Староград [Артем Рудик] (fb2) читать онлайн

Староград

Вступление - О структуре книги

Это специальный раздел вступления, посвящённый отличию конкретной версии "Старограда", а также некоторым пояснениям о потайных смыслах выбранной мной структуры. Пролистайте его, если вы предпочитаете самостоятельно искать философские подтексты. Помимо этого пояснения, в самом конце книги есть дополнение с путеводителем, к которому вы можете обращаться, чтобы узнать больше о мире произведения.

---

В данной версии книги, что практически полностью основана на первой публичной версии от 17.01.2022, структура представляет собой семь актов, расположенных в строго хронологическом порядке. Каждый акт - отражение библейской истории о сотворении мира, именно поэтому их семь, ровно как дней недели.

Они же отображают путь от создания Протектората Рония и вплоть до его заката, представляя собой историю крайне недолговечной страны. Она проходит ровно тот же путь, что и мир, созданный по божественной воле (в случае протектората, божественная воля - религиозный рыцарский орден Карним). Это подчёркивается и структурой.

Перед каждым актом есть небольшое вступительное стихотворение, призванное отобразить искажённый библейский стих и связать его с событиями книги. Символически закрепляет деление на семь актов - дней сотворения.

В конце каждой главы есть газетная вырезка или цитата, призванная слегка расширить посыл главы и добавить нотку иронии в серьёзное повествование.

В окончании каждого акта есть пара из смертного греха (надпись на латыни, грехи выбраны в интерпретации Данте) и одной из "Семи мировых ошибок", предложенных Ганди (по его мнению, "Ошибки" - главные причины возникновения насилия в мире). Думаю, объяснять символизм этой пары в контексте событий книги - избыточно.

Вступление - Гибельное рождение

Жизнь дитя, началась ровно в тот момент, когда окончилась жизнь его матери. Несчастный малыш, внезапно оказавшийся в полном одиночестве посреди безумного мира, никогда не требовал такой жертвы, он вообще ничего не требовал от этого мира, ибо вовсе не хотел появляться на свет.

Но так уж получается, что рождение - это всегда странная смесь случайности и чуждой воли. Кем, как и где ты родишься, от тебя не зависит, первые годы ты вообще слабо осознаёшь себя. И совсем не понимаешь в какой ад угодил.

Вот и наш малыш этого не понимает, истошно возглашая на всю больницу о своём появлении. Седой врач диагностирует смерть некогда счастливой женщины, которая при жизни была не менее одинока, чем её ребёнок. Как блаженно было её ожидание появления потомства! Она так страстно желала стать матерью, чтобы наконец избавиться от терзавшего чувства покинутости, что забеременела от совсем незнакомого мужчины. Если бы она тогда знала, что этим шагом обречёт и своё чадо на похожую судьбу, она бы, верно, повременила со столь опрометчивым решением. Но что сделано, то сделано, прошлого не исправишь. Вскоре дитя это поймёт.

Но до того, ему предстоит ещё многое пережить. Его усыновит внезапно объявившийся отец, с крайне суровым подходом к воспитанию и радикальными взглядами на мир. Скромное физическое развитие и низкий рост, поставят этого ребёнка под удар вне дома. Закономерно, в следствии давления двух этих факторов, пошатнётся и психическое здоровье маленького человека.

Но всё это будет потом. Сейчас малыш сладко спит в своей кроватке и видит тёплый сон. В нём он, наверное, лежит в тёплых маминых руках. В нём он, наверное, счастлив. Оставим его в этом блаженном сне, не будем мешать.

Ведь теперь у этого ребёнка будет всего два пути. С самого детства драться за свою жизнь и стать сильнее, чем кто-либо другой, или не превозмочь грядущих испытаний и погибнуть, пытаясь. Конечно игра, в которую он обречён играть, будет нечестной, а финал всем заранее известен. Но ведь иногда и тёмные лошадки приходят к финишу первыми.

Наши симпатии на твоей стороне, парень.

Акт I - Начало творения

«В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог.

Оно звучало везде и нигде.

Одно его величие сформировало грешную твердь и величественный свод небес.

Из Слова родилась тьма.

Из Слова появился свет.

Бог отделил их друг от друга, чтобы отличить добро от зла.

И узрел, что это хорошо.

И был вечер, и было утро: день первый.»

Вечером

01.09.84

Из телеграммы капитана рыцарей Германа Шейма:

«Великий магистр Опий , рад сообщить вам, что мы наконец победили! Президент Ронии подписал акт о капитуляции, после чего был незамедлительно устранён, как вы и приказывали. Однако практически сразу же появились некоторые недомолвки, касательно контроля над внезапно обретёнными территориями...

Учитывая, что раньше мы с вами уже поднимали эту проблему, очевидно, что стоит следовать заранее намеченному плану и организовать на большей части территорий марионеточное государство. Я уже сформировал кабинет из доверенных и авторитетных военных чинов, чего будет вполне достаточно для функционирования новообразованного протектората, по крайней мере первое время.

Однако всё ещё нет чёткого понимания того, кто будет лицом собранного мной совета. Очевидно, что этот вопрос должен решаться исключительно вами...»

...

Город, зажатый между заливом и озером у самого подножья Каскадных гор, выглядел совсем не так, как тот Староград, в котором я был рождён и провёл всё своё детство. И дело не в том, что теперь вместо блестящих небоскрёбов и широких проспектов здесь были лишь руины и военные укрепления. Это скорее вопрос моего собственного мироощущения.

Ведь когда-то по этим улочкам гулял мальчишка, что был немногим значительнее какой-нибудь букашки. Про него действительно особенно-то и нечего было сказать. Во всём, чем бы этот паренёк ни занимался, он был абсолютной посредственностью.

Ничего ему не давалось: ни игра на пианино, ни точные науки, ни любое другое дело, которое выбирали за него его приёмные родители. Даже в Староградскую Государственную Академию Информации этот юноша поступил лишь по уговорам отца, который сам всегда мечтал писать статьи для газеты, а теперь просто реализовал через сына собственные амбиции. Что же, мальчик не разочаровал родителя и, окончив СГАИ с отличием, устроился мелким клерком в пропагандистскую типографию в соседней стране. Конечно, мальчик был бы обречён так и оставаться никем до конца жизни, коротая свои дни за бесконечными отчётами, протоколами, накладными и актами.

Но однажды, словно бы в сказке, ему улыбнулась удача: его заметили благородные представители Ордена. И он сам стал одним из них. Это было практически чудо, ибо тот парень абсолютно не подходил на роль рыцаря, да ещё и был уроженцем государства, ставшего враждебным. Но им, конечно, это не помешало принять его в свои ряды и сделать главным человеком в Комитете Информации и Пропаганды. Когда началась война, деньги потекли в министерство ручьём, в который мальчишка нырнул с головой, быстро разбогатев. Когда же она закончилась, ему предложили ещё одну должность, на сей раз столь высокую, что надо быть совсем дураком, чтобы от неё отказаться. А затем... история этого юнца обрывается и начинается моя.

Да, мне действительно кажется, что до сего момента я был совершенно другим человеком: столь чуждым, столь убогим, столь незначительным, что становилось тошно. А тот мужчина, что сейчас возвращается в свою страну практически королём, абсолютно другой. Он именно тот, кем прошлый я всегда мечтал стать, и тот, кем настоящий всё-таки стал. Наконец, все будут уважать и восхвалять мою персону, а может, даже, чего греха таить, боготворить.

«Главный» — как это звучит! Мощно, лаконично, бескомпромиссно и авторитетно. Возможно, я всё ещё радуюсь, словно ребёнок, но разве можно вести себя иначе, когда исполняется твоя заветная мечта? Уж теперь-то я построю своё собственное государство, которое затмит все, что были до него, и будет примером всем, что будут после.

И я точно знаю, что нужно сделать, чтобы все наконец зажили счастливо. Рония будет настоящим раем, где каждый великий ум сможет найти своё пристанище и обрести достаточную свободу, чтобы творить на благо каждого ронийца. Я даже уже успел пригласить одного человека, который поможет реализовать мой план, но он прибудет лишь завтра, а до того у меня ещё очень много других дел.

Сегодня мне предстоит знакомство с моими подопечными, а также принятие первых серьёзных решений для восстановления раскатанной танками Карнима в труху страны. Ну а пока я просто наблюдаю за подозрительно тихим мегаполисом из иллюминатора вертолёта.

Близилась зима, и обыденно утопающий в зелени город стремительно терял яркие краски, из-за чего казался чуть ли не апокалиптичным, на фоне общей разрухи и запустения. Тем не менее, я знал, что там, внизу, теплится жизнь. И от этого знания меня переполняло необычайное чувство гордости за самого себя и за всех тех, абсолютно чуждых, людей внизу, ведь скоро мы зашагаем все вместе, рука об руку, прямиком в светлое будущее.

Посадка на крыше одного из уцелевших небоскрёбов — и вот уже, спустя столько лет, я вновь дышу воздухом своей Отчизны. Правда, теперь в нём чувствуется гарь и сырость, но мысли об этом быстро уходят, когда при виде меня солдаты отдают честь, обращаясь ко мне никак иначе, кроме как: «Пан комендант!». От этого мне хочется прыгать от радости и бесноваться, словно малышу, которому подарили желанную игрушку. Но я, как настоящий лидер, сохраняю строгость лица и уверенно произношу: «Вольно!». Думаю, что со стороны я выгляжу очень представительно и сурово.

Невероятное ощущение. Мерно шуршащий лифт, коридоры, покрытые красными коврами, и высокие потолки вторили нараставшему чувству собственного достоинства, что должно было вот-вот достигнуть пика, когда я, наконец, войду в просторную залу, где собрались ожидавшие меня советники.

Но везение в один момент заканчивается: обычно в тот самый момент, когда ты летишь на кончике гребня подхватившей тебя волны удачи. Жаль, тогда я ещё не знал, что моё падение начнётся ровно в тот момент, когда я предстану перед вояками, которыми должен был командовать. Знай я это, выхватил бы пистолет у ближайшего солдата и пустил бы себе пулю в голову. Всё лучше, чем быть затянутым в этот адский водоворот, из которого уже не будет столь прозаичного выхода.

Но каждой истории своё время. Сейчас же я стою прямо перед длинным стальным столом и ловлю на себе удивлённые взгляды всех присутствовавших, словно бы оказался нагишом прямо посреди деревенской ярмарки, ей-богу. И, как и в ситуации с ярмаркой, неизвестно, кто был смущён больше — я или все те двенадцать, покрытых шрамами и грязью, солдафонов, некоторые из которых явно были раза в два старше, чем я. Ибо как они не походили на милых секретарш и нервных кабинетных работников, с которыми мне приходилось работать ранее, так и я совсем не был похож на прошедшего хотя бы один бой солдата, которого они, верно, ждали увидеть.

Тем не менее, один из них, человек лет двадцати пяти, а может, и тридцати, на вид, а значит, практически мой ровесник, почти сразу обратился ко мне, не допустив наступления всеобщего ступора:

— Вы, верно, новый комендант? — столь бессмысленный и между тем абсолютно необходимый вопрос был задан, как никогда, вовремя.

— Да, меня зовут Эрвин Салем, я только что прибыл и готов к исполнению своих обязанностей! — Конечно, этот факт был так же очевиден для собравшихся, заранее знавших о моём прибытии, как и предыдущий, но именно он дал толчок дальнейшей коммуникации.

Первым меня поприветствовал статный мужчина, который и задал тот спасительный вопрос. Он был одет с иголочки и рачительно отличался от всех прочих хмурых военных своим абсолютным спокойствием и даже некоторой расслабленностью:

— А я Герман Шейм, но вы, верно, и раньше меня видели.

Капитан рыцарей Ордена выглядел совсем не так, как на агитационных плакатах, миллионами проходивших через нашу типографию, но необычайная энергия геройства, которой от него веяло, не оставляла сомнения, что именно это лицо всей армии Ордена. Но не ликом он располагал к себе людей, его безупречные манеры и чёткая речь на чуждом языке просто не могли оставить равнодушным. Я приветственно протянул ему руку и произнёс:

— Что же, приятно познакомиться, пан Шейм! Вы, как я понимаю, здесь второй человек после меня. И я, как наместник Ордена...

— Здесь нет «вторых» и уж тем более «первых» людей, герр комендант. Мы здесь все вроде как равны перед кодексом9 и великим магистром. Ни перед кем иным отчитываться и выслуживаться тут не будут. Разве что в порядке воинских чинов, которого, подозреваю, у вас никогда не было. И отбрось уже свою чопорность; то, что тебя прислал Орден, как лицо нашей компании отморозков, не делает тебе никакой чести! — не вставая, сердито перебил меня некий седой и покрытый морщинами вояка в генеральской форме.

Его слова поддержала плеяда одобрительных возгласов по всему залу. Я был просто ошарашен тем, как резко и прямо этот человек бросил мне вызов, даже несмотря на то, что мне вручили неограниченные полномочия для усмирения любых действий против своей власти, о чём он, вероятно, должен был знать. И уже через несколько мгновений моё смятение обратилось в слабость, которую почувствовали все присутствовавшие. В ставке нарастал бунт, в результате которого я мог в первый же день остаться просто «лицом банды отморозков».

По сути, так и должно было произойти, если бы в этот момент свой ход не сделал Герман. Он громко рявкнул, разом утихомирив всех возмущающихся офицеров и приковав всё их внимание к себе. После он грозно произнёс:

— Хочу напомнить всем вам, и в особенности генералу Соколову, что все вы всё ещё подчиняетесь кодексу. А он обязует всех вас безукоризненно подчиняться всем указам вышестоящих лиц. В данном случае таким лицом является герр комендант, которого назначил верховный магистр, а значит, по всем правилам именно он является главным, и неподчинение его приказам будет веской причиной отправления под трибунал.

— При всём уважении, капитан, все, в том числе и вы, здесь чётко понимают, что комендант — это номинальная должность для номинально существующей страны. А потому не вижу смысла соблюдать любезности перед голым королём, да ещё и без королевства. И уж тем более подчиняться его приказам на де-факто территориях Ордена кажется мне каким-то неуважением к великому магистру, — язвительно возразил один из офицеров.

— Если вы, майор Вейзен, или кто угодно другой из присутствующих в этой комнате, откажитесь подчиняться, вам придётся пойти не только против коменданта, но и против меня. А я, уверяю вас, несмотря на тесные товарищеские связи между нами, прибегну к самым жёстким методам для защиты решения магистра Опия!

Не знаю, почему Шейм вообще за меня вступился, но лишь благодаря его авторитету мне вообще дали слово, когда все наконец послушно затихли:

— Вы вот заявляете о том, что Рония теперь несуществующая страна, однако я хочу вас заверить, что сделаю всё возможное, чтобы она вновь засияла. Тёмный час в виде Республики10 и того, что страна пережила во время войны, прошёл, и мне бы очень хотелось верить, что вы все поможете мне устроить великолепный рассвет.

— И что же, герр комендант, у вас, верно, и план есть?

— Действительно есть. Он довольно простой, и постепенно мы сможем восстановить всё, что было разрушено во время бомбардировок и артобстрелов. Мы уже можем начать решение проблем с питанием, реставрацией ключевых зданий города и доставкой товаров первой необходимости. Но перед тем нам необходимо навести порядок на улицах, и сделать это надо сегодня.

— И каким же образом мы будем наводить порядок?

— С помощью солдат, конечно. Они наш главный козырь. Сегодня же отправим их арестовать всех замешанных в связи с предыдущим правительством, которых убедим отринуть былые убеждения. А затем переориентируем армию на патрулирование улиц и восстановительные работы. Позже к последним подключим и гражданских добровольцев. Вы будете готовы приступать прямо сейчас?

— Но сейчас уже поздний вечер, большинство городского гарнизона отдыхает, а некоторые, вероятно, уже ушли в законные увольнительные и разбежались по кабакам.

— Значит, надо их собрать. Это ещё больше сыграет нам на руку, ибо никто из предателей не ожидает удара. Только постарайтесь обойтись без крови, власть на костях долго не простоит...

«Не знаю, сколько ещё тот труп Ронии, который Орден горделиво выставил на всеобщее обозрение, будет вонять и пугать своим видом мировое сообщество, но всем очевидно, что это в абсолютной степени мертворождённый проект».

(с) Драконт Галанис, политолог

Ночь длинных ножей

02.09.84

Пока верховное командование пило за победу и чествовало нового коменданта, а простые солдаты праздно слонялись где-то на территории города, в столовой Базы Эверетт (бывшим штабом «Сил Ронийской Самообороны»), где теперь собрались младшие офицеры Ордена, стояла гробовая тишина. Всё потому, что буквально несколько минут назад майор Густав Вейзен, ответственный за провизию, объявил, что у нас почти не осталось съестных припасов и весь городской гарнизон теперь находится на грани голода.

Видимо, осада, длившаяся несколько недель, окончательно растащила все те крохи, которые у нас оставались после бесконечно долгих трёх лет. Раньше с провизией тоже всё было не слишком складно, и тут дело даже не в поставках, которые периодически не доходили до наших частей. Проблема крылась скорее в тех землях, что наши предки когда-то назвали своим новым домом.

Пустыни, закрытые в глубине континента горами и питаемые разве что парой крупных рек, — плохое место для того, чтобы развивать своё сельское хозяйство. Поэтому обычно правительство всегда действовало двумя путями: либо выторговывало у западных и восточных колонистов, либо отвоёвывало у тех, чью исконную землю мы и без того старательно отнимали — Ротхаутов.

Да, Орден был взрощен в крайне недружелюбных условиях, со всех сторон нас всегда окружали потенциальные враги, а отсутствие выхода к морю и своей сельской промышленности сделало нас зависимыми от наших же неприятелей. И вот у нас наконец появился шанс выбраться из этой ямы, в которой мы были лишь дружелюбной сырьевой кормушкой, которая, к слову, параллельно безвозмездно боролась с досаждающими всем поселенцам на этом континенте варварами. Однако мы уничтожили всё то, за что так сражались. Даже больше того, мы потеряли и то, что имели.

Поля, на которые возлагалось столько надежд, были сожжены, а Мировая Лига ответила на нашу, безусловно, справедливую военную кампанию глобальным эмбарго, что, очевидно, лишило бы нас возможности продолжать войну, не выдохнись Рония раньше, так же, как и мы, оставленная мировыми гегемонами в час нужды. Как уже говорилось ранее, после пьянящей победы мы оказались в абсолютно отвратительном положении, ибо теперь нам надо было как-то контролировать непокорных ронийцев, веками воевавших за свою свободу с гораздо более сильными врагами, чем мы.

Они напомнили о себе, когда к нам пожаловали послы от нового руководства. То был старый генерал Александр Соколов, грузный, высокий и вечно угрюмый мужчина. Он говорил довольно отрывисто и явился лишь для того, чтобы провести краткий инструктаж, касающийся первых распоряжений коменданта:

— Салем поручил в срочном порядке мобилизовать все те резервы, которые только возможно, — начал Соколов, не размениваясь на лишние любезности. — Я понимаю, что для многих война осталась позади, однако расслабляться рано, и нас ждёт ещё много работы. Всех, кто в достаточно трезвом рассудке, чтобы держать винтовку, комендант приказал отправить на прочёсывание улиц и устранение тех, кто в перспективе мог бы представлять для нас угрозу. Под категорию угрозы подпадают как представители бывшего правительства, так и все, кого вы сочтёте сочувствующими им. Тех, кто вызывает у вас подозрение, следует отправить на стадион «Свечение» в деловом квартале, для дальнейших разбирательств. Ну или устранять сразу, если окажут сопротивление или попытаются сбежать. Со всеми, кто имеет несеверянскую внешность, в особенности с ротхаутами, необходимо расправляться прямо на месте без предупреждения или разъяснений, война с ними всё ещё продолжается, — пояснил генерал.

— Как быть с провизией, командир? Нам сообщили, что вскоре у нас больше нечем будет кормить солдат, — внезапно спросил кто-то из младших офицеров.

— Забирайте у местных всё, что сочтёте нужным. Пока мы ещё решаем, что делать с поставками, всем служащим Ордена разрешено даже мародёрство. Конечно, к рыцарям это не относится. Ваш священный долг — избавить землю от всех тех, кто не относится к «людям севера». И вы не можете пренебрегать своей честью, даже оказавшись на грани смерти. Но это, думаю, всем вам и так ясно. Я тут на скорую руку разделил город на примерно равные сектора и к каждому прикрепил по корпусу. В этом списке найдите своё соединение и отправляйтесь вместе со своим отрядом прочёсывать отведённый вам участок. Не разменивайтесь на долгие расспросы, действуйте быстро и неожиданно. Трупы сбрасывайте в канал, залив или озеро, мне непринципиально, но эпидемии нам тут точно не нужны. Завтра вечером жду каждого лично с рапортом о проделанной работе. Всё ясно?

— Так точно, герр генерал! — почти в унисон проскандировали сидящие в обеденном зале так, словно их посылали сражаться с врагами Отечества, а не убивать мирных жителей и выносить все ценности из их домов.

После этого скудного инструктажа младший офицерский состав зашумел, зашевелился и вылился из здания неспокойной волной. И я, конечно же, был её частью. Я внутренне молил богиню о том, чтобы подразделение, на которое я был назначен, сейчас находилось в своей казарме, и мне не пришлось бы отлавливать их в близлежащих пивнушках и борделях, которые как цветы вырастают вслед за любой армией.

Я всегда предпочитал не думать ни о приказах, ни о своей, порой ужасающей обывателя, деятельности, пропуская все мысли о войне мимо своего сознания, что так любит разбирать на кирпичики каждый мой поступок, каким бы незначительным тот ни был. Моё правило простое: «Стрелять, куда прикажут, и не задавать лишних вопросов».

Но сегодня, под мрачным, тёмным небом, готовым вот-вот излиться дождём, дурные мысли штурмовали голову с удвоенной силой, в бессмысленной попытке вернуть мне осознание реальности пред тем, что вскоре мне придётся совершить. Однако мой череп был твёрже бетона, и, чтобы проникнуть в него, им пришлось бы использовать взрывчатку. Просто было довольно странно, что рефлексия подкралась ко мне именно в этот момент.

Мы ведь и раньше проводили зачистки. Беспорядочные, сумбурные бойни — дитя любой войны. Но сейчас-то наша «Великая кампания» закончилась?

Ну вот. Опять в голову лезут вопросы, не имеющие смысла, на которые никогда не найдётся достойного ответа. Я знаю своё дело — стрелять, когда и в кого скажут. Больше мне ничего не нужно. Мне некуда возвращаться, меня никто не ждёт. Я убил всех, кто был мне дорог в тот момент, когда убил человека в себе самом...

Вот она, большая солдатская палатка, наспех установленная пару дней назад. Внутри горел свет, а снаружи сильно пахло жжёным табаком. Хороший знак. Вхожу. Внутри, среди облаков плотного дыма, при свете маленькой керосинки, сидело восемь человек, увлечённо игравших в карты. Вроде все на месте.

При моём появлении бойцы встрепенулись и вскочили со своих мест, попытавшись закрыть собой разложенные на кровати картонки. Азартные игры запрещены в армии Ордена. Я же никогда не видел в этом ничего плохого и предпочитал игнорировать столь невинное увлечение. По крайней мере, для той мясорубки, в которую нас всех постоянно кидает.

— У нас новое задание. Зачистка. Всё как всегда, только масштабнее и под подозрением все. Я уже получил назначение на сектор. Сейчас объявили сбор, как только он закончится, мы встретимся вместе с остальными отрядами нашего корпуса и двинемся в назначенный район. Одевайтесь и стройтесь перед палаткой. У вас пять минут.

Я не знаю имён солдат, предпочитаю не привязываться к тем, кого могу потерять в любую минуту. А скольких я уже потерял? Кто со мной с самого начала и есть ли такие вообще? Не знаю, мне достаточно того, что они знают, как выгляжу я, а я, соответственно, визуально помню тех, за кого отвечаю.

Бесчеловечно? Верно. Но я слишком давно не видел людей, чтобы помнить, как подобает себя вести высшему примату. Да и помню ли я самого себя? О, эти мысли! Стоит попасть в голову одной, и ты уже обезоружен.

В их круговерти, я даже не заметил, как мы уже погрузились в кузов и едем сквозь тьму... Да, я вроде бы присутствую здесь, знаю, что больше половины младших офицеров пока так и не застали свои отряды на месте, отправившись на поиски, а всех остальных оперативно посадили в грузовики, но в то же самое время я так далеко...

Лишь иногда выныривая из забвения, как из сна, я вижу столь знакомые картины. Высадка: крики, топот, где-то уже слышна стрельба. Отдаю команду — все восемь человек строятся перед автомашиной.

Отправляемся в путь, наша цель — какие-то мрачные руины, где тут и там снуют голодные, облезлые люди, точно такие же, как мы, но гораздо более несчастные. Ибо им было суждено стать очередными жертвами во благо уже наступившей победы.

Наугад хватаю подвернувшегося под руку доходягу, пытавшегося убежать. Нарочито нервно рявкаю остальным гражданским, что буду стрелять по каждому, кто так же попытается скрыться. Допрос был быстрым. Он буквально рассыпался от страха в моих руках. Вряд ли этот человек виновен. Но я обязан пустить первую пулю, окропить первой кровью жадный до неё бетон. Иначе повиновения не добиться.

Безжизненное тело падает на дорогу, теперь это пустая оболочка, такая же безжизненная и бесчувственная, как и я. Как только продырявленная голова бедолаги коснулась земли, мои солдаты, будто верные псы, бросились на безмолвную толпу, выборочно допрашивая напуганных до смерти людей.

Большинство, конечно, отпускали, но некоторые сами шли на смерть. Увлечённые, горящие идеей, молодые люди сами кидались под дуло винтовки, заявляя всему миру о своих идеалах. Они были готовы умереть, ибо не видели более жизни без своей страны, которую сегодня потеряли. Это было настоящим идеологическим самоубийством тех, кто каким-то чудом выжил, бросаясь на амбразуру во время войны, и теперь требовал заслуженной геройской смерти.

Что же, пуле плевать на идеологии и убеждения, для неё все мы равны... Теперь парой человек, которые могли бы изменить этот мир, меньше. Однако сам мир вряд ли будет о них горевать, поскольку никогда не услышит их имён.

Двое оттаскивают тела к набережной. После слышен громкий плеск. Теперь они стёрты из истории. Двигаемся дальше, людская масса вокруг продолжает находиться в блаженном ужасе. Все знают, что мы несём с собой, и словно маленькие мышки пытаются не шевелиться, чтобы не привлечь внимание змея.

Здесь больше нет кабинетской практичности, военной тактики или повседневного лавирования, остались только лишь эмоции и жалкие первородные инстинкты. С обеих сторон.

Мои бойцы уже начинают звереть, но не по-животному, нет. Животные имеют свою, особенную, инстинктивную честь и взаимоуважение, которые основаны на единой для каждого зверя потребности — жить. Зверства такого рода встречаются только у разумных и цивилизованных существ. Они бессмысленны, неимоверно жестоки и полностью противоречат морали. Всё потому, что мы задаём вопросы и действуем там, где любому другому сыну природы ясно видна грань, в этом вся разница.

Тут, например, ты рискуешь схватить пулю лишь за то, что криво посмотрел на вооружённого человека. Или, может, ты просто выглядишь не так, как остальные. И всё, псы, спущенные с цепи, налетают на свою добычу.

Вместо стрельбы порой они закалывают жертв штыками, забивают прикладами или и вовсе пускают в ход лишь ноги и свою неуёмную ярость. Разумно экономят пули или просто входят в безумный азарт, не знаю. И, конечно же, не останавливаю солдат в их порыве использовать ещё более бесчеловечные методы убийств. Глупо пытаться остановить стихию, особенно если ты сам являешься её частью.

Один из моих бойцов явно сторонится остальных и заметно морщится, когда те набрасываются на очередного бедолагу. Я, кажется, редко его видел раньше. Вероятно, он совсем недавно под моим командованием. Я не хотел бы излишне привязываться к кому бы то ни было в отряде и уж тем более учить их жизни, но его поведение просто недопустимо.

— Почему ты стоишь, пока остальные заняты делом?

— Сэр, я никак не могу стрелять по гражданским. Это выше моих сил. Одно дело на войне, но ведь они безоружны!

Я хватаю за плечо какого-то костлявого старика, удачно подвернувшегося под руку, и кидаю к ногам «бунтаря».

— Это и есть война. И она ещё не закончена. И не будет закончена, пока ты не убьёшь в себе главного врага — человека. Вопрос только в том, убьёшь ли ты сапиенса внутри, пожертвовав чужой жизнью, чтобы сохранить свою, или убьёшь себя, потеряв жизнь, но сохранив свою дурацкую мораль и притворно чистые руки. Выбирай, что для тебя важнее, но кто-то из вас точно должен умереть. Просто знай, если ты выберешь себя, я всё равно пристрелю старика, так что твоя жертва будет абсолютно бессмысленной.

Очередная пуля. Очередной труп. Не знаю, что этот парень выбрал, даже несмотря на то, что я прямой участник этого жестокого эпизода. Просто потому, что мне наплевать. Я сам убил в себе человечность много лет назад. И теперь я существую лишь в виде убогой тени самого себя, наблюдающей реальность сквозь пальцы.

Потребляю пищу, выполняю приказы, всё циклично. Ночью спокойно ложусь спать и лишь во сне терзаюсь теми мыслями, что патокой текут днём сквозь разум, не задевая струнки души. Всё вроде честно, и я свою цену заплатил. Но почему-то всё ещё просыпаюсь среди ночи в холодном поту с одним вопросом на губах:

— А стоило ли оно того?

«Некоторые из вас могли стать невольными свидетелями ночных арестов сторонников старого режима. Уверяем вас, что все злодеи были наказаны и теперь никакие возмутители спокойствия не смогут проливать кровь на улицах города».

Вестник ЦИТАДЕЛИ, выпуск 28.10.

Наутро

02.09.84

Когда солнце взошло над руинами, во всём городе царило безмолвие. Разрушенные остатки мегаполиса пребывали в трауре. Продлится это недолго. Рано или поздно жизнь вернётся на круги своя. Лишь шрамы, нанесённые нами, останутся на многие десятилетия, до тех пор, пока не умрёт последний свидетель наших деяний. Дело сделано.

Никто здесь более не сможет сопротивляться нашей власти. Никто даже не посмеет поднять глаза на наших солдат, по крайней мере, пока мы не дадим слабину. Да, рано или поздно это произойдёт, хватка ослабнет, а недобитые крысы выберутся из своих нор и позарятся на честно заработанный нами кровавый хлеб. Глупо рассчитывать, что будет иначе. Мы с трудом выгрызли себе эту победу. Великий магистр Опий стар и скоро отправится на тот свет. Много с этой страны мы всё равно не получим, а её обширными и перспективными территориями теперь управляет чёрт знает кто с наполовину свободным статусом. Однажды местные поднимут мятеж и снесут всё наше правление вместе с нами. Меня, скорее всего, вздёрнут на первом попавшемся дереве или столбе. Таков естественный порядок вещей.

Однако я спокоен, ибо всё это будет потом. А сейчас новый комендант Опий и весь остальной Орден Карнима на коне, а простые ронийцы в ужасе. Пока ещё не о чем беспокоиться и незачем себя хоронить. Свыше нам всем дарована передышка и долгожданный мир, стоит наслаждаться им и хвататься за каждую возможность продлить его ещё хотя бы на немного.

Если говорить о текущем моменте, то в нём есть только безмолвный город, кажущийся вымершим, и двое военных прямо посреди него, стоящих на речной набережной. Это я и генерал Соколов. Салем, стоило ему проснуться (и отойти от того, как мы интерпретировали его приказ о наведении порядка), отправил нас встречать некую крайне важную персону, что обещала прибыть в Ронию, как только стихнут звуки выстрелов. Жаль, что комендант не раскрыл подробностей о личности столь важного гостя, ибо я просто сгораю от нетерпения узнать, кто же будет столь безумен, что согласится приехать сюда, в страну, которая только что была отброшена в каменный век. И самое главное, зачем этот человек Салему.

— Если комендант не сказал, кого именно мы встречаем, значит, знай мы его, мы бы отказались, — как будто бы в завершение моих мыслей заключил Соколов, зажигая смехотворно тонкую, для столь грузного и статного мужчины, сигарету.

— А разве у нас есть возможность отказаться выполнять приказ?

— Как мы недавно выяснили, у вас, рыцарей, нет, — язвительно произнёс генерал, выпустив первый клуб отвратительно пахучего дыма, — а лично я волен сказать «нет». Скажи, зачем ты вообще поддержал этого сопляка с по-детски наивными взглядами на жизнь?

— Поставь себя на его место. Конечно, только дурак, будучи в трезвом уме, мог согласиться стать главной мишенью для всех тех камней, которые могут полететь в наш режим. Но я не вижу дурака в Салеме. Наивного мечтателя — да, его трудно не заметить. Но в этой мечтательности и есть то, что может спасти даже столь безвыходную ситуацию, в которой мы все оказались. Ибо его решения не будут продиктованы скупостью или страхом, а потому будут разительно отличаться от решений всей остальной хунты.

— Может, ты и прав. Но почему бы нам просто не следовать во всём внутренней политике Ордена и обойтись без ставок на сомнительных кандидатов?

— Ну, иногда стоит играть ва-банк, чтобы в перспективе получить столько денег, что больше никогда не придётся играть в принципе. Тем более у Ордена полно своих сложностей, и он не будет решать за нас наши. По существу, Карнима интересуют лишь ресурсы, доступ к океану да поля. А потому мы сами по себе, и за каждую нашу ошибку комендант отвечает своей головой. Хотя бы поэтому стоит дать ему шанс самостоятельно участвовать в решении государственных проблем. Это будет честно.

— Всё равно я считаю это большой ошибкой. Но раз уж окунулся в омут, то надо нырять с головой. Паршивая овца среди нас, ох паршивая!

Генерал усмехнулся, докурил свою малюсенькую сигаретку и выбросил её прямиком в канал. Затем он достал из кармана окрашенную всеми цветами радуги пачку с аляпистой надписью «Tod-Damen» и выудил из неё ещё одну тонкую папиросу, которая тут же оказалась у него в зубах. Убрав пачку обратно в карман, Соколов, с лёгкой ноткой горечи в голосе, добавил:

— Но мы, знаешь, не лучше. Это же наша идея была устроить бойню, чтобы сразу пресечь все противоречия.

— Тем не менее с поставленной задачей мы справились. Комендант сказал обезопасить город — мы обезопасили, методы волновать никого не должны. Тем более это было необходимое дополнение к приказу, которое, как можно заметить, хорошо сработало. Остальное — головная боль Салема.

— Разве не ты его только что жалел?

— Я лишь говорил, что нам стоит дать ему свободу выбора своей судьбы. Я не говорил, что с него нужно убирать ответственность за этот выбор.

Генерал усмехнулся:

— Крайне интересная философия для военного преступника.

— У кодекса Ордена много ограничений. Но также немало и лазеек. Ты обязан подчиняться приказам, но даже вне их любое твоё действие — это ответственность твоего командира. То есть если рыцарь грабит, убивает и насилует, то согласно кодексу это делает не он, а его начальник.

— А разве он вообще может грабить и насиловать? Мне казалось, вы против таких вещей. Ты, кажется, сам не так давно говорил мне, что мародёрство неприемлемо.

— Для низших чинов — да. По многим причинам: от дисциплины и до сохранения образа высокодуховной элиты. Но на самом деле кодекс и честь никак не мешают удовлетворять все свои животные потребности, благо мало рыцарей вообще читали кодекс, на котором они клялись верности, и ещё меньшее количество знает, как на самом деле работают его правила. А потому простым солдатам можно говорить что угодно по поводу правил поведения, и они всё равно будут в них свято верить.

— И что все командиры рыцарей такие гнилые внутри?

— Гнилые? Я тебя умоляю. Все мы такие же обычные люди, с такими же обычными потребностями, особо обостряющимися в тяжёлые времена. Однако мы вынуждены, как и любой другой правящий класс, сохранять имидж чистоты и непорочности. Крайне старая история, возможно, такая же старая, как государства, но я не вижу в ней ничего плохого. Всё лучше, чем хаос безвластия и безумство масс.

— Ладно, может, в чём-то ты и прав. Пока мы наверху пищевой цепочки, грех не пользоваться теми возможностями, что даёт жизнь. По крайней мере до тех пор, когда наши деяния не коснуться нас самих.

— Это несколько не в тему, но за всё наше продолжительное знакомство я никак не могу понять и всё хочу спросить. Почему ты куришь дамские папиросы?

Соколова явно застал врасплох мой вопрос, на его испещрённом маленькими морщинками лице проскочила тревога, словно бы я задел его за живое. Впрочем, уже через пару мгновений к нему вернулось обычное спокойствие, и, слегка подумав, он ответил:

— Моя жена такие курила. Как её не стало, я к ним тоже пристрастился.

— Ох, прими мои соболезнования!

— Если соболезнования могли бы что-то изменить, принял бы, а так, оставь себе. Я уж смирился с тем, что её не стало, так что расслабься. Иронично, но умерла она от рака лёгких, а меня эта штука всё не берёт. Хотя хотелось бы отправиться вместе с ней, но не могу я пока прощаться с жизнью, у меня же ещё дочь есть, ради неё всё ещё и живу. Она такая умница, прилежная, послушная, учится хорошо, не то что я в её годы, ибо тем ещё оборванцем был.

Тут мимо нас по каналу, в сторону залива, проплыло два тела, отзвуки вчерашней бойни. Распухшие и посиневшие мертвецы сильно выделялись на фоне чёрной, мутной воды канала и сразу притянули к себе наш взгляд. Мы оба резко остановились, как вкопанные, не в силах продолжить разговор. Однако вскоре трупы скрылись из виду, уносимые течением. Мы проводили их взглядом и двинулись дальше так, словно бы и не наблюдали столь жуткого свидетельства своих недавних свершений.

Несколько минут мы провели в тишине. Затем генерал в своём обычном тоне внезапно спросил:

— А у тебя, Герман, есть семья?

— Орден — моя семья. Мой отец был рыцарем, его отец был рыцарем, ну и его отец тоже. Не знаю, сколько всего поколений это длится, но я просто обязан был продолжить семейную династию и с самого раннего детства отправился на военную службу в качестве оруженосца, можно сказать, война меня и воспитала.

— А свою собственную семью планируешь завести?

— Когда-нибудь точно заведу. Встречу какую-нибудь хорошенькую девушку, остепенюсь, заведу пару спиногрызов и буду почивать на лаврах юности, если я, конечно, не схлопочу до того момента пулю.

— Да ты настоящий оптимист!

— Просто взвешенно оцениваю реальность. Военный — не самая безопасная профессия. Да, я пережил одну войну. Но переживу ли я хотя бы следующий год, всё ещё под большим вопросом. Особенно в здешних-то краях. Нет, ну я мог бы, конечно, мечтательно вообразить, что вдруг в Ронию приедет, ну например, Вивьен Ришар, мы с ней встретимся, она меня полюбит, мы заведём семью, и я уеду на Лазурный берег на пожизненный отдых. Но даже сама идея о её приезде сюда звучит фантастично, не говоря уже о том, что нам ещё надо будет хотя бы поболтать.

— Ну, мечтать всегда надо о высоком. И Ришар очень даже ничего, милая девушка, прямо настоящий ангел во плоти! И поёт довольно неплохо. Моя дочь её слушает, и жена тоже любила. У них вообще очень похожие вкусы всегда были. Ну а насчёт её приезда... — Соколов докурил вторую сигарету, и она также отправилась в воды канала, — …вероятно, ты прав, вряд ли хоть один разумный человек приедет сюда, особенно по нашему приглашению. Будь я на её месте, я бы не согласился даже за колоссальные деньги.

Вот в зубах генерала появилась новая бумажная трубочка, набитая табаком. Он их вместо семечек потребляет?

— Впрочем, кто-то, кажется, согласился. Как думаешь, кто это?

— Военный какой-нибудь, вроде тех отбитых наёмников и отморозков, готовых за деньги младенцу мозги прошибить, не говоря уже о более взрослых людях. Вряд ли кого-то ещё могло занести сюда по доброй воле. Ну или это какой-нибудь специалист, призванный помочь восстановить страну, но я даже не представляю, сколько такому нужно заплатить, чтобы он приехал в эти руины. Здесь всё настолько плохо, что всё это проще снести и отстроить заново, благо мы с тобой хорошо постарались и, можно сказать, преуспели в разрушении. Впрочем, вскоре мы сами узнаем, кого к нам принесло, вон уже и аэропорт.

На самой окраине города, до которой мы шагали на своих двоих несколько километров, перед нами предстал «Международный Аэропорт Староград». Точнее, то, что от него осталось. Сейчас он представлял собой поле потрескавшегося асфальта, увенчанного единственным оставшимся целым строением — диспетчерской вышкой, уцелевшей лишь потому, что снайперам Ордена нужно было удобное «гнездо» на окраине города.

Боюсь даже представить, какая тряска будет в салоне самолёта, который вот-вот должен был зайти на посадку. Видимо, пилот, не веря, что ему придётся сажать машину в столь ужасных условиях, нерешительно нарезал круг за кругом в наивной попытке найти место получше. Мы же, держась на безопасном расстоянии от посадочной полосы, увлечённо наблюдали за его стараниями. Не знаю, о чём в этот момент думал герр Соколов, но стоило миниатюрному реактиву наконец прицелиться и начать окончательно сбрасывать скорость, как он ткнул меня в бок и, слегка усмехнувшись, произнёс:

— Лучше бы им там не знать, что аэропорт был разрушен по моему приказу. И я лично следил за тем, как артиллерия выжигала всю эту площадь вместе с защищавшими её ронийскими войсками.

Лёгкий джет, с символом раскрытой книги на крыльях, остановился в паре сотен метров от нас, чудом не потеряв при приземлении своё шасси.Стоило двигателям замолкнуть, как мы сразу же двинулись ему навстречу. Когда мы подошли, трап наконец опустился и из салона вышел единственный пассажир. Если точнее — пассажирка. Это была стройная, миниатюрная девушка, одетая в аккуратное плотное осеннее пальто. Оно было слишком чистым и выглаженным, так что явно не было её обыденной одеждой и вряд ли часто надевалось. Неужели она так на войну нарядилась?

В движениях довольно юной особы, на вид ей было слегка за двадцать, чувствовалась какая-то аристократическая грация и вместе с тем мещанская простота и честность, словно бы она была рождена на стыке двух сословий и впитала всё самое лучшее из обоих миров.

Я из вежливости, но, всё ещё не понимая, что столь юная леди забыла здесь и зачем Салем отправил нас её встречать, спросил:

— Как долетели?

Натужно улыбнувшись, девушка ответила мягким баюкающим голосом:

— Вполне неплохо, при посадке, правда, сильно трясло. Неудивительно, ведь мы садились прямиком на камни.

— Стоило просить Салема заказать вам вертолёт, — нахмурившись, произнёс Соколов.

— Я сама оплатила этот джет, не люблю экономить на комфорте и тратить лишнее время на перелёты, но, пожалуй, это действительно было зря. В Ронии дела идут гораздо хуже, чем я ожидала. И, раз уж вы заговорили о коменданте... Он тут? — девушка оглянулась, словно бы рассчитывая увидеть на бесконечном бетонном покрытии кого-то ещё.

— Нет, но он отправил нас вас встретить, — сказал я.

— Что же, тогда надеюсь, что вы приехали на удобном гражданском внедорожнике, а не на какой-нибудь армейской развалюхе для офицеров, с жёсткими скамейками вместо кресел.

— Мы могли бы предложить разве что военный грузовик для перевозки пехоты или бронетранспортёр, но, боюсь, что все они заняты в городе, а мы с генералом — большие любители пеших прогулок...

— Вы пришли пешком? Боже, здесь всё настолько ужасно? — с почти материнским сочувствием произнесла девушка.

— Прежде чем мы начнём обсуждать всем и без того очевидные вещи про царящую вокруг разруху, я всё же хотел бы спросить, кто вы вообще такая и что вы вообще забыли в наших краях? — несколько злобно спросил генерал.

— Ох, точно, совсем позабыла представиться, простите! В последнее время я иногда забываю, как принято общаться с людьми. Меня зовут Глиммер, Элл Глиммер.

— И чем же вы, fräulein Глиммер, занимаетесь? — задал ещё один вопрос я.

— Я своего рода учёный, а здесь я лишь потому, что мы с комендантом, можно сказать, друзья по переписке, и он пригласил меня сюда, чтобы я помогла вам решить ваши же проблемы.

— Интересные у Салема друзья по переписке... — мрачно заключил Соколов.

— И как же вы нам поможете? — спросил я.

— Ну, учитывая специфичность моей деятельности, не столь многим, как вам хотелось бы. Моя специализация — это биология, ботаника, генная инженерия, медицина, и это ещё не полный список всех интересных мне дисциплин, но большинство из них находятся в сфере изучения жизни и её проявлений.

— То есть будете тут разводить всякие травки и коровок, — произнёс генерал, с явной ненавистью в голосе и к «травкам», и к «коровкам».

— Если вам так будет проще, да. Тем более мои эксперименты вам бы действительно пригодились. Полагаю, что с едой у вас тут большие проблемы, а я как раз привезла несколько новых образцов. К слову, пошлите кого-нибудь забрать мои вещи из самолёта, всё равно в ближайшее время он точно никуда не полетит.

— Конечно, я пошлю автомобиль, как только хоть один из них освободится, — сказал я. — К слову, раз уж мы начали говорить о вас, то не могли бы вы мне ответить на один довольно деликатный вопрос?

— Разумеется, спрашивайте!

— Вы ведь немка?

— Да, но родилась и выросла в Босгорской Империи, а как вы это поняли?

— Это, можно сказать, моя профессия. Но европейских германцев, таких как вы, гораздо сложнее распознать, чем тех, с кем мне обычно приходится иметь дело. Здесь, знаете, редко можно увидеть столь чистокровных людей, как вы. И это действительно восхищает. Нам, потомкам немецких колонистов, закрытых в кругу врагов, трудно сохранять северянские черты, не говоря уже о конкретно германских. А вот вы, можно сказать, эталон природного гения.

— Ох, а я уж и забыла, что приехала в страну махровых расистов...

— А вы что же, не разделяете общенемецких взглядов по поводу расового превосходства?

— В Европе вряд ли найдётся хоть один человек, который разделяет ваши варварские взгляды. Удивительно, как здесь, в Новом Свете, они цветут пышным цветом. Так вы ещё и действительно считаете, что сами являетесь немцем.

Её слова несколько обескуражили меня и выбили из равновесия. С чего это вдруг какая-то заезжая девка говорит о варварской природе всего Ордена и о том, что я вдруг не немец? Но прежде чем я успеваю хоть что-то сказать в свою защиту, Глиммервсё тем же убаюкивающим нежным голосом резко рушит все мои надежды остаться в мире, который я строил до сего момента.

— У вас, в отличие от меня, крайне тёмные прямые волосы, чёткая брахикефалия и сильно выпирающие скулы. Что свидетельствует о вашем происхождении от местных индейских народов. Ваша же белая кожа, высокий рост, долихоморфный тип тела, а также голубые глаза являются свидетельством происхождения от скандинавских или славянских колонистов. Рискну предположить, что первое. Из всего этого следует, что вы потомок местных индейцев и винлендцев, что делает вас немцем в меньшей степени, чем вашего спутника, практически чистого славянина, с правильными, чисто европейскими чертами лица и телосложения.

Меня словно ударили большим молотом по голове. Я не знал, что и думать о столь внезапно открытой правде относительно моего генезиса. Я чуть было не потерял равновесие оттого, как сильно кружилась моя голова. И как я, капитан орденских рыцарей, не понял этого раньше? Я же был всегда экспертом в определении расы и при этом не догадался, что сам не являюсь немцем, а какая-то девушка с первого взгляда определяет моё происхождение. Да кто вообще эта женщина? Так, спокойно, я капитан рыцарей, у меня всё под контролем!

— Вы — вы же не скажете об этом никому, верно? — наивно вопросил я.

— О том, что вы не немец? Нет, конечно, если вам так хочется, я просто хотела наглядно продемонстрировать ущербность ваших взглядов. А так мне действительно всё равно, кто вы там по национальности. Вы всё равно в такой же степени хомосапиенс, как и любой другой человек на этой планете.

Не обратив внимания на её последние слова, за которые, в ином случае, в Ордене могли расстрелять, я обратился к невольному свидетелю происходящего, Соколову, с тем же вопросом:

— А ты тоже никому не расскажешь?

В ответ генерал лишь усмехнулся и вновь закурил очередную сигарету. Его явно забавлял вид того, как Глиммер легко и играючи разрушила все мои идеалы, при первой же встрече. И, судя по всему, генерал даже пропитался к ней некоторой долей уважения. Тем не менее, выпустив густой клуб едкого дыма, Александр утвердительно произнёс:

— Мне нет смысла тебя раскрывать, я же не рыцарь, да и мы теперь всё-таки товарищи по несчастью вроде как.

— Предлагаю об этом дружно забыть! — внезапно сказала девушка.

— Действительно! — согласился с ней Соколов.

Потом они ещё о чём-то говорили. Я не слушал. Практически весь обратный путь я не мог выкинуть из головы мысли о том, что я на самом деле не тот, кем всю жизнь себя считал. А если бы в Ордене был бы такой же эксперт, как Глиммер, то меня бы уже давно расстреляли или ещё чего похуже. Может, такой эксперт там на самом деле был? Просто у него не было достойного эталона? Потому что весь орден нечистокровен? Но как за чистоту крови могут биться полукровки?

Моя голова просто пухнет от количества вопросов, сочащихся из самой простой мысли: «Ты не немец». Ежели я потомок ротхаутов, то сколько же крови своих собратьев я пролил? Я братоубийца! И только сейчас я это по-настоящему осознал, благодаря двум людям, что как ни в чём не бывало идут впереди и беседуют о своём, словно и правда ничего не случилось. Нет, нет, чёрт! Это какое-то безумие. Но кто сошёл с ума? Я, они или весь мир?

«Когда-нибудь всё будет хорошо?»

Надпись на стене разрушенного дома,

Автор неизвестен

По другую сторону

10.09.84

— Бездна, бездна бетонного муравейника, пылающего в агонии, должна стать идеальным горнилом для таких, как я. Для тех, кто ещё верит в величие Ронии. Для тех, кто знает, что Староград не пал! И пока живы те, кто помнит славные времена свободы, я готов отдать за них свою жизнь, а они готовы отдать свои за меня. Я их лидер, их лик, что скоро будет на слуху у всех жалких крыс, что надеялись нас поработить без нашего сопротивления. Я лик революции, я её воплощение! Станьте частью нашего движения, станьте мной. И вместе, только вместе, мы заставим пылать этот город! И его пламенем мы выкурим всех колпаков с нашей земли! Освободительная Армия Ронии ждёт вас! — так вещал сегодня в эфире импровизированной радиостанции Виктор Меласки, живая легенда среди повстанцев.

И пускай в этой провонявшей сыростью и плесенью комнатке, где мы и организовали центр вещания, сегодня собрались лишь самые доверенные, мы знали, что скоро революция действительно воспылает по всему городу. Ибо никто из настоящих ронийцев не был готов принять своё поражение, а только пришедший новый комендант уже начал репрессии против всех слоёв общества, накапливая недовольство в городе с огромной скоростью, даже без наших подначиваний. Скоро мегаполис переполнится ненавистью, и будет достаточно лишь чиркнуть спичкой, чтобы город действительно запылал.

Меласки же действительно, как никто другой, прекрасно подходил на роль катализатора народной борьбы. Он был героем войны, долгие годы убивавшим чёртовых карнимцев, а также всем сердцем ненавидевшим их и их государство. Но кроме ненависти у Виктора была ещё одна черта, позволявшая ему вести за собой народ, хоть в самое пекло, а именно — бесконечная харизма, его мимика, движения, он действительно был ликом революции, что должна была сжечь угнетателей. Можно даже сказать, что он горел сам по себе, словно летящий в землю метеор.

Однако борьба — это не только бездумная и бесконечная атака на позиции превосходящего численно и качественно врага, это чёткий расчёт и порой самая тёмная и скользкая тактика.

И для этого у повстанцев был я. Можно сказать, что я — это глаза и уши ОАР в стане враге. Ну а кроме того, вероятно, моя персона — это единственное, что тормозило нарастающее буйство Меласки.

А сдерживать было что, ведь «лидер повстанцев» просто обожал самоубийственные набеги на лагеря и точки интереса правительства протектората, но не с целью подорвать их снабжение или ослабить влияние, нет, в его приоритетах было просто убить как можно больше колпаков или тех, кто им помогал. Безусловно, все эти убийства помогали нам в нашем деле, ведь с каждым таким рейдом количество потенциальных противников уменьшалось. Однако потери с нашей стороны были не меньше, если не больше, что Виктора, казалось, вовсе не заботило.

Ну а все его идеи, так или иначе, сводятся к возрождению былого величия Ронии, возможно, даже слишком радикальным образом... По крайней мере, до тех пор, пока я не стал его противовесом в вопросах идеологизации нашего движения, предлагая более мягкий и мирный исход нашей борьбы, который он сам, пусть и не слишком охотно, принимал.

В целом, можно сказать, что его деятельность была продуктом прогрессирующего безумия. Однако это не будет полной правдой, ибо то, что делал Виктор, на деле было отражением абсолютно разумного страха перестать быть свободным. Просто свобода для него — это продолжение войны. Впрочем, как и для всех в городе.

А потому я и те мои коллеги, которых ещё не захлестнула его ярость, внедряемся в ряды правительства, дабы вести двойную игру и расшатывать режим колпаков более изящным образом: кто-то в роли коллаборациониста, кто-то в роли местечкового чиновника, а кто-то на производствах, выворачивая и без того шаткую систему контроля Ордена наизнанку. Я тоже внедрился, как один из псов на поводке у нового управляющего Салема, и, можно сказать, был на сей момент одним из самых приближенных к его особе людей.

Иронично, но я мог положить конец его ещё даже не набравшей ход диктатуре одним махом. Однако действовать было ещё рано, ибо даже если мы убьём коменданта, колпакоголовые просто пришлют нового. Рыба должна сгнить не с головы, а наоборот. Ведь если мы уничтожим то, на чём Салем постепенно строит свою власть, он недолго удержится на своём троне. А потому стоит действовать ещё изощрённее и просто выжидать, пока наша деятельность не принесёт своих плодов, которые, в свою очередь, позволят нам убрать и самозванного царька.

К слову, не все те, кого к нам прислали их Карнима, были совсем уж ублюдками, это нельзя не признать. Иногда даже германцы были более гуманны, чем коллаборационистская погань. Вот Герман Шейм, например, был гораздо более лояльным к ронийцам, чем тот же генерал Соколов.

И даже несмотря на то, что мы были по разные стороны баррикад, я пропитался уважением к этому рыцарю. Тем самым уважением, которым обычно пропитываются дуэлянты, готовые в любой момент выпустить своему благородному врагу мозги наружу.

Ибо он всё же не смог бы стать здесь своим, какие бы меры для того ни предпринимал, да и, скорее всего, не пытался. Просто после прибытия в Ронию загадочной девушки Шейм стал предпринимать попытки хоть немного облегчить жизнь моих соотечественников и выпрашивал у руководства различные послабления, которые иногда даже принимались. Неизвестно из-за чего в нём вдруг проснулся гуманист. Возможно, он желал искупить те, безусловно, ужасные поступки, которые их шайка вершила здесь во время Великой кампании.

Но так просто замолить грехи прошлого нельзя, и в этом я согласен с Виктором. Ибо предателям и интервентам не может быть прощения, какими бы хорошими они ни казались. Все должны получить по заслугам. А такие сволочи, как Соколов, должны и вовсе быть без жалости убиты таким образом, коим обычно убивают бездомных псин отловщики животных. Затем же все они должны быть повешены на ближайшем столбе, в назидание другим посягателям на нашу свободу.

Шейм, вероятно, заслужил более гуманной казни, и он обязательно её получит. Такие же, как генерал, должны страдать как можно дольше перед тем, как мы застрелим их, без тени жалости и сомнений.

Ну а пока пусть они порадуются своему временному превосходству. Пусть смотрят на наш город света с высоты своих небоскрёбов из плоти и крови. Ведь именно оттуда лучше всего видно то, что Староград никогда не будет по-настоящему принадлежать им.

«Созидание, как и разрушение, прячется лишь в глазах созидающего.»

(С) Всеслав Радовицкий, ронийский анархист

———

Invidia «Богатство без труда»

Акт II - Зёрна от плевел

«Земля была сухой и безжизненной.

Сказал Бог: да будет вода и будет движение.

И налил океаны.

И расплескал моря.

Увидел это, понял, что это прекрасно и зарыдал.

А из его слёз растеклись реки по всей грешной тверди.

И был вечер, и было утро: день второй.»

Бремя сильных

01.11.84

Слякоть, слякоть повсюду. Она на работе, среди куч строительного мусора и свежего цемента. Она дома, в волосах детей и за хлипким кухонным шкафчиком. Она в головах суетливых соседок и на телах их, в большинстве своём, безвозвратно утерянных мужей. Она должна стекать в городские стоки, но кто теперь следит за ними?

И вот слякоть уже царствует над сломанным и тлеющим скелетом того, что мы когда-то называли оплотом своего государства. В это утро погода всё так же ни к чёрту, моросит почти весь день, впрочем, как и всегда тут в ноябре. Только подумать, а ведь раньше я любила осень и все эти лёгкие холодные дожди, характерные для нашей местности. Но, как у нас говорится: «Плохую погоду любит тот, у кого есть крыша над головой».

Нельзя дать поглотить себя всем этим отвратным размышлениям, от которых даже на душе становится мокро. Да так, что совсем невыносимо думать и чувствовать всё это, а посему, чтобы отвлечься, я начинаю петь. Тихо и про себя, не дай бог ещё кто-то из проходящих патрулей услышит, что я напеваю народные песенки, но других я, к сожалению своему, не знаю.

Вот так, ежедневно, я шагаю по широкой улице, пролегающей сквозь руины высотных зданий, пением отгоняя от себя дурные мысли. Шагаю и пою. Пою и шагаю. Действительность иногда до ужаса циклична. И не всегда разберёшь, занимаюсь я этой рутиной сегодня или уже завтра.

Вдруг где-то неподалёку слышится весёлая трель беззаботных птичек, и порыв прохладного ветра, всего на одно мгновение, уносит бесконечную тоску с моего сердца, даруя ощущение того, что всё не так уж и плохо, жизнь продолжается.

Но стоит только взгляду вновь охватить унылую разруху, как наваждение утекает в небытие. Жизнь продолжается там, у зверья. Наше же бытие ничего не значит даже в масштабах города, что уж заикаться о вселенной и мире. Лучше просто продолжать напевать про себя приевшиеся мотивы и не обращать внимания на сей маленький праздник жизни.

Один припев, другой, они и правда помогают отвлечься, и вот я уже на месте своих каторжных работ. Маленькая строительная площадка, по периметру которой с важным видом расхаживает пара бойцов коменданта, буднично наводнялась другими труженицами фронта.

Мужчин в нашей строительной бригаде не было вовсе, ибо почти все они либо лежат мёртвые там, в пригороде, в полях и траншеях, либо лижут ботинки захватчикам, которым вовсе нет дела до всей этой грязной работы, пока можно заставлять трудиться всех тех, кого они поработили. Были, конечно, и те мужчины, что выжили и не подчинились, уйдя в подполье, но, как по мне, от них одни только проблемы.

Действительно, если бы не повстанцы, быть может, комендант так бы и не кошмарил простой и честный люд, который вовсе не может спокойно дышать. Ибо все эти бесконечные расстрелы, комендантские часы, патрули и общая паранойя — всё это вина тех, кто сопротивляется, вместо того, чтобы помочь нам, тем самым обычным гражданам, за которых они и должны бороться.

Пускай я не бегаю за карнимцами по всему Старограду с адским улюлюканьем, рискуя подхватить пулю, а просто и мирно тружусь так же, как и трудилась до этого на свою страну, мои дети хотя бы находятся в безопасности, дома. Пускай и ходят в эти жутковатые образовательные центры Ордена. Так, я думаю, считают и все те мои сёстры, что сейчас не менее спокойно и кропотливо тянут свою тяжёлую ношу. У всех дети и всем страшно умирать.

Ну вот, стоило только взяться за лопату и начать закапывать котлован, как вояки приводят очередного страдальца. На этот раз то был толстый мужичок, вроде как владелец местной рыбной лавки. И чем, интересно, он не угодил новой власти?

Мужчина плачет, брыкается, но что он может против двоих солдат? Вот его проводят к самому краю котлована, ставят на колени, и какой-то высокомерный офицер приставляет пистолет к его черепушке, оглашая на всю стройку:

— Вы, Станислав Саринков, приговариваетесь к немедленному расстрелу на месте за неоплату продуктовой десятины. Ваше последнее слово?

Приговорённый к смерти бормочет что-то про то, что ему самому нечего есть, но тут же его невнятную и нервную речь прерывают выстрелом в затылок. Один из солдат делает нам жест рукой, дескать, закапывайте, и мы, послушно и спокойно, зарываем очередной труп очередного бунтаря. Всё равно такие бесцеремонные расстрелы становятся обычным делом, да и финал всем известен, чему тут удивляться...

Так, за тяжёлой работой проходит почти весь день, во время которого почти все мысли были о доме да о той корке хлеба, по карточке, что я разделю со своими детьми. Все мышцы жутко болели и очень хотелось есть, но понимание того, для чего я тружусь, давали мне силы махать лопатой.

Всё в тот же дождь, но уже когда смеркалось, я наконец-то отправилась к дому, всё так же насвистывая под нос всё те же надоевшие мотивы, половину слов в которых я даже не помню. С ними легче, чем без них. Вот уже та полуразрушенная шестиэтажка, которую мы почему-то называем домом. Хотя у нас хотя бы своя дверь и свои стены есть, всё лучше, чем жить в палатке или бараке, под носом у этих правительственных псов.

Еле перебирая опухшие за день ноги, волочусь на свой пятый этаж. Ещё с пролёта между этажами замечаю странных людей в форме у моей двери, нервно в неё колотящих. Подхожу, спрашиваю, что случилось, на что они в ответ:

— Проверку деятельности реакционных элементов проводим, ваша квартира?

— Моя.

— Тогда открывайте, мы должны всё осмотреть.

Зная, что сопротивление бесполезно, я послушно открыла дверь и вперёд них вошла в квартиру, чтобы увести детей подальше от солдат, но их всё ещё не было дома, какое облегчение... У меня всего два ребёнка: Егор, младший сын, и... его старшая сестра Гроши. Разница между ними всего пару лет, но со времени оккупации нашей страны они оба очень сильно поменялись... Я даже догадывалась, почему именно солдаты к нам нагрянули, однако всё равно решила спросить у одного из проверяющих, когда он уже начал ломать и переворачивать ту скудную мебель, что у нас осталась:

— Могу я узнать, почему вы нагрянули именно к нам?

— Вы подозреваетесь в укрытии оппозиционера и врага Ордена, а именно Йозефа Туля, он ведь ваш муж, верно?

— Йозеф погиб ещё два года назад, под Пшемицей, не знаю, кто вам и что наговорил...

— Как это погиб? Нам поступило заявление из местного образовательного центра, что он ведёт подпольную деятельность и, скорее всего, скрывается у вас, своих родственников.

— Это мой сын, понимаете, Егорка, он очень скучает по папе да небылицы всякие про него выдумывает, он исправится, я обещаю, что обязательно с ним поговорю на эту тему... Просто сын всё ещё не смирился с утратой, и я не могу так просто разрушить его и без того хрупкий внутренний мир.

— Что же... — Солдат повернулся в сторону своего товарища и спросил, — Антох, нашёл что-нибудь?

Тот, ещё раз переворошив обломки последней тумбочки, что у нас оставалась, ответил:

— Нет, тут рухлядь одна, правда, внимания не стоит, да и поживиться нечем.

Вновь обратившись ко мне, мужчина сказал:

— Ладно, правда, просим прощения за беспокойство, сами понимаете, какая ситуация сейчас... В общем, по-хорошему-то, мы должны были бы, в лучшем случае, расстрелять вашего Игоря, или как там его, за дезинформацию, но раз уж вы говорите, что поговорите с ним, то мы уж вас отпустим. Но не просто так: отдайте нам за ложный вызов свои съестные карточки, ну какие есть, и мы, так уж и быть, забудем об этом недоразумении. Верно, Антоха?

— Ещё как забудем!

Всё так же, стараясь не показать страха или смятения перед вооружёнными людьми, я быстро вытащила из холщовой сумки три помятые карточки и протянула вояке, сказав:

— Тут на конское молоко, хлеб и капусту, немного, но это всё, что осталось у нас до следующей раздачи.

Довольно ухмыльнувшись, проверяющий дал знак рукой своему напарнику, и они удалились из моей квартиры. Я плотно закрыла дверь за ними и вышла в кухню, которая меньше всего пострадала от очередного налёта проверки, достала из слегка подгнившего от слякоти шкафчика маленький фотоснимок, последний, который остался от Йозефа, и, сев на пол, сказала те слова, которые я обыденно говорила подобными вечерами:

— Помнишь, что ты обещал мне, когда уходил? Что будешь сражаться за нас за всех и за свою Родину до последней капельки крови. Я же в ответ обещала, что сохраню родной дом, чего бы это мне ни стоило. Ты выполнил своё обещание и погиб, пытаясь нас защитить. Жаль, что ты не видишь, как я выполняю своё, думаю, ты бы мной гордился, ибо я стараюсь изо всех сил...

По щекам прокатился ряд солёных и горьких слёз, крупными каплями падая на худой деревянный пол. Слякоть сменялась на холод. Зима наступала со дня на день. Только бы пережить её...

«Не будет семьям павших ронийских ветеранов таких же выплат, как семьям коллаборационистов или карнимцев, они воевали против вашего достатка, хватит уже их защищать».

(С) Василий Дюжински, министр финансов, рониец

Пыльные крысы

24.11.84

Когда я была совсем маленькой, у меня была собака, огромная охотничья борзая. Я очень любила с ней играть и гулять, порой даже каталась на её спине. Она была доброй и послушной. А потом пришли люди с автоматами. Они ходили маршами туда-сюда по главным улицам. Большая часть их почти сразу же уехала на поездах туда, откуда никогда больше не возвращаются. С каждым днём всё большее число военнослужащих оседало в городе, превращая его в одну большую военную базу. А вскоре, из-за постоянных бомбардировок, нам запретили покидать дома.

Всё больше мы отсиживались в подвалах, и всё больше наших вещей приходило в негодность. Новые же брать было просто неоткуда, ибо все они уходили на фронт. Это был первый предвестник самой страшной напасти — голода. Он пришёл внезапно и разлучил меня с моим единственным другом. Мама сказала, что это необходимо для нашего с братом выживания. Я приняла это, надеюсь, и мама поймёт то, что я сотворила.

Хотя кому я вру? Меня нельзя простить или понять. Я могу бесконечно искать оправдания, бесконечно бежать от правды, но всё это уже ни на что не повлияет. Впрочем, давайте я поведаю всё с самого начала...

Меня зовут Гроши, но тех детей, кто, как и я, работает на ронийских шахтах, чаще называют «пыльными крысами». Не очень хорошее прозвище для девушки, правда? Хотя, к моему сожалению, просто нельзя отрицать тот факт, что оно мне действительно подходит.

Собственно, стоит, наверное, рассказать о себе. Мне пятнадцать лет, но для своего возраста я крайне не выдалась ростом, что вкупе с цветом моих волос, отливающих из чёрного в серый, делает аналогию крайне очевидной.

Живу я, как уже сказала, с мамой и младшим братом. Брата звать Егором, и ему, к моему сожалению, досталось более благозвучное прозвище — Патрон. То ли из-за его скорби по нашему отцу-военному, то ли ввиду того, что он занял первое место по количеству собранных патронов на Фабрике, то ли просто потому, что он младше, а младшим всегда везёт несправедливо больше, чем тем, кто этого действительно заслуживает.

И у него действительно всё лучше, чем у меня! Вместо того чтобы, как я, спускаться в пыльные штольни, чтобы самодельными кирками выковыривать эти дурацкие розовые кристаллики, он прохлаждается на Фабрике и собирает пульки на конвейере. А ему за это ещё и дают дополнительный паёк... У них там работы грамм на моль, а им даже шоколад раздают, которым он ещё и делиться не хочет!

Даже в образовательном центре, куда мы ходим раз в два дня вместо работы, их группе, младшей, дают куда меньше заданий, чем нам. А этот мелкий паразит даже с ними далеко не всегда справляется. Я учусь во много раз лучше, ибо прикладываю все усилия, чтобы стать полезной своей стране, а он просто вбил себе в голову, что в центре его дурачат, и ни в какую не желает принимать те знания, что ему там дают.

Но самый обидный факт заключается в том, что ему всё это прощают. Ни мама, ни кто-нибудь ещё не хотят видеть в этом иждивенце маленького беса, который вовсю пользуется своим возрастом, да ещё и умудряется ныть про своего отца. Вообще, он и мой биологический отец, однако я, самолично, уже давно открестилась от этого человека, который воевал против моего благополучия. А брат всё ещё не хочет признавать, что его родитель был далеко не тем героем, которым он его видит.

Он сотнями убивал честных военнослужащих и простых гражданских Карнима да ещё наверняка был каким-нибудь военным преступником, как те люди с карикатур. Впрочем, это было вполне свойственно большинству солдат старой Ронии, которые желали залить кровью и похабством земли Ордена. Хорошо, что они проиграли в ими же устроенной войне, и теперь мы наконец стали свободны от безнравственности и тлетворного влияния ротхаутов, под мудрым командованием великого магистра.

Но изменники всё ещё остались на этой земле, и вытравить их — святая обязанность молодого поколения, то есть, в том числе и моя. А мой брат, соответственно, не желая признавать святость идеи о северянской нации, является самым настоящим предателем.

Сначала я говорила об этом матери, чтобы она его наказала и надоумила, что негоже так себя вести при новой власти. Но она только отмахивалась от меня. Мне даже стало казаться, что мама любит меня гораздо меньше, чем этого мелкого. Да и порой мне на ум приходит мысль о том, что она так же, как и он, всё ещё скучает по этому кровожадному монстру, которого зовёт своим мужем. Ренегаты иногда могут быть теми, кому мы больше всего доверяем, так нам говорили в образовательном центре.

Я даже писала доносы на них, не видя иного пути достучаться до голоса разума, засевшего где-то внутри моей матери. Но солдаты, приходившие к нам домой и перерывавшие всё там вверх дном, так ни разу никого и не арестовали. Тогда я наконец поняла, что ни на кого нельзя полагаться в вопросах отстаивания чистоты своей генетики, кроме самой себя!

Если я продолжу стараться и начну больше учиться, в один день правительство меня заметит. И когда это случится, меня заметит и мой герой, а также моя единственная любовь, герр Герман Шейм. Капитан — настоящая мечта для такой девушки, как я. Благородный, сильный, храбрый, красивый, галантный, богатый, добросердечный, стойкий, этнически чистый и такой бесконечно одинокий! Любая мечтала бы занять место рядом с мужчиной, вроде него. И если быть честной с собой, то в данный момент у меня почти нет шансов исполнить эту мечту.

Хотя я всё же иногда представляю, что однажды он заберёт меня, словно принцессу из башни бедноты, в которой меня заточила собственная семья, а потом, как настоящий рыцарь, женится на мне, и стану я уже не какой-то там пыльной крысой, а фрау Шейм. Жаль, пока ещё мы ни разу не встречались, хотя я хожу на все его выступления и торжественные обращения, когда не занята работой на шахтах. Благо те, в большинстве своём, крайне благоразумно проходят после окончания обязательных рабочих смен.

Однажды я даже украла плакат с его изображением, чтобы повесить в своей комнате, а затем ещё очень долго фантазировала, что за это меня арестуют и он лично будет меня допрашивать... с известным итогом.

Я, конечно же, понимаю, что то было бы вовсе не такое серьёзное преступление, чтобы солдаты хотя бы посмотрели в мою сторону, не говоря уже об аресте. В наше безумное время воровство плаката — вообще практически безобидный поступок, а всё из-за этих повстанцев, что бегают по улицам и стреляют в кого попало направо и налево. Ну, вы понимаете, к чему всё идёт?

Да, я не просто так всё это рассказываю. Ибо, если честно, я очень давно задумывала совершить какое-нибудь страшное деяние. Одна только мысль о преступлении невероятно будоражила мой разум и казалась крайне романтичной. Всем нравятся убийцы, они такие загадочные и красивые, всегда плюют на чужое мнение и общественные нормы, а также являются достаточно сильными, чтобы отнять чью-то жизнь.

Вот, например, солдаты. Всем нравятся рыцари Ордена, и мне, конечно, особенно, хотя вполне очевидно, что они лишили жизни далеко не одну сотню человек. Но им ставят памятники, рисуют на плакатах, обожествляют и вполне заслуженно чествуют за их храбрость и доблесть, а не сажают в тюрьмы, как убийц и бандитов. Тот же Герман является просто эталоном мужчины, хотя его руки явно давно уже не отмываются от крови. Это понимаю даже я.

К такому, как он, опасно подходить и даже немного страшно, но это и есть то, что делает его таким притягательным. Опасность, сила и безумство, достаточные для того, чтобы лишить другое живое существо жизни, иногда делают человека не угрозой, а надёжной стеной, если ты, в свою очередь, сделаешь всё, чтобы попасть к нему в милость.

И, если честно, то я бы очень хотела стать такой же, как он, чтобы наконец по-настоящему выделиться среди сверстников, чтобы меня наконец заметили и полюбили. Да, быть может, одной жертвы мало, ведь всех будоражат большие цифры, а не сам факт поступка.

Этот убил тридцать человек, этот сотню... А то, кем были убитые, чем они жили, о чём думали, никому особо не интересно. Главное событие в их жизни — смерть, в которой они лишь символы статистики, графики и числа, подтверждающие первостепенность хищника над его жертвой в массовом сознании.

Чтобы запомниться так, что даже через сотню лет люди будут произносить твоё имя с ужасом на губах, нужно положить действительно много. И я даже знаю, кто может стать моей первой масштабной жертвой — другие пыльные крысы с моей шахты. Я их ненавижу ничуть не меньше, чем своего сопливого братца, ОАР или отца. Ибо все двадцать, как на подбор, глупых и озлобленных сволочей постоянно смеются надо мной из-за моего роста и моей любви к герру капитану. Из-за чего каждый мой день превращается в адский круговорот непонимания как дома, так и на работе.

Я была бы рада разом избавиться и от них, и от этого злачного места. Мне надоело ползать по самым узким штрекам и бурить в них шпуры для взрывчатки, с постоянным риском получить камнем по голове или и вовсе быть раздавленной внезапно обвалившимися горными породами. А эта вечная пыль, оседающая на коже толстым слоем, который въедается столь сильно, что отмыть его почти не представляется возможным, которая превращает меня в какое-то каменное чудовище, бесит ещё больше утомляющего каторжного труда!

В один день я решилась. Решилась взорвать всю эту чёртову шахту, обвалив потолок на всех, кто будет внутри, а затем пуститься в бега, прочь из города и страны. Поймают меня или же нет, меня не особо волновало. Если бы я оказалась в руках правосудия, я была бы даже больше рада. Ведь тогда исполнится моя заветная мечта, и я встречу герра Шейма. Всё-таки это преступление вполне достойное того, чтобы за него взялся сам капитан рыцарей, а не его подручные.

Правда, для того чтобы привести свой план в исполнение, мне пришлось самолично спуститься в шахту, ибо снаружи постоянно дежурил отряд солдат, охраняющих ценный минерал, который мы поднимали на поверхность. Да и весь запас динамита беспечно был перенесён в отдельный, специально выдолбленный для этого проход, где и громоздился множеством промаркированных ящиков. Всё, что мне оставалось сделать, так это подловить момент, поджечь фитиль подлиннее и уехать на поверхность на главном лифте.

Момент найти удалось, когда все отправились есть свой тормозок, неподалёку от лифтового пускателя, в котором большинство рабочих и прятало свой обед. Я же абсолютно спокойно прошла мимо, ибо никогда не ела рядом с этими аборигенами, предпочитая компанию самой себя. Никто даже не заподозрил, что сегодня я не собираюсь жевать свой варёный картофель, вместо того свернув сразу за лифтом в хранилище взрывчатки.

Пришлось потратить довольно много времени, чтобы сплести достаточного размера фитиль, который позволил бы спокойно подняться на лифте и убежать как можно дальше от места преступления. Уже через несколько секунд стало понятно, что эта задержка и привела меня к провалу. Ибо когда работа была наконец закончена и я, с некоторой горечью в сердце, чиркнула спичкой, в помещение зашёл хозяин шахты.

Он был одним из тех карнимцев-промышленников, которые поддержали Орден во время войны и за то получил в своё управление часть завоёванных месторождений и очень любил иногда спускаться в «свои владения» во время обеда, чтобы на глазах голодных «пыльных крыс», перетирающих обессиленными ртами варёный картофель, смаковать колбасу и мясные консервы. Не знаю, какой чёрт его угораздил решиться внезапно проверить запасы взрывчатки, но как только он увидел зажжённый фитиль, то сразу всё понял и мигом бросился затаптывать быстро тлевшую бечёвку.

Как только «плантатор» закончил тушить своё имущество, то сразу же обратил внимание на меня, сжавшуюся в углу склада и находившуюся в полном оцепенении от столь внезапного провала плана. Он, изливаясь гневом, со всей силы влепил мне пощёчину тыльной стороной ладони, так что я ещё и больно стукнулась о холодный каменный пол. Затем схватил меня за шкирку, грозно выкрикивая:

— Мерзавка! Террористка! Бунтарка! Да как ты только посмела поднять свою грязную руку на того, кто дал тебе твою работу!? Иждивенка! Тварь! Крыса!

Конечно же, сразу после того как я была поймана с поличным, меня передали солдатам, думая, что я как-то связана с повстанческим движением. Те сразу же повели меня к «Сиянию», бывшему когда-то крупнейшим в Америке стадионом, а теперь, видимо, ставшему самым крупным местом для казней. Когда я попала внутрь огромного спортивного комплекса, располагавшегося под окружностью трибун, у меня просто перехватило дух.

По стенам и на полу тут и там были кровавые следы, огромные мутные пятна нечистот, а кое-где даже следы от выстрелов. Вдоль коридора, по которому меня вели, были разложены грязные, окровавленные матрасы, на которых абсолютно точно когда-то лежали люди. Кто знает, где они теперь?

В разных комнатах, на всём протяжении этого коридора, небрежно оставленных открытыми нараспашку, было разбросано множество различных экспонатов людской жестокости.

Во всех помещениях валялось огромное количество одежды, хотя её с трудом можно было назвать одеждой, просто изорванные грязные тряпки, носители которых бесследно исчезли. Кое-где остались сгоревшие аккумуляторы, поломанные стальные кресла, остовы ржавых металлических кроватей, тросы, свисавшие с наспех прибитых крюков на потолке, натуральные деревянные колы, куски арматуры и прочие с виду бытовые предметы с ужасающим прошлым. К счастью, то, как именно их использовали, мне неизвестно. Тем не менее, всё равно было чертовски страшно проходить мимо всех этих комнат, ибо вскоре я должна была оказаться в одной из них, и неизвестно, какой именно метод мне предстояло изучить на себе.

Сейчас, в момент, когда я сижу в маленькой подсобке, с одним лишь дубовым столом (на котором были странные следы от чьих-то ногтей), страх несколько отступил, ибо меня явно не собирались пытать. По крайней мере, пока что. Хотя я всё бы сейчас отдала за то, чтобы меня пытал лично капитан Шейм.

Словно в исполнении моих слов, дверь в комнатку отворилась, и в неё вошёл статный, обаятельный и невероятно галантный мужчина, которого невозможно было не узнать. Герман, о встрече с которым я мечтала всю жизнь, был со мной в одном помещении, живой, материальный!

— Кто тебя так? — он сел напротив меня, а затем, указав на моё лицо, добавил. — Надеюсь, это не солдаты постарались.

— ...А? — я была в полной растерянности от происходящего и даже не поняла вопрос.

— Я спрашиваю: кто тебе приложил по лицу?

— Хозяин.

— Владелец шахты? Что же, видимо, скоро у него будет рандеву с электродами, я это ему обеспечу. Бить детей — это просто непростительно.

— Вы не будете меня пытать?

— Нет, боже, с чего бы мне это делать? Конечно, будь ты лет на пять постарше или имей красноватую кожу, тебе пришлось бы встретиться с коллаборационистами, а у этих сволочей правил нет! — Видимо, подумав о том, что происходит с теми, кто попадает к перебежчикам, капитан усмехнулся.

— Тогда что вы собираетесь со мной сделать?

— Ничего. Кодекс и моя совесть запрещают мне применять пытки к кому-либо. А казнить детей или сажать их в лагеря — это вообще бесчеловечно. Так что нам с тобой остаётся только говорить. Я вот очень хочу узнать, кто тебя надоумил устроить теракт? ОАР?

— Нет, я сама.

— Да? Ну тогда что тебя побудило это сделать?

— Мне надоело горбатиться в месте, где я перестаю быть похожей на человека, не говоря уже о сохранении хоть какой-то женственности. А ещё меня бесят ублюдки, которые со мной работают.

— Но ведь государство не просто так дало тебе эту работу, оно заботится о том, чтобы такие, как ты, могли принести пользу обществу в это непростое время. Больше работать некому.

— Лучше бы отправили меня на завод, собирать патроны, как брата, а ещё лучше вместо него.

— Ронии нужны не только патроны. В любом случае, если ты хотела избавиться от работы, почему не выбрала менее радикальный способ?

— Не знаю, я хотела, чтобы мои руки оказались залиты кровью, чтобы стать наконец чем-то значительным.

— Что же хорошего в том, чтобы руки пачкались кровью? Быть убийцей ужасно. Это клеймо на всю жизнь, которое терзает тебя изнутри.

— А вас, герр Шейм, оно терзает?

— Конечно. Я плохо сплю, а когда наконец засыпаю, мне снятся кошмары, где я вновь убиваю. Ты и представить не можешь, как совесть стонет каждый раз, когда я вспоминаю, сколько раз грешил. И мне завидно, что у тебя не получилось поставить на себе тавро. Всё-таки ты ещё ребёнок и тебе незачем...

— Я не ребёнок! Не зови меня так! Я вполне себе взрослая женщина! — Я сама не ожидала, что так вспылю оттого, что меня назовут ребёнком.

И уже через несколько мгновений, вспомнив, на кого я срываюсь, я произнесла тихое:

— Извините, герр Шейм.

— Ничего. Иногда полезно высказаться. Меня тоже раньше бесило, когда мой возраст занижали. В любом случае, я лишь хотел сказать, что сохранять душевную чистоту — роскошь, которую мало кто может себе позволить. Я не могу. Да и никто в Ордене не может. Мы, скажу по секрету, даже забыли то, что было нашим изначальным предназначением, а именно борьба за чистоту веры. Вместо этого мы взяли курс на чистоту нации и расовую гигиену. Конечно, это немудрено, исходя из того, что мы боролись с индейцами несколько веков подряд. Тут хочешь не хочешь, а возненавидишь своего врага. Но знаешь, что я думаю? Просто никто не пробовал по-другому. Я хочу попытаться. И знаешь, с чего я начну?

— С чего?

— Поверю тебе. В иной ситуации до тебя бы допытывались, касательно связей с повстанцами, ротхаутами или другой шоблой. Потом бы тебя, скорее всего, посадили или расстреляли. Но наказание не поможет изменить жизнь, оно её сломает. А потому держи! — Он достал из кармана толстый кожаный кошелёк и положил прямо передо мной.

— Это...

— Это всё тебе. Тут хватит чеков, чтобы уехать из страны, купить себе дом, отучиться где-нибудь, ну и в целом устроить себе нормальную жизнь. Знай, деньги эти в абсолюте своём кровавые, но именно они позволят тебе не запачкаться вэтой чёртовой стране.

— Я не... они разве не нужны вам?

— У меня ещё много денег. Но все они теперь — лишь бесполезная цветная бумага, за которую я всё ещё могу купить всё что угодно. А вот от судьбы уже, кажется, не откуплюсь...

« Почему ваши дети горбатятся на заводе? Почему они обучаются в этих ужасных центрах пропаганды? Дайте уже им оружие и отправьте воевать за свою свободу!»

Революция ЗАВТРА

Рыбное место

28.11.84

Работа в старом портовом комплексе Старограда — самое тяжёлое занятие во всём чёртовом протекторате, хуже, чем постоянно запылённые и готовые в любой момент рухнуть шахты, хуже, чем вечные стройки, и даже хуже, чем поход в саму Цитадель с флагом Республики наперевес.

Потому что тут ты не только подвергаешь свою жизнь постоянной опасности, таская тяжести на промозглом ветре, ступая по частично обрушенной бомбёжками пристани, в провалах которой плещется колюче-ледяное море, кишащее разного рода морскими тварями, любящими лакомиться мясом неосторожных людей. Нет, тут есть кое-что похуже...

А именно запах, запах чёртовой рыбы, что, как по мне, хуже любых мук, приготовленных нашим душам самой Лилит. Ибо со временем он не просто крепко-накрепко впивается в ноздри, он впивается в самый мозг, его подкорку, кроша весь мир вокруг.

Да и ты сам, в итоге, становишься разносчиком этого запаха, ибо он сливается с твоей душой, превращая обыденные дела в абсолютно тошнотворный ритуал. Так, любая еда начинает отдавать рыбой, и на вкус, и на запах. Да что там еда... Даже простую воду становится невозможно пить и приходится заливать в себя силой, лишь бы только не умереть от обезвоживания. Всё вокруг пропитано этой чёртовой тухлой рыбой.

И только одна вещь сможет спасти из этих адских кругов, а именно блажь, дурман-трава, «вечный покой», называйте, как хотите. «Берег скорби» с самого начала войны производит эту блаженную смесь где-то на островах в океане, а затем свозит всё в свои точки распределения, такие, как этот порт, где мы, в свою очередь, распределяем её между посредниками, ну и себе самую малость оставляем, в том числе, и в качестве пайка рабочим.

Совсем немного на каждого, чтобы отстраниться от окружающего кошмара и разрухи и окрасить всё вокруг в лживые, но всё же яркие цвета, не превратившись при этом в овощ, витающий в мире иллюзий. Даже я, начальник порта и, по совместительству, главный по транспортировке смеси человек, который прекрасно осведомлён о том, как именно она действует на организм тех, кто её принимает, не могу отказать себе в удовольствии принять блажи после тяжёлого трудового дня.

А работа у меня и правда непростая. Людей просто катастрофически не хватает. Я отправлял запрос коменданту, просил его выделить хотя бы пару десятков крепких ребят, а он лишь отмахнулся от меня, словно доставка иностранных товаров и продовольствия — менее важная работа, чем копание в шахтах и стрельба по людям. В конце концов, когда в шахтах добывают этот их «очень важный» минерал, его самосвалами привозят именно сюда, чтобы отправить заграницу. Да ещё и смеют потом предъявлять мне, почему погрузка затягивается на несколько дней!

А ещё это воровство! Сколько солдат день ото дня «патрулирует» каждую улочку этого мегаполиса, вместо того чтобы всей гурьбой охранять только важные объекты. Неужели Салем так боится упустить восстание, что позволяет себе так разбрасываться людьми? Его сложно будет не заметить, если оно вдруг случится.

Особенно высокий шанс того, что оно произойдёт, если людям так и не дойдёт еда, которая ещё с конца войны гниёт там, на складах. Вон, у меня гуманитарный груз для старого ронийского правительства лежит нетронутый уже почти два месяца...

И при этом комендант послал охранять это стратегически важное место всего десять человек! Они просто физически не могут покрыть всю площадь, и сюда постоянно кто-то проникает. Конечно же, тащат всё: одежду, еду, всякий домашний хлам. Однажды даже попытались вынести целый импортный трактор. Ночью кто-то пробрался сюда, сел в один из привезённых Fimi 4000, заправил его, завёл и влетел на всей его скромной скорости прямо в пришвартованную рыбацкую шхуну. В итоге и старенький рыболовный траулер, и качественная импортная техника пошли на дно. А отчитываться за них мне!

Каждый раз, когда я пишу отчёты и совершаю обходы с пересчётом, волосы на голове рву. Мне даже начинает казаться, что и сам персонал иногда поворовывает, но расследовать это тоже некому. В полиции у нас недобор, да и, видите ли, им не до этого. Я даже уволить никого не могу, ну чисто профилактически. Где я потом новых работников возьму?

Вот и приходится половину всей портовой работы делать самостоятельно. Я и начальник, и администратор, и охранник, порой крановщик, иногда водитель погрузчика, а порой случается даже побыть поваром в рабочей столовой. И за всё это мне, конечно же, никто не доплачивает. А потому брать такую специфическую подработку в качестве переходного звена наркотрафика не кажется столь уж аморальным. Деньги есть деньги, и пахнут они получше тухлой рыбы. Да и без них мне нечем будет кормить семью и себя.

Ну и после того, как насмотришься на всякое да набегаешься, пытаясь это всякое исправить, волей не волей хочется закинуться дрянью и улететь подальше от всей этой грязи и дрязг. В такие моменты наплывает чувство абсолютной оторванности от мира, а изменённое сознание рисует абсолютно аморфные образы. Но даже они, пожалуй, не сравнятся со странностью того груза, что в один, не очень прекрасный день прибыл вместе с контрабандистской лодкой, на которой, как сказано выше, обычно доставляли мешки, полные «дурман-травы».

Такие поставки я всегда проверял лично, отчасти потому, что мне просто некому было доверить приём, даже если бы я вдруг решил передать эту преступную работу кому-то другому. Да и с распространителями в городе я не мог связаться никак иначе, кроме как самолично, а значит, и передавать всё это добро мне нужно было самому. Благо, обычно, когда появлялась информация о новом поступлении, мои коллеги по преступному бизнесу являлись сразу в порт и самолично занимались перевозкой груза.

Странность же конкретно этой доставки была в том, что никто не сообщал мне заранее о том, что планируется новое поступление. Просто, без предупреждения, к берегу пристал давно знакомый мне минибалкер, а уже через пару минут его спешно начали разгружать, вытаскивая из трюма и без разбору кидая на жёсткую поверхность причала стальные ящики. В полной растерянности наблюдая этот процесс из окна своего кабинета, находившегося на последнем этаже четырёхэтажного административного здания, я даже не знал, что мне предпринять, пока наконец не решил выскочить и прямо спросить о столь странном грузе у давно знакомого мне капитана, который судорожно командовал процессом.

Однако они работали так быстро, что как только я наконец добрался до таинственных коробок, кораблик уже успел отчалить, оставив меня наедине с четырьмя таинственными стальными ящиками два на два метра, столь небрежно брошенными на берегу. Единственное, что мне теперь оставалось, вскрыть злосчастные коробки, чтобы утолить своё любопытство и понять, от какого груза контрабандисты решили столь скоро и столь странно избавиться.

Как ни странно, мне даже не пришлось идти за специальными инструментами для вскрытия замков. Все блокираторы на дверцах ящиков (которые довольно удачно оказались сбоку у каждой тары), оказались без замков и сдвигались без лишних усилий. Очень странно оставлять ценности без защиты, если не желаешь, чтобы до них добрались любопытные или воры. В данном случае, любопытным вором выступал я.

В самом левом из брошенных ящиков, который я открыл первым, располагалось несколько приваренных стеллажей, с крепко прицепленными к ним ящиками со множеством цветастых маркировок и символов. В основном все маркировки были на абсолютно неизвестном мне словимадзи, но встречались и дубликаты надписей на новославице, благодаря которым я понял, что некоторые ящики содержат хирургические инструменты, химические реагенты и различные медицинские препараты. Всего таких ящиков было штук тридцать, хватило бы, чтобы снабдить инструментами небольшую больницу. Наверное, всё это можно очень дорого продать в местные лечебные учреждения. Практически золото, брошенное на обочине.

Во втором ящике, который оказался изотермической камерой, располагалось множество пакетов с кровью и различные странно пахнущие кейсы без пометок, к которым я не рискнул прикоснуться. Ничего особо интересного, но местным больницам явно приглянётся и это. Вопрос о предназначении груза отпал сам собой — он явно принадлежит какой-нибудь медицинской организации. Только зачем его так просто выкидывать, если всё это можно выгодно сбыть тем же подпольным хирургам?

Ответ дал третий контейнер, содержимое которого вовсе не было похоже на какие-либо врачебные атрибуты. Даже наоборот, вместо инструментов, дающих жизнь, в нём были аккуратно разложены орудия убийств. А если точнее, то несколько миномётных труб, огромные коробки со снарядами, помеченные знаком химической угрозы, и несколько агрегатов угрожающей наружности, о предназначении которых оставалось только догадываться. Теперь всё выглядело так, словно этот груз должен был быть доставлен крайне недружелюбным людям с автоматами, которые появились ровно в тот момент, когда я окончил осматривать ящики со снарядами.

Пара тарахтящих крытых грузовиков, с метками Ордена на боках, подъехали к тому месту, где я стоял, и, без лишних разговоров, из них вылезла пара крепких ребят в форме, а также один мой старый знакомый, лейтенант Ясенев, крайне мутный и самоуверенный тип, с которым тем не менее я имел крепкие товарищеские отношения. В своё время мы тесно сотрудничали в вопросах распространения различных психоактивных веществ. Но лейтенант покинул этот бизнес, а теперь, видимо, дослужился до коллаборационистской гончей. Впрочем, не мне его судить.

Он без лишних прелюдий направился ко мне и с ходу спросил:

— Я надеюсь, что ты ничего не взял из груза! — Голос его, да и остальное поведение, были на удивление мрачными и даже будто бы подавленными.

— Нет, я просто его осмотрел. Я рад, что это ваша посылка, ибо содержимое третьего ящика выглядит довольно угрожающе.

— Не совсем. И нам не было велено вскрывать ящики. Молись, чтобы заказчик не обнаружил, что кто-то совал нос в его дела. Ибо если меня за это покарают, то я незамедлительно сдам твою персону. Я, знаешь ли, имею аллергию на пытки.

— Всё так серьёзно?

— Нет, я преувеличиваю! Конечно, серьёзно. Настолько, что тебе не стоит никому рассказывать о том, что ты вообще в курсе того, что сегодня в порт были подобные поставки. По старой дружбе, я закрою глаза на приказ устранять свидетелей, но всё равно держи ухо востро, а рот на замке, иначе вгонишь в могилу нас обоих.

Пока мы разговаривали, солдаты аккуратно переносили стальные коробки в кузов грузовых автомобилей. Когда они принялись за ту единственную коробку, которую я не проверил, и подняли оную на руки, изнутри послышались сдавленные женские причитания на неизвестном, а может, даже и вовсе не человеческом языке.

— Это что там у вас?

— Понятия не имею. Вопросов не задаю, — безразлично кинул Ясенев.

— Не нравится мне эта история. Ой, не нравится!

— Так не стоило в неё впутываться.

— Не стоило доставлять свои секретные посылки таким образом.

— Не я решал, как это произойдёт.

— Ну, видимо, некоторых вещей избежать не получится. Что же, разойдёмся и забудем, словно бы меня и не было в этой истории?

— Хорошо бы и меня в ней больше не было...

«В Протекторате Рония полно вопиющих нарушений прав человека: детский труд, нарушение условий труда, террор, расовые чистки, пропаганда, наркоторговля и ещё множество других, которые даже перечислять не хочется. Тем не менее всё, что может Мировая Лига — лишь сделать строгий выговор тираническому правительству, словно то непослушный ребёнок. Может, ещё в новостях потом помусолят да обеспокоенно покачают головой. А потом они удивляются, почему эти проблемы существуют в наше цивилизованное время!»

Грегор Карусо, представитель НРР

В докладе «О Ронии» для Мировой Лиги

Глаза на купюрах

30.11.84

Я с самого начала войны служил в отделе снабжения третьей армии, в качестве специалиста по поставкам питания для солдат и гражданских в оккупированных территориях. С окончанием войны работы меньше не стало, теперь, кроме огромного гарнизона солдат, мне надо было заботиться и о пропитании многомиллионного города, а также его окрестностей.

А это далеко не только бумажная работа, это проверки качества продукции, печать талонов и билетов, их распределение, организация доставки и передачи консервов, хлеба и даже обычной питьевой воды, которую приходилось завозить цистернами. Городскую систему очистки взорвали войска Республики под самый конец войны, лишь бы та не досталась нам. Будь моя воля, я бы этих ублюдков не расстреливал, а выдавал бы по коромыслу с вёдрами и отправил бы их самостоятельно топать от артезианской скважины в горах до самого города.

Но вода ещё ладно, её хотя бы есть откуда черпать. А вот продукты питания были уже по-настоящему серьёзной проблемой. Ибо с ними всё в разы осложнялось тем, что мы должны были заказывать их чуть ли не из самого Карнима, поскольку местное производство было либо полностью уничтожено, либо требовало такого колоссального ремонта, что проще просто построить всё заново.

Благо, не так давно мы обнаружили, что покинутое во время штурма города здание старой пивоварни «Ангунум» было переоборудовано предыдущей властью под консервный завод, который, судя по докладам, даже очень неплохо сохранился, что в нашем положении было настоящим чудом. А вкупе с теми быстро растущими, генетически модифицированными коровами и прочей изменённой скотиной, которые с недавних пор стали массово появляться на окрестных фермах, благодаря разработкам Глиммер, такая находка стала окончательным решением проблемы голода. Ибо теперь мы могли наладить быстрое производство огромных партий дешёвого и вкусного мяса.

В перспективе всего эти две вещи способны существенно поднять престиж этой отсталой страны, на радость коменданту. Ведь где ещё в мире используется такая инновационная технология, да ещё и в таких масштабах? Как бы там кто из вояк ни относился к доктору и её разработкам, я всё равно считаю, что она гений. Ибо животина теперь быстро плодится, растёт и обрастает мясцом, да и к тому же абсолютно неприхотлива. Правда, некоторые хозяйства изредка жалуются на странный, уродливый и агрессивный приплод, который иногда рождается на свет. Но мне кажется, что это всего лишь закономерная погрешность не до конца проверенной технологии, которую сама Глиммер легко сможет исправить. Всё же эта девушка крайне любит свою работу и постоянно в ней совершенствуется.

Ну, а лично я не столь горю своим делом и более всего остального люблю деньги. А потому для меня все эти фабрики и генетические эксперименты — всего лишь неплохая возможность заработать. Всё же, кроме меня, практически все высшие офицеры и должностные лица смогли найти себе достойный сторонний заработок. Всё же заниматься строительством, военпромом или горнодобывающим производством — гораздо более выгодное дело, чем едой. По крайней мере, там хотя бы было, что воровать.

Но теперь и у меня наконец появилась возможность обогатиться за счёт своего обременительного поста. Я решил забирать часть продукции, которая должна достаться горожанам бесплатно, в качестве государственного пайка, чтобы затем продать её им же, но уже за чеки. Нужно лишь отсыпать часть денег моему знакомому, директору фабрики, чтобы он подделывал бумаги о количестве выпускаемых банок, скрывая от государственного аппарата тонны вкуснейшей тушёнки, а затем сам же всё реализовывал и платил мне сытный процент от продаж.

Моя же работа — проводить все проверки самостоятельно, чтобы никто так и не обнаружил пропажу. В общем, не отвлекаясь более на лирические отступления, скажу, что схема была крайне лаконичной и чуть менее трёх месяцев работала безотказно.

Пока в один день деньги, которые директор обещал перевести мне за неделю до запланированной инспекции, не пришли. Я честно ждал их до самого дня осмотра, но заветный посыльный с конвертом меня, конечно же, не навестил. А потому я наконец решил с глазу на глаз поболтать с этим мошенником о своих подозрениях, касательно его ушлой персоны.

Тут же, взяв с собой отряд конных патрульных, я верхом отправился в сторону «Ангунума». На улицах был комендантский час, а потому, кроме редких постовых, они практически полностью пустовали и наш путь прошёл без каких-либо приключений. А у самого внушительного здания старой пивоварни нас уже ждал Павел Гнёсов, тот самый директор фабрики.

Без лишних любезностей, он сразу же повёл нашу небольшую процессию к себе в кабинет, где протянул мне толстую кипу бумаг. Взглянув на них, я сразу понял, что всё это — документы, касающиеся завода, а потому, тут же отложив их, я обратился к директору:

— Паша, ты же знаешь, зачем я пришёл. К чему вся эта бумажная волокита?

— Но я всё равно настойчиво советую тебе их просмотреть, Густав. Ибо в них есть ответы на все вопросы.

— Их тут сотня, не меньше! У меня нет столько времени, чтобы все их разбирать, так что постарайся устно пояснить мне, почему я всё ещё не получил свою долю.

— Предприятие убыточно.

— В каком это смысле?

— Ну вот так, убыточно и всё. Не приносит прибыли настолько, что приходится тратить все чеки с продажи консерв на содержание здания и механизмов в рабочем состоянии.

— Чушь! Твоей жадной роже выделяют огромные деньги из бюджета на все затраты.

— И тем не менее их не хватает. Я даже не могу платить рабочим, и сейчас они трудятся за идею и скромную долю от продукции.

— И куда же, скажи мне, уходит вся маржа?

— Да нет маржи, в том-то и дело! Закупать продукты не на что! Платить нечем! А все деньги с той части, что я продаю, уходят на то, чтобы окончательно не подохнуть. И всё потому, что сырьё, которое должны доставлять бесплатно, мне приходится покупать по полной цене! Чёрт бы побрал этих фермеров-кровопийц!

— По-моему, ты меня обманываешь и просто хочешь забрать все деньги себе! Вот скажи, каким образом к расходам причастны фермеры, если они день ото дня показывают всё более головокружительные результаты, а всю свою продукцию продают сугубо государству? Кто, вот скажи, тебя заставляет её покупать, комендант Салем?

Я явно поставил Гнёсова в неудобное положение своей осведомлённостью о процессе получения сырья. И всё явно пошло не по его задумке. Хотя чего он ожидал? Что я не изучу того, благодаря чему формируется моё личное благополучие? Тогда это было бы большой ошибкой, ибо я вовсе не похож на различного рода ушлых бюрократов, которые слишком глупы, чтобы разбираться в том, на чём делают миллионы и миллиарды. Решив не ждать, пока Павел наконец придумает ответ, я пошёл в наступление:

— Давай, вставай и пошли посмотрим, что же за такие проблемы у тебя там с продукцией!

— Ладно, на, держи! Забирай свои деньги! — внезапно крикнул он и, достав из ящика стола две увесистые пачки наличных, кинул их мне.

Даже не пересчитывая, я понял, что здесь примерно раза в два больше чеков, чем я должен был бы получить при обычных обстоятельствах. Внушительная сумма!

— А вот это у нас называется убыточное предприятие? Надуть меня решил? Да ещё и дважды?

— Чего это дважды? Я дал тебе даже больше, чем ты заслужил! Теперь, по твоей милости, фабрика закроется ещё быстрее, а рабочие с меня три шкуры сдерут, так и не увидя своих денег. Спасибо огромное, жадное ты животное! А теперь проваливай с моей фабрики!

— Э, нет, мужик, никуда я не пойду. Начнём с того, что ты не должен забывать, кто здесь главный! — крикнул я и стукнул по столу. — Ещё раз будешь дерзить, я тебе самолично пулю промеж глаз пущу! А теперь пойдём посмотрим, что же ты такое прячешь там, что готов мне платить, лишь бы я этого не видел. Кажется, это даёт тебе куда больший заработок, чем те крохи, что ты мне вручил.

Я попал в точку. Мужчина даже слегка окосел, когда я повысил тон, а затем тут же, словно трусливый пёс, поковылял в сторону выхода из кабинета, изрядно нервничая и шаркая своими лакированными ботинками по ламинату. Я отправился следом.

Вскоре мы уже были около дверей цеха, рядом с которыми директор остановился и всё так же нервно, но с лёгкой ноткой заговорчества, посмотрел на меня, а потом шёпотом произнёс:

— Гер Вейзен, прошу, всё, что вы увидите... Ну мы же можем по этому поводу договориться, верно?

— Тебе придётся выложить очень немаленькую сумму! И только попробуй меня обмануть ещё раз!

— Ну...

Не договорив, он распахнул предо мной двери, а затем отошёл в сторону, открывая мне вид на залитый естественным светом производственный цех, в котором тут и там бесконечно гудели станки и механизмы разной степени сложности. Всё выглядело просто идеально: чистый пол, чётко работающие машины, работники, слегка уставшие и худые, но всё равно одетые и обутые по всем правилам.

Было даже странно видеть такую картину, учитывая то, как директор нервничал во время моего прихода. Нет, что-то явно было не так. Но что?

Я начал обходить механизмы, один за одним, вот тут работники замешивают фарш, а вот тут, в огромной промышленной мясорубке, он создаётся из... Это что глаз??? Там, среди уже почти полностью переработанного мяса, которое огромные жернова замешивали снова и снова, плавал покрасневший человеческий глаз, что, казалось, смотрел прямо на меня.

— Это то, о чём я думаю? — недоумевающе спросил я у на глазах потускневшего Паши.

— Понимаешь... Ладно, я лучше сразу покажу тебе холодильную камеру...

С этими словами он развернулся и отправился к тяжёлой стальной двери на другом конце этого чрезвычайно просторного помещения. Я в недоумении и лёгком смятении последовал за ним, тогда я ещё не осознал, что только что увидел. С силой надавив на створку, мужчина вошёл в помещение, откуда тут же подало сильным холодом.

Моим глазам предстала ужасная картина... Человеческие, лошадиные, собачьи и крысиные туши, в большинстве своём уже освежёванные, занимали собой все крюки в этой холодильной камере. Получается, всё это время я и сам ел... Рвота тут же подступила к горлу, но я кое-как сдержал этот порыв, как сдержал и тот поток мыслей, что за ним последовал. Директор, слегка помявшись, заговорил всё так же нервно...

— Видите? Я просто вынужден покупать мясо у больниц, армейских конезаводов и прочих мест, где трупов сейчас больше, чем могут закопать! Другого мяса нет!

— Но почему? — я всё ещё не мог уложить в голове всё то, что только что увидел.

— Я просто хотел заработать больше денег, чем те гроши, которые ты мне предлагал за продажу тушёнки мимо кассы. Это же просто детский сад! А вот один мой товарищ, начальник порта, предложил мне несколько миллиардов чеков за то, чтобы я переправлял всех этих модифицированных бурёнок контрабандистам. Те вроде как должны были сбыть их богатым зарубежным фермерам. Ну а на вырученные деньги я покупал гораздо более дешёвое мясо.

— Более дешёвое? Ты буквально пускал на мясо людей!

— Их всё равно бы никто не стал искать. Раненые, убогие, больные, да лазареты мне с радостью отдавали всех этих несчастных практически за бесценок, лишь бы не складировать их в своих моргах!

Я не знал, что ему ответить. Мысли роились беспокойным ульем пчёл, никак не приходя в порядок. И лишь один вопрос вырисовывался чётко:

— На кой чёрт тебе столько денег?

— Я хочу уехать отсюда как можно дальше.

— На это тебе вполне бы хватило и тех денег, что мы зарабатывали на продаже «мимо кассы».

— Вовсе нет. Я не хочу уезжать убогим бедным ронийским беженцем, кои тысячами рванули в Европу, словно саранча. Я желаю жить заграницей, как европеец. А для этого мне нужен особняк в Оливии, на Лазурном Берегу, роскошный автомобиль, маленькое производство, для того чтобы подкреплять свой капитал, а также маленькая винодельня. И это я ещё не говорил о тех суммах, которые придётся потратить на частную школу для моих детей.

Сейчас Павел казался мне отвратительным, даже учитывая мою личную, страстную любовь к деньгам. Я видел в нём то, чем никогда бы не хотел стать: жадным, склизким и абсолютно плюющим на все принципы гуманизма плутократом.

— Ты же понимаешь, что теперь тебя ждёт?

— Я заплачу, очень много заплачу. Столько, что ты и сам сможешь купить себе всё, что захочешь! Это действительно прибыльное дело, я даже возьму тебя в долю на постоянный процент!

— Да подавись ты своими деньгами! И я надеюсь, что твои детки очень оценят стремление отправить их в частную школу! — Я подал знак рукой сопровождавшему нас солдату. — Устранить!

«Многим известный директор *Ангунума*, завода, производящего огромное количество пайковой тушёнки, оказался каннибалом! Управление по контролю качества протектората провело проверку по зданию фабрики и не обнаружило нарушений, а потому вся мясная продукция продолжит выходить всё с тем же великолепным качеством и бесподобным вкусом».

Вестник Цитадели, выпуск 15.08.

———

Avaritia «Коммерция без морали»

Акт III — Terra nullius

«Вода подарила движение, но земля всё ещё оставалась безжизненной.

А потому Бог сказал: да породит земля плодовитую зелень, да произрастут повсюду деревья.

И стала земля живой, зелёной и цветущей.

И воздвиглась новая власть.

И было то царствие растений.

Увидел Бог, что это хорошо.

Был вечер, было утро: день третий».

Цвета войны

??.??.??

«Мрачный рассказ порой стоит немного приукрасить, верно?»

Сегодня наступил очередной прекрасный день. Солнце светило так ярко, что голубое небо становилось не просто бездонным, оно поглощало своей глубиной и насыщенностью все рецепторы в глазах, приковывая к себе взгляд и вводя в лёгкий ступор.

Впрочем, ничего срочного сегодня не было, и я полностью отдался приятному теплу, обтекающему моё тело, и этой синей бездне, простиравшейся над головой. Не знаю, сколько времени я стоял там, просто наслаждаясь прекрасной погодой, но всё хорошее когда-нибудь должно закончиться, чтобы началось нечто ещё более чудесное.

Когда знакомый ласковый и нежный голос окликнул меня, я сразу же перевёл своё внимание на то место, откуда он исходил. Там, как всегда, в шёлковом элегантном платье и с тонкой серебряной диадемой, лежавшей на пшеничного цвета волосах, стояла прекрасная миледи, которой я когда-то обещал отдать своё сердце на вечное служение... Она вновь своим чудным голосом подозвала меня к себе:

— Рыцарь Ставницкий! Вы что же, совсем не слышите меня?

— Простите, моя госпожа! Я несколько засмотрелся на небо, оно сегодня небывало голубое. Конечно, оно никогда не будет столь же прелестно, как и ваши очи, что одарили меня сегодня своим вниманием. Что же изволит сегодня моя милая?

— Ох, вы мне льстите! Даю голову на отсечение, что кавалера с более сладким языком и не сыщешь во всём королевстве!

— Ну, что вы, госпожа, это вы мне льстите, ибо я просто честный рыцарь. Да и Королевство Староград слишком большое, чтобы тут не нашлось другого такого романтика, как я! Так всё-таки к сути вашего обращения, вы изволите отправиться со мной на прогулку али поужинать сегодня в моём замке?

— Нет-нет, на этот раз вопрос серьёзный. Помните, вы обещались защищать мою честь от любых напастей?

— Верно, я клялся своей жизнью!

— Так вот, настал момент, чтобы исполнить свою клятву. Злой дракон совершил набег на наше с вами королевство. Его нужно сразить и немедленно!

— Дракон? Миледи, это очень серьёзный противник! Боюсь, даже мне не хватит сил, чтобы сразить его в одиночку!

— Не переживайте, я дам вам щекоталку и своего боевого единорога! С ним вы вмиг доберётесь до замка с драконом! А щекоталка мигом повалит грозного зверя на лопатки, да так, что он ещё и сокровища свои отдаст.

— Что же, я уже лечу!

Стоило сказать эту фразу, как я тут же оказался верхом, держа щекоталку в руке. Магия принцессы действительно не имеет границ! Но что это там? Дракон уже направляется к замку! А как же моя миледи? Она же внутри! Я быстро направил своего скакуна к стенам сказочной крепости, в которой сам любил коротать вечера за кружечкой браги и тарелочкой жареной крольчатины, любуясь звёздами!

Но не время для воспоминаний! Принцесса не ждёт! Единорог действительно мчал очень быстро, вот уже я у самой драконьей горы, где грозный зверь скрылся в своей тёмной пещере. Приказав своему скакуну отправить сноп света в тёмную глубину расщелины, я внезапно узрел жуткую картину. Это длилось всего мгновение, пока летел световой снаряд, но за ним я узрел то, что не мог описать — нечто серое, жуткое, кровавое, словно явившееся из кошмара в нашу светлую реальность.

«Нет времени обдумывать! Нет времени!» — в который раз повторяю я про себя, слыша, как из темноты донёсся драконий рык.

— Выходи на бой, змий! — крикнул я во тьму, слегка горделиво, ибо знал, что с щекоталом и единорогом мне нет равных.

— Пожалуйста, не надо... — пропищал странным голосом дракон.

— Ты просишь у меня пощады, существо?

— Пощадите хотя бы женщин! — крикнул мне в ответ ящер.

И о каких только женщинах он говорит? У драконов ведь нет пола, и они рождаются из сахара!

— Не знаю, о чём ты, но сегодня ты будешь защекочен до смерти, змеюка!

Он ничего не ответил, и я направил своё оружие во тьму. Мгновение — и вот уже пулемёт в моих руках стрекотал, как часы! Вспышки от пуль освещали тьму, и я вновь узрел ту картину, что поначалу посчитал просто тёмной; нет, она была серая, серая стена, грязный плиточный пол, залитый кровью, и тела, море тел.

Женщины, мужчины и старики — все лежали в одной куче и всё ещё слегка корчились. Что это? Почему я вижу эту картину всё отчётливее?! Почему чувства возвращаются столь внезапно? Запахи сырости, крови и дыма всё больше режут ноздри, а в ушах всё нарастает какой-то гул.

Ничего кроме этого ужасного зрелища я более не видел, и от столь резкого перехода из одного мира в другой мне сразу стало не по себе. Моя голова кружилась, земля уходила из-под ног, а нутро так и норовило вырваться наружу. Я упал на пол, чуть не потеряв сознание. Но со временем сознание возвращалось обратно в череп, и я начинал осознавать произошедшее.

Я словно проснулся от чарующего и безумного сна посреди кошмара, что и был моим настоящим домом. Вместе с пробуждением стали возвращаться и воспоминания: детство, школа, армия, война, Староград, моё согласие на эксперименты...

— Ты чего это глаза зажмурила? — спросил обеспокоенный мужской голос где-то со спины.

— Не люблю бессмысленное насилие, — ответил ему мягкий и нежный, почти материнский, женский голосок.

— Тогда можешь открывать. Всё, кажется, закончилось. Думаешь, парень в порядке?

Я повернулся и не поверил своим глазам: прямо за моей спиной, за тонким стеклом, заменявшим собой всю стену, стоял сам комендант Салем рядом с какой-то девушкой в белом халате и обращался, по всей видимости, именно к ней.

— Разве тебе важна не только эффективность, Эрвин? Ещё недавно в Карниме без зазрения совести использовали первитин и дурман-траву...

— Поэтому я и попросил заняться этим исследованием именно тебя, мне просто необходимо, чтобы ветераны войны, подсевшие на химикаты и изрядно потрепавшие свою нервную систему, наконец слезли с этой дряни и использовали что-то более безопасное для подавления страха и сочувствия. Наверное, видела этих несчастных, кого сейчас пачками кладут в медицинские лазареты?

— В Ронии столько проблем, что мне уже начинает казаться, что я действительно не зря сюда приехала. Это радует. Конечно, я пока недостаточно тестировала препарат на людях, чтобы утверждать, что он действительно действует так, как задумано. Но, учитывая результат столь радикального эксперимента, думаю, он вполне сгодится во время боя.

— Если нужно время, пожалуйста, у тебя, дорогуша, полный картбланш, могу, если потребуется, выделить дополнительное финансирование. Ну а новых подопытных у нас хоть отбавляй. Преступников всё равно некуда и некогда сажать.

— Что же, сомневаюсь, что для завершения нашего проекта мне потребуется что-то ещё, разве что ты мог бы составить мне компанию на грядущий приём представителей «Старой крови». Так уж вышло, что я совсем одна, а приём обещает быть как минимум роскошным, что редкость в этой дыре. Да и там я смогу повидаться с одной давней подругой...

— Что же, это я могу...

— Замечательно! Ах, да, я чуть не забыла, — сказала она и бросила искоса взгляд на меня, — пора бы вернуться к нашему пациенту, а то, кажется, он совсем растерян ввиду всего происходящего.

— Тогда я, пожалуй, удалюсь и не буду вам мешать. — Салем откланялся и удалился куда-то в глубину помещения, что, по-видимому, являлось лабораторией.

И когда они только успели её возвести?

«Доктор» же, косо посмотрев на удалявшегося коменданта, вздохнула и обратилась уже ко мне:

— Ну что, господин Ставницкий, как себя чувствуете?

— А? — Я всё ещё был в некотором аффекте после содеянного и не сразу понял, чего от меня хотят.

— Ещё не пришли в себя? Понимаю, психотоник явно действует недостаточно долго, а вот ваша растерянность может вполне быть связана как с осознанием содеянного, так и с абстинентным синдромом. Думаю, что мы выясним причину в следующих тестах.

— Следующих тестах?

— Вы подписались на полный комплекс исследования препарата, а это был лишь первый, пусть и неожиданно суровый, эксперимент.

— Я убил нескольких человек...

— Да, и это очень печально. Но Эрвин настоял, чтобы во время демонстрации были использованы живые испытуемые. Поверь, я пыталась протестовать, но комендант был... чрезмерно настойчив! — Она снова тяжко вздохнула, словно ей было крайне нелегко принимать участие во всём этом.

Я через плечо взглянул на кучу трупов за спиной. Искалеченные тела абсолютно разных людей, в количестве десятка, громоздились друг на друге в огромной луже крови. От этого зрелища меня могло бы стошнить, однако я явно не ел пару дней. Так что из меня вряд ли что-либо вышло, пусть я и был готов выплюнуть все свои внутренности.

Девушка сразу поняла мой немой вопрос:

— Это преступники. По крайней мере, мне тоже так сказали.

— Но там есть женщины и старики.

— Женщины и старики не могут быть преступниками? К тому же их сюда доставили расстрельные команды, и если бы не мы, то их всё равно бы расстреляли. А так они хотя бы послужили науке. Если честно, я тоже далеко не в восторге оттого, что мне приходится наблюдать за столь ужасным действом, и будь моя воля, я бы отпустила их всех восвояси. Но я здесь на птичьих правах и работаю на Салема, по крайней мере, пока он даёт мне деньги на собственные проекты и закрывает глаза на другую мою деятельность. Так что, в рамках моей работы на него, я всё же желаю сделать хоть чью-то жизнь чуть легче, пусть и таких военных преступников, как вы.

— Вы, верно, намекаете на то, что я военный преступник?

— Разумеется, не будь здесь меня, вы бы сделали то же самое, только на улице и в полном осознании своих действий. И, если честно, сомневаюсь, что вас бы обуздала такая же рефлексия... Это значит, мой препарат работает, а ваше состояние всё-таки вызвано стрессом от его слишком кратковременного действия. Так и запишем. К слову, советую вам лишний раз не задумываться о том, что сегодня произошло. Всё-таки это единичная акция, вызванная желанием Салема посмотреть на всё в полевых условиях, о которой я и сама ещё долго не смогу забыть. В любом случае могу вам гарантировать, что следующие эксперименты будут более гуманными.

— Док, как вас там?

— Элл Глиммер. Вы, как испытуемый, можете обращаться ко мне «Доктор Глиммер».

— Хорошо, доктор Глиммер, у вас ещё осталась эта дурманящая штука?

Девушка явно поняла моё желание вновь забыться, и в её глазах блеснул огонёк азарта:

— Конечно, приятно видеть такое рвение! Можем заодно проверить возникновение привыкания к препарату. В виде газа мы уже проверяли вариант сыворотки d-27, теперь можно протестировать модификацию n, жидкую, вы же не против?

— Что угодно, лишь бы больше не думать обо всём этом.

— Значит, решено. Настало время науки!

«Эксперименты на людях — жестокость, на которую способны только дикари! Как хорошо, что мы живём в цивилизованной стране, где такого никогда не будет!»

Вестниц Цитадели, выпуск 28.09.

Кровь и металл

10.12.84

Сложно увидеть человека, одарённого огромной властью, не в состоянии перманентного и всепоглощающего высокомерия. Ибо власть закрывает человеку глаза на все ужасы и бедствия, а также на всех тех, кто находится внизу. Тем более странно было видеть испуганным и пресмыкающимся такого человека, как Салем, что и до власти никогда не был склонен искать компромиссы с кем-либо и всегда действовал жёстко и дерзко.

Однако сегодня, в окружении почти всех сливок нового ронийского общества, он повёл себя именно так. Что же стало причиной столь резкой перемены? Всего одна перестановка в сегодняшней делегации от «Пакта Старой Крови», альянса, что объединял в себе ведущие нации Европы и несколько более мелких государств, а теперь, с вступлением в него Республики Малой Каскадии, и вовсе находился у самых границ молодого протектората. Но какая перестановка!

В самый последний момент, считай в день торжественного приёма, о своём приезде заявила конунг Кая Снёрдхейм, лидер Великой Федерации Ярлов, от одного появления которой действительно стынет кровь. Ибо более холодного, высокомерного и жестокого человека сложно найти, если её ещё можно назвать человеком, конечно.

Будучи избранной на совете ярлов, как законный наследник почившего конунга Льётольва Волчьего Черепа, девушка показала себя как дочь своего отца и перерезала всех своих трёх младших сестёр, дабы более никто из семьи не мог претендовать на её трон. После чего она на многие десятилетия ввергла своё государство в пучину ужаса, сжав стальными клещами всех своих подчинённых до такой степени, что стоит только на них нажать, и всё нутро полетит наружу. А затем начала строить под себя своих же, и без того верных, союзников, силой направляя огромный альянс, расположившийся на четырёх континентах, отстаивать свои личные интересы.

Даже император Босгора, традиционно занимавший лидирующее положение в пакте, слепо следовал за Каей, ведомый то ли старыми клятвами, то ли страхом. Что уж говорить о других, более мелких царьках и диктаторах, таких, как наш Салем, который, кроме всего прочего, ещё и зависел от поставок мирмидия, редкого активного металла, переработкой и добычей которого Рония всегда и жила, и из-за которого война с Карнимом формально и началась.

По иронии судьбы, из-за войны почти все шахты оказались либо разрушены, либо приватизированы орденскими промышленниками, которые вовсе не хотели вкладываться в нашу убитую промышленность и предпочитали продавать всё по завышенной цене заграницу. А производство и вся энергетическая промышленность Ронии всё ещё держались на мирмидии, а потому и пришлось обращаться к федерации, что монополизировала всё оставшееся мировое производство металла.

А сейчас, похоже, она явилась за последними неподконтрольными месторождениями руды, от которой, в прямом смысле, питается наш мир. Ибо мирмидиевые реакторы и станции являются основой электропитания городов, благодаря своей долговечности и количеству выделяемой энергии. Они же питают многие фабрики-колоссы, что день и ночь создают различные товары массового спроса. Из мирмидия делаются очень дорогие украшения, его же, в очень малых количествах, добавляют и в бытовую химию из-за лечебных свойств.

Хотя некоторые маргинальные исследователи и считают, что он может вызывать опухоли и различные проказы из-за своего излучения, мирмидий всё равно добавляют даже в пищу. Но самое главное в этом металле — это то, что он питает собой военную машину самых передовых стран. В частности, почти вся элита военных сил развитых стран поголовно вооружена невероятно дорогими ОРМ винтовками, работающими на малых мирмидиевых аккумуляторах.

А потому, захватив весь «космический металл», Кая, конечно, не подчинит себе весь мир, но приблизится к этому так близко, как никто ранее. Потому что захватить мир — это не захватить всевозможные земли, это в первую очередь сделать так, чтобы никто не помешал тебе забрать то, что твоё по праву меча, после чего наступит самый сложный этап — удержать то, что завоевал. И с ним, пока что, ни один великий завоеватель не справился.

Но вернёмся в настоящий момент, когда в роскошный зал усадьбы Розе, последней сохранившейся в первозданном виде, должна явиться виновница всего торжества, а все прочие гости замерли в ожидании, как замирают обвиняемые в момент произношения смертного приговора. Ибо все чувствовали приближение чего-то очень нехорошего, а в воздухе повисло давящее на подкорку напряжение.

И вот «нехорошее» нагрянуло. Большая, украшенная искусными золотыми ручками, двойная дубовая дверь распахнулась, и в помещение дунул сильный поток ледяного воздуха, а прямо за ним шествовала маленькая процессия, которую возглавляла укутанная в пушнину снежная королева, время над которой было не властно. Пронзительный бесчувственный взгляд лазурных глаз, тонкие черты лица, нежная кожа цвета слоновой кости, пшеничные волосы — всё это создавало образ нежного цветка, который холили и лелеяли всю жизнь.

Однако стоило приглядеться чуть внимательнее, и сразу становилось понятно, что цветочек, на деле, ядовит и колюч. Холод взгляда таил за собой вовсе не отстранённость, а скуку, свойственную обычно хищникам, что оказались на вершине пищевой цепи и более не могут найти себе ни достойного соперника, ни достаточно вёрткую жертву.

И Рония, к сожалению, вряд ли была стоящей добычей, с которой конунг хотела бы возится и бороться, а потому рассчитыватьхотя бы на продолжение агонии и без того слабого государства было нельзя. Салем, жизнь которого зависит теперь от его нахождения у власти, это понимал. Я же, в свою очередь, как министр иностранных дел протектората, понимал, что без Салема все его сторонники долго не проживут.

А потому мы вдвоём, словно последние войны своей страны, стояли сегодня насмерть в дипломатической битве с заведомо непобедимым соперником, пришедшим лишь объявить наше поражение. И вот госпожа Снёрдхейм уже застыла прямо перед нами в окружении суровых «Воинов Нифльхейма», конугской гвардии федерации, представлявших собой неприступную стену из мышц и современнейшего снаряжения, которые, однако, явно сторонились своей предводительницы, вокруг которой чувствовалась странная аура из холода и ужаса.

Кая оценивающе окинула взглядом людей вокруг, остановив его лишь на спутнице коменданта, докторе Глиммер, насколько мне известно, занимавшуюся здесь какими-то военными разработками. Конунг быстрым шагом направилась к ней. Та же ответила лишь косым взглядом, по которому трудно было угадать, какую эмоцию она испытывает на самом деле. Однако они явно узнали друг друга.

— Доктор Глиммер, — абсолютно холодно начала Снёрдхейм.

— Кая! Я хотела было написать о своём внезапном отъезде, но тут, пока я пересекала полмира от Грипканта до Старограда, столько всего уже успело произойти, что я так и не смогла поймать момент, чтобы наконец объясниться...

— Ты ценный ресурс, но не настолько, чтобы меня интересовало твоё местоположение, — не дрогнув ни одной лицевой мышцей, произнесла конунг.

Элл, кажется, покраснела, словно слова Снёрдхейм были комплиментом, и, улыбнувшись, произнесла:

— Я крайне рада, что ты не против! Конечно, это временная мера, призванная дать мне глоток свежего воздуха и простор для реализации амбиций...

— Мне неинтересны пояснения, — перебила Кая, ничуть не повышая голоса. — Единственное, что важно, готова ли ты продолжать исполнять мои приказы, как только мне потребуется?

— Абсолютно.

— Тогда лично тебе пока ещё не о чем беспокоиться и незачем оправдываться, а двери моего двора остаются для тебя открытыми. Возвратишься, когда сочтёшь нужным. Хотя не могу не заметить, что своим поведением ты всё сильнее напоминаешь мне Воттин.

— Мне крайне льстит твоё сравнение с кошкой.

— Она не просто кошка. Это единственное живое существо на всей этой планете, что может заставить меня улыбнуться и которое я действительно люблю. Разумеется, что такое сравнение — это высший комплимент, который только может получить от меня человек.

— Что же, после всего, что было, я действительно думаю, что быть домашним животным не такой уж плохой вариант.

— А я иногда, и правда, думаю, что позволяю тебе слишком много. Например, забывать о правилах приличия. Но стоит быть немного снисходительной к людям. Говорят, это молодит.

— Тебе-то и грезить о молодости! — несколько язвительно произнесла Элл.

Дерзость, о которой даже и помыслить не мог бы любой здравомыслящий человек, знавший хмурый и суровый нрав Снёрдхейм, Глиммер произносила легко и с искренней улыбкой, словно дружески подшучивала.

— Забавно, я действительно почти улыбнулась, — все мышцы лица конунга всё так же покоились на своих местах, — но хватит дружеских любезностей, мы ещё успеем вдоволь поговорить. Кто правит этими развалинами?

Доктор указала в сторону Салема и Снёрдхейм, медленно приблизилась к нам, оценивающе рассматривая коменданта. Тот было начал говорить:

— Госпожа, я так рад тому, что вы приехали, меня зовут...

— Мне плевать! — прервала его Кая. — Ты похож на вещь, от которой ещё может быть польза. Этого достаточно. Мне ни к чему тебя запоминать. Перейдём сразу к делу: организуй мне отдельную комнату для беседы с глазу на глаз и поудобнее, налей выпить лучшего алкоголя, что сможешь найти, принеси съедобных закусок, а затем притащи в ту залу себя и своё самое доверенное лицо в политических вопросах. И самое главное, избавься от лишних попыток меня задобрить, я не хочу попусту тратить на них своё бесценное время. У тебя ровно пять минут!

Наконец зал ожил, все вокруг закопошились, словно жуки в гнилом древе, и уже через три минуты я, Салем и Снёрдхейм сидели в лучшей комнате особняка — кабинете старого графа. Конунг задумчиво разглядывала содержимое своей стеклянной чаши, то и дело слегка наклоняя её в разные стороны. Наконец понюхав янтарный напиток, девушка сделала лёгкий, едва заметный глоток и тут же откинула чашу в сторону, словно то была отрава.

— Так себе. Это вы называете вашим лучшим вином? Двести лет, которые оно томилось в чьем-то подвале, прошли зря. Хотя, быть может, потому, что вы не добавляете пряности? В любом случае, оно абсолютно неудобоваримо, как и закуски, к слову. Вегетарианский салат — это не еда. На обед, похоже, придётся лететь в Винленд, а потому давайте не затягивать этот разговор. Моё терпение не бесконечно.

— Я могу... — начал было снова комендант.

— Можешь помолчать и наконец меня послушать. Тем более сегодня счастливый день для тебя и всей Ронии, или как там она сейчас называется? В любом случае, я щедро дарую этой стране свою протекцию и освобождение от ксенофобов в смешных костюмах, что предполагает собой установление марионеточного государства со всеми вытекающими, вроде вступления в мой альянс, экономической помощи и, что важно лично для тебя, наместничество от моего имени для того, кто будет достаточно верен.

— Это даже слишком щедро с вашей стороны, госпожа, но что взамен? Шахты?

— Да. Эта страна тоже получит свою долю от добычи. Однако клятва верности мне означает, что ваше имущество становится моим имуществом, а мои мысли становятся вашими, поскольку без меня вы никто. Но чтобы транслировать мои мысли, вы должны хотя бы минимально соответствовать любому другому моему вассалу. Для этого вы должны навести в своей стране порядок — никаких повстанцев, никаких развалин, никакого голода. Всё должно быть идеально, как минимум на вид, а что там по сути, меня не слишком интересует.

— А что с Орденом? Фактически, я всё ещё под юрисдикцией карнимцев, и они меня так просто не отпустят, по крайней мере, без боя. Это было бы самоубийством идти на них войной.

— Рония сейчас — разрозненный военный лагерь, где осело огромное количество вооружённых мужчин, в основном коллаборационисты и ошмётки армии ордена, теперь подчиняющиеся напрямую тебе. Сможешь совладать с этой махиной и развернуть её против своих же, и я отправлю к тебе в помощь своих викингов, чтобы уничтожить крайне ослабленных войной орденцев.

— А если я не справлюсь?

— Я найду более способного слугу или, если эта страна окажется совсем безнадёжной, войнам Федерации придётся шествовать напролом, по головам простых ронийцев. А это никак нельзя назвать успешным вложением. Зачем мне очередная пустошь?

Получается, Снёрдхейм хочет не только заполучить монополию на рынке ресурсов, но и подмять под себя все земли Ордена и Ронии, сохранив у последней всё тот же феодальный статус, заставив ронийцев и карнимцев вкалывать на своих шахтах и предприятиях, при этом понеся практически нулевые затраты и оставшись чистой перед Мировой Лигой, что не обратит внимания на ввод войск, если эти войска одного из самых видных мировых деятелей просто поддержат «восстание против порабощения». Но что будет после? Ведь никто не гарантирует свободу и безопасность ни Салему, ни всему правящему аппарату протектората, особенно учитывая характер и репутацию конунга, а значит, и я в опасности.

Возможно, вместе с Орденом и осуждением от мирового сообщества мы ещё сможем защитить свои жизни и остановить агрессию пакта, пусть и оставшись у окончательно разбитого корыта. Но если мы сейчас подчинимся, то точно окажемся в цепких лапах ледяного демона и более оттуда не вырвемся, тем более живыми. А значит, я просто обязан вмешаться, сейчас или никогда.

— Мы отказываемся!

Всего одно мгновение, и Снёрдхейм легко махнула рукой в мою сторону, и в тот же миг по моей спине пробежал колючий холод, за пару секунд охвативший всё тело. Я даже вскрикнуть не успел, как все мои внутренности окаменели, я чувствовал, как я теряю возможность не только двигаться, но и даже просто дышать. Несмотря на это, я не задыхался, я лишь чувствовал то, как воздух в моих лёгких превращается в лёд и царапает их каменные стенки. Чувствовал я и кровь, что так же, в один момент, обратилась льдом внутри моих вен и органов. Это было очень странное чувство, я будто вмиг застыл, потеряв любую способность к движению, но не потеряв чувств, в том числе и боли, бездонной и колючей, что сразу же растеклась по всему телу и застыла вечным мучением. Я ещё слышал и видел всё, что происходит вокруг, но наблюдал теперь, будто бы со стороны, не в силах больше сделать хоть что-то.

Кая же, одарив меня презрительным взглядом, вновь обратилась к Салему:

— Я хочу кое-что пояснить. Я не предлагаю тебе сделку и не даю тебе возможности выбирать. Я приказываю! И за невыполнение приказов я справедливо наказываю. И несмотря на то, что я выбрала именно тебя для этой задачи, не думай о себе слишком много. Ты всего лишь штука, наподобие авторучки, которую можно без зазрений совести заменить, выкинуть или сломать. Ни больше, ни меньше.

Эрвин, похоже, не сразу понял, что именно произошло, а потому переводил испуганный взгляд то на конунга, то на меня. Когда же до него наконец дошло, он проглотил слюну, а затем дрожащим голосом ответил, преклонив колено:

— Будет сделано, Ваше Величество...

Снёрдхейм еле заметно кивнула, а затем добавила:

— Ну и последнее моё поручение: раз уж доктор Глиммер выбрала именно эту страну для своей деятельности, тебе следует обеспечить её полную безопасность. Выполняй всё, что она у тебя попросит, и считай, что теперь она мой официальный представитель здесь. И чтобы ни один волос не упал с её головы, тебе ясно?

— Да, моя госпожа!

— Я буду очень ждать оценки твоей деятельности от Элл спустя несколько месяцев. Если она будет тобой недовольна, то я не буду разбираться касательно того, что стало причиной, и просто введу войска для зачистки всех, кого посчитаю обузой для своей власти. Помни об этом, комендант!

Сказав последние слова, конунг неспешно удалилась. Неужели Рония погибнет сегодня?

«Не знаю, почему многие так боятся Каю. Как по мне, так она довольно милая!»

(С) Доктор Глиммер

На трупе падшего Атланта...

25.12.84

Просторный наполовину заброшенный холл, испещрённый множеством изотерических символов и похабными граффити, не совсем то, что ты ожидаешь увидеть, входя внутрь Староградской Телебашни. Очевидно, что война и салемский режим не пощадили это величественное строение. Впрочем, они ничего в этой стране не пощадили.

Но на телебашню было особенно больно смотреть, ибо я помню её ещё в то время, когда она являлась одним из самых впечатляющих зданий на всём континенте. Что же, сейчас она тоже удивляет, как минимум тем фактом, что ещё стоит. Трещины на стенах и выбитые стёкла явственно указывают на то, что никто и не думал обслуживать это невероятное архитектурное сооружение в стиле футуризма.

Наверное, архитектор рвёт на себе волосы, видя, что случилось с его детищем. Если он ещё жив, конечно. Эта война забрала у Ронии всё лучшее, особенно не пощадив тех людей, которые её строили. Наверняка этого гениального бедолагу уже расстреляли люди Салема, или он пал ещё пару лет назад на каком-нибудь поле под Стаховицей.

Когда-нибудь я отомщу и за него, но сейчас иное дело важно, и рассматривать местную архитектуру — непозволительная роскошь для меня. А потому я быстрым шагом пересёк замусоренный зал и направился прямиком к лифтам.

В лифтовом холле, пребывавшем в таком же запустении и располагавшемся прямо в центре здания, меня встретили два человека крайне болезненного вида, одетые в мешковатые балахоны. Видимо, это те люди, которые должны меня провести к НЕМУ. Они стояли ко мне спиной, о чём-то оживлённо шепчась. Я вежливо покашлял, чтобы привлечь их внимание, на что получил молниеносную реакцию в виде двух направленных в свою сторону автоматов.

— Не очень-то вы приветливы к гостям... — сказал я, подняв руки, чтобы обозначить свои мирные намерения.

В ответ на это одна из фигур в балахоне также подняла руку. Конечность эта, по-другому сказать не могу, была странного серого цвета, длинная и кривая, с грязными и явно давно не стриженными ногтями. Видимо, передо мной стоял уже довольно дряхлый старик. Точно сказать я не мог, ибо в полутьме разглядеть лицо, скрытое балахоном, было практически невозможно.

Хотя голос его не очень походил на старческий, ввиду какой-то странной звонкости, почти иррациональной, но тем не менее не доминирующей в общем звучании. Слегка картавя, он произнёс:

— Мы давно тебя ждали. Прошу, брат, проследуй за нами!

Затем он махнул, зазывая меня за собой, и я, кивнув, отправился за ним в лифтовую кабину. К моему удивлению, она ещё работала. Более того, в ней был свет и играла музыка. Видимо, сектанты всё же неплохо следят за работоспособностью своего логова и даже смогли провести сюда электричество.

Конечно, жутковато было подниматься в слегка вибрирующей и громко урчащей кабине, однако альтернатива была ещё более неприятной — подъём на самый верх по лестнице в сорок пять этажей, в технической зоне башни, которая наверняка была даже более запущена, чем первый этаж. Да и гостеприимными предложениями сектантов, согласно моему опыту, лучше не пренебрегать.

Когда наконец урчание замедлилось, лифт дрогнул, остановившись. Двери раскрылись, и послышался характерный «дзинь», извещавший о прибытии. Я шагнул на пол бывшей смотровой площадки, превращённой в странный храм.

Панорамные окна по всей окружности этажа были расписаны оккультными рунами и знаками. Не столь большое пространство было плотно заставлено различной бытовой утварью. Тут лежали грязные соломенные матрасы, тут умудрились развести костёр и готовить на нём еду, тут сушили свои тряпки, а тут стоял огромный алтарь, заляпанный кровью.

Всего на этаже находилось человек двадцать сектантов, все в балахонах, слегка сгорбленные и постоянно о чём-то перешёптывающиеся. Странное зрелище, однако, я заранее знал, к кому я направляюсь. ОН тоже был здесь, среди этих странных людей. Я не видел местного «бога» ранее, но узнать его было несложно...

А вот описать — дело другое. Его черты лица, повадки, даже голос не поддавались никакому сравнению, хотя и были напрочь типичными. Казалось, что он похож на всех людей одновременно и в то же самое время «бог» не походил ни на кого из тех, кого я встречал раньше. Всё и ничего. Хаос и порядок. Нечто среднее и притом крайне радикально отличающееся. Всё вроде бы понятно и максимально просто, но для передачи этого не хватит никаких земных слов. Неудивительно, что это существо привлекало людское внимание и заставляло всех следовать за собой. Легко было поверить, что это мог быть тот, кто создал всех людей по своему образу и подобию, ибо в нём было всего понемногу и совсем ничего.

Тем не менее в своём «храме» лидер вовсе не выглядел чуждо, спокойно блуждая среди своих последователей, «иной» говорил с ними на чистой новославице и даже носил ставший вполне типичным для обитателей башни балахон с капюшоном, словно бы он уже стал частью нашего мира, приспособившись к его реалиям.

В любом случае, я не биолог, не теолог и даже не уфолог, чтобы смело и уверенно рассуждать о происхождении этого странного существа (каким бы то ни было), и пока что знаю слишком мало, чтобы высказывать что-то кроме безумных догадок. Единственное, что я понимаю точно, так это то, что именно это странное существо сможет помочь мне с той аномальной проблемой, с которой мне пришлось невольно столкнуться.

— Виктор, ты действительно принял моё приглашение! — радостно крикнул мне «бог», когда меня к нему подвели.

— Я так понимаю, представляться излишне?

— Да, я уже знаю о тебе всё, что ты мог бы мне рассказать, и даже больше. Тебя… очень сложно не заметить.

— В каком смысле?

— Запах, ты пахнешь гораздо сильнее прочих аборигенов. Не знаю, как с таким сильным запахом тебя не нашли другие...

— Я не очень понимаю, что ты имеешь в виду, говоря про мой запах. Это как-то связано с тем, что со мной происходит?

— Это всё следствия одного и того же процесса, человек. Процесса, который пока ещё вне твоего понимания и контроля.

— Так ты расскажешь о нём или так и будешь ходить вокруг да около?

— Конечно, я поведаю тебе о твоём недуге, ни к чему тут этот напор. Однако есть одно но...

— Что? Хочешь что-то взамен? Я многое могу дать за эту информацию, если она будет действительно того стоить.

— Нет, я готов поделиться с тобой абсолютно бесплатно, однако у меня есть два условия. Первое, ты не должен впадать в кураж после того, как узнаешь о своей новой природе. И второе, мы будем говорить в более живописном и уединённом месте. Пойдём! — он махнул рукой, приглашая проследовать за собой.

Мы отправились к технической лестнице, по которой поднялись на несколько уровней, после чего оказались около двери, ведущей в шпиль башни. За ней была узкая винтовая лестница, по которой мы вышли на открытую площадку, практически на самом верху башни, по крайней мере, это была самая высокая точка, куда можно было подняться на своих двоих.

Там мне в лицо ударил сильный, порывистый ветер. Он был столь холодным, что, казалось, хватает меня за самые кости. Было жутко, ведь на такой огромной высоте просто кружилась голова, хотелось вжаться в стену и ни на шаг не приближаться к перилам, а каждый порыв, казалось, вот-вот поднимет меня в воздух и выкинет за пределы рукотворного строения. Однако я вспомнил, что и само здание столь запущено, что может самостоятельно рухнуть в любой момент, и мне стало всё равно, ибо, коли судьбе будет угодно, я всё равно рухну вниз, один или с грудой бетона, не так уж и принципиально. Да и мне странно бояться умереть или переломать себе все кости...

— Непросто перебороть свои инстинкты? — словно прочитав мои мысли, сказал собеседник.

— Да, не без этого.

— В этом все люди.

— Давай уже перейдём к делу.

— Тебе некуда торопиться и нечего бояться, ты же сам знаешь.

— Если бы прямо сейчас не шла война, ты был бы прав. Каждая секунда здесь — это чья-то жизнь.

— Но не твоя, она была и будет в порядке. В сущности, тебе важны чужие жизни только потому, что, даже несмотря на подарок судьбы, данный тебе, вероятно, по чистой случайности, ты просто не сможешь сдюжить в одиночку с тем, что задумал.

— Ты меня упрекаешь?

— Мне, в сущности, нет дела до того, какие поступки ты совершаешь, они меня не касаются. Просто забавно, как человек пытается играть из себя героя и заигрывается настолько, что по итогу обманывает даже себя. Всё, что тебе действительно нужно, так это власть. На втором месте в списке твоих приоритетов — личная вендетта. Остальное равноценно не важно.

— Я оценил нравоучение, а теперь можешь перестать лезть в мою голову?

— Боишься, что всплывут секреты пострашнее? В любом случае, мне нет резона рассказывать о них кому-либо, можешь быть спокоен на этот счёт. Скажи мне лучше, твой запах, похожий на вечность, он получен благодаря камням?

— Каким камням?

— Камням в твоём сердце, прямо тут, — он слегка похлопал по своей груди, а затем продолжил, — без них ты вряд ли смог бы вместить в себе столь много заряда.

— Я всё ещё не понимаю, о чём ты говоришь.

— В твоём нутре застряли кусочки монолита. Видимо, ты их даже не заметил. Хотя именно эти маленькие обломки камня позволили тебе управлять энергией, пусть и неосознанно. Немудрено, конечно, в твоём мире ещё не научились использовать проводники для душ. Тем не менее, даже у тебя, несмотря на все твои мелочные и эгоистичные порывы, есть шанс изменить мир с помощью подобных камешков... ну или разрушить его...

— Одни загадки и никаких ответов!

— Просто ты не хочешь познавать, только действовать. Это примитивный, но простительный путь, особенно для людей. Вы дети, которые ничего не понимают, но везде суют свой любопытный нос, порой с ущербом для жизни. Просто знай, что ты настолько переполнен энергией, что при определённых условиях можешь подарить этому миру новую эру, гораздо раньше, чем если бы это случилось естественно.

— И что мне с этим делать?

— Что хочешь, покуда совсем не иссякнешь. А это, даже в самом худшем случае, будет не ближе, чем через десять веков. Поэтому советую подготовиться к кризису вечности и заранее найти себе дело на века вперёд, иначе окажешься там же, где и я, в параллельной вселенной, в окружении дикарей, без рода и племени. Вечная скука, знаешь ли, — крайне ужасающая штука, и заводит она в самые странные места.

— Люди столько не живут...

— Да? Я думал, что единственная причина вашей скоротечности — то, что все вы рано или поздно встречаетесь с неприятностями и натыкаетесь на сталь. Может, я просто ни разу не наблюдал естественной смерти представителя вашего вида. Неплохой гештальт, чтобы его заполнить. К слову о гештальтах, не хочешь ли ты помочь мне в одном деле?

— А что я получу от этого?

— Я помогу поднять народ на бунт, когда тебе будет нужно. И то, дитя, не пустые слова. Конечно, если ты всё же решишься поиграть в опасную игру с кем-то гораздо более пугающим, чем я.

— И кто же это?

— Об этом звере говорит весь город.

— Я так понимаю, ты имеешь в виду Мясника.

— Интересное прозвище вы ему дали. Я бы скорее назвал его Скульптор, ибо в деяниях этого существа гораздо больше смысла, чем в мясницком ремесле. И это достаточно опасный и внезапный противник, чем любой из тех, кого ты встречал ранее. Даже учитывая твою особенность...

— Ты хочешь, чтобы я сразился с этим убийцей? Но зачем тебе это?

— О нет и нет. Вы, скорее всего, даже не встретитесь, но вот ваше будущее плотно переплетено. Вы уже ведёте невидимую войну, из которой будет лишь один победитель. Я же хочу вмешаться в ваше противостояние и забрать твоё будущее, в обмен на свою скромную помощь в его построении.

— Я не очень понимаю. Если честно, всё это звучит, как полная белиберда.

— У тебя много лишнего времени, достаточно, чтобы ты мог со мной расплатиться. Но я не возьму его напрямую, а позволю взять свою долю тому, кого вы зовёте Староградским Мясником. Не бойся, эта сущность тебя не убьёт, она вообще никого не убивает.

— Чем дальше, тем больше я не понимаю. От твоих пояснений не становится легче, я лишь больше тону в вопросах!

— В этом и смысл познания. Получишь ответ на один вопрос, а затем задаёшь множество новых. Настоящий круговорот. Даже я сейчас занимаюсь разгадкой крайне огромного количества вселенских тайн. И те, которые предстоит решить тебе, кажутся просто одинокой песчинкой посреди пляжа. Но с таким положением дел я вполне согласен, ибо знай я всё, мне не было бы смысла жить. Просто прими тот факт, что взамен на свою услугу я сделаю так, что ты проживёшь несколько меньше вечности. Идёт?

— Если ты говоришь, что у меня слишком много времени, я, пожалуй, соглашусь. Всё отдам, чтобы наконец этот кошмар закончился. Просто скажи, что конкретно мне нужно сделать.

— Делай, что делал до этого. Твоё будущее я заберу самолично, затем появлюсь в нужный тебе момент, чтобы выполнить свою часть сделки. Вот и всё. Сейчас же важно совсем другое. Боишься высоты?

«Многое ли отличает серийного убийцу от солдата? Только вопрос оплаты».

Революция ЗАВТРА

... которого убили люди...

25.12.84

Телебашня «Атлант» — воистину величественное здание, которое возвышается над развалинами Старограда шестьсотметровым бетонным колоссом, что шпилем своим царапает серые тучи, неспешно плывущие над городом. Оно чудом пережило и ужасающие бомбардировки, и городские бои, в которых обе стороны совсем не скупились в средствах, сражаясь за каждый клочок земли.

Но лучшие времена для «Атланта», конечно, остались давно позади. Да и сам он, пожалуй, лучше бы навсегда остался в прошлом. Ибо сейчас одно из высочайших зданий мира выглядит скорее издёвкой над разорённой страной, постоянно напоминая, что когда-то тут всё было совсем по-другому...

Да и люди когда-то были совсем другие, не было всех этих бесчисленных воинственных группировок, разномастных сект да бандитов разного калибра. Я лучше других знаю это, ибо сам когда-то строил для них этот город, который они так бесцеремонно разрушили. Ну, может, конечно, не весь и уж точно не своими руками, но без моих архитектурных навыков городской скайлайн Старограда был совсем не тем.

Моей руке принадлежат проекты таких известных строений, как кинотеатр «Высота», главный офис «СтарПолимер», величественный Музей Естественных Наук, несколько станций ронийского участка «Североамериканского экспресса», пара корпусов староградской МЭС, новое здание Главного Городского Суда, ну и конечно, сам многострадальный «Атлант», что с каждым днём всё больше мозолит мои уже давно не молодые глаза.

Единственное из моих творений, что не пострадало в ходе войны, теперь бьётся в агонии, брошенное правительством и облюбованное каким-то отребьем, что по слухам отстроило на самом верху моей дорогой башенки свой храм. О, как же я ждал, что Салем наконец прекратит этот беспорядок, и я не ошибся, комендант действительно решил раз и навсегда избавиться от «Атланта» и в срочном порядке организовал несколько орудийных расчётов, что должны были быстро и без особых раздумий снести чёртову телебашню.

По иронии судьбы, во время войны, благодаря своим навыкам инженерных расчётов и безупречному знанию геометрии, я стал командиром стационарной артиллерийской установки, да и после продолжил нести свою службу в городском гарнизоне, а соответственно, оказался одним из тех, кому было предначертано сделать несколько разрушительных выстрелов прямо по основанию башни. Впрочем, если не я, то кто?

Однако спешка, с которой происходило развёртывание, и количество сторонней суматохи, со стороны огромного количества сопровождающих нас частей, да и вообще наличие сопровождающих, очень настораживало. Стоило нам только развернуться и кое-как провести первые расчёты, как тут же на место прибыл и сам Салем, на пару с Соколовым, оба находились в крайне весёлом расположении духа. Генерал обыденно курил и с удовольствием наблюдал за нашей спешной подготовкой.

В то же время комендант встал прямо рядом с орудиями, достал военный бинокль и затаился, словно был в ожидании шоу. Тем временем неподалёку щеголеватого вида работники ставили стол на двух человек, разливали вино и приносили закуски. Если бы я не знал Салема как правителя сурового и прагматичного, но искренне переживающего за вверенную ему страну, я бы решил, что предо мной стоит диктатор — самодур, который внезапно взялся исполнять очередную свою идиотскую прихоть.

Будучи в полной растерянности касательно происходящего, я решил спросить у него напрямую:

— Комендант, не могли бы вы объяснить мне, что здесь происходит, разве это не рядовой снос?

Голосом, полным восторга, Салем ответил:

— Сегодня, капитан, счастливый день, ибо когда вы ещё сможете пристрелить сразу трёх зайцев одновременно?

— Простите?

— Сегодня мы наконец избавимся от одного из главных бунтовщиков во всей Ронии! По данным моей разведки, некто Виктор Меласки сейчас находится прямо на самой вершине этой телебашни. Там же заседает какая-то маргинальная секта, вместе со своим пророком и самопровозглашённым божеством. Уж не знаю, решил ли лидер повстанцев удариться в религию, но мне уж очень интересно посмотреть, как его бог ему поможет, когда он полетит вместе с тоннами бетона с такой высоты. Да и эта дурацкая башня мне никогда особенно не нравилась... Будет здорово наконец её снести.

— А вы уверены, что стоит поступать ТАК радикально? Просто в такой спешке сложно просчитать всё так, чтобы снос подобного рода прошёл без проблем... Я имею в виду то, что этот бунтарь даже может не погибнуть там. Ибо, если мы будем обстреливать верхушку... учитывая заряд наших фугасов... в общем, это очень рискованно, в том числе и для жилых кварталов неподалёку. Не проще ли взять здание штурмом спецвойск или поджечь его и выкурить оттуда всех, кто сможет выбраться?

— Это всё тоже не быстро, тем более стрельба подобного рода покажет всю силу нашего оружия. А ещё я хочу, чтобы вы стреляли прямо по центру башни, к чёрту сопутствующий ущерб, она должна упасть и не дать и шанса выжить всем этим фанатикам. Меласки на удивление часто избегал правосудия, теперь же он более не будет проблемой для протектората. Ибо проблемы, мой друг, нужно решать кардинально и вырубать их под корень, не считаясь с возможными последствиями.

Слова настоящего мужчины.

— Слушаюсь, пан Салем, тогда я прикажу зарядить бетонобойные и буду целиться прямо в центр!

— Вольно, капитан, не стоит этого чинопочитания, вы всё-таки далеко не последний офицер Протектората, и мы с вами вполне можем общаться на равных. Как закончите со стрельбой, присоединяйтесь к нам, выпьем и отпразднуем кончину очередного врага нашей славной нации.

— Спасибо, пан комендант! И да, пока вы не ушли, возьмите наушники себе и пану Соколову, чтобы не оглохнуть! — с этими словами я взял из ящика со снаряжением две пары «ушей» и передал их Салему, тот кивнул, развернулся и направился в сторону генерала.

Когда все наконец были на позициях, наступил решающий момент. В воздухе повисла гробовая тишина, сквозь которую прорывалось лишь пение птиц где-то вдалеке. Я крепко сжал в руке ручку спускового рычага гаубицы, моё сердце бешено билось, ибо я понимал, что творю историю, не только ради себя и своего немного странного желания уничтожить своё же творение, а для всей своей страны.

Ибо наш славный протекторат сегодня избавится от нескольких отродий, что пытаются помешать ему вернуться из пепла войны и стать чем-то лучшим, чем старая Рония — продажная и до ужаса лживая. Символом чего и были мои строения, отождествлявшиеся с самыми порочными ронийскими людьми: коммерсантами, судьями, журналистами и чиновниками.

Пускай же теперь «Атлант» станет могилой того государства.

— Батарея, огонь! — скомандовал я громогласно, в тот же миг дёрнув за рычаг.

Орудие послушно извергло из себя шестикилограммовый снаряд, издав громогласный рык и сразу же откатившись назад. Поочерёдно остальные пушки также выстрелили по многострадальной башне, и каждый снаряд достиг своей цели, разорвавшись примерно во втором секторе постройки, то есть почти по центру от её общей высоты.

Эффект был моментальным. Слегка покачнувшись, верхняя часть здания начала «осыпаться» вниз, разрушая саму себя об всё ещё твёрдо стоящую на земле нижнюю. Несколько мгновений спустя наклон отделённой части стал превалировать над массой, и вот она уже падала на левый бок.

Даже издалека было видно, какой ад творится в «гнезде», ибо некоторые люди во время падения были просто выброшены из «Атланта», пробив собой стекло и полетев вниз. Мне даже жаль, что такого рода казнь была не столь публичной и не транслировалась по каналам всех цивилизованных стран, быть может, это остепенило бы даже самых буйных борцов с законным правительством, в том числе и заграничных шавок.

Вскоре наступил красивый финал, и верхние сектора наконец ударились об землю, рассыпавшись в тысяче различных обломков. Думаю, что снос прошёл успешно, оставив целым только небольшой участок, высотой с семиэтажку, что скромно возвышался над землёй убогим обрубком. Взрыв явно был слышен во всём Старограде, заставив сжаться нутро каждого горожанина, думающего о том, что кошмар артобстрелов наконец прошёл.

С моего сердца наконец упал камень — этот взрыв был моим лучшим творением за все эти годы. Да что там за годы, возможно, и за всю мою жизнь. Ибо он похоронил не только кучку отребья, но и целую эпоху в истории моей любимой страны. Эпоху, которую действительно лучше бы забыть. Пойду выпью за это.

«В ходе доблестной контртеррористической операции был устранён лидер террористов, некто Виктор Меласки. К сожалению, террористам удалось подорвать заряд, бессовестно уничтожив ценный исторический монумент и гордость всего Старограда, а именно нашу славную телебашню!»

Вестник Цитадели, выпуск 6.12

... родится новая любовь?

25.12.84

Любовь — самый странный миф на этой планете, ибо в её существование почему-то верят все вокруг. Дарят друг другу странные подарки, проводят бессмысленный досуг, страдают при расставании и вновь ищут свою «вторую половинку». Те, кто поумнее, пользуются этим, бесцеремонно эксплуатируя эту тему и зарабатывая неприличные суммы на ней, при этом так же продолжая верить, что существует какая-то штука в сердце, заставляющая его биться чаще рядом с «любимыми».

Как профессиональный хирург, я могу заявить, что это полная чушь, а сердце — просто уродливая мышца. Но, возможно, людям просто нравится обманываться и обманывать других. Они искренне считают, что, испытывая примитивное влечение, на деле занимаются чем-то возвышенным, чем-то, чему можно посвятить свою бессмысленную жизнь и миллион однотипных произведений.

Хорошо, что я не привыкла врать самой себе, а потому здраво оцениваю все эти отношения, используя их исключительно в прагматичных целях. Нет, я отнюдь не меркантильна, ибо деньги — это совсем не то, что мне действительно нужно. А вот целая страна, захлёбывающаяся в хаосе и терроре, — это совсем другое дело. Какой же это простор для творчества и научных изысканий! Особенно в плане образцов для тестирования и отсутствия контроля с чьей-либо стороны.

Да, тот же Салем всё же направляет вектор моих исследований, но в то же время он определённо без ума от меня, а потому я без проблем получаю всё, что мне нужно для работы, и большую часть времени могу посвящать тому, что интересно лично мне, лишь иногда показывая сделанные на коленке сыворотки и химикаты. Так что очень большой вопрос, кто кем командует на самом деле.

Да, иногда мне приходится ходить с ним по разным местам досуга, где он наивно пытается мне угодить, на что я обыденно стараюсь вовсе не обращать внимания, как и на его причитания, к слову. Ибо меня он, видимо, вообразил каким-то психологом, которому можно излить душу обо всех своих проблемах и получить нужный совет. Но и это тоже можно стерпеть.

Даже периодические вынужденные встречи с максимально неприятными мне людьми я могу пережить. Но вот его периодические опоздания на наши «свидания» — это просто невозможно...

Я променяла мой любимый лабораторный халат на сковывающее движения вульгарное платье и неудобные каблуки, дабы изобразить ложный интерес к его персоне, а он решил пренебречь моим наиценнейшим временем, которое я могла потратить на что-то действительно полезное. Надеюсь, хоть блюда на сегодняшнем ужине будут хороши так же, как и в прошлый раз, и за очередным пустым разговором я смогу хорошо подкрепиться перед ночными экспериментами с депривацией сна у психостимулируемых подопытных.

Прошло около часа, прежде чем Эрвин наконец решил явиться. Выглядел он неважно и явно был чем-то очень встревожен, так что, похоже, что меня опять ждал рассказ о государственных делах и бесконечных проблемах коменданта. Так и получилось, бесцеремонно плюхнувшись на стул напротив, Салем сразу же начал взволнованно разглагольствовать:

— Как думаешь, Элл, может ли человек выжить, упав с высоты шестьсот метров?

Что за безмерно глупый вопрос?

— Нет, а у тебя есть сомнения?

— Да так... Вот читала, наверное, про то, что мы проводили вчера контртеррористическую операцию?

— Я не читаю газет, ибо в них никогда не пишут ничего нового и уж тем более хоть сколько-нибудь полезного.

И почему Эрвин меня никогда не слушает? Этот факт я озвучивала раньше, и далеко не один раз.

— Ну, тогда вкратце расскажу. Вчера мы подорвали телебашню «Атлант», ту, что посреди старого паркового комплекса, ну и не просто так, ведь там в тот момент находился Меласки да горстка безумных сектантов. И знаешь что?

Какой вообще он ожидает услышать ответ? «Знаю, я же там была!»?

— Нет...

Это было одно из тех многозначительных «нет», которые собеседник никак не может понять, а потому продолжает говорить, как ни в чём не бывало.

— Я почти сразу же снарядил несколько поисковых отрядов, ну чтобы найти труп чертового бунтаря и показательно его повесить.

— Да ты настоящий гуманист! Хотя мне даже интересно, как бы ты весил ту лепёшку, в которую он, скорее всего, и разбился. С такой высоты вряд ли хоть что-то получится собрать...

— Ну, по крайней мере, я рассчитывал выставить то, что осталось на всеобщее обозрение, как музейный экспонат. Но вот главная шутка в том, что за целый день работ они его так и не нашли. Ни в каком виде! Ни одного кусочка! Кучу сектантов откапать смогли, а вот Меласки и след простыл, словно и не было его.

— Может, его и правда не было? Стал бы герой войны и лидер повстанческой организации ударяться в какую-то маргинальную религию, это очень бьёт по имиджу, знаешь ли.

— В этом я уверен на сто процентов, мои разведчики работают почти идеально, и Меласки точно был в тот момент в башне. Сбежать он тоже бы не успел, ибо за входом, да и за той площадкой, где он находился, следили снайперы. Его бы пристрелили, если бы он вышел раньше времени. Конечно, может, его ещё и получится отыскать, но пока результаты настораживают.

Боже, ты жалуешься мне на то, в чём даже не уверен.

— Я надеюсь, что ты не собираешься потратить весь вечер, плавая в догадках по поводу какого-то доходяги.

— О нет, нет, прости, я просто только что встречался с управляющим поисками, вот и решил поделиться. Давай лучше о тебе поговорим.

Ну вот, опять он будет льстить...

— Хорошо. Спрашивай!

— Мне вот давно было интересно, Элл — это же явно сокращённое имя, как тебя зовут на самом деле?

Ещё хуже...

— С чего ты взял, что у меня есть полное имя? Чем тебе моё текущее не нравится?

— Да нет, что ты, очень нравится, просто оно, ну... нетипичное. Не думаю, что твои родители были большими фанатами коллектива «Э.Л.Л.».

Если это первое, что тебе пришло в голову, Эрвин, то у тебя самого довольно специфичный вкус. Более того, ещё и паршивый.

— Нет у меня родителей. Если у тебя настолько крутая служба разведки, мог бы и осведомиться обо мне.

— О, прости, я этого не знал. Да и не слежу я за теми, кто не представляет опасности для протектората, я же не диктатор-параноик.

— Да нечего тебе извиняться, в этом, в сущности, нет ничего страшного, я без них вот всю жизнь провела и ничего, всё равно стала одним из умнейших людей на земле. Да и детский дом, в котором я и провела всю юность, дал мне жизненные уроки, за которые я ему до сих благодарна, какой бы адской дырой он не был. А что насчёт твоих родителей, Эрвин?

Мне, конечно, неинтересно. Я спрашиваю из приличия.

— О, ну мои вроде в порядке, мать вон сейчас живёт на своей фермочке недалеко от города, и я её периодически навещаю. Ну а отец... Он, как бы это сказать, странный и в последнее время очень сильно избегает меня. Я, конечно, искренне рад тому, что он держится от меня подальше, ибо в последние годы его помешательство прогрессирует, и общаться с ним ну просто невозможно, но в то же время мне его не хватает.

Мне плевать на твои сопли, Салем, честно!

— Довольно трогательная история. Очень жаль, что у вас с ним такие отношения.

— Это точно. Ну, ты так и не ответила на мой вопрос...

И что он так прицепился к моему имени? Ладно...

— Эпсилон Фон Глиммер-Мительмарх — такое у меня полное имя.

— Фон... Так, получается, ты из знатного рода?

— Отец мой, Освальд Фон Мительмарх когда-то был частью знатного рода, но он погиб во время «Германских погромов» в Босгоре, за месяц до моего рождения, успев тайно обвенчаться с моей матерью, Шарлотой Глиммер. Она же, к слову, умерла уже при родах, успев дать мне это дурацкое имя, которое теперь мне приходится сокращать.

— И что никто из родственников не решился забрать тебя?

— Родственники моего отца — те ещё подонки, ибо отказались от меня только потому, что мать моя была обычной учительницей математики и, соответственно, не являлась достойной парой Клаусу. Ну а я, с их точки зрения, вообще была, да и остаюсь «грязным» ребёнком, что не заслуживал богатства и достойной жизни. Вот я и открестилась от отцовской фамилии и вообще от какой-либо принадлежности к «сливкам общества».

— Боже, это просто ужасно!

Так ты и прочувствовал двадцать лет лишений и унижений, конечно. Лучше бы ты просто промолчал, вместо этого притворно сочувствуя высказываниям.

— Опять же, ничего страшного на самом деле нет. Пускай мне обидно за моё скудное детство, а им сейчас ещё обиднее, ибо они явно кусают локти, смотря на мои успехи. К чёрту, давай лучше сменим тему и поговорим о чём-нибудь полезном, например, о работе.

— О да, я тоже хотел об этом с тобой поговорить. Раз уж ты почти закончила проект психотоников, то, может, захочешь заняться кое-чем абсолютно новым?

— Я ещё не закончила тесты на людях, да и те, которые провела, показывают, что препарат не всегда действует запланированное время, а галлюцинации могут быть и вовсе абстрактными, то есть не передающими приказы. А ещё уровень, при котором происходит передозировка, мне тоже пока не известен.

— Это не так важно. Главное, что препарат уже можно использовать в крайних случаях. Сейчас у тебя будет более важная цель. Сможешь ли ты помочь решить проблему повстанцев?

Мне кажется, он совсем не понимает, о чём просит.

— Я не солдат, Эрвин, я учёный! Вряд ли я смогу помочь тебе в вашей мышиной возне с этими аборигенами, тем более я вовсе не стремлюсь вставать на чью-либо сторону. Ты же знаешь, я приехала сюда не для того, чтобы лезть в политику, здесь просто гораздо больше свободы, чем в той же Европе. У Ронии вообще есть невероятный потенциал стать Меккой для учёных со всего мира, если бы ты того захотел и всё-таки решил основные проблемы этого милого края.

— Может быть, когда-нибудь так и будет. По крайней мере, когда я окажусь под покровительством Снёрдхейм, у меня будет гораздо больше возможностей, чтобы поменять местный общественный базис. Но перед теммне действительно необходимо избавиться от проблем. Одну я уже решил и обезглавил их. И если ты поможешь мне избавиться от остальных повстанцев, мы оба станем ближе к нашим мечтам, касательно этого края.

— А как же твоя хвалёная разведка? Они разве не могут справиться со столь простой задачей: просто взять да и накрыть всех этих оборванцев там, где они засели? В конце концов, это их прямая обязанность.

— Они словно сквозь землю провалились. Нападают из ниоткуда, исчезают в никуда. У меня даже не получилось заслать к ним агента, чтобы тот узнал о местоположении их структур. Не хочу быть параноиком, но мне порой кажется, что у них точно есть лазутчик в моём стане, который докладывает им о каждом моём шаге.

Знал бы ты, как близко был к истине, вырвал бы себе все волосы на голове.

— Я смотрю, ты всё пытаешься подмести задний двор до приезда его настоящей хозяйки?

— У меня нет выбора, Элл, либо я подчинюсь, либо не будет ни меня, ни Ронии вообще...

— Выбор есть всегда, просто другие варианты тебя не устраивают, а их, на самом деле, очень даже немало. Не знаю уж, действительно ли ты её боишься, или она тебе просто нравится, но ты сам выбирал преклонить колено.

— Ничего она мне не нравится! Это ты просто ревнуешь.

Наивно думать, что я могу полагать, что у тебя есть хотя бы шанс даже просто поговорить на равных с такой, как Кая.

— Если только её к тебе. И даже не оправдывайся, словно дитя. Она действительно очень даже ничего, вся из себя такая идеальная, бесчувственная и властная, да ещё и абсолютно недостижимая. Даже я не могу не признать то, что в неё невозможно не влюбиться.

— Чушь, абсолютная чушь! Она настоящий монстр, и в день её приезда я увидел это максимально чётко. А чтобы не попасть в чрево чудовища, необязательно его любить, достаточно не класть голову в его пасть.

— В отличие от «монстров», к которым ты её относишь, она справедлива. В её суровости и жестокости, на самом деле, лишь прагматизм и забота. Обывателям вряд ли когда-нибудь получится понять ход её мыслей. Но я-то понимаю, что Кая любит всех своих подданных так, как могут любить только лидеры и политики, жестокой любовью.

— Получается, что я не политик и, вероятно, ещё и не лидер...

— А тебя, Эрвин, никто к ним и не относит.

— Прозвучало чересчур обидно и несколько жестоко.

— Не хочу тебя обидеть, правда, но факт есть факт: ты всего лишь номинальный предводитель этой страны, пусть и обладаешь некоторой свободой. И ты будешь таким, что при магистре, что при конунге, что в вольном плаванье. Может, просто такая судьба у тебя.

— Я не считаю себя фаталистом, так что это, вероятно, можно исправить. И лучше бы ты мне подсказала, как мне стать таким же ужасающим тираном, как эта ледяная ведьма. Только без открытия секретов бессмертия, овладения силой хлада и прочих вещей, неподвластных простым людям. В конце концов, в отличие от неё, внутри я всё ещё человек.

— На самом деле, чисто биологически, вы не столь разные, как тебе кажется. Внутри она тоже сапиенс, хоть и пытается это скрыть всеми возможными способами. Я самолично выяснила это, когда пыталась решить некоторые её проблемы... А в итоге досконально изучила это чудо человеческой природы. Не представляешь, но на ощупь, кожа её мягкая и тёплая.

— Да... Да... Очень интересно... — с нескрываемым отвращением произнёс комендант, а уже через секунду, видимо, осознав смысл моих слов, с удивлением воскликнул. — Погоди, ты что, ещё и касалась её?! Я слышал, что это невозможно, и все, кто пытался, обращались льдом.

— Верно, но, насколько мне удалось выяснить, она сама управляет своими силами и может подавлять свой защитный механизм, если захочет, конечно... Возможно, я вообще единственный человек на земле, кому удалось это выяснить и лично проверить, чем я, конечно, горжусь.

— Я должен говорить, что всё, о чём ты сейчас мне рассказала — самое странное из того, что я когда-либо слышал?

Даже учитывая положение дел в твоей стране?

— Ох, прости, я что-то слишком увлеклась, у меня в этом плане чисто профессиональный интерес, да... И меня просто нездорово влечёт к таким чудесам человеческой природы. Давай теперь наконец вернёмся к работе, пока я все свои странные увлечения не выложила...

— Да уж, — он усмехнулся, — знаешь, если у вас такие «особенные» отношения с конунгом, то почему ты сбежала от неё? Если не секрет, конечно.

— Нет никакого секрета. Здесь просто нет больше свободы и нет никаких внешних преград. Нет тебе ни ледяных объятий, ни кучки много из себя строящих академиков, ни устоявшейся бюрократии. Настоящее непаханое поле! Знаешь ведь, что чтобы что-то построить, нужно сначала что-то разрушить. А тут прямо таки чистый лист.

— Не очень лестное сравнение, но, в целом, я тебя понимаю. Я ведь и сам согласился быть комендантом, осознавая весь потенциал этой земли, что ж, могу тебя заверить, что я был полным дураком.

Первая стоящая мысль за весь вечер. Ты действительно круглый дурак, дорогой Эрвин.

— Ну ладно, хватит про личное. Так тебе нужно просто что-то, что могло бы быстро уничтожить всю организацию повстанцев?

— Да, и желательно, чтобы при этом пострадало как можно меньше людей из городского гарнизона, да и потери среди гражданских мне не нужны. Я предоставлю столько подопытных из числа военнопленных, сколько тебе потребуется, только придумай способ раз и навсегда избавиться от этой опухоли на лице Старограда.

— Вообще у меня уже созрела одна идея...

«Уважаемая мисс Глиммер, если вы вдруг читаете нашу газету, пожалуйста, всадите скальпель в шею коменданта или глаз, как хотите. Так вы точно вылечите Ронию от её главной болезни».

Революция ЗАВТРА, выпуск 6.12.

———

Gula «Поклонение без жертвенности»

Акт IV — Луч света

«Потом Бог сказал: да будут по всему небосводу светила, и для дней, и для годов, и для знамений, и для науки.

А два светила он сделал более великими, чем прочие.

Одно властвовало над днём, а второе над ночью.

И были они равноценны.

Для светлых душ было привлекательным спокойное благоденствие серебра луны.

А тёмные души привлекала палящая ярость злата солнца.

И узрел Бог, что это хорошо.

Был вечер, и было утро: день четвёртый».

Птичка и клетки

30.12.84

Я всегда очень любила снег, зиму и в особенности новогоднюю пору, даже несмотря на то, что, как и у любого артиста, у меня в это время полный завал. Ибо сколько бы труда не было вложено мной в каждую песню и каждый концерт, он всегда окупится, так как дарить людям радость и ощущение праздника гораздо приятнее звона тысяч монет и отзвуков миллионов оваций.

Кто-то может посчитать это по-детски наивным и даже несколько глупым в реалиях нашего мира. Но ведь со всеми его ужасами должен кто-то бороться? Пусть мне далеко до настоящих героев, вроде пожарных, спасателей, миротворцев и прочих людей, которые делом доказывают, что для человечества ещё не всё потеряно, но я всё же вношу свой маленький вклад как в искусство, так и в настроение слушателей. Он маленький и незначительный, в масштабах цивилизации, однако, как говорится в оливийской поговорке: «По капле будет океан». И свою капельку я исправно вношу год от года.

Для сего я всегда стараюсь сохранять оптимизм и писать, да самолично, в наше время это редкость, только радостные и добрые песни, благо солнечный Cote d'Azur в моей родной Оливии находится, можно сказать, в самом сердце европейского благоденствия и потому сохраняет плодотворную, для подобного творчества, атмосферу, пока весь остальной мир бьётся в агонии войн и революций.

Когда же мой продюсер, во время большого североамериканского тура, внезапно заявил мне, что на Новый год я отправлюсь выступать в Ронию, счастью моему не было предела, ибо я могла подарить праздник тем, кто не видел его уже долгие годы.

Mon Dieu, сколько же горестей выпало на головы этих несчастных людей! Ибо после пяти лет разрушительной войны они попали в цепкие лапы диктатуры и непрекращающейся гражданской войны, что превратили руины некогда процветающей страны в кровавый ад, где не щадили даже детей. По крайней мере, так писали в наших СМИ.

И именно такую картину я рассчитывала увидеть по прибытии в самый канун Нового года. Реальность же оказалась несколько более удручающей и несколько менее ужасающей.

Ещё на подлёте к городу, из иллюминатора вертолёта отчётливо виднелись развалины, что простирались к самому горизонту и заканчивались лишь на стыке бетона и необыкновенно тёмного океана, вдоль которого и ютились более-менее сохранившиеся постройки, в том числе и несколько небоскрёбов из стекла и бетона, ещё хоть как-то напоминающих тот цветущий город, который я посещала шесть лет назад, будучи тогда ещё никому не известной молодой девушкой.

Городской аэропорт, когда-то принимавший тысячи человек ежедневно, выглядел так, словно его покинули десятки лет назад. Его место заняла наспех построенная кирпичная коробка. Сквозь потрескавшийся бетон тут и там росла трава, терминал, когда-то являвшийся шедевром архитектурной мысли, вовсе был теперь снесён под самое основание, а прямо напротив него забытым хламом громоздились проржавевшие стальные гиганты, когда-то разрезавшие небеса.

С другой стороны, и совсем безлюдным он не стал, меня встречали несколько сотен человек, заметно оживившихся и посветлевших, когда я наконец ступила на ронийскую землю. Было даже очень странно оказаться в толпе людей, что претерпели столько лишений, а теперь так чествовали меня, какую-то певичку из Европы, ну что же, я их не разочарую!

Однако мой продюсер Венцеслав Вишневски был явно не доволен такому вниманию к моей персоне и чуть ли не силой затолкал меня в подготовленную для нас машину, грубый военный джип, не дав даже толком поприветствовать встречавших. Я крайне поражена такой его реакцией, ведь ранее он никогда не препятствовал моему общению с простыми людьми, а потому не могла не спросить о причинах такого поведения:

— Ты чего это, Darling?

— Сама знаешь чего. У нас нет столько времени, чтобы тратить его на тех, кто нам не платит.

— Не платит? Это что, какой-то необычный концерт? Я, что же, буду выступать не для этих людей?

— Конечно же, нет, у них еды-то нет, что уж говорить о том, чтобы купить билеты на наш концерт!

— С каких это пор мои концерты стали нашими?!

— С тех пор, как ты вляпалась в долги, просадив почти все наши деньги в казино Веци.

— Ну я...

— Что ты? Ты хоть знаешь, что мне пришлось заложить дом, чтобы к тебе не пришли весёлые ребята требовать денег, и продать часть своего имущества, чтобы вся эта история не просочилась на телевидение и в газеты?

— Но это всё было больше года назад...

— И весь этот год нам приходится ездить только туда, где нам могут заплатить. Или твоё доброе сердце не заметило, что мы подозрительно мало бывали на благотворительных концертах и бескорыстных выступлениях в последнее время? Теперь наша публика только та, которая может помочь оплатить твои долги, а эти вояки из Ордена вполне подходят на эту роль, награбив в этой стране столько, что на несколько роскошных жизней хватит!

— Может, ты и прав. Роскошная жизнь сама себя не обеспечит...

— Не может, а прав. В любом случае, мы уже подъехали к отелю, а потому хватит уже этого бессмысленного спора. Ближе к полуночи мы с тобой отправимся выступать к этим воякам, а пока отправляйся в свой номер и, пожалуйста, воздержись от бессмысленных прогулок по этим отвратительным улицам, ибо ты мне нужна живой. А я пока займусь одним очень важным делом, усекла?

— Oui...

Староградский отель «Палаци» представлял собой довольно массивное здание, сложенное из кирпича и практически не пострадавшее после войны. Разве что окна кое-где были потресканы или вовсе отсутствовали, но на лучшее место пребывания в этом городе и рассчитывать было сложно. Даже номер выглядел вполне прилично, словно я взаправду оказалась в хорошей четырёхзвёздочной гостинице.

Здесь были все удобства: кровать, радио, неработающий душ, мини-бар и даже небольшой туалетный столик с зеркалом для приведения себя в порядок, за который, к слову, я села только вечером, за несколько часов до назначенного выступления в одной из пригородных усадеб.

Поскольку я не была сторонником эффектных выступлений и предпочитала живые и честные концерты без лишней буффонады и толп статистов на заднем плане, которые, по-видимому, должны были отвлекать слушателей от посредственного пения некоторых «талантов», на все приготовления у меня ушло совсем немного времени.

Однако прежде, чем я собралась выходить из помещения, в него без стука ворвался Венцеслав, в компании какого-то высокого мужчины в парадных доспехах Ордена.

— Твой рыцарь на белом коне прибыл! — начал было Вишневски.

— Кто?

— Герман Шейм, верный воин Ордена, к вашим услугам! — галантно отвесил мне мужчина, снимая с головы свой смехотворный шлем, словно срисованный со средневековых картин.

— Что всё это значит, Венцеслав?!

— Ну, господин Шейм очень хотел с тобой познакомиться и поболтать на досуге.

— Тогда скажи ему, что я сейчас не в настроении для разговоров. Мне и так придётся жать из себя улыбку на протяжении нескольких следующих часов перед толпой не особо приятных мне людей.

— Ты же сказал, что проблем не будет! — грозно обратился к продюсеру рыцарь.

— Не будет... Не будет... Просто кое-кто ещё не понял, какое счастье упало к ней на голову.

— Ты на что это намекаешь? — раздражённо спросила я.

— Ну как же, герр Герман — очень приятный молодой человек и предмет обожания многих местных девиц, а также твой давний поклонник, который очень уж мечтал познакомиться с тобой поближе...

Всё ещё не понимая, к чему клонит Венцеслав, я заметила:

— А мне какое до этого дело?

— Ну как же ты не понимаешь! Герман — великолепный кавалер, превосходный военный и одна из главных знаменитостей Карнима. А самое главное, что он достаточно богат, чтобы оплатить все твои услуги.

— Скажи, что мне послышалось то, что ты сейчас сказал. Ты что это меня продаёшь?!

— Не продаю, а сдаю в аренду... Да и поскольку сама бы ты ни за что бы не додумалась до столь простого и быстрого способа оплатить все твои долги, мне пришлось самому искать тебе достойную пару.

— Шайзе! Мы далеко не так договаривались! Ты портишь мне всю романтику, мужик! — вмешался Шейм.

— Подожди, сейчас я всё решу, чтоб было так, как договаривались. Будет тебе и романтика, и прекрасный досуг. Я, как внук самого Вацлава Вишневского, гарантирую! — снова вернул себе слово Венцеслав. — А ты, Вивьен, неужели тебе сложно провести пару ночей в компании этого красавца? Глядишь, и самой бы понравилось...

— Да что ты себе позволяешь?!

— Боже, да хватит брыкаться, словно бешеная кобыла, сама же небось не против, просто гордость внезапно взыграла. Подумай просто, тебе уже за тридцать, а до сих пор никто ягодку не сорвал, ещё пару лет и ты придёшь в такое состояние, что продать тебя будет просто невозможно! Я это тебе не как агент, а как друг говорю.

— Да пошёл бы ты с такими предложениями! Я тебе не товар и никаких больше заказных концертов ты от меня не дождёшься... Я надеюсь, что однажды ты подавишься своими деньгами! И считай, что теперь ты уволен! Видеть тебя больше не хочу!

С этими словами я оттолкнула этих двоих от входа в номер и выскочила из двери. Те удивлённо покосились на меня, но я не придала этому особого значения, ибо всё, чего я хотела, так это убраться подальше от этого места. В эмоциональном порыве я вовсе не заметила, как по итогу оказалась на улице.

Поняв, что мне стоит осмыслить произошедшее, я направилась по местами разрушенной брусчатке, куда глядят глаза. В праздничную ночь перемещение по улицам не ограничивали, и народ устраивал свои собственные новогодние гулянья, в кутерьме которых я и заплутала на несколько часов, которые, к слову, пролетели совсем незаметно, ибо мысли о столь отвратительном предательстве со стороны одного из самых близких мне людей и моих собственных принципах заняли меня настолько, что я вовсе перестала видеть окружавшую меня разруху.

Когда я стала так спокойно относиться к выступлениям на корпоративах и светских балах, которые всегда презирала? С каких пор я позволяю крутить своей карьерой другим? И почему я стала забывать свои настоящие ценности и принципы?

Нет, дело не только во мне... Все мы в какой-то мере оставили наши принципы в прошлом, особенно здесь, в Ронии, сильнее всего пострадавшей от главных пороков современности, — жадности, эгоизма, жестокости и полного пренебрежения к жизням других людей. Неужели мы так просто оставим надежды в прошлом? Неужели огонь в сердцах обездоленных людей никогда не загорится вновь, а война оставит в их разуме незаживающий шрам?

Этого я допустить не могу! Просто не могу! Я ведь «Melodie de l'ame», «Прекрасная Тимелия» и золотой голос Оливии... И я могу растопить лёд даже в сердце самой Снёрдхейм! Я, конечно, не пробовала... Но думаю, что у неё тоже есть хоть какие-то чувства, она ведь такой же человек... Верно?

И вот, посреди гремучей толпы, в самом центре какой-то шумной площади, я запела, запела еле слышно. Без музыкального сопровождения и какой бы то ни было надежды быть услышанной, сочиняя слова на ходу. И, как это обычно бывает во время наваждения вдохновения, фразы благозвучно сплетались сами собой.

Люди, до этого суетившиеся вокруг, увлечённые своими делами и не обращавшие на меня никакого внимания, вдруг услышали мой тихий зов, мой крик души. Они расступились, словно море пред Моисеем, и застыли в изумлении, внимая каждому слову песни, что сама собой сейчас возникала в моей голове.

Поймав наступившую тишину и заметив на себе пристальное внимание толпы, я начала петь всё громче и громче, заполняя своим голосом всё пространство площади и привлекая к себе внимание всех, оказавшихся тут, людей своей простой песней, в которую я вложила всю свою душу и все свои переживания. Песней, что была посвящена их стране и их горю, но при этом взывала к стойкости и предрекала лучшее будущее, если за него бороться. Песней, которая поднималась в высоту, туда, к серым тучам, что в ответ сыпали белым снегом, укрывавшим город от всех бед.

И вот, когда часы пробили полночь, я наконец остановилась и взглянула на толпу, что собралась сегодня предо мной. Тут были все: и женщины, и дети, и мужчины, и старики, и даже сам комендант как ни в чём не бывало стоял среди толпы и внимал моим словам. Все эти люди молчали, но на лицах их были улыбки, даже у Салема, которого я ранее видела только по новостям и только в негативном свете. Кажется, мне всё-таки удалось подарить им всем капельку счастья...

Бах! Что это? Почему мои ноги подкашиваются, а тело так и норовит упасть на жёсткую брусчатку? Это что, кровь...

. . .

Птицелов

30.12.84

История — довольно тонкая и хрупкая вещь, и, как бы заезженно это ни звучало, на её ход может повлиять даже самый незначительный и ничтожный поступок. Что уж говорить о таких масштабных деяниях, как убийство или судьбоносный разговор?

При этом она же не терпит сослагательного наклонения, и, несмотря на то, что мы ясно можем сказать, когда всё пошло не так, изменить это, к сожалению, более не можем. Вот и я был выбран судьбой, чтобы повлиять на дальнейший ход времени, а в итоге совершил самую страшную ошибку в своей жизни.

Конечно, выбран я был не просто так, ибо являюсь лучшим стрелком сопротивления, а может, и самым профессиональным снайпером во всей Ронии. И всё, что от меня требовалось — убить коменданта в тот день, когда он позволил себе неосторожность покинуть свой штаб без сопровождения. Вроде как Салем хотел устроить тайную встречу с каким-то представителем Ронийской Ортодоксальной Церкви Лилит, ну, по крайней мере, мне так сказал агент Дуб, работающий под прикрытием в самом сердце осиного гнезда.

Да, и это достаточно похоже на правду, чтобы не выдвигать иных догадок, касательно того, почему комендант решил столь опрометчиво шляться по городу в одиночестве. Всё-таки эти сволочи из Ордена не приемлят иной веры, кроме как Механицистически-лилитианской Равноапостольной Церкови, которую они вроде как и приплыли защищать много лет назад (и которая почти не отличается от РОЦЛ, в плане всех этих обрядных практик). И конечно, несмотря на то, что они практически не трогают местных церковников, дабы не нажить себе лишних врагов, карнимцы всё же не потерпят, если их прямой представитель будет якшаться с чуждой верой.

Не знаю, что там грозит Салему по кодексу, но патрон 14,5 мм, выпущенный из «Леопарда М5», явно не лучшая альтернатива. Конечно, в том случае, если бы я сделал всё так, как и было задумано. О, нет, я вовсе не промахнулся, в моей профессии промах — непростительная роскошь. Всё было несколько иначе...

Место для убийства было подобрано просто идеально. Площадь Пионеров, примыкающая к Храму Матриарха Староградского (в который, согласно информации агента, Салем и направлялся), хорошо простреливалась с крыши главного здания заброшенного отеля «Четыре сезона», который также примыкал к площади с противоположной, от места богослужения, стороны. На площади всегда было много людей, особенно сейчас, в преддверии праздника, когда здесь открылась городская ярмарка, и человеческое море окончательно вылилось из берегов. Впрочем, такое столпотворение мне только на руку, ведь начавшаяся паника и неразбериха в связи с выстрелом даст мне громадную фору, а моя жертва надолго затеряется в толпе неизвестным телом, не дав хунте вовремя схватиться за ружьё.

В момент, когда я разложил своё орудие и принял выжидающие положение, Салем должен был только выходить из своей стеклянной башни, так что у меня было довольно много времени для того, чтобы полюбоваться народными гуляньями в оптический прицел. А наблюдать было за чем. Вот старушки торгуют какими-то сделанными из мусора и старой ткани игрушками, а также простенькими самодельными украшениями. Вот молодёжь праздно шатается, наглотавшись местных вин и глинтвейна. А вот детишки мечтательно бродят по ярмарке, рассматривая прилавки, и умилительно проникаются атмосферой праздника, несмотря на всю разруху вокруг.

И я так увлёкся разглядыванием творящегося внизу празднества, что непростительно потерял бдительность и позволил приблизиться к себе незваному гостю, который с легкостью мог бы испортить весь план. Думаю, излишне говорить, что бывает, когда стрелка, вроде меня, обнаруживают до того, как они начинают стрелять. Но тот человек, что практически бесшумно поднялся на крышу заброшенного здания и спокойно подошёл к месту, где я обустроил свою позицию, оставшись для меня незамеченным, лишь вежливо и учтиво поинтересовался:

— Извините, господин, вам удобно тут лежать?

Когда я услышал эти слова, меня всего передёрнуло, ибо до того момента я даже не подозревал, что здесь может оказаться посторонний. От ужаса осознания того, что меня раскрыли, я резко развернулся и хотел было сразу направить на неизвестного интервента свой Tungshern, но даже не обнаружил его в кобуре, оказавшись в абсолютно безоружном положении.

Предо мной же был явно не солдат и не зевака, вроде тех, что слонялись внизу. Я вообще не имею понятия, как можно описать человека, посетившего меня в тот день на крыше. Он был во всех отношениях обычным и в то же время абсолютно чуждым обстановке. Единственная отличительная черта — странный балахон, покрывавший тело до колен и совсем не похожий на хорошую одежду для декабрьских холодов. Несмотря на ситуацию, в которой мы встретились, мужчина не выглядел враждебно, да и вообще выглядел так, словно встретил своего старого знакомого посреди улочки и желает поделиться с ним информацией о том, как там поживает тётушка Марта.

В полном недоумении я грозно вскрикнул, вновь угрожающе потянувшись к почему-то пустующей кобуре:

— Ты кто такой?!

— Я? — человек, стоявший предо мной, удивился, словно мной был задан абсолютно нелепый вопрос. — Так, обычный прохожий, который интересуется тем, удобно ли вам здесь лежать.

— Ты, кажется, не понимаешь, кто я и чем занят.

— Всё я понимаю. Ты стрелок, который должен убить этого вашего коменданта. Но это мне не интересно. Действительно, хотелось бы знать, удобно ли тебе тут лежать подобным образом, часами выжидая свою добычу?

— Погоди, откуда ты знаешь, что я собираюсь выстрелить в Салема...

— Ну, в некоторых местах я более сведущ, нежели обычные обыватели, — голос незнакомца стал несколько раздосадованным, — тем не менее, я не буду отвечать на твои вопросы и делиться своей информацией, пока ты не утолишь моё любопытство насчёт твоей профессии.

— Ну, вполне неплохо, если хорошо устроиться. Даже на бетоне, в колючих кустах и подобных местах со временем привыкаешь к неудобствам... Да и выбора нет.

— Тебе ничего эта ситуация не напоминает?

— Я всё ещё хочу знать...

— Но-но, сначала ответь на мой вопрос. Он даст гораздо больше ответов, чем любые утверждения.

— Ну, я не знаю. Понятия не имею, как удобство моей позиции может относиться к чему-либо.

— Ладно, помогу тебе с рассуждениями. Вот смотри, ты, будучи снайпером, жертвуешь своим удобством ради удобства позиции, с которой ты мог бы выполнить свою задачу. Не думаешь ли ты, что эта ситуация подозрительно напоминает то, что творится вокруг?

— Ну, может, ты хочешь сказать, что комендант жертвует удобством ронийцев, чтобы вольготно жить вместе со своей шайкой?

— Ну вот, все вы люди одинаково плоско мыслите. Меласки, Салем, Снёрдхейм, да какая разница? Все они равноценны, как бы ни хотели показать иное. Я про то, что твой край, который ты так любишь, переживает сложные времена, а ты, вместо того, чтобы пренебречь собственным комфортом, желаешь усугубить ситуацию.

— Я хочу спасти свою страну от тирана — ни больше, ни меньше. К тому же я простой солдат, что выполняет приказ. Не понимаю, к чему ты клонишь.

— Простой солдат тоже может изменить историю. Вопрос в том, что он выберет: старого тирана или нового?

— Что ещё за «новый тиран»?

— Ну, можно сказать, что власть — это круговорот, подобный тому, что происходит с водой. Вот уходит один жестокий единоличный лидер, затем приходит другой, точно такой же, но объявляющий себя борцом с предыдущим режимом. А поскольку борцу надобно бороться, он начинает репрессировать всех сторонников старой власти и чуждых себе идей, для этого он узурпирует больше и больше места на политической арене, пока не останется стоять на ней в полном одиночестве. Тем не менее власть его со временем ослабевает, он стареет, и в нём зарождается паранойя. В этот момент против него собираются массы со своим молодым эксцентричным лидером и свергают безумного тирана. Жизнь идёт на новый круг.

— Хочешь сказать, что Меласки станет таким же тираном, что и Салем?

— Верно. Это закономерность, с которой ничего не поделаешь. По крайней мере, когда переворот уже произошёл. Но пока это не так. И именно тебе выпал шанс решить: позволить взойти на трон новому тирану или прервать этот порочный круг и оставить будущее неизвестным.

— И что же я должен сделать, чтобы прервать этот круговорот?

— Иногда для того, чтобы избавиться от ужасающих закономерностей, необходимо принять самое незаурядное решение. В данном случае тебе всё равно придётся убить, но не коменданта, а кое-кого более известного.

— Ну и кто это будет? И самое главное, где и когда?

— Время и пространство — крайне условные понятия. Но ни по тому, ни по другому тебе перемещаться не придётся, не беспокойся! Твоя новая цель будет прямо тут. Ты сразу её узнаешь. И когда это произойдёт, в тебе не будет сомнения. Если перед сапиенсом встаёт выбор, подчиниться судьбе или бороться, он выберет второе, не осознавая то, что на самом деле выбрал первое. Так что сделай всё, что должен, зная, что всё случилось так, как и должно, ровно так, как ты и решил.

— Если ты думаешь, что так просто меня убедил, подумай ещё раз. Я не куплюсь на все эти твои абстрактные речи! Я даже не знаю, кто ты.

— И не надо. Выбор уже сделан, вот увидишь. Моя задача была известить тебя об этом. До остального мне нет дела.

Стоило мне только открыть рот, чтобы попытаться возразить ему, как он в тот же момент растворился в воздухе, словно и не было его никогда. Словно то дух или мираж. Словно я не в своём уме. Может, я и правда не в своём уме? Может, моё безумие говорит правду, и иногда для того, чтобы изменить устоявшийся порядок, нужно сделать нестандартный выбор?

Да нет, мои убеждения стоят гораздо больше, чем уговоры сумасшествия. Я всегда верил в то, что тираны, вроде Салема, должны сгинуть во тьме времён. Так почему же, наконец увидев его в своём прицеле, я перевожу смертельное перекрестие на совсем другую персону, внезапно объявившуюся средь толпы? Птичка на мушке охотника. Птичка сегодня умрёт.

“Староградский мясник? Повстанцы? Сектанты? Террористы? Какое чудовище способно на такое преступление против всех нас?! Против всего цивилизованного мира?»

Вестник Цитадели, выпуск 01.01

В когтях зверя

04.01.85

Я мало что помню о событиях роковой ночи, последовавших за тем выстрелом. Все воспоминания были чересчур скомканными и очень обрывочными.

Заснеженная площадь. Куча разных людей о чём-то спорящих. Какие-то грязно-серые коридоры. Комендант, что-то обсуждающий на повышенных тонах с женщиной в белом халате. Эта самая женщина, наклоняющаяся надо мной с хирургическими инструментами. И большое количество последовавших за этим галлюцинаций и образов, абстрактных и невнятных.

Не знаю точно, сколько времени всё это длилось, но когда я наконец очнулась в здравом уме, за окном приличной белоснежной палаты уже давно светило солнце. Я же недвижимо лежала в аккуратно заправленной кровати с воткнутым в руку катетером, через который из капельницы, стоящей у кровати, мне в вены поступала жидкость странного тёмно-синего цвета.

Рядом с капельницей, на стуле, сидела та самая женщина, которая, по-видимому, и оперировала меня. Она читала какую-то книжку с настолько затёртой обложкой, что понять, что она читала, вовсе не представлялось возможным. Заметив, что я проснулась, девушка, всё так же не отрываясь от книги, обратилась ко мне:

— Наконец проснулась?

— Где я?

— В моей временной обители, а если конкретнее, то в главной городской больнице. И, предрекая множественные вопросы, да, я пару дней назад вытащила тебя с того света.

— Что это ты имеешь в виду?

— Совсем ничего не помнишь? Ну это вполне нормально для того, кто потерял столько крови и пережил клиническую смерть. Тебе очень повезло, что в Старограде оказался человек, который не только может вытащить пулю, но и успешно заменить тебе сердце.

— Вы хотите сказать, что у меня было повреждено сердце?

— Ну если слово «повреждено» ты считаешь подходящим для того фарша, что я из тебя извлекла, то, пожалуй, да, оно было повреждено.

— Спасибо вам, я даже не знаю, как я могу выразить свою благодарность!

— Не меня тебе надо благодарить! Я просто сделала свою работу. А вот Эрвин очень уж переживал, что из-за него тебя подстрелили, и сделал всё, чтобы ты сейчас всё ещё дышала.

— Эрвин?

— Комендант Салем. Если бы он не донёс тебя ко мне на своих руках, тебя бы сейчас уже ели черви и оплакивали фанаты. Да и Эрвин, можно сказать, чудом убедил меня за тебя взяться. Ты уж извини за прямоту, но семичасовая операция по спасению милашки вроде тебя от превращения в ангелочка на небесах — это вовсе не моя специализация.

— А вы разве не врач?

— А что похожа? Я учёный, пускай и доктор наук по биологии и медицине. И, несмотря на мои способности в этой сфере, я предпочитаю изучать и изменять человеческий организм, а не чинить его. Le génie c'est l'ésprit, qui sait son terme. Так у вас вроде говорят?

Родной язык, прозвучавший столь внезапно и так чисто, вернул мне ощущение реальности и освежил разум.

— Вы знаете оливийский?

— Да, было немного практики. Может, как-нибудь потом расскажу об этом. Для этого у нас будет ещё очень много времени.

Доброжелательный тон собеседницы и общая уютная атмосфера, царствовавшая в палате, производили довольно приятное впечатление. Я впервые за очень долгое время чувствовала себя в безопасности, полностью окружённая незримой заботой девушки, сидящей неподалёку.

— А что это за жижа в капельнице?

— О, это? Мой новый эксперимент. Я же говорю, я учёный, а потому вместо того, чтобы просто поставить тебе новое сердце, я решила попробовать установить кое-что получше. Не волнуйся, все твои жизненные показатели будут в норме, а возможно, даже улучшатся на фоне замены. Просто это было моим условием, в обмен на спасение твоей жизни. Прости за такой прагматизм и за то, что не поставила тебя в известность до процедуры, но, боюсь, сделать полноценный протез иным способом возможности у меня не было. Всё-таки новые органы на деревьях не растут и грузовиками их сюда не завозят, вот и пришлось прибегнуть к имплантату.

— И что же у меня теперь вместо сердца?

— Ничего супертехнологичного, всего лишь полностью новый грудной мотор, слепленный из выращенной в домашних условиях живой ткани по схемам из медицинских учебников моего университета, который мне так и не довелось окончить. В любом случае ещё какое-то время ты, Вивьен, должна побыть у меня под наблюдением, как минимум до конца процедуры замены крови. А потому мне придётся потерпеть всех тех, кто готов ради сенсации приехать даже в эту страну. Остаётся только надеяться, что недавний теракт привлёк их гораздо больше, — отложив книгу и поднявшись со стула в дальнем углу комнаты, на котором всё это время и сидела, сказала девушка.

— Замены крови?

— Новому мотору требуется новое топливо. Вот эта синяя жижа, — она указала на капельницу, — теперь твоя новая кровь. Я сама разработала её формулу, и она будет куда полезнее предыдущей. Ты как минимум будешь лишена риска получить тромб или сахарный диабет. Но за это поблагодаришь потом, а сейчас тебе было бы неплохо поболтать с парой моих друзей, которые ждут не дождутся шанса встретиться с тобой.

— Я не очень понимаю...

— Просто знай, что это необходимо для твоей безопасности. Эти люди, они мои знакомые из Босгора, и, возможно, при благоприятном исходе, они смогут увезти тебя из страны в более подходящее для такой милой пташки место. По крайней мере, они смогут сделать это аккуратнее и безопаснее всего.

— Я так и не поняла, что мне делать и как...

— Всё, что они скажут. Вероятно, они просто будут расспрашивать тебя и вживят маячок. Но, что уж поделать, такова их работа — пустословить и наблюдать. В любом случае им нужно будет какое-то время, чтобы обо всём договориться, и до той поры лучше бы тебе никому не рассказывать про их визит.

Наклонившись ко мне так, словно разговаривала с неразумным ребёнком, доктор, наигранно нежным голосом, произнесла:

— Ведь ты не хочешь навредить нашей дружбе?

— А мы друзья?

— Конечно. А друзьям принято заботиться друг о друге и не разбалтывать свои секреты.

Поправив мою подушку и одарив последним колким взглядом, девушка чинно вышла из палаты, оставив меня в полном одиночестве. Кажется, моя поездка окончательно превращается во что-то очень странное. Но я рада уже хотя бы тому, что жива, пусть и не до конца уверена, что моё текущее состояние можно назвать именно так.

Быть может, странное чувство отрешённости от мира, грызущее изнутри, возникает просто потому, что я в данный момент прикована к постели и этой странной капельнице, не имея сил даже для того, чтобы повернуться на бок. Ну или все эти переживания просто последствия стресса от недавнего происшествия и, по-видимому, крайне продолжительной операции.

Стараясь отвлечься от гнетущего чувства потерянности, я представляла предстоящую беседу с Венцеславом. Но легче от этого как-то не становилось, даже несмотря на то, что мне представлялось то, как он будет падать на колени в попытках получить прощение за два своих ужаснейших поступка, что и привели меня к тому состоянию, в котором нахожусь. А всё потому, что сейчас мне нужны вовсе не бесконечные объяснения и раскаяния, дарующие чувство победы в давно тлеющем споре, а родной дом, кружка горячего чая и горные пейзажи Оливии за окном.

И как раз в том, что менеджер сможет мне сейчас всё это обеспечить, сомнений была тьма. Ибо, вероятно, комфортную поездку мне и правда смогут устроить только друзья новой знакомой, приехавшие из Империи, а не бесчувственный доходяга, жадный до денег. А потому я просто терпеливо ждала очередного пустого и полного ненависти диалога. Всё-таки я всё ещё не простила его за тот злосчастный удар.

Размышления мои прервал резкий скрип двери в палату, через которую вошли двое. Это была крайне серьёзная и сухая женщина, на лице которой практически не проглядывались эмоции, и её не менее серьёзный, молчаливый и широкоплечий спутник. Оба они были облачены в чёрные комбинезоны и несли в своих руках по увесистому деловому чемодану.

Без лишних слов открыв свой, мужчина достал оттуда шприц и взял немного синей жидкости из капельницы. Женщина же села на то место, где только что сидела спасшая меня девушка, ибо это был единственный стул в комнате, и, достав свою записную книжку, заговорила:

— Итак, госпожа Ришар, у нас очень мало времени, а потому объясню кратко и быстро. Мы с агентом Скифом работаем на Министерство Тайных Наук, секретную организацию на службе у Босгорской Империи, и в данный момент мы занимаемся тем, что пытаемся доставить вас на родину. Вы, скорее всего, удивлены, что именно мы занимаемся вашим спасением, но кое-кто из нашей структуры не желает, чтобы с вами произошло что-нибудь плохое, так что считайте, что сегодня у вас появился собственный ангел-хранитель. Скажите мне, как вы себя чувствуете?

— Вполне неплохо, учитывая, что со мной случилось, даже очень неплохо. Конечно, я всё ещё чувствую слабость, но в целом ничего критичного.

— А как у вас отношения с комендантом Салемом?

— Не знаю, я виделась с ним буквально пару мгновений перед тем, как всё случилось, да и то, видимо, случайно.

— То есть вы не чувствуете угрозы от текущего правительства?

— Нет, большую часть времени, что я тут провела, я пролежала без сознания в этой больничной койке. Что вы, наверное, и так знаете, к чему эти вопросы?

— Мы хотим удостовериться, что вы будете готовы к перевозке, а местное правительство не будет строить нам препятствий. Уверяю вас, учитывая наши данные, они не позволят нам вас транспортировать просто так. Есть мнение, что комендант спас вас только для того, чтобы получить от правительства Империи выгоду, и хорошо если бы только от него. Возможно, если бы не защита пани Глиммер, может быть, вами бы уже торговались на чёрном рынке с вполне понятной категорией покупателей. Эта страна полна дикарей.

— Всё наверняка не так плохо, как вы говорите! Мне довелось увидеться с месье Шеймом, и он выглядел как вполне учтивый и приятный человек, даже несмотря на те обстоятельства, в которых нам довелось увидеться.

— Не хотелось бы вас расстраивать, но какой-то один человек не влияет на общую обстановку в здешних краях. Согласно нашему рейтингу, Рония занимает одно из последних мест по безопасности для стратегических персоналий, к которым и вы теперь относитесь.

— Я всё-таки думаю, что всё не так однобоко, как вы говорите. Тем не менее я буду совсем не против, если вы сможете увезти меня домой. Ибо я очень жду, что весь этот сумбурный кошмар наконец закончится.

— Уверяю вас, мы сделаем всё возможное. В любом случае благодарим вас за информацию. И думается мне, что мы встретимся с вами ещё не раз. А пока агент Скиф введёт вам датчик, который позволит нам следить за вашими перемещениями и помочь в случае чего.

— Что введёт?

— Ваше согласие не требуется. Вы даже не представляете, в какой водоворот сейчас попали, а потому лучше не делайте никаких лишних телодвижений и ждите. Так у вас есть шанс выйти из всей истории целиком.

Неэмоциональный мужчина достал из своего чемодана маленькую чёрную капсулу и, бесцеремонно пройдясь мне по руке маленьким лезвием, оставив тонкую ранку, из которой малюсеньким ручейком потекла моя новая кровь, вставил эту капсулку в свежий порез так, что снаружи та была совсем не видна. Затем он одним лёгким движением провёл по ранке каким-то странным инструментом, похожим на ручку, после чего та мгновенно закрылась. Мужчина кивнул спутнице, и они быстрым шагом удалились из помещения, громко хлопнув дверью.

Весь город сошёл с ума или только я?

“Ещё одна несчастная жертва Салема и его ужасающего режима! Известнейший музыкальный продюсер из Европы вчера был найден мёртвым прямо в отеле Палаци, что в старом городе. По нашим достовернейшим данным, он был заколот одним из рыцарей Ордена по неизвестной причине».

Революция ЗАВТРА, выпуск 03.01.

———

Luxuria «Удовольствие без совести»

Акт V - Твари земные

«И сотворил Бог чудищ и гадов различных.

Твари разного рода заселили небеса, моря и землю.

Однако в их вольной жизни не было порядка, не было прогресса.

А потому, Бог создал первых людей, женщину и мужчину.

Род человеческий напугал Бога.

Ибо вышли они уродливы и отвратительны, быстро плодились и словно вирус начали пожирать и осквернять мир, который был создан для них.

Бог сразу же захотел уничтожить то, что он сотворил, но у него не получилось.

Люди вышли из-под контроля и засоряли собой всё, до чего только могли дотянуться и выкорчевать их род более не представлялось возможным.

И установилась новая власть.

И было это царствие Человека.

И понял Бог, что не справиться сам.

Был вечер, было утро: день пятый.»

Беззаконие и кексы

05.01.85

. . .

. . .

. . .

— Сэр, у нас новый труп! На этот раз прямо на пересечении Новосалемской и Старостаницкого Бульвара, — не по ситуации бодрый и весёлый, голос сержанта вывел меня из раздумий, в которые я был погружён последние несколько часов.

Однако, несмотря на то, что я всё же вышел из глубин своего сознания, в которые обыденно погружалсяпосле обеда, смысл слов рапортующего мне Стечкина я не уловил, а потому переспросил:

— Прости, что?

— Труп, прямо напротив нашего здания, судя по первичному анализу, почерк тот же, что и в делах, посвящённых «Староградскому Мяснику».

— Неужели маньяк снова объявился? Дело уже передали следственному отделу?

— Да, пан, наши ребята уже работают.

— Хорошо. Хотя я всё ещё ума не приложу, какому монстру придёт в голову в такое время столь массово убивать людей?

— Следователь Лоусон считает, что кто-то просто не смог отойти от войны и прекратить убивать, вот и вершит злодеяния под покровом ночи.

— Будь это так, маньяк скорее стрелял бы солдат Ордена, пускай и столь скрытно, а не крошил на мелкие кусочки случайных прохожих хирургическим инструментарием. Старший следователь, видимо, забыл, что на войне ты привыкаешь стрелять только в одном направлении.

— Хотите знать моё мнение, капитан?

— Пожалуйста, Стечкин, рассказывай, хуже точно не будет.

— Я думаю, что это послание, не то нам, не то государству.

— Послание?

— Да. Ну вот сами посудите: все тела найдены недалеко от административных и правоохранительных зданий, все лишены какой-либо части тела, и при этом каждая жертва изувечена уникальным образом, пусть и с использованием одних и тех же инструментов.

— Допустим, версия неплохая, только всё ещё остаётся вопрос, кто сейчас, когда солдаты маршируют по улицам каждые пятнадцать минут и вершат правосудие на местах, способен заигрывать со следствием и правительством? А самое главное, что именно этот кто-то хотел нам донести?

— Мне кажется, вполне могут быть люди, что захотят именно таким образом действовать нам на нервы. Скорее всего, этим может заниматься кто-то из правительства или ОАР. Возможно, что убийц может быть несколько, ибо им как-то удаётся быстро заметать все следы. Всё же мы так до сих пор ничего и не нашли, несмотря на то, что практически все тела были выставлены на всеобщее обозрение. Это... будто бы насмешка над нами.

— Возможно, но почему этот протест начался только сейчас, хотя ещё месяц назад ничего не было слышно? Это какой труп уже, восьмой?

— Девятый. И мне всё же кажется, что это повстанцы активизировались. У них точно есть свой, практический интерес, а их схемы хаотичны и непонятны. Может, головорезы из ОАР захотели умножить хаос на улицах или что-то вроде того.

— Что же, вполне возможно. Ну ладно, возвращайся к работе, а я пока подумаю, как всё подать прессе...

Сержант кивнул и удалился из моего кабинета, хлопнув стальной дверью. Стоило шагам в коридоре стихнуть, как я тут же встал и направился к старенькому проигрывателю, что громоздился в углу, дабы поставить мою любимую пластинку. «Старая Богемия», прекраснейшая композиция, жаль, что утратившая уже былой блеск, ибо написана была в те времена, когда Город света, действительно, горел миллионом звёзд-огоньков, будучи райским садом, настоящим Эдемом нашего времени, пускай и со своими демонами.

Что же с тобой стало, Староград? Думая о былом и смотря на настоящее, волей-неволей хочется выпить; вот и сейчас, под великолепный блюз Золотого Столетия, я не могу не утопить свою печаль по старой Ронии в стаканчике-другом яблочного бренди... Вот она, прекрасная бутылочка, с пленительной жидкостью — ещё один отголосок старого мира.

Однако насладиться вечером в полном единении с воспоминаниями мне, видимо, было не суждено, ибо стоило только плеснуть живительный напиток на дно стакана, как тут же зазвонил рабочий телефон. Поначалу я даже не хотел отвечать, но, подумав о том, что это может быть нечто важное, я всё же удосужился поднять трубку, из которой до меня тут же донёсся обеспокоенный голос Лесовского, офицера, что обыденно восседал в холле и принимал гражданских:

— Пан, прошу прощения за беспокойство, но тут к нам пришла какая-то женщина и очень уж настойчиво просит аудиенции с вами.

— Аудиенции? Вы пробовали узнать, чего именно она хочет?

— Она желает беседовать только с вами, по поводу какого-то очень важного дела. Говорит, что это вопрос жизни и смерти, и только вы можете ей помочь.

— Хорошо, пропусти её!

Уже через три минуты напротив меня сидела низкорослая старушка. Лицо её полнилось морщинами, тем не менее двигалась и жестикулировала она довольно бодро, для своих лет. В костлявых руках бабушка сжимала небольшую металлическую коробку, на которой местами уже проступала ржавчина.

Посетительница, по-видимому из приличия, не решалась первой начать диалог и всё-таки озвучить свою просьбу, ради которой она так рвалась ко мне в кабинет. Поэтому я взял инициативу на себя и спросил:

— С какой проблемой вы ко мне пришли?

Заметно оживившись после моего вопроса, старушка затараторила:

— Господин капитан, я знаю, что моя просьба может показаться странной, но вы тоже человек немолодой, дети у вас наверняка есть, а поэтому, думаю, что вы поймёте меня... — замолчав на несколько секунд, женщина достала из внутреннего кармана своего, поеденного молью, ветхого пуховика маленькую пластиковую банку, вытряхнула оттуда горсть таблеток, проглотила все разом, а затем, наконец, продолжила. — Мой внук, понимаете ли, попал в очень ужасную ситуацию, он мальчик хороший, прилежный, просто...

— Вы пришли просить меня освободить вашего мальчика? — прервал я старушку на полуслове.

— Да, его поймали на днях за вандализм. Но он просто связался с плохой компанией, и вместе они расписали стену в центре похабными надписями, его не должны были посадить надолго. А сегодня мне пришло письмо, что его уже приговорили к шести годам заключения и собираются отправить в колонию-поселение на трудовые работы. Это ведь абсолютно несправедливое и несоразмерное наказание!

— Вы хоть понимаете, что происходит на улице? Вы вообще в курсе, насколько ужасная сейчас ситуация с преступностью в городе? То, что ваш внук всё ещё жив, что бы он там ни натворил — чудо! Вы уже этому факту должны радоваться...

— Но ведь ему нельзя на каторгу! Особенно сейчас. Он же там просто не выживет! Ему всего шестнадцать, и у него всю его сознательную жизнь, кроме меня, никого не было. Как вот он вынесет ужасные условия переполненной тюрьмы в стране, где и на свободных людей денег нет? Я слышала, что там заставляют заключённых работать на каменоломнях и лесоповалах до смерти от изнеможения, а потом просто завозят новых. Такие варварские порядки просто немыслимы в нашей стране!

— Женщина, прошу вас, поймите, старой Ронии больше нет, а значит, больше тут нет и цивилизации. Теперь это дикая земля, где сильный пожирает слабого... Мне очень жаль, что ваш паренёк оказался слабым и теперь стоит на краю государственной мясорубки. Но мы все тут, внизу, рано или поздно в ней окажемся, и я не могу спасти всех, ибо так приближу и свой собственный прыжок в её жернова. У меня, действительно, есть дети, и я не хочу, чтобы они остались сиротами.

Старушка притихла и какое-то время грустно смотрела в пол. Несмотря на то, что моё сердце щемило оттого, что я отказываю в помощи этому несчастному человеку, но что я могу противопоставить всем тем, кто стоит надо мной? Да, я капитан полиции, но теперь правоохранители лишь доедают объедки за коллаборационистами и армией, которые сами, с большим удовольствием, вершат своё ужасное правосудие. Всё уже давно не так, как было когда-то, теперь мы и сами уже не на страже порядка, а просто репрессивный придаток маньяка, стоящего у руля...

Я уже даже был готов выдворить женщину из участка, мотивируя это своей занятостью и тем, что мы не уполномочены решать вопросы дальнейшего заключения, однако посетительница внезапно посмотрела на меня невероятно пронзительно и тихо произнесла:

— Неужели вы смирились?

Эти слова ввели меня в ступор. Действительно, неужели я сдался? Неужели я под старость лет стал трястись за свою жизнь? Я ведь приносил присягу и клялся защищать народ Старограда, а теперь, получается, встал супротив своих обещаний? Боже, эта война, эта оккупация, они изменили и меня...

— Ну что я могу сделать? — спрашиваю я.

— Что угодно, будет лучше бездействия. Жизнь, она ведь не закончилась после этой войны. Да, везде бардак, но разве это повод опускать руки? Так, всё-таки, из него точно не получится выбраться.

— Эх, ладно. Я ничего не обещаю, но всё же попробую вытащить вашего внука. Ну а вы следите впредь за своим отпрыском. Неровен час и уже уличный патруль придётся умолять о том, чтобы отдали его тело.

У старушки моментально навернулись слёзы, и она молча протянула мне маленький листик, где аккуратно были выведены имя и фамилия её внука, а также ту коробочку, которую она сжимала в руках с самого начала нашего разговора. В ней были уложены пять небольших кексов, обильно нафаршированных опилками. Это, конечно, не сравнится с теми яствами, что были до войны, но теперь выбирать не приходится, и такие кексы — пожалуй, самое вкусное, что только можно найти в Городе Света...

«Доблестная полиция всё ещё ищет загадочного убийцу, но не беспокойтесь! На улицах вскоре будет вдвойне безопасней, ибо правительство продляет комендантский час. Теперь перемещаться по ним можно лишь во время стандартной четырнадцатичасовой рабочей смены, с 6.00 по 20.00 (Староградское время)».

Вестник Цитадели, выпуск 10.27.

Путь ненависти

Столица Ордена - Цитадель Карним. Пышный и пафосный городишко, прогнивший с окраин и до самого центра. Не мудрено, ибо слово «Carnis», от которого происходит название крепости, а вместе с тем и всего их мерзкого государства, переводится с одного древнего и давно мёртвого европейского языка, как «мясо» или «плоть». Стоит ли удивляться, что их «ОрдоКарним» считают за мясников?

Местная архитектура вызывает у меня глубочайшее омерзение, сравнимое разве что с ненавистью к рыцарям, её населяющим. Иррационально громадные и мрачные чёрные шпили замков в стиле неоготики, высились посреди ужасающе жаркой пустыни, словно недобрый мираж.

К большому сожалению, ни пугающие башни Цитадели, ни громадные городские предместья за стенами главной крепости, не были простым видением. Они скорее были насмешкой над суровой природой и народами, которые здесь когда-то жили.

Когда-то, в старой книжке, я видел изображение городов племён Мохаве. Ну, до того как пришли колонизаторы и разрушили их до самого основания. Они были очень похожи своими размахами на тот вид, который сейчас приняла мрачная столица Ордена. Нет, они были многим красивее, больше и ярче!

Вместо тёмных шпилей и паутины толстых стен, повсюду стояли массивные храмовые пирамиды и аккуратные поместья, сложенные из красного песчаника. Рыночные площади, стадионы для игры в уламу и прочие величественные постройки моего народа канули в лету под катком рыцарских завоеваний.

И пусть бетонные застенки Специального Комитета по Вопросам Коренных Народов (СКВКН или просто Комитет), находящиеся в бывшем здании бойни, в которые меня бросили, гораздо больше походят на уже ставшими родными бункеры и убежища, но меньше отвращения не вызывают. Особенно учитывая то, что меня вот-вот должны продолжить пытать.

Вот, в маленькую комнату, без мебели и окон, вошёл орденский рыцарь. Он сел на корточки перед моим, ослабшим от избиений и распластавшемся на полу, телом. Говоря на моём языке без какого-либо акцента, он спросил:

– Ну что, долго ещё будешь терпеть? Четыре недели ты треплешь нам нервы. Может, хватит уже упорствовать? Вряд ли ты выдержишь больше...

Едва шевеля языком, я слегка приподнялся на дрожащих руках, и, сплюнув кровь, произнёс:

– А может ты уже наложишь на себя руки, псина орденская?

Истязатель усмехнулся, а затем отстегнул от своего пояса увесистую флягу. Грубо взяв меня за подбородок и насильно открыв рот, он начал вливать её содержимое в меня. На вкус это была... вода. Обычная, чистая вода. Даже без привкуса ржавчины. Живительная влага наполняла энергией моё иссохшее нутро.

Закончив поить меня, офицер вновь заговорил:

– Вас, в Освободительной Армии, самих, словно собак, с самого детства, натравливают на всё, что связано с Карнимом. Вас, хоть стреляй, хоть газом трави, да всё равно ненависть эту не вытравишь. Но мы с тобой попробуем иную тактику. Вместо кнута, я предлагаю тебе пряник.

Тут рассмеялся уже я:

– После всего, что вы сделали? После того как веками перерабатывали мой народ в пепел? Вы видели толпы осиротевших детей, на глазах которых твои колпакоголовые братья проводили свои чистки? Их худенькие сгорбленные тела, потерянный взгляд и одежду, свисавшую лохмотьями? Думаете хоть что-то может перебить этот вид и убедить меня сотрудничать? Ну тогда подумайте ещё раз.

– Я уже ни один раз видел своими глазами, как молчуны ломались, стоило нам перейти к "пряникам". Так что есть определённый опыт. Кроме того, я покажу тебе, что под землю вы сами себя загнали. Некоторые из вас могли бы даже жить как люди... Но нет! Надо противиться неизбежному, надо убивать простых карнимцев… Может, ты и убеждён, что Орден несёт лишь смерть вашему народу, я всё же попробую тебя разубедить.

– С чего бы это вдруг?

– Скажу честно, мне очень нужно знать, как ты смог несколько месяцев шпионить в самом сердце Карнима. Да ещё и не выдать себя, своей ротхаутской внешностью. Я должен узнать, кто тебе помог. И за эту информацию, готов даже закрыть глаза на твои преступления. Знаешь ли, далеко не всех террористов, взрывающих здания в центре города, прощают подобным образом. К слову, зачем ты вообще взорвал тот культурный салон? Если бы не этот акт, мог бы ещё долго злодействовать у нас под носом...

– Не смог больше терпеть. Меня послали лишь наблюдать, но видя день ото дня то, как ваши граждане, беззаботно совершают вечерние променады, да пьют кофе в кафе, я уже не мог сидеть сложа руки. Сразу захотелось стереть эти улыбочки с их лиц. Вот я и решил, что подниму на воздух несколько ваших «культурных заведений», вместе с их посетителями. Жалею только, что не все бомбы сработали и я забрал слишком мало ваших сограждан.

– Ну и кадр... Неужели почувствовал несправедливость?

– Именно. Это нечестно, что вы жуёте сдобные булочки и радуетесь жизни, пока в бесчисленных лагерях к востоку, дети, с самых малых лет, работают на подпольных фабриках на благо Индейской Армии Освобождения!

– Разве это не плата за бесконечную войну со своими благодетелями? В чём же ситуация «нечестная»?

– Какие вы благодетели?! Вы уничтожили и растоптали все надежды на светлое будущее многих народов! Вы убили бессчётное количество людей, которые лишь защищали свою землю от ваших посягательств. Вы хотите стереть нас с лица земли. Вот в чём несправедливость! Вот в чём ваше преступление, за которое вы не понесли наказания. Преступление, на которое весь остальной мир, два века закрывает глаза.

– Ну не надо вот этого морализаторства. Скорее всего, до вас, на этих землях тоже жили какие-то люди. И вы их наверняка сместили с насиженных мест. Может даже вырезали подчистую. Это, понимаешь, закон мироздания: сильный ест слабого. Тупиковые эволюционные ветви вымирают. Для тех из вас, кто не противится у нас даже есть альтернатива.

– И что же это за «альтернатива»? Что могут предложить чудовища?

– Ты скоро сам узнаешь. Ну и касательно чудовищ, хочу сказать, что убивая мирных граждан, ты сам нам уподобился.

– «Мирных» среди вас нет. Да и невиновных тоже.

– Забавно, я ведь считаю точно также... Давай, вставай! Перейдём уже к прянику.

Я не смог подняться сам, а потому меня взяли под руки двое солдат и отнесли к машине, в которой, к тому времени, уже сидел допрашивавший меня офицер. Усадив на заднее сидение, меня повезли куда-то далеко за пределы Цитадели. Вероятнее всего даже за пределы самого Ордена. Видимо в Ронию. Мы ехали несколько часов, мимо проносились пустыни, горы и долины. Порой мы проезжали маленькие деревеньки и городки, пока наконец не въехали в одно из таких поселений.

Оно было огорожено высоченной стеной, с колючей проволокой наверху. У массивных стальных ворот дежурили солдаты Ордена. Сопровождавший меня офицер, подал им знак и те открыли проезд. То, что довелось увидеть внутри... поразило.

Это была точная копия городов мохаве с тех картинок... Неразрушенный, с праздно гуляющими по улице людьми, в наших национальных костюмах. Аккуратные домики, запах свежих кукурузных лепёшек витающий по улице, приветливые лица и звучавшая отовсюду речь на родном языке, сводили меня с ума. У меня даже пропала способность говорить, пока мы ехали по широкой центральной улице...

Вернулась она, лишь в тот момент, когда меня усадили за столик в одной из местных столовых. Приветливая официантка налила мне кофе и поставила огромную тарелку супа суккоташ. Передо мной сел мой мучитель, также снабжённый вкусной едой. Он сказал, жуя хрустящий жареный хлеб:

– Ну что? Как тебе вид?

– Что всё это...

– Это то, как могла бы выглядеть Америка, не сопротивляйся вы нашей власти.

– Это что, постановка такая?

– Нет, ты что! Это наша резервация. Для тех ротхаутов, что отринули свои дикарские убеждения и решили жить в ОрдоКарним. Спроси у кого угодно из местных.

Я начал озираться по сторонам, решая, у кого бы спросить. Все прохожие выглядели безмятежно и подозрительно счастливо. Мой визави произнёс:

– Можешь встать и походить по округе. Всё равно тебе не сбежать. Город огорожен стеной и охраняется целым гарнизоном.

Я последовал совету и поднялся из-за стола. А затем осторожно побрёл по сухой брусчатке, всматриваясь в каждое встречное лицо. Двое солдат хотели было меня сопроводить, но офицер жестом остановил их.

Лица местных, казались мне такими знакомыми и такими потерянными. В них не было той надежды и ярости, которые свойственны глазам жителей военных лагерей в Индейской Армии Освобождения. Они улыбались, но как-то натянуто, фальшиво.

Я подошёл к старику, который сидел на ступенях одной из пирамид и сел рядом. Я спросил у него, на языке мохаве:

– Как... как вы тут живёте?

Он ответил мне, также на моём языке:

– Очень хорошо живём, не жалуемся. Тебя привезли «ломать»? – пожилой мужчина говорил крайне медленно, будто продумывал каждое слово, прежде чем сказать.

– Я так понимаю, что не первый, кого сюда привозят для этого...

– Половина из тех, кто здесь живёт, раньше были пленниками Комитета или военнопленными, взятыми на поле боя.

– А вторая половина?

– Те соплеменники, что жили в Ронии до того, как... – дед словно бы не мог произнести это вслух.

– Началась «Великая» кампания.

– Она самая. Сразу после того, как Карним взял под контроль эти земли, нас всех свезли в этот город, как потенциально опасных граждан. Чтобы мы строили лучшее будущее... отдельно от будущего остальных ронийцев. Эти городки-резервации на месте исторической индейской застройки и приезжим журналистам можно показывать, и в пропаганде светить, мол не такой уж Орден жестокий.

– И вы... подчинились им?

– А что мы могли поделать? Подчинились, конечно. Тем более здесь вполне себе приятные условия жизни. Да, наружу не выйдешь, но можно спокойно жить среди своих... Разве не об этом мечтали наши предки?

– А как же те свои, что остались в Ордене? Нужно поддержать их и открыть второй фронт в тылу врага! Почему вы до сих пор сидите сложа руки, зная, что наших людей убивают колпакоголовые звери?

– На территории Ордена своих нет. Там только те сволочи, из-за кого нас всех закрыли в этом городке. Если бы не их порывы к свободе и жажда мести, мы бы жили почти на равных с захваченными ронийцами!

– Да как ты вообще смеешь так говорить?

Гнев снова застелил мне глаза, как тогда, во время посещения богемного салона. Мои руки сами собой сжались в кулаки. Ярость влила топлива в давно обесформленное и обессиленное тело. Дальше всё произошло крайне быстро. Удар по наглому лицу старика. Мои крики: «Предатель! Тварь! Гниль!»

На них же прибежали те два солдата, что хотели меня сопровождать. Они было попытались меня скрутить и это стало их главной ошибкой. Я был разъярён и вспомнил все те боевые приёмы, которым меня учили с самого детства. Невзирая, на любые удары, я вытащил у одного из противников нож, ловко подцепив тот с пояса. И дальше уже было дело техники.

Лишившийся своего клинка сразу же пропустил удар в живот, а его напарник, ничего не успевший понять, получил порез на шее. Когда к нам выбежал офицер с пистолетом наголо, я уже вооружился винтовкой и встретил его метким выстрелом в голову. Несмотря на то, что местные граждане стояли как зачарованные, наблюдая картину расправы, я знал, что на звуки борьбы скоро сбежится вся колпаковская рать. Я плюнул в сторону съежившегося старика и бросился в путаный лабиринт между жилыми домами.

Конечно, теперь я был вооружён и даже относительно свободен, но тягаться с охраной целого городка, я вряд ли бы смог. Мой путь лежал вглубь этого странного подобия былых городов моего народа. Это не было мне на руку, ибо в отличие от меня, мои противники знали местность. Кроме того, им могли подсказать местные «псевдомохаве», что, то и дело встречались на моём пути. Чёртовы предатели!

Моя ненависть к ним и орденцам, питала меня лучше адреналина битвы. Но вряд ли она сможет снабжать энергией вечно, поэтому мне, прежде прочего, было необходимо место, где я мог бы перевести дух. На одной из безлюдных улочек, я наткнулся на небольшую лечебницу. Погони за мной пока ещё не было, да и свидетелей того, что я захожу внутрь не наблюдалось, так что я спокойно проник в ветхое помещение.

Больница состояла буквально из двух комнат: регистратуры и кабинета врача. Тётка за стойкой регистрации тут же была отправлена в отключку. Лишние свидетели мне не нужны. Внутри же единственной приёмной, я застал доктора фасовавшего одинаковые баночки с таблетками. Увидев меня он, видимо, подумал что я орденский солдат в гражданской одежде и залепетал на вражьем, с явным акцентом:

– Нет, вам таблетки не выдам больше! Ваш командир меня с потрохами съест, если узнает, что я нарушил его запрет и снова выдал вам транквилизаторы. Они только для заключённых.

– Транквилизаторы значит... – произнёс я на языке мохаве, – Так вот почему все здесь такие... угашенные.

У доктора округлились глаза и он выронил банки из рук, те разбились вдребезги и разметали по полу сотни серых пилюль. Дрожащим голосом, перейдя на родной язык, он спросил:

– Неужто беглец?

– Нет, император Анджей Второй решил посетить тебя с официальным визитом. Давай, мужик, не придуривайся или пущу пулю. – для убедительности я передёрнул затвор винтовки и направил на него, – Теперь отвечай на мои вопросы. И чтоб без лишних телодвижений, понял?

– Понял.

– Хорошо, теперь скажи мне, ты же сам эту гадость не пьёшь?

– Не пью, мне положено быть в трезвом уме на работе. Как и всем медработникам в этом лагере...

– Колпаки тоже этим балуются?

– Почти все. Здесь особенно нечего делать, вот они и...

– Понятно, значит противник вполне может быть в не самом адекватном состоянии. Выходы из города знаешь?

– Есть двое главных ворот, но они серьёзно охраняются. Ещё есть несколько канализационных стоков...

– И они не охраняются?

– Нет.

– И никто не додумался сбежать через них?

– Зачем? Мне думается, все здесь довольны своей жизнью. Никто из тех, кто согласился здесь жить и не знает, мне кажется, куда ему бежать. Вокруг леса и территории оккупированной Ронии, а внутри еда и жильё. Даже солдаты, которых здесь поставили, не держат нас, а мешают тем кто мог бы попытаться попасть внутрь.

– Какие убожества. Вас будто зверей в зоопарке заперли, а вы и довольны.

– Ну знал бы ты, куда хозяева отправили несогласных жить в резервации...

– И не хочу знать. Ибо, в любом случае, туда не собираюсь. Скажи лучше насчёт того, кому может понадобиться проникать сюда?

– Ронийским повстанцам, например...

– Это кто такие?

– Террористы, что покою правительству протектората не дают. Их в окрестностях немало шастает. Да всё никак не могут переловить.

– Кажется, компания будет мне подстать.

– Но найти их очень непросто!

– За меня то ты не переживай, я то их внимание привлеку. Скажи, есть ли в этом чёртовом городишке что-то взрывоопасное?

– Разве что... топливные цистерны, в северной части города. Но если их поджечь, половина города сгорит в адском пламени...

– Это меня устроит. Ненавижу это место. И предатели вызывают у меня ещё больше ненависти, чем колпаковские собаки в костюмах. А теперь, ложись на пол, док. За то, что дальше произойдёт, я не буду извиняться.

Поняв, что я собираюсь от него избавится, врач попытался было рвануть в сторону окна. Пришлось ударить в спину. Пусть радуется, что для него всё закончилось быстро.

В его шкафу я нашёл комплект чистой одежды, не напоминавшей тюремную робу. Он, конечно, был великоват, но, для того чтобы сойти за местного, вполне подходил. Мной также были забраны несколько банок с серыми пилюлями, а вот от огнестрельного оружия пришлось избавиться. Я оставил, разве что нож, который спрятал под новой, белоснежной рубахой.

Хорошенько умывшись и надушившись, чтобы больше походить на городского жителя, я вышел на улицу и прогулочным шагом побрёл на север. С того момента, как я зашёл в клинику, успела подняться паника. Солдаты суматошно бегали по улицам, расталкивая зевак и заглядывая во все закоулки.

Один, из брошенных на поиски отрядов, выхватил меня из толпы прохожих. Его командир тряс меня за плечи и кричал:

– Видел его?! Сбежавшего шпиона из ИАО?! Куда он побежал, знаешь?!

Я, улыбнувшись так блаженно, как только мог, кротко произнёс:

– Что?

Поняв, что получить какую-нибудь информацию у меня не получится, военный отступился и отряд направился дальше. Когда они отдалялись, я уловил недовольный возглас офицера:

– От этих угашенных ротхаутов никакой пользы!

Дальше я старался держаться небольших улочек, ибо на ключевых разъездах, орденцы вполне могли бы уже догадаться установить свои блокпосты с проверкой документов.

Да, в моём кармане лежал слегка помятый пропуск доктора, на котором, к тому же, не было его фотографии. Однако, вряд ли на посту поверят, что мне больше пятидесяти лет. Кроме того, если солдаты брали у врача препараты, то наверняка знали, как он выглядит. Лучше было не рисковать, особенно учитывая то, что мне не придётся бежать по главным улицам.

Так, окольными путями, я добрался до внушительных цистерн, представлявших собой топливную станцию. На ней уже стояло несколько тентовых грузовиков, которые стерегли всего пятеро солдат. Кроме них, поблизости не было никого. Да и сама зона не была огорожена. Видимо, колпаки местных совсем не боялись. Какой позор...

Я, не выходя из образа городского обывателя, уверенно подошёл к охране. Они даже не напряглись. Медленно, стараясь пародировать индейский акцент, я заговорщически завёл разговор с военными на их родном языке:

– Ребят, не хотите немного расслабиться?

– Допустим, – сказал один из них, – у тебя есть серые пилюли?

– Пара чеков и они могут появиться и у вас.

В качестве подтверждения своих слов, я вынул заранее взятые баночки.

– Как-то дёшево за несколько пачек. – недоверчиво произнёс другой колпакоголовый.

– Мне срочно нужны деньги. – сказал я.

Довольные своей покупкой охранники, осмотревшись на предмет наличия начальства, оставили свои посты и удалились в близлежащую коморку. Я отшвырнул полученные монеты в сторону и сразу принялся за своё тёмное дело.

Первым делом, я создал себе путь к отступлению и открыл ближайший канализационный люк. Затем, мной были сняты заправочные шланги и открыты вентили на всех цистернах. Следовало выпустить из них как можно больше топлива, чтобы они сразу же не взорвались, под давлением внутри резервуара.

Спички удалось достать в одной из автомашин. Это были хорошие окопные спички, прекрасно загоравшиеся и державшие огонь. Я поджег сразу несколько штук и бросил в уже изрядно растёкшуюся чёрную жижу. Дожидаться результата не стоило, а потому я положился на удачу и ретировался в подземелье, не забыв закрыть за собой крышку.

Внизу было темно и очень сильно воняло, но выбирать не приходилось и я направился в ту сторону, в которую текла вода. Местами было достаточно места, чтобы стоять во весь рост, в то время, как в некоторые части городских стоков приходилось заползать на карачках. Лишь на развилках я пользовался спичками, определяя путь по большему количеству, утекавшей в него, воды.

В какой-то момент моего путешествия, сверху раздался взрыв такой силы, что со стен посыпалась пыль. На сердце сразу стало тепло. План удался.

Ещё лучше мне стало, когда я наконец увидел свет. Я вышел наружу у какого-то небольшого водоёма, за пределами стен. Там же умывшись от всего, что налипло на меня во время путешествия по канализации, я приметил небольшой холм, неподалёку.

С него открывался прекрасный вид на содеянное. Богопротивный город пылал и всем, кто был внутри, явно уже было не до меня. По крайней мере, пока они его не потушат.

Я уселся на склоне и вдыхал сладкий аромат свободы. Через некоторое время, ко мне подсела непримечательная девушка. Она завела обыденный разговор, начав цитировать стихотворение одного поэта из моего племени:

– Друг мой, скорее вооружайся, оружие в руки бери! Встреться лицом с колпаковской напастью и череп зверью проломи. Бери под контроль их дома и заводы! И свергнут пусть будет проклятый совет! И над океаном, тёмные воды...

– ...окрасит наш новый рассвет! – закончил я.

– Именно! Твоих рук дело? – она указала на пылавший городок.

– Да. Не было сил смотреть на то, что они сделали с моими соплеменниками.

– У нас тоже не осталось сил смотреть... на всё, что сотворил Орден. И нам бы пригодились такие люди, как ты. Нам, если честно, любые сторонники нужны.

– Большие сложности?

– Именно. Коллаборационисты и армия не дают нам жизни. Мы несём большие потери, прячемся по лисьим норам и лишь иногда показываем клыки. Так что всё, что наша организация может тебе предложить, так это кровь, тяжкий труд, слёзы и пот.

– Как удачно, что именно эти вещи я и ищу. Ну, если к ним, конечно прилагается сотня-другая мёртвых карнимских солдат.

– Это уж я могу гарантировать от лица всего движения повстанцев.

– Что ж, тогда у меня нет выбора. Я с вами! Пусть теперь вас будет чуть больше, чем немного.

– И мы будем велики в своём скромном количестве. И мы будем мстительны в своём прощении. И мы будем жестоки в своей доброте. Ибо волкам, милосердно, мы несём их волчью смерть!

– Не слишком ли пафосные у вас лозунги?

– Чуть менее, чем у наших врагов.

Экспресс

16.01.85

Война — это всегда жертвы, просто потому, что твоя жизнь, свобода и идеалы далеко не бесплатны и требуют того, чтобы за них ты отдавал что-то столь же ценное. А что в этом мире может быть столь же ценно? Жизнь, свобода и идеалы другого человека, конечно. На обычной войне ты приносишь на жертвенный алтарь врагов, а на гражданской — своих же сограждан.

Повстанцы понимают это. И сколько бы нас ни нарекали смертоносной и безумной силой, сколько бы наше руководство ни грызлось между собой, какой бы ужас мы ни наводили на гражданских своими деяниями, все они стоят того. Ибо на кону свобода и возможность самостоятельно выбрать дальнейший путь, каким бы он ни был.

Да, каждый описывает эту цель по-своему. Для одних — это порядок, для других — равенство, для третьих — возможности, но суть всегда одна — дать Ронии самой решать свою судьбу. И ради этого каждый из нас готов убить и даже умереть. Пускай свобода повлечёт за собой тысячи, сотни тысяч новых смертей, в результате грызни за будущий облик государства, это всё равно лучше, чем все те же смерти, только совмещённые с лизанием ботинок орденской швали.

Мне вот, если честно, всегда было плевать на то, как именно будет выглядеть свободная Рония и как она будет называться, единственное, чего я хотел с тех пор, когда променял свою скромную лопату на винтовку, так это того, чтобы моя земля принадлежала мне, а не каким-то уродам, возомнившим, что если у них есть танки, то они могут показывать свои мерзкие рожи из своей гадкой пустыни и претендовать на наши плодороднейшие поля и прекрасное побережье.

Нет, я не испытываю особенного отвращения к Карниму и его жителям, как некоторые мои товарищи, мне, если честно, вообще плевать, какой именно нации будут те, кто позарится на наши земли; их всех в равной степени должна ждать расплата за все те ужасы, что принесли они в наш дом.

Я говорю об этом просто потому, что порой сам удивляюсь тому, что среди ронийцев очень сильно укрепилась ненависть именно в сторону карнимцев, не как в сторону очередных посягателей на нашу идентичность и свободу, а как в сторону чуждой и отвратной культуры, которую мы никогда не сможем принять. Можно подумать, что если бы на нас напал любой другой сосед или давний враг, то всё сложилось бы иначе.

В конце концов, не бывает среди стран хороших друзей, и в особенности среди соседей, ибо кроме всех обыденных разногласий между ними появляется ещё и закономерное соперничество за клочки земли на границе, порой доходящее до абсолютного абсурда.

Вот, к примеру, Государство Малой Каскадии, или, как они теперь себя величают, Босгорская Автономия Новой Каскадии, почти двести лет были в составе Большой Каскадии, так Ронию называли до войны за независимость. Наша Родина же помогла им освободиться из-под колониального гнёта Босгорской Империи, запустив тем самым настоящий «Парад антиколониальных восстаний».

Однако проведя все эти двести лет в достатке и имея множество привилегий, жители Малой Каскадии, видимо, возомнили о себе слишком многое, и как только началась война, они всадили нож в спину тех, кто их когда-то освободил, объявив о своей независимости и выходе из войны под протекцией Босгора. То есть фактически они забрали четверть территорий и треть промышленного и ресурсного потенциала нашей страны, добровольно уйдя в новое колониальное рабство.

И их стремление к такой специфичной независимости ещё можно понять и даже простить. Но вот то, что это произошло прямо в самом начале войны, являет собой самое настоящее предательство. И тут абсолютно не важно, сделано оно со злым умыслом или просто было удобной возможностью выйти из ненавистного им государства. Предательство непростительно и искупить его невозможно.

Даже того, что мы сотворим сегодня, будет неимоверно мало, чтобы отомстить за все те унижения, что мы испытали по их вине. К слову об этом, я чуть было не забыл упомянуть одну из главных транспортных артерий континента, которая невероятно активно использовалась до и даже во время войны, а также была приоритетной целью реставрации после неё, и по которой до сих пор, пусть и в гораздо меньшем объёме, ездят люди и различные грузы.

Я говорю про Североамериканский Экспресс — железную дорогу, что соединяет все крупнейшие страны Северной Америки. Начинаясь у самого края полуострова Флориды, простираясь вдоль восточного побережья и всех его стран, она делает огромный крюк вдоль южной границы Винленда и, проходя Малую Каскадию, заканчивается в Старограде, крупнейшем городе западного побережья.

И вот, из новообретенной колонии Босгора, поезда в Староград ходили с очень завидной регулярностью, по многим причинам. В основном, конечно, экономическим. Ибо, как я уже говорил, их часть Каскадии вовсе не пострадала от этой кровопролитной войны и была невероятным образом заинтересована в доставке товаров первой необходимости по завышенным ценам, как нашему правительству, так и просто на продажу.

А ещё бедную и разбитую Ронию северяне любили использовать в своей, довольно специфичной пропаганде. Ибо за довольно небольшие деньги, при полном согласии салемского кабинета, возили пропагандистские экскурсии на пассажирских поездах для всех желающих, словно насмехаясь над горем нашей родины, будучи при этом одной из причин этого самого горя...

Наш план был довольно прост и хорошо проверен великим множеством повстанческих организаций со всего мира, но ещё ни разу не доходил до Ронии. Ибо до сей поры повстанческие организации не были настолько смелы и озлоблены, чтобы решиться на такой подвиг, поскольку угроза отчаянного сопротивления, которое могли оказать как со стороны Каскадии, так и со стороны военных Салема, останавливала лучше любых стен и преград.

Однако Салем точно не мог держать свою стальную хватку вечно. Прошло уже больше четырёх месяцев с момента начала оккупации Ронии, и, судя по недавним событиям, а также попытке покушения, срок коменданта истёк. А значит, что настало время дерзнуть и взять то, что нам причитается.

Несколько наших агентов, включая меня (координатора операции), должны будут проникнуть на такой экскурсионный состав под видом рядовых туристов и с помощью пронесённого тайком оружия, а также угроз расправы, захватить локомотив и взять всех пассажиров в заложники, чтобы после потребовать выкуп за их жизнь и свободу.

При удачном раскладе, в котором мы практически не сомневались, мы бы не только получили довольно значительную сумму на офшорный счёт нашей организации, но и пресекли туристические, а возможно, и торговые поездки из Малой Каскадии, лишив Салема притока денег и товаров, а также испортив отношения между нашими странами. Одни сплошные выгоды, включая стандартное для подобных терактов устрашение всего мирового сообщества и лояльных правительству людей.

Но, как некоторые уже поняли, всё сложилось несколько по-другому...

Да, поначалу всё шло в точности с нашим планом, и даже лучше, чем мы могли бы предполагать, ибо мы даже не встретили ни одного охранника или военного ни на станции, ни внутри поезда. Один из наших агентов без особых проблем проник в кабину машиниста и получил полный контроль над движением поезда, экстренно остановив состав и дав сигнал к действию тем, кто сидел в самих вагонах. Я, как и мой напарник, мигом достали из сумок припрятанные штурмовые винтовки и сделали пару предупредительных выстрелов в потолок.

Ещё мгновение назад улыбавшиеся и тыкающие в ронийцев за окном, словно то были обезьянки в зоопарке, пассажиры теперь ошарашенно смотрели на нас. Видимо, никто из них не ожидал, что жестокая реальность, на которую они приехали поглазеть, достанет их и в этом уютном транспорте с мягкими креслами и вагоном-рестораном...

Без лишних слов и восклицаний в сторону заложников, которые и без того практически сразу бросили какое-либо сопротивление и вжались в свои сиденья, я вышел на связь с агентом в локомотиве и приказал ему заставить машинистов связаться с ближайшей станцией, чтобы те, в свою очередь, вызвали людей из правительства на переговоры. Последних долго ждать не пришлось, однако, вместо нескольких полицейских машин и штатного дипломата, на вызов приехали более грозные гости.

Это была настоящая военная колонна, в составе более пяти грузовиков, укрытых тентами, одной офицерской бронемашины и настоящего многотонного танка, угрожающе целящегося прямо в локомотив. Стоило им приблизиться на расстояние пары десятков метров, как из грузовиков тут же выскочило около сотни человек, вооружённых до зубов. Они быстро рассредоточились вдоль поезда, взяв окна на мушки.

Из бронетранспортёра вышел всего один единственный человек, в форме коллаборационистского офицера и с громкоговорителем в руках. Я сразу его узнал, ибо это был второй человек в правительстве и правая рука Салема, генерал Соколов. Небрежно поднеся аппарат ко рту, в котором была зажата неизменная папироса, офицер заговорил, обращаясь к нам:

— Итак, раз уж вы «Серьёзная организация», сразу перейдём к делу. У вас есть два варианта. Первый: вы складываете все свои игрушки и мирно покидаете состав, а за это мы подарим вам быструю и безболезненную смерть, пулей в затылок. И второй, на который я рассчитываю: вы отказываетесь выполнить мои требования, и мы открываем огонь по этой железяке. У вас ровно три минуты, чтобы подумать!

Такое развитие событий не могло не насторожить, однако я всё равно не верил, что Соколов решится стрелять по гражданским (даже для Салемского режима, теперь это было бы абсолютным варварством), скорее всего, он просто блефует, о чём я тут решил ему заявить, взяв припрятанный для такого случая рупор:

— Ты думаешь, что я так просто поверил тебе?! Нас так просто не запугать! Мы убьём всех здесь, если ты продолжишь пытаться блефовать!

Протяжно зевнув и чуть не выронив, при этом, изо рта тонкий бумажный свёрток, офицер взглянул на свои наручные часы и абсолютно безразличным тоном произнёс:

— У вас осталось меньше двух минут.

Он что, даже не обратил внимания на моё восклицание? Быть может, он и не шутит... Хотя чёрт, нет, меня действительно не напугать таким отношением. Что этот Соколов вообще о себе возомнил?! Однако мог ли я что-то противопоставить его безразличию, пускай даже наигранному? В размышлениях об этом я даже не заметил, как пролетело отведённое им время, и из раздумий меня вырвал всё тот же бесчувственный бас:

— Время вышло. Всё, как я и думал! — сказал офицер, сплюнув в сторону.

Махнув рукой солдатам, он вернулся в свой бронетранспортёр. Последние все как один вытащили из своих походных сумок по небольшому шприцу, подобному тем, которыми обычно колют адреналин, и по команде одновременно всадили их прямо в шею, замявшись на несколько секунд.

После чего они вновь подняли оружие и без предупреждения и сигналов начали просто расстреливать поезд так, что я еле успел лечь на пол. Правда, от последовавшего ужаса это меня не спасло, и уже через мгновение на меня обрушились осколки стекла, клочки ткани и то месиво из мяса и внутренностей, что отлетало от людей, которым повезло гораздо меньше, чем мне, и град бронебойных пуль превратил их в настоящий дырявый фарш.

Хотя можно ли сказать, что мне повезло? Нет, определённо нет, я будто бы оказался посреди настоящего ада, где крики ужаса смешивались с грохотом стали и внезапным хлопком. Судя по всему, это танк выстрелил по локомотиву, полностью уничтожив последнюю надежду спастись.

Всё это месиво продолжалось в течение бесконечно долгих минут, в продолжение которых я молил всех богов, каких знал, о том, чтобы в меня ненароком не попала шальная пуля. И они действительно смиловались надомной, и в один момент стрельба прекратилась, двигатели вновь заработали, и колонна, судя по звукам, начала постепенно удаляться от поезда. Неужели меня пронесло?

Судя по всему, военные не сомневались в том, что после такого обстрела в поезде не осталось ни единой живой души. И, вероятно, я действительно был единственным, кто смог каким-то чудом уцелеть после этого бесцеремонного акта жестокости. Судьба меня явно любит! Чёрт, мне явно стоит выбираться отсюда как можно скорее, и не дай бог мне снова связаться с повстанцами! Больше мне так может уже и не повезти...

Тихонечко проползая по усыпанному стеклом полу между креслами, я медленно продвигался к концу вагона, где располагались выходы из него. На следы окружавшего меня безумия я старался вовсе не поднимать глаза и полз, уставившись в миллионы окровавленных осколков.

Так я, наконец, добрался до выхода и, облегчённо выдохнув, спрыгнул с подножки. Кажется, вокруг никого... Щёлк!

Я обернулся и обомлел, ибо всего в двух шагах от меня стоял Соколов, направивший прямо на меня пистолет очень странной формы, словно и не боевой вовсе. Я, дрожа с головы до ног, медленно поднял руки. Несмотря на то, что генерал был один, тягаться с ним у меня вряд ли бы получилось, ибо он держал меня на мушке и явно был готов в тот же момент наделать во мне не один десяток дырок, если этой штукой в его руках вообще можно было проделывать дырки.

Тем не менее рисковать, проверять на своей шкуре боевой потенциал оружия, которое генерал держал столь уверенно, я не хотел. Да и если бы я всё же не схватил пулю, то драться с человеком, который был на голову выше меня и слыл буйным, непобедимым, громилой всю свою жизнь, было бы чистым безумием. Да и у старого пса явно далеко не один приём в запасе, как раз для подобных ситуаций.

Да и выглядел он так, словно бы ожидал меня тут увидеть, и ничуть не удивился тому, что я выжил после такого чудовищного града пуль. Хотя, возможно, что на этом лице, закалённом войной, вообще никогда не отражалось и доли удивления. Он сухо бросил мне:

— Я смотрю, ты живучий. Хорошо, он точно будет доволен.

Ещё один щелчок ознаменовал выстрел, что отнюдь не был осечкой, ибо в тот же момент мне в живот прилетел тонкий дротик. После чего моё тело ослабло и осело на землю, а глаза сами слиплись, унеся меня в темноту.

“В этой ситуации абсолютно очевидна вина повстанческих организаций. В память о погибших в этот день ни в чём не повинных пассажиров туристического поезда, кабинет коменданта объявил минуту молчания и день всеобщего траура, в солидарность с правительством Малой Каскадии. Мы никогда не забудем тех злодеяний, что совершили бунтари!»

Вестник Цитадели, выпуск 15.01.

На тёмных улочках

10.01.85

Злачное место — это очень мягкое описание послевоенного Старограда, ибо его улицы, как сточные канавы после дождя, оказались заполнены различными нечистотами и отвратительно вязкой грязью. Но я почти не помню, когда в последний раз видела этот город другим, несмотря на то, что я отсюда родом. Ибо когда началась война, мне было всего тринадцать, и мой отец, взяв нас с мамой с собой, сбежал в Карним, где вступил в армию Ордена и стал воевать на его стороне.

Тогда я даже не понимала, почему всё произошло именно так, как произошло. И почему вообще отец решился бросить свою страну, где мы жили вполне роскошной жизнью в семейной усадьбе, и бежать за границу, чтобы устроить свою семью в довольно скудный домишко в предместьях Цитадели, а сам ушёл рисковать своей жизнью в горючих песках Мохаве. Теперь же, вернувшись на свою родину, я наконец поняла причину.

Он не бросил свою страну, а пытался её спасти. Поскольку в прошлом отец был крупным оружейным промышленником и, соответственно, был вхож в высшие круги старой Ронии, он видел все их пороки и дрязги изнутри. И, как он сам говорит, в один момент просто не захотел более идти на контакт со всем этим отребьем и участвовать во всех этих грязных игрищах. Однако в стране, где окнам многие предпочитают зеркала, если ты не заодно с властью, значит, против неё.

А потому банкиры и их ручные чиновники решили уничтожить прямое доказательство того, что можно жить по-другому. Они навесили большое количество долгов и попытались забрать всё, что было у нашей семьи. Отец же решил бороться против этого, но не в пучинах бюрократических механизмов, месте, где его враги были полноправными властителями, а на поле битвы, где все по-настоящему равны.

Орден Карнима казался отцу идеальным вариантом. Его прельщали строгость и порядок, царившие в рядах рыцарей, благодаря строгой иерархии и жёстким методам. Тем более отношения Карнима и Ронии после Великой Войны накалялись всё больше и больше, и война между ними казалась неизбежной, вопрос был лишь в том, кто первым схватится за оружие. Что же, папа не прогадал, и мы наконец вернулись на своё законное место, чему я несказанно рада.

Вернули мы и наш старый особняк, пусть и требующий теперь серьёзнейшего ремонта. Вернули и своё привилегированное положение в обществе. Ну и конечно, всю ту роскошь, которую я не видела целых три года.

Пока шли работы по восстановлению нашего родового гнезда, мы с семьёй поселились практически в самом центре Старограда, на Новосалемской Улице, всего в нескольких кварталах от здания правительства. Тут селились все сливки протектората, в основном, конечно, военные. И здесь же я познакомилась со своей лучшей подругой, также являвшейся дочерью одного высокопоставленного служащего протектората, Аней Дюжински.

Ох, и много же дел мы вместе натворили! В особенности я хочу отметить те дьявольские вечеринки, на которых собиралась вся золотая молодёжь Старограда, где вино лилось рекой, музыка рвала барабанные перепонки, а в воздухе повисал стойкий дым от раскуренной дурман-травы.

Сегодня была как раз одна из таких гулянок, организованная прямо в доме семьи Ани, находившемся на Проспекте Авицены, где-то в двух километрах от моего. Её отец всегда закрывал глаза на наши тусовки, в отличие от моего, считавшего, что всё это веселье плохо скажется на моём воспитании. Думаю, что он забыл, что я уже достигла совершеннолетия и меня уже поздно воспитывать. А веселье... Ну разве от него может быть хуже?

В любом случае, пока ситуация в городе не наладится, я нахожусь под полной опекой папы и вынуждена играть по его правилам. Однако же, правила существуют, чтобы их нарушать! Не сложно было под разными предлогами уходить из дома на несколько часов, чтобы вдоволь повеселиться и потом, как ни в чём не бывало, вернуться назад, до того как будет объявлен очередной комендантский час.

Однако сегодня я впервые засиделась слишком долго, будучи погружённой в дьявольский дурман и бесконечные рассуждения о природе авангарда. Поняла я это лишь когда последний «шарик», принятый ещё пару часов назад, стал меня отпускать, а Аня обратила моё внимание на большие напольные часы в её комнате и во всеуслышание заявила:

— Блин, кажется, уже без пятнадцати полночь!

— Ох, чёрт, как я теперь домой-то попаду? Комендантский час давно начался! — спросила я.

— Чё ты домой-то рвёшься? Давай ещё посидим, а то и оставайся на всю ночь, я тебе у себя постелю.

— Да отец меня прибьёт, если узнает, что я не ночевала сегодня дома... А по улице я сейчас точно не смогу вернуться, сама знаешь, сколько там сейчас солдат, после покушения-то, а у меня даже паспорта, как на зло, с собой нет.

— Ай, да ладно, забей на паспорт, ты ж дочь генерала Соколова, тебя никто и пальцем не тронет!

— Если узнают, конечно, да и то, скорее всего, сопроводят до дома с помпой, родичей оповестив. А если не узнают, знаешь же, солдаты порой бывают хуже бандитов.

— Ну тип это, не переживай, короче! Можно же и переулками пройти, я как раз путь один знаю, можно тип дойти до Новосалемской даже быстрее, чем по главной. Да и их наверняка не патрулируют, солдат бы не хватило на каждый здешний закуток покрыть.

— Переулками? Чёт стрёмно это как-то. Мало ли что там может произойти, и на помощь никто не придёт, при случае.

— Да ладно тебе, всё ок будет, я там миллион раз ходила, тем более мы будем вдвоём, чё бояться-то?

— Ну если ты так говоришь, то пошли, лишь бы под домашний арест не попасть, а то и под настоящий...

Попрощавшись со всеми, мы с Аней спокойно оделись и вышли из чёрного хода, который вёл на задворки между громадами зданий, почти не освещавшихся. Поначалу было страшно, конечно, но дурачливость подруги и её шутки быстро вывели меня из состояния напряжения, так что в скором времени я шла уже вовсю смеясь и крича на всю улочку, не переживая уже даже и о том, что нас могли бы услышать с большой дороги.

Да и путь, в целом, был спокойным, пока в один момент мы не свернули на другую такую же узкую улочку, где, прислонившись к стене, курили два коренастых парня в простенькой и очень грязной военной форме. Они сразу стали сверлить нас взглядом, а мы моментально прекратили своё весёлое общение и машинально, не сговариваясь, ускорили свой шаг, чтобы быстрее пройти мимо них. Заметив это, один из них прокуренным голосом сказал:

— Смотри-ка, каких девок нам ночь принесла!

— Да, ток пуганые, чёт, — заметил второй, а затем обратился к нам. — Эй, девки! Подваливайте давайте, повеселимся масть!

В надежде на то, что солдаты не станут нас преследовать, я старалась не обращать на них никакого внимания. Надежда эта оказалась напрасной, и они оба угрожающе направились за нами, следом.

— Э, куда вы? Нормально же общались.

Мы вновь ускорили шаг. Преследователи сделали то же самое. Я старалась не оборачиваться и хотела уже было бежать, так как ясно поняла, что добром эта встреча явно не кончится, однако тут меня за плечо схватила мозолистая рука одного из мужчин и резко потянула назад. Да так сильно, что спустя мгновение я уже стояла, находясь в стальных тисках плохо пахнущей туши, что была на голову выше меня.

От такого крепкого захвата моё дыхание спёрло, а кости, казалось, вот-вот должны были хрустнуть. Я не могла видеть нападавшего, однако могла наблюдать за Аней, которую в тот же момент прижал к стене второй мужчина, одной рукой зажав ей рот, а второй приставив нож к её горлу:

— Ну-ка, даже не вздумай орать, а то глотку перережу, поняла? Сейчас мы позабавимся чуть-чуть с такими зачётными кралями, а потом можете быть свободны!

Стоило ему убрать ладонь со рта, как Аня в тот же момент завопила, что есть силы:

— На помощь !!! Помогите!!! Кто-нибу...

Она не успела сказать и трёх слов, как подонок тут же исполнил своё обещание, лёгким движением вскрыв её горло. Крик моментально превратился в неразборчивый хрип, а из свежей раны алым фонтаном начала струится кровь. Мужчина разжал хватку и Аня, держась за горло, грохнулась на землю. От ужаса у меня даже онемел язык, и я в полной тишине наблюдала эту жуткую картину.

— На кой чёрт ты её полоснул? — спросил тот, что держал меня.

— Да плевать, у нас ещё одна есть, нам на двоих с головой хватит.

— Чё с трупом будем делать?

— А ни чё, тут оставим, не в первой. Эту грохнем, чтоб не разболтала кому потом, и тоже тут кинем, кто разбирать-то будет?

— Ладно, давай тогда эту используем, пока тоже от страху не подохла.

Угрожающе направившись ко мне и скривившись в оскале, убийца уже даже начал на ходу расстёгивать ширинку. Но всего через несколько шагов оказался остановлен выстрелом, прозвучавшим откуда-то сзади. Кровь проступила пятном на его и без того грязной форме, и он в тот же момент осел на колени, а затем упал лицом в потрескавшийся асфальт.

Державший меня разжал свои руки, и я также оказалась на асфальте. Не успев толком перевернуться, до меня донёсся второй выстрел, который, как я поняла, настиг второго обидчика. Ибо сразу же после него за спиной послышался глухой шлепок, словно мешок с мукой уронили на пол. Неужели спасение пришло, и какой-нибудь патрульный услышал весь этот шум?

Я попыталась встать, но, поняв, что силы покинули меня, села, повернувшись, чтобы посмотреть на спасителя. Но на героя этот человек явно не был похож: куча мешковатой одежды чёрного цвета, противогаз с тонированным панорамным стеклом да плащ с капюшоном — вот и все его отличительные черты. Разглядеть хоть что-то под этой одеждой вовсе не представлялось возможным.

Не произнеся ни единого звука и лишь бросив косой взгляд на меня, спаситель подошёл к трупу Ани, явно с интересом его рассматривая. А затем, сунув пистолет под плащ, он достал из него же хирургическую пилу и нагнулся к несчастному трупу.

Я наконец поняла, что из всех людей, которые могли бы прийти мне на помощь, мне достался Староградский Мясник...

Он, со знанием дела, стал осматривать конечности несчастной, будто бы выбирая то, что ему нужно, а затем абсолютно бесцеремонно принялся за свой ужасающий труд. Ловко орудуя пилой, Мясник увлечённо отсекал тонкую руку от трупа. Работал он быстро и явно второпях. Я же даже не могла отвести глаз от этого зловещего процесса.

Мысль о том, что я могу быть следующей, и вовсе пришла, лишь когда дело было сделано и маньяк увлечённо крутил в руках новое приобретение. Однако она сразу же привела меня в чувство, и я хотела было броситься прочь, однако в тот же момент Мясник отложил конечность в сторону и направился ко мне со странным пистолетом в руках (не тем, из которого он стрелял в нападавших, этот был больше похож на тонкую трубу, зачем-то спаянную с рукоятью, чем на боевое оружие).

Как ни странно, стрелять он не собирался и, сев на корточки напротив меня, свободной рукой слегка провёл по моей щеке тонкими пальцами, с какой-то странной нежностью... Мне и без того было не по себе, а тут я чуть было в обморок не упала от страха.

После чего маньяк нажал на спуск, и в тот же момент дротик с какой-то бесцветной жидкостью воткнулся в моё плечо. Руки стали ватными, а реальность поплыла перед глазами... И темнота.

«Пока стервятники сражаются за кости, зло всё скребётся по углам, готовясь нанести удар!»

Из «Новгородских топей», Пшемислава Левого

Длань Господа

20.01.85

...

«Когда я впервые услышал о том, что в последнее время происходит в той стране, которую мы когда-то называли Ронией, у меня пропал дар речи. Ибо ещё недавно она была островком мира и стабильности, а теперь, спустя пять лет после начала той кошмарной войны, за которой теперь с придыханием следил весь мир, является лишь бледной тенью самой себя, в которой процветают насилие и нищета.

Я говорил это на прошедшем заседании Мировой Лиги, говорю и сейчас — Ронию необходимо спасать!

Причём нам стоит уже перестать по сотому разу мусолить её проблемы и перейти к решительным действиям. Если же остальные участники мирового сообщества не готовы на них, Босгорской империи придётся взять всё в свои руки, впрочем, как и всегда, и отправить свой военный контингент для умиротворения всех сторон конфликта. Кто-то назовёт это вторжением, но, уверяю вас, что в наших интересах лишь обеспечить безопасность славянского населения Западного побережья, вне зависимости от того, кого оно поддерживает. Кроме того, Босгор всегда был и остаётся гарантом спокойствия мирового сообщества и полностью отражает его интересы.

Помимо военных, в Ронию также отправятся наши наблюдатели из Министерства Этики и Министерства Иностранных Дел, чтобы проконтролировать снижение насилия и агрессии среди местного населения. Безусловно, не обойдётся и без гуманитарной помощи, которую мы распределим между теми, кто в ней больше всего нуждается.

За Империю, за всех нас!»

Вяздо III , кронпринц Босгора

...

— Нет, из всех отстойных мест на этой планете принцу обязательно нужно было ляпнуть про самое отстойное! — недовольно заявил Карпов, гвардейский капитан.

Мы летели уже несколько часов в составе огромной воздушной флотилии (состоявшей в основном из конвертопланов), и все в командовании были слегка на нервах из-за столь внезапного решения о вводе имперских сил в страну, и без того ломящуюся от количества находящихся здесь вооружённых мужчин. Карпов же, славившийся своей незыблемой прямотой, всегда говорил то, что другие боялись:

— Или он действительно считает, что пара унылых клоунов из Министерства Этики способны принести мир в страну, где банда каких-то отморозков из подполья могут расстреливать целые поезда с мирными жителями?

Он был практически эталонным представителем военных Империи как внешне, так и внутренне. Высокий, практически полностью состоящий из мускулов и самоуверенности сорокалетний мужчина с классическим армейским ёжиком на голове и квадратными скулами, Карпов выглядел так, будто бы сошёл с агитационных плакатов. Впрочем, учитывая его биографию, вполне реальным кажется то, что их могли рисовать с него.

Единственной неприглядной чертой капитана была его ужасающая отметина на половину лица, заработанная им в ходе Инцидента в Киотове. Плоть на правой части его головы практически полностью была содрана, обнажая и челюсть и даже частично череп, который только чудом остался цел и сохранил своё содержимое в целости. Из внешних органов в этой части лица исключением оказался только правый глаз, лишённый век и практически полностью слепой, что, впрочем, казалось, вовсе не мешало Карпову выполнять его обязанности.

Даже более того, эти ужасающие метки былых заслуг внушали уважение и были свидетельствами отчаянной борьбы за свою страну в прошлом, ещё сильнее дополняя образ эталонного вояки.

— Тот теракт, послы из министерств, гуманитарная помощь — всё это, так или иначе, лишь предлоги, чтобы организовать вторжение и расширить своё влияние, — заметил я, показательно покачав головой. — Мне кажется, все это понимают, просто никто не говорит.

Я же вовсе не из тех людей, которых можно было бы назвать «эталоном» чего-либо, ибо я лишь простой военный наместник, это что-то вроде заведующего логистикой и снабжением, только в масштабах маленькой страны, что, однако, делало меня практически незаменимым участником планирования любой операции. Незаменимым, только в рамках Тихоокеанского Штаба Гвардии, где я был единственным штатгальтером. Но стоит мне стать хотя бы на чуток недееспобным или совершить больше одной ошибки, то на моё место сразу же пришлют нового перспективного генерала. Ибо в Империи нет незаменимых людей, она для этого слишком велика.

— И с каких пор в политике лицемерие стало главным и единственным атрибутом? И почему все так спокойно его воспринимают, как что-то должное? Вот у старика Императора, храни его богиня, слова всегда подкреплены действиями, в отличие от его отпрысков.

Капитан, сколько я его знаю, всегда был отпетым консерватором, из тех, кто чтит каждого прошлого и хоронит каждого нового самодержца. Когда же новый император стареет и становится понятно, сколько всего он успел сделать для страны, консерваторы, подобные Карпову, сразу же готовы причислить увядающего правителя к рангу святых. Впрочем, у наших принца и принцессы, императорских отпрысков, не слишком много шансов дожить до того момента, когда их будут почитать.

— Неужели ты думаешь, что всё это организовали без согласия Его Величества?

Императоры Босгора никогда не правят в одиночестве, они практически на равных заседают в Имперском Совете, вместе с представителями министерств, колониальными администраторами, генералами, адмиралами и прочими представителями высших административных органов государства. Но это касается только внутренних вопросов. Во внешней политике все решения всегда остаются только за Императором.

— Да нет, я уверен, что старик сейчас просто уходит от дел и постепенно скидывает все свои полномочия на детей. Боюсь представить, что будет, когда он умрёт и наши жизни будут полностью в руках этих сопляков!

Принца мало кто любит, ибо он не отвечает тем принципам, на которых веками стояло наше государство. До этого Империи практически всегда везло с самодержцами и царями, а династия Босгориев так до сих пор и не прервалась, но, возможно, что вскоре это случится. Да, это прямо-таки витает в воздухе! Словно у всей нации внезапно проснулось шестое чувство. Я, конечно, не хочу верить в то, что новый император не справится со своей ролью и разрушит старые устои, однако, с каждым днём, убеждать себя становится всё труднее.

— Мне кажется, ты просто слишком критично относишься к переменам. Ну станет кронпринц императором, что поменяется-то? Мне кажется, что «Век Мира» уже ничего не сможет испортить, это ведь не просто период спокойствия, это механизм, построенный стариком Анжеем, способный продолжать жить и после смерти создателя.

— То, что сейчас мы живём в мире и стабильности, не значит, что завтра это не изменится. Вокруг нас полно врагов, которые только и ждут, что новый правитель даст слабину! Альтмаир с его реваншизмом за прошлую войну, поднимающий свою подлую голову после прошлого поражения, Арбер Цвейт с его мегафабриками, нацеленный на подчинение всей планеты, Антиколониальная Лига с их иррациональным желанием безграничной свободы даже для тех, кому она не нужна. И это я перечислил только тех, кто первым пришёл мне в голову. Что уж говорить о какой-нибудь Снёрдхейм, вокруг которой сейчас пляшут, как собачонки, и Оливийские лизоблюды-республиканцы, и наши наследнички, в особенности, как раз наш чрезмерно женственный принц.

— Если с остальным я ещё согласен, то насчёт Снёрдхейм я готов с тобой поспорить, ибо Федерация нам явно не противники. Кому же нам верить, если мы не можем верить даже тем, кто руководствуется «Старыми клятвами», которые, к слову, и наше государство обязалось исполнять? У нас общие цели и идеалы, нам незачем воевать.

— Вот сам же говоришь про то, что не стоит воспринимать слова властителей напрямую, и сам же веришь в эту чушь со «Старыми клятвами» и Пактом Старой Крови. Я лично уважаю всех тех, кто подписывал эти древние соглашения между нашими странами, которые не смогли разрушить даже смены режимов. Но проблема тут в том, что конунг явно не из тех людей, кого можно назвать уважающими договоры. Она и глазом не моргнёт, нарушая обещания, которые дала, ибо возомнила себе, что сама устанавливает правила, и все почему-то с ней согласились. К тому же в холодных землях Скандинавии, конечно, много разнообразных богатств, а технологии Федерации, по понятным причинам, не уступают нашим, однако людей и земли крайне не хватает. И восточный добродушный гигант как раз обладает намного большим богатством такого рода, чем можно было бы мечтать самому жадному тирану...

— Быть может, она действительно наша будущая императрица?

— Опять ты про возможную свадьбу Вяздо с этой ледышкой? Чушь! Абсолютная чушь!

— Почему чушь-то? Сколько лет уже идёт молва о том, что стоит только кронпринцу занять своё законное место, как сразу же состоится свадьба, которая наконец объединит наши империи в по-настоящему великую унию! Это намного проще, безопаснее и вызовет настоящий восторг во всей Империи.

— Ну, во-первых, ей восемьдесят лет, пусть конунг и выглядит до сих пор на двадцать, она старше даже Его Величества. К тому же у неё более нет родственников, которые могли бы ради своей выгоды устроить эту свадьбу. Я к тому, что самолично она явно на это не пойдёт. Да, чрезмерная миловидность нашего принца сразила не одну тысячу девушек, но сомневаюсь, что его смазливая морда впечатлит самовольного и бессердечного ледяного демона. Пусть он и пытается завоевать её внимание всеми возможными способами... — Он на секунду замолчал, словно поймал какую-то важную мысль, и сильно нахмурился. Его редко можно было увидеть в таком состоянии.

Затем его лицо прояснилось, и он слегка печально произнёс:

— А что если и сейчас мы просто мясо, брошенное на смерть в бессмысленной попытке завоевать сердце чудовища?

Внезапный поворот, из-за которого в моём нутре перевернулись все кишки, не дал мне обдумать его слова. Посмотрев в иллюминатор, я увидел колоссальные руины города, уходившие далеко за горизонт и прижимавшиеся к узкой береговой полосе некогда бывшего жемчужиной тихоокеанского побережья. Мы прибыли. И, как будто в подтверждение моим мыслям, из кабины в салон вышел второй пилот, торжественно объявивший:

— Господа офицеры, Староград. Заходим на посадку!

Тут слово взял уже Карпов, который тут же стал координировать офицеров, летевших с нами, чтобы те, в свою очередь, были готовы развернуть огромную базу всего за пару часов.

Машина мягко села на потрескавшийся асфальт, крылья с лопастями взмыли вверх, а большие боковые двери сдвинулись назад. Я вышел одним из первых, посмотреть на результат своей работы, наспех спланированной за пару дней до этого.

Для строительства нашей передовой базы был выбран Староградский Аэропорт, где должен был разместиться не только наш личный состав, но и огромное количество военной техники, с помощью которой мы и должны были наводить порядок на этих разрушенных улицах.

Один за одним приземлялись транспортные конвертопланы, выгружая из себя отряды пехоты, которые под рёв своих командиров маршировали по изрядно побитому покрытию, выстраиваясь в большой живой квадрат, идеальную фигуру для демонстрации военной мощи.

Большинство прибывающих летательных аппаратов были, конечно, грузовыми. Они привозили фрагменты укреплений, платки, боевые машины, боеприпасы, оружие, легко развёртываемые постройки, провиант и прочие необходимые любой миротворческой миссии предметы.

Прикреплённые к таким машинам инженеры сразу же усердно принимались за работу: спускали огромные пласты ящиков, собирали временные строения (штаб, лазарет, полевую кухню, переносной собор, столовую и прочие подобные палатки). Но в первую очередь, конечно же, таскали на заранее распланированные позиции мешки с песком, стены, пулемёты, облегчённые противотанковые ежи. То, как ловко они работают, заранее зная, куда и что ставить, — отчасти и моя заслуга.

Зрелище нашего прибытия было действительно грандиозным, имперская машина работала как часы. И даже передовой экспедиционный корпус заставит глотать пыль любую другую армию мира. Чётко ровняя шаг, солдаты в чёрной форме заняли свои места в огромном квадрате посередине аэропорта, превратившись в маленькое живое озеро, — идеальную симфонию войны. И это только первая партия!

Чуть поодаль ездили бронемашины и пара танков, закрепляя образ сверхдержавы в глазах местных аборигенов. К слову, а где они? Я не вижу ни гражданских, ни даже встречающей нас делегации. Мы вроде бы приехали наводить за них закон и порядок, а они даже не удосужились нас встретить!

— Командер Топски, я полагаю? — обратился ко мне чей-то безрадостный голос откуда-то из-за спины.

Я обернулся и увидел перед собой хмурого офицера, бывшего в сопровождении шести столь же чёрствых на вид вояк. По подтрёпанной форме Ордена я понял, что, скорее всего, это и есть представитель протектората, который должен был нас встретить.

— Предпочитаю «Штатгальтер Топски», будем знакомы. С кем, к слову, имею честь?

— Генерал Соколов, — не двинув ни единой лицевой мышцей, сказал собеседник, мусоля губами тонкую сигаретку.

— Вы — это всё, что Салем послал навстречу нашим вооружённым силам?

— А вас что-то не устраивает?

— Да, ибо это настоящее неуважение к Империи!

— Да ну? Мне кажется, что вам и так слишком много чести. Не предупреди вы о своём прибытии, всё, что бы вас тут ждало, так это огонь зенитных батарей.

— Вы, генерал, ещё и осмеливаетесь хамить перед лицом армии, что сможет сровнять с землёй весь ваш городишко.

— Вы далеко не первый, кто так считает, и я не могу не признать тот факт, что Рония в настолько плачевном состоянии, что сравнять её с землёй сможет и старый одинокий экскаватор.

— Что вы хотите этим сказать?

Уныло окинув взглядом выстроившийся корпус и снова вернув свой безжизненный взгляд ко мне, Соколов произнёс:

— Что ты выпендриваешься!

Я был просто ошарашен, а генерал с видом победителя торжественно побрёл прочь, словно не желая тратить больше времени на стандартные процедуры и оставляя нас самих себе.

Да, я изначально не рассчитывал на тёплый приём, но это... это просто верх хамства! Ну что же, возможно, третья сила действительно необходима этой стране, чтобы стабилизировать положение и привести её в человеческий, цивилизованный вид. Империя идеально подходит на эту роль. Мы спасём Ронию от неё же самой...

«Очевидно, что это вторжение, не важно, как они его называют. И, как и в случае с захватчиками из Карнима, новых интервентов здесь ждёт лишь смерть. Мы не потерпим очередных паразитов на нашей земле!»

Революция ЗАВТРА, выпуск 10.02

«Протекторат всё ещё контролирует ситуацию с военной миссией Босгора. Это вынужденная и временная мера. Как только Мировая Лига и правительство Империи поймут, что ситуация под нашим полным контролем, они уберутся восвояси. До тех пор хотим заверить всех наших читателей, что вы под полной защитой сил протектората и контингент интервентов вам не угрожает!»

Вестник Цитадели, выпуск 10.02

Игра теней

21.01.85

Дом правительства, небоскрёб «Коламбия», любезно предоставленный мне в качестве резиденции, и, вместе с тем, ставший пристанищем для всего правящего аппарата протектората, стал самым высоким зданием в городе, после падения «Атланта». Да, пускай он не так высок, как башни Цитадели или высотки Центрума, и уж точно он не столь высок, как те староградские небоскрёбы, что пали во время штурма, но в практичности и защищенности ему точно не откажешь.

Даже до нашего прихода, будучи резиденцией одной из ронийских военных корпораций, небоскрёб уже был оборудован по последнему слову техники. Здесь было всё, от камер и бронированных дверей, до пулемётных турелей и автоматизированных стражей. Сколько же денег было вложено в эту штаб-квартиру! По сравнению с остальным городом и даже с усадьбами в его предместьях, «Коламбия» была просто технологическим раем, на поддержание стабильной работы которой теперь уходит чуть ли не половина энергии от и без того работающей в четверть мощности староградской МЭС.

Однако, после покушения на мою жизнь, мне показалось мало средств сдерживания тех, кто всё же окажется достаточно безумен, чтобы попытаться в открытую атаковать эту крепость, посреди уцелевших и роскошных центральных кварталов, благо у меня ещё был один особенный козырь в рукаве.

Дело в том, что во время войны, будучи почти на грани поражения и имея избыточные запасы мирмидия, старое правительство разрабатывало так называемый план «Пепел», что мог бы коренным образом переломить ход всей Великой Кампании. План этот представлял собой проект «подпольной» мирмидиевой бомбы, оружия поистине ужасающей мощи, которое они создавали тайком от Мировой Лиги, к слову, наложившей запрет на распространения подобных технологий, по-видимому, с содействия кого-то из «Смертельной шестёрки». Как же хорошо, что мы сумели взять город до того, как Старая Рония успела использовать эту жуткую технологию.

Только подумать, как столь разрушительное оружие могло бы изменить весь ход войны! А теперь оно может изменить всю жизнь Старограда в одно мгновение, как уже когда-то изменило лик Нового Пскова, до сих пор не оправившегося после «Атлантической Бойни», единственной войны, во время которой в первый и, хотелось бы верить, что единственный раз, были сброшены две подобные бомбы. И как же хорошо, что оно теперь в моих руках! Ибо теперь оно сможет стереть с лица земли любого, кто в действительности посмеет посягнуть на мою страну, или же заберёт с собой повстанцев, если те всё же преуспеют в своих попытках убить меня. Чтобы гарантировать этим свою безопасность, я вынужден теперь всегда носить с собой детонатор, нажав на который, ракета взорвётся, едва покинув свою шахту, которую, по моему приказу, в тайне почти ото всех, в спешке достроили, а начали её ещё при старом правительстве, в предместьях города.

Да, нося столь опасное оружие в своём кармане и кладя его каждую ночь под свою подушку, рядом с пистолетом, я постоянно рискую превратить в руины весь город, одним неосторожным нажатием. Но разве это не соразмерная плата за идеальное оружие возмездия, которое не может промахнуться?

В любом случае, пока что все эти планы стоит держать подальше от чужих глаз и ушей, ибо я не могу открыто заявить, что у меня, казалось бы, простой пешки в руках сильных мира сего, оказалось орудие судного дня. Сразу найдётся великое множество людей, которые тут же захотят у меня его отобрать. А потому пусть и дальше думают, что я напуган их величием и не способен укусить в ответ.

Да и к тому же, получив разрушенную войной страну, лишённую производства и добычи, а соответственно, и всякой надежды на светлое и сытое будущее в ближайшие годы, я оказался в ситуации, когда мне приходится жертвовать частью своего достоинства и автономии, лишь бы получать деньги и поблажки от Ордена и Федерации. Теперь ещё и Империя, наивно полагающая, что сможет увеличить своё могущество за счёт Ронии, поможет мне разобраться с повстанцами, а может, и финансово.

И плоды моей такой деятельности уже видны повсюду. Мы восстановили несколько важных фабрик, увеличили количество выдаваемых продовольственных карточек, построили новый терминал, вернули закон и порядок в городской порт и теперь усиленно отстраиваем жилые районы. Да, всё ещё положение в стране относительно плачевное, но если я смогу вернуть страну хотя бы в ряд развивающихся государств, то я сразу же объявлю полную автономию, и не важно, кто в тот момент будет стоять надо мной — Снёрдхейм, Опий или сами боги...

Пусть меня зовут диктатором, марионеткой или самодуром, но я-то знаю, что я единственный в этой стране, кто понимает, что самые суровые времена требуют наиболее суровых мер. И я уж точно смогу спасти эту страну из той бездны хаоса, в которую её загоняют окружающие меня люди, пытаясь стянуть это одеяло лишь на себя и совсем забывая о том, что так они лишь отдаляют те идеалы, к которым мы стремимся.

История всё равно нас рассудит. И рано или поздно все смогут узреть то, что я сделал для них и ради нас всех. Пусть Лилит будет мне свидетелем.

К слову, о божественном: перейдя в Орден, я всё ещё не утратил связь с родной культурой, как того требовал его устав, и даже теперь, всё ещё будучи под угрозой лишиться своего высокого положения, периодически ходил в храмы и поддерживал контакт с ронийским духовенством, отчасти из чисто прагматичных побуждений.

Последний такой тайный поход к месту поклонения чуть не стал для меня фатальным, и на меня совершили то самое покушение, из-за которого я и был вынужден закрыться в этой высотке.

Однако лишить себя возможности лишний раз излить свою беспокойную душу и пообщаться с человеком, которому, как никому другому в этой стране, известны все тёмные тропки души набожных ронийцев, коих, ввиду особенностей формирования страны, как колонии нестабильного в религиозном плане государства, было чуть ли не подавляющее большинство населения, я просто не мог. А потому пригласил к себе на беседу верховного матриарха всей ронийской церкви «Детей Лилит».

Когда же меня известили о её прибытии, моему счастью просто не было предела, и я даже задержал посещение делегации от босгорского контингента, встреча с которыми должна была состояться через несколько минут. Народ для меня гораздо важнее интервентов, пусть эти захватчики и достаточно богаты.

Вошедшая в мой кабинет низенькая и смуглая женщина, без особых изысков в одежде и практически не накрашенная, мало напоминала того жреца в пышных одеждах и с ритуальной раскраской, которого я видел ранее. Однако весь этот церковный фарс всё же, на мой взгляд, абсолютно не рентабелен, да и к тому же мешал конспирации против зорких орденских инквизиторов, запретивших принявшим присягу любые контакты с другими религиями.

Кротко встав на другом конце моего просторного кабинета, женщина украдкой поклонилась и слегка стеснённо произнесла:

— Храни тебя Проклятая Мать, Эрвин.

— Всех нас храни! — ответил я и указал ей на место по другую сторону моего письменного стола, за которым в тот момент я перебирал свои бумаги.

Сев напротив и немного потупив взгляд, она заговорила несколько более открыто:

— Я слышала новости, дитя, и, кажется, понимаю, почему ты захотел поговорить со мной. Всё более и более скверные времена грядут, а тень от первородного зла угрожающе нависает над нами.

Под «первородным злом», которым в священном писании был назван Адам и его злобный змеевидный покровитель, персонажи-символы предательства и террора, матриарх имела в виду Босгорскую Ортодоксальную Церковь Лилит, от которой ронийская и откололась.

— Да, в последнее время у нашей веры всё больше и больше врагов, с этим сложно спорить. Но вы, пока что, под моей протекцией, а потому вам ничего, в сущности, не грозит. В этом вы можете быть уверены. А вот вопрос о том, встанет ли духовенство, при случае, на мою сторону, отплатив мне за моё великодушие, вопрос всё ещё актуальный, на который пока я не услышал ответа.

— Лилит говорит нам о том, что мы должны помогать всем тем, кто вышел из её проклятого чрева, и карать тех, кто стыдится матери своей. Вы, Эрвин, определённо заслуживаете доверия церкви, но тогда же вопрос стоит вовсе в другом. Лилит проповедует щедрость, а потому готовы ли вы пожертвовать церкви денег, чтобы доказать своё религиозное рвение окончательно и получить нашу безграничную поддержку?

— Ха, а ещё говорят, что любовь матери не купишь! Я выделю вам денег, но взамен мне бы теперь хотелось слышать несколько больше молитв, посвящённых моей персоне, а также ваших монахинь, проповедующих на улицах любовь к своему государству. Пусть хотя бы чересчур рьяные верующие не видят во мне врага. И думаю, что это будет хорошая сделка.

— Пути господни неисповедимы, но, думаю, что волею Лилит мы договорились. С вас — щедрое пожертвование, с Богини — признание вас святым правителем.

Шум лопастей пролетевшего мимо окна конвертоплана прервал наш разговор, введя в короткое молчание, по окончанию которого я произнёс:

— Эти босгорцы, с их игрушками... только прибыли, а уже нигде от них нет покоя.

И, будто бы вторя моим словам, дверь в кабинет вновь распахнулась, и в него вошли два человека в военной форме. По идеально вычищенной чёрной форме и какой-то особенной строгости жестов было нетрудно догадаться, что это посланники Босгора. Несмотря на бесцеремонное появление и явно читавшееся недовольство на лицах, они тут же отдали мне честь и встали по струнке в шаге от двери, словно требуя моего приглашения.

Переглянувшись со мной, матриарх молча встала и, слегка кивнув, прошмыгнула за спины новым гостям. Я же обыденно обратился к пришедшим:

— Я так понимаю, что вы, господа послы, не выдержали и пары минут ожидания. Что же, ладно, прошу, проходите и садитесь...

— Каждое мгновение может стоить жизни на войне! — слегка расслабившись, произнёс один из посетителей.

— Разве мы сейчас находимся на войне?

— А как ещё назвать ситуацию, когда на ваших улицах стрельба не прекращается ни на один день! — заявил второй.

Он имел до ужаса изуродованное лицо, что сразу же бросалось в глаза. Выглядело это так, словно бы этого человека изодрал огромный медведь. Жуткие шрамы, ожоги, потерянный глаз, лишённая правой щеки челюсть и практически оголённые кости легко могли внушить ужас даже видавшим виды ветеранам Великой Кампании. Но не только этим мой второй гость был примечателен. Ибо форма его была не просто офицерской, а гвардейской: всё та же чёрная долгополая шинель, отличительная черта всех босгорских частей, разве что украшенная нашивкой и значком с изображениями кроваво-красного силуэта волка, воющего на бледный круг луны, символ имперского дома. И это пугало, определённо показывая, что это не совсем стандартная миротворческая миссия. Ибо босгорцы гвардию задействовали лишь в делах особой государственной важности и при угрозах национальной безопасности, а значит, тут они вовсе не для того, чтобы помочь мне разобраться с назойливыми повстанцами, а лишь для отстаивания своих интересов...

Решив спросить у гостей напрямую о наличии в стране сил имперской гвардии, я задал вопрос:

— Я так понимаю, вы... — я обратился к гвардейцу.

— Капитан Карпов, — ответил он.

— Что же, капитан Карпов, вы ведь из гвардии, верно? Можно ли узнать причину присутствия столь элитных сил Империи в моей стране?

— На самом деле, понятия не имею. Я получил лишь прямой приказ кронпринца о переводе с оперативной базы в Великом Княжестве Ниппон, вместе с паном Топски. Хотя стоит ли удивляться, что подразделение гвардии ввели в страну, где атаке подвергся целый поезд государства, что было под нашей протекцией.

— Но ведь теракт устроили повстанцы.

— Значит, вам не о чем переживать. И мы здесь, скорее всего, лишь для того, чтобы вырезать всех подонков и выкорчевать их организацию с корнем.

Пускай слова гвардейца могли прозвучать слишком самонадеянно, я знал, что даже колониальная имперская гвардия вполне способна уничтожить не только всю повстанческую ячейку, но и ту армию, которой обладал я, даже несмотря на наш численный перевес в несколько раз.

Ибо гвардейцы не только были лучше обучены и вооружены, но и были столь фанатично верны императорскому дому, а если вернее, то его идеям, на службе которых они находились вот уже более трехсот лет, что в этом им могли позавидовать даже самые ярые религиозные ордена, вроде тех «Рыцарей круга», что когда-то стёрли с лица земли Иерусалим, сочтя его осквернённым неверными.

Неудивительно, что с таким параметрами верные слуги престола ещё ни разу не проигрывали в сражениях, в которых их задействовали, и, в принципе, считались непобедимой козырной картой в руках имперского дома...

Именно столичный корпус гвардии в 1927 году, когда Империя впервые была на грани коллапса, в одиночку остановил революцию Арбер Цвейта и удержал страну от гражданской войны, вернув законного наследника на престол. Этим наследником и был Анжей II Спокойный, император, правящий страной до сих пор. А потому даже отряды колониальныхгвардейцев не стоит недооценивать, ибо все они славятся незыблемой верностью короне и своему государству.

— Давайте перейдём к делу, господа. Нам есть что обсудить. И в первую очередь касательно ваших вооружённых сил, комендант, — с едва заметной злобной усмешкой произнёс Топски.

— Не стоит разводить из этого конфликт, Павел, уж точно не во время первого знакомства, — умиротворяюще сказал Карпов.

— А я всё же скажу, ибо я был очень разочарован во время первого знакомства с вашим представителем...

— Вы про генерала Соколова? Да, я слышал, что он был несколько груб с вами во время первой встречи, за что я приношу...

— Груб? Да это было просто хамство! Плевок в лицо Его Императорского Величества! — не дав мне договорить, завопил штатгальтер.

— Что ж, не знал, что это вас настолько задело, но всё же приношу свои официальные извинения. Я хотел было сам встретить вас, но из-за недавнего покушения я не хочу подвергать себя опасности и покидать эту крепость. Тем не менее для более торжественной миссии у меня нет свободных людей, все заняты наведением порядка здесь и в других городах, а потому я отправил к вам своё доверенное лицо с небольшой свитой офицеров...

— Вам стоит лучше выбирать доверенные лица. С таким подходом он когда-нибудь точно начнёт палить по гражданским и устраивать казни на потеху самому себе! — укоризненно заметил Топски.

— До этого не дойдёт, уверяю вас. У господина Соколова не так давно умерла дочь, и причина его столь грубого поведения лишь в этом. Обыденно он вполне достойный член ронийского общества...

— Знаем мы эти ваши ронийские манеры...

— Прекратить! — внезапно приказным тоном рявкнул Карпов. — По-моему, пан Салем и без того достаточно извинился пред тобой, хватит панибратства!

— Ладно... Ты прав! — с досадой произнёс штатгальтер. — Прошу прощения за то, что сорвался, пан комендант!

— Ну, коли конфликт действительно улажен, то предлагаю поговорить по поводу вашей миссии здесь и сразу заявляю, что я вполне готов пойти на переговоры, в том числе и от имени Ордена. Это привилегия, дарованная мне магистром Опием. Однако я очень сомневаюсь, что вам удастся вызвать повстанцев на диалог, уверяю вас, более узколобых смутьянов сложно найти.

— С этим мы разберёмся, ибо уже начали попытки выйти с ними на связь на нейтральной территории. Если же они откажутся, то, как верно многим ранее заметил мой коллега, мы поможем вам с ними разобраться.

— Если сможете выкурить их из нор, куда они забились, то флаг вам в руки! Однако это явно не единственное дело, с которым вы пришли.

— Верно, как вы, наверное, знаете, там, где работает армия империи, там же работают и имперские министерства. Соответственно, мы работаем и в их интересах тоже. Вам ведь знакомы истории про Министерство Тайных Наук?

— Да, загадочная секретная организация, являющаяся чем-то средним между НИИ и разведывательным агентством. Я так понимаю, что их интересует судьба мадам Ришар?

— Откуда вы...

— Доктор Глиммер, человек, что курирует лечение дивы, знакома с этим вашим министерством несколько больше, чем я. И она предупреждала, что вы можете запросить перевод певицы из-под её чуткого контроля к себе.

— Разве вы не удерживаете Ришар? — внезапно вмешался в разговор гвардейский капитан.

— Не знаю, кто вам такое сказал, но Ришар до сих пор находится в стране абсолютно добровольно и по рекомендации мисс Глиммер. Если Босгор желает, то мы можем передать её вам, если, конечно же, сама Вивьен согласится на это.

— Что же, хорошо. Если Ришар даст своё согласие, а Глиммер одобрит перелёт своей пациентки, то вы будете готовы нам её передать?

— Да, не вижу для этого никаких препятствий. Правда, раз уж я так великодушно её отпущу, то было бы неплохо сохранить одну хорошую традицию мена, закрепившуюся ещё с самого начала времён. Видите ли, «Мелоди дё лам» невероятно согревала нам душу своим пребыванием тут, да так, что я буду очень сильно скучать по её мелодичному голосу. И мало что способно будет заполнить эту невероятную пустоту.

— И что же вы хотите за её свободу?

— Свободу? Боже, я же говорю, Ришар вольна делать, что пожелает. Вот только, как я понимаю, это ваше министерство не просто так желает вернуть её обратно в Европу. А потому скажу, так уж и быть, прямо, чтобы я помог вам достичь ваших потаённых целей, вы прежде должны помочь мне достичь моих. Я думаю, вам не так уж и сложно будет отпустить для меня одного человека, из тех, кого вы удерживаете в своих казематах на островах.

— Кого же вы хотите обменять?

— Некую леди, известную как Софи Анет Ратенпешт.

— «Kriegsfuchs»? Известную террористку и участницу Боевого Отряда Арбер Цвейта? Вы, кажется, спятили. После Инцидента в Киотове её и так еле поймали, в чём, к своему сожалению, и я принимал непосредственное участие. А если она вновь свяжется со столь неблагонадёжным элементом, как Глиммер...

— Она нужна мне для одного крайне опасного и сложного дела. Тем более, отдав Ришар именно вам, да ещё и обменяв её столь цинично, я могу крайне разозлить Элл и потерять, безусловно, важный кадр, который мне нужно будет заменить чем-то соразмерным. Если вы так хотите получить свою певичку обратно, придётся пойти на риск.

— Неужели вы думаете, что сможете легко контролировать фанатичную дистриктистку, которая верна только Арбер Цвейту и его идеям? Она за всё это дело положила крайне немало обученных и хорошо вооружённых солдат, прямиком на моих глазах. Так что это не просто риск, это настоящая угроза вашей же государственной безопасности.

— Поэтому она идеальный кандидат для исполнения моего плана. Тем более я не собираюсь её контролировать или помыкать, я дам ей всего одну задачу, отказаться от которой она не сможет. Честь не позволит. Как бы вы господа ни относились к её организации, невозможно не признать, что члены Боевого Отряда платят по счетам.

— И всегда яростно мстят обидчикам... Это я знаю на своей шкуре, — произнёс Карпов, сначала указав на своё изуродованное лицо, а затем, расстегнув свою шинель и элегантную рубашку под ней, чтобы продемонстрировать пять глубоких шрамов, распростёршихся от груди до живота, оставленных, по-видимому, чем-то крайне смертоносным и, возможно, даже ещё живым. — Хорошо, если вы готовы рискнуть и осознаёте угрозу, то я вряд ли смогу вас вразумить. Да и по большому счёту мне это и не нужно. Я отправлю сообщение в МТН, и, думаю, они будут согласны отдать её вам, ввиду того, что её исследование завершено.

— Исследование?

— Поймёте, как только встретите эту бестию. А пока вы и так уже узнали больше чем нужно. Вы, конечно, не знаете, но я вас всё-таки просвещу, главное правило Министерства Тайных Наук: «Не задавай вопросов, не ищи ответы».

— Что же, ладно, будет достаточно того, что они готовы обменяться. А я, со своей стороны, обязуюсь уговорить Элл передать Ришар вам, детали обсудим позднее, если не возражаете.

— Хорошо, думаю, что мы договорились.

— Это все вопросы, которые вы хотели обсудить, или ещё что-то осталось?

— Думаю, да, нам было важно оценить вас как человека. И вы довольно разумно мыслите для существа вашей посреднической должности и столь юного возраста, ну как для управленца. А потому, думаю, мы будем и далее сотрудничать столь плодотворно. Мы свяжемся с вами, когда ситуация с переговорами прояснится.

— Приятно было познакомиться, господа!

— Взаимно.

По очереди пожав мне руку, гости вышли из кабинета, и в нём наконец наступило вожделенное затишье, которое, однако, я не намеревался продолжать долго и вот уже через десять минут держал в руке трубку своего рабочего телефона, где был в тот же момент набран номер министра финансов.

Дюжински явился в кабинет немедля, с огромной стопкой различных бумаг и абсолютно мёртвым взглядом. Я слышал, что его дочь стала жертвой Староградского Мясника, ужасная история, но государственные дела, к сожалению, никто не отменял, а потому спустя три дня после похорон он вновь вышел на работу, пускай и находясь в глубочайшем упадке.

— Тут отчёты за весь последний финансовый квартал года, плюс несколько сводок по доходам и расходам за прошедший месяц. Прогнозы довольно неутешительные! — безжизненно начал Василий.

— Запроси дополнительное финансирование у Ордена, скажи, что мы не справляемся с его запросами по ресурсам. Или пускай они убавят свои аппетиты.

— Я боюсь, что этого хватит ненадолго, мы слишком много денег расходуем на армию, содержание этой цитадели, исследования мисс Глиммер, попытки восстановить производство, борьбу с повстанцами и закупкой мирмидия для староградской МЭС. Я так понимаю, что ничто из этого вы не согласитесь прекращать финансировать, а потому нам нужно в срочном порядке искать дополнительные средства.

— Попробуй запросить денег у правительства Босгора или Мировой Лиги, скажи, что на борьбу с терроризмом. Они достаточно напуганы опрометчивыми действиями нашего генерала, а потому с лёгкостью поведутся на выдачу дотаций. Остаётся надеяться, что действительно не осталось свидетелей того преступления, ибо тогда и мне, и Соколову не сносить более головы.

— А если они откажутся?

— Если они откажутся или денег, которых они выдадут, всё ещё не будет хватать, обратись к Банкам Фляша, быть может, хотя бы они смогут выдать нам ещё один кредит. Если потребуют залог, заложи нашу МЭС, вряд ли, в случае неуплаты, они смогут её у нас забрать.

— Что же, это всё?

— Нет, ещё нужно выписать довольно внушительный чек церкви «Детей Лилит», займись расчётом суммы, которую мы точно сможем потянуть, часть явно не откажутся оплатить коллаборационисты. А пока иди, я позову тебя, как изучу эти бумаги.

Нерешительно помявшись на месте, Дюжински направился было к выходу, но внезапно на полпути остановился и, решительно развернувшись, выпалил:

— Комендант, могу я у вас попросить?

— Зависит от того, что ты хочешь.

— Вы, быть может, знаете о том, что случилось с моей доченькой?

— Да, абсолютно ужасающая история! Говорят, там нашли ещё два трупа каких-то солдат, которые, по всей видимости, хотели заступиться за девушку, я слышал даже, словно бы их пристрелили, нетипичный почерк для Мясника.

— Тогда, быть может, вы выделите часть войск для того, чтобы поймать и убить это чудовище?

— Разумная мысль, мне давно начало казаться, что ситуация с этим маньяком выходит из-под контроля, и полиция уже давно не справляется с этой ситуацией. Что же, хорошо, передайте Соколову, чтобы занялся этим делом и выделил своих людей для поисков ублюдка, пусть отрабатывает то, что сотворил с тем составом. Ну и в довесок, можете попробовать подать запрос господам из военного контингента, чтобы они выделили дополнительные силы для патрулирования улиц, раз уж они взялись за это, думаю, это убьёт сразу двух зайцев. Всё ясно?

— Да... Спасибо, комендант.

— Всегда с народом...

— До конца!

«Салем живёт в башне из лжи. Он построил её, чтобы не видеть тех ужасов, что происходят здесь, внизу. Он отгородился от тех людей, среди которых никогда и не жил и коими почему-то до сих пор управляет. Вы всё ещё думаете, что он хороший парень?»

(С) Революция ЗАВТРА

Место бойни

28.01.85

...

«Генерал! Это снова я. Пишу вам, ибо мне вновь потребовалось ваше участие в одном маленьком действе. Да, прошлое моё задание вы выполнили отвратно, все, кого вы привезли, оказались совсем никудышными существами, которых и на запчасти-то пустить стыдно. Но ничего, некоторые из них стали прекрасным кормом для других.

Что же касается вашей дочери, она всё ещё в порядке, даже несмотря на то, что вы так меня разочаровали. Я всё ещё удерживаю себя от мысли о вскрытии её прелестной грудной клетки. Пока что. В любом случае, если вы не хотите, чтобы одним пасмурным утром вам пришла посылка с разобранной на детальки дочуркой, сделайте в точности то, что написано далее.

Кое-кто, в последнее время, стал слишком много совать свой нос куда не следует. Я говорю о министре финансов Дюжинском. Убейте его! Мне не важно, какой способ вы выберете для этого, но я хочу, чтобы он прекратил свои поиски до конца этой недели.

Также у меня для вас будет ещё одно маленькое дельце, ибо мне нужно будет кое-что взорвать... С вашей помощью, конечно. Подробности вы найдёте во втором письме, бумажном, что сейчас лежит под чашкой кофе в вашем кабинете, заберите его как можно скорее.

Удалите это письмо после прочтения.

Ваш С.М.»

...

Министерство Тайных Наук — очень странная организация, которая порой вводит в ступор даже меня, одного из её агентов. Вот доктор Глиммер, с виду вполне себе милая и порядочная девушка, которая зачем-то крутится в большой политике, играя то на стороне ведьмы Снёрдхейм, то на стороне Империи, то заигрывая с Арберцвейтом. В общем, имея крайне ненадёжную позицию, которую зачем-то принимает и министерство, думая, что сможет использовать амбиции доктора для продвижения собственных интересов.

Однако единственное, что заботит пани Глиммер — это наука, которую она изучает со страстным рвением лишь ради завершения какого-то своего личного «гениального» проекта, которым она, конечно же, не захочет делиться ни с кем... И особенно с нами, в этом можно не сомневаться. Даже если это действительно стоящее открытие, ради которого можно даже окунуться в водоворот политической борьбы, то зачем отдавать свои лавры кому-то ещё, когда можно самолично явить творение миру и забрать все лавры себе?

И это проблема, которую, кажется, министерство совсем не понимает, ибо, будучи полностью правительственной организацией, МТН использует науку лишь для получения выгоды, преимуществ перед другими странами и консолидации власти у имперского трона. А потому они считают, что и остальные служители науки, с ними сотрудничающие, следуют тем же принципам и желают Босгору процветания.

Брехня! Если бы доктор хотела процветания для своей Родины, она бы осталась работать на наше агентство и не путалась со всякими ледяными ведьмами и баваришками из интербригад. А так остаётся надеяться только на то, что эта дамочка работает на себя, а не на наших прямых конкурентов из Академии Северного Развития или и того хуже, «Р.А.Д.У.Г.У.».

А ведь министерство спокойно покупает тех, кого не может похитить, и похищает тех, кого не может купить. Но Глиммер, видимо, крепкий орешек, который не по зубам группке чиновников, учёных и военных.

Но всё-таки я не верю, что у неё есть иные козыри, кроме протекции Снёрдхейм. Ибо вряд ли кто-то, кроме ледяного дьявола, мог позволить доктору стать недосягаемой для наших силовых воздействий. И это всё, даже учитывая то, что ей известны тайны, ставящие под угрозу само существование организации. Судя по всему, «Старые Клятвы» для МТН, видимо, намного важнее, чем его собственные сотрудники.

Из-за конунга же, скорее всего, для министерства стали недоступны и все те проекты Глиммер, над которыми она трудилась после ухода и щедро раздавала и самой Снежной Королеве, и этому прохвосту Салему, в общем, кому угодно, кроме тех, кто действительно был способен пустить весь этот неуёмный потенциал самовольного учёного на благое или, по крайней мере, важное дело.

Казалось бы, стоит переходить к другой тактике и просто-напросто купить доктора со всеми потрохами, но вот беда, Глиммер вовсе не интересуется деньгами, отчасти, опять же, благодаря Снёрдхейм, что, судя по тому, что мне известно, до сих пор оплачивает большинство счетов Элл, как и комендант, к слову.

Но пытаться договориться с аборигенами вроде него — ещё более гиблое дело, чем помогать доктору сорить ресурсами министерства. Они не умеют проводить сделки честно и всадят в спину нож, стоит только отвернуться на секунду. Вот и эту сделку он не дал бы провести просто так.

То, что дело пошло прахом, стало понятно, когда около часа назад конвой, перевозивший певицу, перестал выходить на связь и передавать информацию о своём продвижении. Конечно, сразу была организована поисковая акция на конвертопланах, которая обнаружила кучу покорёженных транспортных средств на полпути к базе.

Я получил отдельный приказ, напрямую от министерства, выдвигаться на место. И вот я тут. Остатки бойни, что произошла прямо посреди покинутой горожанами улицы, на краю города, действительно внушают ужас. Вот, например, БТР санчасти, что, по всей видимости, шёл в самом начале колонны, стоит недвижимый и покинутый с оторванной вместе с поворотным механизмом башней, лежащей впереди, метрах в ста. Что за сила могла вырвать и отправить в полёт столь крепкий и тяжёлый кусок металла?

— Что тут у нас, Скиф? — прекрасно знакомый сухой голос моментально отвёл моё сознание от мыслей про обломки и заставил развернуться в сторону, откуда он исходил.

Это была агент Варяг, мой напарник, с которой мы вот уже несколько лет активно работали в различных горячих точках по всему миру, к сожалению, всё ближе и ближе приближающихся к Империи. И мы же были главными агентами министерства здесь, в Ронии, а потому ничего удивительного в том, что её, так же, как и меня, отправят разбираться в том, что же случилось с этим чёртовым конвоем.

— Да вот, как видишь, куча пустеющих обломков боевых машин, оцепленных салемскими солдатами.

— Это я заметила, к слову, если всё это дела министерства, почему я не вижу здесь ни одного солдата контингента или хотя бы специальных групп самого МТН?

— Карпов, стоило ему услышать про то, что весь отряд, который он выделил на сопровождение Ришар, был уничтожен, сказал, что больше не хочет влезать в дела министерства или Глиммер, и уж тем более связываться с Ратенпешт, цитирую: «Хотя бы на миллиметр больше, чем сейчас». Думаю, ему хватило ещё во времена того Инцидента в Киотове. И знаешь, порой я его очень хорошо понимаю.

— Не могу не согласиться, у нас и без того было много проблем из-за этой поехавшей. Но приказы начальства не обсуждаются, а потому давай уже приступим к делу. Ты успел осмотреться?

— Нет, решил дождаться тебя, ты же знаешь, что я больше по чесанию языком, нежели мозгами.

— Справедливо. Хорошо, начнём с этого авто, — сказала Варяг, направившись в сторону лежащего неподалёку тентового грузовика.

Он был завален на бок и явно пострадал куда меньше, чем другие участники конвоя. Я сразу же направился в сторону растерзанного кузова, в то время как моя напарница направилась осматривать кабину. Под тентом тут и там валялись человек шесть в военной форме, все они были убиты настолько внезапно, что, по-видимому, даже не успели достать оружие. При беглом осмотре видимых повреждений на телах мной обнаружено не было, однако все они были перемазаны кровью в районе горла и грудной клетки.

Их лица были искажены в странных гримасах, по которым было очень сложно сказать, что именно они выражали в последние мгновения. Но, скорее всего, это было нечто среднее между адской болью и... весельем? Да, они определённо выглядели так, словно смеялись в тот самый момент, когда их настигла смерть.

— Что там, в кабине? — спросил я, выйдя из кузова обратно.

— Я точно могу сказать, что вины водителя в том, что машина завалилась, нет, он явно умер до того, как это произошло, правда, видимых следов какой-либо борьбы нет. Выглядит всё так, словно он умер внезапно, будто бы от остановки сердца, перед этим захаркав кровью весь салон.

— Трупы в кузове такие же, есть предположения по поводу такой странной смерти?

— Может быть, какой-то газ... Но если это действительно он, то почему мы до сих пор живы?

— Успел улетучиться?

— Возможно. Тогда проанализировать его у нас вряд ли будет возможность. Вполне походит на какое-то боевое вещество, что быстро и незаметно убивает кучу людей, а затем бесследно исчезает, бесподобная работа. Возможно, если мы найдём капсулу, в которой он находился до применения, то можно будет его изучить и даже, возможно, найти владельца.

— Тогда давай осмотрим следующие машины.

Следующим транспортом был очень похожий на прошлый грузовик, и в нём повторилась та же история. Затем был небольшой автомобиль, в котором, судя по всему, ехал командир группы. Все в нём, как несложно догадаться, также были моментально убиты; единственным отличием было то, что прямо на месте головы человека, ехавшего на заднем сиденье, красовался странный цилиндр, сантиметров тридцать в длину, судя по отверстию в лобовом стекле, эту самую голову и размозживший.

Дав знак Варягу рукой, я указал в сторону этого странного объекта, произнеся:

— Вот и капсула, думаю, её лучше пока не касаться.

Она кивнула мне и жестом подозвала к бронемашине, которую она осматривала в тот момент. Приблизившись, я заметил то, чего не приметил издалека, а именно странную жижу, переливавшуюся через вырванную дверь отделения для пехоты и перевозки больных. По цвету она была в точности, словно нефть, а по консистенции скорее походила на желе или мазут.

Заглянув внутрь самого отделения, я удивился, не увидев ничего необычного, кроме этой жидкости, щедро разлитой по полу и размазанной по стенам. От жидкости всё ещё веяло каким-то теплом и пахло жжёной резиной. Сами стены были явно точно опалены, и никаких признаков живого внутри них не было.

— А вот это уже сложно объяснить, тем более газом... — заключил я.

— Да, — согласно кивнула Варяг. — Но, судя по тому, что в предыдущих машинах тело Ришар мы не наблюдали, то она, скорее всего, была именно тут, а теперь испарилась вместе с остальным экипажем.

— Или она могла быть в одной из предыдущих машин, но её забрали до нападения.

— Или после, а нападавшие в свою очередь забрали лишь её труп.

— И ни один из этих вариантов не даёт ответа, зачем кому-то понадобилось такое устраивать.

— Быть может, Салем таким образом попытался сорвать сделку? Или Глиммер...

— Какого же плохого вы обо мне мнения! И это после всего, что я для вас сделала? — внезапно в разговор вмешался третий, слишком хорошо знакомый мне, голос.

— Я смотрю вы, доктор, легки на помине? — язвительно бросила Варяг направлявшейся в нашу сторону женщине в неизменном белом халате, со слегка испачканными грязью полами.

— Ещё бы, как только я узнала, что вы допустили, чтобы такое случилось с моей дорогой Вивьен, я моментально отправилась сюда, бросив все свои дела. И я бы на вашем месте радовалась тому, что вам снова будет помогать один из величайших умов этой планеты, даже несмотря на то, что вы столь резки в своих высказываниях.

— С чего вдруг такая щедрость? — спросил я, подозревая, что здесь явно что-то нечисто.

— С того же, с чего и всегда. Я на вашей стороне, что бы вы там обо мне не думали. А ещё я на стороне милейшей Ришар, которую было бы неплохо найти и защитить, если ей сейчас угрожает опасность.

— Почему тогда ты просто не могла остаться в министерстве и работать вместе с другими яйцеголовыми? К чему все эти игры в самостоятельную науку?

— Во-первых, потому, что министерство позволяет таким, как ты, называть учёных яйцеголовыми. Во-вторых, на меня слишком давили эти ваши вездесущие правила и нормы, абсолютно не оставляющие места для творчества. Тем не менее, несмотря на них, я всё же могу позволить вам получить часть моих трудов, взамен на помощь в делах, подобных транспортировке Ришар, с которой, я напомню, вы не справились.

— То есть ты хочешь сказать, что ты всё это время кидала нам подачки?

— Это не подачки, а помощь от более разумной персоны, вроде меня, множеству менее разумных, вроде вас.

— Ну раз уж вы прибыли помогать, то вперёд! Покажите, на что способна знаменитая Элл Глиммер со своим интеллектом... — уже менее язвительно и чуть более злобно произнесла Варяг.

Окинув взглядом всё место происшествия и с силой забрав носом воздух, доктор тут же заключила:

— Чувствуете? Лёгкий фруктовый запах. Боевой отравляющий газ. Если конкретнее, то, несомненно, табун. Из той капсулы, я полагаю. Был в очень большой концентрации здесь, но из-за воздействия высокой температуры быстро улетучился, параллельно убив всех, кто находился прямо по направлению ветра, то есть всю автоколонну.

Лёгкость, с которой доктор сделала такое заключение, не оставляла сомнений в её способностях. Действительно, это объясняло, почему все в конвое умерли столь быстро и без видимых повреждений. Также становилось понятно, почему никто особо не сопротивлялся воздействию токсина, ибо счесть фруктовый запах в воздухе за что-то необычное довольно сложно. Но табун не простой газ, его родина — Баварское Королевство Рабочих, и нигде, кроме него, он и не производился, согласно «Римской Конвенции по Контролю Производства и Применения Боевых Веществ».

Глиммер, видимо, пришла к тому же выводу:

— Арбер Цвейт. Предположу, что миномёт, из которого эту капсулу и выпустили, также их производства. А значит, что стреляли те, кому они поставляли своё вооружение. Повстанцы... Это, определённо, они, ибо, насколько я знаю, не так давно Дальневосточная Рабочая Республика открыто спонсировала революцию в старой Ронии, сомневаюсь, что ячейки баварцев или неаполитанцев, которых они поддерживали, исчезли с того момента. Конечно, это всё ещё может быть Боевой Отряд или какая-нибудь другая интернациональная организация Арбер Цвейта, но я сомневаюсь, что их интересует Рония в столь плачевном её состоянии.

— Ну, любое преступление можно раскрыть, если знаешь, кого в нём обвинить! — заметила Варяг. — Пусть всё это пока звучит достаточно логично, но что насчёт произошедшего с БТР?

— Тут всё ещё проще. Эта чёрная жидкость — переработка всего того, что находилось внутри в момент инцидента. Там абсолютно точно произошла вспышка высокой температуры, подобная направленному взрыву. Скорее всего, температура была настолько высокой, что всё то, что находилось вблизи, обратилось в плазму, она же моментально испарила табун и всех тех, кто находился внутри бронемашины.

— И что же вызвало такую вспышку?

— Это вряд ли был какой-то снаряд, а потому я думаю, что мы с вами точно знаем, кто, а если точнее, то что стало его причиной...

«Когда на очередной встрече с журналистами спрашивают о том, что же всё-таки произошло в тот день в Киотове, меня всегда пробирает до дрожи от воспоминаний. Ибо только тогда я узнал, что кошмары не приходят извне, их создают люди, сами того не ведая. И самое страшное то, что все они абсолютно материальны».

(С) Пётр Топски, «Воспоминания вояки»

———

Acedia «Политика без принципов»

Акт VI — Власть

«Бог решил создать существ, что будут гораздо совершеннее и сильнее людей.

Что не будут наделены недостатками рода человеческого и смогут самолично избавиться от болезни, под именем Человек.

Существа получились умными и смертоносными, в гораздо большей степени, чем люди.

Они взялись за своё кровавое ремесло со всей ответственностью.

И установилась новая власть.

И было это царствие Зверя.

Бог увидел, что это хорошо.

И был вечер, и было утро: день шестой».

Загнанный в угол

12.02.85

Когда ты обладаешь властью, в той или иной форме, тебе приходится принимать тяжёлые решения во благо своей страны, которые могут стоить жизни не только тебе, но и большому количеству твоих подчинённых. Те же самые тяжёлые решения приходится принимать и в те моменты, когда на кону стоит жизнь родных, близких и друзей. Но самое страшное — это когда на одной части весов благополучие всех тех граждан, за которых ты несёшь прямую ответственность, а на другой — самый дорогой человек на этой планете.

Сегодня я оказался как раз в такой ситуации. Да, с того момента, как некто, называющий себя Староградским Мясником, похитил мою дочь, прошло уже две недели, на всём протяжении которых я вынужден был плясать под его дудку и с большим трудом засыпал по ночам. До того злополучного сообщения на почту я ни секунды не подвергал сомнению правильность своего решения потакать похитителю и выполнять все его просьбы, нацеленные в основном на поиск новых жертв для него, в хрупкой надежде на то, что чудовище действительно отпустит мою Зофиюшку.

Но теперь, когда загадочный убийца просит меня устранить не просто моего коллегу, человека пусть жадного и до самой глубины пропитанного идеями Ордена, но в целом достаточно добропорядочного и верного, но и такого же отца, как я, точно так же потерявшего своё дитя и теперь пытающегося выяснить, кто ответственен за столь ужасное деяние. Единственное отличие в том, что я, кроме всего прочего, ещё и военный, стоящий на страже своей вновь обретённой Родины и обязанный защищать свою страну от бесчинства подонков, вроде этого Мясника.

Так почему же я сейчас поднимаюсь на лифте, держа в руках два полностью заряженных пистолета?

Двери кабины с лёгким шуршанием разомкнулись предо мной, и я, шагом, гулко отдававшимся по всему пустующему офису, направился в сторону единственного кабинета, в котором в столь поздний час горел свет. Человек внутри, казалось, совсем не заметил моего появления в просторном холле и как ни в чём не бывало продолжал угрюмо рыться в кипе бумаг перед собой, даже несмотря на то, что дверь в его небольшую комнатку была открыта нараспашку.

Заметил же он меня лишь в тот момент, когда я перешагнул невысокий порог его обители:

— Александр Веславович? Чего это вы так поздно решили ко мне заглянуть? — поинтересовался Дюжински, всё так же глядя в бумаги.

Вместо ответа, я положил увесистый Tungshern, который всё это время держал в левой руке, прямо перед ним. Василий неуверенно покосился на оружие, а затем поднял удивлённый взгляд на меня. Я же направил второй пистолет прямо на него, показательно взведя курок, издавший характерный щелчок.

— Что... Что это вы делаете? — дрожащим голосом спросил министр.

— Вам знакомо незыблемое правило Ордена о том, что перед боем нужно уровняться в шансах со своим соперником, верно?

— Да, знаю такое... — он замолчал, словно не сразу поймал мою мысль, а потом вдруг вскрикнул. — Погодите-ка, вы что же это хотите меня убить?! Но почему?

— Всё ради дочери. Она всё ещё жива, я это точно знаю, и, чтобы её вернуть, мне необходимо убить вас. Даю вам пятнадцать секунд на то, чтобы взять оружие и занять позицию, после я сразу же начну стрелять, несмотря ни на что.

Поняв, что я явно не в настроении шутить, Дюжински судорожно схватил пистолет и, уронив, вставая, тот стул, на котором сидел, без оглядки выбежал в холл. В тот момент, когда он оказался у меня за спиной, я начал вслух отсчитывать секунды:

— Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать, двенадцать, одиннадцать, десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, нуль.

Закончив отсчёт я развернулся и был крайне удивлён тому факту, что Дюжински не решил убить меня в момент отсчёта. Что он вполне мог себе позволить, ибо, в отличие от меня, не был скреплён клятвой. Вместо этого он сразу же попытался спрятаться, ну или убежать. Хотя последнее было очень маловероятно, ибо со стороны лифтов и лестниц не было слышно ни единого звука. Вместо этого до моего уха донёсся какой-то шорох прямо с противоположной стороны, там, где находились столы более низкоранговых сотрудников министерства.

Все рабочие места были отделены друг от друга высокими перегородками, где-то среди них министр и скрылся. Я это чувствовал, а потому вошёл в этот лабиринт из древесины и пластика, аккуратно лавируя от одного стола к другому, бесцеремонно переворачивая их. Мебель с громким хрустом и громом падала на пол, явно выдавая моё продвижение. Но мне было плевать на обилие шума. По большей части потому, что мне даже подсознательно хотелось того, чтобы мой оппонент всё-таки пристрелил меня, в один момент прекратив моё падение до прихвостня какого безумного отщепенца.

Однако и сам Василий, по-видимому, не жаждал крови, выбежав в один момент из-за своего укрытия под одним из соседних столов и неуклюжим бегом направившись в сторону холла. Я отреагировал почти мгновенно, бессознательно моментально развернувшись в сторону, откуда исходил звук, и спустив курок. Вместо выстрела за этим последовал лишь ещё один щелчок. Осечка!

Пользуясь моей заминкой, Дюжински, видимо, решил начать стрелять в ответ прямо на бегу. Неуклюже повернув туловище вправо и вытянув руку с оружием назад, он начал палить в мою сторону, зачем-то прикрывая тыльной стороной ладони второй руки своё лицо и в особенности глаза. Сделав четыре выстрела, лишь один из которых приземлился недалеко от меня, вонзившись в один из перевёрнутых столов, метрах в трёх, Василий быстрым темпом заскочил за толстую стену, отделявшую рабочую зону и холл офиса, где, по-видимому, и остался. Все же остальные пули улетели лишь в одному богу известном направлении.

Из-за своего нового укрытия он крикнул мне:

— Разве нет другого выхода?

— Мясник убьёт её, если я оставлю тебя в живых! — крикнул я в ответ, дёрнув затвор и выпустив из ствола застрявшую там пулю.

— Неужели ты веришь ему? Какой резон ему её отпускать?

— А что мне остаётся? Если нужно, я готов положить и свою жизнь, в случае, если это может спасти мою дочь.

После этих слов я начал медленно продвигаться в сторону его укрытия, держа пистолет наготове, в это же время он продолжал:

— Ты же понимаешь, что этим помогаешь ему убивать других?

— Мне плевать на них! Если этот псих хочет, пусть весь город с собой заберёт, но её я не отдам!

— Действительно ли тебе плевать?

Прямо с последним вопросом я выскочил в холл и оказался перед скомканным и дрожащим мужчиной, прижимающим увесистое оружие к себе, словно котёнка, что даже не пытался целиться в мою сторону. Я хотел было сразу же выстрелить, но мой указательный палец словно окаменел, так и не двинувши курок.

Загнанный в угол зверь опасен больше всего. Но кто в действительности был загнан в угол — он или я? И действительно ли это был угол?

Проглотив слюну и с удивлением посмотрев на меня, видимо, также ожидавший мгновенной расправы, Дюжински громко вздохнул, словно бы у него от души отлегло, и откинул свой пистолет к моим ногам:

— Знаешь, генерал, у одного босгорского писателя есть великолепная фраза: «Безвыходных положений нет, есть только те, из которых выход нам не нравится». И пусть исход нам с тобой был заранее известен, я думаю, что из нашего положения всё же есть выход.

Я опустил оружие, впервые так и не найдя в себе сил сделать последний выстрел:

— Что ты хочешь сказать?

— У меня есть одна идея по поводу того, как найти этого Мясника. Только прежде ты должен обещать мне, что когда найдёшь эту гадину, то заставишь его по-настоящему страдать за всех тех людей, жизни которых он исковеркал.

— Ты знаешь способ его отыскать?

— Да, я много думал по этому поводу и понял то, что, скорее всего, он здесь, прямо в этой башне, где-то среди нас.

— Почему ты так думаешь?

— Большая часть его убийств была совершена неподалёку, да и он вряд ли бы позволил тебе сделать всю работу, надеясь на то, что ты не наследишь и о твоей с ним связи не узнают. Я имею в виду то, что, скорее всего, он как минимум поможет тебе скрыть следы своего преступления.

— Я всё ещё не понимаю, каким образом он может помочь мне скрыть следы преступления, если Мясник всячески избегает какого-либо прямого контакта со мной.

— Камеры. Если он действительно работает в башне, то может попытаться получить доступ и к системам наблюдения, чтобы стереть всю эту нашу перестрелку. Он же не просил тебя сделать это?

— Нет, я даже не подумал о том, что это убийство могут заснять камеры. Неужели охранник видел то, что здесь сейчас происходит?

— Нет, по этому поводу можешь не беспокоиться. Башню и так охраняет огромное количество вояк. А я как-то убедил Салема в том, что содержать ещё нескольких человек, что будут мониторить системы слежения, нерационально, вместо этого, мы решили, что дешевле будет, если глава башенного гарнизона будет проверять записи камер в ускоренном виде несколько раз в сутки. Думаю, что убийца тоже это знает.

— То есть ты предлагаешь мне подстеречь его в момент, когда он попытается пробраться в комнату охраны и там схватить на горячем?

— Именно так. Если нам повезёт, то Мясник оступится, и тогда ты выбьешь из него все нужные показания. А теперь давай, делай то, зачем тебя послали, мне уже нечего терять.

— Ты уверен? Быть может, при таком раскладе мы сможем отомстить вместе?

— А если мы ошибёмся? Тогда ты невероятно рискуешь больше никогда не увидеть дочь, ещё больше, чем сейчас. Да и мне достаточно того простого факта, что моя Анечка будет отомщена, быть может, даже именно благодаря моей помощи. Вперёд, генерал, пусть мы были не слишком знакомы, мне всё равно было честью служить с вами.

— Мне тоже, Василий.

Гул от выстрела эхом пронёсся по всему помещению, а по моей спине прокатился лёгкий холодок, неволей заставив вздрогнуть всем телом. Задание было выполнено, но охота только началась.

«Ничего не имею против Ордена, но у вас действительно такой бзик на честных дуэлях? Если так, то я не представляю, насколько солдаты старой Ронии были некомпетентными, если проиграли людям, которые считают своим долгом уровнять свои шансы с соперником, прежде чем драться!»

(с) Дмитрий Карпов, в интервью Вестнику Цитадели

Выпад в воздух

13.02.85

— Погоди-погоди, кого Соколов поймал? Мне сейчас не послышалось? — удивлённо спросил я, выбитый из колеи внезапной новостью, настигнувшей меня прямо посреди завтрака.

— Полковника Ясенева, говорю же, и беснуется теперь, словно медведь, мол, Староградского Мясника выловил, всех на уши поднял, — несколько сбивчиво повторил майор Вейзен, всё так же топчась на пороге казарменной столовой.

— Ясенев? Загадочный Мясник? Он же дохлый, как спичка! Боже, эти коллаборационисты совсем с ума посходили, ладно ещё с повстанцами да регулярными частями Ордена бодаться, но чтобы друг друга?

— А вот Салем ему поверил и даже позволил практически сразу повести бедолагу на допрос с пристрастием.

— И что же? Что-нибудь уже удалось выяснить?

— Вот по этому поводу я к тебе и пришёл. Разрешить-то Салем разрешил, но всё это было лишь с одним условием: если вы с Глиммер будете присутствовать при экзекуции. Так и сказал: «Тащи, мол, Элл и Германа, дабы генерал не переборщил!»

— Он же в курсе, что пытки — это нечестный и неприемлемый способ борьбы для рыцаря?

— Да, но Соколова сейчас это явно не остановит. Думаю, для этого Эрвин и требует вашего с Глиммер присутствия.

— Я сообщу об этом Опию. Ох, сколько же интереснейших докладов ему предстоит прочитать в ближайшее время! А теперь веди!

Я положил свои приборы в тарелку, которая всё ещё была наполнена недоеденной мной полбой, и вышел вон из казарм, вслед за Вебером. Сами по себе казармы были расположены в нескольких метрах от «Коламбии», который стараниями последних нескольких недель превратился в настоящий форт, окружённый военной базой в несколько сотен человек личного состава, в основном, конечно, рыцарей Ордена, вроде меня.

Так что идти было совсем недалеко, другое дело, что по какой-то причине лифты сегодня оказались сломаны, и на тридцатый этаж башни, где и должен был состояться допрос, нам пришлось шагать пешком по лестнице. Даже мне, человеку военной выправки, было не слишком легко преодолевать все эти пролёты, так что боюсь представить человека, что будет доставлять сегодня срочный отчёт Салему с первого на восьмидесятый этаж, где и располагалась его резиденция.

Пока я поднимался, я много думал о том, что нарушаю кодекс чести тем, что собираюсь участвовать в столь бесчестном действе, как пытки, и не могу при этом отказаться, потому что страшнее любого пятна на чести может быть лишь неподчинение приказам командира. А моим командиром, к сожалению, был именно Салем, как бы то ни было смешно. Подумать только, рыцарь и герой войны, обожаемый всеми, подчиняется какому-то скользкому типу, безнаказанно вычистившему всё военное руководство оккупационного гарнизона и бесчестно занимающемуся какими-то тёмными делами, так ни разу и не поучаствовав в настоящих сражениях!

Впрочем, мысли о лестнице и чести испарились, стоило мне оказаться на месте, в маленьком служебном помещении, на скорую руку переделанном под пыточную с единственной лампочкой и креслом, к которому стяжками был прикреплён худощавый бедолага, судя по окровавленному лицу и расплющенному носу, уже успевший вкусить гнева буйного генерала. Последний, к слову, с очень хмурым видом, стоял, уперевшись в одну из стен комнатки. Доктора же пока совсем не было видно.

По-видимому, она не слишком торопилась выполнять указание Салема и наверняка была занята одним из этих своих экспериментов. Впрочем, я решил, что всё-таки её стоит подождать и дать шанс прийти, мало ли, Глиммер заплутала где-то в тысяче тысяч ступеней, да и Соколов не особенно-то спешил приступать к действию, без соблюдения формальностей. Как ни крути, а кодексу он также старался следовать, пусть и менее строго.

Доктор появилась лишь через двадцать минут, лёгким шагом войдя в помещение, с маленьким саквояжем в одной руке и клеткой в другой. С её появлением Соколов явно оживился и сухо выпалил:

— Ну наконец-то! Ты принесла, что я просил?

— Да, они здесь, — сказала Элл, протягивая генералу стальную переноску, в которой копошилось несколько лабораторных мышек, — мне пришлось забежать в свой живой уголок и взять несколько ненужных образцов.

— Благодарю, теперь можно приступать!

— Погодите приступать, генерал, — сказала Глиммер, — мне так и не сообщили, что вы тут вообще собираетесь делать?

— Этот слизняк Староградский Мясник. Я поймал его, когда он влезал в нашу систему безопасности.

— Как это связано? — спросил я.

— Пытался стереть следы своих преступлений. Кто ещё будет обладать подобной наглостью, чтобы убивать и лезть в дела правительства, прямо в сердце этого самого правительства? Да и если я не прав, то попытка получить доступ в правительственные системы, без соответствующего разрешения — серьёзнейшее преступление, повод для которого мы так или иначе должны будем выяснить.

— Звучит вполне убедительно, — заключила за нас двоих доктор.

— Большеникаких вопросов?

— Вообще-то, ещё один, — заявил я, всё ещё имея слабую надежду не участвовать в честепреступлении. — Быть может, вы, фрау Глиммер, всё-таки припасли какую-нибудь сыворотку правды, и нам не придётся истязать герра Ясенева?

— Вообще, есть, да, но, даже несмотря на то, что я не терплю бессмысленного насилия, думаю, что генералу это не очень понравится и он будет категорически против того, что мы отнимем у него его работу. Верно же говорю?

Соколов утвердительно кивнул в ответ, девушка же продолжила:

— Да и вещество, которым я располагаю, не совсем то, что вы подразумеваете, говоря «Сыворотка правды». Разговорить-то она его разговорит, только вот это совсем не наркотик, это резинифератоксин. Одной капельки хватит, чтобы он несколько часов корчился в адских муках от жжения всего пищевода, подобно тому, как если бы мы залили ему в горло расплавленный металл. Конечно, потом он своим навсегда испепелённым химическими ожогами языком рассказал бы нам всё, что знает, лишь бы эти, в прямом смысле, адские муки никогда больше не повторились. Но это, как по мне, слишком жестоко, даже по сравнению с тем, что собирается сделать генерал.

Соколов вновь слегка кивнул в подтверждение её слов.

В этот момент я решил всё же взглянуть на бедолагу Ясенева, во рту которого всё это время была тряпка, а потому он лишь безмолвно наблюдал за столь страшным для себя разговором. И, по-видимому, очень живо представил себе то, что описала доктор, а потому из его глаз хлынули слёзы паники и страха, которые обычно проливают те, кого обрекли на длительную и мучительную смерть. Впрочем, в его случае всё действительно так и было.

Глиммер, понимая, что пытка вот-вот начнётся, глубоко вдохнула и тихо сказала:

— Не терплю бессмысленного насилия, а потому предпочту подождать снаружи, если никто не возражает. Зовите, если вдруг понадоблюсь!

После этого она еле слышно вышла из помещения. Мне захотелось было проследовать за ней, но я удержал себя, при мысли о том, что так я оставлю генерала один на один с его жертвой, совсем лишив его тормозов, что может очень плохо закончиться.

Соколов же угрожающе направился к стулу и одним жёстким движением сорвал тряпку со рта так сильно и резко, что только чудом все зубы бедолаги остались на своих местах, пусть и ненадолго. Ибо ещё до того момента, когда солдат успел оправиться и заверещать, выкрикивая оправдания и мольбы, ему прилетел размашистый удар мозолистым кулаком. Рот бедняги в тот же момент наполнился кровью, и он, слегка отклонившись в сторону, сплюнул её и три зуба, вместе с кусочком челюсти, на которой они всё ещё плотно сидели.

К моему удивлению, после этого всё же не последовало никаких выкриков и просьб. Ясенев как будто бы пришёл в себя после столь увесистого удара и лишь понуро обводил взглядом всех присутствующих. Вероятно, он понял, что генерал не потерпит даже малейшего сопротивления.

— Где она? — сухо спросил Соколов.

— Кто она-то? — еле водя нижней челюстью, процедил Ясенев.

В тот же момент ему прилетел ещё один тяжёлый удар, на этот раз он приземлился прямо в солнечное сплетение, согнув солдата настолько, насколько это вообще было возможно в его положении. Тот сразу начал задыхаться и прерывисто кашлять, придя в себя лишь через минуту.

— Ты знаешь, о ком я говорю, должен знать, тварь! — декларировал Соколов.

— Я понятия не имею, о чём вы меня спрашиваете. Господин генерал, я всё время, всё это время после поражения Ронии верно помогал вам и был вашей правой рукой! За что вы сейчас меня мучаете? И чего от меня хотите?

Вместо ответа, Соколов спокойно нагнулся к ящику с инструментами, стоящему рядом со стулом, и вытащил оттуда небольшую крестовую отвёртку. Встав, он в тот же миг со всей силы воткнул этот инструмент прямо в руку сидящему, да с такой силой, что вместе с ладонью проткнул и тонкий деревянный подлокотник, на котором она лежала. Это действо в тот же момент сопроводилось адским криком.

Прежде чем он прекратился, Соколов вытащил из чемоданчика следующий предмет. Это был обычный молоток, который резким движением прошёлся прямо по колену бедолаги. То выгнулось в неестественной форме. Судя по всему, это было настолько больно, что у солдата случился болевой шок, и тот более не чувствовал свою ногу.

— Скажи мне, ублюдок, ты тюбик или кран? Мне тебя давить, чтобы ты всё по капле мне выложил, или один раз серьёзно крутануть, чтобы ты, подонок, наконец заговорил?

Сплюнув кровь, Ясенев всё с тем же непониманием произнёс:

— Я ничего не делал!

В порыве чувств генерал нанёс ещё один размашистый удар молотком, вновь по той же ноге, что, видимо, окончательно выбил коленный сустав с насиженного места, оставив висеть ногу ниже колена, словно яблоко на ветке.

На лице бедолаги выступили крупные слёзы, он сглотнул очередной поток крови и сказал:

— За что?! Я разве сделал что-то плохое?

Александр вновь не сдержал своих эмоций и, на этот раз достав из ящичка секатор, поставил его на указательный палец правой руки Ясенева. После чего несколькими жёсткими движениями отсёк его от тела. Дав солдату отдышаться и как следует покричать, генерал нанёс очередной тяжёлый удар, оставивший после себя огромную гематому на щеке и слегка сместив и без того сильно повреждённую челюсть.

Я тихо обратился к генералу, в надежде на то, что всё-таки буду услышан:

— Не перебор?

Конечно же, ответа я не получил, а сам Соколов в это время продолжал рвать и метать:

— После всех тех убийств, шантажа и издевательств, загубивших так много жизней, ты ещё смеешь спрашивать такое?

— Мы на войне, — почти невнятно произнёс Ясенев. — Я убивал, только если это было необходимо, как и все остальные.

— Её тоже необходимо было похищать? А?! А всех тех невинных людей было необходимо убить столь жестоко?

— Так ты о той певичке? Мы её не похищали. Она, можно сказать, к нам сама пришла.

— Погоди-ка, какой ещё певичке? — вмешался в допрос я.

— Ришар, да, Вивьен Ришар... Она пришла к нам несколько дней назад, вся голодная и израненная. Можно сказать, что она обратилась к нам за помощью. Ну мы и приютили её у себя, теперь она поёт у нас в штабе да раненых латать помогает.

— Это у кого ещё “у вас”? — свирепея, спросил Соколов.

— Это агент повстанцев, вы, кажется, взяли не того. Хотя оперативник повстанцев — вполне неплохая альтернатива поимке главного преступника города, — ответил за него я...

— То есть ты не Мясник? — с удивлением обратился к Ясеневу генерал.

— Нет, боже, нет... Меня зовут Дубов Семён, позывной «Дуб», у вас работал под псевдонимом Ясенев, я один из главных внедрённых агентов повстанцев. Вы меня раскусили.

— Ничего себе ты выбрал псевдоним, конечно, ещё бы Берёзиным назвался, тогда бы точно никто не понял, кто ты на самом деле. И всё же, возвращаясь к моему недавнему вопросу, генерал, с чего вы взяли, что это Староградский Мясник? — спросил я.

— А зачем повстанцам лезть в систему видеонаблюдения?

— Я искал компромат. По наводке информатора. Он предположил, что на камерах «Коламбии» вполне могут быть файлы, что могут повредить репутации Салема или кого-то из ваших.

— Так ты всё это время был крысой, приютившейся прямо под моим боком? — безжизненно произнёс Соколов.

— Вроде того, но это цветочки, по сравнению с теми ужасами, которые вы пытались на меня повесить. Я повторю, я всего лишь солдат, и я честно выполнял свою работу, пусть и работал всё это время на вашего врага.

— Ничего не может быть хуже предательства. Я не хотел к этому прибегать, но, похоже, что теперь придётся использовать метод пытки, которому меня научил мой дед. Он как раз для крыс, подобных тебе.

После этих слов, произнесённых теперь уже спокойно и размеренно, генерала словно с катушек сорвало, он методично открыл клетку, схватил одного из грызунов за хвост и одной рукой с силой раскрыл рот предателю. Тот пытался сопротивляться, но железная хватка Соколова просто не оставляла шансов, и вскоре трепыхающийся напуганный грызун был погружён Дубову прямо в глотку. То, что происходило далее, сложно описать здраво, ибо от этого даже мне стало не по себе. Бедный парнишка буквально захлёбывался в собственной рвоте и задыхался оттого, что царапающегося и пытающегося прогрызть путь наружу зверька запихивают всё глубже.

Это продолжалось довольно долго, пока наконец генерал не ослабил хватку, позволив солдату исторгнуть то, что находилось у него в горле, заведомо отойдя в сторону. Чудо, как вместе с остатками завтрака и тушкой бедного зверька парень не исторгнул из себя свои внутренности. По выражению его лица было понятно, что он уже готов умереть, лишь бы всё это закончилось.

— Ну всё, хватит, это уже слишком! — уверенно произнёс я, желая было остановить генерала.

Но он, в ту же секунду, с проворством хорька, бросился на привязанного бедолагу, осыпая градом тяжёлых ударов со скоростью отбойного молотка. Я, конечно, сразу попытался оттащить Соколова от бедняги, лицо которого медленно, но верно начало превращаться в кровавую кашу. Но можно ли удержать бешеного медведя?

Лично получив несколько шальных ударов, я бросил затею спасти человека, которого сейчас забьют до смерти. Пусть он и был, как оказалось, частью вражеского лагеря, мне всё равно было крайне больно и неприятно наблюдать за тем, как зверь внутри моего боевого товарища берёт верх и превращает его в нечто даже более ужасное, чем тот, на кого он всё это время охотился... В общем-то, я был не в силах ничего более предпринять и лишь смотрел.

Со временем, перейдя с увесистых ударов руками на пинки ногами в тяжёлых сапогах, Соколов уже стал явно выдыхаться, в течение нескольких минут избивая давно уже превратившегося в труп человека.

Стоило ему окончательно устать посыпать бесконечными ударами бездыханное тело, как я уже начал думать, что бессмысленное насилие окончено. Однако, последним аккордом, генерал вытащил пистолет из своей кобуры и бесцеремонно выпустил в труп весь свой магазин.

В этот момент в комнату влетела Глиммер со шприцем в руке. Она, с лёгкостью кошки, быстро подобралась к генералу за спину и, пока он был в яростном ступоре, ввела всё содержимое прямо в шею. Тот неуклюже качнулся на месте и упал мешком муки на пол.

— А до того, как он убил главного свидетеля, этого сделать было нельзя? — спросил у неё я.

— Я прибежала, как только услышала выстрелы. Если это стоило сделать давно, мог бы позвать меня пораньше, — спокойно ответила мне доктор, а затем распорядилась. — Знаете что? Помогите-ка нашему генералу добраться до его дома, труп уберите, ему всё равно уже ничем нельзя помочь. И передайте Эрвину всё, что вы сегодня узнали, а я пока попробую кое-что выяснить о местоположении штаба повстанцев. Думаю, у меня есть план, как узнать о них больше, и вы можете в этом помочь.

— С каких это пор вы у нас отвечаете за планы?

— Я всегда за них отвечала, но если вы не хотите мне помогать, пожалуйста, не надо. Но я надеюсь, вы понимаете, что именно произойдёт в скором времени, если мы будем и дальше бездействовать, в тот момент как они подобрались к нам столь близко?

— Вполне, но вам-то какое дело? Вы же вроде как держитесь в нейтралитете и всегда сможете уехать, чуть что.

— С тех пор, как моя милая Ришар оказалась у этих варваров. А теперь иди, будем надеяться, что мы справимся до того, как Соколов проснётся и наделает кучу необдуманных дел.

«Вы можете думать что угодно касательно моей персоны, но я борюсь за права всех ронийцев. В том числе, таких подонков, как Салем и Соколов. Они точно получили право на пулю».

Виктор Меласки, «Война в подполье для чайников»

Общество Еретиков

14.02.85

Повстанческий совет — самая разношёрстная организация, которую только можно увидеть на просторах протектората, ибо в нём собрались люди, у которых не было ни конкретного плана действий, ни единых целей, ни даже конкретного лидера. Да, многие считают, что Меласки является нашим прямым представителем, но на деле, каждый в совете представляет лишь себя и свои корыстные интересы.

Большинство, как и я, например, действительно верит в свободную Ронию, но даже в таком случае каждый видит эту самую свободу по-своему. Те же, не так давно примкнувшие к нам наркоторговцы, теперь хотят не просто продолжать свой преступный бизнес, но и превратить Ронию в государство-картель, вроде тех, что расплодились на островах Тихого Океана, о чём говорят вполне открыто на каждом нашем собрании. Беглые представители павшего правительства хотят вернуть всё в точности так, как было, то есть вновь встать во главе государства, с которым однажды уже не справились. Так называемые «Баварцы» и вовсе хотят превратить Ронию в очередное «королевство рабочих», построенное по европейскому образцу.

Ну а наш «представитель», конечно, краше всех в этом отношении. Мне порой кажется, что он и вовсе сумасшедший, ибо единственное, что его заботит — это Салем и прочие члены ордена, к которым он испытывает просто иррациональную ненависть. И всё, что он делает, так это постоянные убийства и разбой, которые, несомненно, помогают нашему делу, но на практике беспрецедентно хаотичны и порой опасны даже для нас.

Ещё хуже себя проявляют сторонники противоположного подхода, штабные крысы, что почти всё своё время проводят, сидя на правительственных харчах, получая не только дотации, но и качественное обмундирование, которое даже не используют... Безусловно, от них порой поступает ценная информация, но какой с неё прок, если все остальные заняты перетягиванием одеяла?

Да, наша организация безнадёжна, пусть и довольно многочисленна. Почему же я до сих пор среди этих странных людей? Ну, всё лучше, чем в ставке Салема, где нет даже малейшей перспективы взять бразды правления в свои руки, и это притом, что я когда-то сам состоял в Ордене. Приходится терпеть все эти пресные разборки на бессмысленных собраниях, теша себя лишь мыслью о том, что однажды я смогу лично придушить каждого из присутствующих здесь.

И вот очередной день, очередное заседание совета, где стервятники пытаются поделить жертву, которую ещё даже не убили. Только главного душевнобольного ещё не видно, опять, наверное, ушёл в самоубийственный рейд или и вовсе агитирует людей, что даже оружие поднять не смогут. Но и без него вокруг стоит ужасный шум и полная неразбериха, где вовсе не понятно, кто и чего хочет:

— Наркоторговля принесёт нам всем хорошие деньги, если направить каналы поставки через ваши сети. Вам нужны деньги на революцию или нет?

— Революция не деньгами делается, да и ваши травы лишь травят рабочий народ и размягчают его! Как мы поднимем их на последний бой, когда настанет подходящий момент, если они будут находиться в наркотической нирване?

— Народ? К чему нам куча неотёсанных работяг? Если вы не готовы действовать изящно и разваливать систему изнутри, предпочитая бессмысленную бойню, то вы ничем не лучше Салема и его цепных псов!

— Да как ты смеешь сравнивать нас с этим буржуа, пришедшим к власти благодаря вашему правлению?!

— Если бы вы так рьяно сражались с Орденом, как сейчас бьёте себя в грудь, возможно, мы бы и победили!

— Ну да, у вас кто угодно виноват, кроме вас самих...

— Согласен, типичные буржуа.

— Буржуа... Буржуа... Да не было тогда частных лиц у власти, вот и проиграли.

— Были, только из частных лиц правительство и состояло.

— Да не было их, если бы были, мы бы смогли соперничать с оружейными корпорациями Ордена!

— А ничего так, что корпорации Ордена управляются его же рыцарями?

— Чушь ваш спор! Вы не понимаете, что действительно стало проблемой поражения старой Ронии!

— Да? Ну и что же, умник?

— Отсутствие единой нации, что готова была бы до конца стоять против чёртовых карнимцев! Конечно, они, даже со своей убогой идентичностью, смогли выиграть, у нас же в армию набирали мерзких резервантов!

— Ага, резерванты, вообще-то, составляли очень малую часть от военных сил, вы же сами их практически и истребили, закрыв на малой части от родных земель, с которых бесцеремонно выгнали, а потом ещё и умирать за свои интересы отправили. Даже Орден в этом плане лучше, потому что, в отличие от вас, своих ксенофобских принципов не скрывает.

— Мнение ротхаутов не учитывается, вы все предвзяты, ибо действуете лишь во благо своих животных инстинктов...

— Сам-то ты не очень на белоснежку похож, колпакоголовый...

— Да как ты посмел, отброс?! Я чистокровный северянин! За такие оскорбления я выпотрошу тебя, как треску!

— Ну давай, подходи, попробуй!

Всё точно переросло бы в очередную драку, если бы не внезапное вмешательство Меласки, появившегося в тот момент в зале заседаний с очень угрюмым ликом и большой картонной коробкой в руках:

— Замолчали все!!

Голос его был столь громогласным, что заставил затихнуть даже самых заядлых спорщиков. Теперь все взгляды были устремлены на Виктора, что пронзительным взглядом осмотрел всех присутствующих, словно пытаясь проникнуть в душу каждого, а затем произнёс:

— Знаете, что в этой коробке, которую сегодня утром незаметно положили прямо на порог нашего восточного штаба? Труп, порезанный на части и аккуратно сложенный. Знаете, чей? Главного редактора нашей агитационной газеты. Человека, что не просто хорошо скрывался, о его связи с повстанцами знали только двое работников газеты и все присутствующие в этой комнате.

— Ты хочешь сказать, что кто-то из нас виновен в его смерти? — спросил Нугин, глава Золотых Рубашек.

— Да, поскольку другие работники газеты также были найдены мной изрубленными в салат оливье прямо на своём рабочем месте. А это значит, что кто-то из здесь присутствующих проболтался о местоположении нашей газеты и штаба, а может, и вовсе работает на Салема.

— Почему тогда он сразу не направил войска для уничтожения восточного штаба, а решил отправить нам такой странный подарок? Не очень-то похоже на действия диктатора... — заявил Крупскович, представитель баварцев.

— Да и зачем так крошить простых печатников, если мы легко сможем набрать новых и открыть другое отделение «Революции ЗАВТРА»? — добавил Нугин.

— Потому что это не просто подарок... Это объявление войны! Салем не просто показал, что не боится нас, он на деле доказал, что знает о нас всё, что у него глаза и уши прямо в сердце нашей организации, и, как бы это ни было прискорбно, мы не сможем вычислить, кто является его шпионом. Наш главный полевой агент Дубов, который всё это время мог нанести удар в самое сердце чёртовой гидры Ордена, но из-за бесконечных дрязг не соглашался на столь радикальный шаг, теперь перестал выходить на связь и, вероятно, также был раскрыт. А потому теперь мы будем играть совсем в другую игру, нежели ранее.

— И что ты предлагаешь, Виктор, эвакуировать всё на новое место и ещё больше зашифроваться друг от друга? — спросил я.

— Нет, больше мы прятаться не будем! Если Салем хочет войны, он её получит, и никто, слышите, никто из вас больше не имеет права самовольничать. Мы не справимся даже с диктаторской охраной, если не объединимся на время.

— Ну и как ты планируешь нас объединить? У нас на каждом собрании происходит если не драка, то поножовщина. В прошлый раз нас покинул Туров, получив очень большим ножом в живот, во время пылкого «спора»... — заметил я.

— Теперь у нас новое и очень простое правило: «Кто не с нами или не согласен со мной, тот против нас всех». А вы знаете, как я отношусь к своим врагам. Это же касается и текущего собрания, ибо свои интересы будете отстаивать уже после того, как мы разберёмся с нашей главной проблемой.

— И какой у нас план? — спросил Нугин.

— Мы устроим настоящую революцию. Поднимем народные массы и сметём неугасающим потоком Орден вместе со всем тем мусором, что он принёс в нашу страну. Нужно лишь дождаться подходящего момента, и думаю, что Салем сам его нам подарит...

«Новая администрация нашей газеты передаёт привет коменданту. Революцию не заткнуть».

Революция ЗАВТРА, выпуск 30.10.

Немного об индейцах

28.02.85

Ночь падала на маленькую тихую рощицу. Она располагалась в нескольких километрах от Старограда и сейчас, на самом закате дня, была на удивление людной. Всё потому, что в сонной атмосфере ночи здесь должно состояться собрание, подобных которому не было за всю историю племён Северной Америки.

В общем, это мог бы быть вполне типичный для коренных жителей этой части континента Созыв, то есть совет старейшин союзных племён. Однако сегодня на нём должен будет присутствовать один крайне необычный гость, которого старейшины вынужденно пригласили на обсуждение вопросов племени, в частности, насчёт него самого.

Всё потому, что он стал первым белокожим, за последнюю сотню лет, изъявившим желание присоединиться к нашему племени Вомиш. Более того, ещё недавно Герман Шейм был одним из самых грозных врагов, не только нашего, но и вообще всех племён «Нового света», а теперь внезапно решил стать частью тех, кого ранее убивал без совести и жалости.

Странно? Определённо. Даже слишком. Тем не менее, согласно древней традиции, старейшины не могут отказать желающему в проведении ритуала мири, то есть принятия в племя. Дело не только в традициях, которые обязывают хотя бы рассмотреть кандидатуру просящего перед лицом духов, но ещё и в том, что это, в перспективе, может быть настоящим спасением от постоянно набегающих на нашу землю колпаков. Впрочем, обо всём по порядку.

Вокруг костра собрались представители десяти самых важных племён западного побережья, среди которых был и я, предводитель Вомишей, а по совместительству ещё и главное связующее звено между белолицыми из Освободительной Армии Ронии и своими собратьями из Совета Старейшин Запада, благодаря некоторым старым связям. Став главным проводником между нами и нашими главными союзниками здесь, я смог закрепиться как негласный лидер совета, который координировал общую деятельность союзных племён по возвращению родной земли.

Конечно, белолицые ронийцы не слишком многим лучше колпакоголовых, ибо сами когда-то пытались согнать нас в резервации и сделать чуть ли не туристической достопримечательностью, благо теперь ситуация позволяет моим братьям и сёстрам фривольно бродить по родным лесам, не задумываясь о законах пришельцев и не пытаясь ужиться с ними по их же правилам. Даже в войне на уничтожение можно найти плюсы...

И, несмотря на основную роль в сотрудничестве с ОАР, мне до сих пор удавалось не запятнать себя чрезмерными поблажками белокожим. Однако сегодня, возможно, всё в корне изменится. Ибо упускать возможность обернуть вековое кровопролитие в свою сторону было бы самой величайшей глупостью за последнюю сотню лет.

Да, Шейм тот ещё подонок, и его руки никогда не отмоются от крови моих братьев и сестёр, но, кроме того, он «герой» и «идеал для подражания» в своей варварской стране. Этот колпак действительно имеет определённую власть над умами, а в перспективе и над всем Орденом. И если он окажется у нас в узде, мы сможем не только уничтожить всю систему на корню, но и, пролив минимум крови, вернуть все те земли, что когда-то были нашими.

Рыцарь добрался до нас в полном одиночестве, прискакав к роще верхом на коне, а затем, уверенным шагом войдя внутрь сквозь ветвистый кустарник, отвесил лёгкий поклон. Несмотря на личную неприязнь и давно копившуюся злость, капитан производил впечатление довольно простого и приятного человека, который просто не мог не расположить к себе. Он говорил чётко и вкрадчиво:

— Я прибыл, как и было оговорено.

— Благодарю, что согласился приехать и соблюсти традицию. Конечно, даже когда ты станешь с нами одной крови, мы не раскроем тебе всех тайн племени. Однако даже сейчас мы позволили тебе прикоснуться к одной из них и увидеть Тайную Рощу, где и проходят собрания старейшин, считай, что это наш жест доброй воли, — произнёс первым я, по праву главенства.

— Я покорно его принимаю.

Вообще, сама идея приводить такого человека, как Шейм, в Тайную Рощу является в абсолютной степени безумной. Одного его чиха может хватить, чтобы здесь оказалась вся армия Ронии. Да и рыцари обязаны, согласно кодексу, уничтожать индейцев на месте, как только завидят. И именно поэтому мы согласились на столь рискованную авантюру.

Шейм не может быть агентом правительства, поскольку только умалишённый отправил бы капитана рыцарей и самое известное лицо в Ордене шпионить в стан людей, которые его ненавидят. Такой же глупой идеей является и то, что ярый фанатик теории расовой чистоты даже заговорил бы с теми, кого он считает уродливыми отбросами эволюции. А, учитывая, что его за такое самоуправство ещё и убьют, пойти на это, чтобы убить десять индейцев (которых при случае можно было бы легко заменить), кажется вовсе вне пределов разумности.

Соответственно, безумие ситуации делает её, в то же время, абсолютно честной для всех участников. Конечно, не все готовы это принять. Вот подал голос представитель племени Нордтеков, суровый старик Отектей:

— Очень интересно, а теперь давайте как можно быстрее перейдём от формальностей к голосованию, а затем и к суду над этим преступником. Я поступлю здраво, если выступлю против принятия этого белого дьявола в наши ряды, — сказав эти слова, вождь вытащил заранее приготовленное перо кондора и бросил его в огонь, символизировав свой решительный отказ.

Его примеру тут же последовали трое других старейшин, чётко обозначив своё решительное нежелание даже слушать какие-либо аргументы. Все они представляли так называемые «Воинственные племена», больше всего пострадавшие от колонизаторов и наиболее ненавидевшие пришельцев из-за океана. Это были племена Инуктитут, Дине, Тимбиша и собственно Нордтеки. Почти половина старейшин решительно против принятия Шейма в качестве союзника и индейца. Плохой знак. Ещё одно брошенное в огонь перо кондора, и капитан навсегда останется нашим врагом, а значит, и будет убит на месте.

Нельзя было этого допустить, но и нельзя было нарушать традиции, поэтому следующим пунктом было обозначение причин для присоединения:

— Я узнал о том, что я на самом деле один из вас относительно давно, но только сейчас решил, что следует прильнуть к своим корням и присоединиться к борьбе моего настоящего народа.

— И с чего ты вдруг взял, что ты один из нас? — вновь подал голос Отектей.

— Мне рассказала доктор Глиммер, определив мою этническую принадлежность сначала на глаз, а затем и с помощью ДНК-теста. Я и сам не верил, что я на самом деле представитель народа, который столь долго ненавидел, но когда я увидел научное заключение, всё же решился взять себя в руки и прийти на ваш суд.

— Смелое решение! Но почему после всего, что ты сделал, из-за какого-то теста, ты решил отбросить всю свою прежнюю жизнь? Думаешь, что мы настолько наивны, чтобы поверить, что ты всё это делаешь от чистого сердца?

— Я не рассчитываю, что вы поймете меня и уж тем более простите, но всё-таки прошу позволить мне облегчить свою душу и помочь в вашей тяжёлой борьбе.

— Не слишком ли наивно и самоотверженно?

— Мне, как рыцарю Ордена, положено быть несколько наивным и крайне самоотверженным.

— И это именно та причина, из-за которой мы тебе крайне не доверяем, — произнёс я.

— Понимаю, и если признаться честно, то я действительно остаюсь верным некоторым доктринам кодекса и Ордену в целом. Я давал присягу. Однако это не значит, что я всё ещё одобряю убийство своего народа или ксенофобскую политику. В том-то всё и дело, я хочу поменять свою страну и наконец победить в ней расизм. Ибо искренне верю, что мы все можем жить в мире, если приложить достаточно усилий.

— Победить расизм? В Ордене? Да ты, наверное, сошёл с ума! Это полный бред! Мы воевали с ними две с половиной сотни лет, и один колпакоголовый не сможет просто стереть целых три века ненависти и убийств! — возмущённо заявил старейшина Ска из племени Пауни.

— Вам так кажется, потому что вы не знакомы с внутренней структурой нашей организации. Самое главное в Ордене не расизм или милитаризм, не доспехи или традиции, и даже не честь. Самое главное для любого карнимца — подчиняться тому, кто стоит выше него в иерархии. И если я стану великим магистром, все будут обязаны подчиняться мне, насколько бы мои приказы не противоречили кодексу или чести. Ибо у меня будет священное право переписать устоявшиеся догматы. И нет ничего более святого, чем послушание. И нет ничего более нерушимого, чем приказ. Соответственно, когда я стану самым главным человеком в стране, у меня будут развязаны руки для самых радикальных перемен.

— И с чего ты взял, что именно ты станешь новым великим магистром?

— Потому что Орден сам сделал всё, чтобы вознести меня на вершину. Нет ни одного другого героя войны, который занимал бы столь высокое положение и при этом являлся бы главным лицом пропаганды. И нет в Карниме рыцаря, который бы меня не знал. И уж тем более, нет никого, кто мог бы усомниться в моём величии. Всё, что мне осталось, только дождаться, пока Опий умрёт.

— И скоро ли это случится?

— Старикашка и так дышит на ладан. Вы, конечно, вряд ли знаете, ибо мы в Карниме стараемся замалчивать его текущее состояние, но Опий уже совсем не тот человек, что в самом начале этой войны, лично выезжал на линию фронта, подбадривать своих солдат. Он сгорбился и подхватил старческий маразм. Салем, чистки первых дней оккупации, разрешение на вторжение Босгора — всё это, так или иначе, плоды его немощи и странных прихотей. Никто не расстроится, если он внезапно, ну скажем, не переживёт покушения в протекторате.

— Я так понимаю, что ты собираешься предложить нам сделку, всё же к этому ведёт? — спросил я, подозревая, что речь о покушении явно не обойдётся без нашей помощи.

— Нет, от вас, господа, ничего не требуется. Я сделаю всё самостоятельно, и у меня уже есть свой план. Просто смерть его будет на руку вообще всем.

— И Салему?

— И ему тоже, ибо Эрвин останется наедине со своей страной. И повстанцам, ибо они больше не будут чувствовать на себе сапог интервентов. И особенно вам, ибо у вас больше не будет столь могущественных врагов. Всё, что осталось сделать, — подождать и правильно разыграть карты, которые, вместе с моей скромной персоной, вам подарила судьба, вот и всё.

— Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой! — вновь подал голос Отектей.

— И слишком странно, чтобы быть каким-то хитрым планом, — добавил Ска.

— Хорошо, пожалуй, я выражу общее мнение, что просто так этот вопрос не решить, и нам нужен будет ещё далеко не один Созыв, чтобы понять, стоит ли принимать тебя в общину или нет. Также, в столь необычном случае, стоит обратиться к духам предков, чтобы понять их отношение к кандидату. А потому предлагаю отложить голосование старейшин как минимум до следующего собрания. Все голоса, принятые сегодня, отзываются, и все вы сможете их пересмотреть, — заключил я.

Действительно, за один день принимать столь важные не столько для племени, сколько для всего индейского народа, решения — это глупо и опрометчиво. Все это понимали, даже воинственные нордтеки.

Хотя предложение о фактически безоговорочной капитуляции со стороны злейшего врага звучит очень заманчиво, столько лет распрей и войн не могут пропасть бесследно. Да и можем ли мы сами так легко довериться такому человеку, как Шейм? Да, он явно чтит обещания превыше всего и невероятно дорожит своей рыцарской честью. Однако за светлыми идеями всегда следуют излишняя самонадеянность, что уже далеко не так прекрасно, и может сделать всю ситуацию только хуже.

Салему нужна личная Рония. Меласки нужна свободная родина. Нам нужна своя земля. А что движет Шеймом? Внезапно проснувшееся чувство долга перед корнями? Горечь за всю причинённую боль? Ежели он был бы не искренен в своих странных порывах, мы были бы уже мертвы. Ежели мы сами были не готовы преодолеть барьер вековой вражды, колпак сам бы отправился к своим предкам.

Следовательно, мы готовы идти навстречу друг к другу, но это долгий и мучительный процесс, на который нужно значительно больше времени. Мы ничего не теряем, разрешая ему исполнить свой безумный план, но мы пока не готовы принять помощь от человека, имя которого является ругательством на устах некоторых моих соплеменников...

— Что же, я объявляю этот Созыв законченным, ритуал пока отложим на неопределённый срок. До того же, как он наконец свершится, у нас остаётся ещё одно очень важное дело, а именно разговор с повстанцами. Господин Меласки изъявил желание встретиться с тобой, а я, как амбасадор индейцев в его окружении, за тебя поручился. Готов ли ты отправиться на разговор? — спросил я у рыцаря.

— Что... сейчас?

«Ротхауты и прочая подобная зараза слишком сильно въелась в сам фундамент нашей страны. И я лично готов убить каждого индейца, которого только найду!»

(с) Герман Шейм

Подземный мир

01.03.85

Как только мои ноги коснулись липкой холодной жижи, щедро разлитой по полу, по всему телу пробежали мурашки. Я невольно поморщился и украдкой, про себя, поблагодарил бога, что ротхаут дал мне противогаз, прежде чем мы спустились под землю. Ибо, учитывая состояние этого места и тошнотворный вид месива, в которое я ступил в своих новых лакированных берцах, запах здесь стоял такой, что не будь я защищён фильтром, он просто разъел бы все рецепторы в моём носу.

К слову о той локации, в которой мне не посчастливилось очутиться. Это городские канализационные тоннели. Скажу честно, странное место для того, чтобы устроить переговоры, но самое подходящее, чтобы здесь могли скрываться крысы, подобные Меласки, во всех смыслах.

Эти бесконечные коллекторы, водосборники и трубы сейчас заброшены и вряд ли в ближайшее время снова заработают, ибо их просто некому чинить. Как в Ронии найти людей, которые разбирались бы в проектировании столь сложных систем? Где найти старые схемы и карты всех коллекторов и труб этой сети? Даже то, сколько всё это будет стоить, некому рассчитать, ибо в правительстве военных сложно найти хоть одного хорошего архитектора, который разбирался бы именно в подобных титанических сооружениях.

Вот тоннели городской канализационной сети и стали слепой зоной, распластавшейся прямо у нас под ногами. Неудивительно, что повстанцы ведут свои дела именно здесь, и странно, почему никто в администрации так и не додумался поискать их в этих зловонных лабиринтах. С другой стороны, я и сам предпочитал откладывать все вопросы о городских коммуникациях и вряд ли бы пришёл сюда по какому-либо иному поводу, ибо зловоние, разруха и спутанность подземного мира (в разы более нелицеприятные, нежели на поверхности), никак не могли быть спутниками хоть малость приятных размышлений.

— Ты чего завис? — удивлённо спросил меня ротхаут, протягивая мне увесистый электрический фонарь.

— Да так, размышляю над тем, почему вы выбрали именно это место для того, чтобы прятаться от нашего взора, — ответил я, взяв в руки фонарик и направившись вслед за своим проводником, который постепенно удалялся в липкую темноту.

Мы шли, пригнувшись, по стальной утробе. Жижа, вполне понятного и крайне отвратительного содержания, была здесь практически по колено, и у меня создавалось ощущение того, что я постепенно увязаю в болоте или зыбучих песках. Каждый шаг давался с трудом, а мерзкое месиво так и норовило стащить с меня ботинки, только чудом не заливаясь прямо в них.

— Удивлён, что мы доверяем тебе достаточно, чтобы посвятить тебя в местоположение нашей организации? — вновь обратился ко мне спутник.

— Нет, это вполне логично. Вряд ли вы приведёте меня прямиком в вашу ставку, здесь можно устраивать тайные встречи где угодно, и, даже зная, что вы располагаетесь где-то в канализации, я не смогу точно определить, где именно находится ваш штаб. Слишком уж колоссальны эти подземелья. А потому тут нечему удивляться, вы, считай, ничего мне и не раскрыли.

— Верно, в этом и прелесть этих сооружений, являющихся настоящим подарком предков! Это и бункер, и укрытие, и отличный плацдарм для вылазок во все концы города...

— ...И верная смерть для любого непрошеного гостя.

— Да, идеальная стратегическая позиция, особенно для асимметричного конфликта.

— Только вот еду и воду неоткуда брать.

— Учитывая, что у нас есть доступ ко всем уголкам города, порой даже очень неожиданным, с едой проблем нет. С одного только склада «Ангунум» мы уносим достаточно банок, чтобы прокормить армию вроде вашей.

— Только вот эти банки предназначаются для гражданских...

— Мы берём ровно столько, сколько и вы. Однако, даже заметив пропажу, свою долю вы не уменьшаете, сокращая вместо этого пайки гражданских. Да и вообще, раньше у нас был честный договор с директором завода, который в свою очередь был повязан с комендантом, по которому мы доставали ему различные туши, а он взамен отдавал часть продукции. Но Салем, видимо, прознал о наших связях и устранил его по надуманному поводу.

Тайком разворовывают наши запасы? Что же, они всё больше и больше походят на крыс. Особенно этот ротхаут, горделиво рассказывающий об успехах своего движения. Ну вылитый грызун, ищущий, куда бы ещё залезть своим непомерно длинным носом. Образ, который я видел столь много раз, что и не сосчитать. Неужели я действительно одной крови с этим уродцем? Что же, в таком случае я и сам немного уродец...

— А воду откуда берёте?

— А прямо отсюда, вон её сколько разлито, черпай — не хочу.

Я направил фонарь на лыбящуюся глупой улыбкой рожу. Поняв мой серьёзный настрой, лицо провожатого тут же приняло более привычное, горделивое выражение. Странно, с чего он вообще решил со мной шутить.

— Да из реки, конечно. Откуда весь город берёт, оттуда и мы берём, тем более в очень многих местах канализация выходит прямиком в городской канал.

— Ну для гражданских мы воду завозим из пригородов.

— Питьевую. По талонам. В малых количествах. А для всех технических нужд воду все берут из той самой реки, где вы периодически купаете трупы. И всё потому, что Салем даже пальцем не пошевелил, чтобы хоть как-то решить проблему водоснабжения.

— Легко сказать «Реши проблему!» и продолжить мешать нам действовать, особенно учитывая, что вся администрация — это солдаты. А дело солдата — стрелять, а не в водотоке разбираться.

— Тогда к чёрту такую администрацию! И к чёрту управленцев, подобных тебе. А то так и получается: живём без воды, зато на всех недовольных всегда найдётся пуля. Так ещё и никто при этом и невиновен получается, все делают свою работу.

— И не боишься мне такое говорить?

— А чего мне бояться? Я тебе всё как на духу говорю потому, что даже приставь ты мне вдруг пистолет к голове, внезапно на правду оскорбившись, всё равно в ловушке будешь ты, а не я. Ибо без меня ты никогда отсюда не выберешься. А вот я без тебя рискую разве что немного расстроить своего командира.

— Вполне справедливо.

— Ещё бы. К слову о командирах, мы почти пришли.

Индеец как вкопанный остановился перед металлической заслонкой, которая, по-видимому, была переходом из трубы в более крупный резервуар. Индеец четырежды постучал по поверхности преграды, и вскоре с другой стороны зазвучало какое-то копошение. Через несколько минут заслонка распахнулась, и моему взору предстало просторное и слегка освещённое помещение, куда сходилось около десятка различных тоннелей.

Посреди этой странной развилки стоял стол, за которым сидело два человека. Кроме них и моего провожатого, в помещении присутствовал ещё один человек, который, собственно, и открыл нам проход внутрь. По странному стечению обстоятельств или по задумке Меласки, все присутствующие были мне знакомы.

Собственно, первый из них — это он сам, восседавший за столом вместе с... Ришар? Боже, что же она забыла в этом злачном месте? Уставшая, грязная, растрёпанная и тем не менее всё ещё прекрасная и неповторимая, она скромно восседала рядом с самодовольной фигурой, рассматривая свой старенький, не по размеру подобранный комбинезон, покрытый плотным слоем заплаток. Это было словно видение падшего ангела, испачкавшего свои райские одеяния и белоснежные крылья, но не утратившего той прекрасной божественной искры. Чёрт, кажется, меня ждёт крайне сложный разговор.

Ещё более ясно я понял это, когда наконец разглядел третьего человека. И более неприятного собеседника сложно было бы найти, ибо больше всяких получеловеческих отродий в Ордене не любят только отступников. Таких, каким предстал предо мной мой бывший боевой товарищ Альберт Кляйн. Долговязый и тонкий, словно ожившее дерево с длинными руками-ветками, бывший рыцарь был одет строго по орденской форме и вызывал в моей душе смесь негодования и ярости.

— Неужели это тот самый знаменитый ронийский коллаборационист? Какая редкая птица в наше время!

В ответ Альберт презрительно фыркнул и процедил сквозь зубы:

— Я хотя бы не пришёл на поклон к давно проигравшему свою войну врагу.

Я еле-еле сдержал в себе желание ударить по этому предательскому рылу заготовленным на крайний случай ножом. Тем не менее, как бы я не хотел сейчас же совершить вендетту за старые обиды и честь всего Ордена, я остановил себя, решив, что столь нерациональный поступок разрушит тот стройный план, который я тут намеревался провернуть.

— Садись, пожалуйста! — внезапно ко мне обратился лидер повстанцев, указав на стоящую с противоположной стороны стола бочку.

Ещё раз обменявшись злобными взглядами с бывшим сослуживцем, я принял приглашение Меласки и уселся на перевёрнутую стальную бочку.

— Я даже не знаю, с чего бы мне начать... Я удивлён. Даже зная, что ты придёшь, я всё ещё не могу прийти в себя от столь необычного развития событий, — произнёс Виктор, когда я наконец оказался напротив него.

— Ну да, не каждый день получаешь такой подарок судьбы. И, если не возражаешь, я перейду сразу к делу.

— Нет, не стоит. Благодаря нашим общим друзьям я знаю, что ты можешь нам предложить, и крайне рад тому факту, что тобой был выбран такой союзник, как я. Думаю, что мы даже поладим и ты станешь идеальным дополнением к моему плану. Но перед этим тебе стоит кое перед кем извиниться.

Я сразу понял, о чём он говорит, но так и не смог вновь взглянуть всторону Вивьен. Мне было крайне неудобно, что после того странного эпизода в отеле мы встретились снова именно в такой странной обстановке.

— Я... Я даже не знаю, что сказать в своё оправдание... Мадам Ришар, боже, я правда надеюсь, что вы меня простите за тот злосчастный вечер. Я ничего плохого не имел в виду, честно, мне просто хотелось провести праздник в компании своего кумира, не более. И уж точно никто не мог знать, что всё выйдет так...

— Tu as raison, — звонкий голосок Вивьен, полный странного сочувствия, словно бы придал мне уверенности, — я не держу на вас зла. Вы действительно не виновны в том, что я оказалась на той злосчастной площади. Однако всё же ваша вина есть в том, что после всего, что я пережила, мне уже не вернуться домой. Я застряла здесь ровно до того момента, пока la révolution, что месье Меласки планирует устроить, не свершится.

— Что вы имеете в виду? Я не очень понимаю...

— Это же по вашему приказу было совершено нападение на конвой Босгора, который перевозил нашу милую Ришар? — вмешался в наш диалог Меласки.

— Что, простите? Я думал, что это кто-то из ваших...

— У нас нет и не могло быть такого оружия.

— Но в официальном отчёте, который, к слову, составлен экспертами Босгора, говорится о том, что вас снабжают оружием люди из Арбер Цвейта.

— Чушь собачья! Даже повстанческие ячейки баварцев не имеют никаких связей со своими коллегами из Старого Света и уж тем более Дальнего Востока. После победы Карнима они посчитали нерациональным поддерживать наше движение и прервали все контакты с нами. Да и неимоверно глупо нападать на того, с кем у тебя на носу были переговоры о прекращении огня. Мы и так-то были на плохом счёте у интервентов, из-за преступлений Соколова, а теперь они и вовсе в бешенстве, раз подключили к расследованию даже МТН. И в этой стране никто, кроме вас, теперь не мог бы позволить себе заполучить столь смертоносные газы.

— И зачем бы мы, по-вашему, стали расстреливать колонну?

— Я это и хочу узнать. Если не вы лично за этим стоите, то уж точно должны быть в курсе, для чего Салем это сделал.

— Комендант мне ничего подобного не приказывал, а всё командование войсками, чтоб вы знали, в основном, сейчас лежит именно на моих плечах. Миномёт подобного типа явно не прошёл бы мимо моих глаз, имейся он у нас.

— А как же генерал Соколов? Он вполне на такое способен.

— Генерал сейчас зациклен на поисках Староградского Мясника. Он более ни о чём другом не думает и в последнее время всё чаще пренебрегает своими прямыми обязанностями, в пользу своего безумного расследования, впрочем, я вполне могу понять его беспокойство за дочь. А вот Салем уже думает отправить его на покой, переложив всё командование армией протектората на меня. Чем, как я и говорил, фактически всё последнее время и занимаюсь. А потому с точностью могу сказать, что нет, комендант и его приближённые не могут быть ответственными за это, ибо без моего содействия такого просто не могло произойти.

— Вот мы и вернулись к тому, с чего начали.

— Бессмыслица какая-то, замкнутый круг! Если это не кто-то из нас двоих, то должна быть некая третья сторона, которая имела свой интерес в этом нападении.

— Если бы в городе был кто-то, кто имел бы достаточно ресурсов и людей для подобного, мы все уже об этом знали бы. Миномёт вместе с расчётом и ящиком запрещённых конвенцией боеприпасов сложно даже привезти в край, подобный нашему, не то что незамеченным разгуливать с ним средь бела дня.

— Если только тот, кто всё это организовал, не является хитрым и вёртким, как тысяча лисиц.

— Я, кажется, понимаю, к чему ты клонишь... Но Ратенпешт, исходя из наших данных, в этот момент ехала с комендантским конвоем в абсолютно другую сторону, она просто не могла быть причастна к этому, хотя соглашусь, это очень похоже на действие интербригады.

— Ja, я лично встретил её по прибытии к башне. Но вот где всё то время, что она находилась у Босгора, находились её люди, никто не знает. Может, они решили попытаться освободить своего лидера, прибыли в нашу страну и перепутали конвои. Это объясняет то, что девушка осталась единственной выжившей, но не объясняет то, как именно они узнали, что Салем запросит взамен на диву эту террористку, и как они умудрились перепутать наших и босгорцев, учитывая уровень профессионализма интербригад.

— Monsieur Салем хотел обменять меня, как вещь? — голос Ришар звучал столь разочарованно и подавленно, что после её слов сразу же наступила гнетущая тишина.

Ни я, ни тем более Меласки не могли ответить на её вопрос. Да и никто в мире, кроме Салема, не мог действительно ответить на него. После всего, что я видел за последние несколько лет, обмен человека на человека не является чем-то необычным.

Да и вообще, в Ронии, ну и в Ордене тоже, давно пропала «бесценность» человеческой жизни. У всех есть своя стоимость: кто-то дороже, а кто-то столь незначительный, что на него нельзя и пулю пустить. Людей ломают, убивают, порой даже едят, если голод сильно замучает. Может, они теперь ещё менее ценны, чем вещи. Если какую-нибудь вещицу, особенно импортную, сломаешь или потеряешь, то можно порой и погоревать знатно, ведь другую такую сложно достать. А человеческое существо что-то навроде грязи: сколько не копай, всё равно не кончится.

Да, когда отправляешь кого на тот свет, немного горестно, конечно, и совесть помаленьку грызётгде-то глубоко внутри. Но здесь нет никакой трагедии, это скорее обычная рутина, где сегодня ты, а завтра уже тебя.

Но Ришар... Она словно крошечный беззащитный кролик, забрёдший в тёмную чащу, полную хищников. В её жизнь невероятным образом настойчиво врывается то насилие, о котором она даже помыслить раньше не могла. Её милый и радостный мир треснул, как стеклянный шар, а за ним оказалась лишь бездна.

Молчание и, соответственно, мои размышления о Ришар прервал голос Меласки:

— Так, хорошо, лучше сменим тему. Про отряд психопатов с кучей оружия, приехавших вызволять своего командира и ошивающийся где-то поблизости, мы ещё успеем наговориться. Лучше скажи, ты, кажется, упоминал, что Салем хочет назначить тебя командиром основных сил вместо Соколова.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что ты можешь помочь нам обезвредить все войска в протекторате, когда мы будем готовы дать Салему последний бой.

— Исключено.

— Почему это?

— Даже если он всё же назначит меня главным, то без его ведома я вряд ли смогу, например, увести войска из города, да и младшие офицеры, на пару с солдатами, могут отказаться выполнять странный приказ. Слишком много людей могут почувствовать неладное. Плюс ко всему, комендант при первой же необходимости вернёт Соколова на должность, или и вовсе, сам возьмёт командование, у него всё-таки есть какое-никакое военное образование. Так что в этом плане у меня полностью связаны руки. Хотя, вероятно, я и не потребуюсь для вашего «финального сражения», если вы, конечно, вовремя его начнёте.

— И когда же его стоит начать?

— Сразу же после смерти великого магистра.

— Опий, конечно, старик, но умрёт он, скорее всего, крайне нескоро. Мы не можем положиться на удачу и ждать, пока этот дряхлый дед испустит дух. Ещё чуть-чуть, и Империя начнёт действовать полномасштабно, окончательно отдалив нашу победу.

— Если ему не помочь, конечно. Что, собственно, я и хочу сделать, когда он наконец впервые посетит Староград. А это случится уже довольно скоро. После этого я сразу же смогу занять его место. Тогда Рония окажется в одиночестве. Босгор, договаривавшийся о размещении контингента с Орденом, а не с Салемом, также будет вынужден бездействовать, пока резко изменившаяся ситуация не станет понятна Мировой Лиге. И тут вы нанесёте свой удар, подняв народные массы, ну или как вы там планируете смести режим коменданта.

— Присутствие лишь гарнизона самого протектората сильно облегчает задачу. Что же, спасибо за то, что поделился своими планами. Но если ты претендуешь на власть, то почему готов так легко отказаться от столь лакомого куска, как Рония?

— Может, он и был лакомым несколько лет назад, теперь же протекторат лишь обременяет Карним. Магистр не хочет это признать, потому что тогда ему придётся признать и то, что вся эта война была абсолютно напрасной прихотью старого маразматика. Правда в том, что после неё всё стало во много раз хуже даже в самом Ордене, не говоря уже о вашей дыре. И я даже не представляю, как тебе будет сложно пытаться восстановить государство здесь... После смерти коменданта вся Рония превратится в одно огромное осиное гнездо.

— Ты прав, гражданская война, после нашего освобождения, уничтожит в Ронии то, что не успели Орден и комендант. Но дело в том, что её не будет, ибо никто не решится бросить мне вызов, — с определённой долей самодовольства заявил Меласки.

— Никто не решится бросить вызов? По-моему, ты слишком кичишься.

— Не веришь? Что же, вот тебе мой любимый фокус.

Сказав последние слова, Виктор достал из кобуры свой пистолет и положил его прямо передо мной.

— Выстрели в меня! — спокойно произнёс он.

— Это какая-то шутка?

Я был в некотором замешательстве, услышав подобную просьбу, и оглянулся вокруг, чтобы понять, как на это отреагировали окружающие. И Альберт, и Вивьен, и ротхаут сохраняли странное спокойствие. Видимо, такое повторялось далеко не в первый раз. Тем не менее я всё ещё ожидал какого-то подвоха и не очень понимал, к чему вообще идёт дело.

— Я абсолютно серьёзен, стреляй!

— Он же не заряжен... да? Или это муляж? Всё это какая-то проверка на верность?

— Твоя верность не будет оспариваться, как только ты увидишь ЭТО своими глазами. Ежели ты не веришь, что пистолет заряжен, можешь достать магазин и проверить.

Следуя его совету, я нажал на кнопку-фиксатор патронника, и тот послушно выехал наружу, обнажая полную обойму патронов 9x19. Этот довольно популярный в армии Ордена патрон я узнаю невооружённым взглядом. Определённо настоящий.

Вернув магазин на место и взведя курок, я направил оружие прямо в лицо Меласки. Видимо, всё будет даже проще, чем я планировал. Хотя спокойствие Виктора, даже перед направленным в голову пистолетом, меня удивляет и вводит в некоторое замешательство, но убить его так просто и быстро я шанс не упущу.

Выстрел отразился в ушах раскатом грома. Лидер повстанцев слегка качнулся, схватившись за лицо, а затем упал на пол с диким грохотом, вместе с той бочкой, на которой сидел. Вдобавок к этому, на меня брызнуло несколько капель крови. Сомнений в том, что мой выстрел был смертельным, возникнуть не могло.

И Виктор действительно лежал без движения так, словно бы уже находился на пути к праотцам. Я осмотрелся. Все всё так же сохраняли абсолютное спокойствие, лишь Ришар вздрогнула во время выстрела и, поморщившись, отвернулась от трупа. Какая странная у всех реакция...

Я уже продумывал про себя план того, как я сейчас убью ротхаута и Альберта из того же пистолета, которым только что отнял жизнь их предводителя, и буду выбираться из этих лабиринтов, на пару с Вивьен. Но этому плану не было суждено сбыться, ведь через несколько десятков секунд бывший труп спокойно поднялся на ноги, поднял перевёрнутую бочку и вновь уселся на неё, как ни в чём не бывало. На том месте, где недавно зияла дыра, теперь вновь была чистая плоть.

— Ха, прямо в глаз попал, довольно метко и, чего уж греха таить, больно! — сказал Виктор, потирая место, где была рана.

— Что за...

— Удивлён? Все первое время удивляются. Это, можно сказать, мой любимый трюк.

— Но... как?

— Честно? Понятия не имею, как это работает. Но тем не менее это работает. Я практически бессмертный, любые раны на моём теле заживают, а все попытки меня убить заканчивались смертью тех, кто пытался. Ибо благодаря этой особенности я практически неостановим.

— Кажется, я очень вовремя сменил сторону. И, принимая во внимание то, что я сейчас увидел, у меня остаётся лишь один вопрос. Как с такой силой ты ещё не выиграл войну?

— О, это просто замечательная история, и ты, к слову, в ней тоже принял невольное участие...

“Меня часто спрашивают, когда протекторат наконец займётся починкой городских коммуникаций? Я всегда отвечаю, что на самом деле я в них абсолютно ничего не понимаю и всё ещё пытаюсь разобраться с документами. Я всё-таки артиллерист, а не водопроводчик”.

(С) Полковник Марио Кналь, глава Старводоканала

В интервью Вестнику Цитадели

История о минувшем

??.??.??

В тот день, когда началась война, я был тем, кто встретил её один из первых. Таков уж удел пограничников, среди которых в тот момент был и я. Конечно, всё началось не внезапно. Невозможно оставить незамеченным передвижение столь большого числа людей с обеих сторон.

И мы уже давно знали, что Орден планирует нанести удар. А потому и сами готовились дать бой, день ото дня ожидая, кто сделает первый выстрел. В общем-то обстановка к тому моменту уже как несколько лет была крайне обострённой.

А у нас в стране многие были полны решимости и слепой уверенности в том, что победа будет скорой. А кто-то, вроде меня, вовсе наивно полагали, что войны не будет. Я тогда рассчитывал, что все просто решили побряцать оружием для прибавки веса своим политическим заявлением. Но, видимо, дипломатических ресурсов для целей, какие бы там у вас они ни были, не осталось, и Орден перешёл в наступление.

Наш отряд подняли по тревоге в самом начале ночи. Почти не спавшие и крайне встревоженные мы заступили на свои позиции. Наша застава, как и многие другие пограничные посты, представляла собой небольшую крепость-бункер со своим гарнизоном. Мы расположились в амбразурах и огневых точках и стали ждать, вглядываясь в темноту ночи. Прожекторы блуждали туда-сюда по высохшей земле в попытке обнаружить противника, но никого не было.

Обстановка была крайне напряжённой. Наш командир, генерал Соколов, который в тот момент состоял ещё в ронийской армии и, по странному стечению обстоятельств, был главным именно на нашей заставе, метался в смятении. Он не был готов к войне, да никто из нас не был готов. Но, видя нерешительность командира, его солдаты также пропитываются нерешительностью.

В один момент ночную тишь прорвал вой реактивных самолётов. Наше укрытие содрогнул взрыв, затем ещё один, потом ещё и ещё. С потолка посыпалось лишь несколько крошек бетона. Бункер выполнил свою работу, но авиаудар был лишь прикрытием для начала наступления.

Прожекторы начали выхватывать из темноты человеческие фигуры, шустро двигавшиеся в сторону нашего поста. Я, как и другие, тут же открыл по ним стрельбу. Те не открыли стрельбу в ответ, и воздух наполнился стрекотанием очередей. Тут и там загорались и в то же мгновение погасали вспышки.

Я стрелял в темноту, точно не зная, попал или нет. Это странное чувство. С одной стороны, ты понимаешь, что где-то там находятся живые люди, но они столь обезличены и лишены формы, благодаря ночному покрову, что кажется, будто бы ты стреляешь по почти незримым мишеням. И только когда прожектор цепляет тела, лежащие на сухой земле, ты на сотую долю секунды понимаешь, что творишь...

Но это временное чувство, ибо сразу после того, как ты вспоминаешь о том, за что ты сражаешься, вина улетучивается. И убийство уже не кажется столь тяжким грехом, что раньше.

Мы довольно успешно сдержали первую волну наступающих. Никто из них так и не смог подойти к бункеру ближе, чем на сто метров. В воздухе повисла тишина, а со стороны холма, на той части границы, больше не было ни одной фигуры. Казалось бы, настало время ожидать следующей попытки приступа крепости и зализывать раны. Но тут, как водится на войне, в один момент всё перевернулось с ног на голову, когда к нам прибыло подкрепление.

Несколько бронетранспортёров, сверкая фарами, выехало на открытую местность, прямо перед нами, в то самое место, где только что шли враги. Из одного бронетранспортёра вылез, судя по всему, командир и стал командовать остальным разгружаться. Один за одним новоприбывшие стали вылезать из машин, строясь перед ними, словно мишени в тире.

Увидев это, Соколов сразу же схватился за рацию и, надрывисто крича, приказал срочно убираться оттуда. Но по какой-то причине его приказ был проигнорирован, и командир подкрепления, вместо того, чтобы следовать в укрытие вместе с бойцами, стал расхаживать перед строем, произнося какую-то крайне вдохновляющую речь. Не знаю, что именно послужило причиной для такого поведения, но они словно бы не знали, что прямо тут начались боевые действия. За что поплатились, как только противники пришли в себя.

Прямо на моих глазах их командира пронзил разрывной снаряд, и он встал на месте как вкопанный, держа в единственной уцелевшей руке свои внутренности. Сразу за тем ночь прорезали пара пулемётных очередей, и только что прибывшие сразу же кинулись врассыпную, словно тараканы, которых посреди ночи застали на кухне. Их подгоняли выстрелы, и вскоре все они были мертвы.

Соколов чуть не вырвал себе свои седые волосы, видя, что происходит. Не знаю, о чём он думал в тот момент, но практически сразу привёл себя в порядок и скомандовал приготовиться к новой атаке. И действительно, вскоре Орден решился на ещё одну атаку, но на этот раз гораздо более сильную.

В свете прожекторов появилось пять фигур, полностью закованных в почти средневековые доспехи, в полтора человеческих роста. Рыцари. Авангард и главная элита армии нашего врага спокойно шествуют в сторону нашей крепости. Конечно же, мы сразу открыли по ним огонь, глупцы. Ибо тогда ещё мы не знали, как с ними бороться...

Все наши пули просто отскакивали от их брони, не причиняя никакого вреда и ничуть не тормозя их уверенного продвижения вперёд. Я самолично опустошил четыре рожка.

Вскоре кто-то решил взяться за тяжёлую артиллерию и попробовал пронять броню самым мощным, что только можно было найти на базе, ручным противотанковым гранатомётом. Такая штука могла бы легко разворотить современный танк при прямом попадании, но, как многие уже догадались, даже выстрел из подобной бандуры не возымел какого-либо эффекта.

Человек, облачённый в эти чудо-доспехи, просто слегка отшатнулся, в момент, когда вокруг него поднялось огромное облако из дыма и огня, и как ни в чём не бывало продолжил свой путь. Всего пятеро бойцов, а какой психологический удар по всему личному составу гарнизона! Тот же Соколов, вместо того, чтобы попытаться запросить поддержку и попробовать вызвать на атакующих более мощный удар, практически сразу объявил о сдаче нашей крепости на милость Ордену. Тогда-то всё и началось по-настоящему.

Нас заставили сдать всё оружие и заперли внутри крепости, под большой вооружённой охраной. Остальная же армия Карнима продолжила своё столь уверенно начавшееся наступление дальше. Мы просидели в своей укреплённой базе несколько дней, на протяжении которых никто из победителей, конечно, не задумался о том, чтобы нас кормить или поить. Всю еду солдаты Ордена тоже конфисковали для собственных нужд.

Так продолжалось до того, пока наконец не приехал тот, кто должен был решить нашу судьбу: Герман Шейм, тогда ещё, как и я, не бывший героем войны, а скорее обычной пешкой в руках более авторитетных представителей рыцарства. Он приказал вывести нас и построиться перед тем самым зданием, в котором мы были заточены. Затем он произнёс свою речь, звучала она так:

— Солдаты Ронии! Вы уже могли наблюдать всю мощь нашего оружия, которому нет равных во всём мире, и нет, я сейчас не о реактивной броне, не о наших винтовках и карабинах, даже не о танках. Я имею в виду нашу великую тягу к чести и несгибаемую волю к победе, во имя чистоты нашего народа. Конечно, каждый из вас, живя в своей скудной и немощной стране, где ценится только склизкость и трусость, в желании бесконечного обогащения, хотел бы обладать теми качествами, которыми обладаем мы. Это благородная зависть, вовсе не та, что есть у вашего гнилого правительства. Ваше руководство всегда, облизываясь, глядело в сторону Ордена Карнима и развязало эту войну, чтобы уничтожить наши славные идеи. В отличие от ваших лидеров, совершивших свою ужасную ошибку, у вас есть выбор между принудительной работой во славу Ордена на штольнях и присоединением к нашей славной армии в качестве полноправного члена того нового общества, которое мы строим.

Далее он предложил выйти из строя всем, кто готов сражаться за Орден. Многие сделали этот злосчастный шаг вперёд. Почти половина строя и сам генерал Соколов решили перейти на сторону нашего врага, без особых раздумий. Последний, к слову, вообще показательно протянул руку капитану рыцарей, обозначая тем самым факт своей полной капитуляции. Тот непринуждённо пожал её и произнёс:

— Теперь мы с тобой ровня.

Остальные предатели рукопожатия не удостоились, но им, на наших глазах, выдали новую, чистую форму и под охраной сопроводили к лагерю, где обещали сразу же накормить и напоить. Не знаю, исполнили ли карнимцы своё обещание, но те немногие, кто ещё сохранил верность своей отчизне, вроде меня, остались стоять, словно вкопанные. Было неимоверное желание попытаться сбежать или и вовсе кинуться на ближайшего солдата Ордена, чтобы сразу отправиться на небо или, если очень повезёт, забрать с собой ещё и одного из этих ублюдков.

Но всё это можно было сделать и в момент, когда нас повезут на штольни. Рано или поздно из трудового лагеря можно попытаться устроить шумный побег, сговорившись с другими тружениками и перебив вместе всю охрану. Шансов будет больше, да и пользы для Ронии, вероятно, тоже. В любом случае, принимать такие решения столь резко я никак не хотел, а потому просто смиренно ждал, куда дальше меня занесёт судьба.

Орденцы, сразу же после того как отправили предателей почивать на лаврах своего отвратительного поступка, пригнали для остальных несколько грузовиков, в которые, собственно, нас плотно и затолкали, предварительно заковав в цепи по рукам и ногам, чтобы мы даже не пытались сопротивляться.

Фургоны же были полностью крытые и стальные, так что, пока нас везли по палящему пустынному солнцу, внутри атмосфера была словно в закрытой банке сардин, которую кинули в костёр: жарко, тесно, душно, да ещё и плохо пахло. Нельзя было толком сесть или облокотиться на что-либо, стены были раскалены добела. Это всё выматывало настолько, что делать что-либо, даже думать, было просто невозможно. Останавливались мы только три раза, на ночёвку в бараках, и каждый раз вместе с живыми из кузова этой адской сковороды доставали и несколько трупов — это были те, кто не выдержал такой поездки. Их, конечно же, не хоронили, трупы просто сбрасывали в пески у дороги. Мне тоже хотелось умереть и навсегда уснуть в этих чёртовых барханах.

Кормили тоже крайне неважно: утром и перед сном нам давали по паре кукурузных лепёшек и немного консервированных бобов. Но в тот момент мне казалось, что это настоящий пир. В общем, приехали мы в место, которое считалось захолустьем даже по меркам Карнима. Здесь не было песка, только ёлки и невысокие горные пики. После жары и духоты пустыни первый глоток свежего воздуха показался лучшим моментом в моей жизни и вполне себе мог оказаться последним её счастливым мигом.

Дело в том, что в трудовом лагере нас внезапно решили не использовать как бесплатную рабочую силу, а просто перебить и скинуть в те самые штольни, что мы должны были раскапывать. Это заявил колпак, который был главным в этом лагере, огромный лысый мужик, настоящий шкаф, что был и сам по себе больше двух метров роста, а в доспехе дотягивал до всех четырёх. Он то ли углядел в нас индейские черты, то ли только сказал так, чтобы потом начальство не высказывало ему претензий за расход бесплатной рабочей силы ради потехи.

В любом случае, стоило только немного подышать свежим горным воздухом, как нас уже выстроили в очередь к собственной смерти. Способ казни был избран крайне простой и лаконичный: нас поставили друг за другом и один за одним подводили к огромному отверстию в центре лагеря (бывшего, по всей видимости, дырой в потолке той самой штольни, где мы должны были бы горбатиться, добывая камни), первого бедолагу в очереди ставили перед ней на колени, а затем тот же колпакоголовый, что приговорил нас к смерти, одним тяжёлым взмахом своего меча рубил голову и толкал обезглавленный труп в глубину шахты.

Я был примерно в середине очереди и своими глазами наблюдал, как моих сослуживцев, одного за другим, ведут на убой. А они покорно идут, словно заворожённые животные, то ли ввиду невозможности мыслить после трёх дней этой страшной поездки, то ли ввиду особой неизбежности гибели. Наверное, лучше одним ударом окончить страдания, чем пытаться убежать или бороться, как я планировал ещё тогда, стоя в строю перед отданной врагу крепостью. Мы в центре огромного лагеря для военнопленных с кучей вооружённой охраны по всему периметру, в том числе и по пути нашего следования, дёрнешься — сразу пристрелят. С другой стороны, можно попробовать умереть смертью непокорных, попытавшись напасть на одного из мучителей, а в идеале и вовсе тем самым устроить мятеж. Но вся охрана благоразумно держится в паре-тройке метров, просто так схватить не получится, скорее всего, они успеют среагировать быстрее, особенно учитывая, что я всё ещё скован.

Видимо, придётся терпеливо принять свою смерть. Это действительно лучше, чем медленно испускать дух, истекая кровью от нескольких десятков пулевых ранений. Один труп, другой, всё падают и падают в бездну, глухо шлёпаясь о каменный пол где-то внизу. Смотря за этой неизбежной кончиной и буквально шаг за шагом осознанно продвигаясь к ней, я вдруг ловлю одну безумную идею, столь странную и рискованную, что, скорее всего, она выйдет мне боком. Забегая вперёд, скажу, что это была самая разумная из всех моих безумных идей.

Я подумал тогда, что когда до меня дойдёт очередь, я вполне могу попытаться вместо того, чтобы вставать на колени и покорно складывать голову, добровольно сигануть в бездну. Рассчитывал я на то, что приземлюсь на трупы, лежащие горкой на дне, которые вполне смогли бы смягчить моё падение, а уже там я бы стал быстро искать доступный и, желательно, далёкий от этого ужаса выход наружу. Безумие, которое могло закончиться в первые же секунды падения из-за неудачного столкновения со стенками вертикального спуска или случайно торчащего из них камня, всё же было избранно мной как основная стратегия, ибо обещала хоть какие-то шансы на успех.

Вскоре я действительно оказался на краю этой бездонной ямы. Стоило тяжёлой руке в доспехе потянуться к моему плечу, чтобы поставить меня на колени, как я в тот же момент легко шагнул за край. Дальше меня уже несла гравитация, всего несколько мгновений свободного полёта, но мне они казались часами, нет, веками свободы, последнего глотка этого пьянящего чувства воли, чистоты и одновременно с ними огромного груза бренной плоти, тянущей вниз. Думаю, именно это испытывают люди перед смертью, потому что и я в тот момент должен был окончить свою столь скоротечно оборванную жизнь.

Но я не коснулся жёсткого камня, что переломал бы мне все кости, не приземлился на окровавленную гору тел. Я оказался насажен спиной на огромный шип кроваво-красного кристалла, который пробил моё тело насквозь и на котором я повис, словно кусок ветчины на зубочистке. Нет, я не чувствовал боли, то ли из-за того, что мне пробило спинной мозг и моя нервная система отключилась, то ли из-за того, что боль была столь невообразима, что мой организм просто отказался её воспринимать. В любом случае, я слышал хруст своих позвонков и видел, как из моего чрева вырывается окровавленный пик полупрозрачного минерала. Чётко осознавая тот факт, что сейчас умру, я уже мысленно попрощался с миром вокруг.

Но шло мгновение, затем минута, потом другая и ничего. Жизнь настойчиво отказывалась покидать моё тело, даже напротив, я ощутил какой-то невероятный прилив сил и желания бороться за своё существование. Словно бы животный порыв, оно захлестнуло всё моё существо, с головы и до самых пят. Я потянулся к самому концу камня и, схватившись за него двумя руками, начал постепенно, сантиметр за сантиметром, снимать себя с пика.

По мере моего мерного продвижения, дыра странным образом затягивалась соразмерно текущей толщины шипа, не давая мне съехать вниз. И так я вскоре был освобождён и приземлился на две ноги без каких бы то ни было следов былого ранения. Тело каким-то чудом само восстановило прежнюю форму, и я остался стоять в полном одиночестве, среди огромного пещерного зала, полного трупов.

Через дыру в своде, которая была единственным источником света, было видно глубокое голубое небо и размеренно плывущие по нему облака. Никакой суматохи и даже удивлённых поглядываний сюда, вниз. Ничего удивительного, ибо нас разделяло пятьдесят метров, и помыслить о том, что кто-то мог бы выжить после такого падения на жёсткие горные породы, было бы подлинным безумием. Это было мне на руку. Я не думал о том, как именно мне удалось это пережить, ибо животный инстинкт самосохранения не желал меня отпускать, затмевая разум и гоня меня внутрь сложной системы тоннелей.

Конечно, у меня не было ни еды, ни воды, ни какого-либо источника света, и поход в тёмные пещеры, из которых вообще могло не быть выхода, был крайне необдуманным шагом. Возможно, более безопасно было бы дождаться, пока наверху закончат казнь, и попытаться забраться по одной из крайне крутых стенок пещеры к самому отверстию, там я как минимум умер бы быстро и сразу...

Конечно же, я заплутал в кромешной тьме на долгие дни и даже недели. Не знаю, сколько конкретно времени я провёл, блуждая по этим коридорам, но я уже успел все их заучить и даже немного адаптировался к постоянному мраку. Ибо за всё то время, что пробыл там, я обошёл все уровни этих пещер и не нашёл никакого выхода наружу. Они были колоссальны и абсолютно замкнуты. И если бы не моя новообретенная способность, я бы мог отправиться на тот свет миллионом способов. Не счесть раз, что я проваливался в дыры в полу. Точно так же не счесть, сколько камней падало мне на голову. Однажды меня даже завалило внезапно обвалившейся породой.

Но моё тело раз за разом восстанавливалось и без чувства усталости было готово двигаться дальше. Рассудок же наоборот, утекал час за часом, уступая место надвигающемуся безумию. Особенно в моменты, когда я окончательно терял надежду. Я мог просто сорваться и начать выпускать гнев, разбивая кулаки в кровь о ближайшую стену. Кто бы мог подумать, что именно такой истерический приступ подарит мне билет наружу.

В один из моментов ярости я внезапно наткнулся на необычно мягкую стену. Она буквально поглощала все мои удары, податливо прогибаясь всё больше и больше. Я внезапно понял, что обнаружил глину, пласт которой растянулся метра на три во все стороны. Это был словно джекпот, ведь за этой мягкой прохладной массой могла скрываться желанная свобода. Я не думал о том, что за ней может быть просто твёрдая порода или иная пещера без конца и края. Я просто копал.

Словно заключённый, который остервенело ковырял тюремную стену ложкой, я вгрызался в стену пещеры, голыми руками расшвыривая грунт во все стороны. Не знаю, сколько времени я трудился, но, вырыв тоннель метров в пять длиной, я внезапно был вознаграждён ударившим в глаза светом солнца. Я словно бы вырыл путь прочь из ада. Там, за пяти метрами глины, всё это время пряталась цветущая долина с лазурным озером, нетронутая, первобытная. На глазах невольно проступили слёзы, и я со всех ног побежал к искрящейся глади воды, чтобы узреть того бледного, сложенного лишь из костей и кожи, ожившего мертвеца, в которого я обратился. Узрев его, я упал без чувств и сил прямо на берегу, и кажется, что продремал целую вечность.

Далее история была проста и прозаична. Месяцами скрываясь по горам и лесам чужой страны, я охотился, спал под открытым небом и мылся в дождевой воде, словно первобытный дикарь, набираясь сил, чтобы однажды вернуться на родину. Потом я стал совершать вылазки к людям, вид которых уже успел позабыть. И так, в один из дней, перемахнул через весь Карним и половину Ронии, чтобы вновь оказаться около линии фронта. Жаль, слишком поздно, чтобы что-либо исправить. Моя страна к тому времени сильно осела и ослабла, а предательство Малой Каскадии и жёсткое карнимское наступление сильно подрывали боевой дух соотечественников. Наши люди — сталь, но и сталь рано или поздно гнётся. И мы не выстояли ещё год, и вот враг уже прямо под Староградом, обстреливает столицу, а все, кто на это способен, бегут из города.

Не спасла даже моя невероятная способность. Что может один человек, пусть даже бессмертный, против целой армии? Возможно, рано или поздно бессмертный перебьёт всех своих врагов, но сколько времени на это уйдёт? Век? Десять? Они скорее умрут от старости, а меня навсегда закуют в цепи и кинут в самую глубокую яму, которую только найдут, чтобы из неё я уже никогда не выбрался.

Ну а дальше ты знаешь. Собираю людей, которые недовольны этим поражением, и ухожу в подполье, готовя свою собственную армию против Ордена, который так ненавижу... Как же удивительно всё вдруг подошло к финалу!

«Знаете, я бы хотел простить Салема, хотел бы дать ему возможность выбрать: сдаться и уйти с миром или сражаться и умереть с честью. Но он не дал этого выбора Ронии, решив за нас, что для нас будет лучше. А потому я решил за него — его судьба быть повешенным прямо на шпиле его собственного небоскрёба, его башни из лжи!»

(с) Меласки, в интервью «Революции ЗАВТРА»

———

Ira «Знание без характера»

Акт VII — Бог нас покинул?

«И пали небеса, и испарились моря, и настал апокалипсис.

Четыре всадника поскакали по земле, увлекая всё живое в адский макабр.

Бился насмерть зверь и человек.

Бог же отвернулся от нас и навечно проклял этот край.

С его уходом разрушились царства, исчезла власть, а величие было растоптано.

Божественный трон пуст.

Кто же рискнёт занять место его?

Кто создаст Слово свое?

Миру нужен Творец, что придёт на рассвете следующего дня.

И все, кто останется жив, будут дрожать в ужасе, понимая, что это хорошо.

И будет вечер, и будет утро: день седьмой».

Старик и небо

27.03.85

— Ну, что, как всё прошло? — спросил комендант, так и не повернувшись в мою сторону, продолжая глядеть в панорамное окно на город, разлёгшийся внизу.

— Всё согласно плану. Кажется, что они поверили мне и нападут, как только станет известно, что Орден выводит свои войска, о чём я позабочусь, собственно, как мы и договорились.

— Прекрасно! Просто прекрасно! Мне очень повезло, что со мной работал такой человек, как ты. Надеюсь, ты останешься до того момента, когда шоу подойдёт к кульминации? — наконец он повернулся, улыбаясь во всю ширь лица.

— Ну, как бы мне ни хотелось отправиться прямо сейчас, я всё же должен убедиться, что всё пройдёт правильно. Даже странно осознавать, что скоро мы уже будем не начальником и подчинённым, а коллегами...

— И надеюсь, что очень хорошими друзьями. В любом случае, тебе стоит отбросить все сомнения и волнения, ведь именно они губят любого, даже самого великого, правителя.

— Теперь я волнуюсь ещё больше. К слову об этом, когда он прибудет?

— Я послал Соколова его встретить, они должны прибыть с минуты на минуту.

— Генерал уже очнулся? Представляю, как он был раздражён, когда встречу вновь поручили именно ему.

— Я даже не хотел поручать это именно ему, но великого магистра должен встречать кто-то достаточно высокопоставленный, а потому выбор у меня, к сожалению, крайне небольшой. Я вообще хотел отстранить его от обязанностей, но Элл убедила меня, что ему стоит доверять, ибо я вряд ли найду кого-то на замену в столь сжатые сроки. Кажется, она права.

— Доктор Глиммер знает, что делает, именно благодаря её плану мы оба сможем избавиться от былых цепей. Да и Соколов, на самом деле, неплохой человек, заносчивый, резкий, бескомпромиссный, но в его ситуации невозможно вести себя иначе.

— Понимаю, и всё же просто опасно доверять ему командование такой сложной операцией. Если бы ты не был нужен в Ордене, я бы оставил это на тебя. Может, и вовсе взяться за всё самолично?

— Мы не можем так рисковать. Ты ничуть не менее важный элемент своего плана, чем все остальные его составляющие. И потерять тебя сейчас всё равно что разрушить тот карточный домик, что мы построили. Просто расслабься и жди, пока все твои приготовления не принесут плоды. Ведь это будет судьбоносный день, возможно, даже для всего мира, а не только для наших стран.

— Думаю, ты прав, но рано радоваться, осталось убрать всего одну фигуру...

Мы оба замолчали и стали ожидать невольного виновника торжества. Вскоре дверь в кабинет отворилась, и в комнату вошла маленькая процессия из четырёх молодых солдат и двух мужчин крайне почтенного возраста. Один из них — генерал Соколов, второй, пожухлый и еле передвигающийся, — великий магистр Опий.

Последний крайне постарел с прошлого раза, когда мы с ним виделись, буквально год-два — и энергичный старик, крепко стоявший на своих двоих, превратился в сгорбленную мумию, передвигающуюся исключительно с помощью трости. Всё даже хуже, чем я думал, когда получал известия из столицы. Смерть явно медленно подступала к Опию, и он уже крайне слабо подходил для управления государством. Несмотря на всё моё уважение к нему, я не меньше, чем Салем, желал, чтобы он наконец отправился в отставку. В идеале — посмертную.

Когда он наконец добрался до нас, на что у него ушло довольно значительное время, старик прищурился, разглядывая меня и коменданта. Затем, размяв свою практически беззубую челюсть, начал:

— Два моих любимых молодых протеже! Как лестно вас здесь видеть! Хочу сказать, что ожидал поглядеть на вас сразу по приезду, но тот славный рониец, которого вы послали, тоже был весьма учтив и объяснил текущую ситуацию, — с этими словами он посмотрел на стоящего рядом Соколова, тот, к моему крайнему удивлению, слегка поклонился в ответ.

Генерал был вообще на удивление спокоен и собран. Неужели укол Элл так на него сработал? Тогда стоит попросить прописать ему целый курс этой дряни, что бы она там ни содержала.

Салем так же, как и Соколов, поклонился в приветствии, что позже сделал и я. Затем комендант заговорил за нас двоих:

— Мне тоже лестно видеть вас в добром здравии! Наконец, вы смогли нас посетить. Конечно, город пока ещё не в самом лучшем состоянии, но мы восстановили работу всех основных служб и практически полностью смогли уничтожить остатки наших врагов.

— Я рад, что вы, юноша, сразу начали о делах государственных, но это приватный разговор, — после этих слов он повернулся и обратился ко всем стоявшим позади. — А вы, господа, можете быть свободны, отдохните, пока мы с господином комендантом со всем не разберёмся.

Солдаты, вместе с Соколовым, уже развернулись и покорно отправились к выходу, как последнего вдруг окликнул Салем:

— Генерал, а вы останьтесь!

— Вы хотите, чтобы на столь важном собрании присутствовал рониец? — удивлённо спросил Опий.

— Герр Соколов — третье лицо в протекторате, так что вполне имеет право присутствовать на этой встрече. Я могу головой поручиться за его преданность нашей идее и верность Ордену в целом. В конце концов, я тоже рониец, не забывайте!

— Что же, тогда пусть останется, я не буду против. Тем более о составе командования я тоже хотел поговорить.

Как только дверь захлопнулась и солдаты скрылись за ней, магистр продолжил:

— Я не писал об этом в телеграммах, ибо хотел обсудить лично. Но, как вы знаете, юноша, в последнее время мне сложно даются длинные путешествия. Однако то, что вы сделали, заслуживает моего пристального внимания. Я понимаю, вы не столь умудрённый опытом правитель, и через всего три месяца после того, как вы пришли к власти, рано ещё подводить итоги, но я всё же позволю себе сделать это. Начнём с того, что я жду объяснения, почему вы, молодой человек, позволяете себе так просто разбрасываться квалифицированными военными кадрами?

— Я убрал всех тех, кто мог помешать эффективно управлять государством. Пока Рония действует под защитой Ордена, ей не нужно много генералов для контроля за порядком. Позже я планирую обновить командный состав, но пока здесь только те люди, которым я могу доверять.

— Надеюсь, вы не имеете в виду тех двух иностранок, ради одной из которых вы так просто отказались от своего козыря в рукаве?

— Я считаю, что они вполне заслужили моё доверие, тем более мисс Ришар сама захотела уехать из Ронии и я не смел ей мешать.

— А в итоге мисс Ришар умерла, удивительно, что в новостях ещё не раздули тот факт, что в этом есть и ваша вина.

— Моей вины нет в том, что на неё напали повстанцы, а войска Империи не смогли дать отпор. А учитывая, что ранее я спас её жизнь, не знаю, кто в своём уме может обвинять меня в недоброжелательном отношении к нашей гостье. Особенно учитывая, что ещё совсем не факт, что она мертва.

— Я читал в «Босгорском Времени», что это вы отдали приказ, ума не приложу, почему эта газетёнка вообще в курсе того, что здесь происходит.

— Все средства связи в стране находятся под моим полным контролем, уверяю вас, а иностранные не имеют права распространяться среди гражданских, так что я бы не переживал насчёт своей репутации среди населения. А ежели вам так важно мнение «Времени», у меня есть знакомый, который может обеспечить нам хорошую репутацию. Он прямо сейчас пишет статью, по моему разрешению, и я обязательно поболтаю с ним по поводу новостей, которые он распространяет.

— Кстати о новостях, что насчёт того, что вы и ваш ронийский товарищ, который вроде как достоин того, чтобы присутствовать на важных переговорах, чуть не начали войну с нашим северным соседом?

— Нам удалось замять этот конфликт, никто так и не узнал, что именно мы расстреляли этот поезд.

— Зато все знают, что ты приказал устроить большую чистку прямо на улицах города. Конечно, я не против того, чтобы убивать врагов Ордена или ротхаутов, но и это надо делать умно и размеренно, а не кидать под выстрелы всех, кто попадётся под руку в первую же ночь.

— Это была необходимая мера.

— Которую ты ни с кем не согласовывал, ровно как и переговоры с «Пактом Старой Крови». Несмотря на то, что ты глава государства, права вестисобственную игру ты не имеешь, не забывай, что Рония — законная часть Карнима, а самостоятельные переговоры с этой ледяной ведьмой — настоящий вызов авторитету Цитадели.

— Это было необходимо, мы обсуждали поставки Мирмидия и цены на него, как два основных источника этого кристалла, не более.

Старик замолчал, словно бы не хотел говорить следующие слова, но через минуту, вновь размяв челюсть, он вновь заговорил голосом врача, сообщающим новость о наличии рака:

— Я хочу, чтобы ты знал, я верю тебе, Эрвин, верю, что ты ежедневно трудишься для благополучия Ордена. Когда я выбрал именно тебя, среди всех учеников академии, я не ошибался. Ровно также я не ошибся и в тебе, Герман, назначая тебя главным среди остальных рыцарей, — он посмотрел в мою сторону своим мягким отеческим взглядом, и меня пробрала дрожь. — И вы оба действительно многое сделали для нашего общего дела, можно сказать, я даже горжусь вами, как отец гордится своими отпрысками. Но вы допустили слишком много ошибок. Вы присылаете неудовлетворительные отчёты, в которых при этом абсолютно точно привираете насчёт своих плачевных результатах. Вы позволили провести интервенцию Империи на территории Карнима. И наконец, вы не выдаёте те цифры по поставкам мирмидия, которые необходимы нам. Так не только ронийская, но и казна Ордена вскоре не выдержит... Теперь моя чаша терпения переполнена, хватит, всё это и без того преступления, за которые можно было бы поплатиться головой, а я закрывал на них глаза. Вы все отправляетесь обратно в Цитадель, но уже как обычные гражданские, а ваше место займут... более способные управленцы. Я приехал лишь для того, чтобы лично сообщить вам двоим эту новость. Мне жаль, что приходится применять такие жёсткие меры, но вы заигрались и пренебрегли отсутствием контроля с моей стороны.

Что теперь значат эти слова? Многое. Они окончательно разбили моё сердце, а тот, кого я всегда уважал, выкидывает меня на улицу с места, которое я заслужил долгими годами труда и тяжёлых тренировок. Как смеет этот старик лишать меня рыцарского сана? Как смеет он за наши жертвы выгонять нас на мороз?

Впрочем, мой товарищ по несчастью, судя по улыбке, вновь растянувшейся на его лице, вовсе не рефлексировал насчёт слов своего наставника и командира. Конечно, он знает, что всё решено, но что бы мы делали, если бы не наш план? Хотя теперь даже больше причин сделать то, что было задумано, уже без былого сожаления и мук совести.

Салем обратился к старику, который, видимо, был крайне удивлён такой спокойной его реакции:

— Что же, хорошо. Как я понимаю, мне пора уже сейчас собирать вещи. Я попрошу, чтобы их погрузили в машину, а сам уже этим вечером объявлю Ронии, что более не управляю ей. Благодарю за ваше доверие, великий магистр! Надеюсь, мы как-нибудь ещё увидимся и обязательно вместе поохотимся на лисиц.

Последние три слова были сигналом, прямо за которым, словно из ниоткуда, в помещении беззвучно появилось новое действующее лицо. Стоило мне только заметить это появление краем глаза, как молниеносная фигура тут же ринулась в сторону Опия. Двигалась она быстро, словно ветер, всё время сего действия оставаясь чёрным пятном для моих глаз. Практически подлетев к магистру, фигура легко подняла старика в воздух одной рукой и в то же мгновение впечатала дряхлое тело в стекло, которое, ввиду такого давления, практически сразу поддалось и с грохотом вылетело с насиженного места, полетев вниз. Сам Опий отправился следом...

Всё произошло так быстро, что вряд ли старик понял, что именно его убило. Надеюсь, хоть в последние свои минуты он ощутил единение с небом.

Что касается убийцы, то после сотворённого она спокойно остановилась прямо перед выбитым окном и теперь с интересом глядела вниз на проделанную работу. По крайней мере, теперь её можно было рассмотреть. Это была высокая светло-русая девушка с голубыми глазами. Она была облачена в длинную кожанку, с символом молота на плече, отличительной форме интербригады. Правая рука была скрыта под перчаткой, а на голове красовалась пара лисьих ушей, ясно давая понять, что она была не совсем человеком или совсем не человеком.

Ещё яснее это становилось понятно, если посмотреть на её ноги, ибо вместо обычных, человеческих конечностей, у неё были две длинных и достаточно крупных для человека лапы, не обременённых обувью, а прямо над ними — большой и пушистый хвост с белым кончиком. «Товарищ Ратенпешт», «Kriegsfuchs», её легко можно узнать из тысячи. И, конечно же, кому ещё Салем мог поручить убийство великого магистра?

— Дело сделано! — констатировала факт Софи.

— Я думал, ты выберешь какой-нибудь особенный способ убийства. Скинуть старикашку с высоты я мог и самостоятельно! — довольно кивнув, произнёс комендант.

— Стоило предупредить заранее, что хочешь убить его эффектно. Тем более что снова убить его не получится, хотя у меня есть одна знакомая, которая могла бы его поднять, но её сложно будет убедить...

— Нет, что ты, я полностью удовлетворён! Можешь считать, что мы уже в расчёте.

— Это было довольно просто. Никогда бы не подумала, что свобода может быть столь дешёвой. Пойду загляну к доктору Глиммер, хоть скажу спасибо за то, что она предложила именно меня в обмен на эту вашу певичку.

— Хорошо, передай ей, что мы начинаем приводить план в исполнение.

Так же быстро исчезнув, как и появившись, Ратенпешт оставила за собой странное чувство спокойствия и умиротворения, даже несмотря на то, что сейчас произошло. Я был наконец свободен и был ближе к власти, чем когда-либо ранее. Стоило ей уйти, комендант сразу же обратился к Соколову:

— Ты готов сделать, что необходимо?

— Конечно, я готов взять командование на себя и наконец прекратить этот кошмар.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что если ты ослушаешься приказа, это будет фатально для всех нас?

— Теперь я, наконец, в полном порядке. Эрвин, просто доверься мне, и я сделаю свою работу, как надо. Ни застывшая скорбь, ни этот препарат, который вколола Глиммер, не помешают выполнить мне свой долг. Обещаю, что буду действовать строго по инструкции и ни на шаг не отойду от заданного плана. Больше никаких лишних жертв.

— Что ж, мне всё равно уже не на кого надеяться, так что прошу тебя, не подведи!

— Так точно, комендант!

Соколов впервые на моей памяти встал по стойке смирно и отдал Салему честь, а затем развернулся и строевым шагом покинул помещение.

— Ну вот и остались лишь мы с тобой, — теперь комендант обратился уже ко мне.

— Боюсь, что остался ты один.

Эрвин слегка усмехнулся, а затем по-дружески произнёс:

— Удачи тебе в политической грызне, Герман!

— Тебе удача нужнее. Надеюсь, что ещё увидимся.

— Со щитом или на щите, друг!

Ну вот, кажется, и конец моей истории в этой стране, пора возвращаться в родной Орден. Надеюсь, что больше никогда не ступлю на эту проклятую землю! Будь она хоть трижды землей возможностей!

« Великий магистр Опий мёртв. Рония свободна».

Вестник Цитадели

Пир во время чумы

27.03.85

Как только до меня дошли вести о том, что великий магистр Опий мёртв, я понял, что дело всей моей жизни наконец свершится. Орден оказался обезглавлен, а Салем брошен в полном одиночестве. Карним заявил, что вынужден вывести свои войска, а его рыцари спешно бежали к себе на родину в ожидании разборок касательно выборов нового магистра.

Кажется, эта смерть откатила все достижения интервентов, и половина нашей работы была сделана. Однако расслабляться было рано, комендант всё ещё оставался фактическим главой государства, а его коллаборационистские прихвостни готовы были обеспечить этот статус с оружием в руках. Тем не менее мы тоже не лыком шиты.

Собрав под своим крылом всех недовольных властью захватчиков, я наконец был готов сделать свой ход и выставить гамбит, состоящий из недовольных масс и всех своих людей в общем количестве нескольких десятков тысяч. Все они будут принесены в жертву, но не для смены власти. Это, вполне очевидно, смертельная петля для Салема и его прихвостней. После того как его голову насадят на пику перед его же небоскрёбом, начнётся именно то, ради чего я всё это и затеял.

Новый рассвет Ронии. Да, павшая и разбитая, она возродится из пепла, будто феникс, и вернёт всё то, что было её по праву. Малая Каскадия, Винленд, Карним, все те, кто терзали нашу территорию и убивали наших братьев, познают гнев моей Родины. По сути, все соседи Ронии откусывали от неё по куску в своё время, а значит, все они заслуживают того, чтобы оказаться под сапогом ронийского солдата.

Кто-то назовёт мои устремления безумными, но я устраню его до того, как он успеет открыть свой рот. В этом весь план: убрать несогласных, а затем начать новую, великую войну, пока соседи не успели опомниться. Будет сложно, но под моим руководством Рония всё переживёт, а затем затмит славу империй Европы. Не отрицаю, что всё может дойти до того, что к моим ногам ляжет вся Северная Америка.

Да, я уже успел договориться с тем же Шеймом, что позволю ему фривольно править Карнимом. Но вся прелесть политики в том, что обещания нарушаются гораздо легче, чем даются. Орден всё ещё силён, но его внутренние дрязги и разруха, не меньшая, чем та, что они принесли в наши земли, позволят Ронии нанести ему смертельный удар. А когда это произойдёт, я отомщу всем этим рыцарям — подонкам, за все прошлые обиды. И голова Германа полетит одной из первых, ибо не стоит заключать сделок с дьяволом.

— Порой даже люди верно мыслят, — за размышлениями я не заметил, как ко мне подобрался старый знакомый.

— Неужели наконец настал момент, когда ты мне нужен больше всего?

— Вообще, всё, что от меня требуется, я уже сделал. А к тебе зашёл просто буднично поболтать.

— Учитывая то, что стоит на кону, я не уверен, что беседа будет будничной.

— Вы, люди, слишком серьёзно относитесь к политике. Возводите её в культ. Принимаете её идеи как смысл жизни, а потом сами же предаёте их. Кажется, ещё недавно ты хотел свободы, а не войны.

— Свобода без борьбы невозможна! Тем более ты читаешь мои мысли, а потому, вероятно, уже знаешь, что я всегда хотел устроить вооружённый конфликт, ради удовлетворения своей жажды мести. И, конечно же, знаешь, что мне нет дела, кому мстить за прошлые обиды. Комендант, коллаборационисты, рыцари, простой народ Карнима и Каскадии — все они заодно с теми, кто терзал мою страну, а значит, все до одного виновны.

— Во-первых, я не читаю мысли. Я сужу по твоему типажу, ибо видел сотни, подобных тебе. Уж поверь, в голове у вас всё те же однотипные мысли, которые каждый из вас пережёвывает по тысяче раз и закладывает следующему. Во-вторых, я лишь указываю на твою ложь, чтобы потешить себя, глядя на то, как ты пытаешься оправдать свою человечность.

— Что же, мне нечего оправдывать. Всё, чего я хочу, реванша, и это вполне закономерное желание, учитывая, что пережила моя Родина в последние годы.

— Желая воспрепятствовать хаосу, встать в его авангарде, как это знакомо... В любом случае, думаю, что твои друзья по ратному делу вряд ли одобрят твои идеи.

— Я не собираюсь их спрашивать, а также допускать к хоть какой-то власти. Все они нужны мне лишь для того, чтобы вывести ещё больше людей с оружием или без, не столь важно.

— Тогда я думаю, что тебе пригодится это. — с этими словами он развернул свою ладонь и протянул мне маленький флакончик.

Стоило мне взять эту крошечную стеклянную тару, наполненную некой странной бесцветной жидкостьь, как я сразу же понял, на что мне намекает Иной. Но стоило мне поднять взгляд с чётким намерением его поблагодарить, как он тут же бесследно исчез. Тем не менее он действительно помог мне решиться сделать главное: убить всех остальных боевых командиров и полностью узурпировать власть для себя одного. И некогда-то там, в будущем, а прямо здесь и сейчас, жёстко и без лишних сомнений.

«Действовать, действовать, действовать!» — проносилось в моей голове. И я подчинился этому зову, достав рацию и дав клич всем в командном канале:

— Начинаем представление. Поднимайте всех лояльных нам людей. Киньте клич по своим каналам. Пусть народ идёт штурмом на «Атлант». Скоро всё закончится. Я позабочусь о том, чтобы массы поддержали наше выступление. Готовьтесь направить толпу в нужное русло и прикрывайте гражданскими основные силы. Салем не решится стрелять. Как только всё будет готово и наступление начнётся, жду всех вас в штабе, выпьем за наш общий успех.

Что же, теперь самое сложное — поднять простых людей, благо не так давно мы получили настоящий подарок судьбы — Вивьен Ришар. Милая, добродушная и такая наивная птичка! Её было довольно просто убедить в наших доброжелательных намерениях, да настолько, что вскоре она самолично напросилась помогать нам в нашей борьбе.

И эта помощь была неоценима. Поначалу, конечно, мы даже не понимали, насколько большой потенциал у дивы, и в штабе ей поручали в основном мелкие дела, вроде латания раненных и поднятия боевого духа своим пением. Но потом, во время одной из разведывательных вылазок, я услышал её ласковое пение, играющее из маленького радио на блокпосту, под которое праздно плясала парочка коллаборационистов, оставив пост.

И тут меня осенило! Конечно, используя её при пропаганде наших идей, я не заставлю противников бросить оружие и сдаться. Но если даже такие ублюдки расчувствовались, слушая Ришар, то и простые горожане будут более восприимчивы к нашим сообщениям. И тут дело ещё и в популярности дивы. Сложно найти человека в Старограде, который бы её не любил. Всё же, как ни посмотри, Вивьен — настоящий ангел и полезнейший союзник.

Возможно, это и есть тот самый подарок Иного, который обещал мне помочь поднять народ на борьбу. Всё же та внезапность, с которой мы обнаружили этого беспомощного брошенного котёнка у своего порога, заставляет усомниться, что всё это обошлось без содействия моего нового божественного друга.

Как бы то ни было, если жизнь даёт тебе лимоны, делай лимонад. А потому первое, что необходимо было сделать — позвать Ришар записать финальное сообщение для всей Ронии. Для подобных целей мы с самого начала нашей борьбы организовали в одном из помещений центральных коллекторов комнату для вещания в прямом эфире со сложной схемой трансляции через, стоящие на поверхности брошенные военные радиовышки.

В ней же, перед большим мохнатым микрофоном на длинном кране, и села дива для записи объявления в прямом эфире по всем возможным каналам связи. Я расположился рядом, за импровизированным пультом звукорежиссера, и дал сигнал к началу записи. Текст был готов давно. Я сам его написал ещё три месяца назад, ибо точно знал, что придёт день, когда я наконец буду на коне. Вот он и пришёл, но на душе всё равно неспокойно...

— Дорогие борцы за свободу и сознательные граждане, — с лёгким, чарующим акцентом, начала Вивьен, — наконец настал тот день, которого вы так долго ждали! Сегодня интервенты раз и навсегда сгинут в пламени наших сердец! Я с гордостью заявляю, что Рония будет свободна раз и навсегда. Это позорное поражение заставило нас пасть на колени, приклонить голову и лизать сапоги чужеземцев, но теперь настала пора разогнуться, размяться и твёрдым шагом пойти в контрнаступление. Выходите на улицы, берите с собой всех, кто ещё может бороться, и крушите всё, что связано с оккупантами! Комендант сам сложит голову перед вашим гневом, а коллаборационисты и псы режима побегут из страны, поджав хвосты, узрев вас на горизонте. Все, кому не всё равно, все, кто недоволен тем, что творится в вашем доме, все, кто хочет жить свободно, вставайте на последний бой, разрушьте прогнивший сарай Протектората!

Полная огня речь Ришар абсолютно точно должна была подействовать на людей и вывести их на улицы. Конечно, это займёт какое-то время. Люди всё же стадные животные, они готовы действовать, только если действует кто-то ещё. Но как только они увидят наши, вышедшие из подполья, войска, марширующие в сторону «Атланта», то сразу же присоединятся к действу. Ведь где один человек, там и миллион. Надо только показать, что кто-то уже сопротивляется, и не где-то там, в новостных сводках, а здесь и сейчас, на твоей улице.

В общем, я не сомневался в том, что людская стихия сработает так, как надо. Дело теперь за малым: необходимо устроить последний обед для всех тех, кто всё это время мне помогал, втихаря примеряя на себя мою корону. Конечно, вся еда на нём будет лишь для иллюзии праздника. Главное блюдо же всего одно — ронийское вино десятилетней выдержки. Специально хранил с десяток бутылок, как раз для подобного случая. Весь флакон с ядом будет равномерно распределён между ними, чтобы все мои коллеги отправились на свет иной во время первого же тоста.

С подготовкой пира мне также помогала Ришар, которая в последнее время стала мне, словно родная. Жаль, она вряд ли поймёт то, что я собираюсь сделать с остальными. А потому для всех будет лучше, если и это невинное создание отправится на тот свет вместе с остальными. Мне совсем ни к чему, чтобы эта прелестная девушка становилась моей личной совестью, или, что ещё хуже, перешла в разряд диссидентов, когда я наконец приду к власти. Конечно, на душе моей было крайне паршиво, ибо я чувствовал, словно обязан теперь задушить беззащитного котёнка до того, как тот вырастет в наглого и дерзкого кота.

Но величие требует жертв и не терпит сочувствия. Если я пожалею одну, то впредь обмякну, что неминуемо грозит разрушением и моей идеи, и моей страны, и моей собственной жизни. А потому выбор прост и вполне очевиден: она или Рония. В любом случае вину за её смерть можно легко возложить на коменданта или кого-то из его окружения, никто всё равно не сможет проверить такие заявления, когда я со всем закончу.

Ну а пока все полевые командиры собираются, я должен быть спокоен как удав и ни одной мышцей лица не выдать свои настоящие чувства. В конце концов, когда всё будет сделано, поздно будет о чём-либо жалеть.

Всего приглашённых было немного: два десятка матёрых мужчин и одна милая женщина. Вино уже было разлито по красивым, расписным бокалам, а на длинном столе, вытащенном из какой-то староградской пивнушки, были разложены различные яства: мясо, консервы, салат из овощей, несколько головок сыра. В общем и целом, мной были вытащены лучшие продукты из личных закромов, которые вызывали обильное слюнотечение у всех присутствовавших. Я не стал их ограничивать и сразу жестом пригласил за стол.

Когда гости суетливо уселись по своим местам, я взял слово и поднял сосуд с тёмно-красной жидкостью, возглашая тост на всю залу:

— Наконец, свершилось. Сегодня тот самый день, когда всё изменится. Наши люди идут штурмовать башню лжи Салема. Там, наверху, сейчас разгорается настоящая эпидемия народного бунта, быстрая и смертоносная, словно чума, а мы сидим здесь и пируем за наш общий успех, поскольку всё уже решено. Это судный день для всех тех тварей, что зарились на нашу землю. Отпразднуем же его танцами на их гнилых костях!

Стоило мне закончить говорить, как я тут же выпил залпом всё смертоносное содержимое своего бокала, что тут же повторили все остальные. Я знал, на меня эта отрава не подействует, всё-таки у моей способности много необычных применений, а вот остальные уже через пару мгновений попадали ничком, корчась и хрипя.

Яд оказался даже сильнее, чем я думал. И уже через пару минут сердца всех присутствовавших в комнате прекратили своё биение. Всех, кроме моей милой Ришар. Она словно схватила припадок и билась в конвульсиях на полу и через пять минут и даже через десять. Отрава явно терзала её, но никак не могла окончить бренное существование. Доза, которую дива употребила, должна быть ничуть не меньше, чем у остальных, а потому вопрос касательно того, почему она всё ещё мучается, встал костью в моём горле. Я просто не мог уйти, глядя за этими нечеловеческими страданиями, ибо и вовсе не хотел так мучить ни в чём не повинного человека.

А потому пистолет хладною сталью лёг в мою руку, и я взвёл затвор. Пуля должна была свершить акт милосердия, но стоило мне спустить курок, как в то же мгновение произошёл взрыв.

“Иногда нам не следует искать злодея. Они сами находят нас».

(С)Элл Глиммер

На шаг впереди

27.03.85

Они думают, что опередили нас. Надеятся, что мы будем сидеть сложа руки. Возможно, попытаются прокрасться мимо голодного волка невинными ягнятами, чтобы затем сбросить это фальшивое обличье. Может быть, попытаются выставить ультиматум, будто бы их голос имеет хоть какой-то вес. Но наиболее вероятно то, что повстанцы, почувствовав нашу слабость, попробуют пробить себе путь напрямую.

Что же, в любом из этих случаев они сильно ошибаются. И все их надежды разобьются о стену стали и огня. Ибо коллаборационисты — давно уже не просто вспомогательное подразделение в составе основных сил Ордена. Ибо за эти месяцы мы копили силы, набирали новобранцев из всех, кто мог крепко держать оружие в руках, и запасались техникой наших прошлых «хозяев». Теперь это настоящая армия, с танками, самолётами, вертолётами, боевыми доспехами и новейшими винтовками.

И с нами придётся мириться. Ибо мы будем будущим Ронии. Такой Ронии, какой её видит комендант Салем. Той самой Ронии, которую я полюбил гораздо больше, чем ту, что называл родиной. Конечно, я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы сохранить эту идею, а в идеале развить её и приумножить. Не потому, что должен, и не потому, что фанатично предан коменданту. Это всё не про меня.

На самом деле я отчаялся. Да, именно отчаялся. Окончательно устал пытаться бороться с кем-либо. Теперь я должен убивать, жестоко, бескомпромиссно, с яростью дикого зверя. Хватит полумер. Хватит идти на поводу у тех, кто пытается мной управлять.

Староградский мясник перестал выходить на связь с тех самых пор, как я поймал Ясенева. Пусть не думает, что это его спасёт. Как только я перегрызу горло Меласки, я примусь и за этого урода. Он не спрячется от целой армии, не сможет забиться в тёмный угол, словно крыса, ибо теперь я готов достать его из-под земли. Да, он всё ещё шантажирует меня жизнью Зофиюшки, но больше я не собираюсь терпеть и позволять ему издеваться над собственной дочерью.

Я вырву её из рук чудовища и никогда более не дам в обиду, подобным Мяснику червям. Судьба не может вечно улыбаться подобным ему монстрам, и рано или поздно все они будут наказаны. Моими руками. И я гарантирую, что они ответят за каждую свою жертву.

Больше нету смысла горевать по потерянной Ронии. Более нет смысла печалиться из-за столь внезапного статуса кво. Ибо мы построим новую страну, иную во всех отношениях. Не важно, какой она будет, бедной или богатой, маленькой или большой. Не важен и режим, который будет царить в моём любимом краю. У меня уже давно нет желания копаться в политике и вести игру в своих интересах.

Я просто хочу умереть в раю своей маленькой Родины, в окружении большой семьи. Хочу провести свою дочь к алтарю. Хочу уйти на пенсию и баюкать внуков на своих руках, рассказывая героические и не очень истории из личного прошлого. Хочу показывать им старые шрамы и боевые награды. Хочу, чтобы меня похоронили рядом с моей дорогой женой, когда наконец придёт мой час уйти в небытие.

И я не дам разрушить эти мечты кучке каких-то оборванцев и поехавшему психопату! Все они будут намотаны на траки танков и задавлены под тяжёлым генеральским сапогом. И меня никто не остановит. Да, я дал коменданту обещание не перегибать палку. Но на ублюдков подобные договорённости не распространяются. Думаю, Эрвин поймёт меня, в конце концов, после ухода Германа он единственный человек, которому я доверяю, как себе. Если бы не мои планы мести, я бы и умереть за него готов.

В любом случае, благодаря плану Глиммер, мы теперь на шаг впереди и ни за кого умирать от меня и не требуется. Всё, что необходимо сделать — ждать, пока террористы клюнут на нашу наживку. И я готов ожидать, словно затаившийся аллигатор. Так долго, как это необходимо. Рано или поздно крысы вылетят из своей норы.

Что же, вылетели они, на удивление, скоро. Да ещё и не одни. На мою рацию стали приходить сообщения примерно такого содержания от офицеров с разных концов города:

— Приём, пан Соколов! У нас тут настоящий бунт! Настоящее человеческое море вылилось наружу. В основном безоружные гражданские, много женщин и детей. Идут толпой. Среди них, скорее всего, есть вооружённые повстанцы, а также зазывалы и подстрекатели. Из-за них толпа принимает угрожающую массу и пылает всё ярче. Требуют выдать им коменданта. Каковы будут приказы?

Серьёзная угроза. Серьёзнее, чем мы предполагали. И очень хороший ход от господина Меласки. Кажется, мы недооценили силу его пропаганды или количество лояльных бунтовщикам граждан. В любом случае он пытается вынудить действовать нас жестоко или не действовать вовсе. Неплохая попытка, особенно учитывая, что средств навроде слезоточивого газа, резиновых пуль и полицейских бронемашин, у нас практически не водится, так что вряд ли получится обойтись без жертв, при попытке разогнать толпу.

С другой стороны, мы можем попытаться встать неприступной стеной вокруг основных кварталов города и тянуть время ровно столько, сколько это будет возможно. Так есть шанс, что протест перетечёт в вялую фазу, а народ не решится идти грудью на амбразуру и даст время принять стратегически правильное решение.

Вейзен, единственный офицер, находившийся рядом со мной в палатке (в основном потому, что я бы скорее застрелился, чем доверил ему дело хоть чутка важнее поставки картошки), скорее всего, прокрутил в голове ту же логическую цепь и вслух заключил:

— Думаю, необходимо узнать мнение коменданта на этот счёт.

— Что же, мы ни одного решения не можем принять без его ведома? Тем паче, что вряд ли он лучше нас придумает, что делать в такой ситуации.

— Я всё думаю, что ему необходимо сообщить. Возможно, он даст добро на жёсткие меры, и мы выйдем из этой ситуации так же, как вышли в самый первый день у власти.

— С того момента прошло много времени. Ситуация изменилась кардинально, и теперь мы не можем просто так стрелять по людям, ибо нельзя переложить вину на Орден.

— Ну а на коменданта вроде как можно. Попробуй, по крайней мере. Лично я бы шарахнул по толпе ракетами, чтобы больше неповадно было.

— Именно поэтому ты сейчас здесь, а не на передовой. У тебя один выход из любой ситуации. Впрочем, учитывая сложность нашего положения, может быть, и стоит выслушать, что нам скажет Эрвин.

Вновь взяв рацию в руки, я перешёл на канал, по которому докладывал Салему об обстановке на улицах, и произнёс:

— Приём! Пан Комендант? Вы на связи?

— Приём! Слышу вас, генерал, говорите! — из динамика послышался угрюмый голос коменданта.

— У нас тут серьёзная проблема: повстанцы смогли вывести на улицы большие массы людей, сами ублюдки скрываются где-то среди толпы. Всё это принимает угрожающие масштабы. Возможно, даже слишком, если не разогнать толпу. У меня есть несколько вариантов действий, но я бы хотел услышать ваше мнение о том, какие меры необходимо применить в этой ситуации.

С той стороны повисло громоздкое молчание. Это крайне непростое испытание для несколько наивных помыслов Салема, и я вполне понимаю, почему он замешкался. Тем не менее, спустя пару минут я получил крайне неожиданный ответ крайне серьёзным и даже несколько злобным голосом:

— Выводите танки, людей, всё что есть! Солдатам приказать стрелять на поражение! Никакой жалости! К вечеру от бунтующих и мокрого места не должно остаться!

— Вы уверены, комендант? Я не думаю, что...

— Намотайте их на траки! Я всё сказал.

На другой стороне я услышал резкий щелчок, а затем шумные помехи, ясно дававшие понять, что разговор окончен и никаких переговоров не будет. А я бы хотел поговорить, поспорить, может быть, даже попытался бы переубедить Салема стрелять по людям. Да что там «может быть», я просто обязан был закатить спор, который спас бы множество невинных жизней.

И это после стольких жизней, отнятых самолично. Приказ заставляет приказывать, руки душат подлеца, пуля послушно целует затылок, родная страна пылает и задыхается в дыму — насилие. Я так долго дышал им, что оно стало моим кислородом, моим смыслом жизни, моим личным идолом. Идолом многоликой кровавой богини из древних легенд, что сделала меня одним из своих смертоносных ангелов, обещая вернуть мной же принесённую жертву за сотни новых.

Но ведь я её не верну, не вырву из лап зверя! Возможно, она уже давно умерла, а я снова и снова убиваю, в одной лишь смутной надежде. Сколько дочерей и сыновей, таких же замечательных, как моя дочь, не вернулись домой по моей вине? Сколько отцов и матерей горюют по потере, не имея даже возможности захоронить своих отпрысков как следует?

Насилие. Я вдруг испугался его и сразу же бросился бежать, повинуясь инстинктам, но раз за разом петлял кругами, словно заяц, запутавшийся в своих же следах. Это было нелепо. Стоило мне избежать одной кровавой бойни, как вдруг я натыкался на другую, куда меня затягивало.

Потом я пытался договориться, пойти на уступки. Но насилие раз за разом множилось, становясь всё ненасытнее. Оно использовало меня, заставляло пресмыкаться, а я целовал ему ноги, как послушный раб.

Насилие — это наркотик, что гораздо хуже алкоголя, дурман-травы и сигарет. И я на него подсел давно, ещё до того, как стал коллаборационистом или военным вообще. В том далёком детстве, из которого у меня остались лишь смутные образы.

Тогда я, кажется, сдуру подрался с соседским мальчиком, не помню уже зачем и почему, причина явно была крайне глупой и надуманной, как это обычно бывает у детей. И в этой самой драке я как-то стукнул его по голове увесистой ледышкой наотмашь, парень выжил, можно сказать, ему вообще повезло, отделался лёгким сотрясением. А вот на моих руках в тот день засохла чужая кровью. И я вдоволь почувствовал её солоноватый вкус, тот самый кровавый драйв безвластия, который от неё разил. Я был, словно Каин над телом своего брата, впервые по-настоящему велик.

Но только сейчас я узнал, что то величие мнимо. После всего... Мне остаётся только бороться. Прекратить всё это. Перестать самолично причинять насилие и убивать тех, кто этого не заслужил. Судьба, скорее всего, будет пытаться мне помешать, подкидывая снова и снова ситуации, навроде этой, в которых я должен был бы принять жёсткие решения, этакие испытания. Но я откажусь от них, покажу, что сильнее.

— Так что мы будем делать? Нам нельзя терять время! — произнёс Вейзен.

— Я? Ничего. А ты, как хочешь. Считай, что теперь ты главный. Хочешь — выполняй приказ, хочешь — нет. А я устал, хватит с меня крови.

С этими словами я спешно вышел из командирской палатки. Плевать, что меня ждёт трибунал, вне зависимости от того, кто победит. Теперь кровь — дело тех, кто оброс шерстью и оскалил свою пасть. Я же лишь слабо надеюсь, что жизнь позволит мне отбросить звериный облик и вознаградит меня за желание не отнимать, а дарить.

И, словно в подтверждение моих мыслей, мне на телефон поступил звонок, который в тот момент казался весточкой ангела. Говорила доктор Глиммер:

— Не буду долго объясняться или тратить время на лишние любезности и загадки. Поднимитесь в мою лабораторию, там вы узнаете ответы на все вопросы. Это касается вашей дочери. Поторопитесь, не хочу, чтобы вы пропустили самое интересное!

Не дав мне и секунды на размышление, девушка повесила трубку. Я был крайне удивлён тому, что Элл может знать что-то о местоположении моей дочери. Взволнованный и крайне воодушевлённый, я просто взлетел наверх по лестнице, так быстро, что сам не особо заметил, как это произошло. Вот, кажется, жизнь наконец мне улыбнулась и приготовила свой, особый дар. Но за прочной стальной дверью меня ждало лишь новое испытание. Там не было ни моей дочери, ни Глиммер.

Лишь сотканная из тьмы девичья фигура, явственно выделявшаяся, даже при почти не проникающем в это широкое помещение свете, стояла недвижимо в нескольких метрах от меня. Она смутно напоминала девушку и неестественно дёргалась, топчась на месте, среди бесконечных очертаний столов и шкафов, судя по всему, даже не заметив моего внезапного появления или не подав вида...

Напрягшись, я достал свой пистолет и передёрнул затвор, подсознательно понимая то, что фигура передо мной в любой момент может напасть, вне зависимости от моих дальнейших действий. А потому я решил прежде визуализировать своего незримого врага, в надежде на то, что не буду напуган до смерти и не отправлюсь на тот свет от сердечного приступа, раньше, чем гипотетический бой вообще начнётся. Осторожно нащупав на стене рядом со мной выключатель, я решил, что сейчас же зажгу свет и явлю миру то, что прячется во тьме. Конечно, я не был готов увидеть то, что увидел. Пожалуй, никогда бы не смог стать по-настоящему готов.

Тем не менее свет зажёгся. Вряд ли то, что предстало моим глазам в тот момент, можно было бы назвать человеком. Ибо то было, в абсолюте своём, безобразное существо, безумная попытка соединить человека с неким животным, а может, даже не одним, полностью облепленное короткой вздыбленной шерстью. О том, что это нечто не появилось естественно, хорошо свидетельствовали уродливые швы и шрамы, которые были крайне щедро раскинуты по всему оголённому телу, в котором осталось крайне мало людского. Разве что гуманоидные формы позволили мне в темноте принять это за человека.

Однако само существо, вероятно, не было агрессивным и вообще никак не отреагировало на включение света. Оно продолжало неестественно дёргать своими когтистыми ручищами и бездумно мотать головой во все возможные стороны без какой-либо логики. За этими резкими движениями, увлечённый разглядыванием открытой пасти, полной зубов, и общим странным видом существа, я поначалу не заметил самое главное.

Глаза, такие же бесконечно серые и невероятно глубокие, прямо как у её матери. Пронзительный и вполне разумный взгляд очень выделялся среди общего хаоса и, несмотря на дёрганья, старался держать меня в поле зрения. Неужели то было вовсе не чудовище, а моя родная кровинушка? Но что же с ней стало?

Ответ я получил от неё самой. Ибо вскоре, еле произнося слова, точнее даже пережёвывая и через силу выплёвывая их, дочь заговорила, ворочая своей жуткой челюстью:

— Па... выа... фыа... Па... ф ф Па!

— Да, да, родная, я здесь!

Конечно, я уж было хотел броситься и зажать её в своих крепких объятьях, но инстинкт самосохранения и до омерзения противное чувство страха не позволили мне проявить подобную нежность.

Я стыдливо ощущал себя маленьким мальчиком, которого зачем-то привели к больному или увечному родственнику, а он и не знает, куда себя поставить и как себя вести, а потому прячется и отстраняется. Не потому, что злой и бесчувственный, вовсе нет, скорее всё даже наоборот. Просто в такой ситуации ребёнок боится то ли потерять детскую наивность, то ли причинить боль калеке, а может, и самолично оказаться в подобной ситуации, как бы абсурдно это ни звучало.

— Я... я... я я не ма... не ма... не могу... больше, — продолжая еле шевелить челюстью, произнесла София, каждое слово явно давалось ей с огромным трудом.

— Я могу тебе помочь? Это же, оно, ну, обратимо, да?

— Не... не... нет! Она... вер... вернётся... за... за мной.

— Кто вернётся? Глиммер?

— Я не до... не доделана. Она сказала... что я... я... не до... не да... не доделана. Она сделает... сделает... всё это... всё снова... по новой! Она ска... сказала это... мне.

— Что ты такое говоришь?

— Я не хо... не ха... не хочу снова. Не хочу всё... всё это... снова. И... снова. Пожа... пожалуйста! Убей... убей её... и... ме... меня.

— Погоди, погоди! Мы что-нибудь придумаем, мы вернём тебя к жизни! Я думаю, мы можем... Ну, я не знаю, я уверен, есть доктора, которые смогут это исправить! Может, можно тебя адаптировать.

— Не... Нет обратно... обратного пути. Пожалуй... пожалуйста, избавь... избавь меня от муче... мучений. Я... я не могу... не могу сама... она не позво... позволила мне. Это уже не... не исправить... она... она зале... залезла в мою... мою голову. Теперь я вижу... как... как она... я не... не хочу... никогда больше.

Я видел, как моя дочь страдает в этом странном теле, как тяжело ей даётся каждый шаг и, конечно, понимал, что то, что сотворило с моей девочкой это чудовище, не исправит ни один человек на этой планете. Ибо на такие извращения над людской плотью способен только самый безумный разум.

Ком подкатывал к моему горлу. Мне нечего было сказать. И всё, что оставалось сделать, так это выполнить просьбу Софи и прекратить её мучения. Это было бы по-настоящему милосердно и сделало бы легче нам обоим. Я слишком любил её, чтобы пытаться эгоистично удерживать хрупкую жизнь в абсолютно неприспособленном к какой-либо жизни теле. А потому, зажмурившись, спустил курок. Я не мог на это смотреть, а потому поспешил выйти из помещения, не глядя на рухнувшее тело.

Нельзя убежать от насилия. Только приняв решение, что наконец окончательно оторвусь от него, я был сразу же обескрылен. Ибо судьба вновь заставила меня отнять чью-то жизнь. И вскоре я заберу ещё одну, а может, даже и вовсе не одну, а сотню-другую, в зависимости от того, сколько человек попытаются меня остановить. Но вся эта кровь не будет напрасной. Ибо, если монстр, которого я обязан убить, способен сотворить такое с человеческим организмом, то что же будет, если дать ему волю? И... целую страну?

Волчья пасть

27.03.85

Когда я наконец пришла в себя, моя голова жутко трещала и у меня никак не получалось сфокусировать взгляд на одной точке. Всё окружение плыло перед глазами, а мысли медленно стекали по черепной коробке, никак не давая вспомнить, что именно только что произошло.

Я помню застолье и то, как месье Меласки произносит тост. А дальше все упали навзничь, и я в том числе. Помню, как выжигало всё моё горло, столь сильно, что я даже не могла закричать и позвать на помощь. Несколько минут я беспомощно корчилась, задыхаясь и изнемогая от адской боли, растекавшейся по пищеводу. Виктор же подошёл ко мне, сочувственно посмотрел и, кажется, выстрелил... А потом сразу же произошёл взрыв.

Неужели это он всё устроил? Захотел избавиться от меня и других повстанцев, а потому просто отравил всех этим чёртовым вином. Наверное, решил, что не хочет делиться властью с остальными. Всё-таки он оказался тем ещё подонком, может, даже похуже коменданта. Но зачем тогда было всё взрывать? И самое главное, почему я всё ещё жива, несмотря на всё, что только что произошло?

Наконец, мои органы чувств более-менее пришли в себя, давая оценить окружающую обстановку. И первым, что я почувствовала, был странный запах смерти, доносившийся со всех сторон, не отвратительный и тошнотворный, а совсем наоборот, словно кто-то неподалёку жарил огромную порцию филе индейки со специями, от которого у меня мигом потекли слюнки. Я понимала, что он исходил от валявшихся повсюду опалённых трупов. И тем не менее, я вовсе не чувствовала отвращения к ним, наоборот, внутри меня всё больше нарастал животный голод.

Я еле сдерживала себя, чтобы не броситься на ближайшее тело несчастного и начать его пожирать, словно какой-то дикий зверь. Но животное внутри меня росло и крепло. В один момент я почувствовала среди трупов благоухание жизни... и аромат добычи. Кто-то, среди всех этих бедолаг, был жив, и, конечно, мне было известно, кто именно.

Он пах вечностью, пшеницей и мокрой глиной, и этот его запах ярко выделялся среди прочих. И сам Меласки, судя по медленно ускользающему аромату, сейчас полз куда-то в направлении выхода из обугленного помещения осушенного коллектора, подальше от меня. Вскоре это движение уловил и мой взгляд. Вот он, не менее обугленный, в почти полностью сгоревшей одежде, ползёт по покрытому пеплом полу и телам своих бывших товарищей, думая, что я его не замечу.

До боли знакомый, ласковый голос, резко отличающийся от звучания моих собственных мыслей, в приказном тоне скомандовал: «Разорви, захвати, приведи!». И приказывал он не моему сознанию, а той странной звериной сущности, что взяла бразды правления телом, вместо меня. Я же просто сидела в качестве пассажира и наблюдала, чувствуя каждое движение своего нового тела.

И то, как двигались длинные когтистые пальцы, разминаясь перед битвой, и то, как мохнатый хвост мерно водил по полу, и даже то, как горло наливалось свинцом, чтобы в следующую секунду излиться глубоким протяжным воем. Неожиданно для себя, я смогла легко его понять. Зверь внутри меня изъявлял:

— Жертва найдена, хозяйка. И она будет немедленно доставлена вам.

Вряд ли, конечно, так называемая «хозяйка» слышала эту информацию с такой глубины и расстояния. Тем не менее так существо, внутри которого я находилась, извещало о том, что сейчас нападёт. И действительно, уже через пару мгновений моё тело дрогнуло, по нему пробежал лёгкий холодок, и вся громада мышц ринулась в сторону ползущего лидера повстанцев с единственным желанием: «Разорвать, захватить, привести!»

Всего секунда потребовалась мне, чтобы преодолеть десяток метров, разделявший нас, и обрушиться с диким шквалом ударов прямо на спину Меласки. Тем не менее тот успел среагировать и неожиданно резво отскочил в сторону, после чего сразу же схватился за свой именной револьвер, который немедленно был пущен в ход. Одна пуля, другая, третья, четвёртая, пятая, и вот уже весь барабан оказался выпущен в мою сторону.

Новое тело просто поглотило своей плотью все пули, даже не заметив то, что все они попали в цель. На лице Меласки пылал настоящий ужас, он не ожидал, что встретит не менее неуязвимого противника. Я же просто разрывалась от нагнетавшегося внутри азарта. Нет лучше добычи, чем та, что сопротивляется во время охоты, а запах страха был словно наркотик, который заставил меня вновь броситься в атаку.

Меласки же оказался крайне ловким гадом и увернулся, даже во второй раз, заставив меня пролететь мимо и врезаться лапами в кирпичную стену. Когти застряли в ней, и мне пришлось резко выдёргивать их, вместе с десятком-другим кирпичей.

Воспользовавшись моим замешательством, добыча рванула к выходу со всех ног, на ходу перезаряжая свою жалкую пушку. Вскоре он был уже за проходом с сорванной с петель дверью и, видимо, надеялся скрыться среди тоннелей. Жаль, что Виктор не знает, что я уже взяла след и настигну его быстрее, чем он успеет пискнуть.

Освободившись от временной западни, я сразу же направилась за длиннымхвостом запаха, который оставался за убегающей добычей. Скорость, с которой я двигалась, была просто невероятной, и уже меньше, чем через минуту, я дышала в спину Меласки, полностью нивелировав его временное преимущество. Стоило мне приблизиться достаточно, чтобы ударить, как тяжёлая лапа уже опустилась на спину моей жертве, оставив на ней четыре глубоких следа и приложив бедолагу об пол всем телом, окончательно сорвав все попытки бегства.

Конечно, я его не убью, даже несмотря на то, что очень хочу. Не потому, что не могу, а потому, что больше всего на свете хочу, чтобы он достался хозяйке, как она и приказала. Она точно знает, что с ним сделать. Тем не менее никто не запрещает мне его погрызть и порвать, не только для того, чтобы он не смог быстро восстановиться и вновь побежать, но и потому, что я хочу есть. Что может быть лучше, чем добыча, которая никогда не закончится? Только добыча, которая может снова и снова давать тебе азарт охоты, сколько бы раз ты её ни ловила.

«Биологическое оружие — это будущее войны».

Девиз Отряда 731 МТН

Самый тёмный час...

27.03.85

Город, зажатый между заливом и озером у самого подножья Каскадных гор, выглядел совсем не так, как тот Староград, каким я узрел его в свой первый день на посту коменданта. И дело вовсе не в том, что теперь вместо рыцарей Ордена на улицах властвовала бунтующая толпа. Это скорее вопрос моего собственного мироощущения.

И оно всеми фибрами моего тела сигнализировало: «Всё идёт прахом, Салем!» Как бы мне ни хотелось это признавать, но всё действительно идёт не по плану и сейчас разваливается прямо у меня в руках.

Снёрдхейм уже подвела оперативную группу из шести кораблей, со знаменитым «Бьёргом» во главе, прямо в бухту Эллиот! И теперь я вполне могу увидеть из окна своего кабинета направленную прямо в мою сторону пушку этого стального колосса, калибром целых 408 мм. Что ни говори, а эта ведьма знает толк в дипломатии. И теперь то, останется ли от меня к вечеру что-то кроме атомов, решит только Элл, переговаривающая со Снёрдхейм в соседнем кабинете.

Словно бы этого мне было мало, как Соколов вдруг сообщает мне о том, что Меласки всё-таки удалось успеть поднять бунт...

— Действуй жёстко, комендант!

Даже несмотря на наше относительно длительное знакомство, я всё никак не мог привыкнуть к необычной внешности Софи. Эти лисьи уши, этот пушистый хвост, эта наглая хищная улыбка, вкупе с суровым нравом девушки, не кажутся неуместными или чуждыми, вовсе нет. Скорее даже наоборот, дополняют общий образ дикой революционерки. И вот этот самый образ — это то, что меня пугает больше всего. Я уверен, будь обстоятельства слегка иными, она бы без зазрения совести разорвала бы меня, как классового врага.

Хорошо, что доктор на моей стороне. Ведь только из-за неё Ратенпешт помогает мне...

— Я не могу приказать солдатам стрелять по людям, это просто похоронит мою репутацию.

— Вот оно как! Я и не думала, что твою диктаторскую рожу сделали символом гуманизма и человечности. К лику святых-то ещё не причислили?

— Я всё-таки...

— ... многовато мямлю? Если хочешь обнаружить свою голову насаженной на вилы, пожалуйста, играй в пацифиста. Но от настоящего себя тебе всё равно не сбежать, а внутри ты тот ещё кровожадный ублюдок, судя по тем бойням, которые ты устраивал до этого.

— Не я всё это инициировал. И расстрел поезда, и чистка первого дня — это всё самовольство генералитета.

— На который ты вполне мог повлиять, но ты не решился или не захотел. В любом случае повёл себя как слабовольный дурак, не готовый брать на себя возложенную ответственность. Может, хоть сейчас попробуешь проявить себя как лидер, а не делать вид, что им являешься?

— Может, стоит подождать, когда Глиммер закончит переговоры со Снёрдхейм, и тогда решать?

— А давай-ка лучше я тебе поведаю историю, которую мне рассказывал отец. Она как раз про нерешительность. В общем, произошло всё это ещё до Революции. Мой дед тогда был обычным крестьянином на службе у знатного дворянина, а его жена значилась прачкой в хозяйском доме. Аристократишка тот был тем ещё упырём: лупил по любому поводу, унижал за малейшую провинность, что коснулось и моей бабки. Вусмерть пьяный помещик сапогом разбил ей череп за маленькое пятнышко на своём сюртуке. Старик очень сильно горевал и постоянно себя самобичевал, мол не уберёг родную, но так ничего и не предпринял, чтобы отомстить господину. Да, он отправлял жалобы в суд баронства, но какой был смысл от этих жалоб, если сам барон был закадычным другом его хозяину? В общем, долго дед терпел, год, два, всё ждал, что правосудие свершится само собой и кто-нибудь со стороны поможет восстановить справедливость в этой истории. В один момент ему надоело, он схватился за топор и ворвался к барину посреди ночи, порубив и его, и барыню заодно.

— А потом что с ним случилось?

— Понятное дело, сначала его хотели судить всё тем же баронским судом, от которого он ждал справедливости. Но не стали, испугались, что если его история всплывёт, то послужит примером неповиновения для других подневольных. И показательно казнить для устрашения было нельзя, мало ли, ещё крестьянским мучеником станет. Всё-таки тогда Альтмаир сидел на пороховой бочке из-за своей устаревшей феодальной системы, а потому деда просто изгнали навечно вместе с остальной семьёй.

Слегка переварив полученную мораль, я всё ещё не был готов принять столь серьёзное решение. Несмотря на это, в словах Софи была своя правда, ждать было нельзя. А потому я вновь вышел на связь с Соколовым:

— Выводите танки, людей, всё что есть! Солдатам приказать стрелять на поражение. Никакой жалости! К вечеру от бунтующих и мокрого места не должно остаться!

— Вы уверены, комендант? Я не думаю, что... — голос генерала звучал потерянно и одновременно подавленно.

— Намотайте их на траки! Я всё сказал.

Жестоко, возможно, даже слишком. Вряд ли за всё это меня когда-нибудь простят. Но пусть лучше меня помнят тираном, чем поставленным иностранцами мягкотелым дурачком, или и того хуже будет, если меня вообще не запомнят. В любом случае теперь мне оставалось только ждать, пока мои действия принесут свои плоды.

Прошло меньше часа, прежде чем судьба вновь нанесла мне удар, на сей раз практически смертельный. Всё началось с того, что дверь моего кабинета отворилась с громким треском и чуть ли не была сорвана с петель крепким пинком генерала, тащившего Элл одной рукой, и приставляя к её голове пистолет, другой. Девушка не сопротивлялась, примирительно подняв руки и слегка улыбаясь, словно бы её вообще не заботило то, что она находилась в заложниках. Соколов же просто рвал и метал, грозно рыкнув:

— Вы знали, комендант? Знали, а?

— Какого чёрта ты творишь?!

— Сначала ответьте мне, комендант, вы знали, что Староградский Мясник всё это время находился у вас под боком?

Я не мог поверить своим ушам. Казалось, генерал сошёл с ума и увидел ненавистного себе убийцу в первом встреченном человеке. Ибо Глиммер вообще никак не тянула на зверского маньяка, который терроризировал весь город в последние месяцы. Особенно сейчас, в руках генерала она казалась абсолютно миниатюрной и невинной, словно котёнок в медвежьих объятиях.

— Ты сошёл с ума, Соколов! Оставь её в покое, сейчас же!

— Ах, вы не верите? Так пусть она сама вам скажет! Давай, тварь, вещай!

— Генерал прав, но имя Мясник мне абсолютно не нравится, я всё же занимаюсь искусством, а не разделкой туш! — буднично заявила доктор.

— Ты лепишь чудовищ! Превращаешь людей в монстров! — грозно возразил генерал.

— Они не «чудовища» и уж точно не «монстры», все мои творения — это новая форма эволюции. И однажды эти идеальные существа заменят собой людишек на вершине пищевой цепи.

— И кто же дал тебе право всё решать за людей?! За мою дочь?!

— Отвратная человеческая сущность! Вы убоги и немощны, склонны к пороку и жестокости. Вся ваша культура — это потребление и разрушение всего вокруг. Можно сказать, что сыны Адама давно уже стали раком на теле планеты. А потому они должны измениться или умереть. Я всего лишь помогаю сапиенсам выжить. Вот твоя «милая доченька», например, была простой, ветреной дурочкой, без какой-либо цели в жизни. И я сделала ей колоссальный подарок, обратив в гибрид. Мне казалось, ты это поймёшь.

— Сейчас я тебе покажу, как я понял! — крикнул генерал и замахнулся рукой с пистолетом, видимо, намереваясь оным ударить девушку.

Но тут в дело вмешалась Ратенпешт, до того, как и я, наблюдавшая за происходящим со стороны. Она почти мгновенно пролетела несколько метров и остановила конечность Соколова своей стальной хваткой.

— Я же говорила, что человек — ничто, по сравнению с моими созданиями. Они быстрее, сильнее и приспособленнее таких, как ты. Софи, будь душкой, продемонстрируй свои способности!

Повинуясь приказу, девушка резко дёрнула кисть генерала в неестественном направлении, после чего та громко хрустнула, и половина руки бедолаги осталась висеть на сухожилиях. Боюсь даже представить, насколько это было больно. Соколов от этого вовсе согнулся в три погибели, схватившись за практически оторванную руку и отпустив из своей крепкой хватки доктора. Она, стоило ей только встать на ноги, сразу же пошла в словесное наступление:

— С твоей стороны было очень глупо отказываться от моего подарка. Надеюсь, вскоре ты поймёшь это и будешь очень сильно сожалеть о своём выборе. Особенно, когда эта страна станет моей и я наконец смогу подарить эволюцию её бедным жителям! Поверь, эта земля превратится из эталонного полигона вопиющей человеческой жестокости в настоящий рай.

— А... — я хотел было что-то сказать, но проглотил все свои слова, осознав, что сейчас происходит.

— Точно, чуть не забыла, — Глиммер подошла ко мне практически вплотную и заявила, — мы с Каей решили исключить тебя из договора и сделать эту страну полностью моей. Не волнуйся, ты станешь одним из первых людей, кому уготовано превращение!

Стоя рядом со своим столом, я попытался нащупать рукой заветную красную кнопку, которая стала бы весомым аргументом в дальнейшей борьбе за моё выживание. Но вместо неё я смог нащупать только ножницы, которые тут же были спрятаны за спину. Такое себе оружие против Ратенпешт, но время для побега я выиграть смогу, если подгадать нужный момент.

— А с этим что делать? — спросила Софи, глядя на Соколова.

Элл повернула голову, сказав:

— Отпустим его. Он видел эволюцию своими глазами и побоялся её принять, а потому остаться человеком и будет его наказанием. Сложно придумать что-то более ужасное.

Это мой шанс. Сейчас или никогда...

Стараясь ударить максимально неожиданно, я пустил в ход ножницы, всадив их доктору прямо в шею. Крик, который за этим последовал, был по-настоящему оглушительным, ведь кроме Глиммер, за горло схватилась ещё и Софи. Произошло это по непонятной причине, думать о которой сейчас было некогда, ведь из-за неё я получил гораздо более удачный шанс на побег, чем рассчитывал, и не воспользоваться им было бы настоящим оскорблением Фортуны.

Пулей вылетев из кабинета, я со всех ног бросился к лифту, который только недавно отремонтировали. Спустившись на первый этаж, я выбежал из здания, в надежде на то, что в военном лагере перед ним остался какой-нибудь транспорт. Мне повезло, и прямо на выезде из оперативного штаба стоял внедорожник. Ничего не объясняя удивлённым солдатам, я завёл автомашину и надавил на газ.

Конечно, Ратенпешт вскоре бросится в погоню. Не знаю, какую эта бестия развивает скорость, но не удивлюсь, если рано или поздно она сможет меня нагнать, а потому нужно попробовать уехать как можно дальше, желательно прочь из города. Всё же даже гепарды не могут гнать свою добычу долго и быстро выдыхаются от развиваемых скоростей.

На улицах города был сущий хаос: тут и там бегали испуганные горожане, по ним стреляли люди с оружием, потом эти военные стреляли друг по другу. Где-то неподалёку жужжал вертолёт, поливающий очередями неизвестные мишени. Проезжая мимо «Ангунума», я видел, как победу празднуют люди из ОАР, а уже через две улицы, около отеля «Четыре сезона», гордо маршируют коллаборационисты.

Вот на Старостаницком бульваре полиция блокировала все подходы от собственно полицейского участка до офиса «СтарПолимер», по всей видимости, держась в оппозиции ко всем участникам конфликта. Ну а повстанцы пытаются пробиться через их заграждения, беспорядочно стреляя по баррикадам. А вот уже на набережной канала неизвестные люди в форме скидывают трупы в реку, прямо как в первый день моей власти...

Ратенпешт нагнала меня около упавшего «Атланта», ужасающе быстро сокращая дистанцию с внедорожником, мчавшимся под восемьдесят километров в час. Чтобы оторваться, я свернул сразу же за башенным парком, выйдя на хорошую, недавно отремонтированную дорогу, где машина могла лететь под сотню, что позволило мне закрепить разрыв.

Однако прямо около остова «Североамериканского экспресса» мне встретилось неожиданное препятствие, если так вообще можно назвать вылетевший поперёк дороги танк. Ещё немного, и многотонный стальной монстр просто размотал бы меня по дороге. Просто чудо, что прежде мне удалось резко свернуть в сторону порта, чуть не потеряв управление и точно обретя несколько прядей седых волос.

Однако вскоре я понял, что это продлило мою жизнь совсем ненадолго, ибо уже вскоре я въехал на территорию грузового терминала и еле успел затормозить прямо перед концом причала. Бежать больше было некуда.

Я вылез из автомобиля и повернулся спиной к воде. Как и стоило ожидать, Софи была уже тут. Ну и быстрая же шельма! Тем не менее нападать она не спешила, вместо этого спокойно обратившись ко мне:

— Если уж решил закончить свой путь максимально ярко, то стоит идти до конца!

— До какого конца? Всё уже закончено! И было закончено давным-давно, ещё в тот день, когда решился обрести свободу для своей страны. Нет, скорее ещё раньше, в тот день, когда я согласился стать комендантом Протектората Ронии.

— Какой расточительный фатализм! Глупо вот так разбрасываться шансом изменить свою судьбу, особенно, когда она даёт возможность решить всё самому. Вот у меня нет такого выбора, Глиммер залезла ко мне в голову и низвела до ручной собачки, с полного согласия моего собственного руководства. А вот ты ещё пока свободный человек и можешь настоять на своём.

— Моего здесь больше нет! Да и самой Ронии больше нет! И никогда не было! Я думал, что стану рассветом этой земли, а по итогу стал самым тёмным часом. Оглянись вокруг, здесь правит безумие и отчаяние, дикость и страх! Никакого порядка, никакой надежды и уж тем более никакого выбора здесь не найти!

— Всё ещё можно принять смерть. Доктор приказала мне тебя поймать, но в воду я не полезу. Она ледяная, минуты три — и точно подхватишь обморожение, а если ещё и плаваешь по-собачьи, то точно пойдёшь ко дну. Так что ты можешь прыгнуть и попытаться выжить. Возможно, если тебе повезёт, то ты даже доплывёшь до кораблей конунга и продлишь свою жизнь ещё на пару часов, пока о тебе не сообщат наверх. Ну или ты можешь просто мужественно уйти в пучину и сгинуть на своих условиях.

— Чем же этот вариант отличается от того, что меня ждёт, если ты приведёшь меня к Элл?

— Тем, что у неё тебя ждёт перерождение, а здесь свобода. И этот выбор более неоднозначен, чем кажется на первый взгляд.

— Под «перерождением» ты подразумеваешь то, что я тоже стану ручной собачкой? Получается, что на выбор у меня только неволя или смерть?

— Вся наша жизнь — это рабство и цепи. И каждый, от миллиардера до бедняка, вне зависимости от идеологии и целей, облачён в робу и кандалы. Не важно, кому они служат — деньгам, идеям, обществу или другим рабам, все эти узы невозможно разорвать. Можно только выбрать себе ошейник по размеру.

С этими словами она приблизилась ко мне и протянула руку. Это было предложение сдаться, принять свою участь и «превращение». Я ещё раз оглянулся на холодное, безмолвное море. Даже сам воздух, казалось, замер от ожидания моего решения. Я вдохнул полной грудью морскую прохладу.

И пожал поданную руку.

———

Superbia «Наука без гуманности»

Конец

Дополнение - Судьба Ордена - Речь великого магистра Шейма

29.03.85

Сегодня, я хотел бы обратиться ко всем жителям Карнима. Ведь это не только день моего избрания верховным магистром. Это первый шаг в новую эпоху для Ордена. Точнее, это долгожданное возвращение к истокам.

Вспомните былые столетья! Наше братство было создано вовсе не для того, чтобы проводить расовые чистки и сражаться с неугодными. У нас иная миссия, священная. И для её исполнения нам могут потребоваться силы тех жителей Карнима, которых мои предшественники намеревались истребить.

В новом Ордене будет место, и Славянам, и Индейцам. Мы дадим возможность вступить в наши ряды всем, кто захочет помочь в достижении наших целей.

А цели наши просты и понятны: донести слово Богини до всего мира! Мы будем биться ради этой цели! Мы будем за неё умирать! Ибо такова воля высших сил. Ибо такова наша клятва. Ибо к этому призывает нас Кодекс.

Еретики и предатели, что исказили его и скрыли от глаз большинства нашу глобальную миссионерскую задачу, будут жестоко наказаны. Коренным жителям этих земель, включая бойцов Индейской Армии Освобождения, напротив, будет объявлена амнистия.

Мы позволим им вернуться на земли их предков. Мы выдадим им гражданство и выплатим репарации. Это будет первый шаг к миру, что сменит эпоху двух веков гонений и притеснений.

Такой же шаг к миру мы сделаем и в сторону наших западных соседей. Да, многие из вас, ведомые чувством мести за убиенного Опия, желают устроить поход в обуянную революцией Ронию. Но жестокая правда в том, что предыдущий магистр сам виноват в своей гибели. Он устроил бессмысленную бойню, в которой мы потеряли гораздо больше, чем получили.

Пора положить ей конец. Никакой карательной операции не будет. Мы оставим Ронию в покое и выведем наши войска со всех оккупированных территорий. За исключением Особой Зоны Сонора и порта Пеньяско, что дают нашей стране выход к морю. Эти земли не слишком населены и будут вполне справедливой компенсацией за наши территориальные и людские потери в войне.

Кроме того, я обязуюсь не вмешиваться в какие-либо военные столкновения со всеми нашими соседями. Отныне, мы займём выжидательную позицию.

Это не значит, что мы откажемся от армии и сложим оружие. Нет! Пусть теперь основная работа и будет на наших миссионерах, что поедут во все концы мира, но наша страна всё ещё будет готова вступить в любую священную войну, что будет развязана где-либо в мире. Если так будет угодно Богине, мы принесём её веру на штыках в любую точку земного шара.

Да, того государства, из которого прибыли наши предки, давно уже нет. Да, наша вера, подвергалась и продолжает подвергаться бесчисленным испытаниям. И да, мы потратили много крови, пота и сил ради абсолютно бессмысленных стремлений к завоеваниям.

Но мы не утратили свою гордость и свою честь! А потому мы выстоим и переживём всех неверных. Наша мощь в наших храбрых сердцах! И благодаря их светлейшим стремлениям, уже вскоре мы услышим даже в самых отдалённых уголках мира: «Славься Орден! Славься Карним! Славься Богиня! Славься великий магистр Герман Шейм!»

Дополнение - О миссии Босгора и судьбе Ронии - Цена нерешительности

27.03.85

Штатгальтер Топски находился в не менее мрачном расположении духа, чем я. Мы уже больше часа сидели в своём оперативном штабе и слушали крики по командирскому радио. Сигналы приходили со всего города, то от салемских военных, то от полиции, то от повстанцев, а то и от наших частей, оказавшихся в ловушке среди городских улиц.

В городе разгорался хаос, масштабы которого, будут ясны только после бойни. Настоящая гражданская война, где каждый был сам за себя. А мы сидели на базе в аэропорту и ничего не могли сделать. Не потому, что у нас не было сил вмешаться. Напротив, арсенал позволял поставить под сапог всех зачинщиков раздора и прекратить кровопролитие раз и навсегда.

Проблема в том, что сами зачинщики и командовали нами. Ледяная королева приказала ожидать, пока жители города не перебьют друг друга.

Только подумать! Эта женщина командует нами, словно своими поданными! А наши власти и рады ей подпевать... Сама же Снёрдхейм подпевает Доктору Глиммер и её интригам. Вот и получается, что мы выполняем поручения сумасшедшего учёного, пока мегаполис пылает.

Какая там честь? Какой там долг? Подлость. Только подлость. Ничего кроме неё здесь больше и нет. И мы идём у неё на поводу. Потому что приказ на то обязывает.

- А может, к чёрту этот приказ? - произнёс я в слух, обращаясь скорее не к своему коллеге, а к самому себе.

- И что мы сделаем? - спросил Топски, - В кого будем стрелять? Кому отдадим власть над городом после того, как всё будет решено? Не сами же мы будем править Ронией, после того, как успокоим, и повстанцев, и Салема.

- Вообще, было бы неплохо лично навести тут порядок, как то изначально мы и должны были сделать. Наша цивилизованная власть, будет гораздо лучше, чем выбор между людоедской хунтой и хаотичными террористами разного калибра.

- ...И Снёрдхейм.

- Да, она тоже, определённо, не самый лучший вариант для местных. Превратит всю страну в очередную колонию и будет строить ресурсную монополию, не считаясь с населением. А ведь люди здесь и так уже пережили достаточно! Великая кампания, оккупационный режим, теперь вот, гражданская война. И мы теперь единственные, кто может их спасти. Пусть это будет против приказа.

- Ну хорошо, допустим, нас поддержат наши бойцы, мы погремим оружием, возьмём власть и сами будем править Ронией, защищая местных. А что дальше? Я уверен, что без войны с Федерацией тут не обойдётся. Конунг не отпустит пойманную добычу без боя. Кроме того, мы рискуем остаться без всего того, что оставили дома. У тебя же, как и у меня, наверняка есть семья. Что будет с ней, если мы решимся на эту авантюру? А что будет с семьями наших ребят? Что будет с их домами? Их сбережениями? Будь мы бандой изгоев, бандитов и ублюдков, может и стоило бы совершить столь рискованный шаг. Но сейчас мы все слишком прочно связаны с Босгором. Так что, у нас нет выбора.

- И что же, мы будем просто сидеть и смотреть?

- Да. Это цена, которую мы платим. Цена нашей нерешительности. Не той «нерешительности», что присуща трусам и тугодумам, нет. А той, что возникает, когда все возможные решения сделают текущую ситуацию только хуже, а потому лучше и вовсе ничего не решать. Просто ждать.

- Ты прав. Конечно... прав. Но как мы можем смотреть на хаос? Как найти сил стойко слушать все эти радиосводки?

- Никак. Просто не будем их слушать. Дадим приказ корпусу занять круговую оборону, а сами пойдём в офицерскую палатку и напьёмся вдрызг до той поры, пока всё это не закончится. Мне там привезли отличное соджу из Ниппона и местных морепродуктов на закуску...

- Ладно, к чёрту! Проявим имперский стоицизм!

Дополнение - Путь к "Погоне за тенью лисы" - Новые боги

10.04.85

— Я совершенно не представляю, как бы назвать свою страну! Никогда бы не подумала, что именно это будет самым сложным этапом в создании своего государства. Вот, скажи мне, что лучше, «Ронийская Ноократия» или «Ронийский Технат»? А может, назвать её «Глиммерленд»? «Pax Glimmerica»? Ну, чтобы не опираться на прошлое. Хотя не хотелось бы, чтобы вокруг меня возник культ личности.

Доктор, по всей видимости, была крайне озабочена столь незначительной проблемой с наименованием своей новой вотчины, а потому пыталась найти во мне критика, способного помочь с выбором. Однако мне абсолютно нет дела до того, как эта её странная «Утопия» будет называться.

— Понятия не имею. Вроде всё это звучит неплохо.

— Нет, мне просто необходимо выбрать! Может, назвать «Дикие Земли»? Так, может, и претензия на все западные государства появится, и будет отсылка к концепции «Новой эволюции». Или ещё есть вариант с «Новым Мировым Порядком», но такое уже вроде бы где-то было, и слишком самонадеянно будет так сразу претендовать на весь мир. Чёрт, вот как у всех основателей новых государств получается так просто придумывать звучные и ёмкие названия?

— Мы разве за этим пришли в твою лабораторию? Я всё понимаю, док, но давай уже перейдём к той «интересной части», которую ты обещала, и я спокойно отправлюсь к себе на Родину. А то, если честно, я уже столько пробыла среди поганых плутократов, что у меня даже возникло ощущение, что этот мир по-другому не может быть устроен.

— Какая же ты нетерпеливая! Ну ладно, но о том, что я хочу тебе поведать, всё же следует рассказать последовательно.

С этими словами она распахнула дверь в свою «секретную лабораторию», организованную в соседнем помещении. На самом деле никакой секретности в ней не было, и если кто-то захотел бы войти в эту просторную комнату, где Глиммер проводила свои самые тёмные опыты, то ему было бы необходимо лишь найти подходящий ключ.

А там было на что посмотреть. Прямо посередине помещения стоял операционный стол, на котором Элл небрежно оставила несколько конечностей, по-видимому, так и не пошедших в дело. Слева от него было организовано большое пространство, почти небольшая студия, отделяемая от лаборатории только большим листом затемнённого стекла. В этой квартирке-камере были все необходимые удобства: две кровати, туалет, телевизор, скромный столик с двумя стульями, радиоприёмник, душ, шкаф с различными вещами и холодильник.

Комнатка эта предназначалась для двух жильцов, которые в данный момент, не замечая нас, играли в карты. Одного жильца я узнала моментально, хоть до этого мы пересекались всего раз, при обмене. Им была Вивьен Ришар, девушка, которую уже какое-то время считали не то мёртвой, не то пропавшей без вести. А вот её соседка была мне абсолютно неизвестна. И единственной её примечательной чертой был громоздкий ошейник из тёмного металла, зачем-то нацепленный на тоненькую шею.

— Между нами зеркало Гезелла, так что они нас не видят, хотя и вполне могут догадываться, что мы тут. Советую, особо не кричать, ибо здесь не слишком хорошая звукоизоляция, — прошептала мне Элл.

— И зачем ты его поставила?

— Не хочу, чтобы они видели мою работу. Да и гораздо интереснее наблюдать за испытуемыми через защитное стекло. Вот, например, крайне забавно, как у них получилось наладить контакт без какой-либо возможности говорить на одном языке. Моя милая птичка даже научила свою новую подругу карточным играм! Я так надеялась, что они подружатся, ибо им придётся провести друг с другом ещё очень много времени.

— Неужели это именно то, что ты хотела мне показать? Они, кажется, не особенно отличаются от обычных людей.

— Тем не менее это вовсе не «люди». Они обе разительно отличаются от любого человека, причём в гораздо большей степени, чем ты. Ришар, например, продолжает мои наработки в создании вундерваффе, которые я начала с тебя, но на этот раз я не использовала части перевёртышей, а разработала весь механизм превращения с нуля. Вероятно, я превратила её в того самого суперсолдата, которого так хотят заполучить все армии мира. И знаешь что? На этот раз, чёрта с два, они получат мои наработки! Вивьен только моя! И она будет использована только для воплощения моих планов по созданию нового мира.

— Поэтому ты так просто меня отпускаешь? Что же, я рада, что ты нашла себе новую игрушку.

— В каком-то смысле да, Ришар намного более приспособленный и опасный образец, чем ты. Но не думай, что я плохого мнения о тебе, просто твоя эволюция уже завершилась, а она ещё пока не готова в полной мере воплотить моё виденье в жизнь. Всё-таки Виви, будучи «оборотнем», пока ещё не способна сама контролировать свои превращения. Да и принять ту роль, которую я ей дала, Ришар всё ещё отказывается.

— А что насчёт второй испытуемой?

— О, я думала, ты сразу почувствуешь родство.

— С чего бы мне его чувствовать?

— Потому что те части, которые даруют тебе твои силы, были взяты у одного из её соплеменников, пусть и мёртвого. А значит, это делает тебя гибридом между нашим видом и её.

— Погоди-погоди! Тебе удалось достать живого перевертыша!?

— Именно. Правда, только потому, что ей на шею был повешен этот странный предмет, мешающий использовать все сильные стороны её вида, за исключением перевоплощения, пожалуй. Я пыталась его снять, но так и не нашла инструмента, который мог бы пробить этот странный металл или хотя бы взломать запирающий замок. Если я, конечно, правильно интерпретировала то углубление на устройстве. Есть предположение, что его повесили её сородичи, в качестве наказания. Если это так, то технологии её племени ушли слишком далеко вперёд.

— Интересно, почему тогда они скрываются от нас, а не пытаются завоевать? Если учесть, что твоя теория верна, то у них есть все шансы править планетой.

— Не знаю. Возможно, причина в их обществе. Правда, пока ещё мне практически ничего не удалось выяснить касательно его устройства. Всё-таки, кроме неё, у меня в руках был лишь мёртвый представитель их вида. Да и насчёт настоящих способностей их расы мне остаются только догадки. Хотя, я надеюсь, что, как только узнаю о них побольше, то сразу же смогу разгадать и секрет пана Меласки.

— Кстати, что там с ним?

— Ну, он обездвижен и ожидает своей судьбы. Если я пойму источник его бешеной регенерации, то смогу её прервать, а возможно, и использовать, но в другом организме. К слову, после того, как с его бессмертием будет покончено, в кого его следует превратить? Я просто разрываюсь от идей. Ласка была бы слишком банальным выбором, верно? Может, тогда горностай? Хотя там в любом случае придётся избавлять его мозг от всего лишнего, чтобы затем засунуть в череп столь маленького зверька...

— Элл, ближе к делу!

— Да, извини. В любом случае у меня есть зацепка, которая позволит распутать клубок тех загадок, о которых мы сейчас говорили, и, вероятно, создать по-настоящему совершенный организм. Но мне будет нужна твоя помощь.

— Эх, ладно, но мне-то какой от этого прок?

— Я готова поделиться всеми теми наработками, которые мы получим в процессе твоей маленькой экспедиции, с твоими друзьями из Р.АД.У.Г.И. или иных структур вашей коммунистической братии. И поверь, это будет не просто какое-то одиночное открытие, а настоящая четвёртая промышленная революция! Пока скажу только, что, кажется, нащупала абсолютно новый тип энергии, для использования которого остаётся только добраться до места обитания наших друзей — перевертышей.

— А разве оно не в Великом Княжестве Ниппон?

— Как выяснилось, нет, там, вероятно, находятся лишь их охотничьи угодья. Их родина же находится совсем в ином месте, а если быть точнее, то где-то в Арбер Цвейте, для чего ты мне и понадобишься...

Дополнение - Пару слов от автора

В момент, когда я пишу этот текст, предыдущей версии книги только-только исполнился год. Это знаменательная для меня дата, ибо над «Староградом» я трудился больше четырёх лет, постоянно переписывая и меняя сюжет и концепцию.

Для меня эта книга стала первой крупной работой (когда я начинал, мне было всего четырнадцать лет), так что и отношение у меня к ней трепетное и нежное. Я вложил в неё очень много труда, нервов, сил и знаний. Её завершение - титанический труд, занявший не одну бессонную ночь.

Я понимаю, что она довольно сложная, многогранная и дикая. Понимаю я и то, что не являюсь, никогда не был и скорее всего никогда не буду хоть сколько-нибудь известным писателем. Это меня не пугает.

Ведь главное для меня - рассказать историю, как она есть, со всеми её недостатками и достоинствами. И мне нет особого дела до того, понравится она кому-то или нет.

Единственное, что я действительно хотел бы, та это, чтобы нашёлся человек, который уловит мою мысль и скажет про себя: «Чёрт, а ведь этот писатель только что выразил моё личное отношение к миру!» Для меня, существование такого человека - уже высшая из всех наград. И мне хотелось бы верить, что этот человек -ты.

И ради тебя, а также хорошо написанной истории, я готов и дальше ползать по литературному дну (где я был, есть и буду), наслаждаясь своим уникальным стилем и вычурностью сюжетов. И «Староград», во многом, отражение этого стремления.

Самая нетипичная современная книга, родившаяся из пота, крови и слёз. Неприкаянное дитя мировой культуры, что я холю и лелею и по сей день.

Спасибо, что ты есть, мой таинственный друг, читающий этот текст и прикоснувшийся к истории возрождающейся и погибающей Ронии. Спасибо и всем тем моим дорогим друзьям, что поддерживают мою обречённую попытку покорить литературный Эверест, не давая заунывать и сорваться вниз. Я благодарен и всем немногочисленным словам поддержки похвалы от сторонних людей, случайно натыкающихся на мои тексты в глубинах всемирной паутины.

Пусть этот ребут станет моим выражением признательности всем вам. Ещё раз огромное спасибо, что вы есть!

Искренне ваш,

Артем Рудик

17.01.2023

Дополнение - Путеводитель ПЛ по странам

Путеводитель Пшемислава Левого по миру «Страны Ветров»

Рония

Столица - Староград

Валюта - Ронийский чек

Язык - Новославица

Форма правления - Хунта

Глава правительства - Эрвин Салем

Правящая партия - Нет

Государственная религия - Механицистически-лилитианская Равноапостольная Церковь ( Неофициально Ронийская Ортодоксальная Церковь Лилит)

Население - 50 млн человек

Государство, протянувшееся от Аляски до полуострова Калифорния. Прошло довольно долгий путь от колонии Империи Босгор до независимого государства, ставшего одним из главных гегемонов в Северной Америке.

Нынче, находясь под оккупацией Ордена, Рония мало напоминает прежнюю житницу Северной Америки и страну небоскрёбов. Однако, вам всё ещё есть что посмотреть!

Невероятная природа и отличная кухня вознаградят пытливого путешественника. К тому же, это практически единственное место на земле, где можно пронаблюдать послевоенную разруху, без риска наступить на мину или словить пулю.

Особенно, если вы воспользуетесь услугой, которую предоставляют туристические фирмы Малой Каскадии - «Поезд в Староград». Благодаря ей, вы сможете в тёплом, удобном и безопасном поезде посмотреть на главный город страны, ничуть не рискуя. В конце поездки, вы также сможете пообедать в неплохо сохранившемся привокзальном ресторане, с прекрасным видом на океан.

Ордо Карним

Столица - Цитадель Карним

Валюта - Орденские чеки

Язык - Германика

Форма правления - Религиозный рыцарский орден

Глава правительства - Великий Магистр Опий

Правящая партия - Нет

Государственная религия - Механицистически-лилитианская Равноапостольная Церковь

Население - 37 млн человек

Теократическое государство, расположенное на территории пустынь Джемаль Вюсте и Мохаве, а также южных Скалистых Гор. Изначально Орден был призван обращать местных в лилитианство и приобщать индейцев к европейской культуре, но сошёл с пути и погряз в вечных конфликтах с местными племенами.

Доктрины Карнима изменились и на место миссионерства, пришли ксенофобия и сегрегация.

Пользуясь своим военным превосходством, Орден долгое время доминировал над своими врагами, однако, вскоре разрозненные индейские племена объединила Индейская Армия Освобождения. К партизанской тактике рыцари оказались не готовы, и конфликт затянулся на долгие две сотни лет.

Однако, если вы турист из Европы, и хотите посетить древние рыцарские замки, затерянные в пустыне, то для вас всегда открыта центральная часть страны, в особенности пространства, примыкающие к столице страны - Цитадели. Они достаточно безопасны (на них практически не идут боевые действия), да и к тому же местные «городские» рыцари и гражданские более терпимы и дружелюбны.

Тем не менее, туристу следует соблюдать осторожность, лишний раз не провоцируя местных стражей порядка, публичным исполнением религиозных ритуалов, чуждых церкви механистов.

За это вы будете вознаграждены возможностью посетить множество захватывающих природных объектов и посмотреть на довольно красивые, хоть и немного пуританские в плане декора, храмы, монастыри и замки.

Великая Федерация Ярлов

Столица - Грипкант

Валюта - Крона

Язык - Скандика

Форма правления - Автократический альтинг

Глава правительства - Кая Снёрдхейм

Правящая партия - Дом Снёрдхейм

Государственная религия - Светское государство

Население - 23 млн человек

Альянс - Пакт Старой Крови

Один из главных гегемонов Европы, представляющий собой конфедерацию сорока малых государств, выбирающих себе единого правителя на Великом Тинге. Несмотря на то, что это государство является технологическим раем и обладает крайне обширными колониальными владениями, в нём полно проблем.

Крайне малочисленное население и ужасающая демографическая яма после Великой Войны. Тоталитарное правление вечно молодой Каи Снёрдхейм (образца столетней давности), уверенной в собственной неуязвимости. Сепаратизм в колониях и изматывающая гонка за политическую гегемонию в Европе. Всё это делает будущее ВФЯ крайне туманным...

Традиционно государство управлялось пятью великими домами, в которые входят самые знатные семейства.

Белый - дом Снёрдхейм, практически бессменных правителей Федерации с 1517 года.

Жёлтый - дом Дольк, знаменитый своими военачальниками и оружейными промышленниками.

Чёрный - дом Босгориев, скандинавской ветви правящей династии Босгорской Империи.

Красный - дом Фолькган, известный своими скальдами и ораторами, а также выступлениями за более прогрессивную форму северной демократии.

Синий - дом Хавсон, знаменитый адмиралами и мореплавателями.

Раньше, среди них был и Оранжевый - дом Вёрм. Однако, после того, как члены дома совершили переворот в одной из колоний Федерации, приспособив ту под свою вотчину, отношения с метрополией были подорваны, а дом исключён из Альтинга (все его члены, находившиеся за пределами Вёрмаланда, были убиты дедом Каи, Бьёрги Снёрдхеймом).

Винланд

Столица - Моркагард

Валюта - Крона

Язык - Скандика

Форма правления - Колониальная администрация

Глава правительства - Йозеф Дольк

Правящая партия - Дом Дольк

Государственная религия - Светское государство

Население - 16 млн человек

Альянс - Пакт Старой Крови

Главная колония Федерации в Северной Америке. В отличие от многих других колониальных владений, имеет право отправлять своего представителя на альтинг, а также обладает значительной автономией от метрополии. Здесь делают отличное пряное вино и просто превосходный питьевой мёд.

Империя Босгор

Столица - Новобосгорск

Валюта - Имперский золотой

Язык - Новославица

Форма правления - Министерская монархия

Глава правительства - Анжей II Спокойный

Правящая партия - Нет

Государственная религия - Светское государство

Население - 250 млн

Альянс - Пакт Старой Крови

Государство в Восточной Европе, простирающееся (В части метрополии) от Балтийского моря и до Уральского Хребта. Так же включает в себя многие колонии-регионы, официально являющиеся частью империи, но при этом имеющие право устанавливать свои правящие режимы, вступать во внешнеполитические альянсы и вести собственную политику с учётом интересов метрополии. Однако, обычно их не включают в само государство. Сама по себе империя это крайне упадочная монархия. Долгие годы Босгор практически не интересовался мировой политикой, из-за чего многие считают, что зенит славы этого государства давно прошёл. Однако, некоторые аналитики уверены, что колосс ещё проснётся. И когда это произойдёт мир ждёт новый, невиданный ранее, большой передел.

История

Датой образования государственности официально принято считать дату прихода к власти первого представителя рода Босгориев (17 ноября 743 года), что положило начало образования Славянского Королевства Востока и формированию династии, которая правит государством до сих пор. Однако, многие исследователи, всё же считают, что разрозненные небольшие государства на месте Славянского Королевства существовали и ранее, однако большая часть физических носителей информации с того времени не сохранилась и прямого доказательства преемственности между ними и текущим государством найдено не было.

Однако и сама личность Босгора I Тёмного, покрыта пеленой загадок и мистификаций, так например нам известна точная дата прихода к власти (благодаря "Повести старых лет"), однако дата смерти, указанная в той же книге вызывает много вопросов, поскольку согласно повести, умер первый правитель в 952 году, то есть более чем через 250 лет после своего рождения, что вызывает множество вопросов и сомнений в среде экспертов. Однако, то, что он был призван на правления из Северных Волостей, абсолютно бесспорно, точно так же, как и его экспансионистская политика, направленная на объединение славян в единое государство, ибо тому осталось великое множество археологических и письменных доказательств.

В 858 году Славянское Королевство уже объединило под своей властью большую часть земель восточных и западных славян, объединив их под одним знаменем и впоследствии превратив в единый народ. Исключением из этих завоеваний были лишьНовгородская Республика (На севере); Богемия, Силезия и Лужицкое Королевство(На западе); и Краковщина на юге. Все они, в последствии, стали основными соперниками молодого королевства в вопросе гегемонии на востоке.

В 900 году экспансия остановилась по естественным причинам, на западе столкнувшись с отчаянным сопротивлением славянских и германских государств, объединившихся в Римский Союз для защиты от экспансии восточных соседей, а на востоке встретив уральский хребет и сопротивление местных малых племён. Начался период застоя продлившийся вплоть до 1043 года, когда, приняв религию запада (Лилитианство), благодаря стараниям Вяздо I Праведного, государство переродилось под именем Панславянского Святого Союза, что подобно многим недавно обращённым, стал максимально рьяно отстаивать интересы религии и поучаствовал во многих Священных походах против неверных.

1312 году, после завоеваний Ратибора I Великого, пала последняя цитадель восточных славян, в виде Новгородской Республики и Панславянский Союз наконец объявил себя Босгорской Империей, взяв курс на доминацию в Европе и Мире.

Начавшаяся в 1478 году "Эпоха Первопроходцев", окончательно укрепило Босгорское государство, как экспансионистскую империю, когда была основа первая колония в виде Сибирской Колониальной Автономии. Позже были основаны обширные колонии в Америке (Проект Каскадия), Африке (Босгорские Африканские Территории) и Азии (Ниппонский Мандат, Дальневосточный Край и Жёлтый Босгор). Максимального расширения империя достигла в 1893 году, перед Великой Войной и образованием Антиколониальной Лиги.

В 1689 произошёл "Сибирский Путч", восставшие провинции в Сибири и на Дальнем Востоке потребовали себе расширения автономии и свободу от имперских наместников, ранее имевших всю полноту власти на местах и сильно подавлявших местное население. Во время путча и был введён особый статус колониальных владений восточнее Уральских Гор, который и позволил им устанавливать свои, особые формы правления, а так же закрепил их дальнейшую верность метрополии.

В 1727 году, при странных обстоятельствах произошло судьбоносное событие, когда три главных монарха Европы (Кислава II, Густав V и Симон Миани) подписали "Пакт Старой Крови", сформировавший самый сильный альянс своего времени, призванный, в первую очередь, противодействовать набирающим силу германским, греческим и кельтским государствам. Этот альянс существует и до сих пор в практически неизменном виде.

В 1777 было основано первое подразделение Имперской Гвардии, ставшей неким аналогом национальной гвардии и дворцовой стражи в одном лице. В 1795 происходит восстание в Большой Каскадии, приведшей к Войне за независимость Ронии и «Параду антиколониальных восстаний». В 1851 были основаны первые министерства, ставшие позднее основой особой формы Абсолютной Монархии.

В 1901 году Босгор, вместе с Пактом был втянут в Великую Войну, против Альтмаирского Рейха и Спартанской Стратократии. Империя преследовала в этой войне цели по защите лужицких славян и южных славян, которых Альтмаир пытался вытеснить с родных земель, что и стало официальным поводом для войны. Война дорого обошлась государству и по своему завершению в 1910, оставила после себя великое множество экономических и социальных проблем, почти ничего не принеся взамен, даже не смотря на безоговорочную победу сил пакта.

В 1927 году, в момент наибольшего накала напряжённости, обострившегося смертью предыдущего правителя Мирослава IV Подлого, который оставил после себя единственного, несовершеннолетнего наследника, произошёл государственный переворот при поддержке недавно образованного АрбеЦвейта. Разгневанные толпы требовали установления власти рабочих в государстве и реформации монархии, на подобии Баварского Королевства Рабочих. Однако, бунт был остановлен имперской гвардией, которая взяла на себя полномочия регентского совета и в течении следующих десяти лет установила в стране военную диктатуру во время которой жестоко преследовалось любое инакомыслие и протесты.

В 1937, Анжей наконец получил полноценную власть над страной, отказавшись преследовать оппозицию и пригласивши многих её участников в различные государственные структуры, начав тем самым "Век Мира", во время которого, государство поучаствовало лишь в Атлантической бойне и ряде мелких конфликтов, все из которых были вне территории государства. В 1946, под самый конец войны с Антиколониальной Лигой, Босгор в первый и последний раз в мировой истории применил в войне Мирмидиевую Бомбу, тем самым закончив конфликт капитуляцией Лиги.

В 1947 голосует за создание Мировой Лиги, становясь тем самым одной из стран-основателей этой организации, в составе которой Босгор проводит множество миротворческих конфликтов. В 1953 году начинается большая череда Германских погромов.

В 1982, в начале войны Ордена с Ронией, вводит войска в Малую Каскадию, делая её своей марионеткой. В 1984-1985, под предлогом защиты от терроризма, так же вводит войска в сам Протекторат Ронию в виде ограниченного военного контингента.

Государственное устройство

Официальное название политического режима в стране "Абсолютная монархия вольности", представляющий собой неограниченную власть монарха над армией и внешней политикой, с опорой на так называемые Министерства в своих внутренних делах.

Так же важную часть в управлении играют местные советы и формирования, направляющие регионы экономически и социально. Глав министерства и самых крупных регионов при этом, выбирает сам монарх. Кронпринц или кронпринцесса, так же имеют большой вес при принятии внешне и внутриполитических решений, а потому, часто выступают в роли послов, глав министерств или военачальников.

Демография и общество

Большинство населения составляют босгорские славяне почти 83% населения, из прочих народностей преобладают ниппонцы 2,73%, немцы 2,62 и казахи 2,4%. Немцы, после Великой Войны зачастую являются гонимым народом и очень часто подвергаются нападкам босгорских националистов и, порой, даже националистов из других национальных меньшинств. При этом многие из них всё ещё не могут уехать в свои национальные государства, ввиду долга Альтмаира перед странами-победителями, согласно которому, он был обязан выделить часть своего населения для восстановления экономики и промышленности этих стран на срок 120 лет.

Министерства

Министерства являются основой внутренней политики государства. Тут перечислены те министерства, которые наиболее часто упоминаются мной.

1.Министерство Колоний и Регионов - занимается колониями и автономными регионами.

2.Министерство Экономического Благоденствия - занимается экономикой и развитием промышленности.

3.Министерство Тайных Наук - занимается особыми исследованиями и проводит разведывательные операции.

4.Министерство Внутренней Политики - курирует политические партии и деятелей внутри страны.

5.Имперская Гвардия - национальные вооружённые силы страны. Занимаются как внешними, так и внутренними особыми операциями.

6.Министерство Гражданского Контроля - управляет полицейскими и добровольческими силами охраны порядка.

7.Министерство Народного Благоденствия - регулирует внутригосударственные межнациональные взаимоотношения.

8.Министерство Военной Машины - набирает, контролирует и управляет вооружёнными силами страны и всем, что с ними связано.

Политика

Основная политика большей части истории Босгора - попытка объединить всех славян в единое государство. Однако, во время правления Анжея II, фокус государства сменился больше на удержание уже завоёванных земель и развитие государства. Все вмешательства в иностранную политику в основном осторожны и лишь пытаются расширить дипломатическое влияние в мире.

Дополнение - Путеводитель ПЛ по Организациям

Путеводитель Пшемислава Левого по миру «Страны Ветров»

Мировая лига

Международная коалиция, призванная следить за соблюдением межгосударственных договоров. Имеет свою собственную армию и полицию, а также особое право накладывать санкции на целые страны. Тем не менее даже её основатели считают, что она уже не способна поддерживать мировой порядок.

В совет безопасности (высший орган Лиги) входят шесть стран: Босгорская Империя, Соединённые Посады Новгорода, Баварское Королевство Рабочих (через их делегацию происходит представительство всего Арберцвейта), Оливийская Республика, Мандат Небес и Великая Федерация Ярлов. Все эти страны имеют возможность накладывать вето на любые решения организации, а также являются основными поставщиками вооружения, денег и миротворческого контингента для организации.

Мировая Лига единогласно осудила Великую Кампанию Ордена. В результате этого из организации временно были временно исключены и Рония, и Карним.

Арбер Цвейт

Разрозненная коммунистическая конфедерация, находящаяся, в основном в центральной Европе. Объединяет множество стран с самыми разными идеологическими подходами к коммунаризму. Управляется Высшим Рабочим Советом, включающим делегатов от всех стран-участниц Арбер Цвейта.

Ввиду равнозначности голосов всех участников конфедерации, без единогласного решения невозможно принять хоть сколько-нибудь серьёзное действие. А потому, обладая крайне внушительными ресурсами и талантливым руководством, а также стремлением к мировой революции, конфедерация погрязла во внутриполитической грызне, без возможности их использовать.

Самыми сильными (в экономическом и военном плане) и влиятельными странами-участницами являются: Рабочий Район Остеррейх, Баварское Королевство Рабочих и Неаполитанская Рабочая Республика. Они же являются, во многом, идеологическими хэдлайнерами и представляют три самых значимых версии коммунаризма: дистриктизм, баваризм и неаполитанство соответственно.

Пакт старой крови

Союз трёх европейских гегемонов, включающий в себя Империю Босгор, Федерацию Ярлов и Республику Оливия. Альянс имеет такое название из-за того, что при его заключении тогдашние главы государств клялись во взаимной верности на крови, чему, в основном, государства-члены стараются следовать до сих пор.

Однако, союз не так един, как могло бы показаться. Даже после его сокрушительной победы в двух масштабных войнах, в прошлом. Ибо все три участника имеют тонны противоречий между собой, в том числе и колониальных.

Организация Лиссабонского Договора

Самый молодой из официальных международных альянсов. Был образован сразу после поражения Антиколониальной Лиги во время Атлантической Бойни. Он был образован пережившими войну участниками проигравшего альянса, как противовес и демократическая альтернатива, и коммунистическому Арбер Цвейту, и империалистическому Пакту Старой Крови.

Однако, в отличии от предшественника, ОЛД более не нёс ярой антиколониальной политики. Это дало мотивацию присоединится к объединению таким державам, как Республика Тарраконика, которая сама обладает колониями. И отпугнуло старых союзников в лице повстанческих движений в Африке и Азии.

Возглавили Организацию Соединённые Посады Новгорода, бывший лидер Антиколониальной Лиги, на чью территорию были сброшены две мирмидиевые бомбы во время Атлантической Бойни. Несмотря на этот факт, СПН остаётся главной силой в Новом свете и всё ещё способно соперничать с ведущими мировыми силами, обеспечивая новый альянс прочной опорой.

ОЛД стало единственной значимой мировой силой, что активно вмешивалось в конфликт во время Великой Компании, поставляя Республиканской Ронии оружие и продовольствие.

Индейская Армия Освобождения

Повстанческая организация из представителей большинства коренных племён Северной Америки, объединённых с целью изгнать колонистов с континента. В основном располагается на территории Ордена Карним и Красной Звезды Техаса (бывших немецких колоний). Обе эти страны и являются главными врагами Армии из-за своей политики отношений с местными. И с ними идёт постоянная партизанская война.

Прочие же страны континента, где к местным относятся более лояльно и дают им обширную автономию, не часто сталкиваются с гневом ИАО. Тем не менее, организация создаёт свои ячейки, которые занимаются, в основном, защитой предоставленных прав. А также обустраивают ресурсную базу для своих воюющих товарищей. Большая часть военных отрядов, находящихся на территории Ордена, полностью снабжается за счёт индейских автономий и сочувствующих бизнесменов-колонистов из Винленда, Соединённых Новгородских Посадов и Ацтлана.

Во время Великой Кампании, ИАО всячески поддерживала республиканские войска. Многие индейцы, проживавшие на территории Ронии вступили в армию республики. Рония взаимно поддерживала Армию, как своего главного союзника в борьбе с Карнимом. Эта дружба не была забыта и после поражения...

Оглавление

Вступление - О структуре книги

Вступление - Гибельное рождение

Акт I - Начало творения

Вечером

Ночь длинных ножей

Наутро

По другую сторону

Акт II - Зёрна от плевел

Бремя сильных

Пыльные крысы

Рыбное место

Глаза на купюрах

Акт III — Terra nullius

Цвета войны

Кровь и металл

На трупе падшего Атланта...

... которого убили люди...

... родится новая любовь?

Акт IV — Луч света

Птичка и клетки

Птицелов

В когтях зверя

Акт V - Твари земные

Беззаконие и кексы

Путь ненависти

Экспресс

На тёмных улочках

Длань Господа

Игра теней

Место бойни

Акт VI — Власть

Загнанный в угол

Выпад в воздух

Общество Еретиков

Немного об индейцах

Подземный мир

История о минувшем

Акт VII — Бог нас покинул?

Старик и небо

Пир во время чумы

На шаг впереди

Волчья пасть

Самый тёмный час...

Дополнение - Судьба Ордена - Речь великого магистра Шейма

Дополнение - О миссии Босгора и судьбе Ронии - Цена нерешительности

Дополнение - Путь к "Погоне за тенью лисы" - Новые боги

Дополнение - Пару слов от автора

Дополнение - Путеводитель ПЛ по странам

Дополнение - Путеводитель ПЛ по Организациям