Непрощенные [Владимир Кельт] (fb2) читать онлайн

Владимир Кельт Непрощенные

Колокол собора Святого Себастьяна гулко отбивал удары. Странно, но каждый раз сквозь звон я слышал призыв браться за оружие и сражаться до последней капли крови, хотя никто другой не стал бы расценивать соборную песнь в подобном ключе. Должно быть, дело в моей натуре.

Я стоял у окна, и с высоты третьего этажа Дома Раскаяния смотрел на пыльные улицы вечернего города, которые постепенно заполняла толпа. Люди в белых балахонах со скрывающими лица капюшонами медленно шагали к площади. В руках они держали кресты и зажженные свечи, при этом у каждого было оружие. Из их поганых ртов вырывались искаженные звериные звуки, которые они называли песнопениями. Псалмы, что они распевали, есть ничто иное, как насмехательство над Богом. Тьма стремительно расползалась по миру, а эти мрази во всем винили Церковь. С их слов верховное духовенство собственноручно распахнуло адские врата, впустив на нашу землю чудовищ. А на поверку все эти люди — очередные еретики, которые напялили белое и возомнили себя слугами Господа. И как только они ступят на площадь, с ними будет покончено, пыльные городские улицы омоются свежей кровью.

Противно скрипнула дверь, за спиной послышались тихие шаги. Я обернулся.

— Прошу простить, инквизитор Арон, — поклонился бритоголовый служка в простой монашеской рясе. — Мне велено передать вам это.

Он протянул запечатанное сургучом письмо. Даже издалека при тусклом освещении я смог различить печать кардинала, а это значит, что цербера спустят с цепи. Оно и к лучшему, в городе я засиделся. И чем больше я трачу времени на пустые допросы, тем глубже истинное зло пускает корни на нашей земле. Предвкушая новую работу, я сломал печать и бегло прошелся по строкам. Да. Определенно это то, что нужно.

— Объяви клирикам, что на рассвете мы выезжаем, — приказал я служке и вновь отвернулся к окну, не желая пропустить кровавое зрелище.

***

Мы подъезжали к окрестностям Флоренции, и чем больше я смотрел по сторонам, тем больше злился. Дороги пусты, ни торговых обозов, ни крестьян, которые спешат в город на ярмарку или довольные возвращаются с покупками, зная, что ребятня обрадуется леденцам. Лишь колья на обочине, да насаженные на них обезглавленные трупы. Иссохшие, потемневшие, таких даже вороны не клюют. Кружат в небе, истошно каркают, но не трогают мертвечину. Ворон — птица умная, жрать проклятых не станет.

Запряженная гнедой кобылой повозка тянулась по дороге, оставляя позади клубы пыли. Я ехал впереди на вороном мерине. Клирики Витор и Михаэль держались рядом, по обыкновению молчаливые и угрюмые, что я ценил. Близнецы не пустословили, предпочитая заниматься делом, а свое дело они знали хорошо, будь то пытки или же сражение против нечистой силы.

Так же с нами путешествовал презабавнейший персонаж, некто Гюго — круглолицый добродушный толстяк. Он смыслил во врачевании, и сильно любил вино. Большой бурдюк (с которым он не расставался, даже если слезал с повозки, чтобы обмочить кусты) был всегда полон. Странное дело, ведь Гюго хлебал из него постоянно! На мой вопрос, почему вино не заканчивается, толстяк с усмешкой пояснил, что ласково обнимает бурдюк, на что тот отвечает добром и преобразует воду в вино. Что ж, пускай так. Однако я подозревал, что Гюго умудрился погрузить в повозку бочку красного бургундского под видом лечебных снадобий.

Экзорцист Николас правил повозкой и изредка перекидывался фразами с Гюго. Николас поступил в наш отряд два года назад, и сперва вызвал мое недовольство недостаточной жестокостью в работе. Не спорю, милосердие — благодетель. Но когда ты служишь Инквизиции, то лучше вырежи себе сердце, и позаботься о том, чтобы сострадание не успело пустить корни в твою душу. Николаса мы переломили, он стал одним из нас. Одним из церберов кардинала.

А вот Гюго не наш. Монах прибился к нам в отряд перед самым отъездом по рекомендации и настоянию эпископа.

— Не упрямься, Арон, — сказал тогда эпископ. — Гюго станет вам полезен, учитывая твои методы работы.

— Не думаю, что от лекаря будет толк. Витор и Михаэль кое-что смыслят в анатомии, уж если они в состоянии отрезать людям части тела, то и заштопать рану смогут. Я и сам могу, полевой медицине обучен. А от чумы лекари все равно не спасут. Только Господь.

— Там, куда вы направляетесь, все намного сложнее, вы столкнетесь с тем, чего прежде не видели. Если кардинал прав, и во Флоренции вот-вот вспыхнет новый пролом в Бездну, то кто-то должен обо всем доложить. Если Дьявол приберет тебя и твоих псов, то хотя бы Гюго сгодится.

— Приставили шпионить за мной?

— Помогать, Арон, — с нажимом сказал епископ. — Помогать.

И теперь я вынужден слушать бредни вечно пьяного Гюго, и непомерно страдать от его болтовни. Должно быть это кара небесная.

Июль, адская жара. День стоял ясный, оттого черная воронка в небе на севере была видна как никогда. Мне даже казалось, что стоит остановиться и присмотреться, как я увижу спускающихся оттуда чудовищ, которые разбредутся по пустоши в поисках одиноких душ. Северные регионы мы потеряли много лет назад. Что там сейчас творится — одному Богу известно, и лишь Его милостью Церковь удерживает стену, что не дает скверне расползтись дальше. Сколько паладинов, инквизиторов, монахов и клириков там полегло? Не знаю. Много, очень много. Ведь тех, кто выжил, мне приходилось добивать самому, потому как у половины из них под кожей я находил Дьяволово Семя.

Витор вернулся с разведки, его черный плащ сделался серым от пыли, впрочем, как и лицо.

— Докладывай, — приказал я, когда его лошадь поравнялась с моим конем.

— Все так, как и боялся кардинал. Пшеничные поля почернели, я проскакал несколько таких — все черно. Колосья не собраны, лежат на земле и гниют. Как сказал повстречавшийся по дороге торговец: главный въезд во Флоренцию закрыт.

— Трупы?

Витор скосил взгляд на кол с нанизанным, будто на спицу, высохшим мертвецом.

— Я не об этих, — отмахнулся я. — Паладины собрали здесь большую жатву, даже завидно. Я говорю о чумных, Витор.

— Пока не видел, но торговец сказал, что во Флоренции покойников много, их негде хоронить, обезображенные бубонами тела лежат прямо на улицах.

— Ясно. Значит мы попали в самое пекло, и как раз вовремя. Что еще?

— Про падеж скота он тоже сказал, а еще говорит, что видел в полнолуние летящего над полем вампира.

— Люди от страха несут всякую чушь, — хмыкнул я. — Уж мы-то с тобой знаем, что вампиры не летают.

— Не летают, — кивнул Витор.

Мы немного помолчали, прислушиваясь к мерному стуку лошадиных копыт. Я всецело погрузился в мысли, понимая, что на этот раз мы напали на след. В городе засела Чума.

***

Жара стояла невыносимая. Узкие улицы Флоренции были засыпаны мусором, канавы полны нечистот. Последние, к слову, горожане выливали прямо из окон, чтобы лишний раз не казать носа из дома. Люди боялись выходить на улицы, где за каждым углом поджидала чума — страшная и непобедимая хворь. Но я знал, что с ней можно справиться.

Люди уже пережили одну дьяволову болезнь. Когда-то давно мои предшественники искали тех, кто принес в мир проказу, искали слуг Дьявола. Их усилия не прошли даром. Из церковных летописей я узнал, что инквизиторы напали на след могущественного алхимика по имени Вариус. Алхимик создал в своей лаборатории споры лепры, а культисты наделили их темной силой с помощью Сферы. Первый зараженный вышел из лаборатории Вариуса и направился в самое людное место — на рыночную площадь. Он кашлял и чихал в лица прохожим, хватал их за руки, приближался так близко, что от зловонного дыхания люди не могли увернуться.

В летописях описаны знамения и приметы, написано как можно отыскать создателя болезни и как поймать первого зараженного. Увы, в те далекие времена мои предшественники и братья по оружию не смогли одержать полной победы. Инквизиторы отыскали культистов и уничтожили Сферу, которая делала лепру смертельной и заразной. Алхимик Вариус бежал, а первого прокаженного вовсе не удалось изловить. И все же мор отступил. Прокаженных становилось все меньше, лепра больше не отнимала жизнь, лишь приносила нестерпимые муки и уродовала тело.

Круг замкнулся, все повторяется.

Теперь я принял сию ношу. Я ищу создателя Чумы, и того, с кого все началось.

— С чего начнем, инквизитор Арон? — спросил Витор, когда мы шли через квартал кожевников.

— Сперва подберем место, годное для работы, — ответил я, прикрывая лицо краем плаща. Дышать миазмами смерти было невозможно.

— Разве мы не остановимся при монастыре святого Лаврентия?

— Нет, клирик. Нам стоит держаться подальше от обители Господа…

— И поближе к обители Дьявола, — с понимающей усмешкой окончил фразу Витор.

Так повелось, что церберы Инквизиции близки к Господу духом, но телом и разумом близки к Дьяволу. Ибо чтобы понять своего врага, ты должен принять его образ мыслей, осознать черную суть и болезненную, извращенную логику зла. Ты сам должен стать злом.

— Так куда мы направимся, Арон?

— В Часовню Прокаженных.

Мы двинулись вниз по улице, мимо монастыря святого Лаврентия. Тот купец не соврал, трупы действительно гнили прямо на дорогах, и некому было о них позаботиться. Копальщики не успевали рыть могилы; поговаривали, что власти желают привлечь к работам заключенных и приговоренных к каторге. Не знаю насколько верно такое решение, но точно знаю одно: улицы нужно очистить. Сейчас Флоренция являла собою плачевное зрелище. Жирные зеленые мухи ползали по изуродованным телам мертвых и умирающих; садились на гнойные бубоны и начищали крылышки, затем разносили болезнь все дальше и дальше, дальше и дальше…

***

Я никогда не любил лепрозории. Вот и Часовня Прокаженных на окраине Флоренции мне не понравилась. В низком, словно сгорбившемся здании, сложенном из камня, царила гнетущая атмосфера смерти. Здесь обитали живые и мертвые. Вернее, живые мертвецы. Так повелось, что над прокаженными совершали символический похоронный ритуал, после чего больного считали мертвым и ссылали доживать свои дни в лепрозории. Мне доводилось часто вести допросы прокаженных, и за это время я уверился: эти люди находятся между мирами, они кожей чувствуют дыхание смерти, и даже заглядывали на «ту сторону». Среди них часто встречаются могущественные колдуны и ведьмы. Я лично отправил на костер два десятка таких служителей тьмы. Но чаще доносы и жалобы поступали на обычных больных, потому что мнительным гражданам в каждом прокаженном чудятся силы Зла. А, быть может, все дело в нежелании здоровых людей видеть рядом уродство и болезнь, ведь проще забыть о существовании мора, не замечать, и все списывать на происки Дьявола.

В Часовне Прокаженных я делил кабинет с молодым доктором, который был все время занят с больными, так что меня никто не отвлекал и не беспокоил. Я разложил свои записи на затертом деревянном столе, и принялся сводить нити воедино.

Падеж скота начался за полгода до прихода чумы. Первый очаг вспыхнул как раз у запечатанных северных регионов. На пожелтевшей карте я отметил селения, где без причины дохли коровы и свиньи. В некоторых деревнях виной тому были происки ведьм, и о таких случаях я знал из докладов других инквизиторов. Меня же интересовали дела, расследование которых окончилось ни чем. Таких оказалось немало, и если отметить все деревни, то на карте получалось девятнадцать точек, образующих неровный круг.

Далее — пшеничные поля. Я тщательно собирал сведения о неурожае этим летом. Вел переписку с другими инквизиторами и выяснял обстоятельства порчи пшеницы. Мои клирики лично проверили несколько донесений и выехали осмотреть поля. Тут все было неоднозначно. Где-то пшеницу угробила мучнистая роса или обычная гниль, но некоторые поля почернели за одну ночь и причин этого я до сих пор не узнал.

Однако мои клирики три недели тому назад напали на интересный след. Как выяснилось, в окрестностях Питильяно промышляла ведьма, насылая порчу на жителей деревни. Витор и Михаэль ее выследили, изловили и передали на милость Инквизиции. Я лично проводил допрос. Той женщине было немногим больше сорока, ее черные с сединой волосы сбились в космы и кишели вшами. Она орала проклятья каждый раз, как я срезал с ее головы кусок скальпа. До сих пор помню копошащихся под пальцами вшей, и мерзкий металлический запах, которым разило у нее изо рта.

Ведьма не сломалась. Она назвалась девятой из двенадцати апостолов Антихриста и ловко извернувшись, придушила себя цепью. Ее последними словами было: «Наше дело все равно будет окончено. Чума идет».

Нет, этому не бывать. Ибо на пути чумы стою я, Арон, а за моими плечами святая Инквизиция.

В дверь кабинета тихо постучали, оторвав меня от карты и размышлений. Это был экзорцист Николас. Худощавый, бледный, в черной строгой одежде. На шее Николаса, на толстой цепочке висел большой серебряный крест, на широком кожаном поясе крепились многочисленные пузырьки и фляги, на бедре красовался освещенный самим папой кинжал.

— Арон, есть новости, — бесстрастно сказал Николас.

— Не томи, выкладывай.

— В церкви один крестьянин рассказал, что за городской стеной почернело пшеничное поле. Он божится, что утром пошел на свою делянку, и все было как обычно, а час назад поле взяла чернота.

— Где тот крестьянин?

— Ожидает у главных ворот.

— Найди Витора и возьми лошадей. Мы выезжаем, пусть крестьянин покажет путь.

Николас кивнул и вышел. Немного подумав, я собрал свои записи и положил в дорожную сумку. Надел плащ и вышел в широкий коридор лепрозория. Серые каменные стены дышали холодом и сыростью, несмотря на летнюю жару, они не просыхали как положено. В этой мрачной сырости по темным углам прятались прокаженные. Замотанные в тряпье так, что видны лишь глаза, они жались к стенам, словно испуганные ярким светом крысы. Кто-то стонал от невыносимой боли, кто-то накладывал на изуродованную кожу выданные лекарями припарки. Некоторые больные сидели на грубо сколоченных лавках и играли в кости.

— Ш-ш-ш-ш… Ты на верном пути, инквизитор Харон, — прошипел кто-то у меня за спиной.

Я обернулся. Незнакомец сидел на полу, закутавшись в черный добротный плащ. Его лицо скрывала темнота капюшона, но по исполосованным шрамами и язвами рукам я понял, что это прокаженный.

— Пути Господни неисповедимы, — ответил я и добавил: — Мое имя не Харон.

— Ха-ха, — сипло рассмеялся незнакомец. — Арон. Конечно же Арон, как я мог спутать? Инквизитор Арон — спаситель Флоренции и свящ-щ-щ-щенного Рима.

Я бросил прокаженному медяк и пошел дальше, спиной ощущая на себе колючий, ледяной взгляд.

***

— Это не гниль, — сказал Витор, обводя рукой поле.

— Уверен? — спросил я.

Витор растер пальцами почерневший колосок и понюхал.

— Уверен. Это однозначно не гниль. Если пшеницу гниль взяла, то колос воняет тухлой рыбой, а этот разит серой.

Я окинул взглядом поле. Со стороны пшеница выглядела как обычно и вроде бы даже пора собирать урожай, но… Но стоит коснуться колоса, как зерно чернеет изнутри, и осыпается тленом.

— Что скажешь, Николас? — спросил я экзорциста.

— Пентаграмм и трупов черных кошек на поле я не нашел, капища тоже нет. Это точно не ведьма.

— Алхимия? — выразил я догадку.

Николас покачал головой.

— Смотрите, — сказал он и плеснул из фляжки святой воды.

Пшеница зашипела и начала дымиться, словно при пожаре. Черные колосья полопались, из них потекла мутная слизь, запах серы усилился.

— На других черных полях такого не было, — задумчиво сказал Витор, глядя на разлагающиеся под действием святой воды колосья.

Я мысленно вернулся к своим записям, вспомнил карту… Озарение снизошло на меня, словно гром среди ясного неба.

— Это потому что мы видели лишь последствия происков слуг Дьявола. Все те поля мы посещали через несколько дней после порчи.

— Действительно, — хмыкнул Витор. — Сейчас еще и часу не прошло, как начался процесс.

Я кивнул.

— Сейчас мы наблюдаем работу одного из лже-апостолов. Мы в самом эпицентре Дьяволова замысла, господа. Нужно обшарить округу, уверен, мы найдем здесь логово культистов.

— Бьюсь об заклад, что эта погань засела в сожженной деревне, которую мы видели в двух лигах отсюда, — хитро прищурился Витор. — Место хорошее, темное. Там неупокоенных душ хватит подпитать любой ритуал. Николас?

— Ставлю на заброшенную мельницу. Арон?

Я ухмыльнулся и покачал головой.

— Не в этот раз. Все равно прав окажется Николас, впрочем, как всегда, а я не в настроении оплачивать ему ужин в таверне. Да и времени на проверку всех мест нет. Скоро стемнеет, а мы все топчемся тут, как коровы на пастбище. Посему идем сразу к мельнице.

На той мельнице мы нашли иссохший почерневший труп мужчины. Когда он умер — ни я, ни Витор не смогли определить, решив, что мертвеца нужно будет забрать с собой в лепрозорий, чтобы лекарь Гюго смог его осмотреть и сказать точнее. Я бы сказал, что покойник лежит тут давно, что жара и ветер сделали свое дело, превратив останки в сухарь, но имелись доказательства иного толка. Внутри мельницы стены были измалеваны кровавыми пентаграммами. Густая кровь впиталась в потрескавшееся дерево, но, несомненно, была свежей и принадлежала человеку. Николас хорошо разбирался в вещах подобного рода, и у меня не было поводов ему не верить.

Именно капли крови привели нас в логово. Они были едва различимы на потрескавшейся земле, на пропеченных жаром камнях, на увядших стеблях дикой мяты. Вход в пещеру оказался небольшим, от посторонних глаз его прикрывали сухие ветки кустарника. Многие из них были сломаны, будто кто-то в спешке пробирался вовнутрь.

— Не нравится мне это, — сказал экзорцист. — Арон, надо бы обождать до рассвета, спускаться в подземелье сейчас может быть слишком опасно.

На это мы с Витором смолчали, рассматривая вход в пещеру. Позади надсадно скрипела старая мельница, каждый порыв горячего ветра тревожил видавший виды механизм.

— Позиция Николаса ясна. Витор, что думаешь? — спросил я.

— Надо идти и во всем разобраться. Нет смысла тянуть до утра.

— Господь наделил тебя отвагой, — кивнул Николас. — Но не забывай, что нас всего трое, можем и не сдюжить. Арон, подумай, стоит ли так рисковать?

Николас и Витор смотрели на меня испытующими взглядами, пытаясь предугадать, какое решение я приму. А я смотрел на то, как солнце неумолимо скрывается за горизонтом и жалел, что Михаэль и Гюго остались в городе, ведь помощь не помешает.

— Нужно идти сейчас, — решил я. — Нельзя ждать до утра, иначе будет слишком поздно. Помните другие поля? Мы осматривали их спустя несколько дней и ничего не находили, потому что упускали момент. А сейчас самое время, так что долой осторожность. С нами Господь, за нами святая Инквизиция.

— Аминь, — кивнул Николас и осенил себя крестным знаменем.

Мы вошли в пещеру, мрак тут же окутал нас плотным саваном. Витор зажег факел и поднял над головой. Каменный свод оказался достаточно высоким, чтобы можно было вытянуть руку. А вот спуск не внушал доверия — слишком покатый, он вел в узкий извилистый тоннель, который напоминал громадную нору. Переглянувшись, мы уверенно спустились.

Тоннель то расширялся, то снова сужался так, что идти можно было только по одному. Пахло сыростью и серой. Чем дальше мы шли, тем отчетливее становился мерзкий запах. Паутина липла к одежде, но пауков я не встречал, ровно как и летучих мышей, что показалось странным, ведь подобные пещеры — излюбленное укрытие нетопырей. Шли молча, чтобы не выдать себя, хватало и того, то свет от факела играл против нас.

Откуда-то из темноты послышались приглушенные голоса: обрывки фраз и странное мычание. Мы остановились, прислушались. Я подал Витору знак затушить факел, и первым медленно пошел на звук. Вдалеке задрожал бледный красноватый свет, голоса сделались четче, среди них громче всех звенел женский.

— Не заходите за пределы круга, — говорила женщина.

— Линии слишком тонкие, ни зги не видно! — возмущался мужской голос.

— Факел! Жюль, тащи сюда еще один факел!

Здесь тоннель резко забирал вправо, и что за поворотом — не разобрать. Прильнув к стылой влажной стене, и аккуратно ступая по камням, чтобы не выдать себя случайным шорохом, я двинулся дальше. Следом тихо, будто призраки, крались Витор и Николас.

За поворотом тоннель расширялся, плавно перетекая в просторный зал с высокими каменными сводами. Взору открылась странная и одновременно пугающая картина. Четыре рослые фигуры в черных балахонах выстроились полукругом у дальней стены. Лица культистов скрывали маски с длинными вороньими клювами и темными стеклами окуляров, такие маски обычно носят чумные доктора. У стены, скрючившись, лежали трое крестьян. Один из них седой, перепачканный в грязи, со спутанными космами. Второй намного моложе, насколько я смог рассмотреть — совсем еще мальчишка, третьей оказалась дородная женщина. В тусклом свете факелов можно было увидеть начертанные на земле пентаграммы, судя по всему, тут проходит зверский сатанистский ритуал.

Витор положил ладонь на рукоять меча, готовясь сразить черных служителей. Но я остановил его жестом. Было здесь кое-что еще…

Кое-что странное.

Посреди зала возвышалось громадное нечто из серой плоти, походившей на студень. В этой непонятной массе с трудом угадывался человек. Маленькая лысая голова на короткой шее, которая терялась в сальных складках, плавно переходящих в большое пузо. Руки торчали по сторонам — непропорционально худые и короткие, ноги прятались где-то в складках живота. Из спины и груди «человека» к каменным сводам тянулись тонкие прозрачные трубки, которые что-то всасывали, какую-то темную склизкую субстанцию. Жуткое порождение Ада, к тому же побывавшее в чьей-то лаборатории. Я смотрел на это чудовище и никак не мог понять, что же это такое и как его убить.

— Е-е-е-сть! Хочу е-е-е-сть! Я голо-о-о-ден! — взвыл монстр.

Культисты засуетились, заканчивая приготовления к ритуалу. Они выстроились вдоль границы круга, и принялись нараспев читать заклинание. Затем женщина скинула с себя балахон. Она была абсолютно нагой, лишь маска чумного доктора скрывала лицо, да черные, как ночь волосы струились по спине. Культисты подняли с земли перепуганных крестьян и поставили перед ведьмой на колени.

— Отец наш! Сатана! — воззвала ведьма, подняв над головой ритуальный кинжал. — Услышь детей своих, слуг своих верных!

— Услышь! Услышь! Услышь! — вторили ей потусторонние голоса.

— Мир ждет! — голосила ведьма. — Прими эту жертву!

С этими словами она разрезала бедро старику, пустив кровь, и толкнула его в круг. Чудовище взвыло:

— АГРРР!

Из пупка монстра вырвалось щупальце, которое впилось в тщедушное тело старика и ловко подбросило. Голова чудовища, такая маленькая и несуразная, вдруг увеличилась и обзавелась громадной челюстью с тремя рядами клыков. Эта страшная, клыкастая пасть перемолола старика за пять секунд.

С хохотом ведьма ударила кинжалом юнца и отдала монстру на поживу.

— Хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий! — хохотала она.

Витор не выдержал. Рванул меч из ножен, зло захрипел и ринулся вперед. Но я оказался быстрее: прыгнул вдогонку и повалил его на землю.

— Не сейчас! — прошипел я, прижимая клирика к земле. — Не сейчас! Надо уходить. Быстро! Нам не одолеть эту тварь!

Витор зыркнул на меня недобро, но все же поднялся и, увлекая за собой шепчущего молитву Николаса, поспешил обратно в тоннель.

Ведьма еще хохотала, когда послышались крики и жадное чавканье. А затем женский, полный боли визг. Чудовище не пощадило дьяволовых слуг.

***

Отряд мы собрали к полуночи. В основном то были крестьяне, чьи делянки пшеницы изъела черная мерзость, и кто решил, что лучше сгинуть в бою с нечистью, нежели от голода или чумы. А вот флорентийские церковники помогать не рвались. Не имей я письма кардинала, наделяющего меня особыми полномочиями, они бы вовсе не стали слушать. Пять мечей — это все, кого флорентийцы снизошли выделить. Паладин и четверо стражников присоединились к нашему отряду у старой мельницы в последний момент.

Тоннель все усложнил. Но даже не будь этих извилистых подземных ходов, мы бы все равно потерпели поражение. Тогда я не мог знать, чем все обернется. Не мог даже предположить, сколь сильным окажется порождение Ада.

Тварь не брало серебро. Молитвы и сильнейшие ритуалы экзорцизма оказались твари не страшны. Чудовище не боялось стали — мечи крошились в пыль от ударов о серую плоть. Даже мой горящий меч, смазанный святым маслом, не нанес твари ощутимого вреда. Лишь святая вода причиняла ему нестерпимые муки. Но чтобы убить порождение Ада, нам нужно было его утопить в каком-нибудь священном озере.

Почти все, кто спустился с нами в тоннель, были жестоко убиты. Тварь рвала на куски отчаянных крестьян, закидывала в свою огромную пасть и глотала не жуя. Тварь с легкостью разделалась со стражниками и растерзала закованного в тяжелый доспех паладина. Выпила его, словно паук муху.

Николас был серьезно ранен, а я едва уцелел. Отступали мы так быстро, насколько позволяли тоннели, которые к тому времени заполонили смертоносные щупальца вечно голодного монстра.

Мы проиграли. И боль тех потерь навсегда останется со мною.

***

В Часовню Прокаженных я влетел подобно урагану. Следом Витор и Михаэль внесли раненного Николаса. Лицо экзорциста побледнело, скулы и нос заострились, как у покойника, с пересохших губ слетали фразы молитвы. Нам на встречу тут же бросились двое лекарей лепрозория.

— Прочь! — гаркнул я, и заорал во всю глотку: — Гюго!!!

Лекарь выскочил из кельи и поспешил на помощь. От Гюго разило вином, но на ногах француз стоял крепко.

— Скорее, несите его сюда, — бормотал Гюго. — Да, вот так. Кладите на стол. Сейчас, брат Николас. Сейчас все сделаем…

Не отвечая на вопросы клириков, ни с кем не разговаривая, злой, будто черт, я ворвался в свой кабинет. Швырнул на затертый стол сумку с записями и со всей силы ударил кулаком по столу. Костяшки пальцев пронзила боль. Она напомнила, что я еще жив. Те крестьяне… Упокой Господь их души.

Меня бил озноб, а внутри, в душе, разгорался лихорадочный огонь. Как одержимый, я принялся раскладывать на столе свои заметки и карту местности. Руки дрожали, сердце колотилось, подгоняемое внутренним пламенем. А перед взором все еще стояло подземелье и картины жутких смертей.

— Что же это за тварь? — снова и снова задавался я вопросом. — Как это убить?

Я в очередной раз просмотрел записи, сверился с картой и нанес новую отметку с почерневшими полями и подземельем у старой мельницы. Если добавить еще две отметки, то получится искаженная пентаграмма. И тут что-то проскользнуло… Мысль, догадка.

— Хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий, — повторил я слова ведьмы. Слова из Нового Завета, Откровение Иоанна Богослова.

Теперь все встало на свои места. Когда я осознал все, что мне довелось недавно увидеть — меня вмиг прошиб холодный пот. Апокалипсис… Апостолы Дьявола хотят начать Апокалипсис, и тому имелись доказательства. Ведьма и ее приспешники проводили темный ритуал, надеясь сорвать третью печать. Та тварь в подземелье — ни что иное, как слуга Всадника Апокалипсиса, имя которому — Голод. Сама же тварь являла собою один из семи грехов — Чревоугодие. Ну конечно, ведь иначе и быть не может! Обжорство и голод всегда идут рука об руку. Выходит, что и вспышка чумы — конкретное стремление, взлом еще одной печати, после падения которой в мир придет Всадник на бледном коне. Смерть.

Не теряя времени, я достал из ящика стола бумагу и чернила. Пламя свечи дрожало от сквозняка, света недоставало, поэтому буквы выходили не такими ровными. Я составил письмо кардиналу и сразу же отправил почтового голубя. Небо посерело, близился рассвет, так что письмо ляжет на стол кардинала уже к завтраку.

Устало откинувшись на спинку стула, я помассировал переносицу. Голова раскалывалась, в волосах запеклась кровь, левая рука болела и плохо слушалась. А в мыслях билось одно: нужно убить Обжорство и остановить Голод, а следом уничтожить Чуму. Нельзя чтобы пала хотя бы одна печать. Нельзя! Но как?

Как?!!

В горле пересохло. Взяв стакан воды, я сделал большой глоток и тут же поперхнулся. Я понял как убить тварь! Понял я и другое: мало убить Обжорство, нужно найти тех, кто его создал, иначе в мир придет другое чудовище, а за ним еще и еще. В том, что тварь создали искусственно — я не сомневался. «Наука и магия всегда стоят рядом, и грань между ними порой неотличима» — услышал я однажды фразу, она навсегда врезалась в память вместе с человеком, ее сказавшим. Чудовище сотворили с помощью науки и магии — тому свидетельство торчащие из серой плоти трубки и хирургические швы. А так ли много мест, где это можно сделать? Где есть лаборатория, хирургическая комната, и люди, которых никто не станет искать, не станет оплакивать?..

Ответ напрашивался сам собою: лепрозорий.

Да, именно так. Лепрозорий — идеальное место, сокрытое от посторонних, к тому же в этих лечебницах полно прокаженных, которые для всех мертвы. Чем не плоть и корм для монстра? Во Флоренции два рабочих лепрозория: Часовня Прокаженных и Обитель Спасения. Что ж, начнем прямо сейчас. Действуй я по обычному порядку, то сперва допросил бы прокаженных, узнал, не исчезают ли люди и нет ли странностей. И только потом взялся бы за главного лекаря — седого улыбчивого доктора Бруно.

Я стремительно вышел из кабинета и направился к спальне доктора. Громко постучал кулаком в рассохшуюся дверь.

— Бруно! Открывайте! — тарабанил я. — Именем Инквизиции!

Тишина.

Не став дожидаться, пока Бруно вылезет в окно и попытается сбежать, я ногой вышиб дверь. В спальне тускло горела масляная лампа, на кровати вроде бы кто-то спал, накрывшись одеялом с головой. Неужто Бруно не услышал? Или… мертв?

Я подошел и сдернул одеяло. Вместо человека на кровати лежал свернутый соломенный тюфяк.

— Проклятье!

Я вышел в коридор и рванул дверь спальни лекаря Дийстры.

— Где Бруно? Отвечай!

Испуганный лекарь вскочил, подслеповато щурясь.

— Я… н-н-е знаю… — промямлил Дийстра заикаясь. — Спит. Или в лечебном зале.

— Из комнаты ни шагу, — сказал я, смерив лекаря холодным взглядом. — Мы еще поговорим по душам. Не забудьте помолиться, Дийстра.

Дийстра истово закивал, а я уже шел по коридору дальше, вслед неслись слова молитвы — горячей и протяжной. Так может молиться только человек испуганный, дорожащий своей жизнью. В темных сырых коридорах гулял сквозняк, свет от масляных ламп дрожал, отбрасывая на каменные стены уродливые тени. Отовсюду слышались стоны и плачь. По темным углам и нишам прятались прокаженные. Я схватил одного за грудки и выволок на свет. Прокаженный забился, словно попавший на солнце вампир.

— Где Бруно? — процедил я.

— Апх… Апх… — прокаженный хватал ртом воздух и таращился на меня мутными рыбьими глазами.

— Говори!

— Апх… Не видел… Два дня как не вижу его.

Отбросив прокаженного, будто мусор, я пошел дальше. Проверял комнаты и палаты, залы и столовые, будил спящих и задавал вопросы. Бруно никто не видел. Что ж, либо седой улыбчивый доктор так осторожен, что превратился в призрак, либо больные и служащие настолько запуганы, что молчат. Ничего, если не найду лекаря, я собственноручно вытащу потроха из каждого и проверю, есть ли у этих крыс душа.

— Там… Тот, кого ты ищеш-ш-шь, там, — послышалось откуда-то из темноты змеиное шипенье.

Я обернулся и увидел прокаженного, чье лицо скрывал капюшон весьма дорогого плаща. Готов поклясться, что секунду назад тут никого не было!

— Ты найдеш-ш-шь. Здесь.

Прокаженный вдавил рукой камень в кладке. Послышался гул невидимого механизма, после чего в стене открылся тайный лаз. Сняв с крюка лампу, я, пригнувшись, прошел в проем.

— Ты найдеш-ш-ш-ь. Найдеш-ш-шь, Арон, — прошипело мне вслед.

Узкий темный тоннель тянулся и тянулся. Я ожидал, что он приведет меня к тайной лаборатории или к месту, где спрятан алтарь на котором Бруно приносит жертвы. Но тоннель оказался всего лишь черным ходом и вел в заброшенный сад, где стояла старая часовня. Я затушил лампу и вышел из тоннеля.

Бруно я заметил сразу. Занимался рассвет, и его высокая, плечистая фигура хорошо просматривалась на фоне зарева. Бруно был не один, рядом с лекарем стояла невысокая стройная женщина, одетая в походный костюм. На плечах развивался плащ, а лицо скрывала маска чумного доктора, из-под которой выбились огненно-рыжие длинные локоны.

Я двигался бесшумно, я даже не дышал, но каким-то неведомым образом рыжеволосая меня заметила и обернулась. На миг наши взгляды встретились. Женщина отсалютовала мне, и шустрой тенью перемахнула через забор, растаяв в предрассветной дымке.

Бруно же остался неподвижен. Доктор спокойно наблюдал, как я приближаюсь быстрым шагом, на его лице не дрогнул ни один мускул.

— Сегодня замечательное утро, не находите, инквизитор Арон? — улыбнулся Бруно.

Он стоял напротив: седой улыбчивый доктор с добрыми глазами и окровавленными руками.

— Я бы на вашем месте попридержал улыбочки, Бруно. На допросе вам будет не до учтивостей.

— Меня в чем-то подозревают? — искренне удивился доктор.

В ответ я многозначительно посмотрел на его обагренные руки.

— О, это всего лишь краска! — воскликнул Бруно. — Киноварь, если точнее. Вот, взгляните.

Он протянул мне руку, я поймал его запястье и выкрутил. Второй рукой схватил доктора за горло, приблизился к его лицу и прошептал:

— У святой Инквизиции есть вопросы, Бруно. Рекомендую не медлить с ответами.

— Пустите! — завопил доктор. — Вы мне руку сломаете!

— Поверьте, я вам много чего сломаю, если не получу ответы. А-ну, пошел!

Я толкнул доктора в сторону тоннеля, и пока он шел впереди, я не упускал из виду его руки. Оружия при нем не было, и вряд ли он прячет кинжал в исподнем, но все же руки не давали мне покоя. Внешне Бруно выглядел возмущенным и напуганным, но руки не дрожали, и кулаки он не сжимал, ничего не теребил, не заламывал пальцы. Это руки человека спокойного, руки хирурга. А еще киноварь. Зачем ему краска? Неужто пишет картины?

У кабинета поджидал Михаэль. Завидев Бруно, клирик хищно усмехнулся, учтиво распахнул перед доктором дверь и кивнул на стул. Бруно послушался, сел.

— Как Николас? — спросил я, надевая перчатки. Не люблю пачкать руки кровью. Хватит и того, что душа давно испачкана, и ее никогда не отмыть.

— Идет на поправку. Рана не заражена, Гюго заверил, что Николас вскоре к нам присоединится.

— Это добрые вести, клирик. Впрочем, сегодня прекрасное утро. Как насчет завтрака в какой-нибудь таверне?

— Из тех, что еще уцелели? — Михаэль скривился: — Боюсь, там подают только чумную мертвечину.

— Господь с тобой, Михаэль! Мертвечина нас и так ждет на этом невзрачном стуле, — кивнул я в сторону доктора. — Я сейчас о настоящей таверне, о картошке с мясом и кружке доброго пива.

Мы буднично говорили о пытках и возможной смерти Бруно, которую легко устроим в перерыве между завтраком и походом в нужник. Однако никто даже пальцем не коснулся доктора, который ожидал худшего, и понимал, что его жизнь для нас ничего не значит.

— Я не виновен, — не выдержал Бруно.

— Не виновен в чем? — обронил я, продолжая беседу с Михаэлем и не обращая особого внимания на Бруно.

— В том, в чем вы хотите меня обвинить. Я не еретик, не культист и не отступник. Я верующий человек, я помогаю страждущим.

— Хорошо, Бруно, я рад за вас.

С этими словами я схватил доктора за поврежденное запястье и заставил показать руки. Бруно скривился от боли.

— Зачем тебе киноварь? Отвечай! — рыкнул я.

— Ртуть! Мне была нужна ртуть! — залепетал Бруно. — Это для припарок! Ртуть хорошо подсушивает бубоны и гнойники!

— Алхимия?

— Медицина! Богом клянусь, это медицина! У меня есть разрешение от Церкви на опыты. Есть, правда есть, — истово закивал седой доктор. Улыбаться ему явно больше не хотелось. — Позовите лекаря Дийстру, он возьмет грамоту в моем кабинете!

— С Дийстрой у меня будет особый разговор. А грамоту в вашем кабинете возьмет клирик.

В дверь постучали — два напористых удара.

— А вот и он, — усмехнулся я.

Вошел Витор и протянул мне грамоту. На мой вопросительный взгляд клирик покачал головой — значит, ничего подозрительного в кабинете он не нашел. Я развернул грамоту, внимательно изучил. Да, так и есть. Разрешение на проведение медицинских опытов, подписанное флорентийским епископом Августом Бетори.

— Обыщите каждый угол лепрозория, переверните все вверх дном, — приказал я клирикам. — Особенно внимательно осмотрите хирургические комнаты и лаборатории.

Братья вышли, оставив нас с Бруно в душном, пропахшем плесенью и настойкой валерианы кабинете. Доктор бесцветно улыбнулся, он снова казался благодушным и спокойным. Поразительно, сколь быстро ему удалось вернуть самообладание.

— Я могу идти?

Он встал со стула, но тычком в грудь я заставил его сесть обратно.

— Где она? — с нажимом спросил я.

— Кто? — непонимающе спросил доктор.

— Не играйте со мной, Бруно. Рыжеволосая. Где она?

Бруно улыбнулся, а затем назвал место.

***

Дом находился недалеко от площади, серый и невзрачный, за исключением яркой черепицы на крыше над крыльцом. Квадраты окон были зарешечены, в кованых подставках стояли прогоревшие факелы. Под стеной рычали исхудавшие одичалые собаки, устроив грызню за оторванную руку покойника. Прислонившись к стене на противоположенной стороне улицы, я наблюдал за домом. Никто оттуда не выходил и никто не входил. Вряд ли это гостевой дом, скорее всего он принадлежит кому-то из обнищавших аристократов, и был сдан в аренду. А быть может попросту заброшен. Сейчас во Флоренции домов больше чем людей.

На стук никто не открыл. Тогда я вышиб дверь и вошел внутрь, принеся с собою сквозняк, пыль и смрад городских улиц. Комнаты выглядели нежилыми. Гобелены на стенах завешаны тряпками, на сундуках и мебели собрался приличный слой пыли, но дощатый пол при этом был чистым. Я обходил комнаты одну задругой, и только в спальне обнаружил доказательство того, что здесь кто-то живет помимо призраков чумы. Кровать была не убрана, на белоснежной подушке я нашел длинный рыжий волос, а на туалетном столике серьги с изумрудами, позабытые средь пузатых баночек с кремами. На сундуке, что стоял в углу, лежало небрежно брошенное черное платье.

Я бережно взял платье, сжал пальцами тонкий прохладный шелк. Под ошалевший стук сердца вдохнул аромат — дорогие французские духи, а еще ромашка и мед. Пьянящее золото осени. Дурман. Морок.

Я нашел рыжеволосую на втором этаже. В комнате не оказалось никакой мебели, лишь ширма, что ограждала большую ее часть, да письменный стол, на котором разложены книги и записи. Женщина стояла за ширмой, на ней был надет черный закрытый костюм с высокими кожаными перчатками, на лице маска чумного доктора. Рыжеволосая склонилась над хирургическим столом, со спины я не смог рассмотреть, чем она занята, но накрытый белой окровавленной простыней человек был прекрасно виден.

— Скажи, что это не черная магия, — сипло выдавил я.

Рыжеволосая бросила в ведро окровавленную тряпицу, затем отложила в сторону большие щипцы. Обернулась.

— Наука и магия всегда стоят рядом, и грань между ними порой неотличима, Арон.

***

Мы лежали на смятых простынях, предаваясь ласкам и неге. Я гладил пальцами белоснежную прохладную кожу Селесты, жадно вдыхал аромат ее тела. Ромашка и мед. Дурман. Морок. Селеста томно улыбалась, прикрыв глаза. Рыжие локоны разметались реками меди по подушке, и я зарылся в них лицом, желая продать душу Дьяволу, лишь бы любимая женщина всегда была рядом.

— Уезжай из Флоренции, Селеста, здесь не безопасно. Собирай вещи и уезжай прямо сейчас, — просил я. — Если нужна лошадь или деньги, я помогу.

Селеста пристально посмотрела на меня, а затем звонко рассмеялась.

— Ты ни капли не изменился с момента нашей последней встречи!

— Ты тоже. Все такая же упрямая, — буркнул я.

— Арон, ты же знаешь, что я не могу уехать. Я здесь по заданию Академии, и я не имею права вернуться без результатов. Я не прощу себя за это. Никогда. Я ученый и могу помочь людям, могу замедлить или… Господь всемогущий! Быть может я смогу остановить болезнь! Я так близка к этому, ты даже не представляешь на сколько!

— Нельзя остановить чуму опытами и лекарствами. Нужно найти ее создателя и уничтожить Сферу, что питает болезнь черной магией. Только так.

Раздраженно хмыкнув, Селеста села на край кровати и принялась расчесывать волосы, всем видом показывая, что мне ее не убедить.

— Что ты делала там, за ширмой?

— Ничего особенного. Всего лишь покойника вскрывала, чтобы посмотреть, как чума испортила внутренности, — пожала она плечами. — Знаешь, мне удалось многое выяснить. Например, сера благотворно влияет на бубоны, подсушивает, не дает им разрастаться. А ртуть и вытяжка из лошадиной крови, замешанные на отваре спорыньи, замедляют болезнь.

— Все-таки магия и алхимия, — вздохнул я. — Ты ходишь по тонкому льду, Селеста. Если оступишься, в этот раз я не смогу вытащить тебя из костра.

— Я не ведьма, я — ученый. У меня есть диплом Академии и разрешительная грамота Церкви. Не нужно меня запугивать, инквизитор.

Я сел рядом, обнял ее за плечи. Проклятье! Как мне хорошо знаком этот жесткий взгляд и вздернутый подбородок, эта прямая осанка, горделивая поза… Она не отступит. Чтобы я не делал, как бы не просил и не умолял, Селеста не отступится от своей цели.

— Что тебя связывает с Бруно? — спросил я, хотя не собирался вконец испоганить нашу встречу допросом. Больше всего на свете я хотел сказать, как люблю ее, и что она мне дороже жизни. Но смолчал.

— Бруно не виновен, если ты об этом, — хмыкнула Селеста.

— И все же?

— Он помогал мне в моих исследованиях, а я помогала ему. Я борюсь с чумой, а он с проказой. Вот и все, Арон. Никаких ведьм и колдунов, никаких темных ритуалов и убиенных невинных младенцев. Никакой черной магии.

— А что насчет алхимии?

— Это допрос?! — взвилась Селеста.

Она резко встала и хотела уйти, но я схватил ее за талию и повалил на кровать. Грубо придавил запястья к подушке и поцеловал Селесту в губы, а затем, глядя прямо в глаза, спросил:

— Когда все закончится, ты уедешь со мной?

— Куда?

— На край мира.

Она ответила «Да».

***

В Часовню Прокаженных я вернулся ближе к полудню и первым делом направился в кабинет. Время утекало водою сквозь пальцы, а мы до сих пор ненапали на след культистов. Бруно под защитой флорентийского епископа, и я не имею права отрезать ему конечности или ломать кости до тех пор, пока на то не будет веских оснований и особого письма от кардинала. Быть может я и вовсе ошибся, и догадка о спрятанной лаборатории не верна, а след я потерял. Однако по-прежнему остаются два важнейших дела: Печать Голода и Печать Чумы. Нужно уничтожить тварь, что засела в пещере, а затем отыскать проклятую Сферу, за которой я и мой отряд охотимся очень давно.

Я составил очередной доклад кардиналу, в котором подробно описал свои догадки и ход расследования, умолчав о Селесте. Какое-то время я смотрел на свернутую трубочкой бумагу, размышляя о случившемся, и о том, замешана ли Селеста в этой истории. Не знаю. Разум говорил, что ее место в допросной, а сердце противилось. Я, Арон, верный цербер Инквизиции, не смогу причинить ей вреда, даже ели спровадить Селесту на костер прикажет сам папа.

Только почтовый голубь вылетел в окно, как в кабинет вошли Витор и Михаэль. Выглядели братья угрюмыми и раздраженными. Следом за ними вошел Гюго, прижимая к выпирающему животу свой волшебный бурдюк.

— Ничего не нашли, — заявил Михаэль, рассевшись на стуле и вытянув ноги в пыльных сапогах.

— Хирургические комнаты и лаборатория на первый взгляд чисты, — подтвердил Витор. — Мы собрали все припарки и снадобья, осмотрели, но сам понимаешь, Арон, всего знать не можем.

— Зато Гюго может, — добавил Михаэль. — Он по этой части кое-что изучал.

Я перевел взгляд на монаха. Гюго отпил немного из бурдюка, промокнул тряпицей выступивший пот на лбу.

— Я все осмотрел, инквизитор. Все баночки, скляночки и мензурочки, — он закашлялся, снова отхлебнул вина. — Кхех-кхех. Я все понюхал, попробовал. Знаете, инквизитор, там много чего есть у этого Бруно. Но ничего запрещенного.

Сейчас я жалел, что Николас не с нами, ведь экзорцист обладал особым даром: он чуял проявления темной магии. Именно поэтому Николас безошибочно находил всевозможные капища и логова, а я и Витор все время проигрывали спор и платили за его трапезу в тавернах.

— Совсем ничего? — спросил я. — Никаких алхимических ингредиентов?

— Видите ли, инквизитор, кхех-кхе, в алхимии много чего можно использовать, если знать и уметь. Да хоть это вино! — Гюго любовно погладил бурдюк и усмехнулся.

— А киноварь? Там была киноварь?

— Нет, — покачал головой Гюго. — Ее бы я точно приметил.

Я кивнул своим мыслям, решив, что сегодня же отправлю кардиналу еще одно письмо и запрошу Грамоту особых полномочий, которая поставит мое слово выше слова любого епископа. Бруно явно не чист, но проще поймать воздух, нежели этого улыбчивого доктора с окровавленными руками, который прячется за епископскую рясу.

— Ясно, — разочарованно выдохнул я. — Тогда слушайте внимательно, братья и готовьтесь. Я знаю как убить Обжорство и у меня есть план. Гюго, ваше участие было бы кстати.

— Кхех-кхе. А я только рад, — ответил монах, отпив вина.

— Хорошо. Но предупреждаю, Гюго, этот план может показаться вам крайне жестоким, кровавым и даже… возможно, темным. И вы вправе доложить об этом в Рим епископу. Однако помните, что епископ знает о наших методах работы, и что ни я, ни Витор с Михаэлем или даже Николас, мы никогда не попадем в Рай. Бог закрыл для нас врата, и не дарует прощения, ибо грехи наши не искупить. Гюго, подумайте хорошенько. Вы готовы очернить свою душу? Готовы лишиться Его милости и прощения? Если да, то приходите в хирургическую комнату.

***

К моему удивлению Гюго все же пришел. Мы с Витором как раз подготовили хирургическую комнату: застелили простынею стол, разложили инструменты, заготовили тряпки и ведра. Местным лекарям я не доверял, оттого и предложил Гюго провести операцию, а Бруно я и вовсе не стал посвящать в свои планы. Доктор возмущенно размахивал руками, говорил, что мы не имеем права, что это против законов людских и божьих, и что флорентийское духовенство обо всем узнает. А мне было плевать. Святой Инквизиции было плевать. Я разъяснил Бруно, что Грамота оберегает его лично, а не лепрозорий и прокаженных, после чего спровадил заниматься больными.

Гюго повязал мясницкий фартук, надел длинные, выше локтя, широкие кожаные перчатки. Ухватился за свой волшебный бурдюк, отпил оттуда не меньше половины, после чего утер рот тыльной стороной ладони.

— Руки трястись не будут? — с усмешкой спросил я.

— Что вы, инквизитор. Кхех-кхе. У меня все поджилки трясутся, а вы руки, руки… С руками уж как-нибудь справлюсь.

Вскоре Михаэль привел Николаса. Экзорцист был бледен, ходил с трудом, отчего Михаэлю пришлось его подвести к стулу, который я предусмотрительно поставил в углу.

— Сдюжишь ритуал? — спросил я.

Николас кивнул. Переведя дух, он кое-как подошел к бочкам с водой. Снял с шеи тяжелый серебряный крест и принялся читать молитву. Когда вода была освящена, как раз вернулся Витор, приведя с собою прокаженных.

— А-ну, пошли! Чего встали, дохлые собаки? В комнату идите! — гаркал он, подгоняя прокаженных тумаками. — Возле стены стройтесь, крысы вонючие! Вот так. Так-то лучше.

Семеро замотанных в тряпье прокаженных встали подле стены. Головы смиренно опущены, руки трясутся, один из них громко всхлипнул. Я прошел вдоль шеренги, сдирая с них тряпье, чтобы получше рассмотреть. Первый больно изможден, едва на ногах держится. Второй сильно худ, кожа да кости. Третий весь в гнойниках, того и гляди помрет раньше времени.

— Этот. Этот и этот, — указал я.

— Молодые, почти здоровые… — с сожалением обронил Гюго. — Им бы полечиться, и быть может тогда…

— Худые и немощные не сгодятся, — жестко оборвал я и кивнул Витору, чтобы выпроводил остальных.

Клирики содрали с прокаженных одежду, связали им руки и ноги.

— Что вы собираетесь делать?! Во имя Господа, не надо! — голосила женщина, со слезами прикрывая наготу.

— Мы не виноваты! Мы ни в чем не виноваты!

— Оставьте! Пустите меня! Господом Богом прошу!

Люди сопротивлялись, умоляли, бранились, плакали. Никто из нас не обращал внимания. Сколь часто мы слышали мольбы и угрозы? Не счесть. Мы давно очерствели, перестали считать своих жертв людьми. Они — инструмент, что послужит высшей цели, и быть может, им зачтется перед Богом.

Им, но не нам.

И только Гюго смотрел на происходящее расширенными, испуганными глазами. Хлебал из своего бурдюка, крестился да бубнил молитву себе под нос.

Мы опоили прокаженных маковым молочком, и вскоре вопли стихли.

— Инквизитор, может бы лучше… Ну-у… — замялся Гюго. — Может их лучше убить сперва?

— Нет. Режь на живую. Чем дольше протянут — тем лучше, иначе ничего не выйдет.

Кивнув, Гюго взялся за скальпель. Витор уложил первого прокаженного на стол, тот медленно водил мутными глазами по комнате и глупо хихикал. Он все еще смеялся, когда Гюго вскрыл ему брюшину. Багровая кровь потекла по столу на пол, собравшись в лужу. Михаэль тут же вытер все тряпкой и швырнул в угол, не мешало Гюго еще поскользнуться и убиться. Кто тогда резать станет?

Прокаженный затих, его жизнь оборвалась, когда Гюго вытащил внутренности. Он, будто мясник за прилавком, сгреб потроха со стола в ведро, что стояло на полу. С влажным чавканьем туда попадали иссиня-черные змеи кишок, почки, легкие, сердце. Михаэль подал Гюго два наполненных святой водой больших бурдюка. Лекарь аккуратно уложил их в брюшину, осмотрел, и попросил еще один, после чего зашил покойника. Клирики стащили мертвеца со стола и уложили у стены. Следующий.

Когда все трое были под завязку напичканы святой водой, я приказал уложить мертвых на стоящие в другом конце комнаты лавки.

— Николас, ты готов? — спросил я.

— Конечно, — ответил экзорцист. — И да поможет нам Господь.

Мы принялись за дело. Николас раскрыл маленький молитвенник, правой рукой он держал над покойником крест. Я подошел к мертвым, закрыл глаза и провалился в черноту собственной души, чувствуя, как на кончиках пальцев клубится темная энергия, и как сила молитвы Николаса не дает мне сорваться в бездну. Сколько себя помню, эта скверна всегда была со мною. Однако впервые я ее по-настоящему понял, когда еще мальцом случайно переехал телегой соседскую черную кошку. Мне было так жаль, так больно и стыдно, что я — обычный деревенский мальчишка — захотел, чтобы кошка ожила.

И она ожила. Встала и пошла в курятник, влача за собою перебитые лапы.

А через несколько дней кошка-нежить начала гнить. Она ходила по улице, мяукала, ластилась ко мне и разлагалась. Мать тогда голосила, умоляла отца не доносить церковникам, но отец оставался непреклонен: «Дьяволову отродью не место в нашем доме!». Вскоре за мной приехал инквизитор, но вместо костра Церковь дала мне новую жизнь. С тех пор я — цербер Инквизиции.

Николас протянул мне кинжал — тот самый, что освятил сам папа. Я взялся за украшенную рубином рукоять, крепко сжал и разрезал себе ладонь. Теплая алая кровь потекла по запястью прямо в рот одному из мертвецов. Затем я напоил второго и третьего.

— Встаньте, — приказал я.

Мертвецы синхронно поднялись. Их глаза были пусты, зашитые грубыми нитками животы выпирали так, словно внутри зрело дитя. Кожа слегка посерела и натянулась, швы перестали кровоточить.

— Господи Иисусе… — перекрестился Гюго. — Черная магия…

— Некромантия, — поправил я.

***

К пещере у старой мельницы мы добрались к закату. Мертвецы, я, Витор и Михаэль. Остальные не пошли. Николас был еще слишком слаб, а от Гюго никакого проку в бою против адской твари. Да и кто тогда обо всем доложит в Рим, если я и мои псы поляжем?

Мрак, смрад и сырость окутали нас, как только мы пробрались в пещеру. Первыми шли мертвецы. Неуклюже переставляли ноги, шаркали и припадали, будто вместо ступней у них культи, но все же шли. Я слышал, как в их зашитой требухе плещется вода. Бесцветные, мутные глаза мертвецов ничего не видели, и мне приходилось прилагать немало усилий, чтобы направлять наше оружие к цели. Следом шел Витор, замыкал Михаэль. Я намеревался скормить мертвецов Обжорству и дождаться, когда святая вода отравит чудовище. Быть может, нам повезет, и тварь издохнет, на худой конец мертвая плоть и святая вода ее ослабят.

Тоннель резко вильнул вправо. Шагающий впереди мертвец вдруг споткнулся и упал. Из темноты послышалось глухое чавканье, будто беззубый дед хлебает похлебку. Пришлось остановиться. Витор передал мне факел, свет выхватил из мрака распластавшегося на камнях прокаженного. Из глаза покойника торчало тонкое серое щупальце; оно копошилось в глазнице, извивалось словно червь. Второй конец щупальца уходил в каменную стену, отчего казалось, что именно стена решила сожрать мертвечину.

Но я знал, что это не так.

— Проклятье! — выругался я, и кинжалом отсек щупальце.

Тут же из стены вынырнуло новое и впилось мне в ногу. А за ним еще, и еще… Я крутился волчком, отрезая мерзкие отростки. Взмах кинжала. Удар. Еще удар. За спиной тяжело дышал Витор, сбрасывая с себя щупальца. Клирик рвал их голыми руками, кидал на пол и давил каблуком сапога. Михаэль рубил щупальца мечом, а те, что прилипли к стене, прижигал факелом.

— Мерзкое дьяволово отродье, — сплюнул Витор, когда все было кончено. — Арон, откуда тут эта мерзость? В прошлый раз ничего такого не было.

— Оно становится сильнее, — сказал я. — Культисты кормили его, а затем мы привели крестьян прямо ему в пасть. Оно насытилось, окрепло, и готовится выйти из логова в город.

— Надо бы поспешить, — зло скрипнул зубами Михаэль.

Мне с трудом удалось отправить прокаженных во мрак тоннеля. Управлять мертвецами становилось все труднее, они тянули из меня жизнь, и я ничего не мог поделать. Для подпитки нежити мне запрещено использовать источники Тьмы, и если нарушу запрет, то Церковь отвернется от меня, а святая Инквизиция приготовит костер поярче. Поэтому я отдавал мертвым себя. Иного выхода нет.

Вскоре мы вышли к гроту, запах гнили и серы усилился. Голова у меня кружилась, в руках и ногах я ощущал слабость от потери жизненной силы. Я жестом приказал остановиться и затушить факелы. Из дыр в покатом потолке грота лился бледный лунный свет, которого оказалось достаточно, чтобы видеть дальше собственного носа.

То, что мы увидели в гроте, было поистине ужасно.

Адская тварь все так же сидела посреди грота, только на сей раз выглядела иначе. Маленькая голова на сальной шее обзавелась массивной клыкастой челюстью, которая была все время открыта. Слюна текла не переставая, длинный, усыпанный струпьями язык шарил в воздухе, словно пытаясь ухватить добычу — отправить в требуху хотя бы мошку. Покрытое сальными складками тело уже не казалось бесформенным, я четко видел огромное пузо, маленькие руки, и мощные слоновьи ноги. Сквозь грубые хирургические швы на теле твари сочилась темная вязкая жидкость и капала на камни. Эту мерзкую жижу тут же слизывали многочисленные щупальца, что тянулись из пупка Обжорства, и питали его, как пуповина дитя. К тому же мириады тонких щупалец-нитей расходились от этой чудовищной туши и скрывались в каменных стенах — именно их мы резали в тоннеле.

Оно заметило нас, почуяло сладкое мясо.

— Е-Е-ЕСТЬ!!! Я ГОЛО-О-О-ОДЕН! — взревел монстр.

Обжорство медленно, с натугой, повернуло свою тушу к выходу из тоннеля. Поросячьи глазки на маленькой лысой голове заблестели, а слюна побежала сильнее.

— Да поможет нам Господь, — прошептал я.

И в тот же миг огромное щупальце ударило по стене, где стоял первый мертвец. Посыпались камни, полетело крошево. От неожиданности я потерял концентрацию, ослабил контроль, и мертвецы начали оседать на землю. Я и сам едва не упал — столь сильно закружилась голова. Меня придержал Михаэль.

— Давай, Арон, соберись, — сказал клирик, глядя мне в глаза. — Умоляю, не используй Тьму! Ты же знаешь, что тогда мне придется…

Я знал. Михаэль и Витор убьют меня, если я ступлю за грань.

Слабо кивнув, я вновь поднял прокаженных, растрачивая свою жизнь на мертвое. Несомненно, можно было попросту дотащить трупы сюда и швырнуть твари на съедение, но чудовище не станет это жрать. Обжорство — не трупоед. Оно должно есть живое и теплое… Или очень на то похожее.

Мертвецы выбежали в грот, размахивая зажатыми в руках проржавевшими мечами, совсем как живые. Один даже умудрился ударить щупальце, прежде чем оно обвило мертвое тело и закинуло твари в рот. Раздался хруст костей, жадное чавканье.

В следующую секунду щупальце схватило еще одного прокаженного. Пасть Обжорства раскрылась, сделавшись громадной, покойник с легкостью скрылся внутри.

Щупальце обвило третьего, и уже было отправило в пасть, но тут тварь вдруг взвизгнула, замотала головой, из пасти пошла пена. Чудовище принялось махать короткими ручками, и лупить себя по пузу. Щупальца молотили из стороны в сторону; били по каменным сводам и стенам. Поднялась пыль, отовсюду полетела каменная крошка.

Мы стояли и ждали.

Через десять минут тварь издохла.

***

— За победу, Арон! За победу! — скандировали Михаэль и Витор.

Братья радостно подняли свои кружки и осушили залпом. Я пригубил немного — вино терпкое, сладкое, до тошноты ароматное, к тому же легче не становилось, голова все так же трещала, а в теле ощущалась слабость.

— А знаете, инквизитор, мы благое дело сделали, богоугодное, — трещал Гюго, подливая еще вина из своего бурдюка. — Кехе-кхех. Это ж надо! Целую Печать Голода не дали сорвать! Вот узнаете, Господь много чего видит. Он это наше благое дело обязательно учтет и распахнет Райские врата, а там нас будут ждать перины, да музыка, да вино. Вот увидите! За такое-то дело!

— Хватит! — рявкнул я, с грохотом поставив кружку на стол. Говорить о прощении я не собирался.

Монах поперхнулся воздухом, клирики непонимающе на меня уставились.

— Хватит, Гюго, — повторил я уже спокойнее. — Уже поздно. Все мы устали, и не мешало бы отдохнуть. А с утра я собираюсь потолковать с Бруно и лекарем Дийстрой. Очень серьезно потолковать. И за это мне прощение вряд ли будут даровано.

— Так Бруно нет, — пожал мясистыми плечами Гюго. — Как только вы покинули Часовню Прокаженных, этот шустрый доктор на свою кобылу уселся и галопом во Флоренцию сорвался.

— Проклятье! — выругался я.

Дверь резко распахнулась. На пороге стоял побледневший, запыхавшийся Николас.

— Арон, я нашел! Нашел! — выпалил экзорцист, хватая ртом воздух.

— Успокойся, Николас. Что ты нашел?

— Лабораторию… — выдохнул он. — Под часовней. Алхимическую лабораторию Бруно…

— Проклятье! — в один голос повторили Витор и Михаэль.

Словно в подтверждение жутких слов Николаса, где-то вдали прогремел гром. Утробный гулкий звук прокатился по округе, заставив тело дрожать. А в следующий миг небо над городом окрасилось алым заревом.

— Пожар? — удивился Витор.

Я смотрел в окно на далекий город, залитый небесным пламенем, и знал, что это вовсе не пожар. Отсюда, с окраины, уже можно было рассмотреть в кровавом небе черную воронку. Только что над Флоренцией вспыхнул пролом в Бездну.

***

Мы гнали лошадей во весь опор. Ледяной дождь хлестал лицо, ветер трепал промокшую одежду, я буквально задыхался от каждого порыва. Черноту разрезала синяя вспышка молний. Громыхнуло. В небо со зловещим карканьем поднялась стая воронья, в росчерках дождя напоминающая черную, дрожащую иллюзию.

А вот и он, город. С серыми бесконечными стенами, что тонут в алом зареве небесной бреши; с настежь распахнутыми челюстями-воротами; с вымощенной скользким мокрым камнем дорогой, что ведет прямо в пасть чудовища. Я пришпорил коня, и тот смерчем влетел в город.

Улицы горели. Дождь сек пламя колючими струями, но не гасил, а будто наоборот, разжигал. Из окон таверны рвались оранжевые языки, слышались крики. Впрочем, крики слышались отовсюду. Люди метались от дома к дому, из переулка в переулок и орали. Бросались друг на друга с кулаками, тесаками, палками и мечами, в этом месиве я не сразу понял, что послужило причиной бойни. Помешательство? Чары?

А затем причина все же явилась. Первые бездушный выскочил из-за угла прямо под копыта лошади Михаэля. Пронзительно заржав, кобыла встала на дыбы, клирик не удержался в седле — вылетел, упал в окрашенную кровью лужу. Бездушный протянул к нему руки и с тупым мычанием набросился. Михаэль успел дернуть меч из ножен и выставить перед собою, насадив на клинок шипящего горожанина. Бездушный яростно рычал и пытался дотянуться до глотки Михаэля, впиться в свежую плоть. На руках под посеревшей кожей бездушного пульсировали красные светящиеся прожилки вен — Дьяволово Семя давно завладело его телом, внушив жажду человеческого мяса.

Я спешился, и одним резким ударом отсек бездушному голову. Зараженных Семенем можно убить только так.

— Проклятье! Только Семени сейчас не хватало! — выпалил нагнавший нас Витор. Следом за ним появились Гюго и Николас.

— Судя по тому, что бездушные стали рвать людей на куски — Семя в городе давно. Ведь сперва они ведут себя тихо, как обычные люди, да и убивают редко, — заметил Николас. — Неужто местные церковники и инквизиторы не знали?

— Может и не знали. У них тут с чумой и порчами дел по горло, — буркнул Михаэль, скинув с себя обезглавленное тело.

Я помог Михаэлю подняться, благо кости у клирика оказались целы, и на ногах он стоял крепко.

— Езжайте к соборной площади, — сказал я. — Если флорентийский епископ не осёл, то должен собрать паладинов для создания Белого Круга. Езжайте, им сейчас понадобится помощь!

— А ты? — спросил Витор.

— Нагоню позже, у меня есть неотложное дело.

Мой отряд скрылся за завесой дождя, а я прыгнул в седло и рванул вниз по улице. Дважды мне пришлось останавливаться, чтобы расправиться с бездушными, преградившими путь. Дьяволовы марионетки обезумели от вида крови: бросались на людей, и рвали зубами любого, до кого могли дотянуться — чумных, здоровых, без разницы. Кровь текла по вымощенным дорожкам, мешаясь с грязной дождевой водой. С соседней улицы слышались звуки битвы. Только бы успеть!

В дом Селесты я ворвался с мечом в руках. Меня встретили темнота и сырость, а еще запах… Тошнотворно терпкий запах разложения.

— Селеста!

Ответом мне был неистовый стук дождя. Я зажег факел и взбежал вверх по лестнице. В спальне творился беспорядок: сундук перевернут, вещи выпотрошены, кровать разбита, тюфяк разрезан и вывернут. Кто бы это не сделал, он явно что-то искал.

Не теряя времени, я побежал в комнату, где работала Селеста, и застал схожую картину. Все перевернуто, медицинский инструмент валялся на полу рядом с двумя изуродованными мертвецами — это их тела источали трупный смрад. Я подошел к столу и не обнаружил ни одной записи или рабочего дневника, который вела Селеста. На полу я заметил знакомую сережку с изумрудом и красный след, оставленный чьей-то рукой. Кровь? Я растер ее пальцами, понюхал, лизнул.

Нет. Это киноварь.

Проклятый Бруно!

Я выскочил на улицу, растерянно озираясь, пытаясь понять, куда могли увезти Селесту. Дождь хлестал словно бичом, в его шуме послышалось:

— Ты найдеш — ш-ш-шь… Найдеш-ш-шь, Арон. Доверься мне…

Я обернулся, выискивая взглядом человека в черном плаще, но никого не увидел.

— Выходи, тварь! Хватит прятаться! — проорал я.

— Ты найдеш-ш-ш-шь… Церковь Санта-Мария-дель-Фьоре… — прошелестел дождь.

***

Из-под копыт лошади летели грязные брызги. Я с трудом разбирал дорогу: дома, заборы, мостовая — все черно и серо, все едино. Сдернул с себя насквозь промокший плащ и швырнул за спину. Сейчас он только мешал, сковывал движения и надоедливо лип к телу, словно черный саван. Я знал, что уже должен быть возле площади, но не слышал звуков битвы и не видел свечения Белого Круга. Неужто церковников перебили?

В конце улицы, будто призраки из дождливого мрака, появились всадники, преградив узкую дорогу. Четверо. Я натянул поводья, заставив коня перейти на шаг.

— Именем Святой Инквизиции! С дороги! — рыкнул я.

— Арон? — раздался знакомый голос. — Хвала всевышнему! Мы уж подумали, что ты увяз в какой-нибудь заварушке!

— Почему вы не на площади? И где Белый Круг? — спросил я, поравнявшись со своими.

— Там никого нет, — угрюмо бросил Витор. — Ни церковников, ни культистов. Никого. Даже бездушные, будто стороной площадь обходят.

Я кивнул своим мыслям. Действительно, чем ближе я прорывался к площади, тем меньше дьяволовых марионеток встречал на пути. Они словно вылезли из пролома в Бездну, а затем расползлись по городу. Но почему флорентийские церковники ничего не предприняли? Почему епископ не доложил в Рим, да и нашей работе способствовать отказался? И где, черт подери, его носит?

Ответ напрашивался сам собою. Сбежали. Одурманенные сладкими обещаниями Дьявола, предавшие веру и людей, они приложили руку к случившемуся, а потом сбежали. Досада и боль сковали душу, я чувствовал себя беспомощным, брошенным. Судя по угрюмым лицам соратников — они тоже все поняли. В этом прогнившем, наполненным смертью и отчаянием городе, мы остались одни.

— Едем на площадь, к церкви Санта-Мария-дель-Фьоре, — решил я. — Бруно там, и я готов поклясться, что он связан с дьявольщиной, что творится вокруг. Быть может, и епископа там встретим, — ухмыльнулся я.

Никто не стал задавать вопросов. Мы тронулись вверх по безлюдной улице, проехали ряды разоренных торговых лавок, свернули к фонтанам, а оттуда к центру огромной пустой площади, где возвышалась черная громадина Санта-Мария-дель-Фьоре. Сквозь сплошную стену дождя недостроенная церковь казалась выброшенным на берег левиафаном, чьи обглоданные ветром кости-балки торчали в разные стороны. Крыша имелась только над оконченным южным крылом, а остальную часть облепили строительные леса. Любой храм Господень должен стоять на святой земле, но здесь я не ощущал этой силы, от здания веяло могильным холодом.

Не сговариваясь, не проронив ни звука, мы вошли внутрь с оружием наготове. Я шел первым, братья держались поодаль, тихо ступая по скрипучему настилу из досок. Замыкали Николас и Гюго. Монах беззвучно шептал молитву, да все прихлебывал из своего бурдюка, который зажал в левой руке. В правой он держал изогнутый нож.

Кругом пустота и мрак. Ливень оглушающе стучал по мраморным плитам и доскам, стекал кривыми узорами по стенам, размазывая неоконченные фрески грязными извилистыми линиями. В шуме дождя я не сразу смог различить посторонние звуки. Я замер, прислушался, затем двинулся на звук. Из коридора по правую руку гремел орган, слышалась песнь всеблагой молитвы — искаженной, оскверненной именем Дьявола. Оттуда же из приоткрытой двери тонкой линией падал на пол мягкий золотистый свет.

Крадучись, мы подошли к массивной двери, что вела в зал для богослужения. Я подал знак отряду остановиться. Аккуратно, стараясь себя не выдать, заглянул в щель и тут же отпрянул. Ряды лавок тянулись к алтарю, где в молитве сложила руки высеченная из белого мрамора дева Мария, и почти каждую лавку занимал бездушный. Их много. Слишком много. Простые горожане, торговцы, крестьяне, стражники, вояки… На первый взгляд — сидят обычные люди, слушают проповедь, молятся. Да только не люди они больше. Пустые оболочки, коими управляет рожденная Семенем жажда крови.

По выражению моего лица братья все поняли. Гюго хлебнул из бурдюка и с сожалением отшвырнул в сторону — пуст. Секунда, другая… Мы кинулись в атаку на третьей.

Я сходу ударил бездушного ногой в грудь. Тот отлетел, проехав спиной по мраморному полу. Михаэль крутанулся, вмиг подскочил к нему и снес голову с плеч. Твари переполошились, со злобным шипением повставали с лавок и бросились на нас. Я отскочил в сторону, пропустив бегущего на меня стражника. Его встретил Витор ударом своего меча. Тогда я кинулся вперед. Рубил и кромсал, клинок входил в мертвую плоть, как в масло, а затем рисовал в воздухе узор и отрубал головы.

Толстяк Гюго оказался на удивление проворным, да и рука у него тяжелая. Он прямым ударом в нос сшиб бездушного, а затем запрыгнул на него сверху и принялся кромсать изогнутым ножом. Удары резкие, хирургически точные.

— Голову ему руби! — проорал Витор.

Гюго схватил богато разодетого мужика за патлы, и принялся ножом резать шею. Я ринулся к Гюго довершить дело, мимоходом насадив на меч брызжущую слюной женщину.

Выставив перед собою крест, Николас читал молитву. От креста на пять шагов расходилось белое свечение, в котором бездушные вязли, словно мухи в сиропе. Они останавливались, дико скалились гнилыми зубами, шипели и визжали, но не могли добраться до экзорциста. Михаэль сполна воспользовался оказией и собрал кровавую жатву, держась поближе к Николасу. Бездушных становилось все меньше, добить остальных — дело нехитрое.

Однако порадоваться благополучному исходу я не успел. Из-за притвора выбежал священник в украшенной золотом белой рясе. На его лице пульсировали алые светящиеся прожилки, рот и подбородок были перемазаны кровью. Священник упал перед алтарем на колени, растопырив руки, и со злобной гримасой завопил. От этого вопля заложило уши, виски пронзила боль. Я зажмурился, меня словно ударило в грудь тараном.

Вопль стих, на смену ему пришел топот десятков ног, что слышался из ведущего к молельному залу коридора. В тот же миг из глаз статуи девы Марии потекли кровавые слезы, оставляя алые дорожки на белоснежном мраморе, похожие на следы Семени.

— Он призвал бездушных, и, возможно, питает их силой, — сказал Николас. — Если убьем церковника, тогда ослабим остальных.

Первым с места сорвался Витор. С боевым кличем клирик кинулся к священнику, но тот выставил вперед руки и невидимым потоком отшвырнул Витора к стене. Клирик рухнул, зацепившись за лавку, глухо застонал. Я кивнул Николасу. Экзорцист снова взялся за крест, по вискам стекали капли пота, губы шептали молитву. Крест вспыхнул белым свечением, после чего экзорцист сделал неуверенный шаг навстречу дьяволовой твари. Шел Николас так, словно боролся с ураганом. Я тут же встал рядом и всей кожей почувствовал защитный барьер священника.

Священник резко махнул рукой, направив на нас свою силу, но на этот раз ничего не произошло, мы продолжали идти к цели. И когда свечение коснулось твари, когда та зашипела, брызжа кровавой пеной изо рта, я собрал все силы и вложил в прыжок, преодолевая защиту. Ударом меча разрубил священника от плеча до грудины. Рывком вытянул клинок и снес твари голову.

Дверь в зал вышибла толпа. Бездушные ринулись внутрь серой шипящей массой, на сей раз среди них были монахи. Мечом и болью их встретили церберы-клирики, с криком в бой ринулся Гюго, размахивая своим острым, точно скальпель, ножом. В пылу схватки я не сразу понял, что все кончено, что больше нет пищи для моего меча. Я стоял, тяжело дыша, с клинка стекала густая, почти черная кровь.

Уставшие, залитые кровью Михаэль и Витор, всматривались во мрак коридора. Промокший от пота Гюго тяжело опустился на лавку. Потянулся было за бурдюком, но тут же выругался, вспомнив, что тот давно опустел.

Однако дьяволовы твари не дали нам легкой победы. Николас стоял, зажав рукой рану на шее, откуда обильно текла кровь. У его ног лежал обезглавленный мальчик лет семи.

Гюго тут же кинулся к экзорцисту.

— Сейчас, брат Николас, сейчас все сделаем! Я перевяжу рану, все наладится!

Я жестом остановил Гюго, пристально посмотрел на Николаса.

— Я не смог, Арон, — прохрипел экзорцист, глянув на труп мальчика. — Не смог. Он же еще ребенок… — экзорцист закашлялся. — А он… Он со спины накинулся, вцепился в шею.

Тогда я подошел к Николасу и отнял его руку от раны. По его шее уже расползлись алые светящиеся прожилки.

— Проклятье… — зажмурился я. А когда открыл глаза, на меня смотрел не Николас.

— Ты найдеш-ш-ш-шь, Арон, — зашипел голосом экзорциста человек в черном. — Там, за алтарем. Там есть потайная комната…

Шипение оборвалось, на меня снова смотрел Николас.

— Я чую Сферу, Арон. Она где-то рядом, — сказал он.

— Сможешь нас провести?

— Нет, — покачал головой Николас. — Семя… оно расползается по телу слишком быстро, а я… Я хочу умереть человеком, Арон. Не хочу становиться дьяволовой марионеткой.

С этими словами Николас опустился на колени и склонил голову, подставив шею. Все скорбно молчали. Я тоже не находил нужных слов, лишь молил Господа, чтобы мой меч оказался достаточно острым, а удар сильным, чтобы вышло с первого раза.

— Покойся с миром, брат Николас, — сказал я и замахнулся.

У алтаря, за притвором, мы обнаружили спрятанные в подсвечниках рычаги. Потайная лестница привела нас в просторный ярко освещенный зал, посреди которого увитое трубками возвышалось Обжорство. Тварь была куда меньше предыдущей, швы на туше сочились сукровицей, можно было разглядеть отдельные части человеческих тел. Вокруг Обжорства был нарисован красный круг и толпились культисты в белых балахонах. Сам Бруно стоял у алтаря с перевернутым крестом, за его плечами трещала энергией черная Сфера.

Но меня волновали не они.

Селеста… Она была там. Привязана к кресту, в черном шелковом платье, со спутанными рыжими локонами. Руки и ноги окровавлены, в ее глазах метался ужас, с разбитых губ срывались болезненные стоны. И когда из пупка Обжорства показалось атрофированное склизкое щупальце, я понял что Бруно собирается скормить Селесту чудовищу.

Культисты синхронно обернулись в нашу сторону, выхватили мечи и кинжалы. Среди них были инквизиторы и паладины, священники и экзорцисты. Сам же флорентийский эпископ стоял рядом с Обжорством.

— Инквизитор Арон, — по-доброму улыбнулся Бруно, словно встретил старого друга. — Вы как раз вовремя. Селеста была так любезна, что создала для меня это великолепное творение… — кивок в сторону Обжорства.

— Он заставил меня, Арон! Заставил! — выкрикнула Селеста, по щекам катились слезы.

Лицо Бруно задрожало, будто иллюзия, на миг проступили иные черты. Я узнал это лицо — черно-белая зарисовка в церковных летописях, создатель проказы.

— Я убью твою тварь, Бруно, и уничтожу Сферу, слышишь? Или… мне лучше называть тебя Вариусом?

— Это не так важно, инквизитор. Бруно, Вариус, Иуда… У меня много имен. А что до Сферы, то ее нельзя уничтожить.

— Можно, — зло скрипнул я зубами. — Один раз инквизиторы уже сделали это, если ты забыл.

— А ты, наверное, знаешь как? — вскинул бровь Бруно.

— Не знаю. Но хороший удар мечом ломал и не такие хрупкие вещи.

Бруно рассмеялся, а затем приказал культистам:

— Убить их!

Культисты ринулись в атаку. Зазвенела сталь, раздались первые вскрики. Я влетел в гущу боя, сея хаос. Крутился, уклонялся от ударов клинков и от десятка протянутых рук, что желали схватить, подмять, отодрать куски плоти. Пол сделался липким от крови, отовсюду доносились хрипы и глухое бульканье. Я прорывался к Обжорству, что тянуло свое мерзкое щупальце к Селесте. Достал огниво, чиркнул по лезвию меча. Смазанный святым маслом клинок вспыхнул ярким пламенем. Я ринулся к твари. В прыжке отсек щупальце. Обжорство жалобно, почти по-человечески завопило. Тогда я всадил горящий меч чудовищу в брюхо. Несформированная плоть легко поддалась, и я выпустил отродью кишки.

Бруно смотрел на меня удивленно и даже растерянно. А зетам за его спиной вспыхнула воронка портала.

— Тварь! — проорал я и метнул меч в Бруно.

Портал захлопнулся, а мой горящий клинок упал, пронзив пустоту. Алхимик Вариус снова бежал. Круг замкнулся.

Плечо обожгло болью, и я едва успел уклониться от удара мечом. Прыгнул, ушел в перекат и тут же получил болезненный удар палицей по голове, следующий пришелся под ребра. Кровь заливала глаза. Я видел, как Гюго упал, прижав рукой собственные внутренности, что свисали из раны, и как выпал изогнутый нож из его ослабевшей ладони. Видел, как Витор придерживает раненного Михаэля и пытается отбиваться. Клирик скалился, точно хищный зверь, готовый разорвать голыми руками, защищая брата.

Все тщетно. Враг куда многочисленнее, сильнее, хитрее.

И тогда я дал волю скверне, что все эти годы держал взаперти. Тьма была приторной, дурманящей на вкус, она звала и пульсировала в жилах. Я погрузился в нее, позволил своей душе захлебнуться в ее мрачных водах. Подчиняясь моей воле, мертвецы поднялись. Искромсанные паладины бросились на своих собратьев, отрывая куски человеческой плоти. Зал наполнился криками.

Я поднялся, поскользнулся на чьих-то кишках, и кинулся за мечом. Подобрал горящий клинок, выдохнул, и ударил Сферу. Меч переломился пополам, в моих руках осталась тлеющая рукоять. Тогда я выхватил нож и с воплем ударил снова. Нож осыпался пылью.

Кругом кипел бой, а я стоял и смотрел на то, как от Сферы расходятся губительные туманные нити Тьмы. Стоял, будто вкопанный, глаз не мог оторвать.

— Тьма, Арон… — прошипело за спиной.

Я обернулся. Прокаженный в черном плаще стоял прямо предо мной, тьма клубилась в вырезе капюшона и расползалась вокруг его фигуры.

— Принеси в жертву самое дорогое. Кровь на клинок, Арон. Лиш-ш-ш-шь так ты изгониш-ш-шь Тьму.

Смысл этих слов еще доходил до меня, а человека в черном уже не было рядом — растаял, словно тень. Я стоял оглушенный, иступлено глядя в пустоту, а затем быстрым шагом направился к кресту. Рубанул веревки и подхватил на руки Селесту. Бережно уложил девушку на пол, провел рукой по рыжим локонам, жадно вдохнул ее запах. Ромашка и мед. Дурман. Морок.

— Хвала Господу, Арон! — выдохнула она. — Бруно… Он забрал все мои записи, теперь придется начинать все с начала. А я ведь… Я… — она закашлялась, изо рта потекла алая струйка. — Я нашла лекарство, Арон. Я знаю как излечить чуму!

— Нет, — покачал я головой. — Чуму нельзя излечить, нужно уничтожить Сферу. Прости меня, Селеста… Умоляю, прости!

С этими словами я выхватил из ножен кинжал и вонзил Селесте в грудь. Она смотрела на меня доверчиво, непонимающе, а потом всхлипнула и затихла. Ее глаза остекленели, в них я прочел приговор: «Нет».

Ничего не видя перед собой, не помня себя от боли и горя, я выдернул кинжал из груди Селесты. Зарычал раненным зверем и бросился к Сфере, всадив клинок по самую рукоять. Сердце отмеряло два долгих удара. И вот по черной переливистой поверхности Сферы пошла рябь, а затем от кинжала расползлась паутина трещин. Сфера пульсировала, источая сизое свечение, из трещин повалил зловонный дым. Я успел отпрыгнуть и упасть на пол прежде, чем Сфера взорвалась, ударив энергетической волной в стороны.

Когда все было кончено, я подошел к телу Селесты и опустился на колени. Обнял любимую, прижал к груди, и провалился во тьму, проклиная Сферу, себя и церковников, глотая свое соленое горе. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы Селеста ожила.

***

Колокол собора Святого Себастьяна гулко отбивал удары. Странно, но на этот раз сквозь звон я не слышал призыва браться за оружие и сражаться до последнего. Этот огонь угас, как и я сам. Моя жизнь утекла тогда, в недостроенной церкви, вместе с кровью, что сочилась под моими пальцами из груди Селесты. Круг замкнулся.

Я стоял у окна, и с высоты третьего этажа Дома Раскаяния смотрел на пыльные улицы вечернего города, которые постепенно заполняла толпа. Люди спешили к площади, где палачи уже приготовили столб, заботливо обложенный поленьями и сухими ветками. По правую сторону от столба цветастым пятном выделялся шатер, где в тени, надежно защищенные мечами паладинов, попивали вино кардинал и епископ.

Толпа стекалась к площади.

Толпа ликовала и ревела, предвкушая аутодафе.

Противно скрипнула дверь, за спиной послышались тяжелые, уверенные шаги. Я не обернулся, продолжал смотреть в окно.

— Арон, ты готов? — спросил Витор.

— Да, — ответил я и завел руки за спину.

Витор опустил взгляд, его пальцы беспомощно теребили грубую веревку.

— Арон… Господь милостив. Быть может, он дарует тебе прощение.

Я хмыкнул.

— Нет, Витор. Ты не хуже меня знаешь, что мы — непрощенные. Хватит, давай покончим с этим.

Мы вышли из кабинета, и я отчетливо слышал, как на улице черным морем бурлила толпа, которой наконец-то дали растерзать врага, виновного во всех бедах.

— Жги падлу!

— Дьяволу дьяволово! Пусть сгинет!

— Смерть проклятому некроманту!

Толпа вопила и заходилась в экстазе, почуяв смерть.

Толпа желала моей крови.