвенных улик у него нет. И свидетелей нет. Никто меня не обвинит и ничего мне не сделает.

Официант поставил на стол еще три коктейля, а Миле спросил:

— Может, сразу и заплачу? А то мы спешим.

— Пятьсот десять.

— Что пятьсот десять?

— Пятьсот десять кун.

— Пятьсот десять кун? — повторил потрясенный сержант.

— Восемьдесят пять кун умножить на шесть, — доходчиво объяснил ему официант.

— Один «Ликви» стоит восемьдесят пять кун?

— Да, именно так, уважаемый.

— Ты что, охренел?

Официант только моргнул. Молча.

— Да имел я твоего отца и твою мать! Я что, ради этого три года мерз на позициях? — возмутился Скрачич и полез в карман. — Пятьсот десять кун! — повторил он и бросил деньги на стол. — Эх ты, сучья Хорватия и сучьи твои официанты!

Второй коктейль уже не показался им таким же вкусным, как предыдущий. Они обменялись еще несколькими фразами и под конец распрощались, почти как давние друзья.

— Ну, господин сержант, мы пошли, — сказал Звонимир, вставая.

Но стоило Посококу подняться и выпрямиться, как он вдруг покачнулся и плюхнулся обратно на диванчик.

— Что, забирает? — спросил Бранимир.

— Еще как! — подтвердил Звоне. — Я бы сказал, пьется как сок, но валит с ног.

— Сладкое обманчиво, — весело произнес кто-то у них за спиной.

Звонимир, Бранимир и Миле обернулись посмотреть, кто это, и увидели Горана Капулицу, начальника жупанийского полицейского управления. Тот стоял почти рядом, с улыбкой до ушей, довольный, как кошка, которая только что слопала канарейку.

— Ну наконец-то, где ж ты был, Миле? Мать твою, и кто только дал тебе такое имя! — сердечно приветствовал он Скрачича.

— Что ты здесь делаешь? — помрачнел Миле.

— Да так, просто решил заглянуть.

— Что ж, как пришел, так и уходи по-хорошему. Что ты таскаешься за мной, как щенок?

— Ну, по правде сказать, меня интересует операция, которую будут изучать в Вест-Пойнте.

От неожиданности сержант Миле побледнел, а начальник полиции игриво подмигнул ему:

— Как это ты выразился: «педик Капулица выпендривается: ни доказательств, ни каких-то каких косвенных улик у него нет…»

— О чем это ты говоришь?

— Не притворяйся дураком. Я тебя поставил на прослушку, Миле, — объяснил ему начальник, снова игриво подмигнув. — Когда ты от нас уходил, я оснастил тебя одним маленьким, совсем маленьким микрофончиком.

— Как… Где? — процедил сквозь зубы сержант.

Капулица перевел взгляд на зажигалку «Зиппо» с выгравированным гербом воинской части, лежавшую на столе среди стаканов, и Миле понял свою ошибку. Он в ярости схватил предательский предмет и швырнул его в голову шефа полиции. Тот, однако, ловко увернулся, а где-то у него за спиной раздался звон разбитого стекла. Возможно, бутылок того самого дорогущего двадцатипятилетнего кубинского белого рома.

Тут Бранимир и Звонимир увидели, как к ним со всех сторон угрожающе приближаются человек двадцать, все в штатском, в то время как два полицейских автомобиля с включенными синими мигалками, но без сирен почти бесшумно проскользнули по улице и остановились возле террасы лаунж-бара.

— Позволите присесть? — спросил Капулица, опускаясь на диванчик рядом с Миле и с живым интересом рассматривая близнецов. — Так, значит, вы братья того преступника?

— Ничего ему не говорите! — предупредил их сержант.

— Миле, ты мне больше не нужен, — сказал Капулица почти ласково. — Езжай домой, тебя жена ждет.

— Ничего не говорите этому сукиному сыну!

— Миле, до свидания, — попрощался с ним шеф полиции, а двое из группы мужчин в штатском, окруживших их столик, грубо схватили сзади сержанта под руки и потащили его в сторону от Капулицы и Поскоков.

— Держитесь, парни! Посылайте на хер этих спецназовских ублюдков! И ничего не говорите! Покажите ему, что значит быть настоящим хорватом, пусть эта сербо-коммунистическая скотина узнает! — орал Миле, пытаясь вырваться из рук полицейских. Он пинал все вокруг, перевернул стол и разбил стаканы для коктейля, а на прощание, убедившись, что все это напрасно, запел:

В подвальном помещении с низким потолком и голым бетонным полом не было окон, и оно было полностью звукоизолировано. Снаружи сюда не долетало ни звука. Под мутным желтым светом единственной голой лампочки сидели Бранимир и Звонимир, привязанные кожаными ремнями к двум большим тяжелым стульям, прочно привинченным к полу; оба были в синяках, с окровавленными носами и ртами, потому как их укрощение прошло не без сопротивления. Когда братьев наконец связали так, чтобы они могли шевельнуть ногами и руками не более чем на пару миллиметров, Капулица отпустил всех своих сотрудников, потребовав, чтобы ему прислали какого-то Доктора. Потом вытащил из темного угла обычный деревянный стул, поставил его спинкой к пленникам и, сев на него верхом, облокотился на спинку и принялся их с интересом разглядывать.

— Полагаю, что нет смысла, — произнес он после продолжительного разглядывания, — избивать вас и обливать ледяной водой, мучить с помощью огня, тока или пиявок.

— Ну как знать? — вежливо ответил Звонимир. — Не попробуешь — не узнаешь.

— Э-эх, — отмахнулся Горан Капулица. — Вы, гниды, живучие… Думаю, постарайся я как следует, в конце концов своего бы добился, но ушло бы слишком много времени. И мы бы намучились, и я, и вы. Нет смысла… А, Доктор, — приветствовал он мелкого, сухощавого, горбатого старика с черным медицинским саквояжем в руке, который в этот момент вошел в комнату. — Мы зовем его Доктором, — объяснил он Поскокам. — Он ненавидит, когда его зовут по имени… Доктор, у тебя все препараты с собой?

Горбатый забормотал что-то утвердительное, чем-то занятый за столом в полумраке, за спиной у Капулицы. Слышалось шуршание, позвякивание стекла, потом зашипело и синим цветом засветилось пламя газовой горелки.

— В середине семидесятых Доктора, как перспективного начинающего специалиста, отправили на курсы усовершенствования в полицейскую академию Чили, — сообщил им Капулица. — Среди выпускников он был лучшим. Президент страны, генерал Аугусто Хосе Рамон Пиночет Угарте лично поздравил его. Доктор мучитель высшей категории. Очень часто бывает на семинарах в Северной Корее, по приглашению американцев был их консультантом, когда они строили и оснащали лагерь в Гуантанамо. Он мог бы зарабатывать огромные деньги, если бы решил уехать, но, черт побери, не может жить без Сплита. У него здесь небольшая лодка в Матеюшке, он ловит рыбу, держит дома птиц. Большой любитель щеглов, они для него все, с тех пор как он остался без жены. Подстроил дело так, — нагнулся Капулица и доверительно шепнул им: — Чтобы это выглядело как несчастный случай.

Доктор многозначительно кашлянул.

— Услышал меня, — прошептал Капулица и сделал шутливую гримасу, прикусив язык и втянув голову в плечи. — Но вас интересует, зачем он понадобился нам здесь, — продолжал шеф полиции. — Вы знаете, что такое магниевый трисульфат тетрагидробинитрохлорид?

— Тетра… как? — спросил Бранимир.

— Магниевый трисульфат тетрагидробинитрохлорид.

— Вроде бы я про него слышал.

— Его еще называют сывороткой правды, — объяснил начальник полиции.

— А нет, не то, — произнес Бране. — Я подумал, что ты про что-то другое говоришь.

— Неважно, — махнул рукой Капулица. — Магниевый трисульфат тетрагидробинитрохлорид обладает чудесным свойством подавлять человеческую волю, а воля, как известно всем, кто читал Шопенгауэра, сильнее, чем интеллект, она фактически является хозяйкой человека. Человеческой сущностью. Тем, что противоречит сердцу, не проникает в голову, как сказал бы Шопенгауэр. Но мы этого Шопенгауэра сейчас обведем вокруг пальца. Обойдем стороной сердце и придем прямо в голову. Четыреста миллиграммов магниевого трисульфата тетрагидробинитрохлорида — и ваш ум откроется передо мной, как книга. Я, Горан Капулица, стану вашим хозяином! — возбужденно шептал начальник полиции. — Вы расскажете мне все, о чем я вас спрошу, сделаете все, что я вам скажу.

— Господи помилуй, да ты же совсем ненормальный, — произнес обеспокоенно Звонимир.

— Погоди, скоро увидишь, — зловеще усмехнулся Капулица. — Ты еще увидишь, кто ненормальный. Через час я буду знать все: и где этот ваш брат-бандит, и куда он увез мою женщину. Вы оба, вместе отвезете меня к нему. Поднесете его мне на блюде… Доктор, как там у вас дела? — спросил начальник полиции мучителя.

— Еще двадцать минут, — ответил тот сиплым голосом.

— Пойду, успею сделать еще одно дело до того, как ты закончишь. Подготовь их к моему возвращению.

Начальник полиции вышел, и тут Бранимир почувствовал, что застежка ремня, который стягивал его левое запястье, ослабла. Глядя перед собой, он принялся осторожно, потихоньку шевелить рукой, постепенно ослабляя ремень.

Горбатый старик, стоя к ним спиной, продолжал заниматься раствором, как вдруг Звонимир защебетал:

— Ципли, ципли, ципли, ципли, висли, висли, висли, висли… визию-ю-ю!

Мучитель резко выпрямился и обернулся.

— Ципли, ципли, ципли, ципли, висли, висли, висли, висли… визию-ю-ю! — снова защебетал Звоне, и тут хромой подошел к нему и заглянул в лицо. Только когда старик оказался на свету, стал виден безобразный длинный шрам, который тянулся от брови через правый глаз почти до самого подбородка.

— Давай еще раз! — приказал он Звонимиру.

— Ципли, ципли, ципли, ципли, висли, висли, висли, висли, визию-ю-ю!

— О-о-о! — изумился мучитель. — Это щегол. Погоди-ка, сейчас определю: ему пятый год.

— А вот и нет. Ему меньше года.

— Не может быть!

— Глаз даю! — поклялся Звоне.

— Просто не верится, — удивился Доктор, а потом, вспомнив, зачем он здесь, узловатым пальцем погрозил Звонимиру. — Ха! Задумал меня провести.

Вернувшись в свой угол, он снял раствор с газовой горелки, смешал его с каким-то порошком, потом оценивающе посмотрел на свет. Остался доволен результатом и наполнил жидкостью бирюзового цвета два больших шприца.

— Ципли, ципли, ципли, ципли, висли, висли, висли, висли, винци, винци винци винци… визию-ю-ю! — снова призывно подал голос Звонимир.

— Не может быть! — шепнул Доктор недоверчиво.

— Ципли, ципли, ципли, ципли, висли, висли, висли, винци винци винци винци… визию-ю-ю!

Мучитель оставил свои дела и опять потащился к пленнику.

— Один год, говоришь?

— В прошлый вторник ему исполнился один год.

— Ну-ка давай еще раз.

— Ципли, ципли, ципли, ципли, висли, висли, висли, винци винци винци винци… визию-ю-ю! — с готовностью защебетал Звонимир.

Всемирно известный мучитель растянул губы в широкую улыбку, показав при этом остатки гнилых зубов.

— Потрясающий талант, — заключил старик.

— Да, большего я не встречал, — согласился Звонимир. — Когда я его в первый раз услышал, сразу влюбился. Маленький глупыш украл мое сердце.

— Можешь ничего не говорить, со мной такое сто раз бывало, — сентиментально ответил горбатый старик. — Знаешь, — добавил он, — когда я увидел, что ты за человек, мне стало очень жалко, что ты мой пациент.

— Так отпусти ты меня, — умоляюще проговорил Звонимир.

— Не имею права.

— Да ладно, имеешь, что ты выдумываешь!

— Не могу, они мне не простят.

— Доктор, а ты скажи, что мы сбежали.

— Сынок, ты слышишь, что я тебе… — начал старик извиняющимся тоном и вдруг резко замолчал, потому что именно в этот момент его на полуслове ударом прямо в поврежденный глаз свалил молниеносный кроше Бранимира. Старик рухнул на пол.

— Ну зачем так, он бы нас сам отпустил, — сказал Звонимир, недовольно глядя на лежащего без сознания старика.

— Еще чего, — сказал Бранимир, быстро высвобождая другую руку и расстегивая ремни на ногах. И в тот момент, когда он уже освободил правую руку брата, с лестницы послышались шаги. Бранимир стремительно вскочил и спрятался за дверью.

Капулица открыл ее и увидел лежащего на полу Доктора, но не успел хоть что-то понять, как Бране сзади левой рукой схватил его за галстук, а правой принялся бить по лицу. Однако довольно крупный начальник полиции был более серьезным противником, чем любитель птиц из категории преклонного возраста, и после нескольких попыток ему удалось локтем врезать Бране в живот. Тот вскрикнул и выпустил Капулицу из объятий, но тут, к счастью, Звоне полностью освободился и наградил злодея двумя прямыми ударами в подбородок. Горан Капулица качнулся, как резиновая кукла, и тут же рухнул сначала на колени, а потом носом в бетонный пол.

Минут десять спустя он открыл глаза и с пола устало посмотрел на двух Поскоков, стоящих над ним.

— Если ты чувствуешь себя немного странно, — сказал ему Звонимир, — то это оттого, что тебе сделали укольчик этого твоего тетра…

— Магниевого трисульфата тетрагидробинитрохлорида, — вяло прошептал начальник полиции.

— Точно. Сейчас у тебя нет воли. Твоя воля принадлежит нам двоим, и ты сделаешь все, что мы тебе скажем. Понял?

Капулица кивнул.

— Кто твои хозяева? — спросил его Звонимир.

— Вы, оба.

— Скажи: Горан Капулица педик, — вмешался Бранимир.

— Горан Капулица педик, — послушно повторил Горан Капулица.

— Скажи: Горан Капулица педик, маньяк, дерьмо и не человек, а сопля.

— Горан Капулица педик, маньяк, дерьмо и не человек, а сопля.

— Скажи: Горан Капулица педик, маньяк, дерьмо и не человек, а сопля, ублюдок, гад, осел, гнида и кретин, который ложкой жрет говно.

— Горан Капулица педик, маньяк, дерьмо и не человек, а сопля, ублюдок, гад, осел, гнида и… и… и…

— …Гнида и кретин, который ложкой жрет говно, — подсказал ему Бранимир.

— …Гнида и кретин, который ложкой жрет говно, — кротко закончил характеристику начальник полиции.

— Отлично, — констатировал довольный Звонимир. — Теперь хорошенько выслушай, что ты должен делать. Чтобы не показалось подозрительным, мы оба выйдем вместе с тобой. Кто бы ни спросил, что это значит, скажешь, что мы заговорили и сейчас отвезем тебя к брату. Если кто бы то ни было предложит тебе помощь, скажешь, что помощь не нужна. Все понятно?

Капулица кивнул.

— Нам понадобится автомобиль, — продолжал Звоне. — Сможешь взять машину?

— Ха! — с готовностью выкрикнул начальник.

— Тогда мы обо всем договорились. Вставай, пошли!

Они помогли слегка одеревеневшему начальнику принять вертикальное положение, заправили ему рубашку в брюки, поправили галстук и прическу и направились вслед за ним сперва по узкой и мрачной, с влажными стенами лестнице из подвала, после которой оказались в коридоре полицейского здания.

— Господин начальник, нужно бы подписать этот протокол… — заверещала из открытой двери кабинета какая-то женщина, увидев, что он проходит мимо.

— Позже, принеси мне позже, — прервал ее Капулица властным тоном.

— Господин начальник… — услужливо открыл было рот какой-то чиновник.

— Убирайся! — отшил его босс.

Бранимир и Звонимир шли за ним на расстоянии одного шага, напряженные, нервные, осторожно поглядывая на полицейских, сидевших на рабочих местах и, опасаясь гнева начальника, стремительно убиравших ноги со своих столов. В здании полицейских было столько, что, пойди что-то не так, у Поскоков не останется никаких шансов на успех. К счастью, «сыворотка правды» с ее труднопроизносимым названием, судя по всему, действовала, а окружающие, главным образом из-за тяжелого характера начальника, не проявляли никакого любопытства. Наконец Поскоки и шеф полиции очутились перед дежурным на выходе, и Капулица строго спросил его:

— Есть какая-нибудь свободная машина?

— Господин начальник, номер три полчаса назад…

— Давай! — распорядился Капулица, и полицейский протянул ему ключи.

— Клянусь чумой Дарквуда, мы вышли на волю!

Следуя за начальником, они зашли за здание, где стояла одинокая белая «шкода-октавиа» с надписями «ПОЛИЦИЯ» и мигалкой на крыше.

— «Шкода»? — разочарованно произнес Звонимир. — Ты, начальник, не можешь взять ничего кроме «шкоды»? Э-э, Капулица, лучше смерть!

Начальник полиции Капулица в тот же миг сунул руку под куртку, выхватил из кобуры пистолет, взвел курок и приставил к своему виску.

— Стой ты, сука, хватит выеживаться! — успел в последний момент остановить его Бранимир. — Давай сюда ключи.

— Можно мне за руль? — спросил Звонимир.

— Отвали, я первым сообразил.

— Ну и говнюк же ты!

— Погоди, давай его спросим, — предложил Бранимир и повернулся к Капулице: — Скажи: «За руль сядет Бранимир».

— За руль сядет Бранимир, — повторил за ним Капулица, как первоклассник.

— Вот, слышишь, что человек тебе говорит, — сказал Бранимир, пожимая плечами.

— Ладно, ладно… — уступил Звонимир.

Братья разместились впереди, начальник полиции Горан Капулица сел сзади, и они не спеша направились к выезду из города. Возле больницы на лобовое стекло упало несколько капель, и вскоре плотная стена дождя почти полностью лишила их видимости. Это был мощный весенний ливень. Бранимир чуть-чуть повозился с приборами и нашел, как включаются дворники.

— Знаешь, — признал он где-то возле Мертояка, — эта «шкода» отлично держит дорогу. Если бы мне кто-нибудь сказал, что чехи могут сделать машину…

— А ты, мышонок, что приумолк? — спросил Звоне Капулицу.

— Да так, — ответил Капулица стыдливо.

— Сколько тебе лет-то?

— Сорок один.

— А ты женат?

— Зачем ты такие глупости спрашиваешь, — вмешался Бранимир, — ты же знаешь, что он не женат.

— Да, точно, — шлепнул себя по лбу Звонимир и решил задать другой вопрос: — А с кем ты живешь?

— С мамой, — сказал начальник полиции.

— С мамой, — повторил Звоне. — А дети у вас есть?

— Нет.

— Это грех. Дети — большая радость.

А потом все трое замолкли, как обычно и молчат люди в машине во время дождя. Правда, уже где-то на солинской объездной дороге Капулица вдруг ни с того ни с сего сказал:

— Мама у меня сербка.

— Твоя мама сербка! — изумился Бранимир. — Да как же это такое с тобой приключилось?

— Не знаю, — сказал начальник полиции грустно.

Они поднялись до перевала, вырулили на полосу в сторону Дугополя и спустились к петле автострады.

— Горан, ты нам больше не нужен, так что отпускаем тебя домой, — сообщил Звонимир Капулице.

— Хорошо.

— Тут недалеко, километров двадцать. Можешь и на автобусе, если хочешь.

— А может, объявится кто-нибудь из «Свободной»^[2], — добавил Бранимир, останавливая «шкоду».

— Да никаких проблем, я пешком, потихоньку, — вылезая из машины, скромно ответил начальник полиции. Стоило ему выйти, как он насквозь промок. — Парни, спасибо, что подвезли, — сказал он Поскокам, вежливо помахав рукой.

— Горан, береги себя, — заботливо пожелал ему Бране.

Капулица захлопнул дверцу, и братья поехали дальше. Глядя в зеркало заднего вида на него, сгорбленного, постепенно исчезающего в серости дождя, Звонимир сформулировал умозаключение:

— Да-а, наколол тебя Шопенгауэр.

Дождь через двадцать минут прекратился так же неожиданно, как начался, а в «шкоде» загорелась красная лампочка, предупреждая о критическом уровне горючего в баке. Бранимир подъехал к заправке, Звонимир предложил выпить кофе, они припарковались сзади, за зданием кафе, чтобы полицейская машина не бросалась в глаза, и вошли внутрь.

В стеклянном кубике цивилизации среди глухой каменной пустыни они уселись за стойку, а официант, обслужив их, с убавленным до минимума звуком продолжил смотреть по телевизору фильм с Дензелом Вашингтоном. Он глядел наверх, на экран под самым потолком, и производил впечатление человека, которому из небес явилась Пресвятая Дева. Бейдж у него на груди сообщал, что официанта зовут Милан, но в этой информации никто не нуждался: ни близнецы, ни пожилая супружеская пара за столиком возле окна.

Все сидели молча, спокойно занимались своими делами, и никто даже не обернулся, когда вошла компания мужчин с наголо обритыми головами, в коротких майках и джинсовых комбинезонах или джинсах с подтяжками. Один из них, с пузом, которое переваливалось через ремень, встал посреди кафе, гордо поднял правую руку, щелкнул каблуками высоких ботинок с металлическими пластинками и рявкнул:

— Зиг хайль!

Оба Поскока, официант и супружеская пара к его приветствию остались равнодушны. Звонимир бросил лишь мимолетный незаинтересованный взгляд на шестерых скинхедов, которые рассаживались за столиком у них за спиной. Один из обритых был тощим коротышкой, второй лопоухим и носатым, третий с гнилыми зубами и рябой после оспы физиономией, четвертый косоглазым, в пятом было сто пятьдесят килограмм веса, а у шестого левая нога была на девять сантиметров короче правой. Они развалились на стульях, вытянули ноги и раскинули руки, словно стараясь казаться крупнее, чем на самом деле. Коротышка щедро заказал шесть больших кружек пива.

— Да мне рассказал про них один тип, он живет напротив мечети, — сказал косоглазый, должно быть продолжая разговор, начатый в машине. — Он каждое утро видит, как они моют ноги, прежде чем войти.

— Ну ладно срать-то!

— Да провалиться мне, но муслики посреди Загреба снимают башмаки и носки и моют ноги!

— Фу! Охренеть! — плюнул лопоухий. — Приехали в Хорватию ноги мыть!

— Тех, которые моют ноги, следовало бы отправить в лагеря! — сделал лаконичный вывод рябой тип с гнилыми зубами.

— И долбаных педиков туда же! — добавил тощий коротышка.

— Нужно очистить Хорватию от мусора, — ковыряя в носу, подвел итог лопоухий.

— А я вам рассказывал, как на меня напали три цыгана? — разгорячился тот, что с короткой ногой. — Втроем, с ножами. Ножи во какие! Как сабли, мать их за ногу! Но я одного свалил ногой в грудь, одному двинул кулаком между глаз, одного коленом в яйца, одного лбом в нос, одному откусил ухо, одному…

— Посмотрите-ка на эту рожу, — перебил его толстяк, заметив на экране Дензела Вашингтона.

— Вот гадость!

— Жуть, — с отвращением заявил косоглазый. — Видеть этого не могу.

— Мартышка, хочешь банан? — бросил чернокожему актеру лопоухий и носатый, и вся компания бритоголовых захохотала.

— Пойди умойся, кретин! — крикнул беззубый остряк, после чего последовал очередной взрыв хохота.

Один только тощий коротышка, вождь и идеолог компании, сидел мрачно сжав губы и нервозно постукивая под стулом ногами.

— Парень, — бросил он официанту, — выключи-ка ты это, чтобы мне не пришлось к тебе подходить.

Официант взял пульт, чтобы сменить программу, но тут подала голос дама, сидевшая у окна.

— Оставьте, я смотрю этот канал, — безапелляционно произнесла небольшого роста рыжеволосая госпожа.

Официант замер, его рука застыла в воздухе, а шесть скинхедов изумленно оглянулись в ее сторону.

— Зайка, — тихо и предостерегающе сказал супруг, невысокого роста мужчина с усами, бородкой и зачесанными назад седыми волосами.

— Но с какой стати? — удивилась женщина. — Я смотрю фильм, — добавила она простодушно, хотя до этого вообще не взглянула в сторону телевизора.

— Ну что тут скажешь? — спросил лопоухий и носатый. — Госпожа любит черных?

— Значит, черномазые тебе не противны, так, что ли? — попытался уточнить гнилозубый в оспинах.

— Зайка, — издевательски добавил тощий коротышка.

— Да, по-моему, он симпатичный, — дерзко сказала маленькая женщина, показывая при этом на экран. — В сто раз симпатичнее тебя!

— Душа моя, — снова умоляюще шепнул ее муж.

— Не перебивай меня, когда я говорю! — бросила она ему сердито и продолжила по очереди, одного за другим, рассматривать бритоголовых. — Он симпатичнее тебя и тебя, и тебя… Он красив как картинка. Настоящий герой. Мужчина с головы до пят. Любая женщина хотела бы быть с ним, чего о вас не скажешь. Вы вообще когда-нибудь смотрелись в зеркало, уроды? Несчастные подонки! Да вы от своей ненависти околеете.

Маленькая женщина раскраснелась от ярости, которую не могла сдержать, а когда замолчала, кафе на бензозаправке заполнила ледяная тишина. Лопоухий и носатый молча встал, подошел к даме и угрожающе расправил плечи. Подтянулись и рябой с толстяком, а седой мужчина с усами и бородкой, пав духом, прошептал:

— Теперь пиздец.

Толстый скинхед злобно улыбнулся ему, а потом схватил за рубашку на груди и приподнял над стулом.

— Баба твоя слишком много тявкает, — сказал он.

— Нехорошо это, когда жена столько болтает, зайка. Смотри, как бы из-за этого в дерьмо не вляпаться, — улыбаясь женщине, добавил поучительным тоном гнилозубый и, неожиданно ухватившись за стол, резким движением перевернул его. Все вздрогнули от страшного грохота металла, фарфора и стекла, повалившегося на покрытый плиткой пол.

Звонимир и Бранимир, которые до этого все время сидели за стойкой, не вмешиваясь в ссору, посмотрели друг на друга.

— Дерьмово, — сказал Звоне.

— Вот именно, дерьмово, — согласился Бране и встал. Подошел к бритоголовому толстяку и слегка постучал ему по плечу. Тот, отпустив пожилого, оглянулся, и Бране так вмазал ему кулаком по физиономии, что толстяк, качаясь, сделал пару шагов назад и рухнул задницей в витрину с моторными маслами.

— Ух, е-мое! — вставая со стула, изумленно произнес тот, что с короткой ногой, и это было все, что он успел сказать, потому что Звоне схватил с полки за стойкой бутылку пелинковаца и разбил ее о его голову.

Бране, вцепившись лопоухому в уши, лбом врезал ему в нос, и тип как подкошенный плюхнулся на пол. Косоглазый попытался ударить Звоне ногой, но тот схватил его за ступню и, повалив на пол, выиграл немного времени, чтобы двумя стремительными прямыми ударами успокоить рябого и гнилозубого, который отлетел до витрины с сэндвичами.

Тем временем среди разбросанных канистр с моторным маслом пришел в себя толстяк, который как баран ринулся на Бранимира в надежде ударить его головой в живот. Бранимир отскочил, а пузан по инерции пронесся по всему помещению и у противоположной стены врезался в витрину с богатым ассортиментом хлопьев, сухофруктов, хлебцев, хрустящих палочек и орехов, которые рассыпались во все стороны. Звонимир схватил стул и хряснул им прямо по лицу косоглазому, а потом этим же оружием свел счеты и с тем, у которого зубы были омерзительного цвета, — ударил его спинкой в живот и, когда тот от боли согнулся, завершил операцию, тем же стулом треснув его по затылку.

Тем временем толстяк снова встал на ноги и, раскинув руки и рыча, как дикий зверь, бросился на Бране. На этот раз Бране Поскок встретил его безупречно рассчитанным правым кроше. Толстяк покатился до самого стеллажа с автопокрышками и с трудом приподнялся на руках — казалось, сейчас он встанет в третий раз, но сил не осталось, и он рухнул на пол.

Скинхеды, избитые и все в крови, осталась лежать среди осколков разбитого стекла, разбросанного товара и перевернутой мебели. Косоглазый, все еще в сознании, полз к выходу, лопоухий, всхлипывая, держался за окровавленный нос, рябой стонал и хрипел, а толстяк и тот, у которого одна нога была короче другой, плавали в бескрайнем океане грез.

— Один, два, три… — пересчитывал их Звоне.

— Четыре, пять, — закончил Бране.

Они озадаченно переглянулись: одного не хватало, но официант Милан тут же внес ясность:

— А тот, маленький, спрятался в туалете.

— Отдай его мне, — попросил Звонимир.

— Ну нет, — сказал Бранимир, — ты же знаешь, я люблю тех, кто помельче.

— Ладно, тогда давай вдвоем.

Чуть позже из туалета бензозаправки послышались высокие, почти детские крики, визг и мольбы о помощи ультралевого идеолога, потом несколько тупых ударов и под конец звонкий звук разбитого стекла.

Когда близнецы вышли, оказалось, что брюки у Бранимира мокрые.

— У вас один писсуар сломался, — сказал он официанту.

— Сколько мы вам должны? — спросил Звонимир.

— Ничего, все в порядке, заведение угощает, — услужливо ответил официант.

Два брата направились к выходу, маленькая женщина и ее муж с бородкой смотрели на них с восхищением.

— Браво, парни!

Бранимир и Звонимир, не говоря ни слова, кивнули.

Когда за Поскоками захлопнулась дверь кафе на бензозаправке, рыжеволосая сказала мужу:

— Видишь, и сейчас еще есть приятные, воспитанные молодые люди.

В тишине наступающего летнего вечера в Змеином ущелье вдруг дико завыли сирены, и это настолько застигло всех врасплох, что Домагой с папой не успели сбегать за оружием — перед домом остановился полицейский автомобиль, и из него вышли улыбающиеся близнецы.

— Ха! Здорово мы вас напугали! — весело гаркнул Звоне.

— Ваше счастье, что я вас узнал, — обиженно сказал Йозо, — а то дал бы очередь по лобовому стеклу.

— Да ни хрена ты не узнал. Обосрался, как голубь. Ну, как ты, братишка? — повернулсяЗвонимир к Домагою, а тот, снова увидев братьев, был так растроган, что, казалось, сейчас расплачется.

— А-а, прибыли, — подал голос и Крешимир, вышедший на балкон в одних трусах.

— Эгей! — махнул Бранимир ему и Ловорке, которая, завернувшись в простыню, выглядывала из-за спины мужа.

Та в ответ застенчиво махнула ему рукой.

— Что это у вас за «шкода»? — спросил папа.

— Полицейская. Неплохая машина.

— Хорошо держит дорогу.

— А где мой «форд»?

— Да ладно, чего там, на кой тебе машина, если ты никуда не ездишь, — ответил ему Звонимир просто.

Восьмая глава

предлагает несколько ценных советов по приведению в порядок дома, а также открывает тайну исчезнувших простыней: одной желтой со светло-синими цветочками и другой, розовой в белый горошек

Ловорка проснулась, когда находящиеся в комнате предметы стали постепенно проступать в сероватом свете зари. Ее разбудила тишина, отсутствие в горной глуши какого бы то ни было звука. Сначала она вообще не могла понять, где находится, а потом обнаружила на своей груди мужскую руку с простым золотым кольцом и все вспомнила. Взяла эту безжизненную и тяжелую кисть и положила ее рядом со своей, понюхала и принялась гладить ею себя по щекам и быстрыми поцелуями прикасаться к подушечкам пальцев. В какой-то момент ей почудилось, что все, что было еще совсем недавно, и вообще вся ее прежняя жизнь были лишь длинным мучительным сном и ожиданием этого утра. Реальности, частью которой она теперь стала и в которой была счастлива.

Осторожно выбравшись из объятий, Ловорка встала, натянула трусики и простое хлопчатобумажное платье, застегивающееся спереди на пуговицы, которое Крешимир отыскал в шкафу покойной матери. Надела шлепанцы, прокралась через погруженный в тишину дом и вышла во двор. В огороде отец Крешимира бечевкой подвязывал кустики молодых помидоров к ясеневым колышкам.

— Доброе утро, — обратилась она к нему.

Старик и головы не поднял.

— Не надо ли чем-нибудь помочь? — предложила Ловорка, подумав, что свекор не слышал, но он продолжал заниматься своим делом, как будто ее не существует.

Она постояла еще немного, обдумывая, чем заняться, а потом отправилась на экскурсию. В неудобной для прогулки обуви, осторожно переступая через камни, иногда цепляясь подолом платья за ветки ежевики, Ловорка довольно быстро обошла всю деревушку, где остался только один жилой дом. Она с любопытством заходила в полуразрушенные сараи и хлева, через давно не мытые окна рассматривала комнаты в брошенных приземистых каменных постройках с прогнившими дощатыми полами, иногда замечала там одинокий стул с отломанной спинкой и паутину. Ее бабушка в Нережишчах до самой смерти жила в таком доме с высокой полутораспальной кроватью и иконкой какого-то святого с воткнутой за рамку увядшей веточкой маслины. У нее была такая же раковина из белого мрамора и закопченная дровяная плита в тесной кухне.

Возле самой стены дома, в мелкой ямке она вдруг увидела два коричневатых куриных яйца и просияла. Почему-то ей показалось, что это хороший знак. Ловорка взяла яйца, они были еще теплые. Подняла голову, как будто почувствовав, что откуда-то на нее смотрит он. И действительно, Крешо в одних трусах стоял на балконе и улыбался ей.

— Я нашла два яйца! — крикнула она, с гордостью показывая их. — Давай, одевайся, будем завтракать.

На сковороде она разделила на двоих глазунью, которую они съели без хлеба, потому что во всей кухне не нашлось никаких продуктов, кроме удивительно большого количества пакетов с кукурузной мукой. После такого скромного завтрака и он, и она остались голодными, но ничего не сказали. Она поцеловала его и рукой вытерла ему жирные губы.

— Я бы, если можно, взяла машину и поехала купить себе кое-что из одежды, а то и надеть нечего. Да и еды бы надо купить.

— Ключи на холодильнике.

— Хорошо… — сказала Ловорка и замялась, ей было неловко спросить. — А знаешь, — наконец произнесла она неуверенно, — мне и деньги нужны… Если у тебя есть…

Крешимир встал, извлек из буфета желтую жестяную банку, поцарапанную и проржавевшую по краям, с изображением парусника на крышке, одну из тех, больших, в которые когда-то паковали по три килограмма кофе, и, не говоря ни слова, поставил перед ней. Она открыла ее и изумилась, увидев, что банка почти до верха беспорядочно заполнена стянутыми резинками рулончиками купюр: одни побольше, другие поменьше, там были евро, американские и канадские доллары, британские фунты, швейцарские франки, японские иены…

— Ничего себе! — пробормотала она. — Чем же вы занимаетесь?

— Если скажу, мне придется тебя убить, — ответил Крешимир, закуривая сигарету.

Она задумчиво посмотрела на него:

— Тогда просто скажи мне, ведь не наркотиками?

— Нет.

— И никого не убиваете?

— Нет.

— Ладно, остальное меня не интересует. Сколько можно взять?

— Возьми, сколько надо.

Ловорка еще несколько мгновений, по-прежнему изумленно, глядела на деньги, а потом вдруг расхохоталась.

— Возьму все, — ляпнула она, сама не зная почему.

— Бери все, — сказал он.

— Вот дурачок, да неужели бы ты отдал мне все?

— Это, — объяснил ей Крешимир, показывая на жестянку, — это ничто по сравнению с тем, что я должен был бы тебе дать.

— Ума в тебя не так чтоб много, — сказала она растроганно.

— Знаю. Учительница в школе тоже мне так говорила.

— Несчастная женщина, — констатировала Ловорка, по-прежнему глядя на мужа влюбленными глазами, а потом, вспомнив что-то, встрепенулась: — Там, чуть в стороне, слева, маленький такой дом с большой дырой в крыше, он тоже ваш?

— М-м-м… — Он покачал головой. — Это от дяди Николы осталось. Он был врачом в Загребе, умер два года назад.

— А его дети сюда не приезжают?

— Детей у него не было, он там умер один, без родни, без детишек.

— Значит, если бы мы с тобой там поселились, это никому бы не помешало?

— Ну, мне, может быть, и помешало бы, я бы, наверное, был против того, чтобы спать в доме с дырой в крыше, — проговорил Крешимир.

— Если дело только в этом, можешь не беспокоиться, — сказала Ловорка и самоуверенно похлопала его по плечу.

Своего покойного дядю Крешимир едва помнил. Между дядей и его отцом десятилетиями не угасала какая-то старая вражда. В воспоминаниях осталась мутная картина: двое низкорослых мужчин, один крестьянин, другой врач, онколог, запыхавшиеся, с набрякшими жилами на шеях, стоят каждый на своей куче камней, переругиваются, оскорбляют и проклинают друг друга на все ущелье.

— Чтоб у тебя зенки повылезали! Чтоб тебя черви сожрали! — орал со своей стороны Йозо.

— Да чтоб тебя убил рак легких, — кричал Никола с другой стороны, — с метастазами в мозге и средостении!

У него был белый «Рено-18» — единственным, что Крешимир всегда помнил безошибочно, были автомобили. Уехав, дядя больше никогда не возвращался в эти горы. После него остался и постепенно ветшал и разрушался небольшой каменный дом с двумя комнатами и кухней, который он когда-то давно — Крешо тогда еще, пожалуй, и не родился — решил обновить в духе времени. Маленькую комнату Никола даже успел превратить в ванную, что по тем временам считалось безумной роскошью.

Потом сорок лет его владение ветшало, приходило в негодность от дождей, ветра и снегопадов. Когда Крешимир и его братья были детьми, их отец ни от чего не впадал в такую дикую ярость и не бил их с таким остервенением, как тогда, когда узнавал, что они залезали в дом дяди Николы. Этот дом был запретным, проклятым местом, отмеченным страшным знаком неведомой им ненависти.

— Папа, а почему вы с дядей Николой не разговариваете? — спросил один из них несколько лет назад в тот редкий момент, когда Йозо был в хорошем настроении.

Отец задумчиво наморщился.

— Хоть убей, не могу вспомнить, — наконец признался он.

Но даже если отец больше не помнил причины ссоры и невзирая на то, что его брат уже умер, Крешо был уверен: он взбеленится, узнав, что они с женой хотят там поселиться. По правде говоря, осматривая дядин одноэтажный дом, он и сам не знал, насколько это было бы разумно. Через дыру в крыше виднелось синее небо. Отверстие диаметром не меньше полутора метров зияло над бывшей ванной комнатой, часть потолка намокала и могла рухнуть. Кусок деревянной балки и обломки дранки торчали из штукатурки, которая обрушилась на ванну, унитаз и умывальник, в потемневшем зеркале Крешимир с трудом разглядел свое лицо. Однако, когда удалось открыть заржавевший кран, к его большому удивлению, откуда-то из глубины послышалось бульканье, а потом потекла вода, сперва мутная и грязная, а затем все более прозрачная и холодная.

Электричества, правда, не было. Он проверил во всех помещениях, поворачивая черные выключатели из бакелита. Старый холодильник «Ободин» стоял в углу кухни мертвым. Носком ботинка Крешо стукнул по буфету, и из-под него в панике бросилась бежать целая армия мелких насекомых. Каменную раковину для мытья посуды по-честному поделили своими сетями два паука, один занял правый угол, другой — левый.

В шкафу спальни, на вешалке Крешимир обнаружил изъеденное молью шерстяное пальто-кромби и аккуратно сложенное пожелтевшее постельное белье с вышитой монограммой, витиеватые буквы которой ни о чем ему не говорили. На стене висела покрытая пылью картина, изображавшая Святое семейство. Двуспальная брачная кровать была разобрана и сложена возле стены, все ее составные части, как показалось Крешо, были целы. Но тут он вдруг унюхал слабый запах мертвечины. Осмотрел всю комнату и в углу, между стеной и комодом обнаружил свернувшуюся клубком засохшую и подгнившую мертвую лисицу. Предположив, что это легко могло бы разволновать жену, он вынес лису и отшвырнул подальше, в гору, а потом открыл все окна, чтобы проветрить, причем в самый последний момент, минут за пять до возвращения Ловорки.

Ее не было часа три, и вернулась она в машине, так набитой покупками, что сама с трудом поместилась за рулем. Крешимир раньше никогда не видел, чтобы за такое короткое время кто-нибудь накупил столько всякой всячины. Улыбаясь и пожимая плечами, словно извиняясь за свою расточительность, она вышла из машины в новых джинсах и белой майке, а Крешимир, даже если бы он мог рассердиться из-за чего-то такого, забыл все, когда увидел ее грудь, прикрытую тонкой тканью.

Все обитатели Змеиного ущелья замерли от удивления, глядя, как они вместе выгружают пакеты с покупками и относят их в про́клятый дом. Она купила еду, одежду и обувь, постельное белье, занавески и коврики, косметику и стиральные порошки, тряпки, щетки, губки для уборки в доме, посуду и даже маленькую газовую плитку с двумя конфорками. Крешо, удивляясь, как дитя, вынимал из пакетов новые полотенца, мужские и женские трусы, блузки и рубашки, носки, брюки, платья, майки и пуловеры, спортивные костюмы, кроссовки, туфли и шлепанцы. Потом мясо, сырое и копченое, телятину, кур, замороженный зеленый горошек, маринованные огурцы, яйца, муку, растительное масло, сахар, печенье, картошку, макароны, рис, специи, мороженое. Мороженого он не ел лет двадцать.

— Теперь хорошо бы все это убрать в холодильник, — сказала Ловорка, беспомощно глядя на «Ободин». — Может, ты знаешь кого-то, кто в ладах с электричеством?

— А то! — беззаботно махнул рукой Крешо.

Через двадцать минут два сотрудника «Электродистрибуции» с инструментами в руках осторожно передвигались по хрупкой черепице на крыше дома покойного Николы.

— Еще одно нелегальное подключение, — раздраженно шепнул Ненад Ратко. — Я все припомню, будь спокоен, здесь еще столько дерьма обнаружится, что каждый по сорок лет каторги огребет.

— Эй вы, наверху, потише! — распорядился Крешо и вернулся в дом.

— А эти инкассаторы, — спросила его жена, когда он вошел, — неужели так уж необходимо держать их здесь? Почему не отпустить людей домой?

— Меня ты об этом не спрашивай, — ответил Крешимир. — Будь моя воля, я бы их выпустил, но после всего, что я натворил, раздражать папу еще и этим не стоит.

Ловорка несколько секунд молча глядела на мужа.

— Не могу, — повторил он упрямо. — Не сейчас. Может, позже, но не сейчас.

Она вздохнула, пожала плечами и вернулась к делам. Крешмир принялся наблюдать, как супруга ловко вытирает влажной тряпкой буфет и складывает туда продукты, но тут она сунула ему в руки веник и отправила в комнату. И даже не заметила его смущения. Старший сын Йозо Поскока никогда не держал в руках метлы и испугался, что не сообразит, как ею пользоваться, но через несколько минут его волнение утихло. Ему даже понравилось и наполнило раньше не знакомым чувством удовлетворения наблюдать, как под слоем пыли открываются аккуратные гладкие доски, по крайней мере до того момента, пока не явились Звонимир и Бранимир. А он подметал так старательно, что заметил их, только услышав под окном издевательские голоса.

— Какой симпатичный молодой человек, — сказал Звоне слащавым тоном.

— Юноша, после того, как здесь закончите, не зайдете ли прибраться и ко мне? — добавил Бране.

Три секунды спустя, держась за ухо, от окна отпрянул первый, а второй в это время уже стоял закинув голову назад, чтобы остановить кровь из носа.

Сразу после того, как он подмел комнату, Ловорка закончила убирать кухню и появилась в дверях с оранжевым пластмассовым тазом, полным теплой мыльной воды, в которой плавали две жесткие щетки. Супруги опустились на колени и принялись на четвереньках мыть деревянный пол.

— Ну как, нравится? — спросила Ловорка мужа, заметив, что он то и дело поглядывает на ее грудь, которая, покачиваясь, вырисовывалась под майкой.

— Что? — притворился удивленным Крешо.

— Ладно, ладно, не выкручивайся, — сказала она и шутливо ему подмигнула, убирая со вспотевшего лба прядь волос.

Комнату неожиданно осветила электрическая лампочка, на кухне задребезжал старый холодильник.

— Хорватия наша!^[3] — воздев руки к небу, радостно воскликнула она и пошла положить продукты в холодильник и приготовить что-нибудь поесть.

На обед у них были телячьи шницеля и жареная картошка, а когда они покончили с едой, Ловорка убрала со стола посуду и, не говоря ни слова, подошла к Крешо и оседлала его. Расшатанный старый стул угрожающе потрескивал под ними, пока они целовались и миловались. Крешо так увлекся, что совсем забыл о работе, но его жена оказалась неумолимой. Послала его во двор выбить оба матраса, соломенный и пружинный, достать из машины постельное белье, а сама взялась за ванную комнату. Ближе к концу дня она торжественно заявила:

— Я только что в первый раз пописала в наш унитаз.

— Не забудь сообщить, когда еще и покакаешь, — бросил ей муж, осторожно садясь на только что собранную кровать. Он слегка попрыгал на ней, собственным задом проверяя стальные пружины матраса, и это занятие навело его на некоторые не вполне пристойные мысли.

— Ловорка!

— Что такое? — откликнулась она из ванной.

— Зайди на минутку.

— И не мечтай.

Тогда зашел он — посмотреть, как идут дела у нее, и изумился. Ванная комната совершенно преобразилась, совсем как в телевизионных рекламах волшебных чистящих средств. Эмалированная ванна сверкала, хромированные краны сияли. На раковине лежало новое мыло, рядом висели чистые полотенца. Оказалось, что на плитках, покрывавших стену, были изображены розочки. Утром он и не заметил этого под грязью. Все выглядело безукоризненным. Разумеется, кроме бреши в потолке.

Потом Ловорка принесла чистое постельное белье. Обмениваясь призывными взглядами и мимоходом щипая друг друга, они надели на подушки новые наволочки и натянули простыню на матрас. Новую одежду отправили в шкаф и в комод, а тут уже пришло время ужина. Ловорка решила, что на сегодня работать хватит, и пошла делать сэндвичи.

На Змеиное ущелье опустилась теплая синяя майская темнота. Ловорка отправилась в душ, а рядом, в доме Йозо, Бранимир и Звонимир вышли на балкон и, облокотившись о перила, закурили. С балкона была прекрасно видна круглая светящаяся дыра в крыше покойного дяди Николы, а через нее — их голая сноха, которая намыливалась и поливала себя водой.

— Завтра, наверное, будет дождь, — заметил Звонимир.

— Наверное, — согласился Бранимир.

— А может, и не будет, — засомневался Звонимир.

— Точно никогда не знаешь, — кивнул Бранимир, сглотнув слюну.

— Я бы не обрадовался, если бы дождь пошел, — изрек Звоне.

— Я тоже, — поддержал его Бране.

— Но если пойдет, мать его, то уж пойдет. Нас не спросит.

— Это ты, брат, хорошо сказал.

К сожалению, неожиданному удовольствию средних сыновей Йозо Поскока от болтовни про атмосферные явления быстро пришел конец. На следующий день за покупками поехал Крешимир и около полудня уже вернулся с грузом строительных материалов. До ужина он аккуратно отбил весь совершенно негодный старый потолок в ванной комнате и из гипсовых плит выложил новый, а днем позже заменил сгнившую дранку и залатал дыру в крыше новой черепицей. Потом они с женой застелили старыми газетами пол во всем доме, накрыли пленкой мебель и побелили все помещения. Двери покрасили свежей зеленой краской, вымыли окна, положили коврики, повесили люстры, в спальне поставили на комод букет ноготков в фарфоровой вазе в виде двух влюбленных лебедей с переплетенными шеями, а в кухне, между пестрыми занавесками на окне, поместили глиняный горшок из тех, в которых кое-кто выращивает дома каннабис, но в этом зарозовели цикламены.

Запущенная каменная хибара за месяц как по волшебству превратилась в небольшой симпатичный, удобный и светлый дом. Вскоре заметно изменился и Крешо. Ходил он теперь всегда в выглаженной одежде, чистый, причесанный, бритый, щеки его слегка округлились, и весь он излучал удовлетворенность.

— Неплохо. Ризотто из кабачков на закуску, а потом мясо серны с клецками и два куска торта «Добош» на десерт, — сказал Крешо в понедельник после обеда, похлопав себя по животу. — А что у вас было на обед?

— Мамалыга с кокосовой стружкой, — ответил Домагой уныло.

— О, это тоже вкусно, — дал свою оценку старший брат.

На следующий день он вышел из дома с зубочисткой в зубах.

— Сначала грибной суп, а потом шницель в соусе из зеленого перца, — сказал он. — Я так наелся, что потом осилил только маленький кусочек шоколадного торта. А что у вас было вкусного?

— Мамалыга с кетчупом, — мрачно выдавил из себя Бранимир.

— Эх, знай я, пришел бы обедать к вам, — вздохнул Крешо.

— Сегодня Ловорке не хотелось долго возиться с едой, — объяснил он в среду, подтягивая пояс на брюках. — Она просто сделала фаршированные баклажаны, бараньи отбивные с жареной картошкой и штрудель с вишней. А чем угощались вы?

— Мамалыгой с карамелью.

— Вот это да! Йозо неплохо вас кормит, — отреагировал Крешимир.

— Я и понятия не имел, что говяжий язык с каперсами такая вкусная штука, — тихонько икнув, констатировал он в четверг. — А что было у вас?

— Мамалыга с арахисом.

— Ух ты! — восхитился Крешо.

— Сегодня пост, так что обед у нас был скромный, — печально сообщил он в пятницу. — Зеленые макароны с креветками, а потом сибас в соли, вареный мангольд с оливковым маслом и карамельный пудинг. А у вас было что-нибудь посерьезнее?

— Мамалыга, — прошептал оголодавший Звонимир.

— А с чем? — спросил Крешо.

— Ни с чем, — ответил Домагой и расплакался.

Как-то утром Домагой и два пленника окапывали деревья в саду, а Ловорка на другом краю ущелья развешивала на веревке выстиранные простыни. Ненад вдруг замер и, облокотясь на мотыгу, задумчиво уставился на женщину.

— Копай, дурак, — шепнул ему Ратко. — А то заметят, что стоишь без дела.

— Мне кое-что пришло в голову, — тихо сказал Ненад и кивнул в сторону Домагоя. — Можешь отвлечь его на пять минут?

— О чем это вы там шепчетесь? — прикрикнул на них Домагой.

— Ничего особенного, хозяин, — безропотно ответил Ратко. — Ненад спросил, действительно ли сегодня воскресенье.

— А какое ему дело, воскресенье или не воскресенье? Неужто он на мессу собрался? — Младший Поскок улыбнулся, довольный своей шуткой. Ему действительно редко удавалось быть остроумным, высокомерно ироничным, вроде отца и старших братьев. И это была не единственная черта, которой, как он чувствовал, ему не хватало. Сколько бы он ни пытался стать таким, каким с давних времен были мужчины его племени, — строгим, мрачным, твердым, беспричинно грубым и жестоким, — Домагою это не удавалось, он раскисал, что-то всегда трогало его сердце, на глазах выступали слезы. Он не умел ни обругать, ни ударить первым, а если, бывало, кто-нибудь его побьет, братья всегда за него мстили. Кроме того, он скрывал, что боится оружия. Впадал в ступор, если что-то в его руках стреляло, и потом еще долго дрожал, а если во что-нибудь и попадал, как тогда, когда он случайно убил зайца, его охватывало чувство страшной вины и отвращения к самому себе. Крешимир, Бранимир и Звонимир чувствовали, как брат страдает, и старались защитить его, но вот Йозо был беспощаден. Крешо, который особенно внимательно следил, чтобы братишку никто не обижал, не раз схватывался с папой, когда тот впадал в ярость из-за мягкотелости младшего сына.

Домагой знал, что он безнадежен, и ненавидел себя за это. Вот и теперь, в саду, удовольствие оттого, что он шуткой заставил пленника замолчать, быстро прошло, и он засомневался, не слишком ли был снисходителен. В присутствии братьев, уж не говоря об отце, пленники не решились бы болтать и отлынивать от работы, на них бы накричали, отругали бы их, пригрозили, а то бы и ударили, но с ним они вели себя как угодно, не боясь наказания, потому что видели, какой он слабак и ничтожество.

— У нас в детском доме было большое поле, — неожиданно подал голос стоявший за спиной Домагоя младший и более худой инкассатор. — Как отсюда и до самого дна ущелья, а может, и дальше, и что там только не росло: картошка, огурцы, перец, помидоры, кабачки, баклажаны, мангольд, лук, кудрявая капуста, морковь… У нас хватало овощей на весь год, а какую-то часть мы еще и продавали. И всем этим руководил один воспитатель, Любо, а я был его главным помощником. Он утром придет в нашу комнату и уже в дверях зовет меня: «Малой, идем, на нашу картошку колорадский жук напал». Он меня очень любил. Даже хотел усыновить, взять к себе домой, чтобы я был совсем как его сын, только жена ему не позволила. А эта жена была алкоголичкой. Бедный наш воспитатель Любо здорово с ней настрадался, — рассказывал Ратко, измельчая мотыгой комок земли, и Домагой слушал его с интересом, пока вдруг не подумал, что опять поступает неправильно, что пленник его заболтал, чтобы он забыл о своих обязанностях.

— Что за херню ты тут несешь! — прервал он его злобно и, резко выпрямившись, шагнул прямо на грядку с перцем.

— Ну не знаю… — смутился Ратко. — Мы тут работаем вместе и… Просто как-то так получилось.

— Получилось? — повторил Домагой, и инкассатор смущенно опустил голову. — Слушай, педрила, не доводи меня, а то я этой мотыгой снесу тебе башку! Чтобы я больше ни слова не слышал!

Ратко покорно кивнул, и неожиданно, к большому удивлению Домагоя, его плечи затряслись и он заплакал.

Пленник стоял среди перца, хлюпал носом, испачканными в земле руками размазывал слезы по щекам и извинялся. Говорил, что ему очень жалко, что он любил воспитателя Любо и что его всегда пронимает, когда он вспоминает о нем. Ну почему же люди такие, говорил Ратко, ведь он ничего плохого не думал, почему Домагой назвал его педрилой? Некрасиво так называть человека…

Домагою вдруг стало тяжело. Было жалко, что он обидел парня, он готов был обнять его и объяснить, что не имел в виду ничего плохого. «Какая же я скотина», — думал Домагой, не замечая, что второй пленный исчез.

Пока Ратко разговаривал с охранником, Ненад прокрался через весь сад и огород, ловко перепрыгнул через два невысоких, сложенных из камней забора, пригибаясь, добежал до Ловоркиной сушилки для белья и украл мокрую простыню, а заодно прихватил и топор с пня, на котором Йозо на днях заострял колышки для растений.

Недели через две, после обеда, собирая со стола грязную посуду, Ловорка вдруг спохватилась.

— А что это происходит с нашими простынями? — сказала она недовольным тоном. — Развешиваю их сушиться, а прихожу снимать — нахожу на одну меньше. Сперва исчезла желтая со светло-синими цветочками, а потом, вчера к вечеру, еще одна, розовая в белый горошек.

Крешимир не знал ответа на эту загадку, да по правде сказать, и думал о ней недолго. Пожал плечами и взял пластмассовую миску с остатками еды, чтобы угостить собак. Пошел через двор и столкнулся с Бранимиром. Если бы он попытался вспомнить, понял бы, что последние несколько дней постоянно сталкивается после обеда или с ним, или со Звоно. Однако ему не пришло в голову проанализировать и эту странность.

— Эгей, Крешо, — позвал его Бране, — куда направляешься?

— Да вот мы только что пообедали, осталось немного утки с дикими апельсинами, — сказал Крешо. — Иду угостить собак. Я бы мог и сам съесть за ужином, но Ловорка говорит: «Не надо, брось, на ужин я сделаю пирог со шпинатом».

— Утка с дикими апельсинами, — повторил Бранимир, скривившись от отвращения.

— Не поверишь, очень вкусно, если попробовать.

— Ну ладно, хорошо, как скажешь, — согласился Бране, хотя было видно, что он вовсе не поверил старшему брату. — Давай сюда, я отнесу, чего тебе ноги топтать.

— Да не стоит, мне не трудно.

— Ладно, ладно, давай, я как раз иду в ту сторону, — настаивал Бранимир, ухватившись за край миски. — Посмотрю, что скажут псы насчет этой вашей херни. Сто процентов, что даже и не посмотрят, когда им это предложу.

— Только не забудь нам миску вернуть, — согласился Крешо.

Бранимир сделал вид, что направляется к собакам, а сам, едва убедившись, что Крешимир зашел к себе в дом, побежал в другую сторону, за гараж, где, скрючившись в пыльном углу тракторного прицепа, его ждал Звонимир.

— Что сегодня? — спросил Звоне.

— Утка с дикими апельсинами, — похотливо шепнул Бране.

— О-о-о! — сладострастно вздохнул Звоне.

Присев над миской на корточки, они жадно хватали остатки мяса и обгладывали кости. Звоне вцепился в кусок спинки и крылышко, а Бранимиру досталось немного грудки, шея и немного мяса на ножке.

— Одни кости нам оставили, — с горечью произнес Звоне, обсасывая копчик.

— А где картошка? — разочарованно заметил Бране. — Мать их так, всю картошку съели.

— Но вообще-то неплохо, — пробурчал Звоне. — Разве что лаврового листа маловато.

— Розмарина, — поправил его Бране.

— Думаешь?

— Розмарин бы отлично дополнил вкус. И, возможно, не помешала бы щепотка шафрана.

— Не-е-ет… Шафран бы все испортил.

— Вот бы сейчас глотнуть бочкового вина, — сказал один из едоков отбросов.

— Не знаю, — задумчиво заметил другой. — Я бы скорее взял гран-крю.

— Да чтоб ваши кости уволок дьявол, вам бы только пожрать на халяву! — с гневом и отвращением рявкнул старый Йозо, неожиданно появившийся из-за угла с черенком от лопаты в руке, а Бране и Звоне, испуганные, посрамленные, с жиром на подбородках, старались прикрыться руками, чтобы не получить по кумполу. — Скотина, от роду не жравшая! — в бешенстве продолжал колотить их папа. — Вы настоящие скоты, коль жрете отбросы! Паразиты продажные! Сволочи! Вылизываете чужие тарелки!

— Не надо, папа! Не надо, папа, мы так больше не будем никогда в жизни! — дуэтом вопили провинившиеся.

— Сукины дети! Да чтоб вас разорвало, чтоб вы сдохли, дай боже. Вот смотрю я на вас каждый день, как вы тут, спрятавшись, как крысы, глодаете кости, и думаю, неужто это мои дети? Неужто это мои сыновья? Неужели я их так воспитал? Где ваша честь, где достоинство, говнюки поганые! Неужели эта корова вас так околдовала, что вы за ней объедки подбираете?! Позор! Стыд и срам!

И кто знает, чем бы все кончилось, если бы в этот жаркий июльский полдень, словно Бог, сошедший с синих небес, не прогремел голос:

— Поскоки!.. Поскоки, вы меня слышите?

Крешо с Ловоркой выбежали из дома, а Йозо, возившийся возле гаража, оторопело поднял голову и моментально, без раздумий, как настоящий военачальник, приказал:

— Тревога! Быстро! За оружием!

Звонимир и Бранимир с трудом, но без колебаний поднялись и побежали в дом, туда, где под лестницей был склад оружия.

— Поскоки!.. Поскоки, где вы? — снова зазвучал тот же голос, а Крешо, как козырьком прикрыв ладонью глаза от солнца, увидел высоко над селом крохотную человеческую фигуру, которая выпрямилась на скале, держа над головой что-то очень большое и пестрое. Крешо указал на эту фигуру отцу, а тот тут же крикнул Бране и Звоне, которые уже бежали к нему с автоматами и ракетной установкой:

— Бросьте все это! Снайперку! Тащите снайперку!

— Поскоки, твари! — продолжал тот, наверху, когда Крешо направился домой за биноклем.

— Пленный! — сообщил Йозо, всматриваясь через оптический прицел полуавтоматической снайперской винтовки. — Кто сегодня стерег пленных?

Бранимир с виноватым выражением лица оглянулся по сторонам и нашел во дворе только младшего и худого, Ратко.

— Ух! Мать твою! — гневно бросил Йозо в сторону Бране. — Пока вы тут жрете…

— Что это там у него в руках? — спросил сам себя Крешо, всматриваясь через бинокль, а потом понял: — Змей! Он сделал змея!

— Да чтоб у меня глаза лопнули, если сейчас не собью и его, и змея! — Старик решительно загнал пулю в ствол.

— Погоди, не мешай ему, — сказал Крешо и наклонил пониже ствол его винтовки, — давай посмотрим, что будет.

С высоты метров в тридцать над Змеиным ущельем Ненад Невестич гордо смотрел на своих мучителей, оставшихся далеко внизу, а ветер раздувал полотно его треугольного летательного аппарата, сделанного из двух простыней — желтой со светло-голубыми цветочками и розовой в белый горошек, натянутых на конструкцию из прямых прочных прутьев.

— Поскоки, твари! — презрительно крикнул им Ненад. — Пришло время расплаты за все зло, которое вы мне причинили! Думали, что будете до смерти держать меня здесь, но я же умный сукин сын! Умнее всех вас, вместе взятых, деревенщины вы невоспитанные! Не ожидали такого? Признайтесь, болваны! Не ожидали, что я смогу удрать от вас таким способом! Э-э, видите, в этом и состоит разница между образованным городским метросексуалом, который в японском ресторане ест палочками, и вами, грязными имбецилами, горными овцеебами! До свидания, парни! Но я вернусь! Ждите меня через несколько дней, приеду с полицией! Так же, как вы взяли меня в плен, я сделаю все, чтобы всех вас впятером упекли в тюрьму на веки вечные! Долой угнетателей, да здравствует свобода! — закончил сотрудник «Электродистрибуции» и вместе со змеем оттолкнулся от края скалы.

— Вот дурак, — прошептал Крешимир.

Все, раскрыв рты, ошарашенно смотрели на Ненада и в какой-то момент даже пожелали ему успеха. Импровизированный летательный аппарат поначалу действительно держался в воздухе, плыл как птица, как мечта, как страсть и, может быть, даже десяток секунд парил над селом, прежде чем накрениться и спиралью, как винт, делая все меньшие круги, устремиться к земле. Невольный Икар что-то крикнул и рухнул на шелковицу. Сначала с кроны дождем посыпались зрелые черные ягоды, а затем рухнул полуживой, окровавленный образованный городской метросексуал, который в японском ресторане ест палочками.

Девятая глава

знакомит нас с подлостью нечистой силы и кровавыми способами борьбы с ней, а в мифическом столкновении добра и зла случайно и помимо своей воли оказывается один серый ежик

Ловорка уже целый месяц прожила в Змеином ущелье, а с отцом супруга не обменялась ни единым словом. Йозо оскорбленно и злобно отворачивался от нее и не отвечал ни на «доброе утро», ни на «добрый вечер», когда она поначалу приветствовала его, надеясь, что в этом есть смысл. Старик резко менял направление, когда видел, что придется столкнуться с невесткой, и был готов своими мелкими шажками обойти все село, только бы не встретиться с ней. Как-то раз Ловорка сделала фруктовый торт и послала Крешо отнести его свекру, но Йозо, не говоря ни слова, взял его и тут же выбросил в окно. Несколько дней, пока дождь не смыл с соседнего здания следы кондитерского изделия, на стене был виден круг от взбитых сливок, скорбное свидетельство ее безуспешного миротворческого жеста.

Это событие окончательно убедило Ловорку в том, что отношения со свекром не имеют шансов на прогресс, и перестала стараться. Но вдруг, как-то раз после полудня, через день или два после того, как один из пленных попытался сбежать, когда Крешо, утомленный ночным дежурством на скале, прилег отдохнуть и почти в тот же момент захрапел, а она, с чашечкой кофе и кроссвордом уселась возле дома под солнцезащитный зонт, ей было чему удивиться: почти тотчас из своего дома вышел Йозо и решительно, с застывшим выражением лица и что-то пряча за спиной, направился прямо к ней. За ним на расстоянии шага, с опущенными головами и что-то бормоча себе под нос, следовали Звоне и Домагой.

— Ты! — выкрикнул старик, когда подошел к Ловорке примерно на три метра и застыл на месте, строго направив на нее указательный палец и по-прежнему пряча за спиной другую руку. — Скажи: «Славься во веки веков имя Иисусово!»

Ловорка, удивленно подняв брови, широко улыбнулась.

— Скажи: «Славься во веки веков имя Иисусово!» — приказал Йозо снова, а она с любопытством посмотрела сначала на него, потом на Звонимира и Домагоя, стоявших за его спиной. Оба они, как с изумлением поняла Ловорка, покаянно читали вслух молитву «Радуйся, Mария»:

— Господь с Тобою, благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божья…

— Простите, но о чем вы?

— Славься во веки веков имя Иисусово! Скажи это или отступись от меня, душа нечистая, — гневно прорычал Йозо.

— Да идите вы в задницу! — рассерженно ответила ему Ловорка.

— Ведьма! Я так и знал! — возликовал Йозо, протянул вперед руку, которую держал за спиной, и поднял над головой деревянный крест, чтобы защититься от этого инфернального существа, а Домагой и Звоне еще громче забормотали молитву святого Розария.

— Я было поверил, что ты человек крещеный, но когда ты со своей ведьмовской едой принялась околдовывать моих сыновей, я сразу сообразил, чем ты занимаешься, дьявольское создание! Возвращайся, откуда пришла! — кипел Йозо, размахивая крестом. — Возвращайся в огонь ада, там тебе место!

— Святая Мария, Матерь Божья, молись о нас, грешных, ныне и в час…

— Что здесь происходит? — спросил Крешимир, появившийся в этот момент на пороге дома в одних трусах и с растрепанными волосами, недовольный тем, что его разбудили.

— Вот, твой умный папа обнаружил, что я ведьма, — сердито сказала Ловорка.

— Он? Этот старый вампир, который здесь у всех нас кровь пьет? Он говорит, что ты ведьма?

— Крешо, сын мой, поверь своему папе, который тебя любит и желает тебе только добра…

— Марш отсюда! — прервал его Крешо. — И вы оба, — добавил он, угрожающе приближаясь к братьям. — Марш от моего дома!

Звонимир и Домагой испуганно попятились, но Йозо не двинулся с места.

— Пусть она тебе скажет, — сделал он еще одну попытку. — Если она не ведьма, то пусть скажет: «Славься во веки веков имя Иисусово!»

Крешимир вырвал из его рук крест, а потом схватил за грудки и слегка приподнял.

— Слушай, болван, — сказал он, заглянув ему в лицо, — еще хоть раз тронешь мою жену — повторять не буду. Клянусь кровью Господа, придушу тебя, как кошку!

— Она ведьма! — не сдавался папа.

Крешо очень захотелось лбом треснуть его в нос, но он сдержался и потащил папу через двор.

— Ведьма! Нечисть! Она всех вас обвела вокруг пальца, подружка дьявола! Пусть скажет! Пусть скажет, если это не так! — кричал Йозо, дрыгая короткими ногами. Даже после того, как Крешо за рубашку на спине подвесил его к железной арматуре, торчавшей из бетонной плиты, служившей крышей гаража, Йозо продолжал изрыгать проклятия: — Чтоб семя ее поганое погибло! Чтоб душе ее гореть в аду! Эта ведьма всех вас околдовала…

Всякий раз, когда подавал голос сыч, или начинал лаять пес, или от неожиданного порыва ветра шумели листья, Бранимир и Звонимир испуганно вздрагивали. Любой шум воспринимался как нечто загадочное и страшное, когда в тот вечер на кухне они, вытаращив глаза, слушали отцовский рассказ. Да и двум жавшимся к плите пленникам, которых теперь, после попытки бегства, не отпускали более чем на несколько метров от дома, нелегко было внимать ужасам, о которых вещал Йозо.

— В Купинах был один человек, Филип Мочибоб по прозвищу Лесник, — тихо рассказывал старик. — У него жена была, Тонка, и она каждый вечер очень рано загоняла его в постель, спать. Он все удивлялся, что это она его всегда спать гонит, видать, тут дело нечисто. Вот лег он как-то вечером и притворился, что заснул, а сам стал подсматривать за ней. И что же он увидел? А увидел он, что достает она какой-то глиняный горшок из духовки и берет оттуда какую-то мазь от нечистого духа. Мажет она этой мазью лицо и шею и приговаривает: «Ни об дерево, ни об камень, а в Смилево под грушу». Сказала так и полетела как стрела. Муж-то все видел, так у него и прошелестело в голове, что пусть дьявол унесет и его, как ее. «Попробую-ка и я намазаться», — решил он. Взял горшок, как следует натерся и говорит: «И об дерево, и об камень, и в Смилево под грушу». Подняло его в воздух, но не повезло бедняге, слова-то он произнес не так, как нужно, да и вляпался, шмякнулся и об дерево, и об камень, в Смилево под грушу чуть живой прибыл. А там кого только не было, большущая компания: и слуги дьявола, и ведьмы, и оборотни, мужчины, женщины, попы, монахи, ученые люди, даже один адвокат среди них, представитель ХДС^[4] от местной жупании, — и все за руки взялись, коло водят^[5]. Веселятся вовсю. Обрадовались, когда его увидели: «Вот и новичок к нам пожаловал!» — говорят. Протянули Леснику золотую чашу, чтобы и тост сказал, и выпил, а он-то никогда раньше не участвовал в плясках дьявола, взял чашу и говорит: «Славься во веки веков имя Иисусово!» И в тот же миг все развалилось от ужаса, в какой повергло их имя Божие, все заверещали и бросились бежать — и ведьмы, и оборотни. Исчезло волшебство, остался Лесник один под грушей, а вместо той золотой чаши в руке у него оказалось ослиное копыто.

У Бранимира из дрогнувшей руки упало блюдце, на которое он стряхивал пепел от сигареты. Фарфор звякнул об пол, и Звонимир от страха подскочил на стуле, будто его кольнули иголкой в задницу.

— Мать твою! — вскрикнул он нервно.

— Вот, видите, дети мои, и наша невестка такая же, какой была жена Лесника Мочибоба, — продолжал Йозо печально. — Это такое же неверие, она такая же дьявольская тварь. Когда я увидел, как вы жрете ее отбросы, сразу понял, что это не могло прийти от Бога. Она вас сглазила, навела порчу, а вы, невинные, как роса, и понятия не имели, что варится в котле этой ведьмы. Ваше счастье, что у Йозо есть опыт в таких делах. Дурни несчастные, папа вас спас в последний момент.

— А может быть, что и нет, — осмелился заметить Звонимир.

— Что — нет?

— Может быть, она не ведьма.

— Разве тебя со мной не было? — возразил ему отец. — Ты что, своими глазами не видел? Я три раза велел ей сказать: «Славься во веки веков имя Иисусово!», а что она мне сказала? «Идите в задницу!» Сила дьявольская послала в задницу славное имя Иисусово! Что тебе еще надо, чтобы до тебя доперло, чья она и какая она?

На несколько мгновений на всех опустилась тяжелая тишина.

— С Крешо, боюсь, все кончено, — сказал папа, теперь уже как бы самому себе, размышляя вслух. — Ему и сам епископ уже не поможет. Конференция епископов, возможно, сумела бы, но я бы и это не гарантировал. Возможно, если бы он покаялся и отправился в Марию Бистрицу, пятьсот километров на коленях, задним ходом, то тогда у него и был бы какой-то шанс, но без этого, не знаю, не знаю… — Йозо неуверенно покачал головой и добавил: — Вопрос только в том, является ли он все еще лишь жертвой или уже стал участником дьявольского коло? Если второе, дети мои, придется нам с обоими бороться. Забыть и кто нам родня, и кто нам дорог, и встать плечом к плечу против банды дьявола. Обоим снести головы с плеч и сжечь подальше от дома.

— Снести головы? — ошеломленно повторил Бранимир.

— Э, а что ты думал, сынок мой дорогой? Против дивизий ада не идут с вилкой в руке. Это великая борьба, и тут нет ни брата, ни невестки. Тут или мы, или они.

Бранимир и Звонимир задумчиво посмотрели друг на друга, как бы оценивая, кто из них способен отрезать голову старшему брату и его супруге. Ни тот, ни другой не продемонстрировал готовности к столь радикальному поступку.

Пока они размышляли, в углу возле плиты Ненад с забинтованной головой и сломанной ногой, зафиксированной двумя короткими досками, воспользовался моментом и на листке из блокнота, в котором братья записывали очки, когда играли в карты, незаметно написал короткую фразу: «Буду копать тоннель». Показал листок Ратко, и тот покачал головой, словно говоря, что сомневается в правильности такого решения. Ненад снова принялся писать. «Ты со мной?» — спросил он корявыми крупными буквами своего младшего коллегу, и тот после недолгого раздумья кивнул.

Ненад вырвал страницу из блокнота, незаметно затолкал ее себе в рот, пожевал и проглотил, чтобы враг не узнал о его плане.

Жизнь в Змеином ущелье замерла, в ее жителях поселилась тревога. Из всего чеснока, который уродился в этом году, Йозо решил сплести венки и развесить их на всех дверях и окнах. Он с Домагоем и Ратко плел их целый день. Папа заметил, что младший сын недопустимо сблизился с младшим пленным, что они постоянно о чем-то воркуют и тихонько посмеиваются. Он даже прикрикнул на Домагоя, когда тот сплел из чеснока маленький веночек и нежно возложил его, как корону, на голову пленного.

Бранимир, Звонимир и Домагой с опасением посматривали на дом покойногодяди Николы. Всякий раз, когда они хотели заняться чем-нибудь вне дома, проверяли, нет ли на горизонте Ловорки, а потом испуганно перебегали двор. Домагой однажды случайно столкнулся с Ловоркой на тропинке за домом и, парализованный ужасом, замер на месте. Его сердце бешено стучало, а невестка ехидно улыбнулась и протянула в его сторону раскинутые, как для объятия, руки.

— Чирибу чириба, — загадочно сказала она тихим голосом. Домагой вскрикнул, схватился за грудь и бросился бежать, не разбирая дороги.

После встречи с нечистой силой он еще долго трясся как лист, и Звоне приносил брату сахар и воду, чтобы тот успокоился.

Этот безумный страх не покидал Домагоя до одного ленивого раннего вечера.

Бранимир в тени шелковицы занимался ремонтом мотокультиватора: он его разобрал, разложил отдельные части на старом одеяле, лежавшем рядом, и вдруг почувствовал, что кто-то ползает и кусает его ноги, живот, вспотевшую спину и шею. Он посмотрел на землю и увидел, что стоит на муравейнике. Десятки крошечных коричневатых насекомых, чье жилище он нечаянно разрушил, ринулись мстить ему и теперь перемещались по его ногам и рукам. Он отпрыгнул в сторону и принялся шлепать себя по всему телу, беспощадно уничтожая муравьев. Потом сбросил майку, принялся трясти ею, и тут один из этих проклятых злодеев бездушно укусил его под штаниной старых, обрезанных до колен джинсов за внутреннюю сторону бедра, довольно близко от паха. Бранимир схватил преступника и с наслаждением раздавил большим и указательным пальцами, но в тот же миг почувствовал, что лапки нескольких его кровожадных товарищей продвигаются уж под трусами, по заднице. Тут он был вынужден признать, что враг обладает слишком большим численным превосходством и ему остается только одно: бежать домой принять душ.

Из ближайших кустов не замедлил выбраться серый еж, видимо привлеченный лакомыми муравьиными личинками. Когда из дома вышел Звоне, еж с любопытством тыкался мордочкой в валявшуюся на земле майку Бранимира.

Как только Звонимир заметил одежду брата и ежа на ней, ему не понадобилось много времени, чтобы сложить два и два. Он на мгновение замер, обомлев от ужасающей картины, потом подошел ближе и дрожащими руками нежно взял млекопитающее.

— Бранимир! — вскрикнул он полным отчаяния голосом. — Бранимир, дорогой мой любимый брат!

Бранимир, если его и слышал, виду не подал. Он испуганно спрятал мордочку и свернулся, отвергая общение с братом-близнецом.

— Бране, ответь, если ты тут! — Звоне сделал еще одну попытку, обращаясь к клубку серых иголок. — Бранимир, это я! Звоне!

Бране лишь недовольно фыркнул.

— Ах ты проклятая колдунья! — горестно возопил Звонимир, обращаясь к синему небу.

— Что случилось? — подал голос из окна кухни Йозо.

— Ведьма превратила Бранко в ежа!

— Не может быть! — оторопел папа.

— Пять минут назад он здесь чинил трактор, а теперь его нет, только майка и трусы и… и… и… — запинаясь, объяснял Звонимир, показывая зверька, которого держал на руках.

— Сатана! — прошептал отец. — Сейчас они у меня получат.

Через минуту он вышел из дома с венком из чеснока, крестом на шее и огромным ножом в молодецкой деснице.

— Пошли! — кратко скомандовал он Звонимиру и решительно направился в сторону низенькой каменной хижины. — Ведьма! — рявкнул он перед зеленой входной дверью. — Ведьма, выходи!

Внутри домика сначала что-то стукнуло, а потом появились Крешимир и Ловорка, которые, задернув шторы, прятались от жары. Он застегивал рубашку, она поправляла растрепанные волосы.

— Верни его таким, как он был! — строго сказал Йозо без какого бы то ни было вступления.

— О чем это ты? — спросил Крешо.

— Бранимир! — решительно заявил Звонимир, протягивая ежа.

— Бу! — бросила ему Ловорка, и Звоне испуганно отскочил в сторону.

— Слушай, Сатана, не надо морочить мне голову! — злобно крикнул папа невестке, грозя ножом. — Верни мне сына таким, каким он был, чтобы мне не пришлось возвращать тебя туда, откуда ты пришла!

Крешимир тут же схватил его за запястье и так крепко сжал руку, что нож упал на землю.

— Значит, ты угрожаешь моей жене! — закричал Крешо теперь уже в бешенстве. Он схватил старика за шиворот и отвесил ему оплеуху. — На мою жену пошел с ножом, да? — повторил он и влепил пощечину с другой стороны.

— Пусть она его вернет! Пусть вернет таким, каким он был, — повторил старик хрипло.

— Кого вернуть? О чем ты говоришь?

— Бранко! — сказал Звоне снова, взволнованно предъявляя животное. — Ведьма превратила Бранко в ежа.

— Мать твою за ногу, вот уж воистину чокнутая семья! — изумилась Ловорка, а Крешимир схватил ежа и забросил его подальше в гору.

— Бранимир! — в ужасе крикнул Звонимир, следя взглядом за колючим клубком, летящим в сторону горы. — Бранимир, брат мой!

— Что? — прозвучал голос Бранимира, который в этот момент с мокрым полотенцем на бедрах вышел на балкон.

— Бране, дорогой! — потрясенно проговорил Звоне. — Жив, ты жив! Он жив, люди!

Крешимир треснул отца кулаком в лоб, другим ударом отшвырнул его на несколько метров, старик упал на землю, и старший сын было двинулся в его сторону, чтобы снова ударить, но жена положила руку ему на плечо.

— Не надо, — тихо сказала Ловорка.

Крешо, тяжело дыша, остановился.

— Давай, подойди, — вожделенно звал его с земли Йозо. — Иди ко мне, деточка!

— Не хочу.

— Не хочешь, потому что знаешь — получишь по башке. Я бы тоже не стал на твоем месте, — дразнил его папа, вытирая кровь с брови.

Крешо встрепенулся, как будто собирался направиться к нему, а Йозо на заднице, отталкиваясь ладонями и ступнями, стал в панике отступать.

— Несчастный, — сказал его старший сын с невероятным презрением. — Испорченный, отвратительный, эгоистичный, недалекий несчастный человек! Ты всех нас здесь уничтожил своими глупостями. И себя, и нас отравил дикостью и ненавистью. Живешь как зверь из-за того, что людей боишься. Убогий трус, умираешь от страха, что тебя кто-нибудь мог бы любить, что ты кому-то мог бы быть дорог. И что ты имеешь с этого? Если завтра умрешь, по тебе никто и не поплачет.

— А мне и не нужно, — с гордостью бросил Йозо. — Заводите музыку. Танцуйте, смейтесь, когда я уйду.

— Нам тут смеяться не над чем. Да мы и не умеем. Ты убил смех в каждом из нас. В этих парнях… — сказал Крешо, показывая на Звонимира рядом с собой и Бранимира на балконе — оба стояли удрученно опустив головы. — У покойной матери, — продолжал Крешимир, — и у всех у нас ты украл жизнь, тварь поганая. Не нужна нам никакая ведьма, чтобы превратить нас в животных. Ты, папа, ты сделал нас животными. — Крешо замолчал и смотрел на отца некоторое время, а его руки дрожали, как будто он нес что-то тяжелое. Потом Крешимир повернулся и вошел в дом. Ловорка последовала за ним. Окаменевшие Бране и Звоно молчали. А через некоторое время Йозо сказал:

— Он отказался от борьбы, вы свидетели. Моя победа чиста, как слеза.

Крешимир долго и тревожно молчал после этой ссоры. Ловорка беспокоилась за него, но ничего не говорила, чувствуя, что ее мужчина должен пройти через все это сам. После ужина она просто взяла его за руку, повела в комнату, велела лечь, положила его голову к себе на колени, гладила, целовала волосы, шептала, что любит его, чувствуя, как под ее пальцами потихоньку спадает напряжение в его мышцах. Они уже начали засыпать, когда около полуночи послышался тихий стук в дверь.

Бранимир и Звонимир стояли на пороге сгорбившись, с выражением неловкости и вины на лицах.

— Сердишься? — спросил Звоно.

Крешо дружелюбно улыбнулся и мотнул головой, чтобы они вошли.

— Невестка, не осуждай нас, — сказал Бранко Ловорке.

— Ничего страшного, — ответила она примирительно. — Что было, то прошло. — На самом деле Ловорка все еще очень сердилась, но ради Крешимира решила не подавать виду. — Садитесь, — добавила она, гостеприимно проводя их в кухню.

— Это все папа, — начал один из братьев, садясь на стул.

— Сам знаешь, какой он, — продолжил другой.

— Ты сильный, ты смог с ним справиться… — заметил Бранимир.

— А мы слабые, — грустно признался Звонимир.

— Любимая, дай-ка нам чего-нибудь поесть, — сказал Крешимир, просительно посмотрев на жену.

— Не надо, зачем…

— Мы ужинали.

— Мамалыгой? — спросила невестка, расставляя на столе тарелки.

— Как ты догадалась? — удивился Бране.

Она подала им холодную жареную телятину, копченое сало и сыр с Пага, из стеклянных банок достала маслины и лук-шалот, нарезала и посолила холодные помидоры, а свежие огурцы подала со сметаной. Хотя один только вид еды пробудил в них голод, гости повели себя скромно, брали и ели сдержанно, понемногу.

— Какие же вы дурачки, — вдруг нежно сказал Крешимир.

Бране посмотрел на него и улыбнулся.

— Ради бога, скажи, ты когда-нибудь видел ежа, который мог бы столько всего съесть? — спросил Крешо Звонимира, подбородком показывая на Бране.

Звонимир покраснел от стыда.

— А разве сегодня не твоя очередь стоять на страже? — вспомнил вдруг Крешимир.

— Брось, — сказал Звонимир, махнув рукой. — Это важнее.

— Но знаешь, братишка, мы пришли к тебе еще из-за одного дела, — начал Бранко. — Мы оба тут подумали…

— Тоже найти себе жен, — закончил фразу Звоне. — И пришли…

— К тебе, — снова вступил Бранимир. — Может, ты как-то…

— Подскажешь, куда нам идти, — объяснил Звонимир. — К кому…

— Обратиться.

— Да вы заканчиваете фразы друг друга, — изумленно заметила Ловорка.

— Это когда они нервничают, — объяснил ей Крешимир. — Близнецы. Если говоришь с кем-то одним, не поймешь, что ему от тебя надо.

— А что, — обратилась невестка к деверям, — теперь и вы поняли, что так больше нельзя?

Братья озабоченно кивнули, а Крешо почесал подбородок.

— Это, ребята, нелегко, — сказал он искренне. — Не скажу, что женщины встречаются на каждом шагу…

— Да как же, их кругом полным-полно, — запротестовала Ловорка.

— Ты думаешь? — удивился Крешимир.

— Во-первых, женщин на свете больше, чем мужчин. Это статистический факт.

— Видишь, я бы так никогда не сказал. А вы это знали? — спросил Крешо Звоне и Бране, и оба замотали головами в том смысле, что и они слышат такое впервые.

— Во-вторых, в мире полно несчастных, недовольных женщин, которые только и ждут, чтобы к ним подошел какой-нибудь нормальный мужчина, — продолжала Ловорка. — Но проблема в том, что мужчины обычно дураки. Они нескладные, невоспитанные, неуверенные и растерянные.

— Ну не все же такие, — сказал Крешимир.

— Да неужели? — рассердилась Ловорка. — Думаешь, ты единственный, кому понадобилось пятнадцать лет, чтобы дать о себе знать?

Крешо понял, что ему лучше молчать.

— Не надо бояться женщин, — поучала Ловорка Бранимира и Звонимира. — Это самое важное, что каждый из вас должен знать. Если увидишь какую-то, которая тебе нравится, бросайся к ней. И даже если ты покажешься глупцом — ерунда, со всеми бывает. Корона с головы у тебя не упадет, если она тебе посоветует пойти погулять. Из-за этого не нужно обижаться или волноваться. Не будьте неприятными и упрямыми, если дело не идет. Просто будьте приличными, и что-то получится. Если ищешь девушку, хорошо чуть-чуть выпить, чтобы немного набраться храбрости и расслабиться. Но, с другой стороны, нельзя напиваться, потому что пьяный человек обычно переоценивает свои силы. Накачаешься по горло — и самому себе кажешься ужасно веселым и приятным, а она думает: «Кретин пьяный, и чего он ко мне привязался?» Попробуйте сказать что-нибудь смешное, женщины любят посмеяться. Не рассказывайте про футбол или автомобили, это их не интересует. Не будьте жадными, никакой умной девушке не понравится тип, который не хочет на нее потратиться. Если вы на дискотеке, танцуйте. Парням, которые на дискотеке просто стоят и пялятся, кажется, что они выглядят как супермены с бокалом в руке и сигаретой в зубах, но все женщины знают, что они просто деревенщины и трусы. Женщины любят танцевать, и настоящие, уверенные в себе мужчины тоже танцуют. И им плевать, если кто-то показывает на них пальцем и смеется над ними. Раз мы заговорили об этом, то имейте в виду: если девушка смеется, не думай, что это плохо. Это супер. Сразу спрашивайте, что она хочет выпить. Так же и если она на тебя смотрит. Если будете смотреть на нее дольше, чем принято, и она не отвернется, улыбнитесь ей. Если и она улыбнется, не теряйте время. Скажите ей что-нибудь приятное, потому что и женщины тоже глупые, ненадежные и жалкие курицы, которым всегда нужно, чтобы им говорили что-то приятное.

Трое мужчин, раскрыв рты, слушали эту лекцию и, когда она закончилась, были так потрясены, что на некоторое время потеряли дар речи. Первым обрел его Бранимир, который тихо произнес:

— Ох, мать твою, да кто же…

— Все это упомнит, — испуганно докончил Звонимир.

— Ничего страшного, — утешила их Ловорка. — За вас я не боюсь. Вы взрослые парни, сумеете сориентироваться.

— И когда же вы собираетесь отправиться искать девушек? — спросил Крешо.

— Ну, не знаю, на днях… — неуверенно сказал Звоне.

— Когда хоть немного спадет эта жара, — добавил Бране.

— А чем тебе мешает жара? — удивилась его невестка.

— Ну, как-то это сложно…

— Ты посмотри на них, сейчас им жарко, потом будет холодно, — укорила их Ловорка. — Так вам всегда будет что-то мешать. Собирайте вещички и вперед.

— Ладно, оставь их, — вмешался Крешо. — Как решатся, сразу и поедут.

— Других вариантов нет. Сюда женщины сами не доберутся, — заключила Ловорка.

Когда старший брат и его жена провожали Бране и Звоне, над Змеиным ущельем светила круглая белая луна. Вдруг Крешимиру показалось, что раздался какой-то странный звук, и он, рукой подав знак молчать, напряг слух и застыл на месте.

— Как будто какое-то постукивание, — прошептал он. — А вы ничего не слышали?

Ни Ловорка, ни братья ничего такого не слышали, но еще несколько мгновений все стояли молча.

— Да вроде ничего; должно быть, померещилось, — проговорил наконец старший брат, как раз когда на глубине всего в метр недалеко от места, где стояли все четверо, двое сотрудников «Электродистрибуции», один с саперной лопаткой, другой с долотом и оба с перепачканными землей лицами, ужаснулись, представив себе, что их тоннель для побега будет обнаружен.

Ловорка и Крешимир пожелали спокойной ночи Бранимиру и Звонимиру и в обнимку вернулись домой.

— Когда ты принялась перечислять, что нужно знать, чтобы найти себе девушку, — вспомнил Крешо, — мне пришло в голову, что я и понятия обо всем этот не имел, когда встретил тебя.

— Тебе, хитрец, повезло, — констатировала Ловорка, шлепнув его по заду.

Десятая глава

приводит примеры того, что в разных местах и утренние обычаи тоже разные, и что даже кроты теперь не такие, какими были когда-то, а потом мы откроем для себя возбуждающее, как афродизиак, действие русской ракетной установки

Петух по-генеральски чванливо прошелся по крыше гаража и во весь голос объявил, что наступил рассвет, но две коричневые дворняги, лениво развалившиеся под шелковицей в наполненных пылью мелких ямках, не сочли это чем-то важным. В Змеином ущелье все еще спали. Один только Домагой, еще не вполне очнувшийся от сна, надел шорты, завязал шнурки кроссовок, плеснул в лицо холодной водой из крана в ванной, вытерся влажным полотенцем, взял из склада под лестницей калашников и равнодушно отправился сменить Звонимира на наблюдательном пункте. В полусне выйдя из дома и прошагав добрых пятьдесят метров, он вдруг краем глаза заметил странное ярко-желтое пятно, светящееся в холодной серой тени зари. Вглядевшись повнимательнее, парень замер от страха. Под одним из грабов неподалеку от входа в ущелье кто-то поставил палатку. Небольшую, с высоким куполом, синюю палатку с входным пологом желтого цвета.

Младший Поскок, сын Йозо и ныне уже покойной Зоры, несколько мгновений соображал, что ему делать, а потом как безумный понесся домой. Однако, добравшись до входной двери, он немного устыдился собственного страха, а кроме того, испугался, что отец снова будет кричать, что он трус, и дал задний ход. С сердцем, продолжавшим оставаться в пятках, он подкрадывался осторожно, перелезал через невысокие каменные заборы аккуратно, стараясь не свалить какой-нибудь камень, через огороды бежал пригнувшись. Но, добравшись до палатки, почувствовал, что ему опять очень хочется немедленно вернуться домой.

Взяв калаш в правую руку, дрожащей левой он неловко потянул молнию между крыльями входа, отвел в сторону одно крыло и прошмыгнул внутрь, все еще крепко сжимая оружие. Когда его глаза привыкли к полумраку внутри палатки, он обнаружил на пестрых туристических ковриках два спящих полуголых тела. Одно из них во сне перевернулось на живот, и, к немалому смущению Домагоя, из-под одеяла выглянула небольшая круглая попка в черных кружевных стрингах. Обнаружив, что его враг женщина, он вовсе не вздохнул с облегчением. Напротив, эта картина наполнила парня таким ужасом, что у него пересохло во рту, а сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Он долго стоял с калашниковым в мокрой от пота руке, раздумывая, как быть, но тут зашевелилось и второе тело, а потом поднялась голова с заспанным лицом и растрепанными рыжими кудрями: жильцы маленького нейлонового домика, который появился этой ночью в Змеином ущелье, были нежного пола.

Рыжеволосая девица несколько мгновений с недоумением смотрела на Домагоя, потом жизнерадостно улыбнулась и принялась будить вторую, тыча ей в бок локтем.

— Мирта, — позвала она хриплым голосом. — Мирта, мать твою, ты только посмотри на это.

Та лишь что-то недовольно пробурчала и перевернулась на другой бок.

— Тут пришел какой-то человек с оружием.

— Мирна, ты ненормальная, спи, — пробормотала Мирта.

— Да чтоб у меня глаза лопнули, перед палаткой стоит человек и держит в руке калашников.

Хмурая соня наконец открыла глаза и посмотрела.

— Ох, е-мое! — изумилась она.

— Парень, не знаю, какие у вас здесь обычаи, — сказала Мирна с укором, — но у нас сначала пьют кофе.

— Кофе? Вы получите кое-что покрепче, чем кофе, — снисходительно усмехнулся Домагой и тут же понял, что при этом вовсе не выглядел убедительно.

От Мирны это тоже не укрылось.

— Вообще-то, в нем нет ничего особенного, — разочарованно сказала она Мирте.

— А чей калаш? — спросила Мирта с любопытством, приподнявшись на локтях, чтобы получше рассмотреть оружие Домагоя.

— Н-н-не шевелиться! — запинаясь, проговорил Поскок.

— Н-н-не шевелюсь, — издевательски отреагировала Мирта.

— Румынский, — сообщила Мирна, — с передней рукояткой.

— Откуда ты знаешь, что не венгерский? — возразила Мирта. — Они тоже ставили рукоятки спереди.

— Да брось ты, — возмутилась Мирна, — венгерская рукоятка просто дрянь, она же пластмассовая.

— Обе дрянь — и венгерская, и румынская. Зачем они вообще присобачили эту говенную рукоятку? Калаш и без нее отлично лежит в руках.

— Да, точно, — согласилась Мирна, — передняя рукоятка выглядит на нем как сиськи на курице.

— По мне, так самый красивый — финский.

— Финский калаш я никогда не видела.

— Ох, просто загляденье, — вздохнула Мирта. — Весь черный, с ребристой затворной рамой.

— Эй, вы, а ну тихо! — нервно прикрикнул Домагой.

— Ты слышишь, он хочет, чтобы было тихо, — удивилась Мирна.

— А не то ты стрелять будешь, да? — уточнила у парня Мирта.

— Стреляй в грудь, трус! — сказала Мирна, изображая патетическое презрение, и выкатила грудь, прикрытую футболкой.

Домагой облизал пересохшие губы и переступил с ноги на ногу.

— К-к-кто вас сюда прислал?

— Кто нас сюда прислал? — удивленно повторила Мирта.

— Это глупый вопрос, спроси что-нибудь другое. — Мирна сделала вид, что рассердилась.

Тут несчастный Домагой понял, что не сможет противостоять хорошо подготовленному в боевом отношении и численно превосходящему противнику, и решил вызвать подкрепление.

— Ху-у-у! Ху-у-у! Ху! — прокричал он в сторону дома, подражая крику ночной птицы.

— Ты слышала? Прямо как птица кричит! — с восторгом отметила Мирта.

— Ху-у-у! Ху-у-у! Ху! — с отчаяньем повторил младший Поскок.

— Давай мы тоже так, — предложила Мирна.

— Ху-у-у! Ху-у-у! Ху! — прокричал Домагой в третий раз.

— Ху-у-у! Ху-у-у! Ху! — отозвались вместе Мирта и Мирна.

— Ху-у-у! Ху-у-у! Ху! — уже чуть не плача, хукнул Домагой снова.

— Ху-у-у! Ху-у-у! Ху! — весело ответили ему девушки.

В дверях дома на другой стороне ущелья наконец-то появился старый Йозо. Оценив ситуацию, он бросился обратно за оружием.

— Ну теперь посмотрим, кто над кем посмеется, — с облегчением выдохнул Домагой.

— Дело дрянь, мы влипли, — шепнула Мирта Мирне.

— Мне бы пописать, — сказала Мирна и приподнялась.

— Не шевелиться! — приказал Домагой, угрожающе поднимая оружие.

Мирна вернулась в исходное положение.

— Никаких «пописать», пока не прибудет делегация на высшем уровне, — грустно объяснила ей Мирта.

Буквально минутой позже во дворе показались Йозо и два близнеца: отец со своим старым автоматом, его сыновья с израильскими ручными пулеметами для уличных боев — и через огороды и поля широким быстрым шагом направились в сторону палатки. По всей долине было слышно, как отец орал на Звонимира:

— Как это так, почему тебя не было на посту? Где ты был?

— Я заснул!

— Заснул? Заснул??? Едрена вошь… Вот сейчас как врежу тебе!

Мирна еще издали увидела мужчин и повеселела.

— Это они! — заявила она.

Потом встала и, не обращая больше никакого внимания на Домагоя с его румынским калашниковым, в футболке, которая едва прикрывала ее попу в миниатюрных трусиках, вышла из палатки и радостно замахала обеими руками Бранимиру и Звонимиру.

— Юху! — крикнула она. — Мы же обещали, что найдем вас!

— Парнишка, ты должен мне пиццу! — радостно добавила Мирта, которая тоже протиснулась между стенкой палатки и вынужденного стать охранником младшего Поскока и теперь указывала пальцем на Бране.

— Да это же те две, — просиял Бране, шагая по грядкам с капустой.

— Скалолазки, — сказал Звоне.

— Что за скалолазки? Какие скалолазки? — нахмурился отец.

— Две девчонки, мы с ними познакомились в Сплите. Они лазают по скалам.

— И мы им сказали, что они могли бы приехать и к нам, забраться на скалу, которая за домом, там высоко.

— Ах вы щенки поганые, значит, вы сами их сюда позвали! — рассвирепел старик.

— Да мы и не думали, что они приняли это всерьез, — сокрушенно признался Бране.

— Эх, дети, загоните вы меня в могилу! — простонал Йозо, который на своих коротких ногах с трудом преодолевал очередную ограду из камней. — Ну да ладно, — добавил он более мирно. — С кем не бывает. Кто что-то делает, тот может и ошибиться. Мне вовсе не нравится, что сейчас нам придется убить их и сбросить в яму, но что делать. Такой у нас гороскоп.

Бранимир и Звонимир нерешительно остановились, глядя на отца, целеустремленно шагавшего по выкошенному клеверу.

— Папа, мы же не должны их убивать, — сказал Звонимир.

— А как еще? — ответил Йозо, не замечая, что близнецы отстали. — Пустим сейчас к себе этих двух — через полгода в Змеином ущелье их будет пятьдесят.

— Слушай, папа, а не пойти ли тебе в жопу! — злобно выругался Бранимир.

Йозо остановился и обернулся.

— Почему мы должны их убивать? — продолжал Бране. — Нормальные, приличные девушки, ничего плохого они нам не желают.

— Тебе что, вороны все мозги выклевали? — злобно спросил Йозо. — Враг пришел в твой дом…

— Кто тебе сказал, что это враг? — перебил его Бранимир. — Откуда ты знаешь, что они враги? Видишь их первый раз в жизни.

— Значит, так, да? Теперь и ты пошел против меня, — с горечью сказал самый старый Поскок. — Это что, твоя ведьма, которая притворяется невесткой, научила тебя так разговаривать с отцом?

— Она не ведьма, не говори так о ней.

— Бранимир, сынок, — начал Йозо теперь уже мягко, по-отечески, — послушай, что твой папа тебе…

— Да что мне слушать? Разве когда-нибудь получалось что-то хорошее, если я тебя слушал?

— Значит, не хочешь быть с нами. Отказываешься выполнять задание, — решительно заключил старик. — Звоне, разоружи его. Когда закончим с этими двумя, последует дисциплинарное наказание.

— Папа, я тоже с тобой не пойду, — сказал Звонимир.

Йозо растерянно посмотрел на него:

— И ты?

— И я, — кивнул Звоне. — Эти девушки… — продолжил он, мотнув головой в сторону компании возле палатки. — Мы с Бране знаем их, и они действительно вовсе не плохие, а если кого надо разоружить, так это тебя. Положи автомат и сделай два шага назад.

— Ага, захотел мой автомат, да? И еще чтобы я его сам положил. Нет, так дело не пойдет, Звонимир. Это! — сказал Йозо и упрямо сжал свой автомат. — Это ты сможешь взять только из моей холодной, крепко сжатой, мертвой руки.

— Ну ладно, можно и по-другому, — спокойно сказал Звонимир, щелкнул затвором, поднял ствол и то же самое рядом с ним проделал Бранимир.

— Двое против одного, — усмехнулся Йозо. — Трусы!

Несколько мгновений они молча взвешивали ситуацию: старик самоуверенно скалился, а братья были серьезны как смерть. Никто не был готов сделать следующий ход.

— Что, обделались от страха? — вызывающе спросил папа.

По всему Змеиному ущелью прокатилась страшная короткая очередь, которой Бранимир прошил землю рядом с папиными ногами. Тот испуганно подпрыгнул и тут же выпустил автомат из рук.

— Да пошел ты на хер, так бы сразу и сказал, — выдавил из себя потрясенный отец.

Звоне, не говоря ни слова, поднял с земли автомат, и они с Брано направились в сторону палатки. Когда близнецы были уже совсем близко от нее, папа у них за спиной торжественно и гневно, как какой-нибудь пророк, возопил:

— Четвертая Божья заповедь! Почитай отца и мать, и жить будешь долго, и будет тебе хорошо на земле!

— Ага, будет! — вздохнул Звонимир.

— Почему вы стреляли? — спросил Домагой.

— Неважно, — ответил Бранимир и опустил ствол калаша, который все это время был направлен на Мирну и Мирту.

— Иди-ка ты, братишка, домой. Мы здесь сами разберемся, — добавил Звонимир, и младший из Поскоков ушел.

— Эй! — улыбнулся Бранимир девчонкам.

— Ты должен мне пиццу, — строго повторила Мирта.

— Да ты, ей-богу, ее заслужила.

— Вот это да! Сколько же у вас оружия, — сказала Мирна, с восхищением разглядывая Узи близнецов и автомат Йозо, который теперь висел на плече Звонимира.

— А, это ерунда, у нас дома еще и не такое увидишь, — отмахнулся Звоне.

— Извините, а это что, «шмайсер»? Пистолет-пулемет МП-38?

— Да.

— Можно подержать?

Звонимир любезно протянул ей черный ручной пулемет времен вермахта.

— Я раньше никогда его не видела вот так, в натуре, — сказала рыжеволосая скалолазка, любовно поглаживая оружие.

— Ему наверняка не меньше пятидесяти лет, — сообщил Звонимир. — Еще покойный дед им пользовался. Это наш бесценный сувенир.

— А это, значит, та самая скала? — спросила у Бранимира Мирта, показывая на вертикальный утес, который закрывал выход из ущелья на другом его конце.

— Ну как? Видела? — с гордостью спросил Бранимир.

— Да в ней и тридцати метров не будет.

— Какого черта, да там все сто! Если не больше.

— Парень, поверь мне, я профессионал, — авторитетно заявила Мирта. — Здесь будет… — Она остановилась прикинуть. — Ну ладно, тридцать точно, а может, и тридцать пять или чуть больше. Но это не важно, такое тоже на дороге не валяется.

Ловорка поставила на стол жасминовый чай, еще горячий хлеб, масло и абрикосовый джем, который она сварила несколько дней назад, и супруги уселись перед домом завтракать. Это не мешало им с любопытством наблюдать за близнецами, которые внизу, на дне ущелья, оживленно разговаривали с прибывшими девушками.

— Как это ты вчера вечером сказала? Женщины сами сюда не приедут, — вспомнил Крешимир.

— Глупенькие! — презрительно оценила их Ловорка. — Искать мужчин в таком медвежьем углу!

— А я еще одну такую знаю.

— И я знаю, — сказала она как бы с сожалением.

Поев, Крешо, довольный, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.

— Стоит перестать на тебя смотреть, как мне тебя сразу не хватает, — сказал он спустя какое-то время.

— Не скажу, что мне тоже тебя не хватает, — ответила Ловорка, — но и мне будет небезразлично, когда ты умрешь.

Крешимир прищурился и влюбленно улыбнулся, а она послала ему воздушный поцелуй.

— Послушай, — вспомнила вдруг Ловорка, — откуда эта земля во дворе?

— Какая земля? — спросил Крешимир, снова с закрытыми глазами развалившись на стуле.

— Ты не заметил? У нас во дворе полно земли.

— Кроты.

— А что, здесь есть кроты?

— Понятия не имею, но, видать, есть.

Ловорка с сомнением посмотрела на кучу красноватой земли и камней примерно пяти метров в ширину и двух метров в высоту между их домом и домом Йозо. Нечто подобное она видела на стройплощадках, где возводили здания будущих торговых центров, и это вовсе не было похоже на работу кротов, однако она решила не углубляться в дальнейшие размышления о таком неординарном явлении.

Ратко, младший пленный семейства Поскоков, слышал каждое слово из этого разговора, когда, стоя за той кучей, вытряхивал из штанин землю, и ужасно перепугался. Ненад, его коллега, помнил, что в каком-то военном фильме офицеры-союзники бежали из немецкого лагеря по тоннелю и именно таким способом тайно избавлялись от выкопанной земли. Ратко этот фильм не смотрел, и, скорее всего, он бы ему не понравился, так же как и не нравилось ему передвигаться в брюках с подвязанными внизу штанинами, наполненными красноватой землей. Ощущение при этом было такое, будто насрал в штаны. Ратко быстро, но не настолько, чтобы спешка бросалась в глаза, вернулся в подвал, оттащил от стены круглое, изъеденное червями дно пятисотлитровой бочки, которым они замаскировали вход в тоннель, и на четвереньках полез в мрачный горизонтальный коридор, похожий на заячью нору высшей категории. На локтях и коленях он дополз до конца, где Ненад с фонариком, примотанным к кепке клейкой лентой, острой саперной лопаткой вдохновенно врубался в землю. Строительство тоннеля продвигалось неожиданно быстро. Стремление пленных к свободе было столь велико, что за двенадцать дней они продвинулись больше чем на сто пятьдесят метров.

— Смотри, что я нашел, — сказал Ненад, показывая младшему коллеге обтрепанный, в пятнах от влаги кусок картона, на котором рядом с отпечатанным текстом на непонятном для Ратко немецком языке витиеватым почерком выцветшими чернилами было написано несколько слов.

— Збы… Как это читается?

— Збынек Хубач. Обер-лейтенант Збынек Хубач, чех, был начальником охраны в австрийской жандармерии. Его труп я только что нашел закопанным в паре метров отсюда. Кто знает, сколько их здесь сгнило. Не сегодня завтра и мы бы последовали за ними.

— Я сейчас слышал разговор старшего с женой. Они заметили землю во дворе.

— Дерьмово! — отреагировал Ненад. — Я же сказал тебе не складывать все в одном месте.

— Так они не разрешают мне отходить от дома.

— Ладно, неважно, нам осталось всего ничего. Если продолжим в том же темпе, к вечеру дело будет в шляпе. Вперед! Вперед, не останавливаться! — приказал Ненад, и оба принялись лихорадочно копать.

Две свободные скалолазки долго изумленно рассматривали несколько расстеленных на земле кусков брезента, на которых близнецы любезно разложили по одному экземпляру всех видов оружия, которыми владело их почтенное семейство. До сих пор такое девушки видели только в телевизоре, в сообщениях об аресте дорчолской мафии или о разгроме медельинского кокаинового клана. Чего здесь только не было: автоматические и полуавтоматические винтовки, карабины, снайперские винтовки, ручные пулеметы, крупнокалиберные противовоздушные пулеметы, противотанковые ракеты, пистолеты и револьверы, гранаты и ножи. Все это, чистое и отполированное, угрожающе блестело на июльском солнце.

— Похоже, я умерла и попала в рай, — проговорила Мирна.

Первые полчаса они, перешептываясь, лишь набожно дотрагивались до оружия, вздыхали или радостно повизгивали, когда видели что-то, о чем раньше только читали, а когда Звонимир и Бранимир предложили им взять и испробовать все, что захочется, долго уговаривать девушек не пришлось. Братья услужливо заряжали им автоматы, а девицы поливали очередями каменные окрестности. Черным немецким автоматом «Хеклер и Кох MG4» Мирта чуть не скосила молодой ясень, а Мирна выбрала бельгийский «FAL» и обрушила всю его мощь на молодой дубок. Потом Мирта взяла полуавтоматический чешский пистолет, Мирне же снова захотелось устроить невыносимый шум итальянским полуавтоматическим дробовиком «Бенелли M3».

Звонимир встал у Мирны за спиной и положил на ее руку свою, якобы чтобы помочь, если Узи будет сильно дергаться, а она как бы случайно прижалась попой к его паху. Мирта расстреляла всю обойму из «Глока 17» и от радости обняла и звонко поцеловала Бранимира.

— Будь добр, не можешь ли ты зарядить этот «SА80», — вежливо попросила Мирна Звоно, показывая рукой на британский штурмовой автомат.

— Ха! — только и произнес он в ответ.

— Ты ангел, — ласково ответила Мирна и послала ему воздушный поцелуй, а Звоне так покраснел и смутился, что у него тряслись руки, пока он загонял пули в обойму.

— Извини, а вот это что такое? — спросила Мирта у Бранимира.

— РПГ 29 «Вампир», третье поколение популярного русского гранатомета. Его боеголовка имеет диаметр сто пять миллиметров и может пробить броню толщиной в семьсот пятьдесят миллиметров или разрушить бетонную плиту укрепления шириной в полтора метра. Иракцы с его помощью без проблем уничтожали американские танки «Абрамс M1A2», — объяснял Бране тоном специалиста, а она, мечтательно глядя на него, поглаживала вверх-вниз длинную ракету.

Все, что говорил Бранимир, Марта уже знала, но ей было очень приятно слышать это от него. И когда она под конец спросила, не позволит ли он ей разочек стрельнуть, а он моментально, не раздумывая, согласился, хотя прихоть была очень дорогостоящая, Мирта задрожала от счастья. Взволнованная, она опустилась на одно колено, а он положил широкий ствол гранатомета ей на плечо и установил прицел.

— Эх, вот бы еще попасть во что-нибудь… — размечталась Мирта, правда не имея каких-то серьезных намерений.

Но стоило ей это сказать, как Бранимир принялся задумчиво оглядываться по сторонам. В конце Змеиного ущелья был припаркован совершенно забытый после экскурсии в Сплит белый автомобиль с зелеными полицейскими номерами.

— Шарахни вон по той «шкоде».

— Да ты что, нет, я не могу! — неподдельно изумилась Мирта.

— Жахни, раз я сказал! — бесстрашно приказал Бране.

Вместе с братом и Мирной он предусмотрительно встал у нее за спиной, девушка прищурилась одним глазом, прицелилась и нажала на спусковой крючок. Гранатомет оглушительно бабахнул, сзади из него полыхнул огонь, а из верхней части ствола вырвалась граната, которая пролетела над полем, засаженным нутом и крупными зелеными тыквами, над кустами ежевики и терновника, мимо миндального дерева и полусгнившего и накренившегося полевого сортира и наконец врезалась в цель — в автомобиль. Бедняжка «октавия» подскочила на месте не меньше чем на метр, бензобак взорвался и вспыхнул чудесным красным пламенем, по всей долине разлетелись куски железа и детали. Старому Йозо, который за столом под шелковицей спокойно читал католический календарь за тысяча девятьсот семьдесят шестой год, прямо под ноги свалилась правая передняя дверца с зелеными буквами «ЦИЯ», но он был настолько обижен на своих сыновей, что даже не посмотрел в их сторону.

Все Змеиное ущелье на несколько минут потонуло в густом дыму. Когда он рассеялся, Бранимир, Звонимир, Мирта и Мирна стояли, оглушенные выстрелом, радостно скалясь и по-прежнему в шоке. Мирна подошла к Мирте и что-то доверительно прошептала ей на ухо.

— Что ты сказала? Я ничего не слышу! — прокричала Мирта.

— Я говорю, старуха, я вся мокрая! — прокричала Мирна.

— Я тоже! Даже не говори! — рявкнула Мирта.

Потом они глянули друг на дружку и разразились хохотом.

На столе возле кухонного окна Ловорка замесила тесто, оставила его подходить и принялась резать ветчину и сыр. Крешимир подошел к ней со спины, поцеловал и стащил кусочек ветчины. На несколько мгновений он замер, глядя, как две приезжие девушки заливаются смехом, а потом заметил:

— Кажется, этих девиц не волнует, что Бране и Звоне не умеют танцевать.

Во второй половине дня Мирна и Мирта надели каски, альпинистские пояса и взялись покорять ущелье, в котором стояло село, а близнецы с земли изумленно смотрели, как ловко они карабкаются вверх, раскидывают руки и ноги, чтобы ухватиться или опереться на незаметные выступы на голых скалах, забивают в известняк клинья, растягивают веревки и уверенно продвигаются все выше и выше. Когда девушки были уже почти наверху, в нескольких метрах от цели, Мирна предупредила Мирту:

— Детка, если начнешь кадрить и этого парня, на этот раз я тебя действительно убью. Тогда прощайся с жизнью, кроме шуток.

— Аналогичный случай, — ответила ей Мирта. — Только тронь моего — тебя и сам Бог не спасет.

— Будем считать, что договорились.

— Сукой будет, кто это забудет.

Мирта оттолкнулась ногой от скалы, а левой рукой ухватилась за край тонкого каменного выступа у самого верха. И замерла, глядя на солнце, которое вдали уже почти прикоснулось к вершине горы. И тут что-то пришло ей в голову:

— А что, если мы их перепутаем? Ну, в том смысле, что они близнецы.

— Но не однояйцовые же, — заметила Мирна.

— Да знаю, но все равно можно легко облажаться.

— Ну ты и сучка! — нежно произнесла Мирна.

Мирта обернулась к подруге и весело ей подмигнула.

Спустился теплый летний вечер, но Мирна и Мирта развели для настроения перед палаткой костер и уселись рядом с ним на подстилках. Бране и Звоне пришли ближе к девяти, похоже, прямо из-под душа, благоухающие лосьоном для бритья Крешимира. Они принесли несколько бутылок вина и большую пиццу, которую для них испекла сноха. Обе девушки поклялись именами своих матерей, что эта пицца была лучшей из всех, что они когда-либо ели, а съели они их, слава богу, ого-го сколько. Правда, вино они оценили не столь высоко.

— Ух! — содрогнулась от ужаса Мирта, отпив глоток. — Что это такое?

— Наше, домашнее, — сказал Бранимир невыразительно.

— Папа каждый год покупает виноград внизу, в селе, и делает свое вино, — добавил Звонимир, который сел рядом с Мирной по другую сторону от костра.

— А-а, должно быть, он поэтому такой злой, — осенило вдруг девушку. — Вы не должны позволять ему это пить.

Тут уже и Мирна попробовала содержимое бутылки и поддержала подругу:

— Люди, это действительно способно разрушить структуру личности.

— Мирна работает в психиатрическом отделении, — объяснила близнецам Мирта. — А я в урологии.

— Хм, а вам не кажется, что оно попахивает нефтью? — подозрительно спросила Мирна, понюхав горлышко бутылки.

— Вполне возможно, — кивнул Звонимир. — Папа не всегда хорошо отмывает канистры.

— А вы, — спросила Мирта. — Чем занимаетесь вы?

— Неважно, — сказал Бранимир.

— О, как я люблю загадочных мужчин, — вздохнула Мирна. — Ох, извини, а та полицейская «шкода» сегодня? Вы ее где-то украли?

— Да ты чего! Мужик нам сам ее дал.

— Сам дал? — недоверчиво переспросила Мирна. — Какой-то полицейский сам отдал вам служебный автомобиль?

— Чисто технически — да, он нам его отдал сам, — осторожно сказал Звонимир.

— Чисто технически, — многозначительно повторила за ним Мирта.

— Мне почему-то кажется, что дальше их расспрашивать не стоит, — подвела черту Мирна.

После этого все четверо на некоторое время замолкли. Близнецы напряженно смотрели друг на друга, а девушки незаметно подмигивали друг другу и улыбались. Мирта отпила еще немного Йозиного вина и скривилась, будто надкусила лимон. Звонимир подбросил в костер пару поленьев. В ясное вечернее небо взвился рой искр. В стороне, в селе, Ловорка ненадолго вышла на крыльцо и вылила рядом с ним какую-то воду; в темноте на несколько мгновений высветился прямоугольник золотистого света из дома. Мирта обернулась к Бранимиру и спросила:

— А может, ты из тех парней, которых мои родители всегда велели мне избегать, а я ждала всю жизнь?

— Не знаю, — сказал Бране, потому что действительно не знал, что сказать.

Так они несколько мгновений страстно и неожиданно серьезно для самих себя смотрели друг на друга, а потом он слегка наклонился в ее сторону, придвинулся и робко ее поцеловал.

— Это было здорово, — одобрительно шепнула она ему.

На подстилке по другую сторону костра Мирна и Звонимир чувствовали себя неловко, поэтому неподвижно глядели на языки пламени, не решаясь посмотреть друг на друга.

— У тебя есть девушка? — спросила Мирна через некоторое время.

— Нет… ну, это… нету, — запутался в четырех словах Звоне.

— Нету чисто технически или же…

— Нет, нет. Нету, — повторил он более решительно.

— Рада слышать, — сказала Мирна, и он наконец-то расхрабрился и взял ее за руку.

Их пальцы переплелись. И только теперь они отважились повернуться лицом друг к другу.

— Ты мне нравишься, — сказал Звонимир.

— И ты мне. Очень-очень, — смущенно ответила девушка.

— Эгей, мать вашу, где это вино? — как завзятый гуляка, вдруг воскликнула Мирна, высвобождаясь из объятий Бранимира и разрушив таким образом волшебство, возникшее между Мирной и Звонимиром.

Звоне поднялся, но только для того, чтобы передать бутылку соседям, и тут же вернулся на коврик. Он сел рядом с Мирной, а она, не говоря ни слова, легла на спину и осторожносжала его руку, притягивая к себе.

— О-о-о! — прорычала Мирта с другой стороны костра, вытирая губы после пары глотков из горлышка бутылки. — Сейчас ты увидишь, какое я животное, когда напьюсь.

— Не надо! Не надо! Не надо, мне щекотно! — закричал в ужасе Бранимир.

Примерно в час ночи Ненад перестал копать и сказал Ратко:

— Дело в шляпе.

— Ты уверен?

— Я все рассчитал, ошибиться я мог не больше чем на метр влево или вправо. Сейчас мы должны быть возле дороги, у поворота, где начинается Змеиное ущелье. Вперед, на свободу! — вдохновенно воскликнул Ненад и ринулся раскапывать потолок тоннеля, не обращая внимания на сыплющуюся на него землю.

— Ненад, — произнес тут Ратко каким-то жалобным, извиняющимся тоном. — Я должен тебе кое-что сказать.

— Что случилось?

— Я не пойду с тобой.

— Как это не пойдешь со мной?

— Ну вот так. Я останусь здесь.

— Ты что, умом тронулся? — оторопел Ненад. — Эти дикари держат нас здесь как своих рабов, а ты…

— Нет, нет, не надо мне ничего говорить, — остановил его Ратко. — Я помог тебе выкопать тоннель, так что давай, полный вперед, счастливого пути, а я остаюсь здесь.

— Почему?

— Так получилось. Не могу тебе сказать.

Ненад прервал работу, чтобы подумать, а потом до него дошло:

— Это называется стокгольмским синдромом. Ты идентифицируешь себя с твоими похитителями.

— Не знаю, как это называется, но я остаюсь.

— Ну ладно, как хочешь, — примирительно сказал на прощание старший инкассатор. — Держись, через несколько дней мы освободим и тебя.

Они пожали друг другу руки, потом неловко обнялись, и Ратко пополз назад, в подвал, а Ненад продолжил копать лаз наверх. Минут через десять он добрался до поверхности, осторожно высунулся и понял, что все же ошибся в расчетах. Возможно, даже метров на двадцать. Тоннель выходил на поверхность сразу рядом с, к счастью, уже погасшим костром лагеря свободных скалолазок. Слева от головы Ненада из-под одеяла торчали чьи-то босые мужские ноги.

Разбуженная странными звуками, Мирта подняла голову и увидела, что из-под земли высунулся какой-то мужчина. На его испачканном землей лице сверкали глаза. Несколько мгновений она оторопело пялилась на него, а он с ужасом пялился на нее, потом наконец взял себя в руки, полностью вылез из дыры в земле и бегом скрылся в ночи.

Мирта немного поразмыслила о столь странном видении и пришла к выводу, что всему этому есть только одно объяснение:

— Иисусе, вот так вино! — шепнула она самой себе и снова забралась под одеяло, положив на себя руку уснувшего Бранимира.

Одиннадцатая глава

рассказывает, что преступление не окупается и как кое-кому было не жаль умереть, но, правда, не прямо сразу, а потом мы направимся в зал заседаний суда, где одна серьезная дама загадочно улыбается одному молодому человеку

Нено Невестич, как буйнопомешанный, бежал по горной дороге, освещенной лунным светом, спотыкаясь, плохо держась на ногах и падая на ладони и колени. Придорожные ветки стегали его по лицу, левая туфля еще на тропинке осталась в трещине, один раз он даже упал и покатился по пологому склону. Оборванный, весь в крови, грязный и без сил, Ненад наконец-то добрался до асфальта, где рухнул и остался лежать, свернувшись калачиком и хихикая, как ненормальный, пока вдали не показались фары приближающегося автомобиля. Он вскочил и встал посреди дороги, размахивая высоко поднятыми руками.

Водитель грузовика, какой-то босниец из Бугойно, который в ту ночь перевозил буковые дрова, увидев, как выглядит Невестич, отказался подвезти его, однако инкассатор силой все же влез в кабину, бессвязно проклиная водителя и одновременно обещая ему заплатить и молиться о его душе. Уселся, захлопнул дверь, пристегнул ремень, и с ним ничего нельзя было сделать. Чокнутый автостопщик всю дорогу рассказывал, что какие-то гадюки больше двух месяцев держали его в рабстве, и водитель сразу вспомнил своего дядю, которому точно так же, стоило ему напиться, казалось, что по нему ползают змеи. Шоссе было пустым, в попадавшихся по дороге селах все спали, и босниец проклинал свою злую судьбу, примеряясь, как бы ему успеть выхватить из-под своего сиденья топорик, если этот шайтан на него набросится. Он едва дождался возможности избавиться от пассажира на товарном терминале у Стобреча, на окраине Сплита. Там босниец сжалился над Ненадом, сунул ему в руку полученную на бензозаправке сдачу и озабоченно покачал головой, глядя ему вслед.

В четыре часа утра беглец из Змеиного ущелья в последний момент вскочил в первый утренний автобус, идущий до города. Покупая билет, он спросил водителя, останавливается ли автобус возле полиции, тот мрачно глянул на него и молча кивнул. Ненад сел напротив пожилой женщины с маленькой девчушкой. Та испуганно прижала девочку к себе. Заметив, что малышка смотрит на него с ужасом, Ненад Невестич, в далеком прошлом инкассатор, городской красавец, образованный, цивилизованный, более того, метросексуал, почувствовал стыд и безутешно зарыдал. До самого Сплита он лил слезы и руками размазывал их по грязному от земли лицу, а пожилая женщина всего лишь раз оскорбленно процедила сквозь зубы:

— Какой срам!

Двое дежурных в отделении полиции с недоверием слушали бессвязный рассказ Невестича об отце и четверых братьях, которые держали его в рабстве где-то в горах. Однако при упоминании фамилии этих злодеев и имени одного из них — Крешимира — они моментально вспомнили дело, которым начальник полиции Капулица занимался лично, и теперь не могли договориться, кто сообщит шефу по телефону хорошую новость.

— Можно я позвоню? — попросил один. — Мне нужно повышение.

— А мне нужно жену на работу устроить, так что и не мечтай. — Второй был непреклонен и уже начал набирать домашний номер Капулицы.

— Ладно, ты прав, говори с ним сам, — согласился первый. — Кто его знает, может, этот бродяга все выдумал.

Второй полицейский нерешительно замер с трубкой в руке.

— А может, все-таки ты ему позвонишь?

— Да пошел он. Телефон у тебя.

Начальник полиции Горан Капулица уже не спал. Точнее, он проснулся полчаса назад, потому что во сне ему, кажется, удалось решить загадку, которая мучила его весь вчерашний вечер. Сидя за ужином, он решал кроссворд из «Свободной Далмации», а потом ни с того ни с сего принялся шариковой ручкой рисовать на полях газеты кружки и звездочки, косыми линиями заштриховывать крупные буквы в заголовках, а лицам на фотографиях пририсовывать рога и очки. В разделе культуры он добавил на портрет упитанного кинокритика усики. Вдруг лицо показалось ему очень знакомым, но как он ни старался, вспомнить, откуда его знает, не смог. Несколькими часами позже шеф полиции вдруг открыл глаза и понял: в тот день в кафедральном соборе кинокритик был тем вторым священником, что с усиками. Капулица быстро встал и пошел еще раз взглянуть на оставшуюся на столе в кухне «Свободную» — точно, это был он, никакого сомнения. Довольный своим открытием, Капулица взволнованно ходил по квартире, борясь с сильным желанием еще до пяти часов утра позвонить в полицию и приказать арестовать критика, но тут затрезвонил телефон и следствие пошло по другому руслу.

Еще до семи утра был отдан приказ поднять на ноги все полицейские силы жупании. Все без исключения: отдел криминалистики, дорожную, морскую, пограничную полицияю и спецназ. Всем полицейским из Сплита, Солина, Синя, Омиша, Трогира, Макарске, Триля и Имотски было приказано с полным боевым снаряжением прибыть на перекресток у Смилева, где от главной магистрали отходит дорога к заброшенному горному селению. Горан Капулица надел бронежилет и сел в автомобиль, чтобы лично руководить операцией. Бесконечные колонны полицейских автомобилей с включенными мигалками и сиренами со всех сторон двинулись в Змеиное ущелье, а в Змеином ущелье в ту ночь на страже никого не было, никто из молодежи больше не заботился о безопасности, ибо они, как пророчески сказал Йозо, отступили перед искушением плоти.

Около девяти часов утра Бранимир и Звонимир, растрепанные и c воспаленными глазами, удивленно пялились на дыру в земле и слушали рассказ Мирты о привидении, которое ночью вылезло оттуда. Не успели они понять, что это значит, как по всему ущелью разнесся громкий голос из мегафона.

— Раз!.. Раз, два!.. Работает?

— Работает!.. Работает!.. Работает!.. — со всех сторон раздались в ответ громкие мужские выкрики.

Крешо и Ловорка вышли из каменного домика покойного дяди и остановились у дверей, пытаясь понять, откуда шум, и с недоумением осматривая каменистые дали, а Домагой и Йозо с оружием в руках выскочили из трехэтажного белого дома. Заметив Бране и Звоне возле палатки, отец, не говоря ни слова, махнул им рукой, чтобы подошли. Близнецы, каждый взяв за руку свою девушку, повиновались, да и старший брат с женой поняли, что в такой ситуации нужно быть вместе. Все шестеро подбежали к шелковице, и в тот же миг тип с мегафоном снова подал голос:

— Поскоки, вы меня слышите? С вами говорит начальник жупанийского полицейского управления Горан Капулица, самый образцовый полицейский начальник в стране, начальник, у которого преступления очень редко остаются нераскрытыми и лично которому вы, на свою голову, встали поперек дороги. Неужели вы надеялись остаться безнаказанными? Не-е-ет, не выйдет. Справедливость нетороплива. Она, как говорится, движется медленно, но верно. Два месяца работы — и вот наше расследование принесло плоды. Сейчас вы в капкане, вы окружены со всех сторон. Более тысячи двухсот моих людей в этот момент держат вас на прицеле. Скажу откровенно, на вашем месте я бы не пытался ничего предпринимать, но мой совет, разумеется, вас ни на что…

Устав от этого монолога, Йозо не выдержал. Со «шмайсером» в руке он рванул на открытое место и разгневанно рявкнул в сторону тех, кто был наверху:

— Да подавись ты своим говном!

И в тот же миг по нему открыли огонь из тысячи двухсот полицейских винтовок, автоматов и пистолетов. Вокруг старика, свистя в горячем июльском воздухе, поднимая пыль и кроша камни и скалы, рикошетом отскакивая от крыши гаража и барабаня по тракторному прицепу, со всех сторон очередями и отдельными выстрелами разрывались бесчисленные пули. Йозо, подскакивая, как театральная кукла на нитках, сломя голову помчался под шелковицу. Как только он исчез из поля зрения, стрельба прекратилась, а на Змеиное ущелье опустилась мертвая тишина, ненадолго нарушенная лишь одной взволнованно закудахтавшей курицей.

— Полагаю, это была достаточно убедительная демонстрация нашей огневой мощи, — спустя несколько минут произнес Капулица с легким самодовольством. — Можем повторить, если хотите. Меня бы это не обрадовало, да и вас, поверьте, не очень…

— Вот растрещался, — повернулась Ловорка к Крешимиру. — Потому я и не могла его терпеть. Как начнет трещать, так и хочется ему кулаком в зубы врезать.

— В наших с вами общих интересах, чтобы этот кризис разрешился без жертв, — продолжал вещать в мегафон шеф полиции. — И поэтому я призываю вас обдумать ситуацию, проявить благоразумие. Сейчас девять часов двадцать минут. До десяти тридцати у вас есть время, чтобы сдаться, что касается женщин и пленников, мы ожидаем, что вы отпустите их раньше… Ловорка! — нежно добавил Капулица. — Ловорка, если ты меня слышишь, знай, я по-прежнему люблю тебя! Вернись, я все тебе прощаю!

— Кретин! — презрительно сказала Ловорка.

«Пленники? — пронеслось в голове Крешимира. Откуда он знает про пленников?»

Бранимир на миг замер в растерянности, потом побежал в подвал, а Звонимир с несчастным видом повернулся к Мирне:

— Я так рад, что мы с тобой познакомились, и мне ужасно жалко, что теперь обстоятельства складываются таким образом. Может, еще когда-нибудь увидимся…

— О чем это ты? — перебила его Мирна.

— Ну, я подумал… вы обе… вы должны… теперь… вы… — запутался Звоне и махнул рукой в сторону дороги.

— Что должны? Сдаться?

— Ну да.

— Ты что, сдурел? — сказала Мирна.

— Уйти сейчас, когда все так здорово? — бодро добавила Мирта. — Да ни за что.

Тут появился Бранимир, он вел Ратко, грубо ухватив его за руку.

— Другого нет. Удрал.

— Как это удрал? Куда удрал?

— Через тоннель, — объяснил Бранимир. — Эта парочка выкопала тоннель, чтобы сбежать.

— А, так это… — догадалась Мирта.

— Тоннель? — изумился Йозо, а потом рванулся к пленнику, чтобы треснуть его автоматом. — Говнюки поганые, так вы меня отблагодарили за все, что я для вас сделал…

Ратко, готовый получить удар, уже нагнулся и прикрыл руками голову, но Крешо успел в последний момент схватить старика за пояс и предотвратить наказание.

— Не делай глупостей, мать твою, — объяснил он отцу. — Мы и так по уши в дерьме, не хватает еще убить кого-то.

— Да плевать я хотел, — резко возразил отец, пытаясь вырваться, — через полчаса мы все и так погибнем.

— Кто это погибнет? — презрительно спросила Ловорка. — Я погибать не собираюсь. И ты, Крешимир, не погибнешь.

Сам не понимая почему, Крешимир в этот момент очень гордился своей женой и чувствовал, что безумно любит ее.

— Что? Вы не будете сопротивляться? — взорвался Йозо. — Без боя пустите злодеев к своему очагу?

— Да похер мне на твой очаг! — отрезала его невестка. — Позор тебе, если позволишь своим сыновьям погибнуть за эти старые развалины.

— Похоже, боя не будет, — разочарованно вполголоса сказала Мирта подруге.

— Боя не будет, вообще никакого сопротивления не будет, — добавила Ловорка, которой эти ненормальные девицы уже начали действовать на нервы. Она посмотрела на Бране, Звоне и Домагоя и осторожно добавила: — Конечно, если у вас есть мозги.

Все трое пристыженно уставились в землю, и у Йозо не осталось никаких сомнений, что невестка окончательно испортила и их.

— Тьфу! — плюнул он с отвращением. — Скотина несчастная, они сгниют за решеткой… А ты? — Его взгляд упал на Ратко. — Ты-то чего ждешь?

Пленник испуганно сделал несколько шагов назад.

— Пошел вон отсюда! Марш, пока я не передумал!

— Господин Йозо, не сердитесь, я хотел бы остаться.

— Что значит — остаться? Где остаться? Проваливай! — рявкнул Йозо и схватился за автомат. — Проваливай, обезьяна, пока я тебя не пристрелил на месте!

— Не надо, прошу вас! — беспомощно заскулил Ратко, весь сжался и расплакался, однако Йозо был беспощаден: он поднял ствол и прицелился.

— Папа, не надо! — закричал Домагой, подбежал к пленнику и взял его за руку. — Не надо, папа, мы с ним любим друг друга!

Все, кто стоял в тот момент перед домом, на несколько секунд застыли, как на фотографии. Время остановилось, птицы неподвижно повисли в воздухе, Земля перестала вращаться вокруг Солнца — вот каково было ошеломление, вызванное двумя обнявшимися мужчинами, один из которых плакал, а другой, прижав его к себе, утешал, гладя по голове.

— Педики! — прошептал наконец Йозо с ужасом и громко добавил: — Ну, теперь плевать, если меня и убьют.

На своих коротких ногах он решительно промаршировал на простреливаемое пространство, остановился, развел в стороны руки и приказал:

— Стреляйте! Стреляйте, скоты!

Уговаривать полицейских было не нужно. По двору снова захлестала беспощадная пальба из тысячи двухсот и коротких, и длинных стволов, а папа вдруг передумал и снова, подпрыгивая и виляя из стороны в сторону, побежал под шелковицу.

— Неплохо палят, ей-богу! — заметил он не без некоторого уважения к неприятелю.

— Поскоки, это было последнее предупреждение! — снова взялся за мегафон Горан Капулица.

— Да иди ты в задницу вместе со своим последним предупреждением, — выругалась Ловорка, а потом спросила: — Который час?

— Без пяти десять.

— В самый раз, — сказала невестка. — Кому кофе?

Крешимир попросил двойной, а Домагой со взбитыми сливками. Ратко, вытирая слезы, заказал с горячим молоком, Бранимир — с холодным. Мирна спросила, нельзя ли принести ей капучино. Мирта сказала, что выпила бы большую чашку, но не крепкого, Звонимир хотел маленькую, но крепкого, а Йозо потребовал обычный кофе, но с заменителем сахара. Ловорка пошла на кухню, а все остальные разместились за столом под шелковицей.

— Педрила! — насмешливо шепнул Звонимир младшему брату, увидев, что они с инкассатором держатся за руки.

Домагой повернулся и виновато посмотрел на него:

— Ты сердишься?

— Да чего мне сердиться? — сказал Звоне. — Ты его любишь?

— Люблю.

— Если он хорош для тебя, хорош и для меня.

Ратко благодарно улыбнулся ему, но тут шутки начались с другой стороны.

— Алло, педик! — весело обратился к нему Бранимир.

— Люди, а ведь до меня только что дошло, — спохватилась Мирта. — Они и меня могут отправить гнить в тюряге.

— Тебя-то за что? — удивился Звоне.

— За ту вчерашнюю «шкоду».

— Да как ты могла подумать? — изумился Звонимир. — Да мы бы ни за что не сказали, что это твоя работа.

— Правда не сказали бы? — удивилась Мирна, глядя на него влюбленными глазами.

— Ладно, не глупи.

Тут появилась Ловорка с подносом, полным чашек и чашечек, и разговоры на несколько минут прекратились. Меньше чем за полчаса до того, как их затолкали в полицейские «черные маруси», Поскоки под шелковицей спокойно смаковали кофе, последний — им предстояло еще долго обходиться без него: до тех пор, пока они снова не окажутся на свободе. Ловорка повернулась к мужу, нежно погладила его волосы, потом наклонилась и что-то прошептала на ухо. Он, потрясенный, вскочил со стула, пролив при этом кофе на футболку.

— Что случилось? — удивился Бранимир.

— Я беременна, — улыбаясь, объявила Ловорка.

Тысяча двести полицейских с оружием на изготовку, расположившихся кольцом вокруг Змеиного ущелья, начали с удивлением переглядываться, когда из центра этого кольца вдруг донеслись поющие хором голоса.

— Что это там такое? — прислушиваясь, спросил Капулица.

— Господин начальник, они поют, — сказал кто-то.

— Поют?

По скалистым склонам, перелескам и маленьким полям, огражденным сложенными из камней невысокими заборами, через кусты терновника, над цветами желтого бессмертника и синего шалфея, а может, и выше, достигая вершин голубых гор, даже в это летнее время покрытых белыми шапочками снега, звучала веселая песня:

— Нанесение тяжких телесных повреждений, незаконное лишение свободы, угрозы, использование рабского труда, бандитизм, кража, создание опасности причинения вреда жизни и имуществу, воспрепятствование исполнению официальным лицом должностных обязанностей, нападение на официальное лицо и незаконное хранение оружия и взрывчатых веществ, — закончил адвокат и озабоченно посмотрел на отца и четверых братьев.

— Это что, серьезно? — невинным тоном спросил Йозо.

— Это, мой уважаемый клиент, все вместе гарантирует двадцать лет тюрьмы, — объяснил ему адвокат, молодой человек, сын какого-то родственника дяди Иве.

— Каждому или…

— Знаете, трудно сказать, все зависит от судьи, судьи бывают мягкие и человечные, и такие могли бы дать каждому из вас по два — два с половиной года, а есть и…

— А наш? Мягкий? — перебил его Бранимир.

— Ваш — худший на свете, — утешил его адвокат. — Точнее, худшая. Это женщина, судья Ягатич. Капулица благодаря своим связям добился, чтобы дело направили самой строгой судье в мире. Уточняю, у нее, скорее всего, ничего с ним нет, но он сделал так, чтобы вы попали в ее руки. А другого и не надо. Ягатич настоящий фанатик — непреклонна, справедлива, неподкупна, принципиальна, храбра. Она остра на язык и всегда говорит человеку в лицо все, что думает. Даже если это ей самой во вред. Мне жаль, но я должен сказать: ничего хорошего от нее не ждите.

— Эх, мать твою за ногу, ну, будь что будет, — сказал Йозо смиренно, а Крешимир сентиментально осмотрел помещение, то самое, в котором почти девять месяцев назад они с дядей Иво встречались с фальшивомонетчиком Ерко Матасом.

Мужчины, как и пристало Поскокам, восприняли плохие новости стоически, но четыре их половины, а особенно жена старшего, выглядели совершенно потрясенными. Ловорка побледнела и чуть не упала в обморок, когда муж пересказал ей все, что услышал от адвоката. Но под конец взяла себя в руки и проявила свое обычное бесстрашие. Встала, придерживая теперь уже довольно большой живот, крепко обняла Крешимира, сказала, что он должен беречь себя, а они с ребенком это испытание выдержат.

После шести месяцев предварительного заключения настал наконец день суда, и начальник полиции постарался устроить из этого настоящий цирк. На улице собралась толпа. Телерепортеры то и дело давали прямые включения и выкрикивали вопросы заместителю государственного прокурора, пока он с черной папкой в руке поспешно проходил мимо них, а когда появились обвиняемые в наручниках и с кандалами на ногах, их почти ослепили шквалом фотовспышек.

Даже самый большой из залов для судебных заседаний оказался слишком тесным и не вмещал всех желающих. Пятерых подсудимых усадили в первый ряд, полицейские сняли с них кандалы и наручники. Голоса в зале постепенно стихали и вскоре совсем замолкли. Потом вошла судья Барбара Ягатич, немолодая низкорослая рыжеволосая женщина в сером костюме и желтой шелковой блузке. Хмурая и задумчивая, судья заняла место председателя судебного веча и принялась листать какие-то бумаги.

— Откройте окна, — сказала она, не отрываясь от чтения документов. — Кое-кто из присутствующих утром забыл помыться.

Потом, через минуту, а то и две, она наконец подняла голову и строго осмотрела сидящих в зале суда. Наконец бросила взгляд и на подсудимых. Ее глаза остановились на Бранимире, которому она неожиданно и непонятно почему улыбнулась. Бранимир ответил ей нерешительной улыбкой.

В течение всего судебного разбирательства, пока читали обвинительное заключение и слушали вступительные речи обвинителя и защиты, она то и дело посматривала на Бранимира и украдкой улыбалась, из-за чего он решил, что судья Ягатич в него влюбилась. Только под конец, уже сидя в «черной марусе», которая направлялась обратно, к месту предварительного заключения, Звоне ему все объяснил:

— А ты видел, как нам эта судья улыбалась?

— Что, и тебе тоже?

— Ты что, не узнал ее?

Бранимир смущенно покачал головой.

— Помнишь, как мы остановились на заправке? Она там была с мужем. Ее хотели избить бритоголовые.

Бранимир облегченно вздохнул: теперь ему не придется объяснять рыжеволосой даме, что они не смогут быть вместе, так как у него есть девушка.

Разбирательства продолжались почти целый месяц. Наконец в последний день, в пятницу, после полудня, когда на втором этаже заканчивался судебный процесс, который средства массовой информации уже назвали судом тысячелетия, в вестибюле здания суда появился Горан Капулица. Примерно через час по лестнице бегом спустился стажер-полицейский, которого Капулица послал выслушать вердикт.

— Шесть месяцев, господин начальник! — выкрикнул он, приближаясь.

— Что шесть месяцев?

— Главный обвиняемый, тот, который старший брат, — шесть месяцев. Время предварительного заключения засчитывается в срок наказания. Остальные получили меньше. Младшему — условный срок.

— Да как же так, мать их за ногу?!

— Хорватский ветеран. — Объяснение стажера было простым.

Горан Капулица повернулся лицом к одной из колонн и — бум! — ударил по ней головой.

— Еще ряд важных обстоятельств: раньше не привлекался, — продолжал парень.

Бум! Начальник снова треснулся головой о колонну.

— Не осознавал тяжесть содеянного.

Бум!

— Кроме того, его жена ждет ребенка.

Бум!.. Бум!.. Бум!.. Начальник полиции ритмично колотил лбом о мраморную колонну, которая поддерживала потолок дворца правосудия, и не остановился, даже когда мимо него в обнимку прошли улыбающиеся Поскоки.

— Капулица, где ты пропадал! — бросил ему Бранимир.

— Привет маме, — сказал Звонимир, и тут Капулица совершенно обезумел.

Он взбежал на второй этаж, ворвался в зал судебных заседаний и принялся выбрасывать в окна попавшуюся под руку мебель, а судье Ягатич, которая убирала в сумку документы, наговорил невесть чего. На счастье, в зале находилась еще и официальная судебная стенографистка, так что осталась точная запись слов, которыми он называл судью, двоеточие потаскухой, жирной коровой, говном, змеюкой и четницей, а кроме того, угрожал убить и саму судью, и членов ее семьи.

После шестилетнего отстранения от должности и служебного расследования Капулице разрешили вернуться в полицию, на освободившееся место в отделе регулировки дорожного движения.

У Ловорки и Крешимира родился здоровый, крупный мальчик, которого назвали Миле. Супруги занялись ремонтом полуразрушенных домов в своем селе, намереваясь в ближайшее время заняться агротуризмом и организацией тим-билдинга. Правда, после того, как они оплатили все счета за электричество, денег у них осталось немного.

Мирна, Звонимир, Мирта и Бранимир в основном скитаются по горам и убивают ни в чем не повинных животных. Пары живут вместе, но все еще не поженились. Так же как Домагой и Ратко. Эти сейчас обдумывают идею усыновления негритенка из Ганы.

После того как Йозо запретили пить его вино, он стал вполне приятным человеком. И Ловорка недавно отважилась кое-что ему предложить.

— Папа, у меня есть тетка, она два года назад овдовела, и, может, если бы вы захотели познакомиться…

— А сиськи у нее какие?

— Шикарные, шестой номер.

— Давай, привози, там посмотрим, — согласился самый старший Поскок.

Примечания

1

Луковица? (хорв.)

(обратно)

2

Имеется в виду газета «Свободная Далмация».

(обратно)

3

«Imamo Hrvatsku!» — слова, произнесенные первым президентом Хорватии Франьо Туджманом после того, как государство Хорватия было признано мировым сообществом.

(обратно)

4

Современная политическая партия «Хорватский демократический союз».

(обратно)

5

Южнославянский народный хороводный танец.

(обратно)

Оглавление

Первая глава

Вторая глава

Третья глава

Четвертая глава

Пятая глава

Шестая глава

Седьмая глава

Восьмая глава

Девятая глава

Десятая глава

Одиннадцатая глава

*** Примечания ***