Сердце русалки [Ида Миллер] (fb2) читать онлайн

Ида Миллер Сердце русалки

Бытие есть, а небытия — нет.

Парменид

Пролог

В начале XIX века в небольшой восточноевропейской деревушке, затерянной посреди бескрайних лесов, полей и предгорий, издревле существовали занятные народные традиции. Как и во многих деревенских общинах, языческие верования вполне себе соседствовали с христианскими. Так, хотя местные крестьяне и старались посещать церковь каждое воскресенье, они в то же время подкармливали «домового» кусочком сахара у порога и с большим рвением покупали у бродячих торговцев бесполезные амулеты от сглаза и заговоренные травы. Несмотря на все попытки местных служителей церкви в лице десятка молодых монахов как-то вразумить паству и заставить их малограмотные головы повернуться в сторону нужного света, искоренить все до конца не удалось. Вскоре монастырский орден, живущий здесь не один десяток лет, махнул на это рукой и уже не прогонял торговцев и циркачей, хотя священники скрепя сердце потом слушали на исповедях, как волшебные травы от сглаза не помогли, а амулет оказался дешевой пустышкой.

Культурная жизнь общины шла каким-то своим направлением: под давлением монашеского ордена вера в водяных и домовых была заменена на веру в Святую Акву, якобы девушку, которая принесла себя в жертву, чтобы избавить местное озеро от русалок и водяных и отправить их в ад. Также был придуман и введен в обиход некий Святой Беатрис, которому выделили целую неделю праздников, и который постепенно вытеснил языческий праздник урожая. Теперь вместо духов плодородия крестьяне с жаром воздавали хвалы Святому Беатрису, хотя никогда его не видели (как не видели и духов, кстати сказать). Но, увы, праздник просто поменял название, а вот веселые народные гуляния, прыганье через костер и гадания так и остались. Вера в счастливую судьбу и желание узнать, когда же получится выйти замуж за графа или виконта, были, к сожалению, гораздо более привлекательным развлечением, чем проводить время за чтением Святого Писания в маленькой монастырской библиотеке.

Но больше всего монахов беспокоили не эти полуязыческие развлечения. Молодые послушники очень переживали на безопасность своих прихожан во время праздников. Мало того, что крестьяне придумали прыгать через костер, они еще и особенно прикладывались ко всякой самодельной бадяге. Пьяных становилось очень много и каждый год (каждый год одно и то же!) кто-то да и попадал в беду. Зачастую юнцы. И особо на это внимание никто не обращал, это было частью естественного жизненного цикла: какая молодость без приключений? Кто выжил, тот выжил, не вам нам морали читать, идите в свою библиотеку и листайте свои выцветшие страницы, а мы даже читать-то не умеем. Мы пашем и пашем целый год, дайте хоть после сбора урожая отдохнуть так, чтобы хватило всю зиму вспоминать.

Монахи оставили крестьян в покое. Пускай развлекаются, в конце концов, Господом периодическая праздность не запрещена. Крестьяне действительно слаженно и много работали весной, летом и осенью, а их выживание зимой полностью зависело от того, сколько жатвы они соберут, сколько овощей законсервируют, сколько мяса засолят и сколько провианта удастся продать в столицу и в ближайшее поместье.

И много лет все шло своим чередом. Праздник Святого Беатриса прижился, и люди с удовольствием его ждали, готовились. Девушки, годы которых подходили к брачному возрасту, шили к празднику себе новые рубахи. По традиции на неделе праздника Святого Беатриса, а именно в среду, нужно было всем девушкам, кто считал себя уже невестой, или кто хотел поскорей ею стать, пойти на закате в Черный лес и там, на берегу озера, окунуться с головой в воду. Считалось, что если это сделать, то водяной (то есть, Святая Аква) поспособствует скорейшему замужеству. А если девушка в этот год все же замуж не вышла — значит, что-то ты сделала не так, значит твой наряд Святой Акве не понравился, попробуй в следующий раз.

Все участницы обряда должны были быть одеты в длинные белые рубахи, украшать их можно было, как взбредет в голову. Вот тут-то девушки на выданье и могли продемонстрировать все свои таланты: кто-то вышивал цветными нитками узоры, кто-то цветы и животных, кто-то делает из ткани красивые необычные рукава, а кто-то оттачивают длинную юбку так, чтобы она вилась легкими волнами при ходьбе. Когда они, радостные и несколько перевозбужденные с распаленными щеками и непрекращающимся хихиканьем, вставали вечером в процессию, им в руки давались свечи и фонари, чтобы они добрались до места. На голову им надевались цветочные венки. Если у кого-то из девушек уже был жених, венок надевал на девушку он, а если не было — то отец или мать. Считалось, что свадьба именно после обряда сулила благополучие молодым, а главное, благословение Святой Аквы давало шанс на легкие роды.

Монахи поначалу смотрели на это языческое безобразие исподлобья, а через несколько лет уже сквозь пальцы. Пускай девицы проходят обряд совершеннолетия у водяного, заключать брак они все равно возвращаются в лоно церкви, а это самое главное.

Однако именно в тот год, именно в тот август, и именно в тот вечер обряду в средину Святого Беатриса пришел конец.

Два десятка девушек выстроились в процессию, и, как это было всегда заведено, гуськом отправились в Черный лес. Они прекрасно знали, куда идти. С фонарями и большой шумной компанией в темнеющем лесу было совсем не страшно. Солнце уже начало опускаться и заходить за горизонт, сумерки в чащобе сгущались. Девушки по пути пели веселые народные песни. Они смеялись, прыгали по кочкам, крутились вокруг стволов деревьев, обнимались и непрестанно гоготали во все горло.

Крестьяне, оставшиеся перед входом в лес, слышали их громкие голоса, которые постепенно затухали, как процессия все дальше углублялась и растворялась в Черном лесу. Один из оставшихся крестьян, молодой парень, с нетерпением ждал возвращения своей нареченной невесты Ингрид, которая ушла за благословением к Святой Акве. Они собирались пожениться уже на следующей неделе. Улыбка не сходила с его лица, ему было приятно думать, что ради него невеста отправилась в такое пугающее место ночью, чтобы сделать их брак чуточку приятнее и заручиться божественной поддержкой. К тому же он оценил, какую искусную рубаху та себе сшила для обряда и радовался, что будущая жена не только красавица, но и рукодельница.

Процессия невест продолжала идти вглубь Черного леса и распевать песни. Чем ближе они подходили уже к берегу озера, тем больше вокруг них стали появляться кустики ландышей. Цветочки были повсюду: маленькие нежные бутоны заполонили, словно сорняки, весь небольшой бережок. Одна из девиц сказала, как это необычно, ведь ландыши не растут в августе. Другая сорвала цветок, покрутила его, понюхала и, хотя сразу поняла, что это именно ландыш, предположила, что это, возможно, не ландыш, а какой-то другой, очень похожий на него цветок. Девушка-рукодельница Ингрид, которую ждал снаружи жених, нарвала себе по пути букет и вплела его в волосы. Она сняла лапти, и первая подошла к воде. Ступнями она ощутила приятную нежную мягкость ландышей, которые росли так густо, что приходились их топтать, чтобы дойти до берега.

— Кто первая? — сказала девица, которая возглавляла процессию.

— А мы точно пришли на нужное место? — засомневалась еще одна девица. — В прошлом году никто не рассказывал о зарослях ландыша, так странно! Вдруг это какой-то знак!

— Конечно, знак! — ответила третья. — Ландыши — это символ чистоты и нежности, разве это не про нас?

Все закивали в ответ.

— Вдруг Святая Аква вырастила их здесь специально для нас! В следующем году нам всем точно повезет!

Девицы еще раз закивали и стали обсуждать странное природное явление. Затем девушка, что шла первой, тоже сняла лапти, подошла к Ингрид, которая стояла перед водой.

— Предлагаю по старшинству. Мне уже девятнадцать, мне благословение Святой Аквы нужнее всего. Так что я иду первая, а остальные по очереди, — скомандовала она, и Ингрид отошла в конец.

Девушки встали кружком вокруг берега и смотрели, как их подруга входит в озеро. Платье ее сначала вспучивалось над водой от воздуха, но когда она вошла по пояс, то юбка утонула и облепила ее ноги.

— Как водичка? — спросили с берега.

— Прекрасная! Теплая! Парное молоко! — ответила та и стала погружаться дальше.

Она зашла в воду по грудь. Ноги ее обвивали водоросли, а пальцы ног таяли в склизком иле. Ей постоянно мерещилось, что по ногам кто-то ползает. Она решила быстренько совершить обряд и выйти поскорее. Девушка произнесла короткую молитву Святой Акве и Святому Беатрису, погрузилась в воду с головой и тут же вынырнула. Цветочный венок упал с ее головы и плавал рядом. Довольная, что обряд закончился, она схватила венок и поторопилась выйти.

Как только вышла первая, следом за ней отправили по очереди и другие. Выходя из воды обратно на берег, девушки делились впечатлениями и даже страхами, ведь к тому моменту, как очередь начала походить к концу, уже стемнело.

Ингрид мельком подумала, что нужно было идти одной из первых, пока было светло, заходить в воду в беспросветную черноту уже не хотелось, до чего она жутко выглядела. Но это же просто вода. Ингрид здесь не одна, а с подругами. У них есть с собой фонари, а на шеях висят распятия, которые защищают от злых духов. Что может случиться? Ингрид молча наблюдала, как все выходят из воды и выжимают рубахи, чтобы те поскорее высохли. Она поправила прическу, в которую вплела ландыши. В ее курчавой темной косе они хорошо держались.

Наконец, пришла и очередь Ингрид. Она подошла к воде. Небольшая волна окатила ей пальцы ног. Вдруг по телу прошла какая-то дрожь. Ей показалось, что она слышит голос: не женский и не мужской, то приближался, то отдалялся. Слова было не разобрать, какое-то ласковое бормотание, как будто она младенец и сонная мать качает ее на руках, напевая колыбельную. Ингрид обернулась. Ее подруги все стояли спиной, полукругом и весело обсуждали обряд. Про последнюю свою спутницу они как будто позабыли. На Ингрид даже никто не взглянул, чтобы подбодрить, а ведь идти в эту черную муть, поросшую жуткими водорослями, которые в темноте были похожи на жирных змей, было ой как страшно. Но что поделать. Ее ждет жених, а она ждет жениха.

Ингрид шагнула и снова услышала в голове это странное бормотание. Да, кто-то пел. Она посмотрела по сторонам. Страх сковал ее тело, и она уж было хотела выйти из воды, но это же обряд! Его нужно сделать! Иначе Святая Аква рассердится, что она отступила в последний момент, и наколдует ей тяжелые роды.

Голос в голове не прекращался, громкость его усиливалась. Ингрид не слышала подруг, в уши лилась только песня. Вдруг ей стало как-то легко, страх пропал. Она сделала шаг в воду. Потом еще и еще. Когда она вошла в озеро по грудь, ногами она почувствовала, будто огромная рыба, типа карпа или форели, задела ее плавником. Она прошла дальше — до плеч. Вдруг прямо перед ней из воды появился человек. Ингрид не разглядела его: только два огромных черных глаза немигающе вперились в ее глаза. Это длилось секунду. Никто ничего не заметил. Человек резким движением схватил Ингрид за лицо, зубастой челюстью впился ей в губы и опустился вместе с ней под воду.

Со стороны это выглядело, будто Ингрид погрузилась с головой воду, как требовал обряд, но не вынырнула. Ее цветочный венок и пара ландышей из косы беззаботно плавали на том месте, где она только что была.

Девушки на берегу не сразу заметили, что Ингрид пропала. Одна из девиц обернулась на озеро, увидела там колыхающийся на волнах венок и начала искать глазами Ингрид, может, та забыла вытащить из воды свое украшение? Тут стало понятно, что подруги среди них нет. Девица запаниковала и громко спрашивала всех, повышая голос, где Ингрид? Девушки посмотрели по сторонам, затем быстро пересчитались и поняли, что одной из них не хватает. Они кинулись к воде, стали звать Ингрид: вдруг она шутит, решила поплавать и разыграть всех? Плохая шутка, дрянная, так нельзя баловать, это очень и очень плохо. Они звали и звали ее, сами боясь, каким-то внутренним чутьем заходить в воду. Если Ингрид не выплыла, значит, там, в этой черни, в этой хтони, что-то есть. Девушки все крутились вокруг воды, бегали вдоль и поперек берега, но Ингрид нигде не было.

Схватив оставшиеся на суше лапти Ингрид, процессия девиц стремительно побежала домой, обратно к своей деревне. По пути они плакали от страха и выли. Одни оплакивали Ингрид, уже не надеясь, что встретят ее, другие поражались, как им повезло, что этот ужас произошел не с ними, а с подругой, что Господь отвел их от кошмара. Никто, никто не хочет умирать там — в сырости в холоде, в окружении водяных гадов. К озеру они шли веселые и хохочущие, обратно возвращались кричащие и плачущие.

Через два дня Ингрид нашли на самом дальнем берегу озера, когда неравнодушные жители деревни во главе с ее женихом делали объезд на лодках в поисках девушки. Ее заметили сразу: она ничком лежала на животе, беспомощно раскинув руки, волосы ее были растрепаны, а длинная белая рубаха, которую она с таким трудом обшивала узорами, была изорвана в клочья и лохмотьями едва скрывала ее наготу. Когда Ингрид подняли и перевернули на спину, она никого не узнавала, только бредила что-то просто Святого Беатриса. Ее истощенное тело, все покрытое царапинами, приобрело какой-то зеленовато-синюшный оттенок, словно живая утопленница. У Ингрид так и не удалось выведать, что с ней произошло, она ничего не говорила, только шевелила губами, произнося какие-то бессвязные речи про ландыши и про водяного дьявола. Местный доктор, которого прислал барон, владевший деревней и крестьянами, осмотрел несчастную и пришел к выводу, что у той помутился рассудок, и нужно время, чтобы она пришла в себя. Повитуха подтвердила, что следов насилия у девицы нет.

Через пару недель (свадьбу, к сожалению, пришлось отложить) Ингрид действительно стало легче, она помнила о событиях той ночи, но ровно до того момента, как зашла в воду. Дальше она описывала, что на нее накатила какая-то странная нега и захотелось спать. Сначала было страшно, ей казалось, что кто-то ее душит, но потом это прошло. Почти двое суток она провела без еды и воды, в полусонном состоянии, в забытье, лежа на отмели. К счастью, хотя бы ветви деревьев своей размашистой тенью спасли ее от перегрева на солнце.

Ингрид не помнила, как чьи-то когтистые руки схватили ее за плечи и утащили под воду, в ее затуманенном разуме, где скрывались эти запечатанные воспоминания, были только два бездонных черных глаза, немигающие, глубокие, которые словно загипнотизировали ее. Ингрид вскоре поправилась и даже ходила вместе с монахами к берегу озера на место происшествия. Неравнодушные к таинственному, монахи вызвались окропить святой водой проклятый берег и прочитали там нужные псалмы, делая это особенно громко, чтобы всякая нечисть могла услышать и убраться подальше. Помогло или нет, никто не знает. Известно лишь, что после происшествия с Ингрид праздник Святого Беатриса потерял свою обязательную часть с ритуальным окунанием в Лазурное озеро. Для общей безопасности решено было запретить это мероприятие, а само озеро объявить «нечистым». До кучи еще вырвали с берега все ландыши, чтобы избавить от признаков присутствия злых сил.

Сама же Ингрид, несмотря на то что внешне ничего не выдавало в ней изменений, будто все время находилась где-то далеко. Своего жениха и родителей она встречала равнодушно, подруг и вовсе избегала. Кто-то думал, что она, верно, помешалась, а расстроенный жених, и без того опечаленный отложенной свадьбой, уже не был так настроен на брак, хотя и очень этого жаждал. Ингрид почти не выходила из дома, она стала мало есть: питалась одной похлебкой и сушеным хлебом. Она худела и таяла на глазах. Никто не мог достучаться до нее и узнать, что происходит. О чем она думает? Что она видела в ту ночь? Что с ней сделали?

Однажды поздно вечером, спустя два месяца, после августовского ритуала, когда сгустились сумерки и уже поднимался холодный октябрьский ветер, Ингрид вдруг вскочила со своей кровати, подошла к спящим родителям и сказала, что она больше не может здесь оставаться, ей нужно вернуться в Черный лес. Отец и мать, решив, что та ходит во сне, схватили ее за плечи и хотели уложить обратно в постель, но та резко вырвалась и выбежала из избы: унеслась она, как была, босая и в одной ночнушке. Ринулась она так быстро, что никто не успел ее заметить, она словно тень пробежала между спящих избушек, прошмыгнув под окнами соседей.

Родители забили тревогу, попытались разбудить жителей ближайших домов, но, увы, мало кто откликнулся на их просьбу: уже холодало и бежать в Черный лес, который был назван так не просто так — он действительно был сложно проходимым массивом деревьев, растущих друг к другу так близко, что только стройная лань могла ретиво пробегать между стволами диких елей и осин. Идти в непроходимую тьму? Ночью? Туда, где водятся злые духи? Где правит водяной (то есть Святая Аква)? Нет уж. Ваша помешанная дочь — ваши проблемы. Может, оно и к лучшему, что проблема сама себя разрешила? Пусть отправляется к своим — вдруг она ведьма, раз обряд на празднике урожая так на нее повлиял, это все неспроста. Убитые горем отец и мать Ингрид, так и не нашедшие поддержки со стороны односельчан, отправились в лес сами, вооружившись небольшими факелами. Но дальше пары сотен метров они не смогли пройти. Ветки лезли им в лицо, они постоянно спотыкались об торчащие из-под земли корни деревьев. Ядовитые кусты кололи им ноги, а жуткие шорохи от лесных животных заставляли постоянно вздрагивать.

Через несколько часов поисков они были вынуждены вернуться ни с чем.

С той ночи Ингрид больше никто не видел. Ее все-таки потом искали, облазив лес вдоль и поперек, насколько это было возможно, даже смогли как-то протащить лодку до озера, осматривая все самые опасные уголки болот, которые на километр, если не больше, уходили в гибельную трясину. Но Ингрид как сквозь землю провалилась.

Прошел год, прошло два. Об этой истории стали постепенно забывать. Избранник Ингрид вскоре женился на другой. А вот ритуал ночного купания в праздник урожая все-таки отменили и наложили строжайший на него запрет.

Часть 1. Водяной

Глава 1

Поместье барона Лафонтена располагалось в такого рода местности, которое любой городской житель назвал бы «захолустьем». Оно находилось слишком далеко от столицы, но при этом в узких кругах все же имело хорошую репутацию и кое-какую известность. В первую очередь земли барона славились плодородностью. Каждую осень крестьяне собирали такой богатый урожай, что все зимы труженики поля проводили в благодатной праздности, имея у себя в погребах достаточно запасов, чтобы прокормить семьи и скотину. Поместье «Лазурных вод», прозванное так в честь огромного озера, спрятанного в густом лесу, окружающего владения барона с юга, запада и востока, пользовалось скромной, но все же популярностью. К Лафонтену периодически съезжались знакомые из столицы, чтобы провести недельку-другую в живописном уголке почти что дикой, нетронутой красоты. Городские жители отдыхали от суеты, дышали исцеляющим свежим воздухом, а кто не боялся, ходили с проводниками в лес. Чёрный лес, или как его еще называли старики, «Русалочье гнездо», издавна слыл непроходимым местом, где царили поистине первобытные порядки дикой природы. Единицы из крестьян отваживались посещать эти непроходимые чащобы в поисках грибов и сочных ягод. О том, чтобы идти до озера, которое находилось аккурат посредине леса — и речи быть не могло. В Черном лесу была только одна «официальная» дорога, проложенная много лет назад, и вела она к песчаному пляжу под утесом. Но купались там нечасто.

Берега озера давным-давно заросли непроходимыми болотными топями, при всем желании покататься там на лодке — саму лодку еще нужно было как-то на озеро доставить — это было сделать практически невозможно. Не раз городские энтузиасты предлагали барону Лафонтену вырубить и расчистить дорогу к озеру, чтобы сделать там прекрасное курортное место, но тот лишь мотал головой и отказывался. Ему не было никакого дела до этого леса, и уж тем более до прогулок по озеру. Только подумать, сколько денег нужно было бы потратить на воплощение этой идеи! А шум от стройки, а вырубка деревьев? Нет-нет и нет. Барон слишком ценил уединение и возможность тихо-мирно вести свой быт, при этом находиться с крестьянами в каких-никаких приятельских отношениях. Благодаря своим взглядам, местные особо ценили хозяина и любили его семью.

А семья у барона была не слишком большая. Родители его недавно умерли, в поместье жила только жена-ровесница и две взрослые дочери на выданье — Лея и Леда. Девушки, привыкшие, как и отец к уединенному образу жизни, были не слишком разбалованы светским обществом. Им обеим дали достойное домашнее образование, но при этом они выросли вместе с крестьянскими детьми. Лея и Леда не знали, что было модно носить, журналы с платьями, как и сами платья, доходили до их поместья с некоторым опозданием. Пока им доставят шляпку, сшитую по последнему писку моды, эта шляпка у городских красавиц уже отправляется пылиться в шкаф. Однако, как это всегда бывает, по мере взросления дочерей баронесса с каждым годом становилась все более и более озабочена их будущим, а именно — выгодным замужеством. Несмотря на то что дела у барона шли хорошо, и они могли ни в чем себе не отказывать, удачная партия или родственник со знаменитой фамилией никогда бы не помешали, а наоборот улучшили состояние их семьи. Мало того, она переживала, что после их с мужем кончины поместьем никто не сможет заниматься, оно придет в упадок, его придется продать, или того хуже, сюда въедет жить недостойный человек, который будет мучить крестьян огромными налогами или вырубит лес. Баронесса частенько стала заставать себя за такими мыслями. Раньше, когда дети были маленькие, она думала только о том, какие игрушки им заказать в городе, и каких знаменитых учителей пригласить, а теперь вот — проблемы насущные стали настолько трудноразрешимыми, что порой баронессе хотелось плюнуть и пустить все на самотек, но она прекрасно понимала, что, кроме нее, за будущее дочерей никто поручиться не может. Барон, конечно, озадачивался периодически, но дальше обсуждения этих интимных тем за бокалом вина с женой он не заходил. Подбриать женихов — это не его. Жена лучше разбирается в людях, пускай найдет каких-нибудь подходящих мужчин. Хотя даже барон признавался, что настроен он исключительно на равный в финансовой и аристократичной мере брак. Проходимцам без имени и статуса нечего делать у руля его прекрасного дома, хозяйство которого он потом и кровью выстраивал долгие годы.

Наконец, баронесса решилась на конкретные шаги. Чтобы не таскать девушек на балы, где им точно не на что смотреть, она стала приглашать знакомых из своей добрачной юности. Все ее подруги, конечно, были давно замужем, и со взрослыми детьми. Их-то, особенно тех, у кого сыновья, она с трепетом ждала в гости, во всех красках описывая восхитительные закаты над Черным лесом и опьяняющий чистый воздух над пшеничными полями. К сожалению, откликнулись на зов далеко не все. Видя обратный адрес, многие тут же писали вежливый отказ, перечисляли свои тонны дел, которые не позволяли отправиться в столь дальний путь. Многих смущало, есть ли в этой глуши хоть какая-то цивилизация, например, горячая ванна. Почему-то поместье Лафонтена пользовалось популярностью только у знатоков и любителей природы, но у завсегдатаев модных салонов вызывало лишь ухмылку, будто барон жил не в богатом большом доме, а в хибаре на окраине леса.

Тем не менее старания матери дали свои плоды. Двое молодых людей, а еще несколько знакомых баронессы уже не один раз побывали в гостях у Лафонтенов. Сами юноши отказывались жить в поместье, предпочитая никого не смущать, и ночью, уже после всех выпитых чашек кофе и стопок виски, уезжали в ближайшую гостиницу.

Был как раз один такой прекрасный майский вечер, когда солнце еще только клонится к закату, почти что летний зной отступает и вместо духоты на землю опускается приятная прохлада.

Лафонтены жили в небольшом трехэтажном особняке, старом, но надежном, в котором были все удобства тех времен для семьи, которая могла себе комфорт позволить. Вокруг их дома хаотично выстроились несколько десятков крестьянских изб. На север от них — располагался бесконечный Черный лес, а в южном направлении — рабочие поля, где выращивались овощи и пшеница на продажу.

На террасе особняка сидели четверо: Лея, Леда и два юных виконта, оба наследники серьезного состояния и закадычные друзья. Молодые люди оживленно беседовали, периодически звонко смеясь. Баронесса присматривала за ними с балкона второго этажа и искренне надеялась, что такая веселая обстановка точно приведет к скорой заветной помолвке.

Лея и Леда были похожи друг на друга, словно близнецы, многие часто принимали их за таковых, однако Леда была старше сестры ровно на год. Даже родились девочки в один день, до чего необычное совпадение. Обе они были сероглазые и густыми каштановыми волосами до поясницы. Воспитание у них было одинаковым, а вот характеры расходились. С детства, не имея рядом сверстников себе под стать, они были очень привязаны друг к другу. Общество юношей скорее смущало их и иногда даже отталкивало, нежели подогревало интерес. Они из вежливости принимали участие во всех этих встречах, но обе друг другу признавались, как их тяготит глупое кокетство. Ни одной из них виконты не нравились. Юноши были себе на уме, разбалованные, травили сальные солдатские шуточки и сами же над ними смеялись. Сестры при этом лишь улыбались, старясь угодить гостям, при этом втихомолку переглядываясь, как бы мысленно говоря друг другу: «Вот бы они поскорей отправились восвояси».

Баронесса все еще стояла на балконе, попивая в одиночестве чай — муж в это время был где-то на собрании у крестьян. Вдруг она увидела, как у ворот поместья остановился экипаж. Из него вышел хорошо знакомый ей мужчина. Баронесса обрадовалась, поспешно поставила чашку на поднос и чуть ли не бегом пустилась встречать особенного гостя.

Подойдя к воротам, она протянула руку гостю и тот, сняв шляпу и галантно наклонившись, ее поцеловал.

— Здравствуй, Йохан! — баронесса не могла скрыть свою радость. Приезд этого человека говорил только о том, что он привез с собой прекрасные новости. — Ну что же мы застряли тут в дверях? Проходи, я попрошу налить чаю, или ты хочешь что-то покрепче?

— Не откажусь от черного кофе. Я так волнуюсь, будто мне снова семнадцать, и я на первом в своей жизни балу.

— Йохан! — воскликнула баронесса. — Это значит… — она недоговорила и мечтательно закусила губу.

Йохан был для баронессы очень близким другом, и она не считала нужным скрывать от него свои истинные эмоции. Видя ее чересчур радостную реакцию, он похлопал баронессу по плечу.

— Ну, пока еще точно ничего не решено. Главное, поставить в известность девочку. Вдруг она откажется?

— Ой! — баронесса махнула рукой. — Не откажется, не бойся!

Тут Йохан вытащил из кареты огромный букет белых роз и отпустил извозчика.

— Боже! — снова затрепетала баронесса. — Как я счастлива!

* * *

Разговор с виконтами внезапно прервало появление матушки на террасе. Она выглядела очень взволнованной и возбужденной. Жестом подозвала к себе Лею и завела ее в дом.

— Мы пойдем с тобой наверх. Приехал господин Моррант, и сейчас он скажет кое-что очень важное. Ты должна его выслушать и принять предложение, — она пытливо вперилась в дочь. Лея покорно кивнула, хотя не понимала, о чем идет речь.

На втором этаже в огромной гостиной их ждал одетый в праздничный костюм мужчина средних лет. Он был хорош собой, хотя волосы его уже слегка были тронуты сединой, а под глазами образовались первые морщины. Йохан встал, когда женщины вошли, схватил лежавший рядом букет роз и вручил его Лее. Девушка смущенно приняла подарок и промямлила слова благодарности. Она все еще не понимала, к чему эта встреча, хотя уже смутно начала догадываться.

— Присядем же, — скомандовала баронесса. Она приготовилась к лучшему моменту в своей жизни — она увидит, как дочь выходит замуж за достойного мужчину. В последний раз она испытывала такую эйфорию, когда после родильной горячки ей дали в руки новорожденных девочек.

Лея села напротив Йохана на диван. Она не знала, как себя вести и просто рассматривала белые цветы в руках.

Йохан сам несколько стеснялся, хотя это был его второй брак. Первый, к сожалению, завершился трагично — любимая супруга скончалась от туберкулеза после пятнадцати лет совместной жизни, так и не подарив ему наследников.

— Дорогая Лея, — начал Йохан. — Мы с тобой давно знакомы, все эти годы я видел, как ты растешь. Смешная девочка превратилась в прекрасную девушку. Последнее время, когда я общался с тобой, изредка бывая в гостях у вашего отца, то вдруг понял, что уже больше не вижу в тебе ребенка. Ты покорила мое сердце своей кротостью и умом, — он сделал паузу, будто собираясь с мыслями. — Возможно, ты думаешь, что я староват для тебя, но поверь, мой жизненный опыт — это гораздо лучше глупой юношеской горячности. Хотя когда-то я и сам был таким, юным и глупым…

Они с баронессой переглянулись и понимающие улыбнулись.

— Но это все в прошлом. Я живу настоящим и хочу, чтобы со мной рядом была девушка, которая станет моей помощницей и опорой, хранительницей уюта, а впоследствии и прекрасной матерью.

Йохан смотрел, как Лея залилась краской и уткнулась лицом в букет. Его это чрезвычайно умилило. Он подошел к Лее и сел перед ней на одно колено.

— Я прошу тебя стать моей женой, — сказав это, Йохан коснулся пальцами ладони Леи.

Девушка вздрогнула от неожиданности и посмотрела на мать, чтобы та дала ей знак. Баронесса энергично закивала.

Лея снова перевела взгляд на розы. Она стеснялась смотреть Йохану в глаза.

— Да, я согласна, — чуть слышно промямлила она.

Йохан заулыбался и поцеловал ей руку. Баронесса захлопала в ладоши. Казалось, она была рада этому событию даже больше, чем жених.

— Что ж, давайте тогда обсудим наши дальнейшие действия, — Йохан снова сел на диван и взял чашку кофе. — Вот сейчас я бы выпил виски, несколько перенервничал.

Йохан и баронесса переглянулись и снова рассмеялись. Лея смотрела на то, как воркуют эти двое и чувствовала себя подарочной коробкой на витрине магазина. Сейчас ее удачно продали, и мама, как продавец, безумно рада, что сможет выкачать из покупателя больше и больше выгоды.

— Предлагаю пожениться в этом же месяце! Подготовка к свадьбе занимает столько времени, уж вам ли не знать, как далеко мы живем от всех модных домов, которые могли бы нам помочь с покупкой платья и организацией свадьбы. Нужно вызывать портного, меблировщика, швею, садовника… — она стала загибать пальцы.

— Придержите коней, дорогая моя, — Йохан снова одарил всех своей обворожительной улыбкой. — Боюсь, что прямо сейчас мы не можем пожениться. Я должен закончить кое-какие дела в своем особняке, к тому же мне надо съездить далеко на север, чтобы утрясти дела с наследством. Недавно умер мой прадед со стороны отца, а он был скряга еще тот. Только копил, и почти ничего не тратил. Я не собираюсь делиться нажитым со своим племянником, мне нужно думать о собственном наследии. Если мне удастся, а я в этом уверен, отвоевать большую часть наследства, то вернусь я еще более обеспеченным, чем есть сейчас. Денег много не бывает, правильно я говорю?

Господин Моррант взглянул на Лею, будто хотел, чтобы она что-то ответила на его вопрос. Но та лишь испуганно смотрела на мать.

— Хорошо, — баронесса, томно прикрыв глаза, обмахивалась веером. Ей вдруг поплохело. От мысли, что Лея станет частью одного из богатейших родов их страны, у нее поднимался жар. — Так, когда будет свадьба? Пока вас не будет, мы подготовим все по высшему разряду.

— Свадьбу запланируем на май, ровно через девять месяцев. Как раз закончится зима, и мы воздадим свои клятвы Господу в день, когда распустится вишня. Зреет новая жизнь, возрождается и моя семья.

— Ах, как романтично, — баронесса стала активнее обмахиваться веером.

— Все расходы вы записывайте, счета пересылайте мне, не скупитесь ни на какой мелочи. Моя невеста должны получить все самое лучшее.

Вдруг их прервала поступавшая в дверь служанка и сказала, что Леда разыскивает мать.

— Ах, извините, я пойду по делам, а вы тут пообщайтесь немного.

Уходя, баронесса похлопала Лею по плечу. Оставшись наедине, они оба замолчали. Йохан с интересом рассматривал Лею уже не в образе ребенка, а своей жены. Она казалась ему прекрасной: собранные в тугую высокую прическу длинные каштановые волосы, серые глаза и густые брови. Ее лицо было бледным, то ли от пережитого шока, то ли от природного малокровия. Тонкие полупрозрачные губы немного подрагивали. Лея не знала, что сказать и теребила пальцами лепестки одной из роз, которые все это время она держала у себя на коленях. Словно колючий щит, они защищали ее от жениха.

— Вам надо собраться с мыслями. Внезапная помолвка, конечно, вас удивила. Но, уверяю, я буду хорошим мужем, мое поместье — ничем не хуже вашего. А если вам чего-то будет не хватать, то я все устрою. Может, вас смущает, что я несколько старше, но поверьте, для юной девушки это, скорее, преимущество. Я знаю тех двух виконтов, которые наведываются к вам в гости. Да, они молоды и красивы, но их образ жизни… — он вдруг замялся. — Худших женихов даже представить трудно. Я обязательно предупрежу вашу матушку, чтобы она не вздумала выдавать старшую сестру за одного из них.

Лею несколько подкупило то, что он неожиданным образом решил позаботиться и о Леде тоже. Девушка, наконец, решилась поднять глаза на своего жениха.

— Я постараюсь стать вам хорошей женой.

Тут Йохан пересел на диван к Лее, взял ее ладонь и надел на указательный палец кольцо с брильянтом. Лея в изумлении смотрела на огромный, с рыбий глаз, искрящийся камень, который переливался всеми цветами радуги в тусклом отблеске свечей.

Йохан поцеловал Лею в лоб.

— Буду с нетерпением ждать нашей свадьбы, — сказал он.

* * *

Несмотря на то что женился Йохан на юной Лее, общества он искал все же людей своего возраста. Когда вернулся отец Лафонтен, они втроем с Йоханом и баронессой отправились на ужин. Дочерей не приглашали, и на весь этаж было слышно, как барон, приняв несколько большую, чем обычно, порцию виски радовался будущему зятю.

Лафонтены были знакомы с Моррантом уже очень давно. Барон знал, что в молодости между Йоханом и баронессой произошла несколько драматичная история: когда у нее встал выбор, за кого выходить замуж, она отдала свое сердце барону, а не Морранту, и нисколько об этом не пожалела. Хотя в молодости Йохан ей тоже очень нравился. Сказать по правде, баронесса и сейчас была хороша собой, она сохранила точеную фигуру, а легкие морщинки у глаз совсем не портили ее. Она будто не изменилась за последние двадцать лет. Барон же, в свою очередь, несколько располнел, но полнота эта скорее свидетельствовала о его достатке. Он был искренним и честным человеком, хотя и несколько беспардонным, а иногда и чрезмерно строгим.

Барон уже давно знал, что Йохану нужна молодая жена, и когда тот несколько оправился от потери бывшей супруги, то сам завел тему о новой женитьбе. Его дочерям уже исполнилось восемнадцать, и лучшего возраста для брака было не найти. Пристроишь одну, там пристроится и другая. Достаточно заключить один выгодный союз, и очередь за второй невестой из знатного семейства соберется до луны и обратно. Поэтому, можно сказать, что судьбы Леи и Леды были решены за их спинами очень и очень давно.

Троица праздновала помолвку, совсем позабыв о невесте.

Пока родители с Йоханом были в гостиной на третьем этаже, Лея, все еще не отошедшая от шока, сидела у себя в комнате и рассматривала подаренное женихом кольцо. Она сняла его с пальца и крутила в руках. Она понимала, насколько это дорогая покупка, что такое кольцо просто так никто вручать не будет. Господин Моррант, человек, который еще десять лет назад дарил ей кукол, сегодня преподнес ей обручальное кольцо. Она не заметила, как по ее щекам покатились слезы. Она не понимала, радоваться ей или нет. Все решено, и меньше, чем через год, она переедет к нему. Как хорошо, что свадьбу немного отложили! У нее будет время, чтобы привыкнуть к своему новому статусу и примириться с переменами.

Вдруг она заметила, как в ее спальню заглянула Леда.

— Я еле выпроводила этих виконтов. Боже, какие они мерзкие. Меня от их пошлых шуточек уже тошнит, — она прошла в комнату и уселась рядом с сестрой. — Все волосы пропахли табаком. Завтра настоятельно попрошу маму больше их не звать. Если она захочет выдать меня за кого-то из них, я убегу из дома.

Тут Лея не выдержала. Она упала лицом сестре на колени и расплакалась. Кольцо выпало у нее из рук. Леда уже поняла, что произошло, ей не требовались разъяснения. Она взглянула на брильянтовое кольцо, укатившееся под тумбу. Она погладила Лею по волосам.

— Однажды это должно было случиться. Помнишь, как в детстве мы придумали, что приедут два принца, тоже братья, и мы поженимся в один день и будем жить двумя семьями в огромном доме. Но увы… — она горько вздохнула. — Мама привела нам принцев, которые оказались омерзительными свиньями. Я, пожалуй, в монастырь.

Лея немного успокоилась и даже слегка улыбнулась. Если бы не сестра, ей не у кого было сейчас искать поддержки.

— И я должна тебе кое-что сказать.

Лея вопросительно посмотрела на сестру.

— Когда увидела, что мама ведет именно тебя на встречу с господином Моррантом, в глубине души я обрадовалась, что меня сейчас эта участь миновала. Как мне повезло, что он выбрал тебя, а не меня.

— Но почему? — спросила Лея. — Ты же всегда была от него в восторге, мы вместе принимали от него подарки в детстве и играли в догонялки. Ты называла его «любимым дядей».

— Я до ужаса, до чертиков, не хочу замуж. Когда говорила про монастырь, я не шутила.

Леда замолчала и удрученно повесила голову. Казалось, ее душу тоже что-то гложет, но она не готова сейчас об этом рассказать.

— Какой тебе монастырь? — улыбнулась Лея. — Ты там всех на уши поставишь, начнешь командовать, и они отошлют тебя домой.

Девушки рассмеялись, затем обнялись и еще долго сидели, прижавшись друг другу, слушая, как наверху пируют их родители, радостно отмечающие успешную помолвку.

Глава 2

Черный лес, окружавший угодия Лафонтенов, пользовался дурной славой среди крестьян, которые в то же время почитали это место как божество. Уж сколько было слухов, как там пропадают люди, которых не находят ни живыми, ни мертвыми. Каждый крестьянский ребенок знал, что там водится всякая нечисть: демоны, привидения и даже русалки. А русалок местные особенно боялись, хотя, сказать по правде, никто ни разу ни одной не видел. Но, может, без вести пропавшие как раз и встретили их в лесу? Потому и не вернулись.

Маленьких детей в деревне всегда пугали русалками. Если не будешь спать, из-под кровати выползет русалка и украдет тебя! Если не будешь есть, приплывет русалка и откусит тебе язык! Если пойдешь гулять в Черный лес один, то… И так понятно, что с тобой произойдет.

Страшные сказки о русалках были лишь частью местного фольклора, и никто особо не думал, откуда он взялся, и где растут корни абсурдных страхов. Мало того, здравомыслящий человек, который не верит в магию, явно задумался бы, как может напасть на спящего в кроватке ребенка русалка, если у нее хвост и она, по мифам, живет только в воде? Как она до него доберется? Но логика не играла никакой роли. Местные любили и боялись персонажей сказок, и передавали страшные истории из поколения в поколение. Несмотря на то что не было ни единого доказательства, что русалки в этой местности все же водятся, вера в них подкреплялась поистине каким-то волшебным образом. Людям просто нравилось, что именно их Черный лес и Лазурное озеро имеют мистическую славу, а правдивы слухи или нет — неважно.

Каждый житель деревни был по-своему связан с русалками. И молодого крестьянина Ганса объединяло с мифами об озерной нечисти гораздо больше, чем он себе представлял.

Это был один из тех вечеров, когда после полуденного летнего зноя, нещадно жарившего поля, и тяжелой физической работы — сейчас как раз пришла пора собирать пшеницу, — когда уже не хотелось никаких танцев и прогулок с девушками, а только прийти к себе в избу, рухнуть на лавку и заснуть мертвым беспробудным сном от усталости, чтобы на следующее утро встретить такой же трудный день.

Ганс не чурался физической работы, он был буквально создан для нее — высокий рост, широкие плечи, сильные ноги и мускулистые руки делали его очень ценным работником. Он таскал мешки с зерном и мог полоть без устали по несколько часов. Если бы его запрягли в плуг вместо лошади, он мог бы вспахать поле сам без посторонней помощи. Работа отвлекала его от дурных мыслей и не позволяла слишком расслабляться. В его простой крестьянской жизни многое не давало ему покоя, а трагические события в семье лишь пошатнули его состояние. Дед Густав постоянно ему твердил, что пора бы жениться, ведь с женой работать и копить добро будет проще, а когда дети пойдут, то станет еще легче с помощниками. Дед, конечно, был прав, но Ганс все никак не мог определиться с невестой. Девушкам он внешне нравился, но их родители не особо были к нему расположены. Да, парень хороший, но вот семейка у него — бедовая. Дед Ганса по молодости слыл дебоширом, ходили слухи о его разбойничьем прошлом, будто он орудовал в шайке, нападал и обворовывал деревни. Но сам дед об этом никогда не рассказывал. Родители Ганса, и отец, и мать, в прошлом году один за другим умерли от чахотки, которая внезапно вспыхнула в их местности, причем быстро появившись, она так же быстро сошла на нет, унеся с собой несколько десятков жизней.

Дед портил репутацию Гансу не только своим шальным прошлым, он и в настоящем был той еще проблемой. На старости лет у деда, похоже, помутился рассудок, ему везде мерещились русалки, он боялся спать в темноте, будто бы одна из них обязательно выскочит из-под кровати и растерзает его. Когда Ганс был маленьким, дед, конечно, рассказывал ему о русалках и постоянно твердил, что он лично видел эту нечисть, которая напала на него и пыталась убить. Дед сражался с ней и победил — а в качестве трофея он срезал с русалки хвостовой плавник. К сожалению, от этогохвоста остались лишь хрящики, которые еле держались и готовы были рассыпаться в труху. Дед покрыл их лаком и пытался склеить. Получившуюся поделку он повесил на стену над кроватью.

— Зачем ты держишь эту дрянь у себя под носом? — спрашивал деда Ганс, когда старика в очередной раз мучили кошмары. — Сожги и станешь спать спокойно. Даже мне боязно находиться под этим огромным хвостом, будто ты его не с рыбы добыл, а стянул с какого-то морского дракона.

Дед лишь молчаливо кивал, но отказываясь избавиться от добычи. Этот плавник, а Ганс считал, что это никакой не плавник, а просто самоделка из костей курицы или какой-то крупной рыбы, типа форели или карпа, но не спорил с дедом. Если ему нравится верить в эти сказки — пожалуйста.

Однажды долгим зимним вечером, когда за дверью выла вьюга и снег хлестал в заколоченные окна, пробираясь сквозь щели, Ганс от нечего делать коротал время в компании деда. За повседневными разговорами тот в очередной раз начал вспоминать о русалках. Но тут в его рассказ добавились неожиданные подробности.

— … и она как накинется на меня! Вроде женщина, а силища у них — ух! — дед Густав занес кулак над головой. — Ты обязательно носи амулет, которую я тебе сделал. Не слушай этих святош из монастыря, только чешуйка защитит тебя от русалки. Она увидит ее и поймет, что ты — тот человек, который справился с одной из них, что с тобой нельзя иметь дела.

— Какого дела? — равнодушно спросил Ганс, который просто пытался поддержать разговор. Он прихлебнул разбавленной медовухой, и по телу разлилось приятное тепло.

Дед вдруг замолчал. Это было на него не похоже. Обычно он был готов часами говорить о русалках, если его вовремя не заткнуть.

— Ты, внучек, слушай меня внимательно. Эти твари, они ведь не только нашего брата топят, убивают. Они еще и насильничают.

Ганс прыснул от неожиданности, и медовуха разлилась ему по подбородку.

— Чего? Ты сам-то откуда знаешь? — он с подозрением прищурился и посмотрел на деда.

— А вот знаю, — ответил дед, прищурившись в ответ. — Не могут они своих детей иметь. Приходится воровать детин да заманивать брюхатых баб к себе в логово.

Ганс помотал головой, словно родитель, который слушает очередные небылицы своего несмышлёного ребенка, и отправил деда спать.

Несмотря на скепсис в отношении дедовых рассказов и таинственного плавника, висевшего у них в доме, Ганс носил на шее амулет в виде русальей чешуйки. Дед просил носить это как оберег от русалок, но по факту, он стал для Ганса просто необычным украшением. Чешуйка действительно была особенной: она переливалась на солнце бело-розовым перламутром, а в свете луны темно-синим. Ганс всегда перед сном любовался, как чешуйка сверкает и меняет свой цвет в бликах от каминного огня. Амулет был его единственным сокровищем, хотя даже тут Ганс не верил, что он и вправду с русальего хвоста, но какая-то удивительная притягательная красота этой вещицы заставляла его буквально холить и лелеять дедов подарок.

Дед активно настаивал на женитьбе Ганса, но при этом распугивал всех возможных невест. Стоило какой-то девушке проводить Ганса до дома, как тот выскакивал и начинал рассказывать про плавник, как он отважно сражался с безумной злобной русалкой, которая оставила ему шрам на груди (огромный рваный шрам от шеи до пупка у него и вправду был), и что им всем нужно вести себя осторожно, чтобы не попасть в лапы водяных демонов. Невесты пугались, и когда слава о сумасшедшем дедуле уже обошла всех, над Гансом и его родственником стали посмеиваться. Чем сильнее прогрессировало безумие деда, тем меньше хотелось Гансу вообще кого-то приводить. В глубине души внук жалел деда, даже допускал, что в молодости старик столкнулся в лесу с чем-то страшным, но в то же время нечаянно думал о том, что если бы деда не стало, и поскорей бы это произошло, то его жизнь наладится. Эти мысли мучили его, и он исправно посещал церковь по воскресеньям, чтобы излить душу святому отцу. Священник отпустил ему грех, но предостерег от веры в демонов и чтобы тот перестал носить языческий амулет. Никакие суеверия не защитят от зла, а вот распятие — вполне себе. Но Ганс все равно не решался променять одно на другое.

Было у Ганса еще увлечение, которое никто не разделял. Его манил Черный лес. Дед, местный старожил, еще до того, как лишиться рассудка обучил внука всем тайным тропам и секретам, как не заблудиться в лесу. Несмотря на то что Ганс в основном работал в поле и ухаживал за скотиной, он частенько уходил в непролазную глубь мрачного бора, добираясь до одного из берегов озера. Там он любовался закатами и в теплое время года даже купался. Несмотря на запруженность и болотистость, местами вода у берегов все же была чистая, так и маня освежиться после тяжелого трудового дня.

В тот теплый летний вечер Ганс, как обычно, пришел на свое место, чтобы искупаться. Он снял рубаху и хлопковые штаны и нагишом зашел в воду. Черные водоросли приятно щекотали ему щиколотки. Вокруг пальцев ног сновали маленькие рыбки. Ганс присел на корточки, чтобы рассмотреть их поближе. В лучах закатного солнца их маленькие чешуйки переливались таким же перламутром, как и амулет у него на шее. Тут Ганс взглянул вдаль и оторопел.

На противоположном берегу озера, спрятавшись в камышах, торчала голова девушки. Она была по шею в воде и немигающим взглядом сверлила Ганса. Ее волосы, какие-то склизкие на вид, будто она намазала их маслом, лоснились и немного вились. Два бездонных зрачка вперились в Ганса, и тот вдруг почувствовал, что не может пошевелиться. Отвлекла боль в ноге: кто-то его кусал. Он посмотрел вниз и увидел, что на колено сел огромный комар.

Прихлопнув насекомое, Ганс снова стал высматривать заросли камыша в поисках девушки, но там уже никого не было. Он схватился за амулет и подумал, что лучше бы действительно носил распятие, чем эту бесполезную ерунду. Образ девицы не шел у него из головы, он покрутился в ее поисках, но она словно растворилась в водах озера так же внезапно исчезнув, как и появившись. Ганс хотел было сплавать поискать ее, но не решился. Какая-то неведомая сила будто останавливала его, не давая делать и шага вперед вглубь.

Ганс вышел из воды, оделся, сел на траву и еще долго смотрел в камыши на противоположном берегу, где впервые увидел незнакомку. Он все крутил в руках амулет, размышляя о том, кто это была такая, и не привиделось ли ему.

Глава 3

Лея верила в мистику и сверхъестественное не меньше, чем крестьяне. Она считала, что раз мифы и сказки так долго живут, значит, что-то обязательно должно в них жизнь поддерживать. Она верила в домовых, ангелов и демонов, фей и, конечно, в русалок. От старой кухарки Лея услышала историю о крестьянке Ингрид, которая сошла с ума в день Святого Беатриса и убежала в лес, где бесследно исчезла. Лею так впечатлил этот рассказ, основанный на реальных событиях, хотя уже никто об том происшествии не вспоминал, и девушка постоянно крутила в голове подробности жуткой истории, и ей самой становилось страшно. Она представляла себя на месте несчастной Ингрид, будто бы это она, Лея, стоит по горло в непроглядной тьме воды, по горло, и что-то жуткое поднимается из глубины и тянет ее ко дну, где она задыхается и погибает. Девушка пыталась представить эту ситуацию посекундно, а жуткий монстр, который уволок Ингрид, виделся ей бестелесным злым духом, который решил за что-то несчастную крестьянку наказать. Лея все никак не могла отделаться от страшных мыслей, но зато эти думы отвлекали ее от ожидания предстоящей свадьбы. Сказать по правде, она вообще старалась о Йохане не думать. Она отталкивала от себя это настолько далеко, насколько могла. Матушка-баронесса целиком взялась за подготовку церемонии, она на неделю уезжала из дома, чтобы вернуться с коробками дорогих сладостей и обрезками тканей, среди которых нужно выбрать материал для подвенечного платья и фаты. Лея тыкнула наугад в один из образцов, и баронесса, довольная, одобрила ее выбор.

Повседневная рутина поместья никак не изменилась после объявления помолвки. Все так же Лафонтены каждое утро собирались к завтраку: они пили молоко или травяной чай, ели свежие яйца, кашу, пироги, обсуждали планы на день. Обычно важные вопросы проговаривали родители, а дочери только слушали. Они разговаривали друг с другом на своем, ментальном, языке: взглядами, жестами, междометиями. После еды все расходились по делам: барон занимался экономикой поместья и помогал крестьянам решать их проблемы с хозяйством, баронесса писала приглашения на свадьбу и зазывала известных кутюрье и швей, которые бы смогли заняться дорогим заказом для особенного бракосочетания.

Леда, старшая сестра, проводила дни за вышивкой и прогулками по поместью. Лея же предпочитала уходить подальше. Она брала с собой корзинку с перекусом, интересную книгу и шла куда глаза глядят. Лея хорошо знала географию владений Лафонтена и даже сама иногда ходила в пресловутый Черный лес. В детстве один лесник научил ее паре тайных троп, которые выводили ее напрямую к берегу озера: дикому, но живописному. Там она летом коротала время до полудня, валяясь на траве в тени деревьев и вдыхая прохладный ветер, гуляющий по озеру. Эти одинокие часы, проведенные лишь вместе с книгой и вкусной булочкой воодушевляли ее и заметно отвлекали от невеселых мыслей. Лея много размышляла о своем будущем, о том, как сильно изменится ее жизнь меньше чем через год. Уже следующим летом она станет женой господина Морранта, будет носить его фамилию и будет хозяйкой его дома. Может, оно и к лучшему? Нельзя же всю жизнь быть маленькой девочкой, которая беспрекословно слушается маму с папой. А кого ей потом слушаться? Мужа? Наверное, да. Поменяется только место жизни и окружение, но суть останется прежней. Лея думала, как хорошо бы стать в будущем такой, как ее мама. Баронессе вроде бы в радость все эти хлопоты с поместьем и детьми, она любит мужа и искренне боготворит место, в котором живет, несмотря на то что это отсталая глушь.

Лея думала и о своей сестре. Ей было безумно грустно ее оставлять здесь одну. Пускай они и проводили иногда время порознь, как сейчас, но никогда не разлучались больше, чем на неделю. А теперь она не будет видеть ни сестру, ни родителей месяцами… Лея вдруг поняла, что к книге она так и не притронулась. Она уже больше часа лежала на расстеленном на траве теплом пледе и смотрела вверх, на мерно раскачивающиеся кроны деревьев. Вдруг ей пришла в голову идея сходить к утесу. Она там однажды была, дорогу вроде помнила: надо идти вдоль берега озера, и через пару сотен метров выйдешь в нужное место.

Утес был для крестьян особым уединенным уголком. Туда под вечер частенько наведывались парочки, которые боялись идти в лес, а побыть где-то наедине очень хотелось. Утром там точно никого не будет: все работают в полях. Но самое главное, с высоты открывается чудесный вид на летний лес, и огромное озеро разливается, как на ладони. Когда еще у нее будет время попасть туда?

Приободрившись от своей затеи, Лея собрала коврик, сложила в корзинку и двинулась в путь. Вскоре она поняла, что идти к утесу в ее наряде было не лучшим решением. Платье с широкой трехслойной юбкой, постоянно цеплялось за ветки, будто лес сам не хотел пускать девушку вглубь. Пару раз она споткнулась о корни и поняла, что испортила свежий лак на туфлях.

«Мама меня убьет», — подумала Лея, но продолжила путь. Отступать было бессмысленно, раз урон уже нанесен. Хуже не будет.

Дорога казалась бесконечной. Хотя Лея и видела постоянно справа от себя ровную гладь озера, ей все равно казалось, что она идет слишком долго. Неужели она перепутала, и утес не в этой стороне? Однако вскоре она начала подниматься. Уровень воды опустился, а гора возрастала. Деревья поредели, и уже гораздо больше света стало проникать в лесной массив, оттого по краям утеса росло очень много ярко-зеленых кустов с черными ягодами.

Лея посмотрела под ноги и увидела одиноко растущий ландыш. Она наклонилась, чтобы сорвать его, но передумала. Посмотрев по сторонам, она поняла, что идет все же в верном направлении. Наконец, она вышла на утес и подошла к обрыву. Пара гигантских сосен служили оградой, за которыми гора резко обрывалась, поверхность озера находилась примерно в тридцати метрах внизу. Аккуратно вытянув шею, Лея, боясь упасть, подошла к кромке утеса. Она придерживалась за ствол сосны. Вдруг на нее подул сильный холодный ветер. Она придержала прическу, и тут взгляд ее зацепился за еще один ландыш, растущий у корней сосны.

«Как странно», — подумала она и оглянулась. Вся поляна утеса была покрыта белыми маленькими цветами, которые, как сорная трава, заполонили все тенистые прохладные уголки.

Неожиданно из веток сосны с шумом выпорхнула маленькая птица и пролетела у Леи над головой. Испугавшись, девушка рефлекторно дернулась в сторону обрыва. Тяжелая корзина с едой и одеялом потянула Лею вниз, она потеряла равновесие и начала падать. В попытке схватиться за какую-то опору, девушка упала на колени, но тут же поскользнулась туфлей на ландышах, и одной ногой повисла над бездной. Тело одеревенело, в лицо ударило жаром. Лея хваталась за траву, но та сразу рвалась в ее пальцах. Она сбросила тяжелую корзину вниз, и та упала в воду, несколько раз ударившись об острые камни, торчащие из стены утеса.

«Это конец», — только успела подумать Лея, как внезапно поняла, что не может подтянуться и вылезти на поляну. Тяжелая юбка тащила ее вниз, а туфли беспомощно скользили по каменной глыбе, где не за что было зацепиться.

«Нет-нет-нет!» — горло онемело, у нее не было сил кричать и звать на помощь. Какая-то ее часть понимала, что здесь, на утесе, утром никого нет и быть не может. Никто ее не услышит и не увидит. Лея предприняла еще одну попытку подтянуться, и, наконец, ухватилась рукой за корень дерева, как вдруг тот с треском рассыпался.

Лея сорвалась в пропасть. Пролетев пару метров, она смогла ухватиться за торчащий из стены камень, но от испуга и утомления уже не смогла на нем долго продержаться. Проклятое платье из тяжелой ткани, надетое на подъюбник из китового уса, нанизанного на железные обручи, тянуло и тянуло ее вниз, будто она преступница, обреченная на казнь. Сил держаться, а тем более поползти наверх уже не было. Лея аккуратно наклонила шею, посмотрела вниз, и у нее закружилась голова. Она запаниковала и начала плакать. Наконец, она попробовала закричать, но вышел какой-то хрип.

«Может, получится, спуститься к воде, и там доплыть до берега», — подумала она, решив, что это единственный путь к спасению.

Нащупав под ногой выступ, она сделала шаг вниз. Получилось! Носок устойчиво стоял. Теперь вторую ногу надо поставить на опопру. Снова успех! Лея уже успела обрадоваться, но следующий этап спуска оказался для нее роковым. Туфля снова соскользнула с камня, который выскочил из породы и упрыгал вниз по склону. Лея стрелой рухнула в пропасть. В то мгновение она не успела даже ни о чем подумать. Только что она держалась за утес, а теперь она падала в холодное озеро. Внезапное соприкосновение с водой Лею сразу отрезвило. Боль от удара спиной разошлась по телу, она всплыла на поверхность, хватая ртом воздух. Она снова попробовала закричать, но и теперь из горла рвались лишь нечленораздельные звуки.

Лея в панике мотала руками, пытаясь задержаться на поверхности воды, и теперь, когда она чудом не разбилась о камни под утесом, юбка платья пропиталась водой и теперь стала в три раза тяжелей. Ноги и поясница девушки были словно облиты свинцом. Усиленно напрягая конечности, она попыталась поплыть, и это у нее даже получилось, но эта треклятая юбка! Лея начала тонуть, каждое движение, каждый взмах руки и ноги отдавался болью в мышцах, она еле-еле находила в себе силы плыть дальше. Вот там, кажется, видна узкая линия болотных кустов, нужно до них добраться! Обязательно нужно! О, как же не хочется умирать! Черный лес, утес и берег озера то появлялись у нее перед глазами, то их застилала мутная стена воды. Еле-еле в последних попытках удержать лицо на воздухе, Лея сделала рывок и выплыла. Но тут же силы ее оставили, юбка, будто набитая огромными камнями, утаскивала ее на дно. Лея подумала об Ингрид. Что она тоже станет легендой, как та крестьянка. Что она тоже умрет страшной смертью. Вода залилась в рот, озеро проникало в легкие, смешивалось с кровью. Лея уже не могла дышать. Она видела, как пузырьки воздуха поднимаются вверх, в то время как она, молодая и цветущая, отправляется вниз, в эту топь, где ее никто никогда не найдет.

«Красиво», — подумала девушка, увидев, как солнце играет на поверхности воды, широкими волнообразными бликами просвечивая лучи сквозь озерную гладь.

Вдруг Лея почувствовала, как что-то, будто бы человеческие руки, схватили ее за талию. Они обхватили ее тонкое тельце и понесли куда-то быстро-быстро. Через мгновение ее лицо подняли над водой, и она, наконец, смогла заглотить воздух. Лея ничего не видела и не понимала, кашель драл ей горло, глаза слезились, отяжелевший мокрый корсет прилип к груди и душил, не позволяя надышаться. Она думала, что умерла, но эта боль, ужасная мука, вернула ее к жизни.

Неизвестный спаситель грубо выкинул ее на песок. Лея разлепила глаза, но все равно ничего перед собой не видела, только черный человеческий силуэт. Вдруг она услышала, как рвется ворот платья, затем узнала треск разрывающегося корсета. Две большие холодные, как смерть, ладони сложились у нее под шеей и принялись резкими движениями давить ей на грудную клетку. Раз-раз, жим, раз-два, жим, раз-раз, жим. Вдруг Лея почувствовала, как твердый комок подкатил к гортани, она выплюнула огромный шар озерной воды и откинулась на песок, жадно хватая ртом воздух. Еще какое-то время она лежала, пытаясь прийти в себя. Она перекатилась на бок и еще долго-долго хваталась руками за разболевшееся горло, которое саднило огнем. Обессиленная, дрожащая от холода и усталости, Лея смогла сесть и, наконец, оглянуться. Человека, который ее спас, нигде не было.

Лея подползла к воде и осмотрела себя. В отражении она увидела изможденное, синее лицо. Прическа ее свалялась, волосы клоками висели в разные стороны, пропала одна золотая сережка, которую ей дарил Йохан на прошлое день рождения. Ворот платья был грубо порван, дорогой корсет из китового уса разодран надвое. Носить его уже не получится.

Шоковое состояние начало постепенно отпускать, и Лея подумала, как ей добраться домой, не привлекая внимание. Туфли утонули в тот момент, когда она падала с утеса. На ногах теперь были только тонкие шёлковые чулки. Придется идти босиком. А что делать с платьем? Конечно, ей спасли жизнь, но как ей добраться домой с таким декольте? Стыдоба, крестьяне еще подумают чего неприличного. Лея схватилась за разорванное платье, как могла, сцепила за рюшечки куски корсета и в таком виде, босая, растрепанная, едва живая, отправилась вглубь леса, чтобы вернуться домой. Ноги ее тряслись от усталости, мышцы отказывались шевелиться. Болело все тело, а внутри, под ребрами жгло напалмом, будто Лея проглотила горячий уголь из камина. Почти у каждого дерева она останавливалась и переводила дух. Проклятый рваный корсет постоянно расстегивался. Лея уже думала выкинуть его и пойти спокойно, но вдруг ее увидят такой полуголой. Нет, нельзя. До дома осталось не так долго. В лесу, без солнца, в густой тени деревьев, одетая в мокрое тяжелое платье, с которого все еще бежала вода, Лея стала замерзать. Ее начало знобить, и каждый шаг давался теперь с трудом. Босыми ногами она едва справлялась с тем, чтобы не наступить на острую шишку или упавшую ветку с иголками. Она боялась, что может потревожить ядовитую змею.

В тот момент Лея даже не думала о своем спасении, она хотела просто дойти до дома и согреться, забыть обо всем, что сегодня произошло и никогда не вспоминать.

Наконец, она увидела впереди за деревьями мельницу. Она выбралась из леса! Она жива после падения с утеса! Сил вдруг прибавилось, и она побежала вперед. Удивленный мельник увидел, как баронская дочка в странном виде и с безумным лицом вышла из леса и бегом устремилась в сторону особняка.

Лея добежала до дома, прошмыгнула через ворота для прислуги и прошла в летний сад. Там на качелях в беседке сидела Леда и вышивала.

— О, Лея, я уж думала идти тебя искать. Ты не явилась к обеду… — Леда отложила шитье и уставилась на девушку. — Что случилось?

Вместо ответа, Лея разрыдалась, упала к сестре на колени и тут же лишилась чувств.

* * *

Лея не знала, сколько дней провела в беспамятстве. Когда сестра позвала мать и местного доктора, ее тут же с помощью слуг отнесли наверх в комнату. Служанки помогли раздеть госпожу, ледяные руки и ноги ей оттирали горячим жиром, камин в комнате растопили так сильно, как не топили даже зимой. Лею то бил озноб, то становилось безумно жарко. Она не понимала, что происходит вокруг, лишь ненадолго возвращаясь в сознание, чтобы через несколько минут снова впасть в беспокойный рваный сон. Она слышала, как баронесса плакала где-то рядом и говорила: «Бедная моя девочка, бедная моя, Господи, помоги». Леда гладила сестру по рукам и тоже нашептывала молитвы.

Родня дежурила у постели девушки круглые сутки, доктора тоже попросили жить в их доме, пока больной не станет лучше. Баронесса опасалась за здоровье дочери, еще никогда она не видела такой тяжелой горячки. Лея отказывалась есть, лишь только на четвертый день удалось впихнуть в нее ложку куриного бульона. За эти четыре дня у четы Лафонтенов прибавилось на голове седых волос.

Родители расспрашивали Леду, как она нашла сестру, что с ней могло произойти, почему на ней рваное платье, вдруг кто-то посягнул на ее честь. Леда, конечно, не знала ответов на эти вопросы, она сама любопытствовала и ждала, когда сестра придет в себя. Вряд ли кто-то на нее посягнул, она небось лазила непонятно где в Черном лесу. Леда всегда считала и прямо говорила младшей, что эти похождения не кончатся ничем хорошим. Нечего девушке из приличной семьи и дорогой одежде делать во владениях лесника (по человеческим представлениям), или, как сказали бы крестьяне-старожилы, во владениях водяного. Леда вообще не любила все связанное с живностью, с природой. Ее устраивала более-менее стерильный быт в особняке, и она ни за что не могла представить себя за дойкой коровы или работницей на сенокосе. В Черный лес, а тем более к озеру, она никогда не ходила и искренне боялась бора, который все остальные, скорее, обожествляли и восхищались его природной мощью. Благодатное, чистое место — Черным не назовут. Это был ее главный аргумент против соседства с лесом. Но Лея была в этом вопросе противоположностью сестры. Если кормление свиней вызывало у Леды отвращение, то Лея в детстве, наоборот, ходила ко всем крестьянам, кто держал скот и напрашивалась в гости. Она пробовала доить корову, принимала роды у собаки, и даже ребенком ходила с лесником ловить рыбу в озере.

Но сейчас это не имело значения, сестра попала в беду, и ей ничем не помочь. Доктор сделал все, что мог. Теперь нужно ее отпаивать и согревать, организм Леи должен сам справиться с болезнью. Либо так, либо придет конец.

Благо молодость сыграла свою решающую роль, и на пятый день горячка Леи отступила.

Когда баронесса увидела дочь, сидящую на кровати и в прострации смотрящую в окно, где раскачивался под ветром пресловутый Черный лес, она радостно прыгнула обнимать Лею. Она расцеловала дочь и заплакала от счастья, как она за нее переживала, не описать словами! Они с папой ночи не спали, стояли подле нее, следили за каждым вздохом, чтобы вовремя позвать помощь.

Лея слабо улыбнулась и сказала, что ей уже лучше.

На седьмой день девушка встала с постели и почувствовала себя заново родившейся. Служанка принесла ей мятного чаю и хлеб с маслом на завтрак. На фарфоровой кружке были нарисованы ландыши. И тут словно молния ударила в голову. Она все вспомнила! Как пошла на утес, как птица напугала ее, вылетев из дерева, и потом корзина с едой потащила ее вниз, и как она поскользнулась туфлями на цветах и упала с утеса, как она тонула! Как она УТОНУЛА. Она УМЕРЛА.

Но ведь Лея сейчас дома, в своей комнате, в окружении знакомых вещей.

«Господи, я жива», — прошептала она и закрыла лицо руками. Этот ужасный безумный сон, наконец, закончился. Лея не помнила, как добралась до дома, ноги сами несли ее, а что было потом, она тоже не понимала. Видимо, купание в холодной воде и долгая прогулка в сыром платье подкосили ее. Но как она выбралась из озера? Кто-то помог ей, вытолкнул на сушу и привел в чувство. Может, это был лесник? Но как он оказался посреди озера в тот момент? Лея не видела лодок, озеро было гладким и пустым. А на песке, куда ее выбросили, не было следов ног, только ее собственные босые отпечатки. Существо будто появилось из воды и ушло в воду обратно, оно сжалилось над ней и захотело спасти. Если бы не этот неизвестный, не лежать Лее сейчас в мягкой, теплой постели с фарфоровой кружкой, она бы в эту минуту гнила где-то на дне озера, а ее плоть поедали рыбы. Девушку передернуло от этих мыслей, и она зарылась в одеяло. Пока что она не будет никому рассказывать о своем спасении, объяснит, что выплыла сама. Лея все еще не знала, с чем именно она столкнулась в момент своей погибели, пускай это будет пока ее личным секретом. По-хорошему нужно это существо отыскать и как-то поблагодарить. Она придет снова на пляж, когда окрепнет, и принесет туда гостинцы.

Лея думала, что положить в подарок таинственному существу, что оно ест и как вообще выглядит, и сама не заметила, как опять уснула.

Глава 4

Семейство Лафонтен после чудесного и долгожданного выздоровления Леи решило отпраздновать это событие. Для крестьян накрыли в саду перед поместьем огромный стол с разными вкусностями, а сами Лафонтены ужинали у себя в доме в главной зале. На угощение были приглашены все жители деревни, не забыли и про монашеский орден, который заметно поредел за последние пятнадцать лет, и вместо тридцати монахов там осталось всего лишь семеро. Кто-то умер, кто-то перешел в другой приход, кто-то разочаровался в службе и навсегда покинул эти места.

Один из оставшихся монахов, настоятель — святой отец Вергий, примерно сорока лет, был в последние годы семейным духовником Лафонтенов. Он исповедовал и отца, и мать, дочерей их тоже учил уму-разуму. Разнообразного жизненного опыта у Вергия была не слишком много, зато он отлично знал Святое Писание и в любой сложной ситуации, когда мудрый ответ не шел на ум, он мог вести беседу цитатами из священной книги и притч.

Вергия часто приглашали на обеды к Лафонтенам, поэтому он знал примерно все, что происходит в их семье, все новости и слухи. Мало того, священник служил в какой-то степени звеном между крестьянами и знатью. Вергий рассказывал о делах в деревне, о каких-то мелких, но иногда важных событиях, которые крестьяне не считали нужным доносить до хозяев. В свою очередь, Лафонтены всегда прислушивались к словам и мнению монаха — человек божий плохого не скажет.

В тот день отец Вергий, конечно, присутствовал у Лафонтенов за праздничным обедом. Им щедро налили вина, а на столе стояла свежая дичь: жареный заяц, куриные голени, много овощей и фруктов, скоро должны были подать и десерт. Вергий уже знал, что одна из дочерей барона, Лея, скоро выходит замуж за богатого и влиятельного графа Йохана Морранта.

Лафонтены мирно беседовали, и когда обсуждение насущных приятных новостей, таких как помолвка и выздоровление Леи, были исчерпаны, Вергий решил перевести тему.

— Как вы знаете, два месяца назад скончался отец Серванас, мой предшественник. Он жил здесь много лет и был для меня как родной отец, когда я, юный и неопытный, приехал в орден, — сказав это, Вергий сложил ладони перед собой и быстро произнес молитву за упокоение души отца Серванаса.

— Да, — сказал барон, — я до сих пор скорблю о его смерти. Замечательный был человек, он венчал меня с женой и крестил наших дочерей. Предлагаю почтить память отца Серванаса.

Все, и Лафонтены, и монах, подняли бокалы и в тишине отпили вина.

— Мне приятно слышать, что вы тоже столь высокого мнения о моем наставнике. Но я хотела поведать вам кое-что другое.

Лафонтены, Лея и Леда отложили вилки и ножи, и с удивлением и любопытством посмотрели на священника.

— Прошло уже сорок дней, его душа отошла в Рай. Поэтому считаю, что могу поведать вам о необычной истории, которую отец Серванас рассказал мне перед кончиной. Он молчал об этом почти семьдесят лет, и вот на смертном одре решил, что хранить эту тайну уже нет смысла.

— Даже страшно стало, что там такое с ним могло случиться, — с легкой улыбкой произнесла баронесса. — Если это произошло в его молодость, я уверена, что в таинственной истории замешана какая-нибудь хорошенькая девица.

Лея и Леда переглянулись и тоже заулыбались.

— И да, и нет, — загадочно произнес отец Вергий.

* * *

Отцу Серванасу, тогда еще совсем юному послушнику двадцати лет, была доверена непосильная задача. По воскресеньям, когда наплыв прихожан был особенно велик, и к ним в монастырь выстраивались очереди, чтобы пройти помолиться в небольшую часовню. Там же, в небольшом уголке, находилась и исповедальня. Тогда наставник Серванаса то ли заболел, то ли отправился по важному делу в столицу, и исповедовать прихожан пришлось неопытному послушнику, который понимал в этой жизни только, как сажать картошку и драить монастырский пол. Остальные монахи в тот день тоже куда-то разбежались, оставив юношу один на один с мирскими проблемами крестьян. Ох, ну что за темные люди! Мало то, что придумывают себе грехи из какой-то ерунды, а то вообще приходят, чтобы попросить амулет от сглаза или оберег для домового.

Исповедовав десяток человек, Серванас ощутил жуткую усталость. Он не знал, что советовать этим людям, они выливали на него такие сложные проблемы, такие неразрешимые конфликты, что тут только мудрый царь Соломон справится (а может, это непосильно даже ему). В итоге почти всем он отвечал: «Молитесь три раза в день, сделайте пожертвование монастырю, читайте такой-то и такой-то псалом». Как ни странно, этих пространных рекомендаций всем прихожанам было достаточно. Они искренне благодарили Серванаса, будто юноша только что спас им жизнь. Возможно, в момент обсуждения затруднительной ситуации кому-то из них приходила мысль, как ее разрешить. Потому что только в доме Божьем голова, наконец, светлеет и все становится очевиднее. Советовать что-то мужчинам было проще, чем женщинам. Девицы приходили с двумя вопросами: либо просили Господа наколдовать им хорошего мужа, либо жаловались, что никак не родятся дети. Что мог знать об этом Серванас? Ничего. Каждой девице и женщине он советовал псалмы и верить в то, что желаемое обязательно к ним придет, если они будут целомудренно себя вести.

Почти до вечера уставший от чужих проблем Серванас выслушивал монологи крестьян об их тяжелой жизни и философских вопросах, которые иногда нет-нет да и посещали темные неграмотные головы.

Последней пришла старуха. Серванас помнил эту женщину: она с мужем всегда жила в поместье, знала Черный лес как свои пять пальцев. Кажется, у них была дочь, с которой произошла какая-то нечистая история.

— Святой отец, я согрешила.

— Поведайте свои грехи, и Бог простит вас.

Старуха горько вздохнула.

— Уже полгода прошло, как пропала моя Ингрид. Мы с мужем излазили весь лес, тащили лодку через чащу, чтобы искать ее на отдаленных берегах Лазурного озера. Но ничего, она как сквозь землю провалилась! Я теряю веру в то, что она жива, — тут она закрыла лицо руками и заплакала.

Серванас смотрел сквозь решетку исповедальни на замотанную в черный платок женщину, которая всю жизнь отдала земле, пахоте, которая постарела раньше времени на нещадном летнем солнце, и которая внезапно лишилась своего простого семейного счастья. Ему стало ее жаль, но понимал, что ничем старухе не поможет.

— Я теряю веру в Господа. Если он есть, то как позволил нечистой силе забрать мою Ингрид?

— Почему вы считаете, что дело в нечистой силе? Что вы имеете в виду?

— Ох, святой отец, все это знают. Просто не говорят. Все старожилы, да и молодежь тоже понимают, что истинный хозяин Черного леса и Лазурного озера — водяной.

Глаза старухи и Серванаса встретились. Никогда еще он не видел на чужом лице столько боли. Серванас опешил, не знал, что ей ответить. Но то, что крестьянка начала говорить про водяного, его не удивило. Ему и не такие небылицы тут рассказывали.

— Я долго думала, — продолжила старуха, — почему именно Ингрид, почему ее притянуло к Черному лесу. И потом, когда увидела этого неотесанного и жуткого парня Густава, который поселился на окраине деревни, который ходил и хвастался всем, что убил в лесу русалку, и показывал всем ее хвост, то все сложилось в моей голове, святой отец.

— Что же у вас сложилось? — у Серванаса перехватило дыхание. Он почувствовал себя ребенком, которому бабушка рассказывает интересную сказку. По сути, так оно и было.

— Водяной забрал себе мою Ингрид, потому что Густав убил его жену.

Сердце у Серванаса отлегло. Он ждал более жестокой и кровавой развязки. А тут какие-то глупые любовные истории, хотя чего еще он ждал от убитой горем старухи?

— Так если вашу дочь забрал водяной, значит, она может быть жива?

— Я тоже на это надеюсь. Он забрал ее во время обряда на празднике Святого Урожая, околдовал ее, и она вернулась потом сама к нему. Я часто представляю, что водяной обратил ее в русалку, и они вместе живут в Лазурном озере, просто прячутся ото всех. Пускай хотя бы так, пускай холодной русалкой, но она будет жива. Мне этого достаточно для счастья.

Старуха опять уронила голову и заплакала. Серванас пытался вспомнить, с чего началась их исповедь.

— Послушайте, Господь всех любит одинаково. Я уверен, что он не допустил бы для Ингрид плохого конца. Даже если там замешана какая-то нечистая сила, то справедливость обязательно восторжествует, и ваш водяной исчезнет в пучинах ада, и больше никого не побеспокоит.

Серванас был доволен собой, что смог выдать такую приободряющую речь, причем сам, не обращаясь к писанию. Он уже ждал от старухи слов благодарности, и чтобы она, наконец, ушла, а монах мог вернуться к себе в келью, чтобы поесть и отдохнуть. Но вдруг послушник снова встретился взглядом со старухой. Она удивленно смотрела на Серванаса. Зрачки ее расширились, а губы слегла подрагивали, будто бы монах только что сказал настолько крамольную, ужасную вещь, что у старухи не находится слов, чтобы выразить свое возмущение.

— Что вы такое говорите?! — вдруг вскочила она, и если бы не решетка, разделяющая священника и прихожанина в маленькой исповедальне, то набросилась бы на бедного юношу с кулаками. — Что значит «исчезнет в пучинах ада»?! Водяной — истинный хозяин наших земель! Только благодаря ему у нас такие урожаи, в лесу растет столько грибов и ягод, а наш скот уже много лет ничем не болеет. Мне жаль мою дочь, у меня сердце разрывается, когда я вспоминаю, как она убежала ночью в Черный лес. Мне обидно, что водяной выбрал именно ее, а не какую-то другую, чужую, девицу. Но не смейте так говорить о хозяине леса! Он может услышать вас, и тогда — неминуемая кара!

Ошарашенный Серванас отодвинулся на краешек лавки, подальше от безумной старухи. Будь он посмелее, то высказался бы в ответ, что церковь не одобряет язычество, а за такие оскорбительные выражения в адрес служителя монашеского ордена можно и запретить впредь являться в часовню. Но Серванас не догадался это сказать, лишь потом, перед сном, лежа у себя в келье, он смог придумать, как нужно было поставить на место эту женщину. Обидно, когда правильные слова не приходят на ум вовремя. В следующий раз он будет мудрее. Что же касается старухи, то, выругавшись, она схватила свои пожитки и ушла. Зачем она приходила, Серванас так и не понял. Раз ей нужна милость и помощь нечисти, то пусть и тащится к своему водяному, где бы они ни был.

Той ночью монах долго думал о последней исповеди, в глубине души он радовался, что принял постриг, что у него никогда не будет подобных неразрешимых проблем с женой и детьми, не нужно будет за них переживать и страдать от потери. Потом он размышлял о таинственном водяном. Понятно, что это просто местная древняя легенда, корни которой уходят в далекое прошлое. Интересно, сколько этому водяному лет? Умеет ли считать, писать? А водяной сам знает, что он хозяин леса? Кто дал ему такой титул? Есть ли у него семья? Если была жена, значит, и дети могут быть. А как он вообще выглядит? У него есть руки-ноги, или он похож на огромную рыбу в человеческий рост? Полуспящий разум Серванаса рисовал ему какие-то жуткие и смешные фантазии, где он видел форель с человеческой головой, видел себя на рыбалке, и как к нему на крючок попалась русалка, потом ему снилось, что он копает червей для клева, которые у него отбирала старуха, мать Ингрид, а потом он пытался пожарить на огне ту форель с человеческой головой, но она извивалась и выпрыгивала у него из рук. Серванас ругался и топал ногами от злости. Как хотелось поесть жареной форели!

Утром Серванас действительно проснулся от запаха рыбы. Кто-то из братьев-монахов ходил в лес и наловил целое ведро плотвы.

«Водяной поделился своим скотом», — вдруг подумал Серванас и рассмеялся. В животе грустно заурчало, и он поспешил к заутрене, хотя в тот момент ему гораздо больше хотелось просто сытно поесть, чем стоять за молитвенником.

Прошло уже больше двух недель с визита безумной старухи. Серванас и думать забыл об этой женщине, да и не видел ее потом среди прихожан. Начинался июль, и наступала пора ягодного урожая. Крестьяне собирали клубнику, черешню, ходили неглубоко в лес за ежевикой и дикой земляникой. Серванас видел, как крестьяне набирают огромные корзины ягод и потом консервируют их, варят варенье и гонят настойку. Он подумал, что не отказался бы от подарка к Рождеству, если бы им в монастырь принесли баночку клубничного варенья. Хотя зачем ждать? Его можно и самим сделать. Вооружившись большой корзиной, Серванас отпросился у наставника и направился в Черный лес за ягодами. Местные пообрывали большинство веток на опушках и по окраине леса, и за щедрыми кустарниками пришлось уходить уже глубже. Серванас провел целый день, собирая ягоды, которые он не столько клал в корзинку, сколько отправлял себе в рот. Как же Серванас был счастлив, что его прислали нести Слово Божье в эти сытые земли! Никогда еще он не ел таких вкусных ягод, кисло-сладких, крупных, с мягкой пористой текстурой, их было просто приятно подержать в руках. По правде сказать, он раньше никогда не ягод. Его прошлый приход располагался в пустынной малоплодородной местности — вырастить там укроп было непосильной задачей, а уж о ягодах или сахарной свекле и думать нечего.

Серванас нагибался почти под каждый куст, срывая то тут, то там ровные, идеально пропорциональные ягодки. Он объелся до такой степени, что у него разболелся живот, а во рту появился противно-желчный привкус. Серванас подошел к упавшему дереву и уселся рядом с ним на землю, поставив тяжелую корзину с ягодами тут же у ног. Он облокотился о бревно и закрыл глаза. Монах прислушивался к звенящей тишине леса. Изредка где-то кликала птица. Рядом с ним какой-то зверек шуршал в кустах. Давно уже Серванас не испытывал такого душевного умиротворения. Здесь, в лоне природы, в этой завораживающей глуши, поистине девственных лесах, послушник чувствовал себя неотъемлемой его частью. Он больше не принадлежит миру людей, он должен быть здесь: слиться с этим упавшим деревом, отдать ему свои силы, уйти душой в бревно, чтобы возродить из него свежие ростки и вырасти уже новой жизнью — прекрасным могучим деревом, стоять здесь, пустить корни, раздвинуть густой кроной соседние елки и выситься огромным дубом над лесом, простоять триста, нет, пятьсот лет и цвести, цвести, цвести … вечным прекрасным существом, смотреть на суету мира с высоты своих листьев и насмехаться над глупыми проблемами двуногих.

Серванас не заметил, как уснул. Вдруг что-то пробежало по нему, какие-то резвые малюсенькие ножки засеменили у него по плечу, спрыгнули на колени и с шуршанием пропали в кустах. Монах вздрогнул, приподнялся с земли и посмотрел по сторонам.

Холодный пот пробежал по его спине. Солнце ушло за горизонт, в лесу начинало стремительно темнеть. Серванас не знал, где находится. Он запаниковал. Сначала ринулся назад, но потом понял, что пришел сюда с другого направления. Но какого? Он потратил время, думая и наворачивая круги около полной ягодной корзины. Куда идти? Как выйти к деревне? А что, если он умрет здесь от голода и холода? А что, если его укусит змея? Чем быстрее опускалась ночь на чащу, тем страшнее становилось Серванасу дальше оставаться в лесу, не двигаясь, ни вперед, ни назад. Монахи хватятся его, но когда? После отбоя, уже ночью. Пойдут ли они искать его? А вдруг не пойдут? Подумают, что оно и к лучшему. Серванас только доставлял всем проблем, вдруг братья просто делают вид, что любят его, а на самом деле даже похоронить его с почестями не захотят?

«Я никому не нужен, — он почти готов был расплакаться. — Никто не пойдет меня искать. Я всегда был один и умру один. Даже родители, кто бы они были, бросили меня у ворот монастыря в люльке, значит, не желали меня, хотели от меня избавиться. Братья-монахи наверняка так же ко мне относятся. Я ничтожный, глупый. Пошел нарвать ягод, но теперь заблудился и наверняка не выберусь отсюда».

Серванас накручивал себя, жалея и думая больше о своей жизни, чем о сложившейся ситуации. Холодность рассудка в силу его характера была пока что ему чужда, и он впал в отчаяние.

Только когда в лесу стало совсем темно, послушник вдруг очухался, вытер мокрые от слез щеки и решил пойти хоть куда-нибудь. Если он выйдет к Лазурному озеру, то сможет пойти вдоль его берегов и выйти, наконец, к деревне. Возможно, идти придется долго, но это самый верный путь. Прежде чем отправиться, Серванас помолился, теребя пальцами деревянное распятие на своей шее, и пошел в неизвестном направлении, а именно, к озеру, как ему подсказывала интуиция. Хотя на самом деле действовал он наугад. К сожалению, даже лесник, знающий тропы и умеющий выживать в сосновом бору, не нашел бы выход из чащи ночью, что уж говорить о юном монахе.

Серванас, оставив корзину, шел и шел, вздрагивая от каждого шороха и падая ниц, как только над ним пролетала птица. Больше всего он боялся наступить на змею, поэтому двигался медленно, прощупывая, не шевелятся ли корни деревьев у него под ногами, и только когда понимал, что они твердые, засохшие, делал шаг. Сердце билось как бешеное, он считал себя сильным взрослым мужчиной, но в тот момент он плакал, как маленькиймальчик. Серванас восхищался красотой леса, но с приходом ночи он стал ночным кошмаром, внутри которого обитает нечисть и проклятые твари, готовые затащить юношу в ад.

Серванас не знал, сколько времени прошло, и сколько он уже плутал по лесу, больше всего его пугала мысль переночевать где-то. Сон — это смерть. На спящего может напасть и нечисть, и дикий зверь. Забраться на дерево? Упадешь с него и сломаешь ногу. Остается только не спать и искать выход. Чаща леса сгущалась, деревья росли так близко друг к другу, словно сама природа хотела образовать здесь живую изгородь, черные стволы буквально обнимали друг друга, заставляя Серванаса обходить деревья с разных сторон, отчего траектория его пути постоянно сбивалась. Монах чувствовал себя зажатым в тиски, пойманным в капкан. Еще шаг, и деревья обступят его со всех сторон и навсегда замуруют, как в гробницу.

Неожиданно, когда момент полного отчаяния уже почти настиг монаха, он даже сам не успел осознать своего счастья, как увидел вдалеке меж деревьями, серебряные блики воды. Серванас едва не закричал от радости, но зажал себе рот руками. Он забыл обо всех предосторожностях и бегом пустился к озеру. Теперь на его щеках были уже слезы радости.

Монах выбежал к воде и тут же застыл в изумлении.

Недалеко от берега по колено в трясине стояла девица. В темноте ночи, освещаемой лишь светом луны, он совсем не видел ее лица. Девица обернулась на монаха. Она была не одета. Длинные, до ягодиц, темные волосы прикрывали срам.

— Святой отец? — вдруг подала она голос. И голос этот показался Серванасу знакомым. — Что вы здесь делаете?

Она говорила полушепотом и была одновременно и удивлена, и испугана, увидев монаха. Девица явно не ждала гостей.

— Я… — Серванас пялился на длинноволосую девицу и никак не мог подобрать слова. Наконец, рассудок вернулся к нему, и он, застеснявшись, начал тараторить. — Я шел собирать ягоды, потом уснул, потом заблудился, потом очень-очень долго по лесу ходил, потом вышел к воде, потом увидел вас и…

Они встретились глазами с девицей. Она выглядела обычной, по крайней мере, как женщина, а не как нечисть из местных сказок. Только очень худая. Даже лунный свет подчеркивал, как ребра выпирают у нее над животом. И лицо у нее вроде обычное, но измождённое. Серванас подумал, что девушка, возможно, чем-то больна и пришла сюда ночью, чтобы провести какой-то языческий ритуал для исцеления. Это возможное объяснение успокоило монаха. Он выдохнул.

— Уходите отсюда, — резко сказала девушка. — Уходите отсюда сейчас же. И никому не рассказывайте, что видели меня здесь.

— Что? — Серванас опешил. — Что вы такое говорите? Что случилось? Почему вы тут одна стоите в холодной воде? Где ваша одежда?

— Это не важно. Просто уходите, умоляю вас, святой отец, — сказала девушка просящим тоном.

— Нет, так дело не пойдет, — Серванас закатал рукава и направился к воде. Он зашел в озеро и поежился. До чего ледяной становилась вода ночью, и это в разгар лета! Он направился к девушке и стоял уже в паре метров от нее. Монах протянул ей руку. — Следуйте за мной. Вместе мы направимся вдоль озера и выйдем к деревне. Я отдам вам свою рясу, чтобы вы могли прикрыться.

Вдруг ему в голову пришла очевидная причина поведения девушки.

— Если вас здесь кто-то держит силой, то доверьтесь мне, я вас в обиду не дам, пойдемте! — прибавил он шепотом, понизив голос. — Вы заболеете, если будете купаться в такой воде.

— Нет, святой отец, уходите, пожа…

Это было последнее, что услышал Серванас, когда чья-то рука схватила его за горло и повалила вниз на берег мелководья. Головой монах ушел под воду, ему не хватало буквально сантиметра до поверхности. Острые когти вцепились ему в шею. Серванас чувствовал, как задыхается, а когти раздирают горло в мясо. Он пытался бороться с нападающим, но уже краем сознания понимал, что умрет, воздух в его легких заканчивался, голова начинала трещать от недостатка кислорода. Он трясся и бил ногами воздух, но так и не смог ударить напавшего.

Вдруг, не отпуская его шею, рука подкинула Серванаса, словно пушинку, и вышвырнула на песочный берег. Он оказался ровно на том месте, где встретил девицу несколько минут назад. Серванас схватился за горло и долго, с хрипом откашливался. Раны на шее саднили и страшно болели, кровь капала ему за шиворот и залила весь воротник рясы. Он обернулся и взглянул на озеро. Девица стояла на том же месте и с грустью, с сожалением, смотрела на монаха. Глаза ее словно говорили: «Я же предупреждала, уходи, уходи, пока есть возможность!». Рядом с ней по грудь в воде сидел человек. Он был несколько крупнее обычного мужчины: жилистые руки, узкие плечи, впалая грудь, длинные маслянистые волосы, спадали на его лицо и уходили за спину. Плечи и руки были покрыты темной блестящей чешуей, а около кистей рук выросли плавники, как у рыбы.

Серванас посмотрел в лицо этому существу. Существо также неотрывно вперилось в послушника, ничего не говоря. Черты лица мужеподобной нечисти ничем не отличались от обычных, людских физиономий. Тьма мешала монаху хорошо рассмотреть, но он навсегда запомнил, как два черных огромных глаза на бледном, лысом лице, без ресниц и бровей, сверлили его со злобой и раздражением.

— Она же сказала тебе! — вдруг рявкнуло существо.

«Господи боже, он разговаривает, он разумный!» — было первое, что подумал Серванас.

Существо говорило хриплым заплетающимся языком, но грозно, с явной агрессией в сторону монаха.

— Проваливай, пока я даю тебе такую возможность! — снова выкрикнуло существо. Серванас увидел, как блеснули острые зубы в его челюсти.

Никогда еще послушник не испытывал таких странных, смешанных чувств. Ему было до безумия страшно, колени тряслись, грудь ходила ходуном, он никак не мог отдышаться после попытки его утопить. Горло раздирало жжение, голова раскалывалась, в ушах звенело. Но это все отошло на второй план. Боль была где-то на фоне. Все исчезло и перестало быть важным, ведь Серванас увидел то, чего не должен был видеть. Он попал туда, куда не должен был попасть. Он стал свидетелем какой-то страшной чертовщины. Мир его перевернулся. Он сразу вспомнил рассказ старухи про водяного. Неужели это он? Если это не водяной, тогда кто водяной? А девица кто? Это Ингрид, которая превратилась в русалку и стала женой водяного? Или это новая девица, которая пала очередной жертвой демона?

После всех этих мыслей первое желание было — бежать. Как можно быстрее взять ноги в руки и пуститься наутек, и больше никогда не вспоминать о том, что сегодня ночью произошло. Но так поступил бы человек слабый. Серванас хоть и плакал час назад от страха потеряться в лесу, сейчас был полон решимости. Нет, он не позволит нечисти здесь царствовать. Он слуга божий, который застал адских созданий врасплох! Монах будто совсем забыл, что только что его одной рукой положили на землю, что только что ему разодрали горло, и физически он явно уступал силой этому существу. Серванас — болонка, подкинутая в клетку к тигру. И болонка готова показать зубы.

Серванас аккуратно приподнялся и встал на ноги. Одной рукой он держался за разодранное горло. Другой нащупывал нож, который прятал во внутреннем кармане рясы. Нож он брал, чтобы подрезать кусты и совсем не думал, что тот может пригодиться как-то по-иному. Водяной и девица наблюдали за ним, следя за каждым движением.

Вдруг девица заговорила.

— Пожалуйста, не трогай его, он хороший человек, — обратилась она к существу рядом с собой.

— Я не трогаю, — процедил водяной таким же хриплым голосом. — Пусть проваливает.

— Он никому не делал зла, ты не должен был ранить его.

Серванас с недоумением смотрел на них, но этот диалог лишь позволил ему потянуть время и схватить, наконец, рукоять ножа.

— Ты оглох там? — рявкнул водяной, щёлкнув челюстью. — Пошел вон!

Послушник собрал всю волю в кулак и, наконец, решился. Он исподлобья посмотрел на водяного. Их разделяла всего пара метров. Серванасу показалось странным, что демон все время сидит в воде, а девица стоит. Может, у демона нет ног? Или вместо конечностей у него рыбий хвост или осьминожью щупальца, и ходить по земле он не способен? Тогда преимущество точно на стороне человека.

— Уж извините, что побеспокоил, — медленно произнес Серванас, пытаясь говорить как можно спокойнее. — Я сейчас же покину это место.

Тут он резко ринулся вперед и, занеся нож, кинулся на водяного.

— Во имя Бога нашего, сгинь нечисть! — закричал он, но тут же снова был схвачен когтистой рукой за шею и повален в воду. Кинжал оказался у водяного во второй руке.

— Успокойся, карасик, — съехидничал над его ухом водяной. — А я тебе говорил, что все двуногие такие, — обратился он внезапно к девице. Та лишь грустно вздохнула в ответ.

— Не убивай его, умоляю, он просто ничего не понимает. Отправь его домой, — сказала девушка.

Серванас, лежа в воде, прижатый к илистому дну, слышал их разговор и теперь видел их вблизи. Попытка его нападения была ничтожна, он проиграл в пух и прах. Монах закрыл глаза, готовый к тому, что сейчас наступит смерть. Уже который раз за эту ночь он был готов отдать богу душу? Кажется, это третий. Водяной продолжал держать свою лапу на шее монаха и не давал ему сдвинуться с места. Серванас не пытался сопротивляться, теперь он боялся разозлить это существо еще сильнее. Но он был все равно горд своим поступком, ведь не мог просто сбежать с проклятого места, как трус.

Водяной склонился над лицом монаха. Серванас смотрел в его бездонные черные глаза, и сердце его наполнялось страхом. Лицо существа было слишком человеческое, монах представлял себе водяного страшным монстром, помесью рыбы и акулы, а может дельфина и дракона, или что-то такое. А этот — просто человек. Даже не верится, что так скучно. И это поразило его еще больше, чем если бы он узнал, что истинный водяной — это гигантская каракатица. Серванас не чувствовал от лица водяного никакого дыхания, от него исходил только холод, длинные масляные волосы пахли сыростью.

— Я сохраняю тебе жизнь, — прошипел водяной. — Но только потому, что она просит, — он кивнул в сторону девушки. — Считай, она спасла твою никчемную душонку.

«Никчемная душонка? Это он про меня?! Поганая нечисть! Сгинь! Пропади ты пропадом!» — Серванас зажмурился от злости.

— Гори в аду! — с большим трудом прошептал он, пытаясь убрать руку демона со своей шеи.

Рот водяного растянулся в ухмылке, обнажив ряд коротких острых зубов.

— Не хочешь по-хорошему, будем по-плохому.

Водяной одним резким движением впился зубами в плечо монаха. Серванас закричал и принялся колотить водяного по спине, дергая того за волосы, пытаясь оттащить его от себя, как спешат отодрать собаку, которая вцепилась в пойманную дичь. Водяной вонзил зубы послушнику в плечо и замер, не обращая внимания, как его бьют кулаками. Так, обычно замирает змея над пойманной птицей и ждет, пока яд подействует на добычу, и она перестанет трепыхаться.

В первую секунду укуса Серванас чувствовал жуткую, невыносимую боль, словно сотни кинжалов одновременно пронзили его кожу, но очень быстро боль прошла. Сознание его затуманилось, глаза закатились. Серванасу казалось, что он сейчас спит на огромной плюшевой кровати, в комнате, полной благостного утреннего света. Воздух вокруг был наполнен ароматом цветов, и какое-то неземное, поистине райское спокойствие, блаженство наполнили все его тело. Давно он не чувствовал себя так умиротворенно, ничто не волновало его разум, в душе был лишь покой, один только покой.

А потом плюшевая кровать пропала, и Серванас снова обнаружил себя лежащим ночью в холодной воде озера посреди лесной груши. Водяной больше не кусал его, он сидел рядом и пытливо рассматривал монаха.

Ничего не говоря, Серванас встал и вышел на берег. Ему больше не хотелось ни с кем драться. Выяснять, что тут ночью у нечисти происходит, тоже желание отпало. Сон, который он испытал, буквально сделал из него другого человека.

— Иди туда, никуда не сворачивая, — сказал водяной, вытянув руку и указав в нужном направлении. — Когда дойдешь до березовой рощи, поверни направо, так ты доберешься до своих.

Монах кивнул водяному и уже собирался уйти.

— Ты забудешь обо всем, что видел здесь.

Услышал он за собой, обернулся, но водяного и девицы и след простыл. Только круги на поверхности озера подсказывали, что там, в глубине, что-то есть.

Начинало светать. Серванас пошел, куда указал водяной и действительно скоро вышел к монастырю. Всю дорогу он не замечал, как его правая рука от плеча и до кисти окрасилась багровой кровью, запачкав рясу, не обращал он внимания и на то, как щиплют раны на шее. Серванас вернулся в монастырь, никем не замеченный прошел в келью и сразу уснул.

Его нашли у себя в койке без сознания — впервые он не вышел к заутрене и пропустил службу. Под кроватью лужей растеклась запекшаяся кровь. Когда с него, почти бездыханного, сняли рясу, которая была вся измазана грязью, илом и кровью, монахи в ужасе застыли над телом своего брата. На шее Серванаса было несколько колотых ран, а на правом плече ровным полукругом красовался страшный след от чьей-то челюсти, зубы которой так аккуратно вошли в его кожу, что можно было сосчитать количество клыков.

Чудом выживший, Серванас позже сказал, что на него напал медведь, и с тех пор наотрез отказывался ходить в лес, сдержав это обещание до самой своей смерти.

* * *

Отец Вергий кончил рассказ. Лафонтены так заслушались, что не заметили, как остыл их чай. Конечно, монах опустил некоторые кровавые подробности, чтобы не портить аппетит господам и не травмировать хрупких женщин.

Лея и Леда переглянулись с матерью. Обычно они молча присутствовали на обедах и первыми не начинали разговор с гостями, и уж после такой жуткой истории, они тем более не понимали, как им себя вести. Отец Вергий, смутившись от воцарившегося молчания, даже подумал, что зря решился им это рассказать. Люди-то серьезные, знатные, что за байки он тут несет?

Первой молчание нарушила баронесса.

— Я ничего не хочу сказать плохого про покойного отца Серванаса, но… — она пытливо посмотрела на Вергия. — Отец Серванас, случайно, в ту ночь не был… как бы это помягче выразиться…

— Под бадягой, — закончил за нее муж.

Барон всегда называл вещи своими именами и предпочитал говорить без эвфемизмов. Когда тесно живешь и работаешь с крестьянами, подобное светское общение уходит из обихода даже среди людей высшего круга.

— Когда крестьяне отмечают какой-нибудь свой праздник, обильно запивая радость самогоном, им и не такое мерещится.

Баронесса сердито поджала губы, хоть бы муж не ляпнул еще чего, а то Вергий обидится и еще откажется венчать Лею с Йоханом. Ей было очень важно, чтобы браком их сочетал именно Вергий, он был для баронессы образцом чистой веры, и благословение такого приятного, обаятельного священника точно сделает брак ее дочери крепким и надежным, а, главное, плодородным.

Барон заметил грозный взгляд жены и принялся за поедание черничного пирога, который как раз принесла служанка и разрезала на пять кусков.

Но отец Вергий не обиделся. Наоборот, он улыбнулся и звонко засмеялся. Лея и Леда, подхватив общую веселость, тоже захихикали.

— Вы не поверите, но я подумал о том же самом, когда услышал это, — священник утирал салфеткой выступившую от смеха слезу. — В оправдание отца Серванаса могу сказать, что он никогда даже капли горячительного в рот не брал, и достаточно презрительно относился к пьянствующим.

— Да, это я тоже припоминаю, — сказал барон, с нескрываемым удовольствием уминая сыпучий масляный пирог. — Пару лет назад он отказался отпевать крестьянина, который упился до смерти, пьяный пошел в лес и потом его вынесло на берег под утесом.

— Давайте не будем об этом! — баронесса возмущённо повысила голос. — Такие темы не надо обсуждать за столом. Тем более, у нас сегодня праздник, — напомнила она собравшимся.

Леда уже порядком подустала от застолья, слушать разговоры старших было утомительно, тем более что их с сестрой мнения никто не спрашивал, и как поддержать разговор, она не знала. Девушка устало выдохнула и хотела было попросить у матери разрешения покинуть столовую, как вдруг внимание ее привлекла сестра. Лея, выпучив глаза от удивления, с приоткрытым ртом слушала диалог отца с монахом, которые несмотря на просьбу баронессы, продолжали обсуждать мистические события в деревне за последние годы. Она была полностью погружена в их рассказы, не обращая внимания ни на что вокруг, Лея будто впала в какой-то транс. Чай, который ей подлила служанка, и пирог были не тронуты.

— Лея? — она положила свою ладонь на ладонь сестры.

Лея вздрогнула и вернулась в реальность. Она смущенно посмотрела на Леду.

— Это так интересно! — вдруг сказала Лея.

— Что интересно?

— Ну все эти истории! Про водяного, про русалок, про призраков!

Леда в ответ пожала плечами и цокнула языком. Похоже, только старшая дочь разделяла мнение матери, что за столом не нужно обсуждать всякие поганые сказки.

* * *

Еще какое-то время длился их ужин, а когда пирог был съеден и весь чай выпит, отец Вергий решил откланяться, его ждала работа в монастыре. Лея не могла никак выбросить из головы происшествие с отцом Серванасом, и, подгадав момент, решила поймать Вергия в саду, когда тот уже вышел за калитку.

— Отец Вергий, можно вас на минуту? — спросила она, дернув его за рукав рясы.

Монах вздрогнул от неожиданности, увидев, как девушка буквально вылезла из кустов.

— Лея, вы меня напугала, что за детские игры?

— Я хотела у вас кое-что спросить.

— Что же?

Одного взгляда на Лею было достаточно, чтобы угадать, что она у него сейчас спросит. Вергий заметил, как она заинтересованно слушала его рассказ за столом, и похоже, у нее много что в душе накопилось.

— Святой отец, а вы сами верите в то, что рассказал отец Серванас?

— Ох, — он улыбнулся ей в ответ, — и да, и нет. С одной стороны, все сказки, которые передавались среди крестьян многие годы из уст в уста, не могли возникнуть на пустом месте. С другой стороны, церковь отрицает существование нечисти, а если эта нечисть все еще где-то живет, значит, нужно изгнать ее из места обитания людей. Боюсь, что, когда отец Серванас был при смерти, его затухающее сознание могло что-то напутать. Возможно, в ту роковую ночь он столкнулся вовсе не с водяным, а с каким-то разбойником, который натравил на него ручного волка, или что-то в этом роде.

— Но почему тогда отец Серванас решил поведать вам об этом в последний свой день? Быть может, что-то произошло за эти годы? Водяной сказал: «ты забудешь», но святой отец не забыл. Или вспомнил только перед кончиной? Что за волшебство такое?

Отец Вергий удивленно вскинул брови. Действительно, он как-то не задумывался над этим. Баронская дочка оказалась очень внимательной.

— Дитя мое, лучше бы так сильно интересовались Святым Писанием, а не языческими сказками, — пожурил он ее, ласково погрозив пальцем. — Вы скоро выходите замуж, пора оставить позади детство.

— Ох, я интересуюсь, очень интересуюсь! — выпалила Лея, пытаясь оправдаться. — Вы знаете, что каждое воскресенья мы семьей ходим на службу, и сами следили за моим воспитанием в истинной вере. Как вы и сказали, я скоро выхожу замуж, мне придется уехать отсюда, из своих родных мест. Я хочу получше узнать и записать эти легенды, чтобы потом передать их своим детям.

Сказанное Леей было одновременно и правдой, и ложью. На самом деле она хотела напитаться знаниями, хоть какими-нибудь, прежде чем искать ту русалку (а Лея была теперь уверена, что ее спасла именно она, а не человек) и попробовать отблагодарить.

Отец Вергий задумчиво погладил подбородок.

— Признаться, разделяю ваше рвение и сам люблю все эти байки. Ничего не могу с собой поделать! Я не верю в них, но слушать всегда интересно. А с вами, уважаемая Лея, случайно, ничего таинственного не случилось, когда вы были в лесу неделю назад? — спросил он, прищурившись.

— Ох, нет! — Лея замотал головой. Сердце ее бешено забилось от внезапного разоблачения. — Но я действительно попала в неприятности. Дело в том, что, когда я была в лесу, на меня напал какой-то человек. Он схватил мои вещи, а когда я попыталась воспротивиться краже, то толкнул меня в воду, а берег там был высокий. Я чудом выплыла и добралась до суши, — выпалила она свою версию произошедшего, которую придумала вскоре после выздоровления.

Мать допытывалась до нее, что именно с ней случилось, как выглядел разбойник, но Лея сказала, что не помнит, что лицо его было скрыто под платком. И снова это была и правда, и ложь. Лица спасителя Лея не видела, только смутные очертания головы. Но больше всего баронессу волновало, не покусился ли разбойник на ее невинность, уж очень смущало разодранное платье.

Лея знала, что барон отправил нескольких крепких крестьян прочесать лес, попытаться найти негодяя, но, увы, они точно никого не найдут. Ей было стыдно за свой обман, но что-то останавливало ее от того, чтобы поведать истину. Лее казалось, что она почти прикоснулась к какой-то тайне, и одно неосторожное слово или действие спугнет ее, словно колокольчик на шее у домашней кошки, которая только-только приноровилась броситься на воробья.

— Мне так жаль, вы должно быть натерпелись ужасу, — сказал Вергий. — Я рад, что теперь с вами все хорошо. А на счет интересных историй… — священник задумался. — Сходите в гости к старику Густаву. Он несколько не в себе последние пару лет, но, если вы придете и попросите его поговорить о русалках, то точно не откажет. Я сам как-то посещал его, у бедняги уже плохо работают ноги, и его внук Ганс попросил меня прийти исповедать его. Густаву казалось, что он умирает, но, на все воля божья, уже больше двух лет он все еще здравствует, и на тот свет не собирается. Густав мне всякого ужаса наговорил и даже показал русалочий хвост.

— Что показал? — Лея чуть не вскрикнула от удивления.

— Да-да, русалочий хвост, вы не ослышались. Самое забавное, что меня пригласили на исповедь, а оказалось, что я два часа слушал о похождениях Густава, его молодости и прочем таком. Он совершенно ни в чем не каялся, каждый день его жизни был прожит без греха. На его взгляд. Но я бы с этим поспорил. Ох, извините, что-то я заговорился. Нельзя обсуждать чужую исповедь. Вы на меня дурно влияете, Лея!

Девушка захихикала. Ей, как и баронессе, очень нравился отец Вергий. Его обаяние и юмор располагали к себе. Он был не такой, как другие монахи, замкнутые и нелюдимые. Священник снова откланялся, сказав, что у него еще много дел до вечерни. Лея с радостью в душе, что смогла поговорить хоть с кем-то, кто ее немного понимал, направилась к себе в комнату отдохнуть. Она все еще неважно себя чувствовала после болезни.

Глава 5

Вернись к утесу! Я буду ждать за скалами, я услышу твои шаги и явлюсь на твой голос. Вернись хотя бы один раз, вернись, я хочу взглянуть на тебя пускай на мгновение. Я жду. Приходи, приходи, приходи.

Когда Лея разлепила глаза, было уже поздно, около одиннадцати часов. К завтраку ее не разбудили, значит, все остальные члены семьи тоже еще спали, либо только начали просыпаться. Под утро девушке снился странный сон: сплошная чернота, в которую она провалилась, как в бездну, но в этой тьме она слышала голос, сначала он был далекий и слабый, но чем светлее становилось, чем ярче занималась заря, чем отчетливее она его слышала. Голос… не мужской, не женский, будто он шел откуда-то из заперти, глухой, но мелодичный. Он был не слишком близко, чтобы понять, кто это говорит, но уже не так далеко, чтобы спутать его с голосами служанок или родителей. Это было что-то бесплотное.

— Существо меня зовет, — прошептала Лея. В голове все еще слышались отголосками эха эти молящие слова «приходи, вернись». Зачем ее зовут? Может, это ловушка?

Лея не знала, что ей думать, и посоветоваться было не с кем. Родители и сестра засмеют, а отец Вергий скажет ей читать псалом и не увлекаться нечистью. Она не осознавала, что с ней происходит после того, как едва не утонула в озере. Отец запретил ей таскаться в лес, пока разбойника-грабителя не найдут. Но его не существует, как же ей обойти указание барона? Можно сказать, что она ходит на встречи к отцу Вергию. Но часто этой отмазкой не получится пользоваться. Святой отец не станет участвовать в ее обмане. Снова тайны, снова ложь!

На глазах ее выступили слезы. Лея совершенно не понимала, что ей делать. Еще и эта дурацкая свадьба! Зачем она только поплелась на утес, кто ее туда гнал? Если бы она не упала, если бы какое-то таинственное существо не спасло ей жизнь, этих метаний бы не было! Она бы спокойно дождалась свадьбы и уехала в огромный особняк господина Морранта. А сестра, похоже, не верит в историю с грабителем. Никто в нее не верит, кроме барона. Когда Лея отошла от горячки и пришла в себя после тяжелой болезни, первое, что спросила у нее Леда, было: «Ну, и с кем у тебя было такое страстное свидание? Я его знаю? Это кто-то из наших?» На лице ее была ухмылка, добрая, но все же с горчинкой. Скажи она тогда правду, что кто-то ее спас и помог набрать воздуха, после того, как грудь ее уже перестала дышать, Леда бы не поверила. Она бы сказала: «Не хочешь, не говори, но лучше выложи мне правду, прежде чем об этом узнают все. Я смогу тебя защитить от слухов».

«Не нужно ходить туда, к озеру», — говорил здравый смысл. — «Зачем тебе эти приключения? А вдруг что-то плохое произойдет? Тебе так хочется опозориться перед родителями и женихом?»

«Но, если существо спасло меня, значит, оно не желает мне зла. Я сама собиралась вернуться, чтобы отблагодарить, и очень хочется посмотреть, как же выглядит этот чудо. Может, оно и нестрашное совсем?» — придумывало тут же отговорки внутреннее любопытство.

— Я схожу туда, — решила Лея. — Но только один раз. Я принесу гостинцы и больше никогда не вернуть. Мне не нужны проблемы.

* * *

Когда Лея утром ворвалась в комнату к сестре, она была уже при параде: собрала длинные каштановые волосы в пучок и надела сверху ободок, украшенный вышитыми розами, на ней было бежевое льняное платье.

Леда после завтрака обычно переделывала прическу, и ее застали как раз за расчесыванием волос перед зеркалом.

— Одевайся быстрее! Мы сейчас пойдем к дедушке Густаву, — сказала Лея радостно, и вся она была какой-то перевозбужденной, словно сегодня был ее день рождения, и она ожидала тонны подарков и гостей.

Леда озадаченно посмотрела на сестру. Она начала перебирать в памяти, кто такой дедушка Густав, и внезапно вспомнила.

— А зачем мы к нему идем? — взволнованно спросила Леда, быстрыми резкими движениями дергая расческой из конского волоса по кончикам своих прядей.

— Я взяла с собой альбом и чернильницу! Хочу записать его рассказы о нечисти, — она продемонстрировала сестре небольшой чемоданчик, украшенный резными цветами и птицами.

— Похоже, вчерашний ужин действительно оставил тебя неравнодушной. Я вот ночью плохо спала, снились страшные зубастые рыбьи морды, — ее передернуло от воспоминаний о ночных кошмарах. — А под утро мне снилось, что за мной гонится медведь с окровавленной пастью.

Лея закатила глаза. Леда всегда умела испортить настроение колким замечанием. Но и за это она тоже любила сестру.

— Что же мне надеть? — спросила Леда у своего отражения в зеркале. Она закрыла лицо руками и озадаченно вздохнула.

Лея присела на кресло рядом с кроватью и удивленно наблюдала за сестрой.

— Надень то, что вчера носила. То белое платье. Какая разница? Мы же идем к старому крестьянину, а не к королю.

— Ты не понимаешь! — вдруг огрызнулась Леда, но резко замолчала. — Я не могу даже к старому крестьянину пойти как попало.

Она открыла огромный шкаф, вытащила красное обтягивающее платье с длинной атласной юбкой.

Лея прыснула.

— Ха-ха, представляю, как поросята деда Густава будут прыгать по твоему шлейфу, — ей вдруг стало так смешно, когда она представила Леду в роскошном бальном платье посреди сарая, и как крестьянская коза начинает поедать юбку. Она схватилась за живот и захохотала.

Леда укоризненно посмотрела на сестру и повесила платье обратно. После долгих раздумий она все же определилась с нарядом: летнее желтое платье с белым кружевным воротником. К нему она подобрала шляпку и надела свежие, буквально на днях привезенные из столицы, модные туфли из белой кожи на небольшом каблучке. Выглядела она восхитительно. В довершение своего образа, Леда похлопала щеки пудреницей и слегка подкрасила глаза.

Лея подумала, что, возможно, ей тоже стоит серьезнее относиться к своему внешнему виду. Она почти не красилась, а модно одевалась, только когда приходили гости. Как уже не раз говорил отец Вергий: «Детство пора оставить позади». Нужно становится женщиной, чтобы господин Моррант в ней не разочаровался.

Наконец, сборы были закончены, и девушки направились, идя под руку, к окраине деревни. Именно там, почти что у самого леса, жил старик Густав.

Глава 6

Крестьяне никогда не видели больших денег. В поместье всем заправлял барон и не позволял своим батракам особо богатеть. Каждый август и сентябрь, когда поля уже были вспаханы, он собирал с батраков кое-какой продуктовый налог. Часть зерна и овощей барон продавал в соседние поместья, которые находились далеко, и, к счастью для Лафонтена, не славились плодородными землями. Барон продавал муку, картошку, соленья и неплохо на этом зарабатывал. Крестьяне много лет не имели к хозяевам претензий, и все шло своим чередом. Пока господа давали спокойно жить и работать, и не обирал их до последней нитки — о чем еще можно было мечтать? Мало того, часть прибыли барон благородно пускал на содержание деревни. Он организовывал бурение скважин, чистил колодцы, помогал с заготовкой дров на зиму. Барон даже приглашал врачей для скотины, если с рабочим зверьем что-то случалось. Но это было крайне редко. Массовых эпидемий в поместье не было отродясь.

Заезжие гости барона часто с завистью говорили, что ему достался в наследство от предков едва ли не лучший кусок земли в их стране. Захолустье, но продовольствием само себя обеспечивало целиком и полностью. Все остальное можно было заказать в столице, либо купить на передвижных ярмарках, которые заезжали в деревню по несколько раз в год.

Конечно, сами крестьяне жили, мягко скажем, не на широкую ногу. У них не было больше, чем они могли себе позволить, и к благополучию не особо стремились. Не жили хорошо, нечего и начинать. Сегодня есть что покушать, а изба натоплена? Прекрасно. Удалось обменять тыкву на ботинки у заезжего торговца? Восхитительно. В каких-то экстренных ситуациях крестьяне всегда могли обратиться к барону. Тот редко давал денег, но, по крайней мере, мог попытаться разрешить конфликт.

Между знатью и бедняками сложились достаточно крепкие и тесные вассально-крепостнические связи, в которых всех все устраивало.

Среди жителей деревни отношения были несколько другого характера, и чего барон на себе никогда не ощущал. Хозяин был главный, как король, в его сторону смотреть разрешалось, но переходить границы в общении — нет. Его семью все уважали и пристально наблюдали за личной жизнью Лафонтенов. Все следили за беременностью баронессы восемнадцать лет назад, все радовались рождению у нее двух дочерей подряд. Когда девочки выросли, среди крестьянских баб часто всплывала тема, когда и за кого они выйдут замуж, и все ужасно хотели поприсутствовать на празднике. Уж барон-то наверняка организует все в лучшем виде. Каждый шаг Леи и Леды был известен. Стоило им выйти за порог, как за ними всегда кто-то наблюдал, их внешний вид оценивали, над манерами и этикетом по-доброму насмехались, и часто больше завидовали богатству. Баронские дочки в восемнадцать лет были юными, свежими девушками со светлой гладкой кожей, они носили длинные платья из дорогой ткани и прикрывали лица широкополыми шляпами. Зимой девочки грели плечи шубками, а нежные, не замученные работой руки прятали под меховыми муфтами. Крестьянки в восемнадцать лет уже рожали минимум по второму разу, и им оставалось всего несколько лет, прежде чем у них начнут болеть спины от тяжелой работы и частых беременностей, а лица их начнут медленно сморщиваться от пахоты в поле в жаркий летний период. Баронские дочки выйдут замуж за таких же богатых мужчин и продолжат жить своей ленивой сытой жизнью, крестьянки же выйдут замуж за таких же батраков, и они будут работать все свои оставшиеся годы.

Но не все об этом задумывались. Для большинства классовое неравенство было само собой разумеющимся, а когда здесь поселились монахи, оказалось, что бедность и тяжелый труд — это божья благодать и всем труженикам воздастся на этом и том свете. Все встало на свои места.

Крестьяне сами того не осознавая делились на внутренние группы. Они могли дружить целыми поколениями и выручать друг друга в сложные времена. Но были и семьи, которые здесь были изгоями. Таким отщепенцем был старик Густав. Его невзлюбили с первого дня, как он поселился в деревне.

Мельник обнаружил тогда еще молодого Густава у себя в коровнике. Заросший бородой, неотесанный мужчина лет двадцати пяти-тридцати спал мертвым сном, его не смущал стоявший колом запах навоза. На незнакомце не было одного ботинка, а на плече у него висела сумка, и даже находясь во сне, Густав крепко прижимал поклажу к себе. Мельник ушел за топором.

Когда Густав открыл глаза, то увидел над собой грузного разъяренного мужчину, который кричал на него и, замахнувшись топором, угрожал зарубить, если проходимец сейчас же не уберется прочь. Густав вскочил и принялся оправдываться. Он сказал, что не грабитель, а просто ужасно устал с дороги и хотел бы найти приют на пару ночей. Но, увы, в их деревне не было гостиниц. Мельнику Густав не понравился, и он отказал ему в ночлеге.

Ничего не поделаешь. Густав пошел в деревню, и появление нового человека все сразу заметили. Его сердитое, опасное лицо, руки и ноги в шрамах, вороватая походка наводили страху на всех. На Густаве будто было клеймо. Он грозно зыркал на молодых девиц, которые прятались за заборами своих изб, как только чужак проходил мимо.

В то время здесь еще всем управлял отец нынешнего барона, но сам он не жил в деревне летом, и богатое поместье стояло без хозяина. Увидев роскошный фамильный особняк, который так маняще высился на пригорке, окруженный на некотором расстоянии батрацкими домишками, Густав злобно ухмыльнулся. Да тут есть чем поживиться. Опасливо озираясь, он прижал сумку к себе, будто хотел удостовериться, что не потерял ее. Он обошел особняк и понял, что здесь никто не живет. Может, прислуга какая-то и протирает там пыль, но сквозь окна было видно, что мебель завешана чехлами, а ковры собраны в огромные трубы, которые стояли, облокотившись на стены. Он решил спрятаться пока в лесу и понаблюдать за господским домом. А ночью, если все будет удачно, он проникнет туда и вытащит что-нибудь небольшое и ценное, что можно быстренько продать, например, статуэтки или картины.

Густав снова посмотрел по сторонам и вдруг увидел, что в нескольких метров от него стоит пожилой мужчина в монашеской рясе.

— Вы путешественник? Если вам нужен ночлег, приходите в монастырь, мы выделим вам койку и дадим хлеба.

— Отвали, святоша, — огрызнулся Густав и направился к лесу.

— Не ходите туда один! — закричал монах. — Вы не знаете лес, это опасно!

Густав даже не обернулся на это предупреждение. Он лишь саркастически ухмыльнулся. Опасный лес, ну да, ну да. Густав с двенадцати лет, как он примкнул к шайке разбойников только и делает, что скрывается в лесах. Густав лучше других знает, как там выживать, даже если заблудится.

Он зашел в лес и направился в чащу. Выйдя на прелестную, залитую солнцем полянку, он сел на упавшее дерево и устало вздохнул. Сейчас бы поесть чего-нибудь. Он раскрыл сумку и посмотрел на толстую пачку денежных облигаций. К сожалению, сейчас нельзя было потратить деньги. Любой банк задаст вопрос, откуда у подозрительного типа в вонючей одежде и с небритой рожей такие средства. Ну явно не добытые честным путем. И это было правдой. Густав выкрал сумку у главаря шайки и два дня скрывался от своих. Он уже давно намеревался уйти из банды, но уходить без наживы было бы просто преступлением. В этой глуши, про которую Густав даже не слышал никогда, его точно не станут искать. А если и станут, то быстро не найдут. Густав достаточно умело запутал следы.

Увы, на денежные облигации купить еды у леса было невозможно. Поймать и приготовить зайца или птицу он тоже не мог. Ему нужно было скрываться и привлекать как можно меньше внимания. Но прошлой ночью он так выбился из сил, что не смог встать рано утром, чтобы уйти из хлева мельника незамеченным. Еще и этот монах прицепился.

Он осмотрелся и увидел роскошный ежевичный куст. А рядом с ним росли несколько деревьев шелковицы. Толстые сладкие ягоды свисали с веток, словно длинные черные пальцы.

Обрадованный, он принялся за еду. Может, внутри леса найдется еще что-нибудь? Сырые грибы тоже сошли бы, может, и дикие яблони найдутся. И действительно, стоило ему пройти дальше, в чашу, как он оказался буквально окружен плодовыми деревьями. На Густава смотрели румяные красно-зеленые яблочки, а в еловой роще под каждым пнем росли чистенькие белые грибы. Почти что с радостным криком Густав нарвал яблок и принялся собирать все, что видел съестное.

Наевшись и набрав в сумку, где лежали бумаги, грибов до отказа, Густав вышел обратно к деревне. Спрятавшись за ягодными кустами, он просидел в своем укрытии до ночи. Видел, как женщина в белом фартуке заходила в господский дом. Она выносила оттуда ведра с грязной водой после мытья полов и выливала их в палисадник. Окончив с работой, женщина заперла двери особняка на ключ и ушла.

Густав радостно хмыкнул. Удача явно на его стороне. Крестьяне сейчас пойдут спать, а он спокойно залезет в дом и перевернет там все. Как только наступила глубокая безлунная ночь, Густав вышел из укрытия и подошел к заколоченному окну. Он попробовал подергать за деревянную пластину руками. Она не поддалась сразу. Но после третьей попытки деревяшка треснула и отлетела вместе с гвоздями. Остальное уже было делом техники. Почти бесшумно разобрав окно, он залез в особняк. Поначалу Густав растерялся и не понял, где находится. Было похоже на коридор, соединяющий две гостиные или спальни. Он походил-походил туда-обратно, подергал двери, которые закрывали коридор с двух сторон, но так и не смог их открыть. Он пытался их выломать, вскрыть железным прутиком замок, ничего не помогало. К дверям снаружи было приставлено что-то очень тяжелое, что не позволяло Густаву их открыть. Взбешенный и раздосадованный, он понял, что надо вылезать обратно на улицу и пробовать проникнуть в господские комнаты через другие окна.

Но когда он очутился снаружи, уже ждал сюрприз. Кто-то сильной хваткой дернул его за локоть, и несколько рук прижали его к стене дома. В лицо ему ткнули зажжённым факелом.

Густав увидел, что несколько крестьян крепко держат его, а факел держит тот самый монах, которого он встретил утром.

— Вы что это тут удумали? — спросил священник, сердито смотря на него. — Решили, что мы ничего не поймем?

— За дураков нас держишь?! — рявкнул один из державших его крестьян.

Густав испугался, но он всегда был готов к такому повороту событий. Даже хорошо, что это крестьяне, а не воевода с отрядом. С бедняками можно договориться. А святошу вообще не стоит воспринимать всерьез.

— Отпустите, уважаемые. Мне есть что вам предложить взамен, — он угодливо улыбнулся и подмигнул монаху.

Но, похоже, этот жест только сильнее разозлил всех.

— Нам ничего твоего не надо! Ты — вор! Мы не потерпим, чтобы такие люди, как ты, находились здесь.

— Ну так отпустите меня подобру-поздорову! — возмутился Густав. — Я уйду и больше вас не побеспокою! Я ничего не украл, клянусь!

Державшие его крестьяне с новой сильно вжали Густава в стену, он закряхтел от боли. Их грубые пальцы жгутами обвили его плечи и руки. В уцелевшем сапоге был спрятан нож, как раз на такие случаи: и для самообороны, и для нападений. Нужно вести себя в меру покорно, иначе они обыщут его и отберут оружие, а нож он сумеет тихонько вытащить в нужный момент.

— Вяжите его, — скомандовал монах.

— Что?! Зачем?! — завопил Густав и начал отчаянно сопротивляться. Ему удалось оттолкнуть руку одного крестьянина, державшего его за плечо, и тут же ударил кого-то из них в челюсть. Крестьянин закричал от боли и схватился за лицо. Под носом у того хлестала кровь.

Но драться не получилось, как только Густав ударил еще одного нападавшего, пытавшегося заломить ему руку, что-то тяжелое стукнуло по голове, и он тут же отключился. Последнее, что он видел перед собой, подол рясы монаха, который быстро приближался к нему.

Какое-то время он мучился долгим, тяжелым сном и пробудился от жуткой мигрени, которая раскалывала надвое его череп. Макушка под волосами пылала огнем, и эта боль расходилась ко лбу, била спазмом и возвращалась в затылок. Густав пытался что-то сказать и разлепить глаза, но вышло какое-то бессвязное бормотание, даже говорить было тяжело. Глаза не слушались, он ничего не видел, веки будто прилипли друг к другу, на лице чувствовал какую-то вязкую жижу, которая стягивала кожу.

«Это кровь», — наконец, понял он. — «Ублюдки оглушили меня, надо убираться отсюда».

Густав пошевелил руками и понял, что связан, мало того, тело находилось все это время в качке. Его куда-то тащили. Впервые Густаву стало страшно за себя. Никогда он не попадал в такую передрягу. Один глаз удалось разлепить, и в ночной темноте получилось разглядеть только яркое пятно пылающего факела в руке у монаха, который возглавлял процессию. Куда они его тащат? Его связали, оглушили и теперь куда-то переносят.

Вдруг несшие его крестьяне остановились и грубо бросили Густава на землю. Тот заохал и посмотрел наверх. Над ним с факелом стоял монах. Огонь освещал лицо пожилого мужчины, которое не выражало никаких эмоций, кроме откровенного презрения. Над монахом колыхались кроны деревьев. Они были в лесу.

«Это плохо», — подумал Густав. Ночью в незнакомом лесу было очень опасно. Любой овраг, и ты сломаешь ногу, случайная берлога — и там может оказаться логово медведя или волка.

— Мы предложили тебе кров и пищу, но ты предпочел ответить нам злом. Пусть хозяин леса решает, жить тебе или умереть, — сказал монах.

Тут Густава, наконец, прорвало.

— Что вам от меня надо?! — закричал он, злобно глядя на монаха и крестьян, переводя глаза с одного сурового лица надругое. Их было семеро, и, судя по их серьезно настроенным физиономиям, никто не сомневался в правильности своих действий. Густав попробовал пошевелиться, но понял, что крепко связан. Но все еще чувствовал, что в сапоге лежит нож, значит, они его не обыскивали. Сумка с облигациями тоже была на нем.

— Мерзавец, задумал причинить нам вред, и поплатишься за это! Нам здесь не нужны такие, как ты!

— А вам какое дело, если я хотел грабануть тутошнего толстосума? Ну, стащил бы я пару побрякушек, вам-то что? — рявкнул в ответ Густав, в корне не понимая такого несправедливого к себе отношения. — Он еще накупит!

— Ты украл и сбёг! А нам потом отвечать за это! — сказал один из крестьян, указав на себя пальцем.

Густав раздраженно закатил глаза. Похоже, все-таки придется поделиться с ними облигациями. Просто так они его не отпустят.

— Слушайте, у меня есть ценные бумаги. Я могу каждому из вас дать по одной. В столице обменяете их на золотые монеты.

Крестьяне с монахом переглянулись.

— Я закопал их в лесу, когда пришел сюда, — Густав решил отвести подозрения, что бумаги все это время были при нем. Авось удастся их одурачить. — Это о-о-очень ценные документы. Я сам планировал их обменять, но раз уж произошла такая история…

Вдруг ему прилетело кулаком по носу. Густав упал на землю и зашелся кашлем. Кровь попала ему в горло, несколько зубов вылетело изо рта.

— Нам не нужны твои бумаги. Хозяин леса дает все блага, которые необходимы человеку для счастья, — сказал монах. Густав, лежа на земле и зажмурившись от боли, не видел священника, только голос властным тоном раздавался над ухом. — И мы не дадим наш край в обиду. Дело не в том, что ты хотел украсть безделушки. Дело в самом НАМЕРЕНИИ, — монах медленно, с расстановкой произнес это слово. — Я видел, как ты уходил в чащу, и видел, как лес накормил и приютил тебя. Хозяин леса был добр к тебе, а ты решил ответить злом на его гостеприимство. Барон, что тут живет, тоже чтит хозяина леса. И мы не позволим всяким проходимцам причинять вред, ни господскому дому, ни нашим крестьянам, ни самому лесу.

— Да что ты заладил! «Хозяин леса»! Вроде монах, значит, проповедуешь своего христианского бога. Что за бред ты несешь! Какой хозяин леса?!

Густав потерял самообладание, он не понимал, что эти странные люди хотят от него и как заставить их отпустить его. Они отказались от денег, они любят своего барона, раз так защищают его особняк, они избили его до полусмерти. И что будет дальше?! Что эти безумцы задумали?!

«Нужно достать нож и бежать!» — в этот момент Густав был почти готов вознести молитвы всем богам, которые только могли существовать. В этот момент он даже пожалел, что сам грабил церкви и монастыри. Может, это расплата? Ну нет, так просто его никто не возьмет. Ни Бог, ни сатана, ни хозяин леса, ему не указ!

Тут Густава внезапно ударили ногой в живот. От неожиданности он захрипел и захаркал кровью. Еще один удар прилетел в спину. Густав завопил, на глазах выступили слезы. Его ударили еще несколько раз, и потом покатили куда-то по земле. Катили-катили пару метров и остановились. Свежий ветер дунул Густаву в лицо, он открыл залитые кровью глаза и понял, что наполовину свешивается с высокого обрыва. Внизу были скалы и черная спокойная гладь воды. Густав все понял: они хотят его убить.

— Монах! — закричал Густав в последней надежде воззвать к совести священника. — Ты же человек божий, заповедь знаешь такую: не убий?! Как ты можешь так со мной поступать? Я же не сделал вам ничего плохого! Да, я хотел обокрасть дом богача и раскаиваюсь в этом, я не должен был! У меня уже был хороший улов, но от жадности полез еще за добычей. Я уйду из вашей деревни и больше никогда-никогда не вернусь!

Монах наклонился над Густавом.

— Я не собираюсь тебя, гадкая рожа, исповедовать. Я не буду отпускать тебе грехи, — процедил он. — Хозяин леса решит твою судьбу. У нас говорят, после окунания в озеро жизнь человека полностью меняется. Может, и тебя священные воды направят на путь истинный.

Сказав это, монах наступил на лежащего на земле связанного по рукам и ногам Густава и толкнул его в пропасть.

Густав зажмурил глаза. Все его внутренности сжались, сердце замерло. Еще пара мгновений, и ударится о скалы. Камнем он падал вниз, головой вперед, и неосознанно попытался прижать к себе сумку с облигациями. Самое ценное было при нем, никто до сокровища уже не доберется.

Тело его ровным броском упало в воду, оставив на поверхности россыпь пенных пузырей. Когда Густав погрузился в озеро и посмотрел вверх. Осознав, что все еще жив, начал отчаянно крутиться, пытаясь освободить руки. Сумка с бумагами намокла, впитала в себя много воды и, отяжелев, тянула его ко дну.

Кажется, веревка начала поддаваться. Густав рьяно принялся вырвать руку из петли, но тут взгляд его привлекло какое-то движение рядом с ним. Что-то большое, как рыба, или дельфин, проплыло совсем близко. Сердце его замерло, кислорода в легких становилось все меньше. Испугавшись, он вздохнул, и вода тут же хлынула в его нутро. Густав начал терять сознание, дыхание прервалось.

«Пусть я скорее умру от удушья, чем меня начнет жрать эта тварь», — подумал он. И в тот же момент отключился.

* * *

Когда Густав очнулся, все еще была глубокая ночь. Он лежал на спине и смотрел в небо. Совсем низко плыли серо-черные облака. Дул приятный прохладный ветер. Босые пятки щекотала вода.

Густав приподнялся и обнаружил, что лежит на песчаном берегу озера.

— Как же я…? — прошептал он и хотел сказать, «как же я выжил», но тут же вспомнил про сумку. Он осмотрелся, но сумки ни на нем, ни вокруг не было. Густав прикоснулся к голове и обнаружил, что вся его макушка и лоб обмазаны какой-то кашеобразной мазью. Она пахла травой. Голова больше не болела, веревка, которой он был связан, пропала.

Он встал на ноги и, слегка покачиваясь, огляделся. Это был обычный песчаный берег, недалеко был тот самый утес, с которого его скинули сумасшедшие крестьяне. Потом он чудом не упал на скалы, после видел какую-то тварь в воде. Может, это был огромный сом? Такие, он слышал, водятся в пресной воде. Это и был хозяин леса? Пф, бред какой. Идиоты-крестьяне, идиот-монах.

«Кто тогда меня вытащил?» — подумал Густав. — «Я сам добрался до берега, просто не помню этого?». Он невольно опять дотронулся до головы и вляпался в травяную мазь в своих волосах. С отвращением он вытер руку о штаны. «А эта дрянь на мне откуда?»

На трясущихся ногам он подошел к озеру, наклонился над ней и в отражении увидел свой темный силуэт. Зачерпнул воды в ладони и умылся. Раны на лице и голове защипали, из глаз посыпались искры. Густав зажмурился и умылся еще несколько раз. Он опустил голову под воду и стал оттирать грязь с волос. Почему-то наличие этой странной субстанции на его теле пугало его, ему виделся в этом какой-то дурной знак.

«Черт!» — Густав вытер лицо и ударил кулаком по воде, подняв волну брызг.

— Черт возьми! — закричал он, совершенно не думая о том, что его могут услышать, и что безумные крестьяне с монахом вернуться за ним и довершат начатое. — Я так старался! Я столько всего пережил, чтобы украсть эти дерьмовые бумажки! А теперь они утонули! Дерьмо! Черт!

Он схватился за голову, но тут же убрал руки и закричал. Острая боль снова растеклась по его всему его черепу и даже прострелила в колено.

— Я вернусь в деревню и отрежу дерьмовому святоше язык! Я выколю глаза каждому из этих мужиков, кто тащил меня сюда!

Густав упал на песок и пытался отдышаться. Невероятная усталость завладела его телом, он не чувствовал ни рук, ни ног. Хотелось уснуть здесь, и больше ни о чем не думать, ни о деньгах, ни о мести.

— Не трогай монаха, он всего лишь пытался защитить деревню.

Густав приподнялся и принялся озираться по сторонам. Откуда он доносится?

— Кто это сказал? — рявкнул Густав, но голос его все же дрогнул от страха. Теперь он по-настоящему испугался. — Покажись, морда, иначе я за себя не отвечаю!

Он вытащил нож из сапога и принялся размахивать им перед незримым противником. Вдруг увидел, что в нескольких метрах от него в озере сидит женщина. Ее длинные-длинные волосы опускались под воду и слегка подрагивали там, вертясь волнообразными линиями. Густав в темноте почти не видел ее лица и очертаний тела, только сверкали два больших глаза и немигающе, неотрывно смотрели на него.

— Уходи, двуногий, — сказала женщина. — Монах слишком рьяно исполняет свое обещание, нам не нужны такие жертвоприношения.

— Кому нам? — только и смог выдавить из себя Густав. Страх все еще сковывал его тело, трясущейся рукой он направил нож на женщину. — Ты еще кто? Ты с ними в одной шайке? Я так и знал! Верни мне мои деньги, верни мне мое золото!

— Извини, мне пришлось перекусить ручку твоей сумки. Она была слишком тяжелой, я не смогла бы дотащить тебя до берега.

Густав, распахнув глаза от удивления и досады, молча пялился на сидевшую неподвижно женщину, она была словно каменное изваяние. Он видел, как двигаются ее губы во время разговора, но вся она не шелохнулась ни разу. На шее у нее висела большая черная чешуйка на веревочке.

«Кто эта девка?» — думал он, прокручивая в голове все возможные варианты.

— Тебе раскроили черепушку. Зря ты смыл мазь, что я наложила тебе на голову. Она останавливает кровь и заживляет раны. Прощай. Мне правда жаль, что с тобой так поступили, но я никак не смогла бы помешать двуногим. Утес — ваши владения.

«Что она такое несет», — Густав молча смотрел на оправдания незнакомки, хотя он их не просил, и даже не понимал, что она имеет в виду. Вдруг женщина сдвинулась с места и приподняла колени, но вместо ног, у нее был огромный рыбий хвост. Он начинался под пупком и постепенно сужаясь к низу, заканчивался широким раздвоенным плавником примерно на уровне стоп, если бы они у нее были.

С отвисшей челюстью Густав смотрел на русалку. Она была на мелководье, фактически села на мель. Чтобы уйти на глубину, ей надо немного отползти назад. Это его шанс! Пускай он потерял деньги, но, черт возьми, если действительно поймает русалку, сколько золота за нее отгрохает! Живая или мертвая, она достанется ему!

Этот злой порыв возник у него так внезапно, что Густав даже не успел как следует все обдумать. Дело шло на секунды. Сейчас девка уйдет под воду, и больше он ее не увидит. Раз у нее нет ног, значит, на суше она бессильна. Густаву было уже все равно, страх испарился, еще более привлекательная добыча сама приплыла в руки. Кому нужна статуэтка из дома барона, когда тут в озере плавает чертова русалка! Настоящая русалка, едрить колотить, настоящая девка с рыбьим хвостом! Густав ринулся вперед и в мгновение ока оказался рядом с русалкой. Он схватил ее за руку и стал тянуть за берег. Девушка от неожиданности закричала и укусила Густава в запястье. Зубы ее оказались острыми, как у собаки, с рвущими кожу клыками. Густав взвыл и тут же начал чувствовать, как рука немеет, но продолжал тащить русалку, одновременно поражаясь тому, какая она тяжелая.

— Я спасла тебя, а ты вот как со мной поступаешь! — закричала русалка, оскалив зубы, Густав увидел, как они сверкнули при свете луны. Но это его только раззадорило, он ухмыльнулся и приставил нож к горлу девушки.

— А мне не нужна помощь от какой-то мертвецкой твари! Ты спасла мне жизнь, ну так тебе же хуже!

Он занес над ней кинжал, но девушка стала обороняться: укусила его еще раз, на этот раз в локоть, в самые вены, но Густав уже не обращал внимания на ее попытки сражаться. Было больно, но экстаз битвы и жажда наживы придавали ему сил, он хотел крови и денег, и сейчас их получит.

— Знаешь, сколько золота я потерял из-за твоих дружков?! — закричал он ей в лицо, притянув несчастную за волосы. — Они меня чуть не убили, а ты говоришь «прощай, мне жаль, что так вышло», — передразнил он русалку писклявым голосом. — Ты так просто не отделаешься, тухлая селедка.

— ВЕСЛАВ! — завопила русалка, пронзив лес своим криком. Птицы, испугавшись шума, тут же вспорхнули с крон деревьев над ними.

— Мужика своего зовешь?! — догадался Густав. — Ничего, я с вашим братом управлюсь и в одиночку!

Он оттащил русалку за волосы подальше от воды. Это могло его как-то обезопасить от нападения ее соратников из озера. Густав подтащил русалку к дереву и ударил несчастную об него. Вскрикнув от боли, та внезапно закрыла глаза и затихла.

«Отрубилась», — подумал Густав. Он знал свое дело: куда и как надо бить. Не в первый раз. Но нужно торопиться, девка кого-то позвала и этот кто-то, возможно, сейчас мчится сюда. Хозяин леса? Ну давай, нападай.

Он взял русалку за плечи и перевернул ее на спину. Теперь, когда она растянулась на земле во весь рост, стало понятно, что это была не человеческая девица. Тело до пупка было женское, хотя кожа бледно-зеленая, как у мертвечины. Длинные толстые пряди волос были будто обмазаны маслом. Лоб русалки кровоточил от удара. Кровь стекала по лысому лицу без бровей и ресниц и капала на землю. Длинный тяжелый хвост переливался под лунным светом, и каждая чешуйка сверкала в бликах воды, как черный бриллиант.

Пламя битвы потухло, и в голову начали приходить мысли о дальнейших действиях. Как и куда он ее потащит? Густав не рассчитал силы, когда решил сделать русалку своей добычей. Но можно и не забирать ее «целиком».

Сначала он думал снять с русалки амулет-чешуйку, но взяв его в руки, погладив в шершавых пальцах, решил, что это дешевая безделушка, и выручить за это денег не удастся. Затем взгляд упал на хвостовой плавник. Он сел на корточки и поближе рассмотрел его: это был двойной плавник шириной почти в метр и состоял из вытянутых тонких хрящиков, соединенных между собой полупрозрачной пленкой. Перепонка же вблизи выглядела как сетка изящных нитей, так же, как и чешуйки, блестевших под ночным небом. Это зрелище так его заворожило, что он не успел заметить, как русалка очнулась. Поднявшись на локтях, она попыталась ударить Густав хвостом, но тот предусмотрел это, заломил ей руки на спине и перевернул русалку на живот, усевшись на нее сверху, на поясницу.

Густав ухмыльнулся. Всю девку, он, конечно, забрать не сможет, но в доказательство, что встретил русалку, сделает кое-то другое. Густав заберет ее плавник. Пускай плавает в своем озере и помнит о том, как ее мужик, или кто он ей там, натравил на храбреца Густава безумных крестьян, несправедливо его оболгавших и чуть не лишивших его жизни. Он достал из сапога нож, приставил к хвосту русалки и принялся срезать плавник. Кровь горячей струей обожгла ему лицо. Русалка пыталась его укусить, но внезапно лишилась чувств. Густав продолжил резать ее хвост, пока кровь заливала ему руки.

Я была добра к тебе, но ты отплатил мне дурной монетой. Забирай мой хвост, я добровольно отдаю его тебе. Но взамен… Я проклинаю тебя, двуногий. Ты никогда не покинешь наш край. Ты будешь жить долго, будешь жить всем назло, но судьба твоя теперь навек связана со смертью. Ты увидишь смерть своих детей, ты увидишь смерть своих внуков. Всех, кто дорог тебе. Ты…

Глава 7

Лея и Леда приближались к дому дедушки Густава. Погода была на редкость прекрасная, несмотря на начало сентября было жарко, как летом. Одетая в плотное дорогое платье Леда с досадой подумала, что начинает потеть от этого длительного похода, и мысль, что ее внешний вид может хоть немного отойти от идеального, пугала ее и выводила из себя, но она сдерживалась. Нужно было послушать сестру и одеться в легкий льняной сарафан. Леда аккуратно обходила лужи, оставшиеся от недавних дождей, в то время как Лея замечала ямки с грязевой водой в последний момент и один раз все же вляпалась туфлей в жижу.

Увидев ужас на лице сестры, которая поймала ее за рукав, Лея захихикала и сказала, что на солнце все быстро высохнет и матушка не заметит.

Леду очень удивила цель визита Леи к местному старику, который почти не выходил из дома уже много лет, жил на окраине и никогда не посещал деревенских праздников, даже когда их организовывал барон. Густава не любили и обходили стороной, дел с ним старались не иметь, но и прогонять из деревни никто не стремился. Он не приносил проблем, доживал годы тихим затворником.

Если бы Лее понадобилось сходить в гости к другой крестьянской семье, она бы с ней не пошла, она не особо любила общение с батраками. Они были грязными, неотесанным, от них пахло потом и навозом, внутри изб было тесно и неуютно, а земляные полы в крестьянских домах вызывали у нее отвращение. После близкого контакта с деревенскими она по несколько часов принимала ванну у себя в особняке, отмокая в ароматной пене и обливаясь духами, чтобы смыть эти запахи. Она уважала труд крестьян и прекрасно понимала, откуда у Лафонтенов на столе вкусное мясо и свежий хлеб, но заставить себя саму стать терпимее к их образу жизни, манере речи, зачастую грубой, полную неприличных выражений, они никак не могла, эти люди отталкивали ее. Леда всячески скрывала свои истинные чувства и старательно сдерживалась, вела себя подобно своему положению. Нужно быть вежливой и улыбаться человеку, который не мылся несколько недель, но который привел к ужину молочного поросенка.

Но Лея позвала Леду именно к старику Густаву, и это была прекрасная возможность, чтобы…

Ход ее мыслей прервал радостный возглас сестры.

— Вот мы и пришли! Как же далеко он живет, я уже все каблуки истоптала.

Леда вдруг остановилась и взяла сестру за руку.

— Лея, прости, если мои слова тебя ранили.

— Какие слова? — девушка растерянно заморгала.

— Когда сказала, что ты была в лесу на свидании с разбойником. Я была так рада, что ты, наконец, пришла в себя. Честно, когда ты несколько дней подряд мучилась болезнью, я уже начала бояться, что… — она опустила голову, — … что потеряю тебя. И когда болезнь отступила, я была вне себя от радости и наговорила всякой чуши. Потом увидела твой усталый, злой взгляд на меня, и до сих пор у меня это лицо перед глазами.

Лея крепко обняла сестру за плечи.

— В тот день я действительно чуть не погибла. Не было там никакого свидания. Тем более, меня ждет господин Моррант, — девушка слегка улыбнулась. — Мне было приятно услышать от тебя эти слова. Я всегда говорила, что мы с тобой одно целое. Что бы ни случилось, всегда будем опорой и поддержкой друг другу.

Сестры взялись за руки и постучались в забор Густава. Им никто не ответил, но громко залаяла собака. Следом изнутри послышался взволнованный галдеж гусей. Кто-то шлепал тяжелыми шагами к ним со стороны избы.

Забор резким толчком отворился. На них смотрел седой сгорбленный, скромно одетый во льняные штаны и замусоленную рубаху, мужчина. Тяжелые брови нависли ему на глаза, отчего казалось, что он все время щурится, еще и прихрамывал на одну ногу. Густав сначала не понял, кто к нему пришел. Из-за больной спины он в основном смотрел вниз, и первым делом увидел длинные юбки дорогих платьев, которые вряд ли могли носить крестьянки. С подозрением он посмотрел наверх и встретился глазами с Леей. Леда же спряталась у сестры за спиной.

— Чем обязан? — прохрипел Густав.

Лея выдохнула. Она не знала, что сказать, и забыла придумать речь для своего визита.

— Дедушка Густав, отец Вергий…

— Скажите этому прихлебале, что я больше не нуждаюсь в его проповедях. Ему делать нечего, зачем посылает ко мне господских девиц? Совсем из ума выжил, а вроде молодой еще… — Густава понесло и, не разобравшись, он начала нести какие-то странные подробности своей жизни и сыпал нелестными комментариями в адрес святого отца.

Леда в это время увидела, что Густав ходит босиком по двору, его старые скрюченные артритом пальцы ног были замызганы уличной слякотью. Тошнота подошла к горлу, ей хотелось уйти отсюда поскорей, но нет, нужно подождать, может, ей удастся…

— … я никого не трогаю, у меня все в порядке, ну, поболел немного, зачем таскать ко мне кого ни попадя. Ганс вечно талдычит — ходи в церковь, ходи в церковь, хоть помрешь как человек, а я говорю, зачем мне туда таскаться, смотреть на этих ряженых, я вон на барона поглазеть могу…

Лея, оторопев, продолжала слушать стариковскую тираду, настоящий крик души, и не знала, как вежливо прервать его. Помощь пришла, откуда не ждали. Из избы на крыльцо вышел Ганс. Он сначала не заметил гостей, но взгляд его внезапно зацепился за непривычные фигуры у забора. Его дед стоял перед баронскими дочками и что-то без устали им втирал, пока те озадаченно и испуганно слушали его, не зная, куда деться.

Ганс спустился с крыльца и подбежал к деду. Так стыдно, ему еще никогда не было. Ладно, если дед приставал к девицам, с которыми внук гулял. Те хотя бы «свои», все понимают, но когда он лезет к господским! Совсем разницы не видит, окончательно сбрендил, чертов старик! Сейчас он что-то не то скажет, и они лишатся милости барона!

Ганс подбежал к деду, который продолжал заговаривать девушек, и дернул того за плечо.

— Что ты несешь, дерьмо собачье? — огрызнулся он, и тут же встретился взглядом с Леей, которая вдвойне не ожидала услышать ругательных слов еще и от него. — Прстити, извните, — процедил Ганс, от стыда он даже не мог заставить себя нормально, четко произнести эти слова.

Но для Леи, пожалуй, это был удачный момент, чтобы, наконец, прояснить суть их визита.

— Здравствуй, Ганс, я… — она дернула стоявшую сзади сестру за рукав, — то есть мы пришли к твоему дедушке, чтобы послушать о русалках.

Повисло молчание. Ганс смотрел на Лею и хлопал глазами. Густав покорно ждал, пока внук разрешит ситуацию и сгорбившись, смотрел вниз на свои больные ступни.

— О русалках? — Ганс ухмыльнулся. — Почему именно к нам?

— Отец Вергий сказал, что твой дедушка много об этом знает. Я хочу собрать местные истории о русалках, чтобы потом написать книгу сказок и еще с его слов сделать наброски. А может, кроме русалок, он еще про каких-то необычных существ знает.

Ганс слегка пихнул деда в бок. Густав посмотрел на внука из-под косматых бровей. Они словно обменялись мыслями.

— Я пойду вперед приготовлю комнату, а вы поднимайтесь в дом. Только аккуратно, идите вон по тем дощечкам, — он указал на выложенные по слякоти доски, — а то запачкаете вашу одежду.

— Спасибо, Ганс, это очень мило с вашей стороны. Я не собиралась беспокоить твоего дедушку, но скоро я выхожу замуж, и придется уехать, хочу наверстать упущенное. Я вот взяла с собой и чернила, и тетради, — Лея продемонстрировала деду Густаву свой чемоданчик. Старик равнодушно посмотрел на него и побрел, ковыляя, за девицами.

Девушки шли аккуратно, приподнимая подолы платьев. Леда шла за сестрой и постоянно оглядывалась, осматривалась, не замызгала ли она свою одежду. Туфли, конечно, были испачканы, но под длинной юбкой этого никто не должен заметить. Она увидела, что под крыльцом в луже грязи валяется жирная свинья, над головой которой витают мухи и мешают ей спать, и девушке снова стало дурно. Опять подкатила тошнота. Леда думала только об одном, и одно лишь ее останавливало, чтобы не бросить сестру в этом клоповнике и убежать в свой красивый и чистый дом.

В избе Густава оказалось на удивление опрятно и уютно. Там было всего несколько комнат, одна из них была отведена под прием пищи: камин в углу, стол и несколько лавок. На стенах были развешаны маленькие литографии с изображением бытовых сюжетов, видимо, купленные когда-то у ярмарочных торговцев. На столе стояла корзина с красными яблоками — свежий урожай, который сорвали, видимо, совсем недавно.

— Извините, у нас особо нечем поживиться. Даже не знаю, чем вас угостить, — Ганс рассадил девушек и начал хлопотать вокруг них. Он схватил несколько яблок и принялся нарезать их. — Сладкие-пресладкие, угощайтесь. Я сегодня с утра уже ведро таких съел. Даже жалко продавать.

— Благодарю, нам очень приятно. Мы с удовольствием угостимся, — Лея улыбнулась Густаву и Гансу, затем поставила свой чемоданчик на стол, открыла его и достала пишущие принадлежности. Леда за все время не проронила ни слова, она словно отключилась от мира.

Ганс вытер вспотевшие от тревоги руки о портки.

— Что ж, у меня много работы во дворе, а вы тут пообщайтесь. Можете мучить деда, сколько хотите, ему все равно делать нечего, — он натужно засмеялся. Лея на это тоже слегка улыбнулась. — Мне надо покормить скотину и вычистить хлев, а потом, если вы еще будете тут, заварю вам ромашку с клевером.

Он подошел к деду, наклонился к его уху и прошептал:

— Веди себя прилично, это баронские дочки, не наговори ерунды и не пугай их.

Густав едва заметно кивнул. Ганс откланялся и вышел из избы во двор. В этот момент Леда внезапно очнулась и повернула голову в сторону парня.

Лея глубоко вздохнула. Ну вот и пришел ее черед научиться общаться с людьми разных сословий. Возможно, в ее будущей замужней жизни это пригодится, окажется полезным опытом. Вести переговоры с полубезумным стариком — не так просто, как может думаться.

— Вы правда встречались с настоящей русалкой?

— Да, — буркнул Густав. Он как будто был не рад визиту, словно его вызвали на допрос.

— А можете рассказать, как это было? Как она выглядела? Как вы смогли ее найти?

Густав молча смотрел в окно.

— Эх, девки, зачем вам это все…

Вдруг в ставнях показалась голова Ганса.

— Какие «девки»? Ты совсем умом тронулся? Это дочери барона Лафонтена, шельма старая. Я же просил тебя вежливо с ними разговаривать. — вдруг он и сам понял, что опять по привычке выругался. — Прошу прощения.

Густав не стал терпеть оскорбления, схватил яблоко со стола и швырнул его в окно, но внук вовремя уклонился. Ганс злобно зыркнул на деда и снова исчез во дворе. Лее показалось это таким забавным, что она рассмеялась. Прикрывай ладонью губы, она посмотрела на сестру. Леда сидела бледная и уставилась в стол, не поднимая головы.

— Да, я видел русалку. Но там нечего особо рассказывать. Я гулял по лесу, заблудился. Уже наступила ночь, и я вышел к озеру, чтобы попить воды. В этот момент тварь напала на меня. Я пытался спасти свою жизнь. Она укусила меня.

Густав выложил левую руку на стол и задрал рукав рубахи до сгиба локтя. Это была рука старика, уже сморщенная, выгоревшая от работы под палящим солнцем, вены вздулись и синими трубками выпирали под кожей. На сгибе действительно был шрам, состоявший из нескольких круглых светлых ранок. Вправду было похоже на отпечаток чьей-то челюсти. Но это могла быть и собака, например.

— И в ногу тоже укусила.

Леда вздрогнула и сказала:

— Не надо показывать, мы вам верим.

Лея собралась возразить, уж она-то как раз очень хотела посмотреть, как выглядел еще один русалочий укус, но решила не настаивать.

— А что потом случилось? Она на вас напала, и как вы с ней справились? Она умела разговаривать? Как она выглядела? Как человек или как нечисть?

Густав зажмурился, будто с трудом вспоминал события далекой давности. Но на лице его отразилась, скорее гримаса боли.

— Эта исчадие ада выглядела как демоница. У нее были острые зубы, как у медведя, огромные мертвые глаза и длинные когти, которыми она пыталась вспороть мне брюхо. Самая мерзкая тварь, которую я когда-либо видел. Страх один. И это еще не все. Я дрался с ней до победного, она всего искусала меня, а сколько кровищи выпила! Я едва остался жив! А когда мне удалось ей по башке стукнуть, она отрубилась, и я подумал, что никто не поверит, что на меня русалка напала и решил ей хвост отрезать. Плавник я засушил и себе оставил на память.

Густав замолчал и, схватив со стола яблоко, с аппетитом впился в него полубеззубым ртом.

— Нога, которую она мне прокусила, у меня болит на каждое полнолуние. Такая адская боль, я готов лезть на стену. Что в молодости болела, что сейчас. С тех вот самых пор я хромой хожу. Никакие припарки, никакие настойки не помогают, а уж молитвы и подавно. Это чертовское проклятие, его ничем не снять до самой могилы.

Лея с огнем в глазах пыталась сделать эскиз русалки, которую описал Густав. Получался какой-то монстр. Но разве монстр будет добр к человеку? Ей хотелось прийти к месту встречи, куда существо звало ее во сне, и Лея одновременно и хотела этого, и боялась, она оттягивала момент, решив, что, если узнает о русалке больше, ей будет не так страшно встретиться с нею. Рассказ старика нужно было «делить надвое». Возраст, искаженные воспоминания, страх, который он пережил, превращали его историю в малодостоверную. Но почему-то хотелось ему верить.

— Чегось вам еще рассказать-то? — устало спросил Густав. — Зачем вы старика мучаете, идите по своим делам. Вот ты, — он ткнул пальцем в Лею, — скоро замуж выходишь, ну вот и иди шей себе приданое как нормальная баба.

Лея пропустила мимо ушей замечание о «нормальной бабе», а вот Леду это выражение возмутило чрезвычайно. Она широко распахнула глаза и с удивлением посмотрела на Густава, но тот, похоже, не собирался извиняться, а возможно, даже не понял, что сказала что-то не то.

— Может, какие-то поверья слышали, необычные истории?

— Поверья не знаю, не хочу лишний раз с чертовщиной связываться.

Лея грустно вздохнула. Не на это она надеялась, когда послушалась отца Вергия прийти к старику. Но Густав прав, он уже в возрасте, с трудом ходит, его полностью обслуживает внук, зачем бередить в его душе тяжелые воспоминания?

— Тогда мы пойдем, спасибо вам за гостеприимство, — кинвнула Лея.

— А стойте, — Густав вдруг приосанился. — Могу вам одну историю рассказать, но больше не просите.

Леда внезапно вскочила и вышла из-за стола. К яблокам она не притронулась.

— Извините, я выйду ненадолго во двор, хочу подышать свежим воздухом, — она откланялась и поспешно вышла на крыльцо.

Густав положил локти на стол и пристаельно посмотрел на оставшуюся с ним наедине девушку. Если бы Лея была старше и опытнее, она бы увидела перед собой глаза хитреца и отъявленного негодяя, которым он когда-то был, и отголоски его образа жизни иногда все еще давали о себе знать, но она видела только побитый болезнями взгляд пожилого человека, который с трудом уже дохаживал свой век и хотел передать последние знания молодым.

— Это чистая правда, — он понизил голос. — Жила тут у нас одна баба давным-давно, еще ваш папенька не женился даже. Так вот эту бабу муженек побивал. Все ходила с синяками то на одной щеке, то на другой. То один глаз у нее заплыл, то второй, а то и оба. Было у них с муженьком детей много, штуки четыре точно. Сама баба была молоденькая еще. Замуж выдали лет в четырнадцать, а мужику было уже под сорок. Так вот, она была еще ничего, молодуха дородная, и побитая рожа ее не портила, но от муженька доставалось знатно, человек он был не очень, злой какой-то всегда. Может, ревновал ее все время, уж не знаю. И так ей опостылела эта жизнь: рожай только да мужа терпи, что однажды она не выдержала и убежала ночью в лес, когда супружник ей как раз свеженький синяк под глазом оставил. Она дошла до озера и села там судьбу свою оплакивать. Хотелось ей уехать, да некуда, родни нет. Детишек вроде как жалко оставлять, а вроде как она не шибко-то их любит. И вот плакала-плакала она, слезы ее в озеро капали-капали. И тут выплывает к ней девка хвостатая, русалка. Садится с бабой на берегу и говорит ей: что у тебя случилось, расскажи. Баба сдуру и рассказала. А русалка ей отвечает: я твою кручину знаю, хочешь, я тебя освобожу? Баба, конечно, хочет освободиться. Русалка говорит, только отдай мне вот это дитя, и тыкает ей длинным пальцем в живот. А баба-то и не знала, что брюхатая опять. Она подумала-подумала и говорит, а, плевать, забирай. Один больше, один меньше, какая разница. Русалка бабу в лоб поцеловала, мол, договор есть, иди к себе, теперь ты свободна. Приходит баба к своему дому радостная, думает, муженек ее встретит сейчас с распростертыми объятиями, квасу нальет, поцелует, на руках носить будет. Возвращается, а дома и нет. Одно пепелище. И вся родня мертвая лежит: и муж, и дети, все задохнулись в дыму внутри избы. Вот так русалка исполнила ее желание, освободила, хе-хе, — Густав ехидно ухмыльнулся.

Лея слушала затаив дыхание.

— А где сейчас эта женщина? И что с ее нерожденным ребенком?

— Потом баба к повитухе пошла, когда срок ей пришел рожать, и повитуха сказала, мол, а ребенка-то у тебя в животе нет. Пузо есть, а внутри никого. Русалка у нее дитенка забрала в обмен на свободу. А сама баба померла уже давно. Она как узнала, что ребенка украли, то совсем с ума сошла и опять убежала в лес. На следующий день нашли ее на скалах, бросилась с утеса.

Лею передернуло. А ведь пару недель назад она сама могла лежать там же на скалах, но какое-то волшебное провидение, чудесное спасение вернуло ее к жизни.

— Жуткая история. Мне так жаль эту женщину, — прошептала Лея.

— Кому-то жаль, кому-то не жаль. Русалке не верь, они все с ног на голову переворачивают, все наоборот делают. Злые твари, только и хотят навредить. Кто с русалкой будет дружбу да любовь водить — молодым помрет. А уж бабам вообще нельзя с ними связываться. Потом еще детей не родишь. Да и мужикам бы лучше не встречаться… Никому, короче.

Лею стало уже смущать обсуждение беременности. Тем более, когда разговор велся с полубезумным стариком. Она с мамой-то стеснялась это обсуждать, а тут с ней батрак о материнстве беседует. Вдруг девушка вспомнила о главной цели визита.

— Дедушка Густав, покажите мне хвост русалки, и мы с сестрой пойдем домой. Пожалуйста, — она мило улыбнулась ему, но Густав хранил безучастное выражение лица, и правила вежливости его нисколько не трогали.

Он молча встал и поманил Лею за собой. Они вошли в маленькую спаленку. В темной комнате без окон были только кровать, застеленная периной и старым вышитым одеялом, и табуретка, на которой стояла полусгнившая свеча и пара кожаных ботинок.

Густав, охая от тяжести в теле, как это часто делают старики, залез на кровать и снял со стены картину в рамке. Вернее, Лее показалось сначала, что это картина, но, когда старик передал это огромное панно ей в руки, она не поверила своим глазам. Девушка смотрела на почти что полутораметровый хвостовой плавник. От него остались только косточки, но кое-где еще можно было рассмотреть остатки перепонок. Лея провела пальцами по хрящикам, и ее словно ударило разрядом тока. Она отдернула руку и прикоснулась еще раз. Шелковые на ощупь хрящики было приятно гладить. Они покалывали кончики ее пальцев, будто она прикасалась не к мертвым костям, а ласкала кошку. Кто знает, действительно ли это хвост русалки? Может, он принадлежал какой-то огромной рыбе? Удивительно, что в их местности водятся такие экземпляры. Когда-нибудь, если муж ей разрешит, она попросит его организовать экспедицию в озеро, чтобы узнать, что за животное обладает такими невероятными размерами.

— Ну, как? Налюбовалась? — спросил Густав, вырвал картину из рук девушки и полез вешать свой трофей обратно на стену. — С русалками не водись, дрянь все это. Если встретишь ее, беги со всех ног. А теперь иди домой, я хочу подремать. Не дают старику спокойно отдохнуть. То одни притащатся, то другие…

Продолжая ворчать, Густав жестом выпроводил Лею. Девушка поблагодарила старика за оказанное гостеприимство. Она все еще была под впечатлением от русальего плавника. Страшные истории Густава не возымели на нее никакого предупреждающего действия, потому что она увидела этот хвост, это почти что живое доказательство существования чего-то потустороннего, чего-то тайного, и ей снова безумно захотелось к этому секрету хоть чуть-чуть прикоснуться, взглянуть на него одним глазком.

Лея вышла в прихожую, схватила со стола красное яблоко и надкусила его. Фрукт был восхитительно сладким, девушка закрыла глаза от удовольствия и тут же подумала о сестре. Куда она пропала? Может, пошла домой?

* * *

Леда вышла на крыльцо и огляделась по сторонам. Внизу, под лестницей, все так же валялась похрапывая свинья. Вокруг по двору медленно прохаживались гуси, они пили воду из луж, купались в лохани и туда же гадили. Леда заткнула нос и старалась не думать об обыденностях крестьянского быта. Она рассчитывала, что Лея еще поболтает с Густавом какое-то время, а вот Леде нужно было кое-что сделать, вернее, кое с кем поговорить.

Она спустилась с крыльца и, приподняв платье, пошла вглубь двора. Хозяйство Густава был достаточно обширным, помимо бараков для животных, стояло еще пара деревянных построек, наверно, служивших сараями, внутри которых валялись ведра, лошадиное седло и какие-то запчасти от плуга. В другом сарае стоял огромный мешок картошки, и он был так переполнен, что накренился и часть его содержимого рассыпалась. Леда подошла к мешку и вдруг сделала несвойственную для себя вещь: она собрала откатившиеся картофелины с земли и сложила их обратно в мешок. Руки испачкались в пыли, и она поспешно отряхнулась.

— Хозяйка? — услышала Леда голос Ганса у себя за спиной. Она вздрогнула от неожиданности и замерла, боясь повернуться к нему лицом.

— Тут у вас просыпалось, я собрала, — начала мямлить она, продолжая стоять к парню спиной.

Ганс не понимал, почему баронская дочка так странно себя ведет. Он пожал плечами и сказал:

— Дед, наверное, вас утомил уже. У вашей сестры, смотрю, выдержка поболее моего будет. Старик как начнет болтать о русалках своих, не остановишь.

Леда не отвечала.

— Вы ждете сестру?

Леда кивнула, но продолжала молчать, уставившись куда-то в землю. Ганс совсем растерялся, он почесал затылок и тут ему пришла в голову идея.

— Хотите посмотреть поросят? Только вчера родились. Мамашу их вы видели, под крыльцом спит, валяется с самого утра. Ей там хорошо, ветерок под домом продувает. Я тоже там полежал, но работы много, — он засмеялся. — Скоро поведу ее обратно, выводок кормить надо, а она ленится.

Вдруг Леда обернулась и посмотрела на Ганса. Она выглядела смущенной, щеки ее аллели, и румянец проступал даже через плотный слой пудры.

— Да, покажите мне поросят, — тихо сказала девушка и направилась вслед за Гансом.

Они вошли в небольшой чистый хлев, на дощатом полу была постелена солома, в которой копошились шесть новорожденных поросят. Двое спали, остальные ползали по сену, залазали друг на друга, звонко повизгивали и, похоже, срочно требовали мать-свинью обратно.

— Вот такие малыши, — сказал Ганс, с улыбкой рассматривая поросят, как будто это была не скотина, которую зарежут к столу через несколько месяцев, а его собственные дети. Он повернул голову и встретился взглядом с Ледой.

Леда все это время не обращала внимания на поросят, они ее совсем не интересовали. Она смотрела на Ганса и думала, какое счастье, что ей повезло так уйти с ним незамеченной.

— Что-то не так? — зрачки Ганса забегали по сторонам, ему стало неловко от пристального взгляда баронской дочки. — Вам не нравятся поросята?

— Поросята замечательные, — тихо сказала Леда, продолжая неотрывно смотреть на Ганса. — Я должна вам кое-что сказать. То есть, тебе сказать, — она подошла к парню ближе и задрала подбородок, Ганс был выше Леды почти что на две головы.

От неожиданности Ганс попятился назад, Леда пошла за ним следом, и через несколько шагов он уперся спиной в стену. Ганс испугался поведения девушки, но это был не страх перед чем-то незнакомым или необычным. Он уже понял, что хозяйка хочет ему сказать, и именно это знание, что он, простой парень, вляпался в историю, в которой не хочет принимать никакого участия, вгоняла его в ужас. Мысль о последствиях, которые может создать назревающий инцидент, заставила его побледнеть и закрыть глаза, чтобы хоть на секунду отключиться и переварить происходящее. Он нервно сглотнул, выдохнул и уже уверенным, спокойным взглядом посмотрел на Леду. Девушка совсем раскраснелась, пальцы ее подрагивали от нервного напряжения. Она держала их в замке у себя на груди и яростно теребила узкий воротник на шее.

— Знаешь, Ганс, такое дело… — начала говорить Леда. — Ты внимательно выслушай меня, не перебивай. Потом, если хочешь, можешь ничего не отвечать. Я все пойму.

Когда поток слов водопадом полился из нее, Леде будто стало спокойнее. Тон ее выровнялся, выражения стали подбираться сами, она уже больше не мямлила. Ей особо нечего было терять. Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

— Моя сестра выходит замуж, скоро и мне подыщут пару, я в этом не сомневаюсь. Родители наверняка уже сейчас думают о возможном женихе. У меня нет выбора, я подчинюсь их воле и выйду замуж, за кого они скажут. Но… Я не могу бороться сама с собой, не могу выкинуть эти мысли из своей головы. Я уже давно, — она сделала паузу, чтобы набраться смелости говорить дальше, — уже очень давно на тебя смотрю.

Ганс, слушая все это, обливался холодным потом.

— С тех пор как мы были еще детьми. Твоя матушка, упокой Господь ее душу, приходила к нам в дом, она приводила тебя в помощь, и уже тогда я… Ты понимаешь?

— Понимаешь, — выдавил из себя Ганс. Язык его не слушался, тело одеревенело.

— И с той поры я только на тебя и смотрю. Но я не думаю о том, чтобы нам быть вместе, ничего не получится. Папенька откажется от меня, либо увезет подальше, чтобы я не имела возможности с тобой видеться. Понимаешь?

— Понимаешь, — сдавленным голосом ответил Ганс. — Так чего вы от меня хотите-то?

— Обними меня, дурной ты! — закричала Леда и забарабанила кулачками по груди Ганса, который все это время держал руки по швам.

Ганс словно по приказу сжал Леду в объятиях, и девушка обмякла в его руках. Она уткнулась к нему в шею, от Ганса пахло сеном и потом, но почему-то именно этот крестьянин не вызывал у нее отвращения, хотя его образ жизни не слишком отличался по своей чистоплотности от других батраков.

— Держи меня еще, держи еще крепче, — прошептала Леда ему в ухо, и Ганс обнял ее сильнее. — А теперь поцелуй.

— Но я… — замычал Ганс. Он озирался на дощатые двери в хлев, которые могли отвориться в любой момент. Ему бы очень не хотелось, чтобы кто-то увидел их за таким занятием.

Тут Леда переняла инициативу. Она схватила Ганс за лицо и притянула к себе. Неумело и резко она вцепилась в его губы, чмокая его почти что яростно, словно она не выражала ему свою нежную любовь, а хотела сама этой любовью насытиться напоследок, как тигрица впивается в бок пойманного оленя. Ганс оторвал девушку от себя.

— Госпожа, успокойтесь. Нам надо на этом остановиться. Я понимаю ваши чувства, и мне, поверьте, невероятно лестно, что вы выказали их мне. Но вы же сами сказали, нам не быть вместе. Я не могу на вас жениться, куда мне вас привести? В сарай к поросятам? Вы такая красивая, на вас такая дорогая одежда, неужели вам понравится жить со мной?

Леда не знала, что на это ответить, она снова прижалась к груди Ганса. Горькая правда иглой вошла в ее сердце, но тепло, исходившее от телапарня, успокаивало ее. Мысли затуманились, она уже ни о чем не думала. В этот момент ей было хорошо и уютно, а что будет дальше совсем неважно.

— Ответь честно, я тебе нравлюсь? Ты бы стал меня любить?

— Конечно, вы мне нравитесь, я бы стал вас любить, — сказал Ганс.

Ганс говорил то, что девушка хотела от него услышать, с господами нужно общаться только так, по-другому они не понимают. Леда была привлекательная, с нежной кожей и шелковистыми волосами, будь это любая другая крестьянка, он бы тут же ответил на ее чувства с тем пылом, на который был способен, но это была Лафонтенова девица. Одно ее слово, один неверный взгляд в его сторону, и жизнь Ганса может превратиться в ад. Как его угораздило в это вляпаться? Ему теперь еще и «хотелки» Леды все исполнять? Почему она обратила внимание именно на него, черт возьми? Жил себе спокойно, никого не трогал, а теперь ему даже погулять ни с кем нельзя, Леда будет за ним следить и жизни ему не даст. Ганс думал сразу о плохом, вряд ли у Леды была возможность именно следить за возлюбленным, но в этой ситуации он видел только досадное ограничение своей свободы. Что же ему делать дальше? Потакать ей или, наоборот, не обращать внимания?

Пока Ганс терзался мыслями о теперешнем статусе их отношений, Леда просто наслаждалась близостью с любимым человеком. Она закрыла глаза от удовольствия и прижалась щекой к его льняной рубахе. Она хотела быть этой рубахой, она хотела быть яблоком, которые он с любовью срывал в саду, она хотела бы…

Вдруг Ганс оттолкнул Леду от себя.

— Сестра вас ищет, слышите?

Леда будто еще не вышла из транса, она не понимала, что Ганс ей говорит. Какая сестра, и зачем ее кто-то ищет? Но спустя мгновение она тут же пришла в себя, быстро отошла от Ганса на приличное расстояние, поправила прическу и достала из маленькой наплечной сумочки зеркальце. Оглядев лицо, она убрала его обратно.

— Давайте где-нибудь встретимся, — сказала Леда в сторону, она боялась смотреть Гансу в глаза. — Где нас никто не побеспокоит.

Ганс поразмыслил пару секунд.

— Только если в лесу перед закатом.

Леда улыбнулась Гансу, и смущенная, до конца не осознавшая, что произошло, она вышла из хлева и пошла навстречу сестре.

Глава 8

Отец Вергий часто посещал дома крестьян. В его обязанности, как настоятеля монастыря, входило периодически посещать паству, справляться об их делах и отвечать на вопросы. А вопросы у них появлялись всегда. К сожалению, крестьяне все еще считали монахов заменой колдунам и ведьмам и часто спрашивали, как вылечить корову и какие травы надо заварить от бессонницы. Вергий со снисхождением относился к таким запросам, он терпеливо объяснял, что врачевать не умеет, а за попытки приписать ему какие-то магические обязанности он ласково грозился заставить неграмотного батрака учиться буквы, чтобы тот прочел, наконец, Святое Писание от и до. Находясь в приподнятом настроении, он с негодованием посмотрел в сторону дома старика Густава.

Со всеми жителями деревни у отца Вергия были хорошие отношения, кроме этого ворчуна. Ехидный, сварливый, злорадный, хитрый охламон — вот как бы он описал Густава. Старость не сильно изменила его характер, каким он был малоприятным лихачом в молодости, таким остался и в старости, благо сил у него на злые дела уже не хватало, а тело разбил артрит. Вреда от него особо не было, но общаться с ним было малоприятно. Густав будто испытывал отвращение ко всему, связанному с Церковью, хотя атеистом себя не считал.

— Я верю в совесть и возмездие. Все воздастся за грехи наши, вашими же словами говоря, — ехидничал Густав и закрывал у Вергия перед носом забор. К святому отцу у старика было будто бы личное отвращение. Чем священник так не угодил сварливому деду, непонятно. Но нужно относиться к пастве терпимо, особенно к пожилым, у которых часто с возрастом портится характер. Их уже ждут там «наверху». Еще пара лет и его внук, Ганс, придет с просьбой отпеть престарелого родственника. Негоже будет отказывать из-за каких-то личных притязаний.

Ганс, в отличие от деда, приятный молодой человек, регулярно посещает церковь, хотя в исповедальню никогда не ходил. Обычный крестьянин, но проблемы все же доставлял. Когда он являлся на проповедь добрая половина молодых девиц, а порой и замужних, переставала слушать чтения Вергия, и то и дело стреляла глазами в Ганса. По правде сказать, Ганс немного беспокоил Вергия, но не тем, что тот сводил с ума женское население деревни. Святой отец часто смотрел на амулет, который висел у Ганса на шее — на эту рыбную чешуйку, что блистала на солнце, словно бриллиант. В личной беседе Ганс говорил, что это их семейная реликвия. Ее носил дед, носил отец и теперь носит внук, а он уже передаст своему сыну. Попытки объяснить, что это языческие практики, что это греховное попустительство, почитание сил сатаны и отрицание могущества Бога, который готов его защитить, ни к чему не приводили.

Была причина, по которой амулет Ганс так беспокоил священника.

У отца Вергия был свой секрет. Тайна, которую он скрывал ото всех за семью печатями. Никто, ни одна живая душа не знала об этом, и раскрытие сей тайны стоило бы ему самых страшных мук. Он наслаждался упоением, знанием, что секрет принадлежит только ему, что он был избран среди многих других, что его отличили среди посредственностей, ему доверили великое открытие…

Этой тайной была красавица Сейра. Пару дней назад она позвала его. Ночью он услышал ее зов, и каждый раз после того, как ее ласковая певучая речь проникала через огромное расстояние в его голову, ему снились волшебные сны. После их «контакта» он остаток дня ходил счастливый и с прекрасным настроением, ему хотелось делиться своей радостью с другими. Как только наступала ночь, он незамеченным покидал келью, выходил из монастыря и скрывался в лесу, быстрым шагом спеша на встречу с красавицей. Он шел уже давно знакомой ему дорожкой. И этот путь знал только он один, если бы Сейра не вела его, не указывала ему дорогу, он бы никогда не нашел озеро, заблудился. В сумке у Вергия лежали четыре апельсина и кремовое пирожное, которое ему удалось забрать с собой после званого ужина у Лафонтенов. Сейра любила, когда ей приносили что-нибудь вкусненькое, она так искренне радовалась и улыбалась ему, ну и, конечно, по-своему благодарила.

Впервые они встретились около года назад. В то время Вергий как раз начал собирать местный фольклор, ему хотелось докопаться до каких-то очевидных причин, почему языческий русалий культ здесь так распространен. Даже в монастыре, в одной из дальних комнат, где складывали всякий хлам, он наткнулся на маленький пыльный витраж, где была изображена русалка. Не странно ли, что схематичный рисунок женщины украшает укромный уголок мужского монастыря? Кто его вырезал, где его заказали, узнать уже было не у кого. После смерти отца Серванаса пришли несколько новых послушников, кто-то уехал или умер. Так, летопись этих древних, ревностно хранящих свою историю стен осталась неразгаданной. Вергий ходил по деревне и собирал со стариков информацию по крупицам. В основном крестьяне описывали приметы, и касались они беременных женщин. Это было похоже на какой-то массовый психоз, почти что в каждой избе, где жили старухи, они первые влезали в разговор с Вергием и рассказывали, что девице, которая уже носит, ни в коем случае нельзя ходить к озеру, что русалка чувствует ребенка в ее чреве и обязательно воспользуется случаем, чтобы его украсть. Мол, это нечисть, и размножаться «классическим» способом они не могут, поэтому проклятые дьявольские отродья способны только воровать чужих детей и превращать их в водяных да русалок.

Что ж, такие происшествия можно было объяснить. За почти что двадцать лет жизни в деревне Вергий всякое видывал, тут и в русалок, действительно, поверишь. Однажды он отпевал младенца, который родился мертвым и со сросшимися ногами. Будь это один раз, то не вызвало бы у него сильного шока, но на его памяти таких детей он собственноручно укладывал в гробик точно три раза. И все эти дети рождались в разных семьях, у них не было общих родственников. Если бы Вергий жил лет на двести вперед, то подумал бы, что дело, быть может, в какой-то инфекции, которая вызывает мутации у плода, но он не мог даже знать о подобном, поэтому мистическое происхождение этих детей прочно укрепилось у него в голове.

Какое-то время он просто записывал истории старожилов, а однажды летом решил протащить самодельный плот к песчаному берегу озера и попробовать сплавать на нем немного. Что он там собирался найти? Наверно, просто хотел удостовериться, что все эти сказки были и оставались выдумками, что никто не живет в Черном лесу, никого, кого нужно было бы бояться. Он взял с собой провиант, вооружился длинным самодельным веслом и, на всякий случай, кинжалом, который ему подарил отец семейства Лафонтенов. День был тогда немного пасмурный, периодически накрапывал дождик, но на озере это было почти незаметно. Густые кроны деревьев от тесноты своей низко склонялись над водой, а ивы уходили под озеро чуть ли не половиной стволов. Вергий плыл и плыл, пока не добрался до чащи. Он примерно понимал, где находится, поэтому вернуться в деревню, считал, что сможет до темноты. А если не успеет, то переночует где-нибудь в кустах, ничего страшного.

Все было тихо и спокойно, даже скучно, пока озеро не начало сужаться, превращаясь в почти что реку с небыстрым течением. Вергий дотронулся пальцами до воды, которая была холодной и мутной, купаться здесь точно не захотелось бы. Наконец, он доплыл до совсем уж непроходимого места, озеро в этом тупике превращалось в зеленое болото, и тина шла на несколько сотен метров вперед до илистых берегов. Нужно было возвращаться. Вергий оглянулся по сторонам, прислушался к замогильной тишине. В этой части леса даже птицы не пели. Ему стало как-то неуютно. Вдруг взгляд зацепился за ближайший кусок земли в паре метров от его плота. На маленькой кочке в мелководье пухлым кустом росли ландыши.

«Ландыши? Летом?» — удивленно распахнул глаза Вергий.

Тут плот под ним затрясся, будто что-то снизу, из-под воды, ломилось к нему. Испуганный, с холодным потом по всему телу, монах начал озираться и встал на середину плота. Он посмотрел в воду и увидел огромную длинную тень под плотом. Он подумал, что это может быть гигантский сом или карась, и сердце его отлегло, пока снова не подумал, что такая рыбина может ему откусить руку или ногу, и здесь ничего хорошего тоже нет. Надо сматываться.

Вергий взял весло, опустил его в воду и тут кто-то в глубине тины схватился за нижний его конец и потянул на себя. Вергий камнем рухнул в воду. Погрузившись неглубоко, тут же инстинктивно стал барахтаться, чтобы всплыть, а плавал он не то чтобы хорошо, он вообще плавать не умел. Его ряса намокла и всплывать с таким весом стало невыносимо тяжело. Все еще напуганный, в панике, Вергий все-таки смог всплыть на поверхность, схватился за край плота и локтями зацепился за него.

От того, что он увидел перед собой, у него сперло дыхание. Губы его задрожали, глаза были готовы вылезти из орбит, в руках и ногах началась дрожь.

С другой стороны плота, напротив монаха, за него также локтями держалась девушка. Она смотрела на него с легкой ухмылкой, положив подбородок на аккуратно сложенные ладони с длинными черными когтями. Вергий не мог отвести от нее взгляда. Он ждал увидеть кого угодно, сома, морское чудовище, но только не это прекрасное существо. Он никогда не видел таких красивых женщин, а женщина ли это? Может, нечисть? Пускай нечисть, Вергий был готов любоваться ею безотрывно. Они смотрели друг другу в глаза, девушке было смешно разглядывать испуганного и шокированного человека, тем более монаха, с мокрой потрепанной прической.

— Вылезай на свою деревяшку, — вдруг сказала девушка. — А то замерзнешь.

Пораженный такой заботой, Вергий как по приказу подтянулся и сел на плот.

— Присаживайтесь, — только и смог выдавить он из себя и жестом поманил ее на плот.

«Что же я делаю? — думал Вергий, — Что со мной происходит? Зачем я ее зову, это точно нечисть, я попал под ее чары! Нужно бежать отсюда!» Но в итоге сказал:

— Как вас зовут, красавица?

Это словно говорил не он. Слова, которые Вергий никогда бы не осмелился произнести в адрес какой-либо женщины, так легко слетали с языка. Он не понимал, что несет. Вся его прежняя жизнь, весь его бытовой уклад, работа в монастыре и трудное, полное лишений, прошлое, куда-то испарилось, все схлопнулось до микровселенной, до тесной и жуткой лесной чащи с зеленым болотом. И эти черные глаза и длинные волосы, развевающиеся в воде, по каким-то своим законам физики, заколдовали его.

Красавица подтянулась и тоже села на плот. Тут Вергий увидел, что это действительно не человек, а та самая русалка, о которых он столько слышал. Спутать ее по описанию было невозможно: мощный рыбий хвост, плавники у локтя, длинные масляные волосы, доходящие ей до ягодиц. Красавица была нага и очень худая, волосы целомудренно скрывали ее груди и тощие ребра, лишь немного обнажая живот, под которым тонкая бледная кожа переходила в полотно маленьких чешуек, которые чем ниже опускались, тем крупнее они становились. Вергий все еще не мог прийти в себя, он смотрел на ее волосы, на ее лицо, на этот хвост, от которого не получалось оторвать глаз. Он и думать не мог о том, чтобы сейчас сбежать, даже если бы тогда он знал, к каким проблемам приведет эта встреча, то все равно был бы согласен повторить их знакомство.

Русалка придвинулась к нему ближе и провела когтистой рукой по его лицу. По телу Вергия пробежала мелкая дрожь, но уже не от страха, а от блаженства. Несмотря на то, что он только что искупался в ледяной воде и ряса его, намокнув, не давала ему никак согреться, ему вдруг стало так тепло, будто он сидит у костра.

— Хочешь, я расскажу тебе сказку про русалку и монаха? — спросила она мягким, тихим голосом, притянув его лицо к своему. Ее глаза были напротив глаз Вергия, он смотрел в них и безвольно проваливался в их черноту, как в бездну. Если бы Вергий знал, что такое любовь с первого взгляда, то понял бы, что это было именно оно.

— Хочу, — ответил он.

— Однажды один молодой монах заблудился в лесу и вышел к озеру, и добрая русалка-красавица помогла указать ему дорогу обратно. Но эти двое вдруг поняли, что влюбились друг в друга и стали встречаться тайком в лесу. Когда их любовь стала настолько сильна, что они больше не могли жить порознь, то стали решать, что им делать дальше. Они думали-думали и надумали, что пусть русалка отрежет свой хвост и станет человеком, тогда они смогут убежать и пожениться. Русалка отправилась к лесной ведьме, которая сделала снадобье и сказала русалке выпить его, как только та отрежет хвост. В полночь суженый должен будет ее поцеловать, и тогда боль из ее новых отростков уйдет, и она станет человеком.

— А дальше? — затаив дыхание спросил Вергий. Девушка притягивала его лицо все ближе, их губы почти соприкасались.

— Русалка отрезала свой прекрасный плавник, доползла через боль и кровь до места, где они условились встретиться с монахом, и выпила снадобье. Она ждала своего любимого, ждала, а когда тот, наконец, пришел, то сказал русалке, что их счастье невозможно, что он принял постриг и вся их любовь — это просто наваждение, которое вдруг прошло. Лишившись хвоста, она стала ему неинтересна. Русалка обозлилась на юношу, схватила его и утащила за собой в озеро. Тело его превратилось в сома, а русалка в гневе прокляла весь род людской.

— Что же это за проклятье? — прошептал Вергий. Он уже чувствовал, как шершавые пухлые губы русалки прикоснулись к его.

— Тот, кто полюбит русалку, обречен на скорую смерть.

Закончив свой рассказ, девушка вцепилась в лицо Вергия, повалила его на плот и принялась так страстно его целовать, словно он был для нее едой. В первые мгновения Вергия чуть морщился, когда девушка острыми зубами царапала его губы и язык, но резко это прошло, и приятный туман заволок его разум.

«Ну и пусть смерть, — думал он на границе своего сознания, где-то между фантазией и явью. — Все мы когда-нибудь умрем. Днем раньше, днем позже, какая разница».

Первый экстаз от русальего яда, который едва не лишил его сознания, прошел. Холодная дрожь, которая била его все время, не давала ему упасть в обморок. Ему никогда, никогда не было так хорошо. Он ни разу ничего такого не испытывал. И это было прекрасно.

Русалка Сейра больше не подшучивала над его плотом, который обозвала «деревяшкой», и даже помогла выплыть из болота, за что Вергий был ей очень благодарен. А когда она, кокетливо метнув в него прощальный взгляд, сказала, что позовет его еще, и он сразу это почувствует, его сердце забилось сильно-сильно, оно выпрыгивало из груди. Кровь ударила ему в голову, уши его запылали, а пальцы пронял тремор.

Конечно, он придет. Разве можно отказаться от этого приглашения?

* * *

Пока Вергий шел в кромешной темноте по Черному лесу, он думал о том, что знакомство с Сейрой стало для него поистине счастливой случайностью, а возможно, она была предначертана судьбой, и если им было суждено быть вместе, то он будет защищать свое счастье, свой райский уголок.

Вергий быстрыми шагами преодолевал огромные расстояния лесного массива, он уже дошел до границы березовой рощи, после которой лес превращался в сплошной частокол. В эту дальнюю часть чащи никто не ходил без особой на то причины, деревья там росли слишком плотно, а ягод и грибов вполне хватало на одомашненной крестьянами территории бора — то был довольно большой участок, где группками деревенские ходили за ягодами или мелкой дичью. На одном из стволов трехсотлетней сосны, которая отделяла «прирученную» часть леса от дикой, висела прибитая табличка. На ней кто-то заботливо, с предостережением другим путешественникам, вырезал ножом надпись «Дальше пути нет». Вергий равнодушно прошел мимо этого дерева и таблички, он уже давно не обращал на нее внимания, ведь Сейра вела его, ее голос подсказывал, куда идти, чтобы не заблудиться. Если бы не этот внутренний путеводитель, вряд ли бы он когда-либо смог выбраться из леса живым.

Прижимая к груди ценную поклажу с подарками для Сейры, Вергий предавался размышлениям. Ему вдруг привиделось голодное детство, он вообще не помнил себя лет до десяти. Все было обрывками: рыночная площадь, грязные помойные кучи, в которых он рылся, кто-то кидает к его босым ногам монетку, и эту монетку тут же отбирает какой-то более взрослый и расторопный ребенок. Отрочество свое он помнил уже в стенах монастыря. Тогда скромная похлебка три раза в день казалась ему счастьем, а узкая твердая койка с тонким одеялом была королевской периной. Он проявлял рвение к учебе, а жизненное хитроумие, умение выходить сухим из любой ситуации, вскоре помогло ему продвинуться по карьерной лестнице. Вергий не делал никому зла и не шел по головам, но он всегда заранее знал, к кому из служителей Церкви стоит подмаслиться, у кого нужно вовремя помаячить перед глазами, где надо было проявить слабость, а где, наоборот, дерзкую инициативу. С годами он совершил карьерный взлет от служки до настоятеля храма, и постриг в монахи нисколько его не смущал. Он любил свою работу, любил свой образ жизни и ничего не хотел менять. Вергий спокойно дослужил до сорока лет, всякие дела семейные и любовные его практически не интересовали, поэтому он был для подчиненных настоящим примером для подражания.

И сейчас, когда он, в своем монашеском одеянии, состоящем из длинного серого платья, черного жилета и маленького деревянного распятия на короткой веревочке на шее, почти что бежал на свидание с Сейрой, он вдруг начал думать, а не делает ли что-то неправильное?

— Нет-нет, я верен своим и церковным принципам, — размышлял Вергий вслух, осторожно обходя упавшее полусгнившее дерево, — я же не собираюсь жениться на Сейре. Да и непристойных отношений между нами нет. Ну только если чуть-чуть.

Тут он дошел, наконец, до озера. Вокруг берега плыла сизая дымка, и в этом тумане ночи, освещаемым ослепительно белой луной, на песке спиной к нему сидела одинокая фигура. Сейра услышала приближающиеся шаги монаха, обернулась и широко улыбнулась ему.

— Я жду-жду, а ты все не приходишь, — замурлыкала она и из положения сидя, легла на живот. В свете луны блеснула ее покрытая рыбьей чешуей поясница.

Когда Вергий видел Сейру, первые мгновения он лишался дара речи, просто стоял, как вкопанный и с глупой улыбкой любовался ею. Это было самое прекрасное создание, которое только могли сотворить природа и Бог. У Сейры была бледная, почти прозрачная кожа, на лице ее не было бровей и ресниц, но это с лихом компенсировали точеные скулы, огромные темно-карие глаза и пухлые бледно-розовые губы, а ее волосы! Эти прекрасные локоны падали ей на спину до самых ягодиц, немного вились и походили на водоросли, а на ощупь они были склизкие, но как красиво он обрамляли ее лицо и силуэт.

Сейра поманила Вергия тонким пальцем с длинным заостренным черным ногтем. Монах выдохнул, подошел к Сейре и сел рядом с ней на берег.

— Посмотри, что я тебе принес, — он поставил перед ней свою сумку и раскрыл ее.

Увидев апельсины и пирожное, Сейра радостно взвизгнула, словно ребенок, который получил долгожданный подарок.

— Что интересного в деревне? — спросила она Вергия и взяла апельсин. Она повертела фрукт в руках, надкусила его и тут же выплюнула.

— Давай я тебе почищу, — Вергий заботливо забрал у русалки апельсин и принялся счищать горькую кожуру. — В деревне все по-старому. Ходил на обед к барону, взял у него для тебя пирожное, — он кивнул на сумку. — Крестьяне такое печь не умеют, это барону привезли из столицы какие-то его знакомые. Я сам не ел, решил для тебя сохранить. Ты же любишь сладости, моя милая.

Он закончил сдирать шкурку с апельсина, разорвал его и по одной дольке принялся класть Сейре в рот. Русалка с удовольствием жевала кисло-сладкий фрукт и мычала от наслаждения.

— Съешь апельсины, а пирожное оставь на потом, чтобы вкус не смешивался, так лучше распробуешь.

Он смотрел, как Сейра ела, как подсохшие волосы подпрыгивали у нее на плечах, как она изящными пальцами хватала одну дольку за другой, и его трясло от нетерпения.

Наконец, Сейра расправилась со всеми апельсинами, вытерла ладонью рот и игриво посмотрела на монаха. Она распростерла руки.

— Ну, иди ко мне, — прошептала она.

Вергий упал к ней в объятия и повалил ее на песок. Сейра схватила Вергия за лицо и принялась яростно целовать его. Ее острые зубы впивались ему в губы, но эта боль была даже приятна ему. Чем дольше она целовала и обнимала его, чем глубже Вергий погружался в необъяснимый транс, его мысли улетали куда-то далеко, весь мир переставал существовать, он испытывал такого рода блаженство, какое описывает человек, вдыхающий опиумный дым или принявший конскую дозу валерианы, или покуривший сладкого табака, или…

Вдруг Сейра отцепила от себя Вергия и отползла к воде. В руке у нее была коробочка с пирожным.

— На сегодня хватит, а то уснешь здесь и не проснешься. Спасибо тебе за сласти.

Вергий разочарованно смотрел себе под ноги. Щеки его раскраснелись, он пытался пригладить взъерошенные волосы. И это все, думал он? Так быстро. Вергий еще даже не успел насладиться Сейрой, а она уже отпускает его.

— У меня к тебе будет просьба.

— Да? Какая? Проси, о чем хочешь. Я могу раздобыть для тебя еще одно пирожное.

— Нет, не пирожное. Приведи ко мне кое-какого двуногого.

Услышав это, Вергий покрылся холодным потом.

— Что? Какого еще двуногого? Тебе меня мало?

— Меня интересует одна вещица, которую этот двуногий всегда носит с собой.

— Кто это? — спокойным тоном спросил Вергий, хотя внутри у него все пылало от ревности.

— Это крестьянин, я не знаю, как его зовут. У него светлые волосы, молодой, высокий, и носит на шее что-то похожее на русалочью чешуйку, — она провела рукой по своему хвосту.

Русалочий хвост Сейры был еще одной частью тела, который кружил Вергию голову, она редко показывалась целиком из воды, и шанс посмотреть на ее великолепный хвостовой плавник, погладить гладкую зеленую чешую было для него пределом мечтаний.

— Ах, этот, — наигранно равнодушно сказал Вергий, он прекрасно понял, кого Сейра имела в виду. — И что ты с ним будешь делать, позволь спросить?

— А ты, что, ревнуешь? — она засмеялась, обнажив целую пасть острых зубов. — Я хочу с ним поболтать, я чувствую, что это не людская поделка, в этой вещице есть что-то мое.

Вергий с подозрением взглянул на Сейру. Черная ревность сотней игл проткнула его грудь, и эти иглы множились и множились с каждым новым упоминанием Ганса.

— Это потому, что он моложе меня? — едва сдерживаясь, чтобы не прикрикнуть на Сейру, спросил Вергий русалку.

— Лета не имеют значения. Ты мне очень нравишься, Вергий, — она взяла монаха за руку. Ее прикосновение было холодным, и когти на пальцах стукались друг об друга, когда она сжимала ладонь. Но для Вергия моменты, когда она проявляла к нему внимание, были самыми счастливыми. — Я же не зря создала с тобой «связь». Ты был единственным среди двуногих из деревни, с кем мне удалось подружиться, — она таинственно полуприкрыла глаза. — Приведи мне этого двуногого, я поговорю с ним, а потом заставлю забыть о нашей встрече.

— Хорошо, я приведу его, — уже гораздо более умиротворенным голосом ответил Вергий.

Он опустился на колени перед Сейрой. Русалка притянула его к себе за подбородок и поцеловала на прощание.

Обратно Вергий возвращался пьяным, хотя ни капли горячительного никогда не принимал. Он думал о Сейре и ее чарующих поцелуях, и тут же переключался на Ганса, и злоба омрачала проведенные с русалкой часы. Хорошо, он приведет к ней батрака и лично проследит, чтобы она с ним только поговорила.

Год назад, когда он впервые услышал зовущий голос Сейры, то не поверил, решил, что заболел, что у него галлюцинации. Но когда в запретном гиблом месте у болотистых берегов озера она выплыла к нему из воды, то понял, что покорен. Теперь он русалий раб и исполнит любое ее желание.

* * *

Сейра проводила глазами Вергия, дождалась, пока тот скроется за деревьями. Потусторонняя стена тьмы Черного леса поглотила его силуэт, постепенно испаряя его из поля видимости. Энергичные шаги тоже быстро затихли, вместо них на озеро опустилась почти что могильная тишина, которую только разбавляли стрекочущие сверчки. Над русалкой витали светлячки.

Вергий был не такой, как крестьяне. У него была грамотная, красивая речь, Сейра выучила много новых слов и очень гордилась этим. Она заслушивалась его чтением, и, хотя Вергий предпринимал попытки научить ее буквам, Сейра, как дикарка, начинала смеяться и говорить, что она слишком глупая для такого. Но на самом деле она просто хотела, чтобы Вергий продолжал к ней приходить, чтобы он с ней разговаривал. Вергий часто брал на встречи с ней страницы Святого Писания и зачитывал их ей. Пускай Сейра мало что понимала в книжной морали двуногих, а некоторые истории из величайшего, по словам священника, памятника религии оставляли в ее голове больше вопросов, нежели ответов, но зато она как будто стала лучше понимать двуногих. Сейра видела неоспоримые плюсы и минусы бытия русалкой, и по некоторой части была даже рада, что не принадлежит к роду людскому.

Сейра взяла коробочку с пирожным и аккуратно, чтобы когтями не испортить десерт и случайно не выронить его в песок, вскрыла ее. Внутри была песочная корзиночка, залитая густым воздушным кремом из взбитых белков. По краям корзиночка была украшена свежими ягодами малины. Русалка облизнулась и надкусила пирожное. Такого рода сахарную сласть она еще никогда не ела, она даже не подозревала, что подобная пища существует. Она медленно смаковала белковый крем и мычала от наслаждения над каждым кусочком. Хотелось наброситься и слопать пирожное сразу, но кто знает, когда она еще сможет такое попробовать, нужно растянуть удовольствие. Ради этого стоило приручить Вергия.

Тут из воды появился еще один силуэт.

— Он ушел, — ответила Сейра на немой вопрос соплеменника.

К ней на берег выбралось такое же, существо, как и Сейра, но мужского пола. Ее родной брат Ларс.

Ларс внешне мало отличался от Сейры, у него были такие же длинные волосы-трубки, крепкие острые когти, лицо и тело лишены растительности, а человеческий торс под пупком и в районе поясницы перетекал в полотно рыбных чешуй, которое венчалось мощным широким плавником. Сейра украдкой посмотрела на лицо брата, которой несколько недель назад сломал нос и хрящ до сих пор не встал на место. Теперь бывший недавно ровный нос Ларса был немного кривоватым, однако это делало его физиономию, по человеческим меркам, даже более мужественной. Ларс был от рождения субтильной фигуры, лицо его было узким, с четко очерченными скулами и впалыми черными глазами, под которыми всегда образовывалась тень, и казалось, будто у него вечные синяки от недосыпа и усталости.

— Что это ты ешь? — Ларс с интересом рассматривал пирожное в руках Сейры.

— Называется пирожное.

— Поделишься?

Ларс протянул руку, но Сейра тут же спрятала десерт за спину.

— Заведи своего двуногого, и пусть тебе приносят все, что захочешь.

Ларс грустно вздохнул. Другого ответа он и не ждал.

— Мне кажется, неправильно приручать двуногих ради какой-то там еды.

— О, это не какая-то еда, — Сейра повертела пирожным перед носом брата, — это пи-ро-ж-ное. Это самое вкусное, самое сладкое, что я когда-либо ела. Оно не растет на деревьях и не плавает в воде. Его делают двуногие и где-то очень далеко от нас. Достать нам самим такое — попросту невозможно.

Ларс с нескрываемой завистью смотрел, как сестра отправляет в рот кусочки пирожного.

— Ладно, — сказала она, когда остался последний укус. — попробуй. Возможно, нам никогда такого больше не удастся поесть, — и отправила остаток пирожного в открытую пасть брата.

Когда Ларс распробовал и прожевал сей шедевр человеческой кулинарии, глаза его округлились от восторга, а в голову ударил неожиданно радостный всплеск эмоций. На доли секунды он вдруг почувствовал себя безумно довольным.

— Великий Карась! Как же это вкусно! А у тебя точно больше нет? Монах ничего не принес? — поинтересовался Ларс, оглядываясь вокруг.

— Увы, но я попросила приносить мне сласти по возможности.

— Пожалуй, ради этого действительно стоит приручить двуногого, — неожиданно для себя сказал Ларс, и Сейра громко рассмеялась от того, как быстро принципы брата дали слабину, хватило лишь одного кусочка пирожного.

Когда впечатления от съеденного десерта прошли, оба они погрузились в свои мысли.

— Как там отец? — спросила Сейра.

— Плохо, нам нужно быть готовыми, что скоро…

— Не говори ничего, — она завертела головой и уползла под воду.

— Отец просил тебя явиться, я поэтому и решил помешать твоему свиданию, — стал оправдываться Ларс и направился вслед за сестрой.

Русалки, несмотря на свои крупные размеры, с рождения плавали достаточно резво и с внушительной скоростью. Ровными движениями хвоста они быстро преодолевали метры водного пространства, стараясь не упускать друг друга из вида. Под водой даже в темноте они прекрасно видели, и мутные илистые участки озера нисколько не мешали им влачить свое скромное существование. В основном они занимались пропитанием, днем спали, вечером и ночью охотились на рыбу; летом, когда дикие яблони у берегов озера обрастали созревшими плодами, они раскачивали их стволы, чтобы добыть яблоки, либо подбирали опавшие.

Ларс и Сейра жили в небольшой пещере, образовавшейся давным-давно в ущелье скалы, ушедшей под воду.

В пещере был влажный, прохладный воздух, звуки снаружи глухо проникали внутрь: еле было слышно мерный шелест деревьев. Спали они обычно рядышком, Ларс и Сейра дремали спина к спине — так было теплее и, главное, не так одиноко. По ночам они всегда спали на суше, на этих водорослях, которые они нарвали еще несколько лет назад и каждое лето добавляли еще пучков — для мягкости. Благодаря повышенной влажности, царившей в пещере, кожа их не пересыхала и не трескалась, чего было не избежать, стоит им слишком долго пробыть под жгучими летними лучами солнца.

Соседство с двуногими их нисколько не смущало, они почти никогда не пересекались. В дневное время какой-то забредший путник мог принять их с братом просто за купающихся молодых людей, ведь верхней частью своего тела они мало чем отличались от истинных двуногих. А ночью в лесу никогда никого не бывало из деревенских, русалки старались не заплывать днем в «человеческую» часть леса, где двуногие обычно летом и осенью занимались собирательством. В дальнюю непроходимую чашу и так понятно, что никто не совался. Чтобы добраться до озера через чащу, нужно было знать, как идти, иначе заблудишься, а то лес передумает и уже тебя обратно не выпустит.

В пещере, выстланной сушеной травой и камышами, на которых они спали, складировали пойманную рыбу и фрукты, в самой ее глубине лежал еще один русалий соплеменник — их отец.

Веслав спал тревожным сном, спина его вздымалась от затрудненного дыхания, его бил озноб. Никогда он чувствовал такого холода, его пробирало до костей, он обнимал себя за плечи высохшими руками и, уже не обращая внимания на боль, от напряжения вжал когти в кожу, проткнув себя до крови. Его гигантский рыбий хвост обмяк и словно атрофировался от тела своего хозяина, и, если бы кто-то спихнул его воду, он, возможно, уже не смог бы всплыть на поверхность. Веслав был крупнее Ларса и Сейры, и вместе они действительно выглядели, как родитель и дети, несмотря на то, что дети уже давно выросли. Веслав послал Ларса за сестрой, в свои последние мгновения он хотел быть именно с Сейрой.

Его дочь не заставила себя долго ждать, она подтянулась у каменного края пещеры, вылезла на сушу и подползла к Веславу. Она взяла его голову и положила себе на середину хвоста, в то место, где у двуногих обычно располагались колени. Глаза их встретились, и Сейре вдруг стало ужасно горько. Она понимала, что Веслав скоро покинет их, но, как и любое существо, которое любит своего родителя, не хотела его отпускать. Глядя ему в глаза, она погладила Веслава по лбу и по масляным волосам.

Эти движения успокоили нервное напряжение и жуткую физическую усталость, которую Веслав, не прекращая, испытывал уже долгое время. Он собирался с силами, чтобы напоследок поговорить с Сейрой.

— Ларс! Сплавай куда-нибудь, оставь нас, — вдруг громогласным голосом строго зарычал водяной, стиснув зубы от боли. Где-то среди ребер что-то сжалось, и импульс ударил ему в голову, отчего сразу появилась мигрень, в висках застучало. Он чувствовал, как вены его пульсируют из последних сил, слышал, как кровь течет по его жилам, как будто уже затормаживая свой ход.

Сейра молча проводила взглядом Ларса, на лице которого было легко прочитать горечь и обиду, что его отсылают в такой сложный момент, но он понимал, почему отец хочет быть сейчас с Сейрой и не стал спорить. Он ушел под воду и уплыл.

— Слушай скорее, — сказал Веслав тихо, времени оставалось мало. — Я люблю вас обоих, но ты… Ты, Сейра, гораздо более на меня похожа. Такие слабые добряки, как Ларс, не выживают. Ты должна быть злой, расчётливой, хитрой. На тебя теперь вся надежда, после меня тебе нужно стать хозяйкой леса, ты теперь — русалка-мать.

Сейра открыла рот, чтобы спросить, наконец, об их собственной матери, существование которой было всегда оставалось тайной, но Веслав вдруг закатил глаза, грудь его неестественно выгнулась, он захрипел.

— Роди детей. Только ты сможешь продолжить семью. Если ты этого не сделаешь, мы иссякнем, вся наша природа будет забыта, двуногие сменятся поколениями и перестанут нас уважать. Сейчас они боятся и почитают нас, и в этом большая часть моей заслуги. Вы не должны растерять ее. Роди детей, люби своих детей, только детей и больше никого, не трать на двуногих свою любовь, они того не стоят.

— Я выполню твою волю. А с Ларсом мне что делать?

— Пусть делает что хочет, — Веслав закрыл глаза. — Он не оправдал моих ожиданий, я думал, Ларс станет моим продолжением, но он слаб. Он жалеет двуногих и не хочет верить в то, какие они глупые и злые. Я люблю его, Сейра, но пусть он плывет своей рекой. Ларс не сможет стать хозяином леса.

В этот момент у края пещеры появился Ларс. Он слышал последнее, что сказал отец. Губы его задрожали. Он подтянулся, выполз на сушу и сел рядом с Сейрой. Он упал на плечи Веслава и приложил ухо к его груди. Сердце Хозяина леса больше не билось. Руки Веслава обмякли и громко шлепнулись об каменный пол пещеры.

Лицо его худое, осунувшееся, при этом не имевшее морщин и лишь кое-где седые пряди волос выдавали его возраст. Он лежал головой на коленях у дочери и имел вид умиротворенный, забывший обо всех страданиях, будто он, наконец, освободился от бремени слишком долгой жизни. Ларс и Сейра, взявшись за руки, оба припали головами к плечам отца, вслушиваясь в его опустевшую грудь, из недр которой больше не доносилось ни звука. Брат и сестра, переплели пальцы, поддерживая друг друга как могли, молча смотрели на спокойный профиль Веслава, едва подавив скорбный вой и крик. Им нельзя вести себя слишком громко. Оба пытались растянуть это последнее мгновение близости с отцом, в детстве они всегда так спали у него на плечах: Ларс лежал головой на одном плече, Сейра на другом. И теперь, будто вернувшись в беззаботные времена, они оба закрыли глаза и тихо, одновременно запели русалью колыбельную, которую им пел когда-то Веслав.

Опустилась ночь, вода не шелохнется,

Глазки закройте, вы славно потрудилися,

Завтра новый день, всё устроится,

Как я рад, что вы у меня родилися…

Глава 9

Было около полудня, когда Лея, собравшись с духом, вооружилась корзиной с едой и решила отправиться к песчаному берегу утеса. Она сказала кухарке, что отнесет гостинцы в монастырь.

Ночью вокруг особняка приказали расставить охрану. Ходить в лес Лее до сих пор не разрешали, а тащить туда с собой Леду, которая в последнее время была сама не своя, ей тем более не хотелось.

Чем можно угостить неизвестного спасителя? Если верить деду Густаву, то русалки жуткие и страшные монстры, которые питаются младенцами и пьют кровь. Но ей почему-то мало в это верилось. Спаситель или спасительница рисовались в ее воображении едва ли не белокурыми ангелами, у которых вместо длинных платьев, сверкающие рыбьи хвосты, как у аквариумных гуппи. Пока сама не убедишься, не разуверишься. Если там и правда монстр, то она оставит ему подарок и сбежит. Главное, не подходить близко, ведь, как и говорил Густав, передвигаться по земле русалки не могут, а, значит, на суше у нее всегда преимущество. Это знание обнадеживало и прибавляло храбрости.

Сегодня утром у Леи произошли два значимых события, которые и сподвигли ее, наконец, снова пойти в Черный лес, откуда она еще совсем недавно едва выбралась живой.

Первое событие произошло ночью: Лею снова звал уже знакомый голос, но она как будто ждала его. В прошлый раз песня, которую она слышала во сне, так завлекла ее, так хотелось снова ею насладиться, и когда Лея утром пыталась воспроизвести в голове этот таинственный голос, она не могла вспомнить ни тембра, ни слов, ничего. Это было действительно, как сладкое сновидение, которое увлекает внутрь себя, но, проснувшись, тут же улетучивается прочь и которое ты уже никогда не вспомнишь, как ни старайся. Но она на забыла, что существо звало ее. И, похоже, звало более настойчиво, чем в прошлый раз.

«Вернись к утесу, я услышу шорох твоих шагов и пойму, что это ты. Вернись хотя бы на одно мгновение…» — все, что смогла вспомнить Лея, и эти слова будто бы повторялись друг за другом, как заведенная грампластинка, и проснулась она с этой просьбой на устах.

Служанка, которая принесла ей молока и свежую ржаную булочку перед завтраком, похихикала, что хозяйка сама с собой разговаривает. Лее стало стыдно, и она одним глотком выпила и съела все, что ей принесли. И тут же произошло второе важное событие. Служанка протянула Лее поднос с письмом.

Девушка вскрыла конверт, который, нетрудно было догадаться, был от ее будущего мужа.

Он писал следующее:

Дорогая моя Лея,

До меня все доходит очень поздно, и, узнав, что вы были тяжело больны, что вы подверглись опасности в лесу, вызывает у меня невыразимую бурю эмоций. Я очень за вас переживаю и решил отправить к вам своего семейного врача, пусть он лишний раз вас осмотрит. Вы так юны и, уверен, здоровье ваше в полном порядке, но я не прощу себе, если произошедшее как-то повлияет на ваше дальнейшее самочувствие. Мне жаль, что в такой сложный момент я нахожусь далеко, но, увы, я все еще занят юридическими вопросами по поводу раздела имущества. Мой двоюродный племянник вырос не таким уж простаком, каким мне всегда казался. Он хочет жениться в ближайшее время и готов драться за наследство, которое, по сути, принадлежит мне до последней монеты.

Я утрирую, конечно. На дуэль он не посмеет меня вызвать. Но потягаться на бумаге нам еще придется. Законы нашей страны не позволяют мне просто так отписать все себе, а дедушка мой не оставил точных формулировок в распределении наследства. Простите, что мучаю вас этими подробностями, они не имеют никакого для вас интереса.

Напишите мне в ответ, как дела? Что сейчас с вашим здоровьем, хорошо ли вы спите, питаетесь? Гуляйте больше на свежем воздухе, посещайте церковь, но не ходите в этот ужасный лес, где, возможно, прячутся негодяи, способные вам навредить. Пока я не могу вас защитить, поэтому умоляю, нет, заклинаю, — берегите себя.

С нетерпением жду вашего ответного письма и нашей встречи.

P.S. Буду рад получить от вас какой-нибудь рисунок. Я вложу его в свое портмоне и буду смотреть на него каждый раз, когда выпадет свободная минутка, и мне будет приятно знать, что вы своей талантливой рукой создали для меня этот маленький шедевр.

Прочитав это, Лея одновременно зарделась и покрылась холодным потом. Йохан просит ее что-то нарисовать ему в подарок. Он пишет, «маленький шедевр», но Лея не умеет рисовать шедевры, их с сестрой обучал преподаватель живописи пару лет, девушка знала основы композиции и цвета, могла сотворить недурной натюрморт, но разве это можно назвать шедевром? Так, мазня. Любой так сможет. Лея не считала себя талантом, она иногда писала цветы и фрукты в вазах, но лишь развлечения ради. Что же нарисовать Йохану в подарок? Может, цветок или маленькую птицу? Нет, это слишком по-детски. Может, жених намекает на ее собственный портрет? Нет, это слишкомпошло.

Схватившись за голову от буйства идей и полной растерянности, она встала с кровати и принялась поспешно приводить себя в порядок. Она подумает о подарке для Йохана позже, своим письмом он в очередной раз напомнил, что их помолвка ей не приснилась, это реальность, и совсем скоро ее жизнь изменится. Нужно успеть отдать долги до того, как она уедет из отчего дома.

* * *

Идя по лесу, Лея любовалась окружавшей ее летне-осенней природой, хватала по пути с кустов дикую землянику, которой в этом году нарасло столько, что крестьяне не успевали собирать. Она шла уже знакомой ей тропой как раз к тому песчаному берегу под утесом, куда ее выкинуло, когда она чуть не утонула. В этот день ей было удивительно хорошо и спокойно на душе, она предвкушала свидание с таинственным существом, и в ее мечтах эта встреча рисовалась будто бы воссоединением со старым другом. Действительно ли ее кто-то ждет на берегу озера или ей все это привиделось?

Приятные мысли быстро сменились чувством физической усталости. Ей стало тяжело нести корзину, которую ей нагрузили кухарки очень щедро: копченая куриная грудка, два апельсина, кружок козьего сыра и буханка свежего хлеба. Главная их повариха не хотела давать апельсины Лее, мол, это редкий фрукт, лучше сами съешьте, зачем таскаете чужим, но Лее удалось отвоевать право монахов на деликатес.

«Простите, святые отцы, но апельсин вы сегодня не получите», — с грустной улыбкой подумала Лея.

Тащить корзину становилось все тяжелее. Лея перекладывала ее из одной руки в другую, и уже собиралась остановиться и сделать передышку, как увидела впереди сияющие блики безмятежной глади озера.

Завороженная прекрасным видом дикого озера, окруженного буйной зеленью справа от нее и скалами по левому побережью, она вышла на песок, и туфли ее утонули в мелких камушках. На берегу никого не было, только одинокий кусок скалы торчал из воды. Этот валун уже давно здесь, сколько Лея себя помнит, в детстве они с Ледой и крестьянскими детьми на спор пытались на него залезть, но он всегда был слишком скользкий и ни у кого не получалось.

Лея поставила корзину с едой у самой кромки воды.

— Спасибо, что спасли меня, — громко сказала она в пустое пространство. Ей вдруг стало неловко за свое поведение, еще кто-то услышит и подумает, что баронская дочка с ума совсем сошла, сама с собой разговаривает.

С чувством выполненного долга она вздохнула и пошла обратно в лес. Вдруг она услышала за спиной какое-то шуршание. Резко, испуганно повернув голову, она увидела, что корзина пропала, а за валуном, стоявшем в воде, рядом с берегом, как будто кто-то есть — едва заметно торчал кусок плеча.

Следом послышался довольный хруст.

Лея струхнула и метнулась к лесу. Она забежала за первое же дерево, прижалась к нему спиной и долго, жадно дышала от страха. Волосы прилипли к лицу, тело задеревенело, она боялась повернуться и увидеть перед собой жуткого демона. Но спустя время она все же отдышалась и, чуть-чуть выглянув из-за дерева, посмотрела на берег. Теперь корзина стояла на месте, а внутри нее лежал только надкушенный кусок козьего сыра. Остальное пропало.

«Этому существу не понравился сыр…», — с удивлением подумала Лея. Ей вдруг показалось забавным, что монстр из сказок побрезговал молочным, зато с кожурой уплел апельсины и все остальное. Она прыснула и звонко захихикала, схватившись за живот. Вдруг ей показалось, что из-за валуна кто-то выглянул, но тут же спрятался обратно. Набравшись смелости, Лея покинула свое укрытие за стволом дерева и медленно, опасливо, маленькими шажочками снова пошла по песку.

— Это вы меня вытащили? — запинаясь, почти что осиплым от страха голосом, спросила она. — Я принесла вам подарок за то, что спасли меня из воды. Это ведь были вы? Это вы звали меня прийти?

Существо не высовывалось и не отвечало. Резко из-за камня показалась голова. Лея испугалась и машинально снова сделала шаг назад, готовая бежать. Она видела лицо человека, вроде молодого парня, с очень бледной кожей, почти что прозрачной. Худое лицо с резко очерченными скулами и огромные глаза, буквально проваливающиеся в глазницы, с черными кругами от падающей тени. Его нос был чуть-чуть кривоват, а на голове… Боже! Какие волосы! Они были длинными, доходили, наверное, ему до колен, черные, лоснящиеся, блестящие на солнце, будто их намазали маслом. Они падали на его лицо, облепили плечо и закрывали остальную часть его тела. Он низко сидел в воде, спрятавшись за камень.

Сердце Леи забилось чаще. От страха, от неожиданности, и одновременно от облегчения, что это не монстр все-таки, а почти что ангел. Во крайней мере, по первому впечатлению существо не пугало ее.

— Вы… — на языке у девушки вертелись слова, но она никак не могла их подобрать. — Вы разговариваете?

— Да, — сказал водяной. — И у меня к тебе вопрос, двуногая.

Какой-то странный полуофициальный тон их общения снова рассмешил Лею, она улыбнулась и распахнула глаза от нетерпения познакомиться с таинственным потусторонним созданием.

— К-какой?

— Как это есть? — он протянул руку, на ладони лежал надкушенный вместе с кожурой апельсин. — Я понял, что внутри оно сладкое, как вы это едите?

— Нужно снять шкурку и есть мякоть, — начала объяснять Лея, зачем-то показывая на пальцах, как надо чистить апельсин.

Водяной принялся ковырять длинными ногтями фрукт, но у него ничего не получалось.

— Хотите, я вам помогу?

И тут же в Лею запустили апельсином, она едва успела поймать его в сантиметре от своего лица. Она села на песок и принялась аккуратно обдирать фрукт. Водяной подплыл ближе к берегу, но все же держал с двуногой дистанцию. Он выполз на песок и, сгорбив спину, принялся покорно ждать угощение.

Лея сначала не обратила внимание на это, но тут глаза ее зацепились за его ноги, вернее, за то, что ног у него не было. Ошарашенная, она уставилась на длинный рыбий хвост, который искрился на солнце. Хвост был минимум полтора метра длинной, а венчавший его широкий плавник слегка колыхался в воде. Открыв рот от удивления, Лея выронила апельсин себе на юбку, оно покатилось по скользкой ткани и упало на песок.

— Ой! — вскрикнула Лея, — Извините! Что же делать, он испачкался весь! — она была готова заплакать и корила себя за неловкость.

Водяной заметил, как шея и лицо девушки покрылась красной краской.

— Просто верни мне, — он махнул рукой.

Лея кинула ему почищенный фрукт. Водяной обмыл его от песка в озере и целиком запихнул в рот. Активно жуя и с довольной улыбкой, он взглянул на Лею и благодарно кивнул ей. Повисло неловкое молчание, оба они смотрели на озеро, в его уходящий горизонт. На небе было ни облачка.

Лея смотрела то на воду, то на русалий хвост, поднять голову выше, чтобы поизучать это существо, ей было неловко, ведь неприлично так пялиться на кого-то, рассматривать. Ее била дрожь, и как будто слегка морозило, но уже не от страха, а от какого-то нервного перевозбуждения. Похожее чувство она испытала, когда извлекла из своих легких комок воды, который душил ее, и снова смогла вдохнуть воздуха. Водяной тоже притих и, похоже, сам не понимал, что ему дальше делать.

Вдруг он сполз обратно в озеро.

— Ну, пока! — он растопырил пальцы в прощальном жесте, и Лея увидела, что на ладони его, между пальцев прозрачные белые перепонки и длинные черные ногти, половина которых была обломана.

Не успев ничего сказать в ответ, Лея даже не смогла попрощаться, как существо резво скользнуло в воду и пропало под ее поверхностью. Лея видела только удаляющий длинный черный силуэт. Со стороны могло показаться, что это плыл дельфин.

Заставшая, с почти что возмущением на устах, Лея молча хватала ртом воздух. Негодование от такой быстрой и неловкой встречи совсем расстроило ее, она выдохнула и упала спиной на песок. Теплый ветер обдувал лицо, Лея смотрела в чистое небо и думала.

«Может, мне все это привиделось? Но вон остались следы на песке, значит, это существо настоящее. Он со мной разговаривал. Он кинул в меня апельсин», — Лея никак не могла переварить увиденное. Девушка готовилась либо к торжественной встрече, либо столкнуться лицом к лицу с жутким кошмаром, а тут ерунда какая-то. И от того, как буднично, как по-детски они познакомились, ей стало до слез смешно. Она снова принялась хихикать.

Отсмеявшись, она встала, отряхнулась, взяла свою корзину, в которой по-прежнему лежал надкушенный кусок сыра и еще раз обернулась к озеру, внимательно осмотрев его берега и горизонт. Ей показалось, что будто бы за валуном кто-то до сих пор был, возможно, это же самое существо, оттуда падала на воду вытянутая тень. Но вдруг тень исчезла.

«Теперь точно уплыл», — подумала Лея с грустью, и к ней вернулись детские воспоминания, когда они только-только разыгрались с кем-то из крестьянских детей, как матери зовут их по домам, и вам приходится невольно прощаться с новым другом.

Она вздохнула, но потом улыбнулась сама себе, ощущение непередаваемого счастья переполняло ее. Вот она какая, эта тайна, вот значит, кто здесь обитает. У нее в голове было миллион вопросов: а сколько тут русалок, как они живут, что едят, умеют читать и писать, есть ли у них родители, как выглядят их дети, что они делают зимой и еще, и еще…

Лее не верилось, что это с ней произошло, и так все было быстро и буднично, словно она прикормила не мифическое существо, а дворовую собаку. Но ведь это не собака, это человек. Человек ли? Человек ведь, правда?

Когда Лея окончательно убедилась, что существо уплыло, и она осталась на берегу одна, то отправилась обратно к дому. Их встреча заняла всего полчаса, если не меньше, но, кажется, этого хватило, чтобы перевернуть всю ее жизнь. Идя обратно по лесу, она больше ни о чем не могла думать. Разве получится просто так взять и уйти? Как можно больше не вернуться и не искать встречи с таинственным существом? Он не такой, как рассказывал дед Густав, он нестрашный, просто другой. И это несоответствие ожидания и реальности так разбередило ее душу, поселило в ней столько сомнений, что от идеи «сходить один раз к озеру и больше не искать себе приключений» она отказалась тут же. Пока у нее есть время, пока она не уехала жить к мужу, Лея должна поближе узнать эту русалку, а может, он тут не один, но в курсе ли крестьяне? Ее родители и их окружение точно никогда не задумывались бы над этим, они почти не пересекаются с обитателями Черного леса, может, об этом знают монахи, но они скрывают, либо среди них тоже мало кто посвящен в эту тайну? Тут она вспомнила рассказ отца Вергия о своем наставнике, который ночью в лесу встретил водяного и ушел от него едва живой. Как давно тянутся эти отношения?

Замученная вопросами, которые лезли девушке в голову, и на которые у нее не было никаких ответов и быть не могло, кроме бессмысленных домыслов, она добралась, наконец, домой. Служанка встретила свою госпожу несколько обеспокоенной, Лея выглядел какой-то отрешенной и почти не отвечала на вопросы. Лея попросила оставить ее одну до вечера и не входить никому к ней в комнату. Для пущей уверенности девушка заперлась за ключ изнутри.

Часть 2. Полумертвая

Глава 1

Леда была у баронессы первым ребенком, долгожданным и любимым. Она не отходила от младенца ни на секунду и отказывалась давать ее кому-то на руки, кроме кормилицы. Баронессе было всего двадцать два года, и она не могла мечтать о большем счастье. Она вышла замуж за привлекательного, умного и подходящего ей по статусу человека, к которому лежала ее душа и сердце, и это было взаимно. Она быстро забеременела после свадьбы, чему были рады все родственники с обеих сторон семьи. Мало того, беременность была легкой, баронесса совсем не мучилась тошнотой, все девять месяцев она буквально порхала, наглаживала свой маленький аккуратный живот, ради которого даже не пришлось перешивать платья. Схватки пришли вовремя, и родила баронесса достаточно легко, помучившись, конечно, как и все женщины, но в целом быстро и без лишней крови. Младенец сразу закричал, и домашний доктор радостно удостоверил, что у баронессы абсолютно здоровая девочка. Новорожденная Леда много спала и ела и была ласковым, послушным младенцем, который почти ничем не болел и, с учетом, что среди крестьян постоянно была то эпидемия вшей, то чахотки, дочь баронессы счастливо все это избежала и росла крепышом. Баронесса не могла не нарадоваться на такого прелестного ребенка, чье младенчество она проживала в полной эйфории.

Вторая беременность не заставила себя долго ждать и наступила через несколько месяцев после рождения Леды. Но тут удача, как это часто бывает, жестоко изменила баронессе.

Как только новый плод внутри нее начал подрастать и развиваться, женщина слегла. Ее постоянно мучила тошнота, она спала сутками и почти ничего не ела. Несчастную женщину воротило от всего, что предлагали ей служанки, и, по сути, питалась она только сладким чаем. Она сильно похудела, побледнела, на солнце почти не появлялась, буквально прилипшая к своей пуховой кровати. Барон стал бить тревогу, но, увы, домашний врач ничем не смог помочь хозяйке, за что был на эмоциях тут же уволен бароном. Ребенок забирал все силы и, казалось, жизнь у своей матери, с каждой неделей живот ее рос, а баронесса усыхала. В таком состоянии она провела несколько месяцев, с трудом запихивая в себя еду. К концу беременности ей стало полегче, но тут началась другая напасть: ребенок начал так сильно пинать ее, что женщина мучилась от болей во всем теле. Младенец яростно колошматил свою родительницу, бил ее по почкам и по желудку, причем он как будто не спал ни днем, ни ночью. Барон снова забил тревогу, потому что жена угасала с каждым днем. Если раньше она хотя бы восстанавливала силы сном, то теперь она совсем не высыпалась. Барон даже и мыслить не хотел о том, что с женой способно произойти худшее, и ни ребенка, ни жены, он может больше не увидеть на этом свете.

Был уже конец октября. Служанка принесла баронессе стакан холодного чая и потом долго мялась в проходе, будто раздумывала, говорить кое-что хозяйке или промолчать.

Баронесса это заметила и подозвала девушку к себе.

— Мне вас так жаль, хозяйка, — со слезами на глазах сказала служанка. — Мы все переживаем за вас и вашего ребеночка.

Баронесса громко заохала. Ребенок снова пнул ее куда-то в межреберье.

— Мы поболтали между собой на кухне, и решили, что вам нужно позвать старуху Инею.

— Это та блаженная, которая в лесу живет? — усталым голосом спросила баронесса.

— Да. Мы знаем, что вы не верите этим блаженным и доверяете только своим домашним врачам. Ручаюсь, что она не ведьма, как про нее говорят, а настоящая волшебница. Это монахи распускают про нее всякие слухи. Им хорошо говорить, у них детей нет, они никогда не узнают, какого это мучиться на нашем месте. Старуха Инея всем помогает, чем может, я водила к ней своего сына, когда у того заболело ухо. И она вылечила его. Моя мать ходит к ней уже несколько лет, Инея делает ей травяные мази, и боли в ногах у матушки проходят на какое-то время. Инея не все может вылечить, но нужно хотя бы попытаться. Когда другой врач приедет из столицы, неизвестно, а помощь вам требуется уже сейчас! Я слышала от многих, как Инея выручает рожениц, кому-то помогла, кому-то то нет, но ее целительный дар неоспорим. Своими глазами я вижу, как по деревне бегают детишки, которые еще пару лет назад могли не родиться и не выжить! И это все благодаря ей!

Баронесса, как завороженная, слушала свою служанку, и она готова была поверить и довериться уже кому угодно. Она так страдала, что даже Леда, старшая дочь, не вызывала у нее того счастливого отклика в душе, который был до новой беременности. У нее не было больше сил ни на что.

— Хорошо, позови ее. Если она сможет что-то со мной сделать, я сполна отблагодарю ее.

Обрадованная, служанка выскочила из спальни хозяйки и побежала за Инеей. Баронесса перевернулась на другой бок и вдруг вспомнила, как батрачки иногда говорили об этой женщине. Они называли ее — Полумертвая.

* * *

Ни живая, ни мертвая. Инея появилась из ниоткуда. Рано утром, когда крестьяне уже проснулись и начали заниматься своими привычными делами: кормить скотину и собираться работать в поле, из леса к ним вышла неизвестная женщина. На вид ей было около двадцати пяти-тридцати лет. Но усталость и страдание на ее лице сильно придавали ей возраста. Она была гола, дрожала от утреннего холода и, обняв себя за плечи, прикрывалась длинными-предлинными распущенными волосами. Первой ее увидели две маленькие девочки лет шести, которые жили в доме рядом с лесом. Их родители ушли на сенокос и оставили дочек присматривать за еще двумя младшими детьми.

Совершенно без боязни они подошли к неизвестной девице, которая просто встала, как вкопанная, у последнего дерева, после которого уже начиналалась территория Лафонтенов, и смотрела на раскрасневшееся утреннее зарево. Девочки заглянули девушке в лицо, и та совершенно не обратила на них внимание. Тогда девочки взяли ее за руки и повели в избу. Девица покорно последовала за ними. Она прихрамывала, конечности ее не слушались. Девочки молча рассматривали незнакомку, та была ужасно бледной, очень худой, ноги ее были все в царапинах и кровоподтеках, а ступни были самым страшным в ее облике — на них как будто уронили каменную глыбу. Они были красные, распухшие, из-под ногтей сочилась кровь.

Девочки завели незнакомку в дом, посадили на лавку. Мальчики-двойняшки, игравшие с мячиками на полу, заинтересованно наблюдали за действиями сестер. Они побросали свою игру и подошли к девице. Одна девочка принесла таз с теплой водой, вторая — белую простыню и накинула незнакомке на плечи. Все это проходило в полнейшей тишине и без единого слова, будто дети знали, что делать, с самого начала.

Старшая девочка стала мыть ноги девице в тазу, младшая направилась к их обеденному столу. Вместе с мальчиками они положили перед гостьей деревянную ложку и глубокую тарелку, в которую наложили немного пшеничной каши и залили молоком. Каша была теплая, осталась с завтрака.

Незнакомку подвели к столу и дали в руку ложку. Та принялась есть и с каждой съеденной порцией, к ней как будто возвращалась жизнь. Мальчик поставил перед девицей стакан молока, и все четверо детей, рассевшись вокруг нее, с интересом смотрели, как она жадно глотает их еду и питье.

— Спасибо, — сказала женщина, вытерев рукой «усы» от молока. Дети радостно закивали в ответ. Она посмотрела на каждого из них в отдельности и улыбнулась им. Затем встала, подвязала концы простыни на талии, и у нее получилось что-то вроде платья. Шаркающими шагами, согбенная, на кривых ногах она вышла из избы и направилась обратно к лесу.

Новость о необычной девице быстро разлетелись по деревне. Несколько крестьян, двое мужчин и две женщины, ходили искать ее, и в итоге наткнулись на халупу, наскоро построенную из веток и бревен. Внутри этого шалаша на голой земле сидела девица, босая, простоволосая, обвязанная белой простыней. На шее у нее висела большая рыбная чешуйка на веревочке. Когда к девице пришли люди, она не обратила на них внимания. Крестьяне посмотрели на ее окровавленные ступни, и ужаснулись.

Мужчины стали возмущаться и грозили убить того, кто изуродовал девицу. Женщины в замешательстве закрыли руками рты и не могли отвести взгляда от жутких ног незнакомки.

— Приходи жить ко мне, — сказала одна из крестьянок. — Моя мать недавно умерла, койка свободная, ты никого не будешь стеснять, живи сколько хочешь.

Незнакомка покачала головой.

— Я не знаю, что здесь делаю. В мыслях пустота: ни имени своего не помню, ни откуда я родом. Зачем я к вам пришла? Зачем вы пришли ко мне?

— Скажи нам, кто сотворил с тобой такое? — спросил крестьянин, указывая пальцем на ноги женщины.

— Не помню.

Четверка переглянулась. Они сразу поняли, кто мог быть виновником. Этот жуткий человек, что недавно пришел к ним в деревню и который пытался обокрасть господский дом. Такое зверство мог сотворить только чужак.

— Я поговорю с монахами, пусть они приютят тебя. Да, монастырь мужской, но уверен, у них достаточно свободных комнат. Ты окрепнешь, а потом мы построим тебе дом, — снова предложил выход один из крестьян.

— Оставьте меня, умоляю.

Она положила голову на колени и тихо заплакала. Четверка потупила взоры. Они попрощались и ушли обратно. По пути крестьяне обсуждали, как им расправиться с Густавом. Может, спалить дом, который он начал строить? Или отравить цыплят, которых он недавно купил?

Но у них не было доказательств. За самосуд им самим может потом прилететь, если кто узнает. Решили, пока чужака не трогать. Пусть Густав живет, работает, ведет честное хозяйство, заводит семью. В самый нужный, самый важный момент возмездие прилетит к нему, и это будет гораздо страшнее, чем пожар или отравление скотины.

* * *

Как обычно бывает, воля к жизни все же взяла свое. Женщина из леса, которая смогла вспомнить, что ее звали Инея, освоилась с новым положением, и оно поначалу было для нее непривычным. Ноги ее заживали медленно, по ночам она мерзла, пока спала на холодной земле. Через пару дней, как ее обнаружили крестьяне, к ней пришли еще люди, которые принесли ей свежей теплой еды, одеял, а мужчины смастерили ей кровать и уже через месяц отстроили небольшую избушку.

Она была безмерно благодарна такому вниманию и плакала от счастья, хотя все это время другие чувства разрывали ее сердце, но об этом она никому не могла довериться. Через несколько лет, как она начала жить человеком в человеческом мире, хотя физически она продолжила жить в лесу, она привыкла и даже стала получать радость от своей деятельности. А единственной ее отдушиной была только помощь людям из деревни. Она не помнила, что и раньше помогала им своей русальей силой. Одним прикосновением она лечила беременных от тошноты, одного поцелуя в лоб хватало, чтобы навсегда избавить от мигреней, а однажды она крепко обняла крестьянского мальчика, убежавшего в лес, и почувствовала, как зачатки туберкулеза испаряются из его легких. Мальчик не узнал, что русалка спасла его от смерти в ближайший месяц, у него остался только маленький шрам на запястье, куда русалка чуть укусила его и ядом заставила забыть об их встрече. Перестав быть русалкой, целительная сила ее почти исчерпалась. Голова не помнила прошлой жизни, но руки — делали и продолжали помогать ближним.

За короткий срок она заработала среди крестьян славу великой целительницы, и к ней выстраивались очереди. Не все болезни она могла понять и часто лечила травами, снадобья из которых готовила сама. Но люди все равно к ней тянулись, как к своей последней надежде. Старики и дети, мужчины и женщины, в любой неотложной ситуации знали, что Полумертвая Инея — это их надежда. Полумертвой ее стали называть как-то стихийно, это прозвище возникло из ниоткуда. Кто-то говорил, что она жутко выглядит, как ведьма: у Инеи было резко постаревшее лицо, хотя она казалась еще молодой, глаза ввалились в череп, на лбу пролегла морщина. Как бы сытно она ни ела, она никак не набирала вес, косточки и вены просвечивались под ослепительно белой кожей, которая едва ли не светилась к темноте. Она не была похожа на живую, как будто оживший труп. Когда у Инеи спрашивали про возраст, она всегда говорила, что не знает его — она и считать-то не умеет.

Особый интерес у Инеи вызывали дети, им она помогала в первую очередь. Дети были единственными, кому она искренне улыбалась, и лицо ее на мгновение становилось молодым и счастливым, будто она возвращалась в какое-то свое забытое прошлое. Когда к ней приносили сильно заболевшего малыша, она не просто делала ему припарки, но и шептала над ним какой-то заговор. Ходили слухи, что эти ведьмовские методы были весьма действенными.

Когда о «ведьме» узнали молодые монахи, то попытались прогнать Инею с насиженного места, но крестьяне вступились за нее и пригрозили разобрать по кирпичику их монастырь, если с Полумертвой что-то случится. После этого настоятель приструнил своих воспитанников, которые слишком рьяно возмутились из-за угроз. «Паства нас не уважает, где это видано?» — говорили они. Но настоятель мудро посоветовал им оставить женщину из леса в покое. «Она тоже творение Божие, пусть врачует, все равно, у нас больше некому этим заниматься», и он был прав.

Домашний доктор Лафонтенов неохотно помогал крестьянам, ведь те редко имели возможность ему заплатить. А после того как его отослали, хоть кого-то, кто разбирается в болезнях, не осталось совсем.

Инея с Густавом не пересекалась. Она жила в лесу, Густав на другой окраине деревни. Он знал, что странная покалеченная женщина поселилась тут, и он прекрасно понял, кто это, но решил ничего не делать. Когда Густав выбежал ночью из леса с русальим хвостом в руках, он попытался покинуть деревню. Он убегал из поместья по разным направлениям, но сколько ни пробовал, снова возвращался назад. Только за ним скрывался шпиль монастыря, как через несколько часов скитаний, шпиль снова маячил перед ним на горизонте. Поначалу он злился, дрался, бросался на местных, которые ужасно его боялись, но когда один из крестьян пригрозил прирезать ночью, если Густав не угомонится, он присмирел.

Вскоре он смирился со своим положением. Русалка прокляла его — Густав не мог покинуть деревню. Но в этом был и плюс: шайка, которую он ограбил, проезжала мимо. Они остановились у монастыря в ту ночь, когда Густава сбросили с утеса, и расспрашивали про него. Монахи только покачали головой и сказали, что видели похожего человека, но он ушел из деревни. Разбойники пошли по следу дальше. Скорее всего, они сюда уже не вернутся, и он был прав, они действительно никогда больше в поместье не возвращались.

Густав построил дом, который быстро оброс двором, скотиной. Он тоже стал работать на поле вместе со всеми, хотя отношения с местными не клеились, да и с бароном тоже. Густав не умел по-хорошему, и его склочный, неприятный характер, зачастую вздорное и агрессивное поведение только отталкивали людей. Густав с негодованием думал о том, что ему придется вот так всю жизнь прожить на поле, бобылем, что ему грустно и одиноко. Но эта проблема как-то быстро решилась. Через пару лет, как он обосновался в деревне, к нему заявилась приятной наружности вдовушка, которую Густав уже встречал как-то на ярмарке, и муж которой умер достаточно давно, детей у них не было.

— У меня хозяйства много, ты одинокий, я одинокая, давай жить вместе, так легче будет, — сказала она, держа перед собой малиновый пирог, который она приготовила накануне, чтобы не приходить в гости с пустыми руками.

Густав почесал затылок и не раздумывая согласился. Вдовушка была старше его на пятнадцать лет, она хорошо выглядела и имела приятный, добрый характер. Они стали жить вместе, и, как ни странно, темпераметром сошлись. Мягкость и холодный рассудок жены уравновешивал взбалмошность и импульсивность Густава. После женитьбы он как будто подобрел и даже стал общаться с соседями.

Детей с первым мужем его жена не нажила, но вот с Густавом ситуация изменилась. Несмотря на возраст, в котором часто ее ровесницы уже становятся, бабушками, она быстро забеременела. Но увы, выкидыш. Через год еще один выкидыш. Через год еще один. Жена сильно страдала по этому поводу, она даже скопила денег, чтобы съездить в столицу к опытному городскому врачу, который не нашел у нее проблем. После четвертого выкидыша жена совсем упала духом. Она сильно похудела и осунулась. Она дала именам всем своим погибшим детям, часто фантазировала, какого они пола, какими бы они выросли. Она вязала пинетки как будто для своих детей, которые потом раздаривала родившим соседкам. Женщины в деревне жалели ее. Никто не любил Густава, но к жене его относились хорошо, и не желали ей такой судьбы.

После четырех неудачных беременностей Густав решил больше не мучить жену. Видел, как она каждый вечер плачет и зажигает лампадки у них на кухне, молится своим святым. В ту ночь, когда слезы жены настолько прожгли его сердце, Густав зарекся пытаться завести с ней детей. Он мог бы пойти к ведьме на попятную, чтобы вымолить у той прощение хотя бы ради жены, но гордыня не позволяла.

Однако в эту щекотливую ситуацию вскоре вмешался случай. В начале марта по деревне разлетелась ужасная новость: корова лягнула одну из крестьянок прямо в голову. Несчастная женщина погибла на месте, и, мало того, своей внезапной смертью она сделала сиротой пятилетнего сына. Родственников у мальчика не было — отец его умер уже давно, а о другой родне никто и не слыхивал. Конечно, сразу же встал вопрос, что с ребенком делать. Как только слухи о несчастной сиротке облетели деревню и дошли до Густава с женой, они переглянулись и, будто сговорившись мысленно, оба поняли, что нужно делать. Мальчик стал жить с ними. Они растили его, как собственного сына, и на удивление Густава он был даже похож на своего приемного отца в детстве, такой же белобрысый сорванец, который лез везде куда ни попадя и искал приключений. Ребенок вырос толковым парнем, который быстро нашел себе невесту, как только тому исполнилось двадцать лет. Густав с женой уже с радостью думали, что с приходом молодой девицы их семья станет, наконец, еще шире, и крик младенца озарит их еще не старость, но уже достойную зрелость.

Невестка была из простых, обычная крестьянская девушка, ничем особо не выделялась, исправно работала и наружностью была приятной. Она быстро сладила с новыми родственниками, хотя ее родители поначалу не одобряли этот брак из-за Густава, но, в конце концов, она выходила замуж за его сына, а не за него. Какие тут могут быть проблемы?

Густав искренне умилялся, когда видел, что жена хлопочет вокруг уже беременной невестки, варит ей какие-то особые каши, настаивает целебный чай, чтобы та не мучилась тошнотой и даже массирует девушке спину. Густав неожиданно и для себя стал испытывать какие-то поистине отцовские чувства к невестке и переживал за нее, словно это было его дочь. О ведьме-русалке, которая продолжала жить в лесу и помогала всем своими врачеваниями, он давно уже не вспоминал.

Пока проклятье снова не встало на пути у их семьи.

Невестка потеряла ребенка через несколько месяцев, как понесла. Она плакала, корила себя, ходила в монастырь на исповедь, но никто уже не мог помочь ее потере. Нужно было просто пытаться снова. Такое бывает, что же поделать. Жена Густава в тот период стала ужасно тревожная, она еще усерднее засуетилась вокруг невестки, даже запретила ей работать в поле и готовить у печи, заботилась и охраняла ее здоровье, как никогда. Вторая беременность тоже закончилась потерей.

После третьей беременности, Густав, снова наблюдая, как страдает его жена, как она убивается, и что теперь к ней присоединились его сын и невестка, решил, наконец, отбросить гордыню и навестить давнюю знакомую.

Он кинул сердитый взгляд на русалий хвост, который повесил у себя над кроватью, и поздно вечером направился в лес к избе проклятой ведьмы.

Инея будто бы ждала его прихода. Она встретила его в дверях и пригласила войти. Но тот отказался.

— Ты прокляла меня, но семью хоть не мучай. Дай невестке родить. Сын мой ничем не провинился пред тобой.

Инея грустно ухмыльнулась и снова предложила ему войти. На этот раз Густав вошел и уселся на табурет у двери, будто готовился сбежать от ведьмы в любой удобный момент.

— Ты пришел не чтобы извиниться, а чтобы я сняла с тебя проклятие, — она села напротив него на табурет. — Двуногие не меняются.

Густав посмотрел русалке в лицо и отчетливо вспомнил ее такой, какой русалка была тогда, почти двадцать лет назад, в озере. Она сильно постарела, гораздо сильнее, чем стареет человек за это время, ее скользкие водорослеобразные волосы стали сухими, обычными, «человеческими», на лице были брови и ресницы, хоть и седые. Она казалась живой и теплой. Не удержавшись, Густав посмотрел на ее ноги — на стопы, где когда-то был прекрасный русалий хвост. Инея продолжала по привычке ходить всегда босиком. Загрубевшие стопы давно зажили.

Инея тоже смотрела на Густава и видела все того же молодого мужчину с торчащей неухоженной бородой и злым взглядом. Вокруг глаз и на лбу появились морщинки, но в целом выглядел он здоровым и крепким, его густые жесткие волосы даже не тронула седина. Он был как крыса, всегда готовый к опасности, всегда готовый наброситься, чтобы перегрызть горло. Была только одна разница. Тогда, у озера, Густав еще ничего не знал о русалке и не боялся ее. Теперь же он смотрел на нее со страхом, хотя и старался не показывать этого.

— Я вспомнила тебя. Узнала, почему пришел — твое потомство погибает, — начала русалка. — Теперь понимаешь, какого мне? Ты лишил меня всего. Когда я оказалась без хвоста, когда вышла к людям — память покинула меня. Я не могла вспомнить собственное имя, брела, не ведая куда, не чувствовала ни голод, ни холод. Только бесконечную боль и отчаяние. Если бы не это, — она ласково погладила амулет-чешуйку на своей шее, — никогда бы не узнала, кто я и откуда. Но прошло столько времени, а я до сих пор не могу вспомнить лица своего дитя. У меня был ребенок, уже взрослый, то ли дочь, то ли сын, который остался там, в Лазурном озере. Но я больше не слышу его, и он не слышит меня. Уже много лет почти каждую ночь я хожу вдоль озера, зову его, пою, но он не плывет ко мне. Наша связь навсегда утеряна. И это все из-за тебя. Это все равно, что смерть. Я мертва для русальего рода, и теперь принадлежу вам, двуногим.

— Если бы ты, ведьма, не натравила тогда на меня святошу!.. — начал было Густав, он исходил злостью от одного только воспоминания о той ночи, когда пришел в проклятую деревню. Русалка приставила палец к его губам. Палец был теплый, и длинного черного ногтя на нем не было, это была рука простой женщины.

— Я могу снять с тебя часть проклятия. Ты волен либо покинуть деревню, либо твоя невестка родит живого и здорового ребенка.

Густав задумался, вариант уйти из деревни был пределом мечтаний, если бы русалка дала ему такой выбор лет десять назад, он сразу же согласился на него. Но теперь… все изменилось, он изменился. Он полюбил свою вдовушку и приемного сына и больше не мог смотреть, как они мучатся.

— Пусть у невестки будет ребенок, — тихо сказал Густав, склонив голову, блики от костра бегали у него по лицу. Ему вдруг стало стыдно за свою прошлую жизнь, ему хотелось броситься в ноги Инее, чтобы вымолить у нее прощение, но он был слишком горд для этого. Достаточно, что поплелся к ней на встречу, которой хотел избежать любой ценой.

— Но, чтобы скрепить договор, ты должен будешь выполнить одно мое указание.

— Какое? — недоверчиво спросил Густав.

Русалка придвинулась близко-близко лицом к лицу Густава. Они почти что касались кончиками носов. Густав смотрел в по-прежнему глубокие рыбьи глаза Инеи и не мог отвести от них взгляда. Инея что-то нашептала мужчине на ухо.

— Если ты это сделаешь, часть проклятья будет снята.

Глава 2

Служанка баронессы отправилась к лесной ведьме Инее, но не нашла ее. Та куда-то отлучилась. Пожав плечами, служанка снова вернулась к своим обязанностям, решив прийти за Инеей на другой день.

Однако вскоре всем стало не до ведьмы. У баронессы в ту ночь начались схватки. Мучимая ужасной болью, она невольно вспоминала, как легко все прошло в первый раз, и почему она вынуждена так страдать теперь. Вокруг хозяйки суетились десяток прислуги, одна растирала ей спину, вторая молилась, третья завела какую-то древнюю песню, которую в их деревне пели повитухи во время родов, еще пара служанок следили за водой в тазу, предназначенном для обмывания ребенка, они бегали туда-сюда, убирая остывшие тазы и поднося горячие. Барон в это время сидел у себя в кабинете, ходил по комнате, обмерил все углы и нервно, дрожащими руками переставлял с места на место свои книги и статуэтки. Он был ужасно напуган этими внезапными родами, которые начались немного рано, и, конечно, послал уже за врачом в ближайший поселок, но приедет оттуда помощь, хорошо если часа через два-три. Он слышал, как воет жена, этажом ниже и сердце его обливалось кровью. Барон схватил две подушки и закрыл ими уши. В этот момент он казался себе жалким, беспомощным трусом, но он ничего не мог поделать и ничем не помог бы жене. Природа или Бог должны были взять или отдать свое.

Баронесса не первый час страдала от болезненных схваток, по ногам ее медленными струйками стекала бордовая кровь, она не могла ни сесть, ни лечь, бессвязно ходила, поддерживаемая служанками, которые умоляли хозяйку вернуться в постель, но та противилась, только стоя на ногах, боль казалась ей не такой сильной. Колени подкашивались, баронесса раза два едва не упала в обморок. В тот момент ей было уже как будто все равно на свою судьбу, она хотела только избавиться от боли и страданий. В глубине души она понимала, что такая тяжелая беременность и ранние роды не могут сулить ничего хорошего. Скорее всего, ребенок умрет, если уже не умер. От потери крови она совсем ослабла и когда ноги перестали ее держать, а в позвоночник стрельнула ударной волной еще одна схватка, она, наконец, сдалась и легла в постель.

Ей захотелось тужиться. Она помнила, как делала это на первых родах, но теперь у нее просто не было сил. Одна из служанок чуть ли не кричала на нее, чтобы баронесса пришла в себя и помогла ребенку появиться на свет, иначе они оба погибнут. Под крики прислуги после похлопываний по щекам она немного взбодрилась. Последний рывок.

Баронесса, обливаясь потом, откинулась на подушки, лицо ей обтерли прохладным мокрым полотенцем. Еще одна потуга. Баронесса напрягла бедра и через секунду вдруг наступила резкая тишина. Боль сразу прошла, в глазах рябило, она подняла уставшее лицо и вопросительно посмотрела на служанку, которая приняла ребенка — она со слезами на глазах держала крохотное сине-фиолетовое тельце, вокруг шеи которого удавкой свилась пуповина.

Служанка не успела ничего сказать, как вдруг дверь в родильную комнату отворилась, и внутрь влетела Инея. Волосы ее растрепались, тяжелое дыхание и красные щеки говорили о том, что она торопилась, бежала к баронессе, хотя ничего не знала о том, что роды наступили. Она будто почувствовала, что нужна здесь.

Инея подскочила к служанке, державшей ребенка, ловким и быстрым движением перехватила у нее младенца и вгрызлась ртом в обвившую маленькую шейку пуповину. Ребенок, это была девочка, не дышал и не проявлял никаких признаков жизни. Инея быстро посмотрела по сторонам.

— Вы! — скомандовала она прислуге. — Поставьте сейчас же два таза: один с холодной водой, другой с горячей!

Кто-то из прислуги хотела было возразить.

— Быстро! — выкрикнула баронесса. — Делайте, что она говорит!

Через пару мгновений все было готово. Инея сорвала остатки пуповины с младеницы и поднесла ее к тазу с холодной водой и опустила туда ребенка по грудь. Тут же она ее вытащили и переложила в таз с горячей водой. Несколько раз она проделывала эту процедуру, быстрыми движениями, словно с игрушкой, она опускала ребенка то в одну емкость, то в другую.

Чуть слышно, Инея шептала при этом какие-то странные слова, непохожие на человеческий язык.

— Ты хочешь спасти этого ребенка? — вопросительно закричала Инеи, обращаясь как будто бы ко всем в комнате.

— Господи, конечно! — в отчаянии ответила ей баронесса, которая все еще пребывала в шоке от происходящего. — Проси что хочешь!

Баронесса снова упала на постель и отвернулась. Она уже смирилась с потерей, слезы тихим сплошным потоком бежали по щекам. Она ужасно устала и была полностью морально и физически опустошена. Столько страданий и ради чего? Почему этому малышу не дано было увидеть свет? Почему так получилось, и кто в этом виноват? Вдруг она как будто пришла в себя, злые мысли резко кольнули ее в сердце. Она приподнялась на локтях и собралась было крикнуть ведьме, чтобы перестала издеваться над мертвым тельцем и убиралась в свой лес, и больше никогда здесь не показывалась.

Детский визг раздался в комнате. Слезы на лице баронессы высохли в одно мгновение. Инея развернулась, на ее руках извивалась младеница. Служанки завопили от счастья, они плакали, обнимали друг друга, баронессу и Инею. У ведьмы забрали ребенка, запеленали и сразу же отдали матери.

Баронесса не верила этому чуду. Секунду назад она смирилась с потерей, она уже была готова отгоревать и жить дальше, но тут случилось волшебство. Это просто невероятно, Инея — не ведьма, она — святая. Баронесса взглянула на Инею, и ей показалось, будто лесная ведьма постарела сразу на десять лет. Волосы ее стали белыми, блестящими серой сединой, вокруг рта и носа пролегли морщины, глаза обесцветились и впали. Но было и другое.

Инея стояла у окна, где только что вернула ребенка в человеческий мир, и улыбалась. Просто смотрела, как суетится прислуга, как ребенок, согретый теплом пеленок и материнскими объятиями, заснул на руках, и улыбалась всему этому празднику новой жизни. Она подошла к баронессе, села перед ней на пол у ее постели.

— Я спасла твоего ребенка, — тихо сказала Инея и заглянула в глаза женщине. Баронесса хотела бы отшатнуться от этой пропасти, но у нее не было ни сил, ни желания. — Я выполнила свою часть договора.

— Чего ты хочешь? — также тихо спросила она.

— Твоему мальку я отдала все, что у меня оставалось. Это была единственная возможность ее спасти. Рыбка вырастет и, если она захочет вернуться в воду, ты ей не препятствуй.

Баронесса ничего не поняла, но для верности кивнула. Через минуту она уже забудет об этом разговоре и вместе с ребенком провалится в долгий счастливый сон.

— Я вышла из воды, и я в нее вернусь, — неслышно прошептала Инея, выходя из родильной комнаты.

Через несколько дней, когда баронесса отдохнула и пришла в себя, она приказала позвать к ним Инею. Они с мужем хотели ее щедро отблагодарить за помощь и даже обсуждали возможность поселить ее рядом с особняком в хорошенький домик, где раньше жил их доктор. Но посланная к ведьме служанка вернулась ни с чем. Инею не нашли ни через неделю, ни через месяц. Она будто бы испарилась. Все ее вещи, все склянки и ступки с лекарственными травами остались на своих местах. Только на койке, где Инея спала, и где был всего лишь подстелен тонкий слой соломы, нашли одну рыбью чешуйку на веревочке. Чешуйка эта была большая, примерно пять сантиметров в диаметре и сверкала невероятной красотой.

Чешуйку нашла и забрала себе служанка, которая была невесткой старика Густава, и, никому не сказав, повесила на шею, спрятав под платьем и под деревянным распятием. Почему-то она верила, что это частичка лесной ведьмы, вещь, которая принадлежала этой прекрасной добройженщине, и она точно принесет ей удачу и счастье.

Глава 3

В ночь, когда появилась на свет младшая дочь баронессы, тяжелые роды были не только у нее. Словно по какой-то роковой случайности еще одна женщина, которая, в отличие от баронессы, не могла себе позволить армию прислуги, вынуждена была почти что в одиночестве попытаться произвести новую жизнь.

Ее старуха-мать уже приняла у нее ребенка, и они думали, что на этом страдания несчастной закончатся, но плод оказался не единственным. Потуги у женщины продолжались. Никого не было рядом, кто мог бы им помочь.

Первый ребенок родился мертвым, неясного пола, он не дышал, не двигался, а ноги его были полностью срощенными, даже пяточек и пальцев было не разглядеть. Старуха запеленала его белой тканью и положила в корзину. В глубине души она была не сильно расстроена, что плод мертв, он бы все равно не выжил с таким уродством. Деревенские к подобным потерям относились более практично.

Вот пошел еще один ребенок. И снова неудача. Какой-то злой рок. Второй ребенок был такой же, как первый: синюшного цвета, ни на что не реагировал, такие же срощенные ноги. Роженица, отмучившись, повернулась набок и тяжело дышала. Она сразу поняла, что с детьми что-то не так: они не кричали, а старуха не выразила никакой радости от появления внуков, она тактично скорбно промолчала, запеленав второго новорожденного в белую простыню и положив рядом с первым.

Молодая женщина смотрела на два маленьких свертка, лежащих рядышком, которые выглядели почти что как живые, и если не знать, как уродливы они под пеленками, можно и не понять, что с этими детишками произошло ужасное несчастье.

— Я пойду за святым отцом, — сказала старуха, тяжело вставая с табурета. — А ты пока поговори с ними, — она кивнула в сторону корзины, — проводи их в последний путь.

— Нет… — прошептала женщина пересохшими губами.

Она пыталась что-то сказать, но силы покидали ее с каждым вздохом.

«Я должна встать и отнести детей в лес…», — крутилось у нее в голове, словно это был зашитый в голову приказ. Женщина лежала на кровати, слезы отчаяния и жалости к себе и своим детям катились из ее глаз. Она посмотрела, как мать уходит из избы, затем привстала, забрала два свертка с детьми обратно на кровать, обняла их и приложила к груди. В какой-то момент ей показалось, что один из них дернул глазом и схватился губами за ее распухшую грудь, она даже почувствовала покусывания маленьких острых зубиков, но реальность для нее уже начала смешиваться со сном. Она уснула в обнимку со свертками, так и не найдя в себе сил подняться и выйти из дома.

Старуха как раз добралась до монастыря. Она постучалась в железные ворота и минут через десять к ней вышел отец Серванас, который всегда ночевал на первом этаже в ближайшей к выходу келье. В ту ночь священник как раз не спал, ему попался интересный старый свиток, который он откопал в недрах архива монастыря, и в ночной тишине под тусклый огарок свечи пытался разобрать его. Серванас даже не удивился, когда понял, что в свитке речь идет о русалке.

Стук в ворота оторвал его от увлекательного занятия, и нужно было приступить к своим обязанностям немедленно. Мало ли что случилось. Он подошел к воротам, отпер их и увидел убитое горем, усталое лицо старой женщины.

— У нас двое ангелочков, святой отец. Только что родились, но…

— Я вас понял, — Серванас выставил руку вперед, чтобы старуха не продолжала. — Пойдемте, я заберу их. Завтра утром отпоем и помолимся за них. Мать жива?

— Да.

Когда Серванас вошел в избу и увидел крепко спящую женщину, которая обнимала два белых свертка, сердце его не выдержало и горестно сжалось. Уж сколько он повидал точно таких же ситуаций, все всегда заканчивается одинаково, но боль душевная, глядя на эту оборванную жизнь, которая не успела даже начаться, ранила его. На глазах его выступили слезы.

Они со старухой подошли к роженице, вытащили из ее вялых рук детей и ушли обратно к монастырю.

Там Серванас воспользовался помощью своей спутницы, которая держала детей, пока святой отец отпирал тяжёлые двери склепа. В склепе было холодно, в этом промозглом подземелье стояли уже готовые надгробия и распятия, которые пока что не пригодились, но обычно, слишком долго ждать не приходилось. Серванас порылся в темном углу, где, как он помнил, у него лежали маленькие деревянные ящики, как раз на такие случаи, и вытащил два.

Старуха смотрела, как он кладет ребенка в один ящик, закрывает крышкой, затем крестит. Потом делает то же самое со вторым.

— Вы их как-то назвали? Это мальчики или девочки?

Старуха лишь покачала головой.

— Они родились уродцами, я не знаю, какого они пола.

— Пускай будет мальчик и девочка. Сегодня как раз ночь Святого Ларса и сестры его Мученицы Сейры. Вы не против их так назвать?

Старуха снова грустно покачала головой. Ей не хотелось больше оставаться в этом жутком месте. Отец Серванас вызывал у нее только приятные эмоции, но страх, мрак, исходивший от склепа, от осознания, что здесь владения мертвецов, которые, находясь в пограничье, все еще непогребенные, страдания которых пока что не сдерживает сырая земля, поглощали ее уже уставший разум и заполоняли паническими мыслями. Кто знает, какие злые духи, здесь обитают? Она хотела поскорей вернуться домой, чтобы наутро тихонько похоронить деток и забыть навсегда обо всем этом кошмаре.

— Идите к себе, — сказал Серванас. — Завтра на рассвете я буду ждать вас. Если не придете к заутрене, я похороню их сам.

Старуха откланялась и поспешила обратно.

Серванас, видя, как она удаляется, печально вздохнул. Каждый раз похороны младенца вгоняли его в депрессивные состояния. Он не сможет уже вернуться сегодня к чтению свитка, а пойдет в часовню и всю оставшуюся ночь будет молиться за упокоение этих детей. Если существует перерождение, то, может, Ларсу и Сейре повезет родиться в другом месте, в другой семье? С отцом этой двойни, очевидно, неясная ситуация: женщина наверняка не хотела приплода, а ее мать и так всю дорогу находилась в ужасе и, похоже, внутренне радовалась, что все так закончилось.

— Все боятся позора. И никто не думает о душе, — заключил Серванас, закрывая склеп на замок.

Он сделал два шага, как вдруг яркая вспышка белого света ослепила его глаза, по затылку разлилась адская боль, он услышал за спиной свист, будто чем-то размахивали, но не успел обернуться, как его еще раз ударили уже по лбу. Серванас потерял равновесие, он плашмя упал на землю, голова звенела, а в глазах троилось. Сознание начало покидать его, он резко погружался в какой-то тяжелый больной сон. Голова закипела, по лбу струилось что-то липкое и вязкое, заливало глаза. Краем уха он слышал, как кто-то копошится у него в районе пояса и звенит ключами. Больше священник уже не чувствовал ничего.

Наутро Серванаса нашли другие монахи. Когда Серванас рассказал, что с ним произошло, то вдруг схватился за свою ключницу. Все ключи были на месте. Монахи принялись осматривать монастырь на предмет пропажи, но никаких реликвий не исчезло, и даже бочонок для скромных пожертвований оказался нетронут. В последнюю очередь решили проверить склеп.

Серванас кинулся к двум маленьких гробикам, почему-то он подумал, что именно они могли пропасть. Но гробики стояли на месте, он приподнял один из них, и ему показалось, что ящик немного потяжелел.

Тут ему сообщили, что пришла вчерашняя старуха. Серванас решил ничего не рассказывать ей о ночном нападении. Он быстро смыл запекшуюся кровь с лица и волос, переоделся, обвязал лоб и как ни в чем не бывало провел все обычные похоронные обряды. Мать младенцев не явилась.

Позже, когда монахи обсуждали нападение на Серванаса между собой, они сошлись на том, что злоумышленник, возможно, искал какие-то ценности, но либо не нашел их, либо его что-то спугнуло. На всякий случай они договорились теперь дежурить по ночам.

Глава 4

Густав не узнавал себя. Он не мог поверить, что ввязался в это грязное дельце. Проклятая ведьма, чертова русалка, дрянь, тварь, девка с рыбьим хвостом, а нет, уже не девка, уже старушенция, высохшая улитка.

Густав продолжал в своих мыслях поливать грязью Инею, которая чтобы соблюсти договор, заставила его фактически вернуться к прошлому промыслу, вспомнить, какого это нападать со спины и оглушать человека одним ударом. Густав точно знал, что не убил Серванаса, если бы хотел прикончить, то ударил бы гораздо сильнее. Он отправил священника «поспать» так же нежно, как режут горло овце. Ночной лес, по которому он уже давно плутал, совсем его не пугал, он словно знал, куда идти — какое-то инородное, запредельное чутье волочило его ноги, и Густав даже не смотрел, куда ступает. В руках лежали свертки. Это были два ребенка, крепко запеленатые и как будто спящие. Густав всю дорогу прокручивал в голове слова Инеи, которые она сказала ему тогда, в их вторую и последнюю встречу в ее хижине в лесу.

«Мы не можем иметь детей друг с другом, — шептала ему Инея. — поэтому двуногие носят нам приплод. В стародавние времена они оставляли наших детей у озера, и мы забирали их сами. Мы не вечны и должны получить ребенка любой ценой. Будущий хозяин леса продолжит наш род, станет охранять озеро и приносить ему пользу. Двуногие знали об этом, они добровольно отдавали нам каждого младенца с русальим хвостом. Но такие дети рождаются редко. Поэтому, когда поколения двуногих, которые знали о ритуале, сменились, когда здесь обосновались монахи — забылись и правила. Монахи стали закапывать этих детей, они думают, что младенцы мертвы. Семьи наши осиротели на много лет. Нам пришлось обманом забирать у двуногих приплод из их чрева, обращать их в русалок и водяных жестоким обрядом. Но я всегда мучилась этой данностью и хочу хотя бы на какое время воровство прекратить. Нам нужны свои дети, двуногие пусть остаются двуногими.

Я чувствую, скоро здесь появится одна особенная роженица, присматривайся к женщинам в деревне. У этой двуногой будет огромный живот. Проследи за ней, а когда она родит, укради детей и отнеси к озеру. Готовься к любой неожиданности. Их двуногая-мать может сойти с ума и не вспомнить о том, как она их получила. Она может сама закопать их, и точно откажется отдать их тебе добровольно. Без воды они погибнут. Монах тоже тебя не послушает, их истомная вера не позволяет им видеть нас. Выкради младенцев, сделай то, что у тебя прекрасно получается. Не забудь, что на кону счастье твоего сына и его жены. Она уже снова ждет ребенка. Если ты выполняешь мой приказ, проклятье больше не коснется твоей семьи».

Густав рассержено думал, почему старуха сама не может гоняться за своими отпрысками. Почему он вообще должен этим заниматься? Надо было соглашаться на возможность покинуть деревню. А теперь он ввязался в какую-то очередную жуткую ситуацию. Он огрел настоятеля храма поленом (причем к Серванасу даже Густав относился с почтением), украл ключи, вскрыл детские гробы, забрал младенцев и вместо них напихал в гробы валявшиеся вокруг камни, а затем еще умудрился заколотить ящики обратно, чтобы никто не заметил подмены. Теперь же он тащил на своих плечах два безмолвных свертка. Малыши как будто спали беспробудным сном. Внешне они ничем не отличались от обычных новорожденных, может, только цвет их кожи был слишком бледный. Густав даже разок остановился и приложил ухо к одному из детей, чтобы услышать сердцебиение, но его не было. Густав уже совсем не понимал, что наделал. Ему было велено отнесли детей к озеру. А дальше что? Ну бросит он их там, а что с ними будет? А если сын этой ведьмы, или кто он ей там, не придет, может, он и сам уже помер, что будет с детьми? Их съедят лесные звери, скорее всего. Густава передернуло от этой мысли. Ему вдруг стало страшно и одновременно противно оттого, что он жертва чужих семейных дрязг и вынужден участвовать в каком-то скверном деле. Густав всю оставшуюся жизнь будет мучиться тем, что детей не похоронили по-человечески, и их сожрали в итоге еноты или крысы.

Наконец, впереди, забрезжили блики озера. Тихое и спокойное, как обычно, оно сразу освежило мысли Густава, и в душе его вдруг поселилась капля надежды. Ведьма заколдовала его, Густава, значит, и с детьми она точно знает, что делает, и они не останутся тут на произвол судьбы.

Он подошел к кромке воды и закричал:

— Слышь, чертово отродье! Если ты здесь, я принес твоих… — он не знал, как обозвать детей правильно, — …карасиков. Мамаша твоя, или кто она там, обещала снять с меня проклятье, и я очень надеюсь, что она выполнит свою часть уговора.

Густав уже хотел было положить свертки на песок, но тут увидел, что из воды медленно встал силуэт. В черноте ночи лицо его не просматривались. Но Густав узнал эту позу: сидящий в воде человек с длинными волосами. Черный силуэт подполз к берегу. Теперь Густав уже отчетливо видел водяного: это был крупный мужчина, наверное, больше Густава раза в два, но хилый, худой, с впалой грудью, но жилистый: вены выпирали из-под его напряженных плеч, под пупком тело его переходило в мощный рыбий хвост.

Водяной протянул мощные когтистые руки. Густав, как завороженный, не сказав ни слова, тут же дал ему одного младенца. Водяной распеленал его, бросил пеленку на песок, а ребенка, держа его под голову двумя руками, опустил под воду.

Густав хотел было закричать на водяного, даже он уже не выдерживал настолько негуманного отношения к младенцам.

— Что ты… — только и успел сказать он, как вдруг увидел, что обездвиженный и бездыханный младенец замотал руками, открыл рот и изо рта его всплыло несколько пузырьков воздуха.

Водяной вытащил младенца из воды и отдал его Густаву, протянул руку еще раз, требуя следующего ребенка. Отдав второго, Густав, ошарашенный смотрел, как на его груди кряхтит и сосет кулачок ребенок, который еще минуту назад был похож на труп. Русалчонок смотрел на человека двумя бездонными кружочками, глазами без белков, одна сплошная чернота. Когда ребенок заморгал, Густаву показалось, что он похож на рыбу. Тут взгляд его упал на ножки ребенка, вернее, на то, что было вместо них. Срощенный отросток, похожий на хвост, только без плавника, как у водяного. Под кожей были видны движения косточек, колен, словно ноги младенца были зашиты в этот кожаный мешок, который мешал ему полноценно шевелить конечностями.

Пока Густав рассматривал русалье дитя и все еще не мог прийти в себя от шока, водяной закончил процедуру и со вторым. Он положил младенца на одно плечо и протянул руку, чтобы Густав отдал ему первого.

— Если тебе интересно, — вдруг сказал Густав, — священник дал им имена. Он назвал их Ларс и Сейра. В честь святых.

— Хорошие имена, — тихо произнес водяной. Голос его был приглушенный, он будто не говорил сам, а слова эхом его залетали в уши Густаву. — На тебе проклятья больше нет. Я не чувствую его. Русалка всегда держит слово.

Водяной сполз обратно в озеро вместе с детьми.

— Спасибо тебе, человек, — последнее, что услышал Густав, и это «спасибо» от дьявольского отродья так его смутило и восхитило одновременно. Меньше всего он ожидал услышать благодарности от водяного, от их племени, которое заставило Густава осесть в странной деревушке.

Как давно он слышал благодарность в свой адрес? Как будто бы в другой жизни. Конечно, жена и сын часто говорили ему за что-то «спасибо», но это было просто бытовое общение, в нем не было сильных искренних чувств, какой-то истории. Он вдруг вспомнил свою молодость в разбойничьей шайке, как обворовывал и убивал ни в чем не повинных людей, и тут вдруг спустя много лет, он как будто бы получил благодарность за хорошее дело, искупил часть своей вины. Густав странно себя чувствовал, ему стало стыдно. Впервые в жизни он, наверное, почувствовал настолько сильный стыд, что захотелось плакать. Но если проклятья больше на нем нет, значит, все не зря. Скоро у него родится внук, жизнь продолжится. А о своих отношениях с русалкой он лучше умолчит. Незачем кому-то знать правду.

Часть 3. Священник

Глава 1

На болоте, недалеко от пещеры, где обитали русалки, стоял жаркий сентябрьский полдень, вопли цикад отдавались эхом по поверхности тины, летали по ровной траектории бабочки в поисках сладких цветов, лягушки пели и прыгали по широким листьям кувшинок. Вокруг царил какой-то неописуемо веселый праздник жизни.

Ларс лежал на животе под сгорбленной ивой головой в песок, не обращая внимания на царившую вокруг него какофонию. Он лежал так уже долго и совсем не шевелился. Лягушки настолько осмелели, что начали прыгать по его спине и ползать в волосах.

— Тупорылый я карась! — вдруг закричал он и ударил кулаком по песку. Испуганные лягушки в страхе спрыгнули в воду, издав аккуратный «плюх». Ларс перевернулся на спину. Он смотрел в чистое голубое небо. — Ну какой же дуболом.

Ларс никак не мог прийти в себя после встречи с Леей. Ему еще никогда не было так стыдно за свое поведение, даже не спросил, как красавицу зовут. Он сожрал все, что девушка принесла, швырнул в нее апельсином, и даже спасибо не сказал. А этот дурацкий апельсин! Ну почему сразу не догадался, как его есть! Святые караси, какой позор! Ларс закрыл лицо руками. Если бы в его коже было больше кровяных протоков, он бы покраснел.

А самое глупое, что он просто молча уплыл! Не договорился с ней о встрече и ничего толком не сказал! Конечно, она испугалась и наверняка подумала, что такое чудовище только доставит ей проблемы. Девушка была красиво одета, пожалуй, даже слишком много на ней было тряпок, она не из крестьянок, эта двуногая другого поля ягода. Она даже разговаривала как-то по-иному, не так, как деревенские девицы и парни. Более ровно, мягко, четко выговаривала слова и речь ее была чистой, как пение птицы.

Когда Ларс рассказал об ужасном «свидании» сестре, та лишь посмеялась над ним и заверила, что после такого девчонка точно никогда больше не захочет его видеть.

— Знаешь, почему ты еще больший дурак? — задала Сейра риторический вопрос, — Ты ее не приручил, она наверняка испугалась и больше никогда к тебе не придет. Забудь о пирожных. А если говоришь, что она была одета в красивые тряпки, значит, у нее-то точно этих пирожных завались, не то что у Вергия. Мой любимый двуногий, сам от сердца отрывает, не ест эти сласти, для меня хранит…

Ларс уже не стал слушать хвастовство сестры о том, какого замечательного двуногого она себе поймала. Больше всего на свете Ларс не хотел, чтобы его связь с двуногими превратилась в эти непонятные отношения, где один только манипулирует, а второй, слепо влюбленный, готов на все. Ларс видел глаза этого монаха, который постепенно превращался в безумца. Он чувствовал даже на расстоянии, как тело Вергия становится горящим сосудом для проклятия. Это проклятие заполняет его до краев, и каждый раз, когда он навещает Сейру, ядовитая тьма развертывается вокруг Вергия, поглощая его разум. Сейра буквально убивает этого человека, а человек и рад.

Ларс с ужасом думал о том, что двуногая-красавица постепенно станет такой же, как Вергий. Душа его наполнялась сомнениями и улетала куда-то далеко каждый раз, как он думал о той девушке. Когда она тонула, у него даже мысли не возникло не помочь ей. Это было само собой разумеющимся, и по какой-то счастливой случайности именно в тот день и тот час он оказался недалеко от утеса. Ларс плыл туда ради дикой груши, которая выросла рядом с зарослями камыша, и плоды ее были уже достаточно близко к воде, чтобы можно было их подергать. Поплыл за грушами, а уплыл с головной болью и любовью в сердце. В какой момент это произошло? Наверно в тот, когда она уже лежала бездыханная на берегу, и Ларс пытался заставить ее вернуться к жизни. Девушка была бледная, отекшая, под глазами проступили синяки, но, когда она задышала и воскресла, что-то в сознании водяного перевернулось, он наклонился над ее лицом, чтобы лучше посмотреть, и девушка начала открывать глаза, хотя делала это с трудом, ее размытый взгляд никак не мог сфокусироваться. Наверно, тогда она видела Ларса, но не четко. Однако Ларс снова застеснялся, испугался, его природная стыдливость наносила непоправимый вред его личности: он просто, как пуля, отполз обратно в воду и ретировался.

Отец назвал бы его трусливым.

Веслава они закопали в иле на дне озера. Он сам просил это сделать. Непростые у них были отношения, и даже на смертном одре отец предпочел попрощаться сначала с Сейрой, своей любимицей. Да, характером она точно пошла в Веслава, такая же жестокая, ехидная и беспринципная.

«Лесу нужен достойный хозяин — с камнем вместо сердца. Выживают такие, как Сейра, — говорил ему часто Веслав, — а такие, как ты, умирают молодыми».

Но почему? Почему он должен умереть молодым? На этот вопрос Ларсу никто не мог дать ответа. Сейра жала плечами и просила не обращать внимания на папеньку. Ей легко говорить, она фаворитка и наследница хозяина леса.

За последнюю неделю только мысли о красавице, которую он спас, помогли ему выдержать смерть Веслава и как-то продолжить жить дальше. Веслав всегда говорил им, что делать, а что не делать, как общаться с двуногими, а как не общаться. Ларс окончательно запутался. Над ним тоже нависало проклятие, как и над всем русальим родом.

Тот, кто полюбит русалку, обречен на скорую смерть.

Кто их проклял и зачем? Веслав много раз рассказывал эту историю, но Ларс так и не понял, почему они с Сейрой должны страдать из-за каких-то давних склок. Это несправедливо.

Он сидел под ивой уже довольно долго, и даже не заметил, как наступил полдень. Он залез в воду и уплыл обратно к себе, чтобы немного поспать и отпустить эти бередящие душу мысли.

В пещере ко сну уже готовилась и Сейра. Она растянулась на копне сухих водорослей и камышей и сладко зевнула.

— Что, не приходит твоя двуногая? — спросила она, подперев рукой щеку.

— Она и не придет, зачем ей видеться с таким олухом, как я.

— Не надо так о себе говорить, ты не олух, — Ларс с надеждой посмотрел на сестру, — а просто милый маленький дурачок, — она засмеялась.

Ларс передразнил ее, скривив рот и показав острые зубы.

Уже вечером, после сна, Ларс, ведомый какой-то необычной для него интуицией, уговорил сестру опять сплавать к утесу.

— Да ну, зачем? Я позову Вергия, и он через пару дней раздобудет нам вкусности, — пыталась отнекаться Сейра.

Но Ларс настоял на своем, и сестра сдалась. К их величайшему удивлению, на берегу они обнаружили плетеную корзину, перевязанную белым хлопковым платком. Внутри был большой кусок пирога с яблоками, буханка и нарезанное вареное мясо. Ларс обрадовался и потянулся к корзине.

— Подожди, вдруг отравлено? — внезапно остановила брата Сейра. Краем глаза она заметила приближающуюся к ним лису. Животное учуяло запах мяса и опасливо подбиралось к корзине.

— Еду принесла та девушка, оно не может быть отравлено! — зашипел Ларс.

— Помнишь, как отец говорил? Двуногих используй для своих целей, но до конца не доверяй. Сейчас мы проверим подарок на животинке, — сказала Сейра, кинув небольшой кусок мяса в кусты. Лиса радостно затявкала и с аппетитом сжевала нежданную подачку, а потом села на землю в ожидании следующей. Но дождаться было не суждено. Лиса молча смотрела, как две русалки радостно и спешно поглощают содержимое корзины.

Такую приятную сытость, как говорят, наесться от пуза, брат с сестрой чувствовали впервые за долгое время. Сейра была готова расцеловать Ларса за то, что его дурашливое поведение скорее очаровало двуногую, нежели испугало. Даже не пришлось ее приручать.

Русалки съели все дочиста, вылизали с пальцев хлебные крошки. Они оставили корзину на месте и уплыли обратно к болотам в сладком ожидании и надежде, что это начало прекрасной дружбы.

Глава 2

После встречи с водяным Лея несколько дней почти не спала. Она прокручивала в голове поминутно все, что произошло в тот день. Она вспоминала его волосы, так хотелось до них дотронуться, они казались склизкими и мягкими одновременно. А этот прекрасный, сверкающий на солнце хвост, — интересно, он такой же на ощупь, как любая другая озерная рыба, которую ловят крестьяне, или это совсем иные ощущения?

Но больше всего в память ей врезались его глаза. Она почти не рассмотрела черт лица водяного, кроме его глаз, взгляд которых сковал ее тело, и только благодаря какому-то неловкому, глупому поведению их обоих, она смогла немного расслабиться и попытаться вести себя с ним непринужденно. Честно признаться, в первую очередь ей хотелось встать и убежать, сроду ей не было так страшно, даже когда тонула, — там она понимала, что произойдет, а чего ожидать от этого существа? От нечисти?

Лея выходила из комнаты только поесть и подышать воздухом в саду. Она снова засела за рисование. Она вытащила из кладовки сохранившиеся от их детских уроков остатки пергамента, холсты, достала чернила и кисти. Лея пыталась нарисовать этого водяного. И когда силуэт русалки более-менее стал у нее проявляться, она вдруг вспомнила, что обещала написать письмо Йохану и положить в конверт рисунок. Затягивать с ответом было уже нельзя. Она черканула ему несколько абзацев, пожелала (почти что искренне) скорейшего возвращения жениха и вложила рисунок, на котором изобразила русалку со спины, сидящую на утесе, и свесившую вниз длинный хвост с красивым узорчатым плавником.

Отмучившись с письмом, она выдохнула и твердо решила для себя, что нужно вернуться и задобрить это создание, что оно наверняка может многое рассказать. Интересно стало до безумия. Находясь в каком-то мандраже, перевозбуждении, она залпом осушила стакан воды из графина и похлопала ладонями по щекам, чтобы немного прийти в себя. Самое странное было то, что она как будто на подкорке, подсознательно понимала, что говорить об этой встрече никому не стоит, иначе ее точно никуда больше не отпустят и запрут жить в особняке до самой свадьбы. Какая удача, что у Йохана возникли дела, как хорошо, что у Леи еще есть время!

* * *

Пока Лея приходила в себя после знакомства с потусторонним, ее старшая сестра, находясь за стенку от нее, в соседней комнате, тоже не могла никак восстановить душевное равновесие после события более приземленного — своего признания Гансу. Ей было стыдно за смелость, но одновременно с этим, она хвалила себя, ведь далеко не каждая девушка может на такое решиться. По крайней мере, во всех дамских романах, которые ей одобряли читать родители и священник, юноша всегда делал первый шаг, добивался своей возлюбленной, и даже если у пары была любовь запретная, от мужчины все равно всегда была инициатива. Но какой решительности можно ждать от простого крестьянина, подневольного батрака, которому то ли повезло, то ли не повезло родиться таким красивым, мужественным, с прелестными кудрями, ясными глазами, широкими плечами, мощным торсом и тонкой талией… Мысли ее уходили куда-то далеко-далеко, где мелькало растерянное лицо Ганса, который не понимал, что ему делать, и неловко, боязливо держал Леду в своих руках, как фарфоровую статуэтку.

Когда флер романтики прошел и извечный вопрос «а что делать дальше» посетил ее голову, Леда начала продумывать план действий. У нее не получится жить с ним в избе среди крестьян. Но она осмелится ввести его в свою семью. Они могут жить отдельно где-нибудь в столице в меблированных комнатах, а содержания, которое завещал Леде ее покойный дедушка, хватит им для счастливой жизни, не утруждая себя постоянной работой. Или они могут уехать в другую деревню, купить маленький особнячок, и пусть Ганс выращивает там своих свиней, гусей, картошку, что угодно. А что если, она сможет сделать его военным? Ах, как красив был бы Ганс в офицерском камзоле! Их словно и шили специально для его фигуры. Но нет, а то вдруг любимого отправят на войну, и он погибнет.

В последнюю очередь Леда подумала о реакции своих родителей на эти отношения.

«Позорище, — скажет папа. — Я убью батрака, а тебя отправлю жить к бабке».

«Мы этого не допустим, — скажет мама — Ты сейчас же выйдешь замуж за папиного друга и забудешь о своем крестьянине».

А что скажет Лея? Только сестра, быть может, и поддержит ее выбор. Хотя Лея уже больше не будет иметь своего мнения. Если ее будущий муж, Йохан, скажет, чтобы она не общалась с опозорившей их семью родной сестрой, то между ними и так все будет кончено.

Как вообще можно кому-то рассказать о них с Гансом? Ничего, их любовь так окрепнет, что она сможет рано или поздно объявить о своих намерениях родственникам. Но прошло уже несколько дней, а Ганс никак не проявил себя и не назначил ей встречу. Может, он боится? В конце концов, сейчас не лучшее время, чтобы напоказ у всей деревни ухаживать за баронской дочкой. Папенька узнает, головы бедняге Гансу не сносить. Но это пока, барон привыкнет со временем и смирится. А что касается слухов… Да, неприятно, но как только они с Гансом поженятся и уедут, это не будет иметь никакого значения.

Леда еще какое-то время лежала на диванчике, потом резко вскочила, собралась, похлопала себя по щекам (почти что одновременно с младшей сестрой) и вышла из дома, решив пройтись по деревне, чтобы хоть мельком снова увидеть любимого.

Среди крестьян царила суета: осень была в самом разгаре и заставила жителей деревни направить все силы на сбор урожая и заготовку запасов на зиму. Не щадя себя и скот, крестьяне трудились на пашнях и сеновалах, мужчины и женщины работали и в поле, и дома, на своих грядках. На огромном поле, где собирали пшеницу, картошку и капусту, все были равны. Дети работали не меньше взрослых, не позволяя себе плакать и капризничать, женщины, даже беременные и пожилые, помогали в амбарах и хлевах, мужчины же взяли на себя самую тяжелую физическую нагрузку по обработке плодородной земли.

Наконец, когда наступал вечер, люди немного расслаблялись и расходились кто по родным жилищам, кто на встречи с друзьями или возлюбленными. Как раз в этот вечер Ганс устало плелся домой, где его ждал только дед. Отец и мать его умерли годом ранее от чахотки. Ганса и деда каким-то чудом уберегло не заразиться, хотя в деревне заболели очень многие.

Белая рубаха юноши пропиталась потом и грязью, от него ужасно несло, да и чувствовал он себя весьма паршиво. Недели тяжелого труда измотали его, к тому же приходилось постоянно искать дополнительный заработок, чтобы содержать дом, кормить скот и дохаживать деда. После того как Лафонтенова девица Леда призналась ему в любви, он ушел в работу до седьмого пота, лишь бы не думать о ней, и о том, как ему выпутаться. Сейчас у него была веская причина не общаться с ней, было много срочной работы на земле, а вот зимой она точно от него не отстанет.

Только Ганс свернул за угол, как тут! Черта с два! Ну как назло! В паре метров от него стояла Леда. Девушка расплылась в улыбке, но тут же убрала ее. Она радостно, по-щенячьи смотрела, как Ганс растерянно чешет затылок.

В свете розовых сумерек он стоял перед ней в белоснежной рубахе без рукавов, подпоясанной тонкой веревкой. Он выглядел как сын языческого бога, которого родила прекраснейшая смертная женщина, и с каждым годом его божественная сущность проявлялась все отчетливее. Эти золотые локоны, ровный профиль, сильные руки и ноги просто сводили ее с ума. Но тут незнакомый голос где-то рядом вывел Леду из ее страстных фантазий.

— Ганс, ах ты невежа, поздоровайся с хозяйкой! — сказала какая-то старуха, высунувшись из окна ветхого деревянного домика.

Тот слегка поклонился, натянуто улыбнулся и пожелал баронской дочке хорошего вечера. Леда стеснительно опустила глаза и кивнула в ответ. К великому огорчению Леды — это было все их общение. На виду у других крестьян они не могли пойти куда-то вместе или обсудить, что делать дальше. Они развернулись каждый в свою сторону и пошли по домам. Ганс — в избу к деду, Леда — в особняк к своим родителям.

Их обоих ждал серьезный разговор.

Весь оставшийся вечер Леда прокручивала в голове сцену недавней встречи. Вся ее смелость, с которой она почти что прижала Ганса к стенке несколько дней назад, испарилась. Заговорить с Гансом самой, да в ее положении… Это бы выглядело странно, нелепо. Леда не раз замечала, что местные девушки засматриваются на него, особенно на воскресной службе в монастыре, и ревность каждый раз жгла ее сердце. Когда она видела, как крестьянки выкручивают на Ганса свои шеи, ей хотелось подбежать и все эти шеи посворачивать, словно курицам, чтобы никто больше не смел на него смотреть. Она прекрасно понимала, какое Ганса ждет будущее. Если Леда о нем не позаботится, то через годы тяжелого труда и бедной пищи, вся его красота испарится. Через двадцать лет он не будет выглядеть, как Йохан, привлекательным стройным мужчиной, возраст которого выдавала лишь легкая седина на висках. Он превратится в обрюзгшего, морщинистого, усталого бедняка, который будет сидеть на крыльце с бутылкой бадяги и думать о том, что жизнь могла сложиться иначе.

Когда Леда уже собиралась пойти спать, к ней в комнату вошла мать. Она выглядела воодушевленной и радостной, словно собиралась поделиться какой-то хорошей новостью.

«Это не к добру», — подумала Леда и была права.

Баронесса села к дочери у изголовья постели и сказала:

— Вот и на тебя, дорогая моя, нашелся купец, — губы ее растянулись в улыбке, а у Леды все нутро сжалось. — Сегодня я получила письмо от давнего друга твоего отца. У него есть сын, и он очень хочет с тобой познакомиться. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Баронесса наклонилась к дочери и чмокнула ее в лоб.

Леда замоталась в одеяло, как в кокон, будто это была единственная возможность защититься от того, что происходит.

— Но мама, я же всегда говорила, что не хочу замуж.

— Эти глупые россказни про монастырь? — баронесса мило засмеялась, она никогда не воспринимала слова Леды всерьез. — Я тебя умоляю. Жизнь в монастыре гораздо труднее, чем тебе кажется. Именно поэтому я растила вас с сестрой дома, а не отправила в женскую обитель. И не надо мне говорить, что тебе не нравятся мужчины, я помню, когда вы были детьми, как ты гонялась за тем крестьянским мальчиком, кажется, его звали Ганс. Ты по нему просто с ума сходила, а мне казалось это ужасно милым. Первая любовь не обязательно должна быть последней. Все мы перерастаем ее. Мужа ты тоже полюбишь. Мы не выдадим тебя за плохого человека, я тебя уверяю.

Леду прошиб холодный пот. Оказывается, мать была в курсе ее любви, причем настолько давно, что уходило корнями в раннее детство. Но хорошо, если она считает, что, Леда эту любовь переросла. Значит, мама не замечала больше их общения с Гансом, и никакие слухи до нее еще не дошли.

— Мы напишем этому молодому человеку, чтобы нас навестил. Уверена, вы друг другу понравитесь. Кстати, он ненамного тебя старше, ему около тридцати. Это очень хорошая партия.

Баронесса не стала ждать согласия дочери, еще раз поцеловала ее на ночь и вышла из комнаты, оставив Леду наедине с ужасными мыслями. В одно мгновение ощущение эфемерного счастья, легкости от пережитой близости с любимым, были забыты. На их место пришли тревога и паника.

* * *

Ганс, когда вернулся к себе в избу, обнаружил, что к нему пришли. Войдя в сени, он увидел сидящих за столом Густава и Вергия. Они тихо о чем-то беседовали, и, похоже, все это время дожидались именно юношу. Уже успевший подустать от нежданных гостей, которые приносили собой одни неприятности, Ганс, весь напряженный, утомленный работой и мыслями о Леде, прошел внутрь избы и поздоровался со всеми.

— Я давно у вас не был, — начал Вергий, — решил проведать твоего дедушку. Кстати, Ганс, не видел тебя на службе в прошлое воскресенье. Надеюсь, у тебя была уважительная причина.

Священник как-то натужно улыбнулся, и Ганс немного расслабился, хотя его смутила претензия, что он не явился на проповедь. Какая Вергию разница, почему? Неужели он за всеми прихожанами так следит?

— Прошу прощения, я немного приболел, — сказал Ганс, хотя на самом деле не пришел, потому что не хотел пересекаться с Ледой.

Тут Густав встал из-за стола и заковылял к себе в комнатку.

— Я устал, пойду уже. Ганс, я тебе оставил картошки там, в камине, поешь.

Вергий и Ганс глазами проводили старика, пока тот не закрылся у себя. Между ними возникло какое-то еще более напряженное молчание, даже воздух, казалось, искрит от натуги.

— Давай выйдем на улицу.

Священник поманил за собой, и теперь Ганс заметил, как странно Вергий на него смотрит. Раньше он приходил к ним с милой улыбкой, шутил и терпеливо сдерживался, когда дед начинал нести околесицу, а теперь — его будто подменили. Что с ним? У него какое-то дело к Гансу? Неужели это связано с Ледой? Мандраж пробил тело и, едва соображающий от нервного состояния, он пошел следом за Вергием во двор.

— Знаешь, Ганс, у меня к тебе важное дело. Я больше никому не могу его доверить.

— Я помогу вам, чем смогу, — Ганс немного расслабился. Кажется, разговор не касается Леды.

— Недавно в лесу я наткнулся на необычную вещицу. В земле, недалеко от чащи и болота, оказался закопан железный ящик. Я никак не могу один его вытащить — слишком тяжелый. Хочу, чтобы ты мне помог.

Ганс ошарашенно смотрел на священника. Какой еще клад? Что за бред он несет?

— У тебя, должно быть, много вопросов. Так вот, слушай. Этот клад, скорее всего, оставили разбойники. Я хочу выкопать его и отвезти городовым стражникам. А они пусть сами решают. Ты не думай, что я охочусь за деньгами или золотом. Даже если там ценности, они краденные. Судя по ящику, он лежит в земле уже очень давно и закопали его так, чтобы никто не нашел. Но дожди подточили его, а деревья корнями вытолкали к поверхности земли. Я хочу доверить тебе этот секрет, ты молодой и сильный, у нас с твоей семьей хорошие отношения. Мне кажется, что ты — единственный, кого я могу попросить о помощи в этом деле.

Ганс слушал все в пол уха. Он неотрывно смотрел на Вергия, который сверлил его с такой неприкрытой ненавистью и презрением, но отвернуться от его всепроникающего взгляда у него не было сил, монах словно заколдовал его и приковал к месту. Гансу стало некомфортно, почти что страшно, находиться ночью наедине с этим человеком. Тут не просто веяло какой-то опасностью, ею смердело, как в свинарнике.

— Хорошо, я помогу вам, — ответил Ганс, лишь бы побыстрее избавиться от священника. — У меня есть железные лопаты и крепкие веревки, я возьму их с собой в лес. Когда вы хотите пойти?

— Давай завтра.

— Нет, извините, у меня завтра другие планы, — Ганс вспомнил о свидании с Ледой, — а вот через день я полностью свободен.

На том и сошлись.

Глава 3

Лея и Леда не имели ни малейшего представления, откуда берутся дети. Восемнадцать лет они прожили в этом прекрасном неведении и нисколько им не интересовались. Конечно, они знали, что женщина носит ребенка в животе, потом он рождается, но вот как он туда попадает, их не особо заботило.

Тема отношений между полами была в семье Лафонтен под запретом. Отец по понятным причинам не считал нужным говорить с детьми и таком, а мать, по-своему набожная, и тоже стеснительная, только как-то раз таинственно сказала дочерям, когда к ним стали заезжать молодые люди из других богатых семей, что «выйдете замуж, и там все поймете, муж вам объяснит». Еще более пространные пояснения они как-то раз слышали от святого отца Вергия, когда тот на очередном застолье, посвященном помолвке Леи и Йохана, сказал, что «детей посылает Бог, и все у молодоженов сложится прекрасно. Я буду молиться за вашу семью». Ну Бог, так Бог, это было понятно и раньше.

Когда Леда думала о браке, ей представлялся супружеский долг как-то так: она с Гансом идет в церковь, они вместе молятся, зажигают свечи, берутся за руки, а затем, озаренный священным светом, у нее начинает расти живот, в котором толкается младенец.

Сегодня у Леды должен был быть особенный вечер. Им с Гансом удалось условиться о встрече. Перед закатом она пойдет к утесу, где, наконец, сможет встретиться со своим любимым наедине. Она одновременно и хотела и не хотела рассказывать ему о том, что мама собирается ее сватать. Вдруг эта новость оскорбит Ганса, и он скажет ей, «ну и зачем я тебе тогда нужен, иди к своим баронам, да виконтам, смысла нам теперь видеться нет», но он мог отреагировать и по-другому. Что если, узнав о ее возможном браке, он, наоборот, заревнует и влюбится в Леду еще сильнее, не захочет отпускать ее и согласится сбежать и поселиться где-нибудь?

Девушка металась в этих страшных мыслях, пока красила себе глаза и подбирала платье. Ах, зачем, зачем именно сейчас мама вздумала ей рассказать о женихе! Она разрушила все настроение! Ну ничего, ее же пока не поставили перед фактом, значит, можно еще переиграть все в свою сторону.

На этот раз Леда оделась скромно, но с изюминкой. Не нужно было привлекать внимание семьи и слуг, а в лесу роскошное платье ни к чему, пока доберешься до места встречи, всю юбку изорвешь ветками. Она спокойно вышла из дома и направилась к Черному лесу. Слуги уже заканчивали свой трудовой день, и во дворе особняка никого не было, все собрались на кухне ужинать.

Ганс поджидал ее. Он стоял спиной к чаще, облокотившись на мощный ствол сосны, и смотрел вниз с утеса. Леде даже сначала показалось, что он стоит слишком близко к обрыву и сердце ее в страхе сжалось. Услыша шорох ее приближающихся шагов, Ганс обернулся и устало улыбнулся ей. Тут же на душе у девушки отлегло, было достаточно одной его улыбки, чтобы жизнь заиграла яркими красками и все проблемы были забыты. Ганс подошел к Леде и протянул ей большую красную сливу. Ему было больше нечего ей подарить. Взяв сливу, Леда прижала ее к груди и потом надкусила. Они молча смотрели друг на друга, оба не понимая, с чего начать разговор. В иной ситуации, с другой девушкой, девушкой попроще, Ганс не стал бы так скованно себя вести, но как ему говорить, как общаться с Ледой? Неожиданно для себя он был полностью растерян и сбит с толку. Леда, в свою очередь, тоже не знала, с чего начать. Она просто молча смотрела снизу вверх на прекрасное точеное лицо Ганса и ждала от него каких-то действий.

— Может, присядем? — сказал юноша, указав рукой на два пня, стоявший в нескольких метрах от них.

— Знаешь, тут кое-что произошло, — начала мямлить девушка, следуя за Гансом, и усаживаясь на старый шершавый пень. — Недавно ко мне подошла мама и сказала, что хочет познакомить меня кое с кем.

Ганс нахмурился.

— Нет-нет! Ты не подумай, я не собираюсь выходить замуж за этого человека.

— Почему? — Ганс выпрямился и с той же грустной улыбкой посмотрел Леде в глаза. — Наверняка он больше подходит вам по положению. Вы будете жить в хорошем доме, развлекаться и все такое.

— Я готова на это, только если моимспутником жизни будешь ты, — тихо сказала она.

Ганс усмехнулся, представив, как барон бьет его лопатой по башке, выгонят Леду из дома и как она в роскошном платье чистит навоз в свинарнике.

— Почему ты смеешься?

— Это невозможно, хозяйка. Вы разве сами не понимаете? Наша… — он хотел сказать «любовь», но язык не поворачивался, — встреча не сулит ничего хорошего. У вас уважаемая семья, у вас безупречная репутация, и вы хотите это все испортить? Идите домой и забудьте обо мне, как о страшном сне.

— Нет! — закричала она, да так громко, что птицы с верхушки сосны с шумом сорвались и упорхнули. — Как ты можешь так говорить! И не называй меня хозяйкой! Называй меня по имени, ведь я… — на ее глазах выступили слезы, — я твоя суженая, а не хочу никому другому принадлежать. Я нам помогу. У меня есть наследство. Мы можем жить где-нибудь в столице, или уехать вообще в другую страну! Ты знаешь, что есть такое государство — Индия? Мы можем направиться туда, будем жить во дворце и ездить на слонах, и нам будут прислуживать смуглолицые мальчики в тюрбанах. Ты бы хотел, а?

Она так молящее смотрела на него, подбивала на глупую авантюру. Индия? Что это вообще? А слоны — это звери какие-то?

Ганс покачала головой. Они были одного возраста, но Леда будто застряла до сих пор в пограничье детского мировосприятия, в то время как Ганс, человек более приземленных взглядов и трезвого отношения к своему положению, воспринимал мир и его законы на совсем другом уровне. Что он может дать этой девушке? Ничего. Она может дать ему все, но он этого не хочет и не станет терпеть унижения от ее семьи ради того, чтобы завладеть их деньгами. Он хочет жить спокойной жизнью, где ничего особенного не происходит: жениться, завести детей, купить еще одну лошадь и корову, начать разводить телят, состариться в окружении оравы внуков уважаемым человеком. При чем тут слоны? Это что-то из другой вселенной, параллельной реальности, которой нет места в его картине мира.

— Простите, хозяйка, — он снова осекся, — Леда, я бы рад, но не могу с вами никуда уехать. У меня корова, да и за дедом надо присматривать. Как он будет один?

Вдруг Леда вскочила, бросилась ему на грудь и снова, как в прошлый раз, там в хлеву, вцепилась губами в его губы. На теперь Ганс уже не удивился и отпираться не стал. Он понял, чего хозяйка хочет, и если можно отделаться малой кровью, то это наилучший вариант.

— Мы твоего деда, — прерывисто говорила Леда, продолжая что-то ему доказывать и целовать одновременно, — поселим где-нибудь рядом с нами. И корову заберем.

Ганс обхватил Леду за талию и повалил ее на землю. Мягкая трава, словно пуховое одеяло, приняла этих двоих. Именно в тот момент, когда Ганс вдруг стал отвечать Леде взаимностью, когда она почувствовала на себе его поцелуи, как он гладит ее лицо и плечи большими сильными руками, как касается лодыжек, одетых в тонкие чулки, неизведанное раннее пьяное райское наслаждение завладело ее разумом. Она тяжело дышала, ей казалось, что корсет на ней сейчас взорвется от натуги, что она задыхается. Ганс смотрел на нее сверху, лес уже начинал погружаться в вечерние сумерки, белый цвет его лицо мерк, но глаза горели. Выдохнув, Ганс принялся расстегивать пуговицы на груди Леды.

— Что ты делаешь? — не поняла она.

Ганс нахмурился и оторопел от этого вопроса.

— Мне остановиться?

— Я не знаю, — честно призналась Леда. Она какими-то смутными древними инстинктами понимала, что происходит, но ее наивный поистине девственно-чистый мозг никак не мог принять очевидное.

— У тебя никого еще не было?

— Кого не было? — Леда снова не поняла, и ей стало так стыдно от своей глупости и тупого незнания очевидных для Ганса вещей, что она залилась краской.

— Понятно, — Ганс впервые весело улыбнулся, и эта улыбка сняла напряжение с Леды. Она наконец-то расслабилась и протянула руки к Гансу, чтобы тот обнял ее.

Где-то вдалеке закричала сова.

Все произошло как-то быстро — странный, болезненный процесс, сути которого Леда так и не поняла до конца. Единственное, что ей понравилось, это когда Ганс целовал ее. Все остальное было неприятным, каким-то мерзким, стыдным. На секунду девушка задумалась, что она вообще здесь делает, в лесу, почему она позволила с собой такое? Почему она на холодной земле, где ползают змеи и насекомые, а не в своей теплой кровати. Когда Ганс отстранился от нее, Леда почувствовала опустошение, словно ею воспользовались. Она вскочила и обняла Ганса за талию со спины. Тот погладил ее по ладоням, обернулся и поцеловал еще раз в губы.

Он молчал, и она молчала. Снова все пошло не так. Они были слишком разные.

Ганс тоже испытывал непреодолимый стыд, и страстный порыв, который казался ему десять минут назад оправданным, теперь сменился чувством какой-то фатальной ошибки.

Обратный путь из леса они тоже проделали в тишине. Обычно счастливые любовники весело беседуют, держатся за руки, шутят и целуются, но между Ледой и Гансом все еще висела какая-то недосказанность. Каждый размышлял о своем.

Ганс думал о том, что натворил. Если у Леды будут последствия, как ему отделаться? Придется бежать с ней, как она и хотела.

Леда думала о том, что неожиданно открыла для себя страшную тайну межполовых отношений, и лучше бы она продолжала оставаться в неведении. Нет, либо она будет жить с Гансом, и терпеть это ужасное исключительно с ним, либо постриг в монахини. Третьего не дано.

— Несколько дней я буду занят, — сказал Ганс на прощание. — Много работы, и вечером тоже привалило забот.

— Я понимаю, — прошептала Леда и подняла лицо в ожидании прощального поцелуя, на что получила сухой чмок в щеку.

До опушки леса Ганс вывел ее сам, а там уже их пути разошлись.

Глава 4

Вергий уже ждал Ганса в месте, где они условились встретиться — под старым дубом недалеко в лесу. Этот дуб знал каждый, на нем было столько вырезок и отметин, что можно было посчитать, сколько поколений крестьян оставляли здесь закорючки и крестики (потому что писать они в большинстве своем не умели), в память о свиданиях, свадьбах и рождении детей. Был вечер, работа на полях уже закончена. Ганс скоро должен был прийти. Идея с кладом пришла Вергию в голову в одну секунду, он не смог заранее придумать причину, чтобы затащить Ганса в лес, ведь по сути, у него не может быть ни одной правдивой причины куда-то вести его, идти с ним вдвоем. Это выглядит крайне подозрительно.

Дед Густав, с которым он беседовали тогда, не показал никаких признаков беспокойства. Они с Вергием поговорили о приближающемся празднике почитания святых, о том, как следует украсить дом и когда прийти в церковь.

«Почему я так нервничаю?» — думал Вергий, дергая себя за узкий воротничок на шее. Лоб его был покрыт испариной, волосы у корней взмокли. — «Я ведь не делаю ничего плохого. Мы сходим к Сейре. Она с ним пообщается, и я отведу Ганса обратно. Что может произойти?»

Вергию не нравилось сама мысль, что о Сейре будет знать кто-то еще, кроме него. Почему он должен делить этот секрет, свою страсть, с кем-то другим?

Тут из-за деревьев показалась белая рубаха Ганса. На плече он нес сложенную кольцом веревку, в руке — железную лопату.

Когда они поравнялись, Вергий лишь полушепотом поманил его за собой. Ему не хотелось даже разговаривать с ним сейчас, до чего его лицо и фигура, сам факт существования Ганс теперь вызывал у него дикий приступ раздражения, на грани с ненавистью. А ведь раньше он любил этого юношу, ставил его в пример другой молодежи, потому что тот ходил в церковь каждое воскресенье и учится читать Писание.

— А далеко нам идти, святой отец? — спросил Ганс, когда они прилично углубились в чащу.

— Нет, уже скоро.

Перед ними показалась опушка, после которой стена леса резко сгущалась, и где висела прибитая к стволу сосны табличка «Дальше ходу нет». Ганс не успел прочитать, что там написано, он пока еще слишком медленно складывал буквы в слова.

Тут Вергий поравнялся с Гансом. Ему вдруг захотелось с ним поговорить, вернее, предупредить его кое о чем, но так, чтобы тот не испугался и не повернул назад.

— Ты знаешь легенду, как наш монастырь был построен? Почему он возник именно на этом месте?

— Что-то слышал в детстве, но не помню совсем, ей-богу, — честно признался Ганс. Он чувствовал себя рядом с Вергием, как нерадивый ученик под опекой почтенного учителя.

— Я тебе напомню, — натужно улыбнулся монах, чтобы разрядить обстановку. — Принятая церковью легенда гласит, что много-много лет назад, в этой самой деревне жил один юноша. Он был умным, щедрым, сильным и все такое. Однажды он заблудился в лесу, прямо здесь, где мы сейчас с тобой идем. Вышел к озеру и встретил там русалку.

Ганс хохотнул и хотел было пошутить: «Мне русалок дома от деда хватает, еще и от вас слушать», но промолчал.

Вергий продолжил.

— Между ними вспыхнула любовь, да такой силы, что юноша совершенно голову потерял. Он ходил к ней на встречи каждый день, пропадал в лесу днями и ночами, носил ей сладости и фрукты, все свои скромные деньги тратил ей на серьги и жемчужные цепочки. Русалка отвечала ему взаимностью, она дарила ему свою любовь. И вот однажды родители юноши захотели прекратить его странные походы в лес: они поставили его перед выбором, либо он поступает в семинарию и посвящает свою жизнь Господу, либо женится на девушке, которую они ему подобрали и переезжает к ней в дом. Юноша не желал ни того ни другого. Стали они с русалкой думать, как решить эту оказию. Юноша предложил русалке пойти с ним в деревню, где он с радостью на ней женится, но девица отказалась, сказав, что она там чужая, да и без воды погибнет. Тогда русалка предложила юноше провести обряд, после которого он стал бы водяным, и они смогли бы счастливо жить в озере. Юноша с радостью согласился.

— Как же можно стать водяным? — снова хохотнул Ганс. — Ноги себе, что ли, отрезать и в рыбий хвост влезть?

— Ты почти угадал, мой мальчик! — чуть ли не радостно выкрикнул Вергий, отчего у Ганса прошел холодок по коже. — Русалка сказала юноше: в ночь полной луны отруби себе ступни, опусти ноги в озеро, чтобы вода напиталась твоей кровью, и когда дух начнет покидать тебя, я тебя поцелую, и обратишься ты водяным. Юноша так и поступил. В полнолуние принес отцовский топор к озеру. Рубанул по ногам, улегся в воду и стал ждать.

— Как же он сам себя топором-то? Это как надо извернуться, — начала продумывать Ганс, у него никак не укладывалось в голове, как можно себя самого два раза (ноги-то две) заставить добровольно испытать эту адскую боль.

— Не перебивай. Он истекал кровью и ждал свою русалку. А когда она, наконец, явилась, юноша был почти что уже мертв. Но вместо того, чтобы спасти его, сказала: прости, любимый, но я встретила другого и больше не хочу, чтобы ты жил со мной в озере. После этих жестоких слов юноша умер. Когда душа его вознеслась, Бог простил его слепую любовь и разрешил отправиться в Рай. А русалий род Бог наказал: с тех пор все русалки и водяные стали нечистью, полуживые-полумертвые, и нет им места ни среди людей, ни среди животных.

— Какая жуткая история, — честно признался Ганс. — Я думал, вы мне про клад расскажете поподробнее, но…

— Это еще не все! — оборвал его Вергий. — То, что я тебе поведал, это официальная легенда. Она даже есть в нашей монастырской книге, где мы ведем все записи о жизни прихода. Но вот когда мой предшественник, отец Серванас, был при смерти, он подсказал, что, если порыться в нашей библиотеке, можно натолкнуться на другую версию легенды. Я ее нашел, и она весьма забавна.

— Я люблю забавное.

— В общем, когда юноша тот истек кровью, умер и попал к Господу, Всевышний простил ему греховную связь с распутной девкой и позволил войти в Рай. Но юноша внезапно отказался, потому что не хотел наслаждаться Раем и попросил Господа вернуть его на землю. Он сказал, что настолько любит свою русалку, что готов жить с ней в озере, даже если она его больше не хочет, ему достаточно просто иногда на нее смотреть. За такую вопиющую наглость Бог обратил юношу в водяного и отправил его жить в озеро к своей русалке. Но был нюанс.

— Какой?

— Бог наказал русалий род и этого юношу-водяного бездетностью, он лишил их нужных органов для размножения между собой. С тех пор они выкручиваются как могут. Воруют детей, заставляют приносить человеческих младенцев, обманывают беременных женщин и все такое.

— Не хотел бы я лишиться нужных органов, — снова хохотнул Ганс. — Да, думаю, и вы тоже.

Они с Вергием понимающе переглянулись. Кажется, это был единственный момент в тот вечер, когда на долю секунду Вергий отпустил свою ревность и почувствовал некую мужскую солидарность, но это ощущение быстро прошло.

Начинало темнеть. Впереди блеснуло озеро. Ганс хотел бы управиться с кладом до темноты. Он не знал эту часть леса, и как выбираться ночью с тяжелым ящиком вообще не представлял. Но раз Вергий тут не первый раз, значит, он их выведет.

Вдруг Ганс понял, что стоит совсем один на маленьком песчаном берегу. Вокруг него были только островки травы и полутораметровые камышовые заросли. Мутные воды озера были спокойны, даже ветерок не шелестел.

— Святой отец, а куда же вы…

Ганс напрягся. Он почуял неладное. Одной рукой он медленно снял с плеча веревку, второй крепче сжал лопату. Лопата была прекрасным средством для самообороны, одного удара по голове будет достаточно, чтобы оглушить противника.

— Отец Вергий! — крикнул Ганс. Никто не ответил. Тогда Ганс решил обратиться к возможному неприятелю. — Кто бы ты ни был! У нас нет никакого злого умысла, отпусти монаха, и мы уйдем восвояси. Если же ты причинишь ему вред, то получишь крепкого леща!

Ганс пригрозил лопатой, хотя не знал, куда целиться. Он крутился, поворачиваясь спиной то к лесу, то к озеру, пытаясь понять, откуда ждать нападения. Монах пропал среди деревьев, скорее всего, он где-то там связанный или без сознания.

— Отец Вергий, я иду вас спасать! — крикнул еще раз Ганс и хотел было пойти обратно в лес, но тут его привлек шелест воды сзади.

Он обернулся, и холод пробежал по его спине. Зрачки расширились, дыхание участилось. Лопата и веревка выпала у него из рук. Перед ним на берегу, наполовину в воде, сидела девица. Именно та, которую он видел месяц назад в озере, когда хотел пойти искупаться. Он узнал ее по глазам, по волосам, ее вообще было сложно с кем-то спутать, в деревне таких красавиц нет.

— Не надо никого спасать, — мягким, певучим голосом сказала девица, протянула ладонь и поманила его. — С монахом все хорошо, он просто дает нам возможность побыть наедине.

Ганс смотрел на эту изящную ручку с острыми когтями и думал, что ему все мерещится. Такого не может быть, это странное совпадение. Девица словно ждала его, будто знала, что он придет сюда со священником. А как же клад? Да кому этот клад нужен, когда Ганс, наконец, встретил неземную красавицу, свою, не побоялся бы он теперь этого слова, — любовь.

— Сядь подле меня, — девица погладила песок рядом с собой.

Молча, с полураскрытым ртом от удивления, Ганс, как по приказу, уселся на указанное место. Только сейчас он заметил, что девушка нагая, он видел ее впалый живот с аккуратным пупком, грудь закрывала густая копна мокрых волос с широкими прядями, как листья водорослей.

— Я видел тебя раньше и уже не надеялся встретить вновь. Это так странно, я сюда шел с отцом Вергием, а потом он куда-то пропал, но вообще мы шли копать клад, а, черт, он просил не говорить никому… — начал тараторить Ганс, все время неотрывно смотря на лицо девицы. — Пойдем со мной в лес, погуляем у утеса, я знаю красивые места, а какой там вид ранним утром! Ну его в пекло этот клад, мне вообще на него плевать, пускай Вергий копает сам, если он ему так нужен.

Вдруг девица приложила палец к губам Ганса. Пальцы были холодные, сухими губами он почувствовал, как от ее кожи исходит испарина, как только она прикоснулась к нему.

— Я бы рада с тобой погулять, но не могу.

— Почему?

Девица похлопала себя по бокам, и только тут Ганс заметил, что бедра ее покрыты поблескивающей в сумерках темно-зеленой чешуей, и ряды этой чешуи уходят глубоко в воду.

— Тебя зовут Ганс?

— Да, откуда ты знаешь?

— Слышала, как вы разговаривали.

— А тебя как?

— Сейра.

Возникло неловкое молчание, но не такое напряженное, как было у него с Ледой. Ганс переваривал с каким-то щенячьим восторгом ситуацию, в которую попал. Он шел копать золото, а нашел платину. Он пробовал на язык имя русалки, и оно казалось ему прекрасным, певучим, но в то же время шипящим, как ядовитая змея.

— Можно посмотреть? — русалка ткнула когтем в амулет на шее Ганса.

Ганс развязал на затылке веревочку и протянул чешуйку русалке. Та положила ее на ладонь и принялась гладить. Вдруг чешуйка в ее руке загорелась белым перламутровым блеском, будто отвечала на нежные прикосновения Сейры.

— А дед мне говорил, что это, наоборот, оберег от русалок. Мол, если его носить, русалка тебя не тронет.

— Ты меня боишься? — Сейра наклонила голову набок и мило улыбнулась ему. — Я не желаю тебе зла. Скорее, наоборот.

Пока Ганс соображал, что она имеет в виду под «наоборот», Сейра обхватила его ладонями за шею и притянула к себе, и он поддался этому так просто, будто сейчас не сидел в темноте в непроходимой чаще леса с девицей-нечистью, а вернулся домой к жене. Руки Сейры были холодные, а вот ее губы, ее язык, жгли его рот и его язык, как огнем. Огонь разливался по всему его телу, он начал терять равновесие. Словно пьяный, Ганс немного пошатнулся, но тут же выпрямился. Он схватил русалку за талию и подтянул к себе. Эйфория, которая проняла его, как опиумный дым, придала ему сил, и он вытащил Сейру на берег целиком, повалился плашмя на песок, а Сейра теперь лежала на нем. Было приятно ощущать тяжесть ее тела. Русалий плавник плавно дергался вверх-вниз и щекотал Гансу босые ступни.

— Значит, это ты попросила священника привести меня? Зачем? — заплетающимся языком пропыхтел Ганс.

— Неужели, непонятно? Вы, двуногие, такие глупые, ничего с первого раза не доходит, — полушутя-полусерьезно сказала Сейра, покачивая на пальце веревочку с амулетом Ганса. Она наклонилась к его лицу и снова поцеловала. Новая волна огня и тумана поразила все его тело, и на этот раз эффект вышел сильнее. На мгновение ему показалось, что у него отнялись ноги, что тело его больше не слушается, он будто вышел из него, и видел мир со стороны, с высоты птичьего полета.

— Я так хотел встречи с тобой, ты… — смог сказать Ганс, отдышавшись, и дождался, когда туман в голове немного рассеется. — прекрасна. Ты мне нужна. Я мечтал о тебе всю свою жизнь.

Сейра мило улыбаясь, но ничего не отвечая на его признания, продолжала качать на пальцах амулет, гипнотизируя Ганса.

— На самом деле я хотела поближе посмотреть эту вещицу, — сказала Сейра. — Но когда я получше разглядела тебя, то вещица сразу стала не особо важна мне. Я никогда не видела таких двуногих, как ты.

Она провела коготками по его лицу.

— Ты очень красивый. У тебя такая фигура, — она закатила глаза. — Наверное, в деревне все девки за тобой бегают?

— Бегает одна, но я не особо этому рад.

— Почему?

— Душа не лежит. — Ганс решил не пускаться в подробности, чтобы не объяснять Сейре, почему не хочет участвовать в мезальянсе. — Тебе нравится этот амулет? — решил он перевести тему.

— Это не просто вещица, — русалка прикусила чешуйку, и та не раскрошилась под ее зубами. — Это сделали не двуногие. Она принадлежит нам, русальему роду.

— Хочешь, я тебе подарю?

Вдруг Сейра испуганно привстала на локтях, слезла с Ганса и села на песок рядом с ним.

— Ты уверен, что хочешь мне это подарить? — серьезным тоном переспросила она.

— Конечно, забирай. Мне не особо нужно, а раз он изначально принадлежал вам, то так будет честно. Тем более, я был бы рад хоть что-то тебе подарить.

— Нет. Я не могу это так принять. Я должна что-то дать тебе взамен.

— Мне ничего не нужно.

— Нет! — почти злобно закричала она. Ганс распахнул глаза от удивления. Нежная девица в одно мгновение превратилась в злобную сердитую ведьму, но все еще роковую красавицу. — Я должна что-то дать или сделать тебе взамен.

— Хорошо, — Ганс погладил подбородок и радостно воскликнул. — Придумал!

Тут он вскочил, одной рукой взял Сейру за подмышки, другую просунул ей под середину хвоста, где обычно у женщин колени, и поднял ее над землей. Испугавшись, Сейра крепко обхватила его за шею.

— Выходи за меня замуж! Я выкопаю во дворе огромную яму, залью водой, будешь там плавать, — он принялся кружиться вокруг своей оси с Сейрой на руках, и со стороны они выглядели, словно жених и невеста в свадебном танце. Сейра рассмеялась. Еще никто никогда не носил ее на руках. — Поженимся, значит, а потом ты родишь мне сына! Только пусть он будет не русалкой, а человеком.

— Не слишком ли много желаний ради одной чешуйки? — Сейра продолжала заливаться смехом. — Но так уж и быть, я их выполню.

— Прекрасно! У нас и священник есть! Прямо сейчас и обвенчаемся! Эй, Вергий! — закричал Ганс куда-то в лес.

— Не думаю, что он будет этому рад, — Сейра похлопала Ганса по щекам, чтобы немного остудить его. — Опусти меня.

Ее аккуратно посадили в воду. Сейра завязала амулет с чешуйкой у себя на шее.

— Вам пора возвращаться, уже поздно, — сказала она.

— Мы еще встретимся? — с надеждой в голосе спросил Ганс. Он любовался своим амулетом, который теперь украшал тонкую шею и выпирающие ключицы Сейры. На русалке он все еще немного светился.

— Конечно, — Сейра послала Гансу воздушный поцелуй. — Я позову тебя.

Гансу не хотелось уходить от Сейры, она выглядела такой одинокой, покинутой. Сидит скромно на берегу, водит ноготком по песку, хотелось обнять ее, несмотря на то что русалка была холодная, как смерть, и отнести к себе в дом. Ганс вздохнул с какой-то радостью, облегчением. Мысли о девушке из воды, которую он встретил недавно, обрели реальность, да еще и оказалось, что он в ее вкусе. Пускай Сейра не человек, пускай нечисть, плевать! Его любви ничто не помеха.

Но нужно было возвращаться. Начали стрекотать цикады, вокруг воды закружились стайки комаров. С другого берега озера взлетели в воздух желтые огоньки светлячков, они приземлились на голову к Сейре, и тут же испуганно выпорхнули куда-то в сторону болота.

* * *

Уже совсем стемнело, еще немного и чащу поглотит густая тьма. Им с монахом придется ночевать в лесу, а этого Гансу никак не хотелось, да и дед будет переживать, он ведь не предупредил его, что уйдет надолго.

Вергия нигде не было. Ганс обернулся, увидел, как голова Сейры медленно опускается под воду, и наконец, уходит в густую болотную топь. Там, где была ее макушка, остались лишь круги на воде. Ганс будто очнулся ото сна, но от очень приятного сна. Все же это ему не привиделось. Амулета на нем больше не было, да и лицо его все еще пощипывало от коготков русалки. Он подобрал лопату и веревку.

— Святой отец! Думаю, нам лучше сходить за кладом завтра.

Но никто не ответил.

— Ну и куда он пошел? — Ганс начинал сердиться. Неужели Вергий испугался темноты и удрал в деревню?

Рассержено вдохнув и дернув плечом, с которого так и норовила соскользнуть веревка, он пошел обратно в лес. Чаща встретила его полной глухой тишиной, не слышно было ни ветерка, ни жужжания комаров, ни уханья филинов, все словно застыло, замерло во времени. Ганс задрал голову и посмотрел, как величественные шапки сосен стоят над ним в высоте нескольких сотен метров и ни одна из них не шевелится. Безветренная, душно-влажная погода.

— Святой отец! Ну это уже не смешно! — снова закричал Ганс в темноту.

Вдруг его схватили за плечо. Ганс дернулся и резко обернулся, готовый к обороне.

За его спиной стоял Вергий. В темноте его лицо было плохо видно, но глаза его так и сверкали.

— Вы меня напугали, пойдемте уже по домам.

— Конечно, идем, — сказал Вергий каким-то странным, сиплым голосом. — Ты, наверное, устал. Давай я понесу веревку хотя бы.

— Мы завтра можем вернуться за кладом.

— Да, мы вернемся, пошли.

И они потопали в обратном направлении. Ганс шел впереди и вслушивался в шаги монаха. Он не знал, о чем с ним говорить. Значит, это Вергий привел его к Сейре, что их может связывать? Как и почему он знаком с ней? Много вопросов, но как к ним подступиться? Неприлично вот так приставать к человеку, который по статусу, по возрасту, по уму, во всем его, батрака, превосходит.

Внезапно Ганс осенила очевидная мысль, а был ли клад? Или Вергий его выдумал, чтобы найти повод отправиться с ним в лес?

Так, в тишине, в полном молчании они дошли до выхода из чаши и вернулись в уже знакомую Гансу часть леса, которая была «одомашнена» деревенскими.

Вдруг Ганс услышал свист у себя над головой и удавка мертвой хваткой впечаталась ему в шею. Ганс взялся за веревку, пытаясь ее разорвать, но веревка, которую он плел сам, была сделана на совесть.

«Вергий! Тварь!» — только успел подумать он.

Ганс упал на спину и повалил за собой нападавшего. Он убрал руки назад, схватил Вергия за голову, дернул его через себя и с силой припечатал лбом к земле. Вергий застонал, отполз от Ганса на пару метров и стал быстро подниматься на ноги. Не теряя времени, Ганс схватил лопату, подбежал к монаху и замахнулся над ним, успел ударить, но Вергий скрылся в каких-то кустах. В темноте было совершенно ничего не видно, Ганс мог полагаться только на звук. Он слышал шаги и как шелестит трава под ногами священника, но откуда, откуда он нападет? В панике, уставший и озлобленный, Ганс крутился вокруг своей оси, вооруженный лопатой, он держал ее крепко двумя руками, готовый в любую минуту воспользоваться ею.

О переговорах не могло быть и речи.

Тут что-то острое со свистом вошло Гансу в ногу. Он закричал и упал на одно колено, выпустив лопату. Вергий подскочил к Гансу и снова, как на упрямого жеребца, набросил на его шею веревку и со всей силы сжал. Ганс был гораздо сильнее Вергия, но на священника будто нашла какая-то невиданная мощь, он еще никогда не испытывал такой злобы, такого желания уничтожить соперника, как сейчас. Никакие увещевания, никакие мольбы не проняли бы его. Животный гнев, бешеная ярость. Кровь прилила к его лицу, а руки были так напряжены, сжимая веревку вокруг крепкой шеи крестьянина, что он их не чувствовал. Он слышал, как Ганс хрипит, как пытается добраться до Вергия руками и каждый его предсмертный стон отдавался музыкой в его ушах. Еще немного, еще чуть-чуть. И так будет с каждым, кто посмеет прикоснуться к его тайне, к его Сейре.

Ганс стал терять равновесие, он обмяк и упал лицом в землю. Для пущей уверенности, Вергий вырвал кинжал из ноги Ганса, который он заранее приготовил, приподнял голову юноши за волосы и полоснул того по шее. Чтобы наверняка. Горячая, обжигающая кровь залила ему руку. Вергий подумал о том, как забивают свиней.

Еще какое-то время Вергий стоял над телом юноши, окруженный всепоглощающей лесной тьмой. Их крики никого не разбудили, никого не привлекли, все прошло просто и буднично. Вергий посмотрел на свои залитые уже засохшей кровью руки. Флер битвы, эйфория берсерка начали развеиваться. Триумф победы над соперником перестал быть первичным его состоянием. Словно очнувшийся от наркотического сна, он зажал рот руками, чтобы не закричать. В нос ударил металлический запах крови. Чужой крови. Крови этого мальчика.

В панике Вергий попятился назад и натолкнулся спиной на ствол дуба. Он застонал и сполз на землю.

«Что же я наделал?!» — священник закрыл лицо руками и зарыдал. Выплеснутые эмоции немного помогли ему прийти в себя, и он стал думать о последствиях.

Так, Ганс уже домой не вернется. Кому есть до этого дело? Никому. Каждый год кто-нибудь из деревенских умирает по той или иной причине, и молодые, и старые. Нужно, чтобы он пропал, и тогда его исчезновение можно будет оправдать чем угодно. Кто знает, что Ганс ушел сегодня в лес с монахом? Только дед Густав. Внук не мог ему не рассказать, да и сам Вергий приходил к ним домой буквально позавчера. Может, вернуться, и, пока ночь, расправиться с дедом? Нет, это уже вызовет подозрения. С другой стороны, Густава никто не любит, и вряд ли его смерть будут оплакивать. Можно тихонько придушить его подушкой, а когда его тело найдут через несколько недель — уже будет не старика, мол, помер и помер.

Хорошо, с дедом легко будет разобраться, но сначала надо решить, что делать с его внуком.

Вергий встал, подошел к Гансу, пнул его по голове, чтобы точно удостовериться, что тот мертв. На Вергия посмотрели застывшие стеклянные глаза. Священник привязал веревку к руке Ганса и поволок его по земле.

«До чего тяжелый», — думал он, обливаясь потом. Эта душная ночь, не по-осеннему теплая, была бы приятной для любого другого повода не спать, но не для Вергия. Надрываясь, почти каждую минуту он думал о том, чтобы бросить труп тут, оставить на съедение животным и птицам, но если его тут найдут, да еще и зарезанным, могут возникнуть вопросы. Придумывая себе отговорку, Вергий боролся с уколами совести. Зачем он это сделал? Если бы он мог вернуться во времени на полчаса раньше, то позволил бы этому произойти? Но тут же в его затуманенной русальим ядом голове мелькал страстный образ Сейры, как она протягивает к нему руки, как хочет его поцеловать, то совершенное преступление не казалось ему таким уж страшным.

Собаке — собачья смерть.

Тело Ганса постоянно застревало в сучьях и корнях деревьев, будто лес не отпускал его. Вергий чертыхался каждый раз, когда приходилось выдирать голые ступни юноши из-под коряги, которая мешала тащить его дальше. Полоски крови, которые оставлял на траве за собой Ганс, постепенно начали стираться, и когда священник добрался до утеса, следы убийства уже истерлись.

Прошло много времени, прежде чем Вергий смог, наконец, добраться до обрыва. Он весь взмок. Короткие густые волосы торчали клоками и были наполовину измазаны в крови, Ганса и его. Только сейчас Вергий заметил, что по его щеке тоже течет скользкая струйка крови. Батрак неплохо приложил его лопатой, но это все заживет.

Вергий сделал последний рывок, он подкатил тело Ганса к краю скалы и осторожно нагрулся над бездной. Тьма вокруг стала, как будто, немного рассеиваться. Время медленно и предательски двигалось к рассвету, а он так и не решил, что делать дальше и как поступить с дедом Густавом.

Шум бьющихся маленьких волн внизу утеса донесся до него, будто бы он стоял над морем. Вергий вздохнул, поставил трясущиеся руки на спину Гансу. По привычке хотел помолиться, но вдруг передумал. Не нужно вмешивать в это Бога. Он все видит, но взывать к Нему, просить прощения и защиты не стоит. Вергий не раскаивается в содеянном и будет гореть в аду за свой поступок.

Из последних сил он толкнул Ганса в пропасть. В одно мгновение тело скрылось под обрывом и через несколько секунд до священника дошел гулкий стук об скалу и потом «плюх» об воду.

Вот и все.

Вергий вытер руки о рясу и выпрямился. Вдруг его привлекло какое-то мелькание в воде. Он подошел к обрыву и не мог поверить своим глазам. Высунувшись головой из озера, на него смотрела Сейра. Еще никогда не видел он на ней такого презрительного, злобного взгляда. Им не нужно было разговаривать, чтобы Вергий все понял. Сейра продолжала сверлить его, исподлобья стреляя праведным гневом.

Вергию показалось, что в его груди что-то оборвалось. Как рвется струна, как отрывается тромб, как отрубают голову на гильотине. Он скорчился, схватился за сердце и закричал от боли. Он ощущал этот разрыв физически, но на самом деле с ним ничего не происходило, он был совершенно здорово, если не считать недавнего удара по голове.

Сейра оборвала их связь. Он больше не слышал ее голоса в своей голове, он больше не дышал ее сладкими песнями, он больше не мог вспомнить черт ее лица. Русалка стиралась из его памяти, словно кто-то залил чернилами все его прошлое. Еще немного, и смысл существования покинет его. Нет! Без Сейры ему нет жизни! Скорее, пока образ ее не пропал окончательно!

Вергий продолжал кричать, и после того как сердце его перестало болеть, он схватился за глаза, которые прожгло пульсирующей болью. Вергий вытащил из-за пояса кинжал, поднес к шее и полоснул себя точно так же, как сделал несколько часов назад с Гансом. Кровь мощным горячим паровым потоком залила его грудь. Вергий сделал шаг вперед к обрыву и ринулся в бездну.

* * *

Сейра вытащила тело Ганса на песчаный берег под утесом. Когда крестьянского юношу и священника начнут искать, то найдут здесь очень быстро.

Русалка легла головой на грудь Ганса, рубаха которого, еще недавно белоснежная, превратилась в розовую и пахла озерным илом. Сейра пыталась услышать биение его сердце, хотя и сама понимала, что к жизни его уже не вернуть. Она посмотрела на сине-белое мертвое лицо юноши, на шее которого зияла черная ровная полоса от разреза. Ей было так жаль его, что она была готова заплакать, но глаза ее не способны на это.

Если бы священник, карась его забери, не перерезал Гансу горло, если бы этот мальчик не потерял столько крови, если бы жизнь в нем еще хоть немного теплилась — Сейры возможно и спасла бы его. Она смогла бы забрать его к себе в семью. Они бы подружились с Ларсом, ему как раз не хватает мужского общения после смерти отца. Она бы смогла исполнить его желание — стала бы его женой. Сейра продолжала вслушиваться в пустую грудь Ганса и гладила его коготками по щеке.

Если бы жизнь хоть чуть-чуть была в нем, если бы его душа хоть на один волосок задержалась на этом свете. Сейра подтянулась к лицу Ганса и поцеловала его. Просто и целомудренно коснулась губами его синих губ.

— И как же мне теперь возвращать тебе долг? — с грустной улыбкой спросила она мертвеца. — Женой тебе я уже точно не стану. А так хотелось бы.

Она крепко сжала амулет-чешуйку на шее и отползла обратно в воду. Она думала о проклятии, которое, по словам ее отца, висит над их родом. Человек, который полюбит русалку — вскоре умрет. Значит, что Ганс полюбил ее истинно, по-настоящему. Но стало ли от этого легче?

Сейра вернулась в воду, разыскала лежащего на скалах Вергия, вытащила его тело на берег рядом с Гансом. Окинув прощальным взглядом этих двоих, она уплыла к себе в пещеру. Но уплыла не с пустыми руками — в ладони она сжимала кинжал священника.

Глава 5

Похороны проходили в церкви. Вергия и Ганса отпевали вдвоем. Их разыскали довольно быстро, как только братья-монахи забили тревогу, не обнаружив своего настоятеля утром ни в келье, ни в часовне, ни в деревне. Дед Густав тоже впервые за много месяцев вышел из дома и кликал Ганса, который никогда не задерживался на ночь без предупреждения.

Их тела нашли на песчаном берегу под утесом. Оба мужчины были с перерезанными горлами. На Гансе увидели еще следы от удавки и глубокую рану в ноге. Вергий умер от кровопотери, у него был раздроблен позвоночник от удара о скалы и на голове зияла рана.

Вся деревня впервые за многие годы погрузилась в какой-то молчаливый транс. Были отменены ближайшие церковные праздники, которые планировалось пышно отметить. По деревне стали ходить пересуды и сплетни. Никто не знал и даже не думал, что этих двоих может что-то связывать. В чаще нашли лопату Ганса, на которой были следы крови. Конечно, в первую очередь возникли версии, что они подрались, либо на них кто-то напал. Тут же вспомнили случай с баронской дочкой, которую ограбил в лесу бандит. Все были не столько шокированы произошедшим, сколько удивлены.

— Это русалка их свела с ума, — говорили старухи.

— Да какая русалка! Не поделили что-то! Либо деньги, либо бабу! — отвечали мужчины и женщины.

— У нас в лесу завелся разбойник, — уверяли старики, кивая в сторону жилища Густава.

— Пьяные были, вот и все, — со знанием дела говорила молодежь.

Братья-монахи никаких версий не подтверждали. Они были ошарашены даже больше, чем крестьяне. Когда им принесли на носилках тело Вергия, одному из монахов стало плохо, и он потерял сознание. Другие же скорбно ахнули и отвернулись.

Было решено похоронить их обоих побыстрее.

Говорят, когда были похороны, на которые пришел и старик Густав, и Лафонтены, кто-то стоявший рядом с Густавом слышал, как тот шептал себе в бороду «Ты же обещала, что он будет жить. Ты же обещала, что он будет жить. Ты же обещала, что он будет жить…», и так всю службу. Густава стали жалеть, и то, что он тронулся умом еще больше после жестокой смерти любимого внука, никого не оставило равнодушным.

Несколько дней спустя соседи организованно пришли к Густаву, принесли ему гостинцев, каждый поделился, чем мог. Густав робко, еле ковыляя, все это принял и искренне поблагодарил. Когда пришли его проведать еще через пару дней, Густава нашли лежащим в постели под одеялом. Он не шевелился и уже не дышал.

Часть 4. Душа

Глава 1

Лафонтены обычно не слишком активно принимали участие в жизни крестьянских семей. Кто родился, кто умер, особой разницы не было. По утреннему колоколу, за здравие или за упокой, они узнавали, что окрестили новорожденного, либо отпели покойника. Поэтому в то утро, когда в деревню принесли на носилках тела Вергия и Ганса, Леда была в полном неведении. За завтраком она услышала, как церковный колокол скорбно затрезвонил три раза, и совершенно не придала этому значение. Просто повседневный фоновый шум.

— Вот и еще одна душа отлетела к Богу, — сказала баронесса, намазывая масло на свежий мягкий хлеб.

— Монахи как-то странно ударили в колокол, обычно они звонят по-другому, когда отпевают, — заметил барон.

— Не все ли равно? — спросила Леда, которой не хотелось за завтраком, в такое прекрасное солнечное утро, думать о мертвецах, что не имели к ней никакого отношения. — Если бы случилось что-то серьезное, нам бы сообщили.

Она посмотрела на Лею, ища поддержки, и та согласно кивнула, запивая свою овсянку сладким чаем.

Вдруг к ним ворвалась служанка. Она выглядела растерянной, на лице отражался ужас. Она подбежала к барону и что-то нашептала ему на ухо. Барон тут же поднялся и, ничего не объясняя, поспешил за женщиной. Минут через десять он вернулся и сел на прежнее место.

— Случилось несчастье, девочки, — сказал отец, схватив зачем-то тканевую салфетку, и принялся нервно мять ее в руке. — Не хочется портить вам аппетит, но мне сейчас сообщили, что сегодня утром на берегу под утесом нашли два тела.

Баронесса и дочери отложили свои вилки и ложки и тревожно посмотрели на барона.

— Это наш дорогой святой отец Вергий.

Баронесса ахнула и закрыла руками лицо.

— И какой-то местный парень. Кажется, Ганс его звали.

Леда глубоко вздохнула, не веря своим ушам, кровь прилила к ее голове, в висках пульсировало. Она ничего не видела перед собой, глаза покрылись какой-то рябью, голоса родителей отлетели далеко, и почти не слышно было, что они говорят. Тело ее стало вялым, она наклонилась вбок и без чувств упала на пол вместе со стулом.

* * *

Конечно, бурную реакцию Леды все списали на скорбь из-за кончины Вергия. Никто даже и подумать не мог, что убивается, не ест, не спит она из-за другого человека, покинувшего этот мир.

У девушки не укладывалось это в голове: буквально вчера она ходила с ним на свидание, у них была какая-то связь, до сих пор ей непонятная, и вот теперь ей сообщают, что Ганс, прекрасный, сильный, умный Ганс лежал на берегу озера с перерезанным горлом. Что там делал Вергий, ее совсем не волновало. Леда кричала, била подушки, рвала зубами простыни, кидалась своими расческами, корсетами и туфлями, чтобы через минуту потерять все силы, упасть на кровать и пролежать несколько часов без единого движения и каком-то тупом трансе. Ей казалось, что все это сон, дурной сон, очень дурной сон. Она била себя по голове, дергала за волосы, чтобы проснуться, но ничего не помогало. Вокруг нее сновали служанки, мать и сестра, но она их не видела и не слышала, они как приведения в длинных юбках, без лиц и эмоций наклонялись над ней, приносили еду и питье и потом оставляли снова одну наедине с горем.

Лея никак не могла понять, почему Леда так убивается из-за священника. Она никогда его не любила, говорила, что он двуличный, и шутки у него дурацкие, что отец Харвес (еще один священник из монастыря) гораздо более искренен и чист. Но когда Лея пыталась с сестрой поговорить, та уходила в молчанку и либо заливалась слезами, либо выгоняла Лею из комнаты.

На похороны семья Лафонтен пришла в полном составе. Службу проводил новый настоятель, тот самый отец Харвес, который был ровесником Вергия. Это был достаточно суровый и аскетичный человек, который был известен в деревне, как строго соблюдающий догматы церкви. По поместью ходили слухи, что Вергий и Харвес даже ссорились из-за того, что Вергий проводит слишком много в компании барона, а свободные часы посвящает не работе в монастыре, а таскается в лес. Но в отличие от Харвеса, паства любила Вергия, он всегда собирал на воскресную службу полный двор народу.

Серая каменная церковка была такой маленькой, что едва вместила в себя всех желающих попрощаться с покойными. Когда народу стало слишком много, было решено перенести поскорее гробы в склеп, где было попросторнее, а оттуда уже пуститься в похоронную процессию.

Когда Леда увидела лежащего в гробу Ганса, какой он бледный, прозрачный, как его лицо за один день потеряло всю свежесть и красоту, горе снова овладело ею. Она разревелась у всех на виду.

— Не стоит так рыдать, это неприлично, — шикнула на нее мать, и Леда, пытаясь подавить истерику и икоту, продолжала всхлипывать, но уже прикрываясь черным платком.

Всю службу Лея наблюдала за сестрой и вскоре, кажется, поняла, из-за кого она плачет. Мальчик, в которого та была влюблена в детстве, слишком рано ушел, а вот священник ее точно совсем не волновал. Лея жалела их обоих, хотя и успела наслушаться разных версий произошедшего, пока они были в церкви. Стоявшие сзади крестьяне только и судачили об этом: что Вергий с Гансом не поделили золото, что один убил другого, а второй покончил с собой, или они смертельно ранили друг друга, и уже не смогли позвать на помощь.

— Вот что бывает, когда на русалке хочешь жениться, — хохотнул кто-то сзади, но на шутника тут же сердито цыкнули.

«Русалка?» — подумала Лея и тут же вспомнила о своей встрече с водяным. Если здесь замешаны русалки, то с Леей точно такое не случится. Она-то замуж за водяного не собирается.

Леда тоже услышала это, про русалку. Она обернулась, ища заплаканными, красными глазами наглого шутника, но мать тут же похлопала ее по спине, и Леда опять выпрямилась. В паре метров от нее стоял гроб с теломГанса. И она не нашла в себе смелости при всех подойти к нему и попрощаться.

Глава 2

После происшествия с Вергием и Гансом запрет на прогулки в лесу для Леи был как будто подзабыт. Неожиданная насильственная смерть двух жителей деревни вытеснила все мелкие неурядицы прошлых месяцев. Тем более что, как и ожидала Лея, никаких следов разбойников, опасных чужаков, ни крестьяне, ни монахи в лесу не нашли.

Лея, как могла, пыталась поддержать сестру в ее скорби, водила ее гулять, даже предлагала увести недалеко в лес, на светлую зеленую опушку, где она любила летом устраивать пикники и собирать цветы для гербария, но Леда наотрез отказывалась даже соваться в проклятый Черный лес.

Ночные голоса больше не беспокоили Лею. Она стала думать, не приснилась ли ей недавняя встреча с водяным. Она решила сходить к утесу сама. Там она водяного встретила, может, получится убедиться в реальности его существования еще раз.

Как и в прошлый раз, она набрала еды втихаря с кухни, когда служанки отошли. И быстрым уверенным шагом знакомой дорогой ушла в лес. Там Лея просидела около двух часов, но никто не приплыл. Она даже снимала обувь и шла по воде до каменной глыбы, за которым прятался в прошлый раз водяной, но и за камнем никто ее не ждал. Со скуки Лея сама съела все гостинцы, которые принесла.

«Надо было взять апельсин, но их больше не привозят из города. Уже несезон», — думала она, перекусывая хлебом с ветчиной. Снова ее укололо странное чувство стыда, что она думает об этом существе из озера, как о голодной собаке, которую она прикармливает из жалости. Ну прикормит она его, а потом уедет с мужем в новый дом. Зачем привязывать его к себе? Да и, похоже, сам водяной встречи с ней не ищет больше.

Она решила еще немного подождать, раскрыла свой чемоданчик, достала плотную открыточную бумагу и принялась тушью писать окружавший ее пейзаж. Йохан просил свою невесту что-то ему нарисовать в подарок, а она так и не придумала. Она сделала несколько набросков, но они ей не понравились. Она еще раз взглянула на стоявший в воде валун, соскользнувший со скалы с незапамятных времен. Она нарисовала эту глыбу, лежащую в спокойной глади озера. Чего-то не хватало, какой-то детали. Лея прикинула, поставила кисть сначала в один угол открытки, потом в другой. Тут начал вырисовываться сюжет. Она добавила на валун русалку. Русалка сидела спиной к зрителю, длинные волосы лежали у нее на плечах и прикрывали ягодицы, изящный хвост покоился на камне. Лея радостно вздохнула. Вот теперь это не просто скучный пейзаж, такое Йохану точно понравится.

Лея убрала бумагу и кисти и хотела было уже уходить, как увидела шевеление за камнем. Сердце ее бешено забилось. Неужели не зря ждала?

Ларс опасливо, одним глазом, выглянул из-за валуна. Как и в прошлый раз, его длинные масляные пряди замерцали в свете солнца, соскользнули с плеч и мягко упали в воду. На берегу, в нескольких метрах от него, стояла девушка, опрятно одетая в нежно-голубое платье, ее собранные в пучок волосы украшала блестящая золотая заколка в форме стрекозы.

— Спасибо за еду, — выпалил водяной, даже не поздоровавшись. — Ты недавно принесла корзину, там было вкусное мясо, мы все съели. Я оставил корзину тут на берегу, но сейчас ее нет. Наверное, кто-то из ваших, двуногих, утащил, или ее смыло приливом, я попробую поискать по зарослям. Это же твоя вещь, неприятно будет, если потеряешь… — Ларс шлепнул себя по лицу. Он опять начал тараторить от смущения.

Лея вздрогнула, когда увидела, что водяной зачем-то ударил себя по щеке.

— Я могу приносить вам еду хоть каждый день. Но сегодня долго ждала, и все сама съела. Прошу прощения, — она не понимала, за что извиняется, но было бы невежливо это не сделать. И что он сказал? Упомянул, что «мы съели», сколько их тут?

Лея теперь уже не собиралась уходить домой, а решила выманить существо на сушу. Он разумный, а значит, можно много интересного у него узнать. Это же невероятно!

— У меня тут еще осталось чуть-чуть хлеба с ветчиной. Хотите?

Ларс закивал, пропал в воде и выплыл из нее уже совсем у берега. Он подполз к суше, сел на песок и согнул хвост в коленях. Лея отломила ему хлеба, положила сверку кусочек нарезанной ветчины и протянула. Водяной случайно коснулся когтем ее пальца, и они оба вздрогнули, словно ощутили электрический заряд. Снова повисло неловкое молчание.

Девушка теперь уже смелее, как будто она это заслужила, и без стеснения рассматривала рыбий хвост Ларса: он был однородного бледно-зеленого цвета с тысячами мелких и больших чешуек. Они как живые, двигались от малейших шевелений своего хозяина. Вместо ступней, как у людей, хвост венчал огромный полупрозрачный плавник.

— Как тебя зовут? — прервал тишину водяной. Активно, с аппетитом жуя хлеб, он уже не казался неведомым пришельцем.

— Лея, — тихо сказала девушка.

— Меня — Ларс.

— Приятно познакомиться. А у вас тут есть еще кто-то? Ваша семья?

— Сестра моя, Сейра. Она где-то недалеко. Я слышал, как ты пришла. У каждого из вас, двуногого, своя поступь, я каждого чую задолго до того, как вы придете к воде. Но сегодня Сейра что-то занемогла, я боялся ее оставить одну. Может, съела тухлятины какой…

— Сколько вас тут?

— Только я да сестра.

— Вас двое? — девушка сильно удивилась. — Должно быть, это ужасно одиноко.

— Несколько лун назад с нами еще был отец. Но он отошел в ил.

Лея не поняла слов водяного. Она растерянно хлопала глазами.

— Прощу прощения, ваш отец скончался?

— Да, по-вашему, так.

— Примите мои искренние соболезнования. Упокой Господь его душу, — сказала она и тут же испуганно покосилась на Ларса. Вдруг они против веры в Бога? Монахи всегда говорили, что русалки и прочая языческая нечисть — это от Сатаны. Но Ларс молчал. Он грустно улыбнулся уголками рта.

— А у тебя больше совсем ничего нет пожевать?

— Нет, — Лея показала Ларсу пустую корзину.

В этот момент их взгляды, наконец, встретились, и они впервые посмотрели друг другу в глаза. Лея упала в его бездонные черные глазницы, разум заволок туман. Она потрясла головой, и наваждение рассеялось. Ларс был человеком. Если его подстричь и одеть, он ничем не будет отличаться от двуногих.

— Получается, вы с сестрой как Адам и Ева.

— Как кто? — удивленно спросил водяной.

— Адам и Ева. Первые люди на Земле, мужчина и женщина, — вдруг девушка заметила, как рядом с Ларсом из воды появилась женская голова. Сейра подтянулась и села на берег рядом с ним. Она упала боком на песок и забарабанила коготками по своему хвосту. Она так непринужденно себя вела, будто они втроем знакомы уже тысячу лет.

Брат с сестрой были совсем разные. Темно-зеленые волосы Сейры, такие же маслянистые на вид и очень длинные, быстро высохли у корней на солнце и стали кудрявиться. Кожа ее была нежно-салатового цвета, темнее, чем у брата, и плавник на хвосте был немного меньше. Черты их лиц совсем не выдавали в них родственников. Сейра была по человеческим меркам очень привлекательной: большие глаза и пухлые чувственные губы, аккуратный носик. Отсутствие бровей и ресниц ее не портили. На шее у нее висел красивый амулет в виде чешуйки. Неловкое дежавю посетило Лею — где-то она эту вещицу точно видела. Но тут же забыла об этом.

— Вы с сестрой совсем не похожи, — тихо сказала Лея.

— Конечно, непохожи, — вдруг ответила Сейра. Она смотрела девушке прямо в глаза, немигающим взглядом, таким же, как у ее брата. — Он страшилище, а я красавица. Как нас вообще можно сравнивать?

«Она так хорошо разговаривает, даже шутит», — Лея никак не могла поверить, что озерный народ, который существовал только в легендах и сказках, оказался совсем рядом, стоит лишь руку протянуть. Они реальные, сидят подле нее на песке. Лея видит, как шевелятся чешуйки на их хвостах, как подрагивают их волосы от теплого ветра, как блестят их черные глаза. Четыре черных глаза, готовые раскрыть ей в неведомые тайны.

— Хочешь знать, как он себе нос поломал? — усмехнулась Сейра, обращаясь к Лее.

— Замолкни! — зашипел на нее Ларс, зачерпнул горсть песка и кинул в сестру. Та захихикала звонким струящимся, как ручеек, смехом.

— У вас больше совсем нет родни? — решила Лея перевести тему.

Русалки покачали головой.

— А что ты нас все расспрашиваешь, — снова заговорила Сейра. — Лучше про себя поведай.

Этот вопрос поставил Лею в тупик, она не знала, как к нему подступиться.

— У меня отец, мать и сестра. Мы живем в особняке, и папа всем в деревне заправляет.

— Передай своему отцу, пусть вместо картошки двуногие выращивают пирожные, — сказала Сейра и тут же получила еще одну порцию песка в лицо от брата.

— У меня есть жених, — продолжила Лея. — Это друг моих родителей. Весной я должна буду выйти за него замуж. И мне придется уехать отсюда.

— Но ты же будешь приезжать? — вдруг спросил Ларс.

— Не знаю. Надеюсь на это.

— Может быть такое, что ты совсем не вернешься?

— Не знаю, — Лея посмотрела по сторонам в попытках зацепиться за другую тему и уйти от этого странного допроса. Она посмотрела на Ларса, и у того был какой-то животный ужас на лице, как будто Лея только что сообщила ему какую-то невыносимо скорбную весть.

— Ты не хочешь уезжать? — уловив настроение собеседницы, спросила Сейра.

— Честно сказать, нет. Я и замуж за него не особо хочу. Но выбора нет. Не желаю подставлять родителей, тем более что господин Моррант действительно хороший человек. Наверное, хороший. — тут она поняла, что наговорила лишнее. Она только познакомилась с этими озерными существами и уже выкладывает им все карты.

— Скажи своему двуногому, пусть живет с тобой в деревне, здесь, — предложил Ларс.

— Сомневаюсь, что могу ему указывать.

— А пирожные ты можешь принести? — спросила Сейра.

— Да умолкни со своими пирожными! — Ларс повернулся к сестре и чуть ли не с кулаками накинулся на нее, но та снова засмеялась и начала дергаться по песку, как от щекотки.

— Вы любите сладкое?

— Да, — ответили они одновременно и посмотрели на Лею, как два бездомных котенка, будто надеялись, что она сейчас из-за пазухи вытащит что-то вкусное, заранее припрятанное.

Эта сцена до того умилила девушку, что она расслабилась и рассмеялась. Ларс отпустил из тисков сестру и молча, безотрывно смотрел, как Лея, зачем-то прикрывая рот рукой, заходится в смехе, как дергаются ее плечи и вздымается грудь. На щеках у нее появлялись ямочки, а в глазах заблестели слезы.

— Ой, а сколько времени? — вдруг встрепенулась Лея.

Она вскочила, взяла корзину и свой чемоданчик.

— Простите, мне пора возвращаться, меня скоро хватятся. Я принесу вам ягодного пирога в следующий раз.

Ларс улыбнулся ей впервые за всю их встречу. Улыбнулся широко, искренне, во все свои острые зубы. Вздрогнув от этого зрелища, Лея все же нашла в такой необычной внешности свое обаяние. Сейра помахала девушке на прощание.

— Я буду ждать тебя, Лея, — сказал Ларс.

Глава 3

Сейра смотрела на одинокое солнце, пересекающее горизонт. Рано утром уже занималась заря, редкие облака разбегались от светила в разные стороны. Солнце медленно, силой своих лучей пробивало дорогу к зениту. Русалка сидела на краю пещеры, свесив в воду рыбий хвост, и высоко, протяжно запела. Чистым фальцетом разлился ее голос по поверхности озера, дошел до берегов болота. Ее грустная песня, печальная в каждой ноте, мелодия без слов, одним лишь напевом шла из ее сердца, из ее нутра. Сама природа была в этой рапсодии, вся печаль русальей девы.

Когда звуки достигли берегов, лес начал пробуждаться. Зайцы в норах заерзали и зашевелили ушами, проснулись птицы, принявшись чистить перья; олениха, первая в стаде, вскочила и стала вылизывать и будить своего оленёнка, прижавшегося к ее животу, и следом за ней потянули носы вверх другие олени, вычисляя, по шорохам, нет ли опасности рядом. Лесные яблони расправили листья, плоды их медленно стали наливаться розовым цветом.

Когда песня русалки долетела до полей, где двуногие выращивали себе еду, рожь на них приподнялась, устремив свои мягкие колоски к солнцу. Песня русалки коснулась черноземной земли, проникла в корни, в картофельные клубни и тыквенные зачатки. Овощи и бахча, словно воскресшие после долгого сна, запустили процессы роста и размножения.

Наполнившись энергией жизни, этой силой природы, которая тянулась к продолжению своего существования, которая всеми способами противилась смерти и забытью, Сейре будто стало легче, и печаль ее поутихла.

Много мыслей лезло ей в голову. Она думала о Гансе, о Вергии и о других двуногих, которые погибли из-за нее. Уже много лет она шла на риски, заводя с ними знакомство, но все эти мальчики и мужчины вскоре теряли голову, лишались рассудка и погибали. Может, нужно быть как Ларс, одиноким, нелюдимым, довольствоваться только семьей. Их этому учил отец: используй двуногих, но не отдавай им сердца, чтобы не было слишком больно — люби только свою семью: родителей, брата, себя. Люби свой род, свою сущность, свое наследие и свою магию.

Иногда Сейра наблюдала издалека за двуногими, которые приходили в жаркие летние дни купаться на песчаный берег под утесом. Являлись всей толпой: двуногий-мужик и двуногая-баба, с ними несколько двуногих-детей. Они кричали, брызгались водой, дети шалили, толкали друг друга, кидались камешками и тиной. Сейра видела, как одна маленькая девочка, положила на голову копну сорванных зеленых водорослей и, хохоча, стала называть себя русалкой. Ее братья и родители смеялись вместе с ней. И Сейра тоже смеялась.

Часто она, томясь одиночеством, живя в пещере с таким же одиноким братом, с которым было даже нечего обсудить, думала об этих двуногих, об их видимом счастье. Она не знала, что там у них внутри, когда они запираются в своей избе. Внешне все выглядело именно так, как ей хотелось для себя. В глубине души она бы желала жить, как та двуногая-баба, всяко лучше, чем существовать сотни лет и смотреть, как умирают те, кто тебе был дорог.

С тех пор как умер отец, жить стало еще более тоскливо. Когда все двуногие, с которыми Сейра заводила хоть какое-то общение, стали постепенно умирать, пропадать, не отзываться больше на зов, сердце ее очерствело. Она не заставляет их любить себя, она знает, что русалий яд привязывает двуногого к русалке, но и не пользоваться этой возможностью, чтобы страдать от одиночества, тоже не хотелось.

Ей было искренне жаль и Ганса, и Вергия. Но Ганс было жальче сильнее — она действительно хотела забрать его в их семью. Она никогда не проводила этот ритуал, но отец рассказывал, что на границе жизни и смерти, двуногого можно обратить русалкой. Нужно, чтобы из ног его вытекла вся кровь, и тогда ядовитый поцелуй русалки что-то изменит в его теле и вскоре вместо его отмерших ног начнет расти рыбий хвост, на шее появятся жаброподобные отверстия, а на локтях образуются небольшие плавники. Мягкие волосы его выпадут, а вместо них отрастут густые и длинные маслянистые пряди. Была только одна загвоздка. Ты либо русалка, либо двуногий. Обратной дороги нет. Она спасла бы жизнь прекрасного юноши, но ему пришлось бы все равно «умереть» для своей родни.

Сейра вертела в руках амулет-чешуйку, которую накануне подарил ей Ганс. Ее ужасно тревожило то, что она не может вернуть ему долг за этот подарок. Когда Ганс предложил ей отдать амулет, в нее будто вселилось какое-то демоническое существо, которое цепями сковало ее тело. Когда двуногие приносили ей еду, она такого не испытывала. Она принимала эти сласти и ничего не отдавала взамен. Но когда ей предложили что-то ценное, что содержит частичку человеческой души, она уже не могла принять это просто так. Возможно, это тоже проклятие. За какие пригрешения им все это?

Когда Ларс предложил познакомиться с девчонкой, в которую тот, как дурак, влюбился, Сейра сначала отнекивалась, ей нечего было «ловить» с двуногой, но от скуки согласилась. Побыв рядом с этой девушкой, Леей, Сейра вдруг почуяла где-то поблизости с ней едва заметный дух Ганса, кусочек его души, настолько маленький, что сначала показался ей наваждением. Она приблизилась к Лее, чтобы понять, откуда исходит эта энергия жизни, но, похоже, ошиблась. Душа витала где-то слишком далеко и была до невозможности маленькой, как песчинка, возможно, кто-то рядом с Леей, но не она сама, является носителем этой души.

У Сейры появилось предчувствие, что отдать свой долг она все же сможет. Чуть позже.

* * *

Лея на неделю выпала из жизни деревни и своих новых друзей с озера. Баронесса повезла ее в столицу, нужно было уже вплотную заняться подготовкой к свадьбе. И если украшение дома и составление праздничного меню можно было устроить и без невесты, но вот снять мерки и выбрать платье было уже ответственностью Леи. Поначалу Лея предложила надеть подвенечный наряд своей матери. Белое, атласное, с красивым жемчужным кружевом и шикарным двухметровым подолом впору село на Лею и подчеркнуло ее тонкий стан и изящную талию. Но баронесса была непреклонна: Лея выходила замуж не абы за кого, а за одного из богатейших землевладельцев их страны. Разве такая невеста может венчаться в платье двадцатилетней давности? Оно уже много лет как вышло из моды.

Лея, рассматривая в салоне подвенечные наряды, сделала вывод, что не так уж мамино платье устарело, а то было и гораздо лучше и красивее всего того, что ей предлагали в одном из самых знаменитых салонов кутюрье. Когда девушку поставили на пьедестал, где ловкие швеи снимали с нее мерки, Лея вдруг увидела столик, где продавали украшения. Серьги в форме кувшинки с цветком лотоса тут же привлекли ее взгляд, и она с радостью вспомнила о красивых волосах Сейры и зубастой улыбке Ларса.

Баронесса увидела взгляд дочери и попросила крутившегося вокруг них владельца салона завернуть им и эти лотосовые серьги. Близился день рождения сестер, поэтому мать не скупилась на подарки в преддверии торжества. Тем более что Йохан щедро оплачивал счета, которые баронесса ему пересылала.

Когда суета с выбором платья и фаты, наконец, закончилась, Лея в первый же свой свободный день после обеда засобиралась в лес. Она быстренько забежала на кухню и накидала в плетеную корзину как можно больше еды, оставшейся нетронутой с застолья. В гости с пустыми руками не ходят. Леда пыталась выспросить, куда сестра направилась с таким ворохом еды, и Лее снова пришлось соврать, что она идет в монастырь. Леда как будто не особо поверила сестре и лишь молча проводила ее взглядом, пока та не скрылась за поворотом ближайшего к ним крестьянского дома.

* * *

В последнее время Леда неважно себя чувствовала. Уже месяц прошел, как не стало Ганса. Сенсация постепенно поутихла, местные перестали это обсуждать. Ее внутренняя боль не забылась, но присмирела и стала частью повседневной жизни. Леда просыпалась с мыслью о Гансе и засыпала, думая о нем. Она ходила гулять по деревне, топталась вокруг его дома, который быстро опустел, когда похоронили следом деда Густава. Весь их скот и запасы разобрали соседи, дом стоял покинутый и никому больше не нужный. От двора все еще разило жизнью: пахла вскопанная сырая земля после дождя, запах навоза и отходов от гусей витал в воздухе, но человеческого присутствия там больше не было. Налетал ветер, нес в сторону Леды эти остатки животных запахов, и ее начинало мутить. Но мутить не как обычно, с легким отвращением. Дурнота подходила к горлу, горьким комком застревала где-то между ребер. Чтобы избавиться от этого чувства, она отбегала от дома Ганса и быстрым шагом делала круг по деревне. Она срывала полевые цветы, полной грудью вдыхала их сладкий запах, и дурнота отпускала.

Самое неприятное, что эти приступы дурноты стали преследовать ее слишком часто. Вскоре она стала просыпаться с мыслями не о Гансе, а о том, не забыла ли она оставить около кровати судно, на случай если ее опять стошнит.

Она никому не жаловалась, решив, что это нервное.

Глава 4

Лея и Ларс никогда не сговаривались о дне и месте встречи. Лея просто отправлялась в лес в любую свободную минуту, и даже если приходилось немного ждать, Ларс всегда приплывал на песчаный берег. Через пару встреч он предложил ей уйти в более уединенные места: это было болотистый заросший берег недалеко от утеса. Лее было даже ближе туда добираться, но вот одежда ее не подходила для таких путешествий. Часто, возвращаясь домой, она ночью втихаря штопала подол юбки, если та рвалась, зацепившись за кусты, и втягивала обратно затяжки на вязаной шали с помощью длинной иглы с острым закругленным кончиком.

Сейра приплывала не каждый раз. И чем ближе Лея знакомилась с Ларсом, тем больше она к нему привыкала. Ей уже не казалось странным, что он не совсем человек, она не обращала внимания на его зубы, а улыбался он достаточно часто, светя на весь лес своими ровными белыми клыками. Лея также спокойно относилась к тому, как он набрасывается на еду, которую она приносит, и жалела его худобу, перестав уже стыдиться его полуголого вида. Его узкие плечи и торчащие ключицы и ребра вызывали у нее только желание раскормить это существо. Ларс не жаловался никогда на голод, но признавал, что скудность рациона уже стала ему привычна, и он не может ничего поделать с собой: когда чует запах свежего хлеба и жареного со специями мяса, то у него голова идет кругом.

Они разговаривали обо всем и ни о чем. Лея говорила о своей жизни и быте, Ларс — о своем. Лея поражалась тому, как ограниченно они живут, но при этом удивительно разумные, даже слишком рассудительные для дикарей, с которыми их можно было бы сравнить. Да, они с Сейрой не умели считать, читать и писать, но их речь была грамотная, по сути, представлявшая собой смесь деревенского жаргона с монастырским учебником словесности, по которому крестьяне изучали буквы, и была на удивление по-своему окультурена. У них была даже какая-то своя форма нецензурной брани: Лея смеялась, когда Ларс говорил «раздери меня плотва», а «святые караси» — повергли ее в священный ужас от столь дикой формы богохульства, но при этом она каждый раз каталась по траве от смеха, держась за живот, слыша это. Она вела себя естественно, никого не стесняясь, сбросив маску статуса и пуританского воспитания. Лея словно нашла свою родственную душу. Сам факт того, что она встретилась с чем-то потусторонним, необъяснимым, не пугало ее. Она считала, что раз есть Бог, раз на небе живут ангелы, а под землей — сатана с чертями, то закономерно, что в озере могут водиться русалки, в горах — тролли, а в заброшенных хижинах — ведьмы. Она верила в мистическое, и реальность существования чудес ее нисколько не смущала.

* * *

Придя на ставшее уже привычным место встречи, Лея прождала примерно полчаса, прежде чем Ларс вылез из озера. Капли воды на его бледной коже сверкали в лучах солнца. Лея мельком взглянула на его голые сизые ключицы и быстро отвела взгляд.

— Тебя давно не было. Что-то случилось? — начал Ларс.

— Нет, ничего особенного. Я ездила с мамой выбирать подвенечное платье. И смотри, что еще я там купила, — она прикоснулась пальцами к ушам, и серьги-лотосы блеснули в ушах.

Ларс удивленно улыбнулся. Его нисколько не трогали эти искусственные вещи, созданные рукой человека, а не природой. Но он сразу понял, где можно достать такой цветок.

— Если ты уговоришь своего двуногого жить здесь, то мы сможем и дальше видеться, — сказала Ларс, решив сменить тему.

— Я боюсь его, — честно призналась Лея. — Не имею ни малейшего понятия, о чем мне с ним говорить. Моя мать обожает Йохана. Кажется, что если бы она была не замужем, то сама выскочила за него. Они вместе всегда смеются, вспоминают что-то из своей молодости, а я чувствую себя лишней. Но ведь мне придется с ним жить, быть его женой и хозяйкой в его доме. Все эти мысли убивают меня. Мне даже не с кем поговорить. Мама занята свадьбой, а сестра… Леда в последнее время на себя не похожа, она отдалилась от меня, все время либо гуляет где-то по деревне, либо сидит, запершись в комнате. Мне так страшно из-за всех этих перемен, чего мне ждать, как дальше себя вести? — она вопросительно посмотрела на Ларса, будто он мог ей что-то посоветовать.

— Когда мне плохо, я просто ложусь и сплю, — сказал Ларс, — могу дрыхнуть несколько дней подряд. А когда просыпаюсь, то печаль уже не кажется такой тяжкой.

Лея задумчиво, по-доброму ухмыльнулась.

— Хочешь, открою секрет? — заговорщически спросил Ларс, понизив голос.

Лея кивнула.

— Отец однажды сказал, что когда-то с ним в пещере жила двуногая. Но он ее прогнал. Боялся, что она заболеет и умрет, и поэтому заставил ее забыть о встрече с ним и отправил восвояси.

— Почему он так боялся, что она заболеет?

Ларс вытянул руку и дотронулся до пальцев Леи. Девушка вздрогнула от неожиданности и холода. К ней как будто приложили кусочек льда.

— Ваша горячая кровь остынет в сырой пещере. Ты бы смогла жить в таком доме? Без огня и без теплой одежды? Ты бы смогла питаться сырой рыбой?

Лея задумалась. Пожалуй, нет. Люди в дикой природе выживали только благодаря огню и жару собственных тел. Она вдруг представила как та двуногая, что жила с водяным, трясется от холода и кутается в свое платье. Из любви киселя не сваришь.

— Отец прогонял эту двуногую, но она потом опять вернулась. Тогда он решил, что должен лишить ее памяти.

— Значит, он ее любил, раз так заботился о ней. Другой бы позволил ей остаться, а потом не смог помочь, если бы она простудилась. А разве вам не бывает холодно?

— Нет, я не чувствую ничего такого, ни жара, ни холода.

— Везет.

— Зато ты можешь уйти куда хочешь, не то что я, — Ларс похлопал себя по хвосту и улыбнулся.

"Не могу", — хотела сказать Лея, но промолчала.

Лея стеснялась что-то откровенно расспрашивать у русалок, хотя любопытство так и лезло вперед головы. Что значит, лишить памяти? Та женщина забыла о водяном, поэтому смогла вернуться к людям? Получается, и Ларс может заставить ее забыть, а она об этом даже никогда не узнает. Это же настоящее волшебство, русалья магия.

Вдруг Лея заметила, что в черных густых волосах Ларса застряла какая-то сухая трава. Она протянула руку к его голове и, едва дотронувшись до макушки, испуганно дернулась.

— Что? Что такое? — удивился Ларс. Он тоже отшатнулся торсом в другую сторону, как будто между ними проскочило статическое электричество.

— Твои волосы… Они такие странные.

— Почему это? Обычные волосы, — он погладил себя по голове.

— Можно? — аккуратно спросил Лея, протянув пальцы к одной из висящих у водяного на плече пряди. Ларс, отвернувшись, смущенно кивнул.

Лея аккуратно подсела ближе к Ларсу и взяла в руки прядь. Волосы были очень тяжелыми и густыми. На ощупь их будто покрывала какая-то слизь, но высохшие на солнце кончики действительно были похожи на обычные человеческие.

— Никогда не видела ничего подобного, — сказала девушка, проведя рукой по голове Ларса. Кончиками пальцев почувствовала какое-то покалывание.

— Дай мне и твои потрогать, — он опустил тяжелую руку на собранные в пучок каштановые волосы Леи и рывком стянул с нее заколку.

Его поразила невероятная мягкость кожи этой двуногой. Ларс погладил ее по щеке, увидел, как маленькие мурашки пробежали у нее по шее, и впился рукой в ее волосы, которые непослушно проскакивали сквозь его русалочьи пальцы с тонкими полупрозрачными перепонками. Лея, прикованная, смотрела в его черные глаза, против воли завораживающие ее. Мысли девушки путались, ее вдруг осенило: впервые после того, как Ларс спас ей жизнь, он прикоснулся к ней, — и теперь мурашки по всему телу расходились не из-за холодных пальцев водяного, а от самой щекотливой ситуации. Он гладил ее по волосам, и она почувствовала себя счастливой домашней кошкой, захотелось свернуться клубком у Ларса на хвосте, лишь бы он никогда больше ее не отпускал.

Второй рукой Ларс схватил Лею за плечо и притянул к себе. Его лицо было так близко, и оно было одновременно так похоже на человеческое и отлично от него. Ларс не шевелил губами, но в голове у себя девушка отчетливо слышала песню, которая уже не первый раз снилась ей.

«Я могу забрать тебя в воду, ты придешь к своим истокам. Вы, двуногие, из воды вышли, и в воду должны вернуться», — слышала она этот песенный гул, глаза ее закатились, дыхание участилось, сознание почти что покидало ее, тело дрожало.

Ларс держал ее за плечи и смотрел в полусонные глаза.

— Мне кажется, что я… — прошептал он, наклоняясь все ближе к ее губам. — Ты должна уплыть со мной.

Девушка почувствовала прикосновение холодных губ. Еще никогда и никто не целовал ее «по-взрослому», даже Йохан всего лишь скромно чмокал в лоб. Порабощенная животными инстинктами, поддавшись буре гормонов и энергии своей нерастраченной молодости, она тут же ответила Ларсу взаимностью. Новая волна внезапного пьяного экстаза вскружила ей голову. Тело ее ослабла, она вся обмякла в объятиях Ларса, ни ноги, ни руки больше не слушались, повиснув бесполезными отростками. Все ее эмоции, дремлющие и подавленные воспитанием и культурой, готовы были выйти наружу. Но внезапно все пропало: нависла тяжелая непроглядная тьма.

Лея плашмя упала на траву, покрывавшую песчаный берег.

Ларс бешено, в панике, принялся тормошить девушку за плечи. Еще никогда он не сходился так близко с двуногими и даже не знал, какие они на ощупь. Страшный ужас затуманил его рассудок. Что делать, куда деваться? Вдруг она заболела, вдруг он ее убил?!

Водяной сполз в воду и принялся уже затаскивать Лею себе на спину, чтобы отвезти ее к утесу, где ее обязательно смогли бы найти, но тут услышал плеск за спиной.

— Что ты делаешь? — спросила Сейра, глядя, как Ларс шлепает бездыханную Лею по щекам.

Русалка подплыла к Лее, приподняла ей одно веко, и зрачок сузился на солнце. Затем она приложилась ухом к ее спине.

— Живая.

Ларс с облегчением улыбнулся и вытащил Лею обратно на траву.

— Ничего с ней не будет, проспится и пойдет домой, — со знанием дела сказала Сейра, будто речь шла о деревенском выпивохе, который пьяный уснул на сырой земле, а не о дочери барона Лафонтена. По правде сказать, Сейра не поняла бы большой разницы между ними. Русалка выползла на берег и села рядом с братом, которого продолжала бить мелкая дрожь. Она обняла Ларса за плечи.

— Успокойся! Все будет хорошо, — Сейра впилась когтями в его руку, едва не до крови. — Я знаю, о чем говорю. Теперь она станет привязана к тебе чуть больше, как ты и хотел.

— Но я не хотел!

— Впредь не целуй ее. Сам слышал: у нее есть свой двуногий, не приручай ее, иначе девчонки коснется проклятье. Если уже не коснулось.

Ларс с ужасом взглянул на сестру. Несколько секунд они молча пялились друг на друга, потом Ларс закрыл лицо руками и соскользнул в воду.

Сейра погладила лежавшую рядом Лею по голове.

— Кто знает, может, если обрубить связь на корню, то все закончится не так плачевно, как с теми двумя, — перед ее глазами снова встали Вергий и Ганс.

* * *

Ларс в это время выплыл на другом берегу, он залез в камыши и, упав на рассаду мягких кувшинок, которые росли на границе с непролазной тиной. Он закрыл глаза и пытался успокоиться. Все тело его тряслось от нервного перенапряжения. Ларс взглянул на свои дрожащие пальцы с острыми черными когтями и прозрачными перепонками между ними и вспомнил белую ручку Леи. У нее были короткие ровные ноготки и нежная кожа. Ее тепло показалось Ларсу приятным. Он почувствовал презрение к себе и страх перед своей природой. В одно мгновение разум его затуманился, и он, словно по толчку разбуженного инстинкта, накинулся на нее. А если бы Лея не потеряла сознание? Чтобы он сделал с ней потом?

Ларс помотал головой и дотронулся до сломанного носа. Сейра, как могла, вправила ему хрящ, но все равно было видно, что он неровный, особенно анфас. Нос Ларс расквасил, когда уплывал от Леи после ее спасения, и находился в настолько взбудораженном, неадекватном эмоциональном состоянии, что плыл, не видя и не слыша ничего — он не вписался в поворот и со всей силы впечатался лицом в ствол старого дуба, который уже много лет ушел под озеро. Было ужасно больно, он кричал, хотя под водой было и не слышно. В итоге с кровавым раскрасом на лице он приплыл к сестре в пещеру, а та, как обычно, прыснула и начала его отчитывать.

Мысли о глупо полученной травме немного переключили его, заставив улыбнуться. Но это было лишь мимолетным отвлечением. Ларс снова стал думать, что он никчемное создание, запертое в этом теле, в этой воде, которое ни на что не способно, и которое живет какими-то низменными интересами, вроде еды и размножения. Если бы он был двуногим, то стал бы жить с Леей, они бы завели свою семью (при этом Ларсу и в голову не приходило, что в обществе двуногих их союз был практически невозможен, если только Ларс не был нужного социального положения). Лея попала в беду из-за него, ей плохо, но не может для этой девушки ничего сделать: ни отнести ее домой, ни постелить ей место для сна получше. Только охранять ее покой — край его возможностей.

Тут он вспомнил о серьгах, которыми хвасталась Лея. Ларсу не было дела до этих побрякушек, но ему в голову взбрела одна идея. Он перевернулся телом на живот, и почти бесшумно ушел под воду, резво рассекая между густых зарослей камыша и осоки.

* * *

Лея очнулась от того, что кто-то хлопал ее мокрыми ладонями по щекам. Над собой она увидела испуганное лицо Ларса.

— Сколько я спала?

— Почти полдня, уже вечереет.

— Что? — она резко дернулась и вскочила на ноги. Словно ватные, колени подкосились, и девушка снова рухнула на землю. — Мне надо идти! Завтра важный день, мне еще нужно успеть подготовиться! — она снова попыталась встать.

— Лея, прости меня за сегодня, — он взял ее за локоть, чтобы она могла опереться и удержать равновесие.

— Это ты меня прости! Взяла и уснула, как младенец, — она не помнила, отчего потеряла сознание.

— А что за важный день? — решил сменить тему водяной.

— Завтра мы с сестрой празднуем свои дни рождения. Мы с ней родились в один день, но я младше на год. Надеюсь, на этот раз мама не стала звать армию своих друзей. В прошлом году мне надарили столько ерунды, я почти все раздала крестьянским детям.

— Надарили? — уточнил Ларс. — Почему тебе что-то дарили?

— Когда у нас отмечают дни рождения, принято человеку что-то давать в дар.

Вдруг лицо Ларса осветилось, глаза его заблестели.

— Ничего себе, я даже не знал, что для вас какой-то день в жизни что-то означает. Понятия не имею, сколько мне зим, — Ларс искренне улыбнулся и почувствовал едкое негодование, оттого что не может прийти к ней на праздник. — Когда я смогу снова тебя увидеть?

— Завтра! — Лея засмеялась. — Я приду ближе к вечеру ненадолго и принесу вам чего-нибудь вкусненького. Хорошо? — девушка взяла свою наплечную сумочку и корзинку для еды и собралась возвращаться. Вдруг нахлынуло странное воспоминание и оборвало ход мыслей: когтистая рука Ларса на ее плече, он притягивает ее к себе и что-то шепчет. Она дотронулась до своих губ, будто пытаясь вернуть утраченное.

— Прости, — снова сказал Ларс, подполз к берегу и быстро исчез в темных водах.

Глава 5

День рождения дочерей — был любимым праздником в семье Лафонтен. Его отмечали всегда с шумом, с размахом. Вся деревня знала, что в последний день октября будет пир на весь мир, и для батраков тоже сделают угощение. Баронесса по случаю торжества вызвала из соседней деревни, где жил ее знакомый виконт, несколько десятков прислуги, чтобы помочь с приготовлениями.

Лея и Леда, проснувшись в то утро в своих постелях, обнаружили, что окружены вазами, наполненными сотней белых пушистых роз. Лея вскочила и, словно маленький ребенок, запрыгала вокруг этих букетов, прислоняясь носом то к одному цветку, то к другому. Это был последний ее день рождения «на свободе», и нужно было выжать из этого события все. Вскоре к ней вошла служанка и привезла на маленьком подносе завтрак. Сестры получили вместе с едой открытку от мамы, где та писала, как любит их, и сердечно желает им самого-самого лучшего. Обычные, стандартные поздравления всегда было приятно принимать, на то он и день рождения. Лея собирала все мамины записки и складывала их в отдельную коробку, с годами там накопилась приличная стопочка.

После завтрака служанка помогла Лее одеться и расчесаться. Лея все время улыбалась, находясь в предвкушении. Сегодня ей будет оказано столько внимания, сколько она, скорей всего, не получит за всю оставшуюся жизнь. Когда служанка водила расческой по ее густым каштановым волосам, она думала о Ларсе, и чем он был занят в такое прекрасное утро.

Она не могла знать, но Ларс в это время пытался пролезть через топь, чтобы достать для Леи подарок.

Радостная, счастливая, Лея после марафета ворвалась к сестре, совершенно не сомневаясь, что встретит Леду в таком же волшебном настроении. Так было всегда, когда в прошлые годы они отмечали свое взросление.

Но Лея увидела, как сестра, скорчившись за кроватью, издает неприятные звуки.

— Не подходи! — рявкнула Леда и закашлялась.

Лея подошла к туалетному столику, налила сестре стакан воды и поднесла ей.

— Что-то случилось? Тебе дурно? Давай скажем маме, пусть позовет доктора.

— Не надо никого звать, — Леда вырвала стакан и жадно все выпила. — Я сейчас поем и станет легче.

Тут вошла служанка, и от взгляда Леи не ускользнуло, как Леда ловким, отточенным движением, задвинула судно под кровать, чтобы служанка не обнаружила его присутствие в комнате.

— Как думаешь, кого мама пригласила сегодня? — спросила Лея и села рядом с сестрой на кровать, которая принялась медленно, тщательно жуя, поедать свой завтрак. Они уже давно вот так вместе не сидели, почти что прижавшись друг к другу. Раньше они любили обниматься, ходили под руку, но теперь Леда стала всех избегать, а от любого тактильного контакта дергается, как от огня. Леда выглядела неважно: она была очень бледной, усталый взгляд и синяки под глазами ее не красили. Конечно, слой пудры все исправит на сегодня, но что стало причиной такого страшного состояния, которое длится не один день?

— Мама тебе говорила, что хочет меня познакомить кое с кем? — сказала Леда.

— Нет.

— Вот этого «жениха» она сегодня позвала.

— Ты совсем-совсем не хочешь с ним пообщаться? Может, он хороший.

— Пусть хороший. Но я не пойду за него замуж. Я вообще ни за кого замуж не пойду.

— Почему ты так говоришь? А если влюбишься?

Леда ничего не ответила, лишь горько усмехнулась.

* * *

День рождения начался и продолжился шумной суматохой. Мать вовсю руководила прислугой, отслеживая и решая любые возникающие проблемы. Было составлено внушительное меню, и все обитатели поместья, от слуг до хозяев, сегодня оделись в лучшие праздничные одежды. Гости стали собираться к полудню. Приехали друзья барона и баронессы со своими женами и детьми. Мать позвала состоятельных подруг. Лафонтены приглашали на праздник и монахов, но они отказались: все еще держали траур после кончины Вергия.

От детского гама и постоянного заливистого смеха взрослых в доме царила оживленная приятная суета и теплая атмосфера. Лея то и дело натыкалась на бегающих по всем комнатам детей, играющих в салочки. День обещал быть чудесным.

Сестры надели новые платья, купленные специально по случаю. Лея радостно вертелась перед зеркалом, трогая кружева и вышитые бисером на плечах цветы, а Леда равнодушно разок взглянула в отражение и позволила служанке одеть себя полностью по распоряжению баронессы.

Лея решила, что сестра такая грустная и расстроенная из-за жениха, которого ей пророчит мама, и переживает, что сегодня Леду точно заставят с ним общаться. Лея помнила свои неловкие встречи с Йоханом и прекрасно понимала сестру. Пускай погрустит немного, кроме как оставить Леду в покое, ей больше ничем не помочь. Еще недавно Лея сама так же переживала из-за собственной близкой свадьбы, но теперь примирилась с этим. В конце концов, судьба предлагает ей прекрасный шанс провести свой праздник весело, ни на кого не оглядываясь.

Торжество началось с пышного застолья, длинный обеденный стол ломился от блюд и сладостей. Девочки и мальчики разных возрастов, дорого одетые, как именинники, в пышных платьях и костюмчиках, сновали вокруг, лазая под ногами гостей и хватая со стола, утаскивая в свои игры, куски пирогов и сочные фрукты. Взрослые, которые между собой виделись нечасто, оживленно беседовали: смеялись, хмурились, шутили. В сторону Лафонтенов постоянно летели восхваления, пожелания, причем поздравляли не столько Леду и Лею, сколько толкали речи, посвященные баронессе, кто искренне, кто просто формальности ради, мол, она самая счастливая женщина на свете, потому что у нее такие прекрасные дети, замечательный муж, богатое поместье, и дальше будет все только лучше.

После застолья последовали подвижные игры для детей, женщины соревновались в крокет, а мужчины засели за карты и сигары.

Когда гости немного подустали от веселых развлечений и объедания, всех позвали на праздничный торт. Сестры задули свечи, и все им радостно зааплодировали. Лея счастилво улыбнулась сестре и увидела, что та немного оттаяла, по крайней мере, уже не выглядела такой грустной и хмурой, как утром.

Жених для Леды, обещанный баронессой, тоже приехал. Весь день он околачивался вокруг Леды и за столом сидел рядом с ней, но они едва ли смогли перекинуться парой слов. Леда лишь молча кивала на его попытки заговорить, а баронесса то и дело стреляла в их сторону нервными взглядами, боясь, как бы дочь ничего не натворила. Но лучше уж девушка будет пассивной, большинству мужчин это даже нравится. Баронесса, как могла, учла естественные пожелания любой девушки на выданье из богатой семьи: замуж за старика не хочется. Поэтому она и связалась с другом своего мужа, у которого сын никак не мог жениться. Сыну было чуть за тридцать, светлые стриженые волосы, модно завитые усы, одет с иголочки. На первый взгляд, идеальный кандидат в мужья.

Вдруг баронесса увидела, что этот молодой человек встает, и Леда поднимается за ним. Она принимает руку, которую он ей подает. И они вместе направляются в сторону сада, где располагались уединенные беседки. Сердце баронессы отлегло. Она откинулась на спинку стула и радостно застучала ноготками по бокалу шампанского.

* * *

Лея поняла, что сейчас самое время сбежать. Было еще не темно, до заката оставалась еще пара часов.

Для прислуги уже стало обыденным, что хозяйка приходит на кухню, хватает все, что осталось нетронутым, кидает в корзину и поспешно убегает. Женщины уже не видели в этом ничегоподозрительного, а после страшной кончины отца Вергия, даже согласились, что монахов надо подкармливать. На этот раз Лея не забыла завернуть с собой два кусочка бисквитного торта. Она улыбнулась, представив радостные лица русалок.

Когда Лея пришла на место встречи, Ларс уже ждал ее. Девушка без устали рассказывала ему о событиях сегодняшнего дня, перечисляя все что ей подарили и сколько пирожных она съела. Водяной молча слушал ее, немного завидуя.

— Ой, совсем забыла! — вскрикнула Лея и поставила между ними корзинку с едой.

Увидев кусок торта, Ларс изменился в лице и, кажется, влюбился в Лею еще сильнее. С упоением, прожевав сладкий тающий бисквит и тщательно облизав пальцы, он сказал:

— У меня для тебя тоже есть подарок.

Лея удивленно посмотрела на него. Она даже и не думала ждать какое-то подношение и хотела сказать, что ей ничего не нужно от Ларса, но тут же любопытство вырвалось вперед вежливого голоса совести.

— Это тебе.

Водяной вытащил из-за спины огромную синюю кувшинку на широком зеленом листе. Цветок был настолько большим, что не вмещался в обе разомкнутые ладони Ларса. Лея открыла рот от удивления: она не видела никогда таких цветов, наверное, он растет где-то очень далеко в труднодоступном месте. Она протянула руки, и Ларс вложил ей цветок в ладони. Кувшинка была синяя на кончиках и постепенно окрашивалась в белый ближе к сердцевине. Внутри раскрытых лепестков просвечивались тонкие, как вены, прожилки. Середину цветка украшали пять высоких тычинок с желтой пыльцой.

— Он прекрасен, — только и смогла прошептать Лея. Тут она дотронулась до уха и сняла с него лотосовую сережку. — Когда увидела серьги в магазине, я подумала — какая красота, это настоящее искусство. Но теперь понимаю, что даже сравнивать не стоит. Живой цветок — красивее всего золота на свете.

Тут она подняла глаза на Ларса, и сердце ее дрогнуло. Все еще держа в руке кувшинку, она вдруг снова упала в черноту его бездонных глаз, не отражавших свет, казавшимися бесконечными в своей глубине. Она аккуратно отложила цветок на землю и кинулась водяному на плечи. В первое мгновение смертельный холод обдал ее, будто она упала в снежный сугроб, но это чувство тут же прошло, и на его место пришла то самая пьяная эйфория, которая лишила ее сознания вчера на том же месте. Но Ларс отстранил ее от себя.

— У меня появилась мысль, — сказал он, задыхающимся голосом, его трясло. — Не знаю, согласишься ты, или нет.

Он сполз в воду и отплыл немного в глубину. Приятный холод озера отрезвил его голову.

— Я могу показать тебе свой дом, — закатные лучи солнца осветили красно-розовым цветом его лицо, длинные волосы облепили плечи и щеки, и концы их тяжело колыхались в воде.

— Что нужно делать?

— Просто иди ко мне.

Лея потеряла дар речи. Странное предложение теперь охладило и ее. После падения с утеса она и помыслить не могла, чтобы опять лезть в воду. Родители им с Ледой даже купаться в озере никогда не разрешали. Она не умела плавать, а о том, чтобы снять тяжелое платье — не могло быть и речи.

— Я не умею плавать, — она нервно захихикала и посмотрела по сторонам, готовая бежать домой. — Тем более, уже осень, вода холодная.

— Да нет, парное молоко.

Лея улыбнулась, вспомнив, что «парное молоко» обычно говорят крестьянки. Откуда же он услышал это выражение?

— Вижу, что ты боишься воды. Нужно с ней подружиться, и озеро никогда больше тебя не обидит. Ты легкая, — «и красивая, как кувшинка», хотел добавить он, но промолчал — вода поможет тебе. Но тряпки будут тянуть ко дну. Освободить от них.

— Отвернись, — резко сказала Лея и принялась расстегивать платье. Она не собиралась раздеваться до конца. Она вообще не рассчитывала где-либо оголяться, кроме ванной комнаты, но удивительное приключение, которое ей предлагают здесь и сейчас, нельзя обходить стороной. Скоро она уедет и не то, что приключений, свободной жизни, хоть в каком-то ее понимании, больше не будет. О русалках никто не знает из ее окружения, в лесу поблизости никого нет. Рискнуть?

Стянув платье и тяжелую нижнюю юбку и аккуратно сложив их около подаренной кувшинки, девушка осталась в бежевом корсете на белую длинную рубаху и панталонах, на ногах были розовые чулки и туфли. Формально она была одета, но для Леи такой наряд был равносилен полной наготе.

— Туфли тоже снимай, потеряешь.

— Ничего, уверена, что ты поможешь мне их найти, — попыталась пошутить Лея, смотря на затылок Ларса, который так и висел в воде отвернувшись.

Лея стащила туфли и белые чулки и положила к платью. Она подошла к краю воды, прикрывая зачем-то руками интимные места, хотя все еще была в одежде.

— Отойди подальше, — Ларс развернулся и поманил ее пальцами к себе. — и прыгай в воду с разбегу. Тут глубокое дно, не ударишься, я тебя поймаю.

Девушка оглянулась по сторонам, глубоко вздохнула и приготовилась к прыжку. Ей было страшно настолько доверять Ларсу, но жажда какого-то необычайного приключения влекла ее неотвратимо. Слегка согнув колени, она пробежала расстояние до кромки и, подпрыгнув в последний момент, рухнула в воду, где ее поймали в подмышки руки Ларса. От испуга Лея обняла его за шею и в панике задергала ногами, не чувствуя под собой не то что дна, но даже водорослей. Водяной все же ее обманул — вечером вода была уже холодная. Лея задрожала и крепче прижалась к Ларсу, который внезапно показался ей, наоборот, теплее, чем он был на суше.

— Я держу тебя, не бойся. Только не отпускай мою шею, — двумя руками Ларс схватил болтающиеся в воде ноги девушки и окольцевал ими себе талию.

— Ты… Ты что? — Лея тряслась от холода, но все равно покраснела от ужаса и творящегося неприличия.

— Так тебе удобней держаться, — Ларс вдруг стал серьезным. — Сейчас я кое-что сделаю, а ты не вырывайся и слушай внимательно. Хорошо?

— Хорошо, — покорно сказала удивленная девушка.

Одной рукой он держал ее за поясницу, а другую вытащил из воды и пальцами сильно зажал Лее нос, да так крепко, что ей даже стало больно.

— Закрой глаза.

Лея зажмурилась и начала дышать через рот. Вдруг она ощутила уже знакомое с недавних пор прикосновение холодных губ к своему лицу. Снова этот взрослый, страстный, горячий поцелуй, который она пыталась выбросить из головы, и даже не вспоминала весь сегодняшний день, но теперь он казался ей наградой и самым долгожданным подарком.

Впившись, как коршун в свою добычу, Ларс не давал девушке сделать ни малейшего вздоха. Сладкий яд проникал в ее хрупкое тельце, разлетаясь по венам, разгоняя ее бешено стучащее сердце, распалял кровь. Наконец, Ларс отцепился от Леи и дал ей сделать спасительный вздох.

Через пару минут, видя, что она перестала дрожать от холодной воды, что она согрелась, Ларс положил ей ладонь на лицо, зажав нос и рот. Теперь Лея совсем не могла дышать, но ее наполовину уплывшее в другую реальность сознание, похоже, не воспринимало опасную для жизни ситуацию всерьез.

Не теряя времени (а Ларс знал, что у двуногих без воздуха шансов выжить в озере нет), водяной вместе с девушкой погрузился вниз и, не уплывая глубоко, стремительно направился куда-то. Лее казалось, что она летит в воздухе, но холодные потоки воды и теплая рука Ларса на ее лице говорили о том, что они сейчас далеко не на небесах. Пересилив себя, Лея всё же открыла глаза. И каково было ее удивление, когда вместо плотной водяной стены, она четко смогла увидеть озерное дно, как будто сама превратилась в рыбу. Каменные глыбы вперемешку с ущельями, песком, лесом из водорослей проносились под ними. Редкие рыбешки и рачки испуганно разбегались, как только на них наплывала огромная человекоподобная тень.

Жаль, что путешествие оказалось недолгим. Лея почувствовала острый недостаток воздуха в груди и забарабанила Ларсу кулачками по спине. Ларс резко сменил траекторию, выплыл на поверхность и отнял руку от лица девушки.

— Ах, — только и смогла вымолвить она, тяжело вздыхая свежий вечерний воздух и закинув голову на плечо Ларсу. Она долго пыталась отдышаться, никак не могла прийти в себя. Не покидало страшное чувство страха и отчаяния, ужаса перед близкой смертью, сразу вспомнилось, как она тонула. Но теперь, когда ее держали за руку, когда рядом с ней был кто-то близкий, «кто-то любимый», — промелькнуло у нее в голове, и она ужаснулась этой мысли сильнее, чем если бы ей опять предложили полететь с утеса.

Отдышавшись, она повернула голову по сторонам и не увидела берегов.

— Где мы?

— Не бойся, я привезу тебя обратно. Хочешь еще поплавать? — Ларсу было явно весело.

— Да, хочу, — даже не подумав, сказала Лея.

— Залезай ко мне на спину. Больше спускаться под воду я пока с тобой не буду.

Девушка, смеясь во всю глотку, каталась на спине Ларса по бескрайним просторам озера. Ложилась ему на плечи и опускала голову под воду, чтобы полюбоваться дном. Несколько раз Ларс уплывал вниз, скидывая ее с себя. Девушка оставалась одна в темной синеве и испуганно колотила воду, пытаясь удержаться на поверхности. Ларс забавы ради дергал ее за ноги, что выводило Лею из себя. Но, когда он снова выплывал, она всякий раз радостно обнимала его за шею.

Ближе к ночи водяной привез ее обратно к месту их отплытия. Прическа Леи растрепалась и испортилась, несколько дорогих заколок безвозвратно потерялись в озерных глубинах. Сейчас она была больше похожа на лесную ведьму, чем на аристократку.

Выйдя из воды, Лея натянула сухое платье и чулки прямо на мокрое исподнее. Она напоследок подошла к Ларсу, который сидел на берегу, провожая ее глазами, и поцеловала в щеку. Это был лучший день в ее жизни.

В поместье никто особо не заметил пропажи одной из именинниц, и ее возвращение тоже осталось в тайне. Почти.

Глава 6

Если для Леи прошедший день рождения был счастливейшим днем в ее жизни, то для сестры Леды — это был, возможно, самый худший день с тех пор, как умер Ганс.

Жених, которого ей навязала баронесса, оказался мелочным, скучным человеком, который постоянно ей тыкал в то, что на праздник было потрачено слишком много денег, что он бы вел дела не так расточительно. Леда не знала, что на это говорить, она только молча кивала. Мужчина будто бы уже был женат на Леде, рассказывал, где они будут проводить лето, в каких частях страны у них участки, сколько он считает нужным выделять крестьянам средств на поддержание хозяйства. Может, он и был хорошим, но Леда уже через час общения с ним стала испытывать страшное раздражение. Он не сделал ей ни единого комплимента, не оказал внимания. Он относился к ней, как выбору коровы, которая должна давать хороший надой. Если бы он хоть раз сказал: «Госпожа Леда, вы сегодня прекрасно выглядите, я бы хотел пригласить вас на конную прогулку. А какие цветы вы любите?», то хоть немного растопил бы ее настрой. Но вместо этого, он подcчитывал, сколько стоит содержание сада в особняке, и что беседки можно было бы не украшать старомодной лепниной в виде амуров со стрелами и сэкономить на работе скульптора.

«Он как будто уже стал хозяином нашего дома», — думала Леда. И была недалека от истины. Баронесса не знала, что ее друг не просто так решил сосватать своего сына побыстрей. Дела у них шли плохо, имение было на грани разорения. Скорее всего, для Лафонтенов стало бы нежданным сюрпризом, когда зять бы заявил, что будет жить в их доме, потому что жену привезти ему уже некуда — все заложено и выставлено на торги.

Леда сравнивала его с Гансом, не находила у них ничего общего и все больше погружалась в свои грустные думы. Когда праздник уже подходил к концу, и гости начали разъезжаться, Леда заметила, что все экипажи уехали, кроме кареты ее жениха. Когда она подошла к дому, то увидела через большое витринное окно, ведущее в гостиную, что ее родители сидят в зале за игральным столом вместе с женихом и его отцом, курят сигары, смеются, перекидываются тузами, и служанка то и дело подливает мужчинам коньяк. Ей сразу стало понятно, что они обсуждают. Все повторялось, что было и с Леей. Завтра или даже сегодня ночью, Леду поставят перед фактом: «Вы с этим ворчливым скупердяем женитесь, возражения не принимаются».

Снова к горлу подступила тошнота. Леду скрутило прямо за домом. Одна из служанок увидела это и подбежала к хозяйке со стаканом воды.

— Просто переела немного, — попыталась улыбнуться Леда и залпом осушила стакан.

Освободив желудок, она вдруг почувствовала легкость во всем теле и такой отчаянный прилив энергии, что, посмотрев в сторону, чернеющего в сумерках леса, она плюнула на все и кинулась по протоптанной крестьянами дорожке в самую чащу. Она боялась леса и всячески его избегала, столько бед и несчастий принес ей этот «памятник природы и Бога», как говорил Вергий. Это был не просто памятник, это были жернова ада, источающие одно несчастье за другим, посылающее лишь страшные испытания и нестерпимые страдания. Леда не разбирала, куда шла. Сумерки сгущались, а ей не хотелось возвращаться домой. Никого не было рядом, кому она могла бы поведать свою печаль, на кого выплеснуть отчаяние. Мать ее отругает, об отце и говорить не стоит, а Лея — что с ней обсуждать? Ее жизнь уже устроена. Она только и делает, что таскается в этот чертов лес, будто пытается напоследок выучить каждое дерево. Когда-то они с сестрой были близки, но как только началась вся эта суматоха с женихами, отдалились друг от друга, стали меньше общаться. У каждой появились секреты, в которые нельзя было посвящать никого, даже родную сестру.

«Когда мы перестали доверять друг другу?» — думала Леда, переступая вылезающие из земли корни сосен и дубов. — «В какой момент это началось?»

Наконец, после недолгих блужданий она вышла к озеру. Спокойные сизые сумерки опустились на берег, тонкая серая дымка тлела над водой. Леда дернулась от странного чувства чего-то зловещего, ей стало страшно. Но тут она вдруг поняла, где находится. Это был тот самый берег, где нашли тело Ганса. Леда опустилась на песок, села поближе к воде, чтобы заглушить поток своих слез тихим плеском озера. Тишина стояла мертвая, не было даже комаров, всегда жадно впивающихся ночью в любого зазевавшегося путника. Девушка осталась наедине со своими мыслями. Тут в лесу никто не потревожит, она могла переварить всю ту боль, что накопилась в душе. Она опустила голову на колени и тихо, протяжно заплакала. Леда думала о смерти: если она умрет, то закончатся сердечные страдания, прекратится непонятная боль в животе, что мучает ее днями и ночами. Выплакавшись, Леда подняла голову и посмотрела по сторонам. Вдруг рядом с ней за огромным валуном что-то блеснуло, но тут же пропало.

Девушка испугалась и резко вскочила, чтобы убежать, но тут ее окликнул нежный женский голос.

— Я знаю твои печали, красавица.

Леда обернулась: на берегу, откуда она только что встала, сидела женщина с длинными густыми волосами, голая по пояс, а под животом тело ее сверкало чешуей, которая образовывала мощный, но изящный рыбий хвост. Открыв рот от удивления, Леда впала в ступор, не имея возможности сдвинуться с места.

«Русалка, настоящая русалка! Значит, старик Густав говорил правду!», — думала Леда и тут заметила кое-что на шее у незнакомки. Это был амулет-чешуйка на веревочке — тот самый, что носил Ганс. Она не могла ошибиться.

Тут в Леде взыграла какая-то жуткая злость и ревность, что она подбежала к русалке, боязливо остановилась от нее в метре и села на колени.

— Откуда у вас «это»? — она указала пальцем на свою шею.

— Нашла в озере, — ответила русалка, пожав плечами. — Хочешь, подарю?

Русалка сняла с шеи амулет и вытянула руку, держа его в кулаке. Леда попыталась его вырвать, но русалка прижала веревочку к себе, игриво прищурившись.

— Что вы хотите за это? Я принесу вам, что скажете. Жемчуг, бриллианты, золото, меха — у меня все есть, а чего нет, смогу достать.

Русалка помотала головой и когтистым пальцем поманила ее к себе.

— Не бойся, я не кусаюсь.

Леда подползла к русалке и села рядом с ней. Вблизи русалка оказалась очень красивой девушкой, ничем не отличной от человека, кроме как отсутствием бровей. Снова укол злой ревности вонзился в сердце Леды, она сама не могла понять, почему испытывает эти странные чувства к озерной деве.

— Мне не нужны жемчуга, — сказала русалка, — Но, поверь, у тебя есть кое-что, что я готова забрать в обмен на веревочку.

Русалка тыкнула острым когтем в живот Леды, отчего та дернулась, как от электрического разряда.

— Тебе это не нужно. Это принесет тебе одни проблемы, — русалка не отнимала палец от ее живота. — Отдай это мне, и можешь забирать веревочку.

Русалка, как гипнотизер, мотала амулетом перед лицом Леды. Вдруг острая боль пронзила живот девушки, русалка вдавила свой коготь так сильно, что проткнула и ткань платья, и кожу. Маленькое пятнышко крови выступило на корсете.

— Что вы имеете в виду? — закричала Леда и схватила ледяную руку русалки, пытаясь отодрать ее от своего живота. — Берите, что хотите, но не трогайте меня! И отдайте мне амулет! Это единственное, что осталось от Ганса!

Леда выхватила у русалки из рук веревочку и крепко прижала ее к своей груди.

— Договор заключен, — услышала Леда голос русалки у себя в голове. — следуй за луной и выйдешь к дому. А обо мне — забудь.

На берегу Леда сидела совершенно одна, только след на песке от длинного, уходящего в воду, хвоста остался доказательством, что недавно здесь был еще кто-то. Она посмотрела на свой живот, кровавое пятно уже размером с яблоко растеклось по платью. Девушке вдруг стало нехорошо, она встала и бегом побежала обратно в особняк.

Чем больше она отдалялась от озера, тем меньше понимала, что она вообще делает в лесу. Ранка на животе под платьем горела огнем и щипала. Леда уже и думать забыла о женихе, все, чего ей хотелось это упасть в свою мягкую теплую кровать и проспать не меньше суток, уж насколько она устало себя чувствовала. Утомительный был день, много часов она потратила на наряды, потом веселить гостей, делать вид, что тебе и самой радостно, и еще развлекать сына папиного друга. Чего ее потянуло ночью в лес? Зачем? Глупость какая. Леда стала ненавидеть лес еще сильнее.

Дойдя до дома, она с радостью обнаружила, что экипажа жениха уже нет. Значит, уехали, и девушка радостно вздохнула. Она и так все поняла насчет решения родителей о замужестве, но спорить с мамой по поводу этого брака она будет завтра.

Когда Леда вошла в дом, услышала голос баронессы в соседней комнате. Та говорила с Леей и очень строго. Леда незаметно заглянула в приоткрытую дверь.

— Что значит, опять потеряла заколку? Ты понимаешь, что все твои украшения дорого стоят, что деньги достаются не просто так. Сегодня был праздник, и ты действительно могла посеять их где-то в суматохе. Но это уже не впервые. Ты теряешь в том числе подарки Йохана. А где сережка с лотосом, которую я тебе купила недавно? Почему одно ухо пустое? Хочешь, чтобы я тебя посадила на цепь, как собаку, раз ты постоянно сбегаешь? А что с твоей прической? Ты как будто после сеновала пришла. И почему от тебя пахнет какой-то болотной сыростью и еловыми ветками? Только не говори, что ходила купаться в такой холод.

Лея пыталась как-то несмело оправдаться, но в итоге просто села рядом с матерью на диванчик и расплакалась.

Баронесса обняла Лею и положила голову ей на плечо.

— Я тебя очень люблю, ты самое дорогое для меня создание, больше всего на свете я хочу твоего счастья. Ты так тяжело мне досталась, я такой ужас пережила. И вот теперь ты выросла, но все еще как маленький ребенок. Ты должна взять себя в руки. Ты будешь отличной женой Йохану. Нет, ты должна ею быть. Ты не такая, как Леда, и сможешь смириться со всем, подстроиться под любые условия. А вот что делать со старшей, ума не приложу…

Дальше Леда уже не слушала. Она бесшумно проскочила мимо гостиной и направилась в свою комнату, по пути вытирая слезы с лица.

* * *

«Что это? Что-то держит меня так крепко, не могу дышать!» — Леда открыла глаза. Лунный свет пробивался сквозь приоткрытое окно, шторки тихо развевались от легких порывов осеннего ветра. Где-то снаружи свистела птица. Девушка немного успокоилась и легла на спину в попытке уснуть. На секунду она снова закрыла глаза и схватилась пальцами за амулет-чешуйку Ганса, которую она уже не помнила, откуда у нее оказалась.

Но погрузившись в сон, она опять попала в кошмар. Леда отчетливо чувствовала на своей шее сжимающуюся руку. Острые ногти этой ладони впивались в ее кожу, черная кровь стекала по шее и заливала подушку. Леда закричала, но изо рта не выходило ни звука, она вопила в пустоту, в вакуум, будто плыла под водой, только пузыри воздуха вылетали из глотки.

— Договор заключен, красавица, — услышала она над собою голос. В ужасе открыв глаза, Леда увидела растрепанную женскую голову, черное лицо без единой черты, только красный блеск в глазах. Девушка снова попробовала закричать, но черное существо зажало ей рот своей сильной и неподъемной рукой, тело Леды было неподвижно прижато к кровати, будто ее сверху придавило каменной глыбой.

Кошмарная женщина положила когтистую ладонь Леде на живот и вонзила в него свои когти. Леда дернулась от боли, пытаясь вырваться, сбросить с себя мертвецки-холодную ладонь, не дававшую ей дышать. Леда не чувствовала рук и ног, все ее конечности были бесполезными отростками. В горле стоял ком. Лежа в скованном положении, она со слезами на глазах могла только наблюдать за своим кошмаром. Рука женщины уже всей ладонью погрузилась ей под кожу, Леда видела, как белоснежные накрахмаленные простыни заливает горячая кровь.

— Леда, Леда, проснись! — Лея трясла свою кричащую и бьющую подушки сестру. Она прибежала на первый ее истошный вой. Когда она вместе со служанкой ворвалась в спальню, то увидела, как сестра, с открытыми глазами и вся в слезах, громко кричит и пытается рвать на себе ночную рубашку. Лея с помощницей пробовали ее унять, но Леда стала бить их и продолжать орать так, словно ее поразила тысяча острых стрел. Наконец, служанка догадалась дать хозяйке легкую пощечину и та, придя в себя, непонимающе уставилась на них.

— Лея, останься со мной! Я не могу одна! Помоги мне, пожалуйста! — она снова зашлась в истерике.

Жестом Лея приказала прислуге уйти. Она залезла к сестре в постель и обняла ее. Ей вспомнились те времена, когда они были маленькими и приходили ночью к матери в спальню, сворачиваясь рядом с ней, как котята. Теперь таким котенком была ее родная сестра, очень испуганным и несчастным, кого никто не смог защитить в минуту опасности.

Только оказавшись в нежных объятиях близкого человека, Леда наконец-то заснула до утра.

Глава 7

Со дня рождения баронских дочерей прошло около двух недель. Леде стало все сложнее скрывать свое состояние. Она думала, что умело опережает испытывающие и хваткие взгляды прислуги. Несчастная девушка сама не понимала, что с ней происходит, уже больше месяца она думала, что мучится болью душевной, которая плавно перетекла в боль физическую, что потеря аппетита и бесконечные ноющие спазмы внизу живота — это все от переживаний.

Тут еще и объявление о новой помолвке свалилось. Как Леда и рассчитала, через пару дней после праздника баронесса рассказала ей, что они с тем молодым человеком и его отцом пришли к договоренности о скором браке. Сыграть свадьбу решили сразу после Леи и Йохана. Хотели даже в один день, но потом подумали, что господин Йохан может не оценить этот жест и не захочет делить свой особенный повод с еще одной парой. Леда приняла новость спокойно, хотя и попыталась начать спор, мол, этот жених ей не подходит, но тут резкая усталость накатила на ее, закружилась голова, и она отпросилась у матери уйти.

Старая служанка, которая помогала Леда мыться, в один из вечеров после того, как отстирала и отутюжила господские воротнички и исподнее, робко заглянула в комнату баронессы. Та еще не спала и, уютно устроившись на кушетке, пила чай с молоком и читала книгу.

— Хозяйка, — неловко сказала старуха, понизив голос. Она подошла близко-близко к баронессе и зашептала ей на ухо. — Вы бы присмотрелись к старшей. Я не могу ошибаться, у самой шестеро. Пока не поздно, пока никто не заметил.

Баронессу прошиб холодный пот. Чашка выскочила у нее из пальцев, разлилась, следом и книга вывались из рук, упала в лужу, и вся обмокла в том месте, где ее остановились читать.

На следующее утро ничего не подозревающую Леду вызвали на допрос. Мать встретила ее холодно, посадила напротив себя в кресло. Она специально привела дочь в самую дальнюю комнату, в библиотеку, на третий этаж, когда прислуга разошлась завтракать, и там их точно никто не мог услышать.

— Дорогая, я сейчас буду задавать вопросы. Ты не увиливай, отвечай честно. Чтобы не произошло, мы все уладим, ты можешь мне доверять.

Леда послушно кивнула. Она разнервничалась и теребила край кружевного рукава на платье.

— У тебя была с кем-то связь в последнее время?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты была с мужчиной?

— Последний раз — в свой день рождения, когда приехал тот молодой человек…

— Я не про это. В любовном плане.

— Ну я… — Леда не знала, что сказать. Она хотела оставить историю с Гансом в секрете до конца своих дней.

— Отвечай.

— Да, была.

— Кто он?

— Я не хочу говорить. Этот человек уже мертв.

Баронесса начала перебирать в памяти все последние похороны. Сразу в голову пришли крестьянин Ганс и священник Вергий. Тут баронессу снова окатило волной паники.

— Кто из них? — зашипела она на дочь. — Это важно! С кем из них ты была?

— Что значит, с кем из них? — на глазах Леды выступили слезы. Она не понимала, что мать от нее хочет.

— Батрак или священник?

— Ганс, — Леда уже не могла сдерживаться. Грудь ее сотрясалась от рыданий.

Баронесса, выдохнув, откинулась на спинку кресла. С одной стороны, какое позорище, что Леда спуталась с бедняком, с другой стороны, у нее от сердца отлегло, что Ганс хотя бы молодой парень, ровесник дочери, а вот если бы это был Вергий, святой человек, которого они пригрели в своем доме! Но нет, духовник остался для баронессы святым человеком.

— Понимаешь, что сейчас с тобой происходит?

Леда, всхлипывая, покачала головой.

— Внутри тебя — растет ребенок.

Баронесса испытывающее смотрела на Леду, вперилась в нее внимательным взглядом, наблюдала, как дочь хлопает глазами, хватает воздух, закрывает лицо руками, краснеет, как шея ее покрывается алыми пятнами.

— Это сейчас очень некстати. Я попробовала бы раздобыть для тебя кое-какой травы, которая помогает в таком случае. Но тут, в деревне, у каждой стены и у каждого кустика есть уши. Нам не миновать пересудов, если кто-то проболтается. Я не могу до конца доверять даже прислуге, не то, что крестьянской повитухе. Можно посвятить в это дело нашего доктора, но он, когда выпьет, тоже не держит язык за зубами.

Баронесса нервно покусывала ноготь большого пальца, продумывая варианты выхода из щекотливой ситуации.

— Черный люд обожает такие истории. Если это выльется, то народ будет обгладывать каждую нашу косточку. Мы не можем рисковать будущим ни твоим, ни Леи. Представь, что с нами будет, если господин Моррант откажется от помолвки из нравственных соображений? Ты не думала о последствиях, о своей семье и нашей репутации. Где было твое воспитание, твоя добродетель, когда ложилась с этим батраком?

— Мама, прекрати! — Леда согнувшись, упала лицом себе на колени, и зарыдала еще горче.

— Я знаю, что мы сделаем. Свадьбу перенесем на следующую осень. А ты весь этот год поживешь у бабушки. Я лично сопровожу тебя туда и объясню ситуацию. Там тебя никто не знает, поживешь тихо-мирно в ее поместье, никуда ходить не будешь. А когда придет срок, родишь и вернешься. Ребенка я пристрою. Мы забудем обо всей этой отвратительной истории. Ты спокойно выйдешь замуж и уедешь в новую семью.

Леда подняла заплаканное лицо и с ужасом посмотрела на мать.

— Как пристроишь? Куда? Кому? Ты собралась кому-то отдать моего ребенка? — чуть не начала она кричать. Баронесса замотала руками, пытаясь унять истерику дочери. — Ты мне всю жизнь твердила, что дети — это счастье, а теперь хочешь его, как щенка, кому-то впихнуть? Кому он нужен, мама, кому? Да я бы даже и щенка не отдала, потому что любила бы его!

— Ты что, не понимаешь, что бастард испортит жизнь не только тебе, но и нам всем! Это ты сейчас так думаешь, что у тебя во чреве милый щеночек, но он принесет одни проблемы! Люди злые, Леда! Они будут насмехаться над тобой, тыкать пальцами, оскорблять за спиной. А каково ребенку будет, когда он подрастет и поймет, как к нему относятся? Раз это ребенок батрака, то пусть он и растет среди крестьян. Бедняки, проще к этому относятся, только нам, господам, не прощают.

Леда больше не могла это слушать. Она вскочила и вылетела из библиотеки, и тут же острая резь пронзила ей живот в том месте, где у нее осталась ранка (как она вообще там появилась?). Баронесса хотела было побежать за ней следом, тоже вскочила, но вместо этого снова устало опустилась на кресло: ее окутал жар, ноги не слушались.

За окном библиотеки неспешно летели с высоких деревьев желтые листья.

* * *

От отца семейства Лафонтен было решено скрыть беременность Леды. Баронесса подошла к сложившимся обстоятельствам, насколько это возможно, с холодным рассудком. Она вежливо улыбалась прислуге, мужу и дочерям, пытливо стреляла глазами в Леду, которая всячески избегала теперь любого контакта с матерью и, кроме как на совместных приемах пищи, старалась не попадаться ей.

Баронесса предложила пристроить ребенка Леды не просто так. Ей уже были известны такие истории: и долетали они до нее через десяток знакомых, в виде слухов и пересудов. Как ей было приятно перемыть кости какой-то далекой приятельнице, которую она на дух не переносила, и при этом всегда ловила себя на мысли: а вот у меня все хорошо и никогда такого не будет, и вот те раз. Растишь этих детей в строгости, в целомудрии, а они вот что вытворяют, как с цепи срываются: Леда спелась с батраком, Лея тоже непонятно, где шатается.

«Нужно присмотреться и к Лее, последить за ней», — думала мать, вспоминая слухи о незаконнорожденных детях у богатых женщин, которых они оставляли под присмотром нянек, а сами жили с другой семьей. Еще рано паниковать, в конце концов, мало ли что может произойти, пока идет беременность, а в родах так точно всякое бывает.

В свою очередь, Леда, столкнувшись с неожиданной новостью о беременности, долгое время находилась в шоке, но обескуражена была, скорее, приятно. Когда первая обида и злость на мать немного улеглись, она воспылала от счастья. Сама мысль о том, что в ее чреве живет и развивается ребенок ее возлюбленного, окрыляла девушку, дарила ей надежду на будущее. У нее ничего не осталось от Ганса, кроме амулета, и тут такой подарок! Леда уже неделю каждый день ходила в часовню и молилась за здоровье свое и малыша, благодарила Господа за его милость. Мысленно она обращалась и к Гансу на небесах: ходить к нему на могилу она все еще боялась из-за вездесущих взглядов крестьян.

Глава 8

Ранним осенним утром вода у берегов озера начала покрываться тончайшей корочкой льда. Насекомые ушли в спячку, и любимые Сейрой светлячки уже давно не мельтешили вокруг камышей и зарослей кустарников. Лес медленно, бесповоротно начал окрашиваться в желтый цвет, только черные ели стояли, как каменные изваяния, никакие капризы природы не могли заставить их сбросить трехсотлетние иголки.

Сейра не удавалось уснуть. Брат давно без памяти спал, плечи его слегка вздымались. Прошло уже много дней с тех пор, как она встретила ночью двуногую, которая была, как две капли воды похожа на Лею, — прирученную двуногую брата. Сейра бы не обратила на девицу внимания, но она за версту учуяла, что душа Ганса, которая витала где-то очень далеко, как ей показалось недавно, теперь стала ощущаться сильнее. Этот дух, эта энергия приманили Сейру, она как под приказом, плыла, вслушиваясь в малейшую вибрацию воды, она следила за двуногой, и когда та села выплакаться, она решила, что — пора, сейчас самый удачный момент показаться ей.

Дальше все было как во сне, Сейра посмотрела на свои пальцы с острыми когтями, которыми она почти что вспорола бедной двуногой живот, и кто знает, что случилось бы, если она не убежала. Было жалко отдавать амулет Ганса, но зато русалка выручила нечто гораздо более ценное от двуногой, чем веревочка с русальей чешуйкой — она заполучила маленькую душу. Русалка не понимала, радоваться ей или нет, и что делать дальше. Она приняла это как данность, как естественную потребность своего скромного бытия. Она гладила себе впалый живот и думала о том, как они с братом появились у Веслава, их отца. Старый водяной толком ничего не рассказывал, будто боялся взболтнуть лишнего, но вот теперь они с Ларсом остались одни в полной растерянности, приходится прокладывать себе путь наобум и на ощупь, следуя древним инстинктам.

Вдруг ей захотелось есть, живот яростно заурчал. Сейра плюхнулась в воду и поплыла к болотным зарослям, где ютились каждую ночь стайки плотвы.

Глава 9

Резко испортилась погода. Какой был всего неделю назад теплый, жаркий октябрь, и как внезапно приветливое солнце скрылось за тучами: полил холодный дождь, а утром лужи уже начали покрываться хрустящей коркой.

Лея отложила все свои летние платья и теперь без теплой шали и сапожков до щиколотки на улицу не выходила. О купании уже не могло быть и речи. Она смотрела в окно, как дождь хлещет по стеклу, как капли стекают одна за другой, превращаясь в быстрый бурлящий поток у нее за подоконником, и думала о том, что в такую непогоду делает Ларс. Наверно, они с сестрой сидят у себя в пещере и пережидают бурю. Лея посмотрела на синюю кувшинку, которую подарил ей Ларс на день рождения. Цветок уже начал увядать, и Лея решила его засушить, но пока что пусть радует своей красотой и нежностью до последнего.

Мама больше не вызывала ее на разговор по поводу того, куда Лея ходит. Видимо, кто-то да и донес, что дочь вовсе не в часовню наведывается почти каждый день. Но мама вдруг замкнулась, на Лею совсем перестала обращать внимание, постоянно сидит какая-то задумчивая, даже будто забыла о свадьбе с Йоханом. В семье происходил молчаливый разлад. И похоже, только отец сохранял присутствие духа и вел себя, как обычно, либо не видел изменений в поведении домочадцев.

Лея села писать письмо Йохану. Он как раз недавно прислал ей открытку, поздравил с праздником и посетовал, что не сможет присутствовать. Обещал привезти ей скоро какой-то роскошный подарок. Нужно было поблагодарить его, вежливо принять пожелания и по правилам этикета ответить, что подарки вовсе не обязательны. Лея не ждала и не хотела от него каких-то подношений, все мысли у нее были теперь только об одном — о Ларсе. Зачем она продолжила ходить к утесу? Она же обещала себе, что придет один раз, оставит угощение и забудет. Она обещала себе, что не влезет ни в какую острую историю, и вот все случилось ровно наоборот. Похоже, пока никто не знает, с кем именно она общается. А о свадьбе, о том, что скоро придется уехать, Лея совсем старалась не думать, словно будущего не существует. Разумом она понимала, что их с Ларсом общая судьба невозможна. Они из разных миров, настолько несовместимых, что нельзя даже подумать, чтобы примерить образ жизни друг друга.

Ей не с кем было поговорить, не кому было выразить свою боль. Она долго смотрела на кувшинку, вспоминала поминутно день рождения, когда она ушла в лес и купалась там с Ларсом. Затем она взяла альбом, акварельные кисти и краски и села за столик, чтобы зарисовать цветок на память.

На следующий день, когда погода наладилась, однако было по-прежнему очень холодно. Лея снова собралась к озеру. Она закуталась в шаль, надела осеннее платье с утепленной юбкой, на голову маленький капор, чтобы не дуло в уши. В очередной раз она спустилась на кухню, выручив момент, когда там никого не будет, и похватала все, что осталось со вчерашнего ужина.

Дни становились короче и холоднее, зима была не за горами. Лея думала о том, что завидует русалкам, которые невосприимчивы к погоде, и не нуждаются в теплой одежде.

Как только Ларс услышал знакомые шаги, он быстрыми рывками через глубину озера добрался до их обычного места встречи и, резво подтянувшись на руках выполз, на берег. Они радостно улыбнулись друг другу.

Они перекусили, поговорили о том о сем. Беседа сегодня что-то не клеилась, были длинные паузы, какое-то неловкое молчание.

— Мы с Сейрой уходим в спячку, — сказал, наконец, Ларс, нервно теребя одну свою прядь.

Лея удивленно посмотрела на него.

— Сколько я тебя не увижу? — голос ее дрогнул.

— Как только сойдет последний снег, мы проснемся. Я не знаю, сколько это в днях.

Девушка прикинула в уме, что не меньше трех месяцев. В их краях зима никогда не была слишком долгой, даже в октябре все еще светило по-летнему жаркое солнце. Конечно, в разные годы лютовали и морозы, и бывала зима совсем почти бесснежная, но, как ни крути, длилась ни больше ни меньше своего положенного срока. Эта новость огорчила Лею. Не скрывая расстроенных чувств, она понурила голову.

— Как же это долго, неужели я тебя не увижу столько времени…

Она накрыла ладонью его холодную руку, и Ларс сразу же в ответ сжал ее пальцы.

— Сегодня утром еле разлепил глаза, ничего не соображаю. Похоже, пора.

Ларс пустым, отсутствующим взглядом таращился в воду, в отражениях его зрачков проплывали по глади озера осенние листья.

— Чем сейчас занимается Сейра? — спросила Лея с надрывом, с трудом сдерживаясь, чтобы не начать всхлипывать.

— Сестра делает ночлег. Рано утром она отправилась за камышом, и я должен вернуться помочь ей разложить все. Осталось мало времени. Иначе я засну где-нибудь в кустах.

Корзина с едой, которую принесла Лея, быстро опустела, и солнце уже начало опускаться к горизонту. Подул злой холодный ветер, как будто намеревался разогнать их по домам. Лея закуталась в шаль поплотнее и отвернулась от ледяных брызг воды. Озеро пошло беспокойной рябью.

— Надеюсь, это наша не последняя встреча, — Ларс широко зевнул, продемонстрировав полный рот острых зубов, — Как только сойдет снег, я буду снова ждать тебя.

На глазах у девушки выступили слезы, но она быстро смахнула их кончиком шали.

— Я хочу нарисовать твой портрет, позволь моим пальцам запомнить черты твоего лица, — она протянула к нему руки и нежно коснулась кожи на его щеках.

Ларс закрыл глаза. Он был похож на кота, который прищурился в удовольствии от того, что ему чешут шейку. Лея аккуратно провела ладонью по его лбу, спустилась к полупрозрачным векам, под которыми нервно бегали глазные яблоки, потом прошлась пальцем по кривоватому носу, второй рукой она попутно дотронулась до его тонких губ — Ларс от неожиданности сжал их, и тут же улыбнулся.

— Ты такой красивый, — прошептала Лея вполголоса, продолжив рассматривать и трогать его лицо.

— Тебе нужно идти, скоро стемнеет, — Ларс открыл глаза и сжал тонкие пальцы девушки в своих ладонях. — Все мои сны были только о тебе, и эту зиму я тоже проведу с тобой, — он едва ощутимо поцеловал заплаканную Лею в губы и стал отползать к воде.

Лея встала и достала из поясной сумочки расшитый платок.

— Я обязательно приду, — сказала она на прощание, вытирая мокрое от слез лицо. Ларс на нее кинул долгий взгляд, словно тоже пытался получше запомнить черты ее лица, и нырнул в воду. И больше уже не показывался.

Глава 10

Зимняя стужа не заставила себя долго ждать. Через какие-то две-три недели после ухода Ларса в спячку повалил снег, и поверхность озера понемногу стала обрастать льдом. Из-за резкого похолодания сестры Лея и Леда почти не выходили на улицу. Каждая из них была занята собственным горем, и справлялись они с ним тоже поодиночке. Леда периодически ходила в монастырскую часовню и зажигала свечу в память о возлюбленном Гансе. Сильно зажмурив глаза, она представляла его лицо и молилась, молилась, молилась…

Леда предпочитала не думать о судьбе, которую ей расписала мама. Она согласна пожить у бабушки, родить там, но отдавать младенца, скрывать его или вовсе бросить, она твердо не собиралась. О ее интересном положении знала только мать, но до отца тоже скоро дойдут слухи, тем более что он наверняка уже заметил, что Леда необычно ведет себя и мучится недомоганием. Мама была права, в их родовом особняке у стен есть уши. Если одна служанка заметила, заподозрила что-то, то, несомненно, все будут знать о вкусной сплетне. Чем моложе прислуга, тем охотнее им обсудить хозяев.

Отец пока не догадался, но какие-то странные фразы уже слетали с его уст. Например, на прошлой неделе он обратил внимание, что Леда сменила фасон платьев. У девушки стала безумно болеть грудь, которая к кому же распухла на целый размер, и ее летние платья стали малы, пришлось взять мамины, более свободные. И отец как-то пошутил: «Ты теперь хорошо кушаешь, молодец, твой жених оценит». Бедная Леда чуть со стыда не сгорела, когда услышала. Отец не имел в виду ничего плохого, но для Леды это стало еще одним поводом поскорей засобираться к бабушке, пока еще что-нибудь не всплыло. Если отец узнает, он будет неумолим, и тогда Леда точно не сможет сохранить малыша.

Мать возила Леду в столицу к одному молодому доктору, которой не знаком с друзьями Лафонтенов и не ведет их прием, и тот после осмотра подтвердил беременность и сказал, что никаких проблем у девушки не видит, и волноваться не о чем. Пока Леда терпела эти унизительные манипуляции со своим телом, она опасалась только за еще не родившегося ребенка, которого она уже успела полюбить всем сердцем. Предчувствие подсказывало ей, что это обязательно будет мальчик с золотыми волосами и нежной белой кожей.

* * *

Лея коротала зимние дни и ночи за чтением любимых книг, игре на музыкальных инструментах и, конечно, рисованием. Владеть кистью сестер научили еще с малых лет, и теперь они обе могли с легкостью изобразить простенький натюрморт или пейзаж. Не имея особой практики в портретах, Лея поначалу не могла нарисовать Ларса таким, каким запомнила: то нос выходил странным, то глаза разного размера, то не получалось подобрать правильный оттенок кожи. Пачки испорченной бумаги летели в камин, прежде чем у нее начало хоть что-то получаться. Рука стала запоминать анатомию лица водяного, и Лея уже не рвала со злости рисунки, а наоборот, дорабатывала и улучшала свои творения. За короткий промежуток времени у нее набралось достаточно приличных набросков и полноценных портретов. Она уговорила отца пригласить своегобывшего учителя, чтобы тот поднатаскал ее в практике.

Старый художник в маленьких круглых очках с удивлением рассматривал многочисленные изображения мифического существа в двух вариациях: мужской и женской. На расспросы девушка отвечала уклончиво, объясняя свою тягу к творчеству простой прихотью, мол, со скуки решила вспомнить занятия живописью. И все было бы прекрасно, если бы бывший учитель не обмолвился неосторожным словом на ужине с Лафонтенами. Лея уже ушла спать, а страдавшая периодической бессонницей Леда с разрешения матери осталась в гостиной, чтобы послушать за чашкой чая разговоры взрослых.

— Ваша младшая удивительно продвинулась в своем таланте. Ее последние рисунки меня просто поразили, сколько любви и фантазии вложено в изображения мифических существ, — воодушевленно сказал художник, запивая свои похвалы рюмкой дорогого коньяка.

— Приятно слышать, она у нас всегда была девочкой особенной, — баронесса расплылась в улыбке. — Такая тихая и рассудительная, и я порой обнаруживала в ней черты, которые не помню ни у одного члена нашей семьи.

— Это какие, матушка? — влезла в разговор Леда. У девушки опять стыл ныть низ живота, и она полулегла на гостевом диване, обложившись подушками.

— Помнишь, — женщина немного задумалась, — когда вы были маленькими, она постоянно норовила убежать с местными мальчишками и потом приходила с грязным разодранным платьем, я ее так ругала, так ругала… Заставляла брать щетку и чистить пятна саму. И вот она берет щетку, растирает мылом грязь на юбке и с таким восторгом рассказывает, как роды у кошки принимала, как птицу из силка выпустила, как защитила какого-то крестьянского малыша от старших детей, которые что-то пытались у него отобрать… — она вдруг достала платок и смахнула навернувшуюся слезу. — Конечно, потом мы ее перевоспитали в благородную девицу, но отголоски тех времен до сих пор проскакивают в ее характере.

— Да, Лею вы всегда любили больше, — вдруг начала Леда. — Она для вас особенная. Не то что я. Скучная, обычная девчонка, которая делает все, что ей скажут, и никогда не спорит. Вы всегда говорили, как легко я вам досталась, каким я была спокойным покладистым ребенком, а вот за Лею пришлось побороться, как будто Бог послал вам такое страшное испытание, и теперь вы носитесь с этой свадьбой, с Леей и Йоханом, как с писаной торбой. Таскались с ней все детство, а я по остаточному принципу. Лея хочет рисовать? Ну тогда вы обе будете рисовать. Лея хочет шахматы, ну тогда вы обе будете учиться играть. Лея любит ходить в лес и лазить в грязи, пусть ходит с сестрой. Хоть бы раз спросили, Леда, а что любишь ты? Может, у тебя есть свои интересы? А потом еще бранили меня, мол, почему ты столь упрямая, все делаешь наперекор. Для Леи вы выбрали жениха такого, что позавидует сама королева, а мне мужа суете из подброшенных объедков, первого попавшегося, как будто я старая дева или дурнушка с последним шансом на брак. Привели какого-то невежу, от которого воняет потом, и который только и говорит, что об экономии, и на что он тратил бы деньги, а что не тратил…

Бурным потоком из Леды посыпалась злость, как если бы кто-то долго тянул нитку жемчуга, и эта нитка вдруг резко оборвалась, и все горькие воспоминания не посыпались с громким звоном об стеклянный пол. Она не могла остановиться, все говорила и говорила, только одергивала себя, лишь бы не ляпнуть про Ганса и своего ребенка. При постороннем человеке высказать все, что на душе накопилось, показалось даже легче, чем вызвать мать на разговор. Об искренней беседе с отцом и речи быть не могло.

— Леда, прекрати, а лучше иди спать, — цыкнула на нее мать. Отец нахмурился, но ничего не сказал.

— Так что там моя возлюбленная сестра начеркала? — спокойно спросила Леда, обратившись к учителю рисования, который растерянно смотрел то на девушку, то на ее родителей, и уже думал, как бы ему поспешно покинуть это поле битвы.

— Значит, вот, — учитель неловко кашлянул и продолжил. — Это удивительные изображения русалок, — вся семья оторвалась от своих чашек и рюмок и с удивлением посмотрели на художника. — Я раньше такого никогда не видел. Конечно, встречал я людей, которые увлекаются всякими сказками, рисуют иллюстрации к детским книгам, но чтобы такие подробные изображения… Словно учебник по анатомии. Не будь у вас уже планов на брак, я бы пригласил Лею в свой салон, поработать с другими художниками, обменяться опытом.

— Не думаю, что это подходящее занятие для воспитанной в строгих нравах девушки, — мать с легкой улыбкой сложила руки на груди. — Устроить собственную семью, вот главная задача в жизни каждой женщины. А остальное — блажь. Пускай рисует в свободное время. — Баронесса усиленно делала вид, что все хорошо, и она совершенно не нервничает из-за того, что Леда тут наговорила при постороннем. — Ты что думаешь? — обратилась она к мужу.

— Полностью согласен. Замуж ее надо побыстрее, — вставил свое окончательное слово отец. — Как рожать начнет, сразу обо всех русалках забудет. Зачем только Йохан отложил свадьбу почти что на год? Надо было настоять на браке еще в августе.

— Да не так уж долго осталось ждать, дорогой, — баронесса положила ладонь на плечо мужа.

Учитель кивнул, принимая их точку зрения. Другого ответа он и не ожидал услышать.

* * *

Новость о внезапном увлечении сестры не давала Леде покоя. Обычно у них никогда не было друг от друга секретов, но они уже несколько месяцев почти не общались и сильно отдалилась. Внешне все было, как обычно. Они вместе ели, гуляли в зимнем саду с родителями, практиковали иностранные языки, читали друг другу вслух, но все это выглядело, как игра на театральной сцене. Как только закрывалась дверь спальни, они обе замыкались в свои внутренние миры, куда больше никому не было входа. Все детство и отрочество они провели вместе, рука об руку, и когда в жизни Леи произошло что-то необычное, она решила умолчать и не посвятила в это даже свою родную сестру. Размолвка произошла будто в одно время: после того как Лея упала с утеса, и как Леда стала чуть ближе общаться с Гансом.

Пока не началась зима, Лея тоже вела себя странно: часто уходила из дома, вечно витала в облаках, купалась в озере. Одна мысль об окунании в эту грязную воду вызывала у Леды брезгливую дрожь.

Обиженная, непонятая никем, заброшенная родными куда-то на обочину, Леда не видела вины в своей внебрачной связи. Она любила и была любима. Разве это плохо? Разве это грех?

Ее злило, что Лея занимается черт-те чем, хотя ей скоро выходить замуж за самого завидного мужчину страны, но никто не обращает на это внимания. Черное отчаяние из-за несправедливости жгло ее сердце.

Много нехороших мыслей лезло в голову Леде. Тайна смерти Ганса не давала ей жить, она прокручивала, что у них с Вергием могло случиться? Даже если имел место какой-то конфликт, то почему там был священник? Какие у них вообще могли быть дела вне церкви? Что их объединило в ту страшную ночь? С Гансом случилась непростая смерть, что-то зловещее окружало их с Ледой роман с самого начала. Вергий погиб, и даже выместить свою злость, горе и агрессию на этого человека — не было никакой возможности.

Так прошел первый месяц зимы.

Глава 11

В один из холодных январских вечеров Леда решила от скуки порисовать вместе с сестрой. Лея собрала в саду еловых веток, упавших от ветра на землю, поставила их в белую фарфоровую вазочку и положила рядом два яблока. Они вспомнили свои уроки живописи в детстве и, улыбнувшись друг другу, словно вернули старую дружбу, принялись за работу.

— Покажешь мне русалок, которых ты так долго рисовала? — спросила Леда, водя тонкой кисточкой по полотну.

Лея напряглась, кисть в ее пальцах дрогнула. Она вышла из-за холста и подошла к резному шкафу с длинными дверьми. Лея вытащила оттуда груду бумаги, хаотично наложенных друг на друга пластом, и пока несла все это до кровати, чтобы разложить, несколько небольших квадратных листков выпали и разлетелись по комнате. Леда вскочила и принялась подбирать упавшие гравюры. Взяв в руки рисунок, мельком она взглянула на него и вдруг резкий удар, словно ядовитая стрела, пронзил ее сердце. Она вцепилась ногтями в портрет, приставила его к глазам так близко, словно пыталась рассмотреть его как микроскоп.

— Лея, — дрожащим голосом спросила она сестру. — Кто эта женщина?

Леда развернула рисунок. С него томным взглядом смотрела куда-то в сторону красавица Сейра.

Лея распахнула глаза, но виду не показала, хотя дрожащие пальцы могли бы выдать ее с потрохами.

— Никто. Это просто наброски, моя фантазия.

Леда снова приблизила к носу портрет.

— Мне кажется, я ее знаю. Точно видела ее. Но не получается вспомнить, где и когда.

— Такого не может быть, дорогая, — Лея и попыталась мягко забрать у сестры рисунок, но та дернулась, как от огня. — Я просто упражнялась в портретах. Эта женщина — выдумка. Никогда такая девица не жила в нашей деревне, и сейчас не живет.

— Нет-нет, я точно вспомнила, — Леда начала пятиться к двери комнаты, — Эти глаза, эти волосы, эти острые ключицы. А что это у нее на шее? — Леда только сейчас обратила внимание, что на портрете Сейры, нарисованного до плеч, был виден кусочек веревочки.

— Наверно, какая-то цепочка, — дрожащим голосом начала придумывать на ходу Лея. Хорошо, что она не стала рисовать амулет целиком. — Я решила, что без украшений будет слишком скучно, и добавила маленькую деталь. Отдай мне рисунок, я долго трудилась над ним.

Теперь Лея уже более напористо попыталась забрать клочок бумаги у Леды из рук.

— Ты же его порвешь! — Лея впервые в своей жизни повысила на сестру голос.

Но Леда упрямо вцепилась в бумагу. Словно какая-то волна озарения окатила ее, и она положила портрет на стоявшую у двери тумбочку.

— Это все неспроста, я точно видела эту женщину. Если не видела, то не спорила бы с тобой сейчас! Такую внешность сложно забыть, у нас в деревне, как ты и сказала, подобных девушек — нет. Ты что-то скрываешь, Лея!

Вдруг острая боль пронзила низ ее живота, прямо в том месте, куда уколола когтем русалка. Леда согнулась, упала на колени, схватившись за живот, вжавшись в него локтями, будто это могло бы ей помочь, и заскулила.

Лея ахнула и тут же выбежала из комнаты, чтобы позвать на помощь. Через несколько минут туда влетела баронесса, подняла Леду с пола, взяла ее за талию, и они кое-как дошли до кровати. Леда, опустившись в постель, тяжело задышала, сознание ее было где-то далеко, взгляд уплыл в потолок, на лбу появилась испарина.

— Мама, болит, мама, — застонала она, трогая живот.

Баронесса в спешке, дрожащими руками стала расстегивать на Леде платье и развязывать корсет, чтобы дать дочери дышать. Как только Лея ворвалась к ней в комнату с криками, что Леда упала и ей плохо, то тут же послала младшую за посыльным: найти кого-то из мужиков-крестьян и отправить срочно за доктором. Они уже давно не держали домашнего доктора, это было слишком затратно. И теперь за ним приходилось ездить в соседнее поместье. В лучшем случае помощь приедет через пару часов. Надо продержаться.

Минуты тянулись бесконечно, баронесса каждые несколько секунд смотрела на часы, тикающие стрелки действовали ей на нервы. Она промачивала дочери лоб влажным платком. Леда была то ли во сне, то ли без сознания: что-то бормотала и постоянно жаловалась на боль. Баронесса привстала, чтобы накрыть Леду одеялом получше, но тут ее пальцы, случайно коснувшиеся белой простыни, опустились во что-то склизкое. Сердце баронессы сжалось от ужаса, она задрала дочери юбку и увидела, что исподнее у той насквозь пропиталось кровью.

Тут в дверь постучали, и вошел долгожданный, взмыленный от спешки доктор с большим коричневым чемоданом. Это был пожилой мужчина с очками на носу. Он увидел больную посреди окровавленной кровати и сразу все понял. Доктор тут же распорядился служанке, которая со страхом и любопытством пыталась из-за спины мужчины разглядеть, что там у хозяев происходит, натаскать горячей воды и побольше. Служанка убежала, доктор вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

Следующие несколько часов Леда не приходила в сознание, даже перестала бредить. Пульс ее опустился, дыхание ровное, тихое. Она больше не стонала от боли и как будто мирно спала. А когда, наконец, открыла глаза, то увидела над собой мертвецки бледную мать, у которой слегка дергалась правая сторона лица. Леда потянула к ней руки, и мать тут же, увидев движения дочери, кинулась к ней объятия. Хотя баронесса и думала, что такой исход положения Леды был бы наиболее благоприятен для их будущего, но сейчас, из женской солидарности, из материнской любви она искренне жалела Леду, хотела облегчить ее боль.

— Что с ребенком? — прошептала Леда на ухо матери.

Баронесса молча прижала голову девушки к своей груди и обняла еще крепче.

* * *

Доктор заполнял бумаги в гостиной. Рядом с ним за расписным деревянным столом сидел барон. Они не разговаривали. Барон выжидающе смотрел по сторонам, на часы, на дверь, в которую рано или поздно должна войти его дорогая жена.

Наконец, баронесса явилась, доктор немного приободрился, выпрямился на стуле и отложил перьевую ручку. Баронесса же старалась на мужа не смотреть, хотя и села на стул рядом с ним.

— Госпожа Леда потеряла много крови. Я сделал все, что мог. Вот тут рекомендации по уходу, — он протянул баронессе длинный белый лист бумаги, — постельный режим, усиленная гигиена. Кормите поначалу легкой жидкой пищей, через два дня начните давать мясо и сладкое. Она молодая, быстро восстановится.

— У меня нет слов, чтобы выразить нашу благодарность. Вы спасли девочку от смерти, — баронесса смахнула навернувшиеся слезы. — Мы щедро оплатим вам счет.

Доктор кивнул, убрал бумаги в чемодан и собрался было уйти. Баронесса подскочила к нему, вложила ему в карман пальто банкноту и процедила:

— А это вам за молчание.

Когда доктор ушел, барон бесшумно встал и неровным шагом, вытирая с лысеющей круглой головы пот, отправился куда-то в сторону своего кабинета. Баронесса растерянно стояла посреди гостиной. И как только осталась одна, опустилась на стул и разрыдалась.

* * *

На следующий день барон позвал жену и детей на семейный совет в библиотеку. Прислугу всю распустили, оставили только наиболее доверенную старую кухарку.

Первой пришла Лея. Она почти неслышно прошуршала юбкой по ковру. Библиотека представляла собой средних размеров комнату, где по стенам располагались массивные книжные шкафы, а посреди кабинета и у широкого окна с резными вставками стояло три маленьких диванчика с подушками и низкий столик. Лея присела на ближайший к окну диванчик, облокотилась на подоконник и смотрела, как кружится снег в лучах зимнего солнца. Сейчас бы выбежать и слепить снеговика, как в детстве! — думала Лея, по привычке пытаясь оградить себя приятным воспоминаниями от суровой действительности. Она мельком смотрела на отца, который ходил из угла в угол, брал книгу из шкафа, раскрывал посередине, водил по строчкам глазами, с шумом захлопывал, ставил на полку и тут же брал следующую из другого шкафа. Потом он подошел к трюмо, открыл потайной ящичек, вытащил оттуда бутылку коньяка, завернутую в кожаный чехол, и стеклянную рюмку.

Когда пришли Леда и матерью, барон как раз осушил пару рюмок подряд и убрал коньяк обратно.

Лея посмотрела на бледную, почти что прозрачную сестру, ужасно похудевшую, с синяками под глазами, которая передвигалась с матерью под руку. Леда была похожа на привидение: в белом платье для сна, укрывавшем ее до пят, и с небрежно заплетенными в косу волосами. Наконец, все расселись и стали ждать приговора.

— Вы! — барон, сердито насупив брови, оглядел всех присутствующих, и с тяжелым дыханием опустился на мягкое кресло. — Вы серьезно думали одурачить меня?! Леда, ты отлично постаралась сорвать свой брак! Теперь о нас будут судачить по всей стране! Это вам так кажется, что раз мы далеко от светской жизни, значит, никто о нас не сплетничает. Сегодня уже все посудомойки обсудили твои приключения.

Барон, красный от гнева и обиды, хватался за остатки волос на голове, едва не выдергивая и без того скудную растительность.

Леда уставилась в узорчатый ковер под ногами и не смела поднять глаза на родителя.

— А от тебя, дорогая моя жена, я совсем не ожидал! Ты ее покрывала! Хотела, чтобы я оставался в неведении!

— Что же я могла сделать? — стала защищаться баронесса. Она перед мужем рыдать и просить прощения не собиралась: мужчина все равно никогда не поймет, почему она решила скрыть от него недомогания Леды. — Раз это случилось, то я хотя бы попыталась не наделать шуму. Но кто же мог предположить, что девочке станет плохо прямо сейчас?

— Тебе следовало бы лучше присматривать за своими детьми, женщина!

— Может, мне еще свечку над ними держать и на цепь посадить? — парировала жена.

Барон замычал от злости, вскочил, снова подошел к трюмо, вытащил коньяк и осушил еще две рюмки.

— Прости, папенька, прости… — Леда замотала головой и закрыла лицо руками. Она была слаба, еле передвигалась, не было сил даже донести ложку до рта. Она снова почувствовала себя маленькой нашкодившей девочкой, которая скажет что угодно, лишь бы вернуть любовь родителя. Эта уже не была та наивная фантазерка, которая всерьез думала сбежать с Гансом в столицу и жить в меблированных комнатах на дедушкино наследство. И этот ребенок, и его потеря — принесли ей одни проблемы. «Прямо, как говорила та женщина», — вдруг мелькнула у Леды мысль. Портрет, нарисованный сестрой, снился ей каждую ночь, но обстоятельства встречи с таинственной незнакомкой она так и не могла вспомнить.

— Как твой отец, я тебя жалею, но как глава нашей семьи, — снова начал тираду барон, — мне хочется отречься от тебя, выгнать из дома или сослать в женский монастырь! — он замолчал, чтобы перевести дух и поднять новую тему на обсуждение. — Что нам теперь делать, я не представляю! Если этот скандал просочится слишком далеко, путь к нашей беззаботной старости будет закрыт! Тебе повезло, что у нас есть наследство и содержание. Надеюсь, что Йохан окажется выше этих слухов, и не расторгнет из-за скандала помолвку с Леей.

— Ну все, хватит, — подала голос матушка. Она обняла сидящую рядом Леду за плечи и прижала ее голову к своей груди. — Леда достаточно настрадалась. Через год-два все об этом забудут. В конце концов, можно подыскать жениха и в какой-нибудь отдаленной местности, куда сплетни не дойдут.

— Легко сказать! — снова вспылил отец. Его было уже не остановить. — Я всю жизнь положил на ваше счастье, чтобы вы ни в чем не нуждались, и вот так со мной обошлись! В кого вы вообще выросли? Одна дочь — блудница, другая — язычница!

Сидящая у окна Лея услышала реплику о себе и удивленно посмотрела на родителей.

— Что, папенька? Почему это я — язычница?

— Да мне тут птичка донесла, что ты все лето и осень в лес таскалась, хотя я запретил! В часовню она ходит, как же! Возвращаешься домой не пойми как одетая, жратву таскаешь, будто прикармливаешь черта какого-то! Скажи спасибо, что никто не видел и не знает, с кем ты там встречаешься. Если и у тебя мужик какой замешан, убью! — отец уже почти кричал. — Калякаешь целыми днями бесовских уродцев, тьфу, дьявольщина!

— Отец, не могли бы вы выражаться повежливее? — тихо попыталась приструнить разошедшегося мужа мать. — Не стоит о таких вещах с дочерями…

— А что от них скрывать, они уже опытные! Где одна, там и другая, я уверен!

Чуть не плача от обиды, Лея снова уставилась в окно. Вступать в перепалку с отцом было бесполезно. В какой-то степени он был прав в отношении Леи и страх разоблачения сковал ее сердце: испарина выступила на лбу, пальцы затряслись от напряжения. Она вдруг поняла, что все это время была в шаге от судьбы сестры.

Барон еще долго ругался, вспоминал каждой женщине в семье прошлые и настоящие прегрешения, вдавался в историю предков, пытаясь отыскать подсказку, толкал какие-то поучительные байки, основанные на священных книгах и жизненном опыте разных благоразумных людей.

Итогом семейного совета стал запрет для Леды покидать дом, пока она не восстановит силы. Затем решено было отправить ее на неопределённый срок пожить к бабушке. Единственной поблажкой, Леде позволили в сопровождении матери посещать часовню, где она так и продолжала почти каждый день молиться за души Ганса и своего ребенка.

Часть 5. Сон

Глава 1

Завернувшись в сухие прошлогодние водоросли, Ларс то падал в черную бездну грез, то возвращался к реальности, на секунду приоткрывая глаза, чтобы тут же сомкнуть их снова. Сейра постоянно ворочалась и бессознательно скидывала с себя груду травы, но через какое-то время ей снова становилось зябко, и она жалась к брату, утыкаясь ему лбом то в спину, то в грудь. Во время спячки они были в настолько уязвимом положении, что если бы человек со злым умыслом нашел их логово, то ни спрятаться, ни дать сдачи они бы не смогли. Почти девяносто дней спячки были для них самым долгим, и в то же время самым беззаботным временем, когда не нужно беспокоиться о еде, высматривать двуногих. А главное, никакие мысли о жалком существовании их не мучили. Это был долгий, глубокий сон. Как земля набирается сил зимой, чтобы весной заставить все вокруг благоухать, так и русалки, вместе с природными ритмами, по законам леса, восстанавливались, чтобы потом помочь всей жизни вокруг воскреснуть.

Ларсу снился на редкость приятный сон. Его обволакивало что-то пушистое, как будто он лежит на облаке и летит в неведомые дали. Вдруг Ларсу показалось, что он падает в бездонную пропасть, а когда тьма рассеивается, то обнаруживает себя посреди густой чащи леса. Смотрит на руки, и пальцы его больше не украшают длинные черные когти — это обычные человеческие ладони. Тут же теряет равновесие и хватается за ближайшее дерево. Почему так высоко? Обычно он сидит на земле, но сейчас чувствует холодную сырость травы. Смотрит вниз — о, святые караси! — две длинные ступни, пальцы ног шевелятся, они такие неуклюжие и кривые, неужели у всех двуногих так? Разве его русалий хвост не прекрасен по сравнению с этими отростками? Он удивляется и радуется, что теперь наконец, сможет, пойти за Леей. Он не знает, где девушка живет, как найти ее дом, как выглядит сама деревня: только по рассказам отца и редких двуногих, с которыми имел знакомство. Но это все не важно: теперь он сможет дойти. Ларс делает шаг, теряет равновесие, падает на четвереньки. Это оказалось сложнее, чем можно было подумать. Двуногие так ловко бегают, а у него не получается и шага ступить. Два длинных отростка, две ноги, дрожат от напряжения. Высохшие до пояса волосы, не склизкие, а мягкие, как у человека, падают ему на лицо и грудь, мешают обзору. Ларс немного проползает на коленях, затем снова хватается за ствол сосны, карабкается по ней и встает на ноги. Кажется, стало легче. Он делает еще шаг, широко расставив руки для равновесия, ох как кружится голова, никогда не чувствовал себя таким высоким, выше только солнце. Проходит немного, спотыкается о корень дерева, едва не падает опять в липкую грязь, но удерживается. Счастливая улыбка не сходит с его лица. Он не знает, в какую сторону идти, бредет куда глаза глядят. Небо над лесом заволокло тучами, вот-вот пойдет дождь. Ларс вдыхает влажный воздух, пропахший сосновыми иголками, немного пригибает колени, сгибает руки в локтях и… бежит.

Глава 2

Лея закрывает глаза, которые тут же обволакивает тяжёлая, словно свинец, дрема. Когда открывает их, то находит себя одну в лесу. Перед ней спокойная гладь озера. А вокруг настолько густой туман, что, оборачиваясь, она едва различает силуэты деревьев, выстроившихся, словно стражи, по берегу.

Лея не думает, о том, что делает здесь: она уже знает. Быстрыми движениями расстегивает на спине поясок, снимает через голову платье, потом нижнее платье, складывает аккуратно на широком камне у воды, туда же корсет, подъюбник, панталоны, чулки и все остальное исподнее. Сверху ставит туфли. Последним — распускает волосы и смотрит прощально на свои заколки, которые тоже кладет рядом с камнем. Затем заходит в озеро по щиколотку. Ее пробирает холодок, но вода оказывается теплой. Она проходит дальше по талию. Вдруг странное чувство появляется в ногах — она перестает ощущать их, ступни ее больше не впиваются в мягкий ил. Лея теряет равновесие и падает назад, приземляется мягко на ягодицы. Поднимает ноги, и — великий боже — ее две стройные ровные ножки срослись, словно их крепко сшили ниткой. Но Лея этого совсем не пугается. Она трогает пальцами ноги и сросшуюся кожу между ними. Затем чувствует что-то странное на голове, гладит себя по волосам, потом смотрит на руку: на ладони осталась какая-то слизь, словно масло, и видит, что пряди ее больше не похожи на человеческие, они резко потяжелели, покрылись каким-то секретом. Лея потрогала свое лицо и пальцами не нащупала над глазами бровей. Она радостно засмеялась: как же здорово, что можно так легко стать русалкой, наконец, я смогу уплыть к Ларсу. Лея перевернулась на живот, сползла в воду по грудь, потом по шею. Последним этапом нужно было опустить лицо и проверить, сможет ли она дышать под водой. Лея задерживает дыхание, погружается, но все еще боится отплывать от берега, вдруг начнет захлебываться. Но тут словно инстинктивно, она разевает рот, вдыхает, и вода заливает ей легкие. Лея не чувствует боли, никакие человеческие рефлексы ее не беспокоят, она открывает глаза и прекрасно видит все под водой: мутноватую воду, мелкую черную гальку с песком, рядом с ее лицом проплывает несколько маленьких рыбок.

Лея двигается вглубь озера, она уже полностью скрылась под водой. Спокойно дышит и пытается справиться со своими новыми ногами, вернее, русальим хвостом, и скоро у нее это получается. Она смотрит по сторонам, и, хотя ни разу не была у Ларса в пещере, ей кажется, она знает, куда нужно плыть. Вот же он удивится, когда увидит ее! Лея радостно улыбается острыми зубами, черными длинными ногтями отталкивается от дна, и… плывет.

Часть 6. Русалка-мать

Глава 1

Чем сильнее пригревало солнце, чем чаще Лея думала о долгожданной встрече с Ларсом. Она все размышляла, что ему скажет, как поприветствует. Ей было необходимо выговориться обо всем, что мучило в последнее время. Проблемы в семье наложили свой отпечаток, Лея сильно переживала за сестру, но от любой поддержки та отказывалась: Леда перестала подпускать к себе кого-либо и, кроме матери, ни с кем не разговаривала.

Когда снег совсем растаял под весенним солнцем, в одно утро Лея, наконец, снова услышала перед пробуждением мелодичный русалий голос.

«Проснулись, наконец, сони», — подумала она, уже прикидывая, что им отнести покушать, чем порадовать. Наверняка они, как медведи после спячки, оба голодны, да и длинный сон уж точно истощает силы.

Через несколько часов она уже сидела на берегу озера, в тайном месте, окруженном многовековыми деревьями. С собой она, естественно, взяла корзину с едой. Девушка зачем-то надела одно из лучших повседневных платьев, заплела волосы и украсила их очередной заколкой с драгоценными камнями. Хотя Ларс почти не обращал внимания на ее одежду, она всегда пыталась нарядиться как на свидание. Она просидела в одиночестве совсем недолго: к поверхности воды подплыла большая темная тень. Показавшийся из озера Ларс выглядел радостным и испуганным одновременно. Они улыбнулись друг другу, и водяной, подтянувшись, вылез на берег. Лея не знала, что сказать, и лишь только с глупой улыбкой рассматривала Ларса. За несколько месяцев зимы он исхудал еще сильнее. Бездонные мешки под глазами почернели еще больше. Ларс снова улыбнулся, обнажив ряд немного пожелтевших зубов.

— Вот и весна, — наконец, сказал он, решив обойтись без приветствий.

— Как спалось?

— Как обычно, вся зима — одно мгновение. Раньше мне особо ничего не снилось, но в эту спячку много всякого мерещилось. И ты тоже, — он продолжал улыбаться.

— Я вам тут принесла вкусного… — Лея смутилась, словно вся их прошлая близость была забыта, и стала рыться в корзине.

Вдруг заметила появившуюся словно из ниоткуда Сейру. Русалка вылезла рядом с Леей и разлеглась на песке, подставив живот солнцу. Лея с открытым ртом от удивления разглядывала Сейру, которая, как и брат, тоже немного осунулась, но зато живот ее неожиданно вырос, округлился, словно кто-то поместил туда арбуз.

— Чего уставилась? — вывела русалка девушку из оцепенения. — Пожрать есть чего?

Лея кинулась к корзине и дрожащими руками стала доставить пирожки с капустой и вареные яйца. Сейра выхватила у нее угощение, съела все до последней крошки и выжидательно посмотрела на Лею — мол, где десерт.

Лея передала ей заварной эклер, который только вчера отец привез из столицы. Сейра также бесцеремонно выхватила его из рук девушки и заглотила не жуя. Пока русалка наслаждалась трапезой, Лея рассматривала, как ходит ходуном под каждым движением Сейры ее огромный живот с натянутой кожей и немного выпученным пупком. Она никогда не видела беременных женщин настолько вблизи, всегда только одетыми, конечно же, да и негде ей было достать этих зрелищ, — и вдруг изнутри живота толкнулась маленькая пяточка, потом бугорок исчез и следом появился уже в другом месте.

У Леи не находилось слов, она раскрывала рот, чтобы что-то сказать, но продолжала, как завороженная, пялиться на русалку. Сейра закончила есть, облизала пальцы и широко, счастливо улыбнулась.

— Ты моя хорошая, — принялась она щипать Лею за щеки, — ты моя любимая двуногая! До чего приятно иметь с тобой дело! Лапушка, — финалом русалка хлопнула Лею по щеке, потом по шее.

— Она теперь все время себя так ведет, — сказал Ларс. — Когда проснулся и увидел ее живот, у меня было такое же лицо, как твое сейчас, — он указал когтистым пальцем на Лею.

Лея переводила взгляд с одной русалки на другую и картина никак не сходилась у нее.

— Сейра, можно спросить, а кто твой муж?

Ларс и Сейра оба прыснули и взорвались от смеха.

— Муж! Скажешь тоже! — она смеялась во все зубы, плечи ее весело дрожали, и подпрыгивал живот. — Это просто дитя, без мужа.

— Но как так… — начала мямлить Лея, у которой правильные представления о семье и детях были несколько другого толка. Тут она подумала о сестре. — Хотя, пожалуй, понимаю.

— Мне не нужен муж, а вот дитя лишним не будет. Мы решили, что, когда он родится, отцом будет называть Ларса.

Лея немного отошла от шока, успокоилась, и только теперь поняла, что нужно поздравить Сейру, раз ребенок желанный, а не расспрашивать, чей он. Сейра схватила руку Леи и прижала к своему животу, девушка тут же ощутила приятное тепло и вибрацию под кожей.

— Я буду молиться за здоровье маленькой русалочки.

— Это водяной.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю. Русалье чутье.

Следом Ларс спросил у Леи, как она провела зиму, и девушка рассказала им обо всех злоключениях, о страшном событии, произошедшем с ее сестрой. Когда Лея говорила о Леде, что та чуть не погибла от кровотечения, и что, оказывается, у нее был внебрачный ребенок, Сейра поймала себя на мысли, что не испытывает жалости к этой двуногой. Умерла бы она или нет, дело случая, а вот то, что они заключили договор, и договор этот был выполнен, совершенно не гарантирует хороших последствий для них обеих. Сейра родит Гансу сына, но что дальше? Нужно ли держать слово перед покойником? Русалке почему-то казалось, что нужно. Какое-то безумное внутреннее влечение, словно злая магия, подавляющая волю, заставила ее забрать маленькую душу у Леды. Это не вопрос морали и принципов, это уже теперь вопрос их с Ларсом выживания и продолжения рода. Если брат не готов взять на себя эту ответственность, то ее возложит на свои плечи Сейра, как и полагался на нее отец.

Лея поведала свою историю и уже засобиралась домой. Пока есть время и возможность, она будет приходить каждый день. Когда девушка ушла, оставив русалок наедине, Сейра подсела к брату и обняла его за плечи.

— Времени мало. Ты должен заставить ее забыть о себе, иначе она погибнет. Неизвестно, когда это произойдет, может, сегодня, может завтра. С ней будет то же самое, что с Вергием и Гансом, и со всеми остальными до них. У нас теперь есть ребенок, и больше вовсе не обязательно окучивать двуногих.

— Кто такой Ганс?

— Да так, еще один двуногий.

Ларс только грустно вздохнул. Он и сам собирался разорвать связь с Леей, но никак не мог решиться. «Нужно сделать это сегодня», — каждый раз думал он, но переносил на следующую встречу. Пусть Лея спокойно выйдет замуж, уедет и больше не будет помнить, а значит, и знать Ларса, и тогда никакой любви и привязанности больше не возникнет — значит, Лея сможет жить, и проклятие не будет нависать над ее тонкой шеей.

* * *

Как резко приходила зима в эти края, также внезапно и разгоралась жаркая весна. По пока крестьяне радовались солнцу и готовились к посевам, Сейра впервые прочувствовала все бремя ее положения по мере того, как утроба ее росла и росла. Сначала ей не давала покоя слабость в теле: чешуйчатый хвост отказывался слушаться хозяйку, и каждое движение стреляло болью в животе и спине. Ларс, как мог, заботился о сестре, но не знал, чем ей помочь. Он постоянно подкидывал Сейре ягоды и опавшие с деревьев фрукты, которые росли у воды. Как ни странно, человеческая пища немного возвращала русалку к жизни, по крайней мере, улучшала настроение, но достать ее без Леи было непросто. У русалок было в избытке рыбы, которой с лихвой водилось в озере, но Сейра вертела носом от свежего карпа и окуня. Вечно голодная и страдающая русалка с каждый днем становилась все более раздражительной, а характер из вздорного и требовательного превратился в настоящую «стерву», как сказали бы двуногие. Ларс не знал, куда от нее деться, потому что она постоянно требовала внимания, сочувствия и пропитания. Втихаря бурча на сестру, Ларс все же ее жалел, и иногда он прислонял ухо к ее раздувшемуся животу и слушал, как дитя крутится и толкается внутри. Чутье подсказывало ему, что малыш развивается крепким и здоровым, возможно, даже чересчур.

— Сейра, ты так и не сказала, как тебе удалось раздобыть эту душу, — как-то под утро спросил Ларс, когда они уже собирались спать.

— Я обменяла ее у одной бабы на веревочку с чешуйкой. Мне больше нечего было дать ей ценного.

Ларс ничего не ответил. Он повернулся затылком к Сейре и сжал кулаки до крови в ладонях. Его пугала неизвестность, злило, что он не владеет никакими знаниями об их с Сейрой происхождении, о роли проклятия в их роду. Возвращаясь к действительности, он не имеет представления, что делать с ребенком, как растить его, чем кормить. Сейра была так спокойна, словно это был ее десятый детеныш. Она прекрасно держалась, а вот у Ларса от нервного перенапряжения уже начал дергаться глаз.

Глава 2

Лея пыталась отвлечься от мрачных мыслей за книгой. Но образы, всплывающие в голове, неизбежно приводили к Сейре и Ларсу. Больше всего на свете ей сейчас хотелось бы быть рядом с русалками и помочь пережить такой непростой период. Она едва сдерживала слезы, когда видела, как Сейра в исступлении пожирала принесенную еду, облизывала пальцы и с грустью заглядывала в корзину, в надежде найти там еще что-нибудь вкусненькое, после того как сметала все подчистую. Удивительно, ведь если бы они не познакомились, пускай и при весьма малоприятных обстоятельствах, возможно, сейчас русалка бы очень страдала от недоедания. Из размышлений Лею вывела сестра. Леда подсела к ней на диван вплотную и положила голову ей на плечо. Лея от неожиданности вздрогнула. Впервые за несколько месяцев после того жуткого происшествия сестра решила сама к ней подойти. Они уже много недель почти не общались: отец распорядился приносить Леде еду в комнату, он был все еще зол на дочь, хотя в последнее время как будто немного смягчился и уже не грозил отправить ее жить к бабушке. Никто не обсуждал в семье несчастный, покрытый тайной, роман Леды, только служанки то и дело перешептывались, но потом тоже привыкли, и эта сладкая сплетня потеряла свежесть. Все готовились к весне, к лету, были заняты своими проблемами.

— Возьми меня с собой в лес, — вдруг сказала Леда.

Лея захлопнула книгу и удивленно посмотрела на сестру.

— С каких пор ты любительница прогулок на природе?

— Я здесь задыхаюсь. Отец со мной не разговаривает, мать занята твоей свадьбой. Мне не с кем поговорить, а от походов в часовню и обратно уже тошнит.

— Пойдем, конечно. Но ты же понимаешь, что там будут и жучки, и червячки, и белочки, и птички. Это тебе не поездка в экипаже.

— Хоть какое-то развлечение.

— Давай переоденемся во что-то более подходящее и пойдем через полчаса.

* * *

Находясь в отчем доме, Леда носила исключительно платья темных тонов, так как негласно еще держала траур. Но в таком виде она бы вызвала подозрения у крестьян, поэтому, вопреки собственным чувствам и по совету сестры, она надела повседневный наряд. Лишь тонкий узорчатый платок из черной ткани мог сказать о том, что у девушки в жизни что-то неладное. Покрыв им голову, она пошла вслед за сестрой, которая уверенно держала путь сквозь густорастущие деревья и кустарники. Отвыкшая от длительных прогулок, Леда не поспевала за спутницей и постоянно отставала. Лея оборачивалась, помогала сестре выбраться из веток, которые цепляли ее за платок, и вела дальше. Леда то и дело вздрагивала от шорохов из кустов, а каждый писк лесного зверька или крик пролетевшей невдалеке птицы повергали ее в какой-то первобытный ужас. Ей казалось, что от каждого дерева исходит опасность, что лес наблюдает за ней и преследует. Жуткие сосны, размашистые ели с острыми как бритвы иглами, кривые осины — чем дальше она шла, тем теснее они окружали, стремясь зажать в тиски и оставить навеки гнить вместе с ними.

— Лея, куда мы идем? Мне кажется, мы ушли слишком далеко! Тропы больше нет, даже крестьяне здесь не бывают!

— Я покажу тебе кое-что, — девушка обернулась и слегка улыбнулась. — Тут есть одна полянка недалеко, очень красивая, там и передохнем.

— Неудивительно, что на тебя напали в прошлом году, ходишь неизвестно где! Кто знает, ты ведь могла и не вернуться!

«Лучше бы я тогда и не возвращалась», — подумала Лея, но не стала озвучивать внезапную страшную мысль.

Наконец, они вышли к широкой, ярко освещенной солнцем поляне, находившейся на склоне небольшой возвышенности, откуда на горизонте виднелось озеро, такое любимое для одной сестры и ненавистное для другой. Лея приставила ладонь ко лбу, чтобы не слепило солнце, и всмотрелась вдаль. Темно-синие воды мерно подрагивали под редкими порывами ветра, и ярко, словно бриллианты, сверкали белые блики. Где-то там плавает Ларс и Сейра.

— Давай посидим, — запыхавшаяся Леда села на кочку, покрытую зеленой травой и весенними цветами. — Не люблю я этот лес. Правду про него говорят, что он какой-то нехороший, проклятый.

— Ничего он не проклятый. Знаешь, как крестьяне сказывают: земля — мать, дерево — отец. Если научиться находить дорогу, то даже ты сможешь спокойно прогуливаться здесь.

— Я люблю наше поместье и деревню. Но вся дикость, что исходит из леса, какая-то чертовщина, про которую говорят наши старые служанки — вызывает во мне гнетущий страх перед этим местом. Отец давно мог бы облагородить лес, сделать его безопаснее и для нас, и для крестьян. Каждый год только и слышу: то один пропал, то другой утопился, то еще кто с утеса сбросился.

— Мне кажется, наш отец ничего не делает с лесом, потому что сам чувствует эту силу, — Лея взяла сестру за плечи, развернула к себе и пристально посмотрела ей в глаза. — Здесь нет чертовщины, но есть сила, и по мощи, по своему влиянию на нас всех, она может сравниться с самим… — она задрала палец вверх.

— Побойся Бога, что ты несешь, — фыркнула Леда. — Придумщица. Отец Харвес тебя не слышит, навесил бы подзатыльников. Но, видимо, ангел все же хранит тебя. Даже спас от разбойника, — она вдруг сняла с головы платок и уткнулась в него мокрым от слез лицом. — А я потеряла все. Потеряла мужа, потеряла ребенка. И каждый раз, когда приближаюсь к Черному лесу, нутро мое ноет от горя, словно я знаю виновника своих бед, но не могу ему отомстить! Была бы моя воля, вырубила бы его к чертовой матери!

Лея крепко обняла сестру.

— Твой муж, кто бы он ни был, и ребенок, — они сейчас в лучшем мире, гораздо лучшем, чем наш. Возможно, Бог предусмотрел все и избавил дитя от будущих страданий, — видя, что Леда немного пришла в себя, девушка продолжила, — а лес нельзя вырубать. Здесь живет много живых существ, как можно оставить их без дома? Они тоже охотятся и сами спасаются от хищников, они тоже теряют любимых. Никто не уйдет от Божьего провидения, ни человек, ни зверь, — она взяла платок и надела его снова на сестру. — Похоже, ты устала. Давай пойдем обратно к дому.

Девушки поднялись и, как в старые добрые времена, взявшись под руку одна другую, пошли по направлению к мельнице, крылья которой чуть-чуть виднелись над деревьями.

* * *

Ларс сидел на камнях у подножия утеса, куда упали плоды дикой яблони, и складывал их в плетёную корзину.

«Лея не пришла. Но это и к лучшему. Мы сидим у нее на шее, а она, добрая душа, выручает, чем может, хоть от жареного мяса я бы и не отказался сейчас», — думал он.

Рассмотрев однажды, как сделана человеческая корзина, он и сам сплел из веток нечто подобное, чтобы было удобно донести еду до сестры. Водяной задрал голову вверх, пытаясь рассмотреть, нет ли еще где опавших яблок, и вдруг до его ушей, сквозь камни и шум воды, донеслись тихие шаги. Ларс испугался и, дернувшись, едва не выронил все содержимое корзины в воду. Дабы не быть раскрытым, Ларс ушел под поверхность озера. Пулей метнувшись по течению воды, он поплыл в противоположную от путников сторону, чтобы где-нибудь в отдалении переждать и позже вернуться за яблоками.

— Мне кажется, я что-то слышала внизу, — сказала Леда, подойдя к обрыву.

— Не стоит, не подходи близко, — Лея схватила сестру за руку и потянула обратно к себе. Она вспомнила, как поскользнулась здесь и едва не рассталась с жизнью.

Леда все-таки извернулась и пригнувшись, чтобы голова не закружилась от высоты, посмотрела вниз, в воду.

— А что это такое? Вот там.

Лея тоже выглянула в пропасть, и они увидели кем-то покинутую криво сплетенную корзину, полную зеленых битых яблок.

— Должно быть, кто-то уронил, а спускаться не стал за ней, — трясущимися руками она схватила Леду за плечи и оттянула от обрыва. —Пойдем домой.

— Тебе не кажется это странным? Зачем лезть по такой опасной скале, чтобы собрать упавшие яблоки, если вот они растут, красивые и целые, — она протянула руку и указала на стоявшее рядом дерево.

— Это не наше дело, идем.

Лея шла впереди, чтобы сестра не видела ее трясущихся рук и бледного лица. Девушка вытащила из-под ворота платья нательный крест и, вложив его в ладонь, прочитала про себя молитву.

* * *

Когда сестры вернулись в поместье, Лея обнаружила в своей комнате на кровати белый конверт. Она сразу поняла, от кого он. Вскрыла бумагу, вытащила пахнущий костром лист, исписанный мелким изящным, как у женщины, почерком.

Дорогая моя Лея,

Не могу дождаться нашей встречи. Я уже уладил все свои дела: племянник получил ценный урок, что тягаться со мной, с моими адвокатами, не стоило даже пытаться. Конечно, я не обделю мальчика, он, как член нашей семьи, получит свое, но не в том размере, в каком собирался, не побоюсь этого слова, буквально ОГРАБИТЬ меня.

Могу только похвалить его за смелость, возможно, через пять-десять лет я даже возьму его к себе в контору на хорошую должность, мне пригодятся такие хитроумные работники.

Простите, снова я отвлекся на свои дела. Надеюсь, у вас все хорошо? Как вы провели зиму, не слишком скучали? В вашем поместье развлечений особых нет. Уверяю вас, после нашей свадьбы я обеспечу вас самыми приятными впечатлениями: будем посещать театры, салоны, познакомлю вас со своими друзьями. Уверен, что вы писали мне за эти несколько месяцев, однако ни одно письмо до меня не дошло. Последним, я получал от вас послание еще накануне вашего дня рождения, и прекрасный рисунок морской девы, который вы мне прислали, вызвал восторг, как мой, так и моих друзей. Я вложил эту миниатюру, как и обещал, в свое портмоне, и каждый раз, открывая его, любуюсь вашим подарком и вспоминаю вашу прекрасную улыбку.

Ваша матушка мне регулярно пишет, уверяет, что держит будущий наш праздник под контролем и что почти все готово. Через пару-тройку недель я вернусь в столицу, а там сразу и к вам. Соскучился по природе, хочется подышать свежим воздухом, полюбоваться на Черный лес.

P.S. Кстати, ваш отец уже давно обещал сводить меня пострелять зайцев, напомните ему. Хотелось бы, чтобы к моему приезду, у него было чем стрелять.

Пока Лея читала письмо, реальность постепенно возвращалась к ней. Йохан полностью выпал из ее поля зрения. Да, часто приезжали к матери гости из столицы. Швея и флорист, были одними из них. Приезжал и служащий банка, который собирал с родителей Леи какие-то бумаги. Краем уха Лея слышала, что сумма одного из счетов была настолько огромной, что они отказались принимать его простой почтовой пересылкой и приехали лично удостовериться, не распоряжается ли какой злоумышленник деньгами господина Морранта.

Свадебное платье потихоньку шилось, была уже готова фата, и отделан кружевом и жемчугом длинный подол. Лея примеряла его не раз, подолгу стояла на пьедестале, пока швея подкалывала где-то булавки, что-то доделывала ниткой, и раз за разом шнуровала корсет, утягивая Лею так сильно, что она и вздохнуть не могла.

Все это было для девушки фоном, каким-то ненастоящим, будто роль в спектакле. Наверное, она так до конца и не осознает, что вышла замуж за Йохана до того момента, как ее не усадят в экипаж, помашут ручкой и, шлепнув лошадей поводьями по спинам, не отправят в новый чужой дом.

Глава 3

Сейра лежала в пещере, раскинувшись на мягкой куче водорослей, и пыталась уснуть. Раздувшаяся утроба не позволяла спать на животе, как она всегда любила, и теперь просто прикорнуть — стало для нее непосильной задачей. Она послала Ларса за чем-нибудь вкусным, чтобы он раздобыл хотя бы яблоки, которые уже начали зреть. Они были кислые, вяжущие, но все же лучше, чем сырая рыба. Ребенок в животе сегодня был особенно активным: толкался, крутился и всячески не давал русалке покоя. Сейра села, засмотрелась на озеро, где красиво бегали по глади лучи солнца, как вдруг ее поразила резкая, как удар, боль в пояснице. Она потёрла спину кулаком, но тут почувствовала еще один удар изнутри живота. Русалка согнулась, схватилась ладонями за живот, и ею овладела паника: она не понимала, что делать, как извлечь из себя эту душу, которая просится, рвется наружу, разрывает ее на части.

Она легла набок, начала глубоко дышать, пыталась собраться с мыслями, но снова два удара изнутри, один сзади, другой спереди. Импульс доходил ей до головы, раскалывая лоб.

Ларс в это время как раз вернулся за яблоками, которые бросил на утесе. Он переждал в неглубокой болотной жиже недалеко от гибельной топи, куда не заходят даже лесные звери, пока двуногие не ушли. Он понял по шагам, что там была Лея, но она шла не одна. Солнце стояло высоко и успело пригреть ему небольшой участок на плече, отчего тот подсох и покрылся сухой коркой. Ларс услышал слабый голос в своей голове. Забыв про яблоки и корзину, он развернулся, упал в воду и, опустившись глубоко, почти по самое дно, стремглав поплыл к пещере, разгоняя косяки испуганной рыбы. Сердце его бешено билось, а пальцы дрожали, будто чуяли что-то неладное.

Когда Ларс добрался до пещеры, солнце уже нещадно палило. Спускавшаяся к воде по склону трава бурно зацвела сорняками и летними цветами-однодневками, вокруг царила суматоха запахов и звуков, исходящих от птиц, деревьев и лягушек с жабами, чьи любовные песни не прекращались ни днем, ни ночью.

В неосязаемой темноте пещеры Ларс заметил хвостовой плавник сестры. Он подполз к лежащей ничком Сейре и ужаснулся: лицо ее, какое-то вытянутое, украшали два синяка под глазами, губы пересохли и потрескались до крови в нескольких местах, волосы сбились в один сплошной ком и беспорядочно окутали ее тело. Ларс потряс ее за плечи, легонько похлопал по щекам, Сейра не отвечала. Тогда Ларс прислонил ухо к ее груди, услышал биение сердце, и на душе у него отлегло. Вдруг он заметил, что огромный живот русалки будто ходит ходуном: ребенок внутри неистово толкается, словно ищет выход, но не может найти.

Сейра открыла глаза, наполненные усталостью и болью. Дрожащей рукой она указала куда-то вглубь пещеры.

— Там под соломой лежит кинжал.

Ларс спрыгнул обратно в воду и выплыла на другой стороне пещеры: тут они обычно хранили съестные припасы и складывали засушенную рыбу. Порывшись в желтой траве, он действительно обнаружил красивый кинжал работы двуногого, с кожаной ручкой и заточенным блестящим лезвием: в его отражении Ларс впервые увидел свои глаза так близко и так четко.

Вернувшись к сестре, он протянул ей кинжал, ждал каких-то инструкций, наставлений. Ну вот я принес, а что дальше?

— Вырежи.

Глаза Ларса, черные и большие, расширились еще сильнее.

— Вырежи, или мы оба с ним умрем.

— Но я не никогда это не делал! — заскулил, почти что заныл Ларс. Но видя измученное, отрешенное лицо сестры, решился. Рука его дрожала, когда он приставил кинжал к животу сестры, и он тут же отдернул руку.

— Нет, я не могу!

— Можешь! — зашипела Сейра, схватила Ларс за локоть и со злостью впилась острыми зубами в его руку. Ларс завыл, кинжал выпал у него из пальцев. Багровая кровь стекала и падала быстрыми каплями на каменный пол пещеры. Укус русалки взбодрил его и привел в чувство. Не обращая на боль в руке и кровь, которая, не останавливаясь, текла по его ладони и пальцам, он снова, будто со знанием дела, приставил нож к вспученному животу. Он слегка надрезал ей под пупком, и когда кровь его смешалась с кровью сестры, какая-то странная пелена возникла у него перед глазами. Видения проносились перед ним бешеным потоком, как река на сплаве: мелькали и улетали в прошлое, которое он никогда не видел и о котором ничего не знает. Он видел русалку с чешуйкой на шнурке, такой же амулет, как был у Сейры. Эта русалка сидела на песчаном берегу ночью под белой луной, какая-то двуногая была рядом с ней. Двуногая держит русалку за руку, другой рукой щупает ее круглый живот, затем вытаскивает из-за пазухи длинный серп и ровной линией проводит внизу живота русалки, которая кричит от боли, и испуганные этим воплем птицы черными тенями взмывают над лесом. Двуногая руками раскрывает складки разрезанной утробы и начинает извлекать оттуда детскую головку…

Громкий младенческий плач, требовательный надрывный визг, оглушает Ларса, у него закладывает уши. Он осматривается вокруг и понимает, что держит на руках что-то тяжелое: крупный, извивающийся младенец вопит у него на холодных, измазанных запекшейся кровью ладонях. Ларс непонимающе смотрит на это существо. Переводит ошарашенные, круглые от ужаса глаза на Сейру, которая тяжело дыша, лежит в той же позе — на спине: из ее рассеченного живота течет кровь, она прикрывает рану руками, как будто это может помочь.

Ларс, не раздумывая особо, кладет орущего ребенка на грудь к Сейре, плюхается в озеро, и через несколько секунд возвращается с охапкой склизких водорослей в одной руке и комком ила в другой. Он замазывает этой целебной грязью Сейре живот, накладывает сверху поплотнее водоросли.

Ребенок уже не вопил: он сам нашел грудь матери и посапывал на ней. Лысенький и сморщенный, какого-то неясного оттенка: от фиолетового к розовому, ребенок подрагивал крепко сжатыми кулачками. И все было бы прекрасно, если бы не одно но…

Две ноги. Покрытые обычной человеческой кожей ноги с пятью маленькими пальчиками на каждой.

Ларс подождал, пока Сейра уснет. Он помыл ладони в озере и взял ребенка снова на руки. Младенец вдруг задергался и посмотрел ничего не различающими глазами куда-то в его сторону. Даже своим привыкшим к холоду телом Ларс чувствовал, как дитя дрожит. Он спустился в воду, держа ребенка над поверхностью, и вынес его из тени сырой пещеры на лучи солнца. Оказавшись на солнце, ребенок теперь то открывал, то закрывал глаза, смешно щурясь и создавая тем самым на своем лице еще больше складочек. Ларс зачерпнул воды и легонько погладил лысую макушку младенца, отчего тот опять запищал, затем омыл от кровавых разводов и прочих естественных выделений на коже. Словно безжизненная кукла, дитя теперь не издавало почти ни одного звука и покорно принимало манипуляции Ларса, который купал его и следил, чтобы жидкость не попадала ребенку в рот или нос. Закончив с процедурами, водяной уселся с младенцем на край скалистой пещеры и стал его рассматривать. Ларс схватил миниатюрный кулачок и, разжав его, обнаружил, что ладонь совершенно обычная, и перепонок на ней нет, как и между пальцами на ногах. Голова гладкая, и ни малейшего намека на сильные волосяные луковицы, как у русалок, что могло бы спасать его от перепадов температуры и давления в воде. На руках, ногах и спине не было следов будущих плавников. Ларс приподнял согнутую коленку ребенка, убедился в его половой принадлежности и в том, что русальего хвоста у малыша нет. Это самый обычный человеческий новорожденный мальчик. Только черные ногти — единственное, что могло роднить его с русалками.

Вдруг на ребенка что-то нашло, и он снова закричал во всю глотку. Ларс от испуга едва не выронил его в воду и стал качать. Сзади послышалось шевеление — проснулась Сейра. Она села, придерживая рукой водоросли, которыми накрыл ее брат, и стала озираться по сторонам в поисках источника звука.

— Сейра, он плачет, что делать? — Ларс выпучил глаза от страха и уставился на сестру.

Русалка молча протянула руки, чтобы забрать дитя себе, и приложила его к набухшей груди.

— Ну здравствуй, — сказала она ребенку, который, закрыв глаза от удовольствия, набираясь еды и тепла из материнской груди, снова начал засыпать.

— Я… — Сейра неотрывно смотрела на сына, пока тот спал у нее на руках, и погладила его по макушке. — …не знала, что он будет двуногим.

— Ребенок не сможет с нами жить. Помнишь, почему отец прогнал двуногую?

— Помню, — она надолго замолчала и потом продолжила. — Но раз природа позволила мне выносить эту душу, значит, так положено. Может, он станет таким, как мы, но позже.

— Как думаешь, ему не холодно?

Ларс склонился над ребенком и своим близким дыханием заставил того смешно поморщиться во сне.

— Дорогой братец, я понимаю сейчас не больше твоего, — устало пробурчала Сейра и завалилась вместе с ребенком на солому. Через несколько минут они оба уже крепко спали. Ларс смотрел на них, и сердце его наполнялось счастьем и страхом одновременно.

* * *

Аккуратно держа корзину над поверхностью воды, Ларс плыл вместе с ней к пещере. Плетенка была забита маленьким одеяльцем из овечьей шерсти, несколькими пеленками и деревянными погремушками, которые остались у Леи еще с детства, и каким-то чудом сохранились. Когда Ларс рассказал Лее о рождении племянника, та потеряла дар речи и пыталась уговорить его отдать ребенка крестьянам. Но Ларс только помотал головой. Если они с Сейрой поймут, что ребенок страдает, им придется с ним расстаться, но пока что мать и дитя чувствовали себя хорошо. Сейра быстро шла на поправку, хотя рана на живот все еще немного беспокоило ее, а малыш только ел и спал, и за две недели как будто прибавив в весе и слегка подрос.

На обратном пути Ларс успел поймать несколько крупных рыбин и собирался снова уплыть за фруктами для Сейры. Когда он добрался до пещеры, то услышал уже знакомый голодный крик. Корзинка Ларса, которую выстлали одеяльцем, теперь стала люлькой. Сейра положила его туда, накрыла пеленкой и, устало вздохнув, уселась рядом с сыном, чтобы охранять его сон. Вдруг ее нос учуял знакомый запах свежей рыбы, и рот тут же наполнился слюной.

— Дай-ка мне кусочек, — она вырвала у Ларса мертвого скользкого окуня и впилась в его спину. Блаженствуя, она облокотилась на стену и медленно стала пережевывать мягкие складки рыбьей плоти. Брат с сестрой улыбнулись друг другу, съели еще по рыбе и с приятным ощущением полного желудка легли в свои постели из сухих водорослей. Рядом, в корзине, мирно сопел сын Сейры.

— Ты уверена, что мы сможем его вырастить? — осторожно спросил засыпающую сестру Ларс.

— Конечно, сможем. Пускай сейчас не видно, но я точно знаю, что как только он подрастет, его русалья сущность проснется.

— Я давно хотел у тебя кое-что спросить. Почему не рассказала про кинжал?

— Боялась, что ты совершишь какую-нибудь глупость.

Не слишком удовлетворенный ответом, Ларс недовольно повернулся спиной к сестре. Какую глупость он мог совершить? Почему Сейра о нем такого мнения? Глупость он точно не сделает, зато вот кинжал прекрасно пригодится в хозяйстве.

* * *

Ларс взял в руки только что проснувшегося младенца, который за месяц успел изрядно подрасти. Он все меньше походил на то вечно орущее, трясущееся и сморщенное существо: нежная бело-розовая кожа разгладилась, тельце округлилось, а пухлые щеки сами напрашивались на то, чтобы их потискать. Малыш много жмурился и внимательно рассматривал лохматого черноглазого водяного. Но пустой желудок быстро дал о себе знать: племянник затряс кулачками и попытался завести уже ставшую привычной «утреннюю арию голодного ребенка», но Ларс тут же приложил палец к маленькому пухлому рту.

— Подожди, дай маме поспать. Давай я расскажу тебе сказку, — Ларс немного покачал его на руках и продолжил. — Однажды давным-давно жила прекрасная русалка: хвост ее сиял так, что затмевал солнце, а волосы были такие длинные, что развевались по воде, как быстрая река. Она была очень добрая, помогала другим русалкам и даже двуногим. Люди ходили к ней за советом, и она всех слушала и каждому подсказывала верный путь. Однажды она встретила двуногого, который страдал от одиночества и пришел к русалке просить у нее наколдовать ему жену. Но русалка не умела колдовать, поэтому не смогла ничем помочь двуногому. Но тот влюбился в русалку и однажды поймал ее и силком потащил в свой дом. Двуногий отрезал русалка хвост, и на месте него у той появились два отростка. Русалка так страдала оттого, что ей пришлось жить в чужом доме, с чужим двуногим, который вскоре потерял к ней интерес, и она решила сбежать от него и вернуться в воду. Но сколько бы она ни блуждала в лесу, никак не могла выйти к воде. Когда же, наконец, у нее получилось добраться до озера, она не смогла войти в него, словно стена выросла между берегами. Тогда перед ней предстал двуногий Бог и сказал, что вернуться она может только кровью своей, что пропитает все живое в озере. Русалка в горе прокляла человеческий род, изрезала себе ноги, окропила кровью песок и водоросли, и тогда стена перед ней пала. Но и русалка рассыпалась вместе с этой стеной, потому что пути назад нет: ты либо двуногий, либо русалка. — а от крови ее зародились и мы все, но больше нам с двуногими было не пути. Проклятие разделило нас раз и навсегда, русалка теряет свою силу и память, как и человек забывает все, чем жил, и не вспомнит, даже если встретится с двуногими снова. И будут ли они счастливы в этой новой жизни? Может, оставить все как есть, было бы лучше?

Ларс вдруг обернулся и увидел сидящую сзади Сейру. Она протянула трясущиеся руки к брату и обняла его за плечи. Белки ее глаз покраснели, и, пытаясь скрыть наплыв эмоций, она положила голову ему на затылок.

— Не нужно ему такое рассказывать, он еще совсем маленький.

Глава 4

После рождения ребенка в русальей семье Лея и Ларс довольно долго не виделись. Водяной был слишком занят поиском пищи, которую теперь приходилось собирать в больших объемах, чем обычно. Сейра почти не покидала пещеру и не могла сама о себе позаботиться.

Лея была бы и рада навещать Ларса почаще, но до свадьбы оставалось всего ничего. Отец хватался за любую мелочь, постоянно думал, понравится ли это будущему зятю (хотя тот был его ровесником). Не то чтобы Лафонтены пресмыкались перед Моррантом, но хотели угодить ему во всем, чтобы его визит и сама свадьба прошли без сучка и задоринки. От этого брака зависит все: репутация, фамильная гордость, спокойная старость. Барон не сомневался, что история с Ледой и последующий за этим разрыв помолвки дошла, конечно, до ушей Йохана, и по пути наверняка обросла еще большими выдумками и грязными подробностями. Однако в своих письмах Йохан ни разу не упомянул о Леде и о том, как относится к произошедшему, наоборот, он сетовал, что не смог жениться на Лее раньше, что неотложные бюрократические дела заставили перенести свадьбу почти на год, и он не может дождаться, когда вернется за своей невестой.

Барон с женой читали письма Йохана и не могли нарадоваться на них. Получалось даже так, что зять переписывался с родителями невесты больше, чем с самой невестой.

В дом Лафонтенов постепенно стали съезжаться незнакомые люди: они расставляли мебель, забивали кухню и подвалы продуктами, которые потом пойдут на застолье. В один день привезли целую карету, забитую до отказа лепестками роз. В другой день приехал экипаж с коробками фейерверков. Лея целыми днями проводила за написанием приглашений на свадьбу. Мама предоставила ей бесконечно длинный список своих друзей и дальних родственников, которых Лея никогда не видела, и даже если половина из них не доедет или не захочет приезжать, то из вежливости — оповестить их все же нужно было. Барон дал объявление в столичную газету, и эта новость была на первой полосе. О дате и времени помолвки, которая состоится в имении Лафонтенов, стало известно уже во всей стране.

* * *

«Вся надежда только на меня, и я не имею права даже помышлять об отмене свадьбы. Если она не состоится, спокойная жизнь моей семьи будет уничтожена на долгие годы», — думала Лея, лежа на мягкой летней траве и опустив голые ноги в прохладную воду озера. Она, наконец, закончила с приглашениями, отдала их посыльному и улучила свободный часок, чтобы уйти в лес. Лея положила на лицо шляпку, чтобы спрятать глаза от проникающего сквозь густую листву деревьев лучей солнца, и старалась не думать о будущем. Но как только она представляла, что придется покинуть Ларса и жить с Йоханом, к которому она ничего, кроме страха и уважения, не испытывала, реальность снова черным дымом отравляла душу, и соленые слезы катились из ее глаз. Вдруг кто-то дернул ее за ногу. Девушка вскрикнула, скинула шляпу и села. Ларс обнял ее за голые голени, положил голову сверху на них. Все еще тяжело дыша от испуга, девушка быстро пришла в себя и улыбнулась.

— Не делай так больше, пожалуйста, — сказала она, схватившись за сердце.

— Прости. Ты так забавно пугаешься, — Ларс посмотрел на девушку и засмеялся.

— Как ваш малыш?

— Малыш — просто нечто. Не поверишь, что я тебе сейчас расскажу! — Ларс подтянулся и сел рядом с девушкой.

— Что случилось?

— Утром я поймал рыбу, сложил ее в корзину и поставил рядом с ребенком. Малой лежал-лежал, и как дернет за ее! Корзина перевернулась, и вся рыба рассыпалась. Я испугался, смотрю, а он лежит в этой жиже, весь рыбой пропах, чешуей испачкался и улыбается! Я все убрал, его помыл, положил обратно в постельку. Сам стал есть. А он тянет ко мне руку, будто хочет еду мою отобрать и агукает. Я подумал, ничего страшного не произойдет: разорвал рыбу, вытащил мяса небольшой кусок и дал ему. Он помусолил ее в пальцах, а потом набросился на эту рыбу! Намертво вцепился беззубой пастью, — Лея прикрыла рот и захихикала, представив забавную сцену. — Потом выплюнул, конечно, пережевать он не смог, но ему, похоже, понравилось. Двуногие вообще едят сырую рыбу?

— Нет, мы ее либо жарим, либо засаливаем. Хотя покойный отец Вергий рассказывал, что есть такая страна на Востоке, где люди едят сырую рыбу постоянно, — она замялась. — Ты все же относишься к нему, как к человеку?

— Конечно. Я вижу, что он двуногий. Даже посещала мысль ночью тихо забрать его и передать тебе, но Сейра так к нему привязана, не отплывает от него, везде с собой берет. Я впервые вижу ее такой… — он потер подбородок. — …счастливой, что ли.

— А как вы назвали малыша?

Ларс удивленно посмотрела на Лею. Кажется, он впервые и сам задумался над этим. Последние несколько месяцев с рождения ребенка вопрос о наречении его именем даже не возникал.

— Сейра его кличет «сынок». Нужно все же дать ему имя, нехорошо это. И… Я хотел тебя поблагодарить за помощь. Если бы не ты, не знаю, кто еще бы смог нам помочь, — Ларс смотрел себе в хвост и когтем рисовал на песке закорючки. Девушка безмолвно приняла слова благодарности, придвинулась ближе и положила голову ему на плечо.

Высоко завывал ветер и качал кроны деревьев. Они трясли пушистыми зелеными шапками так сильно, что, казалось, вот-вот треснут и упадут. Но у озера было тихо, как в раю. Ни одно насекомое не пролетало мимо, и ни одна птица не нарушала радостными трелями спокойную тишину.

Отдавшись сладкому забвению, Лея позволила Ларсу прикоснуться к себе. Ларс, склонившись над нею, целовал ее закрытые веки с черными длинными ресницами, гладил ее по растрепавшимся густым волосам, ровным маленьким ушам, провел пальцем вдоль лица до подбородка и ключиц, одновременно ужасаясь тому факту, что однажды это нежное существо едва не погибло, задыхалось в воде. Вдруг он почувствовал, как солнце начинает припекать ему спину, и, недолго думая, отполз с суши обратно в воду. Он схватил Лею за голые щиколотки и потащил за собой. Девушка снова засмеялась, начала дрыгать ногой и случайно зарядила пяткой водяному по лбу. Тот схватился за голову и закатил глаза.

— Убила!

— У меня сегодня нет сменной одежды, — сказала Лея, — и в прошлый раз мама меня сильно отругала за купание в озере.

— Это будет последний раз, — Ларс заулыбался и, не отпуская ногу девушки, помассировал ее от ступни до голени. — Такая хрупкая. Мне кажется, я бы мог легко ее сломать.

— Силой я тебе порядком уступаю — засмущавшись, Лея не смотрела на Ларса, но щекотка от острых коготков казалась ей приятной: мелкая дрожь пробегала мурашками по всему телу.

— Иди ко мне.

— Но моя одежда…

— Оставь ее здесь, — сказал Ларс и вытащил заколку из волос Леи, отчего они тут же тяжелой копной легли ей на плечи. — Говоришь, нет сменной одежды, но я сам видел, что у тебя под платьем еще куча платьев. Ты — капуста, всегда найдется лист, в который можно завернуться.

Он пожал плечами, и Лея опять рассмеялась. В другой ситуации она бы смутилась, и, может, даже дала затрещину наглому молодому человеку, но непринужденный юмор Ларса, его полная отчужденность от культуры мира двуногих, его необычная внешность — не вызывали в ней чувства опасности. Она полностью доверяла Ларсу, тот не мог ей навредить.

Девушка принялась расстегивать пуговицы на бежевом летнем платье. На секунду она почувствовала себя молодой женой перед первой брачной ночью.

«Снова мысли о свадьбе, никуда от них не скрыться. Возможно, я больше не увижу Ларса, пусть это будет последний раз, плевать на все», — подумала она.

Мысленно посмеявшись над собственным воображением, она избавилась от платья, которое неряшливо полетело в кусты. Оставшись в одной нижней сорочке без рукавов и ослепительного белого цвета чулках, она вдруг встала, растрепала ещё сильнее волосы и покрутилась вокруг своей оси.

— Я похожа теперь на русалку?

— Очень, — Ларс, лежа в воде и подперев локтем щеку, не отрывал от Леи взгляд. — Словно рождена ею быть.

— Пропадай все пропадом! — закричала Лея и сиганула с разбегу в воду.

Силой прыжка оказавшись почти на дне, девушка быстро всплыла на поверхность, вдохнула воздуха и снова ушла под воду. Осмотревшись по сторонам, она нигде не увидела Ларса, тем более из-за водорослей и плотного ила, выстывшего дно, эта часть озера была очень мутной. Вдруг когтистые руки Ларса скрестились на ее животе. Водяной прижал девушку к себе и, держа их головы над поверхностью, куда-то потащил ее за собой.

Ряды деревьев по обеим сторонам озера на скорости Ларса превратились в одну сплошную черную стену. Пару раз о ноги Леи билась зазевавшаяся рыба, которая не успела сбежать с пути. Водяной отплыл уже достаточно далеко, когда Лея вдруг вырвалась из его цепких объятий и, задержав дыхание, нырнула.

Ларс, словно акула, поджидающая добычу, крутился вокруг нее, то подплывая ближе, то удаляясь. Когда она начинала задыхаться, он хватал ее за руки и помогал быстрее выплыть на поверхность.

Никогда еще девушка не чувствовала себя настолько свободной и беспомощной одновременно. Чистая пресная вода теплым одеялом обволакивала ее тело, и, обнимаясь с Ларсом, ей казалось, что это вовсе и не озеро, а мягкая постель, растянувшаяся на километры и принадлежащая только им двоим. На этот раз Лея, потеряв от счастья всякий рассудок, сама впилась губами в Ларса. Он не стал сопротивляться, хотя несмотря на ядовитый эффект, старался сдерживаться в поцелуях. Лея не обращала внимания, что он него пахнет рыбой, и что его острые клыки ранят ее язык.

— Я хочу, чтобы это длилось вечно, — произнесла она шепотом, положив Ларсу голову на плечо.

Зажав девушке нос, Ларс прижал ее к себе покрепче и камнем ринулся вниз к манящей сверкающей бездне озера. Лея открыла глаза и увидела удаляющуюся поверхность воды, где окружность яркого солнца расплылась неправильной фигурой и проникла лучами в русалье царство, освещая все на своем пути.

«Как прекрасно», — подумала девушка, посильней вцепившись в возлюбленного, но едва она успела насладиться видом, как заложило уши, а голову будто сжало меж двух наковален. Без лишних сигналов Ларс все понял и, быстро сменив траекторию, вытащил свою «русалку» на воздух.

Ларс твердо решил разорвать их с Леей связь в следующую встречу. Дальше тянуть карася за хвост и вести опасную игру с проклятием было нельзя.

Глава 5

За утренней семейной трапезой Леда без аппетита развозила еду по тарелке и с легкой завистью посматривала на сестру, сидящую напротив, которая с ярым энтузиазмом рассказывала родителям о чудесном сне, что видела сегодня ночью. Самой Леде уже долгие месяцы либо ничего не снилось, либо мучили кошмары. Если ночь она провела в беспамятстве, провалившись в черную тьму от заката до рассвета, значит, хотя бы выспится, а если ей снились всякие черти, то потом у нее целый день болела голова, а перед глазами вечно всплывали уроды из ее снов.

Отец к повествованию Леи был равнодушен, но из вежливости изображал участие, а вот мать, удивленно распахнув глаза, внимательно слушала. Лея улыбалась и жестикулировала, иногда переводя взгляд на сестру, на что та лишь слабо дергала уголками рта, пытаясь излучать заинтересованной. После всего, что она пережила, Лея теперь казалась ей непутевой маленькой девочкой, едва научившейся ходить, к тому же в последнее время та стала слишком радостная, веселая, счастливая. Неужели так ждет скорой свадьбы? Конечно, это такая честь — выйти замуж за достойного кавалера, который будет осыпать ее любовью и бриллиантами. О чем еще можно мечтать? А ведь год назад Лея плакала на коленях у сестры и говорила, что не готова к этому браку, что она не хочет уезжать из дома.

Леда все пыталась разглядеть, где же сестра запрятала свои отчаяние и злость, или она спокойно приняла судьбу? Не может такого быть, что она совсем не думает о своем предназначении, не мечтает о личном счастье. Как бы то ни было, Лея подозрительно спокойна, не может нарадоваться пустым ярким снам, бегает в лес и наслаждаться жизнью. Здесь что-то не так.

* * *

Леда застала сестру рано утром, перед завтраком, когда та рылась в своих сундуках и шкафах в поисках легкого летнего платья, коих у нее водилось в невероятном количестве. Девушка разложила одежды из хлопковых и шелковых тканей всех цветов радуги на кровати, а часть повесила на шкаф. Переводя взгляд с одного платья на другое, она как будто была обременена мучительным выбором. Лея улыбнулась сестре, стоявшей в дверях, и предложила помочь определиться с нарядом на день.

— Какая разница? Ты же не уезжаешь никуда, — с подозрением в голосе спросила сестру Леда, улегшись на кушетку. — И гостей сегодня не будет.

— Просто иногда хочется красиво одеться, ведь снаружи такая хорошая погода, только и разгуливай в новых платьях.

— Как будто тебе есть перед кем щеголять.

Неприятный холодок пробежал по спине Леи, заставив сжать в руках платье нежно-голубого цвета, отчего на том появились портящие вид складки.

— Господин Моррант может приехать в любой день. Не хочется, чтобы меня застали в неприглядном виде, — ответила она сестре, изо всех сил стараясь не выдать голосом своего испуга.

— Прости, что устроила истерику из-за твоего рисунка, — тихо сказала Леда. — Тогда.

— Ох, я и думать забыла! — Лея кинулась к сестре и взяла ее ладонь в свою. Все изображения русалок она в ту роковую ночь спалила в камине.

— Может, хоть со мной поделишься секретом? Все и так знают, что ты постоянно в лес ходишь. Я все думала, что должна быть какая-то причина твоих прогулок, и мне кажется, дело в том разбойнике, который напал на тебя прошлым летом.

Лея внимательно посмотрела на сестру, вдруг ей стало очень жарко.

— Я поняла, у тебя с ним роман. Слышала, такое бывает, когда мужчина тебя обидит или даже причинит боль, а ты все равно влюбляешься и идешь на все ради него.

Лея все еще держалась, но не справилась, и ее разобрал громкий смех. Она схватилась за живот и затряслась. Не ожидая такой реакции, Леда рассердилась и насупила брови.

— С-серьезно? — все еще содрогаясь, она швырнула платье, которое держала в руках, на кровать и вытерла ладонью навернувшиеся слезы. — Не ожидала от тебя такого полета воображения, дорогая. А когда-то ты говорила, что это я выдумщица и фантазерка. Я хожу в лес, потому что люблю наше поместье, люблю каждое дерево в лесу, люблю каждую каплю Лазурного озера, — девушка схватила два платья и стала по очереди прикладывать к себе то одно, то другое. — После свадьбы я не смогу каждый день любоваться соснами и отдыхать в прохладе прибрежного ветра, не смогу насладиться ясным синим небом, которое открывается только с утеса.

Лея снова завертелась у зеркала, прижав к себе платье. Руки ее дрожали.

— Какое посоветуешь? — спросила она у сестры.

— Желтое.

* * *

Выдался какой-то на редкость спокойный день: мать с отцом уехали по делам в соседнее поместье к давнему другу. О находящейся под наблюдением Леде все позабыли, и та с грустью смотрела из окна, как сестра выходит из дома, закрывает за собой высокую калитку и пропадает между ближайших крестьянских изб. С ней, как обычно, корзина с перекусом. Легкий ветер развевал подол ее платья, и, казалось, девушка буквально летит, быстрым шагом семеня по протоптанной выжженной солнцем дорожке. Ее подгоняет встреча с чем-то невероятным, долгожданным, волшебным. Но, ведь если бы у нее действительно был с кем-то роман, она бы обязательно поделилась этим с сестрой. Или нет? Леда никому не рассказала о Гансе, боялась осуждения. Но теперь она сама не станет судить женщину в похожей ситуации.

Приняв, наконец, решение, Леда поспешно переоделась в свои самые скромные одежды и, напялив чепчик, чтобы не привлекать лишнего внимания, никем не замеченная покинула спящий в послеобеденной лени отчий дом. Она хотела раскрыть эту тайну, которая уже год висела над Леей, на которую все смотрели сквозь пальцы. Если у нее там свидание с любовником, то пускай. Леда просто убедится в этом и забудет. Перед свадьбой Лея имеет право замести следы и расставить все по своим местам.

Пройдя внутрь леса всего ничего, Леда уже пожалела об опрометчивом решении. Эти тесно стоящие деревья не внушали никакого доверия, лишь напоминали о трагической любви. Девушка прислонилась к жесткому, царапающему спину, стволу и сняла чепчик. Хотя в лесу было достаточно прохладно, с нее градом лил пот. Поправив растрепавшиеся волосы, она продолжила идти. А вот и Лея в своем светло-желтом платье мелькает меж деревьев где-то впереди.

Леда ускорила шаг, но не приближалась слишком, чтобы не быть раскрытой.

Каждое дерево в чаще похоже на другое. Слившийся в один сплошной ряд тесный лес превратился в адский лабиринт, где не было ни входа, ни выхода. Вдруг где-то над кронами пролетела птица и громко закричала. Леда закинула голову, чтобы посмотреть на птицу — хоть какое-то живое существо в проклятом месте. Может, это душа Ганса так напоминает ей о себе? Она была готова поклясться, что здесь до сих пор обитал его невидимый дух, который был рад воссоединению. С большим усилием девушка отогнала от себя призрака, приглашавшего присесть на мягкую траву и насладиться летним солнцем. Стоило ей пройти дальше, как Ганс из ее воображения тут же растворился в воздухе, как будто и не существовал никогда. Но воспоминания о возлюбленном просто так ее не оставили. То тут, то там в голове всплывали щемящие сердце наслаждения и нежности, сказанные с любовью слова, обещания быть вместе вечно и никогда не разлучаться. Память теперь рисовала ей все гораздо романтичнее, чем было на самом деле.

Леда не заметила, как глаза ее наполнились слезами, но она тут же вытерла их и высматривала впереди сестру. Соленые разводы на лице неприятно щипали веки и щеки, а глаза никак не могли рассмотреть дорогу из-за слез, превращающих все вокруг в сплошную размытую картинку. Наконец, Леда опомнилась и упала рядом со старым толстым деревом. Пытаясь успокоиться, она закрыла лицо мокрым от вспотевших рук чепчиком и яростными усилиями воли старалась не впасть в истерику. Ганса больше нет, и слезами его не вернуть. Там в раю, он, должно быть, глядит на нее и думает, какая же Леда глупая девчонка. Она немного успокоилась и посмотрела по сторонам. Это была незнакомая часть леса, здесь она никогда не была, и даже не заметила, сколько шла и какой тропой, пока преследовала Лею, и теперь неизвестно, сможет ли самостоятельно вернуться. Леи было больше не видно. Все. След потерялся.

Вдруг ей показалось, что откуда-то повеяло прохладой, и раздался звук, как если бы в воду уронили что-то крупное и тяжелое. Девушка еще больше испугалась того, что здесь, в этой мертвой глуши, мог быть кто-то, кроме нее, и если ее заметят, кто знает, чем все закончится. Наученная печальным опытом сестры, Леда, стараясь не шуметь, начала отходить назад.

Вдруг до нее долетел заливистый смех и следом за ним — знакомый голос.

Поразмыслив, она, не разгибаясь, на корточках прошла дальше. На ее счастье, место, где она пряталась, оказалось стеной высоких кустарников, поэтому Леда встала в полный рост, не боясь быть замеченной. Примерно в тридцати метрах от нее вниз по склону на маленьком бережку стояла ее сестра.

«Лея!» — едва не выкрикнула вслух девушка, но вовремя зажала себе рот. — «С кем она разговаривает? Что она здесь делает?» — миллионы вопросов сразу полезли в голову, но Леда была уже не в силах оторвать взгляд от странного зрелища.

Лея, сидя на песке, продолжала с кем-то разговаривать, и только через несколько минут до Леды, наконец, донесся второй голос. Он принадлежал мужчине, но где же сам таинственный господин? Наконец, Леда увидела, как обнаженный человек, страшно заросший длинными волосами, наполовину выпрыгивает из воды и кидается Лее на шею. Он тощий, издалека даже похож на женщину, а кожа бледно-зеленая, как с картинок из церковных книг, где изображали больных чумой. Он подтянулся и вылез из воды, сел рядом с Леей, обнял ее за плечо.

Леда с перепугу, не зная, что и думать об этой парочке, по инерции схватила веревочку с чешуйкой на шее и стала бессознательно теребить ее — обычно ей этот процесс успокаивал нервы.

Вдруг странный мужчина немного развернулся, и будто посмотрел в сторону Леды, хотя она стояла далеко от них.

«Заметил!», — промелькнуло у нее в голове, и она тут же шмыгнула обратно в кусты, собралась бежать назад, но тут же решила, что незачем. А чего ей стесняться? Это ее родная сестра, да и «сдавать» добрачные похождения Леи она не собиралась. Нужно подождать, пока они разойдутся, и тогда встретить Лею на опушке леса и уже обо всем поговорить.

Любопытство взыграло в Леде больше здравого смысла. Она могла представить себе какого угодно кавалера, но не такого. Матушка была против ее отношений с батраком, а что бы она сказала, если бы узнала, что Лея спуталась с каким-то сумасшедшим отшельником, который полуголый живет в лесу?

Леда снова выглянула из кустов, и теперь из «странного» зрелище превратилось в «страшное».

Прямо у нее на глазах мужчина с длинными волосами вцепился челюстью в сгиб локтя на руке Леи. Лея совершенно не сопротивляясь, находясь в каком-то ступоре, молча смотрит, как его зубы впиваются ей в руку и как кровь из синей вены шустрыми каплями падает на песок. Мужчина отрывается от Леи, облизывает рот, пытается рукой стереть кровь с лица, но только больше размазывает. У него длинные черные когти, как у дикой кошки, на лице нет бровей. Леда только сейчас увидела, какие странные у этого человека волосы: блестящие, похожие на маленькие трубки. На руках у него по два плавника, как у рыбы.

Человек приближает лицо к Лее, целует ее в щеку. Лея безразлично смотрит куда-то в лес, совсем не двигается, даже не пытается остановить кровь, которая хлещет из ее руки. Человек рывком вытаскивает из воды длинную зеленую водоросль, заматывает Лее локоть и, перевернувшись на живот, взмахнув рыбьим хвостом…

«Что? Хвостом?» — Леда начала задыхаться. Она хотела закричать, но горло залило свинцом.

… человек уходит под воду и больше не показывается.

Леда схватилась за голову и припала к земле. Как только перед ее глазами возник этот хвост, она все вспомнила! Все, что произошло в день рождения, когда она убежала в лес, и там встретила женщину с портрета, написанного Леей. Эта женщина обманула ее, ранила в живот, заколдовала, УБИЛА ее ребенка! Чертово отродье, тварь, сатана! И Лея все наверняка знала, она все покрывала! Она рисовала эту женщину, значит, видела ее лично, значит, они тут все из одной шайки! Леда сорвалась с места и не помня себя от горя и ужаса ринулась обратно к дому.

— Не прощу тебе! Я никогда тебе не прощу! — закричала Леда, как только впереди, за деревьями, проступили очертания мельницы.

* * *

Лея долгое время была солнцем в мрачном царстве Леды, что спасало ее от желания покончить с собой или сбежать из дома. Даже когда они перестали близко общаться, Леда всегда считала, что обратиться к сестре с любой проблемой. Теперь же не осталось никого, кому она могла бы доверять. Мир потерял свои единственные светлые краски, ведь предательница Лея обманула ее, связалась с монстрами, которые принесли Леде столько горя, и столько месяцев она расхаживает как ни в чем не бывало! Невыносимое желание отомстить заполнило ее разорванное на мелкие куски сердце, беспощадно обжигая душу и тело. Ведь если виновные будут наказаны, то честь Леды не будет попрана, и она сможет, пусть и с трудом, продолжить жить с чистой совестью.

Дойдя до дома, она впервые за долгое время почувствовала радость, когда обнаружила, что отец вернулся. Не переодевшись, в запачканном землей и травой платье, она ворвалась в его кабинет и рухнула перед бароном на колени, схватив изумленного отца за низ сюртука.

— Отец! Лея связалась с монстром! Я видела это своими глазами! Видела, куда, зачем и к кому она ходит в лес!

— Что ты несешь, дура? — он раздраженно вырвал сюртук из ее рук и схватил за плечи.

— Там! — она указала на окно, где виднелся кусочек леса. — В озере живут монстры-русалки! Лея, как ведьма, ходит туда и наверняка уже прелюбодействует с демоном! Я сама это видела, поверь мне, отец!

— Да как ты можешь наговаривать такое на Лею?! — отец сильно разозлился и замахнулся на дочь, еще чуть-чуть и, казалось, он был готов ударить Леду. — Она-то, в отличие от тебя, сохранила честь и достоинство!

— Ничего она не сохранила! Я хотя бы была с любимым мужчиной, а она с монстром, она — ведьма!

— Слышать этого не желаю, уйди с глаз моих! — он опустил руку и подошел к двери, чтобы выпроводить дочь.

— Я докажу тебе! — девушка резко вскочила и пулей вылетела из отцовского кабинета, оставив барона злого, запыхавшегося в полной растерянности. Он вышел в коридор, поймал первую попавшуюся служанку и приказал проследить за Ледой, пока она не учудила еще чего.

Обещать достать доказательства было легко, но не так просто, как думалось на первый взгляд. Однако озлобленная Леда не растерялась. Она побежала на поле, где уговорила пару рослых парней, которые за небольшую плату были готовы на все, пойти с ней в лес разыскать русалок. Услышав, что им нужно будет охотиться на персонажей из сказок, парни едва не рассмеялись, но вид Леды их немного обеспокоил, а когда та приказала взять с собой оружие, то им и вовсе стало не до веселья.

Уверенным шагом Леда повела своих спутников в лес. Поначалу все шло нормально, ейказалось, что она помнит дорогу и уже раньше проходила вот этот кустик и вот это воронье гнездо. Двое спутников удивленно озирались по сторонам. Они, как оказалось, тоже плохо ориентируются в лесу, а в такую глушь к озеру и подавно никогда не путешествовали.

— Мне кажется, мы ходим кругами, — осторожно сказал один.

— Скоро начнет темнеть, мы тем более ничего не найдем, — заметил второй.

Леда одарила обоих сердитым бешеным взглядом, приказала замолчать и следовать за ней. Конечно, она и сама заметила, что они заблудились. Ведь она чудом выбралась из леса, а найти то место, где она обнаружила сестру, было делом непростым. Тем более что, действительно, начинало темнеть, и лес из лабиринта стал постепенно превращаться в тюрьму, где вместо решеток были дубы и сосны.

— Госпожа, нам нужно возвращаться. Это же русалки, они никуда не убегут, — рискнул высказаться один парень, и на его слова другой ответил тихим смешком.

Леда остановилась и, словно потеряв все силы и надежду, прислонилась к тонкому стволу дерева. Сжав от злости губы, она тряслась от обиды и гнева, ведь этих преступников и убийц защищает сам лес, не позволяя девушке свершить свою благородную месть. Опять все против нее, снова неудача.

Стоявшие в паре метров от нее парни тихо перешептывались.

— Зря мы согласились идти. Теперь неизвестно, выйдем ли отсюда вообще.

— А мне кажется, она нас не для того позвала, — второй ухмыльнулся и кивнул в сторону Леды.

— Что ты имеешь в виду?

— Я от баб краем уха слышал, что у нее были шашни с Гансом.

— Да ты гонишь! — воскликнул первый.

— Тише говори! — прошипел второй. — Причуды всякие у богатеев бывают, господских баб тоже иногда «к земле» тянет.

— Я тебе не верю.

— Сам посуди! Какие русалки? Какая охота? Это все предлог, чтобы увести нас подальше, и никто бы не увидел и не узнал.

— А чего она тогда стоит и ничего не делает?

— Может, ждет, когда мы первые подойдем.

Парни одновременно оглянулись и уставились на стоящую неподвижно девушку.

— Госпожа Леда, так что делать дальше? — парень, уверенный в своих догадках, обошел ее и облокотился на то же дерево, старательно сверля Леду взглядом.

— Да, госпожа Леда, не хотелось бы тут ночевать, — другой подошел сзади, и парни переглянулись.

Наконец, девушка как будто очнулась от своих мыслей и увидела, что стоит фактически зажатая между двумя крестьянами. Испуганно завертев головой, она попыталась растолкать их. Вдруг один схватил ее за плечи и грубо повалил на землю. Прижав ее к холодной траве весом своего тела, он сказал:

— Мы все поняли, хозяйка. Не обязательно было что-то придумывать про русалок, мы бы и так согласились. Да?

— Да, — ответил второй, нервно дергая на себе ворот рубахи.

— Нет! — закричала Леда. — Это все правда! Я видела своими глазами: кожа зеленая, волосы черные, когти длинные и острые!

— Конечно, это правда. Я, знаете, сколько русалок повидал: и зеленых, и красных, и синих… — одной рукой он стал расстегивать пуговицы на ее платье.

— Что ты делаешь?! Немедленно отпусти меня! — девушка выгнула спину и задергалась, изо всех сил стараясь выползти из-под крестьянина. Но парня разобрал азарт, он явно не собирался выпускать Леду и зажал ей рот.

— Брат, не надо, ты все не так понял! — стоявший рядом крестьянин схватил друга за плечи и потянул его назад.

Почувствовав свободу, Леда резво отползла от них на несколько метров и с трудом перевела дух. Парни пришли в себя и теперь были больше похожи на испуганных щенков, чем на смелых альфа-волков. Крестьяне тут же начали извиняться и умолять не наказывать их, но девушка, пропустив мимо ушей эти слова, лишь застегнула обратно пуговицы на платье и отряхнула запачканную юбку. Ее сейчас больше заботило, как им выбраться отсюда.

На их счастье, девушку уже начали разыскивать. Вдалеке Леда и ее спутники разглядели сияющие спасительные факелы. Их было пять или шесть, и люди, несшие их, кричали и звали ее. Парни несказанно обрадовались, заголосили, чтобы помочь найти себя, и обнялись, похлопав друг друга по спине. Леда же, уставившись в землю, с разочарованием ожидала своего часа.

Рядом с лесом на поляне Леду ждали все еще рассерженный, но в то же время и обеспокоенный отец и матушка. Как только старшая сестра подошла к родителям, ей на шею рухнула заплаканная Лея. Она что-то говорила: про то, как все волновались, и что ее, Лею, никто не пустил искать любимую сестру. Слова младшей эхом раздавались в голове Леды, она не могла даже взглянуть на эту женщину. Называть ее сестрой больше не хотелось, теперь они не знакомы, и кроме кровных уз, их теперь ничего не связывает. Леда больно схватила плачущую сестру за руку и отдернула ее от себя.

— Это ты убила его! Ты и твой мерзкие дружки! — закричала Леда, привлекая к слишком много ненужного внимания местных, которые с интересом наблюдали за «счастливым» воссоединением семьи. — Ты за это ответишь, грязная ведьма!

Леда яростно вцепилась в волосы сестре и едва не повалила ее за землю. Вдруг крепкие сильные руки схватили девушку за плечи и оттащили от стонущей, кричащей от боли Леи. Оглянувшись, Леда увидела отца. Его трясло от злости, лоб покрылся испариной, пухлое лицо с недлинной бородкой ходило ходуном. Если бы он только послушал ее, позволил доказать свои обвинения!

— Нет, я уже многое тебе простил. Я смирился с твоими похождениями, мать выгораживала тебя, как могла, и я поддался ее уговорам. Но теперь что?! В тебя демон вселился? Как ты смеешь унижать меня при всех?! — отец сверлил свою дочь взглядом, и говорил тихо, злобно шипя ей в лицо. Страх охватил Леду, она решила, что отец сейчас убьет ее. — Мне до смерти надоело твое поведение! Завтра же ты уезжаешь к бабке, и чтобы без моего разрешения не возвращалась!

— Нет, отец… Я говорю правду… — прошептала девушка, и в этот момент ее толкнули в объятия матери, которая обняла свою непутевую дочь и повела к дому.

Оглянувшись, Леда увидела лишь темный силуэт сестры, окруженный такими же черными людьми с факелами.

Глава 6

Лея уже который час сидела за чистым листом бумаги, который должен был превратиться в письмо для сестры. Нервно стуча пальцами по деревянному столу с резными ножками, она переводила взгляд с бумаги на окно и обратно. В лицо ей дул легкий ветерок, и доносился шелест едва покачивающихся деревьев у дома. Прошло уже несколько недель, как Леду отвезли к бабушке по материнской линии, которая жила в сотнях километров от их поместья. Не было на свете места еще более тихого и скучного. В поместье Лафонтенов хотя бы был лес и озеро, а там, у бабушки, одни бесконечные поля. Бабуля в последние годы редко навещала своих детей и внуков, здоровье у нее было уже слабое, но покидать родной дом и переехать к баронессе она отказывалась.

Но все это мелочи жизни по сравнению с тем, какую ненависть сейчас испытывает Леда к родственникам. Что с ней случилось? Все ведь было хорошо, все шло своим чередом, она восстановилась после той трагедии, даже гуляла с ней в лесу.

Леда кричала, обвиняла Лею, что она кого-то убила, что она заодно с каким-то монстром. Но что она имела в виду? Лея откинулась на спинку стула, закрыла глаза. Почему-то ей вспомнилось прошлое лето, когда она упала с утеса. Тогда она чудом выжила, догадалась спуститься по скале и выплыла с большим трудом на сушу. Удивительно, но после этого страшного события, ее не отвадило ходить в лес, она проводила там много времени, и лето, и осень, и весну, только зимой дома сидела. А что она там делала? Неужели гуляла совсем одна или отдыхала у озера? Почему не брала с собой Леду?

«Глупость какая-то, неужели мне восемь лет, чтоб так себя вести?», — думала она, вспоминая последний прожитый год. «Я почти ничего не подготовила к свадьбе. Бедная мама. Какая же я эгоистка, повесила все на нее».

Мыслями возвращаясь к Леде, отношения с которой так внезапно испортились, ей становилось ужасно жаль, что обсудить эту ситуацию не с кем. Раньше она бы доверилась отцу Вергию, тот точно помог бы добрым словом или мудрой цитатой. Вдруг у Леды из-за горя помутился рассудок? Кого она могла назвать «мерзким дружком»? Лея даже с крестьянами не общается особо, единственный ее «дружок» — это будущий муж Йохан Моррант, но язык не поворачивается назвать его таким оскорбительным, фамильярным словом.

Перед отъездом, когда вся семья вышла проводить Леду к экипажу, та сорвала что-то со своей шеи и со злостью бросила к ногам Леи. Это был амулет — рыбная чешуйка на веревочке. Лея подняла его, рассмотрела, что-то зашевелилось в ее сознании, смутные образы вдруг возникли в голове, но тут же погасли. Позже Лея отнесла этот амулет к себе в комнату, сложила в шкатулку к другим безделушкам и благополучно забыла о нем.

И вот теперь Лея по просьбе матери пытается написать Леде письмо. Но что она может сказать? Бедная сестра потеряла мужа, ребенка, а теперь и доверие родителей. От нее практически отреклись. Лея не раз слышала, как отец, продолжая сердиться, говорил, что не пустит ее на порог еще очень долго, он позволял себе в адрес дочери много неприятных слов, даже грозился лишить ее наследства, но мать отговорила его от этого импульсивного решения.

Обмакнув перо в чернила, Лея приготовилась написать первое предложение. Начав со стандартного приветствия, она вдруг снова застыла над листком не в силах сдвинуть перо с места. В письме тут же образовалась огромная жирная клякса.

* * *

Перед сном бабушка, закутавшись в шерстяной платок, сидела у камина. Теперь вместе с ней в ежевечернем ритуале участвовала и молодая внучка. Леда равнодушно слушала истории бабули о ее лихом прошлом, не совсем веря всему, что говорит начитавшаяся любовных романов старуха. Девушка неотрывно смотрела в камин, где медленно и уютно трескались дрова, выбрасывая вверх град искр, которые гасли так же быстро, как мечты Леды о прекрасном будущем. Вдруг в комнату постучали.

Девушка вскочила и приняла от служанки письмо. Леда несколько раз покрутила в руках запечатанный сургучной печатью конверт. Она хотела, не читая, бросить его в огонь, но любопытство и скука пересилили секундный порыв.

— От кого это? — бабушка вдруг оживилась и заерзала в кресле

— Мать прислала, — Леда вскрыла конверт и развернула письмо.

— Почитай вслух, дитя.

«Здравствуй, доченька. Как ты поживаешь? Не скучно ли тебе у бабушки? Хотя, конечно же, скучно. Прости, родная, но сделать против отца я ничего не могу, как он скажет, так и будет. Общаться с тобой папа не запретил, поэтому я буду писать тебе письма. Если ты не хочешь их получать, то сообщи, и мы тебя больше не побеспокоим.

А теперь о насущном. Приехал, наконец, господин Моррант. Он был приятно удивлен тому размаху торжества, который мы задумали. Даже сказал, что эта свадьба будто возвращает ему еще двадцать лет молодости.

Вчера была неловкая ситуация: во время совместного ужина, когда господин Моррант рассказывал о своих делах и о том, что нужно будет поменять в его особняке для удобства молодой супруги, Лея вдруг ответила, что было бы чудесно остаться жить в нашем поместье. Построить здесь дом и соседствовать с нами, своими родителями. Мы с отцом думали, со стыда сгорим, но Йохан вдруг рассмеялся и сказал, что столь трепетная любовь к родственникам его умиляет. А так как его служба и должность предполагают частые разъезды, то он не против, если супруга будет коротать время с семьей, да и внуков мы сможем чаще видеть. Конечно, ей придется уехать в дом мужа на какое-то время, но вскоре она должна будет вернуться и побыть с нами немного.

Не хочется об этом писать, но есть и печальные новости. Отец в последнее время плохо себя чувствует. Последние события довели его до нервного перенапряжения, он жалуется на головную боль, болят колени, а ты знаешь, что папа наш несколько полноват. Он мучается отдышкой, и стал еще больше есть. Боюсь, что раздобреет еще сильнее. Не то чтобы я против, но доктор, который у нас недавно был, рекомендовал ему диету и побольше прогулок на свежем воздухе. А ты знаешь, как отец любит поесть. Так что… Вот еще одна у меня забота появилась. Сейчас отыграем свадьбу и займусь вплотную здоровьем нашего папы.

Леда, мама тебя очень любит. Прошу, напиши мне в ответ хоть строчку. Расскажи, что ты чувствуешь, что случилось у тебя с сестрой? Как ни пыталась я разузнать у Леи, она отвечает, что сама не понимает, что произошло. Мы с отцом были бы счастливы, если бы вы помирились накануне ее свадьбы.

Целую!»

— Ох, твоя мать такая мелочная, — подытожила бабуля. — Но что ни говори, а богатый жених — это хорошо. Ты сама-то когда под венец?

— Я уже вдова, дорогая бабушка, — тихо, так, чтобы та не расслышала, сказала Леда и бросила конверт вместе с содержимым в огонь. На тонкой бумаге быстро образовались черные горелые пятна, и письмо рассыпалось на тысячи мелких пылинок.

Глава 7

Сейра отняла младенца от груди и поправила сбившиеся густые волосы, которые лезли в глаза. Шрам на животе русалки уже зарос, и больше почти не беспокоил ее.

Мальчик был сыт и чувствовал себя прекрасно. После еды он сладко зевнул и с полузакрытыми глазами пытался бороться со сном, однако мерное покачивание на руках у матери все же быстро усыпило его. Когда ребенок спал, Сейра подолгу рассматривала его. Часто у нее появлялись сомнения, в том, что этот русалий двуногий сможет жить с ними и дальше. Но когда ребенок во сне хватал Сейру за пальцы, и русалка в умилении целовала маленькие пальчики, она изучала черные ногти младенца, такие же черные от природы, как были у них с Ларсом. Значило ли это, что он не до конца двуногий? Полукровка?

Сейра соврала Ларсу, когда сказала, что не знала, будто ребенок родится двуногим. Когда кровь их с братом смешалась, и голову посетили видения, она узрела древние русальи обряды: сразу после рождения нужно было провести ритуал, который через смешение крови русалки и человека и затем «утопления» человека в воде, превращал его в существо иного порядка. Только на границе жизни и смерти можно было перейти черту и перескочить в русалий мир, обратиться в совершенно новое создание без памяти и прошлого. И только таким образом можно было русалке, самой выносившей душу, продолжить род: жестоко, но другого варианта никто не знал. После ритуала ребенок постепенно стал бы обрастать рыбьей чешуей, но чем дольше Сейра тянула время, чем старше становился ребенок, тем меньше она хотела что-то менять. Иногда ей снился этот ритуал, будто она была живым свидетелем, но, когда по пробуждении брала ребенка на руки, и тот колотил ее своими пяточками, она не могла даже представить себе, что сможет ранить, пустить ему кровь, обезобразить его ножки. Будь тут Веслав, не стал бы церемониться. Сейре не хватало жёсткой решимости отца и его мудрого совета. Или, может, это ребенок так смягчил ее сердце?

* * *

Уложив младенца, Сейра переключила внимание на брата. Ларс уже который день валялся в пещере, никуда толком не плавал и ничего не ел. Лицо его осунулось, под грудью из-под кожи снова стали выпирать ребра, и любой, кто видел бы его сейчас, решил бы, что водяной находится при смерти. Сейра поняла, что он порвал связь с двуногой Леей и теперь мучается. Другой причины для печали быть не могло. Она попыталась его вразумить, что разлука с Леей — не повод для страданий, что отец правильно им говорил: не трать любовь на двуногих, люби только своих детей и свою семью. Ларс же не внял ее рассуждениям, лишь отвернулся к стене и долго с ней не разговаривал.

Брата было жаль, но важно позаботиться и о ребенке, который рос и креп не по дням. Сейра постепенно приучила его к своему яду, слегка прикусывая ему мизинчик, чтобы через годы он был невосприимчив к затуманивающей сознание отраве, даже если уйдет жить к двуногим. Мало того, русалка всегда брала его с собой плавать, и с радостной улыбкой любовалась им: малыш щурился, шлепал руками и ногами по воде, счастливо агукал, но при этом ни разу не заплакал. Что ни говори, а ребенок чувствовал себя, как «рыба в воде».

Отплыв с малышом на руках на несколько метров от пещеры, она медленно погрузилась под воду и с умилением наблюдала, как младенец дергает ноздрями и с удивлением крутит головой по сторонам. Однако надолго оставлять его без воздуха она все еще боялась. Выждав полминуты, она снова поднялась к поверхности. Внезапно рядом возник брат. Сейра сначала не заметила его и даже вскрикнула, когда он бесшумно выплыл у нее из-за спины.

— Кого я вижу! — улыбнулась русалка, но на Ларса это не подействовало.

— Просто решил размяться.

— Вечно горевать никто не может. Пора вспомнить, что мы твоя настоящая семья. А у Леи — будет своя.

— Прошу, не напоминай мне об этом, не произноси даже ее имя, — Ларс все время маячил за спиной Сейры, как она ни старалась развернуться, он все равно не показывался ей на глаза. Будто бы она разговаривала с призраком. — Мое сердце не выдержит и разорвется на части.

Внезапно Сейра вместе с младенцем на руках ушла под воду и, ловко и быстро опередив брата, выскочила прямо у него перед носом. Ее сын, испуганный резким погружением, начал тереть глаза и вот-вот собирался разразиться плачем.

— Ты должен быть рядом с нами, Ларс. Двуногие приходят и уходят, а мы останемся с тобой навсегда.

Ларс немного помолчал и дал ребенку подержать свой когтистый палец, чтобы как-то его отвлечь.

— Я, наконец, решила, как назвать сына: Лориас.

— Ну, здравствуй, Лориас, — водяной потряс пальцем, в который вцепился ребенок, как будто официально приветствуя его.

Впервые за долгое время брат с сестрой вместе засмеялись. Лориас переводил большие круглые глаза с одной русалки на другую и, широко раскрыв беззубый рот, искренне им улыбался.

Глава 8

Господин Йохан Моррант уже несколько дней гостил у Лафонтенов. В первый день по приезде все поместье выстроилось в ряд у ворот, чтобы встречать его, словно это был сам король. Лея в то утро, страшно перепуганная, искала обручальное кольцо с бриллиантом, которое подарил ей Йохан перед отъездом. Перевернув вверх дном всю комнату, она откопала его в шкатулке с безделушками, где валялся забытый ею амулет с чешуйкой и засушенная синяя кувшинка в рамке за стеклом. Почему все эти месяцы она ни разу не надела кольцо? Какое неуважение к жениху.

Резво выскочив из экипажа с маленьким чемоданчиком в руке, Йохан, одетый по последней моде, в черный сюртук с кожаными вставками и ослепительно-белой рубашке, сразу ринулся навстречу будущей родне. Сначала он пожал руку барону, затем поцеловал пальцы баронессе, а после чмокнул в лоб Лею, которую он всегда, девочкой, встречал именно так.

Йохан как будто и не уезжал. Лея даже не заметила, что жених почти что год отсутствовал, все прожитые ею месяцы вдруг схлопнулись до одного дня. Йохан совсем не изменился, скорее даже похорошел, и приехал при параде: уложил волосы и закрутил усы.

— Я недостоин столь роскошной встречи, зачем так торжественно, — засмеялся Йохан, когда барон рукой проводил его зайти. — Вы бы еще цветов навезли.

И тут он увидел, что весь первый этаж дома заставлен букетами в корзинах и вазах. Розовые, белые, красные розы торчали изо всех щелей. В особняке витал удушающий сладкий запах.

Вчетвером позавтракали. Мужчины, как обычно, обсуждали охоту, политику, погоду и перспективы развития сельского хозяйства на будущий год: что лучше сеять, какие модные породы куриц появились на рынке. Баронесса участливо поддакивала, и когда была возможность, влезала в разговор.

Лея молча пила чай и по чуть-чуть отламывала кусочки сладкой булочки. Вот бы этот прекрасный веселый завтрак не кончался! Как здорово, когда приезжают гости, родители сразу оживляются, им всегда приятно пообщаться с ровней, но лучше бы это был просто визит старого друга, как в прошлые годы. Но теперь все изменится.

После еды мать пихнула Лею в бок, чтобы та предложила Йохану выйти в летний сад и пообщаться наедине.

Утро было настолько прекрасным, что у девушки защемило сердце. На улице ее обдало приятной прохладой, отовсюду слышались тоненькие трели птиц, а цветы по краям выгравированной дорожки только-только начинали просыпаться и готовились раскрыть нежные бутоны, чтобы превратить сонный зеленый сад в пестрый ковер. Господин Моррант привел ее в беседку за домом и пропустил вперед себя, предложив ей присесть. Йохан удачно выбрал место для общения — от посторонних глаз их скрывали густые заросли виноградной лозы, которые обвили беседку сверху донизу.

— Я здесь уже несколько часов, но даже не получилось с вами и словом перекинуться, — обратился он к девушке.

Лея купилась на ласковый голос и, наконец, подняла на него глаза. От этого человека, казалось, не исходило никакой опасности. Лицо его, наверняка разбившее много сердец лет двадцать назад, все еще оставалось привлекательным, хотя уже начинало обрастать морщинками у глаз. Едва тронутые сединой виски выдавали возраст, но это не имело никакого значения, потому что держался он уверенно, и на редкость обладал обаянием, не всегда свойственным чопорной столичной интеллигенции.

— Да уж, папа любит поговорить, но и вы его поймите, гости нас навещают не так часто в последнее время, — с легкой улыбкой ответила Леда, стараясь быть вежливой и угодливой.

— Не могу дождаться, когда мы уже, наконец, поженимся.

Он не отводил от Леи глаз, вперившись в нее, словно коршун. Сидел близко, их разделяло всего несколько сантиметров. Казалось, еще мгновение, и коршун набросится на мышку-полевку.

— Да, я тоже, — промямлила Лея, рискнув немного отодвинуться от Йохана.

Но тот заметил ее движения и встал с лавки.

— Раз уж брак наш решен, я хотел бы узнать кое-что. Не сочтите за грубость, не то чтобы я любитель мусолить грязные сплетни, но пока я был в отъезде, кое-какие новости дошли до меня. Если вы не захотите об этом говорить, я пойму и не буду настаивать на обсуждении.

— Что вы хотите узнать? — Лея напряглась, но нашла силы немного улыбнуться ему.

— Не пугайтесь, ответ никак не повлияет на договоренности с вашим отцом, — Лея уставилась в землю и нервно теребила кусочек юбки на коленках. — Правда, что ваша старшая сестра, Леда, эта милая девочка, которую я тоже знал с пеленок, связалась с крестьянином и пыталась выйти замуж за благородного господина, уже будучи в положении?

— Правда, — Лея посмотрела в глаза своему жениху. — Вот только зря этот благородный господин отказался от брака. Я слышала, его семья была на грани разорения, и после сорванной помолвки им так и не удалось восстановиться. Если бы он женился на Леде, через год об этой ужасной истории все бы уже забыли. Может, сейчас сестра была бы хоть немного счастлива.

— Меня восхищает ваше желание защитить сестру, хотя та и совершила страшную ошибку, — господин Моррант протянул руку и взял невесомую ладонь девушки. Он поцеловал кончики ее пальцев в знак своих чувств. Лее все эти формы вежливости казались бесконечно долгими, не хотелось, чтобы ее трогали. — Меня совершенно не волнует репутация вашей сестры, только вы важны для меня. Даже хорошо, что пришлось потратить год на решение своих вопросов, потому что мне удалось лишний раз убедиться, что я сделал между вами, дочерями Лафонтена, правильный выбор.

Он снова подсел поближе к Лее, прямо вплотную, взял ее пальцы в свои и приблизил лицо так, что она уже ощущала на щеке его теплое дыхание.

— Вы мой ангел, вы — восхитительное, чистое и нежное создание. Всю свою жизнь, всю молодость я мечтал о такой, как вы. Примите же мои чувства, давайте сделаем этот брак счастливым для нас обоих.

Вдруг Йохан из кармана достал маленькую белую коробочку и протянул ее Лее. Та дрожащими руками приняла ее, открыла и ахнула.

На нее смотрела огромная молочно-белая жемчужина, окруженная кольцом из мелких бриллиантов и прикрепленная к тонкому ободку из красного золота.

— Вы не должны были так тратиться… — Лея понурила голову, и на ее юбку почти одновременно упали, скатившись по щекам, две слезинки. — Вы ведь и так уже купили мне обручальное кольцо.

— Я же обещал вам роскошный подарок на день рождения.

Приняв столь сильный порыв чувств за восхищение, Йохан взял правую руку невесты и надел кольцо на указательный палец.

Часть 7. Хозяин леса

Глава 1

Это было похоже на сон. Длинный, тяжелый и больной сон, действие которого проходило где-то в ином мире или другой жизни, среди тех, кого больше нет и кого никогда не было. Ничего не существовало до этого момента: не было ни детства, ни трепетного ожидания взросления.

Это все было сном, слишком длинным, чтобы продолжать смотреть его дальше.

Лея в последнее время просыпалась поздно. К тому моменту, когда прислуга заходила разбудить ее, муж уже давно сидел в кабинете, где занимался служебными делами.

Девушка нехотя вставала, лениво потягиваясь, приводила себя в порядок, затем украдкой заглядывала к мужу, чтобы пожелать ему доброго утра, и уходила в столовую, где вокруг нее начинали сновать маленькие прислужницы. Девочки ловко расставляли утренние яства в красивой фаянсовой посуде, сделанной знаменитым мастером специально для Моррантов.

За едой Йохан не разрешал жене читать, но Лея, пользуясь его частым отсутствием, все же брала из шкафа книгу. В попытке раскрасить серые будни, она встречала их, спрятавшись в своих фантазиях. Роман, который она открыла на этот раз, начался с календарных дат и переживаний главного героя, оформленных в личный дневник. Прочитав несколько абзацев, Лея оторвала взгляд от страниц и внезапно вспомнила, что сегодня именно тот самый день. Минуло уже три года с тех пор, как ей пришлось очнуться от горько-сладкого сна.

Страшно было вспоминать сумму, которую потратила мама-баронесса на свадьбу. Была закуплена тонна еды, приглашены именитые повара, приехала вышколенная прислуга из столицы, а сколько было цветов! Поместье утопало в них, а запахи роз и тюльпанов разносились так далеко, что, наверное, долетели до резиденции короля. Какая прекрасная была свадьба: на белом платье невесты не было свободного места, оно сплошь было ушито жемчугом и кружевами, а длинный шлейф до церкви в руках несли маленькие мальчик и девочка в костюмах ангелочков.

Венчал их отец Харвес. Ничего особенного в самом венчании не было: они с Йоханом держали перед собой свечи, произнесли слова клятвы, после муж снял с ее лица расшитую белыми нитками невесомую фату и поцеловал. Отец Харвес сделал записи в приходской книге, и с той минуты их брак считался заключенным и на земле, и на небесах.

Когда они вышли из церкви, погода резко испортилась. Налетели черные тучи и хлынул страшной силы ливень. Град тарабанил по крышам весь день и всю ночь. Фейерверки, которые оставили на улице, промокли, а прислуга не успела занести в дом все букеты и цветочные композиции. Что-то спаслось, но многое было разбито хлестким тяжелым дождевым потоком. К тому времени, как новобрачные добрались обратно до дома, Лея случайно испачкала и туфли, и шлейф, искупав их в грязевых потоках, которые с веселым журчанием неслись из сточных труб особняка и спускались к деревне и лесу. В какой-то момент Йохан догадался взять невесту на руки и донес до дверей, хотя сам испачкался не меньше.

А потом… Что было потом? Они ели, пировали. Очень много ели. Папа напился, Йохан тоже влил в себя не одну рюмку. Только мама отошла в спальню и расплакалась оттого, что погода испортила свадьбу: она рисовала себе праздник совсем другим. Лея, все еще одетая в свое тесное неудобное платье, гладила маму по спине и говорила, что это уже не важно, главное, что поженились: потом будем со смехом вспоминать. После разговора с мамой она к жениху больше не возвращалась.

Им выделили комнату на третьем этаже. Если бы не град, размывший дороги, то они бы уехали в дом Йохана в ту же ночь. Однако даже после того, как полная луна показалась в небе, и празднество само по себе затухло, Йохан не пришел к Лее в спальню: до утра он продолжал пить с тестем, и в конце они так вымотались, что уснули прямо в гостиной на софах.

Через два дня новобрачные все же собрались ехать. Лея вспомнила, как прощается с родителями, которые были хоть и рады ее замужеству, но все же плохо скрывали грусть от расставания. Невеста в последний раз взглянула на родной дом, на очертания таинственного Черного леса, и когда экипаж уже прилично отдалился деревни, она краем глаза все же захватила блик с поверхности озера, которое в тот день ей показалось особенно красивым. Вдруг Йохан ей что-то сказал, она даже не расслышала что, но ей пришлось повернуться к нему и мило улыбнуться в ответ. Выглянув снова в окно, Лея обнаружила, что озеро скрылось в ландшафте, и на смену ему пришли километры одинаковых полей с редкими островками деревьями. Сердце ее сжалось от разочарования. Нужно попрощаться. Она больше не Лея Лафонтен, теперь она Лея Моррант.

Громкий звон разбитой посуды вывел девушку из воспоминаний. Она вскочила и подбежала к маленькой служанке, которая не удержала поднос, из-за чего несколько фарфоровых блюдец разбились. Девочка-подросток в белом чепчике расплакалась и, всхлипывая, стала подметать пол. Лея быстро посмотрела по сторонам и принялась ей помогать. Йохан ненавидел, когда прислуга допускает ошибки. Если он недосчитается тарелок, то, скорее всего, бедной девочке придется выплачивать компенсацию из своей и без того скромной оплаты. Лея сразу решила, что возьмет вину на себя, уж ей-то он простит. Но муж, видимо, ничего не услышал и не влетел в столовую, поэтому девушка вздохнула с облегчением.

Закончив с уборкой, она сделала глоток душистого чая и снова погрузилась в воспоминания. Больше всего она жалела, что семья настояла на том, чтобы Леду на свадьбу не приглашать. Леда уже несколько месяцев коротала дни у бабушки, и за все время только один раз Лафонтены получили от нее скромную весточку, где она в двух строках написала, что у нее и у бабушки все хорошо.

Когда Лея переехала в дом Йохана и стала здесь номинально хозяйкой, фактически она осталась на уровне приезжей гостьи. Прислуга еще помнила прошлую жену Йохана и, похоже, очень любила и скучала по ней. Лею встретили холодно, хотя и обслуживали ее с головы до ног. Все в доме было заведено делать так, как распоряжалась еще покойная. Первое время Лея не рисковала ни с кем спорить, и когда ей подавали на завтрак творог с орехами, который любила бывшая хозяйка, и который Лея на дух не переносила, она все же терпела, съедала, не имея наглости задать свои правила.

Господин Моррант действительно не врал о финансовом положении. Особняк был поистине огромен, его крыши и балконы украшали помпезные статуи античных богов и библейских демонов, а территория с красивым садом располагалась на километры вокруг, но он был не похож на тот дикий растительный мир, который любила и ценила Лея в Черном лесу. Слишком цивилизованный и облагороженный, он казался каким-то искусственным. Ближайшая деревня, где жили семьи местной прислуги, находилась недалеко, за посадками, но добираться туда было непросто, да и особо незачем.

Внутри новый дом Леи поражал своими размерами и красотой. Резная мебель, огромные полотна на стенах, выполненные знаменитыми художниками, белые мраморные полы и лестницы, позолоченные круглые люстры на разрисованных античными сюжетами потолках. Был также целый зал, посвященный родословной семьи Морранта. Йохан пообещал Лее, что однажды там появится и ее портрет. Изображения бывшей жены на стене не было, хотя рядом с портретом Йохана остался прямоугольный след, вокруг которого обои немного выцвели. Значит, раньше здесь все же находилось полотно. Позже она обнаружит этот портрет в рабочем кабинете мужа. Он висит прямо у него перед глазами.

Комнат и залов в особняке было столько, что девушка невольно поражалась тому, зачем одному человеку такой огромный дом. Тем не менее Йохан заботился об интерьере, и, казалось, был готов часами рассказывать о происхождении очередной вазы или скульптуры. Эта показная роскошь так не вписывалась в привычный образ жизни Леи, что ей вдруг стало неловко. Все было таким чужим, невнятным, преувеличенным, словно хозяин дома больше ничем не мог похвастаться, кроме как шелковыми занавесками и фарфоровыми сервизами. К Лее приставили молодую служанку, которая была едва старше самой госпожи. Девушка показала новые покои Леи, где в шкафах и тумбах хозяйку ждал целый склад из модных платьев и бижутерии. Уж на что, а на украшение своих любимых предметов интерьера Йохан не жалел денег. На прикроватном столике Лею ждала заколка в форме стрекозы, точно такая же, как та, что она потеряла в темных водах Лазурного озера. Сердце дрогнуло от воспоминаний. Она снова ощутила тяжесть сходящейся над ней толщи воды, голова закружилась, и Лея устало присела на кровать. Она повертела заколку в руках, поднесла к свету. Изумруды, служившие стрекозе глазами, красиво переливались на солнце, и Лея, не раздумывая, прикрепила украшение на волосы рядом с ухом.

Прошло три года. А где теперь эта заколка? Лея потерла лоб, пытаясь вспомнить, но так и не смогла.

* * *

Лея почувствовала тяжелую теплую ладонь на своем плече. Господин Моррант, одетый в бордовый костюм, наконец, решил выйти из кабинета. При нем был неизменный портмоне и кожаный чемодан, где он носил бумаги и печати. Йохан никогда не позволял себе «плохо» выглядеть. Даже после встреч с друзьями, которые часто приезжали к ним в дом, и они шумно отдыхали с сигарами и алкоголем до утра, он все равно по пробуждению укладывал волосы и закручивал усы.

— Я же просил тебя не читать за едой, милая, — он ласково сощурился, хотя в голосе чувствовалось некоторое раздражение.

— Книга такая интересная, что я не смогла удержаться, прости. Ты уезжаешь?

— Да, возникли дела, нужно встретиться с парой знакомых.

— Можно мне поехать к родителям? Я давно от них ничего не слышала, на последнее мое письмо уже больше двух месяцев нет ответа.

— Опять ты за свое, любимая, — Йохан убрал ладонь с ее плеча и скрестил руки на груди. — Я же тебе говорил, ты одна никуда не поедешь. А у меня слишком много работы, чтобы прерываться на посещение родственников.

— Даже на пару дней? — Лея опечаленно подняла глаза на мужа.

— Даже на пару дней. Пусть приезжают к нам сами.

— Отцу тяжело переносить долгие поездки, у него частые головные боли, а мама не может его оставить.

— Разговор окончен, дорогая, — Йохан сказал это так резко, что Лея вздрогнула. — Я уехал, не скучай.

Когда карета супруга скрылась из виду, девушка позволила себе пустить слезу от обиды и жалости. Ей всегда казалось, что это его «дорогая» в такие моменты звучит, как оскорбление.

Йохан был приятным человеком, по крайней мере, к жене относился с трепетом и любовью, исполняя малейшие ее прихоти и желания, но только если они выражались в денежном эквиваленте. Сразу после свадьбы супруг и думать забыл об обещании, данном Лее, позволить ей жить с родителями, когда муж надолго уезжает. И теперь получилось так, что с территории особняка ее не выпускали, охрана и прислуга тщательно следили за указаниями хозяина. Сам господин Моррант часто бывал в разъездах, которые длились несколько дней или недель. Лея убивала время прогулками по саду, чтением книг и рисованием. Часто она возилась с маленькими служанками и детьми прислуги, рассказывая им сказки и всякие невероятные истории, от которых они приходили в восторг. Кухарки поражались неприхотливости молодой жены в еде, а ее личная прислуга удивлялась тому, что девушка достаточно равнодушна к модным веяниям и в отсутствие мужа могла ходить в совершенно простой одежде. Прислуга со временем оттаяла, скорбь по бывшей хозяйке ослабла, и Лею в итоге приняли и полюбили. Но нарушать приказы хозяина дома было нельзя. Все очень дорожили возможностью работать у него: он не скупился на вознаграждение, и крестьянкам, у которых за плечами по десятку детей, и которых всех надо кормить, даже и слушать не хотели, чтобы позволить Лее съездить в ближайшую деревню или к реке. Приедет ваш муж, сделаем, что хотите, а когда его нет — сидите дома.

Так Лея и жила все это время в «золотой клетке». Невыносимая тревога сдавливала грудь каждый раз, когда она думала о родителях и Леде. Ночами ей часто снилось, будто она рыба и плывет в быстром потоке воды, даже не плывет — а что-то несет ее бешено, неумолимо, и куда? Вдруг ее вытаскивали на поверхность, и она начинала задыхаться, неистово дергать хвостом, била им воздух, а легкие сжимала страшная острая боль.

Каждый раз после снов про рыбу, Лея просыпалась в слезах и хваталась за сердце, за горло, не могла отдышаться. Всегда дежурившая рядом с ее комнатой служанка быстро приносила ей чашку ромашкового чая, глоток которого немного успокаивал душу. Однажды Лея не выдержала и рассказала служанке (а ведь даже муж был не в курсе), что несколько лет назад едва не утонула в озере, сорвавшись с утеса, и эти воспоминания до сих пор мучают ее. Служанка плеснула руками и перекрестилась.

Глава 2

Первые два года Лея активно переписывалась с матерью. Лея радовалась, когда читала, что отцу полегчало после того, как он перестал есть колбасы и налег на овощи и каши, а Леда все еще живет у бабушки и изредка отвечает на письма. Мать все время спрашивала, не чувствует ли дочь кое-каких недомоганий, но осчастливить ее положительным ответом Лея никак не могла. Чего нет, того нет.

Она была бы счастлива завести ребенка, и мысль эта возникала не столько от большой любви к мужу, а сколько от скуки и желания получить любовь хоть какую-то и ни от кого, кроме родного ребенка, который принес бы ей привязанность безусловную по определению, нельзя было ее ждать. Йохан и сам часто говорил о детях, но навещал свою жену редко, предпочитая проводить время в служебных поездках, а когда возвращался и несколько недель был дома, особняк то и дело наводняли его друзья.

Пока порадовать родителей и мужа ей было нечем. Оставалось продолжать быть хорошей женой: тихой и послушной.

* * *

Йохан должен был вернуться вечером, и Лея, решив перед его приездом немного прогуляться по саду в сумерках, оделась в нежно-голубое летнее платье и вышла во двор. Вдруг ее взгляд привлек человек перед воротами с большой сумкой наперевес — посыльный. Он протягивал сторожу сверток, требуя, чтобы тот позвал хозяина, но между ними происходила какая-то перепалка, и сторож начал что-то объяснять посыльному на повышенных тонах. Лея подбежала к ним и с радостью увидела, что сургучная печать принадлежит отцу.

— В чем дело? Это мне письмо, — она протянула руку, чтобы забрать сверток у посыльного, но сторож, крепкий молодой мужчина, который был выше девушки на две головы, вдруг больно схватил ее руку и отвел в сторону.

— Я не могу принять письмо в отсутствие господина Морранта, — с каменным лицом произнес он.

— При чем тут Йохан? Это мой отец, слышишь, мой отец мне пишет! Письмо адресовано мне! — она снова потянулась к посыльному, но сторож опять ее схватил, сжав руку Леи еще больней.

Девушка скривилась от боли и со злостью посмотрела на сторожа.

— Есть правила, которые я обязан соблюдать в отсутствие хозяина. Я не могу вручить вам письмо без ведома господина Морранта.

— Ты что, слепой?! — она перешла на крик. Никогда она еще не была так раздражена, как в тот вечер. Какой-то сторож, наемная прислуга будет отбирать у нее то, что принадлежит ей по праву, вот еще! — Здесь написано мое имя! Это письмо адресовано мне! Прочти! Если ты вообще умеешь читать, бездарь! — Лея ударила свободной рукой по плечу сторожа, что не причинило ему никакого вреда, и затем, воспользовавшись замешательством парня, выхватила сверток из рук посыльного и пустилась бежать обратно в дом. Там она сможет запереться в своей комнате, и никто ей не посмеет помешать. Краем уха она услышала, как посыльный засмеялся, сказал, «Молодец, девка», а сторож, чертыхаясь, побежал за ней. Но на полпути тот вспомнил, что пост покидать нельзя, плюнул, и вернулся к воротам. В конце концов, это не его проблемы. Придумает что-нибудь, а если хозяин вернется через месяц, то никто и не вспомнит.

Переведя дух, Лея рухнула в мягкое красное кресло в своей спальне и быстро распечатала письмо. Держа бумагу трясущимися руками, она вчитывалась в мелкий красивый материнский почерк.

Дорогая доченька, пишу тебе в третий раз, ибо все еще надеюсь, что прошлые письма по каким-то одному Богу ведомым причинам не дошли до тебя.

Твой отец, мой любимый муж и прекрасный человек, скончался ровно сорок дней назад. В последние дни перед смертью у него была ужасная мигрень, очень болело сердце, он бредил и страдал сильной лихорадкой. В свой последний час он все время звал тебя и Леду, но как я могла воплотить его последнюю волю, если все вы так далеко?

Я проплакала три дня. Ничего не ела и не пила, сильно исхудала. Провожали твоего отца всей деревней, очень многие люди хорошо о нем отзывались, мое сердце разрывалось от боли и радости за супруга одновременно. Как жаль, что при жизни никто не говорит нам, какие мы замечательные. Все лучшее в себе открывается только после смерти.

Вот сейчас пишу эти строки, а поток мои и папиных друзей не иссякает, все потихоньку приезжают, присылают письма с соболезнованиями. В этой суматохе немного отвлекаешься. Что же делать, когда все затихнет, и я останусь одна со своим горем? Кому заниматься хозяйством, крестьянами, следить за поместьем?

Мы с отцом очень друг друга любили. Он был строгим, но справедливым, оберегал и ценил меня, несмотря на то что я не подарила ему сына, о котором он так мечтал.

Очень хочу, чтобы ты приехала попрощаться с папенькой. Леда уже у нас дома, мы с ней поговорили, простили все друг другу и вот несколько недель живем душа в душу. Она немного похудела у бабушки, но все такая же задорная, помогала мне с похоронами и с адвокатами, которые атаковали нас и днем, и ночью. Спасибо, что Леда помогла мне решить все с холодным рассудком и не наделать глупостей с этими мошенниками.

Даже если ты все еще держишь на сестру обиду, пожалуйста, хотя бы ради ваших родителей, побудьте вместе дома, со мной. Мне очень нужна ваша поддержка.

С любовью и скорбью, твоя матушка.

Лея бесконечно перечитывала письмо. В голове не укладывалось, что отца, этого крикливого, но заботливого человека, больше нет. Она сжала лист бумаги в руке и прижала к щеке, пытаясь хоть немного уловить из запаха чернил аромат родного дома и ощутить отцовские объятия. Огромным грузом на ее плечи рухнули обида и горечь. Взгляд затуманился,голова закружилась, она встала с кресла и подошла к окну, посмотрела на летний сад, вымощенный тонкими дорожками и засаженный нарциссами. Она постучала ногтями по стеклу и стала царапать его до противного скрежета. Лея не плакала, ни одна слезинка не скатилась по ее щекам. Она сжимала и разжимала в руке письмо, смотрела на него, откладывала, потом опять доставала.

…пишу тебе в третий раз…

Лея аккуратно сложила письмо в несколько раз, спрятала внутрь корсета — на всякий случай пусть это будет при ней. Затем бодрым шагом, полная решимости, злая, пошла в кабинет мужа. Ее встретила неприветливая темная комната: стены окрашены темно-зелеными, черная мебель, посреди стоял длинный рабочий стол и кожаное кресло. Сторонних посетителей это место не предполагало. На стене, прямо напротив входной двери, на Лею смотрела покойная жена Йохана: красивая женщина с дерзким взглядом, богато одетая, внешне полная противоположность Леи — блондинка с голубыми глазами. Лея тяжело вздохнула, подошла к столу и начала открывать один за другими ящики. Внутри каждого из них, на первый взгляд, не было ничего интересного: какие-то бумаги, открытки, письма из банков, испорченные перьевые ручки (зачем он только хранит). Лея упорно продолжала рыться в кипе мужниных документов, даже не зная толком, что она хочет найти, но интуиция подсказывала, что она на верном пути.

В последнем ящике в самом низу под тяжелой бархатной папкой она увидела несколько писем со сломанным сургучом. Такой же конверт и такой же герб на печати, какой она получила сегодня у посыльного. Лея раскрыла их, прочитала. Да, это были письма матери, но Йохан умолчал о них. Неужели смерть ее отца — это тоже не повод отпустить жену домой?! Лея хватается за лицо, слезы градом льются из ее глаз. Тут взгляд ее, полный соленой воды, зацепился за бумажный рисунок. Под стопкой маминых конвертов лежал небольшой клочок бумаги: Лея достает его и рассматривает. Изображение русалки. По манере письма, будто бы Лея рисовала, да и откуда это у Йохана в столе? Она всматривается в рисунок сильнее, словно хочет войти внутрь этой картинки: человек с рыбьим хвостом, длинными волосами, сидит спиной на камне, смотрит вдаль, в уходящий горизонт озера.

Вдруг какие-то образы всплывают у нее в голове: вот она идет в лес, тащит тяжелую корзину, потом с ней рядом сидят каких-то два человека, речи не разберешь, один высокий голос, женский, второй пониже — мужской. Видит, как чья-то тяжелая холодная голова лежит у нее на коленях, как прыгает в воду, будто крестьянка на языческом празднике…

Нет, это не могла быть она. Она тихо-мирно сидела дома всю свою жизнь. Наверное, ей когда-то приснилось. Но оторвать пальцев, сживавших рисунок, она не может. Аккуратно она складывает его в несколько раз и тоже прячет в корсет.

* * *

Вечером у главных ворот особняка остановился экипаж Йохана. Тот ловко выпрыгнул из него, поздоровался и перекинулся парой слов со сторожем. У него было скверное настроение: сорвался контракт на одну денежную сделку, клиент ушел к конкурентам, чем очень подставил подчиненных Йохана и его самого. Господину Морранту едва удалось удержать отток средств, которые тот клиент вложил в его дело, и теперь предстояло отвоевать спонсора обратно.

Йохан зашел в дом, служанка тут же приняла у него одежду, помогла переодеть обувь. Он проследовал в гостиную, где каждый день его со службы встречала жена. Обычно она вышивала в ожидании возвращения супруга, но сегодня сидела хмурая и как-то недобро посмотрела на Йохана, вместо радушного приветствия.

— Почему ты не сказал, что мой отец умер? — спросили Лея с порога, не дожидаясь, пока муж усядется на кресло напротив нее.

Йохан замер, затем подошел к стеллажу и налил себе рюмку виски.

— Не хотел тебя беспокоить лишний раз.

Лея непонимающе смотрела на мужа.

— Что? Почему? Это же мой отец! Как ты мог скрыть это от меня?!

— Я планировал, что мы поедем к твоей матери вместе, но на меня навалилась работа, пришлось уехать. Отпускать тебя одну я не стану, ты же знаешь.

Лея боролась со слезами, ей хотелось со злости ударить мужа. Кулаки ее бессильно дрожали.

— Но почему, господи? Это же мои родители, моя родня, какое тебе дело до того, одна я поеду или с тобой?

— Ты еще спрашиваешь почему! — Йохан вспылил и слишком сильно дернул рукой — половина стакана виски расплескалось на белый ковер. — Потому что я не хочу, чтобы ты вообще имела какое-то дело со своей семьей! Ты теперь моя жена, забудь о них! О чем тебе с ними говорить? С сестрой своей, блудницей, опозорившей вас? Да я чуть со стыда не сгорел, когда мне рассказали о ней и спрашивали, намерен ли я сохранить помолвку с младшей дочерью. Ты мне по гроб жизни обязана, Лея!

— Причем тут Леда… — начала было защищаться Лея, но мужа уже понесло.

— Предки твоего отца — никакие не благородные! Они разбогатевшие крестьяне, которые вовремя подлизались к одному королевскому вельможе. Каким-то невообразимым образом, возможно, даже не совсем честным твой прапрадед выбил себе титул и землю: ему их подарил тот самый вельможа, который, по письмам его родственников, под старость лет был уже не в себе. Твой прапрадед взял родовую фамилию «Лафонтен», какую-то французскую, совершенно неподходящую для здешней интеллигенции. Главное, чтобы звучало красиво, а то, что это самая распространённая фамилия в стране, которая постоянно со всеми воюет, его не волновало. Скажи спасибо, что ты приглянулась мне, что я согласился на тебе жениться, но общаться с твоим отцом, упокой Господь его душу, было тем еще испытанием. Твоя мать воспитанная, благородная женщина, многие годы была весьма мне симпатична, но после того, что произошло с Ледой, я усомнился в ее нравственных качествах. Все эти годы я общался с Лафонтенами только из уважения к твоей матери, которую знал с юности. Но теперь в этом нет смысла.

Наконец, Йохан замолчал. Запыхавшийся, с заплетающимся языком он сел в кресло напротив Леи и откинулся на спинку, вжался в него плечами и осушил еще один стакан виски.

— Мы обязательно поедем к ним, когда у меня будет свободная неделя.

Лея долго молчала, теребив в пальцах кончик кружевного рукава на платье. Несколько лет назад она вот также сидела перед Йоханом, когда тот делал ей предложение в присутствии баронессы.

— Зачем ты мне это сейчас говоришь? — надрывным голосом сказала Лея, едва сдерживая крик. — Разве не ты на нашей свадьбе пил с моим отцом до утра?

— Коньяк у твоего отца был отменный. Может, он был хорошим человеком для крестьян, но для меня остался так и не перевоспитавшимся деревенщиной, который говорит только о ценах на пшеницу и о вакцинах для скота. В день нашей свадьбы он вообще мне впопыхах, пока не уснул, стал рассказывать какие-то крестьянские приметы, которые я никогда не слышал: мол, в конце лета нужно дождаться, пока русалка запоет, и только тогда собирать зерно, а если до осени не запоет, значит, зерно пропало. И каждый год он слышит, как поет русалка, ему приходит эта песня во сне. Господи, боже, почему я это помню… — Йохан устало закрыл глаза и зажмурился, будто пытался отогнать ненужные воспоминания.

Лея встала и молча вышла из гостиной. Когда Йохан стучался к ней ночью, пытаясь попросить прощения за грубые слова в адрес ее семьи, супруга заперлась на ключ изнутри и ему не открыла. Он решил оставить ее в покое.

Утром Лея впервые не вышла к завтраку. Йохан послал прислугу разыскать ее, но увы. Из комнаты жены пропал небольшой чемоданчик, и самой Леи нигде не было. Конюший доложил, что исчезла двуколка с кобылой Белянкой, любимой лошадью Леи, которую та объезжала почти что каждый день.

Глава 3

Ларс проснулся от настойчивого звука, шлепающего где-то над ухом. Он с трудом разомкнул веки и увидел рядом с собой такую же невыспавшуюся сестру. Ларс поднял голову и вдохнул холодный утренний воздух. Солнце еще не успело встать, русалки только-только заснули после ночной охоты, а маленький шалун уже нашел себе какое-то развлечение.

— Проверь, что он творит, — пробормотала Сейра с закрытыми глазами и снова погрузилась в сон.

— Я уже вставал это в прошлый раз, — раздраженно процедил Ларс, но сестра тут же отвернулась и сделала вид, что не слышит его.

Ларс оперся на руки и сел. Мальчик, сидевший голышом в нескольких метрах от него, вдруг перестал баловаться и удивленно обернулся. Сердитое лицо водяного испугало его, и ребенок тут же встал на ноги и попятился к выходу из пещеры.

— Лориас, сколько тебе говорить, чтобы не шумел по утрам?! Что ты делаешь? — тут Ларс увидел, что под ногами у парнишки валялись небольшая рыба и окровавленный камень, которым он, вероятно, размозжил ей голову. Рыбешка все еще дергала хвостом, будто бы даже без головы норовила сбежать от охотника.

— Есть, — Лориас широко открыл рот и ткнул себе в щеку указательным пальцем.

Ларс тяжело вздохнул, но тут же в нем поселилась искренняя надежда, что, даже если с ними что-то случится, ребенок сможет выжить. Прожорливый парень и так потреблял не мало, но сегодня до него, наконец, дошло, что можно и самому добыть себе пропитание, не заставляя своих родителей охотиться с утра до вечера.

— Ты поймал только одну?

— Много поймал. Там — рыба, — Лориас указал на стоявшую рядом корзину, в которой когда-то спал он сам. Теперь там трепыхались на последнем издыхании несчастные создания, которые должны были стать сегодняшним завтраком.

Ларс подполз к корзине, взял одну полуживую рыбешку и, сомкнув зубы, с аппетитом откусил ей голову.

— Папа! На! — ребенок подбежал к Ларсу и протянул ту рыбу, которая стала его первой жертвой.

— Нет, съешь сам, ты же голодный.

— Я поел! — Лориас расплылся в улыбке, обнажив ряд бело-желтых зубов, тупых, как у человека.

— Какой молодец, только грязный весь, — Ларс притянул его к себе и крепко прижал к груди. Оттерев следы потрохов и чешуи с его щек и рта, водяной еще крепче обнял руками белокурого мальчика. Он слышал, как быстро колотится маленькое сердце, громко сопит нос. Руки в жажде родительской любви и ласки обвивают шею отца.

— Почему ты не носишь рубаху, которую тебе мама подарила?

— Не хочу!

— Мама так старалась ее раздобыть, тебе будет теплее.

— Мне не холодно. Я как ты!

«Я как ты… Видимо, он пока не видит различий между нами, но надолго ли это?», — подумал Ларс и отпустил вырывающегося ребенка, который после очередных нравоучений потерял желание обниматься и умчался в другой конец пещеры в погоне за случайно залетевшей желтой бабочкой.

Водяной с нескрываемым удовольствием наблюдал, как Лориас в попытке поймать насекомое прыгал так высоко, как только мог, и случайно споткнулся о хвост Сейры, да еще и наступил ей на концы волос. Русалка вывернулась и зашипела на сына так сердито, что того и след простыл. Лориас отбежал от матери и спрятался за спиной у отца.

— Мама злая, — прошептал мальчик тому на ухо.

— Она не злая, она устала и хочет спать. Вчера мама весь день искала для тебя персики. Тебе же понравились?

— Да! Солнышки! Хочу еще солнышки!

— Если будешь хорошо себя вести, то получишь. Иди извинись перед мамой.

Лориас боязливо подошел к проснувшейся матери, которая демонстративно отвернулась от них. Мальчик сел перед ней на колени и обнял ее за шею, при этом весьма неудачно снова больно зажал волосы, отчего Сейра опять зашипела и, схватив сына за плечи, увлекла его в свою постель, состоявшую сплошь из густой травы, водорослей и камышей. Ларс видел, как сестра что-то бормочет мальчику на ухо, а потом начинает щекотать его: ребенок хохочет, дрыгает ногами и руками, беснуется, прыгает белкой по русалке. Сейра тоже смеется.

* * *

Этим летом Лориасу исполнилось три года. Своим появлением на свет он принес в их размеренную и немного унылую жизнь новые заботы, которые надолго растормошили однообразную повседневность. Поначалу с ним было непросто, да и не сказать, что сейчас легче. Некогда почти безжизненный сморщенный младенец теперь быстро рос и развивался. Он ел столько, сколько Ларс и Сейра не потребляли, вместе взятые, за всю жизнь. То ли ранние задатки столь явной человеческой жадности, то ли яростная воля к выживанию и развитию, но все свелось к тому, что на почти однообразной еде и в стесненных условиях мальчик вырос достаточно крепким и сильным. Он сам проявил интерес к тому, чтобы подняться с четверенек и начать ходить: сначала держался за стенки, потом стал передвигаться без какой-либо опоры. Ему не нравилась одежда, в теплое время года он и вовсе от нее отказывался. Лишь осенью и зимой позволял завернуть себя в тряпки, которые остались еще со времен его младенчества, к тому же Сейра по надобности промышляла воровством у двуногих — стащить бабье платье, когда те шли купаться на песчаный пляж под утесом, было плевым делом. А то, что двуногая потом выла белугой от обиды и стыда, ее мало интересовало.

Самое страшное испытание ждало их в первую для Лориаса зиму: русалки впадают в спячку, но что делать с двуногим ребенком? Русалий яд на него больше не действовал, и усыпить его на несколько месяцев не представлялось возможным. Неожиданно эта серьезная проблема разрешилась сама собой. Чем быстрее приближалась зима, тем длиннее становились периоды сна у Лориаса. А когда выпал первый снег, и сонная Сейра, обняв ребенка покрепче, спела ему русалью колыбельную, сын отключился на три долгих месяца вместе со своими родителями. Сам же и разбудил их весной.

У Лориаса была не слишком развита речь для трехлетнего малыша. Мальчик почти не научился строить предложений и в основном изъяснялся отдельными словами. В остальном он был неподражаем: быстрота реакции, неиссякаемая энергия, постоянное желание познавать новое, ну и, самое важное, аппетит вселенского масштаба вкупе с жаждой приключений. Он мог найти себе развлечение где угодно и соорудить его из чего угодно. Два камня и дохлая рыба у него становились героями одному ему ведомых историй, которые он с кричаще-шипящими звуками разыгрывал по утрам над ухом у родителей. Правда, иногда у Лориаса просыпались задатки логического мышления. Он шлепал Сейру по толстому хвосту и спрашивал, когда у него вырастет такой же. Сейра отшучивалась.

Крестьянин Ганс давно покоился в земле, но его дитя жило и здравствовало, и с каждым днем все больше походило на него: те же белокурые волосы и черты лица, та же улыбка и цвет глаз. А вот характер, похоже, достался от матери-русалки. Порой ребенок доводил Ларса до бешенства своим непослушанием и требовательностью. Избалованным его было назвать сложно, но в силу возраста он считал, что мир состоит из пещеры, леса и мамы с папой. А центром всего этого является он сам, вечно нагой и голодный Лориас.

Заботы о ребенке отвлекали Ларса от невосполнимой утраты возлюбленной. Стоило грусти накатить с новой силой из-за внезапного нежного воспоминания, как тут же выяснялось, что сынок проголодался или испачкался и требовал обязательного внимания.

Первое время Ларс с поразительной настойчивостью продолжал приплывать к тайному месту, на тот маленький заросший бережок, где по вечерам неутомимо плавали в тумане озера светлячки. Ларс не любил вспоминать об этом, но считал, что сделал верный шаг, заставив Лею забыть об их связи. Однако он лелеял надежду, что когда-нибудь услышит ее шаги, тонкий звук которых знал наизусть и определил бы его из тысячи топчущих ног. И даже если она не вспомнит Ларса, то посмотреть на Лею хотя бы еще разок, просто полюбоваться из зарослей травы — ему было бы достаточно. Гнетущая грусть с каждым днем все сильнее и сильнее поглощала его сердце и душу. Ларсу постоянно казалось, что если он уйдет спать в пещеру, то именно в тот момент Лея вернется и, не дождавшись его, исчезнет.

Несмотря на трудности, жизнь продолжалась. Нужно было заботиться о малыше и Сейре, которые без него пропадут. А Лея… Быть может, она действительно счастлива со своим мужем, и ей незачем приезжать сюда. У нее совершенно другая теперь жизнь — жизнь, о которой Ларс ничего не знал и никогда не узнает.

* * *

Сейра часто брала Лориаса с собой вплавь. Мальчик ловко залезал матери на спину и сцеплял руки у нее на шее. Сейра спускалась в воду, не погружаясь ниже плеч. Нужно было периодически «выгуливать» Лориаса, иначе он своей энергией разносил в пух и прах всю пещеру.

Русалка удостоверилась, что сын крепко держится, и поплыла вместе с ним к находящейся неподалеку маленькой полянке. Мальчику надо вдоволь побегать и хоть иногда бывать на солнце. Ларс же направился к дальнему болоту, где в тени деревьев собирал мяту.

По пути к поляне Лориас никак не мог усидеть спокойно, все время брыкался и дергал мать за волосы. Сейра несколько раз погружалась под воду, чтобы утихомирить его, но действовало это недолго. Мальчик громко смеялся, когда руки русалки подхватывали его в полупрозрачной воде и вытаскивали на поверхность. Он просил делать так еще и еще, но руки матери быстро уставали от его веса, и вскоре Сейра перестала обращать внимание на это баловство.

Русалка высадила его на берег, сама же осталась в воде. Она легла на спину и смотрела, как раскачиваются на пугающей высоте кроны деревьев. Краем уха она слышала, что Лориас копошится где-то рядом. Он то рылся в смешанной с песком рыхлой земле, то рвал листья на деревьях, чтобы придумать с ними очередную игру. Иногда он подбегал к матери и пытался на своем языке рассказать о находке. Насекомые, грибы, ягоды — все летело на лицо и живот Сейры ради того, чтобы как-то ее впечатлить.

— Лучше бы ты так рыбу ловил, как улиток на меня лепишь, — русалка брезгливо оторвала от живота только что посаженную туда большую улитку с коричневой раковиной и четырьмя длинными рожками.

— Мама! Дай! — Лориас тут же выхватил у нее из рук моллюска, сломал пальцами панцирь и съел ничего не подозревавшего слизняка.

Сейра от удивления открыла рот, но тут же скривилась от отвращения.

— Гадость! Где ты этому научился?

— Папа!

— Теперь понятно. Папа в последнее время явно перестал понимать, что съедобно, а что нет.

— Няма!

— Да ты все сожрешь, проглот, — Сейра ласково пощипала его по пухлой щеке. — Можешь пойти в лес, но не дальше того дуба, ясно? Уйдешь, лишу тебя еды. Понял?

Лориас послушно кивнул и обнял мать за голову. Когда Сейра выводила его погулять, сын становился каким-то чересчур ласковым и послушным. Лучше бы он вел себя так дома. Ребенок резво вскочил и побежал вглубь леса, обегая по несколько раз деревья и играя в прятки с самим собой. Сейра видела, как его белокурая голова виляет то там, то сям, то пропадает, то снова появляется. Острым слухом она чувствовала, что сын рядом, и он обязательно услышит, если позовут.

Вокруг было тихо, ни единой души. Лишь ветер завывал где-то в вышине, да едва шумели камыши. Вдруг Сейра почуяла шаги: по лесу шел незнакомый двуногий, он был далеко, но мог услышать ребенка и пойти на голос.

Сейра села и обернулась. Она тревожно всмотрелась в ряды черных стволов и, наконец, увидела явно выделяющийся среди мрачного окружения маленький белый силуэт. Что-то было не так, ребенок не издавал ни звука и стоял столбом, испуганный.

— Лориас! — закричала Сейра и тут же услышала чужой голос рядом с ребенком. — Лориас, иди сюда, быстро!

Она увидела, как сын поворачивается к ней лицом, но его хватают за руки. Лориас вырвался и пустился бежать к матери. Когда малыш достиг берега, его преследователь, наконец, показался.

— Лея! Это ты! Ну зачем же меня так пугать! — Сейра сама забыла, что Лея уже не вспомнит о связи с русалками, и расплылась в улыбке, увидев знакомое лицо, но улыбка тут же сошла, и место ее занял звериный оскал.

Наконец, она поняла, что это за двуногая — вспомнила. Та осенняя ночь и амулет в обмен на душу. Двуногая, похожая как две капли воды на Лею, стояла перед ней взмыленная, с засученными рукавами. Глаза ее налились кровью.

Лориас находился между ними и непонимающе переводил взгляд с русалки на странную женщину, вид которой поверг его в удивление и напугал — она имела ноги и была странно одета.

Одновременно русалка и девушка потянулись к ребенку, но двуногая оказалась быстрей. Она схватила мальчика за запястье, дернула на себя, затем поймала его под мышками и, несмотря на попытки вырваться, взяла Лориаса на руки и начала пятиться обратно в лес.

Сейра ринулась вперед, ее сердце бешено забилось, но тяжелый рыбий хвост тянул обратно в воду.

— Монстр… — произнесла девушка. — Этот ребенок мой, слышишь! — она ласково посмотрела на испуганного Лориаса, — Мой несчастный малыш. Думала, что больше никогда тебя не увижу, — она прижала его голову к груди.

По раскрасневшимся щекам Лориаса текли слезы, он дрожал и боялся непонятно откуда взявшейся двуногой.

— Ты… Ее сестра? Отдай мне ребенка! Немедленно! — страх в русалке быстро перерос в ярость и гнев. Она оскалилась и протянула руку, но тяжелый хвост мешал встать и добраться до сына.

— Мерзкое создание, убийца, похитительница. Я так мечтала снова воссоединиться с моим малышом, я столько молилась, и, наконец, Господь услышал меня! Думаешь, я отдам его тебе на растерзание? Чтобы он превратился в такую же тварь, как ты! — Леда еще сильнее прижала ребенка к себе. Лориас уже не пытался противиться мертвой хватке. Он лишь всхлипывал и жалостливо смотрел на мать, ища у нее защиты.

— Двуногая ты дура! — закричала Сейра, не отрывая злых бездонных глаз от девушки, — он не человек! Он русальего рода! Заберешь к своим — погибнет!

— Ага, как же! Так я тебе и поверила!

— Ты так сильно хочешь сдохнуть?! Верни его! — русалка схватила попавшийся под руку камень и швырнула его в девушку. Та не успела увернуться, и камень острым концом рассек ей лоб, где тут же образовалась прямая розовая линия, быстро окрасившаяся в красный. По краям пореза выступили свежие капли крови. Лориас завизжал и еще сильнее заплакал.

Девушка сжала губы и молча вытерпела боль. Она насмешливо взглянула на русалку, развернулась и пустилась бежать вглубь леса с ребенком на руках.

— НЕТ!!! — закричала Сейра пронзительно, до боли в горле.

Русалка слышала, как Лориас зовет ее, но его голос очень быстро удалялся, и Черный лес заглушал его слова все сильнее.

— Верни его!!! — снова крикнула она, срывая голос, уже хрипя, и выползла из воды.

Передвигаясь на локтях, она поползла в лес, следуя голосу сына, который все еще звучал в ее голове. Сильные руки Сейры позволили ей какое-то время волочиться между деревьями, но очень скоро тяжесть собственного хвоста пересилила, и уставшие содрогающиеся руки отказались нести тело. Сейра со всей злости стукнула кулаком о землю, рассекла мелкими камушками руку. Какой-то далекий голос рассудка подсказал ей, что нужно возвращаться, есть другой способ добраться до наглой двуногой и отнять Лориаса обратно.

Сейра с трудом развернулась и уже без памяти от усталости и отчаяния вползла в озеро. В ушах стоял истошный крик Лориаса, она слышала в воде, что он до сих пор кричит, но уже слишком, слишком далеко, не добраться.

Пулей Сейра доплыла до пещеры, разворошила постель и трясущимися руками достала кинжал. Она смахнула с него шелуху, посмотрела в блестящее лезвие, где отражались ее красные от напряжения глаза.

Она подтянула хвост в коленях и занесла нож над основанием плавника. Руки дрожали, никак не могла решиться.

«А что, если я все забуду? Что, если это бесполезно и я не стану двуногой, и просто истеку кровью и умру здесь? Бабкины сказки могут быть всего лишь сказками. Двуногого можно обратить, но могу ли обратиться я? Что мне делать ТАМ с людьми, как мне найти Лориаса и вернуться с ним обратно? Была не была! Святые караси, у меня нет другого выбора! Времени мало! Если не сделаю это, точно никогда больше Лориаса не увижу! А Ларс… Он как-нибудь справится, найдет себе двуногую. Как же страшно, плотва меня раздери, как же страшно!»

Снова в ушах вопль Лориаса. Он боится и зовет свою мать. Никогда, никогда в жизни ему не было так жутко, как в руках коварной двуногой, что тащит его неизвестно куда.

Сейра еще раз заносит кинжал над своим прекрасным переливчатым хвостом. Тело ее натянуто, как тетива, движения точны. Она делает взмах. Птицы над пещерой взлетают, испугавшись истошного крика. Ларс тоже слышит его, бросает свое собирательство, топит случайно корзину в болоте, но когда добирается до пещеры — никого не обнаруживает. Только окровавленный кинжал валяется посреди разбросанной во все стороны соломы, и длинный красно-бордовый след, который тянется в воду и растворяется там.

Я не забуду его, моего Лориаса. Он же двуногий, между нами крепкая связь, значит, когда я сама стану двуногой, если не умру, то мы с ним встретимся, и я сразу его узнаю. Проклятье не коснется меня. А если забуду Ларса, пускай. Ларс уже взрослый, сам разберется, а маленький Лориас, как можно доверить его глупым двуногим?

Какое-то странное ощущение. Стало так тепло, внутри все сжимается, а под животом тупая боль. Что это? Святые караси, это что, отростки двуногих? Ну и уродство. Хотя плевать, главное, доплыть, то есть дойти до жилища двуногих, там я быстро разыщу его и тут же возвращусь.

Обратно куда? Куда я собиралась? Куда я вообще иду? Почему так больно? Что с моими ногами? Подкашиваются, не могу стоять больше, ай! Никогда не чувствовала такой сильной боли! Хорошо, что здесь лес, есть на что опереться. А что это впереди? Жилища людей? Странные какие-то. Одно жилище большое, другие неподалеку маленькие. Что я вообще здесь делаю? Ужасно холодно, аж трясет, по телу мурашки. Хочу согреться и поесть. Больше ничего не хочу. А это кто? Какой-то человек смотрит на меня.

Глава 4

«Бежать!» — единственное, о чем думала Леда, когда мчалась сквозь лес с ребенком на руках.

Потеряв счет времени и не чувствуя ног, она не разбирала дороги и постоянно спотыкалась о вылезшие из земли старые корни деревьев. Острые ветки цепляли за одежду, царапали лицо и норовили выколоть глаза. Казалось, что лес встал на защиту русалки, и все живое здесь сговорилось против девушки.

По таинственному стечению обстоятельств, сегодня ночью Леде опять приснился кошмар: ей мерещился ребенок, удивительно похожий на Ганса в детстве, — она видела, как тот плавает далеко в озере, а потом начинает захлебываться, тонуть, зовет Леду на помощь, та бросается на выручку, но сколько бы она ни плыла, никак не могла до ребенка добраться… Она отчетливо запомнила крик тонущего малыша, и теперь точно такой же визг раздавался у нее над ухом. Что это, если не божественная помощь, которую она так долго и упорно вымаливала?

Мальчик, находясь в ее железных объятиях, вырывался и плакал, но Леда почти не слышала его. Пот градом стекал по ее лбу, шее и капал за воротник платья.

Когда Леда, наконец, увидела розовый от летних сумерек горизонт и поднимающийся из труб дым, ее охватило приятное чувство облегчения. Она добежала до последнего дерева, отделявшего проклятый лес от цивилизации, и рухнула на землю от усталости. Весом своего тела она придавила ребенка. От испуга и боли он еще сильнее завыл. Леда пришла в себя, когда почувствовала, что ее дерут за волосы и щипают руки. Она приподняла голову и посмотрела на мальчика, который уже был достаточно измотан долгой истерикой. Он злобно сверлил глазами свою похитительницу и не оставлял попыток вырваться.

— Мама! — кричал он охрипшим голосом и, освободив руки, стал маленькими пальчиками рыть вокруг себе землю.

Леда снова схватила ребенка в охапку и тут же взвыла. Он укусил ее за руку, почти до крови разодрав кожу, оставив памятный след своих зубов.

С большим усилием ей удалось снова встать и удержать разбушевавшегося мальчика. На ее счастье, день подходил к концу, и крестьяне разошлись. Леда украдкой пробралась до дома, всеми способами пытаясь заставить ребенка не кричать. Даже зажала ему рот, отчего тот стал крутиться еще сильнее.

Наконец, она добралась до парадного входа в особняк. Решительно вдохнув, она направилась к двери, где уже вступил на дежурство ночной сторож.

Мужчина с густой бородой сначала не узнал хозяйку, до того она жутко выглядела: волосы растрепались, а дорогое платье все вымарано в грязи и зелени.

— Немедленно позови моих служанок, — без приветствий сказала она сторожу и вломилась в дом.

Испуганный сторож сорвался с места, и буквально через несколько минут вокруг Леды уже собралась толпа прислуги. Испуганный мальчик с ужасом наблюдал за обилием непонятных существ вокруг него: русалок на ногах, закутанных в странные тряпки. Взгляд его затравленно бегал по помещению и не знал, за что зацепиться.

Услышав о переполохе, баронесса спустилась к дочери и ахнула, увидев, в каком она состоянии. Тут же внимание ее привлек белокурый малыш с красным зареванным лицом.

— Леда, откуда этот ребенок? — спросила мать и нервно сглотнула.

— Кто-то бросил его в лесу, — прерывисто сказала Леда, переводя дыхание, — теперь он будет жить у нас.

— Может, следует разыскать его родителей?

— Если бы он был кому-то нужен, его бы не оставили одного в лесу, нагого и голодного! — рявкнула Леда. — Вымойте его и попробуйте накормить!

Она отдала ребенка в руки прислуге и поспешно направились в свою комнату переодеться.

* * *

Леда только-только успела застегнуть на себе чистое платье, как к ней прибежала одна из служанок. Оказалось, что вымыть мальчишку удалось, но вот есть он наотрез отказывается. Вопит, дерется и зовет маму.

«За что вам только платят, раз вы не можете даже с ребенком управиться», — подумала Леда и решила, что будет сама заниматься воспитанием маленького дикаря, а не отдавать его нянькам.

Когда она пришла в маленькую столовую, то увидела, как вокруг мальчика крутится чуть ли не вся кухонная прислуга. Две служанки, которым было едва больше десяти лет, размахивали перед мальчиком погремушкой, пытаясь как-то отвлечь его от плача. Тучная повариха пробовала надеть на него длинную льняную рубаху, но тот уворачивался и даже чуть не укусил ее. Еще пятеро слуг стояли рядом и раздавали советы о том, чем следует его накормить и как его успокоить, но сами подойти к дикаренку боялись.

— Уйдите все! — крикнула Леда, и испуганная внезапным возгласом госпожи прислуга тут же побросала свои дела и поспешно удалилась из кухни.

Увидев похитительницу, мальчик вжался в стену и оскалился. Руки и ноги его дрожали, глаза покраснели от многочасовой истерики. Влажная дорожка слез на обеих щеках блестела, освещенная пламенем камина. Он был вымотан, но бившие через край эмоции придавали ему сил. Леда медленно подошла и села перед ним на колени.

— Сынок, — ласково сказала она и хотела погладить его по голове, но не решилась. — Где же ты пропадал все это время? Мама так скучала по тебе.

— Не мама! — мальчик быстро закрутил головой и сильно зажмурился. — Не мама!

— Злая русалка похитила тебя и держала в лесу, как дикого зверя! Посмотри! — Леда встала и задрала платье до колен. — Видишь? У меня две ноги, как и у тебя! Ты мой сыночек!

Ошарашенный ребенок с ужасом смотрел на стоявшую перед ним женщину, так удивительно похожую на него. Он мотал головой, переводил взгляд со своих коротких ножек на колени Леды и мычал в недоумении.

— Ноги — нет! Хвост! — мальчик лег на спину и скрестил ноги, прижав пятки друг к другу. — Мой хвост! Я как мама и папа!

Увидев его потуги стать похожим на русалку, Леда едва не расплакалась. Быстро смахнув навернувшиеся слезы, она осмотрелась на кухне. Взгляд ее зацепился за кусок хлеба и чашку молока. Их, видимо, приготовили для ребенка, но он отказался есть.

— Вот, смотри, — она положила перед ним еду, оторвала маленький кусочек хлеба и с наигранным удовольствием съела его. — Я тоже это ем, очень вкусно.

Тут же она услышала, как у мальчика заурчало в животе. Поверив на слово, он потянулся к буханке, с подозрением понюхал мякиш и вгрызся в него. Леда испуганно наблюдала за своим новоявленным сыном, который ел будто не в себя, глотал хлеб огромными кусками, словно считал, что это последнее угощение в его жизни. Когда он оторвался от булки, Леда приставила к его губам чашу с молоком, и ребенок жадно выпил все до последней капли.

— Как тебя зовут? — спросила она уже более-менее успокоившегося мальчика.

— Ноги — нет! Хвост! — снова зачем-то сказал он и хлопнул себя по ляжкам.

— Тогда я буду звать тебя Ганс.

Впервые за долгое время Леда ощутила то приятное чувство воссоединения с любимым, которое так мечтала вернуть. Она с наслаждением и трепетом рассматривала лицо своего сына, который снова взялся за поедание булки. Чем внимательнее она вглядывалась в его лицо, тем больше находила сходств с Гансом: густые волосы, ровный, пока еще вздернутый, нос и глаза, такие ясные, голубые и бездонные.

Наевшись, маленький Ганс от усталости начал засыпать прямо на лавке. Леда воспользовалась ситуацией и надела на него рубаху. Потом аккуратно взяла его на руки и, положив голову сына на плечо, направилась в свою спальню. Время было уже за полночь, но взволнованная интересными событиями прислуга и не думала отправляться на покой. Несколько девушек шли рядом с Ледой и рассматривали лицо заснувшего ребенка. Между собой они перешептывались, корили ужасных родителей, что бросили столь прелестное дитя в лесу. Им не терпелось поскорее повозиться с ним.

На ночь Леда уложила его с собой. Только она собралась заснуть, как в комнату вошла баронесса и присела на кровать. Она с улыбкой смотрела на спящего белокурого мальчишку, рыжие ресницы которого слегка подрагивали, а рот иногда двигался сам по себе, будто он продолжал жевать даже во сне.

— Теперь это мой сын, — ответила на безмолвный вопрос матери Леда.

— Как его зовут?

— Ганс.

— Ганс, значит… — тихо сказала баронесса и погладила ребенка по пушистым волосам. — Замечательный малыш.

— Этого мне отец бы точно не простил, — сказала Леда, глядя в потолок.

— О покойных плохо не говорят, но, учитывая его характер, не одобрил бы, — баронесса грустно вздохнула. — Но знай, что я горжусь тобой. Не каждый бы решился пригреть сиротку.

— Он никакой не сирота, я — его мать, а он — мой сын. И всегда им был, просто мы были разлучены на долгое время, — пробормотала Леда, засыпая и прижимая к себе ребенка.

Баронесса продолжала смотреть на дочь и внука, подождала, пока дыхание Леды выровняется. Она оставила спящих и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

— Значит, Ганс, — повторила она и перекрестилась.

* * *

Следующие несколько недель жизнь в особняке превратилась в один сплошной переполох. Все успели забыть о недавних похоронах барона и были заняты нежданным гостем.

Со стороны Леды было опрометчиво предположить, что маленький Ганс быстро забудет о своем прошлом и, как только очутится в объятиях настоящей мамы, станет нежным и послушным мальчиком. Все началось с того, что просыпался он ни свет ни заря, и, увидев незнакомые стены, начинал кричать и плакать. Успокоить его было крайне сложно. Других людей и в особенности детей мальчик сильно боялся и каждый раз, когда к нему пытались подойти поиграть, залезал под шкаф в спальне Леды и не выходил оттуда до тех пор, пока его не оставляли в одиночестве. Часто ребенок бегал по дому, пытался вылезти в окна и по-всякому стремился убежать из этой просторной клетки. Он продолжал звать маму и папу, но такое поведение все объясняли душевной травмой оттого, что его бросили на произвол судьбы. Будучи очень выносливым и энергичным, Ганс мог устраивать истерики на часы, отказываясь от привычной человеческой еды и одежды. Маленький бесенок, сияя круглыми белыми ягодицами, без устали шнырял по комнатам, кабинетам и спальням, забирался на столы, раскидывал вещи, рыскал в сундуках, выворачивая их содержимое, и прятался внутри, зарывшись в свитки или одежду. Однажды он так пропал почти на сутки, и прислуге нещадно досталось от госпожи Леды за то, что не уследили за ним.

Однако всему приходит конец. Постепенно и Ганс начал привыкать к необычному для него образу жизни. О маме-русалке ему ничего не напоминало, ведь Леда позаботилась, чтобы из дома были выкинуты все книги сказок с картинками, где фигурировали полулюди-полурыбы, прислуге было запрещено говорить с ребенком о любых мистических существах, разрешались только истории из церковных книг. Несмотря на то что Леда проводила очень много времени со своим сыном, он все равно относился к ней крайне настороженно. Ночью они спали вместе, и Ганс жался к ее теплому боку, но днем всячески показывал, что не хочет с ней общаться. Таким образом, держа Леду на расстоянии, он постепенно привык к ней и к другим людям.

Дети прислуги стали часто навещать его, бегали вместе с ним по саду, играли и развлекали. Не раз друзья становились свидетелями того, как Ганс ловит бабочек и улиток и ест их, а когда ловил много, даже предлагал детям разделить с ним трапезу. Любимой едой мальчика по-прежнему оставалась рыба. Он ел ее в любом виде: жареную, в супе, засоленную, и даже сырую.

Из-за того, что мальчик тянул в рот всякую гадость, да еще и не носил ничего, кроме исподнего, к нему относились с опаской. Леда уверяла людей, что ему нужно обжиться, ведь неизвестно, сколько времени он жил в диких условиях без надзора взрослых. Прислуга понимающе кивала и продолжала попытки накормить его куриным супом и надеть хорошенькое платье, чтобы сын госпожи хоть немного походил на маленького франта.

Еще одной проблемой было здоровье и физическое развитие Ганса. Леда долго не хотела звать доктора из-за страха, что происхождение сына всплывет наружу, но баронесса настояла и однажды сама вызвала доктора из соседнего поместья. Ведь странно, что в свои три года он до сих пор не может связать и двух слов и не владеет самыми простыми навыками, с которым легко управляются дети его возраста, например, не умел держать ложку, пить из стакана и т. д.

Когда Ганс увидел высокого лысеющего человека в длинном черном камзоле, да еще и большой пухлой сумкой, он спрятался за Леду и отказывался приближаться к доктору. Ласковыми речами его удалось уговорить подойти и дать себя осмотреть. Леда с тревогой наблюдала, как доктор, который несколько лет назад приезжал к ней ночью, слушает мальчику грудь, разговаривает с ним, проверяет работу суставов и внимательно рассматривает любой порез или родинку на его белоснежной коже.

— Физически он хорошо развит, — подвел итог доктор. — Только что с его ногтями? Первый раз такое вижу. И на руках, и на ногах. Черные, будто дегтем обмазаны. Я бы мог предположить, что ему отдавили пальцы, и кровяные сосуды под ногтями лопнули. В любом случае ужасно, что такое произошло с маленьким ребенком.

— Если дело в крови, то когда-нибудь это пройдет? — спросила Леда, которую тоже беспокоило происхождение черных ногтей.

— Не могу точно сказать. Если кровь, то ногтевая пластина обновится, и все исчезнет. Если у этого феномена — другая причина, то мои знания здесь бессильны. Вам будет лучше обратиться к столичную докторскую коллегию, уверен, они бы заинтересовались.

— А что насчет… — Леда замялась, — его умственных способностей?

— Судя по вашим рассказам, и тому, как ведет себя, я могу предположить, что он неполноценный. Задержка речи, искаженные вкусовые предпочтения, отказ от одежды и еды — боюсь, все это не к добру. На моей практике бывали случаи, когда душевнобольной имеет весьма внушительные размеры и медвежью силу, то есть физически он компенсирует умственный недостаток.

— Извините, но Ганс никакой не душевнобольной! — вступилась за сына Леда. — Он понимает все, что я говорю. Даже пытается повторять какие-то слова, перенимает поведение других детей.

— Не хотел вас оскорбить, госпожа. Но мы не знаем, что с ним было раньше. Возможно, он находился в столь бескультурной среде и в таких неприглядных условиях, что там можно было выжить только при помощи физической силы. Уверен, если вы будете с ним заниматься, найдете лучших учителей, он оправится и догонит сверстников.

Воодушевленная будущей воспитательной работой, Леда поблагодарила доктора за визит и попросила вернуться на повторный осмотр через три месяца. Она взяла Ганса на руки и потрепала его по голове.

Глава 5

Лея добиралась к родному дому двое суток. Она не знала, куда ехать, часто спрашивала дорогу у проезжавших мимо экипажей и идущих с поля на поле крестьян. Она останавливалась ночевать в самых дешевых гостиницах, в самых скромных номерах, чтобы Йохан не сразу сообразил искать ее там. Но была и другая причина: впопыхах она не взяла с собой никаких денег, да они не водились у нее — муж давал все под расчет и оплачивал счета сам. Наличности у Леды не водилось никакой, и отдавать приходилось свои ювелирные украшения. В одном кабаке она оставила рубиновое кольцо, в другом — золотую цепочку. За такие дорогие вещи ее, конечно, пытались поселить в комнаты получше, но она отказывалась. Спасибо, что хотя бы обеспечили щедрый ужин. Но Лее и кусок в горло не лез. За два дня она выпила только чашку чая и съела краюшку хлеба.

Спала в гостинице тоже плохо, все время мерещился стук копыт, рассерженные шаги, сердитое лицо мужа. Еще никогда она его так не расстраивала, все несколько лет их брака Лея была хорошей и послушной, не перечила и никогда не осуждала решения мужа. Только сейчас ей вдруг захотелось взбунтоваться, до чего обидно стало за своего отца, покойного барона Лафонтена! Раз он деревенщина, значит, и Лея — такая же деревенщина, и ее тянет туда, в эту богом забытую деревню. Хотя почему забытую? У них был монастырь и всегда можно было прийти в часовню, а в роскошном особняке Йохана даже помолиться негде: все заставлено картинами и сервантами, а до ближайшей церкви надо ехать полдня на лошади. Покойный отец Вергий часто ужинал с Лафонтенами, до чего приятно было слушать его речи за чаем, а Йохан приглашал в гости только своих друзей, таких же финансовых магнатов, с которыми сидел за картами и иногда уезжал компанией на охоту.

Чем ближе она была к родным землям, тем легче становилось у нее на душе, она совсем не думала о муже, ей хотелось как можно скорее встретиться с мамой и сестрой. Она так давно не видела Леду, изменилась ли она? Повзрослела, похорошела? Мама наверняка заимела лишние седые волосы и морщинки под глазами после похорон и других навалившихся на них проблем. Если дела пойдут плохо, имение придется продать. Баронесса и Леда вряд ли смогут со всем управиться одни, а Йохан не станет помогать, только рад будет избавиться от всех связей с Лафонтенами.

Двуколка с запряженной в нее лошадью Белянкой мягкой рысью бежала покаменистой дороге, огибая поля и леса. Скоро, уже совсем скоро…

* * *

Уже вечером, когда Леда и маленький Ганс собирались ложиться спать, Леда узнала от стражи, что к ним подъехал неизвестный экипаж. Быстро одевшись, девушка вышла к парадному входу. Там в сопровождении пары охранников она подошла к воротам, чтобы встретить таинственного ночного гостя.

Двуколка остановилась, и из-под навеса выглянул женский силуэт. Лея так спешила выпрыгнуть со своей повозки, что едва не зацепилась платьем за маленькую приставную лесенку.

Когда Леда увидела сестру, у нее пробежали по спине мурашки. Встретившись взглядами, Лея со слезами на глазах ринулась к ней. Однако тут же путь перегородили охранники, стоявшие по бокам старшей сестры. Они скрестили руки перед Леей и заставили ее сделать шаг назад.

Леда не изменилась особо внешне: только лицо немного осунулось, но в остальном — все та же.

— Что ты здесь делаешь? — строго, без приветствий, спросила Леда.

— Я только несколько дней назад узнала, что отец скончался! Все побросала и кинулась к вам… — надрывно произнесла Лея, вытирая рукавом глаза.

— Да, он сейчас покоится на кладбище, можешь его там и навестить.

— Ты меня выгоняешь? Я так скучала по тебе и матушке! Прикажи им пропустить меня! — Лея начала злиться и хотела схватить и расцепить руки охранников, которые не пускали ее к дому, но высокие плечистые парни твердо стояли перед ней и смотрели на девушку хмуро, с недоумением, не видели в ней угрозы, однако было понятно, что слабину они не дадут — нет смысла начинать драку.

— С тех пор как отец покинул нас, мать уступила мне наследование, поэтому теперь я и только я устанавливаю здесь порядки. У моих людей приказ — не пускать тебя ни при каких обстоятельствах, — Леда, вскинув одну бровь, окинула сестру властным взглядом.

— Леда! — закричала сестра. — Давай поговорим, умоляю! Все эти годы я не получили от тебя ни весточки, ты не ответила ни на одно мое письмо, я до сих пор не понимаю, за что ты взъелась на меня!

— Замолкни! — вдруг Леда почувствовала, как кто-то дергает ее за юбку платья. Маленький Ганс проснулся и, не обнаружив матери, вышел за ней на улицу.

Лея увидела ребенка и ахнула. Мальчик прятался за Леду и испуганно смотрел на странную девушку у ворот, которая была копией его мамы.

— Чей это ребенок? — тихо спросила Лея.

— Мой, чей же еще, — она взяла Ганса на руки и отряхнула землю с его голых стоп. — Я решила сделать детскую в твоей бывшей спальне. Там осталось кое-какое твое барахло. Если хочешь забрать, то подожди здесь. Я прикажу вынести его. Не заберешь, сожгу завтра же к чертям собачьим.

Леда отвернулась и быстрым шагом с сонным ребенком на руках направилась к входным дверям.

— Позволь хотя бы переночевать! Я увижусь с матушкой и больше никогда-никогда тебя не побеспокою! — Лея снова схватилась за плечи охранников, которые продолжали сдерживать ее.

— Мои приказы не обсуждаются, — сказала Леда и, не оборачиваясь, скрылась в доме.

Сил спорить и попытаться как-то вразумить сестру хотя бы на диалог уже не было. Лея растерянно смотрела на свой дом, переводя взгляд с одного окна на другое. Вон окно в ее спальню, там появился свет — кто-то пришел со свечой. Огонек немного помигал и затух, окно снова почернело. Через несколько минут крестьянка, которая раньше прислуживала Лее, вынесла ей резную шкатулку.

— Здравствуйте, хозяйка, — пролепетала служанка, виновато пряча глаза. — Я бы рада вас втихаря впустить хотя бы в комнату для прислуги, но…

Лея взяла шкатулку под мышку.

— Уж больно у вашей сестры нрав строгий, она может выгнать за непослушание, — продолжил один из сторожей.

Теперь Лея его узнала: парень сильно возмужал, оброс бородой. Когда она выходила замуж, тот был еще мальчиком.

— Но в целом все хорошо, — продолжила служанка. — После смерти хозяина мы думали, что пришел поместью конец. Но госпожа Леда взяла всех в ежовые рукавицы. Она очень похожа характером на своего отца.

— Да, такая же бескомпромиссная, — сказала Лея. — Раз я не могу войти, приютите хотя бы мою лошадь. Уж на нее-то, надеюсь, запрет не распространяется? — она горько усмехнулась. — Никогда бы не подумала, что такое может произойти со мной. Посоветуете, куда податься?

Сторожа и служанка задумались и, поглядывая друг на друга, стали перебирать в уме варианты.

— Вы можете пойти в монастырь.

— Не думаю, что меня туда пустят на ночь, я ведь женщина.

— И то верно, — сказала служанка. — Но вы сходите, постучитесь к ним. У них есть свободные кельи, я уверена. Грех прогнать усталого путника. Отец Харвес точно даст вам кров. Выспитесь, напишите супругу, и он наверняка быстро за вами приедет либо пришлет кого.

Лею передернуло от слова «супруг», но она лишь благодарно улыбнулась своей бывшей прислуге и с маленьким чемоданчиком в руке и шкатулкой подмышкой отправилась к монастырю.

* * *

Идти было не так уж далеко, но вот путь лежал опасный. В темноте ночи, хоть глаз выколи, плотный туман покрывал землю, звезд было почти не видно. В деревянных избах по разным концам дороги еще горел свет, но на улице не было ни единой живой души. Деревня будто вымерла, остались лишь оболочки пустых домов. Только пробегавшая мимо зазевавшаяся курица, да крики ворон со стороны леса хоть как-то напоминали о наличии жизни. Вскоре Лее удалось раздобыть фонарь, вернее, она его просто сняла с чьего-то дома, мысленно извинившись за то, что крадет его. От источника света приятно веяло теплом, и Лея, смотря под ноги, наблюдала, как с каждым шагом перемещается и ее тень, становясь, то длиннее, то короче.

Через какое-то время она, наконец, добралась до монастыря, который совсем неприветливо выделялся черным силуэтом на горизонте. Он выглядел таким же мертвым, как и все вокруг. Лея глубоко вздохнула и, борясь со страхом, подошла к большой деревянной двери. Она поставила фонарь у ног, а сама, обеими руками схватившись за железный обруч, собралась колотить в дверь. Ей вдруг стало стыдно. Почему монахи должны ей помогать? Она богатая женщина, которую не пустили в родной особняк из-за семейных распрей, и теперь стоит тут под дверями дома Божьего, хочет всех перебудить. Так она и замерла, не решаясь постучать.

Поднялся холодный ветер, стало зябко, хотя Лея обливалась потом от сомнений и страха.

Вдруг кто-то положил ей руку на плечо. Лея вскрикнула, дернулась в сторону и выронила все свои пожитки, отскочив на несколько метров. Фонарь упал на землю и чуть не разбился. Обернувшись, она увидела женщину, простую крестьянку с собранными в косу длинными седыми волосами. Женщина подняла фонарь и подошла к Лее.

— Что вы здесь делаете в такой час, хозяйка? Вам некуда идти?

— Да, — не стала отпираться Лея.

— Пойдемте ко мне, я живу тут совсем рядом. Нечего девушке делать в мужском монастыре.

Женщина повела ее за собой. Они шли в такой же кромешной тьме, фонарь отгонял от них зловещие тени и лесных духов. Проводнице было на вид около пятидесяти лет, но Лея толком не рассмотрела ее. Просто пожилая крестьянка, которую она ни разу тут не видела, да и какая разница, кто это? Нужно будет отблагодарить ее. Она явилась так вовремя, спасла ее от неловкого разговора с отцом Харвесом.

Вскоре они пришли к маленькой деревянной избе, женщина провела Лею в сени, посадила на лавку.

В избе было тепло и сухо. Горел огонь в камине, на деревянных дровах варилась какая-то похлебка в котле. По стенам везде были развешана сушеные травы и цветы. Аромат стоял невероятный. Лея вдыхала этот запах и будто возвращалась в Черный лес, где она так любила бывать в детстве. В свете камина она, наконец, смогла рассмотреть свою спасительницу. Да, это была пожилая женщина, лицо ее уже было тронуто морщинами, она была худая, даже, скорее, сухая, хотя и выделялась красивой ровной осанкой, которую редко встретишь у рабочего люда, особенно у женщин, которые то плуг таскают, то тюки с зерном, то часами на карачках стоят в огороде.

«Добрая волшебница из сказки», — вдруг подумала Лея, и самой стало смешно от этой мысли. Она поставила чемоданчик и шкатулку рядом с собой на лавку.

Женщина подошла к котелку и помешала в нем похлебку. Попробовала варево с ложки.

— Готово, можно есть, — сказала она и рукой поманила Лею за собой.

Лея села за простой деревянный стол, перед ней поставили чашку с супом и ломоть хлеба. Девушка вцепилась в хлеб, и ей показалось, что ничего вкуснее она в жизни не ела. После голодной ночи все лучшие яства, которыми баловал ее муж, вдруг стали пресными и безвкусными по сравнению с мягкой булкой.

— У вас какая-то беда случилась? Поругались с родней? — спросила женщина, усаживаясь напротив. Она тоже налила себе поесть.

— Да, к сожалению. Можно мне переночевать у вас? Я много места не займу, могу вот здесь прямо на лавке поспать.

Лея между слов думала, что ей делать дальше. Вот она сбежала от Йохана и явилась в родное поместье. А завтра что ей делать? Наверное, сходит к могиле барона, зайдет в часовню, пообщается с отцом Харвесом. После ее уже и нагонит муж, либо пришлет прислугу. Когда Лея думала о возвращении в мужнин дом, ей вдруг становилось тоскливо. За два дня одинокого, но увлекательного путешествия она почувствовала себя живой — впервые за долгое время. Краткий глоток свободы, прежде чем опять сесть в золотую клетку, из которой муж теперь еще долго ее не выпустит, и будет каждый день корить за побег. Лея прожила с Йоханом три года, но так и не поняла, как она к нему относится — восхищалась его умом, знаниями, тем, какой важный пост он занимает и с какими людьми дружит. Но как он был для нее кем-то вроде взрослого наставника, так он и остался. Они с мужем никогда не говорили по душам, каждый в ежедневном режиме выполнял возложенные на него обязанности. И похоже, Йохан немного остыл к ней, когда после первого года брака, она так и не понесла: стал меньше с ней общаться, перестал брать ее в столицу, где изредка водил жену в театр, и даже когда Лея просила, он находил тысячу и одну причину, чтобы не брать ее с собой в свет, и не знакомить ни с кем.

Суп с хлебом были съедены, по телу разливалось приятное сытое тепло. Лея поставила перед собой шкатулку на стол.

— Извините, я даже не спросила, как вас зовут, — сказала Лея.

— Ингрид. Вы можете не представляться, я вас знаю. И сестру вашу — Леду. Она тут теперь всем заправляет.

— А вот я вас не помню, простите. Я мало с кем общалась из крестьян, почти что и ни с кем.

— Незачем вам с крестьянами дела иметь. Вы не того поля ягода, и в этом ничего плохого нет. У вас своя судьба и предназначение, у нас — свое.

Ингрид сказала это без упрека, мягко и в конце ласково улыбнулась Лее, отчего ей вдруг стало так уютно находиться рядом с этой женщиной. От нее веяло каким-то материнским теплом. Вдруг Лея решила, что может что-то оставить Ингрид на память и в благодарность за помощь. Она открыла шкатулку и стала быстро перебирать бумажки и безделушки, которые там лежали.

Пальцы ее зацепились за веревочку. Когда она достала амулет и взглянула на него, ее словно ударило током. На мгновение она выпала из реальности. Перед глазами всплыли странные сцены: вот она бежит по лесу с тяжелой корзинкой, полной еды, вот она плавает в холодном озере в обнимку с кем-то. С кем же? Кто это? Потом всплывает нагая женщина с длинными волосами, сидящая на берегу озера и греющая на солнце большой беременный живот. Вдруг Лея неосознанно касается кончиком пальцев губ и во рту чувствуется сладкая истома.

— Можно посмотреть? — вырывает ее из воспоминаний Ингрид, указывая на амулет.

Лея дает ей его. Ингрид долго изучает вещицу, гладит по ребристой поверхности, вытягивает руку и смотрит на нее через свет камина. Как будто тоже что-то вспоминает.

Следом Лея вытаскивает из шкатулки засушенную синюю кувшинку. Когда-то она положила ее под стекло и оформила в деревянную раму.

— Это очень редкое болотное растение, — сказала Ингрид, продолжая гладить амулет. — Такой цветок невероятно сложно достать: он растет в самой топи, куда не добраться ни на лодке, ни вплавь. Откуда оно у вас?

— Кажется, мне подарили его на день рождения. Но кто и когда — не помню.

Ингрид долго молчала, потом встала, поставила перед ними две жестяные кружки и налила туда горячей медовухи, которую она только что согрела в камине.

— У вас тоже прорехи в памяти? — с усмешкой спросила она. — Я вот не помню ничего толком из своей молодости. Помню, как была ребенком, помню, как мать нашла мне жениха, и я даже готовилась к свадьбе. А потом… Будто метлой смели все годы. Около двадцати лет я уже живу здесь, в избе своих родителей, которых давно похоронила, а до того времени — будто и не существовала. Каждый день пытаюсь вспомнить, но ничего не получается. Одна только есть у меня зацепка.

— Какая? — с волнением спросила Лея, пригубив сладкую медовуху.

— У меня на боках и под животом растянута кожа. Я ходила к разным повитухам, ездила даже в столицу к хорошему доктору — все мне сказали, что это следы от вынашивания. А я ничего не помню. У меня был ребенок, или даже несколько. Но где они? Почему никто про них не знает? Перед своей кончиной мать сказала мне сходить к отцу Серванасу. Застали ли вы его?

— Немного.

— Все, что я смогла у него выяснить — мол, да, было у тебя двое детей, но родились они мертвые, сразу похоронили. Окрестили в честь Святого Ларса и Мученицы Сейры. Ходила я ним на могилку, но так ничего и не вспомнила. Как была беременная, как рожала. Кто их отец, в конце концов? Ничего нет в голове — пустота.

…Святого Ларса и Мученицы Сейры…

Услышав эти имена, Лея затряслась как от озноба, пальцы сами по себе стучали по столу, железная чашка выпала из рук и улетела под лавку, медовуха растеклась по деревянному полу, в нос ударил сладкий травяной запах.

Лея открывает глаза. Она находится в холодной сырой пещере. Все тело колет от мороза. Лея чувствует, что лежит на голом камне и на ней ничего нет. Спутанные длинные волосы прилипли к плечам, лезут в глаза — только они теплые и греют спину и грудь. Она поджимает ноги, сворачивается калачиком, пытаясь согреться. Вокруг ни души — только пещерные стены, по которым танцуют голубые блики воды.

Она смотрит на свои руки и не узнает их — кожа грубая, мозолистая, ногти обломаны или отгрызены. Это руки не аристократки, это натруженные ладони крестьянки. Вдруг слышит плеск воды и шуршание тела по камню. Кто-то здесь еще есть. С трудом повернув голову, она выпускает изо рта облачко пара. Холод пробирает до костей!

— Ты должна уйти отсюда и вернуться к своим, — говорит где-то за спиной низкий властный голос. Слова разносятся эхом по пещере.

— Я могу жить в лесу, — сказала Лея чужим женским голосом, сама не понимая, как губы ее двигаются против воли.

— Нет, ты не переживешь зиму.

— Позволь мне сделать то, что ты просил. Даже если не справлюсь, погибну, но буду рада, что хотя бы попыталась.

Голос молчит. Снова слышится только плеск воды, бьющийся о стены пещеры. Лея чувствует, как холод проникает в ее кровь, коченеют пальцы. Руки-ноги не слушаются, бешено бьет озноб. Она словно рыба, прыгающая в агонии на ведре рыбака.

— Не нужно мне быть русалкой, — говорит Лея. — Есть вещи важнее — это твои потомки. Что будет с лесом, со всеми нами, если вы иссякните? Я готова.

Вдруг тяжелая когтистая рука хватает ее за плечо, переворачивает на спину. Тело все ломит, боль стреляет в шею. Она поднимает глаза и видит, как чья-то рука с острыми черными когтями сжимается над Леей в кулак, когти входят в кожу, и через несколько мгновений черная густая кровь стекает по кулаку и капает Лее на живот. Она горячая, обжигающая, от нее исходит пар. Следом когтистая рука ложится ей на живот, под пупком, когти существа впиваются ей в кожу. Боже, какая пытка! Лея кричит, но тут же замолкает, снова чувствует сладкую истому во рту, будто кто-то целует ее. Боль отпускает. Кровь Его смешивается с кровью Ее. Кровь порождает жизнь.

Тяжелый сон, наконец, отступил. Лея обнаружила себя в той самой избе, где ее приютила Ингрид. Она все-таки спала на узкой лавке. Ныла спина от жесткой неудобной кровати, но выбирать не приходилось. Чемодан и шкатулка лежали с девушкой рядом. Увидев на столе амулет-чешуйку, Лея быстро схватила его и надела себе на шею, спрятав под воротником платья.

Ингрид нигде не было. Лея схватила свои скромные пожитки, вышла из избы, обошла двор, но женщины будто и след простыл. Окинув взором величественный Черный лес, Лея уверенным шагом направилась прямо в чащу — она знала, куда идти и кого искать.

Как только Лея снова оказалась в лесу, она замедлила шаг и перевела дух. Чем глубже и дальше она шла, тем быстрее мысли приходили в порядок, а сердце, до этого бешено стучавшее, наконец, успокоилось.

«Вот я и дома», — подумала она, когда дошла до русла быстротекущего ручья.

Девушку сильно утомили беготня и тревоги, и она опустилась на землю, укрыв ноги юбкой, чтобы не замерзнуть. Стоило ей расслабить спину, прислонившись к стволу старого дерева, как тут же недовольно заурчал живот.

Понимая, что у ручья ждать Ларса нет смысла, она оглянулась в поиске съестного, но ее окружали сплошь зеленые кусты и покрытая росой трава. Передохнув пару минут, Лея подошла к ручью и зачерпнула ладонью воды. Зубы тут же заболели ото льда, зато немного притупился голод.

Лея вспомнила, что этот ручей уходит очень далеко, за монастырь, а вот впадает он как раз в Лазурное озеро. Конечно, местные давно перестали ходить за водой в лес, уже почти сто лет, как в деревне стояли колодцы. Но каждый знал, что если идти вдоль него, то можно будет выйти к мельнице. Любой заблудившийся крестьянин знал, что, если нашел ручей, значит, скоро выйдешь из леса и спасешься.

«Пусть Йохан побегает за мной, за деревенщиной» — подумала Лея, снимая с себя платье.

Девушка осталась в исподней сорочке с коротким рукавом и длинной юбкой, корсете и панталонах. Она вытянула руки и посмотрела на свое красивое домашнее платье, обшитое мелким жемчугом и украшенное на талии атласной лентой. Глубоко вздохнув, она что есть силы принялась рвать рукава и юбку. Затем намочила платье в ручье, измазала его тиной и грязью, которую смогла выкопать там, где вода доходил до берегов и размывала себе путь.

Но мало было просто уничтожить презентабельный вид платья. Лея разыскала острый камень, который не успела еще обточить вода. Несколько минут она собиралась с силами, чтобы порезать себя. Три года жизни в золотой клетке сделали из нее невозможную неженку, и один только вид крови казался ей теперь чем-то запредельно ужасным. Долго прицеливаясь, она все-таки ударила себя острым концом по мягкой ладошке, но всего лишь немного расцарапала кожу. Не получив нужного результата, Лея принялась и дальше наносить себе удары по руке. С каждым разом она поминала и черта, и Бога, и святых карасей. Наконец, царапина превратилась в рваный порез, и из него стремительно потекла кровь.

Лея принялась водить раненой рукой по платью, оставляя побольше пятен на рукавах, шее и груди. Подождала немного, чтобы кровь получше впиталась в ткань, и пустила его по быстрому течению, и уже за ближайшим поворотом русла платье исчезло. Если оно нигде не застрянет по пути, то его найдут примерно через сутки.

Глава 6

На следующее утро после встречи с сестрой Леду разбудили ни свет ни заря. Ее тормошила за плечо служанка и шептала, что приехал какой-то господин и требует встречи.

— Посади его в гостиную, растопи камин, если нужно, и подай ему чай или выпить что-нибудь, — пробурчала Леда, не открывая глаз.

Полежав минут пять после ухода прислуги, она нехотя встала, подоткнула одеяло под сопящего Ганса и направилась к шкафу, внутри которого уже ждали свежие платья. Недолго покопавшись, она оделась и накинула сверху платок, чтобы не мерзнуть в коридорах и на улице в столь ранний час.

— Кажется, я догадываюсь, кто это, — сказала она вслух, прежде чем открыть дверь в гостиную навстречу нежданному гостю.

На кресле, положив ногу на ногу, боком сидел мужчина в черном дорожном костюме. Перед ним на столике стояла открытая бутылка виски. Гость лихорадочно вертел в руках пустой стакан, изнывая от нетерпения, и стучал ботинком по ковру. Стоило Леде появиться в проеме, как Йохан тут же вскочил, едва не выронив стакан.

— Лея!

— Нет, не она, — Леда устало закатила глаза. — Вы, должно быть, супруг моей сестры, господин Моррант?

— Простите, что ворвался в ваш дом. Крайне невежливо так поступать, но я обеспокоен своей благоверной.

— Что случилось? Она от вас сбежала? — Леда обошла диван и села в кресло напротив гостя.

Йохан продолжал стоять, но увидев, что собеседница уютно устроилась на мягкой мебели, немного успокоился и тоже опустился на прежнее место. Он слегка поболтал бутылку виски и налил себе еще полстакана.

— Лея здесь?

— Где-то здесь, да. Вряд ли она могла уйти за пределы деревни.

— В смысле? — Йохан осушил стакан и уставился на родственницу. — Ее не было дома? Где же она ночевала?

— Мне почем знать? Наверное, пошла к своему отшельнику.

— Что? — господин Моррант крепко сжал в руке стакан и тот с хрустом пошел трещиной.

Его резко помрачневшее лицо и холодные глаза совсем не испугали Леду, она продолжала спокойно наблюдать за реакцией Йохана. Ей еще никогда не доводилось видеть, как мужчина солидного возраста внезапно теряется и не знает, как себя вести: то ли провалиться сквозь землю, то ли рассвирепеть, чтобы защитить гордость и честь. Покойный барон всегда предпочитал исключительно второй вариант, но Йохан находился не у себя дома.

— У нее кто-то есть? — уточнил Йохан тихим сердитым голосом. Он с трудом сдерживал наплыв эмоций. Леда увидела, как уши и шея его покраснели от нервного напряжения.

— Точно был до вашей свадьбы. Если он еще жив, — Леда задумчиво посмотрела в полоток, — то сестра вполне могла направиться к нему. Как же так вышло, что ваша птичка упорхнула? Надо было лучше клетку закрывать.

— Кто он такой? — Йохан пропустил мимо ушей колкости Леды и перешел к насущным вопросам.

— Как вам сказать… Я и сама толком не знаю. Живет в лесу, в озере или где-то там. Какой-то отшельник, а может, и сумасшедший.

— Вы заявляете, что жена изменяет мне с каким-то дикарем?

— Не то слово, настоящий монстр.

Вдруг дверь в гостиную слегка отворилась, и внутрь, покачиваясь, втиснулась маленькая фигурка.

— Мама! — мальчик растирал покрасневшие глаза и, наступая на длинную ночную рубашку, поплелся к Леде.

— Чего ты проснулся, лапочка?

Леда посадила Ганса на колени и замотала его в свой платок, что накинула на платье. Мальчик положил голову на грудь матери и снова начал засыпать.

— Знакомьтесь, это мой сын — Ганс.

— Какой чудесный ребенок, — Йохан ненароком стал рассматривать румяные щеки и крепкие сбитые руки трехлетнего мальчика, который явно тянул на все пять или шесть. — Кто ваш супруг?

— Муж, к сожалению, на небесах. Я уже несколько лет как вдова, — спокойно ответила Леда, поглаживая сына по золотым кудрям.

— Мои соболезнования.

Йохан устало вздохнул и закрыл лицо ладонями. Появление ребенка на секунду отвлекло от невыносимо оскорбительных новостей. Из-за образовавшейся тишины часы в гостиной стали будто слишком громко тикать и действовали на нервы. Йохан взял второй стакан, налил почти до краев и залпом осушил его.

— Чего ей не хватало? — начал он сдавленным голосом, с трудом произнося эти заветные истины. — Вы, женщины, поголовно одинаковые. У нее было все, а она уходит к какому-то отщепенцу. Похоже, ее вечные просьбы уехать домой были не по причине тоски по родителям, а чтобы навещать этого… кто бы он ни был.

Леда раздраженно вздохнула, но молча переварила оскорбление в адрес своего пола.

— Это останется между нами. Я не собираюсь кому-то рассказывать и как-то порочить ваше имя. Хоть и вижу вас впервые, но точно знаю, что вы этого не заслужили, — ответила она.

Йохан залил в себя еще один стакан виски и злобно опрокинул уже опустевшую бутылку на ковер. Леда сама не понимала, зачем она ведет с ним такой «дружелюбный» диалог. На минуту ей вдруг стало искренне жаль человека, который, пытаясь подавить неприятные эмоции, глушит стакан за стаканом в компании девушки — почти копии его жены.

— Господин Моррант, я не думаю, что она где-то сейчас проводит с ним время. Неизвестно, жив ли или еще этот отшельник. Сестра погуляет в лесу, как раньше, да вернется. Отправляйтесь на поиски, она не могла далеко уйти. Прочешите лес, поспрашивайте крестьян и монахов. Сами подумайте, разве получится у вашей супруги, которая ничего тяжелее акварельной кисти не поднимала за всю свою жизнь, долго прятаться в чаще?

Йохан все еще колебался. Он был готов сгореть от возмущения и стыда, но терять лицо перед женщиной, которой не шибко симпатизировал, не собирался. Йохан ни разу не видел писем от Леды, хотя жена периодически ей писала, но последний год прекратила это дело. Сестры, очевидно, не ладили, и Леда вполне может специально говорить что-то, порочащее Лею. Чем внимательнее Йохан рассматривал свою родственницу, тем больше замечал, как они с сестрой непохожи. Внешностью — словно две капли воды. Но движения, манеры, разговор — все выдавало в Леде абсолютно другого, чужого человека, которого никогда с Леей не спутаешь.

Маленький Ганс крепко заснул на груди у матери, но при этом активно дергал одной ногой, будто куда-то бежал во сне.

— Если вы ее любите, то идите искать. Если же больше нет, то возвращайтесь домой, — подытожила Леда, крепче прижимая к себе ребенка.

Йохан встал с кресла и подошел к окну, за которым открывался вид на немного разросшуюся деревню и качающиеся за ним густые кроны Черного леса.

— У вас есть собаки и какие-нибудь вещи Леи? — спросил он, безотрывно высматривая что-то снаружи.

— Вещей — целая комната. Собак я вам выдам.

* * *

Через полчаса Йохан с Ледой уже шли по коридору к главному входу. Снаружи господин Моррант оставил своих людей — трех крепких парней, которые от скуки разбрелись по чужому двору и не знали, чем себя занять.

Чем больше времени проходило с неожиданного откровения о тайных страстях жены, тем меньше Йохан в этот рассказ верил. Все время их совместной жизни он строго контролировал перемещения и общество Леи, а этого самого общества у нее фактически и не было. В доме от нее ничего не зависело, и даже просьбами или угрозами никто из слуг не стал бы передавать ее письма кому-то постороннему — эти записки бы тут же оказались в руках у законного мужа.

Лея никак не смогла бы организовать столь сложную коммуникационную цепочку: найти гонца в доме мужа, чтобы передать послание в родительское поместье, и потом еще кто-то должен был связаться с «отшельником», который на то и отшельник, что не показывается в деревне, и о жизни которого вряд ли кто-то может много знать. Никто не взялся бы помогать Лее с опасной многоступенчатой перепиской.

Свободное время Лея проводила за своими увлечениями: простыми и милыми, подходящими молодым женщинам, — за музыкой, чтением и живописью. Круг ее общения составляли сплошь прислуга, крестьяне, их дети и иногда жены друзей Йохана. Дружбы с последними она так и не смогла завести.

Лея не делала ничего, что могло бы вызвать подозрения о неверности. Единственный минус ее свободолюбивой натуры, являл собой желание постоянно куда-то выбираться за пределы дома, что малость Йохана раздражало, потому что жена приличного человека не должна шастать где-то одна, чтобы не навлечь лишних слухов. В его идеальной картине семейной жизни Лея вечно беременна и всегда занята детьми, ей просто нет дела до внешнего мира.

Пускай уже жена, но все еще ребенок — Лее захотелось пошалить, вспомнить озорное детство, как выразилась ее родная сестра. Йохан и сам был таким примерно в ее годы: сбегал из дома, прятался у друзей, издевался над гувернёрами; к первой жене поначалу ничего не испытывал, потому развлекался на стороне — как можно дольше, пока положение его в приличном обществе не выросло настолько, что пришлось умерить пыл. А когда стал больше с покойной женой общаться, оказалось, что у них много взаимных интересов, и брак наладился.

Ну какой тайный любовник может быть у девушки, которая ничего не знала об отношениях мужчины и женщины до первой брачной ночи. Максимум, что она могла делать до их свадьбы — обниматься с кошками и собаками и целовать их в носы.

Господин Моррант даже почувствовал какой-то азарт от предстоящих поисков супруги, хотя ему все еще было неловко оттого, что пришлось буквально ворваться с утра пораньше в дом к родственникам и навести шороху.

Выйдя на улицу, он подошел к своему экипажу и вытащил из-под сиденья длинное охотничье ружье.

— Не против, если мои люди и лошади отдохнут немного у вас? Мы ехали всю ночь, — спросил Йохан у Леды, которая куталась в платок из-за пробиравшей до костей утренней свежести.

— Конечно, располагайтесь. Я распоряжусь, чтобы ваших спутников накормили.

Леда кивнула трясущейся от страха служанке, чтобы та, наконец, принесла воды на кухню. Все это время она терлась у входных дверей и с подозрением посматривала на незнакомцев из окна, боясь выйти наружу. Девчонка слышала хозяйский разговор, и озвучивать ей дальнейшие указания уже не нужно было.

— Доченька, что случилось? — Леда обернулась и увидела мать в домашнем платье. Заспанная и с заплетенными в косу длинными темными волосами, еще даже не тронутыми сединой, она разглядывала незнакомых людей на улице.

— Ничего, матушка, просто приехали гости.

— Кто такие? Ах! — тут она увидела Йохана и расплылась в улыбке. Тот не заставил себя долго ждать, ответно улыбнулся теще и вместо приветствия элегантно поцеловал ей ручку в тканевой белой перчатке. — Приятная неожиданность! Наконец-то вы тут! А где же Лея? С ней все хорошо?

— Да, все нормально, — не переставая улыбаться, сказал Йохан, мельком взглянув на Леду.

— А где же она? Разве не с вами? — баронесса качалась из стороны в сторону, пытаясь что-то рассмотреть за спиной зятя.

— Не переживайте, скоро увидите вашу прелестную дочь. Мы разминулись по пути.

— Какая досада! — она развела руками. — Но вы проходите-проходите. У нас столько всего произошло! И хорошего, и плохого… Вы же знаете, что наш отец скончался?

Баронесса взяла Йохана под руку, как кавалера, и, несмотря на ранний час, начала тараторить без остановки.

Глава 7

Два красных сеттера, бодро размахивая хвостами, громко лаяли и крутились вокруг своей хозяйки. Хотя Леда не очень любила животных, особенно шумных, она содержала их на всякий случай. За собаками ухаживал псарь, молодой муж одной из хозяйских служанок. Он кормил псов, выгуливал и воспитывал, чтобы они не дичали и не бросались на чужих людей без разбору.

Охотиться в лесу было особо не на кого: только белок пострелять, да каких-нибудь птиц. Если там когда-то и жили волки, то они давно либо ушли, либо вымерли от рук человека, а сельское хозяйство и ремесло вполне поддерживало жизнь деревенских и господ.

— Можете взять наших собак, но они ни разу не искали людей.

Леда тщетно пыталась увернуться от мокрых носов, что тыкались ей в ладони и юбку. Сеттеры будто чувствовали, что люди собрались не просто так, и предвкушали какое-то невероятное приключение, отчего находились на радостном взводе.

О пропавшей у местных не удалось ничего выяснить. Никто не видел богато одетую женщину, ни к кому она не стучалась и не просилась ночевать. Только одна крестьянка, которой ночью не спалось, сказала, что видела соседку Ингрид, и та вела за собой какую-то женщину по направлению к своему дому, но ни лица, ни одежды незнакомки разглядеть было нельзя.

Йохан подозвал к себе одну собаку и дал ей понюхать кожаную зимнюю перчатку Леи, которую он по счастливой случайности нашел в своем экипаже. Видимо, несколько месяцев назад супруга забыла ее или потеряла. Перчатка завалилась под сиденье и зацепилась за резьбу в тени. Йохан решил, что псы не возьмут след от вещей, лежащих у Лафонтенов более трех лет. Возможно, они помнят запах Леи, но прошло слишком много времени — животные могут запутаться или выйти на неверный путь.

Собака долго обнюхивала вывернутую наизнанку перчатку, потом прижала уши и заскулила.

Йохан недовольно цокнул. Он мог бы потратить время на поездку домой, чтобы взять своих, настоящих, охотничьих псов, но в глубине души боялся за судьбу жены, чья детская шалость может стоить ей жизни. Медлить он хотел меньше всего.

— Мы пойдем в лес, — скомандовал Йохан и запрыгнул на коня, прижимая к бедру свое ружье. — Собаки и их хозяин отправятся со мной.

— Да, пожалуйста, — Леда облегченно вздохнула, когда на псов нацепили ошейники и отволокли от нее.

Йохан окликнул своих людей, свистнул собакам и с силой пнул коня в бока, отчего тот недовольно заржал. Тут он заметил, что маленький сын Леды голышом выскочил на балкон второго этажа и радостно замахал собакам. Сеттеры, увидев его, залаяли в ответ и завиляли хвостами еще живее.

«Они за ребенком совсем не следят что-ли?», — подумал Йохан, и мысль эта тут же вернула его к своей потерянной супруге, за которой он тоже, кстати сказать, не уследил.

Наконец, Леда и сама обратила внимание на действия сына и с грозным лицом поспешно направилась в дом. Увидев это, Ганс вздрогнул и тут же скрылся за шторами внутри особняка.

* * *

— Мне сказали, что вы хорошо знаете местность, — обратился Йохан к псарю, который быстро шел вровень с лошадью.

— А то. Мальчишкой все облазил. Даже ночью с закрытыми глазами отсюда выберусь.

— Собаки у вас хоть раз охотились? Брали след?

— Я лично учил их всему, — гордо ответил тот. — Они и зайцев выслеживали, и дичь приносили, когда тетерева стреляли. Госпожа Леда держит собак ради сына, мальчик их просто обожает — готов спать в одной будке и есть из одной миски. Но сама хозяйка не любит со зверьем возиться и ничего про них не знает. Уверен, они найдут кого угодно, надо довериться природному нюху. Конечно, с волком или медведем вряд ли справятся, но они здесь и не водятся. Тут из опасных — только русалки.

— Русалки? Как остроумно. Мне не до смеха сейчас.

Чем дальше они продвигались, тем сложнее лошади становилось протискиваться через узко стоящие деревья. Ветки лезли в лицо Йохану, и постоянно приходилось держать руку немного вытянутой, чтобы случайно не лишиться глаза, а то и двух.

— Да я их тоже никогда не видел. Старики рассказывают, что русалка обладает силой управлять природой, что она как будто бог леса. Хотя я истинный христианин, вот вам крест! — он вытащил из-под рубахи деревянное распятие на веревочке, потряс им перед собой и убрал обратно. — Сам бы в это не верил, но по весне, бывает, просыпаешься и слышишь в голове прекрасную песню, и жена моя тоже слышит. А после этой песни в огороде все посевы вымахали в три раза за ночь! Как тут не верить. Моя бабка говорила, мол, они не трогают нас, людей, но и мы не должны их беспокоить. Но, бывает, все же пути пересекаются. Когда с человеком что-то странное случается, как-то он необычно ведет себя, забывает все, или в лес его вечно тянет — у нас говорят: «Русалка его приметила, а раз влюбился, то уже не отпустит». Им же тоже как-то множиться надо. Хе-хе.

…В лес его вечно тянет…

Йохан нахмурился и замотал головой, чтобы отогнать от себя глупые, но тревожные мысли.

— О! У нас тут такое было несколько лет назад! — псарь, который был очень рад, что обрел собеседника, разошелся не на шутку. — Жил у нас один парень: сильный, работящий, а красавец какой. Бревна таскал, до дна озера плавал, пахать мог сутками. Девки за ним табуном ходили. И что вы думаете? Его священник прикончил! Нашли их мертвыми под утесом, у обоих горло перерезано. Вот что они не поделили? Либо деньги, либо бабу. Но я считаю, что только русалка могла свести с ума набожного человека. Ганс-то понятно, он и сам был падок до красивых девок, а от святого отца никто не ожидал.

— Соболезную, — процедил Йохан и сам не заметил, как сердце его забилось быстрее, а на лбу выступил холодный пот. Еще он вдруг вспомнил про сына Леды, которого тоже звали Ганс. Интересное совпадение. — Здесь есть опасные места? Болота, овраги, берлоги? И что за озеро, как далеко оно находится?

— К нему можно выйти почти из любой точки леса. А что до болот и оврагов, вряд ли ваша супружница могла так далеко уйти.

«Хотелось бы верить», — хмуро подумал Йохан, пришпоривая медленно идущую лошадь, чтобы та шагала быстрее.

— Что-то собак не видно, — сказал псарь и тут же громко свистнул. От противного режущего слух звука тут же взлетели несколько птиц с верхушек деревьев, а собаки отозвались дружным лаем. — О, как радуются, может, нашли что.

Йохан сразу представил, как заплаканная и продрогшая Лея кинется ему на шею и будет умолять простить ее за детскую выходку, или же будет гордо стоять перед ним, не рискуя поднять голову и посмотреть на мужа, которому доставила столько неприятностей. На самом деле господин Моррант и сам до конца не осознавал, чем так обидел жену. Он сказал ей правду, пусть в несколько грубой форме. Он и раньше так выражался по другим вопросам.

Для Леи не была свойственна повышенная эмоциональность, либо она умело это скрывала, чтобы лишний раз не беспокоить мужа. Где-то очень далеко в подсознании у Йохана промелькнула мысль, что так могут себя вести, например, беременные женщины, и эта фантазия его не столько приободрила, сколько еще сильнее испугала. Если благоверная в положении, то тем более не стоило ей волноваться по поводу смерти ворчливого барона. Где-то убыло, где-то прибыло. Похороны, поминки, жирные застолья и крикливые плакальщицы — Йохан все это проходил так много раз, что, когда прочитал письмо о смерти тестя, лишь раздраженно вздохнул и поспешно собрался в очередную деловую поездку. Пусть они там сами разбираются, денег у них достаточно. Лея вышла замуж, а значит, у нее теперь своя семья и, соответственно, обязанности перед супругом.

Тут Йохан отвлекся, и его ударила по лицу ветка березы.

«Может, и стоило ей сказать сразу», — подумал он, потирая оцарапанную щеку и вспоминая, что, когда его собственный отец умер, даже бровью не повел и уже был готов к скорой драке за раздел имущества между сыновьями.

Все, чего Йохан хотел от брака с Леей, — это наследники и спокойная семейная жизнь. Он не собирался возиться с родней милой девушки, которые, по мнению господина Морранта, были людьми недалекими. Он прекрасно понимал, что свадьба — это хороший бартер по обмену девочки на статус, репутацию и материальную поддержку, которую он пару раз в год оказывал тестю. Йохан с пренебрежением подумал, что, поместьем теперь заправляет Леда, и ему придется вести дела со столь заносчивой женщиной, которая, очевидно, нагуляла ребенка и даже не пытается это скрыть.

В любом случае вероятные события будущего не имеют значения. Сейчас главное — найти жену, отчитать ее, извиниться, даже если не чувствуешь за собой вины, и привезти ее к матери. А когда они вернутся в свое «гнездышко», уже окончательно выяснить отношения.

Наконец, группа вышла на небольшую поляну, посреди которой протекал быстрый ручей. В траве густыми кочками росли земляника и ромашка. Лошадь, встряхнувшись, принялась поедать лакомство вокруг, не дожидаясь разрешения наездника.

Йохан выпрыгнул из седла и направился к топтавшимся у русла трем парням, своим подчиненным. Они стояли плечом к плечу и что-то рассматривали, пока собаки крутились вокруг них и громко лаяли, требуя похвалу за проделанную работу.

— Господин Моррант…

Ему вручили мокрое грязное платье. Несколько минут Йохан рассматривал багрово-красные пятна на тонком кружеве у горла, водил пальцем по белым жемчужинам, которых почти не осталось после спуска по руслу ручья, нитки некрасиво торчали из сшитого на заказ платья, что еще сутки назад украшало стан молодой аристократки.

— Господин Моррант, извините, чтоб мне провалиться, но это очень плохой знак, — сказал один из парней, боясь смотреть хозяину в глаза.

Руки Йохана задрожали. Платье упало на землю, и к нему тут же подбежали собаки, принимаясь заново обнюхивать. Жалостливый образ беспомощной жены, ожидающей своего спасителя, тут же рассеялся, оставив в голове Морранта нарастающий с каждой секундой ужас и отчаяние. Он смотрел на скомканное окровавленное платье, на которое грязными лапами наступали псы, и чувствовал, как к горлу подступает ком. Безумный страх больше не давал трезво думать.

— Господин, не отчаивайтесь. Мы нашли только платье, будем молиться, что она жива, — попытался утешить хозяина один.

— Сам подумай, — перебил второй. — Куда госпожа пойдет в таком, кхем, виде? Беспомощная женщина одна в лесу, кто угодно мог покуситься на нее.

— Если бы на нее напал дикий зверь, мы не нашли бы просто одежду, — сказал третий. — Это очень странно. Еще и кровь…

Разговоры вывели Йохана из оцепенения. Разозлившись и не зная, что делать, он внезапно пнул снующего под ногами пса.

— Мы будем искать ее дальше! — закричал Йохан. — Пока не найдем! Живую! Или… — тут он запнулся и не смог озвучить очевидный, на первый взгляд, исход. Лучше не кликать беду.

Псарь, боясь возразить господину, обнял обиженного сеттера, который продолжал скулить и поджимать хвост между лап. Если бы кто-то другой ударил собаку, он бы заступился, не задумываясь, но после того как и сам увидел платье, едва похожее на предмет женского гардероба, не рискнул ругаться с богачом, а лишь мысленно посочувствовал ему.

Еще никогда слуги не видели своего хозяина таким встревоженным. С удивлением и искренним сожалением они смотрели, как господин Моррант, бледный и поседевший в одно мгновение, стегает коня, чтобы тот перестал жевать траву и начал слушаться наездника.

Через несколько минут поисковая группа уже шла за собаками, которые взяли новый след и, нюхая землю и воду, побежали куда-то через кусты вдоль ручья.

Глава 8

От голода у Леи скрутило живот. По пути она нашла кусты дикой ежевики, но птицы успели обглодать ветки, поэтому девушке пришлось продираться сквозь колючки, чтобы добыть немного пропитания. Она хотела попробовать развести костер, но боялась, что это привлечет внимание. Днем, когда солнце взошло, стало немного теплее, но жаркое пекло почти не пропускали густые кроны деревьев: внизу у земли по-прежнему было сыро. Лея шла в одной нижней сорочке без рукавов, обхватив себя за плечи, чтобы немного согреться.

Куда она шла и зачем? Может, зря она этозатеяла? Скоро уже выйдет к озеру, рано или поздно все дороги у него соединяются. Увидеть Ларса хоть одним глазком, просто посмотреть на него из кустов, чтобы не бередить душу ни себе, ни ему. А может, за эти несколько лет он уже нашел другую русалку. Страшно было и увидеть, и не увидеть его. Вдруг его нет в живых? Думать о Йохане и том, что с ней будет, если он найдет ее раньше, совсем не хотелось. Лея сейчас жила одним моментом, что пролетает быстрой стрелой.

Тут мысли ее переключились на Сейру. Значит, Леда узнала русалку по портрету в ту страшную ночь, когда потеряла ребенка. А потом Лея видела Сейру с животом, а теперь этот маленький мальчик за спиной у Леды… Может ли это быть как-то связано? Только сейчас Лее стало понятно, за что сестра взъелась на нее, хотя она и не имела отношения к поступкам Сейры и не понимала, что в итоге между ними произошло.

Лея шла и шла вдоль ручья, стараясь идти ему параллельно, но и не так близко, чтобы с другого берега ее могли заметить. Летом ручей немного разливался, но все равно в ширину был каких-то два метра, и перепрыгнуть его на лошади или пройти по бревну — не составляло труда. Девушка тряслась от холода и страха. Она чувствовала, что за ней идет охота, хотя никаких признаков этого пока не находила. Когда местные найдут платье, то сделают соответствующие выводы, а если Лее придется вернуться, то всегда можно сказать, будто на нее напал разбойник, или заблудилась, или еще что-то. Можно соврать — как всегда, как обычно.

С того самого дня, как она встретила Ларса, ей все время приходилось лгать, чтобы защитить их тайну. Она врала, что в лесу на нее напал злодей, который якобы столкнул ее в воду, она утаила от родной сестры, что завязала знакомство с необычными существами из леса, которым издревле поклонялись крестьяне — может, если бы Леда знала о русалках и жутких историях, которыми они обросли, то вела бы себя с Сейрой осторожнее. В день свадьбы Лея сказала перед Священной книгой, перед Богом, что будет с мужем и в горе и в радости, но на самом деле не хотела быть с ним ни в каком состоянии. Тоже соврала, получается, не абы кому, а Всевышнему.

У Леи не было выбора ни тогда, ни сейчас. Женитьба полностью поменяла ее статус и, возможно, Йохан уже готовит ей какое-то наказание. Он не считает себя виноватым, но обязательно извинится. Он всегда так делал и оставался при своем. Подобно замещающему актеру в театре, Йохан занял место ее родного властного отца, и поэтому в их семье был и оставался царем и богом. И не слушаться — против правил мироздания.

Тут Лея споткнулась о вылезший сухой корень и упала на траву. Об мелкие камушки она еще сильнее разодрала раненую руку. Заплакав от боли, она несколько минут оставалась лежать и снова двинулась в путь.

Иногда попадались тонкоствольные фундучные деревья, и ей удалось немного перекусить, хотя орехи были далеко не все зрелые. То же касалось и грибов. Целыми колониями, большие и маленькие, они ютились у влажных корней осин и дубов, но распознать, какие из них есть можно, а какие нельзя, Лея не могла и поэтому не рискнула даже трогать.

Через несколько часов упорных блужданий девушка, наконец, вышла к знакомым местам и облегченно вздохнула. Полпути пройдено, осталось отыскать Ларса.

Вскоре Лея поняла, что дорога привела ее в низину, где летом и осенью кишели болота. Побоявшись завязнуть и сгинуть тут навсегда, она попятилась и заметила, что рядом с ее туфлями прыгает огромная скользкая лягушка. Обернувшись, она увидела, что в кустах кто-то пошевелился. Сердце на секунду ушло в пятки, а по телу пробежали ледяные мурашки. Но страх тут же отлег, когда из листьев выскочила худая черная кошка и передними лапами накрыла лягушку. Кошка была сильно увлечена поимкой добычи, но все равно сердито завыла, когда Лея зашелестела юбкой по траве.

— Хоть какое-то живое существо, — сказала девушка, развернулась и тут увидела стайку синиц, которые сидели на кусте смородины и с аппетитом клевали яркие красные ягоды.

Живот предательски заурчал. После зеленых орехов во рту стоял горький привкус, ужасно хотелось пить, но не черпать же из зеленого болота.

— Если эти ягоды едят птицы, значит, и мне можно, — она сорвала пригоршню и целиком закинула в рот. Сладость сменилась на вязкость, будто от винного винограда. Странный был у них вкус, может, тоже не дозрела еще?

Лея не знала, что наелась в тот момент не смородиной. Это была ядовитая лесная жимолость.

Все плохие мысли улетучились, как только Лея нашла дорогу к озеру. Она вышла из-за деревьев к воде и наклонилась, чтобы посмотреть на свое отражение. Оттуда на нее глядела полуодетая девица, изможденная и будто постаревшая. Грустно вздохнув, она выпрямилась и посмотрела по сторонам. Где Ларс мог прятаться? Она ведь даже не знала, в какой именно пещере они жили с сестрой, чтобы попробовать отправиться туда напрямую. Лея вслушивалась в звуки леса, состоявшие сплошь из редких птичьих вскриков и шелеста ветра. Ей показалось, что на короткий миг она перенеслась в другой мир, но была там совершенно одна. Ни людей, ни животных — только бесконечная стена густых деревьев, чернеющая по обе стороны берега. Лея рассматривала себя в отражении воды, и только собственная расплывчатая копия напоминала, что она здесь и все еще жива.

Внезапно у Леи сильно закружилась голова, и затошнило. Тело пронял озноб, захотелось прилечь. Лея опустилась прямо на песок у воды, и ей вдруг стало так хорошо. Нагретые солнцем песчинки мягко обволакивали девушку, накрывали ее, словно одеялом.

«Я немного полежу, совсем чуть-чуть, минутку, и пойду дальше», — подумала она, а веки тяжелили, словно облитые жидким металлом.

Лея лениво нежилась в кровати. Раскрыв глаза, она всегда первым делом смотрела в окно, чтобы узнать, какая там погода. Но сегодня она почему-то следила за входом в свою комнату. В белой спальной рубахе с широким кружевным воротником, с раскинутыми по подушке густыми волосами, она переводила взгляд то на дверь, то на часы с маятником.

Вдруг дверь с шумом распахнулась и ударилась о косяк. Лея вздрогнула и приподнялась в локтях. В комнату влетел Ларс, вернее, это был человек удивительно на него похожий. Он был обычный двуногий в нарядном черном костюме и начищенных до блеска ботинках. Из кармашка на груди торчал белый платочек с рисунком синего лотоса. Это был водяной Ларс, но если бы он стал человеком: длинные русальи космы были обрезаны до плеч и затянуты в аккуратный хвост на затылке, нос так и остался немного кривым, а вот что появилось и выбивалось больше всего — так это брови! Густые черные брови так красиво обрамляли его карие глаза и выделяли их еще больше на бледном лице.

— Лея! Вставай! Нас уже ждет экипаж! — весело заголосил Ларс и плюхнулся рядом с девушкой на кровать.

Та непонимающие, но радостно смотрела то в его лицо, то на его ботинки: никак в голове у нее не вязалось, что Ларса могут быть «ноги». Но по его голосу, по манере речи, она тут же поняла, что это и есть ее друг из Черного леса.

— Куда же мы поедем? — рассмеялась она, и, словно ребенок, подпрыгнула на перине.

— Как куда? Мы едем венчаться, а потом в свадебное путешествие! Я всегда мечтал увидеть горы.

У Леи пропал дар речи. Она решила, что тот ее разыгрывает, но не слишком ли жестокой был эта шутка?

— Подожди, разве мы можем пожениться? — голос ее сник, — А как же мой брак с Йоханом?

— Не думай об этом. Я все уладил. Твоя родня не против, моя — тоже.

Он вскочил с кровати, подошел к ближайшему шкафу и начал выкидывать оттуда все платья Леи.

— Надеть свое самое красивое платье и собирайся побыстрее! Лошади весь день ждать не будут!

Сердце Леи бешено забилось от счастья. Она встает, бросается к Ларсу, чтобы обнять его, и как только протягивает руки, он испаряется. Холод водяных брызг обдает ей лицо.

Глава 9

Ларс лежал на почти истлевшей куче сухих водорослей и рассматривал каменный потолок пещеры. Могильная тишина в месте, похожем на склеп, периодически все же прерывалась звуками жизни. В разных концах, где-то в глубине, по отточенному сталактиту стекала и капала вода. Под пещерой карась подплыл к поверхности озера, схватил круглым жадным ртом жука и, довольный, улетучился подальше от русальего дома.

Но все, что слышал Ларс — как медленными постукиваниями работает его сердце и отдает эхом в череп. Эти звуки так раздражали, что хотелось раздавить голову. Он хмурился, и от этого в висках болело еще сильнее.

На берегу успели зацвести и завянуть цветы-однолетки, а Сейра до сих пор не вернулась. Смех и плач Лориаса давно не сокрушали этих мрачных серых стен. Лея летом тоже не появлялась, и, скорее всего, никогда уже не приедет.

— Ты всегда была права, Сейра, — обратился он к потолку. — Что мы с ней из разных миров, что проклятье настигнет ее в любой момент. Так почему мне все равно хочется, чтобы она пришла? Потому что мне одиноко? Я готов рисковать ее жизнью просто из-за того, что мне не с кем поговорить?

В ответ над пещерой завыла кукушка.

— Сейра, куда ты могла отправиться? Я не верю, что ты просто так взяла и бросила меня. Или тебе был неприятен мой болезненный вид? Или я плохо ухаживал за Лориасом? Я думал… мы семья. Ты должна была сказать мне, что хочешь уйти.

Давящая тишина и громко падающие каждые несколько минут капли воды действовали на нервы. Ларс закрыл ладонями уши, но от этого гул в голове только усилился.

* * *

Ларс долго и упорно искал сестру и племянника. На свой страх и риск он все время плавал почти у поверхности, чтобы увидеть или услышать Лориаса. Мальчик точно не мог находиться долго под водой. Как и любой двуногий, он быстро начинал задыхаться, и рефлексы заставляли его всплывать и глотать воздух.

Когда они не вернулись к назначенному времени, Ларс забеспокоился. Как только прошла ночь, а в пещеру так никто и не приплыл, Ларс запаниковал. Каждый день он тратил на обследование озера и всех его частей, которые могли бы как-то навредить человеку и русалке. Он даже плавал к болотам, но с каждым годом топь становилась все мутнее и непролазнее. Зеленая вонючая жижа привлекала лишь лягушек и черепах, и никаких следов пребывания других существ он там не нашел.

Сутками он проделывал почти один и тот же маршрут, выбиваясь из сил, забывая поесть и отказываясь от сна. Лишь когда энергия после нескольких бессонных ночей совсем покинули тело, он позволил себе, наконец, отдохнуть и выспаться. Несколько дней Ларс не приходил в сознание.

Потом Ларс стал размышлять: думал о всяком, и хорошем, и плохом. Обвинял Сейру в безразличии, в том, что она никудышная мать, раз не уследила за ребенком-двуногим. Потом снова начинал тревожиться, хватался за голову, рвал на себе космы, представлял, что какой-то нехороший двуногий навредил сестре и племяннику. Больше всего его злила собственная неповоротливость, ограниченность в передвижении. Он застрял в русальем теле и не мог сдвинуться ни на метр дальше от берега. Земля не принимала его, ветер и стражники-сосны гнали обратно в темные глубины и непролазные водорослевые заросли. Прекрасный русалий хвост, с которым он отлично маневрировал и управлялся в воде, на суше превращался в тяжелую обузу, неуклюжую и тупую.

Когда Ларс нашел в пещере окровавленный кинжал, то сразу понял, что сделала Сейра. Она ушла к двуногим. Знала ли она, что заплатит за это памятью? Ларс вертел в руке кинжал, каждый раз поражаясь его гладкой острой красоте. Сама суть этой вещи удивляла его: кинжал лишил жизни Вергия, и кинжал же подарил жизнь Лориасу. Теперь холодное оружие всегда было при водяном — он сплел веревочку из камышовой тростинки и привязал к кинжалу, который висел со дня исчезновения Сейры у него на шее.

Кинжал оказался невероятно полезным в хозяйстве. Ларс с нескрываемым удовольствием пользовался им вместо своих когтей, когда надо было выпотрошить рыбу. Он вылезал на заросший, нехоженый двуногими, берег, разрезал пойманных карасей под брюхом, кишки кидал в траву. Очень быстро вокруг него стали собираться лесные звери. Дикие коты и лисы по очереди, каждый из своего куста, следили за водяным. Как только тот заканчивал с рыбой и сам вгрызался с сочное розовое филе, за спиной Ларс начиналась драка за потроха. Вскоре животные стали подходить к водяному совсем близко, не видели в нем угрозы, а для самого Ларса это были единственные живые существа, с которыми он мог поговорить, пускай и монологом.

К двуногим, которые иногда в летнюю жару спускались под утес купаться, он не приближался совсем. Уловив веселый плеск и радостные визги, Ларс зажимал руками уши, чтобы не слышать их, и уплывал как можно дальше.

Ларс то мирился с мыслью, что Сейры больше нет с ним, то снова начинал воевать с самим собой, вступал в спор и выискивал невероятные аргументы в пользу того, что она просто уплыла куда-то и обязательно вернется. В голове не укладывалось, что уже никогда не услышит он ее колкостей, сестра не похлопает его по плечу и не обнимет. Больше не будет никаких сумасбродных поступков. Семьи тоже не существует. Теперь они сами по себе.

— Это я должен был уйти первым, я, слышишь?! Так нечестно! Ты поступила со мной скверно, и я не прощу тебе. Столько лет я оберегал тебя, а потом и Лориаса. Зачем? Чтобы вы бросили меня? Оставили одного? Одного с этой невыносимой болью. У меня больше нет сердца — оно отвалилось, и я скормил его рыбам. На его месте выросла огромная бездна-дыра, черная, как зимнее дно. Когда-то я заполнял эту дыру любовью. Но теперь в ней только страхи, тревоги и ненависть. Я стал бесполезен для леса. Я больше не могу и не хочу петь. Я распадаюсь на части. Я мертв. Я выдышал и выкричал все, что во мне оставалось. Самым невыносимым испытанием будет умереть здесь совершенно одному.

Ларс все чаще смотрел на кинжал как способ покончить со всем. Он видел в ночь, когда погиб Вергий, как именно священник лишил себя жизни. Ничего в этом сложного нет.

«Я скрывала от тебя кинжал, чтобы ты не натворил глупостей», — говорила Сейра. Вот что она имела в виду, вот какие глупости подразумевала.

Больше, чем родную сестру, Ларс любил в своей недолгой жизни только двуногую Лею. Всегда в красивых платьях и сверкающих заколках, улыбается, со светлым взглядом, наивная и добрая. Черствая и жестокая. Поигралась, как хищник с добычей.

— Может, надо было позволить тебе утонуть? — спросил Ларс невидимого собеседника, перевернувшись со спины на бок, когда уже под утро снова лежал один в пещере. — Когда я впервые увидел тебя, то подумал, как жаль эту красоту, пусть она живет. А потом я будто сошел с ума, ждал наших свиданий, как карась нереста. Забыл обо всем, даже о сестре, которая зачем-то решила, что должна выполнить обещание перед мертвецом. Если бы я больше времени уделял ей, то смог бы отговорить. Но я так был рад, когда появился Лориас. Я люблю его, как собственного карасика…

Ларс погладил раскалывающийся от мигрени лоб.

— Я сам лишил тебя памяти, а теперь страдаю из-за этого. Ты для меня умерла. Так пусть все вокруг умирает. Я никому здесь больше не нужен, и мне не нужен никто.

Он перевернулся на другой бок и погладил затекшую руку.

Чем чаще мучили его мысли, тем больше его сознание застилал туман ярости. Его злобу перекрывало только продолжавшее болеть и громко стучать сердце. Каждое лишнее движение до скрежета зубов подавляло его волю и желание жить. Обняв себя за плечи, он вонзил когти глубоко в кожу. Ларс ждал, пока сердце перестанет болеть.

Ларс пытался не отчаиваться. Он продолжал исследовать дно, кричал и звал Лориаса и Сейру. Осознавая бесполезность своих действий, он все равно этим занимался, потому что оставаться наедине с самим собой в пещере было еще сложнее. Ночами приходилось все равно туда возвращаться. Во сне ему постоянно мерещились то смех Лориаса, то ворчание сестры. Он просыпался от бешено стучащего пульса и видел перед собой лишь мокрые каменные стены, кое-где поросшие мхом. Раньше он любил этот «дом», а теперь всеми фибрами души ненавидел.

* * *

Прохладное летнее утро, на редкость зябкое для любого двуногого, встретило водяного с распростертыми объятиями. В тот час Ларс почти что решился на то, что давно собирался сделать.

Спустя несколько часов он сидел в камышовых зарослях, где озеро скрывалось одним своим руслом в чаще леса, и опять привычным движением крутил в пальцах кинжал. Острие его отражало все, что видело. Оно показывало то серое небо, которое заволокли тучи, то уставшие черные глаза водяного.

…Вжик — по горлу…

Так просто. Ларс приставил кинжал к шее. Рука его задрожала, и он опустил ее. Как же страшно, как не хочется умирать! А нужно ли ему это делать? Можно также, как Сейра, уйти к двуногим. Но что дальше? Примут ли они его или сделают посмешищем, выгонят обратно в лес, а он и не поймет, за что с ним так жестоко обращаются. Если не станет Ларса, кто будет присматривать за лесом, кто будет давать двуногим урожай?

В Черном лесу он был не один. Под каждым камушком, под каждым листиком текла, двигалась жизнь: букашка кормила свое потомство, белка таскала в дупло орехи, утка степенно плыла по озеру, за ней выводком плелись смешные желтые утята, подосиновики россыпью выстраивались под деревьями, а ягодные кусты набирались сил, чтобы породить сочные плоды.

«Отец всегда называл меня слабым, хилым карасем. Он пророчил Сейре стать хозяйкой леса, и как бы отреагировал, если бы узнал, что она сбежала к двуногим? Наперекор всему, назло Веславу, я должен справиться с этой ношей. Без меня все вокруг может погибнуть, еда двуногих оскудеет, и они навсегда покинут русальи владения. Двуногим не выжить без меня, а мне не выжить без них. Пускай буду один, я всегда так жил. Любовь забудется, много зим пройдет, и однажды я не вспомню об этом. Лесу нужен хозяин. Слабостью будет — покинуть озеро и также отправиться к двуногим, где неизвестно, что меня ждет. Или же слабость — не решиться закончить все сейчас?»

На плечо Ларса вдруг уселась серая голубка. Круглым маленьким глазом она заглянула в лицо водяному, что-то клюнула у него в волосах и, испуганная едва заметным движением русальего хвоста, взмыла в воздух.

«И все-таки я нужен здесь», — подумал Ларс, и эта мысль была полной противоположностью той, что посещали его ночь назад. Он взял кинжал за веревку и снова повесил на шею.

Внезапно полил дождь, сама природа умоляла Ларса остаться на своем посту.

Глава 10

Сумерки подкрались незаметно. Лея с трудом разлепила глаза, начала осматриваться. Она несколько часов неподвижно пролежала на песке, скрытая высокими кустами. Она попыталась встать, но не смогла: в глазах двоилось, руки не слушались. Вдруг ее снова затошнило. Собрав последние силы, она подползла к воде и зачерпнула немного в ладонь. Вода была с привкусом тины, но Лее было все равно: во рту пересохло так, что язык не двигался, словно онемел. Она взглянула на себя в отражение воды и едва не вскрикнула. На нее смотрела смертельно-бледная женщина с синяками под глазами, растрепанная, грязная, на щеках были следы какой-то пыли. Лея принялась умываться, но накатила опять резкая слабость, и она упала на песок. Теперь девушка вполовину лежала лицом в воде.

Ягоды, которые она по незнанию спутала с красной смородиной, оказались ядовитыми.

«Неужели это конец?» — размышляла она, тяжело дыша. — «Однажды я уже чуть не погибла в лесу, но, видимо, судьба у меня такая. Лучше бы я умерла тогда, когда тонула, чем мучиться сейчас от ужасной боли в животе и горле. Сколько я еще тут пролежу? Пока меня не заберет водяной?».

Последняя мысль ей показалась забавной. Она прокрутила свой недавний сон, где Ларс приснился ей человеком, и на душе вдруг стало так хорошо, словно это была правда. Вот сейчас, еще чуть-чуть, он выйдет из леса и спасет ее.

В голове сразу пронеслись воспоминания о заплывах с Ларсом, таких далеких, почти за горизонт. Вода не успевала прогреваться, и Лее было всегда холодно нырять на глубину, но до чего приятно потом всплывать на теплую поверхность, чтобы сравнить, как резко отличается температура в ногах и у лица. Ларс смеялся над ее чувствительностью и беспомощностью, а потом сетовал, что не может выйти на поверхность и побежать, как она. Его острые зубы не сочетались с нежной улыбкой и веселыми глазами, а из-за длинных волос и болезненной худобы, несмотря на мощный рыбий хвост, его можно было спутать с женщиной — но все это лишь делало Ларса самим собой.

Предавшись мечтам о былом, Лея снова ушла в себя. Сознание покидало ее. Мерещилось, что тело скручивается в спираль, как превращаются ее руки и ноги в зигзаги. Все еще не было сил встать. Она приросла к этому песку и этой воде.

«Он хотел меня защитить. От себя или от чего-то еще. Но кому какое уже дело».

— Ларс, я люблю тебя, — тихо сказала она сухими потрескавшимися губами и закрыла глаза. Отрасти у нее хвост, она могла бы уплыть далеко-далеко, где нашла бы Ларса и жила с ним вдали от людских законов. Променять золотую клетку Йохана на вечные тиски Черного леса? Да, ведь именно здесь был Ларс.

Вдруг она почувствовала, что ее переворачивают на спину.

«Наверно, Йохан», — решила Лея, но тут на ее голое плечо упало что-то склизкое, щекотное, будто волосы. Девушка пыталась разлепить глаза, но они почти ничего не видели, какая-то бело-серая пелена заволокла их. Она смотрит вверх, над ней черный силуэт чьей-то головы. Очень знакомая ситуация. Снова ей мерещится прошлое.

— Есть только один способ спасти тебя от проклятия, — сказал черный силуэт. Какой знакомый голос! Сердце Леи бешено забилось, показалось, что к ней вернулись силы, но она только неуклюже дернулась. Знакомая холодная ладонь нежным прикосновением легла ей на плечо, затем погладила по щеке. — Сейчас ты на границе жизни и смерти. Еще мгновение, и дух покинет тебя. Я могу помочь, но тебе уже не вернуться к своим. Ты забудешь об их существовании и больше не встретишься с матерью, с отцом, с сестрой и с мужем. Ты будешь для них мертва, они будут мертвы для тебя. Либо душа твоя сейчас уйдет к двуногому Богу, либо она уплывет в новую жизнь под покров Хозяина леса.

— А ты там будешь, в этой новой жизни? — прошептала-прохрипела Лея севшим голосом.

— Я там буду.

Лея чувствует давно забытую сладкую истому на губах, потом, как острое лезвие проезжает по ногам от бедра до ступней. А после она уже ничего не ощущает — только спокойная теплая тьма, любимые объятия и покачивание волн.

* * *

Минула ли вечность, прошло ли несколько мгновений, уже никто не мог сказать. Невидимую для всего остального мира любовную сцену наблюдала лишь лесная кошка. Привлеченная шумом, она залезла на дерево и терпеливо ждала развязки. Только черная охотница видела, как два существа, один из которых иногда кошку прикармливал, залезли в воду. Наступившая ночь оберегала их от посторонних глаз, а через некоторое время оба, одновременно, будто склеенные, скрылись в мутной глубине озера и больше уже не показывались.

Часть 8. Монах и русалка

Молодой послушник Виктор был занят на огороде. Его прислали в монастырь недавно, по распределению. Когда Виктора высылали из столицы, он даже не знал, радоваться ему или нет: из города в глушь никому не хотелось бы, но, с другой стороны, какая разница, если все равно нужно жить в четырех стенах монастыря. Однако вскоре Виктор полюбил копаться в земле. Перед отбоем на вечерней молитве он просил прощения у Бога за то, что скучал во время утренней службы и думал, распустился ли в саду розовый куст, так не терпелось посмотреть на плод своих стараний. Ему было всего восемнадцать лет, и он не знал, чего хочет от жизни, и в каком направлении двигаться. Кроме как работать при монастыре, а потом постричься, как другие монахи, он не видел иного пути. Когда Виктор был маленьким мальчиком, его забрали из сиротского приюта, потому что тот проявил хорошие умения в арифметике и обладал прекрасной памятью. Он выделялся среди других беспризорников. И за это Виктор был безмерно благодарен своим наставникам. Ему дали жизнь, крышу над головой, образование, но лишили свободы. Вернее, Виктор сам себя ее лишил, потому что покинуть монастырь и отца Харвеса было равносильно предательству. Ничто не могло поколебать его намерений. Хочет он того или нет, но его судьба — служить в доме Божьем. Даже когда горячая голова хочет приключений. А она часто требовала: на каждый крестьянский праздник Виктор приходил первый. Он радовался и смеялся вместе с остальными батраками, едва сдерживаясь, чтобы не начать прыгать с ними через костер — остатки языческих ритуалов. Но было так весело!

Частое общение с крестьянами привело к тому, что он больше собирал с них советы по выращиванию овощей и цветов, нежели как-то помогал спасать их души. Через год труды Виктора дали плоды: он собрал картошку, капусту, морковь и даже смог вырастить дыни. Братья-монахи ни разу не ели дынь, и Виктор был счастлив, когда преподнес им этот сладкий плод.

Вот и сейчас, в разгар лета, Виктор проводил свободное от службы и работы в монастыре время на огороде. Тяпкой он вспарывал земляную горку на грядке, потом собирал гладкий бежевый картофель в мешки. Виктор умаялся и сильно вспотел. Вот бы скинуть эту рясу и разгуливать на своей территории в одних портках, как крестьяне. Но нельзя было. Если отец Харвес увидит, таких «лещей» выдаст, что мало не покажется. И лишение ужина будет только началом наказания.

Виктор восхищался отцом Харвесом. Он не застал прошлого настоятеля — отца Вергия, о котором все хорошо отзывались, хотя обстоятельства его смерти отчаянно замалчивали, будто об этом было стыдно говорить. Отец Харвес явно пытался восстановить репутацию монастыря, ввел строгие правила и требовал соблюдения внутреннего и внешнего этикета. Виктор считал отца Харвеса немного странным — это мягко выразиться. Он был суровым, но справедливым, образованным, знал несколько языков, хотя никогда не был за границей. В холодное время года он часто болел, почти не выходил из кельи, а если изредка и появлялся, то выглядел сонным, раздражительным, ни с кем не разговаривал: делал обход по монастырю и опять запирался на несколько недель в келье. А еще он всегда (всегда!), в любую погоду носил на руках перчатки. Летом это были легкие хлопковые, а зимой шерстяные. Если вы не знаете, что дарить Харвесу на Рождество, то смело преподносите перчатки. На людях он никогда не снимал их. Однажды Виктор услышал, как братья-монахи обсуждали это, и, оказывается, ходили слухи, что в юности отец Харвес якобы обварил руки в кипятке и теперь они выглядят настолько уродливо, что он много лет скрывает их, дабы не распугать паству. Проверять эти слухи не хотелось. Если там уродство, то и смотреть на него желания нет. Хочется смотреть на красивое…

Виктор поднимает глаза от мотыги. Какое-то странное движение со стороны леса привлекает его взор. Он выпрямляется, и мотыга падает из пальцев, едва не задев ногу.

Опираясь на осну, качаясь, стоит девица. Бледная как смерть, волосы длинные густые почти до колен, нагая, а ноги окрашены бордовой запекшейся кровью. Виктор хлопает глазами, смотрит по сторонам в поисках других монахов, но никого нет! Именно сегодня и именно в это утро все ушли освещать новый колодец, который приказала прорыть хозяйка поместья Леда.

Что делать? Кто это? Призрак леса? Девица так и стоит не шелохнувшись. Их с Виктором разделает всего десяток метров. Тут девица, лишившись сил или сознания, сползает по стволу и падает на землю. Виктор бросает все, бежит в часовню, срывает там первую попавшуюся портьеру с окна и несется сломя голову к девушке.

Подбежав к ней и опустившись на колено, он накрывает ее плечи, хватает подмышками и с усилием поднимает. Девица поддается ему, обматывается портьерой, как длинным одеялом, падает лицом Виктору на плечо. В тот момент Виктор чуть не умер. Он никогда еще так близко с девицей не стоял и не дышал. Он смотрел на ее полузакрытые глаза, ровный нос, пухлые алые губы. Бровей у нее только не было (может, мода у девушек сейчас?). Девица была непростая, про таких говорят — красота роковая, смертоносная.

…Так хочется смотреть на красивое…

— Пойдемте, мы вас приютим, — сказал Виктор, вернее, пробурчал или промямлил, он даже не понял, не узнал собственный голос. Так ему вдруг стало за себя стыдно, что он не мужественный. В его понимании — мужественный, это рыцарь на коне в сияющих доспехах, у которого густая шевелюра и мощное мускулистое тело. Ему вдруг захотелось быть для девицы именно таким, но что есть, то есть.

Он привел незнакомку в келью на первом этаже, которой уже давно никто не пользовался. В монастыре много лет не было наплыва служек, и поэтому постепенно комнаты освобождались. Виктор посадил девицу на скамью.

— Сейчас я вам принесу еду.

Она подняла на него глаза, — чудо чудное, как они прелестны, — и благодарно едва заметно кивнула. У Виктора перехватило дыхание от этих глаз. Он быстро вернулся с чашкой супа и куском хлеба.

Девица, увидев дымящийся поднос, выхватила у него все и начал руками выхлебывать содержимое чашки.

— Ложкой удобнее, — сказал Виктор и тут же опять застыдился.

Но девица не обратила на него внимания. Выпила бульон, закинула огромными кусками хлеб в рот, и проглотила не жуя.

— Еще есть?

Это были первые ее слова. Виктор подпрыгнул от неожиданности и пошел за добавкой. Когда три чашки супа были выпиты, наконец повисло молчание, которое рано или поздно должно было перейти в разговор. Виктор сидел напротив девицы, на сундуке. Он смущенно зажал ладони между колен и испытывал поистине щенячью радость оттого, что девица поглощала выращенные им красные яблоки.

— Как вас зовут? — наконец, решился выспросить он.

Девица задумалась. Посмотрела в маленько окно.

— Кажется, меня зовут Сейра.

— Что с вами случилось? На вас кто-то напал?

— Я не знаю.

— Не знаете?

— Не помню.

Виктор почесал затылок. Ну и о чем им теперь говорить? В любой момент вернется отец Харвес, он не обрадуется девице в мужском монастыре, ну а что оставалось делать Виктору, бросить бедняжку на улице?

— Прошу прощения, не подумайте обо мне ничего плохого, — начал зачем-то заранее оправдываться Виктор, виновато выставив перед собой руки, — но что с вашими ногами? Вас погрызли волки?

— Не помню, — Сейра задумчиво улыбнулась, вытянула расквашенные ступни из-под длинной портьеры, и посмотрела на них в поиске подсказки. — Ничего не помню. Откуда я, куда шла, зачем. Была какая-то белая вспышка, будто меня треснули карасем по голове.

— А меня вот никогда не били карасем по голове, — засмеялся Виктор.

Сейра тоже заулыбалась. У нее были красивые ровные зубы. Зубы двуногой.

— Потом, помню, уже шла по лесу, голодная и продрогшая. И увидела тебя.

Виктор нервно сглотнул.

— Думаю, вам надо отдохнуть несколько дней, поживите у нас, или мы попросим госпожу Леду дать вам кров. Как только вы поспите, восстановитесь, обязательно вспомните что-нибудь. И тогда, уверен, виновника накажут. Если он есть.

— Не хочу сейчас об этом думать. Мне тепло, сытно, что еще можно желать? — она закуталась поплотней в портьеру. — Только тело совсем не слушается. Не могу пошевелить ногами, они как будто отдельно от меня. И как я только дошла сюда?

Сейра, словно деревянная кукла, потянулась к пальцам ног, но так не смогла согнуться.

«Я не должен этого делать, я не должен это предлагать, я не должен…», — подумал Виктор, но горячая голова одержала верх и он, вскочив, убежал из кельи. Вернулся через несколько минут с деревянным тазом горячей воды и полотенцем.

Он сел на пол рядом с Сейрой, раскопал в портьере ее ступни и опустил их воду. Сейра вздрогнула, но тут же благодатное тепло разошлось по ногам, достигло живота и сердца. Она почувствовала себя живой. Пустая, без единой мысли в голове, без памяти, но — живая.

Виктор подождал несколько минут. Затем принялся полотенцем отмывать кровь сначала с одной ее ступни, потом с другой. Старался делать это аккуратно, чтобы не задеть колотые раны, которые расплодились по ногам бедной девушки. Вода в тазу окрасилась в грязно-розовый.

— Теперь вам станет легче.

Сейра поджала ноги, снова закутав ступни в портьеру, вытянула вперед руку, изящную, тонкую, бледную с красивыми белыми ногтями, и дотронулась до щеки Виктора. Тот запылал, вскочил, хотел было убежать опять из кельи, но вспомнил про таз, вернулся за ним и теперь уже окончательно скрылся в закоулках монастыря.

* * *

Ночь Сейра провела в этой же келье. Она вела себя тише воды ниже травы. Виктор принес ей матрас и подушку, дал теплое одеяло. Даже как-то смог раздобыть крестьянское платье, а портьеру забрал обратно, постирать да повесить снова в часовню. Вернувшиеся к вечеру братья-монахи ничего не заметили. Только отец Харвес, который пришел позже остальных, странно поглядывал на Виктора, выспрашивал, не случилось ли чего, и каким образом послушник съел в одну харю половину котла с супом. Пришлось соврать, что приходили крестьянские дети, и он их угостил. Они провели вечернюю службу и разошлись на второй этаж по своим кельям.

Виктор не знал, что ночью отец Харвес приходил к комнате, за которой спала мертвым сном Сейра, стоял у дверей и долго думал о чем-то. Затем снял свои вечные перчатки с ладоней, хотел постучать, но не решился. Перекрестился, что-то пробормотал, надел перчатки обратно и ушел к себе.

Виктору же не спалось. Он вскакивал от каждого шороха, обливался потом: боялся, что раскроют. Вот, кажется, слышен топот ног — уже идут разбираться с ним и с позором вышвыривать из прихода, но нет, ошибся, просто сквозняк снес какую-то коробку с подоконника. Это была первая причина его бессонницы. Вторая — прекрасные черные глаза Сейры.

* * *

Сейре удалось прожить в келье несколько дней. Она отоспалась, отдохнула, наелась, ноги ее перестали так сильно болеть. У нее получалось вставать, сидеть на корточках, даже побегать трусцой на месте. Так странно было ходить. Сейре казалось, что это ее неестественное состояние, как будто свою прошлую жизнь она провела на земле, ползая змеей, а теперь взмыла ввысь. Она выглядывала в маленькое окошко кельи, вдыхала свежий летний воздух, и уже хотела поскорей уйти отсюда — исследовать прекрасный мир.

Единственное, что связывало ее с прошлой жизнью, таинственный длинный продольный шрам под пупком. Розовая полоска была почти незаметна на ее белой коже. Шрам был ровный, будто ее пытались выпотрошить, как рыбу. Откуда он и как у нее появился? Отсутствие воспоминаний пока что не сильно беспокоило Сейру, она была словно ребенок, только научившийся ходить и теперь жаждущий приключений и знаний. В одно утро девушка ждала Виктора, не чтобы принять у него завтрак, а чтобы попросить выпустить из монастыря. Но Виктор ее опередил. Он пришел, одетый в крестьянскую рубаху и рваные в коленях портки.

— Я все решил, — кинулся он на колени и схватил Сейру за руки, пальцы у которой были мягкие, шелковые. — Давайте сбежим. У меня нет денег, но, поверьте, я смогу нас прокормить. Я обучен грамоте, знаю латынь, могу работать учителем или садовником. Мы скроемся в столице или в ближайшем к ней селе. Обвенчаемся, как полагается, сразу же, в первой же часовне. Но нужно бежать прямо сейчас, пока никто не проснулся. Вы пойдете со мной?

Сейра улыбнулась ему ласково и кивнула.

Под покровом густого утреннего тумана взявшись за руки, бежали по полю молодой послушник и босоногая черноволосая девица. Они мчались прочь из этого места в новую жизнь. Втаптывали пятки во влажную землю и не переставали смеяться.

Эпилог

Ганс несся по протоптанной дорожке через лес, ловко перепрыгивая через вспученные и разросшиеся за весну корни многовековых деревьев. На бегу он хлопал по каждому стволу, будто приветствовал его и радостно смеялся, подскакивая, и все время оборачивался, чтобы посмотреть, насколько мать от него отстала.

— Мам, ты можешь побыстрее? Плетешься как черепаха.

Леда едва поспевала за сыном. Если Ганс в следующий раз опять поведет ее демонстрировать свои плавательные способности, она обязательно поедет на повозке с ослом, чтобы не идти самой. Из-за царившей влажности Леду бросало то в жар, то в холод. От спешки она сильно вспотела, прическа растрепалась. Чувство собственной неопрятности ужасно злило, хотя, кроме деревьев, больше не перед кем было стыдиться. Путь ее замедляло еще и то, что одной рукой она обмахивалась большим веером, а другой придерживала юбку. Сил уже никаких не оставалось, чтобы что-то отвечать сыну, который убежал далеко вперед.

— Хочешь, я тебя понесу? — спросил выскочивший из ниоткуда Ганс.

Леда вздрогнула от неожиданности. Когда он только успел прибежать обратно?

— Зачем мне нужно было идти с тобой? Ты же знаешь, как я не люблю все эти вылазки. Взял бы своих друзей, вот и компания.

— Они заняты на поле. А ты меня одного не пускаешь, — он недовольно прищурился.

— И правильно делаю, — выдохнула Леда.

До озера оставалось совсем чуть-чуть. Предвкушение долгожданного отдыха приободрило, и она, схватившись двумя руками за юбку, пошла уже более энергичным шагом.

Маленький непоседливый Ганс стал высоким и сильным подростком, таким же энергичным любителем приключений, как был во младенчестве. Глядя на этого стройного подтянутого мальчика, который уже перерос собственную мать, сложно было представить, что когда-то он голышом носился по дому, ел насекомых и отказывался от радостей цивилизации. Разумом ребенок первое время действительно отставал от сверстников, но грамотное воспитание и полноценная учеба через пару лет сделали из него «человека». Уже к тринадцати годам он не только читал и писал, но и обладал развитой памятью, завидной внимательностью, дружил с точными науками и логикой. Хоть врачи и пугали, что такого «дикаренка» не переучишь, а черные ногти говорят о какой-то жуткой наследственной болезни, но этими самими руками Ганс весьма ловко орудовал: мог играть на фортепьяно и сносно для подростка рисовать. Ганс прекрасно управлялся и акварельными кистями, и крестьянской мотыгой. Чтобы как-то выплескивать его энергию, Леда поручила сыну следить за конюшней в свободное время: там и сено потаскать, и навоз вынести, и лошадь объездить, — то, что нужно для молодых требовательных мышц. Хотя бабушка-баронесса не разделяла, что внук, ребенок из приличной семьи, занимается каким-то батрацкими занятиями, Леда наоборот была рада переключить внимание Ганса на лошадей, собак и кошек, нежели он будет смотреть в сторону Черного леса. А он смотрел.

Все эти годы Леда не могла поверить своему счастью и налюбоваться на сына. Сомнений в его происхождении у нее никогда не возникало. В каждом движении, привычке, манере она видела своего покойного возлюбленного. Конечно, маленький Ганс не был точной копией отца. У него не было четко очерченных скул, и кадык не так выпирал, но в остальном — до боли такой же. Сердце Леды обливалось кровью, когда она думала, что в этом ребенке покойный его отец, возможно, нашел свое перерождение.

Сынок рос не по годам, а по часам. Так как никто не знал истинного происхождения Ганса, очень быстро все, даже слуги, привыкли к мысли, что это родной ребенок госпожи Леды, который потерялся в лесу, будучи похищенным, а персона истинного отца никого не интересовала. Когда-то судачившие о Леде крестьяне и служанки, теперь восхищались выдержкой хозяйки и ее деловой хваткой. Репутация госпожи Леды выровнялась сама собой. Она сделала для деревни много полезного: начиная от колодцев, заканчивая постройкой школы для крестьянских детей при монастыре. Она была буквально воплощением своего покойного отца-барона, такая же сметливая и рассудительная. Иногда бабушка-баронесса намекала ей, что, мол, может наладить личную жизнь и попробовать выйти замуж? Но Леда отрицательно качала головой — ей это было не нужно.

А Ганс оказался настолько причудливым, необычным мальчиком, что тайна его рождения совсем перестала кого-либо интересовать, и чем старше он становился, тем больше к нему липло сверстников.

Когда Гансу исполнилось пять лет, он обжился, привык новой матери и усвоил правила поведения в обществе двуногих, Леда решила покрестить его. Провели торжественную церемонию, которую вел святой отец Харвес. В конце, уже после причастия, когда настало время расходиться, Харвес взял в свои руки, обмотанные перчатками, пухлые пальцы мальчика, погладил его по черным ногтям и впервые в жизни улыбнулся ребенку на людях. Братья-монахи удивленно переглянулись и сами заулыбались. День, когда суровый отец Харвес как-то проявил нежные эмоции, вошел в историю прихода.

Свои черные ногти на руках и ногах Ганс со временем обратил в достоинство, и каждый мальчик и девочка считали его скорее особенным, нежели больным и опасным. Одно время Леда пыталась заставить сына ходить в белых перчатках, но вскоре обнаружила их брошенными в камин. Ганс в ответ процитировал слова отца Харвеса: «Тебя наградил Бог, дав такое отличие от других, значит, он выделил тебя, и ты должен нести это с честью». Поэтому свои руки Гансу незачем прятать, пусть все видят и знают.

Правда, было одно неприятное обстоятельство, с которым Леда даже с помощью врачей ничего не могла сделать. Каждую зиму Ганс, как медведь, впадал в спячку. С приходом холодов дыхание его замедлялось, кожа становилась мертвенно-бледной, хотя сердце билось и глаза реагировали на свет. Когда Ганс стал старше, то уже легче переносил этот непростой период. В течение почти двух месяцев он либо спал, либо передвигался по дому, словно привидение, отказываясь от пищи и ванны. Он мог встать с кровати бодрым и выспавшимся, дойти до кабинета деда, чтобы взять книгу, и упасть там же на пол мертвым сном. Зато после спячки на него нападал такой жуткий аппетит и богатырская энергия, что он наверстывал пропущенную учебу буквально за пару недель и уходил помогать крестьянам в поле.

В остальное время Ганс яро боролся за свою самостоятельность и досуг. Гораздо больше, чем сидеть с учителем за долгими нудными уроками, ему нравилось находиться на природе. Ганс возился с собаками, прикармливал кошек и любил сам ухаживать за лошадьми, не чураясь даже убирать за ними навоз. Втайне от матери он еще в раннем детстве стал сбегать в лес и плескался в ручье, а потом и случайно обнаруженном озере, пока не схватил простуду и, таким образом, был пойман буквально за шкирку. Но вечные ссоры из-за запретов и поразительное упрямство заставили Леду уступить. На Ганса не действовали рассказы о гибельности этого места, о том, что там сгинула его родная тетя и собственныйотец.

В итоге она приказала расчистить путь к ближайшему берегу озера, подальше от утеса, чтобы Ганс всегда мог ходить туда по всем известной дороге, а не пробираться сквозь нехоженые тропы. На том и порешили. Ганс не мучил и без того нервную мать сомнительными шалостями, и сам при этом находится в безопасности. Мальчику еще с раннего детства нравилось плескаться в воде и плавать, поэтому почти всех деревенских мальчишек он таскал с собой, либо его сопровождал слуга, тщательно следящий, чтобы с наследником ничего не случилось.

Леда понимала, что через несколько лет он взбунтуется против обязательной свиты, но пока сын согласен на ее условия — можно не беспокоиться постоянно о его нахождении в проклятом лесу.

— Как же я устала, — выдохнула Леда, присаживаясь на самодельную покатую лавочку, которую Ганс с друзьями соорудили, чтобы не сидеть на холодной земле.

— Ты носишь слишком много одежды. Вот я — отлично себя чувствую! — Ганс разделся до портков и рубахи. В таком виде он выглядел как простой крестьянин и потому еще сильнее походил на отца.

— Женщины из приличных семей обязаны одеваться подобающе в любой ситуации.

— Да ну это! Вон, девчонки в одних сарафанах ходят на голые плечи, красота!

— Рановато тебе еще о девочках думать, — нахмурилась Леда.

Ганс лишь хихикнул ей в ответ и показал язык. Отойдя на полтора метра от воды, он порепетировал прыжок, поприседав немного в коленях. Затем разбежался и, почти перевернувшись в воздухе, громко плюхнулся в воду ногами вперед. Леда хорошо видела его светло-русую голову, которая немного выгорела из-за солнца, но отчетливо различалась под водой.

Тут Ганс вынырнул и помахал матери.

— Мам, смотри, я доплыву до того берега!

Леда с опаской взглянула на сына. Сразу в голове страшные мысли: а вдруг не хватит сил, а вдруг болото затянет, а вдруг сведет ногу холодным подводным течением. Но Ганс уже пропал, только плечи его то уходили под воду, то появлялись на поверхности. Мальчик выполз на параллельном берегу и помахал матери.

Леда махнула ему в ответ и вспомнила тот день, когда украла Ганса у русалки. Она до сих пор не верила, что так удачно пришла тогда в лес, услышала детский смех, раскатистым эхом, бегущим по чаще, пошла на этот голос и увидела своего сына. Часто Леда беспокоилась, а вдруг та русалка еще здесь, выжидает, чтобы забрать мальчика обратно. Однажды Леда даже заплатила водолазам, которые исследовали, как могли, озеро, но ничего сверхъестественного, никаких признаков жизни, отличных от рыб и моллюсков, не нашли. Это успокоило Леду. Может, действительно вся эта история с русалками приснилась ей? За что же она тогда так оттолкнула, оскорбила родную сестру? Прошло уже десять лет, а про Лею ничего не было слышно. Пропала, сгинула, испарилась.

Леда стала искать глазами мальчика. Вон он сидит в кустах и что-то рассматривает, потом кладет в карман штанов и собирается плыть обратно.

Сын уже не первый раз проявлял поистине необычайные способности во время водных процедур. Поначалу он задерживал дыхание подолгу в ванной, из-за чего слуги в панике кидались его спасать, а он только смеялся над их бледными от ужаса лицами. Он был действительно как маленькая русалочка, быстро и глубоко плавал и почти не уставал. В теплое время года, когда озеро прогревалось, Ганса было не вытащить из воды. Он говорил, что даже хорошо видит дно: каждую рыбешку, рачка и камушек — и не мутно, а отчетливо, как на суше. Он мечтал построить лодку и уплыть посмотреть, что там, вдалеке, где деревья уходят за горизонт, и где озеро расправляет свои берега настолько, что кажется сплошным зеленым океаном, и сколько ни озирайся, лодку окружает лишь бесконечная вода, вода, вода… Туда не проникает ни один звук: тишина давит на уши, сжимает голову в тиски и только аккуратный, скромный плеск маленьких волн о дно лодки напоминает, что ты существуешь, а не растворился в этом многомерном пространстве.

* * *

Ганс вернулся, выбрался на берег и замотал головой, отряхиваясь, как собака, и забрызгал Леду.

— Перестань! — рявкнула Леда, защищаясь руками от брызг, но потом и сама засмеялась. — Давай уже собирайся, скоро начнет темнеть, а мы до сих пор не ужинали.

— Еще чуть-чуть, — заныл Ганс и тут же прыгнул обратно в воду и занырнул поглубже.

Леда поежилась, встала со скамейки и отряхнула платье, к которому же успели прилипнуть сухие листья и цветочные лепестки.

— Мам, почему ты так не любишь это место?

Ганс, наконец, вылез из воды и стал одеваться. Мокрые волосы прилипли к его лицу, и капли быстро стекала по лбу и носу. Он глубоко дышал, переводя дух после заплывов, но выглядел бодрым и расслабленным. Он слишком напоминал своего отца, и у Леды опять горько кольнуло сердце.

— Я люблю наше поместье, но с лесом у меня с ним связано много грустных воспоминаний.

— Ты говорила, что тетя Лея поссорилась с мужем и сбежала сюда, и ее так и не нашли. А что с этим ее мужем стало? Вроде я его даже помню. Наверное, он расстроился.

— Расстроился еще как. Все же он души в ней не чаял. Я тоже плакала, когда потеряла твоего отца.

— Если упасть в воду в таком тяжелом платье, как у тебя, мам, то немудрено, если тетя Лея утонула. А насчет отца… Я его не знаю и, если честно, сложно что-то сказать. Мне жаль, что он тебя оставил. Ой, ну не надо, не плачь.

Леда прикрылась веером и смахивала навернувшиеся слезы. Она думала не только о покойном возлюбленном, с которым была близка совсем недолго, принеся в жертву их любви и тело, и душу, но и о своей сестре, с которой не успела попрощаться. Леда вспомнила, как тогда, десять лет назад, Йохан вернулся из леса ни с чем. Он нашел изорванное платье Леи, а затем выловили из воды и ее нижнюю одежду. Все, что подтверждало ее присутствие в деревне, это чемоданчик и шкатулка, которые она забыла в доме крестьянки Ингрид (та тоже пропала и с тех пор никто ее не видел). Лею искали не один день и даже не месяц. Йохан уехал за своими собаками и оружием, а потом снова вернулся. Группой почти из тридцати человек, они прочесали весь лес, заглянули в каждую яму, рылись в оврагах, лезли в норы, расспрашивали местных по многу раз и даже исследовали само озеро. Йохан всерьез предлагал Леде осушить болота, чтобы найти хотя бы тело. Но Леда, вызвав своего адвоката, тут же подсчитала, во сколько это обойдется, и как пострадает лес и крестьянское хозяйство. Пускай она ненавидела это место, но его пользу не могла отрицать. Под натиском золовки Йохан отступил.

Жена аристократа испарилась. Лея будто отринула материальный мир и перешла в какую-то совершенно другую, неведомую обычным людям реальность.

Баронесса и Йохан были безутешны. Конечно, как мужчина, господин Моррант старался держаться: он все время молчал, нервно кусал пальцы и много, очень много кому-то писал письма. Ему пришлось признаться Лафонтенам, что они с женой повздорили, и супруга сильно на него обиделась. В процессе поисков и по их завершении Йохан по просьбе тещи еще какое-то время жил с ними. Леда была совсем не против, потому что мать очень ему симпатизировала и находила определенную поддержку, которую не получала от старшей дочери. К тому же господин Моррант своим присутствием хорошо влиял на маленького Ганса, который после непродолжительного с ним общения захотел иметь усы, носить костюмы и красиво писать «как дядя».

Через год все уже окончательно смирились с тем, что Лея не вернется, но Йохан отказывался проводить похороны и запрещал теще это делать. Он все еще лелеял безумную надежду, что она однажды выйдет из Черного леса.

Каждую годовщину пропажи Леи матушка порывалась устроить поминки, но Леда ей постоянно напоминает, что они не знают, что с ней. Нет тела, значит, есть надежда, что жива.

«Значит, вот так ты решила сбежать к своему отшельнику», — думала Леда, когда поиски прекратили. Ей мерещилось, что сестра где-то там, в лесу, словно дикарка в звериной шкуре, радуется жизни и нескрываемо презирает все эти дурные порядки высшего общества. Лее просто удалось хорошо спрятаться. Она водит Йохана и его прислугу за нос, скрываясь в потайных местах и сбивая собак со следа.

Должно быть, Леда и сама не хотела признавать, что сестру, скорее всего, больше не увидит. Она корила себя за то, что прогнала Лею из дома, не дала ей высказаться и поступила сумасбродно. Но тогда любовь к Гансу пеленой накрыла ей глаза, и все, что касалось его, она воспринимала враждебно.

С годами воспоминания о встрече с русалками стали казаться ей больной фантазией. Леда была так молода и впечатлительна, что могла принять купающуюся женщину за русалку. Из ревности она не пощадила подругу своего возлюбленного, которая была, судя по всему, еще и калекой, раз не могла ходить. Эта женщина выносила и родила Ганса, сделала то, что не смогла Леда. А сестра? Она была незамужней девушкой и имела право любить кого угодно.

Сейчас, когда Леда сосредоточена на том, чтобы вырастить из сына достойного наследника, она старалась не заниматься самокопанием, чтобы не впадать в мрачные думы еще сильнее.

— Ладно, мам, все хорошо, — вывел мальчик мать из ступора, слегка обняв ее и положив голову на плечо. — У тебя же есть я, не расстраивайся.

* * *

Леда шла впереди, Ганс устало плелся сзади. Его разморило, и мальчик едва переставлял ноги. Тут он вспомнил о своей находке и вытащил из кармана необычную вещицу: это был рыбья чешуйка на веревочке. Ганс погладил пальцем переливчатую ребристую поверхность, поднес ее к небу, посмотрел на синие прожилки внутри него. Какое-то странные образы возникли у него перед глазами: вот он в темной каменной пещере, лежит в обнимку с кем-то мягким, родным; потом видит, как кто-то катает его на плечах и несет по быстрому течению воды, Гансу так весело, он смеется и дергает за волосы человека под ним; кто-то обнимает его холодными когтистыми пальцами, черными, как смоль, мальчик видит эти пальцы, его маленькие руки сжимают их, он удивляется, какой же крошечный по сравнению со своим… кем? Отцом? Матерью?

Ганс остановился в ступоре.

— Что случилось? — спросила Леда.

— Да так, ничего. Вспомнил кое-что, — Ганс улыбнулся матери, и когда та отвернулась, завязал на шее веревочку с амулетом и убрал под воротник. Вдруг ему стало так хорошо и спокойно, словно накрыли теплым одеялом, он почувствовал себя дома. Мальчик раскинул руки по сторонам, обнял себя за плечи и сломя голову побежал вперед через лес, обогнав мать.

— Как же хорошо жить! — закричал он во все горло, спугнув стаю воробьев на смородиновом кусте.

Оглавление

Пролог

Часть 1. Водяной

Часть 2. Полумертвая

Часть 3. Священник

Часть 4. Душа

Часть 5. Сон

Часть 6. Русалка-мать

Часть 7. Хозяин леса

Часть 8. Монах и русалка

Эпилог