Маша из дикого леса [Дмитрий Александрович Видинеев] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Видинеев Маша из дикого леса

Часть первая. Всё меняется

Глава первая

Тамбовская область. Деревня Глухово. 1992 год.

Во мраке блеснули бусинки глаз. Крыса выбралась из щели в полу, прислушалась… Всё тихо, спокойно. Не то, чтобы она сильно кого-то опасалась в этой избе, но осторожность не бывает лишней. Бесшумно перебирая лапками, серая тварь подбежала к столу в центре гостиной.

Хлебные крошки на полу. Съела крошки.

Вскарабкалась на стол, принялась вынюхивать, чем ещё можно поживиться. Услышала шорох. Опасность! Далеко убегать не стала – спряталась за мятой перевёрнутой миской.

Крадучись, к столу подошла девочка, взяла надкушенную картофелину, луковицу и скрылась там, откуда и выбралась – в небольшом закутке за печкой.

Крыса была недовольна: девчонка опять опередила, всю еду забрала. Хотя нет, кажется, что-то осталось. Ну-ка, ну-ка… Ага! Голова мелкой рыбёшки в тарелке! Что ж, неплохо, неплохо. Жить можно!

В этом доме воняло кислой капустой, блевотиной и дымом папирос. Мерзкий запах давно впитался в стены, никакой сквозняк не мог его выветрить. Хозяева забыли, что такое уборка. Пыль и грязь были повсюду. Солнечный свет с трудом пробивался сквозь мутные стёкла окон. Подоконники с облупившейся краской усеивали засохшие трупики мух, углы под потолком затягивала серая свалявшаяся вуаль паутины.

Дом с поганым запахом мало отличался от других изб в деревне, в которой всё прогнило, как во рту древнего старика. Этому месту подошло бы название «Уныние», ведь местные жители давно ни на что не надеялись и ни о чём не мечтали. Они просто доживали свои дни в полной деградации. Все у кого были возможность и желание уехать, покинули Глухово с мыслью, что никогда не вернутся в эту дыру. Никто и не возвращался. Дома гнили, подворья зарастали бурьяном. Теперь здесь проживало всего тридцать пять человек, большинство из которых старики и старухи. Раньше в соседней с Глухово деревне был зверосовхоз, но вначале восьмидесятых он сгорел, и восстанавливать его не захотели. Работы не стало.

Изредка в деревушку наведывался грузовик с продуктами – в основном покупали сахар и керосин. Причём сахар скупали мешками, местные нищеброды всегда умудрялись найти на него деньги – нужно же из чего-то самогон гнать? Пойло для них важнее еды, важнее всего. Самогон был тем самым снадобьем, которое помогало им существовать, копошиться, ползать и умирать. Несчастная деревушка, тёмная, полудохлая, почти превратившаяся в призрак. Окружающий её лес в сравнении с ней казался райскими кущами, она была как гноящаяся язва на его фоне.

Несколько лет назад профессор-филолог из московского университета ездил по окрестным деревням, собирал фольклорный материал: сказания, песни. Не обошёл он стороной и Глухово. Пообщавшись с местным контингентом, профессор поспешил отсюда уехать, а точнее даже сбежать. После он рассказывал своим коллегам: «Это мрак беспросветный. Ни единого трезвого человека, и все смотрят на тебя так, словно сожрать хотят. Если начнётся ядерная война, честное слово, радиация это проклятое место стороной обойдёт, побрезгует. И вот что непонятно: чем все эти люди живут? Одним самогоном питаются?»

А питались местные в основном картошкой. Какими бы опустившимися они ни были, но весной древний инстинкт выживания в них всё же пробуждался, и этот инстинкт гнал на огороды. А ещё и лес подкармливал – грибы, ягоды. В городе и на свалках собирали бутылки, цветной металл. Как-то перебивались.

В доме, где пахло кислой капустой, проживало трое: Фёдор, Галина и десятилетняя Маша – единственный ребёнок во всей деревне.

Фёдор, некогда крепкий коренастый мужчина, давно превратился в развалину. В свои сорок пять он выглядел дряхлым стариком. Глаза на землистого цвета лице походили на блёклые стекляшки. Зубы – гнилые пеньки, борода и волосы – сплошные грязные колтуны. Каждое его движение сопровождалось болезненным кряхтением или стоном. Передвигался он так, словно к ногам были привязаны пудовые гири. «Сдохну скоро», – частенько жаловался Фёдор. Вот уж много лет жаловался, но, видимо, даже в аду его не слишком-то ждали.

В последний раз он мылся больше года назад, а одежду и бельё не менял вот уже несколько месяцев. Если кто-то спросил бы его, сколько ему лет – не ответил бы, мозги совершенно прогнили от алкоголя. Он даже свою дочку Машу порой не узнавал, смотрел на неё, как на невесть откуда взявшуюся неведомую зверушку. Впрочем, его глаза-стекляшки на всё смотрели с каким-то испугом, словно разум постоянно пребывал в порождающем чудовищ кошмаре. Фёдор засыпал, а вернее отрубался с этим страхом в глазах, с ним же пробуждался. Проснувшись, начинал по обыкновению скулить: просил выпить. Сам поднести стакан к губам не всегда был в состоянии. На помощь как обычно приходила Галина, она буквально вливала самогон ему в рот. Опохмелившись, он оживал немного – алкогольное топливо включало в сломанном организме ржавые механизмы. И существо по имени Фёдор, вопреки всему, продолжало своё жалкое существование – на пределе, балансируя между мутной явью и чёрным мороком. И так день за днём, месяц за месяцем.

В отличие от Фёдора, Галина была энергичная, а скорее даже неугомонная. В деревне удивлялись: «Та ещё забулдыга, откуда у неё только силы берутся? Любого мужика перепьёт».

Все называли Галину Грыжей, потому что она постоянно жаловалась на грыжу и говорила, что ничего тяжелей стакана ей поднимать нельзя. Некоторые в ответ смеялись: «Да такой бабище только вагоны разгружать!» Она была женщиной крупной, мясистой, с жидкими волосами цвета соломы и вечно красным одутловатым лицом. Из пор её грушевидного тела постоянно сочился пот, ноги-колонны покрывала сеть варикозных вен, пустота в глазах часто сменялась ненавистью, казалось, ко всему миру.

В Глухово Грыжа объявилась два года назад. Никто не знал, откуда она пришла, где проживала до этого, почему вообще решила обосноваться в самой гнилой деревушке в округе. Грыжа была бабой болтливой, но, даже сильно напившись ничего о себе не рассказывала.

Поначалу её приютил Васька Куницын – ветеран афганец, потерявший ногу в восьмидесятом году в бою в ущелье Печдара. Но через месяц выгнал – характер у сожительницы оказался поганый. Другой мужичок был более терпеливым, прогнал её через три месяца. Тогда-то Грыжу и подобрал Фёдор, вернее, она сама явилась к нему в дом после совместной пьянки у соседа, и стала с ним жить, а он был только рад – какая никакая, а баба в доме. Жена-то пять лет как померла. А теперь есть кому стакан к его губам поднести, да и пожрать иной раз сообразить, ну и, разумеется, бражки для самогона забадяжить. А то, что иной раз к другим мужикам ночевать ходит – так пускай. Он-то сам на эти дела уже был не способен. И вот ещё польза от Грыжи: она Машку-заразу воспитывает. В строгости, как и полагается.

Дом Фёдора стал для Грыжи даже не приютом, а территорией, где она могла командовать – этого постоянно требовала её стервозная натура. Теперь было кого гонять, на ком злость сорвать. Никаких ограничений. Славное местечко, именно такое Грыжа и искала: здесь, даже если и прибьёшь кого – да хотя бы ту же Машку, – никто в деревне и не заметит. А коли заметит, так слово в упрёк не скажет. Самогон давно сделал из местных бездушных тварей. Впервые в жизни Грыжа чувствовала себя в своей родной среде.

А вот Маша с появлением в доме Грыжи начала чувствовать себя как в аду. Ей и раньше приходилось несладко, а теперь совсем край. И чем дальше, тем хуже. Маша давно привыкла жить впроголодь, стерпелась с вечной вонью и с пьяными рожами. Но свыкнуться с издевательствами и жестокостью Грыжи было не так-то просто. Едва вселившись в дом, эта женщина определила ей место в закутке за печкой: «Твоя конура, козявка. Будешь выползать из неё, только когда я разрешу». Отец на это ни слова не сказал, лишь взглянул мутным взглядом на новую сожительницу и одобрительно закивал головой. Грыжа тогда бросила к ногам Маши две драные, замасленные телогрейки: «На этом спать будешь», и одним махом осушила полстакана самогона.

Из своего закутка Маша выбиралась ночью или когда Грыжи не было дома. Выбиралась осторожно, как мышка, её теперь никогда не оставляло чувство опасности. Если на столе оставалась хоть какая-то еда – картофелина, кусок хлеба, луковица – быстренько хватала и уносила в своё убежище за печкой, прятала под телогрейку. Голод она испытывала постоянно, и часто во сне ей виделась полная кастрюля дымящейся картошки и большие ломти белого хлеба.

Маша была щуплой – кожа да кости. Тёмные волосы грязными патлами обрамляли узкое лицо. Девочка-тень. Она самой себе порой казалась тенью, не человеком. Выразительными были только глаза – крупные, синие, и даже давно поселившаяся в них совсем не детская тоска не могла притушить их яркость. Когда-то отец обронил, что такие же глаза были у её матери. Возможно, так и есть. Но Маша не помнила мать, в памяти она всплывала каким-то размытым серым пятном. Нескончаемая череда унылых дней отлично стирала воспоминания. Да и давно мать померла, Маше казалось, что целую вечность назад, зима с тех пор весной сменялась столько раз, сколько пальцев на руке. А может даже и больше. Помнила лишь, что мать тоже пила. Как все.

По ночам Маша выбиралась на улицу, сидела на крыльце или бродила по двору. Ей нравилось смотреть на звёзды и луну, в такие моменты снисходило странное спокойствие и на какое-то время притуплялись все печали. Маше луна казалась живым существом – добрым, понимающим. Иной раз даже мерещилось, что у ночного светила есть глаза. Сидя на крыльце в ночной тишине, Маша мысленно жаловалась луне на отца и Грыжу, на пьяниц, что постоянно приходили в гости, на голод. Жаловалась – и вроде как легче становилось.

А прошлым летом ночное светило её излечило, не дало умереть.

Это случилось в июле. Жара стояла невыносимая, вонь в доме была особенно густой и в этом смраде летало полчище мух. Фёдор в кои-то веки нашёл в себе силы и отправился с мужиками в город, клянчить денег у двоюродного брата. Грыжа, обливаясь потом и непрерывно ворча, занялась стряпнёй во дворе: побросала дрова в чёрную от копоти печку-буржуйку, развела огонь. Сделала перерыв, во время которого глотнула самогона, затем уселась на нижнюю ступеньку крыльца и принялась чистить картошку. Для неё это был настоящий подвиг, обычно она так не утруждалась и варила картофель в мундире, но сегодня как-никак праздник – Фёдор за деньгами отправился, хоть немного, но у брата выпросит. Обещал селёдки купить. Только бы по дороге не окочурился, урод болезненный.

Как обычно днём Маша сидела в своём закутке за печкой. Рассматривала в полумраке картинки в потрёпанном журнале «Вокруг света». У неё под телогрейкой лежало целых пять журналов – настоящие драгоценности. И во всех много красивых картинок, на которых изображены странные огромные дома со множеством окон, синие озёра, корабли, чудные животные. А ещё у неё были две открытки с цветами – такие яркие! На них хотелось смотреть и смотреть, как на луну.

Пить хотелось невыносимо, у Маши даже слюны во рту не осталось. Возле входной двери на лавке стояли ведро с водой и железная кружка, но выбираться из убежища было боязно – попадёшься на глаза Грыже, и по голове получишь. Та всегда била по голове, хоть чаще всего и ладонью, а всё равно больно. Но хуже, когда она орёт – это пугало сильнее побоев. В такие моменты Грыжа, словно в размерах увеличивалась, а её глаза превращались в какие-то тёмные ямы. Настоящее чудовище. Когда она орала, брызжа слюной, у Маши внутри всё холодело, ноги становились ватными, и хотелось стать крошечной, незаметной.

Но Грыжа сейчас была во дворе. Может, рискнуть и выбраться? Это ведь совсем чуть-чуть времени займёт – юркнуть к лавке, зачерпнуть воды кружкой и быстренько напиться. После мучительных сомнений, Маша решилась: тихо-тихо вылезла из своего закутка, поднялась на ноги и, с гулко бьющемся сердцем, подкралась к лавке. Она слышала, как на улице ворчит Грыжа – совсем рядом, на крыльце. И печка-буржуйка потрескивала. С опаской покосившись на приоткрытую дверь, Маша взяла кружку, зачерпнула воды, не обратив даже внимания, что в ней плавали мухи, и принялась жадно пить. На миг забылась – утоление жажды сопровождалось едва ли не эйфорией. Хоть и тёплая вода, но всё равно очень приятно.

Дверь распахнулась, в проёме возникла фигура Грыжи. Паника даже не нахлынула, а ударила, как молот, и Маша, поперхнувшись водой, выронила кружку, тут же попыталась её поймать, но вместо этого начала терять равновесие. Нога зацепилась за ногу. Рука машинально ухватилась за край ведра. Маша грохнулась на пол, ведро упало рядом, вода расплескалась по всему коридору.

В воздухе повисла тишина – тяжёлая, точно надгробная плита. Маша лежала в луже, не в силах пошевелиться. Тело сковало оцепенение, в груди набухал холод.

Лицо Грыжи стало из красного пунцовым, глаза превратились в две узкие щёлки. Втянув голову в плечи, она переступила порог, подошла к Маше, схватила её за волосы и поволокла к двери. Она впечатывала свои ноги-столбы в пол как разъярённый носорог, дыхание было хриплым, словно бы окаменевшее лицо лоснилось от пота. Маша повизгивала от боли. Грыжа выволокла её из дома, протащила точно мешок с мусором по лестнице крыльца, сбив ногой стоящую на нижней ступеньке кастрюлю с картошкой. А потом, заревев как зверь, ринулась к печке-буржуйке и впечатала щёку Маши в раскалённый металл.

– Почему? – злобно прошипела Грыжа. – Почему ты мне жить мешаешь, а? Тише… тише, мразина… Тише, отродье… Вот что бывает с теми, кто мешает мне жить! Вот что бывает…

Но Маша не слышала её слов – боль затмила всё. Перед глазами взрывались алые пятна, из глотки вырвался вопль. Обжигающие импульсы метались по нервам и острыми лезвиями вонзались в мозг.

Наступила темнота.

Очнулась Маша на земле возле печки. Тут же завыла, корчась от невыносимой муки – боль колотилась в щеке и пульсирующей волной растекалась по всему лицу. Рассудок едва-едва удерживался за кошмарную реальность, балансируя на краю обморочной бездны.

Грыжа стояла рядом, возвышаясь над ней мрачной горой. Лицо из пунцового снова стало красным, ненависть в глазах сменилась отстранённостью. Она выглядела так, будто ничего не случилось. Капелька пота упала с кончика мясистого носа. Грыжа ладонью зачесала прилипшие ко лбу волосы назад, собрала рассыпавшуюся картошку в кастрюлю и вошла в дом.

Маша уже не выла, а скулила, делая порывистые вздохи. Ей хотелось снова провалиться в обморочную яму, чтобы ничего не чувствовать, ни о чём не думать. Она лежала на боку, мокрые растянутые треники и выцветшая рубашка липли к телу, взгляд застыл на небольшом участке земли, по которому ползла маленькая зелёная гусеница. Маша ей позавидовала, ведь у этой козявки ничего не болит. Ползёт себе и ползёт. Никто её не ударит, не сожжёт в печке-буржуйке.

Солнце палило нещадно, Маше казалось, что его лучи вонзаются в обожжённую щёку, причиняя ещё больше мучений. Жестокое солнце, не лучше Грыжи. Другое дело – луна. Прикрыв глаза, Маша представила себе ночное светило, и вроде как легче стало. Совсем чуть-чуть. В голову пришла здравая мысль: «Нужно уходить с солнцепёка. Уползать в свой закуток за печкой. Как гусеница».

И она поползла.

Каждое движение отдавалось дикой пульсацией в щеке, перед глазами всё расплывалось. С каждым, будто последним выдохом, с губ срывались капли слюны. На карачках поднялась по прогнившим ступеням, протиснулась в приоткрытую дверь. Силы покинули её ровно в тот момент, когда она заползла в своё ненадёжное убежище. Свернувшись калачиком на телогрейках, Маша всхлипнула и потеряла сознание.

А в комнате Грыжа откупорила бутыль мутного самогона, сделала несколько глотков прямо из горлышка и направилась в коридор, где в луже всё ещё валялось ведро. Нужно было снова топать к колодцу за водой, и Грыжу это бесило: таскать тяжести с её-то болью в животе? Но больше ведь некому, а картошку сварить надо.

Маша то пробуждалась, то впадала в беспамятство. Озноб сменялся жаром. Вечером из города вернулся Фёдор, он привёл с собой троих мужиков. Началась пьянка. Лёжа на телогрейках и тихонько постанывая, Маша слышала хохот, ругань. К постоянному кислому запаху добавилась густая вонь табачного дыма. К ночи гости ушли, в избе всё стихло.

У Маши поднялась температура. В бреду ей мерещились раскалённые угли. Не в состоянии контролировать себя, она принялась выть. Посреди ночи, пьяная Грыжа вытащила её за ноги из убежища и поволокла из дома. Маша не понимала, что происходит, перед глазами всё кружилось и в этой полной жгучей боли круговерти вспыхивали угли.

Грыжа, пыхтя и отдуваясь, с трудом держась на ногах, дотащила её до собачьей будки возле покосившегося сарая. Пробормотав что-то невразумительное, она оставила Машу лежать на земле, а сама отправилась в дом.

Ночь была тёплой, ясной. В тёмном океане неба сияли россыпи звёзд. Серп луны излучал чистый хрустальный свет. Издалека, из глубин лесных чащоб, доносился тихий многоголосый волчий вой – печальная музыка ночи.

Порождённые горячечным бредом угли начали затухать. Постанывая, Маша ворочалась на земле. Она всё ещё не понимала, где находится, но в голове постепенно прояснялось. Свежий воздух шёл на пользу, но главное – лунный свет, касаясь ожога, чудным образом усмирял боль. Маша ощущала это живительное прикосновение. Теперь было почти терпимо. До ушей доносился вой волков, и этот звук почему-то не пугал, а успокаивал.

Маша приподняла голову, осмотрелась. Ей понадобилось время, чтобы сообразить, где она находится. Двор. Собачья будка. Кобель по кличке Шарик помер давным-давно, но здесь всё равно воняло псиной – ни зимние холода, ни летний зной, ни дожди не смогли выветрить этот запах. Впрочем, Маше он был более приятен, чем тот, которым пропиталась изба.

Она легла так, чтобы лунный свет постоянно падал на ожог. Закрыла глаза. Раскалённые угли перед мысленным взором вспыхнули разок и погасли, сменившись приятными образами – картинками из журналов. Скоро Маша уснула и ей привиделись огромные дома в лунном сиянии, широкие улицы, по которым расхаживали чудные животные. Под утро, когда воздух наполнился сырой прохладой, она пробудилась, залезла в будку и, прежде чем снова уснуть, подумала: «За что мне всё это?» Без обиды подумала, но с глубокой тоской.

После полудня из дома вышел Фёдор. Проблевавшись возле полуразвалившегося курятника, он, как неприкаянный, побродил по двору, жалуясь самому себе на плохое самочувствие, затем подошёл к собачьей будке. Мутным отрешённым взглядом он долго смотрел на дочь, которая лежала на боку в тени крыши сарая и вялыми движениями отгоняла мух и слепней от ожога на лице. Фёдор хмурился, морщился, словно вёл какую-то борьбу с самим собой. Наконец отрешённость в его глазах сменилась робкой осмысленностью.

– Она ведь воспитывает тебя, – он произнёс эти слова так, будто оправдывался. Словно понимал, что всё происходящее – чудовищно, недопустимо. Вот только его совесть давно превратилась в кораблик-призрак в океане гнили – ещё не затонул, но уже почти. С трусливым смирением Фёдор принимал всё, как есть.

Маша ему ничего не ответила. Лишь взглянула на него устало, и прикрыла глаза. С плаксивым выражением на лице Фёдор заковылял к дому. Минут через десять вернулся и положил на землю возле дочери миску с тремя варёными картофелинами, кусочком селёдки и горсткой квашеной капусты. Рядом с миской поставил старый помятый чайник с водой.

– Она воспитывает, – повторил он сипло. – Это хорошо. Кому-то ведь нужно…

Постояв с минуту с поникшей головой, Фёдор отправился топить кораблик совести в самогоне.

Весь день Маша пролежала на траве между будкой и сараем. Она засыпала, а вернее – ныряла в тревожную черноту, пробуждалась, снова засыпала. Боль то усиливалась, то немного унималась. Вокруг стрекотали кузнечики, по небу плыли пушистые облака, из леса доносилось пение птиц.

Когда солнце уже клонилось к закату, Грыжа сварила на печке-буржуйке картошку в мундире и больше во дворе не появлялась. Сумерки сгущались, из-за тёмного гребня леса показался месяц. Едва его призрачный свет посеребрил землю, Маша словно бы ожила, апатичный туман из её глаз улетучился. Она съела всё, что принёс отец – не спеша, кряхтя и морщась от боли, ведь каждое движение челюстью будоражило рану. Выпила воды из чайника, и уселась, прислонившись спиной к будке.

Как и прошлой ночью, лунный серп своим сиянием усмирял жжение в щеке. Маша погрузилась в странное состояние – вроде бы и не дрёма, но и не бодрствование. Что-то пограничное. Ей мерещилось, что сама ночь обволакивает её тело точно коконом. Перед взором медленно кружились созвездия, до слуха доносился шелест трав, кваканье лягушек, стрёкот насекомых. Все эти звуки сплетались в приятную мелодию, от которой в груди Маши что-то сжималось. Она никогда не знала, что такое свобода, всю жизнь для неё были только дом и двор, но теперь отголоски свободы доносились в виде мелодии ночи – не так как раньше, а по-иному. И несмело, осторожно ей в голову пришла удивительная мысль, что когда-нибудь она собственными глазами увидит всё, что изображено на картинках в её драгоценных журналах. Когда-нибудь. Маша впервые мечтала о чём-то большем, чем кастрюля с горячей картошкой, и это было так странно, словно в потоке непрерывной серости вдруг появились яркие краски.

Её мечтательный транс прервал незнакомый женский голос:

– Эй!

Маша встрепенулась, испуганно заозиралась, а потом увидела чёрную фигуру за низенькой калиткой. Лунного сияния оказалось достаточно, чтобы рассмотреть, что это какая-то старуха.

– Подойди ко мне! – эти слова прозвучали как приказ.

Маша колебалась, в голове мелькнула мысль залезть в будку и притаиться. Ничего хорошего от ночной гостьи она не ожидала, и на то были серьёзные основания, ведь люди только и делали, что причиняли ей зло.

– Не бойся девочка, – голос старухи смягчился. – Подойди.

Эта мягкость немного успокоила Машу. Она поднялась и осторожно, как зверёк, готовый в любую секунду убежать и спрятаться, подошла к калитке.

Лицо ночной гостьи испещряли глубокие морщины, из-под тёмного с белыми цветочками платка выглядывала прядь седых волос, глаза смотрели внимательно. Не менее минуты старуха изучала Машу пытливым взглядом, затем заговорила с лёгкой хрипотцой в голосе:

– Я сразу заметила… Луна любит тебя.

Машу эти слова взволновали. Они подействовали, словно какое-то заклинание, и остатки недоверия улетучились. Появилась полная уверенность: эта старуха не причинит ей зла. Только не она.

– Жди здесь, – велела гостья, коснувшись взглядом ожога на щеке Маши. – Я скоро вернусь.

Маша кивнула, решив, что будет стоять здесь и ждать хоть всю ночь. Происходило что-то хорошее, впервые в жизни. Она это чувствовала. Старуха довольно бодро для пожилой женщины зашагала по улице. Проводив её взглядом, Маша почесала зудящую из-за вшей голову и уставилась на серп луны. Так и простояла, пока спустя минут пятнадцать не вернулась старуха.

– Вот, – она протянула небольшую стеклянную банку с пластмассовой крышкой. – Здесь мазь. Мажь её ожог. А тут, – сунула в руку Маши полотняный мешочек, – шарики из спрессованных трав. Съедай два шарика в день, только сразу не проглатывай, подольше пережёвывай. Это тебе силы придаст. Уяснила?

Маша порывисто закивала, прижав к груди подарки. Ей не верилось, что всё это происходит наяву. Мазь от ожога, шарики из трав. Неужели нашёлся кто-то, кто её пожалел? Пока это с трудом укладывалось в голове. Получается, не все люди причиняют зло? Даже горький комок к горлу подкатил от такого открытия, на глаза навернулись слёзы.

– Скоро всё изменится, – пообещала странная гостья. – Не завтра и не через месяц… но скоро. А до поры – терпи.

– Я буду терпеть, – произнесла Маша. Впервые за долгое время она заговорила, и собственный голос прозвучал для неё непривычно, словно был чужим.

Старуха вынула из кармана чёрного платья три карамельки и сунула их в руку Маши.

– А теперь прощай. Но мы ещё увидимся и поможем друг другу.

Теперь уже не спеша она побрела прочь.

– Как вас зовут? – спохватилась Маша.

– Аглая, – последовал ответ.

Омытая призрачным лунным светом фигура старухи удалялась, удалялась, пока не растворилась в тёплой июльской ночи. Маша вернулась к будке, уселась на траву, положив перед собой подарки. В её голове ещё долго звучал хрипловатый голос: «Аглая… Аглая… Луна любит тебя…»

Маша мужественно вытерпела дикую боль, когда смазывала ожог мазью. А после, чтобы «подсластить пилюлю», сунула в рот карамельку… И обомлела. Она даже представить не могла, что существует такой невероятный вкус. Это было настоящее чудо. Даже боль ушла на задний план. В блаженстве прикрыв глаза, Маша смаковала карамельку и вспоминала слова Аглаи: «Скоро всё изменится».

Проглотив остатки конфеты, Маша с трудом поборола искушение съесть ещё карамельку – рука так и тянулась к сладкому чуду, и пришлось мысленно прикрикнуть на себя: «Нельзя! Такую вкуснятину нужно приберечь на завтра!» И шарики из полотняного мешочка она решила начать есть утром – очень уж не хотелось, чтобы сладкое послевкусие во рту перебилось какой-то спрессованной травой.

Подарки Аглаи Маша завернула в листья лопуха и спрятала в будке. А потом уселась, обхватив чумазыми руками коленки, и до утра смотрела в небо. Она мечтала – теперь уже более смело.

Глава вторая

Один жаркий день сменялся другим. Маша так и жила в будке, чему была рада. Больше всего она боялась, что Грыжа заставит её снова вернуться в вонючий дом, в тёмный закуток за печкой.

Живое мясо на щеке затянулось тонкой розовой кожицей. Рана ужасно чесалась, но Маша на уровне подсознания чувствовала, что это хорошо: чешется – значит заживает. Мазь Аглаи и лунный свет отлично помогали. Да и шарики из спрессованных целебных трав не только притупляли боль, но и прибавляли сил. В полотняном мешочке их было много. Маша съедала один шарик утром, один после полудня. Как и посоветовала Аглая, она их очень долго пережёвывала. Вкус был горьковатый. Съев такой шарик, Маша ощущала бодрость, голова становилась ясной, мысли рождались позитивные, полные надежд.

Фёдор приносил воду и еду – то пару картофелин с капустой, то кусок хлеба. Видимо, тот факт, что его дочь живёт в будке, как собака, не давал совести покоя. Иногда он пьяный вываливался из дома, подползал к Маше на карачках и принимался мямлить что-то невразумительное, словно оправдываясь. Бывало, что отрубался прямо там же – весь в соплях, воняющий мочой и давно немытым телом.

А Грыжа демонстративно не обращала внимания на Машу. Даже мимолётного взгляда не бросала. Да и гости-собутыльники, которые наведывались едва ли не каждый вечер, воспринимали девочку с обожжённым лицом возле собачьей будки с тупым равнодушием. Словно это было нормально, и удивляться тут нечему.

По ночам Маша бродила по подворью, наслаждаясь каждым движением. Ела чёрную смородину и малину, кусты которых росли среди бурьяна вдоль забора. Иногда она подолгу стояла возле калитки в ожидании, что вдруг объявится Аглая. Но нет, не объявлялась. А так хотелось услышать от неё ещё что-нибудь ободряющее вроде тех слов: «скоро всё изменится». Маша часто мысленно повторяла эту фразу, она для неё была сродни таинственному содержимому запертого сундука, ключ от которого ещё предстояло найти. Именно эта таинственность, неопределённость больше всего и волновала, давала простор для воображения. Маша всё чаще и чаще представляла себе всё, что находится за пределами двора, деревни. Её фантазию питали не только картинки из журналов, но и разговоры тех пьяниц, которые она вынужденно слушала, когда раньше сидела в своём закутке за печкой. Образы, которые вырисовывались в голове походили на лоскутное одеяло, сшитое из абстрактных картинок. Это было сродни тому, как человек средневековья пытался осмыслить природу звёзд, громовых раскатов, вспышек молний и извержений вулканов. Хитросплетение реальности и домыслов.

В начале августа зачастили грозы.

Когда по небу ползли тучи, у Маши портилось настроение. Зарождался и набухал, словно чирей, страх. Она пряталась в будку и дрожала. Ей казалось, что нечто невероятно злое бредёт по небу. Оно ревёт громовыми раскатами и швыряет в землю стрелы молний. Почему-то эта злая сила представлялась Маше в виде огромной женщины с бледным, как снег, лицом и чёрными извивающимися волосами. Воображение рисовало этот образ настойчиво, с каким-то странным упорством вытесняя другие образы.

Однажды, во время вечерней грозы, Маша увидела, как из дома вышла Грыжа. Облачённая в ночную рубашку массивная фигура медленно спустилась с крыльца, прошествовала до середины двора. Мрачное небо пронзали спицы молний, гром грохотал так, что земля сотрясалась, в воздухе вибрировало напряжение перед грядущим ливнем.

Грыжа стояла и покачивалась, словно повинуясь звучащему в её голове ритму. Лицо походило на застывшую маску, в его чертах не отражалось никаких эмоций. Она глядела в небо, а вокруг ветер гонял сор, шелестела листва.

Но вот молния сверкнула в очередной раз, и Грыжа заорала, выпучив глаза. Через мгновение этот вопль стал частью громового раската. Маше казалось, что из своей будки она сейчас глядит на абсолютное, ничем не замутнённое безумие. Стало до того жутко, что аж затошнило. Больше всего она боялась, что Грыжа обратит на неё свой взор. Но нет, та пребывала в каком-то трансе и смотрела только на небо.

Мир тонул в тяжёлых свинцовых сумерках. Ветер становился всё сильнее. Вспыхнула молния, и Грыжа снова заорала. Её засаленная ночная рубашка была мокрой от пота, на шее и лбу вздулись жилы.

Маше в голову пришла мысль, что Грыжа своими воплями переговаривается с той огромной женщиной, что шествует по небу среди туч. Возникнув, эта безумная мысль сразу же стала восприниматься как истина. И страх нахлынул с новой силой. Грыжа стояла всего в нескольких шагах от будки, и Маше казалось, что от неё исходят злые волны – они накатывали перед очередной вспышкой молнии, и отступал после раскатов грома.

Напряжение в воздухе достигло своего пика и, наконец, разразилось мощным ливнем. Грыжа опустила голову, как-то вся обмякла, словно из неё выпустили всю энергию, а потом она побрела к дому, медленно переставляя ноги. Маша с трудом различала её серую фигуру за пеленой дождя.

В середине сентября Грыжа велела Маше вернуться в закуток за печкой. Свежий воздух снова сменился вонью, солнечный свет – полумраком. Слова Аглаи «скоро всё изменится» теперь звучали в голове Маши как далёкое эхо. Ничего ведь не менялось. В избе по-прежнему пьянствовали. Все те же пропитые рожи приходили и уходили. Луна рождалась и умирала.

В конце зимы Маша подслушала разговор, после которого у неё внутри всё похолодело, и душевная изморозь не развеивалась ещё долгое время. В доме была обычная попойка – самогон, скудная закуска, туман из табачного дыма, ругань и жалобный скулёж. Но вот кто-то завёл разговор о тех, кто за последние месяцы в деревне помер. Начали перечислять. Вспомнили и Кольку и Нюрку, и Макара. Разумеется, выпили за упокой их душ. А потом Маша к своему ужасу услышала такие слова: «Аглая, ведьма старая, тоже скопытилась. Так и лежит мёртвая в своём доме». Как выяснилось, кто-то из деревенских отважился спьяну заглянуть в окно её избы, и увидел, что она на кровати лежит, сложив руки на груди. Через день ещё кто-то заглянул – та же картина. Хоронить её никто не собирался. Она как-то заявила, что если кто переступит порог её дома, сдохнет страшной смертью. Местные жители боялись Аглаю и в её угрозы верили. Как заявил один из участников той пьянки: «Пускай гниёт в своём доме. Поделом ведьме старой. Хоронить её – дураков нет».

Ожог на щеке в своё время доставил Маше меньше боли, чем новость о смерти Аглаи. Это было крушение надежд. Слова «скоро всё изменится» теперь казались ложью, ведь Аглая обещала, что они с Машей ещё встретятся и помогут друг другу. Соврала. А значит, и остальным её словам верить нельзя. Ничего не изменится. Этот вонючий дом, эти пьяные рожи – они будут всегда. Картинки в журналах так и останутся картинками. Больно. Маша чувствовала, как внутри неё разливается холод. Вкус конфет, старушка за калиткой теперь ей виделись чем-то нереальным, ложной памятью, обманом.

Прошли недели. Апрель сменился маем. Как и раньше Маша выбиралась по ночам во двор и разговаривала с луной. Но разговоры эти теперь были вялыми, пустыми. Слова «скоро всё изменится» забылись. В сознании поселилось тоскливое смирение.

Но всё изменилось.

Однажды.

И начало перемен походило на адский спектакль.

В тот день небо хмурилось, а к вечеру вдалеке зарокотал гром. Первая весенняя гроза приближалась.

В доме были гости. По обыкновению пили, ругались. Фёдор заснул прямо за столом, уткнувшись лицом в грязную тарелку. Пьянка в этот вечер продлилась недолго – в какой-то момент Грыжа неожиданно и беспричинно рассвирепела и с истеричными воплями выгнала всех собутыльников. А потом она уселась на табурет возле окна и долго всматривалась сквозь мутное стекло в тёмное, озаряемое вспышками молний, небо. Затем поднялась и принялась расхаживать по комнате. При этом она что-то неразборчиво бормотала, глядя в пол перед собой.

Маша наблюдала за ней из-за печки. В свете керосиновой лампы фигура Грыжи отливала медью. По стенам плясали тени. Гроза уже была совсем близко. Отблески молний врывались в окна, от громовых раскатов вибрировал воздух.

Грыжа уже не бормотала, а ревела как зверь, задрав голову к потолку. Она мелко дрожала, в глазах горело безумие. А Фёдор спал себе за столом. Из его приоткрытого рта в тарелку текла слюна. Маша глядела на Грыжу, сердце гулко колотилось в груди, в голове пульсировало единственное желание, чтобы гроза поскорее ушла, чтобы наступила тишина.

Но гром грохотал всё сильнее, а молнии сверкали яростнее. Пламя в лампе отчаянно трепетало. Балки на крыше скрипели под мощными порывами ветра.

Внезапно Грыжа захохотала. Это был чудовищный хохот – неестественный, сквозь стиснутые зубы. Лицо исказила жуткая гримаса, глаза превратились в узкие щёлки. На мгновение Маше почудилось, что там, в комнате, стоит и каркает огромная жирная ворона.

Распахнулась форточка, в дом ворвался ветер. Драная, засаленная занавеска вздулась точно парус. Пляска тени и света превратилась во что-то бешеное, безумное.

Хохот Грыжи стал обрывочным. Она словно бы иногда вспоминала, что в её груди теснится хохот и выпускала его в виде каркающих звуков. Выражение её лица постоянно менялось – то оно было как застывшая маска, то превращалось в какую-то сатанинскую гримасу. В таком состоянии Грыжа вышла из дома. Вернулась спустя несколько минут, и в руке она держала топор.

У Маши перехватило дыхание. Мало того, что снаружи бесновалась стихия, так ещё и в доме назревало что-то плохое. И спрятаться негде – закуток за печкой слишком ненадёжное убежище. Оставалось лишь внушать самой себе, что всё обойдётся, что всё не так ужасно, как кажется. Увы, внушение не работало, страшное предчувствие усиливалось.

Грыжа не спеша проследовала в комнату. Она по-прежнему издавала звуки, отдалённо похожие на смех. Сверкнула молния. От громового раската задребезжали стёкла в окнах. Ворвавшийся в форточку сильный порыв ветра выдул из блюдца окурки и разметал их по столу.

Хлынул ливень.

Маша видела, как Грыжа подошла к спящему отцу, как схватила его за шкирку и опрокинула на пол вместе со стулом. Фёдор даже не проснулся, лишь пробормотал что-то невразумительное, шамкая слюнявыми губами. А потом случилось то, отчего Маша едва не заорала – в последнее мгновение сумела сдержать крик, зажав рот ладонью.

Грыжа, издав резкий каркающий звук, взмахнула топором. Молния сверкнула ровно в тот момент, когда лезвие обрушилось на шею Фёдора. Ещё взмах…

Перед глазами Маши потемнело. Ей почудилось, что она уснула и попала в вязкий кошмар. Она была готова к любым ужасам в этом проклятом доме, но то, что творилось сейчас в комнате… Это не могло быть правдой. Страшный сон. Горячечный бред. Крик всё же просочился сквозь сомкнутые губы в виде стона. Маша хотела отвернуться, закрыть глаза, но какая-то подлая сила заставляла смотреть. Сквозь мутную пелену перед глазами она видела, как опускался и поднимался топор в руках Грыжи. Слышала звуковой хаос, в котором преобладали глухие удары.

Казалось, прошла целая вечность, когда Грыжа, наконец, остановилась и отбросила топор в угол комнаты. Непрерывно гримасничая, она взяла отрубленную голову Фёдора за волосы и водрузила её на стол.

Маша чётко сознавала: нужно бежать! Немедленно! Но она ощущала себя безвольной куклой, всё тело словно одеревенело. И даже бушующий в крови адреналин не мог развеять это предательское оцепенение.

Пламя в лампе отчаянно затрепетало и погасло. Наступила темнота, иногда разрываемая вспышками молний. Во мраке раздался хохот. На этот раз Грыжа смеялась истерично, визгливо. Отблески грозы ворвались в окна, и Маша увидела голову отца на столе. Во время следующей вспышки успела разглядеть Грыжу. Та, захлёбываясь от хохота, с каким-то остервенением размазывала кровь по своему лицу.

«Беги! Беги!..» – пыталась заставить себя Маша. Она едва не рыдала от собственной беспомощности.

Хохот резко прекратился.

– Выбирайся из-за печки, Машенька, – голос Грыжи был неожиданно ласковым. – Ну же, давай, выбирайся. Тут на столе картошечка осталась. Вкусная картошечка. Покушаешь. Ты ведь хочешь кушать?

«Беги! Беги!..» – пульсировало в висках.

Маша чувствовала, что вот-вот закричит. Она уже не могла сдерживать рвущийся из груди вопль.

– Мы сядем с тобой за стол и покушаем картошечки, – звучал в мятежной тьме слащавый голос Грыжи. – Ты, я и твой папа. Мы ведь одна семья. Выходи, Машенька. Выходи…

Сверкнула молния. Маша разглядела Грыжу. Та стояла в дверном проёме с топором в руке. Совсем близко. В двух шагах.

– Нам с тобой пора подружиться, Машенька. Сейчас самое время.

«Беги! Беги!..»

Гонимая волной паники, в голову ворвалась мысль: «Ещё мгновение – и всё! Беги же!»

В теле словно бы сработал спусковой механизм. Адреналин закипел в крови. Маша выскочила из своего укрытия, бросилась к входной двери. Грыжа взревела от ярости, лезвие топора врезалось в печку. Не помня себя, Маша выбежала в переднюю, затем на улицу, спрыгнула с крыльца и помчалась сквозь ливень через двор. Ей казалось, что Грыжа совсем рядом, за спиной – вот-вот схватит и зарубит. Молнии сверкали справа, слева, струи дождя вспыхивали серебром. Громовые раскаты звучали беспрерывно.

Выскочив за калитку, Маша побежала вдоль забора. Босые ноги утопали в грязи. Бежала, а перед глазами, как кадры безумной кинохроники, мелькали страшные образы: голова отца на столе, окровавленное лицо Грыжи, топор. Паника не отпускала ни на секунду. Теперь мерещилось, что Грыжа в любой момент вынырнет из завесы дождя. Если бы это случилось, то Маша не сомневалась: сердце разорвалось бы на части от ужаса.

Вспышки молний вырисовывали контуры домов, деревьев. Всё вокруг как будто ворочалось, дышало тёмным дыханием. Маша впервые за очень долгое время была за пределами двора, и это в разы усиливало страх. Дома казались ей чудовищами. Мерещилось, что они надвигаются на неё. И где-то рядом Грыжа с топором.

Поскользнулась в грязи, несколько мгновений барахталась. Поднялась. Задыхаясь, помчалась дальше. Услышала сзади пронзительный вопль:

– Не сбежишь, отродье!

Этот крик был заглушён грохотом грома. Маша не сомневалась: ей не послышалось. Грыжа где-то там, сзади. Преследует. И этой твари помогает гроза. Помогают все эти чёрные дома, ливень. От неё не сбежать, не спрятаться. Маша заскулила и снова едва не поскользнулась.

Но вот деревня осталась за спиной. Молния высветила стену леса и обнесённый невысоким забором дом возле самой опушки. Маша успела заметить, что эта изба не такая, как те, что осталась позади. Точнее, почувствовала. Ощутила притяжение, как от луны. От дома на опушке веяло безопасностью, дружелюбием. Словно среди мрачных теней вдруг взяло да возникло что-то хорошее, надёжное. Дом Аглаи. Маша была уверена, что это он. В голове прозвучали слова: «Скоро всё изменится», но сейчас они походили на насмешку.

Не раздумывая, Маша бросилась к дому Аглаи. Калитка и дверь оказались не заперты, словно мёртвая хозяйка поджидала ночную гостью. Воздух внутри был затхлым, в нем витал лёгкий аромат лекарственных трав. В полной темноте Маша забилась в угол. Её сразу же начало трясти, накатила дикая усталость, перед глазами появлялись и исчезали цветные пятна. Она сидела на полу, обняв руками колени, дрожала, всхлипывала и думала о том, что снаружи бродит Грыжа. Ищет. А в проклятой вонючей избе на столе среди грязных тарелок и окурков лежит отрубленная голова отца.

Аглая не соврала, всё действительно изменилось.

* * *

Гроза уходила. Ливень прекратился.

Грыжа вернулась домой, проследовала в гостиную, оставляя на полу грязные следы. Зажгла керосиновую лампу и тупо уставилась на голову на столе. Застонала. Она не помнила, как убила Фёдора. Всё что случилось во время грозы, для неё было как в тумане. Однако содеянное не вызывало у Грыжи ни ужаса, ни отвращения. Только обиду. Ещё несколько часов назад не было никаких проблем, а теперь придётся избавляться от трупа, очищать пол от крови. Чёрт возьми, а крови-то сколько! Целое море. И диван заляпался, и стол. Нужно успеть всё вычистить за несколько часов, потому что утром может кто-нибудь заявиться. Нелёгкая предстояла работёнка. Ну не обидно ли? А ещё и девчонка сбежала. Скорее всего, она сейчас плутает по лесу или сидит и рыдает под деревом. Вряд ли выживет. Волки о ней позаботятся. Или от голода сдохнет. Лес умеет убивать, особенно десятилетних девочек, которые понятия не имеют о мире за пределами двора.

Налив полстакана самогона, Грыжа залпом выпила. Затем с презрением уставилась на труп на полу, словно обвиняя его во всех проблемах. Это было не первое убийство, которое она совершила. Два года назад удушила своего сожителя, такого же алкаша, как и Фёдор. Тогда тоже бушевала гроза. Всё, как нынешней ночью. Грыже пришлось бежать, скрываться. Так и оказалась в этой Богом забытой деревушке.

Но сейчас она бежать не собиралась. Это её дом! Только её. Одна проблема – Фёдор пенсию по инвалидности получал, да и у брата иной раз деньги выпрашивал. Теперьс финансами будет проблема. Ну ничего, Грыжа умела выживать. Захомутает очередного мужика и будет его доить, как Фёдора. Она уже строила планы на будущее.

Выпила ещё полстакана самогона, рыгнула. Затем взяла топор и подошла к трупу. Да, работёнка предстояла тяжёлая, и это с её-то грыжей. Но делать нечего, пора начинать.

К утру она полностью расчленила труп, а куски тела побросала в дыру сортира. После чего вымыла пол, протёрла стол, накидала на диван разного тряпья, прикрыв пятна крови. Закончив, допила самогон в бутылке и отправилась спать. Устала так, что на ногах едва держалась, да и живот к тому же разболелся. Перед тем, как уснуть, Грыжа пожелала, чтобы лес убил Машу как можно скорей. Она даже представила себе волков, раздирающих девочку на части.

Глава третья

Маша вынырнула из вязкого болота тревожного сна и не сразу поняла, где находится. Память возвращалась неохотно, словно опасаясь усугубить стресс. Сначала воспоминания минувшей ночи показались Маше страшной фантазией, но скоро она была вынуждена признать: всё правда. И мёртвый отец, и Грыжа с топором, и побег из вонючего дома. Жестокая, но правда. И от этой проклятой реальности выть хотелось. Но хуже всего было то, что Маша понятия не имела, что теперь делать. Не вечно же прятаться в избе Аглаи. Куда идти? Словно в ловушку угодила, из которой не выбраться. Снаружи пугающая неизвестность, враждебный мир, злые люди. Там Грыжа. Стоит высунуть нос за дверь, и попадёшь к ней в лапы.

В окна проникал мутный солнечный свет. Утро было пасмурным, туманным.

Маша поёжилась, одежда – дырявые треники и рубаха – ещё до конца не просохли и неприятно липли к телу. Хотелось пить. Есть ли в этом доме вода? Вряд ли. Зато есть мёртвая старуха. Должно быть, лежит на кровати в соседней комнате. Маша с опаской взглянула на прикрытый цветастой занавеской дверной проём. Немного поразмыслив, успокоилась: меньше всего сейчас стоит бояться покойной старушки.

Не решаясь пока выбираться из угла комнаты, Маша осмотрелась: печка, стол, какие-то портреты на стенах, под потолком связки сухих трав, книги на полках, на подоконниках горшки с увядшими растениями. Пыль, паутина.

– Я побуду здесь немного. Можно? – шёпотом спросила Маша, глядя на дверной проём.

Ответом была тишина.

Маша свернулась калачиком на полу и, несмотря на тревожные мысли, скоро задремала. Ей привиделся кошмар. Она убегала от Грыжи – та была огромной, до самого неба, вокруг её головы клубились тучи. Молнии сверкали беспрерывно. Маша бежала, бежала, по колено утопая в вязкой грязи. А чудовище-Грыжа тянула к ней мясистые лапы с большими когтями. Чёрные избы поднимались на мощных лапах, вместо окон у них были налитые кровью глаза. Избы приближались, окружали.

– Тебе не сбежать! – ревела Грыжа.

Маша уже не бежала, а ползла по грязи. У неё не было шансов, она это чётко понимала. Монстры-избы теперь стояли вокруг плотной стеной, десятки огромных глаз-окон глядели хищно. А сверху приближалась рука Грыжи, пальцы шевелились как лапы гигантского паука.

Вскрикнув, Маша проснулась. Не сразу пришла в себя после кошмара – перед мысленным взором ещё долго сверкали молнии. Немного успокоившись, поднялась, чтобы размять затёкшие ноги. В горле совсем пересохло, да и желудок урчал, требуя пищи. Нужно было что-то делать – не сидеть же вечно в этом углу, мучаясь от жажды и голода?

Но прошло немало времени, прежде чем Маша решилась сделать шаг. Она чувствовала себя воровкой, забравшейся в чужой дом, и ей пришлось внушить себе, что Аглая не была бы против.

Тихонько, словно опасаясь нарушить покой мёртвой старухи, Маша проследовала на кухню. Маленький, обитый полосатой клеёнкой стол, табурет, допотопный примус, половник и сковороды на крючках – всё покрывал слой пыли. Верхнюю часть окна затягивала серая вуаль паутины.

Маша заприметила большой деревянный сундук возле стены.

– Я загляну? Можно? – спросила она жалобно. Ей казалось правильным спрашивать разрешение, даже если ответом была тишина.

Немного поколебавшись, Маша открыла крышку сундука и не смогла сдержать радостный возглас. Внутри, в целлофановом пакете, лежали макароны. Однажды, года два назад, она ела макароны. Очень вкусно. Лучше даже, чем варёная картошка. Впрочем, ей особо и сравнивать-то было не с чем, кроме картошки. В животе ещё сильнее заурчало, рот наполнился слюной. В ящике было много полотняных мешочков – некоторые весьма объёмные. Маша с азартом принялась открывать их, лихорадочно развязывая тесёмки. Впервые за долгое время на её губах играла хоть и робкая, но всё же улыбка. В мешочках были горох, фасоль, мука, тыквенные семечки, гречка, рис, дольки сушёных яблок, сухари. Настоящее богатство. Аглая оказалась женщиной запасливой.

Маша понятия не имела, что в её жизни случится завтра, но знала одно: сегодня она будет сыта. Чувство неловкости из-за вторжения в чужой дом рассеялось. Маша неожиданно ощутила гостеприимство покойной хозяйки, какое-то молчаливое одобрение. Стены, мебель, кухонная утварь – всё это почему-то не казалось чужим. Как бы Маше хотелось жить здесь. Долго, тихо, точно мышка в норке. Вот только мысли о Грыже тревожили – она ведь рядом. А значит, покоя ждать не следует. Постоянно будет мерещиться, что Грыжа заглядывает в окно, или подкрадывается с топором к двери.

Вздохнув, Маша открыла пакет с макаронами и принялась есть, откусывая от сухих трубочек по кусочку. Даже в таком виде, не варёные, они были очень вкусные, хотя их и приходилось долго перемалывать зубами. Съев с десяток макаронин, Маша взялась за сухари и сушёные яблоки. Затем попробовала гречку, но её пришлось уж слишком долго пережёвывать. Вернулась к макаронам и не заметила, как треть пакета съела. Даже затошнило немного. Насытилась, и это было очень непривычно. Икнув, Маша поглядела на мешочки в ящике. Глаза хотели ещё пищи, но желудок говорил: «Хватит!» После минутного замешательства Маша приняла сторону желудка: действительно хватит. Вон с непривычки даже икота напала.

Закрыв ящик, Маша вернулась в гостиную, и едва не вскрикнула – заметила боковым зрением какое-то движение справа. Первой мыслью было спрятаться, забиться в угол, но испуг сменился вздохом облегчения: всего лишь зеркало. Большое овальное зеркало на стене.

Маша подошла и с недоверием взглянула на своё отражение. Задалась вопросом: «Неужели это я?» Чумазая. Даже ночной ливень не смыл грязь с лица. Волосы спутанные, клочковатые. Ужас! Не девочка, а какой-то чертёнок. Одни только глаза ясные и чистые, как драгоценные камешки. Маша дала себе наказ обязательно умыться при случае.

Вот только с водой проблема. Тут бы жажду утолись сначала.

Она подошла к окну и осторожно раздвинула маленькие кружевные занавески. Трава, листва на деревьях и кустарниках – всё было мокрым после ливня. Маша сглотнула скудную слюну. Пить хотелось ужасно, но она привыкла терпеть. Жажда и голод были привычными.

Маша решила выйти наружу ночью. Где напиться – найдёт. Да вон хотя бы из лужи. Мысль о том, чтобы покинуть дом, пугала, вот только выбора не было. Маша понадеялась, что к ночи небо расчистится и появится луна. Когда светит луна – не так страшно.

– Луна любит меня, – вспомнив слова Аглаи, прошептала Маша.

Задёрнув занавеску, она отошла от окна, поставила два стула рядышком друг с другом и легла на них. Взгляд скользил по обстановке комнаты: большие красивые часы с маятником, стрелки которых остановились на половине седьмого; стеклянная ваза на столешнице; картина с изображением сидящей на берегу пруда печальной девушки… Всё было непривычно, ново. В вонючем доме, из которого сбежала Маша, не было ни часов, ни картин, ни ваз.

Она остановила взгляд на фотографии на стене. Аглая. Ещё молодая, красивая. А рядом с ней мужчина и ребёнок. Хорошая картинка, от неё веяло спокойствием, иной жизнью. Маша долго глядела на снимок. Представляла, что и у неё могла бы быть нормальная семья. Мать, отец. Могла бы. Но что-то с этим миром не так. Того, чего хочется, не случается. Был отец, да и тот… В памяти всплыло, как Грыжа отрубала ему голову – топор поднимался и опускался, взлетал вверх и падал. Маша скривилась: ох как хотелось бы забыть всё это. У неё не было причин любить отца, но жалось к нему вдруг пробила все преграды и на глаза навернулись слёзы, а к горлу подкатил горький комок.

Она вспомнила, что отец не всегда был конченным алкоголиком. Когда-то, давно, он даже играл с ней, рассказывал какие-то истории. И ходил он, не скукожившись, точно древний больной старик, а прямо. Почему именно сейчас это вспомнилось? И было ли это правдой? Маша уже не знала, где правда, а где проявление её фантазии. В голове царил бардак. Возможно, всё навыдумывала, потому что очень хотелось верить, что в жизни было и что-то хорошее. Лучше приятная ложь, чем унылая действительность. Почему нет? Можно и мать выдумать – ласковую, добрую. И внушить себе, что она вовсе и не спилась, а улетела на луну и теперь живёт там. Но когда-нибудь вернётся, чтобы наказать Грыжу.

Маша коснулась пальцами ожога на щеке, и решила придумать, как воображаемая лунная мама будет наказывать Грыжу. Хотелось, чтобы та долго, очень долго страдала. Чтобы кричала от боли, молила о пощаде. Раньше Маша о таком даже думать не осмеливалась, а теперь в ней словно бы что-то надломилось, и пробудилась злость. Грыжа всё ещё вселяла страх, но как враг, с которым хотелось драться, а не как всесильный деспот. Злость придала Маше уверенность в себе – совсем чуть-чуть, однако, на фоне былого унизительного смирения это походило на взрыв вулкана.

Поднявшись со своего ложа, Маша принялась расхаживать по комнате. Ей не хотелось, чтобы гнев стихал, она наслаждалась этим чувством. Злость сдабривалась воспоминаниями всех тех случаев, когда Грыжа причиняла боль. А таких моментов было очень много, они всплывали в памяти как вёдра с нечистотами. Пинки, оплеухи, пощёчины… ожог на лице, убийство отца. Непрерывный кошмар без светлых пятен, который Маша могла бы назвать двумя словами: «Моя жизнь».

Но теперь она сбежала от всего этого. Недалеко. Однако дыхание свободы уже ощущалось. Оно затмевало вонь проклятого дома – зловоние, которое, казалось, навечно обосновалось в ноздрях, впиталось в поры кожи. Свобода пахла сушёными яблоками и лекарственными травами, у неё был вкус макарон и гречки. Сытость, злость, предчувствие чего-то нового – это тоже была она, свобода.

Маша с нетерпением дождалась ночи.

Небо так и не расчистилось, но бледное пятно луны всё же проступало сквозь пелену облаков. Затаив дыхание, Маша осторожно приоткрыла входную дверь. Всё было тихо, лишь лёгкий ветерок шелестел листвой. Справа стояла чёрная полоса леса, а слева, в ночной темени, проступали мрачные силуэты деревенских изб. В окнах некоторых домов теплился желтоватый свет.

В голову Маши полезли мысли о том, что спокойствие это обманчиво, что Грыжа прячется неподалёку и только и ждёт, когда мышка высунется из норки. Машу никогда не пугала ночная темень, однако сейчас эта темнота казалась ей враждебной. Но не стоять же возле порога, мучаясь от жажды? Нужно было решаться. Пришлось выругать себя за трусость, ведь с таким настроем даже с крыльца спуститься не хватит духа. И куда только подевался тот решительный настрой, который был днём? Ждала с нетерпением ночи, а теперь шагу сделать не может. Пить хотелось ужасно, даже голова немного кружилась. Маша стиснула зубы и сказала себе твёрдо: «Никакой опасности нет! Грыжа сейчас пьянствует в вонючем доме!»

Внушение сработало, страх немного отступил. К тому же, облака расступились, и ночная тьма разбавилась призрачным лунным светом.

Пригнувшись, то и дело озираясь, Маша переступила порог, спустилась с крыльца и, к своей радости, заметила совсем рядом, возле стены дома, железное корыто. Вчерашний ливень наполнил его до краёв дождевой водой. Полностью позабыв обо всех тревогах, Маша бросилась к корыту, упала на колени и принялась жадно пить, не обращая внимания на плавающий в воде сор. Это была эйфория. Каждый глоток вызывал ощущение возрождения, обновления. Жажда отступала, словно злобный зверь.

Маша отстранилась от корыта, отдышалась, а потом сделала ещё с десяток глотков. Всё. Напилась. Набралась жизненных сил. И ночь больше не казалась враждебной, и мысли о Грыже не лезли в голову. Хорошо. Совсем расхрабрившись, Маша зачерпнула воды ладонями и принялась умываться – очень уж не хотелось снова увидеть в зеркале свою чумазую физиономию.

Умывшись, она сбегала в дом. Вернулась с ведром и ковшиком. Наполнила ведро водой и облегчённо выдохнула: теперь ей не грозила жажда, по крайней мере, в ближайшее время. И собственное положение больше не виделось таким уж плачевным.

Она взглянула в сторону деревни и сразу же отвернулась. Не хотелось смотреть, ведь там вонючий дом, там Грыжа и отрубленная голова отца. Лучше глядеть на луну, пока та снова не скрылась за облаками. Усевшись на нижнюю ступеньку крыльца, Маша устремила взгляд к небу. «Всё изменилось, – поведала она луне. – Я сбежала от Грыжи. Подскажи, что мне делать дальше?»

И сама же ответила вслух:

– Ждать.

Ей казалось, что это правильный ответ. Если не знаешь, что делать, остаётся только ждать. Возможно, завтра или через неделю найдётся иной, лучший ответ. Но не сейчас.

Луна скрылась за облаками и Маша, взяв ведро и ковшик, зашла в дом. Она была собой очень довольна, ведь не побоялась же сделать вылазку, поборола страх. Маленький шажок по тропе перемен. Оставалось только надеяться, что тропа эта не заведёт в страну кошмаров.

Маша улеглась на ложе из стульев. Она думала о том, что у неё теперь есть ящик с едой, ведро с водой и вообще всё, что находиться в этом доме. А ведь ещё вчера не было ничего, кроме старых потрёпанных журналов. Так странно. Теперь она сама по себе. Одна. Хотя нет, в избе ведь ещё есть Аглая, мёртвая старуха.

Приподняв голову, Маша взглянула на занавешенный дверной проём. Стало любопытно. Возникла мысль заглянуть в ту комнату. Завтра, когда будет светло. Хотя бы одним глазком взглянуть. Однако поразмыслив немного, она решила от этой затеи отказаться: пускай Аглая лежит себе спокойно. Не нужно её тревожить. Да и страшновато было смотреть на мёртвую старуху.

Маша зевнула, устроилась на стульях поудобней и скоро уснула. В этот раз ей привиделась луна – она была огромной, в полнеба. Вокруг неё танцевали звёзды. У ночного светила были глаза и рот. Луна улыбалась.

Время приближалось к двум часам ночи, когда Маша проснулась. Её разбудил какой-то звук. Шорох? Вздох? Она не была уверена. Прошла минута, другая. Тишина. А может, звук приснился?

Маша уже было успокоилась, как в соседней комнате, словно сухая листва прошелестела. Всколыхнулась занавеска. И снова тишина. Что это было? Сквозняк? Маша, закусив губу, торопливо перебралась из своего ложа в угол комнаты. Здесь она чувствовала себя спокойней. Долго сидела, тараща глаза на проём в соседнюю комнату и слушая стук своего сердца. В голову проникали страшные мысли: «Там за занавеской бродит мёртвая хозяйка. Там происходит что-то страшное…»

– Не пугай меня, Аглая, – плаксиво попросила Маша.

Из соседней комнаты снова донёсся шелест, и ей почудилось в этом звуке едва различимые слова: «Ничего не бойся». И как по волшебству страх отступил, сменившись приятной истомой. Веки налились тяжестью. Маша успела мысленно поблагодарить Аглаю, прежде чем уснуть.

И снова ей привиделась огромная улыбающаяся луна.

* * *

Утро выдалось ясным. Солнечные лучи радостно врывались в окна, с улицы доносилось возбуждённое пение птиц.

Маша зевнула, пробуждаясь. Потянулась. На этот раз у неё не было чувства дезориентации. Она точно знала, что находится именно в жилище Аглаи, мёртвой старушки, которая ночью сказала: «Ничего не бойся». Впрочем, Маше сейчас казалось, что эти слова ей померещились. Покойники ведь не умеют говорить. Или умеют? Некоторые. Такие, как Аглая. Да, на этот счёт небольшие сомнения всё же были.

Маша поела сухарей и тыквенных семечек. Выпила воды. Она всё больше ощущала себя свободной, раскованной. О Грыже и о погибшем отце старалась не думать – если возникали в голове такие мысли, гнала их прочь.

Ей вообще хотелось забыть всё плохое, поставить непроницаемый барьер между прошлым и настоящим. Но она сознавала: это невозможно. Плохое и страшное из прошлого всегда будет её преследовать, являться в ночных кошмарах. Можно как сейчас стараться не думать об этом, однако гнать неприятные мысли вечно не получится.

Насытившись, Маша насыпала немного гречневой крупы в миску и залила её водой. Она не была уверена, но, кажется, примерно так делала мать – просто в памяти что-то шевельнулось, возник размытый образ. Было любопытно, что получится. Ну, в самом-то деле, не есть же гречку сухой? Эти зёрнышки даже нормально не пережёвывались.

Но чтобы из этой затеи ни получилось, а Маша уже была довольна: ей нравилось экспериментировать, познавать, действовать и даже, возможно, ошибаться. Ведь это были очередные шажки по той самой тропе перемен. Она словно бы оживала после долгого увядания.

В ней бурлила энергия. Сидеть и ждать, когда гречка размокнет? О нет, насиделась в своё время за печкой в вонючем доме. Хватит! Хотелось двигаться, творить. Улыбнувшись, Маша взяла на кухне веник и принялась смахивать паутину. К окнам не подходила, опасаясь, что её заметят с улицы – об осторожности не забывала ни на секунду.

Покончив с паутиной, принялась подметать пол – неумело, но старательно. Выметая пыль из-под вязаного разноцветного половика в гостиной, Маша заметила люк в полу. Находка взволновала её. Возникла здравая мысль, что в этом погребе можно спрятаться, если будет грозить какая-нибудь опасность.

Но сначала нужно разведать, что там внизу.

– Я загляну? Хорошо? – по обыкновению попросила она разрешения.

Представила себе Аглаю, которая с улыбкой на губах произносит: «Хорошо, девочка. Делай, что захочешь. Это теперь твой дом». Кивнув, Маша нетерпеливо поддела пальцами краешек люка, напряглась и не без усилий открыла его. Снизу дыхнуло прохладой. Проникающего в окна солнечного света оказалось достаточно, чтобы Маша смогла разглядеть обстановку маленького, обитого досками погреба: земляной пол; стеллажи, заставленные банками и бутылями различного объёма.

Глаза Маши загорелись. Она поняла, что обнаружила клад с драгоценностями. Возможно, даже лучшее сокровище, чем припасы в ящике на кухне. Радостно обойдя люк, Маша устремила сияющий взгляд на проём в соседнюю комнату и выдохнула:

– Спасибо, Аглая!

Больше медлить не стала, спустилась по короткой крепко сбитой лестнице в подпол и осмотрелась. Десятки банок и бутылей. Их содержимое радовало глаз своим разноцветным разнообразием. Одна из полок была плотно заставлена небольшими баночками и пузырьками из тёмного стекла. Маша взяла один такой пузырёк и поднесла к носу. Даже сквозь пробку до неё донёсся отчётливый лекарственный запах. Всё ясно, это полка со снадобьями. Неинтересно.

А вот большие банки – совсем другое дело. Маша была твёрдо уверена, что в них находится что-то ну очень вкусное. Даже слюнки потекли, хотя есть особо и не хотелось. Глаза и любопытство настойчиво требовали отведать содержимое банок, но не желудок.

И на этот раз Маша прислушиваться к желудку не стала. Она схватила литровую банку, наполненную чем-то красным, торопливо поднялась по лестнице и проследовала на кухню. Ей пришлось изрядно повозиться, чтобы открыть крышку – руками не получилось и в ход пошли зубы. Справилась. Воздух наполнился ароматом земляничного варенья. Маша охнула. Это был запах из прошлого. Из того времени, когда она спала на кровати, а не на драных телогрейках за печкой; когда ела за столом и свободно гуляла во дворе. Из того прошлого, когда Грыжи не было и в помине.

Земляника.

Маленькая сладкая ягодка.

Скорее! Скорее нужно попробовать!

В волнительном предвкушении Маша отыскала ложку в ящике стола, зачерпнула варенье, сунула в рот… и обомлела. Раньше ей казалось, что нет ничего вкуснее тех конфет, которыми её прошлым летом угостила Аглая. Ошибалась. Земляничное варенье было лучше в тысячу раз. Даже в голове помутилось от восторга. За первой ложкой незамедлительно последовала вторая, третья, четвёртая… Маша глотала, почти не пережёвывая, и останавливаться не собиралась. Точнее, она просто не могла остановиться. В эти минуты для неё не существовало ни Грыжи, ни покойного отца. Было только варенье – сладкое могущественное волшебство. Банка опустела наполовину. Больше не лезло, но маша всё равно настойчиво отправляла в рот ложку за ложкой. Желудок взмолился: Хватит! Она не желала его слушать. Ничего не хватит! Это было какое-то помутнение. Ещё ложка. И ещё…

Всё.

Хотя нет. Ещё чуть-чуть. Капельку.

Вот теперь – всё.

Следующие часы Маша боролась с тошнотой. Ей было плохо. Она лежала на ложе из стульев, постанывала и непрерывно ругала себя за обжорство: ну нельзя же так! Дорвалась дурочка до сладкого. А теперь от одной только мысли о варенье мутило. Лишь после полудня немного полегчало.

Давешнее плохое самочувствие стало для Маши хорошим уроком: нужно сдерживать себя, знать меру, даже если чего-то ну очень сильно хочется.

Полностью придя в себя, она проверила гречку. Зёрнышки впитали в себя всё воду, стали мягкими. Это, разумеется, её обрадовало, однако есть после варенья совершенно не хотелось. Позволила себе лишь попробовать пол ложки. Вкусно. Решила, что съест гречку завтра утром.

До вечера, пока не стемнело, она просматривала книжки. В некоторых были хорошие интересные картинки. Особенно ей понравилась большая красочная книжка, в которой было мало текста, но много фотографий животных. Маша зачарованно глядела на всех этих диковинных зверей и недоумевала: неужели они действительно существуют? Лошадки в чёрную и белую полоску; огромные рыбины с острыми зубами; птицы с длиннющими ногами; ну и совсем непонятные твари, у которых только голова и куча каких-то отростков. Где живут эти звери? Как они называются?

В Маше пробуждалась жажда познаний. Она всё дальше удалялась по тропе перемен от вонючего дома, от былого мертвенного смирения. Что-то внутри неё рвалось наверстать упущенное, пытаясь собрать детали к необъятному пазлу под названием «Окружающий мир». К свободе добавлялись образы, вкусы, запахи. Открытия – такие, как приготовление гречки. Ну и ошибки, вроде почти опустошённой банки варенья.

Ночью Маша выбралась из дома и поведала подруге Луне и о найденном погребе, и об интересных картинках в книгах. Просидела на крыльце до самого рассвета, наслаждаясь звуками и запахами природы. А когда вернулась в избу, поймала себя на мысли, что за последние часы не думала ни о Грыже, ни об отце.

Уже засыпая, она снова услышала из соседней комнаты звук, похожий на шелест палой листвы. Встревожилась, но не так, как прошлой ночью – даже со своего ложа из стульев в угол комнаты перебираться не стала.

* * *

Шли дни.

Маша полностью освоилась в доме Аглаи. Она обследовала все полки, тумбочки, ящики, тёмные уголки. Просмотрела все книжки, перепробовала все крупы. Иногда лакомилась тем, что находилось в погребе, но без азарта, зная меру.

Как же ей нравился этот дом. Его запахи. Порой Маша думала о том, что в ту грозовую ночь, когда её преследовала Грыжа, она могла ведь и пробежать мимо этой спасительной избы. Что бы тогда было? Гибель? Скорее всего. Страшно становилось от таких мыслей.

Маша осмелела за эти дни, но иной раз всё же накатывало что-то паническое – мерещились шаги за входной дверью, или казалось, что возле окна кто-то стоит. В такие моменты она поспешно пряталась в погреб и дожидалась, когда страх отступит. Приступы паники случались редко, но они доказывали, что Грыжа всегда рядом, присутствует незримо, и от неё невозможно избавиться.

А однажды Маша увидела её воочию – поглядела вечером в окно и заметила вдалеке, возле покосившегося забора давно заброшенного дома на окраине деревни, грушевидную фигуру. Грыжа просто стояла и смотрела в сторону леса. А может, глядела на избу Аглаи? У Маши по спине побежали мурашки. «Она чует меня! – колотилось в голове. – Чует, как зверь!» Тут же нахлынули тяжёлые воспоминания: отрубленная голова отца, ливень, гроза. Грыжа словно бы специально там стояла, чтобы напомнить о себе: «Я здесь! Я радом! Бойся меня, бойся! Скоро приду за тобой!»

Маша спряталась в погреб и просидела в нём до ночи. Теперь она понимала: дом Аглаи был всего лишь временным убежищем. А ведь мечтала жить здесь, сколько захочет. Дурочка. Насытилась, расслабилась, размечталась, почувствовала себя хозяйкой, обманула саму себя, сказав, что всё теперь будет хорошо. Ничего хорошего не будет, ведь Грыжа рядом!

Утром небо затянулось тучами. Пошёл дождь. Маше постоянно казалось, что скоро случится что-то страшное. Накручивала себя и даже не пыталась изгнать из головы депрессивные мысли. Иногда осторожно заглядывала в окно и ей мерещилась за серой пеленой дождя грушевидная фигура. Закрывала глаза, и опять же видела Грыжу. Это было какое-то наваждение. Тревога нарастала.

– Что мне делать, Аглая? – не раз спрашивала Маша.

И ответ «ждать», который с готовностью всплывал в голове, больше не казался хорошим – от него веяло обречённостью. Ждать чего? Когда сюда заявится Грыжа? Возможно, она прямо сейчас бредёт сквозь дождь к этому дому. И от неё не спрячешься в погребе. Найдёт, учует. Отрубит голову, как отцу. Воображение беспрерывно рисовало страшные образы. Машу бросало то в жар, то в холод. И ко всему прочему появился жуткий зуд в шраме от ожога на щеке.

К вечеру дождь прекратился. Небо расчистилось. В лиловых сумерках над лесом показалась полная луна.

За последние часы тревога не уменьшилась. Маша неосознанно, но упорно внушала самой себе, что Грыжа сюда заявится, и избавиться от этой навязчивой мысли не было сил. Предчувствие грядущей беды, словно бы пожирало её изнутри, лишало воли.

Луна всё выше поднималась над лесом. В её ярком свете серебрилась мокрая листва. Маша сидела у окна и с тоской вглядывалась в вечернее небо. Вздыхала время от времени: что теперь делать? Как быть? К покойной хозяйке дома даже мысленно больше не обращалась – глупо спрашивать советы у мёртвой старухи. Теперь она это ясно понимала.

Тишина. Лишь комар пищал над ухом. Маша почти задремала, когда из соседней комнаты донёсся звук, похожий на шелест листвы. А затем раздался вполне чёткий голос:

– Зайди ко мне!

Машу словно ледяной водой окатило. Сон улетучился в мгновение ока.

– Не медли! – снова прозвучал голос. – Зайди ко мне.

Занавеска, прикрывающая проём в соседнюю комнату, вздулась как стяг на ветру. Душный воздух стремительно охлаждался. Скрипнули потолочные балки, качнулся маятник давно остановившихся часов.

Маша боялась сдвинуться с места. Руки покрылись «гусиной кожей», сердце отчаянно колотилось. Мёртвая старуха звала её в сою комнату. И голос был таким чётким. Это не игра воображения, не отголосок сна. Всё происходило на самом деле.

– Я долго буду тебя ждать? – Аглая, похоже, теряла терпение. – Живо ко мне! И не бойся, как раз я-то тебе зла не причиню. Опасность идёт совсем с другой стороны, девочка.

Маша взглянула на входную дверь. Был вариант: убежать и больше в этот дом не возвращаться. Здесь страшно, тут покойники разговаривают. Но куда бежать? За порогом враждебный мир, там смерть – выйдешь за пределы двора и растеряешься, оцепенеешь, взвоешь от безысходности. Нет, уж лучше пересилить страх и пойти к Аглае. К тому же та пообещала, что не причинит зла. Как же хотелось в это верить. От переизбытка эмоций даже голова закружилась.

– Я жду, – донеслось из комнаты.

И Маша, стиснув зубы, решилась. Подошла на ватных ногах к дверному проёму. Постояла несколько секунд в смятении, после чего, собрав всю волю в кулак и намереваясь, если что, сразу же пуститься наутёк, отодвинула занавеску.

Спальню заливал падающий в окно лунный свет. Он ясно вырисовывал очертания предметов. Аглая лежала на койке, скрестив руки на груди. Она была в тёмном платье, чёрная косынка прикрывала глаза, сухая кожа обтягивала череп.

Маша в точности не знала, но ей казалось, что не так должен выглядеть труп, пролежавший долгое время. Аглая походила на большую куклу, сшитую из осенних листьев. Рядом с ней на койке лежали пучки каких-то трав, а возле головы располагалось с десяток больших белых перьев. Всё в комнате было словно бы застывшим во времени, а ведь Маша ожидала увидеть не такую спокойную картину. И даже облегчённо выдохнула от того, что её ожидание не оправдалось. Никакого ходячего трупа. Всего лишь спальня, лунный свет и недвижимая, как и полагается покойникам, старуха.

Ничего ужасного.

Вот только этот холод. И голос:

– Пересилила-таки страх. Молодец.

Он доносился не от Аглаи. Маша заметила на столешнице возле окна какое-то движение. Там стояло небольшое круглое зеркало, и внутри него клубилось что-то, похожее на сизый дым.

– Подойди.

Голос исходил от зеркала. Маша больше не говорила себе: «Этого не может быть». Полностью доверившись зрению, слуху и покойной Аглае, она проследовала к столешнице. Любопытство подавило страх, да и лунный свет действовал успокаивающе.

Дымка в зеркале на мгновение застыла, а потом принялась закручиваться наподобие водоворота. Скорость вращения увеличивалась. Маша завороженно глядела на дымную круговерть, не в силах оторвать взгляд от этого зрелища. Для неё перестали существовать комната, покойница на кровати, запах сухих трав. Было только странное зазеркалье. Маша ощущала, как что-то внутри неё рвётся наружу, желая стать частью круговерти. Почему нет? Пускай летит навстречу неизвестности. И Машу вдруг закружило, словно невесомое пёрышко, понесло в неведомые глубины. Не было ни страха, ни тревоги. Дымный водоворот затягивал, затягивал. Вокруг мелькали какие-то неясные силуэты.

А потом вращение резко прекратилось. Дымка разлетелась в разные стороны, и Маша, к своему изумлению, обнаружила себя на вершине холма. Пейзаж был просто чудесный: в ночном небе сияла луна – такая же огромная, как в снах Маши. Звёзды странным образом вращались вокруг неё, оставляя за собой медленно гаснущие яркие полосы. А внизу колыхалась трава. Целый океан трав. По нему пробегали серебристые воны.

Маша ощущала дыхание тёплого ветра. Воздух был наполнен приятными цветочными ароматами. Откуда-то доносилась тихая, немного печальная мелодия – играли скрипки, флейты. «Где я?» – спрашивала себя Маша. Такого чудесного места она и представить не могла. Мир, где полностью властвовала луна. Прекрасно, волшебно. Этот посеребрённый ночным светилом безбрежный травяной океан… Маше хотелось броситься в него с холма и плыть, плыть в неведомые дали.

– Ну, здравствуй, беглянка, – раздался голос сзади.

Маша оглянулась. В нескольких шагах от неё стоял застеленный пёстрой скатертью круглый стол. Большой медный самовар блестел, отражая лунный свет. Тут же красовались изящные чашки с блюдцами. Плетёная корзинка с очень аппетитными на вид булочками. Вазочки с вареньем.

За столом сидела Аглая. Она была в белом платье, голову покрывала белая же косынка. На морщинистом лице пожилой женщины играла ласковая улыбка, в прищуренных лучистых глазах горели тёплые огоньки.

– Присаживайся, – она кивнула на стул с другой стороны стола. – Чайку попьём, поболтаем о том, о сём. Нам ведь есть, о чём поболтать, верно?

Маша, не раздумывая приняла приглашение. Она чувствовала себя в полной безопасности впервые после побега из вонючего дома. Всё здесь действовало на неё успокаивающе – и фантастический пейзаж, и стол с самоваром, и Аглая. Уютно было и легко, как в самом сладком сне.

Аглая налила в чашку чаю и передала её Маше. Та сделала глоток и подумала, что это самый вкусный напиток на свете. У него был вкус лета.

– Не стесняйся, угощайся, – жестом руки Аглая указала на варенье и булочки.

Какое-то время сидели молча. Маша выпила чай, попробовала варенье и съела булочку, любуясь плывущими вокруг луны созвездиями. Скрипки и флейты то умолкали, то снова начинали звучать – музыку словно бы приносил лёгкий ветерок.

– Обжилась ты в моём доме, – заговорила Аглая. – Хозяйкой стала. Но ты ведь чувствуешь, что опасность не миновала. Твой враг принюхивается. Завтра Грыжа заявится, я это точно знаю.

Маша отодвинула пустую чашку. Больше не хотелось ни чая, ни варенья. Так было хорошо, а Аглая взяла да напомнила о страшном и неизбежном. Добавила ложку дёгтя в бочку с мёдом.

– А мне можно остаться здесь? – робко поинтересовалась Маша.

– О нет, – с усмешкой отозвалась Аглая. – Твой срок ещё не пришёл. Когда-нибудь. Возможно. Но не сейчас.

– Пожалуйста…

– Давай-ка без этих «пожалуйста», девочка! – в голосе Аглаи появились стальные нотки. – Ты даже не понимаешь, насколько бессмысленна твоя просьба. Остаться здесь? Да у тебя впереди ещё долгий путь. А тут конечная остановка, поезд дальше не идёт.

– Не понимаю, – обиженно промямлила Маша.

– А тебе и не нужно ничего понимать. Пока. Придёт время, поймёшь.

– А как же Грыжа? Сами же сказали, что она завтра заявится. Мне что, сидеть и её дожидаться, что ли?

– Зачем дожидаться? Ты что, кукла безвольная? Она заявится, и не застанет тебя, – Аглая деловито взяла пустую кружку и налила ещё чаю. – Ты уйдёшь. В лес уйдёшь.

– Что? – опешила Маша.

– А что слышала. Далеко в лесу есть одно место. Там ты будешь в безопасности. К тому же, он уже ждёт тебя.

– Кто «он»?

Аглая уставилась на луну и несколько секунд сидела с загадочным видом.

– Всему своё время. Скоро всё сама узнаешь.

Маша нахмурилась. Одна только мысль о том, что придётся идти в лес, приводила в ужас. Да ещё этот таинственный «он», который зачем-то ждёт её. С одной стороны Грыжа, а с другой пугающая неизвестность. И выбора ведь нет. Неизвестность по-всякому лучше Грыжи.

– Но как же я одна, да через лес?…

Аглая перевела взгляд на Машу, в её глазах горел призрачный, словно бы заимствованный у луны, свет.

– Лес тебя не обидит. Ни один зверь тебя не тронет. Ты веришь мне?

Маша кивнула. Да, она действительно верила, но это слабо утешало. Ох, как же не хотелось покидать дом. Мечтала ведь долго-долго прожить в нём. И продуктов в ящике ещё было достаточно, и в погребе целая куча неоткрытых банок и бутылей. Нечестно. Словно бы только пустила корешки в почву, а теперь её с корнями и выдирают, бросают в неизвестность. Ну почему проклятая Грыжа всегда всё портит? Почему не оставит в покое?

– Не раскисай, слышишь? – сердито заявила Аглая. – Ишь губы надула… Боязно? А ты страх-то побори, сделай над собой усилие. И гляди в будущее с надеждой, даже если на душе кошки скребут. А главное, помни: луна любит тебя!

Маша расправила плечи. Слова Аглаи подействовали ободряюще.

– Луна любит меня, – повторила она.

– Вот-вот. Именно так. Ты пей чаёк-то, пей. И булочки кушай.

Кивнув, Маша послушно взяла кружку. Аглая откинулась на спинку стула, ветер трепал её седые, выбивающиеся из-под косынки, пряди волос.

– Помнишь, я тебе сказала, что однажды мы снова встретимся и поможем друг другу? А ты ведь в это и верить перестала, когда узнала, что я мертва. Верно? Да что уж говорить, многие перестали бы… Но мы всё же встретились. И сидим теперь себе, чаёк попиваем… Мёртвая старуха и маленькая девочка. Это доказывает, что в хорошее нужно верить всегда, несмотря ни на что. Иначе край, уныние.

В противоположной от луны стороне небо светящейся полосой расчертила падающая звезда. Затем ещё одна. И ещё… Будто бы волшебные стрелы пронзали космический мрак. Маша залюбовалась этим зрелищем. А Аглая, сделав глоток чая, продолжила:

– Будем считать, дорогая, что я сдержала своё слово, помогла тебе, указала путь. А теперь пообещай, что поможешь мне.

– Конечно! – выпалила Маша. – Конечно, я обещаю. Но как помочь-то?

– Да всё просто. Ты должна похоронить меня. Закопаешь в землю ту высохшую оболочку, что лежит в доме на койке. Негоже быть не похороненной. Сейчас и в ближайшее время ты этого сделать не сможешь. Но когда-нибудь. В будущем… В том месте, где ты скоро окажешься, есть старое кладбище. Это чистая территория, без скверны. Похоронишь моё тело там.

Маша кивнула.

– Похороню. Обещаю.

Аглая вздохнула, на её лице отразилась печаль.

– А теперь ты должна идти. Припасов с собой много не бери, голодать тебе не придётся. И, прежде чем покинуть дом, разбей зеркало, в нём больше нет надобности, – она на секунду задумалась. – Ах да, ещё кое-что… У меня под койкой стоит бутыль. Уже когда будешь из дома выходить, расколоти её. Просто грохни со всей силы об пол и сразу же уматывай. Запомни: сразу же! Не медли ни секунды, а то пожалеешь. Всё уяснила?

– Угу, – буркнула Маша. – Но как же я дорогу-то найду к этому вашему безопасному месту?

Аглая усмехнулась, подмигнула.

– Не бойся, не заблудишься. Мотыльки укажут тебе путь.

Маша уже собиралась поинтересоваться, что за мотыльки такие, как в воздухе над столом вдруг что-то засияло, затрепетало. Излучающие голубоватый свет мотыльки появились словно бы из ниоткуда. Только что не было, и вот они. Крупные, суетливые. Целая стайка.

– Ну всё, – подвела итог Аглая. – Прощай, девочка. Скоро у тебя начнётся иная жизнь. Ты заслужила перемены.

– Постойте! – разволновалась Маша. – Можно мне побыть здесь ещё немного? Ну, совсем чуть-чуть. Тут так красиво…

– Увы, нет, – отрезала Аглая. – Время – безжалостная штука. Часы тикают, а нынешней ночью тебе предстоит пройти длинный путь. Ты должна добраться до безопасного места до утра, ведь на рассвете мотыльки исчезнут, и ты останешься без поводырей.

Маша хотела спросить, увидятся ли они снова, но не успела: вокруг всё закружилось – громадный шар луны, созвездия. Звуки музыки унеслись вдаль. А потом пространство словно бы скомкалось, будто лист бумаги.

И Маша оказалась в доме, рядом со столешницей, на которой стояло зеркало. В зазеркалье вместо дымного вихря была темнота.

Чудеса закончились.

Пора собираться в путь.

Послышался сухой шелест. Маша насторожилась, заозиралась. Взгляд остановился на покойнице на кровати. Губы мёртвой старухи шевелились. Мгновение – и из её рта выбрался светящийся мотылёк. За ним протиснулся следующий. Зрелище это было не из приятных, однако Маша не отвела взгляда. Скоро в комнате, шелестя крыльями, летало уже с десяток мотыльков. Стайка метнулась к потолку, к стенке, к окну, затем суетливым потоком вылетела в гостиную. Маша отправилась следом. Она увидела, что мотыльки устремились к выходу. Один за другим они уселись на дверь и застыли, очевидно, в ожидании, что их выпустят.

Выпускать поводырей Маша пока не спешила. Стараясь больше не подпускать печальные мысли, она положила в холщовую сумку пакеты с сухарями, тыквенными семечками и сушёными яблоками. Хотелось взять побольше продуктов, но Маша благоразумно от этого воздержалась – тяжело нести будет, а как сказала Аглая, путь предстоял неблизкий.

Как ни старалась, а грусть всё же усиливалась с каждой минутой. Тяжело было покидать дом. Даже комок к горлу подкатил. Маша то и дело вздыхала, вспоминая, как обнаружила кучу припасов на кухне и в погребе, как ела варенье, как любовалась картинками в книгах. Здесь она испытала радость, почувствовала, что такое свобода, самостоятельность. А теперь этот коротенький отрезок жизни закончился. Впереди ждала пугающая неизвестность и какой-то таинственный «он», о котором упоминала Аглая.

Маша прошла в спальню. Чуть поколебавшись, взяла зеркало и швырнула его об стенку. Отражая лунный свет, осколки со звоном посыпались на пол. Была загадочная вещица, и нету. Жалко. Но что поделать, указания Аглаи нужно выполнять.

А значит, настал черёд сделать следующий шаг.

Вытащив объёмную стеклянную бутыль из-под кровати, Маша проследовала к входной двери, где её дожидались сумка с припасами и мотыльки. У порога замялась, стушевалась. Нужно было что-то сказать на прощание – дому, покойной хозяйке, – но в голову ничего не приходило. Да и чувствовала: если сейчас хоть слово произнести, слёзы из глаз хлынут. Пускай уж прощание будет молчаливым.

Тяжело вздохнув, Маша приоткрыла дверь. Мотыльки тут же сорвались с места, выпорхнули наружу и собрались стайкой у подножья крыльца. Маша решительно разбила бутыль об пол: бах! Воздух в доме сразу же наполнился густой вонью. Это был запах разлагающейся плоти – мощный, невыносимый. Охнув, Маша схватила сумку, выскочила на крыльцо и поспешно закрыла за собой дверь. Сделала глубокий вдох. Свежий воздух. После той вони он казался чудом.

Ну а теперь – в путь.

«Нужно верить в хорошее», – мысленно произнесла Маша, вспомнив поучения Аглаи. И спустилась с крыльца. Мотыльки, описав в воздухе круг, полетели к калитке.

Тёплый весенний вечер незаметно подбирался к границе ночи. Полная яркая луна забралась уже высоко на небосводе. Сияли звёзды. Со стороны деревни доносился обрывистый хриплый голос – какой-то пьяный мужик горланил песню про Костю моряка.

Снова ощущая себя беглянкой, Маша быстро шагала за мотыльками. Она не оглядывалась – почему-то у неё была уверенность, что оглядываться нельзя. Вот вбила себе в голову, и всё тут. Да и на что там глядеть, кроме дома Аглаи? На деревню, где давно поселилось зло и равнодушие?

Какое-то время мотыльки летели вдоль опушки, а потом, озарив своим сиянием малоприметную тропку, ринулись в пределы леса. Стиснув зубы, Маша заставила себя двинуться следом. Чтобы хоть немного заглушить страх, она мысленно повторяла: «Лес не обидит меня! Звери не тронут! Луна любит меня. Луна меня любит!»

Глава четвёртая

Ей мерещилось, что за деревьями кто-то скрывается. И этот «кто-то» преследует, наблюдает. Ночной лес не был безмолвным – то дерево скрипнет, то шорох послышится. Лунный свет с трудом пробивался сквозь кроны, однако его было достаточно, чтобы Маша различала тропку.

Она шагала быстро, стараясь не отставать от мотыльков-поводырей. От каждого звука у неё замирало сердце, и иногда ей казалось, что деревья тянут к ней мохнатые лапы-ветви, пытаясь схватить, утащить в мрачные чащобы. В такие моменты она принималась мысленно кричать: «Лес не обидит меня! Не обидит!..» Это немного успокаивало. Временно.

Идти было нелегко. В босые ступни врезались выступающие из земли корни, обломки веток. Непривыкшие к долгой ходьбе ноги требовали отдыха. Маша завидовала неутомимости мотыльков – те порхали над тропкой, словно частички неиссякаемой энергии.

Заухалфилин. Ветерок зашелестел листвой.

Чтобы взбодрить себя, Маша принялась думать о том, что каждый шаг отдаляет её от Грыжи, от поганой деревни. Всё злое осталось далеко позади. «Осталось ли? А может, идёт по пятам?» – встревал подлый внутренний голосок. Маша старательно, но безнадёжно пыталась его заглушить – и без него тошно. Так и шагала в полном смятении.

Тропинка исчезла. Путь стал совсем трудным. Приходилось пробираться через густые кустарники, огибать овраги и поваленные деревья. Мышцы ног ныли, руки избороздили ссадины. На фоне страха начала пробиваться обида: да когда уж эти мотыльки приведут в обещанное Аглаей безопасное место? Маше казалось, что она продирается через лес целую вечность, что ночь эта заколдованная, бесконечная. Обида вызвала бунтарскую мысль: сесть под деревом и не вставать. И будь что будет. А мотыльки пускай себе летят куда хотят. Ну, в самом деле, сколько можно топать? Сумка с припасами уже казалась невероятно тяжёлой, а ноги словно бы к земле прилипали – не хотели шагать и всё тут. Приходилось заставлять их. Да и себя тоже.

Но вот ночная влажная духота сменилась утренней свежестью. Сияние луны померкло, лес погрузился в предрассветные сумерки. Над землёй, цепляясь за коряги и кустарник, поползли серые клочья тумана. И без того насыщенные запахи, обострились – ароматы трав, смолы.

Мотыльки полетели быстрее, и Маша была вынуждена прибавить шаг. Она почти бежала – на пределе, уговаривая себя не сдаваться. «Ещё немного, ещё чуть-чуть!» – эти подбадривающие слова колотились в голове в такт биения сердца. От ясного предчувствия, что цель путешествия близка, открылось второе дыхание. Да и предрассветный лес уже не казался мрачным и враждебным.

Туман становился гуще с каждой минутой. Сумерки рассеивались. Воздух наполнился пением птиц. Исходящее от мотыльков свечение тускнело, и Маша встревожилась: только бы они успели довести её до заветного места! Только бы не исчезли! От мысли, что она может остаться без крылатых поводырей, ей становилось жутко. Одна, в лесу? Куда идти, что делать? Этот лес представлялся Маше бескрайним – сколько не иди, не выйдешь из него. Да, где-то далеко позади проклятая деревня. Но лучше уж здесь сгинуть, чем вернуться и попасть в лапы Грыжи. Бескрайний лес. А то, что на картинках в журналах и книжках – это слишком далеко, возможно, даже не в этом мире.

К ужасу Маши один из мотыльков резко взмыл вверх и исчез, растворившись в воздухе. А следом за ним второй. Рассвет уже золотил кроны деревьев, заискрилась роса.

Маша старалась не обращать внимания на боль в ногах, на то, что от усталости кружилась голова. Она бежала за поводырями, умоляя их не исчезать. Только бы успеть! Ещё немного, ещё чуть-чуть!..

Третий мотылёк растворился в воздухе. Четвёртый. Маша споткнулась, упала, но заставила себя тут же подняться. Теперь каждый шаг казался ей подвигом. Она ненавидела солнце за то, что оно уничтожает мотыльков. Не могло, что ли выползти чуть позже? Подлое, злое солнце!

Сразу два поводыря одновременно исчезли. Осталось четверо. Морщась от боли, Маша могла теперь только ковылять. Силы кончились, второе дыхание иссякло. А вокруг уже вовсю радостно щебетали птицы. Неспешно, обволакивая стволы деревьев, клубился туман.

Мотыльков осталось трое. Они с каким-то отчаянием подлетали к Маше и сразу же уносились вперёд, требуя, чтобы она ускорила шаг. Поводыри стали почти прозрачными, они сливались с туманом.

На последнем издыхании Маша продралась сквозь молодую поросль и обессиленно опустилась на траву.

Дошла!

Справилась!

Она была уверена, что перед ней то самое место, о котором говорила Аглая. Да и мотыльки это подтверждали: они больше не суетились, не рвались вперёд. Порхали себе спокойно, становясь с каждой секундой всё призрачней.

Перед взором Маши искрилась в первых лучах солнца гладь большого пруда. Берега поросли камышом, в воде красовались кувшинки. С другой стороны водоёма виднелись гнилые развалины домов – обвалившиеся крыши, овитые плющом стены, чёрные провалы окон. От некоторых строений осталось лишь уродливое нагромождение замшелых трухлявых брёвен. Всюду властвовал бурьян. Маша подумала, что в этой деревне люди жили так давно, что и представить сложно. С тех пор, должно быть, ну очень много зим весной сменилось. Почти ничего ведь от деревушки не осталось. Тлен да труха. Но это ведь то самое безопасное место Аглаи. А почему нет? Здесь спокойно.

Маша растянулась на траве. Решила отдохнуть немного, прежде чем хорошенько осмотреться. Прикрыла глаза и сразу же уснула. Ей привиделся Мир Большой Луны. Серебристые волны пробегали по океану трав, в небе кружились созвездия. Холм, самовар, Аглая в белом платье – она разлила по чашкам чай и заговорила:

– Люди здесь жили особенные. Община. В восемнадцатом веке они пришли в эти места из Московской губернии, спасаясь от гонений. Тут было поспокойней. Дома поставили, храм построили, обжились. Луне эти люди поклонялись, а она им силу особенную дарила. Не всем, а лишь тем, кого считала достойными. У неё своё мерило. Можно хоть каждый день на её алтарь дары приносить, а она всё равно тебя не выберет. Или выберет. Пути Луны неисповедимы.

Аглая глотнула чаю и продолжила:

– Неплохо здесь эти люди жили. Иногда в город ездили, на рынке мёд, варенье, рукоделие продавали. Снадобья целебные опять же. Было им, что городским предложить. Цены не заламывали, товар быстро расходился. Городские торговаться с ними даже не пытались. А если кто-то всё же начинал канючить, что, мол, неплохо бы цену сбавить, всё равно, в конце концов, покупал по установленной цене. Умели эти люди убеждать, навязывать свою волю. Однако, даром своим не злоупотребляли особо, опасаясь новых гонений. А ещё они могли видеть то, что простым смертным видеть не дано. Но этот дар в большом секрете держался. И вообще, вели себя лесные люди крайне осторожно.

Маша слушала, разглядывая созвездия. Монотонный голос Аглаи, словно бы обволакивал её:

– Не было в общине ни религиозной строгости, ни тем более сектантского фанатизма, ни особых канонов. По простым общечеловеческим законам жили. А те, кто силой Луны был наделён, на других свысока не смотрели. Каждое новолуние праздники устраивали. Девушки хороводы водили, парни силой мерились. Влюблялись, женились, детей рожали, ссорились… Всё, как у всех. Со стороны взглянешь – обычные люди со своими радостями и проблемами. Посторонних в общину принимали неохотно, но случалось. Перед этим старейшины долго советовались, оценивали кандидата. Частенько отворот-поворот давали. И уж точно насильно к себе никого не тянули, не агитировали, как нынешние религиозные организации.

Аглая помолчала немного и продолжила:

– В двадцатых-тридцатых годах нелёгкие были времена. Однако лихо общину стороной обошло, репрессивный каток её миновал. В отличие от старообрядцев, община которых была неподалёку. Тем ох как туго пришлось.

Маша не всё понимала – репрессивный каток, старообрядцы? – однако, общий смысл улавливала. Голос Аглаи теперь звучал немного отстранённо, словно она, забывшись, глядела сейчас прямиком в прошлое и не подозревала, что её кто-то слушает.

– А потом началась война, – в глазах Аглаи отразилась тоска. – Великая Отечественная война. Мужчины и многие женщины общины на фронт ушли – в этом вопросе ни у кого не было дилеммы. Когда грозила большая беда община всегда убегала, но не в этом случае. Враг пришёл, значит нужно сражаться вместе со всеми, даже если ты живёшь особняком и в остальное время огораживаешь себя стеной леса. Те, кто остались – женщины, старики, дети – тоже не остались в стороне. Когда фашисты вторглись в эти места, помогали партизанам. За что и поплатились. Люди леса обладали силой Луны, но она оказалась беспомощной против карательного отряда, против автоматов и пулемётов. Сбежали единицы, среди которых была и я, тогда ещё молодая женщина. Остальных, включая старейшин, фашисты загнали в наш храм, чтобы сжечь заживо. Я видела всё, что тогда происходило. Пряталась в зарослях камыша у пруда и смотрела, давясь слезами. Вокруг щебетали птицы, лес шумел, но я уже воспринимала эти такие родные звуки по иному, словно какую-то погребальную музыку. Немцы подожгли храм. С каким же холодным равнодушием на лицах они это сделали! Будто внутри вовсе и не было людей. Хотя, они не могли не слышать этот многоголосый плач – я до сих пор его слышу. Боль, отчаяние, страх… В какой-то момент мне захотелось выйти из своего укрытия, чтобы принять смерть вместе со всеми. Но сдержалась. Храм разгорался. Фашисты стояли вокруг него, готовые пустить в ход автоматы, если кто-то вздумал бы сбежать через окна. Огонь взбирался по стенам, а я лежала в камышах и думала, что там, в храме, сейчас задыхаются от дыма мои мать с дедом, мои подруги… Я как наяву видела их искажённые мукой лица. Рассудок балансировал на грани, я просто чудом не потеряла сознание. А потом случилось нечто очень странное: плач и крики резко прекратились, послышался мощный вибрирующий гул. Немцы начали растерянно расступаться, а возле храма словно бы всё застыло, как на фотоснимке. Пламя, дым – они были недвижимы. Затем огонь и дым просто в воздухе растворились, а по стенам поползла чернота – густая, как патока, плотная. Она буквально обволакивала храм. Чёрные щупальца заволокли окна, опутали крышу. У немцев не выдержали нервы, они принялись истерично палить по храму из автоматов. А чернота тем временем окутала всё здание, его словно космическая тьма поглотила. Удивительное зрелище, жуткое и завораживающее. Гул стал такой, что земля дрожала. Воздух наполнился какой-то странной энергией – я лежала далеко от того места, но у меня по коже будто бы мураши бегали, а волосы, казалось, шевелились. Даже не представляю, что ощущали немцы, которые практически в эпицентре находились. Впрочем, большинство из них бросилось бежать. Опутанный чернотой храм вдруг стал размытым, его очертания смазались. Он замерцал и растворился в воздухе, словно его и не было. Просто исчез. Гул прекратился. Фашисты пришли в себя и поспешили убраться восвояси. А я выбралась из камышей и обнаружила на том месте, где храм стоял, лишь чёрную, будто выжженную землю.

Аглая вздохнула, глядя на луну. Её глаза влажно блестели.

– Так закончилась история лесной общины. Куда исчез храм? Куда пропали люди, которые в нём находились? Эти вопросы я задавала себе всю жизнь. Одно знаю точно: эти люди избежали гибели, иначе какой во всём этом смысл? Мне часто потом снился храм – чёрный как смоль, посреди густого тумана, словно потерянный во времени и пространстве. От него веяло тоской и одиночеством. Да, иногда цена спасения слишком высока…

* * *

Грыжа давно присматривалась к дому Аглаи, но, как и остальные жители деревни, она боялась проклятия покойной ведьмы: «Кто переступит порог моего дома, тот сдохнет страшной смертью!» Жутковатая угроза.

Однако жадность оказалась сильнее страха. Этим утром Грыжа растормошила своего нового сожителя Кольку Ефимова и буквально заставила его пойти с собой к дому Аглаи. О сбежавшей девять дней назад Маше она даже не думала. У неё была иная цель: мародёрство. В избе ведьмы ведь должно найтись хоть что-нибудь ценное? То, что можно продать. А всякие там проклятия… Да, страшновато, но всё это может оказаться глупым суеверием. Кто не рискует, как говорится…

С собой прихватили бутыль самогона для храбрости и бодрости. Возле двора Аглаи выпили по стакану. Грыжа пыталась заставить Кольку зайти в избу, но тот упёрся: «Что угодно сделаю, но только не это. Сама иди, коль такая смелая». Поругались, поскандалили. Выпили ещё и помирились.

Грыжа глядела на дом и вслух ругала Аглаю: «Не могла, сука старая, подохнуть нормально? Обязательно нужно было напоследок пакость сотворить?» Чем больше ругалась, тем сильнее заводилась. В порыве злости даже доску из калики выломала. А Колька в это время притихший стоял, на сожительницу взглянуть боялся – страшна она была в гневе, уродлива. За эти минуты он пожалел, что вообще с ней связался.

Злость и алкоголь придали Грыже решительности. Распалившись, она ввалилась во двор и точно разъярённый носорог ринулась к дому. Теперь ей было на всё плевать. Проклятие? Да пошло оно! Это пускай местное быдло трясётся из-за угроз чокнутой старухи! Колька смотрел ей вслед с нескрываемым злорадством. Если эта бабища окочурится, переступив порог, он не расстроится. Надоела она ему за те три дня, что жил с ней. Вредная тварь, крикливая. Связался спьяну, а теперь хоть вой.

Мощно впечатывая ноги-колонны в ступени, Грыжа поднялась на крыльцо, рванула на себя дверь. Та распахнулась и из дома выкатилась густая волна необычайно смрадного воздуха. Грыжа скривилась, зажала ладонями нос и рот. Глаза сразу же начали слезиться. Однако отступать она не собиралась. Вонь? Можно и потерпеть. Это не смертельно. Грыжа была привычной к вони, её собственное вечно потное тело смердело похлеще общественного сортира. Она даже заставила себя выдавить улыбку, бросая вызов покойной старухе: не с той связалась, старая ведьма! Да мне море по колено!

Всё ещё прижимая ладони к лицу, Грыжа переступила порог. Дышала размеренно, сквозь пальцы, глаза сузила до щёлочек. Прошлась по гостиной, отметив, что некоторые вещи вполне годные. Часы с маятником к примеру. Стулья, половик. Книг много на полках – сгодятся как топливо для печки.

Вонь буквально разъедала лёгкие. Грыжа поспешно вышла на улицу, отдышалась и снова ввалилась в дом. На кухне обнаружила много хороших вещичек: посуда, столовые приборы, даже какие-то крупы в ящике. Решила, что заберёт всё, ничего не оставит – не пропадать же добру? Она ощущала триумф. Не побоялась проклятья, вошла в дом! И ничего ужасного не произошло. Жива, здорова. И в награду за смелость – барахлишко старой ведьмы. Заслуженная награда.

Осмотрев кухню, Грыжа вернулась к Кольке, велела, чтобы тот взял у соседа тачку и возвращался. «У старухи, есть чем поживиться, – потирая пухлые ладони, заявила она. – Несколько ходок придётся сделать, чтобы всё унести!» Выпили, и обрадованный Колька, едва ли не вприпрыжку, бросился в сторону деревни. Когда Грыжа сказала «…есть, чем поживиться», его убогое воображение нарисовало кучу банок с самогоном.

Грыжа снова направилась к дому. У неё возникла отличная идея, как избавиться от вони, и она незамедлительно воплотила её в жизнь: нашла возле крыльца полусгнивший черенок от лопаты и разбила им все окна – пуская теперь чёртово логово проветривается.

Минут через пятнадцать вернулся Колька с тачкой. В дом он всё равно заходить отказывался, и Грыже пришлось самой выносить вещи. Вытаскивала их наружу и ругалась беспрерывно: на Аглаю, на трусливых деревенских мужиков, ну и на Кольку, разумеется.

Зайдя в спальню, она нервно сплюнула. Ей стало не по себе. Аглая лежала на кровати, как чёртова мумия. Труп почему-то не разложился, не сгнил, а усох. Это показалось Грыже очень ненормальным. Задерживаться в спальне она не стала, тем более, что и поживиться тут было не чем. Когда вынесла из избы всё, что заслуживало внимания, облегчённо выдохнула: хорошо поработала! Так не утруждалась с той ночи, когда расчленяла Фёдора.

Загрузив тачку, они с Колькой двинулись в деревню – довольные, пьяные. Лишь спустя пару часов Грыжа ощутила жуткий зуд во всём теле. Чесалось так, что орать хотелось. А вонь из дома Аглаи словно прилипла к коже. После полудня на шее появились небольшие язвы. Грыжа не находила себе места от злости. Зуд сводил с ума. Она до крови расчёсывала кожу и вопила во всё горло, проклиная Аглаю. Теперь Грыжа понимала, какова цена её мародёрству.

Глава пятая

Солнце уже высоко взобралось по небосклону, когда Маша проснулась. Гудели шмели, над разнотравьем колыхалось марево, где-то в лесу куковала кукушка, а со стороны пруда доносилось мерное кваканье лягушек.

Ноги после ночного перехода ломило, зудели ссадины и комариные укусы. Расчёсывая руку и сонно глядя на развалины с той стороны пруда, Маша с тоской подумала о доме Аглаи. Там было так уютно, а здесь… Да, тут красиво, однако эта лесная красота пугала своим величием. Маша ощущала себя крошечной беззащитной букашкой, и её беспокоил вопрос: что дальше? Аглая назвала это место безопасным, но как здесь жить? Как дикая зверушка? Зверушки умеют пищу добывать, прятаться от опасности, а она, Маша, всего лишь маленькая девочка, которая почти ничего не умеет и мало что знает. Печально.

Размышляя о своём смутном будущем, она поела сухарей и тыквенных семечек, напилась воды из пруда и отправилась к развалинам. Снова закуковала кукушка. Если бы Маша умела считать, насчитала бы семнадцать «ку-ку».

Мягкая атмосфера лесной глуши обволакивала её, запахи пьянили. На смену грусти явилось спокойствие. Больше не хотелось размышлять о своём будущем. Теперь существовал только этот весенний солнечный день, словно бы вырванный у вечности. Было только здесь и сейчас, в котором не существовало вопроса, что дальше.

В абсолютном умиротворении Маша бродила по давно заброшенной деревне. Замшелые брёвна, проваленные крыши, заросшие густым бурьяном подворья. Вспоминая рассказ Аглаи, она представила, каким это место было раньше. Живое воображение рисовало слишком уж красивые картины – сказочно красивые, далёкие от реализма, обыденности. Ей виделись не просто избы, а цветные терема, по улице расхаживали румяные люди в праздничных нарядах. И все приветливо улыбались. Маше нравилось именно так представлять прошлое этого места, хотя она и подозревала: всё было куда скучнее.

Она приметила небольшое строение, которое неплохо сохранилось. По крайней мере, была крыша и стены. Хоть какое-то укрытие. Тем, кому довелось жить в собачьей будке, любая развалюха кажется дворцом. Маша решила, что поселится здесь. Потом. А пока продолжила осмотр деревни, пробираясь сквозь заросли папоротника, борщевика и лопухов.

Добралась до места, где трава росла чахлая, с болезненным желтоватым оттенком. Маша догадалась: именно здесь стоял тот исчезнувший храм. Ей стало не по себе. От этого участка земли так и веяло скорбью и мрачной тайной. Даже мурашки по спине побежали. Маша представила себе то, о чём рассказывала Аглая: густая чернота, ползущая по бревенчатым стенам, а вокруг чудовища с рогами и свиными рылами – так воображение нарисовало фашистов. Жуткое зрелище. Маша подумала, что меньше всего на свете хотела бы увидеть такое наяву.

Тяжело вздохнув, она отправилась к пруду. После посещения этого места ей невыносимо захотелось умыть лицо, сполоснуть руки. А сюда решила больше никогда не приходить.

До вечера она обследовала окрестности – не спеша, часто давая ногам отдых. Посетила пасеку, от ульев на которой остались лишь трухлявые доски. Обошла одичавший вишнёвый сад. Обнаружила небольшой ручей – вода в нём оказалась куда вкусней, чем в пруду.

Маша не раз ловила себя на мысли, что ей здесь нравится. Она больше не ощущала себя крошечной букашкой посреди громадной пугающей неизвестности. И было ещё кое-что позитивное: даже в доме Аглаи она чувствовала какое-то незримое присутствие Грыжи, её дух, а теперь эта связь оборвалась. Грыжа, наконец-то, далеко, за спасительной стеной леса, внутренний страж может переключить внимание на иные, пока ещё неопределённые опасности.

Пока совсем не стемнело, Маша решила прибраться в своём новом жилище: вытащила наружу и забросила в бурьян хлам, гнилые доски, истлевшее тряпьё. Так себе уборка вышла, но на первое время сойдёт. Нарвала травы, сделала лежанку.

Из-за верхушек деревьев появилась луна. Маша встретила её улыбкой, как лучшую подругу. Сидя возле входа в жилище, она поведала ночному светилу о том, что сегодня был замечательный день, рассказала о своих впечатлениях. Луна поднимала всё выше, а Маша говорила и говорила без умолку, ощущая себя по настоящему свободной.

Вечер был тихим, безветренным. Квакали лягушки, стрекотали кузнечики, над гладью пруда поплыли клочья тумана.

Несмотря на усталость, Маше спать не хотелось. Она глядела в небо и думала, о чём ещё поведать луне. Пожаловаться на страх перед завтрашним днём? Нет, жаловаться не было никакого желания. А может…

Её размышления прервал излучающий бледный свет мотылёк. Он неожиданно появился на фоне луны, опустился к земле, суетно запорхал над травой, а потом приблизился к Маше. Она удивилась: зачем он здесь? У неё возникло волнительное ощущение, что эта ночь не будет спокойной.

Мотылёк отлетел немного, вернулся и снова упорхнул. Он явно куда-то манил.

– Идти за тобой? – спросила Маша.

Куда? Зачем? Она была в смятении. Снова отправляться навстречу неизвестности ей не слишком-то хотелось. Ладно днём, но ночью… И что теперь делать? Не обращать внимания на мотылька? А поводырь бледным огоньком мелькал в ночи, и сдаваться не собирался – подлетал и рвался прочь: иди, иди за мной!

Маша поднялась, всплеснула руками: иду. Она поняла, что Аглая не одобрила бы бездействие. Это стало сильным аргументом в пользу ночного путешествия.

* * *

Мужики больше не могли выносить исходящую от Грыжи вонь. Выгнали её едва ли не пинками из дома, где сегодня проходила пьянка. А сожитель Колька крикнул ей вслед, чтобы близко больше к нему не подходила.

Она брела по деревенской улице и рыдала в голос – пьяная, злая. Иногда останавливалась и начинала выкрикивать проклятия в адрес Аглаи, при этом топала ногами и потрясала кулаками, как обиженный ребёнок.

За минувший день её кожа покрылась язвами, а на лбу, как причудливые рога, появилось два крупных фурункула. Но хуже всего – вонь. Она не выветривалась, не вычищалась, ни вымывалась. Зловоние словно бы навечно обосновалось в порах кожи, впиталось в плоть.

Как теперь жить?

Прежде чем выгнать, собутыльники оскорбляли её, называли вонючей свиньёй, скунсом. Она их люто ненавидела. Ненавидела всех и вся. Весь мир. И эту ночь. И луну. В сознании Грыжи плескалась грязь. Её мысли были столь же зловонны, как и тело.

* * *

Маша очень надеялась, что путь будет недолгим. Она шагала сквозь лес и гадала, куда же ведёт её крылатый поводырь. В одном была твёрдо уверена: ничего плохого её впереди не ждёт.

Ночной лес пугал не так сильно, как раньше. Поскрипывание деревьев, шорохи воспринимались теперь без жутких домыслов.

Лунный свет пробивался сквозь густую листву дубов и тополей, жужжали комары. Мотылёк порхал неутомимо, каждым своим движением призывая не отставать.

Надежды Маши оправдались, путь оказался недолгим. Поводырь привёл её на старый погост. Среди диких трав с трудом угадывались холмики могил, деревянные растрескавшиеся надгробия овивал плющ. Деревья на погосте не росли, словно это была запретная для них территория, зато вокруг стояли мощные кряжистые дубы – как молчаливые стражи, охраняющие покой мёртвых.

Мотылёк довёл Машу до центра погоста, затем взмыл к небу и растворился в лунном свете. Маша коснулась пальцами травы, и вспомнила просьбу Аглаи похоронить её здесь. Та, кто давным-давно укрылась от немцев в камышах, должна воссоединиться со своими предками. Это как возвращение домой после долгого тяжёлого пути. Маша мысленно ещё раз поклялась сдержать слово, во что бы то ни стало. И только ради этого нужно постараться выжить. Но неужели мотылёк привёл её сюда лишь для того, чтобы она вспомнила данное Аглае обещание? Маша повернулась на месте. Ощущение, что должно что-то произойти не оставляло её.

– Зачем я здесь? – прошептала она, обращаясь к ночи, лесу, луне.

И словно бы в ответ на её вопрос зашелестела листва дубов-стражей. В лунном свете вспыхнули мириады голубых искр – они появлялись в воздухе на большой высоте, падали, как странные снежинки и таяли, не долетая до земли.

У Маши дух перехватило от этого зрелища. Она испытывала одновременно и страх и восхищение. Ей казалось, что нечто подобное она видела во сне, очень-очень давно.

Листва шуршала то справа, то слева, словно по лесу носился воздушный поток. Пространство над погостом мерцало от искр. Из-за игры света и тени Маше мерещилось, что дубы-стражи шевелятся, движутся.

– Привет.

Голос раздался сзади. Маша ойкнула от неожиданности, обернулась. И плюхнулась на траву, потому что ноги вмиг стали ватными. Теперь она могла лишь изумлённо хлопать глазами и открывать и закрывать рот, словно выброшенная на берег рыба.

Перед ней стоял мужчина лет тридцати. Он выглядел неопрятно: мятый серый пиджак поверх чёрной футболки, рукава были закатаны до локтей. Потёртые джинсы, изношенные кеды. Лицо покрывала щетина, русые волосы торчали в разные стороны. Мужчина стоял ссутулившись, засунув руки в карманы. Он всем своим видом будто бы говорил: я устал и мне не доставляет радости быть здесь. На Машу глядел без интереса, как на давно наскучивший обыденный предмет. Глаза были водянистые, блёклые, в них словно бы навечно поселилась слякотная осень.

Этот тип был не один, возле его ног сидела рыжая кошка – кончик хвоста подёргивался, усы блестели как серебристые спицы.

– Вот мы и встретились, – сказал мужчина равнодушно.

Он опустился на траву, уселся по-турецки, почесал щетинистую щёку. Маша таращила на него испуганные глаза и раздумывала о побеге: вскочить, броситься наутёк! Догонит или нет? И откуда он вообще взялся?

– Боишься? – мужчина медленно моргнул, потупил взгляд. – Оно и понятно. Одна, в лесу… А тут ещё мужик какой-то не самой приятной наружности. Я бы на твоём месте обделался по полной.

Затаив дыхание, Маша развернулась и на карачках поползла прочь – вскочить и броситься наутёк была просто не в состоянии.

– Эй! – обиженно окликнул мужчина. – Ты куда намылилась?

Он поднялся, догнал Машу и преградил ей путь. А она тут же развернулась и поползла в другую сторону. В её голове колотилась единственная мысль: «Сейчас вскочу и побегу! Сейчас, сейчас!..»

– Вот же чёрт! – выругался мужчина. – Досталась же на мою голову мелюзга. Неужели я всё это заслужил?

Он снова догнал Машу и, схватив её за плечи, не позволил снова уползти. Она дёрнулась, пискнула и цапнула его зубами за запястье.

– Успокойся! – выкрикнул он ей в лицо, словно бы и не почувствовав боли. Его руки крепко сжимали плечи Маши. – Я не собираюсь за тобой по всему кладбищу носиться! Я понимаю, конечно, что ты мелкая, и тебе страшно, но, чёрт возьми, даже ты должна была уже догадаться, что я здесь не для того, чтобы вред причинить. Аглая что тебе сказала, помнишь? «Он ждёт тебя» – вот что сказала. Так я и есть тот самый «он».

Мужчина бросил на кошку тоскливый взгляд. Та сидела на прежнем месте и с любопытством смотрела на падающие искры. Её зелёные глаза сияли, как драгоценные камешки.

– Мурка! Иди, успокой её, пока она опять не уползла, – мужчина поморщился и пробурчал: – Эх, знал бы я, что после смерти придётся нянчиться с вшивой мелюзгой…

Мурка подбежала к Маше, громко замурлыкала и потёрлась головой о её щёку. Маша в каком-то порыве схватила кошку и крепко прижала её к себе, словно щит от зла. Мурка такой бесцеремонности не противилась.

– Так-то лучше, – мужчина отпустил плечи Маши. – Только давай уже больше не удирай. Я здесь, чтобы помочь тебе, – он сунул руки в карманы пиджака, ссутулившись прошёлся вдоль одной из могил. – Для начала, пожалуй, нужно представиться. Зови меня Мертвец. Ну, если вообще захочешь меня как-то звать. Да, я мёртвый. Помер два года назад, и Мурку угробил, сволочь. У меня, разумеется, было нормальное имя, но… В общем, это неважно. Теперь я просто – Мертвец.

Прижимая к себе кошку, Маша глядела на него сердито, с подозрением. Уползать она больше не собиралась, хотя пружина в её сознании всё ещё была сжата до предела.

– Итак, я здесь, чтобы помочь тебе, – продолжил Мертвец. Он говорил с кислым выражением на лице, словно звук собственного голоса вызывал у него уныние. – Можешь считать меня очередным мотыльком, который укажет тебе путь. Хотя, сравнивать себя с насекомым… Ну да ладно, главное, чтобы ты поняла. Ты меня вообще понимаешь?

Маша порывисто кивнула.

– Отлично, – Мертвец усмехнулся. – Не все, значит, мозги от страха растеряла. И не стискивай так Мурку! Она хоть и мёртвая, но всё же не железная.

Он пригладил ладонью свои всклокоченные волосы, и Маша заметила на его предплечье татуировку: глаз в обрамлении причудливых узоров.

– Не знаю, почему Луна тебя выбрала, да это и не моё дело, – Мертвец бросил на Машу взгляд, красноречивей всяких слов говорящий: такую как ты лично я не выбрал бы никогда. – Но факт остаётся фактом. Сегодня ты переродишься, станешь другой. Если, конечно, захочешь. Скажу честно, малявка, мне плевать, какой ты сделаешь выбор. Впрочем, почему плевать? Откажешься, и мне не придётся с тобой нянчиться. Однако, обязан предупредить: перерождение поможет тебе выжить. Мощный аргумент, верно? К тому же, если откажешься, Луна отвернётся от тебя навсегда, – он поднял руки, словно сдаваясь. – Всё, больше не агитирую. Выбор за тобой.

Маша молчала. Она не понимала, о каком таком перерождении толкует Мертвец, но чётко осознала одно: Луна желает исполнить свою волю. Луна – ночная подруга. Та, что терпеливо выслушивала все жалобы. Та, что лечила, усмиряла боль.

– Ну же, – поторопил Мертвец. – Скажи «нет» и ты больше никогда не увидишь мою помятую рожу. Пойдёшь в свою развалюху, уснёшь и обо всём забудешь. Так что, нет?

Глаза Маши гневно блеснули. Ей очень не нравилась настойчивость этого типа. Она отпустила кошку, поднялась и выкрикнула с вызовом в голосе:

– А вот и да!

Мертвец хмыкнул.

– О как! А ты я гляжу девчушка с характером. Вшивая, чумазая, но с норовом.

– А ты – вредный!

– Ну, знаешь ли, – коротко рассмеялся Мертвец, – я и при жизни был тем ещё говнюком, а смерть, к твоему сведению, характер не улучшает. Какой есть, такой есть. Раз сказала «да», привыкай. Ты ведь «да» сказала, я не ослышался?

– Не ослышался, нет.

Заложив руки за спину, Мертвец обошёл Машу. Сквозь пелену равнодушия в его глазах пробилась-таки искорка любопытства.

– Что ж, – промолвил он после длительной паузы, – пожалуй, никакой торжественной речи по этому поводу я произносить не стану. Просто приступим к делу. Ты готова?

Маша понятия не имела, к чему она должна быть готова, а потому ограничилась пожатием плеч. Такой ответ Мертвеца устроил. Он кивнул и отдал приказ:

– Сложи ладони лодочкой – так, словно воды хочешь зачерпнуть – и вытяни руки.

Маша повиновалась. Она чувствовала: сейчас должно произойти что-то удивительное, важное, и от волнения даже задрожала. Мурка, будто пытаясь успокоить, принялась тереться мордочкой о её ноги. Деревья продолжали шуметь листвой, где-то неподалёку заливисто запел соловей.

Мертвец взмахнул рукой, и в тот же миг голубые искры над погостом засуетились, как встревоженные мошки. А потом они слились в единый мерцающий поток, который, сделав изящный вираж на фоне луны, устремились к Маше.

– Не дёргайся! – строго предупредил Мертвец. – Стой, как стоишь!

– С-стою, – промямлила Маша.

Как назло у неё зачесался нос, но она решила терпеть, во что бы то ни стало. В её голове крутилось загадочное слово «перерождение». Она не понимала его смысла, однако на уровне подсознания чувствовала: перерождение – это переход границы между унылым прошлым и ярким будущим. И да, сейчас эта черта будет пройдена. Вроде бы и терять нечего, а всё равно было страшновато. Да ещё и этот странный тип… Луна могла бы кого-нибудь поприятней прислать, если на то пошло…

Мертвец снова стоял с равнодушным видом, словно всё происходящее было ему совершенно неинтересно. А тем временем мерцающий поток принялся вливаться в сложенные лодочкой ладони Маши. Она чувствовала приятную прохладу, как будто её ладони наполнялись свежей ключевой водой. Искры превращались в красивую светящуюся субстанцию, при этом жидкость не просачивалась сквозь пальцы.

Маша с восторгом подумала, что держит в руках лунное сияние. Это было волшебно. Ей хотелось смеяться и плакать одновременно. Она впервые в жизни ощущала себя значимой, нужной. Все эти чудеса ведь для неё одной! Даже не верилось. Девочка, которая жила за печкой и в собачьей конуре чем-то заслужила любовь самой Луны.

– Пей, – приказал Мертвец.

Маша послушно поднесла ладони к губам. Сердце бешено колотилось, от переизбытка эмоций кружилась голова. Мурка всё ещё тёрлась об ноги, будто подбадривая: пей, девочка, пей, не бойся!

И Маша принялась пить. Один глоток, второй, третий… У лунного эликсира оказался вкус как у обычной, чуть подслащённой воды, но Машу это не разочаровало. Она ощущала себя так, словно до этого была засохшим деревцем, а теперь, с каждым глотком, в ней всё оживало, расцветало. Приятная прохлада струилась по жилам, тело наполнялось необычайной лёгкостью.

В какой-то момент она забылась и почувствовала себя исполинским существом, на котором росли деревья, текли ручьи, бродили звери. А луна была совсем рядом – так близко, что коснуться можно. Её свет обволакивал, проникал в вены. «Я сильная и огромная, – с благоговением сказала себе Маша. – Мне теперь никто не страшен!»

А потом она ощутила себя маленьким пёрышком – ветер поймал её и понёс к приветливо подмигивающим звёздам. Всё выше и выше… И вот она уже в окружении мерцающих созвездий – невесомая, восхищённая. Послышался хрустальный звон, который плавно сложился в красивую музыку. Появились размытые призрачные силуэты девушек в длинных платьях. Взявшись за руки, они принялись кружиться вокруг Маши, их волосы развевались, оставляя за собой сияющий туманный шлейф. В такт музыки пульсировали звёзды. Девушки кружились всё быстрее и быстрее…

Маша больше не желала быть сторонним наблюдателем. Она впорхнула в общий хоровод, растворилась в радостной круговерти.

Но неожиданно музыки стихла, девушки превратились в туман и растаяли. Созвездия погасли. Маша снова ощутила себя человеком. Какое-то время она находилась в полной темноте, и ей было обидно, что веселье прекратилось. Так ведь было хорошо…

Мрак вдруг стал оживать, на его фоне начали появляться кряжистые ветвистые деревья. Листва, кора – всё было словно бы из серебра. В воздухе плавали полупрозрачные существа, похожие на рыбин, над землёй струился мерцающий туман. Маша повернулась на месте, отметила, что здесь красиво.

Зазвенела, как колокольчики, листва, раздвинулись ветви, и перед взором Маши предстала огромная женщина с большими ветвистыми рогами. Она была в платье, словно бы сплетённым из серебристых трав, глаза походили на сияющие луны, длинные волосы искрящимся каскадом ниспадали на обнажённые плечи. Белую кожу великанши покрывало множество трещинок, в которых струились «ртутные» ручейки. На шее красовался кулон с белым хрусталиком.

Женщина подошла к Маше – движения были плавными, грациозными – и опустилась перед ней на одно колено.

Маша зачарованно глядела ей в глаза, чувствуя себя так, будто встретилась с самым родным и близким существом. Знакомая незнакомка. Некто из прекрасных забытых снов. Эта женщина казалась неразделимой частью серебряного леса, она дополняла собой общую чудесную картину. Маша дала себе наказ не забывать этот образ никогда, использовать его как щит от уныния и тяжёлых мыслей.

Великанша улыбнулась и произнесла:

– Теперь Луна в глазах твоих.

Маша понятия не имела, что это значит, но решила от вопросов воздержаться.

– Скоро всё поймёшь, – обнадёжила женщина, словно прочтя её мысли. – Ну а теперь, возвращайся, Мертвец тебя заждался.

Какая-то сила потянула Машу прочь. Раздвигались ветви, образуя туннель. Звенела листва. Фигура рогатой великанши становилась всё меньше и меньше.

А потом наступила темнота.

– Ну, наконец-то, – услышала Маша недовольный голос Мертвеца.

Она часто-часто заморгала. Ей понадобилось время, чтобы сообразить: она уже здесь, не там. Вокруг лес – самый обычный, не серебряный. Погост. Поросшие травой могилки. Тип в мятом пиджаке. Кошка Мурка.

– Пришла в себя? – Мертвец стоял с кислой миной на лице.

– Что? – Маша чувствовала себя так, словно не полностью очнулась от долгого сна.

– Пришла в себя, говорю?

Маша с грустью посмотрела на луну.

– Я танцевала среди звёзд, – произнесла задумчиво. – А потом я видела…

– А я видел, – перебил её Мертвец, – что ты часа два шаталась по погосту как пьяная. И улыбалась, как полная дурочка.

Маша наградила его гневным взглядом: зачем он обманывает? Ведь она действительно танцевала с призрачными девушками среди звёзд. Действительно побывала в серебряной чаще и видела женщину с большими рогами. Вредный Мертвец! Обманывает, чтобы позлить?

– Ладно, не дуйся, – черты его лица смягчились. – Лучше расскажи, чувствуешь ли в себе изменения.

Маша вспомнила загадочное словно «перерождение», и прислушалась к своим ощущениям. Удивительно, но больше не было ни боли в ногах, ни усталости. Приятная лёгкость во всём теле и такая непривычная полная уверенность в себе. Маше казалось, что ей сейчас по силам всё, чтобы не задумала.

– Настоящие изменения почувствуешь позже, – заверил Мертвец, не дождавшись ответа. – Всему, как говорится, своё время. А пока хочу тебе кое-что объяснить… – она сорвал длинную травинку и указал ей в небо. – Луна. Ночное светило. Но это всего лишь спутник Земли. Хотя… откуда тебе знать, что такое спутник? Ты ведь всего лишь вшивая безграмотная мелюзга…

Маша стиснула зубы и зыркнула на него так, словно желая испепелить взглядом. Ей хотелось сказать ему что-то ну очень обидное, но подходящих слов не находилось. Да и непривычна она была к ответным оскорблениям.

– Да не гляди на меня, как на врага народа, – угрюмо произнёс Мертвец. – Ну не люблю я детей. Никогда не любил. И даже не знаю толком, как с тобой, козявкой неразумной, общаться, – он сокрушённо покачал головой. – Ладно, давай к самой сути… Итак, ты всегда смотрела на луну, беседовала с ней, жаловалась на свои проблемы. Верно я говорю?

Маша медленно кивнула. Мертвец выкинул травинку и продолжил:

– Но неосознанно ты обращалась не к этой сияющей блямбе на небе, а к целому миру, незримому для простых смертных. Повторяю: неосознанно! И мир Большой Луны тебя услышал, оценил.

– Я видела этот мир, – встряла Маша, вспомнив чаепитие с Аглаей.

– Ты видела лишь обложку огромной книги, – сурово пояснил Мертвец. – Иначе говоря: нифига ты не видела. Но ты теперь частичка того мира, – он задумчиво поскрёб пальцами щетину на подбородке. – Что ж… вроде бы всё объяснил. Вопросы имеются?

Маша растерялась. Вопросы имелись, но пока сумбурные. Она пожала плечами. Мертвец хмыкнул.

– Ладно. Как я уже говорил, всему своё время. А сейчас топай в своё логово, и спать ложись. Утро вечера мудренее, – он усмехнулся. – Чёрт, чувствую себя персонажем из сказки… Ну всё, всё. На сегодня, всё.

– Всё? – удивилась Маша.

– Ага, – Мертвец поглядел на неё устало. – Если честно, утомила ты меня. Полночи с тобой провозился. Не сказать, что я такой уж занятой, но… – он махнул рукой, решив не договаривать фразу. – Всё, топай. Аривидерчи, мелкая, ауф фидерзейн. Все вопросы потом.

Маша подняла кошку, прижала к груди.

– Я заберу кису?

– Да щ-щас! – гневно выкрикнул Мертвец, и выхватил из её рук питомца. – Моя Мурка!

Маша обиженно поджала губы.

– Жадина.

– Какой есть! – огрызнулся Мертвец. – К тому же, не забывай, она мёртвая. На кой чёрт тебя мёртвая кошка?

– Она хорошая, – выдала аргумент Маша.

– Проваливай. Не нервируй меня.

Маша с сожалением поглядела на Мурку. Возникла дерзкая мысль схватить кошку и броситься наутёк, однако, немного поразмыслив, Маша от этой затеи отказалась. Вздохнув, она развернулась и пошла прочь. Покинув территорию погоста, оглянулась. Мертвеца и Мурки уже не было. Исчезли. И лунные искры погасли.

Глава шестая

Возвращаясь в заброшенную деревню, Маша с изумлением обратила внимание, что она больше не ощущала боли, когда её ноги ступали по жёсткой траве или кочкам. Идти было комфортно, словно всю жизнь ходила по лесу босой. Да и комариные укусы больше не чесались и ссадины не зудели. Вот так перемены! А Мертвец ведь пообещал, что настоящие изменения будут позже. Когда? Маше очень хотелось, чтобы поскорее. Прямо сейчас.

Только добравшись до деревни, она сообразила, что всё это время шла, повинуясь какому-то внутреннему чутью, без опаски, что заблудится. Ведь не было ни тропинки, ни ориентиров, ни крылатого поводыря. Удивительно. Будто сотни раз ходила к погосту и обратно, и ноги запомнили, куда идти.

И вообще у Маши возникло ощущение, что деревушка, лес вокруг – это её территория. Она чувствовала себя здесь хозяйкой. Не об этих ли изменениях толковал Мертвец? Маша надеялась, что это только начало, и у неё дух захватывало от различных фантастических предположений. А фантазировала она теперь смело, как по-настоящему свободный человек.

Спать не хотелось, и Маша решила посидеть возле пруда. Глядела на отражение звёзд в водной глади и вспоминала события, которые произошли в её жизни за последнее время. Она пришла к выводу, что всё началось-закрутилось после убийства Грыжей отца. Страх заставил действовать. Страх привёл сюда. Оказывается и от страха есть польза.

Она разлеглась на траве. Маше было так спокойно, словно в мире больше не существовало силы, способной ей навредить. И лес теперь казался надёжным защитником, а его запахи и звуки – оружием от зла. Маше даже стало смешно от мысли, что ещё вчера лес её пугал. Трусишка. Она решила вообще больше ничего не бояться. Новая жизнь. Перерождение.

– Теперь Луна в глазах моих, – произнесла Маша, вспомнив слова рогатой великанши.

Сон забрал её за час до рассвета. Во сне она танцевала среди звёзд под красивую хрустальную музыку. И кошка Мурка танцевала вместе с ней, а женщина с ветвистыми рогами глядела на них из космического пространства и улыбалась.

Утром небо затянулось тучами. Маша проснулась, напилась воды из пруда и с удовлетворением отметила, что давешнее состояние, когда, кажется, что можно горы свернуть, никуда не исчезло. Её переполняла энергия. Хотелось бегать, прыгать, исследовать, познавать. И она верила: сегодня случится ещё что-то удивительное. Обязательно.

И долго ждать ей не пришлось.

Из леса доносилось пение какой-то птицы. Маша мельком подумала, что хотела бы увидеть эту пичугу, и тут же в голове возникла чёткая картинка: маленькая серая птичка на ветке клёна. Воображение услужливо постаралось? Маша в этом сомневалась. Птицу она видела, как наяву, и даже откуда-то знала точное направление и расстояниедо лесной певуньи. Это было знание, не предположение.

Всплеск в пруду.

Нарисовалась новая картинка: серебристая рыбка. Отчётливо была видна каждая чешуйка.

Маша поймала себя на том, что всё это время стояла с отвисшей челюстью. Сомкнула губы, улыбнулась: вот это да! Мертвец не обманул, обещая скорые изменения. Она взвизгнула от переизбытка эмоций и закружилась на месте, раскинув руки. Чудеса! Новая, полная сюрпризов жизнь!

Она застыла, закрыла глаза и прислушалась. Где-то далеко дятел долбил ствол дерева. Лягушка квакала в камышах. Шелестя крыльями, большая синяя стрекоза перелетела с листа лопуха на травинку. Маша всё это видела, не размыкая век. Ясные образы вызывало одно лишь мимолётное желание всё это видеть. Отличный дар Луны! Теперь ни одна тварь не подкрадётся. С такими способностями лес станет понятней, родней. Он уже стал ближе.

Открыв глаза, Маша подбежала к пруду, упала на колени и, смеясь, выкрикнула своему отражению в водной глади:

– Вот что я теперь умею!

Ей невыносимо хотелось хоть кому-нибудь похвастаться, пускай даже отражению, рыбам, лягушкам, птицам. Она поднялась и поспешила в лес. В ней словно бы работали новенькие шестерёнки, тело и разум требовали действий. Ну как усидеть на месте, когда внутри кипит такая энергия? Когда каждый шаг может преподнести что-то новое, удивительное.

Маше казалось, что тогда, когда жила в закутке за печкой и в собачьей будке, она была не настоящей – бездумной куклой, набитой сеном. А теперь вдруг стала живой и увидела мир во всех красках. Настоящий мир, свежий, пахнущий дикими травами, а не тот, что на пожелтевших от времени страницах журналов. Перерождение. Смысл этого слова стал Маше понятен.

Она бодро шагала по лесу. Лихо перепрыгивала коряги, ловко уклонялась от низких ветвей. Впервые в жизни Маша чувствовала себя в своей стихии, и она была убеждена: ничего в лесу не причинит ей зла. Не теперь.

Услышала шорох. Маша точно знала, что это белка, цепляясь коготками, карабкалась по стволу дерева – не нужно было даже глядеть. Хотя, поглядела, чтобы лишний раз порадовать себя.

Совсем тихий шорох в густых зарослях папоротника… Ящерица.

Маше казалось, что она будет восторгаться своим даром вечно. Шагала по лесу и словно бы открывала маленькие тайны. Ну не чудесно ли?

Опять шорох. Заяц! Примерно в двух десятках шагов. На этот раз картинка в голове была подёрнута красной дымкой. Маша озадаченно почесала затылок: что-то не так! Сердце заколотилось, мышцы непроизвольно напряглись…

А потом будто бы тёмная волна нахлынула, стерев чувства, мысли. Глаза Маши дико блеснули. Пригнувшись, не сознавая, что делает, она помчалась к зайцу. Расстояние преодолела за считанные секунды. Зверёк бросился наутёк, но у него не было шансов – Маша поймала бедолагу без всяких усилий и крепко стиснула его в ладонях. Заяц дрыгал лапами, отчаянно дёргался, пытаясь вырваться, а Маша глядела на него бесстрастным взглядом. Из зверька в неё переходила жизненная сила, капля за каплей. Скоро тушка зайца обмякла, глаза заволокло мутной пеленой.

Пальцы разжались, мёртвый зверёк упал на землю. Маша пришла в себя, вскрикнула от ужаса. Несмотря на давешнее странное состояние, она помнила, что сделала, но совершенно не понимала почему. Какая-то неподконтрольная сила внутри неё заставила убить зайца, и это был настоящий кошмар наяву.

Она попятилась, не отрывая ошарашенного взгляда от зверька. Упёрлась спиной в ствол тополя и осела на землю. В голове звучало слово «перерождение», и теперь Маша знала, какие вопросы задаст Мертвецу при встрече. Она с трудом отвела взгляд от тушки, и рассудила, что всё это может повториться – через минуту, через час. Услышит снова шорох, увидит образ какой-нибудь зверушки, и набросится на неё как чудовище. Жутко стало от такой вероятности. И зайца было жалко – такой пушистый, милый. Бегал себе по лесу, травку ел, прятался от хищников… Маша сглотнула подступивший к горлу горький комок. В голову полезли оправдания: «Я нечаянно! Я не хотела! Это вообще была не я!..» Однако легче не становилось. Как унять чувство вины? Маша подумала, что кое-что для мёртвого зайца всё же сделать может: похоронить.

Не мешкая, она поднялась, осмотрелась: возле причудливой коряги было подходящее место для могилки. Маша принялась руками рыть землю – работала остервенело, злясь на себя за содеянное. Щебетали птицы, доносились шорохи, но она старательно не обращала внимания на эти звуки – боялась снова увидеть в голове образ, подёрнутый красной поволокой. Дар луны уже воспринимался иначе, с опаской, хотя Маша лелеяла надежду, что убийство зверька – это какая-то глупая случайность, которая больше не повторится.

Несколько минут – и могилка была вырыта. Болезненно поморщившись, Маша погрузила в неё тушку зайца, промямлила «прости», и принялась закапывать. Неожиданно ей в голову пришла неприятная мысль: она ведь тоже совсем недавно была как этот зайчишка – пряталась в своём закутке за печкой, боялась хоть и двуногих, но всё же хищников. И её едва не убила самая лютая зверюга – Грыжа. А теперь она, Маша, словно бы поменялась с этой злобной женщиной местами. Мерзкая мысль. Сравнение с Грыжей Машу покоробило – до тошноты, до вспышки гнева.

– Я не такая, как она! – её крик эхом разнёсся по лесу.

Стиснув зубы, Маша ударила ладонью по земле. Прошло не менее минуты, прежде чем волна злости схлынула.

Закопав зайца и сделав небольшой холмик, Маша собрала букет из соцветий кипрея, и возложила его на могилку.

– Прости, – произнесла ещё раз. Ей хотелось громко, чтобы все звери в лесу услышали, заявить, что больше такого не повторится. Однако, что-то удержало её от этого обещания.

– Ну надо же, взяла да косого похоронила! – раздался ехидный голос. – И цветочки даже положила. Траурного венка только не хватает, и оркестра с похоронным маршем.

Маша поморщилась, повернулась. Мертвец лежал на траве, закинув ногу за ногу – в зубах травинка, взгляд устремлён к небу. Вальяжно лежал, как отдыхающий на пляже, которому ни до чего не было дела. Одну руку он подложил под голову, другой меланхолично поглаживал уютно примостившуюся на его животе Мурку.

– А вообще, – продолжил Мертвец, словно разговаривая сам с собой, – зайцев нужно есть, а не в землю закапывать. Интересно, какие они на вкус? Ни разу не пробовал. Уверен, что вкусные. Чёрт возьми, сколько мяса теперь даром сгниёт. Глупо. Хотя, что ещё ожидать от неразумной девчонки? Верно, я говорю, Мурка? Конечно, верно, уж ты-то никогда от мяса не отказывалась…

– Я не хотела его убивать! – резко прервала его Маша. – Ни капельки не хотела!

– Уверена? – усмехнулся Мертвец. – Ты просто плохо ещё знаешь саму себя. Ту, кем стала.

– Я не понимаю. Всё было хорошо, а потом вдруг… Что произошло?

Мертвец не спеша снял с живота Мурку, уселся по-турецки, и наконец-то удостоил Машу взглядом.

– Что произошло? Видишь ли, малявка, у тебя теперь новые потребности. Жизненная сила. Ты должна её забирать у других существ. Иначе… Как бы лучше выразиться, – он поглядел на небо, словно надеясь среди облаков найти подходящие слова. – В общем, хреново тебе будет, вот. Завянешь, как цветок без воды или спятишь.

– Но я всего этого не хотела, не просила! – возмутилась Маша, указав пальцем на могилку.

– А кто сказал «да»? – парировал Мертвец.

– Но я же не знала.

– Знала, не знала… Смирись. В любом случае, дороги назад нет.

Маша нахмурила брови.

– Это нечестно.

Мертвец посмотрел на неё с недоумением.

– Не понимаю, мелкая, что тебя не устраивает? Зайца жалко? О себе думай. Его жизненная сила на два-три дня даст тебе возможность ощущать мир по-иному. Ты ведь уже знаешь, что это такое, узнала, проснувшись сегодня утром. И тебе это очень понравилось. А самое интересное ещё впереди. Подожди, потерпи немного и поймёшь, о чём я, – он всплеснул руками. – Зайца она пожалела, ну надо же, какая сердобольная! Придёт время, и у людей будешь силу забирать. И поверь, тебе это понравится.

«И я стану совсем как Грыжа», – сделала печальный вывод Маша. Такая перспектива вызвала у неё омерзение. Она не могла поверить, что Луна – добрая заботливая подруга – «наградила» её таким даром. Забирать жизненную силу? Губить зверушек и людей? Да какой же это дар? Это проклятие какое-то!

Мертвец заметил в её глазах разочарование.

– Не обязательно никого убивать, – в его голосе впервые появились участливые нотки. – Жизненную силу ведь не всю можно забирать.

– Правда? – оживилась Маша.

– Правда, малявка, правда. Тебе просто нужно будет научиться сдерживать себя.

Маша бросила взгляд на могилку. Сдерживать себя? С этим зайцем всё само собой получилось. Словно что-то злое и голодное внутри неё заставило убить зверушку. Неужели можно стать сильнее этого голодного и злого?

– Ты будешь учиться на своих ошибках, – сказал Мертвец. – Остаётся только надеяться, что ты не слишком глупа для этого, в чём я лично сомневаюсь.

– Я научусь! – твёрдо заверила Маша.

– Поживём – увидим. В смысле, ты поживёшь – увидишь, а мы с Муркой просто увидим.

Настроение у Маши улучшилось. Как выяснилось, всё не так ужасно, как казалось. Она дала себе зарок, что больше не убьёт ни одно живое существо – ну разве что на козявку нечаянно наступит, или комара прихлопнет. Будет изо всех сил бороться со своей злой половинкой.

– Я гляжу, ты успокоилась, – оценил её состояние Мертвец. – Вот и ладушки. Вопросы будешь задавать?

Маша задумалась.

– А куда ты пропадаешь и откуда появляешься? А почему ты мне помогаешь? И почему вы с Муркой мёртвые, но живые? И почему…

– Стоп, стоп! – Мертвецу поднял руки, словно сдаваясь. – Прорвало плотину, надо же! Это не правильные вопросы, и отвечать я на них не буду.

– Почему?

– По кочану, почемучка. Эти вопросы к твоему становлению дела не имеют.

– А какие имеют?

– Поймёшь, когда я на них отвечу, – он осознал, что только что именно это и сделал: ответил на вопрос. И разозлился: – Ну всё, не донимай меня, козявка!

Уголки губ Маши поползли вверх – она получила странное удовольствие от того, что удалось вывести из себя Мертвеца. Злорадство. Новое чувство. Теперь уже без грусти во взгляде она посмотрела на могилку, затем погладила Мурку и направилась в сторону деревни.

– А «до свидания» тебя говорить не учили? – проворчал Мертвец.

Маша решила не отвечать, и не оглядываться – маленькая месть за его вредность. Приближаясь к деревне, она вспомнила слова Мертвеца: «Самое интересное ещё впереди. Подожди, потерпи немного, и поймёшь, о чём я…» А о чём он? О новом даре Луны? Маша теперь с опаской глядела на перемены в себе – вдруг случится что-то неожиданное, то, что случайно приведёт к беде? Не нужно расслабляться!

– Я буду осторожной, – пообещала она вслух, и добавила мысленно: «Я никогда не стану, как Грыжа! Никогда!»

* * *

Щебетали птицы, стрекотали насекомые, шелестела листва. Маша старалась не допускать, чтобы в голове возникали образы – в ближайшее время ей не хотелось никаких сюрпризов, да и мёртвая тушка зайца то и дело всплывала в памяти. Нет, пока лучше не пользоваться даром Луны.

Вернувшись в жилище, она поела сухарей и всерьёз задумалась: чем будет питаться, когда припасы закончатся? Их ведь совсем мало осталось. Вспомнились ехидные слова Мертвеца о том, что зайцев нужно есть, а не закапывать в землю. Маша брезгливо поморщилась – от одной этой мысли мерзко становилось. Она представила, как впивается зубами в мёртвую тушку, как тёплая кровь течёт по губам и подбородку. Фу! Пускай Мертвец, если хочет, ловит зайцев и поедает их, а она не будет! Ни за что!

Однако в голову осторожно прокрался предательский вопросик: «А какое на вкус это мясо?» Может, когда была совсем крохой, она и ела мясо – в чём сильно сомневалась, – но теперь об этом не помнила совершенно. Вкуснее ли оно картошки, хлеба, макарон?

Маша тряхнула головой, стараясь избавиться от этого любопытства. Мясо – это мёртвое животное, а она дала себе зарок не убивать зверушек.

Остаток дня и весь вечер Маша провела в лесу. Когда сгустились сумерки, услышала уханье совы и не выдержала, воспользовалась даром Луны. Как и прежде, картинка в сознании возникла чёткая: большая красивая птица с большими чарующими глазами. И никакой красной пелены, никакого помутнения рассудка. Мертвец обещал, что жизненной силы зайца хватит на два-три дня? Что ж, это немалый срок. Маша решила в течение этого времени быть просто осторожной, а потом глядеть в оба не расслабляясь ни на минуту. Справится ли с самой собой? Она была уверена, что да. И вредный Мертвец, наконец, посмотрит на неё с уважением.

Наступила ночь. Маша потянулась, тряхнула головой и осознала, что совершенно не устала, хотя провела на ногах весь день. По жилам струилась, казалось, неиссякаемая энергия. Однако бродить по лесу больше не хотелось. Она расположилась на бревне возле жилища и задумалась о том незримом мире, о котором толковал Мертвец. Незримый мир – одни эти слова вызывали внутренний трепет. Там властвует большая луна. Там Аглая. Там в серебряном лесу живёт рогатая великанша. И, должно быть, оттуда является Мертвец с Муркой. Ах как Маше хотелось побывать в этом мире – так, чтобы увидеть всё, а не только обложку большой книги. Чтобы самой выбирать дороги, по которым идти. Мечты. Маша теперь верила, что рано или поздно они сбудутся.

В задумчивости она сорвала лист лопуха, оторвала от него кусочек и принялась жевать. Лишь спустя десяток секунд до неё дошло: а ведь вкусно! С лёгкой горчинкой, но вкусно. Это открытие её взволновало. Она оторвала от лопуха черешок, попробовала… Жестковато, но без горчинки. Вполне можно есть. А лопухов вокруг много, черешки у некоторых здоровенные, мясистые. Но ведь есть же в лесу и другие съедобные растения?

Маша теперь точно знала, чем займётся завтра: будет исследовать лес, искать пищу. Она впервые так смело строила планы на ближайшее будущее, и это ей очень нравилось. Хозяйка своей судьбы. И никто и ничто не станет между ней и её планами! Полная свобода. Перерождение.

Когда время приблизилось к полуночи, она всё же уснула. Ей приснилась огромная книга, с обложки которой сияла луна. Маша пыталась книгу открыть, но ничего не получалось. И стучала кулаком по обложке, как в запертую дверь, и старалась отыскать какой-то тайный механизм – нет, глухо. Не открывалась книга и всё тут.

Досадно.

Маша проснулась, и досада развеялась. Её ждал новый день, новые открытия. Её ждал лес.

* * *

Раньше Маша не обращала внимания на разнообразное множество растений, и нынешний день стал в этом плане для неё настоящим откровением. Она даже растерялась и задалась вопросом: какое растение съедобное, а какое нет? Ей вспомнилась Аглая. Та в травах разбиралась, в её доме вон сколько пучков сухих трав было развешено. Маше стало грустно за себя: она так мало знала, словно только недавно родилась. Никто ведь ничему не обучал, не подсказывал. Обидно.

Она сорвала чистотел. Из стебелька тут же показался ярко-жёлтый сок. Понюхала… Запах неприятный, да и цвет сока какой-то подозрительный. А может, всё же попробовать? Возможно, на вкус эта травка приятная? Совсем чуть-чуть, крохотный кусочек от стебелька. Ведь если не рискнёшь, так и останешься в неведении. После минутного замешательства решилась – поднесла чистотел к губам…

И тут в её голове возник ясный образ: молнии, пронзающие мрачное небо. В висках заколотилась кровь, по спине пробежал холодок.

Скривившись, Маша отбросила растение: есть нельзя! Опасная травка!

И что это было? Дар Луны? Вот это да! Маша прошлась взглядом по кустарникам, траве, деревьям. От волнения мурашки по коже побежали. Появилась и начала разбухать горделивая мысль: «Я не такая как другие люди! Я лучше!» Маша вспомнила тех пьяниц, что постоянно приходили в вонючий дом, и впервые подумала о них как о полных ничтожествах. Непривычно было это ощущение превосходства, но ей понравилось.

Она сорвала лист подорожника, поднесла к губам… В сознании возник образ луны. Маша улыбнулась и, отбросив все сомнения, сунула подорожник в рот. Прожевала, проглотила. Не слишком вкусно, но есть можно.

В её глазах блеснул азарт: столько растений вокруг, и все теперь можно пробовать, не опасаясь отравиться! Ну не чудо ли?

Попробовала лист одуванчика – несмотря на горчинку, вкус был приятный.

Маша прошлась по лесу, внимательно рассматривая травы. Сорвала молодой побег хвоща. И снова луна одобрила потенциальную пищу. Хвощ Маше понравился – мягкий, сочный, и вкус приятный.

Долго она бродила по лесу, пробуя растения. Образ грозы появлялся в сознании не часто, большинство трав были съедобные, однако лишь малая их часть оказывалась приятной на вкус. А совсем уж неприглядные растения Маша и вовсе не рвала.

Набрела на луговину, которую застилал зелёный ковёр сныти. Маша сорвала травку, понюхала. Пахло очень приятно – росой, свежестью. Луна вспыхнула в сознании яркая, её сияние будто бы кричало: «Ешь! Не сомневайся!» Стебелёк сныти незамедлительно отправился в рот. Вкусно! Маша испытала ту же радость, как тогда, когда обнаружила в доме Аглаи ящик с припасами. Больше можно не беспокоиться о пропитании. Она выживет – лес прокормит. Теперь будущее ей виделось в ещё более радостном свете, хотя далеко не заглядывала.

Маша опустилась на колени и принялась поедать стебельки сныти, наслаждаясь тем, как они хрустят на зубах. Насытившись, разлеглась посреди луговины, раскинув руки.

Блаженство. Ничего её не тревожило, ничего не пугало. Мысли в голове рождались исключительно позитивные. В обрамлении листвы по небу плыли пушистые облака. Неподалёку возле куста боярышника копошился ёж – Маша мельком увидела зверька на картинке в своей голове. Комары пищали, но на кожу почему-то не садились, словно их что-то отпугивало.

Всё было идеально. Как в прекрасной сказке.

Глава седьмая

В доме не осталось самогона, а выпить хотелось ужасно. Грыжа впадала в бешенство, когда размышляла о своём нынешнем положении – все в деревне чурались её, гнали прочь, как прокажённую, называли вонючкой. На то, что кто-то хотя бы рюмочку нальёт, и не надеялась. Это даже не чёрная полоса, а дерьмовая. И просвета не намечалось.

Проклятая вонь. Она, чёрт возьми, не выветривалась. И язвы не исчезали – тело зудело так, что хоть на стенку лезь. А эти два фурункула на лбу? Совсем, как рога. Словно какая-то подлая насмешка. Воображение Грыжи иной раз рисовало мёртвую Аглаю – та хохотала, буквально покатывалась со смеху. Положение хуже некуда, однако, в одном Грыжа не сомневалась: деревенские уроды поплатятся за ту обиду, что ей причинили, ответят за всё!

Мучаясь с похмелья, она сидела на верхней ступеньке крыльца. Пот сочился из каждой поры, к горлу то и дело подкатывала тошнота. За бутылку самогона Грыжа сейчас отдала бы всё. Она всхлипнула и уставилась на калитку. У неё был единственный вариант: идти на городскую свалку, как это частенько делали местные. Бутылки, жестяные банки – надёжный источник хоть и скудного, но всё же дохода. Вот только до свалки топать не меньше семи километров, а потом до пункта приёма топать. Грыжа заскрежетала зубами, подумав об этом. С похмелья переться в такую даль? С её-то варикозными ногами? С её-то болями в животе и зудящей кожей?

Однако деваться было некуда. Хочешь-не хочешь, а идти нужно, ведь от мысли, что она проведёт целый день без малейшей надежды на опохмелку, Грыже реветь по-звериному тянуло. А вечером хуже станет. А ночью – совсем край. Того гляди, сердце не выдержит.

Жалея себя, она тяжело поднялась, вошла в дом, отыскала два мешка, налила в бутылку воды и отправилась в путь. «Я не дойду, – мысленно ныла Грыжа, – сдохну по дороге…» Она представляла, как будет ползать по мусорным кучам в поисках бутылок и жестянок, и всё отчётливей сознавала: на такую работу сил не хватит. Сознавала, но всё же шла – вразвалочку, как огромная гусыня. Солнце палило, доставляя дополнительные мучения. Стрёкот насекомых резал слух.

Грыжа с плаксивым выражением на лице глядела по сторонам: всё против неё, даже природа. Ей хотелось, чтобы когда-нибудь поднялся мощнейший ураган, который повалил бы все деревья, превратил бы города в развалины. Ей хотелось хаоса, беззакония, страдания на лицах. Пускай всем будет плохо, как ей сейчас. Нет, гораздо, гораздо хуже! Грыжа верила, что когда-нибудь всё же наступит конец света, и справедливость восторжествует. Она даже готова была сдохнуть вместе со всем населением планеты, но смеясь, ликуя. Такие фантазии часто посещали её голову, особенно, когда было тяжело, как в данный момент.

А ведь когда-то она была другой. Сварливой, не самой приятной женщиной, но не злобной.

Душа Галины начала гнить и разлагаться после большой беды.

У старшего восьмилетнего сына Пети обнаружилась лейкома. Лечение не дало результатов, мальчик в течение года превратился в живой скелет, обтянутый кожей. Страдал сильно, а вместе с ним и Галина, которая давно забыла, что такое нормальный сон и спокойствие. Её постоянной фразой стала: «За что мне всё это?» Она задавала этот вопрос врачам, знакомым, а ответом становились лишь печальные взгляды. И некому было поддержать, кроме младшего сына Серёжи – муж бросил её и детей три года назад, умотал на заработки в Сибирь и там встретил другую. Теперь Галина вспоминала его исключительно с ненавистью. Он ведь знал, что сын болен, однако кроме скудных алиментов от него не было никакой помощи. Ну не подлец ли?

Петя умер. Галина то рыдала целыми днями, то надолго впадала в депрессивный ступор. В эти дни о Серёже заботилась старушка-соседка: кормила, оставляла у себя на ночь.

Однажды, в поисках утешения, Галина зашла в церковь. Священник её выслушал, сочувственно покачал головой, а потом начал вещать о промысле божьем. Галина слушала его с каменным лицом. В ней закипал гнев. Смертельная болезнь у ребёнка – это промысел божий? Смерть Пети какой-то чёртов промысел? Что мелет этот тип в рясе? В порыве ярости Галина влепила священнику пощёчину, а потом закатила настоящую истерику: металась по церкви, бросалась на перепуганных прихожан и выкрикивала проклятья. Не успокоилась даже когда приехала милиция.

Прошла неделя, вторая. Неравнодушные знакомые постоянно твердили Галине, что время лечит, что нужно жить ради второго сына. Правильные слова, и после внутренней борьбы она решила быть сильной. Даже поверила, что время когда-нибудь излечит душевные раны. Жизнь ведь продолжается, и у неё есть Серёжа. Она всем сердцем надеялась, что никакая болезнь, никакие обстоятельства не отнимут у неё второго сына. Нет, нет, и нет! Не допустит этого никогда!

Галина понимала: ничего уже не будет как прежде, однако теперь она хотя бы могла глядеть в будущее без мрачной пелены перед глазами.

Она раньше никогда не планировала жизнь сыновей. Ограничивалась простейшей формулой: вырастут, женятся, заведут детей. Но теперь начала строить конкретные планы в отношении Серёжи, видя в этом какую-то надёжность, страховку от всех бед. Для начала решила записать сына в спортивную секцию, чтобы стал крепким, здоровым, способным постоять за себя. И никаких плохих компаний, алкоголя, сигарет! Частые медосмотры. В армию не пустит – ещё не хватало, чтобы Серёжа остался без её присмотра! Всеми правдами и неправдами этого добьётся! А дальше планы Галины становились размытыми, полными неприятных сомнений. Она понимала: как нормальный мужчина он должен будет жениться, однако её такой расклад не устраивал. Хотелось, чтобы сын всегда был с ней, с матерью, под бдительным надзором…

Карточный домик, который она так старательно строила, разрушился спустя полгода после похорон Пети. Фортуна оказалась подлой, ей было плевать на планы Галины. Серёжа погиб, и смерть его была нелепа: мальчик поскользнулся в ванной и разбил голову об кран.

Окружающий мир для Галины перестал существовать. Её рассудок погрузился во мрак. Во время похорон она не произнесла ни слова. Все выражали ей сочувствие, но она ни на что не реагировала, полностью отстранившись от жуткой реальности. Однако когда уже все расходились с кладбища, Галина вдруг оживилась – её внимание привлекли молодая женщина и пухлый мальчик, которые стояли возле одной из могил. Сознание обожгло лютой злобой: почему смерть выбрала Серёжу, а не этого отвратительного жирного мальчишку? В мире миллионы детей. Почему именно её сын? Все, все эти мелкие твари теперь живут вместо него!

Эта уродливая логика заставила Галину броситься к мальчугану. Задыхаясь от ненависти, она отшвырнула перепуганную мать и вцепилась в горло ребёнку.

– Почему он, а не ты?! – ревела как зверь Галина. – Это нечестно, гадёныш, нечестно!

Несколько мужчин, которые присутствовали на похоронах, оттащили её, скрутили. Мальчик истерично кричал. Пришедшая в себя мамаша рыдала в голос. Люди смотрели на всех участников этой трагической сцены с сочувствием.

Двенадцать месяцев Галина провела в психиатрической больнице. Когда выписали, она пошла по самому лёгкому пути – нашла утешение в алкоголе. Пила по-чёрному, пытаясь залить пустоту в своей душе. Это было существование в сплошном мутном мороке. На людей Галина глядела с ненавистью, виня их в том, что жизнь – дерьмо, но волю гневу умудрялась не давать даже будучи сильно пьяной – очень уж не хотелось снова угодить в психушку. Этот огонёк здравого смысла горел в ней постоянно, как крошечный маячок в океане безумия. Собутыльники Галины удивлялись: пьёт побольше остальных, однако не срубается никогда, держится каким-то чудом на ногах и глупости не вытворяет.

Могилки сыновей Галина посещала редко, а когда приходила только и делала что бранилась – ни слёз, ни тоскливого взгляда. Она ругала Петю и Серёжу за то, что те своей гибелью исковеркали ей жизнь. Галина даже их сделала частью дерьмового мира. Человечность в ней покрылась червоточинами и сгнила. Осталась лишь злоба, и Галину это устраивало. Комфортней стало существовать, легче.

Но однажды злоба достигла критического уровня – маячок здравого смысла погас. В тот день стояла ужасная жара, а к вечеру разразилась гроза. Галина не находила себе места, с ней творилось что-то неладное. Она ощущала себя так, словно внутри неё тикала часовая бомба, готовая взорваться в любую секунду. Сожитель – тщедушный мужичок с гнилыми зубами – кричал на неё: «Совсем спятила, жирная дура!» А она ходила из угла в угол, что-то неразборчиво бормотала себе под нос и уродливо кривила лицо всякий раз, когда за окном вспыхивала молния. Сожитель попытался силой усадить её на диван, и тут «часовая бомба» взорвалась: Галина заорала нечеловеческим голосом, схватила сожителя за шею и принялась душить. Весила она раза в два больше своей жертвы. Мясистые пальцы с грязными обгрызенными ногтями впивались в шею. В этот момент Галина испытывала радость, словно убивая этого мужика, она наказывала весь дерьмовый мир. В ней клокотала ненависть, а оконные стёкла дребезжали от раскатов грома, ливень барабанил по карнизу.

Сожитель испустил дух, но Галина не собиралась останавливаться – душила, пока пальцы не онемели. Лишь когда гроза прекратилась, она осознала, что натворила, однако ругать себя не стала. Огонёк здравого смысла в ней снова загорелся. Без всякой паники она оценила положение, затем без суеты сложила в сумку кое-какие припасы и покинула квартиру. В городе задерживаться не собиралась – менты живо найдут, а потом снова психушка или тюрьма. Никто из приятелей-собутыльников её скрывать не станет, можно даже не надеяться. Поразмыслив, решила рвануть в Глухово – уж в этой-то гнилой деревушке её искать точно не станут. Да и контингент там подходящий – алкаш на алкаше. Подходящее местечко. Она не сомневалась, что освоится в Глухово, приживётся, станет своей.

Освоилась, прижилась, стала своей, как и рассчитывала. Вот только дохлая старуха Аглая всё испоганила.

Расчёсывая зудящую от мелких язв шею, Грыжа вышла к шоссе. Два километра пройдены. Всего два, а ноги, словно свинцом налились. И духота эта невыносимая. Горячий воздух с хрипом протискивался в лёгкие.

Немного передохнув, снова двинулась в путь. «Не дойду, – всё настойчивей звучало в голове. – Сдохну…» Остановилась, выпила воды. Мимо проехал белый «Москвич», но Грыжа даже не подумала о том, чтобы проголосовать: ну кто подвезёт такую, как она? В дерьмовом мире чудес не случается. Только на себя нужно надеяться, исключительно на себя.

Перед её мысленным взором появилась огромная бутыль полная самогона – как подлая насмешка, как приз, который ей не получить никогда. Грыжа плаксиво поморщилась: хотя бы рюмашку – всего лишь, чтобы губы помазать. Тогда и шагать было бы легче.

Она услышала позади рокот. Оглянулась. Небо над лесом было тёмным.

* * *

Поездка на дачу для Синицына Льва Николаевича всегда была праздником. Природа, рыбалка, огородик – в этом году он посадил экзотический сорт редиса, и с волнением ждал урожая.

В январе ему стукнуло семьдесят три, и порой он чувствовал себя очень старым и больным. Однако всё менялось, когда выезжал на дачу. Словно бы чудесным образом становился моложе, крепче. Иногда Льву Николаевичу казалось, что именно дача удерживает его на этом свете. Именно с ней были связаны все его планы.

Одинокий добродушный человек. Иногда зимними вечерами он садился с кружкой горячего чая у окна своей однокомнатной квартиры и представлял, как весной будет обустраивать дачный участок, какие изменения привнесёт в обстановку крошечного домика. Эти фантазии грели его, заставляли забывать о бытовых проблемах. Часто давал он волю воображению – дачный участок разрастался до огромной усадьбы с фруктовыми деревьями и живописным прудом, в котором, сверкая чешуёй, плавали карпы. Почему бы и не помечтать старику? Хотя, с его-то пенсией только и оставалось, что мечтать.

Лев Николаевич ехал на своём стареньком «запорожце» по требующему ремонта шоссе, и по обыкновению строил планы – не глобальные, а на сегодняшний день. Для начала, конечно же, он проведает огородик. Затем чайку попьёт. Потом прогуляется до пруда. А вечерком позволит себе стаканчик смородиновой наливочки. Перед ужином, для аппетита. Чудесные планы, прекрасные в своей незатейливости. На волне хорошего настроения Лев Николаевич напевал мелодию из фильма «Дартаньян и три мушкетёра».

Он бросил взгляд в зеркало заднего вида. Небо темнело. Подсвеченные солнцем тучи надвигались с неумолимой мощью. То тут, то там клубящуюся мглу озаряли вспышки молний. На миг, почувствовав себя озорным ребёнком, Лев Николаевич показал язык зеркалу: никакая гроза не нарушит его планы! Разве что на пруд после ливня идти придётся по разбухшей от грязи дороге. Но это ведь не проблема. Пустячок.

Лев Николаевич перевёл взгляд на шоссе и увидел грузную женщину в сером сарафане. Та шла как утка, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Даже со спины было заметно, как она устала. Лев Николаевич покачал головой: бедолага. Нужно подвезти. Он всегда, когда предоставлялся случай, с удовольствием брал попутчиков – веселей ехать. О том, что попутчик может оказаться грабителем или задирой, даже не думал. И на его счастье, такие ему не попадались.

Он остановил машину рядом с женщиной, открыл дверцу и выкрикнул приветливо:

– Садитесь, подвезу. Вижу, устали вы, да и гроза приближается.

Он обратил внимание на неприглядный вид потенциальной попутчицы: вся мокрая от пота, по сарафану расползались сальные пятна. А кожа – это просто ужас какой-то. Мелкие язвы на лице, шее, руках. До кучи, два отвратительных фурункула на лбу. И запах… как будто разложившийся труп смердит. Внутренний голос сказал Льву Николаевичу: «Закрой дверцу и уезжай!» Однако, пожилой любитель дачной жизни этот голос проигнорировал. Даже устыдился его. Не подвезти несчастную явно больную женщину? О нет, он сам себя уважать перестал бы, если бы не подвёз. А вонь можно и вытерпеть.

Грыжа глядела на старика с недоверием. Неужели в этом дерьмовом мире наконец-то свершилось чудо и нашёлся человек, который готов её подвезти? А может, этот старый пердун больной на всю башку извращенец? Должен, должен быть подвох.

Пророкотал гром, словно говоря от имени грозы: «Я приближаюсь! Прячьтесь пока не поздно!»

– Да садитесь в машину, – добродушно улыбнулся Лев Николаевич. – Вдвоём ехать веселей. Вам куда ехать-то?

– Мне до свалки, – выдавила Грыжа, и зачем-то указала пальцем вперёд.

– Ну… до свалки, так до свалки, – немного удивлённо произнёс Лев Николаевич. – Садитесь. Не бойтесь, денег за проезд с вас не возьму.

– Я на заднем сиденье тогда.

– Да как пожелаете.

Всё ещё с недоверием поглядывая на старика, Грыжа забралась в машину. Салон сразу же заполнился смрадом, однако у Льва Николаевича хватило выдержки и такта ничем не выдать своего недовольства. Правда, внутренний голос снова встрял: «Потом не забудь помыть сиденья. Весь салон отмой!» На этот раз Лев Николаевич с голосом согласился: помою, обязательно. Всё равно ведь собирался на днях…

Урча двигателем, «запорожец» двинулся по шоссе. Над лесом сверкнуло, ветер пригнул кроны деревьев, по обочинам закружились небольшие пыльные смерчи.

– Чувствую, гроза будет ого-го какая, – весело заявил Лев Николаевич. – Ну и ничего, правда? Мы ведь здесь, как в танке.

Улыбка далась ему нелегко. В голове пульсировала тревожная мысль: «А что у этой женщины с кожей? Не заразная ли болезнь?» Ещё не хватало в его-то возрасте подцепить что-нибудь эдакое. Вдыхая зловонный воздух, Лев Николаевич впервые жалел, что воспитан в джентельменском духе. Жалел, но улыбался. Он решил не просто помыть машину, а выдраить с хлоркой каждый сантиметр.

– А с другой стороны, – с натужной непринуждённостью продолжил он, – хороший дождик сейчас просто необходим. Листва вся пыльная. А уж мне, как огороднику, дождь всегда в радость. У меня ведь огород.

– Угу, – буркнула Грыжа.

Не нравился ей этот престарелый болтун. Огород у него, видишь ли. Должно быть, жрёт досыта, и понятия не имеет, что такое мучиться с похмелья. Правильный весь из себя такой, подвезти предложил, джентльмен чёртов. А улыбка-то фальшивая. Лыбится, а сам, небось, думает: «Что за вонючка ему попалась?» Урод. Он ничем не лучше тех деревенских мужиков, что оскорбляли, унижали её. Те хотя бы не прятали свои гнилые мыслишки за улыбками. Зачем он её подсадил? Из жалости? А вот хрен там! Сто пудов этот пердун грешил всю жизнь, а теперь добрыми делишками решил грешки свои искупить. Она повидала таких добрячков, знала, какие они на самом деле.

Тучи скрыли солнце. Предгрозовые сумерки разорвала вспышка. Над лесом прокатился рокот.

Неприязнь к старику быстро сменилась ненавистью. Ничего не подозревающий Лев Николаевич теперь представлялся Грыже олицетворением дерьмового мира – мира, который только забирал, но ничего не давал взамен. Распаляясь, она даже забыла, куда ехала. Накопившаяся за последнее время злость требовала выхода.

Лев Николаевич поглядел в зеркало, и улыбка сошла с его губ. Не понравились ему глаза этой дамочки, ох как не понравились. Безумные какие-то. И в них, словно бы зрело что-то дикое, злое. Даже жутко стало. Лев Николаевич уже откровенно жалел, что проигнорировал совет внутреннего голоса, и не проехал мимо. Он заметил, как с кончика мясистого носа женщины упала капля пота – не самое приятное зрелище.

– Да, дождик, это замечательно, – Лев Николаевич снова заговорил лишь затем, чтобы звуком собственного голоса развеять гнетущую атмосферу. – Только бы града не было…

– Заткнись! – прошипела Грыжа, подавшись вперёд.

– Что, простите? – опешил Лев Николаевич.

– Ты слышал меня, пердун старый, – Грыжа понимала: теперь она до вожделенной свалки не доедет, но гнев сдержать уже не могла: – Я таких как ты насквозь вижу. Ну, давай, скажи, что у тебя на языке вертится? Скажи, что я вонючая свинья! Думаешь, ты лучше меня? Интеллигентишка херов. Бородку козлиную отрастил…

Задрожав от возмущения, Лев Николаевич остановил машину, распахнул дверцу и выскочил наружу.

– Выходите, сейчас же! – голос его сорвался и прозвучал визгливо.

Мощная вспышка молнии озарила пространство, прогремел гром. Под порывами ветра шумела листва.

Грыжа выбралась из машины.

– Вези дальше.

Лев Николаевич замотал головой.

– Нет, увольте!

– А ну сел за руль, дерьмо старое!

– Я сяду! Сяду! И дальше поеду. Но без вас. Жалею, что решил помочь такой неблагодарной особе!

Лев Николаевич попытался сесть в машину, но Грыжа пихнула его ладонью в щуплую грудь, оттолкнув на пару шагов. Он совсем растерялся: да что же это творится?! От стресса в области сердца кольнула, бросило в жар.

Набычившись, Грыжа двинулась к нему. Лицо было перекошено, сквозь стиснутые зубы вырывалось шипение. Лев Николаевич попятился. Он понимал: с этой тучной крупной женщиной ему никак не справиться. Да и женщина ли она? Похоже, это само зло! Вон глаза какие. Как у лютого зверя. Нужно бежать!

Он развернулся и побежал. Вернее – быстро заковылял прочь, не в силах ускориться. Воздух ему казался горячим потоком, каждый вдох причинял боль. В голове возникла жалобная мысль: «Я старый. Ужасно старый. Не надо так со мной. Пожалуйста…» Сердце, словно тисками сжало, перед глазами замелькали тёмные пятна.

Грыжа шагала за ним по шоссе, сжимая и разжимая пальцы. Рот кривился в жутком подобии улыбки, глаза сверкали. Сейчас она видела в этом старике всех тех, кто унижал её, всех, кого в жизни ненавидела. Для неё больше не существовал окружающий мир. Она будто бы провалилась в иное измерение, где существовали только гроза и этот старик.

Среди туч расцвела серебристая ветвь молнии. От оглушительного грохота задрожала земля.

Лев Николаевич захрипел, схватившись за сердце, и рухнул на асфальт. Сквозь пелену перед глазами он видел, как к нему подошла женщина – тень на фоне вспышек. Она нависла над ним точно источающая смрад гора. Лев Николаевич чётко осознал: это последние секунды его жизни. Сердце сейчас остановится. С этим откровением исчез страх, но появилась обида. Пожилой дачник жалел, что не соберёт урожай своей экзотической редиски. Жалел, что не будет больше вечерами мечтать и строить планы на будущее. Он сделал судорожный вдох, а на выдохе его рассудок погрузился в вечную тьму.

Грыжа сплюнула, смерила Льва Николаевича презрительным взглядом. Она испытывала досаду из-за того, что старик скончался так быстро, без ужаса в глазах. Однако пробудившийся вдруг здравый смысл нашёл в этой ситуации зерно позитива: никто не будет разыскивать убийцу. У старика, по всей видимости, сердце не выдержало. Бывает. Сплошь и рядом.

Хмыкнув, она вернулась к машине, взяла с переднего сиденья большую потёртую спортивную сумку с эмблемой олимпиады – 80. Не отходя от «запорожца», нетерпеливо открыла сумку и аж затряслась от волнения. Её алчный взгляд приковала бутылка. Алкоголь? А может, какой-то говняный сок? Рыча, как зверь, Грыжа зубами выдернула пробку и, не подумав, что в бутылке может оказаться какая-нибудь ядовитая гадость, прильнула губами к горлышку. Всё-таки алкоголь! Наливка. Сладкая. Градусов двадцать. Маловато, но Грыжа была рада и такому пойлу. Она жадно глотала наливку, воспринимая её, как награду за все страдания. Остановилась, отдышалась, и решила остальное допить позже, хотя решение это далось нелегко – алкоголь буквально требовал, чтобы она снова припала к горлышку. Но нужно было убираться отсюда – повезло ещё, что за последнее время не было ни единой машины.

Взяв сумку, Грыжа сошла с шоссе, продралась сквозь густую молодую поросль. Углубившись в лес, снова заглянула в сумку. Обнаружила три банки тушёнки, банку кабачковой икры, две буханки ржаного хлеба, пачку грузинского чая. Кошелёк! Пересчитав деньги, Грыжа усмехнулась: не густо, но на три бутылки самогона хватит. Хорошая добыча. Заслуженный приз. От былого болезненного похмельного состояния не осталось и следа. Даже зуд немного унялся. Дерьмовый мир для Грыжи не стал менее дерьмовым, но она теперь могла с этим фактом мириться.

Лес шумел, как штормовой океан. После яркой вспышки хлынул ливень.

Грыжа расправила плечи и подумала, что в одном старик был прав: дождь – это хорошо! Бальзам для разгорячённой кожи. Она зачесала пятернёй к затылку мокрые волосы, взяла сумку и пошла сквозь лес параллельно шоссе. Скоро выбралась на просеку, а ещё минут через пятнадцать вышла к полю. Улыбнулась: за полем была деревня, в которой один мужик продавал очень вонючий, но дешёвый и крепкий самогон. Возможно, денег старика хватит даже на четыре бутылки.

– Быть мне сегодня пьяной! – выкрикнула Грыжа, и расхохоталась.

Пространство ослепительно вспыхнуло. Гром прозвучал как выстрел тысяч пушек. Стрела молнии вонзилась в одинокий ветвистый дуб в поле, расщепив мощный ствол надвое.

Грыжа обомлела – вот это зрелище! За пеленой дождя она видела, как одна половина дуба с визгливым скрежетом рухнула на землю. Почва под ногами вибрировала, всё вокруг было наполнено какой-то неземной энергией.

– Это мой день! – с благоговением произнесла Грыжа. – Мой!

Она достала из сумки бутылку с остатками наливки и подняла её над головой, приветствуя грозу.

– Мой день!

В том, что на её глазах молния ударила в дерево, Грыжа увидела знак. Она не одинока! В этом дерьмовом мире существует грозная сила, которая на её стороне! И уже ничего не смогло бы Грыжу убедить в обратном. Она решила верить в это всей своей гнилой душой.

* * *

Гроза. Страх.

Свернувшись калачиком, Маша лежала в углу своего жилища и вздрагивала всякий раз, когда сверкала молния и грохотал гром. Только вчера дала себе обещание ничего не бояться – и на тебе, дрожит, как осиновый лист и мечтает стать крошечной и незаметной.

Не страшиться грозы оказалось выше её сил. Слишком много плохого было связано с ливнем, молниями и громом. Перед глазами постоянно всплывало искажённое злобой лицо Грыжи – словно какая-то мерзкая посылка из прошлого.

Как же грохочет! Как сверкает! Поскорей бы всё это прекратилось! Маша зажала уши ладонями, зажмурилась, однако легче не стало. С обречённостью и обидой она подумала, что ей до конца жизни не избавиться от страха перед грозой. Это её проклятие. От ужасов прошлого не защитит ни лес, ни луна.

Ливень молотил по крыше жилища-развалюхи. Вода просачивалась сквозь щели и струйками стекала на пол. Маше казалось, что эта гроза никогда не прекратится. Что она вечная.

Глава восьмая

Творилось что-то неладное. Мир стал бесцветным, скучным.Раздражало всё – пение птиц, шелест листвы, журчание воды в ручье. Но хуже всего то, что рассудок постоянно захлёстывали тёмные волны, и Маше приходилось прилагать большие усилия, чтобы не утратить над собой контроль.

Она слышала шорохи, видела в голове образы птиц и мелких зверушек, и что-то внутри неё буквально кричало гневно: «Поймай, сейчас же! Поймай и забери силу!» Однако она пока держалась. Маша, конечно же, помнила слова Мертвеца о том, что жизненную силу можно забирать, не убивая. Вот только сомневалась, что у неё получится. А хоронить ещё одного зайца ох как не хотелось.

Терпела, а внутренний голос ворчал: «Зачем ты терпишь? Сдайся! Это же глупо. Учись жить по-новому». Пять дней прошло с того времени, как она убила зайца, и теперь ощущала себя совсем больной. Мир уже казался не выцветшим и скучным, а мрачным, страшным. Деревья походили на чудовищ, в звуках природы слышались стоны, какое-то старческое кряхтенье. Когда закрывала глаза, видела перекошенные злобные рожи. Ну, разве можно такое выдержать? Это хуже голода, хуже побоев. Какой-то кошмар наяву.

Ночью сдалась. Нужно было действовать. А если погибнет зверушка… Маша решила себя не винить. Она ведь не виновата, что Луна сделала её такой.

С этой утешительной мыслью, побрела в лес. Глаза лихорадочно блестели, в висках пульсировала кровь, а тьма в сознании подгоняла: «Быстрее, быстрее! Мне нужна еда!»

– Нужна… еда, – как в бреду повторяла Маша.

Серп луны то появлялся из-за густых облаков, то исчезал. Шелестя листвой, по лесу гулял ветер.

Маша остановилась, поморщилась. Она ощутила тот кислый мерзкий запах, который был в поганом доме. Но откуда она взялся? Здесь же лес! Мысли путались, в голове, словно бы разбухал горячий, давящий на виски, шар. Маше казалось, что всё вокруг шевелится, ворочается. Вскрикнула – почудилось, что дерево справа потянуло к ней ветви-лапы.

«Ищи еду! – шипела тьма. – Ищи, пока не поздно!..»

Раздался хохот, больше похожий на скрежет железа – он звучал будто бы отовсюду. Маша растерянно повернулась на месте. Она уже не понимала, что реально, а что плод её воображения. Хохот превратился в писклявое хихиканье. Сверху послышался шелест, и в голове Маши возникла картинка: огромная птица с серебристыми глазами-плошками и большим крючковатым клювом, из которого быстро-быстро выскакивал змеиный язык. Настоящее чудище.

«Ищи, ищи!..»– требовал голос в сознании.

Маша едва не заплакала от страха и отчаяния. Она и рада бы была искать, да не могла, не получалось – как что-то можно найти в этом враждебном мраке? После огромной птицы в голове появился образ кряжистого дуба. Мясистые корни, разрывая землю, выползали наружу, ветви сплетались в мощные корявые хлысты, в рисунке коры угадывалась злобная звериная морда.

Образ исчез, и теперь уже наяву Маша увидела, как из живого мрака выбирается гигантский паук с человеческой головой. Заскулила от ужаса – это была голова Грыжи. Паук приближался, неспешно переставляя лапы – рот открылся, обнажив длинные блестящие клыки, превратился в неестественно огромную пасть. Зрачки в выпученных, налитых кровью, глазах то сужались до крошечных точек, то резко расширялись.

– Тебя нет! – задыхаясь, выкрикнула Маша. Она не желала это видеть, не хотела верить своим глазам.

Но паук с головой грыжи был. И он становился ближе с каждой секундой. Из его пасти вырывались булькающие звуки, словно в пасти клокотала какая-то жижа. Вокруг туши твари клубилась маслянистая плотная тьма.

Маша замотала головой, отрицая то, что видела, ведь всё это просто не могло быть правдой. «Тебя нет!» – уже мысленно завопила она, а потом развернулась и побежала. В сознании, как вспышки молний, появлялись образы паука – тот мчался, ломая небольшие деревья и сминая кустарники. Маша слышала позади треск и шелест.

В какой-то момент у неё мелькнула мысль, что не стоит убегать, что лучше остановиться и встретить свою смерть со смирением. Ведь тогда всё закончится, и она попадёт в Мир Большой Луны. Но эту мысль смело как лавиной другой мыслью: «Хочу жить!» В тот же миг в голове буквально вспыхнул образ: ёж! Шестое чувство подсказало, что зверёк рядом, возле поваленного дерева.

Через пару секунд Маша уже держала ежа в руках, не обращая внимания на боль – иголки вонзались в ладони. Жизненная сила заструилась по жилам, в голове начало проясняться. Дрожа всем телом, Маша сжимала ежа и ругала себя за то, что заставила себя так долго терпеть. Пока ещё смутно, но она начала понимать: никакого паука не было. И огромно птицы тоже. И ожившего дуба со звериной мордой. Всё это не по-настоящему. Это было наказание? Незримый мир наказал её? Маше не хотелось в такое верить, но другого объяснения она пока найти не могла. Страх сменился обидой.

Стоп! Хватит!

Маша вынырнула из мрачного омута своих мыслей, вспомнив, что жизненную силу можно забирать не всю. Ежу не обязательно повторять участь того несчастного зайца. А потому – стоп! Несмотря на категоричный протест внутреннего голоса, она выпустила ежа. Отпустила, однако, глаза глядели алчно, а руки, словно существуя сами по себе, так и порывались снова схватить зверька.

– Беги, – с напряжением выдавила Маша.

Еж дёрнулся и замер. Минуту-другую Маша глядела на него с недоумением, которое сменилось злостью: умер? Почему умер? Она ведь отпустила его, нашла в себе силы отпустить! Это нечестно! В порыве гнева, едва не схватила мёртвого зверька и не зашвырнула его в кусты. Но сдержалась, тут же устыдившись этого порыва. Когда успокоилась, прошептала, с грустью глядя на землю перед собой.

– Мертвец… ты же где-то рядом, я знаю. Почему всё так плохо?

– Ты ещё поплачь, мелкая, – послышался раздражённый голос. – Похнычь, как последняя слюнтяйка.

Держа на руках Мурку, из темноты вышел Мертвец. По рукаву его мятого пиджака ползала гусеница, во всклокоченных волосах запуталась травинка. Хмуря брови, на Машу он смотрел с осуждением.

– Пять дней! – Мертвец будто бы выплюнул эти слова. – Пять, мать твою, дней ты терпела! И нафига? Нет, я, конечно, догадывался, что ты тупая, но… нафига, а?

Маша уставилась на ежа и дёрнула плечами.

– Я не хочу быть как она. Как Грыжа.

– Чёрт, да что вообще в твоей вшивой башке творится? – Мертвец приложил ладонь к губам и выкрикнул во тьму: – И я не нанимался детским психологом! – снова посмотрел на Машу. – Значится так, малявка… Усвой одно: даже если ты прикончишь всех зверей в лесу, ты не станешь как Грыжа. Ты совсем, совсем другая. Если бы у вас было бы хоть что-то общее, Луна тебя не выбрала бы, уж поверь. А вообще, мне плевать… Хочешь винить себя непонятно за что? Вини. Хочешь пускать слюни над могилкой ежа? Пускай.

Маша встрепенулась, будто о чём-то вспомнив, затем встала на колени и принялась вырывать дёрн. С минуту, хлопая глазами, Мертвец смотрел на неё, как на умалишённую, после чего коротко рассмеялся.

– Мурк, а Мурк… ты только глянь на неё. Она действительно ежа решила похоронить. Сначала заяц, теперь ёж. Подозреваю, скоро этот лес превратится в кладбище животных.

Не обращая внимания на его иронию, Маша продолжала рыть могилу. Она снова ощущала приятные запахи леса, а тьма вокруг больше не казалась враждебной.

– Почему он умер? – спокойным тоном спросила она. – Я ведь его отпустила.

Мертвец выпустил Мурку, почесал лоб и присел на корточки возле Маши. Черты его лица смягчились.

– Всё нужно делать вовремя, – он невесело усмехнулся. – Отпусти ты его секунды на две раньше, возможно, он и выжил бы. Ты должна научиться чувствовать такие вещи. Но главное, не доводи себя до истощения. Когда ты истощена, ты теряешь над собой контроль.

Маша прекратила рыть. Задумалась. Ей многому ещё предстояло научиться. Справится ли? Хотелось учиться, но не ценой чужих жизней. Она решила впредь быть более собранной, внимательной. И да – ни в коем случае не доводить себя до истощения, как и посоветовал Мертвец. Этот урок усвоен.

Мурка подошла к дереву и принялась деловито точить когти об кору. Неподалёку заухал филин, и тут же в голове Маши появилась картинка: большая птица на ветке. Красивая птица, совершенно не похожая на то чудище, что видела недавно.

– Знаешь, – продолжив работу, произнесла Маша, – а я чудовищ видела. Такие страшные.

– Глюки, – небрежно бросил Мертвец.

– Что?

Он хлопнул себя ладонью по лбу.

– Ах да!.. Всё забываю, что ты ничего не знаешь. За печкой жила и всё такое… Тяжело с тобой, мелкая, – он слегка отстранился, склонил голову на бок и, приподняв брови, смерил Машу внимательным взглядом. – Слушай, мне кажется или ты слишком мелкая для своего возраста? И башка какая-то большая…

Маша понятия не имела, как должны выглядеть дети в её возрасте. Она вообще других детей не видела, а потому проигнорировала вопрос Мертвеца, задав свой:

– Что такое глюки?

– Глюки? – Мертвец задумчиво поскрёб щетину на подбородке. – Знаешь, что, забудь это слово. Не нужно оно тебе.

– Но ты же сам сказал…

– Забудь! Если я стану тебе всякую фигню объяснять, с ума сойду. Лучше запомни слово «видение». То, что с тобой случилось – видение. Ты тех чудовищ выдумала. Нечаянно. Так бывает. Кстати, – он вытянул указательный палец, – то, что ты видела чудовищ и напугалась до усрачки – хорошо. Просто отлично. Теперь ты на собственной шкуре испытала, что бывает, когда истощаешь себя. Опытным, так сказать, путём… И вряд ли теперь у тебя хватит глупости снова до последнего тянуть время. Хотя…

– Я больше так не буду, – мрачно заявила Маша, положив ежа в могилку.

– Ох ты, мама дорогая, – кисло улыбнулся Мертвец. – Ну, прямо детский сад какой-то. Ладно, проехали. Будем надеяться, ты умеешь учиться на ошибках.

Он поднялся, постоял пару секунд с задумчивым видом, после чего шагнул в темноту и исчез. Вернулся спустя минуту, в руке он держал кусок коры. К этому времени Маша уже зарыла могилку, выровняла земляной холмик сверху и по бокам.

Мертвец покопался в карманах пиджака, обнаружил пробку от бутылки. Хмыкнув, он накарябал пробкой на куске коры слово «Ёж», затем воткнул кору в основание могилки.

– Что это? – с подозрением поинтересовалась Маша.

– Надгробная плита, – был ответ. – Хоронить, так хоронить, верно? Кстати, там «Ёж» написано, если тебе интересно.

Маша посмотрела на Мертвеца с уважением. Подумала, что он не такой уж и вредный. Вернее, может быть не вредным, когда захочет.

Мурка взобралась на ветку клёна, уселась, прикрыв глаза. Облака разошлись, показался серп луны.

– Вы с Муркой опять сейчас исчезнете? – с грустью спросила Маша. Ей сегодня очень не хотелось быть одной.

– Ну-у… – протянул Мертвец, разглядывая пробку в своей ладони. – Мы с Муркой, в общем-то, никуда не торопимся, – он запустил руку во внутренний карман пиджака, вынул засаленную колоду карт. – А может, в картишки сыграем? Умеешь?

Маша мотнула головой.

– Хреново, – Мертвец уселся на землю возле Маши. – Что ж, будем учиться. Ты хоть и не самая умная, но, думаю, научишься. Сначала карты изучим. А потом в «дурака» сыграем. На щелбаны. Кто проиграет, получает десять щелбанов. Идёт?

– Что такое щелбан? – Маша завороженно глядела на карты.

– Щелбан? А вот что! – Мертвец подался вперёд и щёлкнул Машу пальцем по лбу.

– Больно же! – возмутилась она.

– Зато ты теперь знаешь, что такое щелбан, мелкая. Слушай, и всё-таки мне кажется, у тебя башка слишком большая.

– Нормальная у меня башка, – глаза Маши сверкнули. – На свою лучше посмотри. Вот жук по волосам ползает.

– Да хрен бы с ним. Пускай ползает. Ну, так ты будешь учиться?

– Буду.

К удивлению Мертвеца Маша быстро запомнила значение карт и научилась играть в «дурака». Два кона она проиграла, и мужественно стерпела порцию щелбанов. А потом только Мертвец и проигрывал.

Растянувшись на ветке, на них поглядывала Мурка. В изумрудных глазах кошки светилась вселенская мудрость.

Глава девятая

Она научилась! Правда перед этим убила белку и ещё одного ежа, но всё-таки научилась. А всё, потому что полностью контролировала себя и была совсем не истощена. Это был заяц, и он выжил. Забирая у него силу, Маша почувствовала, что ещё пара мгновений, и можно рыть очередную могилку. На уровне подсознания ощутила зыбкую границу, за которой начинается смерть. И отпустила зверька. Тот сделал три прыжка – растерянно, болезненно. Посидел на одном месте с минуту, оклемался, а потом довольно уверенно ускакал в лес.

Маша была в восторге. И сразу как-то легко стало. Как долгожданный приз, появилась мысль, что все те зверьки, что она убила, не были напрасными жертвами. Ведь она училась. И научилась. Ей хотелось своим достижением похвастаться Мертвецу, но тот почему-то не откликался. Однако Маша не сомневалась: учитель уже всё знает. И Луна, наверняка, ей довольна.

Теперь Маша постоянно пребывала в хорошем расположении духа. Ну, разве что иногда накатывала грусть. Обычно это случалось по вечерам, на закате. Почему-то заход солнца вызывал у неё мысли о незримом мире, об Аглае, рогатой великанше, серебряном лесе. Иногда Маше казалось, что всё это сказка, которую она услышала давным-давно, возможно, в другой жизни. И что стать частью этой сказки ей просто не суждено. Но наступала ночь, печальные мысли эти таяли как туман. Сияние звёзд дарило уверенность, что в будущем её ждут и Аглая с огромной рогатой женщиной и интересные приключения в серебряном лесу. Ночь всегда обнадёживала.

* * *

Наступило лето.

Маша не знала, что такое скука. Ну как можно скучать, когда вокруг столько всего интересного? Лес был полон секретов, которые она с радостным восторгом раскрывала. Территорией вокруг деревушки и погоста уже не ограничивалась – уходила всё дальше на север, юг, запад. На восток только не совалась, ведь в той стороне была поганая деревня, там была Грыжа.

Она выяснила, что на севере находилось болото, а на юге смешанный лес плавно переходил в сосновый. Там приятно пахло, а побеги молодых сосенок оказались очень вкусными. Дальше, за сосновым лесом, начиналась территория, которую Маша назвала «Плохое место». Сплошь бурелом, мёртвые корявые деревья, овраги и огромные коряги. Всё там казалось серым, унылым. Солнечные лучи, словно бы гасли в пахнущем тленом воздухе. Зайдя в этот мёртвый лес, Маша испытала отвращение, и сразу же повернула обратно. И больше туда не совалась.

Везде, где бывала, Маша на коре деревьев рисовала слово «Ёж» Она хорошо запомнила эти две буквы. Рисовала их острым камешком, который теперь всегда носила с собой в кармане своей драной рубашки. Слово «Ёж» на коре деревьев означало, что это её территория, проверенная.

Лето вовсю царствовало в лесу, поливая его дождями, окутывая утренними туманами, согревая солнцем и наполняя новыми ароматами. Теперь в жилище Маши висели пучки душицы и зверобоя – очень ей нравился запах этих растений. И в развалюхе, которую она называла домом, стало уютней. А потом созрела земляника. Маша была вне себя от радости. Целыми днями ползала по земляничным полянам, собирая ягоды, и блаженная улыбка не сходила с её губ

Ей хотелось, чтобы это лето длилось целую вечность, чтобы вкус земляники и черники постоянно ощущался во рту. Жизнь в поганой деревне, издевательства Грыжи, та страшная ночь, когда она сбежала из вонючего дома – теперь Маше казалось, что всё это было очень-очень давно. Тёплый ласковый июнь смягчил в её памяти впечатления о прошлом, отдалил их во времени.

Однажды, нарисовав на сосне слово «Ёж», Маша обратила внимание, что дерево это необычайно высокое. Задумалась: а как мир выглядит с такой высоты? Решила выяснить – любопытство ведь за последнее время стало её основной движущей силой. Цепляясь за трещины в коре, без труда поднялась до первого сучка, до второго… Лёгкая, шустрая, как обезьянка, с лунной энергией, струящейся по жилам, она быстро поднялась к самой кроне и примостилась на суку. Высота не вызывала у неё ни малейшего страха. Да и какой может быть страх, когда перед её взором предстало такое?!

Красота!

Глубокая вечерняя синева неба с небрежными мазками розовых облаков. Солнце садилось за горизонт, окрашивая кроны в тёмно-янтарные тона. В этот раз закат не вызвал у Маши грусти, он пробудил какое-то мистическое благоговение. Никогда ещё мир не казался ей таким живым, настоящим. Словно там внизу был сладкий лесной сон, а тут прекрасное пробуждение.

– Аглая, Мертвец, – дрожащим от волнения голосом прошептала Маша, – видели бы вы это…

Океан леса терял краски, однако Маше это не казалось мрачным – она видела в этом постепенном выцветании какую-то манящую таинственность. На небе проявлялись звёзды. Маша радостно подумала, что совсем недавно она танцевала там, высоко-высоко, с девушками в белых платьях. И музыка звучала весёлая. Это ведь всё было. Было! И никто её не переубедит в обратном, обозвав танец среди звёзд «видением».

Погасла полоса заката. Ночь полностью вступила в свои права, а Маша всё сидела на суку, не собираясь спускаться. Она наслаждалась моментом и в тоже время немного опасалась, что такое больше не повторится. Что в следующий раз никакая высота не подарит ей такой красоты.

Маша подняла к небу руку, и ей почудилось, что звёзды потянулись к ней. Она ощущала их дружелюбие. Не укажут ли они ей путь в Мир Большой Луны? Сорвутся с небосклона, как мотыльки Аглаи, и полетят, полетят… А она будет следовать за ними без устали… Маша улыбнулась своим мыслям. Вздохнула. Она могла бы сидеть на этом дереве и фантазировать хоть до самого рассвета, но нужно было спускаться – ноги совсем затекли. Не свалиться бы.

Внизу она коснулась пальцами слова «Ёж» на коре, и подумала, что получила сегодня бесценный подарок. Ведь в памяти теперь навсегда останется и давешний заход солнца, и эта звёздная ночь. И ощущение красоты. Что может быть лучше?

Через три дня Машу ждали новые впечатления, очередной восторг, словно судьба, лето и Луна решили хотя бы часть её детства сделать счастливым.

Она встретила лося неподалёку от болота. Сначала, как обычно, услышала его, увидела яркий образ в голове, а потом уж и подкралась к большому зверю. Лось её просто очаровал. От него веяло дикой мощью, будоражащей разум первобытностью. И в то же время Маша не ощущала никакой угрозы. С открытым от изумления ртом она сидела за корягой и разглядывала животное. Какие рога! Почти такие же красивые, как и у великанши из серебряного леса. Вот бы подойти поближе, погладить.

Лось, почувствовав присутствие человека, медленно повернул голову. Они встретились взглядами. Маше почему-то сразу же вспомнились слова великанши: «Теперь луна в глазах твоих». Даже не вспомнились, а вторглись в рассудок с мощным напором, будто ждали своего часа и вот, наконец, дождались.

«Луна в глазах моих, – резко пульсировало в голове. – Луна. В глазах. Моих…»

Маша не понимала, что происходит. Почему эти слова не давали покоя? И при чём тут рогатый зверь? Это какая-то загадка, которую нужно срочно разгадать?

«Луна в глазах моих, – всё настойчиво звучало в голове. – Луна в глазах…»

– Ты видишь луну в глазах моих? – шёпотом спросила Маша у лося.

И удивилась. Она ведь не собиралась спрашивать. Всё само собой вышло. Однако удивление быстро сменилось пониманием: так было нужно! Не она, а что-то внутри неё знало, что делать. И сделало. Продолжало делать. Помимо воли Маша представила, как тонкие, точно паутинка, серебристые нити, извиваясь, потянулись к лосю, опутали его голову, проникли через глаза внутрь черепа. А зверь стоял, словно бурая гора – само олицетворение величественного спокойствия. Маленькое существо за корягой его совершенно не волновало. Он был молод, и не знал, насколько опасны люди. Да и древний инстинкт самосохранения, который выручал его не раз, сейчас не подавал никаких сигналов. Лось уже собирался отвернуться и отправиться по своим лосиным делам…

«Подойди ко мне», – мысленно попросила Маша.

…но ему вдруг очень захотелось подойти к существу.

Маша улыбнулась, пристально глядя в коричневые влажные глаза зверя. Она ощущала полную власть над ним, но пока до конца не понимала, как так получилось. В одном была уверена: это дар Луны, который почему-то дремал в ней, и вот, наконец-то, пробудился. От волнения её даже в жар бросило.

Лось подошёл, склонил голову. Маша ощутила его тёплое дыхание. Внутри неё всё трепетало, словно бы сам дух леса явился к ней, чтобы выказать своё почтение. Она всего лишь позвала его, и чудо свершилось. Её пальцы коснулись рогов, погладили жёсткую шерсть на голове.

«Он увидел луну в глазах моих, – рассудила Маша. – В моих глазах действительно живёт луна!»

Эта мысль добавила топлива в огонь её восторга. Маша отметила эти минуты своей жизни, как «то, что никогда не забудется». Таких моментов становилось всё больше с каждым днём, и она очень надеялась, что в будущем её ждёт ещё много чего хорошего. Она ведь это заслужила. Своим страданием заслужила. Были и унижения, и боль – свидетельство тому ожог на лице и страх перед грозой. Теперь же время принимать дары. Время жить и радоваться.

Поддавшись эмоциональному порыву, Маша обняла лося за шею.

– Спасибо, – она обращалась не только к зверю, но и к лесу, Луне, лету.

Отстранившись, уже мысленно промолвила: «Иди. Я буду о тебе вспоминать. Часто-часто. Обещаю!»

Лось развернулся и, не спеша, побрёл прочь. Маша глядела на него, пока он не скрылся в чаще. По дороге в лесную деревушку она осознала, что у неё и мысли не возникло забрать у большого зверя жизненную силу. Хороший повод похвалить себя, ведь даже малейшее желание «осушить» лося было бы подлостью. Он же не еж какой, не заяц, не белка. Он – друг! Ну, по крайней мере, ей нравилось так думать. А то, что без её приказа зверь даже не подошёл бы… Это ничего. Верить в дружелюбие лося было приятно, а значит, со всей своей детской непосредственностью Маша решила в этом даже не сомневаться. Если сказка незримого мира была ей недоступна, она придумает свою сказку, в которой будет дружить с лосями и танцевать среди звёзд.

Ночью, уснув, Маша попала в Мир Большой Луны. Она очутилась в поле под звёздным небом, её окружало целое море серебристой травы. Густая, тонкая, как волосы, трава шевелилась, хотя не было даже лёгкого ветерка. Горизонт мерцал в свете гигантской восходящей луны – по её поверхности, огибая кратеры, струились перламутровые потоки.

Маша заметила, как в поле неподалёку заколыхался воздух. Что-то проявлялось. Фигура. Человеческая фигура. Призрачное видение обретало чёткость, и скоро Маша поняла: это же Аглая! И она приближалась. Женщина была в белом платье с широким поясом. Длинные седые волосы блестящим каскадом струились по плечам, на губах играла приветливая улыбка.

Маша побежала к Аглае. Когда они встретились, выпалила с обидой в голосе:

– Я так соскучилась! Почему мы так редко видимся?

Аглая развела руками.

– У всего есть причина, Машенька. Если станешь бывать в этом мире часто, твоя жизнь превратится в грёзы. Наполненные грустью грёзы.

Маша не слишком-то поняла, что Аглая имеет в ввиду, но уточнять не стала. «Ещё не время», – сказала сама себе, вложив в эти слова надежду и настрой на долгое терпеливое ожидание.

Аглая взяла её за руку.

– Давай прогуляемся.

Маша кивнула, и они не спеша двинулись в противоположную от восходящей луны сторону. Тёмный небосклон пронзила яркая стрела «падающей» звезды. Послышался хрустальный звон, словно где-то далеко одновременно тренькнуло множество колокольчиков. Тренькнули и затихли, но после них в воздухе ещё какое-то время вибрировал тонкий гул.

– Со мной столько всего случилось! – заговорила Маша. Ей хотелось поведать обо всём, хотя она и подозревала, что Аглая про неё и так всё знает. – Я научилась силу забирать у зверушек. Забирать, не убивая! И по деревьям лазать научилась. Мне так понравилось, с высоты всё другим кажется – и небо, и лес. А сегодня я большого рогатого зверя встретила, и мы с ним подружились. Вроде бы подружились. Я попросила его подойти ко мне, и он подошёл, дал себя погладить. А ещё я научилась рисовать слово «Ёж». Мертвец как-то нарисовал на коре, а я запомнила. Я вообще всё хорошо запоминаю…

Маша говорила быстрее и быстрее, пытаясь рассказать обо всё сразу, и даже не догадывалась, что это был самый длинный монолог, который она произнесла за всю свою жизнь. И не сознавая, насколько ей было нужно общение.

– Мертвец, в общем-то, не плохой, – улыбнулась она, – только иногда вредный бывает. Он меня в карты играть научил. В «Дурака». Я много раз у него выиграла. Мы на щелбаны играли. Мне понравилось. А ещё знаете что… Мертвец сказал, что у меня голова слишком большая. У меня что, правда большая голова?

Аглая рассмеялась, провела ладонью по её волосам.

– Мертвец глупость сказал, малышка. Нормальная у тебя головка.

– Я так и знала! – нахмурилась Маша.

– Ты на него не обижайся. Да, у него иной раз бывают проблемы с общением, но советы он даёт тебе правильные. Слушайся его. А на всякие глупости внимания не обращай. Отделяй, как говорится, зёрна от плевел. Учись отделять, в жизни пригодится…

Они долго шли и беседовали. Маше казалось, что она не шагает, а плывёт по этой странной траве, словно невесомое пёрышко. Луна полностью поднялась над горизонтом, наполнив пространство холодным призрачным светом. То тут, то там над полем запорхали стайки мотыльков.

Дошли до извилистого ручья, над которым парили прозрачные шары – большие, маленькие, совсем крошечные. За ручьём продолжалось поле, вдалеке виднелась полоса серебряного леса. Над искрящимися кронами, как причудливое зарево, колыхалось бледное свечение. Затаив дыхание, Маша глядела на серебряный лес, и думала, что сегодня увидела больше, чем обложку огромной книги. Это уже была страница. Первая страница.

– В том лесу большущая женщина с красивыми рогами, – тихо, будто для себя, произнесла Маша. – Она сказал, что в моих глазах луна.

– «Луна в глазах твоих», – более точно процитировала Аглая. – Времени маловато у нас осталось, к сожалению. Скоро тебе нужно будет возвращаться.

– Плохо, – буркнула Маша.

Аглая встала перед ней, взяла за плечи и с хитринкой подмигнула.

– Но ты же не думаешь, что я отпущу тебя без угощения?

Она развернула Машу и та увидела чуть дальше на берегу ручья покрывало, на котором стояли большой графин с жидкостью малинового цвета, чашки, плетёная корзинка полная булочек.

– Тут отличное место для пикника, – улыбнулась Аглая.

Глава десятая

Маша проснулась, ощущая лёгкую грусть и вкус сладких булочек во рту. Зевнула, сладко потянулась, села на своей лежанке из трав… и встретилась взглядом с изумрудными глазами.

Вот так неожиданность!

– Мурка! Как ты здесь?…

Кошка мяукнула в ответ и, помахивая пушистым хвостом, вышла из жилища. Маша поднялась, последовала за ней. Мертвеца она заметила вдалеке, возле пруда. Тот сидел на берегу – сутулая фигура в окружении утренней туманной дымки. Солнце только-только начало всходить над лесом, расплёскивая золото света на листву и травы. Сверкала обильная роса, щебетали птицы.

Вслед за Муркой Маша подошла к Мертвецу, уселась рядом с ним. Как и Аглае она хотела сказать, что соскучилась – ведь это была правда, – но почему-то передумала.

Среди кувшинок играли в догонялки водомерки. В камышах квакнула лягушка. Мертвец бросил в пруд камешек.

– Забавно, – тихо заговорил он. – Пока был жив, ни разу не ходил на рыбалку. Даже желания такого не возникало. Всегда думал, это занятие для скучных и одиноких. Себя-то я таким не считал. А теперь… – печально усмехнулся. – Теперь я многое отдал бы, чтобы с удочкой на берегу посидеть. Хотя даже не знаю, как червяка на крючок насаживать. Но, думаю, справился бы. Странные желания, порой, появляются после смерти. Словно хочется упущенное наверстать… но поздно.

Маша поглядела на него с сочувствием.

– А где-нибудь достать эту… удочку, ты не можешь?

Мертвец бросил ещё один камешек в воду.

– И как я её достану? Украду? Это, знаешь ли, уже будет перебор. И без того грехов выше крыши. Нет, воровать, к сожалению, мне нельзя. У меня есть лишь то, что было со мной во время гибели. А было, увы, не много. Колода карт, да пробка от пивной бутылки, – коротко рассмеялся. – Чёрт возьми, это даже символично… Карты, да пробка. Получил то, что заслужил. И винить-то некого, кроме себя.

– У тебя ещё есть Мурка, – попыталась развеять его унылый настрой Маша.

– Это да, – согласился Мертвец. – У меня есть Мурка, – хмыкнул. – И вообще, что это я? Смерть прекрасна!

Он разлёгся на траве, заложив ногу за ногу, закрыл глаза. Мурка примостилась возле его головы. Маша удивилась: неужели Мертвец в этот раз явился просто так, без того, чтобы совет какой-нибудь дать? Странно, непривычно. Да и сам он сегодня странный и непривычный. А может, ему вдруг стало грустно, и он просто решил побыть со своей ученицей? Всем ведь бывает грустно. Даже мертвецам.

– Расскажи, – попросила она. – Расскажи, почему вы с Муркой мёртвые, но живые?

Он не ответил, словно бы не услышав её просьбу. Лишь лоб слегка нахмурился, да уголки губ дёрнулись. Маша разочарованно покачала головой: не дождаться ей сегодня его рассказа. И вряд ли уговоры помогут. Не всем тайнам суждено открыться, а жаль. Вот только как же любопытство усмирить? Она уже настроилась на то, что Мертвец больше ни слова не произнесёт, но он вдруг заговорил:

– Я был художником. Не лучшим художником, если честно. Писал обычно пейзажи – единственно, что у меня неплохо получалось, – но пытался экспериментировать в направлении абстракционизма. Очень меня привлекал абстракционизм. Малевич, Кандинский, Пит Мондриан… Я просто тащился от их работ, мечтал стать как они. Мечтал, экспериментировал. Тебе эти эксперименты наверняка показались бы глупой мазнёй. Многие видели в них мазню. Пожалуй, даже все. Я злился, пытался доказать, что до моего искусства ещё дорасти нужно. Сравнивал себя с недооценёнными при жизни, но ставшими великими после смерти художниками. Представляешь, какое у меня было самомнение? И наглость. Однажды с дворником даже подрался. Выпивали с ним в моей мастерской, и он мою последнюю работу назвал цветастой хренью. Ну, я ему и съездил по морде. А он мне. Господи, да у меня была просто какая-то аллергия на критику!

Мертвец открыл глаза, повернулся на бок и погладил Мурку. Продолжил:

– Мои пейзажи неплохо продавались, хоть и денег за них я не много выручал. Но на еду, квартплату, холсты и краски хватало. Одна беда: мне эти пейзажи были не интересны. Я писал их с неприязнью. Меня просто бесило, что приходится делать то, что не нравится. Но это был единственный способ заработка. Мой абстракционизм вообще никто не покупал. Я уж и надежду потерял. Даже стал верить, что нефигуративное искусство – не моё.

Маша слушала и немного злилась: что Мертвец, что Аглая, порой, говорили совершенно непонятные слова. Ох уж эти взрослые! А уточнять и спрашивать не решалась – опасалась, что Мертвец замкнётся из-за её расспросов и прекратит рассказывать дальше. Вспомнит о своей вредности, и передумает.

– Но однажды в моей жизни кое-что случилось, – погружался в своё прошлое Мертвец. – То, что всё изменило. В тот вечер я был сам не свой. Мысли какие-то гнусные в голову лезли. Всё думал, что жизнь не удалась, и стоит ли дальше суетиться, что-то делать? Не хотелось существовать так, как я существовал. И выхода я не видел. Весь вечер бродил по городу, как неприкаянный, а потом в парке увидел подростков – трёх пацанов и двух девчонок. Они на скамейке пиво пили, под гитару Цоя горланили. Я смотрел на них и думал, что у них ещё всё впереди. Так завидно стало. До тошноты, до ненависти. Чёрт, я и сам был ещё довольно молод, но будущее мне виделось унылым, бесперспективным. Словно я дошёл до тупика, и теперь оставалось лишь топтаться на месте… В общем, наехал я на эту весёлую компанию. Оскорблял, ругался. Долго они терпели, даже на другую лавку пересели. А я не отставал. Мне хотелось получить по морде. Хотелось наказания за собственную ничтожность. Ну что поделать? Кто-то назвал бы это кризисом среднего возраста. Возможно, это он и был, не знаю. Вот только реакция моя на этот кризис бала какая-то ненормальная. Представляешь, мелкая, каким я был кретином?

Маша пожала плечами. Она понятия не имела, что означает слово «кретин».

– В голове моей бардак творился, – объяснил Мертвец. – Полный бардак. В общем, я всё-таки тогда добился своего: оскорбил одну из девчонок, и парни не выдержали. Отмутузили меня конкретно. А потом ушли. И вот я лежу в этом парке с окровавленной рожей, на небо пялюсь… Ночь, тишина, а прямо надо мной полная луна. И мысли депрессивные вдруг куда-то подевались. Хорошо так стало. Впервые за долгое время. Я глядел на луну, и она мне представлялась живым существом. Я заговорил с ней и при этом не чувствовал себя глупо. Тогда разговор с луной мне казался чем-то естественным. Это была исповедь. И не только. Я каялся в своих грехах, жаловался на свою посредственность, рассказывал, кем хотел бы быть. И я ни капельки не сомневался: луна меня внимательно слушает. В другое время решил бы, что пацаны мне мозги отбили… Но не тогда. Я говорил, говорил, а потом буквально провалился в глубокий сон. Очнулся под утро, побрёл домой. Тогда я не догадывался, что незримый мир отметил меня. А когда много позже догадался, не мог понять, за какие такие заслуги. За то, что увидел в луне нечто большее, чем спутник Земли? За то, что говорил с ней, как с лучшей подругой? А объяснить было некому… После той ночи я стал видеть странные сны. Странные и очень реалистичные. Словно в другой мир попадал. Нереально огромная луна, серебристые растения, удивительные звери, небо, по которому кружились незнакомые созвездия… Свои впечатления я выплёскивал на холсты, и даже не задумывался о том, что делаю. Раньше писал свои экспериментальные картины натужно, старательно выверяя каждый штрих. А после этих снов работал, будто в трансе – быстро, легко. И получалось просто отлично. Скоро и критики оценили. Даже дворник сказал, что мои новые картины живые. Прямо так и сказал. Уже через полгода в одной солидной Московской галерее прошла выставка моих работ. Жизнь не просто налаживалась, она расцветала буйными красками. Про чёртовы пейзажи, я вспоминал, как о страшных снах. Мои уже вовсе не экспериментальные работы хорошо продавались, а критики называли меня «очень перспективным молодым художником». Я был на седьмом небе. И всё благодаря Луне, миру, который я видел в снах. К тому времени я уже отчётливо понимал: той ночью, когда меня избили, случилось что-то мистическое. Если хочешь, даже волшебное. Той ночью мне был дан шанс всё в своей жизни изменить. И я этим шансом воспользовался.

– Ты – молодец, – осторожно похвалила Маша.

Мертвец фыркнул.

– Молодец? Да какой там… Успех опьянил меня. Со всеми старыми друзьями перессорился, а их и так было не много. Стал общаться с какими-то безликими лизоблюдами, которые только и делали, что жрали и пили на мои деньги. На других, менее успешных художников, уже свысока смотрел. Когда критиковал их, не стеснялся в выражениях, и даже не вспоминал, что совсем недавно был на их месте. Совесть меня совершенно не мучила. На всё находил оправдания. Словом, я не заметил, как превратился в полное дерьмо. Провалил испытание медными трубами начисто. Но самое поганое, меня всё устраивало: и лизоблюды, и отсутствие настоящих друзей… Хотя, иногда случались проблески. В такие моменты тошно становилось, а перед глазами то и дело луна появлялась, словно упрекая за то, кем я стал. Кстати, в один из таких дней я и подобрал Мурку. Она по помойке лазила. С ней мы сразу как-то сдружились. Я её в ветлечебницу отнёс. Там прививку ей сделали, дали лекарство от паразитов всяких…

Мурка, будто почувствовав, что речь идёт о ней, громко замурлыкала. Лицо Мертвеца на пару мгновений посветлело, стало по-детски радостным. Но потом его снова омрачила тень.

– Да, меня всё устраивало. Но чего-то не хватало. Новизны, наверное. Хотелось расширить границы, увидеть гораздо больше того, что давали мне сны. Тогда-то я впервые и попробовал наркоту…

– Объясни! – не выдержала Маша. – Ну, я ведь не понимаю. Что такое наркота?

Мертвец поморщился.

– Это такая гадость. Дурман. Попробуешь – и всё, считай, пропал. Это лживое гнилое ощущение счастья, от которого трудно отказаться. Через полгода я уже крепко сидел на игле, и отказываться от наркоты даже не собирался. Иногда, засыпая, я попадал в Мир Большой Луны, но видел всё, словно бы через мутное стекло. Очень мутное. Даже не знаю, почему этот мир вообще для меня не закрылся. Видимо, Луна ещё надеялась, что я исправлюсь. Кто знает, может, со временем и исправился бы… Но не успел. Однажды вколол себе дозу и будто в чёрную пропасть провалился. Когда очухался, комната была в дыму – похоже, я курил перед тем, как отрубиться. Не помню. Диван чадил рядом со мной. Поздняя осень, все окна закрыты, да и дверь в комнату тоже. Дышать было нечем, я задыхался, но не мог сдвинуться с места. Меня парализовало от наркоты этой говняной. Где-то в комнате Мурка орала, и я буквально слышал в её криках: «Нужно спасаться! Сейчас же!..» А потом и я заорал. Ужас, бессилие. В голове что-то вспыхивало, будто бомбы взрывались. А внутри меня, словно зверь какой лёгкие когтями раздирал. Ума не приложу, как я в таком состоянии нашёл в себе силы сползти с дивана. Тело было, как деревянное, лишь руками мог двигать. Пополз к двери. У меня тогда была единственная мысль: выпустить Мурку. На себе я уже крест поставил, но решил, во что бы то ни стало спасти единственное в мире существо, которое меня любило. Нужно было только дверь открыть. Всего лишь доползти до чёртовой двери, дотянуться до ручки и открыть. Мурка сообразила бы, как спастись – на кухне форточка всегда была нараспашку. Я цеплялся за ворс ковра, подтягивал тело. Остатки сил уходили с каждой секундой. Сейчас даже не уверен, полз ли я на самом деле или мне это только казалось. В лёгких уже настоящий пожар полыхал, каждый вдох с трудом давался. Да и не вдохи это были, а какое-то судорожное глотание дыма… В общем, не справился я. В голове загудело и… и всё, конец. Когда пожарные приехали, мы с Муркой уже были мертвы. Не сгорели, нет – там даже пожара особого не было. Дымом задохнулись. Та ещё история, верно? Хоть бери, да книгу пиши: «Жизнь и смерть придурка-художника».

– Но это ведь не вся история, – Маша с жалостью глядела на Мурку.

– Не вся, разумеется, – согласился Мертвец. – Погибнув, мы с Муркой попали в Мир Большой Луны. Мне снова был дан шанс. Теперь я, можно сказать, на испытательном сроке. Самые чудесные места в том мире для меня закрыты. Возможно, когда-нибудь они и откроются. Когда Луна полностью простит меня. Может, это завтра случится, а может, и через сотни лет. Ну, ничего, после смерти я стал терпеливей. Подожду.

Он опять разлёгся, уставившись на небо, но через несколько секунд встрепенулся, сел и посмотрел на Машу.

– Чуть не забыл! Совсем ты меня заболтала, мелкая. Я что пришёл-то… Хотел предупредить тебя. Ты уже видела тот мёртвый лес, верно?

Маша настороженно кивнула.

– Видела. Там деревья сухие. И запах противный.

– Так вот ты лучше туда больше не суйся.

– Почему?

– Потому что я так сказал! – резко ответил Мертвец.

Маша сердито сдвинула брови.

– Я и так туда не суюсь. Но почему нельзя-то? – в ней разгоралось любопытство. – Расскажи, а?

– Вот же ты упёртая! – скривился Мертвец. – Могу только одно сказать: в том мёртвом лесу скрывается тайна, которую тебе лучше не знать.

– Какая тайна? – не унималась Маша.

– Всё, баста, карапузики! Никаких больше вопросов! – рявкнул Мертвец. – Много будешь знать, скоро состаришься. Я тебя предупредил, ты меня услышала. Давай лучше в картишки сыграем, – не дожидаясь согласия, он вынул из кармана колоду, перетасовал и принялся раздавать. – На щелбаны?

– На щелбаны, – обиженно буркнула Маша. – И если хочешь знать, у меня вовсе не большая голова. Так Аглая сказала.

– Ну, ей видней, – усмехнулся Мертвец. От давешней грусти на его лице не осталось и следа. – Ладно, Машка-оборвашка, давай играть. Бери карты. Козырь у нас, значится, черви. Младший козырь у тебя?

В этот раз Маша больше проигрывала. Никак не могла сосредоточиться, ошибалась. Все мысли были о тайне, которая скрывалась в мёртвом лесу. Что в этой тайне такого ужасного, что лучше её не открывать? Почему Мертвец не желает на вопросы отвечать? Пожар любопытства уже полыхал вовсю и потухать не собирался.

Примерно через час, нащёлкав Маше изрядную порцию щелбанов, Мертвец объявил, что ему пора. Взял Мурку на руки и ушёл в лес.

«Тайна, тайна, тайна…» – беспрерывно звучало в голове Маши. Весь день только и думала о том, что скрывает мёртвый лес. Думала и злилась на Мертвеца: вот же вредина! Правильно, что Луна его ещё не простила. Ну, какой он учитель, если даже на простые вопросы отвечать не хочет? Нельзя таких вредин прощать!

Вечер не принёс успокоения. Любопытство только усилилось. Маша до ночи промаялась, а потом решила: завтра утром она отправится в мёртвый лес и выяснит, что это за тайна! Вот просто возьмёт и пойдёт назло Мертвецу! Без всякого страха. А что ей опасаться? Она боялась только грозы и Грыжи, а в том лесу их нет и быть не может. В крайнем случае, всегда можно убежать, ведь бегала она теперь так, что никто не догонит.

Все эти доводы отлично подпитали и без того решительный настрой. Перед тем, как отправится спать, Маша сказала себе:

– Завтра я всё узнаю!

Будто подвела итог.

Глава одиннадцатая

Утром – на свалку. Несколько часов на сбор бутылок, жестянок. Затем пункт приёма и поход в деревню, где продавался дешёвый самогон. Домой Грыжа возвращалась лишь под вечер. Занималась сбором, да и просто ходила в состоянии похожем на транс. Видя, как она шагает по пыльной дороге, сторонний наблюдатель мог бы подумать: «Вот же неутомимая баба! Топает, как заведённая». Она действительно напоминала странную, словно бы созданную ненормальным мастером, механическую куклу. Глаза точно мутные стекляшки; лицо, на котором застыло безучастное выражение. В таком состоянии Грыжа не чувствовала усталости, не мучилась от зуда, а в голову не лезли унылые мысли. Будто временно ставилась стена от всех невзгод.

Однако вечером, после первого же стакана, эта стена рушилась, механическая кукла исчезала, и Грыжа становилась сама собой. Накатывала усталость, возвращался зуд, но она чувствовала удовлетворение. Ведь тяжёлый день прошёл незаметно, а перед ней на столестояла бутыль с самогоном, лежала кое-какая жратва, которую нашла на свалке: подёрнутые плесенью хлебные корки, огрызки овощей. Алкоголь, еда – а что ещё нужно для существования? Что касается еды, то Грыжа, порой, приносила и вкусненькое. Недавно, например, мусорная машина вывалила на свалке целую кучу сосисок. И плевать, что с тухлинкой. Есть можно. Правда, тут же местные бомжи налетели, но и ей удалось немало отхватить. Шиковала целых три дня. И желудок вовсе не протестовал против такой пищи. Про себя Грыжа называла городскую мусорную свалку «кормилицей». Называла с несвойственной ей лаской.

Жизнь больше не казалась Грыже поганой штукой. И вообще, после той грозы, когда молния расщепила могучий дуб на части, она перестала на что-либо жаловаться. Жара, похмелье, зуд, смрад, сочившийся из пор её тела вместе с липким потом – всё это теперь ей казалось вполне терпимыми явлениями. Не впадать в уныние помогала уверенность, что рядом находится мощная сила, которая всегда поможет, защитит. Уверенность, что она, Грыжа, больше не одинока. Чем больше об этом размышляла, тем сильнее ощущала собственную значимость. А самогон усиливал это ощущение в разы. Со временем она доразмышлялась до того, что вычеркнула себя из списка простых смертных. А вычеркнув, пришла к выводу: у силы, которую она теперь называла «Та, Что Всегда Рядом», на неё огромные планы. Не просто большие, а именно громадные – ей нравилось мыслить глобально. Нужно только подождать, проявить терпение. Когда-нибудь – да не когда-нибудь, а скоро! – она узнает, что это за планы. И не подведёт, сделает всё, что потребуется. Ну не отличный ли повод глядеть в будущее без прежнего уныния? Не хорошая ли причина больше ничего в этой жизни не бояться? Взращенное самовнушением древо крепко пустило корни в сознании, и выкорчёвывать его Грыжа не собиралась.

А на днях произошёл случай, который только подтвердил её уверенность, что она под защитой Той, Что Всегда Рядом.

Тот день Грыжа, как обычно, провела на свалке. Домой возвращалась под вечер, с холщовой сумкой, в которой лежали бутылка с самогоном, десяток полугнилых картофелин и пучок щавеля. Когда подходила к своему двору, её окликнул Мотя – Матвей Егоров – местный задира и дебошир:

– Эй, вонючка! – он был нетрезв, но на ногах держался уверенно, да и язык не заплетался. – На свалку ходила? А в сумке-то бухло, небось? С тебя стакан!

Грыжа вышла из состояния безучастной заводной куклы, смерила Мотю колким взглядом. Он громко повторил, выпятив костлявый подбородок:

– Стакан с тебя, вонючка! За то, что мы терпим твою вонищу. Я терплю. Наливай давай.

Он был невысоким, щуплым, с узким лицом, глядя на которое у многих возникала ассоциация с мордой хорька. Близко посаженные глаза; замызганная кепка с выбивающимися из-под неё русыми патлами; стоптанные кирзовые сапоги; солдатская гимнастёрка с приколотым над карманом значком «Участник ликвидации аварии ЧАЭС». В деревне Мотю боялись и всячески избегали его компании. Попойки с ним нередко заканчивались дракой. Он всегда находил повод, чтобы накинуться на собутыльников с кулаками. Обычно всё начиналось мирно: первый стакан, второй… Мотя хвастался своими чернобыльскими подвигами, уверял, что без него там вообще не справились бы. Третий стакан – тема менялась. Мотя начинал хаять евреев, винить их во всех бедах. И напоследок, переключался на Горбачёва с Ельциным. Грозился в ближайшее же время отправиться в столицу, чтобы собственными руками удавить поганцев. Выговорившись, устремлял свой взор на собутыльников. В глазах вспыхивало бешенство, словно в голове сгорал предохранитель. И никакие попытки успокоить на него не действовали. Брызжа слюной, он принимался орать, что все вокруг жиды, которые только и ждут, когда герои-чернобыльцы передохнут. В ход незамедлительно шли кулаки. А дрался Мотя как зверь – яростно, свирепо. И просто удивительно, что до сих пор никого не убил. После избиения какого-нибудь бедолаги, он расхаживал по деревне, выкрикивая угрозы. Успокаивался нескоро, а о содеянном не жалел. Выпивать с ним решались вконец опустившиеся типы, которые даже не задумывались, что случится через минуту-другую. Однако в деревне таких уже не осталось – померли. Теперь Мотя, как правило, бухал в одиночку, но иногда всё же делал попытки найти компанию.

– Ну что пялишься, корова? – буравил он взглядом Грыжу. – Не слышала, что я сказал? Наливай стакан! Или давай я прямо так, из горла. А можем и вместе бутылку распить. Я сегодня добрый. Так и быть, потерплю твою вонищу.

– Я сейчас, – сквозь стиснутые зубы процедила Грыжа, и направилась к калитке.

– За стаканом? – крикнул ей вслед Мотя. – Только живей давай. Трубы горят.

Он довольно ощерился, изобразил пьяную версию чечётки, затем уселся на скамейку возле забора и закурил папиросу.

Ждать долго ему не пришлось.

Скрипнула калитка, со двора вывалилась Грыжа. Вот только вместо стакана и бутылки в её руках был топор – тот самый, которым зарубила и расчленила Фёдора. Мотя даже опомниться не успел, как она уже оказалась возле него. Топор описал размашистую дугу, лезвие врезалось в забор, разнеся гнилые доски в щепки.

– Вонючка?! – заревела Грыжа. – Ты назвал меня вонючкой?!

Мотя сорвался со скамейки, бросился прочь. Лезвие топора с грохотом обрушилось в то место, где он только что сидел.

– Никто больше не назовёт меня вонючкой! – что есть силы, заорала Грыжа. – Услышу, на куски изрублю! Всех изрублю, кто будет мне жить мешать!

Отбежав на безопасное расстояние, Мотя остановился – даже сквозь въевшуюся в складки морщин грязь пробивалась бледность. Грыжа глядела на него исподлобья, мокрые от пота волосы липли к её лицу как причудливая вуаль. В глазах обидчика она заметила не только злость, но и страх. Страх! Раньше, как и все в деревне, боялась этого типа, а теперь он боялся её. Просто замечательно! Это лучшее, что с ней случилось за последние дни. Она ощущала себя невероятно мощной, способной на всё, без ограничений. Чувствовала себя неуязвимой, защищённой, словно за её спиной стояла целая армия. С триумфом глядя на Мотю, она решила, что он чует присутствие Той Что Всегда Рядом. Наверняка чует. И пускай. Так и нужно. Этот урод теперь знает, что она, Грыжа, не такая как все. Что с ней шутки плохи. Она наслаждалась ощущением собственного превосходства и радовалась, что сумела проявить себя.

Сплюнув, Грыжа расправила плечи, развернулась и с гордым видом зашагала к калитке. Ошеломлённый Мотя начал приходить в себя. Ноги стали как ватные, и он уселся посреди пыльной улицы. Давненько ему не приходилось переживать такую встряску. Даже протрезвел. В ушах всё ещё стоял крик Грыжи: «Услышу, на куски изрублю!..» Прежде, чем врезаться в забор, топор просвистел в сантиметре от его головы. Вонючка едва полчерепа ему не снесла! Вонючка? О нет, вслух он больше никогда её так не назовёт! Грыжа обещала за оскорбление убить, и убьёт. Мотя в этом ни капли не сомневался. Но его больше пугала она сама, а не её угрозы. Когда Грыжа стояла с топором возле скамейки, ему на мгновение показалось, что она и не человек вовсе, а какой-то демон из ада. Огромный злобный демон. Конечно, почудилось, но жуткий осадок остался.

Мотя обхватил голову руками и истерично расхохотался. Да, Грыжа напугала, вот только на фоне страха неожиданно вспыхнуло восхищение. Он всегда уважал сильных – тех, кто умеет постоять за себя.

* * *

Тем же вечером Грыжа услышала стук в дверь. Недовольно уставилась в тёмную прихожую: кого, к лешему, принесло? Гостей в этом доме давно не было, и её такой расклад устраивал. Стук повторился – не настойчиво, а как-то даже вежливо. Грыжа спрятала ополовиненную бутылку под груду тряпья в углу комнаты и отправилась отворять дверь.

Это оказался Мотя, и вместо ожидаемой злобной гримасы Грыжа с некоторым удивлением увидела лёгкую улыбку на его лице. Держа в руке сумку, он переминался с ноги на ногу. Совершенно не свойственное ему почтение сквозило во взгляде, в каждой морщинке.

– Ты это… – начал он нерешительно. – Ты зла на меня не держи. Признаю, был не прав.

Торопливо вынул из сумки трёхлитровую банку с брагой.

– А это, так сказать, за примирение. Последние гроши за неё отдал. Может, вместе разопьём, а?

Грыжа какое-то время глядела на него с подозрением. Слишком уж странным казался ей этот якобы дружественный визит. Да и сам Мотя какой-то непонятный. Неужели на него так сильно повлияла её агрессия? Зауважал, хорёк облезлый? Понял, что с ней лучше не ссориться? Она фыркнула, посторонилась.

– Ладно уж, заходи.

С довольным видом Мотя прошёл в гостиную, поставил банку на стол. Грыжа принесла стаканы.

За окном догорал вечер. Свет закатного солнца окрашивал все предметы в комнате в красноватые тона. В углу под потолком отчаянно жужжала угодившая в паутину муха. К ней суетливо подбирался паук.

Мотя разлил брагу по стаканам. Чокнулись. Выпили.

– А ты молодец, – вкрадчиво сказал Мотя. – Не ожидал. Удивила, так удивила. На меня, да с топором… – он подавил смешок, тряхнул головой. – Чёрт, да я чуть не обосрался! Ты ведь мне едва башку не снесла. Ух! Никогда не забуду. Но вот, что я тебе скажу… Так и нужно! Ты всё правильно сделала. Уважуха. Ты не такая, как все это чмыри, – указал пальцем на окно, имея в виду деревенских. – Совсем не такая, я теперь это вижу.

Грыжу его слова пьянили похлеще браги. Она аж разомлела вся. Даже припомнить не могла, когда в последний раз слышала похвалу в свой адрес. Наверное, в той, прошлой жизни, когда её все Галиной звали. А тут такие излияния от главного местного бузотёра. Неужели настали конкретные перемены? О да, так и есть! И она знала, кого за это благодарить – Ту, Что Всегда Рядом! В благодушном порыве Грыжа вдруг сделала то, что сама от себя не ожидала: достала из груды тряпья бутылку и поставила её рядом с банкой с брагой.

– О-о! – Мотя энергично забарабанил ладонями по столу. – Вот это я понимаю! Это – дело!

Когда выпили, Грыжа рассказала ему про молнию, расщепившую дуб. Поведала о том, что ощущает теперь рядом с собой неведомую силу. Говорила вполголоса, косясь на окно, словно доверяя страшную тайну. Мотя слушал, вытаращив глаза. Поначалу в его взгляде явственно читалось: «Ты, нахрен, это серьёзно?» Но скептицизм скоро сменился доверием. Ему очень хотелось в это верить. Было в рассказе Грыжи что-то тёмное, привлекательное. Интерес к тому же и алкоголь неслабо насыщал. Да и в памяти ещё был свеж образ Грыжи возле скамейки. Он ведь тогда почувствовал в этой бабе какую-то сумасшедшую мощь. Почувствовал!

Грыжа умолкла. Она была рада, что нашла слушателя. Давно ей хотелось хоть с кем-то поделиться своим секретом.

– Ух-ты! – произнёс Мотя, почесав затылок. – Рассказал бы мне это кто-то другой… А тебе я верю. Чёрт, серьёзно верю! За это стоит выпить.

Выпили. Какое-то время обсуждали перемены в жизни Грыжи, затем принялись хаять деревенских. Как выяснилось, их взгляды на многие вещи совпадали. Изрядно захмелев, договорились до того, что всех этих местных доходяг нужно к ногтю прижать. Без всякой жалости. И хватит уже по помойкам шариться. Пора выбираться из дерьма! Пускай их деревенские поят и кормят!

– Пусть только кто-нибудь попробует отказать! – ударил кулаком по столу Мотя. – Кадык, нахер, вырву!

Он уже дошёл до агрессивной стадии. А Грыжа с презрительной гримасой на лице продолжала распалять его и себя:

– Запугать их всех нужно! Так, чтобы даже пискнуть боялись. За всё заплатят…

Алкоголь закончился. Мотя поглядел на банку злобным взглядом, словно виня её в том, что она опустела слишком быстро, затем буркнул: «Я щас. Жди». Пошатываясь, выбрался из-за стола и покинул дом. Грыжа как будто и не заметила, что гость ушёл. Она отрешённо смотрела в пространство перед собой и повторяла, как заезженная пластинка:

– За всё заплатят… За всё заплатят…

Голова медленно склонялась, пока лоб не упёрся в стол. Уснула. А паук под потолком вовсю пиршествовал – у него сегодня была хорошая добыча.

Пьяный неугомонный Мотя бродил по деревне.

– Кто Грыжу… обидит, – орал он, – кадык вырву! Мы… мы с ней теперь закадыки!

Спотыкался, падал, снова поднимался. Иногда хохотал, как безумный.

– Скоро, чмошники, начнётся у вас весёленькая жизнь!.. Это теперь наша деревня! Моя и Грыжи! Будете… будете на коленях у нас ползать, тварюги!

Успокоился он за час до рассвета – уснул у скамейки возле дома Грыжи. Но перед этим повалил и без того дряхлый забор Васьки Куницына и камнями поразбивал стёкла в избе, хозяева которой давно померли.

Грыжа обнаружила Мотю в семь утра – дрых, свернувшись калачиком. Храпел так, словно в его глотке работал мотор. Разбудила, грубо растолкав.

– Что? – с трудом разлепил опухшие глаза Мотя. – Какого хера?

– Поднимайся, давай! – рявкнула Грыжа. – У нас сегодня дел полно.

Она отлично помнила, о чём они разговаривали вечером…

«За всё заплатят!..»

…и для неё это не было пустой пьяной болтовнёй. Она больше не собиралась ползать по свалкам и питаться помоечными отбросами. А значит, пора действовать. А Та, Что Всегда Рядом, поможет. Ну и Мотя не будет лишним.

– Вставай, – она подняла с земли кепку, отряхнула от сора и нахлобучила ему на голову. – Пойдём, похмелимся.

– А что, есть? – оживился Мотя.

– Будет.

Чтобы дойти до избы Барсука – местного пожилого барыги, торгующего самогоном – им понадобилась пара минут. Мотя так спешил, что споткнулся несколько раз. Грыжа забарабанила кулаком в дверь.

– Кто? – послышался недовольный голос с той стороны.

– Отворяй, мать твою! – выкрикнул Мотя, нервно расчёсывая ссадину на запястье. – За бухлом пришли, не видишь?

– В долг не даю.

– Деньги есть, – соврала Грыжа. – Открывай, давай. Пять пузырей купим.

Её слова стали для Барсука серьёзным аргументом. Он поспешно отворил дверь и продемонстрировал беззубую улыбку в обрамлении белёсой щетины.

– Пять бутылок?

– А может, и все десять, – Грыжа пихнула хозяина в грудь, отбросив к середине прихожей. – А может, и двадцать.

Она грузно переступила порог. За ней последовал Мотя. Барсук испуганно захлопал глазами.

– Да вы что?… – промямлил.

– Дело у нас к тебе серьёзное, – спокойно пояснила Грыжа. – Моть, закрой-ка дверь, чтобы не дуло.

Барсук скривился и, с видом обречённого на казнь, пошёл в комнату. У них дело к нему? Ну-ну… Да какие вообще у этих двух выродков могут быть дела? Из всех деревенских он испытывал особое отвращение только к Грыже и Моте. И вот нате, пожалуйста – впустил в дом именно их. А ведь до этого вообще никого не впускал в своё жилище. Выносил бухло на крыльцо, где с ним расплачивались местные пропойцы. Мой дом – моя крепость, как говорится. Хотя, какая там крепость. Жалкая лачуга. И жизнь в постоянном страхе. Раньше хотя бы сын мог заступиться, если что, но однажды тот отправился в город, где, как он заявил, намечался хороший калым, и не вернулся. Без вести пропал. С тех пор Барсук и начал опасаться, что кто-нибудь рано или поздно заявится к нему со злым умыслом. Пока обходилось – деревенские мужики хоть и презирали его, как барыгу, торгующего не самым дешёвым пойлом, но не трогали. А эта поганая парочка? Грыжа уже пихнула в грудь так, что однозначно синяк останется.

Выродки. Алкашня конченная.

Впрочем, Барсук раньше тоже крепко выпивал. Но пришлось завязать после инфаркта. Страх оказался лучшим лекарем-наркологом. Очень уж пожить ещё хотелось, сына дождаться – верил, что тот когда-нибудь объявится: здравствуй, батя, вот и я! А после выписки из больницы ещё и фобия появилась: как представит себя в гробу лежащим, так тело всё немеет и накатывает жуткая паника.

Бросив пить, Барсук заделался барыгой, или, как он сам себя называл «бизнесменом» – нравилось ему это новомодное словечко. Большую часть пенсии тратил на сахар. Ставил брагу, гнал самогон. Старался, к делу относился уважительно – травки разные в продукцию добавлял, дубовой корой подкрашивал. В покупателях недостатка не было. Самогон ведь он не только местным продавал, но и в город возил, где сбывал его по нормальной цене одной знакомой бабе, которая, в свою очередь, перепродавала купленное с наценкой. Так и жил. Даже поправился немного. К тому же, он единственный в деревне, кто завёл хоть и мелкое, но всё же хозяйство: десяток кур в курятнике, теплица, огород. Коза! По местным меркам он считался ну очень зажиточным, и этот факт вызывал в нём злорадство: он ведь смог! А остальное дурачьё пускай и дальше в дерьме копошится. Как говорится, кто что заслужил. Впрочем, зажиточность и страх вызывала – побочный эффект успеха.

Вполне обоснованно, как выяснилось.

– Нужен самогон на халяву? – с надеждой спросил он, обращаясь к Моте, которого считал более опасным. – Могу дать бутылку.

Ему невыносимо хотелось, чтобы поганцы ушли, и одной бутылкой он решил пожертвовать, хоть жадный делец внутри него и пытался протестовать.

– Бутылку? – Грыжа скорчила кислую гримасу. – Нет, козлина, так дело не пойдёт. Правильно я говорю, Мотя?

Тот подошёл к Барсуку, приблизил вплотную лицо к его лицу, ощерился, дыхнув густым перегаром.

– Всё верно. Малова-то будет.

Он отстранился. Теперь к хозяину дома подступила Грыжа.

– Сегодня мы заберём у тебя три… Нет, четыре пузыря. И пожрать что-нибудь. А потом…

– Но как же так?! – не выдержал Барсук. Его голос сорвался на фальцет. Для внутреннего дельца это уже было слишком. Четыре бутылки? Да ещё и еда? И всё на халяву? – Я не могу, не могу!

Грыжа резко схватила его за горло, грязные ногти вонзились в плоть.

– Четыре! Пузыря! – прошипела она. – И жратва! И не только сегодня. Будешь снабжать нас постоянно. Когда потребуем. С тебя не убудет.

Ногти распороли кожу, в ранках показалась кровь. Барсук захрипел, вытаращив глаза. Лоб покрылся каплями пота.

– И деньги будешь давать, – наседала Грыжа. – Я же знаю, с продажи бухла ты немало имеешь. Часть будешь отстёгивать. Не бойся, разорять мы тебя не собираемся. Меру знаем. И для тебя будет кое-какая польза… Если кто обидит, нам скажешь. Разберёмся, поможем.

– Впряжёмся, не сомневайся! – поддержал Мотя. – Всё будет чин чинарём.

Грыжа склонилась, зашептала Барсуку на ухо:

– И не вздумай никому жаловаться. Если в твоей башке хотя бы мысль такая появится, я узнаю, – она прикусила краешек уха. Разжав зубы, добавила: – Я особенная.

Барсук задыхался не только от её пальцев на горле, но и от жуткой вони. Ну почему эта бабища не оставит его в покое?

– Ты ведь никому о нас не расскажешь? – почти ласково спросила Грыжа.

Он с трудом выдавил:

– Нет.

Никак не мог смириться с тем, что придётся постоянно платить дань этим мразям. Решил пока пообещать всё, что они требовали – лишь бы ушли, – а потом он что-нибудь придумает. Должна же на них найтись управа? У него даже сейчас начал зреть план: заплатит крепким городским парням, так те живо с вымогателями разберутся.

Грыжа отступила на шаг, смерила Барсука внимательным взглядом.

– Ты ему веришь, Моть?

Тот прищурил глаз, хмыкнул.

– Брешет рожа барыжья.

– Брешешь? – Грыжа резко подалась вперёд, отвесила Барсуку оплеуху.

Он заскулил, пуская слюни. Решил унизиться, лишь бы убедить их в своей полной покорности. Пролепетал:

– Не брешу. Клянусь.

Ему вдруг показалось, что в комнате стало темнее. Лихорадочно скользнул взглядом по окнам, затем посмотрел на Грыжу…

И тут его накрыло.

Он увидел себя, лежащим в гробу. Белое, как мел, лицо. Руки, сложенные на груди. А вокруг гроба копошилось, ворочалось что-то тёмное, бесформенное. Тонкие сумрачные щупальца потянулись к трупу, коснулись его – сначала осторожно, словно пробуя на вкус, а потом… Потом они с плотоядной жадностью оплели ноги, тело, полезли в рот, ноздри, уши. Сквозь веки вонзились в глаза…

Барсук завыл от ужаса. Его била крупная дрожь. Грыжа влепила ему пощёчину.

– Эй!

– Приступ, что ли какой? – Мотя растерянно топтался на месте. – Ка бы ласты не склеил!

Ещё пощёчина.

– Да прекрати ты уже выть!

Барсук тонко пискнул, и замолк. Он поднёс дрожащие пальцы к губам, с опаской посмотрел на Грыжу и сразу же отвёл взгляд. В голове заколотилась мысль: «Это всё она, её вонь! Тварь должна уйти, сейчас же!..»

– Я всё сделаю! Всё, что скажете! – быстро заговорил он. В этот раз не лукавил. – Только не надо больше…

– Что не надо? – нахмурился Мотя.

Барсук поспешил ответить, едва не плача:

– Просто не надо больше, и всё. Я сейчас и самогон дам, и еды. Считайте, мы договорились.

– То-то же! – осклабился Мотя, потирая руки. – Ты одно пойми, барыга, мы ведь не злыдни какие. С нами по-хорошему, и мы по-хорошему.

Барсук тяжело поднялся со стула. За последние минуты он, словно бы постарел лет на десять.

– Сейчас. Где-то у меня корзинка была. Туда вам всё сложу.

– И вон тот приёмник я прихвачу, – заявил Мотя. – Люблю, понимаешь ли, музыку.

Он взял с подоконника работавший на батарейках радиоприёмник «Искра – 53».

– Классная штукенция. Это не хухры мухры, мать вашу.

Когда вышли из дома, Мотя поставил корзинку и приёмник на крыльцо, резво хлопнул ладонями по коленкам и распростёр руки в стороны.

– Оба-на!

Грыжа криво улыбнулась.

– Пойдём похмеляться. Только нажираться пока не будем. С делами ещё не покончено.

– Как скажешь, мать, – вздохнув, согласился Мотя. На Грыжу он глядел даже с большим почтением, чем вчера.

Они спустились с крыльца и зашагали к калитке. А в избе Барсук принял лекарство от давления, затем уселся на диван, обхватил голову руками и горько заплакал. Никогда ему ещё не было себя так жалко.

* * *

Опохмелились, выпив по сто грамм. Мотя потянулся к бутылке, чтобы ещё налить, но Грыжа категорично заявила: «Хватит!» Ей как-то даже не по себе стало, в голове возник вопрос: «Да я ли это?» Выпить, разумеется, очень хотелось, а она взяла да запретила, в первую очередь – себе самой. Есть, чем гордиться. С затуманенными мозгами сложно сделать то, что она задумала на сегодняшний день. Да и пьяный Мотя может дров наломать. Нет, уж лучше пока потерпеть. Возможно, через час выпьют ещё немного. А потом ещё через час. А вечером можно будет полностью расслабиться, – когда исполнят задуманное.

– Что дальше? – Мотя с грустью глядел в пустой стакан.

Они сидели на крыльце дома Грыжи. Рядом лежала нехитрая закуска, на которую зарилось с десяток мух. Несмотря на ранний час, солнце уже палило вовсю.

– Что дальше, – задумчиво повторила Грыжа. – Нас всего двое.

– И что? – Мотя выудил из литровой банки солёный огурец. – Да на всех этих ссыкливых доходяг и меня одного хватит. Думаешь, они друг за дружку впрягаться начнут? – хихикнул. – Да щас! Знаю я эту публику. Были бы хоть чуток посмелее, свалили бы из этой дыры к едрене фене.

– Но ты ведь тоже здесь.

– А мне здесь нравится. Меня, знаешь ли, всё устраивает. И я в отличие от них не ною, как херово живётся. Один только скулёж и слышу. Жалуются, что завтра только хуже будет, чмыри помойные. А вот мне лично похрену, что завтра будет. Да пускай хоть небо на землю грохнется. Одним днём живу. Сдохну сегодня или завтра – и насрать… Повеселиться, правда, ещё чуток хочется напоследок, погулять.

Грыжа посмотрела на него удивлённо: тот ещё бухарик, а языком чесать горазд. Не все мозги ещё пропил, не отупел. Из почвы привычного презрения ко всему и всем даже росток симпатии проклюнулся. Та, Что Всегда Рядом знала, кого выбирать ей в попутчики.

– Повеселимся ещё, – заверила она. – Сегодня же и повеселимся. Но нам всё-таки ещё кто-то нужен. Для солидности.

Мотя захрумкал огурцом.

– Как скажешь, мать, как скажешь. Тебе видней. И что, кто-то есть на примете? У меня вот нет.

Грыжа задумалась.

– А как насчёт того урода? Не знаю, как зовут. Видела его всего раз, издалека. Ну… высокий такой, с лысой башкой…

– Серёжа? – Мотю передёрнуло. – Бр-р-р! Ты серьёзно? Да меня от одного его вида в дрожь бросает. Говорят, он крыс и собак жрёт.

– Да хоть людей, – ухмыльнулась Грыжа. – Значит, Серёжа его зовут?

– Ага. Он тут сам по себе, ни с кем не общается. Кстати, как и ты пришёл в деревню непонятно откуда. Все отсюда чешут, а он сюда. Раньше, давно, с ним общался Витёк Васильев – тоже был психом ненормальным. Так вот они вдвоём ходили к скотомогильнику, собирали там грибы какие-то. Потом их сушили. Раньше Витёк, как и все, выпить не дурак был, а как на грибы эти подсел, так пить-то и бросил. Помер, правда, скоро. Нашли его как-то возле речки. Дохлый, а улыбка в полморды. Видимо, перед смертью хорошую дозу этих грибков принял.

– А этот Серёжа, – озадачилась Грыжа, – он что, совсем псих?

– Да хрен его знает, – был ответ. – По нему не разберёшь. Жуткий он. Я как-то вечером из города возвращался – темнело уже, – гляжу, посреди дороги кто-то стоит. Присмотрелся – Серёжа, чтоб его. Он просто стоял и пялился на меня. И улыбался. Чёрт, меня от этой улыбочки аж пот прошиб. Вот ей богу, хрен чего боюсь, а тогда не на шутку струхнул. Хотя, этот Серёжа такой тощий, что тростинкой перешибить можно. А всё равно почему-то жутко. Я тогда с дороги-то свернул от греха подальше, обошёл его.

Эта история ещё больше возбудила интерес Грыжи. Она чувствовала: пожиратель странных грибов – тот, кто нужен!

– Пойдём-ка, поглядим на него.

– Ну, давай поглядим, – вздохнул Мотя. – Только вот что… Если захочешь с ним поболтать, называй его только Серёжей. Ни Сергей, ни ещё как… Витёк сказывал, не любит он, когда по-другому его кличут.

Грыжа кивнула.

– Лады. Возьмём пузырёк с собой? Предложим ему.

– Да говорю же тебе, – кисло сказал Мотя, – не пьёт он совсем. Грибы жрёт.

Этот факт осложнял вербовку, но Грыжа была уверена, что всё получится. Та, Что Всегда Рядом поможет.

Серёжа проживал в западной части деревни, где совсем уже никого не осталось – кто-то помер, кто-то уехал. Мёртвая территория. Чёрные избы с тёмными пустыми глазницами окон. Дворы, густо поросшие крапивой, лопухами и борщевиком. Обломки заборов, гнилая рухлядь, пыльная улица, на которой не было человеческих следов.

– Вот его халупа, – Мотя кивнул на избу с заколоченными досками окнами. – Похоже, он не слишком-то любит свет.

Забор был повален, его останки поглотил не в меру разросшийся кустарник чёрной смородины. К островку вытоптанной земли возле дома вела узкая тропка, устланная досками. На столе рядом с крыльцом была навалена различная утварь: котелок, сковородка, металлические миски, большой черпак, тесак для рубки мяса. Тут же находилось уродливое, из красного кирпича, кособокое сооружение, в котором с трудом угадывалась печка.

Грыжа с Мотей опасливо вошли во двор. Не успели сделать и нескольких шагов, как распахнулась дверь, и на крыльцо вышел хозяин. Он улыбался, правда, улыбка эта была еле обозначена и походила она больше на странную особенность лица, вроде кривого носа, чем на выражение эмоций. Раньше Грыжа видела этого типа издалека, теперь же могла рассмотреть его конкретно: высокий, тощий, как скелет. С голым блестящим черепом и бледной кожей. На узком вытянутом лице не было ни единой морщинки, и это очень диссонировало с седой бородой, прихваченной под подбородком тесьмой. Светло голубые, почти прозрачные, глаза. Густые брови. Руки, безвольно свисающие вдоль тела, как плети. На Серёже была выцветшая розовая байховая рубашка, застёгнутая на все пуговицы и заправленная в обрезанные до колен треники. На ногах – галоши.

Грыжа даже предположить не могла, сколько ему лет. С толку сбивало то, что лицо одновременно казалось и молодым и старческим. А ещё эти пустые глаза… Какие мысли могут копошиться в этой лысой башке? Да и есть ли вообще там мысли? Мотя был прав: жуткий тип. Страшнее всего его улыбка. Было в ней что-то змеиное. Грыжа подумала, что вот сейчас Серёжа раскроет рот и внутри непременно обнаружатся жёлтые клыки, с которых свисают капельки яда. Она с трудом сдержала дрожь.

– А мы к тебе… Серёжа, – в горле пересохло, и голос прозвучал сипло. – Надеюсь, не прогонишь?

Мотя добавил нерешительно:

– Разговорчик у нас имеется.

Серёжа медленно моргнул. Лицо не выражало никаких эмоций, если не считать, будто приклеенной улыбки.

– Разговорчик? Какой разговорчик? – говорил он медленно, словно речь ему давалась с трудом.

И голос…

У Грыжи по спине поползли мурашки: голос какой-то женский. Нет, скорее, детский. Ещё один диссонанс, нагоняющий дополнительной жути. Она резко выдохнула, собралась с духом и сразу же перешла к делу:

– Мы собираемся подмять эту чёртову деревушку под себя. Свои порядки установим. Но нас всего двое – я и Мотя. Хотим, чтобы ты, Серёжа, был с нами. Что скажешь?

– И зачем мне это, а?

– Ну… жратва у нас постоянно будет, – развела руками Грыжа. – И деньги.

Серёжа закатил глаза к небу, облизал губы. После долгой паузы, сказал мечтательно:

– Жратва, это хорошо.

– Тебе и делать-то ничего не придётся, – встрял Мотя. – Будешь просто рядом стоять, а мы всё сами, сами.

– Заманчиво, – Серёжа всё ещё смотрел на небо. – Просто рядом стоять? Как пугало?

Грыжа поморщилась.

– В общем, тебе решать.

Серёжа вдруг встряхнулся, насторожился, вытаращив глаза, посмотрел по сторонам.

– Вы слышите?

Грыжа и Мотя озадаченно переглянулись.

– Слышите? – Серёжа повернулся на месте. – Голос. Он зовёт меня.

– Я нихрена не слышу, – буркнул Мотя.

Грыжа нахмурилась.

– И я тоже.

– Тс-с! – Серёжа прижал длинный тонкий палец к губам. – Тихо! Где-то рядом, я слышу! Вот прямо где-то здесь…

Он повернул голову вправо, влево, застыл на несколько секунд, затем целеустремлённо направился к печке.

– Здесь. Точно здесь. Я сейчас, сейчас…

Опустился на колени, прижался ухом к кирпичной стенке печки и закрыл глаза. Кивнул, словно с чем-то соглашаясь. Кивнул ещё раз.

– Да он больной на всю башку, – прошептал Мотя, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. – Всё ещё думаешь, он нам нужен?

Грыжа кивнула.

– Нужен. Согласился бы только.

Серёжа распахнул глаза, отстранился от печки, быстро подошёл к Грыже, схватил её за руку и принялся обнюхивать ладонь. При этом он пыхтел, гримасничал. Наконец, отпустил руку, широко улыбнулся.

– Нравится. Мне нравится.

Грыжа невольно позавидовала ему чернейшей завистью: у чёртова психа оказались идеально ровные белые зубы. Просто чудо какое-то. И никаких клыков, сочащихся ядом. Впрочем, улыбка всё равно выглядела змеиной, и эти эталонные зубы казались какой-то ошибкой, словно пышные яркие цветы в суровом зимнем лесу.

– Я согласен, – заявил Серёжа. – Я с вами.

Грыжа посмотрела ему в глаза.

– Что ж, теперь нас трое.

– Пора выпить, – угрюмо сказал Мотя. Он был не слишком рад, что третьим стал этот тип.

* * *

Сначала они застращали Юрку Вольнова и Петьку Башарова – эти мужики не только собирали жестянки и бутылки на свалке, но и частенько подрабатывали в городе на овощной базе. Запугивали их Грыжа с Мотей, но они, с каким-то животным страхом в глазах, глядели только на Серёжу. Услышав, что им теперь придётся отдавать часть денег, Юрка несмело возмутился, и получил крепкую затрещину от Моти. Досталось и Петьке – за компанию. Они принялись канючить, жаловаться, что сами едва с голоду не пухнут. Тогда в дело неожиданно вступил Серёжа. Он подошёл к Юрке вплотную и, не стирая свою улыбочку с лица, выдохнул:

– Ты ведь хочешь жить?

Этого оказалось достаточно, чтобы оба мужика сдались. Небольшую сумму денег они отдали тут же.

Закончив с этой парочкой, Грыжа, Мотя и Серёжа отправились по домам, в которых проживали старики. После недолгих запугиваний, принимались грабить: складывали в мешки всё, что можно было продать. У одной старухи нашли деньги, отложенные на скорбный день. Взяли не всю, а половину суммы, потому что в Моте вдруг пробудилась жалость: «Ну, нельзя так с бабкой. Ладно, эти чумаходы, но бабка…» Грыжа спорить не стала, хотя такое поведение Моти вызвало в ней сильное недовольство.

Настал черёд трясти ещё одну трудовую компанию: Федюнчика, Макарыча, Лёху Сухорукова и Пипетку – вчетвером они где-то выкапывали и обжигали кабели. Где выкапывали, держали в тайне, и даже спьяну не рассказывали. В последние месяцы дела у них шли неплохо. А однажды они похвастались, что денег много срубили – хвастались аккурат после той ночи, когда часть города осталась без электричества.

Растрясти их была главная задача. И без драки не обошлось. Вернее, без избиения. Похожий на старого больного бульдога Макарыч и костлявая крикливая баба Пипетка категорически отказались отдавать деньги. Даже Серёжа со своим «Вы ведь хотите жить?» хоть и напугал их, но не лишил стойкости. Моте и Грыже пришлось применить силу: набросились на упрямцев с кулаками. Били долго, без жалости, превращая лица в кровавое месиво. Федюнчик и Лёха даже и не подумали вступиться за своих – они уже были на всё согласны. Да и Макарыч с Пипеткой скоро согласились.

Дело сделано. Оставалась ещё всякая мелочь – одиночки, живущие только за счёт свалки. Но их Грыжа решила оставить на потом.

– Ну, теперь не грех и нажраться! – радостно потирал руки Мотя. – Все чмыри наши. Ух, что теперь будет!

– Вечером нажрёмся, – решила Грыжа. – Праздник устроим. Ты ведь хотел как следует повеселиться? Погуляем так, что вся эта чёртова деревушка будет на ушах стоять!

– Праздник, – блаженно закатил глаза Серёжа.

Он вынул из кармана рубашки маленькую металлическую коробочку, взял из неё что-то сухое и чёрное, положил в рот.

– Люблю праздники. В детстве мы с папой всегда ходили на парады. Шарики разноцветные, транспаранты… Здорово было. Бабушка пироги пекла с яблоками, капустой и грибами. С грибами мне больше всего нравились.

– Да… – вздохнул Мотя, внезапно погрустнев. – А я ни мамы, ни папы не помню. Сирота я.

К гулянке подготовились основательно: второй раз за день раскулачили Барсука – забрали двух куриц, яйца и ещё одну банку солёных огурцов. А десять бутылок самогона купили – решили таким образом показать великодушие и платёжеспособность. Растрясли Федюнчика и Лёху на мешок картошки. Готовить заставили двух старух. К вечеру выволокли на деревенскую улицу стол, накрыли его. Костёр разожгли.

Когда было всё готово, Грыжа попросила Мотю привести троих её обидчиков – тех, кто с особым удовольствием издевался над ней, унижал, называл вонючкой. Предвкушая что-то особенное и незабываемое, Мотя быстро исполнил просьбу. Привёл каждого обидчика едва ли не за шкирку.

Грыжа была довольна. Ощущая себя королевой, она сидела за накрытым столом. Справа от неё – Мотя. Слева – Серёжа. Впереди, возле забора, переминались с ноги на ногу три мужика, включая Кольку, её последнего сожителя. Из своих дворов с любопытством выглядывали местные.

– В мире, где за каждым охотиться смерть, – неожиданно заговорил Серёжа, – нет времени на сожаления и сомнения. Время есть только на то, чтобы принимать решения. Карлос Кастанеда.

Мотя присвистнул. Он и Грыжа поглядели на любителя грибов так, словно у того внезапно выросли рога.

Мир погружался в вечерние сумерки. Весело потрескивали дрова в костре, стрекотали кузнечики.

– Раздевайтесь, – приказала Грыжа обидчикам. – Живо!

Они уже были наслышаны о том, что натворили сегодня Грыжа, Мотя и Серёжа, и быть избитыми, а, возможно, и сильно покалеченными, им меньше всего хотелось. Уж лучше подчиниться. Может, и удастся уйти целыми и невредимыми.

С плаксивым выражением на лицах они принялись стягивать одежду.

– Догола! – рявкнула Грыжа.

Разделись догола. Три тощих согбенных фигуры, как само олицетворение рабской покорности.

Грыжа ухмыльнулась.

– Моть, включи-ка нам музыку.

– Щас сделаем, мать!

Он включил приёмник на столе, принялся крутить ручку настройки. Помехи… болтовня… снова помехи… опять болтовня… музыкальная волна. Юрий Антонов исполнял песню «Мечта сбывается». Мотя врубил громкость на полную катушку и сразу же начал подпевать самозабвенно:

– …Если любовь не сбудется, ты поступай, как хочется. И никому на свете грусти не выдавай…

– Пляшите, суки! – выкрикнула Грыжа. – И чтоб не халтурить мне!

Мужики стояли, как вкопанные, лишь растерянно хлопали глазами.

Мотя поднялся из-за стола, набычился.

– Вы что, оглохли, падлы?! А ну плясать, мать вашу! Кадыки, нахер, вырву!

Мужики дружно задёргались, словно в приступе эпилепсии.

– Веселей! – захлопал в ладоши Мотя. – Оп, оп, оп! Кто будет плохо отплясывать, домой не вернётся!

Задёргались шустрее, изо всех сил пытаясь изобразить хоть какое-то подобие пляски.

Грыжа улыбалась. Вот она – власть! А всего-то нужно было дойти до крайней точки и решиться. Ну, и распознать знак Той, Что Всегда Рядом, разумеется. Она не питала иллюзий: всех, кого они сегодня запугали, в будущем станут хитрить, зажимать деньги и продукты. Это естественно, по-другому и быть не может. А значит, придётся их постоянно держать в «ежовых рукавицах». Мотя заверял, что эти дрыщи никогда не объединятся, чтобы дать отпор, но кто знает… Всё возможно. Нужно будет их контролировать. А коли придётся грохнуть того, кто слишком зарвётся, то так тому и быть. Не в первый раз. Впрочем, о грустном Грыже сейчас думать не хотелось. Они ведь всего за день подмяли деревню! Смогли! Это, чёрт возьми, вдохновляло! На что? Она пока не знала, но чувствовала: на что-то масштабное.

«Мечта сбывается» сменилась песней «Комарово» в исполнении Игоря Скляра. Мужики продолжали старательно отплясывать. Местные выходили из своих дворов, им нравилось это зрелище.

– Ну ладно, хватит уже, – Грыжа решила продемонстрировать великодушие королевы изгоев, сменив кнут на пряник. – Всё, всё! Обиды забыты! А теперь давайте, подходите, наливайте, закусывайте. Гуляем сегодня! А завтра все вместе прогоним бомжей со свалки, у нас будет, чем заняться.

– Ух! – вскинул руку Мотя. – Гуляем, оборванцы!

Мужики быстро напялили на себя одежду, подошли к столу. Выпили. На их лицах высветилась благодарность. На Грыжу они теперь глядели с раболепством. Всё ведь обошлось. Ничего страшного не случилось. Подумаешь, пришлось поплясать немного, зато теперь всё хорошо. Море выпивки! Закуска! Планы на будущее!

Мотя приставил ладонь ко рту и заорал:

– А-ну все сюда! Бухло и жратва на халяву!

Народ начал собираться. Некоторые приходили со своими стаканами. Даже избитые Пипетка и Макарыч явились. Пили, закусывали, скоро дошли до стадии, когда забылись все обиды, и осталось лишь желание оторваться на полную катушку. Ведь в деревне такого очень давно не бывало – всеобщая гулянка, музыка, халява. Все, словно бы только этого и ждали. Грыжа сегодня не только забрала, но и дала – дала возможность местным хотя бы на несколько часов забыть о своём жалком существовании.

Стемнело. Под радостное улюлюканье разломали забор, побросали доски в костёр.

– Больше огня, больше! – хохотала Грыжа.

В отблесках пламени мелькали перекошенные лица, сверкали глаза. Кто-то пил прямо из горла, кто-то отплясывал. Мотя прыгал вокруг костра и завывал, точно волк, к нему лезла обниматься Пипетка. Даже Серёжа не остался в стороне от всеобщего безумия – приняв дозу грибов, он взялся изображать робота. И никто от него не шарахался, всем уже было плевать. Визги и хохот разрывали пространство в клочья. В эту ночь полудохлая деревенька, словно бы вынырнула из трясины небытия и заявила громко: «Да, я пьяная и безумная, но ещё жива!» Искры костра летели к небу. Сумасшедший шабаш длился до самого утра.

Того утра, когда Маша отправилась в мёртвый лес, открывать тайну.

Глава двенадцатая

Мёртвый лес. Не самое лучшее зрелище, печальное. Всё выглядело каким-то застывшим, словно время тут остановилось. Большинство деревьев было повалено, образуя бурелом. Повсюду покрытые серым лишайником коряги. Вздыбленные корневища походили на лапы гигантских насекомых. Седые бороды засохшего мха свисали с ветвей, внося в унылый пейзаж дополнительные тоскливые штрихи.

В Маше боролись нехорошее предчувствие и упрямство. Последнее пока побеждало. Ну, в самом деле, не поворачивать же назад? Да, это место выглядело жутковато, но что там может скрываться такого страшного? Что? К тому же, если она повернёт назад, то саму себя презирать начнёт. Испугалась ведь, не смогла. И получится, что боится она не только Грыжи и грозы, но и много ещё чего. Ведь за этим страхом непременно последует другой. Сдалась один раз, уступит и в следующий. Нет уж! Решила пойти, значит пойдёт, и узнает, что за тайна прячется в мёртвом лесу. Да ещё и слово «Ёж» нарисует на дереве, как знак того, что справилась.

С этим решительным настроем Маша зашагала по пружинистой, покрытой толстым слоем спрессованной хвои и коры, земле. Представила, как потом скажет Мертвецу: «А я ходила в мёртвый лес, вот так-то! И тайну узнала. И ничего страшного со мной не случилось. Зря только пугал». Он будет злиться, что она ослушалась его. Ну и пускай. В следующий раз сто раз подумает, прежде чем вредничать.

Она с лёгкостью перебралась через большое поваленное дерево, перепрыгнула овражек. Оглянулась. Оставшийся позади сосновый лес, казался ей необычайно живым в сравнении с окружающей её трухлявой серостью. И солнце над живым лесом как будто ярче светило, и небо было прозрачней.

Ну, ничего. Скоро она вернётся. Отыщет быстренько тайну, и вернётся. Подбадривая себя, Маша двинулась дальше. Решила больше не оглядываться – очень уж сильно зелёный лес манил к себе, звал вернуться. Не нужен ей этот настойчивый зов, не сейчас.

Обогнула бурелом, ускорила шаг. Вдруг услышала шорох справа… Однако в голове не возникло никакой картинки. Странно. Может, ослышалась? Или дар Луны тут не работал? Да, плохое место. Очень плохое. Маша задалась вопросом: что здесь произошло, почему лес стал таким? Ни малейшего представления.

Снова неподалёку зашуршало. И опять никакой картинки. Да и глаза не примечали движения. Маша хоть и с внутренним протестом, но была вынуждена признать: ей не по себе. Впрочем, не до такой степени, чтобы назад повернуть. Терпимо.

Она набрала полные лёгкие пахнущего тленом воздуха, резко выдохнула: «Всё, хватит бояться!» И какое-то время шла на кураже, непрерывно внушая себе, что страшиться нечего. Это всего лишь лес с погибшими деревьями – заболел и умер. Обычное дело. Все умирают, рано или поздно, даже леса.

Но скоро кураж пошёл на спад. В голову полезли мрачные мысли. Вспомнились вонючий дом, ненавистный закуток за печкой, Грыжа, отец… Пыталась думать о хорошем – Аглае, кошке Мурке, рогатойвеликанше, красоте заката, но поганые образы вытесняли всё приятное из головы с каким-то агрессивным напором. Хоть бери да головой об дерево бейся, чтобы эти образы вытрясти. Тяжко. Ох тяжко. И шрам на щеке сильно зачесался ни с того ни с сего.

Солнце поднялось к зениту. Оно светило ярко, но даже его лучи не могли развеять гнетущую атмосферу этого места.

Маше казалось, что она уже целую вечность идёт средь отвратительных коряг и погибших деревьев. Нет, не устала, сил было хоть отбавляй, но надоело думать о плохих вещах, а поделать с собой ничего не могла. Само это место, словно бы впихивало в голову то, о чём совсем не хотелось вспоминать. Колдовство что ли какое-то? Не иначе – так и есть. Колдовство.

Злясь на непослушные мысли, она вышла к небольшому омуту. Вода чёрная, маслянистая, с серой пеной возле берегов. То тут, то там из этой черноты, как обломки клыков, торчали гнилые пни. Здесь стояли необычайно корявые деревья – корни вылезали наружу, словно в отчаянном желании выбраться из гиблой земли и убраться подальше. Ветви изгибались как-то неестественно, ломано, стволы перекрученные, с глубокими трещинами и дуплами.

Маша поморщилась: пахло тут совсем уж плохо. Гнилью. Смертью.

Раздался короткий гул, и над поверхностью воды вздулся и лопнул большой пузырь. На мгновение в голове Маши образовалась картинка: что-то тёмное, бесформенное, и среди этой неопределённости – жёлтый глаз с узким зрачком.

Что это было?

То, что скрывалось в чёрной воде, вот что!

Маша поспешно отошла от омута, а потом побежала, желая, чтобы это место скорее осталось позади. Впрочем, бежала вперёд, дальше, ведь сдаваться не собиралась. В какой-то момент даже триумф испытала, гордость за себя – двигалась же к цели, несмотря на страх! Та, какой она была раньше, так бы не смогла, давно бы уже назад повернула. А теперь – может!

Омут остался далеко за спиной, зато впереди замаячило ещё кое-что любопытное.

Это были сложенные из камней пирамидки. Очень много пирамидок, расположенных друг от друга на расстоянии нескольких шагов. Они тянулись вправо, влево, образуя линию, которая изгибалась и, возможно, гигантским кольцом что-то окружало. Дальше пирамидки было не разглядеть – терялись в колышущейся дымке.

Маша осторожно коснулась плоского камня на вершине одной из пирамидок. Кто их построил? Должно быть, люди леса. Но зачем? На этот вопрос ответа не нашлось. Впрочем, она была уверена: именно там, за границей из пирамидок, и скрывается тайна. Вот как далеко зашла. Почти уже рядом. Теперь нужно не думать о плохом, прочь нехорошие мысли! Быстренько туда и обратно! Увидит одним глазком, и достаточно.

Но откуда эта дрожь в коленках?

В очередной раз переборов страх, Маша двинулась дальше. «Если что, развернусь и побегу быстрее ветра!» – сказала себе. Но пока всё было тихо, спокойно. Местность такая же, как и до границы – сухие деревья, пни, коряги, овраги. Тоска, серость. Маше очень хотелось увидеть хотя бы одну травинку – чтобы глаз порадовался. За такое короткое время она уже успела соскучиться по зелени. Но больше всего угнетало отсутствие звуков. Обычных звуков живого леса – шелеста листвы, щебетания птиц, стрёкота насекомых.

Чем дальше отдалялась от границы из пирамидок, тем муторней становилось. И мысли о быстроте собственных ног больше не приносили успокоения. Воздух казался каким-то плотным, а кожа то и дело покрывалась мурашками. Маша остановилась, задумалась: а так ли сильно ей хочется открыть эту проклятую тайну? Впервые за весь поход нехорошее предчувствие одержало верх над упрямством. Впрочем, ненадолго. У упрямства были ещё серьёзные аргументы: если она сейчас развернётся и сбежит, то всё! Что-то внутри безвозвратно исчезнет. И не будет больше покоя. Каждый вечер перед сном станет ругать себя за трусость, станет постоянно вспоминать ту запуганную девочку, что жила за печкой. А быть может, даже снова станет той самой девочкой. Страхи начнут нарастать, как снежный ком, и всё от того, что в мёртвом лесу она сдалась, сбежала. Проиграла схватку. Грыже это очень понравилось бы. Трусливая девочка внушила себе, что она смелая, вот только хватило её ненадолго.

Маша вытерла ладонью испарину со лба. Если сейчас сбежит, то вернуться сюда больше не сможет. Духу не хватит. Или сейчас, или никогда.

Сейчас!

Она стиснула зубы и зашагала дальше – без триумфа, без куража. Каждый шаг стоил усилий, сопровождался внутренней борьбой. Маше казалось, что что-то невидимое и невероятно злое бродит рядом, изучает её. Воображение рисовало ужасные сюжеты, в которых коряги оживали, превращались в мерзких чудищ, а в плотном воздухе появлялись пауки с головой Грыжи. Ох уж эти фантазии. И без них тошно.

Но что это?

Маша остановилась возле громадной ямы, в которой уместилось бы с десяток домов. Странно. Шла, и как будто бы не замечала, что впереди. Увидела эту круглую яму, только подойдя к краю. Хорошо хоть вниз не грохнулась.

Дно застилал густой белёсый туман. Земля вокруг была серая, как пепел, однообразная. Маша долго рассматривала яму и сделала вывод: когда-то, давным-давно, сюда упало что-то большое. Может, звезда? Она множество раз наблюдала, как звёзды падают. Угасшее, было, любопытство снова дало о себе знать. Возможно, упавшая звезда и есть та самая тайна, о которой Мертвец толковал? Очень, очень интересно! Вот бы поглядеть. Но разве не за этим она здесь? Звезда там, в тумане. Вот только спускаться больно уж боязно. Ну как избавиться от проклятого страха? Мешает и мешает постоянно, словно враг какой-то!

Но теперь уже нельзя отступать, глупо. До цели ведь рукой подать. Ругаясь на свой страх – так было легче, – Маша начала не спеша спускаться. Осторожно, шажок за шажком. Склон был довольно крутой, земля осыпалась под ногами – не съехать бы вниз на полной скорости. Не хотелось оказаться в тумане сразу же, не настроившись.

Остановилась, отдышалась, поглядела вверх. Половина склона осталась позади. Хорошо. «Погляжу на тайну, и побегу домой, – успокаивала себя Маша. – Быстро-быстро побегу, чтобы скорее до живого леса добраться. А вечером сяду у пруда и стану вспоминать…»

Продолжила спуск. В висках застучало, в горле пересохло, да ещё и глаза начали слезиться. Запах здесь был совсем уж противный, резкий какой-то. Маша решила, что задержит дыхание, прежде, чем в туман входить. Она как-то пробовала, когда в пруду купалась – надолго хватило.

Туман уже был рядом. Клубился он как-то сонно, и держался на одном уровне, как вода.

Маша зажмурилась, дождалась, когда резь в глазах пройдёт, и разомкнула веки. Тайна, должно быть, в самом центре. Дойти туда – дойдёт, недалеко ведь, вот только, как что-то разглядеть в такой дымке? Да, проблема. Ну, ничего, постарается разглядеть. Может, даже пощупает. Звезду. Тайну.

И так – глубокий вдох…

Маша резко выдохнула, едва не поперхнувшись. Обомлела. Над поверхностью белёсой хмари появилось что-то тёмное, большое. И оно приближалось, словно плывя по призрачным водам. Нечто издавало звуки, похожие на хриплое дыхание. В голове Маши вспыхнул образ: два чёрных, точно капли грязи, глаза, в которых горели бледные огоньки.

Этого оказалось достаточно, чтобы страх полностью завладел сознанием, вытеснив остальные чувства. Вскрикнув, Маша резко развернулась и бросилась вверх по склону. Позабыла о тайне, о павших звёздах, вообще обо всём на свете. Сердце бешено колотилось. За спиной что-то хрипело, рычало. Оно приближалось, догоняло.

В панике Маша отчаянно карабкалась вверх. На пределе сил. Хоть бы корешок какой попался, чтобы ухватиться, хоть бы камень какой… Скользнёт нога – и вниз, вниз, в пасть чудищу с чёрными глазами! Из груди вырвался визг. Маша буквально влетела по откосу, выбралась из ямы, бросила взгляд вниз…

Это был огромный, размером с корову, зверь. Кабан! Маша видела этого зверя на картинке в какой-то книжке. Давно, очень давно. И, кажется, мама, тогда сказала, что это кабан. А ещё она назвала его вепрем. А однажды сосед приволок в их двор голову вепря, хвастался, что сам убил зверюгу, но та голова была намного меньше, чем у того, кто вышел из тумана.

Выходит, там внизу скрывалось не чудовище никакое, а животное? Огромное, страшное, но всё же животное?

Вот только Маша умела чувствовать животных – Луна научила. И ничего звериного в этой твари не было. Только с виду схож.

Вепрь яростно вспорол изогнутыми клыками землю, тряхнул головой и устремился вверх по склону. Двигался быстро, без усилий. Туман внизу беспокойно колыхался, из бледного он стал каким-то серым, грязным.

Маша помчалась прочь. Бежала и ругалась на своё любопытство. Ну почему не послушалась Мертвеца? Тайну хотела узнать? Вот и узнала на свою голову. А мечтала ведь звезду увидеть, дурочка!

Оглянулась. Охнула – вепрь догонял! Как она так быстро выбрался из ямы? И зачем её преследует, она же ничего плохого ему не сделала?

Ускорилась, насколько это было возможно. Больше не смела оглядываться, но чувствовала: чудище сокращает расстояние. Ей приходилось перепрыгивать через валежник, огибать коряги, а вепрь, словно бы не замечал препятствия – как таран крушил всё, что на пути попадалось. Маша слышала треск, топот, хриплое дыхание.

Что делать? Догонит же?!

А как догонит – затопчет, искромсает клыками, сожрёт! А бежать быстрее она не могла, и так мчалась изо всех сил. И за что ей всё это? Почему постоянно приходится от кого-то удирать? То от Грыжи с топором, то от воображаемого паука, а теперь вот от зверя, который вовсе и не зверь и совсем не воображаемый. Сквозь страх даже обида просочилась.

Она перескочила через овраг, но нога скользнула по краю. Маша упала. Не помня себя из-за мощного всплеска паники вскочила, ринулась к дереву, подпрыгнула и принялась карабкаться. Выше, выше… Она обнимала ствол руками и ногами, подтягивалась, тяжело дыша, снова подтягивалась…

Дерево содрогнулось – вепрь врезался в него, не сбавляя скорости. Маша взвизгнула, пытаясь плотнее вжаться в ствол. Чудовище на секунду застыло, затем попятилось, отошло на несколько метров и снова атаковало дерево, ударив по нему лбом. Ветви от сотрясения сломались и полетели вниз, одна угодила Маше по затылку.

Вепрь недовольно хрюкнул, вспорол копытом землю, снова отошёл, но уже на большее расстояние, а потом огромным бурым болидом помчался вперёд. На этот раз подпрыгнул перед деревом, извернулся и врезался в ствол уже не лбом, а загривком. Удар был настолько мощным, что дерево накренилось, начало падать. Взметая землю, корни вырывались наружу, оставшиеся ветки летели вниз.

Маша завопила. Это же всё, конец! Дерево придавит её, а потом…

Но тело лучше мозга знало, что делать. Прежде, чем ствол завалился на кучу замшелого валежника, Маша оттолкнулась от него руками и ногами, кувыркнулась в воздухе, упала, ударившись плечом об корягу, немедленно поднялась и рванула вперёд, не чувствуя под собой ног.

Спаслась! Невероятно!

Вот только спасение было временным. Вепрь бросился в погоню. С каждым выдохом из груди Маши вырывался полустон-полувизг. Чудовище снова догоняло – топот и хрипы всё громче, ближе. В любое мгновение она ожидала, что громадная туша собьёт с ног. Уж лучше бы тем деревом насмерть придавило!

Дерево!

Впереди была большая сосна с толстым стволом. Мёртвая, конечно, как всё вокруг, но на вид очень крепкая. Такую чудищу так просто не свалить. И есть где пристроиться – ствол на высоте раздваивался, образую довольно широкую ложбинку.

В последний рывок Маша вложила всю себя без остатка. Вот и дерево! Прыжок. Пальцы зацепились за ветку – та хрустнула, но выдержала. Следующая ветка, трещина, ещё трещина, ветка, ветка… ложбинка между стволами…

Забралась! Ух! Успела!

Кожу на ногах и руках исцарапала до крови, но это пустяк. Завтра, если вообще для неё наступит завтра, и боль в плече уймётся и ссадины затянутся – после той ночи, когда она выпила лунный эликсир, все болячки теперь быстро заживали. Тяжело дыша, она осмелилась глянуть вниз. Вепрь уже не спеша приближался к дереву. Не стал на него бросаться, знал, что не повалит на этот раз. Умный, хитрый. Что теперь придумает? Он ведь в покое не оставит, не уйдёт.

Вепрь обошёл дерево, не спуская с Маши холодного взгляда чёрных маслянистых глаз. Черкнул по стволу клыком, помотал головой. А потом вдруг весь напрягся и заревел. Эхо волной пронеслось по гиблому лесу. Маша поёжилась, рассудила, что такой рёв может издавать только чудище, не зверь.

Теперь она хорошо могла разглядеть тварь, притворяющуюся кабаном. Серые, с тёмными прожилками, клыки – оторопь брала от одного их вида. Мощный щетинистый загривок. Бурая, местами в зеленоватых пятнах парши, свалявшаяся шерсть. Из ноздрей обильно сочилась бледная слизь. Слизь потемнее блестела вокруг мелких глаз. Но самое странное это то, что под шкурой твари что-то шевелилось, и то были вовсе не мышцы. Казалось, под шкурой ползали и ворочались змеи. Во всяком случае, Маша именно о змеях и подумала.

Она уселась поудобней. Дыхание выровнялось, но сердце всё ещё колотилось в быстром ритме. Да, положение хуже некуда. А ведь Мертвец предупреждал. Знал ведь, вредина, что здесь скрывается эта тварь! Точно знал. Почему не сказал? Маша мысленно выругала его. А потом и себя. Ну, и чудовище заодно. Даже легче стало – чуть-чуть совсем.

Вепрь разлёгся возле дерева, на лбу вздулась и опала шкура, словно что-то пыталось выбраться наружу. Вспененная пасть открылась и захлопнулась.

– Ну, уйди, пожалуйста, – заскулила Маша. – Зачем я тебе?

Вепрь коротко хрюкнул и закрыл глаза.

Маша тяжело вздохнула. И сколько же ей сидеть на этом дереве? Хорошо хоть утром забрала часть жизненной силы у белки, дня на три-четыре хватит. Да и без еды долго продержится – привычная ведь. А вот вода… Пить хотелось. Пока терпимо, но скоро же станет невмоготу. В горле уже пересохло. Нужно что-то делать. Однако в голову ничего путного не приходило. Маша злилась на себя: думай, думай, думай!..

Ей вспомнился лось. Большой зверь с большими рогами. Тот, кого она назвала другом. Он отозвался на её просьбу подойти…

«Ты видишь луну в глазах моих?»

…и вёл себя смирно, как ей и хотелось. Может, и с этим чудищем получится? Стоит попробовать, тем более, что других идей пока не намечалось.

– Эй! – крикнула.

Вепрь встрепенулся, открыл глаза, уставился на девочку. Шкура на вытянутой морде собралась в складки, раззявилась пасть.

Маша очень волновалась: хоть бы получилось, хоть бы получилось!.. Она не мигая смотрела на чудовище.

– Ты видишь… – поперхнулась и начала снова: – Ты видишь луну в глазах моих?

Спустя несколько секунд ощутила связь с тварью. Получилось? Это было пока не ясно, но что-то явно происходило. В голове Маши появился странный образ: красный, словно раскалённый, пульсирующий шар. От него веяло злобой, яростью, желанием убить. Маша отчётливо это видела, чувствовала. И этот образ вроде как и не образ был вовсе, ведь он обжигал сознание, причинял боль.

Но нужно продолжать, во что бы то ни стало! Ведь есть же шанс! Кажется – есть.

– Оставь меня в покое! – процедила сквозь стиснутые зубы. – Уходи, сейчас же!

Картинка в голове немного изменилась, шар стал меньше, на его красной поверхности высветились ярко-жёлтые прожилки. Боль начала стихать.

– Уходи! – давила Маша.

Под шкурой вепря что-то забурлило, вздулся бок, по спине и загривку пробежала волна, из пасти, вместе с облачком пара, вырвался звук похожий на стон.

– Ну же, уходи!

Маша приказывала ему повиноваться не только вслух – вся её суть требовала этого. Она напирала, отчаянно желая, чтобы шар перестал быть красным, чтобы его ярость погасла. Ей казалось, что ещё немного, и справится, чудовище проиграет сражение, и уйдёт.

Вепрь пятился, не отрывая глаз от Маши. Обильная пена вытекала из пасти, движение под шкурой не прекращалось ни на секунду.

– Давай, давай, – выдавливала слова Маша. – Уходи.

Получалось. У неё получалось! Он ведь отступает, уходит! Из груди рвался победный крик, но она сдерживала его, боясь спугнуть удачу. Пока не время.

– Давай. Умница. Уходи. Вот так, вот так…

Но шар вдруг бешено задёргался, красные прожилки поглотила жгучая краснота. Вепрь взревел, размашисто замотал головой, расплёскивая пену из пасти.

Не получилось. От обиды у Маши на глазах выступили слёзы. Шанс упущен, а всё ведь так хорошо шло. Ещё бы чуть-чуть… Почему не вышло?

Яростно хрипя, вепрь приблизился к дереву, вонзил клыки в землю, выдрал корень. Потом успокоился, разлёгся на прежнем месте. Движение под шкурой стало едва заметным.

– Эй! – сделала новую попытку Маша. – Посмотри на меня!

Может, сейчас получится? Забирать силу у зверушек не убивая, тоже ведь не сразу вышло. Нельзя отчаиваться и сопли распускать!

– Ну же, я здесь!

Но тварь не реагировала, головы не поднимала.

Маша нахмурилась, поджала губы. Как быть? Ей нужна связь – глаза в глаза. Нужен красный шар в голове. Неужели тот шанс был первым и последним? Чудовище не желало глядеть на неё. Упорно не желало.

– Да погляди же ты на меня! – визгливо вскрикнула. – Ну, давай же, чего тебе стоит?

Нет, не получалось докричаться. Тварь лежала совершенно спокойно, лишь уши слегка подёргивались. Маша прижалась щекой к стволу, старательно отгоняя мысль, что всё, это конец.

– Ты видишь луну в глазах моих? – произнесла тихо, жалобно, зная, что они сейчас бесполезны.

Сглотнув остатки слюны, отстранилась от ствола, понуро оглядела окружающий пейзаж. А что если спрыгнуть и снова побежать?… Нет, плохая мысль. Вокруг ни одного подходящего дерева, на которое можно залезть, не опасаясь, что чудовище завалит его. С этим-то хоть повезло. Так что же, сидеть теперь и ждать непонятно чего?

А больше ничего и не оставалось.

– Мертвец, – позвала тихонько. – Помоги.

Но тот не отозвался, не появился из ниоткуда, как раньше.

Солнце медленно ползло по небосклону, удлинялись тени. Прижавшись к стволу, Маша думала об Аглае. Как бы хорошо сейчас было бы сидеть рядом с ней за столом в Мире Большой Луны, пить чай. Да хотя бы обычную воду, а то во рту слюны уже совсем не осталось. Как жалко, что нельзя по желанию просто взять и попасть в тот мир. Ужасно жалко. Чудовище поглядело бы вверх – а на дереве уже и нет никого… Ох уж эти глупые мечты, от их несбыточности только тоскливей становилось. Можно, конечно, думать о том, что наверняка сбудется – о падении с дерева, когда жажда заставит чувств лишиться, но…

Нет уж, лучше тогда вообще ни о чём не думать.

Чтобы отвлечься, Маша вынула из кармана рубашки камешек и принялась выцарапывать на стволе буквы. Не спеша, старательно, торопиться ведь было некуда. Одна чёрточка, вторая, третья… Немного подумав, процарапала их ещё раз, сделав глубже. Четвёртая чёрточка, две дырочки сверху. Вот и готова первая буква. Аккуратненько получилось.

Вздохнула, прикрыла глаза. Воображение сразу же выдало картинку: лесной ручей. Вода искрилась в солнечных лучах… Маша застонала, распахнула веки и взялась выцарапывать следующую букву, но теперь уже работала остервенело, злясь на свою безвыходную ситуацию.

Когда слово «Ёж» стало частичкой мёртвого дерева, Маша размахнулась, чтобы швырнуть камешек в чудовище, но передумала. Ведь этот камень она нашла возле пруда – там, где над мелководьем склонялись ветви ив, и он был сейчас единственной вещью, что связывала её с живым лесом. Нет уж, пускай камешек останется с ней до конца.

Чудовище внизу лежало, не меняя позы. Тени расползались по лесу. Маша погрузилась в сонное состояние. Мысли в голове ворочались медленно, лениво. Веки подрагивали…

Нет! Нельзя спать!

Она встрепенулась, резко выдохнула. Поглядела на солнце. Скоро закат. Как же долго она на этом дереве сидит. И ничего в лучшую сторону не меняется. Да и с чего бы? Помощи ждать неоткуда. Совсем одна, никому не нужная. На фоне жалости к себе, Маша снова начала клевать носом. Она видела воду – прозрачную, искристую. Много воды – пей, не хочу. Зачерпнула жидкую прохладу в сложенные лодочкой ладони, поднесла к губам…

«Не спать! – вынырнула из дрёмы. – Свалишься же!»

Вокруг уже царствовали сумерки, превращая и без того мрачный лес в территорию абсолютной безнадёги. На небе проявлялись искорки звёзд, гасла бледная полоса заката. В той стороне, где была граница из каменных пирамидок, воздух светился – неярко, чуть заметно. Это свечение тянулось полукругом вдаль.

Маша размяла затёкшие ноги, сгибая и разгибая их в коленях. Затем устроилась поудобней и устремила тоскливый взор к небу. Как же тихо здесь. Безжизненная тишина, не мудрено, что в сон постоянно клонит. Хоть бы птица какая чирикнула…

Но она вдруг услышала другой звук – треск, словно где-то неподалёку сломалось дерево. Затем послышался хриплый грубый смех, который плавно перешёл в писклявое хихиканье.

Глава тринадцатая

Маша оробела, крепко обхватила ствол. Даже про жажду позабыла.

Громкий протяжный стон прокатился по лесу, затем снова смех, но теперь детский, многоголосый, и он не прекращался. Маше хотелось зажать уши ладонями, но она не в силах была отцепить руки от ствола. Ничего более жуткого в жизни не слышала. Эти звуки ледяными иглами проникали под кожу, пробирали до костей. Лучше бы снова наступила та безжизненная тишина, чем такое.

В темноте то тут, то там загорались и гасли зеленоватые огоньки. Их свет выхватывал из ночного пространства коряги, валежник…

И кое-что ещё. Каких-то существ.

Дрожа всем телом, Маша наблюдала, как возле коряги, словно бы из ниоткуда, возникла большая фигура. Чёрный неясный силуэт. Человек? Маша не могла точно определить. Фигура замерцала, исчезла, будто бы растворившись в воздухе, снова появилась. Рядом с оврагом вспыхнул огонёк, он выхватил ещё один силуэт. И дальше, возле пня… Фигуры были повсюду, и они мерцали.

Многоголосый смех, наконец, прекратился. Какое-то время в воздухе, словно бы что-то зрело, набухало, а потом тишину разорвал вибрирующий звук, похожий на тонкий визг. Фигуры задёргались, стали больше, выше, из чёрных тел полезли какие-то угловатые отростки.

«Чудища, – поняла Маша. – Не люди. Я попала в мир чудищ!»

Существа не спеша двинулись в сторону границы из пирамидок. Их движения были степенными, они как будто бы плыли сквозь толщу воды и при этом проходили сквозь деревья, коряги, пни, не замечая их.

Вепрь по-прежнему лежал внизу. Он ни на что не реагировал. Маша даже немного позавидовала ему, ведь он не боялся, не дрожал от страха.

Существа двигались и двигались в сторону границы. Вибрирующий звук не прекращался. Маша глядела на плывущие в темноте фигуры и в голову ей закралась странная мысль: эти твари ни в этом мире и ни в каком-то другом. Они посередине. Словно между сном и явью. Она удивилась, что у неё вообще родилась такая непонятная и в то же время как будто правильная мысль. Немного успокоилась, не ощущая от существ угрозы. Даже пробудилось любопытство: кто они? Из каких миров? Вряд ли из Мира Большой Луны.

Перед её лицом возникло что-то, похожее на большого комара, и Маша едва не вскрикнула от неожиданности. Но то был не комар. Уродливый человечек с крыльями, как у стрекозы. Сморщенная мордочка, красные, точно угольки, глаза и раскрытый полный зубов-игл рот. Маленькое крылатое существо тоже мерцало. Оно исчезало, словно его скрывала невидимая вуаль, и снова проявлялось.

«Какое злое лицо, – подумала Маша, желая, чтобы человечек скорее убрался подальше. – Наверное, он из злого мира!»

Существо взмыло вверх и исчезло. Не успев облегчённо выдохнуть, Маша заметила целую стаю таких же человечков. Множество крыльев сверкало во мраке, отражая свет зелёных огоньков. Стая сделала в воздухе круг, затем стрелой метнулась к одному из чёрных существ внизу. Началась борьба. Впрочем, нет. Маша поняла: это пиршество. Через несколько минут от жертвы крохотных человечков почти ничего не осталось. Стая поднялась высоко над лесом и унеслась вдаль.

Проводив горестным взглядом мелких тварей, Маша рассудила, что впервые не рада наступлению ночи. Даже сияние звёзд ей казалось каким-то зловещим. Словно это были совсем другие звёзды, не те, которыми она любовалась раньше. Поскорей бы уж утро. Тьма рассеется и… И что? Всё останется по-прежнему. Хотя нет – будет хуже, ведь жажда станет сильнее. Хотелось бы Маше верить, что чудовище рано или поздно уйдёт, оставит её в покое, вот только не получалось верить в такое.

Новый звук.

Словно листва шелестела под порывом сильного ветра. Звук доносился со стороны ямы, логова чудища.

Маше даже не пришлось вглядываться в темень. То, что предстало перед её взором, было одновременно красиво и пугающе.

Над кратером вспучивался полупрозрачный, переливающийся всеми цветами радуги, пузырь. Издавая шелестящий звук, он с каждой секундой становился всё больше и больше. Разноцветные отблески прыгали по земле, деревьям.

Маша открыла рот от изумления. Вот это да! Но что это? У неё уже входило в привычку задаваться вопросами, на которые не находились ответы.

Вепрь очнулся от дрёмы и тоже уставился на пузырь. Впрочем, весь его вид говорил о спокойствии. Это зрелище для чудовища было неново.

Купол перестал расти. Его зыбкая поверхность завибрировала, радужные разводы, собравшись в тонкие струйки, потянулись к вершине…

И тут пузырь лопнул, в разные стороны от карьера помчалась сияющая волна. Маша пискнула, как мышка, и так сильно вцепилась в ствол, что рукам больно стало. Она уже настроилась на то, что волна сейчас сметёт её вместе с деревом, но та нахлынула как-то незаметно. Только холодом повеяло. Нахлынула и помчалась дальше, поглощая собой мёртвый лес. Именно поглощая, ведь оставляла она после себя нечто иное…

Маша не верила своим глазам. К такому она уж точно не была готова. И даже вопросы в голове больше не рождались, рассудок словно бы застыл в полной растерянности.

Это был другой мир.

Маленькое алое солнце тускло освещало красный ландшафт. В сумрачном небе – застывшие вихри сиреневых туманностей. Мерцали звёзды. По каменистой, лишённой растительности, долине шествовали похожие на больших тараканов существа. Они выбирались из тёмных дыр, собирались в небольшие отряды и шли, шли неизвестно куда. Вдалеке высились скалы с корявыми острыми вершинами, за которыми колыхалось фиолетовое зарево. Повсюду вспыхивали и гасли огоньки. В воздухе метались стайки крылатых человечков. Весь этот мир мерцал, будто был отражением в беспокойной воде.

Пребывая в зачарованном состоянии, Маша не сразу сообразила, что дерево, на котором сидела, исчезло. Но она его ощущала. Ногти по-прежнему впивались в древесину. Маша не знала, что по этому поводу думать, но решила и дальше держаться за невидимое дерево изо всех сил.

Она заметила вдалеке круглую яму – такую же, что и в гиблом лесу. А вот вепря внизу не оказалось. Однако радости это у Маши не вызвало. Чему радоваться-то? Ещё недавно думала, что хуже уже быть не может, но, как выяснилось, ошибалась. Положение совсем уж поганое. Теперь она непонятно где и то, что видели её глаза, ей очень не нравилось. Мрачный мир, нехороший, умирающий какой-то. Это маленькое алое солнце – оно словно бы доживало свои последние дни, роняя на землю остатки света, своей жизненной силы. Уныло разглядывая пейзаж, Маша подумала о дряхлом старике, ковыляющем вдаль по пыльной дороге. Придёт же в голову такое?

Сзади раздался долгий громкий выдох, от которого даже воздух всколыхнулся. Маше не очень-то хотелось глядеть на источник этого звука – страшно ведь было, мурашки по коже поползли, – но голова, словно бы сама собой повернулась.

Пространство в той стороне было иссиня-чёрным. Мрак беззвучно рассекали молнии, которые, будто бы застывали на несколько мгновений, прежде чем погаснуть. И на фоне этих вспышек двигалось какое-то скелетообразное, словно бы опутанное паутиной, исполинское существо. Его очертания были размытые, но Маша отчётливо видела громадную, похожую на собачий череп, голову, верхняя часть которой терялась в клубящихся в вышине тучах. Чудовище двигалось так, будто каждое его движение было растянуто во времени и пространстве, во всём этом было что-то нереальное, словно частица вязкого сна отпечаталась в яви.

Маша настолько была поражена увиденным, что не заметила, как прикусила до крови губу. Она буквально растворилась в этом зрелище. Рассудок не желал верить, что всё это правда. Ну, вот же это чудище, перед глазами, а всё равно разум сопротивлялся, он был к такому просто не готов. «Сон, сон, сон, – с какой-то истеричной настойчивостью звучало в голове. – Это всего лишь сон…»

Вновь раздался звук, напоминающий долгий тяжёлый выдох. Маша ощутила капли дождя на лице.

Дождь!

Она часто-часто заморгала, выйдя из оцепенения. Жажда тут же напомнила о себе: пить, пить, пить!.. Но где же дождевые струи? Их не было! Маша не знала, как всё это понимать, да и понимать не пыталась. Она отчётливо ощущала кожей прохладную влагу, слышала шелест дождя, и это сводило с ума. Хотелось одного – скорее напиться. Хотя бы несколько глотков, а там… а там и погибать, быть может, не так страшно будет. Всего лишь несколько глотков.

Большая стая крылатых человечков зависла неподалёку. Маша инстинктивно вжала голову в плечи, желая стать маленькой и незаметной. Этих злобных тварей ещё и не хватало. Затаив дыхание, она наблюдала, как сверкают крошечные красные глаза, как мельтешат крылья. Но человечки её как будто не замечали, хотя находились довольно близко. В голову Маши закралась мысль: «Я невидимая, как дерево. Они меня не видят!» Мысль утешительная, но полная сомнений. А что если всё же заметят? Костей ведь даже не оставят, твари прожорливые. Но обошлось – стая опустилась ближе к земле и полетела в сторону скал.

Над ямой снова начал вздуваться переливающийся всеми цветами радуги пузырь. Маша напряглась: то человечки, то теперь это. Сплошные опасности. Она боялась, что может оказаться в мире, который даже хуже этого. В мире, где её уж точно сожрут ужасные чудища. Она чувствовала себя безвольной букашкой, от которой совершенно ничего не зависит.

В этот раз, когда пузырь лопнул, Маша крепко зажмурилась. Дыхнуло прохладой, наступила тишина, которую только подчёркивал лёгкий шелест дождя. Маша боялась разомкнуть веки. Что она увидит?

Прошло не менее минуты, прежде чем решилась открыть глаза. Это был лес – деревья, коряги. И никаких чудовищ, кроме той твари, что лежала внизу. Моросил мелкий дождик. Вяло радуясь возвращению в свой мир, Маша вскинула голову, раскрыла рот. Вода. Наконец-то! Капли падали на язык – приятно. Она жадно глотала скудную влагу, жалея, что небеса разразились не ливнем. Успеть бы напиться…

Не успела.

Дождик прекратился. Маша с обидой глядела на небо, мысленно умоляя его подарить хотя бы ещё несколько капель. Но нет, мольбы остались без ответа. Она горестно вздохнула: всё против неё, даже небо. Хоть плачь. Ну, разве это был дождик? Даже рубашка не успела намокнуть.

Она упёрлась лбом в ствол, закрыла глаза. Перед мысленным взором возникло то громадное существо на фоне грозовых вспышек. Возникло и растворилось в темноте. Рассудок погрузился в болото, полное унылых мыслей. Так Маша и просидела до рассвета. Солнце показалось над лесом, но даже его свет не смог развеять чувство глубокой безнадёги. Она думала о том, что больше никогда не поест землянику, не ощутит восхитительный сладкий вкус на губах. О том, что жизнь прекратится, едва по-настоящему начавшись. Зачем Луна так одарила её, если всё скоро закончится? Это же нечестно. Она умрёт, а злодейка Грыжа продолжит существовать. И те деревенские пьяницы тоже. Нечестно, нечестно, нечестно!..

Маша заскулила от жалости к себе. Ей вдруг вспомнилась история, которую рассказала Аглая: люди леса, запертые в храме. Огонь, боль, страх… чернота, ползущая по стенам. Те люди тоже оказались в ловушке, как она сейчас. И они что-то сделали и исчезли вместе с храмом. Избежали ужасной смерти в огне.

Чернота, боль, страх…

Ей тоже страшно – до тошноты. Как же не хотелось умирать, быть сожранной этим поганым чудовищем! День она продержится, может, ещё и ночь, а потом свалится с дерева. И сил не останется, чтобы бежать.

Чернота, боль, страх…

Что сделали люди в храме?

Она представила, как чудовище набрасывается на неё, вонзает клыки в тело, но не убивает, нет. Начинает пожирать ещё живую, жадно вырывая кусок за куском.

Чернота, боль, страх… злость…

Не должно всё так закончиться! Луна подарила ей силы не для того, чтобы она погибла здесь, в этом мёртвом лесу! Должен, должен быть выход!

Чернота, злость, злость, злость…

Глаза Маши округлились от изумления: не может быть! Быть такого не может! Но она это видела. Видела! От её ладоней по стволу расползалось что-то чёрное. Вверх, вниз, заполняя собой каждую трещинку. Чернота была густой, маслянистой, от неё веяло холодом. Именно такой её и представляла Маша, когда Аглая рассказывала об исчезнувшем храме.

Вепрь насторожился, понюхал воздух, фыркнул, беспокойно закружился на месте. Под его шкурой забурлило, щетина на загривке встала дыбом.

С бешено колотящимся сердцем Маша наблюдала, как чернота спускается по стволу, пожирая сучья, островки серого мха.

«Неужели это сделала я? – мелькнуло в голове. – Но как?»

Чернота добралась до вершины дерева и до корней, поползла по земле. Вепрь попятился, морща морду.

Пока ещё робко, но в Маше уже начала зреть надежда. Чудовище ведь отступало. Оно боялось этой расползающейся тьмы! Разумеется. Маша и сама её страшилась – хотелось как можно скорее оказаться подальше отсюда. Но и спускаться пока было боязно. Она поглядела на чудовище, выкрикнула отчаянно:

– Смотри на меня!

И вепрь посмотрел, продолжая пятиться. У Маши вдруг возникло ощущение, что времени у неё совсем мало – тьма скоро сделает своё дело. В лесной деревушке исчез храм, а сейчас… Маше не хотелось исчезать! Теперь, когда запахло надеждой, впервые за долгие часы… Нет, нет и нет! Нужно успеть. Надо справиться!

В следующее мгновение она ощутила связь с чудовищем, более сильную, чем в прошлый раз. В голове загорелся ясный образ шара. Всё получалось! Просто отлично получалось! Шар теперь был не красным, а бледно жёлтым. Это страх. Нет – ужас!

– Ты видишь луну в глазах моих? – твёрдым голосом произнесла Маша.

Шар уменьшился в размерах. Он стал белым, по его поверхности струились серые разводы. Вепрь издал какой-то неопределённый звук, но Маша услышала в нём растерянность. Нужно дожимать эту тварь, пока не случилось непоправимое. Чернота уже покрыла большой участок земли вкруг дерева. Теперь она расползалась медленно – вот-вот остановится, застынет.

– Уходи! – зрачки Маши расширились. – Иди в свою яму!

Связь с чудовищем прервалась. Ставший серым и крошечным шар исчез. Вепрь развернулся и побежал в сторону своего логова. Не став провожать его взглядом, Маша начала карабкаться вниз. Сорвалась, упала, но ничего – даже не ушиблась. Быстро поднялась и на негнущихся затёкших ногах заковыляла прочь от дерева. Выбралась за пределы черноты, оглянулась и поняла, что вовремя покинула своё убежище.

Тьма стала какой-то зыбкой, словно её окутало знойное марево. Дерево, земля вокруг начали растворяться в воздухе. Как бы ни хотелось Маше скорее выбраться из гиблого леса и прильнуть губами к воде в ручье, но оторвать взгляда от этого зрелища она была не в силах. Теперь уже без тени сомнений она говорила себе: «Это сделала я». Без торжества говорила, на триумф совсем не осталось эмоций. Маша чувствовала себя опустошённой, словно с этой тьмой из неё выплеснулась большая часть её самой. Только сейчас ощутила эту пустоту. Спаслась, избежала страшной смерти, а радоваться не получалось. Хотелось напиться вдоволь, забыться глубоким сном и спать, спать, спать.

Со стороны логова вепря донёсся тоскливый рёв. Дерево и чёрная земля теперь виделись Маше, словно сквозь толщу мутной воды.

«Это давно засохшая сосна спасла мне жизнь», – вяло подумала она.

Дерево заколыхалось, как туман под порывом ветра, и исчезло. И глубокий слой земли будто бы растворился в пространстве. Маша вздохнула: частица этого мира отправилась неизвестно куда. Теперь там не только храм, но и дерево, на стволе которого нацарапано слово «Ёж».

Маша развернулась и зашагала прочь. Ни разу не оглянулась, когда шла мимо каменных пирамидок, мимо омута с тёмной водой. Ей казалось, что оглянись она, и умирающий мир с алым маленьким солнцем снова затянет её, теперь уже без всяких разноцветных волн. И на этот раз крылатые человечки заметят её и растерзают. Нет, лучше не оглядываться. Пускай всё это навсегда останется в прошлом.

Живой лес встретил Машу буйством восхитительных ароматов, торжественным пением птиц. Ручей напоил холодной, показавшейся ей самой вкусной на свете, водой. Пустота в душе хоть и медленно, но всё же заполнялась тёплым дыханием лета – лучшим снадобьем от хандры. На этой волне Маша даже осмелилась поглядеть на всё, что с ней случилось иным взглядом, позитивным. Да, там, на дереве, она и от страха дрожала, и даже с жизнью распрощалась. Но ведь увидела и много нового, хоть и не совсем понятного. Отправилась в мёртвый лес искать тайну и нашла её. Нашла же! И не одну. Главная тайна, как выяснилось, была в ней самой – спасительная тьма.

Вернувшись в деревню, Маша решила пока повременить со сном. Она зашла в пруд и легла на мелководье так, чтобы голова оставалась на берегу. Лежала на спине, глядя на облака и ощущая, как по телу разливается приятная истома. Прохладная вода наполняла уставшие мышцы свежими силами, лёгкий ветерок обдувал лицо.

– С возвращением, – услышала Маша знакомый голос, но даже не пошевелилась, не поприветствовала.

Мертвец снял кеды, стянул носки, закатал штанины до колен и не спеша вошёл в воду, взбаламучивая ил. Мурка на берегу широко зевнула, потянулась, а потом заметила в траве большого кузнечика и начала охоту – суетливая подготовка, горящие азартом глаза, прыжок.

– Дуешься? – спросил Мертвец.

Не отрывая взгляда от неба, Маша ответила после небольшой паузы:

– Даже не знаю. Должна обижаться и обижалась, а теперь… Всё ведь обошлось. Я жива осталась.

– Вот это правильный подход, – одобрил Мертвец.

– А я ведь догадалась, – усмехнулась Маша. – Ты хотел, чтобы я в мёртвый лес пошла. Тогда не понимала, а теперь догадалась. Ты схитрил.

– Ага, так и есть. Знаешь, некоторым людям нужно запретить, чтобы заставить их что-то сделать. Ты как раз из таких. Чёрт, да и я таким же был, никогда не упускал возможностей сорвать запретные плоды. Тут мы с тобой, как говорится, два сапога пара, – он побултыхал ногой в воде. – Ты должна была отправиться в тот лес. Должна была увидеть то, что увидела и сделать то, что сделала. Это важно. Это как жирная точка в конце твоего обучения.

Маша приподняла голову.

– А если бы я всё-таки не пошла туда?

– Пошла бы, не сомневайся, – заверил Мертвец. – Мне просто пришлось бы найти другой способ заманить тебя в мёртвый лес.

– Но я ведь могла погибнуть! Знаешь, что там было?

– Знаю. Всё знаю. Но я всё держал под контролем… вроде бы, – Мертвец развёл руками. – Да, мелкая, это было жестоко, признаю, но извинений ты от меня не дождёшься. В ту ночь ты сказала «да», а значит, ты сама выбрала свой путь. Кто говорил, что он будет лёгким? И ты что же, думаешь, я отправил тебя туда ради собственного развлечения? Чтобы посмеяться, глядя, как ты умираешь от страха на том дереве? Пойми, всё, что с тобой случилось – это опыт. Он потом поможет тебе выжить. Как-нибудь ещё спасибо скажешь.

– Не скажу, – упрямо буркнула Маша, хотя была согласна с ним.

– Поживём – увидим. А сейчас ты должна радоваться, потому что успешно прошла проверку. С блеском, можно сказать, прошла. С гилистери справилась, да и вообще…

– С кем я справилась? – удивилась Маша.

Мертвец сделал руками неопределённый жест.

– Ну, с той тварью в шкуре кабана. Люди леса назвали её гилистери. Она впадает в ярость, если кто-то заходит на её территорию и преследует нарушителя до последнего. Эта мерзость вот уже сотню лет там живёт. Когда-то в лес кое-что грохнулось с неба. Скажем, не совсем нормальный метеорит. Большой камень, чтобы тебе понятней было. Этот камень повлиял на всё вокруг. Лес начал умирать. Но главное, само пространство истончилось и порой там миры друг с другом соприкасаются. Ты ведь и сама это видела. Для гилистери это лучшее место.

Всё, что поведал Мертвец было очень интересно. Миры соприкасаются. Камень – не звезда! – упавший с неба. Гилистери. Вот так история. Но главное, что она, Маша, теперь стала частичкой большой истории погибшего леса.

Мурка всё ещё гонялась за кузнечиками, прыгая в траве, как разыгравшийся котёнок. В пруду, возле камышей, блеснула чешуёй мелкая рыбёшка.

– Значит, я прошла проверку, – задумчиво произнесла Маша. Она выбралась из воды, села на берегу, поджав ноги, и пытливо поглядела на Мертвеца. – Ты сказал, что в будущем мне это поможет выжить. Я не понимаю…

– Всему своё время, – перебил её Мертвец. – Скоро поймёшь. Луна готовит тебя кое к чему. Ты же не думаешь, надеюсь, что она наделила тебя силой просто так?… Хотя, конечно же, думаешь, мелкота наивная.

– Луна любит меня! – рассердилась Маша.

Мертвец фыркнул.

– Ну да, конечно… Но она никому и ничего не даёт просто так. У неё на тебя планы. У Мира Большой Луны много врагов, и тебе придётся с этими врагами драться, хочешь ты того или нет. Так что будь всегда начеку, рано или поздно столкнёшься с ними.

– Не хочу ни с кем драться! – возмутилась Маша.

– Придётся, мелкая, придётся. За любовь Луны, знаешь ли, платить нужно. Вот такая она эта любовь, чтоб её, – Мертвец нагнулся, зачерпнул ладонями воды и плеснул себе в лицо. – Вот такая она…

– А если я не справлюсь? – голос Маши прозвучал жалобно.

– Может, и не справишься. Кто знает. Не справишься, наверное, погибнешь. Тут два варианта: или они тебя, или ты их. Хотя нет, вру, есть и третий вариант. Можешь забить на всё и жить, как я жил. То есть, можешь стать полным ничтожеством, которому на всё плевать. У Луны ведь и на меня были какие-то планы, но я, сам того не подозревая, положил на эти планы большую вонючую кучу. И теперь я никто, Мертвец. Ну, малявка, так какой вариант выберешь ты?

Да, Маше не хотелось ни с кем воевать, но если это нужно Миру Большой Луны… Луна ведь столько ей дала. Саму жизнь подарила.

– Если придётся, буду драться, – сделала выбор Маша.

И даже как-то осмелела после своих слов, устыдилась давешних сомнений. Враги? Ну и что? У неё на врагов есть глаза, в которых луна. У неёесть тьма! Она с тварью из мёртвого леса справилась. Да и когда ей ещё придётся с этими врагами столкнуться? Возможно, очень, очень не скоро.

Мертвец скрестил руки на груди, улыбнулся.

– Правильный выбор.

Он вышел из воды, вытер ноги об траву и принялся натягивать носки.

– Хотела тебя спросить, – посмотрела на него Маша. – А как тебя на самом деле зовут? Ведь не звали же тебя при жизни Мертвец.

Он печально усмехнулся.

– Нет, не звали. Но настоящее своё имя я забыл. Вернее, Луна стёрла его из памяти. Это часть моего наказания. Как по мне, суровое наказание. Лишиться имени, это как если бы кусок души из тебя вырвали. Не поймёшь, пока сама не лишишься. Но, надеюсь, такая участь тебе, мелкая, не грозит.

Надев кеды, Мертвец расправил штанины, одёрнул пиджак.

– Ладно, Машка-Победительница-Чудовищ, отдыхай. А нам с Муркой пора. Можешь считать, твоё обучение закончено.

– Как? – опешила Маша. – И мы что, больше не увидимся?

Мертвец коротко рассмеялся.

– Да щ-щас! Тебе теперь так просто от меня не отделаться.

– Я рада, – на губах Маши заиграла улыбка.

– Хмм… Никогда не думал, что это скажу, – Мертвец весело подмигнул, – но, кажется, и я рад.

Он сунул руки в карманы пиджака и зашагал прочь. Вслед за ним, подняв хвост трубой, побежала Мурка.

Оставшись одна, Маша ещё долго сидела на берегу. Думала о врагах Мира Большой Луны, о камне с неба и о чудовище гилистери. А ещё размышляла о своём будущем. Что-то ей подсказывало, что скоро ей придётся покинуть лес, выйти к людям. Это пугало, наполняло душу трепетом, но вместе с тем пробуждалась жажда чего-то нового, интересного.

И на следующий день Машу посетили мысли о будущем.

А потом вернулась прежняя детская беспечность. Лето продолжалось, радуя солнечными днями и тёплыми ночами. К огромному удовольствию Маши поспела малина. Мертвец начал объявляться чаще, чем прежде. Теперь они болтали о всяких пустяках – о врагах Луны не вспоминали.

Июль прошёл незаметно, а за ним и август. Воздух наполнился запахами осени, и Машу всё чаще начала охватывать тихая грусть. Она чувствовала: уже в ближайшее время ей придётся распрощаться и с этой деревушкой, и с этим прудом. Грядут перемены. Близится неизвестность.

Глава четырнадцатая

«Всё не то, чем кажется».

Эта фраза прочно обосновалась в голове Грыжи. Словно кто-то взял, да и написал её флуоресцентной краской в сознании, и поместил под бронированное стекло – так, что не добраться, не стереть. Грыжа думала, что эти слова ей кто-то сказал во сне, хотя не была уверена.

Случилось это недавно. Она пробудилась, разлепила заплывшие глаза и… «Всё не то, чем кажется», – донеслось как далёкое эхо из страны снов. Грыжа тогда не обратила на это внимания, мало ли что с похмелья в голову придёт. Вот только фраза засела в рассудке точно заноза, которую не подцепить, не вытащить. Примерно в тоже время появилась боль в области затылка. Пульсирующая боль, словно молоточки непрерывно стучали изнутри по черепной коробке. Мотя заявил, что это обычное дело для таких людей, как они, то есть тех, кто засыпает пьяными и просыпается с бодуна. Он признался, что и у него самого башка болит постоянно. Пытался успокоить.

Грыжа и сама склонялась к мысли, что всё это от алкоголя – и навязчивая фраза, и боль. Временное явление, побочный эффект нетрезвого образа жизни. Ну, логично же? Кто-то чертей и зелёных человечков видит, а у неё – заезженная пластинка в башке: «Всё не то, чем кажется. Всё не то, чем…» Однако спустя какое-то время у Грыжи появилась осторожная надежда: а может это знак, который подаёт Та, Что Всегда Рядом?

Ей во всём хотелось видеть знаки, даже в боли.

Фраза, поначалу видевшаяся Грыже простой и незатейливой, постепенно обрела масштаб какой-то вселенской загадки. Но как эту чёртову загадку разгадать? Почему всё не то, чем кажется? Она размышляла об этом постоянно. Не находя ни малейшего намёка на разумные ответы, Грыжа самой себе начинала казаться невероятно глупой. И это бесило. Злость, как правило, срывала на деревенских. Кому-то оплеуху отвесит, а кому-то ухо выкрутит так, что у бедолаги аж слёзы из глаз. Ей нравилось выкручивать уши, она теперь считала это своим фирменным наказанием. Причём экзекуции устраивала прилюдно, чтобы все видели и боялись. Власть зверюга такая – постоянно требует пищи, а питается она, как известно, страхом. Не покормишь вовремя – уйдёт к другому.

Даже боль в затылке и яркая вывеска в голове «Всё не то, чем кажется» не могли подавить в Грыже наслаждение властью. Она приучила местных кланяться ей, как госпоже. Теперь все называли её Галиной Васильевной. Когда обходила свои владения вместе с Мотей и Серёжей, люди глядели на них с почтением. По крайней мере, изо всех сил старались это самое почтение изобразить. А Грыже и не нужна была искренность, хватало и видимости подобострастия, хватало вымученной лести. А любовь, откровенное уважение – да кому они нужны? Чувствительным слюнтяям, да неуверенным в себе слабакам. Однажды Мотя сказал, что сильных слушаются, а слабаков втаптывают в грязь. Простейшая истина. Всего несколько слов, но в них краткая и при этом надёжная инструкция по выживанию в дерьмовом мире. Когда-то Грыжа была слабой, и её едва не сожрали. Стала сильной, и теперь у неё полное право пожирать других. Всё, как в дикой природе, только жёстче, безжалостней. Сила – это власть, а власть – сила. Любовь и уважение в этой формуле лишние.

Взять хотя бы тех бомжей со свалки. Ждать от них повиновения через уважение? От тех, кто понимает только грубую силу? Да, сначала Грыжа, Мотя, Серёжа и ещё семеро деревенских пытались договориться с их главарём, чтобы распределить дни. В понедельник, допустим, свалка целиком и полностью во власти бомжей, во вторник – деревенских. Ну, и так далее… По-хорошему пытались договориться, с уважением и с ожиданием ответного уважения. И всё вроде как получилось, даже вместе распили бутылку-другую. Но уже на следующий день говнюки нарушили договор, налетели на только что привезённый мусор, как стая саранчи. Всё ценное только им и досталось.

Такое стерпеть Грыжа не могла. Дашь слабину, и свои же в грязь втопчут. Нужно было действовать, жёстко и незамедлительно.

Неподалёку от свалки находилось временное поселение «помоечников», как их прозвал Мотя. Землянки, криво сколоченные будки из гнилой фанеры. Главарю и его двум бабам жилищем служил ржавый автобус ПАЗ – 672, на боку которого кто-то давным-давно нацарапал «ЖИЗНЬ – ГОВНО!», и «ДМБ – 82». Всего в поселении проживало – вернее, гадило, жрало, бухало и спало – двадцать шесть человек. С весенним теплом объявлялись здесь каждый год. С первыми осенними заморозками уходили в город. И никто их не гонял и крышевать не пытался – мелочь, масштаб не тот.

Но всё познаётся в сравнении. Грыже помоечники не казались мелочью. Они были серьёзными конкурентами, причём, наглыми. И в их поселение в этот раз выдвинулись почти все деревенские. Кто заартачился, струхнул, того Мотя пинками погнал. Вооружились, кто чем мог, в основном палками. Грыжа захватила топор.

Приблизившись к свалке, Серёжа принял дозу особых грибов, которые, как он сказал, только для особых случаев. Назвал их «Гнев берсеркера», и предложил Моте с Грыжей. Те благоразумно отказались.

Медлить и выяснять отношения на словах не стали. Сразу же приступили к избиению. Помоечники и не думали сопротивляться – вопили, разбегались, молили о пощаде. Грыжа даже не ожидала, что всё будет так просто.

Грибы подействовали, Лицо Серёжи стало пунцовым, в глазах лопнули сосуды. Сначала он просто бесцельно носился по поселению и орал во всю глотку, чем приводил в ужас и своих и чужих. Затем схватил бревно, которое весило не меньше, чем он сам, и принялся крушить будки, крыши землянок, да и всё, что под руку попадалось. Когда разнёс всё в пух и прах, бросил бревно и, продолжая вопить и размахивать руками, умчался в неизвестном направлении. К слову, в деревне он объявился лишь спустя три дня. На вопросы Грыжи, где был и что делал, не ответил. Несколько суток отлёживался и пил воду литрами.

Пока длилось избиение, главарь со своими «жёнами» прятался в автобусе – успели забаррикадировать вход разным хламом. С большим трудом их удалось вытащить наружу, и им досталось больше, чем остальным помоечникам. А главарю Грыжа лично обухом топора раздробила ступни. Бедолага уползал с территории разрушенного поселения почти в бессознательном состоянии, и никто из бывших товарищей даже не подумал ему помочь.

Победа. Тем же вечером в деревне устроили грандиозную попойку. Помоечники усвоили урок и на свалке больше не объявлялись. Приходили, время от времени одиночки, но и их отвадили. Теперь вся свалка принадлежала деревенским. В карманах Грыжи, Моти и Серёжи копились деньги.

Свой старый замызганный сарафан Грыжа сменила на добротный джинсовый комбинезон. Вонь сбивала острым запахом вьетнамского бальзама «Звёздочка». Мотя тоже обновил гардероб. Теперь он щеголял в камуфляжных штанах, жилетке с десятком карманов, поверх красной рубахи, на голове – шляпа, которой он особо гордился. Неизменным остался лишь значок «Участник ликвидации аварии ЧАЭС». «Вот теперь я человек!» – неоднократно звучало из уст Моти. Купили обновки и Серёже, но он был к ним совершенно равнодушен. Как ходил в трениках, галошах и выцветшей розовой рубашке, так и продолжал ходить.

Свалка была не единственным источником дохода. В начале августа Грыжа с Мотей успешно ограбили несколько дачных домиков, вынесли всё ценное. А однажды ночью вломились в избу одинокой полуслепой старухи из соседней деревни. Тут их ждала настоящая удача: в спальне под подушкой обнаружили икону, которая, как позже выяснилось, оказалась довольно ценной. Мотя, правда, заартачился сначала, заявил, что красть икону у старухи последнее дело, но Грыжа на него надавила и он сдался. Икону он загнал за хорошие деньги одному знакомому барыге в городе. «Мы с тобой везунчики, – как-то сказал он Грыже, впрочем, довольно безрадостно. Ему не слишком нравилось заниматься грабежами. – Сплошной, мать твою, фарт».

Но Грыжа считала, что везение тут ни при чём. Им помогала Та, Что Всегда Рядом. Во время грабежей ни разу ведь даже опасных ситуаций не возникло, всё проходило как по маслу, хотя редко что планировали заранее. Словно их кто-то оберегает, охраняет от неприятностей. А это понадёжней простого фарта. Удача штука такая, сегодня есть, завтра нет. А Та, Что Всегда Рядом – всегда, чёрт возьми, рядом. Грыжа верила в это всем сердцем, а потому не боялась рисковать. Впрочем, с грабежами скоро завязали. Из-за Моти. Упёрся и ни в какую, как бы Грыжа на него не давила. А брать на дело кого-то другого она не хотела. Ну не Серёжу же? Тот со своими грибами мог таких дров наломать, что никакая мистическая сила не смогла бы исправить ситуацию.

Да и особой нужды в грабежах не было. Денег хватало. Мотя стал меньше выпивать, и в нём неожиданно обнаружилась деловая жилка. Он уговорил Грыжу раскошелиться на несколько больших добротных тачек. Теперь жестянки и бутылки возили со свалки в пункты приёма на тачках – быстро и удобно. А ещё Мотя часто снаряжал бригады для сбора грибов и ягод. Дарами леса торговали возле трассы – неплохая выходила дополнительная прибыль.

Порой кто-то из деревенских зажимал деньги, отдавал меньше, чем заработал. Новоявленные хозяева деревни узнавали об этом от стукачей, в коих не было недостатка. Зависть и внутренняя гниль заставляли местных стучать друг на друга без всякого зазрения совести. К тому же, Грыжа с Мотей это дело хорошо поощряли деньгами и самогоном. А провинившихся наказывали, но без особого фанатизма, так, чтобы не калечить.

По пятницам устраивали гулянки. Это было, как награда за окончание трудовой недели. Уже вошло в традицию разжигать посреди улицы огромный костёр, накрывать большой стол. Пили, плясали, веселились от души, забывая все обиды. «У нас тут теперь какое-никакое, а общество», – оценил однажды перемены Мотя. Ему такая жизнь нравилась. Но прежде всего он был рад тому, как изменился он сам: взгляд посветлел, разум прояснился, появились планы на будущее. Впервые за многие годы Мотя задумался о том, чтобы съездить в Одессу, навестить дочь с внуком и наладить с ними давно утраченные отношения. Написал им письмо-покаяние, в котором молил о прощении за своё беспутство и уверял, что стал теперь другим человеком. В конце попросил разрешения приехать к ним. Пока писал, едва слезу не пустил. Письмо отправил и теперь с болезненным волнением ждал ответа.

Поначалу и Грыжа была всем довольна. Она считала, это лето 92-го лучшим в своей жизни. Но в начале осени решила, что деревушка слишком тесна для неё. Ей хотелось чего-то большего. Даже захандрила на этой почве. А ещё эта пульсирующая боль в затылке и вывеска в сознании «Всё не то, чем кажется»… В голове воцарился полный сумбур. У Грыжи появилось ощущение понапрасну уходящего времени, и с каждым днём оно обострялось, вызывая раздражение и вспышки гнева. Она постоянно чего-то ждала, но сама не понимала чего. Порой пробуждалась, выпивала рюмку, подходила к окну и думала: «Вот сегодня точно что-то случится. То, что меня успокоит». Но не случалось. Вывеска в голове горела с каждым днём всё ярче, боль в затылке усиливалась, а тошнотворное ощущение бессмысленного топтания на месте обострялось.

Сентябрь подходил к концу.

Накануне была массовая пятничная пьянка, гуляли полночи, и Грыжа проснулась только около полудня. Сразу же напомнила о себе боль в затылке – сегодня она была особенно сильной. Ярко вспыхнули слова в голове: «Всё не то, чем кажется». Грыжа застонала, поднимаясь с промятого дивана, выругалась и заковыляла к столу. Ещё раз выругалась, когда вынимала пробку из бутылки, когда наливала самогон в стакан. Перестала ругаться, только когда начала пить. Проглотила пойло в три глотка… и тут же блеванула. Её и раньше тошнило, когда опохмелялась, но впервые она не смогла удержать выпитое в себе. До кучи ещё и в затылке так кольнуло, что в глазах потемнело.

Придя в себя, Грыжа злобно поглядела на бутылку, будто виня именно её в плохом самочувствии. Почему бухло не лезет? Это ненормально! Попробовать ещё выпить? Нет, решила сначала свежим воздухом подышать. Чувствовала: алкоголь сейчас не приживётся в желудке и вновь окажется на полу.

Она покинула дом, вышла со двора и уселась на скамейке возле забора. Рассудила, что так хреново ей давно не было, а может, и вообще никогда. Молоточки внутри черепа совсем озверели, стучали по затылку всё сильнее. Озноб сменялся жаром, снова ознобом. Вот так похмелье! Хотя нет, решила Грыжа. Похмелье тут ни при чём. Возможно, вирус какой?

Мимо прошла Пипетка с корзинкой в руке. Поклонилась на ходу:

– Доброго здоровьица, Галина Васильевна.

Грыжа поморщилась и отмахнулась, мол, иди нахрен, и без тебя тошно. Она уже жалела, что не осталась дома. Свежий воздух, конечно, хорошо, но это мерзкое солнце просто с ума сводило. Яркий свет, казалось, только усиливал удары молоточков в голове. Нет, нужно в избу возвращаться. И надо заставить себя выпить самогона. Бухло от всех болезней помогает – временем проверено. А коли снова затошнит, рот руками зажмёт, но не блеванёт.

Она с кряхтением поднялась со скамейки и замерла, позабыв о своих планах. И Пипетка застыла возле забора, открыв рот от удивления.

По деревенской улице медленно двигался красивый автомобиль БМВ. Чёрный, блестящий, он выглядел как нечто нелогичное, попавшее сюда по большому недоразумению. Редкая орхидея смотрелась бы в помойной яме уместней. За последние годы эта деревня из всех средств передвижения видала лишь старый фургон, на котором приезжали торговцы сахаром. И вот же чудо – крутая иномарка, словно корабль инопланетный.

Те немногие, кто был сегодня не на свалке и не на сборе грибов в лесу, начали выползать из своих домов. У всех, без исключения, в глазах загоралось изумление. Грыжа натужно сглотнула слюну, приложила ладонь ко лбу, пряча глаза от солнца. Она столько ждала чего-то необычного, того, что даст ей новый старт, и, похоже, дождалась? Об этом намекало бешено колотящееся сердце.

Автомобиль остановился рядом с ней. Перестал урчать двигатель. С водительского сиденья выбрался рослый плечистый тип в серой куртке и коротким ёжиком волос пепельного цвета. Он быстро обошёл машину, открыл дверцу и помог выйти парню лет двадцати, а потом, взяв за предплечье, подвёл его к Грыже.

«Слепой», – догадалась она. Парень был невысокого роста, рядом со своим поводырём он выглядел, как Давид перед Голиафом. Тонкий белый свитер, бежевые брюки, светло серые ботинки, русые волосы подстрижены словно бы «под горшок». Глаза скрывали очки с круглыми затемнёнными стёклами, переносицу и щёки усеивали бледные веснушки.

В затылке снова кольнуло, и Грыжа стиснула зубы, чтобы не застонать. Она была разочарована. Слепой парень и дылда с тупой рожей? Серьёзно? Не верилось, что каждое утро глядя в окно, она ожидала именно их. Ошибка какая-то. А сердце колотится, как бешеное, потому что вовремя не опохмелилась. Не стоит искать знаки там, где их нет и в помине.

Здоровяк вернулся к машине, оставив парня наедине с Грыжей.

– Я приехал к тебе, – молодой гость говорил с лёгким акцентом. Руки он держал вдоль тела, как прилежный ученик перед учителем. Лицо не выражало никаких эмоций.

Грыжа хмыкнула.

– За мной? Ты кто вообще? что за хрен такой? – она осеклась: возможно, лучше быть повежливей, мало ли что.

Однако гость будто бы не заметил её неучтивости. В его голосе звучало холодное спокойствие:

– Моё имя Куннар. Куннар Тарвас. Я намерен сделать тебе предложение, от которого ты, надеюсь, не откажешься.

Грыжа видела отражение своего лица в стёклах его очков – не лучшее зрелище. Молоточки в голове выдали яростную дробь.

– Вот от чего я сейчас точно не отказалась бы, так это от стакана самогона, – она нервно хихикнула. – Но ты ведь не бухло мне предложишь, Куннар, как там тебя…

– Тарвас, – невозмутимо подсказал гость. – Нет, алкоголь я предлагать не стану. И вообще, мне хочется, чтобы ты больше не травила себя этой гадостью.

Грыжа опешила от такой наглости.

– Что-о? Ты охренел что ли, мальчик? Мало ли чего тебе хочется? Ты кто такой, а? Приехал тут, видишь ли…

– А ещё я хочу, чтобы ты сейчас поехала со мной, – прервал её Куннар.

Грыжа поглядела на него, как на умственно отсталого. Зачем она вообще на него время тратит? Видно же, что тот ещё чудик, да и говорит, словно неживой какой-то. Слепой к тому же. И припёрся, говнюк, в самое неподходящее время – не молоточки, а уже настоящие кувалды скоро череп ко всем чертям на части разнесут. Срочно нужно выпить! Она намеревалась сказать незваному гостю: «Мне кажется, тебе пора залезть в свою машину и свалить подобру-поздорову!» И уже начала:

– Мне кажется…

Куннар снял очки, и продолжение фразы застряло у Грыжи в горле. Его глаза были какими-то дымными, без зрачков. Нет, вдруг осознала она, не дымными. Там тучи, грозовое небо! Ей почудилась вспышка молнии. Почудилась ли?

Резко обхватив ладонью затылок Грыжи, Куннар притянул её голову к своей голове и прошипел ей в лицо:

– Тебе кажется? Правда? Но вот тебе истина: всё не то, чем кажется!

Молотки в голове тут же затихли, боль прошла. Грыжа попятилась, плюхнулась на скамейку, жадно хватая ртом воздух, словно после долгого пребывания под водой. Она ещё полностью не осознавала, что случилось, да и не хотела пока ничего сознавать. Просто сидела и наслаждалась нахлынувшей на неё эйфорией, лёгкостью во всём теле, отсутствием боли. Она чувствовала себя обновлённой, будто до этого была какой-то поломанной старой вещью, а теперь превратилась во что-то по-настоящему живое, полное свежих сил. В сознании медленно догорала вывеска «Всё не то, чем кажется» Теперь эти слова Грыжу не беспокоили, как перестаёт волновать разгаданная загадка. Неоновые буквы таяли, исчезали. Они сделали своё дело и больше не были нужны.

– Приходи пока в себя, – Куннар нацепил очки. – Я буду ждать тебя в машине.

Он приподнял руку, дёрнул пальцами. К нему сразу же подбежал здоровяк. Вместе они проследовали к машине. Куннар занял место на переднем пассажирском сиденье, а здоровяк, прежде, чем сесть за руль, открыл заднюю дверцу, словно намекнув Грыже: милости просим.

Она уже не сомневалась, что скоро сядет в машину и поедет с этими странными типами, куда бы то ни было. Ведь этого желала Та, Что Всегда Рядом – сомнений больше не было. Ожидание закончено, пора сдвигаться с мёртвой точки. Однако, двигаться вперёд она будет осторожно. Да, Куннар чудо сотворил, но это не повод сразу же бросаться к нему в объятья. Для доверия нужно что-то посущественней.

На деревенской улице объявился Мотя. Он присвистнул, разглядывая автомобиль, затем сдвинул шляпу на затылок и подошёл к Грыже. Вид у него был взволнованный.

– Ну, и откуда к нам такая редкая птичка залетела?

Грыжа ухмыльнулась.

– Откуда – не знаю, но прилетела она по мою душу. Помнишь, я тебе говорила, что чего-то жду постоянно? Ну вот, кажется, дождалась.

– Чёрт, эти твои непонятные заморочки, – скривился Мотя. – Чего дождалась-то?

– Пока не знаю. Знаю лишь, что сейчас сяду в эту машину и уеду. Так надо.

– И куда поедешь?

Грыжа дёрнула плечами.

– Понятия не имею. И больше не задавай мне вопросов.

Она поднялась со скамейки и пошла к машине. Мотя растерянно развёл руками.

– Что вообще за хрень творится?

Но ответа он не дождался. Грыжа втиснула своё грузное тело в салон, захлопнула дверцу. Заурчал двигатель, БМВ тронулся с места.

Выражение лица Моти стало совсем кислым. Прикусив губу, он смотрел, как машина разворачивается, как сверкая на солнце, удаляется.

– Ну, дела, – выдохнул Мотя, когда БМВ скрылся из вида. Он снял шляпу и почесал затылок. – Поганые какие-то делишки.

Настроение у него было хуже некуда. Грыжа укатила непонятно зачем и неизвестно куда. А вчера он ездил в город на почту и получил письмо до востребования от дочери. Оно было немногословным: «Не приезжай, отец. Тебе тут не рады».

* * *

– Мы что, в город едем? – спросила Грыжа, когда деревня осталась позади.

– Нет, – ответил Куннар. – Мы едем в одно место в семи километрах от города.

Грыжа испытала некоторое облегчение. В городе ей объявляться было нежелательно. Она считала, что находится в розыске после убийства сожителя. Правда, почти три года с тех пор миновало и, скорее всего, до неё никому и дала-то уже никакого нет, но всё равно лучше не рисковать.

– Не волнуйся, всё будет хорошо, – обнадёжил Куннар равнодушным голосом. – Ты можешь мне полностью доверять. Нас с тобой кое-что связывает, кое-что особенное. Собственно, поэтому я за тобой и приехал.

– Да? И что же нас связывает? – насторожилась Грыжа.

– Внимание той, кто нам с тобой помогает, так сказать, ведёт по жизни.

– Той, Что Всегда Рядом? – выпалила Грыжа, подавшись вперёд.

Куннар повернулся, и она впервые увидела на его лице хоть какой-то намёк на эмоцию – чуть приподнятые уголки губ. Ещё не улыбка, но уже почти.

– Значит, так ты её называешь? Та, Что Всегда Рядом?… А знаешь, мне нравится. Хорошо звучит. К тому же, она ведь действительно всегда рядом с нами. Рядом со мной и с тобой. А я зову её Гроза… Нечто из другого мира, Разумная стихия.

– Кто ты? – Грыжа теперь глядела на него с большим доверием, как, пожалуй, даже на Мотю ни разу не смотрела.

– Я – чудотворец, – хлопнул ладонями по коленям Куннар. – Лидер религиозной организации «Церковь Прозрения». Не слышала?

– Как же, слышала, – мрачно отозвалась Грыжа.

Кто-то из деревенских ей рассказал однажды, что в городе объявились сектанты. Книжечки какие-то предлагают, улыбаются всем подряд, как блаженные, уговаривают посетить их семинары. «Церковь Прозрения», чтоб её… И теперь что же получается? Она решила довериться лидеру этих мракобесов? Бред какой-то! Меньше всего ей хотелось иметь хоть какое-то дело с сектантами. Всё, что хотя бы косвенно было связано с религией, вызывало у неё стойкое отвращение.

– Чувствую твоё недовольство, – произнёс Куннар. Он снова повернулся к Грыже. – Однако не спеши разочаровываться. Помни: всё не то, чем кажется.

Удивительно, но эта фраза её обнадёжила, подействовала как волшебные слова. В голове выстроилась мысленная цепочка: «Секта… Всё не то, чем кажется… Не разочаровываться… Секта это то, чем она должна казаться… Так надо Той, Что Всегда Рядом…» Грыжа хмыкнула и решила пока об этом больше не думать. Зачем забивать голову предположениями, если, как она надеялась, скоро всё само разъяснится? Что-то не понравится – вернётся в деревню. У неё ведь есть выбор?

– Хочу тебя спросить, – Куннар прильнул к открытому окну. Ветерок затеребил его волосы. – Почему от тебя такой запах исходит?

Грыжа самой себе удивилась: раньше подобный вопрос, как минимум, вызвал бы у неё раздражение, а, как максимум, взбесил бы. А сейчас… вообще ничего. Дело, видимо, в пацане.

– Это, «подарочек» от одной дохлой старухи, – спокойно ответила она. – Долгая история.

– Проклятье?

– Ну, можно и так сказать.

Куннар высунул в окно руку, раскрыл ладонь, ловя встречный поток воздуха.

– Я кое-что о тебе знаю, но меньше, чем хотелось бы. Надеюсь, потом ты всё о себе расскажешь. Это станет шагом к нашему доверию.

Кое-что о ней знает? Грыжу этот факт не слишком радовал, ей ведь было что скрывать. И ничего рассказывать о себе она не собиралась. Ну, разве что в общих чертах, без тайных подробностей, таких, как убийства. Автомобиль выехал с просёлочной дороги на шоссе, и Грыжа подумала: «Тут, неподалёку, на этом самом шоссе, помер старик-дачник. Из-за неё помер. Пацан хочет, чтобы она и об этом ему рассказала? Не дождётся». Она решила доверять Куннару в пределах разумного, а пределы эти ограничивались тем, что их обоих связывало.

Какое-то время ехали молча. Здоровяк сидел за рулём, как приклеенный, смотрел строго на шоссе за лобовым стеклом. Куннар по-прежнему ловил ладонью ветер. У Грыжи было к нему уйма вопросов, но она решила с ними повременить. А пока предпочла просто расслабленно посидеть и насладиться отсутствие боли. Как же было непривычно, что молотки в голове, наконец, перестали стучать. Да и вечная тяжесть в области пупка тоже куда-то делась. Похмелье, правда, давало о себе знать, выпить хотелось. Почему, спрашивается, не дёрнула рюмаху перед поездкой? Даже ведь и не вспомнила о бутылке не столе…

Её мысли прервал возмущённый голос Куннара:

– Альберт! Что ты делаешь, баран? Зачем скорость прибавил? Я хоть и слепой, но чувствую, чувствую! Ты же знаешь, я не выношу быструю езду, – в его голосе проступили плаксивые нотки. – А если меня стошнит? Хочешь, чтобы меня стошнило, да? Ты этого хочешь?

Здоровяк побледнел и, даже не пытаясь что-то возразить, снизил скорость, хотя и так медленно ехал. Куннар весь как-то скукожился, поджал губы, скрестил руки на груди и застыл на сиденье. Весь его вид говорил об обиде.

Грыжа мысленно ухмыльнулась: ого! Она уж начинала думать, что этот парень глыба, которую ничто не может вывести из равновесия, но, как выяснилось, в нём скрывается капризный ребёнок. Да, малец, конечно, не простой, имеет отношение к Той, Что Всегда Рядом и даже умеет каким-то образом боль снимать, и в слепых глазах его тучи… Вот только и у него имеются слабости, он только что это продемонстрировал. Ореол таинственности, которым для Грыжи был окутан Куннар, немного померк. И её это радовало. Парень стал для неё более понятен. Вот уж действительно: всё не то, чем кажется.

Оставшуюся часть пути больше никто не проронил ни слова. Маска обиженного ребёнка сошла с лица Куннара, только когда автомобиль, оставив позади бетонную, ответвляющуюся от шоссе, дорогу, въехал в большие аркообразные ворота с вывеской «Церковь Прозрения. Территория добра» наверху.

Грыжа приподняла брови: так вот оказывается, куда они ехали! Она отлично знала это место. Ну, ещё бы, ей даже довелось здесь поработать. Два летних сезона убирала корпуса и мыла посуду. Ох, как же давно это было. В прошлой, почти забытой жизни. И ворота она узнала, только никакой вывески «Церковь Прозрения. Территория добра» раньше не было. Там… Что же там значилось? Ага, точно! «Заря». Пионерский лагерь «Заря». Позже лагерь закрыли из-за большой трагедии – случился пожар и пятнадцать детей и молодая пионервожатая, которая пыталась их спасти, сгорели заживо. Начальника лагеря приговорили к высшей мере наказания.

Никакой грусти или ностальгии о давно ушедших, и для неё не таких уж плохих, временах Грыжа не ощутила. Способность чувствовать такое в ней давно утратилась. Было лишь лёгкое удивление: лагерь? Серьёзно?

Альберт остановил машину на площадке рядом с двухэтажным домом, которого, как помнила Грыжа, во времена пионерского лагеря здесь не было. Все трое выбрались из салона. Куннар сказал Альберту, что тот может быть свободен. Здоровяк поклонился, приложив ладонь к груди, и зашагал в сторону одного из корпусов.

– Возьми меня за руку, пожалуйста. И давай немного пройдёмся, – попросил Куннар. – Здесь где-то дорожка мощёная…

Грыжа подошла, взяла его за предплечье и повела к дорожке, мощёной красной восьмигранной плиткой. Осмотрелась: всё вокруг было чистым, аккуратным. Видно, что не далее, как утром кто-то хорошо поработал метлой. Декоративный кустарник пострижен, стволы тополей выбелены, скамейки как будто совсем недавно покрашены. Тут и там сновали люди. Грыжа заметила, что никто из них не прогуливался просто так, все двигались куда-то целенаправленно. Некоторые, завидев Куннара, кланялись, как и Альберт, прикладывая руку к груди. Грыжа подумала, что таким образом приветствовать слепого человека верх тупости. Но, в конце концов, это не её дело, пускай хоть на коленях ползают – плевать. Со своим уставом в чужой монастырь она соваться не собиралась.

– Ну, и как тебе здесь? – поинтересовался Куннар.

Он опять говорил сухим, ничего не выражающим голосом, и Грыжа усмотрела в этом проявление высокомерия. Впрочем, ей было и на это плевать. Пускай говорит, как хочет. Она-то теперь знала, что он не всегда такой.

– Непривычно, – буркнула она.

А что ещё могла ответить? Сказать, что в восторге? Нет уж. Она ни на секунду не забывала: это логово чёртовых сектантов, каким бы благоустроенным оно не выглядело.

– Мы здесь всего полтора года, – пояснил Куннар. – Выкупили эту территорию, новые здания построили. Сейчас здесь живёт и трудится около трёхсот человек. Но это не вся паства, нет, разумеется. Большинство последователей в городе и окрестных деревнях. А здесь только те, кто внёс особый взнос. Самые, так сказать, достойные.

Слышала Грыжа про подобные взносы. Люди квартиры, дачи, машины продавали, а деньги жертвовали секте. Обычное дело. Промывка мозгов и всё такое… Слова «самые достойные» она расценила, как «полное дурачьё».

– У нас здесь своё хозяйство, – продолжал Куннар. – Теплицы, птицеферма, в будущем планируем и звероферму организовать, в специалистах нет недостатка. А ещё есть типография, медицинский цент, детский сад, пошивочная мастерская, пекарня… Мы не только себя обеспечиваем, но и успешно торгуем.

Они прошли мимо открытого кинотеатра с множеством зрительских мест.

– Паства увеличивается с каждым днём. Ну и мы здесь расширяемся, – Куннар обвёл рукой пространство, которое не видел. – Страна сейчас на перепутье. Время перемен. Для нас это лучшее время. С мэром отличные отношения, в милиции свои люди. Был, правда, поначалу небольшой конфликт с властями, но мы сумели повернуть всё в нужное нам русло.

«Да, деньги решают все проблемы», – подумала Грыжа. Они теперь следовали мимо трёхэтажного здания из белого кирпича. Молодая женщина в белой косынке вышла из подъезда и сделала низкий поклон.

– День добрый.

Куннар ответил на приветствие кивком головы.

– Дела у нас на лад идут, – сказал он. – Мы ведь не сами по себе. Нам оказывается поддержка из-за рубежа, в основном из штатов и Великобритании. В скором будущем планируем филиалы открыть по всей стране…

– Зачем ты мне всё это рассказываешь? – не выдержала Грыжа. Её начала утомлять эта болтовня. Ну, нафига, спрашивается, ей знать, кто поддерживает чёртову секту?

Куннар остановился, повернулся к ней всем корпусом и, выдержав паузу, произнёс:

– Ты должна быть здесь, со мной. Этого желает Гроза. А ты разве не хочешь перемен в своей жизни?

Она хотела. Ждала перемен, как манну небесную. Властвовать в зачуханной деревушке зачуханным отребьем становилось всё невыносимей. Нужен был больший масштаб, этого требовала её натура. Но, чёрт возьми, Куннар ведь предлагал остаться в секте, среди своры мракобесов, у которых, без сомненья, мозги набекрень. Даже не верилось, что этого желала Та, Что Всегда Рядом. Впрочем, у Куннара, похоже, были ещё какие-то аргументы. Нужно его выслушать и до поры до времени не воротить нос от туманных пока перспектив.

– Чувствую, тебя смущает религиозный аспект, – он приблизил своё лицо к её лицу. – Но вот что я скажу… Это всего лишь ширма. Все эти люди верят в вещи, которые внушаю им я. Обычная религиозная чушь, сдобренная ещё большей чушью о конце света и спасении для избранных. Всё не то, чем кажется, помнишь? У меня три высококвалифицированных проповедника, которые обрабатывают людей, меняют их мышление, подавляют волю. А я на вершине пирамиды. Я тот, кто демонстрирует чудо, тот, кто забирает боль и подавляет сомнения.

Грыжа чувствовала, что эмоции из него так и рвутся, но он их успешно сдерживал.

– Да, «Церковь Прозрения» это секта, но она нужна Грозе, и никто об этом не знает, кроме меня и нескольких моих помощников. Ну, и ты теперь знаешь. Гроза становится сильнее с каждым днём, её питает не только извращённая вера, но и… Сама всё поймёшь, если решишь остаться. Почему я не опасаюсь тебе всё это рассказывать? Потому что Гроза доверяет тебе, а значит, доверяю и я. К тому же, такая правда тебе ближе, чем та религиозная обёртка, в которую эта правда завёрнута.

Грыжа была ошеломлена таким откровением. Куннар ведь, по сути, доверил ей тайну этого места. Вот так просто взял и доверил. Интересный поворот, хоть стой, хоть падай. Но она должна признать, ей такое откровение льстило, планка собственной значимости взлетела до небес. Парень выбрал верный путь, чтобы убедить её остаться.

– Ты должна быть здесь, со мной, – он опять снял очки, и Грыжа снова усмотрела в его глазах тучи. – Ради Грозы. Нас двоих она особо ценит. Возможно, есть и другие, но мне о них ничего не известно. Когда придёт время, я открою для тебя дверь в её мир. И, быть может, она наделит тебя особыми способностями. Это ведь Гроза сделала меня тем, кто я есть. Я был в её мире. Там такие молнии сверкают, что ты и представить себе не сможешь. Они ослепили меня, но Гроза дала мне нечто гораздо большее, чем зрение. И тебе даст, я в этом уверен. По сути, у тебя выбор невелик. Если откажешься остаться, Гроза отвернётся от тебя, и даже в своей гнилой деревушке ты станешь пустым местом. А если останешься, я сегодня же при всех объявлю, что ты теперь моя правая рука, и что слушаться тебя должны, как меня.

Власть! Это был тот самый аргумент, которого Грыжа ждала. Да и прочие аргументы Куннара выглядели более, чем весомо.

– А я могу своих приятелей сюда позвать? – она решила, что с Мотей и Серёжей её будет здесь комфортней.

Куннар нацепил очки.

– Тех двоих?

– Ты и о них знаешь? – удивилась Грыжа.

– А как же. Я долго наблюдал за твоей бурной деятельностью. И про твоих приятелей знаю, и про то, как вы бомжей со свалки прогнали. Один из ваших, деревенских, мне всё докладывал. За деньги, разумеется.

В Грыже всколыхнулась злость. Ей захотелось жесточайшим образом наказать неведомого стукача. Кто, мать его, посмел? Однако гнев быстро унялся. Да какая теперь разница, кто докладывал Куннару. Всё ведь, кажется, обернулось в лучшую сторону.

– Ну, так я могу позвать приятелей? – повторила она.

– Почему нет? – был ответ. – И вот ещё небольшой бонус… У нас здесь хорошие врачи. Уверен, они что-нибудь придумают, чтобы избавить тебя от плохого запаха.

Отлично. В последнее время вонь Грыжу не особо и беспокоила, большую часть времени она её даже не замечала, но избавиться от неё не помешало бы. Это стало бы ответом на проклятие старухи: вот видишь, дохлая стерва, я смогла, справилась!

Мимо следовала группа детей, которую сопровождали две женщины. Все поклонились, остановившись на пару секунд. Грыжа решила, что ответных поклонов от неё здесь никто и никогда не дождётся. Ещё чего! Лёгкого кивка достаточно. Она проводила взглядом детей. Они вызвали в ней чувство гадливости, напомнили о той девчонке, что жила за печкой. Всегда терпеть эту грязную малявку не могла. Даже имя позабыла… Как же там её… Танька, Валька, Машка?… Да и не важно, всё равно мелкой сучки давно уже нет. Лежат где-нибудь в овраге обглоданные зверями кости.

Грыжа переключила внимание на Куннара. Он, похоже, ждал от неё ответа. Она уже приняла решение, парень её убедил. Останется здесь, присмотрится. Вот только прежде чем произнести вслух слова «я согласна», ей хотелось из Куннара вытрясти чуть больше, чем он уже рассказал.

– Ты забрал боль из моей головы, – сказала она. – Этому тебя Гроза научила?

Куннар хмыкнул, пригладил ладонью волосы. После небольшой заминки ответил:

– Не совсем так. Она не учила, а просто дала. Подарила способность снимать боль, а ещё… хмм… ввергать людей в сумасшествие. Гроза поместила в моё сознание особую зону с двумя большими кубами, чёрным и красным. Но я видоизменил их, это было несложно, нужно было всего лишь напрячь воображение. Теперь это не кубы, а башни. Я такие в детстве на картинке видел. Так что, сейчас в моей голове находятся «Башня боли» и «Башня страха». Когда я забираю боль, помещаю её в красную башню. А когда нужно свести человека с ума… Тут всё сложнее. Одно скажу, я и сам не знаю, что скрывается в Башне страха. Что-то ужасное.

– Ого, – изумилась Грыжа.

Рассказал бы ей это кто-то другой, поставила бы конкретный диагноз: полный псих. А Куннару она верила, ведь он связан с Грозой, Той, Что Всегда Рядом.

– А кроме лечения и превращения людей в дебилов? – поинтересовалась она.

– О, нет, насчёт лечения ты ошибаешься, – мотнул головой Куннар. – Я только забираю боль, не лечу. Это большая разница. Если у кого-то рак, то я всего лишь могу облегчить страдания, а болезнь не проходит. Увы, всему есть предел. Но и этого достаточно, чтобы все принимали меня за чудотворца. Мои способности – инструмент, с помощью которого я движусь к своей цели. И да, снятие боли и, как ты выразилась, «превращение людей в дебилов», это не всё, что у меня есть. Но об этом потом как-нибудь поговорим, ладно?

– Как скажешь, – согласилась Грыжа. У неё ещё оставался важный вопрос, который она не преминула озвучить: – А всё-таки, почему Гроза желает, чтобы я находилась рядом с тобой?

Куннар нахмурился.

– Всё дело в её врагах. Да-да, даже у неё есть враги, и, боюсь, нам рано или поздно придётся иметь с ними дело. Когда это случится, нам лучше держаться вместе.

Враги? Грыжу эта новость даже не взволновала. Для неё весь дерьмовый мир состоял сплошь из врагов. Дело привычное. Но раз это так важно для Грозы и Куннара… Что ж, ладно, она будет рядом, от неё не убудет. Даже, возможно, ещё и прибавится что-то.

– Я ни с кем не был так откровенен, – признался Куннар. – Рассказал тебе всё. И знаешь, теперь удивляюсь, как это легко вышло. Наверное, мне давно хотелось кому-то полностью довериться, но… некому было. А теперь есть ты. И я рад.

Грыжу его признание нисколько не растрогало. Напротив, она усмотрела в нём какое-то слюнтяйство. «Потерянный маленький мальчик встретил свою мамочку», – съязвила она мысленно и рассудила, что этот пацанчик – очень одинокий, несмотря на целую армию приспешников.

– Что ж, откровение за откровение, – решила она бросить «мальчику» конфетку. Он ведь так жаждал доверия, пускай получает. – Должна тебе кое в чём признаться… Думаю, я в розыске в связи…

– С убийством, – закончил за неё Куннар, хотя она собиралась сказать: «…с одним поганым дельцем». – Да-да, я и об этом знаю. Но я могу тебя успокоить. Когда обнаружили того мёртвого типа, подозревали действительно именно тебя, даже в розыск объявили. Но потом в убийстве сознался какой-то пьяница. Думаю, его просто вынудили сознаться, сама, наверное, знаешь, как это бывает. Помнишь, я тебе говорил, что и в милиции у нас свои люди? Один из таких людей и навёл о тебе справки по моей просьбе. Как видишь, я хорошо подготовился перед встречей с тобой. И кстати, не смотри на гибель того человека, как на убийство. Это была жертва. Первая жертва, которую ты принесла Грозе.

– Значит, никто меня не разыскивает? – опешила Грыжа. Чёрт возьми, всё это время она могла без опаски ездить в город. Вот так дела!

– Ты свободный человек, – Куннар улыбнулся впервые за всё время их разговора. – И тебе помогает Гроза. Не стоит недооценивать её помощь.

Настроение Грыжи рвануло вверх к осенним небесам, и стало каким-то карнавальным. Она рассмеялась.

– А знаешь, Куннар… Кажется, мне здесь нравится.

Глава пятнадцатая

Бабье лето. Маша не переставала восторгаться тем, каким стал лес. Он словно бы полыхал в солнечных лучах. Наполненное первобытным спокойствием пламя. А как всё это выглядело с высоты! Маша часто забиралась на давно облюбованное ей дерево неподалёку от погоста, и для неё переставало существовать всё, кроме этой осенней красоты. Она растворялась в ней без остатка, забывая о самом существовании времени. Янтарная даль под чистым небом, сонный шелест листвы. Спустя часы Маша приходила в себя, обнаруживала на своих щеках слёзы и не понимала, что их вызвало. Быть может, та грусть, которая теперь постоянно соседствовала с восторгом. Печаль, возможно, обострялась в моменты созерцательного забытья.

Маша старалась не думать о том, что скоро ей придётся покинуть лес. Старалась, но тщетно, ведь всё вокруг напоминало ей об этой неизбежности. Падающий лист, порыв ветра, пожухлая трава – они словно бы шептали ей: «Уже скоро…» И звёзды и луна, которые осенью стали ярче и ближе, тоже призывали Машу готовиться к большим переменам. А уж утренняя прохлада об этом прямо-таки кричала. Лунный эликсир сделал Машу терпимой к холоду, но даже у этой терпимости был предел, учитывая босые ноги и превратившуюся в жалкие лохмотья одежду.

«Уже скоро…», – напоминали растения, в которых почти не осталось питательных соков.

Летом Маша не ела грибов, неочень они ей нравились и после них лень накатывала. Но сейчас особого выбора не было. В основном предпочитала сыроежки и дождевики, а благородные грибы, такие как белые, подберёзовики и подосиновики, игнорировала, хотя Луна в сознании отмечала их невероятно ярким сиянием. Мертвец посмеивался: «Попробовала бы ты эти грибочки жареными, со сметанкой! Ну, ничего, возможно, скоро и попробуешь…»

«Уже скоро…»

Но Маше хотелось ещё лесного волшебства. Хотя бы капельку, перед её уходом в неизвестность. Она просила об этом Луну. Просыпалась с этим желанием и засыпала.

И она получила, что хотела. Это было, как прощальный подарок. Как последняя сказка леса.

Волки. Они были для Маши самыми загадочными существами – по крайней мере, из тех, кто принадлежал этому миру. Она не раз по ночам слышала их вой – тоскливый, протяжный. Этот звук никогда не вызывал в ней страха, но он затрагивал в душе такие струны, от которых внутри всё начинало трепетать. Тут же вспоминались танцы среди звёзд, серебряный лес и рогатая великанша, словно вой волков был частью Мира Большой Луны. Но вот что удивительно: когда Маша слышала вой, в голове не возникало никаких картинок. Как будто образ волков являлся запретным. Шуршит ёж в траве – пожалуйста, вот он, в сознании, как наяву. Белка, птица какая-нибудь, лягушка – без проблем. Их изображения в голове появлялись, даже когда Маша этого не желала.

А волки… что-то их прятало.

Уже была глубокая ночь, а Маша не могла уснуть. В последнее время она плохо спала из-за постоянного волнения: что ждёт её там, за пределами леса? По вечерам эти переживания усиливались, а к ночи достигали своего пика.

Но вот сквозь монотонный шелест листвы донёсся далёкий волчий вой. Маша перевернулась на своей лежанке из высохших трав и вздохнула: как жаль, что опять никакой картинки в голове. Не хочет лес открывать ей все секреты. Очень жаль…

Стоп!

Сожаления и грусть моментально испарились. Ведь что-то происходило. Какая-то рябь в сознании, словно… Да, это скорее походило на серебристые дождевые струи. Откуда взялся непонятный образ? Зачем? А вой то стихал, то возобновлялся, пробиваясь сквозь лесную глушь.

Предчувствуя что-то новое и необычное, Маша вышла из жилища. Полная луна сияла ярко, так, как никогда не сияла летом. Да и звёзды были ей под стать. Осенний лес купался в призрачном свете. Дуновение ветерка – и листва начинала искриться, а тени оживать.

Маша повернулась в сторону, откуда доносился вой. Она буквально молила лес, чтобы он открыл ей, возможно, свой последний секрет. И вот серебряные струи в сознании померкли, и перед внутренним взором Маши предстала волчица. Почему-то она знала точно, что это именно волчица, словно вместе с образом явилось и знание. Зверь смотрел на неё. Невероятно, но это было так. Он видел Машу так же, как она видела его. Но и это ещё не всё. Какое-то притяжение, беззвучный зов… Волчица желала, чтобы они встретились. И Маша хотела того же.

Не раздумывая, она двинулась в путь. Связь прервалась, образ растворился в сознании. Маша ускорила шаг, а потом побежала в сторону, откуда доносился вой. Она была уверена: волчица ждёт её. И это ни какой не сон. Всё наяву, хотя омытый светом луны лес и казался нереальным.

Вой становился всё громче. На мгновение в голове опять появился образ серого зверя, словно напоминая: волчица ждёт, поспеши!

«Я уже рядом, – мысленно ответила Маша. – Я уже…»

Да, уже здесь. Это была большая поляна, на которой летом она собирала землянику. Одно из самых любимых мест в лесу. Порой, Маша здесь и ночевать оставалась. Посреди поляны стоял древний кряжистый дуб с мощными ветвями и густой листвой. Возле него сидела волчица, в её глазах горел жёлтый огонь. В противоположной стороне поляны Маша заметила множество, будто очерченных лунным светом, силуэтов. Волки. Стая. То один зверь вскидывал голову и начинал выть, то другой.

Теперь уже не спеша, Маша двинулась к волчице. Сердце колотилось, кровь стучала в висках. Она так не волновалась с тех пор, как побывала в мёртвом лесу. Но тогда было иное волнение, замешанное на страхе, а сейчас – на благоговении и восторге. И даже мысли не возникало, что волки опасны, что могут и на части разорвать. Нет. Что-то внутри Маши не позволяло ей бояться.

Она остановилась в нескольких шагах от волчицы. Помедлив секунду, опустилась на колени. Они глядели друг другу в глаза, а звери на краю поляны продолжали петь свою печальную песню. Маша понимала их. Ей не нужны были слова, чтобы понять: они грустят о прошедшем лете, тревожатся о том, что скоро придут холода. Их песня предназначалась Луне.

Волчица моргнула, и Маша ощутила с ней ещё более крепкую связь, чем раньше. Прикоснулась разумом к врождённой свирепости, но и почувствовала… нет, не дружелюбие, а скорее терпимость и уважение, как к одному из членов стаи. Терпимость и желание что-то поведать.

Показать!

В голове Маши начали появляться сцены из жизни волчицы…

Совсем маленькие щенки жалобно скулят, вытягивая слюнявые мордочки… А вот они уже постарше, играют друг с другом, рычат, кусаются, азартно повизгивают… Распотрошённая тушка зайца… Луна… Зимний лес, метель… Старый мёртвый волк, которого заметает снегом… Стая, идущая по следу добычи…

Сцены были обрывочными, но очень чёткими. Маша всё видела так, словно глядела в ничем не замутнённое окно, где прошлое волчицы оживало.

…Драка двух самцов – яростный рык, челюсти клацают, шерсть, пропитанная кровью… Весна, почки на деревьях… Гроза, молнии сверкают, ливень… Человек. У него ружьё и он целится. Грохот. Жгучая боль. Это боль волчицы, у неё рана, кровь… Отчаянный бег по лесу… Боль, боль, боль – Маша её чувствовала… Луна – огромная, в полнеба, серебряные травы сонно колышутся… Серебряный лес. Листва шелестит. Из чащи выходит гигантский седой волк с глазами, в которых полыхает белый огонь… Боль проходит, уже намного легче… Лето, солнце светит… Щенки гоняются друг за другом. Хорошо. Очень хорошо. Ощущение спокойствия…

Истории закончились, и Маша спросила:

– В твоих глазах тоже Луна?

Ей не нужен был ответ, она и так знала. В Мире Большой Луны её встретила рогатая великанша, а молодую волчицу – огромный седой волк. Маше тоже захотелось рассказать свою историю, и она принялась возрождать в памяти всё, что случилось с ней, начиная с того, как Грыжа впечатала её лицо в раскалённую печь. Во всех подробностях вспомнила встречу с рогатой великаншей в серебряном лесу, и поход в гиблое место. Маша знала, что волчица видит её воспоминания. Прошло немало времени, прежде чем она закончила свою историю.

Луну скрыли облака, волки перестали петь. Тишина. Лишь древний дуб продолжал монотонно шелестеть листвой.

Волчица поднялась, понюхала воздух и направилась к стае. Маша проводила её взглядом и подумала: «В её глазах тоже Луна. Она такая же, как я».

Стая покинула поляну, а Маша всё сидела под дубом, слушая, как ветер играет листвой в кроне. Лишь под утро отправилась в деревню.

Рассвет принёс серость и изморось. Яркие краски бабьего лета остались в прошлом, всё словно бы выцвело в одночасье. И Маша понимала, что это означает: пора.

Мертвец с Муркой ожидали её возле пруда. Маша подошла к ним, взяла кошку на руки, погладила. Ей вспомнился тот день, когда она явилась в это место. Была поздняя весна, всё благоухало, шмели жужжали, солнце ярко светило. Но теперь всё в прошлом. Как бы ей хотелось вернуться назад во времени и снова окунуться в магию весны и лета. Чтобы целыми днями ползать по земляничным полянам, наслаждаться вкусом ягод и беззаботностью. Чтобы бродить по лесу, открывая всё новые секреты. Чтобы жить и не думать о будущем.

– Ты готова? – прервал её мысли Мертвец.

Она кивнула, хотя ей хотелось сказать «нет» и выпросить ещё несколько дней. Но это было бы неправильно, что-то сродни трусости. А она ведь решила быть смелой.

– Пойдём тогда, – Мертвец протянул ей руку. – И не грусти. Это всего лишь один из этапов твоей жизни закончился, а впереди много нового.

Маша выпустила Мурку из рук, взяла его за руку и они не спеша двинулись в путь. Дойдя до леса, оглянулись.

Деревня за пеленой измороси. Не лучшее зрелище, печальное. Но Маша знала, что запомнит это место не таким, а солнечным, или залитым лунным светом.

Они продолжили путь. Шли молча. Маше не хотелось ни о чём говорить, да и Мертвец верно рассудил, что девочку сейчас лучше оставить наедине с её мыслями. Мурка неутомимо бежала следом, подняв хвост трубой.

Лишь к вечеру они вышли на опушку. Впереди простирался пустырь, поросший чахлой травой. Далее виднелись девятиэтажные дома нового городского района. Маша вздохнула.

– Что-то мне не по себе, Мертвец. Что ждёт меня там?

– Без понятия, Машка. Без понятия, – ответил он после длительной паузы, – Одно знаю точно: там ты встретишь, как хороших, так и плохих людей. И мне нужно тебе сказать о запрете… Ни в коем случае не забирай жизненную силу у детей и беременных женщин. Это очень важно, Луна такое не простит. А теперь иди, Машка-оборвашка, – он произнёс это прозвище с несвойственной ему мягкостью. – И ничего не бойся. Мы с Муркой за тобой присмотрим. Когда захочешь увидеться со мной, просто позови. Я приду, где бы ты ни находилась. Но только гляди, чтобы поблизости не было людей, ни к чему мне светиться.

Маша заглянула ему в глаза и заставила себя улыбнуться. Мертвец кивнул, улыбнувшись в ответ.

– Иди.

И она пошла, оставляя позади частичку своего детства. Её поступь с каждым шагом становилась всё уверенней, в глазах горела суровая решительность. Она собиралась войти в неизвестность будущего с высоко поднятой головой. А там…

Что случится, то случится.

Часть вторая. Семья

Глава шестнадцатая

Заведующая детским домом Терехова Зинаида Романовна буквально лучилась радушием. Сегодня ведь был прекрасный день: семейная пара решила удочерить одну их девочек, ту новенькую, со шрамом на лице. Машу. В последние годы редко забирали детей – оно и понятно, времена нестабильные, люди не знают, что завтра будет, и на фоне этого серьёзный шаг усыновления или удочерения становится прямо-таки героическим. У Зинаиды Романовны и у самой были приёмные дети, мальчик и девочка. И это с её-то зарплатой и сократившимися льготами? А муж год назад вообще лишился места, где проработал пятнадцать лет и теперь довольствовался редкими случайными заработками. Проклятая нестабильность, будь она не ладна. Однако Зинаида Романовна была оптимисткой, и верила, что всё скоро наладится. Без веры в лучшее в её работе никак. Проблем – туча, а она говорила себе: это временно. Финансирование детского дома снизилось – верила, что через год-другой его снова повысят. Тяжко порой было заниматься подобным самовнушением, но что ещё оставалось? Нюни распускать? Ну, уж нет! Не позволяла расклеиваться не только себе, но и персоналу. Воспитатели часто слышали от неё: «Хвост трубой! Носы не вешать!»

А ещё Зинаида Романовна умела радоваться. Какая-нибудь мелочь приятная, а она воспринимала её, как большой подарок. А уж такое событие, как сегодня… Да это же настоящий праздник! У Маши, самой странной девочки в детском доме, скоро будет семья! И потенциальные приёмные родители Зинаиде Романовне очень нравились. Они сейчас сидели в креслах в её кабинете, и именно на них она глядела с радушием.

Свет декабрьского утра проникал сквозь плотную тюль. На стене, возле большого портрета Надежды Константиновны Крупской, висели часы в виде домика. Повсюду были фотографии в рамках, на которых детей и взрослых объединяло одно – улыбки.

Улыбался и мужчина в кресле. Его звали Илья Анатольевич Погодин. Крупный, крепкий. Его можно было бы назвать человеком спортивным, если бы не небольшой живот. Впрочем, Зинаида Романовна считала, что полноватые люди добрее худых. Глупость, конечно, но однажды ей кто-то сказал, что этот факт научно доказан, и почему-то вера в эту глупость засела в сознании как вредный живучий сорняк. Она и сама была полной женщиной, как говорится, кровь с молоком. Словом, во внешности Ильи она не видела недостатков. Глаза у него были, что называется, с искринками, и это выдавало в нём человека весёлого. Ещё один плюс. Лицо простоватое, но отнюдь не глупое. Но особенно Зинаиде Романовне нравились его усы и короткая аккуратная борода. Они придавали внешности Ильи что-то былинное, богатырское. Если бы Зинаиде доверили снимать фильм про Илью Муромца, она выбрала бы на главную роль актёра похожего на Илью Погодина.

Понравилась ей и Дана, его жена, хотя выглядела она, как абсолютная противоположность мужа. Невысокая, худенькая – Зинаида Романовна временно позабыла свою веру в то, что полные добрее худых. Пускай сегодня всё будет идеально. К тому же, у Даны были мягкие черты лица и располагающая, хоть и немного стеснительная улыбка.

Но самый большой для Зинаиды Романовны плюс заключался в том, что семья эта обеспеченная. Илья, как сейчас модно говорить, бизнесмен. У него своё предприятие по производству мебели и охранная фирма. Зинаида без всякого зазрения надеялась, что он хотя бы немного проспонсирует детский дом. Ну а почему бы и нет? Это же вполне нормально. Впрочем, даже намекать на это она ему не собиралась – не верила в догму, что наглость второе счастье.

– Славная девочка, – продолжила она уже начатый разговор. – Маша у нас всего третий месяц, но она уже успела весь персонал очаровать. Есть в ней что-то по-хорошему загадочное. А глаза какие! Вы заметили, какие у неё глаза? Да в них утонуть можно. Славная девочка, очень славная.

– Мы с ней немного уже пообщались, – заявил Илья. Голос у него был басовитым, в нём чувствовалась уверенность и сила.

– Как её увидели, – сказала Дана, – так нас словно бы озарило. Мы сразу поняли: она должна быть с нами.

– Это прекрасно, – улыбнулась Зинаида Романовна. Будь она кошкой, уже вовсю мурлыкала бы от удовольствия. – Просто прекрасно. И вы не смотрите, что Маша росточком маленькая и щупленькая. Знаете, какая она ловкая? Ловчее детишек я в жизни не видела. У нас во дворе дерево высокое растёт, тополь. Так вот однажды на него кот залез, почти возле самой кроны сидел и орал, как бешеный, слезать боялся. Никто опомниться не успел, как Маша взяла, да за считанные секунды к нему забралась. Ну, чисто обезьянка. Все, разумеется, тогда перепугались, воспитательница пожарным звонить побежала, чтобы её сняли с дерева. Но Маша сама спустилась, а за ней и кот, словно она каким-то образом его вразумила, заставила не бояться. Простите, конечно, что вам такое рассказываю, серьёзный инцидент всё-таки, но я хочу, чтобы вы знали об этой девочке, как можно больше. Кстати, вы ведь знаете, как она у нас появилась? Об этом даже заметка в местной газете была. Ну, так вот… Её обнаружил один парнишка в новом районе города. Вечер, дождик моросит, а она сидит себе на скамейке. Одежда – сплошные лохмотья, ноги – босые. А ведь холодно было, осень, как-никак. Парень её в отделение милиции отвёл, а оттуда Машу в больницу доставили. К слову, она прошла полное медицинское обследование и врачи заявили, что она просто фантастически здорова. Ни малейших отклонений. Вши только были, волосы остричь пришлось. Следователи так и не выяснили, откуда она взялась. Загадка. Маша даже фамилии своей не помнит. Сказала только, что жила в лесу – в избе какой, или ещё где не отвечает. Мне кажется, есть вещи, которые она не желает вспоминать. Очевидно, что-то плохое с ней когда-то приключилось.

– Не понимаю, – покачала головой Дана. – Как так может быть? Появилась девочка, будто бы из ниоткуда, и никто не может выяснить, кто она?

Зинаида Романовна тяжело вздохнула.

– Увы, всякие ситуации случаются. Меня уже ничего не удивляет… Ах да, она ещё сообщила, что родители её мертвы. Мать умерла давно, а отец недавно. Это всё, что удалось от неё добиться.

– Вы ей верите? – спросил Илья.

– Абсолютно! – был категоричный ответ. – Нисколечки не сомневаюсь, что она говорит правду. Родители её мертвы. А органы опеки и попечительства выдали соответствующий акт. Знаете, Маша просто не умеет лгать. То, что не желает говорить, не скажет, как не уговаривай, но и солгать не солжёт. Но, думаю, её прошлое рано или поздно станет известно. Она вам расскажет через какое-то время. И откуда у неё этот шрам на лице расскажет, и кто были её родители. Но могу вам точно сказать… Какие бы беды с ней не приключились, это её не сломало. Она боец, это сразу видно. Маленький отважный боец.

– Мне она всё больше и больше нравится, – заявил Илья и Дана кивнула, поддерживая его.

– Вы ещё должны знать, – продолжила Зинаида Романовна, – что когда Маша к нам поступила, она не умела ни читать, ни писать. С ней вообще никто никогда не занимался. Ей, по нашим прикидкам, лет десять-одиннадцать, но она была безграмотной… Ах, да, она умела только слово «Ёж» писать. У неё есть острый камешек, с которым никогда не расстаётся, так вот Маша им в первый же день на стене над своей кроватью «Ёж» нацарапала. А потом научилась фломастерами пользоваться и теперь это слово у нас повсюду можно обнаружить. Маша так будто бы территорию помечает. Я даже запретила уборщицам этого ежа стирать – пускай будет, для неё это, видимо, важно.

– А что с учёбой? – поинтересовалась Дана.

– С учёбой? Да всё хорошо у неё с учёбой. Она очень способная, впитывает всё в себя, как губка. А уж сколько в ней любопытства! Такое ощущение, что она торопится узнать об окружающем мире всё, всё, всё. Словно упущенное хочет скорее нагнать. Картинки в журналах обожает рассматривать. Особенно любит журнал «Вокруг света». Я выписываю его, и принесла ей целую кипу. Очень любопытная девочка. А мы ведь поначалу опасались, что Маша из детей-Маугли. Слышали, наверное, о таких? Да что далеко ходить, в прошлом году на Украине в одном селе обнаружили такую девочку. Оксана Малая. Она выросла в окружении собак. Лаяла, на четвереньках бегала. Так вот такие дети очень плохо социализируются. Жуткая задержка в психическом развитии. Порой нужны годы, чтобы они хоть как-то приспособились к жизни в обществе. А иногда и время не помогает, так и остаются, как дикие зверушки. Но Маша, слава Богу, оказалась не из таких. Только вид её был немного диким, и поначалу на всех она глядела с каким-то вызовом, словно на врагов, с которыми ей предстоит сразиться. А потом взгляд смягчился. Первые дни молчала, как партизанка, но скоро её любопытство взяло верх. Ну, и начались вопросы по любому поводу. Она ведь элементарных вещей не знала. Даже, извините за подробности, понятия не имела, как унитазом пользоваться. Но повторюсь, она всему быстро учится… И вот, взгляните…

Зинаида Романовна вынула из ящика стола папку и протянула её своим гостям.

– Я специально для вас подготовила, думала, вам будет интересно. Тут её рисунки. Очень Маше нравится рисовать, хотя, как сами сейчас увидите, получается у неё пока неважно.

Илья открыл папку, и они с Даной принялись рассматривать рисунки. Зинаида Романовна была права, рисовала Маша пока так себе, но видно, что старалась. Это был уровень, когда ребёнок уже оставил позади стадию каляк-маляк и перешёл к чему-то осмысленному.

На одном из рисунков Маша изобразила человека с торчащими в разные стороны волосами. Руки и ноги – чёрточки, глаза – точки, уши – загогулинки. Рядом с человеком была нарисована кошка. О том, что это странное существо именно кошка, говорили большие усы, хвост и подпись внизу «Мурка». А под человечком значилась единственная буква «М». В верхнем углу рисунка находился идеально ровный круг – то ли солнце, то ли луна. Скорее всего, Маша нарисовала этот круг, просто обведя фломастером стакан или какой-то другой подходящий предмет.

– Не думаю, что эти рисунки могут хоть что-то разъяснить по поводу её прошлого, – с лёгкой грустью заметила Зинаида Романовна. – Но кто знает…

На следующей картинке – человекообразное существо с большими рогами, похожими на оленьи. Деревья. Причём существо было величиной с эти деревья. И снова круг вверху листа.

Илья взял очередной рисунок. Хмыкнул. Здесь Маша изобразила что-то не вполне понятное. Вроде бы маленький человечек, но с крыльями и слишком большими для его комплекции острыми зубами. А рядом – коричневое чудо-юдо с бивнями, как у слона.

– Любопытно, – прокомментировала Дана. – А девочка-то с фантазией.

На очередной картинке был просто круг на чёрном фоне, а внизу подпись корявыми буквами: «Луна».

– Вы ещё кое-что должны знать, – Зинаида Романовна побарабанила пальцами по поверхности стола. На лбу появились складки. – Это мне кажется важно. В общем, Маша очень боится грозы. У нас в детской комнате телевизор стоит, и однажды шла передача о дикой природе. Дети смотрели, ну и Маша тоже. Надо сказать, она долго воспринимала телевизор, как какое-то окно, за которым всё по настоящему, в реальном времени. Ну и вот… В передаче этой показали грозу – гром, молнии сверкают. Маша вскрикнула, вскочила и бросилась бежать. Воспитательница её потом долго искала, нашла в столовой под столом. Спросила, что её так напугало, а Маша ей дрожащим голосом: «Там гроза!» Очевидно, в её жизни во время грозы случилось что-то ужасное. В общем, имейте это в виду.

– Хорошо, – поспешил заверить Илья.

– И ещё один ньюансик, – Зинаида Романовна выдержала паузу, словно раздумывая, говорить или нет. – Уж не знаю, как вы к этому отнесётесь, но Маша совершенно не ест мяса. Ни в каком виде. Котлеты, сосиски, даже суп на мясном бульоне – не-а, не станет есть. А, как я уже сказала, если она чего-то не желает делать, то её и не уговорить. Потом, возможно, это изменится, но пока всё так, как есть.

– Ничего страшного, Зинаида Романовна, – широко улыбнулся Илья. – Я тоже человек упрямый. Получается, у нас с Машей уже есть что-то общее.

– А что она любит кушать? – полюбопытствовала Дана.

– Каши, – в глазах Зинаиды Романовны зажглись весёлые искорки. – Любые каши: гречневая, манная, рисовая… Кушает с таким аппетитом, что аж завидно.

Дана рассмеялась и похлопала мужа по животу.

– Похоже, Илья, у неё с тобой ещё кое-что общее есть.

– Ну а теперь, – на весёлой ноте решила подвести итог Зинаида Романовна, – дело за малым… Заявление в органы опеки, затем суд и можете забирать Машеньку. Хотя, ещё кое-какие проверки будут, жильё ваше посмотрят. Думаю, никаких проблем возникнуть не должно. Но, видите ли, я уже говорила, что мы не знаем её точного возраста, однако она у нас значится как десятилетняя. По закону, если ребёнку уже исполнилось десять лет, нужно его согласие на усыновление-удочерение. Вы должны насчёт этого с ней поговорить. Да вот хотя бы прямо сейчас. А потом ещё и с представителем из органов опеки и попечительства.

– Разумеется, – кивнул Илья.

– Да-да, конечно, – одновременно с ним произнесла Дана.

– Ну, будущие счастливые родители, тогда пойдёмте, – Зинаида Романовна поднялась из-за стола, бросила взгляд на часы на стене. – Так, время у нас полдвенадцатого. Дети на прогулке.

Она подошла к вешалке, быстренько надела сапоги, пальто. Илья с Даной покинули кабинет, а Зинаида Романовна, прежде чем выйти, поглядела на портрет Крупской и показала кулак с поднятым большим пальцем.

– Живём, Надежда Константиновна! Живём!

На улице шёл снег – хлопья большие, как птичий пух. Дети, под присмотром молодой воспитательницы, резвились на застроенной горками, качелями, домиками площадке. Кто-то снежками бросался, кто-то катался с горки. И лишь одна девочка в синем пальто и красной шапке с большим помпоном стояла в сторонке. Она ловила ладонью снежинки и внимательно рассматривала их, словно пытаясь разгадать какой-то зимний секрет.

– Вы лучше здесь, пожалуйста, подождите, – не доходя до детской площадки, попросила Зинаида Романовна. – А то все дети сейчас только на вас и будут глядеть, причём с грустью. Они ведь в каждом незнакомом взрослом видят потенциальных родителей. Не нужно ранки бередить.

– Понимаю, – вздохнул Илья. – Разумеется.

Дана обхватила его руку и прильнула к нему. Зинаида Романовна сначала подошла к воспитательнице, коротко переговорила с ней, затем проследовала к девочке с синем пальто. Вместе они вернулись к Илье и Дане.

Маша глядела на них с подозрением. Тётя Зина сказала, что они хотят задать ей один вопрос. И что за вопрос такой? И почему эти люди так волнуются? Видно же, что волнуются.

Дана опустилась перед ней на корточки, приложила ладонь к её предплечью.

– Маша, – она так переживала, что голос прозвучал сипло. Собралась с духом и повторила уже более уверенно: – Маша, ты хотела бы жить с нами? Мы станем одной семьёй. Мы будем о тебе заботиться. У нас большой хороший дом, ты ни в чём не будешь нуждаться… – Дана смутилась, понимая, что говорит что-то не то.

– Мы станем тебе хорошими родителями, – заверил Илья, вложив в эти слова всю свою душу.

– Что скажешь, Маша? – ласково спросила Зинаида Романовна.

Прошлой ночью Маша была в Мире Большой Луны. Как обычно уснула и оказалась возле ручья, над которым парили прозрачные пузыри. Её встретила Аглая. Вместе они дошли до мостика, перебрались через ручей и прогулялись до опушки серебряного леса. Во время прогулки Аглая сказала, чтобы она не боялась перемен, которые в скором времени ждут её. Даже не просто не боялась, а должна идти им навстречу. Так нужно. Этого желает Луна. Теперь Маша понимала, что это за перемены – её хотят забрать из детского дома. Ну что же, пускай. Тем более, этот дядя и эта тётя ей нравились. Они сегодня привезли несколько больших коробок с разными сладостями. Всем детям досталось. Интересно, в их большом хорошем доме найдётся баночка земляничного варенья?

– Я согласна, – она собиралась улыбнуться, но почему-то передумала.

У Даны выступили слёзы. Она не смогла сдержать эмоций – сгребла Машу в охапку и крепко прижала к себе.

– Вот умница! Вот хорошая девочка!

Илья резко выдохнул, словно всё это время сдерживал дыхание, и рассмеялся.

– Ну, слава Богу!

Через какое-то время Зинаида Романовна обратилась к Маше:

– Заберут тебя не сегодня. Нужно сначала кое-какие дела сделать. Придётся подождать.

Маша дёрнула плечами.

– Хорошо, подожду.

В этот раз она всё же решила улыбнуться, ведь взрослые улыбались и, похоже, ждали от неё того же. А со своими чувствами Маша пока не определилась. С одной стороны ей хотелось перемен, а с другой, опасалась их, несмотря на указания Аглаи. Впереди ведь опять неизвестность. Да, эти дядя с тётей вроде бы хорошие, но мало ли что. Сейчас она им нравится – вон тётя даже расплакалась от радости, – а потом может и разонравится. Но и здесь оставаться не хотелось. Поначалу всё было хорошо, каждый день она открывала для себя что-то новое, а теперь скучновато стало. С другими детьми так и не сдружилась, почему-то ей с ними было совершенно неинтересно. Рисовать нравилось, читать – пока ещё по слогам, но с каждым днём всё лучше и лучше. Но это ведь можно делать и когда её заберут отсюда. Да и с жизненной силой, наверное, проблем не будет.

В первый же день, когда Машу привезли в детский дом, она забрала жизненную силу у уборщицы – совсем чуть-чуть, капельку. Мысленно обратилась к женщине: «Ты видишь луну в глазах моих?» А когда забрала силу, велела забыть о том, что только что произошло. Уборщица продолжила мыть пол, но теперь уже вяло. И хотя Маша забрала немного силы, её хватило почти на неделю. Всё же человек не кролик, не белка. Однако Маша решила, что это неправильно. Все взрослые в детском доме относились к ней очень хорошо, начиная с уборщиц и заканчивая самой главной, тётей Зиной. А она будет силу у них красть, как последняя воровка? Плохо это, даже если Луна разрешала так делать. Подло.

К тому же выход из положения Маша нашла уже на следующий день. Одна из воспитательниц показала ей комнату, которая называлась «Живой уголок». Там находились клетки, в которых были невероятно красивая птица попугай, два хомяка, кролик «бабочка» и две морских свинки. Так же в комнате были большой аквариум со множеством прекрасных рыбок и черепаха в коробке. Через пять дней Маша забрала немного жизненной силы у морских свинок, и на них это не слишком отразилось – разве что есть стали вдвое больше. А спустя два дня настал черёд кролика. Так и чередовала: свинки, кролик, свинки. Хомяков не трогала – мелкие уж больно. А уж о попугае Кеше и говорить нечего. Забирать силы у такой прекрасной птицы? Да ни за что на свете!

– А можно у меня будет кролик? – попросила Маша у будущих родителей.

– Кролик? – немного растерялся Илья.

Но Дана не растерялась:

– Ну конечно, Машенька! Хоть сто кроликов! У тебя будет всё, что ты захочешь.

– Сто – не нужно, – немного подумав, сказала Маша. Она уже немного умела считать и знала, что «сто» это очень много. – Тогда три.

– Любую зверушку заведём, только скажи, – пообещал Илья.

Они ей нравились всё больше. Может, о земляничном варенье спросить? Нет, лучше потом. Пока и кроликов хватит.

Воспитательница выкрикнула, хлопая в ладоши:

– Так, дети! Пора на обед! Строимся по парам!

Неохотно отрываясь от своих игр, дети направились к воспитательнице. Зинаида Романовна кивнула Маше.

– Беги к остальным. Только что нужно сказать на прощание?

– До-сви-да-ни-я! – выпалила Маша, чётко разделяя слоги. Почему-то все дети здесь произносили это слово именно так, ну и она привыкла.

– До свидания, родная моя! – Дана поцеловала её в щёку. А Илья весело подмигнул, и Маше это очень понравилось – так иногда делал Мертвец.

Она направилась к остальным детям. Взрослые, проводив её взглядами, пошли в сторону больших въездных ворот.

– Зинаида Романовна, – обратился Илья, – я тут заметил, что небольшой ремонт вам не помешал бы.

– Ох, Илья Анатольевич, – всплеснула она руками, – нам и большой ремонт не помешал бы.

«Есть! – подумала Зинаида Романовна, с трудом удерживая на лице печальное выражение, ведь внутренне она ликовала. – Спонсор, похоже, найден!»

– Будет вам ремонт, – с широкой улыбкой сказал Илья.

Он был рад хоть как-то помочь и радости своей скрывать не собирался. Дана часто ему говорила: «Ты как открытая книга. Эмоции скрывать совершенно не умеешь. На твоём лице всё написано».

У ворот распрощались. Зинаида Романовна слишком лёгкой для её комплекции походкой устремилась к дому. Она решила на радостях организовать для персонала банкетик – чай, тортик. Повод ведь есть. Ещё какой повод! Ей хотелось петь и танцевать.

Будущие родители направились к своей машине.

– Господи, какие же у Маши глаза! – восхищённо произнесла Дана. – Да в них утонуть можно. Вроде бы и детские глазёнки, а в них будто мудрость какая-то. Недаром она весь персонал очаровала.

– А мне вот интересно, откуда у неё такой ожог на лице, – внезапно помрачнел Илья. – Думаю, это не несчастный случай. Кто-то с ней это сделал. Узнал бы кто – убил бы!

Дана взяла его под руку.

– Не нужно сейчас о плохом, хорошо? День-то какой!

– Ладно, не будем.

Ей было тридцать два, ему тридцать пять. Они выглядели как благополучная семейная пара, но благополучия им как раз и не хватало. А ещё у них был скелет в шкафу. Огромный скелетище молодого наркомана, который однажды лишил их ребёнка.

Илья и Дана росли в одном дворе и полюбили друг друга ещё в юности. Она – домашняя девочка, отличница. Он – раздолбай, нарушитель спокойствия, стоявший на учёте в детской комнате милиции. Две противоположности притянулись друг к другу. Обычная история. Повзрослели. Дана дождалась Илью из армии, сыграли свадьбу. Они очень хотели ребёнка, но что-то не складывалось. Дана никак не могла забеременеть, хотя врачи утверждали, что и она и её муж абсолютно здоровы. Это немного омрачало их семейную жизнь, но они не теряли надежду.

«Видимо, кто-то наверху считает, что ещё не время», – успокаивал Илья Дану.

Однако время шло, а с годами начала и надежда угасать. В конце концов, они смирились, что детей у них не будет, а о приёмном ребёнке даже не помышляли.

Но случилось чудо. Весной 1989-го, когда Дане было уже двадцать девять, она обнаружила, что беременна. Радости обоих не было предела, у них словно бы крылья выросли. Да ещё и бизнес Ильи пошёл в гору после долгих нервных перипетий. Всё к одному. Жизнь засияла новыми красками.

Вот только кто-то наверху решил лишить их радости.

В тот злополучный день Дана возвращалась домой из поликлиники с хорошей вестью: беременность проходит нормально, врач настроен оптимистично.

Приближалась весенняя гроза, небо над городом стремительно темнело, поднялся ветер. Дана, которая всегда ходила привычным маршрутом, в этот раз решила пойти через дворы, чтобы сократить путь. Очень ей не хотелось промокнуть. Утром по радио обещали ливень с грозой, а она зонт с собой не прихватила. Очень рассеянной стала в последнее время, только и думала, что о будущем ребёнке.

Небо над домами озаряли вспышки молний, гром гремел. В воздухе набухало напряжение – вот-вот ливень хлынет.

Дана спешила. Миновала двор, едва ли не бегом нырнула в сумрачный переулок…

И тут кто-то на неё набросился, ударил по лицу, в живот, ещё раз в живот, вырвал сумочку и…

Что было дальше Дана уже не помнила. Внутри неё будто бы что-то взорвалось, и она потеряла сознание. Очнулась в больнице, узнала, что у неё случился выкидыш, и снова провалилась в чёрную яму небытия.

Милиция, разумеется, разыскивала того, кто напал на Дану, но Илье не хотелось, чтобы ублюдка нашли. Ну, найдут его, посадят, и что? Это наказание? Нет, он намеревался сам, лично, наказать отморозка. К его поиску он подключил своих друзей-афганцев. Они весь город на уши поставили, разворошили все притоны, вытрясли дух их нескольких десятков наркоманов и алкашей. И им удалось найти подонка раньше милицейских сыскарей.

Это был восемнадцатилетний наркоман по имени Кирилл Кучин. Прозвище – Куча. Всё это время он скрывался на даче. Когда его волокли к машине, он обделался. Илья с друзьями погрузили Кучу в багажник, вывезли в лес и заставили рыть могилу. Он скулил, рыдал, молил о пощаде, а мстители глядели на него молча. И потом никто из них не проронил ни слова, когда закапывали заживо наркомана по кличке Куча.

Из больницы Дану выписали спустя три недели. Врачи сказали, что она больше не сможет забеременеть – приговор сродни смертельному. Их с Ильёй жизнь превратилась в унылое, наполненное болью, существование. Он рассказал ей о свершившемся возмездии – однажды, в каком-то порыве отчаяния. Она восприняла эту новость с холодным спокойствием.

Лишь спустя год время приступило к лечению. Чувство утраты притупилось. Дана и Илья начали оживать, хотя и понимали: всё уже не будет, как прежде. Они заново учились чему-то радоваться, смеяться, глядеть в будущее без тоски. Сложно было, но они старались. Ради друг друга.

Кроме предприятия по производству мебели Илья ещё и охранную фирму открыл, куда на хорошие должности благополучно пристроил всех своих друзей. Выкупил участок земли за городом неподалёку от бывшего пионерского лагеря, построил дом похожий на сказочный терем. Всё это отвлекало от темноты прошлого, помогало хотя бы на время забыть о мёртвом наркомане и о не родившемся ребёнке. Знакомые Даны и Ильи теперь с облегчением говорили: «Они сумели пережить горе. Справились». Вот только откуда им было знать, что Дана винила себя за гибель ребёнка. Винила себя за то, что в тот проклятый день не пошла по привычному маршруту, за то, что забыла взять зонт. Дана была не в состоянии избавиться от чувства вины. И об этом не знал даже Илья. Она ему не говорила, слишком любила его и не хотела обременять мужа тяжёлыми откровениями. Порой ей снилось, что она стоит на городском перекрёстке, а перед ней две дороги. Одна ведёт через мрачные дворы, другая светлая, привычная. Мимо снуют люди-тени, в небе клубятся тучи. Ей хочется идти по светлой дороге, но какая-то неумолимая сила толкает в переулок. Она знает: там зло, там боль. Однако ничего не может поделать. И вот она видит, как ей навстречу движется фигура с размытыми очертаниями. Фигура всё ближе. Тёмный силуэт словно бы набухает, заполняя собой пространство…

На этом месте Дана всегда просыпалась.

Так же было и три ночи назад. Она пробудилась с гулко бьющимся сердцем, села на кровати. Проклятый сон! После него чувство вины обострилось: ну почему она пошла не по той дороге?! Плакать хотелось, но Дана сдержала слёзы. Нужно быть сильной. Уже столько времени прошло с того поганого дня. Жизнь начала налаживаться. Никаких слёз! Слёзы – это шаг назад, а они ведь с Ильёй итак двигались вперёд, прилагая неимоверные усилия.

Тихонько, чтобы не потревожить спящего рядом мужа, Дана встала с кровати, прошла на кухню и выпила воды. Затем подошла к окну. Ночь была по-зимнему волшебной. В свете полной луны искрился снег. Звёзды ярко сияли. За оградой виднелся гребень леса – кроны были словно бы из серебра. Дана подумала, что в городе совсем другая, тусклая ночь. А здесь, на отшибе, где теперь находится их новый дом, ночь живая. Ей понравилось это сочетание слов: «живая ночь». Вспомнились красочные открытки, на которых ясный месяц, снежинки, ёлка. А ведь скоро Новый год. Она всегда мечтала, чтобы её ребёнок – не важно, мальчик или девочка – утром первого января обнаружил под ёлкой кучу подарков. А они с Ильёй, обнявшись, наблюдают, как ребёнок радуется, разворачивая подарки. Просто идиллия, как в слащавых фильмах. Но Дане нравилась эта слащавость, эта приторная, банальная воображаемая сцена.

Она долго глядела на луну, а потом спросила сдавленным голосом:

– Почему я пошла не по той дороге, а?

Луна не ответила. Дана с грустью усмехнулась и ответила сама:

– Потому что я дура.

И, словно решив наказать себя, выкрикнула мысленно: «Мой ребёнок никогда не узнает, что такое Новый год! И не развернёт подарков! Он мёртв! Его убил чёртов наркоман! А я пошла не по той дороге! Не по той, не по той!..»

Её затрясло. Таких приступов отчаяния с ней вот уже больше года как не случалось. Она приказала себе успокоиться. Сейчас же! Никаких мыслей о Новом годе и подарках! Никаких больше идиллических воображаемых сцен! Хватит! У неё нет ребёнка и никогда…

А почему бы не взять ребёнка из детского дома?

Дана обомлела, продолжая глядеть на луну. Эта мысль показалась ей настолько естественной и правильной, что она едва не рассмеялась. И легко как-то сразу стало. Словно несколько лет тащила на себе многотонный груз, а теперь сбросила его. Её вот что изумляло: почему они с Ильёй никогда даже не задумывались о том, чтобы взять ребёнка из детского дома? А это ведь в их положении самая логичная идея. Боялись чего-то неосознанно? Но чего? В любом случае у неё теперь нет никакого страха. Напротив, с каждой секундой разрасталась решительность.

– Спасибо! – сильно волнуясь, сказала она луне, словно именно ночное светило подсказало ей спасительную идею.

Дана, опрокинув впопыхах стул на кухне, бросилась в спальню. Растрясла мужа. Когда тот, хмурясь и ворча, разлепил глаза, выпалила:

– Мы возьмём ребёнка из детского дома! И медлить не будем!

Илья вытаращился на жену так, будто видел её впервые. Моргнул. Смысл её слов наконец достиг нужной зоны в его голове. Ещё раз моргнул. Улыбнулся, засмеялся, а потом прижал её к себе и долго не отпускал.

– Это то, что нам нужно, – сказал он, и повторил: – То, что нам нужно!

Илья повторял и повторял эти слова, а Дана плакала, но то были слёзы радости. Ведь скоро ребёнок в этом доме – не важно, мальчик или девочка – развернёт подарки, найденные под ёлкой. Воображаемая сцена станет реальной.

А теперь они точно знали, что это будет девочка. И зовут её Маша. И одним из подарков для неё станет кролик.

Глава семнадцатая

С каждым днём Грыжа всё больше утверждалась во мнении, что именно здесь её место. Она чувствовала себя шестерёнкой, которая долгое время крутилась вхолостую, но теперь стала частью большого механизма. Там, в деревне, всё было совсем не так. И дело было даже не в масштабе, а в ощущениях. Совсем иные ощущения – новые, сильные.

Иногда, обходя территорию Церкви Прозрения, она думала: «Это теперь всё моё!» Её радовали подобострастные взгляды, которые устремляли на неё члены секты. Радовало собственное особое положение. И то, что ей не пришлось ничего для этого делать, казалось Грыже чем-то естественным. Она считала это заслуженным подарком Грозы. И Куннар подтверждал такой вывод.

Поначалу, правда, пришлось нелегко. Из-за того, что пить бросала. Решение завязать со спиртным стало неожиданным даже для неё самой, ведь не собиралась же, не планировала, считала, что алкоголь навсегда останется частью её жизни. Но в первые же дни пребывания в Церкви она вдруг осознала: если и дальше будет затуманивать мозги бухлом, её надолго не хватит. Простейшая истина, но, как выяснилось, некоторые мысли должны прийти в голову именно в нужное время и в нужном месте, чтобы они стали чем-то вроде вселенского откровения. То, на что раньше было плевать, превратилось в цель номер один.

И без Куннара тут не обошлось.

Он с самого начала стал убеждать Грыжу, чтобы она бросила пить. При этом утверждал, что Гроза желает этого. Грыжа ему верила. Парень мог лгать кому угодно, но только не ей. Его слова к тому же подтверждали страшные сны. Раньше спьяну и с похмелья снился всякий бред – какое-то хаотическое нагромождение образов. А когда она стала членом Церкви Прозрения, бред обрёл жуткую форму. Стоило ей задремать, как являлись чудовища, в мордах которых угадывались черты тех, кому она причинила зло. Твари возникали из темноты, окружали, клацая зубами. Из пастей стекала пенистая слюна, в залитых кровью буркалах горела ярость. Иногда Грыжа видела этих чудовищ даже наяву, как нечто мимолётное, случайно попавшее в поле зрения. Она рассказала об этом Куннару, и его ответ оказался предсказуемым: «Это Гроза подаёт знаки. Чтобы кошмары прекратились, нужно завязать с алкоголем».

И Грыжа снова ему поверила.

Выбор был невелик: или сумасшествие или трезвый образ жизни. Грыжа выбрала второй вариант, приплюсовав к нему ещё множество аргументов. Вот только исцеление далось нелегко после нескольких лет ежедневных попоек. Почти целый месяц Грыжа боролась с зависимостью, порой погружаясь в полуобморочное состояние. Засыпала, только приняв снотворное, ела через силу. Множество раз у неё возникало невыносимое желание послать Мотю за водкой или самогоном, но всякий раз она это предательское желание подавляла. Грыжа и сама не подозревала, что в ней такая сила воли.

Во время исцеления Куннар поддерживал её. Постоянно твердил, что Гроза видит, как она борется.Видит и ценит. И что скоро для неё начнётся совершенно новая жизнь. Его слова вдохновляли, он умел быть убедительным.

И вот настало утро, когда Грыжа проснулась, чувствуя себя нормально. Голова не кружилась, руки не тряслись, хотелось мяса и крепкого чая. Даже вонь прошла, и это стало самым неожиданным побочным эффектом. Мотя сказал, что это дело нужно отметить, и щёлкнул пальцем себе по горлу. Он и не ожидал, что его шутливое предложение вызовет в Грыже такой хохот. Несколько минут она буквально надрывалась от смеха, а все кто был рядом, глядели на неё с подозрением, как на какую-то одержимую.

Времена пьянок остались в прошлом. И, как и обещал Куннар, у Грыжи началась совершенно новая жизнь. Настал период наблюдения и осмысления. Она подмечала всё, что творилось в Церкви Прозрения, и делала выводы. Многое охотно разъяснял Куннар. На то, чтобы полностью освоиться и почувствовать себя здесь хозяйкой у Грыжи ушло совсем немного времени. Причиной тому были члены секты. Они глядели на неё с таким подобострастием, словно она являлась каким-то божеством. Да, Куннар объявил её своей правой рукой, но такого тупого раболепия она не ожидала. И ведь им было достаточно всего лишь нескольких слов чудотворца. И всё. В их головах будто щёлкнул переключатель, отвечающий за свободу воли. Эти люди напоминали Грыже овец, которым даже пинка не нужно давать, чтобы они следовали в нужном направлении. Она не сомневалась: прикажи им Куннар покончить с собой всем скопом, распрощались бы с жизнью, не раздумывая, испытывая при этом радость. И ей это нравилось. Среди такого безвольного стада она чувствовала себя пастухом. Вернее, одним из пастухов. Иногда специально обходила всю территорию лагеря, заходя в жилые помещения, чтобы увидеть, как они ей кланяются, чтобы услышать благоговение в их голосах.

«Эти люди – психи, – говорил Мотя. – Все до единого ненормальные. И выглядят они счастливыми, потому что мозги набекрень».

Грыжа с ним не спорила. Психи? Да и плевать. Она не видела ничего плохого в том, что ей комфортно среди ненормальных.

Особенно Грыже нравились «вечерние представления», где сначала проповедники доводили паству до религиозного экстаза, а потом уже в дело вступал Куннар. Во время этих сеансов члены Церкви, словно бы освобождались от каких-то оков, становились донельзя странными. Порой Грыже казалось, что в них бесы вселялись. А как ещё объяснить подобное безумие? Некоторые рыдали, кто-то входил в транс и принимался раскачиваться, мотать головой, издавать чудные звуки. А какие в это время у них были глаза! Бессмысленные, тупые. Но когда на сцену выходил Куннар, а вместе с ним и Грыжа, всё менялось. Пустота в глазах людей сменялась благоговением. Все глядели на чудотворца, затаив дыхание, как на спустившегося с небес бога. Облачённый в белый костюм Куннар садился в кресло, больше похожее на трон. Грыжа становилась рядом, а проповедники служили фоном. Включалась спокойная приятная музыка, гасились фонари на всей территории лагеря и только один прожектор освежал сцену голубоватым светом. После короткого приветствия Куннар просил подойти к нему тех, кого мучает боль. Это всегда были люди со стороны, не члены Церкви Прозрения. Их приводили специально для более качественной демонстрации возможностей чудотворца. Часто они были настроены скептически, и это только добавляло драматизма. Эти люди рассказывали о своей боли. Истории были разными. Кого-то мигрень мучала, а кто-то изнывал от боли по причине смертельной болезни. Куннар выслушивал их, а потом приступал к «исцелению». Грыжа подводила его к пациентам, он снимал чёрные очки, обхватывал голову страдальца руками и стоял так с десяток секунд. Потом отпускал и выкрикивал:

– Боли больше нет!

Толпа тут же хором отзывалась:

– Боли больше нет! Хвала Господу! Хвала чудотворцу!

Пациент в это время обычно с недоумением хлопал глазами, не в силах поверить, что боль действительно ушла. А когда он в этом полностью убеждался, принимался или громко ликовать или плакать от радости. Как правило, такой человек становился членом Церкви Прозрения, несмотря на то, что Куннар всего лишь забирал боль, не лечил.

Всё это действо снималось на камеру и позже транслировалось на местном телевидении. Ежедневно целых два часа на городском телевизионном канале шли передачи о Церкви Прозрения. Проповеди. Интервью с исцелёнными, которые превозносили чудотворца Куннара до небес. Репортажи о жизни Церкви, её деяниях и благотворительных акциях. Картинка была идиллическая, и Грыжа быстро перестала удивляться, почему так стремительно пополняются ряды последователей Церкви. На агитацию тратилось много сил и средств. В местной типографии печаталась специальная литература, которую сектанты распространяли бесплатно и навязчиво. В здании городского кинотеатра часто проходили открытые семинары. А тех, кто выступал против Церкви, или подкупали, или находили более радикальные способы заткнуть им рты.

Грыже очень быстро убедилась: вывеска «Территория добра» на въездных воротах в лагерь – лживая. Добром тут и не пахло. Счастье на лицах сектантов было сродни эйфории наркомана, принявшего дозу. Проповедники учили любить только членов Церкви, а ко всем остальным относиться, как к врагам, которых, впрочем, можно завербовать. Рушились семьи. Матери начинали презирать своих детей, отказывающихся вступать в секту. Дети – матерей и отцов. Видя всё это, Грыжа не раз вспоминала слова: «Всё не то, чем кажется».

Впрочем, её такой расклад очень даже устраивал. В вывеске «Территория добра» ей иногда виделось «Территория Грозы». Она как-то с иронией сказала об этом Куннару, и тот одобрительно кивнул:

– Так и есть, Галина. Это территория Грозы. Но об этом знаем только мы с тобой и ещё несколько человек. Каково хранить такую тайну?

Она тогда коротко буркнула «нормально», хотя на самом деле её распирало от гордости. Хранить такую тайну, быть её частью – это лучшее, что с ней случалось. Именно тайна делала её пастухом среди тупых, ни о чём не подозревающих овец. И после того, как излечилась от алкоголизма, она часто припоминала Куннару его обещание открыть для неё дверь в Мир Грозы. Тот отвечал, что ещё не время, но уже скоро.

Что ж, скоро так скоро. Грыжа могла и потерпеть. Ей вообще теперь казалось, что впереди у неё целая вечность, словно она была бессмертной. И в середине декабря это «скоро» наступило, Куннар сдержал слово.

В тот вечер паства как обычно собралась на проповедь. На улице было довольно тепло, с крыш капало. Двое проповедников на сцене бойко, даже агрессивно, вещали о том, что всем, кто выступает против Церкви Прозрения, Бог уготовил незавидную участь, что их души уже разъедает скверна. Люди в толпе то гневно мычали, то одобрительно кивали. Примерно через час проповедники закончили, и на сцену вышел Куннар в сопровождении Грыжи. Заиграла спокойная музыка, погасли фонари. Всё было как обычно. Для Грыжи такие представления уже стали привычными, и под прицелом трёх сотен пар глаз чувствовала себя вполне комфортно. Она ни на секунду не забывала, что глядят на неё безвольные овцы, а потому и не тушевалась. Глупо пастуху нервничать перед своим стадом.

Впрочем, были тут и звери дикие – Мотя с Серёжей. Они стояли в сторонке, возле здания типографии. Грыжа была рада, что эти двое вместе с ней покинули деревню. Мотя согласился сразу, заявил, что смена обстановки ему не помешает. После письма от дочери он стал довольно апатичным. Не спорил, соглашался со всем, чего бы Грыжа ни сказала. А Серёжа поначалу уезжать не хотел, пришлось уговаривать. Он взял время на раздумье и явился в Церковь Прозрения уже когда Грыжа излечилась от алкоголизма. Серёжа объяснил своё решение просто: «С тобой и Мотей веселее». По настоянию Грыжи им выдали хорошие квартиры в здании, где проживали особо приближённые Куннара.

После бурного ликования толпа притихла. Куннар занял своё место в кресле с высокой спинкой. Грыжа встала рядом. В полушубке из меха норки и в сапогах из дорогой кожи она чувствовала себя барыней, которая почтила своим присутствием крепостных крестьян. Только ради таких ощущений и стоило покинуть деревню. И ведь ничего не делала, просто стояла, но чувство было, словно весь мир принадлежал только ей. Ну и Куннару, разумеется. А поначалу ему пришлось уговаривать её. Ну не желала она выходить на сцену, это казалось глупой затеей. Зачем? Куннар объяснил, что она, как его правая рука, должна быть на виду, и вдвоём на сцене они будут смотреться эффектней. Но Грыжа со временем поняла: парень просто хочет, чтобы она всегда находилась рядом – на сцене, за завтраком, за ужином. Ей поначалу казалось это чем-то ненормальным, но потом разобралась, что к чему и всё встало на свои места. Дело было в матери Куннара. Та умерла от рака три года назад и он до сих пор не нашёл утешения. Его любовь к матери больше походила на поклонение – как Богу, как Грозе. «Она была для меня всем», – не раз слышала Грыжа его слезливые откровения. Рассказывая о матери, он превращался в обычного грустного мальчишку. Тот чудотворец, которого люди видели на сцене, исчезал. А доверял свои воспоминания он только Грыже, и ей это льстило. Но ещё она сообразила, что парень в её лице нашёл замену своей матери. Это было очевидно. Потому он и настаивал, чтобы она всегда находилась рядом. Грыжа пока не знала, как относиться к такому раскладу. Играть роль заботливой мамочки? Не очень-то ей нравилась эта роль.

Куннар поднял руку и произнёс слова, которые говорил уже сотни раз:

– Прошу выйти на сцену тех, кого мучает боль!

Толпа расступилась. На сцену поднялось двое мужчин и три женщины. Все пятеро заметно волновались. Выдержав небольшую паузу, Куннар кивнул:

– Да, я чувствую вашу боль. Будьте добры, расскажите о ней.

Один из проповедников вышел из затемнённого участка сцены, взял за руку тощую женщину в сиреневом пальто и подвёл её к микрофону. Та, переминаясь с ноги на ногу и смущённо отводя глаза от толпы, начала:

– Здравствуйте. Меня зовут Софья. Вот уже три года, как меня мучает головная боль. Она началась после аварии, меня машина сбила. Иногда голова просто раскалывается, а таблетки помогают плохо. Я делала томографию, но… никаких патологий не выявлено. Врачи только руками разводят и выписывают всё новые лекарства. Я уж и забыла, что такое нормальный сон. Устала так жить… Простите, я очень волнуюсь…

Она прикрыла ладонями лицо, словно решив спрятаться от сотен взглядов. Через несколько секунд продолжила:

– Я даже к одному экстрасенсу обращалась. Он пообещал, что поможет, деньги взял немалые. Но не помог. Даже мизерного улучшения не было. Вот, в общем-то, и вся история.

– Веришь ли ты, что я помогу тебе? – громко спросил Куннар. – Только отвечай честно, Софья.

– Я… я не знаю, – она поморщилась, с трудом удерживаясь, чтобы не расплакаться. – Я уже правда не знаю, кому верить. Но я видела по телевизору, как вы людей исцеляете и… Да, у меня есть надежда.

– Хорошо, Софья, – с сочувствием произнёс Куннар. – Мы все тебя выслушали. С божьей помощью ты уйдёшь сегодня домой исцелённой.

По толпе прокатился одобрительный рокот. Музыка стала чуть громче, но скоро опять притихла. Проповедник подвёл к микрофону мужчину лет сорока. Тот представился Петром Юдиным и поведал о болях в пояснице:

– Утром с кровати еле поднимаюсь. Днём отпускает немного, а вечером опять… В больницу не ходил и не пойду. Не верю я врачам. Они брата моего угробили. У него всего лишь аппендицит был, а они операцию умудрились неудачно провести, представляете?

После Петра Юдина о своих болях рассказала маленькая рыжеволосая женщина. Она страдала от панкреатита и в середине повествования расплакалась. На дежурный вопрос Куннара, верит ли она, что он ей поможет, выпалила, не раздумывая: «Верю, чудотворец! Всем сердцем верю!» Грыжа поняла: эта дамочка уже завтра станет членом Церкви Прозрения. Впрочем, скорее всего, все эти пятеро станут – временем проверено. Исключения случались, но редко.

Проповедник отвёл рыжеволосую в сторонку, и место возле микрофона заняла щуплая старушка. Она пожаловалась на постоянные боли в суставах. Артрит. После неё настал черёд парня, которому на вид было не больше двадцати. Редкий случай. Обычно за исцелением являлись те, кому за сорок. Парень рассказал о боли в коленке. Признался, что не хочет идти в больницу, очень боится операций – просто фобия какая-то. Он надеялся на Куннара, потому что тот неделю назад вылечил мигрень у его соседки. Когда парень закончил и отошёл от микрофона, музыка снова стала громче, а прожектор засветил ярче. Многие люди в толпе сложили руки в молитвенном жесте.

Куннар медленно поднялся с кресла. Грыжа взяла его под локоть, подвела к Софье. Он снял очки, положил их в карман пиджака. Музыка стихла. Люди застыли в ожидании чуда. Некоторые блаженно улыбались, у кого-то глаза были мокрыми от слёз. В такие моменты чувство превосходства над этими людьми у Грыжи обострялось до предела. Она начинала казаться самой себе огромной, мощной, а те, кто стоял внизу выглядели в её глазах мелкими, ничтожными, абсолютно безвольными. Большинство из них однажды опустилось на нижнюю ступень лестницы отчаяния и их сознание стало как глина, из которой можно лепить всё, что угодно. Вот проповедники с Куннаром и лепили. Как-то Грыжа задалась вопросом: что если бы тогда, много лет назад, когда умерли её сыновья, она попала под влияние подобной секты? Что если бы вместо постоянных пьянок выбрала поводырей, которые увели бы её в дебри мракобесия? Возможно ли такое? Гордыня не позволяла ответить на этот вопрос утвердительно, не позволяла ставить пастуха на место овцы. Но Грыжа сознавала необъективность гордыни, и сомнения иногда возникали – поздними вечерами, в редкие минуты слабости, когда идея завязать с алкоголем не казалась такой уж хорошей.

– Смотри мне в глаза, Софья! – произнёс Куннар. Он обхватил руками её голову. – Смотри мне в глаза!

– Я смотрю, – пролепетала она, дрожа всем телом.

Они стояли так почти минуту. Наконец Куннар отступил, поднял руки с раскрытыми ладонями и выкрикнул:

– Боли больше нет!

– Боли больше нет! – дружно повторила толпа. – Слава Господу! Слава чудотворцу!

Софью перестало трясти. Медленно, с каким-то недоверием, она прикоснулась пальцами к вискам. Выражение лица было таким, словно ей хотелось расплакаться и рассмеяться одновременно.

– Не болит, – изумлённо произнесла она, и всё-таки рассмеялась нервно. – Правда не болит! Я уже и забыла, каково это…

Толпа радостно загомонила, но скоро опять притихла. Куннар сдержанно улыбнулся.

– Спасибо, Софья, что доверилась мне и Господу. Надеюсь, ты станешь сестрой всем нам, – плавным жестом руки он обвёл пространство перед собой.

– Да, да, конечно, так и будет! – затараторила она. – Спасибо! Это просто чудо какое-то! Настоящее чудо!

Проповедник отвёл её к правой стороне сцены, а она всё продолжала повторять: «Чудо, чудо…» Грыжа снова взяла Куннара под локоть и подвела к Петру Юдину. В воздухе повисла тишина. Юдин – лысеющий мужчина с выпирающим из-под дублёнки животом – сильно нервничал. Не нравилось Грыже его лицо, было в нём что-то хитрое. Глаза блестели лихорадочно, уголки губ подёргивались. Ей стало немного тревожно, сердце заколотилось. С чего бы? Ну не нравился этот тип, и что? Сюда разные пациенты приходили, у некоторых вообще рожи были отвратные, бандитские. Но почему-то именно этот мужик вызвал в ней тревогу. Ей хотелось, чтобы Куннар долго не возился с ним – забрал бы поскорее боль и отпустил восвояси.

– Смотри мне в глаза, Пётр! – громко сказал Куннар, и протянул руки, чтобы обхватить его голову…

Юдин неожиданно отпрянул, губы скривились в злобном подобии улыбки, глаза превратились в узкие щёлки. Он резко нагнулся, выхватил припрятанное в носке шило с плоской рукояткой, выпрямился и вогнал острый стержень в сердце чудотворца.

– Сдохни, тварь! Сдохни! – заорал он, а потом захохотал.

После секундного замешательства Грыжа заревела, точно разъярённый медведь и, выпучив глаза, бросилась на Юдина. В её голове носилась единственная мысль: «Это всё! Это всё!..» Вцепилась ему в горло, повалила на сцену, а ублюдок продолжал смеяться, но теперь уже сдавленно, хрипло. С его губ срывались капли слюны. Софья и артритная старуха визжали, толпа гомонила, хотя мало кто понял, что произошло. Бледный, как смерть, Куннар, держась за шило в своей груди, пошатываясь, отступил в тень.

На сцену выскочил его телохранитель и по совместительству шофёр – Альберт. Он уже собирался подбежать к Куннару, но тот вдруг вышел обратно под свет прожектора, и шила в груди у него уже не было.

– Со мной всё в порядке! – громко заявил чудотворец. – Галина, оставь его! Альберт, оттащи её, живо! – он словно бы видел, что сейчас творится на сцене.

Грыжа слышала его голос, но ей казалось, что это какая-то звуковая галлюцинация. Куннар ведь должен сейчас лежать при смерти, или уже быть мёртвым. Она же видела, как шило по самую рукоятку вошло точно в область сердца. Не веря своим ушам, Грыжа продолжала душить Юдина, всё сильнее сжимая пальцы на его шее. Меньше всего она сейчас думала о последствиях. Её переполняла ярость, ведь ублюдок испоганил всё. Без чудотворца она станет никем! На нём всё держалось, только на нём!

Альберт схватил её за торс, принялся оттаскивать от Юдина. Ему на помощь пришли проповедники, которые всё это время растерянно топтались на месте, охали и ахали. Они отодрали пальцы Грыжи от шеи несостоявшегося убийцы.

– Галина! – выкрикнул Куннар. – Успокойся, Галина! Я живой! Со мной всё в порядке! – он вскинул руки и обратился к толпе: – Всё успокойтесь! Сейчас же! Господь не позволил причинить мне зло!

Однако своими словами Куннар вызвал ещё больший гам. Но теперь люди ликовали. Начиная с первых рядов, они принялись опускаться на колени прямо в снежное месиво.

Грыжа тряхнула головой, избавляясь от остатков ярости. Она поглядела на Куннара с недоверием, которое скоро сменилось облегчением. Он живой! Невероятно! Видимо, парень, рассказывая о своих мистических способностях, кое-что от неё всё-таки утаил. Придётся ему объясниться!

Куннар приказал Альберту отвести Юдина в подвал. Затем извинился перед тремя пациентами, у которых не успел забрать боль и попросил Грыжу проводить его в свои апартаменты. Для человека, только что чудом избежавшего смерти, он держался неплохо. Впрочем, Грыжа видела, каких усилий это ему стоило. Куннар был напряжён до предела. Казалось, внутри него тикает бомба с часовым механизмом, готовая взорваться в любую секунду. Но заметно это было только с близкого расстояния. Паства же видела человека с расправленными плечами и гордо поднятой головой.

Юдин больше не смеялся. Сообразив, что убийство не состоялось, он помрачнел. Правая щека дёргалась, ноздри вздувались как у загнанной лошади. Альберт грубо поставил его на ноги, завёл руку за спину и повёл прочь со сцены. Юдин не сопротивлялся, не пытался вырваться. Горячечный блеск в его глазах померк.

Глава восемнадцатая

Грыжа отвела Куннара в дом, проводила в гостиную. Тут-то он и взорвался, больше не в силах сдерживать в себе гнев. Сначала заорал, сжав кулаки, затем принялся хватать всё, что под руку попадалось и швырять об пол.

Грыжа всё это время стояла возле камина, скрестив руки на груди. Хмурилась, ждала, когда парень успокоится. А Куннар продолжал буянить. На его лице выступили пунцовые пятна, из глотки то и дело вырывались проклятия на эстонском языке. Наконец, обессилев, он рухнул в кресло и как-то весь обмяк, лишь руки продолжали мелко дрожать. Тяжело дыша, Куннар долго сидел без движения, тараща слепые глаза в пустоту. Потом вынул из-за пазухи кожаный мешочек на золотой цепочке, прижал его к щеке. В мешочке находились локон волос и обрезки ногтей его матери, которые он обрезал за день до её смерти.

– Галина, возьми меня, пожалуйста, за руку, – его голос прозвучал тихо, жалобно.

Грыжа перенесла к креслу стул, уселась и заключила ладонь Куннара в свои ладони. После долгого молчания он закрыл глаза и заговорил:

– Мне с тобой спокойно, – его руки перестали дрожать. – Спокойно, как с матерью… Моя мама… Она всегда меня защищала, всю жизнь. Думаю, она тебе понравилась бы. Вы с ней похожи. Кажется, даже внешне похожи, хотя я никогда не видел твоего лица. Просто мне нравится так думать.

Он тяжело вздохнул, засунул мешочек обратно за пазуху.

– Знаешь, был период, когда старшие ребята со двора сильно меня донимали. Проходу не давали: деньги карманные отнимали, обзывались, порой даже били. Я долго ничего не рассказывал маме. Терпел. А потом не выдержал и рассказал. Она выслушала меня спокойно, а потом сказала: «Пойдём, сынок, отыщем твоих обидчиков и разберёмся с ними». И мы пошли. Долго их искать не пришлось, по вечерам они всегда собирались возле гаражей. Их было пятеро, и они так нагло на нас смотрели! Мама обвела взглядом этих подонков и сказала: «Если вы, мрази, хотя бы ещё раз притронетесь к моему сыну, я выслежу каждого из вас поодиночке. Выслежу и уничтожу!». У меня в голове до сих пор иногда звучит это: «Выслежу и уничтожу!» Было в её голосе что-то странное, то, что не давало усомниться, что она действительно это сделает. Это было и в её глазах. И те парни тоже почувствовали это, увидели и услышали. Они побледнели, все пятеро, никто из них не решился даже слова в ответ сказать. Струсили. Мама взяла меня за руку, и мы отправились домой. И я точно знал: подонки больше меня не тронут. Больше и не трогали, даже стороной обходить стали. Мама меня защитила. А сегодня ты бросилась на того негодяя. Ты тоже защищала. Я видел это как наяву, будто прозрел на несколько мгновений. Воображение, разумеется, но оно не было обманчиво. Оно нарисовало чёткий правильный образ. Ты душила этого Юдина. Душила, не думая о последствиях. Для меня это много значит, Галина. Очень много.

– Я думала, он тебя убил, – ворчливо произнесла Грыжа. – Я же видела, как он вогнал чёртово шило тебе в сердце. По самую рукоятку.

– Меня не так просто убить.

– Это что, Гроза? Это она не дала тебе умереть?

Куннар крепко сжал её ладонь.

– Да, это Гроза. Прости, Галина, что не рассказал тебе раньше. Мне всегда казалось, что если я об этом кому-то расскажу, то стану более уязвимым. Такая вот причуда, суеверие. Но тебе нужно было довериться. Это один из даров Грозы. Раны заживают мгновенно, и даже удар ножом в сердце для меня не смертельный. Но тот тип мог ударить шилом в глаз, или в висок. Это был бы конец. Мне сегодня повезло, если вообще так можно сказать, учитывая всё произошедшее.

Глядя на его веснушчатое лицо, на волосы цвета соломы, Грыжа впервые за долгие годы ощутила что-то вроде материнского чувства. И ей от этого стало не по себе. Куда подевались равнодушие и цинизм, которые, точно щит, оберегали ей от подобных эмоций? Проклятая трезвость!

– То, что произошло, – вздохнул Куннар. – В этой ситуации есть свой плюс. Люди начнут говорить, что Бог не позволил мне умереть. Слухи быстро расползутся, добавятся новые подробности. Это пойдёт на пользу Церкви. Хороший пиар. Хотя я предпочёл бы избежать подобной рекламы. Но теперь уж ничего не поделаешь, что случилось, то случилось. А раз так, лучше глядеть на всё это позитивно, верно?

– Верно, – согласилась Грыжа. – А этот Юдин… Он из тех врагов Грозы, о которых ты рассказывал?

– Нет, я бы это почувствовал, поверь, – без тени сомнения ответил Куннар. – Этот Юдин просто ненормальный, психически больной человек. Я всегда опасался, что рано или поздно на меня совершат покушение, потому и распорядился, чтобы всех, кто выходит на сцену, обыскивали. Но некоторые, как выяснилось, плохо выполняют свои обязанности. И их ждёт наказание. Мне страшно, Галина, и только тебе я могу в этом признаться. Что если ещё кто-то захочет меня убить? Что если в следующий раз меня ударят ножом в голову? Я ведь не бессмертный.

Грыжа ненадолго задумалась, а потом сказала решительно:

– Ну, вот что, теперь я займусь твоей безопасностью, Куннар Тарвас. И Мотю с Серёжей подключу, нечего им без дела шататься. Они хоть и странные ребята, но могут быть очень полезными, я не раз в этом убеждалась. Никто больше не подойдёт к тебе с оружием. А тех, кто плохо обыскал Юдина, я лично накажу.

– Только не публично.

– Да как скажешь, Куннар. Как скажешь, – ухмыльнулась Грыжа. – А что нам с Юдиным делать?

Губы Куннара медленно скривились, образовав улыбку, в которой жестокости было больше, чем радости.

– О, его ждёт кое-что страшное! – он произнёс эти слова немного театрально, с пафосом. – Я скормлю его Грозе. Ты ведь хотела, чтобы я открыл при тебе дверь в Мир Грозы? Что ж, думаю, время пришло.

– Ты серьёзно? – выпалила Грыжа, и поняла, как глупо это прозвучало, ведь Куннар всегда говорил серьёзно.

Он поднялся с кресла. От давешней подавленности на его лице и следа не осталось.

– Пойдём, Галина. Считай, сегодня у тебя вечер раскрытых тайн.

Когда они вышли на улицу, к ним подбежал Мотя, а следом, вразвалочку, подтянулся и Серёжа.

– Что, чёрт побери, произошло? – в голосе Моти сквозила тревога. – Мы далеко стояли, мало что видели. Но все говорят…

– Не сейчас! – оборвала его Грыжа. – Мы об этом позже поговорим.

– Почему позже? – меланхолично протянул Серёжа, глядя при этом на фонарь в стороне.

– Потому что нам с Куннаром сейчас не до болтовни! – резко ответила Грыжа. – У нас дело срочное.

– Какое дело? – не унимался Серёжа, не выказывая ни малейшего любопытства, судя по отстранённости его голоса.

– Галина, – встрял Куннар, – если хочешь, они могут с нами пойти. Твои друзья – мои друзья. Ты им доверяешь – я им доверяю.

После короткого замешательства Грыжа рассудила, что это разумно. Пускай Мотя с Серёжей привыкают быть постоянно рядом с чудотворцем, ведь она собиралась привлечь их к его безопасности. Да и не хотелось ей от них ничего скрывать.

– Конечно, – кивнула она. – Пойдём с нами.

– Отлично, – Серёжа наконец отвёл взгляд от фонаря и улыбнулся. От этой улыбки Грыжу передёрнуло: ужас!

Вчетвером они двинулись к зданию, в котором находились складские помещения. Большинство комнат в этом строении пустовали, и Грыжа однажды спросила Куннара, почему там не селят людей. Он тогда загадочно ответил, что это здание непригодно для жилья. Если там уснуть, то во сне можно увидеть такое, что с ума сведёт. Когда здесь был пионерский лагерь, именно в этом строении случился пожар, в котором погибло пятнадцать детей и пионервожатая.

Люди до сих пор топтались возле сцены. Некоторые громко фанатично молились. Кто-то стоял, глядя в небо с блаженной улыбкой на лице. Несколько десятков человек, заметив чудотворца, побежали к нему по мокрой снежной жиже, но Грыжа подняла руку и громко выкрикнула:

– Расходитесь по своим комнатам! Сейчас же! Это приказ чудотворца! И остальным передайте, чтобы расходились!

С механической покорностью роботов люди остановились, развернулись и пошли обратно к сцене. Грыжа могла дать руку на отсечение: минут через десять на улице не останется ни единого человека. Ослушание было немыслимо.

Вот и здание. Они вошли и последовали по коридору. Свет уже горел – Альберт до этого включил. Спустились в подвал, миновали ещё один коридор, дошли до помещения, в котором сейчас находился Пётр Юдин. Альберт стоял рядом с дверью с понурым видом, теребил пуговицу на пиджаке.

– Иди к себе, – отпустил его Куннар. – И помни, тебя ждёт наказание.

– Я заслужил самое страшное наказание, – угрюмо произнёс Альберт. – Я ведь лично осматривал всех их. Всех пятерых. Не понимаю, как я это шило не заметил. Никогда себе не прощу…

– Свободен, – нетерпеливо процедил Куннар.

Альберт поджал губы и с поникшими плечами поплёлся к выходу из подвала. Глядя ему вслед, Грыжа подумала о плети. Несколько десятков ударов плетью будет для него достойным наказанием. Впрочем, она решила позже ещё раз об этом поразмыслить – вдруг в голову придёт что-то поинтересней.

Она открыла дверь и все четверо вошли в небольшое помещение с голыми стенами из красного кирпича. В углу, на широкой скамье, сидел Юдин. Руки за спиной у него были связаны. С каким-то напряжением он глядел в пол перед собой, щека всё ещё подёргивалась.

Куннар сделал шаг вперёд, скрестил руки на груди.

– Знаешь, в средние века меня или объявили бы святым, или сожгли бы на костре. Я склоняюсь ко второму варианту. Но сейчас другие времена. Люди соскучились по чудесам, во всём странном и непонятном готовы видеть чудо. Что поделаешь, жизнь нынче нелёгкая и многим хочется хоть как-то разукрасить своё жалкое существование. А я и есть такая краска. И меня почитают, как святого. Но находятся и инквизиторы, которые желают меня уничтожить. Полагаю, ты как раз и возомнил себя таким инквизитором. Я прав?

Грыжа внутренне усмехнулась: Куннар любил подобную театральность. Даже тут, в подвале, решил сыграть роль мудреца. А главное – перед кем? Перед этим ничтожеством? Хотя, возможно, его «игра» предназначалась ей, Моте и Серёже. Почему нет? Хоть и немногочисленные, но всё же зрители.

Юдин посмотрел на Куннара исподлобья, желчно улыбнулся.

– Чудотворец… Так тебя называют. Но твои чудеса – зло. Я давно за тобой наблюдаю и знаю, о чём говорю. Когда впервые увидел по телевизору, как ты забираешь боль у людей, я сказал себе: «Этот парень не шарлатан, нет! Он действительно это делает». Я ведь когда-то был хирургом и могу с первого взгляда определить, испытывает человек боль или притворяется. Те люди не притворялись, они не были подсадными утками. Чёрт, меня поначалу даже восхитили твои способности! Но скоро я вот что выяснил: некоторые люди, которых ты боли лишил, умерли. Умерли только потому, что вовремя не обратились к врачу и прошли точку невозврата. Боль – это сигнал к тому, что нужно лечиться. Ты их этого сигнала лишил. Я могу назвать два десятка имён и среди них имена четверых детей. Ты убийца, чудотворец, не святой. И боль ты забираешь только затем, чтобы привлечь побольше олухов в свою сраную секту. Для тебя неважна цена.

– И ты решил меня убить, – спокойно сказал Куннар. – Это месть? Среди тех умерших людей был кто-то из твоих близких?

Юдин скривился.

– Нет. Всё дело в моих собственных грехах. Сегодня на сцене я рассказал отчасти правдивую историю. Вот только из-за неудачно операции погиб не мой брат, а молодая девушка, а саму операцию проводил я. Меня вызвали во время праздника, я был нетрезв. У девушки случился перитонит, а оперировать было некому. Так уж случилось. Маленький городишко, одна больница на сотню километров. С врачами напряг. Я думал, что справлюсь, но… Она погибла. Из-за меня погибла. Была возможность всё это замять, но я не согласился. За свои грехи нужно отвечать, чудотворец. Меня тогда уволили со скандалом, даже в газетах об этом писали. Дело было громким. Вся жизнь пошла под откос. Я не находил себе места из-за чувства вины. Постоянные нервные срывы, хроническая бессонница… Однажды даже два месяца в психиатрической клинике провёл. Я жаждал искупления. А когда сообразил, что из-за тебя люди гибнут, меня прямо-таки озарило: вот оно! Это мой шанс! Я погубил ту девушку, но спасу многих, если тебя остановлю…

– Но ты кое-чего не учёл, – с лёгкой насмешкой в голосе, произнёс Куннар.

– Так и есть, – мрачно согласился Юдин. – Не знаю, урод, почему ты не сдох. Удар был смертельным.

Куннар развёл руками.

– Чудо. Обыкновенное чудо.

Юдин как-то по-птичьи склонил на бок голову, смерил его презрительным взглядом.

– А скажи мне, чудотворец херов, ты у своей мамаши тоже забрал боль, когда она заболела раком? Не из-за тебя ли она сдохла, а? Как видишь я много о тебе узнал, подготовился!..

Грыжа подсочила к нему и со всей силы ударила ладонью по уху.

– Заткнись, говнюк!

Юдин тряхнул головой и расхохотался.

– Вот она – боль! Нет ничего лучше боли! Давай, жирдяйка, ударь меня ещё! Теперь ты его мамочка, да? Ну и уродина! Вы все здесь уроды, все до единого!

Грыжа собиралась влепить ему ещё одну оплеуху, но её остановил резкий голос Куннара:

– Не бей его больше, Галина! Не хватало ещё, чтобы он чувств лишился.

Мысленно выругавшись, она отошла от Юдина, но её глаза продолжали метать молнии. Какого дьявола Куннар вообще взялся болтать с этим ублюдком? Решил с ним в «кошки-мышки» поиграть напоследок? Вот только он не учёл, что у Юдина просто талант какой-то доводить людей до белого каления. Давно её никто так не бесил. Была бы сейчас нетрезвой, горло мрази разорвала бы.

Мотя с Серёжей стояли возле дверного проёма. Оба выглядели немного растерянными. На лбу у Куннара выступили капельки пота, хотя в подвале было прохладно. Лицо раскраснелось, ладони сжимались в кулаки и разжимались. Он сделал резкий вдох и медленно выдохнул. Затем обратился к Юдину ледяным тоном:

– Ты сумасшедший, но недостаточно. Грозе нравится, когда жертва абсолютно безумна. Я это устрою.

– Грозе? – Юдин фыркнул с отвращением. – И ты меня называешь сумасшедшим? И что ты собираешься устроить, убить меня? Ну, так давай, не медли. Я не боюсь.

Куннар снял очки.

– Не боишься? Может, тогда у тебя хватит духу посмотреть мне в глаза?

– Я уже гляжу в них, ты, слепой урод. Смотрю! И знаешь, что вижу? Дерьмо! Ты переполнен вонючим дерьмом, оно даже из твоих глаз лезет!..

Он собирался добавить ещё что-то оскорбительное, но слова будто наткнулись на преграду в горле. Юдин увидел в глазах Куннара тучи. Самые настоящие плотные грозовые тучи, и он не мог оторвать от них взгляд. Они приковали, лишили воли. Всё вокруг – люди, стены – померкло, размылось. Из всех эмоций осталось только изумление. Тучи заполняли собой пространство. Юдин ощутил, как какая-то сила потащила его вперёд, сквозь грозовую мглу. Всё быстрее и быстрее. Клубящаяся хмарь вспыхнула, тут же раздался грохот, словно сотни огромных камней обрушились на гигантский металлический лист. Ещё вспышка, и ещё. Изумление сменилось отчаянием: да что же это творится?! Юдин принялся мысленно твердить: «Не верю, не верю! Это не по-настоящему!..»

Тучи вдруг отхлынули, как волны, застыли в стороне. Рокот грома резко прекратился. Юдин увидел две башни, красную и чёрную. От них веяло мрачным средневековьем – подобные строения он помнил по фильмам про рыцарей. Только у этих башен не было ни окон, ни бойниц, каменная кладка ровная, слишком идеальная, стены походили на чешую сказочного дракона. У подножия кроваво красного строения стелился розовый туман, у основания чёрного – серый. Сквозь дымку просвечивались очертания кованых ворот. К каждой из башен вела ровная, мощёная плитами, дорога. А вокруг, словно бы за пределом прозрачного пузыря, клубились тучи. То тут, то там их озаряли вспышки, но грома не было слышно.

Юдин находился у основания двух дорог. Он непрерывно повторял, как мантру: «Не верю, не верю, не верю!..» Будто эти слова были заклинанием от зла. Но легче не становилось. Ему казалось, что он попал в кошмарный сон и чувствовал: это только начало, самое ужасное ещё впереди! Проклятый чудотворец сотворил что-то непостижимое! Слепой ублюдок грозился свести с ума и, похоже, это ему удастся. Ну почему он не сдох на той сцене?

Раздался звук, будто кто-то провёл гвоздём по стеклу. Пространство замерцало. Юдин увидел вместо строений красный и чёрный кубы, но через мгновение те снова превратились в башни.

«Не верю, не верю!.. – ожесточённо внушал он себе. – Это всё галлюцинация!»

Серый туман возле чёрной башни всколыхнулся, из него выскочили тонкие лоснящиеся щупальца, которые, извиваясь, устремились к Юдину. Он ничего не мог поделать – ни убежать, ни отвернуться, ни просто закрыть глаза. Ему только и оставалось, что повторять «не верю», пытаясь обмануть самого себя. Щупальца опутали его в мгновение ока и потащили к башне. Юдин заорал, но услышал собственный голос как будто со стороны. Он чувствовал себя марионеткой, которой играет злобный кукловод.

Раздался голос:

– Грозе нравится, когда жертва очень, очень безумна!

Это был голос чудотворца. Юдин снова закричал, но теперь в этом вопле преобладала ярость. Он увидел, как перед ним открылись ворота. Щупальца втянули его внутрь башни, в густой мрак. Ворота закрылись.

«Не верю, не верю!..»

А потом он увидел то, отчего забылись все слова. Это был концентрированный ужас, который невозможен в мире, где светит солнце и сияют звёзды. Плотное скопление кошмаров всего человечества за всё время своего существования. Рассудок Юдина треснул и разбился, как зеркало, по которому ударили кувалдой. Отражающие сотни образов осколки посыпались в бездну.

Грыжа никогда не верила, что человек может поседеть от страха. Но теперь поняла, что ошибалась. Волосы на висках Юдина побелели за считанные секунды – не целиком, а у самых корней. От этого зрелища у неё самой волосы на затылке зашевелились. Впрочем, больше седины её поразило то, как изменилось лицо несостоявшегося убийцы. Оно стало пепельно-серым, старческим, безмерно болезненным, рот застыл в кривом оскале, по подбородку потекла обильная слюна. Глаза словно бы выцвели и стали похожи на бессмысленные стекляшки. До этих изменений Юдин бормотал: «Не верю, не верю…», и глядел в глаза Куннара, не мигая. Его веки подрагивали, будто в попытке моргнуть, но по какой-то причине не могли этого сделать. А потом Юдин увидел что-то ужасное – Грыжа была в этом абсолютно уверена.

Куннар надел очки.

– Вот и всё, – в его голосе звучало злорадство. – А теперь пора отдать этого психа Грозе. Галина, попроси, пожалуйста, своих друзей, чтобы они помогли ему подняться.

Просить не пришлось. Мотя с Серёжей мрачно переглянулись и направились к Юдину. Они взяли его за предплечья, поставили на ноги.

– Что, чёрт возьми, произошло? – спросил Мотя. – Этот мужик в овощ превратился, причём, на наших глазах. Я нихрена не понимаю.

– И мне хотелось бы знать, – проворчал Серёжа. – Жутковато это всё, знаете ли.

Куннар сделал неопределённый жест рукой.

– Всё просто, – постучал пальцем по своему виску. – Он побывал в башне страха. Пойдёмте, вас ждёт ещё кое-что интересное. Ведите его.

Куннар развернулся, вышел из комнаты и зашагал по коридору. Он отлично здесь ориентировался и двигался так, словно и не был слепым. Грыжа едва за ним поспевала. В конце коридора Куннар открыл выкрашенную в красный цвет металлическую дверь, вошёл в помещение, нажал кнопку выключателя на стене. Пару раз мигнув, загорелись люминесцентные лампы под потолком.

Переступив порог, Грыжа удивилась: кроме ламп в комнате вообще ничего не было. Ни единого предмета. Пол, потолок, стены – выкрашены в белый цвет. Она уже собиралась задать вопрос, зачем они сюда пришли, но передумала, рассудив, что скоро и так всё выяснится.

Спустя минуту, Мотя с Серёжей привели в белое помещение Юдина. Тот вёл себя, как испорченный робот: толкнёшь – идёт, наткнётся на преграду – остановится. В уголках его губ то и дело вздувались слюнявые пузыри, ладони беспрерывно тряслись.

– Закройте дверь, – распорядился Куннар.

Мотя выполнил приказ, поглядывая на чудотворца со страхом. Его трудно было чем-то напугать, но то, что лидер секты сделал с этим мужиком… Это не укладывалось в голове. Да и Серёжа был шокирован – невероятно, но факт. Чёртов Серёжа, у которого в башке целый выводок его личных демонов и который, порой, реальность от галлюцинаций не отличает. Чтобы его шокировать нужно очень постараться. У Куннара это получилось. А ведь чудотворец обещал ещё что-то «интересное». Мотя подозревал, что это «интересное» означает «страшное». Ему хотелось на улицу, на свежий воздух.

Куннар энергично потёр ладони, словно согревая их. В комнате действительно было прохладно, но не до такой степени, чтобы изо рта шёл пар.

– Мне бы следовало сейчас произнести какую-нибудь торжественную речь, – с иронией сказал он. – Но, пожалуй, не стану. Настрой не тот. Скажу лишь, Галина, что ты сейчас увидишь то, что хотела. Вы все увидите.

Грыжа заметила в его лице с трудом сдерживаемую радость. Он явно был доволен тем, что может доверить тайну ещё кому-то. Ведь за этим они сюда и явились, после его слов это стало очевидно. Секрет белой комнаты вот-вот раскроется.

Откроется дверь в Мир Грозы!

Волнительное торжество, будто пробив барьер, резко заполнило рассудок Грыжи. От переизбытка чувств она не заметила, как до крови прикусила губу. Взглянула на Мотю с Серёжей. Почему они такие угрюмые?… Ах да, конечно. Ещё не понимают, дурачки, что их ждёт незабываемое зрелище. Сама она ни капли не сомневалась, что зрелище будет незабываемым.

Куннар подошёл к противоположной от двери стене, приложил к ней ладони и склонил голову на бок, словно к чему-то напряжённо прислушиваясь. Его пальцы медленно шевелились, ногти шкрябали по гладкой поверхности стены.

Грыже вспомнилась психиатрическая клиника. Там была женщина, которая часто подходила к стенке и начинала карябать её. «Я знаю, ты здесь! Тебе от меня не спрятаться!» – с какой-то ненавистью в голосе повторяла она. Теперь же Грыжа наблюдала нечто похожее, только Куннар всё делал молча.

Его ладони перемещались, пальцы сгибались и разгибались всё быстрее. Казалось, он выцарапывал ногтями невидимые знаки – в каждом движении была чёткость, осмысленность.

Люминесцентные лампы загудели, мигнули. По стенам, потолку поползли тёмные разводы. Куннар встряхнул руками, будто сбрасывая с них сор, потёр ладонь об ладонь и продолжил: его ногти теперь чертили невидимые спирали. Лампы гудели как рой пчёл, свет интенсивно мигал, выхватывая ползущие по стенам тени.

Мотя с Серёжей стояли, точно каменные истуканы. Держа за предплечья Юдина, они глядели на чудотворца с тревогой. В глазах же Грыжи горел азарт. Волнуясь, она выдёргивала клочки меха из своего полушубка и даже не замечала этого.

– Вот и всё, – произнёс Куннар и отступил на пару шагов.

Свет погас секунд на десять, а когда лампы снова загорелись, на стене, как на огромном листе фотобумаги, начали проявляться знаки. Невидимое становилось видимым. Чёрные, будто выжженные, спирали, линии, кресты, точки, круги, овалы… Это был какой-то геометрический хаос. По стене пробежала рябь, словно по поверхности воды, символы всколыхнулись.

Грыжа выдохнула облачко пара. Зябко! И стужа какая-то не зимняя, не свежая. Возможно, в холодильных камерах морга именно такой мороз. И ведь похолодало-то за считанные секунды!

А потом она забыла про холод, ведь стена с символами начала исчезать. Вся эта безумная геометрия потускнела, смазалась, растворилась. Стена завибрировала, став полупрозрачной, азатем и вовсе исчезла.

Мотя попятился, выпустив руку Юдина. У Серёжи отвисла челюсть. А Грыжа мысленно завопила: «Вот оно! Наконец-то!» Её захлестнула мощная эмоциональная волна, даже дыхание перехватило, а по спине побежали мурашки.

За пределом комнаты простирался чужой мир.

Ровная зеркальная гладь, из которой возвышались мощные металлические мачты. Они стояли рядами и их вершины терялись в мутной серой дымке. Мачты соединялись между собой прозрачными, будто стеклянными, тоннелями, и внутри этих узких трубок метались искрящиеся сгустки электрических разрядов. В воздухе летало множество шаровых молний. Некоторые из них плавали спокойно, но большинство рассекало пространство хаотичными зигзагами. Плазменные шары появлялись словно бы из ниоткуда и так же резко исчезали. Мачты, электрические сгустки, шаровые молнии, серая небесная хмарь – всё это чётко отражалось в зеркальной поверхности земли.

Вдалеке высилась состоящая из треугольных сегментов стена. Как и у металлических мачт, её вершину скрывала дымка и тянулась она от края до края горизонта. То тут, то там треугольные сегменты загорались и на них, как на причудливых телевизионных экранах, появлялось изображение спиралей, пересекающихся линий, кругов и овалов – такой же странной геометрии, что выцарапывал Куннар.

Грыжа обвела изумлённым взглядом гудящее и потрескивающее пространство. Затем уставилась на то, что совершенно не вписывалось в этот странный чуждый пейзаж. Синяя телефонная будка с облупившейся местами краской и мутными стёклами – она стояла метрах в пяти от границы белой комнаты. Буквы «телефон» над дверцей были едва различимы.

Именно будка поразила Грыжу больше всего. Это как прилететь на другую планету, преодолев расстояние в сотню световых лет, и обнаружить там троллейбус или детскую площадку с качелями и горками. Противоестественно, непонятно!

– Подведите его ко мне, – сказал Куннар.

Мотя и Серёжа, будто бы не услышали приказа, представший перед ними мир поглотив всё их внимание – в округлившихся глазах светился мистический страх первобытных людей, впервые увидевших огонь.

Куннар повторил нетерпеливо, чётко разделяя слова:

– Подведите! Его! Ко мне!

Мотя дёрнулся, словно резко проснувшись, сглотнул скопившуюся во рту слюну, на ватных ногах подошёл к Юдину и вместе с Серёжей они подвели его к чудотворцу, чем заслужили слегка раздражённое «благодарю».

– Ты пойдёшь туда? – сиплым от волнения голосом спросила Грыжа.

– Разумеется.

– Но…

– Не переживай, Галина, – Куннар повернул в её сторону голову. В стёклах его очков отражался свет ламп. – Я сам справлюсь, вести меня не нужно. Я там чувствую каждый предмет.

Грыжа заторможено кивнула.

– Ну ладно, как скажешь.

Куннар положил Юдину руку на плечо и подтолкнул. Тот замычал, выплеснув на подбородок струйку слюны, и двинулся вперёд, шаркая по полу ногами. Они вышли на зеркальное поле. Куннар поворачивал голову вправо, влево, поднимал вверх, как будто видел своими слепыми глазами, что находится вокруг. Он шёл уверенно, не забывая подталкивать Юдина.

Глядя на них, Грыжа думала, что сейчас что-то случится: это дымное небо обрушится на зеркальную землю. Или шаровые молнии подлетят всем скопом и взорвутся. Она вдруг осознала, что сильно волнуется за Куннара не потом что он лидер и без него всё пойдёт прахом. Причина была в её симпатии к нему. Чистой, без примеси корысти, симпатии.

Оставив Юдина, Куннар вошёл в будку, снял телефонную трубку и, не произнеся ни слова, повесил её обратно на рычажок. Вышел, согревая руки дыханием, направился обратно в белую комнату. Юдин остался стоять возле будки. Он дрожал, слюна на его губах и подбородке превратилась в иней.

Треугольные сегменты-экраны далёкой стены загорелись все разом. На них появилось изображение гигантского глаза – блестящие, похожие на застывшие молнии, кровеносные сосуды; узкий чёрный зрачок, который несколько секунд бешено метался, а потом резко застыл и стал ещё уже. Тысячи глаз теперь смотрели с треугольных экранов на людей в белой комнате.

По всему телу Грыжи пробежала волна дрожи. Под взглядом этих глаз она ощутила себя крошечной букашкой, и ей почему-то захотелось разрыдаться. Но сдержалась, проглотив подступивший к горлу горький комок. Мотя машинально перекрестился трясущейся рукой. Он снова отступил к двери, прислонившись к ней спиной. А Серёжа стоял с открытым ртом и с шумом втягивал в себя стылый воздух. Под носом у него блестели сопли.

Экраны погасли, глаза исчезли. Внизу стены сдвинулся треугольный сегмент и на зеркальное поле выехал ГАЗ – 11–73. «Чёрный воронок» даже не выехал, а скорее вылетел точно болид, и с невероятной скоростью помчался вдоль рядов металлических мачт. Блестящий, как лакированный башмак, легковой автомобиль был размером с автобус. Из выхлопной трубы вырывались густые клубы дыма. Стёкла – затемнённые, радиаторная решётка походила на оскаленную пасть зверя, в изгибах корпуса, отблеске фар было что-то хищное, неумолимое.

Голос Куннара вывел Грыжу из оцепенения:

– Там, за стеной, царство Грозы. Сейчас эта машина подъедет. Ты можешь сесть в неё и отправиться за стену. Уверен, Гроза подарит тебе способности не хуже моих. Что скажешь, Галина?

Грыжа была ошеломлена, даже во рту мгновенно пересохло.

– Я… – промямлила она. – Я, как и ты, ослепну, да?

– Такова цена, – ответил Куннар. – Но поверь, скоро ты поймёшь, что цена эта небольшая, учитывая, что получишь взамен.

«Чёрный воронок» приближался, оставляя за собой облака дыма. Несколько шаровых молний взялись преследовать автомобиль, но скоро, будто бы на невидимую преграду наткнулись – врезались и взорвались.

– Страшновато мне что-то, – скривившись, призналась Грыжа.

– Понимаю, – кивнул Куннар. – Мне тоже было страшно. И я, откровенно говоря, не сразу решился отправиться за стену. Представляю, что ты сейчас чувствуешь.

– Я могу отправиться к Грозе в любое время, когда сама захочу?

– Ну, разумеется.

После этого «разумеется» Грыжа почувствовала колоссальное облегчение. Она чётко сознавала: сегодня, сейчас, у неё просто не хватит духа сесть в чёрный автомобиль и отправиться за стену. На одной чаше весов были мистические способности, которые ей, якобы, подарит Гроза, а на другой – слепота. Последняя пока перевешивала. Грыжа представила, как неизвестный поводырь ведёт её по людной улице. Она слышит сотни звуков, ощущает множество запахов, но видит лишь тьму. Тьма до скончания жизни. Куннар уверял, что это небольшая цена за то, что даст Гроза. Грыжа изо всех сил старалась в это поверить, но не получалось. Перспектива лишиться зрения приводила её в ужас. К тому же, и без чудесных способностей её неплохо жилось. Однако, чтобы подавить свою трусость, она строго сказала себе: «Со временем я настроюсь и решусь! Возможно, через неделю. Или через месяц. Ну, в крайнем случае, через полгода». Как выяснилось, её ведь никто не торопит. Гроза милостива и терпелива.

– Когда решишься, я без промедления снова открою для тебя дверь в этот мир, – снисходительным тоном заверил Куннар. – В любое время, Галина. В любое время. Но не думаю, что Грозе понравится, если ты будешь долго тянуть.

– Я решусь! – с пылом пообещала Грыжа. – Уже скоро.

– Верю, – кивнул Куннар.

«Чёрный воронок» был совсем уже близко. Яростно ревел двигатель, по гладкому корпусу метались яркие отблески. Автомобиль мчался прямо на Юдина и на такой ошеломляющей скорости он не успел бы затормозить, чтобы не сбить его. Однако в Мире Грозы были свои правила. Вопреки законам физики, машина остановилась резко, при этом она не развалилась на части, а водитель, пробив лобовое стекло, не вылетел наружу. «Чёрный воронок» просто застыл метрах в трёх от Юдина. Это было похоже, как если бы кинолента остановилась на одном кадре. Мотя с Серёжей дружно охнули от неожиданности, а Грыжа вся сжалась в преддверии, как ей казалось, неминуемой катастрофы. Когда аварии не случилось, она подумала, что этот мир умеет преподносить сюрпризы.

Выпустив облако белёсого пара, открылась дверца. Наружу выбрался водитель – мужчина высотой больше двух метров. На нём был длинный кожаный плащ с широким воротом, голова – обтянутый бледной кожей череп без бровей и волос. Глаза скрывались за тёмными круглыми стёклами очков, таких же, как и у Куннара.

Не теряя ни секунды, великан открыл заднюю дверцу, подошёл к Юдину, сгрёб его в охапку и потащил к машине. Все его движения были какими-то резкими, угловатыми. С полным равнодушием на лице он швырнул Юдина в салон, захлопнул дверцу. А потом повернул голову в сторону людей в белой комнате и всё-таки проявил эмоции: уголки тонких губ поползли вверх и поднялись до самых очков. Так мог бы улыбаться комодский варан, если бы умел.

Грыжа вздрогнула, мысленно добавив эту улыбку в список того, что больше никогда не хотела бы видеть. Судя по отвращению на лицах Моти и Серёжи, они сделали тоже самое.

Тип в плаще занял место на водительском сиденье и автомобиль, противоестественно резко развернувшись, помчался в сторону стены. В стылом воздухе осталось витать облако тёмного дыма.

– Пожалуй, на этом всё на сегодня, – подвёл итог Куннар. – Хорошего, как говорится, понемногу. Надеюсь, вы понимаете, что стали частью большой тайны? – он обращался исключительно к Моте с Серёжей. – Добро пожаловать в клуб.

С ледяным хрустом начала появляться стена комнаты, отгораживая то, что там, от того, что здесь. Это было похоже на то, как изморозь покрывает стекло, начиная с краёв и продвигаясь к середине. Через десяток секунд стенка была на своём месте, словно бы и не исчезала никогда.

– Ну а теперь не мешало бы чаю попить горячего. С мёдом, – Куннар повернулся и двинулся к выходу.

На улице не было ни души. Свет горел лишь в нескольких окнах. По местному распорядку «отбой» наступал в десять вечера, а время уже близилось к одиннадцати.

Грыжа с Куннаром отправились пить чай. Мотя с Серёжей проводили их угрюмыми взглядами, затем уселись на скамейку. Серёжа достал из кармана деревянную коробочку, вынул из неё ломтик сушёного гриба, сунул в рот и принялся интенсивно пережёвывать. Эти сдобренные кое-какими химическими препаратами грибки он называл «лёгкими». Они улучшали настроение и лишь в больших дозах вызывали эйфорию. А Мотя закурил «Беломор». За последнее время он перепробовал разные марки дорогих сигарет и папирос – мог себе позволить, ведь с деньгами не было проблем, – и пришёл к выводу, что по-настоящему его цепляет исключительно старый добрый «Беломорканал».

– Слякотно сегодня. Мерзко, – выпустив струйку дыма через ноздри, вздохнул он. – И на душе слякотно.

Серёжа медленно моргнул.

– Скажи мне, Мотя, мы правда всё это видели?

– Даже не сомневайся, братишка. Даже не сомневайся. И меня это пугает до усрачки.

– Мне тоже это не понравилось, – сознался Серёжа. – Я больше не хочу здесь быть.

Мотя сдвинул кепку на затылок, почесал лоб.

– Мы теперь повязаны этой тайной. Дороги назад нет.

После долгого молчания Серёжа поглядел в ночное небо и произнёс:

– Не хочу здесь больше быть. Завтра утром уйду. Обратно в деревню.

– Чудотворцу это не понравится, – мрачно заметил Мотя. – А Грыже тем более. Они посчитают это предательством, точно говорю, к гадалке не ходи. И не забывай, есть ещё Гроза. После всего увиденного не удивлюсь, если она прямо сейчас слушает нас. Я теперь во что угодно готов поверить.

– Я уйду. Мне больше здесь не нравится, – химия подействовала, и голос Серёжи прозвучал как-то отстранённо. Глаза затянулись мутной поволокой.

– Заладил, как попугай, – Мотя стряхнул пепел с папиросы себе под ноги. – Не боишься, что чудотворец превратит тебя в овощ, как того мужика? Или ещё какая-нибудь хрень с тобой случится.

Серёжа провёл ладонью по своей белой бороде.

– Каждый идёт своим путём. Но все дороги всё равно идут в никуда. Значит, весь смысл в самой дороге, как по ней идти. Если идёшь с удовольствием, значит, это твоя дорога. Если тебе плохо – в любой момент можешь сойти с неё, как бы далеко ни зашёл. И это будет правильно.

Мотя присвистнул.

– Ого! Хорошо сказал.

– Это Кастанеда.

– Да насрать. Главное, хорошо… Слушай, ты лучше всё же ещё подумай. Не хочу, чтобы ты сваливал. Это сегодня, сейчас муторно, а завтра… А завтра морозец ударит и этой чёртовой слякоти больше не будет. А мороз точно ударит. Кости ломит – примета верная. Завтра всё будет выглядеть иначе. И, надеюсь, ты передумаешь.

Взгляд Серёжи заторможено скользил по снежной жиже вдоль тротуара. Мотя щелчком пальца запустил окурком в фонарь, встряхнулся.

– Ух! И что это мы сопли развели, а? Уныние, как я слышал, грех смертный. А грехов у нас и так – мама не горюй! У меня уж точно, – он толкнул Серёжу плечом и запел, добавив голосу хрипотцы: – Эх, Серёга, нам ли быть в печали! Возьми гармонь, играй на все лады-ы-ы! Да поднажми, чтоб горы заплясали-и! Чтоб зашумели зелёные сады-ы!..

Серёжа как-то по-детски заулыбался, принялся хлопать ладонями по коленям и подпевать:

– Ла-ла-ла-ла!..

Мотя приподнял бровь и посмотрел на него искоса.

– Знаешь, дружище, чем ты мне нравишься? С тобой никогда не бывает скучно.

Они посидели ещё минут десять и отправились в свои квартиры.

* * *

Серёжа очень боялся, что сегодня ночью ему приснится тот страшный глаз с узким зрачком. Или та чёрная машина. Или тупое лицо Юдина со слюнявым подбородком. Ещё не хватало всё это и во сне увидеть. А кошмары наверняка привидятся, если только…

Не принять лекарство!

Разумеется. Лекарство от плохих снов. Оно всегда помогало, поможет и сейчас.

Серёжа вынул из тумбочки круглую жестяную коробочку из-под конфет монпасье, открыл крышку. Вот оно, лекарство! После этих грибков грезились просто чудесные сны. В прошлый раз, к примеру, он видел в стране Морфея разноцветную крылатую лошадь. А ещё катался на велосипеде среди огромных улыбчивых кактусов. Те махали ему вслед колючими лапами и кричали приветливо: «Э-ге-гей! Мы рады тебя видеть, Серёжа!» Хороший был сон. И сегодня ночью тоже будет хороший. Обязательно!

Он положил в рот кусочек гриба, разжевал. На вкус не очень, но это ничего. Хорошие лекарства, как правило, всегда не вкусные. Серёже вспомнилась его бабушка. Та постоянно в детстве давала ему травяные отвары, чтобы он не болел. Горькие были напитки, с трудом их пил. Но и не простужался ведь зимой, как другие дети.

Оставив коробочку на тумбочке, он улёгся в кровать. Загадал, чтобы ему приснился праздник, с большим тортом и салютом. Нет ничего лучше весёлого праздника! Особенно, после всего увиденного в том подвале.

Но приснились ему грозовые тучи, молнии и огромный глаз с узким зрачком. Обливаясь холодным потом, Серёжа ворочался во сне, комкая простыни и одеяло. Он скулил как потерянный щенок, не в силах вырваться из кошмара. Посреди ночи, не открывая глаз, сел на кровати, взял с тумбочки коробку и принялся пихать в рот ломтики грибов. Он жевал их, проглатывал, продолжая видеть сон, в котором бесновалась гроза. Коробка опустела, и Серёжа выронил её на пол. Из-под его подрагивающих век потекли слёзы.

* * *

Мотя оказался прав, к утру действительно сильно похолодало. Снежная жижа заледенела, на окнах заискрились морозные узоры. Прав он оказался и в том, что «…какая-нибудь хрень случится».

Случилась.

Труп Серёжи обнаружили около полудня – пальцы скрючены, губы и борода в серой пене, на лице плаксивое выражение. Местный врач был хорошо осведомлён об ненормальных пристрастиях Серёжи, а потому, после короткого осмотра, он лишь развёл руками:

– По-моему, тут всё ясно. Передозировка.

Грыжа отреагировал со злостью:

– Вот же говнюк! Я на него рассчитывала, а он… Тупой, тупой говнюк!

Мотя долго смотрел на труп, думая, что ни вскрытия не будет, ни приличных похорон. Закопают где-нибудь по-быстрому, пока недруги Церкви не прознали, что тут кто-то помер от передозировки. Куннар сделает всё, чтобы скандала избежать. А Грыжа, разумеется, ему поможет.

Он тяжело вздохнул.

– А ты ведь всё-таки сбежал отсюда, братишка. Как и собирался… Эх, Серёга, нам ли быть в печали…

Мотя стиснул зубы и вышел из комнаты.

После обеда он взял все свои деньги, коих скопилось немало, и отправился в город. Зашёл к барыге, выкупил у него ту самую икону, которую они с Грыжей несколько месяцев назад украли у больной деревенской старухи. То, что барыга до сих пор никому не перепродал эту икону, он посчитал едва ли не чудом, обычно краденые вещи у того надолго не задерживались.

Вызвав такси, Мотя поехал в деревню и вернул икону старушке. Молча вернул, без извинений и слов раскаяния – просто сунул в руки законной владелице и ушёл прочь быстрым шагом.

Мотя и сам толком не понимал, зачем всё это сделал. Просто захотелось. Невыносимо захотелось.

Глава девятнадцатая

Зима.

Маша и не подозревала, что это время года может приносить радость. Раньше снег и лёд у неё вызывали тоску, а зимняя стужа казалась подлой злодейкой, у которой одна задача: ухудшать и без того нелёгкую жизнь. Там, в проклятой деревне, всё виделось иначе, как сквозь грязное стекло. И чувствовалось всё по-другому. Тогда зима была олицетворением безнадёги. А теперь Маша не желала, чтобы зима заканчивалась. Ей нравилось, как искрится снег под ярким солнцем, нравилось гулять по зимнему лесу. А ещё были лыжи, коньки, санки, а недавно они с Даной и Ильёй построили во дворе из снега дворец Снежной Королевы – совсем как на картинке в книжке. Построили, а потом напали на него с радостным смехом, разрушили до основания.

Зимой хорошо было просто сидеть у окна, пить чай с земляничным вареньем и смотреть на падающие снежинки. Невероятное ощущение уюта. А если в это время Дана ей вслух книжку какую-нибудь читала, то это ощущение усиливалось в разы. Маша и сама уже неплохо читала, но ей больше слушать нравилось.

Сказочные книжные истории, чай с вареньем, снежинки за окном – что может быть лучше? А ещё поездки в город, просмотры кинофильмов, подарки, обновки. Как-то с Ильёй ходили на зимнюю рыбалку. Взяли большущий термос с чаем и бутерброды. Два часа просидели на морозе возле лунки и поймали только одного колючего ерша. Ну и ничего, что улов невелик, зато хорошо было. Илья постоянно рассказывал смешные истории, с ним всегда весело. Маша смеялась, даже когда он просто садился обедать и говорил: «Ух! Есть хочу! Сейчас слона бы съел! Нет, двух слонов!» Часто так говорил, а Маша хохотала, словно слышала эти слова в первый раз. Дело было в выражении его голоса – наигранно серьёзном, сказочно людоедском. Казалось, он действительно желает съесть слонов, а все эти блинчики, каши – не для него.

Раньше лес дарил ей яркие впечатления, теперь – семья. Стена в её сознании, за которой таились мрачные образы из прошлого, росла и ширилась с каждым днём. Теперь Маша редко вспоминала о своей жизни в поганой деревне, о вонючем доме, о покойном отце и Грыже. А если плохие воспоминания и накатывали, она замещала их новыми светлыми образами, мысленно говоря: «Что было, то прошло!» Маша услышала эти слова по телевизору, в каком-то фильме. Они ей запомнилось, потому что были похожи на заклинание вроде «Сим-сим, откройся!» из сказки про Али-Бабу. По крайней мере, Маша так решила, а если она что-то вдалбливала себе в голову, то это становилось истиной. Вот только её волшебные слова не открывали никакую пещеру с сокровищами, а закрывали замшелый склеп полный кошмаров.

Что было, то прошло.

Но могло и вернуться с первой весенней грозой. Это было одной из причин, почему Маша не хотела, чтобы зима заканчивалась – зимой не бывает гроз.

Машу радовало, что Илья и Дана не спрашивали её о прошлом. Она догадывалась: это потому что они не хотят её расстраивать, хотя наверняка им было очень любопытно. Девочка-тайна, о которой известно лишь то, что она жила в лесу, как Маугли в джунглях. Маше хотелось им всё рассказать, очень хотелось, но ей казалось, что правда их сильно и надолго расстроит. Зачем взваливать на них такую тяжесть? Ведь Грыжа, вонючий дом, убийство отца, побег во время грозы – всё это огромная тяжесть. А то хорошее, что было в недавнем прошлом – Аглая, Мертвец, Мурка, ночь перерождения, танцы среди звёзд – это секрет, который больше похож на сказку. Вот и получалось, что ей приходилось молчать о своём прошлом, испытывая при этом чувство вины. Словно она не просто молчала, а обманывала Илью и Дану. Впрочем, Маша не желала вечно для них оставаться девочкой-тайной. Она надеялась, что рано или поздно настанет такой момент, когда приёмные родители будут готовы выслушать её историю и поверить каждому слову. И не надорваться от тяжести. Пока, с её точки зрения, они не были готовы. Она опасалась, что правда может что-то непоправимо испортить. Возможно, это были всего лишь глупые страхи маленькой девочки, которая впервые узнала, что такое жить в настоящей хорошей семье и которая, несмотря на свой возраст, отлично усвоила, как быстро всё может измениться. Возможно. Но рисковать ей пока не хотелось.

Единственно, что она позволила себе рассказать, так это о некоторых эпизодах своей жизни в лесу. О том, как повстречала лося, как ползала по полянам, собирая землянику. Красочно описала тот прекрасный закат, который она наблюдала с вершины дерева. После некоторых сомнений даже о встрече с волчицей поведала, правда без подробностей.

Дана с Ильёй воспринимали все эти истории, словно подарки. Слушали так, будто ничего интересней в жизни не слышали. Машу это невероятно радовало. Видя их внимание, она особо остро ощущала, как важна для них.

Первое время она задавалась вопросом: почему Илья и Дана забрали из детского дома именно её? Там ведь было много хороших детей без шрамов на лице и тайного прошлого. А потом она просто перестала нуждаться в ответе на этот вопрос. Вернее, он стал неважен. Маша решила с благодарностью принимать всё, что дарит ей очередной день и не мучить себя глупыми сомнениями.

* * *

Семья.

Маше нравилось это слово. «У меня теперь есть семья», – любила повторять она себе, чувствуя внутренний комфорт, о котором раньше и не подозревала. Теперь, просыпаясь по утрам, она точно знала: день будет хороший, даже если за окном воет вьюга. Хороший, потому что у неё есть Илья и Дана. А ещё, конечно же, Аглая, Мертвец и Мурка. Нынешняя жизнь ей казалась рисунком, который невидимая рука Луны рисовала, разукрашивала долгое время и вот наконец закончила – получилась просто отличная картинка, хоть на выставку неси. И любой дополнительный штришок уже выглядел бы лишним. Хотя, кто знает… Дана однажды сказала, что счастья не бывает слишком много. Маша долго думала над этими словами и согласилась, хотя ей вспомнилось, как она в доме Аглаи так объелась варенья, что плохо стало. Счастье ведь не варенье, им не объешься.

Но, как варенье в банке, оно может закончиться.

Маша боялась, что Илья и Дана узнают, что она не такая, как другие дети: жизненную силу у кроликов забирает, почти никогда не устаёт, может управлять людьми и животными… Они уже что-то подозревали, ведь как ни старайся, а тайное всё же становилось явным.

Взять хотя бы тот случай, когда она ушибла руку, когда помогала Илье в гараже распихивать разный хлам по коробкам. Синяк появился мгновенно, а уже через пару часов он исчез. Это не осталось незамеченным от приёмных родителей. Илья отреагировал с юмором: «Ого! Да на тебе, Машка, всё как на кошке заживает!» Но Маша видела: за его улыбкой скрывается изумление. Ещё бы, где ж это видано, чтобы синяки так быстро исчезали? А в глазах Даны она заметила страх и невысказанный вопрос: как такое возможно? Впрочем, оба они быстро пришли в себя и начали делать вид, что ничего особенного не произошло. Однако Маша подозревала, что оставшись позже наедине, они всё это обсудили. И какой сделали вывод? Хотелось бы ей знать.

А тот случай на прогулке? После него Маша долго себя ругала, ведь всё произошло из-за её невнимательности. Точнее, забылась на секунду-другую и ляпнула то, что не следовало. Они с Даной прогуливались по тропинке вдоль опушки, болтали о всяких пустяках. Впереди, в стороне от тропы, находилось полуразвалившееся здание из красного кирпича. Илья однажды рассказал, что здесь делали мыло – давно, ещё до войны.

Маша услышала поскрипывание снега. Звук едва достиг её ушей, а в голове уже услужливо нарисовалась ясная картинка: мальчишка в красной вязаной шапке с гребнем и надписью «спорт», а рядом большая пятнистая собака. Маша сама не заметила, как вслух произнесла:

– Мальчишка в красной шапке. Спорт. Пятнистый пёс.

Совершенно случайно описала то, что увидела на картинке в голове и спустя мгновение сообразила, что совершила ошибку. Дана ведь её услышала.

– Ты о чём, Машуня? – удивлённо спросила она.

И в это время из-за стены здания вышел мальчишка в красной шапке, а чуть позже, весело виляя хвостом, выбежал пятнистый пёс. «Язык бы мне отрезать!» – разозлилась на себя Маша. С внутренней дрожью она ожидала, что Дана задаст вопрос: «Как ты узнала, кто за стеной?» Но та, после небольшого замешательства, произнесла:

– А знаешь, прохладно что-то сегодня. Может, домой пойдём?

Как бы Дана ни старалась скрыть волнение, но Маша услышала его ясно и чётко в её голосе. Разумеется, ведь произошло что-то непонятное. Снова!

Маша так и представляла себе, как приёмные родители шепчутся по вечерам в своей комнате:

«Дана говорит:

– Мне кажется, Маша вообще не человек.

А Илья соглашается:

– Точно! У людей синяки не заживают за пару часов. И сквозь стены они не видят.

Дана:

– Она не мёрзнет никогда. Не устаёт. А помнишь, как она чашку на лету поймала, когда я её уронила? Такой скорости и ловкости у людей просто быть не может!

Илья:

– Меня она пугает.

Дана:

– Меня тоже!»

Глупо, конечно. Илья и Дана ведь её любили и навряд ли вели такие разговоры. Но Маша не могла избавиться от сомнений, и ей было за это стыдно.

* * *

Дары Луны.

Один из них вызывал у Маши особое опасение. Тьма, которая в мёртвом лесу заставила дерево исчезнуть. Что если эта штука однажды вырвется сама по себе и натворит бед? Плохо даже, если та просто на секунду проявится, и её увидят приёмные родители. Это будет похуже, чем заживший за пару часов синяк. В сто раз хуже. Маша сама боялась этой черноты, а Илья с Даной наверняка будут в шоке.

О своих тревогах она поведала Аглае, когда, заснув, в очередной раз попала в Мир Большой Луны. Внимательно выслушав, Аглая дала такой совет:

– Учись контролировать тьму. Учись вызывать её по собственному желанию. Возможно, она главное твоё оружие. Но для начала, перестань её бояться.

Перестать бояться. Легко сказать. Страх ведь был не за себя, а за близких. Но, поразмыслив, Маша рассудила, что иного выхода всё равно нет. Можно, конечно, оставить всё как есть, однако это означало жить в постоянной тревоге. Там, в лесу, такой проблемы не было, но теперь другая жизнь. Жизнь среди людей – прекрасная, интересная, вот только требующая особой ответственности. А значит, беспечность дикости должна забыться. Что было, то прошло. Ситуация, как у Маугли, когда тот покинул джунгли.

В своей комнате на втором этаже Маша начала экспериментировать. Делала всё осторожно, продуманно. Первым делом представила себе колодец, до краёв наполненный густой чернотой. Ей показалось, что колодец самое подходящее хранилище для этой штуки. Он не опрокинется, как кувшин, из него ничего так просто не выплеснется. Затем представила, как зачерпывает черноту чайной ложечкой и подносит её к спичечному коробку на столе. С тем ничего не случилось, тьма его не поглотила и он не исчез. Явно чего-то не хватало. Одного воображения было мало, хотя Маша чувствовала, что идёт по верному пути.

Образ колодца прочно закрепился в сознании. Маша даже начала со временем верить, что он там был всегда, просто она его раньше не замечала. Вот только какой от него толк, если ей не удавалось вытащить тьму наружу?

Она пробовала снова и снова, но ничего не получалось. Луна подарила оружие, не объяснив, как им пользоваться. Оружие, от которого неясно чего ожидать.

Маше уже начало казаться, что эксперименты эти глупые. Да, шла вроде бы по верному пути, но упёрлась в тупик, который не обойти. Тьму не приручить, она сама по себе. Пора оставить всё как есть, и жить дальше. А с тревогой можно свыкнуться. Можно же?

Когда Маша уже твёрдо решила прекратить эксперименты, ей приснился кошмар: тьма ползёт по коридорам дома, поглощая всё на своём пути. Чернота обволакивает мебель, расползается по стенам, проникает в каждую щель, устремляется в комнату приёмных родителей. Илья и Дана кричат:

– Останови это! Останови! За что ты так с нами?

Тьма окутывает их ноги, стремительно ползёт вверх. Крики сменяются жуткими булькающими звуками. Маша видит глаза приёмных родителей, в них боль и упрёк. А потом и глаза исчезают. Повсюду темнота, как на дне болотной топи.

Маша резко проснулась, дыша так, словно долгое время пребывала под водой. Сердце бешено колотилось, в горле першило. Давно ей не снились кошмары. А этот сон был чётким, детальным, она помнила каждую мелочь.

Тьма. Дар Луны, который спас ей жизнь. Маша вспомнила, как сидела на дереве в мёртвом лесу: убийственная жажда, осознание, что скоро упадёт и чудовище сожрёт её. Тоска. Такая же тоска будет, если с Ильёй и Даной случится что-то плохое. Как во сне.

С этой трагической мыслью Маша поднялась с кровати, подошла к столу, вытащила из ящика спичечный коробок.

– Пожалуйста, – прошептала она, – я не хочу, чтобы с ними что-то случилось.

Представила себе колодец. Зачерпнула из него тьму ложечкой.

– Я не боюсь тебя. Ты – это я. А я никогда, никогда не причиню вреда Илье и Дане. Никогда!

Злость накатила. Глаза Маши яростно блеснули, в животе словно бы ледяной шар образовался. Воображаемая ложечка прикоснулась к совершенно реальному спичечному коробку, и тьма тоже стала реальной, видимой. Она набросилась на коробок точно хищница и в одно мгновение поглотила его. Маша ощутила, что чернота хочет и в поверхность стола впитаться.

– Нет! Нельзя!

Тьма послушалась, оставила стол в покое, а ещё через пару секунд она начала выцветать, превращаться в сгусток дрожащего полупрозрачного воздуха. Глаза защипало, и Маша зажмурилась. Когда открыла глаза, этот участок стола был чист. Коробок исчез, переместился неизвестно в какие дали за пределами нашего мира. Туда, где уже находились дерево, на котором Маша нацарапала слово «Ёж», и деревенский храм.

Получилось.

Маша подумала, что в таких случаях люди радостно кричат: «Ура!» Но никакой радости она не испытывала. Словно с частичкой тьмы её покинули и позитивные эмоции. Осталось только спокойное удовлетворение.

Торжество она почувствовала лишь утром, когда в полной мере осознала, что тревожиться больше не о чем, оружие, которое ей подарила Луна, теперь не выстрелит само по себе. Жуткому сну не суждено стать реальностью.

Однако, дабы закрепить успех, Маша вечером повторила опыт. Всё вышло удачно, хотя она и усложнила процесс исчезновения спичечного коробка: велела тьме поглотить коробок, не трогая спички. Чернота подчинилась, причём охотно – во всяком случае, так Маше показалось.

Она больше не боялась этого дара Луны, но надеялась, что применять его не придётся. Опасный ведь дар. Он для неё был, как Красный Цветок для Маугли – тем, что лучше не использовать без крайней надобности. Мертвец предупреждал, что на пути могут встретиться совсем не сказочные Шерханы – враги Луны. Возможно, против них и применит свой дар.

А может, всё и обойдётся.

* * *

Весна.

Илья сказал, что в этом году она ранняя. Маша с сожалением наблюдала, как стремительно тает снег. Ну, полюбила она зиму и всё тут. А теперь и лыжи, и санки, и коньки заняли своё место на стеллажах в гараже. Обидно. Вредная весна, не могла, что ли попозже явиться?

Сыро, слякотно. Впрочем, Маша долго не унывала. Жалко зиму, но что было, то прошло. «Важней всего погода в доме», – как пела красивая тётя в передаче «Утренняя почта». А погода в доме была хорошая, хотя иногда и наступало ненастье. Как, например, в тот день, когда явились непрошеные гости. Илья назвал их «чёртовы сектанты».

Была суббота. Небо затягивала серая пелена туч. Маша в новеньких зелёных резиновых сапогах «мерила» лужи во дворе. Дана сидела на открытой веранде в плетёном кресле – ноги укутаны пледом, на голове белая вязаная шапка, в руке большая кружка с горячим чаем. Рядом, на столике, стоял кассетный магнитофон, играла спокойная приятная музыка. Илья на площадке возле гаража возился с тренажёром для накачки мышц. Это уже был третий тренажёр, который он смастерил своими руками. По его мнению, такие вещи лучше не покупать, а делать самому. Если, конечно, умеешь.

Маша знала, что раньше он усиленно следил за своей физической формой. Потом был период, когда спорт забросил, отрастил живот. А осенью снова взялся за себя – как раз тогда, когда они с Даной решили забрать её, Машу, из детского дома. Теперь Илья не пропускал и дня без тренировок и в середине зимы почти избавился от живота. Утром холодной водой обливался, затем пробежка вдоль опушки. Маша всегда бегала вместе с ним, делая вид, что ей непросто, хотя могла бы целый день носиться с ещё большей скоростью и не слишком-то устать. А вот «железо» Илья тягал уже в одиночку – Маше это занятие не нравилось. Она как-то увидела по телевизору тётку, которая занималась культуризмом – ужас! Слишком уж эта тётка на дядьку была похожа. Маше не хотелось такой становиться.

Раздался звонок. Маша взглянула на входные ворота и увидела в зазоре внизу две пары ног. Гости. Обычно друзья Ильи и Даны заранее предупреждали, что приедут. А вот проверяющие из органов опеки могли и внезапно нагрянуть – три раза уже за зиму приходили. Маше они не нравились, вопросы нехорошие задавали. Ей казалось, что эти люди из опеки хотят забрать её у Ильи и Даны, и только и ждут, когда подвернётся повод.

В голове как-то лениво и запоздало нарисовалась картинка: две женщины в одинаковых серых косынках. Одна женщина старая, с морщинистым лицом, другая чуть постарше Даны. На тех людей из опеки они не были похожи и Машу это успокоило.

– Я открою! – выкрикнул Илья, вытирая ветошью руки. – И вообще, пора перерывчик сделать, чайку попить.

Он проследовал через двор, по пути весело подмигнув Маше, отворил дверцу в воротах. Увидев женщин, как-то подозрительно прищурился, словно сразу понял, кто они.

– Добрый день, – не теряя времени, начала пожилая. – Позвольте задать вам несколько вопросов. Поверьте, это важно! – не дожидаясь позволения, она продолжила: – Как вы относитесь к Библии? Не кажется ли вам, что большинство людей неверно истолковывают то, что в ней написано?

Обе женщины слащаво улыбались, но глаза были пустыми. Маша поёжилась, словно на неё холодом повеяло. Ей вспомнилась Грыжа – у той по утрам были такие же, ничего не отражающие, глаза.

Илья хмыкнул. Его лицо стало суровым.

– Знаете что, дамочки, топайте-ка вы лучше туда, откуда припёрлись. И своим всем передайте, чтобы здесь больше не появлялись. В городе от вас покоя нет, так и сюда теперь явились.

Пустота в глазах женщин заполнилась ненавистью, и произошло это в одно мгновение, словно резко открылись шлюзы плотины, и хлынул мутный, источающий зло, поток. Гости теперь смотрели так, будто только сейчас разглядели в хозяине дома врага. Та, что помоложе, прошипела:

– Прогоняя нас, ты отворачиваешься от Спасителя! Переживут конец света только люди истинной веры! Подумай о своих родных и близких, подумай о своей дочери! – она кивнула в сторону Маши. – У вас всех ещё есть возможность избавиться от чёрных цепей. Ещё есть возможность избежать ада!

Илья сжал ладони в кулаки.

– Я сейчас досчитаю до трёх, кликуши чёртовы! Если к тому времени вы ещё будете возле ворот, я дам вам обеим таких пинков, что до леса долетите! Проваливайте!

Считать ему не пришлось. Женщины повернулись и побрели прочь, всем своим видом говоря: ты нас не напугал! Илья тут же закрыл дверцу. Маша впервые видела его таким разозлённым – лицо раскраснелось, губы поджаты, глаза, как ружейные стволы, которые вот-вот выстрелят. Он сделал глубокий вдох и медленный выдох, тряхнул головой и направился к дому.

Из-за ограды послышался возглас:

– Для таких как ты не будет спасения! Молись, чтобы никто в твоей семье серьёзно не заболел, потому что чудотворец не исцеляет тех, кто…

Это кричала старуха. После «кто» она поперхнулась, раскашлялась и продолжения её гневной тирады не последовало.

Илья уселся в кресло рядом с Даной.

– Вот же твари, а? – он хлопнул ладонью по подлокотнику.

Дана поглядела на него сердито.

– Да что с тобой? Ну, пришли какие-то тётки, и что? Как пришли, так и ушли. Злиться-то зачем?

– Терпеть их не могу, – Илья сбавил тон. – В город приедешь, и вот они, тут как тут со своими брошюрками. Им говоришь: «отвалите», а они всё лезут и лезут. Как тараканы, ей богу.

Маша тихонько отошла за угол дома, чтобы приёмные родители её не видели. Но она прекрасно слышала каждое их слово. Ей было любопытно, о чём они говорят, оставшись одни. Просто любопытство, не более того.

– Я как-то взял у них брошюру, – продолжал Илья. – Такого бреда я в жизни не читал. Кое-что из Библии надёргали, многое сами навыдумывали. Вот ты знала, к примеру, что все люди с рождения связаны с адом чёрной цепью? И с каждым днём эта цепь сокращается. И только истинная вера способна эту связь разрушить. Короче говоря, вступишь в их чёртову секту, и будет тебе лафа. Ну не бред ли? Я честно не понимаю, кто вообще может в такое верить. Нужно быть полным недоумком.

Дана хмыкнула.

– А я как-то передачу смотрела про их Церковь. По местному телевидению показывали.

– Да ты шутишь? Смотрела про этих сектантов?

– Любопытно стало. Их поселение ведь рядом совсем, в километре отсюда. Соседи, можно сказать. Судя по той передаче, так у них там идиллия полная. Их лидер людей исцеляет. Церковь благотворительностью занимается.

– Ага, занимается, – фыркнул Илья, – для отвода глаз. Делишки свои тёмные благотворительностью прикрывают. Ничего нового. Хочешь найти дьявола, ищи его среди благотворителей.

– Всё равно не пойму, чего ты на них так взъелся? – вздохнула Дана. – Пускай, как хотят, так и живут. Нравится им верить во всякую чушь, пускай себе верят. Не мешают ведь. Да и к нам они впервые явились. Думаю, теперь уж и не появятся.

– Не нужно, конечно, было психовать, – согласился Илья. – Но поверь, вреда от них много. Я тебе не рассказывал, не хотел всю эту грязь в дом тащить…

– Ты о чём? – насторожилась Дана.

– Андрюха… Его жена и дочка в эту секту подались. Он теперь сам не свой, места себе не находит. А на мебельной фабрике аж восемь человек в секту вступили. Работают хорошо, не придерёшься, но… Недавно жена одного из них меня на проходной подкараулила. Рыдала, жаловалась, что муж всю зарплату в секту отдаёт, домой ни копейки не приносит, и вообще, смотрит на неё и детей, как на врагов. Гараж продал, машину, деньги опять же, в секту чёртову. Она умоляла повлиять на него, я ведь как-никак начальник его. Ну а что я могу сделать, а? С такими как он говорить без толку. Уволю, так только хуже будет. Да и на каком основании увольнять-то?

– Вот значит как, – покачала головой Дана.

– Именно так, – сурово произнёс Илья. – Они ведь как черви, всюду проникают. В ментовке теперь у них свои люди, в мэрии. В нашем городе они силы копят, а потом поползут, поползут по всей стране. Для них сейчас раздолье. Телек включаешь – проповедник какой-нибудь забугорный дичь всякую несёт, Кашпировский с Чумаком воду заряжают и плодят армию бесноватых. В прошлом году в Москву ездил – кришнаиты на улицах песни распевают. Куда не глянь, всюду эти черти.

Дана хлебнула чаю, слегка поморщилась из-за того, что тот совсем остыл, и поставила кружку на столик.

– Не помню уже, кто сказал… «Если в стране плодятся секты, это верный признак, что страна тяжело больна».

Илья усмехнулся.

– И не поспоришь ведь. В саму точку. Боюсь, всё только хуже станет. Как бы до крови не дошло.

– Ну ладно, не нагнетай.

– А что, всё возможно. Мы ведь смотрели с тобой документальный фильм про коммуну Мэнсона. Как её там…

– «Семья», – подсказала Дана.

– Вот-вот, «Семья», – кивнул Илья. – Убийства, куча трупов. Откуда нам знать, что наша, местная, секта не выдаст что-нибудь подобное? Крыша у их лидера съедет, и вот тебе и трупы. Там ведь фанатики долбаные. Сама видела этих двух баб. Лидер скажет им резать людей, будут резать не задумываясь.

– Илья, хватит об этом, – нахмурилась Дана. – Уверена, не всё так плохо. Ты просто краски сгущаешь. Не хочу больше об этом слушать. А где у нас Машунька? Куда подевалась?

Выждав пару секунд, Маша вышла из-за угла дома, всем своим видом говоря: «Я не подслушивала, честно-честно!»

Дана поднялась с кресла, аккуратно сложила плед и положила его на подлокотник.

– Пора обед готовить. Машунь, будешь мне помогать?

– Конечно! – одарила её улыбкой Маша.

Ей нравилось хозяйничать на кухне вместе с Даной: морковку натирать, перемешивать салаты, украшать десерты, готовить морсы. На этот раз Дана доверила ей взбивать венчиком яичные белки для бисквитиков. Маша взбивала и думала о тех людях, о которых рассказывал Илья. Тех, кто подался в секту, забросив своих родных. Илью всё это расстраивало, и ей очень хотелось помочь. И она ведь знала как. Нужно просто прийти с ним на его мебельную фабрику, отозвать в сторонку того человека, на которого жена жаловалась и…

«Ты видишь Луну в глазах моих?»

…внушить ему, чтобы он ушёл из секты. А потом и остальных семерых таким образом обработать. Ну и, разумеется, про жену и дочку дяди Андрея она не забыла бы. К ним, пожалуй, в первую очередь и применила бы дар Луны. Дядя Андрей был заместителем Ильи в охранной фирме, и его лучшим другом. Он Маше нравился. Он часто приходил в гости и дарил ей различные головоломки: пятнашки, пластмассовый лабиринт, хитроумные пазлы. А однажды подарил Кубик-Рубика и заявил с лукавой улыбкой: «Если соберёшь эту штуку в течение часа, я весь день буду только на руках ходить». Ему тогда повезло, она не собрала кубик ни за час, ни за два, ни за целый день. До сих пор не умела его собирать.

Хороший человек дядя Андрей, очень хотелось помочь ему и его семье. Но это означало полностью доверить свои тайны приёмным родителям. Означало – выдать себя. А в самом деле, не пора ли рискнуть? И будь,что будет! Надоело уже таиться…

– Машуня, достаточно! – засмеялась Дана. – Ну у тебя и скорость! Любой повар позавидовал бы.

Маша поглядела в миску: ну надо же! Белки были уже взбиты, а ведь и минуты не прошло. Быстро. Слишком быстро. Опять забылась и подставилась.

Её бравый настрой как-то резко исчез. Она решила пока ничего не рассказывать Илье и Дане. Не сегодня. Однако, наказала себе хорошенько подумать насчёт тех, попавших в сети секты людей. Повлиять на них с помощью дара Луны – отличная ведь идея.

Маше хотелось приносить пользу, как те герои из книжек, которые ей так полюбились.

* * *

Май.

Маша теперь часто с тревогой поглядывала на небо: нет ли признаков наступающей грозы? Да, боялась, к своему стыду, и поделать с собой ничего не могла. Как выяснилось, ни время, ни радостные перемены в жизни не смогли заглушить страх перед сверкающей и громыхающей стихией. В апреле Маша пару раз видела вспышки зарниц, но то были далёкие отголоски грозы – стихия, словно бы примерялась, присматривалась, копила силы…

Чтобы со всей своей необузданной яростью явиться восьмого мая. По странному совпадению, именно в этот день год назад Грыжа зарубила Фёдора, и Маша сбежала из вонючего дома.

Гроза пришла вечером. Семья ужинала. Маша напряжённо ковырялась вилкой в тарелке, у неё совершенно не было аппетита. Она вслушивалась в звуки за окном – шум ветра, раскаты грома. Илья и Дана поглядывали на неё с беспокойством и пытались отвлечь разговорами, но все её мысли были там, среди приближающихся туч. Она видела их в своём воображении, как наяву.

– А может, завтра на речку сходим? – громко предложил Илья. – Устроим небольшой пикничок.

– Отличная идея, – одобрила Дана. – Я что-нибудь вкусненькое приготовлю. Как насчёт пирогов? Давно я их не пекла. А специально для тебя, Манунь, напеку побольше с земляничным вареньем.

Маша не отреагировала на её слова, она попросту их не услышала – всё внимание было сосредоточено на звуках за окном. Вспыхнула молния, серебристый отблеск ворвался в гостиную сквозь щель в задвинутых занавесках. Спустя несколько секунд прогремел гром. Маша за последнее время узнала много такого, о чём раньше не догадывалась. Например, о том, что люди летают в космос и даже на луне побывали; о том, что такое электричество и почему лампочки светятся; о том, что такое солнце, звёзды, кометы и метеориты… Узнала она и о природе грозы – не во всём разобралась, однако усвоила главное: в молниях и громе нет никакого тёмного волшебства. И там, среди туч, не бродит никакая страшная женщина, которую раньше так настойчиво рисовало воображение. Теперь Маша всё это знала, но легче от этого не становилось. Молнии сверкали, гром гремел, и в Маше пробуждалось что-то дикое, первобытное, то, что разрушало все научные доводы и заставляло бояться.

– Машунь, – Дана положила ладонь на её плечо. – Аппетита нет? Может, тогда пойдём видик все вместе посмотрим? Поставим твой любимый мультик про Маугли.

Маша опять не отреагировала. Илья вышел из-за стола, поправил занавески так, чтобы отблески грозы не прорывались в гостиную. Однако, от громовых раскатов преграды не было.

Хлынул ливень, тяжёлые капли забарабанили по карнизу, и в сознание Маши с яростным напором ворвалось то, что она старалась забыть. Перед внутренним взором возникла Грыжа – лицо обезображено лютой злобой, в руках топор. Взмах – и лезвие топора в крови. Ещё взмах… Маша явственно ощутила то кислую вонь, что была в избе в проклятой деревне.

Прошлое вернулось!

Что было, не прошло!

Маша обхватила голову руками, тонко заскулила, затем выскочила из-за стола и, не помня себя, побежала к лестнице на второй этаж. У неё было одно желание – скорее спрятаться от грозы, спрятаться от прошлого.

– Постой, Маша! – крикнула ей вслед Дана, а Илья, стиснув зубы, с ненавистью поглядел на окно.

Вбежав в свою комнату, Маша нырнула под кровать, свернулась калачиком и зажала уши ладонями.

– Уходи-и! – жалобно завыла она. – Уходи-и!

Её голос утонул в очередном громовом раскате. Она смотрела в пол перед собой, но видела отрубленную голову отца…

– Уходи-и!

…Лицо Грыжи в кровавых разводах. Голос из прошлого:

«Выбирайся из-за печки, Машенька… Тут на столе картошечка осталась… Мы сядем с тобой и покушаем картошечки… Ты, я и твой папа… Мы ведь одна семья. Нам с тобой пора подружиться. Сейчас самое время…»

Маша ударила себя ладонью по голове, в попытке вытрясти из неё эту мерзость. Тщетно. Лицо Грыжи превратилось в кабанью морду, из пасти выросли длинные клыки.

«Пора нам подружиться! Мы станем одной счастливой семьёй! Ты, я и голова твоего папочки!..»

Вспышка, грохот грома, шум ливня.

Теперь Маша видела чёрные избы с глазами-окнами. Те надвигались на неё в пелене дождя.

– Маша! – это был голос Ильи, пробившийся сквозь все кошмары. – Маша, посмотри на меня!

Она часто-часто заморгала, всхлипнула.

– Ну же, просто посмотри на меня!

Его голос подействовал как лекарство: жуткие образы исчезли. Маша вытерла ладонью слёзы и увидела Илью и Дану. Те стояли рядом на четвереньках и заглядывали под кровать.

– Вот так, молодчинка! – похвалил Илья. – Умница! А теперь ты должна меня выслушать, хорошо?

Маша робко кивнула. Ей хотелось, чтобы он говорил и говорил, и неважно о чём. Так было легче, его голос отгонял призраков прошлого. На фоне страха появился стыд. Она испытывала отвращение к себе из-за того, что близкие люди видят её такой, но не желала, чтобы они уходили.

– Мы не знаем, почему ты боишься грозы, – начал Илья и голос его теперь звучал непривычно жёстко. – Но мы понимаем, у тебя на это есть серьёзная причина. В детстве на моих глазах в реке утонул мой друг, и я начал до смерти бояться большой воды. Видел озеро или реку и у меня всё холодело внутри. А потом я понял, что нельзя жить с этим страхом, нельзя ему быть сильнее тебя. И я разозлился на свой страх, как на подлейшего из врагов. Разозлился и заставил себя переплыть ту проклятую реку, в которой друг утонул. А потом ещё раз переплыл, и ещё…

Вспыхнула молния и Маша вся съёжилась под кроватью. Загрохотал гром, однако он не смог заглушить чёткий голос Ильи:

– Я избавился от страха. Злость помогла. Порой она бывает нужна, даже необходима.

– Знаю, – выдавила Маша, вспомнив, что злость и ей помогала не раз.

Илья взял её за руку.

– Я догадываюсь, мой страх перед большой водой был пустяком в сравнении с твоим страхом. Уверен, во время грозы ты однажды увидела что-то пострашнее, чем то, что я видел. Но ты должна избавиться от своего страха. Пойдём, вместе выйдем на улицу. Прямо сейчас. Бросим вызов чёртовой грозе. Я буду рядом.

– Мы будем рядом! – решительно добавила Дана.

Илья поднялся, отступил от кровати на пару шагов.

– Просто доверься нам!

Грозовая вспышка высветила комнату. Гром прогремел с такой силой, словно сам мир раскололся на части. Порыв ветра швырнул дождевые струи в оконное стекло.

Мелко дрожа, Маша выбралась из-под кровати, посмотрела жалобно на Дану, на Илью. Они ждали. Ей хотелось пообещать им, что она справится со своими страхами, но потом, когда гроза снова нагрянет. А сейчас у неё не хватит духа выйти наружу. И вообще, это жестоко ждать от неё такого. Она ведь всего лишь маленькая девочка. В голову опять начали просачиваться страшные образы: Грыжа с топором, чёрные избы…

– Решайся! – сказал Илья, и голос его был холоден.

Маша подумала, что таким тоном он разговаривал с теми женщинами из секты. Зато мерзкие образы исчезли. Ощущая себя больной, разбитой, Маша поднялась, хотя только и думала о том, чтобы забраться обратно под кровать.

Илья протянул ей руку. Она осознала, что если сейчас возьмёт его за руку, то пойдёт до конца. В ином случае, возненавидит себя, потому что следующего шанса избавиться от призраков прошлого у неё не будет. Илья и Дана оставят всё как есть, а без них она не справится. Гроза вечно будет её преследовать. Где же спасительная злость? Она нужна прямо сейчас!

Прикусив до крови губу, Маша резко выдохнула и взяла Илью за руку, другую руку протянула Дане. Решилась. Дойти бы теперь, ведь ноги совсем одеревенели.

По аккомпанемент громовых раскатов вышли из комнаты.

– Умница, – подбадривала Дана. – Ты самая смелая девочка на свете. Я тобой горжусь. Мы оба тобой гордимся.

Её слова помогали, даже ноги обрели гибкость и дрожь поутихла. Они спустились на первый этаж, пересекли гостиную. Маша вспомнила, как убегала от Грыжи во время ливня. А потом убегала от воображаемых чудовищ и совершенно реальной твари, которую лесные люди называли гилистери. Всегда убегала.

Но не сейчас!

Сейчас она шла навстречу своим страхам, при этом не чувствуя себя обречённой. Однако Маша понимала, что впереди её ждёт самое сложное – выход наружу, в грозу, в грохочущую стихию. Она представила себе, как они втроём спускаются по лестнице… и из тёмной беспокойной пелены выходит Грыжа с топором – огромная, жирная, с клыками, как у гилистери…

«Пора тебе вернуться в свою настоящую семью, мелкая дрянь! Темнота за печкой ждёт тебя!..»

– Это всего лишь гроза! – сказал Илья, снова развеяв своим голосом ужасный образ. – Обычное явление природы. На её молнии у нас всегда найдётся громоотвод. Не бойся грозы, Маша! Скажи ей, что ты не боишься, и она уйдёт, поджав хвост!

Он без колебаний открыл дверь, впустив в дом свежесть и шум стихии. Вода лилась с крыши террасы плотным потоком.

«Там нет никакой Грыжи! – сказала себе Маша, ощущая вкус крови из прокушенной губы. – Я справлюсь, справлюсь! Ради Ильи и Даны – справлюсь!»

Они вышли за порог. Пространство вспыхнуло, заставив дождевые струи искриться. От мощного громового раската пол под ногами задрожал. Маша подумала, что Грыжа была бы рада видеть страх в её глазах. Эта мысль пробудила долгожданный гнев.

Расправив плечи, Маша сделала глубокий вдох и пошла вперёд, крепко держа за руки Илью и Дану. Она уже точно знала, что не отступит, не вернётся под кровать. Её вела злость. В голове возник новый образ: Грыжа с обрюзгшим уродливым лицом – такая жалкая, ничтожная, губы дрожат от страха, глаза воспалённые, больные.

«Я не боюсь тебя! – мысленно закричала Маша. – Я больше тебя не боюсь!»

Она смело вошла в стену ливня, вскинула голову, не обращая внимания на удары тяжёлых капель по лицу. Злость явилась не одна, она привела с собой какое-то яростное, граничащее с безумием, наслаждение. Оно накатывало мощными волнами, сметая всех призраков прошлого. Маша купалась в нём, дрожа уже не от страха, а от гордости за себя. Она перерождалась, как той волшебной ночью в лесу. Но теперь вместо Лунного эликсира у неё был сладостный гнев и поддержка Ильи и Даны. Она ощущала эту поддержку каждой клеточкой тела.

– Я не боюсь! – закричала она, бросая вызов грозе.

Молния ударила где-то совсем рядом, превратив нити дождя в жидкое серебро. Грохот грома показался Маше рёвом поверженного чудовища. Она победила стихию, как ту тварь из мёртвого леса.

Дана обняла её.

– Ты справилась! Я не сомневалась, что ты справишься!

– Да, я справилась! – улыбнулась Маша, чувствуя себя так, словно в одночасье излечилась от смертельной болезни.

Илья засмеялся, потрепал её по голове.

Втроём они стояли под дождём до тех пор, пока гроза не стала удаляться. Вернувшись в дом и переодевшись в сухую одежду, сели за стол пить чай. Глядя на близких людей с благодарностью, Маша решила, что настала пора доверить им свои тайны. И решение это ей далось с удивительной лёгкостью. Все сомнения и опасения словно бы вымыло из неё ливнем и унесло с первой весенней грозой в неведомые дали. Что было, то прошло. Теперь уже навсегда.

Выпив полчашки чая, Маша произнесла:

– Я расскажу вам о своём прошлом. Расскажу о том, что со мной случилось.

Она точно знала, что Илья и Дана поверят каждому её слову. Поверят даже в то, что другие назвали бы буйной фантазией маленькой девочки. Они были полностью готовы выслушать и принять её правду. Но главное, она была теперь готова эту правду поведать.

Глядя в стол перед собой, Маша начала, моментально окунувшись в прошлое:

– Я жила в деревне Глухово. Жила за печкой, в темноте. Мой отец однажды привёл в дом злую женщину, Грыжу, и она сказала, что моё место теперь там, за печкой. Я выбиралась по ночам, когда все спали пьяным сном, или когда никого не было дома. Питалась объедками, которые оставались после попоек. У меня были журналы с красивыми картинками. Я глядела на них и мечтала, что когда-нибудь увижу всё это вживую… А ещё у меня была луна…

Рассказывая о своей жизни в вонючем доме, Маша не испытывала ни жалости к себе, ни страха. Только ровную, вибрирующую на одной ноте, злость. Поведала о том, как Грыжа впечатала её щёку в раскалённую печь, о том, как целое лето провела в собачьей будке. Дана слушала её, прикрыв лицо ладонями, словно пытаясь спрятаться от страшных подробностей. А Илья сидел с каменным лицом, лишь глаза выдавали клокочущий в нём гнев.

Ливень закончился. Гроза уходила, далёкие громовые раскаты звучали как урчание поверженного зверя.

Уже без злости, но с лёгкой грустью, Маша рассказала об Аглае, а потом, после долгой паузы, поведала о том, как Грыжа убила отца. Без подробностей поведала, в нескольких словах, желая, чтобы эта часть её рассказа поскорее осталась в прошлом. И о своём побеге во время грозы рассказала быстро, нервно, после чего двумя большими глотками допила чай, вышла из-за стола и раздвинула занавески.

За окном в свете фонарей искрилась мокрая листва, с крыши капало. Небо было затянуто плотными облаками, и Маше стало немного обидно, что не видно луны. Вздохнув, она продолжила свой рассказ: дом Аглаи, земляничное варенье, первое посещение Мира Большой Луны… Теперь Маша не упускала подробностей. Голос её стал спокойным, размеренным, на губах иногда возникала улыбка. Рассказала о ночи перерождения, о танцах среди звёзд, о рогатой великанше и о Мертвеце с Муркой. При этом она не думала о том, что выдаёт какие-то запретные тайны. Мертвец ведь ничего не говорил о таком запрете, а значит, можно рассказывать.

Дана поднялась, подошла к Маше и встала рядом. Илья сделал тоже самое. Все трое глядели на небо. От грозы и отголосков не осталось – ушла за горизонт.

Маша рассказала о своей жизни в лесу, о способностях, которыми её одарила Луна. И ей ни разу не захотелось поинтересоваться у приёмных родителей, верят ли они ей. Знала, что верят, чувствуют правду в каждом её слове.

Сегодня и для Ильи с Даной был вечер перерождения. Категоричное «не может быть» рассыпалось в прах, теперь в их сознании властвовало «всё возможно!». Они, словно бы вернулись в детство, в те времена, когда у них не было ни капельки сомнений, что чудеса существуют.

Закончив свою историю, Маша испытала облегчение. Больше не нужно ничего скрывать, таиться. Для близких людей она перестала быть девочкой с тайным прошлым.

– Мы всегда знали, что ты особенная, – погладила её по голове Дана. – Видели, замечали. Но ни о чём не расспрашивали, потому что знали: рано или поздно ты решишься и расскажешь всё сама.

– И вот ты решилась, – мягко произнёс Илья.

На губах Маши обозначилась лёгкая улыбка.

– Вы не представляете, как я рада, что всё рассказала. Будто тяжёлый груз с плеч сбросила.

Ей казалось, что даже дышать как-то легче стало, будто её тайны были железным обручем, стягивающим грудь. И вот этот обруч раскололся. Она подумала, что лишь избавившись от тяжести можно понять, как на самом деле было нелегко.

Илья скрестил руки на груди и с задумчивым видом прошёлся по гостиной.

– Сегодня же обзвоню своих друзей, и завтра мы поедем в эту поганую деревушку. Эта женщина, Грыжа… Она должна за всё ответить.

– Я тоже поеду! – заявила Маша. – Я больше её не боюсь. Всё это время боялась, как грозу, а теперь никакого страха. Мне нужно поехать.

Илья посмотрел на неё внимательным взглядом, задавшись вопросом: правильно ли подвергать маленькую девочку таким испытаниям? Она итак настрадалась, а тут возвращение в ненавистную ей деревню.

– Мне нужно поехать! – повторила Маша. – Я дала слово Аглае. Она лежит сейчас в своём доме, но её нужно похоронить.

– Что ж, – кивнул Илья, согласившись с таким аргументом. – Поедем вместе.

Перед тем, как лечь в кровать, Маша долго сидела в своей комнате у окна. Размышляла о том, каким образом Илья собирается наказать Грыжу. Руки ноги переломает? Заставит ползать на коленях и вымаливать прощение? Маша очень хотела, чтобы Грыжа страдала, и это желание её смущало, было в нём что-то неправильное. Смущала та злая радость, с какой она представляла мучения ненавистной твари. А потом Маша вспомнила свою боль, когда Грыжа впечатала её щёку в раскалённую печку и смущение прошло. Захотелось просто свершить месть – самой, с помощью подаренных Луной способностей. Принесёт ли это удовлетворение? Гнев уверял, что да, и Маша ему верила.

Глава двадцатая

Впереди ехал чёрный джип, в котором находились Маша, Илья и Андрей, его друг и заместитель в охранной фирме. За джипом следовал микроавтобус «фольксваген» с пятью вооружёнными крепкими ребятами-охранниками. Между рядами сидений на деревянных ящиках стоял гроб. Илья намеревался купить гроб из ценной породы дерева – красивый, лакированный, с серебристыми замками, – но Маша воспротивилась:

– Аглае это не понравится, – она даже не заметила, что говорит о ней, как о живой. – На том кладбище вряд ли кто-то похоронен в дорогом гробу. Неправильно как-то получится.

Илья не стал спорить и, к разочарованию сотрудника магазина ритуальных услуг, приобрёл гроб дешёвый.

Утро выдалось хмурым, природа словно бы ещё не оклемалась от вчерашней грозы. В многочисленных лужах отражались серые облака, ветер шелестел листвой. Андрей, с уверенностью провидца, заявил, что непогода продлится минимум неделю, а синоптики обещавшие, что уже завтра будет солнечная погода, всё врут. Маша улыбнулась, она чувствовала, что синоптики правы.

Маша глядела на унылый пейзаж за окном, испытывая небольшой дискомфорт. Ей не нравилось ездить в автомобилях из-за постоянного ощущения бесконтрольности – машины казались своенравными зверушками, которые в любой момент могут воспротивиться воли хозяев. Маша понимала, что представления эти глупые, детские, но не пыталась унять дикость своей фантазии. Отчасти эта дикость ей нравилась.

За окном искрился от влаги лес. Мерно урчал двигатель. Вчера Маша полагала, что будет нервничать по дороге в Глухово, но она сейчас испытывала лишь небольшое волнение. Её сильные эмоции словно бы взяли паузу после вечернего мощного всплеска. Однако Маша чувствовала: пауза будет недолгой. Злость ждала своего часа. Гнев готовился к встрече с Грыжей.

Джип и микроавтобус свернули с шоссе на просёлочную дорогу и минут через пятнадцать прибыли в деревню. Автомобили остановились возле дома, где жила когда-то Маша. Со своих дворов тут же начали выходить местные. У всех без исключения в глазах горело любопытство: кого это в нашу дыру занесло? Вот так событие! После вчерашнего ливня никто из деревенских не пошёл сегодня на заработки – грязно, мокро, промозгло.

Маша, Илья и Андрей выбрались из джипа. Пятеро охранников тоже покинули микроавтобус. Один из деревенских мужиков рассмеялся:

– Заблудились, что ли?

Пронзительно каркнула ворона на заборе. Растрёпанная баба в драной кофте с каким-то сумасшедшим весельем выкрикнула, приподняв подол замызганного платья:

– Не меня ищете? Я готова! Недорого возьму!

Кто-то ей столь же весело ответил:

– Постыдилась бы гостей, Пипетка! На такое говно, как ты, даже последний бомжара не позарится!

Отовсюду послышался смех. Пипетка, ощерив рот с гнилыми пеньками зубов, раскинула руки.

– Да я ещё баба хоть куда! Фотомодель, мать вашу!

Маше были ненавистны все эти голоса. Она их узнавала. Слышала их каждый день, когда сидела в тёмном закутке за печкой. Сейчас ей казалось, что это голоса гнилых мертвецов, которые по какому-то недоразумению восстали из своих могил.

Она глядела на дом, в котором провела почти всю жизнь. Дом боли, страха, унижений. Осклизлая двускатная крыша; чёрные, местами поросшие лишайником, бревенчатые стены; грязные окна. Ни единого цветного пятнышка, словно это строение отторгало всё яркое, живое и притягивало лишь унылую серость. Только сейчас Маша поняла, до какой степени она презирала этот дом. Вместе с Грыжей он уродовал её детство, лишал воли – своим запахом, атмосферой полной безнадёги. Маше мерещилось, что он прямо сейчас ей шепчет: «Ты вернулась… Я ждал тебя, чтобы закончить начатое… Ты моя, моя…» Его голос был ветром, хлюпаньем грязи, вороньим граем. Маша знала, что она скоро ему ответит. Её словами будет огонь. Четыре полные канистры с бензином ждали своего часа.

Но сначала нужно вытащить из вонючего дома Грыжу, а потом… Маша ещё не придумала, что с ней сделает. Герои её любимых книжек были милостивыми, они часто прощали даже подлейших врагов. Однако она сейчас впервые не хотела быть на них похожей. Она жаждала мести. Жестокой мести. Дремавшая до поры злость пробудилась.

Илья посмотрел на охранников и распорядился:

– Соберите здесь всех местных. По домам пройдитесь, и приведите всех, кроме стариков и старух.

Один из парней вытащил из спрятанной под курткой наплечной кобуры пистолет, выстрелил в воздух для острастки и закричал:

– А ну все сюда, живо! Шевелите ластами! Кто попытается сбежать, ноги прострелю!

Веселье схлынуло, местных захлестнул страх. Никто убегать не собирался. Все решили, что к ним пожаловали бандиты и им лучше не перечить.

Илья с Андреем, взяв канистры, направились к дому. Маша от них не отставала. Она представляла, какое у Грыжи будет лицо, когда та её увидит. Узнает ли? Вряд ли. Но Маша ей напомнит, указав на шрам на своём лице.

Двое охранников сгоняли деревенских в кучу. Трое других принялись обходить дома.

Возле крыльца Илья остановился, посмотрел на Машу.

– Может, мы сами?

Она ответила, нахмурив брови:

– Нет! Я должна туда войти. Он должен увидеть, что я его не боюсь.

– Кто «он»? – удивился Илья.

– Дом!

Больше они медлить не стали. Поднялись на крыльцо и вошли в полумрак прихожей, благо дверь была не заперта. «Сейчас я её увижу! – думала Маша. – Увижу это чудовище!» Она чувствовала себя невероятно сильной, уверенной. Злость уже вовсю клокотала в ней и жаждала пищи. Опасное напряжение в Маше нарастало какими-то дикими скачками. С каждым биением сердца повышался градус гнева.

Ещё одна дверь. Сумрачный коридор, лавка, на которой стояло ведро. Едва переступив порог, Маша поняла, что дом пуст. Почувствовала. Сразу же накатило разочарование.

– Её здесь нет! – она сжала кулаки.

Илья поставил канистры на пол, заглянул в захламлённую кухню, затем проследовал в гостиную. Он убедился, что Маша права и в порыве злости схватил со стола пустую бутылку и швырнул её в стену. Тут же попытался взять себя в руки.

– Ну, ничего, ничего, – он даже улыбнулся, хотя улыбка эта больше походила на оскал хищника, – мы найдём её. Никуда эта тварь не денется, верно? Никуда не денется.

Маша и Андрей тоже зашли в гостиную. Илья посмотрел на них и повторил:

– Мы найдём её.

Кивнув, Маша осмотрелась. Всё здесь вызывало у неё омерзение. Особенно этот загаженный стол, на который Грыжа когда-то водрузила отрубленную голову отца. С содроганием Маша подумала, что после всего случившегося за этим столом собирались гости. Они жрали и пили, как свиньи. В своём воображении она видела именно свиней. И какое к ним должно быть милосердие? Они его не заслуживают. Пускай герои её любимых книжек прощают врагов, а она не собиралась никого прощать. Маше нравилась, завладевшая её сознанием жестокость. Это было что-то новое, броня от ненужных сомнений и глупой жалости.

В доме стоял всё тот же мерзкий запах. Машу удивляло, как она могла дышать этой вонью столько лет и не сойти с ума. Злой запах. Ей казалось, что воздух насыщен самой Грыжей, её безумием, её грязными мыслями. Умрёт дом, погибнет частичка Грыжи. А он сдохнет, причём скоро! Маше хотелось верить, что дом боится, чует, сволочь, что конец его близок.

С этой мыслью она вышла в коридор, посмотрела на печь и позвала Илью.

– Там за печкой журналы. Я хотела бы их забрать, они ведь помогли мне выжить. Нельзя, чтобы они сгорели вместе с домом. Я бы сама туда забралась, но… не хочу снова ощутить эту тесноту.

– Всё в порядке, – Илья похлопал её по плечу. – Я понимаю.

Он с трудом протиснулся в закуток за печкой, нащупал журналы, вытащил их наружу и передал Маше. Она стряхнула с них пыль, прижала к груди, точно редкие драгоценности.

– Я тут нашёл кое-что! – крикнул Андрей.

Маша и Илья поспешили обратно в комнату. Андрей стоял возле окна. Из картонной коробки на подоконнике он вытаскивал фотографии, какие-то бумаги.

– Вот, обнаружил возле дивана. Я посмотрел. Тут и свидетельство о рождении Машкино есть, и ещё кое-какие документы.

Илья взволнованно подошёл к нему, выбрал из вороха бумаг свидетельство о рождении и лихорадочно принялся изучать документ.

– Ого! Да это же просто отлично. Машка, теперь мы будем знать, когда твой день рождения отмечать. Ты родилась в 1982 году семнадцатого сентября. Получается, сейчас тебе… – он запнулся, считая в уме. – Одиннадцать лет и семь месяцев. А твоя фамилия Васнецова, прямо как у твоего любимого художника.

– Здесь ещё паспорт её отца, свидетельство о смерти матери, – сообщил Андрей. – Фотки всякие.

Маше не хотелось глядеть на фотографии. Кого она могла на них увидеть? Мать, отца? Тех, кому до неё никогда не было дела? Пускай лучше прошлое останется в прошлом. Глядя на эти снимки, она вряд ли вспомнит что-то хорошее, а плохое она помнила и без них.

– Пускай всё это здесь останется, – хмуро попросила Маша. – Как будто мы ничего и не находили.

– Я не против, – поддержал её Илья, – но здесь есть пара снимков, где ты совсем кроха. Их я заберу, Дана будет счастлива их увидеть. И свидетельство о рождении возьму. А остальное, пускай горит синим пламенем.

– Слушайте, может, приступим уже? – скривился Андрей. – Я как зашёл в эту избу, так сразу же башка разболелась. Хреновое это место, очень хреновое. Давайте уже сожжём тут всё к чертям собачьим!

Лучше слов за сегодняшний день Маша не слышала. В благодарность она наградила дядю Андрея улыбкой. Ей представилось, как чёрное сердце дома сжалось от ужаса, и внутри неё всё затрепетало от предвкушения.

Илья с Андреем облили бензином мебель, стены. Запах горючего затмил кислую вонь. Стоя в прихожей, Маша закрыла глаза и со злорадством вообразила, как дом вопит: «Не убивайте меня, оставьте меня в покое! Я хочу жить, жить!..»

– Ты умрёшь! – прошипела Маша, наслаждаясь запахом бензина.

Она открыла глаза, плюнула на пол и вышла из дома. Андрей опустошил последнюю канистру, полив горючим входную дверь и крыльцо. Илья вынул из кармана куртки спичечный коробок.

– Я хочу сама это сделать, – Маша сунула журналы под мышку и протянула руку. – Я должна сама убить его!

Илья посмотрел на неё с уважением и отдал коробок. Она вынула спичку, чиркнула по черкашу…

«Вот и конец тебе!»

…и бросила её на ступени крыльца. Пламя вспыхнуло, метнулось к двери, ворвалось внутрь избы. Маша, Илья и Андрей быстро отступили к середине двора. Скоро огонь в доме полностью освоился, из всех щелей повалил дым. Пламя плясало в мутных окнах, с жадностью пожирало крыльцо, дверь, рвалось к крыше. В хмурое небо летели искры.

Маша подумала, что надолго запомнит это зрелище. «Красный цветок» победил очередного Шерхана. Скоро от него останется лишь обугленный скелет. Ну а теперь пора заняться шакалами – этого настоятельно требовала злость.

Вместе с Ильёй и Андреем покинув двор, Маша положила журналы на заднее сиденье джипа, затем обратила взор на согнанных в кучу деревенских. Тринадцать человек. Они топтались в грязи, тихо между собой переговариваясь, и поглядывали на «гостей» с обидой, мол, за что так с нами? Жили себе тихо, спокойно, никого не трогали…

Илья нервно сплюнул. Он даже не собирался скрывать своего презрения к этим людям.

– Эй, какого хрена? – осмелился тявкнуть мужик в галошах на босу ногу.

– Какого хрена? – взорвался Илья. Он подошёл к мужику, схватил его за ворот рубахи и швырнул в толпу. Подхватывать односельчанина никто и не подумал, тот упал в грязь. – Вы, твари, хотите знать, какого хрена тут творится? По справедливости вам бы всем глаза выколоть стоит! Вы все видели, как вот в этом самом дворе маленькая девочка жила в собачьей будке! Видели, но вам было плевать! И кто вы после этого, а?

– Никого мы не видели, – плаксиво сказала Пипетка. – Не нужно на нас наговаривать. Я ничего не видела.

Маша вышла вперёд.

– Врёшь! Я помню, как ты смотрела на меня и хихикала! Даже уговаривала меня погавкать. Я всех вас помню!

Лицо Пипетки стало совсем кислым.

– Так ты… Грыжа сказала, что вы с отцом куда-то свалили.

– Где сейчас Грыжа? – спросил Илья.

– Уехала, – ответила Пипетка, рассчитывая, что её говорливость ей зачтётся. – Эта вонючка ещё осенью отсюда сдрыстнула. Вместе со своим дружком Мотей.

– Эта сука нас за людей не считала! – выкрикнул пьяный мужик из толпы. – Она обижала нас. И Мотя обижал. И этот урод Серёжа. Они мне всю печень отбили, падлы. Всю печень отбили. И я кровью целый месяц ссал!

– Где сейчас Грыжа? – повысил голос Илья.

– А хер его знает, – буркнула Пипетка. – Свалила с концами. Лишь бы не вернулась.

Весь дом уже был объят пламенем. Огонь гудел под порывами ветра, в дымном воздухе кружился пепел.

– Что будем с ними делать? – обратился Андрей к Илье. – Я бы этим тварям действительно глаза бы выколол. Они это заслужили.

Кто-то в толпе услышал его слова и громко завыл. Остальные принялись причитать, сбившись в ещё более тесную кучу. Один из охранников выстрелил в воздух.

– А ну заткнулись все!

Деревенские заткнулись, хотя некоторые продолжали скулить, как побитые собачонки.

– Я знаю, что с ними делать, – Маша напряжённо всматривалась в их болезненные лица. – Илья, дядя Андрей, вы должны оставить меня с ними наедине. Пожалуйста. Я знаю, как их наказать.

– Наедине с ними? – в голосе Ильи сквозило сомнение.

Маша взяла его за руку.

– Со мной всё будет в порядке.

Он поколебался немного и кивнул.

– Ладно. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

– Только отойдите подальше. Это важно.

С явным недовольством Илья, Андрей и охранники отошли шагов на двадцать. Внутри горящего дома что-то с грохотом обрушилось. Ветер относил дым в сторону леса.

Поджав губы, Маша переводила внимательный взгляд с одного лица на другое. Она видела в глазах этих людей не только страх, но и ненависть. Они обвиняли её в том, что им приходится стоять здесь, в грязи, униженным и оскорблённым. Маша рассудила, что все они были бы рады, если бы тогда, во время грозы, Грыжа её убила. От этой мысли кровь прилила к лицу, в висках застучало.

– Вы видите луну в глазах моих? – произнесла она чётко, чтобы услышал каждый.

Никто ей не ответил, но Маша ощутила, как невидимые крючья цепляются к их рассудкам. Стоило кому-то хотя бы мельком взглянуть на неё, и всё, ловушка захлопывалась. Спустя несколько секунд все деревенские уже были в её власти. Они глядели на неё, выпучив глаза, не мигая и даже, как будто, не дыша. И ни порывы ветра, ни вороний грай, ни треск горящего дома не могли вывести их из оцепенения.

– Подойдите ближе на один шаг! – велела Маша.

Под ногами зачарованных зачавкала грязь. Они выполнили приказ. Маша подумала, что теперь может делать с ними что угодно. Например, может заставить их покончить с собой. Было искушение, причём сильное. И никто ведь не станет жалеть, если эти люди умрут. Они не заслуживают жалости.

– Ближе! – прошипела она, ощущая странный жар во всём теле.

Заставить их убить себя? Как же это просто! Всего лишь несколько слов из её уст, и тринадцать человек перестанут существовать. Только сейчас Маша в полной мере осознала, какой мощной силой одарила её Луна. Это понимание одновременно и ужасало и восхищало.

– Ближе!

Всего лишь несколько смертельных слов… Но нет, она не могла убить их. Почувствовала, что это станет самой большой ошибкой в её жизни. Ошибкой, которую уже нельзя будет исправить.

– Ближе!

Если убьёт этих людей, то станет как Грыжа, даже хуже. Но наказаны они будут, нельзя обманывать свою злость, ведь ей обещана пища. Маша указала пальцем на четырёх более-менее крепких и вроде бы трезвых мужчин.

– Ты, ты, ты и ты… Идите к дому Аглаи и ждите меня там.

Четверо местных молча повернулись и зашагали по улице.

Маша обратилась к остальным:

– Опуститесь на колени!

Люди повиновались. Их лица совершенно ничего не выражали, глаза были затянуты мутной поволокой.

– Когда я скажу «вперёд», вы поползёте. Будете ползти в сторону города, – Маша говорила ледяным тоном. На её лбу выступила испарина. – Будете ползти по всем дорогам, что встретятся вам. Будете пить из луж, и питаться, чем придётся. Это наказание продлится три дня и три ночи, а потом вы можете делать, что хотите. Но в эту деревню не вернётесь никогда. Забудете всё, что здесь сегодня произошло. Меня забудете, – она на секунду задумалась и добавила: – Будете ползти и хрюкать, как свиньи. Вперёд!

И они безропотно поползли, издавая мерзкие звуки.

Андрей ошалело выдохнул:

– Бог ты мой! Глазам своим не верю! Что она с ними сделала?

Илья был потрясён не меньше своего приятеля. И пятеро охранников не скрывали удивления. Один из них помотал головой, словно отрицая то, что видели его глаза.

– Да это… колдовство какое-то!

– Гипноз! – взял себя в руки Илья. – Это гипноз.

Девять человек позли по густой грязи и хрюкали. Скоро они неосознанно выстроились в вереницу, которую возглавлял Барсук, местный барыга.

Старуха в конце улице смотрела сквозь щель в заборе на шествие очарованных и непрерывно осеняла себя крестным знамением. Она многое повидала в своей жизни, но такой чертовщины и вообразить не могла. Ей было жутко, однако внутри неё копошился червячок злорадства: так им всем и надо!

Проводив взглядом деревенских, Маша подошла к своим спутникам. Все смотрели на неё, как на какое-то божество.

– Гипноз, значит, – нервно рассмеялся Андрей. – Не хотел бы я, Машка, быть твоим врагом. Да ты прям, как Кашпировский. Водичку, часом, заряжать не умеешь?

– И куда же все они поползли? – спросил рослый охранник с конопатым лицом.

– А никуда, – ответила Маша. – Просто будут ползти три дня, а потом встанут и пойдут на все четыре стороны. Но сюда они больше не вернутся. Такое их наказание.

– Пожалуй, это лучше, чем выкалывание глаз, – одобрил Андрей.

«И лучше, чем смерть», – мысленно добавила Маша. Сейчас она испытывала колоссальное облегчение из-за того, что воспротивилась злости и не заставила тех людей убить себя. А ведь едва не переступила эту черту, стояла буквально на грани. Теперь, когда волна гнева схлынула, Маше всё стало видеться в ином свете. И жестокость уже не казалась чем-то правильным и справедливым.

Пылающий дом закряхтел, как древний старик. С оглушительным грохотом обрушилась крыша, взметнув тучи искрящегося пепла. Огонь загудел ещё яростней, продолжая пожирать стены.

– Аглая, – сказала Маша. – Её изба вон там, возле самого леса.

Глава двадцать первая

Всё в доме Аглаи было не так. Кто-то вынес мебель, утварь, декор. Маша подозревала, что это сделала Грыжа. На полу, среди осколков стекла, лежала увядшая листва, которую ветер занёс в выбитые окна. А вот в комнате Аглаи всё осталось так, как помнила Маша, словно грабитель по какой-то причине побоялся здесь что-то трогать.

– Она превратилась в мумию, – заметил Илья, глядя на старуху на кровати. – Это более, чем странно. Но меня, кажется, уже ничем не удивить.

Маше не хотелось задерживаться в этом разорённом доме. Она приказала четверым очарованным положить Аглаю в гроб, заколотить крышку и нести его к опушке. Илья отдал Андрею ключи от джипа и распорядился, чтобы он и охранники возвращались в город.

– Спасибо за всё, – Илья каждому пожал руку.

– Обращайся, всегда поможем, – пообещал Андрей.

Джип и микроавтобус развернулись и поехали прочь. Двинулись в путь и Маша с Ильёй. Они несли лопату и сумку с едой, которую приготовила им в дорогу Дана. Возле опушки Маша приказала очарованным идти вслед за ними. Начался долгий путь сквозь весенний лес.

После длительного молчания Илья заговорил:

– Ты вчера рассказала об удивительных вещах. Я бы даже сказал, сказочных. Но я поверил каждому твоему слову. Будто что-то внутри меня заставило во всё это верить. А я ведь тот ещё скептик, – он усмехнулся. – Всегда был Фомой Неверующим. А теперь гляжу на этот лес, и мне мерещится, что за деревьями леший прячется.

Маша засмеялась.

– Не прячется, я бы почувствовала. И вообще, я ни о каких леших не рассказывала.

– Да, не рассказывала, – весело согласился Илья. – Но я теперь и в леших верю, и в кикимор болотных и даже в Деда Мороза. Как думаешь, Дед Мороз существует?

– Вряд ли. В такое только детишки верят.

Илья поглядел на неё с наигранным осуждением.

– Это что же получается, я теперь стал, как ребёнок? Ты сделала из меня ребёнка?

Как же Маше нравилась эта непринуждённая болтовня, она была словно лекарство от всяких нехороший мыслей. Затеяв весёлый разговор, Илья как будто отсёк нить, связывающую Машу с грязной деревней. Ей больше не хотелось вспоминать ни о вонючем доме, ни о ползущих, куда глаза глядят, очарованных. Что было, то прошло. Осталось вечное – свежесть и ароматы леса, шелест листвы, величие дубов и тополей.

Маша и Илья шли и болтали, меняя темы. Очарованные, неся гроб с Аглаей, следовали за ними, точно неутомимые роботы. На их лицах не отражалось ни единой эмоции и лишь по учащённому хриплому дыханию можно было понять, что им нелегко приходится.

Часа через два сделали привал, отдохнули минут пятнадцать и продолжили путь. До лесного погоста добрались лишь вечером, когда мир уже погрузился в сумерки.

Маша задумалась: в каком месте лучше выкопать могилу? Ответ на этот вопрос подсказал белый мотылёк. Он суетливо порхал возле куста дикого шиповника, и Маша увидела в его движениях явный призыв: «Сюда, сюда!..»

Очарованные выкопали могилу, погрузили в неё гроб и закопали. А аккуратный холмик сверху соорудили уже Маша с Ильёй, после чего возложили на могилку собранные по дороге цветы.

Маша обратилась к очарованным:

– Идите тем же путём, каким пришли сюда, – вся её злость осталась в деревне и наказывать их больше не хотелось. – Затем ступайте в город, а в деревню больше не возвращайтесь. Ищите работу. Если хотя бы притронетесь к алкоголю, вам станет плохо. Весь сегодняшний день вы забудете. Всё, идите. Вперёд!

Они побрели прочь. Глядя им вслед, Илья покачал головой.

– Вот это да! Пожалуй, это всё-таки, волшебство.

Маша улыбнулась.

– Конечно, волшебство.

Она опустилась на колени возле могилки, провела ладонями по лепесткам цветов. На неё накатила грусть.

– Я сдержала слово, Аглая, – сказала она тихо. – Прости, что раньше не получилось. Как ты и предсказывала, мы помогли друг другу. Увидимся в Мире Большой Луны.

Порыв ветра взъерошил её волосы. Зашумел лес. Над могилкой появились белые огоньки, которые превратились в мотыльков.

Илья зажмурился, тряхнул головой и открыл глаза, в которых светилось восхищение.

– Волшебство! – выдохнул он, жалея, что Даны сейчас нет рядом.

Стайка мотыльков, излучая инфернальный свет, полетела вверх. Всё выше и выше. Маша помахала им вслед рукой, затем поднялась и посмотрела на Илью.

– Пойдём, я покажу, где жила всё прошлое лето. Там и переночуем.

– Хорошая мысль, – одобрил Илья.

По пути в лесную деревушку они собирали хворост и на месте были уже когда совсем стемнело. Костёр разожгли на берегу пруда. Поужинали бутербродами, попили чай из термоса.

Ветер стих, облака уплыли к горизонту, открыв чёрную небесную даль с россыпью звёзд. Маша подумала, что дядя Андрей ошибся в своём предсказании. Завтра будет хорошая ясная погода.

Илья разворошил веткой угли в костре.

– Хочу тебе кое-что рассказать, Маша, – он произнёс эти слова как-то обречённо. – Мы вчера вечером с Даной это обсудили и решили, что ты имеешь право знать…

Маша напряглась. Она почувствовала, что ей не слишком понравится услышанное.

– Дана была беременна, – продолжал Илья. – Мы ждали ребёнка. Но однажды один подлец избил Дану и… ребёнок погиб, а врачи сказали, что она больше не сможет забеременеть. Я отыскал этого урода и… убил его. Не стану говорить как, но это было жестоко. И если бы у меня был выбор, я сделал бы это ещё раз. Я убийца, Машка, причём не раскаявшийся. Ты должна знать, кто я такой.

Маша поглядела на звёздное небо. После долгой паузы, произнесла:

– Я бы тоже за такое убила бы. Ты всё правильно сделал. И спасибо, что всё это рассказал.

– Правда – за правду, – прошептал Илья.

Маша действительно была ему благодарна. Она понимала: поведав ей страшную семейную тайну, он сделал сложнейший для себя выбор. Но ведь решился же! Кому, как не ей, было знать, насколько это тяжело – словно стоишь на краю пропасти. Илья ведь боялся, что она его осудит. Наверняка боялся. Откуда ему знать, что сегодня его приёмная дочка сама едва не стала убийцей, причём тринадцати человек. Да она последняя, кто осудит его!

Они оба глядели на пламя костра. Маша решила, что сегодня хорошая ночь не только для откровений, но и для планов на будущее.

– Я хочу помогать, – заявила она.

– В смысле? – не понял Илья.

– Помнишь тех двух женщин из секты, которые к нам приходили? Я тогда подслушала нечаянно ваш с Даной разговор…

Она наморщила нос из-за того, что вставила это «нечаянно». Соврала ведь.

– Вернее, я специально подслушала. Хотелось знать, о чём вы разговариваете, когда меня нет рядом. Ты говорил о жене и дочке дяди Андрея. И о тех восьми работниках на мебельной фабрике…

– Их уже одиннадцать, – вздохнул Илья. – Со времени того разговора число сектантов прибавилось.

– Я могу помочь. Я хочу помочь. И мне это будет несложно сделать. Использую дар Луны, и эти люди уйдут из секты, вернутся в свои семьи. Не просто уйдут, но и других станут уговаривать не вступать в секту. Это ведь будет просто отлично! Я много об этом думала.

Илья поднялся, подошёлк пруду, присел и плеснул себе водой в лицо. Маша волновалась: одобрит ли он её идею? А если нет, станет ли она действовать без его согласия?

– Это опасно, Машка, – заявил Илья, вернувшись к костру. – Кое-кому такое точно не понравится. Например, лидеру секты, властям города, которые давно уже куплены с потрохами.

– Никто не узнает, – заговорщицки произнесла Маша. – Я буду очень осторожна.

– Если уж на то пошло, то не «ты» будешь осторожна, а «мы».

– Так ты согласен?

– Я этого не говорил, – голос Илья стал строгим. – Неправильно всё это. Ты ещё ребёнок, я за тебя боюсь. Неправильно… Но и мы с тобой не совсем правильные, верно? Услышал бы кто-нибудь посторонний наш разговор, сказал бы, что мы с тобой парочка психов. Или подумал бы, что мы в какую-то непонятную игру играем.

– Ты согласен? – с нажимом повторила Маша.

Он поглядел на неё устало.

– Я недавно видел дочку Андрея. Ей семнадцать, кажется, но у неё такая недетская ненависть в глазах, словно все вокруг для неё враги. И на отца она так смотрит. Знаешь, что он задумал? Собирается жену и дочку насильно отвезти на дачу и в подвале запереть. Надеется, что, посидев в изоляции месяц-другой, из них вся блажь выйдет. Совсем отчаялся, бедолага. Это он на людях держится, сама видела, а когда один… Он мне сознался, что недавно рыдал, как последний слюнтяй. У него ведь была отличная семья, всё было хорошо, и тут такое… Жена и дочка стали, как зомби из фильмов Ромеро. Разве что людей не жрут. Боюсь, если он их запрёт в подвале, всё станет только хуже. Совсем умом тронутся. Это, возможно, с наркоманами сработало бы, но не с ними.

Илья подбросил веток в костёр.

– Я слышал, некоторые из тех, кто отдал в секту все свои сбережения и кому больше нечего отдать, кровь сдают за деньги. Вот уже до чего дошло. Не удивлюсь, если кто-то и почки свои продаёт, – он помолчал, словно собираясь с духом, а когда заговорил, в голосе его прозвучали решительные нотки: – Хочу ли я всё это остановить? Ещё как хочу! Я родился и вырос в этом городе. Раньше шёл по улице, встречал прохожих и узнавал каждого. За годы все примелькались. А теперь гляжу на тех же людей, но некоторые из них уже чужие какие-то, словно пришельцы с другой планеты. И их с каждым днём всё больше. Как-то учительницу свою встретил по русскому языку. Она всегда была матёрой такой коммунисткой. Нам, детям, внушала, что любая религия – это зло. А теперь нате, пожалуйста, брошюры сектанские возле Дома культуры раздаёт. Старуха уже дряхлая, ходит с трудом, а всё туда же.

Маша ждала ответа. Илья ухмыльнулся.

– Да, я согласен. Хреновый, должно быть, из меня отец, раз соглашаюсь на такое.

– Ты лучший отец на свете, – улыбнулась Маша.

Он взял термос, налил в кружку остывший чай и сделал пару глотков.

– Мы сначала поговорим с Андреем, – тон его голоса стал деловым. – Убедим, что есть выход получше, чем заточение жены и дочери в подвале. Хотя, и убеждать, наверное, не придётся. Он ведь видел, что ты сделала с теми деревенскими пьяницами. Используешь свой дар на его дочери сначала, а там посмотрим. Не будем загадывать.

– Ты думаешь, я могу не справиться?

– Я не знаю, Машка. Не знаю, – Илья покачал головой. – Эти сектанты… Просто не представляю, что в их башках творится. Может, у них там стена, которую даже тебе не прошибить.

– Я справлюсь! – уверенно заявила Маша.

Она испытывала мощный прилив воодушевления. Ей хотелось действовать. В жизни появилась ясная цель, и этот факт возбуждал чувство собственной значимости. Маша подумала, что она теперь будет не просто девочкой с удивительными способностями, а девочкой с удивительными способностями, которая приносит пользу.

Со стороны деревенских развалин донеслось «мяу». В темноте вспыхнула и погасла пара изумрудных глаз. Маша улыбнулась.

– Там, что, кошка? – удивился Илья.

– Это Мурка, – ответила Маша. – Я о ней рассказывала.

Она рассудила, что и Мертвец, наверное, где-то неподалёку. Почему не подходит? Не желает, чтобы Илья его видел? Ну, не желает и ладно. За последние месяцы Маша несколько раз с ним встречалась – в лесу, тайком. А чувствовала его присутствие она часто. Он ведь обещал быть рядом и слово своё держал.

Из темноты вышла Мурка – хвост трубой, усы, как струны. Мурлыкая, она подошла к Маше, потёрлась спинкой о её коленку и примостилась возле ног.

– Ну, здравствуй. Я соскучилась, – Маша погладила её по шёрстке.

– Красивая, – улыбнулся Илья. – Ты говорила, что она мёртвая, но что-то на мёртвую она совсем не похожа. А может, домой её заберём?

Маша засмеялась, представив кислое лицо Мертвеца.

– Нет, её хозяину это совсем не понравится, – ей вдруг в голову пришла отличная мысль: – Илья, а можно как-то разузнать об одном художнике? Имени я не знаю, но он был знаменит, а года три назад он погиб во время пожара. В дыму задохнулся. Мне бы хотелось его имя узнать. И картины его хочется увидеть.

Илья дёрнул плечами.

– Да без проблем. Если он был хотя бы немного известен, то информацию о нём я найду без труда. Не каждый день, знаешь ли, художники в пожарах погибают.

Маша с довольным видом поглядела в темноту. «Скоро я узнаю твоё имя, Мертвец», – подумала она.

* * *

Вот уже вторую ночь Грыже не спалось. Муторно как-то было, тревожно. Холодок частенько по спине пробегал, кожа покрывалась «гусиной кожей». А ещё эта девчонка, чёрт бы её побрал. Грыжа закрывала глаза, и вот она, Машка, как живая. Образ девки так и лез в голову. С чего бы? Может, это наказание Грозы? Было ведь за что наказывать – столько времени прошло, а так и не решилась отправиться к Грозе, и чем дальше, тем труднее было принять такое решение. Но почему сейчас? Ещё два дня назад всё хорошо было. А может, это предчувствие чего-то поганого? Может, проблемы какие-то зреют?

Грыжа ворочалась в кровати, поднималась, курила в открытое окно, снова ложилась. Она знала, что поможет ей успокоиться. Грамм двести водки, и никаких больше тревог. Универсальное лекарство. Вот только на двухстах граммах она ведь не остановится, можно даже не надеяться. Сорвётся в запой. Куннару и Грозе это совсем не понравится. Нет, уж лучше перетерпеть. Может быть уже завтра муторное состояние пройдёт.

Она постаралась думать о хорошем, о своём особом положении в Церкви Прозрения. Под её начальством теперь было три десятка крепких мужиков, эдакий отряд специального назначения. Эти люди не только следили за безопасностью чудотворца, но и выполняли особые поручения. К примеру, недавно они спалили городской молебный дом. Местный батюшка начал слишком громко тявкать на Церковь Прозрения и лично на Куннара. Ведь надо же, что удумал, гнида! Заявил, что целительные способности чудотворца от дьявола. Конечно, он не слишком-то исказил истину, но ему стоило бы помалкивать в тряпочку. Молчание, как говорится, золото. А теперь позолота купола его храма превратилась в чёрные струпья. А хорошо всё-таки молебный дом горел! Глядя, как весело огонь пожирает строение, Грыжа вспомнила тот случай, когда священник ей сказал, что пути господни неисповедимы. Вспомнила и расхохоталась. В тот момент эти слова ей показались самой смешной шуткой на свете.

А ещё её ребята недавно как следует отделали одного выскочку журналюгу. Все журналисты в округе были давно прикормлены, строчили в своих паршивых газетёнках исключительно заказные хвалебные статейки о Церкви Прозрения. Но нашёлся молодой да честный, чтоб его. Начал проводить независимое расследование, кучу вредного для Церкви материала насобирал. Работал осторожно, знал, что дело это рискованное. Выскочку сдала его же подруга, тоже, кстати, журналистка. Сдала и получила свои тридцать сребреников, как и полагается образцовым Иудам. Теперь молодой да честный находится в коме. Официально на него совершили нападение пьяные хулиганы. Бывает, жизнь такая, всюду хулиганьё. Материал, который он собрал, уничтожен.

Нервно выкурив третью за последние полчаса сигарету, Грыжа швырнула окурок в окно. Вроде бы старалась о хорошем думать, а на душе всё равно кошки скребли.

Подумала о Куннаре. С ним у неё всё было отлично. Отношения «сын-мамочка» вышли на новый уровень. Раньше было просто доверие, а теперь доверие с налётом обожания. Он всё ей рассказывал. Грыже казалось, что она уже знает о его детстве и юношестве каждую мелочь, словно действительно являлась его мамочкой. Знала, какими болезнями он болел, когда был маленьким. Знала, в какую девчонку впервые влюбился… Чёрт, она и сама к нему привязалась, хотя признавала это неявно, с некоторой опаской. Ведь привязанность – это слабость, а ей не хотелось выглядеть слабой в собственных глазах.

Хуже отношения у Грыжи складывались с Мотей. После смерти Серёжи он совсем мутный стал. Почти ни с кем не общается, бродит, как тень, болтает сам с собой. Она хотела его на хорошую должность определить, возле себя держать, но какой там… От одной его унылой рожи блевать хотелось. Нет больше прежнего Моти, задиры и балагура. Сдох и стал тенью. Он теперь работал в теплицах, сам напросился. Работал, кстати, хорошо. Куннар недавно посетовал, что не нужно было тогда приводить его в подвал и показывать Мир Грозы. Грыжа согласилась: не нужно было. Но что ж теперь-то? Не убивать же его, как лишнего свидетеля? Да и какой от него вред может приключиться? Пускай себе копошится на своих грядках, огурцы с кабачками выращивает. За былые заслуги пусть как хочет, так и живёт.

Грыжа прикрыла окно и снова улеглась в кровать. Ворочалась, ворочалась и наконец заснула. Ей привиделся кошмар: Машка, выползающая из своего тёмного закутка за печкой. Она скалилась, как хищница, а вместо глаз у неё были луны. По печке, полу, стенам расползалось что-то густое, чёрное.

– Ты видишь луну в глазах моих? – шипела мелкая тварь.

Грыжа проснулась в холодном поту и решила больше не смыкать глаз. Хватит на сегодня кошмаров. По телу то и дело пробегали мурашки, словно кто-то ходил по её могиле. Так и пролежала до утра, пялясь в потолок и слушая стук своего сердца.

Глава двадцать вторая

Андрей позвонил вечером, сообщил Илье, что жена и дочка только что вернулись с семинара. Его голос дрожал от волнения:

– Приезжайте. Если у Машки всё получится, я по гроб жизни…

– Мы выезжаем, – перебил его Илья. – Жди.

У Маши аж всё заклокотало внутри. Она ждала этого звонка с нетерпением и вот дождалась. С дядей Андреем они договорились ещё утром и он, выслушав их предложение, сразу же согласился. Это было согласие отчаявшегося человека, готового уцепиться за любую соломинку. «Ох, Машка, Машка… надеюсь, у тебя всё получится, – сказал он. – Хуже всё равно уже не будет, верно?» Да, дядя Андрей надеялся, но уверенности в его голосе Маша не услышала. И тем сильнее ей хотелось помочь. Чтобы самой себе доказать, что она сможет.

А вот Дану им с Ильёй пришлось долго убеждать. Боялась она, сомневалась, говорила, что с сектой лучше не связываться. Маша даже немного на неё обиделась: ну что она, в самом-то деле! Так Дана и осталась при своём мнении, хотя градус недовольства всё же снизила. И то хорошо.

Уже через двадцать минут они были на месте. Андрей открыл дверь и сообщил приглушённым голосом:

– Они только что чай попили. Теперь сидят в комнате, в телек пялятся. Там сейчас передача про их чёртову секту. Вы на кухню проходите.

Маша и Илья разулись, проследовали на кухню. Андрей нервничал, не знал, куда руки деть – то в карманы халата их совал, то запускал в свою густую шевелюру.

– Что теперь? – спросил он.

– Приведи сюда дочку, – велел Илья. – Мы с тобой выйдем, чтобы Машку не отвлекать, пускай они наедине останутся.

Андрей порывисто кивнул и отправился в гостиную. Его жена и дочь сидели на диване. По телевизору молодая ведущая задавала вопросы двум проповедникам Церкви Прозрения. Те отвечали со слащавым улыбками на лицах, весь их вид словно бы кричал: мы сама доброта! Любите нас, любите!

– Анют, можно тебя на минутку? – позвал Андрей дочку.

Она посмотрела на него с подозрением, открыла было рот, чтобы сказать «зачем», но передумала. Кряхтя, как старуха, поднялась с дивана и вышла из комнаты. На лице отражалось какое-то усталое недовольство, словно надоедливый отец постоянно отрывал её от полезных занятий.

Аня всегда комплексовала из-за своей внешности. Жиденькие волосы; мясистый абсолютно не женственный нос; прыщи, с которыми она вела безрезультатную борьбу. И в кого такая уродилась? Мать и отец были красивыми людьми, но ей от их внешних данных совсем ничего не досталось. Она как-то написала в своём дневнике, который вела с двенадцати лет: «Ненавижу зеркала! Всякий раз, как смотрю на себя в зеркало, рыдать хочется. Каждое утро новый прыщ. А нос… Порой у меня возникает желание одеть маску и никогда её не снимать…»

Хуже всего было думать о своём будущем. Ане хотелось любви, как всякой девчонке, но она вбила себе в голову, что за ней никогда не приплывёт никакой капитан Грэй на корабле с алыми парусами. И принц на белом коне не прискачет. Романтика – это для красивых. А для неё – серая обыденность.

В начале прошлого лета она ехала в автобусе и заметила среди пассажиров одного парня. Заметила и не поверила своим глазам: он ей улыбался! Совершенно незнакомый парень дарил ей настоящую улыбку! Она покраснела, отвернулась. Мелькнула паническая мысль: «Он видел прыщ на моём носу!» Ане очень хотелось снова посмотреть на этого парня, но не хватило духа. Автобус остановился, и молодой человек исчез из её жизни навсегда. Осталась только его улыбка в памяти Ани. Вечером она разрыдалась, закрывшись в своей комнате. Корила себя за то, что не решилась снова взглянуть на того парня. Не решилась подойти и заговорить. Возможно, он был единственным в мире человеком, который полюбил бы её. Но она упустила свой шанс. Из-за своей чёртовой закомплексованности упустила. Из-за проклятых прыщей. В дневнике появилась новая запись: «Корабль с алыми парусами уплыл за горизонт. Без меня. Навсегда».

Тем же летом Аня обнаружила в почтовом ящике маленький яркий буклет. На его страницах было написано, что в Церкви Прозрения каждый найдёт ответы на любые вопросы, а те, кто отчаялся, найдёт утешение. На обложке буклета был призыв посетить семинары Церкви, которые проходят в городском Доме Культуры.

Аня пошла на семинар от скуки, а не из-за веры, что все проблемы решатся. Зал был полон, и ей пришлось стоять в проходе. На сцене седой проповедник рассказывал о чёрных цепях, связывающих человека с адом. Все слушали его так, словно каждое слово продлевало жизнь. А Ане болтовня проповедника казалась чушью несусветной. В первые двадцать минут. А потом что-то случилось. Словно волна нахлынула, смыв изрядную долю скептицизма. Ане почудилось, что она дышит в унисон со всеми этими людьми; что её сердцебиение звучит в такт сотен других сердец. Кто-то в зале поглядел на неё и улыбнулся. Затем она увидела ещё улыбки. Ей были рады! Искренне рады. И всем было плевать на её прыщи. Голос проповедника – не важно, о чём он говорил – теперь казался голосом самой доброты. Пожилая женщина, которая сидела рядом, коснулась руки Ани и произнесла:

– Все проблемы решатся сами собой. И настанет счастье.

Аня подумала, что именно эти слова она и мечтала услышать. Не зря сюда пришла. Ей нравились эти люди, нравились их улыбки. Она начала вслушиваться в речь проповедника и теперь его слова ей показались необычайно мудрыми. Он говорил, что чёрные цепи не дают человеку обрести внутреннюю свободу, они – гири, не дающие идти по жизни смело. Но их можно сбросить! Аня подумала, что она всегда ощущала эти цепи – одним из звеньев была её закомплексованность. Как же ей хотелось избавиться от этого груза! Неужели возможно?

Вечером, перед сном, Аня добавила в дневник запись: «Мне хорошо! Впервые за долгое время я чувствую приближение чего-то нового, яркого. Завтра снова пойду на семинар!»

И она пошла. Познакомилась с несколькими адептами Церкви Прозрения. Те снабдили её полезной литературой. А через неделю Ане посчастливилось увидеть самого чудотворца. Он её очаровал. Куннар не был капитаном Грэем, он был гораздо, гораздо лучше. Ей даже со временем начало казаться, что чудотворец всегда присутствовал в её жизни – наблюдал, являлся в снах. Но раньше она этого не замечала, а теперь прозрела, и это означало, что одно из звеньев чёрной цепи разбито в пух и прах.

Отец, узнав, что она стала адептом Церкви, разозлился. А мать отнеслась спокойно, сказала, что видела как-то по телевизору лидера Церкви и он ей понравился. «Приятный молодой человек. Жалко, что слепой. Он правильные вещи говорил про добро и зло, я даже заслушалась…» Вечно скучающая домохозяйка, у которой из всех увлечений было только просмотр мексиканских и бразильских сериалов и их обсуждение с соседкой – она решила пойти на следующий семинар вместе с дочерью. Тоже от скуки. К радости Ани мать увлеклась сразу же, заявила, что проповедь была интересной, и ей хотелось бы узнать больше.

Теперь они ходили на семинары вместе, а через какое-то время им довелось попасть на сеанс исцеления. Если у матери и оставался какой-то скепсис, то после этого сеанса он полностью испарился. Она была в восторге от увиденного. Из скучающей домохозяйки мать превратилась в активного адепта Церкви.

А отец продолжал ругаться, даже как-то пригрозил, что в психиатрическую клинику их определит. Сначала Аня его жалела, ведь он по собственной воле отворачивался от истины. А потом начала на него злиться. Проповедники говорили, что те, кто не принимают учение Церкви, служат тьме. Говорили, что кровные узы – одно из звеньев чёрной цепи и от этого звена нужно избавляться в первую очередь. И вот настал момент, когда Аня отца возненавидела. Он родной человек? Уже нет! Он глупец, который не просто убегал от спасения, а пытался, к тому же, остановить жену и дочку.

В дневнике появилась очередная запись: «Сегодня мы с мамой опять ругались с отцом. Как же он слеп! Не понимаю, почему я раньше не замечала, насколько он глуп и ничтожен? Мне постоянно хочется его ударить. Ненавижу! Лучше бы он умер. Тогда мы с мамой стали бы абсолютно свободными…»

Андрей проводил дочку на кухню.

– Что ты хотел от меня? – грубо спросила она, даже не подумав поздороваться с гостями.

– Это я хотела, – мило улыбнулась Маша, всем своим видом пытаясь сказать: «Я всего лишь маленькая безобидная девочка». – Я хочу у тебя кое-что спросить.

– О чём? – насторожилась Аня.

Илья и Андрей быстро вышли в коридор, прикрыв дверь.

– Ты видишь луну в глазах моих?

Аня уже собиралась выругаться, уйти и рассказать матери, что не только отец, но и его знакомые – глупцы несусветные, но… В глазах девчонки что-то светилось! Луна? О да, теперь Аня явственно это видела. Луна излучала спокойное серебристое сияние, она манила! И больше не было ничего вокруг… Только ночное светило, которое становилось всё больше, больше…

– Ты будешь ненавидеть Церковь Прозрения! – принялась внушать Маша.

Она почувствовала тошноту. В голове возник образ раскалённого шара. Как тогда, когда она имела дело с чудовищем гилистери из мёртвого леса. Но Аня ведь человек! Почему снова красный шар, от которого прямо-таки веяло чем-то зловещим?

Сжав кулаки, Маша повторила:

– Ты будешь ненавидеть Церковь Прозрения! – она вложила в эти слова отчаянное желание, чтобы всё получилось. Ей нельзя уйти из этого дома ни с чем! – Ты перестанешь верить в то, чему тебя учили в Церкви Прозрения!

Шар стал выцветать, трескаться. Аня глядела в глаза Маши, не мигая. Её лицо побледнело, из приоткрытого рта вырвался тихий стон.

– Всем своим знакомым ты будешь говорить, что Церковь Прозрения – это зло!

Сфера выцвела, обретя сероватый оттенок. От неё откололся и исчез один кусочек, затем другой. Тошнота прошла, и Маша ощутила победное торжество. Аня оказалась орешком покрепче, чем те деревенские пьяницы, но и непробиваемой стены, как опасался Илья, в её голове не было. А тошнота – это мелочь.

– Ты забудешь всё, что здесь сейчас произошло! – продолжала Маша. – Ты забудешь меня!

Шар рассыпался в прах. Аня обмякла и, прижав руки к груди, обессиленно опустилась на стул.

– Ну, вот и всё, – облегчённо выдохнула Маша.

Она решила не терять времени и, на кураже, покинула кухню. В коридоре на ходу бросила взгляд на Илью и Андрея.

– Всё хорошо! Получилось! Теперь я мамой займусь.

Маша зашла в гостиную, сразу же наткнулась на возмущённый взгляд красивой, но не очень опрятной женщины, и начала:

– Ты видишь луну в глазах моих?

Спустя несколько минут она вышла из комнаты и застала в коридоре Илью, Андрея и Аню. Последняя выглядела усталой, даже изнурённой, словно перенесла тяжёлую болезнь. Но глаза её были ясными, наполненными жизнью, от былого холода в них и следа не осталось. Девушка растерянно глядела по сторонам, будто не узнавая собственную квартиру.

Маша улыбнулась.

– Всё получилось, как я и говорила.

Но были последствия. Сейчас она это чётко ощутила: жизненной силы заметно поубавилось. Ничего страшного, такой же пустяк, как и тошнота. Для решения этой проблемки существуют кролики. А вот Илье и Дане об истощении знать не обязательно: волноваться станут сильно, жалеть, что согласились с идеей дочери. И совесть Машу не мучила. Она ведь не собиралась врать – просто кое о чём умолчит и всё.

Когда Маша и Илья уехали домой, Андрей уселся рядом с женой на диван, обнял её за плечи. Та прильнула к нему и прошептала:

– Прости за всё.

Передача про Церковь Прозрения закончилась, начались местные новости. Комментатор рассказал о строительстве автомобильной парковки на месте детской площадки и о возмущении местных жителей по поводу этого строительства; рассказал о прорыве трубы на улице Гагарина, об автомобильной аварии, в которой пострадал чиновник городской администрации. Затем начался репортаж о людях, ползущих неизвестно куда и неизвестно зачем. Камера показала этих людей: девять человек медленно ползли по обочине шоссе и издавали странные хрюкающие звуки. Вид у всех был измождённый. Казалось, ещё немного, и они просто распластаются на дороге, не в силах больше пошевелиться. Репортёр сообщил, что люди эти не отвечают на вопросы, однако есть две версии их странного поведения. Первая версия: они совершают какой-то религиозный акт. Вторая: это массовый психоз. Городские власти в данный момент советуются с экспертами: следует ли этих людей задерживать, нужна ли им медицинская помощь, пускай даже принудительная? Репортёр отметил, что сердобольные наблюдатели подкармливают «ползунов», приносят им воду. Те не отказываются, но едят и пьют на ходу, не останавливаясь.

Андрей улыбнулся.

– Всё теперь будет хорошо.

Его жена поглядела на часы на стене.

– По первому каналу, кажется, сейчас «Богатые тоже плачут» начнутся. Сто лет сериалы не смотрела.

Взяв пульт, Андрей переключил канал, хотя терпеть не мог все эти «мыльные оперы».

– Я с тобой посмотрю. С удовольствием.

Перед сном Аня написала в своём дневнике: «Почти целый год жила во лжи. Как я могла верить этим проповедникам? Как я могла верить чудотворцу? И почему я только сейчас поняла, что все они лжецы? Словно долго спала, видела странный сон и наконец проснулась. Как же хорошо, что я проснулась!»

* * *

И Дане Маша сказала, что всё прошло отлично, умолчав об истощении. А затем пошла в свою комнату и забрала часть жизненной силы у кроликов.

Ночью ей приснился странный сон. Она стояла на перепутье двух дорог, которые вели к башням, красной и чёрной. Большие были сооружения, похожие на шахматные ладьи. Окутанные у подножья серым туманом, они вдруг замерцали, словно изображение в неисправном телевизоре, и Маша увидела огромные кубы, которые через мгновение снова превратились в башни. Она чувствовала: внутри них находится что-то очень плохое, злое. А ещё ей подумалось, что всё это какая-то загадка, которую необходимо разгадать.

После этого сна у Маши остался мерзкий осадок, а в голове ещё долго оставался образ башен. Приснится же такое! Она решила, что это ещё одно последствие её вчерашней деятельности. Да, неприятно, но терпимо. Всего лишь непонятный сон.

После обеда настроение улучшилось – они с Ильёй отправились на мебельную фабрику. Маша чувствовала себя уверенно, как опытный боец перед боем.

На предприятии кипела работа: жужжали станки, суетились люди. Илья вызвал к себе в кабинет одного из рабочих-сектантов, и Маша повторила то, что сделала вчера с дочерью и женой Андрея. Всё прошло хорошо, если не считать небольшой утраты жизненной силы. После обработки чарами Луны, бывший сектант выглядел смущённым, растерянным. Было видно, что он с трудом сдерживал слёзы. Илья отпустил его домой – пускай оклемается в кругу семьи.

Настал черёд следующего «пациента». И снова Маша отлично справилась. Третий, четвёртый… Тут-то она и поняла, что переоценила свои возможности. Тяжко было, тёмные пятна перед глазами мелькали, в ушах звенело, а руки и ноги, словно свинцом налились. Истощение. Уничтожение красных сфер походило на смертельную битву. Маша держалась бодрячком, но то был всего лишь спектакль для Ильи. На самом же деле она ощущала себя засохшим цветком. Четыре человека обработаны, а впереди ещё семь. Нет, ей не выдержать такой нагрузки. И Илья вот-вот заметит её немощность. Притворяться, что всё в порядке, уже невмоготу.

А значит, нужно сделать то, что она себе запрещала. Незаметно. Да, нехорошо забирать жизненную силу у людей, но сейчас крайний случай. В конце концов, она ради этих самых людей и старается. Ничего страшного, если кто-то из них поделится энергией.

Прежде чем отпустить четвёртого «пациента», Маша взяла его за руку. Хватило нескольких секунд, чтобы забрать немного жизненной силы. Полегчало сразу же, словно, мучимая жаждой, напилась чистейшей родниковой воды.

Маша снова была готова к бою. Теперь она уже без притворства бодро улыбнулась Илье, когда тот впустил в кабинет очередного сектанта. Для неё было наградой видеть, как светлеют лица исцелённых – словно ненастная ночь сменялась ясным утром. Она забрала немного энергии у восьмого по счёту рабочего и этого хватило. Когда из кабинета вышел одиннадцатый, Маша с победным видом поглядела на Илью.

– Проще простого!

Соврала немного, но ведь для общей пользы. Но Илья всё равно беспокоился:

– Может, пока остановимся на этом? Я понимаю, тебе это нужно, но… всех же не спасти. Тревожно мне что-то, Машка.

Отступать она не собиралась и её немного обижала неуверенность Ильи. Маша хотела полной поддержки.

– Всё же хорошо. Зачем останавливаться? Мы и дальше всё будем делать осторожно, чтобы никто посторонний не видел.

Илья тяжело вздохнул.

– Ладно, ладно… Но давай всё это потом ещё раз обсудим. Пойми, во мне словно два человека борются. Один очень хочет, чтобы ты продолжила, а другой опасается.

Маша кивнула, соглашаясь. Потом так потом. Хотя она не понимала, что «потом» может измениться. Главное у неё есть «сейчас». А сейчас, хоть Илья и сомневался, но давал добро.

На следующий день поехали к Дому Культуры. Илья подошёл к молодой женщине, раздающей религиозные брошюры, сделал вид, что заинтересовался и предложил ей присесть на скамейку, чтобы она подробно рассказала о Церкви Прозрения. Женщина обрадовалась и согласилась – в Церкви ведь поощряли тех, кто приводил на семинар новичков. Ради похвалы проповедников она готова была с незнакомцем хоть на край света идти.

Они уселись на скамейку в небольшом парке возле Дома Культуры. К ним подошла Маша. Людей вокруг не было, лишь в конце аллеи какая-то старушка выгуливала таксу. Удобное место, подходящее время. Но прохожие могли и появиться в любой момент, а потому Маша решила ни секунды не терять:

– Ты видишь луну в глазах моих?

Через несколько минут они с Ильёй отправились за следующим сектантом. А женщина на скамейке с недоумением смотрела по сторонам, словно спрашивая взглядом у деревьев: «Что случилось? Почему я теперь другая?» Она обратила взор на брошюру в своей руке, поморщилась, смяла её и с отвращением швырнула на землю. Тут же подняла и кинула в урну возле скамейки – терпеть не могла, когда мусорят и себе не позволяла. Хотя, в последний год ей на это было плевать. А теперь нет.

В этот день Маша обработала чарами Луны пять человек. И на следующий день пять. Ей, разумеется, хотелось двигаться в более быстром темпе, но Илья всё осторожничал. Впрочем, она была довольна и таким результатам. Изменение сознания сектантов наполняло её внутренним комфортом. «Я на своём месте», – думала она. Дана как-то сказала, что самое важное для человека – это заниматься любимым делом. Теперь Маша её отлично понимала.

Всё бы хорошо, вот только этот странный сон-загадка… Он теперь снился каждую ночь, оставляя после себя чувство гадливости. Чёрная и красная башни. Неплохо было бы посоветоваться с Аглаей, да вот только в Мир Большой Луны не попадёшь просто сказав «хочу». В последний раз Маша там была месяц назад. Большой срок. А когда её туда снова впустят, она понятия не имела.

Но был же ещё Мертвец. Можно насчёт этих башен у него спросить. Маша по-всякому собиралась с ним встретиться – она теперь знала его имя. Илья, как и обещал, нашёл информацию о погибшем художнике.

На рассвете, прихватив удочку, которую ей подарил Илья, Маша тихонько покинула дом. До небольшой, поросшей у берегов ряской, речушки она добралась минут за пятнадцать. Выбрала место с заводью. Сюда они всей семьёй часто приходили – пикники устраивали или просто сидели на берегу и болтали.

Над рекой стелился туман. Листва прибрежных ив блестела от влаги. Спокойное майское утро дышало свежестью.

– Мертвец! – позвала Маша. – У меня для тебя подарок!

Не сомневаясь, что он скоро объявится, она принялась готовить удочку к рыбалке: выдвинула и зафиксировала телескопические сегменты, расправила леску, сдвинула поплавок на меньшую глубину, затем выкопала палкой червяка и ловко насадила его на крючок. Этой весной они с Ильёй уже три раза ходили на рыбалку, и с удочкой она теперь была на «ты».

– Звала, мелкая? – услышала Маша.

Мертвец по обыкновению появился будто бы из ниоткуда – руки в карманах мятого пиджака, волосы, как всегда всклокочены. И Мурка была тут как тут. Кошка мяукнула, словно бы поздоровавшись.

– Я не ослышался? – спросил Мертвец. – У тебя для меня действительно есть подарок?

Маша улыбнулась и протянула ему удочку.

– Вот, держи. Она теперь твоя. Ты ведь мечтал рыбку половить.

Брови Мертвеца поползли вверх.

– Ты… Ты это серьёзно? Удочка? – он рассмеялся. – Но я ей пользоваться не умею!

Посмотрев на него с хитринкой, Маша забросила удочку в заводь и сунула рукоять снасти в ладони Мертвеца.

– Тут ничего сложного нет. Просто держи удочку и смотри на поплавок. Когда он задёргается, тяни.

– Ну, ты уж совсем меня за дурака не держи, – возмутился Мертвец. – Видел я, как рыбу ловят. Просто сам не пробовал. Говоря «не умею», я имел в виду червяка там на крючок насадить, да и вообще…

– Научу я тебя червяка насаживать, – пообещала Маша.

– А почему не клюёт?

– Да я же только забросила! Тут нужно ждать.

– Ну ладно, – в глазах Мертвеца загорелись искорки азарта. – Буду ждать. А вообще, спасибо, Машка. Я уж и забыл, когда мне что-то дарили.

– У меня ещё подарок есть, – Маша уселась на корягу, и Мурка тут же запрыгнула ей на колени. – Я узнала твоё имя! Тебя зовут Аркадий Северов. Теперь ты знаешь своё имя и больше не будешь Мертвецом. Здорово, да?

Она ожидала, что он завопит от восторга, но увидела лишь грустную улыбку на его лице.

– Хорошее у меня имя… Аркадий… Но ты, Машка, зря старалась. Через минуту я его забуду. Таково наказание. Ох, если бы всё так просто было…

– Ничего не зря! – возмутилась Маша. – Забудешь, а я напомню! Теперь я всегда буду называть тебя Аркадием. Подумаешь, наказание! Мне, между прочим, никто не запрещал называть тебя по имени.

– Как хочешь, – с непривычной мягкостью сказал Мертвец. – Но я всегда буду забывать.

– Тебя зовут Аркадий Северов!

– Я пока помню.

Он сосредоточенно уставился на поплавок, лучи рассветного солнца золотили его волосы. Маша принялась чесать Мурку за ухом.

– Я, кстати, твои картины видела. Илья мне принёс фотографии твоих картин.

– Понравилось?

Маша ответила с детской непосредственностью:

– Каляки-маляки какие-то, – она фыркнула. – Да я когда фломастер впервые в руки взяла, и то лучше картинки нарисовала. Мне Шишкин нравится и Васнецов. «Мишки на севере» там, «Иван Царевич на сером волке»…

– Темнота-а! – протянул Мертвец. – Вшей из башки вычесала, а осталась такой же дремучей, как была. Каляки-маляки, ну надо же! Что ты вообще понимаешь в абстракционизме? Ты хоть представляешь, сколько стоили эти каляки-маляки? «Мишки на севере» ей, видите ли, нравятся… Деревня!

Его слова Машу нисколько не обидели, даже развеселили.

– Что вижу, то и говорю! – заявила она бойко. – Я честная.

– Могла бы и соврать для приличия. Да почему не клюёт-то? Пялюсь-пялюсь на чёртов поплавок, а он не дёргается! Может, тут рыбы нет?

– Есть тут рыба. Илья говорит, что в рыбной ловле главное терпение.

Мертвец вздохнул.

– Ладно. Ты лучше расскажи, зачем позвала меня. Подозреваю, у тебя проблемы какие-то нарисовались.

– Ну да, – весёлый настрой снизился. Маша нахмурилась. – Мне каждую ночь снятся две башни. Чёрная и красная. И я чувствую, что внутри них что-то очень злое. Это, словно какая-то загадка, которую я не понимаю. Почему мне эти башни снятся, а?

После долгого молчания, Мертвец ответил:

– Думаю, это предупреждение. Ты должна быть осторожна. Уверен, всё это связано с врагами Луны.

– Но ты точно не знаешь, – разочарованно сказала Маша.

– Я знаю, что ты должна быть осторожна! – повысил голос Мертвец. – Судьба по-всякому столкнёт тебя с врагами Луны, чему я совсем, совсем не рад. Но это факт. По-другому просто быть не может. Это какое-то чёртово вселенское притяжение, которому невозможно противиться! Меня одно успокаивает: ты очень сильная. Намного сильней тех людей, что в лесной деревне жили. Ты с лёгкостью используешь дары Луны, а им приходилось для этого обряды сложные проводить. Почему я тебе всё это говорю? Хочу, чтобы ты была уверена в себе, когда начнётся противостояние. Неспроста тебе эти башни снятся. Готовься к тому, что скоро твоя безмятежная жизнь изменится. Короче, будь всегда начеку!

– Я не боюсь никаких врагов, – угрюмо буркнула Маша.

– А стоило бы.

Даже после всех этих предостережений враги Луны казались Маше какими-то нереальными. Они вроде бы где-то существовали, но их как будто и не было. Вот Грыжа – реальная. Она настоящий враг, а те, о ком говорил Мертвец… Не хотелось Маше их бояться и всё тут.

Но друга нужно успокоить:

– Я буду осторожна, обещаю, – она надеялась, что её слова прозвучали искренне.

Мертвец сурово посмотрел на Машу и снова уставился на поплавок. А потом его лицо сначала стало удивлённым, затем растерянным и даже немного испуганным.

– Клюёт! – выдохнул он.

– Тяни! – закричала Маша, вскакивая с коряги.

Мурка недовольно мяукнула. Мертвец, вытаращив глаза, рванул удочку на себя. В воздухе сверкнула рыбья чешуя. Плотвичка, размером с ладонь, плюхнулась на землю. Маша подбежала, схватила её и засмеялась.

– Вот и первый твой улов!

Мертвец отбросил удочку, обхватил голову руками. В его глазах горело восхищение.

– Ух ты! Нет, ты это видела, а? Как я её! Вот это рыбина! Да я настоящий рыбак, чтоб меня!

Возле ног Маши засуетилась Мурка. Кошка теперь мяукала требовательно: дай, дай!..

И была вознаграждена за свою настойчивость. С улыбкой глядя на своих друзей, Маша поняла две вещи: мёртвые люди умеют радоваться, как дети. А мёртвые кошки обожают рыбу не меньше, чем живые.

Ей пора было возвращаться. На прощание она напомнила Мертвецу его имя, которое он, кстати, уже благополучно забыл.

* * *

Что-то поганое творилось. Грыжа злилась: кто-то влез из дерьмового мира в её новый замечательный мир и нагадил! Нет, продолжал гадить! Уже больше трёх десятков человек покинули Церковь Прозрения. Просто взяли, сволочи, и перестали верить в то, во что верили! Ну не могли они вот так, сами по себе!.. Кто-то им мозги основательно промыл. Её люди их допрашивали, но ублюдки твердили одно и то же: «Прозрели! Поняли, что Церковь Прозрения и чудотворец – это зло!» Куча народу прозрела всем скопом всего за неделю?

Проблема. Теперь Грыжа точно знала, почему в последнее время чувствовала себя не в своей тарелке, почему ночами ворочалась с боку на бок, не в силах уснуть. Это было предчувствие, и оно, к сожалению, не подвело.

Куннар сказал, что мозги адептам промывают враги Грозы. Но он не был уверен. А Грыжа плевать хотела, кто это делал, для неё главное было найти засранцев и наказать. И она не слишком волновалась из-за того, что «засранцы» могут обладать не меньшей силой, чем сам Куннар. Злость подавляла всяческий страх. Грыжа была уверена в себе и в своём отряде специального назначения.

Её люди уже поработали с адептами Церкви: наказали, чтобы те, заметив хоть что-то подозрительное, сразу же сообщали ей, Грыже. Только ей! А Куннара нельзя беспокоить, у него и без того дел по горло.

Она хотела лично разобраться с проблемой, а потом просто поставить чудотворца перед фактом: «Я справилась! Нет больше врагов Грозы! Справилась, без всяких мистических способностей!»

Грыжа желала доказать, насколько она ценна для Грозы. Насколько полезна такая, обычная, зрячая.

Глава двадцать третья

Пять человек в день, не больше. Такое решение принял Илья, и менять его не собирался. «Или так, или завязываем с этим делом!» – строго заявил он Маше.

Дана рассказывала, что Илья всегда был решительным. Когда нужно и ненужно на пролом шёл, презирая опасности. И именно благодаря своему твёрдому характеру стал влиятельным человеком в городе. Но теперь Маша видела человека постоянно сомневающегося, осторожного. Она Илью понимала – за неё ведь беспокоится, за семью, – но беспокойство его не разделяла, да и к предостережениям Мертвеца относилась с беспечностью ребёнка. Ей казалось, что весь мир у её ног, и она справится с лёгкостью с любыми проблемами. С такими-то нечеловеческими способностями – конечно, справится! Маше хотелось явиться на один из семинаров, которые сектанты проводили в Доме Культуры, и изменить сознание всех присутствующих. Вот было бы здорово! За один раз и такую кучу народу «излечить». Ей бы нелегко пришлось, но она бы справилась. Не покидающий Машу в последнее время кураж, уверял, что для неё нет невыполнимых задач. Замечательный кураж, ну как ему не верить?

Однако приходилось слушаться Илью. Он – главный в семье.

Была суббота. Маша с Ильёй отправились в город, в кинотеатр. Договорились, что сегодня сделают перерыв, и ни к каким сектантам даже близко не подойдут. Обычно они всей семьёй ездили развлекаться, но в этот раз Дана дома осталась – с утра чувствовала себя неважно.

В кинотеатре показывали «Короткое замыкание». Маше очень понравилось. В фильме был просто замечательный робот. Хотелось бы ей с ним подружиться. Она решила, что сегодня же нарисует его, а картинку повесит над своей кроватью.

Когда покинули зал, Илья встретил в вестибюле своего знакомого, они разговорились. Маша буркнула, что подождёт его на улице и вышла из кинотеатра. День был отличный, на небе ни облачка. Жарко. Она подумала, что нужно попросить Илью, чтобы он мороженого купил, её любимое, «Эскимо» на палочке.

А потом внимание Маши привлекла женщина в серой косынке. Та топталась возле раскладного столика, на котором стоял белый ящик. Рядом на шестах располагалась табличка: «Церковь Прозрения. Сбор пожертвований в фонд помощи онкологическим больным».

Маша нахмурилась. Илья рассказывал, что всё это враньё: пожертвования не доходят до больных, а оседают в карманах всяких сволочей. Он назвал это «развод лохов».

Женщина стояла одна, поблизости никого, кроме неё. Маша покосилась на двери кинотеатра. Сколько ещё Илья будет болтать? Она рассудила, что для обработки этой тётки ей понадобится всего пара минут. А может, и меньше.

Но она же обещала Илье не приближаться сегодня к сектантам!

Пробудившийся в Маше чёртик-искуситель настаивал, говорил, что ничего страшного не случится, а время-то уходит, уходит! Эта тётка наверняка чья-то мать, и её дети страдают из-за того, что она ушла в проклятую секту. Её нужно спасти! Пока Илья не видит.

Чёртик победил.

Маша мигом спустилась по широкой фасадной лестнице кинотеатра и через несколько секунд уже была возле женщины. Суетливо поглядела по сторонам. Рядом – по-прежнему никого. Ближайшие люди – в конце площади и им нет никакого дела до маленькой девочки возле столика с коробкой.

«Торопись!» – крикнул чёртик.

И Маша уставилась на женщину.

– Ты видишь луну в глазах моих?

На то, чтобы уничтожить красный шар в сознании «пациентки» ей понадобилось не больше минуты. Закончив, она бросилась обратно к кинотеатру. Вовремя успела, Илья как раз выходил на улицу. Он посмотрел на неё удивлённо: слишком уж вид у неё был взволнованный. Но она мгновенно взяла себя в руки, широко улыбнулась и радостно спросила:

– А может, мороженого поедим?

Илья усмехнулся.

– Само собой, Машка. Я весь фильм только о мороженом и мечтал. А ещё о кружке кваса!

Она взяла его за руку, и они зашагали вниз по ступеням. Маша чувствовала себя так, словно совершила страшное преступление, но была довольна, что не попалась. Чёртик в голове ещё не уснул, он радостно хихикал: «Получилось, получилось!..»

Стыд придёт позже, а пока Маша гордилась собой.

Откуда ей было знать, что кое-кто видел, как она подходила к сборщице пожертвований. И этот «кое-кто» заподозрил неладное.

Его звали Захар Горохов, адептом Церкви Прозрения он стал восемь месяцев назад. Маленький толстенький человечек с поросячьими глазками, двойным подбородком и «прилизанными» волосами. Захар всегда считал себя крайне бдительным. Чуял слабый запах алкоголя возле двери соседа – тут же сообщал, куда нужно. А может, там самогон варят? Непорядок! Слышал шум за стеной – сразу же в милицию звонил. А вдруг там драка? Без бдительности никак, иначе – хаос. Вот и в Церкви Прозрения учили, что мир переполнен злом и только бдительные люди смогут не попасть в сети тьмы. А два дня назад люди Галины лично ему сказали: «Смотри по сторонам! Если заметишь что-то подозрительное, сразу же докладывай!»

Захар для такого дела даже свойстаренький театральный бинокль с пыльной антресоли достал – что бы видеть «подозрительное» на большом расстоянии. И книжку записную купил – чтобы записывать в неё всё, что покажется подозрительным.

Вооружился, настроился.

Вчера он записал в книжке, что Пётр Фролов о чём-то подозрительно долго разговаривал с милиционером. А в следующей записи значилось, что Роза Карпова и Юлия Попова стоят на своих «точках» на одном месте, хотя должны постоянно ходить и предлагать брошюры прохожим. Очень подозрительные дамочки! Однако эта информация людей Галины не заинтересовала. Им нужно было что-то другое, особенное.

Захар очень надеялся, что скоро порадует Галину и чудотворца особенной информацией. Ну кто, если не он?

Возвращаясь из пельменной на свою «точку» возле кинотеатра, Захар заметил нечто странное. Девочка в джинсовом комбинезоне – она быстро, словно боясь не успеть, подошла к Анфисе, его хорошей знакомой, которая собирала пожертвования. Почему девчонка так спешила? Явно не для того, чтобы монетку в ящик бросить. Любопытно. Очень любопытно! И подозрительно!

Захар вынул из кармана бинокль, поднёс его к глазам. Девчонка что-то говорила Анфисе, а та… Что-то с ней было не так! Она словно окаменела, на лице – какое-то глупое выражение. Сердце Захара заколотилось, ладони вспотели. Он продолжал наблюдение, стоя возле торгового ларька и чувствуя себя опытным шпионом.

Перестав говорить, девчонка сразу же побежала к кинотеатру. Из дверей вышел какой-то мужик… Да нет, ни какой-то. Захар отлично его знал. Это был Илья Погодин, уважаемый человек в городе и, как сейчас модно говорить: «новый русский». Девчонка взяла Погодина за руку, они спустились по лестнице и двинулись через площадь к парковке. Оба улыбались. Захар снова направил бинокль на Анфису. Та стояла без движения и с глупым видом глядела на коробку на столе.

И всё? Неужели ложная тревога?

Но почему же сердце колотилось так, будто чувствовало: произошло что-то неладное!

Погодин с девчонкой дошли до парковки, сели в машину и укатили. Захар убрал бинокль в карман, подошёл к Анфисе.

– Всё нормально?

Она поглядела на него, как на мерзкого клопа, а потом схватила коробку и с яростью швырнула её на землю. Ошарашенный Захар попятился.

– Ты что творишь, а? Ошалела что ли?

– Да пошёл ты! – процедила Анфиса. – Пошли вы все, уроды! Целый год, твари, мозги мне пудрили!

Она опрокинула столик, пнула коробку, затем взяла свою сумочку и зашагала прочь, громко ругаясь на ходу. Побледневший Захар проводил её взглядом. Всё это было более чем странно. Он всего лишь полчаса назад болтал с Анфисой, и она была нормальная, а теперь…

Её словно подменили!

Это сделала девчонка!

Пухлые губы Захара скривились в триумфальной улыбке. Вот что значит настоящая бдительность! Сегодня Галина получит от него особенную информацию! И, возможно, его сам чудотворец похвалит!

С этой радостной мыслью Захар побежал к автобусной остановке. Он чувствовал себя самым удачливым человеком на свете.

* * *

Проще простого! Не понадобилось никаких изнурительных поисков. Бдительность всего одного, похожего на упитанного мопса, адепта решила проблему. Когда он принёс ей полезную новость, Грыжа едва не расцеловала его – сдержалась, лишь потому, что рожа у него слишком уж отвратная.

Как выяснилось, гадила в её новом мире девчонка. Всего лишь мелкая паскудная девчонка! И, судя по рассказу бдительного адепта, делала она своё подлое дело с помощью гипноза. Грыжа видела по телевизору таких – целую толпу могли загипнотизировать. И никакого волшебства в этом не было.

Её люди быстро выяснили, что эту девчонку удочерили перед новым годом. Приёмный папаша – местный крутышка. Владеет мебельной фабрикой и охранным агентством. Семейка живёт неподалёку в особняке.

Всё что нужно Грыжа теперь знала. Настало время действовать. И её совершенно не волновало, что отец той девчонки не последний в городе человек. Плевать, кто он. Никому не позволено гадить Церкви Прозрения! Вся чёртова семейка ответит – и девчонка, и папаша с мамашей.

Ей не терпелось увидеть мелкую сучку. Если та действительно окажется врагом Грозы, Куннар будет очень доволен. Грыжа отлично знала, что он с ней сделает.

Глава двадцать четвёртая

Утро понедельника. Первый день лета. Вся семья поехала в город. Дана с Машей собирались пройтись по магазинам, а домой планировали вернуться на такси. А Илья хотел наведаться в своё охранное агентство, а потом заскочить на мебельную фабрику.

Он высадил жену и дочку из машины возле нового, разрекламированного во всех местных газетах, супермаркета, а сам поехал по своим делам.

Моросил дождик. Прохожие прятались под зонтами, в свежем воздухе витал аромат цветущей черёмухи.

Вместе с Даной Маша зашла в супермаркет. Ночью ей снова приснились башни, но в этот раз она не стояла на одном месте на перекрёстке двух дорог. Какая-то сила тащила её к чёрной башне. Огромное строение становилось всё ближе, у его основания распахнулись ворота. Открывшийся проём походил на бездонную пасть – вот-вот проглотил…

Не проглотила – Маша проснулась. И мерзкий осадок после ночного кошмара не исчез до сих пор. Следуя за Даной вдоль стеллажей с продуктами, она подумала о Грыже. В памяти всплыло её злобное лицо. Уже много дней о ней не вспоминала, а сейчас вспомнила. С чего бы вдруг? Всё из-за проклятого сна, из-за плохой погоды. Маша решила, когда они домой вернутся, попросить Дану, чтобы она ей книжку почитала. Какую-нибудь добрую сказку. Сначала чаю попьют, а потом устроятся уютно на диване и погрузятся в сказочную историю. Сразу же и плохой сон забудется, и неприятные образы из головы исчезнут.

Продуктов они немного купили – фрукты, молоко. Приходили ведь в основном, чтобы новый супермаркет оценить. Дана оценила его, как неплохой. Теперь в их планах значился небольшой магазинчик поблизости, в котором торговали видеокассетами с фильмами.

Раскрыли один зонт на двоих и отправились в путь. Дождик усилился, капли мерно барабанили по красному брезенту зонта. Где-то далеко завыла сирена «скорой помощи». Маше вдруг стало не по себе. В горле запершило. Неосознанно она сильно сжала руку Даны. Та поглядела на неё с тревогой.

– Всё в порядке?

Маша не успела ответить. Возле тротуара резко остановился серый автофургон, распахнулись дверцы, наружу выскочили люди в чёрных масках. Их было трое. Один схватил Машу, другой залепил ей рот пластырем и надел на голову матерчатый мешок. Всё это они проделали за считанные секунды, после чего затащили Машу в фургон.

Дана кричала. Вооружённый кастетом тип в маске нанёс ей мощный удар в висок и крик оборвался. Выронив зонт и сумку, она упала на мокрый асфальт. Агрессор наклонился и быстро обрушил на неё ещё несколько ударов, превратив лицо в кровавое месиво.

Прохожие разбегались. Какая-то женщина в конце улицы пронзительно завопила:

– Милиция! Человека убивают!..

Мужчина в маске схватил Дану за волосы, ударил затылком об асфальт, затем нырнул в фургон и тот сразу же рванул с места. Номера машины были заляпаны грязью.

Маша пыталась кричать, но сквозь пластырь выдавливалось лишь глухое мычание. Пыталась вырваться, но кто-то крепко её держал, обхватив шею рукой. В горле клокотала горечь, глаза щипало от слёз. Кто схватил её, зачем? Что с Даной? Мысль о матери вызвала дикий прилив сил, Маша ещё отчаянней принялась дёргаться и вырываться. «Тьма! – мелькнуло в сознании. – Тьма, помоги!» Ей было плевать на последствия. Всю свою волю она нацелила на то, чтобы вызвать всепоглощающую черноту.

Кто-то рявкнул:

– Укол ей делай, чего тянешь? Живо! Пускай вырубится!

Маша ощутила, как начало покалывать в кончиках пальцев. Тьма уже готова была вырваться наружу…

Укол в шею.

Больно!

Сразу же слабость накатила, в голове помутнело. Мысль о спасительной черноте провалилась в глубины подсознания. Маша слышала голоса, но те доносились будто бы из другой вселенной. Она сделала несколько порывистых вздохов и притихла.

* * *

Разобравшись с делами в охранном агентстве, Илья сел в машину и поехал на мебельную фабрику. Плохая погода натолкнула его на мысль, что хорошо бы всей семьёй куда-нибудь отправится, туда, где всегда жарко и солнечно. В Египет! Маша недавно увидела по телевизору египетские пирамиды и заявила, что хотела бы на них вживую посмотреть.

Илья подумал, что смена обстановки во многих смыслах на пользу пойдёт. В первую очередь – ему самому. В последнее время он жил в постоянном нервном напряжении. С тех пор, как Маша начала изменять сознание сектантов, его не покидала тревога, червяк сомнения так и копошился в голове. Хотелось сказать дочери: «Всё, хватит! Мы и так слишком далеко зашли!» Почему не говорил? Наверное, боялся её разочаровать. Однако с каждым днём в нём росло психическое напряжение, и он понимал, что долго так продолжаться не может. Рано или поздно скажет «Хватит!» Перешагнёт через себя и скажет. Они ведь с Машкой ни какие-нибудь хитроумные шпионы, и глава секты наверняка узнает, кто выбивает дурь из голов адептов. Это дело времени.

Он заехал в узкий переулок… и резко затормозил.

Размахивающая руками женщина с огненно-рыжими волосами едва под колёса не бросилась. Вид у неё был испуганный. Глядя на Илью сквозь мокрое лобовое стекло, она указала куда-то рукой и выкрикнула:

– Помогите! Там человеку плохо! Упал и не двигается! Помогите, ради бога!

Илья, не раздумывая, выскочил из машины.

– Успокойтесь! – голос его прозвучал твёрдо. – Кому плохо? Где?

– Там! – тяжело дыша, сказала женщина.

Больше Илья спросить ничего не успел – что-то тяжёлое обрушилось на его голову. В глазах моментально потемнело, по спине пробежала горячая волна. Почти не соображая, что делает, он взревел, точно зверь, развернулся и бросился на мужчину, который нанёс удар. Илья действовал слепо, машинально, вложив в каждое движение всю свою ярость. Он сгрёб в охапку ошарашенного от такого напора агрессора, обхватил рукой его голову и резко рванул, сломав шейные позвонки. С перекошенным лицом тот рухнул на асфальт, выронив обломок металлической трубы.

Илья тряхнул головой. Затылок словно огнём жгло, перед глазами, на фоне красной пелены, мелькали чёрные пятна. Он чувствовал: это ещё не конец!

И оказался прав.

Со всех сторон посыпались удары. Трое мужчин били его железными трубами. Илья закрыл руками голову, силы покидали его, боль электрическими разрядами вонзалась в тело, сознание балансировало на краю пропасти. Неожиданно возник образ Даны, затем Маши. Мелькнула мысль о поездке в Египет. Там хорошо, там солнечно и жарко. А потом в сознании всплыло лицо того наркомана, которого Илья несколько лет назад закопал в землю живьём. Подонок хохотал, выпучив ошалелые глаза.

Илья заорал и, собрав остатки сил, сумел перехватить руку одного из агрессоров, вывернул и навалился на неё всем весом. Рука хрустнула, её хозяин завопил. Илья тут же получил удар в висок, в голове, будто бомба взорвалась. Он больше не мог ни защищаться, ни тем более нападать. Удары сыпались один за другим.

На несколько мгновений сознание неожиданно прояснилось, и Илья подумал: «Сейчас я умру…»

А потом рассудок заволокло тьмой.

Навсегда.

* * *

Привезли! Маленькую сучку наконец-то доставили! Грыжа ликовала. Как сказали её люди, всё прошло хорошо: мамашу забили до смерти, девчонку обезопасили, заклеив пластырем рот и надев мешок на голову, и затащили в автофургон. Ещё и снотворного вкололи. С такой, как она, безопасность не бывает лишней.

Со злорадной улыбкой Грыжа смотрела, как её люди вытаскивают из фургона девчонку.

– В подвал тащите, – распорядилась она, кивнув на здание, в котором давным-давно погибли в пожаре дети. – И вы это… руки и ноги ей ещё свяжите.

Безопасность! Кто знает, на что эта малявка способна. Ей не терпелось увидеть лицо сучки. А ещё больше хотелось посмотреть, как это лицо изменится, когда она сообщит, что приёмные родители сдохли. Насчёт отца, правда, пока неизвестно ничего. Но Грыжа не сомневалась: вторая команда скоро прибудет и сообщит хорошую новость.

Это была её идея забить родителей девчонки до смерти. Страшная гибель, кровавая. Такой и должна быть настоящая казнь. Грыжа приказала своим людям действовать нагло, без оглядки. И плевать на случайных свидетелей – чего бояться, если начальник милиции свой человек, если почти все большие шишки города прикормлены? Власть без наглости – скучна.

– Кого это привезли?

Грыжа не заметила, как к ней подошёл Мотя. Несколько дней он на глаза не попадался, и вот нате, объявился.

– Не твоё дело, – ответила она.

Мотя озадаченно почесал поросший густой белёсой щетиной подбородок.

– Это ведь ребёнок, кажется.

– Я же сказала, не твоё собачье дело! – Грыжа высокомерно посмотрела на него. – Давай, топай в свои теплицы, и не суй нос, куда не следует.

– Вот, значит, как ты теперь со мной разговариваешь?

– А как ты хотел, Моть? Сам же от меня отвернулся. Был хищником, а стал овцой. Гляжу на тебя, и блевать хочется.

Она плюнула себе под ноги и отправилась за Куннаром. Мотя проводил её презрительным взглядом.

– Овцой стал, говоришь? Ну-ну…

* * *

Грыжа не могла сказать, обрадовала Куннара новость или напугала. Пожалуй, была какая-то странная смесь эмоций.

– Враг Грозы? – он нервно потёр висок. – Это маленькая девочка и она сейчас у нас в подвале? Ты серьёзно?

– Абсолютно, Куннар, – Грыжу переполняла гордость. – Нам не о чем больше волноваться.

– Веди! – он протянул ей руку. Голос его дрожал.

Грыжа подумала, что великий чудотворец сейчас похож на школьника перед экзаменом. Ей смешно стало, хотя она даже улыбки себе не позволила. Представила, какие мысли сейчас в его голове роятся: «Быть не может! Враг Грозы пойман? Враг, которым я пугал на протяжении нескольких месяцев? Нет, что-то здесь не так!..»

«Всё так! – подумала она. – Скоро убедишься в этом».

* * *

Маша не могла ни рукой, ни ногой пошевелить. Она пробудилась, но её снова клонило в сон. Приходилось бороться. Только что с головы сняли мешок, но сразу же завязали глаза какой-то тряпкой. Маша вяло подумала, что это конец. В таком состоянии она не сможет вызвать тьму. Её способности дремали. Как же глупо всё! Мертвец ведь предупреждал, что ей грозит опасность, Илья постоянно беспокоился… А она попалась, точно глупый заяц. И что с Даной непонятно. Никогда себе не простит, если с ней что-то ужасное случилось.

Плакать хотелось, но она решила держаться, во что бы то ни стало.

Кто её пленил, Маша догадывалась: сектанты, разумеется. Именно им она перешла дорогу. Но что дальше будет? Стоит ли готовиться к самому страшному, к смерти?

Она услышала звук шагов. Скрипнула дверь. Кто-то сказал:

– Девчонка очнулась, хотя по-всякому ещё дрыхнуть должна.

Женский ехидный голос:

– Эта сучка ведь у нас особенная.

Внутри у Маши всё похолодело, сердце замерло. Она узнала этот голос. Прошлое ворвалось в настоящее, пробив все преграды. Грыжа! Это была Грыжа! Машу захлестнуло смятение, однако невероятным усилием воли она взяла себя в руки, страх сменился ненавистью. «Не смей её бояться!» – мысленно закричала Маша.

Эмоциональный всплеск продлился недолго. Опять накатила слабость, рассудок заволокло туманом. Она устало подумала, что всё это сон.

Грыжа смотрела на неё с недоверием. Подошла ближе, нахмурилась.

– Да быть того не может! – она зажмурилась и снова уставилась на Машу, на шрам от ожога на щеке. Её лицо покрылось пунцовыми пятнами. – Быть не может!

– Что не может быть? – насторожился Куннар.

– Эта девка! – Грыжа нервно рассмеялась, издавая звуки похожие на хрюканье. – Я знаю её. Козявка изменилась, я помню её чумазой, тощей, с волосами растрёпанными, но, чёрт возьми, это она! Машка! Вот уж действительно, мир тесен. Знаешь, Куннар, всё это время я думала, что она сдохла, даже не сомневалась в этом… У меня аж мурашки по коже. Словно на призрака смотрю.

Теперь она понимала, почему ей в последнее время постоянно мерещилась эта девчонка. Знак свыше! Гроза указывала: «Вот кто угрожает всему, что тебе дорого! Вот кто! Смотри!» Всё встало на свои места, загадок больше нет. Даже как-то полегчало, будто долго бродила по лабиринту и наконец нашла выход. И Грыжа была уверена: эта мелкая дрянь больше не будет мерещиться.

– Ты слышишь меня? – она наклонилась к Маше. – Помнишь, кто оставил шрам на твоей роже?

– Сколько ей примерно лет? – поинтересовался Куннар.

– Да хрен его знает, – ответила Грыжа. – Лет десять-одиннадцать.

– Ребёнок совсем. Интересно, кто сделал её той, кто она есть? – Куннар обратился к Маше: – Кто стоит за тобой, девочка? Ветер, Пустота, Гниение, Луна, Солнце? Ну же, ответь?

– У неё рот заклеен пластырем, – сказала Грыжа. – Стоит ли отлеплять? Неизвестно на что эта тварь способна. Может, она словами гипнотизировать умеет.

– Не думаю, – Куннар сделал шаг вперёд. – Но ты права, Галина, не стоит рисковать.

Он вытянул руку, пошевелил пальцами, словно прощупывая пространство перед собой. Спустя минуту прошептал:

– Я чувствую… Чуждая мне энергетика… Она жжётся…

Сделал ещё шаг и тут же отступил с гримасой боли на лице.

Маша тоже ощутила боль, словно её обдало раскалёнными искрами. В сознании вспыхнули молнии, на виски изнутри так надавило, что она не смогла сдержать стон.

– Я к ней даже прикоснуться не могу, – ошарашенно произнёс Куннар. На его лбу выступил пот. – Это Луна сделала её такой. Я только что видел Луну!

– Ещё год назад она была обычной девчонкой, – буркнула Грыжа.

– Я тоже когда-то был обычным, – Куннар расправил плечи, провёл ладонью по волосам.

Маша чувствовала себя так, словно угодила в клетку с чудовищами: вот-вот накинутся и раздерут на части. И она теперь понимала, что Грыжа тут не главное чудище. Тот второй, Куннар – он в разы опасней. В нём – Гроза!

– Я не стану коверкать её мозги, – заявил Куннар. – Башни она не увидит. Хочу отдать её Грозе такой. Хочу, чтобы её сознание было ясным. Для такой, как она, стоит сделать исключение из правил. Пускай увидит и осознает Мир Грозы во всей красе, прежде чем… – он замолчал, не собираясь заканчивать фразу.

Но Грыжа мысленно закончила за него: «…прежде чем Гроза подвергнет её ужасным страданиям!»

А Маша отметила, что он что-то сказал про башни. Ей вспомнились строения из сна. Этот человек как-то с ними связан. Впрочем, Маше сейчас было не до загадок.

– В каком она состоянии? – спросил Куннар.

– Мутная какая-то, – ответила Грыжа. – Судя по роже, ещё плохо соображает после снотворного.

– Тогда подождём. Пускай оклемается… Люблю такие моменты.

– Ты о чём?

Куннар улыбнулся.

– О предвкушении, Галина. О предвкушении.

Он развернулся и вышел из комнаты. Грыжа приблизила лицо к лицу Маши, прошипела:

– Я рада, что ты выжила! Ты не представляешь, что тебя ждёт! Уже скоро ты встретишься с Грозой! Никому не позволено гадить в моём мире, слышишь? Ни-ко-му! Теперь понимаю, почему я тебя так ненавидела… Чувствовала, что когда-нибудь ты встанешь на моём пути и нагадишь, нагадишь! Всегда это чувствовала!

Она выпрямилась, сдула со лба прядь волос и пошла к выходу, но, сделав пару шагов, остановилась, повернулась.

– Чуть не забыла… Так, мелочь, но, думаю, тебе это будет интересно узнать. Твои приёмные родители сдохли! Из-за тебя сдохли! Я приказала их забить до смерти, как свиней паршивых!

Очень довольная собой, Грыжа вышла в коридор и закрыла дверь. Она была почти счастлива.

Маша закричала, балансируя на грани сумасшествия. Всё её естество вопило. В голове громче громовых раскатов звучал голос Грыжи: «Твои приёмные родители сдохли! Из-за тебя сдохли!..»

На улице к Грыже подбежала женщина с рыжим париком в руке.

– Мы всё сделали! Отец девчонки мёртв! Вот только… Он одного из наших убил, шею свернул. А ещё одному руку сломал. Сильный мужик оказался. Ребята его били, били, а он… Прости, Галина, что так вышло.

Ублюдок убил её человека? Это подпортило настроение Грыжи, но не сильно. Главное ведь конечный итог. А итог таков: те, кто мешал ей жить, наказаны. Точка! И так будет с каждым, кто посмеет нагадить на её территории.

Глава двадцать пятая

Всё утро моросил дождик, но теперь прекратился.

Мотя курил пятую за час папиросу. Он сидел на скамейке и напряжённо смотрел на здание, в которое люди Грыжи принесли ребёнка. Мальчика, девочку? Это он не разглядел. Заметил лишь, что на ребёнке были джинсовый комбинезон, кроссовки и мешок на голове.

Он отлично знал, что случается с теми, кого насильно приводят в это здание. С тех пор, как побывал в той белой комнате, ему теперь часто снились чудовищные глаза, «чёрный воронок» и высокий лысый тип в длинном плаще. Образы, которые буквально въелись в сознание, и, кажется, обосновались там навсегда.

Чёртов Мир Грозы!

И что же получается, Грыжа с чудотворцем собираются отправить туда ребёнка? Хотят принести его в жертву Грозе?

Мотя вспомнил слова Грыжи: «Был хищником, а стал овцой».

Обидные слова. Но в чём она неправа? Действительно ведь овцой стал. Раньше ничего не боялся, а теперь в страхе живёт постоянном. И Грыжа его пугала, и чудотворец, и пустые глаза сектантов. Само это место пугало до чёртиков. И не уходил ведь, не пытался сбежать, словно что-то крепко держало, не давало даже помыслить о побеге. Может, Гроза и держала?

Овца. Конечно, овца. Даже слова не сказал, когда Серёжу похоронили, как паршивого пса – скинули труп в яму в лесу и закопали по-быстрому. А Грыжа ещё и на могилу плюнула.

Конечно, овца.

Написал дочери ещё одно покаянное письмо, но не решился его отослать: топтался возле почтового ящика целый час – руки дрожат, на глазах слёзы. И порвал, в конце концов, письмо. Как последний трус.

Нет больше хищника. Нет того, кто по любому поводу мог в морду дать. Был матёрый волк, да весь вышел. Его место теперь на грядках в теплицах. Интересно, что по этому поводу сказал бы Серёжа? Наверное, цитату выдал бы заумную.

Мотя улыбнулся, чувствуя презрение к самому себе.

Он представил, как высокий лысый человек в плаще хватает ребёнка и бросает его на заднее сиденье чудовищного автомобиля. А вдалеке на стене глаза… Мурашки по коже побежали, лучше бы не представлял.

Бросив под ноги окурок, Мотя вынул из пачки очередную папиросу, но тут же смял её. Сквозь пальцы на землю посыпался табак.

Тошно быть овцой. Тошно от Грыжи, чудотворца. Аж выть хотелось. Как волчара выть! Он посмотрел на свою мозолистую ладонь. А потом сжал её в кулак – крепко, до боли.

– Овца, говоришь?

В его глазах появился безумный блеск, на шее вздулась жила. Он вскинул голову и завыл, вложив в этот звук всю свою ненависть. Это было, как очищение, избавление от той жуткой тяжести, что давила на его рассудок последние полгода. Моте было абсолютно плевать, что на него сейчас смотрят десятки пар глаз, ведь на него глядели сектанты, настоящие овцы. А он сбросил овечью шкуру, в этом помог неизвестный ребёнок, которого парочка нелюдей собиралась принести в жертву Грозе. Ребёнок!

Перестав выть, он обвёл взглядом территорию лагеря. Несколько человек глядели на него, как на полного психа.

– Ну что, овечки? – крикнул он со злым весельем в голосе. – Как вам такое, а? Я хищник, мать вашу! А ну валите отсюда, пока я вам всем глотки не перегрыз! Валите, я сказал!

Недовольно ворча, люди пошли прочь. Больше на него никто даже глянуть не смел: ну а чего на психа-то смотреть?

Мотя поднялся и отправился на склад возле теплиц. Среди инструментов нашёл нож, спрятал его в рукаве и пошёл обратно к зданию, где держали ребёнка. Осмотрелся. Никто на него внимания не обращал. Охранники о чём-то болтали у ворот, сидя на скамейке. Кто-то шёл по своим делам. Две женщины подстригали кустарник возле дома чудотворца. Всё спокойно.

– Овцы, – проворчал Мотя и вошёл в здание. Запел: – Эх, Серёжа, нам ли быть в печали…

Голос его вибрировал. Так же, как и нервы. Он сейчас и был одним вибрирующим нервом. Внутри него настоящая буря бушевала. Он миновал коридор, спустился в подвал, увидел двоих охранников и улыбнулся.

– Эй! Сюда нельзя! – возмутился один из них, поднимаясь со стула.

– Я по делу, ребята, – весело заявил Мотя. – По делу я. Меня Галина послала.

Охранники переглянулись. Мотя подошёл к ним быстро, пока они не опомнились. Выхватил из рукава нож и вогнал лезвие в печень первому. Выдернул – и сразу же ударил в шею второму.

– И кто теперь овца, а? – заорал он, купаясь в своей ярости.

Он крутанул в ране нож, выдернул его и ударил снова. Он бил, выдёргивал и бил, а охранники корчились и хрипели в лужах собственной крови.

Однажды Мотя участвовал в ножевой драке. Это было десять лет назад, и он тогда вышел победителем, хотя и сам получил ранение. Его соперник не сильно пострадал, они с ним даже за примирение позже выпили. Но тот случай оставил в душе Моти тяжёлый отпечаток, ведь во время драки он едва не убил человека – нож к горлу прижал и хотел, очень хотел полоснуть, да так, чтобы до кости, глубоко. Однако, что-то его сдержало. И после он всегда опасался, что когда-нибудь – спьяну, или просто по дурости – у него окончательно сорвёт планку и случится непоправимое: он убьёт человека. Это была черта, переход через которую приводил Мотю в ужас. Всё мог себе позволить – морду кому-нибудь набить, унизить, – но только не убийство.

Однако сейчас он переходил эту черту с лёгкостью, словно получил благословение высших сил. Ярость сжигала все догмы и правила.

Нанеся очередной удар, Мотя стряхнул с лезвия кровь, подошёл к двери и пнул её ногой. Та с грохотом распахнулась. Пошатываясь, точно пьяный, он перешагнул порог.

Ребёнок. Девочка. Она лежала на скамье и издавала мычащие звуки. Руки и ноги – обмотаны клейкой лентой, рот залеплен пластырем, на глазах – повязка.

Мотя бросился к Маше, разрезал ленту, сорвал пластырь и сдёрнул повязку.

– Я свой! – твердил он. – Я не с ними! Я помогу тебе! Чего они так тебя спеленали? Боятся? Да кто ж ты такая, а?

Маша сползла со скамьи, упала на колени и её стошнило. Сплюнув кислую мокроту, она заскулила:

– Они их убили… Дану и Илью убили…

Мотя схватил её за плечи и, как следует, встряхнул.

– Сейчас не до соплей, слышишь? Нам сматываться нужно!

– Они из-за меня погибли! – зарыдала Маша, ударив кулаками по полу. – Из-за меня! – она посмотрела на Мотю, задыхаясь от слёз. – Всё из-за меня… Я… я жить не хочу.

– Жить не хочешь?! – взорвался Мотя. – Ты даже не представляешь, что тебя ждёт! Они тебя Грозе скормят! А ну встань! Если понадобится, я за волосы тебя потащу!

Дрожа всем телом, Маша поднялась и посмотрела на него так, словно только что заметила. В её воспалённых глазах светился вопрос: кто ты?

Мотя приблизил своё лицо к её лицу и прошипел злобно:

– Я вытащу тебя отсюда, даже если мне для этого сдохнуть придётся! И знаешь, что малявка? Думай о том, что когда-нибудь ты со всеми ними поквитаешься. С чёртовой Грыжей, с чудотворцем. Думай о мести, это тебе сил придаст. Такое всегда помогает, по себе знаю. Как бы тебе сейчас ни было хреново, но им будет ещё хреновей. Верь в это, девочка. Верь!

– Я верю, – выдохнула Маша.

– Ну, вот и отлично. А теперь – дёру!

Мотя рванул к выходу, Маша – следом. Ноги затекли, голова кружилась, каждое движение давалось с трудом, но она решила бороться до конца. Отчаяние осталось в прошлом.

Выбежав в коридор, Маша увидела двух мужчин. Те лежали на полу окровавленные. Один из них порывисто дышал, издавая клокочущие звуки.

– Не смотри на них! – запоздало предупредил Мотя.

Маша подавила рвотные позывы, отвела взгляд и побежала. Её глаза фиксировали отдельные детали, словно перед ней мелькали кадры киноплёнки: пол, шершавая стена, труба с облупившейся краской, лестница, ступени… В голове пульсировали слова: «Верь в это, девочка. Верь!..»

Они пробежали коридор первого этажа, вестибюль. Вот и выход. Тяжело дыша, Мотя посмотрел на Машу.

– Значит так… Фух… Сейчас выходим и топаем вдоль дома, потом поворачиваем за угол и со всех ног до забора. Всё поняла?

Маша резко кивнула, отчего голова ещё больше закружилась. Мотя приоткрыл дверь, выглянул наружу. Охранники всё так же сидели у ворот, смотрели в другую сторону. Три человека находились возле дома Куннара. Вдоль противоположного здания шли дети в сопровождении пожилой женщины. Не самый лучший момент для побега, но выбирать не приходилось. Ждать, когда людей станет меньше – глупо, только время зря терять.

– Всё, идём, идём!

Мотя спрятал нож в рукаве, вышел на улицу и быстро зашагал вдоль стены здания. Маша от него не отставала. Её сердце колотилось так предательски сильно, что она была уверена: этот стук за сто километров слышно.

Стена закончилась. Они свернули за угол.

– Бежим! – велел Мотя.

И они бросились бежать. Сзади раздался пронзительный вопль:

– Хватайте их! Хватайте!

Это кричал один из людей Грыжи – тот самый, который Дану избивал. Беглецов он заметил, выходя из столовой. Охранники возле ворот переполошились.

– Быстрее! – подгонял Мотя. С каждым выдохом из его глотки вырывались хрипы, глаза лихорадочно блестели.

Маша слышала крики сзади и ей казалось, что это вопит огромная толпа. К этим звукам добавился резкий грай потревоженной вороньей стаи.

Серый бетонный забор. Мотя обхватил Машу за талию и, застонав от напряжения, приподнял её.

– Цепляйся, мать твою! Ну же, цепляйся!

Маша уцепилась за край забора. Мотя пихнул её вверх, и она перевалилась на ту сторону, успев заметить погоню. Это была не толпа, а всего три человека.

– Со всех ног беги! – услышала она, упав в заросли бурьяна.

«А как же ты?» – пронеслось в голове. Но ноги уже несли Машу к лесу, перед глазами мелькали мокрые листья крапивы, чёрные кляксы ворон в сером небе. Лес становился ближе, она уже ощущала его запах…

Вспомнила!

Маша вспомнила человека, который помог ей сбежать. Видела его в деревне. Он никогда не участвовал в попойках в вонючем доме, но часто проходил пьяный мимо двора, распевая песни или громко ругаясь. Так вот, значит, кто её спаситель!

Мотя стоял с ножом в руке. Он презрительно улыбался, испещрённое морщинами лицо блестело от пота.

К нему приближалось трое, но из корпусов выходили и выходили люди. А вон, кажется, и Грыжа, собственной персоной! Жирная сука что-то кричала, но сейчас у Моти в голове все звуки сливались в единый гул. Устал. Но есть ещё силы для последнего рывка.

– Кишки, падлы, выпущу!

Он бросился навстречу преследователям. Те шарахнулись от него, как от бешеного пса. Одного из них Мотя полоснул ножом по руке и побежал к тому зданию, из которого он только что вытащил Машу. Его целью была пожарная лестница. Успеть бы! Наперерез уже мчалось пятеро или шестеро. Лёгкие словно огнём жгло, в голове гудело, а по вискам, казалось, молотки стучали.

Мотя подумал, что было бы неплохо прямо сейчас сдохнуть от разрыва сердца. Раз – и конец! Эта мысль вызвала у него приступ безумного веселья и мощный всплеск адреналина. На миг ему показалось, что он способен на всё сейчас – да хоть подпрыгнуть и улететь в небесные дали. И легко как-то стало на душе, просторно.

Пожарная лестница. Успел! Зажав зубами лезвие ножа, Мотя уцепился за железную перекладину. Подтянулся, чувствуя, как жилы едва не лопаются.

Кто-то схватил его за ногу. Но другая нога была свободна и он ударил ей того, кто внизу, ещё и ещё…

Всё!

Теперь вверх, вверх!

Перед глазами мелькали перекладины, кирпичи стены. Мотя бросил взгляд вправо, заметил, что через забор перелезали люди. За девчонкой гнались, твари! Ну, ничего, не догонят! Он не позволил себе в этом усомниться, иначе всё было бы напрасно.

Не догонят! Сегодня не их день!

Но его!

Лестница закончилась. Крыша. Перевалившись через парапет, Мотя развернулся, взял нож и заглянул вниз. Третий этаж. Два человека карабкались по лестнице, ещё несколько готовились начать подъём.

– Давайте, я жду вас! – Мотя хрипло засмеялся, демонстрируя тем, кто внизу, нож в своей руке. – Жить надоело? Сдохнуть хотите, да? Ну, так я вам это живо оформлю!

Преследователи застыли на лестнице. Их скорее остановил сумасшедший смех Моти, а не блеск лезвия ножа.

Мотя поднялся, чувствуя ужасную слабость. Всё, топливо закончилось. И что теперь? А ничего, конец. Он ведь знал, что так будет, на чудо не надеялся. Главное, девчонка сбежала, и Грыжа сейчас скрежещет зубами от злости. Вытерев рукавом пот с лица, Мотя взобрался на парапет и пошёл по нему, покачиваясь от усталости. Люди внизу гомонили. Он подумал, что день сегодня просто отличный. Пасмурный, но всё равно отличный.

– Мотя, тупой ты урод! – крикнула снизу Грыжа. – Зачем ты это сделал, а? Зачем, мать твою?

Он не собирался ей отвечать, всё равно не поймёт.

Шаг по парапету. Ещё шаг…

Мотя ни о чём не жалел. Он ощущал внутреннюю свободу, которую испытывал, пожалуй, только в детстве. Помог сбежать девчонке, и получил за это ценный дар. За свою жизнь он причинял много зла людям, но сейчас ему казалось, что сегодняшний поступок смыл все его грехи, как весенний дождь. Ведь ничего больше не тяготило.

Ещё шаг… Покачнулся, но удержался на ногах.

Он заметил чудотворца. Тот стоял возле своего дома. Мотя с удовлетворением подумал, что этот подонок вместе со своей хозяйкой Грозой останется сегодня ни с чем. Одна жертва сбежала, скоро сбежит и вторая. Какой облом!

Посмотрел на Грыжу. Она была пунцовой от злости. Он вспомнил, как однажды сказал ей, что перед смертью мечтает оторваться по полной. Мечта сбылась. Оторвался так, что дальше некуда!

Но не хватало одного маленького штриха.

Он широко улыбнулся, расстегнул ремень и спустил штаны до колен.

– Ссал я на вас всех, твари! На тебя, Грыжа вонючая, на херова чудотворца и на вашу Грозу!

Пытался помочиться, но не получалось. Он поднатужился, закряхтел. Толпа внизу возмущённо гомонила.

– Ну, давай же, не подведи! – обратился Мотя к своему мочевому пузырю.

Получилось! Жёлтая струя выстрелила в пространство и оросила кустарник в палисаднике. Мотя захохотал: вот это штришок! То, что нужно! Теперь можно со спокойной душой отправляться в последний путь!

Он натянул штаны, застегнул ремень, потёр пальцами значок «Участник ликвидации аварии ЧАЭС», который был приколот к нагрудному карману.

– Ну а теперь – всё!

Мотя резко выдохнул, закрыл глаза, а потом твёрдой рукой вспорол ножом горло. Пошатнулся и полетел вниз.

* * *

Лесной воздух придал сил. Маша слышала своих преследователей – резкий шелест, хруст веток, – но это была её территория. Она бежала уверенно, без паники. Ей снова хотелось жить – ради того, чтобы опять встретиться с Грыжей и лидером секты лицом к лицу. Ради того, чтобы отомстить за Илью и Дану. Ей сейчас приходилось уносить ноги, но это в последний раз.

Она перепрыгнула через овраг и рванула вперёд со всей скоростью, на которую только была способна. Для неё не существовало препятствий в виде коряг, кустарников и ветвей – перескакивала, уклонялась с ловкостью зверя. Туман в голове рассеялся, чувства обострились, в крови бушевала энергия Луны.

Через какое-то время Маша остановилась, прислушалась… Естественные звуки леса и больше ничего. Преследователи остались далеко позади. Возможно, они вообще прекратили погоню.

Маша почувствовала себя в безопасности. Она теперь шла по лесу не спеша. В горле пересохло, пить хотелось, но это не проблема – обхватила руками мокрую ветку, собрала влагу с листвы и на ходу облизала ладони. Проделала это несколько раз. Смочила горло, но жажду особо не утолила. Впрочем, было терпимо.

Теперь, когда чувство опасности больше не гнало вперёд, к Маше вернулись печальные мысли. Илья и Дана погибли. Семьи больше нет и ничего уже нельзя изменить. Несправедливо, нечестно. Лучше бы тогда, в ночь перерождения, она сказала бы Мертвецу «нет». Возможно, без даров Луны она погибла бы в лесу, но Дана с Ильёй сейчас были бы живы.

Маша вспомнила, как они втроём гуляли по зимнему лесу, как на лыжах катались, устраивали пикники на берегу речки. Трудно было осознать, что всего этого больше не будет. Пробыла с самыми чудесными людьми всего полгода, но словно бы с ними целую жизнь прожила. Счастливую жизнь. Без Ильи и Даны Маше не хотелось смотреть в будущее. Без них всё казалось лишённым смысла. Как же ей хотелось вырвать из себя эту наполненную болью тоску, это чувство вины. Станет ли когда-нибудь легче? Сейчас она была уверена, что нет. Рана слишком глубока и даже месть разве что слегка боль снимет, но не излечит.

Она уселась между корнями высокого тополя, обхватила руками колени и тихонько заплакала. Снова заморосил дождик, словно природа решила присоединиться к её скорби. Листва шелестела монотонно, убаюкивающе: спи, спи…

И Маша, продолжая всхлипывать, неожиданно для себя самой, погрузилась в тяжёлый беспокойный сон.

Это были какие-то обрывки видений.

Серебряный лес. Деревья дрожали, ветви ломались, осыпалась листва. В сумрачном небе сверкали молнии… Рогатая великанша. Склонив голову, она стояла на коленях посреди чащи. В воздухе носились искрящиеся потоки… Поле. Мощные порывы ветра пригибали к земле серебристую траву. Аглая и огромный седой волк смотрели на расколотую на несколько частей луну. Они медленно повернулись, их глаза лопнули, как перезрелые виноградины, из глазниц выплеснулось что-то чёрное, густое… Грозовое небо. Среди туч шествовала женщина. Её развевающиеся волосы сливались с валами свинцовых облаков. Вспышки озаряли красивое бледное лицо… Башни на чёрном фоне. Они тряслись, пульсировали, словно из них что-то пыталось вырваться наружу. Появилась луна. Она поднималась всё выше, выше. Башни превратились в кубы, которые начали комкаться, издавая жуткий скрежет. Снова башни, но теперь они были испещрены трещинами…

Маша застонала во сне, веки задрожали. Но она не пробудилась, всё началось сначала: беспокойный серебряный лес, рогатая великанша, Аглая и седой волк в ветреном поле…

* * *

– Её не догнали, – угрюмо сообщила Грыжа Куннару.

Тот сидел в кресле в гостиной, барабанил пальцами по подлокотнику. Рядом на столике стояла чашка с чаем, который ему принесли двадцать минут назад по его же просьбе, но он к напитку так и не притронулся.

Грыжа подошла к окну, приложила разгорячённую щёку к прохладному стеклу. Настроение было хуже некуда. Ещё час назад ей казалось, что она взобралась на самую вершину – макушка небес касалась, – а теперь кубарем скатилась вниз. Её столкнули. Предатель Мотя столкнул, все карты, ублюдок, спутал. Как же она его ненавидела! От одной мысли о нём кишки крутить начинало. И хуже всего то, что Мотю уже не накажешь – покончил с собой, мразина. Можно сказать, сбежал. Но она всё-таки сделает ему пакость, даже дохлому. Иначе не успокоится. Лично разрубит труп на куски, отвезёт на свалку и скормит помоечным псам. Пускай от предателя лишь собачье дерьмо останется, другого он не заслужил.

Но это всё потом.

А сейчас о сбежавшей девчонке подумать нужно.

– Что теперь делать-то будем? – спросила она.

– Ждать, – спокойно ответил Куннар. – И жить, как раньше жили. В сущности, ничего не изменилось. А то, что девочка сбежала… Мне сейчас это даже логичным кажется. Слишком уж всё было просто. Противостояние таких сил, как Гроза и Луна походит на жестокую сложную игру. А какая уж тут игра, когда она заканчивается, практически не начавшись. Ты, Галина, действовала слишком грубо и, похоже, нарушила какое-то правило. А потому мы имеем то, что имеем.

– Сложновато всё это для меня, – проворчала Грыжа.

– И для меня тоже. Нас оправдывает то, что мы всего лишь люди. А с той девочкой мы скоро снова встретимся, я в этом уверен. Но у меня перед ней есть преимущество – я слеп!

Грыже понадобилось время, чтобы сообразить, что он имел в виду. Наконец поняла: зрительный контакт. Глаза в глаза.

– А у тебя, Галина, такого преимущества нет, – в голосе Куннара прозвучало осуждение. – Гроза ждёт тебя. Ты должна решиться.

Его слова причинили Грыже почти физическую боль. Она скривилась.

– Прости, Куннар, но… я ещё не готова.

Она заметила за окном на дереве с десяток ворон. Дождик моросит, а они сидят себе. Слишком много этих тварей развелось на территории лагеря. Каркают, словно беду кличут. Нужно от них избавиться. Когда-нибудь. Когда проклятая девчонка будет мертва. Когда жизнь войдёт в привычную колею.

Глава двадцать шестая

Тяжёлое было пробуждение, Маша, словно из болотной топи выбиралась. Когда разомкнула веки, не сразу сообразила, где находится. В голове медленно таяли образы из сна.

Сумеречный вечерний лес был спокоен. Дождик давно прекратился, небо расчистилось. Чувствуя себя потерянной, Маша поднялась. Это надо же было так уснуть! Прямо под дождём. Одежда промокла. Даже не уснула, а будто бы в яму с кошмарами провалилась, причём надолго.

Она сориентировалась и пошла в сторону города. Со скорбью подумала, что дом, в котором жила последние полгода, теперь пуст. Без Даны и Ильи он навсегда останется пустым и холодным. Нечего там делать. К тому же, возле дома её могли поджидать сектанты. Она решила отправиться к дяде Андрею. Других вариантов не было. Хотя нет, существовал ещё один вариант: пойти в лесную деревню. Там всё близкое, родное. Там, возможно, будет легче жить со своим горем. Но это означало побег, трусость. А как же месть? Нет, лесная деревня подождёт.

Изо всех сил Маша гнала из головы тоску. Это чувство сейчас было хуже подлейшего врага, оно несло с собой слабость. Другое дело – злость, ненависть. Возникали мысли, что всё плохо, а Маша, стиснув зубы, заменяла их другими: «Грыжа убила родных людей и поплатится за это!» Злость помогала идти, дышать и строить планы. Никаких больше слёз, никаких соплей. Для тоски ещё будет время.

Маша ускорила шаг, а потом побежала, не обращая внимания на то, что ветки хлестали по рукам и лицу. Её гнала вперёд мысль, что Грыжа и Куннар прямо сейчас что-то делают, дышат, живут. Прямо в эти самые минуты. Это неправильно! Она жаждала сократить время их жизни как можно скорее. Ей даже чудовищно хорошо стало от этого желания. Внутренний ангел, который всегда в нужный момент говорил: «Нельзя, непозволительно!» уступил место палачу. А палач не ограничивал ни в чём. Маша бежала, а в сознании поднималась алая, будто окровавленная, луна. Её свет озарял двебашни.

Лес остался позади. Начался промышленный район. Мужчина в спецовке курил возле проходной какого-то предприятия. Его брови удивлённо поползли вверх, когда к нему подошла Маша: маленькая девочка? Здесь? В такое позднее время? Он уже открыл было рот, что бы спросить, не заблудилась ли она, но не успел. Маша задала свой вопрос:

– Ты видишь луну в глазах моих?

Она схватила его за руку и забрала жизненную силу. Много забрала, в течение нескольких секунд. Бедолага даже сознание потерял. Маша плохо себя контролировала, потому так и вышло. Однако совесть лишь кольнула чуть-чуть, зато голос злости был громок: «Ты имеешь на это право! Слишком много отдавала, настало время забирать!»

В городе Маша держалась подальше от света фонарей, а один раз, когда увидела двух милиционеров, спряталась в кустах и дождалась, пока те не пройдут мимо.

Но вот и улица Школьная. Пятиэтажный дом. Маша нырнула в подъезд, поднялась на третий этаж и нажала на кнопку звонка. Открыв дверь, Андрей опешил от изумления:

– Машка! Ух ты!

– Мне больше некуда было пойти, – сказала она мрачно. – Они убили Илью и Дану.

– Заходи, заходи, – Андрей буквально втянул её в прихожую. – Всё знаю, Маша, всё знаю. Но Дана… она ведь жива. Я из больницы вот только недавно вернулся…

– Что?! – Маша покачнулась, едва удержавшись на ногах. – Что вы сказали? Дана жива?

Андрей отвёл взгляд, поморщился.

– Она в коме. Клиническую смерть пережила.

– В какой ещё коме?

– Ну, это состояние такое, – Андрей посмотрел на Машу с виноватым видом. – Плохое состояние. Врачи сделали операцию, но… Слушай, она выкарабкается. Я уверен, что выкарабкается.

Но Маша слышала в его голосе скорбь, словно он сам себе не верил. Андрей спохватился, засуетился.

– Да ты проходи скорее! Голодная? Жена с дочкой к сестре уехали, наготовили всякого… Сейчас поешь, отдохнёшь.

Маша проследовала за ним на кухню, уселась на табурет. В её голове точно вихрь носилась мысль: «Дана жива!». Мысль, которая затмила собой всё на свете. Во всей вселенной ничего не было более важного. Андрей продолжал что-то говорить, но Маша его уже не слышала. Она словно бы очутилась в коконе, внутри которого всё сияло чудесными красками, а информация, что Дана в тяжёлом состоянии, осталась снаружи. Время будто бы остановилось. Маша глядела невидящим взглядом в пространство перед собой и беззвучно шевелила губами: «Дана жива, жива, жива…»

Словно сквозь толщу воды пробился голос Андрея:

– Машка, ты как?

Она моргнула, посмотрела на него удивлённо.

– Ты как? – повторил он. – Чувствуешь как себя? Мне показалось, что ты сейчас в обморок упадёшь. Может, воды?

Маша кивнула. Андрей вынул из холодильника бутылку с минеральной водой, налил в кружку, которую Маша с жадностью осушила. «Кокон» распался и мысль, что Дана жива, отошла на второй план, а на первый вышла: «Дана в тяжёлом состоянии!»

Андрей поставил на стол салатницу с винегретом, тарелку с ломтиками сыра. На плите разогревалась картошка с сосисками.

– Сейчас поешь, отдохнёшь, – рассеянно сказал он. – В милицию нужно сообщить, что ты нашлась. Тебя ведь ищут…

– Нет! – резко заявила Маша. – Нельзя в милицию. Не сейчас. Илья говорил, у них и в милиции свои люди.

Андрей всплеснул руками.

– Ну всё, Машка, давая рассказывай, что случилось, или я сейчас умом тронусь! Кто тебя похитил? Люди видели, как тебя в серый автофургон затащили.

– Сектанты, – процедила Маша. – Это они сделали.

– Что? – глаза Андрея округлились. – Сектанты? Чёртова Церковь Прозрения? Ушам не верю! Нет, я всегда знал, что там одни психи, но… Почему? Всё из-за моей жены и дочери? Из-за того, что ты их из секты отвадила?

Маша сжала кулаки.

– Жена и дочка были первыми. А потом были ещё и ещё… Много людей я от секты отвадила. Мы с Ильёй всё осторожно делали. Нам так казалось. А теперь Илья мёртв, а Дана в больнице. Меня похитили, но я сбежала. Один человек помог мне сбежать. Наверное, он тоже сейчас мёртв. Это всё Грыжа!

– Та тварь, которую мы в деревне искали? – Андрей глядел на Машу изумлённо. – Она что, тоже в секте?

– Это она приказала убить Илью и Дану. Грыжа теперь вместе с Куннаром, главарём секты. Он очень опасен. Я видела его однажды по телевизору, но не поняла, что он и есть мой главный враг. А теперь я это знаю. Они с Грыжей за всё поплатятся.

– Да я им лично глотки перегрызу! – Андрей хлопнул ладонью по столу. Он покачал головой. – Ну, ты меня и ошарашила! А я всё думал, кто, чёрт возьми, мог всё это сделать. Мы с ребятами как узнали из новостей, что случилось, сразу же в ментовку пошли. А там лишь руками разводят: «Ищем». У нас была версия, что это кто-то из старых врагов Ильи всё организовал. Но то, что это сектанты… В голове не укладывается. Ну да, фанатики, но людей убивать… Вот твари, а? И ты права, Машка, в ментовке у них свои люди. Это факт. Этот спрут по всему городу щупальца пустил. Но ничего, ничего. Я людей соберу, и мы за Илью поквитаемся, я тебе обещаю. Много людей соберу.

Он выключил газ под сковородкой, принялся перекладывать содержимое в тарелку. На его лице было такое ожесточённое выражение, словно он уже мысленно вёл бой с сектантами.

Маша взглянула на окно, заметила над крышей соседнего дома серебристый ореол – ещё минута и покажется луна.

– Я знаю, что делать!

Андрей застыл посреди кухни с тарелкой в руке.

– Ты о чём?

– Я знаю, что делать! – с воодушевлением повторила Маша. – Дядя Андрей, нам нужно в больницу, к Дане. Но по пути я должна кое с кем встретиться.

– В больницу? – Андрей посмотрел на Машу с жалостью. – Видишь ли, Дана в реанимации, к ней никого не пускают.

– Нас пустят. Ещё как пустят! – заявила Маша, поднимаясь. – Так вы поможете мне?

Андрей поставил тарелку на стол.

– Могла бы и не спрашивать. В больницу, так в больницу. Но ты поешь сначала.

– Потом. Нам спешить нужно, – с языка едва не сорвалось: «пока Дана ещё жива».

– Ладно, – согласился Андрей. – Надеюсь, ты и правда знаешь, что делать.

Через пять минут они уже выезжали со двора в его белой «Ниве». Над домами сияла полная луна, её свет отражался в лужах. Время близилось к полуночи.

Маша сосредоточенно смотрела в окно. Все мысли были о Дане. Дядя Андрей сказал, что она в коме. Какое мерзкое слово, от него чем-то гнилым веяло. И зачем люди вообще такие слова придумывают? Кома. Маше представилась страшная, покрытая гнойными язвами, старуха. Этот образ крепко зацепился за разум, как клещ.

Слева от шоссе началась территория парка. Маша взволнованно взглянула на Андрея.

– Остановите. Мне в парке нужно кое с кем встретиться. Я недолго.

Андрей остановил машину.

– Не знаю, с кем ты встречаться собралась посреди ночи, но одну я тебя не отпущу.

– Нет, дядя Андрей! – повысила голос Маша. – Я должна одна пойти. Мне ничего не грозит, я ведь к другу иду. Просто подождите меня немного, а потом мы в больницу поедем.

Андрей стиснул руль так, что костяшки побелели.

– Похоже, мне ничего не остаётся, как верить тебе. Ты надеешься на какое-то чудо и… эта надежда заразительна. Иди. Я буду ждать, хотя мне не по себе от того, что отпускаю в ночной парк маленькую девочку.

– Это частичка леса, – попыталась успокоить его Маша, – а в лесу я как дома.

Она вышла из машины и побежала. Её окружила энергетика деревьев – более слабая, чем в настоящем диком лесу, подавленная городом, но Маша эту энергетику ощущала явственно. Отдалившись от шоссе на приличное расстояние, выкрикнула:

– Мертвец! Пожалуйста, ты мне нужен!

– Я здесь, – тут же раздалось из темноты.

Мертвец вышел под лучи лунного света. Впервые он так быстро откликнулся на зов Маши, словно ждал этого зова.

– Я всё знаю. Твои приёмные родители… Это… Прости, я понятия не имею, что люди обычно говорят в таких случаях.

– Ничего не нужно говорить, – Маша ощутила, как к горлу подкатил горький комок. – Ты предупреждал меня, а я не послушалась.

– Не вздумай! – сурово сказал Мертвец. – Слышишь меня? Не вздумай себя винить! Вини Грозу, Грыжу, даже меня и Луну, но только не себя!

Маша кивнула, хотя понимала: в том, что случилось, всегда будет винить в первую очередь себя. Это не изменить, не исправить. Тяжесть на всю жизнь, как неизлечимая болезнь. И это личное. Маша решила держать эту боль в себе. Меньше всего ей хотелось, чтобы её жалели.

– Мне нужна твоя помощь. Дана в тяжёлом состоянии, она может умереть. Я не могу её потерять. Прошу, дай мне лунного эликсира. Он ей поможет, знаю, что поможет. Сейчас полная луна, как в ту ночь. Ты ведь сможешь…

– Нет, не смогу! – резко перебил её Мертвец. – Эликсир даёт Луна. Тем даёт, кого выберет, а твою приёмную мать она не выбирала. Была бы моя воля, я бы всё для тебя сделал, но от меня ничего не зависит.

Маша подняла взгляд к небу, в глазах блеснули злые искорки.

– Я хочу спасти Дану. Почему Луна мне не поможет?

– У Мира Большой Луны свои резоны, – хмуро отозвался Мертвец. – И не думай, что мне всё это нравится и что я с Луной согласен. Для неё твои приёмные родители всего лишь пешки. Я пешка. Аглая.

– Это… но это неправильно! – возмутилась Маша, топнув ногой.

Мертвец развёл руками.

– Такова реальность. Хреновая реальность. Ты придумала себе добрую сказку и сама же в неё и поверила. И что самое поганое, я в этом участвовал. Ты глядела на всё глазами ребёнка, и меньше всего мне хотелось тебя разочаровывать.

Маша замотала головой.

– Нет. Нет! Я так не могу. Я не могу просто сидеть и ждать, когда Дана умрёт. Ещё час назад я думала, что потеряла их обоих, и Илью и Дану. Это было невыносимо! Дана должна жить. Ну, ведь можно же что-то сделать?

Мертвец скривился, будто почувствовав боль. На его лице появилось такое выражение, словно он вёл внутреннюю борьбу, пытаясь принять сложнейшее решение. И Маша это заметила.

– Ты знаешь, как ей помочь! – сказала она с пылом. – Говори, сейчас же, иначе я… Иначе я возненавижу тебя! Ну же, почему молчишь? Это Луна не хочет, чтобы ты говорил, да? Это всё она?

– Нет, это не Луна, – выдавил Мертвец.

– Тогда говори!

– Есть способ помочь Дане. Твоя кровь. В ней сила Луны. Глоток, и Дана поправится. Но ты должна кое что знать… Возможно, смерть лучше того, что её ждёт. Она будет постоянно нуждаться в жизненной силе. Это как жажда, которую не утолить. Такое существование может с ума свести. Дана станет опасна, как дикий зверь. И, к тому же, никаких особых способностей от Луны она не получит. А теперь спроси себя, хотела бы твоя мать такого?

– Я сделаю это! – решительно ответила Маша.

– Другого ответа я и не ожидал, к сожалению, – покачал головой Мертвец. – Ты обречёшь её на мучения. Ты и сама будешь мучиться, глядя на неё. Всё это плохо кончится. Чёрт возьми, я уже жалею, что рассказал.

– Она должна жить! Я дам ей свою кровь, а потом… Мы что-нибудь придумаем, правда? Ну же, скажи!

– Ты всё ещё смотришь на всё это глазами ребёнка.

– Скажи, что мы что-нибудь придумаем!

Мертвец поглядел на Машу исподлобья, и она подумала, что никогда ещё не видела такой усталости в его глазах. Это была усталость древнего старика.

– Мы что-нибудь придумаем, – пообещал он бесцветным голосом. – Действуй. И ни в чём себя не вини.

У Маши возникло чувство стремительно убегающего времени, потери секунд, минут. А значит, и ей пора бежать. Что если прямо сейчас Дана переходит границу между жизнью и смертью? Не попрощавшись с Мертвецом, Маша устремилась прочь от места встречи. Только бы успеть! Только бы в крови оказалось достаточно волшебства, чтобы справиться с гнилой старухой Комой. Теперь, когда Маша точно знала, что делать, опоздание было бы величайшим непростительным поражением.

Андрей ждал её возле машины.

– Поехали! – срывающимся голосом сказала Маша. – Нам спешить нужно. Я спасу Дану.

– Даже спрашивать не буду, – буркнул Андрей.

Глава двадцать седьмая

До больницы доехали минут за десять, а дальше – бегом до корпуса отделения реанимации.

Маша принялась колотить в запертую дверь, потом заметила кнопку звонка, надавила на неё и не отпускала. Андрей стоял рядом, переминался с ноги на ногу. Он чувствовал себя неуверенно, на лице буквально было написано: а правильно ли мы поступаем? Маша услышала звук шагов за дверью, в голове появился чёткий образ: маленькая женщина лет сорока, белый халат. Женщина подходит к двери, смотрит в «глазок», произносит гневно:

– Вы ополоумели? Если что-то случилось – в «скорую»! А здесь реанимация…

– Ты видишь луну в глазах моих? – не стала терять времени Маша. Голос её вибрировал от волнения. – Ты будешь помогать мне! Ты будешь делать всё, что я скажу! Открой дверь!

Совесть подала слабый голосок: «Нельзя так с людьми, которые не сделали ничего плохого. Нельзя их заставлять делать то, чего они не хотят». Но этот голос потонул в крике отчаяния: «Можно, можно, сейчас всё можно!..»

Щёлкнул замок, открылась дверь. Женщина по ту сторону порога жестом пригласила войти.

Андрея прошиб пот. На Машу он глядел с мистическим страхом, видя в ней сейчас не маленькую девочку, а грозную колдунью, от которой непонятно чего ожидать.

Медсестра проводила их в кабинет дежурного врача и Маша так же с лёгкостью подавила его волю. А потом они отправились в реанимационный зал.

Машу начало трясти, когда она увидела Дану. Появилась абсурдная мысль, что всё это какой-то чудовищный обман. Женщина на койке походила на сломанную куклу. Голова забинтована, во рту какая-то прозрачная трубка, к руке и шее прикреплены провода, которые тянулись к непонятным аппаратам. Неужели это та, кто читала вслух сказки? Та, кто каждый вечер желала прекрасных снов и готовила вкуснейшие пирожные? Та, у кого был самый чудесный смех в мире? Неужели это Дана? Маше хотелось отвести взгляд, зажмуриться – если чего-то не видеть, то этого как будто и нет, – однако она смотрела, изнывая от скорбного зрелища. Ей стало ясно: кома вовсе не гнилая старуха, не то, что рисовало глупое воображение. Кома – белые стены, люминесцентные лампы под потолком, запах лекарств, холодная тишина. Гнилая старуха была понятней, стерильная реальность – страшнее. Эта реальность походила на последнюю остановку, за которой начиналась бессмысленная пустота. В палате находилось ещё трое пациентов, изолированных друг от друга подвесными ширмами – те, кто скоро, возможно, отправится в последний путь. «Но Даны среди них не будет! – твёрдо сказала себе Маша. – Нет, нет и нет!» Сама мысль о трагическом исходе была для неё недопустима.

– Она должна выпить моей крови, – обратилась Маша к врачу – мужчине лет тридцати пяти, но уже с сединой на висках.

Находясь под воздействием чар, тот воспринял её слова совершенно спокойно, как лишённый эмоций робот. Он взглянул на медсестру и вместе они подошли к металлическому столику с набором медикаментов и хирургическим инструментарием, выбрали шприц, резиновый жгут, спирт, вату.

– Я возьму кровь из вены, – объяснил врач. – Сядьте на стул.

Маша вспомнила слова Мертвеца: «Возможно, смерть лучше того, что её ждёт». Очень не хотелось верить в это, но сомнение всё же просочилось в сознание. Именно сейчас просочилось. Оно было, как яд. Оно пыталось оставить всё, как есть: пусть Дана уйдёт вслед за Ильёй. Пусть…

– Нет! – неосознанно выкрикнула Маша, из-за чего Андрей поглядел на неё обеспокоенно. – Она будет жить!

Её злило, что Мертвец произнёс те слова и посеял сомнения. Друзья так не поступают, они должны во всём поддерживать! Маша решила при следующей встрече отругать его. А сейчас она поступит так, как должна поступить.

Врач с невозмутимым видом взял у неё кровь, затем отключил аппарат для искусственной вентиляции лёгких. Медсестра вынула из горла Даны трубку, вставила зонд, к которому врач, отсоединив иглу, подсоединил шприц. Медленно, капля за каплей, он выдавил кровь. Когда закончил, они с медсестрой снова включили аппарат для вентиляции лёгких, введя в дыхательные пути Даны интубационную трубку.

– Мы можем для вас ещё что-нибудь сделать? – спросил врач каким-то странным механическим голосом.

– Пока нет, – Маша глядела на Дану в ожидании хоть какой-то реакции. – Можете идти.

Врач и медсестра покинули палату. Андрей вышел в коридор, вернулся со стулом, поставил его возле стены и уселся, устало погрузив лицо в ладони. Маша примостилась рядом на полу, обхватив руками колени. Каждая минута теперь ей казалась вечностью. Тяжёлая ночь. Даже тяжелей той ночи, когда она, мучимая жаждой, сидела на дереве в мёртвом лесу. Ожидание давило на рассудок, но хуже всего были сомнения. Что если ничего не получится? Что если Дана не выживет? Эти подлые мысли невозможно было изгнать из головы.

– Мы с Ильёй постоянно дрались, – заговорил Андрей. – Когда ещё пацанами были. Мы в разных дворах жили, и терпеть друг друга не могли. Сейчас уж и не скажу почему. Наверное, особой причины и не было – так, детская дурость. Вечно с фингаломи ходили, то он, то я. Иногда собирали дворовых пацанов и – стенка на стенку. В те времена это было в порядке вещей. Можно сказать, мы так развлекались. А однажды кое-что случилось… Один психованный урод схватил возле гаражей моего младшего братишку и начал его избивать. Там рядом взрослые были, но прийти на помощь никто из них и не подумал. Илья пришёл на помощь, хотя отлично знал, что это именно мой брат. Брат его врага. Конкретно ему тогда досталось, тот псих был здоровенный, как бык, но братишку моего Илюха от того выродка отбил. С тех пор нашей вражде конец пришёл. Мы даже лучшими друзьями стали. Так ведь в детстве и бывает обычно, лучшими друзьями после вражды становятся. Сколько же раз мы друг друга выручали… Больше, конечно, он меня. Особенно, когда я из армии вернулся. Спиваться я тогда начал, а Илюха меня из этого болота вытащил, потом работу дал. Не знаю, где бы я сейчас был, если бы не он. Сдох бы, наверное.

Андрей открыл глаза и уставился на люминесцентную лампу на потолке.

– Жаль, что вы с Ильёй не рассказали мне о том, чем занимались. Понимаю, старались всё в секрете держать, но… Вас было всего двое против целой секты. Это неправильно. Нужно было довериться друзьям. У Ильи полно друзей. Как говорится, один за всех и все за одного. А теперь осталось только мстить. Нет ничего хуже, когда кроме мести ничего не остаётся. Это означает, что уже ничего не исправить в лучшую сторону.

– Если Грыжа и Куннар умрут, это будет хорошо для всех, – возразила Маша. – Такие, как они, не должны жить.

Андрей не стал спорить. Он тяжело вздохнул и снова закрыл глаза.

Дана вдруг встрепенулась на койке, словно через неё прошёл электрический разряд. Дёрнулась ещё раз, выгнулась дугой.

Маша с Андреем поднялись, в их глазах горела тревога. Дана издала утробный звук, больше похожий на звериный рык, резко села на кровати, вытянула интубационную трубку из глотки, сорвала датчики с рук и шеи. Несколько секунд она просто сидела, делая глубокие вдохи-выдохи, а потом руки её взметнулись, согнулись в локтях, пальцы зашевелились. Голова как-то дёргано повернулась вправо, влево.

В палату вбежали врач с медсестрой, они уже собирались устремиться к Дане, но Маша их остановила:

– Нет, нельзя! Оставьте её!

Она была уверена, что сейчас Дану лучше не трогать.

– Андрей произнёс растерянно:

– Что происходит? Так и должно быть?

– Да, – ответила Маша на свой страх и риск.

Ей подумалось, что в данный момент любое «да» было лучше «нет». В конце концов, ведь Дана очнулась, а это уже говорит о том, что сила Луны подействовала. Возможно, конечно, всё не так, как кажется, но… искорка надежды разгоралась, и не хотелось гасить её сомнительным «нет».

Дёргаясь, как марионетка, Дана поднялась с кровати, повернулась на месте, изо рта вырвалось шипение. Сделала шаг в одну сторону, развернулась и пошла в другую. Движения были неестественными, ломаными. Она добралась до стены, упёрлась в неё лбом и застыла, как механическая кукла, у которой кончился завод.

Прошла минута-другая. Врач отключил работающий теперь вхолостую аппарат для искусственной вентиляции лёгких, затем аппарат для наблюдений за жизненными функциями. Андрей немного пришёл в себя, вытер ладонями выступившую на лбу испарину.

Это было жутко, – произнёс он, глядя на Дану. – Но она ведь поднялась. Или я спятил и у меня галлюцинации.

– Она поднялась, – слабым голосом подтвердила Маша.

Андрей смотрел на Дану так, словно опасался, что она вот-вот растворится в воздухе, как мираж.

– Мистика какая-то. Чёрт, сказал себе ничему не удивляться, но, похоже, это просто невозможно. И у меня ощущение, что мы с тобой, Машка, нарушили все мыслимые и немыслимые законы. Но что теперь-то? Она стоит и не двигается.

– Думаю, нужно ещё подождать.

Дану начало трясти и продолжалось это около минуты. Потом она снова застыла, всё так же упираясь забинтованной головой в стену. Выждав какое-то время, Андрей и Маша заняли прежние места – он на стуле, она рядышком на полу. Врач и медсестра покинули палату, но в их лицах теперь было что-то странное: они словно бы понимали, что делают что-то неправильное, преступное, но ничего не могли с собой поделать, и это причиняло им страдание.

Примерно через час Маша задремала. Разбудил её протяжный стон. Это Дана застонала, отстранившись от стены. Она ощупывала свою голову пальцами и теперь её движения выглядели осмысленными, не марионеточными.

Сердце Маши бешено заколотилось. Получилось! Кровь помогла!

– Что это? – сипло произнесла Дана, судорожно пытаясь ногтями содрать бинты с головы. – Что происходит? Снимите! Снимите это!

– Я за врачом! – Андрей выбежал из палаты.

Маша бросилась к Дане, обняла.

– Успокойся. Тише, тише. Ты в больнице…

– Маша? Это ты? Я ничего не вижу! Всё красное. Что происходит? Я в больнице? Почему в больнице?

– Тебе было плохо, Дана. Но теперь всё хорошо, – Маша понимала, что лжёт. Хорошо уже вряд ли будет, по крайней мере, в ближайшее время, но кроме оптимистичной лжи в голову ничего не приходило. Её глаза защипало от слёз. – Ты жива, Дана. Жива!

Дана прижала Машу к себе, повторила дрожащим голосом:

– Жива… Я умирала? Да-да, помню… Меня били. А потом – темнота. Я целую вечность была в темноте, пока не появилась луна. А теперь всё красное.

– Ты видела серебряный лес? Видела рогатую великаншу? – Маша уже не сдерживала слёз.

– Нет, – был удивлённый ответ. – Я видела только красную луну.

Андрей вернулся с врачом.

– Снимите с неё бинты, – велела Маша. – Кажется, они ей больше не нужны.

– Снимите! – выкрикнула Дана нетерпеливо. – Всё чешется, словно муравьи по лицу ползают!

Маша и Андрей подвели её к койке, усадили. Врач выбрал среди инструментария на столике ножницы, срезал бинты. Дана провела ладонью по голове.

– У меня волос нет. Почему нет волос?

– Была операция, – холодным тоном пояснил врач. – Волосы пришлось сбрить.

Дана почесала лоб, подбородок, щёку. Её лицо выглядело помятым, но от ран и гематом, которые днём привели в ужас даже повидавших многое врачей и медсестёр, остались лишь намёки в виде бледных шрамов и желтушных пятен. Дана часто-часто заморгала, зажмурилась, открыла слезящиеся глаза.

– Проясняется! – она несмело улыбнулась. – Вижу. Вижу! Но всё красное.

Впервые за последние часы Маша ощутила хоть какое-то подобие радости. На этой волне она даже допустила, что Мертвец, возможно, ошибся в своих опасениях. Почему нет? Может, Луна всё-таки сжалилась и исцелила Дану без всяких последствий?

– Маша? Андрей? – подслеповато щурясь, сказала Дана. – А где Илья?

Радость моментально улетучилась. Маша одновременно ощутила и страх, и обиду, и боль. Вопрос Даны был сродни той железной печке-буржуйке, что оставила шрам на щеке. Жестокий вопрос, от него хотелось спрятаться, сделать вид, что он не был услышан.

Андрей заметил смятение Маши. Он прошептал ей на ухо:

– Лучше выйди пока, так будет лучше. Я сам всё Дане расскажу. Пора и мне хоть что-то сделать.

Он спасал её. Маша это поняла. Спасал от вынужденного ответа, от страшных слов, которые по-всякому застряли бы в горле. Выйти из палаты означало трусливо сбежать, но сейчас она готова была с этим мириться. Лишь бы не видеть лица Даны, когда ты услышит правду.

– Так, где же Илья? – повторила Дана, но уже с тревогой в голосе.

Не сдержав рвущийся из груди стон, Маша бросилась прочь из палаты, не помня себя, пробежала по коридору. Возле ординаторской села на корточки, закрыла глаза, зажала ужи ладонями, словно пытаясь укрыться от мучительной реальности. Она ощущала себя беспомощной, трусливой. В голове звучали страшные слова – ответ на вопрос Даны: «Илья мёртв! Его убили!»

А потом Маша услышала крик. Этот звук был высшим пиком страдания, боли. Она поняла: Дана получила ответ на свой вопрос. Как же это жестоко: вернуться практически с того света и услышать такое! Маша разомкнула веки, уставилась в белый потолок. Заметила трещинку в побелке и подумала, что всё сегодня, как одна огромная трещина, из которой сочится зло. Мир треснул пополам и ничего уже не будет как прежде.

– Она зовёт тебя.

Маша не заметила, как подошёл Андрей. Выглядел он так, словно только что пережил худшее событие в своей жизни – на лице тень, в глазах жуткая концентрированная тоска. Маша хотела спросить, как там Дана, но сообразила: это самый глупый вопрос, который можно задать в данный момент. Ответ-то был очевиден. Она встала, выдохнула «спасибо» и на ватных ногах вернулась в палату.

Дана протянула руки. Маша подошла и заключила её в свои объятия.

– Всё красное, – шептала Дана. – Я хочу уйти отсюда. Уйти… Мне здесь плохо… Всё красное… Мы можем уйти отсюда?

– Да, да, мы уйдём, – заверила Маша. – Уйдём прямо сейчас.

– Всё красное. Почему всё красное?

– Это пройдёт. А сейчас подожди немного, нужно одежду какую-нибудь найти.

Отстранившись от Даны, она отправилась на поиски. Помогла медсестра: предоставила больничные тапки и свой собственный плащ.

Прежде чем покинуть больницу, Маша внушила врачу и медсестре, чтобы те забыли всё, что произошло этой ночью. Она сознавала с горечью: эти люди помогали под воздействием чар, нарушая все медицинские правила, даже совершая преступление. Сознавала, что их ждут серьёзные последствия. Утром будет большой скандал, когда обнаружится, что пациентка, которая находилась в тяжёлом состоянии, куда-то исчезла. Конечно, сознавала, но что она могла поделать? Она испытывала к ним безмерную благодарность и оправдывала себя тем, что другого выхода просто не было. Такое оправдание становилось нормой.

Выходя из больницы, Дана вдруг остановилась, напряглась.

– Что такое? – насторожился Андрей.

– Ну же, пойдём, – поторопила Маша.

Дана медленно моргнула, в чертах лица появилось что-то жестокое, сделавшей её непохожей на саму себя.

– Всё красное, – прошептала она.

А потом резко развернулась и схватила за руку врача, который стоял возле дверного проёма. Он вздрогнул, словно ощутив боль, побледнел, из горла вырвался какой-то удивлённый стон.

К своему ужасу Маша поняла, что происходит.

– Нет, Дана! Нет! – она попытался оттащить её от врача. – Дядя Андрей, помогите!

Тот не растерялся, словно был готов к чему-то неожиданному – вклинился между Даной и врачом, разорвал сцепку. Врач попятился, с трудом удерживаясь на ногах, упёрся руками в стену. Дышал он тяжело, сквозь стиснутые зубы, с губы свисала нить слюны.

– Что, нахрен, это было? – дрогнувшим голосом спросил Андрей.

«То, о чём предупреждал Мертвец», – с досадой, мысленно ответила Маша. Глупо было надеяться, что излечение Даны останется без последствий. Времена, когда все желания сбывались, остались в том прошлом, когда Илья был жив, а будущее казалось безоблачным, и Маше не верилось, что это было лишь вчера.

Дана глядела на свою руку с ужасом, как на само олицетворение зла.

– Я не хотела, – произнесла она плаксиво. – Почему? Почему я это сделала? Это я сделала? Что со мной?

– Пойдёмте к машине, – хмуро сказала Маша. – Я потом вам всё объясню.

Проворчав что-то невразумительное, Андрей взял Дану под локоть и помог ей спуститься по ступеням. Та продолжала вяло оправдываться:

– Я не хотела… не хотела…

Маша взглянула на врача. Он всё ещё стоял, уперев руки в стену, но лицо его уже не было таким бледным и дыхание выровнялось. Маша подумала, что этого человека едва не постигла участь всех тех зверушек, у которых когда-то, ещё не научившись себя контролировать, она забрала всю жизненную силу. Ей тошно стало от мысли, что Дана, без сомнения, убила бы врача, если бы некому было остановить её. Возможно, ещё кого-нибудь и убьёт, и никогда не простит себя за это.

Тяжело вздохнув, Маша закрыла дверь, устремилась вслед за Даной и Андреем. Несмотря на трагический инцидент с врачом, она упрямо внушала самой себе, что поступила правильно. Дана жива, а это оправдывает всё.

Небо светлело, меркли звёзды, воздух наполнился утренней прохладой.

Заняв место на заднем сиденье рядом с Даной, Маша подумала, что кое-что хорошее всё же случилось: проклятая ночь ожиданий и тревог наконец-то закончилась. Андрей повёз их к себе домой. Печально глядя в окно, Дана произнесла устало:

– Расскажи. Ты обещала рассказать.

Да, обещала, и тянуть не было смысла. Но как же тяжело начать! Это как с завязанными глазами ступить на узкую тропку в топком болоте. Страшно. От слов, которые предстояло произнести – страшно, ведь они причинят боль близкому человеку.

– Я вам с Ильёй рассказывала, что иногда мне нужно у кого-нибудь забирать жизненную силу, – Маша буквально заставляла себя говорить. – Потому я и попросила купить мне кроликов. Ты могла умереть, Дана, и мне пришлось кое-что сделать, чтобы этого не случилось, но… теперь ты, как я, будешь забирать жизненную силу, иначе погибнешь или с ума сойдёшь.

– Вот так дела! – протянул Андрей, напряжённо глядя в лобовое стекло.

Дана повернулась к Маше.

– Тот человек в белом халате…

– Ты забрала у него силу. Случайно, не понимая, что делаешь. В первый раз и у меня так было. Но ты научишься, обещаю.

Ей стало вдруг противно от собственных слов. Как можно обещать такое, если она сама вчера вечером едва не прикончила того мужчину возле проходной, потому что гнев на всё и вся затуманил разум? А ведь, как предупреждал Мертвец, у Даны будет что-то вроде неутолимой жажды! Возможно, прямо сейчас в ней пробуждается эта жажда. Не случилось бы что-нибудь непоправимое.

Дана потёрла пальцами виски.

– Я действительно могла умереть?

– Ты и умерла, в каком-то смысле, – пояснил Андрей. – Клиническая смерть. А потом кома. Тебе сделали операцию, но, кажется, не совсем удачно. Если бы не Маша, ты, скорее всего, умерла бы. Она сотворила чудо.

Опять пришёл ей на помощь. Маша подумала, что настоящее чудо, это такие друзья как он.

Дана снова уставилась в окно.

– Есть одно правило, – сказала Маша. – Ты не должна забирать жизненную силу у беременных женщин и детей. Иначе… Я точно не знаю, что случится, если правило нарушить. Наверняка что-то ужасное.

– А у всех остальных значит можно забирать? – в голосе Даны прозвучал печальный сарказм.

– Луна этого не запрещает, – угрюмо ответила Маша.

Ей почему-то казалось, что Дана предпочла бы смерть такой жизни. И это вызывало обиду. Получается, Грыжа с Куннаром уже победили, ведь они сломали то, что не выстроить заново. Даже если месть свершится и эти твари сдохнут страшной смертью, что изменится? Покалеченная душа Даны не излечится и Илья не воскреснет…

Маша тряхнула головой, сжала кулаки. Обида сменилась гневом. Грыжа с Куннаром победили? Это мысли слабачки! И как она вообще их подпустила? Словно на минуту стала той девчонкой, что жила за печкой в вонючем доме. Девчонкой, которая трусливо принимала всё, как есть. Нет, Грыжа с Куннаром не победили! Думать иначе, значит предать Илью, значит сломаться…

– Прости, – коснулась её руки Дана. – Прости, Машенька. Я правда тебе благодарна. А теперь расскажи, что с тобой случилось, после того, как меня избили.

И Маша рассказала, не сдерживая гнева. Как и прошлым вечером, мир для неё разделился на чёрное и белое, без всяческих оттенков. Так было легче. Никакой печали, никаких сомнений. Только чистый гнев и будоражащая разум идея мести. А слабая девчонка, что жила за печкой, осталась там, где ей и положено быть – в прошлом. Маше теперь об этой грустной соплячке и вспоминать не хотелось.

* * *

На этот раз отказываться от еды Маша не стала, с аппетитом расправилась с большой порцией макарон, не забывая о винегрете и бутербродах с сыром. Дана тоже немного поела, после чего пожаловалась на усталость и, поблагодарив Андрея за гостеприимство, расположилась на диване в гостиной. Заключив её ладонь в свои ладони, Маша примостилась рядышком на застеленном пушистым ковром полу. Дана закрыла глаза. Спустя минуту заговорила сонно:

– Я не была сама собой, когда схватила за руку того человека… Я ощущала себя диким зверем. Теперь помню, всё так и было. А сейчас внутри меня пустота, которую невыносимо хочется чем-то заполнить. Возможно, жизненной силой. Я боюсь, Маша. Боюсь, что убью кого-нибудь.

Маша стиснула её ладонь.

– Этого не случится!

– Ты так уверенно это говоришь, – из под века Даны выкатилась слезинка. – Я вот думаю… может, всё, что случилось, это расплата? Илья ведь тебе рассказывал про того наркомана… Он его убил. Это была страшная смерть. А я, когда об этом узнала, испытала злорадство. Я тогда ощутила себя почти счастливой, но это было какое-то тёмное счастье, гнилое. Это было что-то до дикости несочетаемое. И я ни разу не пожалела о том, что сделал Илья с тем подонком. Да и сейчас не жалею. Но я всегда боялась, что нас с Ильёй ждёт расплата. Никогда не могла отделаться от этого страха. И вот кара настигла нас.

Маше не нравилось, что Дана всё так усложняла, при этом пытаясь взвалить тяжесть вины на себя. Ей и без того сейчас было трудно, а она ещё и про расплату какую-то говорит. Но как её переубедить? Рассказать про дурацкую войну между странными мирами? Рассказать о том, что она и Илья всего лишь пешки в большой игре и закопанный заживо наркоман тут вообще ни при чём? Могла бы рассказать, но вместо этого произнесла простые, но, как ей казалось, самые правильные сейчас слова:

– Мы справимся, Дана.

– Конечно, справимся, – услышала она в ответ то, что и желала услышать. – Конечно, Машенька. Главное, мы вместе. У меня есть ты, а у тебя – я.

Через минуту Дана уснула. Маша погладила её по голове.

– Спи. А я буду рядом. Я всегда буду рядом, Дана, и ничего плохого с тобой не случится.

Скоро и она уснула, да так крепко, что не пробудилась, даже когда Андрей перенёс её на кровать. Ей снились Илья и Дана. Втроём они гуляли по зимнему лесу. Солнечные лучи пробивались сквозь ветви, искрился снег…

Глава двадцать восьмая

Пробудившись около полудня и ещё не открыв глаза, Маша ещё несколько сладостных мгновений пребывала под влиянием прекрасного сна. Ей хотелось вернуться в зимний лес и продолжить прогулку с Ильёй и Даной. Хотелось обмануться и поверить: этот сон и есть настоящая жизнь. Но веки разомкнулись, и перед взором предстала стена комнаты чужой квартиры, а искрящийся под солнцем снег и улыбки на лицах близких людей померкли в сознании. Грустно. Маша испытала чувство, словно её обокрали, при этом забрав всё самое ценное. Одна отрада: выспалась, как следует.

Она поднялась с кровати, проследовала в гостиную, где застала за чаепитием Дану и Андрея. Дана выглядела изнурённой, очевидно сон не был для неё подходящим лекарством. Однако Машу уже то обрадовало, что она не лежала сейчас на диване, как больная, ушедшая в себя, старуха. Вон, даже чай пьёт с печеньем и спину старается прямо держать. Борется. Видно же, что борется с обрушившейся на неё тяжестью.

Присоединившись к чаепитию, Маша узнала от Андрея новости: тот, как выяснилось, этим утром зря времени не терял. Пока она и Дана отсыпались, он съездил в офис охранной фирмы, заручился поддержкой трёх десятков сотрудников.

– Ребята проверенные, Илья их лично на работу принимал, – пояснил Андрей, не скрывая боевого настроя. – А ещё я сделал несколько звонков нужным людям, и сегодня в два часа в офисе намечено собрание. Прибудут представители мотоклуба, нескольких спортивных секций. Словом, соберутся наши с Ильёй друзья. Я когда рассказал им, что сделали сектанты, они были в ярости. Они обещали помочь, не раздумывая. Впрочем, иного я и не ожидал.

– У Ильи было много друзей, – задумчиво произнесла Дана.

– Много, – согласился Андрей. – Но не «было». Они и сейчас остаются его друзьями. И сегодня на собрании мы все вместе решим, как будет действовать.

Маша даже не заметила, как осушила чашку чая. Воображение рисовало искажённое страхом лицо Грыжи, и она наслаждалась этой картинкой. А ещё её радовало, что больше не было неопределённости. После слов Андрея размытый план мести обрёл чёткие черты. Да и сама идея мести словно бы раздулась, увеличилась в размерах, став чем-то масштабным.

Раздался звонок.

Андрей поднялся из-за стола, проследовал в коридор, бросив на ходу: «наконец-то!» Щёлкнул замок. С кем-то коротко переговорив, он вернулся в гостиную с клеткой, в которой находилось два кролика.

– Вот! Я подумал, Дана, что тебе без них не обойтись. Проявил, так сказать, инициативу. У меня знакомый кроликов разводит, ну, я и попросил его привезти парочку.

Дана была в растерянности. Зато Маша по достоинству оценила поступок Андрея. Дав волю эмоциям, она воскликнула:

– Это то, что нужно! Кролики!

– Жизненная сила, – прошептала Дана, с ужасом глядя на клетку. Её руки затряслись, дыхание участилось. – Смотрю на этих зверушек и… боюсь, опять потеряю над собой контроль, как в больнице. Мне их жалко.

Маша вспомнила, как когда-то хоронила убитых ей самой зверушек, и едва не плакала над их могилками. Сейчас всё это почему-то казалось глупостью. Неужели стала более жестокой? Похоже на то, ведь жалости к этим кроликам она сейчас не испытывала. Они для неё были всего лишь лекарством, которое должно помочь близкому человеку, и её это устраивало.

Она обошла стол, вынула из клетки одного кролика и положила его на диван. Испуганно тараща глаза, зверёк забился в угол между спинкой и подлокотником. Он нервно нюхал воздух, словно пытаясь определить, какая опасность над ним нависла. А бояться ему было чего, ведь Дана глядела на него теперь совсем не так, как минуту назад. В её глазах появился холодный блеск. Она медленно, как-то крадучись, приблизилась к дивану, а потом резко схватила кролика обеими руками. Зверёк отчаянно затрепыхался, а через несколько секунд его тельце обмякло. Глаза Даны посветлели. Она изумлённо уставилась на кролика, будто не понимая, как бедняга оказался в её руках.

– Я убила его.

Маша вздохнула. Она понимала: зверёк по-всякому был обречён. Не верила, что Дана с первого раза сможет прекратить вытягивание жизненной силы. Этому учиться нужно, как она сама когда-то училась. А значит, их обеих в будущем ждёт нелёгкая задача. Справятся? Маша не позволила себе в этом усомниться. Конечно, справятся! Возможно, и Мертвец как-то поможет.

– Это ничего, Дана, – мягко сказала она. – Много зверушек умерло, пока я научилась.

– Я чувствовала, что он вот-вот погибнет, но ничего не могла поделать. Мне кажется, это не я забирала жизненную силу, а кто-то во мне. Какой-то демон, которого невозможно контролировать.

Не понравилось Маше это унылое «невозможно», но что поделать? В данный момент сомнения Даны были естественны.

* * *

На собрание в офисе охранного агентства они отправились все вместе, хотя Андрей и пытался настоять на том, чтобы Дана осталась дома – боялся за неё, ведь она по-прежнему выглядела усталой. Однако та категорически отказалась оставаться одна, да и Маша хотела, чтобы она была всегда рядом, под присмотром. Андрей предоставил Дане одежду из гардероба своей жены: джинсы, блузка, туфли, косынка, чтобы прикрыть бритую наголо голову.

Два десятка человек – представители различных клубов и организаций – расположились в самом просторном помещении офиса, в вестибюле. Каждый счёл своим долгом выразить соболезнование Дане и Маше, а некоторые с пылом заверили, что убийцы Ильи за всё ответят.

Началось обсуждение предстоящей акции. По некоторым прикидкам на неё должно было собраться не меньше трёхсот человек. Место сбора – пустырь возле территории бывшей воинской части. Время – семь вечера. Андрей настоял на том, чтобы к рядовым сектантам, по возможности, силу не применять. Заявил, что они всего лишь несчастные люди, которым всякие уроды мозги запудрили, и в их рядах совсем недавно были его жена и дочка. Все с ним согласились – особо зверствовать не стоит. Но это не касалось Грыжи, чудотворца и тех, кто Илью убил.

Маша сидела рядом с Даной возле окна, смотрела на этих людей и сознавала, насколько дядя Андрей был прав, когда сказал, что ей и Илье нужно было раньше довериться друзьям. Почему самые верные решения зачастую приходят слишком поздно?

Обсуждение акции продолжалось. После короткого спора решили, что на территории лагеря сектантов нужно действовать с большим шумом, для острастки. Представитель военно-патриотического клуба пообещал достать десяток взрывпакетов.

– Бог ты мой, – прошептала Дана. – Похоже, сегодня случится то, о чём в нашем городе ещё много лет вспоминать будут.

Впервые за последние сутки Маша улыбнулась, хотя улыбка эта была чем-то пограничным между жестокостью и радостью.

– А как насчёт ментов? – задал вопрос мускулистый блондин с татуировкой славянских рун на запястье. – Как с ними быть, если они обо всём прознают?

Настала очередь Маши высказать своё слово:

– Я должна увидеться с тем, кто у них главный.

Все посмотрели на неё удивлённо. Кроме Андрея. Он догадался, что она задумала.

– Начальник у них полковник Варламов. Гнилой мужик. Церковь Прозрения ему платит, как и всем его замам. Хочешь с ним увидеться?

– Вы же знаете, дядя Андрей, я могу сделать так, чтобы он приказал милиционерам нам не мешать.

– Это как же? – опешил блондин. – Я что-то нифига не понимаю!

Андрей усмехнулся, прошёлся взглядом по всем присутствующим.

– Просто поверьте, Маша это сможет сделать. Она жену и дочку от секты отворотила. Внушила им, что Церковь Прозрения это зло, и отворотила. Я сам едва не спятил, когда увидел, что она делать умеет. Это какое-то чудо, хотя я убеждаю себя, что это гипноз.

– Гипноз? – фыркнул парень в кожаной жилетке. Он стоял возле кадки с фикусом и всем своим видом говорил: чушь собачья!

Но Маша знала, как его переубедить. А так же всех остальных, кто смотрел на неё сейчас с предубеждением. Она подошла к «Фоме Неверующему» и тихо произнесла:

– Ты видишь луну в глазах моих?

Пара секунд – и она полностью взяла под контроль его рассудок, даже не пришлось напрягаться. Он оказался из того большинства людей, на которых чары словно бы сами собой накладывались – их сознание, как тетрадка, можно в неё что угодно вписывать.

– Я хочу, чтобы ты сейчас кое-что сделал, – Маша ненадолго задумалась. – Попрыгай на одной ноге, хлопая в ладоши!

Парень выполнил приказ, при этом лицо у него было таким серьёзным, словно от его действий зависела судьба человечества.

Присутствующие поднялись со своих мест, загомонили. Кто-то присвистнул:

– Охренеть!

Однако Маша решила, что прыжки на одной ноге – это скучно. В ней взяло верх ребячество. Она отдала новый приказ:

– Дерись с невидимым врагом!

Парень моментально принял боевую стойку. Удар рукой, ногой, уклонение, блок, ещё удар ногой. Настоящему, а не воображаемому противнику пришлось бы несладко.

– Всё, хватит! – громко сказала Маша, сообразив, что злоупотреблять своими способностями сейчас не стоит. – Я снимаю с тебя чары, ты свободен.

Бывший скептик прекратил бой, растерянно посмотрел по сторонам.

– Вот же чёрт! – его голос сорвался и прозвучал пискляво.

Андрей всплеснул руками.

– Ну что, убедились, что Маша необычная девчонка?

– После такого хочешь-не хочешь, а убедишься, – нервно рассмеялся блондин с татуировкой. – Меня аж пот прошиб. Сто раз потом подумаю, прежде чем сказать «не может быть».

Все теперь смотрели на Машу с уважением, как на бойца, который, пройдя испытание, превзошёл всяческие ожидания. Она даже смутилась и поспешила занять своё место возле окна. Дана прильнула к ней и прошептала:

– Умеешь же ты убеждать. Тебе дипломатом работать нужно.

Маша понятия не имела, кто такой этот дипломат, да и особо не горела желанием знать. Для неё одно сейчас было важно: Дана улыбалась! Лёгкая улыбка, но не вымученная. И это походило на первый лучик утреннего солнца после кошмарной ночи. У Маши тепло стало на душе. Только ради одной этой улыбки стоило жить, бороться и больше никогда не подпускать к себе уныние.

Пока присутствующие обсуждали увиденное, Андрей сходил к кабинет, позвонил в отделение милиции. Вернувшись, сообщил, что полковник Варламов сейчас на рабочем месте отсутствует. Лидер мотоклуба предположил, что искать полковника нужно в его загородном коттедже. Андрей согласился:

– Туда тогда и рванём.

На этом собрание закончилось. Когда выходили из офиса, к Маше обратился тот парень, которого она заставила драться с невидимым противником:

– Лихо ты меня обработала. Если что, я не в обиде, но больше так не делай лады?

Маша попыталась, но не смогла сдержать усмешки.

– Договорились.

К коттеджу полковника отправились в сопровождении двух автомобилей и трёх мотоциклистов. На месте были через полчаса. Начальник милиции лично открыл ворота и вышел к «гостям». Он выглядел, как ходячий стереотип: тучный, красномордый, с поросячьими глазками, во взгляде – высокомерие человека, облечённого властью.

– Кто такие? – сказал, словно плюнул.

Ощущая исходящий от него запах алкоголя, Маша произнесла заветные слова, после чего полковник весь как-то обмяк, будто из него, как воздух из шарика, улетучился весь снобизм. Одутловатое лицо покрылось пятнами, на лбу выступил пот. Маша невольно задалась вопросом: кого же этот тип ей напоминает?… Ну конечно же! Грыжу. Если бы та была мужчиной, она выглядела бы точно так.

– Ты сделаешь всё, что я скажу! – испытывая омерзение, сказала Маша.

Она внушила ему, что с этих пор он будет ненавидеть Церковь Прозрение, презирать Куннара. Сегодня же полковник должен собрать своих подчинённых и предупредить: кто будет замечен в связях с сектой, поплатится за это. Никакой помощи Церкви Прозрения, ни малейшей поддержки.

Проблема была решена, однако Маша решила, что этого недостаточно. После короткого раздумья, она внушила полковнику, чтобы тот продал коттедж, машину, да и вообще всё, что можно продать. Деньги, до последней копейки – в разные детские дома.

Маша была собой довольна. Когда усаживалась в машину, её спутники глядели на неё, как на героиню, совершившую подвиг. Это, конечно же, ей льстило, возбуждало чувство собственной полезности. Вот только удовлетворение было неполным из-за некоторых сомнений. Взять хотя бы этого полковника. Она ведь могла его и раньше без особого труда обработать. Даже должна была это сделать, причём в первую очередь. Почему не сделала? Срывала маленькие травинки, обходя крупные сорняки. Глупая.

Андрей отвёз Машу и Дану к себе домой, посоветовал хорошенько отдохнуть, а сам отправился в агентство ритуальных услуг, чтобы решить все вопросы, связанные с похоронами Ильи. Вернулся он через два часа и сообщил, что после агентства ещё и в церковь заехал, поставил свечку и заказал панихиду по усопшему. Маша подумала, что дядя Андрей самый неутомимый человек на свете – уже много часов крутился, как белка в колесе, а по-прежнему собран, энергичен. Словно бурная деятельность странным образом только прибавляла ему сил.

Глава двадцать девятая

Мучительное ожидание, второе за сутки. Сначала в больнице, теперь в квартире Андрея. Илья однажды сказал, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Вот уж действительно. Маша ловила себя на мысли, что злится на настенные часы, потому что, по её мнению, стрелки двигались слишком уж медленно.

Но вот, наконец, время пришло, Андрей сказал «пора», и Маша почувствовала себя так, будто после долгого заточения в темнице вышла на свободу. Её обуревала жажда действий.

Пора!

Через двадцать минут они уже были на месте сбора. Ревели двигатели мотоциклов, сигналили подъезжающие автомобили. Шум стоял ужасный. На пустыре возле старой воинской части не было свободного места.

У Маши аж дух перехватило: вот это да! Целая армия!

Она заметила грузовик с железным щитом спереди, людей, вооружённых цепями, дубинками. Некоторые смеялись и вели себя так, словно пришли поразвлечься, а не для того, чтобы за Илью отомстить. Но Маша и не думала их винить: пускай. Главное, что они отозвались на призыв.

– Даже я такого не ожидал, – восхитился Андрей. – Да тут уже больше трёхсот человек, а до семи ещё полчаса.

– Аж жутко, – сказала Дана, увидев бородатого байкера в немецкой каске с рогами.

Теперь время для Маши летело быстро. Она и не заметила, как миновали полчаса. Царящая тут боевая и в чём-то немного карнавальная атмосфера, словно поглотила минуты до означенного срока.

Наступило странное несогласованное затишье. Было слышно, как высоко в небе летит авиалайнер. На кабину грузовика, с мегафоном в руке, взобрался тот самый блондин с татуировкой, которого Маша видела на собрании в офисе. Выдержав короткую паузу, он выкрикнул:

– Всем спасибо, что не остались в стороне! Возможно, сегодня мы сделаем самое важное дело в нашей жизни! Ну а теперь, по коням, ребята! Сделаем этих тварей!

После его слов пространство буквально взорвалось: разом загудели все автомобили, мотоциклы, заорали люди. У Маши мурашки по коже побежали от ощущения мощи, от энергии, которая наполняла её жилы и была чем-то схожа с энергией Луны. Яростный восторг. Маша подумала, что наверняка Маугли чувствовал себя так же перед битвой с рыжими псами.

Сквозь звуковой хаос она услышала рокот грома, поглядела в небо. Ну, конечно же, по-другому и быть не могло! Гроза! Как же сегодня без неё? Свинцовые тучи были ещё далеко. Они двигались ровным фронтом, поглощая глубокую вечернюю синеву. Маша улыбнулась со злорадством: пускай тучи приближаются. Она больше не боялась грозы.

Одна за другой машины начали покидать пустошь, следуя за грузовиком.

Мощёная растрескавшимися плитами дорога, затем шоссе. Колонна автомобилей и мотоциклов растянулась на большое расстояние. Примерно за километр от территории лагеря сектантов колонна остановилась. Люди вышли из машин, сгруппировались. Несколько отрядов двинулись через лес, чтобы обойти лагерь. Грузовик и группа байкеров поехали дальше по дороге, следом за ними устремились остальные отряды. Одними из первых шли Маша, Андрей и Дана.

Впереди показались запертые железные ворота. Выстрелила ракетница – искрящийся снаряд взмыл в темнеющее небо, дав сигнал отрядам, которые уже рассредоточились вдоль противоположной стороны лагеря.

– Началось! – сказал Андрей.

«Началось!» – мысленно повторила Маша, ощущая в себе эмоциональную бурю.

Раздался грохот – взрывались переброшенные через ограду взрывпакеты. Грузовик набрал скорость, протаранил ворота. Железные створы сорвались с петель, накренилась вывеска: «Церковь Прозрения. Территория добра». За грузовиком ревущей стаей ринулись байкеры, после чего настал черёд пеших отрядов.

«И вот я снова здесь!» – подумала Маша.

Она увидела большую сцену. Куннар в чёрных очках. Он восседал в кресле с высокой спинкой. Рядом, в бежевом брючном костюме, стояла Грыжа. Возле сцены топтались сектанты – огромная испуганная толпа. Да, все были напуганы, впрочем, после такого шумного вторжения Маша иного и не ожидала. С удовлетворением она рассудила, что многие из этих сектантов наверняка решили, что наступил конец света, о котором они вещали на каждом углу. Вон как жмутся друг к другу! Словно бараны, окружённые хищниками. Маша отлично сознавала: они всего лишь несчастные люди, которым Куннар мозги запудрил, но жалости к ним она не испытывала. Напротив, ей хотелось видеть в их глазах ещё больше страха. Желала, чтобы эти люди скулили и рыдали от ужаса. Непозволительно было ослаблять себя сейчас жалостью, а жестокость и злость прибавляли сил.

Тучи надвигались. Гром прогремел. Блондин прокричал в мегафон:

– Всем стоять на месте! Кто будет рыпаться – пожалеет! Нам нужны только чудотворец и его приближённые!

Вытаращив глаза, на сцене завопила Грыжа:

– Они собираются убить чудотворца! Остановите их, сейчас же! Спасите Куннара!

Её слова ударили похлеще хлыста. Людская масса забурлила, послышались возмущённые крики.

– Всё так, как должно быть, – произнёс Куннар, стараясь выглядеть невозмутимым.

Так и должно быть? Грыжа с этим утверждением была категорически не согласна. Чушь собачья! Церковь Прозрения для того и платила всяким ментам и чинушам, чтобы ничего подобного не происходило. Её бесила пассивность Куннара, злило, что с тех пор, как проклятая девчонка сбежала, он только и твердил: «Это судьба», или «Не нужно суетиться, пускай всё идёт своим чередом». Совсем блаженным стал. Верил, что Гроза защитит, поможет. Грыжа не могла заставить себя в это поверить. Особенно сейчас. Она чувствовала: её миру приходит конец! Девчонка явилась, чтобы мстить, разрушать. Не одна явилась, а с целой сворой бешеных псов. И когда только успела такую кучу народа собрать, гадина? Грыжа привязалась к Куннару, но подыхать из-за его бездействия не собиралась. Нужно было хоть что-то делать – на Грозу надейся, а сам не плошай! С девкой пришло много людей, однако, и членов Церкви немало. К тому же, не стоит недооценивать безумство фанатиков.

– Защищайте Куннара! – взревела она, брызжа слюной. – Не дайте его убить!

Поднялся ветер, в воздухе закружился сор. Молния разрезала сумрачное пространство, на разгорячённые лица упали первые капли дождя.

– Не дайте убить чудотворца! – продолжала бесноваться на сцене Грыжа, расплёскивая свою ярость на окружающих.

Сектанты тоже кричали, и страха в их глазах больше не было. От вопящей толпы отделилась группа, бросилась на «незваных гостей». Затем ещё одна группа и ещё. А потом все разом – мужчины, женщины, даже дети, – опьянённые каким-то паническим гневом, кинулись в атаку.

– Вот же чёрт! – скривился Андрей. – Весь план насмарку. Видимо, без крови не обойтись.

Хлынул ливень. Обезумевшие сектанты пускали в ход зубы, ногти. Они ревели, рычали точно звери. Тем, кто пришёл мстить за Илью, приходилось тяжко, некоторые, позабыв об обещании не зверствовать, вовсю били, пинали. Не потерявшие присутствия духа выхватывали сектантов, заламывали руки, оттаскивали подальше и связывали. Земля превратилась в грязь. В струях дождя мелькали искажённые злобой лица, сверкали глаза.

Грыжа посмотрела на Куннара. Тот явно нервничал, но всем своим видом пытался сказать: «Я не сдвинусь с места!» Ждал, когда Гроза поразит молнией всех врагов? Ждал встречи с девчонкой лицом к лицу? Глупый мальчишка! Грыжа коснулась его плеча, в её взгляде высветилась странная смесь жалости и раздражения. Она попятилась вглубь сцены, потом развернулась и пошла к скрытой деревянными панелями боковой лестнице. Спустилась, тут же промокнув до нитки. Никем не замеченная обошла сцену и побежала к одному из корпусов. Она пыхтела, как паровоз, сердце готово было разорваться от напряжения.

Но вот и укрытие.

Грыжа спряталась за стеной здания. Положение поганое. И что же делать? В то, что фанатики одолеют явившихся в лагерь, она не верила. Отсиживаться здесь и надеяться, что её не найдут – глупо. Девчонка ведь именно за ней и явилась и будет носом землю рыть, а отыщет. Был один вариант, хоть и призрачный: незаметно проникнуть в здание с белой комнатой в подвале и молить Грозу, чтобы та открыла врата в свой мир. Грыжу уже не пугала слепота, она готова была сейчас на всё. Вот только нужно отдышаться – бегать с её комплекцией сущие муки.

Сразу несколько грозовых вспышек озарило мятежное пространство. От грохота грома задрожала земля, содрогнулись здания.

Время для Маши будто бы замедлилось. Она видела, как дядя Андрей оттаскивает из толчеи вопящего мальчишку лет тринадцати. Видела растерянную, отступающую к трёхэтажному зданию Дану. И всё это было, как в тягучем сне. Вот чей-то кулак словно бы проплыл над головой. Вот окровавленное лицо появилось из завесы дождя и исчезло. Все звуки – крики, грохот грома – слились в единый вибрирующий гул.

Маша двинулась к сцене. Поднырнула под рукой мужчины в разорванной рубахе, отшатнулась от падающей в грязь женщины. Какое-то время ей мерещилось, что она плывёт сквозь толщу воды, а вокруг ворочались бесформенные тёмные существа. Что-то ударило её в спину – довольно сильно, но на ногах она удержалась. На пути возник парень со зверским выражением на лице. Свой? Поди сейчас разбери, кто друг, а кто враг. На всякий случай Маша ушла вправо и сразу же ощутила удар в плечо. Ничего, терпимо.

Зашагала дальше.

Струи дождя казались ей металлическими нитями, соединяющими землю и небо.

Вспышка.

Нити превратились в серебряные лучи. У Маши мелькнула мысль, что это очень красиво. А потом появилось удивление: как она может замечать красоту, когда вокруг боль, кровь и ярость? Хотя нет, уже не вокруг, а позади, за спиной. А впереди – человек в кресле. Куннар. Его фигура проступала сквозь завесу дождя.

Маша взобралась на сцену, подошла к чудотворцу, протянула руку и стразу же отдёрнула её, ощутив боль.

– Я знал, что мы встретимся, – произнёс Куннар, – но не думал, что так скоро. Но вот ты здесь, девочка, и я этому рад.

Андрей оттащил орущего, словно в него вселился демон, мальчишку подальше от места схватки, где им занялись другие люди. Они стянули ему руки и ноги пластиковыми хомутами. Уже несколько десятков сектантов были таким образом выведены из «игры», но отнюдь не усмирены – защитники Куннара продолжали вопить, дёргаться, выкрикивать проклятия.

– Чтоб вас всех, – проворчал Андрей, направляясь туда, где оставил Машу и Дану.

Не хотел ведь оставлять их, но этот психованный пацан выбора не оставил. Как же всё неудачно вышло! Эта жирная тварь, Грыжа, все карты спутала. Нашла, сука, слова, чтобы фанатиков на дыбы поднять. А теперь нате, пожалуйста – кровь, вопли. Гроза ещё эта, ливень. Всё к одному.

На него кинулся патлатый тип с козлиной бородкой. Андрей схватил его за руку и перебросил через бедро. Патлатый плюхнулся в грязевое месиво и пополз. Андрей отпихнул размахивающую руками старуху, вклинился между двумя дерущимися парнями и начал пробираться дальше. Молния вспыхнула. Кто-то заорал хрипло: «Ах ты, падла!» Женский визг. Мужской вопль боли. Андрей получил удар локтем по челюсти, поскользнулся, упал. Чья-то нога наступила на живот. Громко ругаясь, поднялся и заметил Дану. Та стояла возле стены здания в стороне от дерущихся. Андрей рванул к ней, распихивая всех, кто на пути попадался.

У Даны сейчас было одно желание: пускай всё это скорее закончится! То, что творилось вокруг – это был ад какой-то. Люди словно в ошалелых чудовищ превратились. Только что она видела, как интеллигентного вида седовласый старик вцепился зубами в ногу парню, и двое здоровых мужиков с трудом его оттащили. Пока старика волокли прочь, он вопил: «Бог ждёт меня на небесах! А вы все дьяволы, дьяволы! Я прозрел, я прозрел! Бог ждёт меня!..» Ещё она видела, как мускулистый тип – один из тех, кто пришёл якобы мстить за Илью – ударил цепью женщину. Дикость! И Дана, к своему ужасу, чувствовала, что и в ней самой эта дикость пробуждается. Она всё видела в красном свете. Ливень ей казался кровавым потоком.

Дана заметила, как кто-то вырвался из общей толчеи и устремился к ней. Андрей! Слава Богу! Но почему он один, без Маши? Где Маша? Дана только сейчас осознала, что всё это время словно бы в трансе находилась. А теперь опомнилась, ощутив себя частью хаоса, перестав быть сторонним наблюдателем.

– Где Маша? – крикнула она, но её голос заглушил грохот грома.

Повторить не успела – увидела, как на спину Андрея запрыгнула девушка лет двадцати. Пронзительно визжа, та обхватила его руками и ногами, ногтями разодрала кожу на щеке. Андрей закружился на месте, пытаясь её сбросить, но она вцепилась в него точно клещ и теперь пыталась укусить за шею.

В один миг Дана оказалась рядом, схватила девушку за предплечье… и словно в омут полный крови погрузилась. Всё было красное, абсолютно всё. Она ощутила, как свежая энергия заструилась по жилам, и ей хотелось больше, больше этой энергии, чтобы каждая клетка пропиталась, чтобы хватило на целую вечность. Жизненная сила двоих. Она чувствовала, что забирает жизненную силу у двоих людей…

– Дана, прекрати! – крик Андрея донёсся будто бы издалека.

Что-то вспыхнуло, что-то загрохотало. Дана резко пришла в себя. Андрей крепко держал её, обхватив обеими руками, а рядом на земле корчилась и стонала девушка. Дану затрясло, в глазах вспыхнул ужас.

– Ребёнок! – выдохнула она.

Андрей выкрикнул:

– Приди в себя! Ну же, приди в себя!

– Она беременна! Я забрала силу у ребёнка!

Андрей уставился на живот девушки.

– Вот чёрт!

Для Маши окружающий мир словно бы перестал существовать. Были только она и Куннар. Где-то что-то сверкало, грохотало, но всё это казалось далёким-далёким, как отголоски давно забытого сна.

Чудотворец сидел в кресле, обхватив ладонями подлокотники, в чёрных очках отражались струи дождя. Маша заметила веснушки на его лице, капельку пота на виске.

– Странно всё это, правда? – заговорил Куннар. – Мы с тобой стали врагами задолго до того, как узнали о существовании друг друга. Точнее, нас сделали врагами. Взяли, да поставили по разные стороны баррикад. Я много об этом размышлял. И всё думал, с кем мне рано или поздно придётся столкнуться? Но я и представить не мог, что это будет маленькая девочка… Всего лишь ребёнок. Тебе не кажется, что твоя Луна жестока? Не кажется, что из-за неё ты потеряла больше, чем она тебе дала? Так это и бывает… Восторг зачастую сменяется разочарованием. Ты понимаешь, о чём я?

– Нет, – упрямо ответила Маша.

– Нет? А я думаю, ты всё прекрасно понимаешь.

– Мне не хочется с тобой разговаривать.

Уголки губ Куннара слегка приподнялись.

– Ну, разумеется. Не терпится меня уничтожить. Как бы мне хотелось увидеть твоё лицо! Мне кажется, у тебя большие выразительные глаза. А в них – тайна, – он снял очки. – В этом мы с тобой похожи. Но мою тайну, девочка, ты сейчас узнаешь.

Грозовые тучи. Ну конечно. Маша иного и не ожидала. В его слепых глазах – гроза. Однако она знала: это не та тайна, о которой Куннар говорил. Там за тучами скрывалось красное и чёрное, боль и ужас. Маша это чувствовала. Всё встало на свои места. Сны, которые ей снились в последнее время, обрели смысл. Не испытывая ни страха, ни тревоги, она словно бы нырнула в грозовую мглу, и полетела, полетела…

Грыжа быстрым шагом добралась до гаража. Отсюда до здания с белой комнатой уже было недалеко. Вот только нужно пересечь открытое пространство. Метров сто. Рискованно. Ливень, конечно, служил хорошей завесой, но всё равно рискованно. Ещё и в боку закололо.

Проклятье!

На неё нахлынула злость. Вот, чёрт возьми, до чего дошло! Приходится прятаться и красться по территории, которую она считала своим маленьким королевством! Ну ничего, только бы добраться до белой комнаты, а там… Грыжа была уверена, что найдёт слова, чтобы убедить Грозу открыть врата. Будет умолять, клясться в вечной верности. Зрение? Да хоть зрение, хоть слух, да хоть саму душу – всё принесёт в жертву! А Гроза даст взамен силу.

Она выглянула из-за стены гаража. В пелене дождя мелькали тени. Были слышны крики. Грыжа поморщилась, чувствуя себя больной старухой. Сотня метров? Слишком большое расстояние! И ведь бежать придётся. Чёртова сотня метров!

Она никак не могла решиться. Досчитала до трёх, уже было рванула вперёд, но такой панический страх вдруг накатил, что в голове помутнело. Немного успокоилась, подумала, что всё сейчас отдала бы за стакан водки. Опять досчитала до трёх…

Всего сотня метров.

Целая сотня метров!

Андрей взял беременную девушку на руки и теперь, уже на безопасном расстоянии от дерущихся, пошёл в сторону, где лежали связанные сектанты. Дана ковыляла за ним, шёпотом повторяя:

– Ребёнок… так уже было… так уже было… ребёнок… всё красное…

Девушку Андрей передал двоим парням из охранного агентства – те только-только связали крепкого буйного сектанта и намеревались устроить минутную передышку.

– В больницу её везите! – распорядился Андрей. – И, бога ради, поспешите.

– Поспешите! – выкрикнула Дана, обхватив голову руками. – Прошу вас, поспешите!

Маша летела сквозь клубящуюся мглу. Какая-то сила тянула её вперёд. Пульсирующие вспышки озаряли свинцовые валы туч, грозный рокот то усиливался, то становился тихим, как недовольное урчание зверя.

Мгла расступилась, и перед взором Маши предстали башни, к которым вели две дороги. Грозовая хмарь шевелилась, вспыхивала, но теперь она была за пределами прозрачного купола.

«Я там, где и должна быть», – подумала Маша.

Ей сейчас казалось, что с тех пор, как она сбежала из вонючего дома, каждое её действие, каждый шаг были словно ступени длинной лестницы ведущей именно сюда. И весь путь Луна подталкивала в спину, шептала: «Иди, иди. Это твой путь, другого пути у тебя нет и не будет». А Куннара вела Гроза и нашёптывала тоже самое. Он был прав. Две грозные силы всё решили за них задолго до того, как они узнали о существовании друг друга.

Красная и чёрная башни. Боль и ужас. Образы из снов. Но теперь Маша видела, что они реальные. Такие же реальные, как дерево, на котором она сидела в мёртвом лесу, как подожжённый фашистами храм.

Реальные, как наполненный тьмой колодец в её собственном сознании.

У подножья чёрной башни всколыхнулась серая хмарь, дымные щупальца взвились над дорогой, а потом потянулись в сторону Маши. Точно причудливые жирные черви они вгрызались в пространство, становясь всё ближе, ближе. В башне распахнулись ворота.

Настала пора действовать. Маша приказала тьме выйти из колодца. Давно прирученная чернота хлынула мощным потоком, разделилась на два ручья, которые устремились к башням. Один ручей врезался в дымные щупальца, поглотил их. Тьма скрыла обе дороги, окружила башни и поползла вверх.

«Вот моя главная тайна, чудотворец!» – подумала Маша.

Башни замерцали, превратились в кубы, потом снова в башни. Чернота начала выцветать, слабеть. Маша почувствовала, как Куннар сопротивляется, но в то же время она ощутила его растерянность. За прозрачным куполом усилились вспышки, вместо туч там теперь носились серые вихри.

Маша входила в раж. Она поймала себя на мысли, что всё это ей нравится. Прямо здесь и сейчас вершилась месть. И пускай Куннар сопротивляется – так даже лучше! Он сопротивляется, но вряд ли понимает, что происходит.

С каким-то злым восторгом Маша вырвала из колодца мощный поток тьмы. Никогда ещё она не чувствовала себя такой сильной, уверенной. Чернота начала новое наступление на башни, вгрызаясь в кладку, поднимаясь всё выше. Пространство дрожало, как при землетрясении, что-то скрежетало, трещало, выло.

Маша явственно ощутила: Куннар пытается выкинуть её из своего сознания. Но нет, она держалась крепко, как дерево, пустившее корни в благодатную почву. Она полностью контролировала ситуацию – уйдёт сама, когда настанет время. Паук думал, что поймал в паутину обычную муху, но ошибся. Муха оказалась убийцей пауков. Маша засмеялась бы, если бы могла.

Крепкие башни. Это не спичечный коробок! Всё новые потоки тьмы выплёскивались из колодца. Но вот в поверхности красной башни образовалась похожая на рваную рану дыра, а за ней ещё одна и ещё. Пульсирующая алая жижа хлынула наружу. Боль. Концентрированная ничем не замутнённая боль покидала своё хранилище.

Чёрная башня задрожала, вместо неё возник куб, который начал разваливаться на части. Обрушилась одна плоскость, затем другая…

Маша не хотела видеть, что находится внутри куба. Она всей своей сутью ощущала: там что-то пострашнее, чем чудовище гелистери из мёртвого леса, пострашнее, чем все чудовища вместе взятые.

Пускай это видит Куннар, а ей пора уходить!

Пора!

Прочь отсюда!

Из брешей в красной башне текли потоки боли. Из обломков чёрного куба выбиралось нечто…

«Прочь отсюда!» – приказала себе Маша.

Глаза Куннара. Она смотрела на них. Сбежала из его сознания? Да-да, она уже не там! Маша слышала крики, шум ливня. Голова закружилась, но через пару секунд головокружение прошло.

Куннар прошептал:

– Я вижу. Вижу это!

Он вцепился в подлокотники кресла так, что костяшки побелели. На лбу и шее вздулись вены, под бледной кожей проступили ветви синюшных сосудов, из носа и глазниц потекла кровь. Куннар заорал и словно бы подавился собственным воплем. Он сполз с кресла, скрючился на полу сцены. Боль десятков сотен людей разрывала каждую клетку его тела, невообразимый ужас из чёрной башни коверкал разум. Любой бы умер от такого, но только не он. В глубинах его рассудка – там, куда ещё не добрался мрак сумасшествия – остатки личности молили о смерти. А потом и эти остатки поглотило безумие. Под кожей Куннара что-то ворочалось, вздувалось, лопалось. Глаза превратились в желеобразную массу, которая, смешавшись с кровью, вытекла на доски сцены.

Маша отвернулась, жалея, что вообще на всё это смотрела. Её затошнило, вырвало. Вытерев слюну с подбородка, она произнесла:

– Я победила.

Но не было ни радости, ни триумфа. Тот боевой настрой, который она испытывала, разрушая башни, испарился.

Ливень прекратился так резко, словно кто-то наверху перекрыл кран. Небо выглядело как гигантский котёл, в котором бурлила тёмная жижа. Тот тут, то там эта «жижа» вспыхивала под аккомпанемент тягучего рокота.

Люди растерянно глядели на небо, на сцену, друг на друга. Измождённые, мокрые, они будто бы получили сигнал «стоп!» и теперь находились в каком-то тревожном ожидании.

Раздался гул, как будто от электростанции. Здание, в подвале которого находилась белая комната, содрогнулось. Лопнули стёкла во всех окнах, сверкающие осколки со звоном брызнули наружу. Внутри здания что-то грохотало, трещало. В стене между подъездами, в паре метров от земли, появилась ровная дыра. Она стремительно расширялась, поглощая кирпичную кладку, оконные рамы. Червоточина расширилась до размеров тоннеля метро, в её глубинах, в кромешной тьме, вспыхнули две искры. Они становились всё ярче, больше, и их приближение сопровождалось рёвом автомобильного двигателя.

Пятясь, люди отходили подальше от здания. В сотнях пар глаз горел страх. Некоторые бормотали слова молитвы, кто-то причитал.

Огромный «Чёрный воронок» вылетел из тоннеля, разнёс в щепки изгородь палисадника, скамейку, и противоестественно резко остановился. Фары походили на глаза неведомого чудовища, из выхлопной трубы вырывался маслянистый густой дым.

Маша не знала, что и думать. Она находилась в таком же сдобренным страхом смятении, как и все остальные. Ей довелось повидать много странного и непонятного, но такое! Чего ожидать от этого похожего на жука автомобиля? Не Гроза ли его прислала? Очень не хотелось ещё с кем-то сражаться, весь боевой настрой истратился на разрушение башен. А ещё и с Грыжей нужно разобраться. Совсем некстати все эти непонятные неожиданности!

Дверца машины открылась и Маша увидела очень высокого лысого человека в длинном кожаном плаще и в таких же круглых чёрных очках, что были у Куннара. Великан величественно повернул голову вправо, влево, а потом зашагал в сторону сцены. Маша напряглась: может, убежать, спрятаться? Она отступила вглубь сцены, решив, что убежать всегда успеет – этот тип не казался шустрым, если что, не догонит. К тому же, в ней разгоралось любопытство.

Тип в плаще приближался, в каждом его движении Маша ощущала нечеловеческую мощь. Он казался ей неотделимой частью этого низкого беспокойного неба. Частью пасмурной серости и грязевого месива.

Лысый великан поднялся на сцену, подошёл к Куннару. Тот лежал в позе эмбриона, вздрагивал и издавал такие звуки, словно внутри него с надсадным скрежетом вращались ржавые шестерёнки. Великан повернул лицо в сторону Маши, улыбнулся. У неё по коже мурашки побежали: жуть какая! Холодная улыбка дракона – такой можно реки и озёра замораживать! И ведь приковала внимание точно цепью – не отвернёшься, не зажмуришься. «Ну же, хватит, прекрати!» – мысленно выкрикнула Маша.

И великан словно бы услышал её. Улыбка померкла. Он нагнулся, взял Куннара за лодыжку и пошёл прочь со сцены. Когда спускался по лестнице, голова лидера Церкви Прозрения ударялась о ступени.

Маша облегчённо выдохнула: обошлось! Этот странный тип явился не за ней.

– Что за чертовщина? – услышала она голос Андрея.

Дядя Андрей, Дана? Не заметила, как они поднялись на сцену. Она поглядела на них и нервно рассмеялась.

– Кажется, грозы сегодня больше не будет.

Словно подтверждая её слова, на западе тучи разошлись, и пространство озарили лучи предзакатного солнца. Маше почудилось, что просторней стало, будто невидимый кулак, сжимавший мир, вдруг разжался, освободив вечернюю летнюю даль.

Великан дошёл до машины, бросил Куннара на заднее сиденье и уже собирался занять место за рулём, как к нему подбежала запыхавшаяся Грыжа. Она упала перед ним на колени, обхватила руками его ноги и завопила истерично:

– Забери меня! Возьми с собой!..

Он схватил её за волосы и отшвырнул, как надоедливую шавку.

– Поздно, – его голос походил на скрежет железа. – Грозе ты больше не интересна.

Грыжа поползла к нему.

– Нет, нет… Забери меня, забери… Я нужна Грозе. Не оставляй меня здесь, с этой девкой!

Великан отпихнул её ногой, сел в машину и захлопнул дверцу. Грыжа заворочалась, поднялась на колени, запустила скрюченные пальцы в свои растрёпанные волосы и заорала:

– Я нужна Грозе! – в её выпученных глазах лопнули сосуды, лицо было почти пунцовым. – Я нужна Грозе! Нужна, нужна, нужна!..

«Чёрный воронок» с оглушительным рёвом сорвался с места, развернулся. Мгновение – и он исчез в тоннеле. Дыра в стене сразу же начала сжиматься. Из небытия возвращались оконные рамы, кирпичная кладка. Червоточина превратилась в крошечную точку, а потом и она исчезла. И ничего кроме следов огромных шин на земле больше не указывало, что в стене минуту назад был тоннель, ведущий в другой мир.

Тучи рассеивались. Люди приходили в себя.

Маша, Дана и Андрей спустились со сцены, подошли к Грыже. Та всё ещё стояла на коленях, уперев руки в землю. Мокрые волосы липли к лицу, ноздри вздувались, как у загнанной лошади.

– Дерьмовый мир, – прохрипела она, с ненавистью глядя на Машу. – Дерьмовый мир… Всё могло бы быть по-другому. Один удар топора год назад, и сейчас всё было бы по-другому. И что теперь, а? Убьёшь меня?

– Ты умрёшь, – спокойно ответила Маша, – но убью тебя не я. И никто из людей. Тебя убьёт такое же чудовище, как ты. Я так решила. А теперь… Видишь луну в глазах моих?

– Ничего я не вижу, гадина! – выкрикнула Грыжа. – Ничего я…

Она увидела луну и замолчала. Маша подумала, что всегда мечтала увидеть эту женщину такой – жалкой, ничтожной. Мечта сбылась, но, как и в случае с Куннаром, не было никакого торжества.

– Ты сделаешь всё, что я скажу, – продолжила Маша. – Найди тех людей, что убили моего отца и избили маму. Сейчас же!

Грыжа поднялась и отправилась выполнять приказ. Ей хватило десяти минут, чтобы отыскать всех своих особо приближённых. Каждому из них Маша сделала внушение: идти в милицию, сознаться в преступлении. Ещё час назад она сама их наказала бы, причём жестоко, но сейчас посчитала это лишним.

Блондин выкрикнул в мегафон:

– Уходим!

Грузовик, мотоциклисты выехали за пределы лагеря, следом тронулись в путь остальные бойцы, и это скорее походило на траурную процессию, а не на шествие победителей. Оставшиеся в лагере сектанты выглядели ещё более подавленно. Многие сидели на земле с таким выражением на лицах, словно конец света всё же наступил и мир вот-вот погрузится в вечную тьму. Были и те, кто опускался на колени перед стеной, в которой исчез «Чёрный воронок». Эти люди молились за Куннара, обливаясь слезами.

* * *

– Что будем делать с этой тварью? – Андрей брезгливо глядел на Грыжу.

– Я отправлюсь с ней в лес, – ответила Маша.

Они дошли до стоянки машин. Люди разъезжались. Кто-то громко предложил рвануть в бар и нажраться в хлам. Это предложение одобрили многие.

Андрей открыл дверцу своего автомобиля, озадаченно почесал затылок.

– Я что-то не понял. Ты правда пойдёшь в лес с этой чёртовой бабищей?

– Да, дядя Андрей, – вздохнула Маша. – Я должна это сделать. И не отговаривайте меня.

– Я пойду с тобой! – решительно заявила Дана.

– Да вы спятили! – возмутился Андрей. – Ночь же скоро! Я, конечно, понимаю, Машка, что в лесу ты как дома, но… Чёрт, я слишком устал, чтобы спорить.

– И не нужно спорить, – Маша взяла его за руку.

– Только не внушай мне ничего насильно.

– И не собиралась.

Андрей сокрушённо покачал головой. Он был недоволен.

– Сложно с тобой, Машка. Втемяшишь себе что-то и стоишь на своём до упора. И тебе ведь не скажешь «нельзя», как другим детям. Вы что, прямо сейчас хотите идти?

– К нам домой заедем, – после короткого раздумья сказала Маша. – Еды надо взять, да и переодеться нужно.

Заехали, взяли бутерброды, воду, переоделись. Андрей отвёз Машу, Дану и Грыжу в лес возле деревни Глухово, пожелал хорошего пути и они отправились в дорогу.

Глава тридцатая

Лесная тропа. Маша с Даной шли впереди, Грыжа ковыляла сзади. Тучи полностью рассеялись, в вечернем небе засияли искорки звёзд. Лёгкий ветерок шелестел листвой, во влажном воздухе витали ароматы диких трав.

– Всё, как во сне, – сказала Дана. – Я как будто сплю и вижу сон. Странное состояние. И это не от усталости, нет. Напротив, чувствую себя какой-то обновлённой, полной энергии. Чувствую себя другой.

И выглядела она лучше, чем днём. Маша это заметила ещё в лагере сектантов. Грусть в глазах осталась, но той пугающей, почти мертвенной усталости в чертах лица больше не было. Однако Маша не спешила радоваться этим переменам. Что-то подсказывало, что Дана заплатила за это немалую цену.

Или заплатил кто-то другой?

– Я должна тебе кое в чём признаться! – с надрывом произнесла Дана. Она остановилась, понуро глядя в землю перед собой. – Я нарушила правила. Забрала жизненную силу у беременной. Если бы Андрей не остановил меня, эта женщина и её ребёнок погибли бы. Ребёнок! Он пострадал, и это сделала я!

У Маши в голове помутилось, хотя она и ожидала услышать что-то подобное. Дана нарушила правила Луны, и это означало, что все надежды в прах рассыпались. Утром они сказали друг другу «Мы справимся», но обманулись. И теперь казалось, что всё к этому и шло. Мертвец был прав в своих предостережениях.

– Может, Луна простит? – с дрожью в голосе сказала Маша, пытаясь снова обмануться.

– Я не хочу, чтобы она меня прощала, – Дана поглядела на неё с такой тоской, что Маше выть захотелось от отчаяния. – Я сама себя никогда не прощу, понимаешь? Пускай Луна меня накажет, так будет правильно. Я ничем не лучше того наркомана, что отнял у меня ребёнка.

– Неправда! – едва не плача, возмутилась Маша. – Это неправда! Ты никому не хотела причинить вред! Всё вышло случайно. Я скажу это Луне, сегодня же ночью. Пусть только попробует тебя наказать!

Дана погладила её по голове.

– Не нужно, Машенька. Не нужно ей ничего говорить. Думаю, она и так всё знает.

Маша с вызовом посмотрела на небо, процедила сквозь зубы:

– А я всё равно скажу! Я сегодня уничтожила одного из её врагов, мне полагается хоть какая-то награда. Пускай твоё прощение станет этой наградой.

Дальше они шли молча. Молчали, когда сделали первый привал, не проронили ни слова во время следующего привала.

Над лесом поднялась луна.

Оставив Дану и Грыжу на окраине небольшой поляны, Маша отошла подальше и сказала ночному светилу всё, что собиралась сказать. Это была мольба, в каждое слово она частичку души вложила. Вернувшись к Дане, собралась уже её ободрить, пообещать, что всё обойдётся, но язык не повернулся такое сказать.

Они продолжили путь. Грыжа постанывала при каждом шаге, лицо лоснилось от пота. Иногда в её глазах появлялась осмысленность и какое-то возмущение: что происходит? Я не желаю никуда идти! Однако эти проблески моментально гасли, сменяясь тупым безразличием.

Луна перемещалась по небу. Никогда ещё она не казалась Маше такой далёкой и холодной. Призрачное пятно в тёмном пространстве. Всего лишь пятно. Что-то ушло безвозвратно. Таинственность, волшебство? Маша не знала.

Когда забрезжил рассвет, сделали очередной привал, потому что Грыжа едва на ногах держалась. Маша приказала ей спать и та, распластавшись возле куста ежевики, сразу же захрапела. Её лицо кривилось, морщилось, храп иногда сменялся стоном – ей явно снился кошмар.

Маша с Даной устроились под ветвистым тополем. Лес пробуждался. Щебетали птицы, искрилась роса, ночные тени уползали под кочки и коряги. Положив голову Дане на колени, Маша закрыла глаза. Ей вспомнилось, как она впервые увидела своих будущих приёмных родителей. Детский дом, зима. В те времена казалось, что каждый новый день будет лучше, интересней предыдущего. Времена надежд, ожиданий. А что теперь? Страх потерять, что имеешь, предчувствие, что новый день преподнесёт очередной неприятный сюрприз.

С этой грустной мыслью Маша уснула.

Ей привиделся серебряный лес. Она шагала по тропе и не испытывала того восторга, как тогда, когда попала сюда впервые. Вроде бы те же самые деревья с серебристой листвой, те же самые причудливые травы и кустарники, но всё это было каким-то неживым, чуждым, как луна минувшей ночи. Отчего-то Маша почувствовала себя обманутой, словно, раскрыв книжку с красивой обложкой, обнаружила исписанные каракулями листы.

Впереди на тропе показалась человеческая фигура. Аглая! Маша поспешила к ней. Приблизившись, воскликнула:

– Я так рада тебя видеть!

Но пожилая женщина её будто бы не замечала. Она неспешно шла по тропе, отрешённо глядя в пространство перед собой.

– Аглая! – в голосе Маши прозвучала обида.

Она попыталась схватить её за руку, однако пальцы прошли сквозь пустоту. Что происходит? Чудеса! Но какие-то подлые чудеса. У Маши закралось подозрение, что всё вокруг ненастоящее, как искусственные цветы на похоронном венке.

Фигура Аглаи стала расплывчатой, через мгновение она растворилась в воздухе точно морок. Маша заметила в лесу какое-то движение, присмотрелась… Рогатая великанша пробиралась сквозь чащу, а рядом следовал огромный седой волк. Двигались они совершенно бесшумно, точно тени.

И как тени, они рассеялись без следа.

– Я не хочу здесь быть, – заявила Маша. – Не хочу!

Деревья, словно возмутившись, все разом затренькали листвой – будто миллионы крошечных колокольчиков зазвенели. Но даже эти звуки казались Маше неживыми. Ей отчаянно хотелось, что бы этот лес исчез.

– Не желаю здесь быть!

Она проснулась, дёрнувшись, как от удара током.

– Плохой сон? – поинтересовалась Дана.

Маша кивнула, а потом задалась вопросом: вернулась ли она сейчас из Мира Большой Луны или это был действительно сон? Нет, всё-таки второе. Неприятное странное видение и не более того. Однако сейчас, после этого сна, у Маши появилось ясное понимание: ей не хотелось в Мир Большой Луны. Больше – нет. Раньше грустила об этом мире, а теперь было какое-то отторжение. И прежняя очарованность казалась уже мороком. Как серебряный лес мог нравиться сильнее зелёного, живого, дикого? Привлекала таинственность? Маше не хотелось больше таинственности.

– Долго я спала? – спросила она.

Дана пригладила ладонью её растрепавшиеся волосы.

– Минут тридцать.

Ощущая неприятный осадок после сна и внутреннее напряжение, Маша поднялась, разбудила Грыжу, и они тронулись в путь.

До мёртвого леса добрались до полудня. С опаской глядя по сторонам, Дана нахмурилась.

– Жутковатое место. Постоянно мерещится, что за нами кто-то наблюдает.

Маша вспомнила, как однажды явилась сюда в поисках тайны. Даже не верилось, что это было всего лишь прошлым летом. Искала тайну, а нашла чудовище, гилистери. Сейчас те события, едва не приведшие к гибели, воспринимались как какое-то интересное приключение. Маша была рада, что всё это в её жизни было. Более того, она испытывала к гилистери благодарность, ведь страшное чудовище помогло обнаружиться дару Луны, самому мощному дару, без которого ей не удалось бы разрушить башни в сознании Куннара.

И сегодня гилистери получит подарок за свою помощь.

Они проследовали мимо омутас чёрной водой. Как и раньше, Маше казалось, что мёртвый лес существует в иной реальности. Вроде бы и солнце светило ярко, а всё вокруг выглядело унылым, пасмурным. Ещё эти странные шорохи, доносящиеся непонятно откуда, почти неуловимые для зрения движения теней.

Грыжа кряхтела точно старуха. Вид у неё был болезненный: под слезящимися глазами набухли тёмные мешки, губы дрожали. Она шла скрючившись, с трудом передвигая ноги, часто спотыкалась. Маша поглядывала на неё с отвращением и думала: «Ничего, ничего, недолго тебе осталось».

Неприветливый ландшафт разграничили каменные пирамидки. Маша повернулась к Грыже.

– Дальше одна пойдёшь. Дойдёшь до большой ямы, спустишься вниз…

Она поймала себя на мысли, что даже обращаться к ней было противно. А ещё омерзение вызывало то, что эта тварь в человеческом обличье, когда-то заставляла дрожать от страха.

– Когда спустишься в яму, – продолжила Маша, – ты освободишься от моих чар. А теперь – иди, и не останавливайся! Не хочу больше видеть твоё лицо!

Издав протяжный мычащий звук, Грыжа зашагала прочь. Маша глядела ей вслед и думала: «Вот идёт зло. Идёт умирать. Мир скоро станет чище…» Не верилось, что эта женщина когда-то была ребёнком, что могла кого-то любить, о ком-то переживать. Казалось, она выползла однажды из гнилого болота уже такой, с тёмной душой, обрюзгшим грушевидным телом, которое сочилось потом, с глазами, полными ненависти ко всему миру. Зло уходило, оставляя следы на серой земле. А сколько оно оставило следов невидимых, но ощутимых? Маша жалела, что у неё нет дара стирать таких как Грыжа из времени, из истории, чтобы ни памяти от них не оставалось, ни следов. Все свои чудесные способности променяла бы на один этот дар.

– Надеюсь, она будет страдать перед смертью, – сказала Дана.

Непривычно было слышать эти слова от той, кто учила милосердию, призывала добром отвечать на зло. От той, кого даже смерть убийцы её ребёнка тяготила. Непривычно, но не удивительно.

– Она будет страдать, – пообещала Маша.

* * *

«Я должна идти!» – говорила себе Грыжа.

Для неё не было ничего важнее этого пути. Тяжело. Ноги болели, сердце ныло, в боку кололо, но останавливаться нельзя. Нужно дойти до большой ямы, спуститься вниз…

Глаза щипало от пота, в горле саднило.

Неожиданно что-то внутри Грыжи воспротивилось: «Развернись и иди обратно! Борись с собой, там, впереди, смерть!..» Однако этот протест продлился всего мгновение, он не заставил даже шаг сбавить.

В сознании, как на старом, пожелтевшим от времени фотоснимке, появился образ какого-то парня. Грыжа с трудом вспомнила его имя. Куннар. Кем он был для неё? Ответ на этот вопрос затерялся в закоулках разума.

Она перебралась через поваленное трухлявое дерево – от таких усилий в боку, словно угли раскалённые вспыхнули, в голове помутнело. Ну, ничего, ничего, она потерпит. Главное – до ямы добраться, а там…

Перед мысленным взором возникли лица двух мальчишек. «Это же… это мои сыновья! – вспомнила Грыжа. – Они умерли давным-давно. В дерьмовом мире их нет больше!» Злость всколыхнулась, точно пламя свечи под порывом ветра… и погасла. Теперь в сознании одно лицо сменялось другим. Фёдор, Мотя, Серёжа, люди, чьих имён Грыжа уже не помнила. Десятки лиц, десятки пар глаз, которые смотрели с укоризной.

«Не глядите так! – мысленно завопила Грыжа, а из глотки вырвалось лишь недовольное мычание. – Не глядите так! Вы все сдохли, а я ещё жива, жива!..»

Она споткнулась и поползла, потом вспомнила, что ей нужно именно идти, а не ползти – таков был приказ могущественного божества, которое точно знает, что делать. Нужно идти и не оглядываться! Грыжа поднялась, пошатнулась и зашагала дальше, с хрипом втягивая в лёгкие воздух.

«Я дойду, дойду!» – внушала она себе.

И дошла.

Яма была огромной. На дне клубился белёсый плотный туман.

«Прочь отсюда! – услышала Грыжа внутренний голос. – Беги, пока не поздно! Там внизу смерть!»

Но нет, убегать она не собиралась. Внутренний голос ничто в сравнении с приказом божества!

Принялась спускаться по крутому осыпающемуся склону. Нога тут же соскользнула, и Грыжа покатилась вниз. В руке кость хрустнула, голова ударилась о что-то твёрдое, в брюхе, словно бы циркулярная пила заработала, кромсая внутренности. Грыжа буквально вкатилась в озеро тумана. Волна боли накрыла всё тело. Чары рассеялись, пришло чёткое понимание: девчонка, а не какое-то божество, заставила прийти сюда, в эту чёртову дыру!

Паскудная девчонка!

Грыжа заорала от боли и ненависти.

И подавилась собственным криком, когда увидела, будто бы выплывающую из туманной пелены огромную морду вепря. Глаза – чёрные смоляные капли, из пасти текла серая пена, изогнутые клыки блестели от желтоватой слизи.

Грыжа замотала головой, отрицая страшную реальность: нет, нет, это всё неправда! Она упёрлась ногами в землю, пытаясь оттащить своё тело подальше от чудовища, затем перевернулась на живот, поползла, не обращая внимания на боль. Ей удалось выползти из тумана и на пару метров вскарабкаться по склону – панический страх и бушующий в крови адреналин прибавили сил. Она слышала позади хриплое дыхание, чуяла зловоние. Устремила взгляд вверх, к краю кратера, и поняла: это конец! Это всё! Даже удивление какое-то прорвалось сквозь ужас: почему всё? Не хочу, не хочу!..

Она с усилием перевернулась, как больной тюлень. Увидела нависшую над ней живую бурую гору. Гилистери заревел так, что туман вокруг заколыхался беспокойно.

Из груди Грыжи попытался выдавиться очередной крик, но достигнув глотки, он превратился в жалобный скулёж. Чудовище резко мотнуло головой, клык распорол Грыже живот, вырвав кишки. Следующий удар клыком пришёлся в бок, в область печени. После этого гилистери отступил на пару шагов, словно желая растянуть мучения жертвы.

Почти не соображая, что делает, Грыжа принялась лихорадочно запихивать окровавленные кишки в рваную рану в животе. Ноги при этом дёргались, будто в попытке сбежать, глаза вылезали из орбит, словно, как и ноги, желая быть подальше от объятого болью тела.

Чудовище, пофыркивая, снова приблизилось к Грыже, пасть сомкнулась на руке, затем последовал мощный рывок, и рука оторвалась возле плеча. Из раны хлынул поток крови.

Грыжа дышала порывисто, воздух словно бы не желал больше проникать в её лёгкие. Глаза заволокло пеленой, на лице застыла страдальческая гримаса.

Отшвырнув руку, чудовище поддело бивнями Грыжу и толкнуло её в туман. Толкнуло ещё раз. Белёсая дымка поглотила обоих чудовищ. Какое-то время царила абсолютная тишина, а потом в тумане раздались хриплое урчание, хруст разгрызаемых костей и чавканье.

Глава тридцать первая

– Всё, – заявила Маша, – её больше нет. Я чувствую. Грыжи больше нет, чудовище убило чудовище.

Месть свершилась, но стало ли легче? Было какое-то смутное удовлетворение, ощущение завершённости дела, однако это не то, что Маша ожидала. Ей казалось, сам мир засияет новыми красками, когда Грыжа умрёт. Все проблемы станут мелкими и легко решаемыми…

Глупые детские фантазии.

Мир остался прежним, а беспокойство за Дану не уменьшилось. Месть свершилась, и это означало лишь одно: очередной этап жизни закончился. Этап, в котором было как плохое, так и хорошее. Нет повода для торжества.

Они вышли из мёртвого леса, остановились на отдых возле ручья. Маша заметила, что с Даной что-то неладное творилось. Та иногда начинала как-то по-птичьи дёргать головой, и выглядело это довольно жутко.

– С тобой всё в порядке? – осторожно, словно опасаясь услышать что-то нехорошее, спросила Маша.

– Я не знаю, – ответила Дана, задумчиво глядя на ползущую по травинке гусеницу. – В голове туман какой-то. И это не от усталости, я совершенно не… не… не… – она будто бы забыла нужное слово. Вспомнила спустя несколько секунд: – не утомилась.

Маша пыталась себя успокоить: это ещё ничего не значит! Подумаешь, головой дёргает. Подумаешь, слово забыла. Со всеми бывает. Нет, это явно не наказание Луны.

Дана перевела взгляд с гусеницы на ручей, дёрнула головой.

– Ты рассказывала про лесную деревню, – произнесла она заторможено. – Я хотела бы… – пауза. – Хотела бы там побывать. Ты… отведёшь меня туда?

– Да, конечно! – охотно согласилась Маша.

Она решила, что эта просьба – хороший знак. Почему? Да просто хотелось в это верить. Неизвестно, что случится через полчаса, через час, а прямо в эту самую минуту, пускай горит хотя бы искорка надежды.

Напившись из ручья, они отправились в путь. По дороге Маша показывала Дане достопримечательности: высокое дерево, на коре которого было выцарапано слово «Ёж»; чаща, где однажды она повстречала лося и впервые испытала на живом существе силу внушения; любимая поляна с ещё не созревшей земляникой… Маша срывала съедобные растения и давала их попробовать Дане. Та оценила лишь вкус сныти – съела целый пучок. А насчёт других трав сказала, что они были бы хороши в салате, а сами по себе – не очень. Маша с ней согласилась: и правда не очень. Особенно после всех тех вкусностей, что готовила Дана, после её кексов и печений.

Дошли до погоста, постояли возле могилки Аглаи.

– Хорошее место, – одобрила Дана. – Хотела бы я… – запнулась, наморщила лоб и продолжила, с заметным усилием выговаривая слова: – Хотела бы я… что бы меня… похоронили здесь. Тут так спокойно.

Голос её менялся, он стал тягучим, будто Дана говорила во сне, а не наяву. И Маше всё сложнее было внушать себе, что это ещё ничего не значит. С горечью она признала: Дана становится другой. Безжалостная Луна наказывала. И что же теперь делать? От бессилия Маше плакать хотелось.

Когда выходили с территории погоста, Дана вдруг опустилась на четвереньки, склонила голову, словно к чему-то напряжённо прислушиваясь, и застыла в такой позе.

– Дана, – жалобно позвала Маша.

Но та не реагировала. Черты лица обострились, глаза изнутри, будто изморозью покрылись.

– Дана! – Маша уже не могла сдерживать слёзы. – Ну, пожалуйста, очнись! Мы со всем этим справимся. Как-нибудь. Мы справимся.

Опять пыталась саму себя обмануть, вот только не получалось. Она опустилась на колени, обняла Дану.

– Я не прощу это Луне. Никогда не прощу.

Через несколько минут Дана очнулась и уставилась на Машу так, словно впервые её видела. Но, спустя пару мгновений, во взгляде появилась осмысленность.

– Я… уснула, да?

Голос стал ещё более тягучим, с какими-то морозными нотками. Маша всхлипнула и ответила:

– Уснула. Тебе нужно отдохнуть.

– Ты плачешь? Не… не… не плачь. Не хочу видеть… – Дана застонала, прижав ладонь к виску. – Не хочу… слёзы видеть.

– Я не буду плакать, обещаю.

Они поднялись и не спеша двинулись дальше. Солнце светило, бабочки порхали, но Маше всё казалось тусклым. Плохой день. А за ним последует плохая ночь. А потом будет плохое завтра. Ей не хотелось подбадривать себя, искать светлые пятна во мраке. Не сейчас. Она смирилась и словно бы наполовину умерла. Оставалось лишь плыть по течению и наблюдать, как близкий человек теряет себя.

Добрались до деревни. Немного посидели на берегу пруда, затем принялись бродить среди замшелых развалин. Временами Дана «отключалась» и Маша с тоской дожидалась, когда та выйдет из этого состояния. В чертах лица Даны всё больше проступало что-то звериное, хищное, в движениях появилась резкость, речь стала невнятной, обрывистой.

– Тебе здесь нравится? – спросила Маша.

Дана поглядела на неё удивлённо, а потом, заметив сороку на ветке бузины, припала к земле и начала подкрадываться к птице. Как же Маше больно было это наблюдать. Сердце словно тисками сжимало. Дана превращалась в зверя – такова расплата за нарушение законов Мира Большой Луны.

Сорока возмущённо крикнула и улетела. Дана фыркнула, клацнула зубами, затем, опомнившись, растерянно поглядела по сторонам.

– Пло-о-хо, – даже не произнесла, а скорее простонала она. – Всё… пло-о-хо… До-ом. Где мой до-ом…

– Пойдём, Дана, – тяжело вздохнула Маша. – Пойдём. Я отведу тебя домой.

Они покинули деревню. Дана постоянно отвлекалась – то какую-нибудь букашку или птицу норовила поймать, то принималась напряжённо нюхать воздух. К вечеру она уже передвигалась на четырёх конечностях, а когда появилась луна, завыла так, что у Маши всё внутри похолодело. В этом вое была безмерная тоска, сожаление и боль.

Луна. Такая равнодушная. Маша теперь знала, что на мольбы она не ответит.

До дома добрались лишь под утро, когда небо на востоке только начало светлеть.

«Здесь когда-то жила хорошая семья, – подумала Маша. – Моя семья. Теперь всё в прошлом».

Всё в прошлом. Страшные слова. А ведь совсем недавно она считала, что всё ещё впереди и семья казалась чем-то вечным, как звёзды. Смотрела на жизнь глазами ребёнка, как сказал бы Мертвец. Да, так и есть. Отмеченная Луной необычная девочка всего лишь желала быть беспечным ребёнком. Хотела познать, что такое детство. Познала. Но, как выяснилось, детство у солдат Луны скоротечно, точно зимняя оттепель.

И ворота и входная дверь оказались не заперты. Маша сделала вывод, что тут побывали сектанты, после того, как она сбежала из их лагеря.

Дана глядела на стены, мебель и тихо скулила. Иногда она силилась произнести какое-то слово, но получалось что-то невнятное. Маше казалось, что это слово «Илья». В гостиной Дана долго всматривалась в фотографию на стене, где на фоне зимнего леса стояли она, Маша и Илья. Потом выдавила:

– Семь-я.

– Семья, – повторила Маша. – Да, это наша семья. Всё верно.

Дана уселась на пол, прислонилась спиной к стене и, обхватив колени руками, закрыла глаза. Маша поцеловала её в щёку и обратила свой внутренний взор на колодец в сознании. Прошептала:

– Ты попадёшь в другой мир, Дана. Там тебе будет хорошо, обещаю.

На этот раз она верила каждому своему слову. Верила, что Дана попадёт в чудесный мир, где нет ни Луны, ни Грозы. Верила, что там её встретят пропавшие во время войны люди леса – совершенно не постаревшие, со светлыми лицами. Верила, что в том мире водятся прекрасные звери и птицы, а мёртвое дерево, с вырезанным на нём словом «Ёж» теперь вовсе и не мёртвое, оно ожило, пустило корни, покрылось изумрудной листвой. Но главное, Маша верила, что они с Даной ещё встретятся. Когда-нибудь.

Тьма покинула колодец, поползла по полу, стенам. Вот она семейный портрет поглотила, а затем и картины, полки с книгами. Чёрные щупальца опутали кресла, диван, обеденный стол…

– Прощай, Дана, – сказала Маша.

И покинула гостиную. Покинула дом.

Она шла в сторону леса, ощущая мощную энергию, которой пропитался утренний воздух. Кожу покалывало, волосы на затылке шевелились. Дойдя до опушки, оглянулась…

Дом исчез.

А значит, Дана уже там.

Маша уселась на траву. Из лесного сумрака вышел Мертвец с Муркой на руках, пристроился рядом.

– Ты как? – спросил он.

Маша пожала плечами.

– Ещё полчаса назад мне казалось, что всё очень, очень плохо и ничего хорошего уже никогда не будет. Но потом я поняла: это не конец. Я верю, что ещё встречусь с Даной. И с Ильёй встречусь. Даже не верю в это, а точно знаю, – она приложила ладонь к груди в области сердца. – Это знание вот здесь. И мне сейчас легко, будто тяжёлый груз сбросила.

Мертвец улыбнулся.

– Рад это слышать.

Маша погладила Мурку и разлеглась на траве, подложив руки под голову и закрыв глаза…

И полетела к звёздам.

Заиграла приятная музыка. Из космической тьмы появились призрачные девушки в длинных платьях. Они танцевали. Созвездия вспыхивали с хрустальным звоном, музыка звучала всё громче, веселее. Мертвец с Муркой возникли будто бы из ниоткуда и тоже начали танцевать. Смешно. На Мертвеце был чёрный фрак, галстук-бабочка, белая рубашка и высокая шляпа-цилиндр. Он танцевал неуклюже, но старательно. А Мурка прыгала на задних лапках, сверкая зелёными глазами.

А это кто? Неужто Аглая? Вот это сюрприз!

Маша взяла её за руку, и они закружились, закружились…

Нет ничего лучше танцев среди звёзд!

Оглавление

Часть первая. Всё меняется

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвёртая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

Часть вторая. Семья

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвёртая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая