Легенды Крыма [Автор неизвестен - Народные сказки] (fb2) читать онлайн

ЛЕГЕНДЫ КРЫМА

ЦВЕТЫ С ЧЕРНОМОРСКОГО БЕРЕГА

рекрасная, душистая природа Крыма, многовековая и трагическая его история, в которой переплелись пути многих народов и племен нашей Родины, в которой отразилась их героическая борьба против иноземных захватчиков, «им же несть числа», — все это не могло не привлечь внимания поэтов, художников, композиторов…

Два великих поэта славянства — Пушкин и Мицкевич — воздали должное в своем творчестве крымской теме. Крымский пейзаж, жизнь людей солнечного полуострова подсказали не одну вдохновенную страницу Максиму Горькому, Лесе Украинке, Михаилу Коцюбинскому, Александру Олесю, Владимиру Маяковскому

Широко отразилось прошлое Крыма и в творчестве безымянных народных поэтов, в фольклоре. Сам воздух Крыма, его живописные горы, его прибрежные скалы, его рощи, виноградники, я бы сказал, дышат поэзией, навевают легенды, сказки, песни.

История Крыма неотъемлема от истории Украины и России.

Для Украины XVI–XVII вв. крымские города были связаны со страшным словом «неволя», с татарскими набегами на мирные селения, а также с прославленными походами против турецко-татарских поработителей. Отражение событий того времени мы видим во многих гениальных строках Тараса Шевченко

Народ России явил бессмертные патриотические подвиги в дни Крымской войны 1853–1856 гг. Подвиги эти также отразились в многочисленных литературных произведениях, среди которых на первое место нужно поставить беспредельно правдивые «Севастопольские рассказы» Льва Толстого. С. Н, Сергеев-Ценский, которого заслуженно можно назвать певцом Крыма и который был сыном одного из защитников Севастополя во время этой войны, посвятил ей трехтомный роман «Севастопольская страда», пользующийся большой популярностью у наших читателей. Крепко связаны с Крымом жизнь и творчество незабвенного П. А. Павленко.

Борьба за советский Крым, оборона Севастополя против фашистских захватчиков в дни Великой Отечественной войны вписали бессмертную страницу в историю советского народа. Те достопамятные дни нашли свое место в советской литературе, но они, мне кажется, еще ждут своего великого певца.

Под благодатным солнцем советского строя, на спокойных волнах мирного строительства Крым, как составная часть Украинской ССР, творит новую жизнь, расцветает небывалым цветом, вместе со всеми землями Советского Союза идет к лучезарным вершинам коммунизма.

Но в безоблачные: дни современности не можем мы забыть гроз и бурь прошлого.

В лежащей перед читателем книжке собрана, конечно, только часть крымских легенд и преданий, чудесных по своей простоте и внутренней правдивости. В этих произведениях много фантастики, иногда в них действуют колдуны и колдуньи, сверхъестественные силы… Но главное действующее лицо в них — народ, трудовой народ с его мужеством, великодушием, благородством. Верность родной стране и родному народу, девичья чистота и неизменная любовь воспеваются в легендах о далеком и близком прошлом Крыма, с которым так уместно знакомит нашу общественность крымское издательство.

Думаю, что наши фольклористы, приветствуя появление «Легенд Крыма», с самым пристальным вниманием будут дальше собирать и изучать народные произведения, посвященные этому дивному полуострову.

А читатели, я уверен, поблагодарят за эту книжку, за эту корзинку свежих, росистых, благоуханных цветов с черноморского берега.

Максим РЫЛЬСКИЙ

ИФИГЕНИЯ В ТАВРИДЕ

^[1]

многочисленное греческое войско собралось в поход на Трою. Но вот уже несколько дней греческие корабли стояли у берега и не могли отплыть: дул встречный ветер. Этот ветер послала богиня Артемида^[2], разгневавшаяся на греческого царя Агамемнона^[3] за то, что тот убил ее священную лань.

Напрасно ждали, греки, что ветер переменится. Он не ослабевал. В стане начались болезни, среди воинов поднялся ропот.

Наконец прорицатель Калхас объявил:

— Лишь тогда смилостивится богиня Артемида, когда принесут ей в жертву прекрасную дочь Агамемнона Ифигению.

В отчаяние пришел греческий царь. Неужели суждено ему потерять любимую дочь?

Прекрасная и величественная прошла Ифигения^[4] среди несметных рядов воинов и встала около жертвенника. Заплакал Агамемнон, взглянув на свою юную дочь, и, чтобы не видеть ее смерти, закрыл лицо широким плащом.

Все хранили глубокое молчание. Вещий Калхас вынул из ножен жертвенный нож и положил в золотую корзину. На голову девы он надел венок. Вышел из рядов воинов Ахилл^[5]. Он взял сосуд со священной водой и жертвенную муку с солью, окропил водой Ифигению и жертвенник, посыпал мукой голову Ифигении и громко воззвал к Артемиде:

— Всемогущая богиня Артемида! Пошли нашему войску благополучное плавание к троянским берегам и победу над врагами!

Взял Калхас в руку жертвенный нож и занес его над Ифигенией. Но не упала с предсмертным стоном юная дева. Вместо нее у алтаря, обагряя его кровью, билась в предсмертных судорогах лань.

Свершилось Великое чудо: богиня Артемида сжалилась над Ифигенией и сохранила ей жизнь, послав на жертвенник лань. Пораженные чудом, как один человек, вскрикнули все воины. Громко и радостно вскрикнул и вещий Калхас:

— Вот та жертва, которую требовала великая дочь громовержца Зевса — Артемида! Радуйтесь, греки, нам сулит богиня счастливое плавание и победу над Троей.

И действительно, не была еще на жертвеннике сожжена лань, как подул попутный ветер. Не теряя времени, греки стали готовиться к отплытию.

Богиня Артемида, похитив у жертвенника Ифигению, перенесла ее на берег Эвксинского Понта в далекую Тавриду^[6]. Там Ифигения стала жрицей в храме богини Артемиды.

Прошло много лет. Брат Ифигении Орест^[7] вместе со своим другом Пиладом отправился в неведомую страну Тавриду. Он должен был привезти оттуда священную статую Артемиды.

После счастливого плавания Орест и Пилад прибыли в Тавриду. Спрятав свой корабль у прибрежных скал, отважные путешественники ступили на чужую землю. Здесь их подстерегала большая опасность.

Тавры, местные жители, приносили всех чужеземцев в жертву богине Артемиде. Священнодействие совершала жрица. Она приводила пленника к алтарю, и тот падал под ударом девичьего меча. Орест и не подозревал, что этот жестокий обряд вот уже многие годы совершает его сестра Ифигения.

Путешественники хотели проникнуть в храм, но были схвачены стражей. Их отвели к таврскому царю Фоапту. Царь спросил пленников, откуда они и зачем прибыли в его страну, а затем объявил, что по местному обычаю они будут удостоены особой чести: их принесут в жертву богине Артемиде.

Утром Ореста и Пилада связанных привели в храм, где у мраморного алтаря их уже ожидала жрица. Покропив пленников очистительной водой и закрыв им глаза повязками, Ифигения сказала:

— Простите, юноши, я не по своей воле совершаю этот жестокий обряд. Скажите мне, кто вы?

Услышав в ответ, что они греки и что оба из ее родного города, Ифигения воскликнула:

— Пусть один из вас падет жертвой Артемиде, а другой повезет от меня весть на родину.

Орест и Пилад заспорили. Пилад, желая спасти друга, настаивал на том, чтобы домой отправился Орест. Орест же уверял, что именно ему суждено погибнуть на чужбине.

Пока юноши спорили, Ифигения писала письмо на родину своему брату, которого она оставила когда-то еще младенцем.

Но вот письмо написано, Ифигения протягивает его Оресту, и они узнают друг друга.

Несказанно обрадовались все трое такой неожиданной встрече — и стали думать, как спастись им и как увезти священную статую Артемиды.

И решила Ифигения объявить царю Фоапту, что статуя Артемиды осквернена и нужно омыть в море и статую и пленников. Фоапт согласился на это.

В торжественной процессии пошла Ифигения с прислужницами храма на берег моря к тому месту, где был укрыт корабль. Прислужницы несли статую Артемиды, а таврские воины вели связанных Ореста и Пилада. Придя к морю, Ифигения велела воинам удалиться: они не должны видеть обряд омовения.

Когда воины ушли, сестра развязала руки брату и его другу, и они все втроем поспешили на корабль.

Подозрительным показалось таврским воинам, что так долго длится обряд омовения. Прибежали они к берегу и, к своему удивлению, увидели греческий корабль, который увозил беглецов на родину.

ГЕРАКЛ И СКИФЫ

^[8]

еракл^[9] пас стадо быков возле Геракловых^[10] столбов. С могучих плеч его свешивалась шкура немейского льва, в руке держал он палицу.

Шло время, и иссякла трава на пастбище. Сев в колесницу, Геракл погнал стадо на восток, за Понт Эвксинский, где были обширные степи и много сочной травы.

В степи было холодно. Завернувшись в львиную шкуру, Геракл лег на траву и заснул. А когда проснулся — ни коней, ни колесницы не было.

Огорченный Геракл пустился на поиски пропавшей колесницы. Он обошел всю огромную степь, но не встретил ни одного человека, у которого мог бы спросить о пропаже. Наконец он очутился в горной стране тавров. В одной из пещер Геракл увидел странное существо: полудеву, полузмею. Изумился он, но вида не подал.

— Кто ты будешь? — спросил.

— Я богиня Апа, — ответила змееногая женщина.

— Богиня Апа, не видела ли ты моих коней?

— Кони твои и колесница твоя у меня. Но возвращу я их тебе только при одном условии: ты останешься здесь и будешь моим мужем.

Не мог Геракл тащиться пешком на родину, на другой край света. Он согласился и остался жить у богини Апы. Змееногая женщина не спешила возвращать колесницу и коней, ибо полюбила Геракла и хотела удержать его подольше.

Так продолжалось до тех пор, пока у них не родилось трое детей. Тогда Апа привела Гераклу его лошадей, запряженных в колесницу, и произнесла такие слова:

— Мне не хочется расставаться с тобой, но ты тоскуешь по родине. Я сдержу данное тебе слово. Возьми своих коней и колесницу. Только скажи, что мне делать с сыновьями, когда они вырастут. Отослать к тебе или оставить в моих владениях?

Геракл рассудил так. Он снял с себя пояс с золотой чашей на пряжке, взял лук со стрелой и показал, как он натягивает тетиву. После этого отдал лук и пояс богине Апе и сказал:

— Когда сыновья вырастут и возмужают, пусть наденут пояс и попробуют натянуть тетиву моего лука. Кому из них пояс мой придется впору, кто из них сможет натянуть тетиву моего лука так, как я, пусть останется здесь. А кто не сумеет это сделать, отошли прочь.

Прошли годы. Сыновья Геракла выросли, возмужали. Тогда мать их, змееногая богиня Апа, дала им отцовский пояс и лук. Двум сыновьям пояс был слишком большим и тяжелым, и у них не хватило сил натянуть тетиву Гераклова лука. Они были изгнаны из страны

А третьему сыну пояс Геракла был впору, и он натянул тетиву лука так, как отец. Это был младший сын по имени Скиф. Он остался в стране, и от него пошло славное скифское^[11] племя, поселившееся в таврических и приднепровских степях, где когда-то Геракл пас своих быков.

ПОНТ АКСИНСКИЙ И ПОНТ ЭВКСИНСКИЙ

^[12]

авно это было. Так давно, что даже счет времени шел в обратную сторону. Жило в Тавриде гордое и миролюбивое племя горцев. Жили тихо и мирно. Ни на кого не нападали, и на них никто не нападал. Возделывали землю и растили детей. Умные руки горцев научились выращивать на склонах гор душистый сладкий виноград и розы. Неподатлива горная гряда, но горцы — народ терпеливый и трудолюбивый. С берега моря в корзинах приносили они землю и засыпали ею расщелины. И добрели горы, покрытые виноградными лозами, фруктовыми деревьями, кизиловыми и ореховыми кустарниками.

В горных лесах водилось много дичи, а горцы были меткими стрелками. Но они не злоупотребляли оружием и натягивали тетиву лука только тогда, когда им нужна была пища.

Селение горцев богатело с каждым годом…

Прослышали о Тавриде в далекой Элладе, и задумали греки покорить эту богатую землю.

У берегов Тавриды появилось множество кораблей. В них сидели вооруженные эллины. Они хотели под покровом ночи подойти к берегу и напасть на спящих горцев. Но море вдруг засветилось голубоватым пламенем, и горцы увидели пришельцев. Греческие корабли шли словно по серебру. Весла разбрызгивали воду, и брызги мерцали, как звезды на небе. Даже пена у берегов светилась голубым мертвым свечением.

Всполошилось селение горцев. Женщины и дети спрятались в пещеры, а мужчины приготовились отразить натиск. Они поняли, что битва будет не на жизнь, а на смерть: греков было бессчетное множество.

Но тут словно тучи закрыли звезды. Это гигантские орлы-грифы взлетели со скал и устремились к морю. Распластав огромные крылья, орлы стали кружить над греческими судами. В испуге закричали эллины и закрыли головы щитами. Но тут раздался грозный клекот грифа-предводителя, и птицы своими железными клювами стали долбить деревянные щиты, обтянутые кожей.

Обрадовались горцы, увидев поддержку с неба, и начали сталкивать в воду огромные валуны.

Взбунтовалось море, заштормило, поднялись огромные волны. Такие огромные, что соленые брызги, пробив мрак ночи, добрались до солнца и вызвали дождь. Над морем стоял сплошной стон и грохот.

В страхе повернули эллины свои корабли обратно. Но мало кто возвратился к своим берегам.

С тех пор греки стали называть это море Понтом Аксинским — Негостеприимным морем. И наказали детям своим, чтоб никогда не поднимали оружия против жителей Тавриды и никогда не пытались пройти по Понту Аксинскому.

Мало ли, много ли прошло времени с тех пор, только снова стало тянуть греков на солнечные берега богатой Тавриды. Но они хорошо помнили наказ своих предков, и не тысячи кораблей вышли в Понт Аксинский, а всего лишь пять. И сидели в них не вооруженные воины, а мирные послы с богатыми дарами для горцев.

И договорились горцы с греками, и поклялись, что никогда не поднимут оружия друг против друга.

С тех пор и поселились эллины вдали от Эллады и счастливо зажили под солнцем Тавриды. Стали они выращивать виноград и розы. Вели торговлю с горцами и удивлялись: почему такое ласковое море названо Аксинским — Негостеприимным?

Нет, это доброе и гостеприимное море. И назвали греки море Понтом Эвксинским — Гостеприимным морем…

Так и повелось с тех пор. Кто идет к Черному морю с открытым сердцем и мирным флагом, оно всегда гостеприимное — Понт Эвксннский. А для врагов наших — Понт Аксинский. Негостеприимное.

ГИКИЯ — ГЕРОИНЯ ХЕРСОНЕСА

^[13]

ыло время, когда цветущим многолюдным Херсонесом^[14] правил первый архонт Ламах. Был он очень богат, имел много золота и серебра, скота и земли.

Не давали покоя богатства Херсонеса царю соседнего Боспорского^[15] царства Асандру. Пытался он овладеть городом, но потерпел поражение. Тогда решил Асандр хитростью добиться своего. Знал он, что у Ламаха есть единственная дочь Гикия, и предложил херсонеситам выдать ее замуж за своего сына. Надеялся он, что после смерти Ламаха власть над Херсонесом перейдет в руки сына.

Царь посвятил сына в свой замысел, и тот согласился действовать так, как задумал отец.

Херсонеситы ничего не подозревали и разрешили Ламаху брак Гикии с сыном Асандра, правда, они поставили условие: муж Гикии никогда не должен покидать Херсонеса, даже ради свидания с отцом. Боспорцы приняли это условие, и сын Асандра женился на Гикии.

Через два года умер Ламах. На совете именитых граждан было решено поставить во главе управления городом не сына Асандра, зятя Ламаха, а другого видного херсонесита, Зифа, сына Зифова.

Рухнули планы мужа Гикии. Но он не отказался от своей мечты и лишь ждал удобного случая, чтобы осуществить свой замысел.

В первую годовщину смерти отца Гикия пожелала почтить его память и с разрешения совета города устроила поминки. Она пригласила к себе многих граждан города и раздавала им вино, хлеб, масло, мясо, рыбу — все, чем полны были кладовые ее богатого дома.

Городские власти разрешили Гикии так отмечать ежегодно годовщину смерти отца.

Этим решил воспользоваться муж Гикии. Он послал преданного раба в Пантикапей к отцу с известием, что нашел путь, как завладеть Херсонесом.

Отец стал присылать сыну морем по десять-двенадцать отважных юношей будто бы с подарками для него и Гикии. Лодки боспорцев входили в бухту Символон^[16]. Сын Асандра посылал туда лошадей, на которых боспорские юноши привозили подарки. Отъезд гостей муж Гикии приурочивал к позднему вечеру. Отойдя на некоторое расстояние от города, боспорцы сворачивали с дороги, выходили к тропам, по которым шли стада Ламаха, и через отдельные ворота в городской стене незаметно пробирались в Херсонес. Здесь их прятали в подвалах дома Гикии.

Сын Асандра посвятил в заговор трех рабов, вывезенных из Боспора. Один из них сопровождал боспорских юношей до бухты, а затем возвращался в Херсонес и докладывал городской страже, что гости уехали; другой провожал боспорцев до ворот в городской стене; третий вводил их в дом Ламаха.

За два года боспорский царевич тайно собрал около двухсот воинов. Он рассчитывал, что в день памяти архонта все херсонеситы будут допоздна веселиться и изрядно опьянеют. Когда они улягутся спать, он выведет спрятанных в подвалах заговорщиков и захватит город. Флот его отца готов к нападению на Херсонес.

Случайное происшествие раскрыло заговор.

Одна из любимых служанок Гикии провинилась и в наказание была заперта в комнате, находившейся над подвалом, где прятались боспорские воины. Служанка пряла лен и нечаянно уронила пряслице, которое покатилось к стене и попало в глубокую щель. Чтобы достать его, девушка подняла кирпич пола и сквозь отверстие заметила вооруженных людей.

Осторожно опустив кирпич на место, служанку попросила одну из своих подружек позвать госпожу…

Гикия сразу поняла, что замышляется в ее доме. Собрав старейшин города, она сказала:

— Я открою вам тайну. Мой муж, от отца своего унаследовав ненависть к нащему городу, тайно привел в дом много вооруженных боспорцев. Как я догадываюсь, они намереваются в день памяти моего отца захватить город.

Херсонеситы слушали Гикию, затаив дыхание и оцепенев от ужаса.

— Скоро этот день, — продолжала Гикия. — Мы проведем его, как обычно. Приходите в мой дом и веселитесь, чтобы враги ничего не подозревали. Однако пейте, зная меру, и об опасности не забывайте. Дома у каждого должны быть припасены хворост и факелы. И когда я дам знак, что надо кончать пир, вы спокойно разойдетесь по домам. Я раньше обычного велю закрыть ворота. А вы тотчас высылайте слуг с хворостом и факелами, пусть они обкладывают весь мой дом, все входы и выходы. Чтобы дерево быстро загорелось, велите облить его маслом. Когда я выйду, вы зажжете хворост, а затем окружите дом и будете следить, чтобы из него никто не ушел живым.

Как было условлено, в день памяти Ламаха население города целый день веселилось на улицах. Гикия щедро раздавала вино на пиру, часто угощала своего мужа, сама же не пила: она приказала наливать себе воду в чашу пурпурного цвета, где вода казалась вином.

Когда наступил вечер и граждане, как бы утомясь, разошлись по домам, Гикия стала звать мужа отдыхать. Он охотно согласился, так как со своей стороны старался не возбудить в ней никаких подозрений. Она велела закрыть ворота и все выходы и тотчас выносить из дома одежду, золото, драгоценности.

Дождавшись, пока все в доме успокоились и опьяневший муж уснул, Гикия вышла из спальни и заперла за собой дверь, позвала служанок и вместе с ними оставила двор. На улице она сказала, чтобы подожгли дом со всех сторон.

Огонь быстро охватил все здание. Боспорские воины пытались спасаться, но их тут же убивали.

Так Гикия избавила родной Херсонес от смертельной опасности.

Благодарные граждане вскоре поставили в честь Гикии на главной площади две статуи. Одна изображала ее сообщающей о заговоре мужа, другая — вооруженной, мстящей заговорщикам. На постаментах были высечены надписи, гласившие, что сделала Гикия для своего народа.

Так Гикия спасла свой родной Херсонес…

КАК ВЛАДИМИР СВЯТОСЛАВИЧ ХЕРСОНЕС ВОЕВАЛ

^[17]

адумал князь киевский Владимир Святославич^[18] породниться с Византией и потребовал себе в жены сестру византийского императора Анну. Гордый император Василий II почитал для себя позором родниться с варварами, идолопоклонниками и отказал русскому князю.

Тогда Владимир Святославич собрал бояр, воевод, дружинников и сказал им:

— Витязи, богатыри, верные мои дружинники! Задумал я думу великую и надеюсь, что вы поддержите меня. Мне и всем вам стыдно отныне именоваться идолопоклонниками. Все европейские государи поклоняются единому небесному богу, только мы — выдуманному нашими праотцами. Я посылал послов ко всем народам и убедился, что самая лучшая вера у грековинов. И решил я принять эту веру. Но византийские императоры не желают иметь с нами дело, Я хочу завоевать в Таврике греческие земли и заставить Византию считаться с нами, Мы поплывем в Корсунь и возьмем ее. А когда договоримся с Византией, восстановим эти земли во власти и возвратимся домой.

В лето 988-е огромная рать во главе с князем Владимиром Святославичем отправилась в поход.

Ладьи с русскими воями спустились вниз по Днепру и, преодолев бурные воды Понта Эвксинского, очутились у берегов Таврики. Оставив ладьи в тихом Ктеносском заливе, русские высадились на Гераклейском полуострове. Здесь стоял хорошо укрепленный город Херсонес.

Первым, кого встретили русские ратники на херсонесской земле, был человек в длинных до пят одеждах, с крестом на шее.

— Кто ты есть и как твое имя? — спросил его князь Владимир.

— Я священник из Херсонеса, а имя мое Анастасий. Дозволь и мне спросить тебя, княже, зачем с мечом к нам пожаловал? Ведь у нас с вами, россами, договор.

На то князь ответил:

— Нарушить договор меня вынудил византийский император. Не из жадности я решил воевать Корсунь, а чтоб с Византией породниться и христианство здесь принять. Я не хочу кровопролития. Пусть херсонеситы откроют мне ворота.

— Не поверят тебе, княже, херсонеситы и ворота не откроют. А силой побороть их будет нелегко. Они не пощадят жизни для защиты родного города. Но если ты и вправду задумал христианство принять, я помогу овладеть городом. Отпусти только меня.

Отпустил князь Анастасия, а с ним и толмача послал просить у херсонеситов открыть городские ворота и порешить дело миром. Но толмач вернулся ни с чем. И когда русские приблизились к городским стенам, они были осыпаны стрелами и камнями. Видно было по всему, что херсонеситы твердо решили обороняться.

Князь Владимир собрал в своем шатре воевод и стал совет держать: как быть?

— Ты мудр, князь, и ведаешь, что делать, — молвил воевода Свенедл. — Уж не обессудь меня, но не гоже нам Корсунь мечом брать. Мы дружим с грековинами и договоры с ними имеем. Не лучше ли сделать под стеной насыпь и по ней без боя перебраться в город?

Ночью, когда херсонеситы спали, тысячи россов с кирками и лопатами пришли под городскую стену и носилками, наскоро сделанными из рыбачьих лодок, начали носить землю. Незадолго до рассвета они вернулись в свой стан.

Очень удивились херсонеситы, когда утром увидели под стеной насыпь в несколько сажен длины и ширины. Позвали стратега. Взошел он на стену, посмотрел на насыпь и разгадал замысел противника.

— Мы перехитрим россов, — сказал он. — Мы тоже ночью будем работать, а днем спать.

На следующую ночь херсонеситы сделали под стеной подкоп и начали уносить в город землю, насыпанную россами. И сколько бы за ночь русские не нанесли земли, столько же херсонеситы уносили. Насыпь не увеличивалась.

— Что бы это значило? — недоумевали русские. И только когда за городской стеной вырос большой холм свежей земли, они все поняли.

— Трудно иметь дело с этими грековинами, — сказал князь Владимир. — На всякую хитрость они отвечают хитростью. Выходит, зря мы столько трудились. Что ж, возьмем их измором.

Русские ратники окружили Херсонес и стали выжидать.

Дни сменялись ночами, время летело, а херсонеситы и не думали сдаваться. У них было вдоволь и хлеба, и воды, и терпения.

Но иссякло, наконец, терпение у Владимира, и он решился идти на штурм. И вот тогда дал о себе знать священник Анастасий. Из осажденного города он пустил в стан русского войска стрелу с привязанной к ней запиской, в которой сообщал:

«Отмерь от городских ворот полных 135 шагов к юго-востоку, и ты подойдешь к камню. Под этим камнем проходит в город единственный водовод. Если отвести воду в сторону, город останется без воды и вынужден будет сдаться».

Так и учинили русские. Они перекрыли водовод и вынудили осажденных сдаться. Херсонеситы признали русских победителями и согласились впустить их в город. Они просили только сохранить им жизнь, свободу и имущество. Князь Владимир обещал им это.

Распахнулись городские ворота Херсонеса. Стратег, военачальники, именитые граждане со знаменами и хоругвями, с хлебом и солью вышли встречать великого князя всей Руси Владимира Святославича и его славных ратников.

Город был убран и празднично украшен. На главной площади стояли столы со всевозможными яствами и напитками для простых ратников. А для князя, воевод и херсонесской знати столы были накрыты во дворце. И начался многодневный пир во славу войска русского, во имя мира между русскими и греками.

Стратег отправил в Константинополь гонцов с вестью о взятии россами Херсонеса, и император Василий II прислал в Херсонес послов и свою сестру Анну.

Князь Владимир принял христианство и обвенчался с Анной. Приняли также христианство и воеводы, и все другие вой.

А когда Владимир возвращался на Русь, с ним отправились греческие учителя, священники, художники, ремесленники — все, кто пожелал жить в далекой северной стране, в стольном граде Киеве. Ныне среди развалин древнего Херсонеса выделяется возвышенность. Не тот ли это холм, насыпанный херсонеситами во время осады города, память о былом походе киевского князя Владимира?

КАК ВОЗНИКЛА ЯЛТА

^[19]

далекие времена из Константинополя, столицы Византийской империи, отправилось несколько кораблей на поиски новых плодородных земель. Нелегким было плавание, потому что штормами и бурями встретил мореплавателей понт Эвксинский — Черное море. Но не стало людям легче и тогда, когда утихла буря. На волны опустился густой туман, он закрыл и горизонт, и море.

Много дней блуждали в неизвестности моряки. На судах уже кончилась пресная вода и пища. Люди, ослабевшие и утомленные, пали духом и покорно ждали гибели.

Но однажды ранним утром подул легкий спасительный ветерок. Молочная пелена тумана заколебалась и медленно начала расплываться. Сверкающие солнечные лучи ударили в глаза людям, и они увидели зелено-лиловые горы.

— Ялос^[20]! Ялос! Берег! Берег! — закричал дозорный.

То была прекрасная Таврида, сказочная страна, где воздух, наполненный морской влагой и ароматами трав, легок и целебен, где зреет чудесный виноград и благоухают розы

Уставшие путешественники воспрянули духом, налегли на весла и направили свои корабли к манящему берегу.

На благодатной земле по соседству с местными жителями они основали свое поселение, которое и назвали столь дорогим для себя словом «ялос», чго означает по-гречески — берег.

С тех пор, говорят, город и называется Ялтой.

ПРЕКРАСНАЯ ФЕОДОРА

^[21]

амять народная много веков хранит легенду о прекрасной Феодоре, славной царевне сугдейской^[22].

Доброта, ясный ум, непоколебимая воля и мужество Феодоры снискали ей славу. А красота Феодоры соперничала с красотой южной страны, которой она правила.

Многие знатные вельможи желали назвать красавицу Феодору своей женой. Одни предлагали ей свои богатства, другие славу, добытую в сражениях, третьи — молодость и красоту. Но всем отказывала царевна, ибо дала обет безбрачия.

Замок, где жила Феодора, находился на вершине высокой скалы. Отсюда царевна видела, как горными дорогами тянулись в Сугдею караваны верблюдов, навьюченных товарами, как к берегу причаливали иноземные суда.

Смотрела Феодора с высоты на свою страну, растянувшуюся вдоль побережья до самой Медведь-горы, и тревожные думы овладевали ею. С севера к границам Сугдеи подступали орды татар, а на востоке, в Кафе^[23], притаились коварные генуэзцы, которые так и ждут случая напасть на богатых своих соседей. Да и в самой Сугдее неспокойно. Ссорятся между собой приближенные, беду накликают.

С детских лет Феодора росла и воспитывалась вместе с двумя мальчиками-близнецами — Ираклием и Константином. Она не уступала им ни в чем — ни в плавании, ни в скачках на коне, ни в стрельбе из лука, ни в фехтовании. Крепко подружились Ираклий и Константин с Феодорой. А когда братья выросли и превратились в стройных, красивых юношей, их детская привязанность к Феодоре переросла в пламенную любовь. Каждый из них предлагал красавице руку и сердце, и каждый в глубине души надеялся, что она изберет именно его. Но царевна отказывала и тому и другому, ссылаясь на данный ею обет.

Однажды Ираклий, оставшись наедине с Феодорой, сказал:

— Забудь свой суровый обет, позволь мне назвать тебя своей женой.

— Нет, Ираклий, не женой, а сестрой я буду для тебя, — ответила девушка.

— О прекрасная Феодора, сжалься надо мной! — взмолился Ираклий.

— Успокойся, Ираклий. Ты мне дорог, как брат, я всегда буду ценить твою дружбу. Но знай, что я никогда не нарушу обет.

Юноша молча повернулся и ушел, навеки затаив злобу в своем сердце на красавицу Феодору и на своего брата Константина, которого он считал своим соперником. «Что ж, Феодора, — размышлял Ираклий, — не хочешь добром — силой тебя возьму. Я стану царем сугдейским, а ты будешь моей рабыней».

Константин, в противоположность брату, был добрым, честным и скромным. Страстно любя Феодору, он помнил данный ею обет и не навязывался ей в мужья. Он хорошо понимал девушку, ибо сам превыше всего ценил свободу и независимость. «Что ж, Феодора, — думал Константин, — будь по-твоему. Но до конца дней своих я останусь верен тебе, буду любить тебя и оберегать от опасностей».

Тем временем Ираклий решил осуществить свои коварные замыслы. Пробравшись в Кафу, он убедил генуэзцев напасть на Сугдею, обещая помочь им при взятии города. В награду за помощь предатель потребовал пленницу Феодору.

Вскоре генуэзцы, как черные коршуны, налетели на крепкие стены Сугдеи. Несмотря на численное превосходство, они все же не смогли с ходу взять город. Сугдейцы во главе с Константином и Феодорой стойко отбивали натиск врагов на протяжении двух месяцев.

Тогда Ираклий, пользуясь своим сходством с Константином, под покровом ночи проник в осажденную Сугдею. Зная все ходы и выходы, он беспрепятственно, никем не замеченный, подошел к главным городским воротам. Два воина, сторожившие ворота, приняв Ираклия за Константина, подпустили его близко к себе. В один миг они оба упали замертво… Ираклий открыл ворота.

С криком ворвались враги в спящую Сугдею. Началась кровавая битва на улицах, во дворах, в домах. Застигнутые врасплох сугдейцы не смогли оказать захватчикам сопротивления, и к утру Сугдея была взята.

Напрасно Ираклий предвкушал радость победы, напрасно ожидал, что вот-вот приведут ему связанную Феодору. Как громом поразила его весть о том, что Феодора и Константин вместе с группой защитников бежали на запад и укрылись в крепости Алустон^[24]. Посылая проклятия на головы беглецов, Ираклий поклялся схватить их живыми или мертвыми.

Через два дня генуэзские галеры показались у Алустона. Началась осада крепости Войска генуэзцев бессчетное количество раз шли на приступ, но безуспешно. На головы осаждающих сыпались камни, летели стрелы, лилась кипящая смола. Тогда генуэзцы подвезли стенобитные орудия, под ударами которых стали рушиться стены.

Видя, что Алустон не удержать, Феодора приказала воинам и жителям уйти из крепости и спрятаться на горе Кастель^[25].

Казалось, сама природа позаботилась о том, чтобы сделать куполообразную Кастель-гору неприступной. Редкий смельчак смог бы одолеть ее почти отвесные скалы. К тому же Кастель была дважды опоясана крепостными стенами, сложенными из крепкого камня. К плоской вершине горы, где находился замок и другие строения, вела одна-единственная тропинка, заросшая густым лесом. По этой тропинке и повел Ираклий генуэзцев.

Подойдя к первому поясу укреплений, генуэзцы поняли, что силой им не овладеть крепостью. Тогда они окружили Кастель и стали выжидать, когда голод и жажда заставят беглецов сдаться.

Выжидание не входило в расчеты Ираклия, и он снова предложил генуэзцам свои услуги.

По известному ему одному подземному ходу Ираклий пробрался на Кастель. И на этот раз воины были обмануты поразительным сходством братьев-близнецов. Приняв Ираклия за Константина, они пропустили его к воротам.

И тут Ираклий увидел своего брата, стоявшего у бойницы. Не задумываясь, он нанес ему в спину смертельный удар. Константин повернулся, посмотрел на брата помутневшими глазами, что-то прошептал и упал на землю. Находившиеся недалеко воины бросились к Ираклию, но было уже поздно. Тот успел отодвинуть засов, и враги хлынули в открытые ворота.

На шум битвы из замка выбежала Феодора. Дорогу ей преградил Ираклий.

— Что случилось? — спросила, она, приняв его за Константина.

— Враги на Кастели! — закричал Ираклий. — Ты моя, Феодора. я спасу тебя!

Узнав Ираклия, Феодора в одно мгновение занесла над его головой меч.

— Будь проклят, предатель! — проговорила она, и отсеченная голова Ираклия упала к ее ногам.

Взошла луна и осветила ночное сражение на Кастель-горе. Сверкали под лунным светом щиты, звенели мечи, тут и там раздавались стоны раненых. В первых рядах воинов сражалась Феодора. Вся израненная, с решительным, пылающим гневом лицом, она была и страшна и прекрасна. Враги пятились от нее, как от грозного привидения…

На той стороне Кастели, где нет растительности, видны темные полосы. Как передает народная молва, это следы кровавых ручьев, стекавших по скалам, следы жестокой битвы, в которой полегли все до единого защитники Кастель-горы вместе с девушкой-воином Феодорой.

ДЕВИЧЬЯ БАШНЯ

^[26]

ного тайн хранят полуразрушенные башни и стены древней крепости, что возвышается на горе возле Судака. Говорят, что в те времена, когда Судаком владели греки, в той башне жила дочь архонта, гордая красавица, равной которой не было в Тавриде.

Говорят, Диофант, лучший полководец Митридата, царя Понтийского, тщетно добивался ее руки, а местная знатная молодежь не смела поднять на нее глаза.

Никто не знал, что девушка уже любила — любила простого пастуха. И вот как это случилось.

Любимая прислужница дочери архонта сорвалась с кручи и погибла. По обычаю, несчастную девушку похоронили там, где она умерла, и на могильной плите сделали углубление, чтобы в нем собиралась роса, а птицы, утоляя жажду, порхали над могилой и пели умершей свои песни.

Однажды дочь архонта пошла на могилу своей рабыни покормить птиц и увидела там пастуха. Юноша сидел задумавшись. Красивое смуглое лицо его выражало грусть, а пышные кудри рассыпались по плечам и шевелились на ветру.

Девушка спросила юношу, кто он, откуда родом.

— Как видишь — пастух, — ответил он. — А родом… Мать наша меня в огороде.

Она улыбнулась.

— А почему ты грустный?

— Потому что некому приласкать меня.

И засмеялся, да так хорошо, что ей показалось, будто никто никогда так не смеялся.

Болтая, они не замечали, как бежало время. Обоим было легко и радостно, и ничто не напоминало, что она — дочь архонта, а он — пастух. Разве для сердец это важно?

С тех пор только мечтами о пастухе и жила прекрасная девушка, а пастух считал, что среди богов и людей не было его счастливей.

Но как-то увидели их вместе и донесли об этом архонту. Приказал архонт схватить пастуха и бросить его в каменный колодец.

Прошло несколько дней, пока узнала обезумевшая от горя девушка, где ее возлюбленный. Лаской, подкупом, хитростью она сумела освободить узника.

Без сознания лежал пастух в комнате девушки, когда открылась дверь и вошел архонт. Он гневно поднял руку, хотел что-то сказать людям, которые пришли с ним, но, увидев смертельно бледную дочь, ее горящий решимостью взгляд, отступил. Легкая усмешка скользнула по его лицу.

— Позовите лекаря, — велел он.

Когда пришел врач, архонт сказал ему громко, чтобы все слышали:

— Я не хочу омрачать добрые чувства моей дочери. Ты должен спасти его ради ее счастья.

И юноша был спасен.

Но архонт вовсе не думал согласиться с выбором дочери. Один вид пастуха вызывал в нем глухую злобу. Он решил хитростью разъединить их, а затем как можно быстрее выдать дочь замуж.

Вскоре уходил корабль в Милет^[27]. С этим кораблем архонт задумал отправить пастуха в Грецию якобы с важным поручением.

— Через год, — сказал он дочери, — корабль вернется назад. Если твой возлюбленный не изменит тебе, ты увидишь на мачте белый знак. И тогда я не буду противиться твоему счастью. Но если на корабле не будет этого знака, значит, он недостоин тебя. И ты должна будешь согласиться, чтобы твоим мужем стал Диофант.

А мореходам архонт приказал умертвить пастуха по дороге в Милет.

Прошел год. Все тревожнее становилось на душе у девушки, все чаще выходила она смотреть, не появился ли корабль с белым знаком.

Однажды все население города собралось на пристани: прибыл корабль из далекого Милета. Но ожидаемого знака дочь архонта не увидела на мачте. Позвала она рабынь и велела подать себе самую лучшую тунику и диадему из сапфира и опала. Потом девушка поднялась на вершину башни, туда, где ее опоясывают зубцы.

— Позовите Диофанта, — попросила она. Вскоре на вершину башни вбежал влюбленный полководец и кинулся к дочери архонта. Она остановила его жестом.

— Ты домогался меня, не спрашивая, нужен ли ты мне, — сказала она. — А ты ведь знал, что я люблю другого. Чего же ты добивался, если тебе не нужно было мое сердце? Я должна была стать твоей наложницей, называясь женой. Ничтожные люди и ты, и отец мой. Вы не знаете, что любовь сильнее жизни…

Дочь архонта быстро подошла к просвету между зубцами и бросилась вниз.

С той поры башню на скале называют Девичьей.

Юноша сидел задумавшись…

СМЕРТЬ МИТРИДАТА

^[28]

итридат^[29], царь Понтийский, был могущественным властителем древности. Он покорил многие племена и народы Востока, подчинил своей власти богатый Херсонес, Боспорское царство и соперничал с великим Римом.

Многие годы Митридат принимал ядовитые снадобья и так приспособился к ним, что стал неуязвим для яда. Но не уберегся он от яда, который не имеет противоядия и название которому — измена.

Первым изменил Митридату его сын Махар. Когда Помпеи разбил войско Митридата, вступил на землю Понтийского царства и окружил столицу Синопу, Махар выдал римлянам хранилища с запасами воды и пищи. Защитники Синопы, обреченные на голодную смерть, открыли врата столицы римским легионерам.

Митридат бежал в Армению к своему союзнику царю Тиграну в надежде на защиту и помощь. Но Тигран тоже изменил ему. Он отказался принять его и сам сдался на милость победителей.

Тогда Митридат направился в Колхиду^{href="#n_30" title="">[30]}, а оттуда в Пантикапей^[31], столицу Боспорского царства, где начал спешно готовиться к новому походу на Рим.

Было собрано большое войско, было изготовлено

много стрел, копий, военных машин и снаряжения. Не жалели для этого ни леса, ни быков, из шкур которых делали щиты, а из жил — тетиву.

Когда военные приготовления были закончены, Митридат позвал своего сына Фарнака и сказал ему:

— Сын мой, веди войско на Рим и возвращайся победителем. Тебе вверяю я свою судьбу и судьбу государства!

Не знал старый полководец, что Фарнак недоволен им и что давно уже помышляет об измене. Не знал он также, что разноплеменное войско его не желает идти против Рима.

Фарнак взбунтовал войско против своего отца. Воины провозгласили Фарнака царем.

Митридат находился в это время в цитадели Пантикапум на горе возле Пантикапеи. Когда ему донесли, что сын Фарнак и военачальники предали его, что в городах Херсонесе, Феодосии, Нимфее вспыхнуло восстание, он понял: это — конец.

Царь снял с себя меч, достал спрятанный в нем яд и приготовился выпить его. Но ему помешали дочери — Митридатис и Нисса.

— Отец, ты хочешь уйти из жизни? — сказали они. — Возьми и нас с собой. Мы не желаем быть пленницами.

Митридат пытался образумить дочерей, но они были непреклонны, и царь вынужден был уступить. Митридатис и Нисса приняли яд и сразу умерли.

Выпил яд и Митридат. Но тщетно ждал смерти некогда могущественный царь. Она не приходила. Даже смерть отказала ему в повиновении!

— О боги! — воскликнул в отчаянии Митридат, поняв, что неуязвим для яда и что не сможет умереть.

Увидев во дворце Битоита, начальника галлов, Митридат сказал ему:

— Большую поддер. кку и помощь оказала мне твоя рука в сражениях. Но самая большая помощь мне будет, если твоя рука решит меня жизни. Ведь мне грозят плен и позор, мне, бывшему столь длительное время самодержавным властителем этой страны! Я хотел умереть, но яд не действует на меня… Глупец! Я не предвидел самого страшного в жизни яда — неверности войска и измены детей. Убей же меня!

Почувствовав жалость к царю, Битоит обнажил меч и вонзил его в грудь Митридата.

Так умер Митридат, и с тех пор гора на Керченском полуострове носит его имя.

О МЕДВЕДЬ-ГОРЕ

^[32]

огда-то давным-давно Южный берег Крыма был покрыт дремучими лесами. Тяжело было людям жить среди суровой, дикой природы. На каждом шагу их подстерегала опасность. И они в страхе обращались к богу, моля о защите и помощи.

Шли годы. Люди расчищали дремучий лес, освобождали от камней склоны гор, возделывали землю, сажали деревья и виноградники. Отступили перед человеком лесные дебри, покорились горы, стало ласковей море. И почувствовали тогда люди свою силу, и поняли, что не от бога зависит их судьба. И перестали поклоняться своему богу.

Узнал об этом бог и страшно разгневался. Полетел он немедля на север, где лежал Великий медведь, огромными льдами и крепкими цепями скованный. Раздвинул бог огромные льды, снял с медведя крепкие цепи и велел плыть в южную страну, чтобы наказать непокорных.

Обрадовался медведь свободе и поплыл по морям и океанам. В том месте, где лежала деревня Форос, приблизился он к крымскому берегу, вышел из глубоких вод и поднялся на сушу. И был он так громаден, тяжел и страшен, будто необъятная грозная гора, а густая шерсть на нем была, как дремучий лес, ребра вздымались, как утесы, морская вода сбегала по телу, как горные ручьи и водопады в лесу.

Могучие тяжелые лапы медведя ступили грозно на крымскую землю, и мощная спина его достигла облаков. И поднялись от выхода медведя из воды такие волны, что несколько деревень были начисто смыты.

Вышел из воды Великий медведь и двинулся вдоль берега. Своей грузной тяжестью он все разрушал на своем пути. Страшные лапы его раздавливали все, что под них попадало. Острые могучие когти взрывали землю огромными бороздами, оставляя после себя глубокие овраги и ущелья. Под тяжестью медвежьего тела поползла земля со склонов Крымских гор, обнажились твердые каменные недра. Но и камень не устоял перед небывалым грузом, и рушились с грохотом скалы и целые горы, рассыпая далеко вокруг себя груды осколков.

На том месте, где ныне простирается город Ялта, Великий медведь пустил в ход всю свою силу. Он нажимал могучими боками, ударял и напирал тяжелыми лапами, разъяренно рыл и ломал неумолимыми когтями. И отодвинулись высокие горы дальше от берега, образовались глубокие долины и широкие котловины там, где прежде были высокие холмы и пологие скаты.

Так добрался Великий медведь до того места, где глазам его открылась цветущая и приветливая Партснитская долина, ласкающая взор роскошными садами и виноградниками, сочной зеленью лугов, сверкающими на солнце водопадами.

Поглядел медведь на красивую долину и увидел, что нет лучшего места в Крыму, а может быть, и не всей земле.

И дрогнуло свирепое сердце медведя. Нет, не станет он больше разрушать этот чудесный край. Он сам останется здесь жить, чтобы вечно любоваться прекрасной природой, дышать горным воздухом, купаться в теплых водах Черного моря. Он не желает больше возвращаться на север, где его ждет неволя в ледовом логове.

Зевнул медведь пересохшей пастью так, что горы задрожали, и сполз к морю воды напиться. Опустился он на колени, погрузил в голубую влагу свою страшную пасть и стал долго и жадно пить. Грозно бурлило море у жаждущей пасти, высокие волны ходили по всему побережью от тяжкого дыхания зверя.

Увидел бог, что медведь перестал слушаться его, и произнес слова заклинания:

— Оставайся же навеки на этом месте.

И стало каменеть огромное тело медведя. Могучие бока превратились в страшные отвесные пропасти, высокая спина стала округлой вершиной горы, голова сделалась острой скалой над морской пучиной, густая шерсть обратилась в непроходимую дубовую чащу.

Великий медведь стал Медведь-горой^[33]. Лишь Черное море продолжало бурлить около пасти медведя, как будто он все еще пил воду.

Прошло много веков Вблизи новой горы появились деревни. Только все они держались поодаль, словно боялись окаменевшего медведя: а вдруг тот проснется и снова поползет по берегу, сокрушая все на своем пути?

Но вот в Крым пришли мальчики и девочки с красными галстуками на шее. Не страшась старого медведя, они построили неподалеку от пего свой лагерь. Эти мальчики и девочки — пионеры Им нечего бояться Великого медведя Ведь они прекрасно знают, что все рассказанное об этой горе — легенда.

МОГИЛА МАМАЯ

^[34]

Крыму в глубокой древности появился человек, который некогда господствовал над половиной мира и хотел во что бы то ни стало завладеть остальной его частью. Молва о жестокости и вероломстве завоевателя летела далеко по земле. Имя этого человека было — Мамай^[35].

— Только тогда я успокоюсь, когда стану властелином мира, — часто говаривал он.

Но не суждено было осуществиться мечтам кровожадного хана. На славянской земле он встретил достойный отпор. Ударили русы по ханскому войску — и падали татары с коней, как осенью листья с деревьев.

Бросив разбитое войско и захватив с собой сокровища, Мамай бежал к берегам Азовского моря. Там он нанял большой корабль и пустился искать счастья в других краях.

Как долго плавал Мамай — никто не знает. Только оказался его корабль у берегов Крыма, возле города Кафы. Стал проситься Мамай в город, стал хвастаться своим богатством. Узнали градоправители, кто к ним пожаловал, подумали и решили пустить беглеца в Кафу. Что ж, если хочет, пусть мирно живет, торгует, способствует обогащению города.

Мамай поселился за городом. Но властолюбивые мечты не давали ему покоя. Жизнь простого горожанина была не по нем. И он задумал захватить Кафу.

Для достижения своей цели Мамай начал подбирать людей, которые благоговели перед его былым могуществом, которые жаждали славы и легкой наживы. Когда приверженцев набралось достаточное количество, Мамай приказал им притаиться в городе, приготовиться к нападению и ждать его сигнала.

Мамай был уверен в успехе. Городская крепость охранялась слабо, в городе никто даже не подозревал о грозящей опасности.

Упоенный надеждами, хан забылся на минуту и поведал о своей радости верному слуге. Слуга разделил радость хозяина со своей женой, и тайна Мамая мало-помалу облетела всю Кафу. Дошла она и до градоправителей, которые и без того уже с беспокойством посматривали на подозрительных людей, появившихся в городе. Понятно, что стража в крепости была увеличена, а жители вооружены и приготовились к отчаянному сопротивлению.

Не зная, что заговор его раскрыт, Мамай в полночь подал сигнал и стал во главе мятежников. Но на какую бы улицу отряд ни попадал — везде его встречали градом камней и дождем стрел.

Поняв, что замысел его провалился, хан бросил на произвол судьбы своих сообщников и спрятался в городском бассейне. Там его утром нашел слуга и вывел за город.

— Беги, мой повелитель, — сказал он. — Беги в те края, где тебя еще не знают.

— А сокровища? Мои сокровища! Я должен взять их с собой.

— Но, повелитель, тебе опасно показываться дома. Тебя разыскивают по всему городу. А разыщут — пощады не жди. Я сам своими ушами слышал, какие страшные проклятия сыпались на твою голову. Город бурлит от негодования. Беги!

— Ты мне смеешь указывать! — закричал хан. — Я сам знаю, что мне делать!..

Придя домой, Мамай почувствовал себя в безопасности и начал мечтать о том, как он в конце концов захватит Кафу и отомстит за свое вчерашнее поражение. «Я богат, — думал он. — У меня есть сокровища, я подкуплю стражу и градоправителей, посею смуту и недовольство среди горожан. Люди всегда склоняли головы перед золотом, перед силой. Я сильный, я поставлю всех на колени!»

А в это время дом, в котором находился Мамай, был окружен. Услышав гул голосов и бряцание оружия, Мамай схватил меч и выскочил наружу.

— Смерть тебе, жестокосердный и коварный человек! — закричала вооруженная толпа, увидев Мамая. — Ты надругался над нашим гостеприимством, ты опозорил наш город, ты пролил кровь наших жителей! Смерть тебе! Смерть! Смерть!

И в тело Мамая вонзились десятки пик.

— Постойте, не убивайте, — прохрипел хан. — У меня сокровища, я дам вам много золота…

Даже в эту минуту он все еще надеялся, что люди не устоят перед его золотом и он со временем завоюет весь мир. Но душа покинула его тело прежде, чем дневное светило покинуло землю.

Когда стемнело, слуга отыскал иссеченное тело своего хозяина и похоронил его далеко за городом. Вскоре на том месте появился курган, который люди назвали Мамаевой могилой.

Так на крымской земле нашел себе могилу хан-поработитель, посягавший на чужую свободу и независимость.

СКАЛЫ-БЛИЗНЕЦЫ

^[36]

огда-то на Медведь-горе стоял величественный замок. Далеко видны были его высокие башни, еще дальше разносилась слава о его владельцах — братьях-близнецах Петре и Георгии.

Красивее их по всему Черноморью никого не было. Кудри до плеч, глаза словно угли горящие; глянут ласково — будто осчастливят навек, грозно глянут — задрожишь. Храбрые, смелые, они были любимцами народа и грозой врагов.

Много верных слуг было у молодых князей, но вернее всех служил им старый Нимфолис. Любили братья Нимфолиса. Во всем слушались его.

Однажды в темную ночь постучал к братьям старый Нимфолис.

— Чего тебе, дорогой? — спросили братья. Печально посмотрел на них старик и сказал:

— Я пришел с вами проститься. Ухожу. Не уговаривайте меня, на то не моя воля… А на прощание даю вам по подарку. Вы постигнете тайну живущего, узнаете, как устроен мир. Но помните: никогда не пользуйтесь этим даром с корыстной целью, для насилия. Пусть он служит вам только для радости познания.

Поставил он на стол два перламутровых ларца и исчез. Бросились братья к ларцам, открыли их. В одном лежал костяной жезл с надписью: «Подними его — и расступится море, опусти — увидишь все, что есть в пучине», а в другом ларце — два серебряных крыла, тоже с надписью: «Привяжи их — и понесут тебя, куда захочешь, узнаешь там все, что пожелаешь».

Стали братья жить да поживать, часто вспоминая Нимфолиса. Задумает Петр — и рванется в голубую высь, захочет Георгий — по дну моря с жезлом пойдет, поражая морских чудовищ твердой рукой. Изумлялись гости дивным рассказам Петра о далеких странах, содрогались самые храбрые при виде страшных чучел из морских чудовищ.

Но вот услыхали братья, что в далеком славном городе на быстрой реке есть две сестры, девушки-близнецы. Говорили, что сестры — красавицы писаные, такие стройные, что, когда идут, будто корабли по тихому морю плывут, такие смелые, что гордый взгляд своих голубых глаз ни перед кем не опускают.

Братьям бы прийти с миром да лаской, заслужить приветливостью любовь и уважение, показать себя во всей душевной красоте, а они налетели на далекий славный город, жителей побили, сестер-красавиц силой взяли. А силой взятое — не любовью взятое. Насилие и любовь никогда не уживутся.

Орлы встретили орлиц! Не захотели гордые сестры принять братьев, отвергли их любовь, которую те хотели подарить им в неволе. Если бы в поднебесье, паря в неоглядном просторе, нашли они друг друга… А в клетке тесной, стальными прутьями перевитой, омертвела душа сестер, и ничего в ней не осталось, кроме презрения и ненависти к братьям-близнецам.

Дрогнули сердца братьев от боли. И захотели они любой ценой добиться любви сестер. Приходят к ним и говорят:

— Скажите, как заслужить вашу любовь? Гордо отвернулись от них сестры, долго молчали. Одна сказала, не глядя на братьев:

— Свободу раньше дайте нам. А потом будем говорить, как равные с равными.

Переглянулись братья и покачали головами:

— Нет!

Чего только не делали молодые князья, чтобы заставить улыбнуться красавиц-сестер. Они по-прежнему были холодны и молчаливы, словно камни на дне морском.

Затосковали братья. Думали в битвах забыть о девушках — не помогло. Думали в пиршествах заглушить тоску — не заглушили.

Говорит брат брату:

— Давай скажем им, что мы властны подняться к самому солнцу, а их поднять туда, что мы можем опуститься в глубину моря и их увлечь за собой.

Всю ночь не спали братья. Они помнили завет Нимфолиса, который предупреждал их, чтобы не пользовались они волшебными дарами с корыстной целью. Как отнесется к их поступкам старый слуга?

— Он нас не осудит, — сказал Георгий. — Ведь он, наверно, знает, как нужна нам дружба этих женщин. Нет, не ради корысти, а ради счастья и покоя решаемся мы показать то, что скрыто от глаз человеческих.

Назавтра подвязал Петр коню крылья, уселись на коня братья с сестрами и поднялись ввысь. Не одно облако они задели, не одна молния пронеслась мимо них на землю, а все выше поднимались дерзкие. К вечеру, словно гора алмазов, засветились перед ними солнечные чертоги и прянул на землю, опаляя, солнечный луч.

Раздался голос старого Нимфолиса:

— Назад!

Задрожал Петр, испугался первый раз в жизни и повернул коня. Словно вихрь неслись они вниз. Дух занялся у сестер, закрылись голубые глаза, без чувств опустил их на землю Петр. Но очнулись они и заговорили насмешливо и дерзко:

— Не поднял нас до солнца, бежал, как трусливый заяц. Как слабая женщина, поступил. Недостойны ни ты, ни брат твой нашей любви.

На другой день запряг Георгий в колесницу коней и повез сестер и брата к бурному морю. Поднял и опустил жезл, расступилась пучина, и понеслись они по дну моря. Недалеко еще отъехали от берега, как явился незримый для красавиц Нимфолис в зеленом плаще и сказал:

— Георгий, приказываю тебе вернуться, если не хочешь погибнуть сам и погубить всех.

Ничего не ответил Георгий, только хлестнул быстрых коней. Разгневался царь пучины, поднял трезубец — и исчезли братья и сестры вместе с колесницей.

Но не погибли они, а превратились в скалы.

Люди назвали эти скалы близнецами — Адала-рами. Стоят они в море и повествуют о том, как печально кончаются попытки завоевать сердце женское силой и обманом.

ГОРА-КУЗНЕЦ

^[37]

емерджи — самая красивая гора в Крыму. Сколько часов имеет день, столько раз меняется ее цвет. А на ее склонах, словно часовые, застыли огромные каменные изваяния. Веками стоят они неподвижно на своих постах, охраняя покой Демерджи. Кто они? Когда появились там? Об этом рассказывает легенда.

Однажды на крымскую землю хлынули орды кочевников. Как огненная лава, растекались они по степи, сжигая селения, убивая жителей.

Все дальше и дальше продвигались кочевники в глубь полуострова, пока не достигли гор. Возле высокой горы, вершина которой была окутана дымом, они остановились. Местные жители называли эту гору Фунной — Дымящейся.

— Лучший горн где найдешь? Тут будем ковать оружие, — сказал старший военачальник.

Он подозвал к себе одного из своих приближенных. Был тот высок, широкогруд, имел длинную черную бороду, глаза большие, красивые, а взгляд — страшный.

Сказал военачальник несколько слов чернобородому, тот кивнул головой и с отрядом спустился в селение. Отобрав самых сильных мужчин, он повел их на вершину Фунны. Там на самой вершине чернобородый устроил гигантскую кузницу Целыми днями оттуда валил дым, плясало пламя, слышался звон железа и стук молотов.

С той поры у завоевателей появилось много оружия. И потому, что чернобородый обладал какой-то тайной силой, сталь с горы Фунны была такая крепкая, что рубила любую другую.

Пылавшее на горе пламя сушило землю. Иссякали родники, мелели речки, перестал родить виноград, чахли сады. Гибли от непосильного труда и голода люди.

Собрались старейшины нескольких деревень, чтобы обдумать, как потушить адскую кузницу. Самых уважаемых послали они к кузнецу — просить его уйти с горы. Долго их не было, и вдруг доставили с Фунны еще горячий кувшин с пеплом и остатками костей.

Хорошо поняли в селении, что хотел сказать им кузнец.

Тогда одна девушка — Марией звали ее — решила поговорить с властелином огня. Чуть заметными тропками, таясь от стражи, добралась она до кузницы. Мрачную картину увидела Мария. Под навесом клокотали огнем десятки горнов, гудели меха, искры разлетались яркими снопами. У наковален стояли полуголые люди, били молотами по раскаленному железу.

Мария подошла к чернобородому.

— Слушай меня, чужестранец, — сказала она, — уходи с горы, не губи наших людей.

Засмеялся кузнец.

— Нет, не уйду я. И тебя здесь оставлю. Ты будешь моей.

И он протянул руки к девушке. Оттолкнула она с-го с безумной силой. Упал он возле горна, опалил

волосы, одежду. В неудержимой злобе схватил только что откованный кинжал — и пала Мария мертвой к его ногам.

Старая седая гора не выдержала такого злодейства. Дрогнула она от основания до вершины и еще сильнее задышала огнем. Разверзлась земля и поглотила кузницу вместе с людьми.

Когда потухло пламя, улеглись обломки скал, жители окрестных селений увидели необычайное зрелище: на склоне горы высились причудливые каменные изваяния. А на самой вершине, появилась скала, очертаниями своими похожая на женскую голову. Она напоминала всем о девушке Марии — последней жертве жестокого кузнеца.

С тех пор успокоилась Фунна, не стало видно огня над ее вершиной, и люди назвали ее другим именем — Демерджи, что значит кузнец.

КАМЕННЫЕ ПАРУСНИКИ

^[38]

однимай парус, старый корабль, крепи снасти— будет шторм!

Много штормов пережил на своем веку старый Ерги Псарась, но впереди его ожидал самый свирепый, самый страшный шторм.

Давно уже не выходил Псарась в открытое море и жил себе в покое и довольстве. Его дворец был самым красивым в Пантикапее, а его склады в гавани — самыми богатыми. Но неоценимым богатством своим Псарась считал своего красавца сына.

Пора было выбирать для сына невесту, и отец выбрал. Он стал часто посылать сына в Кафу к одному купцу, у которого была красивая дочь.

А сын полюбил другую. Та, другая, жила в дальней деревне и была намного старше его. Но, встретив ее, юный Псарась почувствовал, как сильнее забилось его сердце, как опутали его цепи любви. А она, знавшая в прошлом горечь и радость любви, поняла, что этот призыв жизни сильнее смерти.

И думала несчастная женщина о своем мальчике, которого отняли у нее в давние дни, и вспоминала мужа-рыбака, который бросил ее, так жестоко расправившись с нею. Его звали также Ерги, но он был беден и ничего, кроме рыбачьей ладьи, не имел.

Не делилась женщина своими скорбными думами с юношей, не хотела огорчать его, боясь затмить светлые минуты встречи. И без того печален был он, и часто слезы застилали его глаза. Она припадала к его устам, обвивала его тонкий стан нежною рукою и напевала старинную песню:

А между тем отец торопил сына с женитьбой. Новый корабль был уже готов. Ждали только попутного ветра, чтобы поднять паруса и ехать за невестой. Когда ветер зашумел от Камыш-Буруна, Ерги Псарась позвал к себе сына:

— Пора ехагь в Кафу.

Хотел сказать что-то сын, да увидел суровое лицо отца, и замерло слово на его устах.

К ночи вышел корабль из гавани, и тотчас же к старику подошел слуга.

— Тебе от сына, — сказал он, подавая хозяину свиток.

Развернул свиток Ерги Псарась и медленно прочел его. Если бы ураган, поднявшийся в груди отца, мог вырваться на волю, он сровнял бы всю землю на своем пути от Пантикапея до Кафы. И если бы гора Митридат упала на старика, она не показалась бы ему более тяжелой, чем та правда, которую он узнал из письма сына.

— Пусть будет трижды проклято имя этой женщины! — проговорил Ерги Псарась. — Пусть лучше погибнет сын от моей руки, чем он станет мужем своей матери!.. Поднимай паруса, старый корабль, служи последнюю службу!

— С ума сошел старик, — ворчали люди. — Шторм, какого еще не бывало, а корабль, словно решето.

Звякнули якоря, затрепетали на ветру паруса, и рванулось вперед старое судно. Как в былые времена, Ерги сам направлял его бег и забывал, что оба они — один дряхлее другого.

Гудел ураган, волны захлестывали борта, от ударов трещал корабельный корпус.

— В трюмах течь! — крикнул шкипер. Вздрогнул Ерги, но, различив в кромешной тьме

мачтовый огонь другого корабля, велел прибавить парусов. Словно птица, взлетел старый корабль и, прорезав несколько перекатов волны, ринулся в пучину. Казалось, что он коснулся морского дна, а потом снова взлетел вверх и бросился на гребень огромной, как гора, волны.

В эту минуту Ерги Псарась увидел совсем рядом, в нескольких локтях, свой новый корабль. Сквозь тучи на какое-то мгновение пробился свет луны, и отец увидел своего сына, узнал ту женщину с золотистыми волосами, которая была с ним. Пересиливая ураган, Ерги Псарась крикнул:

— Опомнись, сын: она твоя мать!..

Белая ослепительная молния разорвала черное небо, страшной силы удар потряс гору Опук-Кая. Часть горы откололась, и тысячи обломков посыпались в воду. Налетел новый шквал, и оба корабля исчезли навсегда.

Услышал ли сын отца, понял ли свою роковую ошибку — никто не знает. Только на том месте, где произошла катастрофа, из воды поднялись две скалы, похожие на корабли с парусами. И кажется, что корабли несутся по морю и что один корабль вот-вот настигнет другой.

— Знать, не услышал сын своего отца, — говорили люди, указывая на скалы-корабли, — до сих пор от него убегает.

РУСАЛКА И ФОНТАН

^[39]

 те времена, когда Южный берег Крыма был под властью турецкого султана, жил в деревне Мисхор скромный труженик Абий-ака. Жил он в хижине вблизи моря и работал на своем маленьком винограднике.

Бережно ухаживал Абий-ака за лозами на винограднике, за персиками и яблонями в саду, оберегая их от весенних морозов и туманов, от болезней.

Но всего заботливее, всего нежнее растил он свою единственную дочь, черноглазую Арзы. Строен и гибок был стан Арзы, как лоза винограда. Сорок тонких косичек сбегали по плечам ее до самых колен, как сорок струек воды в горной речке. Блестящие огромные глаза были черны, как звездное небо над морем. Яркие губы рдели, как две спелые вишни, а нужные щеки румянились, как бархатные персики.

Все любовались прелестной Арзы. Но внимательнее всех присматривался к ней хитрый старый Али-баба. Не любили купца: рассказывали люди, что старый турок высматривает девушек в селениях Южного берега, похищает их и увозит на своей фелюге в Стамбул для продажи в гаремы турецких пашей и беев.

Много мисхорских женихов присылали сватов к Абий-аке, но посмеивался старик: пусть дочь еще погуляет. А Арзы давно уже мечтала о веселом парне из далекого села, которого встретила однажды у прибрежного фонтана.

И вот пришел день, когда парень прислал сватов к Арзы. Покачал головой Абий-ака, жаль ему было отдавать дочь в чужое село, поплакала мать. Но не отказали сватам родители.

Весело праздновал Мисхор свадьбу красавицы Арзы. Звенели смех и песни, но Арзы была печальна: грустно было расставаться с отцом и матерью, с подругами.

Стемнело. В синюю тень погрузилось подножие Ай-Петри. Арзы тихонько вышла из хижины, взяла медный кувшин и спустилась к морю проститься с дорогим ей фонтаном. Там, у самых волн, прислушиваясь к плеску прибоя, предалась она воспоминаниям о детстве.

Не знала девушка, что фонтан окружен со всех сторон, что за каждым ее шагом следят пираты.

Посидев на берегу, Арзы подошла к фонтану набрать воды в кувшин. Вдруг что-то шевельнулось над самой ее головой, и цепкие руки схватили несчастную девушку…

Не дождавшись Арзы, жених пришел к фонтану, но своей любимой уже не застал. Он увидел только, как от берега отчалила лодка, и обо всем догадался. На крик парня прибежали отец Арзы, гости, но было уже поздно: фелюга Али-бабы, покачиваясь на волнах, уносилась к Стамбулу.

Тосковали о бедной девушке не только несчастные родители, не только жених. Зачах и любимый ее фонтан. Прежде он весело журчал, давал людям обильную влагу, а исчезла Арзы — стал иссякать. Наконец лишь тяжелые капли, как горькие слезы, покатились с желобка.

Али-баба приЕез Арзы в Стамбул и продал ее в гарем самого султана.

Тосковала, рыдала Арзы, не находила себе места в гареме. Родила она мальчика, но не принесло это облегчения ее душе. Ровно через год с того дня, как разбойники схватили ее на далеком крымском берегу, поднялась Арзы с ребенком на угловую башню султанского сераля и бросилась в пучину Босфора.

В тот же вечер печальная русалка с младенцем подплыла к мисхорскому фонтану.

С тех пор раз в год, в тот день, когда была похищена Арзы, начинал фонтан струиться сильнее, и в тот час из тихих волн появлялась русалка с младенцем на руках. Она подходила к фонтану, жадно пила воду, ласково гладила его камни. Она сидела на берегу, задумчиво смотрела на родное село. А потом, тихо опустившись в волны морские, исчезала до следующего года.

КАРА-ДАГ — ЧЕРНАЯ ГОРА

^[40]

онеслась из ущелья девичья песня, высокой нотой прорезала воздух, на мгновение оборвалась и тут же, подхваченная многими голосами, разлилась по прекрасной Отузской долине.

Это девушки идут домой с виноградников. Спешат, словно быстрые сумерки подгоняют их, с опас-ьой поглядывают на Кара-Даг — Черную гору, которая зловеще нависла над долиной, закрыв собой ьебо. Там, в недрах горы, обитает страшное чудовище — одноглазый великан-людоед.

Днем великан спит, но даже его мирный храп, похожий на отдаленные раскаты грома, пугает жителей окрестных селений. Повернется великан во сне — вся гора дрожит до основания, а вздохнет — из отверстия на ее вершине пар клубами валит.

Поздним вечером, когда стемнеет, великан просыпается и вылезает из своего логова. Угрожающе сверкая своим единственным глазом, он начинает оглушительно реветь, так что громовое эхо далеко перекатывается по Крымским горам и замирает где-то на Ай-Петри.

Тогда в страхе прятались все — дети, старики, женщины, прятались, где только кто мог, а мужчины, чтобы задобрить чудовище, отводили к поднд-

жию Черной горы быка или пару овец. Великан мгновенно замолкал и успокаивался до следующего вечера.

Но осенью, когда вслед за листопадом наступал месяц свадеб, великан требовал большой жертвы. Он ревел и ревел, не переставая, целую ночь. От рева его дрожали окна в селении и потухал огонь в очагах. Он хватал огромные камни и сбрасывал их в долину. Камни, скатываясь по склону горы, сметали все на своем пути, засыпали виноградники, разрушали дома.

Напуганные до смерти люди выбирали тогда одну из невест, приводили ее на Кара-Даг и связанную оставляли на высокой скале…

Много лет властвовал великан над Отузской долиной, много жертв погубил, много горя людям принес. И люди, проклиная свою тяжелую судьбу, терпели великана, и никто не знал, как избавиться от него.

Но вот нашелся один юноша, сильный и смелый, словно горный орел.

— Надо убить великана, — сказал юноша.

— Сами знаем, что надо убить, — ответили ему мужчины-односельчане. — Но как это сделать?

— Надо всем нам вооружиться, взобраться на Черную гору, спрятаться недалеко от выхода и ждать, когда проснется великан. А как только высунет он свою голову, тут и забросать его стрелами.

Посмеялись мужчины над юношей:

— Что значит молодо-зелено! Да ведь великан, как гора, а мы, как мыши перед ним. Что ему наши стрелы сделают? Нос поцарапают и только. Он нас одним взмахом сметет с вершины. Мы погибнем, и семьи наши погибнут.

— Что ж, если вы боитесь, тогда я сам влезу на Черную гору и убью великана, — сказал юноша.

— Зря бахвалишься, только народ смешишь.

— Клянусь, что убью великана, — упрямо повторил юноша и стал дожидаться месяца свадеб

Дождавшись, он отправился на Кара-Даг к великану.

Солнце зашло, с гор в долину спустились сумерки. На темно-синем небе появилась луна. В селении постепенно затихли людские голоса, там и сям вспыхивали вечерние огоньки.

«Красиво как у нас здесь, — думал юноша, оглядываясь вокруг. — И жить очень хочется! Но лучше погибнуть, чем терпеть ненасытное чудовище. Завтра потребует оно очередную жертву, и, может быть, жребий выпадет на мою дорогую Эльбис».

Вспомнил юноша свою возлюбленную, присел на камень и, мечтательно глядя на море, запел старинную песенку:

Любовь — это птичка весны, Пришла ей пора прилететь, Спросил я старуху-гречанку, Как птичку любви мне поймать? Гречанка ответил* так: «Глазами ты птичку лови, Она на уста упадет И в сердце проникнет твое…»

— Ха-ха-ха! — раздался над головой юноши такой громкий смех, что его услышали, наверное, чабаны на Перекопе. — Однако ты неплохо поешь. Мне нравится.

Юноша задрал вверх голову и увидел на вершине Кара-Дага горящий, как яркая звезда, глаз великана.

— А, это ты, сосед, — не испугался юноша, — рад тебя видеть.

— Спой мне еще свою песенку, — пророкотал великан. — У меня весеннее настроение. Я тоже хочу, чтобы ко мне птичка любви прилетела…

— Значит, ты хочешь увидеть птичку любви?! — обрадовался юноша. — Ты ее увидишь, даю тебе слово, только тебе придется потерпеть до завтра. А завтра я приведу ту, которая посылает любовь.

Следующим вечером в то же время юноша снова отправился на Кара-Даг, но уже не один, а вместе со своей суженой, красавицей Эльбис.

Увидев на вершине Черной горы огромного великана, силуэт которого четко вырисовывался на звездном небе, Эльбис в ужасе остановилась. Но, взглянув на своего любимого, поборола страх и отважно шагнула навстречу опасности. Она взошла на высокую скалу, ту самую, на которой великану приносили в жертву девушек, и громко произнесла:

— Эй, великан, я пришла! Я принесла птичку любви! Посмотри на меня: нравлюсь ли я тебе? Если нравлюсь, то открой пошире глаза и гляди внимательно сюда. Я выпущу птичку любви.

Красота Эльбис была настолько ослепительна, что великан от изумления широко раскрыл свой единственный глаз. А девушка — она была достойной парой своему возлюбленному — взяла лук, натянула тугую тетиву и пустила в светящийся глаз великана ядовитую стрелу.

Взвыл от невыносимой боли великан и рванулся было к смельчакам, чтобы раздавить их, но, ничего не видя, споткнулся о камень и сорвался в свою глубокую нору.

То ли великан при падении поломал себе руки и ноги, то ли отверстие завалилось, только остался он в горе и не мог уже выбраться наружу, чтобы отомстить людям. В каменной ловушке он корчился от боли и ревел от бешенства. Он напрягал все свои силы, пытаясь развалить Черную гору, отчего гора шевелилась, как живая. Громадные камни, а то и целые утесы откалывались от нее и с шумом падали в море. От гневного дыхания великана плавилась земля и сквозь образовавшиеся трещины стекала со склонов огненными потоками.

Целую ночь над Кара-Дагом стоял беспрерывный гул, целую ночь вершина его извергала огонь, дым и пепел. Черная зловещая туча заволокла все небо, сверкали молнии, беспрерывно гремел гром. Весь Крымский полуостров трясся, как в лихорадке, а море, вздымая свои волны-горы, с яростью наскакивало на берег, словно хотело поглотить сушу.

На рассвете над Отузской долиной выпал дождь и все утихло. Вышли люди из своих убежищ, посмотрели в ту сторону, где вчера еще было логово великана, и в удивлении замерли Черной горы больше не существовало, Она развалилась до основания, похоронив под собой великана. А на том месте поднялись высоко к небу новые утесы, зубчатые хребты, причудливой формы скалы, напоминающие диких зверей. Море уже больше не сердилось, а ласково обмывало отвесные стены торчащих из воды скал, заливало многочисленные бухточки и пещеры и что-то радостно бормотало.

Люди ходили по берегу, собирали разноцветные камешки и любовались дикой красотой мертвого царства великана.

АЛЕКСАНДР — КНЯЗЬ МАНГУПСКИЙ

^[41]

казочно красивы горы неподалеку от Бахчисарая. Пленяют они взор человеческий своими головокружительными обрывами, роскошными лесами. Остановитесь на минутку — ив еле уловимом шепоте леса вы услышите повествование столетий об этой земле.

В давние времена на плоской вершине горы Мангуп^[42], одиноко возвышающейся среди живописной долины, стоял город — столица княжества Феодоро.

Однажды князь феодоритов, чувствуя, что закат его жизни уже не за горами, велел позвать своего наследника — сына Александра^[43]. И встретил князь своего сына такими словами:

— Взор мой угасает, тупеет слух мой, ослабевают руки…

— О чем ты говоришь, отец и повелитель мой! — бросился Александр к князю.

Но тот властным жестом остановил его.

— Не нам, смертным, — продолжал князь, — восставать против рока. Наступили последние минуты моей жизни на этой земле. Выслушай мою просьбу: куда бы ни бросило тебя течение жизни, в какую бы беду ты ни попал — помни о своем народе. Его воля пусть будет твоей волей, его судьба пусть будет твоей судьбой. Обещаешь ли ты выполнить мою последнюю просьбу, сын мой?

— Обещаю, — тихо промолвил Александр, — и пусть эти мои слова будут клятвой.

Вскоре старый князь умер. Опечаленный Александр, чтобы развеять скорбь, уехал в гости к своему шурину, молдавскому господарю.

Спустя некоторое время страшная весть, словно на крыльях ветра, прилетела в Молдавию: на княжество Феодоро напали турки. Александр с отрядом в триста воинов поспешил в Мангуп.

А турецкая армия уже подходила к Мангупу. С трех сторон мрачно смотрели на пришельцев обрывистые, неприступные скалы, а с четвертой, северной, — высокая надежная крепостная стена.

С криками: «Алла-илла-иль-алла!» бросились турки на штурм Мангупа. Навстречу им из городских ворот ринулась дружина во главе с Александром. Как соколы на воронье, налетели феодориты на турок. Лязг мечей, стоны раненых наполнили долину.

Не выдержали натиска турки — и в смятении отступили. А феодориты укрылись в крепости.

Снова и снова шли турки на штурм Мангупа, снова и снова храбрые феодориты отражали их натиск. Тогда враги изготовили длинные лестницы, приставили их к отвесным мангупским обрывам и полезли наверх, надеясь отсюда проникнуть в крепость. Но и здесь их постигла неудача. На головы им посыпались камни, полилась горячая смола. Это жители Мангупа, все как один, встали на защиту своего города. Пять месяцев длилась осада столицы Феодоро, но безуспешно. И стали замечать турки, что с каждым днем гора Мангуп становится выше и выше, а крепость неприступнее. Пришли в ужас турецкие солдаты. Они падали на колени и, вздымая к небу руки, просили у аллаха помощи Они отказыва лись идти на штурм нечестивого Мангупа, вершину которого шайтан спрятал в облаках.

Тогда великий визирь, командовавший турецкой армией, понял, что силой феодоритов не одолеть, и стал действовать хитростью.

— Мы не хотим кровопролития, — сказали турки Александру. — Да продлит аллах жизнь уцелевшим! Открой ворота и сдайся на нашу милость. Мы пощадим город и никого не тронем из жителей. Пусть только они платит нам небольшую дань.

Долго раздумывал Александр над словами противника. Как поступить? Созвать военный совет, послушать, что скажут воеводы и бояре? Но вправе ли горсточка знатных и даже он, князь, распоряжаться судьбой всего народа? Да и сами бояре в последнее время ведут себя как-то странно — не доверяет им князь.

И вспомнил Александр клятву, данную отцу… Да, он повелит созвать вече, и пускай народ сам решит, как быть.

То не волны моря Русского шумят, буйным ветром поднятые, го феодориты в тревоге большой собираются на свой совет…

Первым выступил один из бояр

— В городе не хватает воды, кончились запасы пищи. Люди страдают от жажды и голода. На что надеяться? Пусть мы, воины, испытаем позор плена, зато дети, женщины и старики будут спасены. Принимай, князь, условия.

Возгласы одобрения послышались со стороны бояр.

Люди заволновались. Казалось, устами боярина рекла Истина.

Но это только казалось. Бояре тайно договорились с турками через послов, что откроют ворота, если им сохранят жизнь и богатство.

— А что скажут простолюдины? — обратился Александр к народу.

— Дозволь мне говорить, княже! — выступил вперед воин-латник. — Не изволь гневаться, но не к лицу боярину сказанные слова. Враг хитрый и коварный. Не сдержит он своего слова. Лучше умереть в честном бою, чем попасть в рабство к туркам. Веди нас на нечестивых. Умрем или победим!

Восторженными криками встретил народ слова латника.

Чувство гордости за свой народ переполнило душу Александра.

— По сему и быть! — промолвил он.

— Многая лета князю! Умрем или победим! — тысячеголосо неслось со всех сторон.

Но что это?

Несколько знатных сели на лошадей и стремглав понеслись к воротам.

Все случилось так неожиданно, что люди еле успели опомниться.

— Смерть изменникам! — и слова острые, как стрелы, а стрелы быстрые, как слова, полетели вдогонку всадникам-боярам. Но бояре все же успели достичь своей цели. И как только они открыли крепостные ворота, турки, словно звери, набросились на мирных жителей, стали убивать их, грабить, поджигать их жилища. Александра и его приближенных заковали в цепи и отправили в Стамбул.

Как только пленные были доставлены во дворец к султану, тот обратился к Александру:

— Ты и твои люди — мужественные воины. Я вам подарю жизнь, если вы перейдете ко мне на службу.

И ответил тогда султану Александр:

— Я никогда не изменю своему народу и лучше разделю его участь, чем пойду к тебе на службу.

Пройдет время, и твоя империя расползется, как ржавая кольчуга. А наша земля станет снова свободной.

Разгневался султан за такие слова и велел казнить пленников.

Прошли века. Слова, сказанные Александром, оказались пророческими. С севера пришли русские чудо-богатыри и освободили крымскую землю от поработителей.

Неподалеку от Бахчисарая, словно гигантский памятник, возвышается Мангуп, как символ мужества древних феодоритов.

ТАК БЫЛ ОСНОВАН БАХЧИСАРАЙ

^[44]

днажды сын хана Менгли-Гирея поехал на охоту. Он спустился из крепости Кырк-Ор^[45] в долину. Сразу же за крепостными стенами начинались дремучие леса, полные дичи. Для охоты выдался удачный день, гончими и борзыми затравили много лисиц, зайцев и даже трех диких козлов.

Захотелось ханскому сыну побыть одному. Отправил он слуг с добычей в крепость, сам забрался в чащу, спрыгнул с коня иприсел на пне у реки Чурук-Су. Верхушки деревьев, позолоченные заходящим солнцем, отражались в воде. Только шум реки, бежавшей по камням, нарушал тишину.

Вдруг на противоположном берегу послышался шорох. Из прибрежного кустарника быстро выползла змея. Ее преследовала другая. Завязалась смертельная схватка. Обвив одна другую, змеи острыми зубами рвали друг у друга куски тела. Долго длилась схватка. Одна змея, вся искусанная, обессиленная, перестала сопротивляться и безжизненно опустила голову.

А из чащи по густой траве спешила к месту боя третья змея. Она кинулась на победительницу — и началось новое кровавое побоище.

Кольца змеиных тел замелькали в траве, освещаемые солнцем Невозможно было уследить, где одна змея, где другая. В азарте борьбы змеи отползли от берега и скрылись за стеной кустарника. Оттуда доносилось злобное шипение и треск веток.

Сын хана не спускал глаз с побежденной змеи. Он думал о своем отце, о своем роде. Они сейчас подобны этой полумертвой змее. Вот такие же искусанные, убежали в крепость, сидят в ней, дрожат за свою жизнь. Где-то идет битва, кто кого в ней одолеет: золотоордынцы — турок или турки — золотоордынцев? А ему и отцу его, Менгли-Гирею, уже не подняться, как этой змее…

Прошло некоторое время. Молодой хан заметил, что змея шевелится, силится поднять голову. С трудом ей это удалое». Медленно поползла она к воде. Напрягши последние силы, приблизилась к реке и погрузилась в нее.

Глазам своим не поверил хан: мгновение спустя змея стала оживать, извиваться все быстрее и быстрее. Когда она выползла на берег, на ней даже следов от ран не осталось. Затем змея снова окунулась в воду, быстро переплыла реку и невдалеке от изумленного человека скрылась в кустах.

Возликовал сын Менгли-Гирея. Это счастливый знак! Им суждено подняться! Они еще оживут, как эта змея…

Он вскочил на коня и помчался в крепость. Рассказал отцу о том, что видел у реки.

Они стали ждать известий с поля битвы. И пришла долгожданная весть: Оттоманская Порта одолела ордынского хана Ахмеда, который когда-то истребил всех воинов Гирея, а его самого загнал в крепость на крутой скале.

На том месте, где схватились в смертельной битве две змеи, старый хан велел построить дворец. Около дворца поселились его приближенные. Так возник Бахчисарай. Двух перевившихся в схватке змей хан велел высечь на дворцовом гербе. Надо было бы трех; двух в борьбе, а третью — полумертвую. Но третью не стали высекать: мудрым был хан Менгли-Гирей.

ОБ УДАЛОМ КАЗАКЕ И ЖАДНОМ ТУРКЕ

^[46]

о время турецкого владычества в Крыму жил на Мангупе^[47] паша — начальник крепостной стражи Больше всего на свете любил паша деньги. С окрестных жителей он собирал подати, солдат своих много раз посылал грабить ближние селения. Когда турки приводили в Мангуп пленных, паша сам обыскивал их и забирал себе все ценное.

Среди узников Мангупа в каменном склепе на мысе Дырявом, окруженном с трех сторон пропастью, томился казак-запорожец. Турки надеялись получить за него большой выкуп.

Часто паша вызывал к себе пленника и заставлял его рассказывать о странах, где тот побывал, о походах и битвах, о золоте и драгоценных камнях, которые довелось увидеть казаку.

Слушал паша пленника, и глаза его загорались жадностью. Он забывал обо всем на свете и в грезах видел себя обладателем неисчислимых сокровищ.

Однажды в вечерний час паша вызвал к себе казака, чтобы послушать его очередной рассказ.

— Ослабь мои кандалы, дай мне размять немного руки и ноги, — попросил пленник. — Хочу рассказать тебе быль о кладе, который запрятали когда-то здесь казаки. Молчал я все время о нем, да вижу — хороший ты человек.

И стал рассказывать казак, да так, как никогда не говорил. Лилась его неторопливая речь о том, как запорожцы пронесли много золота с собой в крепость, как сумели его спрятать в какой-то пещере. Можно эту пещеру найти, если хорошенько поискать.

Смотрел казак прямо в глаза паше, смотрел — завораживал. И вот уже потускнели глаза турка, смежились веки. Уснул свирепый властелин.

Спит он и видит сон, будто стоит в обширном подземелье. Присматривается он внимательно и в свете, падающем из небольших отдушин, узнает каземат в глубоких подвалах Мангупа, куда турки бросали самых стойких своих противников. Зачем же он сюда спустился? Ах, ведь об этом каземате говорил пленник! Тут где-то и клад спрятан. Где же богатство, которым насытится он на всю жизнь? Надо искать!

Медленно ступал паша по неровному полу, приглядывался к каждому бугорку, каждой расщелине. И вдруг в одном месте заметил, будто что-то сверкает. Стал копать — и выгреб из ямы груду золота. Кольца, браслеты, золотые денежки… Правду сказал казак, добрый человек! Истинную правду!

Вдруг услышал он голос. Испуганный, поднял глаза и увидел перед собой женщину неописуемой красоты. Потупя взор, красавица сказала:

— Ты хочешь овладеть моими сокровищами, но я их берегу для того, кто пожелает стать моим мужем.

Паша смотрел на нее разгорающимся взором.

— Не я ли твой суженый, прекрасная женщина? — спросил он

— Тогда дай клятву, что ты соединишься со мной, — и золото твое! — ответила женщина.

— Клянусь! — сказал паша и хотел схватить ее руку, но наткнулся на камень. В подземелье раздался шум шагов и згмер вдали.

Турок проснулся.

Пленника не было. На земле валялись его цепи. Бежал казак. Паша не стал преследовать беглеца, так поверил он его рассказу.

С той поры турок потерял покой. Он обыскал все казематы во всех подземельях крепости, но нигде ничего не обнаружил. Тогда он стал обыскивать окрестности. Золото и драгоценности мерещились ему днем и ночью. Он лазил по скалам, забирался в ущелья, в пещеры. Но золота нигде не находил.

Однажды паша взобрался на скалу, увидел там какую-то расщелину, попытался к ней подобраться, но сорвался и рухнул вниз. Там нашел он свою смерть.

Окрестные жители говорят, что жадный турок не сам упал, а был затянут в пропасть злым духом, живущим в подземельях Мангупа.

И еще говорят, что душа турка будет долго бродить возле Мангупа, высматривая вход в заветное подземелье, где хранится казачий клад. Жадная душа не успокоится, пока бег времени не сотрет ее с лица земли.

Часто раздается в скалах Мангупа оглушительный хохот: то, говорят, удалой казак, веселая душа, смеется над одураченным турком.

ФОНТАН СЛЕЗ

^[48]

виреп и грозен был хан Крым-Гирей. Никого он не щадил, никого не жалел. К трону пришел Крым-Гирей через горы трупов. Он приказал вырезать всех мальчиков своего рода, даже самых маленьких, кто был ростом не выше колесной чеки, чтобы никто не помышлял о власти, пока он, хан, жив.

Когда набеги совершал Крым-Гирей, земля горела, пепел оставался. Никакие мольбы и слезы не трогали его сердце. Трепетали люди, страх бежал впереди имени хана.

— Ну и пусть бежит, — говорил он, — это хорошо, если боятся…

Какой ни есть-человек, а без сердца не бывает. Пусть оно каменное, пусть железное. Постучишь в камень — камень отзовется. Постучишь в железо — железо прозвенит. А в народе говорили — у Крым-Гирея нет сердца. Вместо сердца у него — комок шерсти. Постучишь в комок шерсти — какой ответ получишь? Разве услышит такое сердце?

Но приходит закат человека. Постарел некогда молодой хан, и ослабело его сердце.

Однажды в гарем к старому хану привезли невольницу, маленькую худенькую девочку. Деляре ее звали. Привез ее главный евнух, показал Крым-Гирею, даже зачмокал от восхищения, расхваливая невольницу.

Деляре не согрела лаской и любовью старого хана, а все равно полюбил ее Крым-Гирей. И впервые за долгую жизнь свою он почувствовал, что сердце болеть может, страдать может, радоваться может, что сердце — живое.

Недолго прожила Деляре. Зачахла в неволе, как нежный цветок, лишенный солнца.

На закате дней своих любить мужчине очень трудно. От этой любви сердцу всегда больно. А когда любимая уходит из жизни, сердце плачет кровью. Понял хан, как трудно бывает человеческому сердцу.

Вызвал Крым-Гирей мастера иранца Омера и сказал ему:

— Сделай так, чтобы камень через века пронес мое горе, чтобы камень заплакал, как плачет мужское сердце.

Спросил его мастер:

— Хороша была девушка?

— Что знаешь ты о ней? — ответил хан. — Она была молода. Она была прекрасна, как солнце, изящна, как лань, кротка, как голубь, добра, как мать, нежна, как утро, ласкова, как дитя.

Долго слушал Омер и думал: как из камня сделать слезу человеческую?

— Из камня что выдавишь? — сказал он хану. — Молчит камень. Но если твое сердце заплакало, заплачет и камень. Если есть душа в тебе, должна быть душа и в камне. Ты хочешь слезу свою на камень перенести? Хорошо, я сделаю. Камень заплачет. Он расскажет и о моем горе. О горе мастера Омера. Люди узнают, какими бывают мужские слезы. Я скажу тебе правду. Ты отнял у меня все, чем душа была жива. Землю родную, семью, имя, честь.

Моих слез никто не видел. Я плакал кровью сердца. Теперь эти слезы увидят. Каменные слезы увидят. Это будут жгучие слезы мужские. О твоей любви и моей жизни.

На мраморной плите вырезал Омер лепесток цветка, один, другой… А в середине цветка высек глаз человеческий, из него должна была падать на грудь камня тяжелая мужская слеза, чтобы жечь ее день и ночь, не переставая, годы, века…

И еще вырезал Омер улитку — символ сомнения. Знал он, что сомнение гложет душу хана: зачем нужна была ему вся его жизнь — веселье и грусть, любовь и ненависть, все человеческие чувства?

Стоит до сих пор фонтан в Бахчисарайском дворце и плачет, плачет день и ночь…

Так пронес Омер через века любовь и горе, жизнь и смерть юной Деляре, своп страдания и слезы…

ХАН И ЕГО СЫН

^[49]

ыл в Крыму хан Мосолайма эль Асваб, и был у него сын Толайк Алгалла…

Прислонясь спиной к ярко-коричневому стволу арбутуса, слепой нищий, татарин, начал этими словами одну из старых легенд полуострова, богатого воспоминаниями, а вокруг рассказчика на камнях — обломках разрушенного временем ханского дворца — сидела группа татар в ярких халатах, в тюбетейках, шитых золотом. Вечер был, солнце тихо опускалось в море, его красные лучи пронизывали темную массу зелени вокруг развалин, яркими пятнами ложились на камни, поросшие мхом, опутанные цепкой зеленью плюща. Ветер шумел в купе старых чинар, листья их так шелестели, точно в воздухе струились невидимые глазом ручьи воды.

Голос слепого нищего был слаб и дрожал, а каменное лицо его не отражало в своих морщинах ничего, кроме покоя; заученные слова лились одно за другим, и пред слушателями вставала картина прошлых, богатых силой чувства дней.

«Хан был стар, — говорил слепой, — но женщин в гареме было много у него. И они любили старика, потому что в нем было еще довольно силы и огня, и ласки его нежили и жгли, а женщины всегда будут любить того, кто умеет сильно ласкать, хотя бы и был он сед, хотя бы и в морщинах было лицо его — в силе красота, а не в нежной коже и румянце щек.

«Хана все любили, а он любил одну казачку-полонянку из днепровских степей и всегда ласкал ее охотнее, чем других женщин гарема, где было триста жен из разных земель, и все они красивы, как весенние цветы, и всем им жилось хорошо. Много вкусных и сладких яств велел готовить для них хан и позволял им всегда, когда они захотят, танцевать, играть…

«А казачку он часто звал к себе в башню, из которой видно было море, там для казачки он имел все, что нужно женщине, чтобы ей весело жилось: сладкую пищу, и разные ткани, и золото, и камни всех цветов, музыку, и редких птиц из далеких стран, и огненные ласки влюбленного. В этой башне он забавлялся с ней целые дни, отдыхая от трудов своей жизни и зная, что сын Алгалла не уронит славы ханства, рыская волком по русским степям и всегда возвращаясь оттуда с богатой добычей, с новыми женщинами, с новой славой, оставляя там, сзади себя, ужас и пепел, трупы и кровь.

«Раз возвратился он, Алгалла, с набега на русских, и было устроено много праздников в честь его, все мурзы острова собрались на них, были игры и пир, стреляли из луков в глаза пленников, пробуя силу руки, и снова пили, славя храбрость Алгаллы, грозы врагов, опоры ханства. А старый хан был рад славе сына. Хорошо было старику знать, что, когда он умрет, — ханство будет в крепких руках.

«Хорошо было ему это, и вот он, желая показать сыну силу любви своей, сказал ему при всех мурзах и беках — тут, на пиру, с чашей в руке, сказал:

«— Добрый ты сын, Алгалла! Слава аллаху, и да будет прославлено имя пророка его!

«И все прославили имя пророка хором могучих голосов. Тогда хан сказал:

«— Велик аллах! Еще при жизни моей он воскресил мою юность в храбром сыне моем, и вот вижу я старыми глазами, что, когда черви источат мое сердце, — жив буду я в сыне моем! Велик аллах и Магомет, пророк его! Хороший сын у меня есть, тверда его рука и ясен ум… Что хочешь ты взять из рук отца твоего, Алгалла? Скажи, и я дам тебе все по твоему желанию…

«И не замер еще голос хана-старика, как поднялся Толайк Алгалла и сказал, сверкнув глазами, черными, как море нсчью, и горящими, как очи горного орла.

«— Дай мне русскую полонянку, повелитель-отец. «Помолчал хан — мало помолчал, столько времени, сколько надо, чтобы подавить дрожь в сердце, — и, помолчав, твердо и громко сказал:

«— Бери! Кончим пир, — ты возьмешь ее. «Вспыхнул удалой Алгалла, великой радостью сверкнули орлиные очи, встал он во весь рост и сказал отцу-хану:

«— Знаю я, что ты мне даришь, повелитель-отец! Знаю это я… Раб я твой — твой сын. Возьми мою кровь по капле в час — двадцатью смертями я умру за тебя!

«— Не надо мне ничего! — сказал хан, и поникла на грудь его седая голова, увенчанная славой долгих лет и многих подвигов.

«Скоро они кончили пир, и оба молча рядом друг с другом пошли из дворца в гарем.

«Ночь была темная, ни звезд, ни луны не было видно из-за туч, густым ковром покрывших небо.

«Долго шли во тьме отец и сын, и вот заговорил хан эль Асваб:

«— Гаснет день ото дня жизнь моя — и все слабее бьется мое старое сердце, все меньше огня в груди. Светом и теплом моей жизни были знойные ласки казачки… Скажи мне, Толайк, скажи, неужели она так нужна тебе? Возьми сто, возьми всех жен за одну ее!..

«Молчал Толайк Алгалла, вздыхая. «— Сколько дней мне осталось? Мало дней у меня на земле… Последняя радость жизни моей — эта русская девушка. Она знает меня, она любит меня, — кто теперь, когда ее не будет, полюбит меня, старика, — кто? Ни одна из всех, ни одна, Алгалла!…

«Молчал Алгалла…

«— Как я буду жить, зная, что ты обнимаешь ее, что тебя целует она? Перед женщиной нет ни отца, ни сына, Толайк! Перед женщиной все мы — мужчины, мой сын… Больно будет мне доживать мои дни… Пусть бы все старые раны открылись на теле моем, Толайк, и точили бы кровь мою, пусть бы я лучше не пережил этой ночи, мой сын!

«Молчал его сын… Остановились они у двери гарема и, опустив на груди головы, стояли долго перед ней. Тьма была кругом, и облака бежали в небе, а ветер, потрясая деревья, точно пел, шумел деревьями. «— Давно я люблю ее, отец… — тихо сказал Алгалла.

«— Знаю… И знаю, что она не любит тебя… — сказал хан.

«— Рвется сердце мое, когда я думаю про нее.

«— А мое старое сердце чем полно теперь?

«И снова замолчали. Вздохнул Алгалла.

«— Видно, правду сказал мне мудрец-мулла — мужчине женщина всегда вредна: когда она хороша, она возбуждает у других желание обладать ею, а мужа своего предает мукам ревности; когда она дурна, муж ее, завидуя другим, страдает от зависти; а если она не хороша и не дурна — мужчина делает ее прекрасной и, поняв, что ошибся, вновь страдает через нее, эту женщину…

«— Мудрость не лекарство от боли сердца, — сказал хан.

«— Пожалеем друг друга, отец…

«Поднял голову хан и грустно поглядел на сына.

«— Убьем ее, — сказал Толайк.

«— Ты любишь себя больше, чем ее и меня, — подумав, тихо молвил хан.

«— Ведь и ты тоже.

«И опять они помолчали.

«— Да! И я тоже, — грустно сказал хан. От горя он сделался ребенком.

«— Что же — убьем?

«— Не могу я отдать ее тебе, не могу, — сказал хан.

«— И я не могу больше терпеть, — вырви у меня сердце или дай мне ее…

«Хан молчал.

«— Бросим ее в море с горы.

«— Бросим ее в море с горы, — повторил хан слова сына, как эхо сынова голоса.

«И тогда они вошли в гарем, где она уже спала на полу, на пышном ковре. Остановились они перед ней, смотрели; долго смотрели на нее. У старого хана слезы текли из глаз на его серебряную бороду и сверкали в ней, как жемчужины, а сын его стоял, сверкая очами, и, скрежетом зубов своих сдерживая страсть, разбудил казачку. Проснулась она — и на лице ее, нежном и розовом, как заря, расцвели ее глаза, как васильки. Не заметила она Алгаллу и протянула алые губы хану.

«— Поцелуй меня, орел!

«— Собирайся… пойдешь с нами, — тихо сказал хан.

«Тут она увидела Алгаллу и слезы на очах своего орла и — умная она была — поняла все.

«— Иду, — сказала она, — Иду. Ни тому, ни другому — так решили? Так и должны решать сильные сердцем. Иду.

«И молча они, все трое, пошли к морю. Узкими тропинками шли, ветер шумел, гулко шумел…

«Нежная она была девушка, скоро устала, но и горда была — не хотела сказать им этого.

«И когда сын хана заметил, что она отстает от них, — сказал он ей:

«— Боишься?

«Она блеснула глазами на него и показала ему окровавленную ногу…

«— Дай понесу тебя! — сказал Алгалла, протягивая к ней руки. Но она обняла шею своего старого орла. Поднял хан ее на свои руки, как перо, и понес; она же, сидя на его руках, отклоняла ветви от его лица, боясь, что они попадут ему в глаза. Долго они шли, и вот уже слышен гул моря вдали. Тут Толайк, — он шел сзади их по тропинке, — сказал отцу:

«— Пусти меня вперед, а то я хочу ударить тебя кинжалом в шею.

«— Пройди, — аллах возместит тебе твое желание или простит, — его воля, — я же, отец твой, прощаю тебе. Я знаю, что значит любить.

«И вот оно, море, перед ними, там, внизу, густое, черное и без берегов. Глухо поют его волны у самого низа скалы, и темно там, внизу, и холодно, и страшно.

«— Прощай! — сказал хан, целуя девушку.

«— Прощай! — сказал Алгалла и поклонился ей.

«Она заглянула туда, где пели волны, и отшатнулась назад, прижав руки к груди.

«— Бросьте меня, — сказала она им…

«Простер к ней руки Алгалла и застонал, а хан взял ее в руки свои, прижал к груди крепко, поцеловал и, подняв ее над своей головой, бросил вниз со скалы.

«Там плескались и пели волны и было так шумно, что оба они не слыхали, когда она долетела до воды. Ни крика не слыхали, ничего Хан опустился на камни и молча стал смотреть вниз, во тьму и даль, где море смешалось с облаками, откуда шумно плыли глухие всплески волн, и ветер пролетал, развевая седую бороду хана Толайк стал над ним, закрыв лицо руками, — камень, неподвижный и молчаливый. Время шло, по небу одно за другим плыли облака, гонимые ветром. Темны и тяжелы они были, как думы старого хана, лежавшего над морем на высокой скале.

«— Пойдем, отец, — сказал Толайк.

«— Подожди… — шепнул хан, точно слушая что-то. И опять прошло много времени, плескались волны внизу, а ветер налетал на скалу, шумя деревьями.

«— Пойдем, отец…

«— Подожди еще…

«Не один раз говорил Толайк Алгалла:

«— Пойдем, отец.

«Хан все не шел от места, где потерял радость своих последних дней.

«Но — все имеет конец! — встал он, могучий и гордый, встал, нахмурил брови и глухо сказал:

«— Идем…

«Пошли они, но скоро остановился хан.

«— А зачем я иду и куда, Толайк? — спросил он сына. — Зачем мне жить теперь, когда вся моя жизнь в ней была? Стар я, не полюбят уже меня больше, а если никто тебя не любит — неразумно жить на свете.

«— Слава и богатство есть у тебя, отец…

«— Дай мне один ее поцелуй и возьми все это себе в награду. Вес это мертвое — одна любовь женщины жива. Нет такой любви — нет жизни у человека, нищ он, и жалки дни его. Прощай, мой сын, благословение аллаха над твоей главой да пребудет во все дни и ночи жизни твоей. — И повернулся хан лицом к морю.

«— Отец, — сказал Толайк, — отец!.. — И не мог больше сказать ничего, так как ничего нельзя сказать человеку, которому улыбается смерть, ничего не скажешь ему такого, что возвратило бы в душу его любовь к жизни.

«— Пусти меня…

«— Аллах…

«— Он знает…

«Быстрыми шагами подошел хан к обрыву и кинулся вниз. Не остановил его сын, не успел. И опять ничего не было слышно — ни крика, ни шума падения хана. Только волны все плескали там, да ветер гудел дикие песни.

«Долго смотрел вниз Толайк Алгалла и потом вслух сказал:

«— И мне такое же твердое сердце дай, о аллах!

«И потом он пошел во тьму ночи…

«…Так погиб хан Мосолайма эль Асваб и стал в Крыму хан Толайк Алгалла…»

КАМНИ МАТЬ И ДОЧЬ

^[50]

ад долиной Качи^[51] возвышаются причудливые камни. Посмотришь — не человек высекал, как же получились такие?

И вот что рассказывают о них. Жила в деревне девушка, звали ее Зюлейка. Хорошая девушка. Всем она вышла: и красотой, и сердцем, и умом ясным. О хорошем незачем долго рассказывать, хорошее само о себе говорит.

О глазах можно сказать — красивые глаза. А какие красивые? А вот какие: если на базаре на какого-нибудь мужчину посмотрит, драка начинается.

Каждый говорит: на меня посмотрела. Так дерутся — ни купить, ни продать ничего нельзя. Зюлейка поэтому и на базар не часто ходила: боялась. А что сказать о ее губах… Кто видел вишню, когда она зреет, не тогда, когда уже темная, а когда зреет, тот и видел губы Зюлейки.

А что сказать о ее щеках… Идет она по дороге, а куст шиповника, что цветет, весь от зависти померкнет, чахнуть начинает.

А что сказать о ее ресницах… Если на ресницы пшеницу насыпать, а Зюлейка глаза поднимет, на голову зерна взлетят.

А косы у Зюилейки черные, мягкие, длинные. А вся Зюлейка высокая, тонкая, но крепкая.

Жила Зюлейка вдвоем с матерью, бедною вдовою. Вместе с матерью холсты ткала Холсты длинные-предлинные: вдоль пойдешь — устанешь; и тонкие-тонкие: лицо вытрешь — будто лучом света коснешься.

Много надо холста ткать, чтобы жить. Много надо белить полотна в речке. А воды где взять? Воды в Каче мало, день бежит — два дня не показывается. Зюлейка была хитрая. Песню запоет — вода остановится, слушает, как девушка поет. А внизу все ругаются — воды нет.

А она поет да белит, поет да белит, кончит — домой пойдет. Воде стоять больше нечего, скорее побежит дальше, все ломает на своем пути, ничего ее не удержит. Люди говорят — наводнение. Неправда, это Зюлейка кончила песни петь. Вся вода, что слушала ее, заторопилась дальше своей дорогой.

В долине, недалеко от Зюлейки, жил грозный Топал-бей. Его мрачный замок стоял на скале, охраняла его свирепая стража. Но ничем не был так страшен бей, как своими двумя сыновьями.

Когда родились они, бабка, которая принимала, застонала, пожалела бедную мать:

— Что у тебя случилось, словами не рассказать! У тебя два мальчика родились. Радоваться надо, только ты плачь: у обоих сердца нет.

Мать засмеялась. Чтобы ее дети остались без сердца? А она зачем?

— Я возьму свое сердце, отдам по половине. Материнское сердце не такое, как у всех, одного на двоих хватит.

Так и сделала. Да ошиблась мать. Плохими росли дети — жадными, ленивыми, лукавыми.

Кто больше всех дрался? Дети бея. Кто больше всех пакостил? Дети бея. А мать их баловала. Самые лучшие шубы, самые лучшие шапки, самые лучшие сапоги — все для них. А им все мало

Подросли братья, бей послал их в кровавые набеги.

Несколько лет носились они по далеким краям, домой не возвращались. Только караваны с награбленным добром отцу посылали, отцовское сердце радовали.

— Приехали, наконец, домой сыновья Топал-бея. Затрепетало все кругом в страхе. Темными ночами рыскали братья по деревням, врывались в дома поселян, уносили с собой все дорогое, уводили девушек. И ни одна из них не выходила живой из замка Топал-бея.

Однажды ехали братья с охоты через деревню Зюлейки, увидели ее, и решил каждый: моя будет!

— Молчи ты, кривоногий! — закричал один.

— Ну и что? — ответил второй. — Зато я на два крика раньше тебя родился.

Разъярились братья, кинулись, как звери, друг на друга. Да отошли вовремя. И сказал один другому: кто раньше схватит ее, того и будет.

Отправились оба в деревню девушки. Шли не так, как хороший человек ходит. Хороший человек идет — поет: пусть все люди о нем знают. А эти, как воры, ползли, чтоб никто не видел.

Пришли к хижине Зюлейки. Слышит девушка: в окно лезут. Она матери крикнула и в дверь выбежала. Ей бы по деревне бежать, а она по дороге бежит, и мать за нею.

Наконец устала Зюлейка, говорит матери:

— Ой, мама, боюсь. Нет спасения нам! Догонят.

— Беги, доченька, беги, родимая, не останавливайся.

Бежит Зюлейка, ноги совсем устали. А братья близко, вот они уже за спиной, оба схватили разом, с двух сторон тянут, рвут девушку. Закричала она:

— Не хочу быть в руках злого человека. Пусть лучше камнем на дороге лягу. И вам, проклятым, окаменеть за ваше зло.

И такую силу имело слово девущки, чистой души, что стала она в землю врастать, камнем становиться. И два брата возле нее легли обломками скал.

А мать за ними бежала, сердце в груди держала, чтоб не вырвалось. Подбежала, увидела, как Зюлей-ка и братья-звери в камень одеваются, сказала:

— Хочу всю жизнь на этот камень смотреть, дочку свою видеть.

И такую силу имело слово матери, что как упала она на землю, так и стала камнем.

Так и стоят они до сих пор в долине Качи.

А все сказанное — одна правда. Люди часто подходят к камням, прислушиваются И тот, у кого сердце чистое, слышит, как мать плачет…

ПТИЦА СЧАСТЬЯ

^[52]

стретились два соседа: бедный и богатый.

— Отчего ты такой грустный? — спросил богатый бедного.

— А чего веселиться, когда у меня счастья нет, — отвечает тот. — Говорят, есть оно на свете, да, наверное, не для нас, бедняков. Вон посмотри, как богачи живут! Сады и виноградники у них в долинах, земля там хорошая, воды много, урожай большой. А у меня одни камни. Кроме колючего кустарника, ничего не родит. Дети редко когда хлеб видят. Эх, нет у меня счастья, чего и спрашивать!

— Счастье — это богатство! — назидательно сказал богатый. — А богатство добывать надо, оно само не придет.

— Тебе хорошо говорить — добывать. Ты вон как торговлей разбогател! Все людей обмериваешь да обвешиваешь, всячески обманываешь. По-твоему, так надо счастье добывать? Это не счастье, а бесчестье!

— Ишь, какой честный нашелся, — обиделся купец. — Тогда живи как знаешь, и нечего тебе плакаться на свою судьбу… А то иди вон на Соколиную скалу. Там, говорят, в глубокой пещере Птица Счастья обитает. Вот и лови ее за хвост, она честных любит, — с издевкой закончил богач и зашагал прочь

Призадумался бедняк. А может, и вправду Птицу Счастья поискать? Видать, есть она, если про нее так много говорят. Он и раньше слышал о Птице Счастья с Соколиной скалы. Многие ходили искать ее, да не нашли. Одни возвращались такими же несчастными, как и были, а другие пропадали без вести. Говорят, что Птицу Счастья может поймать только самый честный и справедливый человек.

Взял бедняк длинную веревку, мешок да крепкую палку и полез на Соколиную скалу. Ох и трудно было взбираться! Камни преграждали путь, держидерево не пускало, колючки в тело впивались. Два шага подымется — четыре назад ползет. Но разве в диковинку бедняку по горам лазить? Не сдался он, не отступил. Где за ветку ухватится, где палкой зацепится, где ползком — так и добрался на самую вершину Соколиной скалы.

А вот и пещера. Наверное, в ней Птица Счастья прячется. Обвязался смельчак веревкой, укрепил конец ее за выступ скалы и полез в пещеру. Темно, сыро, страшно. «Возвращайся, пока не поздно», — шепчет ему кто-то невидимый. Но бедняк не слушает и ползет дальше. Вскоре он нащупал в темноте отверстие какого-то колодца и начал спускаться вниз.

Долго он спускался, может, день, а может быть, и два. Уже силы на исходе, уже руки веревку не держат, а дна все нет и нет. И когда бедняк готов был уже распрощаться с жизнью, внизу замерцал свет.

— Птица Счастья, — беззвучно прошептал он и выпустил вереску.

Очнулся бедняк в чудесном гроте, освещенном ярким светом. Вокруг лежали груды золотых слитков, стояли открытые сундуки с драгоценными камнями, монетами, всевозможными украшениями. А на небольшом камне, словно на троне, сидела сверкающая жар-птица.

Встал бедняк, посмотрел на несметные богатства, лежащие здесь. Но не стал брать ни золота, ни драгоценных камней, ни денег, потому что богатство — это еще не счастье.

Прикрыв шапкой глаза от слепящего света, он смело подошел к дивной Птице. И она не убежала от храбреца. Взял он ее осторожно, завернул в мешок и двинулся в обратный путь.

Измученный, весь ободранный, но счастливый, возвратился бедняк домой.

— И где ты пропадаешь, несчастный бродяга, — набросилась на него жена. — Совести у тебя нет — бросил голодную семью и ушел бог весть куда!

— Не кричи на меня, жена, — ответил бедняк, — Есть у меня совесть, а теперь будет и счастье. Вот посмотри, что я принес.

Он развернул мешок, и вся хижина озарилась ярким светом.

— Что это? — вскрикнула от удивления жена.

— Это Птица Счастья!!!

Смастерил бедняк клетку, посадил туда Птицу и стал счастья дожидаться. Прошел день, другой. Хлеб кончился, похлебки не из чего сварить, дети плачут.

— Ну, где же твое счастье? — упрекает жена. — Лучше продай эту красивую птичку. Деньги будут — счастье будет.

— Да пойми ты, бестолковая, что Птицу продавать нельзя, потому что счастье не продается и не покупается. Птица обязательно принесет нам в дом счастье, если мы будем честными, справедливыми.

— Сам ты бестолковый! — закричала в ответ жена. — Детям есть нечего, а он мне толкует о честности да справедливости! Неси сейчас же Птицу в Бахчисарай и продай ее хану. У него много денег, а игрушки такие ему нужны.

Что оставалось делать бедняку? Завернул он в мешок клетку со своим счастьем и пошел в Бахчисарай, чтобы продать его, да продать подороже.

Приходит к воротам дворца, просится к хану

— А кто ты такой и что тебе надобно? — кричат стражники.

— Птицу Счастья принес, — коротко ответил бедняк.

Ввели его в богатые покои. На подушках хан сидит, а вокруг него вельможи в почтительном поклоне согнулись.

— Ты и вправду мне Птицу Счастья принес или шутки шутить вздумал? — грозно спросил хан. — Смотри, как бы тебе головой поплатиться не пришлось.

Вместо ответа бедняк снял мешок с клетки, и словно молния сверкнула в ханских покоях.

В страхе попадали на пол вельможи, а хан подушками закрылся и кричит:

— Прячь ее быстрее, а то она мой дворец сожмет!

Накрыл бедняк мешком клетку, поднялись с пола вельможи, вылез из-под подушек хан.

— Ты сам Птицу Счастья отыскал?

— Сам.

— Молодец! Я беру ее у тебя, и ты получишь награду.

Отдал бедняк свое счастье, добытое с таким трудом. И хан не забыл своего обещания. Щедро наградил он бедняка: велел снять ему голову с плеч, чтобы другим беднякам неповадно было счастье искать.

ОРЛИНЫЙ ЗАЛЕТ

^[53]

ордо подымают высокие горы свои вершины, словно им нет охоты глядеть вниз.

А внизу хорошо!

Торопливо бежит чистая веселая вода реки Бельбек… А чего ей не веселиться? Ее нельзя ударить, плюнуть ей в лицо, отнять детей, дом, жизнь. Нельзя остановить, нет на нее князя-злодея, нет плетки. Сама себе хозяйка! Сама может в гневе наказать любого князя, даже самого сильного. Весело ей глядеть, как тучный князь прыгает на одной ноге, стараясь быстро вскочить на коня и убежать, когда она разольет свои воды широко по долинам. Куда и спесь девается.

Внизу хорошо!

По берегам сады. Тропки лесные. И чего только не дарит земля людям — и не пересказать. Весело глядят на человека и круглые яблоки с красными щечками, и прячущиеся в зелени ветвей груши, и украшение земли — темные вишни. Весело!

А почему же люди не радуются? Люди, что под властью князя живут, много сил отдали, чтобы вырастить все это веселое великолепие, а взять ни себе, ни детям нельзя: все княжеское. Только труд — людской. Кому жаловаться, у кого защиты просить?

Молчат горы… Молчит река… Молчат люди…

Не молчит только князь Туган-бей. Только и слышно:

— Почему мало сделали?

— Почему мало собрали?

— Я вас, лодыри…

— Я вам, собачьи уши…

Словно в человеческой речи и слов других нет.

Но пришло время. Горы в гневе тряслись, обрушивая в долины потоки камней. Угрюмо ворчал лес, шумя вершинами сосен. Гневно бормотала неведомые слова река.

Не понимали люди, о чем они говорят, на кого гневаются. Стали люди вслушиваться, о чем говорят камни, о чем шумит лес, что бормочет река. Не вдруг поняли. А когда поняли, гнев пришел в их сердца. Посветлели лица, прояснились глаза. Но страшно еще бы\о показывать свой гнев и радость.

А горы говорили:

— Эх, вы! Вас много, а он один. Смотрите, как он бежит прочь, когда я в гневе сыплю на него камни. Их много, а он один.

Лес шумел:

— Эх, вы! Вас много, — а он один. Смотрите, как он бежит прочь, когда я в гневе валю на него деревья. Их много, а он один.

Речка бормотала:

— Эх, вы! Вас много, а он один. Слепые вы, что ли, не видите, как он трусливо бежит, когда в гневе я обрушиваю на него струи вод своих. Их много, а он один.

Горы любили людей. Их ласковые руки умело подбирали каменные россыпи, укладывая в стены домов-лачуг. Сколько прекрасных песен слышали

камни, укрывая людей от стужи, ветра, дождей. Какие ласковые слова слушали камни из уст матерей, сколько влюбленных пряталось в тени каменных стен!

Но сколько горькой обиды слышали камни, сколько безутешных слез падало на них. И великий гнев за человека подымался до самых вершин каменных… Горы снова и снова говорили людям:

— Вас много, а он один…

Лес любил людей. Их умелые руки из теплой древесины делают много чудесных вещей. Люльку, в которой нежилось дитя, осторожно раскачивали бережные материнские руки, и дереву становилось весело. Тонкое веретено кружилось в девичьих руках, и нитка послушно обвивала дерево, и от этого весело было ему. Круглое колесо мельницы собирали из отдельных дощечек. Вот уж когда весело было!

Но сколько проклятий слышал лес, когда палку лесную брал в руки Туган-бей. Тогда удары сыпались на плечи людей. Горько было лесу. Не для этого растил деревья лес, не на горе, а на радость людям.

И гневно шумели высокие сосны людям:

— Вас много, а он один.

Река любила людей. Разве не она поила их, разве не она обмывала грязные ручонки детей? Разве не она давала людям прохладу в зной?

Что же они в гнев не войдут, как она, что же они не обрушат гнев на голову Туган-бея? Разве мало видела река горя людского? Разве не шептала она им:

— Вас много, а он один…

И все лучше понимали люди, о чем говорят горы, лес, река. И все светлее становились лица и яснее глаза у людей. И все крепче сжимались губы, чтобы не выдать радости:

— Нас много, а он один..

Все поняли это, но не все знали, что делать дальше. Еще трудно было решиться обрушить свой гнев на князя.

Но сильные духом люди всегда были на земле. Были они и на земле Туган-бея. И это не только храбрые юноши. Подымался великий гнев в кротких сердцах девушек. Разве не их тащил Туган-бей в свои покои? Разве не их Туган-бей лишал простых человеческих радостей?

Поняли храбрецы, о чем грохотали горы, шумел лес, бормотала река, и задумали убить князя.

Но земля родит не только цветы, а и крапиву, чтобы люди остерегались. Родит не только сладкие вишни, но и ядовитый сумах, чтобы люди береглись. Родит не только душистую, сладкую траву, но и подлый бурьян-сорняк, чтобы люди чистили землю, холили ее.

Забыл человек об этом — земля напомнит.

Жили в деревне чистые сердцем люди, украшение земли, но был и бурьян-сорняк. В три погибели сгибались перед Туган-беем. Руку, бившую их по лицу, лизали. Присматривались. Доносили. Оглядываясь, захлебываясь от злой радости, они шепотом рассказывали князю, что задумали храбрецы убить его.

Испугался Туган-бей: один он, а их много.

Ночью, как вор, никому не доверяя, поскакал он в Бахчисарай просить у хана помощи.

И дал хан воинов. Примчались, как волки зимой. Бешено рубили в деревне и старого и малого. Пьяные от крови, не щадили никого. В горы ушла горсточка уцелевших юношей и девушек, доверив свои жизни камням и лесу.

Но подлость за ними по тропам шла, грязной рукой путь воинам показывала. Вот-вот настигнет девушек.

И тогда решили: не дать себя схватить. Лучше с родных камней вниз головой броситься.

Горы пожалели их, помогли. Только ринулись девушки вниз, как почувствовали: не падают, а легко кружат над пропастью, крылья сильные у них, сердце крепкое, дух гордый. Орлицами стали!

А юноши подымались все выше, выше. Круче становилась тропа, меньше становилось сил. И поняли — не уйти. С тоской смотрели в небо, где плавными кругами летали большие сильные птицы. В небо крикнули:

— Помогите!

Камнем вниз падали орлицы-девушки, в глаза юношам глядели с тоской, а помочь не могли.

Пожалели горы юношей. Силу почувствовав небывалую, взмыли юноши на могучих крыльях. Орлы!

В страхе кинулись воины к Туган-бею, — а над ними стая орлиная. Свист могучих крыльев резал воздух. Месть пришла неумолимая. От нее не уйдешь. Заклевали насмерть Туган-бея.

А птицы остались тут. Гордые, смелые, недосягаемые. В горах приветливых строили гнезда, растили детей — племя орлиное.

Прошли годы. Стала земля чистой, река веселой, лес ласковым, горы спокойными. Свободная земля! И только орлы напоминают людям о том, что здесь произошло.

И слышат люди в клекоте орлином:

— Помните, люди! Вас много, вас много… Бейтесь за счастье детей ваших.

— Нет большего счастья, чем свобода, нет большей радости, чем борьба!

— Вас много, вас много, люди!

Шумел лес, бормотала река, мудро смотрели горы. Они любили свободных людей. Они гордились ими…

КИЗИЛ — ЧЕРТОВА ЯГОДА

^[54]

рапрадед мой чумаком был: в Крым за солью ездил. Как и подобает — волами…

Так вот, этот самый мой прапрадед рассказывал своей двоюродной сестре, а та пересказала жене мужнина брата моей бабушки, а жена мужнина брата — бабушке, а бабушка моей тетке, а тетка уже мне вот эту «историю», причем бабушка божилась и клялась, что все это чистейшая правда.

Когда Аллах сотворил мир и закончил свою работу, на земле наступила весна, и на деревьях в земном раю начали распускаться почки.

И потянулось к этим почкам все живое и на земле сущее: тот одно хватает, тот другое. Одним словом — никакого порядка. Аллах видит, что надо порядок навести, позвал всех к себе и повелел каждому выбрать одно какое-нибудь дерево или цветок, чтобы потом только им и пользоваться. Мои предки тогда избрали вишню…

Пришел и черт.

— Ну, что же ты, черт, выбрал? — спрашивает Аллах.

Черт отвечаем

— Кизил.

— Хорошо. Бери кизил, — улыбнулся Аллах.

Обрадовался черт. Всех, мол, обманул: кизил первым зацвел, значит, и созреет раньше. А первая ягода — дорогая ягода: повезет свой кизил на базар, продаст дороже, чем другие.

Наступило лето. Начали созревать плоды: черешни, вишни, абрикосы, персики, яблоки, а кизил все еще зеленый. Твердый и зеленый.

Не созревает кизил. Со временем красный сделался, но, как и прежде, — твердый и кислый.

— Ну, как твой кизил? — насмехаются люди.

— Гадость, а не ягода. Не повезу на базар! Собирайте сами!

И вот поздней осенью, когда в садах собрали все плоды, пошли люди в лес и увидели почерневшую, но очень сладкую и вкусную ягоду. Собрали люди кизил, лакомятся и издеваются над чертом:

— Прозевал! Черт очень разозлился и отомстил людям.

На следующую осень он сделал так, что кизила уродилось вдвое, а может, и втрое больше, чем прошлый раз, и солнцу, чтобы он созрел, понадобилось послать на землю значительно больше тепла.

Обрадовались люди, что такой большой урожай кизила, не поняли каверзы. А солнце истощилось за лето, и наступила на земле такая зима, что повымерзли у людей сады.

С того времени существует такая примета: если урожай кизила — будет холодная зима.

ТАЙНА ЧЕРНОГО МОРЯ

^[55]

ил некогда на свете богатырь, и была у него чудодейственная стрела, которую он прятал в глубоком подземелье за семью замками.

Славилась стрела не тем, что была из чистого золота выкована, драгоценными камнями украшена, а тем, что таила е себе страшную разрушительную силу. Стоило богатырю взять лук, натянуть тугую тетиву, и стрела с оглушительным грохотом взлетала ввысь, оставляя засобой огненный след. И там, где она пролетала, вспыхивал воздух, закипала вода, плавилась земля, гибло все живое.

Страшное это было оружие! К счастью, находилось оно в надежных руках. Богатырь был человеком справедливым, мирным и огненную стрелу без надобности в руки не брал. На другие государства он не покушался, а на его отечество враги не нападали — боялись

Перед смертью задумался богатырь: кому передать огненную стрелу? Сыновьям? Нет. Воины они храбрые, сильные, но еще молоды и безрассудны. Не удержаться им от соблазна испробовать силу огненной стрелы — и вспыхнет тогда братоубийственная война, и погибнет тогда не один народ, исчезнет с лица земли не одно государство.

Нет, никому нельзя доверить такое грозное оружие. Надо спрятать стрелу так, чтобы ее долгое время никто не мог отыскать. И лишь тогда, когда не будет войн и на земле воцарится вечный мир, — тогда люди найдут чудодейственную стрелу и используют ее силу в мирном, созидательном труде.

Позвал отец своих сыновей и говорит им:

— Дети мои! Я уже стар, недолго мне осталось жить на свете. Исполните же мое последнее желание. Вот вам ключи, откройте подземелье, возьмите огненную стрелу, о страшной силе которой вы слыхали. Далеко отсюда, на юге, есть глубокое море. Отнесите туда стрелу и опустите ее на дно этого моря.

Исполняя волю своего отца, воины взяли стрелу и отправились в путь.

Несколько лет странствовали братья по белу свету. Наконец пришли они в горную страну, омываемую с трех сторон морем. Взобрались на самую высокую гору и увидели синее-синее море. Окутанное утренней розовой дымкой, оно мирно спало. В спокойной воде, словно в зеркале, отражался огненный шар восходящего солнца.

Это было Черное море. В его водах и решили братья захоронить огненную стрелу.

И вдруг братья почувствовали, что жаль им расставаться с драгоценной ношей. И честолюбивые мечты овладели ими.

— Послушай, брат, — начал осторожно младший. — Зачем нам выбрасывать такое сокровище в море? Ведь это же наследство наше…

— Да, — согласился старший. — Огненная стрела по праву принадлежит нам. И ничего плохого в том не будет, если мы оставим ее у себя

— Если бы мы имели волшебную стрелу, — продолжал младший, — мы завоевали бы эту прекрасную страну, построили на берегу моря замок, взяли бы себе в жены самых красивых и богатых девушек.

— Да что одну страну! Мы завоевали бы все страны, которые знаем и которых еще не знаем. Нам покорились бы целые племена и народы…

И договорились братья, что спрячут стрелу в горах, а отцу скажут, что сделали, как он велел.

Отыскали они в горах глубокую пещеру, спрятали в ней стрелу и отправились в обратный путь.

Каково же было их удивленье, когда, возвратясь домой, они узнали, что отец каким-то образом раскрыл их замысел. С негодованием набросился старик на сыновей, упрекая их в непослушании.

— Не будет вам моего благословения, — сказал он, — пока стрела не ляжет на дно моря.

Убедившись в том, что им не удастся завладеть грозным оружием, братья отправились к берегам Черного моря и с грустью выполнили волю отца. Огненная стрела опустилась в бездну морскую. Потемнело от гнева море, закипели, заволновались его тихие воды.

До сих пор где-то на дне морском лежит огненная стрела, и до сих пор Черное море хранит эту тайну. Только иногда забурлит оно, заклокочет, подымет громадные волны, тщетно пытаясь выбросить из недр своих смертоносное оружие.

 

РОДНИК СВЯТОСЛАВЫ

^[56]

самого синего моря, на краю крымской эем-/я, стоит древняя Феодосия.

С востока город омывают морские волны, с юга тянется гряда холмов. А на западе высится гора, у подножия которой журчит источник. К концу дня уходит за гору на отдых солнце. Утром, закончив ночной дозор, опускается за ее вершину луна.

Веками люди видели эту гору, но никто никогда не замечал, чтобы на ней росло что-нибудь живое. Даже злой репейник никогда не появляется на мертвой ее вершине.

Называют старые люди эту гору Лысой и рассказывают о ней удивительную легенду.

Давным-давно, когда солнечная Таврия стонала под игом поработителей, а древняя Феодосия — Кафа была центром работорговли, жил здесь богатый и знатный хан Ахмед-Назы.

В безумствах, в разгуле пролетела молодость. В походы он больше не ходил, пил ароматные вина, ел вкусные яства и утешался прекрасными пленницами.

Много у Ахмед-Назы было прекрасных пленниц, но любил он больше всех Святославу — девушку из Руси. Гордая была Святослава, смелая, как орлица.

Л как пела! Как играла на гуслях! Заслушаешься! Приведут красавицу к Ахмеду, посветлеет угрюмое лицо старика. Похаживает вокруг, поглядывает на стройный стан, на косы длинные золотистые, а подойти не смеет: взглядом останавливала.

Поднимет Святослава ясные синие очи, взглянет на хана, усмехнется презрительно — и упадет сердце старика. Словно не она, а он был ее невольником.

Любили Святославушку и невольницы — за смелый и веселый нрав, за доброе сердце, за поддержку душевную. Если бы не она, изныли бы в тоске, измучились.

Позвали однажды Святославу играть для хана на гуслях. Запели, заплакали струны под тонкими пальцами. Лежит Ахмед на шелковых подушках, любуется красой девичьей — нежится. Нежился-нежился и заснул. Только этого и ждала смелая девушка. Давно созрел дерзкий план, давно подготовила Святослава пленниц к побегу: выследила, где хранятся ключи и как быстрее беглецам скрыться можно.

Спит хан, похрапывает, а девушка вытащила ключи из шкатулки, открыла потайную дверь и вывела невольниц прямо в степь:

— Бегите, милые, а я закрою дверь, чтобы задержать погоню.

Как птички, выпорхнули невольницы на свободу и скрылись в темноте ночи. А Святославушка осталась дверь закрывать.

Услыхали стражники шум, схватили девушку и притащили к хану. Позеленели, стали холодными, как у змеи, глаза старого деспота. Пятнами покрылись дряблые щеки:

— За вероломство я могу сжечь тебя заживо! Могу повесить, утопить! Все могу! Но я могу и помиловать, все в моей власти! Подумай хорошо, но знай: только одной ценой можешь искупить вину свою!

Знала Святославушка цену эту позорную, взглянула на хана презрительно и еще выше подняла гордую голову.

— Не покоришься? — вскричал Ахмед в ярости. — Заточу в подземелье! Иссушу тебя в неволе!

И посадили девушку в подземелье, словно зажи-1Ю похоронили. Долго томилась она в каменной гробнице, так долго, что и сама не помнит сколько. Единственной радостью было для узницы видеть через крошечное оконце, сквозь железную решетку кусочек крымского неба да слышать в тихую погоду, как журчит маленький родничок, пробивающийся из земли у склепа.

Святослава разговаривала с родничком, как с другом. Пела ему о своей далекой родине, рассказывала о любимой матушке, о братьях, о молоденьком тополечке, что рос в их саду, под окном ее светли-11Ы. А родничок слушал, журчал ей в ответ о чем-то и размывал каменную стену, чтобы пробиться в склеп к узнице.

Три раза приходил человек от хана и спрашивал: «Покоришься?» И три раза девушка говорила: «Нет!»

На четвертый раз Ахмед пришел сам. Тяжело открылась ржавая железная дверь, пахнуло гнилой сыростью из подземелья. В полосе упавшего сверху света стояла не прежняя красавица — стройная, румяная, а какая-то тень, похожая на привидение.

Увидев ее, хан вздрогнул и отшатнулся в ужасе.

— Вот что бывает с непокорными! — сказал он. — Теперь ты уже никому не нужна. Разве что смерть возьмет тебя…

«Знать, страшна я стала», — подумала Святослава, когда хан удалился. И зарыдала.

И тут, просочившись сквозь стену, упали на землю рядом с узницей первые чистые, крупные капли родниковой воды и зазвенели:

— Не плачь, гордая девушка, не горюй, я помогу тебе! Испей воды из родника, умойся ею — и к тебе вернется сила и красота прежняя…

Не успела девушка испить несколько глотков, умыться волшебной водицей, как почувствовала в себе силу русскую, волю несгибаемую, красоту сказочную.

Через день пришли в склеп ханские слуги, увидели Святославу и глазам своим не поверили. Что за чудо! Что за красавица вышла из-под земли! Румяная, свежая, как заря алая.

Рассказали хану о волшебном роднике. Прибежал он, стал пить воду ту со страшной жадностью.

— Пей-пей, деспот, я окажу тебе услугу, — журчал родничок.

Пил Ахмед воду, пил, пока не превратился в большую гору. Так и стоит с тех пор Лысая гора, огромная, некрасивая, и ничего не растет на ней. И нет от нее ни пользы, ни радости человеку.

Зато о чудесном родничке идет добрая слава. Со всех концов земли едут люди в наш древний и помолодевший город, чтобы набраться здоровья, попить чистой, искристой, как шампанское, минеральной водицы, покупаться в прохладных волнах синего моря.

ТОПОЛЬ, ГРАНАТ И КИПАРИС

^[57]

а морском побережье в четырнадцати верстах от Алушты жил рыбак с женою. Это были честные, трудолюбивые и очень добрые люди, готовые приютить путников, поделиться последним куском с бедными.

Что и говорить, окрестные жители глубоко уважали рыбака и его жену. Добрая слава шла о них в Крыму. А рядом с доброй шла слава худая — о детях этих честных людей, о трех дочерях родных.

Старшую дочь звали Тополиной. На вид она была безобразной, маленького роста, неуклюжая. А по характеру — злая-презлая. Чтобы досадить соседям, она подслушивала чужие тайны, а потом разглашала их по всему побережью. День и ночь проклинала своих родителей за свое уродство, за крошечный рост.

Вторая дочь, Граната, помешалась на розовом цвете. Она упрекала отца и мать за то, что не красавица и что у нее не розовые щечки. Вот если бы она была как роза, все прохожие останавливались бы и смотрели >:а нее с восхищением.

Младшая, Кипариса, была красива и обладала веселым нравом. Но под влиянием старших сестер гоже насмехалась над отцом и матерью. Мол, родили ее на свет божий не днем, а ночью, оттого она такая резвая и смешливая.

Тяжело было родителям слышать упреки детей своих. Но что поделаешь? Любовь родительская слепа и беспомощна. Старики молча сносили проделки дочерей, терпели от них насмешки. И, чтобы избежать неприятностей, часто уходили в горы. Там они жили по нескольку дней.

Однажды, когда они были дома, в хижину ворвались все три дочери.

Разозленные каким-то уличным происшествием, они набросились ка отца и мать и начали их избивать.

— О небо, — взмолились родители. — Есть ли' силы, которые смогли бы защитить нас от наших детей!

Не успели они произнести эти слова, как раздался голос:

— Тополина! Ты клянешь своих родителей за то, что карлица. Гак стань же высочайшим деревом, которое всегда будет без цветов и плодов. Ни одна птица, кроме ворона, не будет вить на тебе гнезда…

— Граната! Твое желание тоже сбудется. Ты станешь деревом с розовыми цветами, и все будут останавливаться и восхищаться ими. Но никто не наклонится, чтобы понюхать эти красивые цветы, потому что они не будут иметь запаха. Плоды твои, ярко-красные в середине, не насытят никого и не утолят ничьей жажды, потому что они не будут созревать…

— Кипариса! Тебя постигнет участь твоих сестер. Ты сетовала на свой веселый нрав — ты станешь растением красивым и печальным.

Перепуганные насмерть девушки бросились из хижины. За ними выбежали родители. Но детей своих они уже не увидели: во дворе стояли три дотоле неизвестных дерева. Одно взметнуло ввысь свои ветви, словно хотело стать еще выше, другое было усыпано розовыми цветами, а третье застыло в грустном молчании.

И назвали люди эти деревья именами трех дочерей — тополь, гранат и кипарис.

ОБ ИСТОЧНИКЕ ПОД АЙ-ПЕТРИ

^[58]

ежду Алупкой и Мисхором на берегу горной речки Хаста-баш в давние времена доживали свой сек старик со старухой. Хижина их пришла в ветхость, да и не удивительно: ведь старику исполнилось девяносто лет, старухе восемьдесят, а дети их давно разъехались по свету в поисках счастья. Крошечный огород и сад едва-едва давали им скудное пропитание.

Почувствовал старик приближение смерти. Мучила его и старуху одна мысль: где взять денег, чтобы устроить приличные похороны?

Старик решил собрать последние силы, несколько раз сходить в горы, в лес, набрать там валежника, продать его на базаре в Алупке, купить гроб и все, что нужно для похорон.

На следующий день он рано утром опоясался веревкой, заткнул за пояс топор и, тяжело опираясь на кизиловую палку, пошел в горы. Подолгу и часто отдыхал, пока дошел до подножия Ай-Петри, где было много бурелома.

Нарубив большую вязанку дров и взвалив ее на спину, кряхтя и спотыкаясь, поплелся вниз.

Дошел он до одного из источников, которые дают начало речке Хаста-баш. Солнце было в зените, жара и усталость совершенно обессилили старого человека. Он решил отдохнуть и, сбросив дрова на землю, жадно стал пить. После этого ему очень захотелось спать, и, прислонившись спиной к сосне, старик уснул.

Когда он проснулся, то увидел, что солнце ушло на запад — день кончался. Старик забеспокоился и поспешил домой. Легко вскинув на плечи вязанку дров, чуть ли не пританцовывая, быстро начал спускаться с горы, по привычке разговаривая с самим собой:

— Мало дров взял дед, очень легкая ноша, надо бы раза в два больше.

Между тем старуха, не дождавшись старика, решила пойти в лес на поиски. Увидев человека с вязанкой, она обратилась к нему со словами:

— Не встречал ли ты, молодец, в лесу старика?

— Да что ты, мать, — ответил ей муж, — от старости ослепла, что ли, своего старого узнавать перестала!

— Не смейся надо мной, старой, и ты когда-нибудь таким будешь, и мой муж лет семьдесят назад был таким, как ты.

И понял тогда старик, что напился он воды из источника молодости, о котором когда-то говорил ему дед.

Старуха, конечно, немедленно захотела напиться той же водицы. Муж объяснил ей, как найти источник, и быстро пошел домой. Он вдруг вспомнил, что много лет уже не чинил плетень вокруг сада и огорода, что сломана калитка и что вообще немало дома дел, которые требуют сильных рук и хозяйского глаза.

Увлекшись работой, он не заметил, как наступила ночь. Только тогда вспомнил о старухе. Бегом кинулся в горы. За несколько минут проделал путь, ка который утром ушло несколько часов. Но у источника старухи не было.

Долго он разыскивал жену. Уже отчаялся найти ее, когда услышал в кустах детский плач. Подняв ребенка, направился домой. Наступил рассвет. Несказанно удивился старик, увидев, что ребенок на его руках укутан в лохмотья старухи.

Оказалось, что старуха со свойственной женщинам жадностью к молодости выпила слишком много воды из чудодейственного источника под горой Ай-Петри…

О СЕМИ КОЛОДЕЗЯХ

^[59]

или когда-то в безводной керченской степи три чабана — отец и два сына.

Весной, когда шли дожди, степь оживала, овраги и долины наполнялись живительной влагой, ярко зеленели растения и тянулись к ласковому солнцу, пели птицы, радовались люди.

Но вот выше и выше поднималось солнце, все жарче и жарче становились его лучи — наступало знойное лето с беспощадными суховеями. Тогда испарялась влага, высыхала и трескалась земля.

Тогда умирали пожелтевшие растения:

— Пить!

Улетали прочь птицы:

— Пить!

В отчаяние приходили люди:

— Пить!

Однажды в небывало засушливое лето, когда запасы воды закончились, сидели чабаны в степи, словно скифские бабы, угрюмые и молчаливые. Надвигалась беда. Что делать? На север пойдешь — море увидишь, на юг пойдешь — тоже к морю попадешь Везде вода. Но попробуй напиться ее: соленая, горькая, к жизни непригодная.

— Не бывает так, чтобы под землей не текла вода, — задумчиво проговорил отец. — Течет она так, как течет кровь в живом теле. И чтобы увидеть ее, надо вырыть колодец.

— Что ты, отец, выдумываешь, — отозвались сыновья. — Если бы под землей была вода, она сама бы нашла ход на поверхность

— Не все само делается, — ответил отец. — Иногда и руки надобно приложить. Берите лопаты!

Чабаны сняли круг порыжевшего дерна и врубились лопатами в щебенистую глину. Ни пылающее в бледном, выцветшем небе солнце, ни острая жажда не остановили людей. Гора красноватого грунта росла и росла, яма в толще земли углублялась и углублялась.

К вечеру чабаны врубились в землю почти в два человеческих роста, но воды не увидели. Не увидели они ее и на второй вечер, на третий, на пятый, на седьмой…

— Ты, отец, плохое развлечение для нас выдумал, — начали роптать сыновья, — от работы жажда усиливается, а воды все нет и нет.

— Не ради развлечения мы работаем, дети, а ради жизни на этой земле, — возразил уставшим голосом отец. Несмотря на преклонные годы свои, он работал не меньше сыновей. — Я верю в то, что вода под землей есть, я слышу ее. Значит, мы не там копаем, где нужно, значит, надо копать в другом месте…

И чабаны начали рыть второй колодец. Но и за следующие семь дней они не докопались до воды. За вторым появился третий колодец, потом четвертый, пятый, шестой. И ни в одном из них не было воды.

Роя седьмой колодец, отец и сыновья были настолько измучены, что даже не разговаривали между собой, а молча долбили и долбили сухую крымскую землю. Вечером они падали на комья глины, будто мертвые. И только утренняя роса освежала их, и они снова брались за лопаты.

В последнюю ночь старый чабан уже не в силах был вылезти из колодца, откуда он подавал грунт наверх, и остался в нем ночевать. Подложив кулак под голову, он сразу же задремал.

И видит старик хороший сон. Ему снится вода. Чистая, прохладная, она наполнила все семь колодезей и разлилась по степи шумливыми ручьями. Ожила напоенная водой крымская степь, запела тысячами птичьих голосов. Сыновья, обливая друг друга водой, смеются, приговаривая:

— А прав был наш отец!

Проснулся ночью старый чабан, пошарил вокруг себя рукой, и лицо его просияло: земля была мокрая. «Близко вода! — подумал старик. — Завтра ее увидят сыновья, вот обрадуются!.. Теперь и поспать можно со спокойной душой». И чабан уснул крепким, глубоким сном.

Назавтра один из сыновей опустил в колодец ведро, чтобы отец наполнил его грунтом. Но странно: ведро не ударилось о твердое дно, а плюхнулось на что-то упругое. Заглянул сын в колодец и увидел там небо и свое отражение.

— Вода!!! — что есть мочи закричал он. Подбежал его брат, тоже заглянул в колодец и

тоже закричал на всю степь:

— Вода!!!

Бросились братья ко второму колодцу, к третьему, к четвертому — в них тоже была вода. Что за чудо? Все семь колодезей были наполнены чистой, прохладной водой.

И показалось молодым чабанам, что все вокруг изменилось, повеселело. И солнце перестало так немилосердно жечь, и небо стало более голубым, приветливым, и подул свежий ветер, так что стало легче дышать.

— А где же наш отец? — удивились 6ра1ья.

Они долго ходили по степи и звали отца.

Но тот не откликался.

Так до сих пор и не знают, куда исчез старый чабан. Люди гозорят, что он превратился в родник, который и наполнил все семь колодезей живительной водой.

ОКСАНА

^[60]

ксана, Оксаночка, ох и хороша дивчина.

Что и говорить, хороша! Много слов красота не требует. И так видно…

Гей-гей, Оксана, Оксаночка, статная, сильная. Никто не мог сказать, что видел хоть раз слезы на глазах Оксаны. Слезы — это для слабеньких.

Черноусые казаки не вдруг заговаривали с ней. Не то чтобы побаивались, но были осторожны. Куда девался металл в голосе казаков. Голос становился вкрадчивым, ласковым.

В жаркий день в селе тишина. Каждый прохлады ищет, от жары прячется. А Оксана коромысло несет с холстами — белить на реку.

Гей-гей, Оксана, Оксаночка, если бы знала ты, если бы ведала — в ту пору не пошла бы на реку холсты белить. Не пошла бы, если б знала, что беда надвигается из степи далекой.

Налетела на село орда крымская. Поднялся стон и плач…

Схватили татары Оксану, связали сыромятным ремнем руки, набросили петлю на шею и потащили за собой.

Впереди пути-дороги страшные, выжженные села, кровавые тропы. Назад оглянешься —

горят хаты, горит счастье человеческое, горит честь девичья — все горит. Только одни мельницы машут своими крыльями, будто прощаются. Скрипят телеги, везут в чужие земли пленников, везут хлеб, потом взращенный.

Вот и Кафа. Большой двор, обнесенный высокой стеной, большие ворота, железом окованные. Ох сколько людей прошло через эти ворота, сколько с грустью-тоской оглянулось, когда они со скрипом закрывались…

Стояла Оксана на невольничьем рынке, гордая и прекрасная в своем скорбном гневе. Такой красоты еще не было. Такой осанки еще никто не видывал.

Вот и продана Оксана. Повезли ее в город — грязный, тесный, пыльный. Только в одном месте красовался пышный дворец. В нем жил хан.

Привели Оксану во дворец и оставили в комнате, где было много женщин.

Не трогали евнухи пока Оксану, не вели к хану. Ждали, что ослабнет духом. «Будем кормить сладко, одевать красно, сломится, не таких ломал гарем», — думали.

Шли дни — тоскливые, серые, один на другой похожие. Чем заняться Оксане, привыкшей к широким степным просторам, к яркому солнцу? Сколько было дарено ей природой, жизнью, только теперь оценила она по-настоящему. И милое сердцу родное село, и тихие вербы, чистые воды и ясные зори, девичий смех и задушевные песни…

А Павло! Где ты, мой горицвет, казак мой?

Пусть люди не могли сказать, где я: кто убит, кто в плену. Но неужели сердце казачье, неужели оно молчит, не говорит тебе ничего? Приди, освободи из злой неволюшки…

Все бывает на земле, все случается. Привели как-то в гарем женщину — старую, сердитую, рослую — с товарами заморскими. Там и пряжа тонкая, шелка мягкие, там и кружева, каких еще глаза не видели, там и парча тонкая, как дуновение ветра, чадра черная, желтая, синяя. Ох, какое женское сердце устоит!

Старуха товары раскладывает да все на Оксану поглядывает. Сквозь чадру лица ее не видать, только глаза светятся.

Посмотрела в эти глаза Оксана — и замерла. Павло! Вот сейчас или смерть обоим или волюшка…

Распродав все товары, торговка кивнула Оксане: иди, мол, девушка, за мной, дам тебе самое заветное. Зашли они за высокий тополь, и евнухи впервые услышали, как засмеялась пленница. «Наконец, думают, оттаяло сердце у этой каменной, — нам легче будет».

Кряхтя и охая, взяла старуха корзину на плечо, прикрыв старым платком, потихоньку поплелась на улицу.

С гиком, с криком по пустому переулку промчались всадники. Трое от них отделились. Татары… но речь родная, ласковая, мягкая.

Гей-гей, Оксана, Оксаночка. Вот и она на коне. Выпрямившись в могучий рост, вскочил на коня Павло — и помчались. Оксана в середине, всадники окружили ее плотным кольцом, скачут быстро-быстро.

Вынесла всех сила молодецкая, удаль богатырская. Вынесли всех верные кони казачьи. Вот уже родные бескрайние степи, вот чистые воды и ясные

зори…

Далеко позади остались высокие стены ханского дворца, свирепая стража, неумолимый гнев хана. Все это, даже самую смерть, победила любовь крепкая, любовь верная, дружба казацкая.

ОБ ОЗЕРАХ ЦЕЛЕБНЫХ

^[61]

ей вы, кони сильные, кони казачьи! Летите быстрее стрел татарских острых, ветер обгоняйте! Несите невольников израненных к садам вишневым, родным зорям и водам днепровским…

Гей, на волю! На Украину родную!..

Мчат по стели крымской, палящим солнцем выжженной, казаки. А тревожные думы назад летят. Там, над Гезлевом, еще пожар гудит, остыть не успели мертвые побратимы. Много их полегло сегодня в городе печали, городе рабства.

Но еще больше вырвалось на волю. Вот они рядом, на конях. Слабые, изголодавшиеся, как былинки на ветру, шатаются. Не верят еще своему счастью.

Скачут кони… Скачут…

А долго ли выдержат бешеную гонку? Удастся ли от погони татарской скрыться? Скоро, ох скоро притомятся казачьи кони! А орда не дремлет…

— Сто-ой! — разнесся над степью голос атамана. Сгрудились казаки. Спрыгнул атаман с коня, к

земле ухом припал. Слышит он, как гудит-стонет земля от дальнего топота конского… И молвит атаман:

— Всем нам нету отсюда дороги, братья казаки. Отдайте лучших коней людям, нами спасенным.

Пусть с проводниками мимо озер соляных на Украину скачут. А мы тут останемся Дорогу басурманам закроем.

То не черная туча по небу плывет, то ханское войско по степи скачет. У каждого всадника в поводу по три-четыре коня. Чтобы страху больше на врага навести, чтобы боялись все — то орда татарская летит! И кони свежие всегда под рукой — хоть от рассвета до рассвета скачи!

Как соколы камнем падают на добычу, так казаки из засады рванулись, острым ножом в войско басурманов врезались.

Засвистели сабли, запели смертельные песни стрелы татарские. Брызнула горячая кровь на землю.

За муки народные, за горе, что, как тяжелая гора, висело над украинскими хатами, нещадно рубились казаки.

И дрогнули враги.

Но не знали храбрые воины, что на помощь татарам новый отряд спешил.

Прижала орда запорожцев к соляным озерам. Здесь последний бой был. В топкой прибрежной грязи увязали кони, сбивались в кучу. Негде развернуться казакам, показать врагу свое уменье бранное. Позади — озерная глубь…

Солнце покатилось к закату. Плакала вечерняя заря, кровавым светом заливая степь и озера. Белый туман опускался на землю, пряча от глаз страшную картину.

Лежат казаки на берегу соляного озера, руки белые в смертном сне разметав. Жупаны изодраны, саблями иссечены, лица в крови.

Не матери старые заплачут над ними горючими слезами — степные вороны закаркают. Не родные руки глаза им закроют — вороны выклюют.

И на рассвете, когда солнце бросило на землю первый тонкий луч, слетелись вороны Закричали, крыльями замахали в радости — большая добыча досталась. Опустились стаей на поле битвы… Да не удалось попировать вестникам смерти! Стали вдруг оживать казаки. Тот рукой шевельнет, этот голову подымет, третий товарищу жалуется: «Ох и долго я спал, будто убитый…»

Удивляются воины: что же с ними случилось? Ведь и этот побратим был зарублен т- сами видели! — и тот как подкошенный с коня упал…

Стали они присматриваться, вокруг все примечать. И увидели, что там, где раны к черному береговому илу прикасались, — их как не было! Все затянулись, зарубцевались.

И поняли тогда казаки, что родная земля для своих детей — всегда мать Никогда она их в горе-беде не оставит, не даст пропасть, на помощь придет! Зашли воины в озеро, соленой водою умылись и в шапки, в бурдюки чудесной земли набрали.

Потом коней уцелевших разыскали, седла подтянули и в степи родные поскакали — понесли на Украину суровую весть о битве с ордой татарской и о целебной крымской земле.

Много лет с тех пор миновало. Но помнил народ эту быль. И когда сбросил кровопийцу-царя, выгнал слуг его, пришли свободные люди к крымским озерам и выстроили здесь прекрасные больницы, дворцы-санатории. Лечатся в них борцы за счастье народное. Новых сил для подвигов набираются.

ДИВЧИНА-ЧАЙКА

^[62]

a море на Черном есть остров суровый, немой — красные скалы на буйном зеленом раздолье. Не видно на острове беленьких хаток, кудрявые листья его не покрыли. Одна только тропка зеленая вьется: весенний ручей промыл красную глину, оброс бархат-травою. А дальше — все мертво и глухо.

Но нет, не все: вон там на утесе над морем, где вечно бушует седой прибой, на самой вершине горит по ночам огонек. А днем над утесом чайки печальные вьются, кричат над бушующим морем.

Это что за утес? Почему там огонь? И за что чайки любят утес тот суровый?

Давно, говорят, на остров тот дикий приплыл человек неизвестно откуда. Наверное, горькая доля долго гоняла беднягу по свету, пока не нашел он на острове диком приюта.

Дитя да пожитки убогие вынес из утлого челна на берег и стал себе жить-поживать.

Как жил, чем питался — сначала об этом никто не ведал. Со временем люди узнали, какое доброе сердце у этого человека. Он каждую ночь огромный костер разжигал, чтоб его видно было далеко, чтоб всe корабли, которые плыли по волнам зеленым, могли безопасно пройти мимо камней суровых да отмелей скрытых, коварных! А если корабль разбивался о скалы, тогда человек в своем утлом челне отважно бросался на помощь несчастным.

И благодарные люди отдать ему были готовы сокровища, деньги и все, что везли на своих кораблях. Но не брал ничего чужеземец, лишь только еды немного, да дров, да смолы для костра.

И вскоре люди узнали о старике этом странном, прозвали его «аистом морским». А также узнали о дочери его любимой, которую, словно русалку, и волны морские качали-ласкали, и камни немые, и бури морские жалели-утешали.

И выросла дочь старика, и стала на диво прекрасной: бела, словно пена морская; пушистые косы ее, как морская трава, до колен ниспадали, а голубые глаза, словно раннее море, сияли; а зубы, как жемчуг, сверкали из-под коралловых губ.

Однажды после купания дивчина сладко уснула на теплом песочке (море в то время молчало-дремало). И слышит сквозь сон она шепот. То рядом за камнем втроем собрались: птица-бабич, свинка морская да рыбка — чешуйка золотая.

Вот рыбка и молвит:

— Достану со дна я ей жемчуг, кораллы и яркие самоцветы за то, что спасла меня. Лежала, несчастная, я на косе — сердитые волны забросили очень далеко. Жгло меня солнце, сушило, а хищный мартын белоснежный в небе кружился, и с ним моя смерть приближалась. А добрая дивчина эта взяла меня, ласково мне улыбнулась и в море легко опустила. Я вновь ожила…

— А я хорошо научу ее плавать, нырять, танцевать веселые ганцы, чудесные сказки я ей расскажу, — молвила свинка морская, — за то, что она меня кормит, делится честно едою со мной. Погибла бы я без нее.

— А я, — отозвалась задумчиво птица — бабич. — а я ей поведаю новость, которой никто здесь не знаем. Была я за морем, слыхала: прибудут сюда корабли и галеры. На тех кораблях и галерах дивные люди с чубами (их зовут казаками). Они никого не боятся и даже древнему морю подарки не дарят, как другие купцы-мореплаватели, лишь веслами бьют его, не уважают! И море разгневалось на чубатых, и злая судьба их всех потопить присудила, сокровища камням отдать, да нам, морским слугам. Большой этой тайны никто не знает. А ей, милосердной, должна рассказать я за то, что меня она тоже спасла. Какой-то злодей перебил мои крылья стрелою, и я умирала на волнах зеленых. А милая дивчина эта меня изловила, кровь зашептала, целебных трав приложила, кормила, поила, за мною смотрела, пока не срослись мои крылья. За это раскрою ей тайну большею…

— Молчи! — зашумели, проснувшись, сердитые волны. — Молчи, не твое это дело! Не смеет никто знать о воле великого моря, не смеет никто противиться грозному!

Набросились волны на камни, сердито урчат между ними. Испуганно свинка и рыбка нырнули на дно, а птица в небо взлетела.

Но поздно проснулись волны: услышала дивчина тайну, на ноги быстро вскочила и громко позвала:

— Вернись, птица-бабич, вернись! Расскажи мне о тайне подробней! Не нужно ни жемчуга мне, ни кораллов, ни танцев веселых, ни сказок чудесных. А лучше скажи мне, откуда высматривать хлопцев чубатых, как от беды бесталанных спасти?

А волны бушуют, а волны ревут:

— Молчи! Не расспрашивай, глупый ребенок. Смирись! Не перечь лучше морю: море ведь тяжко карает!

А дивчина думает: «Ладно, бушуйте, зеленые волны, чернейте от злости, беситесь. Я вам не отдам на съедение людей тех отважных. Я вырву из горла у хищного моря братьев моих бесталанных! Отцу не скажу я ни слова. Ведь старенький он, и бороться ему не под силу, а будет большое ненастье, я вижу».

И день догорел. И солнце в море спустилось. И тишина наступила. Лишь слышно во тьме, как бормочет старик, на пост свой ночной собираясь.

Дочь попрощалась с отцом, в пещере легла. А только отец стал костер разжигать, она поднялась, прыгнула в челн, приготовила все — ждет бури!

Море спокойно пока. Но вдали слышен гул: то туча, союзница моря, идет, глазами сверкает, крыльями черными машет на яркие звезды. И гаснут звезды со страха. Вот ветер, посланец ее, налетел, засвистел, стараясь костер потушить. Но дед догадался, подбросил смолы, и костер запылал сильнее. И ветер отпрянул назад, застеснявшись, и вновь тишина наступила…

И снова, но ближе, загрохотала грозная туча. И целая стая хищных ветров закружилась, завыла, толкая в бока сонные волны. Волны гурьбою метнулись к скалам. А скалы швырнули в них галькой. Алчно они проглотили гостинцы и бросились снова на скалы.

А туча находит, а гром громыхает, и молнии хищно сверкают. А буря галеры несчастные гонит, мачты ломает, рвет паруса, в волнах купает.

Но борются с морем отважно гребцы, не поддаются чубатые! Вот подогнало их к берегу море, вот раскачало и бросило прямо на скалы. И скалы завыли, как звери, увидев такую добычу. Глазом моргнуть казаки не успели — вдребезги разбило галеры.

Дивчина, страха не зная, в море свой челн направляет, утопающих хватает, быстро на берег выносит. Уж здесь собралось их немало, но больше еще погибает. А дивчина знай спасает, а дивчина слышать не хочет, что море ей грозно рокочет:

— Эй, отступись, не тягайся со мною! Добыча моя, не отдам по-пустому! Эй, отступись, неразумная! Страшная доля тебя покарает. Эй, отступись-ка!

Но тщетно! Дивчина слушать не хочет. Поднялись страшные волны, утлый челнок подхватили, как скорлупу, бросили с гневом на скалы — разбили.

Дивчина плачет: плачет она не от боли, плачет она не со страху — она из-за челна рыдает. Жалко ей стало, что нечем спасать несчастных.

«Нет, попытаюсь еще раз!» Мигом одежду с себя сорвала и бросилась в бурное море. Не смилостивилось море: алчно ее поглотило.

Но смилостивилась доля: дивчина не погибла. Серою чайкой она вспорхнула и полетела над морем, горько рыдая…

А старик и не знал, что дочь совершила. Да те казаки, которых спасла она, все рассказали. Старик как стоял у костра, так и бросился с горя в огонь…

Погибли и дочь и старик.

Но нет, не погибли! Каждую ночь огонек на утесе мерцает, а над утесом серые чайки летают, плачут-кричат, лишь только услышат хищную бурю: оповещают они моряков да нам повествуют о древней легенде, о славной дивчине-чайке.

МОРСКОЕ СЕРДЦЕ

^[63]

днажды в море купались два брата. Вот старший, когда искупался, к берегу тихо поплыл, а младший — от берега дальше и дальше. И полюбила морская волна отважного брата: взяла, обняла его крепко и тянет к себе на дно, в подводное царство морское.

Сопротивляется хлопец, кричит, зовет на помощь брата родного. А старший боится плыть. Думает: «Там глубоко, еще утону вместе с ним!»

— Ой, братец мой милый! Ой, братец любимый, спасай! — последний раз вынырнул хлопец, слезы роняя.

— Пускай тебя господь спасает, — трусливо промолвил старший, а сам не посмел и взглянуть, как брат утопает, и к берегу быстро гребет, на камень влезает.

Волна рассердилась и погналась за трусом, догнала, снесла его в море и потопила.

Меньшего брата морская царица на дне приютила. И слезы его превратились в сверкающий жемчуг, а кудри — в кораллы. А старшего брата рыбы и раки дотла растащили. Лишь к сердцу никто не хотел прикоснуться: таким было мерзким это трусливое сердце.

С тех пор появилось в море то сердце. Робко, украдкой плавает, скользкое, хладное, жгучее, как крапива, вяло оно шевелится, подрагивает, и нет от него даже тени — прозрачное.

А море брезгает сердцем: на берег его бросает, и там оно гибнет бесследно…

ЗОЛОТОЙ БЕРЕГ

^[64]

берегов неспокойного моря-великана, у гор, покрытых зеленой пеной трав, жили люди. Славился этот южный край волшебной красотой природы, несметными богатствами, но люди здесь жили бедно и были несчастны. Вот уже долгие годы они томились под гнетом турецких захватчиков.

Особенно много страданий подневольным доставлял правитель Ялты Амет-ага. Он грабил их, подвергал невыносимым пыткам, убивал. От стона страдальцев темнело море, и дрожали в гневе горы.

Но близок, близок час расплаты над жестоким Амет-агою! С севера по степям Украины идет большое войско, вооруженное мечами обоюдоострыми, фузеями воронеными, пушками литыми. То Россия-матушка послала в Таврию своих солдат русоголовых, чтобы они изгнали оттуда турок поганых.

Весть о приближении русских так ошарашила Амет-агу, словно на его голову большой камень свалился. Упал он на колени и, подняв руки к небу, стал молиться аллаху, взывая о помощи. Но небо равнодушно смотрело на него холодными звездами, и суровые скалы, наклонившись над морем, зловеще молчали. А с Сивашей уже слышна была песня русских.

Тогда спохватился Амет-ага и стал собираться в дорогу. Утром к берегу моря, где стоял корабль, потянулась вереница рабов.

Целый день рабы носили на корабль награбленное богатство ненасытного Амет-аги — ковры узоров невиданных, сундуки с золотыми монетами, драгоценностями. Целый день на берегу были слышны окрики слуг и свист нагаек. И если какой-либо раб в изнеможении падал с тяжелой ношей, над ним тотчас же заносился кинжал, и прибрежный песок обагрялся кровью невинной жертвы.

Вечером, одевшись желтыми парусами, корабль Амет-аги покинул опасный берег. А вслед ему неслись стоны и проклятия ограбленных, обездоленных людей.

Опасаясь людского гнева, Амет-ага торопился в открытое море, не подозревая, что его там ожидает. Он не видел, как небо нахмурило свои большие тучи-брови, как вспенилось, негодуя, море. Он понял все только тогда, когда грянул гром и корабль, словно подбитую птицу, бросило с волны на волну, когда ветер запел в мачтах, предвещая беглецам гибель в морской пучине.

В оглушительном реве волн не слышно было воплей утопающих. И когда молния разрезала черный покров неба и на миг осветила бушующее море, на его поверхности плавали лишь обломки корабля.

Ни жестокого Амет-аги, ни его алчной жены Ходжавы, ни многочисленных сундуков с драгоценностями как не бывало.

Прогнали русские турок из Крыма, освободили от вековечного ига живших там людей. Пришли однажды люди к морю и увидели: в лучах восходящего солнца песчаный берег блестел, будто его усеяли золотыми монетами.

— Смотрите, что это? — спрашивали люди друг Друга. — Ведь раньше такого не было

Из толпы вышел мудрый старик и ответил всем: — Да, действительно, раньше такого не было. Это море возвратило нам богатства, отнятые у нас Амет-агой. Море размельчило драгоценности на крохотные крупинки и пересыпало ими песок. Оттого он и блестит, как золотой.

С тех пор люли и называют этот берег не иначе, как Золотым берегом.

КУТУЗОВСКИЙ ФОНТАН

^[65]

днажды на рассвете жители Алушты увидели на рейде множество кораблей. Это у крымских берегов появился турецкий флот под командованием сераскира Гаджи-Али-бея. Не успели жители укрыться в горах, как вооруженные турки, словно саранча, полезли на берег. Казалось, никакая сила не сможет остановить их.

И тут поднялся на защиту Алушты русский гарнизон — сто пятьдесят отважных егерей. Укрывшись в развалинах древней Алуштинской крепости, они целый день сдерживали натиск врага. Но слишком неравными были силы. Один за другим падали егери, сраженные турецкими пулями.

Ворвались к концу дня янычары в крепость, захватили Алушту и двинулись к Чатыр-Дагу.

А навстречу туркам уже спешили русские гренадеры. Вел их самый храбрый, самый отважный из русских воинов — Михаил Кутузов.

Тяжким, утомительным был путь русского войска. Приходилось двигаться по бездорожью, по горам, лесам, по крутым узким тропам. Высокие скалы, глубокие ущелья, горные бурные реки преграждали путь отважным. Густые кроны деревьев заслоняли им небо, ветви колючего кустарника царапали лицо, руки, цеплялись за амуницию, не пуская вперед.

Но сильные, выносливые русские воины-богатыри обошли высокие скалы, переправились через бурные реки, преодолели густой, непроходимый лес и вышли к перевалу возле горы Чатыр-Даг.

Величественная картина открылась перед ними. Внизу лежало огромное море, которому, казалось, не было конца и края. Залитое ярким полуденным солнцем, оно ослепительно сверкало. Побережье утопало в изумрудной зелени диковинных, невиданных доселе растений. А вдоль берега тянулись горы, вздымая в небо вершины причудливых очертаний.

Долго, словно очарованные, стояли русские воины.

Вдруг гром пушек разорвал тишину. Гора Чатыр-Даг вздрогнула и окуталась черным дымом. Засвистели ядра, пули. Это турки-янычары, укрывшиеся на неприступных склонах Чатыр-Дага, началипальбу.

— Братцы! Славные гренадеры мои! — молвил Михаил Кутузов. — Не впервые нам, братцы, сражаться с неприятелем, не впервые побеждать его! Турки напали на крымскую землю, чтобы поработить ее. Встретим же непрошеных гостей, как подобает, по-русски! Попотчуем их булатной сталью и проводим туда, откуда они пришли!

И повел Михаил Кутузов своих гренадеров на врага, и разгорелся жаркий бой. Горы, словно живые, дрожали от беспрерывной пальбы. Солнце скрылось за пороховым дымом и пылью. Лес встревоженно шумел, ронял срезанные ядрами ветви, и его шум сливался с криками сражающихся.

Турки все палили и палили из пушек и мушкетов, сталкивали со склонов Чатыр-Дага огромные камни, пытаясь остановить русских. А русские богатыри все шли и шли, бесстрашно приближаясь к неприятелю.

И впереди всех шёл самый смелый, самый отважный — Михаил Кутузов.

Вот уже скрестились русские штыки с кривыми турецкими ятаганами. Врубился Михаил Кутузов в гущу янычар и начал рубить врагов налево и направо.

Увидел это сераскир Гаджи-Али-бей, испугался: если Кутузова не остановить, он все войско побьет. Взял тогда сераскир в руки мушкет, долго-долго целился и выстрелил. Неплохим, видать, был стрелком Гаджи-Али-бей — не промахнулся, сын вражий. Попала турецкая пуля в голову Кутузову.

Упал русский полководец, обагряя своей кровью крымскую землю. Янычары бросились к нему, хотели захватить в плен живым или мертвым. Но не тут-то было! Стеной встали гренадеры вокруг своего командира. Оттеснив врагов, они подхватили Кутузова на руки и понесли к источнику, который находился неподалеку от места сражения.

Принесли, бережно опустили на листья, стали поить его водой из источника, стали промывать его рану. И с удивлением заметили воины, что рана перестала кровоточить, быстро затянулась, зажила. Кутузов пришел в сознание, открыл глаза, поднялся на ноги. Смертельной раны как не бывало!

Догадались тогда русские богатыри, что нашли они источник необыкновенный, что вода в нем не простая, а живая, целебная. Напились они этой воды, омыли ею свои раны и с новыми силами двинулись в бой.

И таким стремительным был натиск русских, что не устояли турки-янычары, побросали оружие и побежали.

А сераскир Гаджи-Али-бей, увидев Михаила Кутузова живым и невредимым, пришел в неописуемый ужас.

— О, аллах! — взмолился он, подняв руки к небу. — Ты воскресил моего врага? Чем я прогневил тебя, о всемогущий аллах!

В суеверном страхе бежал без оглядки до самой Алушты Гаджи-Али-бей, а с ним позорно бежало недобитое его войско.

Турецкий флот поспешно покинул берега Крыма и больше в тех краях не появлялся.

А русские воины-победители составили в козлы ружья, взяли в руки лопаты, кирки, топоры и начали прокладывать в крымских горах дорогу. На том месте, где журчал целебный источник, они соорудили фонтан с барельефом своего любимого командира, храброго воина Михаила Илларионовича Кутузова.

Через ущелья и долины, по склонам гор и по берегу моря вьется эта дорога — величественный памятник, который воздвигли себе в Крыму русские солдаты. Много путешественников идет и едет по ней. И каждый останавливается возле Кутузовского фонтана, чтобы испить холодной, вкусной, живительной воды. 

ГОРОД СЛАВЫ НАРОДНОЙ

^[66]

сли бы скалы могли говорить, многое рассказали бы нам скалы севастопольские: и о том, как строился этот город славы российской, и о том, как защищался от врагов.

Когда враги окружили Севастополь, поступил приказ: матросам сойти на берег, а корабли затопить, преградить противнику путь в бухту, задержать его.

Легко сказать, — сойти матросу с корабля. Но страшно слышать моряку такие слова. Для него вся жизнь на корабле. А еще страшнее потопить корабли. То, чему радовались, чем гордились, — отдать воде? Но это надо было сделать. И это сделали русские матросы.

Не спрашивайте, что они говорили, о чем думали.

Они дрались на суше за море. Они дрались на суше за корабли, за гордость российскую, за честь матросскую, дрались и погибали.

Всем кажется, что мачты спасли, задержали врага, его огромные паровые корабли. А говорят, что не так это было. Так сильна была любовь матроса к своему детищу, так полно было его сердце нежности к родным кораблям, что не выдержало матрос-кое сердце даже после смерти.

Люди говорили, что после боя странно было видеть: солдаты, те лежали на земле, будто прощаясь с нею, а матросов нет. По ночам мертвые матросы уходили в воду. Уходили и стеной становились там под водой у своих кораблей. Через такую стену никакой вражеский корабль не пройдет. Мертвые матросы крепко, по-братски держались за руки и не пустили врага… Так было под водой синей бухты Северной.

Многое может рассказать море севастопольское, многое может рассказать камень севастопольский, только надо уметь слушать.

Не безликой была земля эта. По ней ходил ловкий сильный матрос. Кошкой звали. И вправду он был, как кошка. Когда сняли его с корабля — растерялся было парень. Как на море защищать землю, он знал, как море на земле защищать — этому его никто не учил. А это трудная задача — с земли море защищать. На кораблях — просто, а вот как с камней? Потом научился. Старый солдат, который на протяжении двадцати пяти лет во всех войсках участвовал, Кошке рассказал, как ночью по звездам ползти, как скрываться за родными камнями. Говорил солдат:

— Ты не бойся, матрос, ты себя камням отдай, они умные, они тебя от пули спрячут. Они тебя так прикроют, что никакой враг не заметит.

И полез тогда матрос мягко, неслышно. Уходил, уползал Кошка в глубь вражеских траншей. Не одного рядового, не одного офицера живьем захватил, к своим приволок…

И, как люди говорят, все-таки поймали враги матроса. Поймали и повели. Что-то бормотали, о чем-то расспрашивали, тыкали пальцами в грудь могучую, показывали на город, который пылал совсем рядом, почему-то волновались. Улыбаясь, стоял Кошка и молчал. Улыбка его была такой подкупающей и в то же время такой мудрой, что даже враг понял — не следует матроса спрашивать, ничего не скажет. И когда офицер отдал приказ стрелять, матрос Кошка улыбнулся и показал на берег. А берег был крутой, а внизу шумело море. Оно как будто учило Кошку, что надо делать. Слушал его Кошка и все понимал. Он еще и еще раз настойчиво показал на самый край берега. Он говорил:

— Братки, нельзя меня стрелять здесь, матрос должен в воде погибнуть. Слушай, камрад, я — матрос, ставь меня на край, умереть не дай без чести мне.

Никто не скажет, как поняли матроса Кошку. Отдал снова команду офицер. Матроса поставили над самым обрывом. Команда «огонь», и матрос исчез. Море заволновалось, зашумело, приняло матроса, бережно с волны на волну перекладывая, покачивая, обмывая соленой водой, назад к своим понесло. Вынесло море матроса Кошку на берег, положило и отхлынуло, замерло. Тогда подняли Кошку друзья, перевязали. Встал Кошка на ноги и снова на бастион пошел.

А еще все говорят — Даша Севастопольская.

Какая она была? Ласковая, своя, родная. Каждый кустик помнит, какая у Даши душа была. Кто первый к матросу подходил, ласковое слово говорил, раненых водичкой поил? Даша.

Красавица, говорят, была. Но откуда красоте быть у девушки? Сирота, всю жизнь проработала на богатых. Руки не бархатные, шершавые. Может, скажут, поступь легкая. Нет, ходила по земле твердо. А почему? Попробуй взять на плечи два ведра с водой, пойти на гору под ядрами да злыми пулями. На земле надо твердо стоять. Не лицом — душой красива была наша Дашенька.

Вот что камни записали. Без них откуда бы знать это севастопольцам?

Весь сгорел Севастополь в ту пору. И гореть-то нечему, а он все горит. Огнем отбивались, каждый камень горел, врага не пускал… Нашим уходить приказано. Как уйдешь с такой земли, с таких камней? Мост навели, качался он, море плакало. Оно жаловалось: матросы, что делаете, вернитесь, бейтесь! А приказ-то — отходить. Кто держал мост? Говорят — понтоны. Нет, мост держали мертвые моряки, их крепкая дружба. Своих спасали, море уговаривали — постой, перестань бушевать, свои же уходят, дай уйти, не буйствуй, на той стороне тоже земля русская.

Эта сила богатырская, эта воля народная вскоре вернули Родине ее город славы на вечные времена.

НАШИ ЗВЕЗДЫ

^[67]

ил в Крыму чабан. Работал у бея. У бея барашек много, а правды мало. Что значит мало— совсем нет. Плохо кормил бей чабана, смеялся:

— В горах солнца много, живи, чабан, солнцам. Ходил чабан по горам, за барашками смотрел,

лазил по камням. И лопалась кожа у него, и на землю падала честная кровь чабана. И земля — она всем мать — эту кровь принимала и к самому своему сердцу несла. И у сердца земли, где очень жарко, кипела кровь чабана и становилась красивым красным камнем.

Был у чабана приятель, пахарь. Тоже у богача работал. У богача земли много, а сердца нет. Голодом морил пахаря и говорил:

— В степи воздуха много, живи воздухом. Много работал пахарь, много пота лил, много слез.

И на землю падали его пот и слезы, и земля — она всем мать — принимала пот и слезы и к самому сердцу своему несла. И у сердца, где очень жарко, кипели слезы пахаря и превращались в крепкое хорошее железо.

Прошло время, и родилось в семье чабана два сына, а в семье пахаря две дочери. Чабан назвал своих детей — Сила и Правда, а пахарь — Счастье и Радость.

Испугались богачи, когда услышали о рождении этих детей.

— Ой, — говорят, — если Сила и Правда, Счастье и Радость вместе по земле пойдут, нам тогда не жить.

И решили они убить детей. Да разве Силу и Правду, Счастье и Радость убьешь?

Тогда бросили богачи Силу и Правду, Счастье и Радость в темную пещеру. Грустно стало на земле.

Но настало время, и пришли из-за Сиваша люди, смелые, справедливые, и сказали:

— Выпустим Силу и Правду, Счастье и Радость!

Богачи не хотели, чтобы Сила и Правда, Счастье и Радость по земле ходили. И началась битва между богачами и людьми справедливыми.

Долго бились, и много крови и слез упало на землю. Земля — она всем мать — собирала кровь и слезы и к самому своему сердцу несла и там прятала.

Победили богачей люди смелые, справедливые, освободили из пещеры Силу и Правду, Радость и Счастье.

— Вот, Земля, — сказали эти люди, — очистили мы лицо твое oт грязи, сделали его прекрасным и чистым. Скажи, Земля, что ты дашь людям?

— О, — сказала Земля, — посмотрите, что я берегла для вас. — И раскрыла свое сердце. — Большие сокровища у меня есть. Берите их и сделайте свою жизнь богатой и счастливой.

Взяли люди железо и стали делать машины, чтобы не падало столько горького пота на лицо Земли, чтобы труд был для человека радостью.

Много прекрасных машин сделали люди из того богатства, которое дала им Земля.

А потом опять пришли к ней и сказали:

— Надо показать всему миру, какой наша Земля стала чистой и гордой. Что ты нам подаришь?

— Возьмите! — сказала Земля и еще раз раскрыла свое сердце и отдала красный камень.

И сделали люди из того камня красные звезды и укрепили их на высоких башнях. Всюду видны эти звезды: на самую большую гору поднимешься — увидишь, на самой маленькой горке станешь — увидишь. А света в них даже больше, чем у солнца.

На наши звезды смотрят люди со всех концов света, смотрят и говорят:

— Есть такие люди, что прогнали богачей, сделали свою землю чистой и гордой, а за это она отдала им свои богатства. Жизнь этих людей такая же яркая, как красные звезды, что сияют высоко-высоко над нами

МАТЬ СЕВАСТОПОЛЬСКАЯ

^[68]

ет, ни пройти, ни проехать на Севастополь,

чтобы не взглянуть на алый разлив маков, что тянется вдоль дороги. Они то яркими каплями разбрызганы, то сплошным ковром покрывают землю у подножия обелисков героям, у разрушенных временем окопов и укреплений.

И чем ближе к городу Славы, столице моряков-черноморцев, тем ярче алеет цветами земля.

Откуда они здесь? Почему так украсила природа эти суровые, молчаливо торжественные места?

Поговорите с людьми, живущими в городе Славы — севастопольцами, и они расскажут вам историю правдивую и суровую, которую хранят не только в памяти своей, но и в сердцах.

Историю о сердце материнском, о верности сыновней, о доблести морской…

Счастливой была Мать: много сыновей у нее и все, как на подбор — один другого краше, что лицом, что сердцем. Добрые, честные, трудолюбивые. Сами слабого не обидят и другому не дадут. Глядит Мать, не налюбуется, как растут они, сил набираются. Встретит их девушка — от смущения сердце у нее на миг остановится, адмирал увидит — шаг замедлит: добрые моряки подрастают.

Но вот пришел срок, и ушли сыновья на корабли боевые — землю родную охранять, прикрывать ее от врагов с моря.

Полюбили они море. Полюбили его так, как может любить только тот, кто рожден и вырос на его берегу. Да и братья по душе морю пришлись — ведь давно известно: море смелых да отважных любит.

Зорко стерегли свою страну моряки. Не один пиратский корабль, что хотел напасть на нее, пустили ко дну. Но опасность, как и беда, часто приходит не оттуда, откуда ждешь ее.

Однажды сыновья услышали тревожный зов Матери. Земле севастопольской, городу белокаменному грозит опасность. Коварный враг подошел к его стенам по суше. Бросил на него броневые чудовища, войско несметное. Славно бьются с врагом севастопольцы, да мало сил у них, не выдержать без подмоги.

Повернули сыновья свои корабли на зов материнский. И как ни тяжело было покидать их, сошли на землю, как когда-то сходили с кораблей на защиту родного города их деды и прадеды. Потому что нет ничего дороже для моряков земли родной.

На пристани, украшенной колоннами, встретили их горожане. Навстречу им вышла Мать. Глубокая печаль покрыла ее лицо.

— Дорогие мои! — промолвила она. — Много бед принесли нам фашисты. Железными стопами давят нашу землю, заливают кровью города и села. Отомстите, сыны, им за великое зло. Жизни своей не жалейте, а город врагу-супостату не сдавайте, землю родную отстаивайте!

И вручила Мать каждому сыну по кусочку гранита — земли родной.

— Будьте стойкими, родные мои, как этот гранит! Пусть неведомы будут вам малодушие и страх!

И поцеловала каждого сына, благословляя на ратный подвиг.

Шли братья по улицам родного города, глядели и не узнавали его: дымятся белокаменные дворцы, вздрагивает, словно живая, под разрывами бомб и снарядов земля.

Многих врагов видел город, не раз приходилось ему показывать свою стойкость, но этот враг был самый сильный и самый кровожадный.

И такая ненависть к фашистам охватила моряков, что они тут же, как ураган, налетели на них. По горам высоким, по долинам широким прокатился их боевой клич:

— По-лун-дра!..

И задрожал! в панике захватчики, увидев моряков.

— Туча! Черная туча надвигается!

— Черные дьяволы идут! — кричали они.

Нет, не черная туча, не дьяволы, а красные бойцы-краснофлотцы ринулись на врага.

Их было немного, черноморцев. Намного меньше, чем засевших на горах врагов. Но они не знали страха и были стойкими, как гранит, который носили на своей груди. И перед этой стойкостью не устояли фашисты, повернули назад и побежали, усеяв трупами склоны гор.

Не успели севастопольцы отпраздновать победу, как, собрав силы еще большие, враг снова двинулся на морскую крепость.

Гранитной скалою стали на их пути братья-моряки. По-черноморски дерутся они с ненавистным врагом. Разят его огнем метким, штыком краснофлотским. Но падает одна вражья цепь, появляется другая, уничтожат эту — третья ползет. И нет им конца и края.

Много дней и ночей гремит, не утихая, сражение. Черная туча, что поднялась над полем боя, закрыла солнце.

Тяжело приходится морякам. И если бы не море, что плещется рядом, да земля родная — еще тяжелее было бы. Когда от усталости и жажды невмоготу станет, повернутся братья лицом к морю, плеснет оно волной на них, усталость снимет, жажду утолит. К земле прильнут — согреет, от пуль прикроет. В разгар боя Мать появится, любовь свою принесет. А любовь Матери очень многое может. Подойдет она к одному, другому, слово ласковое промолвит, раны перевяжет. Материнское же слово — чудодейственное: усталость прогонит, бодрости придаст, мужеством зарядит. Прикоснется материнская рука к ране — и заживает рана,

Снова и снова бросались на защитников города страшные в своей звериной ярости фашисты, но черноморцы стояли насмерть. Они поклялись умереть в жестоком бою, но не отдать свою землю на поругание.

Мать, как могла, помогала сыновьям. Как, передать им силу свою, — думала она. И однажды решила. Днем и ночью, без отдыха и сна вязала им тельняшки необыкновенные, вкладывая в них всю свою материнскую силу, вплетая ее по ниточке…

Долго бились моряки с врагом. Казалось, обескровили врага, но на помощь ему приходили все новые и новые полки. И однажды наступил день, когда последние силы стали покидать их.

Что делать дальше?

Воспользовались братья затишьем, собрались на короткий совет. Измученные, сели на землю, а подняться не могут.

И тут один из них воскликнул вдруг:

— Мать идет!

Тихо подошла она, склонилась над сыновьями.

— Держитесь, родные! Я знаю, как трудно вам. Наденьте эти тельняшки. В них — вся моя сила, моя любовь к вам. Пусть помогут они одолеть врага ненавистного.

Надели моряки тельняшки и тут же почувствовали, как сила богатырская возвращается к ним. А вместе с ней вновь воспрянула и морская душа — сильная, смелая, неукротимая. Может, поэтому и назвали потом материнский подарок «Морской душой», песни о нем слагать стали.

— Спасибо, мама! — поклонились сыновья Матери и — снова и бой. Лишь мелькают в гуще врагов полосатые тельняшки, да развеваются ленточки матросские.

Устояли и на этот раз моряки. Отбили вражеский штурм.

Но враг был силен. Очень силен. Собрал он новые войска, стянул их отовсюду, еще больше, чем прежде. Тысячи самолетов и танков бросил на город… Привез орудия невиданные, каждое, что многоэтажный дом.

— Теперь-то быстро возьмем город! — радовались захватчики.

Но скоро слово сказывается, да не скоро дело делается. Битва разгорелась с еще большим ожесточением. Ударят пушки чудовищные — горы задрожат, деревья к земле пригибаются, море рябью покрывается. В адском реве боя нельзя отделить день от ночи. Все живое горит, гибнет. Плавится камень, обугливаются деревья, рушатся скалы. Но по-прежнему стоят несокрушимо моряки.

Уже суровая зима сменила осень, затем наступила весна, за ней пришло лето, а черноморцы все бьются и бьются с врагом, не отступая ни на шаг. Много истребили они ненавистных захватчиков. Но слишком неравные силы: на каждого моряка тысяча идет. И в долгих кровопролитных боях вновь стали иссякать силы черноморцев.

Пришел час, когда решили моряки в последний раз броситься на врага, погибнуть в неравном бою, смертью своей преградить путь захватчикам.

И тут к ним опять пришла Мать. И снова сыновья услышали ее чуть печальный и торжественный голос.

— Сыны мои! — сказала Мать. — Я люблю вас больше всего на свете. Скажите мне: «Мать, идем с нами в бой!», и я смело пойду в любую минуту. Велика моя любовь к Отчизне, к вам, родные мои, сильна моя ненависть к врагу… Но я уже стара. И я отдаю вам самое дорогое, что у меня осталось, — свое сердце!

Пораженные, смотрели братья на Мать свою, не в силах проронить ни слова.

Мать!.. В мире нет ничего более святого и бескорыстного, чем твоя великая любовь. Нет чувств нежнее и чище, сильнее и неизменнее, чем твои материнские чувства. Нет ничего богаче твоего сердца — неисчерпаемого источника силы.

Даже враги затихли, потрясенные силой материнского величия.

Она стояла в лучах заходящего солнца, на самой вершине годы, которую обороняли ее сыновья, и казалось, что это она, а не солнце, излучает золотистые лучи, озаряя все вокруг ярким светом. Из груди медленно падали на исстрадавшуюся горячую землю тяжелые капли крови.

И моряки с удесятеренной силой вновь ринулись на врага. Они дрались с такой яростью, с такой отвагой, с какой еще никто и никогда не бился! Падали, поднимались и вновь бросались на фашистов. Из многочисленных ран их струилась кровь.

Но они не умирали! Ибо нельзя было убить, уничтожить Материнское Сердце! И пока оно билось, они были бессмертны.

И враги не могли сдержать их сокрушительного натиска и отступили. Теперь уже навсегда.

А там, где падали капли материнской и сыновней крови, там поднимались и алели цветы маков. Их много на севастопольской земле, как много крови пролито черноморцами за ее счастье.

СЕРЕБРИСТЫЙ ЛОХ

^[69]

е все, наверное, видели этот кустарник с пепельно-серебристыми листьями. Он попадается в самых неожиданных местах Крымского полуострова, и зовут его — лох серебристый. Упрямое это растение, живучее, выносливое. И, может быть, поэтому люди связали с ним одну из своих легенд.

Десятки лет назад весь берег Керченского пролива у эльтигенских скал был в кустах серебристого лоха…

Сейчас здесь один куст. Тем, кто знал историю этой многострадальной земли, было непонятно, как мог он выжить, почему не погиб вместе со своими братьями.

Куст серебристого лоха устоял, удержался, уйдя корявыми корнями под камни, сброшенные, по преданию, защитниками древнего города Нимфея^[70].

Это был прекрасный город, люди трудились здесь, почитая землю за богатства, которые она дарила им, украшали эту землю, воздвигая на ней мраморные фонтаны и храмы. Когда приходил враг из далеких заморских стран, Нимфей превращался в крепость на подступах к Пантикапею, становился грозным воином, защищенным высокими стенами с зоркими глазами бойниц

Разрушенный временем Нимфей напомнил о себе бойцам керченского десанта. В узких разрезах траншей моряки увидели побуревшие, словно покрытые запекшейся кровью, наконечники стрел, черепа, амфору.

Ей черноморцы доверили самое дорогое — воду…

Сорок дней и сорок ночей стояли здесь, у отрогов Эльтигена, наши отцы и братья — черноморские моряки. Яростно выло фашистское чудовище, кромсало и без того израненную землю. Казалось, не было ни одного живого места на ней.

Но оно было! Полоску земли между нашими и вражескими окопами никто не смел тронуть. Смерть спрятал на этой полоске коварный враг. Минный пояс связал руки черноморским морякам. Не могли десантники прорваться к фашистам и завязать с ними бой. А как нужен был он, этот бой, смелым соколам, как хотели они долететь до вороньего гнезда и посчитаться за все!..

Куст серебристого лоха, росший в том месте, где засел враг, покачивал своими ветвями. Молчала страшная полоска земли. До боли в глазах вглядывались в нее моряк, саперы, инженеры. Они высматривали заветную тропку, по которой ночью можно было бы пробраться к врагу.

Кончались боеприпасы, кончалась вода в амфоре… Надо было действовать.

Но кто повезет? Поведет тот, кому глаза свои отдаст орел, а лев — свое сердце…

В ту ночь жизнь дала все это русской девушке-комсомолке, самой молодой в отряде — Галине Петровой^[71]. Она нашла заветную тропку и повела по ней моряков прямо на куст серебристого лоха Серебро его листьев хорошо было видно в ту ночь — оно отражало далекий свет белых облаков.

Молчала земля Молчал враг. Молчало море..: Стучали только шаги. Не по земле стучали. В сердце каждого моряка…

Каждый шаг — бой. Сделаешь его — выиграешь бой. Этого стоило ждать сорок дней и сорок ночей. Стоило мерзнуть и голодать, чтобы увидеть перед собой заветный куст серебристого лоха. Пройти к нему — значило победить. И Галина прошла, а за ней прошли бойцы. След в след.

Не думал враг, что пройдет по минному поясу русский десант. Был уверен, что коварство сильнее смелости.

Но… Налетели на врага соколы с орлицей. Заметалось воронье. Побежало, ослепнув от страха, на свое минное поле. Здесь-то и помогла своим освободителям древняя земля Нимфея, воздала врагу сполна за все свои раны

Этот бой бы последним. Он шел на виду у серебристого лоха. И радовался куст, видя, как гибнут враги

А когда закончилась смертельная схватка, оглянулись моряки — нет Галины Петровой. Стали они искать свою орлицу, звать ее:

— Где ты, наш смелый проводник, где ты?!

Но не отозвалась девушка. Она лежала около куста серебристого лоха и что-то беззвучно шептала. Из раненого сердца ее на землю стекала алая кровь.

Ветер гнал последнее облачко. Волны осторожно ласкали берег, будто боялись причинить боль израненной земле. Вес посветлело вокруг, все радовалось. Мрачными были только лица десантников. Согнули плечи, почернели от горя моряки. Тяжелые матросские слезы падали на истрепанные бушлаты.

…Похоронили девушку вместе с ее товарищами.

Похоронили в братской могиле под кустом серебристого лоха.

Много русских жизней приняла древняя крымская земля. Нигде нет столько памятников, сколько по пути от Сивашей до Керченского пролива. Поставлен памятник и на могиле Галины Петровой, рядом с кустом серебристого лоха.

Стоит этот старый, чудом уцелевший куст у самого синего моря. Каждый день, каждый час, в шторм и безветрие, протягивает он к людям свои ветви с серебристыми листьями, словно радуется, видя, как люди меняют лицо Земли.

И люди не трогают куста серебристого лоха. Нельзя его трогать. Он светил, как маяк, когда черноморский десант вела Герой Советского Союза комсомолка Галина Петрова.

ВОЛШЕБНЫЙ ГОРН

^[72]

сли у вас большое сердце и если в нем отыщется местечко для новой светлой сказки, знайте: есть на свете волшебный горн. Он весь сделан из солнца. Он сверкает, как тысяча рассветов. Солнце отдало ему самые яркие, самые звонкие свои лучи, и каждый год оно прибавляет к его необыкновенному сиянию по новому лучу. Поэтому с годами он горит все жарче и жарче. Этот горн настолько ярок и так слепит глаза, что старая Медведь-гора хранит его в глубокой пещере. Там он и лежит в бархатной темноте. И никто на свете не может проникнуть туда, потому что вход в пещеру крепко-накрепко закрыт тяжелой лапой Медведь-горы. И не нашлось еще такого силача, который сдвинул бы каменную громаду с места.

Только раз в год Медведь-гора, приподняв правую лапу, открывает вход в эту пещеру. Самым первым туда врывается светлый луч, чтобы прибавить яркости волшебному горну. Он застывает на нем и становится звонким.

И каждый год, в один и тот же день и час, когда солнце, искупавшись в море, начинает медленно подниматься над Медведь-горой, чтобы вытереть жемчужные капли моря белыми пушистыми облаками, по хрустящей гальке на берег выбегает вихрастый мальчишка. Легкий утренний ветерок развевает на его груди жаркий кусочек зари — красный пионерский галстук. Мальчишка берет из пещеры горн, подносит его к губам и трубит в голубое небо.

Звенят облака, замирают леса, на склонах далеких голубых гор рождается эхо, и оно повторяет торжественную песню волшебного горна.

Летит эта песня, обгоняя ветер, за леса и горы, за реки и моря, и слышат ее ребята по всей нашей стране.

Волшебный горн собирает их в Артек, где крепкое рукопожатие становится дружбой, улыбка — веселым смехом, а общая радость — большим хороводом.

Бегут поезда, плывут корабли, летят самолеты. Это из разных мест в Артек спешат ребята. Они не могут усидеть дома. А горнист все трубит и трубит в голубое небо!

Каждый год он собирает все больше и больше ребят на берегу Черного моря. Так повелось давно, так будет в Артеке и дальше, потому что еще долго-долго над землей будет гореть веселое солнце!

Но однажды над морем не разлилась песня волшебного горна. Это было в тот год, когда по дымящимся дорогам в Крым пришли фашисты. Они убивали и взрослых, и детей, они сжигали города и вырубали сады.

Глаза людей пересохли от слез. Горные ручьи и я реки стали красными от крови. Камни сжались от горя. Пожухла трава. Потускнело небо. Печальной стала земля.

Был тих и пустынен артековский берег. Ни смеха, ни говора — ни души… Как будто здесь и не было Артека…

Как только сюда пришли фашисты, хмурый немецкий генерал приказал своим солдатам отыскать волшебный горн, достать хоть из-под земли — так уж ему хотелось завладеть главным сокровищем этого края! Он думал собрать всех детей и увезти их в рабский полон.

Три дня и три ночи рыскали солдаты по побережью. Они отворачивали старые пни, они заглядывали под каждый камень, но нигде не могли отыскать входа в пещеру. Медведь-гора, навалившись всей тяжестью, заложила его своей лапой. А когда солдаты приближались к заветному месту, Медведь-гора начинала ворочаться и двигать плечами — на головы чужеземных грабителей обрушивался страшный камнепад! Следы его и поныне видны на склонах Медведь-горы.

Так и не удалось чужеземцам завладеть волшебным горном. Так и не смогли они протрубить в него, чтобы собрать всех детей и увезти их в страшную неволю!

Но недолго врааги были на крымской земле. Она горела у них под ногами, и, когда последний из них был выбит из Крыма, здесь снова зацвел миндаль. Говорят, еще никогда он не цвел так ярко, как в ту весну!

А когда в садах отшумел май, в Артеке снова услышали звуки волшебного горна. Говорят, еще никогда он не звенел так громко! Он собирал старых артековцев и новых ребят на торжественную пионерскую линейку.

И где бы в этот миг ни оказались они, слыша звонкую песню, они спешат в Артек, они выстраиваются на линейку! Одних она застает за станком, других — за штурвалом корабля, третьих — за чертежным столом.

И каждый из них чувствует, как в эту минуту начинает весело трепетать его сердце, как упрямо в его глубине начинает пульсировать это удивительно знакомое и теплое слово — Артек.

— Слушайте все! Слушайте все! — звонко трубит горнист, и его призыв слышат далеко за морями и горами.

Наполненный живым дыханием нового дня, волшебный горн обладает необыкновенной силой: он не только собирает всех живых, но и воскрешает погибших героев! Они также слышат его призыв и первыми становятся на линейку на почетное место — на правый фланг пионерского строя.

Тимур Фрунзе, Иван Туркенич, Гуля Королева, Володя Дубинин, Рубен Ибаррури, Витя Коробков, Радик Руднев, Лиля Карастоянова, Лия Молдагулова, Гриша Акопдн… Русский, испанец, болгарка, казашка, армянин… Они были спаяны одним солнцем, одной борьбой. Они были артековцами. Они стали героями. Об их светлых жизнях написаны светлые книги. Их именами названы пионерские отряды, дружины, школы и улицы больших и малых городов. Их имена горят на бортах кораблей, на алых знаменах, звенят в пионерских песнях о подвигах во имя любимой Родины. Они всегда — в пионерском строю: артековцу остаются артековцами!

Каждый год 16 июня, в день рождения лагеря, они выстраиваются на торжественную линейку. Артек зовет их. Они приходят к нему. Лицом к солнцу встают они на перекличку всех артековских поколений. Невозможно представить себе эту шеренгу, которая растянулась на сто километров! Но каждый артековец стоит в этот день на линейке в Артеке, и каждый год под легендарной Медведь-горой летят в голубую даль звуки волшебного горна!

Примечания

1

Легенда изложена по трагедии Еврипида «Ифигения в Тавриде», а также по письмам Овидия. (Кун Н. А. Легенды и мифы древней Греции. М., Учпедгиз, 1957; Латышев В. В. Известия древних писателей, греческих и латинских о Скифии и Кавказе, СПб, 1893–1906).

(обратно)

2

Артемида — в древнегреческой мифологии охотница, покровительница животных.

(обратно)

3

Агамемнон — герой древнегреческой мифологии, царь Аргоса, предводитель ахейского войска.

(обратно)

4

Ифигения — дочь царя Агамемнона.

(обратно)

5

Ахилл — герой древнегреческой мифологии, храбрейший из воинов, осаждавших Трою.

(обратно)

6

Таврида — древнее название Крыма, произошло от названия народа — тавров, населявших прибрежную и горную часть полуострова.

(обратно)

7

Орест — сын царя Агамемнона.

(обратно)

8

Легенда изложена Г. Тараном по рассказам Геродота. (Латышев В. В. Известия древних писателей, греческих и латинских о Скифии и Кавказе, СПб, 1893–1906.).

(обратно)

9

Геракл — популярнейший герой древнегреческой мифологии.

(обратно)

10

Геракловы столбы (Гибралтарский пролив) — одно из двенадцати чудес, сотворенных Гераклом.

(обратно)

11

Скифы — племена, населявшие в древности Северное Причерноморье.

(обратно)

12

Легенда записана М. Лезинским. Впервые опубликована в сборнике «Легенды Крыма». Симферополь, «Крым», 1967.

Понт Аксинский (море негостеприимное) и Понт Эвксинский (море гостеприимное) — так древние греки именовали Черное море.

(обратно)

13

Печатается по изданию: В. X. Кондараки. Универсальное описание Крыма, СПб, 1875.

(обратно)

14

Херсонес — город-государство, основанный греками на Гераклейском полуострове в V в. до н. э. Остатки древнего Херсонеса находятся на окраине нынешнего Севастополя.

(обратно)

15

Боспор — рабовладельческое государство, возникшее на Керченском полуострове в V в. до н. э.

(обратно)

16

Бухта Символон — древнее название Балаклавской бухты.

(обратно)

17

Легенда изложена Г. Тараном по различным литературным источникам. (Фабр А. Я. Достопримечательнейшие древности Крыма и соединенные с ними воспоминания. Одесса, 1859.)

(обратно)

18

Владимир Святославич — великий князь Киевский, в 988 г. совершил поход в Таврию и взял Корсунь (Херсонес).

(обратно)

19

Печатается по изданию: «Крымские легенды», Симферополь, Крымиздат, 1957.

Ялта — упоминается в письменных источниках с начала XII в. под названием Джалита.

(обратно)

20

Ялос (греч.) — берег.

(обратно)

21

Печатается по изданию: «Крымские легенды», Симферополь, Крымиздат, 1957.

(обратно)

22

Сугдея — один из древних городов Крыма. За свою многовековую историю он имел много названий. Греки называли его Сугдеей или Сугдайей, генуэзцы — Судаком, русские — Сурожем. Одно время Сурож был крупнейшим международным портом и значительным торговым центром.

(обратно)

23

Кафа — главный административный и торговый центр генуэзцев в Крыму.

(обратно)

24

Алустон — древняя крепость, построенная в VI в. по приказанию византийского императора Юстиниана I; нынешняя Алушта.

(обратно)

25

Кастель — гора, расположенная к юго-западу от Алушты.

(обратно)

26

Печатается по изданию: «Легенды Крыма. Текст Н. Маркса»», М.. 1913.

(обратно)

27

Милет — древнегреческий город в Малой Азии.

(обратно)

28

Легенда изложена Г.Тараном по сведениям историка Аппиана. (Латышев В. В. Известия древних писателей, греческих и латинских о Скифии и Кавказе. СПб, 1893–1906.)

(обратно)

29

Митридат — Царь Понтийского государства, подчинил себе Боспор, Херсонес, многие царства Колхиды, вел долгую и упорную борьбу с римлянами. В 63 г. до н. э. покончил жизнь самоубийством в Пантикапее. Его имя носит гора, возвышающаяся близ Керчи.

(обратно)

30

Колхида — античное название Западной Грузии.

(обратно)

31

Пантикапей — столица Боспорского государства, ныне на ее месте находится Керчь.

(обратно)

32

Печатается по изданию: Ю. Коцюбинский. Сказки и легенды Крыма, Симферополь, Крымгиз, 1936.

(обратно)

33

Медведь-гора (Аю-Даг) — находится на Южном берегу Крыма.

(обратно)

34

Легенда записана В. X. Кондараки («Легенды Крыма». М., 1883). Обработка Г. Тарана.

(обратно)

35

Мамай — золотоордынский хан. Разбитый русским князем Дмитрием Ивановичем, он бежал в Крым, где и погиб.

(обратно)

36

Печатается по изданию: «Крымские легенды», Симферополь, Крымиздат, 1957.

Скалы-близнецы (Адалары) — находятся в море, возле Медведь-горы.

(обратно)

37

Печатается по изданию: «Крымские легенды», Симферополь, Крымиздат, 1957.

Гора-кузнец (Демерджи) — находится к северу от Алушты, одна из наиболее живописных гор Крыма.

(обратно)

38

Печатается по изданию: «Легенды Крыма. Текст Н. Маркса», М. 1913.

Скалы-корабли — находятся в море, в нескольких километрах от керченского берега.

(обратно)

39

Печатается по изданию: Ю. Коцюбинский. Сказки и легенды Крыма, Симферополь, Крымгиз, 1936.

По мотивам легенды на берегу близ Мисхора установлены скульптуры «Фонтан» и «Русалка», выполненные скульптором А.Р.Адамсоном.

(обратно)

40

Легенда записана Н. Марксом («Легенды Крыма», Одесса, 1917). Печатается в изложении Г. Тарана.

Кара-Даг — вулканический массив, расположенный между Судаком и Феодосией.

(обратно)

41

Легенда записана. Ф. Степановым. Впервые опубликована в сборнике: «Легенды Крыма», Симферополь, «Крым», 1967.

(обратно)

42

Мангуп — столица средневекового княжества Феодоро. На вершине горы Мангуп, расположенной в юго-западной части горного Крыма, до нашего времени сохранились развалины города.

(обратно)

43

Александр — последний из правителей Мангупа.

(обратно)

44

Печатается по илданию: А. Кончевский. Сказки, легенды и предания Крыма, «Физкультура и спорт», 1930.

Бахчисарай — столица крымского ханства, основан в начале XV в.

(обратно)

45

Кырк-ор (Чуфут-Кале) — средневековый город, расположенный на плоской вершине горы. Одно время был резиденцией крымских ханов.

(обратно)

46

Печатается по изданию «Крымские легенды», Симферополь, Крымиздат, 1957.

(обратно)

47

После завоевания княжества Феодоро турки превратили Мангуп в место заточения узников. Здесь, например, томился в заточении посол Ивана Грозного Афанасий Нагой.

(обратно)

48

Легенда записана М. Кустовой. Впервые опубликована в сборнике «Крымские легенды», Симферополь, Крымиздат, 1957.

Фонтан слез — сооружен в 1764 г. по велению хана Крым-Гирея.

(обратно)

49

Легенда записана М. Горьким. (Собрание сочинений в тридцати томах, т. 2, М., 1940.)

(обратно)

50

Печатается по изданию: «Сказки… в передаче М. Кустовой», Симферополь, Крымгиз, 1941.

(обратно)

51

Кача — река, протекающая в юго-западной части Крыма.

(обратно)

52

Легенда записана А. Кончевским. («Сказки, легенды и предания Крыма», «Физкультура и спорт», 1930.) Обработка Г. Тарана.

(обратно)

53

Легенда записана М. Кустовой. Впервыеопубликована в сборнике «Легенды Крыма», Симферополь, «Крым», 1963.

Орлиный залет — скала, находящаяся в нескольких километрах от с. Соколиного.

(обратно)

54

Легенда записана Н. Марксом. («Легенды Крыма», М., 1913.) Пересказана О. Вишней. («Вишневі усмішки кримські», Симферополь, Крымиздат, 1961.) Перевод с украинского Г. Тарана.

(обратно)

55

Легенда записана В. X. Кондараки. («Универсальное описание Крыма», СПб, 1875). Печатается в изложении Г. Тарана.

(обратно)

56

Легенда записана К. Любицкой. Впервые опубликована в сборнике «Легенды Крыма», Симферополь, «Крым», 1967

(обратно)

57

Печатается по изданию: В. К. Кондараки. Легенды Крыма, М., 1883.

(обратно)

58

Печатается по изданию: «Крымские легенды», Симферополь, Крымиздат, 1957.

Ай-Петри — одна из господствующих вершин Главной гряды Крымских гор.

(обратно)

59

Легенда записана Н. Вовком. Впервые опубликована в сборнике «Легенды Крыма», Симферополь, Крымиздат, 1963.

Семь Колодезей — название поселка на Керченском полуострове. Ныне — районный центр Ленине

(обратно)

60

Легенда записана М. Кустовой. Впервые опубликована в сборнике «Легенды Крыма», Симферополь, 1959.

(обратно)

61

Легенда записана Ю. Ярмышем. Впервые опубликована в сборнике «Легенды Крыма», Симферополь, 1961.

(обратно)

62

Легенда записана Днепровой Чайкой (Л. Василевской), «Антологія українського оповідання», т. 2, К., «Держлітвидав», 1960. Перевод с украинского Г. Тарана.

(обратно)

63

Легенда записана Днепровой Чайкой (Л. Василевской), «Антологія українського оповідання», т. 2, К., «Держлітвидав», 1960. Перевод с украинского Г. Тарана.

(обратно)

64

Печатается по изданию «Крымские легенды», Симферополь, Крымиздат, 1957. Обработка Г. Тарана.

(обратно)

65

Легенда записана Г. Тараном. Впервые опубликована в сборнике «Легенды Крыма», Симферополь, «Крым», 1967.

Кутузовский фонтан — памятник, воздвигнутый в честь М. И. Кутузова, под командованием которого русские воины сражались с турецкими захватчиками.

(обратно)

66

Легенда записана М. Кустовой. Впервые опубликована в сборнике «Легенды Крыма», Симферополь, Крымиздат, 1959.

Севастополь (город славы) — основан в феврале 1784 г.

Матрос Кошка, Даша Севастопольская — народные герои первой обороны Севастополя 1854 года.

Графская пристань — построена в 1846 году.

(обратно)

67

Печатается по изданию: «Сказки… в передаче М. Кустовой». Симферополь, Крымгиз, 1941.

(обратно)

68

Легенда записана П. Гармашом. Впервые опубликована в сборнике «Легенды Крыма», Симферополь, «Крым», 1967.

(обратно)

69

Легенда записана М. Файзи. Впервые опубликована в журнале «Советская женщина», № 5, 1962.

(обратно)

70

Нимфей — город, основанный греками на Керченском полуострове в VI веке до н. э. Остатки этого города обнаружены близ Эльтигена (ныне с. Героевское).

(обратно)

71

Галина Петрова — Герой Советского Союза, участник Керченского десанта 1943 года.

(обратно)

72

Легенда записана Л. Кондрашенко. Впервые опубликована в сборнике «Легенды Крыма», Симферополь, «Крым», 1967.

(обратно)

Оглавление

ЦВЕТЫ С ЧЕРНОМОРСКОГО БЕРЕГА

ИФИГЕНИЯ В ТАВРИДЕ

ГЕРАКЛ И СКИФЫ

ПОНТ АКСИНСКИЙ И ПОНТ ЭВКСИНСКИЙ

ГИКИЯ — ГЕРОИНЯ ХЕРСОНЕСА

КАК ВЛАДИМИР СВЯТОСЛАВИЧ ХЕРСОНЕС ВОЕВАЛ

КАК ВОЗНИКЛА ЯЛТА

ПРЕКРАСНАЯ ФЕОДОРА

ДЕВИЧЬЯ БАШНЯ

СМЕРТЬ МИТРИДАТА

О МЕДВЕДЬ-ГОРЕ

МОГИЛА МАМАЯ

СКАЛЫ-БЛИЗНЕЦЫ

ГОРА-КУЗНЕЦ

КАМЕННЫЕ ПАРУСНИКИ

РУСАЛКА И ФОНТАН

КАРА-ДАГ — ЧЕРНАЯ ГОРА

АЛЕКСАНДР — КНЯЗЬ МАНГУПСКИЙ

ТАК БЫЛ ОСНОВАН БАХЧИСАРАЙ

ОБ УДАЛОМ КАЗАКЕ И ЖАДНОМ ТУРКЕ

ФОНТАН СЛЕЗ

ХАН И ЕГО СЫН

КАМНИ МАТЬ И ДОЧЬ

ПТИЦА СЧАСТЬЯ

ОРЛИНЫЙ ЗАЛЕТ

КИЗИЛ — ЧЕРТОВА ЯГОДА

ТАЙНА ЧЕРНОГО МОРЯ

РОДНИК СВЯТОСЛАВЫ

ТОПОЛЬ, ГРАНАТ И КИПАРИС

ОБ ИСТОЧНИКЕ ПОД АЙ-ПЕТРИ

О СЕМИ КОЛОДЕЗЯХ

ОКСАНА

ОБ ОЗЕРАХ ЦЕЛЕБНЫХ

ДИВЧИНА-ЧАЙКА

МОРСКОЕ СЕРДЦЕ

ЗОЛОТОЙ БЕРЕГ

КУТУЗОВСКИЙ ФОНТАН

ГОРОД СЛАВЫ НАРОДНОЙ

НАШИ ЗВЕЗДЫ

МАТЬ СЕВАСТОПОЛЬСКАЯ

СЕРЕБРИСТЫЙ ЛОХ

ВОЛШЕБНЫЙ ГОРН

*** Примечания ***