Мурка [Валерий Александрович Гуров] (fb2) читать онлайн
Книга 695211 устарела и заменена на исправленную
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Валерий Гуров, Рафаэль Дамиров Мурка
Глава 1
г. Старокаменск, наши дни…
Танцпол сверкал ядовитыми лучами лазерных проекторов и гудел разудалым пятничным вечером. Разномастная публика, отмечая конец трудовой недели, набилась в не так давно обновленный гадюшник, в котором сделали ремонт и модный ребрендинг. Парни-студенты, мужички постарше и прочие охотники на подвыпивших девиц вальяжно расселись на диванчиках мягкой зоны, небрежно тянули кальян и бросали взгляды на толпу извивающихся в танце девушек, высматривая добычу. Сидели с таким видом, будто являлись владельцами нефтяной вышки, как минимум. Бухой человек с кальяном в ночном клубе почему-то пытается выглядеть именно так… Мужики посолиднее и пообеспеченнее пришли «со своим» — попивали холодную водочку с куклами в обнимку. Те хихикали их шуткам и тянули ботексные губки к трубочкам, вставленным в сверкающие хрусталиками льда коктейли. Казалось, без трубочек куклы пить уже не умеют. Конечно, с такими-то губищами… Я примостился за дальним столиком в углу, подальше от основного движа. Неторопливо отхлебнул обычное нефильтрованное из высокого запотевшего бокала и смотрел на все действо с философской тоской, будто был лишний на этом празднике жизни с поджиганием коктейлей, пьяными визгами и танцами под новый хит очередной инстасамки, которая раньше была блогершей, а теперь вот петь ей вздумалось. Моргенштерна уже подзабыли, туда ему и дорога, теперь в моде фитоняшки с силиконовыми вложениями, переваливающимися через вырез топика. Не беда, что петь не умеют, ведь в современных песнях главное — «жопа». Как говорится, умом Россию не понять, разве что жопой… Веселенькая композиция сменилась электронным медляком с «пластиковым» звучанием. Посетители расселись за столиками, радостно галдя и готовясь к очередным возлияниям. Редкие парочки закружились в медляке под картавый «трагический» рэп, повествующий о метаниях простого столичного парня у которого слишком много лавэ, и он не знает, куда их потратить. Только я в этот вечер был один и старался не смотреть на обжимашки сладких парочек. А на душе скребли кошки. Целая стая кошек… Я хрустел чипсами, периодически отпивал из бокала пастеризованную херню с громким заявлением ее производителя о соблюдениях традиций пивоварения со времен крещения Руси. — Что ж… Григорий Андреевич, — сказал я сам себе. — Давай выпьем за… И тут осекся… За что пить? За семью? Нет ее теперь у меня, сегодня Маринка собрала вещи и сбежала. В свои пятьдесят с хвостиком я так и не обрел крепкого тыла и смеха детишек возле новогодней домашней елки. Служба, мать ее, съедала все мое время. Вот и Маринка не выдержала. Это сначала ей прикольно было с ментом жить. Ствол и все дела. Но не стволом единым. Шубку ей захотелось, путевку на Пхукет и свою «Мазду». Все будет, сказал ей я. Но не сразу… я ж на государевой службе и деньги не печатаю, а в кредит лезть не хочу. Маринка фыркнула, сказала, что я всю молодость ей сгубил. Целых два года на меня потратила, собрала чемоданы и слиняла. Скатертью дорожка, только вот почему-то грустно. Что-то в этой жизни пошло не так, раз я никому не нужен. Получается, и выпить не за кого… Хотя нет… За друзей. Которые никогда не предадут. Вспомнил своего напарника Игорёшу. Отличный малый, молодой пока старлей, но это дело поправимо. Мой питомец, так сказать. Наставником я у него был, а сейчас вот коллеги. Я перед начальством не выслуживался, и жопы лизать не обучен, вот и не продвинулся дальше старшего опера в звании майора. А Игорёша далеко пойдет, он современных взглядов. Молодец, так и надо сейчас… Или нет?.. Моложавый официант в слишком цветастой рубашке и штанах с мотней до колен (вылитый скоморох) в очередной раз попытался ко мне подсадить запоздалых гостей. На этот раз это была изрядно подвыпившая компашка из двух парней и забальзаковской дамы с макияжем не во возрасту. Компашка дружно пошатывалась. Видно, что хорошо подготовилась к походу в клуб, чтобы здесь сильно не тратиться. Я гневно зыркнул на пришлых. Те поняли без слов, что хмурый дядька с бандитской, будто вырубленной из камня мордой, совсем не рад их обществу, и ретировались. «Скоморох» вежливо попытался меня урезонить, мол, если я никого не жду, то не положено одному такой столик занимать. Но я хлопнул кулаком по столу, сверкнул удостоверением и сказал, что только девок ко мне можно подсаживать. Желательно стройных и красивых. Ну или хотя бы нетрезвых… А пока хотелось побыть одному. Немного погрустить по своей молодости, когда я был полон сил и энтузиазма радовался каждому раскрытому висяку, как преданный ретривер приходу хозяина. Вроде ничего не изменилась, все также лямку тяну, грамот, благодарностей и прочих побрякушек с муаровыми ленточками уже девать некуда. Вот и все, что я нажил почти за тридцать лет службы. А нет, вру… Еще гастрит есть, пара шрамов от ножевых и колено хандрит. Неудачно прыгнул, когда одного хмыря преследовал. Еще есть квартирка на окраине города и поездка раз в году в санаторий МВД. Но там здоровье бесполезно поправлять — никто так не бухает, как дорвавшиеся до санаторного лечения менты. Эх… Вот бы начать все заново… Рядом со мной на диванчик плюхнулось потное тело. Определил я это по запаху — несло конем, табаком и перегаром. Мужик в рубашке с коротким рукавом и босой шерстистой грудью, на которой красовалась на показ цепь из желтого металла в палец толщиной, хотел казаться крутым бизнесменом, но зубы цвета церковных куполов и заскорузлые пальцы выдавали в нем дорвавшегося до цивилизации вахтовика, «отбывшего» на северах на заработках три долгих месяца. — Эй! — крикнул он кому-то, махая рукой и не обращая на меня никакого внимания. — Давайте сюда! Здесь свободно! — Здесь занято! — зыркнул я на него. — Официант сказал, что ты один, — тот скривился, оценивающе меня разглядывая. Моя футболка и потертые джинсы впечатления на него не произвели. — Официант ошибся… — спокойно проговорил я. — Видишь. Нас здесь трое. «Вахтовик» напрягся, озираясь, а я продолжил: — Здесь я, мое плохое настроение и пиво. Так что давай, братец… Поищи другое место. Я хочу побыть сегодня втроем. — Да пошел ты… — процедил тот, уже расхорохорившись, видя, как к нашему столику подгребли еще двое, таких как он искателей приключений — уже немолодых, но вечно пьяных. Сегодня их вечер, деньги ляжку жгут. — К нашему столику подпорхнула официантка. «Скоморох», очевидно, меня боялся и отправил молодую девочку в слишком короткой юбочке и попкой «краником». Она подошла, привычно виляя бедрами, рисуясь и заранее напрашиваясь на чаевые. Золотозубый принял ее милую дежурную улыбку на свой счет. Масляными глазками уже раздевал ее, а когда она подошла вплотную, смачно шлепнул ее по попе. Девушка взвизгнула и отскочила. Компашка заржала. Официантка понуро опустила голову, но работать надо. Охрану не стала звать, видно, что эти трое уже не первый день здесь отмечают отпуска, просаживая немаленькие суммы. Девушка лишь хлопала чуть покрасневшими глазками, силясь не расплакаться. Держалась чуть в стороне, принимая заказ. — Да, ты не бойся, мы не кусаемся, — гоготнул тот, что с мохнатой грудью и схватил ее волосатой лапищей, подтягивая к столику. Я хотел было высказать ему свое мнение о недостойном поведении в общественном месте, но мой язык немного заплетался и не поспел за кулаком. Который не стал дожидаться развития словесной дискуссии и врезал любителю хлопать по женским задницам прямо в челюсть. Бам! Мужик брякнулся на бок как был вместе со стулом, не успев даже ничего сообразить. Распластался тушкой убитого носорога и не подавал признаков жизни. Добрый удар, любил я занятия по рукопашке, особенно раньше, когда колено не подводило. Под задницами у его дружков стулья будто сами назад отпрыгнули. Так резво они вскочили, видно, потрезвее своего собрата были. Кинулись на меня вдвоем пока я еще сидел. Думали, что я тюлень, раз жопу не сумел оторвать и стойку принять. Но я не тюлень — не вставая со стула, припечатал ближайшего ударом ноги в колено. Тот рухнул, как срубленное деревце, схватившись за мой столик и увлекая его за собой. Тарелка и бокал с пивом слетели на пол, обдав осколками по ногам. Третий был уже совсем близко. Его кулак свистел в воздухе, намереваясь сблизиться с моей мордой. Я отклонился вбок, пропуская его восвояси, и одновременно вскочил на ноги. Мужик провалился в пустоту и потерял равновесие. Бам! — я добавил ему инерции ударом в затылок. Тот зарюхался щучкой и зацепил соседний столик. Что-то разбилось. Визги, крики. Эх… Нехорошо с соседями получилось… Первый уже очухался, хромая схватил с чужого стола бутылку. Ему бы ее разбить и розочку сделать, но бугай не догадался. Кинулся на меня размахивая «Мартини». Что же вы такие неугомонные? Он слишком разогнался и снова напоролся на мою ногу. В это раз я задрал ее повыше и зарядил в живот прямым. Охнув, туша согнулась в три погибели и, выронив бутылку, медленно сползла на пол, принимая позу эмбриона. Он что что-то выл, но из-за бухающих битов не слышно. Его дружки просекли, что оппонент им не по зубам и тихо отползали в сторонку, а к нам уже бежала охрана… Кто кричал, чтобы вызвали полицию. — Полиция уже здесь, — ухмыльнулся я, нащупав в кармане ксиву. Славный вечерок получился, как в старые добрые…* * *
— Григорий Андреевич! — укорял меня молодой напарник, выворачивая от здания УВД на своем «Крузере». — Что же вы наделали? Лучше нам вернуться, пока кипишь не начался. — Пошли они все на хер, Игорёша, — я открыл окошко и закурил. — Спать хочу, устал сегодня. — Да за такую выходку вас вмиг из органов попрут! — Да наработался я, Игорь. Сыт по горло. Пенсия есть, прорвемся. В управление, куда меня доставили, я по-быстрому дал под запись объяснение дежурному участковому, не стал дожидаться приезда начальства, ОСБ и представителя инспекции по личному составу. Вызвонил Игоря и послал всех дружно на хер. Дядя Гриша не намерен пресмыкаться перед этими пафосными хлыщами, которые его будут жизни учить. — И куда вы теперь? — участливо спросил опер. На его немного еще детсковатом лице с пухлыми щечками отразилось неподдельное участие. — Домой, куда ж еще… — Это понятно… я про вообще. Не думаю, что это так все замнут. И полкан на вас зуб точит. — В такси вон пойду, — бодро заявил я. — Машину свою одолжишь по старой дружбе? Потом на свою заработаю… — Григорий Андреевич, на таких машинах не таксуют, — молодой оперативник бережно погладил руль в кожаной оплетке. — И откуда у простого милиционера такая тачка? — поинтересовался я. — Я не милиционер, а полицейский, — хохотнул старлей. — Тогда понятно, — хмыкнул я. — А я до сих пор не могу себя полицией называть. Не лежит душа к этому слову… — Да что душа, Григорий Андреевич? — учил меня жизнь Игорек. — Извините, конечно, но за идею сейчас уже никто не работает. Вы мыслите по старому, поэтому и не продвинулись. В вашем возрасте уже полковничьими погонами надо сверкать, а вы все в засадах сидите. — Хороший ты человек, Игорь, далеко пойдешь… Но если все будут погонами сверкать, кто тогда будет в засадах сидеть? — Молодые… — Не та сейчас молодежь… Нет запала и хватки. Все больше на «пробить по базе». Да «дождаться результатов экспертизы», когда данные и адрес жулика им на блюдечке принесут. — Так время сейчас такое, Григорий Андреевич. Пицца приезжает к нам быстрей, чем полиция. Это нормально… И преступность сейчас все больше в инфополе уходит. Мошенники через интернет и телефоны работают. — Вернется все еще на круги своя… — я вздохнул. — В хорошем смысле… Попомни мои слова, Игорёк…* * *
Приказ о моем увольнении состряпали быстро и задним числом. Виданное ли дело, майор полиции устроил пьяный дебош в общественном месте. Даже ролики тех, кто успел поснимать на телефон, в интернет просочились. Несколько дней я ощущал себя звездой сетей. Но по документам, получается, что морды я бил уже, будучи абсолютно гражданским человеком. Рапорт я подмахнул по собственному, тоже задним числом, а до уголовно-судебных разборок с «вахтовиками» дело не дошло. Пришлось им отстегнуть за моральный ущерб, чтобы те заявы за побои на меня не накатали. Ну и хрен с ними. Ура! Пенсия-таки! Дождался… Хотя я ее и не ждал вовсе. А «вахтовики» эти оказались вовсе не вахтовики. Интересные ребятки. Я когда с ними дела заглаживал, и на «переговорах» встретился в шаурмечной с их главным, золотозубый, погоняло которого оказалось Феликс, участливо меня спросил: — Слышал, тебя на вольные хлеба отправили? — Сам ушел, — буркнул я. — На пенсию. — Ну, ну, — усмехнулся тот, сверкнув «куполами». — Знаю, как это бывает. Сначала ты здоровье рвешь, на государство пашешь, а потом тебя под зад пинком. И назавтра забыли, как звать-величать. — Ты-то здоровье рвал? — хмыкнул я. — Так я ведь свой, Гриша… — Он придвинулся ко мне ближе и понизил голос. — Из бывших сотрудников. Но до пенсии не доработал, капитаном ушел, послал всё к чертям, пошел на заработки. — И как? Заработал? — прищурился я. — На хлеб с маслом хватает, — тот загадочно лыбился. — И еще кое на что… — Рад за тебя, Феликс, — я придвинул ему пачку денег. — Все? Мы в расчете? Пиши расписку, что претензий ко мне не имеешь и денежку в такой-то сумме за моральный ущерб от меня получил. Подпись, дата… — Да ты погоди, — Феликс положил мне на плечо руку. — Напишу я и без денег. Забери обратно. Он подвинул купюры. — Вот как? — я приподнял бровь. — В чем подвох? Не привык я к бесплатному сыру… — Ни в чем… Вижу, ты человек с хваткой, с опытом, такие нам нужны. Не хочешь на меня поработать? По деньгам не обижу — лучше, чем в ментовке будет. За месяц свою полугодовую зарплату отобьешь, если все правильно делать будешь. — Ха! Что это за работа такая, где такие бабки платят? — Работа не пыльная, но для избранных. Как раз для таких, как ты… — Рассказывай, — кивнул я. — Я уже ничего не теряю. Я гражданский человек, пенсионер, мне пофиг. — Вот это по-нашему, — довольно оскалился Феликс. — А с чего ты решил, что я вас не сдам? — хмыкнул я. — Я ж мент по жизни… — Бывший мент… Уж мне ли не знать? Я о тебе справки навел. Ты когда увольнялся, полковнику в морду плюнул. Прокурорского послал, который материал на тебя за дебош собирал. За пенсию не проставлялся, ушел, хлопнув дверью. В общем, вижу, устал ты от системы. Свой человек, значит. — Есть такое, — кивнул я. — Я смотрю, ушлый ты Феликс. Справки обо мне навел. — Без этого сейчас никак. А расклад такой, Григорий Андреевич, — главарь местного ОПГ начал вводить меня в курс дела.* * *
Я сидел на заднем сиденье неприметного «Соляриса». Июньское солнышко припекало, но тонированные стекла мы не опускали. — Кандёр включи, — проворчал я на Рыжего, одного из той троицы, с которыми я так эпично познакомился в ночном клубе. Детина с клочкастой бородкой мерзкого глиняного цвета недовольно буркнул: — Не сахарный, не растаешь, шеф сказал машину не заводить. Сидим тихо, ждем отмашки. Кроме нас двоих в машине был еще один — худой и мрачный, и погоняло у него было соответствующее — Кощей. За плечами несколько горячих точек. Он сидел, как всегда молча, словно немой. Рыжий говорил, что он разговорчивый только когда выпьет. Под бухло частенько рассказывал про то, сколько он людей за бугром завалил, когда в ЧВК служил. — Ну что, Гриня? — повернулся ко мне Рыжий, сверкая на солнышке уже изрядно поседевшей шевелюрой. — Не ссышь? Первое твое дело как-никак? — Только дураки не боятся, — философски ответил я. — Феликс все отлично спланировал, если будем действовать по плану, прокола не будет. Я посмотрел на командирские часы. Время почти семь вечера. Горожане торопятся домой после трудового дня, забегая по пути в «Пятерочки», «Магниты» и прочие склады людских кормосмесей. У Рыжего запиликал примитивный рингтон. Он вытащил из кармана старый кнопочный «Сименс», а раньше со смартфоном ходил. Взял явно аппарат и симку для дела. — Да, — кивнул он в трубку собеседнику, будто тот мог его видеть. — Где? Ага, понял, выезжаем. Нажал кнопку отбоя и, повернувшись к нам, проговорил. Планы меняются, едем на другой адрес. — Как, на другой? — выдохнул я. — На сегодня по комбинату отбой, — ухмыльнулся Рыжий. — Любит Феликс все в последний момент поменять. — Вряд ли он поменял в последний момент, — я недоуменно пожал плечами, — скорее всего это и был основной план, а комбинат прикрытие, чтобы не спалить нас раньше времени. Хитро придумано. — Да какая разница? — хмыкнул Рыжий. — Феликс у нас голова… Ему виднее, а наше дело маленькое. Бабки берем и уходим. Да, Кощей? Скажи что-нибудь, а то я скоро забуду твой голос. Парень в ответ лишь кивнул и вставил в уши капельки наушников. На его лице, никаких эмоций, будто он не живой давно. Наша машина въехала в неприметный двор. — Все здесь… Пошли, — Рыжий первым покинул «Солярис» и направился к нужному, лишь ему известному подъезду, возле которого топтался старик с клюкой. Сгорбленный, несмотря на жару в стареньком плаще. Воротник поднят до самых ушей, макушка утонула в старомодной шляпе. Мы озирались, во дворе пусто, только хромой голубь подозрительно на нас уставился, да мимо прошмыгнул черный кот. Мы приблизились к подъезду, дедуля вдруг распрямился и оказался довольно высоким. Клюка повисла в воздухе, не доставая земли. Несмотря на шляпу и поднятый ворот, я узнал его лицо. Это был Феликс. — Что так долго? — проворчал он. — У нас полчаса. Потом нагрянут менты с обыском. Бабки в хате… Его осведомленность меня не удивила. — Хорошо иметь своего информатора в органах? — спросил я ухмыльнувшись. — Меньше разговоров, Гриша. Все, работаем. Я на стреме, Рыжий за руль, вы с Кощеем в хату. Тринадцатая квартира. — Где бабки искать? — спросил я. — Разберетесь… Это перевалочный пункт одной фирмочки-однодневки. Нал должен быть где-то в квартире. Инфа надежная… Интересно, кто же из наших такой инфой торгует? Первым шел Кощей. Подъезд встретил запахом мышей и старых тряпок. На площадке второго этажа мы уперлись в нужную дверь. Обычная такая с виду дверь, обитая потрескавшимся дерматином еще из девяностых. Но под обшивкой она оказалась железной. Не простая квартирка. Кощей молча вытащил отмычки и, пока я стоял на шухере, он пару минут повозился с замком. Щелк! Щелк! Дверь, наконец, скрипнула и распахнулась, впуская нас в мрачный коридор затрапезной квартирки. Шторы плотно задернуты, солнечный свет почти не пробивается, будто здесь прячется вампир. Я надел перчатки и стал шарить по комнатам. Хата выглядела нежилой. Есть! Под панцирной кроватью нашел «бабушкин» чемодан советских времен. Выволок его на свет, раскрыл. Столько купюр я в жизни не видел. Тугие пачки красовались красными отблесками пятитысячных. — Часть денег надо оставить, — скомандовал Кощей скрипучим, как ржавые петли голосом. Я даже вздрогнул. Никак не привыкну к его голосу. — Остальное заберем. — Умно, — кивнул я. — Пусть думают, что это весь банк. Никто не подумает, что хату обнесли до обыска. Кощей кивнул и вытащил из кармана матерчатый мешок. — Складывай, — скомандовал он мне, а сам пошел шарить дальше. Возможно, это была не единственная нычка. Как вдруг в дверь постучали. Сердце подпрыгнуло и заколотилось сильнее. Черт! Кого там принесло? Кощей вытащил пистолет и подскочил на цыпочках к двери. Уткнулся в дверной глазок, но мутное застарелое стеклышко и полумрак подъезда не давали ему разглядеть визитера. Дверь изнутри запиралась только на ключ. Отмычкой это сделать было проблематично, поэтому она оставалась лишь прикрытой. — Кто там? — прошептал я. — Хер его знает, — еле слышно одними губами ответил Кощей. — Не видно. В это время дверь несмело стала отходить, и в прихожку робко просунулась чья-то голова. Кощей схватил человека и резким рывком втащил его внутрь, захлопнув дверь. — Не бейте, дяденька! — вскрикнул лопоухий подросток, но тут же замолчал, увидев, как ему в лоб уперся ствол пистолета. Он даже вздохнуть от страха не мог. — Ты что здесь делаешь? — прошипел Кощей, волоча его в комнату. — Здесь друган мой Борька раньше жил. А потом он пропал. Я вот зашел, думал он все-таки дома… Говорят квартиру они продали и из города уехали. А я решил проверить, — тараторил мальчишка лет двенадцати. Страх вернул ему речь, он пытался просить, чтобы его отпустили, понимая, что не вовремя он здесь появился, очень не вовремя. — Твою ж мать… — скрежетал зубами Кощей. — Он наши фейсы видел. Придется его того… Ты иди вниз, тащи мешок, я сделаю это по-тихому, без ствола. — Угу, — кивнул я и подхватил мешок с деньгами. Кощей держал подростка за вихры, а второй рукой убирал пистолет за пояс. Пора… Я швырнул увесистый мешок Кощею в морду. Но у того сработала реакция профессионала. Он увернулся, отпустив мальчишку и одновременно хватаясь за пистолет. — Беги! — рявкнул я на подростка и ринулся на противника. Пацан пролетел мимо меня пулей, я с облегчением услышал, как громыхнула входная дверь. А я уже вцепился в руку с пистолетом, пытаясь вывернуть ее рычагом и отводя дуло от себя. Но Кощей ушлый, боец подготовленный, ушел от приема. Пистолет он не удержал, тот брякнулся на пол. А сам он саданул мне коленом в живот и крючковатыми пальцами вцепился в мои глаза. Твою мать! Я чуть не взвыл от боли. Грязный приёмчик, но действенный. На секунду я был ослеплен. Мотнул головой, сбрасывая цепкие пальцы с лица, и тут же прострелил двоечкой почти наобум. Один из кулаков зацепил противника и чуть отбросил его назад. Я проморгался. Один глаз не видит. Второй как через пелену. Но я разглядел, как в голову летит удар ногой. Инстинктивно присел и кинулся в проход в ноги. Схватил Кощея за «оглобли» и повалил на спину. Вовремя, он как раз пытался прорваться к пистолету, который в полумраке я не мог разглядеть одним глазом. Второй заливала кровь. Мы покатились по полу. Кощей снова применил грязный прием, старался прижать меня к себе и вцепиться зубами в ухо. Ёпрст! Что ты за зверушка такая кусачая?! Я охладил его пыл ударом локтя в зубы. Хорошо попал, с хрустом. Кощей выплюнул пару зубов, хрипел, и пытался взять меня на удушающий, словно удав, обвивая меня в партере. С борьбой у меня не особо, но кулаки, как молот. Я с силой разорвал дистанцию между нами, будто отжался от пола, и ударил. Раз, другой, третий. Твердый череп Кощея скрипел под моими костяшками. Крепкий, гад! Он пытался контратаковать, но я занял удобную позицию, обхватив его ногами и бил его сверху, как отбойным молотком. Вот его тушка затихла и обмякла. Я встал на колени, стянул с него брючный ремень и связал ему руки за спиной. Отдохни пока, а мне еще с двоими разобраться надо. Вытер кровь с лица об занавеску. Поморгал. Второй глаз вроде тоже видит, хотя и очень плохо. Эх… Раньше зрение всегда стопроцентное у меня было, а теперь… Я нашел пистолет, проверил, что патрон в патроннике. Захватил мешок с деньгами и пошел на выход. Но дверь пацан не закрыл, и я не заметил, как в пороге нарисовался Феликс. Бах! Он выстрелил первым. Я прикрылся мешком. Пуля увязла в деньгах. Бах! Бах! Я пальнул в ответ. Феликс дернулся и сполз по стеночке. Минус два. В его глазах стояло недоумение. — Жадный ты, Гриша, — прошипел он, истекая кровью и таращась на мешок с деньгами у меня в руках, выдохнул и застыл посмертной ухмылкой. — Да подавись ты! — я презрительно швырнул мешок ему в уже мертвую морду, а сам побежал по лестнице вниз. Выскочил во двор. «Солярис», взвизгнув резиной, стартанул как гоночный автомобиль и попытался насадить меня на капот. При этом я видел, как Рыжий кому-то успел позвонить. Я подпрыгнул, лобовуха больно ударила меня и отшвырнула в сторону. Я перекувыркнулся по земле, вскочил на ноги. В горячке даже не почувствовал, что сломаны ребра. Бах! Бах! — наградил убегающую машину двумя пулями. «Солярис» дернулся и с размаху уткнулся в бетонный столб. Под ним разливалась ядовито-зеленая жижа. Фу-ух! Минус три. Можно и выдохнуть. Я присел на лавочку и закурил. Кто-то из жильцов уже всяко вызвал полицию. Во дворе никого, но выстрелы явно слышали. Попрятались просто. Докурив сигарету, я поднялся в квартиру. Все-таки бабки там могут умыкнуть ушлые соседи. По старой привычке пошел охранять место происшествие до прибытия опергруппы. Смотрел в окно… Вот и наши. Первым во двор закатил знакомый черный «Крузак». Сердце приятно екнуло. Через некоторое время в квартиру зашел Игорь. — Григорий Андреевич! — он с пистолетом наизготовку крутил башкой, ошалело озираясь. — Ну вы даете! Вы что натворили в мое дежурство?! Это вы их всех?.. — Спокойно, старина, — я облокотился на подоконник. В груди кололо, в висках стучало, возраст, мать его. — Операция спланирована. Только брать они не хату должны были, а сейф на комбинате. Там наш спецназ задействован. Хрен знает, почему Феликс все переиначил, будто помогает ему кто-то из наших. — Как спланирована? — у Игоря отвисла челюсть, пистолет опустился. — Обыкновенно. Мое увольнение было залегендировано, я должен был внедриться в банду… — А почему вы мне ничего не сказали? — обиженно пробормотал напарник. — Я же думал, что вас на самом деле выперли! Ведь не чужой вам человек. — Прости, Игорь, но сам понимаешь. Лишний риск утечки, а так все правдоподобно вышло, будто меня из органов вышвырнули… — А это что? — Игорь уже копошился в мешке. — Деньги? — Оставь фантики в покое, иди опергруппу встречай, — распорядился я. — А вас больше никто не видел? — В каком смысле? — вскинул я на него бровь, ковырясь в своем телефоне. — Вас четверо было? — Ну да… — моя рука моя рука жмякнула на отправку сообщения, отложила смартфон и потянулась к пистолету, что лежал на подоконнике. Но я не успел… — Правильно, что мне не сказали про операцию, Григорий Андреевич, — ухмылялся Игорь, наставив на меня пистолет, голос его стал каким-то другим, незнакомым. — А я все думал, кто же за мной охотится? Не знал, что вы… — Так это ты информатор? — холодно процедил я. — Мы искали крысу, и вот я нашел, получается… — Феликс почти справился, — закивал Игорь, хватая мешок. — Киньте мне ваш пистолетик. Только спокойно, двумя пальцами. Я потянулся к оружию. Вот сука! Так вот кто слил Феликсу инфу! Ну, тварь. Я схватился за пистолет, но на спуск не успел нажать. Бах! Грянул выстрел. Не мой выстрел… Я почувствовал, как пуля обожгла мой лоб и все вокруг померкло. Бл*ть! Меня убил собственный напарник! Я уже не видел, как мой телефон бзыкнул уведомлением, что сообщение доставлено. А соосбщение я успел-таки накатать: «Товарищ генерал, если меня убьют, то крыса — Игорёк…»Глава 2
— Гля, парни, он дуба дал… ты шо, вальнул фраерка?.. — За дело огреб, шо ты как баба скулишь, не ссы, щас вынесем на его улицу, пусть думают — пьяный. Говорили шепотом, с явным южным говором, негромко, но ощущение такое, как будто в барабанную перепонку шило вогнали. Нельзя ли громкость прикрутить, а? Заткнуться на хрен… Я попытался разлепить глаза, но между век будто тюбик «Момента» выдавили. Следом услышал музыку, мелодичный женский голос пел явно вживую. И песенка такая эпичная, хотя давно уже не модная… «Дубинушка».Глава 3
— И вам не болеть… — я прищурился, всматриваясь в лицо милой незнакомки за вуалью. Знакомы, нет? Хотя понятно, что знакомы, раз девчонка мое имя знает. И так же понятно, что я (именно я, а не тот малахольный, в теле которого я оказался) вижу ее в первый раз. Видя мое смущение, девушка скомандовала экипажу ехать, а сама решила приоткрыть «завесу тайны», отодвинула вуаль. На меня смотрели с миловидного личика с чуть курносым носиком голубые глаза. Глубокие, что утонуть можно. — Все косы твои, все бантики… Лиза? — посетила меня догадка, которую я озвучил, подмигнув девчонке. На вид ей было лет восемнадцать, не больше. Она нахмурилась, увидев начавшую запекаться кровь у меня на виске. Стянула белоснежные перчатки с рук, залезла в ридикюль с крупной металлической застежкой, и, достав оттуда свернутый платочек с кружавчиками, потянулась к моему виску. — Я же говорила, не связывайся с этими дураками, ну для чего… — она аккуратно промокнула кровь на моем виске. — Не дергайся, я тихонечко. — Что эти придурки от меня хотят? — спросил я, желая как бы между прочим выяснить полную картину происходящего. — Я словно в девяностых очутился, стрельба, менты, рестораны… — Девяностых? — Лиза приподняла бровь, явно не поняв смысла. — Говорю, времена нынче лихие, — сообразив, что сболтнул лишнего, поправился я. — Почему они хотят меня убить? — А ты будто не знаешь, — Лиза вздохнула и вытянула руку перед собой, на безымянном пальце красовалось кольцо, красивое и дорогое, с довольно крупненьким бриллиантом. — Я же говорила, что они узнают, Нафань, «Дева Мария» — самый известный экспонат Рабиновича. — Ясно… — вон из-за чего весь сыр-бор, я, похоже, свистнул это кольцо в ювелирной лавке да и подарил его Лизе… лихо! Я попытался улыбнуться хоть уголками губ, чтобы как-то разрядить атмосферу, девчонка явно нервничала. — Тебе хоть кольцо-то нравится? Лиза склонила голову на плечо. — Ты у меня насколько смелый, настолько и глупый. Вот что бы произошло, не подъедь я раньше, чем договаривались? — она вздохнула, продолжая возиться с раной. — Не отвлекай-ка меня, это все надо обработать. — Мы договаривались? — уточнил я. Она зыркнула на меня так, будто я мелю чушь. Судя по всему, мы с ней что-то тут планировали, и мне действительно повезло, что девчонка подъехала раньше. Ну зашибись, хоть в чем-то должно везти. Помирать второй раз за день как-то совсем не хотелось. Колечко девчонке явно нравилось, я видел, как блестели ее глаза. Об отношениях с теми упырями из ресторана, почти продырявившими мне башку из нагана, я спросил не случайно. Для себя следовало определиться, в чем соль этого странного попадания в неизвестный мне мир. Бегать я не привык. Надо выяснить, как говорят в криминальной среде, выходцами из которой были те ребята: за кем косяк? Либо я «сам дурак», либо придется пояснять парням, что они не правы. Найти доходчивый способ. Сон, однако, был невнятный, половина воспоминаний как будто стерлась, и я оказался в самое сердце движа, понятия не имея, что там было в начале и откуда у неприязни бандюков росли ноги. Может, я все-так просто пересмотрел Гая Ричи, где история начиналась практически с конца?! Только вот у Гая все герои крутые, как вареные яйца, и опасные ублюдки. А я, блин, какой-то гоголь-моголь в собственном сне, не вашим и не нашим — чистый лопух. Одет бог знает как, не то что не модно, а чуть ли не в рванье, занимаюсь какими-то мутными делами без всякой перспективы, да и фактурой — не Добрыня. Но чем дольше я пребывал в этом сне, тем больше воспоминаний всплывало обо мне нынешнем. Вот и сейчас я припомнил, что ситуация с налетом вышла некрасивая. Я, судя по всему, прикарманил кольцо, красующееся теперь на тонкой ручке красавицы Лизаветы, из общего, за что и получил пулю. Кстати, неудивительно, что с такой внешностью я даже в собственном сне ходил в воровайках — мелких, то есть, ворах, которых разве что ноги кормят — и «сурьезные пацаны» меня сторонились. Нафаня «косяк на косяке», услужливо подсказала память мнение обо мне пацанов. Интересная такая память, прямо цитатами шпарит, и где только их берет, вот это воображение! Итак, задание обчистить ювелирную лавку некого Рабиновича, как условие вступления в ряды банды, я с треском провалил. Похоже, вместо того я ментов по следу на банду вывел, да еще эту редкую «Деву Марию» прикарманил. Блин, надо же так назвать кольцо! Как-то неудобно даже. Зато девчонкам я явно нравился, Лизка, жеманница, смотрела на меня с обожанием, как верный ретривер на хозяина. Но ведь тот милиционер что-то говорил про Мурку, правда, ее лицо я никак не мог припомнить, как и кто она такая в принципе… Размышляя, я терпеливо дожидался, когда Лизавета закончит с раной. Пролетка тем временем, ощутимо дернувшись, остановилась, и кучер сообщил, что мы на месте. С повозки было слезать примерно так же удобно, как с двухсотого «Крузера». Одной ногой я едва не наступил в лепешку, наш вороной успел отметиться, заминировав проезжую часть. На цыпочках обойдя повозку, я открыл девчонке дверь и подал руку, помогая сойти. Стояли мы теперь у трехэтажного здания, на первом этаже которого, на выцветшем плакате из парусины, красовалась надпись: «Бутикъ». — Нам туда, — сообщила моя спутница. Я пожал плечами и поспешил открыть Лизе дверь в этот самый бутик — магазин одежды, значит. На подсознательном уровне хотелось соответствовать той эпохе, которую рисовало мое воображение, где все джентльмены вели себя с дамами максимально обходительно. — Прошу. Мы зашли внутрь, с порога оказавшись среди длинных рядов с вешалками и одеждой. Еще и пахло приятно. — Лизавета Петровна, добрый день! — перед нами вырос хозяин магазина — низкорослый толстяк с щеками как у матерого хомяка, в белой накрахмаленной рубашке и брюках, удерживаемых подтяжками. Судя по любезности, с которой хозяин встретил Лизавету, он ожидал хорошую прибыль. Несколько секунд, на первых порах, мужичок пялился на «Деву Марию» на руке Лизаветы, и перед тем, как отвести взгляд, громко сглотнул. Меня он встретил малость прохладнее, смерил презрительным взглядом, как последнего босяка, которым я, собственно, и являлся. Вообще мы с Лизой смотрелись примерно так же, как Джек и Роза из «Титаника»… — Вам бы тоже приодеться, товарищ, — фыркнул толстяк, даже не посчитав нужным подать мне руку. Я не ответил, потому что приметил зеркало. Пока Лиза ковырялась в нарядах на вешалках, остановился у зеркала и впервые увидел — и хорошенько рассмотрел, пока не надо ни от кого тикать — собственное отражение. На меня смотрел молодой парнишка. Малость конопатый, с живыми глазами, правильным прямым носом и каштановыми волосами. Не Ален Делон, но я думал, зрелище будет гораздо хуже. Вообще-то ничего. Но кое-что в собственном отражении меня напрягло. Я отчетливо видел взгляд собственных глаз, в которых будто горели искорки выжидающего пламени. По коже расползлись мурашки. Такого ведь не может быть во сне… или может? Мысли в голову полезли дурацкие, но меня отвлекла Лизавета. — Гриш? — раздался над самым моим ухом ее голосок. — Ась? — я вздрогнул от неожиданности и переключился на Лизу, смерив ее взглядом. — А тебе идет. Девчонка примерила платье, не такое торжественное, как то, в котором была, более простенькое и практичное. Но простота лишь подчеркивала достоинства ее фигуры. В руках Лиза держала стильный костюм и черные лакированные чоботы с острым носом. Последний писк моды — вспомнилось мне. Похоже, что Гришка о таком мечтал и пускал слюни на витрины. — Спасибо, — смутилась она. — Примерь костюм и обувь, ты ведь не собираешься ехать так? — Куда ехать? Лизавета загадочно улыбнулась, как будто готовила мне сюрприз. — Вчера моему папе ответил дядя Клаус, мы едем в Америку! Сюрприз удался, я понятия не имел, что ее папа в принципе о чем-то договаривался с дядей девчонки. И что кому-то тут вообще светит Америка. Переваривая информацию, подвис. — Ни хрена… а зачем? — Гриш, во-первых, не ругайся, — Лизавета строго сузила глазки. — Во-вторых, у тебя шок, ты весь бледный, надо отлежаться денек-другой. Я попрошу папу вызвать к тебе доктора. — Ясно, — кивнул я, хотя яснее не стало. — Сможешь хотя бы примерить одежду? Лиза взяла меня под локоть, отвела в примерочную, где я быстро переоделся в новенькое. Судя по всему, она хорошо знала мой размер — и костюм, и обувь подошли как влитые. Она вручила толстяку хозяину то, в чем я пришел, попросив выкинуть. Оценивающе посмотрела на меня. — Совсем другое дело, глаз радуется. Я крутанулся у зеркала — ну так-то да, куда лучше. Костюмчик смотрелся стильно и дорого-богато. Однако денег на такое добро у меня не было, а становиться должником, пусть даже во сне, мне не хотелось. Имел я однажды такую дурость, понахапать кредитов в банках, чтобы дома забабахать ремонт. Не нравилось, видите ли, бывшей, что мы живем «в клоповнике», как она выражалась. Только вот потом следующие пару лет я частенько питался лапшой быстрого приготовления, а женушка ушла к любовничку, громко хлопнув дверью. И с тех пор я как на носу зарубил — никаких долгов, займов и прочего. — Огромное спасибо тебе, но я не могу это принять. Денег нет. — Ты чего, Нафаня, ты же взял ссуду у моего папочки, и, устроившись в Америке, обещал вернуть, — Лиза изумленно захлопала глазками. — Ты же говорил, что торгом займешься, а дядя Клаус согласился помочь… — Говорил разве? — улыбнулся я. — Или… — глаза Лизки сузились сильнее прежнего, а щеки порозовели. — Ты что, опять за Марией Викторовной таскался? — За Муркой, что ли? — ляпнул я. Нашел у кого уточнять. Глаза Лизки начали вдруг наполняться слезами. Не люблю такие «мокрые» дела, поэтому быстренько дал задний ход. — Ни за кем я не таскался. А про Америку… спасибо дяде Клаусу… — я не стал отнекиваться, чтобы Лиза не подумала, что я окончательно головой тронулся. Не проканало. Голос Лизы стал холодным, и выдавала она не предложения, а приказы. — Так, я велю кучеру отвезти тебя домой, пусть тебя осмотрит доктор. Возможно, рана более серьезная, чем кажется… Пришлось напрячься, чтобы припомнить мой нынешний дом. Однокомнатная дыра на верхнем этаже трехэтажного дома постройки прошлого века, с видом на захудалый и замусоренный внутренний двор. Где, куда ехать? Память предпочла промолчать. — Лиз, может, просто прогуляемся? В моем нынешнем состоянии неплохо бы свежим воздухом подышать, — предложил я. Хотелось выведать у девчонки, куда мне идти, да и неплохо было бы осмотреться. Лизка, наконец, расслабилась. — Ты же знаешь, пока мы в Ростове, нам нельзя появляться вдвоем… они не поймут. — Кто — они? — Революционеры, — она тяжело вздохнула. — Как в город зашел Буденный, так все озверели и никак не успокоятся, будто белены объелись… Ага. Буденный, Ростов, 20-й год… картинка более или менее складывалась. С таким людьми, как революционеры, шутки плохи, моя спутница права. — Пойдем, Гриша, я посажу тебя на извозчика, а сама еще чуточку побуду тут. В Америку дорога не близкая, больше двух недель на пароходе, и выглядеть мне нужно соответствующе! Я принял предложение, почувствовав, что, пока мы ходили по магазину, мне стало хуже, организм действительно требовал отдыха. Вышли на улицу, где все еще стояла пролетка. Я собрался усаживаться в этот «крузак», пока Лизавета называла мой адрес извозчику. Но в этот момент меня окликнули. — Э! Нафаня! Из переулка выросла пятерка молодых людей, одетых примерно так же, мягко скажем, неброско, как я до посещения «Бутика». Курят папироски, чинно сплевывают, руки в карманах брюк, а на головах — кепки-восьмиклинки. Среди них выделялся пацан с габаритами молодого Дуэйна Джонсона. Пиджачок ему был маловат, от того он даже не пытался его застегнуть. — Ну как дело прошло? — спросил он с кривой усмешкой на лице. — Смотрю, ничего так, раз ты прикупил обновочки. Я заметил, как резко побледнела Лизавета и напрягся извозчик. У меня в голове тут же всплыло погоняло этого типа — Лось. Глава группки такой же, как я, стремящейся в организованную банду шпаны. Ну… сейчас узнаем, Лось, что стряслось. — Че надо, молодой? — обернулся я к гоп-компании. — Пойдем-ка побазарим за уголок, хошь, папироской угощу? — предложил здоровяк. Он вытащил серебристый портсигар с какой-то именной гравировкой, явно краденный, открыл, предлагая мне взять папироску. — Курить — здоровью вредить, — спокойно ответил я. Я понимал, что эта пятерка явилась не языками почесать. Память смутно подсказывала, что у них есть ко мне некие претензии. — Гриша, не надо с ними разговаривать, — Лиза выросла по левую руку от меня, и я заметил, что «Дева Мария» предусмотрительно исчезла с ее пальца. Молодец девочка… Она, конечно, была права, связываться с этой гоп-компанией не имело смысла. Я не торопясь, но и не медля, прошел к пролетке, давая понять хулиганам, что не настроен разговаривать. Единственное, девчонке уже не получится остаться в магазине и отвести душу на шоппинге, придется ехать со мной. — Пойдем, Лиза, — ровно сказал я. — Че, за юбкой теперь прячешься? — выдал в спину Лось и добавил: — Слышь, пацаны, ходит слушок, что Нафаня не только за юбками, но и за ментами прячется. Дальше больше — двое из этой компашки подошли к пролетке, всё ещё держа руки в карманах брюк, а папироски в зубах. Один запрыгнул на повозку, усаживаясь на корточки меж сидений. Второй подошел к лошади и начал гладить вороного, вымеряя Лизку похотливым взглядом. Понятно. Уйти мне не дадут. Что ж… Пусть эти пацанчики не обольщаются моей внешностью, ведь в тщедушном теле, как в кощеевом яйце, спрятались навыки меня пятидесятилетнего. Который за всю жизнь посетил много тренировок по самбо, боксу и прочим «кунг фу». Так что глаза боятся, а нога пнуть может — я скинул руку Лизки со своего плеча, зыркнул на пялившегося на девчонку хулигана так, что он аж папироску изо рта выронил. — Я, пожалуй, угощусь папироской. Лизка только широко открыла рот, в глазах ужас, но перечить не стала. Я подошел к гопнику, взял папироску. — Идем в подворотню, а то тут ветер спички тушит, — довольно прогундосил Лось. Мы завернули в переулок, пахнувший сыростью и уличной пылью. Я понимал, что курить никто не будет, мне просто хотят всадить перо между ребер. И действительно, хулиганы тотчас замкнули вокруг меня кольцо. — Говорят, что ты колечко у Рабиновича спер, а делиться не стал, — с деланным сочувствием проговорил Лось. — По ходу, когти рвать собрался, раз так вырядился, — прокомментировал один из лихих парней. — Это ты интересуешься или утверждаешь? — так же холодно ответил я. — Может, сначала мне вопрос задать, а я отвечу? Лось изобразил мыслительный процесс на лице. Ответа не последовало, он вытащил финку, сразу давая понять, что никакого разговора не будет. — Ну че, крыса, молись. Держите его! Я внимательно следил за врагами, но пропустил, как один из гопников резко приблизившись сзади, подсек мне ноги размашистым ударом. Устоять не вышло, я упал на землю, успев подумать о том, что новые шмотки испачкаются. Ударился локтем при падении… больно! Черт возьми, а разве во сне можно чувствовать боль?! Видно, можно, и боль, и туман, и тошноту. Додумать не успел, Лось, светя пером, резко пошел вперед, чтобы меня кончать. Не помирать во сне — плохая примета, если верить соннику Миллера. Лежа на земле я резко и точно ударил ему ногой под коленную чашечку, останавливая бандюка. Второй ногой выбил финку из рук. Перекувырнулся через спину, минуя паренька, усадившего меня на пол подсечкой. А поднимаясь, уже держал в руках финку Лося. Опа. Молодое тело охотно слушалось, и то, что я бы уже не провернул на своем шестом десятке, здесь прошло как по накатанной. Выставив перед собой нож, я попятился. — Пацаны, вы бы успокаивались, а то я ж сопротивляться буду, — спокойно сказал я. Лось удивленно посмотрел на меня, переглянулись и пацаны. Видимо, никто не ожидал от малахольного Нафани подобной прыти. — Я думал тебя по-тихому кончить, а ты шум поднимаешь — выдавил Лось, явно соображая, как всё-таки повернуть всё по-своему. — По тихому не получится, — процедил я, окончательно разрушая стереотипы о себе, как о безобидном дохлике. — Пацаны — кончай крысу! — шипя, распорядился Лось. Однако ни у кого из гопников не возникло желания атаковать меня первым. Видимо, впечатлился народ, как я ловко обезоружил главного. Сам в шоке. — Давай сам, Лось, — послышались шепотки. У главного прыти тоже явно поубавилось. Тем более, идти на меня пришлось бы с голыми руками. Судя по всему, ни у кого больше в гоп-компании ножей при себе не имелось. Лось замялся, понимая, что если сейчас даст заднюю, то выставит себя не в лучшем свете перед подельниками. Шажок, другой — главный двинулся в мою сторону. — Я бы этого не делал, — сухо предупредил я. Сам я прекрасно понимал, что в драке, даже если гоп-компания кинется на меня вот так, с голыми руками, у меня не слишком много шансов. Первого я превращу в решето, ну, ещё второго прирежу… а вот остальные отберут у меня финку. Но кузькину мать я этим мерзавчикам гарантирую, если помирать в первый день, так с музыкой. Лось понимал расклад не хуже меня. Терять людей не захотел, поэтому, сделав пару шажков в мою сторону, все-таки остановился. — Мы еще свидимся, — постарался он произнести как можно весомее и распорядился: Идем, пацаны. Они начали отходить, чередуя шаги с угрозами — ты труп, тебе конец, порешаем… Угу, правильной дорогой идете, товарищи. Только когда бандюганы исчезли, я опустил финку, оставшись один в вонючем переулке. Трещала голова, болел локоть, которым я стукнулся о землю. А к горлу медленно подкатил ком. Пришло отчетливое понимание, что это никакой не сон, и, ущипнув себя за руку, я не проснусь. Нет, я теперь понял, что мое сознание перенеслось в прошлое, в тело вот этого оборванца. Гремит война, в Ростов вошла Конная армия Буденного, в стране пока что процветает бандитизм. Как это произошло? Я, мент, вдруг оказался в теле шпаны… но, может, это шанс? Я смутно припомнил, что на уроках истории милиции лектор говорил, что власти тогда не хватало квалифицированных кадров, чтобы взять под контроль преступность. И вот — что если судьба дала мне шанс пригодиться здесь, навести порядок? Только какой из меня тут мент… кто возьмет в милицию уличного воришку? Чтоб тебя! Ну и на хрена мне ТАКОЙ второй шанс? Почему мне не дали возможности довести принципиальное дело до конца — в той жизни? Я выдохнул. Ладно, разберемся. Спасибо и за это, жить — в любом случае лучше, чем не жить. И тело молодое — настоящий подарок. Кстати, как теперь выяснилось, мой реципиент оказался довольно крепким малым. Задатки определенно есть. Что же мы имеем? Я — Гришка, погоняло мое — Нафаня, обыкновенная ростовская шпана. Еще до того, как я сюда попал, нахватал ворох проблем с блатными и другой шпаной. Собираюсь драть из страны с какой-то девкой в поисках лучшей жизни. Причем в долг, за бабки отца этой самой Лизаветы. Буду, значит, за границей устраиваться? Ну нет… не мое это, по Америкам-Европам прятаться. Не был за границей — и теперь не поеду, тем более, я в английском ни в зуб ногой, буду как. Да и еще не хватало, как на каком-нибудь «Титанике», с Лизой посреди океана затонуть. Точно тогда будем Джек и Роза. Так что американская мечта — это не про меня. У меня попроще взгляды — где родился, там и пригодился. Время, конечно, не самое удачное, но выбора мне никто не давал. Будем крутиться. Как? Да как умеем — хмырей будем ловить, таких как Лось или те блатные из ресторана. Это я умею и, положа руку на сердце — люблю. По прошлой жизни не пригодился, задвинули меня в душный кабинет висяки разгребать — честный был чересчур, так в этой жизни, глядишь, другую карьеру сделаю. Словно в подтверждение моих слов передо мной развернулась картина. На дороге остановилась пролетка, из нее вышла пожилой мужчина. Неизвестно откуда вырос паренек лет двадцати на вид, который как будто случайно зацепил мужчину плечом. — Простите, ради бога! — парнишка поднял руки в извинение и был таков. Мужчина пробурчал что-то себе под нос, а потом, опомнившись, хватился кошелька… Вот тебе и ответ, чем заняться — хмырей таких ловить. Правда, сложная это задачка — из шпаны и босяка превратиться в мента. Но опять же — чем сложнее задачка, тем больше она мне по нраву. Вспомнилась рожа моего теперь уже бывшего начальника, когда я глухари безнадежные раскрывал… А тут куда ни плюнь — криминал. Дел непочатый край. — Гриш… Я встрепенулся, инстинктивно снова поднимая в руке финку. В переулке появилась Лизавета, вся заплаканная, а из-за ее плеча выглядывал кучер, бледный как поганка. — Почему ты пошел с ними? — дрожащим голосом спросила она. — Так покурить, — я пожал плечами, ни к чему говорить, что если бы не пошел, то ничем хорошим для нее эта встреча бы не закончилась. — Накурился?! А ну садись в повозку, тебе покой нужен. Горе луковое. Завтра мы уедем из этой дыры на теплоходе и заживем по-настоящему! При мысли об этом меня передернуло. Откуда вообще идет все это — там лучше, чем здесь? Ерунда ведь. Но вот в том, что мне нужно как следует выспаться, Лиза права. Я сунул финку во внутренний карман пиджака и вышел из подворотни. Перед тем как садиться, улыбнулся Лизавете и захотел чмокнуть в щеку. Сложилось впечатление, что именно поцелуя она ждала, а когда женщина чего-то хочет — проще сделать. Однако девчонка мягко отстранилась от меня. — Что ты делаешь? На нас извозчик смотрит… — И что? — не понял я. Пусть себе смотрит, не видел, что ли, как молодые целуются. Тем более, я же не по серьезке, так, в щечку. — Нельзя, если папа мой узнает, он тебя убьет… — прошептала Лиза сквозь стиснутые зубы. Ясно. Понятно. Ну как хотите, наше дело предложить… — Как-то не подумал, — я виновато пожал плечами и сел в экипаж. Извозчик тронулся, унося меня в новую жизнь. Я уселся удобнее у окна, сложил руки на груди, спрятав их в рукава, и уставился на проплывающие мимо дома. Ростов пребывал в ужасающем состоянии — разруха, люди, снующие по улицам едва ли не крадучись, на лицах тоска и безнадега. И среди всего этого особо выделялись холеные, вальяжные бандиты, возомнившие себя местными королями новой жизни. Их сразу видно — взгляд надменный и улыбочки презрительные.Глава 4
— Приехали! Меня разбудил хриплый голос извозчика. Пролетка остановилась у кирпичного трехэтажного здания. Судя по крошившемуся кирпичу стен, рядом с домом проходили бои красных с белыми. Дом, как решето, был усеян следами от попаданий осколков снарядов. Никто даже не удосужился убрать кирпичную крошку… Ростову предстоял тяжелый период восстановления. Раны, нанесенные городу Гражданской войной, казались слишком глубокими. На входе в подъезд зияла темнота — тут не было даже двери, внутри воняло мочой и сыростью. За отсутствием общественных туалетов, местные повадились ходить сюда (раз уж не закрыто), а жильцам, судя по всему, было не до этого. Хотя сколько их было здесь — таких жильцов? Я заметил, что половина окон в доме выбиты, другая половина покрыта толстым слоем пыли. Единственной жилой квартирой виделась дыра на последнем этаже, там я и жил. вспомнил теперь уже окончательно. Поднимаясь по лестнице с большими деревянными перилами, я обратил внимание, что некоторые двери квартир взломаны. Красные ли, белые, но кто-то определенно занимался мародерством, во время боев под шумок вынеся все хоть сколько-нибудь ценное из квартир. Заглянув в одну из них, я увидел перевернутую вверх дном мебель — порылись тут знатно… Не знаю, куда подевались жильцы, но люди явно бежали, сверкая пятками, побросав пожитки. Дверь моей халупы выглядела немногим лучше. Очень похоже, что ее тоже ломали, странно только, что не доделали грязное дело до конца. С минуту я стоял у двери своего нового старого дома, не решаясь постучать и переминаясь с ноги на ногу. Какое-то неприятное ощущение внутри, будто что-то сделал не так… не я, понятно, но прежний Гришка уж точно. Ну да хрен с ним, отвечать-то теперь мне, я постучал в дверь. По ту сторону двери послышались шаги. — Кто там? — раздался женский голос. — Гриша, — сообщил я, недоумевая. Секунда молчания, и дверь приоткрылась. На пороге стояла крупная женщина, на вид лет пятидесяти, завернутая в халат с кружевами, залатанный и потертый. Усталый взгляд, седые волосы с посеченными кончиками. Но при моем виде в глазах женщины появилась искорка, она как будто ожила и растаяла. Глядя на нее, я пытался понять, кто это передо мной. Родственница? Нет? И как эту тетю зовут, тоже не помню. — Гришка, — она прикрыла рот ладонью, увидела рану на моей голове. — Кто тебя так, моего мальчика? Честно говоря, после «моего мальчика» я малость напрягся — дама точно не моя мать, хотя свою нынешнюю мать я и не помнил. А родственница ли, или у прежнего владельца тела, мягко скажем, специфические вкусы на женщин? Ну, сейчас узнаем. — Пуля-дура — зацепила, — прокомментировал я. — Зайду? — То, что мы с тобой поругались, не значит, что ты будешь спрашивать разрешения заходить! — довольно резко ответила моя собеседница, а потом уже тише добавила: — Я тебя ждала, это твой дом, ничего не изменилось… А что-то должно было измениться? Я попытался воззвать к прежней памяти, но там по этому вопросу стоял белый шум. Зашел внутрь. Дверь тотчас закрылась за моей спиной. Прежде, правда, женщина выглянула на лестничную клетку, осмотреться. Но ничего кроме обшарпанных стен не увидела. — Ну и откуда у тебя такие вещи? — она сузила глаза, былая нежность испарилась, как будто ее и не было. — Вот паршивец, не ходил, значит, никуда… — Никуда — это куда? — уточнил я, снимая новый, но уже немного запыленный пиджак. Конечно, получать информацию в час по чайной ложке напрягает, мягко скажем. Мало того, что ты должен делать вид, что полностью в курсе, так еще думаешь, как бы не сболтнуть лишнего. — Куда, значит… — глаза женщины превратились в щелочки. — Я, значит, последние деньги ему отдала, чтобы Гришенька в люди выбился, вещи распродала, а Гришенька идет и за эти деньги шмотки себе покупает! Ни фига подача. Одежду я, вроде как, покупал за бабки отца Лизы. И вообще что ли — вырисовывается, что я альфонс? Не успел я проанализировать мысль, как тучная тетя начала набирать обороты. — Я с тебя за жилье ни копейки не беру, из уважения к своей сестре, твоей матери, а ты вон как меня благодаришь! Или ты думаешь, что тетя Глаша теперь будет с тобой всю жизнь нянчиться? Вон оно что — женщина оказалась теткой Гришки-Нафани, на шее которой он и сидел. Ну хоть какая-то ясность появилась. Возмущения теперь доносились с кухни, куда тетя Глаша ушла. — Господи, мать твоя в гробу со стыда переворачивается. Ты же мне глядя в глаза говорил, что пока денег не заработаешь — домой не придешь. Клялся! Ой-ой-ой. Я чувствовал себя, как провинившийся школьник перед строгим учителем. Давно меня так не отчитывали, как пацана. Почему же «как»… пацаном я теперь и был. Так вы и вырастили, теть Глаш, такое недоразумение, коим, как выяснялось, был Гришка. Мне захотелось возразить поострее, но я промолчал. Пристроил пиджак на вешалку, пытаясь соображать, как себя вести. Прежде осмотрелся. Квартирка оказалась не такой уж и конурой, как думалось. Потолки настолько высокие, что некоторые, жившие тут лет через сто, умудрялись делать из таких квартир двухуровневое жилье. На стенах наклеены обои, что удивительно, потому что в начале 20-го века такую роскошь могли себе позволить только крайне обеспеченные люди. Обои у тети Глаши, конечно, повидали свое, но они были. Мебель тоже указывала на то, что когда-то в этом доме водились деньги — натуральное резное дерево, правда, как и обои, не первой свежести. Все было затертое, с облезшим лаком. Увиденное определенно указывало на то, что когда-то семья у Нафани была обеспеченная, если не сказать — зажиточная. — Руки мыть! — подсказала тетушка с кухни. — Буду тебя, такого непутевого, кормить. Ага… это она еще мягко сказала. Я молча направился в ванную комнату, продолжая слушать причитания тети Глаши о том, что прежний Гришка вынес полдома, продал. Что сказать, и правда непутевый тебе достался племянничек. Соболезную. Но и ты, тетя, хороша, раз умудрилась все профукать. Заглянул в ванную и на несколько секунд подвис. Как в дорогую питерскую гостиницу попал, где все под старину. Ванная выложена витиеватой плиткой, сантехника обалденная — латунные краны, раковина, унитаз с деревянным ободком. У стены батарея цвета слоновой кости, некогда выкрашенная в белый, на ней надпись на немецком — название фирмы-изготовителя. Стоит на колесиках… Сливной бачок представлял целое произведение искусства — металлический, цельный с кучей стилистических прибамбасов и надписью «Эврика». Блин, в такой унитаз страшно нужду справлять. Точно музейный экспонат. Колоритненько все, я думал, будет куда хуже. Подошел к раковине, залип на вентили с надписями «холодная» и «горячая». Тогда, похоже, еще не было всем теперь привычной и легко узнаваемой маркировки синим и красным цветом, и обозначали вот такими надписями. Повернул вентиль, из крана с трудом, но полилась мутная вода. С водопроводом здесь были явные проблемы. Наверное, как раз по такому случаю рядом с раковиной стоял таз, полный чистой воды. Пришлось мыть руки, поливая из него под комментарии тетушки, что воду надо экономить. Да понял я уже… Справившись со всеми этими премудростями, я вышел на кухню. Там меня ждал стол, накрытый скатертью хоть и с застарелыми желтыми разводами, но с неизменными рюшечками и кружевами. — Присаживайся, — распорядилась тетя Глаша. — Минутку еще погодь и покушаешь… Несмотря на то, что племянничек женщине достался пакостный, я чувствовал, что тетя Глаша любит Нафаню, то есть, теперь уже меня. Сейчас она старательно возилась за плитой фирмы «Magee Union», больше смахивающей на буржуйку на газу. Плита, кстати, была еще одним признаком достатка. Не каждый в начале двадцатого века мог себе позволить нечто подобное. Тем интереснее было понять, что такого случилось и почему некогда зажиточная семья опустилась на самое дно. Большевики шороху навели? Это самый очевидный ответ, но если понимать, что Гришка и его тетушка живы, то таким подходящим он уже не кажется. Я внимательно посмотрел на женщину с усталыми глазами, чувствуя, что многим ей обязан. Тот, прежний Гришка, частичка которого затаилась у меня в душе, похоже, всё-таки чувствовал перед ней вину. Я бы на его месте тоже чувствовал. Даже обидно как-то стало, что такой здоровый лоб не может обеспечить нормальную жизнь ни себе, ни тетке. Обидно и неудобно. Не люблю быть должным кому бы то ни было, поэтому должок женщине надо вернуть — возьму на заметку. Внимание привлекла чудная приблуда, стоящая на столе. Смахивала она на железную клетку для попугая, но с какими-то рычажками и ручками. На ее предназначение намекали две спирали накаливания. Я не смог побороть любопытство, захотел рассмотреть штуковину поближе. — Если хочешь, можешь поджарить тост, — увидев мой интерес, прокомментировала тетя Глаша. Это тостер, оказывается, ну ничего себе — в жизни бы не додумался! Внешне такой тостер, скорее, напоминал орудие пыток из какого-нибудь тюремного музея. Ясно, понятно. Дополняли весь кухонный колорит заплывшие жиром стены, на поверхности которых встречались правильной формы прямоугольные «плеши». Я догадался, что там некогда висели рамки с фотографиями или картинами, по какой-то причине теперь снятые. Ощущение внутри меня было такое, какое, наверное, бывает у исследователей или у детей, только открывающих для себя мир. Все новое, прежде невиданное, и это ощущение определенно поддерживало состояние этакой эйфории. Мне было интересно абсолютно все. — Держи, Гришка, вчера похлебку сварила. Передо мной на столе появилась глубокая тарелка с мутноватым варевом. Над тарелкой струился пар, пахло курицей. Но из куриного мяса в похлебке была лишь плавающая требуха. Выглядело не слишком аппетитно, но делать нечего, у меня уже сводило желудок. Только сейчас я понял, что жуть как хочу есть. Зачерпнув из тарелки с помощью толстобокой деревянной ложки, я нашел, что похлебка вполне себе сносная. Учитывая условия, в которых проживала эта парочка, племянник и тетка, ожидать наваристых борщей-щей не имело смысла. Тетушка присела напротив меня за стол. Облокотилась о столешницу, сложила подбородок на ладони и уставилась на меня печальным, но любящим взглядом. — Дурак ты, Гриш, ой дурак, — вздохнула женщина. — Весь в отца. Я пожал плечами, продолжая уплетать похлебку за обе щеки. Отца я тоже не помнил, как бы память ни напрягал. У меня вообще было такое ощущение, что воспоминания из памяти прежнего Гришки доставались мне крайне выборочно. Исключительно для более или менее сносного поддержания функционирования нового Нафани. Оперативка, чтобы я не тыкался слепым котенком в новой реальности. Котенком я себя действительно ощущал, разве что с открывшимися глазками. — Отец тоже дурак, значит, теть Глаш? — осведомился я. — А, отец, ну его, — тетушка махнула рукой, давая понять, что не готова об этом говорить. — Рассказывай, что случилось? — Вроде все хорошо, не? — я сощурил глаз со здоровой стороны. — Брешешь же, все хорошо у него, — тяжело вздохнула она. — Опять к бандитам пошёл в карты играть? Им теткины деньги понес? Где ты на такой костюм денег взял, паршивец, явно моих копеек тебе не хватило бы! Я промолчал, видя, что тетушка ещё не высказалась до конца. Да и мне непонятно, о чем женщина толкует. — Ну ничего, может, новая советская власть в стране порядок наведет и жить веселее станет, у тебя работа нормальная появится и мне полегче станет… — А нормальная — это какая, теть Глаш? Мне и правда было интересно узнать, какое занятие в 1920-м году считалось «нормальной» работой, и кем меня видит собственная тетушка. Вот, например, сто лет спустя, детей хотели в юристы отдать или там там маркетологи, а здесь как? Женщина улыбнулась, положила свою ладонь поверх моей. — Вот не хотела тебе говорить, паршивцу, но кто о тебе позаботится, если не я. — Так?.. — В Ростов, — напевно произнесла она, — на днях приехал Аркадий Иванович, с которым твоя мамонька вместе училась, и он ее замуж когда-то звал. А она, дура, Митьку, твоего папоньку выбрала, — последовало лирическое отступление. Меня потихоньку посвящали в таинства нынешней семьи. — Аркадий Иванович, теть, — я попытался вернуть разговор в конструктивное русло. — Я что-то не припоминаю, это кто? — Неудивительно, что не припоминаешь! Еще парочку раз по голове получишь, и родную тетку перестанешь припоминать! — она сердито убрала руку, помолчала. — Дядя Аркаша — это командир РККА, переговорю с ним, может, возьмет тебя к себе помощничком… — В Красную Армию? Меня? — я аж супом подавился, не похож был мой реципиент на того, кто способен службу армейскую нести. — Я теперь не знаю, кто тебя, голенького, туда возьмет, а я ведь деньги тебе на что давала? — обиженно сказала Глаша. — На что давали? — как болванчик повторил я. — На одежду армейскую, обмундировку, а ты их на что потратил?! Ясность пришла — выходит, тетка дала Гришке деньги на то, чтобы тот в преддверии приезда некого Аркадия Ивановича закупился и привел себя в божеский вид для службы. А Гришка, то есть я, бабки эти благополучно спустил. И, судя по всему, это происходило не в первый и не во второй раз, тетушка еще спокойно реагирует, привычная, видно, к выкрутасам племянника. — Добавочки будешь, Гриш? Я не успел отказаться, как в тарелку вылился еще один половник. Супчик только казался наваристым, а по вкусу напоминал растворенный в кипяточке бульонный кубик типа «кнорров». Жрать такую лабуду можно, но в умеренных количествах. Но тетушке не было до этого никакого дела. — Сегодня пойду к Аркаше и переговорю, — продолжала Глаша, — надеюсь, что по старой памяти к Томке он пристроит ее сына. Да и ты сам хотел России служить! Я задумался, помешивая бульон деревянной ложкой. Ясно, что ничего не ясно. Отчего-то очень сильно сомневаюсь, что Гришка реально хотел идти к красным. Скорее, по ушам тетушке ездил, чтобы та его из дома не выгнала. А в армию, любую, хоть белую, хоть красную, я не пойду. Никаким помощником ни у какого дяди Аркаши я не стану. Да и зачем командиру такая морока — взять он меня, может, и возьмет, но в качестве пушечного мяса. Я ж, как-никак, сын женщины, в которую этот Аркаша был беззаветно влюблен. И живое свидетельство неудачи Аркадия — ведь ему дали тогда от ворот поворот. Так что да, роль пушечного мяса мне ненадолго, но обеспечена. — Теть, не надо никуда идти. Я передумал. Глаша вздрогнула. Нахмурилась и подошла к окну, скрестив руки на груди. Я увидел, как по морщинистой щеке скатилась слеза. Тетушка явно не хотела, чтобы я видел ее слезы. — Честно сказать, Гриш? — Ага, — подтвердил я. — Дурак ты, раз думаешь, что свою жизнь выстроишь отлично от отца. Не будет тебе счастья… — вздохнула она. — Я золото продала, по головке тебя глажу, перед Аркашей буду позориться, а ты… воровать хочешь. — Не собираюсь я воровать, — спокойно проговорил я, не хотелось, чтобы эта женщина плакала. — И позориться ни перед кем не надо, ты правильно говоришь, я уже взрослый и по жизни разберусь безо всяких Аркаш. — А что собираешься делать? — резко повернулась ко мне тетя Глаша. — Я думала, ты, как дед, военным станешь, людьми будешь командовать! Россию новую строить… Ведь такие времена! Или ты хочешь вот так всю жизнь похлебку поганую есть? Напрягали меня малость все эти сравнения с родственниками, но, похоже, воспоминания о них были тем малым, что помогало этой женщине жить. Я решил, что от меня не убудет, если я открою планы. Возможно, тогда тетка отстанет. — Ментом буду, теть Глаш! — признался я. — Господи… — она заморгала глазами часто-часто. — Гришенька, скажи, что ты пошутил! — Я серьезно. — Да лучше вором быть, чем ментом! — выдала тетя Глаша. — Там хоть выживешь, а тут… ты видел этих милиционеров, они, прости господи, с простыми палками ходят на бандитов и от того как мухи мрут! Я решил не терять время почем зря и принялся за вторую порцию бульона. Зараза, хоть он и никакущий, а добавочки захотелось. — Это они пока не знают как с бандитами работать, — прокомментировал я меж делом слова тетки. — А ты прямо знаешь! Что ни день, так либо с разбитой башкой, либо подранный весь приходишь! — возмутилась Глаша. — Знаток нашелся, тьфу на тебя. Да и кто тебя в милицию позовет, воришку! — Меня звать не надо, я сам пойду. Вы вот говорите, теть Глаш, что надо на пользу России матушке служить, так вот милиция — самое то. Буду ловитьбандитов. Вор должен сидеть в тюрьме, — я пожал плечами. — Вот введем в практику работы органов оперативно-розыскные мероприятия всякие, не палками едины… На минуту в кухне воцарилось молчание. — Кто тебя на это надоумил, — медленно покачала головой женщина, а потом внимательно посмотрела на меня, подозрительно так. — Гриш, а Гриш, тебе марафета понюхать дали? Я тебя не узнаю, как подменили мне племянника. Откуда ты это все понабрался? Мероприятия эти? — Да, так — вершков от одного красногвардейца нахватал, когда за формой ходил, — решил отбрехаться я. — Форму, как видишь, не купил, зато послушал, как уголовный розыск в Москве работает. — В Москве? Ты в Москву собрался ехать? — насторожилась тетя. — Мне и здесь работы хватит, в Ростов скоро следователь приедет, будет открывать УГРО. Уголовный розыск то есть. Тетя задумалась, помолчала. Никак не могла смекнуть — шучу я или на полном серьезе всё это говорю. А подумав, начала массировать виски. — Ох, Гришка, ты каждый день новую историю придумываешь, одна другой краше, лишь бы не работать и пользу советскому обществу не приносить. Ох, добегаешься… так, поел? Посуду за собой убери! Вкусно хоть? — Пальчики оближешь, — щедро выдал я. Вообще, конечно, интересный получился разговор. По моим делам за два десятка лет приговоров вынесено в несколько раз больше, чем лет моему новому телу, а я всерьез рассуждаю о том, как пойду в УГРО стажером. Буду ходить по городу с дубинкой против бандитских револьверов. Правда, существовал нюанс, в Ростове к началу моего разговора с тетушкой не было никакого уголовного розыска и в помине. И хрен знает, когда он появится. Я помнил что-то о возникновения УГРО на Дону, но вот точную дату его образования не знал. Мента, который организует в Ростове розыск, могли отправить сюда как завтра, так и через несколько месяцев… Поэтому собственные планы даже для меня выглядели более чем туманными. Прибравшись за собой, я вдруг поймал себя на мысли, что совершенно не хочу курить. Гришка, видимо, не знал этой привычки, курево обошло его стороной. Классно, что еще сказать, потому что в прошлой жизни я годами ломал себе голову, как расстаться с вредным пристрастием. Пластыри никотиновые покупал, всего Алана Кара от корки до корки прочитал и не раз. Только не помогало ни хрена, по две пачки сигарет за день приговаривал. Тетя Глаша ушла с кухни, но продолжала доставать меня вопросами из другой комнаты. Вспомнила про Лизку, о моем тесном общении с которой женщина, похоже, знала. — Ты думаешь, твоя Лизка будет с милиционером? — Почему нет? — ответил вопросом на вопрос я, хотя правильнее было бы спросить — я сам захочу ли быть с Лизкой? Я вообще не определился до конца, что делать, а мне уже бабу суют. — Ты ж вроде ее отцу обещал, что станешь военным и будешь белых гонять, — Глаша прищурилась. Обещать, может, и обещал прежний Гришка, но обещать — не значит жениться, ведь так? Стоп… меня как осенило — и тут наш пострел везде поспел, выходит Нафаня Лизкиному отцу тоже по ушам ездил. Так нет, вроде он «под Америку» ему денег занял. Опять тетушке Гришка набрехал… Вот пострел. — Теть Глаш, Лизка, вроде, девчонка хорошая, но я пока твердо на ногах не стою, чтобы о сватовстве думать. Вот дослужусь до МУРа московского, там и посмотрим. — Так ты ведь у ее отца просил деньги на форму военную, забыл, что ли, Гриш? Во как. С мира по нитке — бедному рубаха. Интересно, кому я еще должен? Куда ни плюнь, там уже прежний Гришка отметился. Тут кусь, там хвать. Шустрый какой был пацан — одним говорит, что на форму занял, другим — что на билеты в Америку… во даю. Правда, разбираться теперь со всеми этими долгами мне. — А деньги занятые остались? — на удачу спросил я. — Так ты ж сам сказал, что тебе денег отца Лизы не хватает, что форма дороже стоит, и у меня добавить просил, забыл, что ли? Ох, что делается. — Помню я, все помню, теть… М-да, сходил Гришок за формой — теперь ни формы, ни билетов на пароход, ни денег. Зато одет в дорогой костюм, считай, с иголочки. И Лизке шмотья прикупил. Ладно, с её отцом как-нибудь разберусь, хотя, как говорят, человек он серьезный, а вот Лизке что говорить, когда она будет за билеты спрашивать? Понять бы еще, куда я остальные бабки потратил… может, вложил во что? Ага, об этом только оставалось мечтать. В то, что деньги у Нафани в кармане не задерживались — в это я охотно поверю, а вот в инвестиции с его стороны как-то не верится совсем. Наконец, тетушка решила сменить гнев на милость. — Эх, племянничек, может, и правда хорошо, что ты в милицию пойдешь, а не в воры. Если не врага будешь бить, то хоть всех этих преступников поймаешь, совсем в городе от них ходу нет. — Сделаем, теть Глаш, экспертизы введем, всех пересажаем. — Экспертизы! Светлая у тебя голова, племянник. Весь в деда.Глава 5
Тетка собралась и ушла, куда — не знаю, я только услышал «закрой!» из коридора. И пошел запирать дверь. Может, попросить за меня у Аркаши? Ладно, чего не знаю, того не знаю. Я хотел дождаться возвращение Глаши, чтобы порасспрашивать у тетушки про свою семью. Она настолько часто упоминала отца и деда Гришки, сравнивая меня с ними в разной тональности, что стало любопытно. Да и про мать подробности неплохо бы узнать, а то я ни сном ни духом, и однажды подобное незнание мне точно боком выйдет. Однако планы пришлось корректировать. Стоило мне пристроиться на теткиной кровати (без лишней надобности не захотелось спать на своем месте, то бишь на полу), как меня тут же вырубило. Буйная после всех стычек голова давала о себе знать. Спал я без задних ног, снилась всякая ерунда. Заканчивался сон тем, как мой бывший друг стрелял в меня тем самым вечером в затрапезной квартирке с мешком денег… БАХ! Я открыл глаза. Выстрел показался настолько реалистичным, что даже мурашками пробрало. Куда ночь, туда и сон, как говорила моя бабуля. Несколько секунд я сидел на краю кровати. Медленно приходило понимание, что я — оборванец из Ростова, живу с тетушкой в остатках былой роскоши некогда зажиточной семьи. Ни работы, ни денег, ни-че-го у меня нет. Ростов стонет от последствий Гражданской войны, бойню в южной столице развязали Деникин и Буденный. Но… Как бы странно это ни звучало, а ведь передо мной открыты все горизонты. И вот ведь какая штука — выходит, теперь, когда УГРО только зарождается, у меня есть отличный шанс начать все с нуля. Мои бывшие современники будут потом за это благодарить одного неизвестного мента, меня то бишь… Который стоял у истоков ростовского УГРО. Поэтому, черт возьми, не скажу, что нынешний расклад мне совсем не по душе — вся жизнь впереди. Кстати, интересно, а изменения, которые произойдут в будущем благодаря моему вмешательству, их застанут те, с которыми я бок о бок прошел всю службу? Может и Игорёша не скурвится и в меня не пальнет? А? Ответа, конечно, не нашлось… Правда, не все так однозначно. Верно подметила тетушка — надо быть сумасшедшим, чтобы идти на службу сейчас в 20-м году. Даже в полиции будущего такой бардак, что черт ногу сломит, а тут-то никакой милиции еще толком нет. Но где наша не пропадала! Мне почему-то откликнулась мысль, что все это не просто так… Хотя в знамения я не верил, и не исключаю, может, просто так вышло — и никакой особенной миссии мне никто не назначал. Кстати, я вспоминал свою бабулю, а ведь бабушка в этой новой реальности только должна появиться на свет, во дела! Я, конечно, не Бенджамин Баттон, но что-то вроде того получается. Времени было начало десятого вечера. Выходит, я проспал всего ничего, какие-то пару часов, выспался зато. Много, что ли, надо молодому организму? Продолжая ежиться со сна и пытаясь согреться, я решил размяться. Неплохо бы начать приучать новое тело к нагрузкам, дабы меня порывами ветра не сдувало. Принял упор лёжа, чтобы сделать пару десятков отжиманий, но тут меня ждал сюрприз. После пятого повторения руки начали дрожать и ходить ходуном, не выдерживая нагрузки. Пришлось изворачиваться, продолжить отжимания полулежа, задрав ноги на кровать, чтобы убрать половину веса. Ситуация изменилась, и я кое-как доделал запланированное число отжиманий. Фу-ух. Тяжелая, однако, работа предстоит мне с новым телом. Благо организм молодой, и будет как пластилин — лепи, что хочешь. Руки после отжиманий непривычно подрагивали, да и дыхание сбилось. С минуту я дышал, как паровоз, на лбу выступил пот. Хорошо хоть окно закрыл, а то бы продуло нафиг, с таким-то хилым «багажом». Да уж, Гришка, куда ты с таким тельцем в криминал полез! Радовало другое, за отсутствием милиции как таковой мне не придется сдавать нормативы. Только отмахнуться от физических кондиций тоже не выйдет, бандюков-то в это лихое время руками надо ловить, самому, не сидя на жопе в кабинете. Размышляя о своих нынешних делах, я обратил внимание, что на стене в комнате также отсутствуют фотографии. А они были — как и на кухне, здесь оставались явно очерченные прямоугольники — места, где некогда висели рамки. Интересно, почему тетушка их убрала? Размышляя об этом, я снова пошел на кухню. Хоть и плотно поел пару часов назад, с добавочкой, а в животе снова начало урчать. Метаболизм, опять же, у молодого тела происходит куда быстрее. Да мне и лет-то, по меркам 21-го века я вообще еще ребенок. Расти и расти. На кухне я не стал стесняться и вполне себе по-хозяйски начал рыться на полках в поисках чего-то съестного. Конструкция, которую я сперва принял за шкаф, оказалась холодильником фирмы Jewett. Открыв его створки, я подвис. Ни фига! Несколько отсеков для льда, продажа которого еще пару лет назад была выгодным бизнесом. Правда, самого льда нема, да и холодильник не работал — не жужжал и холода не выдавал. Но тетушка Глаша все равно хранила там съестное. На одной из полок стояли остатки супа. И все. Хоть шаром покати. Я взял кастрюльку, покрутил, повертел и отставил обратно на полочку. Не-е, увольте, этого добра я наелся на месяц вперед. Вот только кроме этого кулинарного шедевра жрать больше нечего. Я почесал макушку, задумался, закрыл холодильник. Хрен бы с ним, может, Глаша за тем и пошла и что-нибудь принесет? Бросилось в глаза, что со стола исчезла чудо-машина тостер, теперь место пустовало… Похоже, что тетушка с собой его взяла. Зачем? Продать? Закончив осмотр, я решил поискать одежду, чтобы дальше не шататься в одних трусах. В эти времена такие вот выкрутасы могли расценить, как нечто неприличное, хотя в прошлой жизни я постоянно ходил дома в семейках. Но, справедливости ради, в прошлой жизни у меня было неплохое тело. Не культурист, но вполне себе ничего даже в полтинник с плюсом. Здесь же, с новым тщедушным тельцем, ходить полуобнаженным было как-то не очень. Обычно мне на такие вещи с высокой колокольни, но тут, видимо, жила где-то глубоко внутри меня юношеская щепетильность и неуверенность Гришки. Надевать дорогой костюм сейчас не к месту, замараю, хотя тетушка была чистюлей, в квартире не было ни одной пылинки. И я решил надеть что попроще. Пошел искать шмотье сразу в шкаф. Единственный в доме, стоявший в единственной же комнате. Открыл дверцы, осмотрел скупой гардероб. На вешалках из моего добра висело несколько здорово изношенных брюк — с латками, шитые-перешитые. Пара рубах, некогда белых, а теперь выцветших, скорее, цвета слоновой кости. Надевать на себя такое не хотелось, если только сразу идти в ряды шпаны, вроде той, которая сегодня пощипала толстосума у «Бутика». Ну… придется все-таки наряжаться в новый костюм, просто поаккуратнее надо быть. Уже закрывая шкаф, я вдруг обнаружил за брюками, в самом углу невзрачный серый ящик. Любопытство взяло верх, я полез в ящик и быстро смекнул, что внутри как раз и лежат те самые фотографии со стен… Интересненько. Вон они где. Сейчас посмотрим… Но не успел я дотронуться до ящика, как раздался стук в дверь. Блин! Я с сожалением посмотрел на торчавшие из ящика бока деревянных рамок. Натянул брюки от нового костюма, накинул сверху рубашку, не застегивая, и пошел открывать дверь — стучать начали во второй раз, и сильнее первого. — Гриша, это тетя Глаша. Открывай! — послышался знакомый голос из-за двери. Ну так мы никого другого и не ждали. Я отпер дверь и с удивлением обнаружил, что Глаша не одна. Рядом с ней стоял низкорослый, но широкоплечий мужичок с густыми, как щетка для обуви, усами. Одет мужик был по форме — буденовка с нашитой звездой, шинель с нагрудными застежками. Вы не ждали, а мы припёрлися, подумал я, а тетушка, видя мою растерянность, поспешила ввести меня в курс дела. — Гриша, это Аркадий Иванович, — выдала она чуть изменившимся от напряжения голосом. Дядя Аркаша, значит, понятно, тот самый красноармеец, обломавшийся с моей матерью. Он смерил меня оценивающим взглядом. — Здрасьте, — сказал я, освобождая проход, чтобы Аркаша и тетя Глаша могли зайти. Не выпроваживать же его прямо с порога. А почему-то хотелось… — Здорово, соколик! — крякнул военный, проходя внутрь. — Это, что ли, ваш племяш, Глафира Петровна? — Аркадий Иванович, Гришка — сын Тамары, представляете, какой вымахал, вы, наверное, уже его и не помните, — тарахтела моя тетушка. — Помню вот такого карапуза… Я пялился как красный нос Аркадия Ивановича. Учитывая, что за мужичком шел отчетливый спиртовой шлейф, дядя явно был датый. Глаша, конечно, молодец, видимо, не поверила, что я всерьез собрался стать ментом, и взяла дело в свои руки. Ну-у, имеет право, я бы тоже самому себе в этом теле не поверил. Не могу понять, почему, но этот Аркаша мне сразу не понравился. — Вы проходите, не стойте на пороге, Гриша, проведи гостя, — засуетилась тетушка. — Может, чайку желаете, Аркадий Иванович? — Не откажусь, — вояка посмотрел на меня внимательно. — Значит, Гришка величать? — Григорием, — поправил я, что уже не понравилось самому Аркадию Ивановичу. Ведь он уже дважды слышал мое имя, так что не столько знакомился, сколько намеревался сразу установить свои правила. Мы прошли в комнату, раздеваться вояка так и не стал. Я наблюдал за ним. Гришка я ему, как же! Это ты для меня просто Аркаша, я тебя, пацан, лет на десять старше… был. Вояка прищурил правый глаз, впился в меня ответным взглядом, видимо, желая продавить, но я игру в гляделки принял. Сколько вот таких борзых со мной в эти игры играть пытались на допросах! Не сосчитать. — С сахаром или нет? — послышался голос тетки с кухни. Вопрос позволил Аркадию Ивановичу перевести взгляд — выйти, так сказать, из игры с достоинством. Видать, понял мужик, что меня не переглядеть. — Две ложки! — откликнулся он и обернулся обратно ко мне, решив представиться. — Я, Григорий, Аркадий Иванович, командир артиллерии дивизиона в составе стрелковой дивизии РККА. Он показал на петлицы оранжевого цвета, где красовалась красная звезда квадратами. Допустим, хорошо — я-то тут причем? — Знал твою мать, — его губы исказились в подобии улыбки, и он зачем-то добавил: — Близко знал… ты, кстати, очень похож на своего отца. Я промолчал. Брешешь, падла, про мать, по глазам вижу. Конечно, я знать не знал своего отца, но прикинул, что мне ещё повезло, что это чудо не стало моим папашей. Вслух я этого не сказал, и потому мой новый знакомый продолжил: — Глафира Петровна сказала, что ты к Буденному хочешь? — Да не особо, — прямо ответил я. Аркадий такого не ждал, поэтому закашлялся, аж ком поперек горла встал у бедолаги. — Ну как же не особо, вот мне твоя тетушка говорит, что тебя спасать надо, что у тебя перспективы нехорошие… разбоем промышляешь, с урками якшаешься? Чуешь, какие это к чему такая жизнь ведёт? — К чему? — я решил включить тугодума, нечего со мной тут полунамеками разговаривать. Неловкий момент прервала тетушка, которая принесла чай в кружечке на блюдце. — Гриша у нас мальчик талантливый, да и наследственность у него хорошая, его бы только в верное русло направить, — начала причитать Глаша. — Это вы про Петра Алексеича? — уточнил Аркадий, видимо, имея в виду моего деда, и отпил чаю. — Не думаю, что при советской власти такие родственные связи будут в плюс, скорее, наоборот. Лучше об этом умолчим. Вкусный у вас чай, Глафира Петровна. Я обратил внимание, как напряглась тетушка, мельком взглянула на места, где раньше висели фотографии. Будто обеспокоилась — все ли она убрала? Блин, у меня не семья, а фантомас фантомаса погоняет, как будто прямо сейчас снимают четвертую часть! После затянувшегося на десяток секунд молчания Аркаша отставил чай и задорно хлопнул в ладони. — Ну что, Гришка, собирайся! — Куда собирайся? — я бровь приподнял. — Ну как куда, в добровольцы тебя запишем, там тебя распределят — и будешь с Буденным, в первых рядах белых бить! Какой скорый, надо же. — Да мне так-то и тут хорошо, — я покачал головой. — Разрешите отказаться. Напряглась тетушка, и вовсе не от моего отказа. Видимо, о другом она договаривалась с этим воякой. Да и не видимо, а точно — Глаша думала, что он меня к себе в батальон возьмет, помощничком сделает, на крайний случай — писцом каким или курьером. По факту же, дядя Аркаша хотел отправить меня на убой, как я и думал… Перспективы явно не радужные, видимо, взыграли у Аркаши старые обиды на мою мать. Не зря помянул, что я на отца похож, того самого, который у него мою маму увел. И смотрит теперь на меня своими жучьими глазками. Я мысленно перебирал варианты — может, в окно выпрыгнуть? Высоко, не выйдет. Будь другое тело, я бы в баранку этого Аркашу свернул, но сейчас мои руки до сих пор после отжиманий дрожали. Вояка подался вперед и, дыша перегаром, хмыкнул: — Будешь в первых рядах, пацан! Ох, ты у меня повоюешь! Я, понимая, что зажат в угол, решил пойти с козырей. — А вы приказ покажите, Аркадий Иванович? — спокойно спросил я. — О моем зачислении в РККА? — Какой еще приказ, пацан? Ты доброволец… — насупился вояка. — Ну как, приказ, — я пожал плечами. — А то моя тетушка и без кормильца, и без субсидий от советской власти останется. Понятия не имею, были ли субсидии в 1920-м году, но я ляпал, и, как завещали в одном хорошем фильме, ляпал уверенно. Как на экзамене студент. — Аркадий Иванович, а что, есть такие приказы? — спохватилась тетушка. Вояка щеки надул, как воды набрал. Значит, я в точку попал. — Конечно есть, теть Глаш, — опередил я с ответом. — Вот представьте, я сгину, а вас на кого оставлю? — Первый раз слышу о таких приказах, — зашипел Аркаша, сдувая щеки. — Теть Глаш, у Аркадия Ивановича давление шалит, вы бы ему в чаек микстурки какой капнули? Видя, что вояка злится, тетушка засуетилась. — Ой, действительно, давайте я вам еще чайку налью? Убежала на кухню, распереживалась вся. Мы остались с Аркашей лицом к лицу, вдвоем в комнате. Теперь уже я резко подался вперед и процедил, глядя ему в глаза: — Слышишь, вояка, тебе надо, вот и ступай, воюй. Полагаю, товарищу Буденному не нужно, чтобы в его армии служила шпана, еще и отпрыск дворян, да? Злые языки начнут говорить, что командир Аркаша — не красный, а белой прожилочкой. А я ведь не стану язык за зубами держать, если о твоей связи с моей матушкой спросят. На этот раз я не ляпал, а говорил абсолютно уверенно, понимая, что такие хоромы, как некогда были у семьи Гришки, могли принадлежать только дворянам… ну или торгашам, что для красных, впрочем, одинаково контрреволюционно. — Да что ты о себе возомнил, чертеныш?.. — зашипел было военный, но я его перебил. — Думаете, я не знаю, что вы сюда не по старой дружбе пришли? Вам за этот визит моя тетка тостер отдала. Ты, товарищ Аркаша, взяточник, прохвост и плут, по тебе трибунал плачет! Аркаша весь осунулся, побледнел. Злился, но сделать ничего не мог. Духу, чтобы взять меня и прямо тут кончить, у него не хватило — такие за спинами свои дела вершат. Да и я сидел, будучи готовым к любому повороту событий. А про тостер я попал в точку, не зря подметил, что он с кухни исчез. Вернулась тетушка со свежим чаем, я уловил отчетливый запах валерианы. — Держите, Аркадий Иванович, — залепетала она. — Может быть, еще что хотите? — Ничего не хочу, мне пора уходить, — буркнул вояка. — Как — пора? — Глаша непонимающе захлопала глазами. — Как же моего племяшика, в ваш батальон? — В следующий раз. Вынужден прощаться, — заверил Аркаша и, повернувшись, бодро направился к дверям. — Всего хорошего, вы, главное, хлеб позажаристей пеките, — не удержался я. — Ах ты, паршивец, — вояка снова позеленел и затряс пальцем в воздухе. — Ты у меня еще попляшешь, я до твоего отца не дотянулся, так до тебя, отродье, дотянусь! — Всего хорошего. Аркадий Иванович еще потряс пальцем несколько секунд, с открытым ртом, но ничего не сказал. Пошел прочь. Тетушка медленно опустилась на кровать, спрятала лицо в ладони. — Ты что натворил, Гриша… — Все нормально, теть Глаш, — улыбнулся я. — Прорвемся…Глава 6
— Да шо тебе буде, подумаешь, вымазюкался, — отмахнулся извозчик. Ни шо не буде… дело такое, что в повозке, в которой я решил добраться до места, какая-то модница разлила свои духи. Ну а я благополучно в них влез, в еще не высохшие, и теперь пах, как девица на выданье — венецианскими ароматами. Учитывая, куда я еду, не лучший вариант пахнуть и благоухать. — Вылазь! — поторопил меня извозчик. — Приехали! — Поближе к тротуару подвеи! Мы остановились посередине дороги, у трамвайных путей. — Да куды ближе. Вон зданьице — тебе туды топать. Извозчик остановился, я не стал спорить перед важным делом. Спрыгнул с повозки, оказавшись на брусчатке главной улицы донской столицы. Брусчатка была целехонькая, несмотря на то, что в городе только отгремели боевые действия. С другой стороны, отчего ей портиться, Буденный заходил в Ростов на конях, танков у красных в эту пору не было. Разве что подковами поцарапают. — Куда прешь?! Не успел я твёрдо встать на ноги, как мимо пролетела еще одна повозка, за малым меня не протаранив. Раздалось лошадиное ржание, и я буквально на полметра разминулся с «составом». Зараза такая, еще не хватало помереть на второй день пребывания в новой реальности. Даже сто лет назад извозчики на Юге ничем не отличались от современных водятлов, умудрявшихся лихачить в городе на скорости за сотку километров в час. Про золотое правило «тише едешь — дальше будешь» здесь никто даже и не слышал. Я огляделся по сторонам и перебежал через дорогу к тротуару. Оживленненько тут, вполне себе трафик, не сравнится с пробками 10-балльной шкалы по Яндексу, но повозок на дороге хватало. Интересующее меня здание располагалось по правой стороне у главной дороги, ничем особо не выделяясь среди бывших доходных домов, которые его окружали. Со вкусом построенное, с отличной отделкой… когда-то. Потому что после разборок красных с белыми здание напоминало Белый дом в Москве в начале 90-х — с полностью обугленным верхом. Но важно было то, что здесь располагалась недавно образованная советская народная милиция. Чувства были смешанные. С моим опытом из 21-го века нельзя было сравнить даже бравую советскую милицию, в которой я начинал свой путь в органах. И, положа руку на сердце, я мог дать фору любому советскому следаку, хотя бы потому, что между советскими и современными знаниями — пропасть. А тогда, между прочим, в МВД СССР уже была развитая система. Да вот только тогда — не сейчас. Здесь эта поговорка подходит как нельзя кстати. Потому что в 1920-м существовал разве что приказ о формировании на Дону советской милиции, свеженький, выпущен несколько недель назад, а вот полноценных сотрудников, обученных своему делу, было не сыскать днем с огнем. Как я понял, на первых порах в ментах значились бывшие боевые дружинники и прочие неравнодушные граждане из Нахичевани и Ростова-на-Дону, которые, кстати, до сих пор не объединили. В Москве или в Питере в этом плане было поинтереснее, там уже во всю работал розыск, агентура… эх, туда бы попасть потом, шороху навести. Но потом — суп с котом, а сейчас Гришку не подпустили бы и на пушечный выстрел в МУР. А вот в Ростове такой товарищ мог вполне прийтись ко двору. — Подсказать что-то, товарищ? — меня остановил молодой милиционер, начисто бритый, с пронзительными голубыми глазами, одетый по форме. Ну почти по форме — я обратил внимание, что вместо сапог у него лапти. И, судя по всему, никого это не парит, ну, стоит милиционер в лаптях у главного здания советской народной милиции, и что. Вполне себе народный милиционер, кстати, получается. — В милицию хочу устроиться, — сразу обозначил я свой интерес. Таиться было нечего. Парень, вроде, толковый, может, подскажет, к кому идти, чтобы среди душных кабинетов не плутать. Я-то про местные регламенты и порядки не в зуб ногой, да про них еще и в газетах не успели бы написать — полно куда более важных новостей. Милиционер посмотрел на меня с интересом, как будто не поверил в слова. Но, надо отдать должное пацану, быстро собрался и посерьезнел. — В милицию, говорите? — я думал, он прямо тут начнет спрашивать у меня рекомендации, характеристики и прочую лабуду, но ни фига, он смог меня удивить: — Это запросто! Хоть сегодня заступай в патруль! — Так просто? — удивился я. — Без проверок, без характеристики… — А какие тут характеристики? Руки, ноги есть — и вперед, — пожал он плечами. — У нас сейчас каждый человек на счету, вон, в прошлые выходные бандиты застрелили двоих. Менять их некем, служить идти боятся, а урок столько развелось… Молодой развел руками. — Поймали бандитов? — Какое там! Куда поймали, — паренек отмахнулся, вздохнул. — Говорю ж, людей нет, чтобы ловить, нас всего по городу несколько десятков человек, и на службу только силком затащить можно! Уклонистов там, кто не хочет в армию идти… вам, товарищ, случаем в армию не надо идти? — насторожился он. — Не надо, — сразу отрезал я. Перед глазами снова лицо дяди Аркаши всплыло. Кстати, интересно — дают ли отсрочку от армии в нынешней милиции? Так-то неплохо будет такой возможностью обзавестись, чтобы никакой Аркаша не прикопался. Ответ милиционера меня удивил. Конечно, я понимал, что в милицию образца 1920 года очередь отнюдь не стоит, но чтобы по всему крупному городу с населением в несколько сот тысяч человек — и работала единственная рота? Какой же будет порядок при таком раскладе? Ладно… не привыкать, у нас в ментовке тоже был вечный недобор, справимся, я работы не боюсь и никогда не отлынивал. Как говорится, партия сказала: надо! — комсомол ответил: есть! — К кому же идти, уважаемый? — резюмировал я собственные размышления. — Так вот, начальник наш, Климент Иванович, вам к нему! Идти даже никуда не надо! Рядом со зданием грузно и скрипя тормозами остановилось чудо техники образца столетней давности. Обшитый толстыми кусками листового металла бронеавтомобиль, отдаленно смахивающий на современный Гелендваген. Я даже от изумления бровь приподнял — ни фига, махина, это ж какой мотор надо в такую тачку подогнать, чтобы все это добро тащить. А еще говорят, что в милиции плохо со снабжением, а вот же, неплохую повозочку урвали. Хотя почему говорят — вон, пацаненок кукует в одних лаптях. Правда, и в наше время генералы на «бобиках» не ездили, все мерседесы подавай. Двери бронеавтомобиля тяжело и медленно открылись. Оттуда вышли сразу трое милиционеров, которые держали в руках металлические щиты, отдаленно смахивающие на прибамбасы современного ОМОНа. Я обратил внимание, что на щитах отчетливо видны следы от пуль. Штурмовики ребята, видать. А я-то думал, что все куда хуже, и милиция сплошь и рядом состоит из крестьян. Эта ударная троица проследовала внутрь здания, даже не одарив меня взглядом. Четвертым, с места водителя, вышел высокий и худощавый мужчина с хитрыми глазами и гипнотизирующим взглядом мангуста. Я сразу понял, что это тот человек, к которому мне нужно обращаться. Милиционер хотел проследовать в здание, но я взял дело в свои руки. — Климент Иванович, р-разрешите обратиться! — отчеканил я, показывая с порога молодецкую удаль. Милиционер притормозил, смерил меня отстраненным взглядом. — Что-то хотел, товарищ? — спросил он немного скрипучим голосом. Казалось, что мужчина совершенно безвозрастной, с одинаковым успехом ему можно было дать как тридцать, так и пятьдесят лет. Впалые щеки, а высокий лоб, как принято считать — признак большого ума. Я быстро смекнул, с чем связана странная отрешенность во взгляде милиционера, увидев на его штанине и рукаве пятна свежей крови. С штурма мужики возвращаются. Видать, помяли кому-то из местных бандюганов бока, правильно, так им, козлам, и надо. Совсем в Ростове страх потеряли. Основали тут уркоганию со своими порядками. — Климент Иванович, это новобранец к нам в милицию! — просияв бравадой, заявил паренек на входе. Климент, не поворачиваясь, кивнул. — Ты чьих будешь? — А я сам по себе молодец, — заверил я. Климент не ответил, только по новой смерил меня своим гипнотизирующим взглядом, прищурился. Как будто что-то понял, даже губы облизал и странно огляделся по сторонам. — Не, пацан, такие нам не нужны, — отрезал он. — Шел-ка бы ты отсюда. С этими словами мент собрался идти, но я, малость прифигев от от такого ответа, как-то на автомате проявил настойчивость. — Как не нужны, Климент Иванович? — я подшагнул к менту, вырастая перед ним, как настырный гриб после дождя. В прежней жизни я был немаленького роста, а теперь вот привыкаю смотреть на рослых мужиков немного снизу вверх. — Это как нужны, только наоборот, — сухо ответил он. — Емеля, проводи его. И растворился в дверях здания, прежде коротко кивнув пацаненку в лаптях. Я так и остался стоять, глядя на хлопнувшую дверь. — Во как… видишь, а ты говорил, люди нужны, — задумчиво протянул я. — Не особо и нужны, значит. — Проходим, товарищ, не надо тут стоять, — милиционер на входе мигом потерял ко мне интерес. Наверное, приказ Климента выполняет, подальше от здания меня спровадить. Я пожал плечами — ясно, понятно, ухожу, повторять не надо. И побрел по тротуару вверх по улице, ломая голову. Как так-то? Думал, меня с руками оторвут, как горячий пирожок на вокзале. Рожа, что ли, моя начальнику не понравилась… что значит «не такой»? Молодой пацан, служить хочет и может, чего еще надо-то местному начальству на таком безрыбье, как сейчас? Херня на постном масле, чес слово. Не под настроение, похоже, попал я этому Клименту Ивановичу. У меня же настроение испортилось. Я полагал, что вопрос с устройством в милицию — чистая формальность. А оно вон как вышло. Еще и проблемы-то никуда не делись. С отцом Лизки, с дядей Аркашей, с бандюками… Я хотел решить ворох проблем за раз, как гордиев узел разрубить, но не вышло. Ты какой-то не такой, вспомнилась детская дразнилка. У них, блин, людей валят, а они еще перебирают, такой — не такой, носом воротят! Знал бы этот Климент, от чего отказывается! У меня хоть и рожа молодая, а опыта вагон. Поднял бы Климент с моей помощью свою милицию на новый уровень, да так, что москвичи нервно бы в сторонке курили. Чуйка у товарища вообще не рабочая, а еще начальник. Идя по улице, я размышлял, гоняя в голове целый ворох мыслей, когда из-за угла послышалось. — Чи-чи! Признаюсь, должен был среагировать, но я еще не до конца свыкся с физиологией нового тела. Поэтому, когда чья-то рука схватила меня за рукав и потянула в переулок, я лишь хлопал глазами — позднее зажигание. Бандюки? Вычислили-таки, легки на помине… Я не успел довести мысль до конца, как меня уже приперли спиной к стенке. Одной рукой удерживая, лишая пространства, а вот вторая рука вытащила револьвер. Прежде чем я успел что-то предпринять, холодный ствол уперся мне в лоб. Здравствуйте, я ваша тетя… Ты-то откуда здесь взялся?! Передо мной стоял один из тех ментов, с которыми у нас сразу не заладилось вчера в ресторане. Тот здоровый детина, я ему еще головой дал по подбородку. — Ты че творишь, — вполголоса проскрежетал он, будто имитируя звук скворчащего на сковородке масла. — Че за беспредел? — прохрипел я, уж больно некомфортно ощущать локоть на своем кадыке. — Слышь, беспредел, хватит дуру включать, ты куда сдрыснул, сказано же было сидеть на заднице ровно! Какого хрена ты нас подставляешь, куда побежал? Хочешь операцию завалить, а? Ага, их тут двое, ну логично. Последние слова принадлежали главному. — Напомню, ты мне хотел голову прострелить. — Сейчас тебе башку и прострелю, если не скажешь, где Валет?! — взорвался здоровяк. Главный наблюдал за потугами напарника со стороны, скрестив руки на груди. Я заметил, как он коротко кивнул, после чего здоровяк слегка ослабил усилие, чтобы мне стало легче дышать и проще говорить. Спасибо хоть на этом. — Я откуда знаю, где Валет? Он мне, как бы тебе сказать доходчивее, тоже хотел голову прострелить и о своих планах не отчитывался, — напомнил я. Если по-серьезному, я понятия не имел, где тот бандит, о котором шел разговор. Тогда, в ресторане, я видел Валета в первый и, надеюсь, последний раз. — Брешет же падла? — предположил здоровяк. Не исключаю, что напарники разыгрывали передо мной спектакль и брали на понт. Хороший полицейский — плохой полицейский, классика. Я, по крайней мере, никак не мог въехать, чего они от меня хотят. — Погоди, отпусти его, — распорядился главный. Здоровяк нехотя убрал наган, а потом и руку. Отошел в сторонку, смачно сплюнул под ноги. Главный продолжал испытывающе смотреть на меня, а я вглядывался в его рожу. Пришла догадка. Если они меня пасли, а они пасли, то, стало быть, видели, как я стоял у здания милиции и разговаривал с Климентом. Почему не схватили прямо там? Я ведь мог уйти или просечь слежку (что и должен был сделать!). Напрашивался вывод, арестовывать меня никто не собирается, что уже радует. А раз главный велел здоровяку убрать револьвер, то и убивать, вроде как, тоже. — Мужики, я свободен? — спросил я. — Свободен. У тебя есть неделя, чтобы вывести нас на Вальта, — голосом злодея из супергеройских фильмов заявил главный. Как ни в чем не бывало эта парочка вышла из переулка, оставив меня в гордом одиночестве. Что будет, если через неделю я не выведу их на Вальта, я не спросил. Не то чтобы постеснялся, нет. И так понятно, что будет — крышка будет. На мой гроб. Что ж… Я, оказывается был, не просто оборванец Гришка, а Гришка-информатор. Хотел Григорий в милицию попасть — вон как оно обернулось. Вот это новости лупят одна за одной. Я припомнил сузившиеся глаза Климента, когда я ему о своем желании объявил, неужто узнал? Поэтому и брать не захотел, категорично так. Теперь понятно почему я для него «не такой». Да потому что давно засланный казачок в банду Валета. Я поскреб макушку, собираясь с мыслями. Тут было над чем подумать. Осмотрел свой прикид — только ж постирал, блин, где мне искать этого Валета, будь он тысячу лет неладен. Отряхнувшись от пыли, я вышел из переулка на Большую Садовую. В голове всплыла старая как мир советская песня, которая, как бы странно это ни звучало, еще даже не была написана.Глава 7
Я возвращался немного опустошенный. Вот и дом. мой теперь дом. Я уже собирался заходить в парадную, когда меня окликнули. — Гриш! — голос оказался знакомым. Передо мной стояла моя новая старая знакомая, Лизка, как и в прошлый раз, прибывшая на собственном транспорте. Тот же извозчик «припарковал» повозку неподалеку от моего дома. Предположу, что ее папонька, о котором я много слышал, но ни разу не видел, приставил мужика охранять свою дочурку. — Ты куда пропал? — требовательно спросила Лиза. И быстрым шагом направилась ко мне. Выглядела она шикарно. Вот есть бабы, у которых вкус привит будто с пеленок. На Лизе была шляпа-колокол, бросавшая таинственные тени на ее лицо, и красивое платье-рубашка с талией едва ли не у бедра — последний писк, который, однако, на ней вовсе не выглядел по нынешним меркам вульгарно. Черный цвет выгодно подчеркивал достоинства ее миниатюрной фигурки с безупречными формами… — Лизавета! — притворная улыбка появилась на губах, я прекрасно понимал, зачем Лиза здесь. — Я не пропадал, ни в коем случае. Девчонка не улыбнулась в ответ, даже кулачки сжала. Когда она злилась, то, сказать по правде, казалась еще более привлекательной. — Ты купил билеты? — Еще нет. Сейчас мне совершенно не хотелось выяснять отношения, и, положа руку на сердце, Лизку я тоже видеть не особо хотел. Она девчонка классная, в общем и целом, я бы не отказался с ней провести время… но не сейчас. Да и зачем ей мозги пудрить? — И когда купишь?… — она осеклась, подойдя ближе, принюхалась, и ее аккуратные брови едва ли не сомкнулись на переносице. — А где ты был? Почему от тебя несет женскими духами, Нафаня? — А-а, — я вспомнил, как угодил в разлитые духи в пролетке. Женщины на подобные моменты крайне обидчивы, у меня было немало ссор по прошлой жизни с женой, когда та находила на моем пиджаке женские волосы. Волосы, блин… а тебя уже в измене обвиняют. С другой стороны, почему ее вообще должно волновать, чем я пахну? Ну пахну и пахну, она не моя жена и даже не девушка… ну как я успел понять. Я не припомню, чтобы мы хотя бы целовались, не говоря уже о большем. — Выпачкался. Ладно тебе, вроде, приятный запах, — заключил я. Лизке явно не понравился ответ. Она вздернула носик, лицо приобрело выражение напускного безразличия. — Вот ты чем занимался, а я-то, как дура, тебя ждала! Зря, видимо… Я и ответить не успел, она развернулась и пошла спешно к повозке. А потом Лизка притормозила, как бы давая мне шанс исправить ситуацию. Я вздохнул и пошел догонять — ладно, уговорила. — Лизавета, не прав, признаю, — я коснулся ее руки, останавливая. — Давай все обсудим. Она не стала отдергивать руку, явно давая понять, что поговорить согласна. — На улице прямо? — сердито спросила Лиза. — Ну почему сразу на улице, может, ко мне? Тетушки Глаши нет дома, поэтому, если твой «охранник» не против, давай поднимемся? Лизка удивленно захлопала глазами. Не знаю, что меня дернуло за язык, но слово не воробей. Однако девчонка оказалась не из пугливых, и общественное порицание было, похоже, последним, чего она опасалась. По крайней мере, согласилась она на удивление легко, не обратив внимание на выпученные глаза кучера, который мое предложение, конечно, тоже слышал. — А пошли! — сказала она с вызовом. — Вот возьму и расскажу тетушке Глафире, какой бессовестный у нее племянник. Из ее ответа стало понятно, что она неплохо знакома с Глашей. Я, кстати, не подумал о том, что тетушка может быть и дома. Но, к моему облегчению, тетки действительно не оказалось. Может, опять поперлась к этому Аркаше, будь он неладен, теперь уже уговаривать не трогать непутевого племянника? Не знаю, бывала ли прежде Лизка в моей квартире, но судя по тому, как она начала оглядываться, оказавшись внутри, это был ее первый визит — наверное, с тетей Глашей они разговаривали где-нибудь в кофейне или на ярмарке, это всё, что я пока сумел нафантазировать. Я заметил, что она с любопытством смотрит на обветшалые обои и такую же старую мебель. — Так ты говорил правду, я, если честно, так и не поверила до конца, прости, — прошептала она. — В каком же вопросе ты сомневалась? — я приподнял бровь. — Когда ты говорил о своих корнях. Я не верила, что ты дворянин. Я пожал плечами, ну не поверила и не поверила, мне вот этот дворянский «след» не приносит пока ничего, кроме геморроя. В нынешнее время я бы, пожалуй, променял любой титул на статус пролетария на каком-нибудь промышленном предприятии. Потому что в 1920-м году слово «буржуй» считай равно приговору. Хотя, при всем этом, я до сих пор не знаю, какие у меня в роду есть родственнички. Хорошо, что напомнила, надо будет всё-таки фотки в шкафу глянуть и тетку поспрашивать. Прошли на кухню, я прежде закрыл входную дверь на ключ, а сам ключ сунул в карман пиджака. На столе нашелся тостер, накануне исчезнувший — похоже, дядя Аркаша струхнул и успел вернуть тетушке «взятку». Душа у него, значит, коротка, а еще краском называется. — Чай, кофе? — вернул я свое внимание на Лизку, которая, ничуть не стесняясь, начала на кухне хозяйничать. — Я лично буду чай, — безапелляционно заявила она. — А вот ты хотел объясниться, Гриша! Я слушаю. Допустим, что объясняться я не хотел, надо просто, но хотя бы одну проблему из висевших на мне хотелось решить. Не знаю, получится ли, но ключ из двери я вытащил не просто так, это гарантия того, что Лиза хотя бы выслушает меня до конца и никуда не убежит. За годы работы в ментовке я привык говорить прямо, поэтому сейчас тоже не стал ходить вокруг да около: — Я не поеду в Америку. — К-ак не… — девчонка потеряла дар речи, аж проглотила последнее слово «поедешь». За малым не уронила красивую кружку из тетушкиного сервиза. — Обстоятельства изменились, я останусь в Ростове и пойду работать в милицию, — я будто вколотил гвоздь. Второе правило, которое выработалось у меня за время службы в органах — сразу рубить концы. Не всегда приятно, но уж точно действенно. Один нюанс, в милицию меня до сих пор не взяли… бегаю стукачом каким-то. — А как же статуя Свободы… ты… — Лиза говорила запинаясь, путая слова. — Нам… тебе же нельзя оставаться, Гриша! — Почему? — Ты ведь сам говорил, что внук царского генерала кавалерии! — выпалила она. — Как только в городе укоренится красная власть — все пропало! Возникла пауза. Я несколько секунд переваривал услышанное. Потом медленно поднялся, пошел к шкафу, где хранились фотографии, достал их. С фотографий на меня смотрела строгая физия моего нового деда. Вот еще фотка, где он на вороном коне, вот он принимает парад. А вот… Ого! Мой дед стоял плечом к плечу с царем Николаем II — его ни с кем не спутаешь, да и монаршие регалии на месте. Е-мае… Я конечно, догадывался, что такую квартиру, как была у нас с тетушкой, не заработаешь на заводе, но чтобы так? Задумчивый, я вернулся на кухню. — Мне тебе напомнить, что твой отец был взорван бомбистами-эсерами из-за поддержки аграрной реформы Столыпина? — продолжала накидывать Лиза. — Ты забыл, что только вмешательство моего папоньки отвело вашу семью от репрессий? — По голове тогда в ресторане досталось крепко, — вздохнул я, все еще переваривая новую информацию. — Я надеюсь, что ты пошутил про милицию, Гриша! И если ты останешься в городе, что ты скажешь Советам? Да тебя даже никто слушать не станет! —продолжала распаляться девчонка. — А если билетов на теплоход уже нет, и нам придется ждать следующий, что если мы не дождемся — и они тебя убьют! — Чего им меня убивать? — возразил я. — Я ж не грабить собираюсь, а наоборот, в полицию… тьфу ты, милицию пойду. Буду приносить пользу советскому обществу. — Ты даже полицию с милицией путаешь, Гриша, ты белый до мозга костей! — А попробуй не попутать, когда ты сначала 20 лет в милиции прослужил, а ее потом в полицию переименовали, — забурчал я. — Ты что такое говоришь? — Не обращай внимание, говорю же, головой ударился. А вообще ничто не вечно, поэтому не стоит вот так сразу краситься в масть. — Какую еще масть? То ты милицию полицией называешь, а теперь еще свои бандитские словечки вворачиваешь! — Слова — это просто слова. Пусть думает, что я до сих пор не отошел после ресторана. — Так, с меня хватит! Я думала, ты позвал меня серьезно поговорить, а ты только и мелешь всякую ерунду! Лизка звякнула чашкой, ставя ее на стол и пошла к выходу. Я проводил ее взглядом, помня, что дверь заперта и без меня она из квартиры не выйдет. А там потыкается, помыкается и вернется. Но девчонка оказалась настырнее, чем я предполагал. Наткнувшись на запертую дверь, она начала дубасить по ней руками, а потом и ногами, ничуть не жалея дорогую обувь. Соседей у меня не было, а значит, некого ставить на уши, в квартире можно хоть на голове ходить. Однако дверь у меня была одна и та держалась на соплях, и под напором Лизки вполне могла не выдержать. Пришлось вставать и идти следом, чтобы «пресечь правонарушение». — Гражданочка, — миролюбиво улыбнулся я, — вы общественный порядок наруша… Я не успел договорить, потому что Лиза вцепилась в ручку и попыталась со всей силы потянуть ее на себя. Пальцы девчонки соскользнули, и она благополучно завалилась на меня спиной. Пришлось ловить, я подставил руки, на которые она и упала. — Ну как немедленно меня отпусти! — заверещала она. — А ну прекращай… Понимая, что против лома, то есть, женской истерики, нет приема, я решил действовать радикально. Я наклонился и поцеловал девчонку в губы. Еще с секунду она сопротивлялась, а потом поддалась. Давно не романтик, но тут у меня словно само по себе вспомнились стихи Есенина «Твои губы мне что-то бормочут — не хочу больше их целовать»… А мне вот хотелось! Впервые за многие годы я испытал восторг от поцелуя. Но стоило мне разомкнуть поцелуй, как по щеке прилетела звонкая пощечина. — Ай… за что! — Ты точно с ума сошел, Гриша, ты же знаешь, что нельзя, — прошипела Лиза. — Если кто увидит? — А если не увидит — можно? — ухмыльнулся я, растирая ладонью ушибленную щеку. — Ты точно ударился головой, приходи в себя, и тогда поговорим, — сердито отрезала Лиза. — Ты лучше хорошенько над всем подумай. — А ты бы лучше не ломилась в запертую дверь? Блин, а девчонка не такая мямля, как казалась — или как хотела казаться. Я отпер дверь, и Лиза выскользнула из квартиры. — Надеюсь, ты нигде больше не говорил эти глупости про милицию? — бросила она напоследок и, не дожидаясь моего ответа, побежала вниз по лестнице. Ни здрасьте, ни до свидания. Одни упреки. Останавливать я ее не стал, пусть свыкнется с новой информацией, а там, может, и поговорим еще.* * *
Если отставить в сторону мой природный оптимизм, то ситуация складывалась не очень. Гришке, мне нынешнему, видимо, было мало проблем, не знаю, почему они липли ко мне, как металлическая стружка к магниту? И сейчас обозначилась еще одна проблемка — оказывается, я внук царского генерала от кавалерии и сын депутата, павшего от рук эсеров. С какой стороны ни крути — я классовый враг… а еще должник, воришка. Что же, с таким букетом только и оставалось ждать, что на порог квартиры заявится ЧК. Ну ладно, преувеличивать тоже не стоит — есть и хорошее, например, с Лизкой я объяснился насчет Америки. Хотя кого я обманываю — с девчонкой мы разругались вдрызг. Однако руки я ни в коем случае не собирался опускать. Не дождетесь. Одно я знал точно, если сидеть, свесив лапки, то проблемы будут лишь усугубляться и нарастать, как снежный ком. Следовало действовать и начать разгребать завал. А проще всего их решать тогда, когда переводишь проблемы в разряд задач. Пусть сложных, со звездочкой и с кучей неизвестных, но все же задач, а на любую задачку всегда имелось решение. И действовать нужно сразу. От мыслей отвлекли крики с улицы, следом послышался звонкий собачий лай. Я вскочил с кровати, по привычке потянулся к поясу за пистолетом, но не нашел кобуры. Бросился к окну и увидел, что на улице, прямо под моими открытыми окнами, происходило ограбление. У здания напротив, недавно отстроенного доходного дома, стоял мужчина. Одетый дорого-богато в иссиня черный костюм и белую рубашку. Он стоял, подняв руки на уровне плеч, а его шмонали двое зеленых пацанов-оборванцев, примерно моих ровесников, пропасших богатенького в переулке. Не темном, правда, гоп-стоп посреди белого дня. Один из них держал жертву, а второй снимал с него перстни. Прямо зарисовка из популярного в 90-х блатняка, потому что рядом с толстосумом стояла молодая дама, чуть в стороне, куря сигарету через длинный мундштук. На ее руках ютилась собачка черно-белой расцветки. Дама была одета роскошно — ее длинное платье с кружевами и кантиками было явно куплено за деньги толстосума. За тем, как грабят ее спонсора, девушка предпочитала не наблюдать. Выпуская облачка дыма, она смотрела в другую сторону, чуть вскинув подбородок. Смотрелась она шикарно, надо признать, и я даже засмотрелся на нее. Она поймала мой взгляд, и на несколько коротких секунд наши взгляды пересеклись. Хороша чертовка! Внутри что-то ёкнуло. А когда она отвернулась, я бросился к дверям, вниз по лестнице и, выбегая из подъезда, рявкнул по старой привычке: — Стоять! Милиция! Оборванцы вздрогнули, как будто им плетью по спинам досталось. Мигом бросили шмон и рванули прочь, только пятки засверкали. Во мне сработал инстинкт преследования. Много раньше пришлось побегать за преступным элементом разным. Не знаю, на что я рассчитывал, но как-то меня подстегнул сегодняшний отказ в отделе! Я буквально влетел в закоулок, где несколькими минутами прежде растворились налетчики. Ниче, тело молодое, шустрое — догоню! Залетев в закоулок, притормозил от неожиданности — один из пацанов стоял в конце прохода между домами, и лыбился. Рожа такая довольная, как у пса, которому хозяин ухо чешет. Чего лыбишься-то, козел? Сейчас скручу тебя в баранку и потопаешь в отделение… Однако где второй? Убежал? Ответом на мой вопрос стал глухой хлопок за спиной. Уже оборачиваясь, я понял, что оказался в ловушке. Второй преступник, проворный, как обезьяна, вскарабкался по сливной трубе и спрятался в небольшом углублении, а теперь оттуда спрыгнул, оказавшись за моей спиной. Да еще и с ножом в руках. Меня взяли в коробочку. — Слухай, Заноза, а это ведь тот, что Валета бортанул, — прищурился один из преступников, узнавая меня. — Точняк, Нафаня! — подтвердил второй. — Ты че тухляк втираешь, какой ты мент?! — Да он нас, по ходу, на бабло хотел щемануть! Я переводил взгляд с одного на другого, не давая им неожиданно напасть. Говорить что-либо в ответ не имело особого смысла. С другой стороны, меня уже вот так зажимали в переулке, и ничего у шпаны не вышло. Не выйдет и сейчас. — Ты бы перо положил, пока кости целы, — твердо заявил я Занозе, который уже шел на меня, выставив нож перед собой. — Держи его, Паровоз! — выкрикнул он своему подельнику. Паровоз, видя, что я безоружный, бросился на меня, расставив руки, как расставляет лапы гризли. Я поддернул брюки, дабы не лишать себя растяжки, и выбросил боковой удар ногой. Растяжки хватило встретить налетчика пяткой в грудь. Постой, паровоз, не стучите, колеса… Противник, отчаянно размахивая руками, отлетел и, кувыркнувшись, распластался на асфальте. — Ах ты падла! — заверещал Заноза, выбрасывая удар ножом. Ну уж такой, какой есть. Нырок, я как в замедленной съемке увидел сверкающий клинок. Ух ты ж, а у него финка, такой если заденешь, то велик шанс не выкарабкаться. В идиотских туфлях из-за скользкой подошвы поехали ноги, и я чуть не сел на шпагат, проверяя собственную растяжку. Пришлось присесть, но тут же вывернул ситуацию в свою пользу и от души лупанул кулаком в пах Занозы. — У-у-у, — взвыл пацан. Финка отлетела, а вот Заноза не упал, яйца у него, что ли, железные? Стиснув зубы и выпучив глаза, он бросился в борьбу, опрокидывая меня на землю. Я, подавшись на спину, остановил его «проход» ногой и, вцепившись за грудки, перекувыркнулся через спину, забирая контроль. Разбить его из этого положения оставалось делом техники. Несколько хлестких ударов впечатали обделенную интеллектом башку в землю. Один минус, забивая Занозу, я на время был вынужден выпустить из виду Паровоза. Нанеси тот боковой удар ногой настоящий я, и у бандита не было ни единого шанса очухаться, а вот мой нынешний удар вывел Паровоза из строя совсем ненадолго. Эта туша поднялась и, шипя и отфыркиваясь, подняла финку. Я заметил удар уже в тот момент, когда лезвие летело мне под ребра, и инстинктивно начал заваливаться вбок, прочь от удара. Поздно. Лезвие вошло мне прямо в бок, успел увидеть, что не полностью, но на несколько пальцев. Ощущение было такое, будто меж ребер загнали раскаленный пруток. В голову ударила кровь, а потом резко отхлынула, вместе с теми силами, что у меня оставались. Я исключительно на инстинктах еще успел схватить Паровоза за запястье, вывернуть его, забрать нож. Успел пырнуть ножом в ответ — по закоулку разнесся вопль. Острие порвало бандиту щеку. Тот, держась обеими руками за лицо, истекая кровью, начал отступать. Меня ноги держали некрепко, я попытался подняться, но повело к стене, о которую я уперся спиной и начал медленно сползать, с трудом удерживаясь от падения. По рубашке под пиджаком расплылось красное пятно. Порезали, с-суки. Как же я так зевнул… главное сейчас не показывать слабину, чтобы не попытались добить. Паровоз, отступая, поднял с земли своего товарища, который уже не особенно-то и понимал, что происходит. Бандиты, хорошо потрепанные мной, заковыляли вон из переулка. Я выстоял, но, стоило шпане скрыться, как нож выпал из моих рук, а я стек на землю теряя сознание. Последние мысли почему-то были о даме с собачкой. Интересно, кто она такая?…Глава 8
Очнулся я от того, что кто-то засандалил в мое бедро иглу шприца. И боль от укола начала растекаться по мышцам. Блин… помедленнее нельзя вводить? — Лежи, не дергайся. Я открыл глаза и увидел перед собой медсестру. Женщина… или даже девушка, ей было лет двадцать пять от силы. Довольно симпатичная. И я, забыв про мучения от укола, засмотрелся на ее лицо. Она тем временем закончила, вытащила многоразовый железный шприц из моей филейной части и улыбнулась. — Доброе утро, товарищ! — Утро, — ответил я, чувствуя, что во рту пересохло и я с трудом ворочаю языком, правда, я не был вполне уверен, что сейчас именно утро. Я лежал в палате, стены с облупившейся краской, вместо занавесок — рваные простыни. — Как твое самочувствие? — Пить хочу, — И от пожрать не откажусь. — Аппетит проснулся, значит, идешь на поправку! — со знанием дела заявила сестра. — Сейчас буду разносить завтрак. Я кивнул, чувствуя, как голова все еще плыла, но это, скорее, от пересыпа. Сколько же я провалялся без сознания? Но сон пошел на пользу, в боку хоть и тянуло, но не то чтобы больно… так, простой дискомфорт. — Что на завтрак будешь? — А что, ещё и выбор есть? — Конечно, ты, товарищ, герой советского Ростова-на-Дону! И можешь выбрать, что есть: гречку или пшенку? — О, как… Пшенку давай, — гречку, признаться, я не любил никогда. Медсестра схватила свою тележку и, грохоча металлом и стеклом, пошла прочь от моей койки. Я огляделся — койки в ряд, на которых лежали и сидели больные. Сам я тоже лежал на кровати с чистым бельем. Непонятно, почему она меня называет героем? Да пусть хоть как называет, мне бы поскорее попить и пожрать. Я осторожно поднялся, сцепив зубы от боли, и усаживаясь на край кровати. Обнаружил, что на мне теперь больничная пижама в застиранную полоску. Ранение, конечно, никуда не делось, я аккуратно приподнял пижаму и обнаружил плотную повязку на ребрах, с расплывшимся пятном крови. Козел этот Паровоз… Пока я занимался таким нехитрым осмотром, вернулась медсестра, грохоча все той же тележкой, на которой теперь были составлены железные миски с гречневой кашей, от которой шел пар. Она шла вдоль ряда, выдавая завтрак больным. До ноздрей донесся запах гречки, отчего в животе еще сильнее заурчало. — Пожалуйста, — медсестра подъехала к моей койке и вручила тарелку с кашей. — Приятного аппетита. Следом выдала стакан воды. Я выпил его сразу же, но мелкими глотками, поросил еще стакан. С каждым глотком по организму растекалась бодрость. — Пей, пей, сейчас тебе показано обильное питье… — сочувственно пояснила медсестра. — Повезло, что не задеты органы, и операция прошла вовремя. — Доктор, который тебя штопал, говорит, что пройди удар сантиметром выше, и проткнуло бы легкое. Везунчик ты! — Ага, — я слушал ее монолог, уплетая кашу. — И сколько я здесь торчу? — Второй день. Я доел кашу, попытался встать, но идея была не лучшей. Боль, как электрический разряд прошла по всему телу. — А-ах! — Ну и куда ты собрался? — девушка покачала головой с укором, помогая мне снова устроиться на кровати. — Тетка, тетка моя в курсе? — я припомнил Глашу, которая наверняка с ума сходила в мое отсутствие. — Конечно, мы выслали ей весточку еще вчера. Ничего не стесняйся, я пока здесь тебе и вместо тетки, и дядьки, и всего остального… — Прям всего? — я попытался улыбнуться. — К тебе скоро придут, а меня Прасковья зовут, — бросила она напоследок собрав тарелки. — Кто? — спросил я, но сил сказать эти слова громко уже не было, поэтому медсестра меня не услышала. Прасковья, значит, ну, приятно познакомиться. Я, хоть и был слаб, вновь не удержался и проводил ее взглядом. Девушка Прасковья из Подмосковья, вспомнились слова из песни. Интересно, одна она или не одна? Девчонка-то видная… — Ниче такая, скажи? — гоготнул голос с соседней койки. Я обернулся и увидел молодого человека с повязкой набекрень на голове, напомнившего мне Есенина со школьных портретов. Только усатого, а так — блондин, голубые глаза и милая мордашка, он явно привык к повышенному женскому вниманию к своей персоне. — Че, очухался? — он сел напротив на кровать, уставившись на меня. — Как зовут-то? Меня Вася. — Гриша зовут, — нехотя буркнул я, не испытывая особого желания общаться хоть с кем-то, ну, если не считать миловидной медсестры. — В картишки сыграем? Да ты не думай… Под интерес? Вася вытащил из-под матраса колоду карт и принялся тасовать, как заправский шулер. Колода просто завораживала в его руках. Я несколько секунд смотрел за тем, как он жонглирует картами. — В чем же интерес? — спросил я чисто ради любопытства. — Так определимся! — хохотнул Вася. И поправив повязку, сползшую по лбу, сунул колоду мне под нос. — Сдвигай! — Обойдусь, — отказался я. Ничего не имею против карт, но я только очухался после ранения, и даже вот так сидеть на краю койки оказалось тяжко. Захотелось прилечь. Что я и сделал, осторожно лег на кровать. Но Васька не отставал. Я по старой Гришкиной памяти припомнил, что карты в Советской России вот уже несколько лет совсем не поощрялись. Игорные дома закрыли. Ваську запрет, похоже, нисколько не напрягал. — Играем в «стрекозу», — прокомментировал он. — А разве не запрещено в карты-то прямо в лечебном заведении? — я уже лежал, размышляя, как бы отвадить этого назойливого товарища. — Никто ж не узнает, — хмыкнул он. — Так хоть как-то развлечемся! Скукотища здесь… — Тебе больше поиграть не с кем? Тот кивнул. — Витька был, его выписали, а остальные боятся играть. Действительно, несколько мужиков, сидящих на койках, упорно делали вид, что не видят, как Васька раздает карты на двоих. — Напомню правила, — Вася вкратце пересказал мне правила игры в стрекозу, которая оказалась самой обыкновенной «секой» с колодой из 21 карты. Игра до боли мне знакома. История давняя… Сдают по три карты, у каждой своя стоимость, есть «шаха», которая заменяет любую карту, включая туза, у кого больше очков в оконцовке, тот и молодец. — Так что, играем? — напирал он, хитро прищуривая глаза. — Ладно, хрен с тобой, давай разыграем партию. Что на кону? — Говорю же, под интерес, просто так, — улыбнулся Васька. Не знаю, вкладывал ли этот паренек в понятие «под интерес» или «под просто так» тот же смысл, что многие уголовнички в советское время, но играть ни под то, ни под другое, я не хотел. Поэтому конкретизировал ставку. — Один ход — ложка каши, — денег у меня не было, да я и не поклонник играть на рубли. Васька задумался, а потом потянулся за своими картами. — А давай! Сдвигай! Я сдвинул колоду. Васька перевернул её, и выпала шестерка треф. — Опа, шаха! Ставлю сверху половину банка — три ложки итого! Он начал раздавать карты, подвинув для этого тумбу между нашими койками. Делал он это так же мастерски, как и тасовал колоду. Я потянулся к тумбе, забрал три карты. Взглянул — король червей, валет и десятка бубен. Понятно. Не ахти какая карта, далеко не уедешь. По итогу через несколько ходов мы вскрылись, и выяснилось, что карты у нас одинаковые. У Васи оказался тот же самый разношерстный набор, но других мастей. — Что делать? — Сека, варим, — коротко ответил тот. Сварили, раздали карты заново. Я выиграл, показав «двадцать одно». Вот так всего за пару минут мы разыграли еще несколько партий, Васька проиграл мне десять ложек каши, считай, полную тарелку. — Поднимем ставку? — предложил он. — На что? — Да видел, у тебя пиджачок есть… а я поставлю свою шинель! Вон оно что, блондинчик давал мне выиграть, чтобы пиджачок отжать. Насколько я понял, Васька был раненым из армии Буденного и остался в ростовском лазарете долечиваться. Видимо, до его выписки оставалось всего ничего, и он хотел пошляться по Ростову уже хорошо приодетым. — Ну давай, — согласился я, но выдвинул условие. — Только я сдаю. — Че, думаешь, мухлюю? — Да нет, просто руки надо разминать. — А… Вася, к моему удивлению спорить не стал, живо согласился, я дал ему сдвинуть карту и показал туз. При выпадении туза колоду следовало перемешивать, а если «лбы» выпадают три раза подряд, то в банке удваивается ставка. — Слухай, ну тогда с тебя еще портки, а я буденовку поставлю! Я кивнул, раздал карты, видя, как блеснули у моего визави глаза. Хитрой выделки оказался Васька, некоторые карты у него были крапленые, и сейчас ему выпал хороший расклад. Ну, мы тоже не лыком шиты. Я притворился, что впервые играю в эту игру. — Играю в темную, — предупредил я, не подымая карт. — Рисковый! — Васька свои карты уже поднял, он первый начал торг. — Ставлю портянки! Когда играешь в темную, твой визави обязан делать повышенную ставку, чем я и хотел воспользоваться. И вот всего через несколько ходов на кону стоял весь тот гардероб, который был у нас в наличии, а из лазарета проигравший выходил бы в одних трусах. Тогда мы начали вскрываться, не имея возможности продолжить торг. Васька начал выкладывать карты, по одной — туз бубен, шаха (шестерка треф), и король бубен. — Тридцать одно! — выложив карты, шулер довольно потер руки, предвкушая, как совсем скоро пойдет щеголять по Ростову в моих туфлях и костюме. Ход был за мной, и я не растягивая резину, перевернул все три своих карты, которыми играл в темную. Три лба — туз трефовый, туз червовый и туз пиковый. Васька смотрел на мои карты с открытым ртом. — Это сколько, Вась? — спросил я под дурачка, прикидываясь, что не понимаю расклад. В палате по-прежнему было тихо, но как-то по-особому. — Че… — он вылупил глаза, сглотнул и нехотя озвучил сумму очков. — Тридцать три. — Так ты, выходит, проиграл? — я удивленно вскинул брови. Васька побледнел, схватил колоду, начал разглядывать карты. Пытался понять, как так произошло и почему его мухлеж не прошел. Ну не должна была у меня эта комбинация из трех лбов выпадать. Я, улыбаясь, наблюдал за ним, понимая, что парень в жизни не догадается о том, как мне выпали тузы. Неприятно, должно быть, осознавать, что ты остался без штанов? А сам сколько здесь народа без оных оставил! Ведь, судя по всему, не только здесь, мухлежник из Василия был вполне себе, а вот и на старуху бывает проруха. Может, поэтому никто и не хотел с ним играть? — Может, еще сыграем? Хошь? — насмешливо поинтересовался я. — Какой там еще, не подо что… — Васька озадаченно чесал макушку, не понимая, как так вышло, что новичок обыграл опытного шулера. — Думал, ты вообще в карты не умеешь! — Новичкам всегда везет, — я пожал плечами. — А ты, что ли, поддавки решил устроить? — Как же не умеет, он двух жиганов порезал, наверное, из-за карточного долга и повздорили, — буркнул переворачиваясь на другой бок, наш сосед, наблюдавший всё это время за игрой. Тоже скажет, жиганы — так, шпана дворовая, которые собственного вида в зеркале боятся. Вообще, я смотрю, здесь про меня уже все знают. Интересно, кто растрезвонил? Медсестра? Впрочем, и хорошо — пусть знают да стороной обходят. Васька больше ничего не сказал. Лег на койку и долгое время пялился в потолок, убиваясь по проигрышу. Но одно я знал точно, мой выигрыш надолго отбил у него желание раскатывать дурачков в секу. Я в прошлой жизни любого в отделе обыгрывал в картишки. Мы, правда, не под рубли играли, а под спички, на игрушечные, так сказать, ставки, но, начиная с одной, я быстро набирал себе целый коробок. Потому играть со мной никто не хотел, прямо как здесь с Васькой. Сказывалась сноровка, которую я приобрел, когда раскручивал дело одного шулера, облапошивавшего доверчивых граждан в поездах. Пришлось тогда вжиться в роль знатно. Об этой части моей биографии товарищ Васька ничего не знал и знать не мог, но я и никого не обманывал — прежний Гришка Нафаня был так себе карточный игрок. Так что да, пусть думает, что новичкам всегда везет. Где-то через полчаса за Васькой пришли. Точный был расчет у поганца! — Ну что, товарищ Ипполитов, выписываемся, — сказала сестричка. С этими словами с него сняли повязку, и нам открылся кривенько выполненный шов правее брови. Не знаю, где он умудрился так схлопотать, но рана выглядела жутковатой, даже учитывая то, что она схватилась и заживала, и как следствие, уже не представляла угрозы для жизни. Васька, белый как простыня, встал с койки. Зыркнул на меня украдкой. Я сделал вид, что не заметил его взгляд. Он дождался, когда медсестра чуть отойдет, чтобы утилизировать бинт, и зашептал: — Ща, Гриш, все принесу, карточные долги надо отдавать, все по-честному. Проиграл — значит, проиграл. — Кашу твою съем — и в расчете, — отмахнулся я. — Мне твое шмотье не нужно. В отличие от Васьки, я играл не затем, чтобы разжиться добром. Пусть живет, человек он вроде не пропащий, а шулером его нынешняя действительность сделала, где если не ты, то тебя. Жрать-то хочется, а зарабатывает каждый кто как может. Васька, заслышав мой ответ, изумился, но быстро взял себя в руки. Подошла медсестра. — Гриша, на ужин у нас гречка, на этот раз без выбора, — несколько смущенно сказала она. — Гречка — значит, гречка, — я пожал плечами, — ничего против гречки не имею. — Мою порцию отдайте Григорию, — вклинился Вася. — Еще чего, Иполитов! Какую твою порцию? Ты выписываешься, не положено! К тому же ты за то время, что у нас лежал, на полгода вперед наел, бездонный будто, — отрезала медсестра. И пошла по палате обход делать. Горе-шулер снова поник, понимая, что не удастся ему расплатиться кашей и халява накрывается медным тазом. Но я подбодрил его. — Не кисни, на радуге зависни. Иди уже, товарищ Вася, коммунизм строй. Будешь должен. А вот насчет азартных игр я бы на твоем месте задумался, до добра это увлечение тебя не доведет. Вася снова воодушевился и даже раскрыл рот, набирая воздух, чтобы начать мне петь дифирамбы. Но несостоявшегося шулера прервал оклик, послышавшийся от двери. — Мне к товарищу Нафанину! Я обернулся, услышав свою фамилию, которая до сих пор резала ухо. Ох, ешкин кот… В проходе стояла миниатюрная и безупречно сложенная девушка в военной форме и в буденовке. Форма висела на ней мешком, явно мужского покроя, но даже эта одеяние не могло скрыть все достоинства ее фигуры. Неудивительно, что сосед Васька, хоть звали и не его, сразу замолк и засмотрелся, облизав пересохшие потрескавшиеся губы. Я же смекнул, что интерес ко мне человека в форме мог быть связан с желанием забрать меня в армию. Тикать — не тикать? Вон, в принципе, окно, разбил — и ищи-свищи. Но далеко ли я убегу с дыркой в боку? Да и от дам как-то стыдно бегать. Я остался сидеть на койке, ожидая, как будут разворачиваться события. — Вообще-то к нам проход запрещен! — гостью увидела сестричка, мигом упершая руки в боки. Я видел, как она смотрит на ботинки военной, на которых по самый рант были налеплены комья грязи. Такое вопиющее нарушение чистоты сестричке явно не нравилось. Девчушка ни чуточки не смутилась. — Чрезвычайная комиссия, — коротко ответила она и сразу двинулась ко мне, не обращая внимания на продолжавшую возмущаться медсестру. — Мне нужен товарищ Нафанин. — Вот он, Гришка-то, — медсестричка указала пальцем на меня, но отвлеклась от грозных взглядов лишь на секунду: — Милочка, ноги вытираем… Чекистка, что ли? Час от часу не легче… Интересно, что ей от меня нужно. Я заметил, как остальные больные начали переворачиваться на бок при виде чекистки. Кто прогуливался по палате, те улеглись на койки, а кто-то притворился спящим и даже изобразил вполне естественное похрапывание. Больные на фронт не хотят или рожами светить не с руки. Васька, за которым наверняка имелись грешки, потупил взгляд, засобирался и шажками-шажками — пошёл на выход. Тем более, что ему уже и команду давали соответствующую. Впрочем, до остальных чекистке не было никакого дела. Она подошла к мой койке и смерила меня взглядом. — Товарищ Нафанин? — Допустим. — Меня зовут Мария Ильинична Стальная, — представилась она. — Что-то вы не похожи на чекистку, товарищ Стальная, — я смерил ее взглядом в ответ. Фамилия еще такая… ну, сейчас мода брать себе такие, всех в промышленность тянет. — Как так, не похожа? — на миг растерялась она. — Удостоверение предъявите, пожалуйста… — ляпнул я, а потом уже сообразил. Какие уж там в 1920-м году удостоверения? — Что-что? Я прокашлялся осторожно, заодно и дух перевёл. — Говорю, сообщите цель визита, пожалуйста. — Проведение предварительного следствия по делу нападения на товарища Новикова… — выдала как по методичке. — А я каким боком к вашему предварительному следствию, товарищ Стальная? Другой любопытной деталью, которую я подметил, стало отсутствие у Маши южного говора. Этим она отличалась решительно от всех здесь. Видимо, прибыла в Ростов из другого региона, возможно, из Петербурга или из Москвы. — При том, товарищ Нафанин, — сердито поджала губы Маша. — Мы вышли на след банды Карася. Благодаря вам. Тех кого вы преследовали — их задержали. Они вывели нас на след. Я даже бровь приподнял, пока слушал Марусю. Не простые налетчики это были, в банду какую-то вхожи. Я, конечно, слушал, развесив уши. Но проблема в том, я, как очевидец, помню еще и толстосума, на которого позарились налетчики. Во время рассказа ни он, ни его симпатичная спутница ни разу не упоминались. — А на них кто-то заявлял? — уточнил я. — Или вы их задержали по факту моего ранения. — Они пытались ограбить одного важного человека. Товарища Новикова, но вы это и сами видели. — И товарищ Новиков был не один, с ним прогуливалась одна миловидная особа. — Какая? — Маруся аж прищурилась. — Вы можете описать, как она выглядела? — Возможно, не такая запоминающаяся, как вы, товарищ Стальная, но тоже красивая. По щекам чекистки растекся румянец, но она, надо отдать ей должное, быстро взяла себя в руки. — Вы знаете ее имя? — С удовольствием бы узнал, но увы. Стальная задумалась на секунду, мне показалось, что она хочет спросить что-то еще, но вопроса не последовало. Зато то, что она сказала шепотом, как бы про себя, я услышал очень хорошо. — И те тоже, колются, делают вид, что ее не знают… — Что-что? — уточнил я. — Неважно. — опомнилась Мария. — Вы говорите, что не знаете эту женщину? — Так и есть. — Тем не менее, товарищ Нафанин, официальные данные следствия говорят о том, что потерпевший шел один, на что есть немало свидетелей, — выдала Маруся. Меня прошибла догадка — видимо, та красотка, курившая в подворотне в то время, как грабили какого-то партийного деятеля, сама была «членом банды». Удивительно, почему чекистка настаивает на том, что Новиков были один, даже сразу нашлись некие свидетели. Хм, любопытно. Уточнять я ничего не стал, все равно не скажет. Новиков был один, и это Маруся объяснила вполне доходчиво. Один, так один, мне-то какая разница. — Это все вопросы, товарищ Стальная, или могу быть еще чем-то полезен? А то у меня ужин, надо настроиться. — Вопросов нет, но я хочу вас известить, что вам было решено выдать вознаграждение за проявленное мужество и ревностность в защите интересов советской власти! — торжественно объявила Маша. — Вы можете забрать новые лапти на Большой Садовой… — Отлично, обязательно загляну! На меня никаких заявлений нет, никто показания не давал? — все же решил уточнить я. Стальная медленно покачала головой. — Давайте теперь неофициально, товарищ Нафанин. Зачем вы побежали за преступниками? Это ведь было опасно для жизни… или вы знали, что эти люди занимаются налетами, может быть, раньше видели их? Я быстро смекнул, откуда ветер дует, и что чекистка хочет взять меня, что называется, на понт. Поймать на несоответствии. Может, думает, что я действовал в сговоре с теми индюками? Наверняка по персоне Гриши Нафани у нее есть вся необходимая информация, а в милицейский сводках я явно прохожу не рыцарем на белом коне, а такой же шпаной, как Паровоз и Косой. Вот они и сложили два и два — как им показалось. — Если не для протокола, то я никуда не собирался лезть. Вышел из дома, в котором у меня квартира, думал прогуляться и свежим воздухом подышать, ну и попался под горячую руку. Могу сказать, что мне повезло, что остался жив, — выдал я свою версию событий. — Хотите сказать, что вы не пытались обезвредить преступников? — насупилась чекистка. — Их поймали только потому, что один еле передвигался, после стычки с вами. — Не, вы на меня сначала посмотрите, меня от не самого сильного ветра сдувает, кого я могу обезвредить, милая? — Попрошу называть меня Марией Ильиничной! — Хорошо, Мария, я гулял, меня ударили, я ответил…— Понятно, товарищ Нафанин… а кто-то еще, кроме вас, знает о той женщине? — Никому не говорил. Я, видите ли, только час назад глаза продрал. Провалялся без сознания. — Полагаю, что эта женщина вам привиделась, побочное влияние лекарств. Я аккуратно кивнул. — Как скажете. Вот вы говорите, а я даже уже не вспомню — о ком? — До свидания, товарищ Нафанин, — сказала она и направилась к выходу. — Всего хорошего. Я не отказал себе в удовольствии проводить юную чекистку взглядом. Что-то было в ней этакое, что сразу цепляло мужской взгляд. Интересно-таки, почему она пытается выгородить ту мадам… И кто эта краля с собачкой? Впрочем, бог с ней. За эти несколько часов бодрствования я устал настолько, что, едва улегшись, тут же вырубился.
Глава 9
Следующие дни повторяли друг друга под копирку. Нас кормили пшеничной кашей на завтрак, обед и ужин. Эх… Мясо бы или сала. А потом из рациона вовсе исчез обед, и когда пациенты спросили у медсестры, в чем дело, то выяснилось, что начались проблемы с поставками продовольствия. — Какие-то сложности с подвозом, — сочувственно пожала она плечами. — Так иногда бывает, не переживайте, товарищи, все наладится. Потом нагнулась ко мне и уже на ухо шепнула: — Заходи ко мне после отбоя, я припрятала монпансье. «К ней» я заходил уже пару раз, но ничего такого интересного, чтобы у-ух, не происходило. Сестричка накрывала стол — свежезаваренный чай и сладости и трещала без умолку, рассказывая о своей тяжелой жизни. Моей задачей было сидеть молча да периодически кивать, с чем я достаточно легко справлялся, одновременно посасывая леденцы. Не знаю, почему именно ко мне она проявляла такое повышенное внимание, но, сидя вот так за чаем во второй раз, я узнал, что женщина ждала своего сына с войны. Предположу, что я был на него похож, и свою материнскую любовь она нечаянно перенесла на меня. — Вот Сенька как вернется с войны… — вздыхая, рассказывала она, теребя свой белый халат. Дай бог, чтобы вернулся твой Сенька, думал я, глядя на эту добрую женщину и уминая леденцы. Что до проблем с поставками… в отличие от медсестры, я знал, что страну ждет страшный голод. Но я, по крайней мере, был морально готов к сложным временам, тогда как сестричка считала, что это временные последствия пребывания Ростова между двух фронтов, и скоро все наладится. Не скучать помогала пресса, газету приносили в госпиталь в единичном экземпляре (не получится тут забыть и про острый дефицит бумаги), и она ходила по рукам как между больными, так и среди персонала. «Правда» — кричало название газеты. Ну… как говорил товарищ Ленин: «Газета — не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор». И, за отсутствием других развлечений, я читал газету от корки до корки, как только до меня доходил черед. Помимо революционных «понтов», содержащихся в докладах, речах и обращениях таких большевиков, как тов. Ленин, тов. Бухарин, тов. Радек и многие прочие, я изучал важную и полезную информацию. Как, например, информацию к подготовке ежегодного, вот уже девятого, съезда РКП(б). Статьи помогали как-то проникнуться обстановкой современного времени и вещали о приказах молодой советской власти и ее, по сути, первых шагах. В газетах призывали к переходу «от борьбы на военном фронте к борьбе на фронте труда против разрухи, за восстановление и развитие народного хозяйства страны». Условием возрождения хозяйства назывался план и четкое ему следование, а основой виделась электрификация большой страны и развертывание трудового соревнования. Я, до того не шибко разбирающийся в эпохе и ее реалиях, с удивлением отметил, что в партии во взглядах на одни и те же вещи имеется раскол. И критикующих сейчас никто не трогал, они вполне открыто выражали свое мнение… Например, так называемые «децисты», которыми руководил некий Сапронов, критиковали единоначалия в управлении государством. Также я узнал о больших проблемах на железной дороге, например, всерьез обсуждали привлечение в порядке мобилизации пяти тысяч коммунистов для работы в транспортной сфере. Хотели также создать продовольственный фонд, кто-то предлагал четче очертить роль профсоюзов при диктатуре пролетариата… Все это было лишь малой частью из информации, поступающей из СМИ. Далеко не все, конечно, умели читать и писать, советская власть только недавно начала бороться с безграмотностью, но информация все же доходила. Тут пригодилось еще одно ноу-хау советской власти — так называемые «устные» газеты. В качестве них выступали ораторы, в нашем случае, сестричка лазарета, которая читала газету вслух. Но настоящим культурным шоком стало для меня появление в лазарете людей из агитпоезда группы «Синяя блуза», прибывшего в Ростов. Я думал, будет скучища с лозунгами, но того, что они представили, я никак не ожидал. Эти ребята разыграли целое театрализованное действо, называемое «живой» газетой. Агитационные актеры приперли в лазарет костюмы, декорации и около часа разыгрывали сценки и пели частушки.Глава 10
Он самый, — кивнул я. — Белов Виктор Аркадьевич, — отрекомендовался тот, — я прибыл по поручению заместителя председателя ростово-нахичеванского комитета товарища Новикова Пал Борисыча. — Я слушаю, — мои глаза невольно полезли на лоб. — От его имени и от имени комитета я уполномочен выразить вам благодарность за революционную сознательность и классовую непримиримость к контрреволюционным элементам. Опаньки, это, оказывается, от товарища толстосума, который оказался вовсе не толстосумом! Конечно, удивительно, что Новиков, вернее, не он сам, а его помощник, приперся прямо ко мне в палату. Так-то я для него мелкая сошка, и обычно таких начальство подобного калибра не видит в упор. Но тут товарищ Новиков соизволил узнать, как здоровье у его спасителя, приятно, конечно. Правда, с момента того инцидента в переулке прошло больше недели, и если бы его реально интересовала моя судьба, то он послал бы своего помощника чуточку раньше. С другой стороны, он человек занятой, советской власти на Дону — без году неделя, и, возможно, Новиков сделал это, как только время появилось? Я поймал себя на мысли, что «толстосум» (буду его так называть — привык уже) вызывает у меня некоторую настороженность. Что он дела в том переулке? С неизвестной дамой? Коммунист тем временем забрал у милиционера авоську, заглянул на содержимое таким видом, будто для него самого было сюрпризом что внутри за прозрачной сеткой. — Так, что тут у нас для вас припасено… Я даже грешным делом подумал, что «за сознательность» мне придумают какую-нибудь медальку, хотя видел, что лежит в авоське, но прогадал. Из авоськи появились только те самые лапти, которые следачка предлагала мне забрать на Большой Садовой после выписки и палка колбасы. Я лишь пожал плечами, чем, немного смутил Виктора Аркадьевича, видимо, полагавшего, что я начну прыгать от потолка при виде лаптей и экстатически жать ему руку. Я бы, может, и прыгал, потому что лапти в 1920-м году — вещь всё ещё нужная и полезная, а колбаса так вообще роскошь, но мне за свою жизнь пришлось «пережить» столько вот таких награждений, что примерно с десятого раза подобное не вызывало совершенно никаких эмоций. Заметив нотки озабоченности на лице видного коммуниста, медсестра, неслышно зайдя к нему за спину, начала сердобольно подавать мне знаки, призывая улыбаться. Помня ее просьбу, я тотчас натянул на лицо придурковатую улыбку, отчего Виктор Аркадьевич чуть расслабился. Вообще, конечно, важного я товарища спас, что целые лапти вручают. Нынче-то любое шмотье — жуткий дефицит. Старое производство встало, и его толком никто не перезапустил, но как понятно из газет — вот-вот собираются. Виктор Аркадьевич вручил мне лапти, своей шершавой мозолистой рукой бывшего работяги нашел мою молодую ладонь и затряс ее, едва не отрывая. Когда тот закончил, я остался стоять с лаптями в руках, не понимая, чего от меня хотят, потому что Белов продолжал меня буравить взглядом. Подсказала медсестра: — Мерьте, товарищ Нафанин… Вон оно чего, ну, сейчас организуем примерку. Я сел на койку, покрутил лапти в руках, сразу смекнул, что даже на мою не самую большую ногу лапти кажутся маловатыми. Примерив, почувствовал, как большой палец ноги упирается в мыс лаптя, вздыбливая его. Не больше недели не самой интенсивной носки, как в этом месте появится отверстие. Но сестричка смотрела на меня так, что я промолчал и ничего не стал говорить товарищу Белову. Только кивнул с деланной благодарностью и улыбнулся. Я полагал, что на этом церемониал подойдет к концу, но коммунист, дождавшись, пока я встану с койки (что я всё еще делал не слишком шустро), аккуратно прихватил меня под локоть и, чуть отведя меня в сторону, прошептал: — Если будешь болтать, Нафанкин, мы тебе язык быстро укоротим. Товарищу заместителю председателя известно о твоем прошлом, но он, как человек с большой буквы, дает тебе неделю, чтобы уйти из города. А если где-нибудь всплывет версия, отличающаяся от основной, мы будем вынуждены принять меры, — выдал он, не меняя выражения лица, и следом, уже громче, добавил во всеуслышание. — Сегодня выписка у товарища Нафанина? Белов не называл, о чем мне следует молчать, но я все сам понял. И, естественно, немножко прифигел от такой «благодарности» из уст помощника человека, которого я, по сути, спас. — Конечно же, выписываем сегодня, Виктор Аркадьевич, — пропела ему в ответ сестра мелодичным голоском, уловив посыл высокого гостя. И ты туда же, Прасковья… понятное дело, ни о какой сегодняшней выписке я прежде не слышал, хотя о таких вещах, вроде как, заранее предупреждают. Что ж… к тебе претензий нет, ты человек маленький. Как и я пока что…Но посмотрим. — Здоровья вам, товарищ Нафанин, больше не болейте, — большевик хотел сильнее сжать мой локоть, но я отдернул руку. — Спасибо за подарок, Виктор Аркадьевич, — выдал я. Сестричка показала, чтобы больные и остальные сотрудники лазарета начали хлопать — как-никак, торжественный момент. А товарищ Белов, подняв руку и показывая, что с аплодисментами следует заканчивать, дождавшись тишины, заговорил. — Вот вам пример, как простой паренек может способствовать защите революционного движения, — далее он выдал ту самую «официальную» версию случившегося с заместителем председателя ростовско-нахичеванского комитета. Мол, товарищ Новиков спешил на работу, обувь стирая, прямиком в свой комитет, где планировал заняться без промедлений продвижением идей революции на Дону. Ну-у-у… если считать, что пьяный в зюзю Белов с бабой, обвешанный перстнями — это защитник революции, то вопросов у меня как бы и нет. Виктор Аркадьевич добавил, что гордится тем, что в Ростове-на-Дону есть такие люди, как Нафанин, то бишь я, и выразил уверенность, что я принесу еще немало пользы новому обществу. Ага, а сам меня пинками из города хочет выпереть. Понятно, что я никуда валить не собираюсь, нашли дурака, ждите, шнурки только поглажу — и начну собираться в путь. Как только товарищ Белов закончил рассказ, я поднял руку — взял ответное слово. Больные и персонал, было собравшиеся снова хлопать, притихли и перевели на меня взгляд. — Владимир Аркадьевич, — торжественно вещал я. — Разрешите самую малость обнаглеть и при вас заверить товарища начальника милиции, что я и впредь готов служить на пользу советскому обществу. Уверен, что после случая с заместителем председателя комитета и ваших добрых слов у товарища милиционера изменится мнение по моей скромной кандидатуре для приема в органы милиции. Белов аж закашлялся. А у милиционера при моих словах лицо вытянулось вниз, как будто немного стекло. — Он что, хотел на службу? — откашлявшись, спросил большевик. — По возрасту не подходит, — нашелся милиционер. — А ему сколько? — Семнадцать! — М-м-м, жаль, — быстро принял прежний официальный вид Белов. — Вот видите, товарищ Нафанин, к сожалению, не получится. Таков порядок, установленный советской властью. — Виктор Аркадьевич, разве ему помешал возраст в случае с товарищем Новиковым? У нас в городе бардак, а преступников ловить некому? — заговорил вдруг один из моих соседей по палате. Он всерьез воодушевился происходящим. Белов хотел пропустить вопрос мимо ушей, но все так же со стиснутыми зубами, резко повернулся к милиционеру. — Прокомментируйте… — Согласно пункту 17, подпункту «б» постановления Народных Комиссаров по Внутренним Делам и Юстиции, на должности по Советской Милиции могут быть назначены только лица, достигшие 21 года, — отчеканил милиционер. Большевик внушительно кивнул, довольно выпячивая нижнюю губу, и обратился к моим соседям. — Говорю же, такова инструкция от Совнаркома, товарищи! Пусть товарищ Нафанин потерпит, когда ему исполнится достаточное количество лет, тогда, полагаю, у милиции не возникнет вопросов его устройству, да, товарищ Асатиани? — Так точно! С одной стороны, постановление постановлением, но чем дальше, тем больше имелось исключений, когда на службу в ментовку принимали и семнадцатилетних пацанов, в том числе. А тут выходит, что помощник товарища заместителя председателя комитета не хочет делать исключение для человека, который спас этого самого заместителя. Нехорошо как, идет в разрез с революционным настроем и присущими ему радикальными решениями времен диктатуры пролетариата и вообще попахивает контрой и буржуазной бюрократией… А при полном лазарете слушавших все это красноармейцев это могли объявить преступной халатностью. Как так — зная отчаянную ситуацию с преступностью в Ростове, товарищ Белов отказывается брать на службу человека, который, по его же словам, уже внес вклад в революционное движение. А учитывая, что милиции в течение года по несколько раз меняется личный состав, и совсем непросто найти людей, желающих служить — это преступная халатность в квадрате. — Ну раз не положено, товарищ Белов, и раз нельзя сделать исключение… — я пожал плечами с совершенно расстроенным видом. Виктор Аркадьевич буквально позеленел, понимая, на какой тонкий лед я его завел. Немаловажную роль здесь играло и то, что помимо постановления Совнаркома у Белова наверняка имелся приказ того самого Новикова — избавиться от меня как от свидетеля. И Витя попал в непростую ситуацию, будучи зажат между двух огней. Он лихорадочно соображал, как ему выкрутиться с наименьшими для себя последствиями. Сообразив, он повернулся к Асатиани и громко, чтобы все слышали, сказал: — Исключения могут быть… Рекомендую товарища Нафанина к службе. Надеюсь, вы не будете против, если он подаст анкету, которую вы рассмотрите в особом порядке? — Подам запрос в Москву на имя народного комиссара по Внутренним Делам, — Асатиани растерянно кивнул. Я ему в ответ подмигнул. Напоследок мы снова обменялись рукопожатиями с Беловым. — Увижу тебя здесь через оговоренное время — и лично расстреляю, — процедил он, все так же улыбаясь на широкую публику. — А как же анкета в особом порядке? — мои брови сдвинулись домиком. Белов набрал в грудь воздух и медленно выдохнул через ноздри. Промолчал. Развернулся и поспешил ретироваться из лазарета. Я проводил его взглядом, стоя посреди лазарета в лаптях. Нагло с моей стороны? Это да, но мне надо было спасать собственную шкуру. Теперь языки быстро распространят, что товарищ Белов рекомендовал меня к службе в ростовской милиции. Понятно, что запрос в Москву никто по мою душу писать не станет, а если и станет, то все будет подано на гарантированный отказ. В милицию при товарище Асатиани мне не попасть, это факт. Но по крайней мере, мне удастся потянуть чуточку время, продлив обозначенный срок. Свидетелями разговора с Беловым стало немало лечащихся красноармейцев, и уже одно только это позволит мне избежать скорой расправы… в ближайшие несколько дней, пока будет на слуху тема с запросом наркому по Внутренним делам — уж точно. Ну а дальше видно будет. Встреча с помощником Новикова родила куда больше вопросов, чем было у меня прежде. А вот ответов практически не прибавилось. Кем же была та таинственная незнакомка, от встречи с которой начальник Белова так усердно открещивался? Положа руку на сердце, я сам был отнюдь не прочь встречу с ней повторить. Разве что при других обстоятельствах.* * *
В принципе, я и без Белова знал, что меня долго держать в лазарете не будут и от силы через пару дней выпишут, чтобы на мое место положить другого. Но как только товарищ ушел, сестричка Марфа сразу засуетилась. — Слышал, Гришка, велено тебя выписывать, ну давай, собирайся, я тебе костюм выстирала, нарядный пойдешь! Я пожал плечами — велено, так велено. Тем более, от больничных стен я уже был готов впасть в тоску. Ну и чего тянуть — через каких-то полчаса я стоял одетый в костюм, который действительно оказался выстиран и даже поглажен. Следов крови на нем практически не осталось, на что, по словам сестрички она извела всю домашнюю соль. Рубашку спасти не удалось, увы и ах, теперь она использовалась в качестве половой тряпки в лазарете. Но взамен Марфа притащила задрипанную рубашку своего сына, который воевал в составе РККА. — Носи на здоровье! — она перекрестила меня и направила в добрый путь. — Хороший ты парень, Нафанин, а глаза у тебя такие необычные. У медсестры по щеке даже скатилась слеза. — Ваш сын обязательно вернется, к такой-то заботливой матери, — попытался я ее подбодрить, но она еще больше раскисла и убежала. Пусть выплачется, плакать — это полезно для женщин. Надо же куда-то свои эмоции девать. Я попрощался с последним «составом», пребывающим в лазарете, обновленным практически на сто процентов с момента моего здесь нахождения. Что сказать, стены эти каким-то образом позволили мне забыть о целом ворохе проблем, которые не только прежний Нафаня, но и уже я успели нахватать здесь. Я покинул лечебное учреждение. Не успел я пройти и сотню метров от выхода, как эта самая жизнь свалилась на меня всей своей возможной тяжестью. Не знаю, кому и каким образом стало известно о моей выписке, но неподалеку от выхода из лазарета я приметил пролетку. Сначала подумал прокатиться на извозчике до дома, благо копейки были в кармане. Но, увидев извозчика, сразу все понял — за мной итак приехали. Извозчик меня сразу заприметил и дружелюбно, зазывающе замахал рукой. Мол, иди сюда. Я подошел к пролетке, кучер поспешил открыть дверь, я забрался внутрь, не успел и рта открыть, как меня ошарашили словами. — Григорий, у меня к тебе серьезный разговор, — прошептала Лиза, одетая, как всегда, с безупречной изысканностью. Она повернулась к извозчику и велела ехать. Пролетка тронулась. Я не знал, куда мы едем. Понимал, что меня действительно ждет не самый приятный разговор. — Ну, для начала, может быть, здравствуй? Как ты себя чувствуешь, Гриша, как твои дела? У меня в голове мелькали мысли, что, узнав о моем ранении, Лизка не станет отказываться от поездки в Америку на теплоходе, а папа ей наверняка обеспечит покупку билетов. И если уж совсем по-честному, я был бы отнюдь не против такого развития событий. Я-то что, обеими руками «за», зачем лишать человека мечт и счастья. Пудрить девчонке голову я не собирался, мне сейчас не до донжуанских походов и завоеваний. К тому же, как-то не по себе, что ей восемнадцать, а мне — три раза по столько же. Поэтому допустить, чтобы наши отношения куда-то переросли, я не мог. От того до последнего рассчитывал, что Лизка уже на половине пути в Штаты. Я же должен был остаться в Ростове и ради приличия отдать долг ее отцу, пусть эти деньги я и не занимал. Вроде как, мои мысли подтвердили следующие ее слова. — Я купила билет, Гриш. — Это правильное решение. Хорошей дороги… — ляпнул я не подумав, не веря своему счастью. — Вот так — хорошей дороги? — она напряженно улыбнулась, перебирая складки платьица, потом подняла глаза и впилась в меня просящим взглядом. — Ты разве не хочешь меня остановить? Я не нашел что ответить, поэтому промолчал, но и не отвел взгляд. Скажу ей, что хочу — так совру. Скажу, что нет, так тоже не буду предельно честен, потому что ехать я никуда не собирался. Не знаю, как это работало, но я не проникся к девушке теми же нежными чувствами, что и предыдущий владелец этого тела, они мне не передались. Подростковая любовь — такая штука, что как только Лизавета уедет через океан, то забудет обо мне. Ну пусть не сразу, но через пару месяцев. Встретит там моднявого американца, закрутит шуры-муры, и русский Ванька в моем лице ей будет уже без надобности. Глядя ей в глаза, полные слез, мне так и хотелось сказать — одумайся, дуреха, для тебя я далеко не самая лучшая партия. Только Лизавета хотела услышать другие слова. — Вообще-то я купила билеты нам двоим, Гриш, — чуть слышно выдавила она, горло ей явно сдавливал подступивший ком. Я мягко положил руку на ее плечо, поправляя пальцем длинные бархатистые волосы. — Я не поеду. Общество во мне нуждается, наше государство молодое, представь, если все мужчины начнут отсюда бежать в поисках лучшей жизни, что тогда? Появилось надежда, что Лиза услышала меня. Она закивала, несколько секунд сидела молча. — Кто поможет моей тетушке Глаше, если белые вернутся? Я попытался усилить достигнутый эффект, но она резко сбросила мою руку со своего плеча. — Давно ты так заговорил? — С тех пор, как сам оказался на волоске от смерти, — спокойно ответил я. Она усмехнулась, резко повернулась к извозчику. — Останови, Гриша выйдет! Извозчик повиновался, остановил пролетку у обочины. Я не стал спорить и вышел, самое глупое — это пытаться возражать женщине, когда она на эмоциях, проходили — знаем. Сколько раз на подобные грабли наступал. — Всего хорошего, Нафаня! — послышались последние слова Лизки, и пролетка резво тронулась прочь.Глава 11
Я огляделся, чтобы понять, где это меня высадили. Понятно, улица Садовая, скамеечка кленовая… Примерно в паре сотен метров вниз по улице стояло то самое здание милиции, где меня развернули на входе. И если не подводило нынешнее стопроцентное зрение, то у входа сегодня стоял другой дежурный. Интересно, паренек, который уверял меня, что в донскую милицию нужны люди и сотрудников только так крошат урки, еще работает? Или быстро смекнул, что лучше бы такое счастье прошло мимо него и свалил? А так, Лизавета как знала, где останавливать пролетку — ну не случайно же это вышло? Женщины такие женщины, без мести никуда, решила, видимо, в отместку мою рану расковырять. Вздохнул, понимая, что в ментовку мне не попасть. В Ростове уж точно, вот так и обламываются мечты. Ну ничего, Абрамович в свое время тоже вон мечтал учителем стать, и как-то не срослось. Поэтому расстраиваться не стоит. Я развернулся и, сунув руки в карманы, побрел по Большой Садовой, поймав себя на мысли, что с наслаждением дышу свежим воздухом. Вроде и город, и улица центральная, а воздух такой чистый, аж голова кругом, будто где у горного озера. Нынешнее мое положение выглядело отнюдь не ахти. Истек срок ультиматума, данный мне двумя товарищами милиционерами, взамен возник ультиматум новый — меня недвусмысленно попросили исчезнуть из города, причем не самые последние в Ростове люди. И дали для сматывания удочек совсем небольшой срок… Я оказался загнан в угол. Но хоть с Лизкой все порешали, вроде… Хотя если то, что она выперла меня из пролетки со слезами на глазах, можно считать решением проблемы. Ясность-то есть, но, полагаю, такой расклад отнюдь не понравится ее влиятельному папаше. Ну и Глаша вряд ли обрадуется, когда ее непутевый племянничек вернется с намерением и дальше сидеть на шее тетушки. С Садовой я свернул при первой же возможности, предпочтя переулки и узкие улочки. Уж слишком много народу в городе на меня зуб точит, и рисково вот так посередине белого дня шастать. Застройка в Ростове была довольно тесной, в некоторых переулках я мог расставить руки и коснуться пальцами стен соседних домов. Плутая по этим узким улочкам, я честно задал себе вопрос — а может, следовало-таки соглашаться на предложение Лизки в Америку вильнуть? Жрал бы гамбургеры, улыбаясь во все тридцать два, тем более, там бы на ноги помогли встать. Американская мечта, все такое. Я ведь если догоню Лизавету, все еще могу изменить… Я пнул подвернувшийся под ногу камушек. Все здорово, да только не привык я паразитировать и за чужой счет гулять. Да и березки мне снится будут. Но для начала, похоже, придется уезжать из Ростова куда-нибудь к чертовой бабушке. В другом месте новую жизнь начну, с чистого листа. Звучали эти слова как каламбур, потому не далее как неделю назад я эту самую совершенно новую жизнь только начал. Однако факт оставался фактом — в Ростове-на-Дону при нынешнем раскладе мне было нечего делать. Поэтому решено — уезжаю. Заодно тетушку от племянничка избавлю, я лишний груз, раз она вещи из дома выносит, чтобы мы как-то держались на плаву. Вообще, перекантоваться у тетки за пазухой — это решение только на тот случай, если уж совсем вариантов не останется. Временно, так сказать… Оставалось понять, как и куда же мне отправиться. На юге кипели боевые действия… в самом Ростове только отгремела канонада, и красные вырвали у белых власть, но бои в окрестностях города все еще продолжались. Далеко не уйдешь, а при пустом кармане тем более. Деньги нужны… а где же их в Ростове 1920-го года взять? Хотя вру, где взять, вполне понятно — примкнуть к банде, как Нафаня, кстати, и сделал в поисках легкого заработка. Сделал, правда, это слишком громко сказано, в настоящую банду Гришка так и не проник, остался в кандидатах. Много наворотил, ментам попался и начал постукивать им. Меня же, простите-извините, не тянет становиться гражданином Уркогании. Блин! где же взять деньги на переезд? Нафаня ничего не знал и не умел, что еще больше сужало бутылочное горлышко возможных вариантов. Я отбросил самый банальный вариант — пойти пахать на завод от зари до зари. Не то чтобы мне не хочется руки пачкать, в труде работяги нет ничего зазорного. Но, во-первых, не уверен, что заводы в Ростове вообще работают, а во-вторых, денег там особо не заработаешь, тем более — за неделю. Рабочий вариант — в РККА пойти. Через РККА решить свои проблемы определенно казалось самым очевидным из всех доступных решений. Я вышел из очередного переулка, оказавшись на оживленной улице Соборной, и загляделся на красивый собор с золотыми куполами. Здание храма и колокольни, соответственно, с гонениями большевиков на православную церковь, начали обносить глухой кирпичной стеной. А паперть, выводившую на торговые ряды, вовсе начали разбирать. Я обратил внимание, как из двери первого этажа одного из зданий на Соборном вывалила толпа солдат, изрядно выпивших. Судя по всему, они как раз занимались работами у храма. Не замечая ни меня, ни остальных прохожих, солдатики скучковались и загорланили известную песню:Глава 12
Бутылки заказанной самогонки весело и мелодично позвякивали в авоське, заставляя прохожих оборачиваться на меня. Звон «алкашки» не перепутаешь ни с чем, поэтому я ловил на себе любопытствующие взгляды горожан… Причем смотрели по-разному — мужики, как правило, вожделенно сглатывали, а женщины закатывали глаза, цокали и ускоряли шаг. В царской России, а теперь и в России советской пили много, это я еще с уроков истории знал. Клиентов у Лифшица было хоть отбавляй. В РСФСР образца 1920-го не существовало закона (прежние буржуазные порядки были отменены, а новые кодексы принять не успели), но работу свою трактирщик не афишировал. В общем, не уверен, что доставка самогона — штука законная. В крайнем случае скажу, что всё, что не запрещено — разрешено. В отличие от курьера образца 21-го века, у меня не было навигатора с картой города, поэтому нужные адреса пришлось искать по старинке. Я спрашивал у прохожих, как пройти до нужного дома, и после очередного ответа убеждался, что люди в Ростове совсем не отличаются дружелюбностью. Отвечали мне неохотно, через губу, а чаще всего вовсе шарахались. Жизнь у горожан, успевших натерпеться за несколько последних лет, была не сахарной. Нравы царили суровые, и никто лишний раз не стремился заводить диалогов. Боялись люди… и правильно делали. Дом по первому адресу располагался через пару кварталов от улицы Соборной. Для того, чтобы найти его, пришлось немного поплутать. Тем более, что очень многие, кого я спрашивал, вообще не знали ни названий улиц, ни, тем более номеров, домов. Видно, всё потому, что через Ростов шло какое-то невероятное количество людей, поднятых со своих мест Гражданской войной. Народ, в большинстве своем далекий от политики, бежал сначала от белых, потом от красных, а в конечном итоге стремился убежать от голода, разрухи и нищеты. Особо вопиюще на этом фоне смотрелись толстосумы, которых в городе было немалое количество. Эти как ни в чем не бывало продолжали колесить на пролетках и жить на широкую ногу. Недолго их музыка будет играть… Кстати, именно такие «упакованные в полный фарш» живчики магнитом стягивали в Ростов криминал. И я бы вряд ли ответил, кто быстрее выпотрошит карманы толстосумам — преступники или советская власть. По итогу, пошатавшись минут пятнадцать в поисках нужного адреса, я подошел к небольшому двухэтажному домику, которому крепко досталось во время боевых действий. Стены дома были обуглены, окна выбиты, но, судя по развешенному во внутреннем дворе белью, там всё-таки кто-то жил. Я зашел в подъезд, оглядывая царившую внутри разруху, и замер — с лестницы послышался грохот, как будто-то кто-то уронил пианино, и оно, кувыркаясь, летело вниз со скоростью ядра. Все оказалось куда проще — по ступенькам неслась детвора. Пацаны, навскидку от трех до десяти лет, в количестве четырех штук, задорно ржали, толкались и летели по лестничным клеткам кубарем. Я только и видел едва различимый клубок из мелькавших рук и ног. Пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить этого ежика Соника. Вот дети, в отличие от взрослых, чихать хотели на любые внешние неурядицы, даже Гражданская война и революция не в состоянии были забрать у них самое драгоценное — детство. Как же взрослым подчас не хватает такой детской непосредственности! — Куда понеслись! Глеб, Васька… — по лестнице следом спускалась их усталая мать. Худая, как швабра (явно не от хорошей жизни) женщина с мешками под глазами, с лопнувшими от недосыпа капиллярами. Она увидела меня, запнулась, сразу нахмурилась и принялась поправлять чуть поднявшееся вверх платье. — Где шестая квартира, не подскажете? — решил я разрядить обстановку. Она посмотрела на меня так, как будто вместо номера квартиры я спросил у нее про размер груди. — Не подскажу, — буркнула женщина и как пробка вылетела из подъезда. — Так и знала, что это к Ивашке гости нагрянули! — Спасибо… — я проводил ее взглядом. «Л» — значит «логика», на каждом этаже было по четыре квартиры, и логично предположить, что нужная мне квартира находится на втором этаже. Я поднялся по лестнице и быстро нашел обшарпанную дверь. Взглянул на авоську с чудом уцелевшими бутылками. И занес руку, чтобы постучаться, но не успел — дверь тут же открылась, а мой кулак так и завис в воздухе. Из темноты дверного прохода в мой лоб уперся ствол. — Ты чьих будешь? — послышался старый прокуренный голос. На пороге стоял седой старик с проплешиной на макушке и торчащей клочьями бородой, чем-то смахивающий на знаменитого старика Хоттабыча. Незнакомец был обнажен по пояс и забавно шевелил ноздрями своего большого, как слива, носа, а в уголку его рта повисла спичка. — Дед, убери, а? — как можно спокойней сказал я. — Руки вверх, гаденыш! Красный будешь? Фиолетовый, блин. Я поднял руки, из авоськи донеслось заветное диньканье. Надо было видеть, как сразу подобрел старческий взгляд и на беззубом рту расплылась улыбка. — Е-мое, так ты самогоничка принес, — пропел он, опуская ружье. — Угу, самогончика. — Тю, так чаво молчал! Заходь, — старик освободил дверной проем и загребающими движениями пятерни пригласил меня зайти. Я опустил руки, взглянул на ружье, дуло которого теперь смотрело в пол. Зашел внутрь квартиры и тоже носом зашевелил — воняло внутри, как из кошачьего лотка. «Хоттабыч» выглянул за моей спиной в коридор,повертел башкой и захлопнул дверь. В его оружии я распознал знаменитую «берданку» с откидным затвором, так называемая 4,2-линейная стрелковая винтовка образца 1868 г., широко распространенная во время русско-турецкой войны. — Нравится? — старик поймал мой взгляд. — Я из нее в Осман-паши стрелял. — А сейчас кого собрались? — Ить, — Хоттабыч отмахнулся, а ружье поставил у двери, прислонив к стене. — Я ж покудова не врубился, что ты новенький, так думал, ты из гадюк! Дай мне волю, я бы всех советов к хренам собачьим перестрелял, гниды, тьфу! — и дед в сердцах сплюнул на пол. Лихо он, учитывая, что Ростов сейчас контролируется большевиками, и не боится, что я за такой контреволюционный разговор на него настучу. Ну, не я, но любой другой — всегда пожалуйста. А может быть, старик ждал, когда за ним придут, поэтому и держал ружье заряженным. Если он бывший царский вояка, то позиция весьма понятная. Настоящий военный дает присягу только один раз, а «Хоттабыч», судя по всему, присягал государю. А большевики как раз государя убили… Поэтому, ожидая, когда коммунисты доберутся до него, отставной запивал горе самогоном товарища Лифшица. Старик хлопнул в ладоши и потер рука об руку, глядя на мою авоську с самогонкой. — Ну че ты там притащил, давай, что ли, расчехляйся? Давай к столу! Столом являлся табурет, застеленный тряпицей вместо скатерти. На нем стоял стакан настолько грязный, как будто в нем что-то коптили, и лежала вяленая селедка с оторванной головой. Я быстро приметил, от чего шел дурной запах — «Хоттабыч» собирал мусор в углу своей квартиры, где уже летали мухи размером со шмеля. Убираться за собой он, судя по всему, не собирался. И вообще похоже, что из квартиры в принципе не выходил. В прямом смысле этого слова устроив баррикаду из своего жилья — одно окно оказалось перегорожено шкафом, второе — кроватью. Спал же старик на подстилке… Пока я оглядывался, он достал из шкафа второй стакан, куда более чистый, и поставил на табурет. — Доставай! — велел старик. Я припомнил, что он заказывал целых две бутылки, вытащил из авоськи, поставил на табурет. Старик тотчас открыл одну из бутылок и плеснул в стаканы граммов по сто. — Ну, за государя батюшку! — выдал он тост. Пришлось объяснять, что, мол, так и сяк, но я на работе. Пить не могу, мне еще на другие адреса из списка идти. — Ну как хошь, — и «Хоттабыч» залпом осилил свою порцию. — Ой, хорошо пошло. — Прицел не собьется? — я приподнял бровь. — А, еще скажешь, прицел, я в свои, считай, семьдесят белке в глаз попаду со ста метров, — похвалился он. Потом смерил меня взглядом, вздохнул, пошел к тому же шкафу и достал оттуда несколько кусков мыла и «расчетный знак». Мылом он расплатился за самогон, а вот деньги сунул мне в карман пиджака с формулировкой: «на чай». — Дожились, скоро в пещеры потопаем жить, вместо денег теперь продуктами обмениваемся, — забурчал старик, вздыхая. — Банк отменили, а их нарком финансов одну букву лишнюю себе в фамилию вставил. Какой он Крестинский к чертям собачьим? Кретиниский если — поверю! Всех бы, собак, перестрелял, сил моих нет! Старик начал расходиться и пошел наливать себе вторую порцию горячительного. Ну а я, воспользовавшись возможностью, по-тихому свалил, чтобы не задохнуться от вони. Оказавшись в коридоре, сунул мыло в авоську. Достал из кармана пиджака купюру, повертел в руках. Знак имел номинал в тридцать рублей, на лицевой стороне красовалась надпись: «ОБЕСПЕЧИВАЕТСЯ ВСЕМ ДОСТОЯНИЕМ РЕСПУБЛИКИ». Интересный, конечно, старик, советскую власть хает, а расчетными знаками пользуется. Как бы то ни было, я сунул первые заработанные деньги поглубже в карман и пошел прочь. Судя по тому, что за самогонку «Хоттабыч» расплатился мылом, эта блекло-зеленая бумажка не имела особой ценности. Ну хоть что-то, уже не с пустыми руками, я-то думал, что в случае с данным заказчиком все будет куда сложнее. А вообще работенка у курьера довольно-таки опасная, успей отставной вояка выпить до моего визита, и я рисковал остаться без головы. Надо бы осторожней в дальнейшем быть. Выйдя из дома, я направился на новый адрес. Искать долго не пришлось, пока я отыскивал улицу «Хоттабыча», уже проходил мимо нужного мне теперь адреса. Поэтому через пару минут я уже был на месте и остановился у подъезда жилого двухэтажного дома. В отличие от дома старика, эту постройку разборки между военными не затронули. У дверей подъезда стояла пожилая женщина, бабушкой ее назвать не поворачивался язык, хотя по возрасту ей подходило именно это именование. Женщина была ярко накрашена, носила хоть и замызганное, но дорогое платье и, опершись плечом о дверной косяк, томно курила табак через мундштук. — Вам к кому? — спросила она, завидев, что я пытаюсь найти табличку с номерами квартир. Понятия не имею, были ли такие в это время, но надо же на что-то ориентироваться. — Седьмая квартира, — пояснил я. Она сделала глубокую затяжку, смерила меня взглядом, причем таким, что я почувствовал себя палкой колбасы на витрине рынка. Видимо, удовлетворившись увиденным, она выпустила дым и довольно улыбнулась. — Новенький? — Это смотря что вы имеете в виду, я, скорее, старенький, — в ответ улыбнулся я, поняв, что она распознала во мне курьера. — Вы, кажется, бутылочку заказывали? — Было дело, — продолжила улыбаться она. — Надо же как-то скрашивать одиночество, от него становится жуть как невыносимо. — Получите-распишитесь. Я вытащил бутылку самогона и вручил женщине. Та сунула руку в зону декольте, и оттуда тотчас появилось несколько свернутых в тугой рулон купюр еще царского образца. Я же, наблюдая за этим действом, с трудом заставил себя отвести от этой самой зоны декольте взгляд. Вот тебе и бабушка, любого дедушку из могилы поднимет. — А они… работают? — на всякий пожарный уточнил я. — По-моему это единственное, что еще работает в этом мире, — двусмысленно ответила дама. Она вручила мне деньги, так же как «Хоттабыч», сунув по разным карманам сумму оплаты и чаевые. На несколько секунд ее лицо замерло всего в нескольких сантиметрах от моего лица, и женщина провела пальцем с аккуратным маникюром мне по груди, от ключицы вниз. — Приятно, когда мои заказы носит такой красавчик, я когда следующий закажу, принесешь? Мне, взрослому мужику на шестом десятке, которым я по факту являлся, вдруг захотелось сквозь землю провалиться, чтобы не сгореть от собственной застенчивости. И откуда она взялась, эта робость, блин! Я застенчиво, как подросток, которого застали за интересными делами, закивал, опуская глаза. Хотел я этого или нет, но юношеские гормоны прежнего Нафани подчас брали верх. От дамы я уходил с пустой авоськой и ругаясь на самого себя. В прошлой жизни после таких вот манипуляций со стороны женщины следующим шагом мы бы должны были уже лежать в кровати… а тут? Надо что-то с этим делать, Гришка-то, похоже, девственник! Отстрелявшись с доставкой, я имел на руках первые заработанные в новом мире деньги. Причем часть в «расчетных знаках», а часть в купюрах еще царской России. Решено — пойду на базар. Мне очень хотелось сделать приятное Глаше, ну и показать, что ее оболтус племянничек, сошел с кривой дорожки и исправляется. Заглянув в трактир, я рассчитался с Лифшицем, который без всяких вопросов принял куски мыла в зачет бутылок самогона, и мы условились, что завтра я снова выйду на работу. Про чаевые он не спрашивал, ну а я не стал говорить, мол, что ни заработал — все мое. Мы попрощались, и я пошел на местный рынок, располагавшийся как раз в конце улицы Соборной, по левую сторону от храма. Работяги, которые занимались построением стены у церкви проводили меня подозрительными взглядами — больно уж выделялся мой пестрый костюм на фоне их потертых и замызганных рубах. Но сказать ничего не сказали, работы у них было непочатый край. Мне же стоило всё-таки переодеться, чтобы не выделяться из толпы. Миновав храм, я устремился в ряды торговцев ростовского Центрального рынка. Посмотрим, на что мне хватит заработанных рублей.Глава 13
Старый базар был тем местом, из которого и возник Ростов-на-Дону. Некогда оживленное место располагалось на перекрестке дорог, ведущих на Северный Кавказ и в Причерноморскую степь. Судя по монументальности (а сейчас ростовский базар, как я слышал в трактире, оставался одним из лучших крытых рынков во всей стране), здесь в свое время кипела и бурлила жизнь. И рынки, которых здесь было целых три, стабильно приносили прибыль своим владельцам. На одном из базаров торговали одеждой, на втором — мануфактурой и галантереей, ну а третьим был тот, который я искал — продовольственным. Впрочем, при всем желании ошибиться было трудно. Продовольственный рынок единственный из всех оказался открыт. Я прошел внутрь и огляделся, изумляясь достижениям архитектуры более чем столетней давности. Это тебе, конечно, не торговые центры современности, но конструкция крытого рынка из безопорных и большепролетных металлических ферм, будто огромной теплицы или ангара, впечатляла. Присвистнув, я пошёл к рядам. Однако внутри дела обстояли не так шикарно, как снаружи. Если здесь и кипела некогда ростовская жизнь, то все это осталось в далеком прошлом. Многие прилавки теперь пустовали, а те, где товары были выставлены, не отличались даже мало-мальским разнообразием. Базар выглядел опустевшим и едва ли не заброшенным. Фронт все ещё был рядом, и получить откуда-либо товар было сложно, да и с клиентом было туго — страна в целом вплотную подходила к страшному голоду и беспробудной нищете. Из покупателей среди рядов бродило не больше десяти человек, работающих прилавков тоже было не больше десятка, а остальной колорит образовывали профессиональные нищие попрошайки. Один из них, наглухо пропитый мужик непонятного возраста и с мутным взглядом, сидел у самого входа. Он тотчас попытался взять меня в оборот. — Рубь дай? Я смерил попрошайку взглядом, подметил, что у него нет ноги ниже колена. Не удивлюсь, если мужика демобилизовали с фронта мировой войны — и вот так бросили на произвол судьбы. Не осталось больше государства, за которое он воевал, и помогать ему больше некому. Решено, как только разменяю деньги, то поддержу мужика. С меня не убудет, а он тем же курьером уже не поработает, да и на завод не пойдет. Я прогуливался по базару и глазел на совершенно дикие цены, от которых волосы на голове шевелились. Память прежнего Гришки услужливо подсказывала, что рост цен оказался головокружительным, съел все возможные сбережения у народа (у кого такие вообще водились) и поставил население в крайне сложное положение. Все это напоминало первую половину 90-х, когда цены росли будто на дрожжах, и не было видно конца и края этой финансовой пропасти. Не думал, что когда-нибудь еще мне придется переживать нечто подобное. Но увы и ах, мало кто делает выводы из собственной истории, все предпочитают по новой наступать на те же самые грабли. Вот с такими не самыми веселыми мыслями я подошел к одному из прилавков, за которым сидела древняя бабуля, покачивающаяся взад-вперед на табуретке. Она торговала всем понемногу — свежее мясо, мука, хлеб, сливочное масло. — Бабуль, чего по чем? — решил прицениться я, не увидев никаких ценников на прилавке. — А ты шо хошь? — почавкала бабушка беззубым ртом, перестав, наконец, раскачиваться. Я ткнул пальцем на кусок мяса, хорошая такая говяжья вырезка, совсем без жирка. Хотелось купить килограммчик-другой для Глаши. Уж если она из требухи сварила вполне сносную похлебку, то представляю, какой получится шикарный суп из говядины! Да и после стольких дней в лазарете хотелось поесть что-нибудь домашнее, да понаваристей. — Червонец, — назвала свою цену бабуля. Я кивнул — думал, будет подороже, вон через ряд мужик говядиной по пятнадцать рублей торгует. Взглянув на мясо, я примерно оценил вес лежащего на прилавке аппетитного куска. Килограмма на два шмат мог потянуть, ну, может, два с половиной наберется. — Свежее же, бабуль? Сколько весит? Вопрос, конечно был большей частью риторический, мяса на прилавке остался последний кусок, и он наверняка здесь лежал с самого утра, хорошо хоть не успел заветриться и привлечь внимание насекомых. Мухи в Ростове, как я успел убедиться, водились размером с крупного шмеля. — Свежее, — продавщица взяла кусок голыми руками, перевернула, показывая со всех сторон, а заодно на глаз «взвешивая», ведь весов на прилавке не имелось. — Да тут на все шесть потянет. — Килограмм? — удивился я. Откуда в таком куске говядины шесть килограмм? Два точно есть, с натяжкой можно посчитать три. Но шесть? — Сам ты килограмм, — как-то обиженно сказала старуха. — Фунтов! Это они у своей Москве хай как угодно мерют, пускай хоть обмерятся. Пришлось скрести макушку. Я-то думал, что в Советской России уже перешли на метры и килограммы, ан нет, старая метрика все еще была распространена. Там, где большевики только внедряли свою власть, по-прежнему оставались дореволюционные системы мер с фунтами и аршинами. Мне эти меры резали глаз примерно так же, как этой бабуле килограммы. Пришлось провести несложные математические вычисления, и, если я верно помнил величину фунта, то в куске как раз выходило порядка двух с половиной килограмм. — Давайте тогда половинку шмотка, за четвертак заберу, — предложил я. Бабуля подвисла на несколько секунд, прикинула выгоду и махнула рукой — забирай. Я сунул руку в карман и достал тридцатирублевый расчетный знак, который мне всучил старый вояка за доставку. Протянул его продавщице, которая уже начала резать мясо на две части. Но, завидев купюру, бабушка нахмурилась. — Не, милок, совзнаками не беру! — наотрез заявила она. — Либо рубь царя, либо рубь местных, как два советских. — Вы хуже валютчиков в девяностые, — хмыкнул я. — А чего обмен такой грабительский? Один к двум. — А того, милок, большевичков благодари… мясу-то брать будешь? Ушлая бабушка попалась. Ничего не оставалось, как расплатиться царскими деньгами, полученными мной от мадам. Я приценился и по хлебу, но брать не стал, за сто пятьдесят рублей, которые она запросила за буханку, мне этот хлеб поперек горла встанет. Цены ценами, а они вырви глаз, но тут ещё старушка, похоже, решила, что я большевик, к которым она отнюдь не испытывала положительных эмоций. Не сильно дешевле стоила и мука, за которую она просила по сто двадцать рублей за килограмм, и не далеко ушло сливочное масло, торговавшееся за восемьдесят рублей. В целом ценообразование на разные продукты немного озадачило. Чтобы обыкновенный ржаной хлеб стоил в десять раз дороже мяса… ну что же, придется на одном мясе, похоже, выживать. Модная в двадцать первом веке диета карнивор, ага. На других прилавках я докупил зелени и картофеля, чтобы не хлебать одну мясную похлебку. Супу быть. А выходя из базара, хотел сунуть деньги со сдачи инвалиду, но того на месте уже не оказалось. Домой я шел, распухая от собственной важности и гордости за продукты, купленные на первые заработанные бабки. Вроде не пацан, чтобы вот так от радости по всяким мелочами прыгать, но очень уж хотелось произвести впечатление на Глашу, тетушка явно заслуживала лучшей жизни. Замысел удался, тетушка при виде куска сырого мяса, зелени и картофеля захлопала в ладоши, сама как школьница, получившая первую пятерку, и даже прослезилась. — Ой, Гришенька, ой, добытчик, — залепетала она, смахивая слезу. Я довольно улыбался, но, правда, идиллия продлилась не долго. Глаша уже через минуту нахмуриалсь. — Гришка, узнаю, что ты продукты украл или на деньги краденые, не обижайся… — Не, теть Глаш, я на них сам заработал, а красть — это теперь не мое, — довольно улыбаясь, заверил я. На ужин меня ждал отличный суп, я слопал целую тарелку, попросил добавки и ее тоже умял за обе щеки. Все-таки умела тетушка готовить, у нее бы поучиться моей бывшей жене, которая все годы нашего с ней брака кормила меня дошираками и бутербродами с маслом. Рассказывать тетушке о скором своём отъезде из Ростова я не стал, хотя изначально собирался. Не хотелось портить атмосферу, которую наваристый мясной суп сделал праздничной. Не много все же человеку для счастья надо. Однако ночевать у тетушки я не собирался, слишком опасно. Поэтому, поужинав, я наконец переоделся в старое шмотье Гришки, оставив свой дорогой костюм в шкафу до лучших времен. Америка мне теперь не светит, а за такой пиджак и голову разбить могут. Народ, в большинстве своем, еле сводит концы с концами, и пижонство не вызовет ничего кроме раздражения. Ну и найти меня по таким особым приметам — как раз плюнуть. Преобразившись, я попрощался с тетушкой, набрехав, что иду на свидание и меня можно не ждать. Тетушка повздыхала, что я не успел расстаться с Лизаветой, а уже под другие юбки лезу. Правда, отпустила всё же без лишних вопросов. Только перед самым выходом меня окликнула. — Одно мгновение, Гриша! — Чего, теть? — я задержался в дверях, старательно закатывая глаза, как если бы и правду торопился на свидание. — Подожди-ка. Тетушка засуетилась, сбегала в шкаф, с минуту порылась там и вернулась, с торжественным видом протянув мне какую-то картонную коробочку. Я коробочку взял, открыл и не без удивления обнаружил в ней самый обыкновенный презерватив. — Предохранитель для интересных нужд! — прокомментировала Глаша, формулировка-то какая. — Возьми, Гришенька, и обязательно используй! — Обязательно, — пришлось брать коробочку, хотя никакого секса у меня не предвиделось, в ближайшее время уж точно. Скоро, кстати, вообще никакого секса в стране не будет. Мы напоследок обнялись, Глаша меня перекрестила три раза, поправила мне хохолок и снова спохватилась. — Совсем забыла, что пока ты болел, тебя тут несколько раз спрашивали. — Кто? — насторожился я. — Да я ж почем знаю, мордастый такой, широкоплечий, но, вроде, выглядит солидно, не как все эти твои дружки, — припомнила она. — Представиться не представился, а я ему сказала, что тебя нет, в больнице ты. Ну а в какой именно — то понятия не имею. По описанию весьма походило на хорошо знакомого мне милиционера из той парочки, что мне ультиматум выдвинула. Пока я в лазарете восстанавливался, срок озвученного ультиматума как раз прошел. Но если это он, то, во-первых, странно, что он приходил один, потому что если брать ментов, у которых я стукачом подрабатывал, у них тандем. Мы с Тамарой ходим парой… Ну а во-вторых, неужто мент не знал о моем местонахождении, вон чекистка же знала и даже проведала? Хотя хрен его знает, какое у них сейчас межведомственное взаимодействие. Там и сто лет спустя черт ногу сломит в бюрократических проволочках, и пока ты от коллег чего-то допросишься, то свихнуться можно. А тут — так подавно бардак. Представить страшно, как милиция работает. Успокаивало, что, судя по рассказу Глаши, визитер осведомлялся вполне культурно и тетушку не напугал. Но я все же решил предупредить ее, ведь велика была вероятность, что незнакомец заявится снова. — Вы на всякий случай не открывайте никому двери, с каждым день все больший бардак… Я запнулся. Хотел добавить, что если будут снова мной интересоваться, то следует идти в незнанку. Мол, из больницы выписался, но с тех пор не приходил. Но говорить этого я не стал, чтобы без лишнего поводу не трепать Глаше нервы. Пусть думает, что я ухожу, потому что иду к бабе, а не потому что меня ищут. Так и ей, и мне куда спокойнее. Попрощавшись с теткой и сунув «предохранитель» в карман, я пошел искать местечко, куда меня могли впустить за разумную плату. Пришлось пошастать по Ростову в сумерках, прежде чем я нашел небольшую дыру с койко-местом. Совершенно случайно нашел — шагая по улице, я увидел, как из одного из домов выходит молодой человек с дорожной сумкой. Ну, как выходит — из дверей сначала кубарем вылетел сам парнишка, смахивающий на молодого Чарли Чаплина с забавными усиками и грустными глазами, а следом вылетела его сумка, шмякнувшись наземь. «Чаплина» это нисколько не смутило, он подобрал сумку, засунул в нее разлетевшееся белье и откровенно дал деру, напоследок зыркнув на меня косым взглядом. Из дома выбежала женщина, державшая в руках скалку и видом смахивающая на Фрекен Бок. — Во гаденыш, ты гляди, чтобы духа твоего тут не было! Совсем обнаглели, паразиты! Ты мне за шестеро суток уже должен! — бесновалась фактурная дама. На муженька бежавший похож не был, да и с мужей за жилье обычно не берут, поэтому я быстро смекнул, что парнишка с дорожной сумкой — постоялец. А «Фрэкен Бок», стало быть, сдает конуру. — Ты чего вылупился, дорогу забыл? — насупилась женщина. — Или родную увидел? — Что-то типа того, теть, мне комната нужна, — ответил я. — Комната ему нужна… деньги-то есть? — Имеются, — я достал из кармана успевший малость помяться расчетный знак, который у меня не приняли на базаре. — Опять эти совзнаки, — вздохнула женщина, только сейчас опуская скалку. — Заходи, ладно, чего встал, найдем тебе кровать. Евдокия, как, оказалась, звали хозяйку, сдавала на ночь несколько комнат, прося за это совсем незначительные по нынешнему времени деньги. Ночлежка мне досталась по цене меньше, чем фунт говядины. Несмотря на то, что Ростов был наводнен людьми, комнаты у хозяйки по большей части пустовали. Народ искал, где приютят бесплатно, и даже такие дешевые варианты, как койко-места у Евдокии, большинству были не по карману. Спускаясь по железной лестнице в сырое полуподвальное помещение, где в ряд тянулись двери комнатушек, я всё думал, что бешусь с жиру, и наверняка можно найти другие, бесплатные варианты. — Голову пригни! — рявкнула хозяйка. Вовремя, я сослепу чуть не въехал лбом в трубу и поежился, увидев пробегающую по трубе жирнющую крысу. Здоровая такая, целая выдра! Людям жрать нечего, а эта с трудом протиснула свой массивный зад в вентиляционное отверстие. — Ловушки на крыс ставить не пробовали? Ну или там кошку завести, — спросил я, внимательно глядя себе под ноги. Вот чего не люблю, так это грызунов, у меня на них с детства аллергия, я даже когда смотрел про Тома и Джерри, всегда поддерживал кота. Евдокия на мой вопрос ничего не ответила и даже не обернулась. Ни капельки не удивлюсь, если узнаю, что эта мадам свою живность подкармливает, хотя я прекрасно понимал, на чем разъелись грызуны. Мы подошли к крайней двери, Евдокия остановилась и толкнула ее от себя. — Тебе сюда. — Свет есть? — заглянул в открывшийся дверной проем, улавливая запах грибка и сырости. — Керосинку дам, — буркнула хозяйка. — Если приспичит, где уборная? Я осмотрел свои «покои», обнаружив перекошенную кровать с бельем не первой свежести. И хоромы тети Глаши показались чем-то божественным. — Уборная — где найдешь, в дом не пущу, даже не пытайся. Завтра в восемь утра чтобы свалил. — Ага, вам тоже спокойной ночи. Евдокия с этими словами резко развернулась и потопала на выход. Я еще несколько секунд потоптался в дверях, потом зашел внутрь. Окон в комнатушке не предусматривалось, все-таки подвал, да и размером она была дай бог с кухонку в советской хрущевке. Но одно радует, на ночь у меня есть крыша над головой. Белье, несмотря на замызганный внешний вид, оказалось свежим и выстиранным, даже пахло мылом. Раздеваться я не стал, в этой «гостинице» отсутствовало отопление, и, скорее всего, раньше в этих комнатушках располагались склады. Поэтому улегся в чем есть. Думал, что буду ворочаться, размышляя о своем нынешнем положении — новое место как-никак, да и мысли разные лезут в голову. Но стоило закрыть глаза, как меня тут же выключило, и я проспал без задних ног до самого утра. Ну а проваливаясь в сон, я поймал себя на мысли, что потихоньку привыкаю к новым реалиям. Сознание все больше срасталось с новым телом, а я мыслил категориями начала двадцатого века. Снился мне старый кабинет, где я сижу за столом, на котором стопка дел. Рядом хрустальная пепельница и моя любимая «Прима». Как же важно все-таки найти для себя то дело, которому ты готов отдаваться без остатка всю жизнь. Впрочем, покой нам только снился. Дверь моего кабинета во сне вдруг распахнулась, и в нее влетел бывший лучший друг, который принялся жестикулировать. Обычно во сне нет звуков, но Игорь орал так, что я очень скоро понял — эти вопли доносятся в мой сон из реальности.Глава 14
Я распахнул глаза и как следует проморгался. Сон с моим орущим другом медленно растворился и сменился потрескавшимся потолком комнатушки Евдокии. Но если предатель исчез, то звуковое сопровождение осталось и даже усилилось. Вопли, и не Видоплясова, а горланящие мужской и женский голоса. Не скажу, что я хорошо запомнил голос хозяйки, но предположу, что орала она, и, судя по тональности и мощности, Евдокии что-то явно не нравилось. Второй голос, мужской, тоже верещал на надрыв, кому он принадлежал — непонятно, однако я быстро смекнул, что мужских голосов целых два. Сев на край кровати, я как следует протер слипшиеся глаза и зевнул. Понятия не имею, сколько времени сейчас и сколько мне удалось поспать, потому что тьма тут непроглядная, сейчас может быть как раннее утро, так и ночь… В любом случае, поспать мне не дадут. По-хорошему, следовало подняться наверх и посмотреть, что там происходит. Ладно, разберемся… привлечь бы этих буянов к административке за нарушение режима тишины, а еще лучше — закрыть по арестной статье за хулиганство. Посидят четырнадцать суток, подумают, каково это — не давать порядочным людям отдыхать в положенное время. Может, поумнеют. Потягиваясь, как кот на подоконнике, я поднялся с кровати и, шаркая ботинками, направился к двери, прогоняя остатки сна. Эх, сейчас бы зарядочку провести, душ принять… но больно уж громко верещали наверху. — А ну проваливайте отсюда, ироды! — было первым, что я услышал, когда открыл дверь своей коматушки. — Заткнись, тупая курица, — отвечал Евдокии ее оппонент с довольно высоким, как будто ломающимся голоском. Вот тебе иворобушки, все-таки какая-то ссора, а двое против одного — не есть хорошо, независимо от принадлежности к полу. Я ускорил шаг, взбежал по лестнице на первый этаж. Там передо мной открылась картина маслом. Евдокия стояла спиной к двери, держа в руках скалку и похлопывая оной о ладонь, та самая баба, которая на скаку коня остановит… Напротив нее мялись, переступая с ноги на ногу, двое парней лет по двадцать, неброско одетых в сальные протертые костюмы и выпивших. Причем, выпившие они были настолько крепко, что успели рукавами своих пиджаков найти грязь и вымазюкаться. Одного из гарных хлопчиков я сразу узнал — это был тот самый молодой шалопай, которого хозяйка выгнала вчера за неуплату вместе с чемоданом. Если вчера паренек выглядел вполне смирившимся с этим фактом, то сегодня, видно, решил попытаться свое право отстоять. Ну и, смелости ради, взял с собой своего такого же непутевого дружка, с которым они залили вчерашнее «горе» водкой, самую малость перебрав. Стояли они на ногах нетвердо, с трудом выговаривая какие-то свои претензии. Меня никто из этого трио пока не заметил, уж больно сильно они были увлечены руганью друг между дружкой, поэтому суть спора мне удалось подслушать. — Евдоки-ик! — ия, — выселенный парнишка икнул и начал водить пальцем в воздухе. — Я с тобой на следующей неделе целиком расплачусь, бл* буду! Пусти, а? — Не пущу! — протестовала хозяйка, скрестив руки со скалкой на груди. — Не знаю, кем ты там «буду» или «не буду», Алеша, но ты мне уже до гробовой доски должен! А теперь еще тупой курицей обзываешь! Алеша выслушал, выпучил глаза, выпятил подбородок и изумленно закивал. Переглянулся со своим дружком, который для верности оперся плечом о стену, и потихоньку засыпал, изредка вздрагивая, когда сползал вниз. — Во ты как, собака сутулая, заговорила! — выдал Алеша. — Вещи тогда мои отдай, что остались! — Обойдёшься, и вообще сам ты… козел! Вонючий! Ты посмотри, вещи ему отдай, вот как расплатишься, тогда и отдам! — не отступала хозяйка. Евдокия, наконец, заметила меня и виновато пожала плечами, тут же снова повернувшись к Алеше с его друганом. Я решил не вмешиваться, понимая, что серьезной опасности от этих двоих нет. Высказывать за прерванный сон тоже не стал, что с полудурков взять, они на ногах-то с трудом стоят, откуда там мозгам завестись. Идти обратно в подвал не было никакого желания, сон прошел, а куковать в сырой и холодной коморке не хотелось. Вот чего хотелось, так это поинтересоваться у хозяйки возможностью принять душ. Поэтому, на манер другана Алеши, я оперся о стену плечом и терпеливо ждал, когда все закончится. Но дружок Алеши, чем-то смахивающий на русскую борзую из-за своей худобы и вытянутого лица, в очередной раз очнулся из небытия и решил, что с переговорами пора заканчивать: — Слухай, Леха, че ты эту бабу слушаешь, как терпила, сам зайди и возьми че надо… — выдал он. Алеша внушительно кивнул, соглашаясь со словами дружка, но все же попытался отнекаться. — А если в милицию стуканет? — с сомнением спросил он, скребя по макушке пальцами с грязными ногтями. — Да хоть в полицию! Это ж твое барахло, — заключил худой и, с трудом оторвавшись от стены, пошатываясь, пошел к хозяйке. — Скалку отдай, слышь! Евдокия мигом вскинула «холодное оружие», готовясь отбиваться, и действительно лупанула в воздух первый удар, чтобы хулигана к себе не подпустить. — Ну-ка пошли вон! Милиция! — Ах ты… — Алеша, видать отбросил сомнения и тоже попер на Евдокию, вцепляясь руками в скалку. Понятно… я нехотя оторвал плечо от стены, подошел сзади к шпане и схватил сначала одного, а затем и второго за шиворот, резко потянув на себя. — Мама вас не учила, что женщин не следует обижать? Моего появления алкашня явно не ожидала, поэтому что Алеша, что его собутыльник, уставились на меня изумленными глазами. — Слышь, ты кто такой? — выдал Алеша, брызжа слюной. — А ну отпусти, пока в бубен не дал! Ни ему, ни его дружку не нравилось, что какой-то пацаненок схватил их за шивороты и не отпускает. — За углом подышишь, вам непонятно, что Евдокия сказала? На выход! Оба, — спокойно объяснил я. Увы, слушать меня никто не стал. — Борян, а нука по лбу этому хлыщу съезди! — предложил Алеша дружку. Борян, недолго думая, замахнулся на меня скалкой, которую-таки забрал из руки хозяйки. Я легко уклонился от удара, и скалка, просвистев над моей головой, продолжила движение и въехала в лоб подстрекателя Алеши. — Ты куда бьешь? — заверещал тот, поперев теперь на промахнувшегося Борю. — Урою, сука! Это уже, как говорится, без меня. Я ловко соединил «два одиночества», ударив их головами друг о друга. Не слишком чувствительно, в новом теле у меня не хватило бы сил вырубить их, но достаточно, чтобы привести в чувство. Леха и Боря, без того на ватных ногах, окончательно подались в чечетку, и я за шкирки выпроводил грубиянов вон. И несколько раз ударил ладонью о ладонь, чтобы избавиться от ощущения пыли на коже. Корефаны остались сидеть на земле, ошарашенно хлопая глазами, пока на их лбах росли шишки (у Алеши так вовсе две). Решали, видимо, что дальше делать — но я, поди, не баба, отпор могу дать, а вот к отпору они были, похоже, не готовы. — Еще раз сунетесь — если только не должок принесётё, пеняйте на себя, — предупредил я и захлопнул дверь. Подождал секунд пять, вдруг товарищи тунеядцы и алкоголики ломанутся следом. Но кишка у них оказалась тонка и приключений на утро хватило. Тогда я повернулся к застывшей и боящейся шевельнутся хозяйке. На Евдокию мои разборки произвели впечатление, взгляд, которым женщина смотрела на меня, поменялся с подчеркнуто безразличного на заинтересованный и восхищенный. — Интересные у вас и постояльцы, — хмуро улыбнулся я. — Скажешь тоже, постояльцы, — встрепенулась Евдокия, выходя из оцепенения. — Подружки моей бывшей сынок, его как из дома за это дело попрут, так он ко мне ночевать приходит. По первой из жалости я его пускала, а теперь вот совсем обнаглел, спасу нет. Хозяйка вкратце рассказала мне, что этот Лешка сначала раз в месяц ночевал, потом раз в неделю. А когда смекнул, что с него деньги за ночлег не берут, вовсе ушел из дома и решил сесть Евдокии на шею. Она его было попросила за жилье платить на общих основаниях, да тот только «завтраками» отбрехивался и глазки как у кота из Шрека строил. Вот теперь, под занавес, дружка-пьянчужку привел. Я ради приличия выслушал хозяйку, хотя мне история Лехи и Бори была не особо интересна. — Едвокия, а Евдокия, есть где себя в порядок привести? — спросил я, поднимая оброненную алкашом скалку и вручая обратно хозяйке, которая приняла ее с таким видом, как будто я подарил ей цветы. — Конечно, можно… пять рублей! — А скидочку нельзя ли организовать? Или там, «все включено», не? За операцию по спасению вашей скалки, так сказать, — уточнил я, немного прифигев с цены и с наглости её владелицы. После непродолжительной дискуссии хозяйка согласилась на два рубля. — Уговорил, хотя я потом не расплачусь, вода сейчас — что жидкое золото, — всплеснула руками Евдокия. Два рубля — тоже деньги, но я согласился. Можно, конечно, забить и ходить немытым, и самое удивительное, что вряд ли кто заметит нечистоплотность. Но я как-то мыться почаще привык, а привычка — дело неблагодарное. Хватит и того, что я хожу с нечищенными зубами второй день подряд. — Идем уже, — отвлекла меня от мыслей хозяйка. Когда я задал резонный вопрос, как много людей соглашаются искупаться по цене съема конуры, Евдокия призналась, что душ для постояльцев в этом ростовском «Рэдиссоне» вовсе не предусматривался. И мне разрешено воспользоваться санузлом по великому блату. Пока Евдокия искала ключи (она заперла дверь, чтобы Алеша с Борей не вошли внутрь, даже если им приспичит), пошли малость запоздалые благодарности. — Спасибо тебе, что помог хулиганье прогнать! — запыхтела она, как будто выдавливая из себя слова. — И двадцати нет, а уже мужик, небось, мамка гордится таким сыном? Вообще, мужик ты или не мужик, особо не зависит от того, сколько лет человек землю топчет. Да и у каждого свое понимание мужского. Как, впрочем, женского тоже. — А у меня мамки нет, померла, — я равнодушно пожал плечами, ради приличия поддерживая разговор. — Другие родственники меня разгильдяем считают. Евдокия нашла ключ, укромно спрятанный в районе зоны декольте, и принялась отпирать замок, который никак не хотел поддаваться. Я поглазел на ее потуги и решил помочь, надо же и дальше оправдывать выданное мне звание настоящего мужика. — У вас мужчины-то в доме нет? — потянуло вдруг меня за язык. — Ой, не спрашивай, в 1916-м ещё году сгинул, с тех пор одна корячусь… — Военный? — Какой там военный, обычный дурак, — она отмахнулась. — Таких дураков, как мой Пашка, даже в армию не берут. — Понятно. Бередить рану хозяйке я не стал, ни к чему, скорее всего, ее муженек такой же алкаш, как те двое из ларца, Боря и Леша. Их тоже, вроде как, в армию не брали… ну или они всю мобилизацию пьяненькие где-то валялись, что тоже не исключено. — Так, разуваемся, — бросила хозяйка, когда мы зашли. Я огляделся, прикинув, что апартаменты самой хозяюшки не сравнятся с конурой в вонючем и сыром подвале. Хотел поинтересоваться, почему мне не предложили варианта поинтересней соседства с крысами размером со щенка, но увидел сваленные в углу вещи молодого человека — изношенную сумку, портки… — Я их сюда перенесла, а то крысы погрызут, — закатила глаза Евдокия. — Потом от Алеши крику будет… — Думаете, он принесет деньги? — с сомнением спросил я. — Принесет или нет, это уже его дела, я, в отличие от него, свое слово держу, по нынешним временам слово — это единственное, что осталось у приличных людей, — гордо заявила женщина. — Так, разулся? Вон душ, проходи. Полотенце сейчас принесу. И с этими словами Евдокия зашла в соседнюю комнату, и уже оттуда послышалось: — оду экономь, не разливай и далеко не заплывай!. Я кивнул и прошел в ванную. Внутри все было чистенько, не так дорого-богато, как у нас с теткой, но вполне себе, да и, в отличие от тетушкиной ванны, здесь хотя бы вода есть. Даже получше, чем в советской общаге времен моей молодости. Мужика в доме действительно не хватало — полочки в ванной комнате висели криво, ручки на двери держались на соплях, и дверь изнутри не запиралась. Евдокия попыталась навесить конструкцию по типу крючка, да и тот оказался сломан. Я включил горячую воду и озадаченно посмотрел на рыжеватую жидкость пошедшую из крана. Воняла эта субстанция жутко — протухшими яйцами. Решив слить воду, с надеждой, что струя станет хотя бы чуточку чище, начал раздеваться. Снял с себя одежду, размышляя о планах на сегодняшний день. Если бы выторговать у Евдокии вариант останавливаться не в подвале, а на первом этаже, то я, в целом, не прочь остаться у хозяйки. От еще одной ночи в подвале чокнусь, но и домой в теплую кроватку возвращаться тоже нельзя… хотя к тетушке надо заглянуть еще разок перед отъездом. Я всерьез рассчитывал за пару дней накопить деньжат на разносе самогона и к концу недели отбыть из Ростова. Куда? Честно, положа руку на сердце — не знаю, может, в одну из столиц? Или в Казань поехать? Пока размышлял, вода пробежалась, и струя стала чище, хотя все еще рыжеватая. Правда, с горячей водой у Евдокии имелись трудности. Вода лилась ледяная, несмотря на то, что я открыл нужный кран (и даже ради интереса проверил второй, но оттуда тоже шла холодная). Залез в ванную, где принял душ, чувствуя как приятно бодрит холодная вода. Перво-наперво закрыл глаза и окатил себя струей, простояв так несколько секунд. Давненько я от водных процедур не получал такого удовольствия. Правда, покайфовать не удалось, нынешнее тело было отнюдь не приучено к моржеванию, и стояние под ледяной струей быстро привело к тому, что меня начало колотить крупной дрожью. Нехотя я вылез из ванной, только сейчас вспомнив, что с горем пополам заперся на крючок прежде, чем Евдокия принесла полотенце, которое обещала. И приподнял бровь, увидев, что полотенце всё-таки висит на ручке. А вот мои вещи куда-то делись. Хм. Ну ладно… Странно, что я не заметил, как она вошла. Вытершись, я обмотал полотенце вокруг талии и вышел из ванной. — С легким паром! — послышался на удивление радостный голос хозяйки. Хотя чему удивляться, за десяток минут заработать дополнительные рубли, чего бы и не радоваться? — Ни разу не с паром, конечно… водичка, как роднике, но все равно спасибо, — откликнулся я. — Что, опять горячей воды нет? Евдокия сидела у стола в кресле и наводила марафет, перебирая какие-то женские финтифлюшки. Я остановился в проходе, ища глазами, куда хозяйка могла подевать мою одежду. — Вы тряпки мои не видели? Она отвлеклась от марафета и взглянула на меня снизу вверх. Ее язык, будто сам по себе, прошелся по верхней губе, накрашенной в яркий красный цвет, а потом послышалось вполне отчетливое сглатывание. Гришка внешне отнюдь не напоминал Аполлона, даже его блеклую копию, зато был дохлый, как сушеная вобла, и худой, как швабра в чулане. Однако хозяйке увиденное явно понравилось, и ее взгляд быстро вогнал меня в краску, вс-таки сказывалась вот эта подростковая нерешительность, от которой еще придется избавляться. Сейчас же мне захотелось провалиться сквозь землю. Не скажу, что Евдокия была старухой, нет — хозяйке не было и пятидесяти, да и формы у нее имелись какие надо, но отчего-то при ее виде я всерьез заробел. И даже проглотил язык, чувствуя себя олененком, попавшим в свет фар фуры. — Кушать хочешь? — наконец, взяла себя в руки Евдокия, заодно снимая с меня оцепенение. — Не откажусь, — кивнул я, забыв, что спрашивал об одежде. Понимая, что у Евдокии вряд ли будет что-то за просто так, я решил поинтересоваться: — Какая цена вопроса? — Для тебя бесплатно, — она обворожительно захлопала глазками. — Проходи, присаживайся. Бесплатный сыр, как известно, водится только в мышеловке, но больно уж хотелось есть, и отказываться от завтрака я не стал. На столе стояла тарелка, накрытая клошером, чего я не приметил сразу. Усаживаясь на стул, я покосился на хозяйку, пытаясь понять, когда она успела приготовить завтрак, меня не было-то минут пятнадцать. Следом поднял крышку и обнаружил на тарелке глазунью и кусок ржаного хлеба. Ну ни фига, живем! Ноздри приятно защекотал запах свежего хлеба и жареных яиц. Не дожидаясь особого приглашения, я довольно потер руки, взял вилку и, не обращая внимания на нож, принялся за завтрак, откромсав вилкой и намотав на нее половину глазуньи. — Ну как тебе у нас? — Евдокия продолжала краситься, то и дело бросая на меня взгляд. — Пять звезд, — подмигнул я, откусывая хлеб. — Как как? — Говорю, что теперь это будет одна из моих любимых гостиниц. Она впервые за время нашего знакомства расплылась в улыбке. А я впервые увидел, что Евдокия никакая не железная леди, а весьма симпатичная женщина. — На вечер тебе есть где остановиться, может, придержать для тебя комнатку, а? Получше что найду… — она попыталась коснуться моей руки своими пальцами, но я аккуратно их убрал. Сделал вид, что прокашлялся, подавившись хлебом. Тут такое дело… в общем, мое молодое тело, наконец, ответило готовностью номер один. Я почувствовал, что заливаюсь краской по второму кругу. Не знаю, что за вкус был у Евдокии, но она как будто еще больше завелась, видя мое стеснение. А потом я подскочил из-за стола будто ошпаренный — ровно в тот момент, когда почувствовал, как Евдокия пальчиками ног игриво коснулась моего колена и пошла выше. Блин, испугался! Не допер сразу, что происходит, старый… вернее, теперь уже молодой дурак! Евдокия изумленно уставилась на меня. Дабы не натворить дел (у тетушки я не собирался ночевать, а здесь было вполне себе уютно) я улыбнулся, сказал, что все было очень и очень вкусно, и пожелал хорошего дня. — Это значит — до вечера? — Ну вы же говорите, что найдете мне место получше подвальной комнатушки? — ответил я вопросом на вопрос, беря себя в руки. Она прищурилась. — Я так и не спросила, как тебя зовут? — Серегой называй, — ляпнул я первое пришедшее в голову имя. — А меня можешь звать Евдоша…Глава 15
Как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров. Так и новая советская власть, чем крепче оседали большевики в отвоеванном Ростове-на-Дону, тем больше на улицах города появлялось атрибутов советской власти. Коммунисты в третий раз кряду старались организовать на Дону свое представительство. Задачейкоммунистической партии было за счет пропаганды склонить местное население на свою сторону, ведь далеко не все ростовчане радовались приходу советской власти. Некоторые горожане и вовсе боялись, что через время власть снова перейдет к белогвардейцам, и тогда тем, кто поддержал коммунистов, не поздоровится. Обычно бог любит троицу, но никто из местных еще не знал, что третья попытка коммунистов на Дону станет последней… В прошлые разы не удалось закрепиться, потому что не было сильной организации, вот это и хотели исправить. Трактир товарища Лифшица располагался на самой что ни на есть центральной улице города, поэтому по пути я успел послушать глашатаев — такие же «живые газеты», как в лазарете, только уличные, а потому горланили погромче. — Товарищи, внимание! Говорит советская власть, — вещал один из них, вскинув руку в плохенькой имитации Ильича. Люди, проходящие мимо, охотно останавливались и слушали. Уже сейчас вокруг выступающего скучковалось пара десятков человек, не меньше. — По завершению «партийной недели», уже седьмого марта, в ближайшее воскресенье состоится первый коммунистический воскресник на Дону! Как говорит товарищ Ленин, это есть проявление героизма трудящихся масс, начавших практическое строительство социализма и новое, коммунистическое отношение к труду! Мы приглашаем присоединиться всех желающих… Мне, честно говоря, слушать о воскреснике не очень чтобы и хотелось, хватило субботников в 80-х. Было время, когда нас в добровольно-принудительном порядке всем отделом отправляли красить заборы на городских улицах. Впечатлений — на всю жизнь, когда вместо рыбалки или пивка во время законных выходных тебя выгоняют на такой вот «сознательный организованный бесплатный труд на благо общества в свободное от работы время». Я, как и все, от такого труда старался не уклоняться, но разве что для того, чтобы не числиться политически неблагонадёжным. Мне вспомнились стихи Маяковского на эту тему.С этогопонедельникани одного бездельника, и воскресениеи субботапонедельничная работа. Но я — это я, а сейчас «сочувствующий» народ, следуя порыву революционного энтузиазма, слушал вещавшего развесив уши и был готов в охотку пойти на воскресник. Флаг вам в руки. Я ловко прошмыгнул мимо глашатая, но уже в следующем переулке встретил еще одного. Этот немолодой человек с побитым оспой лицом вещал на другой лад: — Товарищи, 17 марта в Ростов-на-Дону прибудет поезд «Октябрьская революция» с товарищем Калининым для проведения митинга перед трудящимися. Председатель ВЦИК и почетный председатель Казачьего отдела ВЦИК подробно разъяснит сущность Советской власти и преимущество советской формы государства для трудящихся масс… Я невольно заслушался. Участие лично Калинина в организации Советской власти на Дону подчеркивало, что Советы взялись за Дон по-взрослому и хотели скорее превратить регион в оплот собственной власти. Однако коммунисты коммунистами, а в начале восьмого я уже подходил к трактиру товарища Лифшица, готовый к новому трудовому дню. Уж не знаю, какую лепту я вносил в построение коммунизма на доставке самогона, но есть как есть. Трактир оказался открыт, но по такому раннему времени внутри не было ни одного посетителя. Лифшица я застал за барной стойкой, спиной ко входу, он, как обычно, возился со своим граммофоном, выбирая, что поставить и с какой музыки начать новый день. Наконец, выбор пал на цыганский романс в исполнении Тамары Церетели. Как я зашел, трактирщик слышал, потому что дверной колокольчик при этом громко звякнул. Но обернулся Лифшиц лишь тогда, когда по залу растеклась приятная музыка. Завидев меня, трактирщик приветственно кивнул. — Чего это ты сегодня с петухами встал? — поинтересовался он. — Волка ноги кормят. — Присаживайся, я почти закончил, — сообщил трактирщик. Я подошел к барной стойке, сложил руки на столешнице, дожидаясь, пока Лифшиц закончит со своими пластинками. Пока трактирщик возился, обратил внимание, что на барной стойке стояли две кружки. Любопытства ради поглазел на них, замечая, что в них остатки не алкоголя, как могло подуматься, а чая… даже нет, судя по запаху — шиповника. Не знал, что в меню трактира есть не только выпивка, но и шиповник, но, похоже, я ошибся, когда решил, что посетителей с утра еще не было. К Лифшицу уже заходили, где-то за полчаса до моего прихода — об этом свидетельствовал пепел от выкуренных папирос и при этом — отсутствие в воздухе запаха табачного дыма. Трактирщик был педантом во всем, что касалось порядка в заведении, и вряд ли бы не убрал пепел и грязные кружки со вчерашнего дня. Интересно, кого принесло в такую рань срочно выпить шиповника, причем до открытия бара? И не менее интересно, почему Лифшиц их пустил. На этом мои размышления об утренних гостях подошли бы к концу, но трактирщик, сложив в стопку пластинки, снова обернулся и, облокотившись о барную стойку, заглянул мне в глаза. — Как спалось, не икалось? Хороший вопрос, как спалось. Спалось в подвале с крысой, под аккомпанемент двух алкашей и хозяйки Дуни, решившей залезть мне в трусы (кстати, блин, а Дуня эта в курсе вообще, что я теперь несовершеннолетний?). Понятное дело, рассказывать трактирщику о прошедшей ночи я не стал. А вот почему он решил, что мне икалось — решил уточнить. — Тут заходили двое, — сухо сообщил Лифшиц. Во как. С намеком, что эти двое заходили по мою душу, так? Если так, то быстро же они вышли на мой след… и дня на новом месте не отработал, как уже вычислили. Я насторожился, но показывать своей беспокойство трактирщику не стал. Сделал изумленно-придурковатое выражение лица, но спрашивать ничего не стал. Раз начал издалека заход, то вполне может попытаться взять меня на понт. Я-то ему под другим именем представился. — Искали некого Гришку Нафаню, — продолжил трактирщик. Лифшиц несколько секунд внимательно смотрел на меня, пытаясь раскусить, а потом уголки его губ, совершенно независимо от холодных глаз, медленно поползли вверх, изображая подобие улыбки. — Не знаешь такого? — Неа… — я попытался сыграть удивление и даже сделал вид, что припоминаю — нет ли Гришки Нафани среди моих знакомых. — Первый раз слышу. Улыбка резко сошла с лица трактирщика, чему я даже оказался рад, не шла улыбка этому человеку, вот хоть тресни. С ней он напоминал нервнобольного героя американских боевиков. Вот-вот начнет палить в белый свет. — И что эти люди хотели от Нафани? — я продолжал прикидываться, что ничего не понимаю. — Как найдут его, так и будет понятно, что хотели, — Лифшиц пожал плечами. — Полагаю, что ничего хорошего. Ясно. Понятно. Я, как болванчик, часто закивал. — А вы им что сказали, вы сам этого Нафаню знаете? Задавая этот вопрос, я уже соображал, переваривая услышанное — кому именно понадобилась моя персона и почему те, кто искали (сомнений в том, что это искавшие пили шиповник и курили у барной стойки, у меня не было), не дождались открытия. Хотя бы для того, чтобы меня найти. Но следующие слова Лифшица удовлетворили любопытство, по крайней мере, частично. — Я сказал им, что у меня такие не работают, — трактирщик прищурился, закусив зубами нижнюю губу. — Не соврал? — Вам виднее, — осторожно ответил я. — Но думаю, что этот Гришка Нафаня скажет вам спасибо, товарищ Лифшиц. У меня даже не повернулся язык повторить, что никакого Нафани, ни Гришки, ни Мишки, я не знаю. Лифшиц вполне наглядно давал понять, что в курсе всего происходящего и он знает, что я тот самый Нафаня, которым интересовались с утра. Интересно, отчего он не стал меня закладывать, ему-то зачем прикрывать меня? Неужто народа сегодня на заставке не много? Понятного ответа, который бы устраивал мое любопытство, не нашлось. — Будь осторожен, парень, этот Нафаня вляпался по самые щиколотки в крупные неприятности. И если сюда эти люди, скорее всего, больше не придут, то за пределами трактира они продолжат поиски, — закончил он. Проговорив это, Лифшиц сделал громче граммофон и кивком показал мне, чтобы я заходил за барную стойку, чтобы забрать сегодняшние заказы. Поднимаясь со стула, я почувствовал, что весь взмок — несмотря на нежаркую погоду, рубашка прилипла к спине и в горле пересохло. Новости с утра так себе, отнюдь не оптимистические. Я думал, что у меня есть как минимум неделя на то, чтобы намазать лыжи и уйти в закат, но, похоже, нужно ускоряться. Слишком быстро на меня вышли. Почувствуй себя рок-звездой, блин… моя популярность в городе росла, как на дрожжах. Правда, есть предположение, что встреча с «поклонниками» закончится отнюдь не автографами. Хорошо, что на сегодня мне удалось переодеться и на доставку выйти не таким франтом, как вчера. Наверное, именно яркий костюм позволил так быстро меня вычислить. Как в воду глядел… Мы зашли в подсобку, где были подготовлены заказы. Судя по количеству бутылок, число желающих выпить самогона отнюдь не убавилось. Не знаю, как трактирщик успевает стоять за барной стойкой и гонять столько самогона, да и знать, в принципе, не хочу. — Ты сегодня как? — поинтересовался Лифшиц. — От рассвета до заката. Поработать охота, надеюсь, вы не будете против? Трактирщик не ответил, а открыл записную книжку и выдал мне несколько заказов. Я обратил внимание, что он не идет прямо по списку… к чему бы это? Да и пусть поступает как хочет, дело его, если бы Лифшиц хотел меня сдать, то сдал бы. — Адреса запомнишь? — Я лучше запишу, листок и ручку не одолжите? — попросил я. — Вырви из блокнота. Я вырвал лист, взял лежащую рядом ручку и записал на бумагу все адреса. Заказчиков сегодня было побольше, чем вчера, и я мог не запомнить все до одного номера домов и названия улиц. Неожиданно писать в новом теле оказалось неудобно. И это мне, за свою прежнюю жизнь исписавшему не одну тонну макулатуры отчетностей. Раньше ведь как было — все ручками, никаких тебе компьютеров… Поначалу, с непривычки, буквы выходили корявыми, рука водила ручку неуверенно. Однако уже со второй строчки дело пошло куда увереннее, все-таки навык письма — это как езда на велосипеде. Раз этому обучившись, дальше легко приобретенный навык вернуть, не разучишься. Лифшиц все время, пока я переписывал адреса, смотрел за действом с явным интересом. Мне не сразу пришло в голову, что грамота по нынешним временам — не обыденность, а, скорее, исключение из правил. Тем более, у такой уличной шпаны, каким казался я. Пройдет немало времени, прежде чем большевики сделают советского человека образованным, и знание письма перестанет быть привилегией. Заострять внимание на интересе трактирщика я не стал. Умею и умею, в конце концов, писать — это не на голове ходить, мало ли, где я обучился грамоте. Да и сам Лифшиц ничего не спросил. Но галочку в уме, чтобы не светить навыками без надобности — я поставил, другой-то на месте трактирщика и заинтересоваться может. Закончив, я взял авоську, в которую запихал с дюжину бутылок, и направился на сегодняшний маршрут, заверив трактирщика, что обязательно еще загляну за следующей порцией. Тот снова ничего не ответил, пошел менять пластинку на своем граммофоне. А я вышел из трактира и направился по первому адресу из списка. Настрой у меня с самого утра был боевой, а после того, как стало известно, что меня ищут, желание быстрее заработать необходимую сумму только усилилось. Надо будет стереть ноги по щиколотки, но заработать деньги — и всё тут. Выйдя из трактира, я огляделся, несколько секунд постоял у входа, пытаясь понять, нет ли хвоста. Но никаких признаков слежки не заметил. Разве что в трактир уже заходили первые горожане. У кого-то утро начинается с кофе, а у кого-то, как у этих ребят — со стопочки горячительного для разгона. Судя по стабильному спросу, самогон у Лифшица был отменный. Ну а дальше пошла работа, пришлось немало походить, выданные заказы имели адресатов далеко за пределами центра. Будь у меня шагомер, который в будущем найдет место в каждом мобильном, и, думаю, я бы увидел, что цифра пройденных шагов за день исчислялась бы в нескольких десятках тысяч. Почувствуй себя римским легионером во время марша… Зато за этот день я познал Ростов-на-Дону во всей его красе. Как и в любом крупном городе, в Ростове существовала его «парадная» часть, которую при надобности показывали таким людям, как председатель ВЦИК Калинин. Мол, посмотрите, как все у нас чинно и красиво. А была часть «неофициальная», так называемая другая сторона медали, которая и была настоящим Ростовом. Нищета, разруха, обреченность… Я несколько раз ловил на себе взгляды местной шпаны, вроде бы, совсем не верхушка донского криминалитета, но повстречай таких где-нибудь в подворотне — и пиши пропало. Поэтому в подворотни я не заходил. Что подметил, так это довольно трепетное отношение к той работе, которую я выполнял. Из-за заветного звона стекла в авоське мне удалось избежать несколько конфликтов. Один из них поджидал меня неподалеку от ростовского ипподрома. Сам ипподром в 1920-м году представлял довольно печальное зрелище — коннозаводство практически перестало существовать. Зато это место стало магнитом, куда стягивался местный криминалитет — скачки, несмотря ни на что, происходили с завидной регулярности. И тотализатор приносил организаторам хорошие бабки. Именно к ипподрому меня привел второй заказ. Я несколько раз сверил адрес двинулся ко входу, где встретился с четверкой хмурых ребят, лузгающих семечки. Все четверо сидели на корточках и что-то бурно обсуждали, как я понял из обрывков услышанного, речь шла о недавнем забеге. И эти четверо пустили на ветер свои рубли, поставив не на того скакуна. Завидев меня, они замолчали, поднялись с корточек. Никакого интереса заводить разговор я не имел, так что хотел пройти мимо этой компании. Но стоило мне подняться к по ступенькам, как проход перегородил один любителей ростовских скачек. — Здорово, — рука недружелюбно настроенного паренька перекрыла вход. По бокам от меня выросли двое его дружков, еще один встал сзади, на случай, если я надумаю дать деру. — Пройти дай, — спокойно ответил я. — Я как буду выходить, так поговорим. Мне конфликт был совершенно ни к чему, постоять за себя я мог, не вопрос. Но когда против тебя четверо, тут даже Бадюк не справится. А в нынешнем тщедушном тельце, которое я за хлопотами не успел привести в порядок, мне ничего не светит в принципе. — Чьих будешь? — спрашивающий продолжал лузгать семечки, сплевывая мне под ноги. — Че в авоське? Барыжишь? — послышалось из-за спины. — Че, пресанем фраерка, Тимур? — поинтересовался крепкий парнишка, стоявший по левую руку. Он, как и его товарищ по правую руку, с любопытством поглядывал на мою авоську. Что там внутри, у них разглядеть не получалось, потому что я, как только гопота меня остановила, первым делом крепче перехватил сумку. Несмотря на численный перевес, сдаваться сразу я точно не собирался. И если самогон не дойдет до адресата, то только потому, что бутылка разобьется о голову одного из гопников. — Погоди, Никита, — отмахнулся «центровой» и вернул на меня взгляд. — Слышь, валенок, че в сумке у тебя? — Самогон, — пояснил я, подняв авоську, в которой звякнули бутылки. — Только не мой, заказ несу. Надо было видеть, как после этих слов изменилось лицо Тимура. А семечка, которую он почти донес до рта, застыла в воздухе. Он сглотнул, кадык дернулся взад-вперед, а вместе с тем резко изменилась риторика. — Прости, нехорошо вышло, — и он убрал руку, давая мне пройти в помещение. Как-то так. Очень похоже, что товарища Лифшица хорошо знали даже за пределами улицы Соборной, и связываться с ним и конфликтовать никто не спешил. Меня это удивило, но, с другой стороны, я-то ведь сразу понял, что трактирщик — мутный тип, и, похоже, сам по уши повязан с криминалом. День выдался не особо примечательным, но вот что важно — после четырех выполненных заказов я заработал примерно в десять раз больше, чем вчера, что не могло не радовать. И это навскидку, потому что деньги я перестал считать после второго заказа. Сумма чаевых быстро росла, как грибы после хорошего дождя. Расплачивались со мной, в основном, царскими рублями, что радовало вдвойне. Я помнил, что советский расчетный знак имеет меньшую ценность, чем старые деньги. Правда, был в этом и некоторый минус, ведь на пятый, последний заказ из списка, я шел с крупной суммой денег в загашнике. И попадись на моем пути ребята, которые не в курсе по делам товарища Лифшица, будет беда… Но риск хорош тогда, когда оправдан, а я рисковал, потому что искал крупную сумму для того, чтобы уже завтра из Ростова слинять. Поэтому я не прятался — шёл так, будто бы никаких денег при мне отродясь не водилось. Последний заказчик ждал в самом центре, о чем я узнал в самый последний момент, иначе не поперся бы сперва в другой конец города. — Тебе к бывшему дому Максимовых, внучок, на Почтовую улицу на углу Николаевского переулка, — сообщила мне незнакомая бабуля, когда я поинтересовался, куда идти. — Там большое четырехэтажное здание, бывший банк. — Спасибо бабуль, — я сунул старухе купюру, поблагодарив за отзывчивость. Заказчик вместо адреса обозначил название учреждения — Городская ликвидационная комиссия. Теперь понятно, что ликвидировали — банк. Национализация не оставила частному бизнесу ни единого шанса. Интересно, они поэтому заказали самогон, банк хоронят? Как бы то ни было, банкир всегда был банкиром, уверен, что вкладчики давно перевели деньги на зарубежные счета и покинули Ростов, а банкиры закругляли операционную деятельность до того, как развернется советская власть. Поэтому в последнем месте, куда мне предстояло отнести заказ, мне определенно стоило ждать хороших чаевых. Банкиры — это ребята такие, которые за копейку задушат должника, но на широкую ногу гульнуть не прочь. Ну, поживем — увидим… пока плану свалить из города не мешало ничего, и я даже боялся спугнуть свой фарт. Прибыв по адресу, я сразу приметил троих, одетых дорого-богато мужчин возраста под пятьдесят. Не знаю, чего они выперлись из здания, но они кого-то явно ждали, потому что курил только один из них, а остальные смотрели по сторонам, что твои дозорные. Меня, что ли? Ни фига себе, если действительно так. Я не стал гадать и подошел к трем толстякам. Заметил невольно, что они смотрят на меня с определенным любопытством. — Самогонку заказывали? Банкиры, а это явно были они, переглянулись. Три мужика под полтинник с явным лишним весом, при подтяжках на безразмерных штанах и в белых рубашках с бабочками. Трое из ларца, одинаковых с лица. — Вы, наверное, про реквизит? — уточнил один из них, добродушно улыбаясь.
Последние комментарии
2 часов 24 минут назад
4 часов 43 минут назад
6 часов 32 минут назад
12 часов 18 минут назад
12 часов 24 минут назад
12 часов 27 минут назад