Оглядываюсь и не сожалею [Анатолий Петрович Абрамов] (fb2) читать онлайн

Анатолий Абрамов Оглядываюсь и не сожалею

Благодарность от дочери А. П. Абрамова Натальи Анатольевны Сироткиной

Выражаю искреннюю благодарность Игорю Антоновичу Гришину за неоценимую помощь в подготовке и издании сборника воспоминаний моего отца, за работу по включению дома Анатолия Петровича Абрамова в Подлипках на улице Карла Маркса в реестр объектов культурного наследия.

Благодарю так же Александра Вольдемаровича и Ирину Анатольевну Томас за поддержку и помощь в работе над книгой.

И особая благодарность и признательность всей моей семье за непрерывную помощь и активное участие в подготовке сборника на протяжении более пяти лет.

Хранить вечно.

Этот призыв, прежде чем написать, я глубоко прочувствовал. И дело не в том, что я хочу увековечить память о себе, – это слишком мелкое желание. Однако, дух эпохи, описание событий, слова о Сергее Павловиче Королёве, изложенные его современником в доверительной форме, будут всегда интересны мыслящему человеку. В это я верю!

Дорогие мои! Берегите эти воспоминания, как память сердца. И продолжайте писать, когда созреете для этого.

«Воспоминания» изложены в двух частях. Первая часть охватывает, в основном, события личного и семейного характера. Вторая посвящена событиям, связанным с моей работой в ракетной технике, начиная с 1947 года. Особое внимание уделено Сергею Павловичу Королёву.

Фотографии являются приложением к «Воспоминаниям». С написанного снята ксерокопия, возможно, со временем оформлю второй экземпляр.

Том первый

Как известно, у многих людей наступает момент, когда они начинают задумываться, – а не написать ли мне воспоминания о своей жизни? Подумал и я! Нет, не стоит… Я же не полководец и не государственный деятель, кому нужны мои воспоминания?

А почему бы и нет? Я не страдаю манией величия и не собираюсь принуждать кого-либо читать мои записки, а вспомнить и осмыслить свою жизнь с высот своего возраста интересно и, возможно, даже полезно и себе и, надеюсь, детям и внукам. Я с большим интересом рассматриваю материалы, касающиеся моих родителей, и сожалею, что их мало. Так надо не повторять ошибки, а оставить детям кое-что для души. Человеческая память – это богатство, которым надо умело распорядиться. Бывают времена, когда жизнь одного поколения, как копия похожа на жизнь предыдущего и последующего поколений. Иное дело – время жизни нашего поколения. Я жил как бы на стыке двух в корне отличных друг от друга эпох. Условия, в которых я провел свое детство, знакомы моим детям лишь по фильмам и литературе и скоро будут достоянием музеев. Вместе с тем, я был свидетелем и участником исторических событий военного (1941–1945 гг.) и послевоенного периодов, и вспомнить об этом является потребностью мыслящего человека. Так зачем же лишать себя возможности мысленно просмотреть этот многосерийный документальный фильм, хранящийся пока только в моей памяти, который можно попытаться перевести (с громадными сокращениями) на бумагу.

Особенно уверовал я в необходимость писать после того, как прочитал опубликованный в 1982 году роман Владимира Чивилихина «Память» и статью писателя Даниила Гранина «Со скоростью века». Чивилихин за этот роман был удостоен Государственной премии. В «Памяти» описывается (на базе изучения исторических документов) многострадальная история образования Руси. Настоятельно рекомендую прочесть, хотя читается трудно. Каждый должен знать историю своей Родины. «Заметьте, – считал Пушкин, – неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности». Добавим, что человек, потерявший память, перестает быть самим собой. «Народ без истории – скопище людей», из послесловия к «Памяти», автор Е. Осетров.

Ну а теперь обратим свой взор в стремительно удаляющееся прошлое.

* * *

Родился я в городе Вольске Саратовской области 3-го июня 1919 г. по старому стилю и 16 июня по новому. Однако, во всех документах, начиная с паспорта, указана дата 20-е мая, то есть «состарил» себя на 26 дней.

Хотя я был одним ребенком в семье, тем не менее никогда не чувствовал себя одиноким, так как дети многочисленных родственников и товарищи из соседних домов восполняли этот недостаток.

До 1924 года мы жили в маленьком домике во дворе дома маминых родителей, а затем купили соседний дом с большим двором и старыми надворными постройками – для ребячьих игр возможности неограниченные. Себя я помню с четырех лет. Особенно запомнился дедушка Семен, отец папы, с которым я любил играть его роскошной седой бородой. Он прослужил 25 лет в старой армии, участвовал в Турецкой войне, штурмовал крепость в городе Карс и заслужил два Георгиевских креста. Этим обстоятельством я очень гордился, особенно когда судьба занесла меня в 1945 году в Карс, и я, осматривая с товарищами неприступную и величественную крепость, рассказывал об этом подвиге, – когда солдаты буквально по штабелям из трупов взбирались на крепостные стены.

Четко помню морозный январский день… Я гулял, и вдруг издалека с нарастающей силой стал надвигаться протяжный, скорбный голос заводских и паровозных гудков. Я побежал домой и узнал, что умер Ленин. Взрослые ходили удрученные, их настроение передавалось детям, все сразу притихли. В детском садике мы разучивали стихотворение, отдельные строки которого запомнились до сих пор:

Во дворе нашего дома под одной крышей, вытянувшись в линию стояли три хозяйственные постройки: погреб, сарай и конюшня с большим сеновалом, где я тайком пробовал курить (нашел место!). Кроме того, под верандой был дровяной сарай, а под домом – хорошее сухое помещение, где хранились старые книги, журналы и вещи. В жаркие дни я очень любил там сидеть у открытой двери в прохладе и листать дореволюционную «Ниву», в которой был очень разнообразный и интересный материал.

Огород наш был неухоженный, земля истощенная, поэтому после нескольких попыток мы отказались от мечты иметь свою зелень. Зато была чудесная травка и красивые «веники», как маленькие кипарисики, окаймляли тропинки. Рядом был большой огород дедушки, в котором, кроме огурцов и помидоров, росла неприхотливая тыква, которую мы ели всю зиму во всех видах. Особенно я любил тыкву с пшенной кашей, а вяленая в печи сладкая тыква не уступала дыне. Я уж не говорю о таком лакомстве, как жареные тыквенные семечки.

Дрова были дорогие, поэтому дедушка в уголке огорода наладил производство кизяков, навоз и солому он понемногу собирал у соседей и на улице. Когда кизяки подсыхали, он их укладывал в конические башенки (типа шахматной туры) высотой метра два, внутри которых было отлично скрываться, играя в прятки. Правда, при этом кизяки изрядно разрушались под нашими ногами, и дедушка, разгоняя нас, грозил оборвать уши, но это для острастки, до ушей дело не доходило.

О Вольске

Городу Вольску посвящены две популярные книжки, выпущенные в 1975^[1] и в 1980^[2] годах. В первой («Город Вольск») содержится необходимая официальная информация, и я не буду ее пересказывать, так как книжки прилагаются. Я ограничусь лишь краткими сведениями о городе, где жили мои деды, родители и я в юности. Вольску в 1980 году исполнилось 200 лет и он был награжден орденом «Знак почета».

Когда я там жил, город занимал порядка восьми километров по берегу Волги и около двух вглубь на расстоянии 130 километров от Саратова. На 1974 год население составляло 74 тысячи человек.

Вольск известен в стране как крупный поставщик цемента, который изготавливают четыре завода. Советская власть устанавливалась в городе в жестоких боях с белогвардейцами, которые дважды в 1918 году захватывали власть и проводили жестокую расправу. Улицы в городе прямые, сохранилось много красивых старых каменных зданий. Когда-то говорили: Вольскгородок Петербурга уголок. Много зелени, но на окраинах, ближе к цемзаводам, много и пыли. Вокруг чудесные леса, а за Волгой необозримые луга и озера. Летом очень тепло и сухо, зимой мороз без слякоти – отличный климат! А близость Волги делает город местом отдыха даже для москвичей. В детстве все кажется лучше, у меня о Вольске сохранились самые дорогие, радужные воспоминания. Родина есть Родина. И хоть я не был там с 1942 года, но мысленно, душой часто переношусь туда.

В Вольске было авиационно-техническое училище (ныне училище тыла), или, как мы называли, – авиашкола. Это наложило большой отпечаток на жизнь города, особенно молодежи. Многие девушки, выйдя замуж за выпускников, покидали город. А ребята с детства сопровождали по улицам строй курсантов, слушали их песни и мечтали стать такими же, когда вырастут. Большинство увлекалось авиамоделизмом, парашютизмом, планеризмом и летным делом. Аэроклуб жил напряженной жизнью, причем девушки, особенно заводские, не отставали от ребят. Конечно, не все проходило гладко, бывали и трагические случаи, ведь авиационная техника только становилась на ноги, точнее на крылья. Естественно, что после восьмого класса многие школьники поступили в различные военные училища. Пытался поступить и я. Прошел медкомиссию и, когда уже шел к двери, один бдительный врач заметил, что у меня правая рука сломана. Всё было сразу же перечеркнуто, и я понурившись пошел домой.

Мое твердое убеждение, что каждый молодой человек должен пройти через армию или какое-либо военизированное заведение, типа спортшколы, а если такой возможности нет, то самостоятельно заниматься воспитанием в себе тех лучших и так необходимых в жизни качеств, которыми обладают хорошие офицеры, но, к сожалению, не все. К таким качествам я отношу: дисциплину в широком смысле слова, честность, чувство достоинства, смелость, высокую трудоспособность, внутреннюю и внешнюю подтянутость и, наконец, хорошую физическую форму.

Вольск располагал всеми атрибутами провинциального городка. В нем были и шарманщики со щемящими душу мелодиями типа «…разлука ты разлука…», и старьевщики-китайцы с тележками, которые ездили по улицам и собирали старье всех видов, а взамен давали ириски, сладкие петушки на палочке, мячики на резинке и глиняные свистульки. Дело было поставлено так, что обе стороны были довольны.

Были и извозчики, в основном ломовые (т. е. грузовые) на мощных битюгах, ведь автомобилей практически еще не было. Были и «лихачи» на легких пролетках и санках. В частности, за моим отцом, когда он работал на заводе, ежедневно приезжал извозчик на протяжении двух лет, пока не появились первые «эмочки», быстро оттеснившие лошадок.

Много было в городе голубятников: гоняли азартно, дотемна, заманивали чужих голубей, менялись, торговали, воровали. По вечерам, когда солнце садилось, над городом парили десятки голубиных стай, и раздавался залихватский свист голубятников, размахивавших длиннющими шестами с тряпкой на конце. Все голубятники у городских обывателей считались непутевыми, и родители пугали ими детей – «ничего из тебя не получится, будешь голубей гонять…».

В центре города можно было полакомиться мороженым и ирисками. Мороженое продавали порциями стоимостью 3, 5, 10, 15 копеек в виде диска, покрытого с обеих сторон вафлями, а ириски продавали лотошники. Ириски были сливочные и ореховые. Но наиболее ходовыми лакомствами были леденцы или «Ландрин», «Монпансье». Из напитков – неизменное ситро, клюквенный морс, чудесный кислый квас, а для взрослых – отличное «Жигулевское» пиво Вольского завода, которое славилось далеко за пределами города.

С пивом у меня связан комический случай. Возвращался я как-то в жаркий день с купанья и встретил знакомого летчика, он предложил выпить по кружке пива. Я до этого пива не пил, хотя был уже в девятом классе, здоровый парень, но неудобно было показаться мальчишкой, и я согласился. После выпитой кружки меня «повело», чувствую, что идти не могу, голова кругом идет. Не помню, как я избавился от компании летчика. Помню, что полчаса стоял, подпирая стенку и изображая нормального человека. Но через пару недель я потягивал пивко и крякал от удовольствия. Вот так и начинается! К счастью, меня в жизни миновало это глобальное бедствие, никогда не увлекался спиртным, хотя в меру употреблял и с удовольствием. Я считаю, что человек с чувством собственного достоинства, а я считаю себя таким, всегда сумеет удержаться от такого унизительного и жалкого положения, в которое попадает пьяный человек.

Новый год, Рождество, Масленица, свадьбы праздновались с чисто русским размахом, с соблюдением всех обрядов, ярко и шумно. Особенно были красивы украшенные лентами и цветами кони в праздничной сбруе и легкие санки. Когда такая кавалькада до десятка саней мчалась по улице с песнями и свистом – дух захватывало даже у стоявших в стороне, особенно когда на повороте сани опрокидывались и все летели в сугроб. Били горшки и кринки о ворота, наряжались в немыслимые наряды, горланили соответствующие каждому празднику песни и упивались до потери сознания. Плясали обычно «барыню» с частушками под саратовскую гармошку с колокольчиками – без конца, до упада, танцы не признавались. В общем, все как испокон веков и многократно описано в литературе. Ребята любили ходить по домам «славить», то есть пробормотать какую-нибудь маленькую молитву или прибаутку. Такую, например (запомнил на всю жизнь):

На Масленицу на Волге собиралось много народа и начиналось купание в проруби. Лихо подъезжал на розвальнях в тулупе какой-нибудь местный удалец с дружками и под одобрительный гул толпы голенький прыгал в воду и окунался два-три раза. Затем его вытаскивали, накрывали простыней, обували валенки, укутывали в полушубок и тулуп, вливали стакан водки, бросали на сено в розвальни и с гиканьем галопом мчались домой. А в проруби был уже следующий.

Город имел неофициальное деление на районы, носившие не очень благозвучные названия, как например, Винновка, Клейменый конец, Кобелевка, Татарский квартал. Ребята избегали без особой нужды ходить в чужие районы, так как последствия от таких посещений были малоприятные, в лучшем случае – разбитый нос. По рассказам старших, раньше мужики ходили стенка на стенку с оглоблями, ну а результаты были соответствующие.

Город был в основном деревянный и поэтому пожары были частыми. Особенно меня поразил пожар, возникший однажды летом поздним вечером в горной части города. Я отправился туда и был свидетелем человеческого ужаса, когда по воздуху летали горящие головешки и, падая, поджигали всё новые строения. Огонь ревел, пожарники на лошадях с ручными помпами и одной-двумя пожарными машинами были бессильны. По всей улице стояли старушки с иконами и молили Бога помиловать их. Из окон и дверей выбрасывали мягкие вещи. Матери, схватив в охапку детей, метались с обезумевшими глазами, слезы, стоны, крики, мольбы. Перелом наметился лишь тогда, когда с парохода, подошедшего к берегу, протянули длинную нить шлангов, и мощная машина начала подавать воду с большим напором. Итог был плачевным – сгорело более ста домов. Это зрелище потрясло меня и запало на всю жизнь.

Обилием продуктов Поволжье никогда не отличалось. Частые засухи делали свое черное дело. В 1921 и 1933 годах у нас был сильный голод, люди ели траву, пухли и нередко умирали. Ряд других лет, хоть и не был голодным, но мы еле сводили концы с концами. Я помню, как грыз колоб – так у нас называлась прессованная подсолнечная шелуха. Хлеб и другие продукты продавались по «заборным» книжкам в длинных очередях, в которых люди простаивали целыми днями. Несколько раз приходилось пить сладкое какао, это был так называемый нансеновский паек по имени норвежского путешественника Нансена, организовавшего помощь голодающему Поволжью.

У мамы была золотая цепочка, а у папы – серебряный портсигар и два серебряных дедушкиных Георгиевских креста. Все это отнесли в открывшийся в городе специальный магазин, называвшийся «Торгсин», где были все продукты высшего качества в соответствующем оформлении, даже глаза разбегались от такой невиданной роскоши. Торговля шла только на драгоценности, а они, по-видимому, у некоторых были, так как магазин работал около года.

Получив понемногу вкусных продуктов и муки, мы несколько недель отводили душу. Несмотря на эти тяготы с питанием, народ не роптал. Все понимали, что не так просто строить новую жизнь, тем более что постепенно дело улучшалось, и предвоенные годы были во всех отношениях радостные, чувствовался подъем.

Были, естественно, и негативные моменты в жизни, как например, воровство, которое в то время в Вольске расцветало пышным цветом. Воровали всё: начиная с лошадей и кончая карманными кражами и кражами белья с веревки. Домашние кражи были обычным явлением. Особенно страдали те, у кого были низкие подоконники, так как воры вырезали стекло и ставили на подоконник блюдце с хлороформом и через некоторое время смело лезли в дом, не боясь спящих глубоким сном жильцов. Так обворовали Федосеевых. Каждый вечер в домах накрепко закрывали окна и двери и ночью, часто с тревогой, вслушивались в посторонние звуки или собачий лай и до боли в глазах всматривались через окна в таинственные тени, за каждым деревом мерещился вор. У соседей обчистили даже погреб. На улице в темноте нередко раздевали прохожих. Когда ночные бдения стали невтерпеж, папа заказал на окна деревянные щиты, которые мы на ночь устанавливали в оконные проемы, а толстенную дверь запирали на большой кованый крюк. Теперь мы себя чувствовали как в крепости. Но это не все – бывали случаи, когда днем в квартиру проникал мальчишка и до поздней ночи сидел где-нибудь притаившись, а когда все засыпали, он открывал дверь своим сообщникам. Поэтому перед сном начинался досмотр тайных мест – под кроватями, за дверями, в кладовке, за портьерами, на печке. Сейчас это смешно, а тогда – заглядываешь под кровать, а у самого поджилки дрожат, а вдруг там лежит бандит! Однажды все-таки к нам на веранду забрались воры и стащили всякое барахло из чулана. Судя по всему, они забрались с помощью мальчишки.

Моя мама

Моя мама, Евсеева Наталья Фёдоровна, родилась в Вольске в 1897 году. В 1911 году она окончила двухклассную женскую церковно-приходскую школу с дополнительным третьим классом и сдала экзамен в шестой класс гимназии, которую закончила в 1914 году (семь классов). Затем поступила в дополнительный восьмой класс, по окончании которого в 1915 году «приобретает звание домашней учительницы». Сохранилось удостоверение о том, что она с сентября 1915 года по октябрь 1918 года «занимала должность учительницы 1-ой Вольской женской школы».

Своим образованием она обязана, в основном, своей настойчивости, поскольку обстановка в семье никак не способствовала учебе. Ее отец, Федор Трофимович, своевольный, резкий человек, проработавший всю жизнь на железной дороге, имевший несколько классов образования, не обращал никакого внимания на учебу детей. Сам он любил читать вслух громким голосом Пушкина и Лермонтова и неплохо пел русские песни. Особенно ему удавалась «Выхожу один я на дорогу». А ее мать, Аграфена Герасимовна, была вообще неграмотной, тихой женщиной, ничего не знавшей, кроме забот, а иногда и побоев.

Маму в своем детстве я помню, как очень деятельную женщину, ведь этого требовали условия жизни. Вдумайтесь: водопровода нет, за водой надо идти целый квартал, отопление печное, освещение керосиновое (до 1932 года), никаких стиральных машин и электроутюгов, все продукты с рынка, в ближайшей лавочке только соль, сахар и спички. С утра надо растопить печку, приготовить на весь день еды – это не просто. А готовила она вкусно, особенно томленую баранину с картошкой. Каждый выходной – несколько разных пирогов и целая гора пирожков, на всю зиму бочка моченых яблок, всякое варенье, огурцы, помидоры, капуста.

Летом посреди двора устанавливали сооружение, состоящее из топки, бака и трубы. Многоведерный бак загружался бельем и наполнялся водой (а ее надо принести!), растапливалась печка, и начиналась стирка на весь день. Одна порция после кипячения вынималась и ее стирали вручную в тазу, а другую загружали.

Белье и верхние рубашки нам с папой мама, в основном, шила сама. Она очень увлекалась вышиванием всех видов. Занавески на окна, скатерти, декоративные накидки, салфетки, различные украшения – всё делала сама.

При этом мама в течение ряда лет работала контролером в сберкассе и в авиашколе. С 1936 по 1940 годы была секретарем промышленной секции Горсовета, работала с увлечением, имела благодарность Облисполкома с объявлением ее по радио. С 1941 по 1944-й она вела общественную работу в Горсовете, являясь инспектором по мобилизации рабочей силы и ответственным лицом по выдаче продовольственных карточек неорганизованному населению.

Отдыхом для нее было чтение. Читала она очень много, преимущественно классику. Любила прогулки, особенно зимой, в любой мороз надевала шубу, валенки, укутывалась платком и отправлялась часа на два. Во время работы мама всегда напевала. Вообще, она была жизнерадостная, веселая и общительная. У нее всегда были подруги, с некоторыми она дружила до старости.

В семье у нас всегда было тихо, спокойно. Ссор между родителями я не помню. Папа обычно за обедом или ужином рассказывал маме обо всех новостях на работе и в городе, а так как она знала многих сотрудников, то ей было интересно. Культурная жизнь в городе ограничивалась двумя кинотеатрами и любительским театром, летом обычно приезжали хорошие труппы на гастроли, и родители посещали все спектакли. Году в 1933 у нас появилась радиотрансляционная точка. Это было событие! По вечерам мы с удовольствием слушали музыку и выступления артистов разных жанров. Для нас открылся новый мир. Трудно переоценить пользу от этих передач. Говоря о моем воспитании со стороны мамы, следует сказать о педагогичности. Она очень ненавязчиво прививала мне основные жизненные принципы, не опекая по мелочам. Мне была предоставлена большая самостоятельность и мама, ни в чем меня не ограничивая, лишь предостерегала от возможных последствий. Это, как показала жизнь, оправдало себя, повысило мою ответственность за свою деятельность, заставило руководствоваться принципом – «семь раз отмерь, один раз отрежь». Будучи вдали от дома, я систематически переписывался с родителями, причем не для того, чтобы сообщить, что жив-здоров, а поговорить обо всем, что касалось их и меня, как это бывает при живом общении.

После смерти мамы я обнаружил много писем из ее переписки, они проникнуты большой любовью к ней и наглядно характеризуют ее доброту и отзывчивость. Написаны они совершенно различными людьми: одно – ее подругой на протяжении полувека. Другое – племянницей и третье – женщиной, которая в детстве, будучи сиротой, вместе со своей сестрой часто бывала у нас, помогала маме, а мама, чем могла, поддерживала их. Живя уже в Подлипках, она имела много друзей, некоторые из которых при встрече со мной до сих пор тепло вспоминают о ней и об отце.

Мой папа

Мой папа, Абрамов Петр Семенович, родился 20 августа 1892 года (1 сентября 1892 года по н.с.) в селе Терса, на Волге, в 10 километрах выше Вольска в крестьянской семье. Окончив четыре класса Вольского Реального училища он с 1905 года, то есть с 13 лет начал работать по найму конторским учеником в имении помещика. Трудовой путь отца хорошо представлен в его автобиографии и других прилагаемых документах^[3]. Об отце у меня остались самые теплые воспоминания. У него был исключительно мягкий, я бы сказал, деликатный характер. Он ко всем относился доброжелательно, предупредительно, избегал обострений. При этом он не преследовал какую-то цель, его доброта была основной чертой его характера. Но это не мешало ему быть принципиальным и бескомпромиссным, когда речь шла о честном отношении к делу, людям, поступкам. Его честность и бескорыстие были буквально кристальными, и он очень болезненно переживал негативные поступки других, а это случалось нередко, особенно если учесть, что он систематически возглавлял комиссии в промышленных и торговых предприятиях. А искушений у него было много, ведь ряд лет он был главным бухгалтером Торга города и поводов для компромиссов с совестью было более чем достаточно, но он ни разу не оступился и пользовался большим доверием и уважением. Работал он обычно по десять-двенадцать часов, приходил на обед, час-полтора отдыхал и уходил опять допоздна. Несмотря на четырехклассное образование, он достиг достаточно высокого культурного и профессионального уровня, благодаря упорному самообразованию. Он много читал литературы по специальности и в профессиональном плане был исключительно силен; свидетельств этому много, я расскажу лишь об одном. Он в течение трех лет руководил финансовым отделом крупнейшего цементного подразделения завода «Большевик» и так наладил дело, что сумел стать победителем конкурса на лучшую постановку хозрасчета, в котором участвовало 290 предприятий Наркомата тяжелой промышленности (соответствующий приказ прилагается)^[4]. Во время войны он руководил бухгалтерскими курсами в Вольске, заслужив высокую оценку своей деятельности у руководства. В 1935 году папа под «нажимом» мамы обратился с предложением своих услуг на строящийся (а ныне знаменитый) автозавод в городе Горьком и получил приглашение, что говорит само за себя. Все сказанное красноречиво иллюстрируют приведенные ниже документы. Позже я понял, что главным побудительным мотивом его упорной и безупречной деятельности было обостренное чувство долга, совесть, не требующие контроля, так как самым придирчивым контролером был он сам. Но как воспитывались в нем эти качества? Ведь никаких специальных учебных заведений он не заканчивал. С детства от родителей? Может быть. Во всяком случае, он обладал главными качествами человека, привить которые удается далеко не всем родителям, учебным заведениям, общественности.

Папа был на редкость современным человеком, он с увлечением читал газеты, переживая прочитанное, иногда подзывал меня и давал прочесть что-то полезное и не ошибался, так как отдельные моменты запали мне в память на всю жизнь. Особенно он гордился тем, что ему было поручено быть одним из основных докладчиков на городском партийно-хозяйственном активе, посвященном 17-му съезду партии. Он был беспартийным, так как явно выраженная глухота мешала ему сделать такой важный шаг. Я убежден, что если бы не глухота, отец достиг бы многого. Кстати говоря, под его началом работал ныне всем известный Герой обороны Москвы политрук 28-ми панфиловцев Клочков. У меня с папой всегда были прекрасные отношения, так как повода для конфликтов не было. Он, всегда ровный в обращении, с доброй улыбкой вызывал у меня такое чувство, что он мой друг, и эти отношения сохранились до конца. С течением времени, со студенческих лет, а тем более позже, он относился ко мне с уважением и даже как-то застенчиво, и мне хотелось сделать для него что-то приятное.

У родителей был постоянный круг друзей, которые два раза в году, по праздникам, встречались у нас. Таким встречам предшествовала многодневная подготовка. Стол был прекрасным, особенно заливной поросенок, царила веселая, дружеская атмосфера. Много пели, без крика, с большим чувством. Особенно любили петь: «Славное море – священный Байкал», «Слышен звон кандальный», «Ямщик», «Вниз по матушке по Волге» и шуточные – «Пошел купаться Умберлей», «Через тумбу – тумбу раз» (студенческая), ну и конечно, «Кони вороные» и «Когда б имел златые горы». Неплохо было бы вспомнить эти прекрасные песни сегодня.

Хватало у папы и хозяйственных забот: заготовка дров на весь год, закупка на зиму овощей, набивка погреба снегом, ремонт дома. Когда я подрос, часть забот перешла ко мне.

Запомнились мне его подарки – велосипед и охотничье ружье, с которыми я исколесил все вокруг, что положительно сказалось на моем физическом развитии. Мне всегда было приятно, когда в разговоре со мной, люди, работавшие с папой говорили много добрых слов о нем. Читая сохранившиеся документы, с гордостью отмечаешь, что где бы папа ни работал, повсюду он добивался успехов и самых лестных характеристик. Настоятельно рекомендую внимательно прочитать эти документы^[5], тем более что они представляют интерес с точки зрения оформительской, стиля изложения, бумаги. Некоторые из них датированы 1904 годом!

Родственники

Дядя Коля. Мамин брат, дядя Коля был на пять-семь лет младше мамы. Он мне запомнился как человек, попавший по ошибке в ту среду, в которой он вынужден был жить. Всегда аккуратно постриженный и причесанный на пробор, чисто выбрит, в крахмальном воротничке (иногда жестком – пристегивающимся), в отутюженном костюме, модных туфлях и шляпе – а их носили в ту пору единицы – и с изящной тросточкой. Он резко выделялся из окружавших его каким-то аристократическим видом. Он был молчалив, сдержан, неулыбчив, держался гордо и независимо. Вообще, он был очень интересным внешне. По-видимому, и внутренний мир его был глубже и шире окружавших его людей. Он был прекрасным пианистом, иногда целыми вечерами играл прямо с листа Бетховена, Моцарта, Шопена, Листа. Его скромный заработок рядового бухгалтера не позволял ему купить пианино, поэтому он брал его напрокат на несколько месяцев, так как при отсутствии денег инструмент приходилось возвращать. Тогда он играл где придется. Летом он, как правило, брал отпуск и отправлялся на пароходе по Волге. По вечерам он играл на рояле в салоне первого класса, слушателей было достаточно. Эти своеобразные концерты давали ему как духовную, так и вполне материальную пищу. Несмотря на кажущуюся черствость, он был добрым и исключительно порядочным человеком. Дядя Коля одним из первых в городе приобрел детекторный радиоприемник, и я, затаив дыхание, вслушивался в далекие голоса, перебиваемые треском и писком в наушниках. Это было чудо! Однажды он, переговорив с мамой, заявил мне, что он готов учить меня играть на пианино. Я с восторгом согласился. Он был очень терпелив, а я не очень. Но дело продвигалось довольно успешно. Затем я продолжил занятия с преподавателем. Но скоро все закончилось – я сломал руку. Нет худа без добра – я радовался возвращению к ребячьим играм, которые из-за музыки были отодвинуты на задний план. Как только рука немного окрепла, я стал учиться играть на балалайке и значительно преуспел. Многие пренебрежительно говорят о балалайке. Однако, в то время без радио и телевизора балалайка, в какой-то мере, утоляла духовный голод. Затем папа купил мне мандолину, это был уже другой класс. Я увлекся, а позже, когда меня приняли в школьный струнный оркестр, по нескольку часов в день играл на мандолине. Сознание того, что в стройном звучании оркестра есть и твои звуки, доставляло колоссальное удовольствие.

Летом 1934 года, когда у нас дома появился патефон, я решил проверить свой слух и голос. Когда дома никого не было, я ставил понравившуюся мне пластинку, внимательно прослушивал небольшой кусочек и пытался его воспроизвести, повторяя много раз и прослушивание и воспроизведение. Эти занятия дали безусловно большую пользу, и я стал прилично петь, главное. научился слушать музыку и получать огромное удовольствие, слушая классическую музыку по радио.

По соседству стоял дом наших родственников Молчановых, где росли четыре моих двоюродных сестры и брат. Я очень любил бывать в многолюдных семьях, где было всегда оживленно, весело. Вместе ездили за Волгу, в сад, за молодым сеном за город. Дядя Саня Молчанов, никогда не унывающий человек, несмотря на свою хромоту и постоянную нужду, был мастер на все руки, но особенно он был хорошим маляром и кровельщиком. С наступлением весны он со своим немудреным инструментом отправлялся в ближайшие села на заработки, ведь на его иждивении было пять человек.

У других наших родственников, Федосеевых, была большая семья, семь-восемь человек. Отец занимался сельским хозяйством, а кроме того арендовал за городом большой фруктовый сад, в котором летом работала вся семья, – вот было хорошо! В саду были все виды яблок и груш, заросли вишни и малины, куда я боялся заходить, так как мне рассказали, что змеи любят малину, и даже, якобы был случай, когда змея заползла в желудок мужику, который наелся малины и уснул на земле с открытым ртом. Внизу протекал ручеек, был колодец, изобилие птиц. Спали в шалаше. Меня, как самого маленького, все баловали и я всегда с нетерпением ждал выезда в сад. Осенью возами возили фрукты и обеспечивали всю родню. У нас и наших соседей была хорошая традиция – осенью заготовку капусты производить сообща. Собирались по очереди соседи и родственники, устанавливали на скамейках громадные корыта, вставали по обе стороны с тяпками и начинали рубить капусту, пересыпая морковкой и солью, а затем ведрами носили в погреб и высыпали в бочки. А мы, ребятишки поедали кочерыжки. Пели песни, сплетничали, было весело и празднично, стук тяпок, как барабанный бой разносился по всему кварталу. И опять, как ни странно по современным понятиям, обходилось без вина.

В селе Терса жила сестра моего папы – тетя Саша Краснова. Она одна жила в небольшом домике на высоком берегу Волги. Летом я не раз проводил часть каникул у нее, пропадая целые дни на Волге. На рассвете она меня будила и поила парным козьим молоком. Зимой, заморозив молоко, она укладывала его в мешок (что вызывало у меня восхищение), нажаривала тыквенных семечек и появлялась, как волшебница утром у нас. Для меня это был всегда праздник. Однажды летом я на байдарке один против течения поднялся из Вольска до Терсы. А это десять верст, что было для меня экзаменом на силу и выносливость, который я выдержал, но с потерями – плавки проерзал до дыр.

Мои друзья

С детства и до окончания школы мы дружили вчетвером: Костя Козырев, Толя Алещенко, Яша Шмидтин и я. Позже у меня завязалась дружба с Венедиктом Кузнецовым. Костя был богатырского телосложения, как и его двоюродные братья, один из которых был снят в документальном фильме о волжанах, где он подбрасывал двухпудовую гирю и отбивал ее грудью. Вместе с тем, Костя был исключительно застенчив и молчалив, отличный товарищ, бескорыстный и честный. Мы часто после школы часами засиживались с ним за шахматами. У них во дворе было всегда людно, так как там процветал спорт, был турник, трапеция, устраивались даже боксерские бои. Иногда зимой мы втроем залезали на печку и блаженствуя в тепле болтали. Особенно запомнился разговор о челюскинцах, о которых тогда говорил весь мир. Когда надоедало говорить, начинали возню, в результате кто-нибудь летел на пол под хохот оставшихся на печке. Когда мы заканчивали девятый класс, из Астрахани к Косте приехали две девчонки, знакомые Костиной мамы, они были на год младше нас. Все дни проводили вместе, ездили за Волгу купаться, а по вечерам ходили в парк на танцы. Одна из них, Лариса, была очень начитанная и серьезная девочка, а вторая, Людмила, пухленькая хохотушка, предпочитала песенки, болтовню, вздыхания и закатывание глазок, всячески стараясь произвести на меня впечатление. Мы ее постоянно разыгрывали, но она не обижалась и лишь улыбалась. Позже, когда я был уже студентом, она писала мне в Москву письма на многих страницах, но бедных по содержанию, и постепенно наше общение затихло.

Яша Шмидтин жил без отца, с матерью. Яша был очень развит, трудолюбив, отлично учился и был очень застенчив. Я всегда тянулся за ним, самолюбие не позволяло отставать, хотя в душе я считал его более способным. Мы были неразлучны даже тогда, когда они переехали на другой конец города, и мне иногда приходилось вечером через весь город идти к нему за консультацией, если не получалась задача по математике, а у него всегда все получалось. Как-то возвращаясь из школы, мы забрались всей ватагой на заброшенную стройку и стали, разделившись на группы, бросать друг в друга камешки щебенки. Мы с Яшей были вместе. Когда он, находясь передо мной, нагнулся за очередной порцией щебня, я сильно бросил камень, а Яша в тот момент выпрямился, и камень попал ему в голову за ухом. Хлынула кровь, все перепугались, но он держался молодцом. Кровь остановили, все обошлось благополучно, а наша дружба даже укрепилась, так как я проникся к Яше еще большим уважением. Но однажды я допустил бестактность по отношению к нему: мы о чем-то горячо спорили в присутствии девчонок (в этом все дело), я дал ему пощечину и сам обомлел. Яша покраснел, на глазах показались слезы обиды, и он отошел на другую аллею (дело было в парке). Я бросился за ним, стал просить прощения, и он простил. Но я себе этого долго простить не мог, и чувство допущенной несправедливости запомнилось на всю жизнь, Я стал более сдержанным в своих эмоциях, урок пошел на пользу. Я пишу об этом в надежде, что мои дети задумаются над этим и сделают соответствующие выводы, а аналогичных случаев у них было предостаточно. Но не следует думать, что я причинял Яше одни неприятности, – был случай, когда я (без преувеличения) спас ему жизнь. В одно из летних воскресений вся наша семья и куча знакомых, в том числе и Яша, всего тринадцать человек, включая шестерых детей в возрасте от десяти до тринадцати лет, отправились на лодке на другой берег Волги. Мы плыли вверх вдоль берега. А когда подошли к месту впадения в Волгу речушки Малыковка, лодку развернуло течением и понесло на середину реки, где стоял на якоре буксирный пароход. Колеса судна медленно вращались, удерживая его от сноса быстрым течением, якорь для этого был недостаточен. Мы буквально не успели понять, что происходит, как лодку затянуло под пароход. За несколько метров до парохода я нырнул в воду и крикнул: «Яша прыгай!» Он не раздумывая бросился в воду, хотя очень плохо плавал. Я подплыл к нему и стал поддерживать на плаву, пока не подошла спасательная лодка. Моя мама успела ухватиться за шпангоут под палубой и висела на нем наполовину в воде, пока ее не сняли спасатели, с трудом разогнув конвульсивно стиснутые пальцы. Несколько лет после этого мама лечилась. Остальных четверых ребят, которые ухватились за перекладины колес, вытащили через люк в палубе целых и невредимых, но перепуганных до смерти. С берега эту картину наблюдало несколько сот человек отдыхающих, и впоследствии все поражались, как в такой ситуации никто не погиб.

В определенной степени Яша оказал влияние на всю мою жизнь. Перед окончанием школы я принял решение, одобренное родителями, поступать в Ленинградскую лесную академию. Однако, по окончании школы (мы с Яшей получили свидетельства об окончании школы с отличием) Яша убедил меня идти в технический ВУЗ и сам решил поступать в Ленинградский политехнический институт. Я послал документы в МВТУ имени Н. Э. Баумана, тогда он назывался КММИ (Краснознаменный Московский механико-машиностроительный институт), и наши с Яшей пути разошлись, но мы систематически переписывались. Яша остался в блокадном Ленинграде… Так я потерял друга.

Толя Алещенко был очень упорным, трудолюбивым, молчаливым и немного грустным мальчиком. После школы он поступил в Саратовский медицинский институт, по окончании получил звание врача 3-го ранга и уехал в Ригу. Больше я его не видел. Так я лишился второго друга.

Веня Кузнецов влился в нашу дружную группу уже в седьмом классе. Его гостеприимный дом находился около школы, и мы, возвращаясь домой, часто заходили к нему. У него было четыре брата, которые пошли разными путями, но каждый достиг многого и, в первую очередь, большого уважения. Веня всю жизнь был жизнерадостным, веселым человеком, очень скромным и доброжелательным. Закончил Саратовский педагогический институт и всю войну прошел рядовым, заслужил много наград, в том числе два Ордена Славы. Личная жизнь его складывалась трудно, и в солидном возрасте (за пятьдесят) он был вынужден уйти от жены (дочь была уже замужем). Позже он женился и, судя по его рассказам, вполне счастлив. Мы с ним поддерживаем постоянную связь, он не раз бывал у нас дома.

Школьные годы

Школа № 1 или, как мы ее называли «Школьный дворец», в которой я учился, начиная с третьего класса, была лучшей школой города и помещалась в здании бывшей женской гимназии. К ней примыкал большой двор и сад. Преподаватели были, в основном, пожилые и опытные, умевшие так вести дело, что в школе не было конфликтов ни среди учеников, ни среди преподавателей. При этом, дисциплина была не принудительная, а как само собой разумеющееся условие учебы. В старших классах я помню только двух курящих ребят, но и те курили тайком, не попадаясь на глаза не только учителям, но и просто взрослым. Об алкоголе и говорить нечего. Об учебе я ничего особенного сказать не могу, за исключением двух моментов: первое – я не помню случая, чтобы пришел в школу, не выучив урок. Как этого удавалось добиться – не знаю, но важность этого момента очевидна. Не скажу, что это давалось легко. Иногда приходилось сидеть до глубокой ночи, но не сделать урок было невозможно – настолько было развито чувство ответственности. Второе: было время, когда обществоведение мы изучали бригадным методом. То есть, собирались группами человек пять, читали учебник, а потом один из нас за всю бригаду отвечал урок учителю, а оценку ставили всем. Однако этот эксперимент просуществовал недолго, к нашему сожалению. В классе была хорошая, товарищеская обстановка, никаких группировок или ссор. На переменах, в старших классах, обычно играли в мяч. А зимой, прямо в классе, прыгали через длинный стол (с опорой на руки), делали стойки, резались в пинг-понг. Интересны были школьные вечера самодеятельности и маскарады. Иногда выступал симфонический оркестр, а однажды даже приехал на гастроли настоящий джаз, исполнявший негритянские песенки. Это было совершенно ново для меня и произвело большое впечатление.

Наша школа дала во время войны девять Героев Советского Союза. Среди них Виктор Талалихин и Виктор Хализов. Талалихин жил недалеко от нас (мы его звали Талала), но встречался с ним только на горе, точнее на улице с крутым уклоном, которую старожилы почему-то называли «Шеварихой», – там мы гоняли на ледянках.

Спорт

Можно без преувеличения сказать, что у нас, школьников, был в ту пору культ спорта, как организованный, так и стихийный. Благодаря этому мы росли здоровыми и крепкими. Отсутствие телевидения и других зрелищных мероприятий сыграло в данном случаеположительную роль. Часто после занятий мы оставались в школе и резались на площадке в волейбол, который был очень популярен, а потом еще и вечером перед танцами часок выкраивали. Играли с азартом, дотемна, забыв про время. Надоедал волейбол – переходили на футбол, шли через весь город на стадион. Плавание и гребля практически все лето, ежедневно. У каждого во дворе был турник или трапеция. Зимой на лыжах или на коньках часа по два–три. А если сюда добавить велосипед и охоту, то станет ясно, почему я еще жив, несмотря на такую трудную жизнь, начиная с войны. Зимы у нас были снежные и морозные, никаких оттепелей. Когда температура опускалась ниже минус 25-ти, занятия в школе отменялись, ребята ликовали. Узнавали мы об этом по специально вывешиваемому красному шару или флагу на городской пожарной каланче, стоявшей рядом со школой. Я жил, как и многие другие, далеко от школы и, естественно, не мог видеть каланчу. Приходилось идти в школу в любой мороз, а потом возвращаться, но мы не жаловались и шли кататься на ледянках. Ледянка – это корыто, колода, ящик или таз, дно которых покрывалось льдом, но не простым, так как он легко откалывался, а особым. Коровий навоз, смешанный с соломой, разводился горячей водой, – эта масса наносилась на дно слоем два-три сантиметра и после замерзания полировалась до блеска снегом. Иногда вместо навоза использовали золу, но это менее прочно. В городе было много улиц с большим уклоном, по которым можно было со свистом кататься по три квартала. Все разбегались, так как летящая ледянка, человек на шесть-восемь, мчалась, как вагон, и могла разнести в щепы любое препятствие. Иногда нам за это доставалось, ледянку (небольшую) отнимали, потом поднимали и бросали на дорогу – лед вдребезги. С больших ледянок лед сбивали топором. Но это было не страшно, через день-два всё было восстановлено. На коньках я начал кататься лет с четырех. Коньки были необычные, деревянные, громоздкие с большими загнутыми носами. Их называли колодками, привязывали к валенкам веревками, затем веревки закручивали специальными палочками (закрутками) так, что веревки врезались в валенки, и катались по дорогам и тропинкам, где снег был утрамбован. Благодаря широкому полозу коньки хорошо скользили и не врезались в снег. Года через два я заслужил уже другой тип коньков – тоже деревянные, но уже с полозом из толстой проволоки, который закреплялся в канавке деревянного конька, благодаря чему коньки на укатанной дороге не разъезжались и были прочными.

Однажды в воскресенье папа повел меня к мастеру домой, тот снял с моего валенка мерку, подобрал заготовку и стал говорить о сложности заказа, набивая цену, а я с уважением рассматривал инструмент, материал и вдыхал аромат свежих стружек. Через неделю я, на зависть ребятам, катался на новых коньках. А в четвертом классе мне впервые купили «Снегурочки», затем «Нурмис», который я прикручивал к валенкам. Семь потов сойдет, пока закрепишь, а выйдешь на улицу – все разъезжается, расползается; злишься и начинаешь все сначала. Наконец, мне приспособили обычные ботинки, те, в которых я ходил в школу, для крепления «Нурмиса», врезав в каблуки специальные пластинки с овальными отверстиями, и я стал ходить на каток. Перед каждым выходом целый час точил коньки. Став постарше, я начал мечтать о беговых коньках или, как их называли в то время, «норвежках» – предел мечтаний, престиж! «Гаги» почему-то не прельщали, наверное, потому что хоккей в то время только входил в моду. Мечта моя сбылась в седьмом классе – я получил «норвежки» и катался на них до 1941 года, уже учась в институте. Ощущение скорости буквально окрыляло, хотелось петь, душа ликовала, счастливые минуты! Правда есть и минус – болит спина при длительном катании – плата за удовольствие. В жизни за всё надо платить, и я заплатил разбитым носом и отнятыми коньками за свое любопытство, когда забрел в чужой район города.

Коньки сыграли решающую роль в моей жизни. Как-то в воскресенье я демонстрировал отцу класс катания на одном коньке без крепления его к валенку. Отец стоял у калитки и добродушно улыбался, глядя на меня. Поравнявшись с ним, я лихо оттолкнулся, чтобы набрать скорость и, не удержавшись, упал навзничь с упором на локоть правой руки. В результате сложный перелом в локтевом суставе, неправильное сращивание и кривая рука на всю жизнь, из-за чего я не прошел медкомиссию в авиаучилище. Для меня это стало тяжелым моральным бременем на всю жизнь. Уроки физкультуры стали для меня мукой, я страшно переживал, иногда даже прикидывался больным, лишь бы не идти на физкультуру. Затем взялся за лечение: грязи, массаж, электролечение, тренировка и вскоре набрался смелости и стал ходить на занятия в городскую гимнастическую секцию, что дало физическую закалку и позволило перебороть себя морально.

Помню, как вскоре после выхода из больницы, еще с гипсом на руке я пошел с папой получать велосипед и на обратном пути, не в силах побороть желание поехать на нем, умудрился ехать, держась одной рукой за руль. Если учесть, что это была ранняя весна и еще лежал снег, хотя уже текли ручьи, можно понять, что ехать было безрассудно, но не ехать я был не в силах. Я ждал этот велосипед два года. Дело в том, что в то время только строился Пензенский велозавод, и с целью привлечения средств населения для строительства были выпущены так называемые велообязательства. Такой документ гарантировал гражданину, который его приобрел, выдачу велосипеда в первый год после пуска завода, для чего владелец велообязательства каждый год вносил в сберкассу определенную незначительную сумму. Очень удобно и не обременительно.

Плавал я, как и большинство товарищей, неплохо и долго. Приходилось переплывать Волгу, это далеко не легкое дело. Собралось нас человек пять-шесть, и безо всякой подготовки, кроме воткнутой в трусы английской булавки на случай судороги, поплыли. Вначале смеялись, шутили, старались перегнать друг друга, но когда приблизились к середине реки, разговоры смолкли, все посерьезнели, чувствовалось нервное напряжение и, пожалуй, немного страха. Берега казались бесконечно далеко, течение быстро несло нас мимо города. Постепенно это чувство прошло, стали подбадривать себя шутками и благополучно добрались до берега, но в следующий раз плыли уже в сопровождении лодки, так спокойнее, с водой шутки плохи, каждое воскресенье тонуло по нескольку человек, правда не без помощи алкоголя. Нередки были случаи переворачивания лодок в момент, когда они пересекали курс баржи, которую на буксире тянул пароход. Трос периодически опускался под воду, этим и пользовались лихачи, чтобы проскочить над ним, но не всегда получалось – трос натягивался и переворачивал лодку.

Большим моральным стимулом для ребят при занятиях спортом были учрежденные в то время значки «Готов к труду и обороне» (ГТО), «Ворошиловский стрелок», «Готов к противовоздушной и химической обороне» (ПВХО) и «Готов к санитарной обороне» (ГСО), последний, в основном, для девушек. За получение этих значков боролись, упорно тренировались, носили с гордостью. Пределом мечтаний был значок «ГТО-2», (второй ступени), который имели немногие, меня среди них, к сожалению, не было. Мы систематически ходили на стадион на соревнования, конечно в качестве болельщиков, а участниками были курсанты авиашколы, хорошо физически подготовленные ребята. Особенно мне нравилось смотреть бег на 100 метров одного курсанта, я даже до сих пор помню его фамилию – Миссура. Надо было видеть то колоссальное напряжение мышц и воли, когда он с горящими глазами финишировал с очень хорошим результатом. Увлекательно было смотреть на катящееся большое колесо из трубок, внутри которого стоял спортсмен, вначале это казалось чем-то фантастическим.

Игры

Да, игры в детстве имели колоссальное значение в воспитании. Я имею в виду тот факт, что игры поглощали всё свободное время и избыток энергии, который требовал активного проявления. В настоящее время дело с играми обстоит значительно хуже и это безусловно является одной из причин хулиганства, бесцельного стояния в подъездах, раннего увлечения вином и т. д. В мое время хулиганство, а тем более пьянство, были исключительно редким явлением. Игры переходили из поколения в поколение, и младшие учились им не по рассказам, а видя воочию и перенимая их у старших. Каждому сезону соответствовали свои игры. Весной, как только начинал таять снег, и текли грязные с навозом ручьи, – за зиму на дорогах этого добра скапливалось достаточно – мы, вооружившись лопатами, нарезали плотный слежавшийся снег и кубами укладывали его в подковообразную плотину – запруду шириной до четырех метров и высотой иногда до метра. Когда это «водохранилище» заполнялось, вскрывали среднюю часть, и по улице устремлялся бурный поток. Затем брешь заделывали и все повторялось. Иногда у кого-нибудь появлялась большая, размером с ладонь, верблюжья бабка-лодыжка, которая особенно ценилась у ребят. Набив карманы бабками, мы собирались у чьего-либо дома и начиналась азартная игра на несколько часов. Для азарта под одну из бабок клали монету, но играющие не знали под какую именно. Игра, конечно, сопровождалась криками, спорами, иногда даже драками. Мокрые, грязные бабки складывали в карманы и шли домой, едва волоча ноги, где выслушивали от матерей разносы по поводу рваных карманов и мокрых ног.

Когда немного подсохнет и тропинки утопчутся, вместо тяжелых валенок, так надоевших за зиму, надевали легкие ботинки и словно крылья вырастали. Неудержимо хотелось бегать, и мы носились по кварталу что есть духу, невозможно передать ликование, которое охватывало нас, словно мы вырвались из клетки, чудесное состояние! Потом бег стали сочетать с гоном обруча, лучшим из которых считалось тяжелое чугунное кольцо, применяемое для монтажа автопокрышек. Оно катилось солидно, устойчиво, а трение об него гонялки (проволочный крючок с ручкой) издавало звон на всю улицу. Наконец, везде подсыхало и начиналось увлечение запуском змеев, игры в лапту, чижик, клёк.

Когда стали постарше, ребята и девчата собирались по вечерам и играли в «Чью душу желаешь»: вставали в две шеренги друг против друга, крепко взявшись за руки. И вот один из играющих, разбежавшись, пытается грудью разорвать сомкнутые руки и, если ему это удается, забирает того, кого пожелает (обычно, конечно, девчонку) в свою шеренгу. Так происходит до тех пор, пока одна из шеренг не исчезнет. Особенно хорошо было в теплые летние вечера, когда взрослые, собравшись у дома, разговаривали или напевали, мы охотились за летучими мышами, расстелив на земле белую простынь, и ждали, когда мышь на нее сядет, но я не помню такого случая. Когда это надоедало, шли на угол улицы, где лежал громадный валун, непонятно когда и как здесь появившийся, расстилали на земле старый полушубок, ложились на него и начинали камнем или железкой высекать из валуна искры, которые рассекались в темноте веером… красиво! Но и это надоедало, тогда начинали рассказывать истории.

Осенью мы занимались ловлей птиц: синиц (мы их называли зинцами), щеглов, снегирей, чижей, чечёток. Способы ловли были разные. Те, кто ловил на продажу, делали западню из сетки рядом с кустом, где кормились птички. Спрятавшись за кусты, ждали прилета птичек на приманку; когда их собиралось несколько штук, дергали заверевочку и сетка их накрывала. Я вместе с соседними ребятами ловил в западок; это клетка с хитрой дверкой, которая захлопывалась, как только залетевшая в западок птичка садилась на жердочку. Во дворе стоял длинный шест с перекладиной наверху и с закрепленным на ней роликом. Через ролик пропускалась веревка так, что оба конца свисали до земли. Западок веревкой поднимали наверх и шли домой, изредка поглядывая из окна. Через час-полтора какая-нибудь птица попадалась. Всю зиму в доме жило несколько птиц, которые как-то скрашивали длинные зимние вечера своим щебетанием. Птицами менялись, покупали новых. Я чистил клетку, менял воду, кормил, при этом иногда птичка вылетала из клетки и порхала по комнате, а ночью засыпала где-нибудь в углу, здесь ее и брали, голубушку.

Каких только клеток не было у любителей! Особенно красивы были большие клетки, напоминавшие дворец, спицы из тонкой блестящей проволоки. А весной птичек выпускали. Все собирались на крыльце и совершали этот торжественный обряд гуманности и доброты, который имел, на мой взгляд, немалое воспитательное значение.

Городской сад

Судя по литературе и рассказам, в каждом городе есть свой городской сад или парк (раньше нам это слово казалось каким-то чужим, иностранным), который все любят, особенно молодежь, а пожилым он дорог потому, что напоминает им о «голубой» юности, недаром во многих стихах и песнях фигурируют сады и парки. Наш сад был старым, тенистым, с вековым дубом при входе, с фонтаном и танцплощадкой. Вечер у нас начинался с того, что ребята в белых брюках, в белых рубашках «апаш», в белых парусиновых туфлях, обильно покрытых разведенным в воде зубным порошком, подтянутые и загорелые, собирались часов в семь вечера на одной из двух волейбольных площадок в уголке сада. И начиналась «рубка». Волейбол у нас любили, играли хорошо, желающих было много, поэтому играли «на высадку», азартно, но корректно, без грубости. Не помню ни одного случая, чтобы кто-нибудь пришел выпивши. Наигравшись, умывались под краном и шли на танцплощадку, где играл духовой оркестр, который я до сих пор очень люблю.

Все-таки в духовой музыке есть что-то торжественное, праздничное. И с ней, на мой взгляд, не может равняться современный эстрадный ансамбль, производящий много шума и блеска, но не доставляющий эстетического удовольствия. Недаром раньше в крупных городах Европы и России в городских садах по вечерам играли духовые оркестры, послушать которые приходили ценители этой музыки. Такая традиция сохранилась и в наше время, в частности, в Ленинграде в маленьком садике на Невском около Публичной библиотеки. Я с удовольствием слушал оркестр в течение нескольких вечеров, будучи в командировке в 1965 году.

Танцевали много, как правило, постоянных пар не было, приглашали на выбор. Никаких «белых» танцев, к сожалению, не было, танцевали танго, фокстрот, вальс. Ребята держались, как правило, группой, дурачились, разыгрывали друг друга, атмосфера была исключительно дружеская, уважительная. Иногда на площадке появлялись пьяные, были и драки. Заводилами были обычно заводские ребята, и милиция быстро приводила их в чувство. В перерывах между танцами гуляли по аллеям сада, причем по большому кольцу (не менее полукилометра) двигались навстречу друг другу два потока человека по четыре в ряд, а по обе стороны аллеи тянулись бесконечные скамейки, на которых сидели более солидные люди. У каждого из нас, конечно, была тайная заинтересованность в этих прогулках и эта «симпатия» находилась во встречном потоке. Когда происходила минутная встреча, начинался старый как мир разговор взглядами на протяжении десятка метров, после чего начинался следующий круг томительного ожидания.

Иногда, если вечер был особенно душным, шли после танцев на Волгу купаться. Город уже спал, огней не было и трудно было ориентироваться в воде, не ясно, где берег и куда плыть, невольно подступал страх, который отгоняли тем, что громко переговаривались или пели. В саду был летний кинотеатр, в котором механиком работал Костин дядя, и мы не пропускали ни одного приключенческого фильма или комедии с участием известных артистов того времени. Часто фильмы были двухсерийные и до того захватывающие, что несколько дней все ходили под впечатлением. Зимой в парке каток и аллеи заливали до раздевалки. Катались у нас многие, в том числе и на беговых коньках (конечно и я). Катались технично, этому способствовало и то, что с одной стороны катка стояли знакомые ребята и девчонки, и приходилось выкладываться, чтобы пустить пыль в глаза. Потом в раздевалке пили вкусный чай из громадного самовара, отдыхали, общались, как сейчас говорят.

Мотоцикл

Я всегда любил езду на мотоцикле, люблю до сих пор. В ней нет ничего общего с ездой на машине, где мало ощущаешь скорость. Езда на мотоцикле ближе к скачке на лошади, которую, кстати, я тоже очень любил. В обоих случаях ощущаешь, как тебе подвластна лошадь или мотоцикл. Ты как бы одно целое с ними – стоит лишь повернуть ручку газа или хлестнуть лошадь, как в лицо ударит упругий ветер, вокруг все мелькает. Ты напряжен и внимателен, постоянно готов к неожиданности; в общем, это спорт. На втором курсе института я закончил мотокурсы и был на седьмом небе. Приехал в Вольск, папа где-то в клубе достал мне на время мотоцикл, и я поехал «гонять» за город. Но скоро мое наслаждение кончилось, мотор заглох, и провозившись с ним часа полтора, я понурив голову, покатил его через весь город на базу. Второй мой выезд состоялся уже в 1947 году на мотоцикле «Цундапп», привезенном из Германии соседом по квартире. Я усадил на заднее сиденье жену, и мы помчались по Ярославскому шоссе до Тарасовки. Жена требовала, чтобы я повернул обратно, но я гнал дальше. Учитывая мой мизерный опыт, это было, конечно, безрассудным лихачеством, за которое я себя долго упрекал, а жена ругала.

Оружие

Как и все мальчишки, мы одно время мечтали иметь оружие, оно придавало уверенность, возвышало в собственных глазах. Чего только не перебывало в наших руках – самодельные и фирменные финки, кастеты, настоящие рапиры, кинжалы, штыки и даже настоящий, хоть и маленький, малокалиберный дамский пистолет «Монтекристо», который переходил из рук в руки. Особенно увлекались мы самострелами. Это кусок стальной трубки, расклепанный с одной стороны и маленькой дыркой сбоку. Трубка крепилась к деревянной рукоятке и получался пистолет. Насыпали порох, забивали пыж, рубленые гвозди, опять пыж, около бокового отверстия в специальную дырку втыкали спичку, головкой против отверстия в трубке. Стоило коробком чиркнуть спичку и раздавался выстрел. К счастью, мы ни разу не использовали оружие во вред кому-либо, но казусы бывали. Однажды один из нас решил опробовать самострел и залез для этого на конек крыши(?!). Выстрелил, крепление трубки не выдержало, и она залепила ему по лбу. С воплем он покатился вниз, но все обошлось благополучно.

За Волгой

Пожалуй, самые радостные воспоминания моего детства связаны с Заволжьем или, как говорят в Вольске, с «заволгой». Там я провел многие дни в разные времена года. Против Волги, ближе к левому берегу, в те времена был прекрасный остров, вытянутый километра на три. Сейчас, в связи со строительством плотин, его, говорят, затопило. Это было наше любимое место, где мы большой компанией, либо несколько человек, проводили целые дни. Пляж занимал большую часть острова, зелень была от берега далеко, поэтому мы были все время на солнцепеке, прячась, когда было невмоготу, под перевернутой лодкой или в воде. Первое время обгорали до такой степени, что кожа сходила клочьями, но потом загорали как негры, кожа становилась, словно дубленая. Играли в мяч, боролись, делали заплывы, болтали. Ели – у кого что было: помидоры, огурцы, лук, картошку, хлеб, воблу. Изредка варили на костре пшенный суп. Рыбалкой наша ватага не увлекалась, хотя и ходили иногда порыбачить, но это отдельно, не связывая с пляжем. Чтобы добраться до зелени, приходилось через каждые десять-двенадцать шагов бросать на раскаленный песок рубашку и переводить дух, стоя на ней. Обратно было легче, так как вместо рубашки был веник прохладных и ароматных веток тальника. Иногда ночевали, спали в марлевых палатках. Вечера у костра, на берегу, с бесконечными рассказами незабываемы. Вода у берега прогревалась, и мы любили шлепать по ней, уходя на несколько километров и окатывая друг друга ласковой водой. Да, природу там не сравнить ни с югом, ни с Прибалтикой, если бы еще с питанием было получше!

Но главное место отдыха горожан располагалось выше города на пять километров. Туда несколько раз в день ходил буксир с баржей-паромом, на котором переплавлялись конные подводы, едущие за сеном, а позже автомашины, а на корме и по бокам на скамейках располагались люди. Против течения плыли около часа. Я любил ходить между подвод, всё рассматривая, слушая разговоры. Наблюдал, как рулевой орудует громадным рулем, смотрел в воду и на берега – все было интересно. В воскресенье весь паром занимали люди, на пляж плыли целыми семьями, было весело, пели хором песни, я именно там впервые услышал многие прекрасные русские песни.

Но самое интересное для мальчишек было впереди, когда начиналась выгрузка подвод, которые при погрузке устанавливались так плотно, буквально впритирку, что выехать было трудно, телеги цеплялись, лошади рвались, мужики орали, лезли в драку, хлестали кнутами чужих лошадей, иногда доставалось и хозяину, ну а нам это зрелище нравилось больше кино. А при погрузке громадных возов с сеном царило крайнее напряжение, дорога перед паромом шла прямо по песку, тяжелые возы превратили ее в такое месиво, что лошади не могли преодолеть ее даже с разгона. Поэтому все возчики собирались вместе, окружали воз и с уханьем начинали толкать, а возчик хлестал лошадь и она, бедная, с безумными глазами напрягалась до предела, металась в оглоблях. И такая картина повторялась много раз, так как у парома всегда была очередь.

По обе стороны пристани на многие километры тянулись чудесные пляжи. А метров через двести начинались кусты, лес, озера и… пиво. «Вольское» пиво славилось далеко вокруг, а в жару это было блаженство. В августе было полно свежей крупной ежевики, в сентябре – груздей, которые у нас не переводились всю зиму, что это за прелесть! Осенью, после седьмого класса я принимал участие в уборке сена. Меня усаживали верхом на лошадь, я подъезжал к копне, ее заарканивали вожжой, конец которой привязывали к хомуту, и я трогался, волоча за собой копну к стогу. Работа для меня, как говорят, была «не пыльная», но это только на первый взгляд. Через два часа я взмолился: жара, слепни кусают, сенная пыль лезет повсюду. Вот тогда я понял, как заготавливать корм и как дорого дается молоко, хотя и дешево продается. На следующий год мы с Федосеевыми собирали сено у реки Иргиз, которая впадает в Волгу против Вольска. Семья у них, как я уже говорил, большая, работали дружно, с песнями, дело спорилось. Наступило время обеда, пошли купаться, а Павел решил искупать лошадь, красивого молодого мерина Карько. Вымыл его, поплыл вместе с ним и стал выбираться из воды; а берег крутой, песчаный. Лошадь, чтобы выпрыгнуть, встала на дыбы, но песок осел, и она опрокинулась на спину, вода попала в уши и лошадь утонула. Это было как гром среди ясного неба, все плакали, ведь Карько был, как член семьи, и на нем держалось все хозяйство. Горе было большое.

Охота

Для охоты в Вольске были все условия – и леса, и поля, и озера; зайцы, лисы, волки, всевозможная птица. Одни из наших родственников, живших на окраине города, жаловались, что зимой от волков нет спасенья, заходят во дворы, ловят собак. А однажды волк зашел в сени в тот момент, когда туда вошла хозяйка из комнаты – представляете ситуацию? Волк, к счастью, был не из храбрых и убежал. Охотников по сегодняшним представлениям было не много, даже в день открытия охоты уток всем хватало, хотя на открытие охоты ехали все, у кого были ружья.

После седьмого класса отец купил мне одноствольное ружье 28-го калибра и все необходимое для подготовки патронов. Дробь делали сами. Из листового свинца нарезали прутки, затем протягивали их через ряд отверстий волочильной доски, пока не получали свинцовую проволоку нужного диаметра, которую ножницами резали на кусочки. Затем высыпали эти кусочки на большую чугунную сковородку со стенками, а сверху клали тяжелый чугунный блин с ручкой сбоку, и начиналась изнурительная работа – этот блин вращали до тех пор, пока кусочки свинца не превращались в круглую дробь. Действительно, охота пуще неволи! Теперь можно снаряжать патроны. Гильзу помещали в специальную трубку с рычагом (так называемый барклай), клали в гнездо гильзы пистон и вдавливали его рычажком барклая. Затем насыпали мерную дозу пороха, забивали пыж, засыпали дробь нужного размера, последний пыж и дело сделано. Этот процесс безусловно полезен, так как вырабатывает терпение, аккуратность и чувство ответственности, ведь иметь дело с порохом чревато большими неприятностями.

Есть такое выражение: движение – всё, конечная цель – ничто. Это очень подходит к охоте. Сборы длительные и хлопотные, охота отнимает массу сил и времени, а результат? Иногда в выходные дни или в каникулы с утра до поздней ночи ходишь по полям и лесам и… ничего, но перед знакомыми оправдываешься тем, что без собаки разве возьмешь?! Короче говоря, ни одного зайца я так и не убил, хотя стрелял. Затем папа купил мне двустволку 16-го калибра, я в ней души не чаял. Куролесил, в основном, за Волгой на велосипеде, который был так нагружен, что удержать равновесие и разогнать его было не так просто. Ведь надо было везти с собой продукты на три дня, котелок, дождевик, какую-то подстилку, комарник, топорик, патроны. И так от озера к озеру. К вечеру так намаешься, что иногда чай вскипятить нет сил, свалишься под стогом и уснешь голодный.

Охотился я один или с Костей и Дориком. Последний был, несмотря на молодость, опытным охотником. Однажды мы решили перехитрить всех на день раньше официального открытия охоты. Под покровом ночи погрузили в яхту велосипеды, ружья, собак (на пароме было нельзя – дежурила милиция) и поплыли. Ветер был едва-едва, а потом и вовсе стих, и нас понесло течением вниз. Мы пытались грести, но яхта была тяжелая, не приспособленная для этого, поэтому толку было мало. Вдруг послышался шум мотора, мы стали кричать и судорожно жечь спички, ожидая катастрофы. И вот в нескольких метрах от нас, обдав яхту волной, прошел морской сторожевой катер. Долго после этого у нас тряслись руки и колени, мы дешево отделались.

Как-то под вечер в Заволжских лугах мы с Дориком набрели на костер, на котором готовил уху старый охотник. Разговорились, оказалось, что это старый знакомый моего отца – Краснопольский. Пенсионер, больной туберкулезом, он понимал, что жить оставалось немного, и проводил все лето до глубокой осени за Волгой, изредка выезжая в город пополнить запасы. Он угостил нас ухой и налил по сто граммов водки и мы, желая показать свое «я», лихо выпили. Надо сказать, что до этого я пил только пиво, и то изредка. Минут через десять я почувствовал себя плохо, встал и поплелся к видневшемуся вдали стогу сена, лег на спину, раскинул беспомощно руки, стараясь держаться за уплывающую из-под меня землю, и смотрел на падающее небо. Долго после этого было у меня отвращение к водке.

Пришлось как-то на охоте мне пережить несколько страшных минут. В этот раз я охотился один, подстрелил утку и полез за ней, не раздеваясь, с ружьем, надеясь достать ее, а заодно вспугнуть из камышей притаившуюся стаю. По мере того, как я удалялся от берега, слой тины все увеличивался, и вдруг я почувствовал, что увяз, не могу вытащить ног, в одной руке держу над головой ружье, другой помогаю себе держаться на поверхности. Когда вода была уже у горла, я запрокинул голову, увидел бездонное небо, и мне стало жутко, представил родителей, не подозревающих, что я на волоске. Взял себя в руки, заставил успокоиться, с трудом лег на спину и потом, подтягиваясь за камыш, добрался до берега. Но все эти страсти с лихвой окупаются тем непередаваемым чувством, когда с колотящимся в груди сердцем подползаешь к озеру, высматриваешь, целишься и…бац, и…нет, не всегда мимо, кое-что домой привозил, гордо шел по улице и потом небрежно вручал матери, как будто это обычное дело. Да, охота, конечно, дело полезное для становления мужского характера.

О чтении

О том, что чтение художественной литературы полезно и необходимо, ясно всем и, казалось бы, нет нужды тратить время на эту тему. Однако, если задуматься всерьез, то станет очевидно, что говорить об этом надо и с большой озабоченностью и с тревогой, так как с появлением кино, радио, магнитофонов, телевизоров чтение отошло на задний план, и кроме школьной программы читают, в основном, переводные иностранные модные произведения невысокой художественной ценности, зато щекочущие нервы за счет динамизма сюжета и избытка секса. Безусловно, появляются и достойные произведения, но их, увы, мало и им далеко до классики. Вместе с тем, многие имеют большие домашние библиотеки отечественной и зарубежной классической литературы, о чем раньше, до 50-х годов не могли и мечтать. С книг аккуратно стирают пыль, почитать кому-либо дают неохотно и сами не читают. Библиотека стала престижной вещью, украшением, формой без содержания, а точнее «вещью в себе» для ее владельцев. Читается лишь то, что занимательно и не требует глубокого осмысления. А книга – это прежде всего мудрый воспитатель личности, советчик и хороший друг, к которому всегда тянет и никогда не бывает скучно. Я уж не говорю о бездонном источнике информации о людях, странах, науке, явлениях и т. д. Хорошая книга заставляет думать, фантазировать, критически оценивать себя и окружающее, мысленно спорить с персонажами, кому-то подражать, кого-то отвергать, любить и ненавидеть. Как правило, именно книги воспитывают лучшие качества в человеке: справедливость, доброту, трудолюбие, смелость, чувство достоинства, уважение к другим и готовность прийти на помощь. В книгах аккумулирована вековая коллективная мудрость и их воспитательные возможности безграничны. Их не в силах заменить ни самые любящие родители, ни лучший учитель.

Мне с детства привили любовь к книгам и часто дарили их. Папа, возвращаясь из командировок, как правило, привозил стопку книг. В городе был небольшой книжный магазин, расположенный на улице, ведущей к Волге, и я заходил в него каждый раз, возвращаясь с купанья. Просматривал новинки, наслаждаясь прохладой, затем выпрашивал у мамы деньги и покупал. В частности, запомнились мне две книги – «Собаки» и «Кошки»; наверное, эти названия вызовут у читателя снисходительную улыбку и напрасно. Книги являлись сборниками рассказов, посвященных описанию особенностей, повадок, необычных случаев из жизни не только кошек и собак, но и других животных, относящихся к их видам. Прочитал я их взахлеб и на всю жизнь сохранил уважение к уму и преданности братьев наших меньших, которые своей непосредственностью похожи на детей.

Преподавание литературы в школе не оставило у меня особой признательности, по-видимому, из-за обязательности изучения конкретных произведений, поскольку всё то, что тебе навязывают, вызывает противодействие. Вместо восприятия душой произведения искусства от нас требовали формальный анализ по стереотипным пунктам. В результате к предмету вырабатывалось чувство боязни, так как неполный ответ на непонятный вопрос заканчивался пониженной оценкой. Как-то, будучи взрослым и находясь в Анкаре, я прочитал несколько произведений Тургенева, в том числе «Вешние воды», и несколько дней ходил в приподнятом настроении, восхищенный прочитанным. Было острое желание поделиться этим чувством и я написал маме пространное письмо, где в частности высказал мысль о том, что несмотря на многолетние попытки школы привить неприязнь к отечественной литературе, я только сейчас открываю для себя гениальных русских классиков, которые делают счастливыми миллионы людей. Я пишу об этом потому, что вижу на каждом шагу все более укореняющийся взгляд на классическую и серьезную современную литературу как на нечто устаревшее, не модное, сентиментальное. Мне кажется, что за этим скрывается либо элементарная некомпетентность, так как нельзя судить о том, чего не знаешь, либо обычная лень, поскольку чтение требует усилий и умения найти время. Проще брякнуться на диван и «балдеть» в полудреме весь вечер у телевизора, – так делают все, постепенно деградируя в интеллектуальном смысле, пропуская через себя громадное количество телесюжетов, не обогащаясь духовно, оставаясь на прежнем уровне, тем самым постепенно обкрадывая себя. Я убежден, что книгам (хорошим) мы обязаны тем массовым героизмом и стойкостью, которые были проявлены советскими людьми в годы Великой Отечественной войны. Каждому возрасту нужны свои книги. Особенно это важно в школьные годы, когда в человеке формируются взгляды на окружающий мир, на добро и зло, когда особенно привлекает необыденное, героическое, связанное с риском, храбростью.

Я с огромной благодарностью вспоминаю семью хирурга Орлова в Вольске, настоящих русских интеллигентов с широкими взглядами, радушных и гостеприимных. У них в доме была прекрасная библиотека, которой пользовались все знакомые. Я тоже был допущен к этой сокровищнице и в течение трех лет перечитал много книг. Сейчас, оценивая влияние чтения на формирование моих жизненных принципов, я утверждаю, что решающую роль в тот период сыграли произведения Ж. Верна, М. Рида, Ф. Купера, К. Дойля, Ч. Дикенса, Б. Стоу, М. Твена, Р. Киплинга. Этот список подтверждает сказанное выше о порочной практике преподавания литературы в школе, где детям не смогли привить любовь к русской литературе, которая имеет не меньший перечень блестящих классиков, известных всему миру.

Увлекался я немного и рисованием. В нашем классе (7–8 класс) был мальчик, который неплохо рисовал маслом. Как-то летом я зашел к нему и сразу проникся желанием учиться живописи, – так на меня подействовала его, с позволения сказать, обстановка в мастерской. Я купил все необходимое и некоторое время мазюкал, но без помощи специалиста ничего не получилось, и я переключился на графику. Здесь дело пошло успешнее и я даже (вот наглость) выставил на школьной выставке портреты А. С. Пушкина, М. В. Фрунзе и Н. А. Островского.

Пионер и комсомолец

Осталась в памяти подготовка ко вступлению в пионеры, заучивание торжественной клятвы, а потом очень «ответственные» поручения типа: а у всех ли в классе острижены ногти и чистые уши; а затем нескончаемые задания по сбору металлолома и макулатуры. И вот, наконец-то, наступил долгожданный отъезд в пионерлагерь. Располагался он в 15 километрах от города. На высоком берегу Волги, на голой, выжженной солнцем земле стояло штук десять солдатских палаток. В лагере всё было очень скудно: кормили, в основном, перловой кашей и чаем, развлечений, кроме купаний под присмотром перестраховщиков-вожатых, никаких. В общем, это не то, что современный пионерлагерь на море или под Москвой, где много раз отдыхали мои дочери и внучка Лиза, пользуясь благами цивилизации, начиная с купейных вагонов и кино и заканчивая Черным морем. Продержались мы в своем лагере с неделю, а потом, прихватив большие, фанерные пустые чемоданы, удрали. Было нас человек шесть. По дороге сделали «лихой» налет на огород лесника, запаслись помидорами и огурцами, хлеб у нас был. К вечеру были уже дома, голодные, грязные, худые. Так закончился мой первый и последний выезд в пионерлагерь.

В комсомоле я провел 13 лет, но наиболее интересным, конечно, был школьный период. Во-первых, после приема в комсомол нам выдали настоящую форму, как ее раньше называли «юнгштурмовку», состоящую из брюк с манжеткой и пуговичкой ниже колена, высоких вязанных гетр, рубашки навыпуск с отложным воротником и двумя большими карманами с клапанами на груди, на голове пилотка. Все это из плотной ткани темно-синего цвета. К этому придавались предметы особой гордости и зависти всех ребят – широкий кожаный ремень и портупея. Когда я надел всю эту красоту, то не узнал сам себя. В первый день я даже не решался выйти на улицу, мне казалось, что все вокруг замрут с открытыми ртами. Этого, конечно, не произошло, хотя любопытных взглядов было достаточно.

В 1934 году я с группой комсомольцев отправился пешком в деревню Тепловка верст за тридцать, где началась коллективизация, чтобы дать концерт художественной самодеятельности. Среди нас был один хромой мальчик, его отговаривали от похода, но он настоял на своем. Дорога была трудная, сказались жара и отсутствие привычки долго идти с вещами. Всех разморило, а парнишке и вовсе стало плохо, он упал и стал биться, изо рта показалась пена. Мы перепугались, стали отпаивать его водой, дали отдохнуть, и ему полегчало. Наш концерт прошел хорошо, для деревни в то время любое выступление было как подарок. Мы очень гордились своей миссией.

В 1936 году я принимал участие в массовой (несколько сотен) военизированной игре, которая была, пожалуй, первым серьезным испытанием на зрелость, с бессонной ночью, с большим переходом – сутки на ногах.

В комсомоле было интересно, острые споры по разным вопросам, спорт, художественная самодеятельность, в частности школьные маскарады, костюмы к которым мы шили сами и очень в этом преуспели. Очень впечатляли первомайские демонстрации, когда рослые, подтянутые, в белых костюмах, мы четко маршировали перед трибуной. В восьмом классе я стал посещать аэроклуб, изучать самолет и заниматься авиапланеризмом. Это очень увлекательное дело, требующее терпения и аккуратности. Детали модели выстругивали и выпиливали из тонких бамбуковых щепочек и сосновых реек. Каркас крыла обклеивали папиросной бумагой и опрыскивали водой, после высыхания бумага натягивалась как барабан. Особенно приятно было держать в руках пропеллер, который я сам в течение двух дней вырезал и шкурил ножом. Позже мы с Яшей сделали своими руками фотоаппарат, имея лишь линзы, и представьте себе, получилось. Снимали на стеклянные пластинки и с них делали отпечатки контактным способом без увеличения. Потом я сделал по описанию в журнале маленькую лодочку, в которой был установлен паровой котел (запаянная консервная банка), из него выходила медная трубочка и шла под воду за кормой. Вода в котле доводилась до кипения стоящей под ней спиртовкой, пар вырывался под воду, и лодочка шустро плыла. Все эти поделки научили владеть инструментом и явились первыми шагами в инженерной деятельности.

Попался

Как-то возвращались мы с ребятами из леса с грибами, сбор был неважный, чуть на донышке корзинки. Шли мимо садов, которые после того, как их отобрали у владельцев, были неогороженными и вообще казались бесхозными. На деревьях кое-где висели яблоки сомнительного качества, но мы прельстились и на них, натрясли и положили в корзины, а сверху прикрыли грибами и травой. Вдруг видим, что нам навстречу направляется сторож с берданкой. Ребята разбежались, а меня он успел прихватить за корзину, которую я оставил ему, а сам отбежал в сторону. Сторож высыпал содержимое корзины на землю, увидел яблоки, присвистнул и заявил: «Хошь получить корзину, айда в правление – там разберемся» и пошел. Мне жаль было терять новую корзину и я поплелся за ним, сняв предварительно с лацкана пиджака комсомольский значок. Настроение было отвратительное. В конторе составили протокол и сказали, что передадут его в милицию. На следующий день отец куда-то позвонил и все уладил, но этот случай послужил мне на пользу и я запомнил его на всю жизнь. Я был всегда исключительно щепетилен в отношении чужой собственности и, как говорят, спал ночью спокойно, хотя некоторые подсмеивались надо мной.

Пришлось мне в детстве пережить очень неприятное происшествие, которое сильно напугало моих родителей. Был я только в первом классе, шел однажды в школу и, когда проходил мимо дома Федосеевых, на меня бросилась собака и укусила меня в щеку, чуть не задев глаз. Меня сразу же отвели в больницу, обработали рану и назначили сорок уколов в живот против бешенства, и не напрасно, поскольку собака оказалась бешеной. Я стоически перенес уколы, хотя и не бескорыстно – за каждый укол я вымогал мороженое или что-нибудь сладкое.

* * *

Описанное выше дает отдельное представление о моем детстве, а точнее о жизни людей моего поколения. Ведь в то время наша страна состояла преимущественно из небольших городов, сёл и деревень и только начиная с первой пятилетки стали бурно развиваться промышленные центры, и начался массовый отток населения из старой России. Для детей большие города мало приспособлены для того образа жизни, который мы вели в провинции. А взамен, к сожалению, город мало что может предложить, а отсюда хулиганство, курение, пьянство, грубость, жестокость и даже преступления. Молодежные кафе и дискотеки – не выход из положения. Конечно, придет время и все наладится, а пока вся надежда на родителей, а точнее на бабушек и дедушек, так как родители, задерганные жизненными трудностями, могут только накричать или наказать ребенка, разрядиться, так сказать…

Увлечение садовыми участками является в какой-то мере отдушиной, но это только два-три месяца в году. Я очень жалею детей – москвичей, поэтому я всю жизнь отклонял любые варианты переезда в Москву и не жалею об этом.

Итак, мое счастливое детство закончилось! Так не хочется отрываться от природы. Я всерьез подумываю о профессии лесничего…

Но судьба распорядилась иначе. И об этом речь дальше.

Студенческие годы

Окончив 10-й класс на отлично, я получил право поступить в институт без экзаменов. После некоторых колебаний между лесом и техникой, о чем я писал выше, я решил подать заявление в Бауманский институт. Сейчас можно твердо сказать, что убежденности в призвании к машиностроению у меня не было. С таким же успехом я мог поступить в любой другой институт за исключением, наверное, медицинского. Поэтому я всегда скептически выслушиваю высказывания некоторых родителей о призваниях их чад. Как правило, лишь проработав несколько лет, человек может понять себя в этом смысле. Итак, я послал документы и прекрасно проводил время на Волге, будучи уверенным в приеме. Вдруг приходит пухлый конверт, в котором письмо с отказом по причине того, что в институте перебор заявлений от отличников. Одновременно предлагалось поступить в какой-либо другой институт, в частности, в текстильный или в кожевенный. Такие варианты мы восприняли как оскорбление, хотя теперь-то я понимаю, что там тоже можно было с увлечением работать, но это теперь! Обсудив ситуацию на семейном совете, было принято решение (по инициативе мамы) немедленно ехать в Москву и пробиваться к «заветной цели». И вот я, один, из провинциального городишки, с потертым чемоданом «подался в столицу». По нынешним временам такая поездка «без звонка» или без «волосатой руки» выглядит наивным чудачеством, почти авантюризмом. Приехал я в институт и стал действовать. Поселили меня в одной из аудиторий, где жили бедные абитуриенты (такого мудреного слова мы тогда еще не знали), сдававшие, а чаще завалившие экзамены. Конкурс был пять человек на место, а некоторые «настырные» приезжали сдавать третий год! Начались мои хождения к проректору, в приемную комиссию, в комитет комсомола. Исправедливость восторжествовала – меня зачислили, но без стипендии и без общежития. Я поселился у Поли Федосеевой, которая жила с мужем в деревне Давыдково (ныне Кунцевский район) в маленьком деревянном домишке. Однако, меньше чем через месяц мне дали место в общежитии, а еще через месяц – стипендию.

Общежитие было, как и по сей день, в Лефортово (Лефортовский вал, кор. 4) и состояло из нескольких корпусов, принадлежащих разным институтам. Рядом завод авиационных моторов, поэтому рев стоял неимоверный, нельзя было открыть окно. В нашей комнате на четвертом этаже (кажется, 447) жили: Каданов Израиль – еврей, Худоян Цолак – армянин, Архангельский Юрий – русский из Торжка и я – в общем, интернациональная бригада. Каданов был старше нас лет на восемь, отслужил армию, был собранным, волевым, учился хорошо. Цолак из Еревана был хотя и молодой, но солидный, улыбчивый, очень порядочный. Впоследствии он стал председателем профкома института. Жили мы очень дружно, постепенно осваивались, узнали практически всех, живущих в корпусе. Помог этому титан, к которому утром и вечером сходились все с чайниками за кипятком. Много говорят о беззаботной, веселой студенческой жизни. Так вот, к большей части «бауманцев» это не относится. С первых дней учебы и до окончания института сутки были забиты до отказа различной деятельностью, свободного времени практически не было. Лишь иногда, когда было невмоготу, позволяли себе утром поспать за счет первой лекции.

По субботам и воскресеньям в комнате отдыха в общежитии танцевали под радиолу, пластинки были хорошие, настроение тоже. Танцы были местом знакомств, так как на танцы приходили девушки из других корпусов. Там и я познакомился со своей будущей женой – Татьяной Горчаковой, которая жила в комнате напротив нашей. Некоторые «храбрецы» решили игнорировать занятия, но первая сессия показала «зубы», и они разъехались по домам зализывать раны. Бывали и другие крайности, некоторые хотели успеть сделать все на отлично, но ничего не получилось, а один даже «свихнулся» в результате бессонных ночей и был отчислен. У нас в комнате все трудились, поддерживая друг друга и не давая отставать. Не всегда и не все получалось. Особенно трудно было Цолаку, который слабо знал русский язык, да и подготовка не ахти какая. Наступила первая сессия, и я, чтобы продлить каникулы, решил сдавать экзамены досрочно. Все шло хорошо, но на последнем экзамене по математике схватил двойку. Обидно потому, что материал я знал (так оправдываются все, завалившие экзамен), но преподаватель (чужой, а не тот, который нам читал) назвал теорему другим, не знакомым мне термином. Поездка домой была омрачена, но родителям я не признался, не хватило духа. Это, кстати, была единственная двойка в жизни. Другой издержкой первого семестра было мое приобщение к курению, не выдержал. А все из-за желания казаться взрослым. Пижонство! Оно продолжалось тринадцать лет. Но все-таки я переборол себя и высоко ценю эту победу. Думаю, что этим я обязан тому, что пока жив.

Иногда я получал (по почте) билет в театр от Клавдии Шустовой (Кучеренко), а в следующий раз я посылал ей – так мы устраивали себе театральные праздники. Клавдия училась в Менделеевском институте, а жила в общежитии во Всехсвятском, ныне – метро «Сокол». Иногда я направлялся к ним на танцы через всю Москву на трамвае, часа полтора, да если еще в мороз, да в ботиночках… Но молодость – есть молодость! Однажды мы были на Новогоднем карнавале в ее институте (1938 г.). Это был первый для нас такой «крупномасштабный» праздник, он буквально ошеломил и запомнился на всю жизнь. Зимой я изредка ходил на каток в Лефортовский парк, но это было не так интересно как в Вольске, где все были свои. Характерно, что среди студентов редко можно было встретить любителей выпить. На танцах, как правило, ни от кого не пахло. Как это не похоже на тот разгул, который царит в студенческих общежитиях сейчас. Питались мы по-спартански: утром и вечером хлеб с маслом и кипяток с сахаром без заварки, обед в институтской столовой. Вопрос о том, что ты любишь, а что не любишь, не возникал – ели то, что давали. Лишь в воскресенье иногда пускались в разгул – заказывали в столовой ромштекс с картошкой на сковородке и бутылку пива. Из столовой выходили блаженно улыбаясь, – как мало надо для счастья!

В нашей группе около половины были москвичи. Была единственная девушка, Вера Карасик. По этому поводу мы острили: одна девушка, и та – карасик; причем она курила, что в то время было исключительно редким явлением. Часть лекций мы слушали потоком, это сближало ребят. Иногда по праздникам встречались на квартире, танцевали, пили понемногу разливной портвейн и соревновались в знании цитат из «Золотого теленка» и «Двенадцати стульев», заучивая целые страницы и употребляя отдельные фразы, когда это было уместно.

Уже со второго курса мы стали приобщаться к живому делу и в теории и в практике. Помню ту гордость, удовлетворение, которые я испытал, познавая по сопромату или по деталям машин задачи, решаемые инженером в повседневной работе. В институтских мастерских мы сами формовали, участвовали в разливке металла, ковали на паровом молоте, варили электросваркой, что тогда было новинкой. Много дала производственная практика на Новокраматорском машиностроительном заводе в 1938 году Завод поразил масштабами и уникальным оборудованием, культурой производства. Территория утопала в зелени, в обеденный перерыв у основных цехов играл духовой оркестр.

Профессорско-преподавательский состав института был исключительно хорошим, в том числе маститые с мировым именем профессора, о которых ходили буквально легенды. Уровень требований к студентам был высокий, но справедливый. Одним словом – МВТУ! Мы гордились тем, что из его недр выделились такие институты, как МАИ, МЭИ, СТАНКИН. Как показало время, маёвцы упорно замалчивали это обстоятельство. Важно то, что и школа и институт сумели привить главное: учеба увлекала, экзамены не были самоцелью, время летело незаметно.

Многих теперь пугает черчение, которому в МВТУ придается большое значение. А у нас этот предмет был, как живопись! Хорошо исполненный чертеж сложного узла вызывал радостное чувство творчества. Единственное, чего я не любил, так это химию, особенно лабораторные работы. Один запах этой лаборатории портил мне настроение. Работали мы много, но и для души было все, что надо. Три-четыре раза в год в институте бывали отличные концерты с участием знаменитых артистов того времени из МХАТа, Малого театра, оперетты и даже из Большого: Ершова, Ливанова, Гаркави, Абдулова, Ильинского, Геоли, Тарасовой и других. Работали спортсекции, и я, в частности, занимался в мотосекции; был отличный джаз, увлечение которым в то время было повальным. Альпинисты бауманцы славились своими восхождениями, но, к сожалению, мы в вестибюле часто видели фотографии и некрологи погибших альпинистов.

Запомнились демонстрации 1 мая и 7 ноября, когда мы из института до Красной площади шли пешком, весело, но не легко, даже молодым. Как-то в 1938 году нас, комсомольцев, направили ночью дежурить на завод «Серп и молот», где, якобы, ожидалось появление враждебных листовок. Ответственность задания, романтика придавали особый настрой, но к счастью, все прошло спокойно. Самым ярким событием в студенческие годы были, конечно, каникулы, особенно летние. Обычно мы собирались группой в одном вагоне и отправлялись с Павелецкого вокзала. Старый, громыхающий, прокуренный вагон, которые теперь можно увидеть в кадрах кинохроники тех лет, шел, подпрыгивая на стыках, около двух суток, но нас это не угнетало. На каждой станции, а они были через каждый час, мы высыпали на перрон, покупали фрукты, разминались, знакомились с соседями. Хорошо! В Вольск прибывали рано утром, и я с большим фанерным чемоданом целый час добирался до дома по улицам спящего города. С целью сделать сюрприз, я заранее не писал родителям о своем приезде, а подойдя к дому, перелезал через забор и, отдышавшись, начинал потихонечку стучать. Вскоре в окне показывалась мама, раздавались восклицания, охи, ахи, дверь открывалась и я попадал в объятья мамы пополам со слезами радости и упреками «почему не писал?». Потом появлялся папа, следовали сдержанные мужские объятья, и я входил в отчий дом.

После второго курса было распределение по специальностям, и я выбрал себе специальность «Гусеничные машины», то есть тракторы и танки. Учиться было интересно. После детального изучения материальной части танка в лаборатории мы имели возможность водить танк, это было незабываемое чувство. Водили танк на пустыре напротив академии моторизации в Лефортово, ныне там все застроено. В 1985 году я был в командировке в ЦИАМе (Центральный институт авиационного моторостроения) и зашел по пути в студгородок. С трудом отыскал свой корпус, поднялся на четвертый этаж, постоял у своей комнаты, погрустил. Корпус готовили под капитальный ремонт, поэтому вид его произвел удручающее впечатление…

Когда я был на четвертом курсе, в корпусе появилась Таня, с которой мы познакомились на танцах (о чем я уже упоминал), а позже состоялось знакомство с ее отцом, который был проездом в Москве.

После четвертого курса наша группа должна была проходить так называемую войсковую практику. Часть студентов выехала во Львов, а я с остальными был направлен в город Белосток, который находился рядом с границей. Мы с нетерпением ждали отъезда. В начале июня 1941 года мы выехали. Выехали навстречу страшной ВОЙНЕ.

Студенческая практика в Белостоке. Начало войны

Наш полк размещался на окраине Белостока, в городке, где раньше располагалась польская войсковая часть – несколько каменных казарм, штаб и гаражи для техники. Выдали нам обмундирование, в котором мы выглядели не очень браво. Особенно «оскорбляло» наше студенческое достоинство то, что вместо сапог нам выдали грубые ботинки и обмотки, которые постоянно разматывались, а ноги казались тонкими палочками. Мы разместились на верхних нарах в казарме вместе с солдатами. С наступлением ночи, по мере того, как солдаты засыпали, давление воздуха, а точнее газов в казарме интенсивно повышалось. Я не выдержал и вышел на свежий воздух, а за мной еще несколько человек. Так прошла первая ночь. На утро в штабе к нам отнеслись с пониманием, и следующую ночь мы блаженствовали в палатках. Как и полагается, утром над нами измывался старшина, засекая время наших сборов, которое вдвое превышало норму. Особенно досаждали нам обмотки, которые с вечера мы сматывали как бинты, чтобы утром быстро обмотать ноги. Но второпях обмотка выскакивала из рук и разматывалась во всю длину, и нам приходилось чертыхаясь, под общий смех, начинать все сначала, а старшина ехидно повторял: «Это армия, а не институт, здесь головой думать надо!».

Старшина нам попался противный, с мелкой душонкой, которого не только мы, но и солдаты ненавидели и игнорировали. Мы с большим нетерпением ожидали настоящей работы с танками и рьяно помогали экипажам подготавливать машины к предстоящим учебным стрельбам. С солдатами и офицерами установились прекрасные отношения, мы чувствовали себя полезными и всячески старались заслужить похвалу. В первый же воскресный день пошли осматривать город. Все было непривычно – чужой язык, непонятные вывески, броские витрины, чистенькие каменные домики и мостовые, настороженные взгляды некоторых прохожих. Мы держались кучкой и чувствовали себя скованно. Зашли в кондитерскую, поели пирожные. Кто мог подумать, что через неделю разразится страшная война… Потолкались в магазинах, где был приличный выбор, я купил отрез на костюм, это решение было принято еще в Москве, а затем пошли к портному и заказали костюм. Интересна история этого костюма – перед отъездом из Белостока я забрал его в виде кроя, дошил уже в Нарофоминске, а в 1945 году поехал в нем в Турцию. Позже, возвратившись, я отдал его дворнику, за что он несколько раз мне кланялся.

В субботу утром 21 июня 1941 года мы пешком отправились на танкодром, где занимались боевой учебой наши танкисты. День был жаркий, пока дошли разомлели, устали, но когда увидели новые танки, усталость как рукой сняло. Впервые я увидел тяжелый танк КВ с большой башней, который поражал своими размерами, корабль, а не машина. К вечеру вернулись в часть и стали помогать чистить танки, доливать масло, пополнять боезапас. Когда все машины были полностью подготовлены, мы пошли на ужин, а затем в кино под открытым небом. Было уже поздно, за день мы намотались и, не дождавшись конца картины, мы пошли спать. До начала войны оставалось четыре часа!..

Проснулись от рева самолетов и стрельбы. Повыскакивали из палаток и не можем понять, что происходит. Над нами низко проносятся самолеты и строчат из пулеметов. Рассмотреть опознавательные знаки невозможно – чуть светает. Кто-то высказал предположение, что начались маневры в связи с прибытием командующего Белорусским военным округом Д. Г. Павлова, чей приезд в часть ожидали со дня на день. Но когда мы услышали свист пуль, то поняли, что это серьезно. Однако, никто не допускал мысли, что это война, предполагали, что провокация. Побежали в штаб и узнали у дежурного, что весь полк уже достиг границы и ведет тяжелый бой. Война…

На нашу просьбу дать нам боевое задание командир ответил, что не имеет права, так как мы всего лишь прикомандированные студенты, без пяти минут инженеры, военному делу не обучены, и отвечать за нас он не хочет, поэтому поручает нам помочь эвакуировать из города семьи командиров. Мы тотчас же отправились по данным нам адресам. Город бурлил, везде оживленные толпы что-то обсуждающих людей. Многие с детьми и чемоданами спешат на вокзал, некоторые из местных, не скрывая озлобления, грозили нам кулаками. По одному адресу мы никого не застали, по другому нам открыла молодая женщина с испуганными глазами, рядом стоял ребенок. Мы помогли им собраться и доставили на вокзал, где шла погрузка в вагоны. Дело было хорошо организовано, никакой паники. Мы возвратились в часть и напросились на новое задание, которое нам дали, чтобы отвязаться от нас – провести инвентаризацию металла на складе полка. Мы восприняли задание со всей ответственностью и стали считать прутки, швеллера, уголки, замерять их размеры, а в это время немцы были вблизи Белостока. Лишь позже до нас это дошло, а тогда надо было действовать, безделье было невыносимо. В полдень из репродуктора на столбе рядом с нами раздался голос «говорит Москва», и мы, затаив дыхание, слушали обращение к народу. Вскоре нам приказали следовать на вокзал и покинуть город. Взяв свои чемоданы, мы втиснулись в какую-то теплушку и поехали. Помню лишь когда проезжали Лиду, увидели сидевших на откосе понурив голову летчиков. Как потом мы узнали, их самолеты были уничтожены прямо на аэродроме, взлететь они не могли, так как бензобаки были вынуты для профилактики. Прибыли в Минск, дальше поезд не шел. Здесь я был свидетелем воздушного боя, когда наш истребитель, делая круги над немецким бомбардировщиком, постепенно прижимал его к земле, вынуждая приземлиться. Этот эпизод имел для меня необычное продолжение. Через несколько лет я пытался попасть во МХАТ и, стоя у входа в театр, спрашивал нет ли билетика. Вдруг мое внимание привлек шум, невдалеке от меня назревал скандал. Опираясь на палочку, спиной ко мне стояла молодая девушка, которую я заметил раньше, так как она тоже искала билетик и громко, хлестко отчитывала стоявшего перед ней спекулянта билетами. Вокруг собралась толпа, подошел и я. Причиной скандала была цена на билет. Растерявшийся спекулянт поспешил удрать, удовольствовавшись номинальной ценой, а девушка, тяжело дыша от возмущения, осматривалась вокруг и, увидев меня, предложила один из отвоеванных билетов. Когда в гардеробе она сняла плащ, я увидел у нее на груди орденские планки. В антракте разговорились и оказалось, что она та самая летчица, которая пилотировала упомянутый истребитель и посадила немецкий самолет, командиром которого был огромный немец, никак не веривший, что его дожала эта маленькая девчонка. Позже она провела много боев, была ранена в колено. Нога перестала сгибаться и не имея больше возможности летать, она поступила в Монинскую военно-воздушную академию. Вот, какие встречи бывают в жизни!

До Москвы от Минска доехали специальным поездом, в котором ехали какие-то загадочные военные и гражданские, вагоны были закрыты, поезд стоял в стороне от станции. Мы упрашивали пустить нас в вагон, но безрезультатно. Однако, когда мы объяснили кто мы, двери открылись и нас приняли довольно приветливо. Приехав в Москву, мы сразу же собрались всей группой, проголосовали идти в ополчение и подали заявления. Через пару дней нас зачислили в ополчение, разместили в школе на Почтовой улице, и мы стали ждать отправки. Здесь со мной произошел инцидент, способствовавший моему возмужанию. Я был назначен на ночь дежурным по роте и добросовестно отстоял до утра, хотя без привычки качало от усталости. Вдруг узнаю, что меня опять назначили дежурить?! Понимая, что это недоразумение, я обратился к командиру за разъяснением, но тот не желая разбираться, начал кричать на меня и заявил, что отдаст меня под трибунал. Я спорить не стал, но понял, что передо мной разновидность белостокского старшины, их, к сожалению, встречается в жизни немало, и спорить с ними бесполезно. Часа через два меня все-таки сменили, а через сутки нас всех распустили, так как вышел приказ Государственного комитета обороны, согласно которому студентов старших курсов направить на оборонные предприятия для работы по специальности. Вскоре ребята разъехались по заводам, а я попросил направить меня по специальности на ремонт танков, мне обещали.

Шли дни. Ночами я с ребятами дежурил на крыше общежития во время налета немцев на Москву, а днем отсыпался. Однажды бомба упала в районе нового здания энергетического института, нас сильно тряхнуло. Вскоре мне вручили направление и я поехал в Нарофоминск на автобронетанковую рембазу № 81 Наркомата обороны. Это было в первых числах августа 1941 года. Рембаза располагалась в нескольких километрах от города, имела два цеха, где ремонтировались танки и гусеничные тракторы. Танки приходили прямо с поля боя, горелые, с пробоинами, со следами крови. Их полностью разбирали, детали обезличивались, все необходимое заменялось, сборка шла заново. Затем испытания пробегом, окраска и танк, как новый, отправлялся на передовую вместе с экипажем, который помогал рабочим собирать машину. Здесь же ее и принимали. Начальником базы был майор Овечкин, высокий, худой, со впалыми щеками и воспаленными от недосыпания глазами. Человек долга, он не щадил ни себя, ни других, обстановка была как на передовой. В длинной шинели, заложив руку за борт, он, как призрак, постоянно ходил по цехам, все видел, всех выслушивал, делал скупые замечания, слегка гнусавя, оперативно помогал. Когда он спал – непонятно. Его девизом были слова: единственным оправданием не выполненного тобою задания может быть только твоя смерть. Его боялись, но больше уважали. Он назначил меня заместителем начальника танкового цеха, а позже – диспетчером базы. Как-то я сказал ему, что люди валятся с ног от усталости, надо бы дать отдых. На это он ответил жестко: «Кто свалится – того в канаву, на его место – другого, там (он показал в сторону фронта) труднее». Он был прав.

Как-то поехал я на отремонтированном танке в испытательный пробег, занял место в командирской башенке, высунув голову наружу. Шли на большой скорости по проселочной дороге. Вдруг машину сильно тряхнуло на очередном бугорке, крышка люка, соскочив с защелки, стукнула меня по голове и я, потеряв на миг сознание, свалился в танк. К счастью, обошлось лишь шишкой на голове, а не будь шлема…

Жил я в общежитии (в бараке) на берегу реки Нары, но бывал там редко, так как в основном ночевал на базе, притулившись где-нибудь на столе или на полу. Запомнились холодные осенние ночи, когда под тонким одеялом всю ночь не мог согреться, а утром с Нары наплывал туман и все утопало в мокром полумраке. Нарофоминск отличается в Подмосковье микроклиматом, там всегда холоднее. Позже, слушая уже послевоенные метеосводки, я обращал внимание на погоду в том районе и вспоминал военные годы. Ночные бдения на базе были очень тяжелыми, все время на ногах, полуголодный, не выспавшийся. Чтобы как-то скрасить положение, я купил трубку в виде головы Мефистофеля, они в то время продавались в каждом табачном ларьке, и пустил ее по цеху. Недели две ее круглосуточно курили все по очереди и посмеивались, получилась отлично обкуренная трубка. Однажды нам сообщили, что в районе высадился немецкий десант. Взяв оружие (я ручной пулемет), мы расположились в лесу около базы и дежурили всю ночь, но все обошлось. Однако, над нами гудели немецкие бомбардировщики, идущие на Москву, и невыносимо было осознавать собственное бессилие. В начале октября нас предупредили о предстоящей эвакуации. Наступили холода, у меня ничего не было теплого. Кто-то мне сказал, что в военном городке одна женщина хочет продать сапоги. Я разыскал ее и купил легкие хромовые сапожки, которые буквально спасли меня в ту холодную зиму 1941–1942 годов. Затем купил ватник, а вскоре достал и брюки, правда не совсем законным способом. Однажды мимо базы проезжала автомашина, доверху груженая теплым солдатским обмундированием. Увидев ее, один из рабочих обратился ко мне: «Вон лежат твои брюки, бери, а то поздно будет». Я стал отнекиваться, что как-то неудобно, но меня подняли на смех. Тогда я догнал машину и ухватил первые попавшиеся брюки. Трудно представить, что бы я без них делал, хотя они оказались немного тесноваты. Таким образом, я худо-бедно, но экипировался. Вид у меня был почти военный, на голове шлем танкиста, остальное солдатско-офицерское. А вот с питанием на дорогу было плохо. Мы с ребятами взяли грузовик, я сел за руль, хотя до этого ни разу не водил, но автомобиль знал хорошо (в институте изучал), и мы поехали в Нарофоминск. Там уже большая часть населения эвакуировалась, магазины были закрыты. Только в одном месте прямо на улице женщина продавала колотый сахар из мешка. Мы взяли по кульку и поехали обратно, это была вся наша добыча. Как мне удалось довести машину – до сих пор удивляюсь: заехал в гараж, жму на тормоз, а машина катится, уткнулась в стену, ключи выскочили и куда-то провалились, так и не нашел. Бежим в цех, там идет подготовка к погрузке. На следующий день 15 октября получили команду грузиться, и ночью эшелон тронулся на Москву. Эвакуация базы длилась несколько дней, немцы были рядом. Как я узнал позже, при обстреле базы погиб майор Овечкин. Очень жаль, это был настоящий командир. Утром мы прибыли в Москву и остановились на станции Сортировочная, недалеко от нашего студгородка. Узнав, что эшелон простоит часа три, я отправился в общежитие в Лефортово. В корпусе было безлюдно, большинство студентов разъехались. Поднимаюсь на четвертый этаж и стучу в комнату Татьяны. Дверь открывается – в комнате Татьяна, Мария (ее сестра) и подруга. Обсуждают, что делать. Эти дни были днями массовой эвакуации предприятий. Время на размышления не было, я предложил ехать со мной, и через час мы уже вчетвером с чемоданами, узлами и даже с тазиком, обливаясь потом, шли к Сортировочной.

Разместились в теплушке на верхних нарах, как говорят, в тесноте, да не в обиде. Вскоре нас перегнали на Киевский вокзал, и там мы попали под бомбежку. Помню, как мы стояли у теплушки и смотрели, как на нас летят бомбы, а мы, пытаясь определить, с какой стороны они упадут, подлезали под вагоном на более «безопасную» сторону. Они упали метров за сто от нас, хотя было впечатление, что они летят прямо в затылок. Ощущение неприятное, но паники не было. Затем началось многодневное путешествие на Урал с длительными остановками, ночными дежурствами на платформах с танками, тяжелыми вестями с фронта. На стоянках иногда удавалось получить горячее первое, а в остальное время девчата что-нибудь соображали на буржуйке в вагоне из тех небольших запасов, которые прихватили из Москвы.

Вначале нас отправили в Сарыкамыш, затем в Кунгур и, наконец, в Глазов Удмуртской АССР, где мы и осели. Двадцать человек разместилось на площади 40 квадратных метров деревянного дома в комнате, разгороженной простынями. Утром я отправился на работу в механические мастерские, в которых нам предстояло срочно разместить оборудование и начать ремонт танков. Стояли крепкие морозы, и работать было очень трудно, но дело продвигалось. Опытные мастера все предусмотрели и захватили с собой инструмент, приспособления, запчасти. Трудно было с питанием, а тем более с куревом. Иногда вечером ходили на станцию и получали тарелку горячего супа заодно с пассажирами очередного остановившегося эшелона. Однажды я решил отнести тарелку супа домой, дорогой поскользнулся, упал на спину, но умудрился, держа тарелку на вытянутых руках, не расплескать драгоценную влагу. С куревом мне как-то очень повезло. Проходя домой через станцию, я увидел у некоторых вагонов оживление: мужчины проворно поднимались по скобам на верхний срез вагона (вагоны были без крыш) и вскоре возвращались с сумками и оттопыренными карманами. Оказывается, вагоны возвращались с табачных фабрик, куда они доставляли табак-сырец, после чего на полу оставалось достаточно табака, который для нас был дороже хлеба. Я подключился к этому муравейнику и прилично «отоварился». Вскоре мы с Таней и Марусей получили ордер на комнату в квартире одинокой женщины, но прожили там всего несколько дней. В первых числах января 1942 года я получил повестку в военкомат и пришел в отдел кадров рембазы за расчетом. Там мне сообщили, что в Ижевске начал учебный год наш Бауманский институт, и есть указание направлять туда старшекурсников. Через день мы, и еще двое с нами, ехали в кузове старенького грузовика, укутавшись во что попало и замерзая до костей. Переночевав где-то в деревне, к вечеру мы добрались до места.

Институт размещался в двух корпусах. Против одного из них, через дорогу, стоял деревянный двухэтажный домик, в одной из комнат которого, на втором этаже жил мой приятель по московскому общежитию Николай Белуха с другом. Кстати, после войны Николай пошел по партийно-комсомольской линии и достиг высокого поста второго секретаря ЦК КПСС Латвии.

Мы с благодарностью приняли предложение Николая и поселились в его комнате 12 квадратных метров теперь уже впятером. Страшно вспомнить условия… Наша комната отделялась от второй, в которой жила семья хозяина, не доходящей до потолка перегородкой. С питанием было тяжело. Ходили через весь город на рынок в столовую, где можно было взять так называемый суп. Брали по пять-шесть тарелок, сливали воду и получали немного густоты. И так несколько раз. Ночью часто бегали, вспоминая этот суп. Со временем в студенческой столовой стало получше, особенно когда туда устроилась работать Мария, которая по возможности подкармливала нас. Но до этой столовой было час хода. Это расстояние за один рывок, в сильный мороз, да в нашей одежонке преодолеть было невозможно, поэтому иногда на полпути стучались в дверь любого дома и просились погреться. На наше счастье во дворе института были свалены дрова, так как в корпусе было печное отопление, и мы ночью понемногу воровали их и топили свою печку.

Очень удручающе подействовало появление на нашей одежде вшей, это было следствием недоедания, скученности и несистематического мытья, а главное результатом общения с людьми, попавшими в такую же ситуацию. Принимали энергичные меры, всю одежду прожаривали в печи. В то время вши были грозным врагом, поэтому в Москве и в других городах на вокзалах были созданы санпропускники, где люди, приезжавшие в город, могли помыться, остричься и обработать одежду. Столовая не могла нас накормить, вечером все хотели есть. Собрав свои жалкие пожитки, мы с Татьяной отправились с санками в деревню, километров за пятнадцать, попытаться выменять картошку. Дорога шла через красивый сосновый лес, был солнечный морозный день. Но наша легкая одежонка и пустые желудки не располагали к любованию. Обмен шел туго, в деревнях уже всем отоварились. По-русски говорили плохо, поэтому торговаться было бесполезно. Поздно вечером измученные, промерзшие, с небольшим мешком картошки мы вернулись домой.

Для меня и ребят было еще одно испытание – табачный голод. Вначале было терпимо, так как у хозяина в сарае была свалена куча папиросных окурков, которые приносила жена хозяина, работавшая уборщицей в учреждении. Мы потрошили окурки и крутили сигареты. Но скоро эти запасы иссякли. Изредка на рынке удавалось купить стакан самосада. Иногда я шел на крайность – менял талон на сто граммов хлеба из своей хлебной карточки (триста граммов на день) на спичечный коробок табака. Если учесть, что Таня и Маруся первое время, до устройства на работу, карточек не имели, то станет ясно, что такое страсть курильщика. Были случаи, когда я, будучи в институте, не шел на лекцию, а ходил по коридорам и, увидев идущего с папиросой, пристраивался ему «в хвост» и жадно вдыхал «отработанный» дым. Но были люди, которые на этом делали бизнес. У нас в группе был студент Лева Сутцкевер, до Ижевска побывавший в Ташкенте и прихвативший оттуда по дешевке чемодан табака. Табак был им пущен в продажу по упомянутой выше цене без всякого стеснения перед товарищами. О таких говорили – кому война, а кому и мать родна. Этот Лева не нуждался даже в сливочном масле, а не то что в хлебе. Мы его презирали и думали, что придет время и ему припомнят… Но все оказалось не так. После войны этот тип, волею судеб, оказался в моем подчинении, и в моей власти было его уволить или, по крайней мере, придать гласности его спекуляции, но я к тому времени остыл и махнул рукой на прошлое. Такова жизнь! И в таких условиях надо было учиться, слушать лекции, чертить проекты, сдавать экзамены. Но, кроме того, надо было еще и работать. И я поступил в конструкторское бюро при институте, которым руководил известный специалист в области танкостроения профессор Михаил Константинович Кристи. Днем учился, а с четырех часов работал. Обстановка была деловая, товарищеская. Кристи не только руководил работой, но и угощал нас самодельными сигаретами из хвои с добавками табака, аромат стоял, как в лесу. Работа в КБ была для меня хорошей школой.

В апреле Таню в Ижевске разыскал ее дядя, после разговора с которым она решила ехать к маме в Пены, под Курск, немцы были уже близко. Она быстро собралась, и я проводил ее от станции Агрыз с проходящим воинским эшелоном. Наступила весна. Дни летели в постоянных заботах и в ожидании сводок Совинформбюро. Каждое сообщение о наших успехах, а их, к сожалению, было немного, вызывало радость и подъем, а отступление воспринималось уже как временное явление, росла вера в нашу победу. Поражала жестокость немцев. Русские всегда были гуманными, даже с врагами, соблюдали принятые общечеловеческие принципы ведения войны.

Итак, зачеты и экзамены позади. Мы получили задания на дипломные проекты. Предстояла преддипломная практика. Я поехал на один из заводов в Свердловск и принял участие в доводке и испытаниях одной из первых артиллерийских установок, что соответствовало теме моего дипломного проекта. Не обошлось без казуса. Однажды мы поехали на ходовые испытания. День был солнечный, теплый. Во время краткого отдыха на опушке леса я снял свое видавшее виды пальто и бросил его на броню. Через некоторое время я почувствовал запах гари. Смотрю, а от моего пальто идет дым – оказывается, я его бросил на раскаленную выхлопную трубу, в результате чего выгорела половина рукава и часть спины.

С питанием было по-прежнему туго. Как-то мне заведующий столовой (с подачи Марии) предложил съездить в город Глазов за сыром для столовой. Поехали, в дороге часто останавливались, чтобы подбросить чурок в газогенератор машины. Получили сыр, упакованный в ящики, и поехали. Вскоре нас остановил идущий навстречу мужчина, показывающий жестами сдать назад. Оказывается, мы потеряли ящик. Развернулись, проехали немного и увидели толпу, охраняющую разбитый ящик с головками сыра. Очень порядочный народ, ни у кого не было попытки взять себе дорогую находку. В качестве платы за мою командировку я получил целую головку сыра, это был для нас настоящий праздник, который мы растянули на целую неделю.

Над дипломным проектом я работал упорно, помогла работа в КБ и поездка в Свердловск. Приближалась защита. Здесь возникло затруднение – мне нечего было надеть на защиту, всё износилось. К счастью, профком института выделил мне ордер на отрез, и я заказал себе костюм синего цвета, по сегодняшним меркам – уцененный товар, а тогда он мне казался пределом мечтаний. Защита прошла отлично, я, по отзывам ребят, совсем не волновался и «смотрелся», как инженер. Это было 21 сентября 1942 года. Получив диплом, я по распределению поехал в Мытищи с заездом на одни сутки в Вольск. Мария осталась в Ижевске, Таня изредка писала, она была в армии вольнонаемной, работала чертежницей в управлении части инженерных войск.

Хочется рассказать еще один эпизод, но из другой области. Сейчас мы много говорим обо всех видах дисциплины и путях ее обеспечения. Во время войны этот вопрос не возникал, дисциплина была железной и стимулировалась не поощрениями, уговорами и призывами к сознательности, а страхом наказания вплоть до отдачи под суд за большое опоздание, тем более прогул. Я, вспоминая об этом, отнюдь не ратую за чрезмерную строгость, ведь сейчас не военное время, но мое твердое убеждение, что после того, как уговоры оказались не действенными, нужно наказывать. Это заставляет всех пересмотреть отношение к своим обязанностям, в этом я убедился на своем опыте. Я однажды проспал (будильника не было), посмотрел на часы и облился холодным потом. За несколько минут оделся, бегом к проходной, опоздание 20 минут, что делать? И тут явилась спасительная мысль: якобы упал и повредил сломанную руку. Получилось, в завод пропустили, пошел в здравпункт, а там проще, так как врач меня немного знала. Отлегло. Этот урок я запомнил навсегда и с тех пор прихожу на работу со значительным запасом времени.

Весной 1944 года я оформил разрешение на въезд в Калининград своим родителям, и они, продав дом и имущество, тронулись в путь. Это было очень нелегко в их возрасте (папе было 52 года) сниматься с насиженного места, где жили их отцы и деды, без помощи, тем более с папиным мягким характером. В трудное военное время. По приезде папа устроился на наше предприятие бухгалтером. Им выделили комнату в трехкомнатной квартире на первом этаже по улице Вокзальной, дом 26. Всего в квартире жило десять человек, без ванны и газа, маленькая закопченая кухня с бетонным полом, готовили на керогазах. Маленькая прихожая, точнее коридорчик, где стоял мотоцикл соседа, который он привез из Германии, и наш сундук. И это после вольского своего тихого дома! Однако, я никогда не слышал ни слова жалобы или сожаления. По-видимому, желание быть рядом с сыном было сильнее всяких бытовых неудобств. Иногда после работы мы гуляли с папой в скверике у дома, и я чувствовал, как хорошо нам обоим, его мягкая добрая улыбка говорила красноречивее слов. Но я продолжал жить в общежитии, так как у родителей не было места поставить мне койку. Недалеко от дома мы получили маленький участок и посадили картошку, папа очень усердно работал, хотя такая работа была ему непривычна.

В 1988 году я получил письмо^[6] от Евгения Васильевича Синильщикова, бывшего моего начальника по работе в Центральном Артиллерийском конструкторском бюро в годы войны. В письме описывалась обстановка, в которой создавались лучшие образцы российского вооружения в довоенные и военные годы. Мне посчастливилось участвовать в создании 85-миллиметровой артустановки на танке Т-34, признанной выдающимся достижением советской военной техники. В частности, я участвовал в разработке системы заряжания, в испытаниях на Подмосковном полигоне в Софрино, о чем я упоминал в эпизоде с застрявшим танком, а позже в испытаниях на Гороховецком полигоне под Горьким, о чем Евгений Васильевич подробно пишет в письме.

Интересно, что с Устиновым, Рудяком, Котиным, Кучеренко мне пришлось через двадцать лет после описанных событий работать в ракетной технике. Дмитрий Федорович Устинов был нашим министром, а позже заместителем председателя Совмина, а Рудяк – главным конструктором одного из Ленинградских предприятий, входивших в Главк, начальником которого я в то время был.

Еще любопытная деталь. В письме упоминается самоходная установка с 122-миллиметровой пушкой (СУ-122), изготовленная на Урале (главный конструктор Ф. Ф. Петров). Это как раз та самоходка, в испытаниях первого образца которой мне пришлось участвовать еще студентом-практикантом. Вспомните прожженное пальто!

Будучи блестящим конструктором, Евгений Васильевич Синильщиков не обладал должными организаторскими качествами, сильной волей и пробивной энергией, поэтому он не выдержал соперничества с более сильными руководителями как в артиллерии, так и в ракетной технике. Этим объясняются его полные горечи слова (стр. 6) о несправедливом отношении к нему генерала Грабина. С этим трудно спорить.

Командировка в Турцию

В августе 1944 года меня вызвали в партком предприятия и направили в Мытищинский горком партии, где мне было предложено перейти на работу в Министерство иностранных дел. Через несколько дней после собеседования в ЦК партии и последующей сдачи трех экзаменов, я был оформлен на работу в МИД в качестве слушателя спецкурсов. После изнуряющей работы в ЦАКБ учеба на курсах была отдушиной, хотя занимались по десять часов. Жил я в то время в Подлипках. Особенно необычным и увлекательным было обучение машинописи, которое я освоил прилично, что в дальнейшем пригодилось в работе. Преподавала пожилая женщина, высококвалифицированная машинистка, требовавшая от нас печатать вслепую и всеми пальцами, что было трудно, но позже мы оценили этот метод. Через три месяца, окончив курсы, мы приступили к работе в МИДе в качестве референтов. Было нелегко, особенно когда работали по ночам. В конце года многие из нас начали оформляться в загранкомандировку, в том числе и я. В первых числах января 1945 года, купив в спецмагазине необходимую экипировку, и слегка преобразившись (в основном за счет перехода с кепок на шляпы), мы получили лиры и втроем с сокурсниками выехали в Турцию.

Наш путь пролегал через Баку, Тбилиси, Ленинакан, Карс, Арзрум и Анкару. Война приближалась к долгожданному концу, настроение было приподнятое, люди стали более общительными, самое тяжелое было позади, хотя впереди было еще много крови и горя. В Тбилиси мы стояли несколько часов и успели отыскать мать нашего сотрудника по МИДу Джима Лордкипанидзе, отличного парня. Она угостила нас знаменитой грузинской чачей, в которой я не нашел ничего хорошего. Побеседовав немного, мы отправились осматривать город – центр, Куру, крепость Метехи. На меня все производило большое впечатление, особенно Метехи, романтика! Следующая остановка была в Ленинакане. Здесь впечатления были другие – грязь, теснота, запущенность. Сходили в баню, сопровождающий сказал, что из-за недостатка воды, ее не спускают в канализацию, а используют для стирки. На следующий день мы пересекли границу. Волнение было велико, стало немного грустно. Детали таможенного досмотра и посадка в поезд в памяти не сохранились, запомнилось лишь яркое солнце, ослепительно белый снег, маленькие вагончики узкоколейки. Поезд шел так медленно, что турецкие солдаты на ходу спрыгивали на снег и бежали рядом с поездом, дурачась, как дети. Все они были в солнцезащитных очках, что для нас было в новинку. А солдаты в поезде были на случай расчистки снежных заносов на узкоколейке. Наш поезд дважды останавливался в ожидании, когда солдаты очистят путь.

Прибыли в Карс, где нас радушно встретили сотрудники консульства и пригласили к себе. В Карсе мы пробыли два дня, осмотрели город, расположенный на склоне ущелья, по дну которого течет небольшая речка. По другую сторону ущелья находится грозная старинная крепость, в штурме которой участвовал мой дед, о чем я упоминал. Долго я смотрел на эти стены, стараясь представить картины кровопролитного боя. Городок маленький, бедный, интереса не представляет. Учитывая, что нам далее предстояло ехать без сопровождающего, мы прошли инструктаж, связанный с необходимостью минимального общения и соблюдения местных обычаев. Пришлось зазубрить несколько фраз по-турецки, которые я помню до сих пор, типа: емек бурая гетыр (кушать принесите сюда). С улыбкой вспоминаю наш выход в вагон-ресторан. Учитывая отсутствие у нас какого-либо ресторанного опыта, мы сели за крайний столик спиной к остальным. Перед нами было зеркало, глядя в которое мы могли учиться «хорошим манерам» у отраженных в зеркале пассажиров.

В Эрзруме нас встретил на платформе какой-то тип с измятым лицом, в потертом пальто с поднятым воротником и в котелке, очень похожий на одесского сыщика, как мне представлялось по фильмам. Он стал вертеться возле нас, стараясь завязать разговор по-русски, причем довольно примитивно. Мы уклонились от разговора, так как были предупреждены об этом «хвосте», и пошли по платформе, а он поплелся за нами. Потом он остановил нас и стал ныть о том, что он старый, больной человек, дома куча детей, а он работает в полиции и имеет задание следить за нами, но он готов отвязаться от нас, если мы дадим три лиры, что мы и сделали. Потом сели в сани, и пара невзрачных лошадок резво помчала нас в гостиницу. Гостиница была на уровне дома приезжих в провинциальном городке прошлого века с двумя примечательностями: в коридоре с легким шипением горел газовый фонарь, который я видел впервые в жизни. Вторую достопримечательность мы обнаружили ночью. Это были злющие клопы, с которыми мы «забавлялись» всю ночь. Город мы осмотреть не успели, а хотелось бы в знак уважения к А. С. Пушкину. Поезд уходил рано. В Анкаре на вокзале нас встречали товарищи из посольства, и мы на двух машинах через пятнадцать минут были на месте. По дороге я жадно всматривался во все окружающее, все было так необычно и интересно. Посольство находилось на проспекте Ататюрка – центральной улице Анкары, связывающей центр города с президентским дворцом, расположенным на живописном холме в парке на окраине города. Здание посольства напоминало большой пароход благодаря длинному балкону и надстройке наверху. Вокруг здания был уютный садик, огороженный металлической изгородью. По соседству с нами располагались различные посольства. Вначале мы устроились в одной комнате втроем на третьем этаже посольства с «удобствами» в коридоре, затем я получил отдельную комнату.

На следующий день я был представлен послу СергеюАлександровичу Виноградову. До перехода на дипломатическую работу он был профессором в Ленинградском университете, историк. Человек высокой культуры, простой, приветливый, трудолюбивый. Позже он был послом во Франции и удостоился высшей награды – ордена Почетного легиона. Вместе с женой, Евгенией Александровной, и девятиклассницей дочкой он жил в здании посольства, его спальня была как раз под моей комнатой, что, естественно, заставляло меня и моих гостей ходить на цыпочках, когда мы часов в двенадцать ночи или позже, закончив работу, заходили ко мне пропустить по стаканчику вина. Моим непосредственным начальником был Волков Павел Александрович, чудесный человек лет пятидесяти, жизнерадостный, общительный, но очень осторожный, пунктуальный. В молодости работал слесарем, затем был выдвинут на работу в МИД, работал в Париже, в Виши, а в последние годы в Анкаре. Он страдал плохим слухом, очень терзался этим и, может быть, из-за этого не имел семьи. Он дал мне очень много добрых советов, которые я использовал в своей работе после того, как он уехал, а я остался за него. Обедал я, как и многие сотрудники, в маленькой столовой, расположенной в подвальном этаже жилого дома напротив посольства. Одна комнатка и кухня, где хозяйничали муж с женой, ведя все хозяйство: закупку продуктов, доставку, готовку, обслуживание, уборку и т. д. Это был пример четкой организации труда. Интересна судьба этой пары. Он – турок могучего телосложения, добрый, улыбчивый, был бойцом-буденовцем в гражданскую войну, женился на симпатичной украинке и вернулся в Турцию. Кормили нас не мудрствуя, без выбора, но «от пуза», в основном борщ украинский и баранина с картошкой, все очень вкусно и в изобилии. После голодных военных лет, особенно в первое время, мы нажимали на еду и стали округляться. В город в ресторан выбирались довольно редко, да и то в дневное время. За продуктами для завтрака и ужина ездили за три остановки в магазинчик, точнее в лавку, которой владел болгарин, всегда лояльно и предупредительно относившийся к русским. Нам очень нравился стиль торговли в магазинах, когда продавец не признает слова «нет». Если даже в его магазине чего-то действительно нет, он посылает мальчика, тот бежит туда-обратно, и вам приносят то, что заказали.

Среди сотрудников посольства было человек шесть молодых ребят и две девушки, которые не засиделись «в девках»; одна вышла замуж за торгпреда, другая – за консула в Стамбуле, Грубякова. Последний до назначения его консулом работал в посольстве вторым секретарем, и я с ним нередко беседовал. У него было трудное детство, он рано остался без родителей и стал беспризорником, затем попал в детдом и, в конце концов, благодаря упорству получил образование и стал дипломатом. Мы все с одобрением отнеслись к известию, что он женится на Наташе Нагорной, работавшей в канцелярии. Вскоре они переехали в Стамбул. Позже, когда я был уже в Москве, до меня дошла страшная весть: Наташа, ожидавшая ребенка, решила рожать на своей родной Украине, где в деревне жила ее мать. Там Наташа погибла от удара молнии.

Вскоре мне стало ясно, что жить одному за границей очень тоскливо и я, по совету Волкова, написал письмо на имя заместителя министра с просьбой направить ко мне Татьяну, с которой обязуюсь оформить брак. Через три месяца, в мае 1946 года, Таня прибыла в Анкару. Освоившись с обстановкой, она решила работать и начала осваивать машинопись. Месяца через два она уже работала в канцелярии машинисткой. Мне запомнились ее дежурства у радиоприемника в 23–24 часа, когда Москва передавала наиболее важные газетные статьи, которые с приемника попадали сразу же на машинку в несколько экземпляров, и утром мы имели возможность читать новости.

Иногда мы выбирались в кино или по магазинам. В кино были порядки, вызывавшие у нас негативное отношение: сеансы шли без перерыва, зрители входили и выходили когда кому вздумается, раз-говаривали, грызли орехи, ели мороженое. Интересно было потолкаться на базаре, но из-за незнания языка многое было недоступно. Среди нас был переводчик, молодой человек громадного роста и могучей комплекции, блондин, с румянцем во все щеки. Он не просто знал турецкий, но владел им в совершенстве и знал на память многие выдержки из Корана, чем не могли похвастать даже многие турки. И вот он выбирает наиболее подходящее место на многолюдном рынке и начинает заводить разговор с каким-нибудь седовласым старцем, и постепенно вокруг них начинает собираться толпа. Володя с улыбкой, перебирая четки, возвышается над толпой, вокруг турки цокают от восхищения и качают головами, а мы стоим в сторонке, преисполненные гордости.

Однажды, вскоре после того, как уехал Волков, я получил приглашение принять участие в праздновании дня Турецкой республики. Это для меня было неожиданностью, и я опешил, не зная, как мне готовиться к «выходу в свет». Но посол взял надо мной шефство, благодаря чему был взят напрокат на два дня фрак и цилиндр, у первого секретаря одолжили сорочку с крахмальной манишкой и жемчужной булавкой. Когда я облачился в эту «роскошь» и взглянул в зеркало, у меня затряслись коленки. Не помню, как доехали до стадиона и разместились на дипломатической трибуне. Моя скованность привела к тому, что у меня страшно разболелась голова, и я уже не смотрел на парад, а молил Бога, чтобы он скорее закончился. А тут еще так не кстати появился официант с подносом, на котором стояли рюмки с коньяком. Глядя на других, я тоже взял рюмку. Вокруг все, не торопясь, потягивали коньяк, даже дамы. Для русского человека пить не закусывая – варварство, но в гостях не своя воля, и я начал пригублять, испытав добровольную пытку. К счастью, скоро все закончилось, и я, приехав в посольство, сразу же пошел в столовую лечиться борщем. По пути меня встретил наш сотрудник и, «пораженный» блестящим парадом, сфотографировал меня. Однако, как это обычно бывает, фотографию я не получил, о чем очень сожалел, так как быть во фраке мне больше не пришлось. Вскоре из Москвы на мое имя пришла посылка, в которой была скроенная, но не сшитая парадная дипломатическая форма с погонами, золотым шитьем, перчатками и (предел мечтаний) кортиком. У многих вызывало удивление введение формы для дипломатов, тем более с погонами и кортиком, но в то время форма была введена у юристов, транспортников, шахтеров. Конечно, форма подтягивает, дисциплинирует. В этой форме я был на процедуре поздравления президента Турции Исмета Инёню, а затем и на параде. На этот раз я чувствовал себя уверенно и видел все, что происходило на поле стадиона, и был готов даже выпить рюмку коньяку, но на этот раз его не было.

Наступил июль 1946 года и по традиции посол и часть сотрудников выехали в Стамбул работать в консульстве, а жили мы на даче в местечке Бююк-Дере на берегу Босфора недалеко от Стамбула. Ехали мы на четырех машинах, дорога была интересная, в основном в горах, но было довольно пыльно и жарко. Проезжали мы и через деревни, но людей не видели, – наглухо закрытые ставни и ворота. В одном месте меня поразили жилища, выдолбленные в скале, с одной наружной стеной с окнами и дверью. Как я недавно узнал из телепередачи, такие жилища не редкость на Ближнем Востоке. Ехали всю ночь, устали. Наконец выехали на равнину, горы с бесконечными опасными поворотами и пропастями остались позади, и мы с облегчением вздохнули. Прошло полчаса, мы дремали, и вдруг машину резко бросило в кювет, опрокинуло набок и протащило метров двадцать. Мы остановились в своем аварийном движении в нескольких метрах от телеграфного столба. Конечно, мы глазом не успели моргнуть, как это все произошло, страх пришел позже. Случись это часом раньше в горах, все было бы кончено. Водитель установил причину – износ шарнира в рулевом управлении, в результате рулевая трапеция рассыпалась, и автомобиль потерял управление. Особенно я боялся за Таню – ведь она была в положении. Вскоре за нами вернулись остальные машины и забрали нас. А за нашей машиной выехал из Измита специалист с буксиром. На другой машине прогорел глушитель, и в Измир мы въехали с ревом, привлекая всеобщее внимание. Наконец добрались до места. Бююк-Дере является собственностью Советского Союза, лакомый кусочек, который турки давно мечтают вернуть себе, но безрезультатно. Как нам рассказали, еще во времена Екатерины этот довольно большой участок земли, расположенный на отлогом склоне холма на берегу Босфора, имеет чудесный источник пресной воды, которая в этих местах очень дорога. Он был куплен или подарен или отобран после войны. Многие русские корабли возили из России и Болгарии землю и толстым слоем рассыпали ее по всей территории, подготавливая почву для массовой посадки деревьев, и показывая нежелание русских ходить по «басурманской» земле. Даже на территории Турции русские были на своей земле. Затем разбили прекрасный парк, который стал в наше время красивым лесом – береза, лиственница, кедр, сосна – всё там есть, причем в первозданном виде, как в тайге, чудо! А на вершине холма, а точнее горы, красуется белый, так называемый потемкинский домик. Ближе к Босфору рядом с набережной стоят несколько дач, в одной из них мы и разместились. С балкона чудесный вид на Босфор и оживленную набережную. Особенно хорошо вечером, когда спадает жара. Даже не будучи романтиком (а я себя немного таковым считаю) можно представить себе то состояние, в котором я пребывал первое время. Я с интересом впитывал в себя все новые впечатления, гомон толпы на чужом языке, цветущие магнолии, киоски с ледяной водой и сладостями, хозяева которых для привлечения покупателей постоянно держали включенными электрические звонки. А на Босфоре на залитой лунным светом воде проходят ярко освещенные корабли и юркие трамвайчики. Но вдруг мысли переносились домой, всплывали в памяти военные годы с их горем и лишениями. Чувствовал себя как бы виноватым, что мне повезло, я жив, а сколько моих сверстников лежит в земле…

На работу в Стамбул в консульство мы с одним из сотрудников обычно плавали на трамвайчике, «шеркет» по-турецки, битком набитом пассажирами, простыми рабочими людьми. Мы стояли, стиснутые толпой, но это не мешало любоваться красотами Стамбула, этой сказкой Востока. Об этом нельзя рассказать, надо видеть.

В консульстве в это время была горячая пора, весь двор был забит армянами, которые волею судеб в разное время оказались на чужбине и сейчас хотели вернуться на Родину. Среди них были и состоятельные, готовые бросить все – лишь бы вернуться в Армению, но в основном была беднота. На лицах была большая тревога, разрешение на въезд было для них вопросом жизни, слишком много горя они испытали… Большая часть из них получила разрешение. Это был наглядный пример на тему о Родине, о патриотизме.

Интересно было ходить по узким улочкам старого города с бесконечными лавочками и магазинами. Там я, кстати, купил часы «Омега», прослужившие мне 25 лет. Очень жаль, что не удалось осмотреть город как следует, так как дней через десять пришло указание послу вернуться в Анкару. Обратная дорога была без приключений, но последние километры тянули «на нуле» бензина, разгоняясь и затем накатом, водитель показал класс вождения.

Седьмого ноября в Посольстве, как обычно, был большой прием, мы с Татьяной получили приглашения. Надо было срочно шить бальное платье. Мы до сих пор с благодарностью вспоминаем жену посла, Евгению Александровну, проявившую большое участие в решении этого вопроса, также как и жена одного из моих сотрудников. В итоге через неделю было готово красивое муаровое розовое платье, в котором Татьяна, с косами вокруг головы, выглядела очень эффектно. Прием прошел успешно. Но были и курьезные моменты, например: некоторые мужчины, оставшись одни в малой гостиной, воровато озираясь, совали в карманы наши папиросы, лежавшие в ларцах на столиках. Для них, привыкших к сигаретам, папиросы казались диковиной. А мы, находясь на балконе, через стекло видели все это и смеялись. Публика была разнообразная, настроенная в основном дружественно, но были и такие, как сотрудник финского военного атташе, двухметровый громила с квадратным лицом, который явился на прием с гитлеровским железным крестом на мундире. Татьяна танцевала весь вечер и была «нарасхват».

После того, как гости разъехались, началась вторая часть праздника, на которой были только свои – посольские и торгпредские. Уселись за длинный стол и после «возлияний» (при гостях мы этого позволить себе не могли), начались танцы и импровизированный концерт. Здесь жена отличилась – спела песню о Ленинграде (… «выпьем за тех, кто командовал ротами»…), чем многих растрогала до слез, так как среди нас были ленинградцы, перенесшие блокаду.

Зима пролетела быстро. Она, собственно говоря, мало чем отличалась от осени, – снега нет, чистый прохладный воздух. Я вспомнил об этом, слушая как-то по радио о том, что сейчас в Анкаре остро стоит вопрос о сильной загазованности выхлопным газом и дымом из печей.

В феврале 1947-го я получил предписание выехать в Союз. Пришлось ехать одному, так как Таня была беременна. 13 февраля родилась Наташа, и через два месяца они с Таней, переплыв Черное море, прибыли в Одессу, а затем приехали в Москву. По возвращении в Москву мне в МИДе заявили, что моя командировка закончена и я могу вернуться на прежнее место работы.

Начало семейной жизни. Путь длиною в 40 лет

Возвратившись в Подлипки, я попал в домашнюю атмосферу, – мама, папа и я, вся семья в сборе, как перед отъездом. Первые дни, как обычно, прошли в воспоминаниях и разговорах о будущем. Главным вопросом был предстоящий приезд Тани и Наташи, другим – моя будущая работа. Второй вопрос вскоре был решен – я встретил своего старого приятеля Беляева В. А. и он посоветовал мне идти туда, где работал мой прежний начальник, что я и сделал.

И вот приехали Таня и Наташенька. Жили мы все вместе, то есть пять человек на 18 квадратных метрах в трехкомнатной квартире, где кроме нас, проживало еще две семьи. Без горячей воды, без ванны, без газа. Готовили на общей кухне с бетонным полом на керогазах, от которых по всей квартире разносился чад. Долго в таких условиях жить было невозможно, и мы вскоре перебрались в Болшево, где снимали комнату и маленькую спаленку в частном деревянном доме, располагавшемся в районе церкви. Такое проживание называлось «частным сектором», деньги за аренду платило предприятие. Вскоре Таня возобновила учебу в Геодезическом институте. Ей было очень трудно, выручила большая сила воли. Затем мы переехали в другой дом, ближе к станции, но и там прожили недолго, поскольку нам предоставили в Подлипках комнату в трехкомнатной квартире по проезду Ударника, дом 3 с теми же «удобствами». У комнаты было два преимущества – хороший балкон и второй этаж. Соседями по квартире были самые простые люди, с которыми мы прожили пять лет и ни разу не поссорились. В квартире царила атмосфера взаимоуважения и даже предупредительности. В одной комнате жила семейная пара, муж инженер-производственник, участник войны, улыбчивый спокойный человек, всегда стремившийся сделать нам что-то приятное, а вернее, не делать ничего неприятного. Его жена, дородная женщина, работала продавщицей в гастрономе. С этой семьей мы часто встречали праздники. В другой комнате жил милиционер с сестрой, буфетчицей из бани. Все трое мужчин курили, и наши перекуры в кухне вечером превращались в обмен новостями. Так что коммунальную квартиру мы вспоминаем с теплотой. В ней мы отмечали окончание Таней института. С этим событием связан случай, о котором стоит рассказать. Когда мы по этому поводу осушили уже не один бокал, наш хороший новый знакомый, Игорь Николаевич, старше нас по возрасту, очень интеллигентный человек, вдруг взял со стола бутылку и, мило улыбаясь, запустил ее через наши головы в стоявшее на серванте зеркало… Мы остолбенели, а он, увидев такую реакцию, смутился и начал собирать осколки. Свой гусарский поступок он объяснил так: зеркало это пустяк, завтра на этом месте будет стоять новое, но зато навсегда останется в памяти событие, ради которого мы собрались. И он оказался прав, мы это поняли, но значительно позже.

На работе все шло нормально. Осваивался, учился, приобретал опыт и друзей. Но один эпизод испортил настроение весьма серьезно. Как-то я пошел на работу в кожаном пальто, которое привез из Турции. Пальто было очень солидное, типа «реглан», сшитое в ателье из привезенных из Стамбула кож. По нынешним временам – крик моды, а по тем и подавно. В обеденный перерыв я пришел в гардероб одеваться, а пальто… увы, исчезло. Был суд, где выяснилось, что пальто украдено шайкой, в составе которой была и гардеробщица, меня выследили около дома, где в соседней квартире проживали два брата – воры. В качестве компенсации мне выплатили деньги, на которые я купил радиоприемник (сменял шило на мыло).

Выше я упоминал о страшной привычке – курении. Я продолжал курить, несмотря на сильный кашель. Иногда, когда не было папирос (сигареты тогда еще не курили), я буквально не мог заснуть, шарил по всем карманам и углам в надежде найти хоть щепотку табака. И вот наступил момент, когда я понял, что дальше тянуть нельзя, надо бросать. И бросил! Это было в 50-м году. Бросил раз и навсегда. В течение трех дней сосал леденцы, язык распухал. Это была победа.

Пятого марта 1953 года умер Сталин. В настоящее время о нем мало говорят и, по-видимому, со временем забудут совсем. А в жизни нашего поколения Сталин оставил неизгладимый след, и недаром период его руководства называли «сталинской эпохой».

Современной молодежи трудно представить, как настойчиво и последовательно на протяжении 30 лет во всех сферах человеческой жизни внедрялась система неразрывной зависимости успехов от личного прямого или косвенного влияния Сталина. В конце концов, это превратилось в подобие религии, воспринимавшейся без тени сомнения, с трепетной верой, граничащей с фанатизмом.

Те, кто не разделял этой веры, сурово наказывались. Я вспоминаю тот период, как время всеобщего подозрения друг к другу, боязни и безусловного преклонения перед Сталиным. Я его боготворил, как и многие, ревностно с горячностью защищал его действия, когда в тесном кругу кто-либо позволял себе сомневаться в этом. Неудивительно, что известие о его кончине было воспринято как всеобщее горе, никто не стыдился своих слез, произносились горячие речи и клятвы продолжить дело Сталина. У меня сохранились некоторые газеты тех дней, и просмотрев их, можно сложить для себя достаточно полное представление о всенародном трауре. Со временем были преданы гласности многие факты и документы, которые вначале постепенно, а затем стремительно разоблачили, развеяли созданный десятилетиями культ личности. Правда была потрясающей. Негативных сторон было значительно больше, чем заслуг. Мы увидели истинное лицо Сталина и содрогнулись. Сколько бед он и его помощники типа Берии принесли советским людям…

Затем меня постигло по-настоящему большое горе – 25 сентября 1953 года скончался мой папа. Он последние годы страдал от стенокардии, а последние дни жил только за счет кислорода.

Но жизнь шла своим чередом. Я был уже начальником отдела, много ездил в командировки. Иногда отсутствовал месяцами. Наташенька выросла, ходила в садик. Мы по-прежнему жили в одной комнате. В воспитании Наташи и в домашних делах большую помощь оказывала Танина мама, Ксенья Максимовна, которая жила с нами и периодически выезжала в Киев или в Москву, где у нее были внуки – Сережа, Таня, Рита, Вова.

В 1953 году у нас появилась первая машина «Победа». Это событие наложило большой отпечаток на нашу жизнь, особенно в части систематических поездок в Москву за продуктами, осенью за картошкой, а главное, мы начали регулярно проводить выходные за городом с друзьями в любую погоду.

В 1954 году родились Ира и Оля. Это было как гром среди ясного неба. Мы ждали сына, и вдруг – две дочери. Сразу стали многодетными. Воспитание двойни – это очень тяжелое дело во всех отношениях. Наше счастье, что нам вскоре дали трехкомнатную квартиру в новом доме. Этим я обязан Сергею Павловичу Королёву, о чем я подробнее напишу ниже.

Иногда мы делали выезды в Москву в ателье ГУМа с целью заказать обувь или одежду. С вечера останавливались в переулке и дежурили до утра, а потом бегом, кто кого перегонит, на четвертый этаж. Но игра стоила свеч – делали отлично.

О том, как мы проводили выходные, можно написать много и интересно, однако это, на мой взгляд, дело моих преемников. Скажу лишь одно – общение с природой и друзьями – это счастье! Сколько смеха, рассказов у костра, а какая зарядка на всю неделю! У нас было все необходимое: палатки, спальные мешки, газовые плитки и даже лодки. Я всегда любил парусники, и когда приобрел польский швертбот «Мёва», был на седьмом небе. Жаль, что мало пришлось походить под парусом, одному трудно, а дочери не помощницы.

В 1959 году на высоком берегу Пироговского водохранилища нашей организации выделили землю под садовые участки. Получили участок и мы. Место изумительное! Начали осваивать, вывозить с участка песок с галькой, обносить забором. Было трудно. Я в этот период работал в Москве, времени свободного совсем не было. Таня занималась с Наташенькой. Мы дрогнули и в скором времени отказались от участка. Опять стали ездить в лес и не жалели. Особенно запомнились отпуска, проведенные в Батурине на берегу Сейма и на Волге в районе Дубны. Ездили на машине и в Крым. Наташа практически каждый год была либо в пионерлагере, либо в Киеве, либо в доме отдыха. Ира с Олей тоже. Сохранилось много их писем, очень интересных. Надеюсь, что их когда-нибудь обработают и должным образом прокомментируют.

О Сергее Павловиче Королёве

Фамилию академика С. П. Королёва сегодня знает весь мир. Он стал человеком-легендой, перед памятью которого преклоняются все, кто знал его лично или узнал по рассказам других. Я не встречал человека, который придерживался бы другого мнения. О нем написано много и разносторонне, и я очень рекомендую прочитать хотя бы одну из таких книг, они по праву должны быть отнесены к серии «Жизнь замечательных людей». Интересен дом-музей С. П. Королёва в Москве. Мне выпало счастье долгие годы, с 1947 по 1966-й, то есть до его кончины, знать Сергея Павловича и работать под его руководством. Время, как правило, сглаживает в памяти образы людей и события. Однако, в данном случае чем дальше, тем более величественным предстает перед нами образ этого гиганта, тем более осмысливаешь отдельные черты его характера, его действия, стиль работы, отношение к людям и главное – его заслуга перед человечеством в деле начала практического освоения космического пространства, что всем миром признано как начало новой эры в истории Земли! Думая о нем, ловишь себя на мысли (и это подмечают многие, знавшие его), что вспоминаешь не только руководителя, начальника, причем очень грозного, но и близкого, дорогого тебе человека, у которого хочется научиться многому. Все, что он делал, представляется эталоном продуманности, отточенным, оптимальным и, в то же время, недосягаемым, хотя и понятным и простым, как все талантливое.

Наблюдать за ним было очень интересно и поучительно. Я не намерен пересказывать здесь то, что уже описано в упомянутых книгах о Сергее Павловиче, а ограничусь лишь теми эпизодами, которые имеют отношение ко мне и дороги мне. В отдельных случаях, может быть, позволю себе отойти от этого принципа. Все, кто работал с Сергеем Павловичем, за исключением единиц, знали только его настоящее и лишь только после его смерти узнали прошлое, а оно оказалось не менее интересным, что также можно узнать из опубликованных книг.

В 1947 году я поступил работать на то же предприятие, где работал Сергей Павлович, однако до 1951 года был в подчинении у другого главного конструктора, того самого, у которого я работал до поездки в Турцию. И вот однажды, когда на предприятии проходила реорганизация, я повстречался на территории с Королёвым. Он остановил меня и прямо в лоб задал вопрос: «Хотите работать со мной?» Я опешил от неожиданности. Не предполагал, что он знает мою скромную персону. Позже я узнал, насколько серьезно СП (так мы его звали между собой и так он подписывал резолюции на письмах и неофициальные документы) подходил к подбору кадров. До разговора со мной он, конечно, имел обо мне исчерпывающую информацию, как официальную, так и личную, в частности от Нины Ивановны Котенковой, переводчицы, рабочий стол которой стоял рядом с моим кульманом. Вскоре она стала его женой.

С первых дней общения с СП я понял, насколько этот человек стоит выше тех руководителей, с которыми я имел дело раньше. Поражала его собранность, высокая степень организации, непреклонная воля и непреодолимое, почти гипнотическое влияние на людей. Позже я прочитал высказывание У. Черчиля о Сталине, в котором он, в частности, говорил – «Его влияние на людей неотразимо. Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде вставали и, странное дело, почему-то держали руки по швам…». Аналогичное чувство испытывало большинство людей при общении с Сергеем Павловичем. Но это не было чувство страха, он никогда, без необходимости, не подавлял волю собеседника, был корректен, справедлив. Он был исключительно требователен к себе и к другим, пунктуален и дисциплинирован. Всякого рода нарушения порядка вызывали у него мгновенную реакцию гнева, здесь он не знал компромиссов, и виновники получали сполна. В такие минуты его все боялись и старались уйти подальше от его глаз. Но никто его не осуждал, поскольку понимали, что это не каприз, а справедливое возмездие.

Тем более мы ценили его редкие, скупые похвалы. Особенно запомнились его выступления на ежегодных партконференциях с анализом работы подразделений предприятия. И когда он с трибуны произносил мою фамилию и говорил, что мой отдел хорошо поработал (естественно, это было не каждый раз), кровь приливала к лицу, и душу переполняло чувство благодарности к нему и желание отдать все свои силы работе. Он понимал и умело использовал силу морального поощрения. Он умел возвысить сознание своих подчиненных до уровня тех ответственных задач, которые он им поручал. Нельзя было не сделать или сделать посредственно то, что поручил Королёв. Да, работали не за страх, а за совесть! Мне не раз приходилось ездить с его заданиями в самые высокие инстанции и помню, как он терпеливо, детально учил как себя держать, вести разговор, согласовывать документ. Предварительно звонил тому руководителю, к которому меня направлял и говорил обо мне, как о своем помощнике, хотя в то время я был начальником отдела. Этот невинный обман был тоже частицей плана выполнения задания, что придавало мне вес в глазах того, с кем я имею дело. Мне приходилось неоднократно по заданию СП писать срочные технические обоснования новых важных предложений. Этой работе предшествовал продолжительный обстоятельный разговор, во время которого он весь уходил в существо вопроса, просил не соединять его по телефону и раздражался, если кто-нибудь прерывал разговор. Поражала его железная логика, глубокая последовательность и неотразимость доводов. После этого я запирался где-нибудь поблизости от его кабинета и работал, иногда это было за полночь. Уезжая, СП заходил ко мне, быстро пробегал взглядом написанное, одобрительно кивал головой и, улыбнувшись на прощание, уходил, предупредив, что машина в моем распоряжении. Нередко ночью у меня на квартире раздавался телефонный звонок, и меня вызывали в цех, где шла круглосуточная работа, в процессе которой выявлялись вопросы, требующие решения конструктора. СП добился такого положения, при котором процесс производства шел без перерыва, и даже малейшая задержка рассматривалась, как чрезвычайное происшествие. Поэтому ночные вызовы воспринимались как обычное дело и не вызывали недовольства. Так надо! То же относилось и к отпускам, которые отменялись довольно часто, нередко вызывали из отпуска даже с Кавказа.

Как-то СП срочно потребовался один из его заместителей, который отдыхал в Закарпатье и в этот день, как нарочно, заблудился где-то в лесу. По просьбе СП был организован поиск силами большого количества людей. Товарищ был найден, после чего он срочно связался по телефону с СП. Однажды зимой я поехал на две недели в дом отдыха в Калининскую область, но через два дня получил телефонограмму, в которой мне предписывалось на следующий день утром быть у СП. Я в недоумении пытаюсь связаться с ним по телефону, но на месте его нет, а секретарь заявляет, что это его указание. Она, воспитанная в духе беспрекословного исполнения поручений, не решилась напомнить СП о том, что я в отпуске. По своему усмотрению она дала телефонограмму, потратив уйму энергии, чтобы достать номер телефона дома отдыха, затерянного в лесу у черта на куличках. Целый день я дежурил у телефона, только вечером застал СП дома и вопрос был решен. Он пожелал мне хорошего отдыха. Надо отдать ему должное, что он без нужды никогда не ломал наши планы и не подчеркивал свой изнурительный режим работы. Главное для него был итог работы.

СП был мужественным и волевым человеком. Мне пришлось однажды плыть с ним по Северной Двине на катере. Дул пронизывающий, сильный ветер, льдины ударялись о катер, сотрясая его. Через полчаса, промерзнув до костей, я спустился вниз, а СП продолжал стоять с капитаном на мостике, вцепившись в поручни, до конца маршрута, а это еще два часа!

Доверяя своим помощникам, он вместе с тем строго контролировал их деятельность. Как-то мы проводили в Ленинграде очень ответственную работу, которой руководил сам СП. Уезжая в Москву, он поручил руководство одному из начальников отделов и мне, потребовав ежедневно докладывать ему по телефону. Работали мы по шестнадцать часов в сутки, затем шли по спящему Ленинграду к Финляндскому вокзалу и из узла связи докладывали СП о минувшем дне, для чего приходилось его будить, но он это считал в порядке вещей. Так было более месяца, и вот однажды мы сообщили ему о допущенном промахе в работе. Что тут было… Он нас стер в порошок, называл мальчишками, кричал и, в заключение, обещал уволить. Сначала мы сникли, а потом начали хохотать, сказалось длительное нервное перенапряжение. Мы понимали свою вину, но мы своевременно исправили допущенный промах, а что касается увольнения, то нам это слышать не в первой. Королевские «разгоны» стали со временем легендой, делал он их мастерски, глаза его метали молнии, слова уничтожали, он грозил отправить домой пешком по шпалам (если дело было на космодроме), советовал перейти работать в артель, где делают керогазы или на стружко-дробилку. Он выпускал приказы с выговорами сразу человек на десять, и довольно часто. Однажды и я попал под этот огонь, «схлопотал» выговор за то, что проведя неоднократно работу и убедившись, что все идет нормально (работа проводилась ночью на аэродроме), поручил руководство ею своему заместителю, который, в силу своего флегматичного характера, не доглядел, что привело к деформации одной детали объекта. Так за то, что я «самоустранился» (хотя и с разрешения СП), то есть не присутствовал лично на операции, я и получил выговор. Это был единственный выговор в моей трудовой деятельности, и копию приказа я храню как дорогую реликвию о железном СП. Кроме меня в этом же приказе фигурировали еще пять фамилий руководителей всех рангов.

Другой характерный случай. Вечером, после окончания рабочего дня мы (несколько человек) работали в кабинете СП, он был явно не в духе, обстановка была напряженная. В этот момент вошла секретарь и, обращаясь ко мне, сказала, что звонит жена. Я взял трубку и жена напомнила мне, что у нас на сегодня билеты в театр (хотели выбраться в кои-то веки). Я спокойно и тихо ответил ей, что сегодня ничего не получится, она поняла и я повесил трубку. СП исподлобья посмотрел на меня и спросил, в чем дело. Я объяснил. Он мгновенно вспыхнул, швырнул карандаш и, разразившись несколькими эмоциональными фразами, закончил – «Мне такой заместитель не нужен!» Я спокойно сидел и не реагировал, помог многолетний опыт. Вскоре СП отошел, и все пошло своим чередом.

Его строгость, наказания, разгоны были, безусловно, оправданы. Без железной дисциплины нельзя было управлять той грандиозной по своим масштабам и сложности системой, во главе которой стоял этот талантливейший организатор и ученый нашего времени, прекрасно сознававший, какую ответственность он несет.

Все, кто работал с Сергеем Павловичем, знали и другого Королёва – человека высокой культуры, прекрасно воспитанного, готового на деле, без лишней рисовки, помочь любому, кто обратился к нему за помощью. Он был добрым и отзывчивым. Трудно рассказать о тех конкретных добрых делах, которые он сделал для своих сотрудников. Когда к нему приходили с просьбой, он начинал действовать незамедлительно, связываясь по «кремлевке» с ответственными людьми и всегда добивался успеха, за что, естественно, сотрудники платили глубоким уважением. В неофициальной обстановке он был общителен, жизнерадостен, ценил юмор. В течение нескольких лет по приглашению СП я обедал в маленькой столовой (на пятнадцать человек) рядом с его кабинетом и имел возможность убедиться в его умении создать прекрасный микроклимат в общении со своими заместителями, что так необходимо при постоянной напряженности в работе. Столовая была как бы кают-компанией, где во время обеда решались многие производственные вопросы, одновременно раздавались шутки и смех. Здесь же договаривались с СП о встречах или решали оперативные вопросы.

Расскажу несколько эпизодов, связанных со мной и семьей. Наша семья до 1954 года в составе четырех человек занимала одну комнату 16 квадратных метров в трехкомнатной квартире без ванны и газа. Не жизнь, а наказанье! Но вот родились Ира и Оля, и нас стало шесть человек! Что делать? И вдруг я узнаю, что о моем нелегком положении знает СП и уже дал указание выделить мне квартиру в строящемся доме, который в дальнейшем весь город называл «королёвским». Я сообщил об этом жене в роддом, и она прислала мне записку – «…Большое спасибо за приветы. Действительно ли знает Королёв? Ты бы его уговорил, чтобы сейчас отделали одну квартиру, ведь это можно». Вскоре мы въехали^[7] в трехкомнатную квартиру нового дома, не трудно представить наше счастье и чувство благодарности к СП.

В 1958 году наша работа увенчалась большим успехом, и несколько человек, в том числе и я, были представлены к присуждению Ленинской премии. Как-то возвращались мы с СП из Москвы, и он спросил меня: «Анатолий Петрович, как вы отнесетесь к тому, что в этот раз вы не получите звание лауреата Ленинской премии? Дело в том, что Министерство настаивает на включении в список одного из ведущих работников, а вы еще молоды, у вас все впереди, будете вы лауреатом, тем более, что вы недавно стали кандидатом технических наук». Это было сказано так тактично, в виде просьбы, что я не раздумывая ответил своим безусловным согласием. Сергей Павлович похлопал меня по плечу и сказал: «Молодец, правильно понял!» Его слова оправдались – я стал лауреатом Ленинской премии.

Мне довелось принимать непосредственное участие в запуске первого спутника Земли, первого космонавта планеты Гагарина, пусков на Луну. Бывали случаи, когда несколько человек, в том числе и я, последними покидали стартовую площадку и направлялись в укрытие. Однажды, перед запуском одного из объектов, я попросил СП оставить свой автограф на память об этом событии на нарукавной повязке, которую я носил как заместитель технического руководителя стартовой команды. Я подсознательно понимал, что мы находимся в начале целой серии исторических событий. Он с готовностью исполнил мою просьбу. Затем, после того, как первый искусственный спутник Земли был выведен на орбиту и мы услышали его «бип-бип», поутихли первые бурные проявления восторга, СП повторил свой автограф, а затем после второго ИСЗ расписался еще раз. Особенно памятным был день 12 апреля 1961 года, когда в космос полетел Гагарин. Я подошел к СП в тот момент, когда он собирался сесть в машину, чтобы ехать на аэродром и лететь в Саратовскую область встречать Юрия. Он взял мою повязку, положил ее на крыло машины и, улыбнувшись, решительно расписался. Эти автографы, полученные в такой обстановке на космодроме от «основоположника практической космонавтики», мне очень дороги и я их рассматриваю как награду. Затем на этой повязке появились автографы многих космонавтов, расписывавшихся по возвращении в Москву – Гагарина, Титова, Николаева, Терешковой. Я бережно храню эту бесценную реликвию, иногда рассматриваю и вновь мысленно переживаю события тех волнующих дней. Пока я не решил, в чьи руки передать этот материализованный кусочек памяти, но в первую очередь надо посоветоваться со специалистами, как защитить его от влияния времени.

В 1961 году в моей жизни произошли серьезные изменения – мне было предложено перейти на работу в Государственный Комитет по оборонной технике на должность начальника главка – члена коллегии. При неоднократных переговорах со мной я упорно отказывался, однако меня «дожали», и я дал согласие, предварительно обсудив вопрос с СП. В заключение разговора СП улыбнулся и сказал, что я должен написать ему объяснительную записку, что я и сделал. Он прочитал ее и запер в сейф, где она пролежала до его кончины. Когда комиссия разбирала документы из личного архива СП, обнаружили мою записку и вернули ее мне (ниже дан ее оригинал). Вскоре в Кремле состоялось вручение наград группе товарищей за обеспечение полета Ю. А. Гагарина. Я получил орден и был свидетелем вручения Сергею Павловичу второй звезды Героя социалистического труда. Вручал награды Л. И. Брежнев, обстановка была теплая. Присутствовал Д. Ф. Устинов, после вручения сфотографировались, фотография есть в альбоме.

Проработав два с половиной года в Комитете, я понял, что эта работа мне не по душе. Никакого морального удовлетворения и постоянное изнурительное нервное напряжение, закончившееся тем, что я два месяца пролежал в больнице, после чего принял решение вернуться к конструкторской деятельности. Мне был сделан ряд заманчивых предложений, однако я их отклонил и принял предложение Королёва вернуться на родное предприятие на почетную должность заместителя Сергея Павловича. При первом разговоре с СП он заявил, что считает очень полезным опыт, полученный мной в Госкомитете, и он пригодится мне в последующей работе. Время подтвердило справедливость его слов.

Под Новый 1966 год исполнилось 60 лет одному из близких товарищей – Цыбину Т. В., который устроил банкет и пригласил Сергея Павловича, Гагарина, ряд других космонавтов и сотрудников, в том числе и меня. Вечер прошел чудесно, но особенно мне запомнились два момента. Я пригласил на танец Нину Ивановну, СП в это время с кем-то беседовал, потом заметил нас, сделал «свирепое» лицо и погрозил мне кулаком. Мы расхохотались, он не выдержал роли «ревнивца», расплылся в улыбке и ободряюще подмигнул нам. После банкета мы вышли на улицу и обомлели – вокруг было сказочно красиво. Деревья были покрыты воздушными хлопьями снега. На земле лежал снежный пуховый ковер. Кругом ни души, только наша шумная ватага. Сергей Павлович и Юрий Гагарин веселились как дети. Незабываемая картина. Это было за две недели до смерти Сергея Павловича Королёва…

Смерть Сергея Павловича была для всех настолько неожиданной, что мы ходили буквально ошеломленные. Он никогда серьезно не болел, ни на что особенно не жаловался, был энергичен как всегда, полон идей, устремлен в будущее. Некоторые говорили, что иногда у него звучали нотки пессимизма в минуты откровения, но это, очевидно, был результат безмерной усталости. Перед уходом в больницу он раздал много поручений, назначил совещания после возвращения, надеясь вернуться буквально через неделю. Ни у нас да, судя по всему, и у него не было никаких недобрых предчувствий. Предстоящая операция была запланированной – удаление полипов в прямой кишке – и считалась весьма простой. Операцию делал лучший хирург, друг Сергея Павловича, министр здравоохранения Петровский. Это было в воскресенье. Перед операцией произвели срезку ткани для анализа, как это всегда делается. Результат анализа оказался непредвиденным – признаки рака. Произвели вскрытие брюшной полости и обнаружили обширную пораженную область. Так как к такой операции не готовились, то не все шло гладко, операция сильно затянулась, организм не выдержал…

Наше горе не поддается описанию. Я входил в состав комиссии предприятия по подготовке похорон, занимался составлением списков почетного караула и, в связи с этим, общался с большим количеством людей, видел глубокую скорбь и любовь, которую питали к Сергею Павловичу все, от рабочего до членов Правительства. Гроб с телом был установлен в Колонном зале дома Союзов, и надо было видеть бесконечный поток людей, пришедших проститься. Похороны были организованы с высшими почестями, которых удостаиваются лишь выдающиеся государственные деятели. Урну с прахом из Колонного зала выносили члены Правительства, затем их сменили мы (см. фото^[8]), а потом представители других организаций. Урна была замурована в Кремлевской стене, и с тех пор в день рождения Сергея Павловича и в день Космонавтики 12 апреля близкие ему люди приходят на аллею космонавтов и возлагают цветы к памятнику Королёву, а затем едут на Красную площадь и идут в скорбном молчании с цветами к стене.

8 доме, где жил Сергей Павлович, был организован мемориальный музей, а Нина Ивановна получила квартиру на улице Горького. В памятные дни руководство музея приглашало на заседание ученого совета (почему-то так назвали собеседования) людей, близких к СП, и мы выступали с воспоминаниями под запись на магнитофон. Возможно, эти воспоминания будут со временем опубликованы, а там много интересного. Нина Ивановна вела замкнутый образ жизни, на всех в обиде (необоснованной) за, якобы, недостаточное внимание к ней и к памяти СП. Мать СП, Мария Николаевна Баланина, его первая жена Ксенья Максимильяновна Винцентини и дочь Наташа получили две смежные квартиры (двух и трехкомнатную) на Миусской улице, сделали из них одну и жили единой большой семьей. Большой потому, что в наше время семья из восьми человек – большая редкость. Она состояла из Марии Николаевны, Ксеньи Максимильяновны, Наташи, ее второго мужа, Георгия Владимировича и четверых детей (трех сыновей и дочери). Мать СП была необыкновенная женщина – интересная, высокообразованная, прекрасно говорила. До последних дней она была душой дома. Помню ее девяностолетие, торжественно отмеченное в доме журналистов, где она блестяще выступила. Скончалась она на 93-м году и похоронена на Армянском кладбище (напротив Ваганьковского), по центральной аллее недалеко отвхода. Ксенья Максимильяновна – опытный хирург, несколько десятков лет проработавшая в Боткинской больнице. Их развод в годы войны тяжело отразился на ней, тем более, что он был связан с какой-то историей, в которой некоторые обвиняют ее, хотя она это отрицает. Наташа была всегда деятельной натурой и многого добилась, став хорошим хирургом, доктором медицинских наук и лауреатом Государственной премии. Георгий Владимирович, генерал, преподаватель военной академии, был исключительно простым и гостеприимным человеком, чудесно пел, писал стихи (для дома) и горячо любил Наташу. На них приятно было смотреть – всегда приветливые, доброжелательные, улыбающиеся. Эта дружная семья поставила перед собой задачу – постоянно поддерживать в своих сердцах и в сердцах близких к СП людей огонь любви и высочайшего уважения к его памяти. Они проявили громадное терпение и настойчивость и создали в квартире хороший домашний музей памяти Сергея Павловича. Каждый год, в день его рождения, после посещения Красной площади мы, человек двадцать пять, по предварительному приглашению Наташи собираемся в этой квартире и проводим исключительно содержательный вечер воспоминаний. Царит атмосфера приподнятости и гостеприимства. После рассмотрения новых экспонатов и кулуарных разговоров переходили в столовую, где после первого тоста в память СП начинались воспоминания, которым не было конца. Каждый вносил свою крупицу или, как мы говорили, мазок к портрету СП. Иногда звучали стихи и песни, посвященные ему. Без преувеличения могу сказать, что ни до, ни после я не испытывал такого душевного подъема, как там. До последних дней своей жизни во главе этих встреч была Мария Николаевна. Ее выступления поражали глубоким смыслом, высокой культурой речи, интеллигентностью и темпераментом – и это в 92 года!..

Сейчас готовится к изданию книга воспоминаний о С. П. Королёве, авторами которой являются более ста человек, лично знавших его в разные периоды его жизни. Я тоже дал несколько страниц и решил поместить их ниже^[9].

Преподавание в МАИ

В 1959 году я получил приглашение от заведующего кафедрой МАИ В. П. Мишина (который работал на том же предприятии, что и я) преподавать по совместительству на его кафедре, и я дал согласие. Так начался двадцатилетний период моей преподавательской деятельности. Я читал курс по той же специальности, по которой и работал. Интересно было со временем встречаться на работе с моими бывшими студентами, которые были распределены на наше предприятие. Лекции обычно были по субботам, это была дополнительная нагрузка, уставал конечно. Но все компенсировалось общением с интересными людьми в институте и необходимостью держать себя постоянно в форме, то есть готовясь к лекциям, глубоко изучать предмет и отрабатывать манеру изложения, язык, дикцию, составлять конспект лекций, вырабатывать умение держать аудиторию в руках, критически оценивать себя, наблюдая за собой как бы со стороны. Короче: учил и учился. Трудно, но полезно и интересно. Да и материальную сторону нельзя забывать. Со временем, когда я уже был доктором технических наук, было принято решение об образовании специальной кафедры по моему профилю, и я был назначен заведующим кафедрой. Это уже другой уровень сложности и ответственности. Появилось много новых функций: составление учебного плана всех дисциплин, читаемых преподавателями кафедры, разработка учебных пособий, методических записок, издание лекций, проведение заседаний кафедры, работа с аспирантами и соискателями, подготовка их к защите с многократным проведением предзащиты на кафедре. А также проведение работы в общежитии, становление лаборатории, включающее в себя организацию ремонта помещения, доставание и задействование оборудования, подбор людей, учебный процесс и т. д. Плюс ко всему я разбирался в конфликтных ситуациях в коллективе, участвовал в работе ученого совета, в общественных мероприятиях и во многом другом. И это все помимо лекций! Было всякое – и удовлетворение от проделанного и раздражение, когда приходилось сталкиваться с полной беспомощностью при решении хозяйственных вопросов. Мне, привыкшему к четкости и организованности в работе на предприятии, многое не нравилось в институтской организационной системе.

Хочется с большой теплотой сказать о моем заместителе, Олеге Борисовиче Андрейчуке, который, являясь коренным маёвцем, хорошо освоил институтский порядок и оказывал мне существенную помощь. В 1979 году я оставил преподавательскую работу, поскольку стало трудно совмещать, а перейти в институт не решился – слишком глубокие корни связывали меня с предприятием, да и переезжать в Москву не хотелось.

Сейчас по-прежнему много внимания уделяется космическим пилотируемым полетам и, особенно, встрече космонавтов после их возвращения на землю. Естественно, что в первые годы, начиная с 1961-го, это внимание было еще больше. Мне довелось принимать участие во встречах космонавтов на разных этапах: в Звездном городке, на митингах на предприятии и в Кремле. Вот только встречать Юрия Гагарина мне не пришлось, так как Сергей Павлович после пуска 12 апреля 1961 года оставил меня с группой товарищей на космодроме для завершения испытаний срочного объекта. Особенно запомнились приемы в Кремле, попасть на которые была большая честь. Мне с женой (а иногда и одному) посчастливилось побывать там 7–8 раз. Пригласительные билеты, внушительно оформленные, вручались от имени ЦК КПСС и Совета министров. Для нас, привыкших долгие годы упорно работать, было неожиданным видеть, каким триумфом завершилась эта работа, и все мы, конечно, чувствовали большое удовлетворение.

Прием обычно проходил в двух местах – в Георгиевском зале и в Грановитой палате. С первых шагов, когда мы под торжественный звук фанфар поднимались по красной ковровой дорожке по широкой, белой мраморной лестнице на второй этаж, буквально дух захватывало и хотелось поскорее смешаться с толпой. Длинные столы ломились от разнообразных закусок, достаточно было и вина. Публика была самая неоднородная, были даже два священнослужителя, привлекавшие внимание своей нарядной одеждой. Космонавты вначале были среди членов Правительства. Было много ученых, конструкторов, представителей промышленности. После официальной части и тоста в зале наступала пора перемещения, образовывались группки знакомых, провозглашались локальные тосты. Еще более теплой была обстановка в Грановитой палате, и наши товарищи предпочитали быть там – в более непринужденной обстановке, где можно было даже спеть!

На одном из приемов Таня, находясь в первом ряду коридора, образованного людьми для прохода членов Правительства, в тот момент, когда мимо нее проходил Н. С. Хрущев, сделала шаг вперед и протянула ему букет цветов. Минутное замешательство среди окружения, а затем Никита Сергеевич с улыбкой взял цветы, подхватил Таню под руку и направился дальше.

Тогда еще никто и не помышлял, что наступит время, когда алкоголю будет объявлена беспощадная война, поэтому на всех видах встреч вино лилось рекой, даже на партконференциях. Прошло полгода этой войны (с июня 1985 года), а результаты, на мой взгляд, безусловно положительные. Здесь не место подробно говорить на эту тему, но я рад такому повороту событий.

Приближалось мое пятидесятилетие. За год до этого я решил сделать себе достойный подарок – защитить докторскую диссертацию. Оснований для такого серьезного шага было достаточно. Научных трудов было в избытке, в том числе опубликованная большая монография (закрытая), да к тому же еще десять лет преподавания в МАИ. Требовалось только взять себя в руки и начать готовиться, а это не просто. Но как я позже убедился, главное – это поставить перед собой цель, наметить конкретный план действий и, закусив губу, начать работать, не щадя себя. Начал с того, что каждую свободную минуту вспоминал отдельные моменты, вехи научной работы и кратко записывал в блокнот, причем часто делал это в машине или в самолете. Затем начинал излагать более подробно, набрасывая схемы и плакаты. Время летело, и я начал верить в реальность поставленной цели. Короче говоря, накануне юбилея я вышел на защиту. Все прошло хорошо, для многих это было совершенно неожиданно, так как я не рекламировал предстоящее событие.

Юбилей прошел очень тепло. Было много поздравлений, которые я позже оформил в книгу, которую, при желании, можно почитать. Подарки были практичные и солидные (палатка, фотоаппарат), много сувениров, которые, хочется верить, переживут меня – это зависит от детей и внуков. Отмечали в ресторане «Украина» с должным размахом, но без купеческих заскоков. В те времена это было проще и доступнее.

Следующий 1970 год для меня явился тоже знаменательным – мне была присуждена Ленинская премия и звание Лауреата за «Комплекс научно-технических работ, проведенных с целью создания экспериментальной орбитальной станции и реализованных при запусках ракетно-космической системы «Союз» (постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР от 13 апреля 1970 г.) Это свершилось спустя одиннадцать лет после первого представления меня на это звание, о чем я вспоминал, когда писал о Королёве. Не скрою, мне было приятно получать поздравления по этому поводу.

В этом же году в МАИ решением Министерства на нашем факультете была создана новая кафедра № 605 по моей специальности, и я был назначен заведующим, о чем более подробно я излагал выше. В 1971 году я был утвержден в звании профессора.

В 1970 году Наташа закончила Экономический факультет МАИ, получила хорошую специальность по вычислительной технике, которая в то время только начинала входить в жизнь.

Будучи на третьем курсе института она вышла замуж и на моем юбилее она была уже без пяти минут мама, но это не помешало ей лихо танцевать. А 16 июня 1969 года появилась на свет Лизочка.

Осенью 1971 года случилось страшное горе – моя мама перенесла инсульт, после чего ее частично парализовало и она уже не могла обходиться без посторонней помощи.

Долго такое положение продолжаться не могло, поэтому я стал хлопотать об объединении нашей трехкомнатной квартиры и маминой комнаты. В конце 1972 года нам предложили четырехкомнатную квартиру жилой – 74 и общей площадью порядка 115-ти квадратных метров с большим балконом на втором этаже двухэтажного дома в глубине двора среди берез. В доме всего семь квартир, одна из которых при строительстве (строили в 1947 году немецкие пленные) получилась в результате объединения двух двухкомнатных квартир и предназначалась для главного строителя города Шашина. Когда выросли его дети, он был вынужден, с великим сожалением, разменять квартиру, которая к этому времени требовала капитального ремонта. Начался ремонт, мы, почти ежедневно, приходили посмотреть, как продвигаются дела.

После ремонта мы были счастливы и до сих пор считаем, и не только мы, что лучшей квартиры в Подлипках нет. Мы не усомнились в своем решении, отказавшись от переезда в Москву в тот период, когда я там работал, хотя предложения были самые заманчивые, в том числе квартира такой же площади на набережной М. Горького, напротив гостиницы «Россия» по ту сторону Москвы-реки. У мамы была отдельная комната, но это практически ничего не меняло. Начались конфликты, участников которых можно было понять. В общем, описать все невозможно. Что делать? Устроить в интернат? Это легко сказать, а как найти оправдание перед своей совестью, как людям в глаза глядеть? Сколько бессонных ночей прошло в этих мучительных размышлениях. Но все имеет свой конец. Руководство предприятия, партком, завком подписали ходатайство и Моссовет дал указание принять маму в интернат для престарелых в г. Видное. Там была хорошая, даже патриархальная обстановка. Двухэтажный корпус в яблоневом саду, комнаты небольшие, обслуживающий персонал сложившийся, дисциплина. Мы систематически навещали ее, но конечно, это не могло заменить домашней обстановки, и я каждый раз мучился от сознания своей вины, это была пытка.

В Видном мама прожила до своей кончины 26 мая 1983 года. Похоронили ее прах на Болшевском кладбище в одной могилке с папой, о чем я писал выше.

* * *

Отношение детей к родителям – это очень сложный, многогранный и деликатный вопрос, и я не собираюсь давать какие-либо советы, имея ввиду то соображение, что если дети, достигнув зрелого возраста, еще не прочувствовали сердцем глубину этого вопроса, то говорить на эту тему сейчас бесполезно. Скажу лишь одно: берегите родителей, пока они живы. Берегите не за то, что они облегчают вам жизнь, а просто за то, что они ваши РОДИТЕЛИ! Если вы этого своевременно не поняли, то придет время, когда вы будете страдать, но будет уже поздно!

* * *

В марте 1972 года в Москве собралось человек двадцать выпускников нашей школы в Вольске, пионеры 30-х годов. Инициатором и основным организатором встречи была Аня Носова, в прошлом, старшая пионервожатая. Собрались мы у Большого театра, день был чудесный, настроение тоже, сплошные улыбки и умиление, восклицания, воспоминания. Затем поехали на мясокомбинат им. Микояна, где перед войной работал Виктор Талалихин, наш земляк, о котором я упоминал выше. Во Дворце культуры нас ожидали пионеры и телевидение. Провели торжественный сбор в память о погибших земляках и отправились на Новодевичье кладбище, на могилу Талалихина. К вечеру собрались в ресторане на Октябрьской площади и дали волю своей памяти. Возвращались пешком через Крымский мост, продолжая разговоры о Вольске. Это была незабываемая встреча, спасибо Ане. На следующий год аналогичный сбор был уже в Вольске, но я, к сожалению, там не был, а послал телеграмму, которая была зачитана на сборе.

Дача

В начале 70-х годов наше руководство обратилось с письмом в Совет Министров с просьбой разрешить постройку дач группе сотрудников (героев, лауреатов). Реакция была положительной, было разрешено выделить нам участки земли, но только не за счет пахоты. Начались долгие поиски, поскольку не так-то просто было найти землю. Наконец подыскали в районе ст. Зеленоградской (по дороге на Загорск), но место не вызывало особых восторгов. Мне было поручено подготовить список сотрудников, претендентов на участки. При подготовке списка я по своей инициативе обратился с предложением к Корженевскому Эдуарду Ивановичу. Он поблагодарил и сказал, что подумает. А через несколько дней он перезвонил мне и рассказал о следующем: в Болшево есть дачный кооператив «Красный воин», председателем которого является их знакомый генерал. За кооперативом числится большой общественный сад – огород, который со временем стал нерентабельным и обременительным, поэтому правление решило отдать эту землю под дачные участки и сообщило об этом в Мособлисполком. Эдуард Иванович предложил мне войти в состав группы, которую он комплектовал для последующего представления в соответствующие инстанции как претендентов на указанные участки. Я, конечно, согласился с благодарностью. Еще бы! Освоенный район в 15 минутах езды от дома, лучше не придумаешь!

Машина заработала: началась марафонская дистанция по инстанциям. Наш список прошел руководство предприятия, профком, партком, горком, облисполком, комиссию при Моссовете. Затем было заседание правления и общее собрание членов кооператива. К этому времени было принято решение Мособлисполкома по этому поводу (прилагается), и мы стали полноправными членами кооператива. Началось деление участков, потом уточнение границ и частичный перекрой. Мы были довольны своим участком и начали по выходным уже выезжать на него, располагаясь прямо под яблонями.

Шутники говорили: «Но не стройте только дач – не поможет вам и врач!» В этом мы убедились на собственном опыте. Когда основное уже позади, все кажется относительно простым. А тогда…Ох… Начали мы с маленького домика. Мне повезло – в Москве один строитель имел щиты от разобранного двухэтажного дома и согласился продать их мне. Потом начались поездки по подмосковным лесоторговым базам и покупка всего понемногу. Два толковых плотника собрали и довели «до ума» домик.

С дачей забот было неизмеримо больше и, откровенно говоря, нет желания описывать этот тернистый путь, а надо бы, хотя бы для того, чтобы вы – дети и внуки – пожиная плоды этого тяжкого труда, отдавали должное своим «предкам». Ставили дачу человек восемь работников с домостроительного комбината, которых я отвозил и привозил, набивая в «Волгу» М-21 по семь человек, не считая себя. Но для внутренней отделки вагонкой пришлось обращаться за помощью в Мытищи в ремонтно-строительную контору. После многомесячных поездок к их начальству удалось заключить договор, и надо признать, что работали они быстро и качественно.

Запомнилось, как мы приобрели кирпичи. Соседи Дорофеевы предложили нам скооперироваться и привезти на одной машине. Так и сделали. Свалили кирпич на участке и начали свою долю перетаскивать к себе. Грузили в «Волгу» и потихоньку, по ухабам (сердце сжималось) трогались. Так мы совершили несколько десятков рейсов. Казалось бы – ничего сложного. Оказалось, что не так. Таня, привыкшая делать все быстро, в результате этой изнурительной работы до того наломала кисти рук, что они болели несколько лет! Сложной была доставка купленной в Одинцово дачи – двухкомнатного щитового дома. Одна погрузка длилась полдня, а заехать на участок громадной машине было целой проблемой. Не менее хлопотной задачей было оформление документации. Надо было найти в Москве специалистов, которые взялись бы составить смету на все предстоящие работы.

Купленный дом был без мансарды, и специалисты в управлении, которому подчинены изготовители домов, заявили, что конструкция дома не предусматривает мансарду, прочность не достаточна. Пришлось объездить Загорянку, Валентиновку, побывать в дачах незнакомых людей, посмотреть, расспросить, посоветоваться и после этого принять решение о размерах элементов конструкции мансарды, сделать эскизы. Важным явился выбор «стреловидности» крыши. И кажется, не ошиблись, смотрится хорошо.

О главном Вместо заключения. Советы молодым

– Как жить?

Все, что написано выше, является описанием того, что было в моей жизни. Кто-то воспримет это равнодушно, другой сделает для себя выводы, – это уже лучше и для него и для меня, так как такое восприятие будет свидетельствовать о том, что писал я не зря, что цель, в какой-то степени, достигнута.

В жизни каждый задает себе два вопроса:

– как жить?

– в чем смысл жизни? (этот вопрос возникает обычно в зрелые годы, когда, как ни странно, постоянно тревожит все больше сомнений).

Второму вопросу посвятили много внимания великие люди всех времен, писатели, философы, государственные деятели и оставили много написанного по этому поводу – только читай.

С первым вопросом дело обстоит хуже. Как стать специалистом – учат в учебных заведениях, книг – прорва, исследований и учителей – тьма. А вот как воспитать человека, как самовоспитаться, как жить, как вести себя в конкретной обстановке – этому по-настоящему не учат. Когда возникает разговор на эту тему, обычно ссылаются на две фамилии – Сухомлинского и Макаренко и все! Нет больше авторитетов в таком важнейшем деле, касающемся всего человечества… Считается, что этим занимаются родители, школа, комсомол, трудовые коллективы, литература, кино, телевидение, то есть все, а значит по серьезному никто! К сожалению, больше всего занимается этим улица, и не безрезультатно, а результаты таковы, что разбираться приходится милиции. Лучшим учителем является школа жизни, но она страдает такими недостатками, как длительный срок обучения и учеба на собственных ошибках, зачастую непоправимых.

Каждый из нас в жизни воспринимает уйму информации в разном виде: в учебных заведениях, от средств массовой информации, от родителей и от общения с людьми. К сожалению, много времени тратится на бесполезную и даже вредную информацию (так же, как и дела). Не все люди умеют разобраться в этом, а другие не в силах регулировать этот поток. В результате наступает состояние, когда устав от избытка информации, люди избегают ее и начинают с раздражением относиться даже к полезным советам своих близких, считая их надоевшими нотациями, не подозревая того, какую ошибку они совершают. Жизнь так устроена, что в наиболее активный период, когда человек должен повседневно принимать большие или маленькие, а иногда и важнейшие для его последующей жизни решения, он слишком мало знает для того, чтобы решение было оптимальным, у него еще мало личного опыта, хотя он уверен в обратном, а чужой опыт он игнорирует, либо недооценивает. К старости же человек (правда, далеко не каждый) являет собой кладезь опыта, мудрости, жизненной статистики, умеющий воспринимать явления не эмоциями, а умом, владеющий искусством анализа. Он познал многих людей, был свидетелем или участником многих событий, знает истинную цену людям, их словам и поступкам. Он наделал немало ошибок, понял причины, сделал выводы. Он много читал и ему знаком опыт других поколений. Его года – его богатство! Было бы непростительной оплошностью не воспользоваться этим богатством молодым!

Беря на себя смелость выступать в роли советчика, я хочу упредить «ехидные» замечания в свой адрес о том, имею ли я моральное право давать советы, может ли моя жизнь быть примером для подражания? Выполнял ли я сам те советы, которые преподношу другим? К сожалению, не всегда! В жизни я сделал немало ошибок, но понял это значительно позже. У меня всегда было обостренное чувство самоконтроля, постоянное стремление к самоусовершенствованию. Но у меня не было опытного, зрелого, доброжелательного советчика, который вовремя предупредил бы мои ошибки, я учился на ошибках своих, а это плохая школа. Во многом поэтому я и решил изложить свои советы. Не сделав этого я бы постоянно ощущал свой долг перед близкими и дорогими мне детьми и внуками. Молодым в силу своей занятости часто бывают недоступны газетные статьи, радиопередачи о воспитании личности, о семейной жизни. Я же все это жадно впитывал и теперь постараюсь передать вам.

Известно, что во все времена право принимать ответственное решение было привилегией старейших. Недаром на Востоке беседа со странствующим старцем ценилась превыше всего. Но вот парадокс – человек в старости не может использовать для себя этот бесценный вклад, так как жизнь позади, а молодежь, как ей кажется, не нуждается (вот в чем ошибка) в чьих-либо советах. Отсюда извечный конфликт «отцов и детей». Придет время и «дети» поймут, но это будет уже потом, поздно, когда шишки уже будут набиты, наломано много дров, душа очерствела. А ведь многое могло быть по-другому. Что же делать? Получается заколдованный круг? Если пустить все на самотек, – то да! Если же проявить определенную активность, то дело поправимо. Нужно лишь желание двух сторон, одной – помочь, другой – принять помощь. В жизни много примеров такого плодотворного сотрудничества, например, отца и сына Рерихов.

И вот я решил попытаться изложить свои взгляды, советы в надежде, что хоть часть из них западет в память детей и внуков и со временем поможет им в жизни. Естественно, эти рекомендации не придуманы мною, они лишь собраны, и далеко не полно, на моем жизненном пути, осмыслены и проверены на себе.

Читайте, вдумывайтесь и используйте. Это нужно вам, вашим детям, всем, кто вас окружает, для того, чтобы жизнь была легче, интересней, чтобы было больше улыбок, счастья и меньше обид и слез!

– Учитесь всю жизнь

Зачем? Для того, чтобы жить полнокровной жизнью, лучшей, чем жили твои родители, а не просто существовать. Если человек изо дня в день монотонно повторяет один и тот же цикл (на работе, в быту), это недостойно человека, зачем такая жизнь?!

Каждый день должен приносить крупицу нового в познании жизни, себя, окружающих. Ученье, познание в любой форме должны стать потребностью, приносить удовлетворение, радость. Человеческая память обладает колоссальными резервами. Систематическая загрузка мозга тренирует его (гимнастика ума), делает его более работоспособным. И наоборот – пассивность способствует деградации человека, отупению. Человек становится ограниченным, самонадеянным, вздорным, постепенно теряя и свои прежние знания и уважение окружающих. Надо всячески развивать любознательность, но не пустое любопытство. Интересный материал надо читать или слушать внимательно, стараясь запомнить. В жизни многое взаимосвязано и рано или поздно вы воспользуетесь информацией, которую когда-то запомнили «на всякий случай». Так будет формироваться ваша эрудиция, профессиональный уровень, общая культура, то есть в итоге – Личность. Учись увлеченно, но прежде всего ПОЗНАЙ СЕБЯ, разберись в своих достоинствах и недостатках, склонностях, в своих возможностях, желаниях, умей понять, является то или иное качество, черта характера присущими тебе или это лишь результат обдуманного поведения в данной ситуации. Будь к себе беспощадно самокритичен, иначе за тебя это сделают другие, а это всегда обидно и даже больно.

Говоря об учебе и об активности, следует сказать о важнейшем факторе в жизни человека – о стремлении к самоутверждению, авторитету, профессиональному росту, продвижению и, как следствие, материальному благополучию. Это естественно, понятно и ничего нового я не сообщил. Однако в жизни все значительно сложнее. Поясню свою мысль. Мне не раз приходилось беседовать с молодыми специалистами, пришедшими со студенческой скамьи, и я не раз высказывал им такое соображение: вы вступаете в самостоятельную жизнь с одинаковыми условиями в части знаний, так как пришли из одного вуза и из одной группы. Но у каждого из вас свои взгляды на жизнь, свой характер, темперамент, усидчивость, понятие о долге, о жизненных ценностях и целях. Одни из вас будут работать «от и до», выполнять работу как обязанность, без которой не проживешь, но жизнь-то там, за окнами и она начинается после работы у каждого в соответствии с интересами и возможностями. Такие не увлекутся работой, общественной жизнью, более того, они будут снисходительно посмеиваться над теми, кто понимает работу как часть жизни. Другие, с места в карьер, начинают во все вникать, интересоваться «а что вокруг?», не считаться со временем, не отказываться от любой работы и при этом чувствовать себя в своей тарелке. Старшие сотрудники начинают относиться к ним не формально, а по-товарищески. Возникает микроклимат, который придает молодым уверенность в себе, и старшие для них становятся, зачастую, близкими людьми. Работа для таких интересна, время бежит, они живут на работе, учатся, взрослеют. Проходит год-другой, и всем становится очевидным, что одни созрели для самостоятельной работы, другие остались на том же уровне, а у третьих есть задатки лидеров. В дальнейшем происходит естественный процесс – старички уходят на пенсию, на их место приходят молодые, продвигается вся должностная лестница в подразделении. Что же мы видим? Те молодые специалисты, о которых мы говорили выше, заняли разные должности, места в обществе, получают разную зарплату. Но одни из них оптимистически настроены и всегда с высоко поднятой головой, а другие – середнячки, всем недовольны, подумывают «куда бы податься», считают себя недооцененными. Сложились два типа личности! А ведь время прошло одинаковое для тех и других, но одни распорядились им по-хозяйски, другие плыли по течению. Так формируется жизнь! Хуже всех себя чувствуют те, кто жил по принципу – работа дураков любит. Прошли те времена, когда процветали ловкачи. Работа и еще раз работа – вот единственное надежное средство для построения жизни. Работа не каждая, а квалифицированная, а ей надо учиться!

Одним это дается без особых усилий над собой, это люди не темпераментные, с крепкой нервной системой. Другие же в аналогичной ситуации приходят в крайнее возбуждение и ведут себя вопреки здравому смыслу, даже во вред себе. Позже они страшно переживают, расстраиваются, но поздно, дело не поправишь… Это люди со слабой нервной системой, темпераментные. Вот им-то и необходимо учиться владеть собой, это исключительно важно, от этого, без всякого преувеличения, зависит как сложится жизнь.

На сегодня считается, что наиболее действенным средством является аутогенная тренировка, о чем много написано и принято в медицине, как общепринятое средство. Я тоже прилагаю ряд статей, опубликованных в свое время. Мне кажется, что надо не подавлять усилием воли в себе злость, возбуждение, ненависть, а научиться справляться с ними путем разумных, спокойных рассуждений, разговоров с собой. Надо пытаться убедить себя в том, что происходящее не заслуживает бурной реакции, и стараться повторять про себя успокаивающие слова. Поверьте, что через десять-двадцать секунд вам станет легче, важно не допустить срыва. Учитесь внимательно и терпеливо слушать собеседника, даже если он говорит глупость на первый взгляд, повышает тон и старается задеть вас. Старайтесь понять суть, поставьте мысленно себя на его место. Не спешите с выводами, подумайте, прежде чем ответить. Помните – слово всемогуще, оно воскрешает, но оно же и убивает. Взвешивайте все «за» и «против». Быстрый и умный ответ бывает лишь на экране и в литературе, а сколько времени потратил автор (в спокойной обстановке), чтобы написать пару строк упомянутого ответа?! Поспешный, эмоциональный, как бы оправдывающий вас ответ может повлечь за собой далеко идущие последствия.

Молодым надо понять, что мудрость приходит с годами и, к сожалению, не ко всем и быть более терпимыми к мнению старших, чье место в жизни они со временем займут.

Если не удается убедить себя держаться в рамках, тогда уж надо подавлять страсти усилием воли, промолчать, стиснув зубы, отлучиться в другую комнату или сделать физические упражнения, что очень советовал видный советский кардиолог Пшеничников. Будьте отходчивы, каждый делает ошибки, но нельзя за ошибкой не видеть человека, у которого масса достоинств. Сделайте первым шаг к примирению и увидите, насколько вам станет легче, а окружающими всегда будет оценено ваше умение выходить из конфликта.

Будьте осмотрительны, взвешивайте свои решения, старайтесь не допускать серьезных ошибок. Но если допустили ошибку, даже если произошла большая неприятность, умейте мужественно переносить удары судьбы. Прежде всего, не впадайте в панику и не принимайте скороспелых решений. Не пытайтесь свалить вину на другого. Возьмите себя в руки. Отвлекитесь. Затем хладнокровно оцените истинные размеры беды с разных точек зрения. Вначале все кажется гораздо страшнее. Помните, все в жизни относительно, и то, что произошло с вами по сравнению с бедами других может оказаться пустяком. Постарайтесь настроить себя на философский лад. Теперь начните анализировать почему произошла беда, в чем причина, кто виноват. Не спешите с выводами, многократно все перепроверьте. Поговорите с тем, кому вы доверяете и после этого постарайтесь найти истинную причину. Сделайте выводы, чтобы впредь не повторять ошибки, но удержите себя от ненужных упреков в адрес других и от самобичевания. Этим делу не поможешь. Раз вы живы, значит есть стимул делать хорошие дела. Войдите в колею и вперед!

Критически оценивайте свои возможности и способности, не переоценивайте их, сравнивайте себя с другими, это поможет найти свое истинное место в обществе, не будет необоснованной зависти. Но вместе с тем, умейте разобраться в окружающих, можно ли брать с них пример?! Не следует и принижаться; познав себя, утверждайтесь на своих позициях, воспитывайте самостоятельность в восприятии жизненных событий, будьте личностью, с которой считаются. Мне нравится выражение: лучше быть последним среди первых, чем первым среди последних.

Будьте общительны, встречайтесь и беседуйте с людьми, это тоже школа, интересная и полезная. Но помните о двух обстоятельствах: надо выбирать содержательных собеседников и самому быть таким же. А для этого надо читать, помнить, думать, иметь свое мнение, а не быть простым пересказчиком. Надо уметь прервать беседу, если ее содержание исчерпано, иначе это будет болтовня. Не пытайтесь утверждать то, что забыли или не твердо знаете, иначе после будет стыдно. Нельзя быть всезнайкой, поэтому не стыдно признаваться в том, чего не знаешь.

Берегите время, старайтесь планировать каждый день. Боритесь с искушением торчать весь вечер у телевизора, – это трудно, но необходимо. Я убежден, что придет время, когда телевидение будет регламентировано. А сейчас оно приносит больше вреда, чем пользы, отнимая бесценное время от общения, воспитания, деятельности. Старайтесь, чтобы ваша деятельность была разносторонней, не бойтесь увлекаться чем-то, а потом перекинуться на другое увлечение, это естественно, особенно в молодости. Остерегайтесь превратиться в «маленького человека», которому всё «до лампочки». Активно формируйте свою жизнь, умейте понять, чего бы вы хотели добиться, ставьте перед собой цель, обдумывайте этапы пути к этой цели, упорно работайте. Но всегда будьте реалистом, взвешивайте свои желания и возможности. А главное, чтобы цель была достойна ваших усилий, чтобы достигнув ее, вы испытали большое удовлетворение. Моральная ценность ваших дел и признание их общественным мнением являются очень существенным фактором в жизни человека. Поэтому ваши цели никогда не должны ущемлять чьи-то интересы. Постоянная целеустремленность делает жизнь интересной и содержательной. Многие мыслители оставили изречения о смысле жизни, но мне больше всего нравится вот это: смысл бытия в самом бытие, то есть каждый прожитый со смыслом день и есть ближайшая цель жизни; умейте наполнить этот день содержанием.

Постарайтесь иметь мудрого старшего советчика, к которому вы могли бы обратиться в трудное для вас время. Этот человек должен быть объективным, доброжелательным к вам, не навязчивым, умеющим хранить секреты. Иногда можно рассказать беспокоящий вас вопрос и не очень близкому человеку, если он кажется вам подходящим для доверительного разговора. При этом можно говорить и от третьего лица, если это будет выглядеть правдоподобно. Очень полезны газетные тематические статьи хороших журналистов, радиопередачи «Взрослым о детях». Роль таких советов трудно переоценить, после обсуждения иногда вы даже можете изменить свое мнение. Это объясняется тем, что вы строили свои взгляды под влиянием обиды, возможно базируясь на непроверенных данных, или ваша молодость, темперамент не позволили осмыслить ситуацию хладнокровно. Можно в таких случаях и поспорить, но хладнокровно, не горячась. В споре появляется необходимость мотивировать свою позицию, привлекая все новые доводы, а это и является основным условием для нахождения истины.

Будьте терпеливы. Терпение – великое качество натуры, оно, как правило, вознаграждается. Но терпение не должно быть тупым тоскливым ожиданием. Ожидая, надо точно знать, от чего зависит решение вопроса и сделать анализ возможных вариантов протекания событий с оценкой потребного для этого времени. В этом случае ждать будет легче, так как вы сможете мысленно представить себе ход процесса и как далеко до финиша. Вмешиваться в процесс путем напоминания или принятия дополнительных мер надо лишь тогда, когда это абсолютно необходимо и не может повредить делу. Но и нельзя сидеть, сложа руки, под лежачий камень и вода не течет.

Умейте постоять за себя! К сожалению, в жизни слишком часто бывают ситуации, когда ваше право на что-либо игнорируется или оспаривается. Наглые, нечестные люди встречаются на каждом шагу. В ряде случаев они обладают властью, хоть и не большой, но вполне достаточной, чтобы вымотать вам нервы. Об этом мы ежедневно читаем в газетах. Надо уметь, при необходимости, поставить их на место. Однако, прежде чем сделать это, надо взвесить, стоит ли связываться, так как это может выбить вас из колеи на весь день. Но уж если начали, то действуйте энергично, смело, напористо, поскольку такие люди признают только силу. Они прекрасно понимают шаткость своей позиции (неправого дела), побаиваются отпора и предпочитают не обострять обстановку, а пойти на уступку, если видят, что «нашла коса на камень». Но старайтесь не вступать в спор с людьми, которые вместо аргументов повышают голос и льют на вашу голову поток бессмысленных фраз, не имеющих отношения к разговору, типа – а ты кто такой? Видали мы таких…

Остерегайтесь «наклеивать ярлыки», то есть судить о человеке по отдельному поступку, по первому впечатлению. Как правило, оно бывает ошибочным, так легко обидеть человека.

Будьте оптимистами, старайтесь не поддаваться влиянию отрицательных явлений, хоть это и нелегко. Жизнь у нас одна, старайтесь не портить ее себе и другим. Но если вы попали в действительно тяжелое положение и испробовали все доступные средства, чтобы выйти из него, то поступайте решительно, пусть это будет связано с определенными жертвами для вас. Это легче, чем безысходность.

* * *

Сейчас конец 1986 года. Пора заканчивать мои воспоминания. Поймут ли меня мои внуки? Ведь жизнь развивается так стремительно, меняются представления о жизненных ценностях, возможностях человека. Люди становятся более практичными, деловыми. Однако, сознание того, что мои воспоминания, как письмо из прошлого, будут читать близкие мне люди, вселяет в меня уверенность, что они не останутся равнодушными. Главное, чтобы они ЖИЛИ! Я имею ввиду постоянно возрастающую угрозу ядерной войны… Но будем оптимистами. Пусть вечно будет мир!

Привет, вам, мои дорогие ИЗ ПРОШЛОГО!

Знаменательные даты

1919 г. – 16 июня (по паспорту 20 мая) – мой день рождения.

1927 г. – Поступление в школу.

1933 г. – Вступление в комсомол; перелом правой руки, что повлияло на дальнейшую жизнь.

1937 г. – Окончание десятилетки и поступление в МВТУ им. Н. Э. Баумана.

1941 г. – Студенческая практика в г. Белостоке и начало Отечественной войны; начало работы в Нарофоминске (6 августа) на бронетанковой рембазе № 81; эвакуация из Нарофоминска (15 октября) и из Москвы (16 октября); работа в г. Глазове Удмуртской АССР (ноябрь-декабрь).

1942 г. – Отъезд в г. Ижевск на учебу в МВТУ (2 января); отъезд из Ижевска Тани; сентябрь – окончание МВТУ и отъезд в Мытищи на завод № 40 с заездом в г. Вольск;

1943 г. – Начало работы в Центральном Артиллерийском конструкторском бюро в Подмосковных Подлипках (6 января).

1944 г. – Приезд родителей в Подлипки из Вольска (май); перевод на работу в МИД (август);

1945 г. – Отъезд в Турцию (январь); 9 мая – День Победы.

1946 г. – Приезд в Анкару Тани; награждение меня медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».

1947 г. – Мой отъезд в Москву (февраль); рождение Наташи и возвращение Тани с Наташей в Москву; поступление на работу в НИИ-88 Министерства вооружения (июнь).

1950 г. – Вступление в партию (КПСС);

1951 г. – Назначение меня начальником отдела; получение комнаты в Подлипках на проезде Ударника.

1953 г. – Смерть папы; приобретение а/м «Победа».

1954 г. – Рождение Иры и Оли; получение квартиры по ул. К. Маркса, 25. 1957 г. – Участие в запуске первого спутника Земли; награждение орденом Трудового Красного Знамени; присуждение степени кандидата технических наук.

1958 г. – Награждение орденом Ленина.

1959 г. – Начало преподавательской деятельности в МАИ.

1961 г. – Участие в запуске первого космонавта Земли Ю. А. Гагарина; перевод на работу в Государственный Комитет по оборонной технике; награждение орденом Трудового Красного Знамени.

1964 г. – Перевод на предприятие на должность заместителя Главного Конструктора С. П. Королёва.

1965 г. – Поступление Наташи в МАИ.

1966 г. – Смерть С. П. Королёва.

1969 г. – Защита докторской диссертации; пятидесятилетие; рождение Лизы.

1970 г. – Присуждение Ленинской премии; образование кафедры в МАИ и назначение меня заведующим.

1971 г. – Утверждение меня в звании профессора; поступление Иры и Оли в Московский финансовый институт; инсульт и паралич у мамы.

1972 г. – Получение дачного участка в Болшево; сбор в Москве выпускников Вольской школы (пионеры 30-х годов).

1973 г. – Переезд в квартиру по ул. К. Маркса, 15 и объединение с мамой. 1975 г. – Участие в космической программе «Союз» – «Аполлон».

1976 г. – Награждение орденом Трудового Красного Знамени; окончание института.

1977 г. – Ирой и Олей.

1980 г. – Публикация книги «Космодром» – труд авторского коллектива под моим руководством; смерть Ксеньи Максимовны; покупка а/м «Волга» ГАЗ-24.

1981 г. – Рождение Ксюши.

1984 г. – Оформление персональной пенсии союзного значения – 150 рублей. Рождение Шурика Томас.

Том второй

С 1947 года и по сей день, то есть март 1990-го я работаю в ракетной технике на предприятии, где с 1947 года и до конца жизни был Главным конструктором Сергей Павлович Королёв.

До последнего времени предприятие было засекречено, поэтому в первой части своих «Воспоминаний» я был вынужден обойти молчанием все, что касалось моей работы в этот период. Сегодня положение изменилось, гласность коснулась и нас.

В связи с этим мною написан ряд материалов, некоторые из них опубликованы. Я решил их использовать, добавив иллюстрации и небольшой текст. Пришлось также перенести из первой части «Воспоминаний» то, что касается С. П. Королёва. Материал изложен не всегда в хронологической последовательности, есть повторы.

Стержнем рукописи является образ С. П. Королёва, что естественно, так как моя работа является лишь частью той необъятной деятельности многих коллективов, во главе которой стоял Королёв. И даже после его смерти мы продолжали развивать научно-технический и материализованный задел, созданный его талантом и неиссякаемой энергией.

Из истории ракетной техники С. П. Королёв и создание первых ракетных комплексов

Без преувеличения можно сказать, что в мире нет более популярных имен, связанных с космической техникой, чем имена К. Э. Циолковского, С. П. Королёва, Ю. А. Гагарина. Такая популярность – результат колоссального труда. Однако не меньший труд вложен Королёвым в создание различных по назначению боевых ракетных комплексов. Именно ему пришлось стать первопроходцем в этой области. Под его руководством создавались первые образцы качественно новых ракетных комплексов, ставших затем новым видом вооружения Советских ракетных войск. Здесь тактические и стратегические, мобильные и стационарные, сухопутные и морского базирования, с обычным зарядом и ядерным.

В общих чертах об этом сообщалось в нашей прессе, но из таких публикаций трудно было представить сложность и многообразие решенных задач. С наступлением периода гласности и учитывая фактор времени (прошло более двадцати пяти лет с момента описываемых событий)представляется возможность уделить большее внимание затронутому вопросу. Однако, я не претендую на полное освещение, поскольку это невозможно сделать в одной публикации.

Материал изложен с акцентом на описание наземных комплексов и в меньшей степени затрагивает конструкцию ракет.

Первыми отечественными баллистическими ракетами были Р-1, Р-2 и Р-5 с дальностью полета соответственно 270, 600, 1200 километров. Одна из модификаций Р-5 имела атомный боевой заряд. Все три ракетных комплекса с указанными ракетами были приняты на вооружение Советской армии. Одновременно Конструкторское бюро Королёва в сотрудничестве с другими главными конструкторами и Академией наук СССР вели интенсивную работу по исследованию верхних слоев атмосферы и других научных проблем в преддверии полетов в космос. В качестве ракет-носителей для подъема на значительные высоты научной аппаратуры и подопытных животных использовались те же ракеты. Эта группа ракетных комплексов достаточно полно описана в творческом наследии С. П. Королёва. Следует лишь напомнить, что если Р-1 по техническим характеристикам и конструкции имела значительное сходство с немецкой ФАУ-2, то Р-2 и Р-5 существенно превосходили их, свидетельствуя о высоком уровне отечественного ракетостроения. Особенно важным фактором явилось резкое повышение надежности комплексов.

27-го августа 1957 года в Советском Союзе была впервые успешно запущена межконтинентальная баллистическая ракета большой мощности Р-7, способная донести ядерный заряд в любую точку планеты. Кончилась ядерная монополия Соединенных Штатов, на которой строилась внешняя политика в отношениях с СССР и его союзниками. Спустя более тридцати лет специалисты не перестают удивляться прозорливости Королёва, который не пошел по пути постепенного наращивания дальности полета и мощности ракет, а сделал поистине революционный скачок. Цифры говорят сами за себя: стартовая масса Р-5–28,6 т, Р-7–310 т. Дальность полета Р-5–1200 км, Р-7 – более 8000 км. Благодаря такому скачку Советский Союз совершил прорыв в космическое пространство. А легендарная «семёрка», в совокупности с наземным комплексом, побив все рекорды активного долголетия, продолжает оставаться и поныне основным носителем пилотируемых и автоматических космических кораблей страны.

Однако, наступило время, когда указанные выше ракеты перестали удовлетворять современным требованиям, предъявляемым к ракетному вооружению, сама жизнь требовала пересмотра тактики применения ракет как оружия. В чем же заключались их недостатки?

К ним следует отнести:

– большое количество агрегатов и спецмашин (самоходных и прицепных), необходимых для подготовки и пуска ракет. Как следствие – большое количество квалифицированного обслуживающего персонала;

– применение в качестве окислителя жидкого кислорода со старой техникой транспортировки, хранения и заправки с большими потерями продукта на испарение. Требовалось большое время на заправку, комплекс был привязан к базам хранения кислорода. В итоге – низкая боеготовность. Под высокой боеготовностью понимается длительное нахождение комплекса в таком состоянии, при котором пуск может быть произведен в минимальное время;

– на всех указанных ракетах применялась перекись водорода для получения парогаза, приводящего во вращение турбонасосный агрегат, который подавал топливо в камеру сгорания. Перекись водорода требовала особых условий эксплуатации: обеспечение заданной температуры при заправке в ракету и особой чистоты перекисного бака ракеты, так как малейшее загрязнение вызывает разложение перекиси и требует немедленного ее слива с последующей перепассивацией (специальной химической обработкой) бака. Одним словом, жидкость капризная и неудобная для применения в боевых ракетах;

– ракетный комплекс представлял собой незащищенную цель для авиации противника и диверсионных групп. Обнаружить такой «обоз» из нескольких десятков машин не представляло труда. Возможности перемещения, особенно в условиях бездорожья, были весьма ограничены.

Сказанное относится к комплексам Р-1, Р-2, Р-5. Что касается комплекса Р-7, то с появлением спутниковой разведки, а также из-за стационарности и незащищенности стартов он превратился в мишень для ракет противника. Тем более, что доктрина первого удара нами отвергалась всегда.

Правда, при разработке проекта Р-7 рассматривались варианты защищенных стартовых комплексов с использованием глубокой шахты или специальной ниши в скале. Однако, дальше эскизов дело не пошло, так как все понимали, что такая уникальная и сложная ракета предназначена для космоса. Но было бы ошибкой охаивать ранее созданную технику, кстати это относится и к другим отраслям машиностроения. Всему свое время. Прогресс – явление постоянное и связанное с периодической заменой устаревших образцов техники на более совершенные, отвечающие духу времени и возможностям промышленности.

В конструкторском бюро Королёва приступили к разработке новых ракетных комплексов, лишенных перечисленных недостатков. Шел поиск оптимальных решений для ракет различных классов.

Это был этап опытно-конструкторских работ (ОКР), который должен был завершится созданием конкретных образцов ракетных комплексов. Значительно ранее на протяжении ряда лет в проектно-теоретических и научных подразделениях КБ, а также в многочисленных смежных организациях шли работы по основным принципиальным проблемам и вопросам. В результате должны были быть получены реально ожидаемые тактико-технические характеристики будущих ракетных комплексов, выработаны рекомендации по частным проектным и конструкторским решениям основных систем и элементов комплекса. Этот этап, как известно, называется научно-исследовательскими работами (НИР) и является базовым для ОКР. Такая система организации работ является единственно правильной и позволяет избежать не оптимальных, хотя и заманчивых на первый взгляд решений на стадии ОКР и в конечном итоге экономит время. Королёв строго придерживался этой системы и в его КБ всегда была равномерная, но напряженная работа по целому ряду тем. Одна из них на стадии НИР, другая – ОКР, третья на стадии экспериментальной обработки, четвертая сдавалась заказчику. Такой «конвейер» требовал высокой культуры, профессионального мастерства, жесткой дисциплины во всех его звеньях. Его созданию Королёв уделял много сил и времени. Поэтому в основном удалось за короткое время создать целую гамму ракетно-космических и боевых комплексов. Однако вернемся к основной теме.

Сейчас идет процесс уничтожения в Советском Союзе и в США ракет средней и меньшей дальности и соответствующих пусковых установок. Представляется уместным рассказать об истории создания некоторых из них.

Работа была разбита на ряд этапов. О них и пойдет речь ниже. На первом этапе была разработана и подготовлена принципиально новая ракета. Компоненты топлива высококипящие (керосин и азотная кислота), позволяющие хранить и перевозить ракету в заправленном виде. Корпус ракеты стальной, прочный и жесткий. Конструкция систем и узлов простая и надежная, не требует сложной предстартовой подготовки, а следовательно, специальных испытательных машин и большого количества обслуживающего персонала. Высокая технологичность, позволяющая изготавливать ракету без сложной подготовки производства и больших капвложений. Двигатель Главного конструктора А. М. Исаева в корне отличался от своих «кислородных» собратьев предельной простотой и отсутствием сложной высокоточной арматуры.

Но главным было применение в конструкции двигателя связанных оболочек, что явилось крупным событием в совершенствовании конструкции не только в отечественном, но и в мировом ракетном двигателестроении.

Да, это было новое качество! Работа шла быстро, с большим подъемом и увлеченностью. Ракета получила индекс Р-11.

Сложнее оказался вопрос разработки стартового комплекса. Не удалось найти Главного конструктора комплекса. Причиной явилась, по-видимому, новизна задачи, а следовательно и риск. Исчерпав свои возможности, Сергей Павлович решил возложить функции головной организации по стартовому комплексу на свое КБ с привлечением по отдельным агрегатам специализированных предприятий. Работа закипела. Наиболее сложными задачами оказались: создание окислителя (азотной кислоты) и установщика. При разработке заправщика практически все вопросы были новыми и сложными. А именно: получение нержавеющей стали для емкости; разработка надежного насоса для кислоты, обеспечивающего высокую производительность и полную герметичность; создание кислостойких шлангов и специальной арматуры. Вот далеко не полный перечень таких вопросов. Большое значение при этом придавалось технике безопасности при работе с токсичным компонентом.

Сегодня, когда подобные работы по заправке токсичными компонентами производятся автоматически при дистанционном контроле, такое утверждение может вызвать только улыбку. В самом деле, пристыковка шлангов к ракете при помощи специальных наполнительных соединений производилось вручную и нередко в месте стыка появлялась струйка кислоты. Если не удавалось подтягиванием резьбы устранить течь, мирились с ней, смывая подтеки водой. Контроль за ходом заправки и ее окончанием при переливе через верхнее дренажное отверстие производился визуально: оператор, стоя на трубчатой лестнице, внимательно смотрел через стеклянное окошечко в наполнительном соединении за характером струи в напорном шланге. А когда появлялась кислота в дренажном шланге, давал команду на выключение насоса. Средством личной защиты был грубошерстный костюм, резиновый фартук, очки и перчатки. Рядом стояло ведро с содовым раствором и бочка с водой. Никакого специального питания за вредность не было, зато полагался спирт для промывки шлангов (и не только шлангов…). Жалоб не было, все были довольны и веселы.

Учитывая, что установщик должен быть высокомобильным и уметь не только устанавливать ракету на пусковой стол, но и снимать ее с транспортной тележки, то есть выполнять функции крана, Королёв решил привлечь к его созданию опытного, но не имеющего отношения к ракетной технике, конструктора, что должно было внести свежую струю в дело. Таким человеком оказался Главный конструктор, доктор технических наук, генерал А. А. Морозов, один из создателей легендарного танка Т-34. В короткие сроки коллектив конструкторов и производственников под его руководством создал уникальный установщик по принципиально новой схеме, который отлично прошел все испытания. То, что он был смонтирован на ходовой части танка, позволило использовать его как тягач для помощи колесным машинам, входящим в состав стартового комплекса в условиях бездорожья.

Испытания стартового комплекса и новой ракеты, проведенные на полигоне Капустин Яр, подтвердили заложенные в их конструкцию прогрессивные конструкторские решения и эксплуатационную надежность и простоту. Это был значительный шаг вперед на пути совершенствования тактики применения ракетного вооружения. Комплекс получился более компактным, мобильным, с меньшим количеством людей и более дешевым. Первый пуск ракеты Р-11 состоялся 18 апреля 1953 года.

Характерный эпизод произошел при испытаниях. Однажды при транспортировке заправленной ракеты на транспортной тележке в нее врезался грузовик. Тележка была повреждена, а ракета осталась невредимой и после повторных испытаний была запущена и достигла цели. Следует отметить, что этот комплекс был использован для метеорологического зондирования на Новой Земле.

Тем временем в КБ Королёва шли проектные работы по дальнейшему совершенствованию боевого ракетного комплекса на новых принципах. Это был второй этап. Конечной целью его явилось создание единого стартового агрегата, способного заменить весь стартовый комплекс. Такой стартовый агрегат с уложенной на него ракетой, имея внутри него всю необходимую проверочно-пусковую аппаратуру и минимально необходимый боевой расчет мог совершать перемещения по специальному расписанию на любом удалении от базы и, в случае необходимости, произвести пуск ракеты. Благодаря шасси высокой проходимости, агрегат мог после пуска сменить позицию, что делало его мало уязвимым. Возможности существующих шасси позволяли решить указанную задачу применительно лишь к легким ракетам, однако в дальнейшем, по мере создания шасси большой грузоподъемности открывалась перспектива осуществления идеи единого стартового агрегата для ракет большей дальности.

Проработки показали, что освоенные к тому времени колесные шасси не соответствовали требованиям проектантов как по грузоподъемности, так и по проходимости. Опять взоры устремились на гусеничные шасси. Вновь встал вопрос о Главном конструкторе, который был бы способен не просто скомпоновать старый агрегат, а быть техническим и организационным руководителем, координирующим деятельность широкой специализированной кооперации. И вновь оказались безрезультатными попытки привлечь кого-либо из известных Главных конструкторов, а причина та же – нет заинтересованности, ведь финансирование организаций госбюджетное, зарплата идет независимо от результатов деятельности.

И вновь Королёв берет на себя и на своих сотрудников функции Главного конструктора стартового агрегата с решением всех идеологических и проектных вопросов. Функции Главного конструктора шасси и компоновки в нем многочисленных контрольно-испытательных и пусковых систем с готовностью принял на себя генерал Ж. Я. Котин – известный в танковой промышленности специалист. Всегда подтянутый, улыбчивый, в генеральской форме с иголочки он проявлял доброжелательность ко всем, с пониманием принимал наши строгие технические требования. Не имея опыта в новом для него деле, он не считал для себя зазорным учиться у рядовых сотрудников и спокойно воспринимал нашу критику отдельных конструкторских решений и быстро перерабатывал их. Одним словом, он покорил нас своей культурой взаимоотношений, и мы часто вспоминали его впоследствии, сталкиваясь с другими людьми, о которых не хочется вспоминать.

На танковый завод, где Котин работал, Королёв направил бригаду опытных специалистов. В сотрудничестве с конструкторами-танкистами, используя опыт ранее созданного комплекса они разработали проект стартового агрегата, а опытное производство завода изготовило опытный образец, который после всесторонних испытаний был рекомендован к производству.

Новым принципиальным решением в этой работе было то, что впервые производящий пуск экипаж находился в полутора метрах от ракеты и огнедышащей газовой струи. И хотя он был защищен броней, первое время, «пока не накопили опыт», все чувствовали себя как-то неуютно.

Вспоминая о прошлом ловишь себя на мысли, что у Королёва каждый последующий комплекс имел много качественно новых иногда рискованных решений, не имевших аналогов. Впереди идущим всегда труднее, но интереснее.

Цель была достигнута: ракетные войска оперативно-тактического назначения получили качественно новый вид ракетного оружия – мобильный, малоуязвимый, с высокой боеготовностью при минимальном боевом расчете.

Жизнь шла вперед. Этот класс ракет совершенствовался, создавались другие стартовые агрегаты, но мы не забываем, что началось все с Сергея Павловича Королёва. Практически одновременно с описанными работами в конструкторском бюро Королёва велись работы по принципиально новому направлению по внедрению ракетного вооружения на подводные лодки военно-морского флота (третий этап работ).

Идея применения боевых ракет с подводных лодок не нова. Еще в 1834–1838 годах русский военный инженер К. А. Шильдер (1785–1854 гг.) занимался применением боевых ракет во флоте. Он предложил осуществлять запуск ракет с подводных лодок, а также с надводного парома или со специально предназначенного для этой цели ракетного парома.

В 1838 году им была сконструирована построена подводная лодка, на борту которой находились установки для запуска ракет. Ракетные станки состояли из вертикальных стоек и горизонтальных крестообразных планок, к которым крепились железные трубы, в которые вкладывали ракеты. Каждый такой станок служил для запуска трех ракет. При помощи вертикального перемещения передней стойки можно было менять угол возвышения станка. Чтобы предохранить ракеты от воздействия воды, передние концы труб затыкались пробками, затем на них надевали резиновые колпаки. При воспламенении ракет, производившемся при помощи гальванических элементов, ракеты вырывали пробки, а затем совершали свой полет. Первые опыты с подводной лодкой были проведены в августе 1834 года. В дальнейшем Шильдер приступил к строительству второй подводной лодки (бочкообразной формы), которая отличалась от первой рядом преимуществ технического характера. Опыты по запуску ракет с подводных лодок продолжались до начала сороковых годов XIX века, но не дали положительных результатов (В. Н. Сокольский «Ракеты на твердом топливе в России». Издательство Академии наук СССР. 1963 г.)

Позже, уже в наше время работы по пуску ракет из-под воды велись в Германии. В книге «Тогда в Пенемюнде» авторов Э. Клейн и О. Мерк (Ольденбург – Гамбург, 1963 г.) перевод на русский Комарова В. М., сообщается: «Летом 1942 года на подводной лодке класса «IXC» была смонтирована пусковая установка Дорнбергера для пуска пороховых ракет» (стр. 104). Далее следует фотография, на которой зафиксирован выход ракеты из-под воды и подпись: «Ракета устремляется к поверхности с глубины 15 м. Всплеск небольшого фонтана. Впервые в мире произведен пуск ракеты с глубины моря» (стр. 105). Немцам не удалось довести до конца эти работы.

Там же говорится: Вольфсбургское предприятие «Фольсвагенверке» получило задание осуществить проект под кодовым названием «Испытательный стенд XII». За этим названием скрывалась следующая программа: ракета А-4 в специальном контейнере транспортируется подводной лодкой под водой на позицию для пуска, выбранную у побережья противника, соответствующий отсек заполняется балластом, контейнер принимает вертикальное положение и ракета стартует. Сразу же после пуска подводная лодка (она могла буксировать до трех контейнеров) возвращается на свою базу. Несмотря на то, что подготовительные работы продвинулись достаточно далеко, проект осуществить не удалось». (стр. 107)

Как говорится – идеи витают в воздухе! В октябре 1947 года советский конструктор, сотрудник головного ракетного НИИ В. А. Ганин получил авторское свидетельство на «Способ пуска управляемых ракет из-под воды», которое в принципе напоминает способ, описанный выше. Из этого краткого исторического экскурса можно сделать основной вывод: к моменту начала работ по созданию С. П. Королёвым и его коллективом ракетного вооружения для подводного флота в мире не было аналогов, которые можно было бы использовать. Предстояло начинать с нуля, с разработки принципов, а закончить сдачей на вооружение.

Естественно, что надо было начать с организации работ. Основным организационным шагом было налаживание контактов с Главным конструктором подводной лодки Исаниным Николаем Никитовичем. Он оказался человеком, весьма импонирующим Сергею Павловичу и похожим на него характером и стилем работы. Такой же решительный, смелый, независимый в суждениях, очень компетентный и увлеченный новой работой. Словом, они с Королёвым были достойными партнерами. Для установки на подводную лодку как нельзя лучше подходила ракета, о которой речь шла выше. Естественно, что некоторые ее системы требовали доработки, условия эксплуатации заставили заменить ряд материалов. Для подготовки ракеты на суше был пригоден комплекс от ракеты Р-11. Главной задачей был выбор способа пуска. Преимущества пуска из подводного положения настолько очевидны, что не требуют доказательств, и на сегодня существует только этот способ. Но в те далекие времена у нас не было опыта запуска ракет из шахты, это направление только исследовалось и проверялось экспериментально. Королёв прекрасно понимал, что он не может подвергать опасности экипаж подводной лодки и пускать ракету из пускового стакана, за стенкой которого находятся люди и все жизненные системы подводной лодки. Нетрудно себе представить, что с ними будет в случае взрыва ракеты. Поэтому было решено принять такую схему: хранить заправленные ракеты в стальных стаканах, вмонтированных в подводную лодку, а для запуска ракету поднимать наверх. При этом необходимо предусмотреть возможность заполнения шахты забортной водой в случае утечки агрессивного окислителя из ракеты с многократной заменой воды. Для того, чтобы не подвергать лодку опасности в случае нештатных ситуаций перед стартом (например, невыход двигателя на полную тягу или разгерметизация боков) предусматривалась система сброса ракеты за борт. Итак, принципиальные вопросы пуска решены, но они были не больше, чем задание, требования к конструкции подводной лодки и пусковой установки. Теперь надо было приступать к разработке конструкции пусковой установки, системы подъема ее и ракеты из шахты, переоборудование подводной лодки для размещения шахт (стаканов) и проверочно-пускового оборудования.

И вновь возникла знакомая ситуация – никто не хотел взять на себя функции Главного конструктора установки, ведь дело новое, опасное, зачем рисковать?! В этих строчках многие почувствуют некоторое раздражение и будут правы. Да, к сожалению, изложенная ситуация была типичной для тех времен, сплошные уговоры на всех уровнях, повсюду господствовал принцип – тебе надо, вот и делай, а специализированные организации уходили в сторону. Да, нелегко было Королёву, сколько энергии и времени было затрачено на преодоление таких «завалов», как принято сейчас говорить.

И Сергей Павлович был вынужден делать сам то, что специализированным предприятиям было бы сделать и быстрее и дешевле. Он пригласил к себе группу конструкторов, объяснил положение и спросил: «Ну как, братцы, сделаем?» В его вопросе было столько невысказанной горечи, а лицо было такое усталое, что «братцы» не колеблясь дружно ответили готовностью не посрамить «честь фирмы», хотя ничего подобного до сих пор не делали. А ведь речь шла о совершенно уникальной технической задаче – удержать заправленную ракету, стоящую на верхнем срезе шахты, в то время как подводная лодка раскачивается и рыскает на штормовой волне, а после выхода двигателя на расчетную тягу отпустить ракету в доли секунды!

Как было сказано выше, запуск ракеты с подводной лодки, тем более заправленной азотной кислотой, представлял опасность. Необходимо было отработать всю систему запуска предварительно в наземных условиях на специальных стендах и, лишь накопив опыт и доработав конструкцию, переходить на натурные условия испытаний, то есть на подводную лодку. Поэтому, кроме стендов для отработки отдельных узлов комплекса, программой работ предусматривалось создание трех крупномасштабных стендов для:

– вибрационных длительных испытаний заправленной ракеты совместно с пусковой установкой. Цель – убедиться в герметичности баков ракеты и работоспособности системы «ракета – пусковая установка» в условиях вибраций, аналогичных тем, которые будут воздействовать на них при длительном пребывании в подводной лодке;

– для проведения пусков ракет с пусковой установки, установленной на неподвижной платформе;

– для проведения пусков ракет в условиях, максимально приближенных к натурным, то есть при наличии перемещений подводной лодки в условиях четырехбалльного шторма.

Такой чудо-стенд был создан совместными усилиями ОКБ Королёва, коллектива известного конструктора артиллерийских систем Е. Г. Рудяка и НИИ «Гидропривод» (директор Погожев), чьи мощные гидроприводы имитировали исполинскую мощь морского шторма и швыряли ракету с пусковой установкой и подъемным механизмом из стороны в сторону словно поплавок.

Сергей Павлович проявил свой талант организатора и сумел добиться четкой и взаимосвязанной работы большого количества проектных, производственных и испытательных организаций. Работы шли широким фронтом. И вот на полигоне Капустин Яр встретились основные элементы для начала экспериментальной отработки нового вида ракетного вооружения. Первым этапом в период с 26 сентября по 20 октября 1954 года явились пуски ракет с пусковой установки, смонтированной на неподвижном основании, представляющем собой макет рубки подводной лодки. Цель – убедиться в том, что мощные (весом до 900 кг каждая) балки с полукольцами на верхних концах, а внизу закрепленные на шарнирах, надежно удерживают ракету в районе центра тяжести и за нижний шпангоут. В начале движения ракеты эти балки при помощи пневмотолкателей должны были отброситься на угол, исключающий их соударение с ракетой. Естественно, что в этом процессе, длящемся менее секунды, решающая роль отводилась автоматике. Вторая цель пусков – убедиться в том, что раскаленная газовая струя двигателя не нарушает целостность рубки. Пуски прошли успешно, подтвердив правильность схемных и конструктивных решений.

Но главное было впереди. Второй этап был значительно сложнее и опаснее. Он по основным параметрам, как говорилось выше, воспроизводил условия пуска ракеты с подводной лодки, качающейся на волнах. Ничего подобного в нашей практике ранее не встречалось. Зрелище было впечатляющее. Его трудно описать, надо видеть! Когда при отладке уникальных гидропроводов стенда в пусковой установке находился весовой макет ракеты, стоявшие внизу испытатели покачивали головами и вздыхали, глядя на то, как вся эта многотонная махина описывает сложные движения. Надо признаться, что были серьезные сомнения в успешном пуске, хотя никто об этом вслух не говорил. Все-таки верили в расчеты. И вот пуски начались! И лишь при одном из них было задевание элемента пусковой установки за ракету, но ракета ушла, аварии не было. Анализ показал, что мощность механизма разброса стоек пусковой системы не достаточна для отвода их при пуске в зону, исключающую соударение с ракетой. Конструкторы сами были недовольны этим механизмом и приняли меры для срочной разработки более совершенной конструкции. К описываемому моменту на заводе заканчивалось изготовление механизма. Королёв дал указание автору данной статьи – руководителю разработки пусковой установки – срочно вылететь с механизмом на полигон.

Сколь ответственны были испытания видно из того факта, что к моменту прибытия самолета на аэродроме меня встречал лично Королёв, а также ответственный сотрудник министерства. Спустившись по трапу, я попал прямо в их «объятья», хотя меньше всего хотел таких почестей, не сулящих ничего хорошего. Однако, оба приветливо улыбаясь, пригласили меня в свою машину. Разговор был весьма лаконичным, Сергей Павлович спокойно сказал: «Сделаешь – не забудем, не сделаешь – голову оторвем!» и лукаво переглянулся с представителем министерства. Этот эпизод очень характерен для понимания стиля руководства Королёва, который в трудные моменты не устраивал разгона, понимая, что это только парализует волю человека, а не мобилизует его на свободную, энергичную, творческую деятельность. Нервозность, страх – плохие помощники. В такой ситуации он задавал вопрос – какая нужна помощь? Из начальника он превращался в помощника. Следовала реакция исполнителя – сделать все, что в его силах.

Через неделю пусковая установка была доработана и испытания продолжены. Все пуски были удачными и вскоре установка была отправлена для монтажа на подводной лодке. Вслед за ней выехала группа конструкторов, монтажников, испытателей. Несколько позже выехал и Королёв с группой помощников. Часть пути пришлось совершить на катере по реке, уже схваченной первым льдом. Дул холодный ветер, небольшие льдины сотрясали катер (много ли ему надо!), пассажиры укрылись в кубрике, где стоял грохот от льдин, но было сравнительно тепло. Но Сергей Павлович считал недостойным для мужчины прятаться под палубой и весь путь простоял на мостике рядом с капитаном. Да, в мужестве ему не откажешь. Он не раз проявлял его в течение своей трудной жизни.

Несколько месяцев напряженной круглосуточной работы в непривычных условиях на пирсе, продуваемом зимними ветрами в тесном контакте с судостроителями и экипажем подводной лодки запомнятся на всю жизнь. Наконец подписаны документы на переоборудование подводной лодки и окончании всех работ по монтажу двух пусковых шахт и испытаниям с грузовым макетом ракеты и готовности к швартовым испытаниям, а затем к ходовым с пусками ракет.

Наступил долгожданный день выхода подводной лодки в море для проведения пусков ракет. Понимая ответственность и опасность первых пусков, Сергей Павлович сам возглавил эту экспедицию, как бы говоря тем самым, что никакой опасности нет. В этом поступке был весь Королёв. Так же как в молодости он сам строил не только планеры и самолеты, но и первый их «учил летать». Испытания закончились успешно. В период с сентября 1955 по октябрь 1956 года было запущено восемь ракет, семь из которых достигли цели.

Не обошлось однако без неприятностей, к счастью без последствий. Однажды при установке заправленной ракеты в пусковую установку на лодке в момент, когда ракета уже была захвачена пусковой установкой, но еще не освобождена от подвески подъемного крана, при помощи которого производилась установка ракеты на подводную лодку, был объявлен перерыв в работе, и личный состав отправился на обед. Возвратившись, испытатели, образно говоря, остолбенели и было от чего! За время их отсутствия лодка за счет морского отлива опустилась и подвеска крана натянулась, грозя разорвать ракету или вырвать ее из захватов пусковой установки. Последствия любого из этих вариантов могли быть самыми драматичными.

По окончании испытаний ряд подводных лодок был оснащен ракетным вооружением и поступил в распоряжение военно-морского флота. Состоялся демонстрационный пуск двух ракет перед высокой комиссией во главе с Н. С. Хрущевым в бухте «Золотой рог» на Дальнем востоке.

В заключение следует отдать должное высокой квалификации и самоотверженной работе разработчиков и испытателей первого в стране ракетного комплекса на подводной лодке. В их числе Мишин В. П., Охапкин С. О., Новожилов В. П., Коляко Я. П., Попков И. В., Поляков С. Ф., Ермолаев П. И., Сягаев Л. Г., Дорохин Г. Д., Смирнов Н. В., Шилов Д. М., Бродский Э. Б., Люлько В. Ф. и ряд других сотрудников, перечислить которых в кратком очерке не представляется возможным.

Уместным представляется высказать мнение, подтвержденное многими десятками лет конструкторской деятельности. Речь идет о том, что главным, определяющим высокий класс конструктора, является тот запас знаний по фундаментальным инженерным дисциплинам, которые он приобрел в высшей школе по классической учебной программе, которая вырабатывалась с первых дней образования ВУЗа. Именно фундаментальные дисциплины дают возможность в короткий срок справиться с конкретной инженерной задачей в любой области техники. Королев прекрасно понимал это и с особым уважением относился к выпускникам МВТУ им. Баумана и МАИ. Их вклад в описанный комплекс весьма существенен. Одновременно с описанными работами другая группа конструкторов во главе с талантливым инженером Е. В. Чарнко, проводила разработку схем и конструкций с целью запуска ракет из подводной лодки, движущейся на значительной глубине. Были созданы экспериментальные установки, при помощи которых были отработаны основные принципы решения этой сложной проблемы, а затем и комплексный, движущийся под водой стенд, обеспечивающий проведение серий пусков из под воды сначала макетов, а затем и ракет. Итак, проблема пуска ракеты со значительной глубины при движении макета подводной лодки была решена!

Ныне фамилия Е. В. Чарнко мало кому известна, хотя он заслуживает широкого признания, особенно сейчас, когда престиж профессии инженера существенно упал. Для него работа конструктора была призванием, творчеством, заполнявшим всю его жизнь. Его увлеченность вызывала хорошую зависть у окружающих, он производил впечатление счастливого человека, хотя жизнь его не баловала. В первые годы Советской власти он, работая помощником машиниста на паровозе, по вечерам учился в Московском механическом институте, который окончил в 1926 году.

Круг его интересов был необъятен, трудоспособность неиссякаема. Он был прирожденным изобретателем, интересовавшимся всем неизведанным. Он с одинаковым интересом читал о том, как прокладывался телефонный кабель через Атлантический океан и «Этюды оптимизма» Мечникова. Евгений Владимирович был одним из разработчиков первых отечественных легковых автомобилей НАМИ-1 и НАМИ-2, разработчиком комбайна для добычи торфа, стрелкового вооружения, артиллерийских систем различного назначения, сверхзвуковой аэродинамической трубы с высокими характеристиками. Он был обаятельным человеком, работать с которым было одно удовольствие. Познакомившись с Чарнко Сергей Павлович по достоинству оценил его качества, привлек его к работам по подводному старту и не ошибся. У них сложились добрые, уважительные отношения, и позже в течение ряда лет Евгений Владимирович являлся заместителем Королёва.

Теперь, когда проблема подводного старта была решена, надо было начинать ставить дело на солидную основу, создавать конструкторское бюро и завод, способные разработать проект, провести всесторонние натурные испытания и вместе с многочисленными смежными организациями сдать на вооружение боевые подводные лодки – ракетоносцы. Сергей Павлович передает эстафету своему ученику Виктору Петровичу Макееву, подкрепив его группой опытных «королёвцев». Встав во главе нового коллектива, Макеев со временем стал ведущим специалистом в этой отрасли техники, академиком, дважды Героем социалистического труда. Поразительна была прозорливость Королёва, его способность выделить из большого количества людей именно того, кому можно было доверить большое ответственное дело с дальней перспективой. Неоднократно он делал такой выбор и ни разу не ошибся. Следует особо подчеркнуть, что организации работ Королёв придавал особое значение. Необходимо было в самый короткий срок решить много самых разнообразных задач по аэро- и газодинамике, прочности, материаловедению, технологии, системе управления и т. д. Это удалось сделать благодаря тому, что головной институт отрасли, в состав которого в то время входило КБ Королёва, располагало соответствующими специализированными конструкторскими и научными подразделениями, оснащенными необходимой техникой, а также опытным заводом. Но этого было недостаточно. Поэтому по решению Правительства к работам был подключен целый ряд отраслей народного хозяйства. Естественно, что главную роль в этой кооперации играли предприятия, возглавляемые членами совета Главных конструкторов.

Для того, чтобы эта сложная межведомственная система эффективно работала, необходимо было повседневно руководить ею, то есть координировать действия, решать вопросы финансирования и материально-технического снабжения, разбирать конфликтные ситуации, готовить, согласовывать и выпускать бесчисленные план-графики работ, без которых просто немыслимо увязать воедино работу разбросанных по стране предприятий. Помимо этого существовал еще ряд разноплановых вопросов, решение которых требовало компетентных людей, обладающих хотя бы номинальной властью. Положение усугублялось тем, что задания давались исполнителям сверх нархозплана, то есть за счет внутренних резервов и энтузиазма. Поэтому упомянутую выше власть не всегда можно было употребить, чаще приходилось убеждать, уговаривать, пытаться заинтересовать, а возможности для этого были очень скромные. Все это легло на плечи «аппарата», в адрес которого в последнее время написано и сказано столько негативного, что само слово «аппарат» стало нарицательным. Аппарат аппарату рознь. И в застойный период в аппарате были люди, с которых и сейчас можно брать пример. Среди них и рядовые работники и руководители высокого ранга. Деликатность вопроса не позволяет назвать их имена, но будем надеяться, что «пока». Пусть эти строки будут каплей целительного бальзама для работников ряда министерств, совета министров СССР и ЦК КПСС, связанных с работами по ракетной технике, которые добросовестно, со знанием дела выполняли свой нелегкий труд. Их вклад в общее дело весьма значителен и заслуживает признательности.

Заканчивая, еще раз хочется акцентировать внимание читателя на многогранности таланта академика Сергея Павловича Королёва, его неиссякаемой энергии и высоком чувстве долга перед обществом.

И вновь о Королёве

Много славных имен помнит наше отечество. Исторические документы о них, к сожалению, бывают слишком краткими, а иногда даже противоречивыми.

Люди, на долю которых выпадает труд осмыслить материалы, имеющиеся в их распоряжении и приблизиться к истине, естественно стараются обнаружить документы первоисточники, написанные по горячим следам событий участниками или свидетелями этих событий и лично знавшими того или иного выдающегося соотечественника.

Присутствуя 7-го октября 1988 года в подмосковном Калининграде на открытии памятника академику Королеву и всматриваясь в лица гостей, прибывших на это историческое мероприятие, я задумался над тем, как же мало среди нас осталось тех, кого можно назвать носителями памяти о Королёве. Правда, о нем много написано, некоторые из тех, кто его хорошо знал, неоднократно собирались в его квартире (ныне мемориальный дом-музей) и часами рассказывали о нем и все это записывалось на магнитофон. Аналогичные записи производились на всякого рода чтениях. Казалось бы можно поставить точку. Но жизнь Королёва не вписывается в какие-либо литературные рамки и память вновь и вновь высвечивает что-то новое. В разговорах с ветеранами часто слышится: «…а помнишь…», и далее следует эпизод из жизни Сергея Павловича.

Когда речь идет об основоположнике космонавтики, то, мне кажется, любые рамки в освещении его многогранной жизни излишни. Думаю, придет время, когда все написанное будет предметом серьезных исследований и они оценят каждое слово из воспоминаний, дошедших до них из прошлого.

Одно частное замечание. О Королёве обычно пишут с позиций оптимистических, связанных с выдающимися успехами и гораздо реже о трудностях, неудачах и как о человеке, которому ничто человеческое не было чуждо. Этот пробел следует восполнить.

Рассказывая о Сергее Павловиче, мы часто называем эти воспоминания «штрихами к портрету», стараясь оперировать только фактами, не вдаваясь в анализ, для этого нужно исследование.

Ниже предлагается вниманию читателя еще ряд таких «штрихов», которые, как правило, не связаны одной сюжетной линией. Они рассчитаны на тех, кому дорога память о Королёве, а таких много, о чем свидетельствует открытие памятника в Калининграде, превратившемся в многолюдную демонстрацию.

Как известно, международная обстановка середины пятидесятых годов была весьма напряженной. США обладали атомными бомбами, авиационными средствами их доставки и военными базами вблизи наших границ. Естественно, что в Советском Союзе работам по созданию тяжелой ракеты-носителя в этих условиях уделялось особое внимание.

Было известно, что в США ведутся аналогичные работы, и необходимо было опередить Америку в этом соревновании, как из соображений обороны, так и с целью престижа Советского государства в самой новой области науки, техники и технологии.

Каждый день был дорог. Для ускорения работ необходимо было все, что можно делать одновременно, широким фронтом. В Байконуре в тяжелейших условиях шло освоение громадного пустынного района, строилась стартовая площадка, а на заводах шло изготовление крупногабаритной пусковой системы, установщика и другого оборудования. Основали производство ракеты-носителя, которая по сложности, весу и габаритам не имела аналогов.

Главному конструктору С. П. Королёву и Главному конструктору стартового комплекса В. П. Бармину было очевидно, что сборка этого сложного комплекса на стартовой площадке «Байконура» выявит неизбежные в таких случаях ошибки, необходимость доработки деталей и узлов, конструкторские изменения, на что потребуется немало времени, так как детали и узлы (некоторые весом более тонны) придется возвращать на заводы-изготовители за несколько тысяч километров. Поэтому необходима контрольная сборка, доработка и отладочные испытания в заводских условиях, как это принято в машиностроении. Но где?

Выход был найден. Руководство промышленности предложило один из ленинградских заводов, в цехе которого имелся большого диаметра колодец, что требовалось для монтажа пусковой установки. Цех был высоким и имел несколько кранов большой грузоподъемности. Площадь цеха позволяла разместить оборудование для сборки ракеты, пусковую систему и установщик. Работа закипела. В Ленинград шли вагоны с различным оборудованием. Монтаж был организован круглосуточно. Конструкторы под руководством В. П. Бармина при необходимости вносили изменения в конструкцию, которые оперативно реализовывались в цехах завода или на других заводах. Рядом шла сборка ракеты. Сборщикам помогали специалисты, которым предстояло вскоре обосноваться на космодроме и возглавить подразделения, обеспечивающие подготовку ракеты к пуску.

Сергей Павлович был центром этой напряженной деятельности, от него исходили управляющие импульсы, приводящие в активное состояние всех участников работы, независимо от ведомственной принадлежности.

Его энергия была неиссякаема. Естественно, что он не мог оторваться от громады дел, имеющих целью обеспечить пуск первой ракеты Р-7 (оставалось менее года) и быть постоянно в течение нескольких месяцев в Ленинграде. Поэтому, убедившись в том, что «маховик раскручен», он периодически возвращался в Москву, возложив ответственность за оперативное руководство на своих помощников – автора этих строк и Е. В. Шабарова. При этом мы были обязаны ежедневно в конце рабочего дня (а это было, как правило, после полуночи) докладывать ему по телефону итоги работы за сутки. Измученные, мы шли по спящему Ленинграду к Финляндскому вокзалу в узел связи для доклада. Так было более месяца и вот однажды мы доложили о допущенном промахе в работе. Что тут было! Он стер нас в порошок, называл мальчишками, кричал и, в заключение, пообещал уволить. Вначале мы сникли, а потом начали хохотать, сказалось длительное нервное напряжение. Мы понимали, что виноваты, но мы ведь своевременно исправили, а что касаетсяувольнения, то нам это слышать не впервой. Королёвские «разгоны» стали легендой, делал он это мастерски, глаза его метали молнии, слова уничтожали, он грозил отправить домой пешком по шпалам (если это было на полигоне), советовал перейти в артель по производству керогазов или на стружко-дробилку. Но главное было в том, что это были только слова, никого он не уволил, не обидел. Конечно, все его побаивались, но больше уважали, очень…

Наконец ракета была собрана и предстала перед ее создателями, для многих впервые. Двумя кранами ее перенесли на установщик, а затем установили в пусковую систему. Конструкторы и испытатели приступили к проверкам, исследованиям, доработкам. Процесс установки ракеты на пусковые стрелы пусковой системы оказался гораздо сложнее и тоньше, чем предполагалось. Однако, конструкторам пусковой системы удалось разработать новую методику, изготовить специальные шаблоны для контроля, после чего установка превратилась из «колдовства» в четкую операцию.

Полученные данные подтвердили мудрость решения о необходимости контрольной сборки. Окупились затраты и громадные усилия. Время было выиграно. Однако, вопросов было еще много. В частности – как поведет себя пусковая система под нагрузкой заправленной ракеты?

Это можно было проверить лишь на заправленной ракете. Заправка компонентами топлива исключалась по целому ряду причин. Возникло предложение заправить баки ракеты водой. Это не входило в наши планы, и первая реакция была без восторгов. Однако, цель была очень заманчива, и Сергей Павлович дал задание срочно всесторонне изучить это предложение, определить, что надо дополнительно сделать для его реализации. Причем, все подтвердить расчетами и анализом.

В итоге было выработано соответствующее техническое решение, и баки ракеты залиты водой. Была получена информация, которую так ожидали разработчики комплекса. Но процесс познания не знает предела. Перед нами стояла «заправленная» ракета, как бы готовая взлететь. А почему бы ей не взлететь? Хотя бы чуть-чуть, на несколько десятков сантиметров… Зачем это надо? А чтобы получить полную уверенность в том, что все элементы сработают так, как задумано, регулировочные параметры и зазоры выбраны правильно, связи «Земля – борт» расстыковываются в заданный момент и надежно и т. д.

Мысль о том, чтобы поднять ракету при помощи мостовых кранов, уже не казалась слишком фантастической. Завод откликнулся на просьбу Королёва и с нашей помощью разработал чертежи и изготовил специальную траверсу для подъема ракеты двумя кранами. Ее масштабы можно представить, если ее вес был 100 тонн, а высота поперечного сечения порядка двух с половиной метров.

Наступил волнующий момент – ракета начала подниматься, а наземные механизмы начали работать по заданной программе.

Масштабы происходящего, количество и сложность работающих одновременно систем, непохожесть на все виденное ранее на других ракетных комплексах вызывали трепетное уважение к ожившему великану. Стоявшие вокруг люди молча смотрели на свое детище как завороженные. А ведь главное было еще впереди, но все понимали, что сейчас к этому главному сделан большой скачок.

Теперь можно было уверенно переходить к следующему этапу – работе на космодроме. Вскоре все оборудование и ракета были отправлены на Байконур, где строители подготовили к этому времени площадку под монтаж и многоэтажную подземную строительную часть стартовой системы.

Наступил день первого пуска ракеты Р-7. Это было 15-го мая 1957 года. Конструкторы, испытатели, строители, давно забывшие про выходные, уставшие от бессонных ночей и бытовых неурядиц, работали тем не менее как хорошо отлаженный механизм. Сказывался многолетний опыт, ведь за плечами был не один сданный в эксплуатацию ракетный комплекс.

Однако, обстановка была далеко не такой, как обычно любят описывать журналисты. Не было громких фраз о том, что «мы стоим на пороге великих свершений», а тем более об открытии космической эры человечества, участниками которого нам предстояло стать менее чем через пять месяцев. Эти месяцы предстояло еще пережить. Люди стали предельно собранными, даже суровыми. Чувствовалась внутренняя тревога, как перед серьезными испытаниями, к которым готовились так долго, и вся предыдущая деятельность – трамплин для большого прыжка. Королев был немногословен, спокоен, вездесущ.

Пуск состоялся. Нет необходимости говорить о том чувстве облегчения и радости, охватившем всех участников. Но радость была кратковременной – на 98 секунд отключился один из двигателей, блок отделился от пакета и ракета стала падать. Плохо…

А если посмотреть глазами оптимиста? Ведь это первый пуск, полет продолжался 98 секунд. Не так уж плохо. Оснований для пессимизма нет. Начинается период изучения телеметрических измерений, материальной части упавших блоков, производственной и испытательной документации.

Прошел месяц изнурительной работы, напоминающий следствие, в котором сотни следователей, но нет преступников. Следует подчеркнуть, что Королёв сурово наказывал халатных, нерадивых работников, но высоко ценил мужество и честность тех, кто сам приходил с «повинной» и признавался в допущенной им ошибке. Это не раз позволило предотвратить аварию.

Наконец причина найдена, приняты меры и очередная ракета подготовлена к пуску. Но пуск не состоялся. Одну причину обнаружили сразу. Как с ней бороться – понятно. Другая, связанная с автоматикой требовала более глубокого анализа и схемных изменений. И вновь месяц напряженной работы одних, томительного ожидания других, скептических разговоров (кулуарных, с глазу на глаз) третьих. Все выяснено и доработано. Уверенно идем на пуск третьей машины.

Подъем! Полет идет нормально. На лицах появляются улыбки. Но на 83 секунде двигатели выключаются. Авария. Обломки разбросаны недалеко от старта. Сотни людей, вытянувшись в цепочку, под палящим солнцем, прочесывают степь, собирая кусочки металла, уцелевшие узлы и агрегаты, трубопроводы, кабели и пр. Все это будет подвергнуто придирчивому изучению специалистов – членов аварийной комиссии и поможет установить причину аварии.

Сергей Павлович своим поведением вызывал к себе огромное уважение. Его хладнокровие, кипучая деятельность, отсутствие даже намека на попытку найти «стрелочника», вселяли в людей понимание того, что мы вышли на новый уровень сложности научно-технических проблем, где нет проторенных путей. Эти проблемы по плечу лишь высококвалифицированным и сильным духом специалистам. Впасть в растерянность или увлечься взаимными упреками значит потерять коллектив, его единство и веру в свои силы.

Какой же груз ответственности лежал на его плечах, если учесть, что он в это время еще не был реабилитирован. Это произойдет только 18 апреля 1958 года. Позади останется арест 1938 года, тюрьма и ссылка. А за его спиной уже высказывались мысли, что схема ракеты порочна, что каждому, мол, ясно, что добиться согласованной работы 32-х камер сгорания нереально. Время показало, что путь, выбранный Королёвым труден, так как трудна задача, но верен. Всего лишь через месяц, 21 августа ракета Р-7 достигла заданной цели, а еще через полтора – 4 октября 1957 года на околоземную орбиту был выведен первый искусственный спутник Земли массой 83,6 кг, тем самым было положено начало космической эры Человечества.

6 декабря 1957 года в США была предпринята попытка запустить спутник «Авангард-1». После зажигания ракета поднялась над пусковым столом, однако через секунду двигатели выключились, и ракета упала на стол, взорвавшись от удара.

Американский спутник «Эксплорер-1» массой 4,8 кг (с последней ступенью ракеты – носителя 14 кг) был выведен на орбиту 31 января 1958 года.

При подготовке к пуску одной из первых ракет Р-7 выявилась необходимость производить непрерывный слив небольшого количества кислорода из двигателя. Без этого могли возникнуть серьезные неприятности. Специалисты привернули к соответствующему штуцеру трубку и вывели ее на конец ракеты, считая, что жидкий кислород, проходя по трубке будет частично испаряться, а тот, что не испарится, будет сливаться на тяжелую металлоконструкцию кабины обслуживания, находящейся под ракетой, и там уже безусловно испарится, не причинив кабине вреда. На деле все оказалось сложнее.

Первую неприятность принес ветер, который сдувал струю жидкого кислорода (напомним, что его температура –183 градуса по Цельсию) на сопло камеры сгорания, что могло привести к появлению на нем трещины и выходу камеры из строя.

Надо было немедленно принимать решение по спасению камер. Нас было 3–4 человека во главе с Л. А. Воскресенским (заместителем Королёва по испытаниям), и первое мгновение мы стояли в оцепенении, понимая грозящую беду и свою беспомощность. Из этого состояния нас вывел зычный голос Воскресенского, слова которого заставили нас действовать, но их невозможно здесь привести по цензурным соображениям. Хватая листы асбеста, мы бросались к камере и укладывали их на сопло, защищая от кислорода. Машина была спасена.

О второй, еще большей опасности, грозившей уже не ракете, а нам, мы узнали позже. Дело в том, что кислород, попадая на стальной пол машины обслуживания, на котором мы стояли, постепенно охладил его до такой степени, что он стал трескаться. Но это еще полбеды. А беда заключалась в том, что протекая через щели в полу, кислород попадал на главную силовую балку, являющуюся основой для всей многотонной кабины обслуживания. И она треснула по всему сечению. Нас спасло от падения вместе с кабиной в газоотводящий лоток (это несколько десятков метров) то обстоятельство, что балку заклинило.

Естественно, что после описанного случая были приняты конструктивные изменения, которые, во-первых, сделали кабину не боящейся кислорода за счет покрытия нержавеющей сталью. Вторым шагом явились доработки, исключившие необходимость слива жидкого кислорода.

Еще раз хочется отдать должное находчивости и мужеству Леонида Александровича Воскресенского. Недаром его называли испытателем номер один.

Участники запуска ракеты Р-7 и телезрители уже привыкли к эффектному зрелищу, особенно если пуск происходит в ночное время, когда степь озаряется багровым светом, и ракета, как белый лебедь, величественно покидает Землю, с каждой секундой ускоряя свой полет. Могучий громоподобный грохот двигателей постепенно стихает, ракета яркой звездочкой удаляется в небо. Утомленные работой и нервным напряжением люди улыбаются, поздравляют друг друга, пожимая руки.

Но такая идиллия была не всегда. При первых пусках у людей бледнели лица и замирало сердце. Казалось, что вот-вот произойдет катастрофа. Ракета стояла, объятая пламенем, точнее, ракету просто не было видно. На старте бушевал факел. Время тянулось неумолимо медленно, не предвещая ничего хорошего. Было впечатление, что на борту пожар. Но вдруг из этого факела показалась головка ракеты, огонь стал быстро исчезать, и ракета полетела.

Дорого обошлись эти мгновения участникам пуска.

Так что же произошло?

А дело в том, что ракета располагалась на стартовом сооружении так, что ее хвостовая часть с двигателем находилась на семь метров ниже «нулевой» отметки, то есть поверхности земли. Между корпусом ракеты и стартовым сооружением (стартовой системой) образовался кольцевой зазор, через который снизу газоотводящего лотка (то есть с глубины 30 метров) вверх, как через трубу, поднимались выходящие потоки воздуха, обтекая ракету. Когда двигатели ракеты начинали работать на предварительной, а затем и на промежуточной ступенях, их реактивные струи, имея еще сравнительно небольшую массу и скорость истечения, не могли преодолеть упомянутых восходящих воздушных потоков и, подхватываясь ими, устремлялись вверх, образуя вокруг ракеты факел.

Процессы в камерах сгорания еще не достигли расчетного режима, поэтому в истекающих газах содержались частицы непрореагировавшего горючего, которые догорая в атмосфере, усиливали факел. В целом, это явление было непредвиденным, а его последствия непредсказуемы. Поэтому Королев дал задание незамедлительно проработать методы борьбы с ним. Первый вариант был до наивности простым и заключался в том, что кольцевой зазор перекрывался мембраной из толстого брезента, которая по идее должна была препятствовать образованию «эффекта трубы». На практике вся эта конструкция оказалась громоздкой, сложной и не внушала доверия.

Дальнейшие усилия были направлены на то, чтобы не только ликвидировать воздушные всходящие потоки, но и сформировать потоки, устремленные вниз, которые помогали бы реактивным струям пойти в нужном направлении. Идея оказалась плодотворной, а ее воплощение, как говорится, дело техники. Задача была решена. Впереди ждали другие.

Первый искусственный спутник Земли был уже на полигоне (в то время мы так называли будущий космодром «Байконур») на технической позиции, где специалисты готовили его к установке на ракету-носитель. Он покоился на специальной подставке, верхнее кольцо которой было покрыто красным бархатом, и на его фоне отполированный до блеска спутник напоминал музейный экспонат. Этот блеск был необходим для того, чтобы его поверхность обладала максимальной отражательной способностью, облегчающей для наземных станций слежение за спутником. Вся технология работ со спутником на заводе и полигоне требовала особой осторожности обращения с этой зеркальной поверхностью. Не дай Бог поцарапать!

Как-то я подошел к рабочему месту, где работали со спутником, и мне бросилось в глаза излишнее количество людей вокруг него и резкий повышенный голос Сергея Павловича, распекавшего кого-то. Подойдя ближе и получив от него свою долю, я понял, что хотя ничего не произошло, основания для воспитания ответственного отношения к делу были. А дело в том, что бархат был прибит к кольцу маленькими гвоздиками, шляпки которых были утоплены и не касались поверхности спутника, но сам способ крепления гвоздями, а не тесьмой и не клеем был не лучшим. Сколько опытных конструкторов и испытателей видели это и не задумывались. И надо было, чтобы Главный конструктор увидел и ткнул носом. Да, спутник был его детищем, к нему он шел долгой и трудной дорогой, и мелочей здесь быть не должно.

С появлением тяжелой ракеты-носителя у Королёва появились возможности реализовать давно вынашиваемые планы запуска космических аппаратов для решения тех или иных задач. В конструкторском бюро и на заводе, а также в смежных организациях работа шла с громадным напряжением, но организованно и результативно, не было бестолковщины, которая дергает хуже, чем любая перегрузка. Время измерялось не сутками, а часами. В этой обстановке доставка космических объектов по железной дороге по 4–5 дней, тем более, когда дата пуска была связана с конкретной датой и астрономической обстановкой, была неприемлема. Королёв дал задание тщательно продумать все тонкости, связанные с транспортировкой в самолете, которым мы располагали. А тонкостей было много, если учесть, что объект размещался в негерметизированном отсеке, где во время полета температура и давление менялись в широких пределах. А чтобы повысить ответственность за эту операцию, он ввел порядок, когда объект сопровождался высококвалифицированным сотрудником, вплоть до начальника отдела. Перед взлетом специальный инструктор надевал на сопровождающего парашют, вручал кислородную маску и показывал люк, через который в случае необходимости следовало покинуть самолет, и добавлял с улыбкой, что за бортом температура будет не менее 50 градусов.

Году в 55–56 Сергей Павлович с группой сотрудников, закончив работу в командировке в одном из северных городов, приехал на аэродром, чтобы вылететь в Москву. Дело было в начале ноября, погода стояла скверная, Москва не принимала из-за сплошной облачности. Вполне типичная и привычная ситуация. Что в таких случаях делают обычные пассажиры? Одни дремлют, другие в ресторане водку пьют, третьи бесцельно бродят. Всех объединяет одно чувство: полное бессилие изменить положение. Погода не летная… О чем говорить?

Некоторые из нас, не усложняя дела, пошли по одному из указанных путей, в основном по второму…

Но ни сам Сергей Павлович, ни мы не могли представить его в роли обычного пассажира. Королёв и тупое ожидание, бездействие?! Нет, это несовместимо. После того, как от диспетчера вернулся понурый заместитель и доложил, что придется ждать, Сергей Павлович сверкнул глазами и преобразился в такой знакомый нам образ, который как бы говорил: ну подождите, я вам покажу! Затем он устремился к какому-то главному начальнику аэродрома, и некоторые трусцой последовали за ним, понимая, что нас ожидает неординарное зрелище. Королёв во гневе – это почти тайфун. Однако это было в воскресенье и начальство, с которым можно было бы попытаться по-деловому решить вопрос, отсутствовало. Тратить силы на диспетчеров не имело смысла. Тогда Сергей Павлович со сталью в голосе потребовал, чтобы его соединили с военным комендантом Внуково. Безрезультатно. Королев накалялся у нас на глазах. «Соедините меня с маршалом Вершининым» – потребовал он. У находящихся в комнате «младших чинов» авиации глаза достигли предельных размеров. После некоторого замешательства и фраз типа «не положено» и «мы люди маленькие» они всё же, хотя и робко, начали пытаться связаться с Москвой, при этом Сергей Павлович им активно помогал советами. Наконец ответил дежурный в приемной Вершинина: «Маршала нет». Тогда Королев взял трубку, представился, как он это умел делать и узнав, что маршал на даче, потребовал соединить с ним. Вскоре Сергей Павлович совершенно спокойно, по-деловому, уважительно разговаривал с Вершининым. Через час мы были в воздухе.

Как-то в субботу мне позвонил Сергей Павлович и сказал, что завтра утром мы, группа сотрудником во главе с ним вылетаем в Ленинград, вечером – обратно. В семь тридцать за мной на квартиру пришла машина и, захватив по дороге еще несколько сотрудников, домчала нас до аэродрома. Через полчаса мы взлетели. С Королёвым была его жена, Нина Ивановна. Настроение было приподнятое, воскресное, да и летели мы не на восток, не на пыльный и знойный полигон, а в «Питер». Я еще толком не знал, как и некоторые другие, зачем летим, но раз С. П. во главе, значит что-то важное. В Ленинграде нас уже ждали и, посадив в машины, повезли куда-то.

Вскоре всё прояснилось. В одном из конструкторских бюро по нашему заказу создавали опытный образец гусеничной ленты, предназначенной для ходовой части лунохода, проект которого разрабатывался у нас. Сергей Павлович решил на месте ознакомиться с состоянием дела, ведь это важнейший элемент лунохода, от его надежности зависит слишком многое. Нас привели в лабораторию, в центре комнаты стоял круглый, диаметром около двух метров мини-полигон, а проще говоря обрезанная бочка высотой около полуметра. На дно бочки был насыпан слой какого-то грунта, по своему составу и структуре похожего на лунный грунт, как его в то время представляли ученые. В центре установки находился штырь, на который как на ось был надет рычаг, на другом конце его на катках была закреплена гусеница. Словом, перед нами была половинка модели самоходного шасси будущего лунохода. Включили электропривод, и гусеница побежала по кругу. Все внимательно следили за экспериментом, каждый обращал внимание на то, что его больше всего интересует, задавали вопросы, делали критические замечания. Потом обменивались мнениями, договаривались о плане дальнейших работ. Время пролетело быстро, но результативно. Сергей Павлович высказал удовлетворение, поблагодарил хозяев, и мы отбыли. Поехали на Невский, перекусили где-то на ходу и пошли по предложению Сергея Павловича в Русский музей, к которому он питал особую слабость и старался бывать всегда, когда оказывался в Ленинграде, хотя бы часок. У него там были любимые залы и картины. Он был нашим гидом. Особенно внимательно мы рассматривали картины «Девятый вал», «Гибель Помпеи», «Фрида на празднике в гостях у Посейдона» и все другие жемчужины этого музея. Потом быстро прошли по другим залам, останавливаясь у отдельных полотен, иногда внешне не очень примечательных, но при внимательном рассмотрении они не отпускали от себя. В этом «культпоходе» Сергей Павлович предстал перед нами совсем в ином непривычном ракурсе. Его эрудиция и культура вызывали уважение.

В публикациях, посвященных С. П. Королёву, как правило царит атмосфера постоянного успеха, оптимизма, признания, о чем уже упоминалось вначале. Такой легковесный подход к деятельности Королёва и ко всему делу, которому он и тысячи людей посвятили жизнь, безусловно ошибочен и не имеет ничего общего с действительностью (я уже не говорю о трагическом периоде 1937–1944 годов).

Много в активе Королёва ракетных комплексов, принятых на вооружение и космических объектов, принесших ему и стране заслуженную славу. Но вряд ли знает широкая масса читателей о том тернистом пути, который прошли люди, создавшие эту технику. Ни одна ракета не дошла до финиша, то есть до сдачи ее заказчику, без аварий в процессе летных испытаний. Бывали, казалось, тупиковые ситуации, когда ракеты разбивались одна за другой, а причину нащупать не удавалось. Или тяжелая ракета поднимается над стартовым комплексом, а затем обрушивается на него, превращая в развалины то, что создавалось годами. Бывали и человеческие жертвы, но это были единичные случаи. Королёва считали в этом смысле «везучим». Но если это даже одна человеческая жизнь, она оставляет на сердце незаживающую рану. А ведь вся деятельность Королёва находилась под пристальным вниманием и контролем сверху, каждую аварию надо было объяснить и доложить незамедлительно. Да, такой груз ответственности по плечу только исключительно сильным волевым натурам. Королёв был таким. Надеюсь, что эта сторона его жизни со временем будет предана гласности, и тогда мы поймем, сколь велик подвиг Королёва.

Но и его железная выдержка иногда давала сбои. Как-то мы с его заместителем Л. А. Воскресенским были вызваны к нему в кабинет. С. П. подошел к Воскресенскому, обошел его кругом, приблизил лицо к лицу и, подняв руку со сжатым кулаком, процедил сквозь зубы: «Тебя за это надо палкой, палкой, палкой!», сопровождая каждое слово взмахом руки. Не понимая в чем дело, я с недоумением смотрел на Сергея Павловича. Таким я его еще не видел. Но Леонид Александрович парировал этот выпад достойно: «Мне уже сорок лет, хватит грозить мне палкой!» – и всем своим показал, что не намерен мириться с такой манерой общения. После минутной паузы С. П. подошел к нему, обнял его за плечо и как-то сникнув, сказал: «Ну ладно, Леонид, не обижайся, погорячился». Видно было, как он переживает этот инцидент.

В другом случае я оказался жертвой стечения неблагоприятных обстоятельств. Вечером, по окончании рабочего дня несколько человек, в том числе и я работали в кабинете Сергея Павловича. Обстановка была напряженная, он явно был не в духе. В этот момент в кабинет вошла секретарь и, стараясь не привлекать к себе внимания, «на цыпочках» подошла ко мне и шепотом сказала, что жена просит меня к телефону. Я взял трубку. Жена напомнила мне, что у нас на сегодня билеты в театр (собрались в кои-то веки раз). Сказать об этом Сергею Павловичу мне и голову не пришло, это было бы величайшей дерзостью. В лучшем случае он бы сказал, что я «несерьезный человек», а это в его устах звучало как строгое порицание. Поэтому я спокойно и тихо сказал жене, что сегодня ничего не получится, она поняла и повесила трубку. С. П. исподлобья посмотрел на меня и спросил, в чем дело. Я пытался уклониться от прямого ответа и отделаться общими словами, но он настойчиво повторил вопрос. Упорствовать в подобном случае было просто опасно, и я объяснил суть дела. Он мгновенно вспыхнул, швырнул карандаш, разразившись несколькими эмоциональными фразами, и закончил словами – мне такой заместитель не нужен! Я спокойно сидел и не реагировал, помог многолетний опыт. Вскоре С. П. отошел, и все пошло своим чередом. Королёв добился такого положения, при котором процесс производства на всех его этапах шел без перерыва, и даже малейшая задержка рассматривалась как чрезвычайное происшествие. Ощущалось постоянное напряжение. Ночные вызовы рассматривались как норма. То же относилось и к отпускам, вызывали даже с Кавказа. Как-то потребовался один из заместителей С. П., который отдыхал в Закарпатье, и в этот день, как нарочно, заблудился в лесу. По просьбе С. П. был организован поиск силами большого количества людей, товарищ был найден и доставлен на переговорный пункт, где его соединили с Королевым и срочный вопрос был решен.

Однажды зимой я поехал на две недели в дом отдыха в Калининскую область, но через два дня получил телефонограмму, в которой мне предписывалось завтра утром быть у Главного конструктора. Пытаюсь выяснить причину по телефону, но Королёва на месте нет, а секретарь упорно твердит – он приказал быть утром. Она, воспитанная в духе беспрекословного исполнения поручений, не решилась напомнить, что я в отпуске, и по своему усмотрению дала телефонограмму, заделав подпись Королева. Только вечером я связался с С. П., он рассмеялся и пожелал мне хорошего отдыха. Надо отдать ему должное, что без острой нужды он не ломал личные планы сотрудников и никогда не подчеркивал свой изнурительный режим работы, главное для него был итог, а не показная дисциплина.

Ныне гласность, хотя и с трудом, но завоевывает признание не только широких масс (которые всегда были «за»), но и руководителей. Для них это мучительный процесс, так как приходится, прежде чем принять серьезное решение, посоветоваться с людьми, что не всегда проходит гладко и ущемляет иногда не в меру раздутое самомнение.

Королёв обладал бесценным для руководителя даром – слушать критические замечания, от кого бы они ни исходили, и в какой бы обстановке ни звучала критика. Это могло быть и на совещании, и на рабочем месте, и на собрании. Он понимал, что это коллективная мудрость, коллективный опыт.

В нашей отрасли укоренилась традиция: каждый новый проект ракеты-носителя или космического объекта пропускать через экспертные комиссии, в состав которых входили самые квалифицированные специалисты вплоть до Главных конструкторов и академиков, независимо от ведомственной принадлежности. Сам факт, что комиссия назначалась решением Правительственного органа, придавал большое значение ее работе. Сергей Павлович глубоко вникал в работу комиссий, выслушивая информацию своих представителей, участвуя в заседаниях центральной комиссии. Дельные замечания после тщательной обработки принимались, и проект дорабатывался. В ряде случаев приходилось ставить дополнительный эксперимент для выхода из спорной ситуации. Эти комиссии были прекрасной школой для ученых и конструкторов, их деятельность позволила избежать ошибок и сократить сроки работ.

Другой не менее эффективной формой конкретного руководства и деловой критики были выступления Королёва на представительных собраниях и конференциях коллектива, где он подводил итоги работы и давал анализ деятельности тех подразделений и сотрудников, которые в данный период определяли общую обстановку по теме. Одни руководители получали похвалу, что поднимало настроение и стимулировало лучше премии, так как получить от Королева одобрение в присутствии нескольких сотен человек – большая честь. Другим доставалась суровая, резкая, но справедливая критика, причем за конкретные промахи. Сергей Павлович всегда располагал исчерпывающей информацией и тщательно готовился к таким выступлениям.

Заслуживают внимания приказы Королёва, которые он выпускал, наказывая за тот или иной проступок. Они отличались четкостью формулировок и отсутствием уравниловки. В качестве примера приведу два таких приказа.

ПРИКАЗ

По предприятию п/я 651

№ 162 от 26 ноября 1958 г.

При погрузке был поврежден кронштейн Е4120–10 и поврежден корпус изделия.

При расследовании этого случая было установлено, что все произошло вследствие халатного отношения к своим обязанностям при выполнении ответственных операций при подготовке изделия к погрузке и к самой погрузке.

При подготовке изделия к транспортировке на сборочном участке ст. мастера т. Маркова не было выполнено извещение № 382–58, предусматривающее снятие кронштейна, а присутствующие ст. контрольный мастер ОТК Романов Г. И., начальник производства т. Рожков В. М. и начальник ОТК Беляев Ф. А., конструктор отдела № 4 Зыков и ведущий конструктор т. Хомяков М. С. не проследили за этим.

Зам. Начальника отдела № 7 т. Швецов Б. А., руководивший погрузкой, не проверил габариты изделия перед погрузкой, а начальник 7-го отдела т. Абрамов А. П. устранился от этих работ.

Представитель отдела режима т. Колесниченко необоснованно вмешался в погрузку и внес путаницу в эти работы.

Рассматривая этот случай, как безответственное отношение к порученному делу,

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Ст. мастеру цеха № 39 т. Маркову Г. М., ст. контрольному мастеру т. Романову А. И., зам. нач. отд. т. Швецову Б. А., представителю отдела режима т. Колесниченко и конструктору отд. № 4 т. Зыкову Е. И. – ОБЪЯВИТЬ СТРОГИЙ ВЫГОВОР.

2. т. Рожкову В. М., Абрамову А. П., Беляеву Ф. А. – ОБЪЯВИТЬ ВЫГОВОР.

3. Строго указать гл. инженеру т. Ключареву, ведущему конструктору т. Хомякову М. С. и нач. отдела т. Корженевскому строго указать за недостаточный контроль с их стороны при выполнении ответственного задания.

п/п С Королев

ПРИКАЗ

По предприятию п/я 651

№ 500/К 10 декабря 1958 г.

За задержку выпуска срочного изменения на изделие 8К71 предприятия п/я 208

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Нач. отд. № 19 т. Бродскому Э. Б. объявить выговор.

Зам. нач. того же отдела Осташову А. И. объявить выговор.

Начальнику сектора отд. № 19 Голунскому объявить строгий выговор.

Начальнику группы отд. № 19 Чернову В. В. объявить строгий выговор.

Ст. инженеру того же отдела Боткину В. П. объявить строгий выговор.

2. Отделу № 19 снизить очередную месячную премию на 50 процентов.

п/п С. Королев

Все, кто работали с Сергеем Павловичем, знали его как человека высокой культуры, прекрасно воспитанного, готового на деле без лишней рисовки помочь каждому, кто к нему обратится. А в большом коллективе таких нуждающихся в его помощи было немало, в основном по жилью и специализированной помощи. Когда к нему приходили с просьбой, он начинал действовать, как правило, незамедлительно. Если надо, связывался по «кремлевке» с ответственными руководителями и решал вопрос. Естественно, что сотрудники высоко ценили его отзывчивость и платили ему глубоким уважением.

Он постоянно был в курсе не только производственных дел, и личных, касающихся его ближайших сотрудников. Этому, в определенной мере, способствовало то, он обедал за большим столом, вместе со своими заместителями и помощниками. Столовая была как бы кают-кампанией, где за обедом решались многие производственные вопросы, впитывалась разнообразная информация, здесь же даже подписывались важные документы. Нередко раздавались шутки и смех. Сергей Павлович любил юмор, его присутствие не смущало и не подавляло сотрудников, как это нередко бывает с другими начальниками, которых не столько уважают, сколько боятся. Он стремительно входил в столовую, обычно без пиджака, с расстёгнутым воротом. Первые минуты он был молчалив и погружен в себя, мысленно еще находясь во власти дел, от которых только что оторвался. Затем обводил всех взглядом и бросал фразу или задавал вопрос, задавая тем самым тему последующего разговора, который вскоре становился общим. Ел он очень быстро, не обращая внимания на пищу, отвечая на вопросы. Кусочком хлеба вытирал тарелку и хлеб съедал. Даже крошки сгребал и отправлял в рот. Первое время это нас удивляло, но позже один товарищ разъяснил, что эта привычка появилась у него в долгие, тяжелые годы тюремной и лагерной жизни.

Моя семья из четырех человек занимала к 1954 году одну комнату в коммунальной трехкомнатной квартире, где жили еще две семьи. Не густо, но мирились. У других было хуже. Но вот жена родила двойню! Стало не просто тяжелее, а… И вдруг я узнаю, что С. П. дал указание срочно отделать для моей семьи квартиру в строящемся доме, который впоследствии все стали называть «королёвским». Не трудно представить наши чувства.

В 1958 году наша деятельность увенчалась большим успехом, и несколько человек, в том числе и я, были представлены к присуждению Ленинской премии. Как-то возвращались мы с С. П. из Москвы на машине, и вдруг он спросил меня: «Анатолий Петрович, а как Вы отнесетесь к тому, что в этот раз Вы не получите звание Лауреата? Дело в том, что Министерство настаивает на включении в список одного ответственного работника. Вы еще молоды, у Вас все еще впереди, будете Лауреатом». Это было сказано так тактично, в виде просьбы, что я ответил безусловным согласием. Улыбнувшись, Сергей Павлович сказал: «Молодец, правильно понял!», и чувствовалось, что для него это был непростой разговор, он к нему готовился. У меня же не возникло никакого неприятного осадка, наоборот, я был доволен тем, что С. П. получил тот ответ, который он рассчитывал получить. Значит, он меня ценит и верит в меня. Его слова оправдались, через одиннадцать лет я стал лауреатом Ленинской премии.

Его уважительное отношение к людям проявлялось во всем и постоянно. Для иллюстрации расскажу три маленьких эпизода.

Проходя утром по территории предприятия в то время, когда на работу шел основной поток сотрудников, он увидел как несколько грузовых машин, сигналя и обдавая пылью и выхлопными газами, буквально протискиваются через людской поток (дорога была узкая). На следующий день вышло распоряжение, которое запрещало грузовым машинам проезжать по этой аллее в течение 15 минут «пикового» времени.

Как-то С. П. позвонил мне и еще одному сотруднику и предупредил, что утром за нами приедет машина, и мы вместе с ним поедем в Министерство. Утром машина не пришла, так как шофер отказался ехать на квартиру, заявив, что мы можем сами прийти на предприятие. Пришлось выполнить «ультиматум», но за счет некоторого опоздания. Узнав об этом, Сергей Павлович на следующий день собрал у себя в кабинете руководство транспортного цеха, представителя завкома и шофера. Мы были свидетелями урока дисциплины, культуры, ответственности, который он преподал указанным товарищам столь эмоционально, что они покидали кабинет, опустив головы. А шоферу он сказал: «Вы что думаете, если Вы возите Королёва, то Вам все можно? Ошибаетесь! Не рекомендую повторять ошибку».

Сергей Павлович как бы стеснялся ездить на своей персональной машине, если видел, что его сотрудники идут рядом или им надо срочно что-либо доставить куда-то. Особенно это проявлялось на полигоне. Он останавливался и предлагал сесть в машину либо отдавал ее в чье-либо распоряжение, не ожидая просьбы. Всем было знакомо его распоряжение: «Берите мою машину и езжайте». Если кто-то задерживался допоздна по его заданию, он уходя говорил: «Закончите – скажите дежурному, он вызовет машину, и вас отвезут домой». Все это было без намека игры на публику. Сергей Павлович испытывал удовлетворение, делая людям добро, хотя бы небольшое. Естественно, что это воспитывало у его окружения стремление быть похожим на него.

Мне дважды довелось быть свидетелем телефонного разговора Сергея Павловича с матерью. Он преображался, глаза и голос его выражали такую нежность и ласку, которые может питать по-настоящему любящий человек. После такого разговора он некоторое время пребывал в глубокой задумчивости, по-видимому, мысленно продолжая еще беседу с самым дорогим человеком.

Мать Сергея Павловича, Мария Николаевна Баланина, была необыкновенная женщина – высокообразованная, интересная, широко эрудированная, прекрасно владела литературной речью. До последних дней она была душой дома. Ее выступление в день своего девяностолетия, торжественно отмеченное в доме журналистов, произвело на присутствующих громадное впечатление своим темпераментом и содержательностью. Роль матери в становлении личности Сергея Павловича велика. Это отмечалось многократно в публикациях и выступлениях, но мне кажется, точку ставить рано. Этот вопрос ждет своего исследователя ради практических выводов и рекомендаций, в которых так нуждается наша педагогическая наука.

Высокая духовность С. П. проявлялась и в трогательной заботе о своих старых друзьях, некоторые из которых прошли тяжелый жизненный путь, и такое внимание С. П. придавало им новые жизненные силы.

Принято говорить, что металл – хлеб индустрии. С такой же категоричностью можно сказать, что криогенные жидкости (кислород, азот, водород, гелий) это хлеб ракетно-космической техники. Этим объясняется то внимание, которое уделяется ниже этому вопросу.

С первых шагов развития ракетной техники она была связана с потреблением жидкого кислорода в качестве окислителя в паре с тем или иным горючим для работы реактивного двигателя. В первые довоенные годы работы С. П. Королёва над малоразмерными ракетами потребление кислорода было незначительным, способы получения и средства транспортировки были на низком уровне, то есть производилось мало, а терялось за счет испарения при транспортировке и хранении много.

Но вот пришло время, когда в ракету стали заправлять сотни тонн жидкого кислорода, количество запусков в год измерялось многими десятками. Для этого пришлось пройти трудный путь, и Сергей Павлович явился инициатором и основным организатором комплексного решения криогенной проблемы.

Особенно обострилась эта проблема при подготовке к пуску первых ракет Р-7, для одной заправки которой требовалось более двухсот тонн кислорода. Железнодорожный эшелон с жидким кислородом следовал на космодром по «зеленой улице» к назначенному сроку. А подготовка ракеты, тем более в период отработки, преподносит загадки, на отгадывание которых иногда уходит несколько суток. Но кислород-то в это время испаряется! Особенно когда даже в тени под сорок градусов. Однажды произошел такой курьез. Проводница эшелона расценила длительное стояние в таких условиях как бесхозяйственность и сообщила об этом в самые высокие инстанции, откуда последовали запросы. Вспоминается другой случай на космодроме. На старте стоит ракета, которая через несколько дней выведет на орбиту Ю. А. Гагарина. В километре от старта идет подготовка к заправке другой ракеты, находящейся в стадии отработки, и там же опробуется один из способов борьбы с потерями кислорода от испарения. Утром я отправился туда. Вдруг вижу, что навстречу мне идет Сергей Павлович, он уже побывал там, лицо его было мрачным, дела шли плохо, сам принцип был неудачным. Я был удручен; уж если в такой момент С. П. прежде всего интересуется этим вопросом, значит важнее его на сегодня нет! Словом, дальше мириться с таким положением было нельзя.

Сергей Павлович организовал работу по двум направлениям:

– проведение работ на своем предприятии;

– создание в стране предприятий, способных обеспечить разработку и изготовление криогенной техники, отвечающей новейшим достижениям науки.

Работы на предприятии возглавил первый заместитель В. П. Мишин, который сумел за короткое время обеспечить создание емкости с экранно-вакуумной изоляцией, в которой жидкий кислород мог храниться длительное время с минимальными потерями на испарение.

Одновременно была создана система охлаждения кислорода ниже точки кипения (переохлаждение), что дало возможность вести процесс заправки быстрее и хранить криогенные жидкости без потерь на испарение.

Была разработана программа создания в стране научно-исследовательских и производственных предприятий, способных удовлетворить потребности ракетно-космической техники. Эта программа обрела свою жизнь в виде специального Постановления Правительства и была реализована в течение нескольких лет. В отечественной криогенике произошла научно-техническая революция, результаты которой дали возможность решать на научном уровне задачи в различных областях техники. Ныне криогенные системы являются неотъемлемой частью любого современного центра ядерных исследований.

Современный космодром имеет совершенные хранилища жидких криокомпонентов – кислорода, водорода, азота – емкостью в несколько тысяч тонн. Водородной энергетике принадлежит большое будущее, об этом Королёв не только говорил в свое время, но и делал конкретные шаги. Его вклад в развитие криогеники трудно переоценить. Он считал эту задачу для себя первостепенной.

Когда строился новый криогенный комплекс, где было и КБ, и лаборатория, и завод, Сергей Павлович почти каждую неделю ездил туда и вникал во все принципиальные вопросы.

Под новый 1966 год исполнилось 60 лет одному из близких товарищей Сергея Павловича Цибину Г. В., который пригласил на банкет Королева, Гагарина, группу сотрудников и космонавтов. Вечер прошел чудесно. Сергей Павлович был общителен, весел, старался создавать дружескую атмосферу. После банкета мы вышли на улицу и обомлели – вокруг было сказочно красиво. Деревья были покрыты воздушными хлопьями снега, на земле снежный пуховый ковер. Начали играть в снежки. Сергей Павлович и Гагарин веселились как дети. Это было за две недели до смерти С. П. Королёва…

Заканчивая свои «штрихи к портрету» хочу высказать одну мысль: многочисленные публикации, посвященные Королёву, носят чисто описательный характер. Лишь изредка можно встретить попытки осмыслить разные аспекты его становления как специалиста высшего класса и как личности. До сих пор не создана книга о Королёве в серии «Жизнь замечательных людей»^[10]. Это, мне кажется, понятно и оправдано. Не пришло еще время. Каждый год приносит новую дополнительную информацию.

Вместе с тем, процесс перестройки в стране высветил общий важнейший вопрос об остром дефиците лидеров, руководителей, отвечающих современным требованиям. Роль таких руководителей в общем прогрессе ни у кого не вызывает сомнений. У нас, хотя и с большим опозданием, начинают функционировать школы менеджеров, различные курсы повышения квалификации для руководящего состава и т. д.

Думаю, что было бы чрезвычайно важным средством обучения в дополнение к принятым в настоящее время, это глубокое изучение стиля работы, методов руководства таких выдающихся руководителей, каждый из которых является основателем своей школы управления, как например, С. П. Королев и И. В. Курчатов. При этом важно уяснить механизм формирования таких личностей. Это соотношение отдельных составляющих, которые определяют их творческий облик, такихкак наследственность, воспитание в семье, влияние окружающей среды, характер, склонности, образование, стремление к лидерству или отсутствие такового, самооценка, взгляд на коллектив, видение ближайшей и дальней цели и т. д.

Иными словами, нужны глубокие исследования практической деятельности С. П. Королёва с целью активного, научно обоснованного влияния на процесс отбора и воспитания не отдельных уникальных личностей, а целой плеяды высококомпетентных, современных руководителей.

Задача трудная, но выполнимая. Она по плечу только творческому содружеству группы учёных, представляющих разные направления науки и техники.

Дело академика Королёва должно жить не только в его свершениях, но и в КОРОЛЁВСКОЙ ШКОЛЕ.

Стиль работы руководителя

Сегодня, в наше динамичное время перестройки, когда от каждого руководителя требуется повысить эффективность труда как своего, так и сотрудников, на первый план выдвигается такое понятие, как стиль работы. Мне длительное время пришлось наблюдать стиль работы академика С. П. Королёва. Свои наблюдения я предлагаю вниманию читателя, надеясь, что они будут не только интересны, но и полезны.

Королёва как человека, который интересы общего дела ставил выше собственных, убедительно характеризует следующий случай.

Однажды на очередной оперативке Сергей Павлович сообщил, что им получено письмо от главного конструктора одного из КБ нашей отрасли с просьбой передать им в порядке технической помощи комплект чертежей одного из наших изделий. Это сообщение большинством присутствующих было принято «в штыки», так как указанное КБ и его руководство никогда не отличались лояльностью по отношению к нам, считая наш коллектив своим конкурентом. И вдруг они, приступая к новой для них работе, хотят использовать наш многолетний труд! Словом, недостатка в эмоциях не было… Сергей Павлович молча наблюдал за этой сценой и улыбался.

Когда страсти утихли, он сказал тихим голосом, но тоном не терпящим возражений: «Выслать. Всё выслать!» И чтобы не давать возможности некоторым наиболее темпераментным спорщикам продолжать разговор, в нескольких фразах подчеркнул, что нам доверено государственное дело и надо быть достойными этого доверия, подняться выше местнических интересов, уметь пропускать мелкие уколы самолюбия. Все поняли мудрость этой маленькой нотации и смущенно умолкли.

Умение терпеливо и внимательно выслушивать своего собеседника – одна из важнейших черт Сергея Павловича. Благодаря этой черте он всегда имел исчерпывающую информацию, и что очень важно, из разных источников. Анализ этой информации позволял принимать правильное решение.

Следует подчеркнуть особое психологическое воздействие таких собеседований на исполнителей, когда они свободно высказывали свое мнение, иногда вступая в спор с Сергеем Павловичем. Они чувствовали огромное удовлетворение от обстановки, когда как бы стиралась грань между начальником и подчиненным, академиком и рядовым исполнителем. Такие моменты сотрудники вспоминали с благодарностью. Сергей Павлович помог им увериться в своих силах и научил вести диспут по серьезным, иногда острым вопросам, но всегда в уважительной форме.

Приняв однажды решение, Сергей Павлович не действовал по принципу: я решил – значит так и будет. Он готов был изменить решение. Вот тому пример.

На первых порах двигательные установки и ряд систем космического корабля заправлялись компонентами из передвижных заправщиков по схеме, заимствованной от схемы заправки ракет. Но по мере увеличения количества двигательных установок и бортовых систем на космическом корабле, резкого повышения требований по точности заправляемой дозы и усложнения технологии процесса заправки, он превратился в ответственный, тонкий этап подготовки космического корабля, нуждающийся в лабораторных условиях. От качества заправки зависел успех пуска. Специалисты пришли к выводу, что традиционная схема заправки под открытым небом, с десятками автозаправщиков, в мороз и зной, при дожде и пыльной буре изжила себя и необходимо создавать специальное здание, заправочную станцию, в которой будет размещаться корабль и разнообразная и контрольно-измерительная техника. Это, естественно, потребует капитальных вложений, но они быстро окупятся за счет снижений эксплуатационных расходов, а главное, резко повысится надежность операции.

Подготовив соответствующие предложения, я понес их к Сергею Павловичу на утверждение, нисколько не сомневаясь в неотразимости новшества. Но Главный отклонил его, мотивируя накопленным опытом и необходимостью экономить средства. Такой оборот дела вызвал у меня раздражение на самого себя, так как будучи глубоко убежденным в справедливости предложений, я, по-видимому, неубедительно построил свой доклад.

Через неделю, учтя печальный опыт и вооружившись сравнительными материалами (графиками и расчетами) различных вариантов, я вновь доложил предложения Сергею Павловичу и… с тем же результатом. Такой финал не обескуражил меня, так как я был уверен: все специалисты, готовившие предложения, на правильном пути. Уходя от Сергея Павловича я заявил с запальчивостью: «Я ухожу, но хлопаю дверью!» Королёв, явно не привыкший к подобным вольностям, с удивлением и любопытством поглядел на меня и ответил: «Ну что же, посмотрим, что из этого получится».

Через две недели, проведя всесторонние проектные проработки, сделав своими руками очень наглядные макеты, мы уже целой группой энтузиастов явились в кабинет Сергея Павловича. Доклад длился всего несколько минут, после чего он сказал: «Убедили, согласен» – с улыбкой обошел всех и пожал руки.

Таким образом, отказавшись от своей прежней позиции, Королёв показал свою объективность, а в нас вселил уверенность в необходимости до конца отстаивать свою позицию в интересах дела.

Королёв был непревзойденным полемистом. Доставляло большое удовольствие наблюдать его полемику, особенно с достойным оппонентом. Чувствовалось, что он относится к спору, не как вынужденному преодолению досадного препятствия на своем пути, а как к одной из форм деятельности, неизбежной для нахождения правильного решения. Его речь была всегда убедительно аргументирована, он досконально знал обсуждаемый вопрос и старался не навязать свое мнение, а убедить собеседника. При этом форма дискуссии, несмотря на остроту, всегда имела солидный, выдержанный характер, не ущемляющий достоинства спорящих сторон.

Сергей Павлович обладал голосом красивого тембра, богатым лексиконом, умело пользовался юмором, что в сочетании с его плотной фигурой, красиво посаженной головой, как бы вросшей в плечи, и пронзительным взглядом создавало мужественный образ признанного лидера, внушающего большое доверие и симпатию. Это, безусловно, помогало ему в спорах.

Было видно, как трудно было Сергею Павловичу с его горячим темпераментом сдерживать себя и строго следить за логикой и формой своей речи и вникать в доводы собеседника. Особенно подкупала его непосредственность и отсутствие предвзятости, благодаря чему он часто соглашался с деловыми доводами оппонента и острый спор заканчивался к обоюдному удовольствию. Но если он видел, что его противник спорит беспринципно, защищая честь мундира или просто из-за упрямства, Сергей Павлович становился жестким, его колючий взгляд выражал почти презрение и он, бросив несколько слов о бесплодности спора, прекращал его.

Мне довелось быть свидетелем острых споров Сергея Павловича с людьми, занимающими высокое служебное положение, от позиции которых зависело решение важнейших для нашего предприятия вопросов. Никогда Сергей Павлович не позволял себе приукрашивать положение дел, если они были плохи, не льстил, не заискивал, не допускал фамильярности, держался просто, но с достоинством сильного человека.

Говоря о творческом наследии С. П. Королева, мне бы хотелось высказать следующую мысль. О Королёве написано уже немало книг, брошюр, статей и, безусловно, многое еще будет написано. И нам, людям, которым посчастливилось работать под его началом, с годами становится очевиднее, что С. П. Королёв заслуживает глубокого признания и безграничного уважения не только как Главный конструктор, под руководством которого отечественная наука и промышленность, многие десятки тысяч людей совершили трудовой подвиг, положив начало космической эре.

Можно считать, что Королёв был основателем школы управления новой отраслью техники и производства. Его методы управления получили блестящее подтверждение на практике и поэтому с успехом могут быть использованы в самых различных областях народного хозяйства. Когда читаешь многочисленные воспоминания о Сергее Павловиче, постоянно сталкиваешься с отдельными элементами, из которых складывается единое понятие – стиль работы и жизни С. П. Королёва, а стиль руководителя во многом определяет эффективность всей системы (школы). Поэтому необходимо не просто читать о Королёве, а пытаться осмыслить суть его стиля и внедрять его в повседневную жизнь. Причем, мне кажется, это принесет пользу не только руководителю любого ранга, но и рядовому исполнителю.

Мы, сотрудники ОКБ Сергея Павловича, не раз вели разговоры о том, в чем секрет его громадного успеха как организатора. Все, безусловно, признавали его талант и высоко оценивали его природные личные данные: кипучую энергию, громадную трудоспособность, увлеченность, отличную память, умение владеть собой, коммуникабельность и ряд других качеств. Однако этого еще не достаточно для успеха сложного дела, нужна еще повседневная система в работе, в понятие которой входят, в частности, такие качества руководителя, как сознание личной ответственности, деловитость, высокая профессиональная компетентность и повседневное повышение ее уровня, предвидение перспектив деятельности, реализм, требовательность. Добавим к названным качествам аккуратность и точность, настойчивость (даже напористость), большое терпение, сочетание принципов коллегиальности и единоначалия, тесный контакт с партийной и общественными организациями, уважительное отношение к подчиненным и готовность помочь им в личных делах, самокритичность, умение правильно расставить руководящие кадры, сплотить в единое целое смежные организации и т. д.

Всё это основы теории управления, давно известные, проанализированные во многих статьях, руководствах и рекомендациях. Однако, большинство руководителей-организаторов по тем или иным причинам не смогли добиться, чтобы теория нашла полное воплощение в повседневной деятельности: на деле все гораздо сложнее, чем в теории.

Заслуга С. П. Королёва в том, что обладая железной волей, он добился реализации этих научных принципов, благодаря чему поднялся на уровень выдающихся ученых-организаторов нашего времени, оставаясь одновременно и фантастом, и расчетливым реалистом.

Эта песенка с немудреными словами в свое время была очень популярна среди испытателей космодрома, так как она очень правдиво, хотя и не полно, отражает обстановку, в которой мы жили. С одной стороны, мы были на передовой линии свершения великих дел и работали самозабвенно, увлеченно, ни на что не жалуясь и ни на что не претендуя, а с другой стороны, бытовые условия, окружавшие нас, были настолько примитивными (мягко говоря), что приходилось только удивляться, как можно мириться с этим. К сожалению, тогда это было в разных отраслях жизни страны, и то, что сейчас предпринимается партией по наведению порядка очень обнадеживает и радует.

В 1967 году на меня свалилась беда не беда, но и сюрпризом не назовешь. Пригласил меня как-то С. О. Охапкин, заместитель Королёва (а после его смерти – Мишина) и начал разговор, поглядывая иногда на сидевшего рядом секретаря парткома предприятия М. С. Хомякова (ныне – он наш сосед по даче). Кстати, он был ведущим конструктором первого искусственного спутника Земли. Сергей Осипович был по натуре человек эмоциональный, вспыльчивый, в общении резкий, поэтому разговор с ним не сулил никакой радости. А тут он улыбался, шутил и даже расточал в мой адрес комплименты, что я, мол, хорошо организовал работу своего подразделения (комплекса). Я насторожился – к чему такие нежности при нашей бедности! Хомяков лукаво улыбался, опустив глаза. Наконец, перешли к делу, суть которого состояла в следующем. В подчинении Охапкина кроме конструкторских отделов, выпускающих чертежи на ракету, находились также отделы, разрабатывающие техническую документацию, по которой изготавливалось множество экспериментальных установок и стендов для всесторонних испытаний отсеков, узлов и систем ракет космических кораблей. А у главного инженера был ряд лабораторий, сотрудники которых занимались собственно экспериментальной отработкой. У меня же в комплексе были отделы, в которых для всех этих установок и стендов разрабатывались системы управления, системы измерения и кабельные сети, то есть вся электрическая часть. Такая разобщенность существенно усложняла дело, возникали споры, велась ненужная переписка, усложнялось взаимное согласование, удлинялись сроки. Так вот, Сергей Осипович сообщил, что мне предлагается весь этот Ноев ковчег забрать к себе и впредь отвечать за весь процесс наземной экспериментальной отработки. Это означало, что в дополнение к имеющимся у меня в комплексе четыремстам специалистов прибавится еще триста специалистов по тепловым, вакуумным, прочностным, механическим, пиротехническим и другим видам испытаний. Услышав это, я испытал что-то вроде легкой контузии и попытался возразить, но понял, что вопрос уже решен и «слезы лить» бесполезно. Нагрузка резко возросла. Требовалось четко организовать весь цикл работ, так как по нашим чертежам работал опытный завод, работа включалась в план. Шутки в сторону. Задержка по вине конструктора недопустима. Строгий диспетчерский контроль. Жесткие систематические проверки на совещаниях у Генерального директора. Конструкторы должны были подстраиваться под ритм завода, то есть если надо – работать и в ночную смену. Постепенно дело стало налаживаться. Удалось отладить систему от «а» до «я», то есть от составления технического задания до отчета по испытаниям, анализа и выдачи рекомендаций по совершенствованию конструкции испытуемого объекта. Я осваивал новую для меня деятельность, знакомился с людьми, которые, в основном, оказались отличными специалистами и прекрасными товарищами. Чувствовалась школа Евгения Владимировича Чарнко, о котором я упоминал выше. Постоянно возникала масса вопросов, не терпящих отлагательства. Испытания шли одновременно в разных местах: в лабораториях, на заводе в Загорске, в Институте медико-биологических проблем, в Центре подготовки космонавтов, в Институте космических исследований, на Черноморской испытательной базе, на полигоне Капустин Яр и в других местах. Особенно ответственны были испытания в барокамере нашей конструкции с участием космонавтов. Запомнились испытания стыковочных узлов новой конструкции, которыми были оснащены космические корабли «Союз» и «Аполлон», участвовавшие в совместном советско-американском космическом полете в 1975 году.

Интересными были испытания парашютных систем космического корабля, систем спасения космонавтов в случае опускания корабля на море и пр. За год создавалось иногда несколько десятков установок…

Ракетная техника развивалась быстро и результативно, как боевая, так и космическая. В институтах готовили специалистов, приходили также люди из других областей техники и переквалифицировывались. Требовалось учебное пособие, дающее сведения о ракетном комплексе в целом. Я получил предложение написать книгу по своей специальности, ведь за плечами был шестнадцатилетний опыт работы в ракетной технике и пять лет преподавания в МАИ. Предложение я принял. Дело оказалось не простым, ведь это было для меня впервые. Но не боги горшки обжигают. В 1965 году книжка вышла. Она называлась «Стартовые комплексы и испытания баллистических ракет». Одно плохо – она была секретной. Ее разослали во многие ВУЗы и предприятия ракетной отрасли. Позже я узнал, что она имела большой спрос, по ней многие годы студенты и аспиранты готовились к экзаменам. В 1989 году гриф «секретно» был снят, и я взял книгу домой в свою библиотеку.

В 1970 году Воениздат Министерства обороны предложил мне и группе товарищей написать книгу о космодромах. Мы начали обдумывать, получили согласие руководства^[11] и начали работать. Но из-за большой производственной загрузки книга вышла только в 1977 году. Расхватали ее быстро, свои экземпляры мы пустили на сувениры, в том числе я отправил в Вольск. Нашему примеру последовали проектанты ракет-носителей и космических кораблей, их книги были написаны под руководством С. О. Охапкина и К. Д. Бушуева, а вышли в свет уже после их смерти. Затем космонавт А. С. Елисеев написал книгу по своему профилю. Все эти книги с автографами есть в моей библиотеке, прошу их беречь, как первые книги такого рода, это история. Кстати, в качестве псевдонима я взял фамилию Вольский, в то время писать под своей фамилией «не рекомендовалось».

В 1975 году состоялся запуск космического корабля «Союз» по совместной советско-американской программе для стыковки с американским кораблем «Аполлон». Мне довелось участвовать в работах по подготовке этой программы. Руководил работой заместитель С. П. Королёва (в прошлом) директор международного проекта Константин Давыдович Бушуев, чудесный человек, с которым у меня были дружеские отношения. Он был на пять лет старше меня, всегда уравновешенный, приветливый, жизнерадостный. Не пил, не курил, на здоровье не жаловался в отличие от меня. Шли мы как-то после обеда и он, желая меня приободрить, сказал: «Анатолий Петрович, выше голову, берите пример с меня, я поставил перед собой задачу – жить не менее 80 лет!» Но судьба распорядилась иначе – он умер в 1978 году, в возрасте 64 лет…

В 1976 году за указанную работу я был награжден орденом Трудового красного знамени.

Последняя любовь Королёва

В газете «Известия» от 18 августа 1989 года помещена статья Сергея Лескова «Как мы не слетали на Луну». Вот некоторые выдержки из нее.

«Пару лет назад на Московской книжной ярмарке была представлена энциклопедия К. Гэтланда «Космическая техника». В научных кругах книга вызвала сенсацию. Многие ученые, причем именно самые квалифицированные, знающие, специально приезжали на ярмарку, чтобы только полистать энциклопедию.

Конечно, наивно предполагать, что советским специалистам по космической технике приходилось пополнять багаж знаний столь ненадежным способом. Интерес к выставочному экземпляру был вызван совсем иными причинами. В нем рядом с огромным американским носителем «Сатурн-5», выводившим корабль «Аполлон» на лунную орбиту, была воспроизведена аналогичная советская ракета Н-1, разработка которой считалась одним из строжайших секретов нашей космической отрасли, и о которой, естественно, в нашей литературе никогда не упоминалось. Однако, в век разведывательных спутников многие тайны, сколько их ни храни, иногда всплывают. Так и Н-1 спрятать от чужих глаз было не проще, чем, скажем, в курятнике утаить жирафа. Несколько раз в 60–70 годы гигантская сигара Н-1 вывозилась на стартовые позиции Байконура, где ее и сфотографировали всевидящие космические аппараты…

«Н-1 называют «последней любовью» Королёва. Из многих биографий Главного конструктора космических систем мы знаем, что он мечтал не только о выходе человечества в космос, но и полете к другим планетам. Знаем и о том, что в отличие от многих полчищ фантазеров, Королёв умел свои проекты «доводить» до жизни». Первого он добился. А второго? Неужели Сергей Павлович обошел вниманием ближайшую к Земле планету, скромно ограничившись запуском автоматических аппаратов?..».

«Итак, хроника событий. В 1960 году появилось Постановление о создании в 1963 году ракеты-носителя Н-1 на 40–50 тонн. В дальнейшем проект едва ли не ежегодно пересматривали, мощность ракеты возрастала, сроки переносились, пока наконец, в ноябре 1966 года экспертная комиссия под председательством академика М. В. Келдыша не дала положительное заключение на эскизный проект по лунной экспедиции с использованием ракеты-носителя мощностью 95 тонн, что позволило высадить на Луну одного космонавта, оставив второго члена экипажа на орбите»…

«Летные испытания ракеты Н-1 начались 21 февраля 1969 года. Через 70 секунд после старта из-за пожара в хвостовом отсеке первой ступени полет прекратился. 3 июля 1970 года во время попытки второго запуска из-за неисправности насоса произошел сильный взрыв, разрушивший стартовый комплекс. На его восстановление и подготовку новой ракеты ушло немало времени. И лишь 27 июля 1971 года была предпринята вторая попытка. Ракета чуть поднялась над землей, но из-за потери управляемости по каналу вращения дальнейший полет сорвался, а стартовый комплекс был опять поврежден. По рассказу одного из руководителей испытаний Б. А. Дорофеева, столь крупные аварии производили на весь персонал гнетущее впечатление. Но не было и мысли, что Н-1 обречена и что дефекты носят хронический характер. Люди напряженно трудились, многие просили продлить командировку на полигоне. По всему чувствовалось: ракета «взрослеет» и до успеха недалеко.

Наконец, четвертый запуск – 23 ноября 1972 года. Все системы заколдованной первой ступени, все двигатели работали нормально, полет продолжался 107 секунд, но в конце активного участка в хвостовом отсеке возникла неисправность, и полет прекратился. Тем не менее, конструкторы и службы космодрома несказанно радовались. Теперь уж ясно – до победы полшага.

«Четыре-пять пробных запусков при испытаниях ракетно-космической техники – дело обычное. Даже «семерка», не соизмеримая по сложности с Н-1, полетела лишь с четвертого раза. В монтажно-испытательном корпусе Байконура уже были готовы две следующие машины. В августе 1974 года должен был состояться пятый старт, а в конце года – шестой. Шестой и, как считали конструкторы, последний перед принятием ракеты-носителя Н-1 в эксплуатацию. Даже самые осторожные умы называли 1976 год как крайний срок, когда новая машина будет полностью отлажена.

Для всех было полной неожиданностью, когда работы по Н-1 были сначала заморожены, а после смены в мае 1974 года Главного конструктора (вместо В. П. Мишина назначили В. П. Глушко) и вовсе прекращены. В первый же день новый руководитель королёвского КБ объявил Н-1 ошибкой и сказал, что он пришел «не с пустым портфелем». Глушко предложил новую концепцию, которая через десять с лишним лет привела к созданию многоразового самолета «Буран» и ракеты-носителя «Энергия» практически той же мощности, что и отвергнутая Н-1. Без всякого сомнения мы можем гордиться и «Бураном» и «Энергией», но разве не обидно списывать уже почти готовую машину на свалку?..

«На этом история ракеты-носителя Н-1 заканчивается. Последняя, «лебединая» песня Королёва так и осталась не спетой. Конечно, было бы несправедливо Н-1 целиком списывать в убыток. Заводское оборудование, монтажно-испытательный и стартовый комплексы были впоследствии использованы для «Энергии». Пригодился, без сомнения, и опыт проектирования и «доведения» мощной ракеты: «Энергия», по существу, стартовала с первого раза»…

«И в начале 70-х находились специалисты, которые понимали, что закрытие темы Н-1 неблагоприятно скажется на нашей космонавтике. Бегал по высоким кабинетам В. П. Мишин, писал письма XXV съезду Б. А. Дорофеев, ряд специалистов просили о «малом» – разрешить испытания хотя бы двух ракет на акватории океана…

Все бесполезно, иные мнения бесследно оседали в тишине высоких кабинетов. Судьбу Н-1 решили не специалисты – логику развития науки диктовали политические руководители. Ни одного заседания ученого совета, ни одного совещания со специалистами, ни одного собрания Совета главных конструкторов… Что же повлияло на судьбу Н-1? Во всяком случае, соображения от интересов науки, от истинных интересов страны далекие»…

«Ну а о такой «мелочи», как честный труд многих тысяч людей, которые отдали Н-1 лучшие годы своей жизни, просто не подумали. С людьми не только не посоветовались, даже не объяснили ничего. Получается, что вместе с провинившейся Н-1 списали на «свалку» и ее строителей, многие из которых, уверен, получили такой психологический удар, что ничего равноценного создать уже не могли. А ведь это были лучшие «королёвские» кадры»…

Добавить к этому нечего. Мне с товарищами, в частности, с упоминаемым в статье Б. А. Дорофеевым, довелось заниматься этим комплексом более двенадцати лет и быть участником всех запусков. Невозможно передать словами грандиозность созданного на «Байконуре» усилиями всей страны и безответственно разрушенного вблизи финиша.

Многоразовая ракетно-космическая система «Энергия – Буран»

Примириться с мыслью о том, что из жизни вычеркнуто двенадцать лет, наполненных захватывающе интересным делом, которое было перечеркнуто, невозможно. И все участники работ по Н-1 все последующие годы жили с камнем на сердце. Лишь появившиеся в последнее время (то есть через 15 лет после событий) публикации в центральных газетах назвали вещи своими именами и дали объективную оценку этим событиям. Упомянутые публикации в какой-то мере сняли остроту обиды, спасибо их авторам, спасибо гласности.

Вернемся в 1974 год. Этот год был для нас переломным, он ознаменовался сменой руководства. Академик В. П. Мишин – преемник С. П. Королёва – был освобожден от работы. Это для нас не явилось неожиданностью. Василий Павлович, хотя и был первым заместителем Королёва и как конструктор и ученый пользовался высоким авторитетом, вместе с тем имел совершенно нетерпимый, скандальный характер. Он умудрился поссориться с большинством своих коллег как в своем коллективе, так и в других организациях, до предела обострил отношения с руководством (ЦК, Совмин, Министерство), злоупотреблял (и существенно) спиртным. От стиля работы Королёва ничего не осталось. А тут еще неудачные пуски Н-1. Как-то к нам приехал Д. Ф. Устинов, бывший в то время заместителем председателя Совмина СССР, и в узком кругу провел совещание. Я был его участником. Разговор был острым, речь шла о Н-1. Василий Павлович вел себя несолидно, чем вызвал соответствующую реакцию Устинова. Чувствовалось, что тучи сгущаются. Вскоре стало известно, что ряд заместителей Мишина обратились с письмом в ЦК КПСС, в котором излагали свою позицию, точнее оценку деятельности Мишина и предлагал сменить руководство предприятия. Затем вышло решение – Мишин был освобожден от основной должности и остался заведующим кафедрой в МАИ, которую он создал в 1958 году и возглавлял по совместительству до 1974 года. Вместо него был назначен академик Валентин Павлович Глушко, соратник Королёва, Главный конструктор ракетных двигателей и руководитель крупного предприятия. Следует отметить, что Глушко, будучи в высшей степени тщеславным человеком, постоянно без всякой меры выпячивал свою роль в развитии отечественной ракетной техники и очень ревниво, даже болезненно реагировал на общепризнанное и заслуженное первенство Королёва. Несмотря на все усилия Сергея Павловича, отношения с Глушко всегда были натянутые, а у Глушко с Мишиным просто враждебные. С приходом Глушко тема Н-1 была закрыта, чему он способствовал, так как двигатели на Н-1 создавал главный конструктор Н. Д. Кузнецов, к которому Королёв был вынужден обратиться из-за непримиримой позиции Глушко по принципиальным техническим вопросам. Время подтвердило правоту Сергея Павловича.

Итак, с приходом В. П. Глушко в нашу организацию перед нами была поставлена сложнейшая задача: создать в наикратчайшие сроки универсальную многоразовую космическую систему, известную ныне под названием «Энергия-Буран». Не секрет, что переделывать всегда труднее, чем делать вновь. А нам, разработчикам наземного комплекса на космодроме, предстояло в кратчайшие сроки переделать с наименьшими затратами техническую и стартовую позиции, созданные ранее для ракеты Н-1, изготовив при этом еще ряд уникальных объектов вновь. Наиболее ответственным и сложным был универсальный комплекс стенд-старт, предназначенный для холодных и огневых испытаний всей ракетной системы и ее отдельных блоков, а также запуска ракетной системы, поэтому комплекс и назывался универсальным. Такого нам ранее создавать еще не приходилось. Начались дни и месяцы, а иногда и ночные бдения, когда сотни людей прорабатывали всевозможные варианты в поисках оптимального. Новый руководитель был требователен, капризен и высокомерен, что при сравнении с Королёвым не прибавляло ему авторитета. Процесс взаимного привыкания был для многих весьма болезненным. Однако наш громадный многолетний опыт дал свои результаты. Была создана строгая система работ, распределены функции, заработали «штабы» в виде систематических организационно-технических оперативок. Были назначены Главные конструкторы: Ю. П. Семенов – по «Бурану» (ныне^[12] Генеральный конструктор НПО «Энергия») и Б. И. Губанов – по «Энергии». Работали заводы, строители возводили объекты на Байконуре. Размах работ впечатлял. А что было дальше, описано в печати очень детально, некоторые публикации приведены ниже.

Итак, кратко: первый пуск (без «Бурана») был произведен 15 мая 1987 года. Носитель отработал отлично, но уникальная полезная нагрузка была загублена из-за грубейшей ошибки в простейшем вопросе при сборке, о чем было сообщено через два с половиной года. Второй пуск был 15 ноября 1988 года с орбитальным кораблем «Буран», который сделал два витка вокруг Земли и сел на посадочную полосу специального аэродрома в автоматическом режиме (экипажа на борту не было). Точность приземления была такова, что видавшие виды летчики, по их признанию, не смогли бы приземлиться лучше. Поистине триумфальный успех! Однако, в ракетной технике нет легких дорог, впереди еще могут быть всякие «сюрпризы». Нужны ответственность и бдительность!

Лично для меня, это была последняя крупномасштабная работа, которой я занимался в качестве заместителя Генерального конструктора до 1982 года. За плечами 61 год! Время передавать эстафету. Это было не вдруг, я готовился сам и готовил преемника. Им стал Владимир Михайлович Караштин, бывший 15 лет моим заместителем, доктор технических наук, профессор. Время показало, что выбор был правильный. Его фамилия ныне известна многим специалистам как руководителя работ по созданию наземных систем управления и контроля для «Энергии-Бурана». Таких совершенных систем у нас еще не было. В настоящий момент Владимир Михайлович^[13] делает сообщение на симпозиуме в Испании. Жизнь идет по восходящей…

Письмо Евгения Васильевича Синильщикова Анатолию Петровичу Абрамову. Не датировано. 1988

Данное письмо Е. В. Синильщикова (1988) А. П. Абрамов приложил к своим Воспоминаниям (личного характера, законченным к 1990 году) в качестве приложения.

Уважаемый Анатолий Петрович!

Я позавчера дозвонился до Ларисы Васильевой, она оказалась дочерью конструктора Куцренко, участвовавшего в создании Т-34. И видимо ему тоже «досталось».

Она, узнав что я делал Т-34/85, просила очень срочно прислать материалы, видимо что-то готовит… При сем присылаю и тебе то, что успел напечатать и 3 фото. В письме ей высказал своё мнение, что успех Т-34/85 – результат комплексного нашего подхода к СУ-122, когда война заставила аварийно срочно продумать нам вместе и о 122мм, и о шасси Т-34.

В результате родилась АСУ СУ-122 и 132/85 и СУ-100, и другие машины. Иными словами, ее статья касается не только Т-34, а целого класса СУ.

Если бы не проклятая разобщенность министерств, ведомств – у нас давно была бы мощная техника. Ведь я с Рудеком в КБ зал Большевик [неразб] в 1932 году уже работали вместе с КБ зав. Ворошилова (кстати, [неразб] над начатым изготовлении большими АСУ, но на «цехах» решили всё прекратить и «убрали» инициатора Тухачевского. Урок надо учесть.

Надо, как пишет Васильева, во всех подробностях рассказать историю этой машины (вместе с историей АСУ). Со всеми именами, к сожалению, я многих забыл. Прошу тебя в Москве многое можно сделать тоже…

Для пользы страны нужна история Т-34-АСУ, но техническая (а не кто и когда назначен нач.). Видите, по моему глубочайшему убеждению, нужно [неразб. ] творческих сил продолжающих поиск этих совместных ещё более оригинальных решений на пользу народного хозяйства.

Готов чем смогу помогать.

Желаю здоровья тебе и семье.

(тел. 355–21-__).

Словарь сокращений

АССР – Автономная советская социалистическая республика.

ВУЗ – Высшее учебное заведение.

ГУМ – Государственный универсальный магазин.

КБ – Конструкторское бюро.

МАИ – Московский авиационный институт.

МВТУ – Московский государственный технический университет им. Н. Э. Баумана.

МИД – Министерство иностранных дел.

МХАТ – Московский художественный академический театр.

МЭИ – Московский энергетический институт.

Н-1 – ракета-носитель, созданная для «Лунной программы» Советского Союза.

НИИ – Научно-исследовательский институт.

НИР – Научно-исследовательские работы.

ОКБ-1 – Особое конструкторское бюро № 1 (Ныне) Особое конструкторское бюро № 1 (ныне РКК «Энергия» им. С. П. Королёва).

ОКР – Опытно-конструкторские работы.

ОТК – Отдел технического контроля.

п/я – Почтовый ящик.

п/я 651 – см. ОКБ-1.

СП – Сергей Павлович Королёв.

СТАНКИН – Московский станкоинструментальный институт.

ЦАКБ – Центральное Артиллерийское конструкторское бюро.

ЦК КПСС – Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза.

8К81 – индекс Главного ракетно-артиллерийского управления (ГРАУ) межконтинентальной баллистической ракеты Р-7 («Семёрка»), семейство ракет-носителей, в том числе р-н «Восток», «Восход», «Союз» и их модификаций.

Фотографии

Наш дом в Вольске / ул. Комсомольская, д.116 / Вдали видна Волга. Рядом дом дедушки и бабушки

Мать Наталья Федоровна Абрамова / Приблизительно 1920 г. /

Отец Петр Семенович Абрамов / Приблизительно 1920 г. /

Я пяти лет

Сколько радости – мой первый велосипед! / 1933 г. /

Мой отец / 1935 г. /

Федор Трофимович Евсеев, мой дедушка

Мамин брат дядя Коля / 1929 г. /

Мамино Свидетельство об окончании гимназии

Мамин Аттестат об окончании 7-го класса гимназии

Справка с места работы мамы /1918 г./

Характеристика с места работы мамы

/1936 г./

Папино Свидетельство о рождении

Папино Свидетельство об окончании училища

Папина характеристика с работы

Свидетельство о сдаче экзаменов, выданное моему отцу при зачислении его на воинскую службу в качестве вольнонаемного /Февраль 1917 г. /

Удостоверение, подтверждающее что мой отец состоял на действительной военной службе в Красной Армии на должности делопроизводителя с 1920 по 1922 годы

Приказ о награждении победителей конкурса на лучшую организацию и проведение финансовой работы среди цементных заводов. Особо отмечен Абрамов Петр Семенович

Удостоверение, подтверждающее что Абрамов П. С. проработал на Вольском цементном заводе «Большевик» с 1932 по 1936 г.

Приглашение моего отца на работу в качестве финансового специалиста на автомобильный гигант Горьковский автомобильный завод (ГАЗ)

Автобиография Абрамова П. С. 1940 г.

Письмо от Директора Саратовского облторга моему отцу с благодарностью за все, что было ими пережито за годы совместной работы в Вольском отделении Торга /1943 г./

Заявление моего отца в отдел кадров Наркомторга РСФСР с просьбой о переезде его в Москву или область с предоставлением места работы и жилплощади в связи с многолетними заслугами, а также тяжелыми жизненными обстоятельствами /Февраль 1944 г. /

Выписка из Приказа по институту об объявлении благодарности Абрамову П. С., за безупречную и добросовестную работу /Август 1953 г. /

Предложение начальнику ЦАКБ Грабину В. Г. о премировании Абрамова П. С. за своевременное предоставление качественного годового отчета. /1945 г./

Мое свидетельство о рождении

Мое Свидетельство об окончании средней школы

Мой Аттестат об окончании школы № 1 в г. Вольске

Соседи по комнате в общежитии в Лефортово – слева направо: Цолак Худоян, Израиль Каданов и я / 1938 г. /

В каникулы за Волгой на пляже / Конец 40-х гг. /

Отъезд после каникул / Конец 40-х гг. /

Диплом об окончании института им. Баумана

Начало 40-х гг.

Удостоверение, выданное мне при направлении на завод для работы в качестве технолога

Справка Мытищинского машиностроительного завода о том, что А. П. Абрамов работал на заводе в должности инженера-конструктора с 16 октября 1942 по 7 января 1943 год / Выдана 25 ноября 1953 г. /

Удостоверение Абрамову, что он является бойцом службы П. Х. З. ЦАКБ / 1 января 1944 г. /

На обороте: «На добрую память Анатолию от его боевых друзей по совместной работе в ЦАКБ – Георгия, Михаила, Ивана, Владимира, Ивана. Не забывай дни, проведенные вместе. г. Калининград, август месяц 1943 г.»

Удостоверение о награждении Абрамова П. С. медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной Войне 1941–1945 гг.» / Ноябрь 1945 г. /

Посещение мероприятия в составе сотрудников Советского консульства. Стамбул. Турция / 1946 г. /

Прогулка по Анкаре, слева жена Татьяна, справа сотрудница Консульства / Август 1946 г. /

Семейный портрет. Фото-ателье, Анкара / 1946 г. /

Уведомление о назначении Абрамова А. П. членом Государственного комитета Совета Министров СССР по оборонной технике / 15 июля 1961 г. /

Телефонограмма Королёва С. П. Абрамову А. П. / 24 января 1961 г. /

Письмо Сергею Павловичу Королёву, объясняющее причины моего перехода на другую работу / Июль 1961 г. /

Похороны С. П. Королёва. В первом ряду слева направо Академик А. Ю. Ишлинский, Мишин В. П., во втором ряду Черток Б. Е., Абрамов А. П., Керимов К. А. / 18 января 1966 г. /

Пропуск на Красную площадь в день похорон Королёва С. П. / 18 января 1966 г. /

На квартире-музее семьи Королёва. Москва, ул.2-я Миусская. Справа Баланина М. Н. – мать Королёва / Конец 70-х гг. /

Та же встреча в квартире-музее. Стоят, слева направо, начиная с 4-го: Черток Б. Е., Королёва Н. С., Голубкина Е. С. (жена Чертока), Гречко Г. М., Абрамов А. П., Солдатова Л. Н., Рудомино А. В. (племянник Баланиной). Сидят, начиняв со 2-й: Винцентини К. М. (первая жена Королёва и мать их дочери Наталии), Баланина М. Н., Александрова В. В.

Пригласительный билет на чествование Цыбина П. В. в связи с 60-летием

Поздравление Абрамова А. П. с 50-летием от лица Коллегии Министерства общего машиностроения

Выпускной у младших дочерей, между ними бабушка, Горчакова К. М. / Июнь 1971 г. /

У Большого театра в Москве / 70-е гг. /

Наш дом в Калининграде по ул. Карла Маркса, д. 15. Правая половина дома на втором этаже – наша квартира

Наша дача в Болшево

Разрешение на застройку дачными коттеджами общественной территории, принадлежащей ДСК «Красный воин» / 1972 г./

Пригласительный билет в ЦДЛ на вечер встречи с Баланиной М. Н. в связи с её 90-ем

Приглашение в ЦДЛ на прощание с матерью Королёва – Марией Николаевной Баланиной / 3 июля 1980 г. /

Мои дочери – Наталья, Ольга и Ирина / 1955 г. /

Наталья с мужем Александром Сироткиным / 1976 г. /

Внук Петр Александрович / 1981 г. /

Я с женой, Татьяной Николаевной и внуками: Елизаветой, Петром и Ксенией / 1981 г. /

Я с четвертым внуком, Санечкой Томас / 1985 г. /

Примечания

1

Город Вольск [Текст] / П. Кутырев, А. Чулков, А. Кузнецов, А. Алексеев. – Саратов: Приволж. кн. изд-во, 1975. – 151 с.

(обратно)

2

Вольск: Фотоальбом / Авт. – сост. П. Г. Кутырев; Фот. В. С. Кабышева Москва: Советская Россия, 1980–109 с.

(обратно)

3

Автобиография и другие документы приведены на страницах 171 и далее.

(обратно)

4

Приказ и другие документы приведены в разделе "Фотографии".

(обратно)

5

Документы приведены в разделе "Фотографии".

(обратно)

6

Письмо Е. В. Синильщикова приведено в конце книги.

(обратно)

7

Прим. Н. А. Сироткиной (дочери автора): «Мои сестры родились 18 июля 1954 года и те 1,5 месяца, что мы жили с новорожденными в коммунальной квартире казались пыткой. Мы въехали в дом № 25 по улице Карла Маркса 1 сентября 1954 года. Я ушла в школу из старого дома, а вернулась уже в новый».

(обратно)

8

Фотография приведена в разделе "Фотографии".

(обратно)

9

Воспоминания о С. П. Королёве приведены во второй части данного издания.

(обратно)

10

На момент подготовки рукописи, книга серии ЖЗЛ не была издана.

(обратно)

11

А. П. Вольский, В. М. Карин, В. Н. Николаев, Н. И. Пригожин, А. В. Халдеев, И. А. Шуйский «Космодром. Ракетно-космический комплекс», под общ. ред. проф. А. П. Вольского, изд. Воениздат, М. 1977, – 309 с.

(обратно)

12

На 1990 г.

(обратно)

13

Владимир Михайлович Караштин (26 мая 1934–06 октября 2008).

(обратно)

Оглавление

Том первый

  О Вольске

  Моя мама

  Мой папа

  Родственники

  Мои друзья

  Школьные годы

  Спорт

  Игры

  Городской сад

  Мотоцикл

  Оружие

  За Волгой

  Охота

  О чтении

  Пионер и комсомолец

  Попался

  Студенческие годы

  Студенческая практика в Белостоке. Начало войны

  Командировка в Турцию

  Начало семейной жизни. Путь длиною в 40 лет

  О Сергее Павловиче Королёве

  Преподавание в МАИ

  Дача

  О главном Вместо заключения. Советы молодым

  Знаменательные даты

Том второй

  Из истории ракетной техники С. П. Королёв и создание первых ракетных комплексов

  И вновь о Королёве

  Стиль работы руководителя

  Последняя любовь Королёва

  Многоразовая ракетно-космическая система «Энергия – Буран»

  Письмо Евгения Васильевича Синильщикова Анатолию Петровичу Абрамову. Не датировано. 1988

Словарь сокращений

Фотографии

*** Примечания ***