Вперед в прошлое 3 [Денис Ратманов] (fb2) читать онлайн

Денис Ратманов Вперед в прошлое 3

Глава 1 На ловца и зверь бежит

— Еще! Скажи это еще!

Казалось, Наташкина радость накатывала теплыми августовскими волнами: одна за другой, одна за другой.

— Мама здорова. Завтра едет домой. — Улыбаясь, повторил я в третий раз.

Сестра отодвинула трубку от уха и прокричала:

— Борямба! У мамы нет рака, прикинь!

Донесся радостный вопль брата, который тоже в этот момент был у бабы Вали, они обменялись парой фраз, и Наташка снова поднесла трубку к уху.

— Блин, Пашка, я реву, прикинь! — Она протяжно всхлипнула. — От счастья. Я думала, это бред — реветь от счастья!

Я уже новость принял, и радость больше не захлестывала, а горела теплым огнем. Говорить о том, что мы богаты, сейчас не стоит. Успокоится — сама поймет. А я заложил первые кирпичики в фундамент будущей империи.

— Домой она поедет только завтра, — продолжил я, — с тетей Ирой. Хочет помочь деду торговать. А ты что собираешься делать?

— Поедем с Борькой в центр, попытаюсь кофе продать.

— Вы хотели еще и поспрашивать про Алису.

Наташка засопела. Обеспокоенность судьбой девочки поутихла, ей не хотелось портить радость таким неприятным занятием, а признаваться в этом было стыдно.

— Ну, когда буду продавать, и поспрашиваю. У нас даже фотографии нет!

— Это плохо.

Мозг стал работать в двух направлениях: как побыстрее отправить товар и как оптимизировать поиски пропавшей девочки.

— Паш, у нас автобус. Пора бежать! Ты ж не уезжаешь? Увидимся вечером?

— Да, удачи, — сказал я и прервал связь.

Планы накладывались и мешали друг другу. Если делать что-то одно, все отлично получается, а так не хватает времени в сутках. Отложить отправку товара нельзя, но, с другой стороны, любое промедление может стоить Алисе жизни. Если она затаилась, чтобы всех проучить — ноги ее на базе больше не будет.

Так… Как проконтролировать, что Микова-старшая написала заявление о пропаже дочери? Илья вызвался проследить, но справится ли он? Ну, по крайней мере узнает, что к чему. Еще надо, чтобы он попросил у матери пару фотографий девочки.

Второй шаг в этом направлении — поехать к отцу на работу и попросить сделать распечатку этих фото, чтобы расклеить объявление о пропаже на столбах. Заодно сказать ему, что с матерью все в порядке — все-таки он проявил себя с лучшей стороны, поучаствовал, деньги вернул, телек привез. Да и, как ни крути, с ним лучше не ссориться. Знакомый мент всегда пригодится. Если ему ничего не сказать, может и психануть, и тогда не будет у меня своего человека в ментовке.

Правда, не знаю, как он себя поведет. Вдруг решит, что мы все придумали и решили его развести? Может ведь. Ладно, посмотрим.

Третий шаг — пташки Вариса. Пора формировать свою шпионскую сеть. Работает она эффективно, как показала практика.

Осталось придумать, как все это уложить в один день. Эх, до чего же не хватает транспорта! Пока бабушка и Каюк собирали смородину, я набрал Илью. К счастью, он был дома. Как же он обрадовался, узнав, что моя мать здорова!

— Ты как, к Миковой пойдешь? — спросил я.

— Да, пацаны только придут: Димоны и Рамиль, в десять должны, вот весте с ними и… Рамиль знает, где она работает. Если ее не будет дома, завалимся к ней в магазин.

— Отличный план! Еще есть кое-что. Нужна фотография Алисы. Если сможешь ее раздобыть, вообще замечательно.

— Постараюсь.

— А если получится ближе к вечеру передать мне фотографию, вообще песня.

— Будешь искать? — спросил Илья и осторожно поинтересовался: — Она тебе тоже нравится, это у вас взаимно?

Вот же… дети!

— Мне не нравится, что куда-то пропадают девчонки. Попробую подключить отца. Ты держи меня в курсе, ладно? До четырех вечера я точно здесь. Бабушкин телефон у тебя есть?

— Да, ты его говорил. Как только что-то прояснится, наберу.

Мы одновременно пожелали друг другу удачи, и я где-то полчаса посвятил изготовлению пакетов, а потом отправился к бабушке и Каюку — собирать смородину.

Ну и нудное это занятие, когда обуревает жажда деятельности! Сейчас бы — к Илюхе, прижать Микову к ногтю! Она ведь баба вредная, может и послать его, а меня фиг пошлешь. Я милицию вызову и так просто с нее не слезу. Но все, что мне оставалось — ждать, когда зазвонит телефон.

Случилось это, когда я собрал маленькое ведерко. Вскочил, рвану к аппарату, ожидая, что это Илюха. И не ошибся.

— Отчитываюсь, — выдохнул он, — Микова была дома, пошла в участок, пацаны за ней приглядывают.

— Не буянила? — уточнил я.

— Не. Вела себя смиренно, как овца, и без вопросов отдала нам две фотографии. Как их тебе передать?

На вокзал пилить далеко. Мы там будем в пять, пока погрузимся, пока то да се…

И тут пришла интересная идея:

— Давай в три — к отделению, где работает отец.

— А тренька сегодня будет?

— Думаю, да. На месте решим. У меня тут дел вагон. Все, я побежал!

Я навис над бабушкой, замершей над смородиновым кустом.

— Ба, мне в три надо быть в центре. Заберете меня на вокзал в полпятого?

— Можешь вообще с нами не ехать, — сказала она, не отрываясь от дела. — Так даже лучше. Нас повезет Василий на «запорожце», там мало места. А что у тебя в центре?

Я ответил честно:

— Друг принесет фотографию пропавшей девочки, я пойду к отцу на работу, они сделают объявления о пропаже, мы их расклеим.

Бабушка покачала головой, ее пальцы перебирали ветви, снимали ягоды и отправляли в ведерко.

— Вот же ты неугомонный!

— Василий только сегодня поможет? Или он за плату всегда нас будет возить?

— Какой там! У него же стадо.

Я резко сменил тему, поднял вопрос, который меня всегда интересовал:

— Ба, у нас же есть своя машина! Зачем так мучиться? И ты знаешь, что если машина просто стоит и даже не заводится, то она… погибает, ржавеет, ее потом очень сложно восстановить…

Бабушка рассмеялась.

— Вот хитрый жук! За руль я не сяду, даже не проси.

— Не хочешь — не садись. Но машину нельзя просто бросить. У любого автослесаря спроси. Она такая классная! Жалко. Пусть… живет память о дедушке.

Бабушка переменилась лицом, немного подумала и сказала:

— А вот и спрошу. Живет тут один Леха Каналья. Пропойца, но мастер первоклассный. Но! — Она потрясла пальцем. — За руль не сяду.

Да! Первый шаг к цели. На водительское не сядет — так рядом побудет, а права купить не проблема, учитывая развернувшиеся перспективы.

Я засел за смородину. Набрал ведро с горкой, высыпал в ящик.

Еще один вопрос, как оптимизировать процесс заработка: узнать, как обстоят дела с самолетами, пустят ли меня туда одного. В наше время не пустили бы, а сейчас на это есть надежда. Сэкономится куча времени, а время — деньги. Тем более в конце июля денежная реформа, и нужно все сбережения ввалить в товар или в доллары. Жаль, точной даты не помню, но сто процентов после двадцатого. Отсюда вытекает задача: как вынудить перевести в доллары рубли, которые есть на руках у друзей? Например, у Каретниковых. Не скажешь же как есть — могут возникнуть вопросы.

Есть вариант занять накануне, а вернуть в долларах. Так и сделаю. Но прежде отдам, что занял…

Каюк заверещал, вскочил, замахав руками — я чуть не перевернул ведерко с ягодами. Бабушка схватилась за сердце и воскликнула:

— Сдурел? Так и до инфаркта доведешь.

Юрка бестолково улыбнулся и покраснел, устыдившись слабости.

— Саранча. — Он сплюнул. — Здоровенная. Но ващет я их не боюсь! Просто не думал, что…

Дабы доказать собственное бесстрашие, он полез ловить саранчу. Та не далась, выпорхнула и улетела на черешню.

— Не боюсь! — повторил он и полез на дерево — покарать вероломного инсекта.

— Да верим, — успокоил я его, — сам бы заорал, когда так внезапно, да в морду.

Он уселся и заработал руками. Я смотрел на них с бабушкой — как они сидят, как движутся их локти, и понял, что напоминает процесс.

— Знаете, что вы делаете? — спросил я. — Доите кусты.

Каюк заржал и повалился на петрушку. Бабушка просто улыбнулась, и тут с дороги донесся хриплый бас:

— Эльза Марковна! Э-эй, теть Эльза!

Бабушка выругалась и пальцем указала в сторону источника звука.

— Вот он, Каналья. Деньги пропил, скотина полоумная.

— Автомеханик? — сделал стойку я.

Она не ответила, устремилась к калитке через весь огород, как боеголовка — к цели.

— Хана Каналье, — констатировал Каюк.

— Прослежу, чтобы Каналья выжил. Пригодится. — Я зашагал к ней, оставив Юрку доить куст в одиночестве.

Бабушку скрыла стена дома, за который она свернула. Донеслось сперва бормотание, потом — бабушкин командирский голос:

— Проваливай! Нет у меня ничего.

— Бу-бу-бу, бу-бу-бу.

— Ты когда обещал отдать? С февраля жду. Вот отдашь — приходи.

Я выглянул из-за дома. Над забором высился домовенок Кузя сорок лет спустя: косматый, круглолицый, то ли чумазый, то ли черный от суррогатного пойла.

— Теть Эльза, — взмолился он, подергал замызганную майку. — Трубы горят, не губите! Может, что починить надо, а? Вскопать?

— Проваливай, скотина!

Напряженная поза бабушки не предвещала ничего хорошего.

— Ба. — Она обернулась, а я кивнул на гараж.

— Некогда сейчас этим заниматься.

Каналья смолк, думая, что мы разговариваем о своем, а не решаем его судьбу.

— Так вечером пусть, — продолжил я.

— Эльза Марковна! Ну пятьдесят граммов! Ну тридцать! — Он сложил огромные лапища в молитве.

Бабушка посмотрела на меня, на него, на стену гаража.

— Тридцать! — жалобно канючил Каналья.

— До чего себя довел, тьфу! — офицер-афганец! — пробормотала она, направляясь в летнюю кухню за стопкой самогона.

— Мать со стыда сгорела, совесть пропил, мозги пропил, — доносилось уже оттуда.

Вышла бабушка со стопкой, папиросой и трубкой. Прежде чем отдать самогон, она спросила:

— Инструменты хоть не пропил?

От предвкушения Каналья аж извертелся весь. Он смотрел на рюмку, и всей душой, всем сердцем стремился в нее, как мушка дрозофила — к браге.

— Обижаешь, мать! Это святое!

— Приходи в полседьмого, — приняла решение она, — посмотришь Колину машину.

— Так она сколько стоит? Десять лет? Тяжко будет. Проржавела вся, — подтвердил он мои опасения, бабушка сделал вид, что собирается уходить, и Каналья воскликнул: — Но я сделаю! Вот вам крест, сделаю.

Он протянул лапищу, схватил рюмку и опрокинул в рот. Потом жадно раскурил папиросу, а бабушка — трубку.

— Спасибо, Эльза Марковна! Так может, сейчас посмотреть, а?

— Проваливай. Сейчас некогда. В семь вечера приходи — разберемся.

Бабушка развернулась и зашагала прочь. Каналья понял, что без толку просить и поковылял домой, переваливаясь с ноги на ногу и опираясь на палку. Странно он как-то двигается. Я подошел к забору и глянул меж досок, провожая широченную спину Канальи.

У него не было левой ноги. Нормального протеза тоже не было, он ступал на самодельный деревянный. Значит, с большой вероятностью он не просто бывший офицер, а бывший боевой офицер.

— Доволен? — спросила бабушка, обернувшись ко мне. — Теперь весь вечер над ним стоять, пока он ковыряется.

— Пусть напишет список работ и необходимых деталей. Я бы с удовольствием постоял над ним сам, — сказал я, думая, что ради такого от тренировки можно и отказаться. — Мне нравится техника.

— Уж нет, мне придется. Если что поломает или сопрет — с тебя же спрошу.

Еще полчаса я пособирал смородину, а потом забрал деньги, которые занял у Каретниковых, и рванул на автобус, чтобы встретиться с Ильей и заскочить на работу к отцу.

Илья, стоящий в тени платана, заметил меня издали, помахал рукой и ринулся навстречу. Обнял, похлопал по спине.

— Пашка, как же я за вас рад! И что теперь?

Расстраивать его тем, что планирую и дальше работать, но не в таком ритме, я не стал.

— Раздать долги и радоваться жизни! — улыбнулся я. — Ты фотографии принес?

Он кивнул, вынул из кармана два снимка, оба старые, где Алисе лет одиннадцать, и она совсем ребенок, а потому трудно узнаваема: на одной она с куклой и двумя белыми бантами на голове, на другой — с распущенными длинными волосами, а не с каре. Но на обеих — настороженный волчонок, глядящий исподлобья.

— Микова… — сказал Илья и задумался, подбирая слова. — Я думал, она на меня наорет, как на тебя вчера, а она… Как подменили ее. Сразу собралась и пошла в отделение, повесив нос. Ни слова грубого.

— Может, осознала, что Алиса попала в беду? Волнуется?

— Да не то чтобы волнуется… — Илья повертел пальцами. — А как будто делает, что не хочется, но должна. Ты сейчас туда? — Он кивнул на запад, в направлении, где находилось здание РОВД.

— Ну да. Тебя внутрь вряд ли пустят, да и насчет себя сомневаюсь, папаша и вызвериться может.

— А потом?

— С тренькой не получится, надо помочь бабушке. Я к тебе после девяти заскочу, можно?

— Конечно, — ответил он, глядя вдаль.

Обиделся. Думал, что мы все время теперь будем проводить вместе, как в старые добрые времена. Очень не хотелось терять друга, и я не знал, что с этим делать.

— Поехали со мной, — предложил я просто чтобы сказать. — Ну я правда не могу соскочить, все уже договорено.

— Да понятно, — пожал плечами Илья. — Я поехал, да?

— Можешь подождать. Вдруг отец меня попрет…

— Я поеду. До вечера. И… удачи.

Он пожал мою руку и поплелся прочь, маленький, узкоплечий, потерянный, совсем не похожий на того человека, которого я помнил. И, самое неприятное, это было к лучшему, потому что с ним я не начал бы работать над операцией «пташки», а так все успею.

Постояв немного и пожелав удачи себе, я направился к зданию РОВД. Дежурный одарил меня лениво-любопытным взглядом, выглянул из-за конторки — интересно было, чего ж надо пацану.

— Здравствуйте. Мне срочно нужно увидеть Романа Мартынова, — сказал я, а сам подумал: «Рамазана Джемалдинова». — Я его сын.

Дежурный покрутил телефонный диск и проговорил:

— Мартынов на месте? Тут к нему сын. — Он смерил меня взглядом и спросил: — Имя.

Я отчеканил, чтобы отец слышал:

— Павел Романович Мартынов, дата рождения: двадцать второе января семьдесят девятого года.

— Слышал? — спросил дежурный.

— Мне нужно срочно с ним поговорить, — протараторил я, но он положил трубку.

— Через десять минут Роман спустится. Жди.

«Вот сука», — подумал я, вышел и сел на прогретые солнцем ступени, ничего хорошего от нашей встречи не ожидая. Анечку, что ли, вызвать, при которой он старается быть человеком?

Пока ждал, видел, как вооруженный наряд провел в здание мужика протокольной наружности. Туда-сюда ходили люди. Бабушки. Женщины с фингалами. Просто менты. С момента, как стал торговать, мое равнодушие к ментам переросло в настороженность, мы оказались по разную сторону баррикад.

Как и обещал, отец вышел примерно через десять минут, сказал, качнувшись с пятки на носок:

— Отойдем?

— Хорошо не «пройдемте, товарищ», — решил я проверить наличие чувства юмора у родителя, хоть во второй жизни это узнаю.

Оно оказалось отшибленным. Отец смерил меня взглядом и спустился по ступеням, я — следом.

— Зарплату еще не дали, — сказал он.

О маме я рассчитывал рассказать позже, потому что не мог предугадать, как он отреагирует.

— Да, мне нужна помощь, — перешел к делу я. — Пропала наша подруга, Алиса Микова.

Отец свел брови у переносицы, вспоминая Миковых, кивнул.

— Неблагополучная неполная семья.

— Мать сегодня написала заявление. Но мне хотелось бы ускорить процесс…

— Расслабься, — махнул рукой он. — Мамаша… промышляет, и дочь пошла по ее стопам…

— Па, я знаю эту девочку…

— Ничего ты не знаешь, — рыкнул он. — Сколько я их повидал!

— Ладно. В городе пропадают… несовершеннолетние девочки. Что ты об том слышал?

— Уезжают на заработки в Москву, другие крупные города. — Он уселся на скамейку, вытянув ноги. — Ты не знаешь жизни, сын.

Исход разговора уже был ясен: папаня хотел отмахнуться от меня и уйти домой, но, раз уж я здесь, надо попытаться продавить тему до конца.

— А если нет? Ведь слухов на пустом месте не бывает. Говорят, в городе серийный убийца.

— И? — начал белениться отец. — Если так, трупов было бы много, а не один…

— Но убийцу ведь не нашли.

— Все в пределах погрешности, — отмахнулся он.

— Мне нужен фоторобот, — сменил тему я, показывая фотографию, где Алиса с распущенными волосами. — Это же лицо, но прическа…

Отец вздохнул, вставая.

— Сын, понимаю, тебе хочется поиграть в сыщика. Но я не буду в этом участвовать — некогда. Кстати, как мать?

— В Москве. Ее взяли на обследование в онкоцентр. — Я сделал паузу, отодвинулся. — Взяли анализы… Нет у нее рака. Завтра домой едет.

Отец выпучил глаза:

— Ты… ты…

— Ты не рад? — Я изобразил удивление. — Уж думали квартиру продавать, чтобы маму спасти, и тут такой подарок…

— Чего?.. Когда?!

— Да вот, в полдень только позвонила. Хотел тебе сразу сказать, да боялся.

— Чего боялся?

Я пожал плечами и сказал правду:

— Ты нам помог, думая, что мама умирает. А теперь вдруг выясняется, что она здорова, и получается, ты зря помог.

— Как это — зря? — повелся на манипуляцию он. — Вы — мои дети.

— Спасибо, папа. Я пойду.

— Куда?

— Думать, как помочь Алисе Миковой.

Я зашагал прочь. Он не окликнул меня.

Радует, что отец отрицает существование серийного убийцы. Но вдруг тот самый маньяк просто закапывает тела или топит в каком-нибудь озере, потому и нет трупов? Как говорится, нет тела — нет дела. Желание отца не нагружать себя сомнительными делами, которые не факт, что раскроются, понятно. Придется выкручиваться самому. Благо что есть Борис, который достаточно прокачался как художник и сможет нарисовать Алисин портрет.

Глава 2 Пташки

На операцию «пташки» я выделил две тысячи. Кто, как не бродяги, знает все об изнанке жизни? Кому, как не им, лучше других известно о зверях в человечьем обличье? Кого, как не их, некому защитить? Потому они сбиваются в стаи и держатся друг друга, и, если появляется новенький, об этом сразу узнают все.

Где искать бродяг? Там, где можно чем-нибудь поживиться и добыть еду: на рынке. А он скоро закроется, потому идти пешком я не стал, а проехал две остановки на троллейбусе.

Заодно узнаю, как дела у валютчика Павла, удалось ли ему перепродать мой кофе.

Я немного ошибся: закрывали только огороженную, так сказать официальную часть рынка, и кто не успел распродаться, перемещались за ворота на площадки и аллеи вокруг него.

Возвращавшиеся с работы люди стремились пополнить запасы продовольствия, и было не протолкнуться.

Я прошелся вдоль ряда, где продавали вперемешку фрукты и вещи, по большей части детские. Отметил, что фрукты не берут, экономят: зачем покупать то, что растет во дворах и вдоль дорог, когда можно это взять бесплатно.

Вернувшись к стоянке с машинами оптовиков, я не нашел знакомую армянку. Народ кишел, но никто особо ничего не брал. Словно вся эта толпа вышла сюда только для того, чтобы потусоваться.

Важно было не просто сделать дело, а найти правильный момент, потому я ходил туда-сюда по стихийным рядам, надеясь увидеть Наташку, которая с Борей должна была поехать подавать кофе. Как у нее получилось? Это я узнаю, только когда вернусь домой.

Обойдя рынок, я заметил валютчика Павла на своем месте — как всегда модно прикинутого, в начищенных туфлях, брюках и бордовой рубашке. Он тоже меня увидел, подмигнул, подозвал жестом.

— Привет, бизнесмен!

Я пожал протянутую руку и задал стандартный вопрос:

— Как дела?

— Где ты взял тот кофе? Народ распробовал и еще хочет.

— В подвале расфасовал, — улыбнулся я.

— Еще расфасуешь, или то была разовая акция?

— Расфасую, — кивнул я. — Но не завтра.

— Ну да, до Ростова и обратно сутки ехать, да?

— Никто прям сразу не поедет, — сказал я, смекнув, что он пытается меня подловить, узнать в каком городе беру товар — вот хитрый зараза, деньги почуял. — Сколько нужно?

— Нужно не просто «сколько», нужно, чтобы ты больше нигде его не продавал. А если вздумаешь продавать, не дешевле восемнадцати тысяч.

— Логично, — принял условие я. — Но ты ж понимаешь, что шесть штук — это не опт. Вот если пак или больше… В паке двадцать четыре штуки.

— Два пака по одиннадцать будет? Потом еще возьму, — пообещал валютчик.

Я помотал головой.

— Реально отдал тебе по минимальной цене. Дешевле — себе в убыток.

— Ой да расскажи мне, — засмеялся валютчик. — Сколько он на розницу? В Ростове, да?

— В Сыктывкаре. — Я ответил улыбкой на улыбку. — Три пака возьмешь, вот тогда — по одиннадцать пятьсот. В розницу он в том же Ростове продается дороже, уж поверь.

Валютчик задумался. Я его немного простимулировал:

— Пятьсот рублей… Я потеряю тридцать шесть тысяч, которые заработаешь ты.

Подошел молодой мужчина, продал десять долларов. Я подождал, пока он уйдет, и продолжил:

— Жаль, что ты не можешь дать гарантий, что не начнешь выкручивать мне руки, когда я приду с товаром. Типа клиенты отказались, давай за десять…

— Не будет этого, — заверил меня валютчик. — Ты мне еще пригодишься. Так что, на неделе привезешь?

— Один пак, потом — больше, — пообещал я, смекнув, что все равно нет денег на такую большую партию, да и не стоит играть по-крупному с непроверенным заказчиком.

— И откуда ты взялся такой прохаванный. Не пацан, а инкарнация старого еврея-ростовщика.

Я засмеялся и сказал, имитируя одесский акцент:

— Таки это г’асценивать как комплимент?

— Таки да.

К валютчику пришли муж с женой менять крупную сумму денег: жена действовала, муж стоял на стреме. Я помахал рукой и удалился. Можно ли ему доверять? Нет, потому что доверять нельзя никому, и на сделку придется брать взрослых, чтобы подстраховали.

Возле ларька я заметил беспризорников: тощих девочку лет шести-семи и мальчишку постарше. Оба белобрысые, веснушчатые, со вздернутыми носами — сразу видно: брат и сестра. Девочка ела пирожок, мальчишка наблюдал за ней, сглатывая слюну.

Еще не наступило время изобилия, когда зажравшиеся беспризорники питались сникерсами и запивали колой, сейчас они действительно голодали, были тощими, их животы раздулись — не от голода, от полугнилых фруктов, которые они собирали на полу после закрытия рынка.

Девочка съела половину пирожка, оставшуюся с явным сожалением отдала брату, а сама устремилась к пожилой женщине такой грудастой, что она, опираясь на трость, чуть нагибалась вперед. Девочка подбежала к ней, подергала за рукав и протянула одну руку — типа подай копеечку, а вторую сунула в корзинку с покупками, зашарила там.

Тетка сразу просекла, что к чему, схватила беспризорницу сперва за руку, потом — за ухо и стала бить корзинкой, голося:

— Толик! Зови милицию! То-лик! Грабят!

Брат заметил, что сестра в беде, и ринулся на помощь, повис на руке женщины. Вот он, удачный момент. Я побежал к месту разборки, отшвырнул пацана, который собрался кусаться, перехватил руку женщины, сжал запястье. Пальцы ее ослабли, девочка выскользнула, но теперь я взял ее за локоть.

— Извините, это больше не повторится, — заверил я грудастую и наорал на девочку, удаляясь: — Настя! Ну сколько можно, выпорю!

Тетка кудахтала за спиной, девочка шмыгала носом, свободной рукой держась за красное ухо. Ее брат шел следом, не зная, чего от меня ждать, а соответственно, что делать.

Когда тетка скрылась из вида, я завел девочку за ларек с квасом, остановился у стены, сел перед малышкой на корточки, чтобы быть с ней вровень.

— Больно? Дай посмотрю.

— Чуть не оторвала! — пожаловалась девочка и убрала руку от уха. — Я не Настя!

Ухо было алым и вроде — оттопыренным больше, чем другое.

— Тетка-то этого не знает. Я так сказал, чтобы она подумала, что я твой брат, собираюсь тебя наказывать, и отстала. Не надо воровать. Менты загребут и в колонию отправят.

Мальчишка тронул меня за плечо и остановился на приличном расстоянии, буркнув:

— Отпусти ее.

Я встал, протянул ему руку.

— Паша. Я вообще-то помочь хотел.

Мальчишка подумал-подумал, сжал мою пятерню и отпрыгнул.

— Ванек я. А она — Света.

— Жрать хотите? — спросил я.

Дети переглянулись, уставились настороженно.

— Да не бойтесь. Я ж не маньяк, который зовет в машине покататься. Что будете: колбасу или сыр?

— Колбасу! — воскликнул Ваня.

— Сыр! — обрадовалась Света.

— И че — просто так? — насторожился мальчик.

— Почти. Я вас накормлю, а вы расскажете про маньяка. У меня подруга пропала, хочу ее найти.

— Ладно, — сказал Ваня.

— Побудьте пока здесь, подождите, сгоняю в магазин, там может быть очередь.

Очередь действительно была, человек двадцать, а вот сыра не оказалось, только плавленые сырки «дружба». Я дождался своей очереди, взял триста граммов копченой колбасы, батон, два сырка, бутылку лимонада и за сто рублей — нож в аренду. Нарезал все и понес кормить детей, но их на месте не было. Видимо, мое поведение показалось им подозрительным, и они решили уйти от греха подальше.

Ругнувшись. Я собрался было уходить, но оказалось, что дети, ожидая подвоха, ждали в засаде. Себе я взял квас в ларьке и отошел к бетонному блоку, недалеко от которого валялся бомж. Судя по потекам и пятнам жира, плиту часто использовали в качестве стола.

Я расстелил газету, завалявшуюся в рюкзаке, разложил бутерброды, на которые маленькие бродяжки накинулись, как голодные щенки. Пока они насыщались, передавая друг другу лимонад, царило молчание. Съев три бутерброда, Света разлеглась на плите и рыгнула. Иван все еще жевал, косился на меня, словно я могу наброситься.

— Так что известно про маньяка? — напомнил я.

— Он взрослых теть ворует, — сказал Ваня с набитым ртом. — Из наших никто не пропал.

— Что еще говорят? Кто-то его видел?

— Я видела! — Света вскочила. — Он приходит и показывает письку! Тимур и Бузя его камнями гоняют. А я его боюсь.

— Правильно боишься, — кивнул я.

Наевшись, Ваня улегся рядом с сестрой.

— Почему вы не живете дома? — спросил я, замечая, что нас заприметил беспризорник постарше. — Это ваш? — Я кивнул на парнишку лет двенадцати — тоже худого, грязного, замызганного. А вот олимпийка на нем была чистая и новая — видимо, где-то украл.

Ваня глянул на него и втянул голову в плечи.

— Это Бузя. Наш.

Я сделал приглашающий жест — Бузя направился к нам. Болтая ногами, Света ответила на мой первый вопрос:

— Дома есть нечего, и мамка бьет. А вот у Бузи нет мамы. Он из детдома сбёг.

Бузя напоминал головастика и был намного ниже меня. Остановился в паре метров от импровизированного стола, набычился и просипел:

— Вы тут че это?

— Иди поешь. — Я протянул ему свой квас.

— Ты это че? — Он почесал макушку.

— Мне нужна информация про маньяка. Все, что знаете, все сплетни.

— И че?

— Кормлю и плачу, — сказал я. — Приходите завтра в десять утра сюда же и приводите своих. Я раздам фотографии девочки, которую надо найти. Кто найдет или поможет поискам, тому тысяча.

— Свистишь? — хрипнул Бузя, цапнул бутерброд с колбасой и не просто съел — заглотил, потянулся за вторым.

— Приходите завтра в десять — увидите.

Бузя присосался к квасу, взял третий бутерброд с сырком.

— Придем, да, мелкота?

Брат с сестрой закивали.

— Главное про маньяка узнайте, — напомнил я, — который девушек ворует и убивает.

— Увнаем, — закивал Бузя с набитым ртом. — Фпафибо.

— До завтра, братва!

— Спасибо! — в один голос крикнули брат с сестрой.

Если Алиса бродяжничает, значит, сутки — и информация будет у меня. Если нет… Надеюсь, узнаю хоть что-то. У ментов тоже есть информаторы среди бывших сидельцев. Интересно, используют ли они бродяг? В любо случае другие информаторы мне не светят.

А теперь — к бабушке. Контролировать автослесаря Леху Каналью.

К ней я приехал раньше, чем она сама. И кухня, и дом были закрыты. Боцман поприветствовал меня, радостно гавкнув, и завилял хвостом — окончательно признал своим. Я открыл калитку, и он прыгнул мне на грудь, едва не свалив, принялся тыкаться мордой в лицо.

Кого никогда не понимал — людей, целующихся с собачками, которые лижут у себя под хвостом и не брезгуют валяющимся на дороге дерьмом. Но держать оборону не пришлось: донесся шлепок, Боцман оставил меня и рванул на звук. Оказывается, это упал абрикос, который пес заглотил, а потом посмотрел на меня виновато.

Во дворе на баррикаде из пустых ящиков стояла коробка с расквашенными абрикосами, которые бабушка рассчитывала пустить на самогон. Теперь понимаю почему она их убрала: чтобы Боцман не пожрал. Я выбрал один абрикос и съел, сообразив, что кормил бродяжек, а сам поесть забыл. Ладно, мелочи. Хотя я уже не пухляш, можно ни в чем себе не отказывать. Ожирение с таким ритмом жизни мне не грозит.

Интересно, сколько бабушка платит проводникам за транспортировку фруктов? Тетя Ира возит их бесплатно, но так будет не всегда. Нужно включить в статью расходов и это, и зарплату деда: все стороны должны быть заинтересованы. Ну и билет на самолет хотя бы в одну сторону. В мое время он стоил сорок-пятьдесят долларов. Сейчас, наверное, тридцать-сорок. То есть тридцать тысяч.

Если валютчик и правда заберет три пака, то есть семьдесят две пачки, я заработаю чистыми 338400. Уж билет смогу себе позволить.

В это неспокойное время люди открывали магазины, швейные мастерские, бары, пекарни. Рисковали, платили вымогателям, ездили закупаться — снова рисковали быть ограбленными. И никто не додумался заниматься мелким оптом, сбывать товар по точкам.

Точнее додумаются годика через два, появятся оптово-розничные склады, а пока все в наших руках. Чтобы не страдать от безделья, в сопровождении Боцмана я отправился бродить по огороду.

В сарае заливисто заголосил петух, ему ответил второй, хрюкнула свинья. Боцман вдруг насторожился и рванул к калитке. Значит, кто-то пришел.

— Эльза Марковна! — донесся низкий вкрадчивый голос.

Ясно кто пожаловал: Леха Каналья, гениальный автослесарь-пропойца.

Я побежал вслед на Боцманом, который гостю не обрадовался и серьезно его облаял.

Каналья был ростом под два метра, плечистый, мощный. И при этом выглядел он, как больная дворняга: седые патлы сбились в колтуны, ручища болтаются, глаза красные, воспаленные. Выйдя за калитку, я протянул руку.

— Здравствуйте, дядь Леша. Я Павлик, Эльзин внук.

— Привет, Павлик. Эльза скоро появится? — Он пожал мою руку.

Кожа у него была, как наждачка, а еще руки мелко тряслись. Н-да. Интересно, как он справится, если у него руки дрожат? Или, когда накатит, тремор пройдет?

— Скоро. Придется подождать, у меня нет ключей. Ты видел бабушкину машину?

— Помню ее еще при Николае. Потом — армия, война… — Он вздохнул. — Вернулся — ни Николая, ни машины. Думал, продали, а вон оно как.

Меня удивила структурированность речи Лехи. Несмотря на алкашеские мяукающие ноты, предложения он строил правильно, и чувствовалось, что грамотный был мужик.

— Афган? — спросил я.

Леха кивнул, снова вздохнул, посмотрел на свой протез.

— Командир автомобильного взвода. Был. Теперь ни… ничего! — Он махнул рукой и отвернулся. — Вот за что ребята полегли? Нас как будто нет, понимаешь?

— В Балашихе учились? — попытался сменить тему я, но Леха меня не слышал, баюкал свое горе.

— Нас двое осталось. Один целый, я без ноги. И зачем я выжил?

Ну вот, начинается. Как же спившийся человек напоминает ребенка! Отсыпьте намного сочувствия, налейте душевной теплоты. Причем плакать он и не думал: взгляд у него был злой, острый, как лезвие.

— Зачем? Спасти кому-нибудь жизнь, — сказал я. — Сделать мир лучше. Бросай пить, дядь Леша, и ты увидишь, сколько всего интересного!

Каналья набычился. Уже лучше, чем сопли размазывать!

— Ага… поучи меня жизни, — рыкнул он и сплюнул. — Учитель выискался…

Похоже, назревает конфликт… Но он так и не разгорелся, потому что сперва донеслось тарахтение, потом я увидел красный «запорожец» деда Василия. Каналья вскочил, вытянулся и посветлел лицом, а потом вдруг зыркнул на меня и снова потух.

Прежде чем бабушка вылезла из машины, я услышал слова Василия:

— Эля… Что я, старый для тебя? Али рожей не вышел, а?

— Спасибо, Василий Петрович! Вот деньги, — отчеканила бабушка, отшивая завидного кавалера, хлопнула дверью, «запорожец» развернулся и утарахтел прочь. Причем Каюка с ними не было.

Чувства отражались на бабушкином лице: растерянность, отвращение, раздражение. Похоже, помощь деда Василия на этом закончилась.

— Леша, привет еще раз, — сказала она задумчиво. — Сейчас, вынесу ключи от «Победы» и топливо.

Каналья выпучил глаза и замахал руками:

— Топливо не надо! Ее нельзя заводить! Мотор поломается! Нужно поменять все резиновое: сальники, прокладки…

— Ой дурак! Тебе топливо, чтобы руки не тряслись, — улыбнулась бабушка.

Каналья тоже улыбнулся, но как-то невесело, посмотрел на свои руки и стыдливо спрятал их за спину.

— Инструменты-то где? — продолжила бабушка. — Все же пропил?

— Да я ж только посмотреть, а не чинить, — обиделся Каналья.

Я направился вслед за бабушкой, выяснил, что Юрка отпросился искупаться в бухте и приедет позже и своим ходом. Бабушка нашла мне тетрадь с пожелтевшими страницами — чтобы записывать необходимое, хотя я и так догадывался, что будет нужно перебрать двигатель и заменить все резинки, которые от времени задубели и рассохлись, слить все жидкости.

Бабушка сняла с крючка ключи от машины, бросила мне.

— Не на месте душа, — пожаловалась она. — Лешка же алкоголик.

Я успокоил бабушку:

— Он был командиром автомобильного взвода и разбирается. Да и я побуду с ним, проконтролирую.

На лице бабушки проявилось выражение… В общем, я прочел, что она относится к моей затее скептически. Но, мудрая женщина, решила поддержать, а не рубить инициативу ребенка на корню, тем более Каналья показал, что не бестолочь, и идеи его посещают хорошие.

Она отлично понимает, что моменты общения со старшими товарищами — это передача опыта. Мальчишки крутятся возле автомехаников, учатся сакральным знаниям, потом начинают ремонтировать мопеды, покупают гнилые корыта, которые используют как конструктор…

— Конечно. Проконтролируй, — кивнула она, наполнила стопку самогонкой и с тоской посмотрела на дедов портрет.

Дед ушел, когда она еще могла найти вдовца или, с ее-то данными, увести какого мужичка от соседки. Но нет, она до сих пор любит деда и унесет это чувство с собой.

Глава 3 Второе сентября

Из дома мы вышли вместе с бабушкой, она отдала стопку Каналье, Леха выпил самогон без особого удовольствия.

Потом она открыла гараж, включила свет. Погладила выпуклый капот «Победы», будто извиняясь за то, что отдает кровинушку на растерзание. От ее пальцев остались блестящие борозды в пыли. Каналья замер напротив «Победы», будто верующий перед алтарем, и заговорил с машиной, как с любимой женщиной:

— Не бойся, красавица, не обижу. — Каналья преобразился, расправил плечи, погладил зеркальце — будто за ухом почесал. — Давай посмотрим, как у нас обстоят дела с уплотнителем.

Он открыл замки, дернул за ручку — дверца открылась с треском. Бабушка бросилась спасать машину, приложив руку к сердцу. Каналья шарахнулся и оправдался:

— Уплотнитель рассохся и прикипел.

Я тоже кинулся оборонять механика, но бабушка не стала его уничтожать, заглянула в салон.

— Всю резину… менять, — пробормотал Каналья виновато.

По себе помню, как хочется убивать, если кто-то надзирает, когда ты что-то делаешь, и лезет с тупыми замечаниями под руку, потому попытался бабушку спровадить.

— Ба, ну правда, не стоит тебе смотреть. Это как операция: только доктор может что-то сделать, а остальным страшно. — Я взял ее под руку и повел прочь. — Все будет хорошо, ее вылечат.

Надо отдать должное, ломиться назад бабушка не стала.

— Спасибо, — сказал Каналья, когда я вернулся, открыл правую дверцу, комментируя: — Тут уплотнитель в лучшем состоянии. Капот открывается с правой стороны…

— Аллегаторного типа, ага, — блеснул эрудиций я.

Занятый делом Леха перестал напоминать алкаша и превратился в занятого любимым делом профессионала. Открыл капот и рассказал то, что я и так знал: свечи, промывка карбюратора, замена прокладок и всех фильтров, всех масел, в том числе в коробке и заднем мосту, забрал у меня тетрадь и написал список необходимого, довольно длинный.

Где все это доставать в нынешних условиях, я представлял смутно. Когда обзавелся транспортом, достаточно было поехать на авторынок, позже — в магазин, еще позже — заказать в интернете. А сейчас? Ехать на авторынок? Но есть ли там хоть что-то при нынешнем тотальном дефиците? Или придется из Москвы везти?

Жидкости точно есть, «Победа» — машина неприхотливая…

— А ты знаешь, почему «Победа»? — спросил ковыряющийся под капотом Каналья.

— Да, летом сорок пятого Сталину представили модель, приуроченную ко Дню Победы. Отсюда и название.

— Ха! — воскликнул Каналья и распрямился, чуть башкой не треснулся, обернулся ко мне: — Откуда знаешь?

— Читал где-то, — пожал плечами я. — Причем версий было две: шесть цилиндров и четыре. Он дал добро на четыре, и машина пошла в производство. Это — третья серия.

— Ай, толковый ты пацан! — Каналья сразу возлюбил меня, зауважал и стал считать своим.

— Дядь Леша, а водить ты меня научишь?

— Если Эльза Марковна разрешит, почему бы и нет? — воспрянул он. — Хорошая машина. Починить ее несложно, но это займет время. — Каналья пнул колесо. — Резину полностью менять, покрышкам конец вместе с камерами, они квадратные. Ходовку позже проверю, прежде машину нужно завести. Ну да, еще ж аккумулятор!

— Спасибо. — Я тоже заглянул под капот.

Каналья воспользовался случаем и стал рассказывать о внутреннем устройстве автомобиля. За этим занятием нас и застала бабушка.

— Мальчики, кушать хотите? Будете котлеты с молодой картошечкой, или еще нужно время?

— Да все ясно, — сказал Каналья, и я показал бабушке список, она покачала головой.

— Где ж мы деньги-то возьмем?

— Возьмем, — уверил ее я. — Теперь — так точно найдем.

Мы сели за столом в летней кухне, бабушка налила себе и Лехе самогонки, чокнулись, он выпил, скривился, как будто хлебнул чистого спирта, а вот на еду налег, как потерпевший. Съел две порции, выпить даже не попросил. И домой ушел почти трезвым, забыв про бутылку самогона, что было странно.

Только я собрался ехать в Николаевку, как отзвонилась мама, отчиталась, что сегодня они заработали двадцать шесть тысяч, и я попросил ее перед отъездом взять партию кофе, если точнее — двадцать четыре пачки, дед знает, где его достать.

Она передала трубку деду, и он, почуяв деньги, захотел работать и не против был получать товар каждый день, кроме понедельника, пообещал помочь маме с кофе. Я боялся, что он захочет вернуть вложенное и откажется закупать кофе, ведь у него нет никаких гарантий, что, потеряв заинтересованность в нем, новоявленные родственники его не кинут, но дед решил рискнуть.

Взяв сумму, занятую у Каретниковых, и оставив все деньги у бабушки, я отправился домой.

В автобус я сел в девять. Навстречу как раз ехал из центра знакомый ЛАЗ, и я увидел Юрчика, выходящего на остановке.

В десять вечера уже в Николаевке я звонил в дверь Илюхиной квартиры. Открыл Леонид Эдуардович. Выходит, Илюха так обиделся, что даже не вышел ко мне?

— Илья принимает душ, — развеял мои опасения хозяин дома. — Он рассказал, что с твоей мамой все в порядке, я очень рад.

Я положил тридцать долларов на тумбочку возле телефона.

— Спасибо огромное! Вы меня спасли.

Мужчина покрутил в руках зеленые купюры.

— По курсу, — сказал я. — Чтобы их не съела инфляция, я перевел все в доллары.

— Разумно, — кивнул он.

— И вам советую все рубли перевести в доллары. Потому что сейчас это, — я кивнул на баксы, — тридцать тысяч, а осенью будет сорок, зимой еще больше.

— Ты ведь не обязан делать нам хорошо и выгодно, — проговорил Каретников задумчиво. — Но делаешь это.

— Потому что вы — мои друзья, и так правильно…

Открылась дверь в ванную, оттуда вышел Илья, остановил на мне взгляд, и Каретников-старший ретировался в зал, где бормотал телевизор, доносился смех тети Лоры и еще чей-то.

— Алиса так и не появилась, — отчитался он, кивнул в сторону кухни.

Я вошел туда и поделился соображениями:

— Когда ты ушел, я на рынке завербовал беспризорных детей. Дал им задание узнать про маньяка, и не появилась ли новенькая среди бродяжек. — Я положил на стол фотографии Алисы. — Отец отказался сделать фоторобот, где она с каре. Но можно попросить Борю, что я и собираюсь сделать. Завтра поеду, раздам рисунки, пусть ищут. Если она в городе, ее быстро найдут.

— Гениально! — оценил мою задумку Илья и воспрянул, но быстро потух. — А если нет?

— Если нет, варианта два. Она не в городе. Ее нет в живых.

Илья тяжело вздохнул.

— Я могу чем-то помочь? Может, наших подключить? Так они с радостью. И я с радостью.

— Давай встретимся в полдевятого на твоей остановке? У тебя есть телефон, тебе проще собрать всех, кто хочет поучаствовать.

— И что мы будем делать? — задал резонный вопрос Илья.

Я пожал плечами.

— Искать. Неожиданное случается в самых непредсказуемых местах.

Пожав друг другу руки, мы разошлись. Я отправился домой. В квартиру вошел в начале одиннадцатого.

Борис рисовал. Из ванной доносилось: «Полчаса на то, чтобы быть вдвоем, чтобы позабыть, что такое дом, и ночной асфальт…» — Наташка готовилась к свиданию, накручивала волосы на мамины бигуди. Я сразу прошагал к Борису и сказал, кладя на стол фотографию Лисы:

— Дело есть. Срочное. — Брат уставился на меня, готовый внимать. — Нужно перерисовать лицо, но прическу сделать, как у нее сейчас. Сможешь?

Борис почесал карандашом за ухом.

— Смогу.

— Нужно как можно больше таких листовок.

— Будешь расклеивать? — спросил он.

— Раздам.

— Я прислоню к стеклу и перерисую, — поделился планами брат. — Когда нужны?

— Завтра в девять, чем больше, тем лучше.

Он кивнул.

— Постараюсь.

Услышав мой голос, из ванной высунулась Наташка с зубной щеткой во рту.

— Натка, как твой бизнес? Сколько заработала?

Сестра достала зубную щетку и ответила:

— На тридцатку, прикинь! Теперь мне хватит на крутые сапоги и еще что-нибудь! Спасибо!

— Где загоняла?

— Обе — в одном продмаге. Быстро! Повезло.

Наташка снова спряталась. Вскоре она освободила ванную и заперлась в спальне. Борисвключил настольную лампу, я принял душ, погасил свет, вырубился…

И оказался внутри уже знакомого белого куба, подошел к черной «плазме», потянулся к клавиатуре, но аппаратура будто почуяла меня, включился экран и одновременно — таймер на нижней панели: 15. 08. 2025.

На экране был уже знакомый прифронтовой город, детская площадка, инверсионный след…

Как и в прошлый раз, время на таймере замирает, цифры бешено крутятся вперед, «плазма» гаснет, а когда включается, вспыхивают другие цифры: 02. 09. 2025, начинается отсчет секунд.

На экране — тот же город, то же место, что и в прошлый раз, только люди сменились и был вечер. Три девочки-подростка расположились на карусели детской площадки и громко смеялись, смотря ролики в смартфоне. На них косилась бабушка, выгуливающая трехлетнего внука.

Я знал, что сейчас будет, подвигал мышку, потыкал в кнопки клавиатуры, бормоча:

— Валите по домам! Ну? Обстрел!

Но люди меня не слышали. Именно — люди, не изображения на экране. Через двадцать секунд они перестанут существовать! Хотелось схватить бесполезную клавиатуру и разбить экран.

10

9

8

Но не сделаю ли я хуже? Не потеряю ли возможность влиять на реальность? От бессилия сжались кулаки, сердце сорвалось в галоп. Будто издеваясь, на весь экран показали смеющегося малыша.

3

2

1

Небо расчертил инверсионный след, и экран погас.

Проснулся я посреди ночи, перенеся в реальность бессилие и злость. Сел в кровати, отдышался, скосил глаза на сопящего Бориса. И лишь когда волнение улеглось, пришла мысль, что раз я очутился в той комнате, значит, вчера или позавчера совершил поступок, сдвинувший час икс.

Но что я сделал? Накормил голодных детей? Отбил девочку-воровку у злобной тетки? Или накопилась критическая масса добрых дел?

Кто бы ответил на эти вопросы! Или вообще ничего не сдвигается, а это игра моего воображения?

Откуда-то пришла уверенность, что нет. Мне реально удалось сдвинуть армагеддец почти на месяц.

Глава 4 До свидания

Проснулся я в начале восьмого и, несмотря на видения, наконец выспался. Боря уже бодрствовал, рисовал листовки, складывая стопочкой на столе. Заметив меня, он прервался и отчитался:

— Десятую доделываю. Посмотри, нормально?

Я взял альбомный лист, откуда на меня смотрела вполне узнаваемая Алиса. Боре удалось передать и настороженное выражение лица, и колючий взгляд.

— Круто! У тебя талант. Если хочешь, у меня есть контакт художника, который согласен с тобой заниматься индивидуально. Вот это, — я потряс листовкой, — очень приличный уровень. И еще у тебя есть стиль!

— Стиль — круто. А эти листовки — как раз просто. Смотри.

Борис взял объявление о розыске с картинкой, прислонил к окну, сверху положил чистый лист и просто обвел черным фломастером проступающие детали.

— Я бы так не смог, — признался я.

— А я не могу всякое придумывать, — он покрутил пальцами, — ну, чтобы заработать. Ты это… сегодня тренировку проведешь? Рамиль грушу принес, ставил нам удар.

— Сегодня — обязательно. В семь, как обычно.

Из спальни донеслось возмущенное:

— Ну что ж вы такие громкие!

— Наташа, вставай, мы все уронили, — пропел я.

Она, конечно же, не поняла, высунула из-за двери голову, всю в бигудях.

— Что уронили?!

— Шутку юмора, — сказал я.

Борис всмотрелся в нее и вынес вердикт:

— Ты похожа на гусеницу.

— Какую гусеницу?

— Из мультика про муравья.

Я отправился в кухню, отварил себе три яйца, поел, положил в рюкзак нож и доску, чтобы нарезать бутерброды. Пока принимал душ, Борис закончил еще одну листовку. Забрав их, я побежал на Илюхину остановку.

Послезавтра рано утром приезжает мама, наверняка бабушка захочет устроить пир на весь мир, и нам всем надо присутствовать. Здорово было бы привезти деда Шевкета, но сейчас пошел вал абрикосов, и он понимает, что нельзя упускать возможность заработать.

Стоило отпустить поток мыслей, как перед глазами появлялся смеющийся мальчик из сна. И снова думалось только о том, что же я сделал такого правильного. И чего бы сделать еще? Из глобального только одно мне доступно: найти Алису и наставить на путь истинный. Получается, жизнь подбрасывает мне квесты, и чем больше я их выполню, тем дальше сдвинется дата на таймере.

Ну не верилось, что девочка мертва, и все тут! Стоило допустить такой вариант, и внутри все холодело. Да, я видел смерть и сам умирал, но — чтобы дети, да от рук какого-то ублюдка с вывихнутыми мозгами…

Если это так, я найду его, чего бы мне это ни стоило, и постараюсь, чтобы он умер максимально болезненно. Или сдать его ментам? Нет: он загремит на пожизненное, несправедливо тратить бюджетные деньги на какого-то ублюдка. Вот если бы попал к зэкам…

На остановке Илья был один. Увидев меня, поник, нос повесил и проговорил виновато:

— Мы посовещались и… Мы ведь ничем не поможем! И даже не знаем, где Микову искать. Будем слоняться по городу, как стадо баранов…

— Ты прав, Илья, — кивнул я, и он расправил плечи. — Сегодня треня в семь. Я пораньше приду. У меня первый спокойный день!

— Вот твой автобус, — сказал Илья, кивая вперед. — Давай, до вечера! Удачи!

Поездка заняла полчаса, еще пятнадцать минут — на маршбросок до рынка.

Еще минут десять я стоял в очереди в магазине, купил палку колбасы, плавленные сырки, два батона, шесть бутылок лимонада, потом — пятнадцать жвачек «Лав из». Отошел к плите, где кормил детей в прошлый раз, осмотрелся, не обнаружил беспризорников и принялся четвертовать сырки, а после — нарезать колбасу и батон.

А вон и они: Светка с Ваньком, Бузя и еще два парнишки лет десяти-двенадцати. Все тощие, замызганные, какие-то перекошенные. Два незнакомых мальчишки передавали друг другу окурок. За ними плелась невысокая плотная девочка с пшеничными волосами по плечи и вздернутым конопатым носом.

— Привет, братва! — помахал я им и сделал приглашающий жест. Всего я успел соорудить десять бутеров.

Дети напали на еду, пустили по руками бутылку лимонада. Новенькие не представились, поглощали еду с остервенением, роняя изо рта целые куски.

Расправившись с угощением, дети жадно уставились на меня, но я не стал их закармливать, выдал по жвачке, подождал, пока они нарадуются, разжуют ее, натешутся, надувая пузыри, и спросил:

— Что известно про маньяка?

— Говорят, это старый дед! — пропищала Светка.

— Фигня! — не согласилась с ней конопатая. — Это такой жирный мужик!

— Это сын с отцом, — просипел Бузя. — Заманивают людей и едят! В еду яд им подсыпают…

— Если яд подсыпать, то есть потом нельзя! — авторитетно заявила конопатая, ругнувшись, почесала затылок; видимо, у нее были вши.

— Он девушек ворует, — напомнил я. — А где другие ваши?

— Тут наша поляна, — выпятил грудь Бузя. — Мы чужих гоняем.

— Мы, — скривилась конопатая и выдала мне страшную тайну: — нас Шак крышует. А ему много лет. Пятнадцать точно!

Я протянул девочке еще жвачку.

— Я на вас рассчитывал, но это самое дельное, что прозвучало. Поэтому держи.

Она показала Бузе язык и сунула жвачку в карман.

— Дальше кормежка только за полезную информацию. И правдивую.

— Да никто ничего не знает, — развела руками девочка. — Пугают только.

Пришлось давать ей третью жвачку и сто рублей.

— Назначаю тебя сегодня главным лазутчиком. Как тебя зовут?

— Роза!

— Итак, — продолжил я, — лазутчик — должность преходящая, кто лучше всех себя проявит, тот ее займет в следующий раз. Ну и кто поможет найти пропавшую девочку, тому — и должность, и тысяча рублей.

Я достал из рюкзака листовки, раздал детям, сомневаясь в гениальности своей задумки подключить бродяжек.

— Ее зовут Алиса, — сказал я. — Пропала она три дня назад.

— Красивая, — мечтательно протянула Роза, — потому ее маньяк и утащил. Я — страшная, зато маньяк меня не тронет.

Эх, детская непосредственность! Взрослый десять раз подумал бы прежде, чем такое ляпнуть.

У Розы уже сформировалась грудь, но тело, слишком длинное для таких коротких ножек, оставалось детским: ни талии, ни округлости ягодиц. Женщин такого типажа один приятель-сибиряк называл низкожопками.

— Итак, ваша задача, — напомнил я, — узнать все, расспросить всех, кого можно. Кстати, вы же не единственная группа э-э-э… вольных детей? Есть же и другие, кто живет на улице. Где их найти?

Видно было, что беспризорники не хотят делиться контактами конкурентов. Пришлось их стимулировать:

— Тот, кто меня к ним проведет, получит еды с запасом.

— Я и проведу, — вызвалась Роза. — К девкам, которые, ну… Работают. И там же Плешь заведует. Это возле городского пляжа, они прямо там и спят.

— Идем, — сказал я.

Но прежде, чем уйти, оставил детям две бутылки лимонада и еще нарезал бутербродов.

— Спасибо за информацию. И еще. Если кто-то будет вас обижать, говорите мне. Я попытаюсь помочь, сделаю все, что в моих силах.

— Ну пойдем уже, да? — Роза потянула меня за руку, и мы двинулись по набережной мимо полуголых людей, предающихся пляжному отдыху.

Было воскресенье, и отдых местных мало отличался от того, что был в привычном времени. Цветные подстилки со снедью: вареными яйцами, пирожками и колбасой, детвора, лезущая на голову родителям, орущие магнитофоны и братва в кепках, на корточках. Только количество братанов больше, из магнитофона вместо абхазского гнусавого рэпа — Киркоров, Любе или Аллегрова.

И вереницей, переступая через тела, идут горластые продавцы пирожков, пива, кукурузы.

Не хватало запаха крема для загара.

У людей праздник — выходной. А вон, сразу видно, — приезжий: надел ласты и маску в середине пляжа и переступает через загорающих.

Те самые малолетние проститутки обнаружились на валунах в стороне от городского пляжа. Три девчонки лет от тринадцати до пятнадцати, в купальниках, с бутылкой пива на троих. Пышногрудая толстушка-скороспелка, длинная костистая брюнетка и бледная блондинистая девочка чуть помладше со взглядом вареной рыбины. Вроде обычные подростки, но от них буквально разило неблагополучием, и невозможно было понять почему. То ли из-за взглядов, цепких и настороженных, то ли в движениях было что-то не волчье даже — шакалье. Когда был мелким, я всегда обходил таких стороной. Да и сейчас спиной к ним поворачиваться не стал бы.

— Приве-ет! — прокричала Роза и надула пузырь из жвачки.

Девки уставились на меня, пошустрили взглядами по карманам, мысленно вывернули рюкзак, наверное, перевернули меня и потрясли, как Буратино.

— Эт че за фраерок? — пробасила самая крупная, грудастая и кучерявая, как баран.

— Дело есть, — сказал я.

Кудрявая отвернулась.

— Я с тобой не пойду. Я ваще на отдыхе. — Она пихнула девочку-рыбу так, что она упала за камень. — Вон она пусть идет. Девственники как раз по ней. Га-га-га!

Рыба так и не встала. Похоже, она там за камнем начала блевать — бурная у нее выдалась ночь.

— Я не трахаться, — сказал я. — У меня подруга пропала, я ее ищу, и мне нужна информация про маньяка, который якобы орудует в городе.

Девки переглянулись, из-за камня высунулась зеленая Рыба. Я вытащил фото, передал Розе, она — остальным.

— Видели ее?

— Ваще нет, — потрясла кудрями грудастая. — Это у Плеши надо спросить. Он у нас по новеньким.

— Это типа сутенер? — спросил я. — Листовку оставьте себе. За достоверную информацию о девочке плачу… пятьсот рублей.

Я занизил цену, предчувствуя, что начнется торг.

— Да я жопу не подниму за такие деньги. Тыща! — колыхнула грудями кучерявая.

— Ладно, тысяча так тысяча, — согласился я. — А что вообще слышно про маньяка? — Я достал бутылку лимонада, легко отщелкнул крышку ручкой ножа и протянул грудастой.

Репутация с ней сразу выросла до интереса. Костистая сообразила, что за информацию можно получить какой-нибудь бонус, и заговорила:

— Все треплются про него, ага. Но Плешь говорит, чтобы мы не боялись — он прикроет. И из наших никто не пропал.

— А не из ваших? — навострил уши я.

— Да была тут дура одна. Старая уже…

— Сама ты старая! — рыкнула на нее Грудастая и легонько ткнула локтем в «солнышко» — видимо, пропавшая была с ней одного возраста. — Короче, эта была сама по себе. И вот, добегалась.

— А может, и не маньяк то. Мало ли всяких, — сказала Длинная. — Может, просто ходить перестала. Мы ее били-били, чтоб по нашим местам не стояла.

— Так а лично вы что слышали про маньяка? — Я достал еще лимонад — длинная возбудилась и затараторила:

— Ворует. Убивает. Закапывает где-то. Ворует молодых и красивых. Раз в неделю где-то. Одну, говорят, нашли. Мертвую…

— Повешенную, говорят, — встряла Длинная. — Плешь говорит, что защитит, но мы, — она воровато огляделась, — не особо верим. Как от маньяка защитить? Он его знает, что ли? Уже ментам сдал бы.

— Ментам? — вскинул брови я и сразу ответил на свой вопрос: — Ага, значит, Плешь отстегивает им, а они вас крышуют.

— Типа того, — кивнула Грудастая. — Ха, прикиньте он прошаренный! Ну-ка, че у тебя еще есть? А то мы голодные.

— Харэ жрать! Ты и так жирная, — осадила ее Длинная, отодвинувшись.

Грудастая не стерпела и швырнула в нее камень. Высокие дружеские отношения!

Я раздал им заранее приготовленные бутеры и по жвачке, Длинной выдал лимонад. Ага, еще +100 к репутации.

— Так что за девчонка пропала? — вернулся к вопросу я, чувствуя, что нащупал ниточку.

— Ну такая… девка как девка. Хрен знает, как звали. Мы ее один раз только били, имя, гы-ы, не спросили…

— И где жила, тоже не знаем. Точно не бездомная, — перебила ее Длинная, сообразив, что, если болтать, можно выудить из меня что-то вкусное или полезное.

Грудастая открыла рот и тотчас захлопнула, округлила глаза, глядя мне за спину, и пробормотала:

— Плешь идет! Шухер! — И сказала мне шепотом: — Только так его не назови — убьет. И не оборачивайся!

Плешь-то в авторитете у них, вон, как его боятся, аж Рыба прекратила икать и вылезла из-за камня.

— А что тут у нас? — просипели из-за спины. — Кто это наших девчонок клеит?

Со мной поравнялся типок в кепке, похожий на неандертальца, невысокий, длиннорукий, и с ножками такими кривыми, что этого не скрывали даже спортивные штаны с полосками. Я протянул руку.

— Добрый день, уважаемый.

Плешь, причина погоняла которого, видимо, пряталась под кепкой, пожал руку.

— Девочки платные, если ты еще не понял.

Он кому-то махнул, и я заметил семенящего к нам толстого кавказца со связкой бананов.

— Мне нужна твоя помощь. Девочки о тебе так рассказывали, что я понял: только ты можешь помочь.

Лесть сработала — Плешь просиял и приосанился.

— Отойдем.

Мы отошли метров на десять, и Плешь дернул головой.

— Ну, че тебе?

Я изложил суть проблемы, показал рисунок Алисы и закончил:

— Что думаешь?

— Красивая деваха, — просипел Плешь. — Но не видел ее. Припомнил бы. Я тебе вот что скажу, пацан. Нет никакого маньяка. П***еж это все. Маньяк сейчас каждый, понял? Не найдешь ты ее.

— Почему? — на мгновение мне показалось: Плешь что-то знает. Захотелось схватить его за грудки и трясти, пока всю правду не вытрясу.

Видимо, он что-то такое почуял, и объяснил:

— Это наши маньяка придумали, шоб девки боялись, ясно? Нет его.

— Но девушки пропадают, это факт.

— А когда они не пропадали? — дернул плечами он и посмотрел на девок.

Я перевел взгляд туда же. Жирный кавказец, положив руку на плечо грудастой, куда-то ее уводил. Впрочем, понятно куда. Она зазывно хохотала и ела банан. Захотелось пырнуть ножом Плешь, а потом — перерезать горло кавказцу. Что, ему взрослых баб мало? Это же дети!

«И погрохочешь на малолетку», — сказал здравый смысл. Скрипнув зубами, я пожал руку Плеши, побрел дальше. Меня догнала Роза, заискивающе заглянула в глаза.

— Дай денег немного, к другим бездомным отведу. Они тут недалеко.

Я сунул ей сотку.

Идти пришлось в другую часть набережной, к памятнику.

В итоге я потратил все продовольственные запасы, обзавелся приятелями среди мелких беспризорников, дал им задание и, изрядно взмокнув, отправился искупаться к памятнику — туда, где народ не так кишит. Проходя мимо столба, заметил объявление о пропавшей девушке. Еще одной.

Подошел ближе, и лицо девчонки показалось знакомым: скуластая, крашеная… Уж не про нее ли говорили малолетние проститутки?

Оля Шаркая, 15 лет, вышла из дома и не вернулась. Одета в джинсовую юбку и розовую футболку. На вид 15–17 лет. Особые приметы: гетерохромия.

Глаза разного цвета.

Один — голубой, второй — наполовину зеленый! Это же девчонка, на которую напала Наташка за то, что она крутила любовь с якобы ее парнем.

А что, если не якобы? Что, если этот парень и есть…

И у него свидание с Наташкой! В двенадцать! То есть прямо сейчас моей сестре может угрожать опасность! Теперь меня интересовал единственный вопрос: который час? Успею ли? Хорошо, если этот Саша — действительно Саша, парень из хорошей семьи, студент медицинского института, а не извращенец-маньяк.

Ругнувшись, я рванул к морвокзалу. Затормозил возле женщины, у которой заметил наручные часы.

— Извините, сколько? — Я похлопал себя по запястью.

— Двенадцать пятнад…

Не сдержав ругательство, я рванул дальше. Только бы они задержались там подольше! Чаек покормили, поцеловались, позажимались.

Черт, бежать минут пять, набережная-то длинная!

Я рвал вперед изо всех сил. Рюкзак хлопал по спине, подгоняя. Опоздай, неведомый Саша! Пожалуйста, опоздай! Никуда не увози мою сестру!

Наперерез вырулил ребенок на велосипеде — я еле успел остановиться и под ругань напуганной мамаши побежал дальше — мимо убогих громких кафе, мимо бара армянина Паруйра. Обогнуть табун старух. Разогнать кормящихся голубей.

Скорее! Солнце припекало макушку, пот лил градом, и футболка прилипла к спине. Кровь набатом пульсировала в висках, заглушая прочие звуки.

Если с Наташкой что-то случится, я найду тебя, сраный рокер. И кишки намотаю на кулак.

Еще немного. Памятник. Снова памятник. Замаячила вдалеке нитка мола и здание морвокзала, площадь, заполненная торгашами, которую никак не обойти. Пришлось проталкиваться вдоль моря, выслушивать проклятия.

Отшвырнуть преграждавшую дорогу женщину. Раскидать в стороны пару.

Черт, как людно! Ничего не видно издали!

Возле морвокзала тоже толклась куча народа. Я пробежал вдоль ожидающих, у которых свидания, заглядывая в лица. Сместился к пирсу, прошвырнулся и там, но Наташки нигде не было.

Еще один круг. И еще.

— Который час? — спросил я у паренька с гвоздиками.

— Двенадцать двадцать две! — гордо заявил он и помахал спешащей к нему девушке.

Неужели опоздал? Ну конечно, почти полчаса прошло! Или еще не поздно порыскать по окрестностям — не сразу же Саша ее куда-то повезет. Скорее ему захочется освежиться с дороги. Я сел на ступеньки и сжал виски. Куда идти? Что делать?

На пляж? Так вон какая длинная прибрежная полоса — ищи их там свищи! Но лучше сделать хоть что-то, чтобы потом себя не винить. Потому я поднялся и направился к пляжу.

Глава 5 Разработка

— Ты что тут забыл? — донесся из-за спины возмущенный Наташкин возглас.

Глядя на ее перекошенное злобой лицо в обрамлении налакированных стоящих дыбом волос — ну точно та гусеница из мультика про муравьишку — я улыбнулся. На душе стало легко-легко, почти невесомо, показалось, что я сейчас воспарю в небо перышком. Но обнимать раздраженную сестру я не стал, чтобы не получить в зуб.

— Тебя дуру спасаю, — ответил я.

Она покрутила пальцем у виска.

— Кто тебя просил? Ну вот кто! — Ее голос звенел, казалось, она сейчас заплачет, будто я виноват в том, что ее кавалер не пришел.

Говорить «успокойся» в таких ситуациях — все равно что советовать спринтеру дышать ровнее. Ну, или велеть огню не гореть, ветру — не дуть, волнам — не плескаться.

— Ты в состоянии меня выслушать? — спросил я.

Наташка засопела, подумала немного и разразилась тирадой:

— Ну вот нахрена было так делать! Дал, падла, левый телефон, не позвонил, не предупредил! — Она задохнулась от гнева.

— В смысле левый? — осторожно поинтересовался я.

— Да козлина этот дал чужой номер. Я позвонила, а какая-то бабка сказала, что не знает никаких Саш и вообще одна живет!

— Ну, если бы не этот номер, ты так бы и ждала, и надеялась, может, волновалась бы, думала, что он по пути разбился.

Наташка упивалась своим горем, не слушала меня и негодовала:

— Но зачем?! Ну почему я не могу никого любить? Что я, корявая? Или прокаженная? А?

— Ты сама знаешь, что очень красивая, — поддержал ее я.

— Ну почему вокруг одни козлы?! — продолжила возмущаться она. — Или только к моему берегу плывет одно говно? Ты ведь нормальный, вроде бы.

— О чем вы говорили в прошлый раз? — спросил я, резко меняя тему.

— Ты думаешь, это я накосячила? — напустилась на меня Наташка.

— Нет. Скорее всего, он услышал что-то, что его испугало. Это не твой косяк. Просто думаю, что твой Саша — не Саша вовсе, потому я и летел сюда, чтобы тебя предупредить. Видишь, как взмок.

— Как это — не Саша?! А кто? — округлила глаза Наташка.

— Саша, Юрчик, Вася… да мало ли как он кому представляется.

— Юрчик? — Она потерла переносицу.

— Да-да. Вспомнила?

Сестра мотнула головой.

— Вертится что-то…

— Та девчонка, с которой вы чуть не подрались, — подсказал я, и Наташка вскинула голову.

— Думаешь, Юрчик — это и был Саша?

— Есть такие опасения. Та девчонка пропала, я видел объявление о розыске.

Наташка побледнела, ее лицо вытянулось.

— Он — маньяк?! Мой… То есть Саша…

— Все может быть, — кивнул я, она побледнела еще больше и сама меня обняла, мелко затряслась от рыданий.

— Ну почему-у-у мне так везет?

— Именно что везет. А представь, что он приехал бы! И я не успел.

— И это он нашу Алиску куда-то завез?

— Не только Алиску.

— И убил?! — Наташа отстранилась, вытерла слезы. — Давай его найдем! В милицию пойдем, сдадим к херам!

В голове вертелись малолетние проститутки, Плешь, менты, которые их крышуют. Неужели и мой отец в этом замазан, хотя у него дочь такого же возраста. Вот же дерьмо! А если Плешь, менты, Юрчик-Саня заодно? Нет, вряд ли. Зачем ментам покрывать серийного убийцу. Но интуиция говорила, что нет, не надо к ментам. Сперва нужно самому разобраться, что происходит…

Но — время! Оно работает против Алисы, если Саня-Юрчик действительно маньяк. А если нет, и девочки живы? Если он поставляет материал трансплантологам? Как это работает? Детей где-то держат, потом прилетает заказчик? Или — сразу под нож?

Я где-то читал, что доноров держат до прилета спецборта, а потом всех убивают одним махом.

Или я вообще ошибаюсь насчет этого Санька?

— Саня спрашивал тебя про хронические заболевания? Группу крови? — поинтересовался я.

Наташка шумно сглотнула.

— Ну-у-у, мы говорили про медицину. Он жаловался на то, что мать у него болеет, и он пошел в мед, чтобы ее вылечить. Радовался, что ему болячки не передались… Блин, спрашивал!

— А про кровь?

Она свела брови у переносицы, мотнула головой.

— Нет. Точно нет. Зачем ему это?

— Органы у тебя вырезать и продать. Особенно ценятся редкие группы крови с отрицательным резус-фактором. У тебя распространенная вторая положительная.

Сестра икнула и закрыла рот рукой.

— Жуть какая! Ладно бы в публичный дом продать!

Мы отошли в парк, уселись на бордюре в тени, и я принялся рассуждать вслух:

— Такое тоже возможно, но Алиса ненавидит мальчиков.

— Да, есть такое. Как-то она говорила, что никогда в постель с парнем не ляжет.

— Вот продадут ее туда, а она клиенту что-нибудь откусит, — развил мысль я. — Нет, она для публичного дома точно не годится, не дебилы же их туда отбирают. А вот органы… Органы молчат и никому ничего не отгрызут.

— Ну какой ужас, блин! — Наташка вскочила, снова села рядом со мной.

— Прикинь, как тебе повезло, что Саня отморозился.

— Ой, блин, да…

— Теперь давай подумаем, почему ты ему не подошла. О чем вы говорили?

Наташка развела руками:

— Да о чем и всегда. Ах, какая я красивая и талантливая! А куда буду поступать, а кто родители…

— Стоп! — воскликнул я.

— Чего?

— Ты сказала, что отец — мент, так?

Она скривилась и зашипела:

— Ненавижу его!

— Но говорила, да?

— Ну да, и че?

Я щелкнул пальцами.

— Твою мать, все сходится.

— Че сходится?

— Вот и зассал Саня! — Теперь я поднялся и стал мерить шагами асфальт: туда-сюда, туда-сюда.

— Да сядь ты! Не мельтеши, — бросила сестра.

— Выходит, Саня с большой вероятностью и есть маньяк. Не стал рисковать с дочерью мента, потому что папаша весь город на уши поднимет.

— Поднимет он, ага, — проворчала Наташка.

— Самого факта хватило. Видишь, папаша жизнь тебе спас.

— Ага, спас…

— Ты хоть понимаешь, во что чуть не влипла?! — повысил голос я.

Она засопела, но все же решила немного мне попротиворечить:

— Еще ведь не доказало, что маньяк — именно этот козел.

А я продолжил развивать мысль вслух:

— За Алису некому вступиться, у нее нет ментов и состоятельных родственников, что она сама, жалуясь на жизнь, и рассказала. И другие пропавшие тоже бедные. И не факт, что это только девочки. Нужно потрясти папашу, вдруг он что знает.

— И покрывает их, — буркнула Наташка.

— Я его сам тогда завалю и не стану дожидаться…

«Пока это сделают другие», — додумал я.

А малолетние бродяжки-проститутки, которые, по идее, мишень номер один, в юном возрасте наверняка уже носят целый букет болячек, потому их никто и не трогает.

Как ни крути, нужна информация, которая есть у ментов: кто пропавшие девочки, исчезали ли дети младше, включая мальчиков и юношей. Неплохо бы выйти на родственников пропавших и узнать, не рассказывали ли дети о парне на мотоцикле. Тогда список подозреваемых сужается до единственного человека, и, если взять его за яйца, все и станет ясно.

Теперь на первый план вышла мысль — неужели отец замазан? Как же вы, суки, спите, зная, что с вашего попустительства разбирают на органы детей?

— Поехали домой, — предложил я.

— Угу, все равно день пропал.

Наташка поднялась, отряхнула юбку. Я тоже встал и спросил:

— Поможешь Боре сделать фоторобот Сани?

— С превеликим удовольствием! — прошипела она.

Мы поехали домой. День не получился беззаботным ни у меня, ни у сестры. А вот Борис обрадовался сложному заданию, и часа два мы убили, составляя фоторобот Саши. К трем дня у меня на руках был рисунок. Еще несколько Борис сделал, перерисовав картинку через стекло.

Интересно, насколько достоверно получилось? Не приукрашивает ли Наташка внешность парня? Этот уж больно смазлив: правильные черты лица, брови вразлет, удлиненная стрижка, по-кошачьи раскосые глаза редкого темно-оранжевого цвета — с ее слов.

— Серьга в ухе! — вспомнила Наташка. — В форме держащейся за мочку руки! И перстни тоже с черепами, цепи, кожаные всякие штуки.

Я всмотрелся в лицо гаденыша. Скорее всего, конкретно этот парень — просто вербовщик, на которого клюют девки. А что с ними случается потом, он особо и не вникает.

— Боря, сделай, пожалуйста, еще картинки. Раздам информаторам.

— Окей! — отозвался брат.

Итак, задача номер один — выяснить, причастен ли Наташкин несостоявшийся кавалер к исчезновениям девушек. Вдруг я вообще напраслину на парня возвожу? Если причастен, буду копать в этом направлении, попытаюсь подключить отца. Либо же отец окончательно для меня умрет — если выяснится, что он в теме. Надеюсь, что нет. Тогда у него денег было бы побольше.

Если он откажется помочь, обращусь к деду, чтобы подсказал, в каком направлении двигаться, как себя вести и куда лучше не лезть.

И снова — автобус, тряска в центр, одни беспризорники, другие, третьи. Что странно, хоть я раздал им в этот раз только жвачки, приняли они меня более благосклонно, почти как родного. Подозреваемого они не знали ни как Сашу, ни как Юрия, но обещали присмотреться к парням на мотоциклах и переписать номерные знаки, а девчонки — не говорить Плеши об этой моей просьбе.

Вот уже и шесть вечера. Сперва тренировка, потом звонок бабушке, и планы на завтра будут зависеть от того, что она мне скажет. Скорее всего, придется опять с сачком по дереву скакать и ловить абрикосы. Зато мы теперь богаты! Я смогу сменить драные кеды на нормальную летнюю обувь!

Вообще все прекрасно сложилось: маминому здоровью ничего не угрожает, мы богаты, у нас сказочные перспективы и ноль помех. Вот только Алиса…

Казалось бы, наплюй на малознакомую девицу и живи себе спокойно, заколачивай бабло, а не могу — ни реальность мне не простит бездействия, ни совесть. Только представлю, что ждет Алису — и шерсть дыбом. Вот потому в той жизни я так и не увидел, какой она выросла — ей не дали повзрослеть, а мать даже шума поднимать не стала: исчезла помеха, и слава богу.

На тренировке все как будто бы забыли про Алису, даже Рамиль, который слюни ронял, едва ее завидев. Не стало человека, и место, которое он занимал, затянулось, как ранка у младенца. Только Гаечка после тренировки и купания, лежа на прогретой гальке и глядя на меня, спросила:

— Натка сказала, что ты пытаешься сам искать Алису. Получается?

Я поделился соображениями, что в городе орудует не маньяк, а трансплантологи.

— Конечно, это только мои домыслы. Но лучше вам всем поберечься.

Минаев передернул плечами, а Чабанов прогудел:

— Не хочу, чтобы моя почка куда-то уехала и жила в подыхающем богатом деде.

— Не только почка. Сердце. Кишки. Глаза. Поджелудочная. Кстати, она стоит больше пятидесяти тысяч долларов. Да и кровь сгодится, и кожа — чего добру пропадать?

— Угу, сложно будет тебя собрать, — пошутил Илья.

— Мамочки, какой ужас! — выдохнула Гаечка. — Бедная Лиса!

— Так Алиса жива? — осторожно спросил Рамиль.

— Никто не знает. Я пытаюсь выяснить. Делаю все, что могу.

— У тебя ж отец, — напомнил Рамиль, — неужели не поможет?

Я помотал головой.

— Мало надежды.

— Жаль, — вздохнула Гаечка, — как же так? Он же милиционер!

Эх, сложный возраст, когда дети уже не верят в Деда Мороза, но еще верят в честных ментов!

— Потому что он козлина, — проворчала Наташка, поднялась и принялась переодеваться, обернувшись полотенцем.

— Я теперь буду бояться по улице ходить. Жуть какая! — прошептала Гаечка.

— Надеюсь, их поймают, — сказал загрустивший Борис.

Я разогнался на тренировке, тело наконец начало реагировать на нагрузки, как положено — появлялся прилив сил, а не отлив — и меня одолевала жажда деятельности. Если сейчас сяду на задницу, эта энергия меня разорвет. Что сделать? Заявиться к отцу, узнать про исчезнувших в последнее время детей? Отдать в разработку Наташкиного Санька?

Не будь я его сыном, можно было бы рассчитывать на обратную связь, а так он воспримет меня как помеху, но попытаться стоит. Надеюсь, Анечка будет на месте, она более адекватная, и получится пробудить в ней материнский инстинкт.

Все разбрелись по берегу, завернулись в полотенца, чтобы переодеться. Илья спросил:

— Сейчас расходимся?

Борис потянул меня за руку и предложил:

— Паш, давай к отцу съездим? Вдруг все-таки поможет.

Вот так номер! Борис перестал бояться проявлять инициативу. Похоже, его серьезно озаботила судьба Алисы. Потому что, когда пропадает кто-то незнакомый, особо не думаешь, что с ним стало, его как бы и не было. А Лиса — была, живая, настоящая, со своими проблемами и тараканами.

— Да, давай, как раз, вот, с Димонами поедем, — поддержал я брата. — Завтра все так же: тренировка в семь. Если что изменится — позвоню.

До общаги, где поселился отец, идти было минут двадцать, и мы не удержались, прыгнули в автобус и проехали остановку зайцем. Когда контролерша двинулась пожинать урожай, мы с гиканьем переместились на заднюю площадку и высыпали на улицу, а дальше — пешком.

Было начало десятого вечера. Мир накрывало серой шалью сумерек, включались редкие фонари, но больше — сверчки. Вдыхая плотный июльский воздух, я поймал себя на том, что мне безумно хочется услышать вестниц лета — цикад…

Алиса, возможно, уже никогда их не услышит.

Сперва от нас откололся Минаев, потом к своему дому повернул Чабанов, и мы остались с Борей вдвоем. Брат имел вид решительный и готов был отстаивать свое мнение, в то время как в прошлой жизни сколько я его знал, столько он уступал и хитрил, уходя от конфликтов.

— Вот в этом доме живет отец, — сказал я, кивнув на крышу появившейся вдалеке общаги.

Брат напрягся и набычился.

— Не скучаешь по отцу? — спросил я.

Он помотал головой.

— Стало… свободней.

Ни добавить, ни убавить. Борис начал расправлять крылья. Надеюсь, никто ему не помешает вырасти нормальным искренним человеком.

Когда вошли в подъезд, Брат скривился от запаха, но ничего не сказал. На втором этаже визжала женщина и ругала кого-то последними словами. Мы остановились напротив нужной двери, за которой бормотал телевизор, и я постучал, готовый быть изгнанным.

— Рома! — донесся Анин голос. — К тебе дети.

Отец убавил звук, проворчал что-то, дверь открылась. Аня посторонилась, пропуская нас. Анжелика, которая смотрела телек вместе с ними, выскользнула в коридор, обдав нас презрением, и скрылась за дверью напротив.

— Что вам опять? — буркнул отец.

— Мальчики, мы так рады, что с Ольгой все хорошо, — безэмоционально отчеканила Анечка. — Проходите. Будете печенье с чаем?

— Спасибо, Анна, нет, мы быстро, — сказал я.

— Ты Борис, да? — спросила она у брата. — С Павликом мы уже познакомились. Я — Анна Анатольевна.

— Очень приятно, — сказал он вполне искренне.

— Так что вам нужно? — повторил вопрос отец.

— Я уже говорил, что у нас пропала подруга…

— И вы играете в сыщиков. Похвально. Молодцы, — раздраженно пробормотал он.

— Я кое-что узнал. Видел объявление, что пропала еще одна девочка, Оля Шаркая, пятнадцать лет…

— Шаркая? — переспросила Аня, сосредоточенно нахмурившись. — Что-то знакомое, да?

— Мать работает на винзаводе, бухала, воровала виноград, попалась, — напомнил отец. — Уволили, пытались показательно судить.

— Накануне мы с Наташей видели эту девочку с мотоциклистом. Вот с этим.

Я вытащил рисунок Наташкиного кавалера и протянул Ане, которая стояла ближе.

— Этот парень чуть нашу Наташку не увез! — брякнул Борис. — Прикинь! Они должны были встретиться, но он не приехал!

Отец напрягся, покраснел и выпалил:

— Потому что вести себя надо скромнее! А то на всех вешается, ведет себя, как…

— Он и Лику может… — прошептал Борис, и впервые на лице Ани проступили эмоции — злость и страх.

— Па, это другой разговор, — отчеканил я. — Ты только представь, что твою дочь могли пустить под нож! И вашу. — Я посмотрел на Анечку. — Вы же не станете отрицать, что пропадают дети? Уверен, что не только девушки, но и парни.

— Только девушки, четыре, — сказала Аня. — Нашли труп иногородней девочки, но непонятно, относится ли это к делу.

— Какие повреждения на теле? — спросил я.

— Удушение. Ножевые ранения. Ее именно изнасиловали и убили, а не резали ради удовольствия, так что вопрос, маньяк ли работает, спорный.

— Точно не пропадали мальчики? Вдруг их просто никто не искал? — уточнил я.

— Один, да, Рома? — Она повернулась к отцу.

— Парни, — выдохнул он. — Думаешь, мы ничего не делаем?

— Думаю, делаете, но почему бы не взять в разработку этого парня? Связь ведь очевидна: Наташка увидела его с той девочкой, побежала разбираться, а он укатил. Мотоцикл тот же, одежда похожая, лица она не рассмотрела. А потом та девочка пропала, а парень, узнав, что Наташин отец милиционер, не приехал на свидание.

— Слов-то каких нахватался! — проворчал отец. — Разработка…

Аня же отнеслась к информации с интересом, забрала фоторобот.

— Это кто рисовал?

— Я. И пропавшую Алису я рисовал, когда папа отказался делать фоторобот. Паша, покажи!

Я щипнул брата за лопатку, показал кулак, когда он обернулся.

Анечка передала фоторобот отцу, он нехотя покрутил его в руках, вздохнул.

— Это улика, Рома, — с нажимом сказала Аня. — У нас хоть такой подозреваемый появился, а то вообще голяк.

Я закинул удочку:

— А может такое быть, что пропавших разбирают на органы, потому — никаких тел?

— Не может, — припечатал отец. — Я бы знал и не допустил такого! Это вообще сказки и пугалки, ясно? Сделаю все возможное, чтобы помочь. Вам домой не пора? Когда мать приедет?

— Послезавтра утром, — ответил я.

— Спасибо, папа! — горячо поблагодарил Борис. — Так Алису жалко! Вот прям до слез!

— Что за мотоцикл у него? — спросил отец.

— «Ява» обычная, без прибабахов. Черно-красная.

— Номера были? — уточнил он.

Я напряг память, кивнул.

— Были. Но далеко — не разглядел. Наташка тоже не помнит.

— Это плохо. Идите домой. — Отец посмотрел на рисунок. — Попытаюсь узнать, кто это. Если, конечно, он такой на самом деле.

— Но ведь мотоцикл — зацепка! — сказала Аня чуть более эмоционально. — Спасибо, мальчики! Вы здорово помогли.

— Хорошего вечера, — пожелал я.

— До свидания. Приятно познакомиться, Борис. — Аня изобразила улыбку. — Хорошо вам добраться.

Дверь закрылась. Будет ли отец помогать? Даже если считает, что его непутевые отпрыски не способны сделать ничего путного, Аня с него не слезет. Да и раскрытое громкое дело, пойманный маньяк — это как минимум премия, как максимум — звезда на погоны! Вообще хорошо, если Саня-Юра объявится в городе, и мои пташки перепишут номера мотоцикла.

Глава 6 Я сказал!

Вечером я сходил в гости в бабе Вале, узнал о том, что завтра приезжает ее дочь, и предложил лекарства, которые мы купили в Москве вдвое дешевле для мамы, но они не понадобились. Соседка от счастья чуть ли не до потолка прыгала: у нас-то таких днем с огнем не сыщешь.

От нее я позвонил деду. Почуяв деньги, он бил копытом и требовал еще товар. Ну а шутки ли — по двадцатке в день заколачивать? Потому каждое утро мне придется скакать по дереву, собирать урожай. Остался вопрос, как возить товар на вокзал. На ум приходило только такси, но это далеко, а потому дорого. С «Победой» быстро точно не получится. На общественном транспорте — долго и мучительно.

От деда я узнал, что мама поехала с тетей Ирой, а значит, прибудет послезавтра рано утром, и у бабушки грядет пир на весь мир. Но прежде мне надо повидаться с пташками и выяснить, что они разузнали про мотоциклиста. Если он станет выискивать жертву и засветится — вообще прекрасно.

Весь понедельник прошел в заботах. До трех мы собирали урожай, на этот раз его получилось пятьдесят пять килограммов, и стало целесообразно везти его на такси.

В пять, после поездки на вокзал, я отправился в центр — пташки ничем меня не порадовали. Пришлось оставить им бабушкин телефонный номер, чтобы, мотаясь туда-сюда, не тратить время попусту, ведь оно дорого, и вытекало сквозь пальцы водой. Даже не так — Алисиной кровью. Хоть отец и пытался доказать обратное, версия с трансплантологами казалась мне наиболее достоверной, и с каждым прошедшим днем шансы девочки уменьшались.

Потом — тренировка. После — визит к отцу, которому тоже ничего не удалось узнать, и я предположил, что фоторобот, нарисованный Борисом со слов Наташки, имеет мало общего с реальностью. Либо же Саня-Юра действительно иногородний, потому в нашем городе о нем никто ничего и не знает.

И вот наступил вторник, и я еду на вокзал на первом автобусе встречать маму. Казалось, с момента, когда мы расстались, прошла целая вечность: мир перевернулся с головы на ноги и снова встал вверх тормашками. Я здесь полтора месяца, и столько всего произошло!

Мама потеряла и заново обрела жизнь. Борис и, надеюсь, Наташка обрели путь. Каюк, похоже, нашел место под солнцем, и у него появился шанс вырасти человеком.

Вот только Алису вернуть не получается.

На вокзал я пришел, когда трава еще была влажная от росы, над асфальтом курились испарения, и фигурки пассажиров казались суетливыми призраками в тумане. Поезд прибывал на третий путь, и я туда-сюда слонялся по перрону. Мама должна была сразу же поехать домой, потому Наташка с Борей ждали ее там.

Наконец объявили, что поезд прибывает и нумерация вагонов с головы состава.

Сперва в тумане проступили фары, потом сама голова, замелькали вагоны. Засуетились встречающие, забегали туда-сюда. Пара минут — и перрон ожил, наполнился людьми.

Я подбежал к седьмому вагону, пожал руку Толику, спустившемуся по крутой лестнице, пропустил сумчатых людей. Подал руку маме, забирая сумку с, вероятно, кофе. Потом помог ей спуститься, и мы обнялись, чего никогда не делали в прошлой жизни. Тетя Ира помахала мне из вагона.

Усталая и красноглазая, мама выглядела гораздо лучше, чем когда отец жил с нами.

— Мамочка, поздравляю тебя с новым рождением, — проговорил я, подхватил сумки.

Мама повела плечами, огляделась; запрокинув голову, улыбнулась чирикающим стрижам.

— Как же здорово жить! Жаль, что я этого не понимала раньше!

— Еще не поздно, — ответил я, заряжаясь ее радостью. — Тебе всего тридцать шесть! Вся жизнь впереди.

— Да где уж вся! Половина — да, — прошептала она, все так же улыбаясь.

— Этого достаточно. Ведь ты поняла то, что до большинства людей доходит перед смертью.

— Знаешь, что мне хочется? — выдохнула она с подростковым запалом. — На море с палаткой! Разводить костер и купаться ночью!

— Слушать цикад, потом — сверчков и треск костра, — поддержал ее я. — М-м-м, бесценно! Обязательно надо устроить! И деда пригласить. В конце июля так и сделаем. А пока надо поработать. Подожди.

Я обернулся к Толику, считая, что он главный в тандеме с тетей Ирой.

— Дядь Толик. Скажите только честно, сколько стоит передать в Москву посылку весом в тридцать килограммов.

Он посмотрел пристально и махнул рукой.

— Нисколько. Тебе — нисколько, не чужие ведь люди.

Я отлично знал, что вот так по-родственному помогать можно до поры до времени. Потом родственники потеряют интерес, после и вовсе начнут избегать ответственности и напряга. Потому все должны быть заинтересованными.

— А если один мой друг захочет передать? — не унимался я.

— Две тысячи, — ответил он, не понимая, куда я клоню.

Тогда я вытащил деньги из рюкзака и протянул ему. Он зыркнул на Ирину и отвел мою руку.

— Обижусь.

Я вздохнули объяснил:

— Огромное спасибо за помощь!

— Да, спасибо, — кивнула мама.

Я продолжил:

— Но сейчас уже все хорошо. У вас с тетейИрой свой бизнес, у меня свой. И будет справедливо оплачивать ваш труд, чтобы вы не теряли деньги. Поэтому возьмите, или обижусь я.

Толик вел себя непреклонно, но в глазах начали мелькать значки долларов. Я усилил натиск:

— Бабушка наверняка говорила, что мы будем отправлять товар ежедневно, и вашим коллегам нужно платить. Так чем вы хуже? Почему они будут получать деньги, а вы нет? Выходит, быть нашими родственниками — наказание? Так что не обижайте!

Я сунул деньги ему в карман, и мы с мамой удалились к троллейбусу.

— Ну ты даешь! — восхитилась она на выходе из вокзала. — Ты прямо решала.

Мы еще немного прошли и она меня остановила в паре десятков метров от остановки, где не так людно.

— Я хочу… должна это сказать. Устала молчать. Павлик… Забеганная, задерганная, я совершенно не знала, какой ты, какие вы, мои дети. Только сейчас поняла, какие вы у меня… Классные! А ты… Прости, что тебе пришлось так рано повзрослеть!

Она снова меня обняла, и сумка соскользнула с моего плеча на землю. Мимо проехал троллейбус, забитый под завязку. Я подождал, пока мама даст волю чувствам, и спросил:

— Ты кофе купила, как я просил?

Отстранившись, она воровато огляделась и проговорила мне в ухо:

— Да, дед снова денег занял. Мы ему теперь должны, как земля — колхозу!

— Все уже отбилось. Сегодня вместе с тобой поедем, оптом сдадим партию, и — к бабушке. Вы же договорились увидеться вечером?

— Она вообще хотела сейчас, но и мне, и Ирине надо поспать.

— Ну еще бы! Но прежде, — я перекинул сумку через плечо, — пойдем на рынок, я сдам кофе оптом, а ты подстрахуешь. А то одному стремно.

О том, как меня пытался ограбить армянин, я промолчал, а то начнется паника. Про Наташкины приключения с байкером-маньяком мы условились не распространяться — по той же причине.

— Прямо сейчас? — Обреченно спросила мама.

Я мотнул головой.

— Нет, перед поездкой к бабушке.

Домой мы добрались в девять утра. Мама позавтракала блинчиками с творогом, которые приготовила Наташка, выпила кофе, сваренный в турке — почувствовала себя белым человеком. И, дабы закрепить ощущение, приняла ванну.

Я же, пока она плескалась, забрал пакет с лекарствами для онкобольных — хорошо бабушка чек не выбросила — и позвонил в квартиру бабы Вали.

Открыла мне кудрявая полная женщина лет пятидесяти, поздоровалась, попыталась накормить конфетами, отдала двадцать семь тысяч, сэкономив столько же, потому что в нашем городе эти препараты, во-первых, вдвое дороже, во-вторых, их не найти.

С пустыми руками она меня не отпустила, насыпала пакет нечищеных кедровых орешков и пригоршню шоколадных конфет — будет что взять с собой к бабушке.

Когда я вернулся с деньгами, раскрасневшаяся после ванны мама уже допивала кофе. Из открытой сумки выглядывал пак кофе, какие-то импортные конфеты в блестящем целлофане, импортный же зеленый горошек — про запас на салат.

Наташка и Борис жевали «Хубба-буббу». Мама зевала, и даже ядреный кофе ее не взбодрил — она завалилась спать.

— Не хочу к бабушке, — проворчал Борис. — Там будет мистер Гнусь обзываться нищебродом.

— Я ему в рожу дам, если только вякнет хоть что-то, — поддержала брата Наташка.

— Это будет для него хороший и очень своевременный урок, — одобрил я их задумку. — Только по роже Андрюшу не бейте — болевой или удушающий, как я показывал. А то он маменьке нажалуется.

— Не нажалуется, — сказал Борис, преисполненный уверенностью, что одолеет парня, который на четыре года старше него. — Стыдно станет. Но да, по морде — не будем.

— Вдвоем на одного, учитывая разницу в возрасте — еще норм, втроем — уже перебор. Пожалуй, лучше я с ним поговорю с глазу в глаз. — Я ударил кулаком в ладонь.

Брат и сестра радостно закивали.

— Давай на море пока, — предложил Борис. — Я, когда с маской плавал, вот такого, — он развел руки, как заправский рыбак, — краба видел, не поймал. Но я так с него не слезу!

— А и давай, — кивнул я, — несколько часов у нас есть. Гоу на море!

Переодевшись, мы побежали наперегонки, а в центре поселка я резко затормозил, услышав знакомый звон: будто маленький самолетик, цикада продувала турбины прежде, чем начать трещать. Я завертел головой в поисках многоглазой мухи, глашатая лета, но это было дурной забавой: они отлично маскировались в ветвях.

— Ты чего? — толкнула меня в бок Наташка.

— Т-с-сцикада!

— Тю, — возмутился Борис, — и че?

Как им объяснить, что я цикад не слышал долго, очень долго. Соскучился.

— Вот теперь лето пришло по-настоящему! Побежали!

Только я разогнался, как заметил на столбе у поворота к морю объявление о розыске Алисы. Неужели менты? Или мать образумилась?

Мы переглянулись. Настроение было испорчено. Потому что, когда мы тут ловим за хвост лето и гоняем крабов, наша подруга и другие похищенные дети ждут своей участи. А может, уже дождались. Но пока это неясно, я буду пытаться что-то сделать, как-то им помочь.

— Бедная Алиса, — вздохнул Борис и к морю уже не бежал — плелся, туда-сюда болтая маской в руке.

А вот на море он сразу же забыл об Алисе, потому что у него были личные счеты с крабом, и Борис решил если не изловить его, то насмерть загонять. Мы с Наташкой уже дважды высохли, а его зад, как буек, торчал то там, то здесь, то исчезал под водой.

— Как бы домой пора, — сказала сестра, потягиваясь на горячих камнях. — Сказать бы ему. Или пусть пасется?

— Пусть, — кивнул я. — Плавает он хорошо, без нас не потонет.

Только мы переоделись и собрались уходить, как вода, казалось, вскипела от Бориной радости. Не снимая маски, издавая трубный рев, он то по пояс в воде бежал меж камней, то плыл, воздев вверх руку, где был зажат крупный краб-«камняшка».

На берегу он ткнул мне в лицо крабом, сдвинул маску и воскликнул:

— Вот! Огромный же, да? Дома сварим и сожрем!

— Сварим, сожрем! — разделил его радость я, и во мне проснулся охотничий инстинкт, самому захотелось что-то такое поймать.

Пакетов мы не взяли, и Боря спеленал добычу клеенкой, найденной на берегу.

Дома, пока мама спит, брат поставил на огонь небольшую кастрюлю, обильно посолил воду. Бросил туда краба, укроп и авторитетно заявил:

— В кипяток его нельзя: ноги отвалятся.

В полдень проснулась мама. Зевая, подошла к плите, застыла, забыв, чего хотела. И в этот момент краб почувствовал, что его варят. Затарабанил лапами по дну кастрюли и ломанулся на волю, переворачивая крышку. Мама взвизгнула и отскочила, вскинув руки.

Наташка захохотала так, что чуть не упала с табурета. Борис как кот — на мышь, бросился ловить спрыгнувшего на пол краба. Отказываясь помирать, тот поднял клешни и растопырился. Стоило Борису поднести руку, как он подпрыгивал и щелкал клешнями.

— Это самка, — сказал я, — видишь, какая злобная. Самцы так себя не ведут.

— Господи, ну и напугали! — выдохнула мама и придавила краба к полу стопой.

Борис его скрутил и отправил на тот свет, то есть в кастрюлю. Ноги у краба все-таки отвалились. Потом мы с мамой поехали сбывать кофе валютчику, а Наташка с Борисом должны были отправиться к бабушке. Тренировку я на сегодня предварительно отменил — хотелось побыть с близкими.

На рынке, прежде чем подходить к валютчику Павлу, я отвел маму в сторону и проинструктировал:

— Сейчас я продам кофе, получу деньги, обменяю их на доллары, как и то, что мы заработали ранее. Получится почти пятьсот баксов.

Мама шумно вздохнула, приложив руки к щекам.

— Господи…

— Находишь такси, подъезжаете вот сюда. — Я указал на край стоянки. — И ждешь. Постарайся сбить цену как можно ниже. Таксист будет настаивать на тысяче, но до пятисот рублей можно снизить. Ты садишься спереди, я — сзади.

— Я совершенно не умею торговаться, — покаялась мама.

— Учись, пригодится. Я тоже совсем недавно не умел. Давай, лови машину, чтобы мне тебя не ждать. Сама понимаешь, это опасно.

Мама кивнула и поплелась на стоянку, где таксисты играли в домино на капоте «волги», а я потащил пак кофе валютчику. Отреагировал он совсем не так, как Витек — явно мне обрадовался, распаковал коробку, пересчитал пачки и сказал:

— Двести семьдесят тысяч, правильно?

— Двести семьдесят шесть, — улыбнулся я. — Беру в долларах по курсу.

— По курсу будет 256 баксов.

Не задавая лишних вопросов, он вытащил из барсетки доллары, нужную сумму, отдал мне. Пока я пересчитывал деньги, сказал:

— Все без обмана, не дрейфь. Мне еще два раза по столько же нужно. Когда ждать товар?

— В течение недели, — ответил я. — Точную дату сказать не могу: во-первых, не знаю, во-вторых, это для меня небезопасно. Да. Вот еще деньги на обмен.

Павел пересчитал мятые купюры, которые я ему отдал, подвигал бровями, посмотрел на меня, на деньги, снова на меня, видимо, вспоминая день нашего знакомства, и как он смеялся над моими несколькими долларами.

— Хм-м. Только не говори, что это ты сам заработал.

Я лишь пожал плечами, пусть лучше думает, что за мной кто-то стоит.

— При моем содействии.

— Боссу привет, кто бы он ни был, — улыбнулся валютчик и спросил: — Расплачиваться с тобой тоже баксами? Нужно сорок восемь пачек кофе.

— Будет, — кивнул я, заметил белую «копейку» с шашечками, остановившуюся прямо напротив нас, и маму на первом сиденье.

Я положил баксы во внутренний карман рюкзака, и мы с Павлом распрощались.

Эх, мама, что ж вы так близко припарковались? Не нужно, чтобы твое лицо примелькалось, а потом по наводке того же валютчика кто-то пожаловал к нам в гости.

Я отошел чуть подальше, к огромным воротам при въезде на рынок, где валютчик меня точно не увидит. Машина подъехала ко мне. Повертев головой направо-налево в поисках хвоста и никого подозрительного не заметив, я уселся позади водителя, назвал адрес и уточнил:

— Командир, пятьсот, да? — уточнил я.

— Семьсот, — ответил, чуть обернувшись, пожилой седобородый азербайджанец. — Васильевка?

Я кивнул. Не тысяча, и уже хорошо. Опасливая мама делает успехи.

Всю дорогу мы молчали, хотя в зеркале заднего вида я постоянно ловил вопросительный мамин взгляд. Пока доехали, она вся извертелась.

— Вот здесь, пожалуйста, на повороте, — попросил я, расплатился с водилой, и мы наконец остались вдвоем, неспеша направились к бабушке.

— Я мысленно посчитала, сколько получилось, — заговорила мама изменившимся голосом, воровато повертела головой, словно в зарослях сирени мог сидеть злоумышленник. — Двести пятьдесят долларов! Фантастика! Я за год столько не…

— Увольняйся, — предложил я.

Мама остановилась, приоткрыла рот и впала в ступор. Наконец отмерла, замотала головой.

— Как же… нет! Как же… А пенсия? Как же потом — без пенсии?

— Тебе не хочется зарабатывать за неделю, как за год? Мне очень понадобится твоя помощь. Ну а смысл сидеть в той поликлинике за копейки, которые платят через раз…

— Почему через раз? Стабильно платят.

— Значит, скоро начнут задерживать. Но сотрудников-то выгоняют за свой счет. И на что им жить? Где перспективы?

— Я не могу остаться без работы, — уперлась мама. — Как же… Нет. Я не могу.

Будто не слыша ее, я говорил:

— Сейчас другое время, нужно приспосабливаться. Ты только представь: если уволишься, купишь красивое пальто, новую обувь. Современную стиральную машинку-автомат. Духовой шкаф. Японский телевизор. Будешь жить, как в Америке, ни в чем не зная нужды. Главврачиха, видя, как ты живешь, похудеет от зависти.

Мама тяжело вздохнула и посмотрела испуганно. Ей страшно. Ей кажется, что, оставшись без работы, она лишится почвы под ногами. Все так живут и жили десятилетиями. Сложно поверить в то, что сейчас это все не поддерживает, а тянет на дно.

— Мне нужна твоя помощь, — повторил я. — Напиши заявление за свой счет. На работе только рады будут. А дальше посмотришь.

Предложение ее устроило, и она быстро согласилась:

— Хорошо, Павлик. Ты прав…

Мы так на месте и стояли, разговаривали. А когда двинулись к бабушке, издали, все нарастая, донесся рев сирены. Спустя полминуты в переулок въехала машина «скорой помощи», мигая проблесковыми маячками. Мы посторонились, пропуская ее. Проскользнула мысль: «Только бы не бабушка» — но автомобиль остановился в середине улицы, где напротив неухоженного дома уже стоял ментовский «бобик».

— Господи, что это? — воскликнула мама. — Убили? Или от водки сгорел?

— А чей это дом?

Мы как раз проходили мимо сорванной с петель калитки. Менты были во дворе и окружали дом, водила курил возле «бобика», медики ждали.

— Что случилось? — спросил я у водилы.

Тот вздрогнул, вытаращился на меня и замахал руками:

— Валите скорее, пока пулю не поймали. Белая горячка! Хозяин вооружен.

— Никитич! Валим! Моджахеды! Держи руль, а-а-а! — заорали в доме.

Загрохотали выстрелы, мы рванули прочь мимо высунувшихся из калиток любопытных соседей, добежали до бабушкиного дома. Она как раз выходила с моим, точнее, отцовским обрезом.

— Что там? — спросила она, переломила ствол.

— Леха Каналья буянит, белочку словил, — отчиталась мама.

— А-а-а, тогда ясно.

Бабушка передумала заряжать обрез, зажала в руке две латунные гильзы.

— Говорила ему, чтобы в больницу шел. А он: «Я сильный, я справлюсь».

— С чем справится? — не понял я.

— Не знаю, кто его в темечко клюнул, но он решил, что пьянству — бой. Пришел в машине ковыряться, руки трясутся, я ему налила самогона, а он, типа, все, больше — ни капли. Ну вот, на третий день — белая горячка.

И тут до меня дошло, кто клюнул в темечко Каналью. И не только его. И каждый волосок на теле встал дыбом.

Глава 7 Разведка боем

Наверное, незначительное стерлось из памяти, всплыло только явное. Вот я говорю Каналье, чтобы он брался за ум, и он бросает пить.

Нерадивая Алла Микова по моему велению начинает искать дочь и ведет себя атипично.

Юрка Каюк, безголовый подросток-бродяжка, завязывает с клеем и сигаретами и желает стать нормальным.

И, пожалуй, самое первое такое событие: Любка Желткова, извечная лентяйка-двоечница выучивает стих, который я велел ей запомнить.

А сколько более мелких событий стерлось из памяти? Я приказал бродяжкам найти Алису. Маме — уволиться с работы… Но она воспротивилась! Однако не стала возражать, когда я предложил ей взять отпуск за свой счет.

Такая способность называется суггестией. Или все это — череда совпадений, а я нафантазировал себе невесть что?

Слишком уж это нереально. Но нереально в такой же степени, как и то, что юный токсикоман по щелчку пальцев отказался от кайфа и привычной жизни и начал напрягаться, а заправский алкоголик — бросил пить. Что я еще кому внушал? Да наверняка много чего и много кому, просто мои пожелания не затрагивали суть личности и не были столь глобальными.

И если так, значит, я могу приказать кому угодно что угодно? Голова закружилась. Это неограниченная власть и неограниченные возможности! Я могу по своему усмотрению менять любые судьбы, навязывать свое мнение кому угоно. А следовательно — корректировать реальность.

Вот если сейчас поехать к Ельцину и сказать: «Хватит бухать. Сделай свою страну процветающей» — он получит посыл и сделает? И если велеть серийному убийце возлюбить ближнего, он исправится?

Можно проверить прямо сейчас. Я посмотрел на маму, обнимающую бабушку. Я могу приказать ей что-нибудь сделать. Интересно, получится? И бабушке — могу. Могу заставить людей служить мне бесплатно…

Но одна мысль о том, что я собираюсь проделать с собственной матерью, вызывала протест. Потому что у каждого человека есть путь, правильный, неправильный — не суть. Главное, что этот путь он сам выбрал, и ему самому отвечать за последствия. Навязывая свою волю, я лишаю человека пути — полностью или частично, делаю его своей марионеткой.

— Паша, что с тобой? — удивилась мать, глядя на меня. — Чего ты примерз?

Подбежал Боцман, ткнулся носом в мою ладонь, я автоматически почесал его за ухом.

— Все нормально. Задумался.

Я посмотрел на дом Канальи. Если его убьют, будет ли это на моей совести? Не зачтется ли как отрицательный баланс, не сдвинет ли таймер не туда, куда нужно?

Будто отвечая на мой вопрос, менты вывели из дома голого Каналью, стянутого смирительной рубашкой и изрыгающего проклятья на головы моджахедов. Слава богу, живой курилка!

— Леху в дурку забирают, — констатировал факт я.

Бабушка сказала:

— Он вчера трясущимися ручками хотел к машине полезть, я его погнала поганой метлой. Вроде с головой нормально было, только руки дрожали.

— Так белка обычно на второй-третий день приходит, — объяснила мама.

Про Леху бабушка быстро забыла, сгребла маму в объятия и повела в дом, а я остался во дворе наедине со своими мыслями.

Вдруг я вообще нафантазировал себе невесть чего, возомнил себя всемогущим? На ком бы проверить?

Вспомнилось, что и бродяжки воспылали ко мне любовью, что странно. Ну да, накормил, но в том был корыстный интерес, да и я для них — ровня, никак не авторитет.

Из дома вприпрыжку выскочил Каюк, пожал мою руку и кивнул на абрикосовое дерево, потом — на четыре ящика с абрикосами.

— Бабушка сказала, что нам сегодня опять собирать урожай.

Я осмотрел его с головы до ног. Вот он, человек, лишенный пути. Но я ведь не управляю им постоянно, а просто сбил с траектории, и он теперь будет жить. Или реальность на определенном этапе все равно возьмет свое?

— А как везти? Успеем? — засуетился я. — Уже полтретьего.

— На Толике. Он скоро приедет, — сказал он.

На Каюке проверять способности тоже не хотелось, привык я к нему. К тому же он ничего плохого, что следовало бы откорректировать, не делал.

— Давай пожрем, и — на дерево? — предложил он. — Ты ваще голодный? Там сырники есть.

Мы перекусили сырниками, после чего Каюк заявил:

— Давай я — на дерево, ты внизу?

— Нет. Лучше я, — озвучил свое желание я, осторожно проверяя способности.

— Ну, ладно. — Кажется, Каюк немного расстроился.

Сработало? Каналья тоже сначала шипел, и мать Алисы не обрадовалась, но в итоге они сделали, как я велел. Или Каюк просто уступчивый?

— Ладно, нарекаю тебя скворцом! — Я торжественно вручил Юрке сачок, приготовил ящики: для целых абрикосов и для битых.

— Ура!

С ловкостью кота Каюк вскарабкался на дерево и принялся ловить плоды сачком. Я решил его немного замотивировать:

— Хочешь перейти на зарплату? — спросил я.

Каюк так и замер с вытянутой рукой, опустил сачок, посмотрел сверху.

— Не понял…

— Ты ж работаешь, помогаешь. Справедливо, если будешь получать зарплату. Бабушка тебе платит по пятьсот рублей время от времени, а если — каждый день?

Юрка присвистнул.

— Было бы круто!

— Значит, с сегодняшнего дня…

Каюк разразился матом, но я успел схватить абрикос, летящий мне прямо в лицо. Поймал не только плод, но и недовольный взгляд Боцмана, который приготовился наслаждаться вкусом.

Пока мы занимались, бабушка и мама накрывали на стол, бегали туда-сюда, резвые и довольные. Вскоре приехали Наташка с Борисом, подошли к нам и сменили меня, я тоже полез на дерево.

— Мистер Гнусь есть? — спросил Борис.

До меня сразу дошло, что он имеет в виду двоюродного братца Андрюшу. Вот на ком я проверю способности! Хуже ему точно не будет.

— Скоро приедет.

Только я проговорил, появилась оранжевая «жулька» Толика. На втором сиденье угадывалась тетя Ира, есть ли с ними Андрей, было непонятно.

— Слезаем, — скомандовал я Каюку.

Неужели и такое простое мое желание я ему навязываю, и надо быть осторожнее с высказываниями? Но невозможно ж себя контролировать постоянно.

— Мистер Гнусь едет, — сказа я своим, и Борька набычился, сжал кулаки.

Наташка тоже напряглась. Мы с Каюком принялись выносить ящики. «Жулька» припарковалась, вышла тетя Ира, кивнула нам и рванула к матери и сестре.

Андрей тоже приехал. Всем своим видом делая нам одолжение, он вылез из машины.

— Привет, барыги!

— А ты чего сзади, как школьник? — парировал я.

— Ага, ездишь, где катаются наши ящики, — фыркнула Наташка.

— Эт не ваши ящики, а бабкины.

— Человек-летучая мышь, женщина-кошка и вот он, человек-ящик, — сострил Борис.

Вот и настало время проверить суггесторные способности.

— Андрей, — проговорил я, прямо глядя ему в глаза, — давай ты вообще не будешь замечать нас? А если вдруг заметишь, обратишься на «вы» к любому из нас.

Андрюша запрокинул голову и заржал.

— С хера ли? Ты нормальный ваще?

Сработало? Похоже нет.

— Андрюша, — попробовал я иначе, — вон, видишь, Боцман. Вот иди над ним доминируй.

— Чего-о-о? — прищурился он.

— Видел, как собачка собачку, даже если они оба кобели?

Наташка засмеялась, Борис не понял. Я продолжил:

— Если собака хочет показать, что она главная, она хватает другую собаку за холку и совершает фрикции. То есть возвратно-поступательные движения. Типа я твой труба шатал. Так вот, ты нихрена не главный, общаться мы с тобой не хотим, пошел вон!

Андрей налился дурной кровью, уши его заалели ломтиками помидоров. Он набрал в рот воздух и собрался обрушить на нас все свое презрение, но из кухни вышел Толик, и братец просто показал мне кулак, я кивнул.

Мы с Толиком погрузили ящики и, пока женщины готовили еду, поехали на вокзал, прихватив Каюка, который отпросился на море, чтобы не терпеть Андрюшу. Причем я сел на переднее сиденье и показал средний палец наблюдающему за нами кузену. Всю дорогу, где-то полчаса, я думал о суггестии. Все-таки показалось? Но совпадений слишком много, чтобы сбрасывать способности со счетов. Вспомнилось, что и отмороженному Русе я тоже приказывал обходить меня десятой дорогой.

Или у способности, как в компьютерных игрушках, есть откат: ее снова можно применить, когда пройдет определенное время, а пока — хоть убейся?

А может, она действует не на всех? Это было бы логично, потому что иначе я получаю сумасшедшее преимущество, и у обычных людей нет шансов.

Как это выяснить и проверить? В игрушке хоть текст-подсказка есть, а тут тычешься, как слепой щенок.

Если есть откат, лучше пока отложить попытки и не мучиться неведением, а позже проверить способность на человеке, которому корректировка точно пойдет на пользу.

Благодаря раздумьям время пролетело незаметно, вместе с Толиком и Каюком мы оттащили товар на перрон, было около тридцати килограммов абрикосов, я расплатился с проводниками, сунул Толику семьсот рублей за извоз — он брать не хотел, пришлось настоять. И если туда он ехал надутым, то на обратном пути повеселел.

Леха Каналья угодил в больницу — ремонт «Победы» откладывается, так что знакомых водителей надо прикармливать и беречь.

Ну все, начало равноправного сотрудничества с родственниками положено. Мы уже более-менее сработались, и, если Андрюша совсем попутает берега, и я его заломаю на радость брату и сестре, вбить клин между мной и Толиком он не сможет. Да и постесняется признаться, что мелочь пучеглазая его одолела и унизила. А заодно я проверю, научил ли это тело хоть чему-то за полтора месяца. По идее должен, на тренировках уже выживаю и подтянуться могу пять раз, а в той жизни в этом возрасте болтался, как свиная тушка на крюке. Как все-таки податлив растущий организм! Чтобы достичь таких результатов в зрелом возрасте, качаться нужно около года.

К бабушке мы приехал в полшестого.

Все было, как несколько недель назад, когда моя идея заработать стартовый капитал на фруктах не нашла понимания. Так же из распахнутых окон лилась современная русская попса: «Зина, Зина Зина продавец из магазина» — доносился женский смех, вот только Толик приехал недавно, потому не пахло шашлыками на весь двор.

Когда мы с ним вошли в зал, взрослые сидели на диване и рассматривали семейный альбом, бабушка что-то рассказывала командирским тоном. Наташка и Борис с похоронным видом присутствовали тут же. Я поискал взглядом Андрея и не нашел его. Ага, значит, он на улице, и брат с сестрой боятся выходить.

Толик потер руки и занял свое место во главе. На столе стояли напитки, тарелки и овощи. Мама и Ирина пошли за горячим, вернулись вместе с Андреем, который зыркнул на меня волком и, пока никто не видит, крутнув кулаками, показал, как сворачивает мне шею. Я улыбнулся и понял вверх большой палец — Андрей покраснел, раздул ноздри.

Взрослые были заняты собой и не заметили назревающий конфликт.

— Дети, просим к столу! — проговорила веселая и уже изрядно пьяненькая Ирина.

Андрюша прошелся к дивану и демонстративно развалился в середине, чтобы мы не смогли скучковаться. Я принял вызов и, улыбаясь, занял место по левую его руку, говоря:

— Спасибо, что позаботился!

Наташка поняла мою задумку и плюхнулась справа, оперлась о спинку. Я нашел взглядом маму и ненадолго забыл о двоюродном братце. Она светилась, на щеках появился румянец, в глазах — живой огонь.

— Давайте выпьем за здоровье нашей Оленьки! — поднимаясь, провозгласил Толик. — Многих лет!

— И счастья! — сказала Ирина, вставая и обнимая Толика. — У тебя чудесные, такие талантливые дети! Они сделали невероятное! За вас, родные!

Бабушка смахнула слезу. Чокнулись. Выпили. Опять чокнулись. Снова выпили. Завели разговор о бизнесе. Про то, как я удачно продал кофе, никто не знал в подробностях, и не нужно, а то им тоже захочется, и перебьют мне всю торговлю.

А вот про наши приключения с овощами бабушка рассказала в красках — и о сумасшедшей прибыли, и о том, как кавказцы хотели нас изгнать, а менты — ощипать. Алчный блеск в глазах Ирины сменился настороженностью, желание сделать так же и преуспеть — страхом все потерять.

Я дополнил рассказ двумя ночами на третьей полке, ментами, трясущими стихийных торговцев, и отсутствующими торговыми местами. Закончил так:

— Сейчас у нас по сути семейный подряд: дед получает товар и продает, мы здесь его товаром обеспечиваем. Туда-сюда не накатаешься. Вот если кто-то из вас уволится и останется в Москве…

— Зачем увольняться? — то ли удивилась, то ли возмутилась Ирина. — У нас есть Андрей.

Я закивал:

— Да, у него уже паспорт есть, вполне может поторговать. Деньги хорошие, что ты теряешь?

Я был уверен, что он встанет на дыбы — зачем так напрягаться, когда он привык жить на готовеньком и не париться?

— Ну уж нет, — выдохнул Андрюша. — У меня, вообще-то, учеба! А на каникулах надо отдыхать. И я… не торгаш я, в общем.

В начале двадцать первого века так рассуждала почти вся молодежь, никогда не знавшая нужды. Можно сказать, Андрюша опережал свое время.

— Давайте выпьем за то, чтобы каждый был на своем месте, — предложила тетя Ира.

— Это точно, — проворчал Андрюша, покосившись на меня — типа не рыпайся, барыга!

Пока взрослые развлекались, я думал, насколько выгоден такой семейный подряд. Допустим, чистая прибыль — двадцать две тысячи. Минус пять — зарплата деду, минус две — проводникам за провоз, тысяча туда-сюда, еще ж бабушка должна быть заинтересована, это ее абрикосы, и здесь она продала бы их тысяч на десять. Итого семнадцать тысяч, мне остается пять. Сто пятьдесят в месяц. Три средние зарплаты мужчины практически ни за что.

Ну и кофе. Им заниматься куда выгоднее. Его не хватает не только в нашем городе, но и наверняка — в соседних. Со временем мелкая торговля отомрет, но я успею вложить деньги в ценные бумаги и недвижимость. Вот только как сделать это, не привлекая к себе внимания? В нашей стране во все времена, если у тебя появлялось что-то интересное, находилась масса желающих доказать, что это заполучено незаконным путем.

Уйдя в расчеты, я не заметил, как все отправились на перекур, а за столом осталась только мама и Андрюша, которого ее присутствие совсем не радовало. Что ж, пусть он получит то, чего жаждет.

— Андрей, помнишь, ты обещал мне кассету? — Я поднялся и кивнул на дверь.

— Ниче я тебе…

Наташка тоже встала и последовала за мной. Когда оказался за маминой спиной, я направил палец на Андрюшу и изобразил два выстрела. До него наконец дошло, и он ломанулся за нами.

В прихожей схватил меня за грудки и прижал к стенке. Зашипел, упираясь чуть ли не лоб в лоб:

— Ты охерел, сопля зеленая? Ты на кого…

Я просунул руки между его руками и освободился из захвата резким вращательным движением.

— Идем, дашь мне в морду, только чтобы родители не видели, — вызвался я.

Андрюша отвесил челюсть и округлил глаза.

— Па-аш! — Наташка покачала головой, Борька обрадовался.

— Ну, или я — тебе, — бросил я, а своим сказал: — Вот и проверим навыки в бою.

— Да я тебя… — прошипел Андрюша, но встретился с моим взглядом и смолк.

— Ты меня… — кивнул я, — десятой дорогой обходить будешь. Где проведем дуэль?

Андрюша почесал коротко стриженную макушку.

— Дуэль?

— Ну а че. Бой один на один до просьбы сдаться. Устраивает такое?

— Более чем, — просиял Андрюша, потер лоб и вспомнил подходящее место: — Тут есть луг. Вот там и будет… дуэль.

— Секундантов позовешь? — поинтересовался я. — А то потом будешь жаловаться, что мы напали на тебя втроем.

— Обойдусь.

В дверях мы столкнулись со взрослыми, они нас выпустили, и лишь тетя Ира спросила:

— Дети, вы далеко собрались?

— Хочу показать, что тут есть земляничная поляна, — отбрехался Андрей. — А то не верят!

К лесу мы вчетвером дошли молча, Андрей скользнул за можжевельники, чуть поднялся по холму и остановился на небольшой поляне, устланной отцветшим чабрецом. Неподалеку на фисташковом дереве не просто стрекотала — ревела цикада.

Я прошелся по хрусткой траве, оценил, что падение она смягчит, и объявил правила:

— Наташа, Борис, что бы ни случилось, вы просто наблюдаете. Мы деремся до просьбы сдаться. Орать, чтобы сбежались соседи, необязательно. Просьба сдаться — похлопывание ладонью по части тела, до которой дотянется поверженный. Запрещается использование подручных средств, удары по лицу и в пах. Возражения есть? — Я в упор посмотрел на Андрея, который начал подозревать, что его ожидают сюрпризы, и растерял уверенность.

— Нет.

— Чтобы не волновать близких, я сделаю так, чтобы на твоем теле не осталось повреждений, — уверил соперника я. — Начинаем на счет «три». Раз, два, три.

Наташка принялась грызть ноготь, Боря вцепился ей в руку. Мы с Андрюшей двинулись по кругу, полубоком друг к другу. Он принял боксерскую стойку. Похоже, я его недооценил. Но он меня точно недооценил больше.

Андрей ударил первым — неуклюже выбросил кулак мне в висок. Я схватил Андрюшу за руку, дернул на себя, делая подсечку — он полетел на траву, выставив руки. Можно было бы заканчивать, но я решил проверить, на что еще способно мое тело. Жаль, бить нельзя, можно использовать только навыки борца.

— Договорились же — не в морду, — сказал я поднимающемуся братцу.

Он сплюнул под ноги и ринулся в атаку. И снова я оказался быстрее и ловчее: шаг в сторону, двоечка по корпусу. Печень пробил! Выкатив глаза, Андрюша упал на траву и свернулся калачиком. Пройдя туда-сюда, я объявил:

— На счет «ноль» поединок будет считаться проигранным. Десять, девять…

Наташка запрыгала и показала «класс», Борис сделал скорбное лицо. Неужели ему жаль идиота-братца? Только сейчас я вспомнил, на кого похож Андрей: на парнишку в куртке-дутике из мультика «Возвращение блудного попугая».

— Три, два, один… Ноль! — Отсчитал я и добавил: — Андрей, спасибо, вы храбро сражались, но противник оказался вам не по зубам.

— Да пошел ты! — прохрипел он и плюнул в меня, но слюне не хватило толчка, и она повисла на травинке.

Я вернулся, схватил его за шкирку — он сжался, закрываясь руками.

— Умей достойно проигрывать, иначе будешь бит. — А своим сказал: — Идем отсюда.

— Круто ты его! — радостно воскликнула сестра. — Научи, сенсей!

Боря поинтересовался, глядя на поверженного Андрея:

— С ним точно все в порядке?

— Точно, — сказал я. — У меня слишком малый вес и недостаточная подготовка, чтобы серьезно его травмировать. Но все, больше он к вам лезть не будет.

Борька запрыгал вокруг и побежал к бабушке. Когда мы вернулись, никто не заметил, что Андрея нет, всем было хорошо и радостно. Братец вылез из лесу спустя десять минут, зыркнул исподлобья, но ничего не сказал, забрал магнитофон и переместился в летнюю кухню.

Глава 8 Семья

Мы погостили еще немного, а потом все вместе поехали на базу.

— Андрюхе этому семнадцать лет, прикиньте! — взахлеб рассказывала Наташка собравшимся нашим.

— Ага, — кивнул Борис, — он на голову выше Пашки!

— Мы думали, хана нашему брату! — продолжила сестра, — аж глаза закрыть захотелось. А они вышли на поляну — и кружить… Короче, по кругу так, как петухи…

Ее перебил Рамиль:

— Никогда не называй никого петух, да? Плохое слово.

Некстати вспомнилась пензенская столовая для дальнобойщиков «Петушок», и как Илья хохотал, импровизируя на тему, как один дальнобой звонит другому: «Ты где?» «В петушке» — и невольно улыбнулся.

— Ну, как два боксера, короче, — отмахнулась от него Наташка, — а потом он Пашку вот так, а тот его за руку хвать! И уронил. Гнусь встал, и сразу ему по печени — бац, бац! Опа — и валяется. Ни разу ударить не успел!

— Круто! — оценил Илья. — Я тоже так хочу.

— Может — спарринг? — потирая руки, спросил Рамиль.

Я слушал молча и наконец сказал:

— Нам с тобой — можно, остальным рановато.

— Спарринг! — восторженно выдохнул Димон Минаев.

— Ставки? — оживился Чабанов.

— Ставлю на Павла сто рублей! — улыбнулась Гаечка.

Драться не хотелось. Во-первых, потому что был шанс разукрасить лицо, во-вторых — можно было то самое лицо уронить, ведь Рамиль, хоть и мельче, но сильнее. Вот и первая проверка на прочность, пока в пределах моей стаи. Волку нельзя промахиваться, все помнят, к чему это приводит. Я техничнее, да, особенно в том, что касается борьбы. Потому лучше перевести поединок в партер и взять Рамиля на болевой. Вот только…

— Рам, давай договоримся, — предложил я, — что ты не будешь геройствовать, и, если не сможешь вырваться из захвата, сдашься.

— Вот еще! Нэ сдамся!

— Я обещаю сдаться, если не потяну, — поднял руки я, — мне здоровье дороже. Я видел, что ты дерешься, как берсерк, и уважаю тебя как бойца. Но реально можно сломать руку, ногу или порвать связки. Если не пообещаешь, никакого спарринга не будет.

Рамиль засопел. Илья его урезонил:

— Ну реально, зачем тебе сломанная рука?

— Да не будет сломанный рука! — Рамиль принялся надевать перчатки.

Я пожал плечами:

— Значит, никакого спарринга.

— Ну эй! — Он запрыгал, боксируя с невидимым противником. — Ладно, скажу.

— Я буду судьей, — вызвался Илья. — Много боев пересмотрел. Если что, остановлю бой.

— Если интересно, делайте ставки, вон туда отойдите, и я не узнаю, кто поставил против меня. Не затаю обиду.

Пока наши, скучковавшись, делали ставки, я разулся, попрыгал на матрасе, покрутил руками, ногами, головой, пробежался, еще попрыгал, отжался. Рамиль, который просто стоял, начал повторять.

— Перед соревнованиями и поединками, как и перед тренировкой, необходим разогрев, чтобы организм включился и подготовился. Так меньше шанс травмироваться. — Я коснулся пальцами пола, присел в выпаде. — И ни в коем случае нельзя забывать о растяжке. Ею многие пренебрегают, а зря.

Илья посмотрел на часы, сказал:

— У меня секундомер. Раунд какой длины?

— Стандарт, — сказал я. — Для нашей возрастной группы — две минуты. Судья, командуй.

Илья принес мелок, начертил круг на полу и объявил:

— Это будет рингом. Ногами бить можно. Запрещено бить в пах, затылок, по спине, коленям, в горло. Рефери имеет право остановить поединок, если у одного из вас наметится явное преимущество. — Он поглядел на часы, поднял руку. — Начинаем на счет «ноль». Пять, четыре…

Наши выстроились с одной стороны круга. В глазах азарт, и чувствуется, что они поддерживают меня. Если кто и поставил против, то в надежде на чудо — а вдруг я проиграю? Я-то для них авторитет. И мне надо сдохнуть, но не пошатнуть его. Я поправил боксерские перчатки.

— … Один, ноль! — Илья махнул рукой и вышел из круга.

Рамиль ринулся в атаку и напоролся на мой бесхитростный прямой. Я сразу же отскочил. Мое преимущество — рост, руки у меня длиннее, а потому дистанцию рвать нельзя. Рамиль пер буром, бил, как молотилка, но каждый раз я успевал отпрыгивать и обозначать удар.

Челюсть. Корпус. Печень. Хоть и знал, что мои удары не причинят ему вреда, все равно по старой памяти бить тощего мелкого мальчишку было стремно. Так и казалось, что через весь зал улетит и что-нибудь себе сломает.

Я мог бы уже завершить поединок, но было интересно проверить себя в бою, посмотреть, чему научилось тело, а что следует подтянуть. Потому пару раз я ударил в полную силу — Рамиль, молодец, успел закрыться. И сразу же я обозначил два лоукика и принялся отрабатывает связки, отскакивая в стороны. Один раз пропустил скользящий по корпусу.

— Раунд! — крикнул Илья, и мы с Рамилем разошлись в стороны.

Рам так взмок, что майка и шорты прилипли к телу, он хватал воздух разинутым ртом, не мог отдышаться и смотрел на меня с интересом и удивлением, остальные — тоже. Но больше всех был удивлен Илья. Умный мальчик, он понимал, что такую технику по книжкам не прокачаешь, нужны годы практики. Придется с ним объясняться, а я еще не придумал, что ему говорить. Наверное, стоит открыть часть правды, чтобы не потерять друга.

У меня тоже дыхание сбилось и сердце частило, но силы я расходовал более экономно, потому к концу перерыва, хлебнув воды, полностью восстановил дыхание.

— Ты как, Рам? — спросил я, думая, что парень начнет буянить и лезть в бутылку, но он повел себя достойно:

— Круто! Это реально настоящий бой! Как на ринге!

— Деритесь, — скомандовал Илья.

Убедившись, что и как боксер я превосхожу Рамиля, я подсечкой повалил его, оседлал и, взяв шею в захват, придушил. Рам попытался меня скинуть, достать, и так и не сдался — обмяк, я положил его на пол.

— С ним все нормально? — встревожился Борис.

— Вай! Ты ему шею сломал! — Наташка закрыла лицо руками.

— Без паники! — Скомандовал я, оттащил Рамиля на матрас, уложил на спину и объяснил:

— Я его даже не придушил, а усыпил. Есть на шее место, если на него нажать…

— Ага, — закивал Минаев и спросил у Чабанова: — Димон, помнишь, мы так прикалывались?

— Совершенно верно, этот ваш прикол основан на том же, — кивнул я, хлебнул воды из стакана, который протянула Гаечка.

— Мы тоже так хотим! — воскликнул Боря. — Вот это было круто! Дыщ-дыщ-дыщ! Е-е-е! Нокаут!

Наташка склонилась над Рамилем.

— Ты точно ему башку не свернул?

— Точно, успокойся.

Все хорошо, Акела не промахнулся, позиция лидера за мной, в глазах адептов — уважение, граничащее с благоговением. Вот только Илья смотрит нерадостно, с подозрением. У него всегда было позднее зажигание, и он плохо разбирался в людях. За последнее время мы мало общались, вот он и не придал значения тому, что я изменился. Теперь же, когда мои действия вошли в противоречие с его информацией обо мне, он и озадачился.

Заворочался Рамиль. Сел на матрасе, заменяющем маты, сжал голову руками. Гаечка с Борисом ломанулись к нему, но я обоих схватил за руки, покачал головой. Они вняли и не стали приставать к нему с расспросами. Рамилю же проще было переживать унижение в гордом одиночестве.

Наконец он встал, подошел ко мне, пожал руку.

— Спасибо. Это настоящий бой.

— Научи, научи, научи! — сложила руки на груди Наташка.

— Тренироваться надо долго, — не стал обнадеживать их я. — Но терпение и труд все перетрут.

Рамиль немного посопел молча и не выдержал, спросил:

— В чем моя ошибка, объясни, да? Я не должен был проиграть так позорно!

— У меня руки длиннее, я атаковал тебя издали и отскакивал. К тому же ты не умеешь работать связками. А если умеешь, то не можешь комбинировать удары в бою — опыта мало. Тебе надо было рвать дистанцию и ловить меня на противоходе, а не переть буром. К тому же напропускал ты много, вон, морда красная. То есть закрываться не умеешь. Но будем работать, база у тебя отличная, осталось отшлифовать.

Рамиль приободрился, прищурился.

— Вот сколько тебя знаю, не помню, чтобы ты где-то занимался.

Все навострили уши, готовясь к откровению, особенно — Илья. Пришлось пожать плечами и развести руки в стороны.

— Я никому не говорил!

На лице Ильи крупными буквами было написано: «Не верю». Похоже, объясняться предстоит уже в ближайшее время.

— Даешь треню! — воскликнул Борис, и все встали у стены, готовые убиваться и потеть.

— Ты как? — спросил я у Рамиля.

Он показал «класс». Даже если с ним что-то не так, гордость не позволит признаться. Буду за ним приглядывать.

— Нормально.

— Тогда погнали!

И снова — разминка, растяжка, круговая. Рамиль продержался, не побледнел, не позеленел.

Потом — отработка ударов по груше, прицепленной к потолку, и лапе. Спарринговаться ребятам было рано, прежде надо поставить удар, мышцы и связки мы за полтора месяца худо-бедно укрепили, это подтвердил мой бой с Андрюшей.

Нагрузку уже все тянули, даже Борис, и пришлось ее увеличивать. Физрук в сентябре офигеет, наша команда начнет рекорды ставить, а он меня точно выдвинет на какие-нибудь соревнования. Вот, денег за лето подзаработаю, и нужно будет нанимать тренера…

Заскрежетали дверные петли, и сквозь глухие удары боксерских перчаток о грушу донесся странный цокот, который услышал, похоже, только я. Глянул в сторону источника звука и увидел идущую к нам женщину в юбке и на каблуках. Деталей было не разглядеть, но это точно не тетя Лора: она ниже и круглее, а гостья длинная, худая, какая-то резкая, что ли.

Вскоре гостью заметили девчонки, напряглись. Чабанов бросил молотить «лапу», которую держал Минаев, повернул голову ко входу, как и Рамиль. Не замечали гостю только Илья, с остервенением молотящий грушу, и Гаечка, ждущая своей очереди.

— Что здесь происходит?! — Голос у гостьи был визгливый, как у циркулярной пилы.

Она встала на свет, и стало ясно, что она сама напоминает циркулярку: тонкая, востроносая, скуластая, тонкогубая и безбровая, с глазками, посаженными так глубоко, что цвета не разобрать — как будто два провала в черепе. Волосы мышиного цвета собраны в гульку на затылке.

— У нас тут тренировка, — ответил я. — Вы по какому вопросу?

Она обернулась, будто ждала кого-то, и я увидел катящегося к нам колобка в черном. Он подошел поближе, и мои кулаки сжались, я узнал армянина Паруйра, который хотел меня кинуть на деньги при продаже кофе.

— И ты тут? — вскинулся армянин.

— Да, один я везде живу. Вы по какомувопросу?

— Я сотрудница ЖЭКа, — проскрипела женщина-пила, — вы должны освободить помещение.

— Это почему это? Вы вообще кто, дядя? — возмутилась Наташка и шагнула вперед, я выставил руку, преграждая ей дорогу.

— Потому что вы его занимаете незаконно, — отчеканила пила.

Наши оставили свое занятие и столпились за моей спиной.

— Я так полагаю, Паруйр Георгиевич, который в этом доме не живет, собирается занять его на более законном основании? — прищурился я, глядя на армянина. — И что вы тут планируете организовать? — Я принялся медленно перечислять варианты, чтобы понять по его реакции: — Притон? Нет. Склад овощей? Тоже нет. Спортзал? Ну конечно, зачем вам. Видеосалон? Да? Да, точно!

— Немедленно покиньте ведомственное помещение! — взвизгнула Пила.

Я глянул на наших: на лицах — обида, гнев, негодование. Боря так чуть не плачет, он душу в рисунки вложил.

— И не подумаем, — улыбнулся я. — Мы тут живем. Вот его отец, — я кивнул на Илью, — ответственный за помещение, а оно находится в коллективной собственности жильцов. Господин Паруйр, не знаю фамилию, никакого отношения к дому не имеет. Значит, ни о каком видеосалоне речи быть не может.

— Сопляк! — рявкнул толстяк. — Живо выметайся отсюда!

— А то что? Ограбить вы меня не сможете, как тогда.

Паруйр покраснел до кончиков ушей, так и казалось, что вот-вот из ноздрей повалит пар.

— Да я тебя отсюда…

— Выгоните, применив силу? Так не хватит силы-то. Я буду обороняться.

— Мы будем обороняться, — выступил вперед мелкий Рамиль, так и не снявший перчаток, видимо, решил устроить Паруйру Сумгаит.

— Это наш подвал, — подала голос Гаечка и тоже выступила на шаг. — Мы его благоустраивали, убирали тут. И вы хотите выгнать нас на улицу?

— Пошли отсюда вон! — рявкнул Паруйр и потянул лапку, чтобы схватить меня за грудки.

Вот мне и шанс проверить, справился бы я с ним там, в баре. Я отступил в сторону, подсечкой повалил толстяка на пол, оседлал, заломив руку — интервент взвыл от боли.

— Это вы проваливайте, — проговорил я, отпуская его. — И совет на будущее: эпоха видеосалонов прошла. Вы на этом не заработаете.

— Ты об этом пожалеешь, — прорычал толстяк.

Рамиль подошел к груше и начал ее демонстративно избивать.

Пила тронула Паруйра за руку, восклицая:

— Совсем от рук отбились! Устроили тут притон! Я этого так не оставлю!

— Ваше нахождение тут незаконно, — спокойно напомнил я Паруйру, тот, прищурившись, прошипел:

— В следующий раз я приду сюда с милицией! И решением исполкома! — Гордо вскинув голову, он зашагал к выходу, женщина-пила засеменила следом.

— Сколько он вам заплатил? — крикнул я ей вдогонку. — Вдруг здесь предложат больше?

Она даже не обернулась. Хлопнула дверью наверху.

Примерно минуту мы провели в молчании. Нарушил его Илья:

— Зря ты его уронил. Он теперь затаит злобу и пойдет на принцип.

Я проворчал:

— Надеюсь, он не настолько тупой, чтобы не понять, что мы разнесем его салон к хренам, мы ведь местные, и, если захотим устроить ему веселую жизнь, то устроим.

— Угу, — прогудел Чабанов. — Пригонит своих бездомных армян, поселит в подвале, они будут жить и охранять, хрен ты что сделаешь.

— Батю подключу, — уперся я.

— Хрена он впишется, — остудила мой пыл Наташка.

— За бабло еще как впишется.

— А откуда у тебя столько? — удивился Рамиль.

— Заработал, — ответил я. — Вообще менты — самая надежная крыша.

— Ни хрена, — не согласился Рамиль. — Помню, наши платили ментам, а как на нас наехали и время пришло подписаться, да, менты нас тупо кинули. И магазин сожгли, а в нем — моего троюродного дядьку.

— Ну, это все-таки отец…

— Замок надо сменить, — сказал Илья. — У бабы этой наверняка есть ключ. И вообще, я с отцом поговорю, как оно должно быть по закону. Я-то не в курсе.

— Ну так давай поговорим прямо сейчас! — воодушевился я, потому что и сам не знал, кто распоряжался подвалами в девяностые.

— Они уехали в гости на два дня. Потому айда ко мне видик смотреть!

Борька сразу забыл про нашествие узурпаторов, забегал по подвалу.

— Класс! Хочу! А что будем смотреть?

— Есть «Муха», есть «Горячая жевательная резинка», в прокате взял.

— «Резинка»! — просиял Минаев. — Я смотрел один раз, там такое…

— А «Муха» про что? — спросил Боря.

— Ну ты темнота, — усмехнулся Рамиль. — Как чувак стал превращаться в муху. Сначала видно не было, а потом он чуваку на живот кислотой — буэ… Блеванул, да. А еще там у него член отвалился. Ужастик, короче.

— Фу, нет! Тогда «Резинку» вашу пошлую.

— Голосуем, — предложил Илья. — Кто за «Муху»?

Ужастик не захотел никто. Потные и взвинченные, мы всей толпой завалились к Илье, расселись в зале кто на диване, кто — на ковре на полу и уставились на царящие на тумбе телевизор с видиком.

— Я сам еще не смотрел, — признался Илья. — Ща, поесть что-нибудь принесу.

Он рванул на кухню, хлопнули дверцы шкафов, зашелестели упаковки, я бросился помогать другу, вынес тарелку с семечками, овсяными хлопьями. Гостеприимный хозяин притащил тазик кукурузных палочек, поставил на полу и включил видик. И где раздобыл такую роскошь?

Наши напали на угощение. Хруст начался такой, что пришлось прибавить звук, а я кое-что вспомнил и, пока по экрану бежали буквы, спросил:

— Народ, а кто на кого поставил? Выиграл-то кто на ставках? Борямба любит блефовать, чтобы сорвать джекпот.

— Все на тебя ставили, — сказал он. — Я тоже.

Я ощутил дежавю. «Горячую жевательную резинку» я смотрел у Ильи в это же время. Тоже был вечер, его родители уехали, я просидел допоздна и получил взбучку от отца.

И вот — то же место, но другой состав участников и взбучку устроить некому. Не знаю, мечтал ли Илья, как я, чтобы друзей было много. Наверное, да. И вот их много, причем это не просто приятели, а те, кто будет за нас рисковать и драться.

Есть семьи, в которых рождаются, а есть те, которые создают сами, и необязательно это союз мужчины и женщины. Мы — именно такая семья.

Когда фильм закончился, мы отсмеялись и съели все угощения, Гаечка взяла веник и подмела ковер, собрала на совок оброненные крошки и скорлупу семечек. Борис, задумавшийся в кресле, сказал:

— Я слышал, что тот черт, который хотел отжать подвал, хотел тебя ограбить. Это когда?

— Когда я пытался продать кофе в его ресторан, — не стал увиливать я. — Он хотел товар забрать, а мне дать пинка под зад, но я его перехитрил.

— Падла, правильно ты его уронил! — сказала Наташка. — Но хреново, что он вернется. У него есть бабло, и он отожмет у нас подвал. И вышибалы у него есть.

— Ага, — закивал Рамиль, — одного тронешь — вся свора сбежится.

На ум пришла неплохая идея, я представил разворачивающиеся события и улыбнулся.

— Есть не примете одно оружие страшной убойной мощности, сравнимое разве что с ядерной боеголовкой. Приходите завтра рано утром, надо будет подготовиться.

— Что это? — вытянул шею Рамиль.

— Все завтра. Собираемся здесь в восемь…

— В полдевятого, — жалобно протянула Наташка.

— Нет. В восемь, мне еще бабушке помогать и в центр ехать, узнавать, есть ли информация по Алисе. Вот утром и будет задание, а то соскочите, знаю я вас.

Все засобирались домой, я тоже, но Илья положил руку мне на плечо и сказал Наташке:

— Вы идите, а нам с Павлом поговорить надо.

Глава 9 Операция «Старый конь»

Все разошлись, и в квартире Ильи воцарилась гулкая тишина, лишь гудели трубы и в воздухе буквально вибрировал вопрос: «Что, мать его, происходит?»

Стоя в прихожей, мы смотрели друг на друга, и никто не решался заговорить первым.

— В кухню? — нарушил молчание Илья и направился туда, я — за ним, уселся на табурет.

— Кофе? Чай? — спросил Илья, ставя чайник на газ.

— То же, что будешь сам.

Я попытался посмотреть на себя его глазами. Пару месяцев назад был Павлик, забитый тревожный мальчик, который боялся задержаться у него даже на минуту и слово лишнее сказать. Вечно голодный, вечно стесняющийся, которого Илюхины родители жалели и, точно одичавшего щенка, пытались угостить вкусненьким. И тут вдруг раз — он по щелчку пальцев превратился в матерого хищника, который без особого труда разрулил свои проблемы и тянет целый коллектив детей. Был хилым, а тут вдруг взрослого мужика завалил и отправил валяться Рамиля, демонстрируя отменную технику.

И если раньше эти странности можно было списать на стрессовую ситуацию — болезнь матери, конфликт с отцом, то теперь нестыковки проступили во всей красе, и кому как не лучшему другу их не замечать?

Странно, что мать и Борис не придают значения переменам во мне. Я с ними делил только жилплощадь, но никогда — не радости и трудности.

Я знал, что говорить, но молчал, предоставляя возможность другу выговориться первым, но он все не начинал: то ли боялся, то ли морально готовился к важному разговору. Придется снова брать инициативу в свои руки.

— Илья, что бы ты себе ни надумал, я очень ценю нашу дружбу, — проговорил я. — Это самое дорогое, что у меня есть. И, чтобы не потерять ее, я готов на все.

Илья, разливающий чай из заварника по чашкам, замер, перестав контролировать процесс. Спохватившись, отлил лишнее из переполненной чашки, уставился на мня так, словно я должен был прочесть его мысли и как-то на них отреагировать. Что ж…

— Я сильно изменился, да? И тебя эти перемены тревожат? Скажи честно. Скажи все, что думаешь, я пойму.

— Вот! — Он воздел перст. — Даже сейчас ты… Раньше ты отмалчивался бы и никогда не поднял бы тему. Ты говоришь по-другому, у тебя другие слова, некоторые странные и незнакомые.

Я хмыкнул.

— Неужели ты не заметил сразу?

— Заметил. Сперва думал — показалось, потом — что это временно, и все будет, как раньше. Затем тетя Оля заболела, и ты отдалился. Но теперь… Пашка, которого я знал, так не мог. Кто ты?

— Я и есть тот Пашка. Точнее нет, тогда был Павлик, а я — Павел, но мы — один человек, это сто пудов.

— Ты раньше не говорил «сто пудов». У тебя раздвоение личности?

— Нет… Как бы тебе объяснить. Помнишь день, когда я побил Русю и Зяму?

— Ну-у, — протянул он, потирая лоб.

— Вот тогда все и началось. Я получил по башке. Хорошо так получил. И мне в голову подгрузились знания другого человека.

Прочтя в глазах Ильи непонимание, я потряс головой.

— А теперь поклянись, что никому не расскажешь того, чем я с тобой поделюсь, иначе мне конец.

— То есть, ты — теперь не он?

— Нет, я — это я. Иначе зачем я тут сижу и пытаюсь что-то тебе объяснить? Ты мой лучший друг. Единственный друг, который им остался до конца дней, и я лучше сдохну, чем потеряю тебя. Правда я теперь немного старше.

— Непонятно.

— Сперва поклянись. Я хорошо тебя знаю, ты не нарушишь клятву. Ну?

Илья кивнул и проговорил:

— Клянусь, что информация, полученная от тебя, умрет вместе со мной, и ее не узнает никто, кроме нас двоих.

— А теперь сядь. — Я кивнул на табурет. — Ну, давай.

Илья оседлал табурет и подпер голову руками, готовый внимать.

— Я — это Павел Мартынов, но спустя много лет. Мне подгрузилась собственная память, я жил в будущем и видел, как мы умрем. Не смотри так, это истинная правда, как и то, что я — это я.

— И как мы умрем? — вскинул бровь Илья.

— На войне. Мы вместе воевали. Тебя затрехсотило… То есть ты получил ранение, и я выносил тебя с поля боя. Почти вынес, но нас накрыло ядерным взрывом. Это было в две тысячи двадцать пятом году.

— Хм… И ты знаешь, что когда случится? — спросил он тоном психиатра, разговаривающего с буйным.

— Именно. В конце июля будет обмен советских рублей на новые, все ваши накопленные деньги сгорят, потому советую их поменять на доллары. Твоего отца я попытался убедить, что так выгодно, он вроде внял.

Похоже, не верит. Хоть ему четырнадцать, он отвергает религию и все сверхъестественное, ему проще верить в психическое расстройство.

Я усмехнулся.

— Ладно. Если хочешь считать меня психом, пусть будет так. Но просто запомни, запиши себе куда-нибудь: обмен денежных средств, конец июля. Точную дату, увы не помню, это было тридцать лет назад. А в октябре у нас в стране будет неудачная попытка государственного переворота. Большинство будет за Ельцина, а потом эти люди повзрослеют, отрастят мозг и устыдятся.

— А в ближайшее время что? — все пытался меня проверить друг.

— Обмен денег. До того не помню глобальных потрясений. Талькова уже грохнули. Должны убить Листьева, но тоже не помню когда… Жаль, Цоя уже не спасти.

Илья принес тетрадь с замком и на полном серьезе начал туда записывать все, что я говорю.

— Это правильно, — поощрил его я. — Пиши еще, что надо покупать землю и ваучеры. Акции нефтедобывающих компаний и «Газпрома». На акциях хорошо можно подняться с конца девяностых до, кажется, две тысячи второго.

Про чемпионат мира по футболу он меня спрашивать не стал. Я не особо фанат, но кое-что помню.

— Картина выглядит структурированной и логичной, — заключил он.

Я продолжил:

— Кем бы ты меня ни считал, психом ли, рептилоидом, как бы я себя ни вел, ты всегда останешься моим лучшим другом, потому что я знаю, какой ты хороший человек.

Воцарилось молчание, и опять напряженное, нервозное какое-то. Илья поглядывал настороженно, словно я в любой момент могу сорваться в неадекват.

— Илья. Просто поверь, что я не буйный, не опасный, и мое состояние не будет усугубляться.

— Точно?

— Вот посмотришь. А в конце июля убедишься, что я прав, — сказал я, вставая. — Иначе как я придумал все эти бизнес-схемы?

Илья не просто проводил меня до двери, но и вышел со мной на улицу. Мы двинулись ко второму подъезду, откуда спуск в подвал.

— Надо замок сменить, — напомнил Илья.

— У тебя есть?

— Есть, — кивнул он.

— Вот завтра и займемся.

Илья немного оживился и спросил:

— Так а что у тебя за план? Мне-то сказать можешь, я не трепло.

— Я бы назвал его операцией «Старый конь». У вас бабок в доме много живет?

Илья почесал затылок.

— Дофига. Четверть — бабки.

— Вредных много?

— Да всякие. Вредные тоже есть. А почему ты спрашиваешь? Как это связано с твоим планом?

Я заговорщицки улыбнулся и проговорил ему на ухо:

— Бабки — страшная убойная сила, которую все недооценивают. Завтра надо попытаться привлечь их на нашу сторону, и тогда враг не пройдет.

— Э-э-э…

— Нужно придумать страшилку, которая поднимет их на дыбы. К нам они настроены лояльно, мы им помогаем, не шумим, не мусорим. Завтра, имитируя субботник, мы им расскажем, что, представляете, какой кошмар, нас армяне выгоняют из подвала, чтобы устроить там публичный дом! Или видеосалон. Или склад с овощами. А значит, будут ходить, шуметь, мусорить, нюхать и колоться. Заведутся крысы, бомжи и барабашки.

— Ха! Гениально. А чего сразу нашим не сказал?

Я пожал плечами.

— Хотел обдумать все как следует. Да и боялся, что они испугаются субботника, а иначе как подкупить бабок?

Простившись с Ильей, я отправился домой, где меня атаковали Борис с Наташей, попытались выведать, что у меня за план по отваживанию захватчиков, но я молчал, как пленный партизан.

Всю ночь мне снилась Алиса. Маньяк держал ее в каком-то то ли подвале, то ли ангаре и чего-то от нее хотел, но почему-то не убивал. Я смотрел сон, как кино, не в силах вмешаться. Просыпался, пил воду, засыпал и видел продолжение.

Вскакивал в холодном поту, бродил по квартире, но следующий сон был ужаснее предыдущего. Хотелось прямо сейчас, среди ночи, сорваться к бродяжкам, шастать по городу, надеясь наткнуться на Саню-Юрчика, но я понимал, что это бессмысленно.

Потому что парень, скорее всего, иногородний, и шансы его встретить стремятся к нулю. Да и информаторы мои спят — где их искать? Это имеет смысл делать завтра ближе к десяти, когда рынок откроется.

Казалось, что этот сон на что-то намекает, подталкивает к действию, но единственное, что в моих силах — похерить все, что начал, и убиться об поиски, ничего не добившись. Внутренний голос пищал, что шанс, пусть и мизерный, есть, но здравый смысл велел отвлечься, так разум останется ясным, и пользы будет больше.

Вот встречусь с нашими, расскажу, что делать, и рвану к бродяжкам, а Бориса к отцу зашлю, и пусть звонит бабушке, к которой я попаду после двенадцати, предупреждает, что я опоздаю. Нельзя бросать друзей. Если подвал отожмут, я потеряю точку притяжения, будет гораздо сложнее наставлять ребят на путь истинный. Да и по-человечески жалко их, того же Бориса, который превратил обшарпанный сарай в арт-объект, душу в него вложил. Да и остальные вложили.

Это в наше время ребенку просто найти занятие по душе, записаться в секцию по интересам, а в девяностые ничего этого поблизости нет, а шарахаться по районам попросту опасно. Сейчас, да, лето, можно и на улице собираться, да в том же нашем ДОТе, доведя его до ума. А зимой? Все снова расползутся по норкам и будут вариться в собственном соку. В общем, сперва решу решаемые проблемы, потом встречусь с информаторами, и лишь после — к бабушке.

Наташка и Борис проснулись по будильнику, мы позавтракали и к дому Илюхи прибыли без десяти восемь. Нас уже ждали Димоны и Илья, чуть позже подтянулись Рамиль и Гаечка. Бабки еще не заняли боевые посты у подъездов. Мы отошли к детской площадке, еще советской и потому суровой, и я поделился планом:

— Как вы поняли, самим нам справиться будет трудно. Армянин привлечет земляков, они навалятся толпой и нас запинают. Потому нам нужно искать союзников. И они тут есть. Это бабки. Сейчас мы изобразим бурную деятельность, — я поднял разбитую бутылку, — пособираем мусор, прополем сорняки — покажем, какие мы хорошие и сознательные. А когда появятся бабки, расскажем им, что собираются прийти армяне и устроить в нашем подвале притон. Что именно там будет, мы не знаем. Видеосалон, публичный дом, склад — в любом случае это повлечет нашествие чужих.

— Ха-ха! — оценил Минаев. — Чужих никто не любит.

— Именно. Придут чужие, все заплюют кислотой, изгадят, будут шуметь и устраивать поножовщины. Бабки возбудятся, сплотятся, выставят караул, и, как только появится угроза, навалятся толпой и тяпками армян забьют. Это ж для них первое развлечение!

— Блин, точно, — сказала Наташка и зашипела на меня: — А чего вчера молчал?

— Чтобы вы все на субботник не забили.

— Так а что говорить? — уточнил Чабанов. — Про публичный дом или видеосалон?

— Мы не знаем, только предполагаем.

Я стоял лицом к дому, увидел тощую осанистую бабку с авоськой, выходящую из подъезда, приложил палец к губам и продолжил громко, чтобы уже заинтересовавшийся скоплением молодежи стратегический партнер слышал:

— Илья, вынеси, мусорное ведро, уберем тут все. Кто на прополку?

Наташка с Гаечкой переглянулись.

— Ну, мы, — вызвалась сестра. — Еще одно ведро нужно. Или какой таз, там же окурков больше, чем травы.

— И собачье дерьмо, — скривилась Гаечка.

Илья козырнул:

— Так точно! Ведрами будете обеспечены. Два стоят в подвале, — он отдал ключ Наташке. — Сходишь?

Сестра кивнула, а мы с Ильей направились к подъезду, возле которого бдела старушка.

— Здрасьте, Мария Витальевна, — поздоровался с ней Илья.

— И тебе доброе утро, Илюша, — сказала она командирским тоном. — Что это вы затеяли с утра пораньше?

— Субботник у нас, — улыбнулся он. — Поубирать хотим.

— Ой, молодцы какие, — умилилась старушка, сложив лапки на груди. — Не работают совсем, дворника нет, все сами!

Вот он, удачный момент, и я сразу же им воспользовался:

— А нам придется перебираться в другое место. Наш подвал хотят армяну отдать.

— Как это — отдать! — всплеснула руками она. — Какому такому армянину?

— Да приходил вчера, говорил, чтобы мы убирались…

— А вы?

— Не убрались, — сказал Илья. — Павел даже с ним подрался. Теперь страшно на улицу выходить.

— Права не имеет! — припечатала бабка. — Мы в ЖЭК пожалуемся.

— Так он с сотрудницей ЖЭКа и приходил, — подключился Илья.

— Это с какой такой? — Бабка сделала стойку, готовая рвать и метать.

— Длинная, тощая, носатая, с гулькой. — Он покрутил пальцами у головы.

— Лилька, собака такая! Ну получит она у меня! — Мария Витальевна погрозила кулаком воображаемой Лильке.

Мы с Ильей переглянулись. Есть контакт!

— Они ж тут все загадят, покоя не будет, — продолжала жаловаться старушка.

Забыв, зачем шла, она юркнула в подъезд разносить дурную весть.

— Она училкой работала. Даже пару лет — директором школы, — прошептал Илья. — Хана Лильке. План начал работать!

Я обернулся и показал «класс» наблюдающим за нами друзьям.

Воображение нарисовало сцену поединка Альянса Пенсионеров и армии зергов в лице пришлых армян. И треснет мир напополам, поколения николаевцев будут слагать легенды об этой эпичной битве и передавать их из уст в уста.

Мы с Ильей поднялись за мусорным ведром, а когда спустились, бабок было уже две: тощая и поджарая директриса и старушка-колобок в платочке. Обе посмотрели на нас и вошли во второй подъезд.

Пока мы убирали, две бабки привели еще двоих, потом их стало семь, а примерно через час, когда мы вычистили детскую площадку от стекол, окурков и сигаретных пачек, во дворе гудел встревоженный рой престарелых пчел, готовых жалить чужаков.

— Наконец им будет чем заняться, — улыбнулся Илья.

Все наши тоже приободрились, отчаянье сменилось верой в победу. Мы с Ильей специально вместе пошли выносить мусор мимо собрания, где затесались и три женщины помоложе, и два дедка. Нас, естественно, остановили и потребовали подробностей. Уж тут я использовал фантазию на полную, подключил красноречие и живописал ужасы, которые ожидают двор.

Нашествие крыс. Восстание проституток. Пожар, наводнение, саранча. Под конец спича я рассказал, как мы благоустраивали подвал, какая там у нас чистота и красота, предложил провести экскурсию — все отказались. И чуть не пустил слезу, что теперь нам негде собираться.

Старушки умилились, преисполнились гневом праведным, и командир Альянса, бывшая директриса Мария положила руку мне на плечо:

— Мы этого не допустим.

— А что вы сделаете? — пожал плечами я и подтолкнул их в нужном направлении: — Вот приедут они двумя машинами, здоровенные парни с палками и, возможно, оружием…

— Оружием — это сразу в милицию! — взвизгнула старушка с задних рядов.

— Да просто не пустим их, что они, бить нас будут? — проговорила женщина помоложе.

— Это дежурить надо, — вздохнул я. — Кто этим будет заниматься? Ну, мы можем установить часовых…

— И мы тоже! — вызвалась Мария Витальевна. — Только крикнем — все сбегутся.

— Еще бы из соседних домов людей подтянуть, — предложил дедок, который падал во время предыдущего субботника. — У меня есть знакомые охотники.

Понеслась! Похоже, механизм запущен, и нашей помощи не потребуется. Боевые старики, многие из которых прошли войну, восстали против несправедливости.

Не знаю, насколько правдива эта история, рассказывали, что в Севастополе, когда он был Украиной, проходили совместные учения с НАТО, так вот местные старики восстали и не пустили гадких буржуев на берег. Вот и я использовал опыт будущего.

Немного отойдя от столпотворения, Илья сказал:

— Вот ты круто придумал! Теперь, может, и получится отбиться.

— Дай бог. Только мы этим бабкам по гроб жизни должны будем.

Илья мотнул головой.

— Они не ради нас это делают, а ради своего спокойствия. Ведь если и правда там откроют видеосалон, двор перестанет быть тихим.

— Это да, — согласился он.

Мусорного бака на улице не было, и все выбрасывали мусор в огромную воронку возле виноградников, оставшуюся со времен войны. Опустошив ведро, мы потопали назад, и я сказал:

— Илья, извини, но мне надо ехать к бабушке, я ж наладил абрикосовый бизнес. Потом думаю мотнуться в центр за информацией по Алисе, и тренировка в восемь.

— А где ты берешь ту информацию? И что отец? — спросил он.

Я рассказал про беспризорников, и что отец обещал помочь, но это под вопросом, а закончил, дав установку:

— Вы, как поубираете, установите дежурства. Если получится, согласуйте с бабками. Думаю, Паруйр заявится среди недели. Может, повторит попытку ночью. Но его бизнес-проект не сулит большой прибыли, он может посчитать, что овчинка выделки не стоит, и отстать.

— Ага. Ему ж все равно бабки покоя не дадут. Могут и колеса спускать, и помои на голову лить…

— Да и мы можем яйца на солнце положить, чтобы протухли, и использовать как гранаты. Со взрослыми они устроили бы взрослые разборки, а что делать с распоясавшимися звездюками?

— Точно, — приободрился он. — Так ты че, бросаешь нас?

— Ты так говоришь, как будто я еду развлекаться. Хочешь со мной? Побазаришь с малолетними шлюхами, бродяжек покормишь. Они, кстати, благодарные.

— Надеюсь, Алису найдут, — вздохнул Илья. — Она неплохая девчонка, только озлобленная. Но это можно понять, с такой-то мамашей!

— Да, и что ее найдут — живой, — уточнил я.

Глава 10 Ищейка выходит на след

В десять, изрядно помятый, я был на плитах, где обычно встречался с бродяжками. Проторчал там минут пятнадцать, буквально физически чувствуя время, обвивающееся петлей вокруг шеи. Уже уходить собрался, как меня окликнул Бузя, уселся на плиту и спросил, качнув ногами:

— Принес чего?

— А ты? — задал я встречный вопрос. — Информация есть?

Он сморщил нос и мотнул головой.

— Не. Ваще ничего.

Хитрый старшак, видимо, заставил мелкоту работать, а сливки снять захотел сам.

— Спасибо, хоть не врешь, — улыбнулся я и отдал ему сто рублей. — За честность.

Вспомнилось, что я обнаружил у себя зачатки суггесторных способностей. Бузя — как нельзя лучший кандидат, чтобы проверить их. С пути я его не собью, потому что путь у него один — на тот свет. К тому же он влияет на младших, так пусть пример будет положительным.

— В следующий раз пусть мелкие приходят, — велел я. — И это, завязывай с воровством и клеем, от него мозги сохнут.

Бузя призадумался, сморщил лоб и стал похож на больного прогерией — это когда ребенок рождается стариком.

— Ну завяжу… и че? — вскинул голову он. — Жрать мы что будем?

— Ты клей — жрешь? — спросил я.

Неужели не сработало даже на нем? Я ошибся? Или недостаточно прошло времени с момента последнего применения способности?

Бузя засопел, снова качнул ногами.

— Ну реально, в детдом я не пойду, там воспетки просто звери. Родители… А хрен зна, где они. Не сопрешь — не проживешь!

— А ты попробуй. Получится — попытаюсь помочь.

Вот нафига я это сказал? По силам ли это мне? Я не Рокфеллер пока. Подписавшись под это, я повешу на себя как минимум шестеро детей с соцпедзапущенностью. Их надо не только накормить, но и одеть, и направить…

— Ну реально, «малолетка» — не самое радужное будущее, — сказал я. — Но скорее тебя просто прибьют, или ты от болячек сдохнешь. Смотри сам.

Я зашагал вдоль по набережной, чтобы поговорить с другими пташками — малолетним проституткам. Бузя зачем-то увязался за мной. Он шагал рядом, сутулясь и шаркая, время от времени сплевывая вязкую слюну.

— Как ты поможешь? Домой нас возьмешь? А? Пирожки твое — это так.

— Сперва попробуй завязать, — повторил я, думая о том, что проституток, скорее всего, еще нет на месте, они отсыпаются после трудовой ночи.

На Бузю суггестия, похоже, не подействовала. Или результат будет спустя пару дней? Может, на девчонках сработает, и они вернутся домой… где пьют и бьют, и находиться невозможно.

— У малых батя чуть Светку не убил, — просипел Бузя. — Головой — об стенку. Она до сих пор припадочная — упадет, и пена изо рта. А у Розки отец белку словил и зарубил мать топором прямо у нее на глазах.

Зачем он это мне рассказывает? Чтобы доказать, что на этом жизнь заканчивается, и дальше нет ничего хорошего?

— Мою сестру тоже отец чуть не убил, — поделился я и подумал, что, если бы суггестия работала, когда нужно, я закодировал бы родителей несчастных навсегда.

Правда, алкоголик в завязке иногда более неадекватен, чем он же пьяненький… Взгляд остановился на знакомой девушке, тонкой, как побег тростника, стоящей на камнях и бросающей хлеб чайкам. Движения ее были резкими, нервными. Или так только показалось?

— Давай, Бузя. — Я пожал шершавую потрескавшуюся от сухости ладонь. — Бабушкин номер телефона у тебя есть, звони, если вдруг что. Передавай все Юрке. Есть же телефон?

Бузя кивнул.

Я разозлился на себя. Бесполезное занятие — трясти тех, из кого вытрясти нечего. Если вдруг появится информация, они позвонят бабушке, это в их интересах. Нужно не истерить, а отвлечься. Попытаться себя чем-то занять. Но как, когда время вытекает даже не водой сквозь пальцы — кровью.

Но раз уж я здесь, нужно использовать возможности по максимуму. Вон Лена Костаки кормит чаек, ее отец — уважаемый человек, вдруг ей что-то известно или его как-то можно подключить.

Я подошел к камням и окликнул старую знакомую:

— Лена, привет!

Девушка вздрогнула, обернулась, заведя за ухо прядь волос, которую ветер бросил ей на лицо.

— Павел, привет!

Вроде девушка мне обрадовалась, хотя опухший нос и красные глаза говорили о том, что она недавно плакала. Не поступила? Я сделал вид, что не заметил, в каком она состоянии, и спросил:

— Как твое поступление? Все получилось?

— Получилось, — сказала она мрачно. — По биологии билеты попались, которые я знала… Ну, я все знала, факт в том, что никто меня не заваливал. Диктант написала на четверку, и все из-за дурацкого словаря!

— Так я не понял. Ты поступила?

— Да. Проходной балл — восемь, у меня девять. Но все равно обидно! Могло быть две пятерки. Но в англо-русском словаре, откуда я выписывала и запоминала сложные слова, было написано — геоцинт, через «е» и «о». Я еще подумала, что как-то тупо, и заучила, хотя сама бы написала по-другому. А там ошибка!

— То есть надо — гиацинт? — переспросил я.

— Да! И в диктанте был это гиацинт! Вот не повезло!

— Н-да, подстава. Но ведь все равно ты крутая! — Я уселся на плоский, прогретый солнцем камень. — Слышал, нереально на фельдшера бесплатно поступить. А ты — сама, своим умом! И это при том, что, ты говорила, отец мог заплатить. Ну что, купил он тебе мотик?

— Купил, — продолжила Лена так же мрачно, — и права купил. Но смысл теперь?

Она оторвала кусок горбушки, зло замахнулась и швырнула кусок — он попал по голове мелкой чайки — без ущерба для пернатой — и рухнул в море. На него спикировали две чайки, схватили одновременно и стали играть в перетягивание каната. В итоге третья чайка вырвала его и улетела, за ней потянулся паровоз товарок.

— Почему ты так говоришь? — спросил я, просто чтобы поддержать беседу. — Это же круто. Вот бы мне кто мотик подарил! Я бы тогда летать научился.

Хотелось сказать, что в молодости я копил на мотик, уже сдал на права, но знакомый разбился насмерть, и я передумал, но вовремя прикусил язык.

— Я тоже так думала. А потом… — Лена тяжело вздохнула, глаза ее увлажнились, она посмотрела на меня с сомнением, не желая делиться секретами с первым встречным.

Порыв ветра взлохматил пышно-соломенную копну волос Лены, залепил волосами лицо. Она выругалась грубо, нехарактерно для девочки-тростинки, взяла волосы в хвост, принялась скручивать их в жгут.

Луч солнца выхватил серебряную сережку — сжатые горстью пальцы, вцепившиеся в мочку, и я похолодел. Вот уж правда, удивительные вещи случаются в самых неожиданных местах!

Наташка говорила, что такая же сережка была у подозреваемого. Теперь надо выведать, откуда у Лены это украшение. Промелькнула мысль, что она сама маньяк: прикончила парня, крутую вещь забрала себе. Но действовать надо было тонко, чтобы не спугнуть девушку и выведать по максимуму.

— Ух, какая серьга крутая! — оценил я и вспомнил, что у Лены, когда отбивал ее у цыган, были золотые серьги, значит, эти у нее недавно.

Неужели и ее маньяк присмотрел? Но не бьется с богатым папаней. Или узнал, что она крутая, и бросил, как Наташку?

Так сразу видно, что непростая девочка.

Лена охотно ответила на мой вопрос:

— У Леши такие были. Он подарил их мне… перед расставанием. — Она хлюпнула носом.

Я встал и обнял ее, непонятным образом почувствовав, что ей это нужно.

— Мы любили друг друга, но отец… Его все в городе боятся, — всхлипывая, поделилась она. — Он сказал, что Леша — плохой человек, и мне такого точно не нужно. Он поговорил с Лешей с глазу на глаз, и тот пропал.

— Совсем пропал? В смысле — исчез? — осторожно уточнил я.

Девушка отстранилась, устыдившись своего порыва, уселась на камень, где минуту назад сидел я, сцепила пальцы и сказала, глядя в одну точку:

— Сказал, что любит меня, но я слишком хорошая для него, с ним опасно, и прочий бред. Я заподозрила, что тут замешан отец, и не ошиблась: он разговаривал с Лешей. Нафиг мне его подачки! Нет у меня больше отца! Я хотела к Леше в байк клуб! А теперь мотик только напоминает… Не хочу! Не могу! — Она закрыла руками лицо.

Вот дуреха! Знала бы она, от чего ее уберег отец! Но раз господин Костаки знает о темных делишках Леши-Саши-Юры и тот еще жив, значит, парень не маньяк, а занимается другими темными делишками. А это дает надежду, что Алиса еще жива!

Хотелось обнять Лену и расцеловать в обе щеки, но я сдержался, потому что узнал не все, что было нужно.

— Этого парня точно Леша зовут? Мне кажется, я его знаю.

— Откуда? — вскинулась Лена, злобно сверкнула глазами.

Засветился так засветился наш маньяк на мотоцикле! Теперь бы Лена не сорвалась, рассказала побольше.

— Сережку запомнил. И глаза еще у него странные, темно-оранжевые. А мотик — «Ява».

— Да, — кинула она и улыбнулась, чуть ли лужицей по камню не растеклась, — где ты его видел? И когда?

— Неделю назад где-то. У меня подруга пропала, говорят, маньяк в городе завелся, я объявления о розыске клеил, а он тут на площади стоял.

Лена вздохнула:

— Это он ко мне приезжал.

Эх, знала бы ты, глупая, что тут делал твой Леха! И мои подозрения подтвердились: парень иногородний, потому отец на него ничего нарыть и не может.

— Твой отец уверен, что его зовут Леша? — спросил я.

— Ну конечно. Он знает Лешу, потому что всех в городе знает, кто хоть что-то из себя представляет. И не только в нашем городе. Все принца мне выбирает. А я не хочу принца! Хочу сама выбрать! И ведь Леша-то — богатый! Вот что отцу не так?!

— Родители, они такие. Что бы мы ни сделали, все не так, — поддержал ее я. — Чем же занимался твой Леша, если так отцу не угодил?

— Машины ремонтирует, продает, из Германии гоняет.

Выходит, напел девчонке, а сам занимается чем-то другим, таким, что не нравится господину Костаки, и он поспешил обезопасить дочь. Но точно Леха не потрошитель, такого уважаемый человек прикрывать бы не стал, а уже порешил бы где-нибудь за углом.

— Нормальное занятие, прибыльное.

Мне хотелось бросить все и рвануть к отцу в РОВД, пусть начинает поиск, но нужно было выудить максимум информации, и я предложил:

— Давай я тебя мороженым угощу где-нибудь в кафе?

Лена повертела в руке общипанную буханку, швырнула в море. Поднявшись, скептически меня осмотрела, задержала взгляд на стоптанных кроссовках.

— Давай лучше купим по мороженому и здесь посидим?

Хорошая девочка, понимает, что не у всех все хорошо с финансами.

— Как скажешь. Подождешь? Я пока сгоняю куплю.

Она кивнула, посмотрела на чаек, терзающих хлеб, а я рванул в магазин. В очереди я думал, как же спросить о Леше потактичнее, чтобы Лена не обиделась и не слилась. В первую очередь меня интересовала его фамилия. Если выведаю — дело в шляпе.

Дождавшись своей очереди, я купил четыре пломбира, побежал назад. Лена была все там же на камнях. Я протянул ей два мороженых.

— Вот. Сладкое, говорят, хорошо снимает стресс. Ты стройная, тебе можно.

Вроде девушка расслабилась немного, заулыбалась.

— Мой отец хотел, чтобы я и брат стали ментами, а сестра пошла в медучилище. При том, что сестра — артистка та еще, а брат художник.

— А ты? — поинтересовалась Лена.

Я пожал плечами.

— Всегда завидовал тем, кто с малых лет знает, кем хочет стать. У меня хорошо получается учить и объяснять, но карьера тренера или препода не прельщает. Наверное я — комбинатор и торгаш, но в этом трудно найти высший смысл.

— Ты говоришь, как старик.

— А тебя отец заставил идти на фельдшера? — сменил тему я, сообразив, что перегнул палку.

— Нет, мне нравится. На меня родители вообще не давят… Не давили, пока не появился Леша. Да и то — не на меня, а на него, и за спиной. — Она поморщилась.

— У Леши случайно не Смирнов фамилия? — закинул удочку я.

— Жуков он, — ответила Лена.

Да! Теперь можно рвать когти, вот только беседовать с Леночкой закончу, хорошая она девочка, нельзя ее просто бросить, как Бузю: с такими возможностями она могла стать зажравшейся стервой и колотить понты, а она о нищем приятеле печется. Потому я выслушал, какой Леша классный, многократно вспомнив Наташку. Прямо аж интересно стало на этого героя-любовника посмотреть.

Посидев с ней еще минут пятнадцать, я рванул к отцу в РОВД. Итак, подозреваемого зовут Алексей Жуков, он не маньяк-потрошитель, а… А хрен его знает кто. Типа машины гоняет из-за границы, а по факту — надо спрашивать у отца Леночки.

Что сделает отец? По идее ему нужно Леху в чем-то обвинить, его можно задержать на срок до трех суток. Станет ли он напрягаться? По идее должен — дело-то громкое, сулит премию или даже звезду на погоны.

Остановившись передохнуть, я написал на листовке: «Алексей Жуков» — и погнал дальше.

Дежурный на проходной был не тот, что в прошлый раз. Он набрал отца, протянул мне трубку, и я лаконично изложил суть проблемы. Капитан Мартынов велел проводить меня к нему.

Я дождался сопровождающего. Мы поднялись на второй этаж, и я поймал себя на мысли, что пришел к отцу на работу в первый раз.

Тут все было, как показывают в старых сериалах про ментов: стол с лампой, полка, два стула, шкаф с папками. Вторая дверь вела, надо полагать, в кабинет Ани Лялиной.

Отец кивнул на стул напротив, и я почувствовал себя свидетелем или потерпевшим, которому предстоит написать заявление. Вместо этого я положил на стол фоторобот Лехи и рассказал о Лене, их отношениях с Лехой Жуковым и о том, как ее крутой отец отвадил ухажера.

— Как фамилия отца? — спросил отец.

— Костаки, — ответил я и по округлившимся глазам отца понял, что человек это очень непростой.

— Ты его знаешь? — скорее констатировал, чем спросил я.

— Ха! — только и ответил он.

— Кто он?

— Криминальный авторитет. Он весь городок под себя подмял, все под ним. Немудрено, что пацан слился. Паша, вот правда, спасибо от всей души! — выпалил отец, и я ушам своим не поверил.

Аж переспросить хотелось, ничего ли он не попутал, готов ли повторить свое спасибо на бис. Похоже нет, не попутал, он мне настолько благодарен, что даже отчитался о том, что собирается сделать:

— Надо побеседовать с Алексисом Костаки. Раз пацан ему дорогу перебежал, он сдаст его с потрохами. Тем более если он серийный убийца.

— Скорее всего нет, тут что-то другое, — предположил я.

— Только бредить про трансплантологов не надо. Все, расходимся.

— Расскажешь, что и как? — спросил я.

Отец кивнул и пожал мою руку. Будь я четырнадцатилетним, посчитал бы, что добился признания отца и считал бы это рукопожатие достижением. Сейчас же понимал: я полезен — значит, я хороший, вот и вся логика. Радовало только, что отец возбудился от моей информации, значит, он и правда не в теме, и не придется его убивать.

В кабинет вошла Аня Лялина, отец, потрясая фотороботом, проговорил:

— Есть информация по нашему маньяку!

Аня изобразила улыбку.

— Проводи Павла, пожалуйста, на улицу, — распорядился отец.

— Ты ж будешь держать меня в курсе? — спросил я. — Ну, если позвоню, расскажешь, что и как?

— Я расскажу, — пообещала Аня, направляясь к выходу и приглашая меня за собой.

На ступенях, где я ждал отца несколько дней назад, она протянула мне визитку — просто картонку с отпечатанными цифрами.

— Еще раз спасибо, Павел. Обещаем поймать этого гада. И надеюсь, что пропавшие девочки живы.

— Только поторопитесь, пожалуйста!

— Конечно, — кивнула она. — Все, надо бежать.

Я секунд десять постоял на ступеньках, не веря в то, что дело не просто сдвинулось с мертвой точки — понеслось галопом. Неужели все так просто разрешится? Что с девочками? Живы ли они? Может, уже сегодня получится их освободить? Или…

Или все наши надежды напрасны. В памяти всплыло прочитанное очень давно, уж не вспомню ни автора, ни ресурс: «По трубочкам капельниц капает время, вплетается в тонкие синие вены. Надежда всегда умирает последней, она в отделении реанимации».

Как скоро будет результат? Если Леха живет в нашем городе, часа четыре минимум: бюрократические моменты, потом — доехать и обыскать жилище подозреваемого, затем — допрос, и все будет зависеть от того, станет ли Леха Жуков упираться.

Если он иногородний, дело передадут по месту жительства, и процесс затянется.

Хотелось остаться здесь и ждать, но это бессмысленно, потому что к процессу меня не допустят, придется ходить вокруг и изнемогать.

Жажда деятельности все еще обуревала меня, но я не мог никак ускорить поиск, мог лишь чем-то себя занять, чтобы ожидание не казалось столь мучительным. Например, позвонить бабушке и делать дела. К часу икс — обмену денег в конце июля, мне надо иметь на руках круглую сумму.

А после можно пытаться сыграть по-крупному: покупать ваучеры, подумать, как заполучить земли винзавода, которые должны раздавать сотрудникам. Если уж совсем далеко заглядывать: сыграть на взлете-падении курса доллара, купить-продать крипту.

Я посмотрел на свои разваливающиеся кеды. На себя времени, как всегда, не хватает — что в той жизни, что в этой, а всего-то дел: пойти на рынок и купить сандалии на лето — чтобы и бегать, и по деревьям лазать.

В мои четырнадцать у меня тридцать девятый размер, как у взрослого, но все равно стоит поискать среди детских вещей, из которых предыдущие хозяева выросли, такое в два раза дешевле.

По пути на остановку, которая находилась недалеко от рынка, я нашел ношеные туфли в сеточку за десять тысяч, цену удалось снизить до восьми. В привычном времени в таких только старики и бомжи ходили, но для девяностых сойдет.

Осталось подождать несколько часов, и станет ясно, жива ли наша Алиса.

Глава 11 Ты жить хочешь?

К бабушке я приехал в начале первого и сразу полез на дерево к Каюку, ужеоттуда отчитываясь о проделанной работе:

— Извините, что не с утра. Был занят. Нашел маньяка!

Бабушка чуть абрикос не выронила.

— Какого маньяка?

— Который девчонок ворует. — Я взял сачок, потянулся за плодами.

— Алиску нашли? — спросил Каюк, растопырившийся на ветках звездой.

— Менты только поехали его брать. — Зацепив абрикос, я спустил сачок бабушке. — Ну а там ясно будет. Рехнусь, пока дождусь результат.

— Алиску жалко, — приуныл Каюк. — Вдруг он ее…

Я заметил у него новые шорты и футболку.

— А может, и нет. Есть шанс, что и она, и все девочки еще живы.

— И как же ты его нашел? — поинтересовалась бабушка.

Сидя на дереве и прерываясь на ловлю плодов, я рассказал, как вышел на след. Говорил, а сам представлял, что сейчас делает отец. Наверное, уже выехал наряд задерживать подозреваемого. Но его может не быть дома. Он может быть иногородним. Если так, то к вечеру вестей ждать не следует.

Блин, я с ума сойду от неведения!

Собрали мы сорок килограммов, бабушка договорилась с соседом на «жигулях», чтобы возил туда-назад за тысячу рублей. Вал абрикосов еще не пошел, и в Москве дед продавал по полторы самые отборные, по тысяче двести те, что поменьше. За последние дни он вернул себе все деньги, что дал нам на закупку кофе, и теперь у него пошел чистый плюс.

Черт! Еще ж два пака кофе надо деду заказать, но это вечером. Можно передать доллары с тетей Ирой, это надежно, потому что его сбережений не хватит, чтобы сделать закупку. И вот когда продам эти два пака, у меня появится более-менее солидный стартовый капитал. То, что буду иметь с торговли фруктами — на карманные расходы и еду.

Собрав урожай, я взял стопку газет, которые бабушка приготовила, чтобы выстилать ящики. На первой странице была фотография мужчины в военной форме — молодого, улыбающегося, обнявшего двух девочек-близнецов.

В статье писалось, что второго июля в собственном доме был расстрелян командир пограничников, капитан первого ранга Юрий Семецкий. Грабители напали ночью, расстреляли всю семью: хозяина дома, жену и двух девятилетних дочерей. Старший сын был в походе с друзьями и чудом выжил. Похищено двадцать тысяч рублей, золотые украшения и видеомагнитофон.

Мне подумалось, что это инсценировка: капитан не хотел кого-то там выпускать из порта, вот его и устранили. Поставят кого-то посговорчивее.

Я вышел на улицу и прокричал:

— Ба, тут свежие газеты…

— Я их прочла, — откликнулась она из летней кухни. — Можешь использовать.

Закончив с абрикосами, я рванул к телефону, позвонил Илье — отчитаться о проделанной работе и узнать, как там взаимодействие с бабками и не набегал ли Паруйр, но друга не оказалось дома.

Снова вакуум неведения!

И работа не отвлекла. Вот сейчас делаю пакеты из пленки, проглаживая их утюгом, а сам мысленно с отцом. Что там у него? Где живет подозреваемый? Если в частном доме, вдруг у него в подвале трупы девочек? Или он там их держит живых. Но велика вероятность, что нет. Если девочки еще целы, они в каком-то отдаленном месте.

Скорее всего, на заброшенном производстве…

Но зачем они ему? Версия с трансплантологами, конечно, шизофреническая, но она подходит лучше всего.

Когда я закончил с пакетами, товар уже грузили в белую «копейку», возле которой толокся Антон Петрович — лысый мужчина неопределенного возраста, в очках, с лицом куклы-убийцы: щекастый, глаза круглые, губки бантиком и абсолютное отсутствие растительности — как волос, бровей и ресниц, так и щетины.

Подумалось, что у этого евнуха точно нет жены, но обручальное кольцо сказало о другом. Впрочем, все равно кто повезет, лишь бы доехать. А мне предстоит проконтролировать, чтобы товар не помялся при погрузке, если надо — помочь проводникам его рассовать по нычкам, чтобы погранцы не прикопались. Ну и расплатиться. И так каждый день, пока будут абрикосы.

Все шло штатно: приехали, дождались поезд, я познакомился с двумя проводницами, товар мы разместили в подсобке, завалив ящики матрасами, а часть спрятали в купе проводников.

В прошлый раз проблем на границе не возникло, но я понимал, что риск существует, и абрикосы могут отобрать. О жадности и тупости украинских погранцов впору сочинять анекдоты.

Расплатившись с проводниками, мы покатили назад. Я вышел на рынке, пересел на свой автобус и через сорок минут был во дворе Илюхиного дома. Наших поблизости не наблюдалось, зато на детской площадке несли караул две бабки — бывшая директриса и еще одна смутно знакомая из прошлой жизни.

Как я и предполагал, наши в подвале играли в мафию, обернулись на звук моих шагов.

— Маньяк найден! — отчитался я.

Борис, разлегшийся на полу на полотенце, вскочил и подбежал ко мне.

— Как? Где…

— Рассказывай скорее! — воскликнула Гаечка.

Все жадно уставились на меня, приготовившись внимать, воцарилась такая тишина, что было слышно, как вода шумит в трубах. Я начал рассказ, и мой голос отдавался эхом в помещении. Приятно наблюдать, как на лицах ребят удивление сменяется надеждой.

— … так что осталось дождаться вестей от отца. Но радоваться рано. Порадуемся, кога вернется Алиса, целая и невредимая, — закончил я.

— Круто, — оценил Илья. — Офигеть как круто! Менты искали и не могли найти, а ты — смог. За такое надо наградить!

— Лучшая награда — жизнь Алисы, — сказал я. — И возможность девочек спокойно ходить по городу.

Предвкушение передалось и друзьям. Мафия стала неинтересна, все стало неинтересно, даже Паруйр с его наездом.

— Может, уже все? — жалобно спросил Борис. — Позвони отцу, а?

Я вытащил из кармана визитку Ани Лялиной. Прошло шесть часов, что-то уже точно удалось выяснить. Мы с Ильей переглянулись и рванули к нему — звонить.

Аня трубку взяла сразу же и отчиталась, не вдаваясь в подробности:

— Нам повезло. Алексей Жуков не оказался иногородним, от жил в Горлинке. Иначе пришлось бы передавать дело, а на это ушло бы драгоценное время. Взяли. Идет допрос. Подозреваемый отрицает причастность к исчезновению девочек. Он вообще не идет на контакт. Но судя по тому, в каком доме он живет, денег у него много. Вот только их источник неясен.

— Обыск дал результаты? — спросил я.

— Ничего, — ответила Лялина. — Также допрашиваем возможных подельников из клуба мотоциклистов. И снова ничего. Выяснилось, что у подозреваемого имеется еще и квартира в соседнем городе, в данный момент там работает опергруппа. И никаких намеков на то, что там содержались девочки, нет. Ни их вещей, ни крови, ни волос.

Я длинно и витиевато выругался, извинился перед Анной. Поймал взгляд Ильи и помотал головой. Друг сделал скорбное лицо.

— Но мы его расколем, — пообещала Аня, и в ее голосе звякнул металл.

— Допросите Костаки, который в курсе, почему Жуков — нехороший человек.

— Алексис Костаки — уважаемый человек, мы не можем его допросить, только побеседовать. Работа ведется. Павлик, обещаю сделать все возможное, у меня ведь тоже есть дочь.

— Спасибо, Анна.

Положив трубку, я задумался. Ну а чего я ожидал? Что преступник сам себя оговорит? Нужно, мать его, время.

— Что? — осторожно, будто ступая по тонкому льду, спросил Илья.

Я пересказал беседу и закончил:

— Снова ждать.

— Пойдем нашим расскажем, чтобы не маялись.

Нас ждали, как дождь во время засухи. Вот только дождь оказался мертвым, капли слов падали в иссушенную почву и лишь прибивали пыль, а не напитывали землю.

— Вот же козлы! — подпрыгнул на диване Рамиль и бросился колотить грушу.

Гаечка издала протяжный стон, распластавшись на диване. Наташка почесала в затылке и попыталась рассуждать:

— Так. Если бы Жуков был маньяком, точно нашли бы кровь. Ну, или нож. Что-нибудь точно нашли бы.

— А если он убивал в лесу? — поддал пессимизма Минаев.

— Ага, и там же закапывал трупы, — прогудел Чабанов.

— Нет, — помотал головой я. — Он не потрошитель, иначе ему было бы пофиг, кого убивать. Наташка ему не подошла, потому что наш отец мент, Лена — потому что она дочь уважаемого человека…

— Костаки вообще-то бандит, — буркнул Рамиль. — Полгода назад они с нашими рубились, чтобы рынок подмять. Но мы отбились.

— Это дело не меняет, — сказал Илья. — Леха Жуков зассал и отстал от Лены.

— Он не собирался отставать, и они были долго знакомы, — поправил я. — Сам Костаки его отфутболил. Лена Леху интересовала как выгодная пассия, но ее отец что-то про него прознал и закончил их отношения. Прознал что-то серьезное.

— Может, этот Леха девушек в бордели продает, — предположила Наташка.

Гаечка скривилась.

— Алису — в бордель? Они совсем психи? У нее ж головы нет, она и ножом пырнуть может, и член отгрызть, и хоть ты ее убивай, послушной она не станет.

Я вздохнул. Может, Наташа и права. Но на каждый товар есть свой покупатель. Есть всякие извращенцы, и что будет с девочками после продажи, никого не волнует. Сломают, заставят, покалечат или убьют. Но у этой теории есть один большой плюс: девочки живы, а пока они живы, все можно исправить. Вот только что с ними успели сделать и что будет с их психикой?

— Наташа может быть права, — сказал я. — Рабство и есть рабство, рабы — для разного. Если Алиса не подойдет, ее просто убьют, как ту девочку, которую нашли.

— Думаешь, это связано? — поинтересовался Илья.

— Думаю… То, что мы тут надумали, может быть неправдой. Давайте лучше отвлечемся.

Наташка всплеснула руками.

— Как?

Я кивнул на Рамиля, который валялся под грушей, обессилев.

— Физической нагрузкой. Выплеснем агрессию, поработаем в парах.

Илья попытался всех успокоить:

— Как бы там ни было, мы на пути к победе, потому что подозреваемый в милиции.

Я в победе уверен не был. Живым товаром не занимался кто попало, у этих людей везде связи, в том числе в РОВД, и преступники будут отбиваться до последнего, а если жареным запахнет, могут закатать в бетон девочек, чтобы избавиться от улик.

— Короче, народ, давайте подеремся, и станет полегче. Надеюсь, что станет полегче.

Нагрузку я дал такую, чтобы не осталось ресурса мыслить — даже Рамиль падал, обливаясь потом. Но переусердствовал, и на ударную технику сил не осталось.

Оставив ребят отходить, мы с Ильей на трясущихся ногах отправились звонить Ане, но в этот раз она не взяла трубку — то ли уже уехала домой, ведь было восемь вечера, то ли не могла подойти к телефону. Подождав еще десять минут, я снова ее набрал — безрезультатно. И только сейчас до меня дошло, что родителей Ильи нет дома, и я спросил, где они.

— Поехали на водопады с друзьями. Будут поздно.

Вспомнилось, что они все время так развлекались. Обычно Илья ездил с ними, но теперь проникся нашим общим делом и остался с нами.

— Спасибо, что помогаешь, — поблагодарил его я, потарабанил пальцами по тумбочке, потянулся к трубке и позвонил деду.

Он уже давно вернулся и очень мне обрадовался. Я заказал партию кофе, объяснив, что деньги смогу передать только с тетей Ирой, а ее рейс завтра. Иначе получится слишком большой риск. Думал, дед поставит условие: сперва деньги, потом стулья, то есть кофе, но он согласился купить один пак — ровно на столько он наторговал, на большее у него не хватит.

Я в трех словах рассказал, что в Москву приехать не смогу, пока не удостоверюсь, что с нашей подругой все в порядке, а это еще день-два.

Сделав все нужные звонки, мы зашли за ребятами и не побежали — поползли на море. Я отметил, что бабки в дозоре сменились.

— Илья, ты рассказал родителям про Паруйра? — заговорил я о другом.

— Да. Сегодня ночью он повесит новый замок, чтобы у жэчки не было ключей.

— В дверь подъезда тоже можно врезать замок, — предложил я. — Тогда и чужие шастать не будут, и, если захватчики начнут ломиться, жильцы будут в праве вызвать милицию.

— Замок? На подъезд? — удивился Рамиль. — А можно?

Пока такая практика кажется им дикой, но десяток лет — и подъезд без замка станет редкостью. Я стал рассказывать преимущества закрывающегося подъезда и закончил:

— Ну а сейчас легко собрать жителей, проголосовать и вынести правильное решение. Зато больше никто не сможет покуситься на наш подвал.

— А че, тема! — оценил Рамиль.

— Да, надо поговорить с отцом, — согласился Илья. — Он тут в авторитете, даже бабки его слушаются.

На море мы снова говорили об Алисе и пришли к тому, что мне надо заявиться домой к отцу и узнать, что и почем — ему всегда было на нас пофиг, и он мог проигнорировать мою просьбу держать нас в курсе просто потому, что устал.

— Мы с тобой, — вызвался Борис.

Наташка скрестила руки на груди и прошипела:

— Я — домой. Видеть не могу эту мразь.

Борис, у которого было обостренное чувство справедливости, вступился за отца:

— Но он же помог. Если бы не он, нам бы самим пришлось ловить маньяка.

— Это его работа вообще-то, — огрызнулась Наташка. — Не он нам помог, а мы за него всю работу сделали. А попросили вот таку-у-усенькое одолжение, — она пальцами показала размеры одолжения, равного пылинке, — просто держать нас в курсе. Но и это, блин, трудно! Мразь он. Просто мразь! Мы для него — как грязь под ногтями.

— Она права, — сказал Илья, и я с ним согласился:

— Если бы на моем месте был кто-то другой, отец вел бы себя иначе. От нас он всегда старается отмахнуться. И сейчас тоже.

— Вот у меня нет отца, и слава богу, — буркнул Минаев. — Спокойно зато.

Мы даже сохнуть не стали, вытерлись, переоделись и еще по светлому разошлись по домам, кроме Димонов. Они вызвались дежурить во дворе.

Не в силах мучиться неведением, мы с Борисом поехали к отцу на автобусе. Взбежали на второй этаж общаги и постучали в дверь. Открыла нам Анечка. Выглядела она, как обычно — ни эмоции не отражалось на ее лице, будто отлитом из воска, но шестым чувством я ощутил: что-то не так. Увидел Лику, сидящую за столом с чашкой чая, я поздоровался, но она зыркнула злобно и вылетела из комнаты, жуя баранку на ходу.

— Что случилось? — спросил я у Ани, она помотала головой.

— Рома поехал к вам. Сейчас вернется, все расскажет.

Внутри свернулся ледяной ком, руки онемели. Хорошие новости она придерживать не стала бы.

— Девочки… мертвы? — спросил я.

Аня виновато отвела взгляд. Захотелось схватить ее за плечи и встряхнуть, чтобы говорила. У Бори в глазах заблестели слезы. И я впервые за долгое время не сдержался, со всей дури пнул стоящий у трюмо стульчик — он ударился о стену чуть выше телевизора — и разразился ругательствами.

Надо отдать должное Ане, она подобралась и рявкнула на меня:

— Отставить истерику! Это не моя зона ответственности! Могу сказать только, что информации по-прежнему нет! И мне точно так же, как и тебе, хочется, чтобы она была! Но я. Ничего. Не могу. Сделать!

Она рывком отвернулась к окну, прижав руку ко лбу.

— Да что же случилось, черт вас дери? — пробормотал я.

В этот момент дверь распахнулась, и широким шагом вошел отец. Я много раз видел его в гневе, но теперь это был не просто гнев — что-то еще, гораздо более страшное и разрушительное. Видимо, Наташка его послала, плеснув бензина в костер его ярости.

Отец указал пальцем на Бориса.

— Ты оставайся здесь. — Он перевел взгляд на меня. — А ты, выйдем.

Я понял, что здесь он ничего не скажет, и последовал за ним на улицу. Мы прошли мимо деда-сидельца, которого я видел и в прошлый раз, обогнули телефонную будку и остановились возле накренившегося деревянного сарая. Непослушными пальцами отец, который никогда не курил, сунул в рот длинную тонкую сигарету, нервно затянулся, выпуская дым из ноздрей, и проговорил, не глядя на меня:

— Ты жить хочешь?

Друзья! Ко мне вернулись права на остросюжетную трилогию «Карфаген».

Что было бы, если бы победил Карфаген? Наши дни. Альтернативная история + фантастический боевик + реал РПГ. Без гарема, клише и привычного антуража. Надеюсь, вам понравится эта книга: https://author.today/work/320850

Глава 12 Забудь!

Я сверлил взглядом скулу отца — широкую, татарскую — и молчал, уже начиная догадываться, что услышу. Родитель повернул голову и отчеканил:

— Я — хочу жить. И хочу, чтобы вы жили. Поэтому послушай меня и заруби на носу: забудь. Все, что знаешь — забудь.

Тысячи слов вертелись на языке, и все они были ругательными, потому я просто молчал. В разуме клубилась багряная муть, застилала взор. Хотелось бить, вминая его нос в череп. И насрать, что он мой родитель, руку на которого поднимать типа грех. Мразь он. Гнида.

Сочтя мое молчание согласием, отец проговорил примирительно:

— Ты не представляешь, какие люди стоят за Жуковым! Нас просто стряхнут, как пыль! Мне из областного центра звонили, чтобы я освободил эту тварь! Так и сказали: у тебя семья, подумай о детях.

Холодный ком внутри начал леденеть, превращая злость в холодную решимость.

— Что с девочками? — процедил я, сдерживаясь из последних сил.

— Забудь! — рыкнул он.

— Верну Алису — забуду, — отчеканил я. — Ты можешь договориться, чтобы ее освободили?

Сам же понимал, что нет, я не успокоюсь, пока хоть кто-то из этих мразей ходит по земле.

— Это невозможно.

— Она жива?

— Забудь, если жить хочешь, тупой ты выродок! — зарычал отец и бросился на меня. — Только попробуй…

Я повалил его подсечкой и приготовился принять бой. Но отец поднялся, отряхнул штаны, посмотрел мне в глаза и отступил на шаг, погрозил пальцем:

— Не лезь в это. Если ее освободят, то только на тот свет. Она слишком много видела.

Я устало закрыл глаза. Значит, жива. А раз жива — еще можно что-то исправить.

— Я всегда думал, что мой отец — честный опер, гордился им. Но оказалось, что ты — шакал. — Нужно было попытаться разбудить в нем человека, и я. — А если бы на месте Алисы оказалась Наташка? Ты точно так же забил бы на нее, чтобы прикрыть свой зад? Нет?

— Ну ты и сравнил! — проворчал он, и это означало «нет».

— А если бы — твоя подруга? Так вот, Алиса — моя подруга, ты это понимаешь? Я не могу ее бросить и не брошу! Потому что… — Я заглянул отцу в глаза и понял, что бесполезно его уговаривать, слова бессмысленны, он все решил.

И тут я кое-что вспомнил. Суггестия! Затуманенный злостью разум отринул ее. Получится ли? Подействует ли на отца? Вот и посмотрим.

Чтобы она точно сработала, я сконцентрировался на своем желании, повернулся к отцу и проговорил, чеканя слова:

— Отец, нужно, чтобы девочки, которых приготовили для продажи в Турцию, были освобождены, а преступники наказаны. Ты должен это сделать.

Он вскинул голову.

— И что? И я хочу того же, а толку?

Подействовало? Похоже, что нет. Черт побери!!! Или все-таки да, и заложенные мной мысли завтра утром он ощутит, как собственные? Надо будет позвонить ему на работу, узнать. Ну а вдруг?

Я развернулся, чтобы уйти, но отец рванулся ко мне, прижал к жалобно скрипнувшему сараю. Приблизил свое лицо к моему и прошептал, обдав перегаром:

— Да услышь же меня, придурок! Они Семецкого расстреляли. Всю семью положили! Если я встану у них на пути, с нами будет то же самое. И с вами, и со мной.

Вспомнилась случайно увиденная статья в газете про пограничника. Я подумал, что с нами — как раз-таки нет, а вот его, да, как минимум могут уволить, как максимум — хлопнуть. И Аню тоже, потому что она рядом с ним. Та самая ситуация, когда честным ментом быть смертельно опасно…

Несговорчивый пограничник Юрий Семецкий ни за что не позволил бы вывезти детей на каком-нибудь рыболовецком судне, потому что у него самого две дочери. Настоящий мужик. Правильный мент… вояка или к кому относятся пограничники в этот период времени.

Значит, у меня есть несколько дней, пока назначат нового человека на его должность. Потом девочек увезут. Похоже, Наташка была права — в Турцию доставят экзотический товар для любителей свеженького и юного. Девки постарше сами едут, тянутся за легкими деньгами косяками, а получают неволю, старость и смерть. Детей доставить сложнее, и стоят они, надо полагать, подороже.

— Я тебя услышал, — проговорил я, но отец не спешил меня отпускать, дышал тяжело, с присвистом.

Физически ощущалось, как ему тяжело выбирать между долгом и карьерой. Карьерой гниды среди гнид. Я бы уволился после этого и пошел мести дворы…

Вспомнилась история деда, который пристрелил подонка при задержании и лишился всего. Можно ведь… Хотя какой смысл, когда за Жуковым стоит могущественная ОПГ? Это как отрубить голову гидры: Жуков сдохнет, другой подхватит эстафету. К тому же Леха, возможно, и не знает, где девочки, его задача — поставлять материал.

— Костаки, — проговорил я. — Он поможет, у него дочь…

Отец запрокинул голову и заржал. Но быстро взял себя в руки и холодно отчеканил:

— Алексис Костаки — главарь этой банды. Его прикормленные люди сидят в РОВД, и это минимум полковники! И торпеды в каждом городе, включая областной центр.

Вспомнилась Лена, девочка-тростинка, божий одуванчик, которая думает, что отец, уважаемый бизнесмен, возит в Турцию металл. Ну а что, для него люди и есть металл. Точнее банкноты.

— Значит, рабство и бордель, — констатировал я.

Меня рвало на запчасти, все еще хотелось убить отца, но, если суггестия подействует, он еще пригодится, и я не удержался, вспомнил свой короткий опыт курильщика.

— Дай сигарету.

Отец не стал меня отчитывать, молча протянул пачку, чиркнул зажигалкой. «На пачке 'Элэма» нацарапав «Прости». Горло обожгло, я закашлялся.

— Ну и дерьмище!

Или мне показалось, или отец готов был разрыдаться. Одно хреново: на его помощь рассчитывать не стоит. Да и дальше копать он не станет, и где держат девочек, предстоит выяснять самому. Вот только успею ли? У кого узнавать? А когда узнаю, что тогда? Там же наверняка вооруженная охрана.

Не подрались с папашей, и на том спасибо. Физически он прокачан лучше Рамиля, а мне не стоит сейчас разбитой мордой светить. Я молча направился к общаге за Борисом, а отец остался возле сарая, раздерганный и злой. Ярсть сменилась брезгливостью. Нельзя гневаться на что-то… Мертвое, отработанное, поломанное.

Дверь в комнату была открыта, я вошел без стука и обратился к Ане:

— Как вы так можете? А если бы Лику держали в подвале, насиловали и готовили к продаже в бордель? Как вы… живете, спите… жрете? С этим.

Аня отвернулась и смотрела в окно, в сгущающиеся сумерки. Борис потянул меня за руку и спросил:

— Что?

Действительно — что? По сути пути два: рассказать все детям, вместе истерить и биться башкой о стены, или… Или идти до конца в одиночку. Не стоит впутывать детей, это дело для взрослых, да и не нужно им знать, что я собираюсь сделать.

— Иди на улицу, — велел я таким тоном, что брат не осмелился перечить.

Подождав, когда стихнут его шаги, я обратился к Лялиной, надеясь растопить ее ледяное сердце:

— Анна, Аня… Пожалуйста, помогите найти девочек! Неужели вы сможете спать, зная, что с ними делают в эту минуту? А что сделают позже… Они до совершеннолетия могут не дожить. Вы убиваете их бездействием, а потому вы теперь соучастница! Пожалуйста, ну неужели вы не мать?

— Именно… поэтому, — пролепетала она и добавила жестко: — Уходи.

Я стоял и смотрел на нее. Медленно развернулся и уронил, открыв дверь:

— Помогите нам, Анна. Спасите девочек.

— Уходи! — хрипнула она.

Лялина отражалась в черном стекле, и я видел, как блестят ее глаза. Не от гнева блестят, от слез. Возможно, под коркой льда — девятый вал эмоций, просто она не знает, что с ними делать. Все-таки в ней больше человеческого, чем в отце.

— До свидания, Анна. Я очень рассчитываю на ваше помощь и надеюсь, что вы передумаете и решите мне помочь.

Уже на улице я отыскал взглядом силуэт отца, скрючившегося возле гаража, и сказал Борису:

— Жуков невиновен, и его отпустили.

Решение далось отцу тяжело. Но не потому, что ему жаль девочек. Просто он уронил репутацию в собственных глазах, а это для него куда болезненнее, чем стать причиной чьей-то смерти.

— Как так? — возмутился Борис.

— Бывает и так, — отрезал я, не желая больше врать.

Что дальше? Поднять восстание и пойти с вилами на преступников? Так надо знать, куда идти. И кто подпишется воевать с головорезами? Если бы знать хотя бы, с кем Костаки в контрах в нашем городе, можно было бы стравить две банды и провернуть свои дела, пока Чужой дерется с Хищником. Но такая операция требует длительной подготовки. Нужно взять на вооружение, в будущем может пригодиться, сейчас — поздняк метаться.

— И папа ничего не сделает? — воскликнул Борис на остановке.

— Смысл возмущаться, когда все ошиблись — человек невиновен.

— Но он же… — Брат задохнулся от возмущения. — Но все же сходилось! Он же… Это точно он!

Даже детям очевидно. Правду рассказать? Думаю, не стоит.

— Нет доказательств, — сказал я. — Его отпустили, но следят за ним. Но где девочки и что с ними, непонятно.

Во теперь Борис выругался, как десять боцманов. Я и не подозревал, что он так умеет.

Деда бы сюда! Он бы точно помог. А так… Жуков живет в Горлинке, она крошечная. Ни Аня, ни отец мне его адрес не скажут, а вот односельчане могут знать. Да и самому нетрудно вычислить: его дом самый богатый в селе, а в почтовом ящике со множеством ячеек, какие устанавливают в селах, может быть корреспонденция на его имя.

Я попытался развить мысль: вот я приехал в Горлинку, нашел гада, установил слежку. И что? Жуков сел на мотик и укатил, а я остался, потому что нет колес и даже мопеда! На такси за ним ехать? Так бред. А из тех, кому можно довериться, все безлошадные…

Угнать машину? Сейчас мало у кого стоит сигнализация, камер нет, пока в розыск объявят, я тачку уже и скину. Как и нет гарантии, что Жуков в курсе, где держат девочек, буду впустую за ним кататься.

Значит, копать надо под Костаки, и на ум приходила только его дочь Лена. Злость дочери на отца можно обернуть против него… Нет. Мне нельзя светиться нигде и ни перед кем. Значит — осторожно выведать, на каких складах и в каком городе у него металл — ну а вдруг дочь знает? Если нет, думать дальше.

В идеале бы завалить самого Алексиса, но, думаю, подобраться к нему будет непросто, а снайперки-то нет. Обрез — оружие ближнего боя.

Домой мы поехали с Борисом на автобусе. Я вышел на остановке Ильи, сказав, что заночую у него, Борис отправился к нам. Было десять часов вечера, Димоны уже покинули боевой пост, и я поднялся на пятый этаж, позвонил в дверь Илюхиной квартиры.

Открыл мне Илья, его родители еще не вернулись. Глянув на мое лицо, он понял, что дела плохи. Я молча разулся, прошел в кухню, сел, подперев голову, и сказал:

— Менты ничего не хотят делать. Девочек и правда отбирают на продажу в бордель. И я не знаю, что дальше.

— Так… Может, моего отца подключить? Он поднимет общественность…

— Нет следов, — проговорил я. — Непонятно, где девочки. Обвинять некого и не в чем. Жуков типа ни в чем не виновен. Это будет поклеп на честного человека.

Эх, будь Илья взрослым, мы бы справились без проблем…

Был бы у меня хотя бы мотик!

— Так давай соберемся и…

— И что? Кому мы что предъявим? Я не знаю, что делать, и мне от этого хреново, очень хреново.

На самом деле я отлично знал. Только нужно выведать место, где находятся девочки, и я рассчитывал на вольную или невольную помощь Лены Костаки. Либо же надо поехать в Горлинку и побеседовать с Жуковым.

Илья заходил по комнате вперед-назад, почесал голову…

Плешь! Если не получится с Жуковым, то можно попробовать допросить сутенера, эта сука точно в курсе, кто занимается похищением девочек, потому его девок никто и не трогал.

— И все-таки соберемся… — заладил Илья, пылая гневом праведным.

Я мотнул головой:

— И пойдем на головорезов с голой жопой?

— Ты не понимаешь! Поднимем шумиху и… — заладил Илья.

— Эти люди расстреляли Семецкого. Закроют нас в подвале, девочек перевезут или, того хуже, убьют…

— Но нельзя ведь просто смириться! Я не смогу!

— Никто не сможет.

— Если их не остановить, это будет продолжаться.

— Конечно, — кивнул я.

— А что твой отец?

— Ему пригрозили расправой, и он слился. Установка отпустить Жукова поступила сверху.

Илья потер лоб.

— Я спрошу у своего отца, что можно сделать. У него куча знакомых журналистов.

— Нам нужно знать место, — сказал я, вставая. — Это для начала.

— Ты куда? — встревожился Илья.

— К своим шпионам, — соврал я. — Пройдусь, подумаю. Реально мне хреново.

— И мне. Я-то думал… мы все думали, что преступник пойман, а их целая мафия! Я теперь не усну.

— Я тем более. Правда, мне лучше уйти. Буду держать тебя в курсе.

— Погоди.

Илья обнял меня, похлопав по спине, и сказал, будто знал, что я собрался сделать:

— Удачи, друг.

Да уж, удача мне понадобится. Вся моя задумка будет строиться на удаче. Но сперва надо успеть к бабушке за дробовиком или обрезом, а последний автобус в Васильевку идет в одиннадцать. Наш же вот-вот отправится.

И тут я понял, что упустил важное. Отстранился, заглянул в лицо Ильи и сказал:

— У меня к тебе будет огромная просьба. Я не пойду домой. Я попытаюсь кое-что разведать, но надо, чтобы мои не волновались и не искали меня. Потому, если спросят, скажи, что я ночевал у тебя, а потом поехал по делам. По каким — не стал распространяться…

Илья тяжело вздохнул.

— Что ты собираешься сделать? — спросил он.

— Пройдусь по своим бродяжкам, — повторил я. — Кое-что разузнать. Есть подозрение, что один человек немного в курсе происходящего.

— Я с тобой! — вызвался Илья.

— Бездомные тебя не знают и будут шугаться.

Ну не говорить же ему, что это опасно?!

Друг погрустнел и пожаловался:

— Невыносимо тут сидеть и ничего не делать!

— Ты проконтролируй, чтобы отец сменил замок на подвале. Эта операция полностью на тебе. Базу нам потерять нельзя.

Он кивнул, еще раз пожелал удачи и отпустил меня.

Итак, сперва — к бабушке за дробовиком, благо знаю, где он хранится, в отличие от своего обреза, потом — в Горлинку. Адреса Жукова я не знаю, но село это крошечное, там всего домов пятьдесят, самый богатый найти будет несложно. Еще плюс, что находится Горлинка недалеко от Васильевки, километрах в пяти. Что дальше — сориентируюсь на месте. В идеале — допрошу ублюдка и пристрелю. Рожу, конечно, надо замотать, иначе всерьез он меня не воспримет, и придется его сразу валить. Есть только одна деталь: я не киллер. Одно дело стрелять по врагам в окопе, другое — убить безоружного. Да, внутренний враг хуже внешнего, но… Но.

В Васильевку я ехал в почти пустом автобусе. Пассажиров было трое: я, выпивший пожилой мужчина, клюющий носом, и толстая тетка, занявшая сразу два сиденья.

Вышел я последним. Автобус сразу же развернулся и поехал назад. Деревенская ночь пахла лесом, нагретой травой, звенела сверчками, вдалеке перегавкивались шавки. Теплая мирная ночь. А моя мирная жизнь, похоже, закончилась. Война нашла меня и здесь.

Свет в окнах бабушкиного дома уже не горел. Значит, все спят. Я перемахнул через забор, почесал за ухом Боцмана, кинувшегося меня встречать. На всякий случай подергал дверь дома — все-таки закрыта.

Обманывать близких аморально. Но честно выложить, что я собираюсь допросить Жукова и пристрелить, — тупо. Оно дело, когда придет Павел Романович, которому сорок шесть, и поделится смелыми планами, и другое — четырнадцатилетний звездюк. А ну иди сюда! Сидеть и не тявкать! Какие обрезы с дробовиками, болезный? Учи математику с физикой! А если нет, по попе а-та-та!

Хотя жаль, конечно, бабушка была бы хорошим боевым соратником.

Соврать, что встретил отца пропавшей девочки, он хочет сделать вооруженный налет, и попросить свой дробовик?

Вариант. Если не выгорит моя задумка, не получится спереть дробовик, так и сделаю. Но лучше все провернуть самому, ведь ребенка никто ни в чем не заподозрит.

Итак, шаг первый: выманить бабушку на улицу. На ум пришло одно: инсценировать ограбление сарая. Пока она будет искать воров — ворваться в дом, забрать дробовик или обрез, если он хранится там же, в шкафу, захватить патроны и валить.

Есть еще один нюанс: Каюк, который спит там же, в доме, и непонятно, как он себя поведет. Вдруг вздумает меня сдать, чтобы не рисковать крышей над головой? Все-таки бабушка его приютила, не я.

Ладно, посмотрим. Если она меня поймает, перейду к плану «Б», расскажу про отца похищенной девочки. А почему я веду себя как вор? Так чтобы никого не волновать.

Глава 13 Фредди идет за тобой

Итак, операция «Ограбление». Я взял кусок кирпича, которым подпирали дверь подвала. Сбил замок — прости, бабушка, куплю новый. Побежал к сараю со свиньями, он оказался незапертым. Взял лопату и ею принялся скидывать кур с насеста: первая пошла, вторая пошла… Да что ж вы крякаете только, а не орете? Петух, давай, ори!

Петух не стерпел, поднял ор. Раскудахтались куры на насесте, отозвались утки в загоне и свиньи. Я схватил курицу, что сослепу бросилась под ноги, перевернул вниз головой и потряс, извлекая звук — она не просто заорала, заревела. Швырнул ее в товарок, открыл загон с уткам, и они ломанулись в огород.

А сам, пригнувшись, перемахнул через забор и затаился.

Свет бабушка включать не стала, выбежала во двор в ночнушке, с, мать его, своим дробовиком, на который я рассчитывал! Черт, не учел этот момент! Потому что, где она припрятала отцовский обрез, я не знал.

Следом за ней выскочил Каюк, на ходу завязывая штаны.

— Боцман! Скотина ты бесполезная! — напустилась бабушка на Боцмана. — Воры! А ты куда смотришь!

Пока они с Каюком загоняли уток назад, я бросился в дом. Побежал в спальню, сунул руку в шкаф и выдохнул с облегчением: вот он, мой обрез, простыней замотан! А вот коробка с патронами. Повезло.

На ходу запихивая ее в рюкзак, я пошел к выходу, и уже на пороге мне наперерез выскочил Каюк. Опешил. Даже в свете фонаря было видно, как он удивлен. Фраппирован.

— Тихо! — шикнул я. — Так надо. Только не ори.

Он кивнул, оборачиваясь.

— Жду тебя за забором. Все объясню.

Он кивнул. Я перепрыгнул через забор, отбежал к гаражу, прилег на соседской скамейке. Фонарь светил в ее спинку, и меня скрывала черная тень.

— Ну что? — крикнул Каюк бабушке.

Ее слова я еле разобрал:

— Странно. Замок сбили, но ничего не взяли. Куры все на месте.

— Не успели просто, — отозвался Каюк.

— Может быть. Но меня другое волнует. — Она изменила голос, обращаясь к Боцману: — Эх ты, чертяка! Как же ты вора пропустил? И не стыдно тебе?

— Ну, так это может быть сосед. Пес его знает, вот и впустил.

— Пес его знает, — повторила бабушка.

— Не надо было дядь Толику Боцману хлеб с коньяком давать, — продолжал меня выгораживать Каюк. — Он просто проспал!

— Или так, — согласилась бабушка. — Идем спать?

— Чуть покараулю, вдруг воры вернутся.

— Мы их уже спугнули. Не вернутся.

Каюк сказал:

— И все ж подежурю. Вы идите, дверь я закрою.

Скрипнули дверные петли. Воцарилось молчание. Лишь на ультразвуке попискивала летучая мышь, ловящая мошек у фонаря, и на два голоса стрекотали сверчки.

Каюк не шел, ждал, пока бабушка уляжется. И правильно, а то был бы риск, что она подумает, будто это он воров навел.

Я подошел к забору и прошелестел:

— Юра!

Каюк услышал, шагнул ко мне. Глядя в щель между досками, я увидел, как он открыл рот, и шепнул:

— Молчи. Ни слова! Мне нужно забрать одну свою вещь. Причем втайне. Пожалуйста, никому не говори, что меня видел. Это вопрос жизни и смерти.

Юра, молодец, не стал расспрашивать, глянул в щель, кивнул и изобразил, что закрывает рот на молнию. Я показал ему «класс» и направился прочь.

Обрез я положил в рюкзак. Он влез целиком, правда, немного его деформировал. Осталось посмотреть, что за патроны я спер.

Возле пустующего дома Канальи я сел на остатки лавочки, достал коробку. Два латунных патрона, которые я украл у отца, и шесть бабушкиных, купленных в магазине, одноразовых. Два жакана на кабана, два с картечью и три с мелкой дробью. Получается, боевых патронов у меня два, ну и картечь — если она сразу не завалит, то остановит. Латунные гильзы можно переснарядить, купив в охотничьем магазине все необходимое.

Ладно, потом. Сейчас — жди меня, Леха Жуков, я иду!

Близилась полночь. Васильевка готовилась ко сну, в домах гасли окна Фонарей вдоль дороги было исчезающе мало, и я топал по обочине, сжимая в руке тетрадный листок — хоть что-то белое, что заметит водитель и не станет выезжать на обочину. Царила тишина, только сверчки стрекотали наперебой. Изредка налетал ветер, шелестел листьями. В новообретенных туфлях я ступал бесшумно, они не чувствовались на ноге.

Близились так называемые дни Гекаты, и в небе застыла тонкогубая ухмылка луны. Света от нее практически не было, но я неплохо ориентировался в сумерках, правда, то и дело ступал на острые камни, а при тонкой подошве это было больно, все равно что босиком.

По причесанному экскаваторами каньону, где проходила дорога, тянуло теплом. Боясь, что меня собьют на обочине, я погорячился с белым листком: машин ездило мало, слышно их было издали, и я отходил к ограждению, пропуская их и представляя, как странно выглядит одинокий подросток, бредущий по пустынному серпантину в горах.

Иногда я срезал путь по лесу, оскальзываясь на сыпучке.

Изредка отвлекался от мыслей на резкие звуки. Например, когда над головой пролетела огромная сова или вдалеке заверещал какой-то зверек, которому не повезло угодить в когти хищника.

Путь до Горлинки занял час. Она находилась у склона холма, и с пригорка я заметил огоньки, поспешил вниз по трассе. Я иду за тобой, Леха Жуков! Осталось выяснить, где твой дом.

На смотровой площадке я остановился. Отсюда село было, как на ладони, и особенно выделялся дом на окраине с залитым светом двором и каменным забором. Он смотрелся, как иномарка среди «запорожцев».

Кажется, объект найден. Но чтобы окончательно удостовериться, я спустился с холма, нашел почтовый ящик, похожий на улей с сотами-ячейками. Поднялся на пригорок, где он стоял, откинул крышку и начал копаться в корреспонденции.

Но не успел найти нужное: с главной дороги, которая была от первых домов метрах в пятидесяти, свернул автомобиль, и я спрятался за терновый куст, наблюдая, как мимо, тарахтя, неторопливо проехала белая «копейка». Вдалеке хлопнула дверца, залилась лаем собака и всполошила других. Видимо, возомнив себя псом, заголосил петух.

Я приступил к своему занятию, и вскоре усилия были вознаграждены: в ячейке под номером 21 обнаружилось старое письмо, пожелтевшее и в потеках, адресованное Алексею Жукову. Ясно. Леха живет в двадцать первом доме.

Я посмотрел на рядок домов. Вероятно, тот освещенный двор на окраине и есть обиталище Жукова. Отсюда деталей не разглядеть, виден лишь световой ореол.

Еще немного подождав, когда хозяин «копейки» зайдет в дом, под собачий аккомпанемент я направился в конец улицы, полный злой решимости.

Дом Жукова, обнесенный двухметровым забором, располагался на краю села. От соседа, оставившего «жульку» напротив гаража, его отделял заброшенный участок с полуразваленной хибарой, оплетенной ежевикой и ломоносом.

Поверх забора торчало битое стекло, тянулась колючая проволока. По периметру участка высились выключенные прожекторы, намекающие на новомодные штуки в виде датчиков движения. Короче, враг не пройдет, я — тем более.

Я закрыл лицо платком, я двинулся дальше, стараясь разглядеть, есть ли камеры. Похоже, нет. Ворота такие, что удар снаряда выдержат. На табличке написано: «Лесная, 21». Теперь ошибка точно исключена. Отойдя ближе к подступающему к деревне лесу, я сел на камень. Как же проникнуть в дом? Единственный способ — вырубить электричество и перемахнуть через забор. Остается вопрос, есть ли в доме бензогенератор. Если да, у меня будет несколько минут, чтобы пробраться в дом.

Как вырубить свет? Я поискал глазами столб с проводами. Палевно. Жуков увидит обрыв, поймет, что это диверсия, и окопается.

А вот если повредить трансформатор… Я потер виски, вспоминая, как он устроен. Кажется, он был на холме недалеко от почтового ящика.

Вспомнил. Все очень просто.

У меня будет совсем мало времени, потому нужно присмотреть точку, где удобнее всего перелезать через забор. Я двинулся вокруг забора на приличном расстоянии, чтобы не попасть в зону действия датчиков движения, цепляя на штаны репья, натыкаясь на ежевику, которая хватала за одежду, словно пытаясь остановить.

Забор был оштукатурен — ногу не на что поставить. Зацепиться, чтобы перелезть, тоже не за что — наверху стекло, руки исполосую. Разве что за столбы по углам. Все равно есть риск порезать предплечья, ну и хрен с ними!

Эх, жаль, веревку не догадался взять!

Когда делал второй круг, под ногой хрустнула сухая ветка, и за забором залились лаем собаки. Причем по тому, как перемещался звук, я предположил, что они не на цепи. Еще одна проблема. Судя по басовитому лаю, там что-то крупное: доберманы, овчарки, терьеры. Питбули и ротвейлеры в это время еще не были распространены.

Или они все-таки на цепи, просто цепь держится на натянутой проволоке? Вон, звенит что-то. И не заглянешь, не посмотришь. Стрелять в Жукова на улице точно не стоит, чтобы не поднимать шум.

Вот же сколько сюрпризов! Думал, перелезу через забор — и здрасьте!

Я вышел на дорогу, услышал шум мотора, остановился. С трассы свернула машина, спустилась с пригорка — фары на миг исчезли, а потом снова резанули по глазам. Я попятился к разваленному дому, окруженному зарослями сирени, снова хрустнул веткой — залились лаем собаки, указывая хозяину направление, где бродит чужой.

Ступив на разваленные ступени, я присел в зарослях ровно тогда, когда хозяин включил прожекторы, и пространство вокруг забора залило светом. Или все-таки где-то есть камеры, которые я не заметил, и меня засекли?

Значит, Леха видел, где я спрятался. Рука потянулась к рюкзаку, я тихонько вынул обрез, достал патроны с картечью, уговаривая себя, что даже если замечен, Жуков не расценивает меня как угрозу.

Глава 14 Ночные гости

— Суки драные, — рявкнул Леха. — Чего хай подняли?

Собаки сразу же заткнулись. Ага, вроде хозяин понял, что тревога ложная. Погасли прожекторы. Теперь отчетливо слышался рев мотора подъезжающего автомобиля. Темная тонированная «девятка» остановилась напротив ворот, и дорогу перед забором залило светом.

Неожиданный поворот! К Жукову — ночные гости! Снова залаяли псы, «девятка» просигналила, из салона вышли два мордоворота, переглянулись. Залился трелью звонок. Клацнула дверь. Заскрежетали петли открывающейся калитки. Донеслись шаги и голос:

— Кого принесло на ночь глядя?

— Боров это! — хрипнул гость. — Срочное дело! Зови в дом, не на улице жговорить.

— Входите, — недовольно пробормотал хозяин. — Но у меня после обыска все вверх дном. Чертовы козлы!

— Напугал ежа голой жопой! — Второй голос был высоким и тихим, как у скромного подростка.

— Не наша территория, вот менты и не прикормлены, — вздохнул хриплый. — Но выпустили ведь? Причем оперативно.

Жуков матерно высказался об органах милиции и поведал, где, как и в какой позе их вертел.

— Крокодилов своих привяжи, — попросил хриплый. — Сожрут же.

Я выглянул в просвет между ветками сирени, но увидел лишь зад «девятку», гостей скрыл забор.

— Арни, Сильва! — гаркнул Жуков. — Фу! Фу, я сказал! Черти вы безрогие!

Зазвенела цепь. Зпскрипели петли. Хлопнула дверь. А дальше произошло странное: грянула музыка, что-то популярное танцевальное на английском: мягкий женский вокал и мужской речитатив — аж у соседей свет включился. Но разбираться к бандиту никто не пошел.

Хреново будет, если Жуков сейчас укатит с этими двумя…

Донеслись три хлопка. Очень знакомых хлопка. Спустя две минуты под лай собак гости вышли, уселись в «девятку» и тихонько покатили прочь. Музыка продолжала играть, собаки — лаять. Неужели гости грохнули Леху? Я высунул голову из укрытия, запомнил номера, когда машина разворачивалась.

Костаки избавился от шестерки, который слишком много знал? Если так, надо спешить, потому что последняя зацепка — те двое, а я даже морд их не разглядел, у меня есть только погоняло — Боров и номера машины, но на помощь ментов рассчитывать не приходится. И убийц нужно догнать, чтобы узнать, где они живут. Зарядив обрез, я накинул на него кусок белой ткани — вдруг я ошибся, Леха жив, и придется отстреливаться — и рванул к калитке, толкнул ее… Не заперта!

Ступил в залитый светом асфальтированный двор. Два добермана на цепи рванули ко мне, захлебываясь лаем. Разгоняясь, они выстреливали телами в сторону стоящих под навесом мотика и «Опеля-кадета», но ошейники их не пускали. Тупые твари не оставляли попыток и рисковали удавиться.

Приоткрытая дверь в дом, оштукатуренный под «шубу», покачивалась от сквозняка, но казалось — вздрагивала от басов.

— Орал Лемох.

Сунув ногу в проем, я распахнул дверь, целясь перед собой. Хозяин дома со вложенным в руку пистолетом валялся в гостиной среди вывернутого из шкафов хлама, во лбу красовалось пулевое отверстие, на клетчатой рубахе на уровне сердца расползалось красное пятно, стекленеющие глаза редкого темно-оранжевого цвета уставились в потолок. Он действительно был похож на фоторобот, который мы создали, и Наташка не приукрасила его внешность.

— Играл магнитофон на столе, заваленном битой посудой.

Я выругался. Первый порыв — угнать пригнанный на продажу «опель» и ринуться в погоню — но это если найду ключи. Вспомнилась белая соседская «жулька», но я долго провожусь с проводами, фонарика-то нет, а с аккумулятора придется снять клеммы, и освещение салона не включить.

Есть еще мотоцикл. Правда, на железном коне я последний раз рассекал хрен знает когда. Но тут, говорят, если навык есть, то его, как навык езды на велике, не пропьешь. И все-таки лучше «опель». Где же искать ключи?

Взгляд метнулся к двери, туда, где обычно цепляют ключницу, и я снова выругался — теперь радостно: там висели ключи и от дома, и от «Явы», но не от «опеля».

Под хрип доберманов я подошел к мотоциклу, сунул руки в перчатки. Шлем висел на ручке, я сразу же его надел, накинул косуху и направил железного коня к калитке. Выкатив мотоцикл на дорогу, я, оседлав его, завел мотор, но кое-что вспомнил. Прежде, чем тронуться, метнулся в дом, выключил музыку, запер калитку. Пока не обнаружат труп Жукова, я могу рассекать на мотоцикле.

Ехал я сперва осторожно и при включенных фарах, потом все смелее и смелее и наконец вырулил на трассу.

Хоть нужно было догнать машину убийц, ехать быстро не получалось из-за серпантина, где я от недостатка опыта рисковал перевернуться. Надеюсь, те двое никуда не спешат и им нужно в город, а не в какое-то село. На меня работало то, что машин в столь позднюю пору на этой дороге не было, а до главной, где плотный трафик даже ночью, километров десять.

Поворот. Еще поворот. Свет выхватил далеко впереди габаритные огни автомобиля, исчезнувшие на очередном вираже. Есть! Я выжал газ. Нужно посмотреть номера, убедиться, что это именно та машина.

И опять дорога изгибается, но теперь я сбавлять скорость не стал. Взлетел по изгибу на пригорок, снова увидел габариты… Нет, это не «девятка» — «москвичок».

На ровном участке дороги я обогнал его и газанул. Догоню, не догоню? Успею, не успею?

«Девятка» — крутая тачка по нынешним временам. Эстетичная и быстрая.

Скорее всего, эти двое гораздо ближе к девчонкам, чем Жуков. Его убрали, чтобы не сдал контакты, предполагая, что наши неприкормленные менты с него просто так не слезут, а могут и надавить, потому что Костаки курирует другой город, и местные группировки заинтересованы в том, чтобы его потеснить. Или не заинтересованы, или у них мир — этот вопрос следует внимательно изучить.

Выехав на прямую дорогу уже перед поворотом на трассу, ведущую в город, я опять заметил габариты. Догнал машину уже на главной, запруженной грузовиками, ползущими в порт. Да, это именно та «девятка». И хорошо, что я настиг их здесь: не будет привлекать внимание одинокий мотоцикл.

Держался я от них на приличном расстоянии, так, чтобы между нами было несколько автомобилей, благо их тут много в любое время суток. Подъезжать ближе нельзя: убийцы знакомы с Жуковым и наверняка помнят его мотоцикл. Еще подумают, что покойник восстал, убьются, а это мне пока невыгодно.

Очень хотелось верить, что след не оборвется, эти двое — не случайные наемные «торпеды», и приведут к девочкам. Здравый смысл говорил, что раз Костаки иногородний, то с большой вероятностью пропавшие за пределами нашего города, что усложняет дело.

На кольце «девятка» свернула направо, во дворы. Я погасил фары и покатил следом, встал на повороте. Машина припарковалась возле пятиэтажки, из салона вылез лысый мужик, махнул водителю и зашагал к подъезду, а «девятка» начала сдавать. Пришлось откатить мотоцикл за стоящую рядом «буханку» и ждать, когда объект вырулит на трассу.

В городе машин было меньше, чем на въезде, и приходилось держаться далеко от объекта, исчезать за поворотами, ехать параллельным курсом и снова выруливать, пристраиваясь сзади «девятки».

Ни в этой, ни в прошлой жизни мне не доводилось никого преследовать, тем более на таком приметном транспортном средстве. Когда «девятка» по неизвестной причине начала сбавлять скорость, я в очередной раз свернул во двор, погасил фары.

Преследуемый припарковался возле закрытого ларька, запер машину, огляделся и зашагал вдоль магазина с черными витринами, косясь на свое отражение. То ли заметил слежку и насторожен, то ли он всегда на стреме. Мужик был далеко, и я не рассмотрел ни черты его лица, ни сколько ему лет. А вот когда он подошел к телефонной будке, я решил рискнуть, подслушать разговор. Снял косуху и шлем, положив на мотоцикл и превратившись в безобидного подростка.

От выброса адреналина меня слегка потряхивало — юному телу были в новинку такие гормональные всплески. Волнами накатывала паника: Павел, что ты делаешь? Куда ты лезешь? Но я понимал, что матерый бандит не воспримет пацана как угрозу и даже не посмотрит на него.

А я что? Я, вот, по кустам бутылки собираю.

Киллер, поднесший трубку к уху, зыркнул на меня. Я, конечно же, на него не смотрел, меня интересовали заросли сирени за закрытым ларьком. Сунувшись туда, я достал бутылку, осмотрел горлышко на свет, обнаружил сколы — такую бы точно не приняли. Но откуда объекту наблюдений об этом знать?

Изобразив на лице радость, я запихнул добычу в рюкзак и, стараясь унять частящее сердце, направился к телефонной будке. Точнее — к разваленной скамейке за ней.

Потеряв ко мне интерес, мужик проговорил в трубку:

— Все готово. Да. Завтра заступаю.

Что ему говорили, я не слышал, а так хотелось знать! Но — ни слова, ни звука, хоть до будки метров двадцать. Давай же, проболтайся, дай мне зацепку!

Поковырявшись в траве, я почесал в затылке, поймал злобный взгляд объекта и наконец его разглядел: лет тридцать пять, черты лица мелкие, выраженный надбровный валик, выдающийся подбородок с ямкой.

— Понял. Все будет, — сказал он и повесил трубку, а я двинулся к другой скамейке и дальше — вдоль неухоженной клумбы за пятиэтажку.

Неандерталец больше никому не звонил, сел в машину, завел мотор, а я обнаружил битую бутылку и присел, вертя ее в руках. Когда «девятка» съехала с обочины и укатила, я юркнул во двор, оббежал пятиэтажку с тремя подъездами, оседлал железного коня и поехал за «девяткой».

Когда объект попал в зону видимости, я сбавил скорость и дальше следовал за ним, держа дистанцию. Как же здорово, что еще нет камер! А то мертвец на мотоцикле произвел бы фурор. Павда, никто еще не знает, что Жуков убит. Но если заинтересованные лица сопоставят два и два…

Нет, это я паранойю. Всю ночь точно можно кататься, я ведь в шлеме, и лица не видно. Главное на гайцов не нарваться. Ну а если нарвусь — просто брошу мотоцикл и убегу. Вряд ли гайцы погонятся за малолетним оболдуем.

Объект проехал через весь город, свернул к вокзалу и исчез: то ли заметил меня и затаился, то ли припарковался возле одной из двухэтажных сталинок.

Я тоже затаился, затащил мотик в черную тень бетонного забора и приготовился отражать вероятное нападение. Но машина так и не выехала. Устав ждать, я отправился на поиски, обнаружил тачку во дворе. Обошел сталинку: свет везде был выключен. Переписал адрес и задумался, что делать дальше.

Ждать утро? Так не факт, что киллер знает, где держат девочек, он просто поставляет живой товар и гоняет «опели» из Германии. Снова поиски зашли в тупик.

Единственная ниточка — этот вот питекантроп.

Ну и есть полудохлая надежда на помощь отца. Вдруг суггестивные способности — все-таки не плод больного воображения? Может, посеянные зерна моих мыслей ночью укоренились в его голове, дали всходы, он осознал, как неправ, и изменил свое мнение?

Безумная гонка осталась позади, навалилась усталость, и я зевнул. Торчать тут дальше не было смысла, ехать домой я не мог, как и не мог заявиться к бабушке или Илье. Оставалось где-нибудь перекантоваться несколько часов до рассвета, желательно вздремнуть. На ум приходил только наш ДОТ с заплесневелым матрасом, если постараться, то и мотик можно там припрятать. Теоретически. Практически — в свою локацию его лучше не перегонять. Значит, куковать мне где-нибудь в лесу, мотик — закидать ветками, чтобы не привлекал внимание, потому что мне он еще пригодится.

Лес был на пути к бабушке и — вдоль трассы, ведущей в соседний город, зону ответственности Костаки. В ту сторону я и направился. По ощущениям было начало третьего ночи, встречных почти не попадалось, и я ехал с выключенными фарами, чтобы издали заметить гайцов на посту. Если проезжал одинокий автомобиль, фары я включал, потом снова гасил.

На относительно ровном участке, перед поворотом на смотровую, мне мигнул тарахтящий «запорожец», предупреждая о том, что впереди гаишники. Я остановился, предполагая, что они за поворотом, но фары грузовика высветили два черных силуэта. Один махнул палкой — грузовик съехал на обочину и замигал аварийками. Я развернулся и поехал назад.

Спустившись в город, углубился в частный сектор, раскинувшийся у горы вдоль заводов, еле нашел подходящие заросли. Зато тут имелось подсушенное сено. Я положил мотик набок под куст терновника и накрыл сеном. Если не вздумают убирать снопы, вряд ли угнанного коня кто-то найдет. Мне же он еще пригодится.

Соорудив из сена лежбище, под песнь сверчка я попытался уснуть. В той жизни вряд ли смог бы из-за назойливых мыслей, в этой меня сразу же срубило.

Правда, снова снилась Алиса, и ее жизнь висела на волоске. Я видел это на экране, на котором мне показывали ядерную войну, и таймер отсчитывал минуты ее жизни. Отчаянно матерясь, я пытался запустить систему и остановить таймер, но ничего не получалось. Бегал за людьми, способными помочь, хватал их за руки, но они меня не замечали, словно я был призраком.

Проснулся я оттого, что луч солнца, выглянувшего из-за кроны невысокого вяза, скользнул по глазам. Светает рано, наверняка сейчас и восьми нет, потому никуда спешить не стоит.

Вертелись мысли, что первое время, когда попал сюда, я решал внутренние проблемы своей семьи, теперь же проблемы были внешними. Люди так заняты выживанием, что потеряли человеческое обличье. Никому ни до чего нет дела. Рассчитывать стоит только на себя, но у этого тела слишком мало сил.

Слышал где-то, что нам посылают только посильные испытания. Ой ли? Откуда тогда столько сломленных людей? И вот этот квест по освобождению Алисы — подарит ли он реальности хотя бы месяц жизни? Или я впустую трепыхаюсь, как головастик в пересыхающей луже? Как бы там ни было, отступать я не намерен, взобью глину из грязи, отращу лапки и пройдусь по ней.

План на день таков: позвонить на работу отцу, выяснить, не передумал ли он покрывать преступников. С большой вероятностью нет, тогда мне придется беседовать с амбалом на «девятке». Ну а что еще остается? Правда не знаю, как это провернуть. Прежде надо выяснить его точный адрес.

Если он не при делах, придется отлавливать Леночку Костаки. Мысль о дочери криминального авторитета, безвозбранно гуляющей по городу, натолкнула на догадку, что в городе у Алексиса врагов нет. Либо же к девушке приставлена охрана, о которой она не догадывается.

Надежда пока еще есть, и это главное. Сейчас вс и решится.

Откопав мотик, я проехался к району из двухэтажек, где припарковался питекантроп, нашел телефонную будку, позвонил Анечке Лялиной.

Усталый женский голос проговорил:

— Лейтенант Лялина Анна. Слушаю вас.

— Анна, доброе утро, — сказал я, — это Павел Мартынов. Позовите, пожалуйста, отца.

— Сейчас, — отчеканила она и положила трубку на стол. Донеслись ее шаги, возмущенный басовитый бубнеж отца.

Давай же, родитель! Сделай что-нибудь хорошее! Докажи, что у тебя не только дети получаются толковые!

Снова шаги, хлопок закрывшейся двери — как мне показалось, нервный. Сдавленное дыхание в трубку.

— Анна, — выпалил я, боясь, что Лялина повесит трубку. — У меня важная информация! Отец одной пропавшей девочки хочет…

— Ни слова больше! — распорядилась она. — Жду возле театра через час. Успеешь?

— Да. Постараюсь.

В голосе Лялиной — злая решимость. Неужели отец согласен помочь? Неужели сработало то, во что я не верил до самого конца?!

Глава 15 Как это работает?

Возвращаясь домой на долбанном автобусе, я думал над тем, что суггестия, похоже, работает! Работает на первый взгляд странно, но факт есть факт!

Ведь у Лялиной не было интереса помогать мне, что она вчера ярко продемонстрировала, а теперь, вот, пришла на встречу и тупо исполнила мою волю: рассказала, где могут держать девочек: в одном из зданий заброшенного детского лагеря. Теперь я знаю, куда идти. Находился он в поселке, который в сорока километрах от нас, но административно относился к соседнему городу, потому это не зона ответственности их РОВД, и физически помочь она вряд ли сможет.

Стопроцентной уверенности, что лагерь — то самое место, у нее тоже не было.

Я наплел Лялиной, что познакомился с отцом одной из девочек, и он с друзьями-охотниками собирается совершить вооруженный налет на бандитов. Выведывать имя налетчика она не стала, просто порадовалась, что такие люди есть, и пожелала им удачи.

Так себе версия, которая не выдерживает серьезной проверки, но что еще сказать? Тем более Аня под внушением, ее любая моя придумка устроила бы. Или нет?

И почему на нее подействовало, а на отца — нет? Я опять себя обманываю, и нет никакой суггестии, просто так совпало? Значит, дело не во времени, прошедшем с момента последнего внушения, а в человеке. Но в чем именно? В его воле? Или в том, что нельзя прорасти семени в зараженной почве? То есть если навязываемая идея чужда природе данного человека, он никогда не поддастся внушению.

Оба предположения могут быть верными, а значит, в моем деле суггестия не поможет: если подойду к вооруженному бандиту и велю покаяться и освободить девочек, он меня пристрелит. Возможно, он все-таки даже покается, но завтра, и его так проберет, что он сдастся милиции, но мой труп это вряд ли обрадует.

Значит, мне никто не поможет. Я, конечно, могу просто забыть про Алису и жить дальше… Нет, не смогу — чего себе лгать? Фантазии рождают иллюзию выбора, на самом же деле его нет. И совершенный в прошлом поступок для нас единственно верный. Потом мы взрослеем, умнеем, открываются другие пути.

Но именно на тот момент…

То есть именно сейчас я сделаю все, что в моих силах.

И, возможно, меня скоро не станет.

Я бодрствовал всю ночь, меня выключало — сперва следовало поспать, иначе начну тупить, а это недопустимо. Юному организму должно хватить и четырех часов отдыха. Потом отправлюсь в тот самый лагерь — разведать все по светлому. Лазающий по развалинам мальчишка не должен вызвать подозрений. Вот когда узнаю, там ли Алиса, и буду думать, как действовать, чтобы не подставиться. Сейчас — толку строить планы?

На войну я уходил и раньше, но никогда ощущение конечности жизни так не жгло и не казалось настолько выпуклым, буквально осязаемым. Может, потому что раньше не к кому было возвращаться, а теперь от меня слишком многое зависит, и я не могу уйти, не попрощавшись. Да в принципе не могу уйти, родные ж без меня снова начнут творить дичь, Наташка так точно.

Значит, я вернусь. Постараюсь. Должен.

Как и должен перестраховаться. Потому перед тем, как сесть в автобус, я купил на рынке домашней колбасы, сладостей, жвачек с терминатором — побаловать брата и сестру и устроить совместный обед. Если все дома, конечно.

Приехал я в десять утра, уже тоскуя по мотоциклу, который оставил во дворе близ РОВД. И дня за рулем не провел, а уже привык к свободе. Шлем я оставил там же, куртку и перчатки забрал — в Москве продам.

Нашу квартиру я открыл своим ключом и крикнул с порога:

— Ма?

Никто не отозвался. Я протопал на кухню и обнаружил листок с запиской от Наташки: «Ушли на дачу, будем в полдень».

Отлично. Положив на стол жвачки, по две каждому, включая маму, и облившись холодной водой из ведра — в кране ее не было, как обычно в это время суток — я упал на кровать. Рюкзак с обрезом пришлось убрать, где он хранился и раньше и куда домашние вряд ли полезут, завел будильник на два часа дня и сразу вырубился.

Спать хотелось так сильно, что домашние меня не разбудили, когда пришли, а проснулся я, только когда будильник задребезжал, затанцевал на столе. Боря рисовавший за столом, скользнул по мне взглядом и продолжил свое дело. Наташка разговаривала на кухне с мамой и подходить не стала.

Брат обернулся на скрип кровати и прошептал заговорщицки:

— Как оттянулись? Бухали?

— Нет конечно, кино смотрели. Видишь — глаза красные? — Я оттянул веко.

Брат вздохнул. Он думал, что мы по-взрослому оттягивались, и завидовал.

— Что мама? Когда вернулась?

Он захихикал.

— Утром, с таким перегаром, что ух! Но на дачу потащила, картошку копать и собирать смородину.

Я ему рассказал, как доить куст, мы посмеялись. Хотелось заглянуть ему в глаза и сказать, что он должен пойти в художку, как бы ни сложилась его жизнь, потому что такой талант зарывать в землю нельзя. А Наташке внушить, чтобы шла в театральный, в этой профессии она точно будет счастлива. Маме — чтобы верила в себя, она красивая и нежная.

Но такие напутствия вызвали бы подозрения, потому я решил написать прощальное письмо. Взял тетрадный лист и начал:

«Я пошел спасать Алису, которая находится в заброшенном лагере в окрестностях Каменки, и есть вероятность, что не вернусь, потому считаю своим долгом рассказать, что будет дальше и как вам преуспеть. Я видел будущее. Не спрашивайте, как, просто поверьте».

В хронологической последовательности изложил знаковые события, о которых помнил, включая инфляцию, денежную реформу, колебания курса доллара, результаты десятка футбольных матчей, теракты, захваты заложников. Даты, увы, выпали из памяти.

Вот так подумаешь — как попаду в прошлое, как всех спасу, но точно не помнишь даже год, когда взрывали дома в Москве и взяли заложников в театре на Дубровке — 2000? 2001? Стыдно, и не заглянуть в гугл, не освежить память. Единственное, что помню — Беслан, 1 сентября 2004. Майдан в Киеве 2004 и 2013. И если теракт предотвратить можно, то это — никак. Разве что… Но военным я быть не хочу.

Хотел написать про 11 сентября, но не стал — что они сделают?

«Мама, скоро на нашем винзаводе будут раздавать ваучеры, на них потом — выдавать землю в Николаевке на месте виноградников возле дома Ильи. С 2020 она будет стоить дороже квартиры. Тебе нужно любой ценой скупить ваучеры, пусть даже придется устроиться на работу на тот винзавод. Денег не жалей, все окупится, пусть и не сразу. Насколько помню, стоить эквивалент участка будет около 50000 — как пять пачек кофе. И еще, мама, не возвращайся к отцу, он покрывает бандитов, которые меня убили».

Как бы им объяснить, что такое биткоины? Я почесал кончиком ручки висок. Для них же компьютер — Эдик, Вася, Миша из «Пионерской правды», ЭВМ то есть. Нечто фантастическое и недосягаемое. А битки? Как ни формулируй, получается ерунда, в которую сложно поверить в реалиях девяностых.

Блин, чтобы обо всем рассказать в подробностях, и дня мало, а в двух словах доходчиво не изложить. Всего-то тридцать лет прошло, а столько фантастики случилось!

Потому я написал просто: «Зима 2009 г. — купить биткоины на все доступные средства. Что это, сейчас объяснить сложно, поймете, когда придет время. Начало 2017 — продать все биткоины».

Хорошо хоть время взлета и падения битка примерно помню, потому что это было относительно недавно.

А потом — война. Не конец истории, но конец привычной жизни.

«Сентябрь 2025: ядерная война. В мае 2025 г. собирайте вещи, делайте запас продовольствия и уезжайте в Сибирь, а еще лучше — на Филиппины, которым точно не достанется, все деньги поменяйте на местные, не держите в одной валюте».

В конце не сдержался, написал, как я всех люблю и попросил прощения. Думал уложиться в несколько минут, а ушло полчаса — еле листка хватило. Отдам послание Илье и возьму слово не вскрывать до утра, если я не объявлюсь. Моим пофиг на обещания, они все равно полезут читать, Илья — ни за что, если он даст слово.

Вот теперь моя совесть чиста. Закончив и запаковав письма, я крикнул маме и Наташке, увлеченных на кухне готовкой:

— Народ, давайте все вместе пообедаем!

Наташка выглянула в детскую в проем двери:

— Как раз все готово! — Она принялась загибать пальцы, закатывая глаза от грядущего удовольствия: — Картошка с укропом-м-м! Компот смородиновый, и на продажу чуть собрали.

— Подоили кусты! — давясь смехом, сказал Борис.

Наташка посмотрела на него, как на дурачка, и продолжила загибать пальцы:

— Отбивные из свиньи! Прикинь! И козий сыр.

— А как же кабачинг? — удивился я. — Как же наша ежегодная традиция, когда ты худеешь на кабачках? Утром оладьи из кабачков, в обед — картошка с кабачками, на ужин кабачки тушеные или из них икра?

Обычно всех тошнило от того, что они переедали в детстве: кого-то — от творога, кого-то — от гречки и манки или кабачков, а я жареные кругляши, да с сыром, долькой помидора и чесноком обожал до последнего дня. Потому что они стойко ассоциировались с началом лета.

— Да так достали, что не сказала. Но они есть, да.

— Что их, выбрасывать? — крикнула из кухни мама, которая слышала наш разговор.

Настала пора кабачинга, и если никто не подарил тебе кабачок, значит, ты по-настоящему одинок.

— Павлик, как погуляли? — спросила мама.

Я вошел в кухню и ответил:

— Фильм посмотрели, «Муху», и спать. Ты ж знаешь, что мы не будем беспредельничать, как какая-то гопота.

— У вас там девочка пропала, — сменила тему она. — Наташа сказала. Есть известия?

Потупившись, я собрался помотать головой, но вдруг понял, что больше не хочу скрывать правду. Пусть знает, с каким гнилым человеком жизнь прожила, чтоб не возникло мысли с ним мириться.

— Были. И поймали урода, который отбирал девочек для продажи в Турцию. — Я встретился взглядом с Наташкой, она отвернулась, побледнев. — Он уже был на допросе, но начальнику отца позвонил босс бандитов. И урода отпустили. Такая вот история.

— Мра-азь, — проревела Наташка, сжав кулаки. — Нам Боря вчера чуть другое сказал.

— Он не слышал нашего с отцом разговора.

Я поймал непонимающий взгляд Бориса и объяснил:

— Нам говорят, что недостаточно улик, потому Жукова и отпустили. Типа невиновен он.

— Но все-таки… — пролепетал Борис жалобно.

— Виновен, — кивнул я. — Мафия. Его велели освободить, и никто не стал противиться.

В глазах брата заблестели слезы, он принялся пинать стену руками и ногами. Ударив ее напоследок, рванул на балкон, реветь.

Что ж, брат, разделяю твои чувства, но мне надо держать себя в руках. Просто знай, кто твой отец. Путь живет где угодно, но не с вами.

Чтобы они не утонули в инициативе броситься искать Алису, я добавил:

— Но где девочки, все равно неясно. Жуков этот, скорее всего, тоже не в курсе… Давайте поедим?

Нужно было позвонить бабушке и деду, и если не попрощаться, то сказать, как они мне дороги, но я решил сделать это у Ильи.

Мама и Наташка накрыли на стол. Сестра схватила кожу на животе и вздохнула:

— Вот! Жир завязался, нельзя столько жрать! Теперь точно — на кабачковую диету.

— Вот уж жирная, — усмехнулся я.

На мой вкус Наташка была слишком тонкой, ей же хотелось быть модным дистрофиком.

Сейчас трудно поверить, что мода на анаректичек сменится модой на фигуристых спортивных девушек. Видимо, потому что на фитоняшах можно больше заработать.

— Если буду жрать — разжирею. — Наташка на миг смолкла, выдохнула шумно и прошипела: — Так а козложуков этот похож на того, что Боря рисовал?

Я чуть не ляпнул, что да, и глаза у него почти оранжевые, но вовремя вспомнил, что не мог его видеть, он-то в СИЗО.

— Не знаю. Наверное, похож.

— Жаль, что он не сел. Гни-и-ида! — Сестра хищно прищурилась, ноздри ее раздулись — не девушка, а сгусток ненависти.

Наверное, ее обрадует известие о смерти Жукова.

— Боря! — позвала мама. — Борис?

Брат так и не вышел, и она отправилась за своим любимцем. Вернулись они спустя несколько минут, глаза у брата были красными, он уселся рядом с мамой, которая гладила его по голове, но он снова и снова сбрасывал ее руку, типа я — мужик, я — взрослый!

Насупившись, он принялся гонять картошку по тарелке, ничего вокруг не замечая.

— И что теперь будет с Алисой? — уронила Наташка, осознала мои слова и тоже нахохлилась.

Мама посмотрела на меня, на нее, снова на нее, покачала головой и сказала:

— Господи, какие вы страшные вещи говорите! Это же… Это же не фильм! Не заметка в газете, а живая, настоящая девочка, которую…

— Алиса Микова, — назвала имя Наташка — похоже, подробно они ситуацию с мамой не разбирали.

Мама закрыла рот рукой.

— Господи… Я их знаю, Миковых. Это мой участок!

Как же хотелось просто душевно посидеть, хоть полчаса не думать о предстоящем! Но, похоже, не получится.

И тут вспомнилось, что еще ж кофе надо продать валютчику! Все дела под откос. Благо мама видела, кому я сбывал первую партию, должна разобраться.

— Может, я с Ромой поговорю? — вскинула голову она, преисполненная решимостью.

— Бесполезно. Ему угрожали, и он сдался, — урезонил ее я. — Мы его осуждаем, но он просто хочет жить. Я бы попер напролом, освободил детей, и будь что будет. Поступил бы примерно так, как сделал дед. Отец — не готов.

— И я освободил бы! — Боря стукнул кулаком по столу. — Он должен защищать людей! А не бандитов.

Воцарилось молчание, лишь позвякивали ложки о тарелки. Наконец мама не выдержала, возмутилась:

— Как это — не готов?! Если пошел в милицию — значит, готов! Это что же получается, кто угодно может сделать с нами все, что угодно? И…

— И, — кивнул я. — Да, вы… мы должны научиться защищаться самостоятельно. Милиции нет, и появится она нескоро. Та, что есть, обслуживает тех, у кого есть деньги.

И снова молчание. Тяжелое, как грозовая туча. Как могильная плита. Я смотрел на близких, на всякий случай прощался с ними и понимал: они благословляют меня, того не зная.

Доев и не почувствовав вкуса, я сказал:

— Все, надо бежать к бабушке, потом — к Илье.

Боря поднялся вместе со мной и спросил:

— Тренировка будет?

— Позвоню и скажу, успеваю ли, — пообещал я.

На самом деле — очень не факт, что она будет когда бы то ни было.

Захватив рюкзак, я рванул к Илье и был у него через десять минут. Родители друга ушли: мама — в магазин, отец — вешать замок. Хотелось взять друга за плечи и долго смотреть ему в лицо, запоминая детали. Обняться, в конце концов.

— Что случилось? — насторожился он, почуяв мое настроение.

Вот это от меня фонит, раз аж толстокожего друга пробрало.

— Да все то же, — отмахнулся я. — Можно позвонить деду в Москву? И бабушке, которая местная.

— Ты сам не свой, — стоял на своем Илья.

— Побудешь тут сам своим, ага. Так можно?

— Ну что за вопрос! — Илья закрылся в зале, чтобы не мешать разговору.

Только вращая диск, я сообразил, что дед-то сейчас на рынке. Жаль. А вот бабушка трубку взяла, отчиталась о проделанной работе, выслушала мою историю, посокрушалась, обматерила отца, пожелала удачи в поисках девочек. Пилить не стала. Наоборот, попыталась успокоить, что они отлично справляются с Юрчиком и вообще он молодец, помощник и просто находка.

Как же хорошо, что я наладил с ней контакт! Душа-человек.

Закончив, я с полминуты стоял, держа в руках трубку и слушая гудки. Перевел взгляд на рюкзак с обрезом. На дверь в зал, где сидел Илья.

Плана как такового не было, была задача сходить в лагерь и проверить, там ли девочки, в каком помещении они содержатся, сколько человек их охраняет. Пацан, лазающий по заброшке, не должен вызвать вопросов — мало ли там шарится подростков в поисках приключений.

То есть разведка сама по себе не опасна, а вот дальше…

Дальше буду действовать по обстоятельствам. Вдруг мне повезет, и в охране там один человек? Может такое быть? Маловероятно, но — может. Тогда все просто: подошел, выстрелил, победил. А если охраны больше, и они вооружены, то с обрезом не настреляешься.

Во-первых, он может подвести. Во-вторых, стрелять нужно с двадцати метров или ближе — я не знаю, в каком он состоянии. По идее должен быть в нормальном, с хреновым отец на охоту бы не ходил.

Я посмотрел на свои нежные ладошки, глянулся в зеркало. Пацан. Хилый пацан. Будь я в прежней своей форме, мог бы подкараулить и устранить кого-то из охранников бесшумно, они ж не постоянно сидят взаперти, а второго — пристрелить. А так они в два раза больше. И сильнее, несмотря на мою техничность. Нож нужен. Хороший острый нож. По-любому в лагерь нужно ехать через рынок.

И тут я кое-что вспомнил. То, что не вписывалось в привычную картину мира, а потому до сих пор оставалось за гранью восприятия: реальность пикселится, когда моей жизни угрожает опасность, я становлюсь практически слепым и беспомощным. А уж во время столкновения с бандитами угроза будет как нельзя явная.

Осознание подстегнуло, заставило мозг работать на пределе возможностей.

Короче, в лагере пока просто понаблюдаю и все разведаю, в бутылку лезть не буду. Никому не станет легче от того, что я самовыпилюсь, а там, глядишь и придет оптимальное решение.

Настала пора передать послания Илье. Я чиркнул молнией кармана рюкзака, достал самодельные конверты…

Так вот же оно, решение!

Помнится, говорил мне Виталя из Крыма, что одними руками много не заработаешь, как и больших дел не наворотишь. Иногда, точнее всегда, правильнее пораскинуть мозгами. Не по стенам желательно.

— Илья, — позвал я, и друг вышел из спальни.

— Мне нужна твоя помощь. От тебя будет зависеть не только жизнь Алисы, но и моя…

— Обещаю сделать все, что в моих силах! — заулыбался он.

Глава 16 Проблема выбора

От города до Каменки тридцать с копейками километров, и добраться туда можно было двумя способами: на автобусе или — морем на прогулочном катере.

Рациональнее было ехать на автобусе, он стоил вчетверо дешевле, но я поймал себя на мысли, что всю жизнь жадничал и не катался на прогулочных судах, считал это блажью. Сегодня же — захотелось вдохнуть лето полной грудью, это во-первых, во-вторых, броня крепка и танки наши, бесспорно, быстры, план хорош, но если что-то пойдет не так, я могу не вернуться и унести нереализованное желание с собой в могилу.

Конечно, я рассчитывал вернуться, но вдруг все же…

И вот я стою на корме. Июльский ветерок треплет волосы, солнце уже не бьет по темечку, а ласково его поглаживает. Раскаленное за день небо медленно наливается синевой, расчерченной пунктирами стрижей, чирикают они тоже как-то пунктирно, на лету кормят птенцов.

Пахнет морем, йодом, водорослями.

Под бодрый голос гида отчаливаем, и я словно вываливаюсь из действительного в двадцать минут беззаботного желаемого. Набережная отдаляется, и пестрые люди превращаются в маленькие фигурки.

Время, стоп!

— Посмотрите налево! — захлебывается от восторга гид. — Эта гора называется Сахарной головой, — рядом сложились от смеха два парня чуть меня постарше, — потому что раньше сахар имел форму конуса, сейчас…

Огромная перламутрово-зеленая цикада брякнулась на палубу рядом со мной, я спикировал на нее, схватил — она испуганно зазвенела — и посадил в боковой карман рюкзака, чтобы не полетела дальше и не утонула, дура. Выпущу в лесу.

В детстве я любил доставать из воды полудохлых цикад, класть на теплые камни и смотреть, как они оживают: сперва лапкой дергают, потом переворачиваются, просушивают крылья и стартуют. Нередко — снова в море.

Поездка заняла заявленные двадцать минут, катер причалил к раздолбанному пирсу Каменки, доживающему последние дни. И в числе трех японцев (или китайцев?), а может, и наших якутов я двинулся к берегу, к наперебой гремящим пляжным кафе, мимо мальчишек, радостно передающих друг другу только что пойманную склизкую рыбу-собаку.

С тихим всхлипом волны облизывали бетонные сваи, колыхали волосы-водоросли, между которыми прятались мидии. Курортники степенно заходили в воду и плыли, вытягивая шеи, дети плескались и визжали, но еще громче орала тетка, предлагающая медовую пахлаву.

По набережной я двинулся налево, к горе, у подножия которой и прилепился заброшенный лагерь. Причем, насколько помню, там начался оползень, и у спального корпуса поплыл фундамент, а здание столовой и вовсе устремилось к морю вместе с солидным пластом почвы. То есть отдельные строения вполне обитаемы, возможно, и не обесточены, и там может быть официальная охрана, которая в сговоре с работорговцами.

Подавив желание напоследок занырнуть в море, я углубился в частный сектор, где, по прошлой жизни помню, меж пригорков и раскидистых южных сосен вилась тропинка, ведущая на дикий пляж. Полуденный зной спадал, но цикады и не думали замолкать — лес звенел так, будто поджаривался в масле на раскаленной сковородке.

Хорошо тебе, Пашка? Ну вот и кайфуй, отпусти ситуацию. Ступай на мягких лапах, потому что сегодня охотник — это ты. И я пытался, превращаясь в ощущения, но снова и снова разум напоминал, что в моих руках — десятки жизней детей, приготовленных на продажу, да и собственная. А значит, и судьбы близких. Потому не геройствуем. Наблюдаем до последнего, не вмешиваясь. Слишком велика вероятность, что при прямой угрозе жизни мир запикселится, и останусь я с дробовиком наготове наедине со своей смертью. И теперь уж точно не получится выскользнуть из ее лап.

Вскоре я выбрался из лесу на асфальтовую дорогу, покрытую выбоинами. По ней редко ездили, и полотно присыпало хвоей, кое-где были наносы из мелких камней, вымытых недавними ливнями из горной породы.

Дорога то поднималась на пригорок, и впереди синело море, то спускалась между холмов, убегая к мысу, где и находился лагерь. Нагретые солнцем скалы трещали, остывая, будто неподалеку великан скрежетал зубами.

Оп! С грохотом выкатились камни на дорогу в паре метрах от меня. Пересекли асфальт и застряли в валежнике.

Я пошел дальше, а в голове появилась мысль: «Сергей Бодров, сентябрь 2002 г., сход ледника, погубившего съемочную группу и снесшего несколько турбаз».

Бодрова жаль, он стал национальным символом, потому его надо предупредить, задержать, чтобы он не попал под сход ледника во время съемок. Черт, не вписал в послание! Значит, придется выжить.

Вдалеке замаячил забор из стальных прутьев, крашеных в зеленый, все в струпьях ржавчины, они сливались с фоном: листьями, ветвями, побегами. А вот железная калитка и ворота, за котрыми угадывалась будка охранника, очень даже выделялись. Я сбавил шаг и полез в лес, потому что мне лишнее внимание ни к чему.

Подкравшись поближе, я отметил, что наносов возле ворот нет, значит, их часто открывают. Осталось выявить охранника…

Скрипнули петли дверцы будки. Чиркнула зажигалка, и потянуло табачным дымом.

Ага, есть. И судя по тому, что он ни с кем не разговаривает, охранник тут один. Узнать бы, как он вооружен. Дело серьезное, вряд ли его оставили без огнестрела. Вот только что у него за оружие?

Как ни кружил вокруг, как ни заглядывал между прутьями, не понял, а на рожон решил не лезть. Ладно, надеюсь, это будут уже не мои проблемы.

Теперь надо проникнуть на территорию лагеря и выяснить, где держат пленниц.

Я прошелся вдоль забора, сквозь который проросли вязовые деревца, нашел подпиленную арматурину, потянул ее на себя, ругнулся, обнаружив, что ее снова приварили. Вместо того, чтобы лезть через забор и кусты, я прошел чуть дальше, обнаружил овражек, прорытый ручьем, расчистил его от валежника и пролез под прутьями на животе.

Вспорхнула вспугнутая сойка, разоралась, будто бы указывая на меня: смотрите, вот он, нар-рушитель! Скорее сюда, тут нар-рушитель. Хрясь-хрясь-хрясь — трещали под моими подошвами сухие ветки, и я остановился, краем уха уловив скрип петель.

Охранник знает, что сойка орет, предупреждая о чужаке, и вышел проверить? Или показалось, то скрипнули не петли. Противная птица, крякая, уставилась на меня. Издеваешься, морда бандитская? Ну я тебе!

Я поднял камень и швырнул в нее. Попал. Разразившись душерздирающим ором, сойка, роняя перья, полетела прочь и расшумелась уже дальше.

Я осторожно двинулся дальше. Хрясь, хрясь, хрясь.

Хорошо, в кустах роются дрозды и изрядно шумят — не один я трещу.

Вскоре я вышел к заброшенной баскетбольной площадке, присыпанной палой листвой. Покрытие потрескалось, явив миру вырвавшуюся из заточения новорожденную поросль сирени. Чуть ниже была детская площадка, где убегал от волка лишившийся конечности бетонный заяц, а с кашалота спилили горку и, видимо, сдали в металлолом. Турники тоже срезали.

Узкая дорожка вела ниже, к двухэтажным деревянным домикам на сваях. Окна были заколочены фанерой — так себе спасение от мародеров. Но спасибо и за это, так хоть понятно, что в домиках никто не живет.

Еще одна спортивная площадка, где на наносах пророс бурьян и меж битых бутылок проклюнулась молодая сосна. Дальнейший спуск преграждала колючая проволока. Я пролез под ней и прочитал табличку: «Проход запрещен. Опасно для жизни. Территория охраняется!»

И снова дорожка вниз, обрывающаяся оврагом. Вот и оползень, огромный пласт почвы, где стояло покосившееся бетонное здание столовой, похожее на неудачно приземлившуюся летающую тарелку.

Пришлось обходить оползень, лезть сквозь кусты, которые хватали за одежду, будто не пускали дальше.

Чуть в стороне, под раскидистыми многолетними соснами, был двухэтажный спальный корпус, тоже с заколоченными окнами. Непонятно, жилой он или нет.

Переть туда напролом было опасно, и я решил побыть нормальным героем и пойти в обход: по сыпучему склону оползня, хватаясь за корни, спустился в овраг, а потом взобрался к столовой. На втором этаже устрою наблюдательный пункт, оттуда открывается отличный обзор.

Только выбрался, как услышал мужской голос, замер, лег в траву, сосредоточился, пытаясь определить источник звука. Спальный корпус был левее, а говорили вроде бы не там. Боясь шевелиться, я скосил глаза направо, где с возвышенности виделась только плоская шиферная крыша еще одного строения. Там что-то грохнуло, выругались. Сколько там соглядатаев? Если один, и сам смогу справиться…

— Шо там опять? — подал голос еще один охранник, забубнил матерившийся.

Значит, их тут двое, да плюс на въезде один. Возможно, есть кто-то еще. Но действительно ли тут девочки? Может, у мужиков здесь какой-нибудь подпольный цех по производству, например, паленой водки. Тогда должны быть тара, ящики, что-то такое. И машины должны приезжать.

Голоса стихли. Я подождал немного и поднял голову, но все равно ничего не было видно, пришлось подниматься на четвереньки. Справа было одноэтажное здание, будто вросшее в землю, с забитыми фанерой стеклами и похожее на склад. Возле знакомой «девятки» спиной ко мне стояли двое: надо полагать, питекантроп в кепке и высокий плечистый мужик в камуфляже, с одуванчиком рыжих волос. До них было метров сто пятьдесят, и слов я не слышал, лишь приглушенные голоса.

Стволов не наблюдалось ни у одного, ни у другого. Но, возможно, они просто не взяли с собой оружие. Ящиков, упаковок, бутылок — чего-то, что указывало бы на подпольное производство, тоже не было. Ну ничего, подожду. Если девочки в этом сарае, третий охранник в темноте и духоте долго не выдержит и рано или поздно себя проявит.

Как бы подобраться поближе, чтобы убедиться наверняка? Сейчас это делать опасно. Лучше ночью. Надеюсь, освещения тут нет, и в безлунье подобраться незамеченным будет несложно.

Охранники переместились под жестяной козырек, раскурили по сигарете, выпили бутылку пива, передавая ее друг другу, а потом поставили ее на дороге и принялись сбивать камешками. Питекантроп победил со четом пять-три. Рыжий склонился и принял щелбан. Обматерил питекантропа, что тот сильно бил.

— Ну шо — смотреть телек? — спросил Рыжий. — Пора уже. Гы-ы-ы,заработали, — он сделал движение задом вперед-назад, — на сеанс.

Охранники ушли внутрь здания. У них там что, свет есть? Ну а почему бы и нет? Телевизор, вон смотрят.

Пока они исчезли, я рванул к распахнутой двери в столовую. Здание деформировалось, и она уперлась во вздыбившийся асфальт. Стекло пошло трещинами, но не рассыпалось. Ненадолго я замешкался. Может, рвануть на разведку, пока охранники смотрят телек? Нет, там есть питекантроп, а он видел меня возле телефонной будки и мог запомнить.

Пол столовой накренился, и часть столов и стульев сползла к стене, где танцевали пятнадцать выцветших девушек, символизирующих республики. Голова грузинки отвалилась вместе со штукатуркой, а уничтожившие ее дождевые потоки, будто щупальца осьминога, потянулись к узбечке.

Под моими ногами хрустела битая плитка, стены пестрели названиями групп и презентациями юных Вась, Коль и Андрюх, которые тут побывали. Даже сердце имелось, в котором: «Оксана + Олег = любовь».

Все ценное отсюда вынесли, остались битые тарелки, обрывки газет, ржавые ложки и вилки с гнутыми зубьями. И стулья. Несметное множество корявых деревянных стульев и столов, похожих на школьные.

Бетонную лестницу на второй этаж покорежило, плитка отвалилась. Но конструкция все еще выглядела надежной и, придерживаясь за перила, я начал подниматься.

Наверху был такой же зал. Гигантские окна, от пола до потолка потеряли стекла; выдавленные внутрь здания, они разлетелись на тысячи осколков, усыпавших лестницу и пол мелкой хрустящей крошкой.

Меня заинтересовал выход на балкон, окольцовывающий всю столовую, куда я и направился. Мне повезло, он частично разрушился, а в образовавшуюся прореху отлично просматривались окрестности. Расчистив часть балкона от бетонной крошки, я залег, вытащив обрез и расположившись на рюкзаке.

Солнце готовилось ко сну, и прогретый бетон не обжигал, а, отдавая тепло, убаюкивал, так что я даже ненадолго вырубился, а когда открыл глаза, увидел, что рыжий куда-то ведет девочку с осветленными волосами. Лица пленницы отсюда, сверху, было не разглядеть.

Сердце, казалось, замерло и сделало сальто. Есть! Девочки здесь! Я чуть сместился, чтобы видеть, куда ведут пленницу. Оказалось, что — к летнему душ, который соорудили из пленки и досок. Воду на себя выливали из ведра. Будто ощутив мой взгляд, рыжий затолкал девочку в кабинку и, пока она мылась, принялся оглядываться.

— Ты там скоро? — прикрикнул он на девочку. — У тебя осталась минута.

Для интереса я принялся считать. На шестидесяти охранник выволок девочку, застегивающую штаны на ходу, и повел к зданию. Спустя минуту питекантроп вывел вторую пленницу, она быстро помылась.

Всего на помывку вывели четырех девочек, и мне очень не понравилось, что Алисы среди них не было. Может, ее уже куда-то отправили? Вдруг на нее в России любитель нашелся?

Но искать прямо сейчас ее нельзя. Потому мне остается лишь мучительно ждать утро. И надеяться, что Илья справится со своей ролью.

А задумал я глобальную подставу для отца, очень надеясь, что он поведется. Но для этого пришлось посвятил друга в детали, которые следует держать в тайне всю оставшуюся жизнь. Умолчал я разве что об отцовском обрезе.

Если девочек в лагере не окажется, я должен был заскочить к Илье вечером, что означало бы: отбой тревога. Если же они в лагере, я планировал остаться там до утра. И тут ответственность ложилась на Илью. Он должен был якобы вскрыть то самое мое письмо, узнать о том, что я отправился выручать девочек, и рвануть к отцу: смотрите, вот, он не вернулся, он в опасности, помогите-спасите!

Насколько изучил отца, он не бросит меня на растерзание бандитам, потому что кинуть своего — это огромный минус к репутации. Не знаю, какая мотивация им движет, но тут дело не только в том, что он честный мент. Отказавшись меня вызволять, он выставит себя конченым уродом, которому потом никто руку не пожмет.

Сумеет ли Илья сыграть в обеспокоенность и соврать, достоверно изобразить панику: а-а-а, помогите-спасите, наших бьют, друг погибает!

Выходит, успех моей операции полностью зависит от человека, которому я не доверил бы и крокодила выгуливать, не то что человеческую жизнь. По сути, как бы ни сложилось, я подставлю отца, потому что выезд группы захвата — сложная операция, нуждающаяся в согласовании. Если правильно помню алгоритм, нужно выписать задание, отнести эту бумажку на подпись к руководству. И тут два пути в зависимости от того, подпишут или не подпишут. Угроза отцу поступила из областного центра, потому, возможно, наши менты и подпишут. Дальше следует вручить задание в СОБРе, и только тогда дадут группу. Это наиболее благоприятный путь.

Если не подпишут, есть еще вариант, незаконный. Если пораскинуть мозгами, то и не один. Отец вряд ли на такое пойдет, но если вдруг, тогда ему останется лишь вздернуть меня, когда все будет кончено.

Получается, я повожу под монастырь своего, спасая чужих. Или нет? Кто более чужой: отец, который всем нам чуть жизни не сломал, или Алиса?

Долбанная совесть, какая же ты у меня ненасытная! Посмотрим. Может, отец вообще не захочет ввязываться, тогда придется мне самому отдуваться.

Сгущались сумерки, в щели между фанерой, закрывшей окна, просачивался электрический свет. Я напрягал слух, но посторонних звуков не слышал, это наводило на мысль, что девочек хотя бы не обижают.

Сколько их там? Шесть? Больше? И сколько денег пообещали за каждую? Надо полагать, девственниц рассчитывали продать вдвое дороже — они редкий товар по нынешним временам — а потому я надеялся, что Алису не тронули.

Цикады смолкли, протяжные песни затянули сверчки.

Когда совсем стемнело, и на безлунное небо высыпали звезды, я услышал крик:

— А ну затихли! А ну спать, сучки!

Спустя где-то полчаса охранники сели на корточки у порога, прихлебывая, видимо, коньячок из фляги.

— Задолбало тут сидеть, — пожаловался питекантроп. — Хорошо, что завтра все.

Рыжий что-то просипел и толкнул напарника в бок, оба заржали — как грифы заклекотали, дергая шеями.

Что завтра — все? Просто закончится дежурство, или живой товар увезут на продажу? Давайте, скажите еще что-нибудь! Но парочка разговаривала вполголоса, я разбирал лишь отдельные слова — мужики обсуждали достоинства баб и что наша футбольная команда опять продула.

— Я бы Олю купил, — мечтательно протянул рыжий. — Вот уж горячая штучка! А волчонка бы пристрелил.

Я навострил уши — девочек обсуждают? Волчонок — уж не Алиса ли? Рука сама потянулась к обрезу. Стоп! Утром, все решится утром, возможно — и в мою пользу. А нет… Утром и подумаю.

— Бабла не хватит на Олю, — урезонил рыжего питекантроп. — Иди лучше поиграйся на халяву, вдруг в последний раз?

Все-таки их увозят завтра? Похоже на то. Но не утром же! Давай, урод, раскрой планы! Но больше ничего интересного не прозвучало.

И снова проблема выбора: попытаться их перестрелять спящими или ждать отца, который может и не приехать? Мужики, вон, расслабляются коньячком и вряд ли ждут сюрпризов. Или нахрен риск?

Это только кажется, что ты такой герой, пришел — бдыщ-бдыщ-бдыщ! И враги, выстроившиеся в очередь, попадали, сраженные картечью в глаз. И плевать, что обрез бдыщ может сделать дважды, а потом требует перезарядки, и вообще это ненадежное оружие, из которого стреляют практически в упор. Так что единственный мой шанс — поступить подло и перебить спящих.

Бессонная ночь давала о себе знать — я клевал носом, согретый теплым бетоном балкона, но спать было нельзя — я мог вырубиться до самого утра и проспать важное. Оно утешало: темные дела вершат обычно по темному. Если девочек решили вывозить, это случится следующей ночью…

Или этой? Завтра-то наступит в полночь. И увозить будут вооруженные люди, с которыми мне в одиночку точно не справиться.

Аж сон ушел. Я подтянул ноги к животу, оперся затылком о стену. Все-таки нужно попытаться перебить тварей во сне. Дождаться, когда погаснет свет, и действовать.

Сочащийся в щели свет все не гас, питекантроп и рыжий по очереди курили на пороге. В какой-то момент я не выдержал и вырубился сидя, а проснулся от того, что отлежал руку и замерз. Свалился и не заметил.

Повел плечам, глянул на здание: свет больше не лился из щелей. Охранники спят? Похоже на то. Подождав еще немного, я взял обрез и стал спускаться. Казалось, каждый шаг звучит маленьким взрывом, и я выдохнул облегченно, ступив на мягкую траву.

В этот раз в овраг я лезть не стал, решил спуститься с возвышенности прямо к зданию. Сперва я переместился к кустам на склоне. Только я начал спуск к молодым вишням возле «девятки», как скрипнула дверь, и навстречу вышел рыжий. На ходу расстегивая ширинку, он двинулся к вишенкам, но передумал. Развернулся к «девятке» питекантропа и, похрюкивая от смеха, окропил ее колесо.

И ут реальность запикселилась. Но почему именно сейчас? Струя рыжего так смертоносна? Стоило мне об этом подумать, как резкость зрения вернулась.

Закончив дело, рыжий сунул пальцы в рот и свистнул.

При виде двух кавказских овчарок, рванувшим к нему, меня бросило в жар и в холод. Вот оно что! Вот бы я спустился сейчас. Все-таки кто-то там наверху здорово меня бережет.

— Барс, иди сюда!

Рыжий подозвал собак к окропленной девятке, и они по очереди излили душу на непонятно в чем провинившуюся машину. Рыжий, похрюкивая, трясся от смеха в стороне.

Интересно, псов днем привязывают? Иначе я тут заперт навечно. Должны. Иначе они среагировали бы, когда я шел сюда. Вот так реальность вносит коррективы в наши планы. Да, блин, собаки значительно усложняют ситуацию.

От меня до псов было метров шестьдесят. Закончив с машиной, псы потрусили за рыжим, но тот гаркнул на них и исчез за дверью. Один кавказец лег у двери, второй принялся делать обход.

А я замер на пригорке, ощущая себя загоняемым оленем. Откуда дует ветер? Если от меня — к зданию, мне хана: собаки точно почуют. Нет, вроде в другую сторону.

Пес двинулся ко мне, пригибая голову к земле. Я сглотнул вязкую слюну и, казалось, сделал это слишком громко. И кровь в висках пульсирует слишком громко. От выплеска адреналина в горле стало горячо. Теперь все мысли были не о том, как спасти девочек, а как самому улепетывать, и хватит ли патронов на всех.

Пес вскинул башку, будто бы всматриваясь в мое убежище, но вскоре потерял интерес к этому направлению и потрусил куда-то дальше. Второй подорвался и побежал за ним.

У меня аж спину свело — ну а шутки столько стоять согнутым? Я попятился к столовой, но на второй этаж идти не рискнул — уж очень стекло хрусткое, могу себя выдать.

Сон как рукой сняло. И до рассвета я просидел в черном обеденном зале, вслушиваясь в ночные звуки. Вдалеке лаяли собаки, им басовито вторили два местных волкодава. Протяжно стонала ночная птица. Когда воцарялась тишина, издалека доносился шум моторов — по трассе в порт ехали грузовики.

Когда солнце выкатилось из-за горы, мотор зарычал близко — я насторожился, взбежал наверх, на наблюдательный пост. Неужели приехали за девочками? Или это наши так рано? Эх, была бы снайперка — всех здесь положил бы уродов. Из обреза надо стрелять метров с двадцати, если палить отсюда, я только шум подниму, а толку никакого.

Что же делать?

Когда рядом с «девяткой» остановилась «копейка», за которой радостно бежали овчары, я понял, что это просто пересменка: девочек в такую машину не погрузишь. И не днем их будут транспортировать.

Приехали еще двое. Рыжий и питекантроп пожали руки вновь прибывшим. Рыжий указал на окропленное колесо и покачал головой, все заржали, питекантроп сел на корточки у колеса и вызверился на овчарок:

— Кто?! Кто это сделал, черти мохнатые, а? Вам чо, кустов мало? Су-уки! — Он сорвал с пояса рацию и проорал: — Олег! Привяжи своих крокодилов нах! Как чо? Машину обоссали! Как издеваются, гады! А ты чо лыбишься? — напустился он на рыжего.

Донеслась трель свистка, и собаки побежали на звук. Попинав колесо, словно собачья струя способна прожечь резину, и колесо — спуститься, питекантроп пожаловался:

— Каждое утро так!

— Потому что ты — нехороший человек, — с невинным видом сказал рыжий.

И тут издали донеслись голоса, кто-то вскрикнул, залаяли псы, и я похолодел. Неужели мой план сработал? Но почему они приехали именно сейчас, во время пересменки, когда тут слишком много народа?

Вдруг это не СОБР, а отец сам рванул отбивать дитятко?

В каком количестве и каким составом прибыла группа поддержки? И не отправят ли отца, который все-таки решился меня выручать, на тот свет раньше? Или вообще эти крики — не то, что я думаю?

Охранники заозирались. Питекантроп заорал в рацию:

— Олег, чо за кипеш? Олег?!

Рыжий махнул рукой — мол, кому мы нужны. Водила «копейки» откинул олимпийку, и я заметил набедренную кобуру.

Закрыв глаза, я вдохнул, выдохнул. Да, я подставил отца… Нет, не подставил — заставил выполнять свою работу. Но все равно на душе было тревожно.

Глава 17 Узницы

Ожила рация в руках питекантропа, он что-то неразборчиво прокричал и вскинул руку — позы охранников стали чуть менее напряженными.

Сердце пропустило удар. Казалось, в груди все смерзлось. Неужели это не за мной?

Нагрянул босс с проверкой или новенькую привезли — да мало ли что случилось. Скоро узнаем.

Я поднялся на второй этаж столовой и занял позицию.

Секунды тянусь нитями расплавленного сахара. Лающие до хрипа псы заткнулись. Надзирающие за девочками переглянулись, рыжий и питекантроп отошли к «девятке», вновь прибывшие — ко входу в здание. Один исчез внутри, второй, долговязый и лысый, похожий на грифа, остался.

Лязгнули ворота. Заревел мотор. Опять залаяли псы. Я сглотнул вязкую слюну. Похоже, это и правда не ко мне. Ну а чего я ожидал от своего папани, который, как выяснилось, все что может — только яйца чесать?!

И предо мной во всей своей красе встал вопрос: готов ли я сдохнуть ради юных пленниц? Готов ли отдать свою жизнь за них? Собак привязали, вот уедет первая смена, и буду думать.

Я погладил обрез. Не подведи, родной!

Звук мотора все ближе. Ближе…

Я выглянул в дыру бетонного балкона, и сердце затарабанило, лед в груди растаял: завидев машину гостей, бандиты напряглись. Питекантроп выхватил пистолет, пятясь, прицелился в невидимую мне цель. Рыжий просто драпанул в лес. Гриф кивнул — что, мол, там? Ответ рыжего я не расслышал, но по тому, что это наши, причем полным составом, догадался, когда и гриф драпанул, и питекантроп, передумав стрелять.

Разбежались бандиты в разные стороны, как вспугнутые зайцы. Нет — шакалы.

Пять секунд — и к зданию прикатила… «Буханка»! Из нее на ходу выпрыгивали собровцы, я насчитал пять человек. «Буханка» — надо же! Ну а что я хотел в начале девяностых, и экипировка у спецназа никакая, и транспорт, и вооружение так себе.

Спецназовцы ломанулись к зданию с девчонками. Двое остались у выхода, трое ворвались внутрь.

Спецназ уже работал, когда подъехал ментовской УАЗик, оттуда выскочил мой отец и рванул к зданию, но его остановил стоящий у входа старший группы СОБРа. Второй опер, прибывший с отцом, с недовольным видом закурил, опершись о капот УАЗа.

Я аж устыдился мыслей об отце. Удивительно, но он меня не бросил! Это нелогично, опасно, но он сделал выбор! Никогда не пойму, что у него в голове.

Из здания донеслись короткие неразборчивые команды, и спустя минуту вывели неудачливого надзирателя, которого бросили напарники — в наклонном положении, с опущенной башкой и руками за спиной.

— Кукарекай на зоне, падла! — рычал собровец, сжимающий его шею. — Говно лопатами жрать будешь, а пить — из параши. Обещаю.

Задержанного погрузили в УАЗик, и два спецназовца залезли внутрь — присмотреть за ним, чтобы не сбежал, пока опера работают. Интересно, как отцу удалось так оперативно среагировать?

И что делать мне? Если отец увидит, что я в безопасности, он меня по стенке размажет и будет прав. Ну и хрен с ним, главное, что все получилось. Сидеть ждать и тупо, и аморально — вдруг это не показательное выступления для коллег: «Посмотрите, какой я хороший отец» — а его и правда волнует моя судьба?

Потому я спеленал обрез, который так и не выстрелил, спрятал за нагромождением столов и двинулся вниз. К тому моменту подъехали две «скорые», а отец уже вошел в здание. Пока спускался по склону, на меня никто не обращал внимания, и только когда я попытался войти туда, где содержали девочек, собровец на входе выставил руку, преграждая путь.

— Я Павел Мартынов, — представился я. — Отец меня ищет, а он внутри.

— Стоять! — скомандовал спецназовец и крикнул: — Мартынов! Твой пацан здесь.

И секунды не прошло, как отец выскочил на улицу. В жизни его таким не видел: бледный до синевы, глаза навыкат, волосы торчком. Выматерившись, он попытался отвесить мне оплеуху, но я выставил блок.

— Ша! — рявкнул собровец. — Дома будете разбираться.

Отец встряхнул меня за груди, оттащил в сторону и припечатал к стене, брызнув слюной:

— Ах ты выродок! Я ж теперь по статье пойду! — Он притянул меня к себе и долбанул о стену спиной. — Я ж из-за тебя…

Поймав осуждающий взгляд спецназовца, он с трудом разжал пальцы и отвернулся, поплелся прочь, ссутулившись. А меня больше волновало, как там Алиса, и когда дали сигнал медикам, чтобы заходили, я попытался проникнуть с ними, но бдительный спецназовец снова меня не пустил.

— Можно? Пожалуйста! — Я сделал лицо кота из «Шрека». — У меня там подруга. Очень волнуюсь!

— Не положено, — сказал он примирительно. — Сейчас их выведут — увидишь.

Не в силах ждать, я отошел подальше, рассчитывая пролезть через крайнее окно, где фанера, которой его забили, отвалилась и выпал стеклопакет. Такая возможность вскоре представилась: вышли спецназовцы, окружили командира, и я сразу же воспользовался ситуацией, скользнул в комнату, разделенную решеткой на два загона, в которых содержались незнакомая коротко стриженная шатенка и разноглазая Оля Шаркая.

— Нас выпустят, да? Выпустят? — всхлипывая, запричитала Оля.

В загонах я разглядел кровать, тумбу, стол, взятый в столовой. На столах угадывались фантики жвачек и конфет. В туалет девочки ходили в ведра.

— Да, приехала милиция, — сказал я, потянулся к двери, ведущей из этой комнаты, вероятно, в обиталище охранников, но она распахнулась навстречу, едва не ударив по лбу. Ворвалась врач молодая встрепанная врач, похожая на лисичку, мазнула по мне взглядом и принялась дрожащими руками пытаться отпереть решетчатую дверь камеры, где содержалась темненькая.

Ноги девушки подкосились. Не веря в свое счастье, она села на бетонный пол и разревелась в голос. Оля Шаркая начала ей подвывать, а врач все подбирала ключ — ее руки тряслись, как при запущенной стадии болезни Паркинсона, и она не могла попасть в замочную скважину. Наверное, представила свою дочь на месте этих девочек.

Ругнувшись, я забрал у нее ключи, быстренько подобрал нужные и открыл девочек. Чуть не столкнувшись со второй врачихой, пожилой, полной и седовласой, я выскочил в комнату охранников. Тут было два продавленных и прожженных сигаретами дивана, стол, на полу валялись пустые бутылки из-под водки и пива, на столе — хлебные крошки, початый лимонад, пара конфет и недоеденная банка кильки. Довершал картину телевизор на тумбе с потемневшим лаком и видик. На нем лежали две видеокассеты.

Я двинулся ко второй распахнутой двери, из-за которой тянуло сортиром, немытыми телами и концентрированным отчаяньем. В просторной комнате царил полумрак, и деталей было не разглядеть. За приоткрытой дверью мелькали белые халаты, смутные силуэты, слышались всхлипы и женские голоса.

Ощущение было, словно я продираюсь сквозь пленку — время будто замедлилось.

— Алиса! — крикнул я, но никто не ответил. — Алиса, ты там?

Я наконец переступил порог. Предбанник тут был крошечным, и отдельные камеры отсутствовали, пленницы содержались в одном большом загоне и спали на бетонном полу. Наблюдалось лишь три матраса и одно одеяло.

Постепенно глаза привыкли к темноте. Четыре девочки повисли на врачихе, обняли ее, не давая двигаться. Вторая женщина-врач склонилась над девочкой, лежащей на полу. Алиса, шестая, сидела, подтянув колени к животу и уткнувшись лицом в колени, и ни на что не реагировала. На ней были те же черные шорты и майка, что в последнюю нашу встречу.

Я сглотнул ком в горле, в носу защипало. Кем надо быть, чтобы допустить это? Будь ты женщина или мужчина, юноша или пенсионер, учитель или снайпер, если ты человек, то равнодушным остаться невозможно.

— Лиса! — заорал я.

Девочка дернулась, будто от удара. Медленно подняла голову и замерла, неверяще глядя на меня. Шевельнула губами, вскочила, рванула навстречу. Сомкнула руки за моей спиной — как стальные обручи стиснулись — будто я мог истаять и снова ее оставить.

— Пашка, — прошелестела она на ухо и замерла.

— Все, уже все, — проговорил я, высвободил руку, скользнул по Алисиным слипшимся и повисшим сосульками волосам.

— Давай отсюда уйдем, — прошептала она, но объятий не разжала.

Я не спешил, позволяя ей осознать, прийти в себя. Наконец сказал:

— Алиса, я не могу сдвинуться с места…

Тиски ее рук разжались, и я вдохнул полной грудью. Девочка вцепилась в мое предплечье, и только сейчас я заметил кровоподтек на ее скуле, разбитую губу и синие запястья. Скрипнул зубами, наполняясь яростью. На выходе чуть отступил, пропуская в помещение отца.

Лицо у него было странным, будто оплывшим: скулы обострились, глаза ввалились, ноздри раздулись. Неужели и его проняло? Он же человек, в конце концов. Жаль, мысли его не прочитать, и я никогда не узнаю, обескуражен ли он тем, что пошел против начальства, или ему, как и мне, хочется колесовать того, кто все это устроил.

На улице Алиса закрылась ладонями, пряча глаза от яркого света.

— Просочился все-таки, — глядя на меня, проворчал собровец — без злости, скорее с одобрением.

Балаклаву он снял, оказалось, это молодой мужчина лет двадцати пяти.

Мы с Алисой отошли в тень. Я осмотрел ее, все еще закрывающую лицо. И раньше тонкая, она похудела так, словно ее все это время не кормили: ножки-палочки, руки — веточки. Если раньше я надеялся, что ее не тронули, то теперь стало ясно, что еще как тронули, но детали я не уточнял, чтобы не причинять боль, заставляя вспоминать.

Судорожно вздохнув, Алиса оперлась о стену, отвела руки от лица, и, будто прочтя мои мысли, ответила, глядя в упор:

— Нас никто не насиловал. Просто не кормили и редко давали воду. Кто сам соглашался, ну… э-э-э, — она залилась краской, я кивнул — понял, мол. — Тот ел, смотрел телек, мылся. Курил. В общем, жил сносно.

Что ж, логично: не теряя времени даром, будущих рабынь воспитывали. Станешь сговорчивой и послушной — мучиться будешь меньше.

— А это? — Я провел пальцем по своим запястьям, намекая на синяки.

Она скривилась.

— Я пыталась удавиться. Не дали. Свои сдали, сучки. Сутки связанной валялась!

— Ты очень храбрая, — оценил я.

Алиса снова скривилась, борясь с подступающими слезами, рот ее искривился, но она сдержалась.

Ее же наверняка мучает жажда, и желудок к позвоночнику прилип!

— Я принесу попить. Побудь здесь.

Девочка кивнула, сползла по стене и снова села, прижав колени к животу, а я рванул в каморку охранников, где за столом сидел отец, заполнял документы. Встретившись с его равнодушным взглядом, я схватил конфету, бутылку лимонада, сделал глоток, а остальное понес Алисе.

Она благодарно кивнула, присосалась к горлышку. Подавилась, закашлялась, выплескивая лимонад себе на майку. Прокашлявшись, опять припала к горлышку.

Собровцы столпились возле «буханки» и переговаривались, то и дело сплевывая. За разбежавшимися преступниками никто гоняться не стал. Насколько знаю, в таких случаях вводится план «Перехват».

Из здания вынесли девочку, которая лежала на полу.

— Что с ней? — спросил я у Алисы, протянул ей конфету.

— Заболела. Она тут давно, еще до меня. Меня последнюю привезли. — Алиса зашелестела фантиком, сунула конфету в рот, разжевала. — Блин, неделю не жрала. Два раза девки тайком поделились хлебом. Но им могло влететь, если бы кто-то сдал. А стучали все, за это «сникерсы» давали.

— И что, многие соглашались трахаться? — спросил я.

— Да почти все. И необязательно вот прям это, — она передернула плечами и покраснела, — делали всякую… мерзость. Фу, блин. Да лучше сдохнуть! А им за это — конфеты, фильмы, жвачки, помыться и даже погулять. Вот почти все и делали, кроме Катьки, которая больная. Совсем послушных перевели в отдельные комнаты.

Алиса смолкла, сцепив пальцы. Помолчала немного, и из нее полились не слезы, она стеснялась плакать при других — слова:

— Я думала, все. Ждала, когда можно будет удавиться. Зачем жить-то после такого? А им, — она кивнула на машину «скорой», куда грузили девочек, — нормально. Ну, как нормально. Лучше жить в дерьме, чем сдохнуть. Я ж понимаю, что они бы меня все равно грохнули, если бы не сломали.

Я не стал говорить, что землю топчет много любителей, которым самим нравится ломать непокорных женщин, и есть масса доступных способов, главное — быть сильнее. Очень надеюсь, Костаки не отвертится. Это каким нелюдем надо быть, когда у самого дочь того же возраста, что и девочки? Надо подумать, как разогнать волну, настоящее информационное цунами, на которое никто не сможет закрыть глаза.

Подключить всех журналистов, в том числе московских, если средства массовой информации не заинтересуются сами — заказать статьи… Нет, должны заинтересоваться — это же сенсация покруче приземления НЛО! И отца информационная поддержка обезопасит от увольнения — не знаю, что он нарушил, чтобы организовать налет, уж слишком оперативно среагировал.

Сперва на улицу вышел отец, затем вывели девочек, которые, как и Алиса, закрыли глаза от яркого света — шутки ли столько в подвале просидеть. А потом та самая темненькая, что жила отдельно, вслепую схватила отца за рубашку, что-то залепетала и брякнулась на колени, уронив лицо в ладони. Остальные тоже потянули к нему руки — он аж отшатнулся — и начали наперебой, всхлипывая и подвывая, благодарить.

Сопровождавшая их врачиха, молодая, та, которая тряслась, и пришлось помочь ей открыть двери, отвернулась и отошла в сторону — расчувствовалась. Пожилая не скрывала слез, гладила каждую девочку по голове. Все они были симпатичными — насколько можно судить, когда они в таком состоянии. И одного возраста — лет пятнадцать на вид, когда юное упругое тело уже готово, а разум — еще нет. Алиса была самой мелкой, наверное, ее взяли под определенного заказчика.

Пожилая врач первая взяла себя в руки и, будто стаю цыплят, принялась подталкивать девочек к «скорым». Темненькая, держащая отца за штанину, не хотела вставать, а может, не было сил. И в этот момент он обернулся, посмотрел на меня, и из его глаз выплеснулся такой ужас, что волосы на моей голове шевельнулись.

Больше всего поразила реакция собровцев, этих матерых волкодавов, привыкших рисковать жизнью. Они сняли балаклавы, и лица у них были, как на похоронах близких: и боль, и ярость, и растерянность. Примерно такие же выражения у неизлечимо больных, которые узнают приговор.

Девочек начали грузить в «скорые», и к нам подошла освободившаяся пожилая врач, села на корточки напротив нас, улыбнулась, протянула руку Алисе:

— Поднимайся, малышка. Все в прошлом. Поехали в больницу.

Алиса вцепилась в мою руку, замотала головой.

— Я в порядке, спасибо.

— Так нужно. Потом тебя отвезут домой.

Врач опять попыталась улыбнутся, поймала взглядом идущего к нам отца. Он ссутулился, из него будто выкачали жизнь. Нависнув над нами, он обратился ко мне:

— Это и есть та девочка?

Я кивнул, и отец посмотрел на Алису.

— Благодари своего героя, а потом вам придется ненадолго расстаться. Ты ведь хочешь, чтобы тех ублюдков наказали? — Алиса яростно закивала. — Тогда идем. Сперва тебя осмотрят в больнице, потом расскажешь обо всем, что тут было. Мы их найдем и посадим, но для этого тебе нужно нам помочь.

Пальцы Алисы сильнее стиснули мое предплечье.

— Не бойся… — начал я и попал в яблочко.

— Я не боюсь! — Она отпустила меня, встала, но пошатнулась — отец еле успел ее поддержать.

Мне пришлось пообещать:

— Я к тебе приеду позже.

Пожилая врач обняла ее и повела к скорой, воркуя:

— Меня зовут тетя Маша, ничего неприятного не будет. Ты примешь душ… Ты ведь хочешь помыться?

Алиса часто закивала, сразу из оскалившегося волчонка превратившись в озябшего воробышка. Мы с отцом проводили ее взглядом. Я осмотрелся: собровцы были далеко, и никто не мешал задать вопрос, который меня волновал. Но для начала я сказал:

— Спасибо… папа.

Он повел плечом, будто скидывая невидимую руку. Я продолжил шепотом, шагнув к нему:

— Скажи, ты сильно подставился?

Отец усмехнулся, сел рядом со мной на корточки, сунув в рот травинку.

— Да. Подпись на задании подделал. Никто мне разрешения на операцию не дал бы — или вообще, или так быстро. — Он ненадолго замолчал, покосился с сомнением, будто решая, говорить сопляку важное, или мал еще. Наконец определился:

— Когда твой друг принес письмо, я думал, что убью тебя. Проломлю башку. Если ты жив — вытащу и прибью, это ж надо такое затеять… Обрез где? — спросил отец одними губами.

— Там. — Я кивнул на столовую. — На втором этаже, за нагромождением столов.

— Ну ты придурок! — Он покачал головой. — Это ж надо такое придумать! Ты ж стрелять ни хрена не умеешь!

Я пожал плечами.

— Научился. Но в мясорубку не полез бы. А уйти я не смог, потому что они спустили с цепи собак. Видел, какие твари? — слукавил я, чтобы отец не чувствовал себя использованным. Он сделал доброе дело, хотя мог отмахнуться от меня, и заслужил право быть героем, а не бумажкой, которой подтерлись. — Извини, па.

Он сказал неожиданное:

— А, плевать! — И опустил руку, как гильотину. — Так вот, когда ехал сюда, я думал — убью сучонка. Приехал, а тут… В общем, ты молодец. Смелый поступок сделал, правильный. Не каждый взрослый смог бы.

Он протянул руку, и я пожал ее — во второй раз отец признал во мне равного.

— Я горжусь тобой, па. Ты спас этих девочек. Не я — ты. Что я смог бы? Победителей ведь не судят, да? Ты — победитель. Завтра об этой операции напишут все газеты. Они не посмеют не то что судить тебя — уволить. Это ж звезда на погоны! Такое громкое дело раскрыл, уродов на чистую воду вывел.

Отец покивал своим мыслям.

— Пулю это не остановит. — Поднявшись, он сказал: — Откуда ты столько всего знаешь?

— Просто сопоставил факты.

— Сопоставил, ага… Ладно, поехали: время!

— В нашем городе свои упыри есть, — проговорил я, направляясь за ним к УАЗику. — Вот и подумай, кому невыгодно, чтобы Костаки тут корни пустил.

А сам я задумался, как организовать информационную поддержку.

Глава 18 Это я

В «Уазике» я сидел во втором ряду сидений, между передними и клетушкой, куда поместили задержанного, и боролся с искушением попроситься к нему, чтобы поотрабатывать на нем удары. Кулаки и колени чесались, но я успокаивал себя мыслью, что у него впереди — боль, много боли и унижений. Менты позаботятся о том, чтобы уже в СИЗО задержанные узнали, за что взяли этого мужика. Чувствую, кукарекать он начнет уже там.

Они с подельниками пели бы квартетом «Веселые петушки», но проходящих по одному делу нельзя держать вместе, потому будут перекликаться из разных изоляторов.

Но как бы они ни пели, это не поможет девочкам, психика которых сломана. Алиса молодец, продержалась, не стала отдаваться за «сникерс» и мягкий матрас. Наверное, она одна была такая зубастая, остальные попроще, и, как Оля Шаркая, на дороге промышляли. Интересно, отобьет ли у девчонок перспектива сексуального рабства желание торговать телом?

Ладно, к лирике вернемся позже. Нужно продумать, за что хвататься и в какой последовательности. Первым делом — отзвониться Илье, потому что он в курсе моей задумки и сходит с ума в неведении. Мать думает, что я у друга, бабушка — что дома.

Итак, звонок Илье. Просто замечательно, если дома будет его отец. Он — человек уважаемый, у него должны водиться знакомые журналисты. Переговорю с Каретниковыми, от них позвоню бабушке и деду, узнаю, что и как, а то совсем дела забросил. Затем забегу домой. Или позвоню бабе Вале, чтобы передала мое послание, что все в порядке и Алиса нашлась.

Еще надо держать руку на пульсе, поддерживать связь с Лялиной, чтобы знать, чем обернулась для отца подделка подписей.

После поеду в участок, где будет находиться Алиса — если пообещал, надо держать слово. По идее должны дернуть с работы ее мать и передать Алису из рук в руки. Но Алла Микова — крайне ненадежная гражданка, зато, похоже, внушаемая. Вот и внушу ей, что ближе дочери никого нет, авось начнет ее жалеть.

А дальше может случиться что угодно. Вокруг меня завертелось столько событий, что непонятно, какое выстрелит первым. Наверное, уже кофе прибыл из Москвы, и нужно нести его валютчику. Да и деньги деду неплохо бы вернуть.

Мысли закружились каруселью, и я зевнул. Тряска и мерный рокот мотора убаюкивали. Это вторая моя бессонная ночь, а спать пока никак нельзя! Но когда нельзя, хочется в два раза больше. Я снова зевнул, глянул через лобовое стекло вперед: за окном медленно плыл бетонный забор, за которым возвышались зерновые терминалы элеватора.

Обернувшийся отец прервал круговерть мыслей, сказав:

— Я высажу тебя недалеко от театра, пойдет? Или где-нибудь в другом месте?

— Поближе к рынку, — попросил я, — чтобы удобнее добираться домой.

— Ладно.

Отец уставился на дорогу. Теперь обернулся его напарник, парень помоложе, с круглыми водянисто-голубыми глазами и ниточкой рта. Есть люди, у которых челюсти выпирают вперед, у этого человека они были будто вдавлены.

— Малой, ты че, реально всю ночь там торчал? — спросил опер. — И не зас… испугался? Как ты вообще узнал, где искать девочек?

Сдавать информатора, то есть Аню Лялину, я не стал — еще поссорятся с отцом, и он к нам вернется, потому поделился заранее подготовленной версией:

— Лена Костаки сказала. Дочь Алексиса, она в нашем городе поступила на фельдшера. Мы случайно еще в мае познакомились и иногда пересекаемся. Она считает, что отец торгует металлом, ну и сказала, где у него склады. Методом исключения я вычислил место, где металлобазы в принципе быть не может…

Отец хмыкнул и передразнил меня:

— Методом исключения! И где слов таких нахватался?

Захотелось ему врезать за этот тон: он отреагировал так, как будто дауненок с табуретки прочел Деду Морозу Бродского. Вот как в одном человек уживается способность пожертвовать всем ради близкого, попавшего в беду, и отношение к тому же близкому, как к мусору?

— Неважно, — отмахнулся я. — Факт, что сработало, да?

— Ты молодец, малой! Только нафига там до утра сидел? — не унимался незнакомый опер.

Вспомнилось, как я простился с жизнью, увидев волкодавов. Кто бы мог подумать, что они здорово мне помогут, и не придется сочинять правдоподобную легенду.

— Собак с привязи спустили, — повторил я свою версию. — Вот и не смог вернуться, они бы меня разорвали. А так на втором этаже столовой отсиживался. Повезло, что не унюхали.

— И как бы ты собирался спасать…

— Отставить болтовню! — рявкнул отец и сказал водиле: — В районе рынка притормози. Вот тут, да, возле телефонов.

Ментовский бобик остановился посреди дороги, и тут я кое-что вспомнил.

— Па, выйди на пару слов.

Отец по привычке хотел на меня наорать, но передумал, вылез вслед за мной, мы отошли от машины к стоянке, и я признался:

— Я следил за Жуковым. Его прошлой ночью грохнули, причем грохнул лысый мужик, который девочек сторожил, у него погоняло Боров, живет он возле жэдэ вокзала. Сторожей девочек четверо было, вы как раз на пересменку нагрянули: длинный лысый и еще лысый, похожий на неандертальца Боров, «девятка» его. Вот этот неандерталец приезжал к Жукову ночью и завалил его прямо в доме.

— Хм, — отец почесал темечко, сморщил лоб. — Труп еще не найден, соседи ничего не заявляли.

— Я угнал мотоцикл и выследил неандертальца. Но моих «пальцев» нигде нет, на мотике в том числе.

— Ох-ре-неть! — закатив глаза, как это часто делает Наташка, выдал отец. — Ты? Угнал? Мотоцикл? Как?!

— Да, б**ть, угнал, — вызверился я, — а что было делать, когда менты на жопе ровно сидят и не хотят шевелиться?! Надо было бы, и вертолет угнал бы.

— Ты мне тут…

— Нет уж, я тебе тут! И ты меня будешь слышать!

Отец открыл и закрыл рот, выкатил глаза. Пока он не начал словесно извергаться, я сказал:

— Твой сын не слабоумный, как ты уже убедился. Так что изволь говорить на равных.

Злобно оскалившись, я вдохнул, выдохнул и продолжил спокойно:

— Мотик Жукова во дворе недалеко от вашего отделения. Я это к чему. Когда возьмете еще троих, они могут успеть сговориться и повесить вину на дохлого Жукова. Ну, типа он организовал торговлю, а не Костаки. Если уже не сговорились, и концы сложно будет найти. Но я видел, кто убил Жукова.

— Охренеть, — повторил отец другим тоном. — Но как ты смог все это узнать?

Он посмотрел так, словно видел меня в первый раз.

— Жить захочешь — не так раскорячишься, — проворчал я. — А ты просто прими это, как данность.

Надо же, все-таки задумался о том, что же случилось с его зашуганным сыном и как он, прожженный опер, который замечает мельчайшие детали, мог проморгать, когда под носом выросло вот такое. Если бы отец чуть больше времени нам уделял и хоть немного нами интересовался, а не считал негодными и не отмахивался от нас, как от мух, то наверняка заметил бы подмену. А так ему остается только разводить руками. Я же не собирался читать ему лекцию об взаимоотношениях в семье — поздно, мальчику под сорокет.

— Желательно, конечно, меня в это дело не впутывать, — продолжил я, — но, если нить порвется, я согласен помочь и признаться, что ночью был там и все видел, но — заранее с тобой обговорив детали, ведь угон мотоцикла мне плюсом не пойдет. И Лену Костаки не впутывай, она вообще не в курсе.

Отец усмехнулся и подмигнул мне.

— Ты мог подслушать бандитов, пришедших убивать Жукова, когда они упоминали лагерь.

Я хлопнул себя по лбу.

— Точно, туплю. Бессонная ночь, вторая подряд. Еще вопрос: после осмотра в больнице куда повезут девочек? Где Алису забирать и сколько на это уйдет времени?

— В нашем отделении. Не знаю сколько продлится опрос. Нужно ж еще родителей дернуть и психолога найти, причем не одного. Но забирать девочку нужно точно у нас.

— Журналистов к вам направить? Будет нелишним. Заручишься народной поддержкой.

Подумав немного, он кивнул.

— Да. Анна с ними поговорит, я ее подготовлю.

— Ты лучше, вон, напарника подготовь, вдруг тебя закроют и ее заодно. Он надежный? И в теме вообще?

Отец шумно выдохнул.

— Надежный. Да, ты прав.

— Удачи, па! Она тебе понадобится.

Мы распрощались, и я направился к телефонным будкам. Набрал Лялину. Она ответила сразу же.

— Это Павел, — представился я и отчитался: — У нас все в порядке, все живы.

— Спасибо, Роман поставил в известность…

— Вас я не сдал. Ну, что это вы мне сказали, где искать девочек.

— Спасибо.

— Это я должен вас благодарить, Анна. И я, и спасенные девочки. Жаль… Нет, наверное, хорошо, что вы не видели, в каких они жили условиях. Отец скоро приедет в отделение. Всего вам хорошего!

Я повесил трубку. Скорее всего, отец не сказал ей о подделке документов. Либо же она не знала, что об этом известно мне, и промолчала.

Теперь — Илья. Я принялся крутить диск, мысленно молясь, чтобы вся его семья была дома. Трубку он снял мгновенно, будто возле телефона сидел и ждал. Впрочем, наверное, так оно и было.

— Да, — выдохнул Илья.

— Это я…

— Фу-ух, ну слава богу! — воскликнул Илья. — Как там что?

— Алиса жива. Я, как слышишь, тоже. Говорит, что ее не тронули. Всего там было восемь пленниц, одна в тяжелом состоянии, что с ней, не знаю.

— Как же здорово! Не в смысле, что в тяжелом состоянии, а что Алиса спасена! — воскликнул Илья и крикнул родителям: — Ма! Па! Это Пашка! Цел и невредим! Девочек освободили.

У него что-то неразборчиво спросили, и он задал вопрос:

— А бандитов взяли?

— Ловят, — ответил я на вопрос, видимо, родителей. — Все хорошо, но есть проблема. По телефону о ней не могу. Давай я сейчас заеду и все подробно расскажу. Вместе подумаем, что делать.

— Так Алиса же жива. Что за проблема-то?

— Жди. Еду.

Как же хотелось позвонить бабушке и деду! И Наташке с Борисом. Но они не знали, что я рисковал, и ни о чем не тревожились, потому разговор можно было отложить. Тем более дед в столь ранний час на рынке.

Так что я рванул на остановку, где чуть не извелся, ожидая чертов автобус целых полчаса, потому что ближайший рейс отменили.

Главной цели я достиг, и теперь обозначились более мелкие. Например, страдая на жаре, я подумал о том, как там Каналья, выпустили ли его из дурки и готов ли он ремонтировать машину. Размышляя, я изучал объявления на фонаре, увидел то, где написано о пропаже Оли Шаркой, уже залепленное другими: «Сдам однокомнатную квартиру», «Продам видео магнетофон», «Помогу с документами: дипломы, справки, водительские удостоверения».

О! А вот и предложение получить права и забыть про общественный транспорт. Я отодрал объявление вместе с головой Оли. Сунул в карман. Позвоню, узнаю — за спрос не дают в нос. Может, это помогают с восстановлением документов, а не то, что мне хотелось. Но даже если и делают их с нуля, понятно, что такой документ — фальшивка, но сейчас компьютерных баз данных нет, и пробить меня гаишники не смогут.

Снова и снова возвращались мысли о том, что сейчас происходит в отделении. Может, отца уже задержали и закрыли, подделка подписи — не шутка. А может, просто вынесли устное предупреждение. Или прямо сейчас заставляют писать заявление об увольнении…

Потому прессу, а в идеале — местное телевидение нужно подключать уже сейчас. И я очень надеялся, что у Леонида Каретникова есть на них выход.

Когда подошел «Икарус», я ломанулся на заднюю площадку, но занимать сиденье не стал, потому что вырублюсь и просплю все нафиг.

На первый план вышла новая цель и разогнала остальные: помочь отцу. Первый раз в жизни я за него переживал, и не из-за чувства вины, а чисто по-человечески. Он рисковал не потому, что его лишили выбора, он тоже чисто по-человечески выбрал меня, а не карьеру, хотя понимал, что уже, возможно, некого спасать. И теперь я сделаю все, чтобы его вытащить, а еще лучше — прославить и помочь получить звезду на погоны, ведьманьяк весь город в страхе держал.

На остановке я не вышел — выпрыгнул из автобуса и рванул к Илье, помахал бабкам, несущим боевое дежурство. Паруйр, похоже, не приходил, чтобы занять наш подвал, хотя уже должен был заявиться. Пусть повременит, не до него пока, иначе я просто возьму оглоблю и отоварю его, и пофиг на последствия.

Ступенька, еще ступенька. На третьем этаже я запыхался, как старик — сказалась усталость. Похоже, Илья ждал под дверью, услышал мой топот и открыл ее раньше, чем я потянулся к звонку. Заключил в объятия, проговорив с упреком:

— Что ж ты так долго молчал? Я два раза тебя похоронил.

Из спальни выглянули встревоженные родители Ильи. Интересно, что он им рассказал? Я был уверен, ничего лишнего: что ни о чем мы не сговаривались, он просто отнес запечатанное письмо моему отцу, там его вскрыли, и началось…

— Ну и заставил ты нас поволноваться! — воскликнула тетя Лора.

— Заходи, — Леонид Эдуардович сделал приглашающий жест. — После того, что мы пережили, ты обязан все рассказать.

— Мне нужна ваша помощь, — выпалил я, скинув туфли, прошел в спальню и расположился на диване.

Леонид Эдуардович ничего не сказал, но его лицо превратилось в знак вопроса, пришлось пояснить:

— Это срочно. У вас есть знакомые журналисты, желательно телевизионщики?

Родители Ильи переглянулись, пока они думали, я изложил версию происходящего, которая для всех: как поехал следить за Жуковым и его убили. Затем — о том, как Лена Костаки навела на мысль, где держат девочек, но Лена — хорошая, и ее подставлять мне не хочется. Ну и дальше я решил проверить, там ли девочки. Выяснил, что там, но ничем им не смог помочь, потому что — вооруженная охрана. А когда собрался уходить, спустили собак, и я затаился в развалинах. И наконец перешел к сути: чтобы помочь мне, отец подделал подписи начальства, иначе спецназовцев для задержания преступников ему не выписали бы. Если бы он действовал по правилам, его решение вряд ли поддержали бы — кто-то в РОВД покрывает Костаки. И теперь отцу, который совершил подвиг, грозит тюремный срок, а если…

— Я понял, — кивнул Леонид Эдуардович и посмотрел на жену. — Звони Элле. Она же не в отпуске?

Тетя Лора кивнула и пошла к телефону, глава семьи проводил ее взглядом и обнадежил меня:

— Есть такие знакомые. Немного, но есть. Попытаемся запустить цепную реакцию, будем бить из всех орудий. Горячая тема должна их заинтересовать.

Я напряг слух, чтобы понять, о чем говорит тетя Лора, но она зачем-то закрыла дверь.

— Девушек… Детей — в рабство… — Леонид Эдуардович покачал головой, уставился на свои сцепленные пальцы — длинные «музыкальные», никогда не знавшие тяжелой работы — вскинул голову и спросил с вызовом, будто у меня был ответ:

— Какая дикость! Мы же — не туземцы! Мы — граждане развитой страны! Самой читающей, образованной. Что мы с собой сделали? Как такое возможно?!

Ответ действительно был: нифига мы не цивилизованные! Что человеческая природа не изменилась за тысячи лет, и стоит ослабить карающую длань, как под маской благочестия проступает звериный оскал, но я смолчал — сейчас не время для рефлексии.

Тетя Лора открыла дверь и спросила, прикрывая трубку рукой:

— Где сейчас девочки? Куда выезжать журналистам?

— РОВД возле городского театра, — сказал я, она повторила мои слова собеседнику.

Неужели я, как раненный боец, наконец передал знамя и могу просто закрыть глаза и ни о чем не думать. В море! С головой — в море, а потом — спать.

Тетя Лора вернулась, и пост у телефона занял Леонид Эдуардович.

— Так а девочки… — спросила она.

Я рассказал о том, что видел. Тетя Лора расчувствовалась, аж глаза заблестели. Когда муж освободился и, высокий и солидный, замер в дверном проеме, почти полностью его заняв, спросила у него:

— Ну что?

Он удовлетворенно улыбнулся.

— Петр обещал передать информацию заинтересованным людям. А их будет много.

— Можно мне к телефону? — Я встал с дивана. — Нужно узнать, что там у отца.

Леонид Эдуардович посторонился, я набрал Лялину по памяти, но она не ответила. Отца вызвали на ковер и пытаются повязать за самодеятельность? А ее выперли из органов как соучастницу?

— Журналисты знают имя опера, провернувшего операцию, и некоторые подробности знают, кроме подделки подписей, — проговорил Каретников. — Они напишут о подвиге твоего отца. А те, кто поехал к РОВД, будут требовать интервью с ним. Так что, думаю, никто не станет ограничивать его свободу. По крайней мере пока.

Не поворачиваясь к нему, я смотрел на его отражение в зеркале — он так и стоял в дверном проеме. Обычно спокойный и рассудительный, он пылал праведным гневом.

— А потом — не посмеют, — припечатал Каретников.

Я кивнул и развил его мысль:

— Потому что победителей не судят. Спасибо вам огромное!

— Мне? — усмехнулся он. — Это тебе спасибо. Жаль, что никто не узнает о том, что сложнейшую операцию умом и хитростью провернул мальчишка. Мое восхищение!

Я рывком развернулся и злобно уставился на Илью, сидевшего на другом конце дивана. Неужели растрепал? Но он не нервничал, словно не понял слов отца. Неужто Каретников просто меня вычислил, просчитал все мои ходы? Нужно вызвать друга на откровенный разговор, он не умеет врать, и все сразу станет ясно.

Позвонив бабушке и рассказав то же, что и Каретниковым, я рассчитывал на похвалу, но она отреагировала холодно:

— Приедешь — поговорим.

И все. В ее голосе мне послышалась угроза. Или показалось? Разозлилась, что я перестал ей помогать? Так это временно.

— Илья! — позвал я. — Тебе спецзадание — оповестить наших. Справишься? Потом жду вас у ментовки — создавать массовку.

Я обулся, Илья встал рядом, с готовностью кивнул.

— Справлюсь конечно!

Попрощавшись с Каретниковыми, я кивнул Илье на дверь — давай, мол, выйдем — он последовал за мной в коридор. Спустившись на лестничную клетку, я заглянул Илье в глаза и спросил:

— Откуда твой отец знает, что… В общем, знает, что операцию спланировал я?

Глава 19 Бой продолжается

Илья растерянно захлопал ресницами, на его лице читалась крайняя степень удивления.

— Я ничего ему не говорил! Клянусь.

Вроде бы мелочь, но стало легче, и задышалось свободнее. Потому что система координат не сбилась, Илья не предал. Хотя предательством его поступок я бы не назвал, скорее это была бы забота о моей жизни.

— Я тебя не обвиняю, просто пытаюсь понять, — чувствуя его обиду, примирительно поднял руки я. — Неужели он сам догадался? Мой отец ничего не заподозрил, а твой… Может, ему в следаки податься?

— С чего ты вообще взял, что он все понял? — спросил Илья.

Пришлось повторить слова Леонида Эдуардовича:

— «Жаль, что никто не узнает о том, что сложнейшую операцию умом и хитростью провернул мальчишка». Это он так сказал.

Илья потух, потер лоб. Посмотрел виновато. Неужели все-таки…

— Наверное, да, я виноват. Психовал весь вечер, когда ты ушел. Ну а ты бы что делал? — с вызовом бросил он.

— Я больший псих, чем ты, и поперся бы следом, — признался я. — А ты молодец, удержался.

Илья приободрился и продолжил:

— Отец спрашивал, что со мной. Я говорил, что в норме, но он не верил.

— Да уж. Тяжко тебе пришлось.

Увлеченный главной проблемой, я действовал механически, как робот, отключив все человеческое, чтобы не свихнуться, и не думал о том, что будет переживать мой друг. А ведь он не матерый шерстяной волчара, как я, а мальчишка, не знающий жизни, ему четырнадцать лет! Причем этот мальчишка не умеет врать, и его актерский талант стремится к нулю. А еще я ему, как брат.

Знать, что брат в смертельной опасности, и молчать, потому что поклялся. Довериться моему чутью, когда есть собственное, которое вопит: «Наплюй на все! Беги в ментовку прямо сейчас! Расскажи, что задумал этот ненормальный с обрезом!» Но Илья все сделал правильно. По сути, он него зависело не меньше, чем от отца, и план мог дать сбой именно на начальном этапе, а я даже спасибо ему не сказал!

— И ночью я не спал, бродил. А утром — письмо… Я в шесть утра побежал к твоему отцу домой, точнее к Лялиной в ту общагу. Не дотерпел до восьми.

Черт, Илья ведь и не знает, какой он на самом деле герой, кается, вот:

— Я тебя сдал, плохо отыграл. Но как, когда знал, что тебя могли убить?! А я хожу из угла в угол и держу письмо… Держу, а тебя — убивают! И так до утра…

Договорить ему я не дал, стиснул в объятиях, преисполненный благодарностью.

— Не представляешь, какой ты крутой! — Нет, это не я говорил, слова лились сами. — Если бы поддался слабости, все было бы зря. А так ты — настоящий герой. Не про отца, про тебя должны писать в газетах. Спасибо!

Похлопав его по спине, я отстранился.

— Нам нельзя рассказывать правду, — повторил он то, что я говорил ему перед уходом. — Чтобы твой отец… Ну, чувствовал себя героем и не возненавидел тебя. Потому что это… как ее…

— Манипуляция и подстава, — подсказал я.

— А еще я Борьку вовлек. — Признался Илья, глядя в сторону. — Вечером спросил, где живет Лялина, сам ведь не знал. Но ничего не рассказывал про твой план.

— Ты все сделал правильно! — ободрил его я. — Нет, не правильно — идеально, я очень тебе благодарен и… — Запрокинув голову, я посмотрел наверх, сквозь крышу — на небо. — Если там кто-нибудь есть, то и он тоже.

Илья признался:

— Если бы ты не рассказал про знания взрослого, я не сдержался бы, а так… Уж очень ты изменился, и я просто поверил: этот Павел — сможет.

— Спасибо…

Этажом ниже клацнула дверь квартиры, донеслись женские голоса, и мы ненадолго смолкли, стоя друг напротив друга на лестничной клетке и не в силах разойтись. Когда голоса оборвал хлопок двери подъезда, я предложил:

— Хочешь — со мной к ментовке?

— Хочу, — кивнул он, — но понимаю, что нужно все рассказать нашим и попросить их, чтобы распространили новость. Чем больше людей узнает о том, что случилось в лагере, тем лучше. И еще ж у тебя прикормленные беспризорники, вот их подключи. Они ж разнесут весть, как крысы — чуму.

Сдержать смех не получилось.

— Соображаешь! А я сдохну нафиг, столько не спать!

— Давай пять! — Он протянул руку, я хлопнул ладонью по ладони. — Встречаемся возле ментовки через час-полтора.

Сунув руки в карманы, я начал спускаться. На втором этаже услышал топот догоняющего меня Ильи.

— Стой! — окликнул он. — Еще же второе письмо! Подожди, ща принесу.

Илья остановился на пролет выше, начал разворачиваться. В том письме — последовательность событий вплоть до 2025 года.

— Нет! — остановил Илью я. — Пусть будет у тебя, так надежнее. Дома мать может вскрыть или Наташка.

— Это как? — округлил глаза друг. — Твое письмо — без спроса вскрыть?

— Так бывает, — пожал плечами я и додумал: «Жизнь — боль, счастливый ты мальчик». — Ну, не приучены они к таким вещам, а воспитывать поздно. Ну, разве что Наташку можно, но все равно это не будет для нее табу.

Дальше мы спускались молча, Илья все не мог со мной расстаться и вызвался проводить аж до остановки. Я вышел из боевого режима, адреналина в крови поубавилось, и мысли в голове стали медленными и плавными, как и я сам.

И вовсе они были не о журналистах и Алисе, а наболевшее всколыхнулось и выплыло в такой странный момент. Как же у многих отсутствует понятие неприкосновенности личного пространства! Считается нормальным вломиться в комнату ребенка без стука, перерыть вещи, прочитать переписку. Речь не о случаях, когда подростки начинают вести себя странно, а о повседневности. И вырастают люди, которые считают нормальным выворачивать карманы супруга или проверять телефонную книгу и взламывать телефон…

На улице июльская жара меня окончательно расслабила, и я поплыл.

— Здрасьте, Мария Витальевна! — поздоровался Илья с бывшей директрисой на боевом посту. — Спасибо, что помогаете отстоять подвал!

— Это в наших интересах, — отчеканила старушка — ну точно часовой при деле. — Как семья?

Илья остановился, улыбнулся хитро и сказал:

— А вы слышали про маньяка, который девушек ворует?

Старушка подобралась и гневно сверкнула очами.

— Как же не слышать? Весь город гудит. Милиция ничего не делает. Безобразие!..

— Поймали его! — воскликнул Илья, и подошедшая к нам кругленькая старушка, напарница директрисы по дежурству, пропищала позади меня:

— Когда?

Я обернулся. Эта старушка вся была кругленькая: и лицо, и очки, и даже ладони. Эдакая добрая бабуля, закармливающая внуков и дворовых котов.

— Да вот утром. Отец Павла, — Илья хлопнул меня по спине, — милиционер, он и взял. И не маньяка, а целую преступную группу. Они девушек не убивали, а воровали и продавали в рабство.

Мария Витальевна поджала губы и позеленела, толстушка покачала головой:

— Ай-я-яй, что творится-то! Живые хоть девочки? Не успели-то их продать?

— Не успели. Живые! — кивнул Илья и обратился ко мне: — Сколько их?

— Восемь, — с готовность ответил я.

Старушки притянулись на сплетни, как голуби — на хлебные крошки, как акулы — на кровь, и я оставил отдуваться Илью, а сам сказал:

— Извините, некогда. Надо помогать отцу. А вы все по телевизору сегодня увидите.

Теперь — быстренько на РОВД, разведать, что там и как, потом — к беспризорникам, пусть разносят благую весть. После них — снова к РОВД, благо это рядом.

Но быстренько не получилось: опять я потратил кучу времени на ожидание автобуса. Наверное, невозможно с этим смириться, если в прошлой жизни привык, что сел за руль — и ты на месте.

Когда был у Илюхи, Лялина так трубку и не взяла, потому я набрал ее из аппарата, стоявшего возле театра, и снова услышал протяжные гудки.

Плохо.

Тогда я прошел к отделению, послонялся вокруг, но толп журналистов не заметил. Ну а что я хотел? Репортеры — люди по большей части подневольные, а телевизионщикам, наверное, тоже нужно оформить кучу бумажек, прежде чем отправляться на выезд.

Ладно, сюда я скоро вернусь. Теперь — на рынок, распространять благую весть.

На бегу я сунул руку в карман, вытащил пару сотенных, ругнулся. Этого хватит на две жвачки. Деньги я отдал бабушке, часть оставил дома. Черт! Я же прикормил детей, нельзя к ним идти с пустыми руками — уроню авторитет, потеряю доверие. Где же взять денег?

Валютчик! Попрошу у него тысячу, он не откажет.

До места, где промышлял Павел, я добрался минут за семь, естественно, взмыленный и запыхавшийся. Огляделся, но валютчика не обнаружил, размазал пот по лицу.

— Эй! — окликнул он меня и вышел из мясного павильона — в бежевом льняном костюме и дорогих сандалиях. — Ты не ко мне ли? И где мой товар, я не понял.

— К тебе, — кивнул я. — Товар будет завтра, а сегодня я с просьбой: займи тысячу.

Валютчик расхохотался.

— Чего это вдруг? Щипнул кто? Ты только скажи, я их всех знаю.

— Забегался, — махнул рукой я, — не рассчитал. Очень выручишь.

— Страшно спросить, что ты такое решал, что аж денег лишился. Не иначе галактику спасал.

Ирония дико раздражала, но я держался.

— Вечером по телеку в местных новостях скажут, — не солгал я, взял протянутую тысячу. — Спасибо. Ты ж про маньяка слышал, который девок ворует?

— Попробуй не услышать, — усмехнулся он. — Все бабы только о нем и талдычат.

— Поймали эту банду, — улыбнулся я, махнул рукой и побежал прочь.

— Эй! — бросил он в спину. — Ты что-то знаешь?

Оборачиваться я не стал. Нечего было насмехаться, мучайся теперь!

Ничего покупать я не стал, прежде детей надо найти, и я принялся нарезать круги по рынку, но на брата с сестрой, ни Бузи нигде не было.

С момента, как я познакомился с Ваньком и Светой, прошла всего неделя, а казалось — целая жизнь. Сколько Алиса провела в плену? Недели две. Остальные девочки — дольше. Спали на бетоне, ели что придется, сидели в темноте, для них жизнь остановилась, в то время как для меня она неслась со скоростью разогнавшегося состава, я разбогател, нашел второй источник обогащения, дважды скатался в Москву, создал собственную шпионскую сеть.

Покружив по рынку, я вышел на площадь возле морвокзала и увидел Лену Костаки, кормящую чаек, где обычно. Над ней кружило белое облако из птиц. Сердце неприятно сжалось, словно я перед ней провинился.

Надо же, у Алексиса, которого человеком можно назвать с натяжкой, дочь не от мира сего, которая муху не обидит, комара не прибьет. Что с ней будет, когда она узнает правду? А если узнает, что ее любимого грохнули по приказу отца?

Ресурса на Лену не осталось, и я малодушно попятился. Пусть это расскажет ей кто-то другой.

Вернувшись обратно, на площадку, где торговали оптовики, я увидел Розу и Бузю, которые хлопали по фантикам жвачек. Игра такая: если фантик перевернулся, ты его забираешь. Ну, или наоборот, он остается владельцу, когда-то сам играл, но правил уже не помню. Я подошел к ним и воскликнул:

— Салют!

Бузя обернулся, Роза подняла голову — оба загорелые, с шелушащимися носами и волосами, выбеленными солнцем.

— Нет новостей про маньяка, — просипел Бузя.

— И у меня нет, — развела руками Роза.

— Зато у меня есть. — Я смолк, наблюдая, как вытягиваются их лица, а в глазах разгорается любопытство. — Поймали маньяка.

— Когда? — удивилась Роза.

— Сегодня утром. Хотите мороженого?

— Хотим. Но ты про маньяка скажи! — Роза мгновенно забыла про игру в фантики.

— Вернусь — тогда, — улыбнулся я. — А вы остальных позовите.

Чтобы добыть мороженое, пришлось постоять в очереди. Денег хватило на семь пломбиров, а когда я вернулся, на плитах ждали Светка с Ваньком, еще два пацана лет по двенадцать и Бузя с Розой. Угощению дети обрадовались, зашелестели обертками мороженого. Я сел на плиту и с превеликим удовольствием вгрызся в свой пломбир.

— Короче, не маньяк это, а преступная группировка… — начал я рассказ.

Уложился минут в десять. Поднявшись, отряхнул пятую точку и закончил:

— Так что побежал я к ментовке кипеш устраивать. Туда ща телевидение приедет, снимать будет. Хотите со мной?

Чем больше будет народу, тем лучше.

— Снимать будут? — Роза сунула пятерню в короткие волосы, попыталась их продрать.

— Не тебя, дура, — осадил ее Бузя и приосанился. — Я посмотрю, че там.

— Приходите, — пригласил их я. — И еще просьба — расскажите всем, что маньяк — не маньяк. Я ща позвоню кое-куда, и тоже приду к ментовке.

— А к какой ментовке? — уточнила Роза. — Я б пошла!

— К той, что возле театра! — ответил я и побежал звонить.

Но Анна Лялина трубку так и не взяла, и я рванул к РОВД, не зная, что рассчитывал там увидеть. Хотелось бы, конечно, — небольшой митинг в поддержку отца, но это вряд ли. В воображении все просто и красиво: журналисты, программы, статьи в газетах, народное возмущение, но как будет на самом деле…

Когда я прибежал к ментовке, издали увидел в тени здания группу женщин, вставших полукругом, ко мне спиной, над ними возвышался Леонид Эдуардович. Напротив них работала группа телевизионщиков, а в нескольких метрах от собравшихся в тени вишен сбились в кучку наши: Илья, Димоны, Гаечка, Наташка и Борис. Рамиль, видимо, работал, потому не пришел.

Беспризорники тоже явились, но приближаться ко взрослым боялись, наблюдали издали. Я ускорился, взял чуть левее и увидел, кого снимали телевизионщики: напарника отца, который вместе с ним приезжал в лагерь. Хорошо, что я успел посоветовать отцу подготовить его к разговору с журналистами.

Проходящая мимо толстая бабка, похожая на Тортиллу, заинтересовалась столпотворением и поковыляла слушать, что же там происходит. Две девушки с мороженым тоже остановились, вытянули шеи, но пока не решили, подходить или нет.

Подбежав к толпе, я пристроился сбоку, скрытый от друзей телами, окинул взглядом собравшихся: тут были четыре журналистки с блокнотами и ручками, и один мужик в клетчатых штанах, с диктофоном; вокруг толпы, щелкая фотоаппаратами, вились круглый лысый человечек и длинная тощая тетка. Три бедно одетые женщины с красными от слез глазами, наверное, были матерями девочек. Аллы Миковой среди них не наблюдалось. Еще присутствовали Каретниковы; зеваки, шесть человек, включая Тортиллу, которые захотели одним глазком взглянуть, что же происходит, и остались, потому что интересно же! Маньяка поймали! И маньяк — не маньяк, а целая банда, которая воровала девочек — вот ужас-то какой! В наше-то время, довели страннау!

Опер окаменел перед камерой, втянул голову в плечи и только глазами туда-сюда водил. Интервью уже шло, и я не знал, что он успел рассказать.

— Известно, кто организовал торговлю людьми? — протягивая оперу микрофон, спросила телевизионщица с бейджем местного новостного канала — востроносая молодая женщина с цепким взглядом.

— У нас есть рабочая версия, но в интересах следствия имя подозреваемого я называть не буду, — как по писаному, без выражения отчеканил напарник отца.

— Игорь Олегович, — перебила телевизионщицу толстая журналистка с муравьиной кучей на голове, — а кто будет вести дело? У кого узнавать результат?

Значит, все-таки отец отстранен. Вряд ли его посадили… Но тогда где он? Передает дела? Пишет рапорты? Но почему так долго? Или его специально задерживают, чтобы он не встретился с журналистами? И чего Лялина не отвечает?

Опер развел руками, и тут возмущенно затараторила тетя Лора, мать Ильи:

— Да что ж это такое? Человек столько жизней спас, а его теперь с работы выгоняют вместо того, чтобы наградить? Еще и статью шьют! Где справедливость? Подруга моего сына была среди этих девочек. Где этот Мартынов? Я на колени перед ним встану, если бы не он…

Среди собравшихся я узнал печальную мать Марины Богатыревой, которая расклеивала объявления о пропаже, кога я рыбачил. Вот только саму Марину среди девочек не помню.

Растроганная словами тети Лоры молодая женщина расплакалась и отвернулась, оператор навел на нее камеру. Фотографы забегали, стремясь зафиксировать чужое горе.

— Да, он же даже не убил никого! — прохрипела тетка алкоголического вида. — Сами сидят в кабинетах на… Не делают ничего и другим не дают. Тьфу, козлы! Твари продажные! Скока я пороги оббивала, чтобы Танечку мою нашли, ууу! И ничего! Романа этого как его, Мартышкина — к награде! — Она вылезла вперед, к камере и выпалила: — Спасибо тебе, Роман, честный человек! Все отдам! Душу отдам за то, что ты вернул мою Танечку, девочку мою!

Молодец тетя Лора, правильно волну разогнала, тетки расчувствовались, разгалделись. Фотографы тоже оживились — столько фактуры! Из РОВД вышли еще две женщины, присоединились к толпе. Меня заметила Наташка, и все друзья потянулись ко мне, как-то странно на меня поглядывая.

— Офигеть вы с папаней кипеш подняли, — прошептала сестра в самое ухо. — Папаня теперь типа герой?

— Не «типа», — оборвал ее я. — Он поступил, как нормальный человек и реабилитировался в моих глазах.

— Так ты там тоже был? Ну, в лагере? — вытаращил глаза Борис, но я от него отмахнулся.

— Потом расскажу. — Осмотрев удивленных друзей, я приложил палец к губам. — Тс-с, все — потом. Давайте послушаем.

Илья им уже рассказал о моих приключениях, и я понял, что читалось в их взглядах: уважение, граничащее с превознесением. Это ж как в книге: мальчишка совершил невозможное и спровоцировал на подвиги ментов!

Взяв под руку сестру, я отвел ее в сторону и сказал:

— Нужна твоя помощь. Считай это пробой в ГИТИС.

— Что надо делать?

— Сыграть на камеру.

Наташка так заинтересовалась, аж рот открыла.

— Че? Не поняла. На какую камеру? На эту что ли? — она качнула головой в сторону телевизионщиков.

— Да. Надо попросить не наказывать нашего папу. Чем более слезно получится, тем лучше.

— Не буду я этой скотине помогать! — набычилась сестра.

— Да ты просто боишься, что не отыграешь, — взял ее на слабо Илья.

— А вот и нет! — огрызнулась Наташка. — Он меня избил, и хрен что он от меня дождется!

Глава 20 Весь мир театр

— Отцу и без тебя помогут, — продолжил я. — Смотри, сколько у него фанатов!

— Вот и пусть помогают. Без меня.

— А для тебя это испытание, роль, — замотивировал ее я. — Твоя задача — разжалобить зрителей, и чтобы никто не заподозрил, как на самом деле ты к нему относишься.

— Да пофигу мне на него вообще! — уперлась Наташка.

Похоже, взять на слабо не получилось. А как она отреагирует на доводы разума?

— Пойми ж ты: если отца закроют, то чертей тех, что Алиску украли, отпустят и никто не будет наказан.

— Давай я скажу! — подыграл мне Борис. — Прикинь, сколько меня людей по телеку увидит!

Все уставились на Наташку, она, потупившись, размышляла. В ней насмерть сцепились самолюбие и тщеславие. Если она и простит отца, то очень нескоро, и желание помочь имело отрицательное значение, а вот блеснуть талантом перед друзьями и в телек попасть ей очень хотелось.

— А че говорить? — наконец сдалась она. — Мне нужен текст!

Тем временем началось бурление народных масс. Тетя Лора грамотно вставляла реплики, подогревая народное возмущение ментовским бездействием и произволом. Произвола как раз-таки не было, начальство отца действовало по уставу, но люди возжелали справедливости. Я понимал, что это только начало пути: клали менты на народ с высокой колокольни, а то, какие материалы напечатают в газетах и что покажут по телеку, будет зависеть не от этих журналистов, а от их начальства.

Чтобы закрепить успех, неплохо было бы переговорить с местными авторитетами, не заинтересованными в том, чтобы Костаки совался на их территорию, и те простимулировали газеты, но доступа к ним у меня не было. Был только Рамиль и через него — выход на азербайджанскую диаспору, которая не поделила рынок с Костаки. Но вряд ли они имеют столь мощное влияние в городе.

— Сымпровизируй, — предложил я Наташке. — Тут же главное — не грамотно сказать, а чтобы за душу взяло. Слезу пусти для убедительности. Сможешь?

Сестра задумалась, на ее лице отразилась вся гамма чувств — от страха и сомнений до злого торжества. Наконец она сжала челюсти, с вызовом уставилась на камеру, тряхнула волосами.

— Ладно.

— Жалости побольше напусти, — посоветовал я.

— Мы в тебя верим! — поддержала ее Гаечка.

Постояв немного и послушав, как женщины делятся своей радостью, что дочери нашлись, Наташка всхлипнула и полезла к камере, замерла. Лев Эдуардович толкал пламенную речь о том, что в столь трудное время не остается ничего, кроме как помогать и поддерживать друг друга.

Когда он закончил, сестра вытянула руку — как в школе, когда просятся к доске. Телевизионщица заметила ее, кивнула оператору. Тот навел камеру на Наташку, сестра ненадолго оцепенела, но вспомнила, что она — актриса, и бояться непрофессионально, сделала брови домиком и выпалила:

— Мой папа — Роман Мартынов. Папочка! — Она глянула в камеру, губы ее задрожали. — Я горжусь тобой! Что бы ни случилось… что бы… они с тобой не сделали, ты… Ты дал надежду им всем. — Наташка обернулась, обвела рукой собравшихся и закрыла лицо ладонью.

Гаечка, наблюдавшая за ней, неслышно зааплодировала, мне тоже захотелось похлопать и спонсировать ей учебу в театральном, потому что люди прониклись, стоящая рядом журналистка не выдержала, погладила по спине расстроенную девочку.

Все наши по очереди восхитились Наташкой, и она засияла, а Илья рассказал, что опер, Игорь Олегович, основное рассказал двадцать минут назад: узнав, где содержат девочек, мой отец выписал спецназ без согласования с начальством, нарушил закон и теперь отстранен от дел.

Отстрелявшись, опер бочком, бочком, как краб, попятился от журналистов, занятых женщинами, я бросился ему наперерез, сказав нашим:

— Подождите. Сейчас. Надо кое-что выяснить.

Опер заметил меня, остановился и процитировал бородатый анекдот:

— Малой! Один ты везде живешь! Ты-то здесь каким боком?

— Что там отец? — спросил я, не ответив.

Он пожал плечами.

— По головке его не погладят, но после этого, — он кивнул на журналистов, — строго наказать не посмеют. И как они так быстро разнюхали, не знаешь случайно, а, малой?

— Еще троих преступников задержали? — задал я встречный вопрос.

— Двоих. Один еще в бегах.

— А Костаки…

— Ну и борзый ты! — Он протянул руку, чтобы взъерошить мне волосы, но я отступил. — Не твое это дело. Подружку спасли — и радуйся.

Развернувшись, опер взбежал по ступенькам и исчез за дверью РОВД. Меня, ясен пень, внутрь не пустят, сам попросил отца меня не впутывать, и я поплелся к журналистам, которые опрашивали трех матерей потерпевших, причем одна выглядела очень молодо, не старше тридцати. Остальные, надо полагать, были с дочерями, пока те давали показания. Девочек пока видно не было. Наверное, их выводили через другой выход, чтобы избавить от травмирующего интереса посторонних. Все-таки сексуальное рабство не пойдет плюсом в биографию.

А вот Алла Микова, видимо, так не считала. Она появилась на ступенях центрального входа, держа за руку насупившуюся дочь, и с решительным видом зашагала прочь. Девочка переоделась в длинное цветасто-зеленое платье, видимо, мамаша привезла чистую одежду.

Завидев журналистов, Микова сменила направление и так же решительно двинулась к ним, волоча за собой Алису. Девочка смотрела под ноги, никого и ничего не замечая. В толпу журналистов Алла вклинилась, как торнадо, чуть ли не раскидав зевак в стороны, и заявила, закрывая сумкой камеру.

— Я мама потерпевшей, это, вот, моя дочь Алиса. Сейчас мне некогда, нужно на работу. Кто захочет поговорить подробнее, вот мой адрес, — она принялась раздавать исписанные листки. — Но сразу предупреждаю: мы люди бедные. Все услышали?

Я подошел к друзьям, которые держались все так же стайкой.

— Алиса пережила стресс. Ей нужна новая обувь и куртка, — продолжила вымогать ништяки Микова-старшая. — И шоколад.

Оживившиеся журналисты начали фотографировать девочку, которая закрывалась свободной рукой.

— Ну не сволочь? — возмутилась Гаечка. — Лиске ж теперь жизни не будет! Шлюхой будут считать.

Получается, Микова хочет продать свою дочь как сенсацию.

— Алиса! — позвал я — девочка вскинула голову, ожила, и легким движением руки, как я учил, освободилась из захвата матери, побежала к нам.

— А ну стой! Стой, сказала! — крикнула Микова-старшая, дернулась к дочери, но тревожно глянула куда-то в сторону и передумала.

Поравнявшись с нами, Алиса повисла у меня на шее, злобно посмотрела на мать и крикнула:

— Нет! Отвали!

Широким шагом женщина направилась к нам, ее ноздри трепетали, глаза метали молнии. Все так же обнимая меня, Алиса развернулась, сморщила нос и зашипела:

— Не поеду, пока он там! Отвалите все!

Алла села на корточки и протянула руку, приманивая дочь, будто зверька.

— Алиса, идем.

Ни радости от того, что дочь спасена, ни сочувствия — ведь девочка прошла через ад — на ее лице не было. Злость — да. Пигалица в очередной раз сломала ее планы и нашлась, как всегда, в самый неудобный момент! Еще и пенку с хайпа снять мешает.

— Сама и иди! — Девочка стала напоминать разъяренную куницу. — Пока он там, ноги моей не будет! Лучше в детдом!

— Неблагодарная же ты скотина! — выдохнула Микова.

— Она же единственная ваша дочь, — сказал я, пытаясь подключить суггестию. — Вы должны ее любить больше мужчин, любовники временны, а дочь — навсегда. Вы ее должны любить и беречь.

Получится ли в этот раз, когда сил хватало только на то, чтобы не заснуть? Посмотрим.

— Ничего я тебе не должна, — холодно сказала Микова, поднимаясь.

Нас начали окружать журналисты, и я повел девочку прочь, а Микова-старшая осталась что-то им рассказывать, активно жестикулируя. Наши, наблюдающие за сценой издали, налетели на Алису. Особенно радовалась Гаечка, обняла подругу и прошептала:

— Как мы рады, что ты нашлась! Господи, спасибо! Прости меня за все.

Алиса наконец дала волю чувствам и завыла, стискивая Гаечку.

Живи, девочка! Тебе ждала другая участь, унижение и боль. Возможно, жизнь твоя была бы короткой, а теперь — живи! Вот тебе солнце, море, друзья, которых не было в той реальности, и все у тебя впереди. Что мать — сучка та еще, нестрашно: еще немного, и выпорхнешь из гнезда. Влюбишься, родишь детей, и кошмар отступит. Он уже отступил. Главное, что никто не посадил тебя в клетку.

У всех освобожденных девочек тоже появился другой путь. И преступники пойманы, теперь они не совершат то, что могли бы совершить. Сгниют в застенках. Скорее всего, не доживут до освобождения, а кто доживет — выползет на четырех костях. Леха Жуков больше никого не обманет.

Боковым зрением я наблюдал за Аллой Миковой. Поговорив с журналистами, она направилась к обочине, уселась в красный «запорожец» и укатила. Ясно, чего Алиса не захотела с ней ехать — это машина Ашота, которого она мечтает побить. Возможно, у них не просто неприязнь, а любовник матери Алису домогался, но выяснять это я не стал.

Не сговариваясь, мы двинулись на остановку.

Я боялся, что дети начнут лезть Алисе в душу, расспрашивать о пережитой мерзости в деталях, и шел следом, чтобы осадить, если вдруг кто-то начнет проявлять рвение. Но нет, все вели себя тактично.

Когда схлынул восторг, вызванный появлением Алисы, парни обступили меня, и посыпались вопросы:

— И че, ты не зассал идти в лагерь? — Димон Минаев.

— Я б зассал. — Димон Чабанов, чей гундосый голос забыть невозможно.

Насколько знаю, в зрелом возрасте он прооперировал носовую перегородку, стал говорить нормально и на радостях запел. Бросил работу, жену, освоил синтезатор и пошел вокалистом в ресторан. Нужно надоумить его прооперироваться раньше.

— Правда, что у них были пистолеты? — Боря.

— Ну ты и тихушник, а мы и не знали! — Наташка.

Сколько восторга в глазах друзей! Словно Супермена или Бэтмена увидели и были готовы качать меня и подбрасывать. Поставить на постамент и устлать все вокруг цветами. Особенно Борис радовался, который знал немного больше остальных, и не отходил от меня ни на шаг.

— Мать узнает — прибьет, — предположила Наташка.

— Потому я ничего никому и не сказал. — Я зевнул, смахивая навернувшиеся слезы. — И вы не говорите, сил нет отбиваться.

— Тренировки снова не будет? — пробормотал Боря.

— Не, ребят, мне надо поспать.

На конечную остановку мы идти не стали, пересекли парк, перешли дорогу и, пока не влились в толпу, Алиса встала посреди тротуара, сжала кулаки и проговорила:

— Спасибо вам. Если бы не вы… Если бы не ты, Паша… Я… я… — Она жадно хлебнула воздух, силясь протолкнуть его через ком в горле. — Я поняла. У меня никого, кроме вас, нет.

— Но ведь мы — есть, — улыбнулся я, а Гаечка снова обняла подругу проговорив:

— Если дома паршиво, у меня поживешь. Вечером у матери спрошу, она не будет против.

— Спаси-ибо!

Повиснув друг на друге, девчонки разревелись в два голоса. Глядя на них, Наташка отвела взгляд и принялась кусать губу.

— Пойдем на базу, — предложил Илья, хлопнув Алису по спине. — Побудешь пока там.

Девочка кивнула, не отлипая от Гаечки.

— Спасибо. Реально ведь некуда идти.

Пока ждали автобус. Я рассказывал, как шпионил за бандитами в заброшенном лагере. Друзья слушали затаив дыхание, Алиса — внимательнее всех, Илья зевал — ему эта история знакома лучше, чем кому бы то ни было. Когда дошла очередь до собак, все аж замерли, а Наташка принялась грызть ноготь.

— Как в кино! — восторженно выдохнула Гаечка. — Это надо отпраздновать, как считаете?

— Дай дослушать, — пробубнил Димон Чабанов, и Гаечка смолкла.

Вдалеке показался наш автобус, и рассказ пришлось прервать, а заключительную часть истории дети услышали уже на задней площадке «Икаруса». Бабкам, занявшим сиденья, тоже повезло узнать новость из первых уст. Одна, поджарая и узкоглазая, с лицом морщинистым, как печеное яблоко, не стерпела и начала расспрашивать меня, ее соседки подключились и галдели, пока мы не вышли на Илюхиной остановке под возглас одной старушки, что знает она Мартынова Ромку, такой хороший парень, честный, правильный, в нашем селе живет.

Все время говорил я, Алиса молчала. Только на улице опять меня обняла молча, всхлипнула.

— Так это все ты! Ты меня искал… И нашел!

— По самурайским законам, — прогудел Чабанов, — ты должна вернуть ему долг или служить до конца жизни.

— Не неси чушь, — шикнул на него Илья.

— Во-во, где самураи, а где мы, — поддержал его я, отлепил от себя Алису. — Ничего ты мне не должна. Просто глупости не делай, ладно? Как тебя вообще угораздило туда попасть?

Она сморщила нос.

— Не хочешь — не говори, — включил заднюю я. — Все мы ошибаемся.

— А я скажу! Потому что ничего такого не делала! А то еще подумаете, что я шлюха.

Мы миновали бабок на боевом посту, спустились в подвал, Илья отпер дверь. Желание ехать домой уступило место любопытству. Алиса села на продавленный диван, я — рядом. Растекся лужицей, зевнул. Хоть спички в глаза вставляй! Слева от Алисы сели Наташка и Гаечка. Илья оседлал табурет, Димоны расположились на полу.

Алиса сцепила пальцы и начала рассказ. Говорила она сбивчиво, бессвязно, смысл угадывался с трудом.

В тот день хахаль к Алле заявился в начале двенадцатого ночи, и Алису попытались выставить в коридор. Уходить она отказалась, и ее выволокли за шкирку, а когда она принялась орать и стучать в дверь, на глазах соседей Ашот ее отпинал и вытащил на улицу.

После этого Алиса решила уйти из дома навсегда, но куда, пока не решила. Она просто шла и шла вдоль дороги, и тут остановился парень на мотоцикле, предложил подвезти, был послан, но не отстал. Проявил сочувствие, рассказал, как его так же выгнали из дома, проникся бедой Алисы.

— Сука мрачная! — воскликнула Наташка и спросила, прищурившись: — Симпатичный такой, и глаза темно-оранжевые? Чтоб он сдох!

Алиса закивала. Я щелкнул пальцами и объявил:

— По Натахиному велению, по всеобщему хотению — сдох. Застрелен в собственном доме подельниками.

Сестра замерла с открытым ртом. И непонятно, радостно ей или стремно.

Алиса продолжила рассказ. Парень шел рядом. Катил мотоцикл и больше не предлагал ее подвезти. Они вместе пошли к морю, долго разговаривали, и Алисе показалось, что она обрела друга. А потом парень, он представился Сашей, дал ей выпить минералки, и все. И темнота.

— Скорее всего, там был клофелин, — предположил я.

Наташка подумала немного и сказала:

— Вот как с парнями знакомиться? Нельзя же от всех шарахаться?!

— Нельзя, — кивнул я, откинул голову на спинку дивана и вырубился.

Проснулся от того, что упал на диван, ударившись лбом об Алисины кости. Заставил себя встать.

— Так народ, вы как хотите, я — домой. Спа-а-ать!

Со мной никто не пошел, и я добрался домой на автопилоте. Мать ушла то ли на дачу, то ли к бабушке поехала, я сбросил на пол одежду, рухнул на кровать и провалился в вожделенную темноту.

Но спокойно выспаться не получилось.

Из теплого небытия, будто из утробы матери, где так уютно и спокойно, меня выдавило в комнату-куб без окон и дверей, и я увидел свое отражение в черной «плазме», висящей на стене.

В этот раз первым ожил таймер, зажглись цифры: 02.09.2025 — день грядущей катастрофы.

Почему не появляется изображение? Проскользнула мысль, что, освободив девочек, я не улучшил, а ухудшил ситуацию, и тут экран вспыхнул, явив взгляду тот самый прифронтовой город, трех девочек-подростков, смотрящих в смартфон, старушку и смеющегося трехлетнего внука.

Цифры мигнули — сердце пропустило удар — и началась перемотка времени вперед. Вперед, слава богу! Значит, у меня получилось вырвать у судьбы еще немного нормальной жизни для нашего мира!

В этот раз картинки двигались с бешеной скоростью, пейзажи сменяли друг друга, солнце вспыхивало и гасло на небе так быстро, что казалось, это кто-то подает сигнал фонариком.

Одно было ясно: место действия смещается. Куда — пока непонятно.

А потом вдруг хлоп! И я будто бы спустился сверху в зиму, к небольшой церкви, окруженной петлей дороги и высотками советской постройки. Что это за город? Судя по березам, присыпанным снегом — средняя полоса. Такая церковь могла быть в любом городе страны.

Цифры на таймере остановились: 21. 11. 2025.

Из-за облачности было не разобрать, какое время суток. Прихожане стали выходить из церкви, креститься у двери — видимо, только что закончилась служба. В основном это были женщины, но и мужчины, вон, есть: двое бородачей торопливо сбежали по ступенькам, один уселся во внедорожник, второй принялся расчищать стекло от снега.

Таймер начал отсчет, как и в прошлые разы перед тем, как грянет взрыв.

10

9

8

Я потянулся к клавиатуре, выдвинувшейся из стены, пошевелил мышкой, уже зная, что ничего не получится. Но просто бездействовать я не мог, да и если клавиатура есть, значит, она здесь не просто так и когда-нибудь должна заработать. Но, похоже, не сейчас.

Водитель уселся в машину, из выхлопной трубы повалил пар, женщины начали расходиться по окрестностям.

3

2

1

Небо расчертил инверсионный след, отразился в куполах, и экран погас.

В этот раз я почему-то услышал далекий бах и проснулся.

Глава 21 Трудно быть героем

Когда я окончательно проснулся, понял, что меня разбудила хлопнувшая дверь.

— Ната, это ты? — позвал я, сел на кровати, протирая глаза.

— Нет, это я, — откликнулась мама из прихожей, ворвалась в спальню; с ее плеча на пол с глухим стуком соскользнула матерчатая сумка, откуда вывалилась пачка кофе.

От ее вида я окончательно и бесповоротно проснулся. Вот эта разъяренная фурия — моя серая забитая мать?! Вечно прилизанные волосы торчком, глаза мечут молнии, ярости столько, что кажется, из ноздрей вот-вот начнет вырываться огонь. Как же ей к лицу гнев! А может, не только гнев, а любые живые эмоции?

— Спишь… Как ты можешь спать? — прошипела она и вдруг как заорет: — Что ты устроил, придурок малолетний! С ружьем — на бандитов? А если бы тебя убили, идиота? Ты о нас подумал?!

Во теперь моя мама точно живая и настоящая. Не та тень из прошлой жизни, механически раздающая подзатыльники.

— Кто тебе такое сказал? — спокойно спросил я, оглядываясь, куда бы спрятаться, когда меня начнут убивать.

— Рома. И бабушка. — Она взяла веник, стоящий у двери, и направилась ко мне. — Это за ружье!

Мама замахнулась веником и обрушила его на то место, где я только что был. Пришлось хватать стул и выставлять перед собой. Маме было все равно, кого лупить, надо было дать выход эмоциям.

— Это — за похождения! — Она ударила стул — полетели в стороны ошметки. — Это — еще за ружье! — Хлоп постулу. — Думаешь, ты взрослый? Вот тебе — за взрослость!

Мама попыталась достать меня через стул — я вздернул его вверх, нечаянно ударив ее по руке. Вскрикнув, мама уронила разлохмаченный веник, я отфутболил его под кровать, а сам сгреб в объятия разбушевавшуюся родительницу. Вот сейчас она имела полное право меня лупить, как мать, которая осознала, что ее ребенок был на волосок от смерти. И плевать на его мотивы, главное — это ребенок, которого она могла навсегда потерять.

Сдаваться мама и не думала. Старалась вырваться и пнуть меня, но я держал крепко, пока она не обессилила и не разрыдалась. Вот теперь надо ее утешить.

— Все же хорошо, ма. Я вот он, со мной все в порядке.

— Зачем… а мы?

— Я люблю тебя, мама. Теперь все будет хорошо, просто замечательно. — Я принялся гладить ее спутанные волосы. — Огромное спасибо, что забрала партию кофе. Как там отец? Что у него с работой, он говорил?

— Нет. Отпусти, дышать неудобно.

— Ты не будешь драться? — осторожно спросил я.

— Нет, — мотнула головой она.

— Обещай.

— Обещаю, что не буду драться.

Разжав тиски объятий, на всякий случай ступил в сторону и поставил блок, чтобы по лицу не прилетело. Мама поправила перекошенную блузку и проговорила без злости:

— Я как узнала, где ты был ночью, так меня чуть паралич не разбил! Я теперь точно седая вся!

Как объяснить матери, что мужчина, пусть и несовершеннолетний, не мог поступить по-другому? После. Поговорим об этом позднее.

Удивительно, но меня порадовала ее реакция. Мне всю жизнь казалось, что матери плевать на нас с Наташкой, ее интересует только младший сын, а такое живое участие удивило и растрогало.

На часах было без пяти семь.

— Скоро начнутся новости, — сказал я, — там будут говорить про отца и освобожденных девочек. Давай посмотрим?

Будто не услышав меня, мама принялась собирать ошметки веника, а я включил телек, где началась пятиминутка рекламы и мужчина голосом, похожим на вокал Меркьюри, пропел: «Жилет. Лучше для мужчины не-ет». «„МММ-Инвест“ — мы сделаем ваш ваучер золотым». А потом показали то, о чем я так мечтал в детстве и что казалось самым-самым главным: крупным планом — японские телевизор и видик: «Тошиба — все краски вашей мечты».

Затем началась трансляция местных новостей. Я напрягся, впившись взглядом в экран, но ничего интересного не показывали: кто-то спел и выиграл в областном центре, городской пляж закрыли из-за нефтяного пятна, температура воды в море повысилась, спровоцировав рост патогенных микроорганизмов, закрыли очередной детский сад, из-за чего мамаши устроили пикет.

— Ну вот, новый веник нужен, — проговорила мама, доставая орудие возмездия из-под кровати.

Я пропустил ее реплику мимо ушей. Неужели ничего у нас не получилось? Костаки так укоренился в городе, что блокировал материал по работорговлю? Да, мы спасли девочек, но угроза никуда не делась. Твою ж налево!

И тут появилась заставка криминальной хроники: экран поделился на четыре окна, в одном — задержание, во втором — милицейский «уазик», в третьем — снятие отпечатков пальцев, в четвертом — вооруженный ОМОН. Я напрягся.

Ведущая, худая женщина в костюме цветов милицейской формы, отчеканила:

— В пятницу, шестнадцатого июля, в поселке Каменка силами сотрудников правоохранительных органов было произведено задержание группы лиц, совершающих похищения несовершеннолетних девочек с целью продажи за рубеж. Арестовано четверо подозреваемых, их имена в интересах следствия не разглашаются. Наш корреспондент Мария Ефремова выехала к РОВД, где пострадавшие дают показания.

Моя рука потянулась к лицу. Никаких тебе «Раскрыта тайна исчезновения девочек», «таинственный маньяк больше никого не похитит». Такие громкие заявления гораздо лучше привлекли бы внимание к проблеме.

На экране появилось знакомое здание РОВД, камера скользнула по собравшейся нашей группе поддержки, мелькнули друзья, держащиеся в стороне.

— Там же Наташка! — воскликнула мама и брякнулась на мою кровать, держа распотрошенный веник, как букет цветов.

Камера переместилась на корреспондентку, которая проговорила:

— К сожалению, капитан Мартынов, ответственный за операцию по освобождению пленниц, в данный момент задержан по обвинению в превышении полномочий.

За ее спиной загалдели собравшиеся, журналистка продолжила.

— Руководство пока на связь не выходит, и мне удалось взять интервью у Игоря Олеговича Поповского, который тоже участвовал в задержании.

Экран занял Игорь Олегович, напарник отца, который, боязливо поглядывая в камеру, сказал:

— Ну а вы бы что сделали на месте Романа Мартынова, когда поступила информация, что в ближайшее время детей собираются вывезти из города? Правильно, вы — ничего не смогли бы, только кричали бы об этом. А вот Роман Мартынов — мог, потому и взял на себя ответственность. Да, он нарушил протокол и по закону неправ, но есть же человеческие законы! Видели бы, в каких условиях содержались девочки! Вообще чудо, что мы их нашли.

— Сколько было девушек? — спросила Мария Ефремова.

— Освобождены восемь девушек возрастом от тринадцати до шестнадцати лет. Родители извещены. В данный момент девочки дают показания, с ними работают психологи. Одна госпитализирована с сегментарной пневмонией, ее состояние расценивается как удовлетворительное.

Видимо, большую часть интервью вырезали, пошла эмоциональная часть, которую я видел, когда был на месте. Говорили матери девочек, рыдали, благодарили отца. Тетю Лору вырезали, а Наташку оставили напоследок.

Мама слушала, раскрыв рот, морщила лоб, поджимала губы. Иногда, расчувствовавшись, отворачивалась и качала головой. Когда увидела Наташку с ее задушевной речью, схватилась за щеки, выронив веник. А я подумал, что на четверочку сестра исполнила, переиграла под конец.

После Наташки показали беспризорницу Розу, которая расплылась в лучах внимания и сбивчиво рассказывала, как она боялась гулять из-за маньяка, благодарила моего отца, что больше бояться некого.

Аллу Микову не показали вообще, как и пострадавших девочек. Зато следующим шло интервью с отцом, которое брали уже вечером.

Отец пересказал то же, что и его напарник, но другими словами и от первого лица: да, не мог поступить иначе, да, вину осознал и готов понести наказание. Но, повернись время вспять, он поступил бы так же, потому что нет ничего важнее, чем жизни детей, а чужих детей не бывает.

Мама придвинулась и сжала мою руку, посмотрела… с уважением, что ли. Но ничего не сказала. Зато проговорил я:

— Среди тех девочек была Алиса Микова, она уже дома.

— Господи, — выдохнула мама. — Это ведь все ты, да?

— Ну как я… Я бы один не смог. Отец здорово помог, но не вздумай к нему возвращаться!

Она тяжело вздохнула и загрустила. Ну не любит он тебя, как ты не поймешь? А любовь по заказу не приходит! Не любит и не уважает, и снова будет плохо…

— Так и Наташа знала, что ты собираешься сделать?

— Нет, — качнул головой я и рассказал про письмо, но умолчав о плане вовлечь отца, спросил напоследок: — Ну а ты откуда узнала?

— Я была у бабушки, когда ты позвонил и все рассказал. Видел бы ты, как она злилась! Но больше потому, что ты украл ружье.

— Обрез.

— Какая разница! В общем, украл. И Юрку бедного по двору с хворостиной гоняла за то, что он тебя прикрывал.

— Юрка вообще ни при чем, — встал на защиту приятеля я и замолчал, перевел взгляд на выпуклый экран телевизора, где снова началась реклама.

— Ну, а потом, уже вечером, я набрала Рому, он дорассказал то, чего бабушка не знала.

Надо переключаться на повседневные заботы. Выдыхай, бобер! Сделай себе выходной, сходи на дикий пляж, куда так давно хотел, а то как-то много происшествий и слишком у тебя плотный график.

Я остановил взгляд на сумке, распластавшейся на полу.

Абрикосы, кофе, валютчик, деньги, ваучеры… Ждите! Мне надо выдохнуть, просто пустить пузыри, залезть в душ, в конце концов!

Девятое, мать его, июля! Половина лета прошла, скоро денежная реформа, и несколько дней будет не продохнуть. Еще бы точную дату вспомнить, когда она началась. 23-го июля? 25-го? В общем, с двадцатого надо начинать готовиться.

А сегодня… Позвонить деду, позвонить бабушке, а лучше — съездить к ней, она ведь без меня с Каюком эти дни отдувалась, сейчас самый пик урожая абрикосов.

Нет, завтра поеду. Сегодня — к Илье, и — на море. От Ильи позвоню деду и спрошу, если ли у него журналисты в Москве, которые написали бы статью про торговлю несовершеннолетними девочками и героическом Романе Мартынове, пострадавшем за правду.

Что бы между ними ни случилось, дед от своего сына не отрекался и должен помочь.

А если подключить столицу, то местное начальство побоится вредить новоявленному герою. Звезду на погоны он тоже не получит, но хоть в покое его оставят. Только бы Костаки не решил мстить своими методами! А он может, учитывая, сколько потерял прибыли.

— Бабушка говорила, что у нее закончилась смородина, — сказала мама. — У нас на даче ее еще много.

— Вот пусть Наташка с Борей и помогут тебе. Я завтра в Васильевку к бабушке, заглаживать вину. А сейчас мне нужно идти звонить деду.

— Зачем? — поинтересовалась она.

— Нужно, — крикнул я уже из ванной, разделся встал под душ, крутнул кран и зажмурился, предвкушая удовольствие, но он, хрипнув, уронил желто-ржавую каплю.

Воду-то отключают! Все время забываю. А как дни станут короткими, так электричество вырубать начнут. Особенно прикольно на первом уроке, когда еще темно и не видно, что писать.

Пришлось использовать воду в ведре и поливаться из ковшика. Греть ее я не стал, так и мылся холодной. Вытираясь и стоя на коврике, я глянул на ржавую ножку ванны и кое-что вспомнил. «Сникерс»! Я его там спрятал, чтобы отдать Алисе, когда она найдется! Опустившись на четвереньки, я сунул руку под ванну и нащупал батончик. Еще неделю назад я думал, что, если скормлю его кому-то, то передам эстафету смерти. Как хорошо все закончилось! Алиса жива, и подарок ее дождался.

На самом деле идти к Илье было необязательно, но, во-первых, звонить от бабы Вали некомфортно — к ней приехала дочь, типичная «онажемать» с десятилетней не вполне адекватной девочкой, которая, разинув рот, грела уши и, как попугай, повторяла, что говорят; а во-вторых, безумно хотелось отдать «Сникерс» Алисе, поставив точку в этой истории.

Потому, вытершись, я побежал туда, где меня всегда ждут, в свою вторую семью. Даже если ребята на море, найти такую толпу подростков несложно.

Но я ошибся: друзья были в подвале и не предавались праздности, а повторяли упражнения, которым я их учил, в то время как Алиса дремала на диване, поджав ноги и укрывшись простыней. Рулил процессом Рамиль. Самый мелкий, он ходил между отжимающимися, следил за техникой. Замер над Гаечкой, которая стояла в позе жука-вонючки, готового к атаке, и не знал, как корректнее сделать замечание.

Ему на выручку пришел я, хлопнул в ладоши, крикнув:

— Продолжаем! А ну зады не задирать! Не задирать, я сказал! Туловище параллельно полу!

Гаечка упала на согнутые руки и шумно выдохнула.

— Сенсей нас не бросил! — закричала Наташка, и от ее возгласа зашевелилась на диване Алиса, открыла глаза.

Все прекратили отжиматься, расселись на полу. Я широким шагом прошел к Алисе и сказал:

— Когда я приехал из Москвы, каждому привез подарок, и тебе тоже. Но ты исчезла и твой подарок я спрятал, уверенный, что ты вернешься. И вот ты вернулась. — Я вытащил «сникерс» из кармана и протянул ей. — С возвращением!

Девочка уставилась на «сникерс», как на чудо света. Неужели мамаша, которой наверняка перепадало вкусное от любовников, не баловала ее?

— Спасибо, — шепнула она, но есть батончик не стала.

Раскрыла его и наполовину сточенным кривым ножом разрезала на девять маленьких частей.

— Угощайтесь!

Отправив в рот маленький кусок, она зажмурилась от удовольствия, будто это был не шоколад с орехами, а пара граммов кокаина.

— После тренировки! — прикрикнул я на Рамиля, протянувшего руку к лакомству.

И влился в коллектив, продолжил тренировку, потому что сильным физически быть гораздо приятнее, и уверенность в собственных силах приходит сама собой.

После отработки ударов мы побежали на море, оставив Алису отсыпаться. И, глядя, как плещутся друзья, я вспоминал свою прежнюю юность и понимал, как же многого был лишен и я, и Илюха, и все они. Гаечка так вообще ни с кем не дружила, Димоны — только друг с другом, две молчаливые тучи. Рамиль напоминал загнанного в угол крысенка, во всех видел врагов. А теперь мы вон какая команда!

Плескались мы, пока солнце не спряталось за гору. Это все равно не прибавило прохлады, но мы решили расходиться, потому что я снова начал клевать носом.

Путь от моря заканчивался на трассе, где наши дороги обычно разделялись: всем направо, нашему семейству налево, Илюхе — прямо, его дом стоял прямо напротив спуска к морю.

Многоголосое женское кудахтанье мы услышали издали, когда до главной дороги оставалось метров тридцать.

— Жирный армян приперся! — догадался Рамиль, насупившись, и его глаза налились кровью.

Захотелось рассмеяться. Не много ли событий для одного дня? Вот только разборки с Паруйром и его людьми нам сейчас не хватало!

— Погнали! — крикнул я, и мы все устремились отбивать нашу базу.

Во дворе пестрела толпа разнокалиберных бабок. Бабки стягивались из частного сектора, как улитки — к свежим росткам, и все были вооружены вениками, цапками, граблями, вилами. Они наступали единым фронтом, ощетинившись орудиями убийства и заключая Паруйра и его двух шестерок, а также белую «шестерку» в полукольцо.

Особо буйствовала кругленькая старушка, что дежурила с Марией Витальевной, она флагманом плыла на волнах людского недовольства, сжимая в руках по два обломка кирпича.

— Пошел вон осюдова! Стекла побью! Убирайся!

Паруйр недооценивал серьезность ситуации и держал натиск, размахивая бумажкой и восклицая:

— Вот! Рэшений исполкома, что я имею право аренда подвал!

Два молодых армянина с битами переглядывались, не зная, что делать. Теоретически они могут вступить в противостояние, но — выиграют ли? Бабок было точно больше двадцати, и их количество увеличивалось. К тому же у каждой бабки были дети и внуки, которые наблюдали с балконов и болели за наших.

— Трубочкой сверни и в зад себе засунь! — выпалила круглая.

— А-ха-ха! В зад засунь! — закричал с балкона третьего этажа мелкий пацан и запустил в Паруйра абрикосом. Не попал. Гнилой фрукт растекся по лобовому стеклу «шестерки».

Бабки подошли вплотную, самые смелые тыкали в Паруйра древками лопат, цапок и вил, как опасное животное, оттесняя его к машине. Сделав знак своим, чтобы оставались на месте, я начал подкрадываться с тыла.

— Права не имеете! — Толстяк ухватил ближайшее древко, дернул его на себя, и из толпы вывалилась тощая старушенция, распласталась на асфальте, голося:

— Убивают! Помогите!

Пока не началось, я бросился к Паруйру, выхватил из его рук решение исполкома и, ломанувшись назад, разорвал его. Толстяк повернулся, и на него обрушился град ударов древками — надо отдать должное бабкам, били они больше для острастки, не в полную силу.

Дети, получившие команду «Ату чужаков», пустили в ход припасенный арсенал, и с балконов под радостные вопли полетели абрикосы, камни и даже яйца. Шмяк! Шмяк! Шмяк!

Маринованный помидор попал Паруйру прямо в глаз и залип, картина была, будто ему выстрелом разворотило глазницу.

Молодые армяне поняли, что, если пустят в ход биты, их просто разорвут, и, прикрывая босса, затолкали его в машину. «Шестерка», вся в потеках и мусоре, сдала назад и позорно ретировалась, сопровождаемая бабками и их проклятиями-дебафами.

Бабки возликовали — изгнали фашистов проклятых! И начались народные гуляния.

— Вот это сила! — восхитился Илья.

— Богатыри, не мы! — процитировал я и пожалел, что нет камеры, оставалось запечатлеть все это памятью.

— Больше он не сунется! — улыбнулся Димон Минаев.

— Вот теперь можно и по домам, — констатировал я.

Гаечка сказала:

— Я Алису к себе заберу. Никто ж не против?

Мне подумалось, что Микова ей только спасибо скажет.

Мысленно я прокрутил план на завтрашний день: помочь бабушке, разведать, как дела у отца, вечером сбыть кофе и сразу же поменять рубли на доллары, заказать деду еще партию…

— Вот тукан, про деда забыл! — озвучил я мысли и посмотрел на Илью: — Надо позвонить. Можно?

— Мы тебя тут подождем, — сказала Наташка.

— Как хотите. Я быстро.

Борис тревожно поглядывал на въезд во двор, потому что по законам жанра в фильмах поверженный монстр обязательно восставал, чтобы напоследок броситься на главного героя. Вот и Борис опасался, что Паруйр вернется с подкреплением. Бабки, похоже, тоже смотрели такие фильмы и расходиться не спешили.

Только что я прокрутил в голове планы на завтра, но теперь понял: многое зависит от того, что мне скажет дед.

Глава 22 Живодера — на живодерню!

«Интересно, бабушка отоварит меня веником, или — палкой поперек хребтины?» — думал я, проделывая уже знакомый путь от остановки до бабушкиного дома.

Ранним субботним утром никто не спешил на остановку и на работу, все занимались своими хозяйствами, а тут скотину держали все, кроме персонажей типа Канальи. Потому курлыкали индюки, орали куры, сигнализируя: «Я яйцо снесла, я молодец-молодец-молодец», крякали утки, лаяли собаки и голосили брачующиеся коты.

Наташка с Борисом сегодня будут собирать смородину и помогать матери на даче, завтра у нас свободный день, чтобы подготовиться к марш-броску в Москву: дед, помимо того, что обещал помочь с журналистами, изъявил желание увидеть внуков и показать им Москву. Потому в воскресенье и утром понедельника мы готовим супермегапартию товара, вечером двенадцатого стартуем в Москву, четырнадцатого все распродаем, а пятнадцатого гуляем по столице: легендарный Макдональдс, карусели, Красная площадь. Праздность, удовольствия и пищевой разврат!

Наташке больше всего захотелось в Макдак, Боре — в Третьяковку и прокатиться на метро — именно не «в», а «на», эскалатор он рассматривал как забавный аттракцион.

Это все планы, сегодня у меня задача номер один: выжить после бабушкиного наезда.

Вот и совершай после подвиги после такой благодарности!

Каюк, чешущий пузо вымогателя-Боцмана, увидел меня первым, бросился навстречу.

— Братан! Ваших по телеку показывали! — воскликнул он, брызжа слюной и пуча глаза. — Охренеть ваще вы навели шороху…

— Навели. Шороху, — грозно проговорила бабушка, отворив калитку. — Ну, заходи, герой.

От ее тона аж Боцман вскочил и хвост поджал, не понимая, чем провинился. Если бы такое событие имело место в привычном времени, то его разнесли бы по блогам уже через пару часов. Здесь же газеты выйдут хорошо если утром, а не через неделю. Кстати, надо написать свою статью, правильную и проникновенную — для московских журналистов.

Бабушка посторонилась, пропуская меня во двор.

— Даже чаю не предложишь со своими обалденными сырниками? — жалобно спросил я, замечая, как под суровостью проступает… уважение, что ли. — Вижу — зла ты на меня не по-детски.

— Да уж, — кивнула она. — Как вор, ночью залез, обрез стащил, еще и уток выпустил!

— Извини, ба. Но тянуть было нельзя. Если бы честно попросил бы у тебя обрез и рассказал, что задумал, ты бы меня в дурку отправила, разве нет?

Она хмыкнула.

— Я все понимаю, ба. Но иначе было нельзя. Ну что меняет возраст, если ты знаешь о том, что твою подругу могут увезти в рабство? Ее и еще семь девочек. Поставь себя на мое место! Я ж мужик, как мне потом жить, зная, что мог, но не сделал?

Посторонившийся Каюк подошел ближе, почуяв, что буря миновала, навострил уши.

— Информацию о том, как все было на самом деле, меняю на сырники, — предложил я бабушке. — Или сразу — на дерево?

— Давай накормлю тебя сначала, — проворчала она и направилась в летнюю кухню.

Каюк за ее спиной перекрестился и улыбнулся.

Какие мы, люди, все-таки разные, несмотря на то, что одинаковые. Мама сразу набросилась, бабушка попыталась услышать мои доводы, за что ей великое спасибо. Думал, сложнее будет наладить с ней контакт.

За столом я в очередной раз все рассказал. Затем поведал о деде, который ждет нас в Москве, и, хотя все было решено, спросил:

— Как думаешь, стоит им ехать?

— Пф-ф! Конечно. Мужики мало живут, можете ведь не успеть. — Она посмотрела на портрет мужа и сменила тему: — Деньги за кофе я Шевкету передала, а Ира ему вручила. Итого по моим подсчетам, без учета дедовой зарплаты и других расходов, мы на фруктах заработали сто восемьдесят долларов.

— И двести семьдесят в товаре, — я поставил сумку на стол. — На обратном пути сдам оптом и обналичу. Ты ж меня подстрахуешь?

— Куда я денусь! Шутки ли — такие деньги с собой таскать.

— Нас же Антон Петрович возит? За деньги, да? — и тут я вспомнил про объявление, где предлагалось купить права.

— Куда он денется, — сказала бабушка, вышла на порог и раскурила трубку, потянуло табачным дымом.

— Представь, сколько бы ты сэкономила, если бы была машина, — крикнул я.

— За руль не сяду, — отрезала она.

«Зато я еще как сяду», — подумал я, но пока промолчал. Сперва надо отремонтировать «Победу», потом — провернуть аферу с документами, за это минимум баксов пятьдесят попросят. И уже имея на руках права, поставить бабушку перед фактом.

Проглотив три сырника, я полез на дерево, отмечая, что раньше больше плодов шло в товар, сейчас же абрикосы перезрели, и на один ящик целых два — мятых или испорченных муравьями.

— Эти я у нас на рынке продаю, — похвастался Каюк. — Баблишко пополам. Так уже двадцать штук, как раз на новые кеды в школу.

— Так и на штаны заработаешь, — подбодрил его я. — А то что ты, как бомж.

В подвале я увидел огромные бутыли браги. Ее потом бабушка перегонит, и получит жидкую валюту, которая всегда в ходу.

После обеда, когда мы собрали пять ящиков абрикосов, а плоды все не заканчивались. Сидя на дереве, я увидел массивную фигуру, ковыляющую в нашу сторону по дороге. По лохматости узнал Каналью. Выходит, его прокапали и выпустили из больницы.

Когда он подошел к бабушке, принимающей абрикос из сачка Каюка, я заметил, что афганец совершенно трезв, а оттого мрачен.

— Бог в помощь, хозяйка! — поздоровался он с бабушкой, задрал голову.

В этот момент я тянулся за очередным абрикосом, но он сорвался и полетел вниз. Каналья поймал его и протянул бабушке.

— Спасибо, — кивнула она, положила фрукт в ящик.

— Эльза Марковна, вы говорили, что надо машину чинить, так это, я готов. — Он протянул руки. — Видите, уже не трясутся. Я завязал.

Бабушка уперла руки в боки.

— Надолго ли?

— Навсегда, — с уверенностью ответил он.

— Ой, Леша, сколько этих «навсегда» было? Я со счета сбилась, честно.

— Так нужен автомеханик или нет? — спросил Леха, а потом добавил, будто стесняясь: — Но я самогонкой не возьму. Деньгами или едой.

— Нужен! — радостно отозвался я сверху. — Еще как нужен! Вот только где запчасти брать?

Каналья оживился.

— Как где — на авторынке! Я список составил.

— До скольки он работает? — спросил я, пытаясь втиснуть покупку запчастей в и без того насыщенный график.

— До пяти точно…

— Ты что задумал? — перебила Леху Бабушка, задрав голову.

— Не дать сгнить твоей ласточке, — ответил я и обратился к Каналье: — Давай завтра на авторынке и встретимся, скажем, в десять утра. Деньги я возьму. Извините, но по понятной причине доверять вам мы не можем. Ну, чтобы дать денег, и все купили вы, хотя так было бы проще.

— Понимаю, — потупился он.

— А оплата труда — частично деньгами, частично едой…

— Никаких денег не дам! — отрезала бабушка.

Придется мне платить, но говорить об этом я не стал. Мужику-то надо хоть сигареты себе купить и носки. И еще ему важно не чувствовать себя дерьмом, тогда он не станет заливать глаза водкой.

— И кто мне завтра будет помогать? А? — строгим тоном спросила бабушка.

— Мы после авторынка на центральный поедем с дядей Лешей, — нашел выход я. — Я инжир присмотрел недорогой. Много брать не будем, только тот, что не испортится по пути.

— Заодно и донести помогу! — оживился афганец.

Каналья никуда не ушел, остался топтаться возле дерева, поглядывая на ветки. Да ему жрать хочется! Вон как жадно смотрит на плоды!

— Красивые абрикосы, да, дядь Леша? — спросил я. — Вы угощайтесь. Только вон из того ящика берите, где переспевшие.

Каналья сместился к ящикам и принялся есть, вытирая плоды о штаны и поглядывая на бабушку, которая в конце концов не выдержала и предложила:

— Борщ будешь? А то ж обгадишься, столько абрикосов — да на голодный желудок. Идем.

— Я вам огород вскопаю! — обрадовался Каналья, направляясь за бабушкой на кухню.

— Тебе только копать с твоей ногой, — проворчала она.

В кухне хлопнул холодильник, загремела посуда, а я слез с дерева и занял место принимающего.

Закончили мы к часу дня. Каналья никуда не ушел, помогал таскать ящики, перебирать абрикосы и формировать кравчучку, с которой Юрка собрался на рынок зарабатывать себе на зимние вещи.

Вот Каюк смог свернуть со скользкой дорожки, трудится парень, старается. Месяц прошел, как он у бабушки, а и не узнать: округлился, щеки еще не наел, но на рахитичного заморыша уже не похож, заговорил более-менее связно, а не «ты, эт самое, короч, того вот сюда». Почему бы не дать шанс Каналье? Нет — значит нет, алкоголики держатся до первой рюмки, а потом — снова все наперекосяк. А если нет? Если я его навсегда закодировал?

Похожий на куклу-убийцу Антон Петрович по нашей просьбе приехал раньше на своей балой «копейке», и мы сперва заехали на рынок к валютчику Павлу, который вообще без вопросов отсчитал мне двести семьдесят долларов и заказал еще партию кофе, и лишь затем покатили на вокзал, где благополучно разгрузились, расплатились, я отдал деньги бабушке, оставив себе пару тысяч, и меня высадили на рынке, откуда я побежал к автобусу, чтобы успеть на ближайший рейс.

Поздоровался с армянкой на «москвиче», торгующей инжиром, спросил, что по чем. Узнал, что завтра будет новый завоз — как раз свежак, мне — по пятьсот рублей! В Москве можно по полторы такую экзотику продать да попробовать шелковицы чуть-чуть надрать — вдруг удастся довезти хоть что-то.

Но, уже выбегая с площадки, где обосновались, оптовики я увидел, как мои беспризорники — Светка, Ваня, Бузя и Роза — кого-то колошматят, а им помогает толстая тетка и дряхлая бабуля. Они окружили жертву и лупили ее ногами. Тетка обрушивала сверху сумку, и кто ни подходил, чтобы их отогнать от избиваемого, оставлял это дело. Видимо, сильно провинился чувак.

Я тоже решил не заморачиваться, но, когда оббежал кучу-малу, понял, почему сразу не заметил того, кого они бьют: это был ребенок, свернувшийся калачиком и закрывающий голову руками. Били его не как бабки Паруйра, а жестоко и в полную силу, причем сил держать руки у него не осталось, и он опустил их.

Убьют ведь!

Черт, нет покоя грешнику! И вместо того, чтобы идти на остановку и ехать домой, я рванул к ним. С разгона отшвырнул Бузю, оттолкнул жирную тетку и заорал:

— Рехнулись! Сесть захотели?! Вы же его убьете!

Роза и Света отошли, а бабка продолжила остервенело бить мальчишку по патлатой голове, и в волосах уже появилась кровь. Я вырвал у нее трость и отшвырнул в сторону.

— Что ж вы творите!

Старуха вызверилась на меня:

— Ишшо один нашелся! Защищает тут шваль всякую!

Бабка попыталась пнуть мальчишку ногой, но я вклинился между ними и выставил руки.

— Остановитесь!

Мальчишка лежал, ткнувшись лбом в асфальт. Ребра его вздымались. Жирная тетка с ненавистью посмотрела на меня.

— Люди вы или нет? — прошипел я, глядя ей в глаза.

— Он Семена съел! — запричитала старушка и залилась слезами. — Семочка мой, такой красивый мальчик был! Такой ласковый!

— Он людоед? — От осознания я похолодел. — У вас есть доказательства?

Бузя за спиной заржал, Светка тоже захохотала, и ее смех, колокольчиком звенящий над избитым до полусмерти мальчишкой, сплевывающим черные сгустки крови, звучал хуже скрежета ногтя по стеклу и выворачивал душу.

— Он живодер, — объяснила Роза и обратилась к мальчишке: — Шоб тебя тут не было, тварь!

— Он убивает ради удовольствия? — уточнил я, уже жалея, что вмешался.

— Хрен его знает, — проворчал Бузя.

Толстую тетку отпустило, и она побрела прочь, а вот бабулю не отпускало, она подобрала свою трость и выжидала, когда мы уйдем, чтобы наброситься на жертву и добить.

Мальчишка поднялся на локтях, сплюнул кровь и прохрипел:

— Я не живодер. Просто хотелось жрать.

Роза указала на него пальцем и повторила, удаляясь:

— Увижу — прибью, понял?

Я сел на корточки рядом с мальчишкой. На вид ему было лет одиннадцать-двенадцать. Грязные штаны на размер меньше, рваная заляпанная футболка. Но не было в нем того, что я замечал в других беспризорниках — какой-то заморенности, рахитичности. Этот парень был крепок и широк в кости.

— Так чего голубя не прибил? — спросил я, поглядывая на бабку. — Их же вон сколько.

Мальчишка сел, прижав колени к животу и закрыв лицо волосами — слишком длинными для беспризорника, те стараются бриться наголо, чтобы вши не плодились.

Ответа на вопрос я не получил, благодарности тоже. Надо было как-то разруливать ситуацию и идти домой, но и бросать пацана нельзя — заклюют, человек все-таки.

— Ты идти сможешь? — спросил я. — Дышать не больно? Ребра не сломаны?

Все так же не поднимая головы, мальчишка вдохнул-выдохнул, тряхнул патлами — мол, нет.

— Тогда пошли, тебе тут опасно оставаться.

— Какое тебе до меня дело? — злобно бросил он, наконец вскинул голову, и я сглотнул, подавил желание отшатнуться: его левая половина лица была, как у Фредди Крюгера, глаз тоже пострадал, помутнел. Шрам от ожога оттягивал уголок рта, и казалось, что мальчишка усмехается. — Пусть бы уже убили наконец!

Уцелевший глаз, синий, как подсвеченный кусочек льда, полыхал яростью. Нос мальчика, как и губы с подбородком, от огня не пострадал, и геометрия лица не нарушилась.

— Не убил голубя потому, что за ободранного кота узбек дает двести рублей, ясно? А я не только голубей жрать хочу. Где я еще деньги возьму с такой рожей?

Мальчишку трясло то ли от ярости, то ли он пережитого. Действительно если попрошайничать, будут шарахаться. Ну, или кривиться и подавать, отворачиваясь… Так себе выбор.

— Какое мне дело, — проговорил я, задумчиво потирая подбородок. — Помочь захотел.

Мальчика перекосило.

— Мне?!

И вот теперь мне стало страшно, я не нашелся, что сказать. И ведь правда ему две дороги — на тот свет или в маньяки. В наше время можно было бы сделать пластику, пересадить хрусталик, в девяностые никто никому не нужен и здесь точно не делают таких операций. И если у симпатичного приветливого сиротки есть шанс попасть в семью, то обезображенный мальчишка никому не нужен. В детдоме его, скорее всего, травили, вот он и подался в бега, и теперь один против всего мира. Чем сильнее ударят, тем больнее захочется ответить. Так будет, пока он не сломается окончательно или не лишится разума и правда не начнет убивать слабых ради удовольствия.

— Тебя как зовут? — спросил я, просто чтобы сбить его с волны.

— Ян.

— Так можешь идти? — Я протянул руку. — Давай отсюда уйдем.

Мальчик, кривясь, поднялся сам. Остановился, покачиваясь, и у него расфокусировался взгляд. Похоже, сотрясение все-таки есть. Потому я подставил плечо, но Ян не стал на него опираться.

Мы направились не к остановке, а по пригорку куда-то вверх, мимо частных домов, а я лихорадочно думал, куда бы его пристроить хоть на время. Мои беспризорники заклюют, да и чувствуется, что это интеллектуально развитый ребенок. К друзьям вести опасно — вдруг он все-таки способен убить или покалечить?

— Когда это случилось? — Я провел по своему лицу.

Думал, Ян промолчит или огрызнется, но он поделился, волосами закрыв обезображенную щеку:

— В декабре. В доме начался пожар, и меня придавило бревном из крыши, сестру тоже придавило, но больше, и она сгорела.

— А мать?

— Побежала спасать котов. Не нас — котов! Тоже сгорела. Меня пожарные достали.

— И ты мстишь котам? — осторожно поинтересовался я.

— Коты, куры, голуби… Мне за котов платили — что непонятного? Платили бы за голубей — бил бы голубей.

Ну, хорошо хоть не живодер-садист…

— Ненавижу котов, — скривился Ян, опровергая мою догадку.

— Но ведь ты понимаешь, что коты не виноваты. У них вообще разума нет!

— Не было бы котов, сестру бы спасли.

Он остановился, облизнул разбитые губы, потер ушибленный бок.

— Ладно. Допустим, убьешь ты всех котов, что изменится?

— Если бы их не было… Вообще! — Он оперся о ствол вишни, тяжело задышал.

Похоже, придется его тащить в больницу, вот и пристрою на время.

— Были бы собаки, хомячки… — развил свою мысль я. — Снусмумрики какие-нибудь. И твоя мать любила бы их больше, чем своих детей, потому что… — Я смолк, опасаясь назвать ее дурой.

— И сейчас, ты видел, они готовы были убить — из-за кота, — бормотал Ян, будто не слыша меня. — Опять.

— Я не готов убить человека из-за кота, — сказал я. — Просто они думают, что раз ты кота убил и ободрал, то их тоже сможешь, и боятся. А не потому, что думают, что ты хуже кота. Дошло?

Яну, похоже, полегчало, он собрался идти дальше, но я его остановил:

— Побудь здесь, я сгоняю в аптеку, перекиси куплю…

Мальчика перекосило, но он взял себя в руки и по привычке опустил голову, чтобы спрятать волосами ожог. Он боялся, что человек, который, возможно, единственный за долгое проявил сочувствие, его бросит. Но не стал цепляться за меня, навязываться, пусть и, наверное, очень хотел. Просто сел в тени, притянув колени к животу.

Пока покупал перекись и вату, а потом в магазине стоял в очереди за кефиром и печеньем, я думал о том, сколько Ян на улице. Видимо недавно, уж очень отличается от других бродяжек, те готовы руки облизывать дающему, этот — гордый, и ассимилироваться у него вряд ли получится.

Выстояв очередь, я купил еще и мороженого — самому хотелось, и вернулся к Яну. Он сидел там же, уткнувшись в колени. Видимо, уже простился со мной. Вздрогнул, когда я уселся рядом.

— На вот, — я отдал ему перекись. — Промой свои ранения, а потом поешь.

— Зачем ты это делаешь? — спросил он.

— Съесть тебя хочу, как ты — кота, — пошутил я и сразу же успокоил его: — Ты нормальный пацан. С мозгами и собственным достоинством, я просто хочу помочь.

— Правда? — Из здорового глаза на меня взглянул не затравленный звереныш — человек.

Я намочил перекисью вату, сунул ему в руку.

— Давай, а то еще гнить начнешь.

Обработав ссадины, мальчик приступил к трапезе. Он был голоден, но не запихивался жадно, а с достоинством вкушал, поглядывая на меня.

— Давай ты не будешь мстить котам, — говорил я, рассчитывая, что сработает дар внушения. — Просто забудешь про котов. И не будешь думать, что все люди тебя ненавидят. Вообще большинству на тебя плевать.

Откуда-то я знал: на этого мальчика мой дар не подействует, потому что внушению поддается только тот, кто слаб.

Что же с тобой делать, малой? Как давным-давно, еще в прошлой жизни, учила баба Валя: «Если не собираешься брать домой кота или щенка, не гладь его». Я не только погладил, но и покормил, так что деваться некуда, придется брать ответственность за мальчика со свихнутой психикой. Ассимилировать его в общество, учить доверять миру. А потом разбогатею, куплю большой дом и…

И что? Сделаю приют? Так всех замерзающих не обогреешь, всех голодных не накормишь. Всех — нет, но если получится пригреть хотя бы нескольких, это уже много. А уж для этих нескольких такая милость — настоящий джекпот.

— Ты где ночуешь? — спросил я.

Ян сперва прожевал, потом ответил:

— На море. Если дождь, под мостом или в трубе под дорогой.

— Только честно скажи, ты воруешь?

— Нет, ты че! Собираю бутылки и… ну… бью котов, обдираю и сдаю узбекам.

Убийство котов — не зов души, и это дает надежду, что мальчик не безнадежен: промысел котов кажется ему менее зазорным, чем воровство. Пусть поживет в нашем ДОТе, буду его по мере сил подкармливать и наставлять на путь истинный.

— Хорошо. Домой я тебя взять не могу, там родители. — Я протянул ему мороженое. — Но есть одно место, где можно перекантоваться, а дальше что-нибудь придумаем. Только чур котов не трогать!

— Ты не шутишь? — Ян округлил здоровый глаз, развернул упаковку пломбира. — Да нафиг мне те коты!

Теперь понятно, чего он такой патлатый — прячет ожог. А когда не видно месива шрамов, и мутный глаз скрыт волосами, то вполне нормальный мальчишка, с живым пытливым взглядом, развитый и по возрасту сложенный.

По дороге домой Ян разговорился, рассказал, что ему одиннадцать лет, но он закончил шестой класс, потому что умный и пошел в школу с шести лет. Из детдома он сбежал в конце мая — то есть совсем недавно, любит читать и ходил в кружок авиамоделирования. Непростой мальчик, воспитанный, еще не испорченный улицей.

Жил он с матерью и младшей сестрой в областном центре, в самом сердце города, но в частном доме. Мать разводила кроликов и котов, но котов в зад целовала, а кроликов — нет, убивал их какой-то дядь Петя, а Ян научился свежевать и помогал матери их разделывать, хотя поначалу было жалко и противно.

В итоге на базу я попал в начале восьмого, а до этого обустраивал Яна и запасал ему провиант. Завтра предстоит хлопотный день — нужно подготовиться к поездке в столицу и собрать колоссальную партию товара, могу не успеть проведать мальчика, а послезавтра мы уезжаем в Москву, знакомить Наташку и Бориса с дедом.

Уже после тренировки дома я обнаружил свежие газеты с фотографией Алисы на первой странице. С той самой фотографией, из которой мы делали фоторобот. А это значит, какая-то тварь все-таки заплатила Миковой-старшей за сенсационный материал.

Скрипнув зубами, я прочел статью: сексуальное рабство, принуждение, тринадцать лет… Вот сука! И ни слова о том, что ее дочь пальцем не тронули! Теперь Алисе придется менять школу, в этой ее задергают. И хорошо если в той, другой, не узнают эту историю и не начнут травлю.

Захотелось прямо сейчас пойти к матери Алисы и со всей дури ей втащить! Понятно, я что не подниму руку на женщину, но желание было сильным.

Глава 23 Кровь от крови

Уже знакомый проводник Сергей пробежался по вагону и угрюмо поинтересовался, есть ли провожающие. Вид он имел такой грозный, что если кто и таил дурные намерения, то они выскочили из поезда вместе с провожающими.

Мы столько всего натаскали, что груз распределили аж по двум вагонам. Помимо абрикосов, взяли десять килограммов ядер орехов — бабушка поменяла у соседей целый мешок на две бутылки самогона, и Наташа с Борисом как приехали в воскресенье вечером, так били орехи до ночи, а в понедельник обнесли черную шелковицу недалеко от дороги — получилось восемь килограммов, и сейчас у обоих руки были черными. Еще они захватили небольшое ведерко смородины с нашей дачи и ведро крупных оранжевых абрикосов с румяными боками — для ассортимента.

Я купил инжир, рискнул взять пять килограммов черных плодов размером с кулак ребенка, вложил две пятьсот, а рассчитывал получить пять чистыми.

Помимо этого, рано утром я занес Яну еды, немного денег и книги — два сборника фантастических рассказов и «Затерянный мир» Дойля, а также мыло, шампунь и выцветший спортивный костюм, из которого вырос Боря. Он был потерт на заду, колени пузырились, но это лучше рванья, в котором ходил мальчик.

После я отправился на авторынок, дождался Каналью, мы купили все необходимое для ремонта «Победы» и поехали в Васильевку. Бабушка с Каюком к тому моменту собрали небольшую партию абрикосов для деда, и мы отвезли ее на вокзал. После я снова полез на дерево добирать остатки уже для нашей следующей партии. А вечером мама привезла Наташку и Борю. Дед просил много вещей не брать, наверное, собирался обновить внукам гардероб.

Отцу я звонил от бабушки, он сказал, что по нему решения еще нет, но начальство уже не лютует; задержанных раскололи, они дали показания против Костаки, и его объявили в розыск.

Пока Наташка с Борей кололи орехи, я написал три статьи для московских газет. Если раздуть пожар на всю страну, то хоть для приличия Алексиса должны на пару лет закрыть.

Но обезопасит ли это отца, если бандиты решат поквитаться? По-хорошему, уехать бы ему года на три, тут и грохнуть могут.

Потом я поговорил с Каюком о том, что ему нужно одеться к школе, а в Москве вещи должны быть дешевле, там специальные рынки есть. Поверив моим доводам, он отдал часть денег, которые собирал на ботинки, чтобы я привез ему обновки. Пятнадцати тысяч должно хватить с головой.

И вот мы в поезде. Наташка и Боря смотрят на все круглыми глазами, бегают по вагону туда-сюда. Они никогда ни в поезде с ночевкой не ездили, ни в самолете не летали, и происходящее казалось им головокружительным приключением. Их проводники расположили в своем купе, и спать они должны были валетом, а я, более опытный товарищ, — на третьей полке, как и в пошлый раз.

В вагон ввалился коробейник с канцтоварами — Сергей его изгнал взглядом, а второй увидел злобного проводника и не стал заходить.

Как и в прошлый раз, до областного центра вагон был полупустым, поезд остановился лишь единожды в городе, который держал Костаки. По перрону побежали люди с сумками в поисках своих вагонов. Среди них была бабка с комолой белой козой. Она что же, животину вздумала в вагон затаскивать?

Валентин пошел встречать пассажиров, Сергей остался. Мы высыпали в тамбур — перехватить свежего воздуха, потому что солнце жарило нещадно, а никакого кондиционера, понятное дело, не было — и стали свидетелями душераздирающей сцены: Валентин растопырился на входе звездой, а на него грудью напирала бабка с козой, размахивая билетом, как флагом:

— Шо ж ты меня, бросишь тут? Вот у меня билеты. А Лидочка в тамбуре постоит, у нее рогов-то нету!

— Не положено, гражданка, — стоял на своем проводник.

— Так вот на Лидочку билет! Как же я ее брошу, Лидочку-то?

— С животными — нельзя! — лысина Валентина начала багроветь.

В наше время в купейных вагонах допускалась перевозка животных при соблюдении определенных правил, в плацкартах — нет, потому моя бывшая, у которой была аллергия на кошачью слюну вплоть до удушья, никогда не ездила в купе. Асейчас можно ли возить животных? Откуда билет на козу? Или бабка купила его на Лидочку, а что за Лидочка, никто разбираться не стал?

— Та она ж у меня, как человек, тока ноги четыре! Ну пусти, а? Та шо ж вы за изверги! Ждут меня там дети!

Бабка попыталась убрать его с дороги, он ее оттолкнул:

— Гражданка, прекратите!

Наташка рванула в вагон и прокричала:

— Сергей! На помощь! Там на вашего напарника сумасшедшая напала!

К тому моменту, поняв, что ей Валентина не забороть, бабка села на четвереньки перед животиной, показала ей два пальца.

— Сколько, Лидочка?

— Мэ-э-э!

— Видите: два! Говорю ж, она как человек!

— Поезд отправляется! — гаркнул Сергей, потянул Валентина на себя. — Заходи давай.

Они подняли лестницу, но дверь закрывать не стали.

— А я? А мы? — Бабка сложила руки на груди.

— Жалко вас, психов, — почти ласково сказал Сергей, — но не положено. Она ж весь тамбур зассыт.

— Изверги! Типа люди не ссут в тамбуре! И не курят.

— Но не гадят точно, — рыкнул Сергей.

Причитая и утирая слезы, бабка пошла к другим вагонам — ну а вдруг кого удастся разжалобить.

Мне вспомнился Ян. Для бабки коза — член семьи, для остальных она — источник молока и мяса. Выходит, все люди, кроме веганов, в глазах этой бабки — изверги и живодеры? Так и для Яна кошки — промысловые звери, как зайцы, а он видится людям живодером, хотя удовольствия от страданий котов не получает. Или все-таки получает, ведь считает их виноватыми в том, что он теперь обезображен? Надо за ним понаблюдать.

Когда закрыли вагон, снова стало нечем дышать. А нам двое суток ехать! Чокнуться можно. Еще и вагон набьется под завязку, и запах пота смешается с вонью копченой колбасы.

Но брату с сестрой все было нипочем. Наташка познакомилась с девочками-двойняшками лет четырнадцати и заставила играть в мафию. Когда их позвали родители, сестра научила играть проводников, и они тоже увлеклись.

Ночью хлынул спасительный дождь, и под шелест капель и перестук колес я наконец заснул на своей третьей полке.

И очутился в белом кубе. Ух, как кучно пошло! Интересно, с чем это связано?..

Додумать я не успел, потому что таймер ожил, и пошла перемотка. Теперь она шла дольше, и я очутился на белокаменной остановке неизвестного поселка. Дома тянулись вдоль дороги только с одной стороны, с другой было изумрудное поле, упирающееся в подножие длинной сопки.

Весна?

Вдалеке появился школьный автобус, к которому ломанулась стайка детей.

Время на таймере замерло: 13.01.2026. Два месяца?! И раз зеленеет трава — это где-то на юге. Не суть! Сейчас шарахнет! Я рванул к мальчишке, пытающемуся влезть в автобус, но рука скользнула сквозь него.

— В укрытие! — заорал я, но меня никто не услышал.

Расчертил небо инверсионный след…

Я дернулся, инстинктивно сел, просыпаясь, и ударился головой. Зашипел от боли, ткнувшись в подушку, и только сейчас сообразил, что я-то в поезде на третьей полке, которая предназначена не для людей, а для багажа. Сунув пятерню в волосы, я ощупал ушибленный лоб, но шишки не нашел.

Ничего себе! Время сдвинулось на два месяца! Почему? Потому что Костаки должны посадить, и он больше никому не навредит, или дело в мальчике с обожженным лицом? Жаль, невозможно это узнать. Но что-то подсказывало: да, дело в мальчике.

Он чем-то ценен для реальности и совершит великое? Или теперь не обозлится и не совершит ужасное? Не станет серийным убийцей, не устроит теракт, не забьет насмерть жену и детей?

Впрочем, лет через пять станет ясно, что из него получится.

Наверное, час я ворочался, крутил эту мысль так и этак, потом заснул, но сквозь сон слышал песни под гитару и ругань. А потом — бац! Бац! Бац! — что-то ударило по крыше поезда, и я окончательно проснулся.

— Вот же вандалы, — прохрипел дед на второй полке. — И что им не спится?

Из разговоров проводников я понял, поезд закидали камнями деревенские хулиганы, и в соседнем вагоне разбили стекло. Солнце жарило уже вовсю, и заснуть мне так и не удалось.

Наверное, если бы не был разбалован современными вагонами, где иногда имелся даже душ, а дверь не хлопала, а отъезжала в сторону, если нажать кнопку, я переживал бы поездку легче, как Боря с Наташей, которые и не ныли, и спали нормально. А так мне казалось, что задохнусь или истеку потом и сдохну от обезвоживания прямо сейчас.

На мне была довольно плотная рубаха и школьные штаны, а под ними — резинка с пришитым потайным кошельком, где лежали доллары. И еще сотенную купюру бабушка зашила в кармане рубашки. Я вез все наши деньги, чтобы набрать как можно больше кофе.

Весь день мы с Наташей и Борей играли в карты, ели, снова играли. Сергей периодически к нам присоединялся. Он оказался общительным и довольно веселым мужиком. На гитаре, которую ночью забрал у хипповатой компании, он спел две песни Розенбаума и три — Высоцкого.

Вторую ночь я спал без сновидений, а утром договорился с проводниками выгружать товар, только когда все пассажиры выйдут, чтобы не толкаться и нам никто не мешал.

И вот двое суток ада закончились. Сбавляя скорость, поезд покатил вдоль бетонного ограждения, исписанного лозунгами, признаниями, названиями любимых групп. «Алиса», «Кино», «Sepultura», ' Megadeth', «Blind Guardian» и еще куча групп, о которых я не слышал. Некоторые надписи поблекли, намекая на то, что эпоха металлистов уходит. Зато панки — хой! Панки живы всегда, все стены в панках.

Проводники отправились собирать белье. Борис с Наташкой прилипли к стеклу, разинув рты. Когда поезд ехал мимо дороги, закрытой шлагбаумом, Боря воскликнул:

— Гля, две иномарки!

— А вот третья едет! — сказала Наташка. — Как тут все… ну…

— Масштабно, — подсказал я.

— Да! А в Макдоналдсе ты был? — все так же глядя в окно, спросила она.

Ну и как ответить, что был неоднократно, но не в этой жизни? Если фыркну, что чушь это все, а фастфуд вреден, они меня не поймут, для них Макдак — объект культа. Если еще и в школе расскажут, что были там, репутация с одноклассниками взлетит до небес.

— Нет. Не до того было, я ж маме на операцию зарабатывал, — ответил я. — Вот вместе и сходим.

Я читал, что цены там в девяностые были ломовые, и не горел желанием проедать деньги.

Мы ехали в первом вагоне с головы состава. На перроне замелькали встречающие. И Наташка с Борей затихли, высматривая деда. Как он выглядит, они знали лишь с моих слов, но больше всего их волновало, что он самый настоящий татарин!

Как ни объясняй, что страна у нас многонациональная, и все народы так перемешались, что иной русский больше похож на представителя тюркского этноса, чем любой татарин, все равно стереотипы заставляли их представлять Тугарина Змея.

— Ну что, молодежь? Готовы? — проговорил Сергей, и потянувшиеся к выходу пассажиры с сумками затолкали его в купе, где сидели мы.

— Всегда готовы! — ответил я, а брат и сестра смотрели на людской водоворот, силясь там рассмотреть деда.

— Ну, минут десять ждем, — объявил Сергей.

Я глянул в окно и заметил деда с кравчучкой, помахал ему, но он не увидел меня в темноте вагона, хотя стоял совсем рядом.

— Вот он дед, — сказал я и принялся стучать в стекло.

— Где? — не поняла Наташка.

— Да вот же! — улыбнулся Борис, приложил пятерню к стеклу. — И вовсе он не похож на басурманина!

— Ха! — просияла Наташка, от волнения облизнула пересохшие губы. — Борька, он на тебя похож! У него, как у тебя и у отца, глаза чуть китайские!

Борину пятерню дед заметил, положил свою поверх нее, улыбнулся, сверкнув золотым зубом. Наташка прилепила свою ладонь к стеклу, и Сергей на них проворчал:

— Эй, а отпечатки кто отмывать будет?

Брат с сестрой убрали руки, а дед не понял, что пачкает стекло, да так и стоял.

Сергей пошевелил мощными бровями и махнул рукой, отдал гитару заглянувшим в купе походниками, которые ночью орали песни, и проворчал:

— Расстроенная она у вас.

— Никак вашим поведением расстроена, — добавил я.

Наташка и Борис ерзали на полке, изнемогая, поглядывали на неиссякаемый поток пассажиров в коридоре. И их нетерпение передавалось мне. Самому хотелось пожать деду руку и расспросить о подробностях той истории с застреленным преступником, но я понимал, что надо заниматься разгрузкой.

— Дети — на выход, — объявил проходивший мимо Валентин.

Наташка и Борис подскочили, как на пружинах, и рванули знакомиться с дедом, а я наблюдал за ними из окна. Борька сразу же на нем повис, что-то затарахтел, Наташка с достоинством стояла в стороне. Дед раскраснелся от волнения и не знал, кому уделять внимание: Борису или Наташке, то к внуку обратится, то к внучке. Проблему выбора решил Валентин, который жестом повлек деда за собой выгружать товар из второго вагона.

Самое хрупкое мы везли в этом. Больше всего меня волновал инжир. Каждый плод я обернул салфеткой, сложил в две картонные коробки, открыл одну — вспорхнула стайка плодовых мушек. Нормально. Не заплесневел. А вот с шелковицы взлетел целый рой дрозофил. Ягоды пустили черный сок, на них различались белые нити плесени. Я разжевал одну ягоду: вроде не забродила. Если перебрать и промыть, можно продавать в бумажных кульках, но часть придется или выбросить, или пустить на компот.

— Давай, Павел, я тебе помогу, — вызвался Сергей и вывел меня из подсобки. — Иди на перрон, будете с Валентином принимать ящики и коробки.

Так было разумно и, выслушивая от Валентина, какой я деятельный товарищ, я спускал товар: три ящика абрикосов, немного смородины, инжир и шелковицу. Наташка и Борис помогали деду громоздить ящики на кравчучку.

Я нагрузил свою тележку, перевязал веревкой ящики и коробки. Снова знакомство деда с внуками получилось скомканное. По-хорошему надо бы сейчас — домой. Помыться, перекусить, телек посмотреть. Может, вздремнуть час-другой, а надо ехать на рынок, чтобы товар не сгнил.

Наташка с Борей сами хотели наторговать себе на карманные расходы, потому такой расклад их устраивал.

Для Бориса, похоже, главным было другое. Дед взялся толкать тележку ко мне, но брат остановил его, расстегнул рюкзак и вытащил альбом с рисунками. Он же обещал деду показать свои художества! Дед сел на корточки и принялся их рассматривать. Тогда я не выдержал, рванул к ним, встал между ними и таксистом-зазывалой.

— Дед, привет! — Он поднял голову, разулыбался и протянул руку, я ее пожал, говоря: — Борь, давай приедем на рынок, расположимся, и там все покажешь.

— Как шелковица? — мрачно спросила Наташка, видимо, ее расстроило то, что дед все время уделяет брату, точнее, брат узурпировал деда и трещит не смолкая.

— Хреново. — Я отогнул старую простыню, которой обернул коробки, и показал, в каком состоянии товар. — Но не прокисла. Ничего, будешь продавать кульками, как семечки. Для местных это экзотика, должны повестись.

Сестра повела плечами.

— Мне помыться бы, я такая вонючая!

— Придется потерпеть. Распродадим все часам к трем дня, все помоемся.

— А дед воды запас? — спросила на. — Отключат же!

— Тут не отключают воду, — объяснил я, — и горячую сами не греют, то есть колонок нет, она прямо из крана бежит.

— Ничего себе… — Она задумалась и спросила про поезд: — И это ты так каждый раз, как ехал сюда, так мучался, потел? — скривилась она. — Две ночи в поезде, тачки, не помыться, не поспать, потом — рынок… Жуть! И не думала, что это так сложно.

— Ты самого цирка не видела: поездки в метро с грузом!

Боря спрятал альбом в рюкзак. Туда же положил коробку с шелковицей и поковылял за дедом, рассказывая, как мы нарисовали фоторобот преступника, который оказался похожим. Когда наконец он смолк возле здания вокзала, дед сказал:

— В последнее время я торгую в Перово. Давайте я вас дома оставлю, а сам…

— Мы с вами! — вызвалась Наташка. — Зря позавчера, что ли, орехи щелкали и по шелковице лазали?

— Угостишь шелковицей? — мечтательно спросил дед. — Вкус юности!

Наташка повернулась ко мне, готовая угощать деда, но он ее остановил:

— Не сейчас. На рынке. Давайте побыстрее туда доберемся, побыстрее все продадим и вернемся домой.

— Поедем на метро? — радостно воскликнул Борис, — на этих…как их… лестницах?

— Эскалаторах, — подсказал я и распределил обязанности. — С грузом там будет сложно. Потому давай так: Наташа помогает деду, а ты — мне.

Так сестра не будет ощущать себя брошенной и хоть немного пообщается с дедом. Чертова суета! Но передать много груза с большим количеством людей рационально. В конце концов, у нас будет свободный четверг. Если понравится, то и на пятницу останемся.

Я взялся за тачку и пропел:

— Эх, дубинушка, ухнем!

До двадцатого неделя осталась, а там — денежная реформа. Надо использовать время по максимуму!

Глава 24 Каждому по труду

От эскалаторов Борис ожидал большего. Не знаю чего. Наверное, думал, что они несутся, как карусели, и затягивают в ненасытные недра зазевавшихся людей. В общем, не впечатлился мой брат и аж расстроился.

Наташа же вела себя со сдержанным достоинством, словно была в метро каждый день — в отличие от брата, который вращал испуганными глазами и не отпускал деда.

Видя такое, он Бориса проинструктировал:

— Если потеряешься, стой на месте.

Получив порцию ненависти — что-де толкаемся, стопорим движение своим грузом — мы доехали-таки до станции Перово, серенькой и невзрачной в сравнении с центральными. Эскалатора тут не было, и поднимаясь по лестнице, дед говорил:

— Здесь нет большой площади возле метро, на поверхность ведут четыре выхода, нас как раз четверо. Можно разделиться. — Он посмотрел на перепуганного Бориса, качающего головой, и сказал: — Борис будет со мной, ладно. Наталья?

Она сглотнула, но не показала, что ей страшно. Дед добавил:

— Милиции не бойтесь. Они меня знают и уважают, говорите, что вы мои внуки — не тронут.

— То есть рынка как такового тут нет, и мы будем продавать с земли? — уточнил я. — А если дождь?

— Пару раз был, я спускался в переход, но оттуда гоняют даже меня, — ответил дед. — Сегодня по прогнозу сухо.

Борька позеленел, всем своим видом говоря: «Господи, куда я попал? Домой хочу!» Наташка была настроена решительно, уж очень ей хотелось заработать себе на обновки.

— Это ж как рыбой торговать, — утешала она себя, — только остановка больше, чем та, где мы ставриду продавали, да?

— Ага, — подтвердил я, — и у нас крыша есть в виде дедушки.

Вся наша толпа вышла из перехода недалеко от пятиэтажки, где стояла вереница торговцев. Продавали все: музыкальные пластинки, вязаные вещи, пучки земляники, грибы.

— Откуда тут грибы? — удивился Борис.

— Это другая климатическая зона, — объяснил я. — Тут грибы летом, а земляника, видишь, только сейчас. И вишня, хотя у нас она вся погорела от жары.

Дед встал под липой на усеянном окурками пятачке. Он только начал развязывать кравчучку, снимать простыню с ящиков, а вокруг него уже образовалась толпа — интересно ж посмотреть, что там такое. Орехи были у него же. Он поставил ящик с ядрами на раскладной стул, а тара с абрикосами у него громоздилась друг на дружке, и получался эдакий стол из ящиков.

— Какие красивые абрикоски, — воскликнула молодая женщина. — Вкусные, наверное.

— Медовые, — уверил дед и сразу озвучил цену: — Тысяча двести такие, а есть еще краснощечки по девятьсот.

— Дорого, — покачала головой она.

Гладко выбритый седой мужчина молча купил килограмм, и она не выдержала, взяла полкило.

— Удачи, дед! — пожелал я и поволок кравчучку к переходу, чтобы выйти с другой стороны трассы. — Натка, ты о мной?

Она побледнела, но кивнула. Я отлично понимал это ощущение неловкости, когда становишься, как нищий, с кулечками, и начинаешь зазывать. Но главное — преодолеть стеснение и сомнения, как только первые деньги ложатся в карман, все сразу спорится.

— И я с вами! — вызвался брат.

Мы нашли место сразу возле перехода, застолбили его.

— Надо ж перебрать шелковицу! — Сестра сунулась в коробки. — И деду отнести смородину, а себе взять орехи, а то у нас тут… все.

Я спустил коробку с шелковицей на землю, подвинул к бетонной стенке перехода.

— Боря, перебирай, вот.

— А че я сразу? — возмутился он.

— Давай я, а ты торгуй, — предложила сестра.

Он надулся и склонился над ящиком. Я дал Наташке коробку смородины:

— Отнеси деду, нам возьми краснощечек и орехов.

Она кивнула и удалилась. Я распаковал инжир, абрикосы и прокричал, преодолевая то самое стеснение:

— Фрукты с юга! Инжир! Абрикосы! Орехи! Настоящая экзотика! Медовый инжир!

Прохожие поглядывали с интересом и проходили мимо. Даже когда абрикосы выставил, не задерживались. Пришлось сменить пластинку.

— Дамы и господа! Вы такого точно не видели! — оп — замерли, шею вытянули. — Настоящий свежий инжир. Субтропический! Купи экзотику — удиви соседей!

Цену на абрикосы я установил, как у деда, благо их поблизости ни у кого не было, зато Дорогомиловский рынок у Киевского вокзала, наверное, забит нашими конкурентами. А инжир стал продавать поштучно, двести рублей за один. И что удивительно — именно его и брали!

Надутый Борька, видя, как у меня дело спорится и карманы раздуваются от денег, приободрился, взял газету, наделал из нее кульков, наполнил несколько и встал рядом со мной. Он бледнел, краснел, жевал губами, но не мог пересилить себя, и за него это сделал я:

— Хотите ощутить вкус юга? Вспомнить море, горы? Купите шелковицу! Только у нас! Всего двести рублей кулек!

— Двести рублей! — повторил Борис, протягивая кульки толстой тетеньке, крашеной в ярко-рыжий — тат отодвинулась.

Зато модница с огромными серьгами взяла по кулечку себе и подруге. Борис сияющими глазами посмотрел на деньги, сунул их в карман и завопил:

— Вкус моря — шелковица! С юга… — сообразив, что ляпнул не то, Борис покраснел и просто сказал: — Сладкая шелковица.

Вскоре пришла Наташка с орехами и смородиной, коробку, испачканную шелковицей, застелила газетой и принялась крутить кульки, приговаривая:

— Учитесь, салаги!

Кульки она наполнила смородиной, шелковицей, орехами. Взяв у меня нож, она отрезала кусок веревки, делая ручку для коробки. Повесила самодельную корзинку на руку, в свободную взяла кулечек с шелковицей и двинулась вдоль торговцев, приговаривая:

— Шелковица! Инжир! Смородина! Вкус юга! Побалуйте себя…

Первый покупатель что-то у нее взял, подошел второй. Меня окружили люди, и стало не до нее и Бориса.

Часа через два у меня разобрали половину товара. Вернулась Наташка, сияющая и брызжущая энтузиазмом. Отдала мне тысячу за инжир и принялась перебирать вторую коробку с шелковицей. А я только и успевал взвешивать абрикосы. Краснощечки так все разошлись, ананасных осталось полтора ящика, орехов — половина. Когда покупатели рассосались, перед тем, как уходить в поле, сестра похвасталась:

— Вот это жара, я понимаю! Это не ставрида по сто рублей!

Она зашагала по дорожке, зазывая покупателей из перехода, а я заметил движущегося за ней парня в кепке и спортивках. Она остановится — он тоже. И вдруг гопник обернулся, скользнул взглядом по мне. Пока он ничего делать не собирался, просто пас нас. Наверняка ведь работает не один, и скоро придут его подельники. Пора валить. Не дай бог ограбят, у меня ж, помимо наторгованного, деньги зашиты в потайных кармашках!

Или подельники уже здесь? Я повернулся, выискивая подозрительных парней, и тут над самым ухом раздалось:

— Торгуем в неположенном месте?

Я вздрогнул. Передо мной стояли два молодых мента, один веснушчатый, аж золотой, второй — азиатской наружности.

— Я внук Шевкета Джемалдинова, — отчеканил я.

Борис икнул, выпрямился и шагнул ко мне в поисках защиты.

— Девушка с вами? — рыжий кивнул на Наташку.

Мы с Борисом переглянулись и ответили одновременно:

— Нет!

Если Наташку отмажем, хоть что-то сохранится. Менты — хуже гопоты, обшмонают так, что копейки не утаишь. Черт, черт, и еще раз черт! Вот тебе и свои менты! Выходит, вертели они деда, как танцор — партнершу! А я набит деньгами, как Буратино, ведь мы не заходили домой, и все с собой! Сэкономили, блин, время! Надо было самому к деду рвануть, это ведь рядом совсем, вот я осел! Вот олух жадный!

Наташка увидела, что на нас наехали менты, поставила корзинку на землю. Молодец, правильно: если что, скажет, что это не ее. Гопарь, который нас пас, поплелся прочь, воровато оглядываясь и сплевывая. Свернул за пятиэтажку.

— Пройдемте, молодой человек, — сказал азиат.

— Права не имеете. Мы несовершеннолетние, — сказал я, пятясь. А ведь они, по идее, не должны меня преследовать, хватит им товара моего, там тысяч на десять осталось.

Рыжий взял ящики с орехами и абрикосами, азиат пособирал пустые и коробки. Картон-то им зачем? Во пылесосы. Переглянувшись, менты расхохотались.

— Дед просил за вами приглядеть. Вас уже пасти начали, — объяснил рыжий.

— А так подумают, что мы вас упаковали, — добавил азиат. — И отстанут.

Я не сдержался и вполне по-взрослому выругался, матерно выражая недовольство, что незачем было так пугать. Менты второй раз грянули смехом. Скрипнув зубами, я жестом поманил Наташку. Она уперла руки в боки, топнула и покрутила пальцем у виска.

Ничего страшного, не потеряется, и ей ничего не угрожает: гопника-то спугнули.

Борис все еще держался за мою рубашку. Даже когда менты сгрузили ящики возле деда, не отпустил. Дед-то пока еще чужой человек, которого он несколько часов как знает.

— Спасибо, парни, — кивнул дед, отсыпал обоим абрикос.

Менты для приличия отказались, но потом забрали.

Спустя минуту прибежала раскрасневшаяся Наташка, мы все ей объяснили, и она успокоилась. Осторожно пересчитала деньги и осталась довольной. То, что заработала на рыбе и кофе, сестра тоже взяла с собой: на оптовых рынках, на том же Черкизоне, вещи дешевле, чем у нас. Дома она только ботинки купит, а тут и на джинсы может хватить.

Еще два часа — и все распродано. Половина четвертого, и мы свободны! До квартиры идти всего ничего.

— Ну что, молодежь, — потер руки дед, — мыться, отдыхать, а вечером — в центр?

Борис подпрыгнул на месте.

— Да! А правда, что где-то там над дорогой огромный экран с рекламой? Как в фильме?

— Правда, — кивнул дед.

— И в 'Макдональдс сходим? — спросила Наташка. — Он же где-то в центре? У меня деньги есть, чтобы вы не думали…

Какие они все-таки дикие! Это мне после той Москвы, где все сенсорно-электронное, ничего не страшно, а у них, наверное, истерика случилась бы, окажись они там. А всего-то времени прошло!

Осталось килограммов пять орехов, немного порченых абрикосов и давленая шелковица. Ради тысячи мы решили не стоять, собрали это все богатство и отправились домой, да не донесли: я заметил двух мальчишек, копающихся на мусорке, и отдал абрикосы им. О, сколько радости было!

Наблюдающая за мной Наташка качнула головой:

— Дались они тебе? Всех не накормишь.

— Всех — нет, а этих — вполне.

Всю дорогу дед расспрашивал что кому нравится, на кого кто хочет поступать, и я поймал себя на мысли, что не знаю. И в четырнадцать лет не знал. Вот Наташка и Боря счастливые, у них есть увлечения, а я — кто?

Как ни крути, вышка нужна, причем желательно — связанная с иностранными языками. Или на экономический идти? Что там есть интересного, международного? Бесплатно туда в девяностые не пробиться, каким башковитым бы я ни был, но к тому времени я накоплю достаточно.

Мы свернули к хрущовкам, где жил дед. Наташка повертела головой по сторонам и сказала:

— О, а тут, как у нас в городе! А возле метро — и дорога огромная, и много больших домов…

— Ты еще МКАД не видела, — улыбнулся я и объяснил: — это дорога такая вокруг Москвы. Ее просто так не перейдешь. Как говорится, редкая бабка добежит до середины МКАДа.

Дед захохотал — по-мальчишечьи азартно, запрокинув голову.

— Почему? — не сообразил Борис.

— Собьют, — объяснил я. — Там машины быстро едут и сплошным потоком.

— Вот и наш дом, — сказал дед, останавливаясь возле подъезда. — Добро пожаловать!

Мы вошли внутрь, поднялись.

Дед отпер дверь, и я первым переступил порог. Ощущение было, словно в последний раз я гостил тут пару месяцев назад. Все было на местах, только комната была заставлена раскладушками, уже застеленными бельем.

— Давайте в душ, потом пообедаем, вы часок вздремнете — и в центр, — предложил дед. — Он никуда от нас не денется, а темнеет после двенадцати, времени погулять предостаточно.

— Чур я первая в душ! — Наташка сняла кроссовки, подаренные бабушкой, и преградила путь Борису.

— Давай сразу в центр! — попросил он. — Ну, поедим, и — туда!

— Да! — поддержала его Наташка, запираясь в ванной.

И тут дед проявил характер, припечатав:

— Если не поспите два часа, никаких гулянок!

А сам отправился на кухню разогревать картошку с мясом. Пока брат и сестра плескались я, помыв руки, нарезал огурцов и помидор и попросил:

— Расскажи, за что ты того козла грохнул. Ну, когда с работы вылетел.

Он глянул на меня оценивающе и признался:

— Это был педофил-извращенец. Жизнь циклична, ты столкнулся с тем же самым.

— И отец пошел против руководства, чтобы помочь. Вот. — Я вытащил из рюкзака статьи, которые написал для газет. — У тебя есть знакомые журналисты? Было бы неплохо это опубликовать.

Дед просмотрел текст, вскинул брови.

— Кто это писал?

Я пожал плечами.

— Неужели ты?

— Ну а что делать.

Он покачал головой.

— Это талантливо! Не каждый взрослый так сможет. Попытаюсь помочь.

И тут дед хлопнул себя по лбу и пошел к телефону — звонить бабушке и отчитываться, что с внуками все в порядке, а я выгреб деньги из карманов, забрал то, что отдал Борису, пересчитал. Получилось 28000.

Поговорив с бабушкой, дед сосчитал свой заработок — 36000.

Борис похвастался:

— Четыре с половиной тысячи на шелковице и смородине!

— Круто, — оценил дед.

Наташка сосчитала деньги еще раньше и гордо заявила, выходя из ванной и вытирая волосы:

— Восемь с копейками! Из воздуха!

— Да ты вообще Скрудж! — оценил я. — Приедешь модная, все от зависти лопнут, а Лялина первая!

Сестра просияла. Никогда ее такой счастливой не видел.

Душ я принимал последним. За стол мы сели все вместе, поели божественное жаркое, Борис аж тарелку хлебом вымазал.

— Вот это вкуснятина! Спасибо, деда!

Наташка зевнула, прикрыв рот рукой, доела, и глаза ее осоловели. Дед был совершенно прав: непродолжительный сон нам не просто нужен, а жизненно необходим. Иначе начались бы капризы, и отдых был бы испорчен.

— Да, очень вкусно, — сквозь зевок сказала Наташка, собрала тарелки, шагнула к раковине и принялась их мыть, удивилась горячей воде, которая не заканчивалась.

Дед не стал ее останавливать — типа ты что, внученька, ты же в гостях.

— И что, вообще не отключают? — не поверила она своим глазам.

— Летом на пару недель. Так, домывай посуду — и спать. Через два часа разбужу вас, и — гулять. Завтра с утра — на рынок, потом на ВДНХ на карусели.

— Давай не пойдем на ВДНХ, — скривился я. — Лучше, вон, в Третьяковку сходите.

На языке крутилось, что ВДНХ — лицо не просто Москвы, а всей страны, и видеть запустение и разруху попросту больно. Такое же ощущение, когда в обоссанном опустившемся алкаше узнаешь приятеля, который подавал большие надежды.

— Почему это? — Борис от возмущения хлопнул по столу.

— Поддерживаю! Пойдем! — высказалась Наташка. — И туда, и туда!

Я передернул плечами.

— Ладно.

И правда, чего это я. Детям и то, что осталось, покажется верхом крутизны и пафоса, они ж не знают, какой ВДНХ была и какой станет.

Наташка оккупировала дедову кровать, мы с Борисом расположились на раскладушках. Перевозбудившийся брат ворочался, а я вырубился с мыслью, что наконец-то у нас все хорошо. Вот прямо все-все-все! И в ближайшей перспективе только радость и удовольствия. Пусть для меня прогулка по Москве обыденна, но брат с сестрой получат море впечатлений. И карусели, и обновки! И ресторан дорогой, где звезды столоваются!

Еще бы увидел это кто-то, а то ж ведь одноклассники могут и не поверить! А как докажешь?

Глава 25 Мы — мажоры!

В центр мы выдвинулись в начале седьмого. Если бы не Наташка, прихорашивающаяся перед зеркалом, и раньше вышли бы.

Мне увиденное было не в новинку, а брат с сестрой крутили головами и сравнивали Москву с родным городом. Невольно и я сравнивал. Район, где жил дед, ничем не отличался от тысяч типовых застроек семидесятых, другой была разве что растительность. Но липы и сирень в изобилии произраставшие здесь, были и у нас. А вот березы приживались плохо, погибали от жары.

Те же неугомонные воробьи, купающиеся в пыли, подкрадывающийся к ним рыже-белый кот, женщина, выбивающая ковер — тоже стандартный, красно-белый. Четыре девочки играют в резиночки, две скачут, две стоят. Помню, несколько лет назад у Наташки не получалась какая-то комбинация, она натянула резинки между двумя стульями и скакала до тех пор, пока не пришли разгневанные соседи снизу.

А вот возле метро стали ощущаться различия.

— Да-а, — протянул Борис, — дорогу просто так не перейти.

— Для этого есть светофоры и подземные переходы, — пояснил дед.

— Гля — иномарка какая крутая, — чуть не подпрыгнула Наташка. — У нас таких точно нет. Деда, это что за тачка? Без крыши… Кабриолет!

— Мерседес, — со знанием дела ответил Борис. — Во ты темнота!

— Я че, вижу значок? — огрызнулась она.

— А вон еще одна… — Борис совсем неприлично указал на проезжающую мимо серебристую машину. — Офигеть, сколько их тут! Эту я не знаю.

— «Альфа-Ромео», похоже. Итальянцы их делают, — сказал я.

— Да, она, — подтвердил дед.

Он поглядывал на внуков, радующихся обыденным вещам, и улыбался уголками глаз, напитывался их энергией.

Перед входом в метро он раздал пластиковые жетоны, и проинструктировал нас:

— За Павла я спокоен. Наташа, Борис, вы идете впереди меня, далеко не убегаете. В метро в центре будет очень людно, можно потеряться.

Наташка закатила глаза — типа зачем ты с нами, как с малышами — но промолчала. Борису было фиолетово, он впитывал ощущения и пейзажи.

Я следовал за дедом, наблюдая, как ведут себя брат и сестра. Наташка спокойно прошла через турникет, а Борис замешкался. Наверное, ему казалось, что турникет только и ждет, чтобы его цапнуть.

— Видишь, горит зеленый, проходи, — подбодрил его дед, и брат решился.

В метро было пустынно, лишь когда прибыла электричка, станция наполнилась людьми. В центр мало кто ехал, все возвращались с работы, прятали в сумки книги и газеты и, посветлев лицом, стремились на поверхность и домой.

Приехала электричка, идущая в центр, мы оккупировали сиденье, и дед сказал:

— Можно выйти на Третьяковской и прогуляться…

— В Третьяковскую галерею? — радостно воскликнул Борис.

— На Красную площадь же! — возмутилась Наташка и воззрилась на деда. — Ты обещал! Потом пойдем в твой музей.

— Посмотрим на Кремль, перекусим, погуляем, — подтвердил дед. — Я чего сказал, от этой станции идти всего полчаса. Но можно и пересесть…

— Прогуляемся, — сказал за него я. — А то атрофировались в том поезде. Москва красивая. Увидите. Один у нее минус — моря нет и гор.

Прогнозы деда не подтвердились: людно в метро так и не стало, брат с сестрой не ощутили всей прелести толкучки в час пик, когда стоишь, зажатый спинами, и ноги не касаются пола.

Ехали мы минут двадцать, поднялись на эскалаторе, которого Борис вовсе не испугался, а просто положил руку на движущийся поручень и удивлялся, что его рука уезжала вперед быстрее, чем двигались ступени.

— Почему так? — спросил он, развернувшись к деду.

— Чтобы пассажиры не заваливались назад и не падали, — объяснил дед. — Когда спускаешься, рука, наоборот, едет медленнее, чтобы ты не улетел вперед.

— А-а-а…

На улице брат и сестра смолкли, рассматривая окрестности.

— Сколько старинных домов, — восторженно выдохнула Наташка. — У нас столько нет.

— Где Третьяковская галерея? — потянул деда за рукав Борис.

Мы чуть отошли от метро, и дед кивнул на красно-белое здание с арочным входом. Брат вскинул брови, и на его лице прочиталось: «И все?!»

— А ты ожидал увидеть дворец? — усмехнулся дед. — Там все интересное внутри. И мы сюда еще вернемся.

Наташа скрестила руки на груди и начала притопывать.

— Хочу на Красную площадь и — увидеть ГУМ, ЦУМ или что оно такое. И в Макдональдс.

— Эх, сестра, — вздохнул я, — как ты далека от искусства!

— Я бы в театр пошла. Или — на балет. Ни разу не была на балете!

— Действуем по изначальному плану! — распорядился дед, и мы двинулись на север мимо старинных построек и немногочисленных прохожих.

Стоя на мостике через речку, Борис спросил:

— А там купаться можно?

— Можно, но недолго, — улыбнулся дед.

— В ниндзя-черепашку превратишься, — добавил я. — Или жабры вырастут.

— Гляньте, а вон Кремль! Вон он! — воскликнул Борис, и мы ускорились.

Наташа несла себя с достоинством и не выказывала удивления или восторга: смотрите на меня, я, вот, в модных кроссовках, все это видела и вообще тут живу! А Борис портил ее имидж и носился восторженным щенком.

И вот мы на Красной площади — такой грандиозной, людной. Можно сказать, в сердце России. Дед подвел нас к мавзолею и сказал:

— Когда-то тут была огромная очередь. Чтобы посмотреть на вождя, часами стояли. А теперь очереди только за едой и в Макдональдс. Их уже два открыли, потому сейчас уже нет той толчеи. Но видели бы вы, что творилось в первые дни!

— Культ личности сменился культом потребления, — сказал я и объяснил свою осведомленность: — Как в книге Хаксли «О дивный новый мир».

А потом в очередях будут стоять за новыми смартфонами, чтобы первыми заполучить игрушку и радостно ее запостить: да, да, я самый верный адепт общества потребления! Смотрите на меня, завидуйте мне! Вот только общество это не дарит надежды на светлое будущее или загробную жизнь, оно дает минутный выплеск дофамина и желание брать еще, грести тонны бесполезного ширпотреба.

— Да, — вздохнул дед, который, оказывается, эту книгу читал, — и правда ведь.

А потом случилось маленькое чудо: он достал из своей сумки, перекинутой через плечо, фотоаппарат «Полароид» и сказал:

— Я взял его на время у друга. Мы можем сделать десять снимков. По одному личному и семь коллективных.

Наташка распахнула глаза, хватанула воздух ртом и выдохнула:

— Ахр… ох… как классно!

— Давайте-ка встаньте вот сюда, чтобы был виден Кремль, — дед указал на середину площади. — Здесь — одна фотография! И если кто хочет личную…

— Стоп! — вскинул руку я. — Давай сперва коллективную с тобой, дедушка. Она останется тебе. — Я окликнул проходящую мимо девушку с двумя косичками. — Извините, не могли бы вы нас сфотографировать? Два раза.

— Зачем? — удивилась Натка.

— Одну деду, другую нам.

Дед объяснил девушке, что и где нажимать, встал в середине, обнял Наташку, гордо вскинувшую голову, и Бориса, раскинувшего руки. Я сел на корточки и показал «козу».

Девушка сказала:

— На счет «три». Раз, два, три, птичка!

Вместо птички из фотоаппарата вылезла готовая фотография, Борис с Наташкой ломанулись ее рассматривать.

— Я тут жирная какая, господи! — возмутилась сестра.

— А мне нравится! — сказал Борис. — Еще! Но теперь я сяду, как Пашка!

Мы поменялись местами.

— Птичка! — скомандовала девушка.

И появилась еще одна фотография четверых лучащихся счастьем людей. Вот так посмотришь на запечатленные снимком Борину улыбку, Наташкины глаза, на деда, румяного и довольного, и аж радостно и тепло. Пожалуй, единственное, чем мне нравятся девяностые — мы умели радоваться таким простым вещам.

Потом мы бродили по окрестностям, посетили Александровский сад, сфотографировались на фоне постамента с названием нашего города, побродили по Старому Арбату. Дед специально вывел нас на Новый — показать экран, которым бредил Борис. Брат пытался выпросить фотку на его фоне, но мы его разубедили. В основном, конечно, я, потому что со временем такой экзотики будет много.

Если бы был смартфон, брат и сестра запечатлели бы каждый дом, каждый памятник и перекресток, каждую группу уличных музыкантов и кришнаитов, но можно было сделать лишь десять снимков, и приходилось выбирать. Впечатлений брат с сестрой получили больше, чем за полгода дома.

И финальный аккорд — Макдональдс на Пушкинской, самый первый, культовый, где можно увидеть настоящих негров и арабов.

Модерновое по нынешним временам новообразование прилепилось к страшному офисному зданию, отдающему казенщиной. Гнутая коричневая крыша, светящийся логотип, обилие иномарок вокруг… Но они не интересовали юных Мартыновых, влекомых блеском евроремонта и предвкушением вкушения ритуально-западной пищи.

Вспомнилась песня о том, что цинично продавали эрзац мечты. Макдональдс и есть мечта о красивой сытой жизни, где вместо злых и угрюмых подавальщиц — улыбающиеся девочки в красных униформах, вместо прокуренных, пропитанных запахом еды пыльных залов — выдраенные до блеска помещения, где все в тон. У входа Борис остановился, как баран перед новыми воротами, и побледнел, оглянулся на деда с ужасом.

Я представлял, чего он боится — как тот мужик с дефлопе, что в нем разглядят деревенщину, которая может замарать чистоту и блеск, и выставят вон.

— Я все куплю, — улыбнулся дед. — Вы просто скажете, чего бы вам хотелось, а я закажу, это несложно. Там меню прямо на стене.

— Я за себя заплачу, можно? — спросила Наташка.

— Нет, — отрезал дед.

На языке крутилось, что, когда увидит цены, у нее глаза выпадут, но я промолчал. Разберутся.

— Я вообще не знаю, что там за еда и какую лучше взять, — проблеял Борис и покраснел.

— Все, отставить панику! — распорядился я. — Это не больно, а вкусно. Идем! — И зашагал внутрь.

К кассам тянулись очереди, все столики были заняты, и я сказал деду:

— Мне — мороженое рожок. Пока вы тут выбираете, я покараулю, когда освободится столик.

Сидеть по одному здесь было не принято, и стоило кому-то уйти, как его место тотчас занимали. Возле стойки мы все не поместимся, а вон за тот столик на четверых, откуда встают две девушки и где бабка с авоськой запихивает в себя чизбургер — вполне.

Как только девушки отошли, я спикировал за столик, пожелал бабке приятного аппетита и спросил:

— Не помешаю?

Роняя на стол крошки, она помотала головой. Брякнувшись на стол и подождав, пока сотрудница соберет одноразовую посуду, я развернулся и жестом подозвал своих, которые еще стояли в очереди, потому что на освободивший стул уже нацелился дедок в спортивках. Наташка стояла на цыпочках, разглядывая меню, Борис напоминал ежа, готового свернуться и ощетиниться.

— Тут занято, — сказал я мужику, Наташка озвучила заказ деду и прибежала охранять место.

В это время за соседним столиком началось движение. Сотрудница, мило улыбаясь, рассказывала двум мордатым коротко стриженных мужикам, разливающим водку по принесенным с собой рюмкам, что спиртное распивать запрещено.

— У вас же ресторан? — спросил мужик, сидящий ко мне спиной.

Девушка кивнула, улыбка не сходила с ее лица, но с каждой секундой становилась все менее радостной.

— А в ресторане — можно! — объявил он и потянулся к приятелю рюмкой. — Давай, братан! За приезд!

— В правилах написано, что в ресторане быстрого питания…

— Да попустись, малая! — подал голос второй мужик и положил руку девушке на задницу. — Быстрого питания, медленного. Лучше принеси мне колы!

Девушка позеленела и округлила глаза, но продолжила улыбаться.

— Извините, но у нас самообслуживание.

— В туалете самообслуживание!

Мужики захохотали. Девушка убежала.

Я отвернулся от них и подумал, что цены, привязанные к доллару и невысокие для иностранцев, для бывших советских граждан были ломовыми. Приезжие специально откладывали деньги, чтобы сходить сюда, как в музей, и приобщиться к западной культуре. За те же деньги можно было поесть в нормальном ресторане, вот эти двое и решили, что тут должен исполняться любой их каприз.

Вскоре разборки перестали меня интересовать, потому что пришел дед, он расщедрился и заставил поднос экзотической едой: тут и картофель фри, и наггетсы, и гамбургер с чизбургером. Коктейли. Кофе. Все в одноразовой таре, красиво упакованное в бумажные пакеты. Видимо, дед сказал, что все с собой, предвидя, что внукам захочется заполучить сувениры.

— Вот. — Он поставил поднос на стол, взял стул из-за соседнего столика, за нашим пожилая женщина доедала чизбургер и косилась на нагрянувшую орду с недовольством. — Попробуйте всего понемногу.

— Семь тысяч восемьсот рубле-ей, — задумчиво протянул Борис, глядя на еду с ужасом. — Я в туалет месяц ходить не буду, капец.

— Ну я же плачу, — улыбнулся дед и подмигнул Наташке. — Кстати о туалете. Сходите-ка руки помойте.

За моей спиной продолжал разгораться конфликт: широкая русская душа и вседозволенность девяностых против четкого буржуазного регламента. Зычным голосом гоповатый гость продолжал:

— Братан, так я не понял, у вас ресторан?

Ему ответили тихо и неразборчиво мужским голосом.

— Ну так а выпить, че, нельзя? Мы с Коляном тока из Тынды, отмечаем. Нельзя, что ли? Ты еще скажи, шо курить нельзя!

Брат с сестрой убежали, и я обернулся, будто бы провожая их взглядом: возле мужиков с водкой стоял парень в униформе Макдака и с резиновой улыбкой объяснял, что тут — особенный ресторан. Тогда мордоворот, сидящий ко мне лицом, ударил по столу и крикнул:

— А ты мне принеси документ, где написано, что водку — нельзя!

Парень удалился, я повернулся к деду. Он пристально на меня посмотрел и сказал:

— Тебе тут не нравится?

Я пожал плечами:

— После столовых с тараканами, конечно, круто. Плитка, вон, вся ровная, импортная. Швов не видно. Мухи не летают, липучки эти не висят.

— Хм… Ты ведешь себя так, словно бывал здесь много раз. Но ты не мог тут быть!

— Меня не впечатляет западная культура, — ответил я, подперев щеку рукой — бабка зыркнула с любопытством, дожевала бутерброд и ушла, а я продолжил, раскинув руки:

— Вот это все — просто бусы. А мы — просто индейцы. Как-то даже стыдно, что страна, которая запускала ракеты в космос, не смогла сделать для своих граждан красивую бутербродную.

— Может, ты и прав.

— На западе это общепит для бедных, а для нас — чудо.

Дед помолчал-помолчал и выдал:

— Что ты за человек, Паша! Тебе четырнадцать, а кажется, что ты старше меня.

— Я читал про старые души.Наверное, просто я такой.

Из туалета прибежал Борис, сияя глазами.

— Офигеть! Там, как в музее! Все такое красивое! Я боялся… это самое…

— Осквернять провинциальной струей светлый облик западного друга, — сказал я, поднимаясь.

Дед и Борис рассмеялись. Пришла удивленная Наташка и уставилась на еду, не зная, с чего начинать и как это есть. Пример показал дед, взял картошку фри, мокнул в соус и сунул в рот. Прожевав, объяснил:

— Гамбургеры и чизбургеры едят целиком, а не разбирают по частям.

Боря и Натка начали с картошки. Я повременил мыть руки — захотелось посмотреть, как они щурятся от удовольствия. Аж обидно, что я не могу с ними разделить радость причастности к чему-то великому, красивому, чистому, потому что в прошлой жизни всем этим пресытился.

— Стой! — воскликнула сестра. — Я поняла, где хочу фотографию! Здесь! И чтобы всю еду видно было!

— А меня — возле иномарок на улице! — не прожевав, воскликнул Борис.

Пришлось еще задержаться. Дед и Борис посторонились, а Наташка на фоне фастфудной роскоши замерла, потягивая коктейль из трубочки. Щелк! Вж-ж-ж! Сестра метнулась к фотографии, ревниво ее рассмотрела и надулась.

— Господи, какие пухлые щеки! Розовые, как у матрешки. У меня же нет таких, да?

— Да успокойся ты, они у тебя впалые, — успокоил ее я. — «Полароид» сильно искажает. Зато смотри, как хорошо еда получилась.

А потом начался гастрономический разврат. Поначалу дети ели робко, потом отошли от стресса и предались удовольствию, которое растянули на час минимум и все не хотели уходить, пока над столиком требовательно не нависли два негра.

Как я и думал, Борис всю тару, включая бумажные пакеты, сложил в рюкзак под удивленными взглядами афророссиян. Наташка устыдилась и убежала к выходу.

— Ничего, — ворчал Борис, застегивая молнию, — еще попросит свой стакан, знаю я ее!

Я скосил глаза на притихших мордоворотов, которые качали права: они разливали по рюмкам водку, спрятанную в бумажный пакет. Нашли-таки компромисс с сотрудниками!

Возле Макдака Борис, возя ножкой по асфальту, попросил сфотографировать его одного возле припаркованного белого «Линкольна», так он истратил право на личную фотографию.

Я же попросил сфотографировать меня на Манежной площади на фоне гостиницы Москва, потому что еще два года, и тут начнется масштабная стройка, и все изменится. В начале двухтысячных гостиницу снесут, а на ее месте построят похожую.

Гуляли мы, пока нас носили ноги, и домой заявились в половине двенадцатого, набитые впечатлениями, как электричка — пассажирами в час пик.

Завтра нам предстоял не менее, а может, даже более насыщенный день: поездка на Черкизон и ВДНХ. А перед отъездом, послезавтра, дед обещал нам Третьяковку.

Глава 26 Краски вашей мечты

Современники говорили, что подобные Черкизону рынки существовали и в привычное время, но у меня они прочно ассоциировались с детством и юностью — я жил в районе Измайлово, но на месте Черкизона тогда уже возводили высотки, и я так ни разу и не бывал на этом культовом объекте.

И вот мы тут. Масштаб — дух захватывает! Город в городе, даже карту рынка на входе повесили, возле которой вьетнамцы, корейцы или кто они, наперебой пищали:

— Иняе! Иняе!

Если бы не доллары в руках, ни за что не понял бы, к чему они призывают.

Как город делился на районы, так и Черкизон — на зоны, в одной торговали техникой, в другой — бытовой химией, косметикой. Были тут и забегаловки — ну а как без них, когда работники прямо здесь, на рынке, и жили. Говорят, имелись под землей и подпольные цеха, где китайцы трудились не покладая рук. И это только на рынке! Вокруг него торговали прямо из машин или с земли, и нарду было, как в метро.

— Дедушка, а давай тут сфотографируемся? — предложил я.

Сказать, что он удивился — ничего не сказать.

— Какое странное место ты выбрал.

— С ума сошел? — разделила его удивление Наташка, а Борис обреченно вздохнул.

И как им объяснить, что спустя много лет эта фотография будет иметь историческую ценность, как и та, на Манежной площади?

— Извини Павел, но нет, — отрезал дед и повел нас внутрь рынка, инструктируя: — За карманами следить, с земли ничего не брать, особенно — деньги и кошельки.

— Почему? — спросил загрустивший Борис.

— Потому что их специально бросают, — объяснил я, — чтобы потом наехать на того, кто взял. Поднял сто рублей, а скажут — десять тысяч, а ну отдавай назад, это мое. И свидетели найдутся, которые подтвердят: да, он уронил именно столько, десять тысяч. И выпотрошат тебя.

Покупателей тут не просто толпа — рой. Туда-сюда грузчики возят платформы с нагромождением клетчатых сумок — только и успевай уворачиваться. А внутри рынка — какофония звуков, мешанина ароматов готовящейся стряпни, пестрые вывески и бесконечные контейнеры с футболками, джинсами, обувью, очками, ремнями.

Все это выпирало из контейнеров, а в коробках на земле сбывался уцененный неликвид или вещи на распродажу, которые или залежались, или остались маленькие размеры. Наташка, как зачарованная, бросилась к юбкам, но дед схватил ее за руку.

— У входа всегда все дороже, пойдем в середину.

Глаза разбегались от обилия вывесок и товаров, а цены были такие, что хотелось купить все. Ботинки, на какие облизывалась Наташка, у нас стоили 25–30000, здесь — 10–15, а если побродить и позаглядывать в коробки с уценкой, можно найти и за 5000 что-то похожее.

От увиденного сестра ошалела. У нее на руках целое состояние, и можно было полностью сменить обноски на модные крутые вещи.

— Футболки по тысяче, — бормотала она, не веря своим глазам и бегая от контейнера к контейнеру. — Шорты по пять. Это, блин! Блин, фантастика!

Я взял ее за плечи, встряхнул.

— Эй, не будь дракончиком на шоколадной фабрике — утонешь. Подумай, что тебе нужнее всего, возьми сначала это, а потом все остальное, на что хватит денег. А то нагребешь барахла, а главное не купишь. Ну? Что главное?

Наташка вдохнула, выдохнула, лицо ее приобрело нормальное выражение, и она принялась загибать пальцы.

— Зимние ботинки. Куртка. Теплые джинсы на зиму. Босоножки…

Дед отвел нас к закрытому контейнеру, чтобы прохожие и грузчики не толкали. Сестра продолжила:

— Но это если хватит. И сарафанчик. Футболку с Мадонной, как там видела.

— Теперь считай, цены ты видела. И сопоставь с тем, сколько денег есть.

— Давайте уже купим все и уйдем! — взмолился Борис.

Дед проявлял чудеса стойкости и терпел, а я ощутил азарт, как когда ходишь по грибы, ищешь и находишь. Так и здесь можно раскопать вещь за три копейки, которую дома жаба задавила бы покупать.

— Десять плюс пятнадцать, еще десять, — бормотала Наташка, — плюс пять, плюс пять и тысяча… На все хватает!

— Боря, у тебя чего нет? — спросил я.

— Все есть, — буркнул он. — Гуашь заканчивается. И холсты бы, кисти, краски…

— Штанов в школу у него нет, — сказала Наташка. — Они уже короткие. Рубашка страшная. Кеды разлезлись.

Слушая ее, дед приобретал несчастный вид, как мужчина, которого жена поволокла на шоппинг.

— Натка, давай рули, а? — предложил я. — Поможешь брату? Еще и маме нужно купить красивое платье или костюм. Сможешь подобрать? За мой счет, конечно.

И началось. Казалось, мы прошли все ряды по десять раз. Голова кружилась, ноги ныли, но неугомонная сестра таскала нас за собой, подбирая оптимальные варианты и перерывая коробки с уценкой.

Мужья думают, что ходьба с женами по торговым центрам — это ад, а кабинки с зеркалами — врата его. О, нет. Ад — это контейнеры, где надо примерять вещи за занавеской или в проходе на картонке. Некоторые продавцы и вовсе не давали мерять, приходилось прикладывать вещи к себе и включать фантазию.

Но мы взяли все, что нужно. Я обзавелся джинсами и черной футболкой с «Металликой», шлепками, кроссовками, которые можно и зимой носить. Наташка, помимо запланированного, купила очки, а я отрыл детские футболку и штаны за пятьсот рублей — как раз на моего нового подопечного Яна, а то совсем бедолага оборванный. Не забыл и про Каюка, на честно им заработанные деньги приобрел рубашку, черные джинсы и туфли — пойдет в школу крутым.

И уже при выходе с рынка взял Яну большие солнцезащитные очки, как у Сталлоне — как раз скроют ожог и страшный глаз. Очки были пластиковые, копеечные, подумав, я купил девичьи модели в подарок Гаечке и Алисе, а то они с Наташкой от зависти поссорятся.

Помимо этого, я нагреб пакован мыла «дуру», носков и трусов — помня о том, что во время денежной реформы будут сметать любой товар по заоблачным ценам, потому что за старые рубли все перестанут продавать.

Возвращались мы навьюченными и уставшими, только Наташка не шла — летела с пакетами наперевес, улыбалась солнцу, и ей невольно улыбались люди.

— Давайте поедим? — взмолился Борис, проходя мимо чебуречной.

Мне опять вспомнился Ян и кошаки, которых он свежевал и сдавал узбекам, и я сказал:

— Уж потерпи до квартиры. Давай мы не будем есть пирожок, чтобы собрать котенка?

Дома мы с дедом пообедали и рванули покупать кофе, оставив детей отдыхать, после чего вечером отправились на ВДНХ, и уже у центрального входа я пожалел, что согласился поехать с ними. Площадь между памятником Ленину и центральным входом была огорожена покрышками, и в загоне гоняли дети на карах. С обеих сторон выстроились разнокалиберные ларьки со снедью. Везде не то чтобы грязь — неухоженность с налетом разрухи, не ампирный лоск — колхозная аляповатость.

Дальше — больше. Павильоны превратили в магазины, где торговали всякой хренью, и они медленно приходили в упадок: желтели, покрывались потеками, отваливалась лепнина.

Фонтаны, слава богу, работали, мы сфотографировались на фоне «Дружбы народов» и у «Каменного цветка», потом я таки выпросил фото напротив павильона «Космос», чтобы и ракета влезла.

— Там же космические корабли! — воскликнул Боря. — Давай посмотрим!

Дед виновато глянул на сооружение и вздохнул:

— Боюсь, там больше ничего нет.

Я посмотрел на фотографию, где мы такие счастливые и беззаботные и увидел на заднем фоне такую же счастливую семейную пару, волокущую телевизор в коробке.

— Ну что-то же должно там быть, — поддержала брата Наташка, и мы пошли.

Дед оказался прав. Все, что осталось — огромный портрет Юрия Гагарина на круглом панно, стыдливо прикрытый полупрозрачной белой тканью, будто зеркало в доме покойника, стыдливо — потому что зеркала завешивал тот, кто нанял киллера. А внизу, под купольным потолком, оборудовали магазин бытовой техники. «Краски вашей мечты!» — алели на вывеске буквы из рекламы торговой марки «Тошиба».

Везде инфляция. Мечта, вон, тоже девальвировала, была — о звездах, стала — о погремушках. Или, чего кривить душой, и не было никогда мечты? Всегда нам нравилось булькать в собственном дерьме, а космос, жизнь вечная — просто красивые лозунги, набедренная повязка, прикрывающая гениталии?

— Я читал, что тут были скафандры, модели кораблей, — обиженно пробормотал Боря.

— Юра, мы все прогуляли, — процитировал я пока еще не написанную песню. — Пойдем отсюда.

— Какой Юра? — спросил брат.

— Этот. — Я кивнул на завешанный портрет. — Гагарин.

После было катание на «центрифуге» и американских горках, экстрим и веселый Наташкин визг. Дед не скупился спонсировать удовольствия, и ощущение, что сходил на кладбище, у меня сгладилось.

Пусть в это пока слабо верится, и надежды нет, но все вернется, и ВДНХ заживет новой жизнью.

Домой было решено ехать завтра, шестнадцатого июля. К торговле дед вернется семнадцатого, а двадцать пятого приедет к нам.

Утром шестнадцатого мы поехали в Третьяковку. Борис предвкушал и бил копытом, Наташке было не особо интересно, но она согласилась составить нам компанию. И каково же было наше удивление, когда уже на месте выяснилось, что она закрыта на реконструкцию!

У Борьки аж слезы на глаза навернулись, но дед компенсировал его расстройство тем, что купил ему холсты и масляные краски, и вот брат снова носится восторженным щенком. Ни на балет, ни в театр сестра не попала, потому что все сеансы вечером, но вовсе не расстроилась. Она была счастлива — столько шмоток! Да она самая модная девчонка на Красной площади! Вон, как смотрят японцы с фотоаппаратами! А в нашем поселке так и вовсе ей не найдется равных, и Лялина будет уделана.

Но все хорошее рано или поздно заканчивается, и вот мы идем по вокзалу, навьюченные пакетами. Дед свернул к ларьку «Союзпечати», купил газету «Комсомольская правда», просмотрел, ухмыльнулся и сунул мне в пакет.

— В поезде почитаешь. Как только устроишься, сразу прочти, будешь удивлен.

Мы двинулись по перрону к седьмому пути, куда должен прибыть наш поезд. Покупки в пакетах и впечатления не давали нам грустить, ведь дед уже скоро, через каких-то двенадцать дней приедет к нам!

Наш вагон был первым. Точнее последним, голова поезда-то где-то там, в конце перрона, и далеко плестись на пришлось.

Наташка и Борис не могли расстаться с дедом до последнего, проводница, знакомая мне Валя, чуть ли не хворостиной их загоняла. Глядя из окна, Наташка аж прослезилась.

— И чего отец его ненавидит? — спросила она. — Мировой же мужик?

И снова мне предстояло две ночи провести на третьей полке, в тесноте и духоте. Так что задача номер один: выжить в поезде.

Задача номер два: ассимилировать Яна и куда-то его пристроить, он очень непростой мальчик, обещающий вырасти значимым человеком — недаром же реальность так отреагировала, когда я ему помог.

Ну и дальше: избавиться от наличных и перевести их в доллары, к двадцатому июля не должно остаться ни копейки.

Еще — проследить, как дела у отца. Развивать свой клан. Купить права и починить «Победу». Копить деньги на новый дом, где у каждого будет по комнате. А! И важно уговорить мать, чтобы уволилась из поликлиники и пошла на винзавод скупать ваучеры или что там будут раздавать.

В общем, работы непочатый край, скучать не придется. Я вспомнил про газету, которую просил просмотреть дед, достал ее и на второй странице обнаружил свою чуть сокращенную статью о том, как героический капитан милиции предотвратил вывоз девочек за границу. Улыбнулся. Вся Россия про него прочитала! Правда, авторство не мое, а какой-то Марии. Ну и ладно. Главное, что теперь никто отца не разжалует и не посадит. Просто не посмеют тронуть героя!

И когда дед успел передать статью? Наверное, когда ненадолго отлучался перед поездкой за кофе.

Под мерный перестук колес я уснул часов в десять — еще не стемнело, ночью проснулся и до утра проворочался, потому что поезд постоянно останавливался и кто-то заходил, и места хватало, хотя казалось, что больше никто не влезет.

Промучившись день, уснул опять в десять. И очутился в белом кубе, который уже примелькался.

Что — опять? Что я сделал на этот раз?! Никого не спасал вроде. Совершил архиважное: помог скупиться Наташке и одел Бориса? Или накапало за предыдущие достижения?

Из стены выдвинулась клавиатура, будто приглашая оживить экран. Ну, ладно. Однако, уже подходя, я почувствовал: что-то не так. Коснулся мыши, шевельнул ее, и экран ожил. Последнее изображение, запечатлевшее инверсионный след, вздрогнуло и запикселилось.

Монитор почернел и погас.

Я подвигал мышью и воскликнул:

— Что за нафиг?

Чернота замерцала, что-то задвигалось в ее глубине — будто искры планктона в толще августовского моря. Сперва это воспринималось, как далекий свет, но вскоре из черноты проступил текст:

Продуктивное время пребывания в данной ветке реальности закончилось.

Произведен расчет вероятностей.

Единственный исход: отторжение.

Вероятность гибели скульптора в данной ветке: 100 %.

Возможность сохранения скульптора с наработанным функционалом: изъятие.

Осуществить изъятие?

Да/Нет.

— Что, нахрен, за изъятие? — заорал я. — Что ты такое?!

Я поводил мышью по коврику, но риска курсора не двигалась.

До изъятия:

10

9

8

— Куда изъятие? Факаная ты железяка!

Сон… Почему бы этому бреду не быть сном? Я уставился на мигающие цифры.

7

6

5

— Я против вашего сраного изъятия!

Наташка, Борис, Алиса, Ян, Илья… Мама, в конце концов. Кто о них позаботится, если меня не станет? Я хочу знать, чем закончится то, что я замутил, вашу налево!

4

3

2

Я запрокинул голову и проорал в потолок:

— Мне. Надо. Знать!

1

Ничего не произошло. Я схватил клавиатуру и запустил в экран. Даже если это будет точка, ее поставил я.

0.

Клавиатура застыла в воздухе, не долетев несколько сантиметров. Ноль на экране выступил на передний план, заняв весь монитор.

Ощущение было, что оттуда на меня смотрел глаз с расширенным зрачком.

Радужка его смазывается, и вскоре я понимаю: ноль начинает вращение, все набирая скорость.

В этот момент стены, пол, потолок поплыли и смазались. Я сам поплыл, смазался… Вспышка — и остался только тоннель со световыми росчерками — так в кино показывают гиперпрыжки. А потом — толчок. И чернота.

Эпилог

Я открыл глаза, еще не осознав, что случилось, и увидел склонившихся надо мной трех незнакомых мальчишек лет четырнадцати-пятнадцати, один веснушчатый и белобрысый, второй азиатской наружности, их пионерские галстуки свешивались чуть ли не до моего лица. Болела голова, было больно дышать.

Неподалеку заголосила тетка:

— Убили! Вызовите «скорую»! Что делается-то! Уже по тротуарам ходить страшно!

— Пашка, ты как? — спросил веснушчатый парень.

Я приподнялся на локтях и увидел врезавшийся в фонарный столб белый «жигуль». Прихрамывая, ко мне подбежал водитель, провел руками по своему лицу, размазывая кровь по щекам, усам, подбородку.

— Живой! — радостно воскликнул он.

Кто я? Где я? Место незнакомое: дорога, бетонный забор, по другую сторону — двухэтажные сталинки… Сталинки — но бодрые, и деревья возле них не старые, а им от силы двадцать лет…

Так. Меня сбила машина. Кто я? Где я?

Я закрыл глаза, и из черноты, как тот проклятый текст на экране, выплыла память этого тела: меня зовут Павел, моя фамилия — Горский, мне четырнадцать лет, я живу в небольшом городке Акбулак, моя мама медсестра, а отец — автослесарь. После физкультуры мы с мальчишками собрались на Илек щучку потаскать…

Черт! Семьдесят седьмой год!

Я буду жить в этом теле? Но почему в этом и почему здесь?

Куда делся хозяин тела, меня не беспокоило. Что стало с настоящим мной в 1993 г.?

Из этого момента выросла новая ветка реальности — мир Нерушимого. Кому интересно, что стало с этим вариантом Павла, перейдите по ссылке: https://author.today/reader/326304/2995354 Но предупреждаю: это только часть другой истории.

Ну а что стало с настоящим Павлом и этой реальностью — читайте Эпилог 2.

Эпилог 2

В темноте небытия было приятно и безопасно, я так привык к ней, что просыпаться не хотелось, потому что там — Зяма и Руся, а тут так спокойно. Но кто-то настойчиво тряс меня, звал смутно знакомым женским голосом, таким назойливым, как муха.

Бз-з, бз-з, бз-з!

Да отстаньте вы от меня!

Когда стало ясно, что не отстанут, я открыл глаза…

Продолжение истории: https://author.today/reader/327829

Оглавление

Глава 1 На ловца и зверь бежит

Глава 2 Пташки

Глава 3 Второе сентября

Глава 4 До свидания

Глава 5 Разработка

Глава 6 Я сказал!

Глава 7 Разведка боем

Глава 8 Семья

Глава 9 Операция «Старый конь»

Глава 10 Ищейка выходит на след

Глава 11 Ты жить хочешь?

Глава 12 Забудь!

Глава 13 Фредди идет за тобой

Глава 14 Ночные гости

Глава 15 Как это работает?

Глава 16 Проблема выбора

Глава 17 Узницы

Глава 18 Это я

Глава 19 Бой продолжается

Глава 20 Весь мир театр

Глава 21 Трудно быть героем

Глава 22 Живодера — на живодерню!

Глава 23 Кровь от крови

Глава 24 Каждому по труду

Глава 25 Мы — мажоры!

Глава 26 Краски вашей мечты

Эпилог

Эпилог 2